Аннотация: Он поставил себя и своих людей вне закона. Он сам стал законом для других...
К утру пожарище задохнулось в собственном неистовстве, и напоминал о нем только удушливый чад, царивший теперь едва не на целую милю вокруг. Очередная деревня перестала существовать в эту ночь - ведь они всегда нападали ночью. Не из-за того, что стремились застать врага в расплох, а потому, что преследование испуганной жертвы в отсветах огня, разгоняющих непроглядный мрак, разжигало охотничий азарт. Те, кому не повезло пережить первый получас нападения, позднее присоединились к зарубленным, затоптанным конями и сожженным заживо: изнасилованные женщины с перерезанным горлом и повешенные на уцелевших от пожара деревьях мужчины. Разумеется, были и спасшиеся - они, отсидевшись в оврагах и под кустами, еще насочиняют историй о "божьей каре" и "бесовском воинстве"! Такова уж сущность человека - все, что кажется ему великим, злодеяние ли или подвиг, он приписывает Богу или Дьяволу. Почему-то при этом считая, что и тому, и другому есть дело до него и до его разоренной деревеньки...
Хотя легенда, созданная такими трудами, такой кровью и таким напряжением воли, что их хватило бы на все походы Барбароссы, явно приближалась к концу. Осталось лишь пятнадцать всадников - могучих воинов в крепких латах, которые всегда составляют основу любого войска... но которые сами по себе бессильны в настоящем бою, даже если их противник - всего лишь банда наемников с аркебузами и длинными пиками. Не сегодня, так завтра им предстоит умереть, а все из-за какого-то идиота из венгерских магнатов, который с вышеупомянутой бандой забрел в эти земли и решил в них похозяйничать. Делиться он ни с кем не собирался, тем более что местные жители видели в нем спасителя от неведомых конных разбойников, нападающих по ночам и не оставляющих в живых никого из попавших в их руки. Магнат был никем на поле боя, за что и поплатился, но его наемники, понявшие, что бежать некуда, стояли насмерть, пока не были перебиты все до единого, причинив при этом немалый урон неожиданно налетевшим на их лагерь врагам. Конечно, пятнадцати рыцарей вполне хватило, чтобы разорить ближайшую деревню, но крестьяне и есть крестьяне. Наверняка сюда уже бредет со своими ландскнехтами еще один "военачальник" из северных княжеств, Австрии или венгерских провинций Империи, который спустя несколько дней будет похваляться, что он победил тех, перед кем долгие годы трепетала вся Германия, и не одна она.
Да, если оглянуться назад, то совершено немало. Мрачное предание, несомненно, переживет века, и будет подаваться под тем или иным религиозным соусом в назидание потомкам. Их назовут демонами, вампирами, вервольфами, а их предводителя - самим Сатаной. И правда - мог ли быть человеком тот, кто пролил столько крови без всякой цели, которая была бы понятна жертвам, свидетелям и вообще кому угодно? Можно даже гордиться тем, что их дела заметны на фоне этой бесконечной войны непонятно кого с непонятно кем, бессмыслица которой стыдливо прикрыта религиозными распрями. Покойник Валленштейн, единственный полководец этого хаоса, который не был облеченным властью солдафоном, и то запутался в собственных оккультных упражнениях и в том, какую же сторону он занимает, потому и погиб нелепо, как раз за составлением гороскопа. Но сразу же возникло множество "валленштейнов", рвавшихся доказать, что и они - не хуже, и смысл войны оказался окончательно утрачен. Так чем же все они отличаются от отряда рыцарей, о котором давно уже никто не смел говорить в полный голос? Тем, что убивая, говорят о Боге и "имперских принципах"?
Таким же был, если припомнить, и отец, старый барон фон Гляйвитц. В молодости познакомившись с запретными алхимическими трактатами и философскими сочинениями, восходящими к киникам и гностикам, он утратил священный трепет перед церковью и монархами... Но деятельный разум, которому не терпелось найти возвышенную причину для махания мечом, заменил старые мифы мифами новыми, в духе которых он и принялся воспитывать любимого сына, единственного наследника. О, сколько слов было сказано им о Священной Римской Империи Германской Нации и о самой этой нации! Позабыв имя Христа, на его место он вознес имена Карла Великого и Оттона, а иногда шепотом произносил имя великого язычника Арминия. Проще говоря, старик мечтал о Великой Германии - объединенной, разумеется, не католической Империей, а протестантской Лигой. Однако там, где развеяны великие миражи, миражи поменьше надолго не задерживаются, и сын, молодой фон Гляйвитц, без всякого участия воспринимал слова отца. Со всей энергией юности он разрушил в себе и те догмы, в которых нашел утешение воспитавший его безбожник. Да так разрушил, что никто уже не смог убедить его в обратном.
Священная Империя? Германской Нации? Ха, не смешите меня! Империя, она же государство, созданная одними для порабощения других, но со временем порабощающая всех и уничтожающая всех, чтобы однажды пасть и возродиться в своих разрушителях? И за нее умирать? Или - ради нее жить? Чтобы - быть может! - попасть в число "великих полководцев" или "отцов Отечества"? Да любой пьяница подзаборный живет в тысячу раз мудрее любого высокоидейного героя, потому что пропойца хоть изредка живет во имя себя, когда напивается до бесчувствия, и радуется своей радостью, а герои живут для других и умирают для других, и радуются тогда, когда радуются эти другие. Быть таким? Служить этому?..
А "великий народ", за который все рвался сражаться помешанный на красивой гибели фон Гляйвитц - старший? Чем он отличается от другого "народа"? Тем, что время от времени, объединившись, идет его грабить во имя высоких идеалов? Но зачем ограничивать себя, объединяясь только со "своими" и грабя только "чужих", когда можно объединяться с кем выгодно и грабить тех, кого захочешь? Сколько было "великих народов", и сколько их ушло, как уйдут и ныне существующие - и ради того, чтобы тот или иной крестьянин называл себя "германцем", отец был готов умереть сам и заставить умирать своего единственного наследника? Ах, отговорки о том, что без нации не будет порядка... Какого "порядка"? Того, который заставляет сильных следовать за слабыми? Почему вообще человеку должно быть дело до чего-то кроме самого себя? Почему он требует какого-то обоснования своих поступков помимо "я так хочу"? Кто сможет объяснить это без загробных ахиней? И молодой барон лишь пропускал сказки о Богах и героях через сито своего разума, оставляя красоту и величие, но отбрасывая идеалы служения чему-то "запредельному".
Те, кто чудом спасался от мечей его воинов, называл их "Der Schwarze Rittertum", и это было в самую точку. С самого раннего детства молодого фон Гляйвитца завораживал образ Вотана и его Дикой Охоты, а также предание о том, как древние германские берсеркеры нападали по ночам на лагеря римских легионеров, размалеванные черной краской и воображающие себя "вотановым воинством". У барона не было их религиозного фанатизма и их языческой верности Роду, но зато было желание жить по своим правилам. Он, сразу после смерти отца, собрал вокруг себя полусотню таких же молодых ниспровергателей прежних авторитетов, и навсегда покинул замок. Среди его рыцарей были и аристократы, и безродные искатели приключений - чтобы присоединиться, нужно было лишь разделять желание предводителя жить вне законов и общепринятой морали. Сам по себе такой настрой, конечно, не делает из людей ночных налетчиков, но ведь вокруг который год шла война католиков с протестантами, и грех было не принять в ней посильного участия.
Барон фон Гляйвитц начал с того, что разорил центральную Германию, да так, что католики и протестанты объединились против него, заключив перемирие, а саксонские крестьяне добровольно предложили ему стать их господином. Но предводитель черных рыцарей лишь рассмеялся и велел оскопить каждого из пришедших молить о милости - к чему трусам мужское достоинство, если они не являются мужчинами в главном? Становиться же чьим-то правителем он вовсе не собирался, ведь это значило добровольно ограничить собственную свободу и принять общие правила игры. Его вполне устраивала та жизнь, которую вел он, а те, кто шел за ним в надежде однажды обрести положение в обществе, умирали от мечей собственных соратников прежде, чем успевали понять, что ошибались.
Первая изнасилованная женщина... О, это была пленная аристократка, совсем недавно бывшая неприступной красавицей, будущей супругой какого-нибудь игрушечного курфюрстика или даже королишки! Как только не развлекался с ней фон Гляйвитц, безземельный нищий барон, который, однако, делал что угодно и где угодно. Сначала он развлекался с ней прелюдно, на земле, но этого было мало, и он затащил ее в церковь, где его фантазия развернулась еще шире. Когда же покорное женское тело стало вызывать у него только отвращение, он отрезал ей груди и распорол живот, а потом долго и задумчиво играл на церковном органе все нравившиеся ему с детства гимны, получая от торжественной музыки не меньшее наслаждение, чем от только что завершившегося кровавого разврата.
Но пока он разорял земли в самом сердце Германии, это играло на руку австрийским и испанским католикам, а служить чьим-то интересам он не собирался. Поэтому он перенес войну на территорию Австрии, и быстро превратил процветающие земли Штирии в голодные, нищие пустоши. Когда же по его пятам устремились ландскнехты какого-то валленштейновского подельника, Бабенберга, он заманил их на земли ненавидящей австрийцев и венгров Богемии и там решил поиграть в "народного заступника". На его призыв бороться с "цесарцами" и "мадьярами" откликнулись тысячи крестьян, так что навстречу Бабенбергу фон Гляйвитц вывел не уступающее по численности, хотя и несравненно хуже подготовленное и вооруженное войско потомков гуситов и таборитов. Военное счастье сопутствовало "черным рыцарям" - сначала он заманил вражескую конницу в лес, где ее перекололи вилами и переделанными из кос пиками, а затем орущее и потрясающее дрекольем ополчение смяло имперскую пехоту. Растоптавшие и своих, и чужих черные рыцари под предводительством самого барона довершили дело. Но он не собирался становится и благодетелем чехов. Когда крестьяне-победители весело пировали после победы над ненавистным врагом, фон Гляйвитц и его воины покинули лагерь и напали на него ночью, едва ли не полностью вырезав тех, кто считал их спасителями.
Потом черные рыцари пронеслись по Венгрии, но об этом периоде их похождений известно только то, что наученные горьким опытом Бабенберга магнаты и имперские наместники предпочли не связываться с бароном, а крестьяне, помнившие еще колья Влада Цепеша и Стефана Батория, и вовсе не помышляли о сопротивлении "вампирам", "антихристам", "каре Господней". В это время он мечтал встретиться с самим Валленштейном, и случись это, он без труда собрал бы новую крестьянскую армию под лозунгом борьбы за независимость Венгрии, но великий полководец вообразил себя великим интриганом и погиб от руки убийцы, а престарелый граф Тилли, последняя надежда Австрии, предпочел не замечать того, что в его тылу действует враг, который будет пострашнее любых протестантов.
Однако вольной жизни черных рыцарей однажды пришел конец. Немецкие, чешские и венгерские крестьяне не могли бесконечно содержать воюющие за чуждые им цели полчища наемников и аристократов, и земли, на которых шли сражения, пришли в упадок. Грабить стало нечего. Все чаще и чаще фон Гляйвитцу приходилось нападать на селения не ради развлечения, а ради пропитания, все чаще он сражался с такими же бродячими панами, магнатами, графами и баронами, чтобы после победы отнять у крестьян то, что пощадили прежние грабители. Так продолжалось до тех пор, пока в глупой, но необходимой стычке с очередным "собратом по ремеслу" фон Гляйвитц не положил большую часть своих соратников, а эта потеря была невосполнимой. Все люди, которые могли бы занять место павших, давно уже погибли, уступив место тупым наемникам и забитым ополченцам.
Оставалось - умирать.
Как один, безмолвно выехали они навстречу наемникам Империи и застыли, ожидая, когда враг сам приблизится к ним. Австрийцы - или кто там отстаивал интересы Вены? - маршировали стройной линией, словно на параде. Пики, мечи, аркебузы - они бы еще пушек захватили, чтобы расправиться с полутора десятком воинов в краю, где даже некого призвать к оружию!
Барон фон Гляйвитц с нечленораздельным, звериным воплем выхватил из ножен клинок, и его примеру последовали все черные рыцари. Они погнали коней прямо на линию аркебузиров, стремясь хотя бы напоследок, перед самой смертью, насладиться чужим страданием и чужой кровью.
Первый ряд аркебузиров выстрелил - их линия с глухим треском окуталась дымом - и отступил за спины второго ряда. Рыцари фон Гляйвитца не понесли никаких потерь и продолжали нестись вперед.
Выстрелила вторая линия, и тоже отступила назад, освобождая место для третьей. Снова австрийцы не причинили врагам никакого урона, и в сердцах солдат начал шевелиться трепет перед этими извергами и убийцами, о которых так много рассказывают по всей Германии... Оставалось лишь несколько метров, считанные секунды - и рыцари фон Гляйвитца врезались бы в ряды аркебузиров...
Но выстрелила третья линия - почти в упор.
И это был конец. Крики людей и истошное конское ржание в пороховом дыму ознаменовало конец многолетней напасти. Когда же дым рассеялся, пикинеры и ландскнехты медленно пошли вперед, чтобы удостовериться, что из черных рыцарей никто не выжил. Навстречу им, тяжело опираясь на длинный меч, поднялся истекающий кровью фон Гляйвитц. Он не нашел в себе сил даже сдвинуться с места, и только с безмолвной ненавистью глядел, как пикинеры берут его в кольцо.
Словно в полусне, австрийские солдаты, завороженные дьявольской славой окруженного ими человека, выставили вперед копья. Барон хранил безмолвие до тех пор, пока острия не начали входить в его плоть - там, где она не была защищена старинным панцирем. Тогда он закричал, чтобы враги прикончили его одним ударом, но они, словно не слыша его, продолжали медленно пронзать его пиками. Наконец, пикинеры подняли его над землей, и крики барона оборвались. Мертвому фон Гляйвитцу отрубили голову, а затем его и всех его воинов сожгли вместе с оружием, доспехами и павшими конями.
По сей день саксонские, баварские, австрийские, венгерские и чешские крестьяне верят, что темными ночами по безлюдным улицам и умолкнувшим дорогам проносятся черные призраки всадников, несущие смерть и разрушение. Однако вряд ли фон Гляйвитц избрал бы для себя такое банальное послесмертие. Скорее всего, теперь он просто вернулся в те сферы, из которых в наш мир приходят подобные ему ниспровергатели и богоборцы.