Маслов Олег Александрович : другие произведения.

Мир Интере$ных Fuckтов, Или Откровения Ивана Богословского

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ОГЛАВЛЕНИЕ

БОЛЬШОЙ ГОРОД

ПОНЕДЕЛЬНИК

СТАРАЯ ФОТОКАРТОЧКА

МЕРТВАЯ ДЕРЕВНЯ

  

РУССКАЯ РУЛЕТКА

ИСТОРИЯ

ДРУГ

БАСКЕТБОЛ

АВТОБУС

КРАСОТА

РЫНОК

КОМНАТА

ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ

РАБОТА

КЛАДБИЩЕ

МОЙ МИР

ТРИ СТАДИИ СМЕРТИ

ВОЙНА

  

КНИГА

ДЕВУШКА

ХОМЯК

  

МУСОР

  

НОВОСТИ

ЖИЗНЬ

  

ОПАСНАЯ БРИТВА

ПАСПОРТ

  

БУДИЛЬНИК

АКВАРИУМ

  

КОРОЛЬ РОК-Н-РОЛЛА

  

МЕЧТА

УНИВЕРСИТЕТ

АВГУСТ

ПУТЕШЕСТВИЕ

ЛЮБОВЬ

  

ДИАНА

НИНА

РОЗА

МАРИЯ

АФРОДИТА

  

ВИКТОРИЯ

  

ДЕМОКРАТИЯ

  

МОБИЛЬНИК

СУМАСШЕДШИЙ

МОСКВА

РОЗА РОЗЕНБЕРГ

СОСЕД

РАДИО

ПРОСТИТУТКА

ГАЗЕТА

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

  

ДРУЗЬЯ

ЖИЗНЬ

НА КРЫШЕ

СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ

ВЕЩИ

БУДУЩЕЕ

САМОЛЕТ

СТЕНА

БОМБА

  

БОЛЬНИЦА

  

ПИСЬМО

  

КУСОЧЕК АМЕРИКИ

МЕРТВЕЦЫ

АРКАИМ

БОГ

МАЛЕНЬКИЙ ЗАРАТУСТРА

ПУТЬ АВРААМА

МАЛЕНЬКИЙ ИИСУС

БОГ И ЧЕЛОВЕК

  

ГОРОД БОГОВ

БОМЖ

УРНА

МЕРТВОЕ МОРЕ

ДОЖДЬ

  

ПРОБУЖДЕНИЕ

СЛОВО

  
  
  
  
  
  
  
  

БОЛЬШОЙ ГОРОД

  
   Город всегда казался мне огромным и страшным. Я слышал, что в городе огромное количество улиц. В городе много людей и машин. Когда я был маленький, я никак не мог понять, как люди находят дорогу домой, как им удается не потеряться среди бесконечных перекресток, переулков, тупиков. Да и сейчас для меня это большая загадка. Город хранит множество тайн.
   У нас на станции всего одна улица, и то иной пьяница никак не найдет дорогу домой и падает у забора на охапку сена, как будто нарочно припасенную для него. В городе нет сена, потому что там оно никому не нужно. В городе нет коров, лошадей, свиней, кур и уток. В городе есть только люди и машины.
   На уроке "ОБЖ" нам как-то рассказывали, что в городах машины давят очень много людей. Даже приводили какую-то статистику, но я не запомнил всех цифр. Зато уяснил главное. А смысл в том, что, если выражаться образно, каждый год машины стирают с лица земли несколько деревень - примерно таких, как наша. Мне почему-то кажется, что если бы люди специально покупали машины, чтобы давить друг друга, цифры были бы не такими ужасными. Меня преследует страх, что как только я окажусь в городе, меня тут же задавит машина. Видимо, я слишком впечатлительный человек.
   Вообще, цифры - это то, что мне интересно. Мне интересно, сколько людей умерло сегодня утром. Мне также интересно, сколько людей родится завтра и все такое прочее. Отец говорит, что я - прирожденный социолог.
   Может он и прав. Я очень любознательный. Мне еще нет двадцати, а я уже так много всего знаю, что чувствую себя столетним стариком.
   Больше половины жителей нашей деревни работает в городе. Оно и понятно - денег у нас заработать негде. Нет денег - нет работы. Нет работы - нет денег. Говорят, где-то в других деревнях есть богатенькие фермеры - они покупают своим детям машины и отправляют их в город учиться. Разумеется, никто из них не возвращается. Все как-то пристраиваются в городе, находят там работу, заводят семьи и живут. Неужели там настолько хорошо?
   Большой Город не так уж и далеко - час езды на электричке. Но электрички отменили в прошлом году. Поезда дальнего следования проходят мимо. Я люблю смотреть на поезда. Я вообще люблю смотреть вдаль. Бывало, поднимешься ночью на гору и глядишь туда, сотни огней манят меня к себе. Завораживающее зрелище. Будто огромное войско с зажженными факелами.
   Город забирает у нас мясо, хлеб, картошку, людей. Города ведут между собой странные войны. На этих войнах убивают людей. Это не игрушечные войны, а самые настоящие - там настоящие пушки, танки, пулеметы и все остальное. И все это железо убивает людей. Горе тому, кто не спрячется. 1 января 2000 года мой старший брат геройски погиб в чужом городе, далеко от наших мест. К нам в деревню потом приезжали военные. В актовом зале сельсовета, в торжественной обстановке они вручили матери "Орден мужества", отцу пожали руку, а мне выдали "белый билет". Все ждали, что я откажусь от билета и публично выскажу свое горячее желание служить Родине. Даже заранее приготовили букет цветов, хиленький такой, но со вкусом.
   Размечтались.
   Корреспонденты с телевидения спросили у меня, что я чувствую. Мысль о том, что я окажусь по ту сторону телеэкрана, вскружила мне голову, и я слегка растерялся и не вполне контролировал свои слова. Я сказал, что мне было неприятно, когда военные представители произносили свои казенные речи о мужестве и героизме русского солдата, о долге и чести и тому подобное. По-моему, сказал я, нужно говорить о том, что война - это трагедия. Война - это ужасно и бесчеловечно. А героизм - это всего лишь реакция человека на весь этот ужас под названием война. Еще я сказал, что я очень рад, что меня освободили от службы в армии, потому что, как писал брат в одном из последних писем, в армии делать нечего. Я не был уверен, что меня после всех этих слов покажут по телевизору.
   На следующий день репортаж показали, о моем брате узнала вся область, но моих слов никто не услышал, потому что в кадре я только открывал рот, а за кадром говорил корреспондент. Все, решил я, больше никаких интервью.
   С тех пор прошло почти три года, и боль утраты понемногу утихла. Все постепенно привыкли к тому, что мой брат больше не гоняет, как очумелый, на своем мотоцикле и не дерется пьяный на дискотеках, а именно таким его, к сожалению, и запомнили.
   Когда-то мой брат мечтал жить в Большом Городе, а теперь он лежит на городском кладбище. Мы (я, мать, отец, младший брат) похоронили его в городе, потому что и сами хотим туда перебраться. Говорят, у нашей деревни нет будущего, хотя и настоящего, если разобраться, тоже нет. Брат мечтал жить в городе, так пусть его мечта исполнится, насколько это возможно - это будет правильно. Иногда я пытаюсь себе представить, каким бы он стал сейчас. Но ничего не получается - я снова вижу перед собой веселого бесшабашного раздолбая. Косячок и толстозадая телка - это все, что ему было нужно для счастья.
   У меня есть еще один брат, но он не в счет. Это даже не брат, это половина брата. В общем, он слаб на голову. Умственно отсталый. Ему пятнадцать. А ум у него, как у пятилетнего. С утра до вечера он сидит у телевизора. Научился пользоваться пультом дистанционного управления. Самостоятельно включает и выключает телевизор. В общем, парень не без способностей. Он единственный член нашей семьи, который смотрит все что показывают по телевизору. Особенно любит рекламу. Когда показывают рекламу, мой брат вне себя от счастья. Он радостно смеется, пуская слюни, и размахивает руками. Я заметил, что в восторге от рекламы только дети и дурачки. Есть над чем задуматься.
   Вообще-то мы к нему привыкли. Он безобидный и беззащитный. К тому же и в туалет ходит сам, это не может не вызывать восхищения. Думаю, что без него было бы скучно. Иногда я даже завидую ему - живет себе и живет, ни о чем не думает. Хотя кто его знает? Поди пойми, что там творится в его голове.
   Бабушка говорила, что мой брат - божий человек, и Бог посылает на землю божьих людей, чтобы испытать нас, обычных людей. Если мы принимаем их, любим их, значит мы принимаем и любим Бога, и наоборот. Я, конечно, не верю в Бога, но считаю, что в бабушкиных словах есть доля истины. Отец говорит примерно то же самое, но другими словами. Отклонение от нормы - это не проблема этого человека, а проблема других людей. Не я должен приспосабливаться к стандартам общества, а общество должно сделать все, чтобы мои права не были ущемлены. Чересчур научно, но тоже верно.
   Говорят, в каждой деревне есть свой дурачок, а то и два. Отец рассказывал, что в каждом городе есть свой городской сумасшедший. Ужасно интересно! Возможно, сейчас их уже нет, говорит отец, но в его времена они точно были. Их все знали по имени. Их любили - они же были безобидные дурачки, они только пели песни и иногда проповедовали. Отец говорит, что они были неотъемлемой частью городской культуры. Но сейчас многое изменилось. Отец был в городе пару лет назад на курсах повышения квалификации. Он говорит, что городские сумасшедшие вымерли так же, как духовые оркестры и много чего еще, и теперь сумасшедшего уже не отличишь в массе спешащих на работу людей.
   В городе совсем другая жизнь, я это точно знаю. Не может быть, чтобы там было также скучно, как в деревне.
   - Уезжай отсюда, - сказала мама.
   - Ты не найдешь здесь работу, - сказал отец.
   - Ты - наша последняя надежда, - сказала мама.
   - Мы верим в тебя, - сказал отец.
   Они наперебой говорят о том, что я должен выучиться на специалиста с дипломом и стать человеком. Мне стыдно, но я только в этом году осознал, что я, по сути, их единственный сын и на меня возлагаются большие надежды.
   Надежды... А ведь если вдуматься, мое положение гораздо хуже, чем у моих братьев, хоть я живой и здоровый. Они-то уже прожили свои жизни. Мой старший брат - герой войны, он мертв. Мой младший брат - божий человек, он останется таким до самой смерти.
   А я - никто. Вот в чем дело. Мне еще предстоит пройти через труднейшие испытания, чтобы стать тем, кем я должен стать.
   Это ужасно, если вдуматься. Я - никто, и еще неизвестно, стану ли я кем-то.
   Я знал, что это когда-нибудь случится.
   Но ведь ничего особенного не случилось.
   Я просто уезжаю в Большой Город, и если повезет, я приживусь там, а если нет, то город просто-напросто выплюнет меня, как многих других.
  

ПОНЕДЕЛЬНИК

   Это случилось в понедельник.
   В один из серых понедельников, в один из обычных дней, который ничем особенным не грозил и не располагал какими-то неожиданными возможностями, и должен был пройти быстро и незаметно, как сон - начаться в постели и закончиться в постели - ничем не примечательный кусочек жизни, зажатый между двумя снами. Просыпаешься хмурый, не выспавшийся, сердитый, кое-как проживаешь день и ближе к полуночи наконец-то заваливаешься спать. Утром - полудрема, усталость равномерно растягивается на весь день, и хотя ты весь день на ногах, чувствуешь себя должником сна, но после обеда о долге хочется думать все меньше и меньше, а к вечеру откуда-то возникает заряд бодрости, но ненадолго, на несколько часов, а за семь часов до пробуждения нужно уже лечь, и тут к тебе снова возвращается утренняя полудрема, только к ней еще добавляется усталость, накопленная за день, и теперь тебе начинает казаться, что цель достигнута, ты снова в постели, день убит и теперь ты наконец-то отоспишься.
   И вот в такой день я начинаю новую жизнь. С нуля. С чистого листа.
   Понедельник - тяжелый день. Это первый день нового мира. Бабушка говорила, что в понедельник Бог создал небо и землю. Именно в понедельник люди бросают курить, пить, садятся на диету, начинают бегать по утрам. А еще в понедельник люди часто принимают решение, которое должно в корне изменить их жизнь: переменить работу, уйти к другому человеку, уехать в город и так далее.
   Мой отец каждый понедельник на протяжении последних двадцати лет начинает новую жизнь. И ничего у него не получается. Приходится жить по-старому.
  
   Мама говорит, что я похож на отца. Она всегда говорит это с некоторым упреком. Мне это всегда было смешно, и я смеялся, не видя ничего плохого в том, чтобы быть похожим на отца. В самом деле, что значит быть похожим на кого-то? По-моему, ничто так не отличает людей друг от друга, как их похожесть. Если я похож на отца, это не значит, что я на самом деле такой же, как он - быть может, я всего лишь надеваю на себя его маску, чтобы скрыть свое истинное лицо. Хочет быть похожим на кого-то лишь тот, кто боится быть самим собой - его пугает или собственная ограниченность, или комплекс неполноценности, или еще что-нибудь. Так разве можно говорить о похожести людей, один из которых боится быть собой, а другой - нет?
   Мама говорит, что мой отец - никудышный человек, который прожигает жизнь впустую.
   Мой отец невысокого роста, худощав, его лицо с детства напоминает мне луну - вытянутый профиль, слегка выпирающие скулы, маленький нос, впалые щеки.
   Когда-то ему не очень нравилось, что мы ходим в одну школу, потому что он не хотел, чтобы ко мне относились как к учительскому сынку, а главное - он был против того, чтобы я чувствовал себя в привилегированном положении и привыкал быть "под крылом". Он боялся, что мне захочется позволить себе то, что не позволено другим - а многие так и делают, ведь они знают, что за них заступятся, замолвят слово. Однако его опасения были напрасны. Я никогда за собой ничего подобного не замечал. То, что мой отец - учитель, еще ничего не значит. Так сложились обстоятельства. Я - такой же, как все. Я вел себя так, как будто я не его сын, а он словно и не был моим отцом - никаких поблажек в учебе и, тем более, никакого освобождения от работ на школьном дворе. Он был рад этому. А ведь сначала он хотел, чтобы я сменил школу, и даже тот факт, что другая школа находится на расстоянии десяти километров от станции, его не смутил. И он добился бы этого, если бы не одно-единственное обстоятельство.
   Дело в том, что отец не признавал других учителей немецкого языка, потому что искренне считал себя лучшим учителем в мире, и вряд ли ему хотелось, чтобы какой-нибудь бездарь портил его любимого сына. Правда, он мог бы заниматься со мной дома по вечерам, но все свое свободное время он посвящал чтению, изучению новых языков и пиву. После возвращения с работы он запирался в спальне с двумя литрами пива, включал магнитофон и там, за непроницаемой стеной происходило священнодействие, участие в котором нам с мамой было недоступно - и мы, непосвященные, томились в неведении и ожидании, мы прислоняли уши к двери, но слышали неизменно одно и тоже - надрывный голос Владмимра Высоцкого или мрачный голос Джима Моррисона. Иногда оба сразу.
   Он выходил из комнаты, когда все пиво было выпито - он был немного опухший, все такой же серьезный, в нем не было той легкости и веселости, которая должна, как я думал, появляться после принятия пива - он ускоренным шагом направлялся в туалет, и его лицо при этом было исполнено трагизма.
   Мама нервничала, но редко позволяла себе высказывать свое негодование - по крайней мере, в моем присутствии. Иногда, уже лежа в постели, я слышал, как из спальни родителей доносится раздраженный голос мамы. Кажется, она упрекала его в том, что он мало уделяет семье внимания, к тому же, мало приносит денег, которые умудряется еще тратить на пиво, которое пьет литрами пять раз в неделю, к тому же еще и один. Мама боялась, что еще совсем немного - и он станет алкоголиком. После маминой тирады наступало напряженное молчание и затем слышался тихий голос отца. Я пью не один, отвечал он, у меня два прекрасных друга-собутыльника - Высоцкий и Моррисон, царствие им небесное.
   - Но зачем, зачем тебе пить пиво? - спрашивала отчаявшаяся мама.
   Снова пауза. Мне казалось, что в этот момент он отворачивается к стене и закрывает глаза.
   - Ich kann nicht anders, - громко говорил он.
   Это была лишь цитата, но одна из самых известных цитат в мире. Это слова Мартина Лютера. Отец довольно часто повторял эту фразу, когда не мог или не хотел объяснять свое поведение. Думаю, он не просто повторял чужие слова, а вполне сознательно подражал Лютеру, так как он не мог не проводить параллелей между судьбой великого религиозного реформатора и своей судьбой - ибо он, провинциальный школьный учитель, был так же непреклонен в отстаивании перед школьной администрацией своих принципов, касающихся методики преподавания немецкого языка, как и Лютер - в отстаивании своих взглядов перед Римско-католической церковью. Свои взгляды на преподавание вообще и иностранных языков, в частности, онизложил в небольшой работе, и она в отличие от "Аугсбургского исповедания" представляла собой бессистемные записи, в которых мысли без конца повторялись и зачастую отрицали друг друга - и все же главная идея отца была ясна: нужно изучать язык не по учебнику (учебники он не признавал и почти не использовал их), потому что грамматика - это всего лишь подножие горы, на вершине которой живет поэзия - истинный язык.
   "Познание языка, - писал отец, - нужно начинать с поэзии, то есть с вершины горы, а потом уже спускаться вниз, ведь ни у кого нет сомнения в том, что спуск дается намного легче, чем подъем... Язык учебников - выхолощенный, неестественный, короче - мертвый. Вот почему по учебнику нельзя учить язык. Только в поэзии язык живет подлинной жизнью. Так вот с чего нужно начинать приближение к языку! Только благодаря поэзии мы сможем полюбить язык и захотим открыть его для себя. И как же мы далеки от всего этого! И это в той же степени относится к нашему собственному языку".
   Он всей душой любил поэзию и очень гордился тем, что не написал ни одного стихотворения. Уже в шестом классе мы переводили Гете, Шиллера, Гейне, Новалиса, даже Гельдерлина, и, конечно же, Рильке - ну а в качестве приправы нам предлагался Эрнст Яндль, "патологоанатом от поэзии, колдующий над трупами слов", как называл его отец. Нам нравилось читать стихи - это было нелегко, но гораздо интереснее, чем зубрить дурацкие тексты, от которых веяло казенщиной и пошлятиной, или бесконечно долдонить правила, которые, как оказалось, и не так важны, если ты способен прочесть стихотворение и проникнуться той истиной, которую оно тебе открыло - в этом случае правила нужны только для того, чтобы уловить какие-то скрытые смыслы, и мы с интересом и даже с восторгом углублялись в грамматику.
   Директор школы - угрюмый толстяк - безумно ненавидел учителя немецкого и всячески унижал его - почти каждый день он закатывал скандалы в присутствии остальных учителей, осыпал отца всевозможными оскорблениями, грозился уволить, как только пришлют нового учителя, а когда беснующийся успокаивался, отца пыталась увещевать завуч - весьма строгая дама, нагонявшая страх на учеников и учителей, но только не на отца. Он смиренно выслушивал их обоих, не произнося ни слова, спокойно, но решительно произносил Ich kann nicht anders и уходил в класс - никто не мог воспрепятствовать ему вести урок так, как он хотел. Уволить его не решались - все-таки другого учителя найти будет трудно - молодежь после института неохотно идет в школу, да и попробуй-ка найди такого же, как Валентин Николаевич, ведь учитель он был от Бога - детство и юность он провел в Новотроицке, маленьком городке, где ему было суждено всю жизнь проработать на металлургическом комбинате, где его будущее было предопределено, где он родился только для того, чтобы занять свое место у станка. Советский социализм обеспечивал всех работой и куском хлеба, но не предоставлял особого выбора. Человек мог быть или рабочим, или крестьянином, или инженером, или учителем. Отец уехал в Оренбург и поступил в педагогический институт, потому что с детства мечтал изучать языки. За это я его и уважаю. С другой стороны, если бы он все-таки пошел работать на завод, то сейчас мог бы стать большим начальником. За это его и пилит моя мать. Но ведь если бы его жизнь пошла по другому пути, моя мать никогда не встретила бы его. Какая ей тогда польза оттого, что кто-то стал бы большим начальником? Вот и пойми этих женщин.
   Отец и мать развелись, когда я только начал ходить в школу. Не знаю, почему - живут-то они вместе, хотя почти не разговаривают нормально. Конечно, они ругаются каждый день, потому что это единственно возможная между ними форма общения. Когда-то они ворковали, сюсюкались, шептались, а теперь орут друг на друга. Я мог бы попытаться помочь им наладить отношения, но они не хотят и слышать об этом. Официально они в разводе, но это ничего не меняет. Они по-прежнему занимаются сексом, и знают, что я знаю это, но делают вид, что не знают, а я делаю вид, что не знаю, что они знают, что я знаю.
  

СТАРАЯ ФОТОКАРТОЧКА

  
   - Мне нужно с тобой поговорить, - сказал мама и повела меня в спальню.
   Я подумал, что сейчас будет прочитана лекция о вреде алкоголя, потому что на выпускном вечере я позволил себе выпить лишнего. Вернее, пил-то я наравне со всеми, но выглядел при этом хуже всех.
   По дороге в спальню я пытался придумать аргументы в пользу употребления алкоголя, чтобы показать маме, что я уже взрослый и имею на все свою точку зрения.
   Во-первых, водка - что-то вроде национальной идеи. Вернее, ее суррогат. По давней традиции, именно за бутылкой водки в России происходят самые задушевные разговоры, метафизические споры, политические дискуссии, и вообще решаются все насущные проблемы. Водка объединяет все слои населения. Ее пьет и гений, и последний бомж, при этом еще неизвестно, кто больше. Причем в России и только в России последний бомж может оказаться гением. Запросто.
   Во-вторых, водка - это своего рода лекарство. Когда человеку хорошо, когда ему плохо, когда его бросила женщина, когда его выгнали с работы, он идет в магазин за бутылкой, хотя прекрасно знает, что водка не вернет ему ни женщину, ни работу. Но водка ненадолго подарит ему счастливое время, когда ему не нужна будет ни женщина, ни работа.
   В-третьих, водка - единственный напиток, после которого тянет на приключения. Она заражает человека духом авантюризма и романтизма. Она гонит разум прочь, как бы напоминая человеку: ты слишком погряз в разуме, слишком уверовал в непогрешимость своих действий, ты слишком мало размышлял над тем, что ты делаешь.
  
   Я сел на стул, а мама села на кровать напротив меня. Несколько минут мы молча смотрели друг на друга. Кажется, она не знала, как начать разговор.
   Я взял гитару и стал бренчать "Let it be". Мама внезапно протянула руку и прижала струны к грифу.
   - Знаешь, я должна тебе кое-что сказать. Это очень важно. Но мне непросто об этом говорить, потому что...Тебе просто необходимо это знать.
   Я молча смотрел на нее. Она была очень взволнована.
   - Сынок. Дорогой мой... Я хотела тебе сказать... Я очень надеюсь, что правильно все поймешь... В общем, твой отец - не твой отец... Да ты играй, играй...
   Я чуть было не рассмеялся. Не иначе как мама насмотрелась этих дурацких сериалов. Гитара с грохотом свалилась на пол. Ну точно как в кино.
   - А? - только и смог я сказать.
   - Ну это долгая история. Твой отец ничего не знает. Это случилось в 1985 году. Я тогда провела в городе два или три месяца. Болела. По женской части. Я уж грешным делом думала, что у меня и детей больше не будет. Но это все тебе знать не обязательно. И к одной из женщин брат приходил. Там ко всем мужья приходил, а к ней брат, потому что она одинокая была. А ко мне-то никто не приходил. Была я там совсем одна. Твой батяня не приезжал - пил без просыпу, пока я в городе, а Митенька у бабушки был.
   Мама заметно просияла, как будто снова окунулась в то время. По щеке покатилась слеза.
   - И ты знаешь - он стал и мне что-то приносить. То яблоки, то апельсины, то варенье клубничное. Мне так приятно было. А когда пришло время выписки, он меня на улице встречал с огромным букетом роз.
   У мамы загорелись глаза, как будто она видела перед собой этот букет, давно превратившийся в пыль.
   - Он посадил меня в свои, как сейчас помню, белые "жигули", и отвез в ресторан. Мы так чудесно провели время. Он сорил деньгами, заказывал мне песни, он так красиво за мной ухаживал. А потом мы поехали к нему домой. Ну а дальше сам понимаешь, не маленький.
   - Мама, но как ты могла? - я не смог избежать искушения изобразить из себя высший моральный авторитет. - Ты совершила низкий, грязный поступок, - уж теперь, думаю, отыграюсь по полной программе. Не все же тебе, мама, меня воспитывать.
   - Ты должен меня понять, Ванюша. Мне тогда и тридцати не было. Ну что я видела в жизни? Я же никуда дальше деревни не выезжала. До сих пор жалею, что в институт не пошла. А тут такой мужчина. Высокий, статный, культурный, не то, что твой батяня-пьянчужка.
   - Мама, а ты уверена, что он - мой отец? Вы же, как я понимаю, только один раз... это самое...
   - Ну, во-первых, не один и не два, я же в город с тех пор часто наведывалась. Отец-то думал, что я по врачам ездила. Наша связь продолжалась больше года. А во-вторых, женщины в таких вещах не ошибаются. Раз говорю, что он - твой отец, значит, так оно и есть. От вашего батяни, будь он неладен, я родила только Митеньку, царство ему небесное, и Алешеньку, дай бог ему здоровья. А ты от него, от Иванушки, счастье мое.
   Вообще-то мой батя - хороший человек. Мне искренне жаль его - если бы он не пил, стал бы большим человеком, хотя по деревенским масштабам, он и так большой человек. В последние годы он пьет не так уж и часто, но зато всегда напивается до последней стадии.
   - Зачем ты все это мне рассказала?
   - Как? Ты еще не понял? Я ведь хочу только одного - чтобы ты нашел его. Он должен знать, что у него есть сын. Он поможет тебе, не откажет родному сыну. Может быть, ты сможешь остаться у него. Ты же не должен упускать этот шанс. Разумеется, отцу ни слова. Ты же умница. С тобой так легко. Ты - прирожденный психолог.
   Уместно ли будет изобразить гордость, задался я вопросом. Или следует выступить с гневной тирадой? Я не хочу его знать, он не отец, он для меня никто, мне не нужны его подачки, да пошел он знаешь куда! Но с другой стороны, мы ведь не в кино живем, и нам ни к чему усложнять жизнь. В кино ведь все время все усложняют. Я не хочу ничего усложнять, потому что, в отличие от героев телесериалов, я существую - а раз так, то я действительно хочу узнать его, он для меня что-то значит, потому что он мой отец. Настоящий отец. Так-то лучше.
   - Отличная идея! Значит, мне не придется пять лет вдыхать спертый воздух общаги. Но как я его найду?
   - Адреса я его не знаю, но я знаю, где он работает.
   - Где?
   - На центральном рынке. Он продает картины. Недавно я была в городе и совершенно случайно видела его там. Подойти я не решилась, все-таки столько лет прошло. А тебя-то он должен принять.
   - Хорошо, но как я его узнаю? У тебя есть хотя бы его фотография?
   - Есть, но очень старая. Я украла у него эту фотокарточку, - виноватым голосом сказала мама.
   Она открыла кулинарную книгу, которая лежала на тумбочке у кровати и достала оттуда фотокарточку.
  
   На фотокарточке я увидел молоденького солдата, сидящего на танке. Танк стоит посреди улицы. Солдатик смотрит прямо мне в глаза и улыбается. В руках у него автомат Калашникова. Интересно, кому предназначена его солнечная улыбка. Ответ на оборотной стороне фотокарточки:
  

ДОРОГИМ РОДИТЕЛЯМ НА ДОБРУЮ ПАМЯТЬ. ПРАГА. 1968.

  
   Мой отец сидит на броне и, сжимая в руках автомат, видит не людей на улице, в которых, если прикажут, он будет стрелять - он видит тех, кто дал ему жизнь. А еще он видит меня.
  

МЕРТВАЯ ДЕРЕВНЯ

  
   Чемодан уже собран, деньги зашиты в потайные карманы, мать собрала огромную сумку с едой. Позади детство и школа, впереди - университет и новая жизнь.
   В воскресенье я в последний раз прогулялся по деревне.
   Говорят, наша деревня вымирает. Об этом говорит хотя бы тот факт, что ни один священник не хочет здесь жить, хотя, по правде говоря, никто здесь не сгорает от желания услышать Слово Божье. О священнике вспоминают только тогда, когда кто-нибудь рождается, женится или умирает. Не может же он сидеть с утра до вечера в своем доме и ждать, когда кто-нибудь родится или умрет. Едут за батюшкой в соседнюю деревню, километров двадцать будет.
   О восстановлении храма не может быть и речи. Кладбище заросло травой. Куда ни глянь - знаки присутствия индустриального мира - скелет трактора, гниющие детали комбайна, железобетонные блоки, останки автомобилей, куски ржавого железа. Деревня напоминает поле боя после ожесточенной битвы с городом. Город побеждает. Это выражается еще и в том, что деревня стремится уподобиться городу. Есть два пути: или деревня деградирует и вымирает, или она процветает и становится поселком городского типа. Деревенский дом ничем не отличается от городской квартиры - та же мебель, та же бытовая техника, тот же Интернет. И для чего люди еще живут в деревне, ведь все, кто мог, уже сбежал оттуда?
  
   С речки дул прохладный ветерок. Дед шел впереди и смотрел в неопределенную даль. Я шел чуть позади него.
   Когда мы проходили мимо речки, я предложил искупаться. Вдоволь наплескавшись, мы пошли вдоль по берегу и вскоре наткнулись на заброшенную могилку.
   Дед остановился перед ней и небрежно перекрестился.
   - Давно она здесь, - сказал дед. - Бывало, пойдешь летом на рыбалку. Присядешь у воды, прислушаешься... Тишина... Здесь часто останавливаются рыбаки. Посидят, поговорят, хлопнут по рюмашке, потом встанут, и пойдут на электричку. Я часто прихожу сюда.
   - Зачем?
   - Не знаю. Тянет. Удивительное место. Покой и мир. Могилка освящает это место, оживляет этот милый краешек земли.
   - А кто здесь лежит?
   - Человек.
   И как должно быть хорошо ему там лежать, подумал я. Каждый, кто проходит, заболевает мыслью о нем, и уносит с собой частичку смерти этого человека. Те, кто в городе надышался смертью, приезжают сюда, к этой могилке, и только здесь они оживают.
   Дед часто рассказывал о том, что вниз по реке находится Мертвая деревня.
   - Почему мертвая?
   - Там живут мертвые. Ничего страшного здесь нет. Это всего-навсего поле, усеянное крестами.
   - А в Мертвой деревне страшно?
   - Там спокойно, но пусто. И тишина какая-то тревожная. Сколько раз я там был - всегда мне казалось, что я вступил в чужие владения. По весне берега размывает, и некоторые жители Мертвой деревни плывут по реке.
   - И их можно увидеть?
   - Можно. Черепа да кости. Это все, что от нас останется.
  
   Горизонт усеян огнями города, их видно издалека, они зовут к себе, но их можно и обойти. Дед говорит, что в городе смерть спрятана, завуалирована, запрещена. Мертвые в больших городах подвергаются изгнанию, а живые теряют живую нить со смертью, и стесняются того, что умрут.
   Но вот что интересно: из города не видать кладбища, а вот с кладбища город виден, как на ладони.
   Кладбище не манит огнями, оно завораживает тишиной. Обойди его, и тишина навсегда скроется от тебя, а приди, и она примет тебя, скроется в тебе, и ты унесешь ее с собой.
   Ты присядешь на камень у могилки и потеряешься в тишине.
   Сумерки, неописуемый закат, плещется рыбка в речке, бесшумно проплывает рыбацкая лодка, вдали маячит крохотная фигурка спешащего на станцию путника...
  
   - Мы так и не дошли до мертвой деревни - сказал я деду, когда мы уже подходили к дому.
   - Ничего, в следующий раз, а то отец ругаться будет, поздно уже, - с виноватым видом объяснил дед.
   - Чей отец? - удивленно спросил я.
   - Мой, конечно. Я же для него по-прежнему дитя малое.
   Дед засмеялся.
   Я слышу его смех в шорохе листвы.
  
   Я смутно помню тот день, когда впервые попал в деревню к деду. Сами-то мы живем на станции, а до деревни нужно еще пешком идти через лес и речку. Деревенские нас за своих не считают, мы для них будто дикари, пришедшие из пустыни. А мы, в свою очередь, презираем их за надменную гордость. Да еще они придают слишком много внимания одежде. Пытаясь быть ничем не хуже городских, они накупят у китайцев дешевых шмоток и разгуливают по деревне, выпендриваясь друг перед другом. Мы их не любим, а они не любят нас. Но до открытой вражды дело не доходит. Каждая сторона соблюдает, как говорится, внешние приличия.
   Мне было десять лет, когда отец привел меня к деду и оставил рядом с этим мрачным стариком, выпускавшим изо рта густые облака удушливого дыма. Рядом с ним сидела огромная немецкая овчарка - высунув алый язык, она громко дышала. Понимала ли она, что происходит? Она видела меня впервые, но ни разу не гавкнула. Она пристально смотрела на меня, не спуская глаз.
   Худенький, коротко остриженный мальчик смотрел вниз, как провинившийся щенок. Собака подошла к нему и тщательно обнюхала его. Мальчик не мог и пошевелиться от страха. Он был готов вот-вот заплакать.
   Дед подошел ко мне - я даже не посмотрел на него.
   - Если хочешь, можешь погладить ее. Хочешь?
   Я ничего не ответил. Лишь вытирал кулачками слезы.
   - Знаешь, ты ей понравился. Обычно она лает на чужих. А тебя признала. Ее зовут Сука. А тебя?
   В ответ - всхлипывание.
   - Не слышу. Смотри, Сука, у этого мальчика нет имени. Наверное, он хочет жить на улице. Хорошо, я постелю ему сено. Нет, даже этого я делать не буду. И пусть он спит на голой земле. А по ночам здесь холодно. Продирает насквозь. Правда, Сука? И умрет наш мальчик и зароют его в землю и напишут на дощечке: здесь лежит противный мальчишка, который не хотел называть своего имени.
   Послышался тихий лепет. Как будто мышь-полевка пробежала в траве.
   - Ну и останусь.
   Дед притворно нахмурился.
   - О, да мы с характером! Значит, хочешь спать на улице. Прекрасно. Пойдем в дом, Сука. Кажется, пришло время пообедать. А на обед у нас что? Правильно, суп с грибами и жареная курица. Что, Сука? Хочешь клубничного варенья? Твои шансы не велики, но этому мальчику может кое-что перепасть, как ты думаешь?
   Дед потоптался у двери, отчаянно вслушиваясь. Ни звука. Только собака лапой скребет дверь.
  
   Я плакал и по-прежнему не двигался с места. Старик пошел на кухню и немного перекусил. Я уверен, что все это время он пытался отогнать от себя это видение: мальчик, стоящий под дождем.
   Дед выглянул в окно. Мальчик стоял без движения. Его большие глаза блестели от слез.
   - Сука, кажется, мы переборщили. Пойдем исправляться.
   Старик и собака вышли во двор. Мальчик сидел на корточках и водил пальцем по земле.
   - Не хочешь войти в дом?
   - Нет. Не хочу.
   - Почему?
   - Не пойду и все. И вообще, отстань от меня.
   - Так и будешь здесь сидеть?
   - А тебе-то что? Замерзну и умру.
   Дед взял мальчика на руки и внес в дом. Я кричал и царапался. Дед терпел. Мальчик победил его, а значит, имеет на это право.
   За столом мы не сказали не слова. После обеда дед провел меня в одну из комнат. Я сел на кровать, поджал ноги и посмотрел на деда. Вымученная улыбка.
   Дед сел рядом.
   - Можешь звать меня дедом. Если хочешь, конечно. Или Вася. Меня все так зовут. Я привык. Почему ты плакал и не хотел заходить в дом? Ты боишься меня?
   - Я всего боюсь. Людей, собак, мышей, лошадей, машин.
   - Тогда иди к Могильщику. Он лечит страх. Ты найдешь его на кладбище.
  
   Кладбище было заброшенным и мертвым. Многие кресты сгнили, могилы заросли, железные памятники проржавели. На кладбище лежали старухи, старики и мужики, убитые в войнах и по пьянке. Мертвых было больше чем живых - это бросалось в глаза и наводило на тяжкие раздумья.
   Да и вся наша деревня словно полувымершая - жители ходят угрюмые, полуживые, оттого и злые. Каждую Пасху кто-нибудь вешается.
   Человек, которого звали Могильщик, жил в маленьком сарайчике у входа на кладбище. Кроме него, там жила какая-то жутко древняя старуха, которая все время спала.
   Это был худющий лысый старик. Он молча выслушал мальчика и сказал ему:
   - Страх невозможно убить. Если хочешь победить свой страх, спрячь его в маленькую коробочку и сделай объектом изучения.
   И он рассказал свою историю. Когда он был маленьким, он ужасно боялся пауков. Он боялся этих крохотных насекомых, в большинстве своем безвредных, только потому, что у них были отвратительные длинные лапки, с помощью которых они ловко перемещались по паутине. Ему нравилось подкармливать пауков, забрасывая им в паутину мух и тараканов. Он с религиозным благоговением наблюдал, как пауки-боги поглощают принесенные им жертвы.
   Когда же пришло время выбрать профессию, он, не раздумывая, уехал в город и стал изучать биологию.
   С этого времени он жил в причудливом мире насекомых. Законы природы казались ему более разумными и справедливыми, чем законы человеческого общества. Он научился благоговеть перед красотой природы и никогда не ощущал себя оторванными от нее. Он не понимал, что значит выражение "потерянный рай". Рай был в пении птиц на рассвете, в шелесте леса, в горном воздухе, в полевых цветах. Рай был вокруг него и внутри него. Все беды человечества он объяснял разрывом с природой. Он не верил в иной мир. Идея личного бессмертия была для него, по меньшей мере, недоразумением. Эта идея вызывала у него недоверие, потому что появилась в те времена, когда основным способом отношения человека к миру был страх. Теперь же, когда страх человечества был заключен в коробочку, идея бессмертия себя исчерпала. Поэтому Бог прошел мимо него. "Пауки съели Бога", - шутил Могильщик.
   В его доме всюду были расставлены баночки с пауками. Он сказал мальчику, что тарантула с красными пятнышками на брюхе можно смело брать в руки - он не ядовит.
   Он так преуспел в борьбе с собственным страхом, что стал видным энтомологом, специалистом по паукообразным и членистоногим, однако его научный интерес был направлен главным образом на пауков. Он прочел тысячи лекций, написал сотни статей, побывал в самых удаленных уголках мира, где обнаруживал неизвестные виды пауков.
   Но однажды он совершил необъяснимый поступок. Когда он понял, что страх перед пауками исчез, его научная деятельность потеряла для него всякий смысл. Он разорвал свою жизнь, как старую фотографию. Он отравил всех своих пауков.
   Он сбежал из города, чтобы обрести покой в деревне. Он обрел вторую жизнь на кладбище, став кладбищенским сторожем и могильщиком. Неспешный ритм жизни, порог вечности, тишина - все, что составляет таинственную жизнь кладбища, приносило ему радость и успокоение.
   - Нас, могильщиков, - говорил он, - как-то не особо принимают, в гости не зовут. И это понятно. Мы ведь кормимся смертью ближних. Но не мы смерть выдумали, а без нас тоже нельзя.
  
   Каждый день после школы мальчик шел к Могильщику на кладбище, чтобы послушать его рассказы о пауках или посмотреть, как он роет могилу.
   Мальчик так сильно привязался к нему, что воображение преобразило реальность, и мальчику стало казаться, что Могильщик - его отец. Воображение - единственная нить, которая связывает нас с внешним миром, и только благодаря нашим фантазиям мы можем чувствовать себя как дома не только в этом мире, но и в других мирах, никогда не существовавших, но вызванных к жизни нашей фантазией.
   Могильщик умер ранней весной, когда снег еще покрывал землю. С каждым днем снег становился все чернее и уходил в землю - земля размокала и превращалась в грязь. Ботинки мальчика утопали в черной жижи, когда он шел за гробом. Могильщик приготовил себе могилу у опушки леса, на небольшом пригорке, откуда открывался чудесный вид на озеро и речку.
   После похорон Могильщика мальчик проспал почти сутки. Каким счастьем было для него забыться во сне, погрузиться в затемненную область бытия, в которой нет ясного осознания происходящего, события развиваются по необъяснимой логике, и, в конце концов просыпаешься другим человеком. Бывает, засыпаешь с болью в душе, а просыпаешься с легким сердцем.
   После смерти Могильщика мир мальчика еще раз перевернулся, потому что ему совсем не хотелось иметь мертвого отца.
   Мальчику захотелось бросить свое сознание в пучину сна, провалиться в черную дыру сна, в забытье, исчезнуть там, раствориться в бесчисленных образах, которые живут в его снах.
  

РУССКАЯ РУЛЕТКА

   Я остановился возле школы. Наша школа - уникальный памятник архитектуры. Ни на станции, ни в деревне больше нет подобных строений. Школа построена в 1914 году, перед самой войной. Раньше там был особняк барина, который, как говорили старики, был большим ценителем вина. Много раз мы с пацанами обшаривали весь подвал в поисках винных бочек, но, понятное дело, ничего не нашли. В 1918 году мой прадед сыграл в этом подвале в русскую рулетку с белогвардейским офицером. И выиграл. Вино, судя по всему, выпил именно он.
   Револьвер до сих пор хранится в серванте. Он давно не стреляет, его механизмы проржавели и пришли в негодность, но припугнуть им можно. Когда в комнате никого не было, я достал его из серванта, сунул в барабан бумажный шарик и с силой крутанул барабан. Затем приставил его к виску и шепотом сказал: "Пиф-паф!". Потом заглянул в барабан. Результат был неутешительный. Я проиграл. Бумажный шарик - это не пуля, но мне от этого не легче .Я загадал, что если все обойдется, то в Большом Городе меня ждет удача. Не обошлось. Не жди удачи. Убит.
   Я завернул револьвер в полотенце и украдкой положил его в сумку. В городе все может случиться. С револьвером мне будет спокойнее Психологическое оружие. Незаменимая вещь. Представь, что черное дуло пистолета направлено в твою сторону, и из него дышит смерть, так и рвется вырваться наружу, чтобы затащить тебя в свое темное царство. Лично я бы наложил в штаны от страха. В кулинарии револьверу тоже можно найти применение. Например, изготовление отбивных. А еще рукояткой можно забивать гвозди. Как мы убедились, револьвер - очень полезная вещь в хозяйстве.
  

ИСТОРИЯ

  
   Эту историю мой прадед рассказал моему деду.
   Мой дед рассказал моему отцу.
   Мой отец рассказал мне.
   Я еще никому ее не рассказывал, но обязательно расскажу когда-нибудь.
   Рассказывать эту историю нужно всегда от первого лица, чтобы у слушателя возникло ощущение достоверности. Правда, у меня нет уверенности, что все именно так и было, ведь каждый рассказчик обязательно добавляет что-то от себя. Будь это не так, эту историю давно бы уже забыли.
  
   Очнувшись, я стал судорожно вспоминать все события, предшествующие моему заточению. Помню наш отряд, вооруженный ножами для чистки рыбы. Помню черный коридор ночи, помню предательский свет звезд. Помню беспорядочные выстрелы, беспорядочную резню...
   И вот я здесь. Как я понимаю, это подвал. Сплошная тьма, никаких окон, запах мертвой воды, крысы.
   Рано утром пришел казачок, дал воды и сказал, что меня приказано расстрелять. Обрадовал, значит. Ну что ж, говорю, приказ - дело святое, я готов. Бога-то нет, так что умирать не страшно. Ну это я для красного словца сказал, а у самого яйца-то защемило. Расстрел должен будет состояться сегодня после обеда, а пока, говорит казачок, отдыхайте. Не помню, как пролетели эти часы.
   Я представил, как выйду с поднятой головой, как буду смотреть в глаза убийцам, как крикну что есть мочи: Да здравствует мировая революция! И вот тут-то пришло ко мне понимание. Что наша жизнь? Суета. Ну построим мы всеобщее счастье. Так ведь надоест. Каждый день одно и то же. Выйдешь на улицу - кругом одни счастливые рожи. Повеситься можно. Вот такие мысли одолевали меня, и я уже стал репетировать свою смерть. Вот так, значит, выйду - в каждом шаге должно чувствоваться презрение к смерти и ненависть к врагам. Сам подойду к стене. Предложат последнее желание - откажусь. Стреляйте, скажу, не томите душу казака.
   Наконец-то, послышались шаги. Входит унтер-офицер Чагадаев. Так мол и так, говорит, только что получили донесение - в деревне со дня на день будут красные. По этой причине мои бойцы отказываются вас расстреливать. Все они как назло местные. Никто не хочет мараться. Придут ваши - а казаки все по домам - мы, мол, мирные жители. А что винтовки в подвалах спрятаны, так это для самообороны. А что я могу сделать? Приказ мой для них что коровья лепешка. Завтра, говорят, другая власть придет и прикажет вас самих расстрелять. При других обстоятельствах я бы приказал вздернуть парочку самых отпетых бунтарей, но в теперешней ситуации это никак невозможно.
   - А что же вы сами, ваше благородие?
   - Я - русский офицер, а не палач, и ежели мне предстояло бы убить вас в честном поединке, это совсем другое дело, но казнить безоружного пленного - нет уж, увольте. Так что сидите здесь тихо. Не сегодня, так завтра вас освободят.
   - Неужели ничего нельзя сделать. А как же геройская смерть, которая прославит меня в веках?
   - Даже не знаю, чем вам помочь.
   - А как же вы?
   - А что я? Мне остается одно - бежать на юг.
   - Вы хотите сбежать, как последняя крыса с тонущего корабля? Вы предали дело своей жизни, свою веру, свою Отчизну, оставляя на произвол судьбы землю ваших предков, которую они веками пахали, удобряли, взращивая для вас всходы добра и истины. Здесь вы впервые сделали первые шаги, впервые прочли волнующие стихи Пушкина, впервые влюбились, и, наконец, здесь присягнули на верность Богу, Отечеству и Государю, и здесь же в четырнадцатом году произошло ваше боевое крещение, и именно здесь вы хотели бы умереть, не так ли.
   - Прекратите, прекратите ради Бога! - чуть не плача закричал офицер. - Что вы от меня хотите?
   - Я хочу сыграть с вами в русскую рулетку. Поймите, офицер, смерть сама по себе ничто. И не красивая и не страшная. Все от человека зависит. Красивая смерть намного прекраснее, чем красивая жизнь. Каков человек, такова и смерть его...
   Послушайте старую казацкую сказку. Было это в стародавние времена. Влюбилась как-то Смерть в казака. Поэтому и не затащила его в свои чертоги с поля боя. И вот, когда закончилась война, решила Смерть соблазнить казака. Для этого она приняла облик девушки невиданной красы и стала поджидать его.
   Идет казак с войны. Махорку курит, что-то насвистывает. Вдруг видит, прелестная девушка стоит у опушки леса и лукаво подмигивает ему. Долго не знал он женской ласки и, увидев такую красоту, захотел он рублик в копилку опустить. Но вспомнил о своей жене молодой, о своих детях и придавил желание.
   Прошел он молча мимо девушки, даже не посмотрев на нее.
   Удивилась Смерть, но догадалась, в чем дело. Обернулась она на этот раз цыганкой.
   Идет себе наш казак. Вдруг видит: цыганка идет к нему.
   Милок, хочешь погадаю? Все скажу как есть...
   Хотел было казачок отогнать цыганку, но не сумел, уж больно она оказалась прилипчивая.
   Дал он ей руку свою, лишь бы отстала...
   Ой, милок... Не ждет тебя жена... А живет она с другим... А тебя и не помнит...
   Не поверил казак цыганке, а обругал ее последними словами и пошел прочь.
   Опечалилась Смерть. Тогда решила она нагнать на своего возлюбленного дурной сон.
   И вот одолел казака сон. Уснул он прямо в чистом поле. И приснилось ему, что вернулся он домой, увидел свою деревню, свой домишко, своих ребятишек, увидел себя... но это был не он... Кто-то другой теперь занимал его место, жил с его женой, кого-то другого называли детишки батей. Он ходил среди своей семьи, но его никто не замечал. Он оказался ненужным, заменимым, лишним... Он заплакал...
   Проснулся казак весь мокрый... Шел дождь. Казак обрадовался, что это сон. Но что-то угнетало его. Цыганка... Сон...
   - Неспроста все это, - подумал он.
   А Смерть тем временем обернулась торговкой.
   Идет казак дальше. И вот подходит к нему торговка и предлагает ему хмельное зелье. Казак купил у торговки бутылку самогона и, отойдя в лесок, выпил ее.
   Тут Смерть вновь обернулась красивой девушкой и предстала перед добрым молодцем. Разобрало казачка, обнял он девушку и стал ее целовать - зацеловывать. А девушка соблазнительно смеялась и отталкивала его со словами "не надо, милок, не надо!". А когда овладел казак девушкой, она и сказала ему: "женись на мне, казачок! Жить будешь богато, есть - пить вдоволь...".
   Казачок согласился, и тут же Смерть предстала перед ним в своем истинном облике.
   Ужаснулся казак, но ничего не поделаешь, слово-то дал... А слово казака прочнее сабли, которой можно разрубить пополам коня. С тех пор живет казак при Смерти. Не обманула его Смерть: живет он богато, махорку курит, ест - пьет вдоволь... Хорошо живет казак... Одно только мучает его. Не может он жить среди живых, не может он и умереть, ибо обвенчалась с ним Смерть на вечные времена...
   И никогда Смерть не принимала больше облика красавицы. И с тех самых пор казак видит только истинное лицо Смерти... Вот такая сказка.
   Унтер-офицер достал револьвер, разрядил его, оставив только один патрон, и протянул мне. Я поднес пистолет к виску. Да здравствует всеобщее счастье, кричу, и нажимаю на курок. Жив. Протягиваю револьвер офицеру. Да здравствует великая Россия, прокричал он, и нажал на курок.
   Хотите верьте, хотите нет, но игра продолжалась всю ночь. Настало утро. Мы оба выбились из сил. Рука устала нажимать на курок. Мы обнялись и заплакали. Мне, говорит, пора. Ну что, говорю, на посошок? Ладно, говорит, давай. Он взял револьвер. Вдохнул поглубже. Привычным движением поднес к виску.
   - Надеюсь, на этот раз мне повезет, и я смогу не вспоминать об этом ужасе еще целую вечность.
   Это были его последние слова.
   Грянул выстрел.
  
   В день перед отъездом я хотел последний раз побывать в подвале, но школьный сторож не пустил меня. А жаль. Подвал - лучшее место во всей школе.
  

ДРУГ

  
   Когда-то у меня был единственный друг. Мы вместе учились в школе. Вместе ходили на рыбалку. Вместе ходили на дискотеку. Вместе ходили в кино. Мы много разговаривали о важных вещах.
   Наша дружба началась где-то с шестого класса. В те годы я жил в каком-то своем мире - домой приходил только ночевать. Больше там просто нечего было делать. В этом возрасте все делаешь "от нечего делать". От нечего делать я начал курить. От нечего делать начал захаживать в церковь, которую только что построили в соседнем селе. Вроде как искал себя. Но ничего я там не нашел. Что ни говори, дурацкий возраст - вроде уже не ребенок, но еще и не взрослый.
   Вот я просыпаюсь, потягиваюсь, далее мой путь лежит на кухню. У двери в спальню родителей меня заставляют остановиться их взвинченные голоса. Прислоняюсь ухом к двери и слышу:
   - Ты больше не увидишь ребенка, - говорит мать на повышенных тонах.
   - Это ты его не увидишь, - тихо отвечает ей отец.
   - Таким уродам, как ты, вообще нельзя иметь детей.
   - Послушай, что ты можешь ему дать? Ты и твоя мать вырастите из него такого же урода, как и вы сами.
   - Я убью тебя, козел!
   - Это я тебя убью, дрянь!
   Слышится звон разбитого стекла. Потом еще.
   - Мразь!
   - Сука!
   - Сволочь!
   - Тварь!
   Бабах! Трах-тарарах!
   В качестве боеприпасов, надо полагать, используется столовый сервис на двенадцать персон, подаренный родителям на свадьбу. А больше и нечего. Уже.
   Внезапная тишина. Короткий бой закончен. Я приоткрываю дверь, чтобы увидеть, кто убит, а кто ранен, и вижу, как они стоят в боксерских позах и каждый будто бы готовится принять удар.
   Я не стал обнаруживать себя, а быстро оделся и выскочил в окно (не понимаю, как люди живут в многоэтажках).
   Я иду отвязанной походкой, руки в карманах, а на плече болтается школьная сумка. Такая походка бывает у солдат, получивших увольнительную и у студентов, сдавших сессию.
   Уже в этом возрасте я заметил, что жизнь не стоит на месте. Все меняется - и в тебе самом и в том, что тебя окружает.
   - Привет, Макс! Есть курить?
   У него всегда есть курить, можно даже и не спрашивать.
   Мы стоим на пустыре возле котельной и дымим, как далекие трубы, газоперерабатывающего завода, которые видно из окна нашей школы. Макс спрашивает, какой у нас первый урок.
   - Физра.
   - У нас тоже. Ага, значит, наши с вашими в баскетбол играют.
   - Точно.
   Он, прищурившись, смотрит вдаль. Его взгляд упирается в дымовую завесу, застилающую линию горизонта. Затушив сигарету, он тут же достает вторую, сует ее в рот, но не прикуривает.
   - А может, не пойдем на физру? Терпеть не могу баскетбол.
   - Давай. Все равно не умею играть. Всегда в запасных сижу.
   Мы выкурили еще по одной. Разговаривали о жизни на обычном подростковом языке.
   - Вовчик - козел. Обещал мне кассеты "Кино" - уже год несет.
   - Спицын - урод. Целый день у меня сигареты стреляет.
   - Слушай, а кого бы ты дрючил из нашего класса?
  -- Ну не знаю, надо подумать.
   - А из вашего?
   - Ленку Чернову. Ну, эту, высокую. Потом Таньку Синицыну. Наташку Серову. Она хоть и дура, зато ножки обалденные.
   - Да, я бы тоже не отказался. А мне еще из ваших Гулька нравится.
   - Да она же страшная.
   - Сам ты страшный. Я бы ее во всех позах.
   - Слушай, а из училок?
   - Из училок? Ну, если только историчку. У нее такие сиськи.
   - И попа.
   - Ага, а еще физичка ничего.
   - Угу.
   Я и Макс медленно двинулись в сторону школы. Настроение у нас хорошее, поэтому неизвестно, попадем ли мы вообще сегодня в школу. Неожиданно Макс оборачивается ко мне.
   - Слушай, может ко мне сходим? Фильм посмотрим. Про Джеки Чана. Оборжемся.
   Меня не нужно долго уговаривать. Все знают, что Джеки Чан лучше, чем школа, с какой стороны ни посмотри.
  
   Мы идем и молчим. Каждый думает о чем-то своем. Школа осталась далеко позади. Я думаю о жизни. Оказывается, жизнь у нас непростая. Не так уж весело жить на этом свете, когда перемены, происходящие в твоем внутреннем мире, не успевают угнаться за тем, что происходит вокруг тебя.
   Иногда мне кажется, что я всего лишь сижу в маленькой темной комнате перед телевизором, передо мной стопка видеокассет, только на них - не кино, а моя жизнь. Вставляю одну кассету, смотрю, перематываю вперед, назад, останавливаю. Не нравится. Вставляю другую. То же самое. Беру третью...
   Меняются вещи (мне купили новые джинсы и кроссовки), сны (я стал видеть во сне голых женщин). Меняются учителя, школьные предметы. Не успеваешь привыкнуть к одному человеку, как он куда-то исчезает, а на его место уже стоит другой.
   Даже такая, казалось бы, незыблемая вещь, как отец - и тот, оказывается ненастоящий. Даже портрет Ленина, висевший в классном кабинете еще задолго до нашего рождения, задвинули в угол за шкаф.
   Я и Макс брели по пустынным темным улицам. Мы хорошо провели время. Посмотрели четыре фильма подряд, потом до позднего вечера сидели на скамейке с девчонками и грызли семечки.
   Я думал о том, что меня уже родители с собаками ищут, если утром не поубивали друг друга. Пришли пацаны из деревни и дали нам понять, что девчонки им нравятся, а мы - нет. Девчонки же одинаково хихикали и с ними, и с нами. Те парни вряд ли были симпатичнее нас, хотя прикид был покруче. Нам пришлось уйти. Макс вел себя с пацанами вызывающе, он откровенно нарывался на драку, называл их трупами и покойниками, но мне удалось сгладить нарастающий конфликт, и я увел Макса.
   Когда мы шли домой, он долго сердился.
   - Чё, обоссался что-ли?
   - Да мне насрать.
   - А чё тогда? Надо было оторвать им яйца.
   - Не хочу. Пусть походят с яйцами. Не хочу являться в школу с подбитым глазом.
   - Школа - говно. Она ни хрена не дает. Вся жизнь - здесь, на улице.
   Нам было тогда лет четырнадцать лет. Это были скучные годы и в то же время веселые. Полдня мы проводили в школе, а затем до самого вечера жили на улице. Улица и была настоящей школой - здесь мы восполняли пробелы в наших знаниях. В школе нам талдычили правила, которые никогда в жизни не пригодятся, нас учили находить готовые решения предложенных кем-то ситуаций, но не учили самим создавать ситуации, одним словом, делать что-то на свой страх и риск. Нам дали понять, что все далекие острова уже найдены, теоремы открыты, да и все вопросы жизни и смерти, волнующие нас, давным-давно разложены по полочкам великими писателями и философами. Кроме того, нам говорили, что жадность, наглость, хитрость, лесть являются пороками, но жизнь всюду показывала, что с такими пороками прожить гораздо легче, чем без них.
   - А классно он того усатого завалил, - вдруг сказал Макс.
   Я ничего не ответил.
   - Эй, ты где? - спросил Макс. - Я говорю, классно он того усатого завалил.
   Я кивнул, но мне почему-то не хотелось обсуждать фильмы. Мысли, сидевшие моей голове весь день, и не думали о том, чтобы начать расходиться по домам. Я думал об отце, о матери, о побитой посуде, о школе, девчонках, о снах, о баскетболе...
   - Правда, скучно в деревне?
   Это первое, что пришло мне на ум.
   Макс почесал затылок и улыбнулся слегка искривленной улыбкой.
   - Да нет, мне нравится. Конечно, когда кончится эта школа, уеду в город.
  
   Макс так и не окончил школу. И в город он не уехал.
   Он встретил свою смерть на линии электропередачи. Когда мы пошли срезать провода, Макс сказал: государство на нас плюет, и нам на него плевать.
   За эти слова Макса убил высоковольтный провод. За несколько секунд он превратился в головешку. Он был весь черный, от него пахло жареным мясом, но он был еще жив. Я тащил его на себе несколько километров. В этом не было никакого смысла. Кругом не было ни души. Железная дорога была рядом, но поездам не было никакого дела до нас - они проносились с бешеной скоростью, они везли в большие города автомобили, нефть, газ, людей, уголь, металл.
   Макс был в сознании, но не чувствовал боли. Мозг потерял способность продуцировать болевые ощущения. Когда человека ударяет ток в несколько тысяч вольт, у него сгорают все внутренности, но он не сразу умирает, хотя изнутри уже весь гниет. Думаю, Макс понимал, что с ним произошло. Он смотрел на меня пустым взглядом и пытался что-то сказать. Думаю, он просил меня о смерти.
   Мы ползли по мокрой земле. Мы знали, что пойдет дождь, он не был для нас неожиданностью. Мы видели огромную черную тучу, похожую на облако черного дыма. Мы думали, что успеем срезать провод до начала дождя. А потом мы хотели укрыться в лесу, в шалаше.
   Макс умирал. По сути дела, он умирал не эти несколько часов, он умирал всю жизнь. Мы всегда умираем, когда делаем не тот выбор, живем не той жизнью, становимся не теми, кем должны стать.
   Макс мечтал стать шофером - дальнобойщиком. Он мечтал водить огромные машины. Но он так никем и не стал. И умер только для того, чтобы в ближайшем номере какой-нибудь газеты было напечатано несколько строк о том, что сельский подросток погиб, пытаясь срезать провода электропередачи, чтобы сдать их в скупку, а затем купить водку. Причем даже не хорошую водку, съязвил журналист, а какой-нибудь суррогат, после которого он с тем же успехом мог бы отправиться на тот свет. Журналисты любят язвить на такие темы. Черный юмор у них высоко ценится. Пользуются тем, что читатель не набьет им морду сразу после прочтения материала. Высший образец журналистского остроумия - слегка переделать строчку известной песни или рекламного слогана. Все должно быть легким и остроумным, даже криминальная хроника. Имя и фамилию журналюги я почему-то запомнил. Иван Богословский. Как бы я хотел дать ему в морду!
   Ударил гром. Макс умирает. Я ползу из последних сил. Запах жареного человеческого мяса выворачивает меня наизнанку. Ударил гром. Сверкнула молния.
   Мы одни. Я и Макс. Мы затеряны в степи. Ударил гром. Как будто взрывы. Никто о нас ничего не знает. Нормальные люди сидят дома и не срезают провода электропередачи. Нормальные люди смотрят телевизор. Быть может, из-за этого провода где-то сейчас перебои с электроэнергией. Может, вырубились компьютеры в какой-нибудь фирме и работников отпустят домой пораньше. Может, кто-то не увидит очередную серию дурацкого сериала и займется своими детьми. Но может случится и так, что в больнице отключится аппарат искусственной вентиляции легких и кто-то потеряет любимого человека. Мне не хочется думать, что это ребенок. Хотя все возможно. У меня появляются слезы. Господи, как легко верить в собственные выдумки.
   Макс умирает. Дождь заканчивается. Я донес его леса. До деревни было еще несколько километров. А вокруг ни души. Крик отчаяния потряс небо и землю. Господи, сделай что-нибудь! Господь не отвечал. Если бы я был Богом, то уж не сидел бы сложа руки и давно организовал бы что-то вроде Небесной Скорой Помощи. Это же надо - обладать такими возможностями и никак их не использовать...
   В какой-то момент меня переклинило - я начал копать Максу могилу. Он был еще жив. Его сердце еще билось, хотя он был мертв изнутри и снаружи. Он все видел, но его глаза ничего не выражали. Он испытал сильнейший болевой шок и теперь он не чувствовал боли вообще.
   Я попытался его придушить. Когда душишь человека, возникает ощущение бессилия. Твое тело напрягается до изнеможения, руки начинают страшно дрожать, лицо перекашивается в жуткой гримасе, кровь приливает к мозгу, в голове начинает стучать молоток.
   Макс закашлялся, он жутко кашлял, но никак не умирал. Я больше не мог его душить. У меня не было сил - ни физических, ни моральных. А Макс отчаянно цеплялся за жизнь. Я смотрел на него и рыдал. Я не мог ни спасти, ни убить его. Это было самое ужасное. Я представил себе, как выкапываю ему яму, закапываю его, тщательно притаптываю землю, чтобы быть уверенным, что его никто никогда не найдет.
   К вечеру я дотащил его до деревни. Макса сразу же увезли в город, но обратно не привезли. Похоронили его в городе. Я не поехал на его похороны, потому что чувствовал себя виновным в его смерти. На могиле его я был пару раз, мы с родителями ездим к брату раз в полгода, правда не заезжаем в сам город. Так что для меня знакомство с городом начинается с кладбища.
  
   Я еще вернулся к тому столбу и забрал провод, а затем сдал его в скупку металлов. На вырученные деньги я купил водку, выпил ее, но не отравился. Я пил и вспоминал Макса. Я вспоминал наши разговоры и все самое веселое, что с нами приключилось. Мы прожили вместе целую жизнь. И вот он снова предо мной - живой, веселый, смешной. Все, что осталось мне от него на память - полиэтиленовый пакет, который я храню уже два года и сейчас беру с собой в город. Я очень надеюсь, что этот пакет еще долго будет хранить запах Макса, мельчайшие частицы его тела. Полиэтилен не разлагается лет сто, я это точно знаю.
  

БАСКЕТБОЛ

  
   Около школы я встретил своего бывшего учителя физкультуры. Он был, как обычно, погружен в себя, в его выражении лица просматривалась какая-то спортивная целеустремленность. Он физкультурник до мозга костей. Его жена - тоже физкультурница, но она преподает в младших классах. В общем и целом они вполне безобидны, но иногда ведут себя как буйные сумасшедшие. Это, конечно, относится ко всем учителям, но особенно к этим фанатикам здорового образа жизни.
   Он посмотрел на меня своим обычным оценивающим взглядом, будто пытаясь на глаз определить, сколько я прибавил в весе, насколько увеличились бицепсы и трицепсы и так далее. Еще пару месяцев назад он пообещал, что убьет меня, если я не сдам кросс. Несмотря на то, что я пришел последним, еще и опоздав на целый круг, Валерий Валерьевич вывел мне четверку за год. Все-таки иногда люди совершают необъяснимые поступки.
   Мы прошли мимо друг друга и даже не поздоровались, не говоря уже о том, чтобы перекинуться дежурными фразами. Это неспроста - между ведь нет ничего общего.
   Он обожает баскетбол, хотя его рост - метр шестьдесят один.
   Я ненавижу баскетбол. И это при том, что мой рост - метр семьдесят девять.
   Он умеет высоко прыгать. Количество попаданий в корзину из десяти бросков - восемь.
   Я прыгаю невысоко, сантиметров десять от пола. Количество попаданий в корзину из десяти бросков - ноль.

АВТОБУС

   В понедельник после обеда я вышел из дома и сел в автобус. Автобус повез меня в Большой Город. Я вышел из дома с чемоданом и двумя огромными сумками.
   Осознаю ли я в полной мере, что происходит? Понимаю ли я, что мне предстоит новая жизнь, совсем другая жизнь. Мне хочется задержаться здесь еще, хочется еще долго видеть на маму, отца, брата и в сотый раз обещать им, что стану в городе настоящим человеком. Я машу им рукой, чувствую себя паршиво, хочется расплакаться, как дите - понимают ли они, что я уже больше не вернусь сюда, здесь больше не мой дом, и мне предстоят долгие скитания в городских джунглях, а если я приеду сюда, то лишь в качестве гостя, совсем ненадолго. Думаю, что не понимают. Вот почему они такие счастливые. Я больше не могу их видеть и отворачиваюсь.
   Автобус трогается, набирает скорость, и мои родители наконец-то исчезают из виду. В сущности, я оставляю здесь все - речку, где я рыбачил, лес, где собирал грибы. Какая-то частичка моего существа безжалостно вырвана из меня с кровью и оставлена здесь. Мой дух будет долго витать здесь. Я знаю здесь каждую тропинку. Мне уже хочется плакать, но я пытаюсь отвлечься, сосредоточиться на чем-нибудь постороннем.
   Всю дорогу я разглядываю лица пассажиров, а потом пытаюсь как-то классифицировать их. Я пришел к выводу, что существует всего пять или шесть типов людей. У природы небогатая фантазия. Каждый день я вижу (мы все видим) три или даже четыре копии одного и того же человека. Пассажиры, конечно же, ни о чем не догадываются. Они напряженно смотрят в пустое пространство перед собой - их ждет трудный рабочий день.
   Меня не оставляет ощущение тревоги. Чем ближе мы к городу, тем больше рождается сомнений в душе.
   В дороге, между пунктом выбытия и пунктом прибытия я ощущаю безмерную свободу. Я чувствую - смутно, неясно - как первозданная стихия свободы обретает надо мной власть. Я оказался внутри пустого пространства, где не будучи привязанным к определенной точке, мое местоположение все время меняется и если бы не та ясная цель движения, я мог бы и впрямь поверить в то, что дорога не кончится никогда. И все же меня не покидает ощущение бесконечности пути. Уже не здесь, но еще не там. Между "уже" и "еще" пролегла вечность, которую мы не можем охватить мыслью, поэтому предпочитаем ее совсем не замечать.
   Пошел дождь.
   Я сижу у окна и смотрю на дождь. Подул ветер, и влажные капли ударили мне в лицо. Давно не было дождя, я соскучился по нему и подставил дождю ладони.
   Небо будто нарисовано неумелым художником - тусклое, расплывчатое, призрачное, и не понятно, есть ли оно вообще или его выдумали слепые поэты, никогда не видевшие неба...
   Я чувствую себя, словно в открытом море, где человек, зажатый между двумя безднами, брошенный на произвол стихии, становится таким ничтожным, потерянным - и не остается ничего от восхищения красотой моря, а только страх, даже не ужас, а низменный животный страх. Совсем другое дело - страх иррациональный, охватывающий тебя в обычной обстановке, среди привычных вещей - например, ты просыпаешься утром и вдруг понимаешь... вернее, ничего не понимаешь... почему ты боишься выглянуть в окно?
   Окно - это самое уязвимое место в стене, не только ты смотришь в окно на мир, но и мир через окно наблюдает за тобой. Со стороны это может показаться чистейшим безумием, но для человека это единственно возможное спасение - избегать прозрачных стен, этих черных дыр, ведь не зря придуманы шторы, занавески, жалюзи - сначала люди придумали окна, чтобы днем было светло, а с изобретением искусственного света люди только и делают, что всячески пытаются спрятаться от палящего солнца, от постороннего взгляда, от всеобъемлющей тьмы.
   Я наблюдаю за молодым человеком и девушкой. Они сидят напротив друг друга, у окна. Когда он смотрит на нее, она бросает ему короткий взгляд, закусывает губу или опускает глаза. Пока держится его взгляд, она ведет себя неестественно. Он смотрит в окно, делая вид, что ему интересно, что там происходит, но через какое-то время он снова бросает на нее короткий, отрывистый взгляд. Она приглаживает волосы. Она ждет.
   Он чешет правой рукой подбородок, и девушка замечает обручальное кольцо. Молодой человек убирает руку и с грустным видом смотрит в окно.
   Они никогда больше не увидятся.
  

КРАСОТА

  
   Первое, что я увидел в городе - огромный рекламный щит, на котором изображена красивая улыбающаяся девушка, глаза которой излучают неземное счастье, в руке она держит изящный мобильник, а внизу надпись:
  

ИЗБЕГАЙ СЛУЧАЙНЫХ СВЯЗЕЙ. ВЫБЕРИ НАДЕЖНУЮ СВЯЗЬ.

  
   У нее стройные загорелые ножки. Она - смуглая брюнетка. Большие черные глаза. Грациозная фигура. Чувственные пухлые губы.
   Она очень понравилась мне.
   В то же время я понимаю, что у нее наверняка кто-то есть. Как минимум, у этого человека есть дорогой автомобиль, загородный коттедж, солидный счет в банке, своя фирма.
   У таких, как я, нет ни малейшего шанса.
   Я иду, озираясь по сторонам. Мимо проносятся автомобили.
   Вдруг я увидел еще одну девушку уже на другом рекламном щите. На этот раз она была блондинкой и рекламировала компьютеры.
   Я подолгу задерживаюсь у щитов и, наверное, привлекаю к себе внимание. Странно, но никто - ни прохожие, ни водители - не смотрят на щиты, как будто их и нет.
   Почти на каждом щите изображена красивая девушка. Все девушки непременно улыбаются и хотят всем своим видом показать, что они безумно счастливы, как будто можно быть счастливым в качестве дополнительной детали дорогих автомобилей, дорогой мебели, дорогих мобильных телефонов?
   Все сливается в единый поток: девушки, автомобили, шум, рекламные щиты, вывески магазинов. Вдалеке показались белые многоэтажки, стоящие в ряд. Город будто бы заглатывает меня в свою огромную пасть. Ну вот и все, я в городе.
   Я сел на автобус, который довез меня до центрального рынка. Я сел у окна, чтобы хоть немного увидеть город, но мое внимание по-прежнему было приковано к рекламным щитам. За полчаса я потребил огромное количество информации, которая мне не нужна. Происходило это вроде бы ненавязчиво, но за этой ненавязчивостью скрывалась какая-то агрессия. Огромные буквы, спецэффекты, вычурный дизайн - все это, кажется, имеют одну единственную цель - заставить меня заучивать наизусть номера телефонов каких-то фирм, которые обещают сделать мою жизнь лучше.
   Я нахожусь в городе меньше часа, но за это время я узнал, где я могу купить мебель, электрические насосы, компьютеры, автомобили, мобильники, квартиры, взять деньги в кредит, подключиться к сотовой сети, обновить сантехнику, покрасить стены, сходить в сауну, заказать себе роскошные похороны. Перед моими глазами как будто прошла вся жизнь. Кроме того, возбуждающие красотки предлагают мне курить некую марку сигарет. Я возбуждаюсь и у меня встает. Красотки вроде бы должны вызывать приятные эмоции, но на самом деле все наоборот - мои эротические грезы мертвы, я мучаюсь от неудовлетворенности, я становлюсь еще несчастнее, чем был. А впереди еще целый день.
   Я уже тоскую по простой и бесшумной деревенской жизни. Мне кажется, что в городе я не выдержу ни дня. Здесь слишком шумно и слишком много рекламы.
   В деревне редко проезжают автомобили, там вообще очень тихо, поистине царство тишины, где малейшее нарушение безмолвия становится заметным событием. Несколько раз в неделю по ночам поют пьяные. Пару раз за день проезжает машина. Где-то раз в полгода пролетает вертолет. А потом наступает долгая невозмутимая тишина.
   В городе совсем не то: стоило только войти в Большой Город, как начался сущий ад. На меня обрушилась лавина голосов - они приходят отовсюду, они заглушают и перебивают друг друга, их невозможно услышать, в этой мешанине нельзя разобрать ни слова, ничего нельзя понять, эти звуки ни к чему не призывают, никуда не зовут, ни к чему не обязывают - они просто заявляют о своем незыблемом существовании и в этом бессмысленном заявлении о себе обретают единственный смысл своего бытия.
   Голоса... голоса... много голосов... каждый человек идет по улице с какой-то неведомой для всех остальных целью... чаще всего идут по двое, по трое, и все говорят, говорят... этот процесс почти никогда не прекращается... люди говорить всегда - когда есть о чем говорить, когда не о чем говорить... люди боятся тишины, безмолвия - всего, что напоминает смерть... люди не позволяют смерти вдруг заявить о себе - нет, нужно спрятать ее за разговорами о погоде, о работе, о здоровье, о семье, о сексе, о деньгах, о других людях... страшно, когда тихо... страшно, когда не о чем больше говорить... страшно, когда тишина вдруг вторгается в вялый разговор, который нужно то и дело поддерживать, и разрушает непрочную основу призрачного общения, заставляя слова утонуть в собственной никчемности... но здесь ведь встречаются и приезжие - они-то уж говорят о другом мире, который открывают здесь... жара, пыль, грязь ... остановись, попытайся прислушаться... нет, бесполезно - слишком много слов - ничего не разобрать, лишь отдельные гласные звуки... если хочешь что-то услышать, нужно подойти ближе, совсем близко, хотя бы на расстояние вытянутой руки... но это невозможно... никто не будет со мной разговаривать... да и о чем?.. как дела, Ваня?.. как поживаешь, Ваня?.. пока, Ваня...
  
   Я иду по улицам, спрятавшись от солнца в тени деревьев, но я никак не могу спрятаться от нарастающего ощущения потерянности в этом мире бессмысленных звуков - люди произносят слова, вкладывая в них смысл, надеясь быть услышанными, ведь это единственный способ непрестанно уверять себя и окружающих в том, что ты существуешь, пребываешь, и собираешься существовать дальше, но слова отрываются от людей, люди не слышат друг друга, слова произнесены и потеряли всякий смысл... слова уносятся в безмолвие, и это бегство сопровождается назойливым гулом, который может услышать только тот, кто молчит...
  

РЫНОК

  
   Оказавшись на рынке, я в одно мгновение очутился в людском потоке, увлекающем меня помимо моей воли в неизвестном направлении. Я пришел сюда не для того, чтобы сделать какие-то покупки, а для того, чтобы найти человека, и не просто человека, а своего отца - в этом есть что-то мифологическое и даже метафизическое. Мифология и метафизика - в моей голове, а вокруг шум и гам, суета, брань, обман, недовес, воровство, оскорбления: кричат торговцы, кричат покупатели, кричат грузчики, кричат охранники, стоит задержаться у какого-нибудь прилавка, как продавец тут же делает попытку всучит тебе свой товар. Да я не хочу ничего брать, я ищу человека, кричу я, и мой крик вливается в общее гудение толпы.
   Как ни странно, и на городском рынке есть на что посмотреть. Это, конечно же, ряд с различной живностью: от аквариумных рыбок до щенков. Животных я люблю и могу часами стоять у клеток, где спят ленивые хомячки, карабкаются по прутьям шустрые крысята, могу целый день наблюдать причудливый подводный мир, в котором, на первый взгляд, даже сами рыбы не находят ничего интересного и помирают от скуки.
   С трудом оторвавшись от своих любимых крыс и хомяков, я отправился на дальнейшие поиски отца. Я оказался в торговом ряду, где покупатели соблазнялись всякими безделушками - кружками со знаками Зодиака, разукрашенными шкатулками, копилками в виде котов, слонов, бегемотов и прочей всячиной - вряд ли кому-то придет в голову купить такую вещь, зато для подарка ничего лучше придумать нельзя. В самом деле, кто не обрадуется этому милому поросенку с прорезью в спине?
   Наконец, я увидел палатку, увешанную картинами. Сердце учащенно забилось. Я замедлил шаг. Я набрал воздуха и стал на ходу соображать, с чего же начать этот странный разговор. Вот я подойду к нему и скажу: Здравствуйте, я ваш сын. Представляю, как он на меня посмотрит. Глаза выскочат на пружинках, как у героев американских мультиков. Я добавлю: Помните Катю из деревни Нижняя Андреевка? В 1985 году вы имели счастье с ней переспать. Так вот это моя мамочка. Вот умора. И тут я достану фотографию. Он посмотрит на нее и, наверное, пустит слезу. Откуда она у тебя, спросит он сквозь рыдание. И тут же бросится ко мне с объятиями. Сыно-о-о-к! Родной мой! Ну а если он все-таки пошлет меня подальше - ну извини, грехи молодости с кем не бывает, у меня дети - я просто посмотрю на него и пойду прочь. А все-таки интересно, как он сейчас выглядит, мой отец.
   Картины продавала совсем юная девушка. Продавала - громко сказано. Она просто сидела за прилавком среди однообразных пейзажей со скучающим видом, листала какую-то книгу, иногда поднимала глаза и смотрела на окружающий мир отстраненным взглядом.
   Увидев меня, она не смогла сдержать улыбку. Надо сказать, вид у меня был неважный, я был небрит и непричесан, в грязных штанах, в мятой рубашке, да еще с этим огромным чемоданом. Она - милая девочка, не красавица, но личико приятное.
   Я поздоровался и сказал, что ищу Ивана Богословского. Я спросил, знает ли она его.
  
   Улыбка с ее лица исчезла, она сказала, что Иван Богословский - ее отчим, но она его больше знать не хочет с тех пор, как он бросил ее мать. Я спросил, как его найти. Она не ответила и снова уткнулась в книгу. Я спросил ее, знает ли она, где его можно найти. Ответ тот же - молчание. Я присел на чемодан. Эта девчонка явно что-то скрывает. Я буду сидеть здесь до тех пор, пока она не сообщит мне хоть что-нибудь о моем отце.
   - Что читаешь?
   - Достоевского.
   - Серьезно? В школе заставляют?
   - Нет, мы в том году еще прошли.
   - Тогда зачем?
   - Хочу понять его.
   Я промолчал. Девушка перевернула страницу и сделала вид, что углубилась в чтение. Я опять перестал для нее существовать.
   - Он - мой отец. Настоящий отец. Мы никогда не виделись. Мне срочно нужен отец. Помоги мне найти его, - сказал я с повелительно интонацией, стараясь произвести на нее хоть какое-то впечатление. Надо сказать, у меня ничего не вышло.
   Девушка вздохнула - неглубоко, но так, чтобы это можно был заметить, и, не выпуская из рук книгу, сунула между нужными страницами указательный палец. Она посмотрела на меня безразличным взглядом и очень грубо посоветовала мне исчезнуть.
   Меня пронзил странный зуд. Такое ощущение, что в тело впились миллионы иголок. Мои предчувствия были не напрасны. Отец куда-то исчез именно тогда, когда он был мне особенно нужен. Я не двинулся с места. Я сверлил ее взглядом.
   - А зачем он тебе? - спросила она, отложив книгу
   - Я просто хочу видеть его.
   Девушка с недоверием посмотрела на меня.
   - Я приехал издалека, чтобы увидеть его. Я долго искал его.
   На этот раз она посмотрела на меня с удивлением. Потом попросила у меня закурить. Я купил ей сигарету. Марина закурила, пуская дым через ноздри.
   - Он уехал.
   - Куда?
   - В Москву.
   - Надолго?
   - Ты не понял меня, совсем тупой что-ли?! Навсегда он уехал. С новой женой. Семью бросил. А мне еще в институт поступать. Деньги нужны. А кто будет рисовать эти дурацкие картины? Вот раскупят всю эту хренотень, и на что мы жить будем?
   - Что-то их не больно покупают.
   - Да кто же купит такую дрянь? Козел вонючий твой папашка, вот он кто!
   У нее на глазах выступили слезы. Мне стало ужасно неловко. Люди подумают, что она плачет из-за меня.
   - Ты знаешь, я мог бы поговорить с ним. Я попробую вернуть его в семью. Он меня послушается. Он меня любит, я знаю.
   Я, конечно же, немного преувеличил, даже очень сильно преувеличил, но мои слова на нее подействовали так, как нужно.
   - По-моему, его адрес есть у моей мамы. Сходи-ка к ней, она тебе поможет.
   - А ты не могла бы позвонить ей по мобильнику или сбегать домой, а я бы здесь подождал?
   - Ну ты нахал! Деревенщина, что с тебя возьмешь! Должна тебя огорчить - ничего не получится. Мы с ней не разговариваем. Уже почти месяц. И дома я не живу. Так что давай-ка сам. В конце концов, он и твой отец тоже, ты тоже имеешь право получить с него бабки, тебя ведь бабки интересуют, я же правильно тебя поняла.
   Да уж, чего-чего, а отцов у меня навалом. Один - в деревне, другой - в столице.
   Я поблагодарил девушку, записал адрес и пошел к ее матери.
   Мы попрощались, и я ушел, оставив ее наедине с Достоевским, вернее, с миром Достоевского, в котором, как в общежитии, бок о бок живут святые, убийцы, сладострастники, сумасшедшие, самоубийцы, маньяки, террористы, демонические женщины, алкоголики, шлюхи, идиоты...
   По дороге к дому отца я купил бутылку пива, выпил ее залпом и не почувствовал облегчения. Хотелось чего-то покрепче, что смогло бы поднять меня на некую вершину, с которой можно смотреть вниз и ни о чем не беспокоиться, испытывая неземной восторг - все вещи кажутся совсем иными, более подлинными, чем всегда, слова кажутся прозрачными и понятными, а не запутанными и многозначными, все события подчиняются логике здравого смысла, не выходят за рамки повседневности, а люди совершают предсказуемые поступки, обусловленные их воспитанием, образованием и социальным положением.
  

КОМНАТА

  
   Анна не хотела меня отпускать, пришлось выслушать десятки историй о ее знакомых - ничего интересного, люди живут только деньгами и сексом, хоть бы застрелился кто-нибудь. Слегка подвыпившая Анна сидела в своем сексуальном халате, мозолила глаза своими сексуальными ножками и жаловалась на моего отца. Он, мол, ей всю жизнь испоганил. Он исчез так внезапно. Просто оставил дома записку, что уходит к другой женщине. Анна искала его по всему городу, а он оказался аж в Москве. Она подала на алименты, а он еще и возмущался - я же оставил тебе квартиру, машину, бизнес. И это называется квартирой? Тридцать с половиной метров? А это, по-вашему, называется машиной. Жигули девятой модели. А что это за бизнес, который вот-вот развалится? Вот такой негодяй твой папаша, говорит Анна.
   Я очень устал от ее крика. Прямо родительское собрание наоборот. Так и хотелось влепить ей по морде - ну чего ты за него замуж вышла, если он такой плохой! Не маленькая же!
   Я кое-как скомкал весь разговор, который обещал быть длинным и направился в комнату отца. Убранная постель, аккуратно застланная кровать, над кроватью портрет Высоцкого. На книжных полках - книги запрещенных писателей советской эпохи: Михаил Булгаков, Андрей Платонов, Александр Солженицын, Иосиф Бродский, Венедикт Ерофеев, Сергей Довлатов, Юрий Мамлеев, Евгений Харитонов, Леонид Цыпкин.
   Это мир моего отца. На его столе идеальный порядок, нет ни малейших следов духовной борьбы или мыслительного труда - исписанных бумаг, заброшенных эскизов или отложенных книг. Комната просто вылизана. Отец знал, что хочет исчезнуть, его исчезновение не было внезапным. Он хотел уничтожить все следы, которые могли куда-то привести тех, кто захотел бы искать его.
   Мы еще немного посидели. Вино слегка подняло мне настроение. Я рассказал пару анекдотов про колхозников, но Анна вместо того, чтобы смеяться, вдруг стала совращать меня. То откинет халат, обнажив хорошенькие ножки, то подсядет ко мне и начинает гладить меня по голове. Я подумал, что все дело в вине и не обращал на это никакого внимания, продолжая травить анекдоты. Но она сказала мне на ушко, слегка укусив его, что ей всегда нравились молоденькие мальчики, и умоляла переехать к ней и черт с этим отцом, исчез и слава Богу - а у нее и квартира, хорошо, что на себя оформила, и машина под жопой, и деньги кое-какие водятся - живи не хочу. Короче, она предложила мне жить с ней на ее полном содержании. Я отказался, но теперь я понимаю, почему люди едут в большие города.
  

ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ

   Оказывается, у отца есть еще сын от первого брака, он старше меня лет на десять, и он - известный журналист. Его зовут Иван Богословский. Анна посоветовала обратиться к нему, ведь у него хорошие связи в городе, и он мог бы помочь и с жильем, и с деньгами. Все-таки мы братья. Я не разделял ее оптимизма, я был уверен, что он укажет мне на дверь, но все-таки посчитал нужным встретиться с этим журналистом, у меня были на то свои причины.
   Редакция располагалась в центре города, в подвальчике. У входа стояла белая "тойота", а над входом висела вывеска:
  

МИР ИНТЕРЕСНЫХ ФАКТОВ

  
   Я пригнул голову и вошел в подвал. Спустившись по лестнице, я сразу же наткнулся на девушку, сидевшую за компьютером. Маленькая каморка была хорошо освещена, а стены были обиты бархатной материей красного цвета.
   Девушка подняла глаза и сфотографировала меня взглядом.
   - Здравствуйте, вы к кому?
   - Я к Ивану Богословскому.
   - Он сейчас занят, вы можете подождать его в следующей комнате.
   Я прошел в следующую комнату, гораздо более просторную. Она была также обита красным бархатом, у стены стояли три стола, на двух столах стояли компьютеры, за каждым из которых сидела девушка и изображала кипучую деятельность.
   У стены стояли три страшненькие девушки и о чем-то оживленно беседовали. Я громко спросил, где найти Ивана Богословского. Девушки, сидевшие за компьютерами, почти одновременно показали на закрытую деревянную дверь с позолоченной ручкой.
   Я присел на свободный стул. В комнату вошел молодой человек. На меня он не обратил никакого внимания, но на трех девушек посмотрел с некоторым интересом. Девушки так были увлечены беседой, что даже не заметили его.
   Молодой человек сел за свободный стол и обратился к одной из девушек, что сидела за компьютером.
   - Я придумал заголовок для своей статьи.
   - Да? Поздравляю, - с притворным восхищением ответила девушка. - Долго мучился?
   - Неделю, - не без гордости ответил молодой человек. - Если шеф забракует, я повешусь.
   - А про что статья?
   - Да обычная бытовуха. Муж прирезал жену из-за ревности. Типичная история. Я сделал из нее конфетку. Сам чуть не расплакался. Отличное "мыло" получилось.
   - А про аварию закончил? - спросила его вторая девушка.
   - Да на прошлой неделе еще.
   - Так давай сюда, уже верстать надо.
   - Да принесу, принесу. Нормально получилось. Отличные фотографии, три машины всмятку. Шесть трупов. Заголовок убойный. Красотища. Ладно, надо бежать уже.
   Он посмотрел на часы.
   - Ты куда сейчас? - спросила первая девушка.
   - Кто-то позвонил в аэропорт и сообщил, что заложена бомба. Так что еду в аэропорт. Материал о терракте вынесем на первую полосу, я уже говорил с шефом, он не возражает.
   - Да нет там никакой бомбы, - сказала первая девушка.
   - Конечно, солнышко, но народу об этом знать не обязательно, - с улыбкой сказал молодой человек и удалился.
   Девушки о чем-то пошептались, немного посмеялись и снова стали изображать кипучую деятельность.
   Прошло еще минут десять прежде чем дверь кабинета с табличкой "Главный редактор" открылась. Оттуда вышла молодая женщина в траурном одеянии, а за ней вышел мой брат - на вид ему лет тридцать, волосы до плеч, маленькая жиденькая бородка. Одет он как-то странно для своей должности: белые кроссовки, синие джинсы и желтая майка с надписью:
  

Я НЕНАВИЖУ СВОЮ РАБОТУ

  
   Три девушки и я неуверенно шагнули в сторону кабинета. Брат вихрем пронесся мимо нас и закрыл за собой дверь. Девушки пожали плечами. Девушка, сидевшая за компьютером, посоветовала постучать. Я постучал. Мой брат открыл дверь и высунул голову.
   - Вы ко мне?
   Я кивнул. Девушки, окружившие меня, тоже кивнули.
   - Ну заходите. У меня есть ровно час.
   Мы зашли в просторный кабинет: у противоположной стены стоял шкаф, забитый бесчисленными папками, в середине комнаты стоял овальный стол, заваленный бумагами, справа у стены стоял потрепанный диван, по всей видимости привезенный из дома, а рядом с ним стоял пустой журнальный столик. Как ни странно, здесь не было ни компьютера, ни телефона.
   Мы все вчетвером сели на диван. Брат стоял напротив - сначала он обвел нас презрительным взглядом, усмехнулся, а затем уселся на стол.
   - Я слушаю вас.
   - Мы хотим у вас работать, - почти в один голос сказали все девушки.
   Брат лег на стол и захохотал. Девушки смотрели на него, как завороженные. Смех резко прекратился, брат так и остался лежать на столе, подопрев голову рукой.
   - Если я вас правильно понял, вы ходите стать журналистами.
   Девушки кивнули.
   - Вы, наверное, пишете стихи?
   Девушки кивнули.
   - А еще пишу рассказы, - добавила одна из них.
   - Рассказы? Да вы что, серьезно? Я восхищен. А вы что пишете, молодой человек?
   - Ничего. Я только хотел...
   - А, понимаю. Вы уже все написали. Так ведь это чудесно.
   Он посмотрел на часы.
   - Итак, у нас с вами ровно пятьдесят пять минут. Ответьте, пожалуйста, на несколько моих вопросов. Все согласны?
   Девчонки кивнули. Я тоже. Придется сыграть роль до конца.
   - Сколько атомов водорода содержится в серной кислоте? Кто открыл северный полюс? Кто режиссер фильма "Птицы"? Кто автор романа "Улей"? Как звали первую жену Сталина? Назовите столицу Уганды. Я задал вам всего шесть, как мне кажется, очень простых вопросов. Если вы сходу ответите на половину вопросов, значит, у вас очень высокий интеллект. Если вы ответите на все вопросы, значит вы - гений. А раз вы гений, вы безоговорочно зачисляетесь в штат газеты "Мир интересных фактов".
   Молчание.
   Девчонки опустили головы. Я смотрел в потолок. Девчонки напряженно думали, а я скучал.
   - Насколько я понимаю, в этой комнате нет гениев. Кроме меня, разумеется. А потому вполне естественно возникает вопрос: вы еще здесь?
   Девчонки переглянулись и, пожав плечами, встали со стульев и направились к двери. Резкий окрик брата заставил их остановиться.
   - Стоять! Я приказываю всем вернуться на свои места. Вот так-то лучше. Хочу вам напомнить, что вы находитесь в мире интересных фактов. А я, если вы еще не поняли, бог этого мира. Перед вами могущественный бог. Один из самых великих богов. А теперь слушайте, что я вам поведаю. То, что вы узнаете в этом подвале, вы не узнаете нигде. Вы безнадежно больны, и я хочу исцелить вас. Засекайте время! Я буду говорить ровно сорок минут.
   Девушки посмотрели на часы. Брат достал из шкафа бутылку пива, откупорил ее и отхлебнул почти полбутылки. Затем он достал из кармана сигарету и закурил. Мы сидели, не шелохнувшись, как будто присутствовали при каком-то таинственном священнодействии.
   - Так уж повелось испокон веков, что почти все журналисты были замаскированными писателями или, что гораздо чаще, поэтами, - чуть хрипловатым голосом начал говорить брат. - Мои старшие коллеги, дети шестидесятых, постаревшие романтики, все еще продолжают разрываться между журналистикой и поэзией, при этом они до сих пор сохранили наивную веру в то, что журналист работает со словом, и поэтому журналиста, не пишущего стихи, в глубине души они не считают полноценным журналистом - это все равно, что священник, который не верит в Бога, он совершает обряды и таинства, но не участвует в них.
   Он глубоко затянулся и выпустил изо рта несколько колец дыма.
   - Эти поэты, ненужные своему времени, все-таки верят, что мир изменится к лучшему, но, к сожалению, их время уходит навсегда, им на смену приходим мы, циники, технократы, прагматики, узкие специалисты, одним словом - профессионалы до мозга костей, работающие не со словом, а с фактами. Глубинный конфликт между журналистикой и литературой, ранее почти незаметный, теперь обнажился во всем своем трагизме. Правда, кто-то из классиков уже отмечал, что многие истинные таланты, рожденные для литературы, бездарно растратили себя в публицистике. Теперь мы все видим, что происходит. Факты убивают слово. Журналистика убивает поэзию.
   Брат отхлебнул пиво.
   - Чем отличается наше поколение от наших отцов и дедов? Мы не верим, что мир изменится к лучшему, поэтому мы хотим выжать из него все, что еще возможно, и мы с удовольствием будем хрустеть чипсами и посасывать пиво, наблюдая, как на горизонте медленно вырастает ядерный гриб.
   Он снова затянулся и выпустил дым через нос.
   - В начале было Слово, пишет мой тезка, и Слово было Бог. Но вот прошло две тысячи лет, и Бог больше ничего не решает. Дедушка Бог давно ушел на пенсию. Так что не знаю, что там было в начале, но сейчас мы имеем одни лишь факты. Возьмем к примеру... хотя что там объяснять? Читайте газеты - там все написано.
   С чего начинается литература? С мысли. Вот сидит писатель и думает: ох, что-то в последнее время я слишком много думаю. В этом есть что-то нездоровое. Я должен как-то бороться со своими мыслями, а то чего доброго они сожрут меня. Чтобы мысли не сильно беспокоили, от них нужно избавляться. Записывать на бумагу. Это самый верный способ. Как психолог говорю. Я давно раскусил всех этих писателей. Они просто-напросто мучаются от чрезмерного количества мыслей. Писательство - это диагноз, это уж точно. Человек начинает писать не от хорошей жизни - проверено на себе. Заметьте, что совершенные люди - Сократ, Будда, Конфуций, Заратустра, Иисус - не написали ни одного слова. Но это не значит, что они у них не было мыслей. Каждый из них думал больше, чем все мы вместе взятые. Вот такая штука.
   Брат затушил сигарету и тут же закурил вторую.
   - Я много курю? Да. Что поделаешь, я несовершенное существо. Но только будучи крайне несовершенным существом, я мог бы написать книгу, в которой поделился бы с человечеством своими мыслями. Это был бы мой дар человечеству. Но вдруг мир еще не созрел для моих мыслей? Вот что меня по-настоящему беспокоит. Даже руки опускаются. Моему тезке повезло несколько больше чем мне. Он видел самого Иисуса Христа, разговаривал с ним, пил с ним вино. А я из знаменитостей видел только Филиппа Киркорова. Но не концерте, не подумайте обо мне плохо. Просто мы как-то летели с ним в одном самолете - мне было четырнадцать лет, я летал с родителями в Москву на экскурсию, и на обратном пути оказался в одном самолете с Киркоровым. Наверное, летчики были его фанатами, а если нет, то я не понимаю, почему полет прошел нормально. Если бы я вел этот самолет, он бы точно не долетел до места назначения. С поп-звездами можно только так. По-хорошему они не понимают, а иначе давно перестали бы открывать рты.
   Девчонки хихикнули. Комната наполнилась табачным дымом, от запаха которого меня стало слегка поташнивать. Брат доконал бутылку пива и поставил ее под стол. Его глаза чуть-чуть покраснели.
   - Истинная трагедия моего существования в том, что я никогда не встречал людей, общение с которыми меня бы обогатило, встреча с которыми направила бы меня на путь истинный. Возможно, именно поэтому я никогда не стану великим писателем. Но самое страшное не это. Никто больше не станет великим писателем. Сейчас я дам вам десять заповедей современного писателя, которых придерживается большинство пишущих людей.
   Брат достал из шкафа десять яиц и положил перед собой. Затем взял одно яйцо и кинул его в стену.
   - Время великих писателей прошло. Кто может охватить разумом и душой нашу эпоху во всей ее сложности, наше время во всей его противоречивости, нашу жизнь во всем ее многообразии? Поэтому каждый трудится на своем маленьком участке, и никто не стремится охватить все поле.
   Он кинул второе яйцо.
   - Каждый должен использовать все доступные ему средства. Не стесняйся заимствовать что-то у других авторов в разумных пределах - технические приемы, способ описания, даже манеру письма, то есть все внешнее; стиль письма позаимствовать нельзя - это внутреннее. Помни - даже заимствуя, ты можешь проявить свою индивидуальность. Ведь если ты решил надеть чужие ботинки, ты все равно должен подобрать свой размер, а иначе далеко не уйдешь.
   Он кинул третье яйцо.
   - Не оригинальничай. Если тебе кажется, что в голове только что родилась оригинальная идея - знай, кто-то уже давно воплотил ее в жизнь.
   Он кинул четвертое яйцо.
   - Если ты хочешь кого-то рассмешить, ты не должен смеяться сам, во всяком случае раньше, чем засмеется другой. О серьезных вещах можно говорить только с иронией.
   Он кинул пятое яйцо.
   - Любовь можно показать только через жестокость.
   Он кинул шестое яйцо.
   - Добро должно быть показано через цинизм.
   Он кинул седьмое яйцо.
   - Зло должно быть привлекательным.
   Он кинул восьмое яйцо.
   - Литература - это игра, но игра жестокая и опасная. Это великая авантюра человеческого духа, где успех или провал означают нечто большее, чем победу или поражение - это часть игры, и независимо от того, выиграл ты или проиграл, игра не окончена, потому что таковы ее правила: выигрыш или проигрыш не является причиной для выхода из игры.
   Он кинул девятое яйцо.
   - Литература больше не созидает. Задачи современной литературы - разрушать культурно-идеологические штампы, осевшие в массовом сознании. Такое разрушение является подлинным созиданием.
   Он разбил десятое яйцо о свою голову.
   - После прилива начинается отлив. Мы должны возвращаться и собирать камни. Проблема не в том, что человек больше не создает великую литературу, а в том, что литература больше не создает великого человека.
   Брат сделал несколько глубоких затяжек. Он с таким неподдельным восхищением смотрит на стену, разукрашенную желтыми пятнами, будто созерцает картину великого художника.
   - Пусть я полный идиот, но я властитель дум, - спокойно сказал брат. - Это мое время. Я пользуюсь случаем. Ловлю свой шанс. Если вы думаете, что я создаю новые миры, то сильно ошибаетесь. Я всего лишь делаю ваше пребывание в этом долбаном мире более сносным. Когда вы покупаете газету, вы ведь не думаете о том, что на земле миллиард человек не умеет читать и писать. Почему вы не думаете о вырубленных лесах, почему вам не жалко бедных животных, которых изгоняют из среды обитания, лишают их жизненного пространства только ради того, чтобы вы узнали, кто трахает модную певичку, о которой вы еще месяц назад и слыхом не слыхивали? Почему вы кидаетесь на что попало, на любую новость? Почему вы не думаете о том, как это повлияет на ваш духовный рост? Почему вы не думаете о том, что вместо чтения газет могли бы гораздо лучше проводить время? Как? Да хотя бы "Войну и мир" перечитать. Или "Мертвые души". Это уж точно про нас. Так ведь нет, вы все-таки покупаете газету. Ну почему вы не думаете о том, что имя этой певички навсегда сотрется из вашей памяти через полгода?
   Брат затушил сигарету.
   - За вас думаю я. Вы платите мне деньги за то, чтобы я думал за вас. У меня нет имени, лица, биографии, нет жизни и смерти. Я - бессмертное существо, аморфная масса, которая проникает туда, куда ее не просят, выискивает факты, цифры, новости, а затем все это соединяет в той последовательности, в какой нужно, и выдает этот суррогат за истинный мир. Это ради вас я не сплю ночами, сотни раз переписываю один и тот же абзац, неделями придумываю заголовок, который мог бы вас зацепить. Я знаю все, что вам интересно. Я знаю все, что вам нужно знать. Вы никогда не узнаете то, что я сочту ненужным. Ради своей выгоды я могу раздуть из мухи слона и умолчать о чем-то важном. Так делали и делают все, кто писал историю и газетные статьи. Чем я хуже? Я работаю на вас. Вы - мой работодатель, достопочтенная публика. Если вы перестанете покупать газеты, я окажусь на улице, потому что мне нечем будет платить за квартиру, и буду питаться отбросами, потому что мне никто не подаст на хлеб.
   Брат включил вентилятор и поднес его к лицу. Его волосы всколыхнулись. Он закрыл глаза, и на его лице появилась блаженная улыбка.
   - Мир - использованный футляр, - сказал он. - За предыдущее столетие мир очень быстро постарел. За какие-то сто лет вещь утратила свою вещественность, Бог утратил свою божественность, а человек утратил свою человечность. Я пришел в этот дряхлый раздолбанный мир, чтобы сделать из него мир интересных фактов. Только так можно продать эту рухлядь. Вы должны поверить и в мир, где все время что-то происходит, что-то взрывается, что-то падает, ломается, рушится, и в мир, где, кроме знаменитостей, их денег и секса, ничего больше не существует, и в мир, где у каждого есть шанс стать кем-то. И вы должны покупать это мир. Каждый день. В этом смысл моей работы. Газета - это коммерческое предприятие, которое продает реальный мир, завернутый в упаковку. Эта красочная упаковка и есть мир интересных фактов.
   Брат выключил вентилятор и встал на стол. Он ходил по столу взад-вперед, засучив руки в карманы.
   - Нравится нам это или нет, но конец мира уже наступил. В этом мире не осталось ни одной чистой идеи, ни одной идеологии, ни одной религии, которая хоть чем-то не дискредитировала бы себя. Идея Бога уже никого не вдохновляет, идеалы революции и справедливого общества мертвы, у капитализма и технического прогресса нет будущего. Мир состарился и медленно агонизирует. Мы все сидим у телевизоров, читаем газеты и безучастно наблюдаем, как мир отдает концы. Бессмысленно ждать каких-то изменений. Однажды все рухнет. Но никому до этого нет дела. Рухнет так рухнет.
   Он с упреком посмотрел на нас.
   - Нет, вы ни в чем не виноваты, я тоже ни в чем не виноват. Самое страшное в этом мире, что виноваты все и никто. Не существует никаких виновников, потому что не существует вины. Мы - дети своей эпохи. Я в той же мере раб массовой культуры, что и вы. У нас у всех есть оправдание для Страшного Суда. Нам ведь всем нужно было кормить свои семьи. С этой точки зрения, наверное, и попсу можно понять. Всем нужно кормить семью. Что ты делал на земле, спросит меня Господь. Я не скажу, что я разлагал человеческие души, проповедуя безнравственную мораль, что заставлял людей верить в свои бредни, не скажу, что я напрасно губил свой талант (который у меня, быть может, и есть), не скажу, что я шел против совести, когда призывал людей голосовать за ворюг, не скажу, что я нес откровенную чепуху только ради того, чтобы увеличить рейтинг газеты. Я скажу только одно: я кормил семью, Господи. Что ты на это скажешь?
   Брат спрыгнул со стола, смахнул с него бумаги, а затем перевернул стол. Грохот был приличный. Мне вдруг показалось, что я присутствую на очередном спектакле, уже много раз сыгранном и изрядно поднадоевшем самому актеру.
   - Меня называют масс-медиа. Очевидно, что английское слово mass (масса) соотносится с французским messe (месса), а также с греческим "мессия" (от еврейского "машиах"). Слово "медиа" происходит от латинского mediator и означает "посредник". В данном случае речь идет о самой высшей форме посредничества - между человеком и миром. Вы видите мир не таким, какой он есть, а каким я его показываю. Я играю в современном мире роль священника, который втирает своим полуграмотным прихожанам про Бога, дьявола, грехи, рай, ад и про все такое прочее. Возможно, я даже претендую на роль Мессии, потому что через меня и только через меня вы можете понять, кто вы есть, и что вы должны делать. Я спасаю не только от банальной скуки, но и от экзистенциальной пустоты. Я забиваю пустое пространство фактами, фактами, фактами. Я не даю вам расслабиться. Вы должны быть в постоянном напряжении. Ритм подачи новостей и фактов такой же, как и ритм сексуального акта. Я накапливаю в себе информацию, а потом разряжаюсь ей в вас. Я все время в движении. Моя задача - удовлетворить вас. Довести вас до исступления. И так всегда. На протяжении всей вашей жизни. Вам никто никогда не даст расслабиться, и вы никогда не перестанете покупать газеты. Никогда. Так что я могу немного расслабиться. Я никогда не останусь без работы.
   Брат достал из шкафа вторую бутылку пива, откупорил ее зубами и сделал небольшой глоток.
   - Я обязан быть циником. Я не могу принимать все близко к сердцу. Иначе я сойду с ума. Я пишу так, чтобы вызвать у вас слезы, но сам я в душе смеюсь над вами. Я ненавижу новости. Ненавижу факты. Когда в мире не происходит событий, остаются только факты. Чем отличаются события от факта? В событии есть какая-то частичка вечности, в событиях мы участвуем, мы вовлечены в них, мы причастны событиям, они остаются в нашей памяти. В событии есть глубина и смысл. Мы помним их. События дают нам ощущение связи с прошлым и будущим, мы чувствуем, что принадлежим истории. Факты вышибают нас из истории и в не меньшей степени из повседневности. Они приходят и уходят, они всегда на поверхности, они часто бессмысленны, факты устаревают в момент их появления, поэтому нам каждый день требуются новые факты, мы питаемся ими, они проходят через нас и исчезают. Вторая мировая война - это событие. Война в Чечне, Ираке, террористические акты в Америке и России - это факты. Фактов бывает очень много и часто они очень неприятные. Они проходят через меня, так что я стараюсь быть бесчувственным и холодным. Это издержки профессии. Я ни во что не верю, ничего не принимаю всерьез. Мне на все насрать. Я пишу о смерти бесстрастным холодным слогом, иногда использую метафоры, иногда удачно подворачиваются цитаты, в общем, получается хороший текст. Красивый текст. Для меня это важно. Я создаю красоту из трупов. Я расширяю коммуникационное пространство. О чем люди говорили бы дома, на улице, на работе, если не о том, что вычитали в газетах? Как они влачили бы беспросветные дни безынтересного существования?
   Брат сделал еще несколько глотков.
   - Вот, к примеру, моя статья о маньяке. Она начинается так: "В лесополосе, недалеко от вокзала, было обнаружено тело двадцатилетней девушки, занимавшейся проституцией..." Сначала об этом написали все газеты. Они написали, что убили девчонку, скорее всего, ее же хозяева - это обычное явление, когда сутенеры убивают проституток за долги. Это был обычный факт. На нем нельзя было заработать. Каждый день происходят убийства, ну и что? Кого этим удивишь? Средства массовой информации обожают маньяков - бесконечные статьи в газетах, журналах, телевизионные передачи - тысячи тонн бумаги, километры пленки. Телеканалы повышают свой рейтинг, растут тиражи газет и журналов, журналисты получают хорошие гонорары, продвигаются в карьерном росте. Кажется, не прошло и двух недель, как обнаружили еще одну мертвую проститутку - на этот раз в центре города, у заброшенной котельной, в двух кварталах от отделения милиции.
   Брат сделал выразительную паузу. Девчонки заерзали. Брат допил пиво и продолжил свой бесконечный монолог.
   - И вот тут я затаился, как маньяк, в ожидании новой жертвы. Я раньше, чем кто-либо другой, начал копать это дело и мне страшно повезло. Благодаря мне достоянием широкой общественности стала жуткая подробность, которую власти хотели скрыть - у обоих проституток было вырезано сердце. Городок вздрогнул - по его спине пробежали мурашки. Супер! Вот теперь разговоры не утихали целую неделю. Полусонный мир маленького городка, где со времен гражданской войны никаких интересных событий не происходило, взорвался. "У следственной группы, - писал я, - почти не остается сомнений в том, что в городе действует серийный убийца - жестокий и циничный, сочетающий крайнюю осторожность с готовностью рисковать".
   Брат подошел к нам совсем близко. От него шел чудовищный запах - смесь алкоголя и табака.
   - Вы никогда не задумывались над таким вопросом: что заставляет нас скупать все газеты, где пишут о жутких убийствах, смотреть эти отвратительные передачи, читать эти бездарные детективы? Вы заметили, что нас совершенно не трогает смерть вымышленных жертв, а реальные жертвы вызывают в нас не больше сочувствия, чем бездомные собаки? Ну, разумеется, если речь не идет о наших родственниках или друзьях. А кто пожалеет несчастную проститутку, кроме ее матери и, может быть, отца? Так что же притягивает нас в рассказах об убийствах? Нам не так уж интересно читать о массовых убийствах, поставленных на поток - об Освенциме, о ГУЛАГе. То же самое относится и к рассказам о войне. В мировой литературе нет ничего скучнее батальных сцен. И все-таки, что возбуждает в нас такой страшный интерес к убийствам? Нас притягивает, нас манит, нас завораживает убийца. Именно убийца. Личность убийцы захватывает нас против нашей воли! Мы не можем сопротивляться! И это вполне объяснимо: ведь маньяк-одиночка является, по меньшей мере, неординарной личностью с нестандартным мышлением. Нет сомнения, что эта личность в чем-то очень ущербна, но такова наша природа - нет совершенного человека, как нет и совершенного художника. Кстати, маньяк - это и есть своего рода художник и воздействие его преступлений сходно с воздействием художественных творений. Посудите сами - у каждого маньяка в голове сидит некая идея, своего рода художественный замысел, который он пытается осуществить в меру своих способностей и возможностей. И вам не кажется, что маньяк хочет нам что-то сказать? Ведь совсем не зря он вырабатывает свой индивидуальный стиль, не зря в его действиях прослеживается определенная логика. Что же касается нашего земляка, который режет проституток, то у меня нет никакого сомнения - он хочет нам что-то сказать. Вопрос в том, способны ли мы вовремя расшифровать его послание... Да уж, скажу я вам, это не какой-нибудь дурачок вроде Марка Чапмена, который застрелил рок-звезду на закате славы и, кажется, до сих пор этим страшно гордится.
   Брат повернулся к нам спиной и пошел в дальний угол комнаты. Неожиданно он сделал стойку на руках. Так он и стоял вниз головой, прижавшись к стене. Голос его стал немного сдавленным.
  
   - Моя статья, в сущности высосанная из пальца, называлась, как какой-нибудь американский блокбастер. "Послание из ада". Я обещал в дальнейшем расшифровать это послание, но не сдержал свое обещание, что является обычным делом в нашей работе. Обещать - не значит жениться, как говорят евреи. Главное вот что: я хорошо заработал на этом. Очень хорошо. Я приобрел непререкаемый авторитет. Меня заметили. Меня стали приглашать в другие газеты, на телевидение, радио. Этот маньяк, занимаясь своими черными делами, просто-напросто кладет денежки в мой карман. Всем хорошо. Да и воспитательный момент имеет место. Теперь девушка, прежде чем стать проституткой, хорошо подумает.
   Брат снова встал на ноги. Его лицо было красным. Он обливался потом.
   - Знаете ли вы, что повседневное мышление рядового потребителя сводится к двум-трем заголовкам газет? К примеру, подорожание бензина (если у него есть машина) волнует его больше, чем глобальные проблемы человечества, которые ему в общем-то не мешают жить, или стихийное бедствие в Таиланде, потому что он никогда не был в Таиланде и вряд ли когда-нибудь захочет туда поехать. Ему не нужно даже читать книги, ведь все, что нужно знать о мире, он узнает из газет. Сам-то я газеты я не читаю. Разве что изредка. Краем глаза. Я не ханжа и не интеллектуальный сноб, просто я действительно считаю, что без газет было бы намного спокойнее. Если бы не газеты, большевики никогда не пришли бы к власти, да и фашисты тоже. Ну и демократы, конечно. Может, время газет уже ушло, только мы этого еще не поняли? Может, пора покончить с ними раз и навсегда? Каждый день газеты пичкают вас информацией разной степени истинности, но при этом всегда газетная полоса норовит подменить собой реальность. Каждая газета претендует на истину в последней инстанции. Вы вдруг начинаете верить, что все происходящее, описанное в номере, и есть настоящая жизнь. Вы разгадываете кроссворды и верите, что вы - умный.
   Он посмотрел на часы. Достал еще одну сигарету и закурил.
   - Современный мир не предрасполагает человека к размышлению. Чем меньше ты думаешь, тем лучше. Зачем думать, если за тебя думает огромная армия людей: газетчики, телевизионщики, рекламщики, пиарщики? Инакомыслие при демократии потеряло всякий смысл. Если тебя не преследуют за твои убеждения, не сажают и не расстреливают, значит, твои мысли яйца выеденного не стоят. Значит, никому до них нет дела. Вот ведь в чем ужас. Хоть бейся головой об стену. Никто тебя не услышит. Делай, что тебе говорят, зомби. Наслаждайся, расслабляйся, кайфуй, оттягивайся. Не думай. Не думай. Не думай.
   Брат неудачно затянулся и закашлялся.
   - И вот представьте себе - я начал думать. Черт возьми, это случилось со мной. Я стал все осмыслять и анализировать. Мне захотелось событий, а не фактов. Я устал быть электродом, через который в ваш мозг поступают факты. Я понял, что такое наш мир, то есть Мир Интересных Фактов, то есть МИФ. Маразм. Идиотизм. Фуфло. Существуют и другие интерпретации. В конечном счете, ни одна из них не является исчерпывающей. Религиозная интерпретация: Молитва. Истина. Фетиш. Марксистская интерпретация: Машина. Идеология. Финансы. Фрейдистская интерпретация: Мать. Инцест. Фаллос. Экзистенциалистская интерпретация: Могила. Изоляция. Фрустрация. Постмодернистская интерпретация: Мистификация. Ирония. Фальсификация.
   Брат докурил сигарету до самого фильтра и выпустил невероятное количество дыма одновременно изо рта и из носа.
   - Мне не дано писать стихи. Я не умею загонять свои вольные мысли за колючую проволоку рифмы. Поэтому нижеследующее четверостишие - плод неудачных поэтических опытов, а не какой-то там претенциозный белый стих.
   Он встал на стул и громко продекламировал:
  
   Реальный мир - это такой же миф, как рай и ад.
   Мир, который был создан Богом, больше не существует.
   Теперь мы живем без Бога и без мира.
   Мы поклоняемся богам, которых создали сами.
  
   Он спрыгнул со стула и посмотрел на часы.
   - Все свободны. Наше время истекло. Прошу оставить меня одного. Я очень устал, у меня сегодня будет тяжелый день, и мне нужна хорошая мастурбация.
   Девушки мгновенно исчезли. Сказать, что они были в шоке - значит ничего не сказать. Я остался на месте.
   - Ты еще здесь?
   Он смотрел на меня взглядом, исполненным презрения.
   Я молча достал из кармана фотокарточку отца и протянул ему. Он взглянул на фотокарточку, криво улыбнулся и отдал ее мне.
   - Только не говори, что ты мой брат.
   - Я ваш брат, Иван Иванович.
   - Брат? Да откуда ты взялся?
   - Из деревни.
   - Из деревни? Значит, ты срешь в дыру?
   - Ну да, в дыру.
   - Потрясающе! Расскажи, что ты чувствуешь, когда слышишь где-то далеко внизу шум шмякающегося говна.
   - Ничего.
   - А что ты чувствуешь, когда заглядываешь в дыру?
   - Отвращение.
   - А ты трогал коров за сиськи?
   - Нет.
   - А ты видел, как жеребец трахает жеребца?
   - Да.
   - Ух ты! Ты знаешь, что мне только что пришло в голову? В тот самый момент, когда ты сидишь над дырой, в буквальном смысле над бездной, то в этот момент происходит нечто... э-э... невероятное. Малая дыра противостоит гигантской дыре, которая поглощает все, что появляется из малой дыры... Бог мой, да это же теория черных дыр. Читал Стивена Хокинга?
   - Нет.
   - Я так и знал. Будь другом, поставь стол на место.
   Пока я ставил стол, брат снял майку, бросил ее на диван и достал из шкафа черную майку с белой надписью:
  

МЫ ВСЕ УМРЕМ

  
   Брат надел майку, направился к двери, но вдруг остановился.
   - Слушай, мне нужно ехать на похороны, поехали со мной, расскажешь все по дороге. Видел у входа "тойоту"? Жди меня около машины. Я тебя догоню. Мне действительно нужно подрочить.
  

РАБОТА

  
   Мы едем по оживленной улице. Мелькают однообразные дома, витрины магазинов, рекламные щиты. Как я и предполагал, в городе огромное количество машин. Мы едем на похороны бывшего начальника моего брата. Он говорит, что очень любил своего шефа. Он был для него как родной отец. После его смерти брат тут же уволился и потерял свою вторую работу. Он говорит, что ему и одной работы хватает - его достала такая жизнь, когда пашешь с утра до вечера, домой приходишь только ночевать, даже книжку нет времени почитать.
   В прошлую пятницу брат в последний раз был на работе. Он покинул офис с обычным чувством радости, которое всегда испытываешь в предвкушении выходных.
   - В пятницу ты вдруг понимаешь, что на понедельник осталась куча дел. И все какие-то мелочи, но их уже столько... А делать-то уже ничего не хочется. К чему затевать что-то новое, когда до конца рабочей недели осталось восемь часов? Вот с понедельника и начнем. Правда, и в понедельник я неохотно приступал к работе. Еще свежо было ощущение праздника и понедельник уходил на то, чтобы привыкнуть к новой трудовой неделе. Вторник я убивал на то, чтобы разобраться с текущими делами и вспомнить, что еще не сделано. В среду потихоньку начинал втягиваться в работу. Но в четверг я уже расслаблялся, зная, что рабочая неделя подходит к концу и завтра пятница. А уж в пятницу мне совсем не до работы - я живу предвкушением выходных.
   Брат увидел собаку, перебегавшую дорогу, и резко затормозил. Визг тормозов жутко напугал собаку, и она пустилась наутек, пожав хвост. Брат был спокоен и невозмутим.
   - Знаешь, мы, русские, до сих пор где-то в глубине души верим в свое особое предназначение, и убеждены в том, что быт и комфорт душит на корню жажду вселенской справедливости. У нас просто не доходят руки до разных мелочей. В отличие от европейцев, мы рассеяны на огромных пространствах, и привыкли думать сразу о спасении всего мира, а не о благополучии маленького клочка земли под названием "Европа". Каждый второй из нас - потенциальный Мессия. Нам, русским, кажется, что проще спасти мир, чем поправить покосившийся забор. Только русские крестьяне могли позволить себе беззаботно бродить по Руси, чтобы выяснить, кому хорошо жить. И это вместо того, чтобы работать. Нам важно восстановить гармонию во Вселенной, а полуразрушенный дом подождет. Немец знает: делая свою работу, он выполняет свое предназначение на земле, исполняет Божью волю. А русский человек не работает. Он страдает за весь человеческий род. Наше призвание в этом мире - страдать. Нам не нужен этот западный рай.
   Брат где-то читал, что немецкие солдаты во время оккупации наводили порядок в русских избах. Правда, при отступлении им приходилось сжигать деревни. Такова была стратегия - ничего не оставлять врагу.
   - Лично я не буду возражать, если кто-нибудь наведет порядок в моем кабинете, а потом подожжет его. Потому что я сам себе враг. Я, которое мне приходится представлять окружающим, и Я, которое сидит во мне - это два разных человека. Моя задача - найти мое настоящее Я. Для этого мне нужно убить свое ненастоящее Я.
   Официально прежняя должность моего брата называется "специалист по общественным связям". Он работал в одной из крупнейших компаний, которая торговала всем - от канцелярских скрепок до жилых домов.
   - Специфика моей работы в том, что я ничего не делаю. Почти ничего. Ничего особенного. В своем продвижении по карьерной лестнице я достиг такой стадии, когда ты получаешь приличные деньги, не прилагая для этого больших усилий. Меня пригласили на эту должность, потому что стало модно иметь в штате специалистов по связям с общественностью, хотя никто толком не знал, что они должны делать. Я оказался в нужное время и в нужном месте. Мне удалось влезть шефу в жопу. Не в буквальном смысле, слава Богу. Парочка интриг, парочка подстав, парочка мерзких доносов и, как следствие, парочка уволенных замов, и я добился своего - я управляю мозгом шефа. Я его правая рука. Я говорю, и он делает. К примеру, если мне не понравился какой-нибудь потенциальный деловой партнер, я говорю шефу, что не стоит иметь с ним дела. Я вижу человека насквозь. Это у меня от природы. И еще у меня феноменальная интуиция. Я как-то сразу чувствую, выгорит дело или нет. Ну и потом, со мной весело. Мне ничего не стоит развести человека на "хи-хи". Так что не знаю, за что меня больше ценят - за ум или за язык. За то, что я говорю вполне серьезные вещи или за мои издевательские хохмы.
   Однажды брат сказал своему шефу, что тот засиделся на своем месте. Пора бы ему подумать о будущем и баллотироваться в депутаты.
   - Разумеется, это была заведомо провальная идея, но на следующих выборах ему наверняка повезет - ведь самое главное, чтобы его морда (не слишком симпатичная, по правде сказать) примелькалась. И что ты думаешь - он принял все за чистую монету, и угрохал кучу денег в избирательную кампанию. Вообще-то я хотел просто посмеяться над ним. Видели бы ты его физиономию на рекламном щите. Он выглядел так, как будто он только и мечтает сходить по большому - вот что первое приходит на ум, когда видишь серьезное и сосредоточенное лицо шефа. А когда он выступал по телевизору, я просто катался по полу. Он произносил заученные ответы совершенно не к месту. И при этом нес сущий бред.
   Брат меняет голос и говорит высоким писклявым голоском:
   - Георгий Иванович, расскажите, о вашей предвыборной программе.
   - Ну, во-первых, инвестиционная политика, направленная на оздоровление экономики, является важнейшей государственной задачей, то есть для того, чтобы инвестиционная политика была эффективной, экономика должна быть оздоровленной, а для этого нужны серьезные инвестиции, эффективность которых должно обеспечить государство, поскольку это относится к его важнейшим задачам. Это первое.
   Брат снова говорит писклявым голоском.
   - Спасибо, Георгий Иванович. Мы напоминаем, что у нас в студии был Георгий Иванович Данилов, кандидат в депутаты Государственной Думы.
  
   Брат долго рассказывает о своем шефе.
   - Мой шеф, как и всякий человек с большим кошельком, глубоко несчастен. Его по-настоящему волнуют только две вещи: во-первых, чтобы у него было больше денег, во-вторых, чтобы у него было еще больше денег. Когда-то он был обычным советским инженером, жил от зарплаты до зарплаты, пил портвейн, ругал коммунистов на кухне, слушал затертые кассеты Высоцкого на плохом магнитофоне, раз в жизни съездил в Сочи, зато был безумно счастлив. Чем была не жизнь? В те времена он еще не потерял вкус к жизни. А сейчас он объездил чуть ли не полмира, но в его глазах - тоска. Он женился на молоденькой девчушке, пьет "виагру" и безуспешно пытается похудеть. У него больше нет друзей, потому что он не может дружить ни с тем, кто беднее его, ни с тем, кто богаче его, а поскольку, как утверждают социологи, бедным свойственно завышать свои доходы, а богатым занижать, то никакая чистая дружба между богачами в принципе невозможна. У него в кабинете лежит оцифрованный Высоцкий на четырех лазерных дисках, но шеф никогда его не слушает, предпочитая блатняк. Каждый день он разрывается между желаниями и возможностями, чего не было, когда он был беден. Теперь, когда появились большие деньги, откуда-то появились неосуществимые желания и нереализуемые возможности. Раньше ничего подобного не было. Люди довольствовались малым и были счастливы. Кому понадобилось все это менять? Шеф ненавидел тех, кто богаче его. Он ненавидел тех, кто живет в более дорогих домах, ездит на более шикарных машинах, имеет более красивых женщин. По ночам он не мог уснуть, потому что боялся, что утром произойдет дефолт или на его фирму явится налоговая полиция. Порою я чувствую себя, как офицер, пославший солдата на верную смерть. По сути дела, мой шеф всегда был беззащитен перед миром, как ребенок. Его нужно было оберегать, ограждать от суровой реальности. Нужно было взять бразды правления в свои руки, а его отправить на Кипр, чтобы он провел свои последние месяцы жизни в беззаботной радости. Но он уже не умел радоваться. Вся его радость была в том, чтобы удачно провернуть еще одну сделку, провести пару-тройку миллионов рублей по левым накладным через несуществующую московскую фирму.
   Брат вдруг замолчал.
   - У тебя не возникло ощущения, что я говорю о нем, как о живом человеке?
   Брат говорит, что чувствует свою вину за смерть шефа, хотя в то же время он сделал все, чтобы спасти шефа от смерти. Он ведь посоветовал шефу меньше думать о работе. Он пытался внушить ему, что человек создан для наслаждений, а не для работы.
   - Я говорил шефу, что не нужно зацикливаться на работе, ведь в мире столько всего происходит. В России каждый год умирает от инсульта и инфаркта два миллиона человек. Это в несколько раз больше, чем погибло солдат и офицеров в Сталинградской битве, причем с обеих сторон. А знаешь, как наши пугали немцев? Устанавливали радио на передовой, врубали на всю мощность, и немцы слышали монотонное тиканье часов, а затем голос произносил: каждые семь секунд на фронте погибает немецкий солдат. Нам сейчас нужно сделать нечто подобное: повесить радио на каждом столбе, чтобы мы слышали, как идут часы, а затем синтезированный человеческий голос произносит: каждую четверть секунды умирает один из нас. Разве это не война? Я много раз задавал ему этот вопрос, но он не хотел меня слушать. Он говорил, что работа - это смысл его жизни. Он был непоколебим. Я больше не мог за него бороться. Ничего не поделаешь. Раньше люди гордились своим происхождением, а теперь работой. Люди теперь живут только работой. Рабы никогда не работали столько, сколько работает современный свободный человек, потому что для современного человека вся жизнь от рождения до смерти - это работа. Люди ходят на работу даже во время отпусков. Таков наш свободный мир.
   Некоторое время мы едем молча. Я вижу очень много людей на улицах - это непривычно для меня. Особенно здесь много девушек. Неужели они все несвободны?
   - Работа - это наркотик для русского человека. Не случайно мы употребляем глагол "вкалывать" вместо "работать". Мы, русские, работаем не для того, чтобы заработать кучу денег и набить дом всякой требухой, нам это на хрен не нужно. Мы работаем, чтобы не думать о чем-то более важном. И это заставляет тревожиться о дальнейшей судьбе мира. Кто будет спасать человечество, а?
   Мы остановились у трехэтажного офиса, отделанного сайдингом.
   Если верить брату, то шеф был бодр и активен до последнего дня. Когда он умер, никто не мог и не хотел в это поверить.
   Но поверить все-таки пришлось, потому что роскошный гроб из красного дерева, инкрустированный уральскими самоцветами, стоял в конференц-зале, а в гробу безмятежно спал "наш любимый шеф". Шеф неплохо выглядел, специалист по макияжу оказался мастером своего дела. Гроб выглядел просто шикарно. Мы с трудом протиснулись в первые ряды, чтобы хоть краем глаза взглянуть на него. Я сказал брату, что никогда в жизни не видел такого гроба.
   - И не увидишь, - сказал брат. - Между прочим, именно о таком гробе напрасно мечтал Гитлер - уж очень он хотел, чтобы его гроб был инкрустирован уральскими самоцветами. Шефу повезло больше, хотя он ничем не лучше Гитлера.
   Мы отошли в сторону и с трудом нашли свободные стулья. Мы присели. Я огляделся по сторонам. Вокруг были весьма солидные люди: мужчины в строгих костюмах, женщины в траурных платьях и черных платочках на голове. Они смотрели на нас очень странно, возможно даже с осуждением. Мне показалось, что мы с братом оскорбляем их.
   - Мы ужасно выглядим, - сказал я.
   Брат, сидевший с застывшим выражением лица, тихонько засмеялся.
   - Ты знаешь, братишка, в последние годы я пришел к выводу, что потенциальные фюреры встречаются на каждом углу. Посредственности, жаждущие абсолютной власти - я вижу их каждый день. Теперь ты тоже можешь их увидеть. Вот они, вокруг тебя. Они умеют убедить в своей правоте, потому что они не дадут сказать тебе слова в ответ, они зомбируют людей, произнося одни и те же бессмысленные, но очень простые фразы, они мелочные и подлые, низкие и коварные, завистливые и злые; для них важнее казаться добрыми, чем быть таковыми, они агрессивные и тщеславные существа, для которых не существует ничего святого. Их тысячи, сотни тысяч, миллионы. Они везде. Всё для них. Они хотят лежать в гробницах, инкрустированных драгоценными камнями. Сейчас их время. Так что Гитлер - это не дьявол во плоти, а обычный неудачник, оказавшийся в нужное время и в нужном месте среди других таких же неудачников. Если бы он один был плохой, а вокруг все были хорошие, ни черта бы у него не получилось. Пойдем отсюда, здесь жарко.
   Мы сели в машину и поехали на кладбище.
   Брат сказал, что у шефа на руке часы "Ролекс" за три тысячи долларов. На ремне - мобильник фирмы "Сименс" за триста долларов. В кармане - ручка "Паркер" за двести долларов. И все это шеф унесет с собой в могилу. Брат сказал, что хорошо было бы стянуть хотя бы ручку.
   - Подарок на пятидесятилетие. Кто мог знать, что следующего юбилея он не дождется, - задумчиво произнес брат. И вдруг он приободрился. - Но, по крайней мере, никому не придется ломать голову над тем, что ему подарить. Так что в смерти тоже есть свои плюсы, если подумать.
   Мы выехали из города. Меня пронзила мысль, что я возвращаюсь домой. Стало немного не по себе. В голову опять полезли дурные мысли - я стал искать скрытый смысл в поездке на кладбище, а этого делать не следовало бы.
   - В последние полгода мы как-то особенно сблизились. Я стал называть его "папой", а он звал меня не иначе как "сынок". После того, как его сын от первого брака разбился на машине, превратившись в бесформенный кусок мяса, шеф вдруг увидел во мне воплощение своего сыночка. Нет, внешне мы совсем не были похожи. Тот был туп, как дерево, а я, прошу прощения, умен, как Вольтер. Тот был лысый, а у меня, извиняюсь, стрижка "Хиппи". Подумать только, все что осталось от хиппи - это стрижка.
   Брат глубоко вздохнул.
   - Так я стал сыночком богатенького папочки. Надо сказать, это очень здорово. Некоторые пользуются этим, не отягощая себя моральными принципами. Оттягиваются от души. Сынок шефа гнал свой джип на безумной скорости. Дрался в ресторанах. Совращал малолеток. Специально ездил за границу, чтобы подраться. Папа за все заплатит, думал он. Вряд ли он когда-нибудь всерьез задумывался о жизни и смерти. Все его мысли были о том, куда пристроить папины денежки и свой член. Его жизнь была коротка и пуста. Он не оставил после себя ничего. Только мраморный обелиск на кладбище напоминает о его существовании. Судя по размерам памятника, этот парнишка, по меньшей мере, спас мир от вторжения инопланетян. Прошло совсем немного времени после его смерти, и я занял его место. Конечно, это была всего лишь симуляция, я прекрасно понимал, что моя роль заключается в том, чтобы поддерживать иллюзию. Как дела, папа? У меня все хорошо, папа. Я не умер, я просто перевоплотился, папа. Как тебе мое новое тело, папа? На этот раз в комплект входят мозги. Спасибо тебе за все, папа. Что ты хочешь, сынок? Хочешь собственную газету? Конечно, папа. Пожалуйста, сынок. Так у меня появилась вторая работа. Я стал главным редактором газеты "Мир интересных фактов". Газета неплохо раскупается, мне вроде как не о чем беспокоиться.
   - Да уж, я вижу ты и машину купил.
   - Это папа подарил мне машину. Он знал, что я мечтаю о бесконечном морском путешествии и о личном автомобиле. В сущности, это несовместимые мечты, поэтому он помог осуществить мне более приземленную мечту. Только сейчас я понял, как он любил меня и как мне не хватает его заботы. Мне жаль его родных. Но что я мог сделать? Если бы мы были на войне, я бы подставил себя под пули и спас бы его. Если бы мы были на тонущем корабле, я бы отдал ему свой спасательный жилет. Кто же виноват, что смерть приходит к нам не только извне, но и изнутри?

КЛАДБИЩЕ

   Брат сказал, что у шефа был вскрыт череп. В морге мозг шефа вынули и разрезали на кусочки. Голова была кое-как зашита толстыми нитками. В морге с покойниками особо не церемонятся. Но этот гомик, который наводил марафет, оказался мастером своего дела и хорошо спрятал швы. Их даже не видно.
   - Представляешь, его хоронили без мозга. Его голова была пустой коробкой. Высший продукт эволюции - человеческий мозг валялся где-то в куче отбросов.
   Мы приехали на кладбище.
   - Ну не засунули же ему мозги обратно, как яблоки в утку, - сказал брат, когда мы вышли из машины.
   Мы молча идем по кладбищу, я молчу, и у меня по спине бежит холодок. Я часто бывал на этом кладбище - любил побродить, почитать эпитафии, мне нравилось заводить знакомства с мертвыми. Я запоминал их имена, долго мог разговаривать с ними. Мертвые - лучшие друзья. Молчаливые, бескорыстные. Здесь много моих ровесников. Молодые парни. Они не убиты на войне. Они умерли просто так - от несчастной любви, от болезней, от наркотиков, от несчастных случаев. Если призадуматься, мирная жизнь не менее, опасна, чем война. Девушек здесь тоже немало. Все девчонки здесь очень красивые, как на подбор.
   Мне нравится на кладбище. Мне нравится, что здесь и только здесь нашла свое идеальное воплощение идея упорядоченности бытия. Все здесь на своем месте, никакого движения, никакой суеты. Никто не бросит меня, никто никуда не уедет, никто не умрет. В какой-то момент жизни я понял, что если где-то и есть место, где нет смерти, то это кладбище, ведь здесь никто уже не может умереть. Ибо после смерти наступает бессмертие.
   Иногда мое особое ощущение бессмертия подхлестывает воображение и уносит меня в те самые бездны и пустоты, в которых реальность преломляется и преображается в нечто иное, неизведанное, и смерть становится жизнью, не переставая быть смертью.
   Ну а если люди просто-напросто исчезали бы из мира живых, когда придет их время? Это была бы легкая и незаметная смерть, не отягощенная мучительными прощаниями, однообразными ритуалами.
   Когда-то давно, в детстве вот так неожиданно исчез сосед дядя Вася, шутник и балагур, который производил на меня сильнейшее впечатление, его образ навсегда врезался в мою память. Мне было лет пять, когда дядя Вася исчез. Я спрашивал у родителей, где дядя Вася, но каждый раз они уходили от ответа. Прошло немного времени, и я смирился с отсутствием дяди Васи, и в то же время мне открылось, что исчезновению подвержены и другие люди: исчезали прадеды и прабабки, троюродные бабушки и двоюродные дедушки, и даже старики, сидевшие на завалинке и казавшиеся вечными.
   Люди исчезают, оставляя после себя пустые пространства - наше бытие насквозь пронизано такими дырами, которые прогрызла смерть. Прятать их бесполезно, заполнить невозможно, остается только забыть о них и, окружив себя новыми людьми, жить до тех пор, пока сам не исчезнешь, переселившись в вещи, которые будут напоминать о тебе, и сны, в которых ты будешь жить...
   Брат все это время тоже о чем-то думал. Время от времени он поглядывал по сторонам, и его лицо выражало недовольство.
   - Все хорошие места уже заняты. Когда-нибудь я перееду сюда. Хочу рассказать тебе, какой будет моя могила. На белой мраморной плите будет высечено изображение ангела, чуть ниже - эпитафия:
  

ЭТОТ МИР - ТАКОЙ ЖЕ МИФ, КАК РАЙ И АД

  
   Я не подержал разговор. Я вообще не люблю разговоров о смерти. Да, я иногда думаю о смерти, но я не знаю, как говорить об этом. Мы ведь можем говорить только о том, в чем хоть что-то понимаем.
   Вокруг царила тишина, даже ветры обходили кладбище стороной. Я задрал голову, посмотрел на небо, но не увидел ничего особенного - небо как небо, бесплодное небо, не способное исторгнуть из своего больного чрева даже захудалого ангела.
   - Почему ангел? - полюбопытствовал я.
   - Я знал человека, который видел ангелов. Оказывается, на самом деле ангелы выглядят не так, как их рисуют на иконах. Ангел - это пучок света или, говоря математическим языком, световой вектор. У него нет тела, а стало быть, нет разума и души. Ангелы ведут праздное и бессмысленное существование, в этом ангелы чем-то схожи с людьми, хотя более несчастны, так как лишены дара смерти...
   Оказывается, мой брат много думает об ангелах. Это что-то вроде хобби - думать об ангелах. Он говорит, что ангел - это что-то безличное, расплывчатое, никак не похожее на тех человекообразных монстров, в существование которых не может верить ни один нормальный человек. Нет, ангел - это что-то другое. Ангел - это реакция человека, скорее всего, неосознанная, на изначальное одиночество в обреченном мире. Человек не может смириться с той мыслью, что он один во вселенной. Даже если Бог существует, Его не достаточно. Нужны еще существа, способные к падению и, следовательно, близкие человеку. Еще одно сходство - не до конца ясен смысл существования ангелов. Правда, можно догадаться - ангелы заполняют пустое пространство не столько во вселенной, сколько в воображении человека, скрывающем в себе такие бездны, которые никогда не вместит в себя вселенная.
   - Представь себе город, где живут одни мертвецы. Да, ведь смерть можно представить себе и так - это некое место, куда отправляется человек, которому положено умереть - он живет там обычной жизнью, но не имеет права покинуть эту страну. Однако родственники имеют право посещать своих мертвецов, но только раз в год, чтобы не нарушать их размеренную жизнь, посвященную размышлениям, созерцанию и общению с Вечностью. Это было бы гораздо лучше, чем просто лежать в земле.
   Я согласился с братом. Жить даже в самом плохом городе гораздо лучше, чем быть мертвым.
  
   Когда все уже окончательно попрощались с покойником, когда священник уже помахал кадилом и начал бормотать что-то невнятное, мой брат подошел к гробу, что-то шепнул на ухо священнику, протянув при этом зеленую бумажку, после чего священник удалился. Брат погладил рукой гроб, тряхнул волосами и сказал:
   - Дамы и господа! Если бы Будда или Христос пришли в этот мир сегодня, они стали бы бомжами и валялись бы на свалке. У них было бы немного шансов стать телезвездами, политиками или бизнесменами. Кстати, бизнесмен - это теперь универсальное слово, что-то вроде дополнения к роду занятий. И, тем не менее, оно полностью раскрывает суть дела. Музыкант-бизнесмен, политик-бизнесмен, писатель-бизнесмен, журналист-бизнесмен, ученый-бизнесмен и так далее. Короче, заработать можно, в принципе, на всем, нужно только знать, как это сделать. Кстати, религия - это тоже бизнес. Вопрос в том, как ее подать в нынешнем обществе. Говоря по справедливости, мировые религии - это те же транснациональные корпорации. Их товар - бессмертие. Их миссия - торговля бессмертием. Однако брэнды "Царство Небесное" или "Нирвана" явно устарели, если они не являются названиями блокбастеров или рок-групп. Никого сейчас не напугаешь адскими муками или бесконечным кругом перерождений. Люди предпочитают "атеистический рай" - вечное забвение в тишине и покое кладбища. Люди смирились с тем, что когда они умирают, их увозят далеко от города и зарывают в землю. Там они лежат. Это смерть. Таков порядок вещей. Бессмертие же не отрицает смерти, но превращает смерть в некую аномалию. Смерть как недоразумение, ха-ха. Господа, когда все живут и никто не умирает, все так хорошо. Жить так хорошо и приятно. Нет, вообще-то я ничего не имею против смерти. Человеку стоит умереть, чтобы понять, что есть жизнь. Умирать - это нормально. И даже не больно. Обычно люди умирают быстро и неожиданно. Конечно, у некоторых агония может длиться годами, но большинство умирает тихо и незаметно. Некоторые счастливчики умирают даже во сне. Но остаемся мы живые - и нам нужно как-то жить и что-то делать со смертью. Нужно как-то вписать ее в наш мир. Нужно устраивать похороны, поминки, нужно соблюдать ритуалы, на стол нужно подавать блины с медом, рис с изюмом, а не что попало. Нужно заказывать панихиду. Сейчас так делают все. Чем же наш покойник хуже? На похоронах и поминках нужно выглядеть серьезным. Нельзя много смеяться, как наши далекие предки. Это для них смерть была радостным событием - они-то знали, что покойник отправляется в лучший мир, в страну снов. Для нас же смерть - это некоторые изменения в мире вещей, которые нужно поскорее скрыть. Мертвых зарывают в землю и все. Они уходят, а мы остаемся. Редкие похороны обходятся без мистических событий, предшествующих или последующих. Многие рассказывали, что видели человека без лица, который идет по воздуху и заходит в дом, где кто-то должен умереть. И тот, кто видел его, вскоре и сам умирал. Кто-то говорил, что из дома после похорон исчезали некоторые вещи - ложки, вилки, книги, деньги, спиртные напитки - значит, покойник приходил, чтобы забрать их с собой. А один старичок (он уже умер) откровенно признавался, что регулярно общается с покойниками и даже пьет с ними водку. Так что если послушать некоторых, то можно быть абсолютно уверенным в том, что примерно треть населения больших городов - мертвецы. Я вдоволь наслушался таких историй - в последние годы жизни моего деда его друзья и знакомые умирали один за другим, так что я чуть ли не каждую неделю ходил на похороны. Как-то само собой получается, что смерть после таких разговоров не внушает ни малейшего страха. Она становится смешной и забавной. Начинаешь думать, что это всего лишь условность, старинный ритуал. Или даже веселое приключение. Нет, это уж слишком. Во всяком случае, мир, в котором покойники имеют возможность иногда посещать нас, гораздо счастливее, чем тот мир, где мертвым нет места в мире живых. И, в конце концов, волей неволей начинаешь верить во все это, даже если ты всю жизнь был конченым атеистом. Это естественное человеческое желание - хочется, смерть была домашней и ласковой, как любимая кошка, которую можно уложить с собой в постель или вышвырнуть в коридор. И все наши представления о мире меняются в одно мгновение. И приходит понимание, что наш мир - это многослойный, многоэтажный мир, и собственно реальность - лишь один его слой. В детстве я пытался представить себе, что будет, когда меня не будет. С чем не мог примириться разум ребенка, так это с тем, что жизнь никогда больше не повторится. Я долго не мог уснуть, потому что мой мозг разъедала одна-единственная мысль: после смерти меня никогда уже не будет. Никогда. Никогда. И через сто лет. И через тысячу. Это было ужасно. Бр-р... Нет, не зря появились мысли о бессмертии. Я не умру, это здорово. Рано или поздно любому человеку необходимо быть охваченным какой-то идеей или же быть создателем некой теории. И пусть это будет самая безумная мысль на свете - она сгодится на то, чтобы залатать дыру в бытии, через которую дует ветер смерти. Что же касается меня, то я предпочитаю не верить ни в Бога, ни в черта и с моей точки зрения, идея бессмертия - это всего лишь мечта, но мы не можем жить в собственной мечте - мы утонем в глубине себя. Мы станем заложниками собственного воображения, которое должно быть ограничено здравым смыслом, а иначе любой из нас сойдет с ума... Наши собственные тайные желания, сокровенные мечты - можно ли выдержать все это в чистом виде, когда реальность не защищает нас, возводя всяческие препятствия? Другими словами, бессмертие - это мечта, а мечты не должны исполняться, а иначе мы сойдем с ума. У каждого из нас своя теория жизни и смерти, и люди никак не могут прийти к согласию. В начале нового тысячелетия уже точно можно сказать, что мир вот-вот загнется от Всеобщего Отвращения. Он мог бы еще протянуть, но надолго ли его хватит? Православные не любят католиков, католики - протестантов, протестанты - мусульман, мусульмане - буддистов, а буддисты сидят в позе лотоса, погрузившись в нирвану, и посылают всех подальше. Мы живем в мире без любви. Но мир без любви - это самолет без топлива, вот что я вам скажу. Долго не протянет... Ну, хорошо, если бессмертия все-таки нет, то почему воскрес Иисус? Потому что его очень любили... Если очень сильно любишь кого-то, он обязательно воскреснет. В свое время воскресли и Джим Моррисон, и Элвис Пресли, и Джон Леннон, и Фредди Меркьюри, и Курт Кобейн, и Виктор Цой. Иногда мертвые воскресают - такова наша реальность. Проблема в другом. Если допустить, что Христос воскрес, могли бы его ученики принять его не как воскресшего Бога и не как чудо, а просто как человека, как обычного учителя? О чем теперь он мог говорить с апостолами, которые в страхе разбежались в ночь его ареста? И что теперь было общего между ним, воскресшим Богом, и запуганными людьми? Мог ли он вновь стать для них лучшим другом? Или же смерть навела свой порядок, который лучше не нарушать? И если он все-таки умер, то не потому ли, что его смерть нужнее человечеству, чем воскресение? Современному человеку не нужен заоблачный рай. Что за рай без секса, телевидения, Интернета и ночных клубов? Интеллигенция не может представить себе рай без книг, толстых журналов и интеллектуального кино. Человечество не боится ада, уповая на наличие у Господа Бога совести и здравого смысла. Разве у милосердного Творца хватит жестокости устроить вечный Освенцим? Человечество устало от снов. Человечество хочет спать. Так что приди Христос в наше время - никто и не подумал бы его распинать. Поместили бы его в психиатрическую больницу... Подлечили бы... Оформили бы инвалидность... И жил бы он себе до преклонного возраста, получал бы пенсию, писал бы белые стихи. И не исключено, что ближе к старости он изменил бы некоторые свои взгляды... Еще минуту внимания, дамы и господа. Однажды я читал книгу, посвященную холокосту. Книга очень хорошо сделана - глянцевая бумага, множество фотографий. Надо отдать должное и авторам книги - они указали, что не только евреи целенаправленно уничтожались нацистами, но и коммунисты, душевнобольные, гомосексуалисты, хотя, безусловно, среди евреев тоже встречались коммунисты, душевнобольные и гомосексуалисты. Кроме того, я уверен, что существовал человек, который был одновременно и евреем, и коммунистом, и душевнобольным, и гомосексуалистом. Кто из нас не протянул бы ему руку помощи, будь это в наших силах? В книге я обнаружил две фотографии: на одной было не менее сотни евреек - они стояли голые в ожидании расстрела, а на другой они были уже мертвы, но не все - некоторые подняли головы, и к ним спешили палачи, чтобы добить их. Когда я смотрел на лица евреек, пытаясь увидеть в них ужас смерти, я ничего такого не увидел. Они были скорее спокойны, чем напуганы. В их глазах было больше надежды, чем в моих глазах. Да, они все знали, но... Может быть, человеку становится легче, когда он знает время своей смерти, ведь всю нашу жизнь мы живем так, как будто никогда не умрем. Мы любим и страдаем, но никогда не представляем себе наши радости и терзания в перспективе вечности. Жизнь порой возносит нас на головокружительные вершины, и мы ощущаем себя победителями, не соизмеряя эту временную победу в жизни с вечным поражением в смерти. Ты всегда осознаешь себя победителем, проигравшим - никогда. Тем временем, шахматная партия близится к концу, ты просчитываешь свою победу на несколько ходов вперед, ты видишь ее, но тут случается нечто невообразимое: шахматная доска поворачивается на сто восемьдесят градусов и оказывается, что ты и есть проигравший и твоя вожделенная победа обернулась твоим поражением, значит, все это время ты играл против себя. Счастливы те, кто знает день и час своей смерти. Потому что они уже проиграли свою партию и видят всю свою жизнь в обратной перспективе. Я заканчиваю свою речь, дамы и господа. Если среди вас есть поэты, в чем я очень сомневаюсь, то мои рассуждения покажутся вам скучными, а если вы, не дай Бог, философ, то вы найдете их поверхностными. Так мы случайно не встречались в сумасшедшем доме? А где еще сейчас можно встретить поэтов и философов? Благодарю вас, дамы и господа. Мы все умрем, с чем я вас и поздравляю.
   И вдруг он разрыдался. Я попытался обнять его, утешить, но он отмахнулся от меня и пошел прочь, затерявшись среди памятников с крестами и звездами.
   Я пошел искать его. Я остановился и оглянулся. Кругом одни могилы. Меня вдруг пронзил ужас оттого, что я - один, как никому не нужное одинокое дерево в чистом поле. Подул холодный ветер.
   Я тоскую по деревенскому погосту. Кладбище находится в пределах видимости: или недалеко от церкви, или на холме. Смерть на полных правах присутствует рядом с жизнью. В деревне все на виду: лес, пастбище, школа, церковь, кладбище. Жизнь и смерть неразлучны. У мертвых есть свой мирок, мертвые не исчезают из поля зрения.
   В нашей деревне церковь разрушена. Больные стены, из рваных ран выглядывал желто-красный гной, кое-где сохранились фрагменты фресок - то выглянет глаз, то высунется и безжизненно повиснет в пустоте рука со свитком, иногда являлся бледный лик с потухшим взглядом, уставшим вглядываться в пустоту, колени Христа, не выдержавшего груза собственных иллюзий, ладони, пробитые гвоздями, из которых аккуратными искусственными струйками стекает кровь, а не расплескивается в разные стороны, пачкая все вокруг. Только причудливая форма, напоминающая корабль, намекала на истинное предназначение этого обшарпанного здания. Мой отец говорил, что сброшенные купола, стертые фрески, разломанные стены, кучи дерьма - это и есть истинный храм наших душ. Мы можем отреставрировать его, можем украсить храм золотом, но душа наша останется такой же обворованной, как и была.
   Когда умер дед, выяснилось, что с организацией похорон происходит некоторая заминка. Тело привезут из морга только в воскресенье, так как хоронить деда будут в понедельник, так что гроб раньше и не понадобиться. И угораздило же его умереть в пятницу... Но в субботу вечером гроб все же привезли. Гроб был обшит красной материей. На крышке был вышит черный восьмиконечный крест. Внутри он был обшит белой материей, очень приятной на ощупь.
   Когда все спали, я пробрался в коридор, где стоял пустой гроб, лег в него и закрыл глаза. Гроб оказался моего размера. В гробу было мягко и уютно, пахло свежей древесиной. Я сложил руки на груди и представил себя мертвым. Я представил, что через несколько десятков лет я буду мертвым, а рядом не будет никого, кто сохранит обо мне память. Меня положат в такой же гроб, зароют в землю, и я пролежу там все оставшееся время до тех пор, пока все сущее не исчезнет снова.
   И будет тишина, и ничего кроме нее. В бесконечной пустоте будут кружить элементарные частицы; изредка сталкиваясь друг с другом, они будут сцепляться и образовывать причудливые формы, чтобы вскоре подвергнуться распаду и продолжить свое бессмысленное движение по неведомой траектории. Ничего не останется от былого многообразия вещей и существ - все исчезнет, вселенная изживет себя, и только усталый Бог будет восседать на престоле посреди хаоса и разводить руками - ну хватит, больше не хочу создавать миры, мне нужно побыть одному...
  
   Я нашел брата у могилы какого-то старика.
   - Это мой прадед, - сказал брат. - В 30-е годы он был следователем НКВД и лично расстрелял несколько десятков человек. Он никогда в этом не раскаивался. Он искренне верил, что все это делалось во имя лучшего будущего. Он так и говорил: я убивал этих сволочей, чтобы ты хорошо жил. И тут же вздыхал: но видно не добили гадов. Его любила моя бабушка, любила мать, любил я. Его любили все дети и внуки. Дед был добрым человеком. Он всех нас любил. И все мы хотели скрасить последние его дни на земле. Кстати, он получал повышенную пенсию за выслугу лет. По бумагам выходит, что как ни крути, все же он служил Родине, даже если и дырявил головы "врагам народа".
   Брат встал на колени.
   - Да, дорогой прадед, я хорошо живу. Не знаю, кого благодарить или винить, но я живу хорошо. Я не имею права осуждать тебя, ты ведь хотел как лучше.
  
   Не так давно мне приснился бабушкин дом. Окно было открыто. Как же бабушка забыла закрыть окно? И дверь не заперта. Туда мог войти кто угодно и с какими угодно намерениями.
   Я заплакал во сне. А когда я проснулся, то жалел и утешал себя. Все будет хорошо, говорил я себе. Когда-то это должно было случиться. Когда-то они должны были умереть. И это случилось. Да, я совсем потерял ощущение реальности. Что ни говори, смерть того, кто всегда был рядом - это конец света. Старый мир умер, а в новом мире мы никогда еще не жили. Да его еще и нет.
   Все происходящее вначале похоже на сон. Удушливый запах больницы, манекен в белом халате с мертвым взглядом и механическим голосом. Вы не должны здесь находиться! У меня текут слезы. Но он же может умереть в любую минуту! Не положено, говорит манекен. Я со слезами умоляю разрешить мне остаться. Кто-то дергает манекен за ниточки, он приоткрывает рот и произносит зловещее слово.
   - Режим.
   - Сука! - кричу я.
   Тварь механическая. Я бросаюсь на манекен, тот пытается отбиваться, но я догадался порвать нити, манекен безжизненно повисает у меня на руках, я бросаю манекен в стену, раздается глухой удар. Манекен падает, у него отваливается голова, я пытаюсь ворваться в палату, но мне преграждают путь другие манекены, они выкручивают мне руки, я чувствует, как мое плечо пронзила резкая боль, дальше я ничего не помню. И вот я сижу на скамейке в больничном дворе, мне, кажется, что над моим телом надругались: ноги набили ватой, в голову залили свинец - я встаю и иду в приемный покой. Меня не пускают в реанимационное отделение. Я звоню по внутреннему телефону.
   Я слышу запредельный голос с одного из верхних этажей, и понимаю, что тот, кому принадлежит голос, сейчас жует бутерброд, пьет кофе и между делом сообщает нечто вполне обычное для него. Смерть - это каждодневная реальность. Нескончаемый поток мертвецов. На часах - пять ноль восемь. Смерть ворвалась в наш устоявшийся и почти неподвижный мир. Но ведь он должен был когда-нибудь умереть, думаю я.
   Я вспоминаю, как дед любил отпускать разные шуточки по поводу смерти. Однажды он рассказывал, как во время войны ему пришлось участвовать в захоронении убитых солдат. Поначалу он чувствовал себя подавленно, потому что увидел себя среди тех, кто лежит в могиле, ведь они еще недавно также, как и он, ходили по земле, и, быть может, всего несколько дней назад приехали на фронт, исполненные мрачных предчувствий и пустых надежд - а теперь они возвращаются сваленные как попало в яме, смердящие, окоченевшие, застывшие в самых немыслимых позах... Но бывалые солдаты убирали трупы, не испытывая ни малейшего уважение к мертвым - они отпускали по этому поводу мрачные шутки, кто-то ради смеха пытался поставить труп на ноги, а уж о том, чтобы аккуратно сложить их, нельзя было и мечтать - их кидали, как мешки с мусором. Вдруг дед тоже стал смеяться и почувствовал невероятное облегчение, как будто смерть совсем не имеет к нему отношения. Прошло много лет, и он осознал весь трагизм этой ситуации. Солдаты ведь не могли не понимать, что завтра многие из них, если не все, могут оказаться в таком же виде, и все же, зная об этом, они заранее отстраняются от смерти, даже отрицают саму возможность смерти. Их смех - отрицание смерти. Они смеялись не над мертвыми, а над смертью, ведь если смерть - то, над чем можно смеяться, значит серьезно к ней относиться нельзя. Но если ужас перед смертью вызвал к жизни смех, то в этом смехе нет ничего смешного - лишь отчаяние и страх, всепобеждающая серьезность смерти.
   Доктор Смерть кладет трубку. Да, для него смерть - повседневная реальность, не затрагивающая никаких чувств, но при этом он не догадывается о том, что может умереть раньше неизлечимого больного, которому осталось всего ничего.
   Я сказал ему "спасибо". За что я благодарил его? Как вообще понять все происходящее? Что это - сон или реальность? Я все еще не могу поверить в смерть своего деда. Поначалу мы не страдаем - страдания начнутся позже, через несколько дней, когда смерть войдет в дом на правах хозяина и станет давать распоряжения.
   Я нерешительно вхожу в дом и замираю, прислушиваясь к звукам. Гробовая тишина. Я разуваюсь и делаю несколько шагов. Страшно заскрипел пол. Прислушиваюсь. Если бы там кто-то был, то я уже выдал себя и единственный выход - бежать, пока не поздно. Я рванулся к двери, но за что-то зацепился и упал лицом на порог. Ужасно болит глаз. Я оглянулся, ожидая погони, и увидел, что из большого пальца правой ноги сочится кровь. Из пола торчит окровавленный гвоздь. Со злости я начала бить кулаками по полу. Я совсем не чувствую боли. Я схватил гвоздь и попытался его вытащить. Гвоздь не поддавался. Но кто, кто вбил его в пол? Ах, да, это же дедушка. В последние месяцы с ним творилось что-то неладное, словно он решил разрушить перед смертью упорядоченный мир - он разбивал о стены пустые бутылки, а иногда и полные, если у него не успевали их отобрать, забивал гвозди во все, что можно: в пол, стены, книги, оконные рамы, шкафы, а однажды развел у себя в комнате костер и если бы бабушка не учуяла вовремя запах дыма, дома уже не было бы.
   Зазвонил телефон. Я встал, судорожными движениями закрыл дверь, потом с силой захлопнул окно - так что, задрожало стекло. Телефон прозвенел ровно три раза. Кажется, тот, кто звонил, и не ожидал застать меня дома - просто хотел удостовериться в моем отсутствии.
   Я просидел телефона минут пять. Телефон молчал. Я взял телефонную трубку, попытался набрать номер и понял, что у меня дрожат руки. Я прошел на кухню, открыл холодильник и достал бутылку водки. Сел за стол, поставил перед собой стакан, на дне которого покоились останки чая, и заполнил его до половины.
   Я поднял стакан и увидел, как черные частицы закружились в медленном танце. Сотни мелких рыбешек носились друг за другом в прозрачной воде, не собираясь опускаться на дно. Я выпил залпом и ощутил на зубах что-то похожее на пыль. Я сплюнул и попал себе на руку. Отвратительная черная масса.
   Водка была холодной, обжигающей и почти сразу ударила в голову. Я схватил стакан и бросил его в стену, но рука дрогнула и стакан попала окно. Стекло треснуло. Стакан упал на пол и не разбился. Я взял бутылку и бросил ее в стену. Раздался громкий звон бьющегося стекла - на обоях красовалось большое пятно, размером с человеческую голову. Рожа! Эй, рожа! - закричал я. Меня пронзил истерический смех.
   Я упал на кровать. Какое счастье - забыться во сне, погрузиться в затемненную область бытия, в которой нет ясного осознания происходящего, события развиваются по необъяснимой логике, и в конце концов просыпаешься другим человеком. Бывает, засыпаешь с болью в душе, а просыпаешься с легким сердцем.
   Я закрыл глаза. Мне захотелось бросить свое сознание в пучину сна, провалиться в черную дыру сна, в забытье, исчезнуть там, раствориться в бесчисленных образах, которые живут в моих снах.
   Когда дед был жив (невероятно, но это уже безвозвратное прошлое), дом казался маленьким, тесным, но и у меня был свой интимный уголок, в котором я чувствовал себя хозяином, где тайно существовали мир моих снов и грез, где я мог легко и свободно предаваться таким важным и естественным вещам, как медитация и мастурбация.
   Но теперь...
   Дом кажется таким огромным, пустым, сразу же обнаруживается огромное количество ненужных вещей, от которых необходимо как можно скорее избавиться. Человек умирает не один, он уносит с собой целый мир - и бесконечно правы были древние, складывая в могилу еще и вещи усопшего.
   Я захожу в комнату деда, где еще живет и долго будет жить его запах, состоящий из крепкого табака, старых рубашек, пота и чего-то еще - наверное, запах деда вобрал в себя запахи войны, трупов, выжженной земли. Это запах прошлого века.
   Я сел на его кровать. Кровать была старая и скрипучая, жутко выглядела, ее ножки шатались - кажется, она вот-вот рухнет. Скорее всего, здесь он зачал нескольких своих детей, младшему из которых уже перевалило за сорок. Я вдруг осознал, что сижу на его кровати. Я никогда не спал на ней и не буду - это его кровать, которая уйдет вместе с ним. Но пока кровать и другие вещи здесь, он тоже незримо присутствует, это присутствие давит, не дает свободно вздохнуть, все указывает на то, что хозяин не собирается покинуть дом, как древний забытый бог, неустанно напоминающий о себе дождями и грозами.
   Кровать... Что еще? Я окинул взглядом комнату. Здесь всюду его вещи. В шкафу его одежда, на полках его книги, на столе - газеты. На стенах - картины с морскими пейзажами.
   Я чувствует легкое головокружение - мне кажется, что мир слегка покачнулся, встаю, хожу по комнате, снова сажусь на кровать и вздрагиваю от страшного скрипа. Меня не покидает ощущение, что он здесь, говорит бабушка. С ней происходит то же самое. Его присутствие давит на нас, мы боимся, что никогда не станем здесь хозяевами, вещи никогда не будут подчиняться нам, тень прежнего хозяина навечно останется в этом доме.
   Я выбегаю из комнаты, выбегаю из дома, бегу по дорожке, выложенной красным кирпичом в гущу сада, обнимаю яблоню и укрываюсь в ее тени. Небо пронизано солнечным светом, но солнца не видно - оно спряталось за облаками. Облака были странные - не белые огромные куски ваты, а будто маленькие бумажные шарики. Все небо было усыпано бумажными шариками.
   Я увидел паутину, натянутую между двух яблонь. Паутина блестела на солнце, как будто была сплетена из серебряных нитей. В центре круга восседал огромный паук. Он восседал здесь уже целую вечность, исчезая лишь на зиму. Может быть, в прошлом и позапрошлом году здесь сидели и другие пауки, но все они были одним-единственным пауком, хозяином паутины, спокойно пребывающим в центре огромной паутины. Я почувствовал, как нервная дрожь прокатывается волной по всему телу. Я отбежал от яблони, вырвал из земли кусок красного кирпича и бросил в паука. В одно неуловимое, неощутимое мгновение паук исчез, а в паутине образовалась дыра. Я смотрела на паутину несколько минут - этого было достаточно, чтобы мои мысли изменили прежнее направление перед лицом нового мира. В этом новом мире паук исчез, но все-таки он по-прежнему присутствует в паутине - эта дыра, эта пустота теперь самое надежное свидетельство существования паука. Пусть паука здесь нет, но он будет присутствовать здесь до тех пор, пока существует эта жутко красивая паутина с огромной дырой.
   Чем больше я вглядывался в дыру, тем сильнее ощущал присутствие паука. Мне стало еще страшнее. В реальности паук опасности не представлял, но в снах... Я с ужасом думал о той минуте, когда придется погрузиться в сон. Я был уверен, то паук придет мстить мне. Не зря дед запрещал убивать этого несчастного паука. Наверное, знал, что так будет. Все-таки человек жизнь прожил.
   Я посмотрел под ноги и вдруг понял, что наступил на грядку, где рос табак. Я тут же с ужасом отпрыгнул. Я представил себе, как дед будет орать на меня, брызгая мелкой слюной в лицо, я увидел его покрасневшее от гнева лицо, его вставную челюсть, его обезумевшие от злости глаза... И вдруг я засмеялся и стал топтать грядки с табаком. Теперь все засажу розами, обрадовалась бабушка. Никогда, никогда он больше не будет орать ни на меня, ни на нее. Господи, никогда больше! Никогда мы не услышим его кашель, никогда не будет нас душить этот жуткий дым...
   Все! Конец!
   Хозяина больше нет - осталась дыра, большая, страшная дыра, которая будет уменьшаться с каждый днем, с каждым годом, пока не исчезнет совсем.
   И тогда он по-настоящему умрет.
   А пока он есть и с этим ничего не поделаешь.
   Бабушка просыпалась чуть свет, чтобы нарвать крапиву. Дед любил свежий салат из крапивы. Он шел к завтраку тяжелым шагом бывшего пехотинца, даже после сна он выглядел уставшим, всем своим видом выражая недовольство, что придется прожить еще один день.
   После завтрака бабушка обычно читала деду газеты, потому что его глаза почти не видели. Он слушал молча, лишь иногда вставляя что-то вроде "вот суки!", а бабушка читала тихим приглушенным голосом...
   Она не любила читать газеты и, по правде сказать, не верила, что это когда-нибудь кончится. Но однажды ей не пришлось читать газеты вслух. Никогда она уже не будет читать эти дурацкие газеты. Значит, Смерть уже здесь, в доме. Смерть приходит в дом раньше покойника, раньше всех покойников. А может она просто прячется где-то в темном углу, под кроватью или под ванной. Как бы там ни было, смерть вышла из-за укрытия, выползла, как паук из темного угла, чтобы сразу же приступить к изменению мира. Но сначала смерть не воспринимаешь как нечто реальное. Просто понимаешь, что из твоей жизни навсегда уходят какие-то мелочи, которые, даже если они противны тебе, все же намертво срослись с тобой и отдирать их будет больно, будет много крови. Навсегда исчезли газеты, табак, салат из крапивы, кашель.
   И тебя в голове только одна мысль: невозможно, невозможно, что бы это было на самом деле...
   Бабушка заметила, что в последние годы он заметно сдал, хотя и выглядел крепким стариком. Но все-таки она не ожидала (и никто не ожидал), что за какую-то неделю от деда ничего не останется.
   Эта была самая сумасшедшая неделя в жизни бабушки. Дед свалился от инсульта, когда встал с кровати после дневного сна. Бабушка сидела в своей комнате и вязала деду носки на зиму. Вдруг она услышала жуткий грохот. Она вбежала в комнату деда и увидела, что он лежит на полу, раскинув руки и запрокинув голову. В дальнейшем все происходило как в тумане - она звонила в скорую, скорая отвезла деда в обычную больницу, а не в ветеранский госпиталь, неделю он лежал парализованный, изредка и ненадолго приходя в сознание, но ничего не говорил, а только хлопал глазами, как младенец, но бабушка все время была рядом, домой приходила на несколько часов и падала замертво, а потом собирала себя в кулак и шла в больницу, а мир становился все более тесным и призрачным, все менее понятным - казалось, еще немного, и она больше не проснется...
   Дед умолк и закрыл глаза.
   Дед умолк и закрыл глаза.
   Дед умолк и закрыл глаза.
  
   Я спросил у брата, что он сказал священнику. Брат улыбнулся самодовольной улыбкой.
   - Я сказал ему, что покойник был католиком.
   Мы с братом бродили по кладбищу и вдруг увидели перед собой немолодую женщину. Она улыбнулась, потому что узнала его. Он улыбнулся, потому что она улыбнулась. Мы прогулялись все втроем и пробыли вместе почти час - все это время она не переставала говорить. Она говорила так громко, что у меня заболела голова.
   Брат потом никак не мог вспомнить, где и когда они познакомились. Наверное, это было давно. Очень давно. Он еще хотел спросить: ты не помнишь, мы с тобой спали или нет? Неужели, спросил я, такое можно забыть. Брат пожимает плечами. В таком возрасте трудно удержать в памяти всех, с кем ты делил постель, объясняет он.
   Женщина бросила мужчину, которого любит. Она сказала, что если бы он ее бросил, ей было бы намного легче. Она не жалела бы себя, а переложила бы всю вину на него, и в этом случае именно разлука была бы источником сил для новой жизни, да и сейчас она уверена, что до тех пор, пока он живет в ее сердце, каждый ее шаг будет продиктован неистребимой жаждой жить в свое удовольствие ему назло. А вообще, все это время, пока он был с ней, она чувствовала себя вещью, которая должна быть там, где ее поставили. К тому же он считал ее дурой, тогда как все наоборот.
   Она ненавидит свою работу, но не собирается ее менять. Она считает, что в ее возрасте поздно что-то менять. Ей двадцать шесть лет. Я понял, что она мертвая. И брат это понял. Но мы не знали, как от нее избавиться. Брат молчал и не отвечал на ее вопросы.
   Наконец, мы разошлись в разные стороны. Мы пошли к выходу, а она осталась на кладбище, как будто собиралась провести хотя бы пару дней в могиле, чтобы отдохнуть от ненормальной городской жизни...
  

МОЙ МИР

   Брат сказал, что я могу пожить у него. Я сказал, что меня устроил бы и подвал, где располагается его газета, но он настаивал, чтобы я жил у него. Он развелся с женой и чувствует себя очень одиноко в однокомнатной квартире.
   Теперь мой мир начинается с обычного подъезда девятиэтажки - по углам куски газет и пустые бутылки, на ступеньках блевотина, на стенах надписи. Часть из них сделаны когда-то рукой моего брата. Каждый раз я смотрю на них и словно возвращаюсь на долю секунды в прошлое.
  

ВИКТОР ЦОЙ ЖИВ

   Девяностый год. Брату было четырнадцать. На следующий день после того, как по радио сообщили об этой ужасной аварии, он выцарапал эту надпись ключом. Теперь ему кажется, что в этом было что-то религиозное, но тогда он и не думал о таких вещах. Он знал только одно: умер великий человек.
   Возможно, именно тогда ему по-настоящему открылся смысл письма. Люди пишут, чтобы задержать ускользающее время, которое уносит далеко-далеко все, что нам близко. Писать - значит, бороться со смертью, с ее всепоглощающим забвением. И еще написанное слово гораздо более обязывает нас по отношению к себе и друг другу, мы ведь должны хорошенько подумать, прежде чем что-то написать, потому что сказанное слово всегда можно переврать, от него можно отречься, ты ведь можешь сказать: "я этого не говорил" или "да я не то имел в виду", но если ты что-то написал, и это сохранилось, ты никуда не убежишь от своих слов.
   В других местах стены видны другие надписи, гораздо более свежие и сделанные кем-то другим.
  

ВАНЯ - ЛОХ

СМЕРТЬ МЕНТАМ

   Это и есть мой мир. И этот подъезд, и эти надписи, и эта моча, и эта блевотина.
   Мы с братом сидим на кухне. Перед нами стоит полупустая бутылка водки. За окнами уже темнеет.
   - Я часто думаю о том, что было бы, если бы меня не было. Жизнь без нас, дорогая, мыслима... Это из Бродского. Я много размышлял над этой строкой, соглашался, чувствуя, что это очень глубокая мысль, не соглашался, чувствуя, что внутри меня что-то бунтует. Да нет, поэзия, конечно, выше логики, выше философии, но все же... Нет, не мыслима, думаю я. Если даже мы можем вообразить себе, что нас нет, мы все равно представляем определенные время и место, определенных людей и тем самым обнаруживаем свое существование. Я представляю себе мою комнату, которая опустеет, мои книги, покрытые пылью, мою гитару, погруженную в вечное безмолвие, людей, которые меня знали... Физически я, конечно, буду отсутствовать, но духовно, в вещах, словах, воспоминаниях и, возможно, слезах я буду продолжать существовать, пока сами эти вещи не будут уничтожены. Мы живем среди вещей, окружаем себя вещами, используем вещи, выбрасываем вещи. Если вещи нам нравятся, они становятся частью нас самих, ведь мы выбираем их только потому, что они рождают в нашей душе радостный отклик, мы как бы узнаем их - вот оно, наше. Мы словно достраиваем себя из отдельных кирпичиков, чтобы жить более полной жизнью, быть счастливее. Мы ищем в вещах себя, поэтому какие-то вещи нам нравятся, а какие-то нет. Какие-то города или страны нам нравятся, а какие-то нет. То же самое можно сказать о людях, книгах, фильмах и о чем угодно. То, что нам нравится, и есть мы. Да и все, что с нами происходит, все, что к нам прилипает, без чего мы уже не существуем, это и есть мы. И то, что нам не нравится - это тоже мы. А что, если бы я с утра до вечера сидел в какой-нибудь скорлупе? Кем бы я был, если бы ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знал? Можно поставить этот вопрос по-другому: что лежит в центре нашего Я? Мне немного боязно делать следующий шаг, но я его сделаю. Кто я? Черт возьми, кто я?
   Сегодня после кладбища брат немного показал мне город. Он свозил меня в Степной поселок, в Южный поселок, мы немного покружили в центре.
   У меня создалось твердое впечатление, что город состоит из двух поселков и одного районного центра.
   - Ну в общем так оно и есть. Большая деревня. Маленький город.
   - Маленький?
   - Да, очень маленький. Это город крайностей. Здесь или слишком жарко, или слишком холодно. Или страшнейшая засуха, или бесконечные ливни. Здесь не может быть просто грязно - здесь очень грязно, здесь очень плохие дороги, здесь очень много пыли, здесь женщины или очень красивые или очень страшные. Город застрял между Европой и Азией - он мечется между ними и не может выбрать, куда ему идти - в цивилизованную, но вырождающуюся Европу или в грязную, но непостижимую Азию. Так он и стоит с разведенными руками, обрезанный и крещенный, в халате, накинутом на поношенный фрак. И всюду пыль, пыль, пыль, она оседает на наших лицах, на наших глазах, и когда мы целуемся, мы чувствуем, как скрипит пыль на зубах. Этот город можно или любить или ненавидеть, поэтому люди здесь делятся на два типа: те, кто мечтает здесь умереть и те, кто мечтает отсюда уехать.
   - А ты к какому типу принадлежишь?
   - Ко второму, конечно. Начиная со времен Екатерины Второй ссылка в Оренбург приравнивалась к смертной казни. Достоевскому повезло, что его сослали в Сибирь. Из наших мест он мог и не вернуться. Оренбург - это Освенцим девятнадцатого века. Попасть сюда - значит сдохнуть. Это верно и по сей день. Все, кто может, рвут когти отсюда, чтобы не задохнуться в пыли, не отравиться газом, не наглотаться радиации.
   - Ты ненавидишь свой город?
   - Я ненавижу города вообще. Я давно заметил, что город - это живое существо, созданное человеком по своему образу и подобию. Если это так, то помимо рук, ног, головы, глаз, ушей, кишечника, половых органов, прямой кишки у него должно быть лицо. Я попытался представить себе лицо современного города: больное, изможденное, перекошенное от усталости, с блестящими зубами...
   - Почему ты не уедешь в деревню?
   - Так деревне еще хуже, разве не так?
   Я кивнул.
   Мой брат считает себя культурно отсталым, закомплексованным провинциалом, который слушает новую музыку десятилетней давности, читает новые книги двадцатилетней давности, и для которого предел мечтаний - вырваться в Москву, потому что в его родном городишке, который он ненавидит всем сердцем, ему ничего не светит.
   - Я мечтал работать в любой столичной газетенке, лишь бы писать о знаменитостях. Потому что тот, кто пишет о знаменитостях, в один прекрасный день сам станет знаменитостью. Это второй закон Мира Интересных Фактов.
   - И до сих пор мечтаешь?
   Он пожал плечами, вылил в глотку последний стакан и сказал:
   - А о чем мне еще мечтать? У нас отняли мечту. Я вырос в идеологическом вакууме, среди осколков кривых зеркал социализма и мрачных развалин рок-н-ролла. Кстати, я до сих пор жалею, что ни то, ни другое не спасло мир.
   Брат говорит, что современный человек безнадежно испорчен всеобщим образованием, свободой самовыражения и свободой слова. Мне его слова кажутся немного странными, но я не решаюсь с ним спорить.
   Сегодня вечером, когда мы колесили по городу, брат показал мне очень много исчезнувших кладбищ. Оказывается, ни для кого из жителей не секрет, что город стоит на кладбищах. Кладбища повсюду: под детскими парками, под жилыми домами, под ресторанами, под школами и так далее. Мне все это кажется непонятным. Брат сказал, что поначалу город был маленький, чуть больше деревни, и кладбища были недалеко, то есть у живых была своя земля, а у мертвых - своя, был город живых и был город мертвых, между ними был мир, но город живых все отнимал и отнимал землю у города мертвых, разрастался, как метастаза, пожирая даже собственных жителей, и живых и мертвых. На месте кладбищ разбивались скверы, парки, строятся дома, рестораны, супермаркеты. В результате мертвые попали в плен.
   - Мертвым отказано в праве быть мертвыми. Они потеряли свою землю. Они стали индейцами. Мы, пока еще живые, отняли у них их последнее пристанище. Мы забыли, что с нами будет то же самое.
   Почти всю ночь мы провели в разговорах. Говорил, главным образом, мой брат - я только слушал. Не скрою - мне хотелось бы узнать его получше. Но пока я узнал только то, что мой брат - человек с идеями. А в остальном он такой же, как все.
  

ТРИ СТАДИИ СМЕРТИ

   Телевидение научило нас принимать мир таким, какой он есть. Так что к ужасам рано или поздно привыкаешь и перестаешь воспринимать нечто как ужасное, когда оно становится повседневной реальностью.
   В четверг мой брат как обычно, пришел на работу. Проходя мимо приемной шефа, он спросил у Леночки, секретарши своего покойного шефа:
   - Шеф у себя?
   Она кивнула, не отрываясь от монитора компьютера. Он двинулся к кабинету с позолоченной вывеской "ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР", но вдруг она посмотрела на него растерянным взглядом. Она хотела что-то сказать, но произнесла какие-то нечленораздельные звуки. Возможно, на каком-нибудь первобытном диалекте это означало как раз то, что мы называем "смертью". Леночка пустила слезу, у этих женщин всегда откуда-нибудь да течет. Она тут же достала зеркальце и стала подводить туш. На ней униформа, превращающая всех женщин в сексуальный объект: топик, обтягивающие джинсы, туфли на высоком каблуке. Она пахнет хорошими духами, я не чувствую запах ее пота и, таким образом, не могу почувствовать к ней отвращение. У нее приятный цвет помады, притягивающий к ее губам. Рефлекс собаки Павлова сработал - мой брат думает о ней как о сексуальном объекте. Он знает, что тоже нравится ей. В одном эротическом журнале он прочитал, что многие молодые девушки предпочитают спать с женатыми или разведенными мужчинами, потому что они: а) не болеют венерическими заболеваниями; б) умеют предохраняться; в) имеют солидный сексуальный стаж.
   У брата заиграло воображение. Он представил себя героем порнофильма. Представил ее с раздвинутыми ногами, представил, как она целует его, лижет его, сосет у него. Его сознание заполнилось образами: женский рот, женские гениталии, женский зад, женские груди. Все вместе это называется Женщина.
   - Тьфу, черт! - сказал брат. - Никак не могу привыкнуть, что его нет.
   - Я тоже, - сказала Леночка. - Такое ощущение, что сейчас войдет как ни в чем не бывало.
   - Ладно, пойду к себе. Если будут звонить, меня нет.
   - Хорошо.
   Он ушел к себе и заперся. Лег на свой стол и сложил руки на груди. Закрыл глаза. Неделю назад шеф еще бы здесь. Ходил, разговаривал, орал, возмущался, плел интриги, шутил, смеялся. А теперь ему на все начхать. Лежит сейчас вот так на трехметровой глубине под огромным слоем земли и разлагается.
   И тут моего брата осенило. Он открыл три стадии смерти.
   Итак, на первой стадии нам всем придется смириться с отсутствием того, кто был с нами. Первые дни, недели и месяцы он еще не умрет в нашем сознании и по-прежнему будет жить. Нам будет казаться, что он не умер, а уехал в длительную командировку. Этот способ бытия называется "отсутствие". Если вы разбили любимую вазу, которая стояла на определенном месте двадцать, а то и тридцать лет, то вы по-прежнему будете "видеть" ее на пустом месте. Она по-прежнему будет там, но только в виде отсутствующей вещи.
   Отсутствие еще не есть окончательная смерть. Следующая стадия смерти называется исчезновением. Пройдет полгода, год. И, в конце концов, все встанет на свои места. Ведь бывают случаи, когда ничего нельзя сделать с тем, что уже есть. И это как раз такой случай. Шеф перестанет отсутствовать, он перестанет быть зияющей дырой в пространстве, из его кабинета выветрится его запах, да и комнату займет кто-то другой. И в один прекрасный день его вдова сделает новую прическу и купит новое платье. А он останется всего лишь воспоминанием.
   И, наконец, последней стадией смерти является забвение. Когда-нибудь умрут его все, кто его знал. И вот тогда он умрет совсем. Это случится нескоро, лет через пятьдесят. А, может быть, и больше. Так что еще поживет.
  
   Мой брат лежал в позе покойника. Ему казалось, что умер он, а не шеф.
   Вдруг он испытал ощущение внезапного ужаса.
   Как-то раз он стоял на набережной и смотрел вниз. Река несла к морю его плевки и окурки. Кто-то встал рядом. Мой брат каким-то образом почувствовал жуткий холод оттого, что кто-то стоит у него за спиной. Он оглянулся. Это были глухонемые. Сначала их было двое. Потом трое. Потом пятеро. Через пять минут их была уже целая толпа. Это был какой-то необъяснимый ужас. Они столпились у парапета и оживленно о чем-то разговаривали на своем немом языке. Это были молодые люди и девушки. Со стороны это выглядело так, будто они обсуждают, как поступить с ним: убить или отпустить. Брату стало не по себе. Сами собой в его голове возникли следующие фундаментальные вопросы бытия: 1) Что я здесь делаю; 2) Что они здесь делают; 3) Почему они не уходят.
   Разумом он понимал, что это такие же люди, как и мы, но ему показалось, что он оказался среди инопланетян. Было совсем темно. Внутренним взором брат ясно увидел картина: его берут за ноги и за руки и сбрасывают с моста. Он очень живо все это увидел. Хорошо, что эти люди не слышали ужасный крик моего брата.
   После такого воспоминания мой брат встал со стола и подошел к окну. Напротив нашего офиса разбит большой парк с беседками, фонтаном, летними кафе, детской площадкой. Под землей лежат косточки военнопленных немцев и японцев. У них нет ни имен, ни могил. Они виноваты только в том, что родились в ненужное время в ненужном месте.
   Фонтан радостно играет музыку воды, расплескивая мельчайшие брызги во все стороны, детишки подходят поближе и подставляют ладони, чтобы ощутить приятное прикосновение холодных точек, а дети постарше прыгают в фонтан и с пронзительным визгом плещутся, обрызгивая друг друга.
   Живут же люди, не обременяя себя мыслями о смерти, так почему бы и мне не жить, - подумал мой брат, открыл окно и вдохнул прохладный весенний воздух, насыщенный ароматами цветов.
   Вдруг на его руку сел жучок. Жучок был маленький, черненький и шустрый. Он дотронулся до жучка пальцем. Жучок сделал вид, что умер и ему все равно, что происходит сейчас с ним. Какой смешной, подумал мой брат. Он дал волю своему воображению. Ему хотелось, чтобы и у людей было также: притворись мертвым и тебя оставят в покое. Это было бы просто чудесно: тебя вызывают к начальнику, а ты лег на столе и замер. Все, я умер, не трогайте меня. Финал этой уморительной сцены с жучком потряс меня.
   Что ж, жучок, оставайся мертвым, подумал брат и раздавил жучка большим пальцем правой руки. Затем он положил крохотное тельце жучка на ладонь и растирал его до тех пор, пока от жучка ничего не осталось. Совсем ничего. Брат посмотрел на свои ладони.
   Жучка не было. Но остался вопрос.
   Куда он исчез?
   Мой брат не знал ответ на этот вопрос. Обычно считается, что только философы и дети задают вопросы, на которые нет ответа. Это верно и тут есть над чем задуматься, но все дело в том, что и вопросы общества, интересы которого в той или иной мере защищает мой брат, нередко остаются без ответа.
  

ВОЙНА

  
   Анна Франк - любимая писательница моего брата. Он знает огромное количество цитат из ее "Дневника". Наиболее часто он повторяет две цитаты: "До чего же глупы эти взрослые!" и "Никто не может быть прав на все сто процентов".
   Мой брат серьезно увлекается историей второй мировой войны. Он придерживается теории, утверждающей, что вторую мировую войну развязали крупные монополии развитых капиталистических стран в своих интересах, а Гитлер и Сталин были только пешками в их руках.
   О войне и концлагерях написаны тысячи книг, и мой брат все их прочел. Он рассказывает о концлагерях так живо и интересно, как будто сам там побывал.
   Когда вновь прибывших людей выгружали из вагонов, они должны были пройти особую процедуру под безобидным названием "селекция". Офицер СС указывал пальцем, кому идти налево, а кому направо. Налево отправлялись те, кто послабее и не пригоден для работы. На самом деле решался вопрос жизни и смерти. Те, кого отправили налево, как правило, сразу же умерщвлялись в газовой камере. Для того, чтобы избежать смерти, нужно было показать всем своим видом, что ты способен к работе - идти бодрым шагом, расправив плечи и подняв голову. Это не давало стопроцентной гарантии, но некоторые шансы все же были.
   Брат утверждает, что концлагерь - это идеальная модель нашего общества. Если ты не попал в число счастливчиков, у которых есть деньги, работа, секс, путешествия, ты - мертвец. Все твои старания, продвижения в карьере, все твои стремления обусловлены по сути одним мотивом - удачно пройти селекцию и попасть в число "уцелевших" счастливчиков. Однако счастливчики - это не те, кто испытал счастье. Это всего лишь те, кто уцелел. Но уцелевших ждет новая селекция. И так до полного уничтожения человеческого духа.
   - Каждый день тебе приходится убеждать себя в том, что ты родился на свет именно для того, чтобы работать в поте лица, заработать на квартиру, машину, жениться, завести детей, к сорока годам получить хорошую должность, каждые четыре года ходить на выборы, каждый день смотреть телевизор после работы, покупать газеты, разгадывать кроссворды и ездить в Европу по туристической путевке. Так это и есть жизнь? Обычная среднестатистическая жизнь?
   Мы возвращались с похорон, мой брат рассказывал мне про "селекцию", и вдруг его взгляд замер. Он прервал свой монолог на полуслове. Я поначалу подумал, что ему плохо, но он вел машину как ни в чем не бывало. Я и не сразу догадался, что он смотрит на муху, расплющенную на лобовом стекле. Он смотрел на нее так, как будто видит какое-то чудо. Я никогда не узнаю, что творилось в это время в его голове. Возможно, это и к лучшему.
   Не исключено, что в виде расплющенной мухи ему явился образ смерти. Муха распята на оконном стекле. Ее внутренности вылезли наружу и засохли. Он долго смотрел на муху и чуть не врезался в огромный синий фургон, который вез "Пепси-колу".
   Брат говорит, что автобусы и троллейбусы переполнены неудачниками, которые проживают свои жизни впустую, они не испытывают настоящие чувства, не живут полноценной жизнью, у них нет цели и смысла жизни. Мой брат говорит, что у нас, ныне живущих, нет великой цели, которая сделала бы из нас - тупых, амбициозных, депрессивных, злых, глупых посредственностей - настоящих героев великих сражений.
   Мой брат, безусловно, циничный молодой человек, но он всегда с неподдельным восхищением смотрит на стариков-ветеранов. Он просто-напросто завидует им. Он уверен, что они прожили жизнь не зря, как и его (а значит и мой) дед Василий. Это отец нашего отца. Когда закончилась война, ему было двадцать два года, и он был уже прожженным воякой, каким-то образом уцелевшим и в сталинградской бойне, и в берлинской мясорубке. К тому же, он освободил Европу и даже получил польский "Крест храбрости". Почти четыре года он жил на войне. Четыре года он ходил на войну, как на работу. Наверное, к такому образу жизни быстро привыкаешь, а куда деваться?
   Брат говорит, что война не только убивает, она еще и оживляет.
   - Для нас, полуживых трупов, война была бы спасением. Мы зажили бы полноценной жизнью. Мы бы воскресли из мертвых.
   Оказывается, после войны мой дед совсем скуксился. Начал пить. Учился, женился, но пить не бросил. Брат допускает мысль, что дед просто не знал, что делать с этой жизнью. Все оказалось гораздо сложнее, чем он думал. Проще поджечь танк, чем разобраться в себе. Дед знал, как уложить из пулемета вражеский взвод, но не знал, как убить тех врагов, которые засели внутри него. Не знаю, можно ли было ему помочь. Думаю, что для полного счастья ему надо было бы погибнуть геройской смертью году в сорок третьем, получить звезду посмертно и дать свое имя какой-нибудь улице.
   К тому времени, когда брату исполнилось двадцать два, он имел на руках диплом психолога, а также "белый билет", добытый всеми правдами и неправдами. Лето было жарким, и он целыми днями валялся на диване. Работы не было, и он, не зная чем заняться, попивал пивко, врубив "Металлику" на всю катушку.
   Ему казалось, что жизнь кончена и лучшие годы позади. Ощущение безграничной свободы, которое переполняло его в студенческие годы, рассосалось, как фурункул. Прежний мир умер, а новый еще не был создан, так он это объясняет. Ему следовало теперь влиться в застывшую форму, кем-то приготовленную для него и для сотен тысяч других. Именно к этому всех нас и готовят. Вдруг он понял, что попал в жестокую ловушку, но было уже поздно. Он ненавидел психологию и не знал, чего ему по-настоящему хочется. Зато он знал, что с точки зрения психологии, он - конченый человек.
   Мой брат вообще очень много знает. Я бы даже сказал, слишком много.
   Он знает, сколько людей ежедневно умирает от рака и СПИДа, гибнет в автокатастрофах, кончает жизнь самоубийством.
   Он знает, как шесть раз за ночь довести женщину до оргазма.
   Он знает, что нужно пить, чтобы прожить девяносто восемь лет.
   Он знает, что нужно есть, чтобы не потолстеть.
   Он знает, как заработать много денег, ничего не делая.
   Он знает, с кем спит каждый актер (актриса) и каждый певец (певица).
   Он знает, что нужно делать, если у тебя не стоит.
   Он знает, сколько денег украл каждый политик нашей страны.
   Он знает, сколько абортов каждый год делают девочки до шестнадцати лет.
   Он знает, кто из известных людей является гомосексуалистом.
   Он знает, когда наступит конец света.
   Он знает, где находятся янтарная комната и золото партии.
   Он знает все и про всех, но мы узнаем ровно столько фактов, сколько необходимо для заполнения наших пустых, вернее, опустошенных мозгов.
  
   Еще раз о войне. Мой брат против насилия, но очень жалеет, что ему самому не удалось участвовать в великой войне. Такой шанс выпадает не каждому, и он его упустил. Мой брат говорит, что уж лучше сидеть в окопе и стрелять, чем торчать в Интернете и онанировать.
  

КНИГА

  
   Каждое утро мой брат идет пить кофе с какой-нибудь книгой. У него не так много времени для чтения, как и у всех. Теперь люди читают книги, как газеты. Полистали и выбросили, ничего не оставив в голове. Нет времени на размышления. Слишком много у всех работы. Но ведь совсем не обязательно читать книгу от начала до конца. Брат говорит, что иногда один восхитительный пассаж на полстраницы стоит многотомного собрания сочинений.
   Сегодня утром он читает Фрэнсиса Фукуяму. "Конец истории и последний человек".
   Брат пролистал книгу за полчаса и рассказал мне, в чем ее суть.
   Фукуяма пишет о конце истории и о наступлении эпохи мировой скуки. Ничего больше не будет - ни мировых войн, ни революций, ни рождения великих идей. Религия, философия, искусство - отныне это мертвые памятники старины. Земной шар - огромный музей, а мы все, надо полагать, музейные смотрители, которые должны смахивать пыль с экспонатов. Или того хуже - посетители. Ходим по огромным залам и смотрим - вот античность, Платон, Аристотель, Будда, Иисус, пройдемте дальше, вот средневековье, Августин, Магомет, Авиценна, Колумб, пройдемте в следующий зал, а вот Леонардо да Винчи, вот Декарт, вот Коперник, вот Кант, вот Конт, вот Гегель, вот Гоголь, вот Достоевский, вот Кафка, вот Коффка, вот Маркс, вот Ленин, вот Сталин, вот Гитлер.
   Осторожно, руками не трогать.
  
   А мне не нравится, когда что-то заканчивается, сказал я брату. Книга, фильм, любовь, жизнь, теперь вот история. Ему тоже гораздо больше нравится вечность. Сидишь ты, скажем, на берегу моря, обнявшись с девушкой и вдруг понимаешь, что жизнь никогда не кончится. В этом что-то есть.
   - Интересно, что бы я делал, если бы жизнь была бесконечной, - размечался брат. - Лет сто, наверное, ничего бы не делал, просто прожигал бы жизнь. Наверное, существует в этом мире то, что никогда не кончается. Но как представить себе вечность?
   Мы еще поговорили о книгах и сошлись на том, что каждый великий писатель создает свой образ вечности.
   У Достоевского вечность - это душа человека, сгорающая в вечной борьбе между добром и злом.
   У Борхеса вечность - это бесконечная библиотека, где каждая книга отсылает к другой книге, а та к следующей и так далее, поэтому неважно, какую книгу ты читаешь, потому что любая книга - это в то же время все книги.
   У Кафки вечность - это бесконечный коридор, в котором бесконечное число дверей, но все они заперты.
   Брат говорит, что мы живем в мире, в котором легко затеряться и невозможно спрятаться. В этом мире все виновны, каждый потерян, а путь к истине лежит через бесконечный коридор.
  

ДЕВУШКА

  
   Весь день я сидел дома, готовился к экзаменам. Брат вернулся с работы поздно, но он был не один. С ним была очень милая девушка. Брат познакомил нас, но как-то сухо. Он сказал примерно так: "Да вот, брат из деревни приехал". Мне стало немного обидно. Как будто наша встреча - заурядное событие. Как будто в этом нет ничего необычного. Да это целая газетная история, да это целый роман, но ему как будто все равно, хотя он и не пытается от меня избавиться. Я встретил их с кислой физиономией, мне было неприятно, что брат ведет свою обычную жизнь, как будто ничего не произошло. А ведь нам так много нужно выяснить. Где наш отец? Как его найти? Мы ведь еще толком и не поговорили об этом.
   Я заперся в кладовке со своими книгами, но даже через стену слышал, как брат что-то бубнит, а девушка отвечает ему заливистым смехом. В какой-то момент все стихло. Было уже два часа ночи, когда я вышел из кладовки. На столе стояли недопитая бутылка вина и недоеденная коробка конфет. Я допил вино и доел конфеты. От вина я не получил никакого удовольствия, только сильнее захотелось спать. От конфет разболелись зубы. Я достал из кладовки матрас, бросил его на пол прямо в коридоре и быстро заснул.
  
   Девушка ушла рано утром. Я проснулся в семь часов, и ее уже не было. Жаль, я хотел бы еще раз взглянуть на нее, у нее очень милое личико и прелестная фигура.
   Мой брат лежал голый на кровати и курил, стряхивая пепел на ковер. Он смотрел на потолок так, будто поддерживал его своим взглядом. Меня словно и не было. Я громко сказал: "Привет!" Он обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом, и еле заметно кивнул, как будто не был до конца уверен в том, что я действительно существую.
   Вдруг он спросил, какой сегодня день. Вторник. Он зарылся в подушку и что-то пробурчал. Насколько я понимаю, он не имеет ни малейшего желания вставать. Он выглядел так, будто всю ночь занимался тяжелым физическим трудом, а ведь он занимался самым приятным делом на земле.
   Когда мы выпили кофе, он наконец-то пришел в себя и стал понемногу разговаривать.
   Это была та самая Леночка, секретарша его покойного шефа. В тот вечер брат сообщил ей о своем решении уволиться, а затем пригласил ее в кафе, где они выпили бутылку вина, после чего брат отвез ее к себе домой.
   Брат пообещал Леночке, что они будут вместе, а теперь он не хочет ее видеть. Он сидит голый на кухне, пьет кофе и извергает утренний словесный понос.
   - Братишка, ты не знаешь, почему женщинам так важно слышать эти слова, ведь они и сами в них не верят? Скажу честно, мне не хочется ее больше видеть. Зачем мне это вообще было нужно? Разве я стал счастливее или увереннее в себе? Можно только догадываться, сколько людей нажилось на том, что я совершил половой акт с секретаршей своего покойного шефа, не получив при этом ни малейшего морального удовлетворения. Модельеры, манекенщицы, производители женской одежды, обуви, производители и распространители косметики, парфюмеры, дистрибьютеры, рекламщики, порностудии, производители контрацептивов, крупные оптовики, мелкие перекупщики, виноделы, кулинары, повара, официанты, владельцы кафе, журналисты, таксисты. Не хочется развивать эту тему, но если допустить, что все они платят налоги, а государство расходует бюджетные деньги в том числе и на военные нужды, то не получается ли так - я трахаю девушку, обеспечиваю государству лишнюю пулю, а эту пулю где-нибудь на Северном Кавказе всаживают в живых людей. Нет, мне никого не жалко. Думаю, наши спецслужбы убивают там не самых лучших людей в мире. Но это я на самом деле их убиваю, я. Ничем не рискуя, не подставляя голову, лежа в собственной постели. Трахнул девчонку - хлоп, кто-то взревел от боли и рухнул наземь.
   Он встал на табуретку и отвесил мне глубокий поклон.
   - Да, господа присяжные, я - похотливый кобель, но прошу учесть мой скромный вклад в борьбу с международным терроризмом.
   Он сел на свое место и закурил.
   - Знаешь, на поминках шефа я повел себя неприлично. Я позволил себе разрыдаться на глазах у всех сотрудников фирмы и его родственников. Теперь мне жутко стыдно.
   Он налил себе еще одну чашку кофе.
   - Даже его мать и вдова держались молодцом - так, изредка позволяли себе пустить слезу. Я же позволил себе эту жуткую пошлость и несколько часов подряд ненавидел себя за это. Я знал, что думают обо мне. Пошляк, лицемер, циник. Я сделал все, чтобы меня воспринимали только в качестве придворного шута и никак иначе, так что теперь мои искренние слезы выглядят как откровенное издевательство. Странно, что никто еще не засмеялся, когда слезы потекли у меня из глаз, а лицо перекосилось, как у маленького ребенка, когда он плачет. Дети смешно выглядят, когда плачут, верно?
   Брат ударил кулаком по столу, от чего стол задрожал. Пустая чашка с грохотом упала на пол, прокатилась по полу, но не разбилась.
   - Наверное, я тоже выглядел смешно, но никто не смеялся. Я ощутил на себе множество осуждающих взглядов. Да я и сам себя проклинал. Вряд ли мои слезы свидетельствовали об особой любви к шефу, они были уликами против меня - я не умею владеть эмоциями, я распущенный и бестактный, я слабонервный, я пошлый. Но это были настоящие слезы. Они вырвались сами. Возможно, шеф был здесь и не причем. Я сам не знаю, что на меня нашло. В последний раз я так рыдал, когда хоронил своего любимого хомяка.
   Мне пришлось выслушать историю о хомяке.
  

ХОМЯК

  
   Однажды мой брат открыл шкаф и с удивлением обнаружил там хомяка, который мирно спал на постельном белье.
   - Я тихонько потрогал его пальцем - он поднял голову, посмотрел на меня сонными глазами и сказал: "Чего надо, придурок?", а затем снова завалился спать. У него была приятная на глаз и на ощупь золотистая шерстка. Это был хомяк, убежавший от соседа. Он спал еще часов шесть. Когда он проснулся, я взял полотенце и аккуратно поймал хомяка. Несколько раз обвернул его полотенцем. Он не оказал ни малейшего сопротивления и, по-моему, даже не успел сообразить, что произошло. Пленник бросил на меня обреченный взгляд. "Ну, что будешь со мной делать?" Для начала, говорю, посидишь в банке. "Что? Ты хочешь устроить меня на работу в банк? Чтобы я бегал там, как белка в колесе, и развлекал клиентов?"
   Мой брат засмеялся. А ты с юмором, сказал он хомяку. Хомяк же недовольно фыркнул и отвернулся. Брат бросил в обычную трехлитровую банку немного ваты, оторвал от старого одеяло лоскуток и положил его на дно банки. Таким образом он соорудил хомяку постель.
   - Не пятизвездочный отель, конечно, но жить можно. Я сунул его в банку вниз головой. Хомяк ничего не ответил, мешком рухнув вниз. Он немного покружился по банке, обследовал ее изнутри, потрогал лапками стекло, попрыгал, но вскоре пришел к выводу, что выбраться оттуда невозможно. Ему ничего не оставалось делать, как завалиться спать. Сдается мне, что люди произошло от хомяков. Во всяком случае, часть людей. В том числе и я.
   Пока хомяк спал, мой брат исследовал квартиру на предмет дыры, в которую проник хомяк. Его поиски быстро увенчались успехом. Он нашел целых две дыры на противоположных стенах. Каждая дыра вела в соседнюю квартиру. Брат пришел к выводу, что хомяк сначала побывал в одной квартире, а потом в другой, а его квартира была чем-то вроде перевалочного пункта.
   Он сел на пол и глубоко задумался. Хомяк оказался не так уж прост, как могло показаться вначале. Выходит, он сбежал от одного соседа, пожил у другого, и только потом пришел к моему брату. Почему он сразу не остался у него, вот что по-настоящему волновало брата. Неужели его квартира показалась хомяку неуютной? Не то, чтобы брат затаил на хомяка обиду, но он не мог понять, почему это животное с крошечным мозгом предпочло прогрызть лишний тоннель в стене вместо того, чтобы сразу остаться у него.
   - Ну что ж, теперь у него был я. Высшее существо, могущественный разум, творец мира - наверное, именно так он меня воспринимал.
   Хомяк остался жить у моего брата. И началась новая жизнь. Теперь приходилось оставлять ему каждый раз после завтрака и ужина маленькие кусочки еды. Хомяк поедал все, что попадалось на его пути съедобного, он также перегрыз в доме все провода и таким способом вывел из строя телевизор, компьютер, музыкальный центр, холодильник. Жена моего брата (он тогда еще был женат) посадила его в банку и хотела уже залить ее водой и закрыть крышкой, но брат, расплакавшись, выкупил его жизнь за энную сумму, и стал даже чаще проводить с хомяком время, пускал по утрам его к себе в постель, отпускал его гулять по комнате, играл с ним в прятки и догонялки.
   - Клетку я убирал каждый день. Какашки у хомяка очень маленькие и смешные. Похожи на тоненькие колбаски. Твердые, так что их можно смело брать в руки. И почти не пахнут...
   Брат купил ему клетку, сделал из картона маленький домик с дверью и окном, а в качестве подстилки положил старую газету. Они прожили душа в душу больше года, а потом хомяк заснул навсегда. Утром мой брат принес ему немножко поесть и попить, но хомяк не пошевелился. Брат ткнул его пальцем и почувствовал что-то твердое и холодное. Это была смерть. Маленькая смерть. Брат положил его в коробочку из-под будильника и выбросил в мусорное ведро. Когда брат бросал хомяка, он разрыдался. Так маленький хомячок завершил свое земное существование среди мусора.
   Брат пустил слезу. Мне стало жаль его. Он выглядел как беззащитный ребенок.
   - От нашей цивилизации останется огромная мусорная куча, которую будут разгребать наши потомки. Ну почему все, что мы любим, рано или поздно нужно выбрасывать на помойку?
  

МУСОР

  
   Брат позвонил на работу и сказал, что сегодня не появится в офисе. Похоже, его сотрудники и не очень-то расстроились. Хоть один день они смогут поработать в спокойной обстановке.
   Брат лежал на диване и курил одну за одной. Я попытался намекнуть брату, что в квартире слишком много мусора и было бы неплохо навести порядок. Он согласился без особого энтузиазма. В свое оправдание он заявил, что у него слишком много работы. Нет, ему совсем не стыдно приводить в такую квартиру девушек, ведь их совсем не отпугивает запущенный вид холостяцкой квартиры.
   Брат смотрел телевизор, а я занимался основательной уборкой. Так прошло полдня. Я выгреб из квартиры кучу самого разного хлама - подшивку газеты "Советский спорт" за 1988 год, подшивку журналов "Техника - молодежи" за 89, 90, 91 годы, кучу рекламных газет, разбросанных повсюду, инструменты, которыми мой брат, скорее всего, никогда не пользовался, пустые бутылки, пустые коробки, поролон, пенопласт - оказывается, весь этот мусор копился в шкафах, кладовке, на балконе целыми десятилетиями. Кроме того, я выбросил целый кубометр отсыревших досок, ржавых железяк, о предназначении которых невозможно догадаться. Я был потрясен. В деревне вся дребедень хранится в сарае, а в городе люди превращают в сарай собственный дом.
   - Весь этот мусор начал собирать еще мой дед. Подумать только, - с горечью произнес брат, - люди годами десятки лет хранят вещи в надежде, что они когда-нибудь пригодятся, ограничивают свое жизненное пространство, но, в конце концов, весь этот хлам переживет их. Люди годами хранят ненужные вещи, чтобы потом их выбросить. Это потрясающе.
   Я вынес из квартиры брата огромное количество мусора - мешков двадцать, не меньше. Уборка продолжалась почти до самого вечера. Брат все это время пил пиво, но когда остался последний мешок, он изъявил желание вынести его. Несмотря на то, что мусорный контейнер расположен метрах в ста пятидесяти, брат отсутствовал почти полтора часа.
   Я уже всерьез забеспокоился, ведь он вышел из дома в домашних тапочках и гамашах, так что он не мог пойти к кому-то в гости или на работу. Стоило мне только выйти на улицу, как я увидел, что он идет мне навстречу.
   - Ты где пропадал?
   - Выбрасывал мусор.
   - Так долго?
   - А сколько прошло времени?
   - Полтора часа.
   - Не может быть, - искренне удивился он. - Неужели я полтора часа выносил какой-то там мусор?
   Мы поднялись в квартиру. Брат лег на диван и налил в стакан пиво.
   - Вообще-то я никогда раньше не придавал значения таким обыкновенным вещам, как вынос мусора. Обычно, когда я уходил на работу, жена просила меня захватить пакет, от которого не очень приятно пахнет. Я бросал мешок в контейнер, в котором всегда копошатся плохо одетые и плохо пахнущие люди, своего рода человеческий мусор, и спокойно шел на работу.
   Брат ненадолго замолчал - видимо, вернулся на какое-то время в прошлое.
   - А вот сегодня я выносил не совсем обычный мусор. То есть помимо обычного мусора в пакете было и то, что мусором никак не назовешь. Так уж заведено испокон веков, что люди выбрасывают на помойку то, чем больше невозможно пользоваться. То, что перестало быть вещью. То, что нельзя продать и обменять. То, что использовано по назначению. Я решил посмотреть, что же там у нас. Я нашел то, что и ожидал: пустая бутылка из-под кетчупа, жирная бумага, в которую заворачивали колбасу, пустая банка из-под кофе, смятая шоколадная обертка, пачка сигарет, останки курицы, картофельная кожура. Обычный повседневный мусор. У каждой вещи существует придаток вещи. То, что нужно выбросить сразу же, как только вещь доставлена в дом. Обертки, упаковки, коробки, банки - то, что служит лишь оболочкой для чего-то более полезного. Сюда же можно отнести яичную скорлупу.
   Внезапно он изменился в лице - нахмурил брови, с лица исчезла улыбка, взгляд стал почти неподвижным.
   - Но оказалось, что там было еще кое-что. То, что не выбрасывают каждый день. То, что нельзя выбросить дважды. Это были мои черные свадебные туфли. В день своей свадьбы я надел их впервые - они были немного тесноваты, ходить в них было просто невыносимо, но зато как они сверкали на солнце, ослепляя всех своим чудным блеском. Я был лучшим женихом в мире. Ни у кого не было таких туфлей. И вдруг сегодня я вижу, что эти самые легендарные туфли лежат, завернутые в газету, в полиэтиленовом пакете среди прочего мусора и ждут решения своей участи. Еще немного - и они исчезнут в безликой массе анонимных вещей, затеряются среди яичной скорлупы, развернутых оберток, открытых коробок, откупоренных консервных банок утонут в бездне опустошенности. До мусорного контейнера осталось несколько шагов. Неужели я подписываю им смертный приговор? Ведь другой такой вещи больше нет на свете. Я смогу купить новые туфли, еще более красивые и удобные, но я ни за какие деньги не куплю воспоминания о том времени, когда я был счастлив. Именно в этих туфлях я был однажды счастлив. Но если подумать, то счастье-то мне принесли не туфли. Так что если я их одену, я не стану тут же счастливым. Но туфли были олицетворением моего счастья, они словно уносили меня в какое-то другое и, без всякого сомнения, лучшее время, которое было прекрасно и которое не вернется никогда. Разве я никогда больше не буду счастлив? В других туфлях или даже без туфлей? Человек начинает жить в своих воспоминаниях, когда уже ни на что не надеется, верно? В этих туфлях я могу идти только назад.
   Брат глубоко вздохнул. На его глазах выступили слезы.
   - Вот почему я не могу хранить их до конца жизни. И вот я разворачиваю газетный сверток и в последний раз смотрю на них. Мне до боли хочется попрощаться с ними. И я произношу тихую надгробную речь. Прощайте, дорогие туфли! Нам когда-то было хорошо вместе. Спасибо, что вы были в моей жизни! По правде говоря, вы были не единственные туфли в моей жизни и уж, конечно, не первые. Но вы были лучшие туфли в моей жизни, это я могу сказать точно. Интересно, сколько пар ботинок изнашивает за свою жизнь среднестатистический мужчина? Думаю, никак не меньше тридцати. Это очень грустно - расставаться с вещами, к которым успел привыкнуть. Вдвойне тяжело расставаться с вещами, рядом с которыми ты был счастлив. Жаль, что я не смогу проследить вашу судьбу.
   Его голос задрожал. Можно было подумать, что он говорит о смерти близкого человека.
   - Я смотрел на свои старые туфли: на их ободранные носы, изношенные подошвы, стертые каблуки и, чувствуя в душе безутешную горечь, которая грозит вырваться наружу в виде непроизвольного приступа плаксивости, сказал человеку, который рылся в мусорном контейнере: "Вам нужны туфли?" Он доставал оттуда какие-то остатки пищи, прилипшие к оберточной бумаге, и ел. Что можно съесть в мусорном контейнере? Не так уж и мало. Не знаю, как насчет горячего обеда, но приличный завтрак оттуда выудить можно. Заплесневелый хлеб, неудобоваримые сальные железы, кости, мослы, банановая кожура, слизь в яичной скорлупе, сгущенка на донышке банки - вот супер-меню в шикарном ресторане, предел мечтаний для этого человека. Я наблюдал за ним несколько минут, а может быть, и целых полчаса, и вдруг мне открылась истина. Я понял, что помойка - это удивительный мир, в котором невероятно увлекательно жить. Какая поэзия, как музыка кроется в дырявых пиджаках, в пустых банках, обертках, объедках, детских подгузниках, использованных презервативах. На первый взгляд это может показаться гниющей массой. Но потом, когда начинаешь все это раскладывать, классифицировать. Ты когда-нибудь рылся в мусорном баке? Нет? А зря. Когда роешься в мусорном баке, ощущение такое, что углубляешься в космос. Нет, серьезно. Потому что у каждой вещи своя судьба. Люди эту судьбу не замечают, вещи мимо них проходят. Попользуются и выбросят. А человек, которому я подарил свои туфли, воскрешает вещи для вечной жизни. Он берет кусок смерти, который мы отвергли, и творит из него новую жизнь. Однажды я увидел в мусорном баке пылесос. Почти новый. "Уралец". Он мне был не нужен, но я взял его с собой. Какое-то время он стоял у меня дома, пока я его не выбросил. Тебе не кажется, что мы живем в пылесосе? Сначала нас собирают, как пыль, а потом вытряхивают... Услышав мой вопрос, бомж ненадолго оторвался от своего занятия, посмотрел на меня и кивнул. Я протянул ему туфли. Он взял их и тут же примерил. Ну как? - спросил я. Он ничего не ответил и улыбнулся. Прежде чем, он снова стал рыться в контейнере, в его глазах на миг сверкнула искорка счастья. Теперь он будет ходить в моих туфлях, по меньшей мере, всю весну, все лето и всю осень. Не зря он так обрадовался, счастливчик.
  

НОВОСТИ

   Поздний вечер. За окнами уже темно. Мы основательно накачались пивом. Слегка пошатываясь, мы ходим по комнате с наполненными до краев кружками. Я включил телевизор, чтобы посмотреть новости. Брат был не в восторге от моей идеи.
   - Решил посмотреть новости? Думаешь, скажут что-нибудь новое?
   Наверное, это интересная работа - читать новости. Новости вечны. Вся история человечества могла бы уместиться в одной сводке новостей. Мы умрем, умрут наши дети, внуки и правнуки, а все тот же механический голос диктора будет читать новости.
   Брат заметил такую вещь: стоит выключить телевизор, унизить радио до невнятного бормотания, убрать со стола газеты и посидеть хоть несколько минут в тишине, как тут же осознаешь ужасное противоречие - мир, в котором непрестанно что-то меняется, не более опасен, чем мир застывший, мир стерилизованный; и в этом мире, закрывшись наглухо от новостей, не думая о том, что мир изменяется ежечасно, ежесекундно, ты сам - единственное, что меняется, а значит, стареет и умирает... Время поедает нас - это первая и последняя новость.
   Брат отключил звук и сказал, что сам может прочитать новости. Он утверждает, что это совсем несложно.
   - Итак, минувшая ночь на земном шаре прошла спокойно. Да и вчера был самый обычный день. Вчера, например, дикторы даже не знали, что говорить и несли полную ахинею, специально растягивая слова. Они же не виноваты, что ничего не произошло. Не разбивались самолеты, террористы ничего не взрывали, члены правительства не уходили в отставку, не начинались новые войны, никто из известных людей не умер, не развелся и не женился. Все как будто сговорились: давайте выспимся и ничего не будем делать. Правда, на этот случай обычно есть запасные варианты: Израиль, Палестина, Северный Кавказ, Ирак - уж там-то всегда что-нибудь да происходит, не соскучишься.
   Брат включил звук на несколько секунд. Мы услышали обрывок фразы: "заявил, что не будет принимать участие в". На экране тем временем появилась симпатичная дикторша, которая что-то говорила, непринужденно улыбаясь.
   - Но как же я? - вопрошал брат у девушки-с-той-стороны-экрана. - Думаете, я поверю, что все нормально? Если война арабов с евреями, международный терроризм, грязные игры политиков, катастрофы и природные катаклизмы - это всего лишь повседневная реальность, то что же такое смерть человека, которого я знал? Или это тоже нормально и я не должен этому удивляться, как не удивляюсь всему, что происходит в этом мире?
   Девушка попрощалась с незримым зрителем щедрой улыбкой и исчезла. Началась реклама стирального порошка, и брат выключил телевизор. Он долго молчал, глядя в потолок.
   - Ничего не поделаешь - смерть вносит в жизнь свои изменения и приходится мириться с ней, - вдруг сказал он. - Смерть - это ведь не какой-нибудь пустячок вроде девчонки, которая просыпается в твоей постели на следующий день после вечеринки и не уходит до самого вечера, а потом остается еще на одну ночь и снова не хочет уходить домой.
  
   Георгий Иванович умер в прошлый понедельник. Ночью. В своей постели. В темноте. В полном одиночестве.
   Мой брат сидит в кресле перед выключенным телевизором и всматривается в пустоту.
   Он вчера разговаривал в своем кабинете с вдовой шефа. Кроме родителей и жены шефа, никто не знал о его болезни.
   Шеф угасал на глазах своих близких людей и это было страшно. Впервые за много лет он почувствовал себя абсолютно одиноким. У него была жена, была другая женщина, были друзья, но все они шли в одну сторону, а он уже шел в другую. Они смотрели в будущее, а он - в настоящее и ему открывалось то, чего раньше он никогда не замечал. Мир внезапно изменился и предстал в ином свете. Раньше для счастья ему нужно было очень много, а сейчас любая мелочь могла вызвать у него безумный восторг. Он перестал делать то, что делал раньше и стал делать то, чего почти никогда не делал. Он перестал заниматься сексом, стал много читать, у него появился интерес к кулинарии, к религии, к социологии. У него больше не было планов, зато появились мечты.
   Последние месяцы он жил один. Жена жила отдельно. Это он настоял на том, чтобы они жили раздельно, пока он не умрет. Он хотел, чтобы она привыкла жить без него. Иногда они перезванивались и болтали о всяких пустяках. Они могли говорить о чем угодно, кроме запретных тем. Это все, что связано со смертью, онкологией и яблоками. Доктор сказал, что у него в голове опухоль размером с яблоко. И это яблоко росло, росло, ежечасно, ежесекундно. В детстве он любил яблочный пирог. И жена пекла ему "шарлотку" почти каждый месяц, до тех пор, пока он не узнал, что болен.
   В последнее время он заметно похудел. Кто-то спросил у него, что за диету он использует. Он улыбнулся и сказал, что это очень простая диета. Просто яблочный пирог. Каждый день. И больше ничего. Кто-то попробовал и потолстел.
   - Я знал, что люди умирают от неизлечимых болезней, от рака и СПИДа, но меня это не касалось, я жил в другом мире, где никто не умирал от жутких болезней, никто не попадал в катастрофы, никто не погибал в войнах. Если кто-то и умирал, то это были старые люди, они умирали спокойно, без особых сожалений, им все равно нечего уже было делать в этом мире. Им гораздо ближе прошлое, чем будущее и даже настоящее. Взять хотя бы мою покойную бабку.
   Мы лежим в темной комнате. Вокруг глубокая ночь. Брат лежит на диване, я - на раскладушке. Я слышу, как пустая бутылка катится по полу.
   - Эх, бабушка, - вздыхает брат. - Давно ли ты водила меня за руку? Когда это было? Куда ушло то время, когда дорога жизни казалась бесконечной? Жизнь и сейчас кажется бесконечной, как ни странно. Другое дело, двигаешься по ней уже другими темпами. Говоря образно, сначала мы не торопясь скачем на лошадках, а потом... Потом пересаживаемся на мотоциклы и несемся на них с сумасшедшей скоростью, ничего не замечая вокруг. Не успев повзрослеть, мы начинаем стареть. Нам становится привычным оставлять за спиной еще недавно близких друзей, возлюбленных. Мы забываем их лица и имена. В этой безумной гонке как само собой разумеющееся происходит тончайший разрыв тончайшей ниточки, связывающей тебя с миром детства. И даже бабушкин голос заглушается смехом женщин и звоном бокалов. Бывало, посреди шума и едва различимых голосов подумаешь: а сколько же я не был у бабушки. И тут же напрашивался другой вопрос: а много ли ей осталось? Успею ли? Размышляя обо всем, что связано с бабушкой, я понял: в последнее время ее существование имело для меня разве что символический смысл. Я быстро забыл ее старые сказки. Меня уже не трогали ее воспоминания. Это был ее мир, населенный призраками, мир, в котором покойники играют гораздо более важную роль, чем живые. Этот мир наглухо закрыт от нас, бегущих в завтрашний день.
   Брат говорил о матери нашего отца. Я спросил его, какой она была. Брат ответил, что это была боевая бабка с крутым характером. Об нее можно было спички зажигать.
   Жаль, что я ее не знал.
   - Бабушка не любила мою мать. Об этом я узнал от мамы уже после смерти бабушки. Бабушка невзлюбила мою мать с первого же дня, как отец привел ее в дом. История давняя и самое время ее забыть. Но мне давно уже не давала покоя мысль о бабушке. С маниакальной страстью я хотел докопаться до истоков ее ненависти, прекрасно осознавая, что это невозможно. Что может быть мучительнее, чем увязнуть в болоте чужих отношений. Не легче ли было смириться с прошлым, принять все как есть и не терзаться вопросами.
   Брат говорит, что даже самые обычные вещи, с которыми мы настолько срослись, что не замечаем их в повседневной жизни, способны в минуты опасности восстать против нас. Обыденная повседневность, за которой мы прячемся, вдруг обнажается и предстает в своем ужасном обличье, делая нас беззащитными, как во сне. Может быть, в детском страхе темноты дает знать о себе ужас, эта тайная подкладка действительности, ведь именно ночью даже самые безобидные предметы приобретают зловещие очертания.
   Брат замолчал. Я уже начал погружаться в сон, как снова послышался его монотонный басистый голос.
   - Моей бабушке Татьяне Петровне было всего шестнадцать, когда началась война, но она уже очень сильно хотела замуж - правда, у нее пока никого не было на примете, но Татьяна Петровна не теряла надежды, и во всем винила всеобщую мобилизацию, как назло совпавшую с расцветом ее молодости - в самом деле, о каком замужестве может идти речь, если мужчины исчезают по одному, десятками, сотнями, тысячами - всех их заглатывает война, кого-то навсегда, а кого-то пережевывает и выплевывает. Но не все, конечно, охотно примеривали шинель - находились и хитрецы - вот, например, байка о гробовщике, которую бабушка рассказывала раз сто: итак, один гробовщик решил спрятать от войны своего единственного сына, для чего велел залезть ему в гроб; а тем временем кто-то донес на него, и гроб с сыном увезли - не беспокойся, отец, вернется он через пару месяцев в том же виде - заверил гробовщика офицер, увозивший сына, и как ни странно через пару месяцев сын и впрямь вернулся, как и обещал офицер - интересно, его хоть вынимали оттуда, спросил отец, ковыряя пальцем крышку гроба...
  

ЖИЗНЬ

  
   Брат вдруг заговорил о средней продолжительности жизни.
   Он пришел к выводу, что люди, родившиеся в конце девятнадцатого века, были гораздо крепче нас.
   Брат рассказал об Эрнсте Юнгере. Этот писатель и философ участвовал в двух мировых войнах, всю жизнь пил вино, курил сигары и умер в 1998 году. Ему было почти 103 года.
   Дед нашего отца Егор, рабочий, участвовал в четырех войнах, всю жизнь пил и курил, а умер, когда ему было 98 лет.
   Мой брат, просидев всю жизнь в кабинете, проживет 49 лет (по данным статистики - 59, но из-за экологии, стрессов и отсутствия идеалов 10 лет можно смело выкинуть). Среднестатистический европеец проживет не намного больше.
   Вывод: человечество убывает.
   Брат спросил меня, что будет через десять лет?
   Я сказал, что через десять лет я буду дипломированным специалистом, у меня будет работа и семья, квартира, машина.
   Мой брат смеется.
   Он не исключает той возможности, что попросту не доживет до своего сорокалетия.
   В наше время, говорит брат, нельзя строить планы. Каждый день что-нибудь новое.
   События личного плана гораздо менее предсказуемы, чем события общественной и культурной жизни.
  
   Через десять лет управлять страной будут нынешние тридцатилетние - те, кто в свое время был выброшен в новую реальность без идеалов и духовных ценностей, без целей и моральных устоев.
   Через десять лет каждый житель планеты будет снабжен чипом и, таким образом, все его перемещения будут контролироваться Всемирным Правительством.
   Через десять лет Пол Маккартни выпустит новый альбом.
  
   Как видишь, ничего хорошего.
  

ОПАСНАЯ БРИТВА

  
   Утро. Первое, что сделал мой брат - позвонил на работу и сказал, что заболел. А уже потом пошел бриться.
   Мой брат говорит: каждый раз, когда я подхожу к зеркалу, я начинаю верить, что его изобрел дьявол.
   Из зеркала на него смотрит небритый помятый человек с мрачным и недоверчивым взглядом. Губы плотно сжаты, померкший взгляд.
   Мой брат неторопливо бреется перед зеркалом в ванной. Раньше его всегда раздражал процесс бритья, особенно если он не располагал достаточным временем.
   - И почему именно мужчины должны предаваться этому скучнейшему занятию на земле? Нет, это можно было бы стерпеть, если бы необходимость водить острейшим лезвием по лицу возникала раз в полгода или, в крайнем случае, раз в месяц. Но каждый день... Сколько драгоценного времени на это уходит! Ты заметил, что люди, которые чего-то добились в жизни, носили бороды? Сократ, Иисус, Магомет, Достоевский, Толстой, Маркс и так далее. Да, им не приходилось часами стоять у зеркала и разглядывать свое лицо, поэтому у них и оставалось время заниматься чем-то еще... По крайней мере, они что-то понимали в жизни... Мне же стыдно признаться в этом, но я ничего не понимаю в жизни. А может быть, стоит отрастить бороду до пола, и жизнь изменится к лучшему?
   Сейчас, когда брат остался один, он идеализирует свою семейную жизнь. Он говорит, что несмотря ни на что это было хорошее время. Выключаешь вечером телевизор и ложишься спать. Встаешь рано утром и идешь к зеркалу бриться. Вот это и есть жизнь. Упорядоченность, стабильность. Одеваешься теплее, чтобы не простыть, потому что болезнь приносит неоправданные страдания, непредвиденные расходы и расстраивает планы. Ты идешь на работу, которая дает тебе уверенность в себе. Ты живешь с женщиной, с которой тебе чаще хорошо, чем плохо. И подумать только, кто-то умирал от любви, а тебе это досталось почти даром. Все в порядке. И над чем только бились мудрецы всех веков? Какие же глупцы были эти философы и поэты, пророки и святые. Стоило ли искать какую-то истину, когда все и так понятно?
   Он улыбается. Лезвие приятно скользит по коже. Привычные жесты. Сосредоточенный взгляд. Важнее всего для него сейчас две вещи: тщательно побриться и не порезаться. Мой брат бреется опасной бритвой. Ей больше ста лет. Никто не знает, сколько хозяев она уже сменила. Он купил ее в московском антикварном магазине прошлой весной и за год с небольшим очень привязался к этой вещи. Быть может, оттого, что она переживет его, как пережила многих других. Раньше у него была безопасная бритва, очень хорошая бритва. "Жиллетт" с двойным лезвием. Жена подарила ему эту бритву, точно такую же, как в рекламном ролике, на 23 февраля. Какое-то время он был доволен этой бритвой и ему безумно нравилось, как лезвие мягко скользит по лицу, не оставляя ни одного волоска.
   Он был в восторге от осознания того факта, что он обладает современной вещью, которой пользуются тысячи и тысячи других мужчин во всем мире. Парень из рекламного ролика, который пользовался этой бритвой, выглядел, как настоящий счастливчик, он улыбался белоснежной улыбкой и обнимал свою красивую подружку. Но прошел всего год, и появился новый рекламный ролик, в котором совсем другой, гораздо более симпатичный парень обнимал еще более красивую девушку. У него была усовершенствованная модель бритвы. Она была гораздо лучше и по дизайну и по качеству. Моего брата, конечно, вполне устраивала старая бритва. Да и выглядела она совсем как новая. Но с другой стороны, ему было не очень-то приятно осознавать, что вещь, которую ты держишь в руках каждое утро, уже не самое лучшее, что есть на сегодняшний день. Реклама заставляла его несколько раз в день спрашивать у самого себя: а почему я недостоин иметь что-то лучшее?
   Не нужно быть гением, чтобы понять следующее: новая бритва когда-нибудь тоже устареет, ведь эти ребята, которые разрабатывают новые модели бритвы, не хотят остаться без работы. Ну уж нет, решил брат, больше я на это не покупаюсь. Даже при самом удачном раскладе он ведь может и не дождаться того времени, когда появится самая лучшая бритва на свете. Но у него почему-то закрадываются подозрения, что она так никогда и не появится.
   Вот поэтому он купил старинную бритву. Она хороша хотя бы тем, что никому не придет в голову ее рекламировать. Конечно, процесс бритья занимает больше времени, да и порезаться можно, но все-таки брат безумно счастлив оттого, что прикасается к чему-то вневременному, немодному, держит в руках частичку ушедшего мира, в котором его не было, но в котором он со временем должен был появиться, чтобы покупать каждый год новый "Жиллетт"...
   И все-таки жена опять подарила ему новую бритву. В тот день, когда брат получил этот подарок, он должен был сделать вид, что очень обрадовался, но его поцелуй был вполне искренним. Поцелуем дело, естественно, не окончилось. Брат и его жена выпили вина и прыгнули в постель. На этот раз он был сверху. Им всегда хотелось как-то разнообразить постельную жизнь, используя всевозможные способы получения оргазма. Они каждую неделю меняли позы, пробовали всякие штучки-дрючки, использовали всевозможные кремы, смазки, насадки, светящиеся презервативы, набор садо-мазо, наручники, фаллоимитаторы, эротическое белье. В конце концов, супруги пришли к тому, что мастурбация является наиболее утонченным видом секса, потому что: а) развивает воображение; б) требует изобретательности; в) является одним из способов самопознания.
   Они почти перестали спать вместе. Они прожили вместе пять лет, и им все реже хотелось спать вместе.
   Ты вдруг понимаешь, что чистый и незамутненный образ твоей любви существует лишь в твоих воспоминаниях и фантазиях.
  

ПАСПОРТ

  
   - Паспорт, этот маленький кусочек государства, утверждает, что мне уже двадцать девять лет, - говорит брат. - Паспорт - это не просто документ, это маленькая книжечка обо мне. В ней все самое необходимое, что нужно знать о человеке. Когда и где он родился, где живет, как он выглядит, на ком женат, сколько у него детей, подлежит ли он мобилизации в случае серьезной войны.
   Мой брат родился 23 августа 1976 года.
   По его словам, это был скучноватый год.
   Расцвет брежневской эпохи.
   Холодная война.
   Панк-рок гремит по обе стороны Атлантики, за исключением стран соцлагеря.
   Наука, философия и литература понесли большие потери.
   Умер Вернер Гейзенберг, создатель квантовой механики.
   Умер Мартин Хайдеггер, создатель экзистенциальной философии.
   Умер Рэмон Кено, создатель черного юмора.
   Так себе годик.
   Мы хлещем пиво второй день подряд. Я ощущаю себя потерявшимся во времени, мне кажется, что я живу здесь уже много лет, что я знаю брата с рождения, хотя прошло всего три дня, как я уехал из деревни. Как бы мне не сойти с ума в Большом городе.
   - Ты не поверишь, но прошло уже почти тридцать лет. Я и сам не верю, потому что ощущаю себя лет на шестнадцать. Для пятнадцати я слишком спокойный. А для семнадцати слишком самоуверенный. Так что я не верю, что мне исполнилось двадцать девять на прошлой неделе. Но паспорт утверждает обратное.
   - Расскажи мне о своей жизни.
   - А что о ней рассказывать? - удивился брат. - Ничего особенного. Я родился в среднестатистической советской семье, мой отец - инженер, мать - учительница, они познакомились в студенческом общежитии на дне рождения, через год поженились, а когда мне было пять лет, развелись. Мама так и не вышла замуж, посвятив свою жизнь мне, хотя вряд ли я стоил такой жертвы.
   - А отец?
   - Отец женился еще раз, и прожил вполне счастливо почти пять лет. Я его ни в чем не виню. У каждого из нас есть женщина своей мечты, но не так-то просто ее найти. Так уж получилось, что он встретил женщину своей мечты именно тогда, когда уже был женат и воспитывал сына. И вот он встречает ее, вся прежняя жизнь перечеркивается, он уходит от жены, бросает сына. Как люди решаются на такое? Неужели он верил, что эта встреча была тщательно спланирована высшими силами? Как бы там ни было, его жена однажды попала под машину, и он снова остался один. И тогда появилась Анечка, с которой ты знаком. Они были знакомы еще в семидесятые годы, они вместе работали на заводе, но после его закрытия их пути разошлись.
   Я узнал об отце следующее: после закрытия завода отец так и не покинул родных стен, подавшись на оптовый рынок, который разместился в огромных производственных цехах - к счастью, он неплохо рисовал, и сумел поставить искусство на поток. Он писал пейзажи и натюрморты. И то, и другое хорошо раскупалось. Дарить картины стало модно. Отец не разбогател, как можно подумать, но и с голода не умер. Купил "девятку" - новую, не подержанную. Такая жизнь его не очень устраивала, но он к ней привык и жить по-другому уже не хотелось, да и поздно было что-то менять, как ему казалось.
   Анечка, как я уже смог убедиться, по-прежнему была высокой блондинкой, она выглядела моложе своих лет, ее возраст выдавали лишь едва заметные морщинки в уголках глаз. Как-то раз она пришла на рынок купить подарок своему мужу. Ей очень приглянулась картина с чудным морским пейзажем. Отец мгновенно влюбился в нее, а она даже не сразу узнала его. Отец же забыл обо всем на свете. Это было настоящее безумие, учитывая то обстоятельство, что раньше он никакого интереса к ней не проявлял. Прошло уже лет пятнадцать, если не больше, а за это время и от самой безумной любви ничего не останется. Что касается ее... Возможно в то время - он никак не мог вспомнить - она и хотела узнать его поближе, и, наверное, она пускала в ход все эти женские штучки, чтобы обратить на себя внимание, но все было бесполезно - ничто не могло заставить его влюбиться в высокую блондинку, и через несколько лет отец женился на маленькой брюнетке, которую, судя по всему, и искал все эти годы...
   Я рассказал брату все, что услышал от мамы.
   - Да, это был тяжелый период в его жизни. Он потерял любимую жену, а через полгода умерла от рака его единственная сестра.
   - А где он сейчас?
   - Где-то полгода назад отец ушел от Анечки к художнице Розе Розенберг. Вместе с ней он уехал в Москву...
   - И ты не знаешь, как его найти?
   - А зачем мне его искать? - удивился он.
   Он пьет пиво с невозмутимым видом. Слипшиеся волосы ниспадают на лоб. Мой брат не желает иметь с отцом ничего общего. Отец стал для него за эти годы чужым человеком. Между ними, наверное, нет ничего общего.
   Мне стало грустно. У моего брата никогда не было отца. Но он, похоже, не особенно печалится. Возможно, в городе отсутствие отца не так ощутимо, как в деревне, где все время необходимо что-то строить, чинить, заготавливать сено, привозить навоз, забивать скотину. Я спросил у брата, часто ли он виделся с отцом, все-таки они жили в одном городе. Его ответ ошеломил меня.
   Он виделся с отцом два-три раза в год, чаще всего случайно сталкиваясь на улице; они почти не разговаривали, да и не могли - как говорит брат, у них почти не было общих слов, они говорили на разных языках, поэтому прибегали к единственному языку, понятному всем - молчанию, которое все же прерывалось иногда безличными предложениями.
   Похолодало. Надо идти домой. Завтра обещали дождь.
  

БУДИЛЬНИК

   Мы почти безвылазно лежим дома, а мимо нас проходит унылые дни. Дождь льет с утра до вечера, небо окрашено в серый цвет. Пустынные улицы, одинокие парки, в окнах домов задернуты шторы - город как будто замер, несмотря на то, что день в самом разгаре - никого нет, как будто день - это сон, приснившийся ночи.
   Если жизнь - это цветное кино, то сейчас идут кадры черно-белой кинохроники.
   - Я всего лишь проснулся, но почему-то мне кажется, что я - старик, вернувшийся в город юности после долгих лет странствий, - сказал мой брат.
   Он лежит на диване, завернувшись в простыню, и вертит в руках будильник.
   Когда с тобой происходит наплыв воспоминаний, говорит брат, мир как таковой перестает существовать, воплотившись в образы прошлого, навсегда ушедшие в мир сновидений. Ты словно возвращаешься в давно увиденный и забытый сон. Улицы, как пожилые родственники, помнят тебя в том возрасте, в котором никто не помнит ни своих мыслей, ни своих снов. Парк, в котором ты назначал свидания своим возлюбленным, заманивает призрачными лицами и голосами. Ты видишь девушек как наяву. Обнаженные, они неторопливо ведут беседу - тебя ждут их незабываемые ласки. Еще немного и ты скажешь - мне здесь хорошо. Уж не хочешь ли ты остаться во сне? Не хочешь ли ты пойти в кино, как ни в чем не бывало? А может быть, тебя по-прежнему ждут библиотека и винный магазин, где ты разными путями шел к одной и той же истине?
   Значит, ты остаешься во сне?
   Значит, тебе не страшно?
   Город начинает исчезать. Кажется, ты только начал привыкать к нему. Почему не удается удержать его? Исчезают улицы, исчезают дома, исчезают люди, и, в конце концов, исчезает все, что сохранила твоя память, включая тебя самого - ничего больше не существует.
   Наконец, исчезает твоя память - единственное, что связывало тебя с миром.
   Кто ты? Откуда ты пришел? Куда уйдешь? Что такое "время"?
   - Самое интересное, что никто не знает ответы на эти вопросы, - сказал брат, закуривая сигарету. - А если бы кто-то и знал, хотя бы несколько человек, то не думаю, что их ответы совпали бы.
   Мы опять проспали до двенадцати. День, можно сказать, потерян. Брат вне себя от злости. Сегодня опять не прозвенел будильник. Брат не знает, что с ним сделать, сдать в ремонт или выбросить. Он еще не решил. Будильник уверенно стоит на журнальном столике, заваленном газетами, и, кажется, нет такой силы, которая может сдвинуть его с места.
   - Нет вещи страшнее будильника, - шепотом сказал брат, оглядываясь на будильник. - Подумать только, человек сам создал механическое существо, которое совершает над ним одно из ужасных видов насилия - вторгается в мир сновидений и разрушает его, изгоняет сновидения, заставляет человека прервать этот таинственный процесс, во время которого происходит нечто необычное, странное, абсурдное.
   Брат говорит, что гораздо лучше проснуться от страшного сновидения, чем от будильника. Это означает, что человек еще не разорвал все нити с природой.
   Обычно в пол седьмого утра моего брата будит Моцарт. Каждое утро, за исключением субботы и воскресенья. Электронный будильник играет "Турецкий марш". Скелет Моцарта протягивает костлявую руку и бьет его по щекам. Если б не Моцарт, мой брат бы каждый день спал до двух часов.
   - И все потому, что мне, в сущности, нечего делать в этом мире. Мир прекрасно функционирует и без меня. Бывает, я бросаю работу, сижу дома, а в мире абсолютно ничего не меняется. Я могу даже умереть и ничего не изменится.
   Мы стоим на балконе. Брат держит будильник на вытянутой ладони.
   - Если бы мы были крестьянами, то просыпались бы с рассветом и, помолясь, шли бы в поле. Если бы мы были ремесленниками, то работали бы от зари до зари, совершенствуя свое мастерство. Но нет, наш ритм жизни определяет не природа, а восьмичасовой рабочий день, жуткое изобретение индустриального мира. Будильник говорит нам: вы должны быть на работе через час. Ему не важно, что эта работа нам, быть может, неинтересна, и мы хотели бы делать что-то другое, мы ведь имеем право прожить свою жизнь, так как хотим - она, в конце концов, не такая уж большая, как утверждает статистика, но пока мы просыпаемся под музыку Моцарта, мы безнадежно потеряны для самих себя, ведь над нами всегда будет стоять будильник - он надзиратель, и он приказывает, а мы - заключенные, и мы подчиняемся, потому что за ним сила, власть, финансовые потоки, ядерные боеголовки, миллионы байт информации, все это сконцентрировано в маленьком будильнике, а мы - голые и беззащитные, и даже всемогущий Бог не в силах нас защитить.
   Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.
   Брат наклоняет ладонь, и будильник стремительно удаляется от нас. Он ударяется об асфальт и разлетается на несколько частей.
   Мы идем на кухню пить кофе.
   Брат сегодня не в духе.
   Ему приснился страшный сон.

АКВАРИУМ

   Пустыня. Жара невыносимая. Солнце палит со страшной силой. Ветер тихо ползет по песку, что-то насвистывая - песчинки, услышав песенку ветра, пускаются в танец.
   Огромный аквариум. Длина, ширина и высота измеряются десятками метров.
   Я сижу в этом аквариуме, я не знаю, как попал сюда и сколько времени продлится мое заточение. Я совершил тщетные попытки разбить стекло, взобраться наверх, я кричу от ужаса, но мой крик мечется между стеклянными стенами. Да и кто меня услышит в пустыне?
   Я в страшном отчаянии. Я не знаете, как попал сюда и не знаю, как отсюда выбраться. А сверху медленно капает вода.
   Сначала я испытываю радость, надеясь утолить жажду. Но, сделав первый глоток, выплевываю воду. О, ужас! Вода соленая. Тем временем, вода уже достигает лодыжек, и я начинаю сходить с ума. Что будет, когда вода поднимется выше? - эта мысль непрестанно сверлит мой мозг.
   Неизвестно, сколько прошло времени, но ничего не изменилось - я по-прежнему не знаю, как выбраться наружу. А вода не перестает капать.
   Я по колено в воде.
   Я судорожно соображаю, ищу способ выбраться наружу, но ничего не приходит мне в голову.
   Наконец, я понимаю, что если никто не придет мне на помощь, что наиболее вероятно, то я утону - это единственное, в чем я не сомневаюсь. В то же время я понимаю, что именно вода и может помочь выбраться мне из заточения, когда она наполнит аквариум почти до краев.
   Я в смятении. Сколько еще ждать? И если я все же выберусь наружу - куда мне идти? Кругом пустыня. У меня нет ничего, кроме воды. Но вода соленая, ее невозможно пить. Зато я смогу продержаться на воде сколько угодно. Я не утону, даже если не умею плавать, так как соль вытолкнет меня из глубины.
   Но сколько еще ждать? Вода прибывает медленно, а солнце палит все сильнее и сильнее, и вода быстро испаряется, и есть большая вероятность, что вода никогда не достигнет краев аквариума и мне никогда не спастись.
   Я ждал очень долго. Вода испарялась быстрее, чем прибывала. Время от времени мне казалось, что спасение уже близко, я лежал на спине, ожидая, когда вода поднимет мое тело к самому краю, чтобы я мог за него зацепиться и вылезти наружу. Но вот настала ночь, ведь и здесь, в стране снов, бывает ночь. Пустыня была безмолвна. Кругом была непроглядная тьма.
   Я понимаю, что это происходит со мной. Я принимаю существующий порядок вещей. Я не понимаю, как попал сюда, но я также не знаю, что вижу сон. Поэтому пробуждение очень обрадовало меня. Я проснулся в своей постели. Никакой пустыни, никакого аквариума. Слава Богу, это сон. Всего лишь сон.
   Я встал с кровати, не открывая глаз, и сразу же начал нащупывать ногами тапочки. Какие же мы все-таки слабые и беззащитные - не успеем встать, нам уже нужно на что-то опереться, во что-то спрятать свои ноги. Неужели без тапочек невозможно прожить?
   Невозможно, если даже покойникам надевают тапочки.
   Тапочки я не нашел. Вот где настоящий ужас.
  

КОРОЛЬ РОК-Н-РОЛЛА

  
   Однажды по пути на работу мой брат встретил Элвиса Пресли. Это случилось где-то полгода назад.
   Он прошел мимо брата, напевая "Love Me Tender". По правде говоря, других его песен мой брат и не знает. Сначала он не обратил внимания на короля рок-н-ролла, но когда тот поравнялся с ним, брат испытал потрясение. Он невольно оглянулся. Элвис стремительно удалялся. Мой брат начисто забыл о работе и направился вслед за Элвисом.
   О чем он думал в эти секунды? Он утверждает, что ничего не соображал. Все происходило как будто в тумане. Первая мысль, пришедшая в голову: Элвис Пресли воскрес и теперь как ни в чем не бывало живет среди людей. При этом он совсем не изменился. Ничем не отличается от тех, кто еще не умирал. Во всяком случае, его внешний облик остался прежним.
   Выходит, смерти нет, подумал брат. Возможно, смерть - всего лишь некая условность, старинный ритуал и не более того.
   Элвис прошел два квартала и исчез за дверью кафе "Евразия". Брат вошел вслед за ним. Он увидел, что Элвис одиноко сидит за столиком в пустом кафе и сосредоточенно смотрит на его стакан пива. Брат тоже заказал пиво и сел за соседний столик. Вдруг его стакан слегка двинулся с места. Брат придвинул его к себе, испуганно озираясь по сторонам. Стакан снова стал двигаться по столу, на этот раз быстрее. Невидимая рука поставила его на самый край.
   Элвис оглянулся и пристально посмотрел на брата.
   - Что ты делаешь? - спросил брат Элвиса, еще не вполне осознавая тот факт, что перед ним никто иной, как сам Элвис Пресли, король рок-н-ролла, рожденный 8 января 1935 года в Тупело, штат Миссисипи, и умерший 16 августа 1977 года в Мемфисе.
   Элвис молчал, не отрывая взгляда - холодного и безумного - от стакана. Мгновение - и стакан падает на пол. Грохот раздается как будто в пустоте - звон разбитого стекла, брызги пива летят во все стороны. Брат в ужасе смотрит на Элвиса. Элвис улыбается и протягивает ему свой стакан пива. Брат дрожащей рукой берет стакан и залпом выпивает. Элвис сел за его столик, потрепал его волосы и похлопал по плечу.
   - Я не могу передать тебе словами свои ощущения, - сказал мне брат. - В тот момент, когда он сел за мой столик, я почувствовал присутствие Бога. Когда Элвис потрепал мои волосы, я совершенно утратил чувство реальности. Это был не просто великий человек, это было явление Божества, до меня вдруг дошло, что Элвис вечен, и у меня исчезли все страхи, я стал разговаривать с ним так, как будто мы знакомы уже тысячу лет.
   Мой брат разговаривал с Элвисом. Это продолжалось недолго, где-то полчаса, быть может, и меньше. Они общались на русском. Оказывается, Элвис очень хорошо знает русский.
   - Ты разве не умер? - спросил брат.
   - Откуда ты узнал, что я умер? Может быть, ты опознавал тело? Присутствовал при вскрытии? - спросил Элвис, не скрывая лучезарной улыбки.
   Брат задумался. И в самом деле, откуда он узнал? Когда Элвис умер, мой брат был еще совсем маленьким и не умел читать газеты, а ведь именно из газет мы узнаем о смерти той или иной знаменитости.
   - Когда я услышал о тебе, ты уже был мертв. Это был уже общепризнанный факт, это знают все.
   Элвис засмеялся.
   - Общепризнанные факты не всегда отражают истину. Привести примеры?
   - Не надо. Я сам могу привести тысячу таких примеров. Так значит, ты все-таки жив?
   - Как видишь, - улыбнулся Элвис и, словно желая доказать реальность самого себя, пошевелил правой рукой и левой ногой.
   - Но я не пойму одного - ты вообще не умирал или ты воскрес из мертвых?
   Элвис приложил указательный палец к губам. Тсс...
   - Я умер, но из мертвых я не воскресал, - шепотом сказал Элвис.
   Брат облегченно вздохнул. Значит, смерть - это пустая формальность, что-то вроде смены места жительства. Он решил сменить тему разговора. К чему говорить о смерти, если ее нет?
   - Почему ты приехал в этот город?
   - Я оказался здесь совершенно случайно. Я путешествую по всему миру, живу в разных городах, торопиться мне некуда, впереди целая вечность. Через пару недель махну куда-нибудь еще.
   - А как ты зарабатываешь на жизнь?
   - Видишь ли, мое имя приносит моим наследникам баснословные прибыли, но я с этого не имею ни цента. Обидно, конечно, но что делать? Мне приходится подрабатывать на корпоративных вечеринках, а также в кафе и ресторанах.
   - И что ты там делаешь?
   - Пою и танцую, как Элвис Пресли. Я работаю Элвисом Пресли, все думают, что я - это двойник короля рок-н-ролла. Подумать только, я стал двойником самого себя.
   Некоторое время они молчали, погруженные в грустные размышления. Мой брат допил пиво и посмотрел на часы. Ему следовало уже час назад быть на работе. Брат позвонил на работу и сказал, что задержится в связи с болезнью матери. Элвис встал из-за стола, сказал, что не хочет больше отнимать время у моего брата и направился к дверям. Брат провожал его взглядом и продиктовал ему вдогонку номер своего мобильного телефона. Он умолял Элвиса, чтобы тот позвонил ему. Но Элвис так и не позвонил.
   Позже брат расскажет об этой встрече своей жене. Она скажет: самое удивительное в этой истории - это то, что ты шел на работу. Он расскажет об этом маме. Она очень испугается и посоветует обратиться к психиатру. Никто из родных людей не принял близко к сердцу весть о том, что Элвис жив. Писать об этом в газете брат не решился, опасаясь, что новость не воспримут серьезно. Это лишний раз подтвердило ту истину, что самое важное от нас скрывают.
   Ничего себе смерть, подумал брат, когда вышел из кафе. Оказывается, ничего страшного. Если мертвые сидят в кафе, разъезжают по миру, ходят по улицам, то ему это нравится.
   - Сейчас Элвис где-нибудь на Кипре, - мечтательно произнес брат. - Лежит целыми днями на пляже, пьет лимонный сок, занимается любовью с русскими девушками, а по вечерам выступает в ночных клубах.
  

МЕЧТА

  
   - О чем ты мечтаешь? - спросил я у брата, когда мы допили последнюю бутылку пива.
   - О пиве.
   - А если серьезно?
   Он ненадолго задумался. Можно ли назвать мечту о морском путешествии без определенной цели и направления мечтой? Впрочем, и цель и направление есть, но они глубоко запрятаны в подсознании. Разумеется, он хочет обрести две несовместимые вещи: детство и свободу. В детстве у тебя нет свободы, ты не можешь делать, что хочешь, за тебя все решают, могут увести в другой дом, в другой город, кто-то, но не ты, знает, где тебе будет лучше, но когда ты, наконец, свободен, ты можешь выбирать род занятий, сексуальных партнеров, место жительства, ты уже потерял счастливый мир детства.
   - Ты веришь, что твоя мечта когда-нибудь осуществится?
   - Нет. Я прекрасно понимаю, что моя мечта - это всего лишь мечта, то есть отчетливый образ, который светит из неясного будущего. В воображении мечта как бы уже осуществлена, ведь я вижу маленькую яхту, затерянную в безбрежном океане и на ней сижу я - сижу и ничего не делаю - ну, разве что записываю свои мысли для человечества.
   Мой брат мечтает путешествовать по океанам и морям много-много лет, он отрастит длинные волосы и бороду, примет обет безбрачия, а когда он устанет от жизни, то просто шагнет в воду и навсегда скроется в пучине.
   - Конечно, любой обыватель скажет, что я ненормальный и будет прав. Но человечество признает меня великим человеком. Трудно сказать, почему, ведь я ничего выдающегося не сделаю - не открою новых островов или новых животных. Но люди увидят во мне всеобъемлющий символ, который имеет самое непосредственное отношение к вечности, поиску Абсолюта. Я стану олицетворением неосуществимой мечты современного человека - бросить все к чертям и вырваться из города на пару месяцев.
   - А мы могли бы стать отличной командой. Ты - капитан, я - боцман.
   Брата громко рассмеялся.
   - Свистать всех наверх! Боцман, отдать швартовы!
   Внезапно он становится грустным и долго не произносит не слова.
   - Как бы там ни было, яхты у меня нет, - чуть не плача говорит он. - До моря тоже далеко. Моя мечта также мало относится к реальности, как и все, что нами выдумано для того, чтобы чувствовать себя в этом мире, как дома: литература, кино, боги, рай, прогресс, идеалы, реклама.

УНИВЕРСИТЕТ

   В какой-то момент началась обычная размеренная жизнь. Мы с братом разделили домашние хлопоты и даже затеяли ремонт. За пару недель мы сделали из запущенной холостяцкой квартиры милый уголок, где можно почувствовать себя уютно. Брат стал снова ходить на работу и вот уже почти неделю он не прикасается к пиву.
   В середине июля я сдал экзамены в университет и поступил на факультет социологии. Брат был вне себя от радости, он никак не мог поверить, что мне удалось набрать проходной балл.
   Университет располагался в нескольких зданиях, соединенных между собой переходами. Когда я оказался там впервые, мне почудилось, что я попал в таинственный лабиринт. Я очень долго плутал там, натыкаясь на закрытые двери. Я спрашивал у вечно спешащих преподавателей, как пройти на кафедру социологии, но никто из них не знал, так как они были с других кафедр. Видимо, каждый из них досконально знал только определенную территорию и не имел ни малейшего представления о том, что происходит в соседнем коридоре.
   Если бы я хотел кому-нибудь рассказать, как сдавал экзамены, то у меня ничего бы не вышло. Я не помню, как вошел в аудиторию, как взял билет, что говорил экзаменаторам. Я абсолютно ничего не помню. Единственное, что я запомнил - девушка в голубом платье. Она тоже поступала на социологический факультет, туда почему-то поступали одни девушки. Она стояла в коридоре с книгой и сосредоточенно читала. Мой взор выделил именно ее из сотни девушек, которые там были. Это были самые разные девушки: фигуры всех типов и волосы всех цветов.
   Она была такая же, как все и в то же время не похожа ни на кого. В ней не было ничего необычного, и в то же время в ней все было особенным. Она не была красивее других девчонок, скорее даже наоборот - красивой ее назвать нельзя. Но в том-то и дело, что красивые девчонки, которых здесь пруд пруди, не вызывали во мне никакого интереса. Мне было приятно смотреть на них, меня привлекала в них красота, но, быть может, именно поэтому меня к ним совершенно не тянуло - их красота лежала на поверхности, а ее красота скрывалась глубоко внутри. Я отворачивался от нее и пытался сосредоточиться на экзамене, но через какое-то время голова автоматически поворачивалась, и я снова смотрел на нее.
   У нее были самые обычные черные волосы, торчащие в разные стороны - она была острижена "под ежика". У нее был самый обычный рост, она была не выше холодильника. Ее ноги... Ножки. Длинное голубое платье скрывало их. Ее нос был слегка вздернут, а пухленькие губы беззвучно произносили текст, важнее которого трудно что-либо представить себе в данный момент времени.
   Я смотрел, как она склонила голову над учебником и не мог отвести от нее свой взгляд. Я решил во что бы то ни стало познакомиться с ней, когда начнется учеба. Быть может, мы даже попадем в одну группу. Он одной этой мысли я стал счастливым.
   Я оглянулся, когда уходил домой, и в этот самый момент она посмотрела в мою сторону, заметила мой взгляд (его нельзя было не заметить) и вдруг улыбнулась. В это момент я чуть не сошел с ума. Сердце бешено заколотилось. Меня прошиб пот и, кажется, я жутко покраснел.
   Я вернулся домой в приподнятом настроении. Брат очень удивился, когда узнал, что я успешно сдал все экзамены. О девушке я ему ничего не стал рассказывать, да и рассказывать особенно нечего. Вечером, перед сном я думал о ней. Теперь я с нетерпением жду начала занятий, чтобы увидеть ее. Но до сентября остается еще месяц с хвостиком.
  

АВГУСТ

  
   Наступил август. Дни стали прохладными, летнее настроение постепенно улетучивалось, уже чувствовалось дыхание осени.
   Я позвонил домой и сказал, что со мной все в порядке. Я поступил в университет и теперь хочу подыскать какую-нибудь работенку. Отец был очень доволен, мама тоже была счастлива. Она была уверена, что я нашел отца. Я не стал говорить ей всю правду. В конце концов, найти брата - это тоже большая удача. Уж не знаю, что мама наплела отцу, но он был уверен, что я живу у дальней маминой родственницы, которую зовут тетя Рита. Тетя Рита - мифическая личность, ее никогда не существовало, но отец верит, что она существует и, наверное, рисует в своем воображении ее образ. Но как же мой настоящий отец? Можно ли его найти?
   Я сообщил брату о своем желании съездить в Москву. Он сказал, что тоже об этом подумывал, так что через пару недель он возьмет отпуск, и мы поедем с ним вместе, как следует оторвемся и погудим на полную катушку. Он даже не подумал об отце. Отец для него просто не существует.
   Я не стал скрывать своих истинных целей. Я прямо заявил, что хочу видеть отца. Первая его реакция - глубокое удивление.
   - Зачем тебе нужен этот придурок?
   - Не говори так о нем.
   - Ты его не знаешь, а я знаю.
   - Но это же твой отец... Наш отец.
   - Он мне не отец, - раздраженно сказал брат. Затем он перешел на крик. - Когда он был мне отцом, братишка? Когда приезжал раз в год на день рождения, водил в кино, покупал мороженое, потом исчезал на целый год, пока ему это совсем не надоело? Когда он был мне отцом? Когда я лежал с температурой под сорок градусов, а он торчал в пивной? Или когда я целый год сидел без работы, а он даже не предложил мне помощь? Я бы, конечно, не взял его деньги, но он ведь даже не предложил.
   Иногда мне кажется, что мой брат ненавидит отца. Но это не так. Где-то в глубине души он очень любит отца и весьма трепетно к нему относится. Для меня такое отношение к отцу вполне естественно. Того отца, который меня воспитывал, я всегда боготворил, несмотря на все его недостатки. Но когда я узнал о существовании другого отца, настоящего отца, человек, который вырастил и воспитал меня, как-то незаметно для меня самого отошел на второй план. В моей душе вдруг образовалась пустота. Происходит нечто невероятное - существует два человека, которых я могу назвать своими отцами, но вместе с тем я потерял отца как такового, ибо иметь двух отцов - это все равно, что вообще не иметь отца. Я чувствовал себя подавленным и не находил себе места, бродил из угла в угол. Время от времени я выходил на улицу и шел куда глаза глядят. Я часто забредал старые кварталы, и меня долго не покидало ощущение, что я никуда не уезжал из деревни. Иногда я видел коз, лошадей, кур. Я представлял себе, что не поступил в университет, и теперь возвращаюсь в деревню, где мне предстоит провести еще целый год, а может быть, и всю жизнь - меня передергивало от ужаса, по спине бежал холодок. Внезапно старые улочки заканчивались, исчезали запахи помоев и мусора, передо мной открывалась панорама современного города с многоэтажными домами, дорогими автомобилями, проносящимися со свистом по оживленной трассе.
   Не прошло и двух недель, как брат сказал: "Собирайся, завтра выезжаем!"
   Это случилось поздно вечером, когда он вернулся с работы слегка подшофе, завалился на диван и тут же заснул.
   Я собрал свои пожитки - они уместились в одном полиэтиленовом пакете.
   Брат разбудил меня в шесть часов. Он скинул с меня одеяло, а затем перевернул раскладушку. Я со смехом скатился на пол.
   - Через десять минут мы уезжаем, - спокойно сказал он.
   Весь его вид говорил о том, что он настроен решительно, серьезно и шутить не собирается. Он был одет по-походному, джинсы, джинсовая рубашка и кроссовки. Он был гладко выбрит, его волосы были вымыты и тщательно уложены. Из-под рубашки выглядывала белая майка с профилем Сталина и надписью:
  

С НАМИ ПО-ДРУГОМУ НЕЛЬЗЯ

   Брат сказал:
   - У тебя есть время, чтобы поссать и посрать, умыться, почистить зубы и, может быть, успеешь подрочить. Я жду тебя в машине. Если ты не появишься там в шесть пятнадцать, я уезжаю один.
   Через десять минут я был в машине, выполнив все пункты программы.
  

ПУТЕШЕСТВИЕ

  
   Мы несемся по трассе на предельной скорости, встречные машины со свистом проносятся мимо, ветер хлещет по лицу, а за окном все тот же неизменный пейзаж - поля, леса, степи. Иногда попадаются крохотные деревеньки, вся дорога утыкана указателями, которым нужно следовать, если хочешь забраться в какую-нибудь глушь.
   Когда мой брат ведет машину, он выглядит, как отважный капитан, у него плотно сжаты губы, его взгляд неподвижен, его подбородок слегка выдается вперед, как бы готовясь принять все удары судьбы.
   Он обожает путешествовать. Он заметил, что почти все его сны содержат намек на путешествие. Эти сны как бы подталкивают его к перемещению в пространстве. Почти все герои его снов куда-то идут. Если он верно расшифровал свои сны, то в нем прочно сидит непреодолимая жажда куда-то уехать, сорваться с насиженного места, бросить все дела и вообще - изменить свою жизнь, как бы высокопарно это ни звучало.
   Он говорит, что с точки зрения мира снов, путешествия не так уж важны сами по себе - их главная польза в том, что они расширяют географию сновидений. Наши сны возвращаются туда, где нас уже нет. Видимо, мой брат слишком долго сидел на одном месте, поэтому то и дело он попадает в какие-то сумрачные сны, опустошенные сны - это подвал мира сновидений, самый настоящий подвал с запахом сырости и темнотой, наваливающейся со всех сторон. В этой пустоте и происходит действие почти всех его снов. По крайней мере, в последнее время. Видимо, пришло время съездить куда-нибудь за новыми снами, смеется брат.
   Я спросил его, испытывал ли он в жизни настоящую любовь.
   Он тут же перестал смеяться.

ЛЮБОВЬ

  
   Единственную безумную любовь в своей жизни мой брат испытал в школе, в одиннадцатом классе. Ее звали Кристина, она была блондинкой со смазливым личиком. Она дружила с Антоном Денисовым, а с братом лишь кокетничала, но он принимал все за чистую монету. Иногда она просила его передать ей тетрадь или учебник, и он всегда старался дотронуться до ее пальцев. Это прикосновение было для него дороже всего на свете. Сколько он не прикасался потом к женщинам, никогда он не был так счастлив - возможно, именно потому, что другие женщины позволяли ему слишком много.
   На выпускном вечере он хотел потанцевать с ней, хотел почувствовать ее тело, хотел прижаться к ней, хотя бы совсем чуть-чуть, но она танцевала только с Антоном.
   - Мы подняли бокалы, наш староста Антон Денисов произнес тост. Этот выскочка, самовлюбленное ничтожество, претенциозный хам, уверенный в себе жлоб, слащавый лицемер. За что таких любят женщины? И почему только таких и любят? И как назло он не педик, то есть ему тоже, как и мне, нравятся красивые женщины, и как назло он охмурил девчонку, которую я любил больше жизни и был готов ради нее на все - если ради нее мне пришлось бы убить человека, я бы это сделал. И любой бы сделал это ради любви. Допустим, в спасательной шлюпке было только одно место, на которое претендуют две девчонки - Кристина и какая-то другая. Ту другую я бы, не раздумывая ни секунды, утопил. Вот как я любил ее.
   Осушив бокалы, все пошли танцевать. Брат пригласил Кристину на танец, но она отказала и повисла на Антоне. Тогда он впервые в жизни решил напиться.
   Но прошло где-то полтанца, как вдруг раздался громкий хлопок, и из динамиков повалил густой дым. Началась жуткая суета. Все столы были опрокинуты. Бутылки шампанского, на тарелках лежали бананы, яблоки, курица, салаты... Все это полетело на пол. Скатерть быстро загорелась, появились первые признаки пожара - едкий запах дыма, языки пламени, всеобщая растерянность...
   - И тут такое началось - пронзительные крики девчонок, перекошенные от ужаса лица, дикий топот ног, в одно мгновение все разбежались кто куда - кто залез под стол, кто спрятался за колонками, но основная масса рванулась к выходу. Те, кто посмелее, остались стоять и ждать, что будет дальше. Но таких было немного - человека два-три. мне надо было бы тоже бежать, но я был пришпилен к полу неведомой силой. Думаю, что эта сила называется любовь. Я верил, что это была любовь, а значит, так оно и было. Не знаю, как с точки зрения физики или математики, я в этом не силен, но в том, что касается нашей внутренней реальности, то здесь реально как раз не то, что есть на самом деле, а то, что мы принимаем за реальное. Какая сейчас разница, любил я ее по-настоящему или нет, важно, что я вел себя именно так, как должен был вести себя любящий человек. Или влюбленный человек. Или человек, который любит другого человека. Или человек, который любит любовь. Как видишь, легко запутаться в этих определениях.
   И вот посреди этого дыма, шума, этой всеобщей паники мой брат стоял, как вкопанный и отрешенным взглядом созерцал происходящее. Он смотрел на происходящее циничным взглядом человека, который повидал в этой жизни все. Я, мол, закончил школу, и меня уже ничем не удивишь.
   Мы остановились в придорожном кафе. Брат заказал две чашки кофе и по два хот-дога.
   - Когда нас всех вывели из школы, никто не хотел уходить домой, хотя, кажется, все понимали, что вечер безнадежно испорчен. Единственный, можно сказать, вечер в жизни, который навсегда останется в памяти как некая черта, итог целой жизни. Как заметил в своей речи директор школы, для нас закончилась целая эпоха и вот теперь мы должны распрощаться с беспечной юностью, легкомысленной глупостью, детским непослушанием, подростковым бунтарством и стать серьезными, трезво мыслящими, рассудительными людьми, которые имеют цель в жизни и делают все, чтобы ее достичь. Пожарные появились через три минуты. Огонь быстро потушили. О серьезном ущербе, я думаю, речи быть не может. Разве что сгорели пара столов со всеми яствами. Но это было восхитительное зрелище, огонь очень быстро захватывал пространство, он пожирал все на своем пути, а то, что не мог поглотить, окрашивал в черный цвет. Я был потрясен и безумно счастлив, когда смотрел на этот праздник огня. Я ощутил себя сильным и всемогущим, как будто высшие силы вступились за меня. Когда от дыма уже начали слезиться глаза, я поднял с пола бутылку шампанского и вышел на улицу. Через десять минут после взрыва приехали менты с собаками. Они отогнали нас на самый край школьного двора и запретили под страхом смерти приближаться к школе. Для убедительности один из них встал у входа с автоматом. Правда, его лицо, типичное милицейское лицо, отпугивало больше чем автомат. Пока они выполняли свою работу, наши пацаны в открытую курили, пили припрятанную водку из бумажных стаканчиков, запивая ее газировкой, всем своим видом показывая, что им на все глубоко наплевать. К тому же, к ним пристроилась Анжела Михайловна. Как учитель она была пустое место: свой предмет она знала плохо, о чем говорит хотя бы тот факт, что при объяснении законов физики приводила аналогии из самых разных сфер жизни, с физикой в общем-то никак не связанных: она не знала, как объяснить нам, почему притягиваются атомы друг к другу, и поэтому не нашла ничего лучшего, как сравнить это притяжение с трагической любовью героев мыльной оперы. Ну не могут они не притягиваться и все тут! Они должны преодолеть все препятствия, потому что им предначертано быть вместе. Я тогда спросил ее, зачем нам нужно что-то преодолевать, если и так все предначертано. Она сказала, что подумает над моим вопросом и на следующем уроке даст на него обстоятельный ответ, но, разумеется, забыла, и если бы я ей напомнил о ее обещании, она бы очень удивилась. Так вот, механику Ньютона, теорию относительности она могла объяснить, привлекая примеры из политики, кино, художественной литературы, личной жизни. Последнее было самое интересное. Она как-то сказала, что все мужчины, которые встречались ей, вели себя точь-в-точь, как переменный электрический ток. Я так до конца и не понял всю глубину этой метафоры. Видимо, здесь, как и в случае с песнями Бориса Гребенщикова, имеет место одна из двух причин: или мне не дано понимать такие глубокие вещи, или же там просто-напросто нет никакой глубины.
   Мы снова в пути. Кажется, что машина вот-вот оторвется от земли. Навстречу нам изредка попадаются грузовики и легковушки. Иногда мы остаемся на трассе совершено одни. Брат закуривает сигарету и продолжает свой рассказ.
   - Анжела Михайловна пила водку наравне со всеми, но почти не пьянела. Я пил из горла бутылку шампанского, которую прихватил со стола. Никто больше не претендовал на нее - это был мой трофей. Я пялился на тоненькие ножки Анжелы, на ее маленькие груди и представлял, как мы лежим с ней в постели. Честно говоря, я тогда плохо представлял себе, что это такое: быть в постели с женщиной. Техника полового акта была мне в общих чертах понятна, но ведь кроме этого должно было происходить что-то еще. Какие-то невообразимые ласки, сложнейшие объятья, изощренные поцелуи. Вот это меня и выбивало из колеи. Я не был уверен в себе. Может быть, поэтому я не смог сделать первый шаг к Кристине. Ну, окажемся мы с ней в постели, а что я буду делать. А вдруг ей не понравится? Нет, я все больше склонялся к мысли, что секс - это не плотская сторона любви, а совершенно отдельная область человеческих отношений, своего рода наука, которую нужно изучать с опытным преподавателем. И вообще - когда любишь девчонку из своего класса, о сексе думаешь мало, ведь опыта сексуальной жизни еще нет, а потребность в женском общении уже есть - тебе гораздо важнее чувствовать, что у тебя есть девчонка, просыпаться и засыпать с этим ощущением, ходить с ней по улицам, взявшись за руки, смотреть ей в глаза, слушать ее бесконечную болтовню ни о чем, терпеть ее капризы (или глупости), не принимать всерьез ее глупости (или капризы), чувствовать ее дыхание рядом, целоваться, обниматься, прикасаться к ней, пытаться добиться чего-то большего и облегченно вздохнуть, получив отказ - во-первых, это означает, что она не шлюха, а во-вторых, позволяет оттянуть время до тех пор, пока сам чему-то научишься с более опытной женщиной.
   Анжела Михайловна подошла вплотную к моему брату. Его тут же накрыла волна запахов - духи, алкоголь, табак, запах одежды, запах тела и что-то еще... На какое-то мгновение его охватило сильнейшее возбуждение, он вдруг почувствовал, что от ее горячего тела его отделяют какие-то ничтожные миллиметры тончайшей ткани (он был одет в белую рубашку, под которой не было майки), а на ней была белая блузка, из-под которой просвечивался лифчик, но в то же время он жутко разволновался, сердце учащенно билось, как если бы он делал что-то запретное - даже все эмоции, связанные с пожаром, и те переживания, которые были до этого, не идут ни в какое сравнение с тем, что он почувствовал, когда взрослая женщина обняла его перед всеми и увела за собой. Он ловил завистливые взгляды пацанов и чувствовал себя героем вечера. Она была не особенно красивой, но для первого раза лучше и не придумаешь. Они пошли через школьный двор к выходу.
   Он видел, как директор школы ходит весь красный и курит одну за одной.
   Он видел, как пацаны сбились в кучу и говорят о девчонках.
   Он видел, как девчонки сбились в кучу и хихикают.
   Он видел, как Кристина и Антон стоят отдельно от всех и обнимались.
   Никто не спешил покинуть школьный двор, хотя теперь уже ничто не держало их в школе - аттестаты были на руках и оставалось только отнести их в какой-нибудь институт.
   - Наша классная руководительница Надежда Константиновна, старая дева средних лет, находилась в самой гуще событий и вполне серьезно пыталась командовать милиционерами и даже собаками. Мы ей были уже неинтересны - хочешь не хочешь, но то время, когда она орала на нас по каждому поводу, а мы всячески доставали ее, ушло безвозвратно. Искусственный школьный мир разрушился, вернее мы ушли из него, но мы при этом не стали, ни лучше, ни хуже, мы просто оставили что-то позади - и если мы действительно стали теперь взрослыми, то по одной причине: нам есть что оставить, у нас уже есть какое-то прошлое, и за десять лет почти вдвое увеличился срок нашего внеутробного пребывания. За это время мы не то, что изменились, а просто переродились, став совершенно иными существами, чем были, когда пришли сюда. Это была эпоха интенсивного развития души, ума, тела - за это время мы узнали все, что нам необходимо для достижения среднего уровня развития, и все, что мы узнаем потом - это лишь дополнения и уточнения. С одной стороны, десять лет - не так уж и много. Например, между сорокалетним и пятидесятилетним человеком - небольшая разница. Десятилетие между семидесятилетием и восьмидесятилетием, по-моему, вообще ничто. Мы же прожили самое потрясающее и страшное десятилетие в человеческой жизни - ничего похожего больше не будет. Так вот, мы с Анжелой выскользнули в дыру, которая зияла в заборе уже много лет. Во всяком случае, когда я пришел в первый класс, она уже была. Через эту дыру я и ходил в школу. Я еще раз оглянулся на школьный двор - вся суета уже заканчивалась, пожарные пробыли в здании минут пять, и прекрасно понимая, что им здесь нечего делать, ушли - благо, пожарная часть была через дорогу, а милиционеры дали обещание во всем разобраться в ближайшее время и нырнули в свой "уазик", который быстро исчез, подняв страшную пыль. В школу никого уже не пустили. Директор наорал на всех и тоже обещал во всем разобраться, а затем объявил выпускной вечер оконченным. Надежда Константиновна тоже на всех наорала и, в свою очередь, обещала разобраться со злоумышленниками, которые находятся "среди нас и им, видимо, очень смешно - они наплевали всем нам в души, своим учителям, товарищам и сейчас тихонько посмеиваются, затаившись, как мыши". Наши потихоньку двинулись к выходу, а она все еще кричала. Она снова превратилась в училку, и, наблюдая, как вчерашние балбесы уходят от нее навсегда, взбесилась по-настоящему и от общих фраз перешла к более конкретным угрозам. "Я даже догадываюсь, кто это сделал" - сказала она и посмотрела в мою сторону. "И этот человек будет у меня на коленях прощения просить". Это она вызвала милицию. Как будто без ментов нельзя было обойтись. Эти учителя никогда ни в чем не разбираются, им лишь бы обвинить кого-нибудь. Кто же виноват, что проводку давно не меняли. Да и колонки оказались слишком мощные. Но я был безумно рад, что все произошло именно так.
   Нас обогнал черный джип. Брат выругался и прибавил скорость, но отрыв был слишком велик, и джип вскоре скрылся из виду.
   - Как только я увидел, как Кристина и Антон, обнимаются на школьном дворе, то вдруг понял, что ничего к ней не чувствую, даже ревности. Мне стало совершенно безразлично, с кем она будет, как сложится ее жизнь. Кстати, ее жизнь сложилась не особенно удачно. Антон ее, разумеется, бросил через несколько месяцев, она провалилась на экзаменах в институт, закончила курсы продавцов, еще несколько лет подряд, словно повинуясь неумолимому року, проваливала то один, то другой экзамен, пока не поняла, что, вследствие каких-то непознанных законов мироздания диплом о высшем образовании почему-то никогда не будет выписан на ее имя, и все мечты, связанные с заветной синей корочкой навсегда останутся для нее недосягаемыми мечтами. Она осталась работать в продуктовом магазине, вышла замуж, родила, пополнела, и до сих пор я иногда вижу ее у прилавка, но покупки предпочитаю делать в другом магазине, хотя он немного дальше от моего дома. Иногда я все же покупаю у нее хлеб, но делаю вид, что не узнаю ее или не хочу, чтобы она узнала меня. Она на какое-то мгновение останавливает на мне взгляд, но тут же отводит его в сторону и протягивает хлеб. Стараясь не коснуться своими пальцами ее пальцев, я аккуратно беру хлеб, что со стороны, наверное, выглядит смешно - я беру хлеб, как будто это вовсе и не хлеб, а какая-нибудь взрывоопасная штука вроде бомбы.
   - А с Анжелой у тебя что-нибудь было?
   - Я пошел ее провожать. Через какие-то переулки и закоулки мы вышли к пятиэтажному дому и вошли в подъезд. Мы поднялись на четвертый этаж, она открыла дверь. Теперь, при свете лампочки, я увидел, насколько она была пьяна. Красные глаза, припухшее лицо, идиотская всепрощающая улыбка. И все-таки я попытался войти за ней в квартиру, но она, довольно грубо оттолкнула меня и громко захлопнула дверь.
   - Она тебя выгнала?
   - Выставила, как мальчика. Да я и был мальчиком. Я присел на ступеньки. В подъезде было тихо, на улице мяукали коты. Так я и вошел в рассвет своей новой жизни. Ничего особенного я не почувствовал. Никаких откровений, никаких особенных ощущений, никакой наивной радости, никакой глупой романтики. Я прекрасно осознавал, что этот день ничем не отличается от других дней, и взрослым человеком нельзя стать за один день и даже за год. Это все равно, как смена исторических эпох. Античность, средневековье, новое время. Если воспринимать все это серьезно, то есть как реальность, а не как условность, то получается так: легли вечером спать - на дворе античность, проснулись утром - опоньки, средневековье, прошло несколько веков, опять вечером легли спать - средневековье, утром проснулись - на дворе Ренессанс - здрасьте, приехали.
   В то утро мой брат брел по городу, размышляя о своей дальнейшей жизни. Дело обстояло так: ему было семнадцать лет, он закончил школу, и больше всего на свете ему хотелось кого-нибудь трахнуть. Бесспорно, в школе не так уж и много возможностей для сексуальных опытов, но и те возможности, что были, он бездарно упустил. Его не совратила хорошенькая учительница, да и он не смог добиться взаимности от девчонки, в которую был влюблен.
   - Почему мы вообще должны в кого-то влюбляться? - недоумевает брат. - Я не знаю, существует ли любовь. Если любовь и существует, то она - очень странная штука. Еще более странная, чем история, а в истории я кое-что понимаю, у меня никогда ни одной четверки не было по этому предмету. Как человек понимает, что он влюблен? Вот просыпается он утром, справляет нужду, умывается, одевается, завтракает, выходит из дома и все это время в голове гудит какой-то механизм, который постоянно напоминает ему: "ты любишь А.", "ты любишь А."... Вчера вечером ему не было дела до этого А., он его знать не знал, а сегодня вдруг с утра до вечера только об этом и думает: "Я люблю А.". Странно, очень странно. Откуда не возьмись возникает такая страшная привязанность к какому-то человеку, избавиться от которой невозможно никаким сознательным усилием воли. И в то же время ты испытываешь невероятный подъем сил, всплеск эмоций, радость, счастье. Даже если любовь несчастная, то само переживания своего несчастья - это тоже какое-то счастье.
   Мой брат все-таки был счастлив в семнадцать лет.
   Я спросил его, сколько у него было женщин.
   Он говорит, что всего около пятидесяти, но в памяти остались только шесть женщин.
   Диана.
   Нина.
   Роза.
   Мария.
   Афродита.
   Виктория.
  

ДИАНА

  
   Диана - типичная оренбургская красавица. Черные волосы, карие глаза, светлая кожа, татарские скулы, длинные стройные ноги, изящная фигура - сразу видно, что над созданием этой красоты трудилось не одно поколение русских и татар.
   Мы встретились, когда я учился на втором курсе психфака. Она была моей первой женщиной.
   Мы очень странно расстались. Ничто не предвещало конца. Однажды она позвонила и сказала, что между нами все кончено.
   - В чем дело? - спросил я.
   - Я устала от этой неопределенности. Мне нужен человек... ну... даже не богатый, нет... но... уверенный в себе. Человек, который знает, чего он хочет. А ты не знаешь, что тебе нужно. Все люди стремятся к победе, к вершине, к каким-то достижениям, а ты... ты стремишься к поражению. Причем такое ощущение, что тебе нравится быть проигравшим.
   - Но я учусь в институте.
   - Ну и что? Что будет дальше? Чем ты будешь заниматься в жизни?
   - Пока не знаю.
   - Вот видишь. Из тебя вышел бы толк, если бы ты уже сейчас знал, что тебе нужно. И потом, ты еще молодой, ты не созрел для той жизни, которая нужна мне...
   - Диана, но ведь так нельзя. Мы же могли встретиться, посидеть, поговорить. Чтобы все по-хорошему и...
   - Слушай, может быть мне нужно время, чтобы разобраться в себе. Я дам тебе такую возможность.
   Я бросил трубку. Во мне все клокотало. Ну и дрянь, подумал я.
  
   На следующий день я стоял ее у подъезда и ждал, когда она вернется с работы. Наконец, она появилась. Увидев меня, она опустила глаза и прошла мимо.
   Я забежал за ней в подъезд. Пока спускался лифт, я сказал, что люблю ее. Она сказала, что ей плевать. Резко и грубо.
   Она хотела войти в лифт. Тогда я сам того не ожидая ударил ее кулаком в лицо. Она упала. К счастью, в этот момент мы были одни. Я засуетился и вырвал у нее из рук сумочку. Она закричала. Я выбежал на улицу и побежал куда глаза глядят.
  
   Дома я первым делом принялся изучать содержимое сумочки. В основном там была всякая дребедень. Косметика, салфетки, освежитель рта, таблетки от головы, пачка презервативов, паспорт, кошелек, компакт-диск какого-то негра - исполнителя рэпа. Ненавижу рэп. Это конец музыки. Я уже тогда знал, что скоро он всем надоест.
   Как мало же нужно, чтобы узнать человека. Достаточно выпотрошить его сумочку, чтобы увидеть, из какого дерьма он состоит.
   Блокнот был исписан номерами телефонов. В основном это телефоны мужчин. Что это за мужчины? В каких она с ними отношениях? Кто я для нее? Мне стало как-то не по себе от того, что я роюсь в ее вещах. Мне вообще стало стыдно за то, что я сделал. Я был просто идиотом. Что на меня нашло?
  
   На следующий день я пошел к ее дому, где вчера встретил ее, чтобы отдать ей сумку и извиниться. Я купил цветы.
   Я нервничал, ей уже пора появиться, но ее не было. Я уже собирался уходить, как увидел Диану. С трудом ее узнал. Она была в темных очках, а рядом с ней шел двухметровый барбос в спортивном костюме.
   Они не увидели меня. И все же мне стало страшно, и я, закрыв лицо цветами, быстро пошел в противоположную сторону.
   На следующий день я выслал ей сумочку бандеролью. Больше мы не виделись.
  
   У Дианы есть маленькая дочь Каролина. Ее отец - полумифическая личность, никаких надежных свидетельств о нем не существует, как и доказательств его причастности к рождению Каролины.
   Мы частенько играли вместе. Как-то раз мы играли в паровоз. Пока я добросовестно исполнял роль паровоза, не переставая гудеть и носиться по комнате, Каролина ушла в другую комнату. Я пошел за ней, сделал вокруг нее несколько кругов, но она не обращала на меня никакого внимания. И тогда я все понял. Для меня жизнь - игра, но для Каролины игра - это жизнь. Ей попросту надоел тот мир, в котором я был паровозом, и она решила сменить его. Все, больше я не паровоз. Это означает только одно - я умер для Каролины в данную секунду. Я перестал быть паровозом. У меня больше нет собственного "я".
   Пока девчонка возилась с куклой, я очень болезненно переживал свою смерть. В эти несколько минут я испытал настоящее исчезновение. Сколько душевных сил я приложил для того, чтобы стать лучшим на свете паровозом для Каролины - и вот теперь я вынужден уйти в небытие. Хорошо, солнышко, паровоза больше нет, но кто я теперь? Дети бросают играть в надоевшую игру. Взрослые бросают надоевшую жизнь. Дети уходят в другую комнату. Взрослые уходят в другой мир.
   Это ангелоподобное дитя просто вывело меня из себя - да, я был зол на девчонку, меня раздражала непоследовательность и нелогичность ее поведения. Она такая непредсказуемая.
   Потом мы играли в магазин - я будто бы давал ей деньги, а она шла в другую комнату, возвращалась, протягивала мне пустую ладонь, предлагала мне взять деньги и дать ей хлеба, я брал невидимые деньги, давал ей невидимый хлеб, и она тут же скармливала его мне и своим игрушкам.
   Я вновь ожил и чувствовал себя восхитительно.
  
   Вспоминая об этом, я начинаю понимать, как несчастен ребенок. Лишенный своего мира, своего языка, свободы выбора и самой возможности одиночества, он вынужден во всем подражать взрослым, копируя все, что они делают и говорят, те самые лицемерные взрослые, которые и создали этот ужасный миф под названием Детство, а между тем всячески отгораживаются от детства, от детей, превратив их в орудие собственных амбиций, лепят из них собственные копии, в чем им успешно помогают детские сады и школы, поставляющие государству выдрессированных идиотов, готовых получить высшее образование или пойти на пушечное мясо. Все детские игры не что иное, как попытка освоиться в таинственном мире взрослых, слепить дубликат с этого мира, научиться в нем жить и мыслить, как взрослые, потому что иначе ребенка зачислят в умственно отсталые. А эти убогие развлечения, все эти парки с каруселями и аттракционами - они существуют лишь для того, чтобы заменить детям работу, которую они пока не способны выполнять.
   Так что ты, солнышко, не успеешь и оглянуться, получишь все свои корочки, удачно выйдешь замуж, устроишься на хорошую работу и будешь разъезжать на новеньком "рено", и уже ты будешь взрослой, а я останусь ребенком, потому что ребенок - символ слабого, беспомощного, неприспособленного человека.
  
   Каролина описалась, и я хотел сменить ей колготки. Но для этого ее еще нужно поймать, а это не просто, потому что она носилась, как угорелая, и дико хохотала. Она догадывается, что делает что-то не то. И в то же время она точно знает, что мне это не нравится. И она смеется, потому что непослушание - это истинная сущность ребенка. Как только я осознал это, я еще больше полюбил Каролину, вернее, именно сейчас я понял, что люблю ее. Но с точки зрения взрослых непослушание - это преступление. Ребенок должен слушаться, а иначе он схлопочет по мягкому месту.
   Поймав ее, я только и успел что снять мокрые колготки, ведь она снова стала вырываться - тогда я прижал ее к себе и вдруг случилось неожиданное - Каролина замерла, очень сосредоточенно посмотрела мне в глаза и поцеловала меня в губы. Просто чмокнула и засмеялась. Это был самый лучший поцелуй в моей жизни. И в то же время в нем было что-то непристойное - маленькая девочка с голой попкой целует в губы взрослого мужчину, но вся эта непристойность - иллюзия, потому что Каролина пребывает в счастливом первобытном состоянии - в том-то и счастье, что она не знает ни добра, ни зла, ее мозг свободен от информации, которую в нас впихивают ежедневно, и наши головы - мусорные корзины, где, если и лежит нечто полезное, то разве что на самом дне.
   И все-таки, если бы я мог избавиться от этого мусора, я сохранил бы в памяти не так уж и много: пару воспоминаний о море и желание стать лучшим на свете паровозом для Каролины.
  
   С Дианой я прожил полгода или чуть больше. Я давно по ней не скучаю, а вот о Каролине вспоминаю частенько. Иногда мне кажется, что дети намного счастливее нас - они живут в таком маленьком мире, таком крохотном мирке. Кто посмел бы нарушить его? Кто посмел бы рассказать правду об этом мире? Кто обрушил бы на него ежедневные новости?
  

НИНА

   Однажды я провожал свою жену в очередной рейс. Иногда перед полетом мы занимались экстремальным сексом. Обычно мы закрывались с ней в комнате для персонала, в мужском или женском туалете или в VIP-зале. На этот раз мы решили подурачиться не где-нибудь, а в кабине пилотов. Я надел форму летчика гражданской авиации, и мы направились к самолету за полтора часа до начала посадки. Все прошло удачно, но в аэропорту меня остановила очень милая дама, державшая за руку мальчика лет десяти, и сказала, что ее ребенок очень боится летать на самолетах. Она попросила меня объяснить мальчику, что это совсем не страшно.
   Я долго рассказывал мальчику, что самолет - это совсем не страшно, что я и сам в детстве боялся самолетов, но потом пересилил себя и стал летчиком. Я обещал ребенку, что сам поведу самолет и с ним ничего не случиться. Потом я пожал ему руку и похлопал по плечу. Я пожал и ей руку, заметив, что у нее нет обручального кольца. Когда они прилетели из Москвы, я встречал их в аэропорту с букетом роз. Целых полгода я жил с этой женщиной, выдавая себя за летчика.
   Нина была очень культурная дама. Доктор филологических наук. Защитила докторскую диссертацию по творчеству Александра Ханыкова, который вместе с Достоевским стоял 22 декабря 1849 года на Семеновском плацу в ожидании расстрела, а после помилования был сослан в Орск Оренбургской губернии, где и умер от холеры в возрасте двадцати шести лет.
   Орск хуже Оренбурга раз в семь. Единственное приличное место - проспект Ленина, где всю ночь стоят бляди.
   Пока Нина писала свою диссертацию, она развелась с мужем, посадила желудок, заработала гипертонию, перенесла инфаркт.
   Ни один идиот через сто пятьдесят лет не захочет посадить свое здоровье ради исследования моего творчества. Кому будет интересна моя писанина даже через десять лет? Все, что я написал, безнадежно устарело. Только сумасшедший, самый настоящий сумасшедший станет перечитывать через десять лет сегодняшние газеты.
   Первый закон Мира Интересных Фактов: факты устаревают в момент их появления.
   Расстались мы безболезненно, мы оба уже не в том возрасте, чтобы трепать друг другу нервы.

РОЗА

   Роза работала следователем в прокуратуре. Я познакомился с ней, когда собирал материал по своему маньяку. Мы с ней как-то сразу проявили друг к другу обоюдную симпатию. Вообще-то я человек несимпатичный, редко кому-то нравлюсь с первого взгляда. Так что очень болезненно воспринимаю тот факт, что кому-то моя наглая рожа пришлась по вкусу. Я прицепляюсь к этому человеку, как клещ, и стараюсь попить как можно больше его крови. Я уже не отпускаю его от себя. Мне очень нравится, когда меня любят.
   Когда мы закончили интервью, она предложила выпить кофе. Я не отказался.
   Несмотря на то, что Роза была женщина в возрасте, у нее неплохо сохранилось тело. Если на лице и были морщины, то они ее не портили, скорее даже наоборот - придавали ей сексуальность. Ее кожа была гладкой, в сексе она не уступала молодой девушке. Она легко подчинялась мне и делала все так, как хочу я.
   Ее бывший муж владел сетью магазинов. Из-за чрезмерной любви к деньгам он стал импотентом. Во всяком случае, по ее меркам.
   Мой дорогой член, что бы я без тебя делал?
  
   Роза была помешана на сексе, как многие женщины в ее возрасте. Она была готова спать с каждым, кто мог бы ее удовлетворить. В этой всепоглощающей жажде секса было больше страха и отчаяния, чем стремления к удовольствиям. Она как будто бы боялась, что ее тело скоро станет старым, заброшенным и никому уже не нужным. Ее вагина, как черная дыра, втягивала в себя все, что можно хоть как-то идентифицировать с мужским началом. У нее в шкафу лежали фалломассажеры и вибраторы всех размеров, она ублажала себя милицейскими дубинками, бутылками из-под пива, свечками, бананами, сосисками, ножкой от табуретки, шваброй, но так и не стала счастливой.
   Каждый раз, пуская в ход очередное изобретение, Роза тщетно искала забытья в судорогах оргазма. Она мечтала слиться с собственной болью, собственным наслаждением, а в результате лишь распаляла собственное воображение неосуществимыми фантазиями и несбыточными мечтами, от которых у нее осталась лишь затаенная на весь мир злоба. Поэтому, если рядом долго не было мужчины, она превращалась в монстра.
  
   Однажды Роза повезла меня в сауну.
   Мы плескались и хохотали, как дети. Я нырнул и схватил ее за ногу. Она завизжала и попыталась вырваться. Я не отпускал. Тогда она второй ногой стала отталкивать меня. Я вынырнул, обнял ее, и наши тела слились в поцелуе. Ее язык был ловок и быстр, он побывал во всех уголках моего рта, я чуть не задохнулся. Потом мы легли на спину и стали отталкиваться друг о друга ступнями. Я снова нырнул, и на этот раз она оказалась сидящей у меня на шее. Я встал во весь рост и рухнул на спину вместе с ней.
   А потом я принес ящик вина и вылил все вино в бассейн. Вода приобрела кровавый цвет.
   - Зачем это? - она была сильно удивлена и даже вроде бы испугана.
   - Я хочу, чтобы ты сыграла мертвую.
   - Ты с ума сошел?
   - Да. Я просто хочу сфотографировать тебя так. Обнаженную, плавающую в бассейне, залитом кровью.
  
   Мы в ее шикарной квартире. Она с разбега бросилась на широченный диван. Настоящий сексодром. Я подошел к ней с бутылкой шампанского.
   - Что ты хочешь, милый?
   - Узнаешь, дорогая.
   Дождь шампанского лил на груди, сладкий ручеек бежал вниз, растекаясь по животу. Я приник к ее влагалищу и стал слизывать шампанское, потом перевернул на живот и вылил остатки шампанского на спину. Потом провел языком от шеи до ложбинки между ягодицами.
   Она утопала в блаженстве. Она захотела снова ощутить меня в себе...
   Взрывная волна оргазма пронеслась по всему ее телу, опустошая его.
  
   Я пристегнул ее наручниками.
   - Зачем? Милый, я устала.
   - Закрой глаза.
   - Ну, хорошо. А зачем камера?
   - Я хочу, чтобы ты сыграла боль.
   - Нет, давай завтра.
   - Я хочу сегодня.
   Я слегка провел по ее телу кнутом. Она застонала, ее глаза закатились, лицо перекосилось гримасой ужаса и боли, тело неестественно изогнулось.
   - Может, хватит?
   Обжигающий удар хлыста пришелся ей на бедро. Она одернула ногу, непонимающе посмотрела на меня. Я ударил еще. Потом еще. Сильнее.
   Она кричала, ругалась, но я бил ее бесстрастно, хладнокровно, как врач делает операцию. Она извивалась под ударами хлыста, ее спина, ягодицы, грудь, ноги были покрыты рубцами. Она пыталась убежать, но я схватил ее за ногу, притянул к себе и продолжал хлестать.
   Неожиданно я прекратил истязание, сел на диван, выключил видеокамеру.
   Ей было больно, но и мне было больно. Рука ужасно болела, плечо болело, даже голова начала болеть. Она кричала на меня, проклинала меня, угрожала мне. Я молчал. Потом я попросил у нее прощения.
   По телевизору я много раз видел боль. В фильмах про войну, про мафию. Там всегда море крови, душераздирающие крики и очень реалистичные сцены смерти. В советских фильмах про войну было мало крови, никаких там мозгов или оторванных рук, и раненные солдаты умирали там как-то тихо, интимно. Взять хотя бы "Летят журавли" - запрокинул голову, замер на секунду и рухнул на землю. Эта сцена исполнена внутреннего трагизма. В смерти обычного солдата сфокусирована вся история вселенной. Вся человеческая боль.
   У американцев другое дело - тут вам предоставят полный арсенал всех прибамбасов и примочек - вытекшие мозги, оторванные головы, руки, ноги. Теперь и мы так же снимаем. Ради жизненной правды.
   Но все это неправда. Люди корчатся от боли, а за это их награждают премиями за лучшую роль, они кричат от страха, прекрасно зная, что в нескольких метрах стоит камера, сидит режиссер-зануда, вокруг которого увивается хорошенькая ассистентка, но все равно кричат что есть мочи по одной простой причине - это их работа, они получают за нее деньги, на которые покупают хорошие автомобили, ездят за границу... Я не говорю еще про все эти спецэффекты. Компьютерная графика... Виртуальные актеры в массовых сценах... Сплошной дурёж...
   Я не знаю, суждено ли мне пережить катастрофу, это редкий шанс, поэтому я не могу надеяться на случай. Я не врач, я не вижу настоящей крови, на моем столе не умирают дети и молоденькие девушки. Я не умею страдать, у меня атрофировано это чувство. А о ком мне страдать? Деды и бабки померли своей смертью, родители пока живы, друзей тоже Бог миловал. По телевизору каждый день сообщают о катастрофах, смертях, но я не могу страдать по поводу каждой смерти в таком огромном мире. На земле шесть миллиардов человек и все они рано или поздно отбросят коньки - и многие, очень многие не в глубокой старости и не в своей постели. И что теперь? О ком мне страдать?
  
   Да, что-то похожее на страдание я уже испытывал. Например, когда у меня не было женщины. Долго не было. Тут впору на стену лезть. Несколько месяцев я искал новую женщину. За это время я обошел все более менее приличные бары, ночные клубы, дискотеки, но ничего там не нашел, кроме триппера. Триппер - ерунда, пара уколов, но все же это очень похоже на страдание, когда тебя обволакивает туман отчуждения, и ты идешь на ощупь, робкими шагами, кричишь "ау", но никто не отзывается, и я, конечно, боролся... боролся своими силами, но своих сил явно недостаточно... и ничего не остается, как лепить из себя героя-однодневку, о котором впору снимать фильм, ничего не остается, как смотреть один и тот же выдуманный сон, поэтому я и жил так, как я жил: менял работы, пил, бродил по улицам, воображая себя философом и рок-музыкантом, прекрасно понимая, что я никогда не буду в глазах этого мира ни тем, ни другим, и неважно, что голова пухнет от мыслей и на пальцах мозоли от струн, а все потому что я просто-напросто не попал в поток распределения вещей по своим местам, ведь существует какой-то порядок и все должно подчиняться этому порядку - философы заседают на кафедрах, рок-музыканты записываются на студиях, а я жил в своих снах и только в них.

МАРИЯ

   Одно время я работал богом, хотя официально моя должность называлась "психолог телефона доверия". Быть богом, скажу я вам - адский труд.
   Я восседал за пустым столом, на котором ничего не было, кроме телефона, и с вечера до утра, как Господь Бог, выслушивал жалобы, проклятия, исповеди, тайные желания, объяснения в любви, угрозы покончить с собой, обещания убить кого-нибудь. Бесконечный словесный понос. Думаю, Господь давно закрыл уши и не слушает, что мы там несем. Почему Он должен решать наши личные проблемы? Неужели Он только и делает, что наблюдает за нами в свой божественный микроскоп? Во всяком случае, Ему нет никакого дела, что там происходит. Сдается мне, Он еще в начале двадцатого века взял отпуск и возвращаться из него пока не собирается, ведь "для Бога тысяча лет как один день".
   Каждую ночь мне звонили мастурбирующие подростки, развратные учительницы, беременные школьницы, учителя - педофилы, эксгибиционисты, шизофреники, параноики, ипохондрики, самоубийцы, импотенты, сектанты, безработные, бизнесмены, алкоголики, наркоманы, зоофилы, некрофилы, бандиты, сексуальные маньяки, серийные убийцы - и для всех я находил слова утешения, точно Иисус Христос.
  
   Однажды мне позвонила проститутка. Мы очень мило поговорили. Она не стыдилась своего занятия. Да, я проститутка, ну и что? Мне это понравилось. Она сказала, что у нее два высших образования, экономическое и юридическое, но ни по одной специальности она не работала ни дня. Ей чуть больше тридцати. От мужиков отбоя нет. И каких мужиков - приличные, состоятельные люди. Была замужем за болгарином. Занималась проституцией в Греции. Жила в Париже. Теперь, говорит, прозябаю в этом Мухосранске. Я спросил, почему она не хочет работать, как все нормальные люди.
   Она сказала, что не видит в этом никакого смысла. Она искренне считает, что человек создан для наслаждений, а не для работы. Она сказала, что ей очень нравится такая жизнь. Трахаться за деньги - это очень здорово, сказал она. Ну, в самом деле, не работать же экономистом или юристом в стране, где нет ни экономики, ни права.
   Здравый смысл подсказывает, сказал я, что все это не может продолжаться долго.
   Она перебила меня и сказала, что очень любит Достоевского за то, что он не считался со здравым смыслом и ненавидел современную цивилизацию.
   Она убила меня. Проститутка, которая читает книги - это все равно, что монахиня, которая занимается сексом.
   Я пытался втолковать ей, что работа необходима, хотя бы потому, что не дает отупеть.
   Однообразная работа - кратчайший путь к отупению, ответила она.
   Работа дает уверенность в себе, сказал я.
   Для чего жить в постоянном страхе потерять работу? - ответила она.
   Работа дает материальное благополучие, привел я последний аргумент.
   Ты продаешь за жалкие гроши свою свободу, ответила она.
   Она спросила меня, хочу ли я знать ее имя.
   Я ответил, что профессиональная этика запрещает мне знакомиться с клиентами и, тем более, вступать с ними в сексуальные контакты. (Зачем я это сказал, ведь о сексе речь и не шла?).
   Она сказала, что ее зовут Мария.
   Я сказал, что это ничего не меняет.
  
   Через неделю я написал заявление об увольнении и стал жить у Марии. Обычная двухкомнатная квартира в "хрущевке". Когда она приходила с клиентом, я уходил спать в другую комнату. Утром Мария давала мне деньги на выпивку и закуску, и мы весело проводили время с девяти до шести - пили водку и занимались сексом. Потом она уходила и возвращалась с новым клиентом, нередко с двумя. Бывало, что клиентов не было вообще, и мы спали вместе, как настоящие влюбленные.
   Так я жил почти год, пока не нашел новую работу. Это произошло случайно. По пьяной лавочке я начал что-то пописывать. Я записывал то, что говорит Мария, то, что говорили ее клиенты, все, что видел и слышал. Со временем, я собрал много интересных фактов о проституции. Я отнес материал в газету, где его оторвали с руками и ногами, а меня безоговорочно приняли в штат.
   Так началась моя жизнь в Мире Интересных Фактов. Мария - первая, кого я продал.
  
   Иногда среди ночи я просыпался рядом со спящей женщиной. Я осторожно сдувал с нее пыль, оставшуюся от чужих тел, ласкал взглядом волосы, рассыпавшиеся на подушке, и, откинув одеяло, долго рассматривал ее.
   Она не была моей, она была ничьей, она была доступна всем, кто готов заплатить за нее. Но со мной было нечто другое - она спала со мной не за деньги. Но почему? Быть может, это позволяло ей питаться иллюзией свободы. Нет, она никогда не чувствовала себя вещью - она была слишком сильной. Скорее, мужчины были для нее игрушками. И секс со мной был для нее ничего не значащим капризом - ее тело было призрачным и существовало отдельно от нее самой.
   Спать с проституткой за деньги и иметь с проституткой постоянные отношения - это разные вещи. Тот факт, что твоя женщина - проститутка, не имеет значения, если она тебе нравится. Ты как бы снимаешь с нее этот поверхностный слой, чтобы исследовать ее истинную сущность.
   Каждый раз, когда я обладаю этой женщиной, ее холодная чувственность снова сбрасывает меня в глубины одиночества. Каждый раз, когда я целую ее в губы, тщетно пытаясь преодолеть отчуждение, она отвечает мне бесстрастными ласками, которые хуже самых страшных пыток. Наша близость, наполненная отчаянием, не приносит никому из нас счастья, мы понимаем это и бросаемся в "любовь", как будто нас к этому принуждает некий механизм.
   Однажды я проснулся и обнаружил, что обнимаю женщину, с которой меня ничего не связывает - я знал, что она не нужна мне и скоро она исчезнет навсегда, но почему-то мне захотелось сильнее прижаться к ней, как будто в мире больше нет существа, к которому можно прижаться телом и душой. Возможно, так оно и было.
   Иногда мне казалось, что я - ее первый и единственный мужчина, все остальные - лишь призраки, и только в моих объятьях она становится женщиной, но ее невинность зародилась где-то в глубине моего существа, я сам создал образ, который полюбил; нет, я никогда не любил настоящую Марию, наши тела соединялись странным механическим способом, как будто это две машины, предназначенные для бессмысленной работы. Мы никогда не были единым целым, потому что кроме члена и влагалища есть еще мозги и сердце.

АФРОДИТА

  
   Туапсе. Апрель. Пляж "Агой". Я сижу в джинсовых шортах на белых камнях, передо мной плещется спокойное море, меняя свою окраску. Три цвета моря: черный, зеленый, синий. Я восторженно наблюдаю за игрой цветов: они переходят друг в друга, соединяются, распадаются...
   Утром я приезжаю сюда на катере и вечером уезжаю. Питаюсь исключительно вяленой рыбой и пивом. Здесь редко бывают люди даже в разгар курортного сезона.
   В таких местах всегда испытываешь особую радость от одиночества. Ощущаешь себя частью этого маленького мира, который как-то незаметно становится частью тебя. Так происходит любовная близость с природой. Любое постороннее вторжение, малейшее нарушение тишины безжалостно разрушает интимное общение с диким уголком мира.
   Я был безумно благодарен людям за то, что они оставили меня одного в этом райском местечке.
  
   Я завалил экзамен по философии, и сослан за это на необитаемый остров. Рядом со мной высится стопка книг.
   Я читаю об экзистенциализме и пью пиво мелкими глотками. Экзистенциализм хорошо идет под пиво. Сразу все становится на свои места и все понятно: где пограничная ситуация, где выбор собственной сущности, а где подлинное существование.
   Рецепт салата "Экзистенциализм" (автор рецепта - Жан-Поль Сартр): возьмите романы Достоевского и Толстого, поэзию Рембо и Бодлера, философию Кьеркегора, феноменологию Гуссерля, фундаментальную онтологию Хайдеггера, психоанализ, марксизм и смешайте все это с двумя мировыми войнами, капитализмом и техническим прогрессом, добавьте Бога по вкусу. Салат готов. Приятного аппетита!
   Но современный человек не может быть экзистенциалистом. Экзистенциализм - философия одного поколения. Это философия тех, кто пережил две мировые войны или хотя бы одну из них. Да, я верю, что для этих людей проблема выбора между жизнью и смертью, добром и злом, свободой и рабством не была пустым сотрясанием воздуха, как для нас.
   Мы же слушаем лекции по философии с тупыми лицами - с таким же успехом можно было бы загнать медведей прямо из леса на лекцию по биологии. Мы выходим из аудитории с одной мыслью: "Экзистенциализм - фигня. Лажа полная".
   Что нам выбирать? Из чего выбирать? О каком подлинном существовании можно говорить, если весь выбор современного человека состоит в том, на какой канал переключиться, если опять началась реклама или куда пойти вечером после работы - пить с друзьями пиво или весь вечер пялиться в "ящик".
   Не пережив и двух поколений собак, европейский экзистенциализм незаметно издох под слащавые песенки "Битлз".
  
   Я - Робинзон, мой корабль потерпел крушение, все, кроме меня, погибли, остались лишь книги по философии. Робинзон, изучив все философские системы, неизбежно создаст свою собственную философию. Или же использует книги для костра.
   Человек на необитаемом острове - самый неисчерпаемый сюжет. Замкнутое пространство, человек и несколько вещей. В зависимости от того, какие это вещи, сюжет движется в непредсказуемом направлении.
   Представим, что мой корабль уцелел. Он может отплыть в любую минуту.
   Я каждое утро иду к кораблю, встаю на капитанский мостик, смотрю на горизонт. Я в тягостных раздумьях. Я не спешил покинуть остров, мне хотелось насладиться одиночеством и свободой, я стал хозяином этой земли. Я так полюбил этот остров, он стал моим домом...
   А что меня ждет там, за горизонтом? Придется начинать жизнь сначала. В той точке, в которой я покинул линию своей прежней жизни, время не остановилось. Мир изменился за эти годы. Мне нужно будет еще столько же времени, чтобы осмыслить все произошедшее со мной и с миром за годы отсутствия.
   Меня мучают сомнения, касающиеся социальной, религиозной, сексуальной жизни. Кроме того, полное отсутствие информации. Что ждет меня там, в прежнем мире? Отчуждение, непонимание, отторжение, неудачи и провалы?
   Мой мир здесь. Мир, который я знаю и люблю.
   Робинзон сходит на берег, а на следующее утро вновь становится на капитанский мостик.
  
   Однажды, когда я читал статью о субъективном идеализме, мне послышались крики. Голос был далекий, но пронзительный. Я поднял голову. Огромные волны с огромной силой набрасывались на берег и разбивались в клочья о прибрежные камни. Я не понял, откуда доносился крик. Я оглянулся, долго смотрел на море...
   Я предположил, что это, возможно, всего лишь мое ощущение крика, но не сам крик. Я не могу знать, что происходит на самом деле, но могу знать лишь то, что в моем сознании я слышу крик. Я сомневаюсь в том, что мир - плод моего воображения - во всяком случае, в большей мере, чем я сам могу быть продуктом чьей-то фантазии, но та мысль, что услышанный крик может быть всего лишь случайным переплетением звуков - крика чайки, шума волны, далекого гудка теплохода - казалось мне наиболее близкой к истине. Я успокоился.
   Я отложил книгу и задумался.
   Никакого крика нет - есть лишь мое ощущение крика. А чем оно вызвано, я не могу знать, потому что мир непознаваем. Замечательно. Мне это нравится.
   И тут я услышал еще один крик. На этот раз мой слух уловил, что крик исходил из моря. Я поднялся на ноги и забежал в воду по колено. Я подумал, что это дельфины и мне захотелось на них посмотреть. Но никаких дельфинов не было. Огромная волна сбила меня с ног, следующая, еще более мощная, не дала мне подняться, а третья волна - никогда ее не забуду - бросила на меня обнаженную женщину...
  
   Мы упали. Она была тяжелая. Она не шевелилась. Я, опасаясь очередной волны, крепко обхватил женщину за талию и потащил на берег.
   Я положил ее на камни и сделал несколько раз искусственное дыхание. Из ее рта приятно пахло. Я сделал передышку и наконец-то смог ее разглядеть. Это была совсем девчонка. Короткие черные волосы. Худенькие плечи, узкие бедра, бритый лобок. Я почувствовал, что мне хочется войти в нее. Конечно, от страха мои физические возможности были на нуле, но я все же не думаю, что смог бы это сделать трезвым. Сколько ей лет? Четырнадцать-шестнадцать? Жаль, если она умрет.
   Я набрал воздуха и снова прильнул к ее губам. Если она умрет, я отнесу ее обратно в море.
  
   Она не умерла. Она открыла глаза и улыбнулась. Она смотрела на меня огромными удивленными глазами.
   - Что произошло? Я опять утонула?
   - С тобой это уже было?
   - Со мной все было.
   Она села и закинула ногу на ногу, ничуть не стараясь прикрыть своей наготы. Она попросила сигарету. К сожалению, сигареты кончились. Она вздохнула и сказала:
   - Обычно всегда найдется человек, который в нужный момент вытащит меня из воды или из дерьма.
   Я недоверчиво посмотрел на нее. Сейчас она расскажет мне свою историю. У каждой девчонки старше четырнадцати лет есть своя история. Девчонок без историй не бывает.
   Она ответила нежным взглядом и погладила мое колено.
   - Надеюсь, ты успел воспользоваться ситуацией, пока я была в отключке.
   Я покачал головой.
   - Ты что серьезно? - она присела рядом со мной и обняла меня за шею. - Ты - мужчина наоборот.
   Она нежно поцеловала меня в щеку. Прикосновение ее губ было воздушным и теплым, по телу тотчас пробежал ток возбуждения.
   - Что это значит? Ты хочешь казать, что я - гей? Только потому, что не думал о сексе, когда речь шла о жизни и смерти?
   Я сделал вид, что обиделся. Мне это нравится. Надуваешь губы, смотришь в одну точку, опустив голову. С трудом сдерживаешь смех.
   Она ласково посмотрела на меня и поцеловала меня в брови. Волшебные губы. Они удивительно скользят по коже, заставляя все тело трепетать в волнении.
   - Я не имела это в виду. Просто мужчины, которых я знала, поступили бы именно так. А ты не такой как все. Именно это я хотела сказать.
   Она встала, зашла в воду по щиколотку и подпрыгнула несколько раз, подняв руки вверх. Она протянула мне руки, и я пошел к ней.
   Мы взялись за руки и пошли туда, где был большой камень.
   - Знаешь, так хочется снова ощущать жизнь после того, как сходила в гости к смерти.
   Она легла на камень. Я лег рядом. Мы стали целоваться, как сумасшедшие. Потом она захотела ощутить полноту бытия.
  
   Мы сидели голые у моря, опустив в него ноги.
   - У тебя кто-нибудь есть? - спросил я.
   Она засмеялась.
   - И да и нет.
   - Что это значит?
   - Да, потому что я его люблю. Нет, потому что он далеко. Может быть, мы никогда уже не встретимся.
   Она говорила об этом легко, без малейшего налета грусти.
   - Где он?
   Она пожала плечами.
   - В бегах.
   Я ждал, что она сама скажет, но она молчала, устремив взгляд вдаль, словно ожидает корабль.
   - Что он натворил?
   - Тебе-то что?! И что вам всем от меня нужно, уроды? Пошел бы ты знаешь куда?
   Я вернулся на свое место и открыл книгу. Я даже не смотрел в ее сторону.
   Углубившись в чтение, я не заметил, как она подошла ко мне.
   - Слушай, я не знаю, как тебя зовут...
   - Меня зовут Иван.
   - Мне неважно, как тебя зовут. Давай договоримся: ты ко мне больше не подходишь, не говоришь со мной, не липнешь ко мне и не трогаешь меня даже пальцем. Договорились?
   - Договорились. Но как тебя зовут?
   - Афродита.
  
   Она пошла вдоль берега - легкая, игривая походка, тонкие загорелые ножки, она пинала море и что-то кричала, а море набрасывало на нее волны, как сеть. Девчонка села на камень, на котором мы любили друг друга, и, обхватив руками ноги, уткнула лицо в колени. Ветер слегка трепал ее волосы, и они торчали у нее на голове, как застывший атомный взрыв.
   Я погрузился в чтение. Вдали от цивилизации, наедине с морем, в компании с сумасшедшей девчонкой волей-неволей начнешь понимать философию и, особенно, философов.
  
   Философы - странные люди. Каждый из них хочет найти подходящее слово, которое указало бы место человека в мире, охватило бы всю реальность, все языки и культуры. Они должны с утра до ночи искать это слово и не могут быть счастливы, пока не найдут его.
   Древние философы худо - бедно находили такие слова.
   Логос.
   Дхарма.
   Дао.
   Не густо, но все же лучше, чем ничего.
  
   В прошлые века у человека было свое место, а сейчас его нет. И нет слова, которое указало бы нам место человека в этом мире.
   Если кто-нибудь найдет это слово, то вернется Бог, которого уже нет на Небесах. Почему люди смотрят в Небо, когда слышат о Боге? Бог низвергнут с Неба и Его нужно искать теперь в душе. Нужно смотреть в себя. Но где душа? Вот вопрос: где искать душу? И что значит слово "душа"? И осталось ли хоть одно слово, истинное значение которого не утрачено? Сохранилось ли слово, глубочайший и неисчерпаемый смысл которого не смогли затереть ни определения философов, ни обыденная речь?
   Задача философов - найти Слово. Не хотел бы я отказаться в их шкуре. Попробуй-ка, разыщи Абсолют в мире, где властители умов - не философы и писатели, а телеведущие и поп-звезды.
  
   Она подошла ко мне и спросила, что я читаю.
   Я ничего не ответил, а просто показал ей обложку книги.
   Она усмехнулась.
   Чуть позже я попытался объяснить ей суть трансцендентального идеализма Канта. Она тут же перебила меня и спросила, сколько у Канта было женщин.
   - Ни одной.
   - Так я и думала.
  
   Мы молча смотрим на море. Держимся за руки. Начинается отлив. Для нее это обычное дело, а для меня - чудо природы.
   - Ты знаешь, Кант первым объяснил, почему бывают приливы и отливы. Такой же человек, как и мы, а ведь додумался.
   Она поражена. С ее точки зрения, человек, который раскрыл тайну приливов и отливов, достоин бессмертия. Ее глаза загораются. Она просит рассказать что-нибудь еще.
   Рассказываю ей о Канте.
   О том, что он жил, как часы. Жители Кенигсберга сверяли по нему время. Идет Кант с тросточкой в парк, значит, пять минут шестого.
   О том, что он вставал в пять утра, ничего не ел и, чувствуя, что уже нет сил терпеть, набрасывался на еду и мог съесть целого быка. Кстати, он каждый день устраивал обеды и приглашал только тех, кто обладал остроумием. Он любил посмеяться и был большим шутником.
   Кант был невероятно счастлив оттого, что ему удалось избежать секса, то есть "бессмысленных движений, лишенных метафизического основания".
  
   Ей не верится, что она знает меня несколько часов. Ей кажется, что она знает меня всю жизнь. Нет ли на этот счет какого-то философского объяснения?
   Пожимаю плечами. Смеюсь. Рассказываю ей о Давиде Юме, который сомневался в том, что мир существует вне нашего сознания. Как-то его спросили, сомневается ли он в существовании своей жены. Он ответил, что не сомневается, ведь философия - это одно, а жизнь - это совсем другое.
  
   Она говорит, что ей со мной хорошо.
   Мы снова любим друг друга, рискуя опоздать на последний катер.
  
   На катер мы идем полуголые. Она одела мою майку, потому что какие-то извращенцы украли ее одежду.
   Мы на катере совсем одни. Других пассажиров нет. Мы прижимаемся друг к другу, сидя у кормы. Нам ничего не надо сейчас - только постель. Нам даже не хочется выпить.
   Капитан катера пьян в доску. Он шатается по палубе и ругает правительство за то, что ему урезали пенсию. Оказывается, он уже старый и хочет сидеть дома перед телевизором, а не бороздить морские просторы. Катером управляет его помощник, который тоже сильно пьян. Помощник молчит. Видно, на этих людей по-разному действует водка. Один начинает необычайно много говорить, другой еще сильнее молчит. К счастью, они дополняют друг друга. Если бы они пьянели одинаково, то катер затонул бы, но это в худшем случае. В лучшем случае, мы сбились бы с курса и уплыли бы на какой-нибудь далекий остров.
   В темноте их лица кажутся молодыми и героическими.
   Капитан потерял свою белую фуражу. Ее сдуло ветром.
   Катер несется на сумасшедшей скорости, подпрыгивая и падая брюхом на волны - фонтаны брызг обрушиваются на палубу. Моя девчонка визжит, а я крепче сжимаю ее талию и покрываю ее лицо горячими поцелуями.
   Катер едва не врезался в берег. Капитан не удержался и упал, а когда поднялся, долго кричал на помощника, а тот только махал руками - мол, все обошлось, чего орать.
   Капитана вырвало. Он перегнулся через борт и изрыгал из себя желто-оранжевую массу. Когда все закончилось, он выглядел просветленным и радостным.
   Мы сошли на берег, и капитан долго махал нам вслед рукой и что-то кричал.
   Помощник молча смотрел на нас грустным неподвижным взглядом. Он еще молодой и до пенсии ему далеко.
   На темно-зеленых волнах покачивалась желто-оранжевая блевотина.
  
   Мы берем выпить. Мы плещемся в море. Оно удивительно теплое. Мы стоим по пояс в воде и пьем коктейль. Смеемся.
   В общей сложности, мы выпили по три бутылки на брата. Один раз мы пытались заняться сексом прямо в воде, но ничего не получилось.
   Однако самое ужасное было впереди. На берегу мы не нашли своей одежды. Опять извращенцы, подумал я. Здесь полно приезжих, значит, и извращенцы собираются сюда со всей России и стран ближнего зарубежья.
   - Нет, это бомжи. Это их хлеб.
   Я очень удивился, что мои старые джинсы стали для кого-то хлебом, и мне стало ужасно весело.
   Мы засмеялись и, взявшись за руки, побежали в город - голые и счастливые.
   В ту ночь мы превратились в маленьких обезьянок, в крохотных руконожек, и в эти часы познали абсолютно иное существование. Полезно время от времени превращаться в других существ, чтобы увидеть, как многое мы упускаем из виду, попросту не замечаем, когда живем привычной жизнью. Когда я всего-навсего маленькая обезьянка, мне кажется странным и никчемным обилие в нашем мире огромного количества ненужных вещей, без которых жизнь была бы намного веселее и прекраснее, потому-то я не без удовольствия избавляюсь от сумки с книгами. Мы бросаем их с крыши пятиэтажки на головы прохожих. Книги должны ударять по мозгам, а иначе зачем их писать. Книги падают рядом с прохожими, как убитые птицы, люди вздрагивают, отбегают в сторону, смотрят вверх и в недоумении уходят, а некоторые прихватывают с собой книгу.
   Ночной город, пытающий опередить небо по количеству света. Свет, идущий от окон домов, витрин магазинов, гирлянд, фонарей, неоновых вывесок, магистральных щитов и прочей иллюминации. Этот задиристый свет, созданный искусственно, вдруг показался нам слишком навязчивым, слишком бесцеремонным. Он вторгается в первозданный мир и начисто разрушает его. Мы ненавидим эту купающуюся в лучах искусственного света рекламу, кричащую о себе до хрипоты, как некий символ человека, потерявшего разум. Почему красоты должна быть вызывающей? Почему ночь, расстрелянная искусственным светом, более красива, чем ночь девственная, сохранившая свое целомудрие, тайну и, почему бы и нет, страх?
   Почему нас манит темнота? Потому что она что-то скрывает.
  
   Завтра газеты напишут, что по городу бегали два голых извращенца.
   Хулиганы и милиционеры впервые объединились для поимки двух сумасшедших.
   Нас бьют хулиганы (милиционеры тем временем ждут своей очереди). Хулиганы, закончив свое дело, не уходят, ждут своей очереди, чтобы еще раз нас побить, в чем потом сильно раскаиваются, потому что, загнав нас в "собачник", милиционеры возвращаются за хулиганами.
   Мы сидим в вытрезвителе до утра, я с разбитым носом, она - с подбитым глазом.
   Мы выходим на улицу в каких-то лохмотьях. На мне рваная майка с волосатым черепом и надписью:
  

OZZY OSBOURNE

I'M A ROCK'N'ROLL REBEL

  
   Прочитав надпись, я просто умер - я же ищу такую майку уже лет десять.
   А вот со штанами не повезло. Наверное, они принадлежали какому-то бомжу. На ногах - вьетнамские тапочки.
  
   - Ну что за дикость, мы что, не люди?! - возмущается моя девчонка, упакованная в костюм алкоголички - грязные черные трико, рваные стоптанные тапочки и безобразный домашний халат. - Ну что мы такого сделали?
   Я целую ее в губы и утешаю тщетными обещаниями, что когда-нибудь мы навсегда останемся руконожками и будем под охраной международного сообщества, ведь руконожки занесены в международную Красную книгу как исчезающий вид.
   - Тогда с нами никто ничего не сделает, - говорит моя девчонка.
   - А пока мы люди, с нами можно делать все что угодно.
  
   Начинался новый день. Южное солнце щедро раздавало загар. Еще немного, и меня будет трудно отличить от негра.
   - Не знаю, как ты, а я обожаю бродить по старым кварталам, - сказала моя девчонка, когда утром мы шли к ней домой.
   Мне страшно хотелось спать, но и я проникся любовью к этим полуразвалившимся домикам, где живут одни алкоголики и наркоманы.
   Длинный ряд домов. Нищета и убожество старого квартала. Скособочившиеся дома, непролазная грязь, запах помоев, жуткая свалка посреди улицы - как здесь еще можно жить?
   Но каждый дом подчеркнуто индивидуален, у каждого свой характер. Эти дома, как старые собаки, все еще ждут первых хозяев. На чердаках и в погребах хранится тишина трехвековой выдержки. Здесь и только здесь можно встретить давно умершие мысли и сны.
   - А, правда, было бы здорово, если бы существовал город мертвых? Ты читала Тутуолу?
   - Нет, конечно.
   - А как тебе Юлия Кристева?
   - А что она поет?
   Я обожаю мою девчонку.
   - Вот мы и пришли.
   Я увидел покосившееся, исцарапанное забвением двухэтажное кирпичное здание. Мемориальная доска с полустертыми буквами:
  

В ЭТОМ ДОМЕ 2 НОЯБРЯ 1919 ГОДА БЫЛ ЗВЕРСКИ УБИТ БЕЛОГВАРДЕЙЦАМИ КРАСНОАРМЕЕЦ ИВАН КУВАЛДИН

   И рядом новая доска, совсем свежая, с позолоченными буквами:
  

В ЭТОМ ДОМЕ 5 АВГУСТА 1918 ГОДА БЫЛ ЗВЕРСКИ УБИТ КРАСНОАРМЕЙЦАМИ СВЯЩЕННИК НИКОЛАЙ УГОДНИКОВ

  
   - Это кинотеатр?
   - Конечно, - ответила моя девчонка. - Надо купить билеты.
   - Билеты? Сюда? Я бы охотнее купил билеты в морг.
   - Не беспокойся, этот дом тоже накопил немало смертей.
   Я неохотно достал несколько бумажек и сунул их пожилой тетке, дежурившей у входа. Они поднялись на второй этаж по деревянной лестнице, которая стонала, как роженица и вошли в темный зал, наполненный клубами дыма. Я уловил запах табака и анаши. Мне стало не по себе. Захотелось поскорее уйти отсюда. Куда она меня привела?
  
   - Успокойся, это обычный кинотеатр, - ласково произнесла моя девчонка, заметив мое беспокойство, которое выражалось в покусывании губ и, возможно, в том, что я тревожно озирался по сторонам.
   Мы прошли мимо двух сидевших на последнем ряду наркоманов, чьи лица расплывались в дыму.
   Зал был почти пуст. Кроме наркоманов, были еще два бомжа на первом ряду, мужчина средних лет в плаще и кожаной кепке, парень с девушкой, очень похожие, видимо брат и сестра, и, наконец, компания из двух молодых людей и двух девушек - все пятеро пили водку из бумажных стаканов, и смеялись, но в отличие от наркоманов, они смеялись радостно, их смех был наполнен энергией жизни, он то прерывался, то снова возобновлялся, он достигал высшей точки и затихал, да и в смехе этом был хоть какой-то смысл. Наркоманы смеялись ровно, на одной ноте, их смех был продолжительным и вызывал внутренний протест, отторжение бессмысленного смеха.
   - Ты уже была здесь? - спросил я ее, когда мы уже сели на желтые стулья, спинки которых были покрыты рисунками и надписями.
   - Конечно, была. Сюда приходят одни и те же люди. Вон те бомжи ходят в кино на последние деньги, чтобы вспомнить молодость. Этот мужчина в кожаной кепке приходит сюда уже двадцать лет. Когда-то у него была большая любовь. Он со своей девушкой ходил в кино каждую неделю. И вот однажды она не пришла. Не пришла и на следующей неделе. В общем, она бросила его и вышла замуж. Банальная история.
   - Зачем же он приходит сюда?
   - Он надеется, что она вдруг вспомнит о нем. И вернется к нему. Иногда он выбирает какую-нибудь красивую девушку и аккуратно онанирует. Чаще всего он выбирает меня. Я уже привыкла. Знаешь, мне это даже нравится. В конце концов, этот вопрос можно рассмотреть шире. Все мы живем в чьих-то фантазиях. Представляешь, ты идешь по улице или моешь посуду. Или там сидишь на унитазе. Или ты сам о ком-то грезишь. А в это время кто-то лежит на кровати и насилует свое одиночество. Если бы ты знал, какая это великая вещь - любовь. И вот несутся две любви, как параллельные прямые. И если они и пересекутся, то совсем в другом измерении.
   Несколько минут мы молчали.
   - Я думал, здесь будет объемный звук.
   - Объемный звук? Сейчас будет.
   И она закричала своим громким пронзительным голосом, таким непохожим на другие голоса, слышанные мной за всю жизнь:
   - Коля, вырубай свет!
  
   Погас свет. Она прижалась ко мне. Я чувствовал, как мои волосы шевелятся от ее дыхания. Мне показалось, что сейчас происходит что-то очень важное. Мне показалось, что я живу не один раз, все это уже было с кем-то и когда-то, и все это сохранилось в каком-то гигантском банке информации, которая свободно гуляет по космосу, вспыхивая то в одном сознании, то в другом.
  
   Прошло пять лет, а запах табака все еще выбивает меня из осточертелой повседневности. Стоит мне только услышать запах сигарет, как меня тут же уносит в безвозвратный сон юности... этот запах навсегда останется для меня запахом свободы и молодости, танцев до рассвета и ночных прогулок. Я проснулся и понял, что спал. Я подумал: всем нам стоит умереть, а иначе нам не понять жизнь. Я огляделся вокруг. Мужчина в кожаной кепке исчез. Наркоманы "отъехали". Брат с сестрой целовались взасос. Шпана сбилась в кучу и вырубилась. Бомжи что-то пили. Моя девчонка прижалась ко мне и тихо посапывала...
  
   - Интересно, нам вернут деньги за билет? - спросил я, когда мы пошли к выходу.
   - Вряд ли. Никто не вернет нам денег. А разве ты считаешь, что зря их потратил? Разве ты плохо провел время?
   Я молчал. У меня разболелась голова, к тому же мочевой пузырь готов был лопнуть.
   - А тебе понравился фильм?
   - Я ожидала большего.
   - Ты о чем?
   - Обо всем. Всегда ожидаешь большего, вот и все.
   - Значит, тебе не понравилось со мной?
   - Все бы было хорошо, если бы ты поменьше ныл. У тебя такое лицо, как будто ты только что обкакался.
  
   - Хорошо, что сегодня все было тихо, - сказала моя девчонка, когда мы вышли из кинотеатра и пошли в сторону моря. - А то в прошлый раз нескольких бедолаг, пытавшихся вернуть деньги, увезли в известном направлении. Тут с этим строго, чуть что - приезжает милиция. К тому же отделение всего в двух шагах. Их ведь хлебом не корми - дай кого-нибудь подубасить. Когда-то это был обычный кинотеатр и здесь показывали хорошие старые фильмы. А потом, сам понимаешь, система стала давать сбои и с какого-то момента фильмы сюда не завозят. Может быть, на бумаге их и завозят, а на самом деле - сам видишь. Может, вследствие той же ошибки в другой кинотеатр завозят сразу две копии. И для того, чтобы избежать недоразумений, тамошнее начальство вынуждено подделывать накладные или что-то в этом роде. Это продолжается уже года полтора.
   - Это же абсурд какой-то. Прямо Кафка вместе с Буццати.
   - Но ведь все работает. Вот хотя бы здесь. Разбирательство идет, но на это нужно опять же и время, и деньги. А кинотеатр работает, обслуживающий персонал получает зарплату. Не увольнять же их всех. Ведь кто знает, вдруг через пару месяцев вопрос решится. А люди ходят. И не меньше, чем в другие кинотеатры. Значит им не так уж нужно кино.
  
   Наше кино закончилось, зажегся свет.
   Разве мир по эту сторону экрана не имеет права на существование? Разве иллюзорный, созданный чужой фантазией мир должен увлечь меня больше, чем мой собственный мир?
   Каждый хочет играть в своем фильме. У каждого из нас своя роль. У кого-то главная, у кого-то роль второго плана, кто-то создан для эпизодических ролей, а кому-то суждено всю жизнь прозябать в массовках. Но дело не в этом. Не так уж трудно сыграть свою роль, ужасно трудно получить ее...
  
   Лето умирало. Мы распрощались у моря и больше никогда не виделись. Ты не оставила адреса, но пообещала, что я обязательно увижу тебя через год в этом кинотеатре.
   Я смог приехать только через три года, но кинотеатр был на ремонте.
   Я бессмысленно бродил по улицам, надеясь случайно встретить тебя. Заговаривал с женщинами, мужчинами, надеясь узнать что-то о тебе. Они только пожимали плечами. А я продолжал поиски. Искал тебя на пляжах, в кафе, в ресторанах, на рынках, на помойках, на кладбищах.
   Однажды я зашел в ночной клуб. Немного потанцевал. Одна девчонка клеилась ко мне, и я спросил у нее, не знает ли она тебя. Она сказала, что не знает. Во время медленного танца она повисла на мне, и мы чуть не упали. Она была уже прилично пьяная.
   Разумеется, мы переспали и не один раз, но это была не ты. Это было совсем другое кино, поставленное плохим режиссером.
   Ты исчезла, как могут исчезать только женщины, которых любишь, и всякая попытка отыскать тебя с самого начала обречена на провал. Неужели тебя больше нет на этих улицах? Неужели море больше не омывает твое тело?
   Так все и закончилось.
   Возможно, ты вышла замуж. Такое иногда случается с хорошими девчонками.
   А может, умерла. Что ж, и такое бывает.

ВИКТОРИЯ

  
   Это случилось утром 1 января 2003 года. Меня разбудил телефонный звонок.
   - Привет, солнышко!
   Ты все-таки не разбилась.
   - А, это ты, ласточка! Ты прилетела?
   - Прилетела. А что у тебя с голосом?
   Вот зануда.
   - С голосом? Да ничего. Вчера выпили немного.
   - Ты уже пришел в себя?
   Ты и мертвого из себя выведешь.
   - Конечно, давно уже.
   - Я задержусь до вечера. Хочу к родителям заехать.
   Прекрасно.
   - Я буду хотеть тебя все это время.
   - Я тоже. Как настроение?
   Хуже некуда.
   - Нормально.
   - Слушай, а может, пригласим родителей к нам?
   Этого еще не хватало.
   - Знаешь, у меня не убрано после вчерашнего. В комнате бардак. Вчера друзья приходили.
   - Это не проблема, дорогой мой. Уберемся вместе.
   Да отстанешь ты от меня или нет?
   - Нет, сегодня никаких гостей. У меня проблемы.
   - Какие?
   Так тебе все и скажи.
   - Разные.
   - Работы много?
   Ага, стал бы я так напрягаться из-за какой-то работы.
   - Не совсем, хотя работы всегда много.
   - В чем дело?
   Ну ладно, сама напросилась.
   - Я ухожу от тебя.
  
   Ее голос растаял в трубке, исчез в пустоте, сначала послышалась какое-то клокотание, шипение, треск, и снова все звуки стихли. Казалось, что там, в черной дыре, в которую ведет трубка, кто-то бесконечно, с одинаковым интервалом дергает первую струну гитары, зажав ее на пятом ладу.
   Я положил трубку и уселся в кресло перед окном.
   Ничего, переживет как-нибудь. Она женщина с крепкими нервами, а иначе ее не взяли бы в стюардессы. По долгу службы ей приходится иметь дело с разными людьми. Грубияны, хамы, сексуальные маньяки, зануды, ипохондрики, идиоты, террористы - вот ее клиенты. Она должна успокаивать людей, когда в самолете пожар или заложена бомба, должна одаривать пассажиров обворожительной улыбкой, когда самолет падает, должна быть вежлива и услужлива с наглецами и болванами, которых хочется пришибить на месте.
   Стюардессы всегда вызывали во мне странные чувства: они казались мне какими-то полуживыми куклами, приставленными к самолетам. Я всегда хотел узнать, бывают ли у них мужья, дети или они ведут полуангельский образ жизни, болтаясь между небом и землей. Почему-то мне казалось, что в личной жизни они несчастны и глубоко одиноки. Проводницы поездов - вполне земные женщины, а в стюардессах есть что-то ангельское - их рабочее место на небе.
   Вдруг все встало на свои места. Я словно прозрел. В этой женщине действительно есть что-то ангельское, неземное, а потому чужеродное. Она как будто бы спустилась с неба и пытается утроить жизнь по другим законам, но у нее ни черта не получается. Ее лишил девственности какой-то летчик. Естественно, женатый. Правда, обещал жениться. Много всего обещал, как обычно это бывает.
   Тебе не место в этом грешном мире, ангел. Лети-ка ты обратно на небо.
   Да, она милашка, она мне до сих пор нравится, я бы даже сказал, сильно нравится. Ну и что с того? Чего-чего, а любви и в помине не было. Женился я на ней только потому, что у нее устойчивая психика, довольно-таки уживчивый характер, и, в конце концов, приличные родители. С ней можно жить, чего не скажешь, например, о Диане, потому что уж с ней-то жить просто невозможно. Хотя я бы и на ней женился. С точки зрения жизненного опыта это было бы гораздо интересней.
  
   Мы не торопились завести детей, хотели пожить для себя. Возможно, мы скрывали за этим наше нежелание жить вместе до конца жизни, нежелание взять на себя ответственность за новую жизнь. Мы говорили, что хотим реализовать себя. Мы говорили так, потому что все вокруг так говорили. Мы хотели быть такими же, как американцы. Глупые родители, которые запрещали когда-то слушать тяжелый рок, теперь внушали нам веру в американские жизненные ценности. Работа, карьера, путешествия. И много-много баксов. И мы им верили, что будем богатыми, потому что мы выросли в системе запретов и нас легко было сбить с толку. Любое послабление воспринималось как величайшее благо.
  
   Иногда я сам удивляюсь - чего же мне не хватало? Ведь у меня были две самые главные вещи в жизни: семья и работа.
   Да, у меня была семья. У меня была жена, с которой мы давно утратили свежесть чувств, ссорились по любому поводу и с каждым днем у нас оставалось все меньше и меньше взаимопонимания; у меня была жена, которой я готов был изменить с первой попавшейся шлюхой; жена, которую я предпочитал любить в прошлом, на расстоянии, в своем воображении, потому что однажды я утратил к ней интерес как к женщине, ведь она не была ни фотомоделью, ни певицей, ни телезвездой, не рекламировала сигареты или кофе, а еще я считал ее глупой за пристрастие к модным вещам, за ее мечты жить в испанском замке, отдыхать на далеких островах; а еще мы не хотели иметь детей, потому что рождение ребенка нарушало наши планы на ближайшие пять лет, и я поддержал ее желание сделать аборт.
   Да, у меня была семья, в которой не было место незапланированному чуду, все траты были расписаны заранее, мы тратили деньги на вещи, которые были у всех, чтобы быть не хуже других, мы хотели жить для себя и только для себя, мы ставили карьеру и личный успех выше семейного тепла и уюта, выше любви, которая со временем уходит от двух людей, и вернуть ее может только ребенок, которого мы убили сами.
  
   Да у меня была работа. У меня была работа, в которой я не видел своего призвания и смысла своей жизни, у меня была работа, на которой я просто убивал время, растрачивая свои годы в пустом ожидании окончания рабочего дня, чтобы на следующий день снова идти убивать время; я годами не видел настоящей жизни, я довольствовался суррогатами жизни, любви, веры, счастья, я лгал и лицемерил, я угождал и лебезил, я устраивал интриги и хамил, я использовал свое служебное положение в личных (чаще всего, в сексуальных) целях, я делал то, во что никогда не верил, я притворялся волевым и целеустремленным, я делал то, за что заплатили, а не то, что считал правильным, я писал заказные статьи, я скрывал от общественности факты, порочащие тех, на кого я работаю, я искажал реальность, я прославлял тех, кому в душе желал гибели, я был пешкой в руках богачей, я придумывал ложный мир, я внушал людям веру в фальшивые ценности.

ДЕМОКРАТИЯ

   Наступила ночь. Я сменил брата за рулем. Я попросил его не оставлять меня наедине с дорогой. Он пообещал быть со мной. Он не хочет, чтобы я уснул за рулем.
   Оказывается, мой брат ненавидит демократию. Брат говорит, что в 1996 году демократы проталкивали Ельцина под лозунгом "Голосуй или проиграешь!" Даже появились такие плакаты: под словом "голосуй" - джинсовая куртка, под словом "проиграешь" - полосатая роба. Джинсовая куртка - дешевый рекламный трюк, романтизированный образ свободы американского разлива. Правда, их давно уже никто не носит. Вышли из моды.
   - Но как бы там ни было, нас не обманули. Хуже современной демократии может быть разве что концлагерь. По большому счету, современная демократия - это и есть концлагерь, всего лишь модернизированный, оснащенный новыми техническими средствами. Роль колючей проволоки теперь выполняет массовая коммуникация. Корень у слова "коммуникация" тот же, что и у слова "коммунизм". Забавно. Но это еще не все. Есть еще одно ключевое слово. Оно написано везде, где только можно: на майках, на сумках, на костюмах, на туфлях. Fashion. Фасон. Мода. Английское fashion происходит от шотландского fash - мучить и перекликается с итальянским fascino - объединение. Мода - это религия современного мира. То, что модно, не может быть плохим. Вещи и люди устаревают, а мода вечна. Мода решает все. Она объединяет нас и приносит нам невыносимые мучения. Выходят из моды остроносые туфли, и мелкие торговцы разоряются. Выходят из моды широкие джинсы - и вот по улицам дефилируют женщины в джинсах, обтягивающих задницы. Так более эротично, более возбуждающе. Мелкие торговцы снова на плаву, к тому же растет потребление противозачаточных средств. Люди чаще хотят трахаться. Всем хорошо. И дело не в каких-то там джинсах. Вслушайся еще раз в это слово. Фэшн. Фашизм. Еще забавнее, неправда ли?
   Брат достал откуда-то бутылку пива, зубами ее откупорил и стал жадно поглощать пиво. Почему он не сказал раньше, что у него есть пиво?
   - Я тебе уже говорил, что концлагерь - это прообраз современного мира. Вместо колючей проволоки - сети массовой коммуникации, вместо расстрелов - смерть от сердечно-сосудистых заболеваний, вместо пыток - депрессии и неврозы, вместо бараков - офисы с прозрачными стенами, вместо портретов вождей - рекламные щиты, вместо пропаганды - телевидение, вместо личного номера - сотовый телефон. Зачем колючая проволока, зачем надзиратели, зачем принудительные работы, если человек, будучи свободным, приносит хозяевам мира гораздо больше прибыли? Власти поняли, что заключенный в робе ничего не сможет купить, у него же нет денег. Тогда его одели в хороший костюм, дали высокооплачиваемую работу, а все остальное - дело техники. Билл Гейтс оказался гораздо умнее и, что особенно важно, хитрее Гитлера. Он понял, что мир невозможно завоевать с помощью танков. Зато его можно завоевать с помощью виртуальных миров. Мировое господство - не мечта шизофреника. Это реальность. Чингисхан, Наполеон, Гитлер не были дурачками или идеалистами. У них просто не было подходящих средств.
  

МОБИЛЬНИК

  
   Я остановил машину у незнакомой деревушки, около речки. Здесь мы проведем остаток ночи.
   Брат достал из кармана мобильник, положил его на ладонь и стал пристально рассматривать его - прямо как новорожденного - а ну-ка, на кого похож? Эта вещь выглядит такой хрупкой и беззащитной. Нужно заботиться о нем. Это самый близкий друг моего брата. Он нажимает на кнопки, телефон попискивает и предлагает несколько вариантов заставок. Брат выбирает остров с пальмой.
   Брат говорит, что в телефон можно ввести, ввести свои данные, пароль и получать на свое имя SMS-сообщения от девушек. Маленькое электронное существо размером с мышь в считанные дни может устроить мою личную жизнь.
   В памяти телефона остался номер шефа. Брат зачем-то нажимает на кнопку вызова - автоматический набор. Вдруг он меняется в лице.
   - Черт, не может быть. На, послушай.
   Здравствуйте, к сожалению, я умер, но вы можете сказать мне то, что считаете нужным, после сигнала. Теперь-то я готов вас выслушать, мне больше некуда торопиться. До встречи.
   Я улыбнулся. Брат забрал у меня телефон. Дождавшись сигнала автоответчика, он сказал:
   - Я... я скучаю по тебе... папа... Твоя смерть потрясла меня... Я хочу понять, для чего мы живем, если в мире нет никаких абсолютных ценностей... Вот... Ну... я... позвоню тебе еще... Обещаю, папа...
   Он положил телефон в карман. Он был потрясен и не находил себе места.
   - Нет, ты можешь себе представить?! Я только что звонил на кладбище, на трехметровую глубину, прямо в могилу... Ну, надо же. Даже я бы до этого не додумался. Какой сильный человек. При жизни я его недооценивал.
   - Видимо, всем нам нужно умереть, чтобы окружающие научились нас ценить, - сказал я, с трудом сдерживая зевоту.
   - Кто-то регулярно пополняет баланс его телефона. Ему можно будет позвонить лет через пятьдесят и услышать его живой голос. Гениально.
  
   Завтра мы уже будем в Москве. Если нам повезет, и мы найдем Розу Розенберг, то увидим и нашего отца. Подумать только - нас отделяют от него какие-то сутки. Мы оба никак не можем уснуть, брат слишком возбужден - шутка шефа с автоответчиком настолько потрясла его, что он ни о чем больше не может говорить, кроме как о мобильных телефонах.
   Брат говорит, что мобильный телефон воплощает в себе фундаментальную идею ХХI века - тотальное взаимопроникновение вещей. Имея мобильник, мы больше не нуждаемся, как минимум, в четырех вещах: а) часах; б) будильнике; в) блокноте; г) калькуляторе.
   Мобильник освободил человеку некое пространство, и мы теперь можем смело выбросить в мусорный бак часы.
   Но это еще не все. У мобильника есть особая функция - напоминание. Он может напоминать нам о некоторых важных событиях. На свою память не стоит надеяться. Человеческая память ненадежна - новости, которые мы слышим каждый день, помимо нашего желания застревают у нас в мозгу и, быть может, память вскоре совсем отомрет, человечество откажется от нее за ненадобностью - обо всем, что необходимо сделать, нам (вернее, уже им), будут напоминать специальные устройства.
   Случилось нечто ужасное, что мы еще до конца не осознали - вещь дополняет человека. Без определенных вещей мы уже недочеловеки.
   Появляются невиданные вещи - мобильные телефоны со встроенным проигрывателем компакт-дисков, музыкальные центры со встроенным видеомагнитофоном, телевизоры с выходом в Интернет...
   Телефоны с функцией напоминания, часы со встроенным календарем, компьютеры с безумным количеством функций, да еще и с иной реальностью - вещей как таковых уже не существует, остались одни функции. Так до конца и не понятно, что это за вещь - то ли телефон с различными функциями, то ли все эти функции, собранные в один агрегат, и возможность общаться на расстоянии - всего лишь одна из функций, не более важная, чем все остальные...
   У брата, как и у шефа, мобильник фирмы "Сименс". Той самой фирмы, которая осуществляла электрификацию концлагерей и пускала ток по колючей проволоке, на которую бросались отчаявшиеся заключенные. Теперь, говорит брат, концлагеря - всего лишь музеи, зато весь мир стал газовой камерой. Благодаря науке и технике, геноцид направлен не против определенных народов, а против всего человечества.
   - Я могу быть уверен, что мой мобильник не сделан из чьих-нибудь костей? Во всяком случае, я уверен, что у меня может родится двухголовый младенец, потому что излучение мобильника изменяет мой генетический код. Все это знают, потому что газеты пишут об этом прямым текстом. Другое дело, что мы никогда не сможем отказаться от мобильника, хотя каких-то пару лет назад прекрасно обходились без него. Жажда обладания гораздо сильнее инстинкта самосохранения. У нас никто изначально не отнимает свободу, потому что нельзя отнять то, чего нет. Мы можем выбирать только по мелочам. Множество торговых марок существует только для того, чтобы создать иллюзию выбора. Самый важный выбор давно уже сделан за нас. Мы не можем выбирать мир, в котором нам суждено родиться, состариться и умереть.
   Вдруг брат выскочил из машины. Я ничего не успеваю сделать. Все происходит в считанные секунды. Мобильник описывает дугу и падает в речку.
   Плюх.

СУМАСШЕДШИЙ

  
   - Ты что, сумасшедший? - спросил я его утром.
   Он долго молчал, а потом сказал:
   - Посмотри на мои ботинки.
   - При чем здесь твои ботинки?
   - Они грязные.
   - Ну и что?
   - Обычно я в самую жуткую грязь умудрялся ходить так, что ботинки оставались чистыми. Как ни крути, все в этой жизни зависит от настроя. Если ты о чем-то думаешь, то это и происходит. Если я выхожу из дома и думаю только о том, чтобы не запачкать ботинки, по всей вероятности я их не запачкаю. Мысль - не реакция на обстоятельства, не животный рефлекс, а созидающая сила, которая есть в любом из нас, но в одних случаях, может спать мертвым сном, а в других работать на полную катушку.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Жизнь устроена так, что каждый из нас должен принять заданные формы существования и стать тем-то или тем-то, таким-то или таким-то. Везде свои правила, свои законы, куда ни сунься - везде карманная вселенная, карманный бог. Даже если ты станешь преступником, ты все равно будешь вынужден следовать каким-то правилам. А если ты рок-музыкант, то должен отрастить длинные волосы и все время напиваться вдрызг. Что же говорить о тех, кто хочет стать нормальным человеком? Ты должен стать потребителем с усредненными стандартами жизни, усредненными духовными запросами, штампованным мышлением, ничего другого не остается. Так произошло и со мной. Можно ли было избежать этого? Да, если стать сумасшедшим, великим писателем, гениальным художником. Но как стать сумасшедшим? И как стать тем, кем ты не являешься?
   Я промолчал. Он и вправду сумасшедший. Лучше оставить его в покое.
   Он сидел на берегу реки и бросал в воду камешки.
   - Все мы рано или поздно неизбежно должны были научиться хитрить, где надо, уметь лгать в соответствующих обстоятельствах, лицемерить перед нужными людьми, и в то же время не доверять, быть циничными и жесткими, расчетливыми конформистами. Разумеется, этого требует общество, которое должно как-то воспроизводить себя, так что после школы незрелый человек должен подвергаться дальнейшей обработке - кто-то в армии, а кто-то в университете. Но что дальше? Что дальше?
   - Нам пора ехать.
   - А может, я - лишний человек? Может, меня вообще не должно было быть? Надо спросить у матери, не собиралась ли она сделать аборт. Если собиралась, то что остановило ее?
   - Поехали, я прошу тебя.
   - Лишние люди девятнадцатого века не хотели быть, как все, они мечтали стать великими людьми, о чем могут мечтать только глупцы или сумасшедшие. И все они плохо кончили - кто-то покончил с собой, кто-то погиб на дуэли, кто-то обуржуазился и это самое худшее, что могло случиться. Лишние люди двадцатого века не только не мечтают быть великими, они думают лишь о том, как сохранить неприкосновенность и целостность своей личности, не утратить самих себя, но их нормальность также под сомнением. Послушай, ты хотел бы стать великим человеком?
   - Нет, - ответил я, не раздумывая.
   - А я хочу стать великим человеком. Возможно, мне просто надоело писать о других, о великих мира сего, которые внезапно появляются ниоткуда и также внезапно исчезают. Чем я хуже? И пусть люди думают, что мужик начитался этого психа Ницше и теперь возомнил о себе невесть что. Конечно, я прочел Ницше, но никогда не принимал его всерьез. Это великий писатель, не хуже Достоевского. При этом у Ницше было потрясающее чувство юмора, но почему-то никто не хочет этого замечать. Кроме того, я не приемлю никакого иррационализма, я - рационалист. Иррационализм - это реакция души на обезумевший разум. Разум, опьяненный верой в свои безграничные возможности - страшная вещь. Иррационализм и романтизм лишь пытаются отогнать его пинками обратно, на свое место, когда он переходит все разумные границы. Но отбросить всякую логику, культивировать страсти, упиваться созерцанием темных сторон души - это тоже не дело. Нужно думать и анализировать. Но именно это у меня получается меньше всего, когда речь идет о чем-то важном.
   Брат предложил искупаться перед дорогой. Я быстро разделся и с разбегу плюхнулся в воду. Брат зашел в воду по колено и смотрел на меня. На его лице появилась вымученная улыбка.
   Я вышел из воды. Он сказал, что передумал купаться. Вода слишком холодная, и он боится простудиться.
   - Не бывать тебе великим человеком, если ты боишься какой-то простуды, - сказал я.
   И тут он заплакал, как маленький. Я сказал: "Да ладно, ты брось, я пошутил!" А он заревел еще сильнее.
   Я пошел к машине и вдруг в одно мгновение оказался на земле. Он придавил меня своим телом и стал душить. Я закричал от боли, но он еще сильнее сжал горло. Я почувствовал сильное головокружение, в глазах потемнело, я стал задыхаться и даже успел подумать о том, что меня никогда не найдут, потому что брат сбросит мое тело в воду. И вдруг он отпустил меня. Я лежал на земле, горло ужасно болело, я попытался что-то сказать, но не смог. Я перевернулся на спину. Брат стоял надо мной и улыбался. Он протянул мне руку и помог встать.
   - Псих, - прошептал я.
   - Прости, - сказал он.
   Я сел в машину на заднее сиденье. Он сел за руль и завел мотор.
   Трах-тах-тах-тах-тах.
  

МОСКВА

  
   - Ты не поверишь, - сказал брат, - но я не дрался уже лет пятнадцать. Да и в школе со мной это редко случалось. Особых поводов для драк не было. С фамилией мне повезло, никто меня не дразнил. Внешность тоже вполне обычная. И прицепиться-то особо не к чему. Был у нас в классе Червяков. Худющий и длинный такой. Так мы его Червяком звали... Придурки. На самом-то деле все это жутко ранит неокрепшую психику ребенка. Все равно что рубанком пройтись по голому телу. Развивается комплекс неполноценности, что может привести в одних случаях к замкнутости и пассивной жизненной позиции, а в других - к агрессии и асоциальному поведению. Но тогда я разве мог понять такие вещи? Тем и отличается взрослая жизнь от детства, что многие вещи просто-напросто начинаешь видеть по-другому. Раньше мне казалось, что я никогда не буду нравится женщинам, потому что у меня прыщавое лицо и перхоть. Из-за этого у меня была куча проблем, когда я был подростком. Я жутко стеснялся своей внешности и когда девчонки обращали на меня внимание, мне казалось, что они насмехаются надо мной. Даже вспоминать не хочется. Иногда даже думал, что я вообще не такой как все, ну то есть вроде как гомик. Но со временем все встало на своим места, правда перхоть так и не исчезла, хотя я перепробовал все шампуни, которые рекламировали по телевизору. Что касается девчонок, то после школы я все же начал встречаться с девушкой. Все было хорошо, я был исполнен планов и надежд. Ну разумеется, все не может быть хорошо, и меня тоже мучили кое-какие сомнения личного плана, но у меня, по крайней мере, был хоть какой-то секс - можно сказать, хороший секс по меркам того возраста, когда нужно все успеть, все увидеть, все пощупать, и все происходит в таком бешеном темпе, что мозги не успевают включаться вовремя, так что глупостей в этом возрасте мы все успели наделать предостаточно.
   Мы проехали дорожный указатель, сообщавший, что до Москвы осталось 120 километров. Брат прибавил скорость.
   - И вот мне почти тридцать. Страшный возраст. В двадцать ты живешь спонтанно, по инерции, в тебе еще есть что-то детское, ты просто бросаешься в жизнь с разбегу. Та заметил, как заходят в воду дети и взрослые? Дети бегут со всех ног, плюхаются в воду, с шумом и брызгами. А как входят взрослые? Постепенно, сначала по щиколотку, потом по колено, потом по пояс, медленно, осторожно, чтобы тело привыкло к воде, чтобы разница температур сгладилась, они заходят в воду поглубже и плывут, без шума, без брызг. Вот так. В двадцать лет от меня летели брызги во все стороны, а теперь их нет. Я уже не могу с разбегу плюхнуться в воду. У меня появилась дурацкая привычка анализировать каждый свой шаг, классифицировать поступки, явления, факты, события, чувства, людей, женщин, я утратил непосредственное ощущение бытия. Я перестал узнавать в себе того, кого знал раньше. Мне стало казаться, что это не я живу, а кто-то другой. Кто-то другой ходил на мою работу, тратил мои деньги, спал с моей женой, жил в моей квартире. А где же был я? Может быть, я слишком часто шел на уступки, приспосабливался к обстоятельствам, делал то, что требовала та или иная ситуация, я делал все, чтобы быть таким, как все, а значит быть никем, я сам создал своего Голема, который теперь живет вместо меня, а мне ничего не остается, как забиться в угол, спрятаться в шкаф и ждать, когда меня обнаружат и убьют.
   До Москвы осталось сто километров.
   - Тридцать, - ты только представь себе эту цифру. - За время моей жизни Земля тридцать раз обернулась вокруг солнца. Человек в этом возрасте становится похож на мусорный бак, доверху набитый использованными вещами. Можно долго там швыряться и не найти ничего полезного. Господь Бог, как какой-то бомж, с утра до ночи швыряется в наших душах, надеясь найти хоть что-то хорошее. Сейчас самое время полностью изменить свою жизнь. Еще не поздно найти свою истинную любовь. Если не сейчас, то когда? Понимаю, для этого нужно время. И - чего греха таить - деньги. И то, и другое у меня пока есть. Даже больше, чем достаточно для человека, который решил не сменить работу, а бросить ее. Навсегда. Почувствуй разницу. Когда я уходил от жены, я был готов к тому, что мне негде будет жить. Если я брошу работу, то никогда больше не найду ее.
   - Ты сошел с ума, - сказал я.
   - Возможно, - спокойно ответил брат. - Я не знаю, что со мной случилось. Наверное, в этом возрасте с человеком что-то происходит. Люди не только бросают опостылевшую работенку, не только расстаются с женщинами, чувства к которым давно омертвели. Они еще что-то ищут. Иисус бросил работу, оставил мать и ушел проповедовать Царствие Божие, когда ему исполнилось ровно тридцать лет. Будда покинул роскошный дворец, бросил все свои богатства, жену и новорожденного сына, и ушел искать истину, когда ему было двадцать девять. "Битлз" распались, когда Джону и Ринго было по тридцать, Полу двадцать восемь, а Джорджу двадцать семь. Так-то. С человеком в этом возрасте что-то происходит, точно говорю. Я больше не мечтаю стать знаменитостью, хотя для этого нужно не так уж и много - спеть клевую песню, написать клевую книгу или, на худой конец, трахнуть какую-нибудь знаменитость. Можно просто мелькать на телеэкране и нести всякую чушь, но это уже для дегенератов, к коим я себя почему-то не хочу причислять. Почему я так верил в то, что смогу когда-нибудь увидеть свою физиономию на обложках глянцевых журналов? Никаких особых данных для того, чтобы быть знаменитостью, у меня нет и никогда не было. Но с другой стороны, времена гениев давно миновали. Люди возвышают посредственностей и преклоняются им, потому что видят в них себя. Люди не хотят никого любить, кроме себя.
  
   Мы увидели впереди двух мужчин. Они стояли на обочине и безуспешно пытались поймать машину. Брат притормозил. Они сказали, что им надо в Москву. Вы не поверите, но нам тоже надо в Москву, сказал брат. Он согласился подвести их за символическую плату.
   Это оказались рабочие из Молдавии, отец и сын. Они автостопом едут в Москву на заработки.
   Пареньку на вид лет двадцать. Надменное выражение лица. Нарочито медленно закуривает. Настолько не доверяет реальности, что каждое движение сначала проигрывает в уме - вот, значит, засовываю руку в карман (засовывает), вот, достаю, значит, пачку сигарет (достает), а теперь шарю в левом кармане - здесь нету, тогда, пожалуй, в правом - ага, вот и зажигалка, теперь и ее надо достать (достает), остается самое главное - поднести зажигалку к сигарете, которая к этому времени должна быть во рту, и прикурить. Закурил с таким видом, будто совершил нечто значительное. Вот, собственно, и все.
   Всю дорогу он молчит.
   Его отец. Невыразительная внешность. Квадратное лицо. Широкие скулы.
   Изношенное лицо, маска безразличия, отрешенный взгляд, в котором таится сила, проникающая сквозь любую оболочку - и этот взгляд срывает с тебя наряды притворства и с издевательской ухмылкой рассматривает тебя обнаженного, обезоруженного, тщетно прибегающего к актерским ужимкам. Такой взгляд, не сравнимый ни с чем по концентрации презрения, боли, затаенной ненависти и змеиной мудрости, чаще всего можно встретить у людей, вырванных на какое-то время из обезличивающей повседневности и брошенных в такие обстоятельства, где человек становится самим собой или же распадается в ускоренном темпе, где время теряет власть над смертью, и смерть становится полноправной хозяйкой положения, убивая как само время, так и его служанку - суету. Такой взгляд говорит: Если я выжил, а мог и не выжить, значит, я знаю больше, чем полагается человеку. И как бы хорошо ты не играл, я тебе не верю.
   Он останется в моей памяти с одной фразой: Жизнь иногда выходит из берегов, сын. Плевать ей на то, что ты успел облюбовать себе теплый уголок. Возьмет и унесет тебя неизвестно куда...
  
   Внезапно я полюбил этот унылый, однообразный, растянувшийся на многие километры пейзаж, не лишенный загадочной притягательности.
   - Мужики, вы перевели часы назад? - вдруг нарушил молчание мой брат.
   - Нет, а зачем? - спросил пожилой молдаванин.
   - Мы пересекли часовой пояс.
   - На сколько сдвинулось время?
   - Не знаю, как у вас, а у нас на два часа назад. Допустим, сейчас у нас три часа. Проходит час, но где-то в соседней области снова три часа. А если взять землю в целом? Тогда можно провести такой эксперимент: взять человека и перемещать его из одного пункта в другой и тогда вся его жизнь продлится не более часа, и он никогда не постареет, а значит, будет жить вечно, пока не надоест. Интересно же, что из этого получится? А может быть, на земле есть точка, где часы показывают одно и то же время. Вот мы проехали час - а потом вдруг оказывается, что его нет. Куда он делся?
   Мужик ничего не ответил, тщательно пережевывая странную теорию. По всей видимости, он так и не вник в ее смысл, а может быть, она изначально показалась ему бессмысленной - как бы там ни было, он предпочел промолчать, всем свои видом показывая, что его не интересуют подобные вопросы.
   У самого въезда в город они попросили их высадить.
  

РОЗА РОЗЕНБЕРГ

   Роза Абрамовна Розенберг родилась в 1975 году в Оренбурге.
   Ее отец был главврачом психиатрической больницы N 1, а мать преподавала русскую литературу в педагогическом институте. Роза была очень привязана к родителям, особенно к отцу. Художественные способности у нее проявились очень рано, уже в два года Роза рисовала кошек, собак, зайцев, людей, но подлинное призвание она обнаружила в себе, когда ей было пять лет. Она долго сидела перед чистым листом бумаги и не могла понять, что же ей хочется нарисовать. Уже спустя многие годы она так объясняла свой страх перед чистым холстом: мне всегда кажется, что там, за белизной пустоты скрывается чистый образ, который я должна увидеть и раскрыть.
   У Розы очень рано стал проявляться интерес ко всему патологическому. В девять лет она прочла всего Достоевского, а когда Розе было десять лет, она впервые в жизни побывала в сумасшедшем доме. Это посещение иного мира заставило ее испытать сильнейшее потрясение, и она все чаще упрашивала отца взять ее с собой в психбольницу. Отец поначалу возражал, опасаясь, как бы психика ребенка не была преждевременно искалечена наблюдением различных странностей поведения, не принятых в нормальном обществе, но, поразмыслив, решил, что в общественном транспорте, на лестничной площадке, во дворе, в магазине, в школе она увидит не меньше странностей, способных травмировать даже взрослую психику.
   При сумасшедшем доме жила собака по кличке Наполеон. Пес не был сумасшедшим, просто однажды он пришел неизвестно откуда, и его прикормил то ли сторож, то ли дворник, то ли оба сразу. Роза полюбила эту собаку и очень привязалась к ней. Пес был добрейшей души и, завидев издалека Розу, со всех ног мчался к ней. Припав к ее ногам, он облизывал их с таким самозабвением, что если бы в этот самый момент ему отрезали ему хвост, он бы этого даже не заметил. Пес и девочка настолько сдружились, что Роза стала приходить в больницу каждый день после школы. Она до вечера играла с собакой, кормила его, рассказывала ему о своих жизненных неурядицах. Он был ее единственным настоящим другом в те годы и, быть может, единственным другом за всю жизнь.
   Однажды Роза не нашла Наполеона на его обычном месте. Он обитал на небольшом пятачке - между столовой и главным корпусом. Где он проводил ночи, Роза не знала - должно быть в каком-нибудь теплом сарайчике, куда он проникал через щель. Роза бегала от здания к зданию, искала Наполеона, где только можно, звала его, спрашивая всех, кто попадался ей на пути, не видели ли они дворнягу среднего роста с добрейшими глазами. Его никто не видел.
   Пройдет несколько лет, и Роза напишет одну из лучших своих картин. Она так и называется - "Наполеон". На ней изображен не могущественный император, а скромная дворняга, исполненная внутреннего достоинства, неброской красоты, а в проникновенном взгляде собаки скрывается мудрость, которую редко встретишь у людей.
   Когда пришло время выбирать жизненный путь, отец мягко, но ненавязчиво, посоветовал посвятить себя медицине. Роза, не чувствуя особого влечения к препарированию трупов, а именно этим она должна была заниматься в первые годы обучения, все же согласилась с отцом, рассудив, что художнику не повредит более углубленное знание человеческого тела со всеми его дефектами и аномалиями, а еще интереснее было бы исследовать души людей, причем те души, которые видят мир иначе, чем мы. Проучившись год, Роза приняла решение стать психиатром.
   После окончания мединститута Роза работала в психиатрической больнице N1. В свободное время она по-прежнему занималась живописью, нарисовала множество портретов. Она любила рисовать лица и умела выделять в них самое характерное. Лицо - это не просто случайное нагромождение глаз, бровей, губ, носа, щек, волос, лицо - это отпечаток души. Картины Розы, что бы она не рисовала - людей, животный, пейзаж, натюрморт - свидетельствовали об уникальности и самобытности художника. В них была какая-то незавершенность, у всех героев картин было напряженное выражение лица. Казалось, они вот-вот сорвутся с места и помчатся в неизвестном направлении.
   Не секрет, что Роза долгое время была одинока. Изредка ей встречались на пути мужчины, но надолго не задерживались, предпочитая общество более бесшабашных, более легкомысленных и менее тоскливых женщин.
   И вот однажды в ее жизнь вошел Иван Богословский. Этот невзрачный человек, который в молодости, говорят, был красавчиком, однажды угостил ее сигаретой на дне рождения какого-то местного художника средней величины. Неизвестно, сказал ли он что-то еще, кроме "вот, пожалуйста", но доподлинно установлено, что с этого времени они не расставались и выкурили вместе не один десяток и даже не одну сотню сигарет.
  
   Это все, что удалось выяснить моему брату. Еще он узнал, что в Москве живет двоюродный брат Розы, художник и дизайнер. Именно к нему мы сейчас и едем. Зовут его Гриша. Он живет в центре Москвы, недалеко от Кремля. Он - единственная ниточка, ухватившись за которую, можно найти путь к Розе Розенберг. Не знаю, каким образом брат нашел его адрес, но других адресов, других имен и фамилий, связанных с Розой Розенберг, через которые можно найти ее, у нас нет. Можно себе представить, как мы напряглись, стоя у двери и нажимая звонок. Дзинь. Тишина. Дзинь. Тишина. Дзинь...
  
   К нашей радости, Гриша оказался дома. Он встретил нас радушно, как будто знает нас уже десять лет. У меня даже затаились сомнения, уж не спутал ли он нас с кем-нибудь. Он выглядел вполне обычно и совсем не был похож на художника. У него была аккуратная стрижка, он был гладко выбрит и трезв.
   Да, он только что встал с постели, но очень рад нас видеть. Мой брат сразу нашел с ним общий язык, и они заговорили на какие-то отвлеченные темы, никак не связанные с существованием Розы.
  
   Они говорили о Боге.
   - Бог есть Дух, - сказал Гриша. - В древнееврейском языке Дух и Ветер обозначаются одним словом - Руах. Бог явился Моисею в образе горящего куста. Это была одна из масок Бога.
   - Значит, пророку Илии Бог явился в своем подлинном бытии, - добавил мой брат. - Здесь Он сбросил все свои маски и предстал перед изумленным пророком таким, какой Он есть. Пророк почувствовал легкое дуновение ветерка. Бог есть Ветер.
   - Ты заметил, что на картинах Николая Рериха - полное безветрие? Здесь не дует Ветер. Здесь нет Бога. Его горы и отшельники никогда не почувствуют дуновения Ветра.
   - Безмолвие и Ничто, - задумчиво произнес брат, уставившись в одну точку. - Бог - это одиночество. Чтобы постичь одиночество Бога, нужно триста миллионов раз ударить в бубен.
  
   Они говорили о художниках.
   Художники делятся на два типа, говорит мой брат. Возьмем, к примеру, Даниила Черного и Андрея Рублева. Черный проникает в небесные тайны умом, а Рублев - сердцем. Черный - делатель, Рублев - созерцатель. Черный - мыслитель, а Рублев - поэт. Черный видит Бога на небе, а Рублев - в своей душе. Черный - богослов, Рублев - мистик. Если ты видел картину Ильи Глазунова, где изображены оба художника, ты поймешь, о чем я говорю. Черный смотрит в мир, а Рублев - в себя.
  
   Гриша рассказал нам, что два или три раза Роза и наш отец забегали к нему на чай. Грише наш отец очень понравился, но не как художник, а как человек - дело в том, что наш отец превосходно играет в шахматы.
   Вдруг Гриша достал шахматы. Брат очень обрадовался - он давно уже не играл в шахматы, потому что не с кем, сейчас мало кто умеет играть.
   Шахматы были очень старые, часть фигур потерялась. Вот все, что осталось: черные - король, два коня, один слон, две ладьи, пять пешек; белые - ферзь, два слона, пять пешек.
   Гриша сказал, что будет играть белыми вслепую, а брат взял в свою армию наемников: белого ферзя, белого слона, три пешки.
   Во время игры мой брат, как он потом рассказывал, испытал самые разные ощущения: сначала ему было забавно - невидимые фигуры противника наступали, нападали, делали шах, гарде, затем он затрепетал перед невидимой угрозой - реально существующие фигуры, сделанные из дерева, которые можно увидеть и потрогать, внезапно исчезали и на их место становились фигуры-призраки, эдакие вечные идеи, существующие лишь в воображении. И, наконец, он испытал необъяснимый ужас, когда понял, что невидимый король гораздо сильнее короля видимого, и невидимые пешки страшнее пешек видимых.
   - Ну, что, задал я тебе задачу? - спросил Гриша, надменно улыбнувшись. - Два коня на соседних клетках - страшная сила. Да к тому же у тебя король голый, да еще сдвоенные пешки, фигуры не развиты, рокировка невозможна. У тебя нет шансов. Сдавайся.
   Мой брат тупо смотрел на доску, сжав голову руками, и понимал, что вечные идеи победили временные формы.
   Брат сказал, что наша жизнь - это шахматы. Можно запросто из пешки выскочить в ферзи. Если ты король, ни в коем случае не открывайся. Если ты важная фигура, не приближайся близко к королю, иначе тобой пожертвуют. Если ты фигура неважная, никогда не становись на пути ферзя.
   - Знаете, что говорит мне эта проходная пешка? - сказал брат. - Вашу жизнь нельзя уподобить шахматам. В шахматах число комбинаций почти бесконечно. В вашей жизни только две возможности: да или нет. Никогда никому не удастся встретить невстреченную любовь, так же как никогда не будут сыграны все возможные шахматные партии. Вот что сказала мне пешка.
   Брат долго размышляет над следующим ходом. Несколько раз он пытается сделать ход, но в последний момент отводит руку.
   - Думайте, думайте, я вас не тороплю, - Гриша вдруг перешел на "вы", как будто обращался не к сопернику, а к черному королю, овдовевшему задолго до эндшпиля. - Я ошибся, предрекая вам скорую гибель. У вас есть ход. Один единственный ход, который может изменить ход игры. Я его вижу. Если и вы его увидите - черные победят.
   Брат делает ход. Гриша качает головой. Двигает пешку.
   - Шах. До мата еще два хода, если вы сделаете ход конем. Если двинете пешку - вы попались. Предлагаю сдаться.
  

СОСЕД

   - Ничего, - сказал мой брат, - мы просто так не сдадимся.
   - Что теперь делать? - спросил я.
   - Все будет в порядке, - сказал брат. - Поднакопим денег, а через годик махнем в Израиль. Там уж мы эту Розу быстренько найдем.
   - Зачем нам Роза? Мы ведь отца ищем.
   - Действительно, зачем нам Роза, - задумчиво произнес брат. - Но где Роза, там и отец, а где отец, там и Роза. Пойдем попьем пиво.
   Брат говорит, что Москва - сумасшедший город. Здесь все куда-то спешат. Похоже, это действительно так.
   Мы сидим в летнем кафе и пьем пиво. Итак, около года назад Роза и наш отец приехали в Москву. Почти год они пытались найти свое место в этом огромном мире - по вечерам сидели на Старом Арбате и рисовали портреты, по утрам работали дворниками, по ночам что-то сторожили.
   Гриша пока не знает их точный адрес, но он знает парочку адресов ближайших родственников, так что найти Розу - пара пустяков. Все, что для этого нужно - преодолеть воздушное пространство. Но ждать этого события предстоит целый год, говорит брат. Нужны деньги, визы.
   Год. 365 дней. 8760 часов. 525600 минут. 31536000 секунд. Этот год покажется вечностью, это уж точно. Но брат совсем не расстроился. Он еще раз похлопал меня по плечу: не паникуй, братишка, через годик как пить дать махнем в Иерусалим. Найдем Розу, отца, а заодно и святые места посмотрим.
   Брат заказал шашлык, и мы немного подкрепились, а потом брат сразу поехал по какому-то делу. По дороге он рассказал, что едем мы к его бывшему соседу Игорю. Раньше Игорь был обычным оренбургским пареньком, и вот пару лет назад он перебрался в Москву и, кажется, неплохо устроился - он работает диджеем на музыкальном радио.
   - Немного зануда, но в целом отличный парень, - сказал брат. - Я расскажу тебе о нем, если хочешь.
  
   Мой сосед Игорь из тех людей, которые с удовольствием считают тебя своим другом - или наоборот, неважно. Для меня он просто сосед, но я ни в чем не могу ему отказать. Он - гениальный манипулятор, и не случайно он работает то на телевидении, то на радио. Я бы даже сказал, что именно поэтому он и работает в таких местах.
   Если Игорь захочет, он поднимет восстание, организует революцию - стоит ему только захотеть. Но он вполне доволен своей жизнью, и ему достаточно того, что его виртуальный образ каждый день проникает во все закоулки города, в каждую голову, ведь он читает новости, а без новостей сейчас жить совершенно невозможно.
   А еще он из тех людей, которые выигрывают в лотерею крупные призы, становятся президентами, выживают в катастрофах и находят чемоданы с деньгами - это именно для них существует фантастический бесплатный мир, в котором можно получить дом и машину в обмен на пять пустых баночек из-под йогурта.
   Игорь, к счастью, появился в нашем доме, когда мне уже перевалило за двадцать. Случись это немного пораньше, и мы могли бы стать закадычными друзьями, и это было бы естественным развитием событий, в этой дружбе было бы больше чистоты и искренности, чем даже в невинной первой любви. Но в моем возрасте, сомнительном с точки зрения жизненных ценностей, заводить друзей просто невозможно - никому не нужны новые друзья, как не нужны боксерские перчатки, заброшенные под кровать, не нужен велосипед, ржавеющий на балконе, не нужны игрушечные солдатики, заснувшие мертвым сном на антресолях.
   Игорь набился мне в друзья самым бесцеремонным образом.
   Как-то раз мы оказались в одном лифте. Я назвал свой этаж.
   - Соседи, значит, - сказал он, нажав кнопку.
   Оказалось, это был мой новый сосед, он въехал буквально на днях. Раньше в той квартире жили алкоголики, они были тихие люди и никому не причиняли вреда. Муж и жена, детей у них не было. Они нигде не работали и постоянно занимали у всех деньги. Я тоже давал им пару раз на бутылку. Они сразу же бежали в магазин, и потом дня два их никто не видел. Потом они появлялись снова. Но когда им перестали давать деньги, они стали продавать все вещи, которые у них были, и продали, кажется, все что можно. Мне они предлагали цветной телевизор. Хоть и советский, но за смешную цену. Надо ли говорить, что я его купил. Так вот, когда они все продали, им нужно было пить дальше, и тогда пришлось продать квартиру.
   Так появился мой новый сосед. За неделю нашего знакомства он узнал, кто я, с кем сплю, сколько женщин у меня было, где я работаю и сколько получаю.
   Мне не очень нравятся люди, которые сразу же делают попытку вторжения в твое интимное пространство. Я вынужден держать оборону против этих доброжелательных соседей, которым всегда до всего есть дело и которые не могут просто пройти мимо тебя, не перебросившись парой словечек - совершенно бессмысленных, надо сказать.
   Я вынужден с ними бороться. Поэтому я что-то пробурчал, не имея ни малейшего желания разговаривать с новым соседом и молчал, пока не скрылся за дверью.
   На следующий день мы снова встретились в лифте. Я чувствовал себя разбитым, так как почти всю ночь не спал - из-за стены сначала доносилась жуткая музыка - сплошное техно, ни одного живого инструмента, потом музыка исчезла, но появились мужские и женские голоса, они громко смеялись, визжали, кричали, ругались, пели. И когда голоса стихли, началось самое ужасное, что собственно и мешало уснуть - не менее пяти женщин стонали в унисон с безумным самозабвением, не признавая никаких границ для своего оргазма и, видимо, желая, чтобы вместе с ними содрогнулась вся вселенная.
   Сосед выглядел свежим и отдохнувшим. От него пахло дезодорантом.
   - Мы не сильно шумели?
   - Да нет, что вы, все в порядке.
   Выражение его лица было кислым. Мне не понравилось, что он спросил меня об этом. Он и рассчитывал, что я отвечу именно так.
   - Хорошо у вас лифты ходят? Не застревали еще?
   - Нет, - отрезал я и уткнулся взглядом в кнопку лифта
   - А если застрянем, ничего страшного. С голоду не помрем. У меня тут и пиво, и хлеб.
   Он раскрыл пакет и достал оттуда бутылку "Балтики".
   - Девяточка. Моя любимая.
   Он любовно посмотрел на бутылку и с торжествующим видом сунул ее в пакет.
   Тем временем лифт благополучно добрался до восьмого этажа. Игорь сам открыл железную дверь общего коридора и пропустил меня вперед - я молча пошел к своей двери.
   - Подожди! - сказал Игорь. Он полез в карман и протянул мне связку из трех ключей. - Возьми на всякий случай, вдруг свои забуду или потеряю.
   Я начал было отказываться, но тут же сообразил, что никаких обязательств на себя не беру, да и ключи многого не требуют, все, что им нужно в этом мире - маленький гвоздь, на котором они могут спокойно висеть до скончания веков.
   Он протянул руку.
   - Игорь.
  
   Он прогрессивно мыслящий интеллектуал провинциального разлива.
   Он моется в бане с политиками.
   Он дружит с геями и лесбиянками.
   Он играет в боулинг с бизнесменами.
   Он играет в бильярд с криминальными авторитетами.
   Он играет в шашки с православными священниками.
   Он играет в карты с католическими священниками.
   Он пьет коньяк с философами.
   Он пьет водку с поэтами.
   Он играет в шахматы с самим Борисом Гроссмейстером.
  
   Иногда Игорь звонил мне по телефону. Как-то он позвонил и сказал, что приехал из Москвы его двоюродный брат, а он каким-то образом связан с шоу-бизнесом. Его интересуют начинающие рок-группы. Он хочет встретиться с группой, в которой я играл на соло-гитаре, и послушать нашу музыку. Да мы вроде как распались, важно заявил я. Ну так соберитесь снова, сказал Игорь. А почему бы и нет, подумал я. Чем мы хуже "Юрай Хип", которые раз двадцать пять распадались и снова собирались, написав при этом всего одну хорошую песню "July Morning". Эти полузабытые герои семидесятых приезжали даже в наш Мухосранск, правда, из старого состава там, по-моему, никого не осталось. Эдак и мы можем собраться, петь песни "Дорз" и утверждать, что мы обновленный состав легендарной группы. Шутки шутками, но видать, и в самом деле туговато стало жить на свете бывшим "монстрам рока", когда из каждой дыры пищат всякие там Бритни Спирс.
   Я сказал, что у нас почти нет интересных песен. Игорь сказал, что брат в курсе. Это нормально для начинающих групп. Кстати, он мог бы подбросить идею, как написать стопудовый хит.
   Я тогда еще играл в рок-группе. Мы играли тяжелый рок - гремучую смесь панк-рока, хард-рока и трэша.
   Наша группа называлась "Гвоздь в заднице". Мы все - самоучки. Дружили еще со школы. Мы написали только три хороших песни. Мы знали, что этого мало, ведь в альбом должно войти не менее восьми песен. Всего мы написали около пятидесяти песен, но они почему-то нравились только пьяным и обкуренным подросткам.
   В последнее время дела в группе шли из рук вон плохо, мы никак не могли написать новую хорошую песню. Нас больше никуда не пускали с нашими плохими песнями - ни в бары, ни в дома культуры. Нам говорили, что наша музыка устарела, и мы были вынуждены давать домашние концерты. Но мы, конечно же, не отчаивались и с полным правом считали себя непризнанными гениями - мы все время сравнивали себя с "Битлз", которых тоже сначала никуда не пускали, а в шестидесятом году с позором выгнали из Гамбурга.
   На следующий день мы втроем ввалились в квартиру Игоря, с инструментами, примочками, усилителями. Моя гитара звучало отменно, Серега долго настраивал басуху, потому что уже полтора года она пылилась под кроватью без дела, но еще больше времени ушло на монтаж ударной установки - барабаны были старые, дырявые и все время падали. За это время я успел выпить три литра пива, а потом предложил бросить на хрен эти барабаны и играть партию ударных на картонных коробках из-под телевизора и компьютера. Пока бегали по домам собирать коробки, я успел выпить грамм триста водки. Когда все было готово, я еле стоял на ногах, но гитара звучала громко как никогда, и мой голос был на редкость агрессивным.
   Нас должен был прослушивать угрюмый молодой человек с длинными волосами и тоненькой бородкой, который смотрел на нас так, будто он, собственно, и создал всю рок-музыку.
   Мы сыграли несколько кавер-версий: пару песен "Металлики", битловскую "Helter Scelter", "Zombie" ирландской группы "Крэнберрис", а потом представили свои лучшие песни, все три.
   Антон дважды поморщился, трижды улыбнулся, пять раз раскачивался вправо-влево, три раза кивнул головой.
   - Неплохо, неплохо.
   Часа три он рассказывал о своей группе "Андеграунд", о том, что они когда-то стояли у истоков российского рока, о том, как объездили полмира, и о том, какое громадное влияние они оказали на современную контркультуру. Потом он попросил записать эти песни на кассету или лучше даже на компакт диск. Тогда он сможет протащить хотя бы одну песню на музыкальное радио. Это будет круто. Мы заработаем кучу бабок. На радостях мы напились, как свиньи.
   Антон уехал через два дня.
   Наш диск он забыл на журнальном столике.
   Не прошло и недели, как Леха выкинул барабаны, Серега продал басуху, а я разбил свою гитару, как все великие рок-музыканты, начиная с Джими Хендрикса.
   Черт возьми, музыкальные магазины продают огромное количество электрогитар, которые потом проходят через десятки рук неудачников и бездарей, возомнивших себя будущими рок-звездами, пока кто-нибудь не прервет эту цепочку вот таким символическим способом.
   Купи гитару и самоутверждайся. Сотвори себя. Найти свой стиль. Посмотри на звезд, они все простые парни, многие из них гораздо тупее тебя, почти ни у кого из них нет высшего образования. Купи гитару, стань рок-звездой, и у тебя будут слава, деньги и женщины.
   Дурачок, этого никогда не будет.
   Купи гитару и разбей ее. Это твой единственный шанс уподобиться великим рок-звездам.
  
   Что касается другого соседа, то о нем я ничегошеньки не знаю. Совсем ничего. Мы никогда не виделись. Мы не узнаем на улице друг друга. И это в нашем городке, где, выйдя на улицу, невозможно не увидеть хотя бы одно знакомое лицо. Останови любого прохожего, разговорись с ним, и у вас найдется хотя бы один общий знакомый.
   Несмотря на то, что стены имеют прекрасную звукопроводимость, соседа почти не слышно. Ощущение такое, что квартира пуста. Когда же он дома, это сразу заметно. Слышатся шаги. Он проходит мимо меня, и шаги затихают. Потом я слышу грохот кастрюлей. Ага, он обедает. Потом он снова проходит мимо меня. Звонит телефон. Он берет трубку. Слышу его глухой бас. Говорит неразборчиво. Отвечает односложно. Из его ответов невозможно понять суть разговора. Да. Нет. Не знаю. Безусловно. Разумеется.
   Бросил трубку. Видимо, разговор был не очень приятным. Пол начинает усиленно скрипеть. Сосед расхаживает взад-вперед. Нервничает. Опять проходит мимо меня. Слышу звон стаканов. Ясно. Сейчас он будет пить.
   Я не знаю, кто он, чем занимается и чего хочет. Не знаю, ходит ли к нему женщина. Когда я вижу в окно девушку, тут же начинаю следить за ней - не к нему ли она пошла. Я так и не раскрыл эту тайну - есть у него женщина или нет. Скорее всего, нет. Иначе по ночам можно было бы услышать ее голос. Да и кровать должна была бы скрипеть. Но по ночам он как будто умирает. По ночам он молчит. Он боится плакать. Плакать - значит жить. А он боится жить.
   Утром я слышу шаркающие заплетающиеся шаги, кашель. Потом гремят кастрюли, бутылки. Он никогда не слушает музыки. Никогда не смотрит телевизор. Я бы все отдал, чтобы посмотреть - что он там делает. Не ради больного любопытства. Я просто хочу увидеть его. Я хочу понять, чем он живет. И для чего. Но, по-моему, легче расшифровать шумерские письмена, чем узнать хоть что-то о своем соседе. Я смотрю телевизор и гораздо лучше знаю о людях, живущих на другом полушарии, чем о нем. Человеке, который живет за стеной.

РАДИО

  
   Мы нашли Игоря на работе - где же еще можно найти свободного человека? Игорь, как и все люди, проводил большую часть своей жизни на работе, где, по его словам, он вкалывал, как проклятый.
   Радио - это самый обычный офис, где сидит обычная, вовсе не сексуальная секретарша, где по углам расставлены какие-то коробки, туда-сюда снуют молодые люди и девушки, в туалете ужасно накурено, кинешь топор - повиснет. Это и есть радио? Я никогда не думал, что такая загадочная вещь, как радио, существует среди такой обыденности. Здесь самые обычные люди, которые то и дело ругаются, орут друг на друга, ругают начальство на чем свет стоит, а потом идут и спокойно работают.
   Брата такие вещи не удивляют. Он ко всему привык. Он говорит, что нет человека, который был бы доволен своей работой. Я вдруг обратил внимание на надпись на его майке:

Я ВСЕГДА ХОЧУ

  
   Игорь сидел в офисе за прозрачной стеной и что-то писал. Увидев моего брата, он улыбнулся, весьма сдержанно. Они обнялись, как старые друзья.
   - Дружище, откуда ты взялся? - спросил Игорь.
   - Да вот, приехал братишке Москву показать.
   Игорь протянул мне руку, и мы пожали друг другу руки.
   - А ты вроде не говорил, что у тебя есть брат.
   - Да он только этим летом появился. Долго рассказывать.
   - Слушай, у меня для тебя есть кое-какая идейка. У нас в ночном эфире один час освобождается. Ты мог бы замутить что-нибудь?
   - Подумаю.
   - Ладно, сегодня вечером сидим у меня. Все обсудим, поговорим. А сейчас, извини, работа.
   - Понимаю.
   Мы сидим в машине. Брат курит и о чем-то думает.
   - Теперь куда? - спросил я.
   - Не знаю, - сказал брат.
   Я впервые увидел в его глазах растерянность.
   - Давай поедем на Красную Площадь.
   Брат замотал головой.
   - Не стоит, братишка, уверяю тебя. Смотреть там особо нечего.
   - Тогда давай на метро покатаемся.
   - Там тоже ничего интересного. Суета, толкотня. У меня есть идея получше.
  
   Ближе к полуночи мы ввалились в комнату Игоря.
   - Где вы были? - спросил удивленный Игорь. - Я думал, вы уже не приедете.
   - В Троице-Сергиевой Лавре, - сказал брат.
   - А, грехи замаливал, - съехидничал Игорь.
   - Ага. Прости, отче, ибо аз есмь хам, нахал, грубиян, интриган, лицемер, жополиз, бабник, озабоченный козел, профессиональный алкоголик, конченая тварь, последняя сволочь, ходячее говно.
   - Если таким тебя видят другие, значит, ты такой и есть.
   - Вообще-то я имел в виду тебя.
   - Значит, ты отмолил мои грехи? Благодарствую, а как насчет налогов?
   - Сам заплатишь.
   Вдруг брат изменился в лице. С его лица исчезла улыбка и полушутливый тон.
   - В последнее время я все чаще задумываюсь об уходе в монастырь. Вот и хотел условия поступления узнать.
   - Ты что серьезно? - спросил я.
   - На такие темы не шутят, - ответил брат.
   - Да кого ты слушаешь? - сказал Игорь. - Это же трепло номер один в мире.
   Брат засмеялся, подбежал к Игорю, и они понарошку стали наносить друг другу боксерские удары. Потом они сцепились и стали бороться. Игорь обхватил брата сзади и подмял его под себя. Брат дико захихикал и стал колотить ладонью по полу.
   - Сдаюсь, сдаюсь.
   - Проигравший бежит за бутылкой, - сказал Игорь, отпустив брата.
   Брат пошел к двери.
   - Слушай, Иван, бери разу две, чтоб два раза не бегать, - крикнул он, когда брат уже перешагнул порог.
  
   Мы втроем сидим на кухне, две пустые бутылки из-под водки и три из-под пива стояли под столом. Бывшие соседи уже поговорили обо всем на свете, вдоволь посмеялись, но теперь лица у них были невеселые.
   - Слушай, а может проститутку вызовем? - спросил Игорь.
   - Давай, - оживился брат. - Одну на троих можно?
   - Он тоже будет? - спросил Игорь, кивнув в мою сторону.
   - А что он, не мужик что ли? Верно, братишка? - брат подмигнул мне и улыбнулся.
   Я кивнул.
   Игорь позвонил по какому-то номеру телефона, и где-то через час я должен был увидеть свою первую в жизни женщину.
   Все время, пока мы ждали девушку, брат и Игорь устроили для меня что-то вроде курса молодого бойца. Я должен был быстро надеть презерватив, а затем снять его. Игорь засекал время, а брат был инструктором.
   С первого раза у меня ничего не получилось. Они оба катались по полу от смеха.
   - Придурки, - сказал я. - Козлы вонючие.
   - Ничего, ничего, - сказал брат. - Все поначалу испытывают с этим трудности. В свое время я тоже приложил немало усилий для овладения этой наукой. Это было начало девяностых годов - за сравнительно небольшую сумму можно было купить все, что угодно - от гранаты до броневика. Говорят, в стране царил полный развал, хаос, бардак и можно было за небольшой срок сделать очень большие деньги. Я не сомневаюсь, что так оно и было, но мы ходили в школу и нам по большому счету было наплевать - бардак не бардак - у нас своих проблем хватало: как убрать прыщи, как избавиться от перхоти, как переспать с девчонкой, как познакомиться со взрослой женщиной, чтобы она научила тебя всему, так ли уж необходимо пользоваться презервативом, приводит ли онанизм к импотенции, обязательно ли забеременеет девчонка, если нечаянно кончишь в нее, и куча всяких других вопросов, от которых просто башню сносит. Пока все, кому не лень, набивали себе карманы, растаскивали страну по частям, создавали всякие ОАО и ООО, меня волновало, главным образом, следующее: презерватив - это средство защиты от СПИДа или средство контрацепции.
   Я попробовал еще раз.
   - Ну, уже лучше. Так вот, если относительно первого пункта вопросов не возникало, то второй пункт казался мне весьма сомнительным. Конечно, при случайных связях эта вещь незаменима, но если ты уверен в человеке, с которым спишь, то почему ты должен ограничивать свою чувствительность? Сомнения зародились тогда, когда я стал надевать эту штуку. Разумеется, я надевал презерватив много раз и задолго до того, как он мне действительно понадобился. Мой инструмент, упакованный в футляр, выглядел глупо и претенциозно в качестве орудия любви. Он был похож на мелкого служащего, попавшего под дождь. Даже если любишь самого себя, даже если трахаешь пустоту, ты все равно стремишься пережить всю полноту ощущений. Вроде бы ничего, только все равно кажется, что с женщиной все это будет совсем по-другому. Смазка быстро высыхала и приходилось смазывать резину слюнями. Но запас слюней во рту тоже не бесконечен на данный момент времени - слюни кончались, и вот тут наступала трагедия одиночества.
   Я испортил еще один презерватив.
   - Блеск, - восхищенно сказал Игорь. - Лучшее время.
   - Я же говорил, что ты способный ученик, - обрадовался брат. - Не хочешь немного подрочить? Мастурбация, безусловно, далеко не самый лучший способ получить удовольствие, но, с другой стороны, здорово развивает воображение. Исчезают все условности, нарушаются законы времени и пространства, логика реального мира оказывается вовсе необязательной. Это сказочный мир, в котором возможно все: Мерилин Монро воскресает из мертвых ради того, чтобы ублажить меня, Мадонна бросает все дела и срочно вылетает в какую-то дыру только для того, чтобы отдаться мне, ну и так далее.
   Он обратился к Игорю.
   - Кстати, диджей долбаный, почему все знают Мадонну, но никто не знает Лайзу Джермано? Она что, не трахается? Или уродина какая-нибудь? Я даже не слышал ее голос, потому что нигде не могу достать ее диски. Почему твое долбаное радио заставляет меня слушать мерзкий голос Мадонны? Только потому, что у нее много денег? Так это и есть свобода?
  

ПРОСТИТУТКА

  
   На следующее утро мы выехали. Брат был в веселом расположении духа, напевал песенки, которые звучали по радио, а Игорь в прямом эфире передал нам привет и поставил специально для нас песню "You can drive my car".
   Брат несколько раз делал попытку заговорить со мной, но я отворачивался и смотрел в окно. Передо мной проплывали золотистые поля, раскидистые деревья, деревеньки, будто растущие из-под земли возле какой-нибудь речки.
   - Ну не расстраивайся, - брат снова делает попытку пролезть в мою душу, наглухо закрытую. - Для первого раза это нормально. Со мной тоже такое случалось и не раз. Это же проститутка, своего рода спортивный снаряд и здесь нужна техника, сноровка. Как в забеге на короткую дистанцию.
   Секс с проституткой - это ужасно, считает брат. Это неизбежное зло, но лучше его все же избегать. Так что, если ему верить, я ничего не потерял. Гораздо лучше для тебя будет, если это произойдет с девушкой, в которую ты будешь влюблен, сказал он. Он объясняет свое пристрастие к проституткам исключительно социальными мотивами. Он говорит, что приспосабливаясь к обществу, работая для его блага, мы тем самым подчиняемся существующему порядку вещей, в котором много несправедливостей, и секс с проституткой - это один из способов борьбы с существующим социальным строем, это одна из редких возможностей быть неправильным, не таким как все. Если проститутки - изгои общества, то, вступая в связь с изгоем, ты и сам становишься изгоем, не так ли? Вот почему он целый год жил с проституткой. За это время он стал страстным критиком современной цивилизации.
  
   Будучи женатым, он не раз прибегал к услугам девушек по вызову. Даже через несколько дней после свадьбы он снял проститутку. Жена была на работе, то есть на высоте 10 000 метров, так что "отпустили пораньше" исключается, и брат решил отпраздновать с друзьями начало семейной жизни. Число приглашенных не превышало десяти человек. Вечеринка удалась. Друзья начали пить дома с утра, а закончили поздно вечером в кафе. Обычная мужская вечеринка: пустая болтовня, грандиозная ссора, облеванный унитаз.
   Брат вернулся домой в веселом настроении. В этот день он решил ни в коем случае не позволить себе напиться, чтобы не испортить настроение.
   - Мне было скучно. Душа требовала полета. Мне стало очень грустно оттого, что я сижу один в пустой квартире. Мужское общество мне опротивело. Мне захотелось нежности. Это так естественно в моем положении. И я позвонил Марии. Телефон не отвечал. Тогда я позвонил Розе. Мне ответил мужской голос, и я со злостью бросил трубку. Долго раздумывал звонить или не звонить Тане, и все-таки позвонил ей. Она послала меня подальше. Отчаявшись, я позвонил Катерине. Трубку взяла ее мать и сказала, что Кати нет дома.
   Он долго колебался, прежде чем принять решение. Его сомнения касались возможности достижения блаженства с продажной женщиной.
   - Мне очень не хотелось вызывать проститутку. Нет, я ничего не имею против проституток - они должны быть, раз есть в них потребность. Помню, как я снял свою первую проститутку. Мне было двадцать два года - она была небольшого роста, брюнетка, а имя ее я забыл - может быть, Настя, а, может быть, Надя или вроде того. Я привел ее домой, она разделась, легла, раздвинула ноги и стала ждать от меня каких-то действий, посматривая на часы. Она посмотрела на меня и сказала: "Время пошло". Я же стоял раздетый по пояс у кровати и не двигался с места. Мне не хотелось делать то, что обычно делают в таких случаях все, в том числе и я. Вспомнив, что в холодильнике у меня припасено пиво - я сходил за ним, выпил всю бутылку у нее на глазах, а потом взял гитару и стал петь свои песни. Не могу сказать, что это было ей в тягость - она смотрела в потолок пустым взглядом и иногда посматривала на часы. Когда прошел час, она просто встала, оделась и молча ушла. Минута в минуту. С тех пор я делал с проститутками только то, что положено, пока не дал себе слово никогда не иметь с ними дело.
   Проститутка нужна тебе, когда ты переполнен желчью и цинизмом, обижен на весь мир, тебя распирает пафос ниспровержения идеалов современного общества, но не тогда, когда тебе просто грустно, в душе звучит осенний блюз и хочется предаваться самым сокровенным грезам.
   - Нарушив обещание, данное самому себе, я все-таки позвонил по одному из номеров, которые висят на каждом столбе. Через двадцать минут в дверь позвонили. Передо мной стояла невысокая блондинка в очках, похожая на учительницу начальных классов. Я отдал ей деньги и лег в кровать. Я лежал, посасывая шампанское из горлышка и смотрел, как она раздевается. Все происходило в полной тишине. Она разделась, легла на кровать. Я лег сверху, кровать заскрипела в однообразном ритме. Мы все сделали очень быстро. Я почувствовал полное опустошение, стало как-то еще тоскливее и мне захотелось спать. После того, как мы отзанимались сексом, она пошла в ванную. Даже не спросила разрешения, что вполне естественно. Проститутки никогда не спрашивают, можно ли воспользоваться вашей ванной. Они заходят, куда им нужно и делают свои дела. Я снял презерватив и отнес его в мусорное ведро. Лег на кровать, сделал несколько глотков шампанского, а после этого ничего не помню. Проститутка ушла, а я вдруг понял, что не люблю свою жену.

ГАЗЕТА

   Мы вернулись домой. За неделю нашего отсутствия город изменился до неузнаваемости. Его перекопали вдоль и поперек.
   У нас в доме нет горячей воды. Когда будет - неизвестно.
   Наш почтовый ящик был забит рекламными газетами.
   - Каждую неделю какой-то сумасшедший кладет в мой почтовый ящик газету, - говорит брат. - Совершенно бесплатно. В газете есть телепрограмма и куча всякой рекламы. А еще гороскоп и кроссворд... Из этой газеты я узнал, что существует огромное количество магазинов, в которых я никогда не был и, скорее всего, никогда не буду.
  
   МИР МЕБЕЛИ.
   МИР ОДЕЖДЫ.
   МИР ОБУВИ.
   МИР КОМПЬЮТЕРОВ.
   МИР ИГРУШЕК.
   МИР ИНСТРУМЕНТОВ.
   МИР ЭЛЕКТРОНИКИ.
   МИР СОТОВОЙ СВЯЗИ.
   МИР БЫТОВОЙ ТЕХНИКИ.
   МИР КНИГ.
   МИР ОБОЕВ.
   МИР СТРОЙМАТЕРИАЛОВ.
   МИР СПОРТИВНЫХ ТОВАРОВ.
   МИР КОСМЕТИКИ.
  
   Мой брат утверждает, что эту газету читает почти полмиллиона человек. Ее читают все, хотя никто не стал бы ее покупать. У этой газеты большое будущее. В ней есть все, что нужно современному человеку - программа телепередач и адреса супермаркетов, где людей подвергают жесточайшей обработке, так как задача продавца-консультанта - не подобрать то, что им действительно нужно, а завербовать их в свои постоянные клиенты. Люди должны дать добровольное согласие работать на супермаркеты, то есть покупать то, без чего они вполне могли бы обойтись. В чем же причина нашей бездуховности? Почему мы растрачиваем жизнь в погоне за вещами?
   Брат говорит, что мир перенасыщен вещами. У человек много шансов сойти с ума, потеряться, заблудиться в чуждом мире. Современная цивилизация производит слишком много вещей. Слишком много. Если дети, понастроив замки из песка, могут их тут же сломать без всякого сожаления, то взрослые так поступить не могут. Мы произвели много вещей, которые лежат на полках магазинов, создавая иллюзия богатства нации, но мы не знаем, что с ними делать. Вещи больше не служат нам, мы больше не знаем, что нам нужно. Невозможно угнаться за прогрессом технических средств, невозможно бесконечно менять бытовую технику, компьютеры, мобильные телефоны, невозможно прослушать все интересные компакт-диски, прочесть все интересные книги, даже если ты очень разборчив во вкусах - в конечном счете, среди огромного изобилия ненужных вещей невозможно найти одну-единственную нужную вещь. Мы привыкли к старым вещам, а для нас уже произведены новые вещи. Они рассчитаны на нас, мы включены в список потенциальных покупателей, наши вкусы просчитаны и предсказаны маркетологами. Хотим мы этого или нет, мы должны захотеть купить эти вещи. Но не потому, что нам будет лучше жить именно с этими вещами. Никто на самом деле не заботится о нашем комфорте, нашем здоровье, нашем счастье. Нас используют, потому что человек - это такая же вещь, как и любая другая.
   - Почему человек стал вещью среди вещей? Почему нам внушают жажду потребления? - спрашивает мой брат и сам же отвечает.
   - Все дело в том, что у каждой системы своя болезнь. У социализма - дефицит. У капитализма - перепроизводство. Во время кризиса перепроизводства в 1929 году в США лишние вещи просто уничтожали. После Второй мировой войны тактика изменилась. Людям стали внушать жажду потребления. Жить - значит все время покупать новые вещи, вот новая идеология нашего общества. Смысл жизни в том, чтобы непрестанно потреблять. Если не хватает денег, ты можешь найти более высокооплачиваемую работу. Для этого тебе придется много лет работать на низкооплачиваемой работе, быть мальчиком на побегушках и терпеть всяческие унижения. Но у тебя есть цель - самому стать начальником, чтобы потом отыграться на своих подчиненных. Если ты ее добьешься - ты герой, ты великий человек, ты почти бог. Эта система работает, культивируя самые низкие, самые отвратительные пороки и слабости человека. Вот почему она так привлекательна, сильна и непорочна.
  
   Сколько людей знают истинное положение дел? Захотят ли они что-то изменить? Грядет ли новая революция? А вдруг результаты следующих выборов окажутся непредсказуемыми?
   Нет, нет и еще раз нет. Брат уже ни во что не верит. Мы все слишком много знаем, но от нашей информированности никакого толку.
  
   Как победить страсть к потреблению, к наживе, к деньгам? Мой брат с высоты своего жизненного опыта скептически относится к данному вопросу. За тридцать лет своей жизни он менял женщин, работы, друзей, религии. Менял свои привычки и пристрастия. Было время, когда он пил только пиво и не курил совсем. А потом он стал пить водку и много курить. Потом все это умерло само собой, и он стал покуривать анашу и пить вино. В конце концов, и это ушло - он стал пить пиво летом, водку - зимой, вино - с женщинами, и окончательно порвал с наркотиками.
   Брат пришел к выводу, что со страстями не нужно бороться. Нужно дать им свободно развиваться и дойти до стадии вырождения, которую никто и ничто не может миновать.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

  
   Сегодня 23 августа. Через неделю я иду в университет. А у брата сегодня день рождения. Ему исполняется тридцать лет.
   Он сидит на кровати, завернувшись в простыню, пьет пиво и курит, стряхивая пепел в ладонь.
   - Я не могу в это поверить - тридцать лет назад меня здесь не было. Я был в совершенно другом месте. Когда я жил внутри своей матери, все было так просто и понятно. Я просто спал, не имея ни малейшего представления о том, что находится там, за пределами моей маленькой вселенной. В начале была тьма, и я видел тьму, и мне было хорошо во тьме, я существовал без мысли и памяти, не знал времени и смерти. Бесконечная, всеобъемлющая тьма. Вечный покой. И вдруг в один прекрасный день все изменилось. Я, наверное, почувствовал, что какая-то сила вырывает меня из забытья. Наверное, я очень испугался. Ослепляющая вспышка света. Я как будто начинаю видеть вещи, окружающие меня - не сами вещи, а их почти неразличимые очертания, я ничего не могу сказать о том, что вижу - мои глаза привыкли к темноте, а свет ослепил меня - я вижу нечто, но не уверен, что мое зрение меня не обманывает, да и как я могу быть уверен в этом? Я не могу воспользоваться телом, чтобы приблизиться к чему-то, возможно потому, что я еще не научился им пользоваться. Я беспомощен и моя память чиста, я не знаю, что со мной будет, кто позаботится обо мне, кто возьмет меня за руку. И нужен ли я кому-то? Я ничего не знаю, я слаб и немощен. Странно, что я еще могу что-то видеть. Кому понадобилось устроить мне такое жестокое пробуждение? Я так сладко спал, мне было так хорошо в этом безмятежном сне без сновидений, но кто-то разбудил меня. Это был мой первый день рождения. Мне подарили целый мир. Но с каждым годом мир становился все меньше и меньше.

ДРУЗЬЯ

  
   Мой брат говорит, что друг - это такой человек, которому всегда можно позвонить в два часа ночи, сказать "мне плохо" и услышать в ответ "еду".
  
   Если так, то у моего брата есть три друга.
   Дима.
   Саша.
   Вова.
   Все остальные - всего лишь дымовая завеса, скрывающая отчаянное одиночество, статисты для создания фонового шума - приятели, приятели приятелей, приятели приятелей приятелей и так далее.
   Дима - эксклюзивный женский парикмахер. Вопреки устоявшимся представлениям он вовсе не голубой. Правда, некий сдвиг по фазе у него все же просматривается. Например, он называет своих женщин не по именам, а по названиям причесок. "Карина", "Мария", "Алиса", "Лиза", "Алла", "Анна", "Барбара", "Диана". Настоящих имен он не помнит. Зато у него феноменальная память на волосы. Он помнит волосы всех своих клиенток. Он может по волосам определять характер. Дайте ему всего лишь один волос, и он выложит вам все об этом человеке.
   Дима перепробовал на себе все прически, от "хиппи" до "бизнесмена" и пришел к выводу, что для его черепа идеально подходит только лысина. Полное отрицание волосяного покрова, по его мнению, делает его настоящим парикмахером, человеком искусства, подлинным мастером. Он дошел в своем профессионализме до полного самоотрицания, самоустранения. Он как будто бы специально прячет свои волосы, чтобы они не мешали ему чувствовать себя абсолютно свободным. Он по-своему сумасшедший, я бы даже сказал - маньяк.
   Брат как-то пошутил, когда они изрядно выпили: старик, а ведь ты мог бы убивать красивых женщин, а потом делать из их волос парики, и дарить их будущим жертвам. Подкинул бы мне работенку по старой дружбе.
   Все захохотали, и Дима хохотал громче всех. Он любит смеяться на чужими шутками, но сам никогда не шутит. Его никогда не заметно в компании. Он сидит где-то в уголочке и молчит.
   По молодости он спал с некоторыми своими клиентками, и какое-то время был доволен своей жизнью. Но со временем он повзрослел, стал профессионалом и у него появились твердые моральные устои. Он самый взрослый из друзей моего брата.
   Недавно он женился на "Светлане". У его жены оказался жуткий характер. Она все время пилила его за то, что он много работает, за то, что он мало работает, за то, что у него мало денег, за то, что у него много денег, за то, что он слишком много тратит, за то, что он слишком мало тратит. В общем, не повезло парню. Друзья горько плакали, глядя как он мучается, но ничего не могли поделать.
   Однажды он повез ее на курорт. В поезде их соседом по купе оказался бизнесмен Булат. "Светлана" приглянулась ему, и он соблазнил ее по пути, а потом предложил выйти за него замуж. Дима очень обрадовался, что так легко избавился от жены и прекрасно отдохнул в то лето. Через пару месяцев жена объявилась. Булат выгнал ее из дома. Все-таки у нее жуткий характер.
   "Что у тебя на голове?" - сказал Дима, когда увидел ее. "Тебя просто не узнать. Сделаю-ка я из тебя Марию".
   Они все еще вместе.
  
   Он добрый. Он как-то сразу чувствует, что тебе плохо.
   Первый вопрос, который он задает в таких случаях: "Что у тебя на голове?"
   И сразу на лицо выползает кривая улыбка, которая все больше расползается, от уха до уха.
   Мой брат любит его. Его лысина - это затерянный островок душевного тепла в нашем холодном мире.
  
   Саша - эксклюзивный переводчик. Он работает с турфирмами и с разными большими шишками. Разумеется, он объездил весь мир. Он знает в совершенстве три языка: итальянский, испанский и польский. После школы он не стал никуда поступать, зная, что папаша откупит его от армии, и пока мы, как сумасшедшие, сдавали зачеты и экзамены в перерывах между гулянками, Саша преспокойно работал в туристической фирме своего папаши, подолгу бывая за границей, в Италии, Испании и в Польше. Из Польши он пригонял подержанные немецкие автомобили, вот чем объясняется его любовь к этой стране. Языки он выучил самостоятельно. После августа 1998 года фирма отца развалилась, отца схватил инфаркт, и отныне Саше пришлось опираться только на свои силы. Знание языков ему очень пригодилось. Он парень не без способностей. Быстро нашел себе применение. Сейчас он учится заочно в институте международного туризма. У него большие проблемы с международным языком. Английский язык он семь лет изучал в школе и поэтому почти не говорит по-английски.
   Больше всего на свете он любит рассказывать о своих заграничных приключениях. Вернее о тех языковых казусах, которые возникают при общении с иностранцами. Он прирожденный клоун. Кажется, он выбрал профессию переводчика только для того, чтобы с серьезным выражением лица разъезжать по странам и хамить иностранцам, которые не понимают, что он им говорит и вежливо улыбаются в ответ.
   Саша в центре внимания. Он стоит посередине комнаты и рассказывает. Я снимаю его на видеокамеру.
   Однажды в Испании он присутствовал на какой-то важной встрече российских и испанских бизнесменов. Решался вопрос то ли о поставках нефти, то ли газа, потом был официальный обед в шикарном отеле, и вот Саша посреди вдруг говорит самому важному испанцу:
   - Huesos!
   Испанец как-то растерялся, пожал плечами, а Саша ему опять:
   - Huesos, huesos!
   Испанец, наконец-то сообразил в чем дело, и робко протянул ему пару костей, а Саша сказал, что кости нужны его собаке, потому что в России нечем кормить собак и русские по всему миру собирают кости.
   Смех за кадром. Саша объясняет нам, что "huesos" означает по-испански "кости". А собаки у него, конечно же, нет. Смех становится еще громче. Саша стоит на стуле, упиваясь созерцанием самого себя. А вы знаете, как по-испански "яйца"? Напряженное молчание.
   - Huevo.
   Истерический хохот за кадром.
   Концерт продолжается.
   Однажды Саша гулял по Риму, в котором он был уже не в первый раз. Его уже тошнило, прямо таки рвало от Вечного Города, какая-то неумолимая сила тянула его домой, в родной Мухосранск. Невероятно, но факт. Все его раздражало: римские достопримечательности, римская архитектура, римский папа, римские шлюхи, римская жара, римские мухи. Плевать он хотел на то, что в этом городе началась история современной цивилизации. Он хотел только одного - встретить кого-то из России. Пусть даже и москвича, на безрыбье и рак рыба. Весь ужас в том, что русские-то, быть может, отирались где-то рядом, но попробуй-ка отличить их в толпе туристов. Тут ему пришла в голову отличная идея. Людям следовало бы носить на одежде номера стран и регионов, чтобы сразу было ясно, кто ты такой и откуда ты взялся. В самом деле, чем мы хуже автомобилей?
   Он зашел в пиццерию, чтобы опрокинуть чашечку кофе. Толстая официантка вывела его из себя. Ему не понравилось, что она все время кивала своим тройным подбородком и говорила: "Si, signore".
   Саша подозвал официантку и сказал ей:
   - Pizda.
   Она кивнула, исчезла и через пять минут принесла ему пиццу. Саша говорит, что слово "pizza" произносится по-итальянски как "пидза". Итальянка решила, что сеньор иностранец немного ошибся в произношении. Ничего бывает, не лишать же его за это чудесной пиццы. Смех за кадром.
   В Польше наш веселый друг развлекается так. Подходит к красивой женщине и говорит: "Уродка, ты воняешь". По-польски это означает: "Красотка, ты чудесно пахнешь". Женщина расцветает прямо на глазах и ее можно сводить в ресторан, а потом, если повезет, трахнуть в отеле. Правда, если нарвешься на русскую, то просто вспомнишь Родину, услышав отборный русский мат. В этой игре присутствует определенный риск, и от этого ты еще больше возбуждаешься.
   Он был женат уже пару раз. Ни одна женщина не может долго выдержать его самовлюбленной натуры.
   Он вечный одиночка, он вечно в поисках идеальной женщины, которая любила бы его больше, чем он любит себя.
  
   Вова - эксклюзивный торговый представитель винного завода.
   Вова знает все марки вин, которые когда либо существовали, знает все сорта винограда, знает финансовую ситуацию на мировом рынке вина. При всем при этом девушкам с ним интересно. Недавно он женился, его жена ждет ребенка.
   Он может с утра до вечера говорить о вине. При этом сам он, разумеется, не пьет вино, предпочитая пиво или водку, а лучше все сразу.
   Мы говорим о женщинах. Женщины - они, как вино, говорит Вова. А вино очень коварный напиток. Вино как женская ложь: легкая, усыпляющая, сладкая. Каждая женщина - это вино особого сорта. Бывают женщины, которые долго хранят свежесть и красоту, как "Каберне Совиньон". Бывают ни то ни се, как "Шардоне" - их вкус почти не чувствуется, поэтому их нужно смешивать с другими женщинами. Совсем другое дело "Совиньон Блан" - эти женщины по-настоящему красивы только в молодости, аромат их юного тела очарователен, их формы совершенны, их взгляды лучезарны, их лица божественны.
   Мы говорим о политике. Вино не способно объединить народ, так как подчеркивает и поддерживает строгую общественную иерархию, говорит Вова. Кто ты и кто я! Не может народ ощутить себя единым целым, пока кто-то пьет портвейн "Розовый", а кто-то "Бургундское".
   Мы говорим о религии.
   Православные и католики верят, что вино превращается в кровь Христа, говорит Вова. Кстати, вино - последний напиток, который пил Христос... Но ближе всех к сущности вина приблизились, как ни странно, мусульмане. Точнее, суфии. Для них вино - символ высшего познания, высшей Истины.
   Мы говорим о поэзии. Подумать только, человек пьющий вино и не подозревает, что вливает в себя гремучую смесь из всевозможных символов, говорит Вова. Поэты воспевали вино любви... Кстати, Омар Хайям был суфием. Разве он писал о вине? Как бы не так. Его стихи о познании Бога. Эти переводы ужасны.
   Мы говорим о философии. Вкус вина - это последнее, что ощутил Сократ, перед тем, как умереть от яда, сказал Вова. Он пил мускатное вино, оно обладает тончайшим ароматом и сладким вкусом, так что Сократ получил истинное удовольствие.
   Брат говорит, что на примере Вовы особенно хорошо видно, как профессия накладывает свой отпечаток на человека. Когда мы долго занимаемся одним делом, наш мир слишком сужается, мы почти все знаем о своем кусочке мира, но то, что происходит вокруг, нам до лампочки. Вова знает о вине все, его мозг забит информацией о вине и больше там нет места ни для чего другого. Любой разговор на любую тему Вова превращает в разговор о вине.
   Всех остальных это немного раздражает, но друзья прекрасно понимаем, что все они, в сущности, такие же.
   Дима, когда видит женщину, не смотрит на ее ноги или грудь, он смотрит на волосы и его мозг с точностью компьютера моделирует идеальную прическу.
   Саша всегда встревает в твой разговор с кем-то и начинает переводить с русского на русский, упрощая и искажая твои мысли.
   Когда мой брат знакомится с новыми людьми, он в первую очередь думает - а чем они могут быть полезны. Люди для него - всего лишь носители информации.
   - Иногда они знают то, чего не знаю я. Это неправильно. Я должен знать все, потому что я - это и есть общество. У каждого из нас в голове есть крохотный компакт-диск, на котором записано много всякой всячины. Моя задача - вынуть этот диск, переписать с него нужные файлы и вставить обратно. Ничего сложного, но есть одна небольшая проблема. Обладатель этого диска не должен заметить, что я ковыряюсь у него в голове. Такова моя работа. Я иду по улице и всюду ищу новости. Алкоголик свалился с десятого этажа и как ни в чем не бывало пошел за пивом? В соседнем подъезда прорвало канализацию? Мотоциклист задавил собаку мэра? Вот он, истинный мир. Мир без новостей - мертвый мир. Это третий закон Мира Интересных Фактов.
  
   Друзья. Эксклюзивные друзья. Профессионалы и специалисты. Люди - функции. Люди - вещи.
   Согласно теории брата, в таком возрасте человек уже точно знает, чего он хочет от жизни. Он начинает планировать свою жизнь. Он живет по расписанию. Он больше не делает глупостей. Не мечтает о несбыточном. Не теряет голову.
   - Когда-то, будучи еще студентами, мы с друзьями мечтали разбогатеть, купить в складчину яхту и отправиться в кругосветное путешествие. Теперь никто из нас не воспринимает это всерьез. Мало ли о чем мечтают студенты? Даже если бы мы и купили яхту, мы не смогли бы собраться все вместе. Допустим, мы питаемся сухарями и через год покупаем яхту. Так ведь опять найдется причина, чтобы не ехать. У кого-то свадьба, у кого-то развод, у кого-то беременная жена, у кого-то умер отец, кто-то открыл свое дело, у кого-то проблемы с работой. Никто из нас не решился бы уехать из дома на неопределенный срок. Мы безнадежны в этом смысле. Работа и житейская суета глубоко засосала каждого из нас. Так мы предаем мечты. Или мечты предают нас? Кто из мальчишек мечтает стать парикмахером, переводчиком, торговым представителем, журналистом? Только ненормальные. Знали бы, мы, что в мире востребованы только ненормальные...
  
   Я думаю, что друг - это человек, который никогда не станет звонить в два часа ночи и говорить, что ему плохо.
   Если так, то у моего брата нет друзей.
  

ЖИЗНЬ

  
   Через неделю после дня рождения я встал в половине шестого утра и обнаружил отсутствие брата. Его постель была еще теплой, а чайник был горячий. На столе стояла кружка с недопитым кофе, а рядом лежал листок бумаги, вырванный из школьной тетради в клеточку.
  

Братишка!

   Кому-то моя жизнь покажется сплошным дурачеством, бессмысленной игрой ради проигрыша, но для вынесения окончательного суждения (читай: приговора), необходимо, чтобы от взгляда наблюдателя не ускользнуло ничего, так как любая мелочь, любой штрих, любая случайность гораздо важнее, чем те основополагающие вещи (образование, работа, семья), которые делает нас похожими на других. Это как раз то, что мы выпячиваем напоказ, делаем предметом обсуждений; то, что питает наше тщеславие и гордыню; то, что дает нам уверенность в себе, и именно поэтому является наиболее уязвимым местом нашего бытия. Все это не столько укрепляет нас, сколько удачно маскирует наши слабости и страхи. А то, что мы скрываем, и есть наше подлинное "я".
   Я многое скрывал от других - от коллег по работе, от приятелей, от подружек, от своей жены и от себя самого. Конечно, я скрываю много пустячных вещей, то, что скрывают и все остальные: я боюсь пауков, даже крохотных паучков - и тех боюсь. Я боюсь бездомных собак. Боюсь ходить вечером по темным улицам. Боюсь летать на самолетах.
   Все, что я перечислил - это невинные вещи, которые всякий из нас может скрывать. Но скрывать себя самого, прятать свое истинное "я" - это уже какое-то безумие. Я предавался этому безумию все эти годы и, видимо, превратился в безумца.
   Мой сегодняшний поступок требую расценивать как чистейшее безумие.
   Прощай, братишка!
   P.S. Не стоит повторять мой опыт, у каждого из нас свой путь. Удачи!
  

НА КРЫШЕ

  
   Мы с братом стоим на крыше девятиэтажного дома. На мне майка, джинсы и новые ботинки. Страшный ветер продувает меня насквозь. Брат одет также легко. На майке портрет Курта Кобейна и надпись:
  

I HATE MYSELF AND WANT TO DIE

  
   Подхожу к краю крыши и смотрю вниз. Легкое головокружение. Ноги слегка подкашиваются. Представляю мысленно, как мое тело рухнет на землю, сплющившись, как задавленная собака, которую я видел вчера на дороге.
   Вижу мужчину в белой "толстовке". Каждый день я вижу его из окна. Он ходит на работу. Выражение его лица никогда не меняется - он очень похож на робота.
   Лица людей светятся, переливаясь на солнце золотистыми бликами.
   Я смотрю на небо. Успокаивающая голубизна. Не единого облачка. День, судя по всему, будет хороший.
   Я встряхиваю рукой волосы, и на моем лице проявляется улыбка.
   Хоть бы кто-нибудь из них задрал голову вверх. Нет, все правильно, незачем смотреть вверх, можно споткнуться или попасть под машину, да и что там можно увидеть? Если бы что-нибудь необычное - падающий самолет или самоубийца, тогда другое дело.
  
   На крышу сел голубь. Совсем близко от меня. Видно он устал и присел отдохнуть. Он смотрит на меня зелеными глазами. Брат достал из кармана семечки и стал подкармливать голубя. Птица подошла совсем близко к нему и клевала семечки прямо из его рук. Брат пребывает в веселом расположении духа, его лицо выражает неподдельную радость. Он не заметил меня.
   - Я никому еще не рассказывал то, что расскажу сейчас тебе, птица, -сказал брат. - Не знаю, зачем я это делаю, ведь я знаю, что никто не сможет мне помочь - ни ты, ни кто-либо другой... И все-таки я говорю с тобой - быть может, меня понуждает потаенное желание привлечь к себе внимание, заставить других сочувствовать и сопереживать. Какое безумие - ждать от людей сочувствия в нашу бесчувственную эпоху! Но вряд ли это большее безумие, чем само решение, которое я однажды принял. Это решение далось мне с трудом, но, придя к нему, я сразу же почувствовал невероятное облегчение и даже радость.
   Брат обернулся ко мне:
   - Хочу сразу оговориться - я не страдаю маниакально-депрессивным психозом и какими-либо другими психическими заболеваниями. Разумеется, если во мне хорошенько покопаться, то можно найти какое-нибудь отклонение, как и у любого человека, ведь абсолютно нормальных людей не существует.
   - Что на тебя нашло?
   - С чего ты взял, что на меня что-то нашло? Вообще-то решение о самоубийстве принимается не сразу, не вдруг. Мысль о самоубийстве - лишь верхушка айсберга, она созревает годами и является результатом многих наслоений - это и бесконечные повседневные проблемы, и неразрешимые вечные вопросы, и душевные потрясения - главным образом, на любовном фронте. Если же учесть, что вся моя жизнь, по сути, представляет собой серию эксцентричных поступков, то самоубийство было бы вполне достойным завершением моего земного пути.
  
   Крыши домов, деревья, подъемный кран, отражение полуразвалившегося двухэтажного здания гостиницы "Урал" в витринах магазина "Халява", кусочек летнего кафе, угол аптеки, а вдали еле различимые трубы заводов, прожигающие туман, словно простыню...
   Брат говорит, что проснувшийся город - помойная яма звуков, в которой как попало намешаны птичье радио, собачьи перебранки, покашливание автомобилей, усталые шаги первых пешеходов, далекое гудение поездов, шелест газет, поскрипывание кровати.
  
   Брат говорит:
   Сегодня утром я совсем потерялся в мешанине звуков, как будто все вещи, тысячелетиями хранившие молчание, вдруг разом завопили о никчемности существования, о невозможности добровольно покончить с собой. И тут меня пронзила мысль. Покончить с собой! А почему бы и нет?
   Причина первая - Бог умер.
   Причина вторая - человек обмельчал.
   Причина третья - так не может больше продолжаться.
   Причина четвертая - я не могу делать вид, что все нормально.
   Причина пятая - все равно придется умирать.
   Причина шестая - интересно, что будет после смерти.
   Причина седьмая - каждые десять минут в России кто-то сваливает из
   этого мира.
   Причина восьмая -
   Стоп. Не следует дальше развивать эти мысли.
  
   Он разорвал свою записку на мелкие кусочки и бросил ее вниз. Ветер подхватывает их и разносит по улице. Они летят, как хлопья снега.
   - Не стоит оставлять предсмертные записки, - сказал брат. - Неизвестно, как их еще могут истолковать из-за несовершенства языка. Ты читал Витгенштейна? Понимаешь, любая мысль ограничена, так как обусловлена определенной эпохой, определенными влияниями и, самое главное, особенностями языка.
  
   Брат садится на край крыши, свесив ноги и пускается в пространные рассуждения о смерти. Он заметно повеселел. Рассуждать о смерти, наверное, интереснее, чем умирать. Мы ведь говорим о ней, как о чем-то абстрактном, не имеющим к нам отношения.
   Брат сказал:
   - Что такое смерть? Какой смысл мы вкладываем в это слово? Имеем ли мы в виду одно и то же, когда говорим "смерть человека", "смерть культуры", "смерть эпохи". Если смерть означает завершение, конец чего-то, то почему мы не говорим после окончания фильма, что фильм умер? Если картина завершена, мы же не говорим, что картина мертва. Кончилось лето. Но лето не умерло. Зато выражение "смерть культуры" означает ее перерождение, а смерть одной эпохи означает начало другой. Значит, когда мы говорим о смерти, мы имеем в виду изменение, завершение одного и начало другого. И значит, можно смеяться, жизнь только начинается.
   Брат начинает смеяться. Он смотрит на меня, ожидая, видимо, той же реакции, но я способен только скривить рот в вымученной улыбке.
   Вдруг смех резко прекращается.
   - Подожди! - кричит брат. - Я вдруг понял, что и фильм, и картина, и лето будут существовать до конца света, а человек изначально обречен умереть. Это и показал Хайдеггер в книге "Бытие и время" своими ужасающе громоздкими конструкциями, от которых потом сам пришел в ужас. Я читал его давно, но на всю жизнь запомнил, что человек может каким-то образом познать свою сущность через осознание бренности своего существования. Или что-то в этом роде. А может, я все совсем не так понял? Да, все это, конечно, интересно, но что будет после? И зачем вообще жить? Этого не знал даже Хайдеггер. И где тогда искать ответы на все эти вопросы? Ну не в газетах же... Люди не хотят читать в газетах о смысле жизни, о философии и так далее. Им подавай сенсации, интересные факты. Под каким соусом можно представить широкой публике Хайдеггера и Витгенштейна? Ей не интересно, что они там думали и писали. Но Хайдеггер состоял в национал-социалистической партии, а Витгенштейн был педерастом. Один благословлял уничтожение евреев, а другой бегал за мальчиками. Вот они, самые знаменитые философы двадцатого века во всей красе. Фашист и извращенец. Прекрасно. Всё на продажу. Продавать можно даже философию, если ее упаковка имеет товарный вид.
  
   Брат послал меня в магазин за бутылкой вина.
   Мы сидим на самом краю крыши, свесив ноги вниз, и пьем вино.
  
   Брат говорит:
   - Представь, что ты - Сократ. И тебе поднесли чашу вина. Сможешь ли ты испытать удовольствие от вина? Ведь в данном случае удовольствие имеет совсем иной смысл.
   Он медленно потягивает вино из горлышка.
   - Люди всеми силами борются с тоской, скукой, одиночеством и далеким призраком небытия, а для этого им нужны удовольствия. Теперь же, когда ты знаешь "день и час", чаша вина обретает совершенно иную природу, то есть становится не тем, чем была раньше, в неосмысленной жизни. Теперь и только теперь ты способен получить удовольствие ради удовольствия, то есть испытать полноту бытия и радость жизни. Тогда же, в той жизни удовольствия, будучи бесконечно повторяемыми, служили скорее смерти, чем жизни. Но благодаря смерти ты впервые получаешь истинное удовольствие от жизни. Именно последнее наслаждение для тебя будет что-то значить, здесь - на пороге между жизнью и смертью, ты наконец-то перестаешь скучать и удовольствие, лишенное в будущем повторения, обретает смысл в самом себе и переполняет счастьем все твое существо, и ты, всего лишь мгновения живший подлинной жизнью, обретаешь спокойствие и мудрость Сократа или пресыщенного жизнью библейского патриарха.
   Солнце медленно нагревает крышу. Мы допиваем остатки вина.
   - В конце концов, я смог бы совершить какое-нибудь безумно опасное путешествие, а если бы мне еще удалось при этом погибнуть, утонув в морской пучине или сорвавшись с огромной скалы, то лучшего подарка судьбы и придумать нельзя. Однако, поразмыслив, я отказался от подобной затеи. Во всяком случае, мысль о несчастном случае стала мне глубоко чуждой. Если в своей жизни мне слишком часто приходилось лгать, то уж в смерти я хотел бы быть предельно честным. Мне не хочется, чтобы люди приняли все за чистую монету и проливали слезы на могиле, я не хочу слышать слов сожаления типа "такой молодой, вся жизнь впереди" или "он так хотел жить, был полон идей и надежд". Какая же это муть, братишка.
  

СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ

  
   Внезапно брат исчез из моей жизни.
   А в моей жизни появилось много нового: университет, друзья, вечеринки, девушки.
   Брат уехал в Москву и устроился работать на радио. Он ведет собственную передачу в ночном эфире. Передача называется "Амнезия", она идет с 3 до 4 часов утра. Чем брат занимается в остальное время, я не знаю. Все попытки установить с ним контакт оказались безуспешными. Уезжая, он обещал мне позвонить, полгода я ждал его звонка, а потом позвонил ему в прямой эфир. Пока в эфире шла песня, мы успели немного поговорить. Брат сказал, что у него все в порядке. Он пока живет у Игоря. Какие планы? Летом он приедет в Оренбург и подробно расскажет обо всех своих ближайших планах. Потом связь прервалась. Я больше не звонил ему. Иногда мне удавалось просыпаться в три часа утра, чтобы услышать его голос.
  
   Добрый вечер, дорогие радиослушатели! В эфире программа "Амнезия", в которой мы рассказываем о забытых рок-группах. Сегодня мы поговорим о творчестве английской группы X-Ray Spex. Группа образовалась в 1977 году и распалась в 1979-м, выпустив всего один альбом "Germ Free Adolescents", композиции с которого мы сегодня услышим. В состав группы входили вокалистка Поли Стайрин, саксофонист Глин Джонс, гитарист Джек Стаффорд, басист Пол Дин и ударник Би Пи Хардинг. Формально группа принадлежала к панк-року, но их своеобразный стиль позволяет отнести группу к экспериментальному року. К сожалению, Поли Стайрин еще в 1979 году навсегда покинула мир музыки и стала воспевать священное имя Кришны. О дальнейшей ее судьбе ничего не известно. Быть может, какая-нибудь располневшая домохозяйка ходит по улицам Лондона и никому в голову не придет, что это сама Поли Стайрин. Ну да ладно, не будем впадать в уныние, у каждого из нас своя жизнь, и прожить нужно именно свою жизнь, а не чужую. Кстати, если хотите поговорить о жизни подробнее, пишите мне на электронный адрес нашей радиостанции, я также хочу вас обрадовать, что скоро у меня появится собственный сайт, где мы сможем пообщаться в чате. Итак, слушаем первую композицию с единственного альбома замечательной группы семидесятых годов X-Ray Spex...
  
   Учебный год пролетел, как во сне. Девушка, которую я так жаждал увидеть, так никогда и не появилась в университете. Какое-то время я не мог ее выкинуть из головы, но пришлось смириться с тем фактом, что в городе люди разобщены и потеряны. Я сам виноват, что не набрался смелости и не спросил у нее номер телефона.
   На нашем факультете было несколько парней. Я ни с кем из них не сблизился, держался обособленно, но принимал участие в гулянках, которые происходили почти каждую неделю.
   Наступило лето. Я ненадолго съездил в деревню, навестил мать, отца и брата. У них все по-прежнему. Мама рада, что я нашел брата.
   Я пролежал в деревне пару недель и снова сорвался в город.
   Прошел почти год после моего отъезда, а еще ничего особенного не сделал. Я никому ничего не доказал. Я вернулся на землю предков, вернулся к своим истокам, но не нахожу здесь истинного мира. Не так уж сильно теперь деревня отличается от города. Или деревня деградирует и вымирает, или она процветает и становится поселком городского типа. Деревенский дом ничем не отличается от городской квартиры - та же мебель, та же бытовая техника.
   Если бы кто-то захотел сбежать от мира, то нужно бежать не в деревню, а идти дальше, в лес, к природе, к самому себе. Но далеко не уйдешь, тебе не дадут скрыться, тебя найдут и твой поступок станет достоянием общественности, ты снова окажешься в Мире Интересных Фактов, ты снова будешь работать на этот мир, но с той лишь разницей, что теперь ты сам станешь Интересным Фактом, который нужно красиво преподнести публике, тебя продадут, как и все остальное, как продают авиакатастрофы, жизнь и смерть известных людей, продают секс и любовь, и тебя сделают героем-однодневкой, чтобы как можно дороже продать.
  
   Я вернулся в город и нашел работу. Гуляю с пуделем одной богатенькой дамочки. Мне предписано совершать прогулки три раза в день. Чем не работа? Это гораздо лучше, чем без дела шляться по деревне.
   Хозяйка в своей собаченции души не чает. Она относится к ней, как к маленькому ребенку - сюсюкается с ней, кладет ее с собой в постель. А все дело в том, что она одинокая женщина. У нее нет детей и, наверное, нет мужчины. Собака - ее единственная радость в жизни. Но вот что меня тревожит - так не будет продолжаться долго. Собаки живут пятнадцать лет, и человеческая жизнь, измеряемая собаками, очень коротка. Если я завожу собаку в более менее сознательном возрасте, то есть лет в четырнадцать-пятнадцать, то после ее смерти мне будет уже тридцать. Я, конечно, смогу завести еще одну собаку, но когда она умрет, мне будет уже сорок пять. Следующую собаку я похороню шестидесятилетним человеком. Вряд ли я решился бы завести еще одну собаку в таком возрасте, потому что не уверен в том, что переживу ее.
   Тот факт, что человек может позволить себе иметь всего три собаки в жизни, стал для меня откровением. Оказывается, собаки сторожат не только дома, но и годы. Краткость отпущенного нам срока вовсе не так заметна, если измерять жизнь, скажем, в сигаретах, бутылках водки, буханках хлеба или презервативах. Но это крайние случаи, прозрачный намек на бессмертие. Совсем другое дело - автомобили, коттеджи, но и их можно при желании менять каждый год.
   А как начет девушек? Я хочу найти одну девушку на всю жизнь. Не знаю, насколько это реально. В шумных компаниях я танцевал со многими девчонками, провожал их домой, с некоторыми целовался, но ни с кем у меня не получились настоящие отношения. Попадались такие, от которых хотелось поскорее отвязаться. В жизни часто так бывает: тот, кто тебе безразличен, проявляет к тебе нежность, переходящую порой в надоедливое преследование, и наоборот - тот, кого ты преследовал бы днем и ночью, бежит от тебя с бешеной скоростью, едва заметив твое появление на горизонте.
   Однажды я переспал с девушкой. Это случилось в шумной компании, мы оба изрядно выпили, весь вечер обнимались и целовались, а потом уединились в спальне. Кроме нас, там было еще, по меньшей мере, четыре человека. Она сама прижимала мои руки туда, куда их нужно прижимать. Я сам раздел ее, затем разделся сам, а потом мы сделали это по-собачьи. Она сказала, что это ее любимая поза. Она стояла на четвереньках на кровати, а я стоял сзади нее, совершая однообразные движения.
   В какой-то момент я заскучал. Наверное, это продолжалось слишком долго. Секс оказался весьма утомительным занятием.
  

ВЕЩИ

  
   Однажды ночью брат вернулся домой.
   Он был пьян, небрит и валился с ног от усталости.
   Он сказал единственную фразу - "я вернулся" - и сразу же завалился спать.
   На следующее утро мы принялись за уборку. Брат снова был дома - я не мог поверить, что он вообще куда-то уезжал. Я с нетерпением ждал вечера, когда за бутылочкой он расскажет мне о своей жизни в Москве.
  
   Мы почти весь день разбирали вещи, брат думал, какие вещи выбросить, а какие оставить, и вдруг его охватило чувство нереальности происходящего. Совершаемые действия, жесты, произносимые слова - все это доведенное до автоматизма единое движение жизни представилось ему как нечто нелепое, бессмысленное, глупое, даже смешное. Он подошел к письменному столу, взял бумаги, несколько раз переложил их с места на место.
   Он оглядел стол. Каждая вещь, даже самая незначительная уверенно существует и ее существование так же несомненно, как и незыблемо. Любую вещь можно заменить, но она не перестанут существовать, потому что не имеет собственной судьбы. Например, дырокол - это всего-навсего предмет, вызванный к жизни необходимостью сшивать бумаги. Дырокол создан только для этого и больше ни для чего. А человек? - спросил брат. Разве он создан только для какой-то одной цели? Или он должен выполнять только какую-то определенную функцию? И для чего он вообще воздан?
   Брат сказал, что дырокол, телефон и прочее созданы разумом для определенных целей и в силу своей необходимости они не могут внезапно прекратить свое существование. Выходит, только человек, имеющий свою собственную, отличную от других людей судьбу, может полностью и безвозвратно прекратить свое существование. Человек не может быть уверен в необходимости своего существования.
   Только теперь мой брат по его собственному признанию стал понимать философов, которые веками бились над такими глупыми, как мне казалось, вопросами:
   Существую ли я на самом деле или иллюзорно?
   Как доказать, что я существую?
   Существует ли мир вне меня или же он - порождение моей фантазии?
   Конечно, мой брат понимает, что нельзя слишком доверять философам, ведь по большому счету все эти субъективные идеалисты - мошенники, но ведь его собственные размышления имели отношения не к философии, а к жизни, его собственной жизни.
  
   Почему мой брат сбежал из Москвы?
   Он говорит, что Москва сломала его. Такая судьба у этого города - кого-то он возвышает, а кого-то ломает.
   Брат однажды заметил, что людей, окружающих его, сближают вещи, то, что можно выставить напоказ, а не то, что скрывается внутри. Сотовые телефоны, машины, компьютеры - эти вещи объединяют людей, разбивают их на группы, именно о вещах люди говорят большую часть времени - о новых моделях автомобилей, компьютеров, мобильных телефонов. Но что еще связывает людей друг с другом? Если бы внезапно исчезли машины, компьютеры, мобильники, то как они нашли бы общий язык?
   - Меня терзает смутная догадка, - говорит брат, - что внутри люди пусты. Они ищут новых впечатлений, новых удовольствий, но лишь для того, чтобы заполнить внутреннюю пустоту. Мне было ужасно тоскливо в обществе моих приятелей. Думаю, что им тоже мое присутствие не доставляло особого удовольствия, и я стал все более отдаляться от них, посвящая все больше времени духовному миру. Я превратился в книжного червя, просиживая с утра до вечера в библиотеке.
   Там, в Москве, мой брат все чаще стал размышлять о будущем.
   Он считает, что уже сейчас мы можем предвидеть сущностные черты будущей эпохи.
  

БУДУЩЕЕ

  
   Без сомнения, в будущем нас ждет общество всеобщего благоденствия. Но из-за острой нехватки природных ресурсов, экологического кризиса и тревожной демографической ситуации люди будут поставлены в жесткие условия - двадцать лет ты работаешь, как раб, а по истечении этого срока и можешь делать что хочешь. Каждый мужчина будет сдавать свою сперму в Банк Хранения Спермы, а затем с помощью компьютера будет подбираться яйцеклетка. Все мужчины будут стерилизованы после сдачи спермы. Дети будут появляться на свет строго по необходимости. Компьютер рассчитает на несколько десятков лет вперед, что в таком-то году смертность людей превысит рождаемость, и это повлечет определенный дисбаланс в общественном развитии. Тогда Всемирное Правительство распорядится, чтобы было произведено n-ое количество людей с заданными свойствами. С помощью генной инженерии будут точно предопределены параметры их физического развития, пол, уровень интеллекта и так далее. Затем они будут распределяться по семьям, где им будут привиты все необходимые качества для выживания в этом мире. Люди не будут вступать в брак в привычном смысле этого слова. Они будут жить вместе по решению Всемирного Правительства. В компьютер будут заложены различные данные о всех мужчинах и женщинах (их психические, биологические и социальные характеристики), а он путем комбинации данных будет подбирать каждому человеку того, кто идеально ему подходит. Исчезнут разводы, не будет больше людей с отклонением в развитии, землю будут населять физически здоровые и целеустремленные люди, четко знающие свои функции. Не будет безработицы, потому что не будет лишних людей. Люди будут жить пятьдесят восемь лет и не больше. Старость будет признана болезнью, которой лучше избежать. Не будет социального расслоения - частная собственность будет уничтожена как главная причина отчуждения. Все, что существует, будет являться собственностью Всемирного Правительства.
   Люди будут уходить на пенсию по достижении сорока лет. Оставшиеся годы они будут посвящать отдыху и развлечениям, всему тому, в чем они отказывали себе раньше - секс с любым партнером, путешествие в любой уголок земли. Это будет мир бесконечной свободы. Люди будут вести аскетический образ жизни, довольствуясь малым. Бесконечное производство новых вещей будет остановлено.
   После исчезновения рекламы сами собой исчезнут газеты и телевидение. Люди будут слушать собственные песни, записанные с помощью компьютера, будут смотреть виртуальные фильмы с собственным участием. Каждый сможет почувствовать себя великим человеком, героем, звездой. Будут бесконечно разыгрываться события прошлого - революции, войны, великие путешествия и открытия. Мир поистине станет театром.
   В день своего сорокалетия Новый Человек вызовет к себе в кабинет сына и скажет: "Сын мой, пришло и твое время занять место Нового Человека. Я же должен отойти в мир иной, чтобы моя тень не закрывала от тебя солнца".
   Юноша, которому едва исполнилось двадцать, будет потрясен, но сумеет сохранить внешнее спокойствие: "Отец, но почему ты не хочешь просто отойти от дел и наслаждаться жизнью?".
   - Видишь ли, я уже не смогу жить нормальной жизнью - я буду постоянно вмешиваться в твои дела, буду кричать на тебя, называть тебя идиотом, потому что у меня уже сложилось определенное представление о мире, а мир все время меняется, и мои взгляды во многом устарели, а новые я воспринимаю с трудом. О, это будет невыносимая жизнь - я буду умирать от жажды деятельности. Да посуди сам - разве я смогу добровольно покинуть свой пост? А ведь с возрастом мне будет все труднее расстаться со своим креслом, в результате ты будешь стоять на месте. Конечно, я буду всячески способствовать твоему возвышению, но этим я еще быстрее погублю тебя. Все будут говорить: смотрите, смотрите, идет тот, кто свои успехом обязан своему отцу. Рано или поздно ты возненавидишь меня и будешь искать способ поскорее отправить меня на тот свет.
   Сын запрется в своей комнате. Он не отвечает на телефонные звонки. Мать умоляет его открыть дверь.
   - В чем дело, сын? - спрашивает она.
   - Я хочу умереть.
   - Но ведь мы живем в счастливом мире.
   - Да, мы живем в счастливом мире, но меня не привлекает жизнь по заданной схеме.
   - Почему?
   - Я хочу быть поэтом.
   - Ты можешь стать кем угодно, но только не поэтом. Поэзии больше не существует. Поэзия могла существовать только в несовершенном мире.
   Мать уговорит сына, и он займет свое место в некой компании по обработке информации. Должность у него будет скромная, неприметная, но она будет давать возможность продолжать его поэтические опыты. Когда его спрашивали, кем он работает, он отвечал - поэтом. Люди удивленно таращились на него, а ведь так оно и было - он приходил на работу, чтобы писать свои стихи. В его обязанности входило не так уж много - раз в полгода он должен был делать анализ работы одной из структур компании. Первые полгода он самым тщательным образом собирал данные, обрабатывал их на компьютере, но когда пришло время, никто их не потребовал. Он попытался окольными путями выведать, нужны ли они кому-то, и оказалось, что аналитический центр уже располагает ими, потому эти данные легко выводятся из других данных.
  
   Полгода он ждал перевода на другую должность. Он сидел, запершись в своем кабинете, и вздрагивал от каждого шороха. Как только он слышал шаги, внутри у него все замирало, но звук шагов становился все тише и тише... Он понял, что о нем просто-напросто забыли. Точнее, не о нем, а о той работе, которую он делал. Служащие, которые его видят, думают, что он выполняет какую-то важную работу, им даже в голову не приходит, что он ничего не делает. Для того, чтобы не быть разоблаченным, он принял меры предосторожности. Во-первых, он ни с кем не разговаривал. Во-вторых, он старался как можно реже выходить из своего кабинета. Если же ему и приходилось ненадолго выйти по естественной надобности, он брал папку, набитую древними газетами, и с озабоченным выражением лица бежал по коридору.
  
   Так прошло десять лет. За это время я понял, что обязан своим безоблачным существованием только исключительной организации производства. Работа компании организована так, что все процессы происходят как бы сами собой. На самом деле за этим стоит определенная направляющая сила, но никто ее как будто не замечает. Человек может считать, что его работа очень важна, но на самом деле она нужна лишь для того, чтобы вышестоящие отделы не скучали и их отчетность была в порядке. А может быть и так - служащий с незначительными функциями влияет на стратегические решения руководства, даже не подозревая об этом. И, наконец, я, не вносящий никакого вклада в развитие компании, быть может, на самом деле являюсь той незримой опорой, на которой все и держится.
   Кстати, о руководстве. Я никогда не видел президента компании. Несколько раз я не без трепета проходил мимо его кабинета, но все там было как будто мертвым. Возможно, там никого и нет. И вряд ли этому стоит удивляться. Если этот "мир" прекрасно функционирует сам по себе, то зачем начальнику постоянно присутствовать в нем? Может быть, он появляется здесь раз в неделю, просматривает какие-то бумаги. А может быть, он где-то далеко и получает всю информацию через компьютер. Иногда меня посещают совсем странные предположения - может быть, не только я, но и другие служащие, включая администрацию, его не видели. А какая, собственно, в этом необходимость, если есть телефон? Но если возможно такое, то не предположить ли следующее: а вдруг он никогда и не был здесь?
   Все последующие десять лет я безуспешно пытался узнать что-нибудь о Нем. Мне даже не до стихов было. Я вообще разуверился в себе как поэте. Поэзия больше не представляет для меня интереса. Все, что мне нужно - проникнуть в тайну Того, Кто создал все это, но скрывается. К моему удивлению, и другие служащие ничего о Нем не знают. Правда, есть и те, которые утверждают, что видели Его и даже беседовали с Ним. Кто-то говорит, что каждую неделю ходит к Нему с отчетом. Тогда я попытался разузнать что-то о его нраве.
   Одни говорили, что он - сама доброта, другие твердили, что из-за малейшего проступка подчиненного он приходит в ярость, третьи утверждали, что он тяжело болен и ему абсолютно безразлично все происходящее, а кто-то сказал, что он давно умер, и администрация скрывает это от подчиненных, чтобы не вызвать ненужную сумятицу. Итак, есть четыре версии, а значит каждая из них может оказаться истинной. Именно поэтому здесь не может быть одной-единственной истины, и я перестал верить всему, что о Нем говорят. Единственный способ познать истину - войти в Его кабинет, но это невозможно, ибо для этого нужна веская причина - простое любопытство здесь не может быть оправдано...
  
   И вот настал день моего сорокалетия. По традиции я должен был бы уйти сегодня, уступив место сыну. Я хотел быть не как все, и что же я имею? У меня нет семьи, нет женщины и детей, я ничего не умею делать, к тому же я так и не стал поэтом. Я чувствовал, что жизнь прошла впустую. Я возненавидел себя за глупость, совершенную двадцать лет назад.
   Если бы я тогда послушал отца, то сидел бы сейчас в своем кабинете, расстегнув ворот рубашки и сняв галстук. В это самое время раздается тихий стук в дверь. Входит мой сын. Он так похож на меня. Мгновение мы смотрим друг другу в глаза, потом я смотрю на часы. Пора, сын, пора. Пусть ты достигнешь большего, чем я, но помни - ты должен беречь и свято чтить законы нашего общества и знай, что однажды ты испытаешь ту же неописуемую радость, которую испытали твои предки по мужской линии - это радость рождения сына, вот истинное счастье, помни, что физически человек рождается от матери, а духовно - от отца, и пусть мое напутственное слово станет для тебя истинным рождением, и пусть...
   Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Я взял трубку. Приятный женский голос сообщил мне, что президент компании ждет меня в своем кабинете с отчетом о проделанной работе за двадцать лет. Я попытался что-то сказать, но получились какие-то невнятные звуки. Он ждет вас сейчас, повторила секретарша и повесила трубку...
   Я понял, что попал в ловушку. Мне стало жарко - я распахнул окно. Меня трясло, от страха я не мог пошевелиться, и я не мог понять, чего я боюсь. Самое страшное, что мне сейчас грозит - это увольнение. Ну и пусть. Пусть в этом мире все предпочитают всю жизнь работать на одном месте - я и здесь нарушу традицию. А почему, собственно, я должен бояться Его? Почему я должен в чем-то отчитываться перед Ним? Не я создал эту компанию, не я держу ее в своих руках, не я виновен в отсутствии результатов моей работы.
   Я набрался смелости и направился к Нему. Секретарша приветливо улыбнулась. Я решительным шагом вошел в дверь.
   О, Господи, это была женщина. Мало того, она была молодая и красивая. Совсем еще девочка. Она мило улыбнулась, жестом предложила мне сесть. Я отказался. Она молча смотрела на меня.
   Я сказал, что мне нечего ей сказать.
   - Я знаю, - сказала она.
   - Тогда зачем вы меня вызвали?
   - А ты не догадываешься?
   - Нет.
   - Так может быть тебе интересно узнать, для чего ты существуешь здесь?
   - Эта тайна не дает мне покоя уже двадцать лет.
   Я сглотнул слюну. Мне показалось, что сейчас произойдет что-то страшное.
   Она подошла ко мне совсем близко и поднесла свои губы к моим, как будто собиралась меня поцеловать.
   - Двадцать лет, - прошептала она. - Ты думаешь, тебе удалось обмануть меня. Думаешь, тебе удалось так легко отделаться?
   Она открыла сейф и достала оттуда какие-то бумаги. С невозмутимым видом она положила их на столе прямо передо мной.
   - А ты думал, что от тебя кто-то потребует отчета? Забудь об этом. Никому нет дела, чем ты занимался все эти годы. Для таких, как ты и существует эта должность. Ты не смог стать как все, ты отверг традицию, хорошо, иди своим путем. Но и здесь ты потерпел поражение. Ты не стал поэтом, а бездарно угробил свои лучшие годы. Ты - ничтожество. Для таких, как ты я и держу эту должность. Вы ведь должны где-то работать, неудачники, недоумки, исполненные самомнения, не признающие никаких традиций и законов, и надеющиеся, что когда-нибудь ваши никчемные стишки станут кому-то интересны.
   - Хватит, хватит! - не выдержал я. - Оставьте меня одного.
   Она засмеялась.
   - Ну уж нет. Еще натворишь глупостей.
   Что ей еще нужно? - думал я. Не хочет ли она обольстить меня? Если она станет сейчас раздеваться, я сойду с ума.
   - Вы свободны, - сказала она и поджала губы.
   Я направился к двери.
   - Завтра в восемь быть на работе. Как обычно. И не опаздывайте, - сказала она, когда я уже перешагивал порог.
   В тот же вечер я покончил с собой.
  

САМОЛЕТ

   Мы едем в аэропорт. Улица Чкалова, улица Гагарина, выезжаем за город. Автобус несется на бешеной скорости, кажется, что вот-вот взлетит, не дожидаясь самолета. Я меня отличное настроение. Мы летим в Израиль.
   Брат смотрит в окно и молчит. Он с самого утра не в духе. Я пытался развеселить его, рассказал пару смешных историй, но он еще больше скис.
   Вот мы проходим регистрацию, таможенный контроль, поднимаемся по трапу, пристегиваем ремни, самолет набирает высоту, от восторга мне хочется кричать, я с трудом сдерживаюсь, но брат окончательно погрузился в себя. К нам подошла очень милая стюардесса, крашеная блондинка с длинными ресницами и предложила прохладительные напитки и вино. Брат посмотрел на девушку и вдруг замер, разинув рот. Стюардесса вздрогнула и чуть не уронила свой поднос. Их дальнейший диалог не поддается никакой логике.
   Она: Что ты здесь делаешь?
   Он: Лечу.
   Она: Куда?
   Он: В Израиль.
   Она: В Израиль?
   Он: Да, а ты куда летишь?
   Она: Никуда я не лечу. Я здесь работаю.
   Он: Ну счастливо.
   Она: До свидания.
  
   Прежде, чем она ушла, брат выбрал вино. Я, разумеется, тоже.
   Когда она уходила от нас, брат громко крикнул:
   - Я хочу сказать тебе, на тот случай, если мы разобьемся. Я жалею, что все так вышло.
   Она не оглянулась, зато оглянулись некоторые пассажиры. Пустую бутылку и стаканы забирала у нас другая стюардесса.
   - Это моя бывшая жена, - сказал мой брат. - Ты, наверное, догадался?
   Я кивнул.
   - Я так и знал, что сегодня случится что-то неприятное, - тихо сказал брат. - Странные предчувствия иногда посещают меня, но они чаще всего не имеют реальной основы. Сколько раз мне казалось, что самолет, в котором я должен куда-то лететь, обязательно разобьется. Мне казалось, что все указывает на это - кошмарный сон в ночь перед полетом, мрачное утро, неприветливая стюардесса, плачущий ребенок, которого долго не могут успокоить, внезапный понос, головная боль - и все же я вхожу в самолет, сажусь в кресло, откидываюсь на спину и мне становится на все наплевать - мне все равно, долетим мы или нет, я просто сижу в кресле на высоте десять тысяч метров и знаю, что сейчас моя жизнь ничего не стоит и целиком зависит от слаженной работы экипажа, диспетчерской службы, технического состояния самолета. Но страха нет, есть какое-то безразличие. Это всего лишь перемещение в пространстве. Это не приключение, хотя чисто теоретически опасность присутствует. Не зря в данный момент на полную катушку работают "черные ящики" - они существует только для того, записывать все показания приборов и разговоры экипажа на случай катастрофы. Значит, в принципе, никто не исключает такой возможности и никто не дает стопроцентной гарантии. Такая ситуация, когда твоя жизнь в буквальном и переносном смысле подвешена в воздухе, даже возбуждает в какой-то момент. Но никакого жизненного опыта не дает, это же не война и не авантюрное приключение. Всего лишь поездка в такси или даже в лифте. Ничего особенного. Со мной так ничего и не случается. Самолеты падают, но с другими людьми. Взрывают бомбы, но гибнет кто-то другой, не я. Я как будто бы везунчик.
   Некоторое время он молчал.
   - Везунчик, - вдруг повторил он, затем надвинул на глаза панаму и заснул.
   Я допил вино и меня тоже потянуло на сон. Самолет тем временем вошел в зону облаков. Я глянул в иллюминатор и мне стало не по себе - мы были не где-нибудь, а внутри облака. Облако, как белый дым, застилает собой все вокруг.
   Я вдруг представил себе, как вели бы себя люди, если бы самолет вдруг развалился на части в воздухе. Женщины, сидящие сзади нас, визжали бы что есть силы. Толстый мужик, который сидит перед нами, наверное, поторопился бы доесть булочку с маком. Мужчина в приличном костюме, с увлечением читающий детектив, стал бы судорожно перелистывать книгу, чтобы узнать, кто убийца. Я бы посмотрел на брата, с надеждой и упованием, как на спасителя рода человеческого. Уж он-то обязательно что-нибудь придумает...
   Он спокойно достает из кармана сигарету, закуривает и спрашивает у летящего рядом пассажира: я так понимаю, мы не летим в Израиль... Пассажир с перекошенным от ужаса лицом проваливается вниз. Брат медленно парит в воздухе. Он докуривает сигарету, расставляет руки в стороны, как крылья, и летит.
  

СТЕНА

  
   Роза Розенберг и наш отец живут в Иерусалиме, в Еврейском квартале, недалеко от Стены Плача. Мы без особого труда нашли дом, поднялись на второй этаж и позвонили в дверь. Сначала за дверью было тихо, а потом послышались шаги, легкие и быстрые, должно быть, женские.
   Я затаил дыхание. Сердце бешено колотилось. Брат полез в карман за сигаретой.
   Шаги приблизились и затихли.
   - Ну, открывай же, - процедил сквозь зубы брат и сплюнул.
   Замок щелкнул и дверь открылась.
   Перед нами предстала смуглая девушка лет семнадцати.
   - Роза Розенберг здесь живет? - спросил брат.
   - Тетя Роза? - спросила девушка. - Она уехала.
   - Куда?
   - В Германию.
   - А ее муж?
   - Дядя Ваня? Он тоже уехал.
   - И давно они уехали?
   - Полгода назад.
   - Дело в том, что я сын дяди Вани. И он тоже.
   - Правда? Очень приятно. Я могу дать вам их новый адрес. Они живут в Дюссельдорфе. Я сейчас.
   Девушка исчезла в глубине квартиры, мы с братом переглянулись и пожали плечами. Девушка принесла нам листочек бумаги, вырванный из блокнота, на котором карандашом был написан новый адрес тети Розы.
   - Ну теперь куда? - спросил я.
   - В гостиницу. Я ужасно хочу спать.
  
   Мы проспали до вечера, а потом страшно напились.
   Наследующее утро брат проснулся с температурой. Я растирал его водкой, температура ненадолго спадала, но вскоре снова поднималась. Брат лежал красный, как рак, и молчал, как рыба. Его взгляд был тусклый, померкший. Я очередную прикуривал сигарету и вставлял брату ее в рот. Он лежал на спине, устремив взгляд в потолок, во рту торчала сигарета - так прошел весь день. Я только и делал, что растирал брата водкой, истратив почти целую бутылку, или вставлял ему в рот сигарету.
   На третий день ему стало получше. Мы выпили вина, потом пива, немного поспали, собрали вещи и поехали в аэропорт.
   Но перед тем, как покинуть гостиничный номер, брат попросил меня сбегать к Стене Плача и сунуть в нее записку.
   Стена Плача - это, как известно, все, что осталось от Храма царя Соломона. Это место скорби по утерянной святыни. По традиции, в Стену кладут записки Господу Богу. Он тоже решил написать записку Богу, раз уж оказался здесь.
   Я долго думал, что же написать Богу, о каком своем сокровенном желании сообщить Ему - может быть, написать Богу, чтобы он помог мне найти отца, познакомиться с хорошей девушкой, успешно закончить университет, найти приличную работу. Я писал, зачеркивал и снова писал. Мне показалось, что все мои пожелания выглядят в глазах Бога слишком незначительными, приземленными. Тогда я решил передать Господу пустую записку, учитывая тот факт, что Бог и так прекрасно знает, что мне нужно. Мой брат же много чего написал, но не показал мне, потому что, сказал он, только Бог имеет право читать эти записки.
  
   Уже в самолете мы начали понемногу приходить в себя.
   - Как быстро пролетело время, - сказал брат. - Я и сообразить-то не успел, что нахожусь в другой стране, да еще какой стране.
   Вот список мест, которые мы планировали посетить за три дня:
  
   1. Гора Синай.
   2. Национальный музей.
   3. Сталактитовая пещера.
   4. Мертвое море.
   5. Храм Гроба Господня.
   6. Кумранская пустыня.
   7. Гефсиманский сад.
   8. Храм книги.
   9. Вифлеем.
   10. Назарет.
  
   Брат сказал, чтобы я не расстраивался. Соленое озеро в Соль-Илецке (час езды от Оренбурга) ничем не хуже Мертвого моря. В Кувандыке потрясающие горы и степи, напоминающие лунный пейзаж. Ничем не хуже Синайских гор и Кумранской пустыни.
   - Что касается Голгофы, братишка, то твоя Голгофа еще впереди. Судьба уготовила каждому из нас свой крест: Выбор состоит лишь в том, как этот крест принять - со страхом или верой, с ненавистью или любовью, с проклятием или прощением...
   Брат рассказывает о кумранских рукописях. Это, конечно, не архивы КГБ, но все же найденные в 1947 году свитки представляют немалый интерес для науки, так как проливают свет на историю христианства.
   - Члены кумранской общины жили в пещерах и ожидали скорого конца света. Они ушли из мира, где не было выхлопных газов и озоновой дыры. Куда же должны бежать мы? Мы живем в каком-то неправильном мире. Неужели этот мир создал Бог? Мне всегда казалось бессмысленным и нелогичным его решение сотворить мир. Если Ему и так хорошо, то зачем Он создал нас? А если Бог нуждается в нашей любви, то разве Он совершенен? Я допускаю мысль, что Бог не нуждается в нас, но хотел использовать человеческую жажду поклонения чему-то высшему в воспитательных целях. Как бы там ни было, до сих пор это не привело к ожидаемым результатам. Иисус - другое дело. Подумать только: ведь если бы мы жили в одно время, он мог бы быть моим соседом, как, например, Игорь. Мы бы наверняка нашли общий язык. Я бы пригласил его на рыбалку. Можно было бы сходить пару раз на дискотеку. Я думаю, он - отличный парень. Может быть, вся беда в том, что у него было слишком много последователей. Чем больше последователей пройдут по твоим следам, тем сильнее они затопчут их, так что потом невозможно будет определить, куда ты шел на самом деле.
  
   Однажды мой брат сидел в парке с пустой бутылкой пива. День был солнечный, но настроение брата было ниже нуля. Вдруг к нему направляется хорошо одетый молодой человек с доброжелательным выражением лица. Он думал, что парень будет предлагать какую-нибудь ненужную вещь, но ошибся. Это оказался проповедник "Церкви Иисуса". Он дал брату несколько брошюрок и сказал: "Вы хотите изменить свою жизнь?". Брат ответил: "Да, но не знаю как". Тогда он всучил Приглашение и сказал, что Иисус дает ему шанс изменить свою жизнь. Брат решил отвязаться от него и соврал, что он мусульманин. Молодого человека это не смутило, и он сказал, что Иисус принимает в свою церковь святых всех, кто обратится к Нему. Брат поблагодарил его и сказал, что не придет, потому что не нуждается в Боге. Тогда глаза молодого человека налились кровью, он мгновенно преобразился и чуть ли не набросился на брата с криком: "Иисус умер за тебя. Он мучился за тебя. Ради твоих грехов он взошел на крест. Может именно твои грехи перевесили чашу божьего терпения, и Он воплотился, чтобы спасти прежде всего тебя. Спасутся не все, но только члены нашей церкви, а это те, кто отказался от всех земных благ и собственности ради проповеди царства святых". "Как, - спросил брат - вы отдали все свое имущество церкви?". "Да, - сказал юноша, - я уподобился апостолам, я стал святым, потому что проповедую царство Божие не за земные блага, а за небесное блаженство". Брат разорвал все его книжки и очень грубо попросил парня исчезнуть. И тот ушел, несчастный юноша, неутомимый рекламный агент Нового Иерусалима, акционер Царства Небесного, потерявший все свои капиталы.
  

БОМБА

   Прошло две недели после нашего возвращения из Израиля. Брат все это время лежит дома и никуда не выходит. Он почти перестал со мной разговаривать. Он сказал, что с деньгами "полная жопа", так что раньше чем через год мы в Германию поехать не сможем. Газета "Мир интересных фактов" разорилась. В подвале, где раньше размещался офис, теперь вода по колено и крысы.
   Когда я пригласил брата в деревню, он с радостью согласился. Я сказал, что ему надо развеяться, отдохнуть от городской суеты, побродить в лесу, посидеть с удочкой на берегу речки.
   На следующий день мы сели в автобус. Автобус был почти полный - в основном там были дачники с ведрами и корзинами, в деревню же ехали только я и брат.
   Мы сидим на заднем сиденье. Брат, судя по всему, в отличном расположении духа. Он улыбается, шутит и на нем майка с соответствующей надписью:
  

ЛЮБВИ НЕТ, НО УЖАС КАК ХОЧЕТСЯ ЛЮБИТЬ

  
   Мы покидаем город. В автобусе становится жарко. Скоро станет нечем дышать.
   Брат вдруг сказал, что именно сейчас он почувствовал себя неудачником. Когда сидишь в автобусе, переполненном неудачниками (потому что те, кто чего-то добился, на общественном транспорте не ездят), возникает ощущение, что ты всего лишь один из тысяч, из миллионов безвольных сперматозоидов, которые ждут своего часа каждый день, каждый раз, когда они садятся в тесный автобус и едут в никуда, чтобы стать никем, следуя заданным образцам. Каждый из них хочет стать лучше, чем он есть. Каждый из них хочет соответствовать какому-то образцу. Каждый из нас хочет вписаться в заранее приготовленный правильный мир, и жить в этом мире по чужим правилам, влиться в поток безвольных существ, чтобы бежать к своей цели, о которой мы знаем не больше, чем сперматозоид, штурмующий яйцеклетку.
   Проходит час. Автобус опустел на половину. Проход освободился. Вдруг брат встал и с небольшой дорожной сумкой подошел к водителю, что-то шепнул ему на ухо, и автобус остановился. По салону прокатилась волна возмущения. Кто-то спросил: что случилось? И тут я увидел брата с торжествующим лицом - в одной руке у него была сумка, а в другой револьвер.
   - Уважаемые пассажиры, кто из вас хочет на халяву прокатиться в Германию?
   "Господи, он с ума сошел", - пронеслось у меня в голове.
   Мало кто из пассажиров захотел путешествовать, в основном это были старые люди, и они стали колотить в двери и окна. Водитель с бледным лицом выглянул из-за спины моего брата.
   - Прекратите ломать автобус.
   - Пусть выпустит, - закричали старики и старухи.
   - Вы что не понимаете, это террорист, - заорал водитель. - У него в сумке бомба.
   Внезапно шум в салоне прекратился. Люди замерли и присели на свои места. Брат улыбнулся и еще раз потряс сумкой. Затем навел револьвер на водителя и сказал: "Трогай, шеф".
   Водитель кивнул и завел мотор. Автобус медленно набирал скорость.
   Мой брат сказал:
   - Успокойтесь. Если вы будете себя хорошо вести, с вами ничего не случится.
   Я встал с места и двинулся навстречу брату.
   - Сядь на место, - сказал он.
   - Прекрати этот спектакль, у тебя же нет никакой бомбы.
   - Ошибаешься, братишка. У меня есть бомба.
   - Где же ты ее взял?
   - Сам сделал, это не так сложно, как ты думаешь. Инструкцию по изготовлению я нашел в Интернете, если тебе это интересно. Как видишь, мусорная корзина современной цивилизации тоже может быть чем-то полезна.
   - Раньше всякие гадости писали на заборе, а теперь для этого используют высокие технологии, - сказал я.
   - Ты прав, братишка. В последнее время меня тоже раздражает Интернет. И вообще, все, что связано с компьютером. Кто сказал, что без компьютера невозможно жить? Писать лучше на пишущей машинке - по крайней мере, не облучаешься, да и электроэнергию не расходуешь. Музыку лучше слушать в аналоговом формате, а не в цифровом, потому что аналоговый сигнал дает гораздо более высокое качество звука. Все расчеты для повседневной жизни можно сделать на калькуляторе. Хотя, безусловно, я - человек своего времени и не могу жить без компьютера. Моя мать - тоже человек своего времени, и она не мог жить без телевизора. И мой дед был человеком своего времени - он не мог жить без радио. Так и сидим, каждый в своем времени, и ничего не хотим знать друг о друге, пока кто-нибудь из нас не умрет.
   Автобус слегка тряхнуло и брат чуть не упал, с трудом удержавшись на ногах. Один старичок поддержал брата, не дав ему упасть. Брат поблагодарил его и посмотрел мне в глаза.
   - Нам, детям своего времени, приходится потреблять колоссальные объемы информации, но мы не можем успеть выработать критическое отношения ко всему, что видим и слышим, поэтому мы вынуждены проглатывать всю информацию целиком, и в конечном итоге превращаемся в бездумных потребителей, чья интеллектуальная деятельность сводится к просмотру телевикторин или разгадыванию кроссвордов, чей досуг превращается в прожигание времени перед телевизором или компьютером, а общение порой сводится к удачному цитированию фраз из рекламных роликов.
   - Ты хоть понимаешь, что делаешь? - сказал я, но брат не слушал меня.
   -А вы знаете, уважаемые заложники, что один из наиболее популярных авторов в Интернете - Адольф Гитлер. Судя по рейтингам некоторых книжных сайтов, никто не читает Достоевского и Толстого.
   - Почему никто не запретит этот дурацкий Интернет? - спросила одна старушка.
   - А вы как думали? - отвечает ей брат с легкой ухмылкой. - Ничего не бывает совсем хорошо. Возьмите, к примеру, средневековье. С одной стороны святой Франциск и божьи одуванчики, а с другой - инквизиция и ведьмы. Я недавно читал Вольтера - и вы знаете - невыносимая муть. Напыщенный слог, неуместное морализаторство, банальные сюжеты, бахвальство эрудицией, отсутствие самоиронии. А ведь он считался одним из самых остроумнейших людей своего времени. И что самое главное - он и в самом деле был остроумнейшим человеком своего времени.
   - Остановись, - сказал я. - Еще не поздно. Ты еще не успел наделать глупостей.
   - Поздно, братишка, поздно. Да и глупостей я наделал предостаточно. Ну ничего, доберемся до Германии, а там нас ждет отец.
   - Послушай, а стоит ли искать его дальше. Разве мы уже не нашли друг друга? Разве нам плохо без него?
   - Плохо, - закричал брат. - Да, мне плохо без него. Да, мой отец - никто, слабовольный человек, посредственный художник, считающий себя чуть ли не гением, любитель выпить. Но... но в нем есть что-то детское, в нем есть эта вечная готовность к приключениям, неугомонность, перерастающая в самое настоящее безумие. Он не способен жить, как все. И мы должны найти его.
   Я вернулся на свое место. Убеждать брата в чем-либо было бессмысленно. Автобус выехал на трассу Оренбург-Самара.
   - Слушай, сынок, отпусти нас. Высади нас здесь, а сам езжай в свою Германию, - взмолилась одна старушка.
   - Да как же я вас брошу посреди дороги, - с теплой улыбкой сказал брат. - Нет уж, составьте мне компанию, а то когда еще будет возможность за границу съездить.
   Я передал брату записку. Я написал ему: "Тебя могут убить".
   Он разорвал записку в клочья и бросил их в мою сторону.
   - Да, меня могут убить. Ну и что? Зато я буду знать, что совершил в жизни хоть один настоящий поступок. Поступок, который можно осуждать и которым можно даже восхищаться. Пусть меня убьют. Лучше уж сейчас, чем потом. Тридцать лет я кому-то что-то доказывал и что теперь? Кто я? Мудрец? Мессия? Гений? Какие доказательства своей избранности я могу предъявить людям, жаждущим освобождения? Да, я не пил цикуту, не воскресал из мертвых, я даже не написал ни одной книги, но я хочу вас спасти, глупые сперматозоиды. Спешу вас заверить, что я - такой же сперматозоид, как и вы. Обычный сперматозоид. Не могу сказать, что я в восторге от факта своего существования. Но и ничего ужасного в этом не вижу. В конце концов, все это когда-нибудь кончится. Это меня немного утешает. Правда, никто не знает, чем закончится эта так называемая жизнь для каждого из нас. Мои собратья свято верят в то, что в этом мире можно чего-то добиться. И суровая истина не может поколебать их веру. А истина в том, что только один из тысячи может чего-то добиться, то есть стать человеком. Только один из тысячи. Даже из миллионов. А что ждет остальных? Разочарование и исчезновение. Я не понимаю тех, кто надеется до последнего. Сколько раз я слышал их истошные крики. Нас обманули! Здесь ловушка! Нет выхода! Нам даже не дали шанса! Больше их никто никогда не видел. Неужели никто еще не понял: мы существуем только для того, чтобы участвовать в странном и, на мой взгляд, бессмысленном процессе. Куда все бегут? Куда? К счастью? К цели? Быть человеком - сомнительное удовольствие, но хочется попробовать. Что касается меня, то я не собираюсь присоединяться к всеобщему бегу. Не собираюсь. Мне и здесь хорошо. Но разве кого-то из нас спрашивают? Может случиться так, что именно я и стану человеком. Может быть, даже чего-то достигну. Или даже войду в историю. Но кто распределяет эти роли? И кто хоть раз спросил меня, кем я хочу быть и хочу ли я быть вообще?
  
   Вдруг автобус замер. Водитель с остервенением крутил руль и давил на газ - автобус и не думал трогаться с места.
   - Нужно толкать, - сказал он громко.
   - Что случилось? - сказал брат.
   - А хрен его знает.
   - До леса дотянешь?
   - Если пассажиры помогут.
   - Вылезайте! - скомандовал брат.
   Усталые, изжарившиеся на солнце пассажиры один за другим нехотя выпрыгивают из жаркой коробки, расправляя плечи, и жадно глотают чистый лесной воздух. Некоторые топчутся на месте, некоторые бродят вокруг машины, кто-то мочится прямо на колесо.
   - Чё стоите?! - заорал водитель. - Толкайте машину! А то ночевать будете в лесу! Ты тоже толкай, - сказал водитель брату. Брат подчинился.
   Водитель почувствовал себя хозяином положения. До города еще довольно далеко, деваться некуда. Все будут подчиняться ему. В данный момент он - единственная надежда и террориста, и заложников. Обидно, когда твоя последняя надежда - хам, которому и в морду дать не грех, но ничего не поделаешь. Он - хозяин положения.
   Единая человеческая масса стала яростно бороться с железом, но железо не двигалось с места - мотор визжал, как бормашина, а колесо все сильнее вгрызалось в грязь.
   - Ну давайте, ребята, напрягитесь! Я знаю, вы сможете, - подбадривал стариков брат.
   Его ободряющие возгласы достигли своей цели - мы напряглись до последнего мускула, и, заглотнув воздух, старались не выпускать его, как будто это был последний глоток, и воздуха больше нет, воздух кончился...
   Никакого результата. Водитель вытирал с лица пот, как будто сам толкал машину, а ведь он только и делал, что орал благим матом.
   Мы напряглись и налегли еще раз.
   Теперь можно было с уверенностью сказать: люди исчерпали свои возможности.
   Водитель вылез и кабины и плюнул со злости. "Всем отдыхать!", - рявкнул он и пошел в кабину.
   - Мудаки! - добавил он и с силой захлопнул дверь.
   Брат повел стариков в лес справить нужду.
   Водитель был вне себя от ярости. И тут я решил, что пришел мой час. Я хоть и не смог бы закрыть своим телом командира, но я последним трусом я тоже никогда не был. Моя уверенность несколько смущает меня, у меня возникают тысячи сомнений, но я твердым шагом иду к кабине.
   Водитель курит, не обращая на меня никакого внимания.
   - Машина старая. Не тянет, - сказал водитель и громко зевнул. - Ничего, потянет.
   Он говорил со мной так, будто я был такой же водитель и хорошо знал, что такое старая машина.
   - Ничего, я с них три шкуры сдеру - будут руками грязь выгребать. Думаешь, я не хочу в Германию съездить?
   Мы молчим. Наше молчание гармонично вписывается в тишину этих мест - кругом была голая равнина, обросшая травой, словно щетиной. Редкие кустарники. Насекомые изредка стукаются о лобовое стекло и их плоть размягчалась, превращаясь в маленькое кровавое пятнышко. Я не знаю, с чего начать разговор, но все же пытаюсь изложить суть дела. Брат явно не в себе и его надо обезвредить. Один я с ним не справлюсь. Мне нужен помощник. У нас есть некоторое преимущество в количестве. Мы знаем, что револьвер не стреляет. Я также не уверен, что у него в сумке действительно находится бомба. С другой стороны, я не могу быть уверенным, что ее там нет. И все-таки рискнуть стоит: водитель мог бы отвлечь брата, а я неожиданно вырвал бы сумку из его рук.
   - Машина старая, - говорит водитель и тяжело вздыхает.
   Потом он стал напевать какую-то песенку - из тех, что поют по телевизору слащавые безголосые мальчики.
   Потом он начал рассказывать о своих проблемах. Я его не просил об этом. Но он все рассказывал и рассказывал.
   Так уж получилось, что он встретил женщину своей мечты именно сейчас, когда он женат и у него двое детей. Но именно сейчас ему нужна любовь. Особенная любовь. Любовь тихая, неспешная, тайная. Любовь, в которой нет сильной страсти, невозможна ревность и отсутствует перспектива брака, потому что влюбленные вполне довольны своей семейной жизнью и не хотели бы что-то менять.
   Я говорю ему, что все это прекрасно. Это любовь зрелая и, возможно, самая совершенная любовь. Ты не претендуешь на абсолютную власть над телом возлюбленной - ты принимаешь, как должное, тот факт, что ее тело принадлежит еще кому-то. Ты и сам свободен и не испытываешь ни малейших угрызений совести. Разумеется, ты все скрываешь от своей жены, но делаешь это из лучших побуждений - познание умножает скорбь, а ты же не хочешь, чтобы она страдала. Никто не может знать, какими путями к нему придет любовь. Но раз она пришла именно сейчас, значит так и должно быть. Значит, по-другому никак невозможно. Нет, любовь не подчиняется человеческим законам, у нее свои законы, и их нужно познать. А для этого нужно любить, не оглядываясь ни на что - ни на общество, ни на мораль, ни на традиции, ни, тем более, на религию.
   Я говорю ему, что не стоит переживать по этому поводу. Так устроена жизнь, что не всегда двое людей, которые любят друг друга, могут быть счастливы в браке - их любовь неизбежно гибнет, они расстаются. Но если бы они сразу это осознали, то устроили бы сначала свою семейную жизнь, а потом стали бы тайными любовниками - так они спасли бы свою любовь. Действительно, все было так просто и в то же время непросто. Одно он знал точно - само выражение "супружеская измена" унижает человеческое достоинство. Никто не может воспрепятствовать любви осуществляться тем единственным способом, каким она только и может осуществляться для двух конкретных людей. Никто не имеет права его осуждать.
   Мы встали и пошли толкать автобус. Нас ждали шесть стариков, девять старушек старушки и четыре женщины средних лет.
  
   - Бесполезно. Без буксира не обойтись, - сказал мой брат тоном знатока.
   Водитель недоверчиво посмотрел на него и вместо ответа сильно толкнул его в грудь.
   - Я сказал толкать! Какой в жопу буксир? Где я тебе возьму буксир, мудила?
   Мой брат отлетел метра на полтора - сумка оказалась на расстоянии полутора метров от него. Он сидел в огромной луже, смотрел вокруг себя и не понимал, что происходит. Увидев, что водитель направляется к нему, он вскочил и бросился бежать в лес.
   И тут произошло что-то странное. Я набросился на водителя сбоку и свалил его на землю. От неожиданности он, понятное дело, растерялся. Он попытался вырваться, но я несколькими ударами в лицо припечатал его к земле. Он закрыл лицо руками. По-моему, он даже заплакал.
   Я встал с земли, отряхнулся. Все смотрели на меня с презрительным осуждением. Кто поведет автобус? - спросила какая-то старушка.
   Я ничего не ответил и огляделся вокруг. Чистое поле, с неглубокими овражками и холмами, вдалеке застыло солнце. Ветра не было, жара спала, воздух наполнял тело свежестью и легкостью - хотелось летать. Трава, достающая до колен, приятно шелестела, успокаивая нервы и возвращая душе радость бытия.
   Я взял сумку и побежал искать брата. Брат исчез в лесу и, надеясь его нагнать, я долго пробирался сквозь густые заросли - лес не пускал в себя, царапая ветками лицо, впиваясь в тело острыми сучками, и я падал, матерился, но снова вставал и шел напролом. В какой-то момент я оказался стиснут лесом со всех сторон, но здоровая злость взяла свое, и, обхватив голову руками, я ринулся в безумную атаку. Ветки ужасно хлестали меня, мои руки были исцарапаны, но лес был взят.
   - Твою мать! - восторженно воскликнул я.
   Передо мной раскинулась чудесная поляна, устланная великолепным зеленым ковром - чуть левее от меня, ближе к кромке леса лежало поваленное дерево.
   Я присел, вытер пот. Я хотел сократить путь, но в итоге окончательно заблудился. И тут у меня появилась идея - забраться на высокое дерево и осмотреться. Я выбрал высокую сосну и стал медленно взбираться вверх, протискиваясь между ветками, цепляясь за сучки.
   Как-то незаметно наступили сумерки. Солнце покраснело и стало сползать к земле.
   В воздухе носились запахи леса. Где-то поблизости стояли болота - запах гнили шел с левой стороны дороги.
   Самое удивительно то, что дорога совершенно пуста. Никто не едет ни туда, ни обратно. Почему? Неужели произошло что-то невероятное? Может быть, все-таки автобус попал не на ту дорогу? Но что это за дорога? Куда она ведет?
  
   Я проснулся и увидел под ногами верхушки деревьев. Я ничего не понял: со всех сторон глядела холодная ночь, ветер задувал за шиворот и проникал внутрь тела. Холод был невыносимый. Ветер хлестал по лицу. Никого вокруг. Я один. Внезапное беспамятство, неожиданное пробуждение - а между ними пропасть сна.
   Я стал слезать с дерева - сучков было много, иначе я бы и не влез - в целом приземление произошло успешно, если не считать небольшого материального ущерба - порвалась левая штанина аккурат по шву. Ничего, бывает и хуже - жизнь все-таки.
   Чудовище-лес снова преградил мне дорогу, протягивая ко мне свои отвратительные щупальца. Я снова вынужден был вступить в яростную битву с чудовищем. Я вышел к дороге почти не поврежденным - только поцарапал лицо и поранил левую руку. Сумку с едой я очень быстро опустошил, так что идти стало легче. Никакой бомбы там не было и в помине.
   Дороги я не видел, но тьма все-таки отступала, ее постепенно вытеснял рождающийся день. Куда исчез мой брат? Внезапно я выдохся. Теперь я иду медленно. Иду ровным, уверенным шагом, превратившись в машину, и единственное, что отличает меня от механического существа - мне требуется занять мозг, заполнить сознание, которое кажется огромным, вместительным и бездонным, как небо.
   Я смотрю наверх - от звезды отделилась точка и перелетела на другую звезду. Далекая космическая жизнь - хотя, если вдуматься, и не такая уж далекая - небо выглядит почти домашним, оно зовет к себе, и я, не раздумывая, отправился бы сейчас на какую-нибудь сносную планету. И неважно, чем бы я там занимался - я уверен, что скучать бы там не пришлось - хотя кто знает? - быть может, сидят они на далекой планете и думают, рассматривая землю в телескоп - вот бы туда, вот где жизнь.
  
   Солнца нет, вокруг - тьма, а дорога бежит, как ни в чем не бывало.
   Когда же кончится эта дорога, подумал я. Разве дорога может кончиться? Разве дорога когда-нибудь прерывается? Вот что удивительно: мы можем сойти с дороги, когда она приведет нас в нужное место, а сама дорога мчится дальше. Дальше. В бесконечность.
   Я стою посреди тьмы и не могу сделать ни шагу. Мне страшно. Дорога сильнее меня. Я никогда не пройду ее до конца - жизнь прервется намного раньше. Разве человек способен одолеть дорогу? Разве дорога создана человеком? Люди сходят с дороги, а дорога бежит дальше. В какой-то момент мне захотелось остаться здесь, в затерянном пространстве, с которым я слился в единое целое - возможно, это была непреодолимая тяга к одиночеству и смерти, которая так свойственна человеку в юном возрасте.
   Я сделал несколько шагов в сторону от дороги и погрузился по колено в густую траву. Я решил проложить свою дорогу, по которой мог бы идти, будучи уверенным в том, что дорога не давит бесконечностью и не устрашает таинственностью.
  
   Я иду туда, где горят огни Большого Города.
   Забрезжило утро - нестойкие цвета, размазанные очертания окружающего мира, небо было каким-то помятым, несвежим - из леса веяло прохладой, от травы шел пар.
   Я некоторое время стоял посреди дороги, озираясь по сторонам. Вокруг не было ничего, что могло вызвать интерес - вся эта безмятежная расслабленная природа стала безумно раздражать меня, и я уже возненавидел и этот лес, и эти холмы, и траву, и небо. Я медленно двигаюсь по дороге к бесконечно далекой цели, хотя не вижу смысла в этом пути, и лишь смутное ощущение необходимости, расплывчатое воспоминание о некоем долге толкают меня вперед.
   Вперед?
  
   Я вдруг отчетливо представил себе, как возвращаюсь на станцию, подхожу к своему дому, заглядываю в окно и вижу там моих родителей, моего брата, они сидят на диване и смотрят телевизор. Их лица спокойны, они уверены, что я в городе, я пристроен, я получаю высшее образование, я весело провожу время, у меня все хорошо. И тут я захожу в дом, и их лица перекошены от ужаса...
   Увидев речку, я тут же бросился к ней и прямо в одежде вошел в воду. Вода прохладная, и я блаженствую, растянувшись на водной глади. На берегу я нашел родник и надолго присосался к нему.
   Согнав жажду, я снова двинулся в путь - теперь мне было легче, хотя одежда и отяжелела от воды.
   Лес, который тянулся за мной, как поезд, внезапно кончился - и потянулись бесконечные поля. Тяжелым унылым взглядом смотрю я на пустынные, заброшенные земли... Когда эту землю обрабатывал мой прадед. Он медленно шел за лошадью, смотрел в землю, он был настойчив и непобедим в своем желании жить дальше. Он жил в простом мире, он обрабатывал землю, чтобы земля родила урожай. Я вижу, как лошадка неторопливо ступает на борозду, а старик-крестьянин старался поспеть за ней. Кругом была тишина.
   Мой прадед жил безмятежной мирной жизнью с ее повседневными заботами о сегодняшнем дне. Между ним, простым крестьянином, и окружающим его миром, где прошла вся его жизнь, существовала неуловимая близость, возникшая благодаря неспешному возделыванию земли во имя будущего урожая.
   Странно, мне кажется, что я нахожусь где-то у истоков жизни и смерти, эта тишина обнаружила передо мной невыносимую тайну существования - старик и пейзаж существуют вполне замкнуто, они - единое целое, они - вне времени.
   Связь крестьянина, земли и неба - необходима и неизменна. Я же в данное время и в данном месте всего лишь случайность, и я не могу понять, что я здесь делаю, и что я должен делать в городе.
   Этот счастливый, завершенный мир не принимает меня, выбрасывает за пределы существования и единственный способ утвердиться в пространстве и времени, занять свое место - бежать...
   И я побежал.
  

БОЛЬНИЦА

  
   Наступил сентябрь. Я решил перевестись на заочное отделение, чтобы иметь возможность зарабатывать на хлеб.
   Я устроился санитаром в психушку. Почти каждое утро меня поглощает желтое двухэтажное здание психиатрической больницы N 1. Здесь я и провожу теперь большую часть своей жизни, хотя мог бы распорядиться этим временем гораздо лучше. Например, объездить на велосипеде всю Россию.
   Я здороваюсь с санитаром Витей (он очень добрый человек, хотя два раза сидел за грабеж). Я спрашиваю его, как прошла ночь. Он говорит, что ночь была ужасной, потому что привезли буйного. Буйный кричал на все отделение, что он - Мессия. Но ребята, говорит Витя, свое дело знают.
   Мессию бил санитар Саша. Это один из самых жестоких людей, хотя он никогда не сидел. Несколько ударов в солнечное сплетение отбили у буйного желание быть спасителем мира, по крайней мере, на несколько часов. Он замолчал и тут же заснул. Где он сейчас, спрашиваю. Сейчас он у врача, отвечает Витя. Замечательно. Значит, сегодня мне предстоит встреча с Мессией.
   В палатах сейчас пусто - пациенты на прогулке. Их все называют "больные". Я не имею права. Я санитар, а не врач. Я общаюсь с ними как с обычными людьми. Я не ставлю диагноз и не могу определить, кто из них "нормальный", а кто "больной". Я вообще не верю, что можно быть нормальным на все сто процентов. Во всяком случае, люди, которые чуть не превратили земной шар в безжизненную пустыню, считались "нормальными". Да и сейчас достаточно послушать новости, чтобы понять, кто правит миром - "нормальные" или "больные". Я считаю, что больные (без кавычек). А что касается здешних пациентов, то большинство из них вполне нормальные люди.
   Врачи так не считают.
  
   Мы с братом сидим в маленьком дворике психушки, огороженном высоким трехметровым забором. Мы оба прекрасно осознаем, что нам дана удивительная возможность увидеть мир с изнанки, и мы дорожим этой возможностью, особенно брат. В отличие от тех, кто стремится любыми путями вырваться на волю, он вцепился в этот "потусторонний" мир зубами и как будто бы вообще не собирается выходить отсюда. Но остаться здесь навсегда - все равно, что затеряться во сне, говорит брат.
   В самом деле, жизнь в сумасшедшем доме напоминает жизнь в сновидении. Вы попадаете сюда в любой момент, с улицы, вас могут привезти сюда с семейного ужина или прямо с рабочего места. Представьте себе: вы уснули, как ни в чем не бывало, вас зовут Иван Иванович или как-то там еще, вы какой-нибудь бухгалтер, юрист, журналист - словом, нормальный человек, который умеет жить в этом мире. Или даже вы какой-нибудь чокнутый философ и считаете, что на самом деле мира не существует. Но при этом всегда выходите из дома на работу в одно и то же время. Кто бы вы ни были, вы просыпаетесь однажды утром, выходите из дома - и вдруг вам навстречу идет старый знакомый. Увидев его, вы приветственно киваете головой, на лице высвечивается улыбка - он узнает вас, следует рукопожатие и обмен дежурными фразами - как дела? как поживаешь? - вы идете дальше, доходите до угла и вдруг замираете в ужасе... он же умер... несколько лет назад... я же был на его похоронах... вы оборачиваетесь - возможно, еще не поздно догнать его и расспросить о том, что с ним случилось... может быть... может быть, теперь так принято - воскресать из мертвых... вы пытаетесь догнать его... но он уже сел в автобус... Вы остаетесь посреди улице - наедине со своим сном, в котором вы безнадежно потерялись...
  
   Брат сказал, что человеку, живущему в мире своих фантазий, хоть раз в жизни да посчастливится подержать в руках запечатанный чистый конверт. Обычный почтовый конверт, но без марки. Ты словно украл его у небесного почтальона. Кому? Никому. От кого? Ни от кого. Куда? Никуда. Откуда? Ниоткуда. Конверт самодостаточен и отвечает на все извечные вопросы, не прибегая к помощи людей. Ему не нужен наш бессмысленный язык. Изучаешь его со всех сторон - хочется проникнуть внутрь, чтобы выведать тайну, запечатанную в молчаливой пустоте. Однако конверт должен быть передан в приемный покой психиатрической больницы нераспечатанным, пациент не должен знать, что здесь написано.
   - Это целая система отправки людей в то место, где их лишают последних иллюзий, - сказал мой брат. - Или из них сделают "нормальных" с искалеченной психикой, или превратят в "больных", которые не могут без посторонней помощи даже посрать в очко.
   Мой брат тоже хотел попасть туда. Он придумал целую историю о том, как встретил Элвиса Пресли на улице и в кафе "Евразия". Он думал, что это сработает, но почему-то не сработало. Ему не поверил ни один психиатр. Даже если ты на самом дел видел Элвиса, сказал один профессор психиатрии, этого не достаточно, чтобы попасть в психушку. Ты можешь видеть мертвецов и разговаривать с ними - это еще не значит, что ты сумасшедший. Ты видел Элвиса Пресли, а я видел Джона Леннона, ну и что? Четыре миллиарда человек каждый день разговаривают с Богом или думают, что разговаривают с Богом. Разве они все сумасшедшие?
  
   На земле два миллиарда христиан.
   Около миллиарда буддистов.
   Почти полтора миллиарда мусульман.
   Восемнадцать миллионов иудеев.
   Таким образом, три четверти человечества верит в существование Другой Реальности.
   Семь человек из десяти разговаривают с Богом. Каждый день.
  
   Мой брат рассказывает о человеке, который уверял всех в том, что он работает в космическом рекламном агентстве и получает триста тысяч рублей ежемесячно.
   - Реклама в космосе - как он до этого додумался? Сама по себе эта идея не так уж абсурдна - рано или поздно реклама, конечно же, проникнет и в космос. В космическом пространстве будут летать спутники, на которых будут нарисованы логотипы крупных компаний, а на космических кораблях будут сверкать кричащие слоганы. Не случайно наши братья по разуму не спешат обнаружить себя. Они прекрасно понимают, что как только мы узнаем об их существовании, мы загадим весь космос своей рекламой, мы начнем впаривать им свои товары, начнем промывать им мозги, заставим их смотреть наше земное телевидение. Нет, не такие уж они дурачки, судя по всему. Лучше им по-прежнему прятаться от нас.
   - А где он теперь?
   - Там, - брат указал рукой на забор. - Его вылечили. Вернее, уволили из космического рекламного агентства. Он вернулся домой и живет по-прежнему. Врачи считают, что справились со своей задачей. Это все равно, что человека, который кричит "пожар!" убедить в том, что все хорошо, не стоит беспокоиться, а затем, накачав наркотиками, послать в горящий дом. Это считается лечением. С таким же успехом можно было поставить человека у ямы и выстрелить ему в затылок. В данном случае это было бы более гуманно. Но происходит по-другому. Человек чувствует разлад с миром, с самим собой. Он понимает, что ценности этого мира фальшивы, его идеалы убоги, и человек давно утратил свое величие. Никакого реального мира не существует, перед нами лишь очередной миф, суть которого в том, что ты должен зарабатывать столько денег, чтобы ты смог позволить себе все, что составляют необходимую основу счастливой жизни: бытовую технику, автомобили, престижные дома, поездки в экзотические страны.
   Брат не устает повторять, что человек изначально хочет чего-то иного, настоящего, но не находит, ежедневно подвергаясь насилию рекламы, телевидения, прессы. Отчаявшись, он ищет помощи у общества, которое охотно дает ему шанс исправиться. Оказывается, он болен и его нужно лечить. Оказывается, проблема только в нем. Человек идет к психиатру в психо-неврологический диспансер, получает на руки запечатанный конверт, идет с ним в психиатрическую больницу, где его подвергают опросам и процедурам, где он проходит тесты и анализы, где он чувствует себя таким же потерянным и чужим, но, по крайней мере, ему кажется, что он нашел идеальное для себя место. Он не испытывает большого желания уходить отсюда.
   - А может не такой уж он ненормальный? А может как раз нормальный, морально здоровый человек и не может жить в нашем больном, ненормальном мире. Или он должен стать таким, чтобы мир купил его, а затем перепродал, или он - никто. А раз он никто в этом мире, он вынужден придумать другой мир и жить в нем. Он мог бы попытаться найти в "реальном" мире что-то настоящее, но ему это не удается, потому что реального мира давно нет, мир сделан таким, каким он нужен его хозяевам. Этот мир существует только для богачей. Так было всегда, так есть и так будет. Только богачи воскреснут из мертвых. Они платят миллионы долларов, замораживают свое тело, чтобы когда-нибудь вновь прийти в этот мир живыми и здоровыми. В те времена, как они надеются, медицина сможет продлять человеческую жизнь до бесконечности. За это время их капиталы вырастут до фантастической величины. Да здравствует вечная жизнь богачей! В мире Ветхого Завета считалось, что воскреснут только представители избранного народа. В мире Нового Завета бедняки всех народов охотно уверовали в вечную жизнь. В мире Интересных Фактов этой вере пришел конец. Теперь билет в вечность смогут купить только миллионеры.
  
   Мой брат каждый день пытается расслабиться и отрешиться от всех мыслей. Он учится контролировать свое дыхание. Нужно всего-навсего сосредоточиться на своем дыхании...
   Постарайся ни о чем не думать. Твое сознание - пустота, в которой нет прошлого, настоящего, будущего, нет имени, божества, бытия, сущего, жизни, смерти...
   Список можно продолжить, говорит он, хотя и так все ясно. Если кроме моего сознания ничего нет, а мое сознание есть пустота, значит я умер. А поскольку я не умер, то все существует, нравится мне это или нет. И значит, хочу я этого или нет, мне нужно разобраться с тем, что есть, и, прежде всего, с самим собой.
  
   В день выписки он выглядел абсолютно спокойным (реланиум сделал свое дело). Он смотрел на меня отрешенным взглядом. За четыре месяца он сильно похудел, осунулся. При виде его остриженной головы я впадаю в тоску. Мы выходим за ворота больницы. Брат идет по улице, опустив голову. Под ногами скрипит снег.
   Вдруг брат остановился, посмотрел мне в глаза и сказал: любовь - не самое лучшее, что есть в этом мире. Есть вещи, которые гораздо выше любви. Поиски Абсолюта, созерцание, творчество. Все это намного прекраснее любви, говорит мой брат...
   Через несколько дней после выписки брат исчез. Он вышел вечером из дома за сигаретами и не вернулся. В последний раз его видели на вокзале.
  

ПИСЬМО

  
   Целый год я искал Розу Розенберг.
   Я написал ей письмо. Через месяц письмо вернулось. Я впал в отчаяние. Вдруг я остался совершенно один - все куда-то исчезли. Исчез мой брат, потерялись следы Розы и отца. Я сидел в пустой квартире и медленно сходил с ума. Целый месяц я жил ожиданием, каждое утро просыпался с надеждой на то, что найду хоть кого-то, не брата, так отца, но в тот самый момент, когда я вертел в руках свое собственное письмо, покрытое почтовыми штемпелями, у меня навернулись слезы.
   Я позвонил Грише. Я звонил ему утром, днем, вечером, ночью, звонил раз пятьсот, но он не брал трубку.
   Я написал письмо в Израиль, ни на что уже не надеясь, но через две недели пришел ответ.
  

Привет, Ваня!

   Когда я увидела, что нам принесли письмо из России, у меня прямо все перевернулось внутри. Я сразу же вскрыла его и начала читать. Жаль, что оно оказалось не очень длинным. Ты меня, наверное, не помнишь - я та девчонка, которая открыла дверь тебе и твоему брату. Ты меня уже забыл, да? А ты мне понравился. Но вы так быстро ушли, хоть зашли бы, посидели. Ладно, проехали.
   А я сейчас в армии служу. Неохота, а куда деваться. Здесь, конечно, настоящий дурдом - армия все-таки, кругом одни дебилы, сам понимаешь. А у меня еще самая идиотская на свете должность - я библиотекарь. Выдаю солдатам книжки и газеты, чтобы они совсем не отупели. Зато сама я страшно отупела за это время. Целый год еще маяться. Когда я сюда приехала, то сразу поняла - полная жопа. Домой хотела. Потом, конечно, привыкла. Но все равно хочу в Россию. Мне очень нравится твой отец. Он все больше молчал, но иногда такое отмочит - мы все лежим. Он, правда немного странноватый, но для художника это нормально. У тети Розы вообще не в порядке с головой. Как он с ней живет? Наверное, любовь. А у меня в личной жизни полный абзац, хоть караул кричи. Встречалась с одним, он сам-то из наших, сколотил здесь кое-какие деньжата. Я его вообще-то люблю, но сейчас мы в ссоре. На прошлой неделе поехали мы с ним в Тель-Авив, а по дороге слово за слово, чего-то я ему сказала такого, что ему явно не понравилось. А он и говорит - вылезай из машины, пошла вон, сука, и все такое. Прямо на трассе меня и высадил, прикинь. С тех пор он мне звонил раз сто пятьдесят, прощения просил, но я с ним не разговариваю. Подуюсь еще недели две, а там посмотрим. А вообще хочу уехать. Не знаю, куда - в Америку или в Россию. Тетя Роза и твой отец здесь сразу не прижились - что-то у них и с работой не ладилось, и с творчеством, и дрались чуть ли не каждый день, выпивать стали часто. Вот тебе, блин, и священная земля. Я все-таки восхищаюсь тетей Розой. В один прекрасный день она сказала: все, хватит здесь торчать. И они уехали в Германию. Не знаю, как у них складывалось там, но через полтора года они уехали в Америку. Недавно, тетя Роза прислала письмо и фотографии. На фотографиях оба улыбаются широченными улыбками. Живут они в маленьком городке Уайнсбурге, в штате Огайо. Твой отец работает мусорщиком, а тетя Роза работает няней в семье эмигрантов из России. Своей жизнью они довольны.
   Если хочешь, можешь написать мне на мыло, я буду очень рада получить твое письмо.
   С наилучшими пожеланиями, Женя.
  

КУСОЧЕК АМЕРИКИ

  
   Господи, почему ты не сделал так, чтобы я родился в Америке? Там, по крайней мере, у людей есть мечта. Приземленная, но все же мечта. Хорошо зарабатывать, хорошо есть, хорошо отдыхать. Люди рождаются и умирают с этой мечтой...
   В глубине души мне всегда было наплевать на Америку. Я никогда там не был и никогда не буду. На кой черт мне думать об Америке, думал я в один из теплых майских дней, твердо придерживаясь направления к пивному ларьку.
   В сущности, я так мало знаю об Америке, как будто ее и нет на самом деле. Однако известно, что Америка как континент существует миллионы лет. Америка как государство существует двести с чем-то лет. В каком-то смысле существует даже не одна Америка. Америка Драйзера, Америка Фолкнера, Америка Хемингуэя, Америка Дос Пассоса, Америка Вулфа, Америка Стейнбека, Америка Сэлинджера, Америка Керуака, Америка Бротигана.
   "Америка" Франца Кафки.
   "Америка" Жана Бодрийяра.
   Америк много, как снов. Не исключено, что Америка - всего лишь сон, снящийся человечеству.
   Я поперхнулся, рука непроизвольно дернулась, из стакана на джинсы выпрыгнули капли пива и тут же освоились в чуждой материи, превратившись в жирные пятна.
   Господи, джинсы! Так вот она, Америка! Она на мне! Более того, она во мне. Стоит мне сыграть на гитаре "Hotel California" или "Nothing else matters", как Америка тут же выдает свое присутствие. Также не следует забывать, что в моем подсознании находятся реликтовые останки этих дурацких американских фильмов.
   Я допил пиво и бессознательно двинулся в сторону недавно построенного "Макдоналдса", куда стекались толпы оглашенных, страстно желающие покаяться в грехах против цивилизации и принять крещение пепси-колой. Вот она Америка собственной персоной. Она совершила гигантский прыжок через океан и приземлилась здесь, между Центральным рынком и детской поликлиникой.
   И вот мне захотел попробовать на вкус кусочек Америки и встал в очередь, которая движется быстрее, чем мои мысли (и в этом несомненная заслуга Америки). Приветливый официант улыбается ему (на самом деле это Америка рада вас видеть, ведь вы пришли причаститься ее плоти и крови). Я полез в карман за деньгами. И вот сейчас произойдет этот таинственный момент. Сейчас произойдет нечто, что поможет мне постигнуть сущность Америки. Сейчас Америка войдет в мою кровь и никогда уже оттуда не выйдет. Хотя она и так занимает во мне много места, как оказалось. А что если я начну толстеть с этих гамбургеров, чизбургеров, хренбургеров и буду вынужден всюду носить на себе (совершенно бесплатно) несколько килограммов Америки?
   Оказывается, за мной уже выросла небольшая очередь, человек шесть. Я отошел в сторону, пропуская вперед девушку, которая уверенно протягивает деньги и просит дать ей гамбургер, картофель фри и, конечно же, пепси-колу. В то же мгновение она получает свой кусочек Америки, и ее глаза светятся неземным счастьем.
  

МЕРТВЕЦЫ

  
   Однажды я решил зайти на сайт www.apocalipsys.narod.ru - тот самый сайт, который мой брат планировал создать еще в Москве. К моему величайшему изумлению, сайт работал. Вот что я прочел на единственной странице:
  
   Я знаю твою историю.
   Ты не добился, чего хотел.
   Ты недоволен своей сексуальной жизнью.
   Тебя раздражает реклама.
   Тебе надоело каждый день просыпаться в обществе потребления.
   Ты отвергаешь религии, потому что все они предлагают стандартный набор средств для индивидуального спасения.
   Тебя тошнит от политиков, от демократов, коммунистов и прочей швали.
   Я протягиваю тебе руку. Община ждет тебя.
  
   Ты хочешь знать, что кто мы такие? Мы - община, мир мертвых. Это счастливый мир. Мертвые счастливы хотя бы потому, что избавлены от привязанности к временному и тленному. Они не читают газет и не смотрят телевизор, у них нет телефонов, машин и компьютеров. Естественно, мертвые не имеют никакого желания вновь вернуться в мир, из которого они ушли.
  
   Сначала я попрошу тебя вывернуть карманы. Потом предложу избавиться от всего, что у тебя есть. Если ты захочешь оставить у себя ключи от дома, я скажу: ты свободен.
   Затем я поинтересуюсь, веришь ли ты в Бога. Если ты сказал "нет", значит, ты открыт для поисков истины. Ты нам подходишь, скажу я. Если ты скажешь "да", ты - несвободен. Если ты сказал "да", значит, ты больше не ищешь Бога, ты принял готовый образ, созданный чужими руками, ты успокоился. Можешь идти, скажу я.
   Если у тебя нет денег на обратную дорогу, ты их получишь.
   Даже если ты выбросишь ключи от дома, но захочешь сделать всего один звонок, чтобы сообщить семье, что с тобой все в порядке - ты свободен.
  
   Если ты думаешь, что обретешь здесь душевный покой, беги отсюда. Если ты думаешь, что здесь проповедуется любовь, беги отсюда. Если ты надеешься достичь совершенства, беги отсюда.
   Ибо здесь самые что ни на есть отбросы общества. Но разве не они становились святыми во все времена? Разве не их так любил Иисус?
   Хочешь быть с нами, опустись!
   Стань нищим!
   Хочешь быть с нами, опустись еще ниже!
   Умри!
   Хочешь быть с нами, воскресни из мертвых!
   Мертвые живут в лесах. Строят себе хижины из травы и веток. Никогда ни о чем не говорят, позволяя говорить богам неба и земли. Они любят своих богов. Боги ведут их к Богу. Потому что боги неба и земли поклоняются Единому. Бог реки, бог леса и другие боги свидетельствуют о Едином. Нельзя любить Его, не любя богов. В мире, который покинули мертвые, каждый когда-то считал себя богом. Сначала тот мир убил богов, потом - Бога. На землю пришли уродливые боги. Они все больше уподоблялись людям внешне, а люди, в свою очередь, уподоблялись новым богам внутренне. Их язык стал лживым и обесцененным. Слово перестало внушать священный ужас. Слово перестало воскрешать мертвых. Этот мир, где каждое искусственное божество возомнило себя Богом, обречен на гибель. Те, кто привязан к безумным богам, исчезнет вместе с ними. А те, кто умер, вернулись к родным богам, исконным богам неба и земли, а боги вернули им Единого...
  
   Прежде, чем выйти из Интернета, я копирую страницу и перечитываю ее еще раз. У меня не остается никаких сомнений, кто автор этого послания.
  

АРКАИМ

   Я сажусь на поезд N 320 "Оренбург-Свердловск". На следующий день слезаю в Магнитогорске. На электричке доезжаю до поселка Бреды. На автобусе доезжаю до поселка Амурский. Затем иду пешком до слияния двух рек, притоков Урала: Утяганки и Большой Кураганки. Аркаим расположен на левом берегу Большой Караганки.
  
   Аркаимская долина. Священная земля.
   Здесь был расположен город древних ариев, построенный около четырех тысяч лет назад, то есть во времена библейского Авраама.
   Город одновременно является храмом и обсерваторией. Мудрость древних состояла в том, что они не разделяли науку и религию, священное и мирское. Город представляет большой круг (диаметр около 145 метров), в который вписан малый круг. Город очень хорошо защищен - обводной ров глубиною два метра, заполненный водой, внешняя стена пятиметровой толщины и высотою в три человеческих роста. В город можно войти с четырех сторон: юго-западной, северо-западной, юго-восточной и северо-восточной.
   В Аркаиме одна-единственная кольцевая улица шириною 5 метров. К внешней стене примыкают 35 жилищ, имеющие выход на главную улицу. Существует также и внутренняя стена - ширина 3 метра, высота 7 метров. Пройдя вдоль улицы, мы попадаем через небольшой проход во внутренний круг, где находится 25 жилищ. Символически идущий по этой улице повторяет путь Солнца вокруг Земли. Конечно, солнце никуда не движется на самом деле, это земля несется в космическом пространстве со страшной скоростью, но даже мы, современные люди, предпочитаем говорить "солнце встало", "солнце зашло". Во внутреннем круге жили жрецы, то есть те, кто обладал знаниями, а во внешнем жили воины, то есть те, кто защищал знания от чужаков. В центре города расположена площадь 25х27 метров. Здесь совершались богослужения и жертвоприношения.
   Могильник находится около реки, на расстоянии километра и представляет собой большие могильные поля (12-20 ям) и малые могильные поля (7-8 ям). Чем ближе к центру могильника, тем богаче инвентарь, сопровождающий покойников. Бронзовые ножи, топоры, булавы, хозяйственные инструменты, наконечники копей и стрел, украшения, посуда. В малых могильных полях инвентарь очень беден.
   Таких городов было около двадцати, они протянулись на 400 км в северо-южном направлении, и на 150 км в западо-восточном, занимали территорию в радиусе 2000 км2, в основном в районе водораздела рек Урал и Тобол. Расстояние между городами было около 70 км.
   Это было раннее классовое общество с четкой общественной иерархией, разделением труда и распределенными общественными функциями, там были вожди, жрецы, воины, крестьяне.
   Именно в одном из этих городов родился пророк Заратустра, и где-то здесь он и похоронен.
  

БОГ

  
   Мессия предлагает мне выбрать одну из трех геометрических фигур: пирамида, куб и шар.
   Я выбираю шар.
   В чем смысл?
   Шары соответствуют трем состояниям духа - возвышение, покой, падение. Если ты выбираешь шар, значит, ты ни в чем не ищешь твердой опоры - ни в жизни, ни в познании, ни в вере; ты готов к падениям и взлетам; если ты сможешь взобраться на шар, ты не сможешь долго балансировать на нем, стоя на месте, ты будешь вынужден идти, а иначе тебя ожидает падение. Это живой дух.
   Если ты выбираешь куб, значит тебе нужна прежде всего твердая опора во всем. Взобравшись на куб, тебе нет нужды думать, как удержаться или подниматься выше; это застывшее состояние духа. Ты остановился на достигнутом уровне, тебя все устраивает. Это мертвый дух.
   Если ты выбираешь пирамиду, значит, тебе нужна непрестанная борьба, твой дух жаждет познания истины, ты готов преодолевать самые невообразимые препятствия, но чем выше ты поднимаешься, тем труднее тебе удержаться и тем сильнее нарастает опасность упасть вниз; если ты достигнешь вершины, то увидишь, что удержаться на ней невозможно и тебя ждет неминуемый провал. Это падший дух, дерзнувший познать непознаваемое.
   Я выбираю шар.
  
   Я прошу его рассказать немного о своих идеях. Он оживляется и прямо на глазах преображается в страстного проповедника. При этом он мало походит на священника, потому что в глазах священника отсутствует мысль - скорее, он напоминает слегка сдвинутого профессора, убежденного, что его лекции - истина в последней инстанции.
   Новоявленный Мессия утверждает, что единственно приемлемая форма религии для современного человека - научный пантеизм. В основу своего учения Мессия положил славянскую мифологию, неоплатонизм, философию всеединства Николая Федорова и Владимира Соловьева.
   Согласно призыву Мессии, те, кому опротивела безбожная цивилизация, должны собираться в общины - поселения, расположенные вдали от городов. Там люди должны жить в гармонии с природой, с богами, которые познаваемы в отличие от Бога, который непознаваем. Боги являются частью природы, поэтому они существуют. Боги - это не конкретные стихии, силы природы - это одухотворенные образы гармонии. Не существует бога лесов, бога рек, но в каждой реке, в каждом лесе присутствует Божественность.
   Есть два богословских взгляда на Бога, они сложились с древнейших времен и в истории получили названия: положительное богословие и отрицательное богословие. Согласно первому взгляду, Бог - личность, обладающая свойствами и качества, и мы можем иметь некое представление о Нем. Согласно второму взгляду, Бог - ничто, и мы ничего не можем сказать о нем, о его бытии или небытии, он за пределами всякого познания.
   Новый Мессия принимал обе эти теории, утверждая, что мы ничего не можем знать о Боге, ни что он существует, ни что его не существует. Бог - всего лишь абстракция, идеальный образ тайны, которую нельзя выразить словами, и которая объемлет все бытие. Бог-Троица - это идеальный образ Бога, который нужен нам для познания идеи Единства. Через познание Бога мы познаем себя и природу, которая есть ни что иное, как дом богов.
   Каждый адепт должен пройти две ступени: смерть и воскресение. Смерть означает полный разрыв с прежним миром. Воскресение означает вхождение в новое человечество, которое образует вечный союз с богами неба и земли для того, чтобы пребывать в Божественной тайне.
  
   Он спрашивает меня, хочу ли я остаться.
   Да, я остаюсь.

МАЛЕНЬКИЙ ЗАРАТУСТРА

  
   Мессия рассказал притчу о маленьком Заратустре".
  
   По степи шли два путника, увлеченно беседуя. Они так увлеклись беседой о Пути к Богу, что сбились с пути в Город богов.
   Они остановились и стали озираться по сторонам: может быть Бог даст им какой-то знак, который указал бы дорогу. Но вокруг их плескалось бескрайнее песочное море. Лишь одинокая гора оживляла степь. И тут они увидели мальчика-пастушка, приближающегося к ним.
   - Мальчик, мы сбились с пути в Город богов. Не укажешь ли ты нам путь?
   - Зачем вы идете в Город богов? - полюбопытствовал мальчик.
   - Мальчик, мы ищем нашего Бога. Возможно, Он там.
   - Идите туда, - и мальчик указал рукой в определенном направлении.
   Путники поблагодарили мальчика и пошли туда, куда он им указал, радуясь, что вновь обрели путь в Город богов и продолжали беседовать о Пути к Богу.
   А мальчик завернул за гору, ибо там, за горой, и был Город богов.
   Выходит, мальчик обманул путников? Ни в коем случае. Мальчик указал им истинный путь, ведь куда бы ты ни шел, ты обязательно придешь к Богу.
   "Они доверились мне, а я указал им более долгий путь. А ведь если бы они не поверили мне и плутали бы самостоятельно, то пришли бы к Богу раньше", - подумал мальчик.
   Зато теперь они верят, что идут по истинному пути. И хотя они придут в Город богов слишком поздно или вообще не придут, у них есть незыблемая вера, которую я дал им. Эта вера состоит в том, что попасть в Город богов можно лишь придерживаясь определенного направления".
  

ПУТЬ АВРААМА

   Мессия сказал:
   "Древние арии, покинув свою родину из-за резкого похолодания, отправились искать новую землю. Четыре тысячи лет назад они обосновались у слияния двух рек - Утяганки и Большой Караганки. Они прожили здесь около трехсот лет, здесь возникло новое арийское государство, но из-за изменения климата на Урале, арии двинулись дальше, так как были не в силах бороться с холодом; часть племен ушла в Индию, часть расселилась по европейскому континенту. Они смешались с другими народами и многие сокровенные знания оказались утерянным.
   В то самое время, когда арии возносили молитвы своим богам в Стране городов на Южном Урале, на Ближнем Востоке в городе Ур Халдейский некий Авраам услышал глас Божий: "Иди в землю, которую я укажу тебе". Согласно книге Бытия, Аврааму на тот момент уже исполнилось 75 лет. Умер же Авраам в возрасте 175 лет. Итак, у него в распоряжении было 100 лет. Библия рассказывает всего о нескольких эпизодах, которые произошли с Авраамом в земле Халдейской, на крохотном пятачке земли. По сути дела, Авраам просто переезжал из города в город, но не покинул пределов своей земли. Библия ничего не сообщает о каком-то длительном путешествии. Между тем, за 100 лет Авраам вполне мог дойти до Аркаима. Здесь он мог наблюдать за звездным небом из обсерватории и именно здесь он получил откровение, что у него будет столько же потомков, сколько звезд на небе. Авраам оставался здесь более пятнал в их обрядах, и, наконец, он был введен однажды во внутренний круг, он стал посвященным. Три странника, явившихся ему перед мадиамским дубом - это Кришна, Шива и Вишну. Авраам также принял учение пророка Заратустры о борьбе сынов света с сынами тьмы. В древнем арийском "Сказании о Зарере" упоминается некий писарь Абрахам. Пребывание Авраама на уральской земле можно считать практически доказанным. Две величайшие расы - арийская и семитская - заключили в древности завет с Богом, который ныне предан забвению.
  

МАЛЕНЬКИЙ ИИСУС

  
   Мессия сказал: "Меня ждет мучительная смерть. Общество отвергает таких, как я. Наша порочная цивилизация, которая пожирает саму себя, уничтожит меня. Это судьба всех мессий. Я расскажу вам притчу о маленьком Иисусе. Иисус еще тогда, две тысячи лет назад, призывал людей к покаянию, а слово "покаяние" (метанойя) в буквальном переводе с греческого означает "изменение мышления".
  
   Его зовут Йешуа. Мы и не сразу его заметили. Почтенные старцы - фарисеи обсуждали книгу пророка Йешаягу, то место, где говорится о Грядущем.
   И вдруг среди беседы благочестивых старцев раздался писклявый голосок.
   Никто из нас раньше не видел этого мальчика. Когда мы спросили его, откуда он, мальчик указал рукой на небо. Поэтому некоторые посчитали его дурачком. Он говорит на арамейском наречии. Грубый простонародный язык.
   Он стал задавать нам вопросы. Он задавал их один за другим и поставил нас всех в тупик. Хотя вопросы были простые, ни один старец не мог дать вразумительный ответ. Я, а возможно, кто-то еще, понял, что мы пытаемся спрятаться от этих вопросов за традицией, освященной вековой мудростью. Но этот мальчик задает такие вопросы, которые ставят под сомнение эту мудрость.
   Кто он?
   Безумец?
   Пророк?
   Мы пытались уличить его в незнании Писания, но это оказалось невозможным. Он превосходно знает Тору. Учитывая его возраст, а ему на вид чуть больше десяти лет, у меня сложилось впечатление, что он знал Писание с самого рождения.
   Но вот пришли его родители. Они были сильно взволнованны. Мать плакала и гладила его по голове, отец отвесил ему несколько шлепков. Простые малограмотные люди из Назарета. Мальчик был совершенно спокоен, как будто это и не его родители. Мне это показалось странным.
   Когда он уходил, мы долго смотрели ему вслед и не переставали удивляться. Прошло почти двадцать лет, а мы так и не ответили ни на один его вопрос.
   Я до сих пор вспоминаю его. Мне недолго осталось. Я - последний из тех, кто тогда беседовал с ним.
   Первые дни я боялся, что он придет в любой момент и снова начнет разрушать наш образ мышления.
   Теперь мне хочется узнать, где он, что с ним стало. Может быть, он стал плотником или каменщиком, огрубел, забыл Писание.
   А может быть он примкнул к ессеям и ждет конца света. Тогда мне хотелось бы знать, насколько изменились его вопросы, стали ли они более приспособлены к существующим порядкам и традициям.
   А если нет... Если он по-прежнему задает свои вопросы и подвергает опасности традицию и само существование нашего народа...
   В таком случае рано или поздно его постигнет наказание, в сравнении с которым шлепки отца покажутся материнской лаской.
  
  

БОГ И ЧЕЛОВЕК

  
   Когда-то между миром и человеком был Бог. Бог защищал мир от человека и человека от мира. Бог и человек соединялись в одной точке (см. ниже). И вот появился мир. С первыми секундами существования мира Бог и человек начали разбегаться в противоположных направлениях. Богу было отведено место на небе, а человеку на земле. Мир разлучил человека и Бога.
   Со временем разум человеческий стал препарировать сущее, изучать его отдельные элементы, и вскоре мир стал представляться как нечто склеенное из отдельных частей. И однажды мысль человеческая воспарила так высоко, что даже сбросила с престола Творца. Разум так верил в себя, что создал нечто абсолютно неразумное. Наконец, разум перестал быть богом человечества. Разум много сделал полезного, но он оказался наглым и циничным, презирающим человеческую душу и отрицающим само ее существование.
   Мир пошатнулся. Человек ощутил страшную пустоту. Почувствовал, что смертельно болен и вина лежит не на условиях существования. Мир не есть нечто целое. И человек утратил свою целостность. И мы беззащитны перед миром, хотя знаем, что Бога нет, и каждый может верить, во что хочет.
   Человечество должно вернуться к мифу. Но теперь миф нужно принять осмысленно. Разум на то и дан нам, чтобы мы смогли в нужный момент отказаться от него и вернуться к целостной жизни. Будь у меня время, я бы занялся этим вопросом. Хотя, может и к лучшему, что не успею. Что может быть ужаснее, чем написать скучнейшие тома или создать всеобъемлющее учение?
  

ГОРОД БОГОВ

   Община каждый день встает с восходом солнца.
   Община поет гимн солнцу.
  
   О, Великое Солнце,
   Ты являешь нам лик божества,
   Ты даришь нам божественное тепло,
   Ты одариваешь нас божественным светом,
   Ты посылаешь нам истинный свет,
   Который есть Бог.
   Ты даришь нам новый день,
   Мы благодарны за твои дары,
   Ибо ничем не заслужили их,
   И ничего не можем дать тебе взамен,
   Кроме наших сердец.
  
   Община совершает омовение в реке.
   Община поет гимн реке.
  
   О, Великая Река,
   Ты даришь нам божественную влагу,
   Ты даришь чистоту нашим телам,
   Пусть мы будем такими же чистыми внутри,
   Мы твои дети, из тебя мы вышли,
   Ты наша мать, о, Священная Вода.
   Ты прощаешь нас за наше непослушание.
   Мы благодарны тебе за омовение,
   Ты возвращаешь нам первозданную чистоту
   И радость бытия.
   Твое спокойствие дарит нам счастье.
  
   Община поднимается на гору и поет гимн горе, земле, небу.
  
   Община в настоящее время насчитывает восемь человек, включая Мессию.
   "Многие приходили сюда до вас, - говорит Мессия. - И еще многие придут. И кто-то из вас покинет нас в скором времени. Посмотрите, нас так мало, что мы не можем образовать круг. Эти пустые места - это наши отсутствующие братья, которые еще не с нами. Но мы будем ждать их. А пока я расскажу вам, кто мы такие, откуда пришли и куда идем".
   Мы молчим. Мы никогда не молимся. В молитве всегда есть просьба, самоуничижение, лицемерие, вот почему Мессия запрещает нам молиться.
  
   "Современный человек подобен узнику, запертому в темнице, - говорит Мессия. - Он не знает, за что и не знает, как долго продлится его заключение. Но вот представьте, что однажды тяжелая железная дверь медленно открылась с пронзительным скрипом. Из-за двери вырвался удушливый запах сырости. Вошедший увидел зарешеченное окно, сквозь которое просачивался жидкий свет, стены, испещренные рисунками и непонятными знаками, потолок, заросший плесенью, паутину, обвисающую с углов, человека, сидящего на каменном полу. Человек с трудом приподнялся и тяжелыми медленными шагами, в пустоте казавшимися шагами великана, приближался к двери. Это был старик, обросший и сгорбленный, одетый в рухлядь и боящийся света. Еще на ходу он заговорил... Узник рассказал, что находится здесь столько, сколько себя помнит. О причинах своего заточения он имел довольно смутные представления: возможно, за какое-то преступление своего отца. Кто был его отец, и что он мог такого совершить, старик не знал. Он знал лишь то, что вскоре его должны были казнить, но по каким-то причинам казнь все время откладывалась. Так он провел всю жизнь в ожидании мнимой казни за мнимое преступление. Шли годы, он рос, взрослел, начал стареть, а палач не приходил. Не приходил и освободитель. Об узнике забыли. Должно быть, некогда могущественный правитель, заточивший его в темницу, свергнут и давно умер, а государство его перестало существовать... Узник питался крысами и змеями, пил дождевую воду, а чтобы развлечься, вел беседы с самим собой об устройстве мира, который видел только через решетку и узкие щели в стенах, сочинял истории о странах, в которых никогда не был, и о людях, которых никогда не встречал, рисовал на стенах причудливых зверей, которых сам придумал... Ничего уже не ждущий, ни на что не надеющийся, он до сих пор видел сон, в котором некто открывает дверь темницы и освобождает его... Старик замолчал и поклонился до земли своему спасителю. Твой сон сбылся, услышал он. Ты свободен, услышал он. Как молния, сверкнуло лезвие меча, и обезглавленное тело узника рухнуло на пол".
  
   - Мы обречены на гибель, - сказал Мессия. - Через миллионы лет наша галактика погибнет. Мы так и не узнаем, за что отбывали свой срок.
  
   Мы ловим рыбу, просим грибы и ягоды у леса, просим яйца у птиц, просим воду у родника. Летом человек может не зарабатывать себе на хлеб, природа способна его прокормить. Работаем мы с утра до обеда, затем играем в мяч до самого вечера, а после ужина сидим у костра и слушаем Мессию. Не об этой ли жизни каждый из нас мечтал? Мы предоставлены сами себе. Мир забыл о нас. Нас больше нет. Мы и в самом деле мертвецы. Здесь мы научились слышать тишину. Даже в деревне в тишине не укроешься по-настоящему, отовсюду доносятся звуки - работает элеватор, тарахтит трактор, гудит поезд.
   Здесь тишина у себя дома, а мы у нее в гостях. Мы почти не говорим друг с другом. Мы не спрашиваем друг у друга о прошлом. Прошлого нет. Есть только мы, и есть некий запас времени, располагая которым, мы сами можем сотворить свое будущее. Не только наше будущее, но и будущее всего человечества.
   Мессия сказал, что мы строим новый город богов. Отсюда должно произойти новое человечество. Пока неясно, каким образом это будет происходить, ведь у нас нет женщин. Женщины, конечно, бывали здесь, их как будто бы тоже интересовала новая религия, как их интересует новая косметика, но они приезжали со своими мужчинами и надолго здесь не задерживались.
   Мы используем ту же схему, по которой был построен Аркаим. Какие-то люди привозят камни из обожженной глины и сосновые доски.
   - Откуда это, - спрашиваю Мессию.
   - Я взял кредит в банке.
   - Но как ты его вернешь?
   - Никак. Я заложил квартиру и машину.
   - Что?! Ты сошел с ума! Ты же все потеряешь.
   - Я потеряю мир, который давно потерял сам себя. Я не собираюсь возвращаться туда, откуда ушел.
   Он бросил весь свой прежний мир, он сбежал из Большого города, чтобы создать в лоне природы новый город - он назовет его Город богов.
   - Когда город будет построен, мы сможем привлечь и женщин. Они будут жить с нами и рожать от нас детей. Это будет альтернативная цивилизация. Мы будем расширять нашу империю, и к нам будут прибывать все больше и больше людей. В современном мире человек поставлен в жесткие и жестокие условия выживания. Человек - это товар. У того, кто не смог продать себя, всего два пути - алкоголизм или самоубийство, что, впрочем, одно и то же. У нас есть место для всех. Мы построим новое общество.
   В какой-то момент меня охватывает безграничный восторг, я чувствую прилив сил и вдохновение. Я понимаю, что вполне могу свернуть горы. Мне кажется, я безумно счастлив, ведь я смогу жить жизнью древнего человека и при этом у меня будут все радости жизни. Я, разумеется, не буду работать на земле, это не мое, жизнь в деревне лишний раз это подтвердила, так что работать на земле будут крестьяне. Я также не буду охранять город, военная служба не для меня, я понятия не имею о воинской дисциплине и о всяких таких вещах, на это есть воины. Само собой разумеется, я войду во внутренний круг, я стану посвященным, я буду хранителем тайных знаний, я буду изучать звездное небо. Мысль о жречестве вызвала у меня волну возбуждения.
   Я хватаю лопату и со всей ярости копаю землю. Земля летит во все стороны. Я копаю и в дождь, когда все прячутся под навесом, и в жару, когда все отдыхают в тени. Я делаю это, потому что хочу, чтобы город был поскорее построен. Я строю город для себя. Я буду жить здесь так, как должен жить человек - в единстве с природой и в тесном общении с ближними. В богов я, конечно, не верю, но сила воображения может творить чудеса. Я вижу Бога в каждом дереве, в каждом листочке, в каждой бабочке, но не в потустороннем мире. Я все еще собираюсь умереть навсегда, мне до сих пор не нужно внезапное пробуждение после смерти.
   Так проходят дни, недели. Время бежит незаметно, когда в твоей голове прочно засела некая идея, которая для тебя означает весь смысл твоей жизни и смерти. По большому счет, люди - это идеи. Человек с идеей жив, человек без идеи мертв.
   За неделю к нам присоединилось еще два человека. Пятеро ушли. Некоторые уходили по одному, некоторые по двое.
  
   Мы с Мессией сидим на холме. Над нами раскинулось небо, усыпанное звездами, от созерцания которых становится страшно - ведь это те самые звезды, которые были и тысячи, и миллионы лет назад.
   - Наш отец в Америке, - сказал я.
   - Он вернется, - сказал брат.
   - Откуда ты знаешь? Он, кажется, всем доволен.
   - Вот увидишь, он вернется.
   Мы снова молчим. Я спросил его, где он был целых три года.
  
   Три года он бродяжничал, зимой жил в подвале, а летом уезжал на юг и бичевал там все лето, зарабатывая на жизнь собиранием бутылок и всевозможными шабашками. Моему брату уже за тридцать, но по части прожигания жизни он ни в чем не уступает двадцатилетнему человеку.
   Он с радостью вспоминает теплые края, где люди живут вялотекущей жизнью. Там слишком много вещей, которые расслабляют - много солнца, много моря, много вина, много секса. Люди никуда не торопятся, даже на работу.
   Три года подряд ближе к сентябрю он пешком отправлялся в Сочи. Большой город есть большой город. Даже у бомжей там больше возможностей.
   Однажды он уехал в Калмыкию. Почти год он жил в буддийском монастыре, затем уехал в Поволжье и полгода прожил в православном монастыре под Сызранью, но так нигде и не прижился его беспокойный дух. После всех приключений и метаморфоз, а может быть и от рождения, его душа имела какую-то особую твердость, из-за которой ее невозможно было втиснуть в готовую форму каких бы то ни было религий, идеологий, мифов, не нанеся ей серьезных повреждений. Единственно приемлемым для него способом жизни было бродяжничество.
   Он исходил оренбургские степи вдоль и поперек.
   - Что ты искал? - спросил я.
   - Я искал то, чего у меня не было. У меня не было отца, Бога, не было любви, не было смысла жизни, не было оправдания собственного бытия. Для чего я существовал, для чего приспосабливался к реальности, для чего пудрил людям мозги, для чего вышибал из них деньги? В этом мире все связано в клубок причин и следствий. Никто не знает, что может повлечь за собой чью-то смерть. Быть может, человек попадет под машину, когда пойдет покупать книгу или компакт-диск. Разве виновен только водитель? Нет, виновен и писатель, и издатель, и редактор, и певец, и музыканты, и продюсер. Когда вдоль дорог расставляют рекламные щиты, никто не думает о том, что число аварий может увеличиться из-за того, что водители будут таращиться на голых девиц, рекламирующих все на свете. Никому не жалко будущих жертв. А когда это случается, отвечает только водитель. А где все остальные виновники?
   С холма открывается чудесный вид. Можно долго любоваться бескрайней равниной, хранящей древние тайны.
   - Подумать только, в этот самый момент я мог сидеть дома за компьютером, писать очередную статью, или сидеть в офисе и лазить по Интернету в поисках свежих новостей и порнухи, - сказал Мессия. - Я мог сейчас быть нормальным человеком. Я мог работать, как все, и стремиться к успеху. Я мог бы уже открыть собственное дело, хотя вряд ли из меня получился бы хороший бизнесмен - не те способности, к тому же патологическая лень. И все же, черт возьми - чего мне не хватало?
   Он задрал голову и долго смотрел на небо.
   - Сколько людей смотрели вот так же на это древнее небо, сколько их исчезло, и сколько их еще появится, - сказал Мессия. - Иногда меня охватывает чувство вины оттого, что я никак не приложил руку к созданию человеческого существа. Возможно, я просто давно не занимался сексом, но все же мне кажется, что ощущение вселенского одиночества напрямую связано с тем, что у меня нет по-настоящему близкого существа. По-моему, никого нельзя любить так сильно, как ребенка. Если существует чистая и бескорыстная любовь, то это любовь к детям. Но такой любви я и не знал.
   Он спросил, не хочу ли я вернуться обратно.
   Я ответил, что мне нечего там делать, меня ничего не связывает с тем миром.
   - Детям не стоило бы вырастать, - сказал Мессия.
   Он пристально посмотрел на меня, так, что от его взгляда меня даже пронзил холод, и покачал головой. Он сказал, что возлагает на меня большие надежды. Он видит во мне пламенного пророка новой веры.
   Я смущенно улыбаюсь. Мне чертовски приятно, что мне оказывают доверие. Я все-таки добился его особого расположения, даже не прилагая специальных усилий. Он верит в меня.
   Мне давно хочется задать ему один вопрос. Я мучаюсь им с самого первого дня пребывания здесь.
   - А ты не боишься, что город будет обнаружен и из нас сделают посмешище? Нас покажут по телевизору, и мы предстанем сборищем идиотов, которые не нашли себя в жизни. Город неудачников - так будут называть нас. Или не дай Бог примут за каких-нибудь толкиенистов.
   Мессия смотрит мне в глаза и его разбирает громкий смех. В его глазах - безумное отчаяние человека, который понял, что в мире что-то не так, а в его голосе - отрешенное спокойствие человека, который от всей души желает этому миру скорейшей гибели.
   - Никакие мы не толкиенисты, Боже упаси. Брат мой, нужно видеть во всем благо. Люди узнают о нас, и им захочется увидеть наш город. Это уже хорошо. Из ста человек здесь останутся десять, из них - один.
   - А чего ты вообще хочешь?
   - Моя задача - построить город, где человек мог бы жить рядом с богами.
   Он говорил так, как будто всю жизнь только этим и занимался. Как будто стоять у истоков альтернативной цивилизации - это обычное дело. Его невозмутимость выводила меня из себя. У меня всегда оставались некоторые сомнения в будущности нашего общества, но я держал их при себе, загоняя вглубь ненужные вопросы - так мы принуждаем себя в нашей обычной жизни терпеть несправедливость и закрывать глаза на все, что должно нас заставлять терпеть муки совести.
   - Но ты же понимаешь, что это не продлится бесконечно. Когда-нибудь Город богов опустеет.
   - Почему? - он был искренне удивлен.
   Во мне нарастал дух сомнения и отрицания. Что ни говори, а в каждой религии, даже самой ненавязчивой, существует эта самая навязчивость, которая проявляется в необходимости принимать на веру даже самые абсурдные положения, которые не согласуются не только с данными науки, собственными убеждениями неофита, но даже со здравым смыслом. А что может быть печальнее, чем религия, отказывающая Высшему Разуму в здравом смысле. Неистовая вера, не знающая сомнений и не желающая замечать противоречий, не заслуживает, пожалуй, уважения, а лишь снисходительной насмешки.
   - Ты когда-нибудь думал о том, что будет дальше? Есть ли у нас будущее?
   - А есть ли оно там, откуда ты пришел?
   - Я задал тебе вопрос.
   - Я не могу ничего ответить. Мы построим Город богов и станем жить здесь. Я много раз говорил об этом.
   - По-моему, ты так и не понял главного. Знаешь, почему ни ты, ни наш отец не смогли обрести себя? На самом деле проблема ни в мире, ни в других людях, ни в общественном устройстве. Проблема в тебе самом.
   Я посмотрел ему в глаза. Его взгляд был умиротворенным. Он сдержанно улыбался. Я не мог не высказать все, что у меня накопилось за все это время.
   - Ты слишком много требуешь от людей. Но все же я не понимаю, чего ты хочешь. Сейчас люди не бегут в пустыню, времена изменились, кого ты рассчитываешь сюда привлечь? Те, кто разочарован в том мире, быстро разочаровывается и здесь. Люди находят здесь совсем не то, что искали.
   - А что ищут люди?
   - Все, что угодно, только не Бога. Люди привыкли все покупать, все потреблять, все пожирать. Люди потребляют вещи, людей, Бога.
   - Людям нужно вернуться к простой жизни, чтобы они вновь ощутили себя счастливыми.
   - Этого никогда не будет. И ты это знаешь. И вообще, здесь не самое лучшее место для новой цивилизации. Здесь слишком жестокий климат.
   - И все же у нас нет другого выбора, - почти шепотом сказал он. - Нам предстоит долгий путь. Путь Авраама. И мне безразлично, узнает обо мне мир или нет.
   - А если люди не пойдут к нам? Не стоит ли заняться спасением человечества в более мягких климатических условиях?
   - Здесь священная земля. Здесь мощная энергетика. Боги вернули нам Аркаим в 1987 году. Это не случайность. Это был знак свыше. Если люди все же не пойдут к нам, а именно это наиболее вероятно, мы уйдем.
   - Куда?
   - К богам.
   - Значит, в никуда? Значит, единственная реальная перспектива - подохнуть здесь? По-моему, у нашего Мессии нет четкого плана действий. Нет цели и стремления к чему-то. Но ты мог спросить у нас, ты мог бы собрать нас и сказать: ребята, давайте сделаем то-то и то-то, какие у вас предложения?
   - Цели и средства существуют в том мире. У жителей Города богов нет никаких целей. Наша цель - мы сами, наше истинное существование.
   - А что такое путь Авраама?
   - Обретение сокровенных знаний. Обретение Бога, другими словами. Познание истины может произойти лишь внезапно, когда менее всего этого ожидаешь.
   - Но как мы обретем эти знания?
   - Ты должен это знать. Ты должен задуматься о своей жизни.
   - Тебя моя жизнь не касается. Ты слишком много на себя берешь. Кто ты такой, чтобы стоять у истоков нового человечества? Твое учение - сплошной обман. Ты кормишь своих безмозглых учеников обещаниями. Они не верят в рай, но ты, зная это, обещаешь им работу, секс и смысл жизни. Все, чего они не нашли в своих городах. Город богов! Альтернативная цивилизация! Ты прекрасно знаешь, что этого никогда не будет. Ты заставляешь нас жить твоими иллюзиями, но ты забыл, что ты всего лишь больной человек. Ты сумасшедший идиот! И знаешь, что еще? Засунь-ка своих богов себе в задницу.
   Он выглядел по-прежнему невозмутимым, его взгляд был опущен и неподвижен. Он говорил тихо и вкрадчиво.
   - Ты должен покинуть нас.
   - Вот как ты подавляешь инакомыслие в общине? Чуть что, сразу пошел вон? Почему ты прогоняешь меня? Я задаю слишком трудные вопросы?
   - В твоем пребывании здесь больше нет смысла. Ты знаешь все, что тебе нужно.
   - Да уж побольше тебя. Ты морочишь людям голову, но не такие уж они дураки. Кто приезжал сюда поначалу? Одиночки, которым не с кем провести отпуск, студенты, влюбленные парочки из городской бедноты, учителя, которым нужно было как-то развеяться и сменить обстановку, туристы с гитарами, даже несколько семей было, если ты помнишь. Какой ты был счастливый, какие вдохновенные проповеди произносил. Как они смотрели на тебя, как восхищались тобой. И где они сейчас? Кто остался? Кого ты собрал вокруг себя? Посмотри сам. Пресытившийся жизнью сынок богатенького папочки. Парочка самовлюбленных поэтов, чьи стихи никому не нужны. Еще три каких-то темных личности, от которых лучше держаться подальше. Да, еще этот писатель-правдоискатель, православный коммунист. С ними ты собираешься обретать истину? С ними? Ты ведь понимаешь, что тебе нужны подвижники-аскеты, а не сброд. Но ты охотно приближаешь их к себе, собираешь их вокруг себя, обещаешь им прекрасное будущее. Ты такой же, как и все, против кого ты борешься.
   - Я ничего не обещаю и ни с кем не борюсь.
   - Но что ты тогда хочешь?! Без борьбы ты ничего не достигнешь в этом мире. Вы разбежитесь или сдохнете здесь от голода и холода. Вы, как крысы, поползете в сторону больших городов, чтобы питаться объедками.
   Я ушел из Города богов, не пробыв там и трех месяцев. За это время я здорово похудел и обрел прекрасную спортивную форму.
   Что касается Города богов, то строительство продвигалось очень медленно. И все же нам удалось возвести внешние стены города. Мы только-только приступили к строительству жилищ. Рабочих рук катастрофически не хватало. За одну неделю к нам мог присоединиться один человек, а покинуть нас могли сразу четверо. Люди уходили молча, не прощаясь и опустив головы. Они с обреченным видов шли к линии горизонта и вскоре исчезали из нашего поля зрения, а у нас оставалось все меньше веры в успех нашего дела.
   В какой-то момент, ближе к осени новые адепты перестали прибывать в секту. Мессия недоумевал. Он ожидал нескончаемых потоков верующих. Почему же никого нет? В чем причина? В какой-то момент он подумал, что просто-напросто Интернет перестал существовать.
   Когда мы уже ложились спать, он поднимался на гору и сидел там всю ночь. Утром он выглядел разбитым и весь день клевал носом. Он перестал проповедовать. И перестал следить за ходом строительных работ. У него началась затяжная депрессия.
   В конце концов, произошло то, что можно было предсказать с большей или меньшей вероятностью.
   Люди стали стремительно разбегаться с наступлением холодов. Истинная причина, разумеется, не в холоде, хотя и в нем тоже, но, прежде всего, в том, что все последователи секты, каждый на свой лад, поняли тщетность "общего дела", и разуверились в возможности построить на пустом месте новое общество гармонии и справедливости, а боги не упустили отличную возможность покинуть своих почитателей в самый трудный для них период, оставив на их совести дело примирения человека с природой - дело, так никем и не доведенное до конца. Однако меня не покидают мысли следующего плана: будь в нашем городе женщины, все могло бы быть иначе.
   Что случилось с Мессией, мне долгое время было неизвестно. Я строил самые разные догадки: он умер от голода или с горя, его убили разъяренные последователи, он проходит очередной курс лечения в психиатрической больнице.
   А что случилось с Городом богов? Был ли он разрушен врагами или пришел в упадок вследствие внутренних причин? Во всяком случае, при посещении Города богов следующей весной я не обнаружил никаких следов великой битвы сынов света и сынов тьмы, зато нашел полузасыпанные траншеи, величественные развалины и отсыревшие доски, брошенные как попало. Город Богов, призванный стать колыбелью нового человечества, так никогда и не был построен, и я отправился обратно в безбожный город, где меня ждала любовь, а Мессию ждал сырой подвал с крысами.
  

БОМЖ

  
   Наступили теплые майские дни.
   Я и моя девушка сидели на скамейке в парке имени Кирова и ели мороженое. У нас был тяжелый разговор. Моя девушка сказала, что он ждет от меня ребенка. Первое время я ужасно злился, а потом мне стало безразлично, что будет дальше. Она хочет оставить ребенка.
   Я тут же высказываю ей то, что все мужчины говорят в подобных ситуациях. Для своей дипломной работы я провел социологическое исследование, которое показало, что мужская логика отрицает причинно-следственную связь между сексуальным актом и беременностью. Каждый мужчина, узнав о нежелательной беременности подруги или жены, приобретает непоколебимую уверенность в том, что беременность - это исключительно прихоть женщины, дурацкий каприз, к которому он не имеет никакого отношения.
   - Ты с ума сошла. Как это произошло?
   - Тебе рассказать все по порядку?
   Я только что продемонстрировал мужскую убежденность в том, что у женщины что-то не в порядке с головой, если она вдруг нечаянно забеременела.
   - У нас все будет хорошо, - сказал она и улыбнулась. Ее улыбка была самой счастливой улыбкой на свете.
   Ее уверенность в нашем благополучном будущем вселяет в меня тревогу. Вдруг у меня происходит очередной приступ раздражения. Я начинаю обвинять ее в том, что она специально все подстроила. Она плачет. Я прошу у нее прощения. Мы долго молчим, обнявшись.
   - В этом парке я когда-то гуляла в детстве, - говорит моя девушка. - Здесь были качели, карусели, аттракционы, песочницы. А теперь он совсем заброшен. Недавно здесь убили бомжа.
   Я вздрогнул.
   - Откуда ты знаешь?
   - В газете читала.
   - Сколько ему было лет? Тридцать?
   - Да нет. Вроде он был уже старый.
   Я облегченно вздохнул.
   - А почему ты спросил?
   И я рассказал ей историю своего брата. С самого начала. И о том, что я видел его у пивного ларька. Брат ужасно выглядел. Он был грязный, обросший и пьяный. Он был в компании таких же грязных людей. Я стоял неподалеку и наблюдал за ним около часа, но так и не подошел к нему. Я прошел мимо.
   Моя девушка заплакала, а потом посмотрела мне в глаза, поцеловала меня в щеку и сказала, что я должен найти брата.
   Я обнял ее и крепко прижал к себе. Вдруг момент я понял, что люблю ее. Именно сейчас, не раньше и не позже.
   - Я люблю тебя, Женя.
   Я целую ее глаза, щеки, шею, шрам на предплечье в форме улыбки.
   - Где ты так поранилась? - спросил я ее, когда впервые увидел этот шрам.
   - В армии.
   - Ты участвовала в стычке с палестинцами?
   - Нет, упала со стремянки, когда пыталась достать с полки "120 дней Содома".
  
   Мы уже собирались уходить, когда к нам вдруг кто-то подсел. В ноздри резко ударили запахи пота и табака.
   Я обернулся и увидел человека в старой засаленной майке, заношенных спортивных штанах и порванных шлепанцах. Он заглянул в урну, поднял с земли бычок и положил в карман. В руке у него был полиэтиленовый пакет. На вид ему было чуть больше тридцати. У него были длинные волосы до плеч, усы и брода. Его лицо было гораздо более свежим по сравнению с одеждой.
   - Здравствуй, братишка, - сказал он.
   Я узнал этот голос. Впервые я услышал его в редакции газеты, потом этот голос жил со мной бок о бок, потом этот голос переместился в радиоприемник, потом он снова оказался рядом, и так продолжалось несколько лет - он то появлялся, то исчезал.
   - Ты кто? - спросил я, хотя прекрасно знал, кто передо мной.
   - Никто, - ответил он. - У меня нет имени, фамилии, адреса, у меня нет прошлого и будущего, нет жизни и смерти. Я не приношу никакой пользы обществу, не увеличиваю валовой национальный продукт, не плачу налоги, не голосую на выборах, в случае войны никто не сможет поставить меня под ружье. Меня попросту не существует. Не удивительно, что мое мнение не учитывается в социологических опросах, на меня не рассчитаны государственные социальные программы, я не попадаю во всевозможную статистику, у меня даже никогда не будет могилы с крестом и памятником, на котором будет отмечено время моей жизни. Я могу лежать на улице в тридцатиградусный мороз и никто из вас не подойдет ко мне, не окажется среди вас добрых самаритян, и неважно, какую религию вы исповедуете, какому Богу молитесь - верующие, как известно, ничем не лучше неверующих. Я могу спокойно замерзнуть насмерть у вас на глазах, и моя смерть нигде не будет зафиксирована, меня просто зароют, как собаку, может быть даже закидают с ног до головы хлоркой (для дезинфекции), а место сравняют с землей.
   Мы с Женей переглянулись. Я хотел взять ее за руку и уйти, но она выдернула свою руку из моей и посмотрела на моего брата взглядом, исполненным жалости и сострадания.
   - Я - ничто, - сказал брат. - Вы, конечно, предпочитаете не замечать меня, вы успокаиваете свою совесть штампованными фразами из ток-шоу для дебилов типа "каждый сам строит свою жизнь", от которых меня всегда тошнило. Вам хочется верить, что я сам во всем виноват, что я самая последняя стадия вырождения неудачника. Вы тешите свое самолюбие, культивируете свое тщеславие. Вы глубоко презираете меня, не задумываясь о том, что я ведь не всегда был таким. В это трудно поверить, но когда-то я был одним из вас. Тогда почему я исчез из вашего мира? Что же случилось? Со мной, с вами, со страной, с миром. С историей, черт возьми. А у вас никогда не возникала мысль, что вы и я составляем единую великую нацию, выродившуюся в ублюдков, которых, как стадо баранов перегоняют из одного загона в другой? Вы разве будете отрицать, что я - такой же полноправный член современного демократического общества, как и вы? Скажу вам больше. Я всего лишь побочный продукт современной цивилизации. Я - кошмарный сон постиндустриального общества. Современный мир с его жесткими условиями выживания фактически уничтожил возможность странствовать по свету в поисках истины. А ведь великие учителя человечества были странниками. Будда, Заратустра, Конфуций, Христос. Они знали, что истину невозможно познать, стоя на месте. Истина все время ускользает из твоих рук, как вода вытекает из ладоней и ее уже не догнать. После них явились мы. Странники, юродивые, мистики, божьи люди. Народ называл нас "блаженные", то есть счастливые. Видать, чувствовал наш народ, что счастье - не в земных заботах, а в небесных благах. Мы испокон веков бродили по Руси в лохмотьях, в рваных лаптях, с котомками - просили милостыню, которую тут же несли в церковь, ели черствый хлеб и пили кислый квас. Люди нас любили. Мы молились за всех, мы искали истину, ту саму истину, на поиски которой у обычного человека, занятого повседневным трудом, вечно не хватает времени. Мы никого не боялись, кроме Бога. Рубили царям правду-матку, презирали богачей, исцеляли души и тела страждущих. Мы переходили из монастыря в монастырь, не всегда принимая Бога таким, каким нам его показывали духовные отцы. Мы искали то, что останется после Бога, то есть когда Бог скроется от нас. Мы шли по зову сердца, по зову души, тропами великих учителей, шли по их следам, теряясь, плутая, уклоняясь в сторону, но мы никогда не теряли из виду протоптанные дороги, которые так часто пересекались. Мы были странными людьми, но все истинные странники не похожи на других людей - есть в них что-то детское, ребяческое, сокрыта в них детская жажда вечного праздника и безудержного веселья, которые выражаются не иначе, как в пляске и в крике. Изначально наше движение было чисто духовное, в его основе лежало чистое стремление человеческого "я" соединиться с Божественной энергией, выйти на уровень чистого созерцания Божественной Сущности путем пренебрежения земными благами и заботами мирской юдоли, так что земные вещи предстают перед нами всего лишь пустыми безделушками. И вот в наших рядах находились те, кто примкнул к нам не по зову души, а по наущению дьявола, ибо души их жаждали не Бога, а земных богатств. Отныне и навсегда Бог был для них не спасителем и даже не могущественным правителем, а подателем земных благ. Вот они и шли к церквам к самой заутрене и до самой всенощной сидели на паперти с протянутой рукой, просили милостыню у добропорядочных христиан, а те бросали им хлеб ради спасения собственной души. Вместо странников стали появляться нищие, они-то и уничтожили странничество детей божьих. По мере того, как нищих становилось все больше и больше, странники стали потихоньку исчезать - сначала они прятались в монастырских кельях, затем стали попадать в тюрьмы, а затем и вовсе исчезли. Наступила эпоха нищих, которая продолжалась до тех пор, пока красный меч не срубил головы орлу двуглавому. Красному дракону нужны были рабочие руки, он не терпел нищих и пожирал их. Нищих больше не было. Нищие исчезли с улиц. Но куда? Надо отдать должное тоталитарному режиму - хоть он и держал нас за колючей проволокой, мы все же были очень востребованы, поэтому наши ряды стали пополняться искусственно с помощью всяких изощренных способов, вы же читали уже или вам рассказывали, как люди теряли все, лишались всех прав и свобод, становились ничем, но надо признать - мы выполнили свою историческую миссию, ведь это мы осуществили индустриализацию в кратчайшие сроки, это мы построили гидроэлектростанции, которые питают телевизоры у вас дома и компьютеры в ваших офисах, мы проложили рельсы, по которым вы путешествуете, мы построили заводы, которые производили для вас автомобили, мы добывали уран, чтобы вы спали спокойно, не опасаясь, что вам на голову однажды свалится атомная бомба со штампом "Made in USA". В конечном счете, это мы и запустили в космос спутник, а потом и Гагарина. Мы двигали историю вперед, тащили ее на своих горбах. В общем, мы сделали все, что могли, а теперь просто оказались не нужны. Хотя кто знает? Мы ведь живем, главным образом, под землей, в подвалах, в канализациях, почти как крысы.
   - Кто вы такие? - спросила Женя. - Чего вы хотите?
   - Кто мы такие? Все еще люди или какие-то мутанты, приспособленные к жизни под землей? Представьте, что атомная война все-таки произойдет (а это не так уж маловероятно, учитывая прирост населения в странах третьего мира). Из всех животных в ней выживут только крысы, а из людей... Возможно, именно мы и останемся последними носителями исторической памяти человечества. Кто знает? Мы, люди-крысы, мы первыми приспосабливаемся к жизни в новых условиях - без света, тепла, горячей воды, без еды и одежды, без техники и государства. Мы - это вы через несколько десятков лет. Через пятьдесят лет в России кончится нефть. Через тридцать лет ваши многоэтажки начнут падать, как карточные домики - все дело в том, что железобетонные конструкции разрушаются в течение пятидесяти лет. Тогда милости просим к нам. Не все из вас выживут, но тот, кто выживет, спасется. Вы много раз встречались на улице с такими, как я. Вы не можете не испытывать отвращение ко мне. Да, я на самом деле ужасно выгляжу: у меня пропитое лицо, грязная одежда, я жутко пахну, разношу всякую заразу. Но позвольте высказать несколько соображений по поводу моего внешнего облика - не для того, чтобы оправдаться перед вами (Боже упаси, этого еще не хватало), а ради устранения некоего психологического барьера между нами. Во-первых, не думайте, что я так уж далеко от вас и ваша жизнь мне незнакома. Когда вы в следующий раз пойдете в туалет и, сделав свои дела, нажмете на рычаг или дернете за веревку, не могли бы вы сделать вот что - я понимаю, что вы не очень любите думать, тем более воображать, но все же попробуйте мысленно представить себе путь ваших испражнений - куда они идут по трубам канализации, куда несет их поток воды под мощным давлением... Я представляю себе ваше головокружение - если вы никогда не были под землей и не знакомы с теоретическими трудами по вопросам канализации, вашему воображению придется довольствоваться собственными иллюзиями. Что ж, может быть, это и к лучшему. Придет время - и вы сами все увидите своими глазами. Прошу вас, загляните на дно унитаза и представьте себе, что где-то там в глубине, сидит человек в темном подвале, а мимо него несется нескончаемый поток дерьма. Этот человек - я. Можете даже крикнуть мне что-нибудь, авось услышу. Например, "до скорой встречи!" Или "все будет хорошо!" А потом загляните, пожалуйста, в мусорное ведро. Оно стоит у вас на кухне под раковиной, верно? Вы никогда не заглядывали в мусорное ведро просто так, ради того, чтобы изучить его содержимое? Ну так сделайте это прямо сейчас. Понимаю, почему вы долго морщите нос перед тем, как открыть крышку мусорного ведра. Вам неприятно, отвратительно, и мерзко. Когда-то и у меня самого была схожая реакция. Но я умоляю вас - пересильте себя хоть в чем-то, задержите взгляд на ненужных вещах, на ненужных людях, на всем, что отслужило свой срок и подлежит выбросу, утилизации, уничтожению. Подвал, канализация, помойка, свалка... Я - часть вашей жизни, я питаюсь вашими отбросами, донашиваю ваши вещи, нюхаю ваше дерьмо.
   Дерьмо - это было последнее слово, которое произнес для меня этот голос. Больше я никогда его не услышу, подумал я.
  

УРНА

  
   Был серый сентябрьский день, когда я увидел Розу Розенберг.
   В этот день она переступила порог квартиры, которую мы снимали с Женей. Роза была не то чтобы очень красивая, но что-то такое в ней было. Обаяние, шарм, положительная энергетика, ну что-то в этом роде. Она умела быть в нескольких местах одновременно, она говорила со всеми сразу и никого не слышала. Она никогда не закрывала рот и непрестанно что-то бубнила своим низким прокуренным голосом.
   Первое, что она сделала - поставила на кухонный стол урну.
   - Вот.
   - Что это? - спросил я.
   - Твой отец, - сказала Роза. - Его засосало в мусорную машину. Ему раздробило руку, и он скончался от потери крови.
   Я принял эту новость совершенно спокойно, как будто прочел в газете колонку "Происшествия". А когда Роза рассказала историю с зубами, то я даже рассмеялся.
   За две недели до смерти мой отец вставил себе новые зубы. Разумеется, в кредит. Когда же случилось несчастье, Роза попросила дантиста вырвать ему все зубы. Она положила их в баночку и теперь хранит у себя дома в шкафчике.
   - Я американка, и я не собираюсь целый год расплачиваться за пепел, - заявила она с чувством собственного достоинства.
   Затем она придвинула урну ко мне.
   - В своем завещании твой отец просил передать свой прах сыну.
   - Но он ничего не знал обо мне.
   - Да, но старшего сына найти невозможно, так что урна по праву принадлежит тебе. Твой отец был удивительный человек, скажу я тебе. Мне было с ним очень хорошо. Я любила его. Я потеряла самое дорогое, что у меня было. Но жизнь с ним была не сахар. Он все время куда-то рвался. Даже в Америке он не нашел покоя. Однажды он попытался сбежать на Кубу, но был схвачен американскими пограничниками. В другой раз он ушел в индейскую резервацию и прожил там полгода. Ему там нравилось, он говорил, что жизнь в резервации очень похожа на жизнь в России. И вот он здесь.
   Роза молча протянула мне урну, и я взял ее. Урна была совсем не тяжелая, я прижался к ней ухом и слегка тряхнул ее. Изнутри послышались еле слышные звуки - сотни, а может и тысячи песчинок ударились о стены урны и снова упали на дно.
   Я прижал урну к груди и думал о своем отце. Он прожил не такую уж большую жизнь, но ему пришлось пережить слишком много. Он был оккупантом, эмигрантом, беженцем, индейцем, а теперь он репатриант. Он снова на родине, и никто никуда его больше не отпустит.
   Я решил, что отвезу урну в деревню и закопаю ее в землю. Когда вернется мой брат, я отдам ему эту урну, а если он не вернется, я покажу эту урну своему сыну. В это невозможно поверить, но через несколько месяцев я сам стану отцом.
  

МЕРТВОЕ МОРЕ

  
   Мы с Женей решили пожить какое-то время в деревне. Женя сказала, что не хочет, чтобы ребенок дышал всякой гадостью. Я, подумав, согласился. Кстати, общественные тенденции таковы: богатые люди уезжают из города, покупают дома в деревне, строят загородные поселки, а народ задыхается в городе.
   Когда мама увидела меня с чемоданом и Женю с огромным животом, она охнула и развела руками. Она не сразу приняла Женю из-за того, что она еврейка, ей пришлось какое-то время привыкать к мысли, что ее сын женат на "жидовке".
   Отец очень обрадовался, когда узнал, что я получил приглашение занять место ассистента на кафедре социологии. Он пообещал починить к весне машину, чтобы я не спешил на автобус каждое утро.
   Мой младший братишка очень подружился с Женей. Она научила его собирать пазлы. И случилось невероятное - он перестал смотреть телевизор.
  
   В тот самый первый вечер я решил показать Жене наше "мертвое море". Мы прошли через лес по протоптанным тропинкам и вышли к холму, на котором высилась каменная полуразвалившаяся башня.
   - Что это?
   - Это древний маяк. Здесь раньше было море.
   - Серьезно?
   - Конечно. По этому морю ходили корабли с золотом для Орды.
   - С ума сойти. Как интересно.
   - Когда мы были мальчишками, мы рыли землю, потому что надеялись найти сокровища затонувших кораблей.
   Женя засмеялась. Меня тоже разобрал смех.
   Мы поднялись на холм. Стены башни были исписаны разными непристойностями. Внутри башня была загажена испражнениями.
   - Бедная церковь, - грустно сказала Женя. - Знаешь, у русского народа тоже должна быть своя Стена Плача.
  

ДОЖДЬ

  
   Моему сыну исполнился уже год, когда в нашей деревне появился Странный Человек. Никто не знал, кто он и откуда пришел. Он построил себе шалаш в лесу и питался рыбой и хлебными колосьями. Люди его побаивались и не ходили в лес поодиночке.
   Однажды Странный Человек подошел к нашему дому и спросил, не найдется ли в доме какая-нибудь работа. Мой сын спал во дворе в коляске, а Женя с умилением смотрела на него. Услышав голос Странного Человека, она схватила ребенка и помчалась в дом. Увидев ее перепуганное лицо, я схватил револьвер и выскочил во двор. Как только я увидел Странного Человека, мне сразу же расхотелось пугать его револьвером.
   - Что ты будешь здесь делать? - спросил я. - Здесь не нужны мессии.
   - Я найду себе дело, - сказал Странный Человек. - Здесь некому учить детей, некому строить церковь, некому рыть могилы.
   Странный Человек поселился неподалеку от моего дома, на станции. По утрам он учил детей в школе компьютерной грамоте, после обеда восстанавливал церковь, а по вечерам рыл могилы.
   - Я рад, что ты нашел себя, брат, - сказал я ему.
   Теперь больше говорил я, а он стал молчуном. Я отдал ему урну, и он был несказанно счастлив.
   А потом он попросил у меня фотографию. Ту самую, с которой все и началось.
   Когда я достал фотографию из кармана и протянул ее брату, то вдруг понял, что мне не так уж легко с ней расстаться. Все эти годы она была со мной, я смотрел на нее в самые трудные моменты жизни, я мысленно разговаривал с отцом, представляя себе, какой будет наша встреча. Теперь все это потеряло смысл, я уже никогда не увижу отца, но эта фотокарточка - единственное, что осталось у меня от него.
   - Подожди, позволь мне попрощаться с ней.
   Брат кивнул и тактично отвернулся.
   Я долго смотрел на фотографию и сам не заметил, как погрузился в этот застывший черно-белый мир. На фотокарточке был изображен танк, на котором сидел молоденький солдат. Танк стоял посреди улицы. Солдатик смотрел прямо мне в глаза и улыбался. В руках у него был автомат Калашникова.
   Дома по обе стороны улицы были очень красивые, это были изысканные постройки в европейском стиле, от них веяло волшебством, в них жил дух сказочной старины. Без всякого сомнения, эти дома видели многое и старинные вещи, спрятанные в них, могут рассказать множество удивительных историй.
   А по узким тротуарам куда-то шли люди. Они в отличие от солдата не позировали перед объективом. Они просто шли куда-то по своим делам и неожиданно были пойманы в ловушку времени и уже никогда не смогут вырваться из застывшего мгновения. Я подсчитал количество людей, попавших в объектив. Одиннадцать человек, не считая моего отца, а еще собака, голуби и дождь. У некоторых людей хорошо видны лица, а некоторые видны только со спины. Единственный раз их линии судьбы пересеклись в одной точке и тут же разбежались в разные стороны.
   Где сейчас женщина с зонтом? Ее взгляд устремлен в одну точку, она вся преисполнена решимости и куда-то спешит, как будто пытается убежать за край фотографии, где она будет в безопасности, в забвении и ей уже никуда не нужно будет спешить. Возможно, теперь она уже обрела вечный покой, но в том времени, где она была застигнута врасплох фотообъективом, ей суждено навсегда остаться запертой в отрезке времени, в котором она обречена вечно куда-то торопиться, бежать на поезд, на свидание, но она так и не узнает, что поезд давно ушел, а в назначенное время и в назначенном месте ее никто никогда не ждал.
   Я вижу парня и девушку, у них нет зонта, хотя дождь накрапывает все сильнее и сильнее. Парень снял пиджак и собирается накинуть его на плечи подруги. Когда они проходили мимо танка, девушка бросила взгляд на солдата, но вот они отошли уже на несколько метров, а девушка все еще оборачивается и пристально смотрит на солдата. Его солнечная улыбка никак не отпускает ее. Она как будто бы растеряна, смущена, а ее парень обнимает ее и ускоряет шаг, он хочет поскорее увести ее, он бросает на солдата презрительный взгляд и накидывает девушке на плечи пиджак, чтобы хоть как-то уберечь ее от дождя.
   Вот идет пожилой человек в шляпе, он смотрит вниз, как будто хочет найти потерянные монеты, он держит руки в карманах, во рту дымится сигарета. Он смотрит в землю и понимает, что дома, улицы и тротуары - это поверхностный слой, яблочная кожура, а там, внизу - истинные города, в которых нам суждено провести миллионы лет. Вот почему он никуда не спешит и ничего не замечает вокруг, для него не существует ни танка, ни людей, ни дождя. Да, пожалуй, он пережил слишком много за свои шестьдесят лет, чтобы обращать внимание на какой-то там дождь.
   Из окна на втором этаже выглядывают две девочки лет семи. Они подставили дождю ладошки и весело смеются. Они радуются обычному дождю, их лица светятся счастьем только потому, что идет дождь. Они еще не утратили способность радоваться простым вещам, испытывать неземной восторг от обычного дождя. Они еще не знают, почему происходит выпадение осадков, они не изучали в школе атмосферные явления и знают, что дождь посылает на землю Бог, чтобы доставить ребятишкам радость. Потому-то и счастливы.
   Идут двое мужчин в строгих костюмах, с портфелями, примерно одного роста. Оба чрезвычайно серьезны. Их лица обращены друг к другу и один из них что-то говорит. Одному на вид лет тридцать - он внимательно слушает то, что говорит ему другой, который выглядит гораздо старше. У одного рот плотно закрыт, а у другого слегка приоткрыт. Какое-то слово, давно произнесенное и забытое, навсегда застыло во времени. Больше никто, кроме них, не говорит на этой фотографии. Что же это могло быть за слово, единственное слово, выхваченное из потока повседневной речи. Должно ли оно сблизить этих двух людей или укрепить стену между ними? Возможно, это старые друзья, которые откровенно обсуждают последние события. А может быть, чиновники, знающие, что можно сказать, а о чем лучше промолчать. Или быть может ученые, обсуждающие какую-то научную проблему, о которой обычный человек с улицы даже не подозревает. Если это математики, то слово - "число". Если физики, то слово "частица". Но не исключено, что это юристы, адвокат и прокурор, только что вышедшие из зала суда. Тогда это слово "вина". Или может быть, это отец и сын, они давно не виделись и случайно встретились на улице. Им вроде бы и не о чем говорить, поэтому они просто говорят о дожде. Пусть это будет слово "дождь".
   Безногий человек стоит, прислонившись к стене, одной рукой опирается на палку, а другой бросает голубям пшено или хлебные крошки. Он смотрит на голубей с завистью и тоской. Он никогда уже не сможет твердо стоять на земле. Его раздражает все, что он видит: люди, собаки, дождь. Он обижен на весь мир, ведь этот мир отнял у него ногу. Неважно, кто отнял у него ногу - война, трамвай или болезнь - важно, что все это произошло именно с ним, хотя могло бы произойти с кем-то другим. Он ни в чем не провинился перед этим миром - за что же он так наказан? Когда-то он ничем не отличался от этих людей, он мог бегать за женщинами, а теперь он - калека, которого жалеют, над которым смеются, которого никто никогда не полюбит. Пусть приходят танки, пусть делают, что хотят. Ему безразлично, что произойдет - революция или новая война. Ему уже ничего не надо от жизни, он хотел лишь покормить голубей. А тут этот проклятый дождь, который как всегда идет не вовремя.
   Промокшая дворняга застыла посреди улицы, преградив дорогу танку. Один солдат с сигаретой во рту бросает в собаку камень. Камень застыл в воздухе. В глазах собаки тоска и отчаяние. У нее никогда не было хозяина. Она встречала разных людей, добрых и злых, чаще, конечно, злых, но она по-прежнему чувствует привязанность к миру людей. Она готова пойти за любым человеком, который приласкает ее и накормит. Другой солдат пытается подозвать собаку. Собака не движется с места, никак не реагируя на свист. Камень застигнут в тот момент, когда он завершает путь по заданной траектории и должен упасть на землю, не задев собаки. Собака, обреченная на вечное одиночество, ловит языком капли дождя.
   Дождь - это то что, заставляет людей совершить ряд действий: раскрыть зонт, ускорить шаг, а также испытать раздражение, радость или грусть. На самом же деле никакого дождя нет. Нет такой вещи, на которую можно указать пальцем и сказать - это дождь. Есть множество капель, которые падают на землю в результате скопления влажности. Воды земли испаряются, чтобы снова вернутся на землю. Дождь не принадлежит себе, он подвластен стихиям земли, воды и воздуха. Дождь, в отличие от снега, не может лежать на земле. В небе его тоже нет. Дождь существует лишь между небом и землей. Дождь проходит, оставляя свои следы на шляпах и зонтах, на плащах и ботинках, на крышах и улицах, на собаках и людях.
  
   - Ты что, плачешь? - спросил брат, засовывая фотографию в левый карман рубашки.
   - Нет, это дождь, - сказал я. - Дождь. Надо спешить домой.

ПРОБУЖДЕНИЕ

  
   Однажды я проснулся ранним утром, когда весь дом еще спал.
   Я долго лежал с открытыми глазами и видел тьму, слегка разбавленную светом.
   Мне только что приснился страшный сон.
   Мне приснилось, что мне все приснилось: и Большой город, и мой брат, и университет, и мой отец, и Роза Розенберг, и Женя, и мой сын.
   Я проснулся в ужасе. Первые мгновения я не мог понять, кто я такой, я начисто забыл свое имя. Потом я увидел свою жену, потом увидел своего сына и очень обрадовался, что они существуют на самом деле. Мне даже захотелось разбудить жену и сообщить ей эту радостную новость. Мы существуем на самом деле, мы - не сновидения. Жена улыбалась во сне. Наверное, ей снится что-то приятное.
   Мир снов такой странный. Никогда там ничего невозможно понять до конца.
   Я слегка приподнялся, опираясь на локоть, и какое-то время молча смотрел, как рассеивается темнота.
   Я часто вижу страшные сны. Может быть, слишком часто. Мне не так много лет, я не так уж много повидал в жизни, но я просмотрел очень много снов. Почему-то запоминаются только страшные сны. Спасительное пробуждение не сразу способно развеять только что пережитый настоящий ужас, открываешь глаза, но вокруг темнота и потому становится еще страшнее - окружающие предметы превращаются в зловещих чудовищ - халат на стене становится маньяком, притаившимся в ожидании жертвы, узоры на обоях кажутся дикими зверями, готовыми разорвать тебя на куски, шкаф у стены вдруг превращается в гроб, приготовленный для тебя; шторы чуть-чуть шевелятся, но не от ветра, дующего в форточку, а потому что за ними кто-то стоит и наблюдает за тобой...
   Часто сны бывают прерывистые, непонятные. Страшное во снах и страшное наяву - что ужаснее? Нужно учесть то обстоятельство, что во сне мы все-таки находимся на чужой территории, в незнакомой реальности, и мы не знаем, куда бежать, потому что за спасительной дверью может оказаться пропасть, а лестница может вести в пасть чудовища.
   Наяву же мы можем хотя бы просчитать возможные варианты. Во сне на это нет времени - в том мире нам не всегда удается вовремя сообразить что к чему, и мы теряем все свои навыки, которые могли бы нам пригодится. Ужас, испытанный во сне, ничуть не меньше, и даже больше, чем тот, что мы можем испытать наяву. В момент сна всецело принадлежим миру сновидения и все, что нам снится, мы принимаем за подлинный мир, и даже не догадываемся, что этот мир нам пригрезился. Нам кажется, что люди, с которыми мы разговариваем во сне, от которых мы убегаем или с которыми занимаемся любовью (к счастью, и такое бывает), действительно существуют и невозможно в тот момент убедиться в обратном. Но внезапное пробуждение оставляет тебя одного. Это самое тягостное одиночество - расставание с героями своих сновидений. Конечно, ты прекрасно понимаешь, что они всего лишь порождение твоих мыслей, фантазий, желаний, страхов, подобно героям романов они сотканы из тончайших и весьма запутанных сплетений ассоциаций, мыслей, образов, обрывков фраз, запахов, ощущений, эмоций, но разве от этого они становятся менее реальными? Скорее, наоборот, ведь они живут в тебе, они - это ты, они заставляют тебя чувствовать боль и страх, блаженство и радость.

СЛОВО

  
   Однажды перед сном, когда малыш уже угомонился, я спросил у Жени:
   - Ты не знаешь, куда деваются записки Богу, которые люди оставляют в Стене Плача?
   - Они хранятся там месяц, а потом их вынимают и закапывают на Масличной горе.
   Я поцеловал ее, повернулся на другой бок и закрыл глаза.
   Я думал о том, что где-то далеко, в древней земле тлеет и моя записка Богу. Но, как известно, дождь увлажняет землю и наши записки, как и все, что лежит в земле, давно размокли и истлели, превратившись в прах земной. Что ж, это глубоко символично. Надеюсь, что Бог прочтет послание моего брата.
  

Уважаемый Господь Бог!

   В последнее время, изучая тенденции общественного развития, я пришел к неутешительному выводу: человечество находится в положении Тесея, потерявшего нить Ариадны. И вдруг в темноте, на ощупь мы обнаруживаем эту нить и доверяем ей свое спасение. Но почему мы так уверены в том, что эта нить приведет нас к выходу из лабиринта, а не в пасть Минотавра?
   Мне ничего не нужно от Тебя, я хочу лишь одного - пусть хотя бы через тысячу лет кто-нибудь наконец-то найдет Слово, способное изменить наше мышление, чтобы мы наконец-то смогли обрести себя.
   Заранее благодарю.
   И.Б.
  
   2004-2005 гг. Оренбург - Самара
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"