...Нежное прикосновение шелка. Наполненный светом и музыкой уютный зал. Ирина в длинном платье цвета неспелой оливы безостановочно танцевала.
Звучала музыка, плавно, легко кружились в вальсе пары, девушку охватила беззаботность, ей казалось, что этот бал будет длиться вечно...
...Ирина проснулась от холода, поёжилась, отгоняя остатки сна, и натянула до подбородка тонкое, как бумага, одеяло. Скупой утренний свет пробился в камеру, вырывая из темноты низкую койку, колченогий деревянный табурет и узкий стол. От стены до стены - четыре шага. В углу выносное ведро.
Если взобраться на койку и подняться на цыпочки, сквозь маленькое зарешёченное окошко, находящееся под самым потолком, можно разглядеть кусочек голубого или серого неба. Вот и всё развлечение. Читать и писать запрещено.
Чтобы не разрыдаться в голос, девушка зарылась лицом в подушку. Наполненный светом и музыкой зал остался в той, прежней жизни. Там же остались учеба в Смольном, дружба с Великими княжнами, верховые прогулки, летние чаепития на балконе и долгие часы, проведенные в библиотеке за книгами...
...Когда сгорел в пожаре гражданской войны ее отец - монархист, и оголтелая солдатня выгнала Иру с матерью из поместья, они некоторое время жили на съемной квартирке, потихоньку распродавая те немногие драгоценности, которые удалось спасти. В теплые дни Ирина, бывало, часами просиживала на брусчатке в городском сквере, меняя серебро и жемчуг на мыло и хлеб. Труднее всего было расстаться с золотым перстнем с рубином, - подарком погибшего отца, но в конце концов Ире пришлось продать и его.
Потом, когда продавать было уже нечего, ей посчастливилось найти работу посудомойки и вместе с матерью перебраться на казенную квартиру. Пару раз мелькала мысль попытаться уехать за границу, но все как-то не складывалось.
Мать Ирины умерла от воспаления легких лютой зимой 1920 года. Апрельской ночью того же года девушка была арестована. Чекисты пришли за ней по навету соседки, перевернули вверх дном всю квартиру, но не нашли ничего, кроме большой Библии, старинной иконы Божьей Матери, оставшейся еще от прабабушки, и двух портретов - бывшего императора и Великой княжны Ольги Романовой, с которой Ирина особенно тесно дружила. Несколько лет назад император сам подарил свой портрет ее отцу, а Ольга, будто предчувствуя разлуку, в одну из последних встреч тоже подарила свой портрет лучшей подруге. Ира понимала, что сильно рискует, оставляя их у себя, но не могла заставить себя с ними расстаться.
Этого "компромата" оказалось достаточно, чтобы отправить ее за решетку...
...Ирина вспомнила, как она убеждала Ольгу не жульничать, когда они в паре играли в теннис против двух младших княжон - Татьяны и Марии, и улыбнулась.
Щёлкнул дверной замок, девушка вскинулась и быстро села на койке. На пороге показалась надзирательница - крепко сбитая бабища неопределенного возраста в длинной растянутой вязаной кофте. Работа в тюрьме, казалось, навсегда вытравила улыбку с ее грубого, по-лошадиному вытянутого лица и из глубоко запавших тусклых глаз.
Арестантки боялись эту бабищу больше следователей, больше суда, больше приговора и за глаза называли Катька-Чума.
Катька обходила камеры дважды в день: матерясь, заглядывала под койки, сплёвывая сквозь зубы, взрезала матрацы, выпускала из подушек перья. Могла и ударить.
Ирина Савельева была единственной, кто не боялась Чумы. Веря в то, что под этой с виду непробиваемой оболочкой, где-то глубоко внутри, горит живая человеческая искорка и пытаясь разжечь ее, Ирина с самого первого дня вежливо, но без тени заискивания, здоровалась с надзирательницей, расспрашивала ее о погоде, детях и семье.
Сначала Чума, не зная, как реагировать на эти распросы, лишь, брызжа слюной, материлась в ответ, а однажды даже влепила пощечину, потом начала отвечать - настороженно и односложно; дальше - больше: Катька перестала заглядывать под койку Ирины и потрошить ее подушку, охотно рассказывала о детях и семье.
- Добрый день, Екатерина Андреевна! - отозвалась Ирина. - Свежо сегодня на улице? - скользнув глазами по кофте надзирательницы, спросила она.
- С утра свежо, но день будет солнечным и теплым - на небе ни облачка. И всё в цвету - лето ведь.
Катькины губы дрогнули, готовые сложиться в улыбку, но она переборола себя, крепко сжала их и вышла из камеры. Глухо щёлкнул замок.
Ирина бросила взгляд на зарешёченное окошко под потолком. На небе ни облачка. Значит, по стенам ее камеры весь день будут прыгать солнечные блики. Вот бы сейчас в цветущий сад!..
Ира закуталась в одеяло, прислонилась к стене и закрыла глаза. Из легкой полудремы ее вырвал скрип открывающейся двери. В неурочный час, широко улыбаясь, вошла надзирательница: