Как бы близки они ни были, как бы ни любили друг друга - они никогда не смогут охватить пониманием ту Вселенную, что скрыта в каждом из нас. Они себя-то с трудом понимают, куда уж им до того, чтобы разобраться в потемках чужой души?
И это совершенно правильно, ведь если бы человек мог найти единомышленника в первом встречном - то грош цена стала бы той индивидуальности, самобытности, неповторимости, которой любит кичиться каждый из нас, особенно в подростковом возрасте.
И всё же кричать в пустоту - больно. Людям нужна видимость понимания - нужна надежда на тот заветный отклик, который донесется до их слуха из недр каждодневно сотрясаемой пустоты.
А как только ты поймешь, что кричишь в пустоту попусту - ты умолкаешь, а умолкнув - захлебываешься в своих словах, которые мало того, что остаются не поняты, так теперь еще и не высказаны. Кому-то удается смириться с воцаряющейся после этого тишиной - и невысказанные слова его тонут в бездонном омуте молчания; а кто-то оказывается на это не способен - я в их числе - и, отняв руки от насилу сомкнутых уст, начинает истошно вопить, вдвое громче и отчаяннее, чем прежде, в попытках услышать хоть что-нибудь - пусть даже эхо собственного голоса, отражаемого от стен разверстой пропасти, в которой нет ничего, кроме холодного безразличия и невозмутимого равнодушия. Ничего, кроме глухой к мольбам и увещеваниям пустоты.
Но вот гудящую тишину вспорол чей-то едва уловимый отголосок - и мы с распростертыми объятьями несемся ему навстречу, навострив уши, только для того, чтобы чуть позже осознать, что мы гнались за призрачной химерой. Надежды на понимание оборачиваются горьким разочарованием, за которым неизбежно раздается очередной крик в пустоту...
Голос наш с каждым годом звучит все тише и тише, пока не стихает окончательно, рассыпаясь мириадами бесплотных отзвуков в тот самый миг, когда одиночество наше становится до того необъятным, что оно поглощает собой всё.
И пустоту.
И нас самих.
Вслед за одиночеством воцаряется безупречное беззвучие.