Аннотация: Вопросы, на которые вряд ли кто ответит. В том числе и эта вещь. Возможно будет интересно...
К возможному читателю.
Меня зовут Евгений Матвеенко, мне 28 лет. Это первая моя вещь, которую я хотел бы показать людям на той стороне кабеля. Возможно, кто-то, прочитав, решит, что я пытаюсь... впрочем... Скорее всего, ничего нового для себя вы не откроете. Очередное передергивание пыльного и латанного-перелетанного одеяла нашей жизни, вернее, не нашей... Мой герой - вполне определенный персонаж...
М О И С Е Й
-1
Помещение представляло собой полупространство в понимании классической геометрии - белый пол, а все, что поверх - сплошной белый свет. Не было видно ни стен, ни потолка; не было видно и горизонта, потому, что пол своей белизной сливался со всем и параллельно ни с чем, что здесь было. Определить какое-либо расстояние в этом месте также представлялось невозможным, так как для сего нужно иметь хотя бы нечто, что можно привязать на местности.
Только этого не хватало, - размышлял Алекс, - блуждать по потусторонней пустыни - дело совершенно бесцельное. Там, где в абсолют поставлено отсутствие внешних ориентиров, единственной точкой привязки для желающего ее иметь, остается желание ее иметь. Но в таком случае идти никуда не нужно.
Страха не было. Он упал на колени, закрыл ладонями лицо и на несколько вздохов замер. Перекатился на спину. Стал с интересом рассматривать несуществующий потолок: прожилки, пятна, кружева - если за ними проследить, они двигались - сначала быстро вверх, затем - медленно вниз. Э-ге! - щелкнул пальцами Алекс, - считать собственных баранов можно даже в совершенной пустоте.
Отбивая колесами чечетку и громыхая пустыми вагонами, на восток промчался экспресс метрополитена. Эй, - крикнул Алекс и пробежал к удаляющемуся в точку хвосту экспресса несколько метров. Хм, - понурым возвратился обратно и лег на прежнее место. Сволочь! )))) - ??? - вместо ожидаемого эха - ни единого звука... Алекс Розенберг! - привстав со спины на локти, в изумлении прокричало удивленное сочетание души и тела. Все то же: звуки словно проваливались в вязкую субстанцию и там бесследно исчезали.
Алекс отошел поодаль и посмотрел на себя. В подсознании дернуло: человек. Он вспомнил, что когда отмерил две тысячи шагов, а потом еще двадцать, ему показалось, будто кто-то произнес это слово. Вспомнить бы сейчас, что пишут о нем в книгах - о человеке. Старая дурная привычка - до добра не доведет - чуть что - обращаться к книгам. А разве о человеке в стопках бумаги еще что-нибудь пишут?
Не вполне уверенными прикосновениями он ощупал свое лицо: скулы, глаза, брови; потом двумя пальцами скользнул по носу, губам и подбородку, провел ладонью по колючей недавно обритой голове. Наконец, ухмыльнулся: вспомнил - все вспомнил. Историю жизни до конца забыть невозможно! Он достал из кармана записную книжку и сделал запись:
"В сущности, чем измышления "там" отличаются от абсолютной пустоты? - такая же пустота, только скрашенная восковыми фигурами и картонными декорациями. Краска, картон и воск - хорошая закуска для огня - отсюда это видно как на ладони".
Когда Алекс отсчитал около мили шагов еще, ему в память напросилась картинка из детства. Это было в зоопарке. Сколько времени прошло, а до сих пор не мог он забыть той безысходной тоски в глазах одинокой шимпанзе-алкоголички. Огромная пустая клетка, на грязном полу - несколько нетронутых бананов и она. Всякого, кто подходил к ее тюрьме, она взглядом умоляла оттуда забрать - хоть куда-нибудь. Но люди приходили и уходили, а она оставалась. В один прекрасный день шимпанзе из запертой клетки бесследно исчезла. Тогда об этом писали все газеты.
Слушай, какого черта ты это согласился вспомнить? Я что, виноват, что оно вспомнилось!? Твоя голова разве дырявый пылесос? Почему? Ну, всякий бред всасывает и где не нужно рассыпает. На себя посмотри. Отражение пристыжено растворилось в белом желе.
Он лег и заснул. Через восемьсот вздохов проснулся. Вся носоглотка пересохла. Страшно хотелось пить. На смену первоначальному чувству, в котором ощущалась в определенной степени даже легкость, пришло доселе не испытанное ощущение того, что на самом деле всюду здесь вязкая липкая масса. Она обволокла его полностью, силой вползла в рот, легкие, живот. Боже мой, я задыхаюсь, - в отчаянии раскрывал рот Алекс.
- Алекс, не бойся, - вдруг раздался голос со всех сторон. - Ты в безопасности.
- Где я? - во сне? Что со мной? - испуганный спросил Алекс.
- Если я скажу, что ты во сне, это будет слишком просто. Смотри, здесь совершенно пусто. Во сне такого не бывает.
- А из чего, в таком случае, сделан пол? - все еще не слыша себя, раскрывал рот Алекс.
- Да, вопрос уместен. Это натуральный крашеный паркет - из ливанского кедра. Нравится? Его постелили всего четыре тысячи лет назад. Ты поверишь, но он не имеет ни одного конца, ни другого? Кстати, тебе интересно, что под тобой?
- Я об этом не думал. Наверное, такая же пустота, только черная, - сказал Алекс, чтобы хоть что-нибудь сказать.
- Ты прав, - поперхнулся смущенный голос. - Но да ладно... Давай о деле. Ты потерял равновесие. А знаешь почему? Тобой была допущена элементарная ошибка. Ты играл по их правилам. Неужели забыл? В той жизни мог победить только подготовленный человек. Первобытность, в которую ты угодил - такая же реальность, как и сверхреальность, и законы там действуют те же. Другое дело, люди этого до конца не осознают - что, естественно, ведет к ошибкам. Они делают недозволенное там, где это не дозволено. Тебе скажу: все дозволено, и есть все - ведомое и неведомое, весомое и невесомое только здесь - в совершенной пустоте! А там этого нет. Ведь совершенная пустота просвещенному человеку может дать многое. Верой человек может переместить гору, хотя ног у горы нет. Если ты поймешь, что есть пустота через человека и к человеку, и ради человека, тебе кайнозой ничего не сделает. Итак, прими - это все твое. Возьми, сколько унесешь. Веди, сколько уведешь.
- Прошу прощения, но как я могу все это сделать, если здесь кроме меня ничего больше нет.
- Ошибочное мнение. Я же тебе сказал. Пустота под завязку наполнена несуществующими предметами. Ты мог это живо почувствовать, когда сейчас едва не задохнулся ими. Вот смотри: подумай о чем-нибудь.
Тут же над головой Алекса проплыло колесо от кареты Людовика XIIII. Об этом поведала музейная табличка, приклеенная к стеклянной витрине. Как только колесо укатилось в пустоту и там растворилось бесследно, в белой дымке появилась точка. Точка росла, наливалась деталями: сначала у нее отросли руки, ноги, затем - голова, расстояние приклеило к голове нос, уши, рот. В первый и последний раз Алекс видел фотографию этого человека в детской популярной энциклопедии лет двадцать назад и сейчас его узнал именно по ней: Гагарин, первый космонавт Земли, из СССР - в общем, не густо.
Пролетая в горизонтальном положении, Гагарин, не пытаясь заговорить, лукаво подмигнул и улыбнулся - точно так же, как на той фотографии.
- Но я об этом даже и не думал! - возмутился Алекс.
Теперь он себя слышал более чем отчетливо.
Правильно. Ты об этом даже не думал, а оно все равно появилось. Представляешь, сколько здесь всего.
- ...
Разряд! Кислород!
1
25 ноября. К небу над Нью-Йорком какая-то неведомая сила гвоздями приколотила беспросветные доски туч, из которых дождь лил как из ведра.
Рейс Оклахома - Нью-Йорк задерживался на неопределенное время. Встречающие коротали время как могли: кто-то сидел в кафе, кто-то читал новый сверхмодный бестселлер Билла Пинтона "Сексуальный терроризм. След республиканцев. Кто следующий?"; некоторые пытались дремать в креслах - время приближалось к полночи; особо нервные ходили взад-вперед по проходу между кресел. И все вместе, включая спящих и читающих, смотрели очередной суперфильм с участием Арнольда Шварцнеггера на экране висящего на стене монитора. Главный герой опуса в который раз спасал Землю то ли от пауков-вампиров, то ли от космических пришельцев...
***
- Какая я все-таки умная, что не отправилась встречать своего племянника, - удовлетворенно подытожила миссис Франциска Розенберг, поворачиваясь от окна. - Такой дождь... наверняка, все рейсы перенесли. От долгого ожидания у меня опять бы зачесалось лицо. Все же есть во мне дар предвиденья! Прямо как у старой Хуаниты из "Океана любви".
- А вот и нет, бабуля! - как обычно громко и с задором зазвенел голосок шестилетнего Дональда - ты не поехала в аэропорт, потому что не хотела пропускать "Слезы ангела".
- Ах, ангел ты мой, - умилилась бабушка, громко расплылась в улыбке и уже хотела поймать негодника, чтобы немедленно подвергнуть суровому наказанию - пятиминутному лобызанию, но Дональд успел юркнуть за занавеску и уже оттуда передразнивал улюлюканьем нерасторопную Франциску.
Шестилетний оболтус был единственным внуком Франциски и Рональда Розенберг, и подобные проказы не только легко сходили ему с рук, но и бесконечно поощрялись сюсюканьем престарелой четы; поэтому безобидные шалости сего ангела не всегда соответствовали его оперению: вспомнить хотя бы последнюю, когда тот ловко извозил кошачьим пометом любимое кресло старика Розенберга в самый разгар торжественного приема дорогого гостя, а потом все свалил на кота, которого, к слову сказать, после подобной наглости кастрировали.
* Мать Дональда, Сюзанна Розенберг, двадцатидевятилетняя студентка Гарвардского университета, приезжала в отчий дом крайне редко, и если не брать во внимание ежемесячные денежные переводы от родителей, жила самостоятельной жизнью; в определенных кругах она слыла яростной феминисткой и нимфоманкой, что ни в коей мере не мешало ей заниматься буддизмом.
* Отца Дональда никто не знал. Беременность Сюзанны обнаружилась через четыре месяца по возвращении из Майами, где она участвовала в форуме "Песни тибетских лам"; из этих четырех два последних Сюзанна принимала препараты для похудения, однако после того, как результат курса оказался противоположным ожидаемому, было решено обратиться к терапевту, который, в свою очередь, предложил проконсультироваться у гинеколога.
***
В это время в аэропорту небольшого городка ПП, где сделал вынужденную посадку самолет компании "Оклахома айр лайн" царила нервозная обстановка. Кроме рейса Оклахома-Нью-Йорк на местный аэропорт по причине нелетной погоды приземлилось еще четыре самолета. В зале ожидания сидячих мест катастрофически не хватало, поэтому основная масса пассажиров ютилась по углам и проходам.
Питу Холифману повезло: он оказался расторопнее большинства присутствующих здесь и сейчас заслуженно и с полным удовлетворением вжимался мягким местом в уютное кресло. И это кресло - первый военный трофей, а потому, хоть сие завоевание и мелочь, а как ни крути - маленькая победа. Впрочем, мелочей в нашей жизни не бывает: ведь вся она - сплошной бой, где каждый, пусть даже незначительный эпизод - стычка на передовой, где вокруг нет просто людей - а лишь друзья и враги: кто не друг, тот - враг. Итак, добрый задел положен! Бог удачи ему благоволит!
Пит с благодарностью принес в жертву сему высшему существу скромные дары: припасенные в дорогу гамбургер и три вареных яйца. Он аккуратно сложил платочек из-под еды вчетверо и уже намеревался убрать, как вдруг, осмотрев платок внимательнее, просиял: для начала в него обильно высморкался, вытер губы и только тогда набил им внутренний карман пиджака. Закрыл глаза.
Витиеватой бахромой в его мозгу поплыли приятные размышления - такие обычно приходят после успешного преодоления физических трудностей, когда тело и душа погружаются в комфорт и покой, а мир представляется в лучших красках.
Борьба каждую секунду... - в четверть голоса мурлыкал Пит. - Философия победы...
На все вещи в этом мире у Пита Холифмана существовало сугубое философское воззрение. Поэтому пусть никого не удивляет, что, несмотря на свою относительную молодость (31 год), он успел отметиться зрелой статьей в июльском выпуске "Фермерского вестника" - "Геополитика в формате меняющегося мышления", а также открытым письмом президенту США - "Дух времени"; к "Заветам потомкам" он еще не приступал.
...аура лидера... харизма...
Неожиданно сладостные размышления прервались резким криком. По правую сторону, через кресло, назревала потасовка...
Пит оценил ситуацию молниеносно, и вот предварительное донесение летучего наряда разведки: тот человек мужского пола, что уже тряс своего оппонента за ворот пиджака и, максимально открытым ртом, извергая децибелы и слюну, казалось, хотел бедняге откусить лицо, являлся мужем беременной женщины, стоящей неподалеку в полном смятении и растерянности. Заботливый муж - лейтенант сухопутных войск армии США, как следовало из так называемого разговора, пытался пристроить свою супругу на подобающее ее положению место. До военного никак не доходило, что негодяй, с которого он столь рьяно пытался вытрясти всю пыль, занимает кресло по вполне уважительной причине: на днях ему вырезали аппендицит, вправили грыжу, а также удалили три родинки с мошонки. Трудно сказать, как долго продолжался бы этот странный диалог, по своей сути тупиковый, но на счастье внимательной общественности от какого-то неловкого движения случайно шевельнулась, по всей видимости, единственная извилина лейтенанта, и это моментально отразилось во всем его облике. Военный застыл, медленно разжал кисти, и человек без трех родинок пыльным мешком грохнулся в свое кресло.
Между прооперированным и Питом к огромному разочарованию последнего ютилась дама лет восьмидесяти, поэтому, когда подобно самоходной орудийной установке, лейтенант грозным немигающим взглядом переехал ее слабое тело и двинулся дальше, Питу ничего другого не оставалось, как только зажмурить глаза и прикинуться ветошью. Спину молниеносно покрыла испарина. Он через кожу почувствовал, как металлические гусеницы медленно наползли на все его существо и надавили прямо на мочевой пузырь; от этого мысли автоматной очередью засвистели в голове еще быстрее: так... так... вот! Конечно! Конечно! Как мог я это забыть! Ведь у меня же плоскостопие! Плос-ко-сто-пие-е! Что вы на это скажете, господин придурок!! Плоскостопие!!! Фак ю! Бул щщет! Пит, полный решимости, открыл глаза, захлебываясь от негодования, набрал воздух во все легкие...
- Эй, приятель, - вдруг раздался дружелюбный окрик за спиной лейтенанта. - Пусть твоя жена садится на мое место. Я все равно здесь сижу без дела - просто штаны протираю. Я из местных и иногда захожу сюда немного посидеть, посмотреть на людей.
Местным жителем оказался ковбой преклонных лет с розовыми, светящимися здоровьем щеками и массивными округлыми плечами. Он встал и неспешной походкой, немного ссутулившись, довольный своим благородным поступком, раздвигая руками сгрудившихся пассажиров, проследовал к выходу, цокая по плитке подкованными сапогами. На нем была одета красная плотная рубаха с выцветшими кругами в районе подмышек, потертые джинсы и кожаная шляпа. Ковбой оставил за собой шлейф едкого запаха пота.
Несмотря на счастливый финал этой неприятной истории, Пит все-таки наказал агрессивного лейтенанта: в течение следующих пятнадцати минут при помощи сильных ударов рук и ног он объяснял злодею, как благовоспитанные люди должны вести себя в общественных местах; и не мог успокоиться до тех пор, пока тот не взмолился о прощении на коленях. Пит открыл глаза: да, этому тупому лейтенанту-горилле, пожалуй, сейчас повезло, что у него хватило ума со мной не сцепиться. Иногда и военные проявляют благоразумие... Пит вяло показал неприличный жест свесившейся с подлокотника кистью в спину удаляющегося военного, который со своей женой был уже практически у выхода. Потягиваясь, встал и направился за супружеской парой: по залу объявили о посадке на отложенные рейсы.
Блокада ПП оказалась недолгой, и через следующие сорок минут Пит Холифман губкой протирал свои туфли на стоянке такси в аэропорту "LaGuardia".
Тетушка меня, конечно, не дождалась, - поеживаясь от утреннего холода, сумрачно рассуждал Пит. - А может, и вообще не приезжала, что наиболее вероятно. Как это похоже на Розенбергов... Я не удивлюсь, если о моем приезде они и помышлять забыли. Что ж, придется напомнить им, как когда-то мой дед выручил отца старика Розенберга. Но для начала нужно хотя бы отсюда выбраться:
- Эй, такси, сколько можно ждать, черт возьми!
***
На другом конце Нью-Йорка рука респектабельной наружности мужчины потянулась к дверному звонку, чтобы сделать совсем ненужный звонок. Ненужный потому, что весь путь этого человека - от точки "А" до двери, у которой он теперь стоял - на вид самой обыкновенной, каких в Нью-Йорке - тысячи, был известен. Его уже ждали...
Господин ничего не ответив, проследовал внутрь - за бордовые бархатные занавески. Занавески, на миг выпустив в темноту коридора тусклый зеленоватый свет, сомкнулись за спиной вошедшего и плавно закачались мягко подметая ковер.
***
Пит Холифман кулаком постучал в дубовую дверь и приложился к ней ухом. Изнутри донесся далекий, но достаточно звонкий детский возглас; глухой топот, усиливаясь, докатился до двери, и через мгновение в отворенную дверь с нескрываемым любопытством на Пита уставился Дональд - шкодливого вида малыш. Ребенок был чернокожим, причем, судя по всему, полностью унаследовал от своего отца внешность. По крайней мере, даже при большом желании найти хоть малейшее сходство Дональда со своей мамашей - белокурой Сюзанной - было безнадежной затеей.
Дональд оставлял впечатление милого мальчугана. На круглом лице играла искренняя беззаботная улыбка, которую украшала щербина от выпавшего молочного зуба. Объемный шар из курчавых волос делал его похожим на пуделя.
- Здрасти, - жеманясь и ковыряя мыском туфля в ковре, проговорил Дональд.
Пит не очень любил детей, полагая, что от них исходит слишком много шума, но здесь не удержался и расплылся в улыбке.
- Тебя как звать? - присаживаясь на корточки, чтобы быть на одном уровне с мальчиком спросил он. - Дональд?
- Да, - шепелявя, протянул малыш.
В ту же секунду в проеме, отделяющем холл от остальной части дома, нарисовалась Франциска Розенберг. Являя собой воплощение доброжелательности, она мелко зашаркала домашними тапочками через холл навстречу Питу; и пока вплотную к нему не подошла - не проронила ни слова, изображая как бы временную потерю дара речи от радости. Только после того, как Пит оказался в родственных тисках, она произнесла с нарочитой укоризной:
- Мы тебя совсем заждались. Начали уже волноваться... Еще немного и у меня начнет чесаться лицо...
Пит заметно смущаясь, скованными движениями попытался изобразить нечто, похожее на объятия. Со стороны могло показаться, что он проявляет нетактичную брезгливость.
- Тетя Джоанна, здравствуйте, - выдавил он. - Очень рад вас видеть...
- Милый мой мальчик... Пит... Как изменился. Возмужал! - отстранилась от племянника тетушка, возложив свои руки на его плечи. - Сколько не виделись? Семь лет? Боже мой! Целая вечность! - в глазах Франциски заблестели слезы.
Вообще Франциска Розенберг была крайне сентиментальной женщиной. Один Бог знает, сколько она пролила слез над многочисленными сериалами, которые позже прозвали "мыльными операми". Всевозможные Сусанны и Марианны, демоны и ангелы, кузены и кузины - целая армия - все они - при помощи воистину изощренных приемов, которым могла бы позавидовать даже средневековая инквизиция, ежедневно измывались над психическим здоровьем бедной женщины.
Но сейчас усилием воли Франциски все-таки удалось справиться с приступом слез, и она, взяв племянника под локоть, сияя счастьем, повела его внутрь дома.
Видя сию счастливую картину воссоединения родственных душ, осторожные оракулы все же не решились бы смело утверждать, что Розенберги пребывали в безмерном восторге от намерения племянника неопределенное время пожить в их доме; однако и явного отторжения Пит Холифман со стороны родни не почувствовал.
В такие моменты радушные хозяева временно не задумываются о неудобствах и стеснениях, которые неминуемо принесет с собой новый обитатель. Ощущение перемен, вызванное появлением "свежего" человека, необъяснимым образом волнует и будоражит всех без исключения членов принимающей стороны, и как следствие - приподнятое настроение, возвышенное чувство единения, нередко - пламенные речи.
В этот вечер, правильнее сказать ночь, на столе Розенбергов присутствовала улучшенная сервировка, луковый суп, мясные и рыбные нарезки, копченая колбаса, а также вареные всмятку и в крутую яйца.
Из присутствующих за столом:
а) Пит Холифман, б) Франциска и Рональд Розенберг, б/1) Сюзанна - их дочь, в) по чистой случайности попавшая на ужин - Элизабет Галлахер - дочь миллиардера (настоящего), г) Брайан Батман и д) Дик Рэбин - раввин местной синагоги. Сейчас трудно вспомнить с чего все началось, но прошло уже довольно времени с тех пор, как сей достойный человек взялся проводить ежевечерние душеполезные беседы в доме Розенбергов; необходимо отдельно отметить - как одно из главнейших достоинств раввина - он никогда не гнушался принимать денежные пожертвования, которые регулярно сыпались как манна из тугого кошелька полукровки Рональда. Не в пример ветхозаветным евреям, терпения последнего, слава богу, пока хватало.
Могли присутствовать, но по разным причинам этого не произошло:
а) Алекс Розенберг - младший сын Рональда и Франциски - одновременно и гордость и, разочарование престарелой четы,
б) непременно обещавший сегодня быть - Виктор Лейпциг: врач-дерматолог - по образованию, по отзывам склочных клиентов - весьма посредственный специалист, но по высшему призванию - преуспевающий политик новой формации - он снискал себе славу публичного смельчака (некоторые называли его свиньей), которому чуждо ханжество; политическая ниша - защита многообразных меньшинств Америки всех типов и мастей под крылом Республиканской партии США. Столь крутой поворот в судьбе Виктора - от благородного поприща врачевателя к не менее благородному - политика произошел семь лет назад после гибели его отца на показательном заплыве моржей-нудистов через Берингов пролив. Тогда у его папаши, далеко не юноши - шестидесяти трех лет от роду, в холодной воде судорогой свело ногу. Несмотря на бурный протест спортсмена (плыл в желтой майке лидера), его сразу же выловили рыболовной сетью и поместили на судно сопровождения; там он с горя напился непонятно как попавшего на судно русского спирта, в результате чего к вечеру следующего дня скончался. Об истинной причине смерти организаторы мероприятия не стали излишне распространяться и похороны Лейпцига-старшего превратили в помпезную рекламную акцию общества "Человек - без границ". Потрясенный сын полностью пересмотрел свою жизнь, и в Америке родился очередной политик нового поколения. Теперь в штаб-квартире вышеозначенной организации, в холле, стоит бронзовая статуэтка моржа-нудиста Лейпцига, принесенная в дар его сыном; металлический сплав Геракла и Аполлона удивляет посетителей лаконичностью замыслов неизвестного ваятеля.
Если вернуться к застолью...
Оно получилось неожиданно душевным. Во всем царил дух доброжелательности. Житейские рассказы текли неспешно, плавно перетекая от одного к другому. Былые передряги теперь вспоминались с изрядной долей ностальгии, а опасности, когда-то подстерегающие семейное благополучие с высоты прожитого казались не столь значительными. Религиозные темы не вызвали ни одного острого спора.
К радости и облегчению Розенбергов, Пит проявил себя как довольно благовоспитанный и интересный молодой человек. Все верно: семь лет - срок не малый - много воды утекло с тех пор.
Следует особо отметить умение вести беседу, которое к удивлению родни он в себе обнаружил. Способный поддержать собеседника, выслушать его весьма внимательно и терпеливо, Пит, тем не менее, не забывал аккуратно и тактично выражать собственное мнение, не всегда совпадающее с мнением оппонента. Пита никогда не было "много" - его было всегда "в самый раз". Умение же занятно рассказывать веселые небылицы, которое тот продемонстрировал под конец застолья, будучи уже достаточно раскрепощенным, заставило проникнуться к нему уважением даже Рональда Розенберга.
Когда все разошлись, было далеко за полночь. Питу показали его комнату. Едва раздевшись, он рухнул в кровать и заснул мертвецким сном.
***
Пит лежа осмотрелся.
Комната - квадрат 6х6 метров. Занавески были задернуты. Раскачиваясь от сквозняка, они от скуки состязались в беге с маятником настенных часов, тщетно пытаясь его догнать. А маятнику до них не было никакого дела, потому что бег давно стал его работой. В сущности, вся наша жизнь - сплошной немыслимый бег. Только кто-то в этом деле профессионал, а кто-то так - качающиеся занавески.
Громоздкий шкаф из красного дерева стоял около двери. При известном воображении можно было принять его за молчаливого стража, который, переминаясь с ноги на ногу, охраняет покой своего господина.
Кровать Пита располагалась в центре комнаты, как Земля - в центре Мироздания. И это не просто красивая гипербола. Дело в том, что сегодняшним утром именно таковым центром и ощущал себя Пит Холифман. Прежде чем покинуть новоотвоеванное ложе, он всем телом вжался в матрас, сладко потянулся и в голос зевнул. Немного шатаясь, подошел к столу: погладил лакировку столешницы, плавно провел ладонью по спинке стоящего рядом кресла, осторожно на него присел, словно до конца не веря в его устойчивость. Огляделся.
"Теперь я здесь живу", - медленно, почти по слогам. - "Черт возьми! Я здесь живу!" - и, усевшись основательнее, закинул ноги на стол, испортил воздух и криво усмехнулся.
С улицы в открытую форточку бил свежий утренний воздух, а пение воробьев вперемежку с шумом машин делало его особенно жизнеутверждающим.
Пит исполнился радости, энергично свесился туловищем с кресла, подцарапал ногтем свой кейс и, торжественно водрузив его на живот, нахмурил брови: дерматиновая обивка на углах давно стерлась, оголив картонный каркас; ручка держалась на "честном слове"; неумело когда-то заклеенная им рваная дыра на боковине казалась явным перебором. Пит сморщил нос, мизинцем брезгливо откинул крышку кейса и среди галстуков и трусов нащупал ее трепещущее упругое тело. Припасенная еще вчера банка ром-колы - залпом опорожнил. Пружинистым шагом дикой рыси подошел к окну, отшвырнул занавески по сторонам и, сложив на груди руки, застыл у открытой форточки. Природа салютует! Свежий утренний воздух лизнул лицо... потом еще и еще... Подставляя то одну, то другую щеку прохладным вздохам легкого опахала-ветерка, Пит блаженствовал.
Резкий стук в дверь заставил рысь насторожиться.
- Одну секундочку, я еще не оделся, - голосом паиньки крикнул он туда.
- Ничего, я подожду, - неугомонная тетушка, черт ее возьми. - Я приготовила для тебя маленький сюрприз.
Франциска с самого утра, верно, решила баловать своего племянника и начала с того, что принесла для него полный комплект новой одежды. Пит незамедлительно простил тетушку за ее бесцеремонность, так как все обновки оказались в пору: и костюм от ..., и сорочка от ..., и обувь какой-то там не всякому известной, но очень хорошей марки, трусы, носки и шнурки - от известного японского кутюрье, имя которого неподготовленному человеку выговорить невозможно.
- Но это не все..., - таинственный прищур тетушки заставил сердце Пита радостно забиться. - Вот, возьми..., - она покровительственно протянула ему зажатый кулак.
Видя, что племянник колеблется, Франциска сама взяла его руку, разжала несильно сопротивляющуюся ладонь и, сунув в нее влажные свернутые в плотный рулончик банкноты, силой вернула руку обратно. - Здесь две тысячи пятьсот долларов - вдруг, если понадобится еще что докупить.
- Ну что вы, тетя Франциска, не стоит, - Пит потупил глаза, - эти деньги - лишнее. У меня с собой есть немного - двадцать долларов - на первое время должно хватить.
- Пит! Ты меня хочешь обидеть!? - картинно возмутилась тетя, интонацией в голосе давая понять, что может расстроиться.
- Ну что вы, я ничуть не хотел вас обижать. Конечно, спасибо, но мне на самом деле очень неловко.
- Так, - взяла ситуацию под контроль Франциска, - марш в душ, и через двадцать минут я тебя жду внизу завтракать. И чтоб в новом костюме!
***
Наступил такой момент вечера, когда все скучные разговоры давно закончились, да и разогретая спиртным игра по горловому американскому футболу успела всех изрядно вымотать (однако до финального свистка дело еще не дошло).
Если не считать энного количества необязательных зрителей, на сегодня состав игроков в гостиной Розенбергов был на редкость немногочисленным:
а) Виктор Лейпциг - проходы по левому флангу;
б) Брайан Батман;
в) Алекс Розенберг - уже присутствовал, но из-за травмы ребра не играл (три дня назад он расстался со своей девушкой - та чрезмерно флиртовала с другими мужчинами; справедливости ради нужно заметить: подобные травмы у него случались через два месяца на третий; обстоятельное описание этих неудач нашло отражение в его дневнике "Записки65", куда каждый подобный эпизод из своей биографии, сопровождаемый кратким комментарием, он аккуратно заносил);
г) Дик Рэбин - основной оппонент Лейпцига - при случае мог отличиться;
д) чета Розенбергов - свободные игроки;
е) Мистер Один и мистер Два по обыкновению вступали в игру в исключительных случаях: они предпочитали потягивать свой виски и снисходительно слушать, что говорят другие; однако эта их особенность никого не смущала, и эти двое по праву почитались самыми умными и уважаемыми игроками гостиной; если кто-нибудь из них считал, что по обсуждаемому вопросу созрела необходимость в оглашении его мнения, то, как правило, это мнение обществом принималось как наивернейшее, и оспаривать таковое считалось едва ли не дурным тоном и вызовом мировому здравому смыслу.
...многозначительно окинув публику мутным взглядом, в который раз возвысил голос Виктор (с каждым разом информация выдавалась все более конфиденциальная):
- Наши люди в конгрессе сообщили, что разработка проекта нового закона, возможно, будет приостановлена. В прошлый раз у меня было больше оптимизма. Теперь демократы могут ликовать. Наш президент перестал уделять должного внимания столь перспективному направлению. А ведь не за горами то время, когда треть населения нашей страны, так или иначе, будет принадлежать к нестандартно мыслящим в сексуальном плане слоям! Но тогда будет поздно. Их всех пригреют демократы!
- Виктор, извини, - осторожно поинтересовался Пит, - но, неужели для большинства, как ты сказал, нестандартно мыслящих в сексуальном плане людей, на выборах в первую очередь важны не политика, экономика, социальные программы, предлагаемые партиями и кандидатами, а исключительно отношение того или иного политика к их сексу.
- Это все в прошлом. Сейчас дела обстоят иначе, - Виктор деловито заходил по гостиной, соединив за спиной кисти в замок. - При нашей партии созданы некие объединения под общим названием "честный диалог", которые формируются примерно по такому принципу: предположим, что ты - пассивный гомосексуалист. Тебя, естественно, волнует это больше всего на свете, но плюс к этому, как и любой другой гражданин, ты также хочешь участвовать в процессе формирования политического облика страны. Приходишь к нам. Отдел - пассивные гомосексуалисты. Далее - разветвление по отделу: за жесткую социальную политику, за либеральную, ну и в том же духе - стандартные пакеты программ. Выбираешь подходящую именно для тебя, и все довольны. Мы - не потеряли человека, ты - выразил свое политическое мнение, оставаясь самим собой. И самое главное, все это удовольствие - под покровительством нашей партии. В нужное время наши люди объясняют членам своих ячеек за кого на самом деле нужно голосовать, чтобы их права были наилучшим образом защищены, и те с удовольствием и с чувством выполненного долга делают так, как им скажут.
О выборных комбинациях и технологиях Виктор мог рассуждать часами.
Далее он поведал по секрету о последнем своем проекте - о создании двух организаций, по своей сути диаметрально противоположных одна другой: "свободные аборты" и "нет матерям-убийцам". При чем и одна, и другая - под покровительством Республиканской партии США.
Виктор Лейпциг предлагал данное противоречие разрешить следующим образом:
- Вот вы, допустим, противник абортов. То, что творится у нас в стране - просто кошмар. Вы знаете, что этому способствует Республиканская партия, потому что вчера выступал по телевидению человек оттуда и наговорил по этому поводу множество всяких гадостей. Вы разгневаны и решили за них никогда больше не голосовать. Не делайте поспешных выводов, дамы и господа! Потому что на голубых экранах появляется другой человек, но только уже очень хороший. Он говорит категоричное "нет" абортам. И что интересно, он также из Республиканской партии США. Этот хороший человек объясняет потенциальным избирателям: это не партия плохая - это плохой тот плохой человек. Он внедрился в наше собрание, прикрываясь правом на свободу мысли, и чинит натуральный произвол. Вступим же, леди и господа, в организацию "нет матерям-убийцам" и будем бороться с раком, поразившим тело нашей партии изнутри! Понятно, с обратной стороны - то же самое.
Виктор уже забыл, где находится. Трибуной стихийного митинга стала барная стойка. Между тем Дик Рэбин слушал выступление Виктора Лейпцига без особого энтузиазма. Будучи темпераментным человеком, он сейчас с огромным трудом справлялся с клокочущими в нем эмоциями. Его нос вспотел как пивная кружка с холодным пивом, лоб покрылся каплями пота как крышка кастрюли с кипящей водой, глаза пришли в хаотичное движение, словно креветки в кипящей воде, а постоянно издаваемое им нетерпеливое кряхтение давно слилось в один звук и превратилось в жужжание пчелиного улья. Во время речи Лейпцига Дик пытался оборвать того одиннадцать раз. Напоследок ему все же удалось это сделать - помог случай: когда Виктор опрокидывал очередную рюмку водки и был занят тем, что старался удержать ее там, куда только что отправил, Дик воскликнул:
- Содом и Гоморра - вот участь Америки! - демонстративно обращаясь почему-то к Питу. - Видишь ли, мой мальчик, всюду одна мерзость. Посмотри на Америку! Да ну ее, эту Америку. Возьмем нас, избранных небом. В погоне за золотым тельцом мы совсем забыли свое возвышенное предназначение на земле. Забыли к чему должны стремиться! А вот это, милый мой, и есть начало краха. Корень всех зол как раз и заключается в том, что для большинства наших соплеменников смыслом жизни стало банальное и столь унизительное для человеческого достоинства накопительство. Ты должен признать, мой мальчик, что большинство евреев живет старыми посылами, обозначенными еще в то время, когда во всем мире нас гнали. Да, тогда был обоснованным призыв духовных лидеров копить и преумножать деньги, потому что они давали сначала безопасность, затем и власть. Но теперь, когда все в наших руках... так глупо... - и Дик Рэбин обречено всплеснул руками.
На конце его картофелевидного носа уже висело две капли пота.
- Извините, но что в том плохого, если евреи будут безгранично богаты, - поддержал разговор Пит, успев понять, что если этого он не сделает, в игру по левому флангу снова ворвется Виктор. - Еще раз прошу прощенья за банальность, но мне кажется, деньги - это власть, а значит и свобода. Тем более что, когда придет, как вы говорите, мессия, наши связи, власть, деньги - ему явно понадобятся. Кстати, учитель, как вы относитесь к тому, что христианский мир считает его порождением дьявола.
- Им придется за это ответить - и очень жестоко! - раввин сжал кулаки, глаза блеснули злым огоньком и две капли одновременно сорвались с его носа. Но в следующую секунду он взял себя в руки и с нарочито умиленным выражением лица продолжал. - А если вернуться к твоим вопросам, к этим, как ты озвучил "связям и деньгам", давай рассмотрим следующее:
Есть два варианта: какой из них более правильный и естественный - суди сам.
Первый: евреи, преодолев родовые и племенные разногласия, подавив амбиции, низвергнув золотого тельца, объединяются в единой молитве, и господь, видя нашу готовность и духовную зрелость, открывает нам мессию.
Второй: в один прекрасный день приходит мессия, и мы, разрозненные и рассеянные по всему миру, объединяемся вокруг него и служим ему кто - чем, а он дает нам царствие, о котором сказано в писаниях.
И этот последний вариант на первый взгляд более привлекательный.
Но это поверхностный вывод.
Достаточно вспомнить главное: он - царь. Не простой царь. Тот, который спасет Израиль.
Скажи мне, если народ благоденствует, у него нет особых проблем, зачем ему что-то менять в своей жизни? Зачем ему какой-то царь? У него и так все есть. Такой народ не примет мессию. Истинному царю же наши жалкие накопления не нужны. Он сам должен дать все народу своему по обещанному.
Поэтому мнение некоторых наших братьев, которые призывают всех объединиться, дабы молить бога о ниспослании силы на одного из достойнейших, мне видится более правильным, хотя, чтобы этот вариант заработал кое-что должно произойти.
Хотя, скажу по правде: в чем-то правы и те, и другие. Конечно, это совершенно точно, мессия должен быть помеченным от рождения. Не всякий, пусть даже достойный человек, пусть даже по молитвам всего общества, может стать тем великим царем. Не всякий. Но без объединения и молитвы - нам ничего не добиться.
Дик ненадолго примолк, чтобы отдышаться; отдышался и снова продолжил:
- Да, все верно: деньги - власть. Но исключительно в том случае, если они работают на нас, а не мы на них. Еврейское общество слишком сильно раздроблено: по всем направлениям и разрезам; и теперь то, что когда-то было нашим спасением, стало нашим бичом. Деньги, сферы влияния и этому подобное не дают нам объединиться, чтобы искренне молить бога о ниспослании нам царя; они сеют раздоры и взаимную ненависть. Я вообще считаю, чтобы мы объединились - и Дик, вжав голову в плечи, поозирался по сторонам. - Я вообще считаю, что Америка и ее проклятый доллар должны быть уничтожены.
Последние слова были произнесены почти шепотом.
Казалось, кроме Пита, который с видимым интересом слушал Дика, каждый уже давно занимался своим делом, но только что сказанные слова заставили всех присутствующих застыть и медленно повернуться на услышанное.
- Да, да, вы не ослышались! Америка должна быть уничтожена! - уже громко, вызывающе громко, воскликнул Дик Рэбин. - Только потеряв свои деньги и эту свою так называемую вторую родину, евреи смогут вспомнить свою истинную сущность.
Он встал с кресла, вытянулся во весь рост и расправил плечи:
- Думайте, что хотите!
Первой отреагировала Франциска: для начала она выронила из рук тарелку с фаршированной щукой, а потом рассыпалась в бессвязном бормотании; мистер Один и мистер Два не отреагировали никак; Рональд Розенберг в этот момент справлял большую нужду, поэтому его возможных комментариев мир не узнал; один из зрителей поперхнулся мацой; другой упал с табуретки; кто-то засмеялся.
В ту же секунду Виктор Лейпциг оторвался от очередной рюмки и заорал:
- Ты думай, что несешь! Америка для нас и на самом деле давно стала второй родиной! Здесь наш дом, наша жизнь, дела!
- Дела, дела, - скривил лицо Дик, передразнив Виктора. - Вот сгинет Америка - и ты вместе с ней в обнимку с пассивными гомосексуалистами и общими с ними делами!
Виктор молниеносно проявил политическую гибкость, и уже следующие его слова были полны здорового конструктивизма:
- Предположим, все стало, как вы сказали, учитель. Что дальше? Куда деваться нам? Если и есть зерно в вашей идее, то здесь нужно крепко поразмыслить.
- А это уже другой вопрос, о, один из стада народа божьего, заблудший Виктор - Дик, удовлетворенный, уселся в кресло, чтобы последовательно изложить свои мысли. На его лице застыло удовлетворение, значительное спокойствие и ощущение просветительского духовного подвига.
Теперь не выдержал Алекс Розенберг:
- Вам не надоело лить реками кровь? Почему бы вам спокойно не дождаться мессию, а когда он появится, то сам все расскажет и покажет?
Алекс в прыжке встал, набросил на себя куртку и ушел.
- Он еще слишком молод и духовно неразумен, - не скрывая досады, сказал Дик. - Придет время - он поймет меня, - Дик рукой благословил дверь, куда только что выскочил Алекс, и вернулся к своей теме. - Итак, встал вопрос, как технически это будет выглядеть.
- Все! - не дожидаясь разъяснений, довольно грубо оборвал его Виктор, проявив политическую жесткость. - В любом случае не нам это решать: так что не будем заниматься политическим онанизмом.
- Спрятался за онанизм?! Наследник Содома! Кому, если не духовным лицам думать о будущем своего народа? И сильные мира сего должны прислушиваться к нам, посланным свыше! Они забыли одно: все в этом мире делается и дается силой божьей. И вершители судеб мира сего должны помнить, что они не более чем ретивые хомяки, для которых в аквариуме бытия специально сделано колесо.
- Колесо Сансары, которое крутят хомяки! Замечательно! Брависсимо, учитель! - неожиданные смены настроений у Виктора были обычным, но необъяснимым явлением. - Только в этом колесе зачастую оказываются и другие хомяки, которым не очень-то хочется крутиться вместе с этими - резвыми. Хе-хе-хе. Но такова жизнь... - оскалился Виктор и закурил сигару. - А о "посланных свыше", вас учитель, я не имею в виду, скажу следующее: не всегда их мыслительные процессы отвечают требованиям, которые необходимы для того, чтобы крутить колесо истории.
Когда настенные часы в холле отбили двадцать два часа, гости начали расходиться. Виктор Лейпциг прощаясь с Питом Холифманом при крепком рукопожатии шепнул ему на ухо:
- Если вдруг захотите в Нью-Йорке устроить себе хорошую и быструю карьеру, приходите ко мне. Посодействую.
- В отдел пассивных гомосексуалистов? - машинально отреагировал Пит.
- Можно и наоборот. Ладно, не обижайся. Да, кстати, по большому счету все наше общество в большей или меньшей степени состоит из пассивных гомосексуалистов. А вообще-то, если серьезно, у организации, которую я представляю, большие перспективы... Если вдруг... то...
- Хорошо, я подумаю, - сказал Пит, чтобы поскорее отделаться от Виктора.
2
Алекс Розенберг был уже далеко. Просто шагал по улицам - куда глядели глаза - без определенной цели. Иногда он делал подобные променажи - особенно если настроение было цвета подозрительной кучи на дороге.
Только что услышанный разговор сильно его разозлил. Вот, Дик Рэбин, - кипя гневом, рассуждал Алекс, - всегда в нашем доме считался порядочным человеком - помогает через свою организацию евреям-неграм в Сомали, а также поставляет бесплатную мацу в Россию для заключенных евреев. Но то, что сегодня он выдал...
Однако неприятная горечь в его душе появилась даже не оттого, что придумал раввин: говорить может кто угодно и сколько угодно, а придумывать - тем более. Но своим пустым трепом тот разбередил застарелую рану, да еще всыпал в нее добрую щепотку соли.
Начало этой истории было положено несколько лет назад.
Это был самый обыкновенный весенний день - не хуже и не лучше среднестатистического, присущего данному времени года, точнее, теплее его на 1.2 градуса, о чем в радостном оскале поведал на ВВС ведущий дневных новостей.
Алекс стоял на набережной и, любуясь Статуей Свободы, потягивал свое пиво. Из открытой форточки его автомобиля звучала музыка.
С залива дул прохладный ветер. Редкие высокие облака подчеркивали немую синеву неба.
Чайки, прыгая по волнам белыми пенопластовыми поплавками, что-то бурно между собой обсуждали; то одна, то другая из них взлетала, потом, зависая над водой, вглядывалась в пучину залива и тревожно кричала.
Алекс глотнул пива. Порыв ветра, сорвав с горловины бутылки пенную заволоку, угрожающе пробасил. Пакет чипсов рвануло - он выскользнул из рук, ударился о перила и с отскоком мягко спланировал в воду; подхваченный ветром, помчался по ряби но, нахлебавшись воды, через несколько метров затонул.
Алекс посмотрел ввысь - пришлось зажмуриться. Белый диск Солнца размеренно сушил Землю, а она, подставляя облезлые бока, радостно кувыркалась в его лучах, ничуть не смущаясь своей наготы.
Сейчас трудно было вспомнить, какая именно причина стала виновницей того, что подобно вспышке в первый раз озарило Алекса. Это пришло извне.
Осколки взорвавшейся где-то мысли картечью ворвались в его мозги и произвели то, что произвели и от чего теперь никуда не деться.
Да, это пришло неожиданно. Так бывает в солнечную погоду, когда небо ослепляет чистотой, и ничто не грозит омрачить ее, как вдруг, будто из-под земли вырастает темная зловещая туча, поднимается ветер, и от картины пятиминутной давности не остается и следа.
Алекса вдруг пронзило. Всему тому, что его окружает: великой стране, благополучию сограждан, его семьи, наконец, грозит неминуемый крах. То будет, вернее всего, страшный конец, ибо титаны тихо не умирают. Едва приходит их время, они лопаются как спелые гнойные пузыри от одного укола тонкой иглы. Все то, что так трепетно он любит, будет безвозвратно потеряно.
На чем основывались такие крамольные мысли? - спрашивал он себя. - Знания? Нет. Этого мало - слишком мало. Знания лукавы.
Вот как впоследствии Алекс Розенберг в своем дневнике "Записки65" прокомментировал то, что с ним произошло:
"До определенного момента знания человека остаются просто знаниями, энциклопедическими данными - не больше. Это книги, которые какой-то рассеянный человек по большому недоразумению почему-то поставил не на полку книжного шкафа, а в твою черепную коробку.
- Дети! Идите скорее сюда! Бегите ко мне, мои крошки. Я вам прочитаю на ночь очень хорошую и интересную сказку - про плохого, очень плохого дяденьку - Фреди Крюгерра, а потом будем пить чай с конфетами, и спать... - сегодня чепчик тетушки Луизы был особенно трогателен, а морщинки вокруг рта излучали доброту.
- Тетя Луиза! Тетя Луиза! Мы уже читали эту сказку! Давай про Золушку! - кричали беззубыми ртами дети.
- Откуда вы знаете эту сказку? У нас ее никогда не было! Ах, милые мои котята! Маленькие мои зайчики, придется читать про Фреди Крюгерра.
Но в редких случаях бывает иначе: в некоторых мозгах критический порог прорывается, и тогда локальные очаги отдельных знаний, перехлестывая свои границы, сливаются в единое целое - в единую призму миропонимания. Получается некая производная от суммы статических знаний и наблюдений из жизни - в общем, от всего, что человек накопил в своей душе. Но это происходит лишь в том случае, если помимо всякого рода знаний существует что-то еще - некий мощный дополнительный рычаг, который делает возможным такой процесс прозрения - нечто, что оплодотворит мертвые знания человека.
Живое предчувствие - главный плод подобного абстрактного слияния. Именно предчувствие в тот день зародилось во мне. Но только зародилось, полное острой боли и неопределенности.
Бред? - не сказал бы. Данное явление имеет под собой определенное основание. Объяснить и доказать - невозможно. Некоторые выводы, порожденные таким предчувствием, просто боятся каких-либо точных доказательств. Здесь нужно либо верить, либо - нет.
Только жизнь может впоследствии подтвердить или опровергнуть это. И точка".
На тот момент такого рычага не было, точнее, он сработал не до конца, а если еще точнее: в тот день он только начал работать, а, следовательно, Алексу ничего другого не оставалось, как признать свои зарождающиеся предчувствия плодом чрезмерно развитого воображения, оплодотворенного двумя литрами пива.
А потом были сны, города, разные люди, много сумбура, и поиски...
Вот один из комментариев к последующим событиям из "65":
"Если ты не пытался искать нечто, о чем имеешь представление в лучшем случае - весьма смутное, нужно сказать: это очень непростое дело. Трудности, самые тягчайшие, наваливаются сразу: во-первых, толком неизвестен предмет поиска, а, следовательно, и методы поиска; во-вторых, подстегиваемая здравым смыслом защитная реакция организма постоянно пытается их прекратить.
Что же может быть лучше, чем торжество здравого смысла? - спрашивал я себя, но всякий раз покорно признавал: в некоторых вещах здравый смысл бессилен.
И уж если ты все-таки ослушался здравого многоголосья и ввязался, пусть даже подсознательно, в такое поисковое предприятие, у тебя обязательно присутствует надежда, что по мере поиска будет все более и более открываться предмет поиска, а по мере понимания оного, оттачиваться и методы.
Чтобы эта схема заработала, нужна точка. Отправная точка. Не призрачное или размытое пятно, а вполне определенная точка.
И вот, когда она находится, на какое-то время человеческий разум бессилен, ибо у него не остается выбора, как только признать ее наличие. А потом в крутой час икс появляется определенный человек и вводит тебя в курс дела, и ты понимаешь, что выбора у тебя нет. После этого ты перестаешь быть одиночкой с засаленной табличкой последнего романтика на заднице, а превращаешься в элементарную единицу, которая уже целиком и полностью зависит от чьей-то игры.
Когда маховик запущен, что-то менять уже становится поздно".
Так, предаваясь воспоминаниям и невеселым размышлениям, Алекс ушел довольно далеко - не заметил, как прошел четыре квартала. Он двигался на автомате, и как-то само собой получилось, что вечерняя ходьба занялась по одному из самых любимых его маршрутов - через Бруклинский мост.
Алекс шагал по упругому полотну подвесного гиганта и, изучая небесную панораму, невольно ею залюбовался. Массивные груды облаков, создавая беспорядочную свалку, перекатывались по глади Ист-Ривер. Розовеющие лучи заходящего солнца по одной стороне небосвода румянили их бока, по другой - своими стрелами пронизывали то кувыркающегося в пыли кентавра, то застывшего в прыжке атлета. Из ран агатового среза лился неземного лучезарного цвета сок и лошадиным копытом втыкался в залив, и от этого весь он искрился и переливался миллионами солнечных брызг.
Проверив на ощупь наружный карман пиджака, Алекс убедился, что доллары шелестят, а значит: пиво, закуска и вечерняя трансляция матча - станут неминуемым продолжением вечера в ближайшем приглянувшемся баре. Данная перспектива приятным теплом наполнила его грудь, отчего сердце, почувствовав возможность на время забыть про раввина и бедную Америку, захлебываясь в теплом нетерпеливом желании, чавко заколотилось.
Подходящий бар подвернулся не сразу: улицы, дома, перекрестки, особняк, высотный, окна, сотни разных заведений - но все не то. А этот, кажется - подходящий. С улицы - неприметный, вход - с торца. О том, что здесь располагалось развлекательно-питейное заведение, Алекс догадаться по выходящим на фасад в уровне мостовой закрашенным окнам. Изнутри сквозь черную краску пробивался нервный мерцающий свет. В полуподвальное помещение под черепичным навесом вели крутые ступени.
Вместительный зал оказался заполнен под завязку. Как и во всяком заведении подобного толка, вентиляция отчаянно не справлялась, и духота давно стала таким же неотъемлемым атрибутом интерьера, равно как и бесполезно подвешенные к потолку лопасти-вертушки. По проходам между столов энергично сновали не первой свежести девушки-официантки, а апатичные проститутки томными взглядами лениво цеплялись за шатающихся по залу сальных мужиков, от которых чуть ли не за милю разило мужланиной.
Алекс улыбнулся и прошел внутрь. Без возможных приятных сюрпризов: до глубокой ночи барная стойка будет облеплена местными завсегдатаями как мышь - блохами, поэтому, не теряя времени, он двинулся вглубь - резвой аскаридой - в самую клоаку, где, если крепко повезет, быть может, и найдется свободное местечко с видом на монитор.
К счастью, пристанище нашлось довольно быстро: изрядно шатаясь, покинула зал парочка. Чем не идиллия?! - залюбовался Алекс - путана и потный мужик: оба довольны - наглядная демонстрация закона сохранения энергии в природе. Алекс со смешанным чувством заканчивал размышления о них, чтобы навсегда выкинуть этих двух из головы: конечно, это не очень эстетично, однако от чопорных и респектабельных заведений, где снаружи все чинно и гладко, а фекалии, прикрытые дорогой тканью, все равно воняют, его тошнило значительно сильнее.
Усевшись удобнее и незаметно оглядев своих соседей, Алекс подозвал официантку.
***
Гости давно разошлись. Не включая освещения и тщетно стараясь не шуметь, он прокрался по коридору к своей комнате; щелчок - и, свисающие с потолка жестяные конусы вспыхнули, так что Алексу пришлось какое-то время болезненно жмуриться.
Привыкнув к свету, он с порога осмотрел свое жилище с таким видом, будто открыл для себя нечто новое.
У его ног раскинулась обширная студия, обставленная без каких-либо претензий на стиль. Всюду царил рабочий беспорядок. Опрокинутые стопки книг веерами валялись по всему полу вперемешку с огрызками бумаг и случайным хламом. У порога - давно засохшая абстракция кота.
По правую от двери сторону на тумбе нескладно громоздилась гипсовая голова Джона Вуджа, которую Алекс изваял собственными руками около шести лет назад. Ее сходство с оригиналом было весьма условным, но если полагать, - смиренно рассуждал не состоявшийся Роден, - что прототипом столь правильных и благородных линий являлась голова Трумэна (кто-то из гостей обнаружил это сходство, и Алекс не стал отпираться), то... Гипсовая голова придавала помещению особый колорит. На белых кудрях Джона-Трумэна давно появилась благородная отметина времени - густой налет серой пыли. Для солидности Алекс даже как-то подумывал отколоть у головы нос, однако от столь привлекательной идеи пришлось отказаться. Все дело в запущенной форме сифилиса, с коим его университетский товарищ боролся с попеременным успехом уже несколько лет. Джон был наркоманом, частенько менял места своего обитания, поэтому ни одного курса лечения до конца не доводил.
От гипсовой головы взгляд переполз на стены, где графические зарисовки архитектурных шедевров Европы чередовались с фасадами, которые архитектор Алекс Розенберг создал самолично. Если кому-нибудь из гостей вдруг случалось заглянуть в его комнату, Алекс в виде некой викторины непременно предлагал тому отличить одно от другого. До сих пор это с легкостью удавалось даже законченным домохозяйкам.
Алекс подошел к шкафу, открыл правую створку антресоли: картонный макет двухэтажного особняка - совершенно особенная вещь. Она призвана напоминать о ней... Бедная девочка... - простонал Алекс и хотел уже предаться воспоминаниям, чтобы немедленно пустить слезу, однако решил этого не делать - и без того дико болела голова.
Подошел к компьютеру, нажал на кнопку пуска два раза. Открыл дверцу холодильника, несколько минут простоял погруженный в свои мысли, затем сфокусировал взгляд на обезжиренном йогурте: от одной мысли им поживиться его едва не осенила противоположная мысль. Скорее холодильник закрыл и учащенно задышал. Распахнул окно и сел в кресло. Сейчас посещение бара ему казалось чем-то нереальным. Все, что осталось от некогда спортивного вечера, это разочарование и пустота.
Не раздеваясь, он переполз на кровать и закрыл глаза. В полузабытьи вспомнил, как в баре к нему как-то особенно навязчиво приставала проститутка лет сорока... Бедная женщина... Почему-то ужасно неловко было отказывать ей. Что он там плел ей? - мол, женат, жены вполне хватает, жену - люблю, еще какой-то бред... хорошо хоть не упомянул троих детей. Но я ничем не мог ей помочь, ничем...
Нет! Так дело не пойдет! Необходимо найти внутреннюю опору, вспомнить что-нибудь отрадное и светлое, найти мысли, которые помогут отвлечься от этой похмельной депрессии и вселят веру в лучшее, позволят бросить за спину это темное чудовище разочарования, грозящее разорвать на лоскуты душу. Сколько раз зарекался себе не напиваться! - сокрушалось затравленное сознание Алекса. - Когда-нибудь это издевательство над собой нужно прекратить - раз - и навсегда. О! По-моему, неплохая мысль. Прекратить раз - и навсегда. Сегодня - это был последний раз. На самом деле... Во всяком случае...
Мобильный телефон зазвонил неожиданно. Пока Алекс догадался, что звонок исходит из его кармана, сигнал прекратился. На табло отсвечивалось - номер не определен.
Он обречено швырнул заснувший аппарат в скомканное одеяло и плюхнулся лицом в постель. Подушку натянул на затылок.
Через пять минут телефон зазвонил снова.
- Алло, кто это? - раздраженно гавкнул в трубку.
- Это я - Микки. Извини, что в такое время... Но мне очень нужно с тобой встретится. Сказать тебе кое-что очень важное. Понимаешь? Именно сейчас.
- Микки, посмотри на часы! Отложить до завтра это никак нельзя? Кстати, сколько сейчас время? Часа три - не меньше. Я просто сегодня очень устал. Очень.
- Алекс, мне нужно, - ныло в трубку.
- Ладно, сейчас буду, - не скрывая раздражения, сказал Алекс, чтобы поскорее отвязаться от Микки.
Ключи от машины валялись под столом - утром поднимать их было лень, теперь же, когда физическое состояние не подлежит экспертной оценки, придется это все равно сделать.