Солнце падало быстро, птицы, засидевшие купол Зеленой масджид, казались мелкими насекомыми, тлей, усыпавшей лазурные изразцовые складки. Оббитые стены, облупленный альминар - вон какие проплешины в сине-белом плиточном узоре на боках... Да что там, даже портал гробницы Ходжи Парсы - и тот разворотили, выколотив кирпичи и ободрав синие изразцы с изречениями...
Зато масджид напротив эмирского дворца так и сияла - и полированным мрамором площади вокруг, и сине-зелеными яркими, совсем новыми сводами и куполами. Ни одного пустого места на стенах - сплошные крапинки, ромбики узоров, в глазах рябило. Итимад поспрашивала - ей ответили, что на масджид хорошо жертвуют, и простые люди, и самые влиятельные, ибо там проповедует истинную веру и древнее благочестие имам из берберских земель. Мурабитский имам. А эмир города присягнул мурабитам на верность. И начальником гарнизона в Балхе сидел тоже мурабит - сын Юсуфа от черной женщины, Ибрахим ибн Таййашт. И гарнизон в городе стоял мурабитский, а как же. Берберы подгребали под себя Хорасан - и торговые пути с юга на север...
- Куда вы меня тащите, о дети незадачи? - орала она давеча на сумеречников. - Обратно в пасть Зайнаб? В Агмат?
- Сначала в Агмат, - спокойно отозвался самийа, которого звали Тариком. - Потом - как получится.
- Куда вы меня тащите, я спросила?! - не унималась она.
Тарик пожал плечами:
- На престол.
- Куда?! Какой престол - Исбильи?
- Халифата.
- Ты халифат, что ли, собираешься восстановить?!
- Да, а что?
- Очень смешно! Это шутка?!
- Не шутка, - тихо ответил за Тарика сын и почему-то поежился.
Все полоумные... А может, это она, Итимад, поглупела - во время беременности она всегда глупела...
А здесь, на закатном базаре у стен Зеленой масджид, она глохла. Продиралась их компания, как на грех, через толпу на рынке, где торговали мехами, тканями и коврами, голова и без того гудела, а глаза слепило разноцветье свернутых в штуки и раскинутых материй.
Уши рвали вопли торговцев:
- Подходи, подходи, вот куньи шкуры, лучшая хорасанская куница, куница белая, бурая, подходи!
- А вот кому лучшее мервское сукно на одежду-михша, самая лучшая одежда для осенних месяцев, кому сукно со священным рисунком - вот купол Масджид пророка, вот площадь вокруг, подходите, правоверные, посмотрите на лучшую ткань сезона!
Итимад не выдержала и посмотрела: ну да, точно, вот клеточки с точкой внутри - площадь, а вот круг с пересекающимися в центре извивами - купол Священной Масджид... Только... только что они несут! Какой рисунок на ткани осенью?! В осенние месяцы положено носить однотонные ткани, мусмат, это еще когда великий певец Зирьяб из Куртубы заповедал всем, желающим привлечь к себе взгляды людей утонченных, людей образованных! Цветными могут быть лишь шелковые одежды с подбивкой для холодного утра! А они! Толстое сукно - и с рисунком! Невежды! Что проклятые мурабиты сделали с Хорасаном, люди здесь стали подобны ослам и мулам, может, они и сидят не на кожаных подушках, а на набитых соломой льняных мешках, и едят с деревянных столов, не покрытых кожаными скатертями!..
Итимад решительно двинулась к прилавку и открыла рот - отчитать болвана! И застыла с открытым ртом, услышав в голове шелестяще-тихое шипение: Стоять смирно.
Оборачиваться Итимад не хотела. Но обернулась - он положил ей руку на плечо, и рука эта весила, как чугунная.
Вздрогнув всем телом, Итимад отшатнулась - опять у него новое лицо. Странный Тарик - вот кто он? она так и не добилась ни от кого внятного ответа! - менял облик. Каждый день. Иногда чаще. Сейчас перед ней стоял старик-степняк в сбившемся с бритой головы малахае и торчащем ватой полосатом халате. Вот и плетка за поясом, а на поводу - мохнатоногая низкая лошаденка. Откуда она здесь, кстати?! Он и кобылу свою заколдовал?!
И только взгляд - чернющий, свинцовый - выдавал 'старика'. Словно из раскосых глаз кочевника на нее, Итимад, глядело... не находилось у нее слов для того, что глядело. Как в илистое дно под спокойной водой вступаешь - и все, не выдрать ног. Она сразу поняла: глядящее из черноты за чужим, поддельным черепом затянет в зеленоватую мутную жижу, и кости ее сгниют под спудом грязи и мертвых водорослей. Давеча она отказывалась закрыться по самые глаза - тем самым проклятым грубым льном! на лицо и голову Итимад Румайкийа должна накинуть презренный лен, кому сказать! да еще и замотаться, как деревенщина, чтоб ни лба, ни губ не видать! - ну и вот, Гариб поспорил-поспорил, а потом кликнул Тарика: мол, так и так, господин, эта женщина отказывается выполнять ваши распоряжения! А тот все время, пока она орала на Фахра и Гариба, стоял и смотрел на горизонт. Заложив руки за спину и не ведя ухом. А вот когда Гариб окликнул, Тарик развернулся и шагнул к ней. И взглянул - вроде как на нее, а вроде и нет. Как на некий предмет, случайно оказавшийся перед глазами. Словно не она, живая Итимад, стояла перед Тариком, а столик или кувшин. Через предмет можно перешагнуть. Тарик смотрел, и Итимад понимала: перешагнет. Палач эмира Абд-аль-Рахмана оставил слезные записки о своей тяжкой жизни. Самийа с пустыми холодными глазами слезных записок оставлять не будет - это Итимад поняла тоже. И быстро замоталась в шершавый, дерущий щеки лен.
- Мы идем дальше, - тихо, спокойно сказал 'старик'. - Не заговаривая ни с кем.
Итимад сглотнула и повиновалась.
А в карван-сарае у Базара Суконщиков - дешевом, но еще приличном, не то что постоялые дворы в квартале у Невольничьего рынка - их встретили неласково. Впрочем, с чего бритому потному детине было встречать ласково четырех небогатых путников - каравана при них нет, охрана с золотыми саблями следом не гарцует... Однако ж детина мог заговорить и повежливее. Но не заговорил.
Обтерев жирные - плов из миски ел - пальцы о грязный платок на поясе, он чмокнул блестящими губами и заявил:
- Местов на всех рассчитано не было! Ты, юноша, верно, нищий, а мы нищих не принимаем в сем достойной заведении!
Ковер под детиной никогда не чистили, саманная стена за спиной облупилась, вокруг воняло верблюдами. Но Фахр, не найдясь с ответом, залился краской стыда и затеребил драный - зашила бы, ох зашила, но нечем! - рукав халата. И промямлил:
- Вы, пожалуйста, не подумайте, у нас есть деньги...
- Это что, баба твоя? - строго прищурился на Итимад детина.
- Это моя благородная мать! - вспыхнул сын, и она скрипнула зубами - где мое благородство и десятки невольниц с пышным выездом, но и на том спасибо, мой мальчик...
Детина, как и ожидалось, раззявил вымазанный жиром рот и заржал:
- В таком хиджабе! Благородная! Ха-ха-ха! Нищенка в деревенском льне! Ха-ха-ха! Из вилаята понаехали, что ль?
Фахр побагровел. Но выдавил:
- Д-да.
И достал из-за кушака тощий кошель.
- Нам бы келью... Самую про... простую...
Еще бы. Сумеречники растворились за их спинами еще не дойдя до караван-сарая - на их размещение денег не оставалось, все в Мерве оставили, у лекаря, эх...
- У меня простых кельев нету! Сказал же - у меня достойное место, для людей состоятельных!
В соседнем дворе взревел осел - видимо, разгружался кто-то, теперь им точно здесь кельи не видать. Пометом и верблюдом воняло просто нестерпимо, а ноги подкашивались. Всевышний, пошли нам кого-нибудь на помощь, сил моих больше нет! Нет у меня сил искать другой постоялый двор! Ноги подкашиваются, пот градом, того и гляди - стошнит... Итимад плюнула на приличия и вытерла лоб рукавом. Полагалось платком, но платка у нее не было. Всевышний, ну как же так, и Фахр у меня такой мямля...
- Пожалуйста, вот у нас деньги есть, мы заплатим прямо сейчас!
- Иди отседова, тут уже приличные люди разгружаются! Нет у меня свободных келий!
- Но...
- Нету местов, кому сказал!
Итимад хотела развернуться и уйти - сколько можно терпеть такое поношение! Но не успела. Потому что за спиной прозвучало тихое и спокойное:
- Неправда. Все у тебя есть.
Голос незнакомый, но оборачиваться не хотелось. Итимад знала, что увидит - новую маску. С холодной чернотой в глазах. Спину зазнобило. А вот детина, похоже, холода не чувствовал и куражился дальше:
- А ты чего встреваешь, уважаемый? Ты им родственником доводишься? А? Иди отсюдова, а то как позову сейчас...
Кого он собирался позвать, Итимад не узнала. Ее подвинули в сторону, как невесомую занавесочку, и протянувшаяся рука в узком сером рукаве уложила детину головой в плов.
Вокруг ковра с детиной сразу настала та особая тишина, когда все отворачиваются и отводят глаза. Невысокий человек неприметной внешности обводил взглядом дворик, и люди, поморгав, делали вид, что не видят, как дергаются голова детины, руки детины и ноги детины. И как тот мычит в миску. Человек в сером удерживал здоровенного амбала пятью пальцами, даже не положив ладонь на затылок. Итимад вдруг поняла: так не бывает. Нельзя поставить пять пальцев на голову человеку и впечатать того мордой в стол. И так не бывает, чтобы здоровенные ручищи дергали удерживающее запястье - и не могли ослабить хватку.
Человек в сером убрал пальцы с затылка детины, оставив пять багровых пятнышек на бритом черепе. В руке что-то тускло блеснуло. Это что - меч? Откуда?! Хозяин караван-сарая вынырнул из плова и увидел перед носом стальное лезвие. Уставившись в него, точно в зеркало, детина завороженно отер морковку и рис с лица.
- Осторожнее нужно быть, - осуждающе покачал головой человек в сером. - Когда ты при мече, с тобой беседуют уважительно: поправил перевязь, и сразу понятно, каковы твои обстоятельства. На мне не видно оружия, и это может ввести в заблуждение. Но, когда разговариваешь, обязательно присмотрись к собеседнику. Задумайся: у этого человека может быть оружие? Все это можно прочесть по глазам. У человека, который способен пустить в ход сталь, совсем другой взгляд. С таким человеком нужно разговаривать уважительно. Теперь вернемся к нашему случаю: у меня что, взгляд человека, с которым можно говорить невежливо?
Детина воодушевленно помотал головой: нет, мол. Человек в сером брезгливо сморщил губы:
- А я не с тобой разговариваю. Это я тебе говорю, юноша по имени Фахр ад-Даула. Считай, что это твой первый урок.
И посмотрел на Фахра.
- Можешь дальше так и называть меня- муаллим.
В келье урок новоявленного наставника продолжился. Самийа шагнул к притихшему Фахру, и тот жалко вжался в стену. Сумеречник - теперь он принял свой настоящий, черно-белый, нечеловеческий облик - чуть заметно скривил губу. И процедил:
- Фахр-ад-Даула. Тебя зовут Фахр-ад-Даула - 'слава державы'. Что же это за держава, у которой такая слава? Твою мать оскорбляли, а ты жевал сопли. Чем ты занимался до того, как встретил меня?
- Я... я ювелир, - ответил Фахр, не отводя взгляда. И сглотнул.
- Ювелир?..
- Хороший ювелир! - вдруг заоправдывался Фахр. - Люди доверяют мне и золото, и серебро, я не обвешиваю! И мудрый наставник ад-Дани дал мне хорошее образование, я умею читать Книгу, знаю хадисы, основы права и математику! И историю! Я... я...
- Где твое оружие, Слава Державы? - руки Тарика метнулись к вороту Фахра, и тот повис в воздухе. - Где твоя гордость?!
- Аааа! - взвыл мальчишка, колотя ногами о стену. - Пустите, что вы делаете! Мне же больно!
Тарик медленно разжал пальцы. Фахр ссыпался на пол, размазывая слезы стыда и боли. Итимад выдохнула и почувствовала боль - ногти вонзились в ладони.
- Он бесполезен, господин, - прошелестел за спиной еще один сумеречный голос - Гариб тоже вернулся, оказывается.
Меж тем Фахр успел вскарабкаться на ноги. Подмахнуть рукой сопли. И посмотреть прямо в лицо Тарику:
- Тот меч - это была иллюзия. Морок. Сквозь него лицо человека видать. Так где же ваше оружие, муаллим? Мне пеняете, а сами? Меч по дороге посеяли?
В келье повисла страшная тишина. Такая страшная, что Итимад боялась вздохнуть. А потом тишина рассыпалась: Тарик... рассмеялся. Следом захихикал Гариб.
- А ты молодец, маленький Фахр, - выдохнул, наконец, самийа и довольно прижмурился. - На что-то ты все-таки годишься - умеешь задавать хорошие вопросы...
И, уже разворачиваясь прочь, тихо докончил:
- И видеть правильные вещи...
Гариб, хмуро наблюдавший за этим весельем, заметил:
- Это Мухсин. Он ходил в незримом мире, а Та Сторона отпускает не сразу. Мальчишка отряхнет пыль города джиннов и снова ослепнет, как семидневный щенок.
Тарик, не удостоив белобрысого сородича ответом, сложил длинные пальцы в странном сложном жесте - и растаял в воздухе. Гариб зло прижал уши, зашипел - и выскользнул из кельи прочь.
Фахр неуклюже затоптался, не зная, как быть. Ох, сынок, и впрямь тебе следует быть порезвей умом...
- Вот тебе деньги, мой верблюжонок. Пойди купи маме яблок. Только не зеленых, красных с желтым бочком купи, мервских яблок. Смотри, чтоб гнилье не подсунули и не обвесили.
Она знала, что говорила. С базаром у сына тоже не слишком ладилось, ох..
- Иди, иди, хорошо яблочки выбирай...
Словом, Итимад никуда не побежала. Она без сил рухнула на топчан и прикрыла глаза.
Яблоки Фахр принес, и даже те, которых Итимад так хотелось, так хотелось. И тут же наладился прочь, поглядывая шкодным котенком.
- Ну иди, иди, поглазей на город, - измученно отмахнулась она, и сыночек выскочил за занавеску.
Точнее, не выскочил. Запутался в ткани, колотя руками, наконец выпутался и исчез в сумраке, который сгущался за занавеской.
Потом, когда случилось то, что случилось, кляла себя на все лады - почему разрешила?! почему отвернула голову, не спросив, куда и зачем направилось любимое дитя?! - но было уже поздно.
Тарик образовался в келье в тот же миг, как пропал из виду Фахр: то ли ждал, когда сыночек куда-то денется, то ли аромат яблок привлек.
Красные яблоки горой лежали на разложенном поясном платке Фахра и пахли одуряюще. Итимад немедленно схватила желтоватый с бочка плод и захрупала им.
Тарик, сидевший напротив нее за низким столиком, вдруг разжал губы и спросил:
- Как так вышло, что вас не убили?
Итимад поперхнулась:
- А что, надо было, чтоб убили?
Самийа быстро взял яблоко и быстро ответил:
- Нет.
Но Итимад уже распалилась:
- Они лишили нас города и имущества! Опозорили! Сослали в глушь, в Агмат! На потеху грязным берберам! По-твоему, этого мало?!
- Нет, но я...
- Что ты? Что ты? Что ты знаешь про нас? Я зарабатывала прядением! Прядением, как презренная рабыня в ткацкой мастерской! Меня лишили всего! Моего супруга эмира держат на цепи, как пса! А они ходят кругом и улюлюкают! По-твоему, этого мало?
- Нет, я хотел сказать...
- Что ты можешь сказать, о существо из Сумерек?! Такого не творил даже халиф аль-Хакам! А уж его-то трудно заподозрить в человеколюбии!
- Какой халиф?
- Аль-Хакам! Во время мятежа в пригороде Куртубы он велел схватить мятежников и лишить их имущества - что было против закона! - но даже он не посягнул на их женщин и детей! Закон предписывает собрать харимы мятежников в безопасном месте и оградить имущество от посягательств, а их, детей несчастья и гибели, выгнали из домов в одном платье, но даже аль-Хакам не решился сослать семьи тех, кто возвысил голос против его беззаконий!
- А что он сделал с теми, кто возвысил голос против его... беззаконий?
- Ты еще спроси, что за беззакония он творил! Он заманил в ловушку самых именитых граждан Тулайтулы, собрав их на пир, а потом велел казнить надо рвом! День Рва, слышал о таком?! Сто сорок две головы упали в тот страшный день!
- Я слышал о Дне Рва, только другом...
- Ничего ты не слышал и ничего не знаешь! Страшнее бедствия, учиненного халифом в непокорной Тулайтуле, наша земля не знала! А в Куртубе! В Куртубе он приказал казнить! Казнить! Шестьдесят два человека! Их распяли! Сняли камни мостовой на берегу канала и вкопали кресты! Людей развесили, как птиц после охоты! Законников! Знатоков хадисов! Ученых! Купцов и дворцовых евнухов! Город стенал от ужаса, душа у каждого подошла к носу! Шестьдесят два человека распяли! О бедствие, о великое бедствие мятежа в пригороде! Шестьдесят два человека!
- Я понял.
- Что ты понял?! И даже тогда, даже этот бесчеловечный властитель не сослал и не изгнал их харимы! А нас! А нас! О беззаконие и бесчеловечность, невиданные среди детей ашшаритов!
Тарик молча посмотрел на яблоко и задумчиво его загрыз.
В это время Фахр-ад-Даула пробирался среди пустеющих лотков и ковриков базара, задавая встречным вопрос, выдающий в нем юношу образованного и знающего. Фахр проталкивался в редеющей толпе, спрашивая:
- Как пройти в библиотеку?
А надо вам сказать, в Балхе (равно как и в Мерве, и во многих других городах Хорасана) стараниями правителей учреждены были прекрасные библиотеки, куда каждый ищущий мудрости верующий мог прийти, и ему выделялся столик для письма, прибор с каламом и хорошими чернилами, а также стопка бумаги. И за все это с верующих ашшаритов не брали денег, ибо библиотеки находились на попечении эмиров.
Вот почему Фахр не замедлил узнать, где находится дом мудрости в Балхе, и направился туда, и сел за столик, и обратился к убеленному сединами смотрителю из числа смотрителей, а тот смотритель открыл перед жаждущим воды истины юношей врата премудрости и принес ему книгу славного своей ученостью Ибн Арабшаха аль-Куртуби, а именно известную среди знатоков 'Чудеса судьбы истории Тарика'.
Фахр сидел и читал, а потом ему принесли лампу и две свечи, а он все читал, пока масло не прогорело и свечи не оплавились, и верующих не призвали на ночную молитву.
Вот почему юноша уподобился башмачнику из 'Нишапурских ночей' и узнал о том, что случилось в караван-сарае, последним.
Сквозняком втянуло внутрь кельи занавеску на входе.
Яблоки покатились в разные стороны.
Итимад не успела даже спохватиться - что за ветер, что разбивает кучу яблок? - сквозняк опрокинул ее на пол, в ушах гулко хлопнуло, над лицом просвистело белое, она вывернулась, сумела увидеть - белое шлепнулось о стену и застыло бумажкой.
С тараканом ханьского иероглифа посредине.
Таракан брызнул черным, цвета ковра стерлись, мир вывернулся наизнанку - белое в черное, черное в белое, иероглиф горел синюшным удушливым светом, узоры ковра поплыли стальными отблесками, змейки ползли, горбя спинки, брызнуло темнотой, в чернильных кляксах вставали тени, в ушах стоял крик, дерущий, страшный крик, саднило горло - это она, Итимад, кричала.
И размазывала по лицу сладкое липкое, пахло яблоками, яблоки посекло стальным светом мертвой ханьской буквы.
Тень рвалась к Итимад, разбилась о выросший над ней жгуче-белый силуэт - доспех, там доспех, странный, сплошная пластинчатая сталь с ног до головы, бумажка, еще одна, свистнула и хлопнулась о щит - у него щит? - нестерпимый блик взрезал глаза, щит разлетелся зеркальными осколками, силуэт шатнулся...
... хлоп! Еще одна бумажка, она тараном ударила в стальной нагрудник, тот, без щита, упал - ааааа! - нет, устоял, чавкало, хлюпало, кровью хлюпало, сталь плавилась, струились синие угарные огоньки, по подбородку текло яблоками, слюной, сушь во рту не дала крикнуть.
- Помогите! - выдохнула она сипло, вот как тогда, на охоте, упала с лошади, а кабан, секач, бежал на нее, а ирбис сиганул с седла, конюший, он держал барса на седле, ирбис, дымчатый зверь в черную крапку... - Помогииитеее!
Никто не слышал, она не крикнула, никто не поможет, чернота. Нет, лис, маленький, шкура с проседью, ухо рваное. Стоял и скалил желтые зубы. Того, в доспехе, она больше не видела. Помогите. Лис двинулся на нее.
На месте стальной фигуры сгущалась пустота. Нет, дымка. Нет, барс! Дымчатый зверь в черную крапинку ударил хвостом, темные кольца до самого кончика, барс!
Ковер снова стал красно-желтым. Нет. Красным, мокрым, черным.
Барс стоял над телом лиса, тот еще содрогался, пасть ирбиса впечаталась лису в шею, клыки вошли по самые оскаленные десна.
Лис дернул лапами в судороге, сверху полетели бумажки, как сухие листья, пустые, мятые бумажки, они падали, шелестя, безобидным суховеем.
Ирбис разжал клыки, тело лисы осело на пол. И растеклось нефтяной кляксой. Дохнуло гнилью, удушающей, тысячелетней, затхлая вонь вывернула Итимад наизнанку, ее стошнило.
А когда она проблевалась, вывернутый мир окрасился в яркое, а барс исчез.
Перед ней у стены сидел бледный-бледный Тарик и хватал ртом воздух.
- Что это было? - прошептала она и поняла, что самийа хочет ей что-то сказать, но никак не может отдышаться.
И держится за грудь. Там же расплавленная сталь и кровь. Итимад снова замутило.
Легион... Это услышалось внутри головы.
- Что?..
Легион. Демоны.
Голова не верила, Итимад разрыдалась.
- Зачем они приходили ко мне? - всхлипнула она.
Не к тебе. Ко мне.
- Зачем?
Убить.
Надо подойти к Тарику, разглядеть его грудь, вот он держится за грудь, как человек, как раненый, нет сил подойти, там кровь и потеки железа.
Белая ладонь на темном. Там нет крови. И железа нет. Ей показалось.
Но это неправда. Все было на самом деле. По-настоящему.
Да.
- Мама! - вдруг заорали за спиной. - Не подходи к нему!
- Фахр?..
- Мама! Отойди! Он - убийца!!!
Терпения мне, о Всевышний.
- Фахр, что ты несешь?
Сынок стоял в дверях - хвостик посеревшей старой чалмы свисал на шею, Фахр подхватил его и отер испарину со лба. И размазал пыль, проведя темную линию над бровями.
Итимад почему-то испугалась: вот она вся в яблоках, что сын подумает. Но Фахр на заляпавшую келью яблочную кашу не обратил никакого внимания.
- Мама, я все прочитал!
- Что?!
- Вот! Вот тут написано! Я и тебе прочитаю! - и Фахр выхватил из рукава толстую книгу-свиток на деревянной ручке. - Он перебил жителей Дархана... - Фахр раскручивал свиток, бумага ползла вниз, завиваясь змейкой, - Вот тут! Он перебил жителей Дархана, убили всех, мужчин, женщин и детей, а жители положили перед ним младенцев, чтобы он сжалился, а он... - Тут Фахр докрутил свиток до нужного места. - Вот! 'Тарик повернул поводья коней в сторону младенцев и не дал вида, что увидел их или обратил на них внимание. И войска, находящиеся с ним, прошли от начала и до конца, давя их копытами лошадей, и смешались младенцы с пылью'. Мама, он детей конями передавил!
Итимад воззрилась на самийа. Тот по-прежнему сидел у стены, и глаза его стали огромными. И не отрывались от Фахра. Тарик сжал ладонь в кулак и попытался проговорить что-то - без толку. Он же не может говорить. Кровь и сталь. Сумеречник сдавленно выдохнул и резко развернулся к ней.
И тут Итимад ровно что-то по голове стукнуло:
- Фахр, постой! Если он перебил жителей, то кто же клал под ноги его коня младенцев?
Сын раскрыл было рот, но закрыл его. И снова вперился взглядом в книгу. Но не уступил:
- Тут так написано! Это писал сам Ибн Арабшах! В пыль! Младенцы смешались с пылью, мама, он убийца, нечеловек, он делал страшные вещи!
- К-то н-написал? - это прозвучало хрипло и злобно. Тарик нашел-таки силы, чтобы проговорить это вслух.
- Ибн Арабшах! - Фахр приосанился. - Знаменитый ученый, он творит под покровительством правителей в славном городе Исбилья!
Тарик резко, как барс прыгнул, вскочил на ноги, и даже не шатнулся:
- Что ты несешь? Какие младенцы?! Мы брали Дархан на копье, но какие дела у меня могут быть с младенцами, ты рехнулся, сраная ты слава державы?!
- Тут написано, что ты - ты! - убил халифа Али ар-Рида! После чего тебя заковали и отправили в темницу!
- Что?!
- Что, не ты?
- Какая темница?! Что знаешь про меня? Чему ты веришь про меня? Я убью твоего Ибн Арабшаха, но сначала набью ему морду! Чтобы знал, как писать галиматью! Он, небось, не ожидает, что история придет и врежет ему по сопатке!
Надо же, и даже не задыхается, так, видать, разозлился, чисто как барс, зубы скалит, сейчас как кинется!
Тут Тарик снова развернулся к ней:
- А вам, госпожа, отдельное спасибо за кошечку.
- К-акую кошечку?
- Пятнистую! С хвостом и зубищами!!!
И тут до нее дошло. С опозданием. Сначала лошадь. Она звала лошадь тогда, в ханьском кабаке. А теперь вспомнила о барсе.
- Выходит...
- Да! Выходит! Благодарствую, что не обернули меня пауком или питоном!
- Но я...
- В следующий раз прошу просто сказать: защити меня. Этого будет достаточно.
- Чем же ты меня защитишь, о самийа? Где твой меч?
Тут Тарик открыл было рот, но потом закрыл его. А потом пробормотал:
- Пусть тот, кто забрал мой меч, сам его и отдает.
Зря они забыли про Фахра:
- Мама, как ты можешь с ним разговаривать про каких-то котов?! И почему здесь все в яблочной каше и бумажках?
И тут они оба развернулись к нему, и Итимад в который раз подумала, что хорошо бы закатить сыночке оплеуху - за тупость. И глупость. И... Ох. Как же она не поняла сразу.
- Фахр, а что это за книгу ты принес в рукаве? Откуда ты ее взял?
- Это список знаменитого труда Ибн Арабшаха! Я заказал его в библиотеке! Как доказательство, я знал, что ты мне не захочешь верить! Ты мне никогда не веришь!
- Фахр! Забери шайтан твои доказательства! Деньги! Сколько ты заплатил за список?
Сын тут же смешался и заалел щеками под размазанной пылью:
- Два динара, - наконец выдавил он.
- Сколько?! Ты потратил два динара?!
- Ну... - Фахр мялся и мямлил - как всегда. - Я вообще-то остался должен, у меня с собой столько не было, и мне сделали скидку...
- Ты должен два динара?!
- Динар и тридцать дирхемов! - с отчаянием выпалил ее сын.
- Фахр, ты потратил два динара на страшные сказки про верблюжье говно, которому сто лет назад четыреста лет исполнилось?!
- Это не сказки! И знание - бесценно!
И тут за ее спиной раздался звук, который Итимад совершенно не ожидала услышать. Сдавленный, лающий, словно кто-то задыхался - ему плохо? Итимад обернулась и увидела, что Тарик сползает по стене, держится за живот - и смеется.
- Знание... бесценно... - выдавил из себя сумеречник и захохотал в голос.
Итимад постаралась сдержаться, но не вышло. Она мимодумно улыбнулась, увидела своего ошалевшего, нелепого, милого сына - и тоже рассмеялась.
Отсмеявшись, они плюхнулись рядом на суф и сурово воззрились на переминавшегося с ноги на ногу Фахра. Тот все вытирался краем чалмы, от чего лицо его становилось все грязнее и грязнее. Ах, нет, это уже не испарина. Это слезы. Ее сын кривил рот и плакал от злости.
- Вы... вы... это знаменитый ученый... я хотел как лучше...
Конечно. Он хотел как лучше. Фахр всегда хотел как лучше - и когда приносил домой котят с базара, и когда приводил обедать каких-то оборванных мальчишек, которые смеялись ему в спину - конечно, полоумный, они просили даник, а он повел их баранину есть...
Итимад не на шутку разозлилась. Как лучше ты хотел?!
- А на что мы жить теперь будем, о многомудрый ты мой? Фахр, когда ты научишься думать головой, а не тем местом, куда вложил в тебя все эти сказки покойный ад-Дани? О чем ты думал? Так-то всегда случается: чужое дело легче ваты, а свое - тяжелее камня...
Тарик подал голос со своего места, и все еще хриплый голос его истекал ядом:
- Сдается мне, мы все попали в сказку. Про глупого шахзаде.
И тут Фахр - неслыханное дело - взорвался.
- Да! Мы попали в сказку! Только все сказки с тобой - страшные, страшней не бывает!
- Не надо так со мной разговаривать.
- Буду! Я не тот, кто тебе нужен! Я не наследник халифа!
- Значит, мне все это время врали про твою родословную?
- Оставь меня в покое, гребаный убийца!
В следующий миг Тарик уже держал Фахра за ворот. Итимад почувствовала, как свистит между зубов выпускаемый воздух. Но самийа лишь скривил рот и сказал:
- То-то.
И отпустил полы халата ее сына.
- Ты что, издеваешься?
- Ненависть полезней, чем отчаяние.
Итимад наконец-то отерла сладкую мякоть яблок с лица. Злость не уходила. О эти мужские разговоры! Про доблесть, храбрость и отчаяние! Хватит! То сказки, то демоны, то... Так. Сказки. Сказки!
Тарик, словно услышав его мысли, приобернулся к ней.
- Я знаю, что нам делать, о мужи, - насмешливо произнесла Итимад.
- Сдается мне, меня не обрадует то, что я услышу, - мрачно сказал Тарик.
- Послушай и узнаешь, - отрезала Итимад. И широким жестом указала всем садится к столику. - Прошу. Теперь я расскажу вам, что мы будем делать дальше. И кстати! Где этот проклятый кот?! Где Гариб?!
Но тут за занавеской послышались запоздалые возгласы и крики:
- О Всевышний! Что здесь творится! Такой шум среди ночи! Почтеннейшие! Что происходит? Вы не пострадали?
Итимад крикнула назойливым сострадальцам и осуждателям:
- Все хорошо, слава Всевышнему! У меня упал кувшин и задел сярпуш с пловом, вот и загрохотало!
И шум и шарканье ног удалились, и лишь одна бритая морда - хозяин карван-сарая сам пожаловал - засунулась внутрь:
- Во имя Всевышнего, женщина, будь осторожнее! И кто это, во имя Джама?
На что Тарик мягко, по-кошачьи, повел рукой, словно задергивая ткань перед лицом детины:
- А ты меня вовсе не видишь.
Тот поморгал, а Тарик добавил:
- И ни о чем не беспокоишься.
Глаза детины враз стали пустыми, как сухой кувшин, и тот исчез за занавеской.
Так где же все-таки Гариб? Нет, она подумает об этом потом. Сначала - деньги.
Вечерний базар освещали воткнутые в понатыканные там и сям столбы - безобразно понатыканные, в Исбилье, царице городов, они ставились в прямые ряды и украшались резьбой! - и большие ханьские железные чаши, в которых пламенело масло.
- Подходите, о правоверные, подходите, вот конь, достойный эмира, достойный султана, он ест свою пену и пьет воду миража, подходите! - надрывался нанятый ими посредник, и надрывался не зря - толпа вокруг них густела.
Конь, в смысле, Тарик в облике коня, мрачно стоял между ней и Гарибом - проклятый котяра обнаружился сразу, как утих переполох в караван-сарае, и Итимад не отказала себе в удовольствии: выдрала бесполезного невольника за оба уха. Теперь Гариб стоял тоже мрачный, зато смирный, и даже не огрызался.
- Во имя Джама, правоверные, посмотрите на этого коня, конь лучших неджских статей! Недаром говорят дети ашшаритов: если вы видели коня серой рассветной масти, и он летел по воздуху, верьте такому!
Сама Итимад вспомнила счастливые дворцовые времена и нарядилась юношей: в Фахров кафтанчик и его же сапоги с чалмой. Ах, Исбилья, ах, утра охоты! Супруг дозволял ей выезжать с эмирской свитой, переодетой мужчиной, и на все возражения - женщина на охоте! Неслыханно! Харим эмира не покидает женской половины! - мол, все мы рабы Всевышнего. И во время выездов полагалось так и называть ее - Абдаллах.
Гариб тоже стоял в заемном облике дюжего тюрка, и облик этот казался худощавому, невысокому сумеречнику великоватым. Тюрок то и дело обирал рукой рыжеватую редкую бородку и зверовато зыркал по сторонам.
- Подходите, правоверные, ибо недаром говорится: 'Рай земной находится на хребте коня, в занятиях книгами, на груди красавицы!' Вот конь из коней, жеребец из жеребцов, у него хребет львиный, хребет волчий, ноги газели!..
А вот этого им следовало ждать, а они не ждали - подвалила толпа берберов, с насурьмленными глазами и замотанными по самые глаза мордами. И они сразу же заорали: