Медведникова Влада : другие произведения.

Невеста императора

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    "Но ты пой о нем, девочка. Люди не должны забыть его имя. Пусть оно звучит повсюду, пусть его знают в каждом доме. Он услышит, придет". Рассказ был написан для конкурса "Пролет Фантазии" и занял первое место.

Влада Медведникова

Невеста императора

  
   Рассказывая о приезде в столицу, Нэйно выбирала самые красивые слова. Голос тек, словно песня, вычерчивал силуэт дворца, раскрашивал крыши лазурью, наполнял воздух ароматом и смехом. Разве можно по-другому рассказывать о днях, когда император был жив и страна процветала?
   Но первое воспоминание о столице было совсем иным. Нэйно тогда едва исполнилось шесть лет, и звали ее еще вовсе не Нэйно, а Арш - воробей. Непоседливая и взъерошенная как маленькая птичка, она стояла, вцепившись в край телеги, а кругом все мелькало, грохотало, подпрыгивало. Сперва зрелище было знакомым: бревенчатые дома, оленьи рога, прибитые над дверьми, дым уличных жаровен, квохчущие куры. Только людей было слишком много, они толпились, куда-то шли, едва замечая друг друга. Арш вставала на цыпочки, высовывалась из телеги, махала прохожим. Изредка кто-то кивал ей, улыбался и вновь исчезал в толпе.
   Но потом телега остановилась, мать одернула Арш, заставила сесть. "Что там? - спрашивала Арш, хватая мать за расшитые длинные рукава. - Это воины императора? Нас пропустят?" Ответы матери она позабыла, но зато навсегда запомнила, как сладко замерло сердце, когда вновь заскрипели колеса, и телега качнулась, двинулась дальше.
   Теперь все вокруг изменилось: дома стали легкими и светлыми, тонкие узоры очерчивали окна, широкие ленты с заклинаниями бились на ветру. Все было таким непривычным, ярким, каждый дом казался дворцом, и не различить, где лазурные крыши, а где синева неба.
   Арш не сумела разглядеть воспетых в песнях очертаний дворца. Телега вновь остановилась, и на этот раз всех заставили выбраться наружу. Арш запомнила сильные руки, подхватившие ее и поставившие на землю. Запомнила сверкающие наручи с черненым узором, а лица не разглядела. Кто это был, стражник, воин императора? Или брат матери, приехавший с ними в столицу и быстро затерявшийся на людных улицах?
   А потом путь пешком: неровная, теплая брусчатка под ногами, спешащие люди, подгоняющие окрики матери. Арш прижимала к груди драгоценную ношу - сверток с нитками и лентами для вышивания - старалась не отставать, не спотыкаться, - и не заметила, как оказалась под крышей.
   Во дворце.
   Он был для нее поначалу незнакомым, опасным местом. Нужно ходить осторожно, нельзя бегать, где придется. Надо всегда быть незаметной и тихой, со взрослыми говорить почтительно, а с детьми не затевать шумных игр. Каморка, куда отвели их с матерью, и веранда вышивальщиц, - вот и все, что видела Арш поначалу. Комнатка была тесной: ни одного окошка, лишь низкая дверь, два тюфяка на полу и столик с масляной лампой. Вечером, перед тем, как затушить огонь, мать подсыпала в лампу благовония, и ароматный дым еще долго клубился в темноте, проникал в сны. Арш иногда плакала, уткнувшись лицом в подушку, - вспоминала бревенчатый дом над дорогой, яблони за окном, зеленеющий овес в поле. "Не плачь, - говорила ей мать. - Мы бы умерли там с голоду".
   На веранде было лучше. Она выходила во внутренний двор, и Арш могла сидеть, притаившись у резной ограды. Жадно разглядывала воинов, женщин в ярких накидках, дикарей с раскрашенными лицами, - все они проходили мимо, не замечая Арш. Однажды она увидела, как через двор промчались две белые тени, - пронеслись стремительно, оставили после себя изломанные стебли цветов. "Это кьони, - объяснила старшая вышивальщица. - Императорские волки. Им можно все".
   Но подолгу сидеть и разглядывать двор не получалось. На веранде у Арш было много дел. Она распутывала клубки, сматывала ленты, обметывала шелковые платки. А когда матери доверили сложную работу, - вышивку дорогой накидки, - то и для Арш нашлись новые поручения. Она стала посыльной и разносила теперь готовые платки, спешила к торговцам за шелком и лентами.
   Тогда она поняла, что дворец - это коридоры и террасы, веранды и маленькие домики, зеленые дворы и белые лестницы. Тогда она наконец увидела лазоревые крыши, услышала перезвон колокольчиков на ветру, почувствовала аромат благовоний, доносящийся из покоев императора.
   Его дом - с острыми углами и ярким изгибом крыши - стоял на холме, и к порогу вели сорок ступеней. И впервые Арш увидела императора случайно, издалека.
   В тот день ее послали в восточный флигель - его увитая цветами веранда огибала широкий двор, вела к самому подножию лестницы. Арш отдала служанке тяжелую стопку расшитых покрывал, и, как обычно, задержалась у ограды.
   Арш уже привыкла к волкам, они появлялись неслышно, принюхивались, пробегали через веранду, исчезали во дворе. Но сегодня на лестнице их было так много, - волки сидели и лежали на ступенях, белоснежные, неподвижные как статуи. И только один, самый огромный, ходил взад-вперед, словно сторожил что-то. Иногда останавливался, замирал на мгновенье, запрокинув голову к небу, а потом вновь продолжал свой путь.
   И там же, среди волков, стояли двое, юноша и девушка.
   - Смотри, смотри, - прошептала служанка, наклонившись к Арш. - Это император!
   Арш вцепилась в ограду, встала на цыпочки. Император, совсем рядом, без толпы воинов и прислуги, лишь в окружении волков! Арш смотрела на него во все глаза, старалась запомнить каждую мелочь. Длинные черные волосы, непослушная прядь трепещущая на ветру, золотистый загар, сине-зеленый шелк одежд, широкие рукава, изумрудные браслеты и медальоны... Император смеялся, говорил что-то, - но на террасу долетал лишь неразличимый отзвук слов. Девушка чуть сторонилась и ежилась, когда мимо проходил огромный волк, но улыбалась, кивала, смотрела только на императора.
   - Это его невеста? - спросила Арш.
   - Мы все здесь его невесты, - ответила служанка и закрылась ладонями, сдерживая смех.
   Вернувшись на веранду вышивальщиц, Арш едва перевела дыхание - запыхалась, бежала со всех ног, - и выпалила:
   - Я тоже буду невестой императора, когда вырасту!
   Арш обиделась, когда мать и другие женщины засмеялись в ответ.
   Ночью, засыпая в тесной коморке, во тьме и клубах благовоний, Арш упрямо повторяла про себя: "Буду, буду". И с тех пор всегда погружалась в сон с этой мыслью.
  
   Арш стала прислушиваться к разговорам взрослых, ловила каждое слово об императоре. И все чаще замечала, как вышивальщицы, служанки в дальних покоях, даже стражники и торговцы, - все шепчутся, оглядываются украдкой, и до слуха долетают лишь обрывки слов. Что-то о болезни, проклятии, темной лихорадке. Имя императора вплеталось в эти речи, звучало еле слышно.
   - Иначе почему был такой неурожай? - Мать и ее подруга не замечали, что Арш притаилась за сундуком с лентами, сидела не шелохнувшись, слушала. - Почему был мор на востоке? Он болен, говорю тебе, земля страдает из-за него.
   - Тише, тише, нас могут услышать.
   Арш хмурилась и злилась, сжимала кулаки, отгоняя страх. Император не мог заболеть - он сильнее всех, ему принадлежит все! А если бы и заболел, разве не исцелился бы в тот же миг? Хотела спросить, но не решалась, - взрослые перешептывались так тихо, переглядывались с такой тревогой.
   Трава во дворах высохла, цветы на террасах увяли. Осенние дожди моросили, стучали по крышам. Говорили, что пора бы выпасть и снегу, но зима все не шла. Дни укоротились, Арш вставала затемно и после заката еще долго бегала с поручениями. Воздух стал холодным, дыхание клубилось паром, но дожди все не кончались. Туман стекал с крыш, словно липкое марево, заволакивал двор.
   Как только выдавался свободный миг, Арш бежала на главный двор, пряталась за оградой, смотрела на лестницу, ведущую в недостижимое жилище императора. Научилась по одежде и походке отличать советников от богатых просителей и гостей из дальних стран. Много раз видела огромного белого волка - сперва он бродил по двору и ступеням, принюхивался к каждому, кто ступал на лестницу, но затем все чаще лежал неподвижно, почти неразличимый среди тумана.
   Самого императора Арш видела лишь несколько раз. Он поднимался наверх или пересекал двор, и всегда рядом с ним были люди. Арш завидовала им и сердилась - могли бы идти поодаль, не заслонять императора! Успевала увидеть лишь край одежд, черные пряди волос, намокшие под дождем.
   Потом облака ушли, лужи схватились крепким льдом, но снега все не было, лишь в воздухе висела колючая дымка. Дышать было больно, а солнце казалось красноватым даже в полдень. "Дурной знак", - шептались женщины.
   Кьони, императорские волки, прежде то ли дело проносившиеся по двору, теперь не показывались. Но их голоса были повсюду, - днем и ночью, то издалека, то совсем близко доносился волчий вой, безнадежный, тоскливый. Сперва Арш зажимала уши и молилась духам земли и императору, а потом стала слушать волков, пыталась понять, о чем они стонут.
   Однажды утром, когда Арш сидела на краю веранды и сматывала нитки, во двор выбежал волк. Он бежал медленно, спотыкаясь, то и дело останавливался, принюхивался, словно пытаясь поймать исчезающий след. А потом рухнул на землю и остался лежать неподвижно.
   Вышивальщицы высыпали во двор, Арш вместе с ними, - хотела подойти к упавшему кьони, но мать поймала ее, прижала к себе. Женщины стояли полукругом, не приближались, ждали, смотрели, как стражники склонились над волком, теребя его, пытаясь услышать дыхание.
   - Мертв, - сказал один из стражников и, выпрямившись, повернулся к женщинам. - Расходитесь, мы унесем его.
   Женщины потянулись обратно на веранду, - Арш упиралась, пыталась вывернуться из-под рук матери, - и лишь одна вышивальщица замерла, не сдвинулась с места.
   Кудрявая Римара, вышивавшая поля и реки на подушках, смотрела на мертвого волка. А когда стражник шагнул к ней, чтобы отвести под крышу, упала на землю и закричала:
   - Это знак, дурной знак! Чарена болен, земля страдает, кьони умирают, чтобы отсрочить его смерть, но их осталось так мало, совсем скоро!..
   Стражник схватил Римару, зажал ей рот ладонью, а другой - десятник - велел:
   - Выкиньте ее за ворота. Казните, если посмеет вернуться.
   От потрясения Арш забыла упираться, и мать втащила ее на веранду, прочь от Римары, стражников и мертвого волка.
   - Почему, почему? - спрашивала Арш и не могла договорить. Почему Римара так говорила про императора, почему называла его по имени, как любого безродного человека, почему кьони умер, почему наказание Римаре такое жестокое?
   - Молчи, Арш, молчи. - Голос матери был пропитан страхом. - А то выгонят и нас.
  
   К середине зимы туман, наконец, покинул столицу. Изморозь покрыла перила, навесы и высохшую траву во дворе, а в воздухе кружили редкие снежинки. Веранду занавесили покрывалами, поставили тяжелые медные жаровни. Теперь здесь всегда было сумрачно, женщины работали при свете лампад. Арш по-прежнему бегала с поручениями, куталась в шерстяную накидку, дула на замерзшие пальцы. Коридоры теперь стали безлюдными и тихими, лишь стража была повсюду, у дверей и ворот.
   Арш больше не видела ни императора, ни его кьони.
   Однажды утром, когда Арш помогала матери натягивать шелковый платок на раму, пришел незнакомый человек. Следом за ним шагали четверо воинов, но сам он был без оружия, в дорогой одежде с широкими рукавами и знаками волшебства. Женщины встали, приветствуя вошедшего, а он сказал:
   - На рассвете умер любимый волк императора. Молитесь - император сказал нам, что болен и не знает, чем исцелиться. Молитесь о его жизни, молитесь о жизни империи.
   Голос незнакомца звучал устало и глухо, словно он повторял эти слова уже много раз, в каждой комнате и каждом зале дворца. Тишина сковала веранду, а затем старшая вышивальщица запела. Сперва тихо, потом все громче она пела мольбу духу Желтой реки, могущественному и жестокому. Одна за другой женщины подхватили слова древнего гимна.
   С тех пор молитвы звучали, не умолкая. Аромат благовоний сменился запахами можжевельника и шалфея, - их жгли повсюду. Вместо платков и покрывал вышивали теперь молитвенный ленты - они развевались на каждой террасе, под каждой крышей.
   Арш жила как во сне. Горьковатые, терпкие запахи целебных трав дурманили ее, а зимний холод обжигал дыхание. Каждое утро, просыпаясь, она была уверена, что сегодня придет кто-нибудь и расскажет, что император выздоровел. Он выйдет на лестницу, и белые волки вновь сбегутся во дворец.
   Но каждый новый день был наполнен тоскливым пением, клубами дыма и тихими разговорами. Женщины шептались: "Озерные ведьмы прокляли его". "Разве он не сильнее луны?" "Говорят, у дальнего рубежа строят гробницу. Согнали тысячи людей, работают, не покладая рук..." "Он не оставил наследника, кто будет править после него?"
   Во дворец каждый день приходили новые жрецы и целители. Притаившись у резной ограды, Арш смотрела, как они идут через двор. Бубенцы звенели на краях накидок, руки и лица были раскрашены черным и алым. Все ждали целительницу из дальней земли, и она пришла в столицу с первыми весенними птицами.
   Арш видела, как этим же путем прошло множество шаманов, и знала, что от их лечения не было пользы. Но эту женщину встретили с небывалым почетом. Закутанная в покрывало с ног до головы - не видно ни рук, ни лица, не понять, девушка или старуха - она шла в окружении почетной стражи. Перебегая с террасы на террасу, Арш следила за ее шествием, пока целительница не достигла сорока ступеней и не скрылась в доме императора.
   На следующий день всем было велено собираться в путь.
  
   Время перемешало и стерло воспоминания о дороге, превратило в клубок суматохи, усталости и страхов. Весенние ливни, зеленеющие поля, скрипящие колеса телег, оставляющие следы сперва в грязи, а затем в пыли. Навесы, костры под открытым небом, голоса, охрипшие от вечного пения молитв, и дым можжевельника и шалфея, тянущийся над караваном. Но сколько длился это путь, дни, месяцы, недели? Нэйно забыла это, как забыла и свои мысли, мысли маленькой Арш, вместе с тысячами людей бредущей к месту упокоения императора.
   "Он не умер", - так много раз говорили ей в пути. - "Он жив. Там, впереди, не гробница, а дворец исцеления. В нем император скроется от мира, уснет, во сне болезнь покинет его, и он вернется к нам исцеленным. Он должен жить, чтобы жила империя, поэтому его заколдуют, спрячут в целительной тьме".
   Но когда впереди, на холме показалась цель пути, Арш поняла: сказанное - ложь, это гробница, императора, еще живого, закроют там, оставят как жертву земле. Арш застыла, вцепившись в край телеги, смотрела как сияют в полуденных лучах сине-зеленые стены гробницы, как становятся все ближе, все выше.
   Что-то случилось с Арш в этот миг - она не зарыдала, не закричала, не выпрыгнула из телеги, чтобы бежать к началу каравана, к носилкам императора. Стояла неподвижно, чувствуя, как замерзает, обращается в лед самая сердцевина души, как каждый вдох раздирает сердце. Молча смотрела на текучие очертания холмов, на безмятежные воды озера, на пестрый караван, взбирающийся по крутому склону.
   Мысли остановились, билась только одна: "Гробница, гробница". Четыре высоких уступа, а на вершине - крохотный дом, так похожий на жилище императора. Сапфировые и изумрудные прожилки на стенах, лестница ведущая к двери. Женщины рвали на себе покрывала, заходились в криках скорби и мольбы, стенания мешались с траурными гимнами. Арш молчала, смотрела вверх.
   Кто-то поднял ее на плечи, и Арш увидела воинов, держащих носилки, поднимающихся вверх по ступеням. Шелковые покрывала и ленты качались, скрывали императора - не разглядеть было ни края одежд, ни пряди волос. Колдуны, шаманы и жрецы поднимались следом.
   На вершине пирамиды все они остановились, выстроились полукругом, внесли императора в изумрудный чертог. Затем воины вышли, и дверь закрылась.
   Людское море, окружившее холм, на мгновение стихло, а потом взорвалось криками и плачем. Арш почувствовала, как трескается лед души, осколки жгут и режут глаза. Закрыла лицо руками и завыла, отчаянно, беззвучно.
   Обратный путь она не запомнила.
  
   В девять лет Арш решила, что готова пройти обряд.
   Ее отговаривали, твердили: "Подожди еще несколько лет, дождись первой крови", но Арш не слушала. Она ждала уже слишком долго, - почти три года. Медленные, тусклые месяцы и дни, наполненные работой и бесцельными разговорами. Арш больше не бегала во двор, не стремилась подобраться поближе к жилищу императора. Когда выпадали свободные минуты, она спешила к воротам, смотрела, как стража пропускает путников, богатых и бедных, по-прежнему стекающихся во дворец. Смотрела на волов, тянущих повозки, груженые тканью, зерном, благовониями, и на ослов, увешанных тяжелыми мешками.
   И ждала, ждала.
   Шептала слова молитв и верила, - сейчас покажется высокая, украшенная шелковым навесом повозка. Или император придет пешком, один, усталый, покрытый пылью дальней дороги, и стражники сперва не узнают его, но Арш сразу поймет, что это он, еще издалека! Или прибежит вестник и, прежде чем рухнуть без сил, крикнет: "Радуйтесь, император исцелился!" Или белый волк проскользнет в ворота и, ни на кого не глядя, побежит к лестнице из сорока ступеней.
   Все стражники уже знали Арш, не гнали прочь и иногда угощали яблоками и сушеным инжиром. "Эх, птичка, - говорил старый десятник и качал головой. - Лучше поищи другого жениха себе".
   Арш чувствовала, что ожидание, которым сперва был пропитан дворец и все разговоры, с каждым месяцем и годом становится все прозрачней, тоньше, рассеивается как клочья тумана. Молитвы звучали как заученный набор слов, торопливая скороговорка. Молитвенные ленты потускнели от дождя и солнца, их снимали и не вешали новые. Страной правили советники императора, но все уже шептались о том, кто же займет пустующий трон.
   Арш знала, что должна что-то сделать, но только одно было ей подвластно, - она могла пройти обряд, получить взрослое имя.
   Мать надеялась, что жрец отговорит Арш или вовсе откажется давать наставления такой юной девочке. Думала, что Арш и сама испугается, увидев обугленные рога, засыпанный пеплом алтарь Безымянного духа, и жреца, - косматого, перепачканного в золе, одетого в шкуру. Но Арш не убежала, не спряталась за мать, не отвела взгляд.
   - Дочь умнее тебя, - сказал жрец матери. - Сейчас степь спокойна, никто не помешает ей пройти обряд. А через три, четыре года, что здесь будет? Свара, смута, грызня за трон. Лучше пусть идет сейчас.
   Жрец научил Арш гимнам ночного бдения, дал кувшин с водой и на три дня и три ночи отправил в степь. Днем Арш спала, укрывшись среди высоких трав от палящего солнца, но ночью спать было нельзя. Каждую ночь Арш пела гимны, вслушивалась в звуки ветра, смотрела, как движутся звезды. Один раз ей почудился блеск глаз среди высокой травы, но зверь не приблизился, не нарушил ночного бдения.
   Арш пела, смотрела и слушала, но сердце глодала тоска. "Свара, смута, грызня за трон", - сказал жрец, словно не было и тени надежды, что император вернется.
   - Я буду ждать его, я дождусь, - шептала Арш, вплетала эти слова в строки гимнов. - Буду его невестой, и он вернется.
   К исходу третьей ночи, когда от голода тело стало прозрачным и легким, а по щекам катились слезы, незамеченные и непрошенные, - ветер принес новое имя.
   Голос тоски, крик ночной птицы - Нэйно. "Нэйно, Нэйно", - пела степь, обновляя душу, и Нэйно поднялась, протянула руку к тонкому серпу луны и выкрикнула свое имя.
   Вместе с другими женщинами мать встречала ее у ворот и спросила, как полагалось:
   - Кто ты? Где Арш?
   - Арш больше нет, - ответила она. - Меня зовут Нэйно.
   Мать заголосила, разорвала покрывало, вцепилась себе в волосы.
   - Моя Арш, мой воробушек! - кричала она, повалившись в пыль. - Горе, нет моей птички!
   Женщины подхватили ее плач, причитали, завывали, царапая лица.
   Слушая их, Нэйно смотрела на дорогу. Но там не было ни императора, ни его вестника, ни белых волков.
  
   Смута зрела медленно, долго. В глубине дворца, в тронном зале советники делили власть, города, дороги, войска. До Нэйно добирались лишь слухи,- трон все пустует, Заклинатель в ссоре с Предводителем воинов, северное войско покинуло столицу, а императорская стража пока не знает, кому присягать... Слова, пересуды, сплетни, - но перемены во дворце говорили громче всяких слов.
   Ворота теперь всегда держали запертыми, еда для прислуги стала скудной и пресной, светильники по вечерам гасили рано - берегли масло. Часть слуг разбежалась из дворца, кто-то устроился в домах богачей, кто-то вернулся к родным полям. Для вышивальщиц почти не осталось работы, и Нэйно мыла полы, носила дрова и стирала наравне с другими служанками.
   В тот год, когда Нэйно исполнилось пятнадцать лет, воздух во дворце накалился до предела. Предводитель воинов исчез. Одни говорили - отправился собирать тех, кто был ему верен, другие - что убит ядом или чарами, закопан в степи. Заклинатель готовился занять трон и уже носил на запястьях изумрудные императорские браслеты, лишь медальоны не решался надеть.
   Ворота были заперты, и Нэйно теперь поднималась на стену, смотрела на город, на дорогу убегающую прочь, через поля и степь. Казалось, лишь она все еще ждет императора. Все прочие говорили, как о чем-то несбыточном: "Ну разве что первый император вернется". Первый император - словно не было ничего странного в том, что кто-то станет вторым, облачится священной властью.
   Мать - одна из немногих - все еще трудилась на веранде вышивальщиц, сидела за широкими пяльцами, но все реже ночевала в тесной коморке. И однажды, вернувшись рано утром, разбудила Нэйно и торопливо прошептала:
   - Кирж говорит, нам надо покинуть дворец до обряда восхождения на трон. Говорит, здесь будет много наемников, диких колдунов, дурных людей, стража не уследит за всеми.
   Нэйно знала, кто такой Кирж. Сотник, живущий в отдельном доме за дворцовой стеной. Кирж был старше матери лет на двадцать, и все же именно у него она проводила теперь почти все ночи.
   - Собирайся, - сказала мать. - Кирж возьмет нас в свой дом.
   - Он женится на тебе? - спросила Нэйно. Пелена сна еще не развеялась, туманила мысли.
   - Нет, - ответила мать. Она уже вытряхивала вещи из сундука, складывала в старый баул. - Но напишет бумагу, принесет клятвы - мы с тобой будем жить у него, будем его наложницами.
   Марево сна развеялось, словно Нэйно окатили холодной водой. Мир вокруг стал враждебным и ярким.
   - Не трогай мои вещи, - сказала Нэйно.
   Не слушая криков и уговоров матери, оделась в самое лучшее: белые шаровары с зеленой вышивкой, рубаху и накидку цвета юной травы. Расчесала волосы, вплела в косу три ленты - как делают девушки, в преддверии свадьбы, - и вышла из коморки.
   Впервые за много месяцев, дней и лет отправилась к лестнице из сорока ступеней. Долго стояла в ожидании, но затем двери императорского жилища распахнулись, и показался Заклинатель в окружении стражи.
   - Выслушай, выслушай меня! - закричала Нэйно и упала на колени.
   Стражники окружили ее, не давая подняться, сдвинуться с места, и Нэйно сидела на земле, смотрела вниз. Сердце билось, как раненая птица в силках, воздух казался тяжелым и вязким.
   - Ты девушка, которая ждет первого императора, - сказал Заклинатель.
   Нэйно кивнула, не поднимая глаз. Стражники расступились, и Заклинатель подошел, - Нэйно смотрела на его сапоги, скроенные из яркой, узорчатой ткани, и ненавидела его голос, говоривший об императоре, как о равном.
   - Я хочу отправиться в паломничество, - сказала Нэйно. - К месту его рождения. Молю, дай мне знак своей защиты.
   Тишина длилась лишь долю мгновенья, но показалась душной и мертвой, лишенной надежды. Потом Заклинатель сказал:
   - Твоя любовь и верность - украшение империи. Твое паломничество - благое начало моего правления.
   Нэйно подняли с земли и она стояла, потупившись, молча. Один из стражников ушел в дом императора и вернулся с бронзовым медальоном на тяжелой цепи. Границы страны были выбиты на металлической пластине, и знак империи замыкал их. Все знали - тот, кто носит такой медальон, получил благословение и защиту правителя. Караванщик не возьмет с такого путника плату и в любом трактире примут как гостя.
   В тот же день Нэйно покинула дворец. За воротами застыла, оглянувшись, смотрела, как смыкаются огромные створки. А потом поспешила вперед, прочь из столицы.
  
   Блеск бронзового медальона охранял Нэйно в пути, открывал запертые двери, и даже слухи о беспорядках на севере не заставляли людей усомниться. Боялись ли они гнева нового императора или верили в благословение прежнего? Нэйно не спрашивала. Ей нужно было узнать другое, - какими дорогами он ходил, где родился, остался ли его дом, живы ли родные. Она знала - император пришел от Желтой реки, и потому теперь направлялась туда и расспрашивала людей, молодых и старых.
   Ей отвечали охотно, показывали, куда идти, пускали ночевать и давали хлеб в дорогу. Деревня за деревней, караван за караваном, - Нэйно шла, а по сторонам дороги вырастали стога сена, тянулись скошенные нивы, паутинки скользили по ветру. Устав после долгого дня и разделив с другими путниками хлеб и воду, Нэйно засыпала счастливой. Думала порой: "Хоть бы никогда не кончалась дорога", и ругала себя за эти мысли.
   Но караван завернул на юг, а Нэйно ступила на узкую тропу, вьющуюся среди холмов. Здешние жители не удивлялись ее вопросам, уверенно показывали путь, говорили: "Иди, не сворачивай, там она живет, мать его матери". И тропа вывела Нэйно к притоку Желтой реки, к крутому обрыву, к одинокому дому без ограды.
   Там Нэйно встретила старая женщина. Годы избороздили ее лицо, посеребрили волосы, но не согнули тело, не лишили сил. Взгляд был испытующим, черным, голос казался охрипшим, но звучал спокойно.
   - Меня зовут Карионна, - сказала она. - Да, он мой внук.
   Нэйно помогла ей испечь хлеб, а потом, когда они расстелили скатерть на краю обрыва, пришло время разговоров.
   Красный чай был сладким, гасил мятущиеся мысли, круглая чашка удобно лежала в ладонях, согревала пальцы. Внизу текла река, пенилась на камнях, в заводях шелестел тростник. Ветер доносил запахи воды и лугов, скошенных полей, усталой земли. Безмятежность обволакивала душу - словно Нэйно вернулась в бревенчатый дом, в свое утерянное детство.
   - Здесь он вырос, - рассказывала Карионна. Седые волосы, не убранные, не заплетенные, падали ей на лицо, на складки простых одежд. - Но как прошел обряд - недолго тут прожил. Видел пути, не мог оставаться на месте. А что волки? Всегда сбегались к нему. Звери лучше нас знают силу земли, чуют ее. А он ее видел - вот кьони и шли к нему, словно он свет в ночи. Понимаешь, о чем я?
   Нэйно покачала головой.
   - А кто понимает? Я да кьони. - Карионна смотрела за реку, на пламенеющее вечернее солнце. - Может и ты поймешь, раз ждешь его.
   Нэйно поставила чашку, сложила руки в знак правды, прижала к груди, и сказала то, что так долго лежало на сердце:
   - Я хочу знать о нем все. Хочу запомнить и написать гимны, чтобы они звучали громче восхвалений духов. Чем громче они будут звучать, тем скорее он вернется.
   Лицо Карионны смягчилось, взгляд потеплел.
   - Он видел пути, - повторила она и указала вдаль. - Как мы видим реку и тропы. Заклинатели гордятся своим волшебством - уверены, что творят чудеса своей силой. Но Чарена не такой, он видел силу, текущую в земле. Создал империю, построил столицу? Я расскажу тебе, что он сделал. Он прикоснулся к путям силы, бегущим от моря до моря, вырвал их и связал в своем сердце. Земля стала его алтарем, заклинательным кругом, а незримые пути - струнами арфы. Он играл на них, и империя крепла, жила. Если остановится его сердце, будет ли земля единой?
   - Значит он жив, - прошептала Нэйно. И тут же вскинулась, спросила с жаром: - Правда ли, что его прокляли лунные женщины? Если убить их, он освободится?
   Карионна засмеялась - хриплым, сухим смехом.
   - Они были слабее его, девочка. Что сильнее человека? То, во что он вложил свою душу.
   "Его возвращение, вот во что я вложила душу", - подумала Нэйно, а Карионна продолжала:
   - Империя должна выстоять, этого он хотел. Но что ей угрожает сейчас? Она сильна, а враги за проливом слабы. Но будет ли так всегда? Может быть через много лет, когда реки поменяют русла, и звезды изменят свой ход - тогда империя будет в опасности? Его собственное желание - вот что отравило его кровь. Воля и предвиденье земли - вот, что привело его на край смерти.
   Нэйно поняла, что плачет, и отвернулась, закрыла лицо руками. Но Карионна взяла ее за плечи развернула к себе. Прикосновение было теплым, почти ласковым, и Нэйно вытерла слезы.
   - Но ты пой о нем, девочка, - тихо сказала Карионна. - Люди не должны забыть его имя. Пусть оно звучит повсюду, пусть его знают в каждом доме. Он услышит, придет.
   - Он ведь не внук тебе на самом деле? - спросила Нэйно, не поднимая глаз.
   - А кто же? - Карионна вновь рассмеялась, невесело, жестко. - Подменыш? Дитя духов реки? Нет, он сын моей дочери. Разлив забрал ее вместе с мужем, уничтожил почти всю деревню. Но мой дом стоит высоко, вода не добралась, а Чарена был тут, со мной.
   - И у него было детское имя? - Нэйно улыбнулась, почти против воли. - Как его звали?
   - Кьоники, - ответила Карионна.
   Кьоники, волчонок.
   Рыдала ли Карионна, когда он вернулся после обряда? Рвала ли на себе волосы, кричала ли: "Где же Кьоники, где мой волчонок?" Нэйно не могла представить такого.
   И вдруг вспомнила далекий день на исходе туманной зимы и идущую через двор женщину - окруженную стражей, закутанную с ног до головы в покрывало с бубенцами. И, пораженная догадкой, воскликнула:
   - Ты приезжала во дворец! Ты та, последняя целительница!
   - С чего бы старой женщине покидать свой дом? - Карионна покачала головой, а потом сказала, глядя на закатное солнце: - Помни Чарену. Пой о нем.
  
   Нэйно не вернулась в столицу. Иногда думала послать весточку матери, но отгоняла эту мысль, не успев развернуть чистый лист и достать чернила. Видела как наяву: мать читает письмо, а потом бросается умолять Киржа; мольба достигает Заклинателя, а тот велит найти Нэйно, отобрать медальон, запретить бродить по дорогам, расспрашивать людей и рассказывать им об истинном императоре. Ведь теперь Заклинателя называли вторым императором, жизнью империи, подателем благ.
   В караванах, к которым прибивалась Нэйно, в каждом дворе, куда ее пускали ночевать, в любой лавке, где давали ломоть хлеба, - всегда обсуждали новости, пересказывали слухи. Нэйно искала в них знак, примету возвращения императора и не находила. Бунты вспыхивали и гасли, где-то бушевали пожары, но торговля шла все лучше, год урожайный, а новый император правит сильной рукой, с ним благословение духов.
   "Через много лет", - сказала Карионна, но разве она знала точно?
   Первый гимн Нэйно написала о том, что видела сама: об императоре, спускающемся по сорока сияющим ступеням, о преданных ему людях и о волках, о счастливой столице. Гимн был коротким - всего десять строк - и Нэйно пела его, шагая вместе с караваном, и все чаще слышала, как люди подхватывают напев, вторят ей.
   Второй песней был плач, стон о запечатанной гробнице, - Нэйно пела его вечерами у костров и в домах приютивших ее людей. Все смолкали, слушали, надвигающаяся ночь казалась тоскливой и темной.
   Нэйно шла путем, которым некогда прошел император, расспрашивала о нем. Хранила в памяти эти рассказы, перебирала каждое слово, стремилась отделить правду от вымысла, чтобы потом вырастить новые гимны, новые песни.
   Затем, как и прежде, широкий путь превратился в узкую тропу, а шумный караван сменился одиночеством. Едва приметная дорожка бежала через степь и вывела Нэйно к озеру жриц луны.
   Небо темнело, звезды проступали на нем, мерцали, стареющий серп висел на востоке, золотисто-алый. Нэйно шептала гимн, и собственный голос казался ей чужим и далеким. Ноги отяжелели, увязали в страхе, как в волнах песка, мысли метались. Разве можно приходить к кровавым женщинам ночью, в разгар их силы? Надо бежать прочь, переночевать у дороги, вернуться к озеру на рассвете.
   Но Нэйно шла вперед, шаг за шагом, и не переставала петь, еле слышно.
   На берегу горел костер. Но всего один, а не множество. Воздух был пронзительным, свежим, - ни запаха крови, ни черного дыма. Нэйно огляделась, ища алтари и россыпи костей, но увидела лишь косматую тень.
   Та поднялась с земли - медленно, словно каждое движение причиняло боль. Огненные отсветы упали на лицо, измазанное в саже, озарили кривую усмешку и лихорадочный блеск глаз.
   - Я Акарат.
   Голос был резким, как звук удара. Еще шаг - и тень превратилась в женщину, одетую лишь в юбку из шкуры и в ожерелья из бусин и костей. Одна рука висела безжизненно, как плеть, а другая сжимала рукоять серпа, - старого, почерневшего то ли от ржавчины, то ли от крови.
   - Учить тебя не буду, - сказала Акарат. - Ты обещана мужчине, луна тебя не примет. Уходи. А если пришла за чарами - возвращайся, но приводи жертву.
   - Я пришла спросить об императоре, - ответила Нэйно.
   Акарат зашипела, взмахнула серпом, рассекла пламя костра. Нэйно знала, что должна испугаться, заслониться от света луны и от взгляда ведьмы, бежать прочь. Но вместо страха ощутила покой - он опустился на плечи как легкий плащ, и ни ветер, ни жар, ни мгла не могли подобраться к ней, потревожить душу.
   - Кто прислал тебя, девка? - крикнула Акарат и зашлась в кашле. - Мало было втоптать нас в землю, хотите, чтобы мы тратили дар, пытаясь вернуть врага, укрепить его детище? Убирайся! Чары луны сгинут, но не достанутся империи.
   И плюнула на землю, словно слово "империя" было ядом, отравляющим кровь.
   Незримый покров распростерся вокруг Нэйно как крылья. "Она не убьет меня, - думала Нэйно. - Не посмеет. Я вижу, это правда - он был сильнее всех жриц луны".
   А вслух сказала:
   - Никто не посылал меня, только мое сердце. Ни боги, ни духи, ни люди не приказывали мне. Я иду по дорогам, где проходил император, я пою о нем. Молчи, если хочешь, пусть мир забудет тебя.
   Акарат стояла неподвижно, смотрела на Нэйно так долго, что покой заструился, стал неверным и тонким. Нэйно услышала бешенный стук сердца, почувствовала, как просыпается страх.
   Но Акарат опустила серп, села, сгорбившись, указала на место возле огня. И заговорила:
   - Он взял в руки пламя земли, связал его и вновь отпустил. Там, где теперь столица - но земля содрогнулась и здесь. Но ему было этого мало, хотел, чтобы мы покорились, повиновались ему.
   Нэйно слушала, а Акарат говорила: о том, как Чарена пришел к озеру, о жрицах противостоявших ему, о том, как раскололись холмы и вода в озере изменила вкус. Рассказ взлетал хриплыми обрывками песен, именами жриц, - погибших и угнанных в рабство, - стонами о том, чего нельзя вернуть. О том, что больше никто не приносит для заклания первенцев, не приводит пленников для кровавых гаданий. О том, что власть луны тает, с каждым часом становится все слабее.
   - Он заслужил это, - говорила Акарат, глядя в огонь. - Болезнь, страдания, боль - расплата за то, что он сделал. Если бы только он умер - луна бы возродилась, вернула себе силу. Но он спит, запечатан. Время едва течет вокруг него, а мое время сгорает, как дрова в костре.
   На рассвете Нэйно вернулась на дорогу, зашагала вперед, навстречу восходящему солнцу. Новый гимн уже рождался в сердце, звучал в груди, - и она запела, прославляя победу.
  
   Осенние ветра сменялись снегопадами, росла и убывала луна, солнце пряталось и появлялось вновь. Весна распускалась мириадами соцветий, лето полонило жаром землю. День за днем, год за годом, - и гимны множились, звенели над дорогами, разносились все дальше. Нэйно шла, то босиком и в старой одежде, то в сандалиях и струящемся шелке. Сперва одна, затем с Джимит: юная, едва прошедшая ритуал, Джимит бросила свой дом, чтобы следовать за Нэйно, петь вместе с ней и ждать.
   Второй император сменился третьим, война завершилась и вспыхнула вновь. Новый мор прокатился по земле, забрал Джимит, опалил Нэйно, - и ушел, оставив после себя ломоту в костях. Нивы склонились от невиданных урожаев. Зимы удлинились, потом укоротились вновь, стали туманными и влажными. Время, казалось, текло все быстрее, - старые и новые гимны заполняли его. Звенели голоса учениц Нэйно - скитающихся по дорогам невест императора.
   А потом пришел конец и скитаниям. Молитвы звучали теперь в длинном доме и в пещерах, скрытых в глубине холмов. На алтарях сияли лампады, стены были расписаны именем императора, изрисованы знаками империи. Раз в несколько лет невесты отправлялись в паломничество, длинной вереницей тянулись вслед за Нэйно. Путь их лежал к дальним рубежам, к подножию гробницы, и там они плакали, пели и ждали, - а потом возвращались в свой дом.
   Волосы Нэйно побелели, но как и прежде она вплетала в косу три ленты, - как девушка в преддверии свадьбы. Пальцы стали узловатыми, кожа высохла, как старый пергамент. Но голос по-прежнему был чистым, и Нэйно пела, создавая самые страшные гимны, - те, что откладывала так долго.
   Пела о болезни, о теплой зиме, о дурмане целебных трав и бессилии лекарей, о долгом пути из столицы, о двери, скрывшей императора. Пела и не замечала, как слезы текут по щекам, вплетаются в гимн.
   Зрение помутилось, буквы расплывались перед глазами, и теперь другие записывали слова молитв. Но даль казалась ясней и прозрачней, чем прежде, и Нэйно все чаще покидала дом, чтобы как в детстве стоять на дороге и ждать, в каждом бредущем путнике пытаясь увидеть императора и зная - уже скоро, совсем скоро.
   Нэйно стала немногословной, казалась отрешенной и тихой, но сердце ее колотилось жаром, рвало на части, гнало прочь. Неспетые гимны теснились в горле, но сердце гремело неумолимо, говорило: "Не медли".
   - Я ухожу в паломничество, - сказала Нэйно. - Одна.
   Ученицы пытались отговорить ее, но замолкли, ощутив решимость. Нэйно сказала им на прощание:
   - Пойте, зовите, помните его.
   И отправилась в путь.
   Дорога растянулась на многие дни и привела к гробнице. От приграничной деревни Нэйно шла пешком, спешила, хотела добраться до захода солнца. Но тропа заросла, земля бугрилась корнями, каждый шаг давался с трудом. Кости ныли, тело наливалось тяжестью, но Нэйно не останавливалась, брела вперед, глотая воздух.
   Здесь пахло хвоей, смолой и покоем. Сосновый лес разросся за минувшие годы, поднялся тенистой стеной по склону холма, - словно хотел оградить императора, скрыть ото всех. С каждым шагом становилось все темнее, Нэйно боялась оступиться, но шла вперед, медленно, упорно.
   Когда она добралась до подножия гробницы, уже совсем стемнело. Первые звезды появились на небе, - далекие и холодные, они мерцали над вершиной пирамиды, черной в ночи. Собрав все силы, Нэйно сумела сделать еще несколько шагов. Коснулась каменной стены и опустилась на колени. Сердце отчаянно колотилось в груди, дышать было больно.
   Перед ней возвышались ступени, - уходили вверх, туда, где за замкнутыми дверями спал император. Сорок ступеней, недосягаемых, как в детстве: не ступить на них, не подняться, не войти в его жилище.
   - Я здесь, - прошептала Нэйно, глядя вверх. - Если ты решишь вернуться.
   Шелест отвлек ее, заставил обернуться.
   Из леса выскользнула белая тень, - легкая поступь, переливы звездного света на шкуре, глаза, светящиеся в ночи. Волк замер, глядя на Нэйно.
   - Кьони, - сказала она, и едва услышала свой голос. - Я думала, вы все умерли.
   Волк подошел, сел, запрокинув голову, и на миг Нэйно показалось - сейчас он завоет, тоскливо и обреченно, как выли кьони в столицы в дни болезни императора. Но волк сидел не шелохнувшись, смотрел вверх. Нэйно улыбнулась и выдохнула:
   - Ты пришел ждать со мной.
   Усталость давила, тяжелая, как камни гробницы, и Нэйно больше не могла сопротивляться. Взглянула еще раз на волка, на высокие ступени, на вершину пирамиды и легла на землю.
   Закрыла глаза и стала ждать.
  

2015 г.

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"