Его время бывало разным. Текучим, как широкий лиман до горизонта. Плывущим, как пушистые белые облака в синеве. Порой сгущались чёрно-серые тучи, и ворчал диким зверем гром. Но всегда за грозой приходило солнце, лаская кожу лучами. И медовыми красными розами обнимало тепло.
Месяцы лета шелестели степными травами. Пахли холодной мятой и пёстрыми гладкими камушками с кромки прибоя. Минорно звучали сверчки. Купались в сонном молочном тумане белые кисти среди сочной зелени ветвей бузины.
Рыже-коричневым расцветали осенние дни. Играли венками из листьев тополя. Тянуло сыреющим деревом, бархатным мхом и туманами. Первые ноты скрипели и больно впивались в руки. Гладкий скользкий смычок пропах канифолью и судорогой, спрятанной в маленьких детских пальчиках. Слёзы и страх первых лет в школе ощущались шершавой полынной горечью. И развеивало её сиянием тёплой радости. Торжествующим ре-мажорным аккордом жёлтого цвета.
Строгая тёмная юбка, туфельки и прелестная светлая блузочка. Только зябко и звонко зимой по холодным чёрным и белым клавишам. На помощь тогда приходила нарядная персиковая кофточка - мягкая, шерстяная, с вышитыми цветами. Согревались руки, звенели капелью мелодии. А потом пустота эхом гудела. Пахла немножко краской, упругой упитанной грушей и шведской стенкой. Пол огромного зала холодил неуютно босые ноги, пока проводили разминку.
Огоньки в запотевшем стекле. Вечерний автобус пыхтел устало. Его время коптило темноту за окном и вздыхало. Неуклюже шагали минуты по рыхлому снегу. Фонари разрисовывали сугробы бликами и светотенью. Розовело ночное небо.
А в подвале печка жарко дышала, и пахла калёным орехом. Переваривала дрова и уголь. Урчала довольным и сытым драконом.
И в прозрачные льдистые сумерки проползали, чернея, проталины. Через дни, подгоняя термометр вверх. Постепенно оскалы на крышах крошились и таяли. Всё смелее чирикал флейтами-пикколо оркестр из птиц. Вскоре бледное солнце встречало хрупкость пролесков, лиловую звонкость фиалок, и одуванчиков жёлтый мех. Ночи пели зелёным кошачьим голосом. Время весны всё чаще звучало как немного озябший, но радостный детский смех.