Аннотация: Затерявшийся 2. Закончено. Вычитка. Правка и прочее. Издательство дало добро. Убрал часть текста. Сорри.
Белый вальс Смерти
Когда на смерть идут,- поют,
а перед этим можно плакать.
(Семён Гудзенко - поэт-фронтовик)
В море соли и так до черта,
Морю не надо слез.
(Андрей Вознесенский - просто великолепный поэт)
Глава 1.
Телега, запряжённая меланхоличной невысокой лошадкой, неясного, по природе запылённости и общей неухоженности, цвета, неторопливо приближалась к пропускному пункту. Двое часовых, шутце и гефрайтер, негромко обсуждали что-то явно не сильно интересное, судя по скучающему выражению из лиц. Хотя нет - они скорее не скучали, а были утомлены. Усиление сняли только два часа назад, а до этого эсэсовский штурмманн приданный, а точнее поставленный следить, их посту, успел достать до печёнок своим снобизмом и неприкрытой наглостью. Полдня пришлось лазить по телегам и обыскивать всех подряд русских, проходящих через пост. Ладно бы ещё женщин, но лапать мужиков! Урод! Причём, хоть бы какой толк был - как этот придурок взъелся, когда Карл взял кусок сала с телеги у русского, чуть ли военным судом не грозился. У этих 'чёрных' совсем голову выстудило? Отто сплюнул на землю и махнул рукой подъехавшему убогому транспортному средству, требуя остановиться - скоро смена, а ничего приличного к ужину нет, без хорошего куска свинины жрать то варево, что готовит новый повар, просто невозможно.
- Halt! Papier! (Стой! Бумаги!)
Бородатый русский тут же засуетился, протягивая документы.
- Я бургомистр Говоров. А это племяш мой, вот здесь я на него сам бумажку выписал. Образованный - жуть! Студент! По-вашему шпрейхает, закачаешься. Переводчик.
Из всего, что болтал русский, Отто понял только то, что мужик числится бургомистром какой-то занюханной деревеньки, что было совсем не важно. Во-первых, он пропускал его уже не в первый раз, а во-вторых, так было написано в документах. А вот молодой парень, сидящий рядом с бургомистром, активно не понравился - не было в его взгляде страха и угодливости, которые немец привык видеть в глазах русских.
- Aufstehen! (Встать!)
Бургомистр сжался, а глаза его забегали из стороны в сторону. Парень же мягко соскочил на землю и встал без движения, уставившись прямо в глаза. Несмотря на отсутствие страха, взгляд его не нёс угрозы, которую хоть изредка, но Отто замечал, в бросаемых на него взглядах некоторых русских, особенно освобождаемых им от излишков продуктов и противного деревенского шнапса. Парень смотрел внимательно, но в тоже время как-то отстранённо, как будто всё происходящее его не касается. Как это у него получалось, понять невозможно.
- Papier! (Бумаги!)
- Так я же говорю, господин унтер-офицер, вон я ему выписал папиру! - снова засуетился мужик, указывая на документы в руках Отто.
- Russische papier! (Русские документы!)
По-возрасту парень вполне подходил под службу в армии, да и причёска какая-то странная у него. Русские же солдаты имели из документов, только зольдбухи. Правда если он какой-нибудь крестьянин, то у него может не быть никаких документов вообще, но тогда его можно просто сдать эсэсовцам для разбирательства. Но парень спокойно сунул руку в карман чистого, но повидавшего жизнь пиджака, и вытащил небольшую книжечку, в которой без труда узнавался русский документ - так называемый паспорт.
- Ich bin Student. Nicht ein Militär. Moskau. Studieren. ( Я студент. Не военный. Москва. Учиться.)
Акцент у этого русского был просто ужасен. Покрутив в руках документ и сличив фотографию, Отто задумался.
- Господин офицер, племяш это мой. Слышал как шпрейхает? Во! - мужик показал оттопыренный большой палец правой руки, одновременно левой протягивая завёрнутый в кусок материала приличный по размеру свёрток. - А это вам, закусить. Швайне. Вкуснющая, пальчики оближите.
Карл быстро принял свёрток и махнул Отто рукой. Мол, чего встал, пропускай. Молодой русский был подозрителен. Как-то знакомо он двигался, хотя это наоборот успокаивало, как будто тот человек с похожей моторикой, был не опасен, а наоборот внушал доверие. Так и не разобравшись в своих чувствах, караульный протянул документ русскому и решил выкинуть всё произошедшие из головы.
- Schnell! (Быстро!)
Молодой легко вспрыгнул на телегу, старый щёлкнул вожжами, негромко прикрикнув на лошадь, и телега медленно покатилось в сторону городских домов.
* * *
- Эх, Костя, за ногу тебя, кому я говорил - сделай морду попроще, пожалостливей.
- Нормально всё прошло Кузьма, ну какая жалостливая морда у московского студента?
- Обычная. Надо было всё ж фингал тебе поставить, тогда совсем хорошо было бы.
- С фингалом согласен, тогда и морда, и страх в глазах был бы к месту, но каждые два часа давать себе лицо бить не хочу.
- И что, правда больше двух часов не держится?
- Проверено, через час уже жёлтый, а потом совсем сходит.
- Ненормальный ты всё ж.
- А кто спорит? Сейчас в комендатуру?
- Ну да, папиру тебе славную выпишем, чтобы не цеплялись, попереводишь мне, а к вечерку к своему связному отправишься. С ночёвкой небось?
- С чего такие мысли?
- Как будто ты так сорвался бы мужика спасать, да всю дорогу как на иголках дёргался.
- Ну да, угадал.
- Не гадал я, так всё видно.
- Лады, замнём для ясности - ушей кругом много.
Полоцк городок невеликий, даже наша не слишком резвая коняга дотащилась до комендатуры за четверть часа. Здесь тоже стоял парный пост, но кроме немцев, рядом ошивался местный безоружный холуй, почему-то в польской форме и конфедератке. Переговоры прошли в том же ключе, правда без взятки, но с демонстрацией знаний языка, что вызвало гримасы немцев и победный взгляд холуя. Я, на его месте, не особенно радовался - язык он знал препагано, и не били его только потому, что указать на неточности его перевода было некому - потому этот умник и нёс всякую околесицу, попадая пальцем в небо в половине случаев. Я естественно влезать не стал, оно мне надо?
Наконец нас пропустили в хозяйственный отдел. Тот находился на первом этаже левого крыла и отдельно не охранялся. При входе же в правое крыло и на лестнице стояло ещё по часовому. Или орднунг, или боятся. Чиновник, принявший нас, был немолод и русский знал прилично. Своеобразное произнесение шипящих, выдавало в нём подданного Царства Польского, получившего образования ещё при царе, но либо многое крепко подзабывшего, либо не считавшего в предыдущие годы, что память о бывшем общем государстве ещё для чего-то нужна. Что интересно с Кузьмой он вёл себя как хозяин, сам будучи обычным рабом. Интересно, догадывается ли он об этом, упиваясь своим положением? Кузьма гнул, что еды у него нет, поставлять нечего, рабочей силы выделить не может... В общем не шёл на уступки ни по одному вопросу, каждый раз требую с поляка документ, что германская армия готова отказаться от попытки получить что либо в следующем году, если сейчас потребует хоть центнер картофеля или одного человека.
- Нет, вы мне бумагу напишите! Мол, забирая сейчас семенной материал, Рейх готов отказаться от будущего урожая, а так же понимает, что голодные люди уйдут в лес и будут грабить и бандитствовать. Пишите, что бандитствоть разрешаете. Этих бандитов в лесу и так развелось...
За спиной скрипнула открывающаяся дверь. Вот же ж, твою же... Считал, понимаешь, вероятность встретить знакомого - получай цельных две знакомых физиономии, Борового и Фефера. Вновь прибывшие тоже сначала слегка подрастерялись. Не растерялся Говоров.
- Вон племяша моего, Костю, с месяц назад так избили - три недели пластом пролежал, думали уж всё. А из-за чего - картоплю отнять пытались, а он полез. И что? Да, ничего. Его отметелили прикладами, а картопли два воза в лес утащили. И лошадей, и телеги - всё с концами.
- Вам, для поимки бандитов, германским командованием оружие выдано.
- Ага, и винтарь тоже унесли.
- Он должен был задержать их и сдать в комендатуру.
- Тю, один с винтарём против двадцати рыл с пулемётами? Ну, господин хороший, ты и сказанул. Если бы он за оружие схватился, просто убили бы.
- На позапрошлой неделе бургомистр Балагуша арестовал трёх бандитов.
- Ага, слыхали, только вот оружия при них не было, обычные беглые из лагеря. И где теперь тот Балагуша? На осине висит!
- Как, кто посмел?
- Вас они забыли спросить, господин хороший - те, кто его подвесили. Фефер, ты на осину хочешь?
- Не, мне и на этом свете не плохо, - Герман с Григорием похоже уже оклемались и решили вступить в полемику, давя на поляка. Верно по тому же вопросу приехали - как немчуру послать и самим крайними не оказаться.
- Костя, ты как, отошёл? - Сделал участливое лицо Боровой.
А это мысль, надо воспользоваться.
- Чуть не отошёл, Гриша, но выкарабкался. Боюсь только с почками беда - ссу кровью. Мне бы бумагу какую, чтобы в больничку, - это уже обращаясь к поляку.
Кузьма мигом понял мой манёвр, хотя раньше мы такой поворот и не обсуждали.
- Да, господин Вуйцик, пострадал человек за Рейх, кто ему поможет?
- А я тут причём?
- Ну, уж нет, ясновельможный пан, если вы не будете помогать тем, кто борется за победу германского оружия, то кто будет? Я ведь в господам немцам пойду - скажу что пан Вуйцик не хочет помогать, а значит что?
- Ладно, ладно. Только медициной я не заведую. Вот, - поляк написал несколько слов на осьмушке серого бумажного листа и сунул Кузьме. - Отнеси в шестой кабинет.
- На, Костя, слышал куда? Иди, а мы тут с паном ещё погутарим.
Ну, похоже, в три рыла они его заплюют.
Шестой кабинет оказался в охраняемом крыле. Пятиминутные переговоры с охранником закончились вызовом разводящего, или кого-то подобного, после чего недовольный унтер-фельдфебель провёл меня в пресловутую палату номер шесть. Сидящий там занитетсфельтфебель только глянул на мою бумажку и выдал другую ксиву - как я понял, обычный пропуск в госпиталь, после чего меня выставили из здания.
Дорогу до госпиталя хоть и знал, но спросить пару раз, язык не отвалится. Часовой, у входа в здание госпиталя, только глянул одним глазом на пропуск и забыл о моём существовании. В коридоре поймал первого же попавшегося санитара, оказавшегося немцем, а так как мне нужно было добраться именно до Ольги, то с этим парнем мне не удалось договориться, после чего тот спихнул меня на медсестру или санитарку.
- Что вам? - немолодая уже женщина имела загнанный вид и нездоровый цвет кожи, волосы, выбивающиеся из-под косынки, также не блистали здоровьем и чистотой.
- Мне бы доктора, лучше русского.
- На что жалуетесь? - женщина устало провела рукой по лбу, стирая бисеринки пота.
- Побили меня сильно, с тех пор болею.
- Господи, что болит-то: руки, ноги, голова?
- Писать мне больно, - сделал смущённый вид. - И кровь.
- Ясно, почки. Из русских врачей у нас только Ольга Геннадиевна, но она на операции. Раньше чем через час не освободится.
Сердце аж подпрыгнуло. Она! Жива!
- А где подождать можно?
- Только на улице, здесь не положено.
По фиг, на улице, так на улице.
Ждать пришлось не час, а значительно больше. Сколько не скажу - часов нет. Наконец знакомая санитарка вышла на крыльцо и махнула мне рукой. Перед дверью осмотровой она ещё раз окинула меня взглядом, затем заглянула в кабинет.
- Ольга Геннадиевна, привела.
- Проси, - от знакомого голоса по спине пробежали мурашки. До этого момента ещё были сомнения, что увижу её живую и здоровую, теперь окончательно рассеялись.
Ольга сидела у окна вытянув далеко вперёд ноги, но как только я вошёл, тут же подобралась, но заметно было что прошедшая операция неслабо вымотала её. Глянув на меня, она с явным трудом встала, подошла к столу и, тяжело опершись, наконец внимательно посмотрела на меня.
- Мочитесь с кровью? - видно сестра ввела её уже в курс дела.
- Есть немного.
- Насколько немного?
- Извините, а докторов мужчин здесь нет?
- Есть, но немцы вами заниматься не будут. Давайте рассказывайте, я сильно устала.
- Ну, чувствую себя как аленький цветочек.
Женщина, удивлённо посмотрела на меня, и вдруг зрачки её мгновенно расширились, будто вместо меня она увидела пресловутое чудовище. Быстро обогнув меня по широкой дуге, она подошла к двери, выглянула и плотно претворила створки.
- Вы от него?
- Как сказать? Вообще-то я это он и есть, то есть я, я и есть. Тьфу, Оля, это я!
- Не говорите ерунды. Кто вы?
- Оль, голос у меня не изменился, а внешность... Ты должна понимать, что когда так быстро зарастают шрамы, то и может ещё что происходить. Странное.
Она задумалась секунд на тридцать.
- Чашу с чем готов принять?
- Чего? Подожди, понял - с цикутой.
- Это правда ты?
- Не понравился?
- Нет что ты! Такой ты даже симпатичней, но как-то непривычно. Кто бы сказал, не поверила. Ты надолго?
- Вообще убедиться, что с тобой всё нормально.
- Да что со мной случиться может.
- После того как у вас здесь что-то взорвалось, ходили слухи об арестах, в том числе и в госпитале.
- А, это. Господи, каких только слухов здесь не ходило. Про тебя знаешь что рассказывают? Ты генерал, тебя и твою дивизию сюда лично товарищ Сталин прислал! А ещё ты немецкий шпион и, как только всех коммунистов и евреев у себя соберёшь, так всех и расстреляешь.
- Грандиозно.
- Верить слухам последнее дело.
- Понял, понял, но всё одно приехал не зря.
- А вот с этим я согласна. Ты когда обратно?
- Уже гонишь?
- Не дури. Так когда?
- Завтра наверно, если ты не предложишь другой культурной программы.
- Я здесь пробуду ещё часа два. Стемнеет через три. Живу на Коминтерна двенадцать. Как стемнеет, ужин будет. Жду.
- Такая программа мне нравится.
- Не смейся, будь осторожен, во время комендантского часа немцы стреляют во всё что движется. Но пройти можно просто. Не ходи по большим улицам, как свернёшь с Советской, сразу иди переулками.
- Названия у вас тут такие... как будто и оккупации нет.
- Говорят, вроде собираются переименовать, таблички давно сняли.
- Так как же я найду? Хотя, время пока есть - сейчас пройдусь по маршруту.
- Подожди, у тебя деньги есть?
- Да, рублей сто.
- Давай тридцать и держи вот эти таблетки. Это уротропин. Извини что так дорого. Сейчас я тебе ещё рецепт напишу. Не для аптеки - просто, какие травы нужны.
- Да не болит у меня ничего.
- Не дура, по твоему цветущему виду и так заметно. Это если спросят: зачем приходил и чего назначили.
- Если ты такая предусмотрительная, то я не буду волноваться.
- Правильно. У тебя должно быть много других поводов для волнения, не хватало ещё из-за меня гипертонию зарабатывать.
***
Город. Странный город - высокие здания, широкие улицы, незнакомые автомобили непривычных очертаний, люди... Людей рассмотреть не удаётся - точка, с которой вижу город, находится слишком высоко, но одежда на них ярких цветов и, также непривычных, фасонов. А ещё скорость - что автомобили, что люди движутся заметно быстрее. Нет, ни как при просмотре дореволюционной хроники на современной аппаратуре, просто значительно быстрее, ни как в Москве начала сороковых, но при этом естественно. Красивый город, который спешит жить. Ну что ж - его жизнь, пусть сам решает как её проживать. Вдруг картина меняется - всё становится каким-то резким, чётким и... чёрно-белым. Автомобилей становится больше, ещё больше... В этом стаде железных животных, представленных ранее всего несколькими видами, всё чаще попадаются другие особи - на вид холёные, с ещё более непривычными зализанными силуэтами. А это что? Люди. Огромная толпа людей, заполнившая всю ширину улицы, обтекая припаркованные вдоль тротуаров автомобили, похожая сверху на полчища серых муравьёв, движется вперёд, захватывая город. Над ней... непонятно, наверное, огромное полотнище... Флаг, вот что это. Они несут его над головами, и тот закрывает середину толпы - грандиозный флаг в сотни, а может тысячи квадратных метров. Трёхцветный, хотя самих цветов не различить. Толпа проходит, а автомобилей становится меньше. Нет, не так - их много, но они так и стоят вдоль тротуаров, то ли сами не желая двигаться, то ли люди не могут или не хотят их заставить. Вот их движение стало совсем редким, в основном это те - новые, недавно появившиеся... Снова толпа. Теперь она не несёт флагов - она мчится по улице, а за ней остаются выбитые витрины и чадящие, часто измятые и перевёрнутые туши машин. Чем им машины и витрины помешали? Город замирает. Двигающихся машин почти нет, немногие люди, что показываются на улицах, спешат их как можно скорее покинуть, передвигаясь быстро и скрываясь за обгорелыми скелетами. То тут, то там вспыхивают пожары. Сначала их тушат люди, приезжающие на больших автомобилях, затем прекращают приезжать. День сменяется ночью, ночь днём. Всё меньше уличных фонарей и окон освещают город, пока тот не погружается в полный мрак.
И вот, наконец, в Город опять входят люди. Цвета так и не появились, но они уже не нужны - в мире осталось только два цвета, точнее только два состояния света - его наличие и отсутствие. Ну, и переходные оттенки серого. Один из таких оттенков и занимает сейчас город. Длинные, бесконечные колонны автомобилей и бронированных машин втягиваются на улицы Города. Армия. Своя или чужая? Почему-то казалось что своя. Чужие не входят так спокойно, не получая сопротивления, по крайней мере в живые города, а Город был жив. Наконец Армия заняла Город и встала, не зная, что делать дальше. Армия это инструмент - скальпель или кувалда зависит от обстоятельств и умения того, в чьих руках находится этот инструмент. Но Армия не может быть антибиотиком, и уж никаким образом ей не стать иммунной системой. Иммунная система общества это совесть каждой её клетки, это желание клетки служить пользе организма. Если иммунная система начинает деградировать, а клетки одна за другой превращаются в раковыми, есть шанс задействовать лекарства. Разные. Возможно и в этом Городе они были: милиция, специальные органы государственной безопасности, возможно они даже что-то делали... Но не срослось. Тогда кто-то, кому судьба Города была небезразлична, понял, что время терапии прошло, Город умирает, и он решился на хирургические методы. Армия занимала один район города за другим, вытягивая щупальца бронеколонн, выбрасывающих из своих недр муравьиные стайки бойцов, берущих под контроль какие-то, только им ведомые здания и сооружения. Город замер.
Вдруг, совершенно неожиданно, как будто изображение прыгнуло мне в лицо серой кошкой, перед глазами оказалась странная, явно бронированная, машина, увешанная непонятными приборами и механизмами, больше всего походившими на антенны, но больно уж фантастических, даже сюрреалистических, форм. Около машины находилось и несколько странных, наверно их можно было бы назвать мотоциклами, если бы не многоколёсность и опять же необычный вид, небольших механизмов. Люди же, что сидели на них или находились рядом, могли бы вогнать в ступор любого, готового к контактам с марсианами или любыми другими пришельцами. Было в них что-то от средневековых рыцарей, но только либо мутировавших, либо развившихся до такой степени, что даже у Жюля Верна не хватило бы фантазии придумать такое. Жаль, что изображение было только чёрно-белое, потому вероятно многие нюансы их экипировки ускользало от внимания, но даже заметное, говорило о том, что прогресс в оснащении этих воинов скользнул от знакомого мне невероятно далеко. Широкие фигуры, одетые в броню, а то что было на них вряд ли являлось чем-нибудь другим, не казались уродливыми или неуклюжими. Тяжёлые высокие сапоги и объёмные, увенчанные крагами, перчатки не создавали ощущения, что мешают бойцам, а огромные, на мой взгляд, сферические шлемы с тёмными, практически чёрными, забралами не вызывали ощущения, что внутри них находятся головы слепых кротов, настолько точны и отточены были движения. При всём этом взгляд будто не хотел задерживаться на бойцах, всё время пытаясь соскользнуть в сторону, на привычные уже детали Города.
Задняя широкая дверь машины откинулась в сторону, и из неё легко спрыгнул на асфальт одетый в такую же, может быть чуть более лёгкую, броню человек. Никаких знаков различия на его экипировке не было, если не считать трёх крупных звёзд нанесённые треугольником на правую сторону грудной пластины. Один из стоящих рядом командиров, судя по линии из четырёх маленьких звёздочек на груди это был командир, подскочил в вышедшему, отдал честь и, вероятно, что-то доложил. Вновь прибывший так же отдал честь, а затем, единым слитным движением, снял шлем. Он был уже далеко немолод, но крепок, морщины, избороздившие лицо, указывали на нелёгкую и явно насыщенную событиями жизнь. Коротко стриженые седые волосы, щётка седых усов и до боли знакомый прищур глаз. Жорка!
И снова резкая перемена - время побежало как в калейдоскопе. Взрывы, горящие бронемашины, танки, подавляющие своей красотой и совершенством, выбрасывают в небо фонтаны огня от сдетонировавшего боекомплекта, перевёрнутые и расстрелянные чудные мотоциклы. Частично разрушенные здания, лишённые где одного, а где и нескольких этажей, смотрят провалами выгоревших окон. Время от времени в одном из провалов появляется фигура человека, и тогда оттуда либо ударяет автоматная очередь, либо вылетает подобие ракеты. Низкая и длинная, метров пятнадцати, сочленённая из блоков, бронемашина ведёт огонь из десятка различных стволов по стенам и крышам домов, а маленькие фигурки бойцов вдоль улицы тоже стреляют куда-то, то ли прикрывая гусеницу, то ли сами прикрываясь её огнём. Вдалеке, не менее километра от места боя, на одном из последних этажей высотного, ранее белого, а теперь грязно-серого здания, вспыхивает едва заметная искра, а через секунду один из бойцов падает на асфальт, фонтанируя кровью из прострелянной шеи - явно слабого места доспехов.
Я, вслед за взглядом, устремляюсь к месту, откуда произведён выстрел. Вот уже передо мной внутренности выгоревшей комнаты. У окна на одном колене человек. Невысокая женщина или девушка. На подоконнике странный агрегат с длинным толстым стволом, увенчанным массивным пламегасителем. Мощная оптическая система явно указывает, что это снайперское оружие огромной силы.. Короткое движение ствола и отдача сотрясает лёгкое тело. Ей, наверное, больно, вероятно даже каждый последующий выстрел причиняет ей ещё большую боль, чем предыдущий, но она продолжает стрелять. Её одежда необычна - темная камуфляжная куртка, тёмные высоки сапоги и белые рейтузы, одно колено которых, то на коем она стоит, тоже грязное. Тут она поворачивает голову, и я встречаюсь с взглядом желто-оранжевых глаз. Нет, показалось, ведь изображение чёрно-белое. Вид её страшен. На грязно-белом лице мима выделяются линии чёрных бровей, тёмные губы и провалы чёрных глазниц, в глубине которых сверкают огромные глаза с вертикальными зрачками. Вместо волос на голове что-то похожее на застывший волнами битум или пластик, слабо отблёскивающей на фоне оконного проёма. Мара? На левом ухе непонятная нашлёпка, от которой ко рту тянется нечто напоминающее стебель с расширением на конце, прямо около края рта. Губы открываются и закрываются - она что-то говорит, но я не слышу. Надо услышать, понимаю что надо. Важно. Внезапно я слышу какой-то гул и скрежет, как будто на полную мощность включились динамики огромного приёмника, на котором никак не удаётся поймать волну. Но вот неизвестный слушатель что-то нащупал и теперь пытается настроиться точнее. Треск сменяется музыкой, но что это за музыка - рваный ритм незнакомых по звучанию инструментов бьёт не только по ушам, но надрывом низких частот по всему телу. Губы снова открываются и я, наконец, слышу песню, точнее звучащие речитативом слова:
Словно в глаза смерти,
Смотришь в глаза Смерти...
Звук обрывается. Помещение вдруг оказывается не выжженной комнатой, а довольно большим залом заполненным людьми и массой осветительной и, вероятно, съёмочной аппаратуры, по крайней мере, я так её идентифицировал. Две девушки бросаются к актрисе или певице, продолжающей стоять на колене у макета окна, но та не дожидаясь помощи встаёт, сдирает нашлёпку с уха, сунув её в руки одной из ассистенток, и что-то грубо говорит другой. Так что, получается, они здесь кино снимают? Нет, клип. Я не понял этого слова, но откуда-то из глубины памяти всплыло, что клип, это короткое аудиовизуальное произведение, выполняющее основную цель развлечения зрителей. Ничего себе они развлекаются!
Тут я замечаю, что актриса или певица, оттолкнув одну из девушек, идёт ко мне - не в мою сторону, а именно ко мне. По мере приближения она начинает наливаться цветом: темные губы становятся всё краснее, пока не принимают цвета венозной крови, волосы, или то, что их заменяло, приобретают тёмно-фиолетовый, точнее фиолетово-чёрный оттенок, а глаза с узким зрачком наливаются оранжевым. Не дойдя полшага, так что всё пространство моего зрения занимает лицо с чёрными провалами глазниц на грязно-белом фоне, она улыбается, а улыбается ли, обнажив ровный ряд белоснежных зубов, только слегка нарушенный остриями небольших клыков.
- Потанцуем!?
Я сидел на кровати, со сбившемся до пояса одеялом. Рядом спокойно дышала Ольга. Ну не хрена ж себе, так и инфаркт недолго схлопотать. Постарался встать, не гремя пружинами.
- Ты куда? - раздался сонный голос.
- Подышать. Спи.
Схватил полотенце, что висело на спинке стула, и пошёл в сени - вытереть холодный пот и, на самом деле, отдышаться.
Доведут меня эти сны до желтого дома, как пить дать доведут. Ладно, раньше я видел своё возможное прошлое, откуда сюда и попал, а это что? Будущее? Вот уж вряд ли, будущего нет! Подсознание балует, а что сказать хочет? Да всё что угодно! Есть такой способ - если пытаешься решить какую-либо проблему, но ничего не получается, то отпусти ситуацию: есть большая доля вероятности что проблема решится, вот только как, это никогда не угадаешь. Надо пока отпустить.
Глава 2.
Женщине, открывшей дверь, на первый взгляд можно было дать лет двадцать восемь, но приглядевшись, стоило скинуть минимум пять - фетровый берет и немного мешковатый жакет её значительно старили.
- Здравствуйте, Анна. Вы ведь Анна, я не перепутал?
- Нет. Но мне сейчас некогда. Я в комендатуре работают, а немцы не любят когда опаздывают. Можем поговорить по дороге?
- Не хотелось бы, чтобы нас видели вместе. Вам привет от Самуила Яковлевича.
- Не знаю такого.
- Ну как же, он ещё спрашивал вас, за что РКСМ получил первый орден. Вспомнили?
- Да. Вы кто?
- Да так, леший. В лесу живу, незваным гостям неприятности по жизни устраиваю.
- Я бы хотела с ним лично переговорить.
- Не получится, он сейчас в другом лесу, не имею даже права сказать в каком. Нам от него только ваш контакт передали, да и слова про первый орден, вроде как для опознания.
- И что вы хотите?
- Да ничего особенного. Просто понаблюдайте, как ночью немецкие патрули перемещаются.
- Ночью на улицу выходить нельзя.
- Нас интересует только, как и когда они мимо вашего дома проходят. Несколько человек в разных местах посмотрят, а мы будем знать все их маршруты.
Тут я немного лукавил, не было у меня нескольких человек, чтобы вскрыть всю систему патрулирования, но худо-бедно с чего-то начинать надо.
- Вы в комендатуре чем занимаетесь?
- Учётом сбора сельхозпродукции. Сейчас в основном мясом для мясного цеха в Больших Жарцах.
- И как дела с мясом?
- Плохо, но вчера комендант получил много денег, вроде как несколько миллионов, будут организовывать закупки.
- Марки?
- Нет, что вы, наши рубли, наверно во время последнего наступления захватили.
- Интересно, но не буду вас задерживать. Через некоторое время, точно не могу сказать когда, придёт человек, передаст вам привет от подруги. Кстати, как её зовут?
- Кого?
- Вашу подругу, уехавшую из города.
- Катя.
- Вот и отлично, значит привет от Кати. А сейчас извините, дела.
Пока шёл до гостиницы, где заночевали Кузьма с Германом, пару раз проверился на наличие 'хвоста'. Конечно в оперативных делах я полный лох, но и гестапо сюда вряд ли пришлёт корифеев сыскного дела. Так что, скорее всего всё хорошо.
Говоров запрягал свою флегматичную животинку, Фефер курил в стороне самокрутку
- Позавтракали уже?
- Не, так сухомятки своей с кипяточком похлебали. Цены тут зверские. Поселили по записке из комендатуры, но за еду гроши требуют немереные. Ну их. А сам?
- В норме. И нечего лыбиться. Поехали, что ли.
Дорога домой, она вдвое короче, чем из дома. Обедали в Жирносеках, откуда мы с Фефером уже и отправились дальше.
- Герман, у тебя девушка есть?
- Неа.
- Теперь есть.
- Не понял.
- Запоминай: Анна Вашкевич, живёт на улице Минской, дом шесть. Дня через три-четыре зайдёшь, передашь привет от Кати, так её подругу зовут. Той в городе сейчас нет. Обрадуешь девушку, что у неё теперь такой гарный хлопец завёлся. Да, цветы можешь не приносить, а вот какую корзинку с провизией прихвати.
- А она гарбузом не угостит?
- А это как себя поведёшь. Я тебя спать с ней не заставляю - вам работать вместе, ну а дальше как сложится.
- Делать то чего надо?
- Пока только собирать сведения. Она живёт рядом с аптечным складом, а медикаменты нам дозарезу нужны, работает в комендатуре, вроде как курирует мясной цех в Жарцах.
- Чего делает?
- Заведует поставками мяса. Соображаешь?
- Ага. Здорово. А как на неё вышел?
- Через третьего секретаря горкома комсомола.
- Через Фишмана, так он вроде ещё до немцев усвистал.
- Вот и хорошо, что усвистал, меньше народа - легче дышать. Второе задание для вас: создание городского подполья, ну, или выход на существующее, если оно есть. Но только с чувством, с толком, с расстановкой - семь раз отмерь, потом подуй на воду и только после режь. Ясно?
- Леший, ну не маленький уже.
- Гера, сейчас ты практически сам по себе, а вот когда за твоей спиной будут десятки людей, то твоя ошибка это их смерть.
- Ты потому такой смурной всё время?
- И по этому тоже.
Калиничев встречал меня уже около лесопилки, которая опять простаивала. Видно хорошо наладил разведку, по крайней мере, перемещения командира бдит.
- Так, Василий Львович, что у нас плохого?
- Всё нормально, товарищ командир. Я о чём хотел поговорить, если собираемся пленных освобождать, то надо срочно - немцы увеличили колонны человек до двухсот-трёхсот, но главное усилили охрану. Мы конечно и с десятком фрицев справимся, особенно из грамотной засады, но могут пленных много побить - теперь каждую колонну по два пулемёта сопровождают.
- Думаешь, были уже попытки нападения?
- Вряд ли, скорее побеги.
- Ясно. Завтра операцию сможем провести?
- Да, всё готово.
- Ну, тогда - с богом!
* * *
Скорость колонны не превышала трёх километров в час. Видно, что люди были здорово измотаны - шли уже не первый день, а зная щедрость немцев, не мудрено было догадаться, насколько хреновым было питание пленных.
- Василий, сколько их?
- Наших двести одиннадцать насчитали. Полчаса было на двоих больше - расстреляли, сволочи. Ещё пятеро еле идут. Немцев девятнадцать человек при двух пулемётах, больше половины с автоматами.
- Командуй!
- Есть!
Командовать Калиничев не стал, просто переместился на пару метров левее и тронул за плечо пулемётчика. Тут же длинная, патронов на двадцать, очередь смахнула с замыкающей телеги сразу трёх немцев - возчика и пулемётный расчёт. В голове колонны ударил ещё один пулемёт - наш дегтярь, судя по тому, что ему не ответил немецкий, так же удачно. На всём протяжении колонны захлопали выстрелы.
Неприятность этой засады состояла в том, что огонь нам приходилось вести с обеих сторон, что само по себе уже опасно. А уж то, что каждый промах по врагу, это почти гарантированное поражение кого-либо из пленных, накладывало негативный отпечаток на нервную систему стрелков. Хоть мы и отобрали два десятка лучших, но нервы всё одно не железные - как минимум три-четыре промаха всё же допустили. Избежавшие пули, а может просто не сильно раненые враги, открыли ответный огонь. Преимущественно из положения лёжа. Наши же бойцы, следовавшие в колонне, замешкались - попадали на дорогу около половины, остальные либо встал столбом, либо пытались идти, натыкаясь на стоящих и лежащих товарищей. Но вот наконец до некоторых полностью дошло, что происходит - около трёх десятков пленных бросились в разные стороны. Вернее это, наверное, им показалось, что бросились, а, на мой взгляд, скорее заковыляли, тем самым перекрыв нашим стрелкам направления стрельбы.
По большей части им повезло, так как немцы вели огонь по нам и проигнорировали попытку побега, но, на моих глазах, трое упали почти сразу. Вот тут и произошло следующее событие, завершившее не слишком удачное начало операции - некоторые из пленных решили не бежать или тупо ждать дальнейшего развития событий, а активно вмешаться. Причём таких активных оказалось достаточно, чтобы буквально похоронить оставшихся в живых немцев - на каждого, в конце концов, набралось по пять-шесть человек навалившихся сверху. Конечно, сначала это были единицы, бросившиеся на спины отвернувшихся от них врагов. Кому-то из фрицев даже удалось вывернуться, но больше они сделать ничего не успели - их душили, били, топтали. Кому не досталось живых врагов, пинали трупы.
Как только началась свалка, тут же рванул на дорогу. Вместе со мной туда же побежал Калиничев и ещё несколько бойцов.
- Все направо! В лес! Быстрее!
На нас обратило внимания не больше четверти пленных, и только половина из них послушались приказов.
- Направо! По ходу движения направо! Помогите раненым и тем, кто плохо передвигается! Быстрее!
За, находящемся метрах в двухстах сзади, поворотом, ударил пулемёт, к которому присоединились несколько винтовок. Хорошо если засада остановила одиночный грузовик, но надежды на это мало, отучились фрицы ездить по одному, но будем надеяться что колонна не на десяток машин. Судя по тому, что немцы не отвечают, всё не так плохо. Ну вот, похоже, начали отстреливаться. Сколько сказать сложно - от пяти до десяти стволов. Ничего, наши справятся. Засаде надо только пугануть и отойти.
На дороге остались только самые упёртые, что-то ещё пытающиеся доказать трупам врагов. Одного, влепившего оплеуху партизану, что пытался оттащить того от убитого немца, даже слегка отоварили прикладом, что пошло на пользу. Пулемётчики сработали грамотно - лошади в обеих телегах не пострадали. На телеги сейчас складывали трупы немцев - этих далеко не повезут, разденут и бросят по дороге, точнее в стороне от нашего пути.
Вот заработал пулемёт передовой засады. Всё, уже не важно - в небо взлетела зелёная ракета. Общий отход!
Нет, бардак на этом отнюдь не закончился. В лесу по ходу движения раздавали хлеб и формировали маршевые колонны. Пытались формировать. Получалось не очень. Мат Нефёдова витал среди деревьев ощутимым плотным туманом. Даже не знал, что наш интеллигентный капитан может так ругаться. Ругался он, кстати, не один, но прочее сквернословие ощущалось как скромное приглушенное эхо. За пять минут, движение в глубь леса в которые не прекращалось, не организованный беспорядок постепенно перерождался в организованный. Наконец, образовалось нечто, похожее на четыре колонны, как гусеницы расползающиеся всё дальше друг от друга.
- Капитан, сколько нетранспортабельных?
- Четырнадцать.
- Донесём?
- А куда мы денемся с подводной лодки?
Ещё один любитель моих анекдотов, но раз пытается шутить, значит нервный откат пошёл.
- Хорошо. Дальше по плану, встречаемся в лагере номер три.
В лагерь пришли уже затемно. Скорость хода у голодных и уставших людей совсем почти никакая. Плюс переправа через две, пусть и не большие, речки. Одно хорошо - люди запили сухпай, что им выдали - немного хлеба с ещё меньшим куском мяса, опасались проблем, если сразу дадим много. Здесь всех уже ждала горячая пища, не только каша, но даже куриный бульон, хоть и жидкий. Что такое три десятка кур на две сотни человек?
Совещание проводили уже глубокой ночью.
- Капитан, что у нас с потерями?
- Двое умерли в дороге, пять тяжёлых, остальные легко и средней тяжести - этих одиннадцать. По троим из тяжёлых прогноз неутешительный. Лекарства нужны.
- Знаю. Работаю над этим. Старшина, что с довольствием?
- Без изменений. Еды больше не стало, а вот едоков... Шансы что зиму переживём есть, но надо активизировать добычу продовольствия. С тёплой одеждой ещё хуже, раньше кое-как закрывали потребности на три четвёртых, то теперь, считай, сползли на половину. По медикаментам капитан сказал уже. По оружию, не хватает больше ста стволов, боекомплект, если на всех делить совсем мизер, кошкины слёзки. А коли, как сейчас, пулемётчиков держать на особом положении, то остальным по два десятка патронов останется. До зимы, конечно, ещё дожить надо, беспортошных можно и в землянках держать, оружие им там тоже не особо надо, но кормить всех придётся. А как? Вот и ломаю голову. Операции вроде сегодняшней будем продолжать? Если будем, то зимой просто вымрем, как мамонты.
- Надо, - влез Матвеев. Где спрашивается воинская субординация? - Русские своих не бросают.
Эх, бросают Коля! Но лучше, как ты, верить, что нет
- Кто ещё как считает?
- Понаблюдать надо, - осторожно взял слово Калиничев. - Вряд ли немцы продолжат гнать людей также. Что-нибудь придумают: либо ещё увеличат охрану, либо засады на нас начнут организовывать. Мы ведь и сегодня не на такую охрану надеялись. Максимум на десять-двенадцать человек, оттого и накладка произошла - не хватило по два стрелка на каждого охранника, как рассчитывали. Я с запасом два десятка взял, а у них только пеших тринадцать. Если ещё добавят дозоры на флангах, а скорость у колонны плёвая, не отстанут, то хрен нам даже и так свезёт.
- Вот и займись наблюдением, только издалека. Как бы они уже в ночь охотников не понасажали.
- Сделаю. Боровой мне тут собачку подогнал, немца за версту чует, от чего и жива, почитай, осталась.
- Георгий, на тебе доведение до старост, наших естественно, текущей ситуации.
- Понял. Они тоже поймут, ныть станут, что продовольствия нет.
- Конечно, станут, только ты им объясни, коли в отряде еды не будет, придётся им бойцов под зиму на постой брать. Короче, пусть думают.
- Тогда они не ныть, а выть начнут.
- Пусть ноют, пусть воют, но продовольствие достанут.
- Вроде бы, - осторожно начал Матвеев. - Раньше политика другой была, местных не сердить.