Аннотация: Со свистом пролетел на конкурсе "Интервью с вомпером".
Опубликован в четвертом выпуске журнала "Golden Key", г. Пермь
УНИЖЕННЫЕ
"...кто возвышает себя, тот унижен будет"
Матф.23:12
VV
Клим выглядел, как настоящий упырь. Бледен, взъерошен, с синими кругами под глазами, с острым беспокойно подергивающимся кадыком под небритым подбородком. Картину дополнял сплошной слой перхоти на плечах пиджака, который сидел на этой костлявой доходяжной фигуре точно на вешалке - если кому-нибудь понадобилось бы проиллюстрировать эту затертую метафору наглядным примером, Клим подошел бы самым наилучшим образом.
Но при всей своей нежизнеспособной внешности узника Освенцима, он работал. Пялился в монитор, сверялся то с одной, то с другой бумажкой из вороха, занимавшего почти всю поверхность стола, через каждые десять минут куда-то звонил, задавал вопросы и выслушивал ответы.
Вася выглядел ничуть не лучше. Точнее, не будь он брюнетом с длинными сальными патлами, его можно было бы спутать с русоволосым Климом. Но различие между ними было еще в одном - вот он-то точно не работал, а уже пять минут стоял за спиной Клима, заглядывая в его монитор, и покашливал будто туберкулезник. Не выдержал, выдал фразочку, чтоб уж наверняка привлечь к себе внимание:
- Ну и видок у тебя!
Клим повернулся... нет, чтобы дать полное представление об изматывающей и невыносимой медлительности этого процесса нужно описать иначе: тяжело вздохнув, он начал медленно поворачиваться к Васе в кресле, отчего оно как-то особо жалостливо заскрипело. И по жестокому изгибу его губ можно было предположить, что ответ будет резок и даже груб.
Но сквозь эти жестокие обветренные губы прорвалась самая безобидная фраза:
- С восьми на работе.
- Стахановец что ли? - Вася откровенно нарывался на грубость, но Клим столь же откровенно показывал, что не желает тратить на него эмоций.
- Нет, карьерист и выпендрежник.
- Ну, респект тебе, ударник каптруда. А мне нынче что-то совсем хреново. Вот прямо здесь и сейчас сдохну!
- Три года здесь работаю, и меня не покидает чувство, что вокруг все давно сдохли.
Их рабочие места были в северо-западном углу Курятника - той части офиса, что именовалась open space, огромной комнате с окнами, постоянно закрытыми плотными жалюзи. Здесь все были друг у друга на виду, и их диалог, разумеется, слышали. Но ни одно из двух десятков изможденных лиц не повернулось в их сторону - видимо, на мониторах показывали что-то охренительно интересное.
V-V
Прошел длинным коридором, по стенам которого висели фотографии в рамочках - директор в Рио, директор с губернатором, директор на Мальдивах... Галерея тщеславия, мимо которой проходил каждый сотрудник, по меньшей мере, два раза в день.
Все проходили и мимо прозрачной двери приемной, неприлично огромной и просторной приемной размерами не меньше битком набитого Курятника. Но здесь был только один стол, и сидела за ним секретарша Наташа. Дорогой брючный костюмчик в крупную черно-белую клетку никак не вязался с ее болезненно-худым теловычитанием. Казалось, что Наташа поставила себе целью когда-нибудь заполнить эту шикарную клетчатость. Но все никак не удавалось - с ее-то зарплатой...
Клим был с ней подчеркнуто сух.
- Никифорович на месте?
- Он на встрече, будет после двенадцати. Что у тебя к нему?
- Известно что, - Клим поморщился. - Третий месяц обещает.
- Он всем третий месяц обещает, - вздохнула Наташа, и Клим почти поверил в то, что ей ничего не перепадает помимо официальных секретутских. Бедная голодная девочка, которой еще нужно что-то строить из себя перед клиентами и директорскими партнерами.
- Значит, зайду после двенадцати. И получу то, что заработал.
Наташа выразительно хмыкнула ему в спину. Пусть хмыкает - ей по должности положено.
V--V
В северо-западном углу Курятника его встретил Васин шепот.
- Слышал, Саня уходить хочет.
Вася всегда был в настроении пошептаться. Климу иногда хотелось расчленить его и распихать кусочки по офисным тумбочкам и столам, чтобы сделать всем сослуживцам крохотный такой сюрпризик, пять минут радости, когда будут обнаруживать и опознавать Васины высохшие кусочки-шматочки-лохматочки... Но сегодня он воспринимал его болтовню с полным равнодушием. Слова обретают значение и силу только в сильных устах - а в Васиных губках-ниточках целая речь на час будет ничтожна как мышиное пуканье.
- Скатертью дорожка, - буркнул Клим. - Всё равно больше ноет, чем работает.
- Как и девяносто пять процентов нашего дружного коллектива... - развел руками Вася. - Он даже не хочет дожидаться, когда ему выплатят задолженность.
- Дурак, - констатировал Клим. - Тогда точно положит зубы на полку, принципиальный такой.
- А ты?
- А я своё получу. Потому что не только принципиальный, но слава Ваалу, еще и не дурак.
- К Никифоровичу, видно, собрался... Тогда я пойду приготовлю мешок для трупа.
- Иными словами, сами сидим в говне и другим вылезти не позволим?
Вася надулся и вернулся, наконец, на свое рабочее место. Видимо, за сегодня уже успел всем надоесть.
V---V
Обе стрелки больших часов на стене Курятника, наконец, утвердились у цифры 12. Клим пальцами раздвинул две пластиковые пластинки на оконных жалюзи, одним глазом посмотрел наружу. Безоблачная ночь, по проспекту непрерывным потоком катят машины, и полная луна висит низко над горизонтом, разрезанная проводами высоковольтной линии. Значит, всё получится.
Снова мимо двадцати директорских фотографий, в стеклянную дверь. Снова вялая словесная дуэль с Наточкой на грани враждебности - и вот он открывает директорскую дверь, входит в директорский кабинет и видит директорскую упитанную, розовую, светящуюся жизненными соками физиономию. Уже совсем не уверен в своей правоте, в том, что у этого живчика удастся получить хоть что-то помимо нравоучительных бесед и обещаний головокружительных перспектив.
- Станислав Никифорович, - подчеркнуто внятно выговорил Клим. - Нам надо поговорить.
В огромном директорском кресле восседала огромная директорская туша. Сто тридцать - эту цифру знает самый последний курьер в компании. Сто тридцать килограммов - инерционная масса и земной вес директорской туши. Это больше, чем два любых произвольно выбранных его сотрудника. Он выглядит как ходячее благополучие, как самая высокодоходная и надежная инвестиция.
Для посетителя полагается стул, сиротливо стоящий перед широким директорским столом из махагона. Клим сел. До рукопожатий со своими сотрудниками директор не снисходит.
- Клим, не будем полоскать друг другу мозги, - добродушно изрекает он. - Я готов рассчитаться с тобой.
Клим дернулся на стуле. Теперь он в полном смятении не знал, что ему говорить. Сотня аргументов, заготовленных на случай отговорок и обещаний, возможно, даже угроз и намеков, не понадобились.
- Так, сейчас посмотрим, сколько тебе причитается.
Клим отрешенно наблюдал за этим спектаклем. Оба отлично знали, на сколько он наработал, но директор неспешно достал из папочки несколько страниц, сшитых степплером. Извлек из внутреннего кармана пиджака дорого выглядящую ручку и отметил на первой странице несколько строк.
- Вот за что я ценю тебя, Клим, так это за то, что ты работаешь за пятерых. А те вот кровопивцы, - Никифорович мотнул головой в сторону двери, - могут только клянчить прибавки, писать докладные друг на друга и предлагать свои тощие и давно уже не девственные задницы в качестве сакральной жертвы монстру-директору.
Клим промолчал. Конечно, он был целиком и полностью согласен, но поддакивать не собирался. Жополизание не входило в его должностные обязанности.
- Всё это не доставляет мне удовольствия, - продолжал директор с интонациями злодея из комиксов, который оправдывается перед супергероем прежде чем скормить его пираньям-мутантам. - Но только так, Клим, только так я могу сохранить нашу компанию. Жестко и даже жестоко, выжимая все до последнего из вас и из себя тоже...
Поднялся из кресла - сто тридцать килограммов - очень легко, потому что не было среди этих килограммов ни одного лишнего, все сплошь упругие мышцы, тугая и здоровая плоть и кровь. Пружинящей спортивной походкой направился к массивному сейфу, ухмыльнулся напоказ, показывая, что от Клима ему нечего скрывать, но все же когда набирал код, словно бы невзначай загородил дверцу широкой спиной. Вернулся на директорское место со шкатулкой черного лака, держа ее особо бережно, будто в внутри содержалось нечто чрезвычайно хрупкое.
Открыл крышку. В красном бархате покоился позолоченный прибор диковинной формы, напоминавший клапанами, трубочками, изгибами и зеркальными поверхностями миниатюрный саксофон и одновременно, из-за стеклянной шкалы и крохотных реостатов, на радио позапрошлого века.
Повесил на кресло пиджак, сел, откинулся на спинку, артистичным движением иллюзиониста закатал правый рукав белоснежной рубашки. Взял левой рукой прибор, отрегулировал реостаты в одной ему понятной последовательности и ввел стальное жало, появившееся из малозаметной трубочки, в локтевой сгиб.
- Ну иди сюда! - подманил Клима кивком головы. - Не мне ж вставать...
Клим обошел стол, встал на колени перед директорским креслом. Чтобы золоченый носик прибора оказался у его рта, пришлось наклоняться, выворачивать шею, словно он хотел пососать полное молоком вымя. Слишком хорошо знакомая, слишком привычная поза...
И когда первые пять капель терпкой директорской крови упали на язык, Клим почувствовал, что плачет.