Фиреон Михаил : другие произведения.

Гирта. Фантастический роман

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.25*12  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    О чем эта книга? Прежде всего о вере. О Боге, о долге, о служении. Она об одновременно похожих и непохожих на нас с вами людях. Похожих прежде всего тем, что они сталкиваются точно с такими же проблемами и вызовами как и мы, только живущих в другом городе на чужой земле. Городе на берегу бескрайнего северного моря. Городе старых вычурных многоэтажных каменных домов, крепостей и замков на скалистых берегах холодной реки. Городе, где на центральной площади, рядом с герцогским дворцом на холме, стоит построенный много тысячелетий назад черный Собор Последних Дней. Городе, где оживают легенды и страхи, что с приходом ночи и отключением стабилизаторов пространства-времени обращаются кошмарами и тенями, обретают непреодолимую мистическую силу. Приходят образами, воспоминаниями, голосами из темноты. Городе, где непрестанно звонят колокола множества храмов, а за крепостными стенами стоит сумрачная непроходимая тайга. Городе, где под домами и улицами пролегают рельсы старых железных дорог, а на дне залива, глубоко под набережными, ржавеют давно затонувшие радиоактивные корабли. "Гирта" это история живущих на этой земле людей. История наследия темных веков и смут, история недавно прошедшей и проигранной войны. История горя, отчаяния, безысходности и потери. История бородатых мужчин с оружием в руках несущих свою службу и осознающих, что каждый день их жизни может быть последним. История графа Августа Прицци, жестокого военного коменданта, кровавой принцессы Вероники и сына военного преступника и мятежника, маркиза Бориса Дорса, командира дружинников охраняющих монастыри. История детектива Марка Вертуры, что пребывает в Гирту для консультативной помощи местной полиции. История Анны Марисы, женщины которую приставили следить за ним. История кавалера духовного ордена Лео Фанкиля, что поехал получать капитана, а попал в Гирту, и инспектора Валентина Тралле, что в праздничную ночь всегда один, играет на фортепиано в отделе. История пьяницы лейтенанта Йозефа Турко, история капитана ночной стражи Германа Глотте, история герцогов Булле, правителей Гирты. История Модеста Гонзолле у которого два замка, история поэта Аристарха Визры, история командира бородатых разбойников, графа Рейна Тинкалы, история майора жандармерии и палача Марка Тинвега и его семьи. История рыцарей, солдат, полицейских и студентов. История, в которой электричество соседствует со свечами, ипсомобили с лошадьми, а эмиттеры направленного излучения и магнетические орудия, с мечами, луками и пиками. История про веру, страх, отчаяние, надежду, жизнь и смерть.
   []
  
  Гирта. Фантастический роман.
  
  ***
  
  'Гирта' - это фантастический рыцарский роман про мрачный северный город и живущих в нем людей. На данный момент это конструктивно законченная четвертая, актуальная и полная, редакция, но в ней все равно осталось некоторое (надеюсь небольшое) количество неточностей, опечаток и ошибок. Рано или поздно я исправлю и их. Книга абсолютно бесплатна и пока что будет выложена только в электронном виде. Если пожелаете разместить ее на стороннем ресурсе на некоммерческой основе, обязательно указывайте авторство и контактные данные:
  Я - Михаил Максимов, https://vk.com/id686957 , [email protected] , https://www.proza.ru/avtor/mseroff , доктор Эф.
  
  
  Самый актуальный, исходный и полный текст романа на прозе: https://proza.ru/2019/09/22/1493, а также
  http://samlib.ru/editors/m/mihail_fireon/girtadrfireon.shtml (тут с обложкой и фб2)
  
  ***
  
  О чем эта книга? Прежде всего о вере. О Боге, о долге, о служении. Она об одновременно похожих и непохожих на нас с вами людях. Похожих прежде всего тем, что они сталкиваются точно с такими же проблемами и вызовами как и мы, только живущих в другом городе на чужой земле. Городе на берегу бескрайнего северного моря. Городе старых вычурных многоэтажных каменных домов, крепостей и замков на скалистых берегах холодной реки. Городе, где на центральной площади, рядом с герцогским дворцом на холме, стоит построенный много тысячелетий назад черный Собор Последних Дней. Городе, где оживают легенды и страхи, что с приходом ночи и отключением стабилизаторов пространства-времени обращаются кошмарами и тенями, обретают непреодолимую мистическую силу. Приходят образами, воспоминаниями, голосами из темноты. Городе, где непрестанно звонят колокола множества храмов, а за крепостными стенами стоит сумрачная непроходимая тайга. Городе, где под домами и улицами пролегают рельсы старых железных дорог, а на дне залива, глубоко под набережными, ржавеют давно затонувшие радиоактивные корабли.
  "Гирта" это история живущих на этой земле людей. История наследия темных веков и смут, история недавно прошедшей и проигранной войны. История горя, отчаяния, безысходности и потери. История бородатых мужчин с оружием в руках несущих свою службу и осознающих, что каждый день их жизни может быть последним. История графа Августа Прицци, жестокого военного коменданта, кровавой принцессы Вероники и сына военного преступника и мятежника, маркиза Бориса Дорса, командира дружинников охраняющих монастыри. История детектива Марка Вертуры, что пребывает в Гирту для консультативной помощи местной полиции. История Анны Марисы, женщины которую приставили следить за ним. История кавалера духовного ордена Лео Фанкиля, что поехал получать капитана, а попал в Гирту, и инспектора Валентина Тралле, что в праздничную ночь всегда один, играет на фортепиано в отделе. История пьяницы лейтенанта Йозефа Турко, история капитана ночной стражи Германа Глотте, история герцогов Булле, правителей Гирты. История Модеста Гонзолле с двумя замками, история поэта Аристарха Визры, история командира бородатых разбойников, графа Рейна Тинкалы, история майора жандармерии и палача Марка Тинвега и его семьи. История рыцарей, солдат, полицейских и студентов. История, в которой электричество соседствует со свечами, ипсомобили с лошадьми, а эмиттеры направленного излучения и магнетические орудия, с мечами, луками и пиками. История про веру, страх, отчаяние, надежду, жизнь и смерть.
  
  
  ***
  
  Часть 1. Детектив Марк Вертура.
  
  ***
  
  Маленькое предисловие чтобы было понятно, с чего все началось.
  
  ***
  
  Детектив Марк Вертура прибывает в Гирту дилижансом поздно вечером, является в полицейское управление, предъявляет инспектору Валентину Тралле, начальнику отдела Нераскрытых Дел, к которому его приписывают по приказу полицмейстера Второго отдела полиции Мильды, Михаэля Эрнеста Динмара, сопроводительные документы. В этот же вечер детектив знакомится в отделе с Лео Фанкилем - человеком уже немолодым, но деятельным, кавалером ордена Архангела Михаила, духовной организации, несущей на территории Конфедеративного Северного Королевства, в которое входит и герцогство Гирта, каноническое и социальное служение, помощником инспектора Тралле, штатным консультантом и агентом полиции Гирты.
  На следующее утро уже назначена поездка за город. Ехать в гостиницу поздно. Детектив остается в отделе.
  
  ***
  
  Глава 1. Рыцарь и полицейский.
  
  ***
  
  В окна било солнце. Над городом мерно ударяли, перекликались колокола. Их звон отливался от каменных стен домов и мостовых, раскатывался над крышами, по улицам и проспектам. Казалось, от него вибрировали окна и мебель. Все полнилось этим умиротворяющим и тяжелым гулом, навевающим мысли о свечах, монахах, литургии и книгах. Но Вертуру разбудили не колокола: с рассветом его поднял Фанкиль. Плечистый, бодрый, круглолицый, уже немолодой кавалер с благодушными зеленовато-голубыми глазами человека как будто не знавшего в жизни не горестей, ни бед, длинными аккуратно расчесанными, собранными в хвост, волосами и темно-русой бородой до груди. Сказал, что все уже собрались, а он, Вертура, спит на рабочем месте, и так дела не делаются.
  В здании полицейского управления было шумно: громко, с размаху, хлопали двери, гремели сапоги. С плаца, через открытые настежь окна, с шелестом раскачивающихся на ветру листьев врывались зычные крики команд, свистки и ржание лошадей. Вертура, что лежал на неудобном диване, укрывшись своим плащом и каким-то старым, истертым до дыр и пропахшим нафталином пледом, спросонья даже несколько удивился, как весь этот шум до сих пор его не разбудил.
  - Это я так умаялся с дороги - подумал он - и вот опять куда-то ехать.
  - Подъем! - словно прочел его мысли, еще раз схватил, требовательно и бесцеремонно затряс его за плечо так, что детектив едва не слетел с дивана, прикрикнул не него Фанкиль - не выспались? Ничего, привыкайте, это Гирта.
  Спросонья собрав в охапку свои плащ и ножны, Вертура покинул зал и следом за рыцарем, нога за ногу, спустился вниз, в арсенал, откуда на двор вела низкая, сводчатая калитка. Тут к кустам шиповника, что были высажены вдоль стены длинного здания полицейской комендатуры, уже подвели лошадей. Хмурый усатый полицейский в засаленной кожаной куртке-блио с завязками на боках и рукавах, проверял упряжь. При виде коллег его глаза налились бессмысленной кровавой ненавистью, так что сразу стало понятно, что вчера он пил и сегодня тоже не рад этому раннему и похоже далекому выезду. Этот невысокий, замученный жизнью, унылый и нагловатый с виду тип из того сорта, про каких пренебрежительно, за глаза, говорят 'мужчинка', с перекошенным как будто нарочно, чтобы все боялись его, лицом, производил впечатление скорее усталого злобного пьяницы, чем штатного полицейского. Болтающийся в петле на поясе топорик на длинной рукоятке с кожаной петлей несколько скрашивал этот образ, но к седлу его лошади был приторочен маленький, как крышка от кастрюли, несолидный, щит-бракиль, что полностью нивелировало вооруженность этого сходу показавшегося Вертуре жалким, ничтожным и трусливым человека.
  - Лейтенант Йозеф Эрик Турко - неприветливо и высокомерно представился он и подозрительно прищурился.
  - Ага - спросонья ответил детектив и нехотя поклонился.
  Четвертой, помимо лейтенанта и Фанкиля, была мрачная и молчаливая женщина лет сорока или тридцати пяти. С серым выветренным лицом и застывшим блеклым взглядом, она выглядела намного старше своих лет. Кольца золотистых, но потемневших от времени, неопрятных волос выбивались из ее косы. Бледные светло-серые глаза неприязненно и оценивающе смотрели на детектива. Ее мужской, потрепанный, как будто дорожный, грубый наряд сразу произвел на Вертуру какое-то отталкивающее, неряшливое, впечатление. Светло-зеленая, затертая и многократно латаная мантия до колен и широкие рыцарские штаны, что позволяли ей как мужчине сидеть верхом в седле, были старыми и изношенными, на плечи накинута плотная, изрядно выгоревшая на солнце, шерстяная пелерина с шапероном и бубенчиком на хвосте. На ее левой стороне светлел вышитый судя по всему машиной, как регалии высоких столичных чиновников, обведенный серебряной каймой, восьмиконечный зеленый крест. Похоже с плотной черной, явно фабричной выделки старой мантией Фанкиля, с тоже такими же крестами на рукавах, эта пелерина была из одного комплекта. Как скупо, ничего не объяснив, представил ее рыцарь, женщину звали Ингой.
  Застеснявшись тем, что все недовольно и враждебно смотрят на него как на единственного виновника этого раннего выезда и словно молчаливо ждут какой-то реакции, оправданий или извинений, Вертура опустил глаза и стыдливо уставился на свои старые, нечищеные с дороги, пыльные башмаки. Надо сказать, что помимо своего короткого меча, что детектив всегда носил с собой в легких деревянных ножнах на ремне на боку, он привез с собой в Гирту и длинный двуручный меч, за которым он уже было направился в арсенал, не сколько решив, что раз все вооружены и ему не помешает тоже, сколько из того, чтобы изобразить хоть какое-нибудь служебное рвение, сходу показать себя с лучшей стороны. Сообщив что он на минуту и только сходит за оружием, он было развернулся в сторону калитки, но Фанкиль остановил его, сказал что большой меч не потребуется.
  - Не нужно, так не нужно - тоже начиная сердиться в ответ, нахмурился, пожал плечами детектив.
  Они сели в седла и поехали.
  Миновали просторный плац полицейской комендатуры, где уже трубили построение утренней смены, каретный ряд вдоль кирпичной стены у ворот, и выехали на проспект.
  Детектив еще в дороге выучил, что эта улица, на которой располагалась центральная полицейская комендатура, называлась проспектом Рыцарей. Что это одна из трех самых больших улиц в городе и по ней можно проехать прямиком через всю Гирту от южных ворот до северных. Что сразу справа от выезда с плаца за крепостными воротами находится Старый мост, один из двух мостов, перекинутых через Керну, реку в устье которой стоит город, а за мостом, на южном берегу, он пересекается с проспектом Герцогов Булле - главным проспектом города, что идет параллельно южному берегу реки, соединяет набережную залива, холм с герцогским дворцом на вершине, центральную рыночную площадь и восточные ворота Гирты.
  В сторону него, к реке, выехав со двора комендатуры, как раз и свернули полицейские. Миновали ворота старых городских укреплений на северном берегу реки и выехали на Старый мост.
  - Красиво у нас тут? - с напором, как скомандовал, потребовал у Вертуры Фанкиль.
  Детектив молча кивнул. Отсюда, с моста, и вправду было на что поглядеть: перекинутый между двух высоких берегов, он поднимался над ослепительной, переливающейся утренним солнцем холодной водой не меньше чем на полусотню метров. С него далеко просматривались река, набережные и залив. По обоим берегам, с отвесных скал, на воду смотрели темные фасады богатых многоэтажных домов с высокими, отливающими небесной синевой, украшенными глубокими портиками, окнами. Над крутыми, оборудованными скворечниками мансард, крышами кварталов поднимались подсвеченные ясным и радостным утренним солнцем купола и шпили церквей. А между высоких черных стен, в переулках и на набережных, зеленели раскидистые кроны высаженных во дворах, палисадниках и сквериках вязов и ив.
  Впереди, на противоположном берегу, у самого моста, стоял огромный, занимающий весь квартал, облицованный торжественным серым гранитом, угловатый и монументальный дом. Несмотря на ранний час перед ним уже стояли многочисленные повозки и кареты извозчиков, сидели в седлах верховые. Выходя углом к мосту, одной стороной это здание смотрела на проспект, другой на набережную, где через несколько кварталов, ниже по реке, на облицованном гранитом склоне, желтела длинная стена трехэтажного здания с просторными арочными окнами похожими на аудитории университета.
  Вертура залюбовался панорамой: вчера он проезжал тут в салоне дилижанса, но было уже поздно и темно, и кроме россыпи огней над рекой, слепящих глаза фонарей и мерцающей воды, от усталости с дороги он почти ничего не рассмотрел. Все ему было ново и интересно, но сейчас его внимание больше всего привлекли не прекрасная и яркая панорама устья реки и залива, и не грозные стены старой крепости за плацем полицейской комендатуры на горе, а черный, невероятно высокий и тонкий шпиль какого-то огромного храма в километре от моста вверх по течению Керны. Стоя на самой высокой точке обрывающейся в воду отвесной скальной стены, среди плотно окружающих его высоких темных домов и куполов других церквей, он особенно высоко вдавался в пронзительно-голубое утреннее небо. Непроглядно-сумрачной ониксовой иглой, как будто собранной из беспорядочного нагромождения окон, арок и контрфорсов, пронзал его, поднимая на высоту нескольких сотен метров над городом венчающий его черный восьмиконечный крест.
  - Собор Последних Дней - заметив, что детектив задрал голову, и с интересом разглядывает его, пояснил Фанкиль - местная достопримечательность, ну вы сами еще увидите.
  Они миновали мост. На проспекте, в тенях между домов, стояла приятная прохлада. Сильный, напористый ветер задувал с реки, холодил разгоряченные с недосыпа лица. Солнце заглядывало в просветы кварталов, светило вдоль улиц, слепило глаза, отражалось в многочисленных витринах и серых каменных мостовых. Веселыми белыми зайчиками играло в окнах верхних этажей, когда хозяйки открывали их, чтобы проветрить заспанные темные комнаты, впустить прохладную, напоенную морской солью и ароматами конского навоза, дыма труб и сена, утреннюю свежесть.
  Всадники неспешно ехали в сторону южных ворот города. Когда проезжали по солнцу, прикрывали рукавами глаза, щурились, грозно кривили скулы как и полагается полицейским. Любовались нарядными фасадами домов, балкончиками, арками, портиками, эркерами, витражами, кованными перилами, цветами в горшках на балконах, высокими, до окон третьих этажей, чугунными решетками, что огораживали уютные тесные скверики засаженные шиповником и ивами, вереницами экипажей, верховых и толпами спешащих по своим делам, или просто шатающихся по округе от нечего делать людей.
  Инга покинула отряд у главпочтамта, у ворот еще одной внутригородской, пролегающей с востока на запад, параллельно реке, старой крепостной стены. Ловко спрыгнула с седла, перекинула поудобнее на плече толстую кожаную сумку, по-видимому с корреспонденцией, повела коня к крыльцу, где у поилки уже было привязано несколько лошадей и сидящий верхом рыцарь в черной с красным мантии и при длинном мече у седла, надвинув на кончик носа очки, читал свежую газету.
  Проехав город с севера на юг, поздоровавшись с коллегами на вахте у ворот, полицейские выехали из Гирты. За воротами Рыцарей, начинались Пруды: по правую руку от дороги синела гладь просторного, геометрически ровного, карьера, похожего на те, из каких вынимают землю для строительства. Еще несколько таких же холодных голубых водоемов просвечивали через деревья вдалеке. Здесь, под прохладной сенью высаженных по берегам могучих старых ив, разводили промысловую рыбу для богатых жителей города: карпов, карасей и форель. Неподалеку от дороги, на берегу, между деревьев, светлели стены какого-то большого каменного дома. Из-за соложенной из валунов изгороди ветер доносил мерный скрип пилы. Со двора на всю дорогу веяло терпким дымом коптильни. Вдоль прудов на юг, в сторону стоящих вдалеке многоэтажных зданий, вела плотно засаженная старыми благородными дубами и вязами аллея. Приятная тень от их густых крон, укрывала путников от палящего июльского солнца. Тяжелый влажный ветер задувал с залива, гулял над водой и полем перед городскими стенами, пробирал даже через теплые мантии и плащи.
  - Ориентируйтесь - пояснил Вертуре, показал широким жестом Фанкиль, когда они подъезжали к каменным домам на перекрестке дорог в нескольких километрах от южных ворот Гирты - налево дорога на Полигон и Фермы. Это к замку нашего маршала, сэра Георга Ринья. Направо к крепости Тальпасто. Там порт, склады и пирсы. А вперед, это на Эскилу, на юг, на Мильду, вы по ней приехали.
  - Ага - только и ответил детектив.
  - Вот и отлично - согласился рыцарь, попридержал коня, чтобы дать коллеге оглядеться. Окончив осмотр предместья и огородов, полицейские двинулись дальше. Миновали многолюдный перекресток и рынок и, протолкнувшись через затор возов и телег, поехали дальше на юг, через поля, туда, где впереди, в просветах между крон высаженных вдоль тракта дубов, просматривалась скалистая возвышенность, над которой белела округлая стена и непрестанно вращались крылья большой ветряной мельницы.
  По дороге повстречали небольшой отряд каких-то худо одетых, но вооруженных копьями и луками, облаченных в плотные войлочные, на манер армейских, плащи с пришитыми аппликацией серыми крестами, людей. Заметив лейтенанта Турко и Фанкиля, они приветствовали полицейских.
  - А, это добровольцы епископские. Бывшая бригада Дорса - с простодушной улыбкой, как будто невзначай, мотнул головой в их сторону, когда отряды разъехались, Фанкиль
  - Бориса Дорса? - машинально, уточнил Вертура.
  - Да, племянника нашего епископа - веско кивнул тот - говорят о нем разное, правда больше плохого чем хорошего. Вы же знакомы с ним, верно?
  По его внимательному, прищуренному взгляду было видно, что он ждет от Вертуры, чтобы он как-нибудь прокомментировал его слова, развил тему, но детектив вовремя решил для себя что даже несмотря на усталость, надо быть настороже, а поскольку идти на попятную, не вызывая лишних вопросов, было уже бесполезно, он как по инерции ответил неопределенное 'Ага, виделись в Мильде' и прикусил язык. Фанкиль же вроде как удовлетворился этим ответом, воздержался от продолжения разговора, но при этом принял такой вид, как будто уже сделал для себя определенные, немаловажные выводы.
  К мельнице приехали уже далеко за полдень. Поднимались по серпантину дороги, изнывая от не по-северному тяжелой жары. Даже дующий над полями с моря ветер не развеивал стоящую над полями и лесом духоту, по счастью слепни, что поднимались из придорожной канавы, проложенной вдоль тракта, вились вокруг людей и лошадей, остались далеко внизу и позади.
  - До Гирты почти двадцать километров - махнул назад рукой Фанкиль - а до моря всего десять.
  Протолкнувшись между заполнивших всю тесную, огороженную каменным забором из обломков скалы площадку на вершине телег, они остановились у самого края каменного обрыва. Над головами возвышалась белая громада мельницы. С мерным скрипом вращались, хлопали тряпичными парусами, крылья. Ветер сносил ржание лошадей и скрип колес. У ворот, ведущих внутрь башни, собралась очередь на помол муки. По всей площадке стояли шумные разговоры, веселая деревенская ругань и крики.
  Вертура огляделся: далеко на западе серо-синей каймой светлело море. С севера, откуда они приехали, оставшуюся далеко позади и, казалось бы где-то внизу, подернутую серым туманом дымов многочисленных печей Гирту, накрывала пасмурная тень дождливой пелены. Наверное где-то там, за городом, за рекой, за холмами, сталелитейными цехами, шахтами и карьерами, сейчас шел принесенный утренним ветром тяжелый и прохладный июльский ливень. К востоку от мельницы, за полем и серыми стенами монастыря внизу, горбатыми изгибами поднимались над горизонтом холмы. На их склонах и вершинах, черной непроходимой и мрачной стеной стоял лес.
  Дав Вертуре некоторое время насладиться видом раскинувшихся вокруг Мельницы угодий, садов и деревень, Фанкиль развернул лошадь, направил ее к спуску с холма. Так, какое-то время они ехали на восток. Миновали поселок и монастырь, который видели сверху, полюбовались на монахов, что трудились на опушке, ловко обтесывали бревна и грузили их на повозку, и въехали в густые заросли молодых деревьев.
  - Вот он, наш Лес - весело объяснил детективу, продемонстрировал ладонью вокруг себя, представил как старого знакомого, Фанкиль, прибавил со слабо скрываемым намеком - место добычи для тех, кто живет честно.
  И вправду, то там, то тут стучали топоры, пела дудка пастуха. Откуда-то из зарослей доносилось сытое довольное хрюканье пасущихся, подъедающих подлесок свиней. Бодро стрекотали кузнечики, скрипя колесами, навстречу полицейским в сторону тракта еле ползла загруженная огромной копной листьев и порубленных веток телега.
  У заболоченного пруда на полицейских снова налетели слепни.
  Дорога поднималась по склону холма. Вокруг высились громадные и черные ели, из толстого покрова сухой хвои и мха торчали серые зубья скал. Так ехали еще минут двадцать, пока Фанкиль не остановил коня на живописном склоне с видом на лес внизу и мельницу вдалеке.
  - Приехали - сказал он, спешился и, похлопав лошадь по шее, отпуская ее пастись. Подстелил плащ, сел на обломок скалы, достал трубку и табак, уставился перед собой, словно любуясь открывающейся внизу перспективой. Вертура сел напротив рыцаря, не зная что делать ему, тоже достал курить. Ударил спичкой о камень, но она только тихо пыхнула и не загорелась, тоже самое случилось и на второй раз. После третьей неудачной попытки, Фанкиль, что все это время молча сидел, смотрел на Вертуру внимательно и казалось бы насмешливо, не пытаясь зажечь огонь, держал трубку в руке, наконец картинно-снисходительно улыбнулся, достал из поясной сумки темную аптечную бутылочку с какой-то жидкостью, а когда лейтенант Турко принес наломанного лапника и разложил костер, посыпал на него порошка и полил сверху, отчего ветки сами собой загорелись. Достал из поясной сумки флягу, глотнул из нее. Взял из костра горящую веточку и неторопливо прикурил.
  Не имея никаких внятных инструкций, зачем они здесь и по какому делу, Вертура пожал плечами и, подстелив плащ, подсел к костру. Облокотившись спиной о какой-то камень, что углом неприятно впивался в плечо, уставился в огонь.
  - Итак - внезапно, как только детектив расслабился, строго обратился к нему Фанкиль. Костер разгорался, язычки пламени с треском плясали над ветвями, которые лейтенант Турко, сидя рядом на корточках, бросал в него, предварительно ломая через колено.
  - Марк Вертура - страшно сверкнул глазами, внезапно сухо и жестко обратился к детективу Фанкиль - а теперь расскажите нам, зачем вы здесь.
  Вертуре стало неприятно. Ему как-то сразу вспомнились те многочисленные истории и рассказы про Гирту, ее коварного Герцога и вероломных, жестоких рыцарей, что как веселые и глупые анекдоты, насмехаясь над далекими, несколько лет назад внезапно начавшими и самими же и проигравшими войну, северными соседями, рассказывали в Мильде и которые, уже дополненные страшными подробностями и именами, он неоднократно слышал в пути. Тогда это были всего лишь сплетни и слухи, какими пугают попутчиков, пересказывают вечером за кружкой в гостиницах, но сейчас, вспоминая их, ему отчего-то внезапно подумалось, что вдруг это все правда и его привезли сюда как шпиона и сейчас, вдали от цивилизации, от человеческого жилья, без всякого предупреждения начнут бить, будут допрашивать, а потом убьют и даже если его потом найдут и опознают, вряд ли кто-то сумеет разгадать, как это так получилось что детектив Марк Вертура из Мильды оказался в трех десятках километрах от города в глухой лесной чаще и какие налетчики или бандиты с большой дороги расправились с ним.
  Солнце клонилось к закату. Со склона холма открывался приятный, но ничуть не утешительный вид: поля, далекая-далекая белая точка мельницы и шпиль колокольни монастыря внизу, за лесом левее, в той стороне, откуда приехали полицейские. Лесорубы, свинопасы и углежоги остались где-то совсем далеко позади, у подножья холмов, на опушке леса. И сколько Вертура, ища надежды на спасение, не прислушивался, вокруг не было слышно ни ударов топоров, ни человеческой речи, ни цокота конских копыт. Только где-то рядом, в ветвях, беззаботно свистела какая-то лесная птичка.
  Кроме детектива и полицейских поблизости не было ни души.
  - Вот - потянулся было к своей поясной планшетной сумке, начал разъяснять Вертура, но Фанкиль строго поднял указательный палец вверх.
  - Своими словами. Придумать и записать я тоже умею.
  От этих слов, от этого тихого, вкрадчивого, но не предвещающего ничего хорошего тона, Вертуре стало совсем не по себе.
  Лейтенант нахмурился, отошел в сторону, начал рубить топором какое-то деревце. Его резкие удары и шумное вздрагивание хвои навевали совсем дурные мысли. Фанкиль откинулся на камне, выразительно уставился на Вертуру ожидая ответа.
  - Если вы хотите знать, шпион я или нет... - как можно более спокойно ответил детектив, стараясь собрать воедино разбегающиеся во все стороны мысли - впрочем, под пыткой сознаются в любом злодействе, вы же из Ордена? Должны знать это. Да, я понимаю, что недавно была война и тут меня присылают к вам, в полицию с поручением помочь в расследовании каких-то ваших убийств. Да, я сам был озадачен этим назначением. Во Втором отделе полиции Мильды я служу на должности следователя. Моя работа это протоколы и сбор улик. Я даже почти не занимаюсь дознанием и арестами, и, полагаю, вчера вы видели мои сопроводительные письма... Они подписаны именем некой Хельги Тралле, это же ваш начальник, куратор полиции?
  - Они поддельные - широко, но неприятно улыбнулся, заверил его Фанкиль.
  Вертура замер, насторожился. Его рука сжалась в кулак, готовая выхватить меч. Но за его спиной хрустнула ветка. Лейтенант тихо подошел к нему сзади и теперь стоял рядом с топором наперевес.
  - Ну, и что будем делать? - утонил Фанкиль.
  - Так... - поднял руки ладонями вверх детектив - давайте разберемся. Я приезжаю сюда по поддельным путевым бумагам, чтобы поступить в какой-то непонятный отдел полиции, который занимается нераскрытыми делами, чтобы в качестве консультанта помочь вам в каком-то вашем деле с которым вы не можете справиться сами, как будто в Гирте нету своих полицейских. И вы теперь мните меня шпионом. Верно?
  - Нормально отвечать, это допрос! - внезапно закричал на него, угрюмо перебил его лейтенант Турко, с силой выдыхая дым из трубки и многозначительно покачивая секирой.
  - Почти что семь лет назад герцогство Гирта проиграла захватническую войну баронству Мильде - продолжил Вертура - а теперь вы просите у Мильды консультативной помощи, и меня присылают к вам по каким-то вашим же запросам, которые вдруг оказываются поддельными?
  - Именно - согласился Фанкиль.
  - А где логика? - спросил детектив.
  - Это я вас спрашиваю - строго ответил рыцарь, кладя ладонь на навершие своей плети.
  Вертура оценил свои шансы. Фанкиль выглядел человеком подготовленным к бою, опасным и решительным. Лейтенант Турко же сейчас был скорее похож на тайного оперативного агента: хитрого, изворотливого, хотя на первый взгляд как будто вялого и безразличного к происходящему вокруг человека. Вертуре еще подумалось, что, скорее всего он очень хорошо бегает по лесу.
  - Так все ясно - пытаясь выиграть время, согласился детектив - вот, сейчас, я покажу. Это должно вас убедить.
  Стараясь не делать резких движений, он осторожно, одной рукой, раскрыл поясную сумку, вытянул из нее дешевый романчик 'Дикие Вепри', который читал в пути, подался вперед, как будто протягивая томик Фанкилю, но вместо того, чтобы отдать, быстро вскочил на ноги, швырнул книгу в лицо лейтенанту и тут же бросился вниз по склону со всей скоростью, какую позволили ему его тяжелые башмаки.
  - Йозеф ловите! - весело закричал сверху, бросил ему что-то вслед, засвистел Фанкиль, и не прошло и десяти секунд, как полицейский настиг Вертуру и сунул ему в ноги тот самый еловый кол, который он обтесывал своей секирой. Детектив запнулся об него и со всего размаху помчался носом под уклон. Как будто не касаясь ногами земли, пролетел метр или два и с треском приземлился лбом в какую-то корягу, отчего у него помутнело в голове.
  - Мда... - услышал он голос Фанкиля, что аккуратно спускался за ним по склону следом - не насмерть?
  - А черт его знает - потыкал лежащего колом, пожал плечами лейтенант.
  Фанкиль неспешно подошел к Вертуре, присел на корточки. Холодной жесткой рукой проверив шею детектива, не сломана ли, выбил ему трубку о ладонь. Угли больно обожгли руку. Детектив резко задышал и одернул ее. Попытался отползти. От боли и контузии сопротивляться у него уже не было никаких сил.
  - Вроде цел - заключил рыцарь - все Марк, вставайте, пойдемте к костру. Ужинать пора, весь день не ели.
  Вертура как ребенок, обиженно поджал колени, пополз назад, облокотился спиной о ствол какой-то большой смолистой сосны. Растрепанные длинные серые волосы упали на узкое измученное, изляпанное хвоей и серой лесной грязью, остроносое напряженное лицо. Быстрые и выразительные зеленые глаза бегали в разные стороны, горели возбужденно и бешено. Губы с остервенением сжались, жилистая, с крепкими, многократно перебитыми на тренировках пальцами и обгрызенными ногтями рука непроизвольно и стремительно зарезала в попытке нащупать выпавший при падении из ножен меч. Детектив напрягся, приготовился к броску, чтобы отважно отплатить своим обидчикам.
  - Отставить или врежу! - разгадав его маневр, грозно уставил ему в лицо кол, внезапно страшно и свирепо загремел на него лейтенант, окончательно прекратив все его попытки к сопротивлению и тут же, удовлетворившись эффектом добавил уже ворчливо и примирительно, словно все это была какая-то, неприятная ему самому игра, в которой он должен был участвовать против своей воли - ну все, вставайте, давайте. Никуда вы от нас тут не убежите.
  Фанкиль подобрал упавший меч Вертуры, и они вернулись к костру.
  Над полями уже горел закат, но было еще светло. По лесу ползли длинные сизые тени. Рыжие холодные отсветы лежали на стволах и обломках камней. Весело трещали в огне сухие смолистые ветки. Горели чисто, почти без дыма. Вертура разгладил свой брошенный у костра плащ, демонстративно улегся на него рядом с огнем, отвернулся от полицейских. Фанкиль подошел к нему, обошел вкруг, оглядел, бросил рядом с ним его выпавший их ножен во время бегства меч.
  - Обиделись? - спросил он с угрозой.
  - Да - басом ответил детектив.
  - Ну и Бог бы с ним - примирительно махнул рукой рыцарь, вернулся к камню на котором оставил свои вещи, открыл сумку, достал из нее сверток с бутербродами.
  - Нечего тут на нас обижаться! Кто вы такой, откуда, мы вас не знаем, вас к нам прислали, не спросили! - запоздало завелся от случившейся драки лейтенант, тоже достал флягу, открыл зубами деревянную пробку и выпил - а то пришлют черти кого вечно! Вино будете пить?
  - Давайте - ответил, сел, обхватил ножны с мечом руками, прижал их к себе, нахохлился Вертура.
  - Ничего, Марк, осваивайтесь - перекрестил свой бутерброд Фанкиль - вот у нас тут хлеб, сыр берите. Посидим, отдохнем немного, в город поедем. Привыкайте, это Гирта.
  
  ***
  
  - А вы когда побежали, на что, собственно, рассчитывали? - с иронией поинтересовался у Вертуры Фанкиль. Вокруг было уже совсем темно. Закат догорел. Темной была и равнина внизу, только тусклые, далекие огоньки в окнах указывали на относительную близость человеческих жилищ. Свет костра отражался от ближайших камней и стволов. Полицейские сидели у огня, ели бутерброды, пили, жарили на веточках хлеб. Было совсем холодно. Вертура сидел, закутавшись в плащ, нехотя, с напористой обидой в голосе, отвечал на расспросы лейтенанта и рыцаря.
  - Убежать - скупо ответил он и тут же оправдался - а что еще было делать?
  - Это у вас, в Мильде, полиция такая, что догнать никого не может. А от нас никто не убежит! - важно ответил лейтенант, дал исчерпывающее объяснение. Он уже напился.
  - Ну я же говорил - начал возражать ему Вертура - я следователь, а не оперативный уполномоченный...
  - Зато теперь мы знаем кто вы, чего стоите и на что годитесь - назидательно и торжественно перебил его Фанкиль.
  Какое-то время они еще сидели, беседовали. Лейтенант Турко и рыцарь еще поспрашивали детектива, какой у него послужной список, есть ли дети и семья, но вскоре, пресытившись, потеряв к нему всякий интерес, перешли на какую-то свою тему. Посидев еще минут двадцать, полицейские начали потихоньку собирать вещи.
  - Все - сказал коллегам Фанкиль - отдохнули, обратно поехали. А то к рассвету на службу не успеем.
  Лейтенант Турко покорно кивнул, нехотя встал и, пошатываясь на нетвердых ногах, исчез в темноте, засвистел в манок, пошел искать лошадей. Фанкиль затоптал костер, и они с детективом остались в темноте. Вертура, который лежал между камнем и кострищем, и от усталости уже успел задремать на теплой мягкой хвое, с трудом открыл заспанные глаза и затер их. Подняться на ноги у него уже не было сил, но как только огонь погас, он сразу понял что случилось что-то плохое и насторожился.
  - Что-то не так - взволнованно подумалось ему и, насторожившись, прислушавшись в лесной тишине, он внезапно осознал, что слышит какой-то тихий чужой голос, что невнятно бубнит где-то рядом, как будто разговаривает то ли с ним, то ли с Фанкилем из темноты. Неразборчивый, как будто бы женский, но совершенно не похожий на человеческий, он рождал в сердце какую-то запредельную иррациональную тревогу, ту самую, которую ощущаешь, когда кто-то злой, желающий причинить вред, бродит рядом, готовый напасть, нанести внезапный удар, крадется между деревьев во мгле. Первой мыслью Вертуры было то, что, наверное он опять напился и это всего лишь очередное дурное видение, что навеяли на него темнота, скрип деревьев над головой и сон под открытым ночным небом и теперь ему мерещится всякая чертовщина. Он попытался отогнать от себя эти дурные беспокойные мысли и подумать о чем-нибудь хорошем, например, о прочитанной недавно книге, но голос как будто приблизился, стал громче, при этом оставаясь таким же невнятным и неразборчивым, и внезапно детектив понял, что это совсем не голос, а какой-то странный гул, какая-то жуткая аритмичная, лишенная мелодии музыка, которой полнится темнота, где голос, и при этом не один, а сразу два или три, как будто и не голос вовсе, а какой-то замысловатый жуткий инструмент, и слышит он ее не ушами, а звучит она как будто бы у него в голове.
  Детектив схватился за голову, в непонимании затер уши.
  - Что это? - только и спросил он шепотом у Фанкиля.
  - Тихо! - зашипел припавший на колено рыцарь. Он что-то делал, рядом с детективом в темноте. Тихо затрещала разрываемая ткань, глухо зазвенела опрокинутая слепым толчком на камни бутылка.
  - Плащ на голову! - коротко приказал, прошипел, Фанкиль - берегите лицо и шею!
  Вертура тут же накинул на голову капюшон и прислушался. Если днем он толком не успел испугаться проделке коллег, все случилось слишком быстро и надо было действовать, то сейчас ему стало по-настоящему жутко. Лес вокруг него полнился чудовищными звуками. Похожий на урчание и мяуканье множества каких-то недовольных, отирающихся вокруг, но готовых вот-вот наброситься из темноты кошек перемежался со скрипом хвои под мягкими лапками крадущихся вокруг них во мраке хищных теней.
  Фанкиль плеснул из своей бутылки. С шипением вспыхнул огонь, повалил едкий химический дым. Рыцарь резко отдернул ладонь. Секунда, и в руках полицейского уже горел факел, свернутый из тряпки пропитанной самогонным спиртом, который они сегодня пили и заедали хлебом с сыром. Словно десятки кровавых глаз вспыхнули вокруг, отражая сполохи его зловещего рыжего света и тут же погасли в темноте. Рядом отчаянно заскрежетали когти, как будто бы кто-то маленький быстро карабкался по коре сосны, а потом тяжело спрыгнул вниз. Где-то близко печально, обиженно и необычайно громко завыла кошка, и все голоса тут же стихли.
  Спотыкаясь о корни, из темноты вернулся лейтенант Турко, привел лошадей.
  - Снова Мина? - пьяно спросил он у рыцаря.
  - Так и не отстала - развел руками, ответил Фанкиль.
  - Зря вы ее тогда раздразнили - упрекнул его лейтенант, передавая поводья коллегам.
  - Опять проверка? - уточнил детектив. Наученный сегодняшним опытом, разгоряченный выпитым, он был даже доволен случившимся и теперь ощущал себя настоящим солдатом, видевшим свой первый бой и готовым заявить что он знает все о войне.
  - Ага, проверка - согласился, ответил Фанкиль. Он сделал еще один факел, подобрал опрокинутую бутылку с изображением манерного разлапистого дерева и надписью 'Черные Дубы', которой привезли самогонный спирт, что пили у костра, и вручил ее детективу.
  Забрав поясные сумки и оружие, полицейские устало взгромоздились в седла и направили коней по склону вниз. Через некоторое время они спустились в лощину и теперь ехали, прислушиваясь к темноте, по какой-то сумрачной лесной дороге в сторону монастыря и деревни. Фанкиль держал на вытянутой руке факел, от которого за пределами круга света становилось еще темней. Тяжело и громко ухала сова на дереве. Вокруг стояли могучие и толстые ели, свет луны и звезд едва пробивался через их густые ветви.
  - А что это за голоса такие? - уточнил детектив - это от искажения? Что это за кошка, или что это вообще было?
  - Кошка такая. Да, трехголовая, синяя - пространно ответил Фанкиль и пояснил - а голоса это ее мысли. Запомните: кошки не разговаривают. Все что вы слышите, это ваш мозг сам додумывает за ней. ...Истонченная ткань мира, сингулярность, червоточины, искажение. Не прямо тут конечно, а подальше от побережья. Можно куда-нибудь провалиться, исчезнуть или в небо улететь. Вот так и живем, и вы смотрите и учитесь. А кошатина эта да, пристала ко мне, теперь вот лезет. Ладно, Бог с ней.
  Проехав через делянки, полицейские выехали к стенам монастыря. Огромные черные ели, совы и камни остались далеко позади и теперь над головами стояло ясное звездное небо. Светил месяц, стрекотали ночные сверчки. Легкий теплый ветерок прогнал страхи леса, навевал приятные мысли об отдыхе на каникулах в деревне. Под аркой ворот монастыря теплился огонек. Под иконой горела лампада. Проезжая мимо нее, полицейские сняли головные уборы и перекрестились.
  Сельский стражник с фитильным мушкетом без фитиля, положив свое оружие поперек колен, сидел на открытой веранде, вальяжно откинувшись в каком-то старом, чиненном-перечиненном, скрипучем кресле, курил трубку, выпускал на керосиновую лампу кольца дыма. Фанкиль ловко продемонстрировал ему от локтя бронзовый ромб с лиловой лентой - регалию полиции Гирты. Тот сонно отмахнулся, пропуская всадников, не выказал к ним никакого интереса.
  Где-то в одном из домов в конце улицы тихо открылась дверь. Какая-то девица с лучиной в руке вышла в ночь встретиться со своим сельским женихом. Он ждал ее у крыльца в тени и, схватив за руку, повлек в сумрак ночных яблоневых садов. Только мелькнули в свете луны рукава льняных рубах и длинные полы деревенских лейн.
  
  ***
  
  Глава 2. Детектив Марк Вертура. (Понедельник)
  
  ***
  
  - Дай курить, осталось курить? - навалившись грудью на стол, подложив под голову локоть, стонал хвостист Прулле. На траве и листьях тополей уже выпала холодная утренняя роса. Деревья вдоль проспекта, улица и фасады домов тонули в бледном рассветном тумане. Из-под арки ворот старой крепостной башни, где под закопченным кирпичным сводом была устроена открытая распивочная, валил черный, вперемешку с паром, дым. Служанка с ведром заливала давно нечищеный очаг водой, сгребала с него золу и угли: сегодня должен был прийти трубочист.
  Рядом с аркой, под высокими, высаженными рядом с башней деревьями, кругом стояли просторные, вынесенные на свежий летний воздух деревянные скамейки и столы. Еще ночью тут было весело, в железных корзинах горели дрова, играла музыка, танцевали пары и хороводы, но наступило утро, и вся радость пьяных ночных развлечений растаяла как поднимающийся над кострищем дым. Студенты одиноко сидели за столом перед опустевшими кружками, таращили бессмысленные, исполненные пьяной усталости глаза, зябко терли ладонь о ладонь, безуспешно пытались согреться.
  - Да нечего курить! Кончилось все! - отрывисто и зло огрызался бездельник Коц, заглядывал в пустые кружки, осталось ли где хоть немного юва - все выкурили!
  - Надо попросить у кого... - стонал хвостист Прулле - не могу, надо покурить...
  - Давай! Иди! Кури! - устав от его претензий, убедившись что и пить больше нечего, резко взмахивая вдоль проспекта рукавом, грубо и агрессивно бросил ему собутыльник - кружку на скури, стол, деревья вон все скури!
  Оба вдруг внезапно замолчали. Эхо их осипших с похмелья одиноких выкриков гулко отдавалось от крепостной стены и фасадов окрестных домов. Редкие сумрачные экипажи проезжали по проспекту. Больно впивался в воспаленное сознание звонкий цокот лошадиных копыт. Надвинув низко на глаза капюшоны, исполненные тупой вялой ненависти к холодному и сырому туманному утру, фигуры пешеходов, придерживая руками подолы длиннополых плащей, чтобы хоть как-то согреться в летней, надетой к полуденной жаре одежде, семенили на службу в мастерские и учреждения, проходили мимо распивочной 'Башня', с безразличной мрачной укоризной таращились на все еще пьяных, припозднившихся за давно опустевшими столами студентов.
  - Горячее есть? - резко и громко окликнули с коня служанку, подметающую мостовую ивовым веником. Студенты вздрогнули, заморгали от этого внезапного и грозного крика. Из тяжелой похмельной мари и утренней синевы возникли и теперь возвышались над их столом трое верховых.
  - Простите нас, господа рыцари...- начал было хвостист Прулле, но бездельник Коц резко рванул его за шею, показал пальцем на подъехавших.
  Первый был при длинном мече и с густой, начинающей седеть, русой бородой. Черная мантия с темно-зелеными крестами на рукавах указывала в нем рыцаря Ордена Храма Архангела Михаила. Его крепкие руки были привычны я оружию, а усталый взгляд внимателен, но при этом, несмотря на день и ночь проведенные в седле, бодр и даже весел. На его груди, к плащу, на заколку был подвешен серебряный ромб с широкой, как носовой платок, лиловой лентой - регалия полиции Гирты. Второй усатый, в рыжей куртке, меховой шапке с хвостом и с перевязью через плечо, при маленьком щите и секире, тоже был явно полицейским, и лицо у него было такое же безразличное, но одновременно настороженное, как у человека коварного, опытного и хитрого. Третий клевал носом, пытался дремать в седле. Его серая мантия была растрепана, вывалена в лесном мусоре и покрыта пылью. Широкие темно-синие штаны измазаны смолой и засыпаны пеплом от костра, длиннополый дорожный плащ измят и тоже весь в хвое. На его поясе справа висела большая планшетная сумка, а слева, в деревянных ножнах, короткий меч. Длинные, серые, немытые волосы рассыпались по откинутому капюшону, неопрятная, небритая не меньше двух недель щетина покрывала перекошенное от усталости и выпитого лицо, но все же какие-то неуловимые и печальные торжественность и устремленность во всем его побитом, изможденном облике указывали на то, что скорее всего он все же не подлый оборванец из леса, разбойник-рыцарь или вольный гастролер-импровизатор, а самый настоящий иноземец-путешественник, человек образованный и быть может, даже благородных кровей.
  - Вот и отдохнули мы от дел учебных, брат! Полиция! - громко и разочарованно прошептал другу, заключил бездельник Коц и с трагическим пьяным пафосом прибавил - печальный конец для таких славных патриотов как мы!
  - Фасоль с тыквой и мясом - вышла навстречу верховым, грубо и устало огрызнулась служанка и бросила на сидящих за столом еще пьяных студентов недовольный взгляд полный нескрываемого презрения - подъем! Давайте, валите отсюда! - басом, как на деревне, начала сварливо ругаться на них - пропили все, домой идите!
  - А вы не наливайте, чтоб не пропивали! - грубо осадил, поставил ее на место, Фанкиль - иначе и орать нечего. Марш за едой и чтоб без разговоров и быстро!
  Всадники спешились и уселись за один стол со студентами.
  - А, опять вы, Прулле - узнал одного, бесцеремонно схватил его за плечо, лейтенант - мало вам что ли на прошлой неделе за драку у моста было?
  - Так мы ничего не нарушаем! И тогда же не на пустом месте было! За Гирту! Нам бы покурить, мэтр Турко... - жалобно простонал хвостист - табачку бы...
  - Да, напились. Да устроили. Ну бывает же... простите нас, мэтр Турко... - сокрушенно развел руками с другого конца стола бездельник Коц.
  - И покушать бы...- простонал хвостист Прулле - а то денег нету...
  - Вот пьянь! - повел лицом, покачал подбородком лейтенант с видом, как будто он совсем не такой. Уселся верхом поперек скамейки, облокотился о стол, достал спички и трубку, демонстративно прикурил, и, смакуя, выпустил в небо кольцо дыма с такой гордостью и чувством собственного превосходства, как будто от его решения, от его прихоти, сейчас решалось не больше не меньше чем, суждено ли студентам жить, или умереть. Бездельник Коц и хвостист Прулле замерли над столом. Выпучив глаза, уставились на него одновременно с мольбой, унижением и ненавистью.
  - Да будет вам, Йозеф - еще вчера разгадав этого человека, памятуя в подобных ситуациях себя, зевнул, обратился детектив - пощадите несчастных.
  - А меня что, кто-нибудь когда-нибудь щадил? - выдыхая над столом тяжелое облако, грубо ответил коллеге полицейский - Марк, вы их не знаете, вот и не лезьте - и, обратившись к студентам, приказал сурово, скорее являя свою власть, чем по делу - с нами поедете, полы будете мыть, или письмо ректору написать с рекомендацией к отчислению?
  - А не вы ли тот самый Марк Вертура, известный детектив и шпион, что должен приехать к нам из Мильды? - как будто внезапно спохватился, подобрал с мостовой лихо припечатанный чьим-то подкованным башмаком свежий номер 'Скандалов Недели' бездельник Коц и продемонстрировал его через стол. 'Известный сыщик, принц-изгнанник, эсквайр Марк Вертура прибывает в Гирту' - подавшись вперед, вытянув шею, прочел заглавие статьи вслух детектив. Он протянул руку и, смахнув с разворота, с гравюры с изображением человека в надвинутом низко на глаза капюшоне и с мечом, что, наверное, должна была символизировать его самого, оставленный прямо поперек иллюстрации грязный сапожный след, быстро пробежал глазами заметку о том, что агент службы конфедеративной безопасности Марк Вертура, известный тем, что в год Южной Кампании должен был отравить генерала армии Мильды Алексия Гандо специальным препаратом, чтобы от последнего исходила наимерзейшая вонь, что безусловно подорвало бы моральный дух захватчиков и неминуемо привело к победе светлейшего герцога Вильмонта Конрада Булле и славной, непобедимой армии Гирты, если бы не...
  - Анна Мария Гарро - пробежав глазами до конца текста, с выражением прочел имя автора вслух - да. Это серьезно. Фантазии неудовлетворенной потной суфражистки в грязных сапогах. Ага, а завтра она еще напишет, что я уже давал ей интервью. Из ванны с липким вином - тяжело и наигранно вздохнул - и это первая заметка в газете обо мне в моей жизни...
  - Она работала, о вас статью писала, а вы! - усмехнулся порадованный этой разнузданной шуткой лейтенант - потная суфражистка! Это у вас в Мильде что ли такие? Вы бы хоть узнали, о ком треплите, прежде чем языком молоть.
  - Да ну ее - бросил газету на мостовую обратно под ноги, брезгливо передернул плечами детектив. От ворот потянуло горячим паром, тмином и пережаренным до корки, позавчерашним фаршем в густом бобовом супе. Пришла служанка, принесла миски с едой и хлеб, и дальше стало не до обсуждений. Как старший, Фанкиль прочел молитву, перекрестился и все приступили к трапезе. Ели молча, запили завтрак кофе, налитым в огромные, отдающие одновременно и ювом и вином и воском деревянные кружки. Стеклянных фужеров и чашек в распивочной 'Башня' по известным причинам не имелось.
  - Быстро доедайте и марш за нами - подвинул миски с объедками студентам лейтенант Турко, и бросил рядом на стол большую щепоть табаку. Те благодарно закивали, заскребли ложками и, быстро покончив с едой, закурили.
  
  ***
  
  Уже впятером они проследовали по проспекту Рыцарей, пересекли проспект Булле и выехали к веющей утренним холодом и сыростью реке. Миновали мост через Керну, проехали через ворота между двух квадратных башен с массивными контрфорсами и глубокими, бездонными бойницами. Сразу за воротами, за набережными укреплениями, по левую руку начинался и тянулся далеко вдоль проспекта высокий каменный забор с арками заложенными обколотыми от времени темными кирпичами¸ отгораживал от улицы двор и просторный плац перед зданием центральной полицейской комендатуры Гирты. Впереди, в нескольких сотнях метрах от моста, у ворот пронзительно загудел рог. Оглашая окрестности громовым эхом так, что нельзя было разобрать о чем идет речь, ругался верховой: несколько повозок не могли разъехаться на выезде со двора. Следом за въезжающей каретой стояла медленно смещаясь, протискивалась между экипажей на плац, большая толпа каких-то вооруженных копьями, похожих на городское ополчение мужчин, а на выход, навстречу им, загородили ворота и сейчас пытались сдать задом, несколько бричек, развозящих по постам дневную караульную смену.
  Полицейские из отдела Нераскрытых Дел не стали дожидаться совей очереди, поехали дальше по проспекту, свернули у конца забора на улицу параллельную реке и беспрепятственно заехали на плац через боковые ворота с северной стороны.
  Здесь, во дворе, у торца длинного здания полицейской комендатуры, работала летняя кухня. Дымно горел костер, клокотали висящие на треноге над огнем котлы. Под просторным брезентовым навесом, у раздачи, собралась очередь: по предъявлению жетона, всем заступающим в караул наливали из самовара во фляги сильно разбавленное кипятком и чаем вино, выдавали мягкий, свежевыпеченный с ароматными травами, хлеб. Неподалеку, за столами сидели, перекинув ноги через широкие, сколоченные из массивных грубых досок скамьи, курили, вяло и ворчливо бормотали, сонно переругивались друг с другом стражники ночной смены. Устало обсуждали дела, напористо порыкивали, посмеивались над какими-то своими полицейскими шутками и сплетнями. Кто-то уже спал, положив голову прямо на стол, кто-то сидел в усталых раздумьях, никак не решаясь встать и пойти домой, кто-то бодрился, теребил сонных соседей.
  Неподалеку от общего стола, на плотно утоптанной площадке, возвышалась отдельная корявая тренога из необструганных, как будто принесенных прямо из леса, жердей. Под огромным нечищеным котлом едва тлел прогоревший за ночь костер. Вокруг, вместо скамеек были расставлены многочисленные чурбаки с приколоченными к ним досками. Несколько человек, судя по худой разномастной одежде, нестроевых, спали между ними на сырой земле, кто прямо так, кто все-таки укрывшись от утренней росы с головой толстым войлочным плащом или колючим шерстяным пледом.
  Вдоль плаца, от полевой кухни до тополей на земляном валу у реки, протянулся нарядный, крашеный густой рыжей глазурью фасад здания центральной полицейской комендатуры Гирты. Свежие белые пилястры очерчивали высокие и торжественные окна. Вдоль стен цвели большие неопрятные кусты шиповника, покачивались на легком утреннем ветру, шелестели листвой, несколько веселых рябин.
  Передав лошадей на конюшню в северной части двора рядом с двухэтажным белым домиком с низкими маленькими окошками, больше похожем на монастырскую келью или общежитие, чем на казенное учреждение, отчитавшись в журнале, полицейские и студенты колонной проследовали мимо навеса летней трапезной, мимо кустов и рябин. Вошли в здание комендатуры через парадные двери.
  - Мэтр Гицци - поджав плечи, заискивающе обратился лейтенант Турко к хмурому, широкому жандарму в низко надвинутом на лоб форменном лиловом берете, украшенном пером и бронзовым ромбом полиции Гирты. Услышав, что его зовут, капрал засопел и нахмурился еще больше, принял требовательный и суровый вид.
  - Добровольцы на уборку - продемонстрировал лейтенант расслабленно опершихся о стену, едва держащихся на ногах студентов.
  - А после них самих-то убирать не придется? - прищурился, покачал головой капрал, отвечающий за порядок и чистоту в помещениях и строго обратился к задержанным - Прулле, Коц, что опять сломали, кого побили?
  - Нам на учебу, мэтр Гицци, у нас занятия! - попытался, заныл, хвостист, но полицейский грубо схватил его за плечо и, толкнув к стене, перебил.
  - На какую еще учебу ты такой кривой собрался? Вот поработаешь, протрезвеешь, и пойдешь.
  И без лишних слов погнал обоих через боковую арочную дверь в проходной, идущий вдоль всего первого этажа коридор, в кладовую за метлами и ведром, мыть полы.
  Бросив им вслед быстрый взгляд, Вертура огляделся. В холле внизу было сумрачно. Газовые рожки, что освещали его прошлой ночью, когда он сюда приехал, сейчас не горели. У входа, рядом с деревянной решеткой за которой сидели дежурный и регистратор, стояли скамьи и кадки с фикусами. На второй этаж вели две лестницы, соединялись на балконе над дверьми, противоположными парадным, тем, через которые вошли полицейские. Поднимаясь наверх, заглянув за широкий подоконник одного из арочных окон, детектив был приятно удивлен открывшейся ему пейзажем: с обратной стороны здания комендатуры, под окнами был разбит маленький сад с выложенной камнем дорожкой, кленами и сиренью. От параллельной корпусу улицы его отделяла высокая чугунная, как в скверах на проспекте, изгородь. За ней, через листву, просматривались мостовая и плотно стоящие друг к другу темные многоэтажные дома, а высоко над их крышами, над густыми кронами, на гребне отвесной серой скалы, светлели выгоревшие на солнце, изъеденные ветром и непогодой, стены крепости.
  Несмотря на ранний час, в здании, как и в прошлый день, было уже людно. Повсюду открывались и закрывались, хлопали двери, трещал телефон, перекликались хриплые мужские голоса, проминаясь под множеством ударяющих в него сапог, громко скрипел паркет. По коридору и лестнице спешили вестовые, в кабинеты начальства уже выстроились очереди из просителей и должностных лиц. Выглянувшее из рассветной дымки, уже начинающее припекать утреннее солнце поднималось над крышами домов на проспекте. Било в окна, пронизывало тонкие тюлевые занавески, заливало длинный, от края до края здания, проходной коридор своим жарким радостным светом, нагревало воздух, наполняло все вокруг восторженным и легким ощущением горячей летней духоты. Слепящими глаза, веселыми бликами отражалось в натертых дверных ручках, начищенных кранах газовых рожков и нарядных, блестящих свежей латунью табличках с инициалами руководителей, названиями отделов и номерами кабинетов.
  - Ремонт у нас тут недавно сделали - похвастался лейтенант, заметив с каким интересом оглядывается по сторонам, разглядывает свежее убранство, детектив.
  - Ага. Бухгалтерия - зевнув, бессмысленно уставился перед собой, машинально ответил Вертура, прочел вслух на одной из распахнутых настежь дверей. Заглянул за нее в большой зал с высоким потолком, тесно заставленный шкафами с папками, столами-бюро, деревянными стульями и табуретами. За столами уже работали расчетчики, перекладывали папки, выводили буквы, ловко окунали перья в чернильницы. Быстро и звонко цокала клавишами пишущая машинка. На подоконнике одного из окон стоял горшок с комнатным цветком. За стеклам, через кроны деревьев в саду светлело чистое, глубокое, пронзительно-синее небо.
  С южного торца здания, у реки, там где над вторым этажом квадратной башенкой был надстроен еще и третий, проход перегораживала массивная и высокая, крашеная свежей белой краской дверь с двумя латунными табличками: на одной было написано 'Вход только для персонала', а на второй 'Отдел Нераскрытых Дел', тот самый, в котором служили лейтенант Турко и Фанкиль, и к которому теперь был приписан и сам детектив.
  Именно к этой двери позавчера вечером привел Вертуру его попутчик, шериф Гассе, что доставил его на своем дилижансе до Гирты, сопровождая из Ронтолы какой-то важный груз, о содержании которого детективу знать не следовало. Тогда еще Вертура очень хорошо запомнил брошенные ему как будто невзначай слова напутствия, что если понадобится, его при любых обстоятельствах вывезут из Гирты, главное оставить на почтамте в ящике до востребования кодовое слово, из чего детектив еще раз заключил, что его попутчик на деле как раз и есть самый настоящий шпион и королевский агент.
  Дверь отдела была не заперта. Фанкиль открыл ее, и полицейские вошли в просторный светлый зал с окнами на три стороны: на плац, в сад и с торца здания на реку. У стен между окон расположились шкафы с бумагами и оборудованием, между ними стояли столы и массивные, необычайно тяжелые и крепкие кресла. Середину зала занимал старый диван, тот самый, на котором вчера спал детектив и который Фанкиль запретил раскладывать, сказав, что он сломан. У входных дверей имелась деревянная, сколоченная как будто прямо тут без всякой потуги на плотницкое мастерство перекладина с крючками и кучей беспорядочно накиданных поверх нее пахнущих лесом и костром курток и плащей, а напротив нее, между лестницей и залом, стояла массивная, квадратная, с матовой стеклянной заслонкой печка. При всем великолепии недавно отремонтированного коридора снаружи по которому они сейчас шли, стены здесь были поклеены старыми, местами отвалившимися обоями, краска с рам дверей и окон облупилась, а пол весь покрыт ссадинами от ударов подкованных сапог и характерными следами многократно передвигаемой мебели. Но не этот контраст больше всего поразил Вертуру. Взгляд детектива привлекла огромная и темная, почти от пола до потолка, так не сочетающееся с общей обшарпанной казенной обстановкой, висящая между окон на дальней стене зала, прямо напротив входной двери, картина с темным шпилем собора Последних Дней, того самого, который полицейский рассматривал вчера утром с моста, пронизывающим пурпурное в вышине, охваченное заревом пожарища понизу, небо и бело-рыжими хвостатыми звездами, стремительно летящими вниз и наискось, под крутым углом, к темным, сумрачным кварталам и крышам ночной Гирты. Что-то зловещее и захватывающее одновременно было в этом старом и темном, искусно выполненным неизвестным мастером панно, и, увидев эту картину в первый раз, не сумев толком рассмотреть ее в слабом калильном свете газовых рожков, Вертура как будто тогда даже испугался, подумал, откуда такая может быть и зачем вообще она здесь.
  Но если позапрошлым вечером было уже темно и поздно, то сейчас, в ярком свете радостного летнего солнца, уверенно прогнавшего таинственные чары ночной Гирты, ему внезапно подумалось, что скорее всего тогда он просто был слишком устал и возбужден с дальней дороги и от этого мнителен, что все это глупо, а картина это просто старая картина, которую кто-то принес за ненадобностью из дома, чтобы не занимала лишнего места, повесил здесь и ничего такого необычного в ней нет.
  Несколько устыдившись собственной наивности, Вертура тяжело вздохнул, окинул печальным взглядом комнату, в которой ему теперь предстояло служить неопределенное и, судя по всему, длительное время. Все было непривычно и не так, как ему хотелось: но особенно его отчего-то вывело из себя, как-то беспричинно раздосадовало, то, что одно из угловых окон, что позавчера было распахнуто настежь всю ночь, и от которого в зале было так холодно, что детектив долго не мог уснуть, но постеснялся попросить прикрыть его, было по-прежнему раскрыто. Все же подойдя к нему, Вертура так и не сумел определить что именно вызвало в нем эти чувства: за облупившимся, засыпанным трубочным пеплом широким деревянным подоконником, сквозь кроны тополей открывался приятный вид на бегущую холодную серую воду далеко внизу, под обрывом, светлую громаду квартала на противоположном берегу реки и длинное желтое, с просторными окнами аудиторий, здание университета.
  - Вот тоже буду здесь курить - внезапно с удивлением открыв для себя, что все-таки вся эта по-домашнему беспорядочная обстановка хоть и непривычна ему, но скорее нравится, чем нет, выглянув наружу, мысленно заключил для себя детектив.
  Всего в зале было десять окон. Два на реку, четыре на плац и еще четыре в сад. Через все этажи флигеля вела отдельная лестница. Внизу были арсенал, лаборатория, склад и туалет с краном и смесителем из которого текла только холодная, отдающая ржавчиной, вода, а наверху кабинеты инспектора Тралле, Фанкиля и еще один, запертый, без номера и таблички. Еще на третьем этаже, в просторной зале, куда выходили двери всех трех кабинетов, как в кают-компании корабля, стоял несколько потрепанный, по от этого не менее величественный рояль благородного темно-вишневого цвета, а вдоль стены, словно в вальсовом зале, рядком пристроились три изящных, с мягкими подушечками и кривыми ногами стула. Обработанные шкуркой, чиненые и выкрашенные лаком наверное в каретной мастерской, судя по своему бывалому виду, эти манерные предметы интерьера повидали на своем длинном веку всякого, и быть может когда-то стояли даже в самом герцогском дворце...
  Еще наверху стояла кадка с каким-то разлапистым широколистным растением, и было сильно накурено, хотя первым запретом, о котором узнал детектив по прибытии в полицейскую комендатуру Гирты, было не курить ни в кабинетах, ни в коридорах, ни на лестницах. Чем каралось нарушение этого правила, ему не пояснили, а уточнять, чтобы с первых дней службы не вызывать к себе дурных подозрений, Вертура благоразумно не стал.
  Сегодня, как и позавчера, в зале было холодно. В печке лежал пепел от сожженных бумаг, громоздился мусор, который еще предстояло сжечь, но нигде рядом не было ни мешка с углем ни дров. Как, недвусмысленно продемонстрировав вешалку, объяснив что казенную одежду можно брать для любых служебных задач, пояснил Фанкиль, из экономии в теплые месяцы топливо в комендатуру не завозили.
  - Так. Вот. Я подготовил вам рабочее место, будете сидеть здесь - по-видимому услышав голоса подчиненных из своего кабинета, спустился в зал, без всяких приветствий сообщил Вертура инспектор Тралле, начальник отдела Нераскрытых Дел. Высокий, широкоплечий, полный, с огромными красными ручищами, усами и небритым уже как долгое время вторым подбородком, мужчина лет пятидесяти. В черной с лиловым форменной мантии, высоко подвязанной зеленым шерстяным кушаком и некрасиво разъезжающейся на толстом животе, он возвышался между столов, недовольно и критически хмурился как лодырь, размышляющий, что бы еще такого совершить так, чтоб не устать и уйти к себе в кабинет с благородным чувством осознания выполненного дела. Тонкий и длинный, до пояса, как крысиный, хвост изрядно проредивших от расчески местами поседевших волос болтался за его широкой сутулой спиной. Прищуренные карие глаза взирали строго и придирчиво, выдавая в нем человека как будто педантичного и мелочного, но снисходительного и податливого в душе. Строго взирая на передвинутый к раскрытому окну стол и водруженный на него письменный прибор, казалось, он был сильно неудовлетворен этим новым, организованным им самим для Вертуры, рабочим местом.
  - Сидеть будете не нем - легко, словно это был изящный барочный стульчик из вальсового гарнитура, какие можно увидеть в модных богатых салонах, полицейский подхватил одной рукой массивный, неопределенного возраста, казалось бы крашеный и поцарапанный бессчетное число раз, стул с перекладинами между ножек у пола и высокой спинкой, приставил его к столу. Продемонстрировал письменные принадлежности, как будто детектив и вовсе не знал что это - вот бумага, вот перья, вот чернила.
  Не найдя что ответить, Вертура печально кивнул. С грустным, обреченным пониманием что все это надолго и всерьез, с отвращением уставился на предоставленный ему рабочий арсенал. Спинка стула была грубо вырезана в виде крепостной башни, а к тяжелой мраморной плите письменного набора были намертво приклеены две стеклянные чернильницы с бронзовыми крышками для черной и красной туши, два бронзовых, давно окислившихся стаканчика для перьев и вазочка с песком, которым сушат свежие письма. Помимо канцелярского прибора, как будто так надо было по уставу, на столе стояли керосиновая лампа с зеркалом для удобства работы в сумерках и литой бюстик, изображающий, быть может, самого Герцога Гирты, или какого иного важного рыцаря или государственного деятеля. Никакой подписи или имени этот сугубо декоративный, непонятно зачем принесенный сюда элемент рабочего стола не имел.
  - Благодарю - запоздало пробормотал детектив, с некоторым усилием подвинул тяжелый стул, сел вполоборота, нахохлился и сцепил пальцы в замок, как будто уже собирался приступать к делу. Он устал и единственное, что его беспокоило сейчас, это где бы прилечь, уснуть и чтобы никто не будил.
  Постояв над ним секунд пять и удостоверившись, что новый сотрудник не имеет претензий, как будто сразу потеряв к детективу всякий интерес, инспектор развернулся и без лишних слов, пошел к лестнице.
  - Лео, ко мне на два слова - походя, бросил он Фанкилю.
  - Ага - коротко кивнул тот, и как будто и не было этой бессонной ночи в дороге, через ступеньку устремился на третий этаж за ним. Детектив же с нескрываемым ожиданием уже было воззрился на диван, но было поздно: лейтенант Турко моментально занял его по уходу рыцаря.
  Откуда-то из-за распахнутого окна, с проспекта, пронзительно загудел рог. Над забором, покачиваясь, проплыло черно-багровое знамя с вычурным гербом: какие-то невидимые отсюда, из окон зала, всадники ехали по проспекту, трубили, призывали всех посторониться.
  - А, это Лиловый клуб - снимая с головы свою потрепанную меховую шапку с хвостом и бросая ее на огромные лосиные рога рядом с вешалкой для плащей у двери, с вялым презрением, ответил на вопрос и заинтересованный взгляд детектива лейтенант. С похмелья и усталости он промахнулся и шапка упала в грязь, но полицейский только махнул рукой, скривил рожу, не стал подниматься с дивана, оставил ее на полу, как есть.
  - А где брать кофе? - только и спросил первое, что пришло в голову детектив.
  - Кипяток на кухне - вернулся сверху Фанкиль и объяснил - по лестнице вниз, под арками и, через главный вход. Поверху, мимо кабинетов, с чайниками и кружками никого не раздражать, не ходить. Ясно это?
  - Да, именно так - вернувшись, надулся, снова обратился к детективу инспектор, как будто это было самым важным, что следовало знать на службе в полиции Гирты - Марк все, вы зачислены в штат и пока свободны. Придумывать задачу для вас у меня нет времени. Не мозольте глаза, идите, сориентируйтесь, познакомьтесь с городом. После обеда жду вас. Выдам вам регалии и ключ, будете заходить снизу, через нашу калитку. Вот вешалка для вещей, видите? Уходим и приходим, отмечаемся в журнале. Служба у нас начинается в семь утра, есть дежурства, они у нас посменные, но у вас их не будет, пока не зарекомендуете себя как надежного сотрудника, поняли это? - вопросительно нахмурился, скривился он, нависая над детективом.
  - Понял - кивнул Вертура. Как надежный сотрудник сделал вид, что готов слушать еще, но, похоже на этом все инструкции закончились. Инспектор и Фанкиль заговорили о каком-то нисколько не касающемся его деле, а детектив, подождав еще минуту, уже было хотел собираться и идти, но инспектор внезапно остановил его за плечо. Его голос стал вкрадчивым, тихим и холодным как блеск серых волн за окном на реке.
  - Сэр Ринья приглашал вас. Он заранее прислал письмо, но я думаю, сэр Булле, Вильмонт Конрад, пожелает, чтобы ваша с ним аудиенция была первее всех остальных. Имейте в виду, в городе найдется немало таких, кто, узнав о вашем прибытии, будут искать с вами встречи и всем от вас, как от сотрудника королевской безопасности будет что-нибудь нужно. Лео рассказал какой вы специалист - это слово он произнес особенно едко и с угрозой так, что детективу стало стыдно и неловко за вчерашнее происшествие - а нам с вами еще работать, и в этом нет ничего смешного. Так что на будущее, извольте проявлять благоразумие, в выборе знакомств и мест для развлечений, думать не каким другим местом, а головой, и учесть полученный вчера урок. Вы здесь человек новый, но весь город уже знает кто вы и зачем вы здесь, а у нас тут найдутся и такие весельчаки, кто захочет вас избить или покалечить просто от скуки и им ничего за это не будет. Надеюсь, вы меня ясно поняли? Все, идите, жду вас поле обеда.
  Детектив молча кивнул и, пытаясь осознать все сказанное, забыв даже поклониться на прощение, покинул отдел.
  
  ***
  
  Он шел по проспекту в сторону моста, перекинув через плечо свои сумки и кожаный саквояж с которым он приехал в Гирту. Тяжелый двуручный меч, что он привез с собой, он оставил в оружейной отдела на первом этаже. Сообщив всем, что он пойдет, поищет себе комнату или гостиницу, забрав свой багаж, сверившись с картой и адресом, он решил прогуляться пешком, благо идти было недалеко: через мост на южный берег Керны, три перекрестка прямо на юг, до проспекта какого-то генерала Гримма, и еще два квартала направо до улицы графа Прицци.
  Его лоб и щеки горели с недосыпу. Он очень устал и выдохся, но ощущение что наконец-то его отпустили на свободу и свежий морской воздух, что теплыми потоками овевал его руки, лицо и шею, предавали ему сил, разгоняли путающиеся в голове, сумбурные мысли. В приподнятом настроении Вертура перешел через мост и обернулся посмотреть как там, на покинутом им северном берегу реки.
  Будь он праздным путешественником, он непременно бы восхитился этой живописной панорамой холодной синей, играющей на солнце, воды и видом круто спускающегося к ней, укрепленного плитами серо-черного камня противоположного берега. Громадами темных городских кварталов над рекой, стенами длинного, тянущегося вдоль воды от моста и до горы бастиона и башнями крепостных ворот над мостом, украшенными черно-красными с лиловым вымпелами Гирты. Живописными густыми кронами покачивающихся на ветру по-северному темно-зеленых, высаженных по периметру плаца комендатуры, дубов и тополей, через гущу которых просматривались рыжие стены полицейского дома и выглядывали угол и пирамидальная крыша флигеля. Величием опоясавших вершину горы, прикрывающих с моря северные районы Гирты, могучих крепостных стен, над которыми светлел, поднимался высоко в ясное голубое небо, подсвеченный пронзительным полуденным солнцем украшенный золотым крестом шпиль собора или церкви.
  В этих одновременно простых и суровых, местами примитивных, а местами даже мрачных и угрюмых очертаниях было что-то настолько выразительное и настоящее, что впечатленный этими узкими и тесными, мощеными истертым булыжником, улочками, башнями, флагами и исполненными в вычурной, диковатой манере высокими и торжественными красно-черно-желтыми фасадами домов, что Вертура непроизвольно поймал себя на мысли, что должно быть вот оно: будь он художником, именно с таких пейзажей он рисовал бы картины и иллюстрации к романам про рыцарей, героев, вечной любви и легендарных сражениях прошедших лет. Залюбовавшись этим видом, остановился на мосту и закурил.
  Вдоволь насладившись этим видом черных с лиловым и золотом флагов на набережной на кованных фонарных столбах в виде обвивающих деревья и кусты змей, миновав монолитный, больше похожий на крепость, чем на дом, шестиэтажный квартал с широкой лестницей и высоким, украшенным рельефами со сценами быта и войны, портиком, на первом же перекрестке детектив свернул на первую улиц, параллельную реке, которая на его карте именовался проспектом Булле. Прошел по нему три квартала в сторону залива, и, выйдя к длинному белокаменному забору, за которым плотной живой стеной были высажены высокие черно-зеленые ароматные сосны, свернул вдоль него и пошел уже параллельно проспекту Рыцарей. Из праздного интереса пытаясь заглянуть в сосновый парк за высоким белокаменным забором, отошел на противоположную сторону улицы. Присмотревшись, приметил, что в его глубине, в просветах между деревьев светлеет крыша какого-то длинного, стоящего далеко за оградой, в центре парка, роскошного двухэтажного дома с высокими арочными окнами и ослепительно-белыми нарядными мраморными стенами.
  Миновав забор, выйдя на перекресток с проспектом генерала Гримма, Вертура перешел его и, определив крайнюю парадную в угловом доме, вошел в высокую, тяжело громыхнувшую на тугой пружине, расположенную рядом с аркой во двор, дверь.
  Здесь, в длинном холле со светлыми стенами и высоким сводчатым потолком было прохладно, свежо и тихо. Холодный голубоватый отсвет полукруглого окошка над входом лежал на вымощенным черно-белыми каменными шашками полу. Из распахнутой настежь двери комнаты дежурного тянуло терпким ароматом свежезаваренного чая и недавно наколотыми смолистыми дровами. Откуда-то сверху слышались далекие, приглушенные толстыми арками и стенами неразборчивые голоса. Глухо и далеко застучали шаги, хлопнула дверь.
  - Комната номер два, завтрака не нужно - без лишних предисловий произнес пароль детектив. Обратился к наливающему в чашки себе, и кому-то, кто наверное вот-вот должен был зайти в гости, чай, внимательному пожилому господину в клетчатой накидке поверх строгой черной мантии и полосатом черно-бело-зеленом шарфе. Судя по всему, консьержу.
  Старичок насторожился, замер с шестиугольным фарфоровым чайником для заварки в руках, недоверчиво и яростно прищурился, пригляделся к посетителю так, словно намерился плеснуть на него кипятком, и скептически, ядовито-насмешливо, ответил.
  - Что-то не похожи вы на Полковника! - и прибавил уже совсем другим тоном, веско и рассудительно - впрочем, без завтрака, так без завтрака, ваше дело.
  Произнеся этот отзыв, он отставил чайник, открыл шкаф на стене и выдал детективу из него ключ с биркой.
  - Второй этаж направо и до конца. Дрова тут, внизу - указал на дверь чулана в коридоре консьерж, начал перечислять со скукой - колонка под лестницей. Горячая вода в титане у меня в пять утра. К семи еще теплая, бакалейная за углом, цирюльник во дворе, баня по улице ниже. Не дебоширить, ночью не шуметь. Уборка и обед в аккредитацию не включены.
  - Да, благодарю - вежливо дослушав его, кивнул детектив и поднялся на второй этаж. Нашел нужную комнату рядом с окном на улицу, почти прямо над парадной дверью, через которую он входил. Отпер ее выданным ему ключом, вошел, заложил изнутри засов и упал на кровать. Он настолько устал, что его сил хватило только на то, чтобы снять с горящих, воспаленных ног свои тяжелые, на шнуровке и толстой подошве, старые обшарпанные башмаки, отщелкнуть карабин перевязи с мечом и расстегнуть застежки портупеи и мантии на груди. Закончив с одеждой, бросив перевязь и мантию в кресло и изголовья постели, он отвалился на ароматные, пахнущие терпким застарелым одеколоном подушки, перекрестился лежа и закрыл глаза. Даже чтобы укрыться плащом или пледом, у него больше не было никаких сил.
  
  ***
  
  Под окнами громко, яростно и злобно гавкал какой-то большой и шумный пес, заливался, захлебывался лаем, сердился. Гремели колеса повозки, цокали копыта лошадей. Щелкнул хлыст, раздался грозный оклик. Собака на миг притихла и, видимо отскочив, снова принялась лаять на всадников. Ударил, пошел гулять эхом по улице, пистолетный выстрел. Пес замолчал и тихо и жалобно заскулил.
  - Что-то плохо стреляешь, Грег! - назидательно и весело обратился к кому-то, обрадованный случившимся представлением пассажир кареты - смотри, промахнешься, сожрет тварь твоего Герцога, что делать будешь?
  - Простите, ваше высочество, оплошал, пистолет кривой! - браво и весело отвечал всадник, гарцуя под окнами комнаты Вертуры. Его испуганная резким звуком выстрела лошадь недовольно храпела, перебирала копытами.
  - Так что, выходит, оружейник виноват?
  - Никак нет, ваше высочество! - все также бодро отвечал грум - винтом загнулся от восторга служить!
  - Стрелять бы вам, как языком молоть - с затаенной ядовитой обидой, бросил ему пассажир. Требовательно застучал по борту кареты кучеру - едем!
  Вертура лежал на кровати, на спине, заложив руку за голову, смотрел в потолок, слушал, как дворники переругиваются, что делать с еще живым, но тяжело раненым псом, пока, в конце концов один не согласился забрать его к себе.
  - Все кровью залил - качал головой первый.
  - Как будто лошадиный навоз вас не смущает, достопочтимый! - важно и едко отвечал второй. Пес уже не скулил, притих и мелко и тяжело дышал. Дворники встали над ним, зачиркали спичками и дымно закурили.
  Вертура поднялся с кровати. Приметив бутылку на столе, с трудом отвернул присохшую от времени пробку. Попробовав из горлышка, налил загустевший от времени, оказавшийся на вкус брусничным ликером, сироп в стоящий рядом, немытый наверное уже не один год, пыльный, мутный фужер. Протиснулся между кроватью и просторным, как у больших начальников или лордов, письменным столом к окну, из которого открывалась живописная панорама залитой жарким солнцем улицы и высаженных в парке с белым дворцом на противоположной стороне перекрестка, густых темно-зеленых пихт.
  Но пса внизу, под стеной, он так и не увидел. Сразу под окном и чуть сбоку, у парадной, покачивались спины и плечи переговаривающихся дворников. На обоих были старые, вытертые мантии и серые шерстяные, похожие на поддоспешные солдатские, жилеты. Простоволосые, немытые головы обоих укрывали, войлочные, какие надевают под шлем, чтобы было не больно, когда бьют, колпаки.
  - Ну что, вы берете его, Фогге? - спрашивал первый дворник.
  - Беру, беру - деловито отвечал второй - тут мне мэтр Олле как раз уксуса принес. Лука с петрушкой достану, приходите вечером - и с хитрой усмешкой прибавил - чаю с сахаром несите.
  - А как же, не прийти, приду - важно кивал второй дворник - только к чаю с сахаром у меня, сами знаете, денег нету. И вы, мэтр Фогге, получше его там, чеснока побольше кладите, а то такая дрянь эти дворняги, переплюешься. Вкус помойки, ничем не выведешь!
  - Это вы с такими заказами на кухне нашего сэра Герцога будете привередничать. А я и без кулинарной книги разберусь. Не понравится, есть никто заставлять не будет - скабрезно бросил дворник Фогге, подхватил умирающего пса за задние лапы и поволок его прочь. На этом инцидент и завершился.
  Вертура сделал большой глоток из своего фужера и отошел от окна.
  На коврике у входной двери светлел желтый уголок газеты. Кто-то принес ее, пока он спал и подсунул ее под дверь.
  - 'Скандалы Недели' - поднял душистый, пахнущий на всю комнату свежей типографской краской, казалось бы еще даже влажный номер, без особого интереса прочел название детектив. С безразличием пробежал глазами титульную страницу и первую попавшуюся на глаза косноязычную, написанную сухим конторским языком заметку об очередном инциденте у Старой Каменоломни, где двое артельщиков были насмерть загрызены каким-то большим животным, предположительно медведем. Внизу статьи было разъяснение, что расследование ведет сам детектив Марк Вертура, который на днях прибыл в Гирту и уже высказал свое авторитетное мнение, что пока останется в секрете в интересах следствия. И снова подпись.
  - Анна Мария Гарро - запивая ликером, с выражением прочел вслух детектив - интересно, что ужаснее, она сама или ее писанина?
  Улыбнувшись своей шутке, он поморщился и перевернул страницу. Следующая статья оказалась совсем не смешной. Как Вертура узнал из нее, в прошлую пятницу на Старом мосту была проведена внеочередная публичная казнь. По письменному приказу графа Августа Николая Прицци, коменданта города, майором жандармерии и председателем военного трибунала Марком Иоганном Тинвегом, был умертвлен пойманный на изнасиловании местной жительницы иноземный моряк. Его подвесили за руки на фонарном столбе и, привязав к его ногам на длинной веревке тяжелую железную балку, сбросили ее с парапета моста, с высоты.
  - Ну, теперь понятно как тут у вас дела делаются - еще раз перечитав заметку, заключил Вертура. Непроизвольно потянул спину, отчего-то внезапно заболевшую от одной только мысли о страшной смерти от разрыва позвоночника на дыбе.
  В еженедельной развлекательной газете было несколько разделов: о городских происшествиях, полицейская и светская хроники, о политике, шарады и объявления. Из примечательного, что еще попалось на глаза Вертуре, одна статья была про недовольство рабочих сухим законом, что специальным указом ввела на сталелитейном и коксохимическом производствах племянница герцога Вильмонта, принцесса Вероника. Еще одна, больше похожая на сплетню, о каком-то чиновнике, недавно приговоренном судом за государственный подлог к полной конфискации имущества его семьи, рассказывала о том, что за осужденного к герцогскому дворцу пришли просить его мать, жена и дети. Стояли перед воротами, за что леди-герцогиня узнав об этом, лично приказала вывести обеих на Рыночную площадь, раздеть, высечь и голыми прогнать по улицам, напомнить горожанам, что родственники тоже несут ответственность за то, что не отговорили преступника от злого дела. Была еще статья про то, что в офицерском клубе отставного почетного генерала Конди на спор выкинули рояль в окно, что на недавнем банкете в доме депутатов жена майора жандармерии поранила ножом какую-то даму, за то, что та ей надоела, и глупый, как будто выдуманный из головы, изложенный многословно и топорно фельетон про барона Модеста Гонзолле, которому кто-то очень веселый и умный, предположительно, маркиз Борис Дорс, племянник епископа Дезмонда, подарил старый, безмерно дребезжащий велосипед без шин. Обрадованный такому славному приобретению пьяный рыцарь весь вечер и ночь катался на нем кругами по городу, трубил в отвратительно громкий и гнусавый клаксон, без разбора врезался в телеги, прохожих и лошадей, грохотал по мостовым Гирты, приводил горожан и постовых в бешенство, пока у него не слетела и порвалась цепь. К разделу светской хроники прилагалось расписание городских мероприятий, среди которых значились списки театров с названиями пьес, свадеб известных людей, похорон, еженедельный сельский турнир от барона Гинче, а также порка и репетиция парада, приуроченного к ежегодному фестивалю, который должен состояться через две недели. На предпоследней странице мелким шрифтом были напечатаны объявления о сдаче комнат, продаже всякой рухляди от мебели до поломанных лат, станков и инструментов, предложения действительно вкусных домовых обедов, уборки комнат и стирки, а также патриотическая агитационная статья большими буквами с настоятельным приглашением вступать в благотворительное общество помощи госпитальными домам, храмам и приютам, городскую самооборону, пожарную службу и полицию.
  Завершали скабрезный журнал подборка несмешных бородатых анекдотов и карикатура недели: беспомощно висящий за штаны на фонарном столбе мужик и грозящий ему снизу палкой постовой, и подпись 'Слезай, арестую!'.
  - Да. По уму и развлечения - наслаждаясь тем, что нисколько не такой чтобы смеяться над подобной глупостью, высокомерно поморщился детектив и бросил газету на поленницу: высокий штабель дров сложенных у дальней стены, между шкафом и дверцей в смежную комнату, где располагались титан для нагрева воды и туалет.
  
  ***
  
  Часы Вертуры, которые он совсем недавно подвел по ударам колокола на башне находящегося где-то неподалеку собора, показывали четыре часа пополудни.
  Одевшись и причесавшись, почистив плащ, штаны и мантию нашедшейся в комоде щеткой, детектив вышел из дома. Купил с лотка спешащего в сторону проспекта Рыцарей разносчика горячий бутерброд и, сверившись с картой, пошел вниз по улице, в сторону залива. Оставив позади палисадник, большой желтый дом на перекрестке и отвесную скалу с гранитным парапетом террасы и застекленным фасадом того самого дворца, что был виден из окон его комнаты, миновав несколько кварталов, вышел к какой-то густой засаженной вязами, отгороженной от проспекта высокой чугунной изгородью с воротами без створок, аллею.
  Пройдя еще три квартала, остановился у высокого каменного забора какого-то старого особняка в который упирался проспект генерала Гримма и которого не было на карте. Рядом была небольшая церковь с изящной белой колокольней и высоким красивым забором. Судя по схеме города которую Вертуре заблаговременно выдали еще в Мильде, вместо нее здесь тоже должно было располагаться какое-то совсем другое строение. На север, в сторону реки от нее уходила та самая вязовая аллея, а в противоположную, на юг, вел зажатый чугунной решеткой и домами квартала узкий переулок, затененный раскидистыми ветвями стоящих во дворе церкви ив. Вертура убрал карту, пошел по нему, свернул наугад на первом же повороте на какую-то кривую, петляющую между высокими, плотно стоящими друг к другу домами, улочку. Решив что тут недалеко и, если идти вниз, он в любом случае непременно выйдет к морю, начал спускаться по ней. Но, пройдя несколько извилистых переулков, надышавшись тошнотворными миазмами гнилой рыбы, конского навоза, гари и сушеной морской травы, он уже было подумал, что свернул куда-то совсем не туда и совсем заблудился в этом лабиринте решеток, дворов, арок, лестниц и стен, как за очередным поворотом ему внезапно открылся крутой спуск, в конце которого, в просвете между темных, нависающих фасадами над улицей, глядящих друг другу окна в окна домов, за лесом мачт пришвартованных к набережной рыбацких лодок и баркасов, ему открывалась синяя гладь залива. Ускорив шаги, Вертура спустился по старой, сложенной из намертво увязших в засохшей грязи плоских каменных блоков, лестнице и вышел на широкую набережную, по которой по верху искусственной каменной стены пролегала дорога, мощеная старым-престарым, истертым до блеска, местами расколотым, булыжником.
  Перейдя ее, выйдя на набережную, он долго стоял у воды, курил. Вдыхал такой свежий и холодный после тесных городских кварталов, пропитанный солью, влагой и запахом морской воды ветер. Неподвижно смотрел, бессмысленно, как это бывает у всех впечатленных новым видом путешественников, разглядывал как далеко под ногами, плещутся сине-зеленые волны, с чавканьем и шипением разбиваются о почерневший от времени и влаги гранит. Как кружатся, летают чайки над водой, как гулко стукаясь друг о друга бортами, мерно покачиваются у пристаней баркасы и баржи, как, пересекая акваторию, движутся суда. Кренясь на ветру, бегут под парусами, по ярко-синей, играющей на солнце воде.
  Внизу, у пристаней, работали люди: рыбаки возвращались в город после утреннего лова, швартовались, паковали такелаж, сушили сети, переваливали добычу в корзины, поднимали их, на высокую набережную ручными лебедками, грузили на тачки и телеги. Женщины и дети перебирали их, кидали мелкую рыбу многочисленным, сидящим в ожидании подачки кошкам, вилами разгружали кучи еще мокрой, рзко отдающей водой и солью, морской травы. Чуть поодаль, на рейде, стояли суда побольше, от их бортов отчаливали лихтеры, везли тюки и ящики в сторону берега. Плоский силуэт воздушного корабля лежал на синей воде, напротив крепости в паре километров к северо-западу от устья реки. Длинный ржавый корпус пришвартованной к нему металлической баржи отчетливо выделялся на фоне крашенных в темно-серые тона бортов и крыльев. Отдельно, чуть в стороне, весело покачивался на волнах, густо дымил трубой, паровой катер, похожий на буксир.
  Левее от Вертуры далеко в море вдавался волнорез с белой башней. Над крышей маяка развевалось знамя с серебряным крестом и тремя полосами наискосок, лиловой, багровой и черной - триколором Гирты. Рядом покачивалась на волнах пришвартованная деревянная ладья груженая ящиками и бочками. Несколько моряков в белых рубахах сидели на носу, также как и детектив, от безделья, смотрели на город и в воду. Похоже, ждали когда освободится буксир и отвезет их куда-нибудь, курили.
  Глядя на эту солнечную и ветреную панораму, Вертура внезапно поймал себя на мысли, что в его поездке, все не так уж и плохо.
  - Эта каменная стена, вся набережная, все волнорезы, все искусственное. Их построили с основанием Гирты - безошибочно угадав в нем иноземца, указал под ноги, пристроился рядом и многозначительно продемонстрировал пустую трубку какой-то бородатый и нетрезвый тип - эти набережные поставили люди Трамонты, для своих кораблей. Вынимали камни из карьеров, тех самых, которые у Митти. Мостовая да, современная, но под кладкой стальная арматура, без нее все бы давно развалилось, с умом сделали, пятьсот лет стояло, и еще столько же простоит!
  Произнеся всю эту ахинею, он выждал паузу, улыбнулся, искоса и хитро глянул на Вертуру, впечатлен ли тот этой короткой и бездумной лекцией или нет.
  - А что за корабль такой? - кивая в сторону воздушного судна, уточнил детектив.
  - Да это грузовой, из Мирны. Это сейчас он тут один, а бывает, и по три-четыре стоят, и маленькие и больше. Железо наше таскают, уголь и лес - пренебрежительно отмахнулся собеседник и выразительно указал на торчащую из не до конца закрытой поясной сумки Вертуры бутылку, которую он прихватил с собой из дома - не угостите ли старого морехода, милейший?
  - Угощу - неохотно согласился детектив - а что, тут глубоко?
  - Очень - сделав большой глоток, начал рассказывать непрошенный экскурсовод - сразу у берега метров сто не меньше. А подальше так сразу до пятисот и ниже. Тут еще по всему заливу, на дне, лежат останки затонувших судов, но это не наши и не Трамонтовские, еще античные. Только поднять их оттуда никто не может и ночами бывает, что и свет из-под воды видно, так что может там еще кто живой. Одному Богу известно, что там такое на самом деле. Так что не ходите тут поздно вечером.
  И он указал на юг, на черные языки волнорезов, выдающиеся далеко в синюю гладь залива.
  - А вот за ними вообще дна нету, никакой лот достать не может - пояснил он - прямо как Клоака - по-заговорщически хитро шепнул, прищурился, заулыбался в черную косматую бороду - есть такая бездонная дыра под городом, в которую все нечистоты текут, и никак наполнить ее не могут, прямо под герцогским дворцом, в туннелях!
  - А Зеленый Мол это где? - махнул в неопределенную сторону рукавом, уточнил детектив.
  - Сами вы тут заблудитесь, вижу вы человек у нас новый, не местный - отрицательно повел ладонью бородач, сделал еще один глоток - пойдемте, где вам свернуть, покажу, только на ход ноги трубочку бы еще выкурить.
  Вертура достал кисет и они, закурив, пошли по набережной в сторону волнорезов. День клонился к вечеру. Пока еще жаркое, но уже начинающее помаленьку бледнеть солнце озаряло серые, с чавкающим эхом плещущиеся о камни волны. Отражалось в окошках, окрашивало темную, выветренную стену квартала и фасады плотно стоящих друг к другу домов в бледные, рыжеватые тона. По неровным блокам мостовой со скрипом и грохотом прокатывались телеги. Из тесных двориков-колодцев, из переулков, и темных арок тянуло гарью и костром: там на открытых очагах коптили, и вялили на зиму улов. Вдоль дороги у самой набережной, то там то тут темнели скирды морской травы, сушились на свежем ветру лохматыми копнами сена. Между ними ходил скупщик, проверял, указывал артельщикам с вилами грузить уже готовую ароматную паклю, везти е на стройки, в текстильные и бумажные цеха. Веселые чумазые мальчишки в сандалиях на босу ногу, носили поленья, корзины и веревки, под строгим надзором иссушенных морским ветром, дымом и работой женщин, помешивали палками в клокочущих безднах котлов, источающих тяжелый смрад ароматных лесных трав и ухи. Обутый в худые шлепанцы монах в длинополой латаной мантии и мешком за спиной прохаживался по улице, высматривал отдыхающих и бездельников. Заметив таких, присаживался к ним, доставал Евангелие, заводил беседу.
  Как и ожидал Вертура, идти оказалось не очень далеко. Свернув с набережной на какую-то очередную неприметную улочку, детектив и его спутник прошли еще пару кварталов и очутились перед каким-то старым двухэтажным домом с плоской крышей, серыми цементными стенами и глубоким провалом ворот в темном туннеле которых светлела мутная гладь собравшейся в неопрятную грязную лужу воды.
  - Вот - выразительно потряхивая снова опустевшей трубкой, продемонстрировал подъезд попрошайка. Вертура недоверчиво оглядел фасад: и вправду, на углу была старая, потрескавшаяся табличка с изображением когда-то, наверное, зеленого маяка на косе мола и номер дома 'три'.
  Вытряхнув на твердую как камень, растрескавшуюся от морской соли и работы ладонь своего спутника щепоть табака из кисета и прибавив к нему несколько медных марок, детектив отошел на пару шагов и закурил. Дождавшись пока его спутник не отойдет подальше вниз по улице, искать себе нового собутыльника, вошел под низкую арку подъезда.
  Как и в большинстве других, похожих на этот, тесных, зажатых серыми каменными стенами, дворов, куда с интересом заглядывал по дороге Вертура, тут тоже дымно горел открытый, обложенный булыжниками и битым кирпичом очаг. На огне стояли большие закопченные, покрытые давно нечищеной гарью, котлы. Вокруг, на перекладинах вдоль стен сушилось серое, перестиранное бесчисленное количество раз, многократно латаное белье. Двое черных от копоти и сажи мальчишек ворочали деревянными лопатами. Перемешивали, кипятили с золой, стирали одежду. Тут же, в соседнем чане, варились овощи на закваску, а неподалеку, на просторном деревянном верстаке ожидали горшки с рассолом, коробки с ароматными травами и кувшины.
  - Знаете такую, Тильду Бирс? - обратился Вертура к мальчишкам.
  - Видели - вяло и одновременно грубо бросил тот, что постарше, оценивающе глядя на незваного гостя, и прибавил - а что за дело?
  Вертура стоял перед ними, широко расставив ноги и уперев свободную руку в пояс, внимательно разглядывая собеседников, курил, вдыхал перед собой дым.
  - Ну что встали-то? - быстро решив, как надо вести себя с этими маленькими грубиянами, грозно распорядился он - веди давай к ней.
  - Ну ладно - бросив палку в котел, ответил тот, что постарше и, утирая грязным рукавом разгоряченное от пара и копоти, чумазое лицо, нехотя направился к низкой двери у ворот.
  Они вошли в пропахший кошками и гнилыми поленьями коридор и поднялись на второй этаж. Миновали заклеенное тонкой бумагой окно и оказались у незапертой двери, за которой темнела какая-то тесная, без окон, с тряпкой на проходе в кухню, прихожая.
  Здесь было жарко и душно. Во всю гудела растопленная на полную силу большая, с плоской чугунной плитой, печь. На ней, в медном тазу, клокотал кипяток. Пахло стираным бельем, гарью и синькой. У распахнутого настежь оклеенного бумагой, тоже без стекол, окна сидела, бессмысленно и устало смотрела на улицу одуревшая от жары и дыма неопрятная серая кошка.
  - Мама... - басом позвал паренек.
  Невысокого роста женщина с белыми, морщинистыми руками, торчащими из высоко подвязанных рукавов темного бесформенного халата, и изможденным, закопченным лицом, отвернулась от ушата со стиральной доской, и злобно уставилась на вошедших.
  - Вы от Троппа? - неприветливо бросила она, глядя детектива - а он не сообщил вам, что я вдова, у меня трое детей и меня нельзя выселять на улицу? Или вам, в жандармерии, закон не писан?
  У нее были глухой, но певучий голос и длинная черная коса, обернутая вокруг подвязанной какой-то закопченной серой тряпкой головы.
  - Нет, я по другому делу... - с сомнением приглядываясь к ней, также неприязненно бросил Вертура - вы Тильда?
  - Значит Тропп нанял громилу - заключила она - да, я Тильда. Тильда Бирс. А вы сейчас же убирайтесь вон, иначе я закричу, и вас забьют камнями. Поняли это?
  - Да не знаю я никакого Троппа! - только тут Вертура сообразил, что неумытый, в дорожном плаще, в забрызганной по подолу грязью мантии и при оружии, он действительно выглядит как налетчик из леса - я не громила. Я вообще не знаю что у вас за дела с этим вашим Троппом, и мне нужен кто-то, кто может нотариально подтвердить, что Тильда Бирс это именно вы. Вы можете предоставить такого человека?
  - Капитан Мелле. Мой покойный муж, сходите на кладбище спросите - дерзко ответила прачка, подошла к окну, подзатыльником согнала с него кошку - и я уже пятнадцать лет как не Бирс. Что вам от меня нужно? Говорите быстро, иначе закричу.
  Ее худая, неприятно жилистая рука, перехватив подол халата, сжалась на краю таза с кипятком на плите.
  - Марк Вертура - с трудом подавив раздражение, приложил ладонь к груди, тяжело вздохнул, представился детектив - я служил с вашим двоюродным братом. Его звали Мартин. Мартин Авраам Бирс. Он мертв, погиб при исполнении в феврале тысяча пятьсот тридцать пятого в Мильде...
  - Я знаю - опустила руку, но все также неприветливо ответила хозяйка кухни - тетка Вигго писала мне. А вы тот самый, о котором пишут все газеты. Что вам угодно?
  - Я привез для вас письмо от сэра Михаэля Эрнеста Динмара... - объяснил Вертура, достал из поясной сумки конверт - вы уметете читать? Или вам прочесть...
  - Умею - перебила, резко ответила она - подождите.
  Она отвернулась, взяла от умывальника полотенце, утерлась им. Прошлась гребешком по прямой челке над красиво очерченным, разгоряченным от жары высоким лбом. Разорвала конверт, взяла со стола в углу, где под иконами на конторке лежали исписанные листы грязно-бурой дешевой бумаги и несколько таких же пожелтевших от сажи и дыма книг, пенсне, отерла о передник покрытые складками от воды и золы руки, надела его на нос. Придерживая рукой, несколько раз пробежала глазами аккуратный, написанный каллиграфическим почерком текст.
  - Здесь сказано о векселе - одновременно с недоверием и надеждой в голосе сказала она, подняла внимательный взгляд на Вертуру - я точно никому потом не буду должна? Это шутка или очередная афера?
  - Никому - ответил уже изрядно утомленный этим напряженным разговором детектив - сэр Динмар дал мне приказ, чтобы оставшееся жалование вашего погибшего при исполнении брата, его личная посмертная выплата, а также наградная подвеска капитана полиции Мильды были переданы вам в руки лично.
  - И где все это? - спросила она, уставилась на Вертуру с еще большим подозрением.
  - На почте. Я отправил их до востребования двумя бандеролями. В пути может случиться всякое, я не рискнул везти их при себе.
  - Вы мошенник - воскликнула Тильда Бирс, горько покачала головой и снова посмотрела на таз с кипятком на плите.
  Но Вертура отогнул полу плаща и, продемонстрировав прикрепленную к ремню портупеи массивную серебряную цилиндрическую подвеску с тремя параллельными бороздами, отвязал шнурок и протянул ей.
  - Теперь я больше не капитан полиции Мильды Вертура - криво улыбнулся он - думаю, как жена офицера, вы знаете, что это.
  Тильда Бирс бросила на него внимательный взгляд.
  - Простите, капитан - отгородилась ладонью, отстранилась от его жеста - но, если вы действительно тот, кем представились, то лучше деньгами. Я не хочу, чтобы потом пришли ко мне с обвинениями и обыском, что что-то пропало, когда я стирала чье-нибудь белье или мундир.
  - Ну вы и женщина! - покачал головой Вертура - ладно, не верите мне, приходите в полицию. У меня нет времени бегать к вам на дом. Отдел Нераскрытых Дел, спросите меня. Я подготовлю для вас конверт, придете, заберете его под расписку.
  - Все хватит - покачала головой она. В ее взгляде читались недоверие, отчаяние и мольба одновременно - уходите.
  Не зная как убедить ее, Вертура уже было совсем разозлился, но все же в очередной раз сдержался, достал из поясной сумки горсть монет, отсчитал несколько серебряных.
  - Десять марок - сказал он как можно более веско - я вычту их из вашего векселя. Заплатите за ваши комнаты, за которые вы должны.
  И положил деньги на стол рядом с тазом для стирки.
  Так и не прикоснувшись к деньгам, Тильда Бирс с ненавистью уставилась в глаза детектива. Вертуре стало жалко ее: благородная, образованная и порядочная женщина, опустившаяся после смерти мужа за грань нищеты, вынужденная стирать белье, чтобы прокормить детей и выучить их грамоте, чтобы хотя бы у них был какой-нибудь шанс добиться чего-то большего в жизни, чем нелегкая солдатская доля, кружка юва и закопченный угол в бараке для наемных рабочих или артельщиков.
  - Приходите за остальным в полицию - снова сказал он ей и, развернувшись, спешно покинул квартиру.
  В коридоре все это время его ждал паренек, проводивший его наверх. В свои четырнадцать он был уже крепок как настоящий оруженосец и ростом немногим ниже детектива. Не сказав ничего, он отошел с дороги, пряча за спиной остро отточенный топор для колки дров, пропустив Вертуру, вышел во двор следом.
  - Молодец что защищаешь дом - доставая трубку, бросил ему детектив, на что юнец только презрительно передернул плечами и скривился.
  - Будешь курить?
  - Буду - только ответил тот и без лишних разговоров принял щепоть табаку - так вы тот самый, из Мильды? - с сомненьем и интересом глядя на Вертуру, басом, с грубым уличным напором, поинтересовался мальчишка. Со звоном вбил топор в бревно, достал из широкой латаной штанины грубо выжженную из куска дерева трубку. Вертура протянул ему спичку, тот кивнул, принял ее, умело засветил трубку со сноровкой присущей всем заядлым курильщикам.
  - Нет, я барон Эмери - тоже закуривая, точно также грубо, но весело, ответил ему детектив.
  Завидев что они курят, побросав свои дела, вокруг начали собираться и остальные дворовые мальчишки, чем вызвали жгучее неудовольствие у сидящих вокруг костра, чистящих овощи женщин.
  - Хорош табачок! - похвастался перед всеми, похвалил парень и протянул трубку младшему брату, пареньку лет одиннадцати. Тот с важным видом затянулся, но, похоже, слишком глубоко, выпучил глаза и закашлялся, едва не уронив ее на землю.
  - Учись курить, сержантом будешь! - крикнул кто-то.
  Вертура махнул рукавом на прощанье и вышел на улицу.
  
  ***
  
  Поев у жаровни рядом с мостом, детектив явился в контору в седьмом часу вечера. Зашел через парадные двери и второй этаж, вошел в отдел. Дюк, мрачный, по виду сильный и напористый человек с угрюмым квадратным лицом и огромными ручищами, что сидел за столом дежурного у входа, встретил его тяжелым взглядом. Грубо и цепко поймав детектива за ремень, как это делают все полицейские, требовательно спросил.
  - Вам во сколько сказали быть?
  Вертуру охватило омерзение: ему показалось, что у служащего глаза отдают желтизной, а во рту отчетливо, как у альбиноса, выделяются клыки, но подавив в себе первое желание взять и ударить хама по голове мечом, он брезгливо и резко отцепил от себя его пальцы и вошел в зал, полностью проигнорировав вопрос, чем, похоже, привел его в еще большее бешенство.
  - Ау! Что, глухой что ли?! - громко и страшно закричал ему в спину Дюк, окончательно разозленный таким пренебрежением и Вертура уже было подумал с досадой, что сейчас начнется драка, но ничего страшного к его удивлению не случилось. Еще какое-то время, приняв агрессивную позу, Дюк сидел, развернувшись вполоборота, напряженно глядел на него, но как-то быстро утихомирившись, отвернулся, снова обратился к своему рабочему журналу, в котором ему полагалось помечать время прихода и ухода служащих, а также делать записи о происшествиях и полученных уведомлениях и письмах.
  - А, леди Анна все так вас хотела и ждала! - распахивая объятия и энергично кланяясь, бросил ему от своего стола доктор Сакс и прибавил лукаво - ну, видеть, разумеется, не более чем!
  Крепкий и невысокий, с брюшком, в длинной рыже-бурой, похожей на академическую, мантии, квадратных очках и блестящей кожаной жилетке со шнуровкой, он сидел за своим столом, навалившись на край грудью и, казалось, что только и ждал того, как Вертура войдет в зал, чтобы высказать ему эту заранее заготовленную, как будто похожую на шутку, реплику. У доктора было плоское расширяющееся книзу бритое лицо и толстый хвост длинных кучерявых волос неопределенного серо-русого цвета. На голове он носил платок поверх которого надевал шапку или капюшон. Кто-то из полицейских в коридоре уже шепнул Вертуре, что под платком почетный мэтр скрывает плешь, что проела ему жена, которую он бросил в Столице, оставив ее с шестью детьми.
  - Анна Мария, как ее там... Гарро? - мрачно и презрительно бросил ему, переспросил Вертура. Он еще не успел познакомиться со всеми служащими отдела Нераскрытых Дел, но, встряв в пару каких-то разговоров с сотрудниками из других подразделений, уже чувствовал себя так, как будто прослужил в полиции Гирты уже не один десяток лет.
  - Ага! - с придыханием выпалил доктор и, еще больше перегнувшись через стол, словно делая вид, будто хочет сказать, что-то чрезвычайно личное и важное, заорал не только на весь зал, но, наверное, и на весь коридор за дверью - она в вас влюблена! Заочно! Но вы же справитесь! Разочаруете ее, как вы умеете!
  - Если прекрасная леди сама того пожелает, то да - глядя на свежий конверт с гербовой печатью, на своем столе, веско ответил ему Вертура.
  - Уж постарайтесь! - восторженно засмеялся доктор. Детектив нахмурился.
  - Ага - ответил он, взламывая лиловую печать с тремя извивающимися драконами, обратился к посланию: что, судя по обратному адресу и печати, было адресовано ему из канцелярии самого Герцога.
  - Где вы были? - наверное, услышав внизу голоса, в зал спустился инспектор - звонили из канцелярии его высочества, напомнили, что на сегодня вы записаны к сэру Булле на прием. Вот, это папка с актуальными делами в производстве. Я сделал вам выписки, внимательно ознакомьтесь, это то, с чем вам предстоит работать. Мэтр Сакс вы оформили бухгалтерию? Да? Отлично. Вертура, вот ваши регалии, если потеряете, понесете ответственность.
  И поставил на стол рядом с детективом открытый фанерный лоток, где поверх толстой, яркого, ядовито-лилового цвета, папки лежали бронзовый цилиндр с двумя насечками и бронзовый же выпуклый ромб с заколкой так, чтобы можно было крепить на одежду. Вертура кивнул, без промедлений поместил новую подвеску рядом с капитанской, которую не приняла Тильда Бирс, и приколол значок на плащ, на грудь, с левой стороны.
  - А в Мильде это вы значит капитан? - с многозначительной насмешкой в голосе, глядя на серебряную регалию, высказался лейтенант Турко, что до этого не принимал никакого участия в общении.
  - Это подарок - не ввязываясь в новую ссору, коротко ответил ему Вертура и, продемонстрировав от локтя конверт с лиловой печатью, спросил - мэтр Тралле?
  - Да, езжайте - без лишних разговоров разрешил инспектор.
  
  ***
  
  Вечерело. От костра за летней кухней тянуло жареным мясом, не в пример самой полицейской столовой, где подавали вареную подкисшую капусту. За столом, уткнувшись головой в доски, спал хвостист Прулле, рядом устало разевал рот бездельник Коц, ждали своей очереди чтобы поесть.
  - Предатель! - с нескрываемым презрением глядя на детектива, одними губами прошипел бездельник Коц - номенклатурщик! Формалист!
  Вертура полностью проигнорировал его реплику.
  Неподалеку от фасада полицейского дома стояли вкопанные в землю, обмотанные разлохмаченными толстыми канатами столбы для отработки военных упражнений. Между ними ходили дежурные, мели плац, едва волочили ноги, как сонные мухи в сентябре. Теплый вечерний ветерок приносил свежесть, навевал мысли об отдыхе на закате с пряниками и вином, дома на балконе или под деревом у реки.
  Солнце закатилось за гору, небо в вышине начинало рыжеть. Приятные холодные тени легли между домов и, глядя на них, ощущая аромат вечерней реки и их легкую свежесть Вертура снова решил что пройтись пешком было бы куда приятнее чем ехать. Выйдя с плаца, он снова пересек мост и с проспекта Рыцарей свернул на проспект Булле. На этот раз пошел по нему вверх, в сторону центра Гирты.
  Миновав несколько кварталов многоэтажных, торжественных и нарядных, домов с решетками на крышах и балконах, мансардами, просторными парадными дверьми и изящными высокими и узкими окнами в массивных, как крепостные бойницы, украшенными резьбой по камню и гипсовыми цветами портиках, как на картинках старых готических гравюр, преодолев пологий, но долгий подъем на вершину холма, он оказался перед перекинутой через проспект аркой. Нащупывая в поясной сумке кисет и трубку, задрав голову чтобы получше рассмотреть фасад ратуши, остановился перед ней.
  Огромное, покрытое рыжей глазурью, здание с аркой ворот посредине, через которую проспект Булле выходил на центральную площадь Гирты, поднималось над ним на высоту шести этажей, слепило глаза светом отражающегося в высоких окнах закатного солнца, стоящего над морем за спиной детектива. Вертуре еще подумалось, что, наверное, оттуда, из зала заседаний и аудиторий, из кабинетов депутатов, городских советников и мэра, должно быть открывается впечатляющая панорама города, на много километров просматривается море, и как должно быть хорошо работать, когда за окном такой приятный вид.
  Пройдя под аркой, где был устроен парадный вход с колоннами и высокими тяжелыми дверьми, через которые постоянно входили и выходили люди, детектив вышел на площадь.
  Здесь он тоже начал оглядываться и невольно замедлил шаги, впечатленный открывшимся ему видом. Даже несмотря на то, что с трех сторон над площадью возвышались, нависая над камнями мостовой темные высокие и торжественные фасады зданий, то тут, то там стояли телеги и повозки, громоздились штабеля бруса, а у высокой изгороди герцогского парка с сидящими на столбах, сжимающими в пастях фонарики чугунными кошками, работали строители, собирали не то какую-то трибуну, не то помост, здесь все равно создавалось какое-то головокружительное и захватывающее ощущение простора и высоты. Только пройдя несколько десятков шагов, Вертура понял что этот эффект рождается не сколько от возвышающейся над головой сумрачной громады колокольни и шпиля большого черного храма, который он видел вчера с моста, сколько от того, что настил брусчатки на площади идет под едва заметный, но все же ощутимый, уклон в сторону высокой решетки, окружающей Собор Последних Дней и рыжеющего за ним бездонного неба над обрывом со стороны реки.
  Но самым впечатляющим на площади был сам Собор. Сразу же, как только Вертура вышел на площадь, он приковал к себе взгляд детектива. Черный, с сумрачными, закрытыми непроглядными, не отражающими свет, витражами окнами, он возвышался немой и мрачной каменной громадой. Холодный, застывший и неприступный, как символ величия и всемогущества власти Божией, возносился в небо на несоизмеримую даже с окрестными многоэтажными, плотно обступившими площадь с запада и востока домами высоту. Его архитектурная манера и черты навевали мысли о иной, невыразимо более древней, чем даже античная, культуре, где отчаяние и страх перекликались с беззаветной верой и упованием только на волю Господа Бога. Где ожидание иной жизни и мысли о величии Его облика, на которого не смеют взирать даже ангелы, вдохновляли людей на творение прекрасного, на подвиги и действия к тому, чтобы менять мир к лучшему, несмотря на всю горечь и тлен, хоть немного приблизить его к этому находящемуся где-то там, за гранью физической смерти подобию Небесного Иерусалима. И не в силах отвести от него глаз, Вертура внезапно поймал себя на мысли, что он даже не может и представить себе, насколько гениален должен был быть тот архитектор, что так ярко сумел предать этим каменным очертаниями, этим сумрачным, не отражающим света витражам и летящим аркам то отчаянное стремление туда, ввысь, в небеса, сквозь облака и населенную неведомыми тварями пустоту космического эфира, за предел мироздания, к Богу, наполнить эти высокие, стрельчатые окна, эти решетки, эти многочисленные капители и контрфорсы тем самым застывшем ощущением полета, криком воздевшего руки в мольбе, надеждой всеиспепеляющей, неудержимой веры, с таким проницательным искусством и искренностью воплотить их в камне и стали так, чтобы даже спустя века и тысячелетия, люди, смотрящие на творение его рук, его души и его мыслей так ярко и четко вновь и вновь ощущали их.
  С изумлением и трепетом разглядывая этот необычный архитектурный ансамбль, где вычурная суета сиюминутного настоящего столь тесно переплеталась с вечными незыблемыми формами застывшего прошлого, детектив медленно переступал по истертой брусчатке мостовой, огибал идущую у забора герцогского парка, что замыкал площадь с юга, стройку. Удары инструмента, ритмичное шарканье шагов, цоканье копыт, голоса людей и далекое пение шарманки на углу, на проспекте, звонким эхом отражались от стен обступивших площадь строений, сливаясь друг с другом, рождая в тенистых сумерках какое-то немного неземное и мистическое многоголосье, дополняли весь этот таинственный и величественный вид.
  Обойдя площадь по периметру, Вертура подошел к воротам парка, за которыми начиналась ведущая ко дворцу, украшенная кованными фонарными столбами каменная аллея. Солнце уже закатилось за стены ратуши, длинная коническая тень высокой, с многочисленными многоэтажными мансардами, крыши протянулась через всю площадь. На заборе в пастях и лапах чугунных кошек замерцали, зажглись пока еще слабые, но уже отчетливо различимые в светлых летних сумерках, электрические огни.
  Закованные в броню всадники в лиловых плащах и открытые коляски въезжали в распахнутые ворота. Предъявив караульным облаченным в торжественные серые латные доспехи с гербом на кирасах - соколом расправившим крылья в ромбе, распоряжение явиться лично к сэру Вильмонту Булле на аудиенцию, детектив тоже вошел под таинственную, подсвеченную, горящими где-то за листвой холодными белыми и желтыми фонарями сень герцогского парка и зашагал по широкой, мощеной черным булыжником дороге, что вела прямо к парадным дверям дворца, через которые он, снова предъявив бумагу, вошел в главный, отделанный серым, блестящим, но словно бы поглощающим свет ярких электрических ламп и люстр мрамором холл. За спиной, за высокими арками входа и просторными окнами осталась красивая, засаженная цветами круглая площадь с конной статуей Карла Булле - родоначальника правящей герцогской семьи и основателя герцогства. Могучая и величественная она была исполнена настолько искусно, что, проходя мимо, детектив даже залюбовался этой подсвеченной снизу пронзительным электрическими лампами, отлитой из темного железа фигурой этого славного рыцаря.
  В холле у Вертуры, даже несмотря на его растрепанный и невзрачный вид, любезно приняли плащ и вежливо сообщили, что если он прием к леди Веронике, то ему проще выйти на улицу, проследовать до Малого дворца вдоль фасада, но детектив третий раз показал письмо, и ему сказали чтобы он подождал, когда его проводят наверх.
  Где-то на втором этаже и левее играл оркестр. Бесшумно подъехал нарядный, багрово-алый, украшенный вычурным рыцарским гербом на капоте ипсомобиль. К парадному входу во дворец прибывали все новые экипажи, подъезжали верховые. Кавалеры спешно оправляли волосы, ремни, полы мантий и воротники, подавали руки своим нарядным спутницам, вели их наверх по парадной лестнице. Издалека слышались далекие веселые голоса и музыка. Там, в залах, уже танцевали вальс, и от ощущения этой радостной, исполненной галантного, чинного восторга атмосферы, Вертуре внезапно стало очень стыдно от того, что он в своем невзрачном дорожном наряде посмел явился сюда в столь торжественный час официального приема или званого ужина для самых богатых и уважаемых горожан и рыцарей Гирты. Он не знал, куда ему деваться и что ему и делать, но к нему спустился облаченный в лиловую мантию и красную шапочку молодой человек в очках. Продемонстрировав ловкой ладонью в лиловой перчатке, проводил Вертуру по лестнице наверх в канцелярию - просторный проходной зал с окнами на обе стороны дворца и стенами облицованными понизу, до уровня человеческого роста, лакированными деревянными панелями, а выше зелеными обоями, подсвеченными скрытыми под бордюром светильниками. Вдоль окон стояло пять просторных конторских столов, где, несмотря на идущий в залах по другую сторону парадной лестницы дворца торжественный банкет, сидели, работали герцогские секретари. Отдельно, в конце зала, рядом с дверью, на которой ярко поблескивали свежей латунью две таблички 'Булле В. К.' и 'Вход только по вызову' стояло еще два стола: один маленький, за которым в удобном кресле расположился благодушный пожилой кавалер при оружии и облаченный в современную, легкую и удобную композитную рыцарскую броню и большой, тоже с телефоном, и прозрачным экраном, как у секретарей, за которым несла вахту необычайно красивая, с длинными, черными, распущенными волосами, пронзительными желтыми глазами и напряженным, как маска, застывшим злым лицом, женщина.
  - Подождите - только и бросила она, увидев детектива. Даже не спросив никаких бумаг, сделала повелительный жест отойти.
  Паж молча поклонился и отвел Вертуру в одну из соседних комнат: просторную, с низким столиком, мягкими кожаными креслами, экзотическим растением в горшке и видом на парк и шпиль Собора на фоне ясного, темнеющего неба, почти как на панно в отделе Нераскрытых Дел.
  На столе стояли шахматная доска с недоигранной партией, или этюдом, ваза с фруктами и графин с должно быть крепким, благородных прозрачных тонов, напитком. Также имелся томик стихов рыцарской поэзии начала века и кисет с табаком6: ровно все то, что может понадобиться мужчине, чтобы достойно провести время в ожидании герцогской аудиенции.
  - Все для вас, сэр. Извольте подождать здесь, вас вызовут - разрешил все сомнения детектива о праве пользования всеми этими предметами паж и, клацнув ножнами меча, с поклоном покинул помещение.
  Детектив прошелся по залу, выглянул в окно, присмотрелся к деревянным панелям стен, озаренным мягким светом скрытых за ними электрических светильников. Остановился перед камином, где над угольными поленьями мягко полоскались желтые газовые язычки, пригляделся к картине с изображением грозного, одетого в черный, нарядный, но помятый, видимо в недавней битве, доспех, всадника, что без шлема ехал на коне под страшным желтым небом, устало опустив копье с вымпелом к черной ключей траве.
  Налив себе из графина на дно прозрачного хрустального кубка, детектив сел в низкое кресло и задумчиво уставился на шахматы. Пытаясь разгадать этюд, бездумно переставил первую попавшуюся фигуру. Он не был мастером этой благородной и славной игры, но это занятие всегда помогало убить время: прошло не меньше часа, прежде чем все тот же паж в лиловой мантии и очках не вернулся за ним.
  - Сэр Вильмонт Конрад Булле, Герцог и законный правитель Гирты, готов принять вас - с поклоном важно сообщил он и, бросив взгляд на доску, скептически нахмурившись, скривил рот, гнусаво вынес вердикт - задача в четыре хода, мат белым.
  Вертура кивнул, встал и последовал за ним. Они вернулись в канцелярию, прошли в дальний конец зала к столам перед дверьми герцогского рабочего кабинета.
  - Будьте любезны ваш меч - навел на детектива прозрачную пластинку и протянул руку в идеально чистой лиловой перчатке благодушный пожилой кавалер с седеющей, негнущейся, как будто бы усиленной металлическом прутком, косой - это не более чем формальность, но того требуют правила посещения. Я верну вам ваше оружие по завершению вашей аудиенции.
  Детектив повиновался, кавалер открыл ему дверь и продемонстрировал рукой, что можно заходить.
  Вертура кивнул ему и шагнул в просторный зал, несколько похожий на ту комнату, где он только что ожидал, когда его вызовут: те же ореховые стенные панели выше человеческого роста и те же перевернутые конусы света спрятанных за ними подсвечивающих зеленые с серебром обои и высокий белый потолок светильников. Только на этот раз посредине кабинета стоял просторный массивный стол с письменным прибором, отделанным бронзой и красным деревом, с похожим на рыцарский шлем телефоном и высоким мягким, крутящимся креслом по виду похожем на современное столичное.
  Герцог Вильмонт Булле стоял вполоборота к окну. Смотрел в него благородно и задумчиво, словно, любуясь панорамой подсвеченных желтыми и холодно-белыми фонарями крон и центральной аллеи парка, что начиналась почти под самыми окнами у парадного входа во дворец и вела прямо в основанию шпиля Собора, отчетливо чернеющего вдалеке на фоне по-северному прозрачного и бездонного, расцвеченного первыми звездами, вечернего неба.
  Не нарушая тишины, не смея обратиться первым, Вертура тихо подошел к столу и учтиво поклонился. Герцог же сделал медленный глоток из стеклянного кубка, что держал в руке и, выждав паузу, наконец соизволив обратить внимание на вошедшего, отставил в сторону недопитый фужер, обернулся от окна и внезапно весело и тепло, как старого знакомого, приветствовал детектива.
  - А, друг мой! - энергично заявил он, падая в кресло и делая жест рукой подойти. Вертура шагнул ближе и еще раз вежливо и молча поклонился.
  Вильмонт Булле благосклонно кивнул. Это был уже совсем немолодой, худой, но крепкий, чуть ниже среднего роста человек с быстрыми светло-голубыми глазами и густыми белыми волосами, остриженными до плеч, посыпанными пудрой, аккуратно уложенными и завитыми на концах так, что создавалось впечатление будто на нем надет парик. Лиловая с зеленым и серебром мантия, едва ли намного более роскошная, чем у рыцарей и пажей, была украшена наградными подвесками, среди которых ярко выделялся украшенный черными агатами золотой королевский крест. На руках Герцога, как и пажа, и кавалера за дверью, и секретарей были надеты тонкие лиловые перчатки с белым узором, а на ногах поблескивали темные лакированные туфли, как будто он сам носил дворцовую униформу, подобно простым дворцовым служащим. Но первое впечатление что перед ним ветреный безразличный чиновник, а не коварный и властный градоправитель Гирты оказалось обманчивым: всего лишь миг и взгляд Герцога замер, стал выжидающе-внимательным, остановился на Вертуре, а радушная улыбка на лице застыла, обратившись холодной непроницаемой гримасой, едва прикрывающей расчетливую вероломную жестокость ожидающего момента для атаки, чтобы броситься и разорвать на куски, хищника.
  От этой перемены Вертуре стало страшно. Подготовившись к поездке, изучив необходимые материалы, он знал, что не лишенной театральной манеры и показного добродушия работать на публику, герцог Вильмонт Булле был человеком коварным, хитрым и готовым на все ради своих собственных целей и выгод. Те, кто не жил в Гирте, говорили и писали о нем самое разное: одни называли его военным преступником и палачом, другие беспринципным вором, третьи просто слабовольным неудачником на герцогском престоле и марионеткой в руках приближенных и банкиров. Впрочем публицисты и путешественники, в том числе и те, кто ни разу не бывал в Гирте, сходились на том, что сам Вильмонт Булле нисколько не стеснялся ни этих слухов, что ходили о нем за пределами герцогства, на чужой земле, ни своего эксцентричного, переменчивого и как будто бы ветреного амплуа, в разговорах и интервью находя все эти домыслы забавными и умело пользуясь особенностями своего характера, в случае надобности, а временами просто ради шутки, вводя в заблуждение окружающих и политических оппонентов.
  - Как поживает наш славный друг Алексий? - подался лицом вперед, с намеком поинтересовался он у детектива - поговаривают, что за его проделки с королевским ревизором его услали на юг, командовать экспедиционным корпусом? Славно вы тогда дважды посадили его в лужу. Вся эта дурацкая война, все это унижение, весь этот позор, все они стоили того, чтобы только видеть его морду, когда вы унизили его, на его же собственной пьянке в честь его никчемных подвигов, воспетых на весь мир подхалимами вашего баронского двора, стукачами и лживыми продажными сплетниками! Впрочем, вы же пришли ко мне не за тем, чтобы обсуждать похождения этого дешевого фанфарона, обделенного Богом умом, образованием и рыцарской честью?
  - Да, ваша светлость... - дождавшись, пока тот не закончит свою речь, с поклоном, осторожно ответил детектив.
  - А зачем же? - словно и сам не зная, для чего он вызывал Вертуру к себе на прием, наигранно поинтересовался Герцог, словно его интересовали не сколько дела, сколько реакция детектива. Разочарование было промелькнуло в его глазах, но полицейский уже был научен вчерашней проверкой и случившимся у его дома инцидентом. Сделав каменное лицо, встав как солдат по стойке 'смирно', отрапортовал ясно и четко, как на построении.
  - Прибыл в назначенное время по вашему приказу. Готов к несению службы в соответствии с должностными инструкциями, ваша светлость.
  - Вот так-то лучше - скривил рот, кивнул Вильмонт Булле, хоть и со второго раза, но похоже удовлетворившись этим ответом. Вертура поежился: глаза Герцога уставились на него, пылая неодобрительным, грозным огнем, по которому совершенно нельзя было понять, прозвонит ли он сейчас в звонок и велит слугам схватить детектива и сунуть головой в не по погоде жарко растопленный в зале камин, или прикажет пойти и умереть за него на поле битвы. Он попал в ловушку и в любом случае ни на какой благоприятный исход он уже не рассчитывал, но Герцог не предпринял против него никаких враждебных действий и, продолжая смотреть на Вертуру немигающим, требовательным, взглядом, заявил - итак. Что вам известно об истинной цели вашей командировки в Гирту?
  - Формально, это консультативная помощь полиции в расследовании серии инцидентов приведших к гибели людей - поняв, что с этим человеком надо разговаривать как с командиром на войне, ответил ему детектив.
  - Отлично - смягчился Герцог и навис над столом, как будто бы рассказывая собутыльнику историю о встреченной на улице красотке, анекдот или сплетню - я поясню. Здесь у нас, в Гирте, вы герой. Ну, почти герой. Так говорят. Вы служащий конфедеративной безопасности, диверсант, шпион и мой личный агент. Никто точно не знает кто вы на самом деле и зачем, но всем известно, что вы отравили генерала Гандо и фактически могли переломить ход войны. Да, здесь, у нас, вам не будут рады, но за вами будут следить, вас будут приглашать, о вас будут говорить, а вы будете вести громкие расследования, скандалить, дебоширить, устраивать беспредел только для того, чтобы наша тайная полиция работала, пока все, высунув языки, как собачонки будут наблюдать за вашей персоной. Ясно?
  - Да, ясно - догадавшись, о чем идет речь, кивнул Вертура, но, похоже, Герцог снова был недоволен как и что он говорит.
  - Не годится! - поморщился он - так не годится. Больше куража, больше всего. Еще раз повторюсь, мне нужен шпион, как тогда, в Мильде, который как Адам Роместальдус, поставит на уши всех. А вы мямля, и это отвратительно.
  - Принц-изгнанник Марк Вертура... - сделал над собой усилие, принял важную позу, поклонился Герцогу детектив и хотел было облокотиться о меч, но рука его нащупала пустоту, потому что ножны с мечом он оставил за дверями на хранении у пожилого кавалера. Герцог Вильмонт даже не улыбнулся его потуге, только скривил уголок рта.
  - У вас три дня, чтобы зарекомендовать себя с лучшей стороны - строго заявил он - иначе будете развлекать толпу, привязанным у позорного столба на площади с отрубленной ногой, если я решу, что так вы будете мне полезнее. Ступайте. Ваш начальник выдаст вам все инструкции к действию.
  - Да, ваше сиятельство... - кивнул Вертура и с поклоном попятился спиной к двери.
  Герцог Вильмонт строго, как будто тот уже начал расходовать его драгоценные секунды, посмотрел на него так, что детектив ускорил шаги и почти выбежал из кабинета.
  
  ***
  В спешке покидая герцогскую канцелярию, размышляя о том, как бы теперь поскорее сбежать подальше, вон из Гирты, Вертура был остановлен на парадной лестнице капитаном герцогской стражи Габриэлем Форнолле. Одновременно как будто добрым, но суровым человеком лет на десять или пятнадцать старше самого детектива. С уже седеющими волосами, полным жилистым лицом, широкими плечами кузнеца-молотобойца, но при этом не лишенного благородных рыцарских манер, словно заранее поджидая его, непреклонным жестом раскрытой ладони, он перегородил Вертуре путь к выходу и проводил его под арку в просторную трапезную, где, как и наверху, в залах, также шел веселый и шумный пир. Демонстрируя публике пойманного, проводил его вдоль двух длинных столов через все помещение, усадил на свободное место между двух облаченных в форменные серые мантии вооруженных мужчин и представил собравшемуся обществу: как понял Вертура, каким-то рыцарями низших рангов и их девицам, что сопровождали явившихся на герцогский прием высоких гостей и кому по статусу не полагалось присутствовать наверху, на основном банкете.
  - Вы же из Мильды? - как будто доброжелательно, даже с улыбкой, громко поинтересовался капитан на весь зал, делая такой вид, словно собирался вот-вот схватить его за ухо и препроводить под арест. Над столом полетели едкие шутки и смешки.
  - Да! - памятуя о словах Герцога, сдавленно, но с достоинством ответил Вертура, сорвал с головы свою малиновую цилиндрическую шапочку из плотной шерсти, какие носят на юге, но каких здесь не было ни у кого, хлопнул себя ей по бедру, и заявил, глядя на собравшихся с неприкрытыми стыдом и ядовитой ненавистью - по личному поручению сэра Вильмонта, эсквайр Марк Вертура, агент, шпион и детектив!
  Сидящие за столом восторженно загремели сапогами, забили по столу ладонями, еще пуще засмеялись его глупому ответу.
  - Мильда, фу! - схватившись за своего спутника, особенно пронзительно и резко выкрикнула какая-то девица.
  - Слава Гирте! - засмеялись, закричали в знак одобрения, вскинули к сводчатому потолку кубки сидящие за столами.
  - Очень хорошо - похлопал Вертуру по плечу капитан герцогской стражи и сделал жест юнкеру, подать детективу обеденный прибор и фужер.
  Наверху снова заиграли вальс. Вертуре налили сидра. Все с жадностью уставились на детектива, как на новое развлечение, словно собираясь разорвать его на части, растащить на куски и съесть. Яростно вращая глазами, как бы придумать половчее, наперебой, соревнуясь в острословии, кто во что горазд, начали задавать глупые и каверзные вопросы, начиная с таких, что в газетах пишут, будто в Мильде запрягают в кареты свиней и заканчивая новостью о том, правда ли, что после некоего неприятного случая барон Эмери лично издал указ запрещающий пьяным пачкать мостовые, перевешиваясь через подоконники во время приемов и банкетов. Но Вертура не поддался на провокацию, отстранившись, сделав благородный жест ладонью потерпеть с расспросами, дать ему вначале выпить, одним глотком опустошив залпом поднесенный ему фужер, потребовал еще один, а за вторым и третий, чем еще больше развеселил всех.
  Было уже совсем темно и поздно, когда, с усилием, едва держась на нетвердых ногах, покачиваясь от выпитого, хватаясь рукой за ближайшие предметы, Вертура вывалился из коляски на которой его подвезли до полицейского управления какие-то его новые знакомые: некий лейтенант жандармерии с сестрой, имена которых по высадке сразу же успешно вылетели у него из головы. Всю дорогу от дворца они со смехом, наперебой расспрашивали его о его нелегкой шпионской доле, о том, как ему в славной прекрасной Гирте, о его семье, родственниках, бесконечно подливали ему сидра из многолитровой и толстой, в каких в бакалейных лавках хранят самогонный спирт, бутылки, от которого ужасно ломило в зубах. Пили сами, смеялись на всю улицу, от души забавляясь его шумными пьяными выкриками.
  - Ага - только и сказал детективу, махнул рукой дежурный из будочки у ворот, когда тот по привычке безрезультатно попытался нащупать и продемонстрировать ему поясную табличку с именем, званием и должностью: регалию тайной полиции, которую он предусмотрительно оставил перед отъездом в своем кабинете, в здании полицейской комендатуры Южного района Мильды, но догадавшись, что его пропускают и так, тоже махнул рукой на контроль и зашел в ворота. Как чертыхаясь, с ненавистью проговаривая про себя и вслух, заевшее в его пьяной голове с банкета 'Слава Гирте!', зашагал в сторону здания комендатуры, направление на которое он определил по ровному ряду окон второго этажа через плац, в темноте.
  С торца здания горел яркий газовый фонарь. За столами ужинала вечерняя смена, полицейские и похожие на квартальное ополчение дружинники. У дальнего костра, за кухней, на чурбаках вокруг треноги собралась сумрачная компания каких-то суровых бородатых мужиков и их диковатого вида, растрепанных облаченных в грубые льняные платья и кожаные крутки с завязками женщин. Ели из больших плошек, что приносили от стоящей рядом телеги, ругались, вели какие-то шумные недовольные споры и как будто бы что-то делили.
  - А, это наши подрядчики - как ни в чем ни бывало ответил, махнул рукой на вопрос Вертуры Фанкиль, когда тот с грохотом ввалился в отдел - бригада Монтолле, едят за десятерых.
  Пытаясь осмыслить эти неясные слова, детектив окончательно выпал из реальности и без сил повалился на стул. Только тут он обнаружил, что в отделе помимо него самого и, с молчаливым ожидающим осуждением глядящих на него во все глаза лейтенанта Турко и инспектора Тралле, присутствует еще одна персона: в большом старом кресле напротив нерастопленной, зияющий холодным черным зевом раскрытой дверцы печи, положив ногу на ногу, сидела незнакомая темноволосая женщина в черном длиннополом одеянии и на которую, войдя в зал, Вертура едва не бросил свой плащ, спьяну не заметив ее в темноте.
  - Приветствую вас... - попытался оправдать свою невежливость детектив.
  - Ну вот мы и встретились - неприязненно бросила она и, сделав брезгливое лицо, скривилась - что, позвать мэтра Глотте, чтоб вышвырнул вас освежиться в корыте для лошадей или сразу врезать вам табуреткой?
  Инспектор Тралле только покачал головой.
  - Анна, прекратите - поморщился он, мрачно и неодобрительно разглядывая пьяного детектива.
  - А ну-ка, расскажите-ка мне теперь про потную суфражистку и грязные сапоги! - не обращая ни малейшего внимания на инспектора, вонзив в Вертуру исполненный презрения взгляд, со злой торжествующей насмешкой, громко потребовала она. И, словно намереваясь встать и ударить Вертуру по лицу, продемонстрировала ему подкованную подошву своего изношенного и испачканного в уличной грязи казенного, не по размеру огромного полицейского сапожища.
  С лестницы послышался смешок. Доктор Сакс и Фанкиль, нисколько не стесняясь, задорно улыбались во все рты, потешались над детективом.
  - Подставляю свое лицо под удар вашего ненаглядного башмачка, прекрасная леди... - галантно бросил тот, развел руками и с наглым изможденным видом откинулся на спинку стула. Он был устал, разгорячен и пьян, и ему не было совершенно никакого дела до чужих обид.
  - Дурак! - зло и обиженно бросила она через всю комнату и демонстративно отвернулась.
  - Анна Мария Гарро, Анна Мариса - представил ее инспектор Тралле и с укором обратился к Вертуре - вот вы такой мастер, что уже успели заочно поссориться, а она в вас верила. Учтите, это она пишет и будет писать о вас в газету, освещать ваши перемещения. Будете вести себя достойно, напишет хорошо, будете творить непотребство, напишет так, что каждая кошка будет накатывать лужу вам в сапоги.
  И обратился к ней.
  - Все, Анна, прекратите, это пустое. Не привередничайте, ну что поделаешь-то теперь?
  - Да я вижу, принц-изгнанник с помойки. Вертура, вы хоть читать-то учились? - бросила она унизительно и грубо и, как будто отстранившись подальше, откинувшись в кресле, приложив к подбородку кулак. С нескрываемым надменным презрением и разочарованием уставилась на детектива.
  Вертура же с интересом разглядывал ее, пытаясь понять, нравится ли она ему или нет чтобы придумать какую-нибудь веселую остроту, или грубо нахамить, но так, чтобы не побили.
  Роста для женщины скорее высокого чем среднего, чуть пониже детектива, изящная, но не худая как морящие себя голодом тощие дамы, что мнят себя успешными светскими львицами, с толстой, длинной и темной, перевитой тонкими белыми и синими лентами косой через плечо, она показалась ему слегка старше своего возраста, быть может лет тридцати с чем-то, хотя скорее всего ей было вряд ли больше двадцати девяти. Точно определить он так и не сумел. Темные, несмотря на злость все-таки веселые, немного подозрительно и хитро прищуренные глаза внимательно смотрели на детектива: она также бесцеремонно разглядывала его, несмотря на наигранную злость, кажется даже пытаясь сдержать улыбку, наверное, тоже пытаясь разгадать, что он за человек, так что в конце концов Вертура заключил, что она ему скорее симпатична чем нет. У нее было правильной овальной формы лицо, приятная улыбка, высокий и чистый лоб, красиво очерченный подбородок и длинные темные ресницы. Одета она была в белую, нарядную, как к празднику, рубаху с широкими неподвязанными, тщательно выглаженными и накрахмаленными рукавами, темную мантию, украшенную дешевым и вычурным золотистым позументом, длинную и тяжелую черную бархатную, в вертикальную складку, юбку и те самые грязные, не по размеру огромные, подкованные, по всей видимости казенные, из полицейского арсенала, сапоги.
  Она не была красавицей, но какая-то веселая деятельная претензия на некий не то придворный, не то театральный стиль во всех ее движениях, манере и образе, навевала мысли о том, что она не глупа и при этом себе на уме. Словом она была из тех ловких, деятельных и хитрых женщин, какие нравились Вертуре, но которым по каким-то неизвестным ему причинам отчего-то всегда был неприятен сам детектив.
  - Простите, прекрасная госпожа, виноват. Распустил язык - поклонился, гулко, в раскаянии, хлопнул себя ладонью по груди Вертура, развел руками как актер играющий трагедию, и прибавил с печальным надрывом - но я могу принести вам свои нижайшие извинения, если вы собла... сабло... тьфу! Ну, то есть, если вы примите их...
  Похоже, этот подсмотренный в рыцарских пьесах прием, развеселил собеседницу, она криво и насмешливо улыбнулась и язвительным, хорошо поставленным тоном, как актриса, укоряющая опереточного поклонника с огромным букетом потрепанных от многократного использования картонных роз, ответила.
  - Надо было заранее прищемить его дверью, чтоб не болтался, где не следует.
  - Ага... - кивнул Вертура. На большее его опьяненный разум способен уже не был.
  - Какие еще извинения? Раз язык за зубами держать не умеет, пусть теперь сапоги вам начисто вылизывает! - весело крикнул, призвал из коридора доктор Сакс, пытаясь сызнова разжечь вроде как улаженный конфликт.
  - Катитесь к черту, мэтр Сакс. Сами себя со всех сторон и оближите! - раздраженно бросила ему Мариса и тоном не терпящим возражений, приказала - Вертура, пройдемте. Обсудим с вами наши дальнейшие отношения.
  Она встала и гордо подошла к вешалке в углу, взяла в руки свой тяжелый темный плащ, который Вертура тут же подхватил и надел ей на плечи так, как в таких случаях поступают все благородные рыцари, офицеры и студенты. Она же зацепила его под локоть и спешно и настойчиво повлекла по лестнице вниз.
  - Как уж извился, как адский змий! - уже покинув зал, услышал за спиной глумливую реплику доктора Вертура. Он был ошарашен и оглушен всем, что сегодня с ним случилось.
  - Мэтр Сакс, получите же в ухо ведь - сделал замечание Фанкиль, назидательно и примирительно бросил - не обостряйте. Ну посмеялись и будет, знайте меру.
  
  ***
  
  - Ну вот мы и встретились - неприязненно поморщилась Мариса. Она остановилась под тополями на валу над берегом реки, отпустила детектива, достала трубку, отстранилась от него на полтора метра, как будто чтобы оглядеть и оценить. Встала в позу, выставив вперед правую ногу, согнула руку в локте и, гордо вскинув голову, приложив пальцы к подбородку, приняла серьезный и мрачный вид,
  Вертура тяжело вздохнул в знак понимания, достал из поясной сумки конверт со спичками, чиркнул о голенище башмака, протянул ей, чтобы помочь прикурить.
  На плацу, у ворот и парадных дверей комендатуры, горели фонари, сержант свистел в хриплый, гнусавый рожок, отправлял в караул ночную смену. В синих ночных сумерках желтели подсвеченные электрическими огнями громады кварталов. Свет набережной, фонарей и окон на противоположной стороне реки, отражался внизу, в беспокойной глади воды. Где-то на прогулочном баркасе играла гармошка, но здесь на стене старого бастиона прикрывающего плац полицейской комендатуры с реки, под тополями, было безлюдно, темно и тихо.
  Мариса глубоко затянулась из своей трубки с длинным изогнутым чубуком. Демонстративно, облаком, выдохнула в лицо Вертуре горький сизый дым.
  - Конечно, это было бы глупо надеяться, что вы будете именно таким героем, сказочным принцем из книжки или благородным кавалером, каким мне приказали вас изобразить - произнесла она с горьким, обиженным разочарованием. Сделав театральную паузу, даже не пытаясь скрыть досады, бросила - впрочем, какая разница! Все как всегда, только так и бывает. Ладно, черт с вами, каким бы кошачьим дерьмом вы бы не были на самом деле, у меня приказ и инструкция. Только сразу учтите - сделаете какую-нибудь пакость, коснетесь меня, я пожалуюсь Эдмону и он сломает вам руку, ясно это?
  Бросив ему эти слова, она отшатнулась назад, откинула голову, словно сама испугавшись собственной наглости, поджала плечи, с вызовом уставилась на детектива.
  - Эдмон это ваш муж? - совершенно сбив ее с толку этим глупым вопросом, уточнил Вертура и, приметив неподалеку скамейку, предложил ей локоть, но она не сдвинулась с места. На свежем воздухе, собрав воедино размытые выпитым мысли, он несколько протрезвел. С некоторым трудом подобрав нужные слова, прибавил печально и с пониманием - да... Я уже понял что обидел, разочаровал вас, и вовсе не глупой шуткой про сапоги...
  Он безвольно опустил так и не принятую ей руку и пошел к скамейке, чтобы сесть. Она постояла несколько секунд, подождала, не спохватится, не вернется ли он, увидев, что она не идет за ним и, окончательно убедившись что нет, двинулась следом. Он сел, она осталась стоять, прислонившись плечом к дереву.
  - И что теперь? - бросила она ему с тоской в голосе, словно решая, стоит ли он вообще того, чтобы с ним говорить - это служба, и ни мои предпочтения, ни что я по этому поводу думаю, конечно же никому не нужно и неинтересно. Какая разница, что вы за человек и кто вы такой? Мне сказали подготовить о вас статьи именно так, я сделала. Не льстите себе, никакой вашей заслуги тут нет. Вы мне омерзительны. И на будущее: не трогайте меня, даже не подходите ко мне, когда вы пьяны.
  - Я сегодня... - попытался рассказать о том, что случилось с ним в герцогском дворце, начал оправдываться совершенно сбитый с толку детектив.
  - От вас несет на всю улицу! Вас что заставляли пить эту дрянь под дулом пистолета? - с напором и угрозой переспросила, перебила его Мариса - вливали через воронку? Закачивали кузнечными мехами в зад? Пойдемте, здесь холодно и вы мне уже надоели.
  Вертура сник. Он покорно встал со скамьи и, снова безуспешно предложив ей свой локоть, поплелся следом.
  Они миновали каретные ряды, прошли вдоль забора, и вышли через ворота на проспект. Здесь Мариса, словно решив для себя что-то, внезапно снова схватила детектива под локоть. Они прошли полтора квартала по проспекту Рыцарей в противоположную сторону от реки. Дошли до высокого и современного дома, в стиле ретро, с ярко освещенным электрическим светом фасадом, большой стеклянной витриной ресторана на первом этаже и коновязью с торца, у которой помимо лошадей и телег стоял, ожидал своих богатых хозяев, нарядный, крашеный в притягательные багровые тона, ипсомобиль. У дверей нес вахту швейцар, облаченный в нарядную алую мантию и церемониальную легкую броню. В глубине витрины зеленела целая роща красиво подсвеченных разноцветными гирляндами увитых плющом решетчатых перегородок, между которыми, стояли столы, диваны и кресла для посетителей.
  - Все, ступайте - резко бросила локоть детектива Мариса и продемонстрировала рукавом швейцара - и не идите за мной, иначе прикажу вас выставить.
  - Ага - глядя на проносящиеся по проспекту экипажи и отдыхающих среди уютных зеленых изгородей нарядно одетых, радостных людей, уныло кивнул Вертура, но так и не решился развернуться и покинуть ее первым.
  - Ну? - с высокомерным раздражением бросила Мариса и требовательно протянула ему кисть руки. Вертура не сразу догадался, что надо делать, но быстро спохватился, поймал ее за запястье и с униженным поклоном, прикоснулся губами к ее жилистым, пальцам с неаккуратно обломанными ногтями, поцеловал их, чем вызвал у нее еще более презрительную усмешку.
  Не сказав больше ни слова, Мариса резко развернулась на каблуках и, взмахнув тяжелой полой плаща, исчезла за стеклянными дверьми.
  
  ***
  
  - Ну что, свидание удалось? Целовались? - глумливо спросил доктор Сакс, когда детектив вернулся в отдел. Вертура быстро и свирепо огляделся, не видит ли кто, молча занеся кулак, подошел и со всей накопившейся злостью ударил коллегу прямо в очки. От удара доктор также молча откинулся на спинку стула и, схватившись за ушибленное лицо, притих.
  - Да. Диплом с очками плохая защита для головы - в зал вошел Фанкиль - Густав, а я же вас предупреждал, чтобы укоротили свой поганый язык.
  - Вам бы самому не помешало усы подкрутить! - все еще сжимая кулак, раздраженно бросил ему Вертура - только вы меня тогда покалечите, и ваш Герцог будет очень обижен.
  - Ну, вы уж простите нас, милейший, мы люди неотесанные, дикие - засмеялся удовлетворенный такой низменной лестью, развел руками Фанкиль - да и скукота печальная, знаете ли. Развлекаемся, как умеем.
  - Давайте-ка по стаканчику. Надо выпить - обиженно растирая помятую физиономию, сдавленным голосом обратился к ним доктор Сакс, с грохотом отодвинул ящик стола, достал из него серые оловянные кубки, низкую и толстую, как будто бы фирменную, с кривой наклейкой 'Лиловый номер один', бутылку и налил всем троим. Они молча опрокинули кубки и доктор повторил. Лукаво щуря покрасневший глаз, пригляделся к детективу.
  - Юноша, а что вы вообще такой грубиян? У вас в Мильде что, все такие? - насмешливо крякнул он. Похоже выпив, он был снова в великолепном настроении.
  - Еще хотите? - покачал кулаком, грозно спросил почувствовавший силу и безнаказанность Вертура.
  - Благодарю покорно, спасибо, нет! - как будто бы полностью удовлетворившись высказанным протестом, отмахнулся доктор так, словно отказывался от очередного кубка крепкого.
  Фанкиль улыбнулся, перекрестился на распятие в углу, поставил фужер с нетронутым напитком на стол и закурил. Остальные тоже достали трубки и не сговариваясь зачиркали спичками. Конфликт был исчерпан.
  - Вертура, вы уже здесь - в зал спустился инспектор - вы пьяны. Вы не забыли? В восемь утра сэр Ринья пришлет за вами ипсомобиль, потрудитесь не опоздать и впредь являться точно в назначенное вам время. В нашем городе не положено задерживать важных персон. И не курите здесь.
  Он передал детективу украшенный синим с черным и желтым конверт, недоверчиво взглянув на кубки, грозно кивнул доктору, чтоб налили и ему и обратился к Фанкилю, завел с ним рабочую беседу о том, что какой-то Алистер Дронт опять уехал в маршальский замок, а назавтра уже назначены ловля телепортиста и две внеочередные проверки.
  - Все - выяснив все вопросы, покачал головой инспектор Тралле - я домой. Вертура, завтра в восемь. Ипсомобиль ждать не будет, учтите.
  - Постараюсь... - растерянно кивнул ему детектив. От крепкого дешевого напитка, что налил всем доктор, 'Лилового номер один', ему стало совсем не по себе. В голове роились беспорядочные и тревожные мысли.
  
  ***
  
  Нога за ногу он устало шагал по сумрачному проспекту, щурился на желтый свет мелко дрожащих в такт пульсации пронизывающих пространство и время энергий фонарей. На пешеходов, нарядных верховых и проносящиеся по улице роскошные ипсомобили и кареты. Провожал печальным взглядом их освещенные теплым светом окошки и сигнальные огни.
  Он долго стоял на мосту, с тоской глядел на воду, на темные, блестящие желтым светом огней воды залива и веселые блики электрического света на бегущей далеко внизу, под мостом, воде. На идущие по реке лодки: прогулочные баркасы, припозднившиеся грузовые, с габаритными фонарями на корме, лихтеры. Слушал бряцание струн и веселые, полные жизни и счастья молодые голоса. От этих искренних радостных возгласов, от этого заливистого, жизнерадостного девичьего смеха, ему стало совсем печально и холодно на душе. Он был один во всем мире, все было ему чуждо, все непривычно, все враждебно.
  Дойдя до своего дома, купив в бакалейной лавке на углу на ужин два, по уверению лавочника, вкусных и свежих горшочка тушеного мяса прикрытого жиром, и крынку крепленого вином чая, перешел улицу и остановился у забора палисадника перед домом напротив того, в котором теперь ему предстояло жить. Уставился в непроглядно-темные окна своей комнаты на втором этаже, поставил крынку и горшочки на парапет и закурил. Невысокий чугунный забор о который он облокотился приятно холодил спину. За решеткой, в темноте, за маленьким, но очень уж неухоженным и густым палисадником, засаженным березами и буйными кустами боярышника и ив, возвышался фасад четырехэтажного, похожего на сдаваемое внаем, многоквартирного строения или общежития.
  Из глубины сада доносился говор голосов и отдельные резкие ворчливые выкрики. Через темные кусты просвечивал свет не но окна, но то настежь распахнутой двери, за которой, в душной каморке, на дымящей печке, дворник Фогге с друзьями и семьей жарили замаринованного в уксусе с луком подстреленного герцогским грумом пса, и другие дворники, истопники и трубочисты, собравшись к нему на званый ужин, принесли к трапезе купленные на углу лук, зелень и хлеб. В комнате было накурено, пить кроме горького чая было нечего, но никто не скучал и каждый старался перекричать всех остальных, потому что он был единственным, кто наверняка знал лучше всех, что надо делать, чтобы дворовая собака запеченная в маринаде на железной печке была не хуже молочных поросят и ягнят, каких в самом вкусном, приготовленном виде сейчас подавали к столу, к очередной смене блюд, на банкете в герцогском дворце.
  - Хой, солдатик! - грубо окликнули детектива от дверей - чего грустишь, давай заходи!
  Вертура пожал плечами, улыбнулся, подхватил горшочки и кувшин, прошел в калитку, продрался через заросли боярышника и заглянул в распахнутую дверь.
  - Ну вот, квартальный... - сдавленно бросил кто-то из дымной, накуренной, пелены.
  - Не, не квартальный - ответили ему с сомнением - вы уж простите нас ваша светилось, не признали, дурни...
  Вертура вошел, молча поставил на стол перед всеми свой кувшин.
  - Ну что же вы ... - обиделся дворник Фогге и протянул ему глиняную кружку с чаем, едва крепленым рябиновым соком и самогонным спиртом - мы не пьяные, у нас семьи, денег пить у нас нету. А это пес соседский, его верховой его высочества подстрелил...
  - Я не квартальный... - только тут сообразил, что он при подвеске капитана и лейтенанта одновременно, объяснился детектив - Марк Вертура, следователь...
  - Да ну! - изумился кто-то - а вы шутник, сэр капитан! Честь имею! Стиг Франне, капрал в отставке. Второй штурмовой - и начал рассказывать - мы укрепились на северном берегу, редутик накопали, а тут приказ пришел, ночью по льду Брану переходить... К нам как раз мастер Нугге с компанией приехал, ружье у них огромное, дальнобойное было, на другой берег пуляли, веселились. А мы сидим значит вечером, суп варим, война войной, а обед по расписанию. И тут прямо в котел к нам как прилетело, всех облило. Ошпарились, голодные остались. А что такое, откуда, кто посмел, так и не нашли.
  - Да ты это рассказывал по сто раз! - все-таки дав капралу высказаться, дослушав баян до конца, с радостной насмешкой бросили ему из сумрачного облака табачного дыма, пронизанного алыми отсветами раскаленных углей в раскрытой печке и рыжим огоньком свечи.
  - А то! - с гордостью в голосе и смехом возмутился отставной капрал и с досадой, возбудившись от воспоминаний о пережитом страхе и волнении, прибавил - а потом дали по нам артиллерией... Деревья все повалило, ветки, кору посрывало. Снег горел. Палатки мастера Нугге и его парней как ветром сдуло, всех разорвало на куски. А потом и Ронтолу сдали, подписали мир, война закончилась, и всех нас, и второй, и первый, и третий вспомогательные, всех расформировали и без боевых со службы и вытурили - печально развел руками, нажаловался коллегам-дворникам - вот так, братья, и живем теперь.
  - А я генерала Гандо глогом за его счет угостил, и у него прямо на лошади с обеих сторон понос случился! - мстительно бросил, отплатил за все сегодняшние обиды, детектив.
  Все засмеялись, чуть не попадали со стульев от веселья, приветственно застучали кружками и выпили чаю, предварительно чуть закрепив его недоспелой рыжей рябиной с дерева из палисадника и горьким самогонным спиртом. Выпил со всеми и Вертура. Ему подвинули какой-то хлипкий табурет и разлили по кружкам его кувшин.
  
  ***
  
  Ярким белым огнем в красном абажуре била в глаза электрическая лампа. За окном роскошной, отделанной по самому последнему слову столичной моды кухни, стояла глубокая ночь. Облокотившись о стол, Мариса грустила в одиночестве, покачивала в руке недопитый фужер, думала свои угрюмые тяжелые мысли. За высоким, почти во всю стену стеклом темнели крыши домов, что громоздились к западу от проспекта Рыцарей, вверх по склону горы. Тусклыми отсветами керосиновых ламп и свечей желтели окна. Отсюда, с седьмого, последнего этажа, днем просматривались река, плац, здание полицейской комендатуры и залив. Но сейчас было уже совсем темно и ничего не видно, и только проблесковый маяк на самой высокой башне крепости Гамотти, что прикрывала северную Гирту с моря, белыми вспышками мерцал на обратной стороне вершины горы. На короткие доли секунды, выхватывал из мрака черные силуэты башен, скал и стен.
  Мариса курила, одним пальцем, вяло, толкала по столу бутылку. Ей было обидно и досадно от того, что все вышло именно так, как она и предполагала: омерзительно, низко и глупо, именно так, как всегда и бывает в жизни.
  Вошла Ева. Почти полная противоположность Марисы: среднего роста, полная, улыбчивая, с крепкими плечами и большими жилистыми ладонями женщина лет тридцати трех, в длиннополой белой рубахе, длинной льняной юбке и теплой лиловой жилетке со шнуровкой на груди. С холодными и веселыми, бирюзового цвета глазами и толстым хвостом прямых светлых волос. Подсела на табурет рядом с Марисой.
  - Пьешь? - спросила она строго, резким движением отбирая у нее бутылку.
  Мариса молча кивнула.
  - Вертуру видела?
  - Видела - пожаловалась она зло - дурак, размазня, ничтожество, еще и напился.
  - Подсыпь ему яду - передернула плечами, посоветовала Ева - хочешь я дам тебе?
  - Да! - резко бросила Мариса.
  - Что, совсем не принц?
  - Ни на миллиметр.
  - Смирись.
  - Еще чего.
  Она потянулась за фужером, но Ева отодвинула его.
  - Дважды смирись. Трижды. Все, иди спать. Нечего тут сидеть.
  - Ага - печально ответила Мариса и снова потянулась к бутылке, но Ева схватила ее, и ловко отставила на соседней стол, к кухонной плите.
  - Иди в комнату - приказала она сестре.
  Мариса встала с табурета и, придерживаясь рукой за притолоку двери, чтобы не оступиться, вышла из кухни. Ева выключила свет. В коридоре Мариса с грохотом запнулась о кошку, что улеглась на сапоги.
  
  ***
  
  
  Глава 3. Демоны Гирты. (Вторник)
  
  ***
  
  - Ну и кто сюда этот утюг закатил? - заломив свою шапочку на лоб, озадаченно чесал затылок кучер.
  Массивный, и железный, но при этом не лишенный определенных элегантности и стиля ипсомобиль раскрашенный в синие с золотом гербовые цвета, с красной, черной и золотой, изломанными в виде молний, полосами через капот, был припаркован в каретном ряду так, что занимал место для двух экипажей и не давал еще одному выехать.
  - Сейчас подвинем! - к месту происшествия уже шагал капрал Гицци с командой полицейских. Вертура стоял у ворот, курил, моргал спросонья, без особого интереса наблюдал как восьмеро постовых, подхватив под борта, толкают экипаж, безрезультатно пытаются выпихнуть его из ряда для карет. Ипсомобиль же, даром, что парил над землей не касаясь травы, и раскачивался под напором изо всех сил налегающих на него мужчин, каждый раз, как только они сдвигали его в сторону, неминуемо возвращался на свое место.
  - Этот не как все - сдался капрал и отер грязные руки о штаны ниже колен - найдите кучера, скажите отъехать
  - Отдыхай, водитель кобылы! - весело бросил извозчику, что не мог проехать, какой-то полицейский и вся команда также браво, как и пришла, с гордым осознанием невыполненного служебного долга зашагала обратно, в сторону корпуса полицейского управления.
  
  ***
  
  Часы с ромбическим циферблатом, что висели в холле у главной лестницы, показывали без пятнадцати девять. В зале отдела Нераскрытых Дел было людно и весело. На плацу раскачивались тополя. Яркое утреннее солнце играло в листве, светило в окна, отражалось в мутном зеркале, бросало яркие желто-зеленые блики на потертые столы. Доктор Сакс деловито строчил бумаги, то и дело быстро опуская перо в чернильницу, лейтенант Турко сидел за столом дежурного на месте Дюка, листал свежий номер 'Скандалов', такой же, как вчера подложили под дверь детективу. Мрачная Мариса с подведенными сажей, но при этом все равно заметно красными и опухшими с недосыпа и похмелья глазами, подперев рукой щеку, держа в пальцах перо, нависала над неоконченной статьей.
  Четвертой в зале была Тильда Бирс. Вертура не сразу признал вдову капитана Мелле: грязная серая хламида прачки сменилась хоть и не новой, но аккуратной темно-зеленой мантией, черные волосы были подвязаны маленьким аккуратным клетчатым платком, коса через плечо переплетена тонкими белыми и синими, как у Марисы, лентами. На плечах выцветший темно-зеленый плащ с капюшоном и пелериной.
  Благородно сложив пальцы рук, она с улыбкой вела разговор с каким-то незнакомым, высоким уже немолодым, но с первого взгляда показавшимся Вертуре бессовестно щеголеватым, кавалером в неподпоясанной темно-синей мантии с черными, красными и золотыми полосами по рукавам и груди, как на капоте и бортах стоящего во дворе, так и не подчинившегося законным требованиям полиции Гирты ипсомобиля.
  - Патрик Финн Донкад Азатот Эрсин! - фамильярно хлопнув себя по груди огромной плоской ладонью, без поклона, представился он, увидев новое лицо. Он был необычайно высок ростом, массивен, но сложен атлетически, даже слишком. Моден и широкоплеч, так что Вертуре, что был на голову ниже его, стало как-то совсем неловко в обществе этого гигантского, ничуть не смущающегося своих габаритов человека.
  Как будто, признав в нем какого-то старого знакомого, он уставил на Вертуру свои пронзительные, заинтересованные голубые глаза и как-то, по-особенному благодушно заулыбался так, что детективу стало совсем не по себе. Окинув его быстрым взглядом, детектив отвернулся чтобы обдумать увиденное: оппонент был уже явно немолод, но его возраст, даже при всем своем опыте полицейского, Вертура определить не сумел. Его длинные белые волосы, были как будто чуть подкрашены седым цветом, лоб рассекали морщины, словно он хмурился нарочно, чтобы предать вид умудренности, но при этом у него были идеально ровные белые зубы и гладкие, но при этом мускулистые руки без единого волоса и с блестящей белой кожей, как у не знающего физического труда мальчишки из благородной семьи. Под его одеждой просматривались ровные блестящие шестиугольники какого-то, похожего на гибкую высокотехнологическую чешую доспеха, из-под подола мантии выглядывали модные широкие и ярко-синие штаны, а на поясе там, где солдаты и рыцари носят меч, в ножнах висел искусно, настолько, что даже становилось немного жутко, что они вот-вот зашевелятся и зашипят, выполненный в виде переплетения множества блестящих змей, жезл.
  Еще Вертуре отчего-то подумалось, что этот человек принадлежит к какой-то иной и чуждой, отличной от его собственной и других присутствующих в зале, породе людей, которую он никогда не встречал до этого.
  - Лейтенант Вертура - сухо и коротко, по-полицейски, поклонился, представился детектив - леди Тильда?
  - Да - кивнула она с ожиданием в голосе - я пришла, как вы сказали.
  - Леди Мелле немного рассказала о вас - внимательно изучая Вертуру таким взглядом, словно он сейчас собирается его пристрелить или обокрасть, вступил в разговор, обратился Эрсин - время есть, так что мы можем ее подвезти. Я предлагаю прокатиться.
  - Да, разумеется... - тоже рассматривая этого вроде как симпатичного, но чем то неприятного лично ему, человека, обреченно ответил детектив. Он подошел к столу Марисы, заискивающе поджал плечи и заявил.
  - Анна, леди Гарро... - обратился он, на что она тут же встрепенулась, словно только и ждала, когда он заговорит с ней и приготовилась слушать - простите, вчера не очень хорошо вышло. В общем... Ну да. Дурно получилось...
  - Ага! - ответила она и опустила голову, взялась ладонью за лицо, словно так, чтобы он не видел ее улыбки. В ее глазах плясали игривые, хитрые огоньки, Вертура насторожился.
  - Я вернусь и угощу вас вином - заверил ее детектив - вы любите вино? Или предпочитаете юво, или печенье?
  - Идите уже! - засмеялась, махнула рукой Мариса, ее щеки вспыхнули, похоже, внимание детектива ей польстило.
  - Все, едем - перебил их беседу, сообщил Эрсин - леди Тильда? Мы с сэром Вертурой подвезем вас до банка, вы же не откажитесь от эскорта двух мужчин?
  И они втроем покинули отдел.
  
  ***
  
  Несмотря на все старания полицейских, ипсомобиль все также стоял на прежнем месте. Внутренним убранством он чем-то напомнил Вертуре салон какой-то роскошной, высокотехнологической и очень стильной кареты. Исключением было то, что две двери по бортам, открывались не вбок, а вверх, а удобные низкие сиденья, были установлены в два ряда, друг за другом и стояли так низко, что приходилось сидеть в них откинувшись назад, с непривычно высоко поднятыми коленями. Особенно позабавила детектива игрушка - перед сиденьем пассажира с присоски над лобовым стеклом свешивался треугольный значок с изображением перечеркнутой красной полосой раскрытой книги.
  Вертура хотел помочь Тильде Бирс разместиться в салоне как и полагается поступать любому рыцарю, но не знал с какой стороны подойти. Эрсин отстранил его, галантно открыл перед дамой дверь и предложил занять ей заднее сиденье. Детектив сел на свободное место справа впереди. Эрсин взялся за штурвал, и машину качнуло вперед и вбок. Плавно, но так мощно и уверенно, что Вертура и Тильда Бирс, с непривычки схватились за свои кресла, чтобы не слететь с них.
  Ипсомобиль беззвучно развернулся и летя боком, с небольшим креном на борт, заскользил между карет.
  - Ох ты! - не выдержал и восторженно воскликнул детектив.
  - Это еще что, вы и по небу не летали, я так вижу - весело кивнул Эрсин, резко остановил экипаж, отпустил штурвал и откинулся в кресле - все приехали.
  Перед ними через ворота комендатуры, обозом, с грохотом и криками выкатывалась бригада вчерашних лесных людей. Взгромоздившись на скрипучие телеги, они болтали ногами по земле, взметая клубы дорожной пыли, в такт и не в такт пиликанью, развалившегося на крыше повозки с комодом для снаряжения, гармониста. Завязки их кожаных курток были распущены и болтались по ветру, радующиеся хорошей погоде и летнему солнцу загорелые лица сияли счастьем и предвкушением чего-то хорошего, как будто вся эта нестройная ватага небритых неопрятных вооруженных и уже подвыпивших мужчин собралась на веселый летний пикник. Позади всех телег ехали грузовой фургон и несколько всадников. Только тут Вертура разгадал вчерашнюю загадочную фразу, услышанную от Фанкиля: самым последним в отряде ехал знаменосец. Толстый бородач в кожаной шляпе на массивной, широколицей, как у сытого крестьянина, голове, оправлял на плече гордый штандарт, где на алом фоне по всем канонам геральдики был нарисован перевернутый элефант, по всей видимости срисованный из какой-то фантастической книжки, насаженный на вертикально поставленную двузубую, манерно загнутую винтом вилку и вкруг изображения, готической буквицей красовался девиз - 'Едим за десятерых!'. Приметив ипсомобиль, кто-то с телеги указал пальцем и засвистел. Все уставились на него, горбясь, склоняя головы, чтобы заглянуть в низкое лобовое стекло, замахали руками сидящим в салоне, приветственно и весело загалдели.
  - Да. Бывал я у вас в Мильде - заметив с каким вниманием разглядывает этот по-петушиному разряженный обоз Вертура, брезгливо поморщился Эрсин. Достал из бардачка прозрачную пластинку и, с мажорным видом откинувшись на удобную, обитую какой-то дорогой кожей спинку кресла, держа прибор на вытянутой руке, прищурив глаз, наводя его на кривые, щербатые, восторженно гримасничающие, рожи, рассудительно констатировал - не такая дичь конечно, но и не Столица. Суп в кастрюльке на балу открывают, а оттуда пар. С королевской кухни под заказ, остыть не успел, а уже приехал.
  Вертура едва сдержался, чтобы не засмеяться, весело кивнул ловкой шутке и решил запомнить, чтобы где-нибудь повторить.
  
  ***
  
  Они пролетели через мост, проехали перекресток проспектов Булле и Рыцарей и остановились у здания Герцогского банка Гирты. Все втроем вышли на улицу и с гордым, радостным, осознанием собственного превосходства вошли в массивные деревянные, покрытые резьбой в форме гирлянд из цветов и листьев двери. Служащий в очках и синих перчатках долго изучал вексель, проверял филигрань водяных знаков и подписи. Вызвал старшего банкира, с которым еще некоторое время вместе они сличали их с толстой бухгалтерской книгой. И наконец, удостоверившись в верности бумаг, приступили к оформлению сейфа, куда под опись поместили серебряную капитанскую подвеску и обналиченные деньги.
  - Сразу все не берите - тихо посоветовал Вертура Тильде Бирс - лучше продлите сейф, иначе вас обворуют, обманут. Потом заберете, все ваше, не убежит.
  Та благодарно кивнула, забрала в кассе три золотые марки серебром, и они покинули банк. Еще некоторое время они рулили по узким улочкам юго-западного района, пытаясь подъехать к дому вдовы. Эрсин морщился, давил на штурвал, оглядывался в заднее стекло, сдавал кормой и бортом, то и дело резко тормозил: проезды между домов здесь были настолько узкими, кривыми и местами перегороженными ящиками, телегами и штабелями нераспиленных к зиме бревен, что сворачивая за очередной крутой угол, они несколько раз заезжали в тупик.
  Разворачивая экипаж, ловко руль, Эрсин благодушно и эмоционально ругался, Тильда Бирс пыталась объяснить, указать дорогу, Вертура же просто наслаждался этой веселой поездкой: путешествуя по городу в парящем экипаже, он был уже готов окончательно простить Эрсину ту иррациональную антипатию, что возникла в нем при первом их знакомстве в отделе.
  В просветах между домов светлело пронзительное летнее небо, иногда проглядывала темно-синяя, играющая солнечными бликами гладь воды. Компании бездельников, что развязно заломив в разрезы своих широких штанов потемневшие от жаркого летнего солнца и работы руки, вели свои нехитрые беседы, расступались, грозно супили брови. Дети показывали пальцем, извозчики мрачно осаживали лошадей, чтобы не поранились о стальные борта. Сидящие у темных узких дверей домов старики с бесстрастными, умудренными лицами, смотрели на экипаж, вынимали из рассохшихся ртов трубки, улыбались, выдыхали густыми струями сизый дым.
  К улице Зеленого Мола удалось подъехать тоже только со второй попытки. У арки ворот не хватило места, чтобы остановиться так чтобы не загораживать проезд, что в общем-то нисколько не смутило Эрсина. Вышли втроем, Эрсин подал руку Тильде Бирс.
  - Ого! - громко и пронзительно воскликнул перемешивающий белье в котле мальчишка, тот самый, который еще вчера грозил Вертуре топором.
  - Мама! Тут толстый по двору орал, бегал... Сказали что тебя нету - заискивающе задрав голову перед высокими гостями, нажаловался сын.
  - Зайдем на чай к нашему домоправителю? - словно спрашивая его совета, осведомился у детектива Эрсин. По всему было видно, что он веселится происходящему вокруг, как улучивший шанс сделать что-то забавное и не напрячься, бездельник. Вертуре стало неприятно от того, что он опять принимает пассивное участие в каких-то мутных и чужих, малопонятных ему, развлечениях.
  - Ах... Это было бы слишком любезно с вашей стороны! - пожала плечами, сцепила пальцы, слегка покраснела, отвернулась Тильда Бирс, изо всех сил стараясь сдержать мстительную злорадную улыбку. Вертура пожал плечами, достал кисет и молча протянул мальчишке. Тот также молча кивнул и, вынув из костра уголек, закурил.
  Не обращая ни малейшего внимания на беспокойно, панически, кудахтающих, разбегающихся во все стороны прочь индюков, Эрисин и Тильда Бирс направились к двери у дальней стены. Там рыцарю пришлось податься боком, склониться, пригнуть голову в плечи, чтоб войти в тесную маленькую дверь.
  - Да, похоже дорого будут стоить вашему Троппу его низкие потолки - глядя в его широкую спину с мрачной усмешкой, кивнул собравшимся вокруг мальчишкам детектив.
  - А палка у него настоящая? - наверное подразумевая жезл Эрсина, бестолково раскрыл рот, бросил какой-то в не по размеру большой и истрепанной шапке юнец.
  - Деревянная, из грязи слепленная! - грубо бросил ему важно курящий свою самодельную трубку старший мальчишка - ты, дурак, прежде чем языком молоть, посмотри, на чем он приехал.
  - Ииии! - приметив на улице ипсомобиль, завизжали дети и бросились смотреть.
  Где-то наверху громко хлопнула открытая пинком или сильным ударом дверь. Кто-то что-то коротко воскликнул, послышался опасливый женский визг, загремел опрокинутый стул, зазвенели расколотые об пол тарелки.
  - Останетесь на чай? Я приготовлю быстро - вежливо предложила вдова капитана Мелле, когда они с Эрсином вернулись к детективу.
  - Ну, если мы не спешим...- пожал плечами Вертура, кивая на Эрсина.
  - А куда спешить? - ответил тот - или у вас дела? Вы, Вертура, спешите?
  Двое сыновей и дочь Тильды Бирс умылись, и по очереди представились Эрсину и детективу, после чего она выдала им пару медных монет и отправила на улицу. Усадила гостей за летний деревянный стол во дворе у своей двери. Принесла красивые и прозрачные, видимо из капитанского сервиза, фужеры, запыленную бутылку какого-то старого вина и кулек печенья.
  - Сэр Эрсин, ближайший наперсник и друг сэра Жоржа Ринья. Второй человек после сэра маршала - тихо ответила на вопрос, словно бы предупреждая Вертуру, когда он вызвался помочь ей принести огромный и тяжелый чугунный чайник, Тильда Бирс - все ему можно. С ходу Троппу врезал. Так и надо этому жирному, он капрал жандармерии, главный по нашему дому, командир его, наш квартальный смотритель, капитаном в гвардии у сэра Августа состоит. Раньше Вильям тут старшим был, поколачивал его. Тропп у него на побегушках прыгал, а как Вильяма не стало, придумал правила тут, спасу от него нет...
  Детектив молча кивнул в знак того, что принял все к сведению, сел за стол, перекрестился, чем вызвал короткий, насмешливый взгляд Эрсина, и они вместе с Тильдой Бирс завели разговор о каких-то местных военных чинах и армейских сплетнях: хозяйка дома всеми силами пыталась развлечь высокого гостя, говорила без конца, улыбалась, подливала чаю. Вертуре еще показалось, что она уже очень утомлена и взволнована этим приемом и держится изо всех сил, но не показывает виду из вежливости.
  Когда они уже собрались уезжать, случилось еще одно явление: во двор, браво размахивая руками, вошли квартальный надзиратель с сержантом, за спиной которых маячила злорадная физиономия какого-то растрепанного, с разбитым лицом, толстого господина. Грозно, как батальон готовых к штурму солдат, вмаршировав в ворота со сжатыми на навершиях плеток кулачищами, оба на глазах изменились в лице. Отстранив сержанта, чтобы молчал, капитан жандармерии с лиловым бантом на груди прямо на ходу, не сбавляя темпа, сменил боевой шаг на торжественный, подошел к столу, вежливо поклонился Эрсину и доложил.
  - Капитан Нильс Гукке, ваше сиятельство! Чем могу быть полезен, господин Поверенный?
  - Вина даме и печенья. Корзинку на ужин и завтрашний обед - развязно и грубо, как официанту в ресторане, бросил Эрсин, достал трубку и вальяжно откинулся на деревянной скамейке спиной к поленнице.
  Квартальный Гукке, капитан, уже немолодой мужчина лет пятидесяти, согнулся в поклоне, чиркнул спичкой и протянул ее рыцарю, помогая прикурить.
  - Сэр Вертура, лейтенант полиции Гирты - закуривая, продолжал Эрсин, демонстрируя ладонью детектива, что привычным, отточенным годами, движением тут же продемонстрировал подвеску и выданный ему инспектором значок - подтвердит, что вот тот человек, с которым вы пришли, государственный изменник. Подделывает банковские векселя от имени нашего светлейшего Герцога. Решите этот вопрос. Мои наилучшие пожелания сэрам Марку Тинвегу и Августу Прицци.
  - Благодарю за бдительность ваша светлость! Будет сделано! - отрапортовал, снова поклонился квартальный и, стараясь не играть лицом, попятился прочь от Поверенного.
  - Ну что, допрыгался, осел? - зашипел он на Троппа. Под аркой звонко ударил подзатыльник - ты что, дурак, не видел, кто тебе дал затрещину? Что теперь с тобой делать? А ну марш, скотина!
  Сержант сделал каменное лицо, безразлично пожал плечами, взял домоправителя за ремень и все втроем они покинули подъезд. Пока детектив помогал Тильде Бирс убирать чашки, прибежал мальчик-посыльный принес из ближайшей бакалейной лавки корзинку еды. Продемонстрировал записку, что заказ уже оплачен, весело пошептался с другими дворовыми мальчишками, рассказал что-то очень смешное и интересное и, совсем как бездельник на углу, заломив руки в разрезы своих широких, подвернутых до колен штанов, важно ушел обратно в магазин.
  Следом откланялись и попрощались с усталой хозяйкой и Вертура с Эрсином.
  - Чаю напились, можно и дела делать - поделился мыслями с детективом Поверенный и, отсалютовав из салона ладонью низко кланяющейся ему из ворот хозяйке, начал сдавать ипсомобиль кормой в сторону проспекта. Обдумывая все сегодняшние события, Вертура содрогнулся - в зеркале заднего обзора над лобовым стеклом на миг мелькнули глаза Поверенного. Холодный, внимательный, внимательный и непроницаемый взгляд человека, способного на любое злодеяние вплоть до ограбления церкви или жестокого, совершенного ради удовольствия, убийства.
  
  ***
  
  - Старые дороги! - кивая на тракт, что начинался за воротами Рыцарей по выезду из Гирты, поделился с Вертурой мнением Эрсин - в Ледяном Кольце вокруг Столицы хороших, асфальтовых и бетонных, с освещением, понаделали, мостов настроили. Красота. А тут даже до Перевала нормальной дороги нету. Тысяча сто километров по просекам, по тайге. И если не знали бы что по таким колдобинам ездим, денег, материалов бы не было, это я могу понять. Но они же все знают и если захотят все могут, хоть трансконтинентальную новую от Мориксы до Камиры, хоть вавилонскую башню до неба. Но нет же, не хотят. Политика такая у них. Построили хотя бы железную, самим бы удобнее было по ней возить, люди бы ездили, жалко что ли им? План-проект у них видите ли, не положено по нему Гирте нормальных дорог, электрификации региона, всеобщего нейропатического контакта и стабилизаторов с полным покрытием. Скучновато без музыки, люблю классику.
  И он провел пальцем по переливающейся непонятными детективу символами какого-то чуждого языка приборной панели, отчего салон наполнился агрессивными рычащими ударами и переливами многочисленных перегруженных электрических струн с чрезвычайно быстрыми барабанами и каким-то неизвестным Вертуре, необычным басовым инструментом. В этой напористой непривычной мелодии было что-то одновременно низменное, но непривычно захватывающее и волнующее. Детектив кивнул и, прикрыв глаза от удовольствия, откинулся на спинку сиденья. Он уже освоился в этом современном экипаже и не хватался на каждом повороте, заносе или толчке за ручку на двери: следуя вначале по улицам Гирты, а потом по людному тракту за ее стенами, Эрсин то и дело был вынужден тормозить, чтобы не наехать на вяло плетущиеся по разъезженным колеям тракта телеги и не спешащих отойти к обочине пеших и верховых, но когда впереди выдавались свободные метров сорок-тридцать, поддавал скорости, отчего непривычного к подобной езде Вертуру приятно вжимало ускорением в мягкое кресло.
  За городом, за бастионами, за прудами и деревьями простирались поля. От Перекрестка, где брала начало дорога на юг, на Мильду и где в первый день службы в полиции Гирты, они проезжали с лейтенантом Турко и Фанкилем, Эрсин свернул налево на восток, туда, где на горизонте темнели поросшие густым сумрачным лесом холмы. Дал бортом через кювет, съехал с дороги и прибавил скорости, погнал ипсомобиль по полю, над расходящейся следом волнами пшеницей. По совету Эрсина, Вертура провел рукой вдоль окна и опустил стекло. Свежий теплый ветер подхватил его длинные волосы, в ушах засвистело, от восторга он едва не выпустил из зубов трубку, которую курил.
  - Ловко вы с этой каретой. А вы, я вижу цивилизованный человек, вы из Столицы? - совсем осмелел, решился и задал вопрос детектив.
  - Из столицы, но не из вашей - чуть улыбнулся своей шутке одними губами Эрсин и резко дал руль в сторону чтобы объехать торчащий из поля огромный камень, отчего Вертура опасливо дернулся и едва не прикусил себе язык.
  - А я бы хотел посмотреть Столицу. Пишут, совсем не так как у нас...
  - Верно пишут - отозвался Эрсин - бардака там и вправду поменьше. Но с городами прошлого, конечно не сравнить.
  И многозначительно прибавил.
  - Впрочем, если не с чем сравнивать то да, первые пару раз впечатлит.
  И наддал скорости так, что капот ипсомобиля на каком-то холмике задрался вверх, а Вертура отчаянно вцепился в ручку над дверью - ему показалось, что сейчас они опрокинуться назад через крышу. Секунду ипсомобиль парил высоко в воздухе, подпрыгнув на пригорке как на трамплине, и плавно, но круто, так что у детектива потемнело в глазах от перегрузки, приземлился, мягко самортизировал, едва коснувшись травы.
  Впереди светлела березовая роща. Перевалив машину через какую-то яму, Эрсин ловко, с заносом, обогнул груженую сеном телегу и, притормозив, повел уже с нормальной скоростью по дороге, что поднималась по склону холма, вела в лес. По дороге они проехали еще одну деревню и большой поселок: несколько высоких каменных зданий на перекрестке дорог в окружении складов, изб и засеянных капустой и свеклой огородов и полей. На выезде из него встретили медленный, груженый обломками скалы воздушный лихтер, что мягко парил не касаясь дороги, также как ипсомобиль, только двигался не сам по себе: два крепких, с густыми лохматыми гривами тяжеловоза тянули его на длинных ремнях и еще четверо батраков подстраховывали с бортов и кормы.
  - Это сэр Ринья такие для города закупил. И мясом всех кормит, и работу всем дает, и дружину сытой держит - кивнул на грузовик, рассудил Эрсин прибавил с упреком - и все равно все его ненавидят. А леди Веронику обожают, хоть она рубит головы направо и налево, каждый день приговоры подписывает. Несправедливость. Вот и делай потом добро людям, заботься о них.
  От поселка снова свернули на юг в лес. Тут телег и пеших было меньше, так что поехали быстрей. По обе стороны просеки раскинулись делянки. На холме вертела крыльями еще одна мельница, только намного меньше, чем та, которую детектив наблюдал в свой первый день в Гирте, на каменистом холме. Низкие и длинные, как бараки, дома без окон просматривались вдалеке и внизу, между стволов деревьев.
  Объехав поля по холмам, по широкой дуге, и миновав ручей, снова поднялись по склону небольшой горы. С ее вершины, впереди, над темными рядами елей, Вертура увидел серое, выдающееся высоко над округой многоэтажное каменное здание с узкими окнами и плоской крышей, похожее на центральную башню крепости.
  Проехав сырую лесистую лощину, миновав несколько крутых подъемов и глинистых склонов в которых была прорыта дорога, ипсомобиль выехал к большому, целиком заросшему ряской и густым камышом озеру и возвышающейся над ним плоской скале.
  Тут, на гребне каменистого холма был построен замок, стены и башни которого они видели с дороги, когда проезжали по холмам. Замок был небольшим, но сразу заинтересовал детектива: старое монолитное основание, как будто бы бетонное, было надстроено тремя круглыми артиллерийскими башнями. Одна, самая высокая, восточная, нависала, на самом краю скалы и трясиной, еще одна, толстая и массивная прикрывала крепость с юго-запада. Третья, с воротами и галереей, расположилась между ними. К ней, через сухой ров, от дороги был перекинут деревянный мост, а все три башни соединяла высокая старомодная, отвесная каменная стена из-за зубцов которой выглядывали аккуратные белые треугольники фахверковых замковых построек вокруг двора крепости.
  К воротам по крутому каменистому, отчищенному от кустов и деревьев так, чтобы если кто нападет, ему было трудно укрыться от огня со стен, склону, серпантином поднималась дорога, а внизу, у основания скалы светлели веселые, двух и трехэтажные домики поселка, между которым пронзительно блестела, отражая лучи яркого летнего солнца крытая свежим нержавеющим железом колокольня церкви.
  - Наверное это какая-то старая постройка, переоборудованная под укрепленную резиденцию... - глядя на замок, подумал, решил для себя, детектив.
  Миновав неглубокий сухой ров и подъемный мост, они въехали в ворота, на двор крепости. Ровная вымощенная аккуратными булыжниками площадка была огорожена с двух сторон зданием похожим на общежитие и домом с арочными галереями на первом и втором этаже. Напротив ворот возвышался массивный, загораживающий солнце, восьмиэтажный донжон - самое высокое здание, то самое, которое Вертура видел с дороги по пути.
  - Дом Ринья - словно прочтя мысли спутника, представил укрепление Эрсин - построен на крыше старого бункера. За тысячелетия внизу все конечно же сгнило, но по-прежнему представляет некоторый археологический интерес. Вы же интересуетесь стариной, насколько мне известно?
  - Да. В каждом замке есть своя потайная дверь - разглядывая синие вымпелы с красно-золотыми изломанными молниями, уклончиво ответил детектив. Просторный двор с нарядными, свежевыкрашенными известкой фасадами замковых построек, белые каменные ограды с арками проходов и по-домашнему раскрытые настежь окна и двери навевали приятные мысли о дисциплине и порядке, приличествующим каждому честному и благородному человеку. В углу, у кухни паслись гуси. Девочка лет четырнадцати, с хворостинкой в руке, следила, чтобы они не разбредались, не попали под копыта лошадей, которых расседлывали рядом какие-то, похоже недавно вернувшиеся из караула, верховые дружинники. Мужчины весело общались, перешучивались со служанками, судя по репликам, сестрами, женами и дочерьми, поторапливали их поскорее накрыть на стол. Поводя носами, радостно вдыхали тянущие из раскрытой двери кухни ароматы жареного мяса, лука, свежевыпеченного хлеба и вареных овощей.
  На стену в сторону трясины вел широкий каменный пандус. Там, на возвышении, перед фасадом дома с галереями, за забором с аркой, был разбит уютный сад с невысокими, так, чтобы не загораживали от солнечного света окна, аккуратно подстриженными декоративными деревьями. По углам двора и у стен повсюду стояли большие белые кадки с кустами, среди которых Вертура с восторгом для себя узнал камелии, шиповник и жасмин.
  - А, Патрик, вернулись. Ну как там в Гирте? Не поубивали они там еще друг друга? Очередной заговор уже зреет или еще от прошлого не отошли? - из сада во двор спустился высокий и широкоплечий, разгоряченный работой на солнце по жаре, уже далеко немолодой статный мужчина, с коротко обстриженной седой бородой и облаченный в простую одежду, какую обычно носят слуги или садовники: легкую, распахнутую на груди рубаху, синюю жилетку и широкие, схваченные ниже колен шерстяными обмотками, холщевые штаны.
  Из всего его облачения, новыми, черными и красивыми, как будто прямо из модного ателье, хоть и запорошенные сухой пылью из сада, были только сапоги, в темных, мозолистых ладонях он держал большие садовые ножницы, а его руки были по локоть в налипшей на пот земле.
  Вертура насторожился: осанка, пронзительный, вызывающий взгляд и привычная к вседозволенности непосредственно-фамильярная манера, с какой этот мнимый садовник шутил и обращался к внушающему в Гирте людям страх Поверенному, указывала в нем высокого начальника или местного господина. Подойдя к экипажу, он с грохотом положил ножницы на крышу и, заглянув в салон, с наигранной приветливостью, прохладно обратился.
  - А, собственной персоной. Марк Вертура, детектив. Изволили отложить свои важные дела и принять мое скромное приглашение. Патрик, распорядитесь, чтобы гостю приготовили что-нибудь освежиться и проводили в библиотеку.
  - Его сиятельство, сэр Жорж. Ринья. - махнул рукой, продемонстрировал ладонью, представил удаляющегося от машины герцога, Эрсин - маршал Гирты, ученый, философ, доктор наук, воин. Образованный, умный и очень опасный человек.
  Вертура промолчал, только кивнул в ответ. Ему стало неприятно, что все эти рекомендации были сказаны со слабо скрываемой насмешкой, причем трудно было понять, над кем больше насмехается Эрсин - над маршалом, или над самим детективом.
  
  ***
  
  Через полчаса умытый и напоенный чаем в компании егерей в трапезной Вертура был препровожден оруженосцем, мрачным крепким мужчиной с манерами и взглядом скорее сержанта строевой подготовки, или палача, чем пажа, в библиотеку на второй этаж дома с галереей.
  В просторном зале без потолка, прямо под покрытыми резьбой балками стропил, стояли большой низкий стол, без всякого порядка заваленный справочниками и журналами, заставленный фужерами и марочными, наполовину пустыми бутылками. Рядом, на конторке, лежала раскрытая книга. Вокруг стола расположились четыре кресла. Маршал Ринья сидел в одном из них, тяжелым, неподвижным взглядом смотрел в просторное, во всю стену, окно, положив щеку на кулак могучей, покрытой морщинами, потемневшей от летнего загара, руки. Там, снаружи и внизу, простираясь до самого горизонта, слепила с темного помещения глаза, горела лучами солнца, ртутно-белая гладь трясины Митти, которую сейчас созерцал высокий маршал Гирты.
  Вдоль стен стояли шкафы, в большинстве своем заполненные старыми научными книгами. У северной стены, неподалеку от окна, был обустроен похожий на алхимический, лабораторный стол с оборудованием для научных экспериментов, рядом стояли стол-бюро с многочисленными ящиками и массивный, изготовленный из вороненой стали, сейф.
  Вертура тихо вошел, поклонился, в ожидании встал посреди комнаты, стараясь не показать виду, что разглядывает замершего в кресле герцога: простецкая садовая одежда маршала уже сменилась ослепительно белой рубахой, синими широкими штанами и синей же, с алой, изломанной на манер молнии полосой на груди жилеткой. Длинные седые волосы укрывали виски и плечи, обрамляли блестящую лысину, губы были сомкнуты в упорной гримасе человека, сосредоточенного на чем-то чего бы он не желал касаться даже мыслями. Большие, красные от жары, с толстыми мягкими пальцами, руки, признак скорее общей крупной комплекции, нежели чем работы или тренировок с оружием, были сжаты в кулаки. На столе перед маршалом стоял недопитый фужер с каким-то, похоже крепким, терпким на запах, настоянном на лесных дурманящих травах, напитком.
  Вертуре стало не по себе: маршал сидел без всякого движения, словно опьяненный каким-то тяжелым лекарством, смотрел в окно, а когда детектив вошел, никак не поприветствовал его, не отреагировал и, казалось бы, даже не пошевелился.
  Выждав вежливые полминуты, детектив подошел, аккуратно заглянул в лицо хозяину замка: сумрачный взгляд герцога Ринья был застывшим, словно его дух покинул тело и блуждал где-то далеко, в той глубине разума или в прошлом, куда уходят люди, которых постиг тяжелый физический недуг или неизлечимая душевная болезнь. Казалось бы что еще совсем недавно это был бодрый, умиротворенный работой в саду пожилой человек, но, похоже, это был всего лишь момент мимолетного просветления. Сейчас перед детективом сидел настоящий маршал Гирты: опасный, обличенный абсолютной властью, больной, сумасшедший старик.
  Но как только Вертура успел подумать все эти мысли, взгляд герцога Георга Ринья внезапно стал снова живым и осмысленным. Минуту он ждал, казалось бы не замечая стоящего рядом полицейского, словно испытывал его терпение, но, как будто наконец додумав свои мысли, повернулся и движением ладони продемонстрировал присесть к столу.
  - Как вам прием у Вильмонта? - без особого интереса, но тоном не сулящим ничего хорошего, поинтересовался он у детектива. Вертура промолчал, не зная как на это отвечать, и правильно сделал. Герцог Ринья продолжил монолог.
  - Все такой же изворотливый, задушевный интриган с ядовитым языком? Все также напудрен, напомажен и настолько манерен, что выходит из ванны, чтобы сходить в туалет?
  - К сожалению, ваше сиятельство, я не знаю таких подробностей - ответил Вертура, смиренно склонил голову, приготовился и дальше слушать о чем будет говорить с ним маршал Гирты.
  - Оплошала ваша контрразведка - бросил тот, пренебрежительно махнул на бутылки, предлагая гостю самому налить себе вина - вот смотрю на вас Вертура и не понимаю, с чего вы такой вдруг ему потребовались? Может сразу отрубить вам голову. Рассердится, расскажет, какую я испортил ему схему.
  - Ваше высочество... - покачал головой детектив.
  Но герцог, казалось, опять не услышал его реплики. Его взгляд внезапно снова стал сумрачным: он снова терял над собой контроль, стремительно погружаясь обратно в пучины своих темных, навязчивых мыслей. Замолчав, он долго и неподвижно смотрел перед собой, как будто на детектива, словно таким образом мог разгадать, что он за человек. Тяжело, внимательно, нескромно, с осознанием соей власти сделать с ним все что угодно, казнить или помиловать. Вертура прочел про себя молитву, бросил быстрый взгляд в альков на иконы и мысленно перекрестился.
  Так прошла еще минута или две. Детектив замер. Ожидая дальнейших слов или реакции, даже несмотря на разрешение, он так и не прикоснулся ни к фужерам, ни к бутылкам. Сидел без движения, стараясь не спровоцировать оппонента, не совершить, не сказать ничего лишнего.
  - Да...- наконец взгляд герцога снова приобрел четкость, как будто за время этого помутнения он сделал для себя какие-то выводы - все проваливайте с глаз моих прочь, чтобы я вас больше не видел. Вы просто никчемная шавка. С вами не о чем говорить. Но все же я очень желаю - герцог подался вперед, голос его почти опустился до рыка - чтобы вы твердо и окончательно уяснили себе, что хоть я и не творю беспредела, но если вы, или кто еще из ваших, снова ступит на вверенные моей законной власти земли, следующий наш разговор будет коротким. И мне плевать откуда вы, хоть из Ордена, хоть от Вильмонта, хоть из королевской контрразведки. Так и передайте вашему умнику Фанкилю. Хотите искать - ищите в любом другом месте, а тут вам делать нечего, ясно?
  - Ясно... - тихо ответил детектив. Он сжал губы, старательно пытаясь сохранить лицо, но машинально схватился за подлокотники кресла и, не в силах пошевелиться от парализовавшего его непонимания, как теперь правильно поступить, остался сидеть. Наверное, именно этот подсознательный жест страха и послужил причиной, агрессии безумного герцога, пробудив в нем тот самый инстинкт жаждущего крови и расправы над беззащитной, напуганной, жертвой хищника.
  - Встать! - внезапно громко и резко вскрикнул, приказал Георг Ринья - вон отсюда! И чтоб ноги вашей тут больше никогда не было. Брысь! - он сжал кулаки и взлетел с кресла. Вертура тоже вскочил, но сделать ничего не успел - его левый глаз полыхнул огненной вспышкой и детектив, отброшенный мощным ударом умелого кулачного бойца, опрокинулся к стене.
  - Ваше сиятельство! - на пороге появился тот самый усатый оруженосец с лицом сержанта и бросился на детектива.
  - Выкинуть вон! - скривившись в ужасной гримасе, крикнул ему герцог и, схватив со стола бутылку, запрокинул ее и начал пить.
  - Вставай тварь! Пошел вон! - громко, так что затряслись стекла, закричал солдат, грубо схватил за плечо контуженного Вертуру, поволок к двери.
  - Я сам... - попытался тот. Он хотел попросить 'не бейте', но зал внезапно наполнился шумящими вооруженными людьми, теми самыми егерями, с которыми он только недавно пил чай в трапезной на первом этаже. Его подхватили под локти и с треском рвущейся одежды, поволокли на лестницу и вниз, бросили на камни мостовой во дворе. Тяжело ударила плеть, но толстая ткань мантии смягчила удар. Прикрывая голову рукавами, детектив бросился в открытую арку ворот.
  - Бегом! Марш! Быстро! - со смехом подгоняя его щелчками кнутов, с воинственным свистом и гиками, с размаху давая ему вслед пинка, кто метче, дружинники герцога устремились следом. Страшно и резко, громыхнул над головой мушкетный выстрел, какой-то верховой направил на него коня, собрался давить, но Вертура пробежал через подъемный мост и, едва не запнувшись на подножке какого-то нерасторопного сержанта спрыгнул с другой стороны дороги, что круто сворачивала от ворот серпантином, благо за ней был пологий, проросший травой уклон. Спотыкаясь на камнях, побежал под горку вниз.
  Солдаты и девицы из замка высыпали на дорогу, свистели, весело смеялись ему вслед.
  - Беги быстрей! - показывая неприличные жесты, кричали они, потешаясь такому позорному бегству - не потеряй штаны! Принц-изгнанник! Детектив!
  Где-то позади, за спиной Вертуры, с жалобным густым звоном загремел о камни, брошенный следом видимо выпавший из ножен пока его били, меч.
  Единственный, кто в этот момент смеялся не над Вертурой, был Патрик Эрсин. Облокотившись спиной о борт ипсомобиля, скрестив свои высокие кожаные башмаки на ремнях и шнуровке, курил, прищурив один глаз, наводил на куражащихся свою прозрачную пластинку.
  
  ***
  
  - Да. Это было предсказуемо - важно покачивал головой, констатировал Фанкиль.
  - Ничего хорошего и не могло выйти - уперев руки в бока, соглашался инспектор. Все собрались к дивану, на котором лежал побитый, привезенный в комендатуру фельдъегерской каретой, что подобрала его на дороге, детектив. За окнами стояли светлые и ясные летние сумерки, в какие приятно гулять по набережной, под руку с прелестной красоткой, любоваться рыжим закатом, вести непринужденную куртуазную беседу. В зале зажгли газовые светильники. Фанкиль и Инга по очереди оттягивали веки контуженного, советовались, не разного ли размера у него зрачки. Доктор Сакс сидел за столом, пил юво, мстительно улыбался, наслаждался сценой. Со вчерашнего дня он затаил обиду и был очень доволен свершившимся возмездием.
  Пришла Мариса, привела невысокую аккуратную женщину в яркой, алых тонов с золотом, длиннополой одежде.
  При ее появлении все, кроме Вертуры, которому, как раненому, полагалось лежать и терпеливо ждать что с ним будут делать, поднялись со своих мест, поклонились, и так и остались стоять. Инспектор вежливо подвинул гостье табурет, она села рядом с диваном, провела рукой, словно так могла определить, тяжелы ли повреждения больного или нет.
  У нее было абсолютно правильное, с очень гладкое, блестящее, по какому почти невозможно определить истинный возраст, лицо и необычайно, нечеловечески-яркие серые глаза. Все также молча она положила на лоб детектива ладонь, и ему показалось, что от этого прикосновения ему сразу же стало намного легче.
  - Это ему сэр Ринья лично... врезал - как старший пояснил инспектор Тралле.
  - Сотрясения нет - покачала головой женщина и обратилась к Вертуре - он вам сказал что-нибудь прежде чем начать бить?
  Тот покачал ушибленной головой и медленно ответил.
  - Сказал, чтоб я не повалялся в его владениях. И сэр Фанкиль...
  - Ну это послание нам всем - показал ладонью, тихо объяснил рыцарь, на что все закивали в знак согласия - вот только почему он вас не убил?
  - Сказал, что он не творит беспредел... - ответил детектив.
  - Может настроения не было... - рассудил инспектор Тралле - ладно, не убил, так не убил. В следующий раз позовет, не едьте.
  - Анна - коротко позвала женщина в красном.
  Подавшись головой вперед, Мариса протиснулась между лейтенантом Турко и Фанкилем и с готовностью встала рядом с ней.
  - Да, моя леди?
  - Отвезешь его домой, проследишь, чтоб принял таблетки - она достала из поясной сумки плоскую блестящую упаковку и передала ее Марисе - Валентин, Лео ко мне.
  И, поднявшись с табурета, вышла из комнаты. С ней ушли инспектор Тралле и Фанкиль.
  - Это он нам так фермы припомнил и тот случай... - услышал Вертура обрывок их беседы.
  - Этот Эрсин... - нажаловался он Марисе - в жизни не видел более лицемерной твари... чтоб он мордой в навоз... руки отрежу...
  - Даже не пытайтесь, выкиньте из головы - махнул рукой лейтенант Турко, похоже единственный человек из всех, кто хоть как-то посочувствовал детективу - он вас на куски разорвет и съест. Дело проверенное.
  Мариса присела рядом с Вертурой на табурет и важно заявила.
  - Приказали доставить вас домой, сэр шпион. Очередной тухлый скандал недели. Даже название придумывать на надо: сэр Ринья избивает Марка Вертуру из Мильды.
  - Да хоть самого себя, пишите что хотите... - скривил опухшее лицо детектив. Огромный кровавый синяк расползался по его левой скуле.
  
  ***
  
  С темного пасмурного неба начал накрапывать дождь.
  Мариса остановила извозчика. Кучер с безразличной тупой ненавистью взирал на то, как Вертура пытается взобраться в коляску, бестолково хватаясь за то и дело открывающуюся дверцу. Не такое уж редкое зрелище для кучера, когда дама забирает домой побитого, в разодранной одежде и с расквашенным лицом кавалера. За одним исключением: детектив был трезв.
  Вертура долго и сбивчиво пытался объяснить куда ехать, пока его спутница не догадалась и не объявила.
  - Угол Гримма и Прицци - и кучер повез их.
  У знакомого перекрестка они расплатились с извозчиком и поднялись наверх.
  Приложив пальцы к подбородку, и уперев руку в бок, Мариса пристально разглядывала комнату Вертуры, брезгливо, наигранно хмурилась, словно пытаясь понять, нравится ей тут или нет. Самому же детективу очень нравились такие комнаты. В общем-то в основном потому что в Мильде у него такой не было. Большая, угловая, пять на пять метров, с четырьмя арочными окнами, одно из которых, над кроватью, было плотно занавешено, а подоконник заставлен книгами. С полом, устланным плотно подогнанными, крашенными в неопределенный желтый цвет досками и отдельной, за стенкой, каморкой с туалетом, большой, похожей на ванну лоханью и титаном для нагрева воды. Над головой темнел арочный кирпичный свод, а почти что посредине помещения, напротив кровати, стояла кривоногая квадратная стальная печь на каменном башмаке. Массивная кубическая, с конфоркой для чайника, трубой коленом уходящей под потолок, на которой, наверное, удобно сушить промокшие в непогоду плащи и полупрозрачной матовой дверцей, она навевала приятные мысли о тихих вечерах с кружкой подогретого вина, трубкой и книгой, когда за окном темно и холодно, льет дождь или идет снег. Из мебели в комнате имелись книжный и платяной шкафы, просторная, как будто двуспальная, застеленная толстыми мягкими одеялами, кровать, широкий, как у лордов, не у простых служащих, письменный стол, такой же массивный стул у окна, а рядом с кроватью удобное и глубокое мягкое кресло.
  В арочное окно над столом откуда-то сбоку, с перекрестка, заглядывал яркий электрический фонарь, подсвечивал часть стены и потолок, но в темной комнате все равно почти ничего не было видно. Мариса отобрала у Вертуры спички, которые он достал, чтобы зажечь свет, подожгла фитиль стоящей на столе керосиновой лампы с рефлектором, открутила мутный от пыли плафон, чтобы было светлей.
  - Вашу одежду - лукаво и жутковато-плотоядно ухмыльнулась она. Как умертвие с картинки, протянула руки к детективу.
  - Ага - садясь на кровать, насторожился он. Стараясь, чтоб не дрожали пальцы, расстегнул единственную оставшуюся целой застежку мантии на груди. Мариса тряхнула головой, сказала 'Ха!', открыла поясную сумку, достала пенал с иглами и нитками, села в кресло.
  - Мой муж был рейтаром - с каким-то диковатым, словно бы звериным, вниманием наблюдая, как Вертура раздевается, пояснила она - чего я с ним не нагляделась. А сколько раз я латала его вонючие шмотки - одному Богу известно.
  - Муж? - все-таки отбросив в сторону этикет, быстро перекрестился вместо вечерней молитвы, принял лежачее положение Вертура и, укрывшись толстым шерстяным, отдающим каким-то древним одеколоном и нафталином шерстяным одеялом, повернулся к ней - вы были замужем? А что с ним?
  - Надеюсь горит в аду - недобро усмехнулась Мариса и пояснила - там, где ему самое место.
  Ловкими умелыми движениями она вертела мантию детектива на просвет, чтобы понять, как ее чинить. Егеря герцога Ринья почти оторвали ему рукав, две из трех застежек на груди и почти вырвали большой кусок на левом плече. Пострадал и подол. Наверное порвался, когда его волокли по лестнице.
  - Это бесполезно - закончив с осмотром, заключила Мариса и вынесла окончательное решение - можно конечно срезать позумент, укоротить и нарезать заплат... но это будет идиотизм. Уже не в моде, прошлый век. Что с рубашкой? - потребовала она и с напористо выжидающим выражением уставилась на детектива. Вертура в сердцах махнул рукой, снял рубашку, поежился от холода и набросил на себя второй, лежащий рядом, такой же колючий как и тот, которым он укрыл ноги, плед.
  Рубаха пострадала меньше мантии - она была просто разорвана на груди заколкой, когда его схватили за одежду. От ее острого бронзового языка на ключице Вертуры осталась болезненная кровавая ссадина.
  - Рубашку теперь только на бинты или в печку - покачала головой Мариса - что в шкафу?
  И она с хозяйским видом распахнула шифоньер у стены и с треском раздвинула вешалки.
  В шкафу нашлись и рубаха и строгая черная мантия, но, как выяснилось в сравнении с испорченными вещами, все, что было в шкафу, оказалось мало детективу.
  - Какие фасоны! - изумленно глядя на строгую клетчатую мантию с прямым подолом и широким отложным воротом, громко воскликнула Мариса - сколько им? Пятьдесят лет? Что за престарелый модник-кривляка здесь жил?
  Но Вертура не услышал ее вопроса. Утомленный сегодняшними приключениями и разморенный волшебной, снявшей всю боль таблеткой, которую дала ему Хельга Тралле, куратор полиции Гирты, он уже пригрелся и уснул, укрывшись толстым мягким одеялом и отвернувшись к стене.
  
  ***
  
  Он не знал, как долго он спал и сколько сейчас времени, но проснулся он от осторожного стука в дверь. Его рука метнулась в сторону, пытаясь нащупать рукоять меча, но его оружия рядом не было. На секунду ему стало страшно, он вскочил, сел и затравленно огляделся, но мягкая теплая ладонь ласково сомкнула пальцы на его плече. От этого прикосновения он окончательно пробудился.
  В печке ревело пламя. Озаряло комнату рыжими сполохами через стеклянную матовую дверцу. Лампа была переставлена на подоконник, светила в спину детектива.
  Мариса встала с кресла, отложила толстую книгу и подошла к двери.
  - Вот - продемонстрировал корзинку дворник Фогге - горшок с мясом, масло, зелень, вино, чай, хлеб. Все что просили, все купил.
  Он подслеповато щурился, пытаясь приглядеться к полутьме комнаты, но Мариса выдала ему несколько медных монет и выставила вон за дверь. Поставила на стол корзинку и вернулась к постели. Пока Вертура спал, она сняла свою тяжелую темную мантию и теперь на ней были только та самая белая, с широкими, сейчас подвязанными по локоть для домашний работы рукавами рубаха, плотная, в вертикальную складку, бархатная юбка до пят и черная шерстяная жилетка. На голову она повязала шейный платок, но несколько прядей ее длинной челки выпали из него, красиво обрамляли щеки. Детектив залюбовался ей - почти бесшумно переступая белыми босыми ногами по доскам пола, в своих длиннополых одеждах, спросонья, сквозь жар от принятого лекарства, она виделась ему таинственным черно-белым призраком.
  - Вы очень красивая женщина - не удержался и высказался Вертура. В обычном трезвом состоянии ума и подобной обстановке он бы никогда не решился не подобный нескромный комплемент.
  Мариса довольно, но сдержанно улыбнулась, повела плечом. Он не был уверен в полутьме, но ему показалось, что она даже покраснела.
  - Не керосина, ни еды, ни чая, ни ножа, ни ложек нет - пожаловалась она, поддела пальцами натянутый поверх горловины горшка с тушенным мясом вместо крышки кожаный пузырь - с бойни сэра Ринья - продемонстрировала она клеймо и наигранно улыбнулась - не стошнит?
  На столе уже стояла открытая бутылка вина и недопитый фужер.
  - Его бы самого в этот горшок и в печь - поделился мыслями Вертура - что за человек...
  Мариса отставила горшок с мясом и смерила лежащего детектива тяжелым взглядом, словно решая, говорить с ним на эту тему или нет. Она долила вина в фужер и, залпом выпив его, налила себе еще, молча села на стул.
  - Не лезьте к нему - наконец посоветовала она, понизив голос. Встала, поместила горшок с мясом на печь, молча разломала в него горбушку хлеба, вернулась к столу и снова села вполоборота к детективу, уставилась на него тяжело и пронзительно.
  - Вообще ни к кому тут не лезьте - выждав долгую паузу, проговорила она - и никуда больше не ходите. Ни к Ринья, ни к другим. К Ринья особенно. Он сумасшедший. После того, как убили его сына, он совсем озверел.
  - Убили?
  - На войне. Сэр Булле приказал идти в кавалерийскую на терции. Карл Ринья, сын погиб, а Георг, отец, остался жив.
  Мариса сделала долгую паузу, поежилась. Вертура молча слушал. За окном шелестели капли дождя. С грохотом прокатилась карета. Мариса выпила еще вина, долила из бутылки, пересела в кресло поближе к детективу, подвинулась к нему, словно опасаясь, что их могут услышать, выразительно заглянула ему в лицо, поджала колени. Ее взгляд стал сумрачным и диким. Сполохи пламени плясали в ее темных глазах, словно отражаясь в мерцающей бездне.
  - Вам не сказали... Вас не предупредили... Вы похожи на честного, но наивного и глупого человека, но таким тут не место. Если он сказал не ходить к нему, не ходите, прикажут - ослушайтесь, придумайте как все любую отписку. Здесь вас пошлют на убой, тут всех всегда отправляют на смерть. Тут нет закона, кроме того, который каждый кто имеет власть и деньги придумает сам себе. А Ринья - сумасшедший. Он правит всем, что юго-восточнее Гирты. Он поставляет мясо в город и на все побережье. Если он приказывает своим людям убить, они идут и убивают, иначе он сам убьет их. Тут все живут так. Вам не сказали, потому что всем все равно, все привыкли.
  - Но что не так? - также тихо спросил детектив.
  - Я вам этого не говорила - сделав еще один большой глоток, продемонстрировала ладонью, понизила голос до тяжелого свистящего шепота, Мариса - но вы зря сюда приехали, если бы вы знали, вы бы отказались, сбежали бы. Но об этом не говорят, не пишут газеты, все знают о том, что здесь творится, что здесь было во времена Смуты, во время войны, но это не афишируют. Вы читали папку, которую вам выдал мэтр Тралле? Нет? Он такой человек, который никогда не будет обострять, который может ужиться со всеми. Он сказал мне подготовить для вас эти материалы, чтобы ввести в курс дел. Точно также как сегодня леди Тралле приказала, чтобы я довезла вас до дома, хотя вы и сами могли дойти, и то, что мне сказали написать о вас, я написала, я думала какой вы человек, нафантазировала себе всякой ерунды, я всегда что-то придумываю, мечтаю... А вы оказались совсем другим. Не знаю... может так и лучше. Черт со всем этим, я не хочу, чтобы с вами что-то случилось. Не знаю почему, просто не хочу. Я расскажу, чтобы вы знали, вы все равно узнаете, ничего тайного тут нет, но если что, я вам ничего не говорила, вы все прочли в архивных делах, там это есть... У сэра Ринья есть дочь, Элеонора. Но ее давно не было в городе, кто-то думает, что он убил ее, как и ее мать, леди Клару Булле, сестру сэра Вильмонта, нашего Герцога. Но люди говорят, что видели ее там, у трясины Митти у этих Ферм... Говорят, она чудовище и что она расплата за грехи семей, за то, что они отреклись от Христа, смешали свою кровь с кровью многоголовых волков, кровью тварей из трясины... У сэра Георга было двое сыновей. Арвид и Карл. Арвид был одним из старших в Круге, как Хольгер и Андрес Прицци, тогда, давно, во время Смуты. С тех пор прошло шестнадцать лет... Они совершили много зла. Убили и похитили многих людей, пока сэр Адам Роместальдус не начал убивать их, и первым он убил Арвида Ринья. Он поставил ловушку, кол. А Арвид всегда был первым, сэр Георг очень гордился им, говорил он настоящий Ринья. И он и стал первым из Круга, кто попал на этот кол и умер в чудовищных мучениях...
  Ее голос стал глухим от вина, вкрадчивым и тихим, в нем сквозили ледяная, яростная злоба и ненависть, словно она сама была свидетельницей этой мучительной от раны в живот смерти и наслаждалась воспоминаниями о ней, как расплатой за какое-то злое, принесшее лично ей горе и страдания, дело. Вертура молча слушал, не перебивал, чтобы не сбить ее с мысли.
  - ...Ходили слухи что, леди Клара, жена герцога Ринья, сестра сэра Вильмонта была сумасшедшей. Она сбегала из замка, как ее мать, Волчица Сив, ночами уходила надолго и далеко в Лес. Вы, наверное, не знаете что такое Лес. И что происходит там, в чащобах, далеко от жилищ. Вы думаете, это просто деревья, и они растут просто так сами по себе? Что только ради денег сотни людей рубят их, просто так работают день и ночь мельницы, перемалывая его в щепу? Просто так дымят ямы на холмах на севере? Этот Лес живой, он растет очень быстро. Если прекратится вырубка, остановятся мельницы, погаснут печи, он заполонит поля, разрушит стены, сбросит нас в море. Но дело не только в живых деревьях, что растут вокруг башни мастера Тсурбы, охраняют ее, не подпускают никого к ней... В Лесу происходят такие омерзительные вещи и обитают такие сущности, которым не должно быть места на земле. Кто-то говорит, это мастер Тсурба и его нечестивые опыты и эксперименты, но это не так, аккуратно спросите у мэтра Турко, купите ему пару бутылок крепкого, он расскажет вам о Лесе, он был егерем... Но хуже не это. Там где Лес, там истончается грань мира, там искажение, там творятся невероятные и неописуемые дела, там сходят с ума люди и звери, там не стреляет порох, не горят не спички, ни керосин. Можно ходить кругами, не находя тропы, плутать и умереть от голода рядом с дорогой или жилищем... Но были те, кто говорил, что видели как безлунной ночью леди Клара стояла на четвереньках на скале в развевающихся белых одеждах, а к ней по очереди подходили волки и спаривались с ней, и у некоторых из них было по несколько голов, как у тех, из книг, которых, как пишут, давно истребили. Но сэр Георг убил всех тех, кто говорил это, убил страшной смертью и никто больше не говорит о том, что такое было. Когда у леди Клары родилась дочь, а мать исчезла, он держал Элеонору в заточении много лет. Говорил, что она больна, ездил к мастеру Тсурбе, нанимал врачей, но никто не мог помочь и все доктора молчали. Некоторые уехали из города, а кто-то исчез. А потом, на войне, убили Карла. С тех пор сэр Ринья, и мастер Тсурба во вражде. Как-то кто-то сказал, что сэр Ринья просил мастера Тсурбу оживить его последнего сына, но у того ничего не вышло... Но это всего лишь слухи, никто же не скажет открыто как было на самом деле. А леди Элеонора раньше бывала в городе. Я ее видела. Дрянная, уродливая девка. От нее самой и от ее кареты несло какой-то мерзостью, какими-то крепкими духами, которыми она пыталась заглушить какой-то другой смрад, как будто крови и мясной гнили. И у нее была одежда как у нищенки, она постоянно хромала, ходила в широкой гадкой хламиде и огромных сапогах, как будто у нее были больные ноги, спина и шея. Всегда была растрепана, немыта и, кажется, ей было трудно говорить. А потом она перестала появляться на людях, и кто-то сказал, что ее тоже видели с волками на камне со следами древнего алтаря, это дальше на восток, за маршальским замком, у трясины...
  Мариса сделала паузу, чтоб перевести дыхание и налила себе еще вина. Она сидела вполоборота к Вертуре, лицом к лицу, щекой к спинке кресла, ее глаза горели на уровне его глаз бешеным пьяным огнем, а дыхание стало тяжелым и порывистым. Только тут словно загипнотизированный ее рассказом он спохватился, что держит ее ладонь в своей руке, ласкает ее, широкими движениями, обхватывая пальцами, гладит ее бедро и колено. Мариса одним глотком допила вино, схватила его руку обеими руками и прижала ее к своей груди. Черный осколок какого-то неизвестного ему камня таинственно поблескивал на шнурке, на ее шее, а рядом раскачивался такой же черный, слегка поблескивающий гранями в свете сполохов пламени печи на потолке, серебряный крест.
  - Многие вассалы Ринья были в Круге, а их отцы были в ковенанте с колдуном Драбартом Зо, что сгубил сэра Конрада, отца сэра Вильмонта, нынешнего Герцога... Ринья, помог им уйти от суда, когда Круг был разбит. Омерзительные, продажные подлецы, они не городские, они настоящие звери, живут в Лесу, в своих замках и особняках, только Бог знает, с какой они там сношаются нечестью, чем платят ей за то, чтобы она не трогала их. Это его друзья, его соратники, его клевреты... Но он же уважаемый человек. Он богатый, влиятельный, он защитник Гирты, друг сэра Вильмонта и сэра Августа. Он торгует лесом, кормит весь город со своих ферм, и все едят, покупают потому что дешево, и всем все равно, что это черви... Когда голодный будешь, когда дети заплачут, запросят хлеба, будешь есть и червей... Сэр Булле отдал ему весь южный берег. Там у него своя власть, свои законы, как у Солько на севере, у коксохимических и сталелитейных. Его вассалы казнят всех, на кого он укажет, потому что там его слово закон и никому в Гирте нет до этого дела. Никто не возражал, ни когда нашли могилу полную мертвецов, которых закопали живыми, ни когда исчез агент Висби... И этот Эрсин. Избегайте его, он демон, людоед. Лео говорит, это он убивал в Зогдене и пожирал людей, но они с сэром Жоржем лучшие друзья и никто не посмеет сказать и слова против того, кто дружит с сэром Ринья...
  - Но что теперь делать? - тревожно пошептал Вертура, сцепляя с ней пальцы, лаская ее мягкие руки, тыльными сторонами ладоней касаясь ее груди - я должен вести это расследования, эти исчезновения и убийства... Это Эрсин? Что мне делать с ним?
  - Беги из Гирты! - ее горячее дыхание с тяжелым горьким запахом вина и табачной смолы обжигало его лицо, настолько близко она склонилась к детективу. Ее беспокойный, свистящий шепот сливался с шелестом дождя за занавеской.
  - Мэтр Тралле, Лео, они научились жить здесь, как и леди Хельга, и Борис, и владыка Дезмонд, поэтому они еще живы. Адам Роместальдус делал то, что велели его долг христианина и его сердце, и как бы его не чернили, люди вспоминают о нем как о герое. Но он погиб, как погибли и другие, и если у тебя нет сил или денег, пей, сиди и молчи в свою кружку, или беги...
  Вертура замер, сжал ее пальцы. Он чувствовал, как она дрожит, как озноб и необычайное нервное возбуждение колотят все ее тело. Он протянул руки, крепко схватил ее за бока и с силой потянул, вырывая к себе из кресла. Его сердце бешено стучало, готовое вырваться из груди, когда он почувствовал как она навалилась на него, придавила его к постели, ощутил, как тяжело и гулко колотится ее сердце. Ее глаза вспыхнули над его лицом двумя черными лунами, ледяные от напряжения руки, схватили его за запястья и прижали к подушке над головой, не давая ему пошевелиться.
  - Или сиди тихо, как все, молчи, ничего не говори, не пытайся что-нибудь изменить - касаясь губами его губ, громко, со свистом, шептала она - или Лес и Река заберут и тебя, как сэра Роместальдуса, как мэтра Коннета, как Висби, как Стефанию... Не пытайся перейти никому дорогу, не пытайся остановить их...
  Ее бешеные, пронизывающие его своим взглядом до самого сердца, глаза еще раз вспыхнули перед ним в огненных сполохах печи, ее язык коснулся его губ, жадно лизнул их. Ее взгляд стал алчным, хищным, торжественным, почти что звериным, Вертура притянул ее к себе, сомкнул с ней губы. Она выгнулась в нечеловечески чудовищной экстатической ласке полной каких-то запредельных отчаянья, страха и силы, заерзала, забилась на нем, словно пытаясь высвободиться, чтобы он, прижал ее к себе еще крепче, удержал на себе. И, следуя этому безумному, яростному порыву, Вертура обхватил ее и сжал так сильно, что под его локтями глухой неровной дробью как мушкетные выстрелы защелкали хрящи ее спины.
  
  ***
  
  Глава 4. Принц Ральф. (Среда)
  
  ***
  
  Вертура проснулся от боли. Остро и тяжело ломили левая скула и висок. За окнами было пасмурно и светло. Накрапывал мелкий дождик. В комнате стоял терпкий запах горящих в печке поленьев.
  Мариса сидела в кресле у изголовья кровати, поджав ноги, листала какую-то толстую, старую, в истертом кожаном переплете, книгу. Было жарко, и из одежды на ней были только ее длинная, до колен, белая рубашка с широкими мятыми рукавами и повязанный концами назад, под косу, шейный платок на голове. Ногти на ее босых ногах были обломаны, как у самого детектива, а на лодыжках отчетливо белели кольца от жестких голенищ ее огромных полицейских сапог. Вертура бросил на Марису быстрый взгляд, поднял руки, взялся ладонями за лицо и плотно зажмурился.
  - Это ты привез? - спросила она требовательно и строго, откладывая фолиант - 'Агентурная работа и сыск', твои книги?
  - Нет - ответил он - они были здесь. Даже не смотрел их.
  - 'Карманный справочник агента' - продемонстрировала она маленькую, специально под формат небольшой поясной сумки книжку и, даже не пытаясь скрыть угрозу в голосе, спросила - приехал разнюхивать у нас здесь?
  Вертуре стало не по себе. Он прикрыл глаза, чтоб сосредоточиться и вспомнить расположение лежащих вокруг вещей, сонно затер щеки и лоб, чтобы выиграть время.
  - Чего молчишь? - грубо бросила Мариса начиная сердиться - сказать нечего?
  - Посмотри дату издания и место - не открывая рук от лица, фальшиво зевая, вяло ответил детектив - и пыль на переплетах. Они лежат тут уже много лет.
  Мариса быстро раскрыла книгу на обороте, недоверчиво покосилась на Вертуру, пробежала глазами по строкам, перегнулась через него, потянулась, чтобы взять с подоконника еще одну, но он ловко схватил ее за спину, и придавил поперек себя так, чтобы она не смогла высвободиться.
  - Всю ночь читала про то, что должен уметь агент и ничему не научилась - поняв, что она не собирается сопротивляться, ослабил хватку, обнял, приласкал ее к себе, детектив - и нечего мне тут пенять, что меня толпой побили солдаты, я следователь и действую головой, а на силой. Оплошала ваша контрразведка, работаете неудовлетворительно.
  Мариса протянула руку и провела пальцами по пыльным корешкам, удостоверилась, что он не врет и они действительно все в пыли.
  - Дурак! - покачала головой она и, даже не пытаясь освободиться, уткнувшись в одеяло лицом, прибавила с игривой мстительной обидой - вот был бы ты таким ловким с Эрсином, как со мной, я бы поглядела!
  - Да, это был бы номер, но формат определенно не мой - радостно улыбнулся Вертура, лаская, гладя ладонями ее спину и плечи, теребя хвостик ее косы.
  
  ***
  
  На столе стоял вчерашний горшок с мясом. Перестоявшее на печке, запекшееся до корки, оно стало настолько жестким и сухим, что сколько бы его не скребли, не долбили ложкой и ножом вначале Мариса, потом Вертура, они так и смогли сделать его пригодным для еды. Держа в руках фужер с горьким чаем, они сидели на кровати перед стулом, на котором стояла корзинка с черным хлебом, салатом и капустой, по очереди макали разломанные куски каравая в горшок, чтобы напоить его в жирном бульоне, заедали хрусткими листьями зелени.
  - А у вас, в Мильде, правда в моде по утрам подавать в постель кофе с молоком и медовое печенье? - отирая руки о тряпку, которой была укрыта корзинка с едой, спросила Мариса одновременно с надеждой в голосе и насмешкой.
  - Не знаю как с молоком, но то, что поддавать уже с самого утра, такое да, у некоторых есть - покачал головой детектив. Мариса заулыбалась его ловкому ответу.
  - Все, теперь выйди вон. Мужчинам нельзя смотреть, как одевается женщина - когда закончилась трапеза, и Вертура перекрестился на иконы, указала ему на дверь Мариса и он, прихватив свою плоскую планшетную сумку в которой лежали его спички, трубка и кисет с табаком, исполненный благостного восторга, вышел из квартиры.
  - А, сэр тайный агент! Приветствую, приветствую! - доверительно и весело бросил ему выходящий из соседней двери округленький господин с густыми растрепанными зарослями волос над ушами и блестящей, покатой лысиной - славное утро! Прекрасный день!
  Поперек его плеча было перекинуто толстое махровое полотенце, а в руках он нес набор для чистки зубов и мыло. Общий умывальник находился внизу, на первом этаже, там же где и колонка и титан в котором ранним утром можно было набрать горячей воды.
  Вертура стоял у окна в своей разорванной рубахе с ремнем портупеи через плечо, курил. Наверное, сейчас, с разбитым лицом, в подранной одежде и при оружии, он больше всего был похож на усталого рыцаря, отдыхающего после жаркого боя, но весьма довольного своей победой.
  - Тазик и ведерко с горячей водой попросите внизу у консьержа, поможет, подогреет, добрейший и отзывичивейший человек - оттопырив указательный палец, приложив руку к лицу, задорно прошептал детективу сосед, чем полностью разрушил идиллию, рыцаря, курящего в окно под дверями спальни прекрасной леди.
  Вертура нахмурился и только молча кивнул в ответ.
  
  ***
  
  Утро они провели в ателье. Мариса критически осмотрела имеющиеся в продаже готовые вещи, поморщилась и выбрала для детектива темно-зеленую, льняную, с завязками на груди, рубашку и серую, как сталь меча, мантию из плотной толстой шерсти.
  - Остальное не подойдет. У тебя нет столько денег - категорически заключила она, наслаждаясь его покорностью в выборе гардероба, пустилась в веселые пространные рассуждения - детектив должен быть не бросок, но стилен. Как во всех нормальных полицейских историях. Уж я-то знаю, я же сама пишу их. И еще у тебя должны быть черные штаны со стрелками, как у сэра Прицци. Каждый детектив обязан носить такие штаны.
  
  ***
  
  Еще через час политый одеколоном, побритый вокруг рта и по шее так, чтобы осталась переходящая в короткую бороду густая щетина на подбородке и щеках, как было модно здесь, на севере, Вертура сидел у окна в своей комнате верхом на стуле лицом к спинке. На столе стояли новая откупоренная бутылка вина и наполненный до краев фужер, а Мариса, с ножницами и расческой в руках, весело болтая без всякого умолку и смысла, приводила его свежевымытую голову в современный и достойный по ее мнению принца-изгнанника, шпиона и детектива вид. Она ловко, хотя и немного неаккуратно подравняла секущиеся концы его длинных, до лопаток, уже с несколькими седыми прядями волос, расчесала их и, манерно уперев колено в его спину, затянула их в хвост и перевязала своим черным, бархатным бантом с украшенными серебряными нитями бордовыми кисточками.
  - Теперь ты персонаж фантастического романа! Марк Вертура, принц-изгнанник, детектив! - оглядывая свою работу, когда он надел перевязь с ножнами, достал трубку, закурил и принял с ней позу, самодовольно и радостно прищурилась, заключила она, любуясь своим детищем. Энергично хлопнула его по спине - все, осталось теперь только найти предателей, продажных мразей и врагов Гирты, которых ты выведешь на чистую воду и покончишь с ними. Ничего если тебя убьют, я напишу ворох бестолковых историй на полстраницы. Сейчас все просят покороче, поменьше букв, выкидывать побольше лишнего. Все такие занятые, говорят, времени читать ни у кого нет!
  И она со счастливой довольной улыбкой отвернулась, откинулась спиной в объятия детектива. Он тоже улыбнулся, развернул ее, поцеловал в смеющиеся губы, ласково прижал к себе.
  
  ***
  
  К полудню дождь прекратился, небо прояснилось. Над городом повисла густая влажная духота. Жаром дышали налитые ночным дождем лужи и вмиг нагретые припекающим летним солнцем мостовые. Даже море и река не приносили свежести. Тяжелые, до тошноты густые испарения лип и тополей, мокрой травы и прелой земли пряным удушающим маревом стояли над Гиртой.
  На полицейском плацу было как-то непривычно безлюдно. Кто-то напомнил Марисе, что сегодня день порки, так что занятия по строевой подготовке отменили и все незанятые сейчас на рыночной площади в оцеплении. Поделился новым слухом о том, что Модест Гонзолле пришел к кому-то в гости, залез в буфет и все там съел, за что был изгнан с позором пинком под зад и побит.
  У летней кухни к Вертуре подошел какой-то невысокий, усатый и чопорный кавалер лет двадцати семи, с тощей русой косой и хитрыми светло-серыми глазками шельмоватого мужичка из подворотни. Представившись заместителем майора Тинвега, гвардии капитаном Фридрихом Кроксеном, на полном серьезе поинтересовался о конфликте с маршалом и, терпеливо выслушав анекдот, разъяснил на вопрос Вертуры, что полиция, это тоже одно из подразделений жандармерии. В отличии от квартальной и территориальной обороны, которой руководят местные землевладельцы, занимается несением караульной службы на площадях, мостах и центральных улицах города, а также следственными мероприятиями, в случае, если квартальные надзиратели не справляются с раскрытием особенно сложных, либо требующих специальной экспертизы, происшествий. Сказал, что как там в Мильде он не знает, но тут, в гвардии, все они славные и честные христианские рыцари, имеют соответствующие права и привилегии, управляют испокон веков принадлежащим их семьям домами, а во время боевых действий несут военную повинность в качестве офицеров и командиров собираемых по кварталам дружин. В полицию же, особенно на постовую службу, набирают всех подряд и служат в ней сугубо за жалование, как наемники, подрядчики или батраки, что разумеется не дает никакого права на уважение. Обстоятельно рассказал, что честное и славное рыцарство Гирты это надежный щит и меч герцогства, установленные веками иерархические традиции, а также верная гарантия правопреемственности власти, сохранения правопорядка, закона и очередности наследования. Самым же главным и уважаемым человеком после герцога Вильмонта, среди всех остальных, является военный комендант города, граф Август Николай Прицци, и чтобы не попасть впросак, Вертуре непременно следует выучить это имя наизусть, наравне с именами и должностями его племянника и ближайшего помощника, майора жандармерии Марка Иоганна Тинвега и генерала полиции Абеларда Свена Гесса.
  - Бандиты - это у Ринья, Тальпасто, Солько и прочих Келпи, а мы - патриоты, христиане и верные защитники Гирты! - гордо, но со смехом, подрезюмировал капитан, с игривой галантностью клацнул шпорами, склонился, поцеловал руку Марисе с таким видом, как будто она была единственной первой и последней, по праву принадлежащей только ему одному, дамой его сердца, и не попрощавшись с Вертурой, пошел прочь. На конюшне ему уже приготовили нарядную лошадь под гербовой попоной, но вместо того, чтобы уехать, он остался, начал весело и бесцеремонно рассказывать всем, как понял по отрывочным репликам и задорному смеху детектив, о своих впечатлениях о Вертуре и как он был бит в замке Ринья.
  Детектив пожал плечами, отвернулся. У дальнего костра за летней трапезной кружком сидели неопрятные жены лесных людей, шили кожаные крутки, латали рубахи, мантии и доспехи, где их можно было чинить с помощью дратвы, иголок и шила. Вели свои едкие женские беседы, с грубыми смешками посылали бравых кухарей и дежурных в герцогскую канцелярию и по почте Гирты.
  В этот день Вертура впервые увидел самого главного начальника полиции, генерала Гесса. Высокий, полный, с пышными усами, исполненный благородства и достоинства, облаченный в идеально аккуратную темно-зеленую мантию, с большим, лиловым, какие, как объяснил недавно капитан Кроксен, разрешалось носить только кавалерам Лилового клуба графа Прицци, бантом на груди, заложив руки за спину, он неторопливо прохаживался по коридору второго этажа в компании незнакомого Вертуре, судя по золотой подвеске на портупее высокопоставленного, служащего жандармерии.
  - Анна! - важным деловым тоном, как и любой начальник, которому есть дело до всего в порученном ему ведомстве, громко приветствовал он демонстративно идущую под руку с Вертурой Марису.
  Та в ответ сделала вежливый реверанс и наигранно улыбнулась в ответ.
  - А почему вы еще не на порке? - строго спросил генерал, ничуть не смутившись ее льстивого поведения - уже как два часа идет, а вы где?
  - У меня внеочередное поручение от леди Тралле лично! - с готовностью кивнула, оправдалась Мариса - сейчас же заберу бумаги и поеду.
  - И подходите потом к Собору, в новом павильоне будет чаепитие - смягчился, покровительственно посоветовал генерал - как раз в 'Скандалы' что новое подслушаете, а то последнее время шутки годичной давности. Скукотища, совсем не смешно.
  Услышав что речь пошла о делах не относящихся к службе, в разговор вмешался его собеседник, важно, без всякой тени улыбки, начал объяснять.
  - Проверим, готова ли к фестивалю трибуна. Крепко ли сколотили, чтоб не как в прошлый раз. Станцуем на ней джигу. Заодно и программу турнира окончательно утвердим. А это вы тот самый? Поговаривают, вас вчера побили? Желаете писать заявление?
  - Нет - вежливо склонив голову, ответил Вертура - претензий не имею.
  - А вот и вы тоже сегодня заходите - пригласили и его - сэр Кибуцци все спрашивал, тоже хотел на вас поглядеть.
  - Да пошли они все к черту, старичье! - когда они отошли достаточно, чтоб ее слова не были услышаны, едким шепотом, сквозь зубы, поделилась с Вертурой Мариса, поморщилась не скрывая омерзения и брезгливости - напьются, устроят дебош, поколотят друг друга, по городу кататься, творить непотребства, стрелять из окна ипсомобиля поедут. Этот второй, бригадир Фаскотти, комендант Северной Гирты. Тот еще бандит.
  
  ***
  
  - Сэр Вертура! - делая звонкое ударение на 'у', приветствовал доктор Сакс - новое платьице короля прикупили? А новое лицо? Подходящего в цену не нашлось? Элегантен как кларнет!
  - Мэтр Сакс, а не пойти ли вам курнуть, пока очки не упали? - весело, с напором, почувствовав что понемногу начинает осваиваться в местном стиле куртуазного общения, продемонстрировал кулак, бросил ему детектив - элегантны рояли и дамы, а у рыцаря главное твердая рука и благородное сердце.
  Доктор умильно заулыбался его словам, как отец, сынишка которого впервые схватил в руки меч и с восторгом гоняет им по двору птиц.
  - А ловко она его, женщина, в оборот! - обращаясь к Фанкилю, что сидел у лестницы на месте дежурного и старательно выписывал что-то из толстого справочника, по секрету на весь зал, проорал он - раз и винтом от колено!
  Мариса подошла к своему рабочему столу. Не обращая внимания на эти глупые разговоры, детектив подвинул соседний стул, присел рядом, заулыбался, любуясь с какой профессиональной ловкостью она перебирает свои записи и письменные принадлежности. Собрав все что нужно, она уложила в поясную сумку деревянный пенал с грифельными стержнями вставленными в обрезанные гусиные перья, каучуковое кольцо для стирания написанного, блокнот, циркуляр со списком приговоренных и запасные чистые листы. Взяла с вешалки свою модную широкополую шляпу с бронзовым полицейским значком, надела ее на голову, гордо и радостно улыбаясь, оправила челку и косу перед зеркалом.
  - Все, мы ушли на порку, по личному поручению сэра Гесса! - бросила она Фанкилю, чтобы внес в журнал, и они с детективом покинули отдел.
  
  ***
  
  Тяжелая безветренная духота стояла над домами, над улицами, над рекой. Ярко и пронзительно светило солнце, играло на холодных волнах Керны. На мосту, на перекрестке и проспекте Булле было людно. Вертура и Мариса шли пешком и изрядно утомились от быстрой ходьбы по жаре, поднимаясь по склону холма к Соборной площади, к дворцу Булле, за которым, в двух кварталах дальше по проспекту на восток, располагалась Рыночная площадь, где регулярно устраивались казни, порки, ярмарки и прочие подобные им развлечения.
  Миновав тесную извилистую улочку, что вела вдоль реки от решетки собора Последних Дней параллельно проспекту Булле, вышли на просторное, раскаленное жарким летним солнцем, мощеное черным, истертым до блеска булыжником пространство заполненное шатрами, повозками и людьми.
  Здесь было весело и шумно. нарядные дома с фахверковыми фасадами и вымпелами торжественных красных и черно-серых тонов с трех сторон окружали большую прямоугольную площадь. Из распахнутых настежь окон выглядывали веселые лица зевак, наслаждающихся с фужерами и трубками теплым летним днем, как спектаклем, идущей прямо под окнами экзекуцией и обществом отдыхающих вокруг людей.
  Перед домами стояли оттянутые к краям площади фургоны и возы. То там то тут громоздились штабеля желтого, свежеотесанного бруса, заготовленного под строительство необходимых для проведения фестиваля сооружений. Рядом с церковью, напротив помоста, где проходила экзекуция росло несколько огромных высоких дубов, а сразу за ними, с северной стороны, площадь без всякого ограждения обрывалась крутым травянистым склоном к реке. По откосу к воде вела широкая каменная лестница. Внизу, у ее основания, под раскидистыми ветвями древних и могучих ив светлели каменные плиты пристани. По ней, ходили матросы и грузчики, на волнах покачивались многочисленные лихтеры и груженые товарами ладьи.
  Выйдя на площадь, Вертура и Мариса сразу же направились сквозь толпу к помосту оцепленному облаченными в бригандины и шлемы постовыми с изможденными, разморенными жарой красными руками и лицами. За их бронированными плечами, на бревнах кто на коленях, кто лежа лицом в доски, ожидали своего часа с колодками на руках и ногах, тоже изнывающие от жары, приговоренные к порке мужчины и отдельно, в стороне, несколько женщин. Чуть поодаль стояла телега с клеткой. В ней, лежа прямо на полу, вяло отмахиваясь от налетающих стаями назойливых навозных мух, ожидали те, кому полагалось больше всех. Как объяснила Мариса, их очередь должна была подойти, когда окончат пороть осужденных за мелкие и средние провинности и нарушения.
  Здесь все шло своим чередом. Решая организационные вопросы, ходили, чеканили каблуками офицеры. Рядом с помостом сидел в седле, смачивал пальцы языком, чтобы разлепить листы, просматривал какую-то папку высокий и плотный, по виду наделенный немалой физической силой, белокурый, с короткой бородой и как будто задорным и угрожающим одновременно лицом, мужчина средних лет. Как сказала Мариса, это и был тот самый майор жандармерии, крестник и названный племянник графа Прицци, военного коменданта города, барон Марк Тинвег.
  Голый по пояс, расписанный узором древних защитных символов, в страшных узких штанах с серебряными клепками, палач на помосте лил себе воду на плечи, утирался рукой поверх маски: контрастной, с черными по белому полосами личины демона из непрозрачного матового стекла, с густой гривой черных волос и отдельно торчащими косами - черной, алой и белой. Снаружи, за оцеплением, на штабелях бревен, на козлах карет, на тюках, на возах, ящиках и досках, сидели, курили, беседовали, смеялись, бросали в сторону помоста веселые взгляды и шутки торговцы и артельщики. Прогуливались, приставали к прохожим со своими лотками и коромыслами разносчики юва, горячих бутербродов и воды.
  Но вот призывно запел рог, палач отдохнул, перерыв завершился, приставы в масках подняли из толпы арестантов очередного провинившегося, и повели на помост наверх.
  Спросив у приговоренного имя, распорядитель казни пролистал журнал и скучно прочел на всю площадь доказанное обвинение в порче имущества в мастерской и приговор судьи. Он тоже был в маске, но в отличии от палача в другой: просто белой и матовой, без всяких украшений. Его плечи и голову укрывали глубокий темно-багровый капюшон и просторная пелерина, а рядом, на аналое, как у чтеца в храме, лежал раскрытый гроссбух.
  - Признаете ли вину и справедливость приговора? Принимаете ли милость Господа Бога и Герцога? - закончив чтение, громко, как будто бы голос звучал сразу со всех сторон, так что эхо отразилось от стен окрестных зданий, спросил у приговоренного распорядитель казни. Тот кивнул, ответил что-то нечленораздельное. Распорядитель приказал исполнить приговор, но в силу раскаяния обвиняемого дать ему меньше, чем полагалось, на пять плетей.
  Приставы подхватили под локти приговоренного, не выказавшего ровно никаких попыток к сопротивлению и притянули веревкой за колодки к скамье. Палач отошел на пару шагов, замахнулся и с некоторой усталостью, но все еще твердой рукой, с шагом ударил плетью. Сухой и резкий как ружейный выстрел, шлепок эхом разнесся над площадью, Мариса вздрогнула, передернула плечами, и еще цепче ухватилась за локоть Вертуры, но тут же снова широко заулыбалась, уставилась на помост, стараясь сделать вид, как будто ничего и не было.
  В общем шуме собравшейся многолюдной радостной толпы как-то несолидно звучали ритмичные всхлипы наказуемого. Палач один за одним наносил удары, исполнял приговор. Мариса какое-то время внимательно смотрела в его сторону, крепко держалась за детектива, потом отвернулась, как будто увлеченная каким-то совсем другим, более интересным, действом. Вертура же продолжал смотреть. Отсчитав положенное количество ударов, палач опустил кнут, кивнул приставам. Наказанного отвязали от скамьи. Один из полицейских зачерпнул из бочки ковшом, полил ему на иссеченную кровавыми следами спину. Тот не сдержался от боли, громко застонал и чуть не упал лицом вперед, но приставы удержали его и спустили с помоста вниз, где его уже ждали друзья и жена с детьми. Женщина протянула руки, с печальным лицом обняла его, шепча что-то на ухо, ласково повлекла прочь через оцепление.
  Следом было еще несколько мелких и средних нарушителей, потом Мариса кивнула, обратила внимание Вертуры, сказала, что вот этого надо особо упомянуть в статье. Приставы уже подняли на помост полненького и нежного мужчину с лицом начальника или служащего средней руки. Его быстрые глаза с неподдельным ужасом, бегали от распорядителя казни и палача к майору жандармерии, что отвлекся от своей папки и с непроницаемой благодушной улыбкой смотрел на него, как на старого знакомого, в ответ. С мольбой и стыдом взирали на собравшихся внизу многочисленных веселых, но абсолютно глухих к его страхам и унижению людей. Распорядитель уточнил его имя и прочел в журнале обвинение в том, что находясь в должности начальника склада, приговоренный воровал муку, продавал ее ради собственного обогащения, а недостачу восполнял мелом, который попадал в хлеб, что потом продавался по всей Гирте.
  - По личному приказу ее высочества, леди Вероники Эрменхильд Булле, пороть до смерти - без всякого выражения прочел он в ходатайстве, сразу же вслед за приговором вслух. Продемонстрировал палачу записку, которую подал ему какой-то человек с багровой лентой на рукаве, что, минуя караул, поднялся на помост во время прочтения приговора судьи. По толпе покатился одобрительный гул. Палач заглянул в бумагу, тоже сверился с ордером, бросил быстрый вопросительный взгляд на майора Тинвега, что только повел головой, демонстрируя, что его это не касается и приказ есть приказ, безучастно пожал плечами и сделал знак приставам. Приговоренный запротестовал, попытался снова окликнуть майора, но его умело притянули к скамье за руки и палач забил плетью.
  - Раньше смертные приговоры, отрубание рук и голов оставляли для ярмарок и турниров - беззаботно пояснила Мариса, с некоторым интересом наблюдающему за казнью Вертуре - омерзительное зрелище, везде грязь, кровь. Я ее ненавижу. Впрочем, и поделом им, думать надо было прежде чем делать. Раньше таких, как этот штрафовали, а как леди Булле приехала, теперь казнь и изгнание семьи из города с конфискацией. Как при сэре Конраде. У вас же в Мильде тоже так делают?
  - Да, временами. Если кто уж совсем не понимает что даже в казнокрадстве надо знать меру - ответил с интересом разглядывающий красивый старый, оформленный растительным орнаментом и розеткой серый фасад церкви и священника, что беседовал с напуганными такой внезапной расправой другими приговоренными, давал им целовать крест, детектив.
  - Пойдем к мэтру Глотте - заметив знакомого, потянула его за руку Мариса - мне еще надо подготовить про все это статьи.
  Капитан ночной стражи с горбатым, переломанным носом, кривым, как будто бы ухмыляющимся, обезображенным отсутствием слева зубов, усталым, невыспавшимся лицом, перекинув свой тяжелый черный плащ через локоть поставив ногу на бревно, стервятником озираясь вокруг, стоял рядом с помостом. Он приветствовал Марису, с мрачной кривой улыбкой поделился с ней сплетней о каком-то агрессивном дебошире из северного района, которого никак не хотел утихомиривать жандарм, потому что они были приятелями и собутыльниками. Что по этому делу уже ездили, но никак не могли его решить, потому что за жандарма и его клеврета вступился местный квартальный капитан, знакомый бригадира Фаскотти. Но кто-то нажаловался леди Веронике и та, затребовав выписку из полицейского журнала, убедившись, что противоправные действия действительно совершались на регулярной основе, решила этот вопрос радикально и быстро. Обоих, и рыцаря и его дружка-пьяницу, приказала сковать за ноги одной короткой цепью и сегодня утром бросить с моста в реку, где оба и утонули, о чем также следовало упомянуть в статье.
  - А протокол есть? - деловито уточнила Мариса.
  - В оперативном спросите - ответил капитан ночной стражи и повел ее к помосту, показать журнал приговоров и исполнений.
  Вертура остался один и, уже, как и все вокруг не обращая особого внимания на происходящее на помосте, пошел по периметру площади, разглядывая людей, дома и украшенные гирляндами листьев и деревянными решетками магазинчики.
  - А это же сэр Вертура! Наш друг, полицейский, принц-изгнанник, шпион и детектив! - весело, на всю площадь, окликнули его, Вертура вздрогнул и обернулся.
  За широченным, сколоченным прямо перед дверьми какой-то закусочной, откуда разило прогорклым жиром, разлитым ювом и пригоревшим чесноком, столом, оседлав скамейки, сидели уже знакомые ему студенты. Отдыхая в тени раскидистой липы, они имели растрепанный, веселый и явно несколько утомленный тяжелым душным днем и похмельем вид. Перед каждым стояла большая, полуторалитровая кружка с ювом, а на столе в беспорядке валялись трубки и кисеты. Еще за столом сидел какой-то высокий и сутулый старшекурсник в очках, с видом яростного заучки, сосредоточенно грыз перо, писал в блокнот, записывал историю сидящего рядом могучего по сравнению с тощими студентами, облаченного в роскошную, но весьма истрепанную и покрытую дорожной пылью алую броню, веселого, но вполне серьезного, благородного и гордого вида, молодого рыцаря.
  Вертура подошел.
  - Сэр Ральф Булле. Шестой, но неповторимый и единственный! Наш славный и отважный принц! - гордо, но со смехом, представил его хвостист Прулле. Путешественник весело кивнул в ответ, ничуть не обидевшись этой дурашливой характеристике. По всему было видно, что он только что с дальней дороги и готов до бесконечности терпеть любые издевки беспутных школяров, настолько он рад возвращению домой, в родные земли.
  - Сэр Марк Вертура! - представил в свою очередь и детектива принцу хвостист и окинул полицейского игривым взглядом, оценивая, как бы еще шуткануть и, наконец, оформив в своей пьяной голове первую попавшуюся идею, выпалил - симулянт, номенклатурщик, шпион и формалист!
  - Ну ты и дурень! - выдохнул дым, покачал головой, бездельник Коц. Принц Ральф, улыбнулся, отсалютовал детективу кружкой, сделал большой глоток. Вертура покачал головой, отобрал кружку у хвостиста, отсалютовал принцу и тоже начал пить.
  - А вчера у сэра Ринья... - продолжил было радостный студент, но Вертура его опередил. Уже изрядно пресытившись издевками, которыми по приезду в Гирту его одаривали все кому не лень, рассвирепев, он грубо, без предупреждения толкнул обидчика, схватил за плечо, не давая встать и дать сдачи, сжал трясущийся от ненависти кулак, зарычал на студента - хватит уже! Вы все!
  Сам испугавшись что сейчас на него нападут толпой, завращал бешеными глазами, сжал кулак на эфесе меча, готовый выхватить его и биться.
  Бездельник Коц громко засмеялся, затопал ногами, отсалютовал кружкой этой сцене.
  - Да, братья-патриоты! За нашего сэра Булле! За Гирту!
  Принц Ральф тоже засмеялся в голос, наслаждаясь представлением. Вертура отпустил меч, без сил упал на скамью. Бездельник Коц схватил хвостиста за шею, в шутку изобразил что бьет его лицом об стол.
  - Ох - тяжело вздохнул Вертура и выпил.
  - Ага - забирая у него кружку, устало ответил хвостист.
  Инцидент был исчерпан. Так оседлав скамейки поперек, как это было модно у рыцарей и студентов, чтобы не мешали висящие на поясе плетки, сумки и мечи еще некоторое время они сидели за столом, пили теплое на жаре юво, курили. Вертура познакомился с ментором Лирро, аспирантом, руководителем студенческого общества и редактором университетской газеты и лейтенантом гвардии сэром Эмилем Фрюкастом. Рыцарем лет тридцати, учителем фехтования и веселым наставником принца. Держась рукой за кружку он громко, смеялся и хохмил, но пил немного, поглядывал по сторонам, смотрел внимательно и трезво. Внимательно приглядевшись к Вертуре, внезапно кивнул ему, без тени шутки поинтересовался.
  - Как в Мильде? Как погода? Тепло или дожди?
  - Да - коротко и беспредметно ответил тот. Ему стало неприятно от этого внезапного и явно недружелюбного обращения. Детектив насторожился.
  - За здравие сэра Вильмонта! - с вызывающей улыбкой, по-прежнему внимательно и агрессивно глядя Вертуре в глаза, поднял кружку сэр Фрюкаст и зычно, как на войне, так чтобы слышали все вокруг, провозгласил - слава Гирте!
  - Да! Слава Гирте!!! - вскидывая кружки, стуча ими об стол, закричали, завыли, отозвались школяры.
  Вертура сделал вид, что эта выходка его не задела. Молча и безразлично, как будто он был уже пьян, оценивая угрозу, уставился в сторону рыцаря. Как и его воспитанник, лейтенант гвардии был облачен в форменную алую бригандину с оплечьями и кольчугой но, казалось, совершенно не был стеснен этим тяжелым снаряжением. У него было открытое, внимательное и суровое лицо человека, который привык побеждать, натруженные руки и длинные светлые волосы. Он был высок и крепок, как и любой привычный к седлу, мечу, скачке и сражениям мужчина. Сухие и темные, с перебитыми костяшками пальцев ладони фехтовальщика твердо сжимали кружку. Глубокий недавний, еще не зарубцевавшийся до конца шрам, видимо от съехавшего от удара шлема, рассекал его потемневшее от загара лицо, еще один, совсем старый, белел рядом на щеке.
  Таким же загорелым был и молодой принц Ральф. Несмотря на то, что от природы он и так был светловолос, его глаза и волосы еще больше выгорели на жарком солнце южных степей и пустынь. Широкое, как отлитое из бронзы, лицо и могучие руки отливали загаром, еще больше выделяя его на фоне бледных хилых школяров, проживших всю жизнь под холодным северным небом Гирты.
  Вторым спутником юноши был невысокий и узкоплечий, молчаливый, неопределенного молодого возраста, человек с длинными черными, кажется даже чуть синеватыми, волосами, яркими и большими васильково-синими глазами и узким лицом прибывшего из каких-то совсем далеких и чужих стран, иноземца. Облаченный в темно-синюю, закатных тонов, мантию, больше похожую на тонкий ночной халат чем на верхнюю одежду, и подпоясанный широким бледно-красным, расписанным геометрическим узором тряпичным кушаком, как у чужеземных рыцарей с картинки какой-то давней книжки, которую где-то когда-то видел детектив, он молча сидел перед своей кружкой, но не пил, исподлобья, с молчаливым вызовом, поглядывал на шумных студентов. Перед ним на столе лежали округлые деревянные ножны с изогнутым мечом, длинная рукоять и овальная гарда-цуба которого были украшены яркими цветастыми лентами.
  - Это Шо - объяснил принц Ральф ментору, чтобы обязательно написал в студенческой газете и о нем - поехал с нами, захотел увидеть Гирту.
  Из беседы студентов с принцем, детектив понял, что Ральф Булле, младший сын герцога Вильмонта, с наставником только сегодня утром вернулись в город из дальней, затянувшейся больше чем на год, экспедиции за Южное море, в Иные земли.
  - Черное вино! - достал из поясной сумки переплетенную флягу, закричал принц Ральф - из жженого кактуса! Ну же, вам привез, пейте!
  Все приложились к бутылке.
  - Да ничего особенного! - сделав большой глоток, буркнул хвостист Прулле, и хотел было выпить еще, но бездельник Коц спас положение, вскочил, отобрал у него выпивку.
  - Ах тебе ничего особенного, скот? - громко и хрипло ругаясь, закричал студент - тебе сам сэр Ральф привез, а ему ничего особенного! Иди лакай из лужи! Больше тебя никто никогда не угостит! Аххххх! Ваше высочество, это самое лучшее вино из всех, что я пил!
  И сам выпил и засмеялся на всю площадь, чем окончательно развеселил всех.
  Постепенно к столу собиралось все больше и больше студентов и школяров, и скоро народу вокруг принца и его спутников собралось так много, что все уже не умещались на скамьях и бревнах, штабелем сложенных у стены распивочной, стол которой они заняли, распугав всех остальных посетителей. Все шумели, кричали, ругались, наперебой спрашивали у принца как дела, поздравляли его с возвращением, дымили трубками, передавали друг другу фляги и бутылки. Какие-то местные попрошайки - пропойцы пытались влиться в компанию, чтобы угостили и их, но им грубо крикнули отойти и напиться из корыта для лошадей, а когда они возмутились, им с треском разорвали рубашки и начали бить.
  - Катитесь, к чертям! - весело крича им вслед, погнали пинками в переулок - у нас закрытый клуб! Как у сэра Прицци!
  Явилась Мариса, умело растолкала всех, сказала, что она с детективом. Ее узнали, сказали, что раз с ним, пусть садится к нему на колени, и так мало места. Вертура подвинулся, потеснил хвостиста Прулле, но она проигнорировала его жест, села боком ему на бедро, в знак обладания оперлась о него локтем и недоверчиво уставилась на принца, закончив рассматривать которого, заявила, что просто необходимо написать статью о его путешествии.
  Принц Ральф был очень доволен приемом. Порка завершилась, ментор Лирро закончил черновик статьи, предложил всем переместиться в студенческий клуб. Принц Ральф и учитель Фрюкаст, подозвали оруженосца - юного Отто, что охранял в стороне их могучих, снаряженных к походу сумками и одеялами через седло, лошадей, вскочили верхом и поехали вслед за студентами, что веселой нестройной ватагой, перегородив всю улицу, направились к Соборной площади и проспекту Рыцарей. Попридержав коня рядом с Марисой, жадно глядя прямо на нее, Принц Ральф распахнул руки, куртуазно, но настойчиво предложил ей прокатиться верхом, подняться к нему в седло. Прищурившись, привычным жестом заранее сжав пальцы в кулак, бросил задорный, но совсем не добрый, оценивающий, взгляд на детектива, но Мариса засмеялась, ответила ему громкой наигранной шуткой, что с выпитого ее укачает, и быстро увлекла Вертуру в толпу, подальше от верховых. Детективу очень не понравилась эта сцена.
  - Лицо попроще! - заметив его взгляд и позу, схватил его за плечи, грубо привлек к себе, словно предлагая выпить, потащил в сторону, пьяным шепотом загремел ему в ухо какой-то студент - это сын сэра Вильмонта, ему все можно, он пойдет на принцип, отберет ее у вас, наиграется, свернет шею и бросит в реку, а виноваты будете вы!
  - Ага, благодарю! - неприязненно отстранился от его пьяного напора детектив. Мариса дернула его за локоть, мрачно кивнула в знак согласия со сказанным. Но инцидент мигом замяли, и радуясь какой-то новой громкой бессовестной шутке, которую ловко пошутили хвостист Прулле и бездельник Коц, все тут же весело замотали головами, закачали пальцами, приняли многозначительные выражения и предложили выпить из бочонка с ювом, который прихватили с собой с рынка.
  
  ***
  
  Вечерело. В просторной мансарде под крышей дома, у уже веющих вечерней прохладой, распахнутых окон за столом собрался весь студенческий клуб и все те, кто по дороге под самыми разными предлогами примкнул к его восторженному и шумному шествию. Во главе собрания сидел принц Ральф. Рассказывал веселые истории о чудных дальних странах, которые они с сэром Фрюкастом проезжали в своей экспедиции.
  Ему в кубок все время подливали, то вина, то юва, все галдели, наперебой задавали вопросы, но принц кричал громче всех, распалившись от выпитого, грозно стучал кулаком по столу, изображая свои подвиги, как самый настоящий Герцог. Мариса вначале пыталась что-то записать в блокнот, но потом махнула рукой и взяв в личное пользование со стола целую бутылку, отстала от принца.
  Как это всегда бывает, Вертура опрометчиво упустил тот коварный момент, когда выпитое ударило ему в голову. Чтоб освежиться, он прогулялся с бездельником Коцем и хвостистом Прулле за вином, но от прогулки не стало легче. Он не заметил того, как рядом с принцем Ральфом появилась какая-то наглая, богато разряженная молодая особа, что попыталась обнять его, но порезалась о заклепку бригандины, сломала ноготь об кольчугу и не получив ни капли сочувствия, обиделась. Как приходили еще какие-то хорошо одетые люди, поздравляли его, что-то хотели, но принц Ральф был пьян и весел, отмахивался от них как от назойливых мух, а кого-то из визитеров учитель Фрюкаст даже схватил за шиворот и хотел было выкинуть из мансарды, с крыши, но потом как будто передумал и просто вытолкал вон взашей.
  Оглушенный всей этой кутерьмой, гулом голосов и выпитым, Вертура стоял, курил, смотрел в распахнутое окно, иногда отворачиваясь от него, вставлял свои комментарии, вместе со всеми принимал участие в какой-то ученой, больше похожей на едва не дошедший до драки спор, беседе.
  В какой-то момент он обнаружил себя с Марисой на крыше дома. Он сидел, прислонившись к печной трубе, а она почти лежала на черепице, откинувшись на него спиной, опиралась локтем о его бедро, держалась за его колено, болтала за горлышко открытую бутылку, а он обнимал ее под локти, держал за грудь, смотрел как над острыми коньками крыш, мансардами башенками и колокольнями города восходят белые и колючие звезды, по-северному высокие, холодные и чужие. Бледный, как выветренная черепица и старые каменные стены, закат низкого солнца отражался в окнах домов. Горел на куполах и крестах церквей. Играл в витражах, на гранях флюгеров холодным рыжим блеском. Где-то внизу, ругался, не решаясь подняться наверх, но как будто для порядку, кричал на не в меру расшумевшихся на всю улицу школяров, квартальный. Мариса с нескрываемым омерзением рассказывала о принце Ральфе и его путешествии.
  - Пили на охоте, пили в бамбуковой роще, пили в беседке, пили в лодке, пили в летающем замке у ванга, пили в пасти у крокодила, пили на Луне... Рассказать больше нечего, как их хором рвало в паланкине! Ха-ха-ха. Как смешно, как весело. Обрыганство, жлобство, свинство.
  Вертура понимающе кивал, сжимал и разжимал ладони, не особенно слушал ее возмущения. В какой-то момент, после очередного глотка, бутылка вырвалась из ее нетвердых рук, подпрыгивая, покатилась по черепице и улетела в просвет улицы между домов, за край крыши. Влажным далеким хлопком разбилась о камни мостовой. Мариса запоздало встрепенулась чтобы поймать, но детектив удержал ее, притянул к себе. Они откинула назад голову, приласкалась к нему затылком, и весело уставилась ему в лицо. Ее глаза горели счастливым пьяным огнем. В них отражались последние лучи уходящего солнца и холодное рыжее, уже начинающее темнеть, вечернее небо.
  - О, пошел салют! Хой, влюбленные! - пронзительно и хрипло закричали им с подоконника мансарды - следом там не сорвитесь! Марш сюда, добавку поднесли! Осторожно, ползком, держитесь крепче!
  
  ***
  
  Стояла глубокая, непроглядная с пьяных глаз, ночь. Веселью не было предела. Визгливо и нестройно, на весь район, ишаком ревела гармошка, неугомонный принц Ральф Булле снова и снова отправлял за ювом, вином и спиртом. Учитель Фрюкаст играл в походные магнитные шахматы с мрачным и трезвым ментором Лирро. Выпивший всего одну кружку Шо быстро захмелел, принес свое походное одеяло, улегся в углу и, невзирая на творящийся вокруг гвалт и дебош, уснул в обнимку со своим мечом, укрывшись с головой и уткнувшись лицом в стену.
  Потом стреляли из пистолетов в окно. Явился капитан ночной стражи Герман Глотте. Мрачно взирая на происходящее, только молча покачал головой, Марисе стало дурно.
  - Мэтр Глотте! - повисая на плече детектива, чтоб не упасть, изо всех сил цепляясь за него, взмолилась она заплетающимся языком - довезите нас до дому! Нам уже не дойти...
  - Мэтр Тралле ищет вас обоих - сухо ответил капитан, кривя лицо - а вы здесь.
  - Это задание... по личному поручению... - попыталась Мариса.
  Не прощаясь, чтобы не налили еще, они с Вертурой поплелись за капитаном. Слепо, хватаясь за стены и перила, с грохотом оступаясь и поскальзываясь, наощупь спустились на первый этаж по темной крутой лестнице. На улице, перед парадной, стояла оснащенная клеткой полицейская повозка, ожидали в седлах возвращения начальника несколько одетых в бригандины верховых. Группа мрачных вооруженных пеших людей, с лицами и взглядами в которых читалась суровая готовность к штурму, молчаливой и угрожающей толпой курила у подъезда.
  - Сэр Ральф вернулся. Отбой - коротко, с отвращением, бросил капитан. Ему ответили презрительными усмешками.
  
  ***
  
  Вертура не помнил, как очутился у себя дома, что было потом и что было до этого.
  Помнил только, как его трясло в повозке, и ему стало дурно, как на него орали, даже, кажется, били, обзывали свиньей и скотиной, как было темно и холодно, а над головой, во мраке, горели звезды и пронзительные, до боли режущие глаза, электрические фонари.
  
  ***
  
  Глава 5. Полиция Гирты. (Пятница)
  
  ***
  
  - Оба будете депремированы - грозно вынес свой вердикт инспектор Тралле и хлопнул ладонью по столу так, что едва не опрокинулся стаканчик с перьями.
  Вертура и Мариса понурив головы, сидели в кабинете инспектора. Отдельно на стуле, закинув ногу на ногу, расположился мрачный, недобро улыбающийся капитан Глотте. На его лице читалось мрачное, мстительное веселье.
  - В следующий раз будет вам обоим плетей - продолжал ругаться начальник отдела Нераскрытых Дел - и мне плевать, Анна, что у вас личное задание от Хельги. Где вы были вчера? Вы бездельничаете, дебоширите. Мне нужны были эти ваши статьи позавчера вечером. Вы их написали? Принесли мне? Нет. Я сам писал эту дрянь, а у меня нет времени на то, чтобы крапать пасквили в газетенки в назидание толпе о том, сколько кого отлупили в очередной раз и за какие провинности! - он продемонстрировал большую стопку папок на столе, толкнул локтем так, что едва ее не развалил - тут и очередное ритуальное убийство и резня у сталелитейных! Мина в городе, которую Лео сюда притащил, а вы пьете, как лошадь, у вас запой, похмелье! Вертура. Вы свинья. Это ясно? Почему я должен выслушивать за вас? И взрослые же люди! Все, теперь оба на коротком поводке, только бумажная работа. Вон отсюда и за ворота ни ногой! - выговорившись, прибавил вяло, с обычной дежурной грубостью - вольно, все, идите.
  Вертура и Мариса покорно встали и покинули кабинет. Вслед им усмехнулся капитан ночной стражи Герман Глотте, приняв задорный и злой вид, откинулся на спинку кресла.
  Не сговариваясь, Вертура и Мариса остановились рядом с роялем, уставились друг на друга в бессильной похмельной ненависти.
  - Так кого там рвало на брудершафт? - сам же смеясь над своей шуткой, не удержался, спросил детектив.
  - Кого-кого! Тебя! - сжимая кулаки, трясясь от ненависти и смеха одновременно, бросая быстрые взгляды на раскрытую дверь кабинета начальника, прошипела сквозь зубы Мариса - ты что устроил, а? Тебя спрашивают? Ужрался, а мне за тебя выслушивать, отвечать, скотина!
  
  ***
  
  - Вот заключения, вот образец, вот судебник - настолько невозмутимо, что казалось, что он глумится еще больше чем все всегда, объяснил доктор Сакс - берете заключение, находите основание, пишите по существу доходчивым юридическим стилем. Переписываете под копирку в двух экземплярах на чистовик. Оригинал идет в герцогскую канцелярию, копия к нам. Пишите аккуратно, читабельно, без ошибок. Внимательно проверяйте синтаксис. Эти бумаги читает сам Герцог.
  Вертура пристыжено кивнул. Их с Марисой, как хулиганов-школяров в классе, рассадили по разным углам зала и обоим дали задание по переписке документов для канцелярии полиции. Работа шла не шатко ни валко. Детектив тупо смотрел в строки не понимая о чем там идет речь, царапал бумагу сухим пером, хандрил. Мариса вздыхала, но пыталась работать, тоскливо глядела в окно, подолгу задумывалась над написанным.
  Вертуре дали несколько толстых папок с документами и сказали, что пока он не перепишет их все, он не уйдет, будет сидеть хоть до завтрашнего утра, так что, поняв что работать все-таки придется, детектив оставил всякие попытки изобразить недееспособность и тоже приступил к делу. Вначале он пытался писать чисто механически, даже не пытаясь вникнуть все еще воспаленным с похмелья мозгом в суть вверенных ему бумаг, но по мере прочтения и выпитого кофе, сбивчивые и сухие рапорты, акты и заключения жандармов, надзирателей и шерифов затянули его внимание, пробудили в нем некоторый профессиональный интерес.
  Как догадался по этим записям Вертура, в специальный архив отдела Нераскрытых Дел попадали в основном те происшествия, которые так или иначе выбивались из общей массы многочисленных правонарушений, постоянно совершающихся на территории Гирты. Впрочем предостаточно было и самых обычных разбоев, краж и убийств, которые не были раскрыты по тем или иным причинам и отправлены в архив. Но немало было и таких историй, которые заставили поежиться от омерзения даже видавшего всякое на службе в тайной полиции Вертуру. Начиная домом за холмами на северном берегу Керны, где в стенах жили жуки, а потом сожрали всех и заканчивая так и ненайденным сумасшедшим, что отрубал руки припозднившимся путникам и приколачивал их к деревьям. Еще был протокол расследования про какие-то очень удобные и мягкие сапоги-паразиты, что присасывались к ногам надевшего их и выпивали из него всю кровь, и что продавец этих сапог, когда его пришли арестовывать, сам был найден мертвым и на нем самом тоже были точно такие же сапоги. О заваленной шахте, в которой браконьеры предположительно добывали свинец, но когда ее начали раскапывать, прошли некоторую часть заваленного ствола, то так и не смогли ни установить ни какой минерал или руду копали в этой земле, ни дойти до конца, ни обнаружить никаких следов наемных артельщиков, бригада которых исчезла в этих краях позапрошлым летом. Что было примечательно в этом материале, так это то, что неподалеку от разработки, в домике, на столе, нашли начертанную дрожащей от страха рукой записку, а в ней следующие слова - 'Никто не выйдет отсюда живым, да помилует Господь Бог нас за нашу опрометчивую дерзость!' - причем автора записки тоже так и не смогли установить. Но больше всего заинтересовала Вертуру один материал, над которым он особенно долго думал, как сложить содержимое нескольких малопонятных актов и докладных в один связный рапорт и сформулировать таким образом, чтобы не скомпрометировать себя как суеверного, непригодного к службе в полиции, мракобеса. В ворохе несвязанных друг с другом мятых записок и бумаг, без всяких подписей и фамилий излагались какие-то, похожие на доносы, слухи об эпизодах исчезновений людей на северном берегу реки. Составленные из путаных показаний и сплетен не пожелавших называть свои имена и должности местных крестьян и мастеровых, они прозрачно, иносказательно, но неуклонно указывали на семью графа Солько, коменданта северного берега и одного из самых ближайших и богатейших соратников и друзей Герцога. Докладывали о грубых нарушениях в цехах, контрабанде, торговле запрещенными товарами и о чудовищных похищениях людей, которых, как отдаленно намекали опрошенные, не смея произносить всерьез такие наивные и чудовищные обвинения, частью превращали в уродливых тварей в потайных подземных казематах, частью разрезали на органы, а частью подавали к столу коменданта в виде изысканных мясных деликатесов для его гостей и семьи.
  Что примечательно, на папке стояла резолюция прокуратуры Гирты: по результатам расследования специальной комиссии слухи, как необоснованные, пресечь, дальнейшую проверку прекратить.
  Закончив с назначенными ему бумагами, справедливо опасаясь, что как только поймут что он уже все выполнил, его тут же загрузят по новой, чтобы показать что он не бездельничает, Вертура раскрыл лиловую папку, что выдал ему для ознакомления и текущими делами инспектор. Демонстративно разложил вокруг себя блокнот и письменные принадлежности. В развернутой, написанной не без литературной претензии, судя по всему Марисой, аннотации, он впервые прочел о том деле, ради которого был командирован в Гирту. О том что уже на протяжении нескольких лет, к югу от города в лесу, рядом с трясиной Митти ночами появляется некий Зверь: чудовище, что в темноте нападает на путников на дорогах и в лесу и разрывает их на куски. Последний такой случай произошел всего неделю назад, у гранитных карьеров, прямо перед самым прибытием Вертуры в Гирту. Именно о нем и рассказывала Мариса в номере 'Скандалов' над которым посмеялся, увидев эту газету в первый раз, детектив. Более подробно об эпизодах этого дела можно было прочесть под указанными номерами и датами в полицейском архиве, перечисленными в прилагающейся к делу выписке. Что также следовало знать Вертуре, так это то, что Зверь с поразительной настойчивостью и изощренностью уродовал тела убитых им людей, частично пожирая, частично просто разрывая их. При этом зачастую, прежде чем покончить и умертвить своих жертв, он до изнеможения гонял их по ночному полю или лесу. Словно играя с ними, наслаждаясь их тщетными попытками спасти свои жизни. Те же из охотников и шерифов, кто читал и распутывал эти страшные следы, аккуратно и сдержано намекали, приводили аргументы, указывали на характерные признаки, свидетельствующие о том, что поведение этого чудовища более схоже с поведением человека, нежели чем с повадками обычного лесного хищника, а все следы вели к трясине Митти и терялись в ней...
  Следствие по этому делу вели уже не один год. Тянулись бесконечные и беспредметные проверки. Егеря и оперативные уполномоченные, выезжали в лес, смотрели, писали, отчеты о проделанных мероприятиях, слали в город объяснительные и докладные. Зверь же, в ответ на все их действия, все также совершал свои кровавые вылазки и, каждый раз, словно чувствуя свою безнаказанность, все ближе и ближе к стенам Гирты.
  Листая лиловую папку, Вертура также узнал, что предпоследней жертвой Зверя были двое деревенских мужиков, что еще с ночи поехали в город, чтобы быть на рынке первыми. Их и их лошадь обнаружили две недели назад, наутро, в поле рядом с Прудами, между Перекрестком и воротами Рыцарей. Все трое, вместе с лошадью, они были разорваны на кровавые куски, а овощи с телеги были растоптаны и разбросаны вокруг на много десятков метров, словно в знак подтверждения того, что это дело рук не бездумного и глупого чудовища, а как будто нарочно издевающимся, глумящимся над всеми вероломного и жестокого человека. Следы же в очередной раз вели во владения герцога Георга Ринья, при том что маршал уже неоднократно заявлял, что сам всегда строго требует от своих егерей следить за порядком на вверенных ему территориях и тщательно проверять каждое такое происшествие, но ни разу не получал от них отчетов ни о каком крупном волке-людоеде или ином чудовище, и, кроме безосновательных городских слухов, ничего не знает ни о каких следах, что были найдены в поросших непроходимым лесом каменистых холмах и болотах в окрестностях его замка, к юго-востоку от Гирты.
  Также прочел детектив и о Зогденском каннибале, о котором упоминала Мариса, чье имя тоже связывали со Зверем. О том, как несколько семей были убиты и расчленены каким-то безумцем, частично приготовлены и съедены, а частично принесены как будто бы в какую-то нечестивую ритуальную жертву. Случилось это два года назад, в городке Зогден, далеко к югу у от Гирты, что стоял на дороге к форту Доминика. Как гласил отчет, у каннибала были подельники, которые помогали ему в его черных делах и употребляли в пищу это мясо вместе с ним, но все они в какой-то момент были найдены мертвыми. При этом раны на их разорванных телах имели все признаки, что они лопнули, или взорвались изнутри. Все эти преступления были совершены прошлой осенью и точно также, как и убийства Зверя, не были раскрыты. А столичный инспектор, агент Ганс Висби, что прибыл в Гирту как в Вертура по специальному запросу герцогской канцелярии, чтобы расследовать их, бесследно исчез. Не вернулся из Леса с очередного выездного расследования. Его искали, но ни тела, ни его следов, ни снаряжения так и не нашли. В отчет написали что предположительно он стал жертвой банды грабителей утопивших его труп в болоте, либо вооруженного конфликта, какие временами случаются в питейных домах и гостиницах на дорогах между местными землевладельцами и приезжими.
  Тщательно обдумав прочитанное, Вертура аккуратно поделился теорией Марисы, о том, может ли Эрсин быть Зверем, с Фанкилем, но тот, не сказав ни слова, только многозначительно покачал головой, чем нисколько не прояснил дела. По всему было видно, что он хранит какую-то неприятную тайну, и этот факт весьма удручает его самого, не меньше чем детектива.
  Еще в лиловой папке Вертура прочел доклад о живом лесе барона Тсурбы, что окружает его бетонную башню на южном берегу реки в двадцати пяти километрах к востоку от Гирты. Что обширная территория между дорогой на Варкалу и рекой полностью огорожена многокилометровым стальным забором, но это не останавливает тех, кто регулярно пытается проникнуть в этот лес. Что в глубине этой чащобы пропадают люди, на ветвях деревьев находят остатки их разорванных одежд, а последний такой инцидент случился всего полторы недели назад: какие-то мальчишки поспорили, трое подростков вошли в лес и не вернулись ни к вечеру, ни на следующий день. Те, кто остался в деревне получили розг, но пропавших так и не нашли. Как понял Вертура, такие происшествия случались регулярно, но об этом предпочитали не говорить. Газетам, судя по прилагающейся служебной записке, также было выдвинуто предписание никак не упоминать об этих происшествиях.
  - Там, вдоль дороги, стоят столбы с предупреждениями - со злой обидой в голосе пояснил лейтенант Турко - все знают, что опасно, и забор высотой четыре метра, и все равно лезут.
  Подойдя к карте у стола дежурного на стене, детектив уставился на нее, пытаясь изучить. Посредине был город. Сверху на западе, море и две крепости. Одна на мысу в нескольких километрах к юго-западу от Гирты, Тальпасто. И еще одна, Гамотти та, что стояла прямо над комендатурой на горе. Через весь город с востока на запад протекала река. Разделяя его на большую Южную и в три раза меньшую Северную Гирту, впадала неподалеку от полицейской комендатуры в залив.
  Две большие дороги - Восточный тракт и дорога на Варкалу вели вниз от города, на восток, вдоль реки. Восточный тракт, что пролегал по северному берегу, был подписан как дорога на Кирсту, Мирну, Перевал и Столицу. Дорога же на Варкалу шла по южному, миновала Еловое предместье, башню барона Тсурбы и уходила дальше на восток, на Варкалу соответственно, и была подписана каким-то буквенно-цифровым кодом, похожим на военное стратегические обозначение. В районе Елового предместья, в двадцати километрах к востоку от Гирты она пересекалась с дорогой Ринья. Этот путь начинался от Переправы и Елового предместья, пролегал через Фермы, огибал трясину Митти - большое, местами сильно заболоченное, с каменистыми островами и топями озеро простирающееся на несколько десятков километров к югу вдоль морского берега, сворачивал на юго-восток и уходил, в сторону какого-то Полигона, на Зогден, Доминику и собственно замок Ринья.
  - Вот тут, между морем и трясиной, скальный уступ шириной двадцать километров - охотно пояснил детективу Фанкиль - мы с вами как раз туда и ездили. Поднимались на холмы, немного не доехали до вершины. Там обрыв, он тянется к югу от города на пятьдесят километров. Там есть островки, живут какие-то люди. Могло бы быть обычным озером, но там разрослась какая-то тина, которая превращает его в болото. Может мутировало что, а может специально туда эту заразу завезли. Ее вылавливают и делают из нее бумагу и полотно, в Зогдене много таких цехов и мастерских. Еще ей кормят свиней. А вот отсюда вы приехали.
  Рыцарь указал на карте дорогу на юг, что начиналась у ворот Рыцарей и уходила за левый край карты. На стрелке к ней тоже стоял код и было подписано - Эскила, Ронтола, Мильда.
  Вертура кивнул и перевел взгляд, пытаясь как следует запомнить основные названия и районы, чтобы было легче ориентироваться. К северу от города, справа на карте, были обозначены прибрежная агломерация именуемая Сорной, холмы, карьеры, Сталелитейное предместье, коксохимический комбинат, производственные цеха и доменные печи. От северных укреплений Гирты брали начало две больших дороги - одна на северо-запад на Фолькарт и Ирколу, и еще одна на восток по северному берегу реки - та самая, на Кирсту, Мирну и Столицу. Был еще один путь, через Сталелитейное и Холмы, на север, но он не был подписан. Фанкиль сказал, что это старая дорога, она ведет к горам в непроходимую тайгу, на север. Что там нет ничего примечательного, кроме всякой лесной чертовщины, маленьких тихих поселков и неотесанных, не желающих видеть у себя чужаков, собственноручно решающих все свои проблемы и противоречия людей. А чтобы детектив не строил никаких конспиративных теорий, прибавил, что это не какая-нибудь таинственная античная дорога вникуда, а через триста километров она тоже сворачивает на северо-восток и сходится с трактом на Мирну.
  - А что не так с Лесом? - указывая на помеченные к востоку от города, снизу на карте, области, уточнил детектив.
  Как объяснил Фанкиль, Лес из генетически измененных берез, осин, елей и других деревьев, кустов и грибов, что растут невпример быстрее обычным, был высажен еще пятьсот лет назад, когда возникла проблема с материалами для постройки домов и производственных помещений. Тогда, в годы Осады, Гирту отстроили как грузовой порт и промышленный центр, для добычи и обработки железа и сопутствующих металлов, что были обнаружены на севером берегу реки и могли быть извлечены из земли без постройки шахт, простым карьерным методом. В те далекие времена все северо-западное побережье представляло собой каменистые вересковые пустоши, в нескольких километрах от берега моря переходящие в поросшие суровым таежным лесом непроходимые нагромождения принесенных ледником скал и обломков камней. Тогда здесь не было ничего, ни дорог, ни домов, ни поселков, и только на южном берегу Керны, на высокой скале, что потом была названа холмом Булле, также как и сейчас стоял Собор Последних Дней, а в устье реки расположилась маленькая рыбацкая деревенька. Первые переселенцы с востока явились сюда вместе с артельщиками и строительными бригадами из Трамонты, для основания города, постройки дороги, складов и причалов, предназначенных для обеспечения нужд идущей на всех южных территориях Конфедеративного Северного Королевства войны.
  Тогда, когда под угрозой было само существование последних цивилизованных христианских государств, действовать надо было быстро, и никто не думал о последствиях. Разработали план по окультуриванию территории быстрорастущим лесом, в лабораториях Трамонты, королевства на далеких островах к юго-западу от Гирты, были выведены из местных образцов, нужные растения. Их высеивали прямо с воздушных судов, что приходили с запада и следовали на юго-восток, в районы боевых действий. Те суда, что возвращались, привозили эвакуированных с территорий охваченных войной людей, высаживали их на побережье и уходили обратно за море, пополнять припасы и чиниться.
  К осени первые деревья уже выросли, дали первые материалы для топлива, производства и строительства. А когда война окончилась, лес планировали сжечь с воздуха, но потом решили оставить как есть. Хотя, скорее всего это были просто разговоры: тогда, в опустошенном многолетней войной королевстве было много других, гораздо более насущных, проблем. Лес же кормил многочисленных переселенцев, которые за эти годы уже успели обжиться на этой недружелюбной холодной земле и никакой разумной замены, а тем более плана по его адекватному уничтожению ни у кого не было. В те неспокойные годы в устье Керны была построена крепость, сейчас именуемая Гамотти, что не раз защищала ее жителей от набегов поморов с островов, северян из Фолькарта и нашествий черно-белых людей, что выходили из червоточин на пустошах к востоку от побережья. Потом флот Мильды при поддержке десанта из Трамонты захватил острова, язычников-поморов, кто отказался присягнуть Королю и принять христианскую веру, отправили на плаху, а губернатором посадили местного вождя, крестившегося и принесшего присягу Северному Королевству. Впоследствии войска Мильды также несколько раз пытались захватить и Гирту, присоединить ее к уже имеющимся землям, как Ронтолу в устье Браны на юге, чтобы иметь контроль над всем северо-западным побережьем, но герцогство выстояло и семья Булле заслужила право быть вассалами самого Короля, а не семьи баронов Эмери. В Столице было открыто консульство Гирты, но сложные отношения с Мильдой на юге и Фолькартом и горцами на севере постоянно выливались в пограничные провокации и конфликты.
  С Лесом же, что так помог в постройке города, все тоже оказалось намного сложней. Технологический прогресс сыграл с людьми дурную шутку. Растения и животные мутировали под влиянием искажения пространства-времени, коэффициент которого на пустошах, здесь на севере, был намного выше чем на юге в Мильде или за горами вокруг Столицы. Чащоба разрослась к востоку до самых гор, а к югу до реки Браны, и сколько бы не рубили лес, сколько бы не жгли его, не перемалывали в поташ, бревна, доски, уголь и фанеру, он все равно надвигался на поля и деревни, угрожая поглотить их. Из Столицы несколько раз приезжала комиссия, предлагала снова сжечь Лес или отравить его пестицидами, но потом пришел воздушный корабль, который построил высокую бетонную башню к востоку от города, а в башне поселился загадочный человек по имени Тсурба, что тут же получил от герцогов Булле баронский титул и стал полноправным землевладельцем герцогства. Он отгородил себе личный парк вокруг башни у реки, окружил себя в нем живыми, нападающими на людей, что без спроса пытались зайти на его территорию, деревьями, за что его все тут же возненавидели и прозвали монстром и вампиром, но, как бы его не проклинали, неконтролируемое разрастание Леса после всех этих действий прекратилось...
  
  ***
  
  Наступил вечер. За окнами стемнело. Фанкиль чиркнул спичкой и, повернув ручку, засветил газовый рожок на стене. Где-то в стороне навязчиво трещали, перекликались телефоны. На плацу, за окнами, царила какая-то неясная суета: постоянно выезжали и въезжали конные, выли рожки, ругались жандармы и полицейские, но в отделе Нераскрытых Дел не выказывали к ней никакого особого интереса. Один доктор Сакс то и дело нетерпеливо вскакивал, выглядывал в окно, пытаясь понять, что там такого, тер очки.
  Из длинного коридора вернулся инспектор.
  - Историей занимаетесь? - строго насупившись, спросил он у стоящего перед картой детектива - Лео, Инга, слышали уже? Поедете с Германом, там опять рубка у Сталелитейных. Надо запротоколировать.
  - Разрешите прогуляться? Переписал все что поручили... Начинаю делать ошибки от усталости и духоты... - вытянулся по стойке 'смирно' как на плацу, отрапортовал, попросился, детектив. Инспектор одарил его недоброжелательным взглядом и объявил.
  - Разрешаю, но не дальше ворот - и громко крикнул в зал - Анна, сидите, вы никуда не пойдете, останетесь тут. Душно - скоро отбой, терпите.
  
  ***
  
  Вертура сидел на скамейке, где они первый раз беседовали с Марисой, бессмысленно и устало курил, смотрел на бегущую под стенами, мерцающую в свете огней города реку. У ворот гулко дребезжали бубенцы, звеньевой дудел в рожок, предупреждая, что движется колонна и чтобы освободили проезд. На плац въезжали знакомые телеги, а следом нестройной цепочкой по трое-четверо шагали грязные, усталые, потрепанные и злые, уже знакомые Вертуре лесные мужики, несли на плечах свое охотничье и лесорубное снаряжение. Печально пиликала издыхающая на каждом последнем звуке гармонь, и только барабанщик по-прежнему бодро отбивал свой походный ритм. Бригада Монтолле возвращалась из Леса.
  Собравшись в дальнем конце двора, у общежития, побросав к стенам, чтоб не мешались под ногами, сумки, дреколье и инструменты, начали разгрузку телег. Поддевая ломами, переваливали на просторные, заранее приготовленные женщинами столы огромные, как колоды, напиленные с многовековых дубов, пятнистые бревна. Как будто от них, по плацу пополз смрад болота и еще какой-то запах неизвестного Вертуре зверя, не то лягушки, не то змеи.
  - Ну, что на ужин? - прищуриваясь в сумерках через лорнет, подошел узнать, важно прикурил трубку вышедший к охотникам генерал Гесс. Но, присмотревшись, замахал надушенным платком и с манерным.
  - Фу-фу-фу! - вернулся обратно в помещение.
  - Ага, нам-то за казенный счет чай с сахаром, золотой монокль и мраморную говядину никто не выдаст - философски кивнул ему вслед, но так чтоб тот не услышал, какой-то полицейский.
  - Хой, кухня, принимай, а то сгниет, у нас перевес! - весело кричали от телег бородатые мужики.
  - Вы что там, совсем, что ли озверели? - возмущался кто-то из темноты.
  - А что вареных слизней калошей из горшка черпать вкуснее? - грубо отвечали артельщики.
  - Тушенка Ринья не воняет, и с лавровым листом и перцем!
  - Так поперчи как следует, чтоб не воняло, и ешь!
  Подошел посмотреть, что там за перепалка у кухни и детектив. То, что он издалека принял за колоды, оказалось штабелем массивных, не меньше полутора метров толщиной, обрезков змеи. На отдельной телеге лежали отрезанные головы, мрачно взирали остекленевшими глазами на стоящих вокруг людей.
  Полицейские, ожидающие за столами ужина, с ненавистью оглядывались на эти смердящие болотом, змеиной кожей, тиной и еще каким-то резким, как мускус, запахом, куски. Но веселый Повар, невзирая на все протесты, уже принимал мясо: казенное, выданное на неделю вперед, было уже разворовано, а ему еще предстояло кормить голодных подопечных.
  - Не подходи, укусит! - весело одернули какого-то уже тянущегося к головам мальчишку.
  - Парни, а как вы ее пилили? - навязчиво интересовался незнакомый Вертуре веселый кавалер.
  - Зубами грызли! - также бойко отвечали ему артельщики.
  Охотники рассаживались вокруг костра. Открыли свой передвижной комод, достали оловянные, глубокие, как в тюрьме, потертые миски. Вокруг засуетились, захлопотали, женщины.
  - Ну давайте же! Гряньте за десятерых, как вы умеете! - мрачно подшутил, закивал какой-то полицейский.
  - Не будешь есть, помрешь голодным! - засмеялись над ним.
  На полевой кухне в свете яркого газового фонаря, под потолком навеса, дышал густым белым паром, клокотал котел с кипятком. Подмастерья орудовали тесаками, рубили выданный им шмат, крошили его в суп, что без перерыва день и ночь варился на огне.
  - Это что за щупальца? Откуда такие? - присоединившись к общему мрачному веселью, подошел, спросил детектив.
  - О, сэр 'на брудершафт'! Собственной персоной! - узнал его, засмеялся кто-то - а это гидра. Вон головы. Еще живые. Радуйтесь, что эта дрянь тут не ходит. Вот эти отважные бородатые парни вылавливают такое из Леса.
  И в знак подтверждения хлопнул метлой по носу одну из голов. Та повернула глаза, приоткрыла пасть, вяло повела многохвостым языком в сторону обидчиков.
  - Александр Кноцци - улыбнулся, представился Вертуре капитан, начальник оперативного отдела - наслышан о ваших приключениях!
  - Очень приятно - поклонился, покачал головой детектив.
  Отразившись от стен домов, как будто сразу со всех сторон резко и страшно загудел боевой рог. Откуда-то с проспекта забил приближающийся барабан. Тяжелым низкими гулом между домами полилась мелодия однообразной, как на походном марше, полковой флейты. Какая-то многолюдная вооруженная процессия следовала вдоль плаца от северных ворот города к мосту, на южный берег реки.
  Кто-то из новоприбывших к столу начал рассказывать очередные неясные подробности сегодняшнего дела, из которых детектив узнал, что в холмах, рядом со сталелитейным производством, в одной из слобод, случился кровопролитный военный конфликт.
  Еще с утра люди графа Прицци и принцессы Вероники, племянницы герцога Вильмонта, выехали за город, проехали несколько поселков, громя принадлежащие местным старшинам и землевладельцам притоны, спиртоварни и кабаки. В одной из городков это мероприятие закончилось стычкой с самообороной, которую, по словам полицейского, подняли местные старшины и землевладельцы, что требовали оставить все как есть, разрешить им самим решать свои дела, а также варить спирт, продавать его, держать в квартале распивочные. Короткая дискуссия закончилась расправой: собравшуюся толпу без разбору передавили копытами боевых коней, а тех, кто пытался дать отпор, частью порубили, частью загнали в здание арсенала и подожгли. Разбираться поехал капитан ночной стражи Герман Глотте. Сказал, что к утру будет отчет и будет точно известно, что там на самом деле случилось.
  - Безудержное веселье - покачал головой капитан Кноцци и закурил.
  
  ***
  
  Стояли прохладные, но душные июльские сумерки. Отдаваясь от каменных стен и мостовой, бил барабан, тяжелым низким голосом пела большая стальная флейта. Громко, устало и резко переговаривались мужчины, цокали копыта многочисленных лошадей. В такт их шагу покачивались кисточки и ленты на древках копий, трепетали вымпелы и флажки.
  Опережая колонну, по проспекту следовал конный разъезд. Раскатистым гудением рогов и окриками предупреждал прохожих и экипажи освободить путь для многочисленной колонны кавалерии. Полицейские и дружинники махали возам и конным, чтобы посторонились, пешеходы заходили в переулки, парадные и под арки подворотен, провожали внимательными взглядами проезжающих по проспекту облаченных в доспехи, мрачных и усталых, еще не остывших после недавнего боя верховых.
  Миновав мост, поднявшись по проспекту Булле, пройдя под аркой ратуши, колонна свернула с Соборной площади в ворота герцогского парка, где их сдержанно приветствовали гвардейцы и юнкера дворцового охранения. Под высоко поднятыми знаменами: черном драконе на лиловом полотнище, обхватившим серебряный восьмиконечный крест - штандарте Лилового рыцарского клуба графа Прицци, и черном, с красной чешуей, змее на багровом поле, обвившимся вокруг золотого креста, знамени принцессы Вероники, проследовала по главной аллее через парк.
  Здесь, у парадных дверей дворца, ярко горели электрические фонари. Трясли сбруями, разгоряченные кони фельдъегерей, стояло множество повозок и несколько нарядных ипсомобилей, украшенных гербовыми лентами и значками влиятельных семей Гирты. Кавалеры, кучера и какие-то важные люди рядом со своими модными столичными экипажами обсуждали последние новости, вели свои раздраженные и злые, но тихие, как бы не услышал тот, кто не нужно, беседы. К ним из дворца быстрым деловым шагом вышел, наверное намереваясь сообщить какое-то только что полученное важное решение, богато одетый плотный, экипированный огромными золотыми часами, господин, но заметив подъезжающую процессию, замер и промолчал. Оценивающе и напряженно, уставился на всадника в первом ряду колонны, что вместо знамени вез водруженный на высокое древко серый и темный, как будто окропленный кровью, стальной крест.
  Не останавливаясь у главного входа, по знаку ведущего, отряд проследовал вдоль фасада дворца. Доехав первым до западной оконечности здания, капитан во главе колонны остановился на каменной площадке перед парапетом над скалой и протрубил в рог. Приказал барабанщику бить остановку перед высокими парадными дверьми соединенного с основным корпусом дворца большого трехэтажного флигеля.
  Ярким электрическим светом горели высокие окна. Под аркой и на пологих ступенях лестницы, перед входом в Малый дворец, уже ждали, взволнованно переговаривались, обсуждали, многократно пересказывали уже долетевшие до города слухи, многочисленные и нарядные женщины и дети. Высматривали среди подъезжающих своих отцов, братьев и мужей. Находя их, счастливо улыбались, чтобы скорей заметили и подошли, вставали на цыпочки, сдержанно и радостно махали им.
  Барабанщик сыграл отбой. Рыцари спешивались, отдавали копья, ружья, латные перчатки и шлемы оруженосцам и юнкерам, перекидывали им поводья лошадей. Клацая броней, подходили к своим девицам, требовательно заглядывали в глаза, улыбались им, брали под руку, через широко раскрытые двери вели их в трапезную залу, во дворец.
  Голоса, бряцание упряжи и доспехов, фырканье лошадей, удары шагов и копыт, тонули в сумрачной вечерней тишине просторного герцогского парка. Отдающее от каменных стен и мостовой эхо перебивало звуки, предавая картине спешивающихся усталых всадников умиротворенный образ охотников-рыболовов ездивших на лесной пикник. Двое нарядных конных, кавалер и дама, что прогуливались по парку в вечерних сумерках, выехали из-за кустов сирени. Улыбнулись, пошутили о веселой прогулке по холмам к северу от Гирты, с которой вернулись со своими людьми военный комендант города и леди-герцогиня со своей свитой, но близко решили не подъезжать, остались посмотреть со стороны.
  Молодая, по виду носящая ребенка, женщина лет семнадцати, долго и нерешительно стояла на верхних ступеньках у парадных дверей Малого дворца, всматривалась в сумерках в угловатые фигуры подъезжающих, растянувшихся в длинную темную цепочку верховых. Когда подошли последние и стало ясно, что больше никого не будет, поспешила. Придерживая подол нарядного, ярко-синего передника, побежала быстрым, нетерпеливым шагом. Заступая на клумбу, чтобы не попасть под конские копыта, прошла вдоль колонны, тревожно вглядываясь в усталые серые лица вооруженных, ожидающих, когда освободится место, чтобы тоже спешиться, мужчин. Дошла до замыкающей группы экипированных самыми современными оружием и броней всадников под знаменем с черным драконом и золотым крестом, терпеливо ждущих в седлах, когда все остальные разберутся со своими конями и снаряжением. Найдут своих близких и войдут во дворец.
  - Не ищи его Вильма - кивнула, первой обратилась к ней с коня молодая женщина в тяжелой алой мантии, похожей на броню - Роланд убит.
  Ее лицо было мрачным, осунувшимся и потемневшим от дальней дороги и усталости. Растрепанная и пыльная, длинная темно-рыжая, заплетенная черными бархатными лентами коса лежала на ее плече, поверх серого защитного жилета. Шею под самое горло укрывал намотанный в несколько оборотов плотный черный шарф. Как будто стараясь скрыть непомерную усталость, чуть покачиваясь, явно прилагая усилие, чтобы держаться ровно и гордо, она сидела в седле боком. Придерживаясь за поводья необычайно смирно, почти неподвижно стоящей лошади одними кончиками пальцев, плотно поджав опущенные уголки губ, чуть поводила из стороны в сторону лицом. Изредка моргая, напряженным взглядом своих колючих, непроницаемо-черных и неподвижных глаз, наблюдала, как спешиваются с коней мужчины, облаченные в броню. Обнимают, берут на руки детей, улыбаются, кланяются своим девицам.
  Так, в напряженном молчании прошло несколько секунд, когда, словно внезапно пресытившись этим зрелищем, герцогиня резко выдернула из стремени свои большие и тяжелые, по фасону столичные, на шнуровке и с высокими голенищами, черные ботинки и без всякой помощи спрыгнула с коня на землю.
  - Мы будем служить панихиду по Роланду, Бурхарду и остальным перед ужином - безразлично и жестоко, как приговор, лишенным всякого участия тоном, сказала она скорбно и молча склонившей перед ней голову, женщине. И, обращаясь как будто сразу ко всем вокруг, возвысив голос, страшно, яростно и громко объявила - как воскрес наш Господь Бог, Иисус Христос, так, по добрым делам, служению и вере, и мы воскреснем!
  Как крылом, широко и стремительно взмахнула рукой, умелым движением перекинула широкий рукав рубахи через запястье и, подняв к небу, в сторону шпиля Собора Последних Дней, исступленные неподвижные глаза, перекрестилась. Тяжело и громко выдохнула и, упрямо склонив вперед голову, поджав локти, как будто намереваясь бить всех, кто не отойдет с ее пути, не оборачиваясь, зашагала в сторону Малого дворца. Следом за ней, с металлическим стуком поспрыгивав с седел, таким же твердым и быстрым маршевым шагом, мерно грохоча броней, цепочкой последовала и сопровождающая ее свита.
  Граф Прицци, военный комендант города, бросил ей вслед быстрый взгляд. Достал из поясной сумки табакерку, с силой вдохнул нюхательного табака с тыльной стороны руки и тоже спешился. Энергичный, по виду лет пятидесяти, с твердым благородным лицом полководца с батального панно и спокойным взглядом внимательных серых глаз, привычных к опасности и смерти, он без разговоров взял юную вдову под локоть. Повлек ее к дверям Малого дворца. Там его уже ждала высокая, чрезвычайно худая, уже немолодая, но наделенная какой-то потусторонней неуловимой красотой женщина в белом платье и черном шерстяном плаще. Улыбнувшись графу так, как будто среди всех вокруг она видела только его одного, приняв из его рук ладонь потерявшей мужа девицы, приласкала ее. Молча повлекла ее за собой под высокую арку, в сторону от всех.
  - Одного не довезли. Смерть от кровопотери. Остальные тяжело и средне стабильны - с коротким служебным поклоном продемонстрировал папку с докладной, обратился к военному коменданту доктор, что подошел отчитаться о состоянии тяжелораненых, которых граф распорядился отправить в лазарет при герцогском дворце вперед колонны, в фургоне ипсомобиля.
  
  ***
  
  В коридорах и залах за стенами бубнили тревожные голоса. Придворные кавалеры и ламы переходили из комнаты в комнату, с этажа на этаж, пересказывали друг другу последние новости, внимательно слушали телефонные трубки и новоприбывших, обсуждали сегодняшний, случившийся на северном берегу Керны инцидент. В канцелярии горел свет работали секретари, маялись, в ожидании, присаживались на скамеечки посыльные с записками, но герцог Вильмонт приказал своему наперснику, тому самому доброжелательному пожилому рыцарю со стальным прутком в редеющей седой косе, сообщить всем, чтобы его не беспокоили и что на сегодня все оставшиеся аудиенции отменены.
  Отсюда, из зала с высокими окнами на три стены, где сидел Герцог не было слышно ни звуков конного отряда графа Прицци, что подъехал ко дворцу, ни бряцания оружия, ни грозного пения стальной полковой флейты. Здесь, в просторной уютной комнате с зелеными и синими драпировками и высоким потолком, жарко горел камин. Электрические лампы в плафонах в форме причудливых цветов отражались в зеркалах, мерцали на блестящих, устилающих пол, укрытых мягким толстым ковром, мозаичных мраморных плитах.
  Герцог Вильмонт задумчиво восседал в удобном кресле, размышляя, смотрел в просторное, от пола до потолка, окно, наблюдал расцвеченную множеством огней панораму ночного города. Рядом на подносе, на маленьком, высоком и узком одноногом столике стоял фужер с вином, но Герцог так и не прикоснулся к нему. Откинувшись на высокую спинку кресла, сидел, отстукивал пальцами по подлокотнику в такт доносящемуся издалека фортепьянному этюду, задумчиво разглядывал огоньки окон внизу и темные очертания крыш.
  Он уже знал обо всем произошедшем сегодня на северном берегу Керны. Сидел, словно обдумывая происходящее в одиночестве, вдалеке от своих придворных, советников и друзей. Но вот послышались предупреждающие окрики, Герцог замер, чуть улыбнулся, приготовился к явлению. Дверь с грохотом распахнулась. Оставив снаружи, в коридоре, многочисленную свиту, в зал ввалился генерал Кибуцци. Видный и сытый пожилой кавалер с могучими руками с содранными костяшками и перебитыми пальцами любителя кулачного боя и начальник штаба. Вразвалочку подошел к градоправителю, что уже сложил под подбородком тонкие пальцы в жесте готовности выслушать анекдот. Важно заложил руки за спину, поклонился одновременно сдержанно, фамильярно и отстраненно, как будто это был не акт приветствия сюзерена, а всего лишь формальная церемония, досадная и бесполезная. Генерал был облачен в темно-зеленую, расшитую серебром мантию, поверх которой сиял легкий парадный доспех с золотыми подвесками на груди. На дорогом, набранном из искусного серебряного литья поясе висел короткий, заключенный в модно разукрашенные ножны меч, а на ногах блестели свежим воском новые и идеально вычищенные сапоги. Генерал был хмур и обеспокоен сегодняшним инцидентом и, наверное, у него было что-то очень важное на уме, но на столике внезапно зазвонил телефон, бессовестно перебил его, так и не дав сказать ни слова из приготовленного им донесения.
  - Яков, друг мой, да я знаю обо всем что случилось. Мне уже доложили. Простите меня, ради Бога, к сожалению, я сейчас не могу уделить вам ни единой капли времени - внимательно выслушав сказанное в трубке и вернув ее на рычажок, поднял указательный палец, встал навстречу генералу Герцог. Его взгляд стал серьезным и даже угрожающим - безотлагательные дела требуют моего личного присутствия. Я вас обязательно вызову вне очереди, как только освобожусь. Подождите.
  И, без лишних разговоров, изящно отстранив генерала тыльной стороны руки, не оборачиваясь, вышел в коридор, так и оставив главнокомандующего в полном недоумении: что могло быть важнее случившегося днем кровопролитного погрома, что по злой воле сумасбродной племянницы герцога Вильмонта, не более чем четыре месяца назад вернувшейся после шестнадцатилетнего отсутствия из Столицы, в любой момент грозил перерасти в полномасштабную войну между городской жандармерией и самообороной герцогского управляющего производством Аарона Солько его наемниками, многочисленными землевладельцами и их дружинами с северного берега Керны.
  Но у герцога Вильмонта сейчас было более важное дело.
  - Ральф, ты вернулся - констатировал он с порога, входя в свой кабинет.
  В комнате стояла ароматная ночная прохлада. Через распахнутое настежь окно, из парка доносились грубые голоса, бряцание снаряжения и храп лошадей. Где-то в кустах сонно стрекотала вечерняя птица. Под деревом тревожно и важно обсуждали какие-то дела юноша и девушка, отошедшие в сторону, чтобы никто не подслушал их беседы.
  В кресле за рабочим столом Герцога, уперев щеку о ладонь, вполоборота к окну сидел принц Ральф. Растрепанный с дороги, в доспехе и при мече, причем меч лежал поперек отцовского рабочего стола, поверх должностных бумаг, папок и документов. Молодцевато закинув ногу на ногу, принц курил трубку, выдыхал в потолок, как в лицо самому Герцогу ароматный сизый дым.
  - Как всегда - только и бросил он - сколько меня не было, а ты меня даже и не встретил...
  - Ты видишь что у нас тут? - строго прикрикнул на него, перебил Вильмонт Булле, подошел к столу, взял ножны с мечом принца и пренебрежительно сбросил их на пол - а что все эти дни делал ты? Пил с бездельниками, дебоширил, тратил деньги. А теперь ты влезаешь через окно в мой кабинет и предъявляешь мне что я тебя не встретил и плохой отец? Скажи спасибо что я заранее предупредил Габриэля, чтобы тебе не отстрелили дурную башку. Ты знаешь, какие инструкции у охраны? Или мне загрузить их тебе в голову, раз самому ума ознакомиться нету?
  - Отец! - невозмутимо отмахнулся от него принц - я по делу. Мне нужно твое слово, я влюблен и намерен жениться.
  - Тогда для начала освободи мое кресло. И пересядь на стул, раз пришел просить - строгим и решительным, но уже деловым и спокойным тоном исполненным покровительственного превосходства, велел ему Герцог. Принц Ральф с нескрываемым недовольством повиновался. Поднял с ковра свой меч и пересел на стул для посетителей. Герцог Вильмонт сел за стол, вдохнул, поднял утомленный взгляд, на портреты короля Арвестина, правящего монарха Конфедеративного Северного Королевства и герцога Карла, основателя города и первого правителя Гирты, что висели рядом на стене.
  В камине за глухим стеклянным экраном плясали сполохи пламени, от которого не становилось теплей. Светильники, глядящие в высокий потолок из-под темных стенных панелей, какие недавно столь заинтересовали Вертуру, были приглушены. В зале стоял ночной сумрак, но Герцог повел рукой и свет стал интенсивнее.
  - Начнем с начала - сказал он. Поудобнее разместившись в кресле, оперся о стол локтем и откинулся на спинку точно также как до этого принц Ральф. Бросил внимательный взгляд на сына, оправил высокий стоячий воротничок мантии, словно бы, чтобы успокоить волнение и, как будто бы наконец решив, какой выбрать тон, хорошо поставленным голосом объявил - вторая попытка. Здравствуй сын. Ты вернулся. Если бы известил заранее, я бы выслал к тебе Якова или Августа, и они бы во главе своего утренника устроили бы тебе прием по стойке 'смирно'. С барабанами, флагами и кортежем. Но ты предпочел инкогнито. Понимаю, в этом есть свой шик. Я тоже люблю так делать. Ты что-то говорил о помолвке?
  - Не о помолвке - обиженно бросил принц и как воин всегда встречающий опасность лицом к лицу, откинулся на стуле и, решившись, выпалил - о женитьбе
  - Ахаха! - покачал головой Герцог - и кто она? Твоя подружка детства Карина Бронкет? Сейчас, в свои восемнадцать, она скромно улыбается тебе, но уверяю, в двадцать три она раскрутит тебя как на патефоне пластинку. Будет кататься по приемам, охотам и благотворительным обедам, а ты у нее будешь сидеть дома под каблуком, вести хозяйство или строить ей дачу, копать огород и вешать гамак для ее развлечений. Она хитрая, вся в мать, а ты и жизни в глаза не видел. Впрочем, меня устраивает, будет еще одна фрейлина Веронике, глядишь, и тебя нормальным человеком сделает. Так это Карина, я угадал? Верно?
  - Нет, отец - покачал головой принц, принимая правила игры - Карина дура, ну ее.
  - Тогда, надеюсь не Оливия Кибуцци? - продолжал Герцог - ты что спьяну совсем не видишь, что ей плевать на тебя? Она влюблена в наши дворцы, в наши пуховые перины, наши столичные рубашки, наши подушки, наши диваны, наши бриллианты, наши ипсомобили, наши телефоны и наши окна с видом на всю Гирту. Она манекен для самых дорогих нарядов, кукла с витрины, бездонная прорва, которая с утра до вечера будет сосать у тебя наши деньги как не в себя. А лишних денег, как ты знаешь, у нас нет. Все в обороте. Или ты теперь любишь кукол? Хочешь, подарю тебе механическую, или сразу пару? Дешевле выйдет.
  - Не хочу! - начинал сердиться принц - отец...
  - Тогда остается только Вольфина Тальпасто...
  - Да нет же! Прекрати!
  - Ну тогда я прямо теряюсь в догадках! - брезгливо передернул плечами Герцог - но если это Анна Гарро, которой ты предлагал прокатиться на лошади, как будто вокруг не было других, более достойных, девиц, то ты зря испытываешь мое терпение. Она взбалмошная, неотесанная недоучка, деревенская девка, и к тому же старше тебя почти на десять лет. В своей шляпе она похожа на ворону. Тебе будет стыдно ходить рядом с ней. Возможно, какому-нибудь престарелому неудачнику или дураку, который после всего, что она натворила, спьяну и захочется подержаться за ее коленку, но как по мне, все это может не только плохо кончиться, но еще и просто несолидно. Не наш стиль. Хотя какую она написала о тебе в 'Скандалы' статью! Это талант. Редактор мне лично на согласование приносил. Это было восхитительно. И это правда, что ты с щенячьим восторгом рассказывал на каждом углу, как вас с Эмилем укачало в паланкине и вы хором запачкали все вокруг?
  - Ну отец! - утомившись этим беспредметным разговором, в усталой мольбе застонал принц.
  - Тогда кто же эта мерзавка-обольстительница? Как ее имя? - насладившись страданиями сына, поинтересовался Герцог.
  - Ее зовут Йекти, ну у нее такое имя что не выговорить так просто, но она разрешает называть себя Йекти... - как пятнадцатилетний школяр спрятал глаза и покраснел принц, что особенно неуместно смотрелось с его могучими закованными в броню плечами, грубым, обветренным и загорелым лицом и огромными натруженными ручищами, что все это время сжимали ножны у груди, словно пытаясь загородиться ими от проницательного взгляда Герцога. Вильмонт Булле проморгал, внимательно и пристально посмотрел на сына, но промолчал, указал ладонью, чтобы тот продолжил говорить.
  - Она правит целым народом. Она королева... Она влиятельна и богата и прислала тебе вот этот подарок в знак своего благоволения...
  Он достал из под завязок нагрудника прямоугольный сверток из цветастой иноземной ткани с угловатым узором, перевязанный темно-синем шнурком и выложил на стол перед Герцогом, но тот нисколько не заинтересовался им, сидел, подперев кулаком лицо, не перебивая, слушал. В его глазах читались веселое ожидание и насмешка.
  - Была еще вкусная собачка, чтоб приготовить угощение для твоей кухни, но нам пришлось съесть ее в пути. Но осталась коробка с благовониями и специями... - воодушевленной сладостными воспоминаниями о любви, не замечая этой жгучей иронии во взгляде, самозабвенно продолжал принц - и мы с Эмилем...
  - Ничего, я переживу и без собачки, и без сладких рисовых шариков и без мандаринок, завернутых в золотую фольгу - уже со слабо скрываемым презрением покачал головой герцог Вильмонт и пояснил, как будто проговаривая все сказанное до этого принцем - так значит, она богата, влиятельна, обворожительна и набралась наглости, чтобы считать себя королевной? Это просто восхитительно! Ты уедешь к ней и будешь жить в бамбуковом шалаше, а она наденет на тебя петушиный цветастый халат и тапочки с раздвоенным носком, как у твоего плоскомордого дружка с кривой саблей? Так? Или она приедет к нам сюда и будет кататься в своем паланкине по селам и весям вокруг Гирты?
  - Она прибудет сюда после фестиваля, сказала осенью, когда...
  - Всем запретным городом на колесах? - перебил его Герцог - я же сколько раз тебе говорил: все, хватит скакать галопами по лесам. Езжай учиться в университет. Как твои братья, познакомишься на факультете с какой-нибудь ловкой девицей с гуманитарного или юридического и она, с Божьей помощью, возьмет тебя в оборот, сделает из тебя нормального цивилизованного человека, приведет в божеский вид. Там такие как ты, дерзкие грубияны с мышцой вместо мозгов и на розовом ипсомобиле в моде, нарасхват. Нет же. Приспичило тебе кататься черти где и черти куда залететь. Допрыгался.
  - Отец! - вскричал принц.
  - Да на тебя посмотрели, богатый, молодой, дурной - уже откровенно ругал его Герцог - подсунули тебе хитрую стерву-сердцеедку, а ты и рад, думаешь что влюбился.
  - Отец! Но я серьезно! - начал терять самообладание принц.
  - Да, я вижу, что за тебя серьезно там взялись. Ничего, это поправимо.
  - Ты не понимаешь! - закричал принц Ральф, затрясся всем телом, сжал кулаки - я люблю ее, мне без нее не жить!
  - Уж лучше Вольфина Тальпасто - заключил герцог Вильмонт - Дуглас как раз тут подходил, интересовался, замуж ее нормально выдать. Он будет в восторге. Как раз надо закрепить с ним некоторые наши договоренности, так что сейчас позвоню ему, и все решим - и потянулся к трубке стоящего рядом на подоконнике телефона.
  - Отец, нет! - в отчаянной, бессильной ярости воскликнул принц.
  - И мой ответ: нет - холодно отрезал Герцог - а для лучшего понимания твоего места в этой жизни, я сейчас позвоню в банк, чтобы аннулировали твой вексель. Чтоб ценил слово отца и наконец, осознал, что на самом деле, сам по себе, ты ноль без палочки. Вот и посмотрим, чего будет стоить ваша любовь до гроба, когда твоя вертихвостка узнает, что у тебя нет ни своего замка, ни свиты, ни ипсомобиля или чего еще, что ты там нахвастал с три короба, чтобы покувыркаться с ней.
  Принц Ральф скривился в бешенстве, вскочил со стула так, что тот с грохотом отлетел в сторону, яростно поджав губы, сжал кулак и с ненавистью замахнулся на Герцога, но тот манерно вскинул над столом указательный палец, как будто представлял что это пистолет. Громко и резко, как кнут на рыночной площади, щелкнул электрический разряд. Принц, вскрикнул от боли, схватился за нагрудник бригандины и отшатнулся к стене.
  - Вон! - коротко и ясно указал на выход Герцог - и чтоб я тебя здесь больше не видел. Пока не поумнеешь и не переменишь своего вонючего мнения о том, что ты сам волен выбирать свою судьбу и родители тебе не указ, не приходи. И выйди не через окно, как вошел, а как нормальный человек, через дверь.
  - Ну отец! - едва не плача, застонал принц. От его былого гонора не осталось и следа. Теперь он был больше всего похож на растерянного школяра, у которого отобрали его модную, подаренную на именины отцом, трость, и сломали ее об колено.
  - Либо сам, либо тебя вынесут с позором под локти, и на глазах у всех дадут пинка под зад - погрозил ему пальцем, когда принц было снова попытался шагнуть к нему, Герцог.
  Принц Ральф зашипел. Развернулся и, размахивая руками, обиженно грохоча броней, устремился вон. Выходя, он с такой силой хлопнул дверью, что она чуть не слетела с петель и, казалось, даже стены заходили ходуном, чем заставил вздрогнуть сидевших снаружи в канцелярии служащих, которые были уверены, что в кабинете Герцога кроме него самого никого нет.
  Вильмонт Булле только улыбнулся этой выходке. Он был очень доволен тем, как ловко все получилось.
  
  ***
  
  Совсем стемнело. Вопреки запрету инспектора Тралле, детектив подсел к столу под навесом полевой кухни и, предъявив свою лейтенантскую регалию, потребовал полагающегося ему по службе чаю с вином. Получив, развязно уселся с кружкой в руке верхом на скамейку, как научили его школяры, прислушался к усталым разговорам коллег, что сыпля незнакомыми именами, обсуждали политику, стычку, что произошла сегодня в холмах, к северу от Гирты и какие это может иметь для всех последствия.
  Перекрестившись, отпил глоток: напиток был дрянным, явно отдавал вареньем из черноплодной рябины и самогоном от которого уже со второго глотка почти сразу заломило в виске.
  - Как служба? Жалоб нет? - подошел к столу, подсел рядом на скамейку уже знакомый капитан Кноцци. С веселой насмешкой уставился на Вертуру, что он будет говорить на такое в ответ. Тут же подошел еще какой-то незнакомый жандарм с регалиями капитана, тоже с кружкой. Встал рядом, скорчил морду, посмотрел на детектива с такой свирепой и внимательной, почти что звериной ненавистью, что тому стало очень некомфортно, почти физически страшно рядом с ним. Полицейский был уже изрядно пьян, но совсем не в том состоянии, о каком говорят 'навеселе', а в абсолютно противоположном настроении.
  - Вы же с Гонзолле Младшим знакомы? Ну, с тем, который Модест - не дождавшись никакой реакции на свой первый вопрос, задал второй капитан Кноцци. Уселся лицом к детективу, тоже перекинув ногу поперек скамьи, оперся локтем о стол и внимательно уставился на Вертуру как на арестанта в комнате пыток - они с сэром Дорсом, недавно гостили у вас в Мильде. Рассказывали, лично вас, принца-изгнанника видели.
  - Да - поняв, что отмолчаться не выйдет, мрачно ответил Вертура - было дело...
  - А здесь, в Гирте, уже встречались с ними?
  - Нет.
  - А что Гонзолле, в Мильде тоже рассказывал, сколько человек он зарубил и сколько раз женился? А сколько его тут колотили и мордой в навоз роняли? Что нет? - оперся обеими руками, крикнул через стол какой-то незнакомый жандарм, поделился веселой сплетней - он тут и вашей Гарро предложение на спор не далее как в начале лета делал, букет с лотка цветочницы стянул. Оправдывался что для нее!
  - Вызовите его на дуэль! - хохотнул, подхватил пьяный капитан - на фестивале, на оглоблях! Два дурака дерутся, третий не лезет!
  - А кто это тут, рассказывал - услышав, что обсуждают известную личность, присоединился к разговору, обведя стол многозначительным суровым взглядом и остановив его на Вертуре, спросил сидящий в дальнем конце стола рыцарь с лиловым бантом - что они с Борисом строили планы похитить леди Веронику? Вы?
  Вертура опустил глаза, у него похолодело сердце. Он отчетливо помнил, как Борис Дорс, большой, бородатый, мрачный человек с перекошенным как будто бы от ненависти, но при этом все же каким-то романтично-грустным лицом и огромными мозолистыми ручищами чернорабочего, не замечая никого и ничего вокруг себя, разглагольствовал на весь квартал о всяких молодецких глупостях, шагая с откупоренной бутылкой по цветущим, залитым радостным весенним солнцем улицам Мильды. Как все задыхались, не в силах угнаться за его стремительной, экспрессивной походкой, как от его зычного голоса между домов стояло эхо, тряслись стекла и, словно ругаясь на его неместный говор, из парадных и окон таращили глаза, яростно выли, раздраженные его резкими криками дворовые коты. Как они вместе с Модестом Гонзолле, князем Колле Младшим и маркизом Рорком Бифисом во всю подзадоривали его, потешались над ним, смеялись этим по-детски радостным и наивным хмельным шуткам о неразделенной любви к какой-то, никому тогда неизвестной, но, по его словам, очень важной и абсолютно недостижимой для него, маркиза, девице... Но сейчас Вертура совершенно не представлял, кому он, будучи пьян вчера или позавчера, мог рассказать эту, такую веселую и задорную тогда, у себя дома, и внезапно столь опасную сейчас, ставшую политической здесь, в Гирте, сплетню.
  - Ну будут следующими плавать за Шилле под мостом! - усмехнулся пьяный капитан.
  - ...На Шилле уже давно жаловались, всем надоел... - видимо не зная, о чем вообще идет разговор, скупо бросили из темноты.
  - Все, я домой - невозмутимо прервал болтовню, бросил капитан Кноцци, хлопнул по доскам плетью, что лежала рядом с его чаем на столе, коротко и выразительно кивнул суровому жандарму, обратился к коллегам - и вы тоже расходитесь. Герман уже заступил.
  Вертура, как будто ничего и не случилось, сделал еще пару глотков, картинно поморщился что гадость, как делали все, и, отстранив от себя кружку, встал и пошел прочь¸ чтобы опять не попасться на неаккуратно брошенном слове или снова не стать жертвой местных хохмачей. Поднявшись в зал, так и не найдя наверху Марисы, побродил кругами по второму этажу, присмотрелся где какие кабинеты и попросился домой. Его отпустили.
  Уже у ворот, Вертуре пришлось пропустить въезжающую на плац телегу. На ней, в сопровождении трех верховых с фонарями, везли укрытого черным докторским саваном мертвого, с окровавленной расколотой головой, полицейского. Навстречу вышел бородатый дежурный капеллан, в одной руке держа лохматый молитвослов с закладками, другой на ходу, оправляя стихирь. Пока телега ехала к заданию комендатуры, видя ее, полицейские лениво вставали, стаскивали с голов шапки и капюшоны, крестились. В городе снова звонили колокола, заканчивалась вечерняя.
  Детектив тоже перекрестился и вышел за ворота на проспект.
  Поднимаясь по лестнице своего дома, он с замиранием сердца, не решаясь признаться себе, отчаянно надеялся, что Мариса будет ждать его, но у дверей в коридоре было пусто и темно и только фонарь за окном светил своим желтым светом.
  Вертура вошел в комнату, задвинул засов, не зажигая огня, разделся, быстро прочел "Отче наш", перекрестился, лег на кровать. Заложил руку за голову. Ему не спалось, мерещилось, что где-то в доме завывает и скребется кошка. Но, возможно это был всего лишь ветер.
  
  ***
  
  Глава 6. Северный берег (Суббота)
  
  ***
  
  Небо было белым от облаков. Стояло душное летнее утро. Яркий белый свет пробивался через плохо задернутые портьеры. В коридоре грохотали сапогами, громко, словно нарочито так, чтобы было слышно всем, приглашали генерала Гесса, начальника полиции, на какой-то банкет. Но здесь, наверху, на третьем этаже, в комнате с роялем, откуда из окна открывался вид на тенистый палисадник, забор и спуск к реке за западной стеной полицейского дома, было прохладно уютно и тихо.
  - Марк, сегодня ваш второй день на выезде - заявил детективу инспектор Тралле, когда Вертура поднялся к нему в кабинет, чтоб узнать, с какими работами на сегодня ему предстоит иметь дело.
  - Не как в прошлый раз - нахмурился, пояснил, инспектор - теперь все по-настоящему, серьезно, слушайтесь Алистера, иначе он такое заклинание на вас наложит, что детей вовек не будет и ни одна дама вам не соблаговолит.
  На этой оптимистичной ноте детектив вышел из кабинета и спустился во двор. Слабый утренний ветерок шелестел кронами тополей. Пели утренние птички. У кустов шиповника под стенами комендатуры уже стоял готовый к отправке, украшенный черно-зелеными орденскими вымпелами запряженный двойкой дилижанс. Фанкиль проверял упряжь, Инга гладила по мордам, угощала сахаром гулко облизывающихся, звенящих удилами лошадей. Как отметил про себя Вертура, она была из тех неопрятных грубых особ, что любят лошадей и кошек несоизмеримо больше чем мужчин.
  Сухощавый, яйцеголовый, незнакомый детективу полицейский в мантии расшитой магическими узорами и сером плаще, вооруженный коротким современным ружьем в чехле для магического жезла и массивной, как ботанизирка у ученого-натуралиста сумкой, отвлекся от своей книжки, смерил Вертуру из седла презрительным взглядом поверх сдвинутых на самый кончик носа очков и заявил.
  - Это вы из Мильды? С оружием обращаться умеете?
  - Да - формально и коротко ответил тот.
  - Отлично - с раздражением ответил, прогнусавил, старшина, отстал от Вертуры и, сделав вид, что детектив для него пустое место, снова обратился к чтению.
  - А вот мне все хочется узнать, а в сумочке-то у вас какие заклинания? Есть что запретное? - как будто решив, что раз ссора не задалась сразу, то надо непременно попробовать еще, с насмешкой поинтересовался у коллеги Фанкиль. Погрузил в салон массивную, какими валят каменных троллей из сказок, двуручную секиру - магические эликсиры кидаться в прохожих?
  - Нет - скривился, с мрачной насмешкой бросил ему магистр - журналы с обнаженной гравюрой на ночь. Лео, вы собрались?
  - Нет еще. Разве не видите?
  На задание отправляли всех служащих отдела Нераскрытых Дел. Фанкиль и лейтенант Турко погружали в карету, пытались пристроить поудобнее свои огромные, с окнами на лезвиях, топоры. Облаченные в доспехи и держа в руках эти страшные орудия убийства, они были похожи на злобных сержантов у городских ворот, что постоянно требуют то проверки бумаг, то мзды.
  Инга поставила рядом на землю кожаный короб полный фосфорных свечей, оправила перевязь в петле которой висел короткий, почти как у детектива, меч.
  - А гореть будут? - указывая на зажигательные снаряды, требовательно спросил у магистра Дронта Фанкиль.
  - Если не загорятся, вы погибните - коротко и сухо ответил тот рыцарю.
  Доктор Сакс тоже с огнями, осветительными ракетами и бутылками смешанного с селитрой и фосфором керосина, стоял в наклонку, пытался аккуратно разместить снаряжение в карете так, чтобы оно не опрокинулось в пути. Вертура подошел, заглянул в салон экипажа. Ему всегда было интересно, как устроены достопамятные орденские черные кареты изнутри, и был даже немного разочарован увиденным. Внутреннее убранство повозки почти ничем не отличалось от множества других виденных им карет, за исключением некоторых несложных удобств. У передней переборки была скамья на два места так чтобы там могли свободно поместиться и без затруднений войти и выйти двое в доспехах или трое без. По обе стороны были двери. Также внутри имелся откидной стол, комод с сетками и просторными сквозными багажником, устроенным так, чтобы доставать из него груз можно было как из салона, так и с заднего торца кареты. В комоде была стойка для оружия, а на обратной стороне задней двери устроена откидывающаяся полка с множеством коробок и шкатулок для мелочей. От любителей порыться в чужих вещах с кормы багажник запирался на висячий замок, который как раз вертел в руках Фанкиль. Сейчас грузовой отсек был почти пуст и кроме оружия и зажигательных принадлежностей в нем стояла только большая, отдающая керосином, железная канистра.
  - Это не пить! - строго погрозил пальчиком доктор Сакс с интересом глядящему в распахнутую дверцу детективу.
  - Не влезут - констатировал лейтенант Турко, примеряя к стойке для оружия ростовые топоры - может по диагонали поставить?
  - Ага, чтоб упали и отрубили кому-нибудь дурную башку - ответил ему Фанкиль, примерился к оружию - да, не по рукояткам карету сделали... Не берите, несите обратно, обойдемся без них.
  - Это кого это вы такими топориками тут собрались рубить? - глядя на погрузку, задорно поинтересовался какой-то полицейский.
  - Врагов нашего светлейшего Герцога - слоняясь к нему с седла, как бы по секрету сообщил магистр Дронт - очередная задача, с которой вы не справляетесь, милейший.
  - Врагов пусть армия рубит, а мы негодяев ловим! - весело бросил ему жандарм и, насвистывая какую-то невнятную мелодию, удалился.
  Наконец-то уложив багаж, все вскочили в седла. Дюк, и доктор поместились в карете, Инга на козлах, остальные верхом. Когда они уже отъезжали, Вертура заметил Марису в окне второго этажа. Бросив Фанкилю, что он на минуту, соскочил с лошади, бегом поднялся наверх, но там ее уже не было.
  - Не видел - с отвращением скривил толстую скулу, пожал плечами инспектор Тралле. Он сидел на месте дежурного, перебирал и смазывал свой пистолет.
  Прогрохотав в своей бригандине по паркетному коридору, зацепив оплечьем какого-то посетителя, Вертура догнал ее у парадных дверей.
  - Анна... ты не пришла вчера - попытался он, но она передернула плечами и брезгливо отстранилась.
  - И что? У меня срочное поручение - глядя куда-то в сторону, неприязненно и раздраженно бросила она - не начинай, все иди.
  - Я искал тебя... - растерялся он от такого обращения.
  Она остановилась перед ним и, сделав паузу, словно обдумав что-то и с трудом удержавшись от оскорбления, ответила.
  - Не слышишь что ли? Я спешу, мне надо идти - и, резко отвернувшись, быстро пошла прочь. Растерянный детектив, как мальчишка, зачесал лоб, хотел было побежать за ней, но так и остался стоять в недоумении.
  Когда он вернулся на плац, все уже уехали. Он вскочил в седло, выехал за ворота комендатуры, свернул налево, в сторону северных ворот, куда сказал ему Фанкиль и, наплевав на то, что он в городе, дал в галоп. Проигнорировав рожок полицейского, с грохотом промчался мимо роскошного дома где жила куратор полиции Хельга Тралле, проехал перекресток, фасад собора и площадь за ним и, миновав еще два квартала, только у северных ворот города настиг уехавших вперед коллег.
  - Эта женщина доведет вас до могилы! - высунулся из окошка, замахал рукой, крикнул ему доктор Сакс - я не шучу! Во всех смыслах! Не связывайтесь с ней!
  Вертура подъехал поближе к карете и нагнулся к окну.
  - Это сэр Фанкиль меня убьет, когда я вам голову отверну - с раздражением ответил он и продемонстрировал рукоять меча.
  - Нет, ну серьезно! - не унимался доктор - вы что ничего не знаете? Это такая женщина...
  - Да, черт бы с ней! - покачал головой детектив и все-таки высказался - невозможно с вами со всеми!
  - Марк, у вас седина в бороде, а все бегаете за малознакомой девчонкой как будто вам шестнадцать. Неужели вам совсем не интересно, куда мы едем? - весело окликнул его Фанкиль.
  Вертура устыдился.
  - Алистер, прочтите нам лекцию! - с насмешкой обратился к начальнику Фанкиль.
  - У вас это выйдет лучше, заодно и материал повторите - ядовито бросил тот и опять уставился в свою книжку, которую читал прямо на ходу в седле.
  - Вкратце - объяснил Фанкиль - едем расследовать какую-то дрянь, о которой ничего неизвестно. Марк, вы поняли это?
  - Нет - мрачно ответил Вертура - уж лучше бы я занимался документами...
  - Чтобы сидеть за столом рядом с Анной! - весело выпалил доктор Сакс из кареты - как двоечник в школе рядом с отличницей! Писать любовные записочки и дергать ее за косу!
  - Это как раз напротив башни мастера Тсурбы - не обращая внимания на восторженные и глупые реплики доктора, смех лейтенанта Турко и недовольство детектива, как ни в чем не бывало, продолжил Фанкиль - вы спрашивали, к ней и едем. Сами все и увидите.
  Миновав ворота и равелин, с трудом протолкнувшись через затор и показав регалии полиции, чтобы не досматривали на заставе, свернули на дорогу идущую через поселки и огороды параллельно городским стенам. Здесь, за городом, дышать было намного легче, но к ароматам травы, пыли, срубленных лопухов, коровьего навоза и луж, тут примешивался еще один, какой-то иной, едва различимый, но неприятный и тяжелый запах, похожий на гарь или нечистоты. Как сказал Вертуре Фанкиль, там, по левую руку от тракта, к северу от Гирты, за полями и садами где растили мелкие, вечнозеленые, годящиеся только на кислый сидр, груши и яблоки, в холмах, копали руду и день и ночь работали сталелитейные цеха и доменные печи.
  - А зимой тут бывает выпадает черный снег с пеплом, видели когда-нибудь такой? - весело спросил он у детектива.
  За спиной остались кварталы какого-то большого, вынесенного за городские укрепления предместья. По словам Фанкиля, той самой Сорны, большой агломерации к северо-западу от Гирты, протянувшейся вдоль северного берега моря на много километров вдоль дороги на Фолькарт и Ирколу. Впереди, по правую руку, возвышалась башня арсенала, прикрытая кронверком и валами земляных укреплений. Когда доехали до них, снова свернули на юг, огибая Гирту с востока так, что вскоре выехали в поля перед северо-восточными воротами города, от которых начиналась дорога на Столицу. Поехали по ней на восток по сверенному берегу реки. Миновали деревеньку, что стояла в стороне от основного тракта, начали подниматься по живописному склону холма поросшего светлым и чистым сосновым лесом.
  Высокие, обожженные летним солнцем деревья редколесьем стояли по обе стороны дороги, источали неповторимый, кружащий голову, аромат смолы. Внизу, под высоким обрывом холма, раскинулась мерцающая водная гладь Керны. Стояла июльская жара. Лучи вышедшего из белого утреннего марева солнца пронизывали веселый сосновый бор, слепили глаза, играли на холодных серо-синих просторах реки. В пожелтевшей траве цокали кузнечики. Запахи прохладной воды, горячего песка, тростника и прелых листьев стояли над дорогой, бодрили. Вырвавшись из каменных улиц, из резких, но уже неощутимых по привычке запахов лошадиного навоза и дыма от бесчисленных печей, дышать свежим воздухом было настолько непривычно, что даже доктор Сакс притих, проникнувшись красотами природы и терпкими ароматами раскинувшегося вокруг леса. Расслабился и детектив.
  Так они ехали по высокому берегу, шутили шутки, улыбались им, смотрели на воду, бегущую далеко внизу, под крутым, местами каменистым, обрывом. Любовались открывающимися с дороги пейзажами: впереди, по левую руку, в распаде между холмов синела гладь озера. У пристаней прохаживались гуси, важно задирали к небу головы, выгибали шеи. Веселились, плескались на мелководье облаченные в одни льняные рубашечки до колен дети. Стоя в холодной воде, подоткнув подолы длинных рубах и деревенских мантий, которые надевают через голову, лейн, стирали, полоскали белье женщины. Над озером, дул легкий холодный ветерок, навевал мысли о том, что скоро наступит август, а за ним и дождливая, золотая и печальная осень. Приносил бодрящий аромат большой воды.
  - Велико твое творение Господи! - улыбнулся Фанкиль и, сложив троеперстно пальцы, перекрестился.
  - Ага - кивнул, отвечал ему лейтенант Турко. Тоже осенил себя крестным знамением, достал свою флейту, задудел в нее на весь лес.
  
  ***
  
  По дороге проехали еще несколько маленьких деревень и ферм. Уже далеко за полдень выехали к большому поселку и спустились к речному пляжу, где в распаде между двух холмов на песчаном берегу были устроены пристани. На маленькой рыночной площади у воды толпился народ. Тут торговали, ругались, бездельничали, стояли рядом с горами поклажи заломив руки в разрезы штанов, щурились от солнца, смотрели на воду, курили, ждали лодок-завозней, что ходили отсюда на южный берег, до Елового предместья, крыши и колокольни которого темнели над высоким обрывом, за рекой, вдалеке.
  Приметив новую группу подъезжающих верховых, их тут же окружили женщины с лотками и корзинами. Бросая исподлобья лихие, внимательные и веселые взгляды, смахивая загорелыми потными локтями упавшие на лоб и широкие скулы, выбивающиеся из под платков густые русые челки, девицы в лаптях и серых крестьянских лейнах наперебой предлагали всем подъезжающим яблоки, груши, овощи и сидр. Сбраженные березовый сок и мед, вяленых цыплят, сало и свежевыпеченный, еще теплый, ароматный хлеб.
  Доктор Сакс перегнулся через окошко дилижанса, выпучил глаза, зарумянился, приветственно замахал им. Похотливо округлив восторженный веселый рот, купил у одной большую выдолбленную тыкву с подкисшим молоком и медовые соты, завернутые как в газету, в грязную мятую тряпицу.
  - Вон она, Башня - обратил внимание Вертуры Фанкиль. Указал на узкий прямоугольный, по виду очень высокий, монумент, едва заметный в дымке далеко на другом берегу, выше по течению реки - а через переправу Еловое, там дорога на фермы и замок Ринья.
  Вертура прищурился туда, куда указывал коллега, молча кивнул в знак того, что принял к сведению.
  Напившись холодного кваса у веселой селянки, что, прищурив глаз, загадочно улыбалась детективу, они отъехали от переправы и направились дальше на восток.
  - Инга, вам не скучно? - допытывался доктор Сакс, пересев на козла поближе к ней - вокруг столько обалдуев, никогда не обратят внимания на красивую женщину!
  - Зато вы обращаете сразу на всех - с иронией ответила она - не густо будет? Не слипнется?
  - Я провожу научные изыскания и мне положено. Все сугубо научно! Как доктор психологии, я пишу монографию о методах укрепления семьи, так что мне можно смотреть и спрашивать обо всем. Даже нужно! Кому, как ни вам разбираться в этом! - весело отвечал он, грызя соты и запивая их кислым молоком.
  - Это чтоб наладить отношения с вашими женой и детьми? - уточнила Инга.
  - Нет конечно! - воскликнул доктор и начал возмущаться - там все безнадежно. Вот она пишет, требует больше денег на детей, а ходит в ресторан, потому что там кофе варят лучше, видите ли, и никак не урезонить. Клинический диагноз. При таком помогают только розги, твердая рука и не давать ни марки больше необходимого!
  - Тогда зачем все эти ваши книжки и монографии, если все можно решить с помощью розг?
  - Разумеется чтобы продать их, стать богатым, уважаемым и известным! - по-простецки отвечал доктор Сакс - для чего же еще! Больше абсолютно ни для чего эти глупые книжонки по психологии и личностному росту не нужны! Ну разве что на растопку самовара или в печь!
  Лейтенант Турко опустил свою флейту, в которую свистел всю дорогу и недоверчиво покосился на коллегу.
  В полутора часах езды от переправы основная дорога резко сворачивала к северу, прочь от реки. От развилки в чащобу вела заросшая травой, но по виду совсем недавно расчищенная просека. Ехали по ней долго. Несколько раз поднимались и спускались по слонам холмов, проезжали темные сырые лощины с ручьями, вытекающими из маленьких и холодных лесных озер. Миновали несколько стоянок углежогов, лесорубов и собирателей смолы. Наблюдали между деревьев суровых, бородатых и загорелых мужиков с валочными топорами, что при приближении незнакомцев прекращали свои дела, внимательными взглядами провожали экипаж, настороженно хмурили лбы.
  Вертура устал, взмок и уже совсем выбился из сил шлепать себя ладонью по ушам и шее, отгонять бесчисленных, назойливо зудящих комаров, роями взлетающих из сырого мха, бесконечно вьющихся под темными елями. Он уже вылил не себя почти половину своего одеколона, маялся и думал только о том, когда же они поедут назад и наконец-то вернутся в Гирту, которая теперь казалась ему самым лучшим местом на земле, когда впереди, между огромных черных стволов, забелел просвет опушки, а спустя еще томительные двести или триста метров езды, перед полицейскими открылось просторное свекольное поле с темнеющими за ним крышами и стенами домиков какого-то поселка или деревни.
  - Вам туда - указал им встретившийся на дороге мрачный, по виду местный, житель - прямо, никуда не сворачивайте и в лес. Мимо не проедете, там тупик.
  - А что вы сами всю эту нечисть топориками не покрошите? Вон вас сколько смелых бородатых в лесу, грех помощи-то просить - поинтересовался магистр Дронт с насмешкой.
  - Так это не наши, это наемные - поморщился мужик - не хотят нам помочь, говорят не их дело. Если что, доктор Зигге тут главный, заведует всем.
  Не объясняя больше ничего, пешеход, достал свою флягу и выпил.
  Вся деревня - четыре больших землянки и три длинных деревянных избы окружали большой двухэтажный каменный дом с высоким забором, занавешенными изнутри грязными бежевыми тряпками окнами и обшарпанным углами. Вид старой, давно потемневшей и облупившейся от сырости штукатурки и черные, прогнившие толстые деревянные рамы навевали тоску. Несколько тонких черно-зеленых сосенок торчали над оградой, словно в попытке хоть как-то скрасить печальный облик этого старого, давно обветшалого строения.
  Полицейские переглянулись и проехали мимо, в сторону, куда им указал сельский мужик. В конце поля снова начиналась просека, на этот раз совсем неухоженная и сильно заросшая кустами и травой, что вела дальше, вдоль берега реки в лес, полого спускалась в очередную сырую и темную котловину.
  - Это что, туберкулезный барак? - оглядевшись, поделился с магистром Дронтом мыслями Фанкиль - Алистер, вы знали куда едем?
  - Обсудим с Валентином, когда вернемся - скупо бросил ему магистр.
  
  ***
  
  Впереди и внизу, в распаде между холмов, росли огромные, особенно могучие и древние черные ели, стоял тяжелый и сырой запах прелого мха, слышалось глухое монотонное журчание бегущей по камням воды. Обветшалый каменный забор огораживал еще более запущенный сад во дворе маленькой и старой деревянной церкви, больше похожей на большую часовню чем на настоящий храм, и кладбище, по ровным холмикам с одинаковыми крестами, похожее на больничное. Несколько могил были раскопаны, в них стояла мутная желтая вода. Дверь в церковь была прикрыта и укреплена приставленной снаружи доской, чтобы не заходили звери. Похоже ее вообще не запирали, ни снаружи, ни изнутри.
  Солнце уже клонилось к закату, кустистые вершины елей, остро втыкались в бегущие высоко над головой, как в горловине колодца, облака. Через узкий холодный ручей перед кладбищем вел такой же гнилой и ветхий как и всё вокруг деревянный мостик. Подъехав, всадники остановились перед ним, в мрачном ожидании уставились на открывшиеся на поляне унылое зрелище. После города и дороги, здесь было непривычно сумрачно, тихо и безлюдно, и только где-то вдалеке раскатисто и резко стучал дятел, перекликаясь с какой-то печальной лесной птичкой. Фанкиль нахмурился. Даже лошади шли боком, настороженно поводили мордами, клацали удилами, словно поторапливая людей поскорее покинуть это место.
  - Спешиваемся, господа, и проводим следственные мероприятия - прикрикнул, приказал магистр Дронт, но сам остался в седле.
  Лейтенант Турко, Инга и доктор принялись распрягать лошадей. Дюк пошел вдоль забора кладбища. Магистр Дронт переехал через мост, подвел коня к отверстым могилам. Вертура и Фанкиль зашли в церковь.
  Здесь, внутри было темно и сыро. Под ногами хрустела занесенная ветром через щели в ставнях хвоя. В небольшом зале с алтарем у дальней, восточной, стены стояло несколько скамеек для гробов и, наверное, посетителей, на крюке у окна висели старые черные балахоны. Рядом темнела квадратная дверца люка, ведущая под пол, но попытки Фанкиля поддеть ее ногой и открыть не увенчались успехом. В печке в отсыревших углях желтели клочки каких-то бумаг, по которым Вертура так и не смог определить что это за записи и когда их бросили здесь. Закончив осмотр, Вертура и Фанкиль еще раз обошли зал и вернулись к люку.
  - Да, унылое местечко - словно прочтя его мысли, поделился с коллегой впечатлениями Фанкиль, подошел к подоконнику и крутанул маленький железный волчок, который как-то особенно быстро потерял ход и опрокинулся на бок, словно был плохо сбалансирован. Рыцарь кивнул, убрал прибор, достал из сумки стеклянную пробирку, похожую на штормгласс, заполненную мутно-белой жидкостью, встряхнул ее, пригляделся на просвет.
  - Естественный коэффициент искажения в пределах нормального - сказал он как будто сам себе, чтоб не забыть.
  - А что мы собственно ищем? - поинтересовался Вертура - зачем мы вообще здесь?
  - Тут пропадают люди - оглянувшись ко входу, не слушают ли их, загадочно ответил рыцарь - уже неоднократно жаловались, цифры несколько отличаются от среднестатистических. Ну вы читали же...
  На крыльце загремели шаги. Где-то снаружи в лесу ритмично и гулко заухала кукушка. С грохотом распахнулась дверь. Вертура вздрогнул. Стуча сапогами, вошел магистр Дронт.
  - В открытых могилах тела - с презрением констатировал, кивнул Фанкилю - пойдемте, поможете, надо вынуть пару, осмотреть.
  Инга раскрыла свой саквояж и выдала всем повязки на лица. Полицейские взяли из дилижанса багор, вынесли из церкви скамью. Дюк и Фанкиль, как самые сильные, подошли к смердящей яме, опустили крюк в мутную глинистую воду, подцепили труп и выволокли его наверх. Надев резиновые перчатки, перевалили на скамью, перевернули на спину.
  - Мужчина среднего возраста, похоже селянин - глядя на морщинистое и белое от воды тело, презрительно констатировал магистр. Обошел скамью, остановился рядом, распахнул рубаху на мертвой груди - скончался несколько дней назад. Узнаете, Лео?
  Тоже надев резиновые перчатки с крагами до локтей, запустил пальцы в широкий разрез под нижними ребрами умершего.
  - Значит опять... - мрачно улыбнулся старшина и, с видимым усилием и неприятным хрустом разрываемой кожи, выломал из разреза толстый, величиной с ладонь, диск. Потащил за ним бороду омерзительных, покрытых гноем, хвостов, что тянулись от него, уходили на глубину в серую мертвую плоть.
  - Будет серьезный разговор к этому доктору Зигге - констатировал, с режущим ухо, похожим на металлический, треском, обрывая эти корни, что лопаясь, разбрасывали вокруг зловонные брызги. Приказал - Дюк, поедете со мной. Лео, сожгите этого и других.
  И, не сказав больше ничего, не попрощавшись, они с помощником оседлали коней и поскакали прочь по дороге, обратно в сторону деревни.
  
  ***
  
  - Предлагаю отчерпать воду из могил ведром и залить керосином... - с сомнением глядя на мокрый багор, предложил Вертура.
  - Пожалуй - согласился Фанкиль - работы конечно побольше будет, но если это туберкулез, меньше шансов заразиться.
  Из церкви принесли тяжелые деревянные ведра и грубо выпиленное из кривой сосновой ветки коромысло. По очереди черпали им, выливали зловонную воду в сторону.
  Инга достала из дилижанса микроскоп, откинула позади кареты специальную полку, которую можно было использовать как стол. Надела перчатки и маску, взяла пробы, осмотрела, ощупала первый, вынутый из ямы труп, констатировала.
  - Туберкулезных уплотнений нет.
  - Вытащим еще одного и проверим - предложил Фанкиль - Марк, помогите.
  И они с трудом выволокли из ямы еще одного умершего и взгромоздили на скамейку. Пока тянули багром, разорвали ему бок и грудь.
  - Да, вандализм без предела... - закончив с погрузкой, поморщился, покачал головой Фанкиль и прибавил - это Гирта.
  - У этого тоже разрез под ребрами - указала Инга, мрачно кивнула Фанкилю - узнаешь?
  - Как у тех, в прошлый раз - устало кивнул тот. Двумя руками взялся за края раны, извлек из нее диск и, держа его на весу с мочалом уходящих в тело отростков, продемонстрировал коллегам.
  - Ну и мерзость - скорчил притворную рожу доктор Сакс, изображая всем видом, что видел и не такое и подобной ерундой его не смутить.
  - Что это? - разглядывая это омерзительное инородное тело, поинтересовался Вертура.
  - Судя по всему неорганический паразит - охотно констатировал Фанкиль - маркировка на всех известных образцах отсутствует, так что какую точно функцию они выполняют и адрес их изготовления неизвестны. И, похоже, они не подходят для людей. Те, кому они были имплантированы, умерли в результате отторжения тканей и последующего сепсиса. Сгнили изнутри. Это не первый случай. Убийца в доме на Дальнем Холме, семья с фермы Тагге. Несколько случаев по городу. Это те, о которых мы знаем. Но эти, похоже, скончались не от заражения крови и совсем недавно. Смотрите, на руках следы от инъекций, а лимфатические узлы не деформированы.
  Инга кивнула, внимательно изучая тела и вынутые из них диски. По ее сосредоточенному выражению было трудно понять, согласна она с коллегой или нет.
  - Мэтр Сакс - внезапно обратился к доктору Фанкиль - вы умеете рисовать?
  - Да, конечно! - важно и хвастливо ответил тот.
  - Тогда будьте любезны, нарисуйте нам дров для костра - попросил его рыцарь и, не обращая внимания на изумленно открывшего рот, не знающего что и ответить на такое доктора, пояснил для всех - сожжем их, осмотрим тут все и обратно в Гирту.
  - И мы все прекрасно знаем, что это какая-то контрабанда, покрываемая на административном уровне - доставая из кареты валочный топор на длинной рукояти и делая вид, что успешно пропустил шутку мимо ушей, заявил доктор Сакс. Высказал свое авторитетное мнение - но все же плевали на запреты и конвенции, когда дело доходит до денег, так ведь?
  - Ну в общем то да - покачал головой, согласился с ним Фанкиль - особенно в такой глуши. Марк, Иозеф, доставайте остальных. Полагаю, что никакого туберкулеза тут нет и быть не может. Инга, проведите соскоб легких для полной уверенности.
  - Лео - мрачно обратился лейтенант. В его голосе проскользнули тревога и даже испуг - тут все понятно. Зачем доставать всех? Сделаем опись, напишем рапорт, что обнаружили захоронение похищенных и убитых людей...
  - Я же сказал, как разберемся тут, так и поедем - строго, с раздражением, осадил его Фанкиль. Склонился над еще одним выволоченным из ямы трупу, раскрыл ему пальцами глаз, начал упрекать полицейского - Йозеф, у нас тут подопытные с последствиями генетических изменений и образцы имплантированных в них устройств. А вы рапорт, формальный отчет об осмотре, с ходатайством о необходимости проведения дополнительной проверки. Завтра их тут уже не будет, прокуратура напишет заказное местному коменданту и, с его слов, что признаков правонарушения не обнаружено, вам и ответит.
  Пока работали, выполняли распоряжения Фанкиля, вынимали тела из ям, брали пробы, извлекали инородные тела, внимательно осматривали их, записывали протокол, наступил вечер. Все устали. Работая, то и дело прислушивались к одинокому треску дятла, тревожно оборачивались в сторону ручья, не явится ли кто чужой, не вернулся ли сослуживцы, но ни Алистер Дронт, ни Дюк, ни кто еще, так и не приехал.
  За полуразрушенным каменным забором все также журчал огибающий поляну холодный, веющий травой и прелыми листьями ручей. Лес был все также сумрачен и безлюден. Своей глухой, лишенной всяких привычных городскому жителю звуков тишиной заставлял прислушиваться к себе: щелкнет ли покачнувшись ствол древней, покрытой мхом ели, хрустнет ли ветка в непроходимом буреломе невдалеке.
  Из ям были извлечены все девять трупов. Три из них отличались от обычных человеческих. Два были с рогами и головами, чем-то отдаленно напоминающими лосиные и покрытыми мелкими, похожими на длинные бородавки, отростками ногами, ниже локтей и колен. Еще одно было просто бесформенной, вывернутой наизнанку массой, но, судя по осмотру, это был не мертворожденный, а когда-то бывший живым организм. Все три очень заинтересовали Ингу и Фанкиля.
  - Червоточина - покачал головой, пояснил рыцарь - тут такие нередкое явление.
  По виду лейтенанта Турко и остальных, детектив понял, что они к этому привычны и удивляться тут нечему. У чудовищ в телах тоже обнаружились диски и тоже вокруг уходящих в плоть синтетических отростков белели зловонные метастазы отторжения. Инга приступила к вскрытию еще одного тела. Фанкиль приказал пережечь всем умершим спины, сказал так надо. Доктор Сакс вызвался добровольцем, гордо прошелся с факелом вдоль ряда уложенных штабелем, политых керосином тел. Пламя со страшным шипением особенно ярко вспыхивало на фоне чащобы в вечерних сумерках. Инга подтвердила, что, судя по анализам, туберкулеза в образцах нет, пошла за лошадьми.
  Все очень устали и перед отъездом сели отдохнуть. Расположились на досках, на крыльце церкви. Устало смотрели перед собой, слушали первозданные, звучащие здесь уже как тысячи лет звуки тайги. Курили трубки, глядели в костер, вдыхали горький, дерущий горло, поднимающийся от принесенных непригодным ни к какой иной работе доктором Саксом сырых дров, дым.
  Детектив и лейтенант молчали. Сидели, устало вытянув ноги, в полном изнеможении. Вставать и ехать в город не осталось уже ни желания, ни сил. Доктор Сакс лег на бок на плащ, оперся о локоть, снял очки и раскрыл рот. Даже Фанкиль похоже утомился. Сидел, привалившись к бревенчатой стене, вяло отгоняя комаров, изредка хлопал себя по рукам и шее. И только Инга как будто совсем не устав, ходила по противоположному берегу ручья, хлопала в ладоши, чмокала, призывая разошедшихся гулять по округе лошадей.
  - Позови их манком - крикнул, устало бросил ей Фанкиль.
  - А ты взял его? - ответила она звонко и, посвистывая, углубилась в лес.
  - Ага, как всегда... - покачал головой лейтенант Турко, но вместо того, чтобы пойти помочь, только поудобнее расселся на крыльце, снял с головы свою шапку-малахай, принялся чистить ее от нападавшей с деревьев хвои.
  Темнело. Пока Инга бродила по лесу, достали бутерброды и самогонный спирт, что привез лейтенант. Сидели, мрачно жевали переложенный черствым сыром хлеб. Запах гнилой воды, в которой уже много дней лежали мертвые тела и жженой с фосфором плоти не прибавляли аппетиту, но все так устали, свыклись с этим смрадом и выбились из сил, что было уже все равно.
  - Ну запротоколировали, ну собрали доказательства - сердито уставился на коллег лейтенант Турко. Допив из фляги последние капли, затряс ей над раскрытым ртом - умаялись зазря. И что теперь? Ночью в город поедем?
  - У нас вот такой чертовщиной занимается Орден, а не полиция - пожаловался усталый Вертура. Еще в начале работ он снял доспех, но с непривычки к тяжелому физическому труду все равно умаялся настолько, что теперь без движения лежал, подложив под голову бригандину. Не осталось сил даже сидеть.
  - У нас тоже - проигнорировав вопрос лейтенанта, устало ответил Фанкиль.
  - А где он здесь? - спросил Вертура. Лейтенант и доктор заулыбались его словам, не сговариваясь, указали пальцами на рыцаря.
  - Да это мы - ответил тот, тоже показал большим пальцем на себя и тоже улыбнулся - я и Инга. Командория Гирты.
  - А что они не основали тут полноценной бальяж? Большой город, должны были...
  - Связываться с сенатором Парталле, я так думаю, не хотели - рассудил Фанкиль - полагаю, вы уже достаточно увидели, чтобы понять, какие у нас тут гаранты королевской власти, порядки и традиции - многозначительно кивнул на лейтенанта - кто столичным ревизорам со всех сторон слаще лижет, тот и Герцог.
  - Лео - встрепенулся тот - вы бы рот прикрыли, а то надоели вы тут уже всем, больно много говорите...
  - А вы закройте уши, Йозеф - строго посоветовал рыцарь - и сделайте вид, как вы это отлично умеете, что ничего не видели и не слышали. А кто нашу канонерку, спрашивается, три года назад с Гамотти подстрелил? Мастер Глюк? Развлекается в маразме старичок? Не надо тут мне рассказывать. На какую гайку ему укажут, ту он и крутит. Иначе на кафедре его быстро рассчитают и отправят на пенсию без пособия по выслуге лет. Или это командир батареи виноват? Самострел случайно, без спросу, выдал? Ага, а упреждение он тоже сам считал? По логарифмической линейке? Как ему прикажут, так он и пуляет. А кто ему такие приказы отдает? Кто с серых схем самые большие доходы получает? Кто войну с Мильдой начал? Кто ворует и взятки дает? - голос рыцаря стал напряженным, агрессивным и злым.
  - Кто эту дрянь сюда привез? - пихнул локтем прочь от себя кожаную сумку, в которую сложили извлеченные из трупов диски - под Парталле ваша Гирта. И если сюда Орден или Трамонта приедет, вы же первыми и завоете свобода, суверенитет, 'долой захватчиков и оккупантов', 'Слава Гирте!', и вы, Йозеф и все вам подобные, вместе со всеми. А как вчера, когда сэр Август и леди Вероника кабаки и притоны с продажными девками пожгли, мразь всю из углов повыволокли и на деревьях перевешали, так сразу все повыскакивали, за топорики похватались, родню, хозяйство защищать. Даром, что те через один все душегубы и бандиты. Жить им видите ли мешают как свиньям, зарабатывать, дела решать. Хлев разбередили, порядок навели. Вам в кормушку самогона налили, тушенки из червей насыпали, и жизнь удалась - глаза рыцаря налились кровью, Фанкиль сжал кулаки.
  - Не надо тут! Мы не свиньи! - грубо, но все же как-то испуганно возразил лейтенант, округлил рот, отстранился - а что мы сделаем? У нас начальство, присяга... Мы люди подневольные и нищие...
  - Это вы Богу на Страшном Суде будете рассказывать, какие вы там люди - зло возразил Фанкиль - дерьмо вы, а не люди. Люди это те, кто за Христа умирают, живут по заповедям, по вере, а у вас у всех одни отговорки, обстоятельства вонючие. Нет желания, нет времени, нет денег. Обидели вас, голова болит. Живете как в свинарнике, палец о палец не ударите, зато каждый с претензией, пожрать, поспать, с девкой поваляться, напиться. Жить ничего не делая, валандаться на диване весь день. И при этом все друг в друга тычут, в один голос воют, что вокруг одни мошенники, твари продажные, лоботрясы, предатели и лжецы. Никто ничего не делает, бардак и всем плевать, и виноваты у вас всегда все вокруг кроме вас самих, Бог, Король, Церковь. Нечего пенять на других, на себя посмотрите!
  - Лео... - попытался успокоить разбушевавшегося рыцаря доктор - ну хватит уже, ну что вы разошлись?
  - А вы еще кто такой, мэтр Сакс, чтобы мне тут указывать? - грозно нахмурив брови, сжал кулаки, бросил теперь и ему Фанкиль - вы, Густав, дурак, трус и бездельник. Жену бросили, шестерых детей, книжонку о мужчинах, женщинах и кошках какую-то никчемную все пишете не напишете. Родители у вас богатые, квартиру вам в три комнаты с панорамным видом сняли в Гирте. Кто вы вообще такой здесь? Или кто вы, Йозеф? Вы вообще тут рот свой заткните, иначе я вас так отлуплю, как вы заслуживаете. Я все знаю, это вы сдали меня, наушник вы и предатель, вот вы что. Тварь продажная, а не человек.
  - Я не наушник! - обиделся, громко возмутился, начал жаловаться полицейский - что я-то? Что с меня спрашивают, то я и говорю и делаю. Я человек подневольный, меня премии лиши ни марки не останется, не то что мне на выпить, а жене и детям. И я вас, Лео не закладывал, молчал, никому ничего не говорил, хотя и спрашивали, не выдал. Это все Дюк, мразь та еще, он мог узнать, веры ему нет. Или Анна, это она подслушивает все и выведывает, вот к Марку ее приставили теперь, сами видите, с нее и спросите...
  - Вы что совсем, что ли тут озверели?! Орете на весь лес! - из темноты появилась Инга, привела под уздцы трех мотающих головами, с бряцанием упряжи стукающихся друг о друга мордами лошадей - что, не слышите?
  И вправду, где-то рядом в лесу грохотали копыта приближающихся верховых.
  - Бегом! Быстро! - сдавленно приказал Фанкиль, и бросился к ограде кладбища. Побросав доспехи и инструменты, без лишних слов, все повскакивали, побежали за ним. Перевалились через изгородь, утопая по пояс в ледяной воде, перебрались через ручей. Мокрые вскарабкались на противоположный скользкий, глинистый берег и, путаясь в торчащем между скал подлеске и кустах черники, поспешили подальше от поляны, наверх.
  Остановились метрах в тридцати выше по склону. Залегли за толстыми стволами между узловатых корней и, притаившись, задержав дыхание, внимательно уставились вниз, на тускло освещенный пламенем костра двор перед церковью. Ждали не больше минуты, как на противоположном берегу ручья, у мостика замелькал свет. Несколько вооруженных факелами всадников выехали на берег, остановились у брошенного без присмотра дилижанса, нахлестывая разгоряченных коней. Огляделись.
  Вертура поежился. Ему вспомнились истории, заметки старых газет и записи хроник про Белых Всадников: длиннополые, скрывающие доспехи и фигуры светлые одежды летели по ветру, придавая верховым очертания призраков. Головы скрывали белые глухие капюшоны с горизонтальным клапаном в виде окровавленной пасти в качестве смотрового разреза. Возглавлял отряд человек в какой-то черной высокотехнологической броне, поверх которой тоже был накинут белый плащ с окровавленной пастью. За его спиной горбом торчал ранец, а в руках была длинная, как копье, труба с лепестком синего пламени на конце.
  - Наши? - сняв очки, слепо прищуривался, зашипел доктор Сакс, заерзал, толкая под локоть Фанкиля.
  - Молчите! - зашипел сквозь зубы, продемонстрировал ему нож рыцарь - это Атли Солько. Это только у них тут есть огнемет. В Столице купили...
  - Точно он - согласился, прошептал рядом в темноте лейтенант Турко - похоже за нами приехали.
  Всадники огляделись, один спешился, открыл дверцу дилижанса, начал разглядывать что внутри. Еще трое перешли через мост, проверить двор перед церковью. Один из верховых повел перед собой ладонью, словно пытаясь почувствовать, присутствующих неподалеку полицейских, но что-то начало неуклонно меняться в окружающем мире. Вертура вздрогнул: он уже слышал это чудовищное, шепчущее многоголосье в лесу в первую ночь на выезде, к югу от Гирты. Ему стало страшно: безотчетная паника, боязнь темноты в которой ходит нечто неизвестное, неуязвимое и нечеловеческое, желающее причинить вред, иррациональный страх неясной и неумолимой угрозы сковал его сердце. Ужас полуночной, далекой от города и жилищ, глухой лесной чащи и властвующих в ней жаждущих человеческих крови и страданий первозданных и враждебных тварей, наполнил лес ощущением чего-то чудовищного и инородного. И, словно в знак того, что это не просто безотчетная растерянность горожанина оказавшегося в темном ночном лесу, где-то совсем рядом, едва слышно захрустели ветки под лапами осторожно приближающегося, готового наброситься, разорвать на куски и сожрать, хищника.
  - Мина! - схватил коллег за одежду, предостерегающе прошептал Фанкиль - головы берегите!
  Встревожились, замотали головами, почувствовали чужое присутствие и люди внизу. Человек по имени Атли Солько поднял трубу, приготовился встретить противника.
  - Вот оно! - предостерегающе крикнул один из его спутников, указывая в сторону церкви. Всадники спешились и с оружием наготове, подняв щиты, выстроились перед дверью. Старшина направил огнемет в окно. Дымный поток быстрого, страшно ревущего белого пламени полился из трубы. Люди вокруг посторонились от жара, послышались радостные одобрительные реплики.
  - А вот это уже занятно... - шепнул Фанкиль, достал из поясной сумки маленький, похожий на театральный, бинокль, и уставился вниз.
  - Что там? - тихо спросил лейтенант Турко.
  - Похоже то, что мы пропустили... - азартно оскалившись, закусив ус, ответил рыцарь.
  И вправду, в здании церкви что-то загремело, захрустело, из горящего окна, метнулась черная и бесформенная, похожая на лапу с когтем, тень и сбила с ног едва успевшего поднять ей навстречу щит, ближайшего из дружинников. Все шарахнулись в сторону, кроме человека с огнеметом, что направил свое оружие на щупальце, попутно поводя им из стороны в сторону, чтобы пролить зажигательной смесью сырые от недавно прошедших дождей бревна, как можно быстрее поджечь их. Раненый бросил оружие, откатился в сторону. Еще одна лапа появилась из другого окна, слепо ударила перед собой, но на этот раз никого не задела. Ее начали колоть копьями, наскакивая на нее, пока она пыталась вынуть коготь из земли.
  - Все, пора. Уходим! Только тихо! - схватил лейтенанта за плечо Фанкиль. Тот коротко кивнул в темноте. Они снова были лучшими друзьями и коллегами.
  Все поднялись, и пока внизу шла драка и их не могли услышать, оступаясь на обломках скал, цепляясь за корни растущих на крутом склоне елей, поспешили прочь. Уже почти наверху, на гребне холма детектив обнаружил, что у него разорваны штаны. Поскользнувшись в темноте, он разбил себе колено, распорол голень об острый камень, испортил обновку, которую выбрала для него Мариса. От страха и возбуждения было не больно, ощущалось только сильное жжение, как от большой ссадины, но крови было очень много, о чем он и доложил Фанкилю. Рыцарь поморщился, но все же приказал отряду остановиться. Детектив сел и вытянул пораненную ногу. Инга, больно и грубо схватила его стальными пальцами за колено, начала наощупь накладывать повязку: зажигать огонь, а тем более курить, Фанкиль строго запретил.
  Внизу, на дне котловины, за темными ветвями, бросая трепетные отсветы на скалы и стволы, разгорался пожар. В чистое лунное небо валил темный, подсвеченный понизу рыжим зловещим пламенем дым. Отсюда, сверху, было не понять, что там сейчас, но далекие неразборчивые удары, испуганное ржание лошадей и какие-то не то предостерегающие, не то панические крики, навевали самые дурные и тревожные мысли.
  - Что будем делать? - присел на корточки у края скалы, кивая вниз, шепотом спросил лейтенант Турко у Фанкиля.
  - Поднимемся наверх, пойдем к реке. Будем молиться, чтобы эта тварь задержала их, и они нас не нашли. Это их лес, похоже, нас сюда специально заманили. Инга хорошо услышала...
  Лейтенант промолчал, скривился. Рядом в темноте тревожно сверкнули очки доктора Сакса.
  - И мы сидели рядом с этим? - плаксиво спросил он у коллег.
  - Сидели - строго ответил, согласился, Фанкиль.
  Когда перевязка была окончена, они снова встали и, хватаясь за деревья и кусты, начали карабкаться дальше по склону вверх. Поднялись на край котловины и, свернув на юго-восток, зашагали по плоским гранитным камням на вершине холма в сторону реки.
  Здесь, на поросших кустами и мхом покатых, наверное оставшихся после прошедшего в незапамятные времена по этим землями ледника скалах, густой еловый лес сменился редкими соснами и зарослями душистого вереска. Плоские, покатые гранитные прогалины отчетливо просматривались на несколько сотен метров вокруг, светлели в темноте, отражали яркий белый свет стоящей низко над верхушками деревьев луны.
  Где-то очень далеко, по левую руку, на западе, остался город. Огни домов, подсветка фасадов и церквей, окна и горящие на проспектах и площадях яркие электрические фонари отражались желтым заревом в стоящей над рекой и заливом дымке. Над головами синело ясное по-северному холодное и высокое ночное небо. Горели звезды. То там, то тут, в траве, цокали сверчки. Из низины тянуло терпкой бодрящей гарью. Отсюда, с гребня холма, пожар внизу казался большим костром. Из-за плотно стоящих деревьев не было видно ни церкви, ни ручья, ни сада, ни дороги, ни идущей внизу битвы.
  - Лошадей и карету так и бросим? - кивая вниз по склону, спросил лейтенант Турко.
  - Бросим - ответил Фанкиль.
  - Как в прошлый раз спишем?
  - Спишем - согласился тот и раздраженно переспросил - а у вас есть предложения?
  - Вот вы теперь и будете писать, что оставили под вашу личную ответственность! - не унимался лейтенант.
  - Йозеф, хотите вернуться? - окончательно рассердился, махнул рукой Фанкиль - давайте, идите!
  Лейтенант замолчал и больше не выказывал никаких возражений.
  Между сосен дул легкий ветерок, шелестел ветвями, придавал сил. Двигаясь цепочкой по вершине холма, полицейские обходили котловину с востока, перемещаясь в сторону реки. Тревожно смотрели вниз, пытаясь понять, закончилась ли там битва с неизвестным им чудовищем, что жило под полом лесной церкви, или нет. Опасливо прислушивались, к темноте, не послышится ли снова зловещий грохот приближающихся конских копыт. Но, похоже, их не преследовали. Отстала и Мина, если это была она - Фанкиль не уточнил.
  Пройдя пару километров по лесистому косогору, по плоским гранитным скалам, вышли к Керне. Остановились на высоком крутом обрыве, без всяких сил навалившись на стволы сосен, уставились вниз.
  Впереди, как будто под ногами, на много десятков километров, до самого горизонта в обе стороны, раскинулась слабо мерцающая, серебряная в свете звезд и луны, величественная и просторная речная гладь. Бесформенными чермными массами темнели идущие по течению собранные из стволов срубленных в верховьях бревен редкие плоты. Темной, непроглядной полосой чернел далекий противоположный берег. Ни одного костра, ни окошка не проглядывало сквозь сумрачную лесную чащу, полого спускающуюся с холмов к воде.
  - Идем - указал Фанкиль и, как будто найдя на крутом откосе какую-то тропинку, пошел по ней. Все последовали за ним.
  Какое-то время они осторожно спускались напролом, то и дело хватаясь за камни и кусты. Здесь, на густо заросшем лесом крутом склоне было совсем темно: плотно растущие вокруг деревья заслоняли ветвями лунный и звездный свет, и только впереди внизу, где-то между стволов и листьев проглядывала вода. Слабо и беспокойно мерцала отраженным серо-голубоватым лунным светом.
  У самого берега, ветер отчего-то стал намного сильней. Темные кроны диких лесных ив, шелестели над головами. Заставляли прислушиваться, навевали тревожные мысли, дезориентировали. Идущий первым Фанкиль нашел настоящую тропу. Пойдя по ней, вывел отряд к делянке и хижине на берегу, у самой воды.
  Заметив сумрачные очертания домика в камышах, рыцарь вскинул ладонь в предупредительном жесте. Детектив, доктор Сакс и Инга пригнулись, встали на колени, спрятались в ивняке. Фанкиль и лейтенант осторожно подкрались к хижине и, откинув палку от двери, заглянули внутрь. Удостоверившись что она пуста, подозвали остальных.
  В маленьком, с плетеными из веток и тростника стенами и потолком, домике, больше похожем на шалаш, чем на постоянное жилище, был сложен очаг из обгоревших булыжников. Остальное место занимала камышовая, с ароматным, заменяющим подушку, набитым свежими травами мешком, постель. Помятый, закопченный, нечищеный и немытый, наверное уже не один год кряду, котелок в углу свидетельствовал о том, что здесь ночуют рыбаки. Пройдясь по берегу, лейтенант Турко опытным взглядом нашел и лодку, что была аккуратно спрятана в стороне, в сумраке низко склонивших к воде ветви ив. Вернулся к коллегам, доложил о том, что лодка слишком маленькая и все не поместятся, сказал, что сейчас подведет ее поближе.
  Его ждали сидя у стены хижины, смотрели на воду. Ежились, зябко поводили плечами, поджимали промокшие ноги, кутались в плащи. Студеная ночная роса выпадала на травах и листьях, с реки тянуло холодящей руки и лицо, не по-летнему студеной сыростью. Доктор Сакс потерял свою модную кожаную шляпу с пряжкой, о чем теперь очень сожалел.
  - Ну, что будем делать? - присел рядом с Фанкилем, продемонстрировал лодочку лейтенант. Достав трубку, закусил мундштук, не зажигая, задышал через нее, как будто по-настоящему закурил.
  Фанкиль тоже достал трубку, кивнул на реку.
  - Марк, Густав, поедете в город. Рапортуете обо всем Валентину, передадите ему протокол и образцы. А мы остаемся, постараемся разведать по горячим следам, что к чему, возможно, подберем снаряжение. Вернемся своим ходом. Возражений нет?
  - Никаких - зябко, кивнул, простонал доктор Сакс. Обхватив себя руками, он всеми силами пытался согреться.
  - Это для леди Тралле - достал из поясной сумки и отдал доктору заляпанный грязью кожаный мешок с дисками Фанкиль. Вручил Вертуре поясную сумку - вот тут бумаги, это сразу отдать Валентину. Все готовы? Так, Инга, Иозеф, сбросьте им в лодку все ненужное. Пойдем налегке, воевать не будем, будем бегать. У нас остался кофеин?
  Инга достала из своей поясной сумки таблетки. Фанкиль снял бригандину и с глухим деревянным стуком опустил ее на дно лодки. Туда же отправились и его меч в ножнах, орденский плащ, который тут же подхватил и надел на себя доктор и капюшон с пелериной, что носила Инга. Лейтенант тоже снял плащ и отдал его Вертуре. Подумал немного, хитро закусил свой длинный рыжий ус, бросил в лодку детективу в руки и свою модную меховую шапку. Сняв с шеи платок, повязал его на голову, вмиг обратившись из полицейского удалым кабальеро из приключенческой книжки. Глядя на коллег, Инга тоже отстегнула свои ножны, положила их в лодку к остальному снаряжению. Поудобнее подвязала рукава кожаной куртки, намотала косу вокруг головы. Проверила свой страшный нож на поясе, которым перед перевязкой разрезала Вертуре штаны. Глядя на ее ловкие уверенные движения, детективу еще подумалось, что, наверное ей не впервой участвовать в подобной ночной вылазке.
  - Готовы? С Богом! Христос Воскрес! - перекрестил отплывающих Фанкиль и оттолкнул лодку с доктором и детективом от берега.
  - Воистину Воскрес! - ответил ему благодарный за то, что их отправляют домой Вертура - как будем в Гирте, доложим, пошлем за вами - тоже перекрестился и принялся энергично грести веслом, проталкивая прогнившее утлое суденышко через ветви низко склонившихся к воде ив.
  - Ну и пусть сами по лесу бегают! - недовольно поежился, обернулся, не услышали ли на берегу, доктор - ну, все? Можно курить?
  - Нет - строго предостерег его Вертура и прибавил - выйдем на середину реки, там и курите.
  Почти напротив них, на другом берегу, левее, выше по течению, темнела узкая громада башни барона Тсурбы. Теперь, в ночном сиянии, было отчетливо видно, что это не дом и не какая иная жилая постройка, а узкая и высокая, угловатая колонна с голыми стенами без окон, чуть подсвеченная снизу не то тусклым слегка голубоватым заревом, не то отраженным лунным светом. То и дело оглядываясь на нее, Вертура с силой греб веслом, уводя челнок подальше от берега. Памятуя о недавних событиях, он никак не мог отогнать от себя неприятные мысли о том, что сейчас что-нибудь нападет на них из темной ночной реки, пробьет тонкое, прогибающееся при каждом движении дно лодки, а когда они с доктором будут тонуть, схватит за ноги и потянет на глубину вниз. От увиденного и прочувствованного сегодня ему было неуютно и тревожно далеко от берега, на большой воде, скрывающей страшные тайны и неведомых существ, что теперь мерещились ему где-то совсем рядом, под непроницаемой серебристой гладью, в сумрачной глубине.
  Черпая веслом то с одного борта, то с другого, в какой-то момент, он обернулся, пытаясь угадать, откуда они отплыли, но так и не смог определить. За кормой чернел покинутый ими высокий, поросший густым лесом, берег, и только где-то в стороне, на вершине гряды холмов, по которой они недавно ходили, рыжел огонь. Не то факел, не то фонарь, не то костер. Что именно - детектив так и не смог разглядеть среди зарослей в темноте.
  
  ***
  
  - Так значит, это не вы меня выдали? - глядя вслед отплывающему челноку, задумчиво обгрызая ноготь, спросил у лейтенанта Турко Фанкиль. Полицейский жевал спичку, глядел, как свет луны дорожкой отражается на воде. Издалека, с реки, доносилось невнятное пиликанье гармошки: вниз по течению медленно спускалась ладья. На носу горел сигнальный фонарь, а у мачты, под навесом, на фоне открытого пламени, наверное жаровни, отчетливо просматривались силуэты сидящих вокруг огня людей.
  - Я доносов не пишу - обиженно покачал головой лейтенант, присел на корточки рядом и тоже уставился на реку - это Дюк, может мэтр Глотте или Анна, точно кто-то из них.
  - Мэтр Глотте может, но он таким не занимается - рассудительно ответил Фанкиль - он не выдал никого тогда, когда предлагали награду, не сдал бы и на этот раз по мелочи. Разве что если хотел нашкодить... Сами знаете его шутки, но по серьезным вопросам он бы никогда так не поступил. Анна говорит только то, что ей разрешает Хельга... А она откуда в этом деле вообще?
  - Понятия не имею - пожал плечами лейтенант, ответил шепотом - кто ее знает, сами видите. Ее за нами приглядывать поставили, чуть что доносить. Может она и мысли читает, а мы не знаем, не ведаем...
  - Возможно - согласился Фанкиль - но если это были не вы, тогда и обсуждать тут нечего.
  - Не я. Мне же тогда тоже влетело. Оштрафовали и премии лишили - пожаловался лейтенант - это у вас довольствие Орденское и еще доверительный вексель для подкупа и агентурной работы. Да, я все знаю Лео. У вас и такие дела в Гирте есть, не отнекивайтесь, знаю, но молчу. А у меня дети, семья. Пришлось принципами поступиться...
  - А, значит это ваших рук дело - подметил Фанкиль - а мы с Валентином все никак эти пистолеты найти не могли. Объяснительную придумали, что это они задним числом вместе с мастерской, пока были в ремонте, на том пожаре сгорели. Хорошо хоть бухгалтерия вопросов не стала задавать.
  - У нас угля не было. Дома холодина, не теплее чем во дворе - оправдывался лейтенант - младшие больные лежали, лечить нечем, как я должен был поступить?
  - Да я-то вас не виню - покачал головой Фанкиль - я же помню, как у вас тогда было, случись у меня такое, сам бы также поступил. Валентин вас подозревал, догадался обо всем конечно, но махнул рукой. Хотя если бы вы на бутылку стащили, не пощадил бы.
  - А что он тогда нас всех так депремировал? - начал сердиться лейтенант - если бы он был таким добрым и честным, мог бы и в положение войти...
  - Сами знаете, у него же ведомость - объяснил Фанкиль - он должен был как-то отчитаться о недостаче, загладить ее, ответить по бухгалтерии. Сделал что мог, штрафом за халатность и выговором формальным ограничился, или вы предпочли бы плетей за служебный подлог и воровство и вон из полиции? Это в администрации сэра Вильмонта и друзьям сэра Августа, банкирам и депутатам все можно. Ничего не будет, хоть детей похищай, хоть возами кради. А мы люди маленькие, нас под суд за каждую мелочь. Мэтр Тралле тогда еще сказал, что была бы его воля, он бы сам бы всех этих мразей перевешал, но тут выбор - либо душа и заповеди, либо нарушение и ответственность. А уйдешь, кто взамен тебя будет неизвестно. Как епископу, которому и казна церковная, и пожертвования от бандитов, и не греши. Пойдемте холодно. Все это философия. Не наше дело. Пусть чиновники, герцоги и банкиры, когда помрут, рассказывают у ворот рая апостолу Петру, когда он укажет им гореть в вечном огне, какие преступные дела они вершили, и что это же были власть и деньги и куда же без них. Что не надейтесь на князей человеческих, ибо в них нет спасения и никакой правды на земле и так, и без них, нету... А нам бы хоть что-нибудь хорошее и полезное в жизни совершить.
  Все втроем, вместе с Ингой, они поднялись обратно по склону наверх, где нашли ведущую вдоль реки удобную, расхоженную тропинку. Пошли на запад, вниз по течению, то и дело оглядываясь и прислушиваясь. Редкие сосны, что росли вокруг на камнях, почти не давали тени. По левую руку серебрилась величественная гладь реки. Лесистый склон и плоские, поросшие мхом скалы хорошо просматривались далеко в обе стороны от тропы.
  Где-то внизу, в километре от того места, где отчалили Вертура и доктор, горел огонь. У берега, на спокойной воде, стояла большая темная лодка. Снизу не доносилось ни звука, но проверять кто такие не стали: торговые и грузовые ладьи и галиоты зачастую останавливались на ночь у берега, чтобы не наткнуться на плот или иное судно, в темноте. Прошли еще полкилометра, пока лейтенант Турко не выругался, схватился за дерево и принялся тереть о траву сапог.
  - Лошадиное дерьмо - коротко сообщил он причину остановки - свежее.
  И вправду: терпкий травяной аромат от свежераздавленного мягкого шарика щекотал ноздри. Фанкиль достал спичку, чиркнул ей о камень. Прикрывая огонек ладонью, пригляделся к следам от копыт.
  - Похоже, что наши знакомые. Впрочем, на следах номера не пишут - присел рядом на корточки лейтенант, подцепил пальцем еще свежую глину - земля сырая, коней десять, только что прошли.
  - Значит не зря прятались - заключил рыцарь - пойдем по следам, поглядим.
  И они продолжили свой путь в темноте. Еще какое-то время дорожка вела по берегу реки, потом пошла под уклон и свернула в лес. Узкая плохо расчищенная просека уходила во мглу, в сторону от воды. Тут было совсем темно. На часах Фанкиля стрелки показали два часа ночи - самое глухое время. В конце просеки теплился огонь. На краю поля, посреди которого стояли знакомая деревня и туберкулезный карантин, был разложен костер. В свете рыжего пламени отчетливо просматривались несколько сидящих вокруг него, как будто несущих вахту, сумрачных теней. Полицейские свернули с просеки и обошли заставу по лесу, по широкой дуге. Вышли на край свекольного поля. Присели, пригляделись с опушки, прячась за деревьями. Фанкиль указал пальцем. Лейтенант Турко и Инга молча кивнули в ответ. Люди у костра сидели не двигаясь, как пугала, и сколько бы агенты не всматривались в их фигуры, ни один из них не пошевелил ни рукой ни ногой, только слегка полоскали на легком ночном ветру светлые, из небеленого льна, крестьянские одежды.
  Полицейские переглянулись, в недоумении пожали плечами и молча пошли по полю в сторону построек, пригибаясь как можно ниже к свекольной ботве. Впереди, над серой обшарпанной стеной окружающего карантинный дом забора, горел ровный, похожий на электрический или газовый, свет. Окна были все также занавешены белыми тряпками, но комнаты за ними были ярко освещены пронзительным огнем каких-то холодных и очень ярких светильников. Деревня была как будто пуста. Рядом с домами и во дворах не просматривалось ни единого движения. Огни в избах и окнах землянок не горели. Тихими были и сарайчики для домашнего скота: ни сонное хрюканье, ни воркование куриц не нарушало ночной тишины. Вход во двор карантина был с противоположной стороны от той, с которой подходили полицейские, и было неясно, дежурит ли кто-то у ворот и на крыльце или нет. Фанкиль поднял руку, призывая всех быть настороже.
  Приблизившись к одному из домов, рыцарь припал к бревенчатому углу и задумчиво уставился на забор и фасад карантина.
  Так, в наблюдении за домом и окрестностями, прождали несколько минут, но никто так и не появился.
  - Заглянем в окна, если что, разбегаемся по одному - прошептал рыцарь, все трое быстрой перебежкой пересекли улицу и оказались у высокой кирпичной, местами покосившейся, укрепленной крутыми контрфорсами, изгороди. Распластались по ней, дошли до конца и выглянули за угол. Яркий электрический фонарь с коническим жестяным плафоном освещал двор перед крыльцом, но в пределах его света никого не было. Одна из створок ворот была снята, видимо на ремонт. Рядом стояла распряженная телега, тут же, прислоненный к колесу старый и облезлый, с твердыми каучуковыми шинами, неизвестно как оказавшийся в этой глуши, велосипед. Рыцарь, лейтенант и Инга замерли, приготовились и, кивнув друг другу, быстро пробежали в ворота под фонарем. Припали на колени, прислушались. У коновязи у крыльца стояло несколько снаряженных к поездке лошадей, что недоверчиво зафыркали, начали опасливо коситься на пришельцев, спрятавшихся за колодцем в темноте. Над входной дверью горел неприятного бело-зеленовато-голубого оттенка яркий, отбрасывающий резкие черные тени свет. Какой-то неприятный, похожий на трупный, вперемежку с запахом хлорки и аммиака смрад разливался в воздухе вокруг строения. Где-то в доме послышались шаги, хлопнула дверь. Полицейские аккуратно зашли за угол, но кто-то с грохотом зацепился за старый ушат с водой. Кони у крыльца встрепенулись и захрапели.
  Снова загремели шаги. Дверь распахнулась, на крыльцо вышел весь замотанный по самые глаза в какую-то кисейную длиннополую одежду человек. Обернулся в одну сторону, в другую, посмотрел туда, где за углом притаились лейтенант Турко, Инга и Фанкиль. Тяжело задышал, подошел к деревянным перилам крыльца, положил на них темные, как будто покрытые струпьями ладони. Его глаза на сумрачном лице словно бы отливали алым огнем, постоянно меняли свой цвет. Повел головой, словно принюхиваясь, или обозревал двор каким-то иным, внутренним зрением и, кажется, он мог бы делать это достаточно долго и, быть может, и не заметил бы разведчиков, или заметил бы и поднял тревогу, если бы не Фанкиль.
  Выскочив из-за угла, он бросился в атаку, резко проведя на бегу фосфорной свечой о стену, поджег ее и, подбежав к крыльцу, схватив за ткань на груди так и не успевшего отреагировать, словно бы ослепленного этим резким, химическим пламенем часового, притянул его одной рукой к себе, а второй воткнул толстый, картонный факел в темное лицо, выжигая его реактивной струей шипящего огня и дыма.
  Остальные полицейские бросились помогать. Лейтенант Турко запрыгнул на крыльцо и со всей силы ударил топором по шее засвистевшего, захрипевшего противника, а Инга принялась отвязывать, тычками палки разгонять прочь, лошадей.
  - Вперед! Христос Воскрес! - бросил своего беспомощно упавшего, еще корчащегося от боли врага, загремел на всю округу, Фанкиль. Выхватил из поясной сумки короткий черный пистолет, рывком отвел затвор и ворвался в дом. Свежий ночной воздух наполнился трупным смрадом и запахом формальдегида: перед полицейскими открылась прихожая с грязными, покрытыми облупившейся, давно отсыревшей и потрескавшейся белой краской стенами и лестницей на второй этаж. В обе стороны от входа вел ярко освещенный все тем же мертвенным светом, отделанный рассохшимися деревянными панелями коридор и темнела каменная арка спуска в подвал, вниз.
  - Помогите! - отчаянно и печально застонал кто-то совсем рядом, и полицейские инстинктивно бросились на крик к ближайшей двери.
  - Назад! - запоздало догадался что это ловушка Фанкиль, и едва успел захлопнуть, было распахнутую лейтенантом Турко дверь. В последний миг он успел заметить, что за ней была ярко освещенная специальной хирургической лампой операционная и трое огромных и горбатых, закутанных в похоронные белые саваны людей с повязками на лицах и острыми скальпелями в огромных руках хирургов-мясников, уже разворачиваются к ним.
  Инга бросилась к другой двери. Там, на грязных серых кушетках под такими же яркими лампами, лежали люди с почерневшей бугристой кожей и валиками деформированных лимфатических узлов на шеях. Увидев ее, они рывками попадали на пол со своих мест и, с силой подтягиваясь на руках, с грохотом и звоном опрокидывая капельницы и аппаратуру, таща за собой провода и силиконовые шланги, через которые подавались препараты в их вены, поползли к ней. Но Инга не растерялась, тут же захлопнула перед ними двери, и с легкостью опрокинув на бок стоящий рядом шкаф, привалила им ее так, чтобы они не смогли ее открыть.
  Как раз в это время черные хирурги выскочили в коридор, но лейтенант Турко зажег осветительную ракету и бросил ее на пол прямо перед ними. Пропитанный селитрой шнур прогорел, помещение наполнилось едким пороховым дымом. Снаряд полыхнул и, закрутившись, стреляя, пошел беспорядочно рикошетить по коридору, отскакивая от стен. Хирурги шарахнулись от него прочь, а лейтенант, схватив обеими руками свою секиру, бросился а атаку, ловко ударил одного по рукам, которыми тот попытался закрыться от его внезапного нападения, другого по голове.
  Фанкиль же забежал на второй этаж. Тяжело и страшно, так что затряслись стены дома, громыхнула выбитая ударом, дверь, резко хлопнули два быстрых и отчаянных, как будто наугад, выстрела, но не прошло и нескольких секунд, как Фанкиль, обезоруженный и напуганный, в паническом ужасе сбежал обратно вниз.
  - Назад! Спасайтесь! - отчаянно размахивая руками, закричал он. Его глаза пылали страшным безумным огнем, он был не в себе.
  - Лео! Кони! - пронзительно отозвалась, схватила его за одежду Инга, но он не услышал ее. Бросился бежать, окончательно потеряв контроль над собой от увиденного за выбитой им дверью там, на втором этаже. Лейтенант Турко и Инга выбежали из дома следом за ним. Полицейский не растерялся: выхватывая одну за другой из поясной сумки фосфорные свечи, принялся зажигать их, кидать в дом и на крышу.
  Испуганные этим шипящим дымным пламенем, страшно заржали, забили копытами лошади во дворе. За белыми тряпками на окнах дома, в дыму метнулся какой-то сумрачный бесформенный силуэт. В комнатах гремели шаги, слышалось страшное, непонятное не то стрекотание, не то шипение, словно там были не люди, а какие-то гигантские насекомые, или какие иные твари, только по виду притворяющиеся людьми.
  - Пьетро! - сжимая в руках окровавленный нож, оглядываясь, вращая глазами, поджав колени, страшно и отчаянно закричала Инга.
  Но Фанкиль был уже далеко: не помня себя, он стремглав выбежал за ворота и скрылся в ночной темноте.
  - Йозеф! - крикнула она хромающему лейтенанту, которого лягнула лошадь, пока он пытался поймать и оседлать ее - можете идти?
  - Да! - сдавленно ответил он, придерживаясь за ушибленное бедро, бешено оглядываясь по сторонам, чтобы сориентироваться.
  - Приказ по одному! - убедившись, что полицейский только контужен, напомнила Инга.
  И они вскочили на ноги и помчались прочь в разные стороны от ворот. Лейтенант запрыгнул на велосипед и, поднявшись на педалях, принялся отчаянно крутить их. Пронзительно задребезжала рама, забился, зазвенел расхлябанный звонок, оглашая навязчивым металлическим гулом всю деревню.
  Вокруг него выли собаки, кудахтали куры, бились в своих загонах свиньи, хлопали двери, в домах загорались огни. Какие-то люди с кольями, безмолвно и страшно, как будто стараясь сохранить дыхание, бежали за ним. Даже не пытаясь оглянуться, подгоняемый страхом неминуемой и страшной расправы, лейтенант мчался, что было сил. И будь он пешком его неминуемо бы настигли, но велосипед оказался быстрее, и вскоре, подпрыгивая на колдобинах и корнях просеки, далеко оглашая тревожным звоном округу, уже в лесу под елями, он сумел оторвался от преследователей на несколько сотен метров. Проехав еще некоторое расстояние, полицейский соскочил с седла, схватил велосипед обеими руками за раму, с разворота зашвырнул в кусты и сам бросился пешком с просеки в чащобу. Спотыкаясь о корни и кусты, раздирая одежду и кожу о коряги и ветви, со всех ног помчался, побежал к реке. Позади, по дороге, следом за ним, уже грохотали снаряжением и упряжью верховые. В руках, разбрасывая горящие смоляные капли, мерцали огни. Его преследовали по просеке и, наверное, не сразу поняли куда он свернул, так что, пробежав с километр по лесу, он успел к реке первым. Рассадив колени и локти, ударившись головой о пень, скатился по крутому откосу к воде. Как есть в сапогах и секирой на перевязи, бросился в реку и поплыл.
  Впереди темной громадой шел плот из сплавляемых к городу из верховий реки бревен. Добравшись до него, лейтенант ухватился за ближайшее и, тяжело и хрипло дыша, огляделся. Он был спасен: далеко позади, на вершине обрыва, между деревьев, тревожно плясали в руках закутанных в белые длиннополые, цепляющие за кусты и ветви одежды людей трепетные, похожие на яркие рыжие флаги, огни. Его искали там, где его уже давно не было. Срываясь на хрип, лейтенант прошептал в голос, 'Господь Иисус Христос, сын Божий, помилуй меня грешного!' и, держась за плот одной рукой, истово перекрестился. Отдышавшись, подтянулся, вывалился на бревна. Лег поперек, чтобы не провалиться между ними.
  
  ***
  
  Инга бежала гораздо медленнее, и успела добежать только до опушки, пока окончательно не выбилась из сил. Через поле за ней мчались страшные, с горящими глазами, похожие на вставших на четыре конечности людей, псы. Придерживаясь руками за деревья, чтобы не оступиться в темноте, рывками откидывая с лица растрепанные волосы, то и дело спотыкаясь в темноте о корни, камни и стволы поваленных деревьев, она прошла еще сотню метров, пока рычащий лай собак не приблизился настолько, что стало ясно, что бежать дальше бесполезно. Инга остановилась у дерева, прислушалась в темноте. Развернулась и, прислонившись спиной, распластала руки по коре. Сосредоточила дыхание, чтоб успокоиться, быстро огляделась. Впереди, в просветах между стволов чуть светлело поле, за которым вдалеке отчетливо просматривалось здание зловещего карантинного дома, охваченное густым, подсвеченным ярким электрическим светом, дымом.
  Инга плотно зажмурилась и снова открыла глаза. Лунный свет едва пробивался между густых еловых ветвей. Мерцал звездным золотом в ее растрепанных, рассыпавшихся по плечам и спине кудрям, отражался в горящих бешеным, загнанным огнем глазах. Усталое тревожное и возбужденное выражение читалось на ее разгоряченном от бега и страха лице.
  Оглашая лес злобным устрашающим рыком, прямо на нее мчались огромные, больше похожие на черно-белых, обтянутых непропорционально массивными мышцами и кожей быков, чем на собак, псы. Первый почти подлетел к ее ногам, он уже было припал на задние лапы, чтобы броситься ей на лицо, и ей даже показалось, что у него спереди вместо лап человеческие руки, а позади лапы как у лягушки, но она слишком плохо видела в темноте, чтобы испугаться, как Фанкиль. Превозмогая боль, сжав зубы, сделала магический пас, как будто отвинчивая пробку с фляги, или разворачивая стоящий перед ней не столе предмет. Затрещало дерево, зашелестели опавшие, лежащие под елями древним многовековым ковром иглы, воздух наполнился резким запахом выжатой из еловых стволов смолы. Собака резко и сдавленно взвизгнула и лопнула вовнутрь, разметав во все стороны геометрически-правильные круглые темные густые брызги. Следом за ней также сжался и разлетелся в щепки ствол толстой ели, за ним вторая подбегающая тварь и третья. Подломленные стволы медленно, цепляясь друг за друга ветвями, с хрустом заваливались на бок, оглашая округу печальным хрустом и шипением еловой хвои. Следом за собаками по лесу спешил, наверное еще не догадавшийся что случилось с его питомцами, какой-то человек с факелом. Он остановился, видимо напуганный или озадаченный происходящим вокруг, не дойдя до Инги нескольких десятков метров но она навела пальцы и на него. Он качнулся и точно также внезапно, как и его чудовищные собаки, лопнул пузырем сухого праха и кровавых брызг. Кольцом полыхнуло пламя факела и тут же погасло. С грохотом и треском ломающихся ветвей упали подрубленные ели. Инга осталась одна. Больше рядом не было ни души. Черный лес был безмолвен. Подгибая колени Инга медленно села на землю спиной к стволу. Ее рубаха была разорвана, измазана в липкой смоле и крови. По лицу текли слезы. Воздев глаза к небу, она безмолвно плакала и молилась.
  
  ***
  
  - Да воскреснет Бог, да расточатся врата его! - кричал про себя Фанкиль. Привычный ритм бега успокоил его, напомнил о давно минувших годах юности и тренировках, когда они, еще подростками жили в орденском пансионе. Каждое утро, в любую погоду, бегали босиком в одних штанах по двору и саду, вокруг дома, где были устроены классы для обучения и кельи. Как было холодно, как промокали до нитки под дождем, как зимой отжимались на морозе. Как снег жег босые ноги и кулаки, попадал в рукава и за шиворот. Как отрабатывали упражнения, вертели над головами тяжелые стальные прутья вместо мечей, рубили манекены до боли в руках, изо всех сил. Как колотили друг друга деревянными палками и колами, до синяков, до крови, до переломов и ушибов. Как потом братались после поединков, шли в трапезную и жадно ели сваренные в жиру, приправленные сушеной зеленью бобы. Как смотрели на хмурое небо и дождь за высокими окнами орденского дома после литургии в воскресный день, когда ничего нельзя было делать, но очень хотелось, потому что чесались юношеские привычные к мечу и работе кулаки, но это тоже было такое упражнение. Ничего не делать, ни с кем не разговаривать, не выходить из кельи, как завещал Господь Бог шесть дней работать, а один, седьмой, посвящать литургии и молитве...
  Как это было прекрасно тогда, в молодости, когда они все были смелыми, честными и отважными, искренне жаждали служения и подвигов веры, и никакие трудности, ни невзгоды не страшили их!
  За этими мыслями Фанкиль обнаружил себя на дороге в сторону кладбища, под темными елями в страшном черно-багровом зареве горящей впереди лесной церкви.
  Как и в юности, на отработке тактических упражнений, за ним снова гнались. Но сейчас это были не однокашники с палками, которым было дано послушание догнать прячущегося от них, укравшего флаг разведчика и как следует его отколотить, чтобы в следующий раз был умнее и быстрей. Сейчас его преследовали вооруженные огнеметом всадники и если они настигнут его, ему останется только молиться погибнуть от меча или под копытами коней... Фанкиль остановился, задержал дыхание и прислушался. Где-то вдалеке отчетливо слышался лай собак и грохот копыт. Ускорившись, он снова побежал и вскоре был перед ручьем рядом с брошенным, нарочно переломанным топорами людей Атли Солько дилижансом у ярко горящей за мостиком лесной церкви. Схватив брошенную канистру, чтобы перебить запах облился из нее керосином с ног до головы, бросил ее в ручей, прыгнул следом и, распластав ладони, чтобы в случае если споткнется, можно было схватиться за что-нибудь, поспешил по нему в сторону противоположную от реки.
  Через несколько секунд явились и преследователи. Всадники угрюмо взирали на пожарище. Огромные уродливые мутировавшие псы жалобно припадали на задние лапы, выли, тычась под ногами коней. Суетливо толкались на бревнах, вынюхивали в стелющемся по дну котловины дыму свою жертву. Верховые подъехали к ним, прислушались, подсветили факелами, но треск и шум близкого пожарища заглушали все иные звуки, а близость огня слепила, не давала приглядеться в темноте.
  Внезапно собаки страшно завыли и бросились в чащу. Фанкиль, что еще не успел отойти достаточно далеко, вздрогнул и с замиранием сердца припал на корточки так, чтобы целиком укрыться в воде. Но его не заметили: оглашая округу громким, отдающим эхом от гранитных скал, лаем, погнали прочь из котловины одну из оставленных полицейскими, по наивности решившую вернуться к брошенной без присмотра карете, лошадей. Следом за собаками уехали и верховые. Фанкиль выдохнул и перекрестился, поспешил по ручью подальше от мостика и горящей церкви.
  
  ***
  
  Глава 7. Голос Из Дома. (Воскресенье)
  
  ***
  
  Стояло ясное и розовое воскресное утро. Глубокий и чистый колокольный звон, призывая к заутренней, эхом разносился далеко над гладью реки. Заслышав его, люди на лодках и плотах просыпались, снимали шапки, оборачивались на восход, крестились. В глухой рассветной тишине резким далеким эхом отдавался каждый звук. Как будто совсем рядом, черпали воду ведром у берега, рыба била хвостом в камышах, подлетала чайка, с плеском и брызгами цепляла когтями, хватала ее, уносила прочь. В зарослях ивняка то там, то тут темнели силуэты челноков, в них кто сидя, кто стоя, проверяли сети, вынимали улов, мрачные с недосыпа, злые от утренней свежести и сырости рыбаки.
  По склонам спускающихся к воде, каменистых берегов, стоял черный, сумрачный и безлюдный лес. Даже не хотелось подплывать близко к этим мрачным и темным берегам: что скрывается, под густыми ветвями, во мгле, что таится, в этом беспорядочном нагромождении непомерно толстых, неизвестно какой силы ветром поломанных и опрокинутых стволов, среди серых, поросших седым мхом обломков гранита. Кто прячется там, под горами бурелома, кто выскочит из сумрака, напугает, нападет на неосторожно-наивных, решившихся подплыть поближе путешественников.
  Было очень холодно. Студеная вода за бортом старого утлого челнока, в котором пыли доктор и детектив тянула уже почти осенней, пряной августовской свежестью. Чуть повернешься не так, неаккуратно двинешься, перевернется лодка, окажешься в этой ледяной утренней воде и не выплываешь, сведет руки и ноги, затянет в стремнину.
  Вертура продрог и замерз. Его мантия, плащ и штаны так и не высохли после переправы через лесной ручей, не спасал и накинутый на плечи толстый плащ Фанкиля. Доктор Сакс лежал на вещах на носу. Поджав колени, укрывшись всеми остальными плащами, трясся от холода. Сняв очки, мрачно щурился, смотрел в проложенный лохматой паклей, проклеенный смолой борт ладьи. Чтоб хоть немного согреться Вертура то и дело брался за весло, гулко шлепая по воде, греб что есть сил. За этим делом он быстро выдыхался, но согреться у него так и не выходило: по неумению он набрызгал себе в рукава студеной воды, так что стало еще холодней. Окончательно выбившись из сил, он оставил это пустое занятие и теперь сидел, вяло водил веслом по волнам, слушал рассветную тишину и разливающийся в ней далекий колокольный звон стоящих где-то за деревьями, на северном берегу, невидимых отсюда, с реки, церквей.
  Где-то там, размышлял Вертура, сейчас читают покаянный канон и звонарь бьет в колокол, созывая людей на воскресную исповедь. Там, под сумрачными и уютными сводами храма, спокойно и тепло, перед алтарем горят свечи и дьякон разжигает кадило... От этих умиротворяющих воспоминаний, от этого чистого, разливающихся над водой мерного гула, кошмары прошедшего дня и бессонной ночи теперь казались ему всего лишь чудным сном, навеянным путешествием по широкой, быстрой и холодной реке. Внимая ему, немного пригревшись под выглянувшим из-за верхушек деревьев солнцем, детектив сонно мечтал, как вернется к себе домой, выпьет фужер вина с сиропом, переоденется и ляжет под одеяло в сухую теплую постель, уснет или будет читать книгу. Он пытался не думать о Марисе, что придет к нему, ляжет рядом с ним, как он обнимет ее, прижмет к себе. Вяло убеждал себя, что ничего не получится, что она уже добилась всего того, чего от нее требовалось, все узнала о нем, обыскала все его вещи и его книги и теперь даже не посмотрит в его сторону, но мысли эти были настолько приятны, что он отбросил все сомнения, замечтался как мальчишка, представляя себе как, наверное, она сейчас ждет его, беспокоится и как будет рада его видеть. Как она улыбнется ему, спросит про поездку, посмеется вместе с ним над их страшным волнующим приключением, и вскоре эти приятные мысли так захватили его ум, что теперь и продирающая утренняя прохлада, и неудобная поза на дне лодки, и усталость бессонной ночи, все эти неудобства уже казались ему не более чем несущественной и сиюминутной ерундой, досадной мелкой неурядицей, перед тем как он снова встретит ее и заговорит с ней.
  Так они спускались все ниже и ниже по реке. По северному берегу, по откосам и склонам холмов, по которым они ехали вчера верхом все утро и день, все также стоял густой и приятный сосновый лес. По южному же, сразу по внезапному окончанию чащобы, начались постройки, заборы и укрепленные камнем причалы. На холмах, за деревьями, просматривались темно-серые громады многоэтажных доходных домов, нарядные башни замков и дач местных землевладельцев и старшин. То там, то тут со скрипом на всю реку, вращались водяные колеса, перемалывали холодную серую воду, крутили приводные валы в цехах, где уже во всю шла работа, ходили люди, дымили трубы и перед распахнутыми дверями и воротами стояли груженые материалами и товарами фургоны и телеги.
  Огромный, высокий и темный, по виду современный, замок с тремя башнями, отвесными стенами, забранными решетками полукруглыми арочными окнами и вымпелами расшитыми черными и багровыми змеями и листьями, гордо возвышался на скале, над южным берегом, прикрывая Гирту с востока, с реки. Напротив него, через реку, темнели укрепленные гранитом валы равелина. Того самого, который, чтобы не толкаться у многолюдных, как сказал тогда Фанкиль, постоянно стоящих в заторе, северо-восточных Столичных ворот, полицейские объезжали вчера вдоль северной городской стены. Сумрачной шестиугольной громадой выложенной из почерневшего от времени, выщербленного ветрами кирпича, высоко в небо над ним поднималась башня арсенала Гирты, а за бастионами и северо-восточными воротами начинался высокий скальный, плотно застроенный поверху многоэтажными городскими домами обрыв. По его краю, высоко над водой, тянулась каменная, укрепленная массивными контрфорсами похожая на крепостную стену набережная с узкими лестницами, спускающимися вниз, к прилепившимся к отвесному гранитному склону каменным пирсам. По лестницам и пристаням ходили люди: с рассвета здесь работали матросы и батраки. Десятки судов покачивались, бежали по волнам, доставляли в город товары, что привозили по реке или брали на борт груз, везли к заливу, чтобы перевалить его на большие морские корабли.
  Доктор и детектив снова были в Гирте. Чтобы не столкнуться с какой-нибудь из многочисленных, идущих по реке лодок, Вертура снова взял в руки весло. Приободрившись, с интересом смотрел по сторонам: особое его внимание привлекла стоящая у берега, у одной из пристаней огромная металлическая баржа без весел и парусов, рядом с которой покачивалась на волнах изящная, блестящая свежей краской, металлическая лодочка на водных крыльях.
  Солнце поднималось над домами, становилось все теплей. Впереди, соединяя отвесные скалистые берега, тремя высокими бетонными пролетами темнел Инженерный мост. Вертура хорошо помнил карту: три основных проспекта пролегали через город, образуя почти прямоугольный треугольник. Проспект Рыцарей - с севера на юг, тот самый, рядом с которым располагались плац и полицейская комендатура, Проспект Булле - что шел почти параллельно реке по южному берегу, мимо Собора Последних Дней, до юго-восточных ворот, и проспект Цветов. На нем детектив еще не был, но знал, что он пересекает проспект Рыцарей у дома Хельги Тралле и Керну по Инженерному мосту, под которым они сейчас проходили, пересекается с проспектом Булле на площади перед самым большим храмом Гирты - Собором Христова Пришествия.
  Под мостом гуляло эхо. Плеск весел и гул журчащей у каменных опор быстрой воды многократно усиливался, отражаясь от скал и железобетонных арок высоко над головой детектива, слышался как в трубе. Где-то рядом и наверху тяжело и гулко громыхал огромный колокол: сразу за мостом, на вершине черного от непогод отвесного каменного, обрывающегося в реку, уступа светлели стены этого величественного храма. Красно-белые, с узкими, словно подчеркивающими их высоту, укрытыми синими и золотыми витражами окнами, они поднимались на много десятков метров над водой. Детективу даже пришлось откинуться и почти лечь на корму, чтобы задрать голову настолько, чтобы охватить взглядом целиком это величественное и гордое строение.
  Отвлекшись на это зрелище, он не заметил, как их начало затягивать к берегу: вода под скалой, под стенами храма была затененной, почти черной и, как показалось Вертуре, даже более холодной и подвижной, чем на середине реки. Детектив передернул плечами и повел лодку прочь. От этой высоты над головой, от этих темных отвесных, как будто срезанных взрывными работами, скал и стоящих над ними стен, от этой черной влажной тени после солнца у него закружилась голова. Ему еще подумалось, что здесь, под берегом, в этой части реки, должно быть очень глубоко. И гладя в эту темную пучину за тонким бортом у самого локтя, его охватило безотчетное волнение, что должно быть сейчас они проплывают над необозримой, неимоверно холодной и черной, уходящей на космически бесконечную глубину, скрывающей одну из тех страшных тайн, которыми полнятся старые кварталы, подземелья и окрестности Гирты, бездной, и эту тайну лучше не просто обойти стороной, а никогда не касаться ее, никогда не вспоминать и даже не думать о ней. Отвернувшись, уставив взгляд на солнечный берег, Вертура налег на весло и в несколько энергичных взмахов вывел лодку из тени скалы и моста, прочь, к середине реки.
  Так, еще через некоторое время полицейские миновали Рыночную площадь, где они с Марисой встретили принца Ральфа и студентов. Проплыли привоз, засаженный ивами уютный склон и пристани, за которыми по южному берегу снова пошла серая отвесная скала, застроенная торжественными многоэтажными домами по вершине, на самой высокой точке которой, поднимаясь высоко над крышами окрестных заданий, темнели черная, не отражающая света стена и острый, граненый шпиль Собора Последних Дней. Вертура отвел лодку ближе к противоположному берегу реки. Пока они проплывали мимо, с изумлением рассматривал его величественный образ высоко над мерцающей гладью черной и холодной от утренних теней, что отбрасывали высокие скалы и стены домов, воды.
  За Собором и ратушей снова потянулись кварталы жилых домов. Выжженные солнцем, нарядные, многоэтажные фасады с просторными окнами стояли вплотную друг к другу на самом краю скальной стены. Высоко над водой нависали балкончики, террасы и эркеры. Разглядывая их, Вертура залюбовался этим вычурным и необычайно гармоничным ансамблем: эти похожие на небольшие крепости и замки дома и особняки со своими маленькими садиками, чугунным изгородями, высокими каменными заборами, что отгораживали от обрыва палисадники и дворики, с раскидистыми деревьями, склонившими далеко над водой свои ветви, с большими, украшенными витражами окнами с видом на реку, темные колонны и острые, застроенные нагромождением мансард крыши, заворожили его. Созерцая их, ему представлялось чаепитие на высокой террасе с пронизанной теплым солнцем живой изгородью, просторное, от пола до потолка, раскрытое окно с вазами цветов и видом неба и реки. Веселые голоса смеющихся девиц на оплетенном плющом соседском балконе. Горячий самовар на укрытом белой скатертью столе, пение соловья и сладостные воздыхания над тетрадью с недописанной главой фантастической книжки о загадочном темном средневековом городе, рыцарях, прекрасных принцессах, героях, сражениях и подвигах прошедших лет. И, размышляя эти приятные мысли, Вертура сам же заулыбался им: одно дело писать приключенческие книжки нежась в ласковом теплом свете солнечных зайчиков, скучая под раскидистым кленом в гамаке с чашкой кофе и трубкой, и совсем другое, когда тебя преследуют по темному лесу верхом вооруженные огнеметом сумасшедшие...
  Солнце поднималось все выше и выше. Как-то незаметно для себя Вертура согрелся и, разморенный его веселыми утренними лучами и усталостью, скинул с себя плащи и теперь сидел в распахнутой на груди мантии, с интересом смотрел по сторонам, наслаждаясь прохладой, рекой и видами, красивых домов с палисадниками, просторными голубыми окнами в которых отражалось ясное утреннее небо и высокими острыми крышами. Восхищался величием стоящих вдоль берега колоколен, дворцов и церквей. По северному берегу все также тянулась каменная набережная похожая на крепостную стену. Над ней, за зеленью высаженных вдоль воды лип, просматривались глядящие на реку темные фасады домов с башенками и балкончиками, где за кованными фигурными решетками, за листьями вынесенных на свежий воздух комнатных растений, тоже светлели высокие, распахнутые настежь окна спален и гостиных. По набережной спешили люди, двигались кареты и всадники. Какая-то веселая молодежь грузилась в лодку. Кавалеры протягивали руки девицам, те смеялись, боялись ступить на качающуюся палубу. Аккуратно пробуя ногой, придерживали руками полы и капюшоны плащей.
  - Надо тоже покататься на лодке. Как-нибудь когда красиво, например на закате... - подумал детектив.
  Впереди рыжели потемневшие от времени и ветра кирпичные арки: высоко над водой, так что под ними мог свободно пройти любой, даже самый большой парусник, через Керну был перекинут Старый мост. Тот самый, рядом с полицейской комендатурой, по которому детектив ходил к себе домой на южный берег. Ища, где бы причалить, Вертура снова взялся за весло. Быстро орудуя им, пересек фарватер, проскочил перед носом какого-то суденышка, едва не столкнувшись с ним, чем изрядно разозлил боцмана, что все же поленился вынуть изо рта трубку чтобы накричать и только погрозил ему кулаком и, проскользнув под крайней правой аркой моста, повел лодку вдоль крутого, но не отвесного как в других местах, выложенного старыми каменными плитами, берега. Они были дома: над головой возвышалась знакомая полуразрушенная куртина засаженного тополями, старого бастиона, что отгораживал от реки плац перед центральной полицейской комендатурой Гирты.
  Наметив высадиться прямо под стеной, Вертура опрометчиво подошел к берегу. Но тут течение было особенно сильным, и схватившись за какую-то щель между гранитных блоков, ему пришлось тут же, бросив весло, с силой вцепился в камни обеими руками, чтобы только удержать лодку на месте, и их не сносило дальше по реке в залив. Пытаясь удержаться, Вертура почти упал на борт. Мутная серая вода клокотала под ним, гулко чавкала между неплотно подогнанных друг к другу плит. Лодочка плясала, толкалась о камни, едва не черпала бортом, так и норовила опрокинуться. Ветви тополей над головой, шумно раскачивались по ветру, солнце светило через них, слепило глаза, мешало собраться с мыслями.
  - Отчаливай! - махал рукой, грубо и громко кричал Вертуре со стены, грозил какой-то незнакомый полицейский - нельзя швартоваться здесь!
  Детектив окликнул его, попытался позвать на помощь, но, судя по всему, полицейский, что стоял наверху, его не слышал: шум ветра и чавканье волн перебивали все его крики.
  Доктор Сакс уселся в лодке, надел очки и, бессмысленно округлив лицо, заморгав, уставился куда-то в деревья над головой. У него был помятый и растрепанный, усталый, обиженный и потерянный, как будто его ни за что били всю ночь, вид.
  - Лейтенант Вертура! - собравшись с силами, едва не упав в воду, закричал Вертура, неуклюже перескочил на берег, и, хватаясь за торчащие то там, то тут пучки травы, начал карабкаться на четвереньках по крутому, выложенному каменными плитами откосу, замахал полицейскому - отдел Нераскрытых!
  - А, это вы! - убрал руку с плетки, узнал его постовой и тут же потерял к детективу всякий интерес.
  - Помогите! - кричал доктор Сакс. Чтобы удержать у берега лодку, он почти упал на борт, зачерпнул обоими рукавами воды, опасно накренился над стремниной.
  - Да гребите дальше, там пристань! - замахал ему рукой полицейский и отошел от бойницы. Доктор отпустил лодку и с несчастным видом кота на плоту, поплыл вниз по течению к пирсам, что детектив еще с воды приметил за полуразрушенной, заросшей сиренью башней бастиона, что сейчас возвышалась от него слева. Вертура же полез дальше. Ссадина на ноге жгла, все тело ломило от вчерашних кладбищенских упражнений. От усталости руки и ноги едва двигались. Он с трудом вскарабкался наверх и забрался на стену через пролом.
  - Доложите инспектору... - только и выдохнул он.
  - Сами доложите - с недоверием оглядывая его, всего грязного, мокрого, пропахшего лесом и дымом, грубо, без единой капли сочувствия, ответил полицейский - у меня вахта, все идите.
  
  ***
  
  Покачиваясь на травмированных, негнущихся, затекших от долгого сидения в лодке ногах, провожаемый насмешливыми взглядами упражняющихся на плацу с палками вместо мечей и копий дружинников, Вертура направился прямиком к калитке отдела Нераскрытых Дел, но убедившись что она заперта изнутри на засов, был вынужден идти через парадную лестницу. На дверях в конце длинного коридора висела, табличка 'Приема нет', но Вертура ее проигнорировал.
  За столом дежурного было пусто. Видимо заслышав, что кто-то вошел, сверху спустился инспектор. Уставив на коллегу исполненный ожидания и ненависти взгляд, неодобрительно скривился.
  - Мэтр Тралле! - развел руками, выпалил Вертура - сэр Фанкиль приказал мне плыть по реке, доложить...
  - Да черт с вами! - прервал его, спешно бросил инспектор - где остальные?
  Вертура прошел в зал. Мариса, отложив перо, недоверчиво и напряженно уставилась на него поверх папок, что неопрятной кучей громоздились на ее рабочем столе. На низком диване, где обычно сидел Фанкиль, теперь возлежал магистр Дронт. При появлении детектива, он поднял усталые, затуманенные наркотиком глаза и тут же быстро опустил их. Без доспеха, что предает любому носящему его воинственный и грозный вид, он оказался хоть и рослым, то тощим и тщедушным, узкоплечим, лишенным всякого достоинства, уже немолодым мужчиной. Сейчас он был в одних рубахе и брюках, с торчащими из штанин костлявыми и волосатыми лодыжками, что еще больше подчеркивали нескладность его высокой, но при этом коротконогой фигуры, а его плечи были плотно перебинтованы и перетянуты ортопедическими кольцами, поверх которых он накинул какой-то старый плед.
  - Что с вами? - уставился на него, заморгал Вертура.
  - Где все, вас спросили! - вскидывая на него пылающие ненавистью глаза, сверля его взглядом, быстро ответил тот - доложитесь!
  Инспектор Тралле утвердительно кивнул, призывая поскорее рассказать, что произошло, сел рядом, вполоборота к столу, достал из кобуры и положил перед собой пистолет.
  - Я поранил ногу, сэр Фанкиль приказал нам с мэтром Саксом отправляться в город по реке - сходу бросил детектив, присел на стул и принялся сбивчиво излагать все что с ними случилось. Где-то на середине доклада явился доктор Сакс. Усталый растрепанный и злой, он запыхался, пока нес на плече бригандину Фанкиля и оставленные в лодке коллегами верхнюю одежду, сумки и мечи. С грохотом скинул свою ношу в угол к вешалке для плащей, с размаху уселся за стол и принялся крикливо, постоянно перебивая и поправляя Вертуру, рассказывать свою версию случившегося. После нескольких таких фраз инспектор Тралле строго осадил его, ударив кулаком по столу.
  - Анна, чего сидим? - грозно сверкнув глазами, нетерпеливо накричал он на затаившуюся среди рукописей за своим рабочим столом, внимательно наблюдающую за этой сценой Марису - бегом за Хельгой, это ее художества, вот пусть и решает, как теперь быть.
  Мариса неприязненно дернула плечом, кивнула и, бросив выразительный, полный презрения взгляд на доктора и Вертуру, молча вышла вон. Только зашелестели полы ее тяжелой темно-серой, почти черной мантии, да громыхнула раскрытая злым толчком дверь.
  - Вот - вынул из сумки диски и отчеты, которые передал ему Фанкиль и положил их на стол детектив. Нити-отростки рассыпались во все стороны. Потянуло омерзительным смрадом разверзнутой могилы. Инспектор нахмурился еще больше. Магистр Дронт поднялся на локте, чтобы лучше видеть, но, узнав знакомые образцы, тут же потерял к уликам всякий интерес, взял со стола бумаги с записями рапорта и, как будто он был совсем не в курсе дела, уставился в них.
  Так они сидели минут пять, пока снова не ударила дверь. Все обернулись. Быстрым твердым шагом вошел капитан ночной стражи Герман Глотте. Без шляпы, как всегда с растрепанными, седеющими черными вихрами на голове и гладко бритым невыспавшимся лицом, как всегда искаженным мрачным, исполненным ненависти, выражением. Без перчаток, но при своих шестопере и хлысте, он ворвался в зал и, бросив быстрый взгляд на собравшихся у стола, скривился с особенной злобой, как умеют только бывалые, привычные к допросу и запугиванию подозреваемых полицейские. В присутствии этого неприятного и агрессивного человека Вертуре снова стало не по себе.
  - Ну вы знаете, Герман, это там, где лаборатория... - начал было объяснять инспектор Тралле, но капитан грубо его перебил.
  - Чей был приказ? - коротко спросил он, бешено глядя на детектива.
  Инспектор замялся, опустил глаза в пол.
  - Надо было сразу писать, провели проверку, нарушений не выявили - отложив бумаги, вяло, как будто это была совсем несущественная ерунда, махнул рукой магистр Дронт, прозрачно намекая на начальника отдела.
  - Герман - словно нехотя, ответил тот - на два слова...
  И он встал от стола, убрал пистолет и направился к лестнице. Капитан удостоил Вертуру и доктора взглядом полным презрения и загремел за ним.
  Некоторое время они разговаривали наверху на повышенных тонах. Капитан ночной стражи ходил так тяжело и громко, что жалобно скрипели доски, а с потолка в зале внизу сыпалась побелка. Из этого беспорядочного, гремящего казалось бы на все крыло здания, разговора детектив узнал, что объект в лесу на северном берегу Керны находится под личным надзором коменданта Солько и специально стоит на отшибе, вдалеке от дорог, чтобы никто мимо него не ездил. И что если там что и случается, с этим следует обращаться в местную комендатуру, у них есть свой специальный отдел и это в их ведомости. Такая инструкция есть и у Ночной Стражи, и это не первый случай, когда пропадают люди, но, поскольку это не город, полиция Гирты в этом районе не расследует.
  - Написать им надо было туда курьером и все, а раз вам, Нераскрытым, не писано, идите, покопайтесь в сортире, может ваши детективы и доктора от большого ума ее туда выкинули! - резко, словно каркающая ворона, или стреляющая пушка, выкрикивал капитан, ругался на инспектора - и если не уладим, кто отвечать-то будет? Святой Николай? Сэр Кибуцци? Мастер Глюк? Владыка Дезмонд? Сэру Августу мастера Тинвега будем просить звонить?
  Инспектор что-то пробубнил в ответ, и, похоже, эти слова удовлетворили капитана, отчего грозные выкрики почти сразу же сменились обыденной рабочей беседой.
  Все это время, несмотря на усталость, доктор Сакс возбужденными быстрыми шагами ходил взад-вперед от входной двери до картины с Собором и звездами на стене. Он налил всем холодной заварки из чайника, залил таким же холодным кипятком. Вертура выпил свой чай залпом, попросил еще, но доктор отвлекся и так ему и не налил. Вернулись инспектор и капитан, судя по мрачному виду, уже принявшие какое-то решение.
  - Марк, остаетесь тут, Алистер тоже - коротко объяснил инспектор - мэтр Сакс, поедете с нами, покажете места.
  - Я? Ну хорошо... - обиженно бросил доктор и, взяв под мышку свои плащ и шляпу, понуро, нога за ногу, поплелся за старшинами.
  Воцарилось молчание. Только где-то далеко, в коридоре, в кабинете, навязчиво звонил телефон. Раздавались какие-то голоса, потом послышался громкий, натужный и хриплый мужской смех. Магистр Дронт поднял глаза на Вертуру.
  - Ну как вам ночью в тайге? - поинтересовался он с каким-то неясным зловещим намеком. Прищурил свои узкие, пронзительные глаза, скривил губы в неприятной улыбке.
  - Прикажут, поеду еще - уже зная, как надо отвечать на подобные дурные вопросы, процедил сквозь зубы, в мрачной готовности ответил детектив.
  Магистр Дронт прищурился еще больше, скривил рот.
  - Это вы от Лео такого уже нахватались? Что, думаете, чем больше патриотизма и блеска в глазах, вам от этого будут больше верить?
  Вертура промолчал, уставился на магистра, на что тот улыбнулся еще более высокомерно и спросил.
  - И генерала Гандо, стало быть, вы тоже во славу Гирты, отравили?
  - Нет - будучи служащим полиции и знакомым с подобными уловками, коротко ответил Вертура, но все же пояснил - к тому что пишут в ваших газетах, я никакого отношения не имею, а генерала мы случайно встретили в кабаке. Когда расследовали дело Димстока...
  - Так, стало быть, это у нас тут сплошные пропаганда и провокация? - сузив маленькие пылающие желанием причинить вред глаза до узких щелок, уточнил магистр - и сэр Вильмонт, стало быть, не от Бога Герцог?
  - Я в Гирте недавно и не в курсе - пожал плечами, уклончиво ответил детектив.
  - И за Димстока вас тут тоже не похвалят - констатировал полицейский и снова уставился на Вертуру ожидая реакции, но, не получив ее, продолжил - он у нас тут в свое время начудил, денег у наших набрал. Представлялся тем самым, мужем или братом, кто во времена Смуты пропал и тела не нашли, а с вашей подачи с него уже не взыщешь. Как думаете теперь на вас будут смотреть?
  - Димстока ликвидировал Орден - уточнил Вертура - ракетой с воздушного крейсера...
  - А вы ловкач, Вертура! - перебив, притворно похвалил его, магистр Дронт, засмеялся неприятно и фальшиво - профессионал! На все у вас ответ, ни с какой стороны не подойдешь, везде были, а ни в каких делах не замешаны!
  Вертура снова промолчал. Он отчетливо осознавал себя подозреваемым на допросе, где магистр явно прощупывал его, чего он стоит и что за человек, так что эта льстивая похвала, явно призванная усыпить его бдительность, разговорить его, ему совсем не польстила.
  Снова не получив ожидаемого, полицейский наверное хотел уже задать следующий вопрос, но входная дверь снова распахнулась. Быстро стуча каблуками, в зал вошла Мариса. Бросив надменный взгляд на устало и загнанно поджавшего плечи Вертуру, прошла мимо него, села за свой стол, взяла в руки перо, но работать не стала, замерла с ним над рукописями, чуть повернула голову, чтобы лучше слышать, о чем идет речь.
  - Вот одна Анна, молодец - недобро усмехнулся, кивнул на нее магистр - долг выполняет круглые сутки, а ночью особенно, и даже не за медальку или капитана, как наш Лео, а за Гирту. А вы...
  Зная толк в полицейских уловках, Вертура поднял глаза, сделал расслабленное лицо.
  - А хотите лучше анекдот, как генерал Гандо вызывал меня на дуэль...
  - Не хочу - неприязненно и коротко ответил, оборвал его магистр - имейте в виду. Я вам все сказал. Думайте сами, я предупредил. Я, в отличии от Анны, здесь сугубо на консультативной должности, в качестве научного сотрудника, и до политики мне дела нету.
  Мариса молча и напряженно уставилась на него, но не возразила. Через раскрытые окна со звуками шелестящей листвы в помещение вливались веселая барабанная дробь и гнусавое пиликанье волынки. Где-то в стороне, у парадных дверей комендатуры играли сбор. Доносились отдельные, но неразборчивые голоса стоящих под окнами мужчин. Вернулся инспектор Тралле, бросив неодобрительный взгляд на коллег, прогрохотал вниз, в арсенал, загремел ключами несгораемого шкафа, с силой ударил железной дверцей.
  Магистр Дронт достал из-за дивана бутылку, налил немного себе, наполнил фужер Вертуры. Тот непороизвольно принял кубок и сделал глоток. Сопротивляться словам коварного полицейского, разгадывать его вопросы и одновременно думать над ответами с недосыпу становилось все трудней. Неся на плече кожаную сумку для патронов и короткоствольный, по виду кавалерийский, казнозарядный карабин, вернулся инспектор Тралле.
  - Все я уехал - бросил он неприязненно магистру и, по всей видимости совершенно не желая ввязываться ни в какие конфликты подчиненных, спрятав глаза, вышел из отдела. Воцарилось напряженное молчание. Никто не хотел начинать разговор первым. Где-то за окнами, над рекой, забили колокола, возвещая об окончании воскресной литургии. Вертура перекрестился, опустил взгляд, бессмысленно уставился в налитый почти доверху фужер. От усталости он почти валился со стула и был готов лечь даже на пол, на брошенные под вешалкой доктором мантии и плащи. После пережитой страшной ночи в лесу и томительного путешествия по реке, он искал у тех, кого уже было начал считать своими сослуживцами сочувствия и поддержки, хотел быть услышанным и понятым, думал, как прекратить эту пустую ссору, но не находил ни нужных слов, ни нейтральной темы, которую можно было бы обсудить. За этими мыслями его все больше разбирала злость, он был загнан в угол и сейчас они оба, и напряженная, явно ждущая когда он обратится к ней, чтобы ответить на любое его слово оскорблением или грубой насмешкой, глядящая на него как на низменного предателя и лютого врага, Мариса и магистр Дронт с его дурным языком и гадкой, уже ничуть не скрываемой улыбкой провокатора, были для него одинаково враждебны и омерзительны.
  - Анна - внезапно грубо бросил ей, снова первым начал разговор магистр Дронт - вы что слепая? Не видите, ваш Вертура ранен ниже пояса?
  - А я что, доктор? - с ликующим злорадством, что к ней обратился хоть кто-то и можно огрызнуться и нахамить, нагло, с вызовом, бросила она, откидываясь на спинку кресла.
  - Языком поработайте, как вы это умеете! - как будто заранее ожидая такого ее ответа, парировал полицейский и сам же оскорбительно засмеялся над своей шуткой. Мариса надменно вскинула голову, прищурилась. Ее глаза полыхнули бешеным огнем, казалось вот-вот и она вскочит со стула и ударит им обидчика, но в ее взгляде за агрессией отчетливо читались страх и унижение. Она сдержалась, приняла отстраненный и гордый вид, как будто эти слова и смех ее совсем не задели.
  - И про Анну тоже имейте в виду - нисколько не смущаясь ее реакции, подался вперед лицом магистр Дронт, сообщил доверительно и вкрадчиво, как будто намекая на состоявшийся между ними только что разговор, напомнил о каких-то важных, ранее рассказанных им обстоятельствах, детективу. Выждав паузу, он многозначительно повел головой и, наверное, хотел сказать что-то еще, но дверь в длинный коридор внезапно распахнулась и на пороге появился облаченный в свой роскошный бело-синий наряд Патрик Эрсин.
  - Тут-тук! - весело и восторженно воскликнул, манерно постучал в притолоку, чуть пригнулся, чтобы не удариться об нее лбом, остановился на пороге и широко улыбнулся сидящим за столом полицейским - что у вас там за унылая линейка на дворе? Куда собрались?
  Вертура медленно обернулся с мрачнеющим на глазах лицом. Мариса злорадно заулыбалась, не скрывая мстительно восторга, уставилась на Поверенного.
  - Вертура! - приметив перемену, строго и брезгливо осадил его магистр Дронт и сделал предостерегающий жест - я же вам говорил!
  Детектив отвернулся, взялся за меч, с силой сжал пальцами эфес.
  - Ах, Анна, это вы! - настолько широко и радушно, что даже могло бы показаться, что он издевается, улыбнулся Марисе, вошел в зал Эрсин и наигранно хлопнул себя рукой по груди, как будто изображая поклон.
  - Моя сладострастная муза! Ваши язык и перо столь искусны в своем литературном мастерстве, что я даже иногда, почитывая вечерами в постели ваши опусы, нет-нет, да и подумываю, что если бы не некоторые технические обстоятельства, я бы взял, да и похитил вас, для удовлетворения моих маленьких творческих потребностей!
  И распахнул руки так, словно желал крепко обнять ее. Но как только она демонстративно и со всей поспешностью, бросив на Вертуру пламенный мстительный взгляд, вскочила ему навстречу, с готовностью откинула голову, прошел мимо, проигнорировал ее. Грубо и пренебрежительно отодвинул тыльной стороной своей огромной руки как докучливую бисерную занавеску в дверях и, не уделив ее персоне больше ни капли внимания, навис над уже готовым внимательно слушать его магистром.
  - Алистер - коротко и ясно, схватив фужер Вертуры, одним глотком выпил его до дна, не поморщившись, распорядился Эрсин - сэр Жорж немедленно требует вас к себе. Элеонора срочно нуждается в вашем присутствии. Вы ранены? Думать можете, мозг не задет?
  Его глаза на миг стали оранжевыми. Хотя, быть может, это только показалось едва сдерживающемуся от ярости, сжимающему кулаки под столом, Вертуре.
  - Заброневое - коротко ответил магистр Дронт - пистолетная пуля травмировала ключицу.
  - Поедете со мной. Я вас осмотрю. Это срочно.
  - Я готов - кивнул полицейский - Анна, продолжайте следить за Вертурой. Контору не оставлять, на улицу не ходить.
  - Ага - печально кивнула Мариса и отвернулась к окну, словно раздосадованная тем, что ей придется остаться с детективом наедине. Магистр Дронт же с трудом поднялся с дивана. Накинул мантию, поводил руками, мешают ли повязка и кольца, фиксирующие плечи.
  - Наркотик? - нагнулся к нему, заиграл пальцами по поясной сумке, как по клавишам фортепиано, словно предлагая что-то очень сладостное и запретное, предложил Эрсин.
  - Уже принял - с трудом волоча ноги следом за его быстрым шагом, мрачно кивнул полицейский.
  - Перспективной пятисотой эн-серии - уже на лестнице продолжал искушать его Поверенный - такого не будет еще пару сотен лет. Руки и ноги оторванные приклеивает, сам видел. Ваш перелом зарастет как и не было...
  - А почему вы тогда не поможете леди Элеоноре? - ядовито возразил и ему магистр Дронт. Ответа Вертура так и не услышал, так как он был произнесен уже на первом этаже.
  - Про пару сотен лет это очередная местная шутка? - уточнил он у Марисы, что тоже внимательно прислушивалась к их разговору, но та только смерила его презрительным взглядом и вернулась к своему рабочему месту.
  На диване от магистра Дронта остался блокнот. Похоже он выпал, когда полицейский ворочался, мучаясь своей раной. Заметив, что Мариса отвернулась к окну и даже не смотрит в его сторону, Вертура взял его и пролистал несколько страниц. Листы были испещрены сложными оккультными формулами и алхимическими символами. Столбиками были выписаны названия препаратов и ингредиентов, некоторые из которых он знал по спискам к изъятию и аресту на таможне Мильды. Но именно алхимические фигуры и нечестивые знаки насторожили детектива больше чем названия запрещенных лекарств и сильнодействующих наркотических средств. Он уже видел подобные им в подземной крепости Дэ и записях маркиза Димстока, в сумрачных, озаренных слабым светом лампад и багровых свечей, пропахших миазмами воскурений и запекшейся кровью логовищах сектантов, в протоколах допросов инквизиции и таинственных магических книгах, что были изъяты у перекупщиков в портовых лавках редкостей, мошенников, выдающих себя за ученых и докторов, приносящих кровавые жертвы сумасшедших и беспринципных, наживающихся на чужом горе хитрецах, уличенных в порче и колдовстве.
  Закрыв блокнот, словно невзначай, как будто по незнанию, положив его на стол Фанкиля, прикрыв его бумагами, Вертура снова переместился на диван. Задрав ноги на деревянный и угловатый, словно бы специально сделанный так, чтобы невозможно было нормально лежать, подлокотник, укрылся своим плащом. Бросив быстрый взгляд на царапающую бумагу пером, как будто не обращающую на него ровно никакого внимания Марису, окончательно уверившись, что ничего хорошего от нее он не дождется, в сердцах махнув рукой, отвернулся к стене. Чтобы хоть как-то утихомирить разгоряченную недосыпом и обидой голову, он попытался подумать о чем-нибудь приятном, вроде рюмки крепкого с жареным мясом, квашеной капустой и майонезом, или теплой удобной кровати в каком-нибудь богатом и радушном доме, но так не смог придать своим думам никакого осмысленного движения. Окончательно умаявшись, в какой-то миг он просто закрыл глаза и тут же, утомленный бессонной ночью и тяжелым утром, убаюканный колокольным звоном и шелестом тополей за окнами, уснул.
  На плацу отряд верховых в количестве около сотни вооруженных, готовых к бою людей, выезжал на проспект и сворачивал к северным воротам Гирты. С полицейскими уехали и несколько облаченных в латы жандармов в сопровождении своих оруженосцев и дружинников. Капитан Фридрих Кроксен, что, узнав причину отъезда, уже успел доложить майору Тинвегу и получить соответствующий приказ, присоединился к выезду со своими людьми в качестве усиления.
  
  ***
  
  В сторону карантинного дома ехали со всей возможной поспешностью. Доктор Сакс едва держался в седле, но инспектор Тралле дал ему стимулятор и тот приободрился, а после того, как наркотик подействовал, снова стал невыносимо весел и болтлив.
  По дороге у переправы подобрали Фанкиля и Ингу, напоили коней. Сами напились кваса с молоком, съели ведро окрошки, которую крестьяне везли на продажу в какое-то городское заведение. Доехав до поворота, поехали дальше по просеке, параллельно реке.
  Стоял жаркий и ветреный полдень. В лесу было тихо. Не визг пилы, ни ритмичный, гулкий стук топоров не оглашали чащу. Не было у просеки ни телег с огромными и медленными ломовыми тяжеловозами, ни бородатых, суровых и подозрительных артельщиков. Телеги укатили, лагеря были свернуты, делянки брошены. То там, то тут курились ямы углежогов, наспех потушенные и присыпанные камнями и глиной. Лес был пуст. Только пела кукушка, словно перекликаясь с барабаном, что эхом отражаясь от деревьев, отбивал на всю округу походный ритм.
  Колонна шагом ехала через лес. Мрачные всадники, откинув капюшоны, внимательно смотрели по сторонам. У каждого была усиленная увесистым грузом тяжелая плетка, какая легко перебивает руку или ногу, раскалывает голову, контузит через шлем, а в ножнах ждали своего часа мечи. Рыцарей же, что следовали в конце отряда, ели бутерброды, пили в седлах, вели свои куртуазные разговоры, сопровождали вооруженные копьями и мушкетами дружинники. Драгуны как будто не обращали никакого внимания на них, ехали в основном молча, перекидывались усталыми шутками и репликами, вяло отмахивались от комаров, роями поднимающихся из кустов черники.
  Когда впереди, между деревьев, показался просвет, за которым начиналось поле вокруг деревни, капитан Кроксен пришпорил коня, нагнал едущих во главе колонны капитана и инспектора, оценивающе прищурился в сторону опушки, молча поехал рядом. На его усатом жилистом лице читалась озорная готовность к предстоящему конфликту.
  - Фридрих - с напором ответил на его вопрос, предупредил капитан ночной стражи Герман Глотте - я приказа к атаке не получал, так что ссориться сразу не будем, поговорим, посмотрим, что ответят.
  Инспектор Тралле кивнул. Рыцарь пожал плечами, сделал вид, что ему все равно в какой последовательности драться или говорить.
  - Пока я не скомандую, не вмешивайтесь Фридрих - строго предупредил его так и не получивший внятного ответа на свои слова капитан и предупредительно положил руку на навершие плетки. И вправду, суровый и страшный, облаченный в черную броню, командир ночной стражи Гирты выглядел гораздо серьезнее и представительнее, чем, привычный к конторской работе, толстый и неуклюжий, с опущенными сутулыми плечами, вялый инспектор, или облаченный в серые латы подвыпивший и веселый, возглавляющий группу жандармов и пажей нарядный рыцарь.
  Впереди раскинулось то самое поле, на котором растили свеклу. Дорога вилась между торчащих то там, то тут, обросших у основания как коронами иван-чаем и длинной высокой травой, острых камней. Впереди светлели покосившийся забор и стены карантина, двухэтажного каменного дома на десять окон в длину и три в ширину во дворе которого торчали несколько куцых чахлых сосен. Сельская дорога была пуста, как была пуста и деревня. Кроме отряда жандармерии вокруг не было ни души.
  - Играй 'внимание'! - приказал барабанщику капитан, когда они выехали из леса. Знаменосец распустил штандарт драгунского полка с белым драконом на фоне черного неба. Барабанщик забил ритм, тяжело запела полковая флейта. Всадники дали в галоп и через несколько минут при всем параде подъехали к окружающей дом укрепленной крутыми узкими контрфорсами изгороди. Капитан Глотте, инспектор Тралле, барон Кроксен, знаменосец, барабанщик, и еще несколько верховых заехали в ворота и подъехали к крыльцу.
  - Выходи, будем говорить! - резко и пронзительно, словно каркающая ворона закричал капитан. Рядом с ним в седлах в мрачном, молчаливом ожидании уставились на дом облаченный в доспех инспектор Тралле с мечом у седла, карабином в руках и пистолетом в кобуре, Инга, которой выдали запасной плащ и растрепанный, мокрый, злой и угрюмый, с серым, плохо отертым от грязи лицом, Фанкиль. Капитан Кроксен достал из поясной сумки маленький револьвер, что на деле оказался модной современной зажигалкой, прикурил от ствола, с грохотом сложил на груди закованные в композит руки, игриво прищурился на дом, словно решая, как лучше его поджечь.
  Все также мрачной черной стеной вдалеке стояла тайга. Над полем летали грачи, но карантинный дом все также оставался тихим и безжизненным. Инспектор Тралле нахмурился.
  На крыльце и стенах все еще чернели следы вчерашнего налета: доски и двери были черны от сажи, рядом с крыльцом валялись поломанные деревянные перила. Капитан Глотте скривил рот и уже обернулся, чтобы дать сигнал к штурму, но где-то на первом этаже чья-то темная рука коснулась жутковатой грязной, наглухо прикрывающей окно, тряпки, заскрипели доска пола. Истошно закаркали грачи, что ссорились неподалеку в свекольной ботве.
  Полицейские переглянулись. На перекошенных лицах читалась угрюмая готовность по приказу соскочить с седел и броситься в дом, но капитан ночной стражи промолчал. Прищурился, нетерпеливо похлопывая по ладони эфесом своей тяжелой плети, сделал вид, что готов подождать, давая осажденным обдумать свое положение. Так прошло не больше пары минут, как на втором этаже с грохотом распахнулось окно. Фанкиль вздрогнул и тревожно, испуганно, огляделся. Из задних рядов усмехнулись, навели на дом мушкет.
  - Добро пожаловать милейшие! - манерно растягивая слова, словно квакая, кудахтая или мяукая одновременно, разнесся по двору от дома неприятный, режущий слух, словно нечеловеческий голос, от интонаций и силы которого непроизвольно шарахнулись в сторону лошади, а люди нахмурились, подняли ружья, взялись за мечи.
  - Что вам угодно? - словно издеваясь, продолжал Голос.
  - Ты знаешь что! - грубо крикнул ему капитан ночной стражи - сейчас сожжем твою халупу и тебя вместе с ней!
  - Мэтр Солько уже в курсе, но претензий не имеет! - все с теми же омерзительными интонациями и каким-то страшным, чуждым акцентом, отозвались из дома и прибавил как будто внасмешку - по приказу сэра Вильмонта, верно служим семье Булле и Гирте!
  - Где наш человек? - спросил его капитан.
  - Третий, помимо орденских, которые здесь с вам, в реке. Прыгнул, когда убегал. Ищите живым или мертвым ниже по течению!
  - Ну и какие у вас приказы по этому дому, Фридрих? - осведомился капитан у барона Кроксена, с отвращением кивнул на серый, облупившийся фасад.
  - Да, неплохо бы эту дрянь на свет Божий вытащить - весело ответил тот - глянуть, что за мерзость... Альберт! - позвал он одного из своих людей - а ну, кинь-ка им в окошко чем-нибудь!
  Но жандарм не успел выполнить приказ. Рама окна на втором этаже приоткрылась, и из темноты дома на траву вывалился небольшой, припечатанный сургучом бумажный пакет. Один из драгун подобрал его, развернул, продемонстрировал капитану Глотте бумагу, которую тот быстро прочел и, порвав в мелкие клочки, спрятал их в поясную сумку.
  - Барабан, отбой! - внезапно развернув коня в сторону дороги, грубо и громко бросил он своим людям, чем вызвал недоумение барона Кроксена и Фанкиля - возвращаемся в Гирту!
  Спорить не стали, как и не стали задавать лишних вопросов. Всадники поворачивали коней. Барабанщик забил марш и вся колонна, развернувшись, двинулась обратно через свекольное поле в сторону леса. Инспектор, капитан и рыцарь ехали чуть впереди всех так, чтобы за дробью барабана за их спинами не было слышно их беседы.
  - Мэтр Тралле... - когда они были уже у опушки, обратился к начальнику, униженно прося, как паж, догнал его, подъехал совсем вупор Фанкиль.
  - Лео, что вы тут устроили? - оглянувшись, далеко ли ближайшие всадники, надулся, бросил инспектор. Помолчал немного, начал отчитывать - что вам было непонятно? Как первый день на службе! Вам же сказали охраняемый казенный объект. Написали в отчет по теме выезда, остальное вас не касается! Что, побегали по лесу с мечами, повеселились, суматохи навели? У них тут тварь была, людей жрала, они ее выслеживали, и вы тут еще. Кто такие, откуда, что за гастролеры. Радуйтесь, если все уляжется, обойдется без конфликта! А Йозефа теперь сами искать будете. Нырять пока не найдете, по всей реке ловить ясно это?
  - Так а что вы сюда вообще поехали? - строго спросил, слышащий все это капитан ночной стражи.
  - Приказ - коротко и неохотно ответил инспектор.
  - Ясно - коротко ответил капитан и закурил - с вашим профессионализмом считайте везением.
  - И не говорите - покачал головой инспектор и снова обратился к Фанкилю - Лео, вас уже и премии, и жалования лишили, и плетей вам обещали, что вам еще? Мясо в пост приказать что ли есть?
  - Прикажите - пожал плечами тот и бодро улыбнулся - только я не буду. Мне моя душа ваших инструкций важнее. И приказ это был не мой, а ваш. Одолжите трубочку покурить?
  - Лео, вы как всегда - смягчился инспектор, достал трубку, набил ее из своего багрового с лиловой розой красиво расшитой заботливой женской рукой, кисета и передал ее Фанкилю, прибавил - чтоб в последний раз такое было, ясно? Кстати, как в деле этот наш детектив?
  - Ну если как агент, то никак - вертя в руках незажженную трубку и демонстрируя, что у него нечем ее засветить, ответил тот. Глядя на его беспомощность, усатый капитан Кроксен хохотнул и протянул ему свой пистолет.
  - Притворялся? - уточнил, переспросил инспектор, кладя себе щепотку табаку под язык.
  - Дальше будем смотреть - пожал плечами Фанкиль, вхолостую защелкал курком, пока капитан не указал ему на предохранитель, неумело прикурил, несколько раз затянулся, протянул уже раскуренную трубку инспектору - не знаю как насчет притворялся, но ногу поранил натурально. Артист. Я поверил.
  - Да все вы тут артисты - с отвращением выплюнул горький табак, согласился начальник отдела Нераскрытых Дел. Несколько раз вдохнув дыма, он расслабился, успокоился, видимо махнул на все рукой и теперь снова был флегматичен, задумчив и ленив, словно это была не операция по спасению пропавших сотрудников, а всего лишь веселый конный выезд.
  - Ничего - рассудил он - Анна его расколет. А не расколет, дадим ей плетей и напишем, что нарушений не было.
  Барон Кроксен и капитан Глотте заулыбались его словам.
  Неровные удары о мягкую землю многочисленных конских копыт, короткие и резкие переклички и смешки драгун, походный бой барабана и щебетание лесных птиц, навевали мысли о скором привале, котелке каши с сушеным мясом, отдыхе на теплой мягкой траве и ароматном дыме костра. До переправы было еще далеко. Дорога снова поднималась вверх, в холмы. По обеим сторонам просеки стоял темный и безлюдный лес. Капитан Кроксен вернулся к своим. Из хвоста колонны весело пиликала гармошка, стучали фляги - рыцари чокались друг с другом пили прямо в седлах, отмечали победу.
  
  ***
  
  Его разбудили грохочущие пьяные шаги. Моментально распахнув глаза, детектив сел на диване. Рука метнулась к ножнам, схватилась за рукоять меча.
  - В лесу бы вы так - устало выдохнул лейтенант Турко, указал на него пальцем, с грохотом ударил ладонями в стол, навалился на него всем весом. Он был весь мокрым, в смоле, с налипшим на одежду мусором, дрожал от холода, смотрел грозно и устало, шатался, держась на ногах из последних сил. От него разило рекой и костром, куртка и штаны были истрепаны, сам он был весь в ссадинах, лоб разбит, а за его спиной строго вышагивал какой-то незнакомый Вертуре, видимо конвоировавший его, полицейский. Похоже, что лейтенант успел уже где-то выпить с утра, нажаловаться, рассказать всем о своих ночных злоключениях. Приметив свою шапку, которую детектив поместил на вешалку к плащам, он схватился за нее обеими руками и нахлобучил себе на растрепанную голову.
  - О! - радостно округлив рот, воскликнул он и продемонстрировал себя сопровождающему, на что тот басовито и пьяно побурчал 'ыгы!', и, надувшись, вульгарно, без всякого уважения, чуть поклонился Вертуре и Марисе и, громко, со всего размаху, хлопнув дверью, покинул отдел.
  - Йозеф! - язвительно обратилась к лейтенанту Мариса - а что это у вас штаны такие мокрые?
  - Да потому что я упал в реку! - грубо, как на свою жену, закричал на нее лейтенант.
  - Что с вами такое? - спросонья поинтересовался у него Вертура. После пары часов на неудобном диване, он чувствовал себя еще более невыспавшимся, усталым и разбитым.
  - Плыл без лодки! - возвышая голос, уселся на стул, развязно закинул ногу за ногу, закурил оставленную кем-то на столе трубку, от усталости и недосыпу повышая голос, пьяно похвастался лейтенант - а где Лео, где Инга? А мэтр Тралле где?
  - Уехал спасать ваши продажные полицейские морды! - нагло и громко ответила, бросила ему Мариса. Словно ожидая реакции, что они скажут на такое, со злорадной наигранно-нахальной улыбкой уставилась на коллег.
  - Это кто из нас еще продажная морда! - начиная сердиться по-серьезному, огрызнулся лейтенант.
  - Вы ранены? - пытаясь не обращать внимания на новый разгорающийся конфликт, спросил первое попавшееся на ум Вертура. Молча, достал припрятанную магистром Дронтом бутылку и налил лейтенанту полный фужер. Полицейский без лишних слов схватил его, залпом выпил, с омерзением скривился.
  - Ну и гадость... Да, ранен. В лесу, на корягу дурной башкой налетел... Марк, что это за дрянь вы мне налили, сейчас помру, сил нету...
  - А что так? - уточнил Вертура, наливая лейтенанту еще крепкого - что там было?
  - Лаборатория, питомник! Вот что там было! - выпив еще, бросил лейтенант, подумал, допил оставшееся и со злостью прибавил, с каждым словом начиная распаляться все сильнее - а вы и не знали? Лео не сказал? Не написал вводную, не доложил? Еще узнаете, услышите, почувствуете на себе. О том, куда люди пропадают и что там с ними делают. Видели в лесу, в той церквушке? Вот такую дрянь там растят и людьми ее живыми кормят. И все всё знают, но нарушений нет, производство такое там у них. Возят по северному берегу, грузят на воздушные корабли... И Алистер, мразь, тоже все знал и нас там бросил! Поехать, поговорить ему надо было! Укатил с Дюком, один побоялся ночью по лесу ехать, тварь трусливая! А я же Лео предупреждал, говорил, сами слышали, тоже ехать надо, нет, им с Ингой все приключения на старости лет! Нашел себе подружку по лесам бегать! Правду он ищет Божию, служение у него! Злодеев он разоблачает! Обличает грешников, проповедует тут нам! Каждый Божий день рассказывает о добре и справедливости. Учит, как спастись! Балабол! Как по ерунде, так первый заводит: покайтесь, неправедно, небогоугодно, не благословили! В пост яйцо сожрал, всё, в ад пойдешь, а как кто богатый, так сразу христианское смирение и 'не осуждай' ему. Любой грех с деньгами можно простить! Глазки потупит, язык прикусит, праведник такой весь! Знаю я их всех, видел! Все они такие, на словах патриоты, пустозвоны и бездельники! Языком только чесать, никакого толку, никогда никакой помощи от них! Сейчас пойду и рапорт на него напишу, и чтоб я еще с ними куда-нибудь хоть раз поехал!
  И, выпив еще, начал ругаться на всех подряд. Глядя на него, Мариса громко и злорадно засмеялась. Откинувшись на своем стуле, запрокинув голову, положив ногу на ногу, высокомерно и презрительно прищурилась, словно он был не полицейским, пережившим тяжелую ночь в лесу, а бездарным клоуном-паяцем, развлекающим публику в дешевой распивочной.
  - А мэтр Тралле... - начал было лейтенант, но осекся, уставил на нее мутные, налитые пьяной усталой ненавистью глаза и, внезапно переменив тон, со злобой бросил ей - а ты чего смеешься? А, мразь? Смешно тебе?
  - А что? - гордо возразила ему, тряхнула челкой Мариса.
  - Не смей надо мной смеяться, тварь! Вошь! Гнида! - закричал на нее лейтенант. Сорвался со стула, сделал страшные глаза, и, словно внезапно догадавшись, что на беззащитную женщину ругаться удобнее, чем на отсутствующих коллег, указал на нее пальцем, пьяно качнулся к ней - это ты меня тогда сдала! Ты все подслушиваешь, подглядываешь, за всеми следишь! Лео сказал, это ты нас выдала!
  - Жена тебе дома не выдала! - резко и нагло, откровенно наслаждаясь своими ловкими словами, крикнула она ему в ответ. Приняв еще более надменную позу, сделала картинно-насмешливое лицо, как будто придумывая, как бы еще его унизить.
  - Сейчас как врежу! - сжал зубы лейтенант, подскочил к ней, схватился за бутылку и начал пить прямо из горлышка, балансируя свободной рукой, как эквилибрист на табурете. Вертура хотел было вмешаться, крикнуть Марисе, чтобы прекратила провоцировать пьяного, но не успел.
  - Ах так! Все Мике расскажу, как вы там с Эббой любезничаете! Вот она вам устроит! - вскочила от стола, бросила она лейтенанту также нагло, злобно и резко. Взмахнув рукой, случайно толкнула его под локоть, отчего бутылка вылетела из его нетвердых пальцев и с гулким стекольным звоном покатилась под столы.
  Лейтенант обиженно и надрывно зарычал, шагнул к ней.
  - Пошел прочь! - в глазах Марисы стоял страх, она ощетинилась как мокрая злая кошка, но уязвленное самолюбие не дало просто так закрыть рот и отступить - все расскажу! Только женщинам угрожать и можешь, а другим ни слова попрек! Только за глаза и умеешь! Рот помой иди, воняет от тебя! Как Мика с тобой живет, трус, дерьмо и бестолочь!
  От этих слов лейтенант окончательно рассвирепел и, в бешенстве замахнувшись кулаком, бросился на нее. Мариса едва успела спрятаться за стул с высокой спинкой, но это ее не спасло. Лейтенант резко вырвал у нее из рук стул, отбросил его прочь так, что тот с грохотом опрокинулся, сгреб ее за одежду на груди и с силой, с глухим, как будто от киянки, стуком, ударил ее в лоб, отчего она, даже не вскрикнув, также молча, отшатнулась к столу магистра Дронта у стены. Запнулась, опрокинув лежащие на краю папки, схватилась за него. Еще больше разозленный тем, что победить одним ударом, самоутвердиться легко и просто, не получилось, лейтенант оскалился, снова наддал на нее. Поджав к бокам трясущиеся от ярости локти, он уже было нацелился начать избивать ее по-серьезному, как в драке в кабаке, но Вертура подскочил к нему сзади, обхватил, приподнял, крутанул всем телом, развернул и откинул прочь. Грозно расправив плечи, выставив перед собой кулаки, стремительно двинулся на полицейского.
  - А ну не трожь ее! - тяжелым низким басом загремел на весь зал детектив.
  - Ах! - похрипел дезориентированный лейтенант, слепо махнул кулаком, но Вертура молча подошел к нему и со всей злобой толкнул его в плечи обеими руками так, что тот повалился назад и с грохотом опрокинув еще один стул, уселся на пол. Падая, он задел стол, опрокинул и разбил фужер.
  - Так тебе, мразь! Получи! - оскалилась, сжала кулак, плаксиво и мстительно выкрикнула из-за спины Вертуры Мариса.
  - Хватит! - закричал уже и на нее детектив. Теперь он по-настоящему рассердился - или мало что ли было?
  И он угрожающе сжал кулак, развернулся и двинулся к ней.
  Мариса замолчала, замерла, печально прижимая руку к разбитому лбу, униженно глядя на Вертуру и все еще сидящего на полу лейтенанта. Слезы ручьями лились из ее глаз, скатывались по щекам, оставляли неровные мокрые следы.
  - Ну давай еще! - бросил ей, отползая под стол от детектива, полицейский - беги, жалуйся леди Тралле! Тварь! Спас тебя Марк, благородный человек, а ты и его в могилу сведешь! Сдашь его! Как и других! Только пакостить, дрянь, и умеешь!
  - Трус! Ничтожество! - огрызнулась Мариса.
  - Йозеф! - подошел и со всей силы пнул, его по сапогу детектив. Лейтенант заскреб руками по полу, отползая подальше, чтоб больше не били.
  Вертура хотел ударить его снова, но агрессия уже пошла на убыль, он выдохся. Каждый шаг отдавался болью в пораненной ноге.
  - Вам еще не надоело? - грозно крикнул он лейтенанту. Заглянул под стол, где тот пытался прятаться от него и обернулся к Марисе, что, наверное, мудро решив, что пора прекращать сцену, стояла, гордо вскинув голову, плакала, внимательно и напряженно смотрела на подравшихся из-за нее мужчин. Ее волосы растрепались, расшитый цветами ворот белой рубахи был разодран. Заколка вырвалась и упала за столы, верхняя застежка ее нарядной черной с багровыми клиньями мантии оторвалась, висела на одной пуговице, а слева на лбу набухала огромная красная шишка.
  - Йозеф, закройте за нами дверь! - грубо бросил лейтенанту Вертура, подошел к Марисе, резко схватил ее за плечо, подвел к вешалке, выдал ей шляпу и плащ, взял свои вещи и, крепко держа под руку, чтобы она даже не думала вырваться, повел ее вниз по лестнице.
  - Никуда я не пойду! - капризно дернула она плечом, но детектив рывком осадил ее.
  - Пойдешь! - коротко и с угрозой крикнул он, надел ей плащ через голову на плечи, нахлобучил шляпу и вывел на улицу через калитку на первом этаже. Протащив мимо кустов шиповника на куртину бастиона у реки, отпустил ее только под тополями. Она без сил упала на скамейку, уткнулась щекой в дерево и громко заплакала в голос, как обманутая лукавым егерем деревенская девка. Вертура встал над ней в позу, размышляя, что теперь с ней делать и как ее утихомирить.
  Снизу послышались тяжелые, шаркающие и сбивчивые шаги.
  - Что за бардак? - загремел знакомый грозный голос пьяного капитана, который еще позавчера весело рассказывал про Модеста Гонзолле и его приключения. Полицейский подошел, грозно навис над Вертурой, засопел и потребовал - кто ее обидел? Ты?
  Вертура не успел найти ответ, его опередила Мариса.
  -Да! - бросила она сквозь слезы злобно и мстительно.
  Капитан без разговоров замахнулся и ударил детектива в щеку сверху вниз, так что теперь он также молча и беспомощно, как совсем недавно лейтенант Турко, отлетел прочь, запнулся о корень, уселся прямо на землю.
  - А ну немедленно извинись! - расставив ноги, угрожающе навис над ним капитан, сорвал с пояса плеть.
  - Он непричем! Не трогай его! - с яростью окликнула его Мариса.
  - Дура! - с ненавистью бросил ей, налился кровью, полицейский и, замахнувшись на нее плеткой, так что она резко сжалась в комок и прикрылась рукой, в последний момент решил не бить, а всосав побольше слюны, жирно плюнул на нее и, удовлетворившись этим делом, вразвалочку засеменил прочь, так и оставив детектива и Марису дальше разбираться самим.
  - Ну отлично! - присел рядом с ней на скамейку, держась за ушибленную скулу, Вертура - эта ваша Гирта... ну просто слов нет.
  От удара в голове звенело. Он достал трубку, набил ее, чиркнул спичкой о голенище башмака и закурил. Капитан спустился со стены и кому-то уже рассказывал о происшествии, не преминув снова присовокупить барона Гонзолле и маркиза Дорса. Его тяжелому отрывистому рыку отвечали грубые задорные смешки. Постовые от души забавлялись новой сплетней.
  Мариса молча повернулась и упала головой Вертуре на плечо, горестно сложила руки на коленях. Слетевшая с ее головы шляпа валялась на земле. На рукаве желтел омерзительный подтек, но Мариса молча и тоскливо плакала, даже не пыталась его отереть. Вертура несколько раз быстро затянулся дымом и, убедившись, что табак разгорелся, предложил ей курить. Несколько секунд Мариса в недоумении смотрела на трубку в его руке, словно не понимая, что с ней делать. Потом осторожно, боязливо подалась вперед головой, захватила губами чубук и, даже не пытаясь взять ее в руки, несколько раз вдохнула через нее дым. Детектив обнял ее за плечи, она прильнула к его боку и уткнулась в него разгоряченным от слез лицом. Так они сидели минуту или две.
  - Пойдем - наконец отпустив ее, Вертура встал со скамейки. Поднял с земли шляпу, кое-как отряхнул с нее пыль, вручил ее Марисе.
  - Куда? - только и спросила она его, подняв на него печальный затравленный взгляд, в котором читались одновременно скорбь и надежда.
  - Ну не обратно же в контору - рассудил детектив с некоторым самодовольством в голосе от того, что сцена наконец-то завершилась, и добавил как будто невзначай - например, ко мне.
  Она бросила взгляд в сторону, подумала пару секунд, как будто для приличия, встала со скамьи, деловито отерла рукав о дерево, с готовностью ухватила Вертуру под локоть, прижалась к нему. Так они спустились с бастиона на плац.
  - Так кто ее там обидел? - подошли, окружили, загремели какие-то бравые полицейские, задымили трубками в лицо, разминая перебитые от усердной работы кулаки - где этот злодей?
  - Так 'Скандалы'! - как само собой разумеющееся, ответил им также грубо и фамильярно детектив - сказали, перепишите. Статью в печать не приняли.
  - Вот проблемы-то! - презрительно и громко, как выстрелил из пушки, бросил кто-то - раз плюнуть! Бери и пиши! Ха! Это вам не в ночную про дождем!
  - Да вы отчет нормально сдать не можете, милейший! - важно, но глумливо, возразил какой-то бородатый жандарм - а я сам мемуары пишу. Все они, редакторы, такие!
  - Мемуары это у сэра Августа, а вы бездарный графоман! - возразили из толпы.
  - Отвали! - грозно сжал кулак, загремел полицейский-мемуарист, явно оскорбленный насмешкой.
  Все засмеялись и, перекидываясь шутками, пошли прочь.
  - Не дело в таком виде по городу ходить - закивал, смерил их критическим взглядом начальник оперативного отдела, капитан Кноцци, выдыхая из своей трубки густой сизый дым.
  - Хой, кучер! - сунув в рот глиняную свистульку в форме дракончика без крыльев, пронзительно, на весь двор, засвистел коляске с веселыми, радующимися теплому солнечному дню и свежему ветру полицейскими отъезжающими на проспект - подвези влюбленных до Гримма!
  Мариса многозначительно промолчала, ничего не ответила ему на это.
  
  ***
  
  Распрощались с бравыми полицейскими, что в коляске угостили их ювом, Мариса и Вертура поднялись в комнату, где он усадил ее в кресло у кровати, а сам пошел в лавку взять поесть. Купил зелень, хлеб, вино и сыр.
  - Тушеного мяса в горшочке? - доверительно склонившись, осведомился бакалейщик и загадочно понизив голос, прибавил, словно предлагая запретное снадобье, лечащее сразу от всех болезней - свежая, совсем недавно подвезли!
  - Благодарю, но нет - вспоминая услышанное вчера на кладбище, словно невзначай, отмахнулся Вертура - есть свинина?
  - Есть копченые цыплята - не растерялся лавочник - действительно вкусные, берите!
  - Ага - согласился Вертура, расплатился и взял с прилавка накрытую свежей тряпочкой из небеленого льна, наполненную едой, корзинку.
  Когда он вернулся в комнату, Мариса уже сидела перед открытой печкой, хрустко ломала полено топором, бросала щепки на тот самый номер 'Скандалов', который забраковал, выкинул на растопку, детектив. Как только он вошел, она без разговоров встала и, не выпуская из рук топора, быстро и решительно зашагала на него. От усталости он даже не успел испугаться и отреагировать, и если бы она хотела, то легко бы могла его зарубить, но вместо этого, она обхватила обеими руками и, высунув язык на всю длину, с жаром поцеловала в губы так, что от этого действа ему едва не подурнело.
  - Я принес выпить и еды... - когда она отпустила его, глядя на топор в ее руке, попытался оправдаться детектив.
  - Спасибо тебе! - ответила она и с грохотом отбросила топор к поленнице, снова обняла его за шею, прижалась лицом, ласково, но с напором поцеловала. Потупив глаза к полу, призналась - прости, я должна была сказать раньше... поблагодарить тебя за то что был добр ко мне...
  - Точно - ответил он и, неловко освободившись от ее объятий, поставил корзинку на стол, достал из нее бутылку - теперь скажи, что мы лучшие друзья. В этой комнате что-то не так. Здесь всего один фужер.
  - Ничего, я могу пить из горла, прямо так - Мариса энергично села на стул перед столом, облокотилась о высокую спинку и выжидающе уставилась на Вертуру - как будто первый раз что ли. Чего привередничать, мы же лучшие друзья, или нет?
  Детектив выдавил пробку из бутылки, налил вина и передал ей фужер, достал действительно вкусного копченого цыпленка завернутого в изляпанную жиром газету - какой-то недавний номер 'Герольда' - герцогской листовки с городской информацией. Как варвар с картинки из детской книжки, с хрустом разорвал его руками, отломил ножку, сделал огромный бутерброд с зеленью и тоже отдал его Марисе.
  Та схватилась за него, деловито, как ни в чем ни бывало, захрустела им.
  - Я уже понял, что у тебя большой жизненный опыт - взяв бутылку и заглянув в горлышко, Вертура сел на кровать - у тебя богатый внутренний мир и муж был дуралеем. Но зачем было к Йозефу-то лезть?
  Она сделала большой глоток из фужера, прожевала бутерброд, посмотрела на него как-то одновременно лукаво, загнанно и дико.
  - Йозеф все сделал верно - ответила она и криво улыбнулась. В ее голосе проскользнуло самодовольство. Он еще не усела допить свой фужер, но пьяный румянец уже разукрасил ее щеки - поставил меня на место. Не дашь дурной девке подзатыльник, не заткнешь поганый язык
  - Я не об этом - догадавшись, что конструктивного разговора не получится, Вертура внимательно посмотрел на нее и заявил - пусть теперь кто только попробует тебя тронуть. Теперь только я буду тебя бить.
  - Ага, раззвони это на всех углах. И вообще ты мне что, муж, брат или отец? - грубо возразила она, снова приняла тот презрительно-надменный вид, что так раздражал детектива. Залпом осушила фужер, уперлась локтями в колени, нахально уставилась на него, как будто размышляя, что с ним теперь делать. Растрепанные пряди ее длинной челки упали на разбитый лоб. Глаза уже горели безудержным пьяным бешенством.
  - Да! - как можно более веско ответил Вертура, глядя ей в лицо.
  - Ага, сейчас! - бросила она в сторону - дай курить.
  - Все, хватит с меня на сегодня, я слишком устал - решив, что у него уже совсем нет сил и пора уже заканчивать со всеми этими беспредметными разговорами, заключил он и передал ей свою поясную сумку, в которую она тут же с интересом заглянула и запустила руку в поисках кисета. Вертура сделал себе бутерброд с цыпленком, выпил немного вина, снял портупею и пояс, и принялся распускать завязки мантии на груди.
  - Я спать. А у тебя выбор, либо можешь лечь рядом и обнять, либо зарубить топором. Только если выберешь топор, не буди меня. Кстати, что не так в твоих отношениях с мужчинами? Что за слухи ходят о тебе?
  - Ты слишком устал для этого! - парировала его Мариса, наливая себе еще вина - все, иди спи. А я пока подумаю, какой вариант мне по душе - и выдохнула на детектива дым.
  - Да, шрамы определенно украшают. Правда только тех, кто получил их на войне - нисколько не смущаясь ее поведения и болтовни, Вертура подошел к ней вупор, бережно взял ее за щеки и запрокинул голову, рассматривая шишку. Она не противилась, сидела смирно, положив руки на колени, держала в ладонях трубку и фужер. С придирчивостью доктора осмотрев ее травму, заключил - да. Надо будет потом и Йозефу такую же посадить...
  - Ты сам побитый - смягчилась, улыбнулась она, отставила фужер и коснулась пальцами кровоподтека на его щеке, куда он получил от пьяного полицейского.
  - Это ерунда. За нами всю ночь гонялись с огнеметом по лесу - хвастливо и устало одновременно улыбнулся Вертура, скинул мантию, перекрестился на иконы на полке в шкафу, лег на кровать, укрылся одеялами. Надвинул их на лицо, чтобы не мешал солнечный свет.
  Сквозь пелену надвигающегося сна, опустив веки так, чтобы со стороны было не понять, что он еще не спит, он наблюдал, как они собирает со стола кости действительно вкусного цыпленка, бросает их в печь. Разводит огонь и заботливо прикрывает шторы на окнах над столом и креслом. Берет его порванные штаны, осматривает, вдевает нитку в иглу, садится рядом с кроватью, зашивает их. Ему даже показалось, что, пока он не видит, она улыбается счастливой улыбкой женщины, заботящейся о своем пострадавшем в драке мужчине.
  Огонь в печи разгорался, тихо ревело пламя, потрескивали дрова. Рыжий и теплый трепетный свет пробивался сквозь отлитую из матового стекла дверцу. В комнате стало тепло, уютно и тихо... Дальше Вертура не видел. Сон и усталость окончательно сморили его после тяжелых суток на службе в полиции Гирты.
  
  ***
  
  Он проснулся когда было уже совсем темно. Дрова в печи почти прогорели. Остались только угли. Бордовые сполохи в такт дыханию тянущего по полу сквозняка, то угасали, то мягко вспыхивали на потолке.
  За окном шумел тяжелый проливной дождь. Ветер стучался в стекла. В комнате было холодно, но он не мерз: Мариса лежала рядом с ним, ласково положив руку поперек его груди. Грела, прижавшись к нему, навалившись плечом на его плечо. Ее темные глаза горели рядом с его лицом в темноте.
  - Спи! - прошептала она тихо-тихо.
  Мягко коснулась ладонью его щеки. Влажно и тяжело поцеловала в губы и он, словно повинуясь этому непреклонному велению, только и смог коснуться ее пальцев, как видение исчезло. Он даже не знал, было ли это на самом деле или всего лишь сном навеянным дождем и разбушевавшимся за окнами ветром.
  
  ***
  
  ...Поднявшийся еще с утра, разогнавший облака над городом ветер окрепчал, обратился штормом. Принес холодный проливной дождь. На крышах домов, на башенках эркеров, на коньках крыш, дребезжали флюгера. По заливу ходили, раскачивали суда и лодки огромные, переливающиеся в свете маяков, валы. Баркасы у набережных глухо и тяжко ударялись бортами, скрипели рангоутом, натягивали канаты, норовили вот-вот оторвать их. Огромные тяжелые волны с брызгами и шипением перехлестывали через мол. Припозднившиеся, недавно вернувшиеся в город с лова, рыбаки оглядывались на них, качали головами, затаскивали в сараи и дома снасть и сети, проверяли швартовы своих лодок, чтобы не оторвало, не унесло ветром и волнами прочь.
  Неспокойно было и на улицах. Тяжелые бесконечные струи стучали по козырькам и черепице, с шумом бежали по водостокам, текли под уклон, сливаясь в кипучие, бурлящие пузырями между камнями мостовой, реки. Прохожие, слепо оттягивая подальше в сторону полы плащей и мантий, скакали через них. Бессмысленно вертели пляшущими на ветру, так и норовящими вырваться из рук, зонтиками, чтобы хоть как-то укрыться от хлещущей со всех сторон, льющейся потоками с каждого карниза, с каждой ветки, с каждой арки, холодной воды. Что есть сил, бежали домой, закрывали ставни, занавешивали теплыми пледами и тяжелыми шторами окошки, растапливали очаги и камины, готовили горячее, смешанное с гвоздикой и перцем вино, обжигаясь, пили его большими жадными глотками, чтоб не заболеть.
  Стемнело. На проспектах зажглись яркие электрические фонари, но как будто только еще сильнее сгустили сумерки на улицах и проспектах. Сонмища сумрачных, рождаемых их холодными и пронзительным желто-белым сиянием, теней, прыгали, качались на дверцах шкафов и потолках темных комнат. Гуляли по тесным переулкам и дворам, между решеток палисадников и под арками подъездов. Там снаружи, за окнами, рвал ветер. Жалобно шелестела листва, между домов и каменных заборов эхом отдавались завывание шторма и громкое журчание бегущей по брусчатке мостовой и сточным трубам холодной воды. Выходящие под дождь из контор и мастерских глядели на нее, морщились. Как будто для порядка, в пустой надежде что еще совсем немного и ливень выдохнется, ослабеет, пойдет наубыль, отступали к стенам под балконы и козырьки крыш. Задумчиво прикуривали как будто чтобы хоть чем-то скрасить ожидание, но, как будто окончательно убедившись что это надолго, словно оправдываясь перед собой, махали руками, накидывали на головы, нацепляли пониже на лоб капюшоны, шагали под дождь, спешно шлепали по лужам домой, давясь горьким дымом, задыхаясь от непривычно быстрой ходьбы. Усталые и злые полицейские в отсыревших плащах стояли на перекрестках, провожали их недобрыми взглядами. Мерзли у бойниц башни над Старым мостом дежурные. С бессмысленным, тупым и безразличным недовольством глядели на серую, иссеченную струями дождя, блестящую в свете прожекторов мостовую и темную, дождливую гладь реки под ней. Понуро стояли перед воротами герцогского дворца, несли вахту, ожидали смены караула юнкера. Мокли стражники на площадках башенок и в полосатых, продуваемых всеми ветрами будочках на городских стенах. Затыкали за пояс промокшие насквозь, прошитые паклей рукавицы, приставляли к кладке свои мушкеты и копья, прятали руки под полы плащей. Поводили плечами, разминая озябшие пальцы, с силой терли их друг о друга. Вглядывались в мерцающую ночным дождем ветреную темноту, топали прохудившимися хлюпающими уже начерпанной водой, сапогами. Ежились под отсыревшими тяжелыми плащами из грубой колючей шерсти, пытаясь хоть как-то согреться.
  Там, далеко за городскими стенами, в полях, бушевал, хлестал дождем, беспощадный, пришедший с моря, шторм. Срывал с ветвей еще недоспелые яблоки и груши, мял, прибивал к земле по-северному мелкую рожь, тревожил загнанную в темные ветхие сараи скотину.
  По склонам холмов, на опушке леса, в сумрачной тени ночных садов, тускло светлели огоньки окошек далеких хуторов, замков и деревень. Сидели по своим укрепленным особнякам, играли в шахматы, пили вино с друзьями и домочадцами в просторных залах перед жарко растопленным очагом, мелкие землевладельцы-рыцари. Держа наготове копье и лук, в стойле всегда снаряженную лошадь, а под иконой и крестом зажженную лампаду, несли вахту, кипятили в самоварах горький чай, шерифы. Беседовали, пряли шерсть, чинили одежду и инструмент, сидели на лавках в горнице вокруг тусклой лучины или масляной лампы, многолюдные семьи крестьян и мастеровых. Заложив ставнями окна, вслушивалось в рев непогоды и беспокойный лай собаки за толстыми бревенчатыми стенами, на дворе. Бросали взгляды на кошек в углу: спит мохнатый хранитель, защитник дома, поводит во сне ухом, мурлычет, нечего бояться, брешет собака, бесится на проливной дождь, на пронизывающий конуру ветер. Не так страшен скрип досок на крыльце, натужный, нестройный шелест листьев за окном и вой сквозняка под закопченными стропилами. Но если беспокойна кошка, просыпается, внимательно поводит головой, таращит выпученные глаза в полутьме, мается, ходит из угла в угло, тревожно мяучит: беда. Пойдет отец, сурово кликнет братьев и сыновей чтобы взяли копья, луки и стрелы. Будет смотреть в окно, может, что случилось на дороге, на хуторе у соседей или во дворе.
  В такие беспокойные, темные ночи приходят страшные сумрачные люди из леса. Залезают в амбары, унесут поросенка, куриц, или какой инструмент. Но бывает, что ворвутся и в избу, страшно закричат, наставят острый кол, схватят детей. Жандармы и шерифы мчатся потом по полям и лесам, приводят огромных котов на длинных поводках, ищут следы, что всегда ведут в Лес и обрываются у самой топи, на краю трясины.
  А хуже, если придет не человек. Страшные истории ходят между жителей дальних деревень о тех, кто селился в одиночку далеко в чащобе или за полями у болот. Лучше пройти до делянки или поля лишнего, чем вернуться в пустой дом, где все домашние, кого оставил на дворе, еще утром, исчезли, пропали, и нет никаких не следов, ни разрушений. Даже еда в горшке не успела остыть, и двери раскрыты, словно все встали и, повинуясь какому-то таинственному зову, ушли в болото, в лес. Таких пропавших не находят ни полиция не отчаянные лесники-шерифы с пронзительными глазами, как у черно-белых демонов на картинке из страшной книжки. Разводят руками, пишут в канцелярию местного коменданта, что опять пропало без вести столько-то и столько-то людей.
  Но есть такой отчаянный сорт смельчаков, кому нипочем, ни страхи, ни опасности, ни предостережения. Таким место на море или на войне. Их манит чащоба, зовет к себе Лес. Они спят настороженно и чутко, положив рядом с собой на тумбочку увесистый свинцовый кистень. Они строят свои шалаши и избы в лесу, в самой глуши. Сидят перед костром, курят, неподвижно смотрят в темноту, а рядом лежит валочный топор с длинной рукоятью, что в умелых натруженных руках наносит удары пострашнее, чем иной меч. Дровосеки, охотники, монахи-отшельники, нелюдимые фермеры и их мрачные, всегда настороженные и внимательные, живущие на грани человеческого и незримого мира жены и дети. Угрюмые кудесники в белых плащах кладбищенских служащих, что собирают по сокровенным полянам и перелогам травы и готовят для аптек сильнодействующие, исцеляющие любой недуг не хуже пилюль известных докторов, настои и порошки. Копатели камней, собиратели смолы, разведчики червоточин, браконьеры, бродяги без рода без племени. Неподвижно глядя своими дикими, суровыми, глазами, они приходят в поселки, приносят свой товар. Продав его и купив все что нужно, навьючивают на лошадей тюки, сажают сверху свою кошку, чтоб охраняла от желающих унести чужую добычу, заходят в церкви, истово крестятся, стоят долго-долго на коленях перед ликом Пресвятой Девы Марии, возбужденно шепчут духовнику на исповеди, принимают причастие и уходят обратно в лес. Возвращаются к своим далеким землянкам и шалашам, зажигают на дальних камнях и скалах костры. Молчаливые и мрачные люди, до которых никому нет дела. Только сборщик налогов иногда, когда ловит их на улице, требует уплатить мелкую монету, заполняет ведомость, но почти никогда не вносит ее в журнал - покрывает мелкие расходы, что сам за герцогский счет производит в местной распивочной. А когда заканчивается промозглая и холодная осень, когда приходит стужа и в землянках становится не согреться, даже если жечь дрова всю ночь и весь день, снова возвращаются в поселки. Занимают тесные комнатки в многочисленных доходных домах и бараках, что построены кварталами предместий на дорогах и перекрестках вокруг городских стен. Продают свою лошадь, чтоб не кормить ее зря, запираются со своей кошкой, вешают напротив входной двери потемневший образ святого хранителя, что всегда носят с собой аккуратно завернутым в чистую тряпицу. Курят дурманящие смеси, собранные из лесных трав, пережидают холода в тихом одиночестве и тепле.
  Страшно и темно становится зимой. Приходят огромные чудовищные волки с горящими, умными и жестокими глазами, почти как у самых страшных и злобных из людей. И у вожака стаи всегда по нескольку голов. Он умен и хитер как человек, его не остановит ни рогатина, ни пуля. Он убивает не для того чтобы добыть себе пищу. Он - Враг. Он в бешенстве от того, что люди пришли на его исконную, принадлежащую ему тысячелетиями землю, мешают ему жить так, как в беззаконии и бесконечной вражде жили его предки. Ему не страшны ни собаки, ни крестьяне с обожженными кольями, от него не спасают ни заборы, ни дощатые двери, ни соломенные кровли деревенских сараев и изб. Таких чудовищ рыцари гонят по полю хлыстами и пиками. Стреляют егеря из огромных, какие валят всадника с конем и раскалывают каменные стены ружей со стабилизированными патронами, что им специально выдает особое бюро в ратуше герцогства. На таких ходят только самые отважные охотники и умелые бойцы. Растягивают по лесу между деревьев почти невидимые, не толще волоса, чрезвычайно прочные, разрывающие плоть до кости нити, стреляют кабанов и оленей отравленными арбалетными стрелами и бросают лежать на снегу, оставляют приманки в сараях, расставляют вокруг специально заказанные в часовой мастерской нажимные, начиненные резанными гвоздями и проволокой, мины. Ведь что бы ни говорили, волк всегда был врагом. Как кошка, что хранит жилище, которой сам Господь Бог поставил всегда быть помощником и защитником человеку, также и волк, как свинья и гадюка, всегда останется алчным и вероломным прислужником сатаны. Это закон, так было установлено от сотворения мира и так продолжится до самого конца, пока не перегорят, не остынут солнце и звезды, не угаснет луна, не погрузится в кромешную тьму, не рассыплется холодным прахом, земля, и милостивый Господь не воссоздаст все заново, чтобы поселить в новом мире, все наследующие Его царство вновь воссозданные Им в силе и славе сущности и людей.
  Первые Белые Всадники были потомками Волков. Доподлинно никому неизвестно имя той самой первой, проклятой, женщины, что в незапамятные времена призвала к себе многоголового вожака, и встала на колени перед ним, чтобы он сошелся с ней. Той, от союза с которой родился новый Каин, пасынок этой противоестественной связи человека и зверя. Но точно известно, что случилось это еще в те темные времена, когда еще не было Гирты, и только малочисленные, неграмотные, страшащиеся Бога и беспощадной северной зимы люди, испытывая страдания и лишения, обитали в своих сумрачных жилищах по берегам холодной, текущей через непроходимую черную тайгу, реки. Внуки и правнуки вольных крестьян, беглых каторжников, морских разбойников и разорившихся мастеровых, они были потомками тех, кто по тем или иным причинам был вынужден покинуть обжитые земли на востоке за горами и на юге, вокруг Мильды. Они истово молились Богу, но он, как казалось им, не слышал их, раз за разом посылая все новые беды и болезни на их головы и жилища. И, видя что жизнь их не становится лучше, многие из них соблазнились, начали искать иного покровительства. В последнюю ночь октября, ночь мертвых, они приводили к многоголовым вожакам своих жен, сестер и дочерей, чтобы те, принимая этот страшный дар, спарились с ними. От этой связи рождались на свет дети, наделенные потусторонней силой и властью повелевать стихиями и прозревать темных духов, что как змеи, переплетаясь в своем страшном уродливом и бесконечном движении, незримо обвивают все небо и землю, отравляют своим смертельным дыханием души людей.
  Но Господь Бог услышал молитвы тех, кто остался верен Его слову. С востока пришли мрачные люди с топорами, мушкетами и черными драконами на лиловых и красных знаменах и одеждах. Построили город, насадили Лес, перевешали, перестреляли, пережгли нечестивых старейшин и их оскверненных волчьим семенем жен, сестер и дочерей. Установили законную власть Короля, построили замки, храмы и мельницы, установили на дорогах железные кресты.
  Но Круг не был уничтожен до конца. Новые поколения родившееся уже в многоэтажных домах, воспитанное в электрическом свете и тепле паровых батарей, искали что-то новое и важное, и нашли его в казалось бы давно ушедшем темном прошлом, среди своих корней. Далекие потомки колдунов и ведьм, что были наделены нечеловеческой чуткостью и тягой к незримому, как алхимики и маги темного средневековья, они искали себя в оккультных, запретных знаниях и нечестивых книгах. Стремились к власти и могуществу через тайные науки давно прошедших лет. Мнили о себе, что могут казнить, миловать и повелевать, по праву владения недоступными другим знаниями, видением и силой, нисколько не заботясь о том, что власть и вседозволенность без Бога убивает в человеке все, что в нем есть хорошего, превращая его в жестокую, безнравственную тварь, следующую только своей неумолимой похоти развращенных ума и тела.
  Так они пали в своем стремлении найти себя, быть совершеннее и сильней. Об этом предупреждали их отцы, священники и мудрые притчи, но это не остановило их. Ведь кто когда-нибудь видел что-нибудь дурное, чтобы быть подобным модным героям современных книг? Успешным, ловким, наглым, беспринципным авантюристам, всегда добивающимся власти и выгоды, так романтизированным недальновидными глупцами, что за звонкую монету и сиюминутную славу одну за одной крапают занимательные и, как будто бестолковые и безобидные, вирши на потеху толпе? Кто не кричал отцу, яростно сверкая глазами, в бессильной злобе юнца сжимая трясущиеся от бешенства кулаки: 'ты не имеешь права! Ты уже пожил, теперь я сам буду решать как мне жить!'. Кто не смеялся над наивными словами предостерегающих не ступать на этот опасный путь, считая себя самым умным, смелым и прогрессивным, а всех кто против, не знающими жизни безграмотными ретроградами-мракобесами? Кому в его семнадцать, когда впереди еще так много всего, было дело до покаяния и души после какой-то призрачно-далекой, постигающих лишь жалких неудачников и стариков смерти? Кому важны заповеди и книги, если нужно жить сейчас, беря от жизни все, нисколько не думая о завтрашнем дне? И неужели не точно также говорили много лет назад сами, такие же горячие и отважные по малолетству, ныне столь невыносимо строгие, надоедливые и ворчливые отцы и деды, так и норовящие посадить на досадный короткий поводок молодых?
  Ведь это так модно и ново с легкостью, без труда и работы, обрести в себе эти необычные знания и силу, быть свободным и приобщенным к чему-то тайному, великому и древнему. Непонятному и пугающему, недостижимому для толп глупцов и ханжей, бессмысленно бьющих поклоны перед продажными попами в церкви! Как радостно встречать эти завистливые взгляды клевретов, друзей и девиц, восхищенных твоими немыслимыми знаниями, ловкостью и достижениями! Как приятно вещать перед учениками, что прослышав об этих дарах, несут подарки и деньги, под любыми предлогами приходят и садятся, чтобы понять как можно больше и повторить все самим! Тайные собрания, разговоры о свободе и разуме, начертание магических знаков, что поначалу как будто не более чем просто символы, ритуалы, оккультные книги, препараты меняющие восприятие, разум и тело. На более высоких этапах гипноз, способный подчинить, соблазнить любого. Мужчину, женщину или сразу обоих, не важно - ведь у истинных страсти и любви нет границ. Потом большой выигрыш, не по погоде богатый урожай, как будто случайная смерть врага, предсказание успешной торговой сделки: цепочки головокружительных, выходящих за рамки статистики событий, манящие дары потусторонних сил, с каждым разом требующих за новые свершения все большую и большую цену. Разрезанной в кровь руки, черного петуха с отрубленной головой на алтаре, ритуального убийства...
  Но как молодой человек, опрокидывающий в кабаке кружку за кружкой, никогда не мнит себя в будущем омерзительным вонючим пьяницей с трясущимися руками, от которого по злым делам, побоям и оскорблениям отвернулись жена и дети. Как принимающий наркотик, считает что это всего лишь баловство и всегда есть путь назад, также и тот, кто ищет союза с сатаной и иными силами, что с радостью исполнят любую, самую дурную и сумасбродную прихоть, не более чем ослепленный тщеславием глупец, позарившийся на хитрую приманку, подкинутую ему, чтобы сломать его волю, разрушить разум, измотать, выпить до дна и изжеванным, трясущимся от страха, сгорающим в бессильной ненависти ко всему подряд огрызком, низвергнуть его в Бездну, и еще попутно, на первых, самых блистательных и ярких этапах этого страшного, всегда оканчивающегося мучительной гибелью в неугасимом огне, пути, соблазнить этими нечестивыми достижениями, успехом и властью как можно больше других людей.
  Так началась Смута. Злодейство, жестокость и беспредел шли рука об руку с роскошью, удовольствиями, пытками и смертью. Молодые искали новых развлечений и крови, напиться ей досыта, утолить свою вечную жажду, принести своим новым кумирам страшные, как в былые времена, человеческие жертвы. И ни полиция, ни Герцог не могли остановить их. На стороне Круга были сыновья богатых семей города и большие деньги их отцов, банкиров, чиновников, баронов и землевладельцев, безмерно богатых и не менее взбалмошных, ослепленных властью и деспотичных, чем их развращенные, избалованные, дети. Да и если бы их арестовали, ничего бы не получилось: все хотели быть с Кругом. Восторженная городская молодежь была готова на все, искала любых путей, чтобы присоединиться к его с каждым разом все более страшным и жестоким бесчинствам и даже многие из тех, кто поначалу не принял эту новую моду и осуждал ее, в какой-то момент здраво рассудив, что Арвид Ринья, Хольгер Прицци и их клевреты, это те, кто вскоре неминуемо придет к власти, сменит старого Герцога и его приближенных, чтобы не упустить своего часа, когда будут делить Гирту, самим не остаться с пустыми руками в стороне, несмотря на все злодеяния, что творились на улицах и в домах города, тоже начали открыто высказывать им свою поддержку.
  Похищения, страшные, приводящие в ужас убийства, чудовищные пытки захлестнули город. Все знали и видели что происходит. Все знали о том, какие оргии свершаются в роскошном и страшном замке графини Этны, чьи огни горели в темноте ночи пронзительным электрическим светом, отражались в водах реки. Многие видели из верхних окон домов, с дороги и городских стен, как за витражами коридоров и комнат до утра извивались в непристойной, демонической пляске силуэты облаченных в уродливые, вычурные, наряды и маски фигуры чудовищ и людей. Слышали эти ужасающие, возбуждающие все самые дурные мысли, стоны и крики, разносящиеся далеко над полем и спящей рекой за восточными воротами города в ночной тишине, под ритмичный бой барабанов и беснующиеся, неистовые завывания гитар и флейт.
  Даже спустя долгие годы, с содроганием вспоминали, как люди в белом входили в дома, брали все, что им хотелось, хватали и насиловали на глазах мужей их жен и дочерей, травили собаками прохожих и смеялись, глядя на их мучения. Как полицейские и жандармы постыдно прятались в подворотни, заслышав знакомый грозный стук копыт мчащихся по городу галопом лошадей. Как крестьяне падали в траву, чтобы их не заметили на поле, как укрывали в погребах и оврагах своих детей и женщин. Как беснующиеся молодые и богатые ухари катались по городу, стреляли, били стекла в ратуше и герцогском дворце, счетной палате и полицейской комендатуре, как плевали на герцогские знамена и в гвардейцев. Как поджигали цеха, дома и мастерские, а когда злодеев ловили с поличным, судьи и адвокаты, что как известно, приговаривают нищего, укравшего краюху хлеба и всегда оправдывают проворовавшегося министра, с мастерством акробатов-циркачей перевертывая с ног не голову законы, глумились над потерпевшими, доказывая полную невиновность подсудимых. Как горел квартал вокруг собора Иоанна Крестителя, когда епископ Дезмонд, что не пожелал больше терпеть этих бесчинств, открыто предал анафеме злодеев и их приспешников и многие другие, бесчисленные и не менее ужасающие события...
  Но газеты тех лет писали что все хорошо, все отлично. Печатали светскую хронику и анекдоты. В салонах устраивались приемы и банкеты, в герцогском дворце собирались гости. Смеялись, пересказывая друг другу свежие истории и сплетни. Ведь все были с Кругом, все были друзьями Арвида Ринья и Хольгера Прицци, самых модных, красивых и отважных кавалеров в городе, сыновей маршала и военного коменданта, и не было никого, кто желал бы ссориться с ними или сказать хоть слово против них.
  Пока, семнадцать лет назад, за дело не взялись отважный Адам Роместальдус, полковник полиции в отставке и еще никому тогда неизвестная, неприметная женщина, юридический консультант, приехавшая из столичного региона по запросу самого Герцога...
  
  ***
  
  Вертура лежал, слушал тихий, свистящий женский шепот, что едва пробивался через его беспокойный сон, полный причудливых, перемежающихся шумом дождя, светом костров и факелов, жутких образов и картин. Завороженный этим тревожным голосом, что звучал как будто у него в голове, чувствовал что окончательно лишился всякой воли сопротивляться ему, и не может даже пошевелиться. Ему мнилось, что он снова, как тогда, много лет назад, в замерзшем лесу, снова слышит далекий, призрачный звон колоколов над скованной зимней стужей тайгой, а за ними, настойчиво пробивающийся через глухую, черно-багровую пелену болезни, непреклонный и монотонный зов Ледяной Девы. От этих страшных воспоминаний у него холодело в груди...
  Но он так и не узнал, что было дальше с Адамом Роместальдусом, отважным владыкой Дезмондом, леди Хельгой и другими бросившими вызов преступникам и безбожникам, полицейскими и рыцарями. Тяжелый, гипнотический сон вновь захватил его разум и вверг обратно во тьму полную мерцающих огней, пронизывающего штормового ветра и бесконечного, обрушившегося из ночного неба на землю ливня. Ему стало страшно, что дождю не будет конца, что ледяная вода из реки поднимется до окон и зальет комнату, что ветер опрокинет стены, и обломки камней завалят его постель. Он дрожал, но не мог очнуться от этого неясного, иррационального полусна, когда все тревоги и страхи, воспоминания и жуткие фантастически образы, рожденные пережитым горем и прочитанными книгами, обретают реальную силу. Но теплые пальцы коснулись его лица во всесильном магическом жесте.
  - Не бойся - прошептал мягкий голос - я с тобой. А это всего лишь дождь и ветер.
  
  ***
  
  
  - Ну что за ливень! - как будто нарочно громко, отчаянно ругался на козлах на крыше возчик - не туда свернули что ли... Ни черта не видно!
  Дождь гулко хлестал по фанерным бортам, по сгорбленной спине и капюшону кучера, громко стучался в стекла кареты. Экипаж опасно раскачивался на ухабах, ехал вслепую в темноте. В ветвях деревьев по обе стороны дороги страшно завывал ветер. Заглушая все остальные звуки. Под ударами непогоды громко шелестели листья. Вокруг не было видно ни других повозок, ни огней. Было темно и страшно, фонарь у козел извозчика давно потух - наверное, закончился керосин.
  Четверо пассажиров в салоне раскачивались от толчков экипажа, вглядывались в низкие окна, выгибали, вытягивали шеи, щурились, пытаясь угадать дорогу, разглядеть хоть что-нибудь снаружи, в непроглядной дождливой мгле.
  Первый, судя по регалиям, армейский офицер, маленький, но коренастый человек с усами, неподвижно смотрел перед собой. Он был уже не молод, но все еще в чине лейтенанта жандармерии. Он был облачен в лиловую форменную мантию гвардии Гирты, с портупеей на правом плече и, казалось, совершенно не был обеспокоен тем, что они заблудились. Еще двое: уже немолодая пара сидели с ним колени в колени, против хода повозки: небедно одетый господин с важным лицом государственного служащего или банкира важно держал под локоть свою полную, разъетую и рыхлую, закутавшуюся в алый плащ с богатым меховым воротником жену, которая беспрерывно его пилила.
  - Мы не успеем! Никуда не успеем! - толкала она его, требовательно дергала за руку, как будто он мог хоть как-нибудь на что-нибудь повлиять - приедем к утру, а там уже и прием! Кто хотел ехать в этот дождь? Зачем?
  - Ты! - наконец не удержался, визгливо бросил ей муж, упрекнул - тебе важен этот глупый прием, а мне надо в город! Ты понимаешь это? У меня дела и документы!
  - Ах ты какой умный! - все сильнее задергала его. С трудом сохраняя самообладание, он играл лицом, готовый вот-вот вспылить, но сдерживался наверное только потому что не хотел кричать на нее при всех.
  - Ты сам нашел этого дурня! - крикнула она ему - а теперь на мою критику еще и выговариваешь мне! Слушай и молчи!
  - Приедем, поговорим! - только и выдавил он сквозь зубы и отвернулся.
  Четвертым был длинноногий юноша, по всему виду поэт. В белой растрепанной рубахе на груди, в ярко-синем вязаном шарфе, в строгой черной мантии и модной маленькой шапочке на буйных черных кудрях. Выразительно приоткрыв рот, он восторженно глядел на окружающий мир широко раскрытыми глазами с длинными кустистыми ресницами, сжимал на коленях маленький саквояж, в котором всего-то и могли поместиться что рукописи, да письменные принадлежности. Широкий и маленький офицер занимал на узкой скамейке больше половины места, и юноше приходилось постоянно поджимать плечи и тесниться к борту, чтобы рыцарь не пихал его при каждом толчке. От офицера на весь салон разило дешевым табаком, от важной пары душным одеколоном. От юноши в этом тесном помещении, судя по всему, не пахло ничем, по крайней мере, в общем букете запахов было не различить.
  Извозчик натянул вожжи и дернул тормоз. Карета резко качнулась и остановилась. Все уставились в окна, но снаружи были только дождь и мгла. Они стояли на лесной дороге в непроглядной темноте.
  - Ну что теперь-то будем делать? - высоким натужным голосом прокричал извозчик сверху - назад едем?
  - А ты куда, нас завез, а? - строго спрашивал его офицер - вот и вывози!
  - Да я что, знаю что ли? Тут в темноте не разберешь! Свернули не там, видно...
  - Вот только довези нас! Ни жалования тебе, а плетей! - страшным голосом, визгливо закричала на него жена банкира.
  - Езжай давай! - грубо приказал рыцарь - дорога есть, куда-нибудь да приедем!
  - Так не видно ничего! - перекрикивая дождь, восклицал возница - куда я поеду!
  - Едь прямо, тебе говорят! - утирая платком рот от слюны, кричал ему офицер.
  Возчик выругался и хлопнул вожжами. Карета тронулась. Так они ехали еще некоторое время, и с каждой минутой попутчики становились все мрачней. Лейтенант видимо думал о том, что не видать ему вкусного ужина и кружки юва на постоялом дворе. Банкир предвкушал, как ему будет дурно спать на жесткой крестьянской постели, если вообще не на полу, на соломенном тюфяке, в избе, где бегают куры, топят по-черному и полно шумных крестьянских детей. Его жена тревожилась о том, что она непременно опоздает на веселую прогулку, приуроченную к юбилею знакомой богатой дамы, подруги и хозяйка будут недовольны, и никто не захочет слушать, что опоздали они из-за бури, по независящим от нее причинам. О чем размышлял поэт, глядя в непроглядную дождливую мглу за окном, известно, наверное, только пережившим подобное волнительное ночное приключение поэтам. Поджав губы, он задумчиво смотрел в окно, в темноту, и, наверное, ему в голову шли какие-нибудь стихи, когда, присмотревшись, он внезапно понял, что лес вокруг уже давно кончился и теперь они едут по какому-то просторному и открытому месту.
  - Смотрите! - взволнованно воскликнул, указал он, заметив на очередном повороте какой-то яркий, пробивающийся сквозь дождь, как будто бы электрический, огонь вдалеке.
  Офицер деловито перегнулся через его колени, чтобы выглянуть, что там снаружи, тоже заметил его и браво доложил.
  - Вот и приехали!
  Здесь, в поле, ветер окрепчал, забил в борт, словно желая опрокинуть повозку, но все уже приободрились от близости ночлега в доме под крышей и даже кони как будто побежали быстрей. Дорога еще несколько раз повернула между торчащих из земли то там то тут, обломков скал, и вскоре вывела к какому-то каменному забору, за которым светлел обшарпанный фасад старого двухэтажного здания с ярко освещенной электрическим фонарем входной дверью и несколькими тощими сосенками во дворе.
  - Я же говорил! - словно это был его особняк, представил даме незнакомое жилище рыцарь - свет есть, значит и остальные удобства в комплекте!
  - Приехали! - грубо крикнул кучер и остановил повозку. Все выглянули в окно и с сомнением уставились на обгоревший фасад, озаренный ярким беловато-зелено- голубым светом. Дорога была пуста. Бесформенными тенями стояли сумрачные и как будто нежилые, избы, чьи почерневшие от непогоды прогнившие бока выхватывал свет фонаря над крыльцом. Первым открыл дверцу и вышел из кареты банкир. Достал с полки плащ, надел на плечи, подал руку жене.
  - Ну и грязь! Хоть калоши носи! - утопая по щиколотку своих модных осенних сапожек, что были ей не по размеру узки, надеты как будто нарочно так, чтобы подчеркнуть тонкую аристократичность пухлой ножки, высказалась та, вышла на двор, накинула на голову платок и брезгливо поморщилась. Следом вышел лейтенант, а за ним поэт. Юноша то и дело озирался по сторонам, словно пытаясь выбрать, в какую сторону отойти, но, даже заприметив стоящий в углу двора, в стороне от ворот домик, похожий на туалет-скворечник, как благовоспитанный юноша, все же решил потерпеть еще немного, не ломиться в него на глазах у всех.
  - Пойдемте - обратился кучер к пассажирам - берите вещи.
  Офицер подхватил свой модный кожаный саквояж. Банкир взялся за объемистый кофр, возчик подхватил чемодан поменьше и все направились к крыльцу. Окна дома были занавешены белым грязным тряпьем, через которое и пробивался тот самый яркий зеленовато-белый свет. Но пока повозка стояла у ворот, никто так и не встретил припозднившихся путников не вышел узнать, кто это там приехал, но дождь, казалось, становился все сильней, а пассажиры так устали с дороги и уже разгрузили свои вещи, что было бы глупо отступать из-за каких-то неясных подозрений или беспочвенной мнительности.
  Первым поднялся на крыльцо банкир, громко и уверенно, как делают все люди его ранга, застучал тростью по двери. Подождав немного, прислушавшись, так и не дождавшись ответа, потянул за кольцо, отчего незапертая дверь открылась. С грохотом протискиваясь вместе с поклажей в помещение, подальше от холодного ночного дождя, все вошли в тесную и узкую прихожую. Первым банкир, за ним все остальные. Только поэт, бросив короткий и быстрый взгляд в спины попутчиков, поспешил к скворечнику, подбежал к нему по лужам, по мокрой дорожке, дернул дверь. Но та, в отличии от парадной дома, оказалась закрыта. Окончательно испугавшись, что хозяева могут не так понять, если он будет справлять нужду прямо под стенами, выбежал за ворота и, несколько раз обернувшись, забежал за угол забора так, чтобы не было видно не с крыльца, не из окон изб: все-таки он был образованным, воспитанным, человеком и к тому же поэтом. Но как только он распустил завязки уже порядком намокшей от дождя мантии и приготовился взяться за штаны, как из дома раздался страшный и отчаянный, единый, вырвавшийся сразу из всех трех глоток его спутников по этой неудачной ночной поездке, вопль ужаса и отвращения, а следом, перекрывший все жалобные протесты и мольбы громкий и страшный, голос, который поразил юношу настолько, что он, как есть, в распахнутой мантии и растрепанной рубахе, кинулся прочь в темноту. Помчался, не разбирая дороги, поскальзываясь, падая и снова вскакивая из черной, размытой ливнем грязи. Дождь хлестал по его плечам, шапочка слетела с черных кудрей и бесследно сгинула в мокрой свекольной ботве, а в его ушах бесконечно повторялся, отзывался эхом тот самый, страшный и глумливый, не то квакающий, не то мяукающий голос, с каким-то чуждым и нечеловечески-жутким акцентом.
  -Ах, заходите! Больно не будет, может совсем чуть-чуть! Укольчик! Раз и чик!
  
  ***
  
  Глава 8 Рыцари Гирты. (Понедельник)
  
  ***
  
  Вертура проспал всю ночь и все утро. За прошедшие сутки он устал, намаялся настолько, что даже не услышал, как Мариса оделась, набросила на плечи плащ, взяла свою шляпу и, прикрыв за собой дверь, покинула его жилище. Как опять ругались дворники под окном, как кто-то выстрелил из пистолета с верхних этажей и ему грубо ответил снизу какой-то рыцарь.
  Детектив проснулся поздно. Ночная буря ушла, ветер утих. За неплотно занавешенными окнами стояло прохладное бело-голубое летнее небо. В комнате было тепло и немного душно. Вертура оделся, подошел к столу: вчерашнее вино было выпито, от действительно вкусного цыпленка не осталось и костей. С ужина были только хлеб, кусочек уже успевшего зачерстветь за ночь сыра и пучок увядшей зелени, перевязанной по пенькам тонкой серой ниткой.
  Брошенные в печку Марисой, по всей видимости перед уходом, утром, дрова давно обратились углями, а из-под незапертой входной двери торчал желтоватый уголок принесенной по всей видимости дворником, газеты. 'Скандалы' - подняв его, скривился, прочел на заглавной странице детектив.
  - Экстренный выпуск значит. Серьезно? Ну и что на этот раз? - скептически поинтересовался Вертура, от нечего делать, заглядывая в этот, как он уже успел понять, самый популярный в Гирте развлекательный еженедельник.
  Как и следовало ожидать, главной новостью герцогства, несомненно заслуживающей места на титульном листе, была статья о возвращении принца Ральфа, младшего сына герцога Вильмонта, за авторством какого-то неизвестного Вертуре женского псевдонима. Написанная глупым, нарочито вульгарным, то и дело перемежающимися со сленгом, под мемуары или разговорную речь, языком, она содержала интервью самого наследника, в котором тот делился восторгами о возвращении домой и рассказывал о совсем твердом намерении жениться на некой никому неизвестной обольстительной красотке, со дня на день обещавшей нагрянуть в город вслед за ним.
  - Станет ли она новой фрейлиной леди Вероники или та прикажет ее казнить? - задавала игривый вопрос автор в конце заметки.
  - Так кто кого прикажет казнить? Или тут надо смеяться? - нахмурился, брезгливо поморщился детектив: подобные едкие статейки, которых по долгу службы он в своей жизни видел бессчетное множество, не вызывали у него ничего, кроме вялого презрительного раздражения. Пролистав еще пару страниц, Вертура нашел и заметку Марисы, где во всех красках, с прямой речью и шуточками рассказывалось о том, как принц Ральф и его спутники пили в три горла, а потом их укачало и они, перевесившись через борт, тошнили в реку Хо, прямо в распахнутые пасти крокодилов, что так ждали, но так и не дождались, когда незадачливые пьяные путешественники свалятся к ним.
  - Вот все же будут радоваться, опять скажут, что за ерунда, а ведь именно так все и было - покачал головой Вертура, с содроганием вспоминая тут самый вечер. В наличии были также и уже ставшая бородатой очередная история про Модеста Гонзолле и противогаз, которую от празднословия пересказывали все кому не лень, и краткий, как будто невзначай, обзор пятничного выезда графа Прицци и принцессы Вероники. К последнему прилагались как будто бы приписанный наспех к уже готовому материалу список пострадавших и ущерба, а также целый разворот комментариев от каких-то известных людей, городских деятелей и колумнстов, что, обсуждая скандал, делились своими бесспорно авторитетными мнениями, давали оценки, предсказывали возможные варианты дальнейшего развития событий, от отставки коменданта Солько, до открытой политической конфронтации, грозящей в любой момент перейти в фазу горячего военного конфликта. Выражали озабоченность, а иногда даже и осуждение, абстрактно философствуя на предмет гражданских свобод, прав и современного цивилизованного диалога. Приводя цитаты и мысли известных докторов, прозрачно намекали на поспешность и чрезмерную жестокость расправы, но при этом всенепременно сходились на том, что прежде чем делать выводы, необходимо разобраться во всем как следует, признавались в верности действующей администрации Гирты и как один, во всем полагались на суд герцога Вильмонта Булле и его блистательный талант, что неминуемо должен привести к успешному разрешению этого, несомненно досадного, политического кризиса.
  Пробежав по диагонали эти демагогические рассуждения, прочтя бессвязную заметку про пожар на складе в порту, который с трудом удалось потушить, пока он не перекинулся на соседний дом, Вертура нашел еще одну статью за авторством Анны Марии Гарро. В ней шла речь о некоем человеке по фамилии Друлль, банкире, что вместе со своей женой, отцом и братьями были арестованы за какие-то растраты из герцогской казны. Сухим конторским стилем, как будто в насмешку над юридическим языком, каким пишут в своих неясных, вводящих в ступор стороннего читателя, опусах, государственные службы, рассказывалось, что дело было поставлено на личный контроль сэра Августа Прицци, и теперь, по результатам проводящихся следственных мероприятий, все они, на основании служебного подлога и государственной измены, с большой вероятностью будут приговорены к смерти. В конце заметки прилагались списки осужденных, кому постановили за тяжкие преступления отрубание голов, пальцев и ступней ног, а также объявление о том, что указанные приговоры будут приводиться в исполнение во все дни фестиваля Гирты на Рыночной площади с полудня до самого вечера, в назидание всем добропорядочным жителям герцогства.
  Прилагался и список приуроченных к празднику городских мероприятий, где, после объявления о назначенном на ночь фестиваля крестном ходе с последующим сожжением книг и оборудования известного колдуна, красовался шарж с незнакомцами в модных столичных нарядах и вооруженных современными музыкальными инструментами. У каждого на лице была глухая, ярко расписанная маска, а на заднем фоне развевался черно-белый трехполосный флаг: предположительно цветов Гирты. К гравюре прилагалось объявление о том, что к фестивалю, по личному приглашению сэра Булле, в город приезжает известный столичный коллектив, который будет давать выступления во дворцах, на банкетах и приемах, услаждая слух самых уважаемых и богатых жителей герцогства. Все остальные же смогут приобрести пластинки с записями указанной группы в лавке 'ПлясачЪ' в подвальчике на улице Виктора Катанео дом номер три. Далее следовал список спектаклей и розыгрыш билетов на симпозиум в ботаническом саду, посвященный выставке хищных растений, а на последней же странице, как всегда, красовалась карикатура: благородного вида рыцарь в многолюдном салоне предлагал станцевать даме менуэт, на что она кокетливо отвечала 'Что, прямо тут?!'.
  Утолив жажду культурного чтения, детектив брезгливо сморщил скулы, как выпил дешевого горького вина и проследовал в небольшую, смежную с комнатой, каморку с матовым стеклом в окне. Здесь, под низким и закопченным, круто опускающимся к полу, каменным сводом стояла большая жестяная лохань и массивный титан для нагрева воды. Тут же было устроено и оборудовано округлой дощатой крышкой, какой накрывают и прижимают камнем соленые огурцы, очко клозета. В углу еженедельника предусмотрительно была пробита сквозная круглая дыра, чтобы удобнее было вешать в туалете на гвоздь, куда детектив его и поместил.
  
  ***
  
  Было уже сильно далеко за полдень, когда Вертура весело шагал по проспекту в сторону реки. Его мантия была распахнута, демонстрируя всем измятую темно-зеленую рубаху из твердого грубого хлопка, похожую на те, какие в Мильде носили под своими форменными одеждами рыцари-монахи из Ордена Архангела Михаила. Ту самую, которую накануне поездки он позаимствовал со склада контрабанды и привез с собой в качестве запасной одежды. На улице стояла жара, так что выйдя из дома он снял свой плащ, перекинул его через левое плечо, заложил под портупею и заколол справа на боку массивной бронзовой заколкой на солдатский манер. Придирчиво оглядев себя, оправил его с претензией на благородство так, чтобы одна пола свешивалась сильно ниже локтя, прикрывала левую руку как модная пелерина или манто: этот прием ношения тяжелых шерстяных плащей в летнюю жару он успел подсмотреть уже здесь, на севере, и обнаружил его удобным и даже стильным.
  И было к чему наряжаться: сам Вертура сегодня тоже был тщательно вымыт, модно выбрит под подбородком и вокруг рта, и свеж. Он посетил баню и цирюльника, вычистил зубы, помыл голову, оттер от себя все вчерашние гарь, пот и дорожную пыль.
  За этим делом, в купальне, он познакомился с местными завсегдатаями салонов: князем Мунзе и сэром Порре, что отдыхали в огромных кадках с горячей водой после званого ужина, куда их еще с пятницы пригласили на именины. За мытьем благородные господа вели чинный куртуазный разговор, пили вино, которым незамедлительно угостили и Вертуру, узнав, что это он тот самый, новый и популярный сыщик о котором все только и говорят, да и к тому же еще и клеврет Модеста Гонзолле и Бориса Дорса, с которыми ему довелось свести знакомство этой весной, когда те приезжали в Мильду.
  - И как вам наша великая и славная Гирта? - как медведь неуклюже плескался в лохани, брызгался сэр Порре, весело подмигивал едва сдерживая смех - к Борису уже успели зайти? Нет? Как так? А он тут опять куда-то за город укатил. Ну мы же все знаем, что это у него такие важные дела. Епархия, вся церковь, только на нем и держится. А приглашение на фестиваль от леди Булле, так это ему просто доставить не успели. Но вы все-таки зайдите, может он уже и вернулся. Дома, усталый, на диване лежит. А у сэра Августа вы тоже еще не были? Всенепременно зайдите. У них в гостях всегда только самые лучшие! Самые сиятельные и героические! А вы вообще читаете что-нибудь кроме 'Скандалов', или как все?
  - Ага - наслаждаясь горячей водой, слушая вполуха эту шумную и бестолковую болтовню, рассеянно ответил детектив.
  - Вот Борис у нас тоже читает. Рыцарские романы про мальчиков на конях с принцессами в длинных платьях. А толку-то? Дорогу, пока все воевали, с лопатой строил, с елками махался, мужиков плеткой нахлестывал, снег греб - поморщился, махнул рукой князь Мунзе, явно давая понять, что к книгам он относится скептически.
  - О да! Как напьется, рассказывает тут всем, какой он у нас самый влюбленный рыцарь! Только кобыла не подкована, знамя моль пожрала, и меч в ножнах заржавел! - глумливо заявил сэр Порре - прямо как сэр Фантри! Ну, вы же читали Гишо, знаете кто это такой? - внезапно с напором поинтересовался он и победно, словно поставив мат в шахматы, зачесал свою широкую волосатую грудь, скривился в усмешке, ясно давая понять, что никто кроме него в этом городе не знаком с автором этих весьма популярных лет двадцать назад книг.
  - Я читал 'Демонов' и еще этого, как его... Но сэр Фантри, это же вообще не из Гишо - пожал плечами, ответил Вертура, не сразу догадавшись, что едва вновь не стал жертвой очередной грубой насмешки.
  - Ха! Верно! - засмеялся сэр Порре, изобразил веселую снисходительную похвалу опытного дуэлянта по переписке, способного даже на самый каверзный вопрос моментально найти ловкий уклончивый ответ. Натянуто заулыбался, но при этом заморгал, внимательно и настороженно уставился на собеседника, словно ожидая, а не спросит ли тот сам, что из этого заслуженного классика рыцарских романов, сатиры и готических ужасов, а также автора известных поучительных пьес, читал сам рыцарь, что, судя по праздному хвастовству и наигранно-надменным манерам, преподносил себя окружающим как ловкого и образованного аристократа и несомненного знатока современных философии, наук и книг. Но Вертура не стал развивать тему, а сэр Порре, по-видимому быстро догадавшись, что так дело не пойдет, и при таком раскладе можно и самому остаться в дураках, тут же нашел нужный выход, с напором обратился к князю Мунзе.
  - А! Видите, Дитрих! А сэр Марк, оказывается, внезапно, культурный человек! Не то что наша деревенщина. Куда не зайди, везде только мечами помахать, да девок своих в шашки на щелбаны пообыгрывать! Охота им, золотые пистолеты, ипсомобили, лошади, сапоги столичные у кого подъем круче, да Гонзолле. Все одно, по сотому разу, вот и все темы!
  - Да ну этого клоуна к чертям. Денег вечно нет, всем должен, а напиться умудряется, где ни встретишь... - мрачно насупился князь и оправил на самый кончик носа свои узкие, запотевшие от пара очки. Сухопарый, жилистый и высокий, он едва умещался в лохани с кипятком, сидел, неудобно поджав к подбородку тощие костлявые колени. Его желчное треугольное лицо выражало похмельное страдание, рот скривился, а запавшие усталые глаза пронзительно пылали бессмысленной мучительной ненавистью.
  Эхо голосов и плеск воды гулко отдавались под кирпичными сводами купальни. За окном дул ветер, раскачивал ветви ивы во дворе. Солнечные зайчики играли между серебряных листьев, слепили глаза, отражались от светлого, украшенного незамысловатой каменной мозаикой, пола и стен. Во дворе цвел шиповник. За его густыми темно-зелеными зарослями с большими, неопрятно растрепанными, приторно-розовыми цветами просматривалась высокая, отгораживающая маленький палисадник от улицы, глухая каменная изгородь.
  В зале приятно пахло углем и ароматной смолой. Под потолком клубился, закручивался живописными облаками, тянулся в приоткрытую форточку, табачный дым: между лоханями стоял низкий столик, у каждого из сидящих в горячей воде в зубах был мундштук, а в чашечке кальяна, на вершине колонны, под горящем углем, грелся табак, отдающий острой леденящей мятой и приторно-сладкой малиной.
  Могучая девица с двумя ведрами в мускулистых руках кожемяки и перекошенным, как будто ей свернули челюсть оглоблей, лицом, без всяких церемоний вошла в зал, начала ворошить кочергой в печи. Проверив титан, зачерпнула из него ковшиком, наддала отдыхающим кипятка. Закончив с этим делом, наполнив титан свежей водой, обратилась к сэру Порре, что галантно заказал ей помыть ему голову и помассировать спину.
  - А как поживает наша всеми любимая Анна Мария Гарро? - внезапно спросил у детектива рыцарь, наслаждаясь мытьем своей густой кучерявой шевелюры в которую служанка энергично запустила свои огромные жилистые ручищи - поговаривают, вы с ней знакомы, и весьма близко. Уж который год она все собирается написать роман, даже анонсировала его в 'Скандалах', но что-то все не выходит: то очередной неудачник-любовник, которого она отправит в могилу, то настроения нету. Вроде как он должен был быть даже про Бориса, и он тоже со всех сторон не возражал, но что-то у них там не срослось... Она рассказывала?
  - Пока что нет - глубоко вдыхая дым из кальяна и как можно более неторопливо выдыхая его, резонно ответил Вертура. Уже наученный горьким опытом, он твердо уяснил для себя, что с этими злоязычными похмельными шутниками, чьи мечи, доспехи, модные поясные сумки и высокие, по виду импортные, столичные, сапоги ожидали неподалеку на скамейках, следует быть как можно более сдержанным на язык.
  - Пусть пишет про Модеста! Рассказы на три строчки! Напился, упал, проснулся, голова болит. Вот это будет популярное чтиво! Жизнь замечательных людей! Нетленно, актуально, злободневно. То что нужно, интересно и понятно всем! Не то что эти ваши мутные фантазии какого-то безвестного неудачника Гишо, которого никто никогда не читал и читать никогда не будет, если, вообще читать умеет! - едко и важно изрек, выпалил на одном дыхании, князь Мунзе и многозначительно закивал, засверкал очками детективу.
  - Ага - согласился Вертура и вылез из своей лохани. Не смущаясь рукастой девки с перекошенным лицом, что взяла с полки дегтярное мыло и огромную, похожую на те, какими чистят лошадей щетку, принялась энергично тереть ей спину и плечи сэра Порре, вытерся, надел через голову рубаху и, собрав свои вещи, попрощавшись, покинул благородное общество отдыхающих в бане рыцарей.
  
  ***
  
  На плацу полицейской комендатуры было как всегда солнечно, людно и весело. За дальним столом летней кухни сидели жены, сестры и подруги лесной братии, что квартировала в трех двухэтажных, крашеных свежей, пронзительно-белой известкой, домиках у северной стены, огораживающей плац со стороны улицы Котищ. Рядом зиял раскрытыми дверцами, обнажая ряды выдвижных ящиков и полок, уже знакомый Вертуре, буйно расписанный цветами и листьями, походный передвижной шифоньер. Вокруг привинченных к столу огромных и жутких, прямо как в пыточной камере, тисков, без всякого порядка были накиданы горы исписанной бумаги. Во главе стола поблескивали бронзой аптекарские весы, а рядом на скамейку был водружен плоский ящик с пыльным, порубленным в крошево, тусклым железным ломом из мастерской.
  Посмеиваясь над понятными только им самим однообразными шутками, басовито язвя отдыхающим за столами неподалеку жандармам, девицы складывали, ловко рвали бумагу, снаряжали самодельные патроны и стрелы.
  Чуть поодаль, высоко закинув ногу на ногу, расслабленно валялись на траве, грызли ногти, густо дымили трубками или просто дремали, надвинув на лица шапки, бездельничали, мужики. Где-то за углом, у прачечной, наигрывала, пиликала гармонь: веселый музыкант развлекался с посудомойками, что обслуживали полицейскую кухню, отвлекал их от дел.
  Важной походкой, всем видом изображая, что он тут нисколько не из праздного любопытства, Вертура обошел плац. Как делали все другие полицейские и жандармы, демонстративно принюхался в сторону висящих на веревках кусков мяса гидры. На этот тяжелый, тянущий по всему двору болотный смрад слетались огромные блестящие и черные мухи. Девочка лет шести, с хворостинкой в маленькой загорелой ладошке деловито ходила кругами, глядела строго и важно, гоняла их. Неподалеку, на самом видном месте, у составленных живописным шалашом копий, развевался на теплом летнем ветру уже знакомый детективу штандарт. Под ним, положив голову на руку, продев, чтоб не унесли, через запястье ремешок шлема, отдыхал часовой: развалившись как пьяница под деревом, надвинув на глаза плащ, дремал, вяло взмахивая ладонью, изредка отгонял мух, морщился во сне.
  Два бледных санитара, безвольно спустив рукава, стояли в тени здания комендатуры. Как вампиры страдали от палящего полуденного солнца, ожидали, когда возчик подгонит телегу поближе к подъемнику, чтобы переложить на него привезенные из городской больницы тела. Идя на разгрузку, они поленились взять с собой носилки, и теперь были очень недовольны тем, что из-за сложенных во дворе бревен, телега не могла подъехать к двери. Вдоволь налюбовавшись на местные устои, детектив обогнул здание полицейской комендатуры и вошел в него через парадный вход. С жары здесь было прохладно, стояла полутьма. В высокие окна заглядывало пронзительное ярко-синее небо. Солнечные зайчики весело прыгали по истертым скамьям, играли в лужах на свежевымытом полу. Капрал Гицци, требовательно обозревая вверенную ему площадь, заложив руки за спину, неспешно прогуливался от стены к стене. Проходи служащие. Незнакомый жандарм с ведром поливал темно-зеленые, раскидистые фикусы в углу. Несмотря на строгий запрет курить в здании, по коридорам тянуло кислым табачным дымом.
  - Абелард, я смотрю у вас тут как всегда, все на мази! - разговаривали, весело кивая по сторонам, поднимались по лестнице, генерал Гесс и какой-то неизвестный Вертуре важный, исполненный достоинства, толстый и усатый рыцарь.
  - Как всегда! Служим Гирте! - отвечал начальник полицейской комендатуры, демонстрируя капрала и трех пьяных задержанных, вяло ползающих на коленях с мокрыми тряпками в руках - а как ваша свадьба, Нильс?
  - Все отлично! - заложив руки за спину, скалясь, отвечал полковник Гутмар, комендант тюрьмы - Эльса поехала жаловаться леди Булле. Тарелки об голову мэтра Вритте обещала бить. Не хочет она за честного вояку, подавай ей студента. Книжки как в Столице, все читать пробует, а ума как не было, так и нет!
  - Тарелки колотить значит? Это хорошо. Боевой генеральшей будет ваша Эльса, на войну с Симоном поедет! - похвалил генерал, одобрительно кивнул. Приметив Вертуру, что, узнав высоких начальников, тут же бодро и умело склонил голову в знак почтения, кивком остановил его и строго прикрикнул - а вот и вы! Как продвигается расследование? Виновных установили? Нет еще? Работайте лучше. Все идите!
  Без пререканий выслушав это короткое напутствие, детектив с готовностью кивнул, еще раз, поклонившись генералу и полковнику, ловко обогнул их вдоль стены, и через ступеньку взбежал наверх. С силой и энтузиазмом гремя по паркету башмаками, уже было направился в сторону отдела Нераскрытых Дел, но и тут не обошлось без заминок: у кабинета конвойной службы, его задержали знакомые полицейские. С радостными глумливыми смешками поделились свежей сплетней о том, что двое приговоренных к смертной казни сбежали из тюрьмы: раскачали, выломали обветшавшую решетку в камере и спрыгнули в реку. И теперь полковник Гутмар разъезжает по городу, демонстрирует в инстанциях толстую папку с официальной перепиской, звонит всем подряд, ищет на кого это можно свалить. Что, не далее как десять минут назад, он был у майора Тинвега, объяснялся так, что было слышно в коридоре, что это не его вина, и все потому, что в замке давно уже пора делать ремонт, он не единожды рапортовал, писал в администрацию сэра Герцога, но там подошли к вопросу формально, раз за разом слали отписки, отказывали на основании отсутствия в утвержденном на этот год бюджете каких бы то ни было запланированных на ремонт тюрьмы средств. Что на субботу, на день открытия фестиваля Гирты, уже утверждены смертные казни, которых все так ждут, и теперь в суде спешно перебирают актуальные дела, ищут, кому ужесточить приговор, чтобы фактическое количество наказуемых соответствовало заявленному в заранее опубликованных по всему герцогству и во всех газетах спискам.
  
  ***
  
  Увидев Вертуру, инспектор Тралле помрачнел больше обычного, но все же, по виду с некоторым усилием, воздержался от упреков что тот опять опоздал, отправил его к доктору Саксу, работать со счетами фактурами, которые утром прислали из бухгалтерии. Спустившись на второй этаж, вернувшись к своему рабочему столу, детектив по новой, теперь уже от доктора, без всякой тени улыбки, терпеливо прослушал уже обогатившуюся новыми деталями сплетню про полковника Гутмара, побег и виновный в нем бессовестный служебный формализм.
  Часов около трех, после обеда, вернулись ушедшие еще рано утром по каким-то важным служебным делам Инга и Фанкиль. Принесли с собой и посадили на стол огромного, можно сказать даже гигантского, серого полосатого кота. С манерными кисточками на кончиках ушей и поразительно надменной, прямо как с портрета мелкопоместного графского сынка, мордой, этот мохнатый патриарх сразу же привлек всеобщее внимание, что, похоже, ему очень не польстило. Сидя прямо на папках с бумагами он всем своим естеством изъявлял полный отказ иметь хоть какие дела с похоже досаждающими ему одним своим присутствием в одной комнате с ним людьми. Нагнав на себя мрачного высокомерия, обвел всех суровым подозрительным взглядом, чинно разлегся и отвернулся, недвусмысленно бойкотируя тот суетный бардак, в который его принесли против его воли и всякого его на то разрешения. Задрав к потолку мохнатую, украшенную пышными серыми бакенбардами морду, скупо похлопывал хвостом, отгоняя прочь всех желающих подойти.
  - Лео, а поводок? - критически оглядев кота, помрачнел, нахмурился как туча, инспектор - или вы его на руках будете носить?
  Кот неспешно повернул голову, смерил его в ответ еще более презрительным взглядом и резко хлопнул хвостом, как будто молча приказывая закрыть рот и выйти.
  - Корзинку специально купили - с готовностью пояснил Фанкиль - согласуете расходы?
  И достал из папки выписанную от руки, квитанцию. Инга утвердительно кивнула, продемонстрировала плетеный из лыка, с ремнями за плечи, туесок, похожий на те, в какие грибники собирают в лесу огромные червивые сыроежки.
  Но инспектор был явно неудовлетворен.
  - Да Лео. Вот смотрю на вас и каждый раз слов нет. Вы серьезно, или так, на суп с помойки принесли, и еще и денег хотите? И сколько? Надеюсь, не по цене лошади? Ладно, черт с вами, только унесите его отсюда, пока Алистер не пришел - махнул рукой он и распорядился - Густав, сделайте этому животному кухню с завтраком, сверхурочными и вином, обоснуйте необходимостью проведения внеочередных, приуроченных к празднику, проверок.
  Доктор Сакс энергично закивал, раскрыл гроссбух, с готовностью сунул перо в чернильницу, сочиняя, как бы половчее оформить этого нового сотрудника.
  Кот, похоже, остался очень недоволен таким собеседованием. Отвернулся и высокомерно уставился в потолок.
   - Марк, а вам подняться ко мне, будем разбираться с вашими художествами - закончив с котом, строго приказал инспектор детективу.
  Вертура с холодеющим сердцем поднялся на третий этаж, нога за ногу вошел в кабинет начальника. Принюхался к прогорклому, кислому запаху табака, уставился на стол, где в массивной, давно нечищеной пепельнице лежала трубка, вся погрызенная и обколотая по краю от того, что ее выбивали о стену или эфес. Инспектор Тралле подошел к столу, сорвал с него, продемонстрировал бумагу, исписанную чьей-то неопрятной скорописью. Сделал строгое лицо и с выражением продекламировал.
  - Лейтенант полиции Марк Вертура и лейтенант самообороны Эмиль Рулле - держа бумагу на отлете, кривясь при прочтении имен, как доктор Сакс, делая выразительное ударение на 'у', пробасил - обвиняют эсквайра Вига Троппа, состоящего в звании капрала жандармерии, на должности домового надзирателя, по адресу Зеленого Мола три, в подделке билетов герцогского банка Гирты, с последующим их незаконным обналичиванием. Ваших рук дело?
  - На улице Зеленого мола дом три... - не сразу догадавшись, о чем это, изумился Вертура. И, опустил глаза, по выжидающему внятного ответа выражению сообразив, что инспектор явно не удовлетворен и просто так его не отпустит, прибавил вполголоса - это Эрсин...
  - Все ясно - без дальнейших расспросов перебил, ответил тот. Размашисто расчертил резолюцию 'Настаиваю на необходимости проведения тщательной дополнительной проверки'. Как плотник молотком прихлопнул поверх печатью и, поставив под ней факсимиле. Убрав подальше в папку, с осуждением уставился на подчиненного.
  - И прекратите таскать Анну за грудь при всех - заявил он - на вас уже жалуются. Вы поняли? Все, вольно, идите.
  
  ***
  
  После этой короткой аудиенции пристыженный Вертура был отправлен обратно к бумагам. Первые полчаса было невыносимо тяжело, очень хотелось на улицу, к солнцу, на скамеечку с трубкой и флягой под тополя не берегу реки, но вскоре чувство ответственно исполняемой работы окончательно сменило все посторонние фантазии о незаслуженном отдыхе и детектив даже немного приободрился. Ловко работая пером, энергично прокатывая написанное пресс-папье, он то и дело посматривал по сторонам, с восторгом ожидая, когда же придет Мариса. Закатывал глаза, между делом сладостно размышляя о том, какое впечатление своим свежим нарядным обликом он непременно произведет на нее, как только она его увидит.
  Кота, что, на поверку, при всем своем пафосе проявлял полное, прямо сказать апокалиптически-абсолютное безразличие по отношению ко всему, что делали с ним Инга и Фанкиль, с видимой натугой сняли со стола и унесли в арсенал, вместе с полагающейся ему, ставшей теперь казенным имуществом, корзинкой.
  Уже под вечер, когда ясное рыжее небо раскрасило доски пола и столы в красивые закатные тона, а с улицы потянуло сырым холодком, приехал какой-то громкий, крикливый и резкий пожилой мужик. О чем-то грубо ругался прямо под окнами, хриплым дурным голосом, как будто просто срывая злость, беспредметно изливался перед какими-то вяло и равнодушно огрызающимися ему в ответ людьми. Похоже, так и не добившись ничего внятного внизу, прогремел, поднялся на второй этаж, пинком распахнул входную дверь и, свирепо вращая налитыми кровью глазами, уставился на доктора Сакса, что сидел на месте дежурного у лестницы.
  - Абель Маззе! - как будто собираясь бить, затряс над столом медным ромбом, почти таким же, как и у полицейских Гирты, грубо проорал он на весь отдел - Округ Йонки! Шериф!
  - А это где? - озадаченный незнакомым топонимом, изумился доктор, чем привел незваного гостя в еще большее бешенство. Уже вполне освоившийся в местных порядках, Вертура притих у своего стола, с интересом наблюдая этот новый, разгорающийся скандал. Шериф был могуч, растрепан, огромен ростом и сед. От его старой, когда-то, наверное черной, но полинявшей от дождя и выгоревшей на солнце мантии на весь зал тянуло костром, лесом и кониной. К полам плаща прилипли репьи, а на поясе, рядом с сумкой болтался плоский, почерневший от копоти, походный котелок. Мотался из стороны в сторону при каждом угрожающем взмахе, гремел и потертую рукоятку висящего рядом в петле топора.
  - Столичная дорога! Поворот на Мирну! - по-деревенски страшно гримасничая, ревел шериф - я вашу колымагу, ваших лошадей и ваше барахло, которое вы побросали, притащил! Вы что тут, совсем что ли, одурели?
  И сжав огромные темные от грязи и копоти кулачищи, наддал на доктора, отчего тот прямо сжался на своем стуле, притих и испуганно забегал глазами в печальной немой мольбе.
  - Ну и как у вас там в Йонке? - спокойно и веско спросл у шерифа, неторопливо спустился в зал из своего кабинета инспектор - вино будете?
  - Да! - с отвращением скривив рот, таким же тяжелым басом, словно соревнуясь с начальником отдела, прогремел шериф и тут же смягчился - с вами тут сопьешься. Без фужера и конь не везет, и телега не едет...
  Фанкиль и лейтенант Турко без лишних разговоров взяли свои шапки, и пошли на улицу смотреть. Вертура пошел с ними. Дилижанс и вправду сильно пострадал. Крыша и борт были сломаны, сложены друг на друга и притянуты к ходовой части толстой и мохнатой веревкой, похожей на те, какую используют для казни висельников. Над останками экипажа, в позах университетских профессоров, уже собрались, обсуждали предстоящий ремонт, каретные. Не перебивая друг друга, неторопливо высказывая свои оценки, вдумчиво, но без всяких попыток к началу работ, обозревали разгром, закусывали чубуки.
  - Он ее доломал топором и сверху все сложил - обстоятельно объяснял коллегам, говорил первый - шурупы, конечно, было выкрутить лень.
  - А что ему? - отвечал второй, разглядывая, как улику на обыске, вертя в руках, кусок черной лакированной фанеры - телега-то казенная. Свою, бы он так не ломал, домой бы привез и доктора вызвал.
  - Ага, а кто чинить-то теперь будет? - возмущался третий - сэр Кибуцци? Владыка Дезмонд?
  - Вас что, уже перевели в дознаватели? - подошел, доверительно осведомился у них Фанкиль.
  - Нет, а что? - не подозревая подвоха, ответил первый каретный.
  - Вот и нечего тут рассуждать топором или не топором - строго осадил мастеровых рыцарь - как разгрузим, пришлем за вами, заберете чинить.
  Под руководством Фанкиля полицейские распустили веревки, к недовольству мастеров, сняли все отломанные детали и разложили их вокруг на траве. Начали разбирать уцелевший реквизит. Инга нашла свой микроскоп, лейтенант взял багор и неторопливо понес его в арсенал. Подошел и Вертура, взял в руки первое попавшееся на глаза: маленький, блестящий и черный чемоданчик с манерной желто-металлической застежкой, отдаленно похожий на те, с какими пижоны рисуются на разворотах глянцевых журналов с модными картинками. И если на местные неуклюжие поделки, какие Вертура во множестве наблюдал на тех, кому достаток не позволял настоящую импортную вещицу, но уж очень хотелось выглядеть модно, он уже успел насмотреться вдоволь так, что при виде таких ему уже было даже не смешно, то этот, несомненно настоящий, а не сшитый в подвале на Канатной улице аксессуар, сразу привлек его внимание настолько, что детектив прикрыл его рукавом и без спросу отошел с ним, чтоб получше рассмотреть.
  И это того стоило: этот стильный, и, несомненно недешевый, по виду, даже возможно и авторский, саквояж был настолько изящен и мал, что в нем могло поместиться вряд ли что-то большее, чем трубка с кисетом, документы или какие письменные принадлежности. Так, что, не имея никаких конкретных задач, пока все были заняты на разгрузке, детектив с интересом раскрыл его и заглянул внутрь. Достал из плоского твердого кармана какой-то блокнот, и наугад раскрыл исписанную летящим, как будто небрежным, но при этом начертанным хорошо поставленной рукой почерком страницу.
  - Листьями летящими опадает осень... - прочел он первую строку какого-то набросанного вспех, наверное на едином творческом порыве, стиха и, не сразу смекнув, что у доктора совсем другой почерк и большая часть записей сделана вертикальными столбиками малознакомых пиктограмм, бестолково спросил - это мэтра Сакса?
  - Возможно - не проявив никакого интереса к находке, даже не посмотрев на нее, пожал плечами Фанкиль - кто его знает, Густав у нас такой. Альтернативно одаренная личность.
  Так и не добившись вразумительного ответа, Вертура убрал блокнот обратно в саквояж и понес его наверх. Снова открыл его уже в отделе и разложил все что было внутри на своем рабочем столе. Как он и догадывался, среди исписанных, изрисованных листов действительно нашелся украшенный золотыми и красными листьями тонкий фанерный пенал с химическими карандашами и перьевыми ручками, а в отдельном кармашке удобный набор походных чернильниц с притертыми резиновыми пробками и мягких, пушистых, какими рисуют модные узоры и иероглифы, кистей. Между исписанными стихами и разукрашенными легкими, слегка небрежными, как будто бы сделанными на коленях в дороге эскизами, внимание Вертуры привлекла прозрачная непромокаемая папка. В ней хранился вексель на имя некоего Аристарха Модеста Визры и несколько упакованных в раскрытые конверты писем. В одном, с водяными знаками, официальными подписями и печатями, утверждалось, что вышеупомянутый молодой человек держит путь из Мирны в Лиру с целью поступления в университет для последующего обучения изящной словесности и живописи. Второе письмо было адресовано какому-то, наверное, очень известному, но незнакомому Вертуре, преподавателю. К нему были приложены копия школьного аттестата, рекомендация некоего, должно быть авторитетного, педагога, а также несколько фотографических снимков, сделанных с работ юного абитуриента.
  Вертура стоял и просматривал эти бумаги, когда в зал вошла Мариса. Не обратив абсолютно никакого внимания на его умытый, почти что праздничный, вид, сходу заинтересовалась, что это у него в руках. Не снимая плаща и шляпы, без лишних разговоров отстранила его прочь и заглянула в кейс.
  - Это же не наше - продемонстрировал ей блокнот детектив.
  - Где ты это взял? - вместо ответа, только и спросила она его, быстро пробегая глазами сопроводительные документы.
  - Было в дилижансе... - махнул рукой в сторону окна Вертура. Он хотел было начать оправдываться, что просто взял его из кучи других вещей, но с третьего этажа спустились инспектор Тралле и шериф. Отодвинув младших, уставились в вексель и письма.
  - Где вы это нашли? - только и спросил инспектор.
  - В поле - с безразличием бывалого служащего, приученного не задавать лишних вопросов, ответил шериф - у карантина.
  - Отлично, благодарю - кивнул инспектор и, распрощавшись с гостем, показав ему лестницу на первый этаж, вернулся к столу. Пару секунд они с Вертурой и Марисой стояли молча.
  - И теперь у нас еще пропадает племянник сэра Визры - заключил инспектор Тралле, неодобрительно глядя на Вертуру, как будто виноват в этом был только он один - Анна, бегом, сообщите Хельге, отнесите ей этот ридикюль. Марк, почему из всех в Гирте, он оказался именно в ваших руках? Я надеюсь, вы не станете, как в прошлый раз, орать об этом направо и налево?
  И пристально посмотрел ему в глаза так, словно всем сердцем желал прихлопнуть его как муху, но не имел к этому ни сил, ни смелости, ни средств.
  - Нет, я уже все понял - резонно ответил Вертура, продемонстрировал руками, изо всех сил стараясь сдержать злорадную улыбку.
  Мариса согласно кивнула, и, с внезапной агрессивной резкостью вырвав из его рук блокнот, ловко и быстро вложила всё обратно в саквояж и также энергично и стремительно вышла с ним вон из отдела.
  Инспектор и детектив молча проводили ее взглядами.
  Солнце уже давно закатилось за вершину горы, за окнами стояло холодное и бледное вечернее небо. Фанкиль, лейтенант и Инга внизу громко ходили по арсеналу, расставляя по полкам выгруженное из обломков кареты снаряжение. Доктор Сакс вышел в коридор, за стол дежурного, встал за открытой дверью на цыпочки. Опершись руками о широкий подоконник, смотрел, как группа раздраженных полицейских во главе со вчерашним драчливым капитаном, ведет к стене бастиона, в тень, компанию каких-то еще пьяных, вяло и трусливо огрызающихся дебоширов.
  - Как я понимаю, очень неприятный инцидент - тоже глядя в окно, осторожно обратился к инспектору детектив. Тот развернулся и очень внимательно и пристально, посмотрел ему в глаза. В его обычно обманчиво-равнодушном взгляде читались настороженность, злоба и недоверие, но он быстро взял себя в руки и уже словно бы снова спокойно и вяло ответил.
  - Думаю, вы отдаете себе отчет, что сэру Вильмонту и сэру Визре вряд ли покажется совпадением, что молодой человек пропадает в лесу именно после вашего, Вертура, визита в этот дом. Вы меня поняли?
  - После нас там еще были мэтр Глотте, вы и сэр Кроксен - тихо, но внятно, ответил ему детектив. Его глаза полыхнули внимательным, грозным огнем. Инспектор Тралле нахмурился еще пуще, но промолчал, решив выслушать прежде, чем снова продолжить давить.
  - Я и сам прекрасно понимаю, что это может быть поводом для большого скандала, если не для объявления войны. Близкий родственник главы соседнего, не особенно дружественного, государства по каким-то причинам попадает в лабораторию, где с ведома местных властей, производятся противоправные деяния, предусмотренные законодательство Конфедеративного Северного Королевства - продолжил он негромко, переходя к другому окну, чтобы растущая перед фасадом рябина не мешала наблюдать, как полицейские в тени тополей и укрепленных камнями старых стен проводят разъяснительную работу с дебоширами, хлещут их по ногам своими плетьми.
  - Но я не вижу в этом проблемы - выждав паузу, тихо обратился к начальнику Вертура - если все по договоренности и мэтр Солько ведет свои дела с негласного разрешения сэра Вильмонта, то сомнительно, что они станут причинять сэру Визре намеренный вред. Это война и ущерб хозяйству, такое никому не нужно. Полагаю, следует позвонить им или написать, и если они не преследуют свои собственные, враждебные Гирте цели, все уладится без конфликта.
  Инспектор с осуждением уставился на него, но презрительно промолчал, развернулся и пошел наверх, в свой кабинет, так и оставив Вертуру без дальнейших разъяснений.
  Детектив передернул скулой, отвернулся к окну. Стоял, мрачно смотрел, как полицейские по очереди разъяснили их неправоту каждому из пьяниц, кому просто надавали тумаков, кого отхлестали плетьми, и стонущей, шатающейся толпой погнали через плац к конюшням, с целью вывести за территорию через боковые ворота на улицу Котищ.
  
  ***
  
  Минут через пятнадцать вернулась Мариса. Уже без саквояжа в руках, она бешено огляделась, нашла взглядом сидящего за своим столом, вяло перебирающего бумаги, Вертуру.
  - Все, заканчивай тут, пойдем домой - раздраженно приказала она. Требовательно уставилась на него, встала в позу, чтобы он все бросил и сию же минуту пошел за ней. Он отложил недописанный циркуляр и черновик, молча встал со своего стула, надел плащ, сам за себя поставил в журнал отметку.
  Они шли по улице, не держась не под локоть, ни за руку. Мариса была зла. Шла чеканя шаг, опустив глаза на камни мостовой, смотрела себе на полы плаща, на свою черно-коричневую юбку и сапоги. Когда они дошли до дома детектива, с явным отвращением уставилась на фасад и окна. Наверное, она очень хотела плюнуть перед дверью или сказать что-то очень обидное, но со злобой промолчала, не сказала ничего. Молча поднялась за Вертурой наверх.
  Бросив в кресло свой забрызганный по подолу уличной грязью плащ, неподвижно стояла у подоконника. Смотрела, как Вертура идет в лавку купить еды, но к принесенному им цыпленку так и не притронулась, как и к вину, что он налил ей в единственный в их комнате фужер. Отстранившись от него, всем видом показывая, насколько он, детектив, ей омерзителен, легла на кровать. Запрокинув голову, уставилась в темный кирпичный потолок. Как будто чтобы только не смотреть в его сторону, разглядывала кольца от керосиновой лампы, чуть дрожащей на легком, гуляющем по комнате, задувающем в щели в рамах, сквозняке.
  - Я устала, не трогай меня! - только и бросила она Вертуре, озадаченному и уже достаточно сильно раздраженному ее несносным поведением. Тот не ответил ничего, молча подошел и, перегнувшись через нее, отчего она напряглась и изобразила насколько ей гадко от него, взял с подоконника первую попавшуюся из книг. Отвернувшись, как будто это совсем не трогало его, подсел с ней к столу и подвинул лампу. Подвернув отражатель и фитиль, откусил хлеба с зеленью и, смахнув с обложки грязь, раскрыл ее на первой странице.
  'Методы и примеры оперативной работы'. Адам Теодор Роместальдус. Типография 'Домра и Гонне'. 1507, Гирта - с удивлением и восторгом прочел он на титульном листе.
  'Оперативные служащие контрразведки делятся на два типа. Тайный агент, о котором никто не знает, ведет деятельность, выполняет задание скрытно. И провокатор - тот, в ком все уверены, что он внедренный в коллектив извне инородный элемент с определенными враждебными целями. Провокатор может играть двойную роль: например прикрывать тайного агента, создавая информационный шум вокруг собственной персоны, либо быть агентом влияния, то есть, производить дестабилизирующую работу, вызывая целевую аудиторию на определенные реакции и действия...'
  - Ха - восхищенно улыбнулся детектив.
  Заинтересовавшись, он прочел еще пару строк и внезапно для себя осознал, что это именно то, о чем говорил ему Герцог.
  - Да, это вполне логично - подумал он - что спустя шесть лет после войны и позорного мира с контрибуцией, которая полностью опустошила казну, все вокруг видят во мне шпиона и относятся с враждой. Было бы удивительно, если бы меня считали кем-то другим - последние слова он с коварной улыбкой произнес вслух, отчего Мариса, которая, судя по всему, не спала, внимательно смотрела на него, чуть повернула голову так, чтобы лучше его слышать. Ее глаза настороженно блеснули в полутьме, уставились на него, но детектив, уже догадавшийся как надо действовать, только злорадно усмехнулся.
  - Морковочку не желаешь? - достал из корзинки с едой длинную и толстую морковку и глумливо помахал ей взад-вперед - давай же, насладимся ей!
  - Мразь! - только и прошипела Мариса, и злобно уставилась на него таким взглядом, словно собралась вскочить и разбить ему голову табуреткой.
  - Не хочешь, не надо - беззаботно ответил детектив и, с хрустом откусив от морковки, демонстративно зачавкал ей.
  Из открытого окна доносились далекие звуки музыки. Вертура спрятал книгу в поясную сумку, накинул портупею, взял подмышку плащ и, махнув на прощание рукавом, сообщив.
  - Жди меня тут - быстро, пока она не успела что-либо предпринять, погасил лампу и вышел в коридор, оставив Марису одну на кровати без обуви в полной темноте. Спешно спустился по лестнице, прошел под стеной так, чтобы не было видно из окна и, минуя фонари, грызя прихваченную с собой морковку, направился вокруг парка, в ту сторону, откуда, ветер приносил отголоски играющей где-то на другой стороне дома скрипки. Обогнув забор по террасе, приметив внизу, среди густых елей уютные огни фонариков у ворот особняка, поднялся до ближайшего перекрестка выше по проспекту Булле, где остановил на углу припозднившуюся повозку, сел в нее и приказал кучеру развернуться и ехать прямиком к ним.
  - Эсквайр Марк Вертура - продемонстрировав свои полицейские регалии, хорошо поставленным, уверенным голосом, как он уже успел отрепетировать, пока гулял по округе, перегнувшись через борт коляски, с достоинством представился он рыжему, бородатому стражнику в современной броне и открытом шлеме, что стоял на вахте у ворот.
  - Известный агент из Мильды, шпион и детектив - наблюдая в ответ на свои слова молчаливое тупое равнодушие и недобро прищуренный, подбитый глаз, не смутился, продолжил убеждать его в стиле ловкого театрального персонажа из приключенческой пьески - явился засвидетельствовать сиятельному сэру военному коменданту, мое величайшее почтение.
  Бородатый лейтенант грозно нахмурил лицо, оскалил зуб, зачесал рыжую бороду и поудобнее перехватил копье, отчего Вертура напрягся, сразу же наметив для себя, что если нападут, он тут же спрыгнет на противоположную сторону кареты и побежит прочь во дворы, но лейтенант нападать не стал. Внимательно, с тупой угрюмостью, оглядел его и, по всей видимости, приняв какое-то решение, переменившись лицом, весело сверкнув глазами, заулыбался недобро и криво. Приказал одному из подчиненных идти к какому-то Пескину, доложить, что тут некий лейтенант полиции Вертура из Мильды, с виду не пьян, но очень хочет видеть сэра Августа, чтобы поговорить с ним.
  Капрал внимательно выслушал сказанное и ушел. Вертура же, ничуть не смутившись этих слов, поудобнее откинулся на борт коляски и закурил. Изобразил, что он необычайно важная персона и его пропуск это всего лишь вопрос времени. Собственно так оно и произошло: вернулся расторопный капрал, передал приказ, проводить гостя во дворец.
  - Ха! - неприветливо бросил рыжий стражник, заулыбался еще шире, как будто предвкушая какую-то злую и при этом забавную потеху, но Вертура опять сделал вид, что ничуть не смущен и продемонстрировал хмуро и молча сгорбившемуся на козлах извозчику чубуком трубки сворачивать в ворота. Рядом ловко запрыгнул на подножку и капрал. Держась руками за борт, молча, с нескрываемым угрюмым интересом, уставился на детектива.
  Проехав плотно засаженной по обеим сторонам каштанами и акацией дорогой, что вела через парк вдоль светлеющих справа, сквозь листву, высоких арочных окон дворца, по команде провожатого, они остановились у короткой, посыпанной белым кварцевым песком аллеи. Отпустив с явным облегчением вздохнувшего извозчика, пройдя ее, Вертура и капрал вышли к уютной, обрамленной кустами, площадке перед фасадом дворца, по всей длине которого между арок горели мягкие и теплые, закованные в массивные металлические оправы, фонари, подвешенные между арок на выполненных в суровом и одновременно изящном стиле, витых чугунных кронштейнах. Здесь, в декоративном пруду, мягко журчал, скатываясь с живописного обломка гранита искусственный водопад. В гуще крупных белых кувшинок, горел сине-желтый матовый огонь. Подчеркивая контуры цветов и камней, светил из сумрачной холодной глубины. И, оглядываясь вокруг, слыша далекую скрипку и веселые неразборчивые голоса, отдыхающих неподалеку в беседке каких-то совсем молодых парней и девиц, Вертура внезапно осознал, что сквозь плотную листву обступившей его чащобы, он не различает ни фонарей окрестных улиц, ни очертаний домов, как будто дворец военного коменданта стоял не центре большого города, а в темном таинственном лесу, озаренном огоньками множества скрытых за деревьями и кустами магических светильников.
  Пытаясь не вертеть головой, не подать виду, насколько он изумлен, следуя за капралом, детектив поднялся по трем широким ступеням к стеклянной двери и вошел в сумрачный и пустынный, едва озаренный слабыми, едва ли многим ярче свечей, настенными огнями, просторный, украшенный колоннами и решетками с живыми изгородями, зал. Вдоль стен здесь повсюду стояли модные низкие столики и кресла, но сейчас почти все они были пусты. Только в стороне от всех, отгородившись высокой переносной изгородью с цветами, разложив перед собой книги, блокноты, швейные и письменные принадлежности, за дальним столом сидели, вели какое-то тихое обсуждение, ярко и нарядно одетые девицы. Но Вертуре и его провожатому было не к ним: на колоннах и сводах противоположного края аудитории, покачивались, играли таинственные сполохи раздуваемого ветром открытого огня. Слышались голоса и музыка, а в раскрытых как будто в ночное небо застекленных арках, стояли с фужерами в руках, сидели, прохаживали, беседовали, смеялись, темные, неверные из полутьмы зала, силуэты.
  Выйдя через одну из них на другую сторону дома, спустившись по пяти пологим каменным ступеням на широкую, выложенную серым мрамором террасу, Вертура остановился. Внезапно обнаружив, что сопровождавший его рыцарь шагнул куда-то в сторону и покинул его, замер, аккуратно оглядываясь, куда его привели. Ему стало страшно, что сейчас к нему подойдут и спросят, зачем он тут, но, похоже, никому до него не было никаких дел. Над головой, над городом стояла необычайно ясная, теплая, звездная и синяя летняя ночь. За просторными столами у кустов дикого шиповника, на скамьях, на стульях в арках, на ступенях и у стены, стояли и сидели нарядные кавалеры и дамы. В нарядных одеждах, кто положив ногу на ногу, кто галантно отставив на вытянутой руке кубок, пили, смеялись, играли в шахматы, вели какие-то радостные, но очень важные обсуждения. В густой чаще колючего, подсвеченного белым огнем, шиповника, в беседке в дальнем конце террасы над самой скалой, музицировали, исполняли неизвестную Вертуре приятную и неторопливую мелодию гитара, флейта и скрипка. Оставшись один, оглядевшись и, уже немного освоившись в этом радостном и непринужденном обществе, Вертура уже было хотел улыбнуться, подойти к кому-нибудь, представиться и заговорить, но что-то неуловимо поменялось. Веселый говор голосов оборвался, все взгляды как по приказу, обратились на него. Кто-то сказал.
  - Вот он! - и указал пальцем. Разговоры за столами притихли, перешли на коварный шепот. Со всех сторон послышались тихие, недоброжелательные реплики и ядовитые женские смешки. Детектив заморгал и обернулся: во главе стола сидела женщина в простом белом платье и темно-лиловом плаще. Ее глаза тоже были лиловыми и смотрели прямо на него, и, глядя в них в ответ, не в силах отвести от них взгляд, он был удивлен, как это так, что даже с другого конца террасы он видит ее четче и ярче всех остальных внезапно обратившихся к нему глаз и лиц.
  - Значит Марк Вертура - произнес властный и неторопливый голос. Словно ударил кувалдой в этом едином, но нестройном хоре притихших, звучащих со всех сторон малоразборчивых, недоброжелательных голосов, оглушил и напугал детектива. От парапета отошел незнакомый жандарм. Со сдержанным и жестким лицом военачальника с героического панно, холодными глазами и быстрыми руками мастера меча, он был облачен в длинную фланелевую рубаху ярких черно-багровых цветов и легкий и жесткий, как будто усиленный современной гибкой броней, жилет. Этих трех, произнесенных неторопливым и тяжелым, как приговор, голосом, слов, этого взгляда непреклонных и властных, казалось бы даже немного насмешливо-высокомерных глаз человека для которого нет ничего недоступного и недопустимого, чего бы он мог только захотеть, этих взглядов, тут же, с его словами замолкших голосов и этой внезапно воцарившейся вокруг тишины, хватило Вертуре чтобы понять кто обратился к нему. Сам военный комендант города, самый страшный и жестокий человек в герцогстве: граф Август Николай Прицци.
  - А мы с леди Вероникой как раз вспоминали о вас - изрек он, оценивающе глядя на детектива - стоите ли вы на деле того что о вас говорят или нет.
  И глянул на Вертуру так, как будто намеревался поднять меч и отрубить ему ногу, чтобы посмотреть, что он будет с этим делать. От такого начала у детектива похолодели пальцы и забилось сердце: по долгу службы ему не раз доводилось встречать подобных графу персон из тех, что будучи обличены почти что безграничными богатством и влиянием, сами устанавливает для себя и окружающих законы, и не дай Бог кому случайно или со злым или шаловливым умыслом нарушить их. И если в Мильде таких заслуженно считали самодурами и тиранами и избегали, то здесь слова и злая насмешка графа, вызвали у аудитории только еще больший единодушный восторг, благоговейное умиление и хищный, кровожадный интерес.
  - Как стая, выводок змей, что шипят и ждут, когда дракон убьет кого-нибудь и бросит им куски. А сегодня жертва это я... - с ужасом подумал Вертура, уже успев укорить себя, что эта досадная ссора с Марисой не стоила такого, и на самом деле зря он вообще явился в этот дом... Но сокрушаться об этом глупом решении и жалеть себя, было уже поздно и бессмысленно: надо было отвечать и при этом правильно, достойно, так, чтобы граф не рассердился.
  Он уже было собрался с духом, чтобы сказать твердое 'Да', но внезапно обнаружил, что все кто до этого был в зале и у столов: и компания молодых людей из беседки в саду, и двое чинных рыцарей с объемистыми кружками в руках, и девицы из зала во главе с высокой длинноволосой молодой женщиной в шелковой, расписанной яркими цветами мантии и кровожадной улыбкой на крашеных в пронзительно-зеленый цвет губах, и бородатый молодой капрал, что провожал Вертуру и веселый толстый и усатый рыцарь, все собрались вокруг, и теперь, в молчаливом и хищном ожидании, с застывшими, как нарисованными на масках, улыбками, обратили к Вертуре и графу пронзительные, настороженные глаза, как к героям какой-то таинственной, притягательной и жуткой, свершающейся перед ними здесь и сейчас, мистерии. Все голоса, шепот и смешки окончательно сошли на нет, и только музыканты все также отстраненно и невозмутимо продолжали исполнять свою красивую, бесконечно романтическую и немного печальную мелодию, словно подыгрывая ей, услаждая слух ее участников и зрителей. Вертура вздрогнул. Ярко и страшно полыхнуло пламя, из толпы послышался чей-то одинокий сдавленный и нервный смех. Громко, как будто специально запнувшись о жаровню, опрокинув ее, выбив из нее зловещий фонтан багровых углей и искр, словно боясь опоздать, из-за кустов шиповника на террасу спешными размашистыми шагами явился очень высокий и крепкий, уже знакомый Вертуре, но совершенно в иной ипостаси, вооруженный жарким белым факелом человек. На его лице читалось добродушная, улыбчивая и как будто даже глуповатая хмельная радость, а непроницаемые, хищные и алчные глаза мастера пыток, с удовольствием и рвением исполняющего свой долг, уставились на Вертуру. Его огромные белые кулаки мелко затряслись, словно от азарта, в нетерпении схватить его и поджечь. Детектив попятился от него, подался прочь. Он не был лично представлен крестнику и названному племяннику графа, барону Марку Иоганну Тинвегу. И если раньше он на раз встречал майора, в полицейском управлении в обществе других высших офицерских чинов и старшин, то сейчас, с факелом в руке, в этом страшном доме, в обществе восторженно улыбающихся этому жестокому спектаклю зрителей, он уже был не тем веселым и добродушным начальником, каким по наивности и обманчивому мимолетному впечатлению представлял его себе Вертура, а настоящим самим собой. Жестоким, ненасытным и беспощадным цепным зверем, только из коварства и хитрости носящим человеческую маску. Тем, кого даже бывалые жандармы и полицейские шепотом именовали за глаза Палачом Гирты.
  - Ваше сиятельство! - твердо помня о том, что права на ошибку у него нет, маскируя свое отступление глубоким почтительным поклоном, тяжело и медленно, едва держа дыхание, всеми силами стараясь унять сковавшую руки и ноги возбужденную страхом и отчаянием дрожь, произнес Вертура - явился, чтобы засвидетельствовать вам, как военному коменданту Гирты, свое почтение...
  Он вовремя осекся: от страха он едва не выдал фамильярное 'Сиятельнейшему' как между собой в третьем лице слегка фривольно именовали графа другие старшие рыцари. Внезапно представив себе, как бы это выглядело в его лице, до крови закусив щеки, с непомерным трудом едва сумел удержаться от глупой истерической ухмылки. Граф же внимательно посмотрел на него, смерил слегка заинтересованным взглядом, словно решая, что с ним делать дальше и резонно ответил.
  - Вас здесь не знают, и вас сюда никто не звал. Вы пришли ко мне без приглашения. Есть ли здесь кто-нибудь, кто готов за вас поручиться? - и обвел взглядом всех собравшихся за столами, в арках и раскрытых дверях. Но никто не ответил ему. Все промолчали, отстранились прочь, всем своим видом и молчаливым почтением показывая, что видят Вертуру в первый раз и не желают иметь с ним ничего общего. Только музыка и сухой треск пламени в руках майора нарушали тишину, да откуда-то издалека, наверное, из-за парапета, снизу, с улиц, внезапно послышались заливистое конское ржание и веселый девичий смех.
  Детектив тяжело вздохнул.
  - Вот и все. Господи помилуй меня грешного... - только и успел подумать он. Он мог бы выхватить меч, броситься на графа или вонзить его себе в сердце, но он уже был окончательно сломлен осознанием того, что полностью проиграл этот даже не начавшийся поединок. Страх перед этими жестокими и непреклонными, всегда готовыми к смертельной схватке и беспрекословному послушанию, людьми, что как на дуэль в шахматы, с девицами, трубками и фужерами вина, пришли полюбоваться на его гибель, и все это время только и ждали знака графа или какой-нибудь глупости, малейшего повода, со стороны детектива, чтобы тут же предать его страшной и мучительной смерти, окончательно парализовал его. Лишил всех моральных и физических сил, полностью уничтожил его волю ко всяким попыткам сопротивления и какой бы то ни было борьбе.
  - Сэр Дорс, Борис... - отчаянно крикнув про себя 'Господь Иисус Христос, помилуй меня!', ответил Вертура, уже едва контролируя свой голос, от страха садящийся на тяжелый сдавленный хрип.
  Похоже, это имя одиозного племянника епископа развеселило графа.
  - Ну, слово Бориса-то у нас закон - многозначительно объявил военный комендант собравшимся вокруг, с широким, объясняющим сразу все, жестом. На что все громко и надменно засмеялись. Улыбнулся и майор. Как будто невзначай, от веселья, пихнул факелом в лицо Вертуре, что едва успел шарахнуться прочь от ударившего по глазам огня, с неприятным треском опалившего его бороду и волосы. Граф одобрительно кивнул, как будто приветствуя эту жестокую шутку и, когда стихли последние смешки, изрек.
  - Просили вас не трогать - и, выдержав пару секунд, чтобы Вертура осмыслил сказанное, распорядился - сейчас вы подойдете к ее высочеству, вежливо поздороваетесь с ней и сделаете так, чтобы она не пожалела о том, что я сохранил вашу жизнь.
  - Слушаюсь, ваше сиятельство! - задыхаясь от страха, ответил Вертура. Утвердительно, с жаркой готовностью, кивнул военному коменданту, что в точности исполнит все сказанное им. Майор Тинвег, как волк, что был бы и рад сожрать, но уже не лезло, с ленивой пренебрежительной угрозой посмотрел на него, опустил факел и взял со стола первый попавшийся кубок с вином и выпил.
  - Хой, детективчег! - крикнул по дороге ему от стола принц Ральф, весело и надменно салютуя ему фужером - слава Гирте!
  Но Вертура не слышал ни его, ни других, подобных этой, оскорбительных шуток и реплик. Он был оглушен и ослеплен всем только что случившимся настолько, что окончательно растерялся, когда граф рывком остановил его за локоть перед какой-то незнакомой ему молодой женщиной. Совсем не той, с неподвижными лиловыми глазами, что сидела в тени кустов шиповника под фонарем на месте хозяйки дома во главе самого длинного из столов.
  - Это Марк Вертура - с легким, непринужденным поклоном, представил ей детектива военный комендант.
  Темноволосая, среднего роста, она стояла у парапета, в стороне от всех, как будто любуясь сумрачными крышами ночного города и видом бескрайней, раскинувшейся за ними серебристой в сиянии звезд глади залива и реки. Приветствовав жест хозяина дома легким кивком и благосклонной радушной улыбкой, она как будто не обратила на Вертуру ни малейшего внимания, но твердо помня наказ, детектив вышел вперед и молча и почтительно, не смея даже посмотреть на нее, склонился перед ней. Она же обернулась к нему, замерла вполоборота, чуть переменилась в лице. Ясные выразительные глаза прищурились, взгляд стал пронзительным и одновременно до жестокости безразличным. Негнущаяся белая рука, как будто намереваясь походя дать ему пощечину, протянулась к его лицу, но детектив бережно коснулся ее ледяного запястья и молча поцеловал ее холодную и твердую, как у утопленницы, кисть. Отпустив ее, так и застыл с преклонным коленом. От этой его сломленной покорности, по губам принцессы пробежала легкая, чуть заметная, чтобы не выглядеть наигранной, но все же безразличная, лишенная всякого интереса, выжидающая улыбка. Не смея повернуть головы, Вертура скосил глаза, осторожно огляделся. Как только граф подвел его к герцогине, все присутствующие на террасе, сразу же отвернулись, как будто потеряли к нему всякий интерес. За столами снова звучали веселые голоса, звенели столовые приборы, как будто ничего и не было.
  - Встаньте - пренебрежительно бросила принцесса Вероника. Вертура выдохнул, поднялся на ноги и вежливо склонил голову перед ней.
  - Спасибо вам за слова в мою защиту, ваше высочество... - сокрушенно обратился детектив.
  - Я за вас не заступалась - ответила она все также холодно и надменно, но в ее глазах мелькнула тень улыбки. Вертура уставился на нее, не зная о чем теперь говорить.
  Темноглазая, лет двадцати трех, с добрым и наверное улыбчивым от природы, но искаженным до жестокости холодным безразличием лицом, она обладала какой-то легкой и непринужденной артистичностью, что даже при всем ее твердом ледяном равнодушии, навевала мысли о том, что это всего лишь маска, напускная личина, хорошо скрывающая ранимое и страдающее сердце. Длинные, густые, блестящие, темно-русые, волосы обрамляли правильно очерченное благородное лицо, свободно ниспадали по ее плечам и груди. Две тонкие прямые пряди справа были подкрашены пронзительным, режущим глаз, люминесцирующим, ярко-синим цветом. Довершали образ плотная мантия морозных, светло-голубых тонов, синяя, как вечернее небо, рубаха с широкими и твердыми, идеально выглаженными и накрахмаленными рукавами, такое же синее платье и черные и тяжелые, с высоким голенищем и толстой подошвой, по виду столичные, башмаки.
  Но больше всего Вертуру поразило совсем не то, что это не она возглавляет собрание и сидит во главе стола и даже не тот факт, что постоянно слыша упоминания об эксцентричной племяннице герцога, читая в газетах статьи, он представлял ее себе совершенно по-другому: что-то нездешнее и как будто даже потусторонне-жуткое сквозило в движениях ее быстрых, пронзительных и тревожных глаз, идеально ровной, напряженной осанке и упрямо-твердом наклоне шеи. Словно печатью какой-то чудовищной и неподвластной любому человеческому пониманию силы или тяжелой душевной болезни неуловимо и тонко искажало все ее обличье.
  Осторожно приглядываясь к ней, Вертура задержал дыхание, замер, пытаясь разгадать, что именно создает такой образ, но, сколько он ни пытался угадать, он так и не сумел выделить ни одной явной черты, что могла бы указать на эти потусторонние или патологические признаки, что лишь сочетаясь вместе, складывались в эту ошеломляющую, яркую и резкую картину.
  Оттеняя ее бледный и величественный лунный облик, рядом с принцессой стояла, крутилась, не обращая никакого внимания на остальных гостей, шумно и напористо беседовала со своим кавалером, жилистым, высоким, сутулящимся, облаченным в слегка нелепую, кургузую рыцарскую пелерину юношей, какая-то непонятная рыжая бойкая женщина. Среднего роста, с виду постарше герцогини, с манерами и жестами всезнайки, она также, как и ее спутник, суетно тараторила без всякого умолку, подаваясь вперед лицом. Ее длиннополая мантия из плотной бордовой шерсти отчего-то показалась Вертуре неопрятной, а ее тяжелая, зеленая пелерина с капюшоном была заколота на шее огромной бронзовой, как из книжки про бородатых варваров, фибулой. Все трое они стояли в стороне от остальных гостей графа и, похоже, их не особенно интересовали ни разговоры за столами, ни танцы, ни веселые игры.
  - Это я за вас сэра Августа просила! - весело глядя на Вертуру, засмеялась подруга принцессы - а то вас бы тут расчленили и по кусочкам за парапет выбросили!
  - Да вообще! - с наигранным жеманным смущением, энергично лаская руку своей возлюбленной, весело закивал сутулый кавалер - они такое могут. Легко. Это Гирта.
  - Да, это печально - зачесал голову, смущенно опустил глаза к мраморным плитам пола Вертура, попытался хоть как-то улыбнуться в ответ.
  - Да вы романтик! - глядя на него, громко засмеялась рыжая девица - как же вы такой и полицейский? Читала я эти ваши детективные романы. И так столько гадости вокруг, и эти туда же, как в криминальной хронике, сплошной негатив. Еще и с гордостью и напоказ, чтобы все читали и упивались этой мерзостью.
  И залпом допив вино из своего кубка, недвусмысленно выгнула шею. Ее возлюбленный понял намек, демонстративно встал сзади, ловко обнял за плечи и привлек к себе.
  Видимо уже поняв все, что представляет из себя Вертура, граф оставил его с друзьями герцогини, отошел, вернулся во главу стола, к той самой высокой и необычайно худой, темноволосой женщине в длинном ослепительно-белом платье и тяжелом, украшенном фиолетовым камнем, темно-лиловом плаще. Внимательным взглядом хозяйки дома, пока его не было рядом, она присматривала за тем, что происходило вокруг, время от времени призывая к себе то одну, то другую из присутствующих женщин, чтобы поговорить. Граф подошел к ней, заглянул в глаза, поклонился, как будто извиняясь за то, что покинул ее общество, поцеловал ей руку и, подсев рядом, властно положил ее ноги поверх своих колен. Она же, нисколько не противясь этому, заговорила с ним, заулыбалась одновременно благосклонно и зловеще.
  Как понял из разговоров Вертура, после трапезы должен был состояться маленький дружеский турнир. Пажи уносили посуду, а за освободившимся столом начали составлять список желающих посостязаться в военном мастерстве. После намечались танцы, легкий ночной ужин и какая-то неясная детективу мистерия.
  - Конечно меня пишите! - услышав, свое имя, вызвался кавалер рыжей подруги принцессы и вприпрыжку кинулся к столу. За ним ушла и его бестолковая пьяная спутница. Детектив и герцогиня остались у парапета одни. Оба молчали, смотрели на крыши города внизу и мерцающий огнями маяков залив. В ясном небе, в вышине, горели звезды. Цепочка фонарей на проспекте ярким желто-белым пунктиром пересекала темные и беспорядочные, с редкими огоньками окон, нагромождения кварталов, полого спускалась к воде. Внизу, далеко под парапетом, за черными крышами стоящих под самым обрывом домов, чернели кроны могучих вязов. Как еще подумалось Вертуре, наверное именно тех, на аллее с братскими могилами, которую он видел когда плутал по этим улицам наугад в поисках дома Тильды Бирс.
  Пришел молодой оруженосец, принес поднос с фужерами. Вертура взял один, отпил из него легкий и сладкий, по вкусу не похожий ни на какой известный ему, напиток, отдающий ароматами диких пряных трав. Стоя вполоборота с кубком в руке, словно бы невзначай, детектив аккуратно разглядывал не обращающую на него ровно никакого внимания принцессу. Изящная, но не хрупкая, темноволосая и темноглазая, казалось, в отличии от белокурых принца Ральфа и герцога Вильмонта, она была совершенно иной людской породы. И, приглядываясь к ее красиво очерченному чистому лицу, разглядывая линию ее подбородка и чуть более крупного чем средний, носа, ее губы и ее мягкие и длинные ресницы, он снова так и не сумел понять, что конкретно в ее облике вызывало в нем те самые восхищение и ужас, заставило его содрогнуться при первом взгляде на нее, до самой глубины души. Внезапно ему даже подумалось, что герцогиня с Марисой могут быть одной крови, и что если Марису точно также модно причесать, покрасить и нарядить, она со своими дикими и наигранно-высокомерными замашками и хитрым, лисьим, сквозящим во всех ее проявлениях, нравом, могла бы быть такой же притягательно-таинственной и потусторонне-жутко красивой...
  По всей видимости, заскучав, или пресытившись созерцанием кварталов и окон ночной Гирты, принцесса внезапно обернулась к нему и, облокотилась о парапет, резко вскинула голову. Уставилась на него, словно оценивая, стоит ли он ее слов, прежде чем начать говорить с ним. Молчал и Вертура, но все-таки, наконец догадавшись, что она ждет, чтобы он обратится к ней первым, тяжело и раскаянно вздохнул и заявил.
  - Простите мне мою глупость и самонадеянность, ваша светлость...
  - Ни за что не прощу - бросила она и заулыбалась, но тут же снова стала надменной и высокомерно-серьезной - вы что, еще ничего не поняли? Это Гирта.
  - А вы же приехали из Столицы? - совершенно не поняв о чем она, невпопад, бросил нелепую фразу детектив - все, кто там был, говорят, не похоже ни на что... Как античные города...
  Герцогиня резко развернулась спиной к городу, оперлась обоими локтями о мраморное ограждение, слегка запрокинула лицо, словно что-то внезапно заинтересовало ее в ночной вышине и, улыбнувшись, поводя головой, как будто едва сдерживая какой-то горький и надрывный смех, произнесла.
  - Да. Я училась там! А не похожа ни на что, это все врут те кто там не был, но очень хотят похвастаться что везде были. В Столице все тоже самое. Люди только потрусливее, дома повыше, и из окна дольше лететь.
  - Ну там же все современное... - неловко попытался детектив.
  - И что? - возразила она. Заложив руки за спину, она стояла, покачивалась из стороны в сторону, искоса поглядывала на Вертуру, улыбалась нелепости их беседы - что меняет имплантат, гибридная деталь или калькулятор в голове? Как это влияет на спасение души? Цезарю Цезарево, Богу Божие. Только труд, прилежание, молитва и вера, вот что делает нас людьми. А если кто свинья, наряди его в самый лучший вечерний костюм, посели в самом лучшем доме, он и его превратит в хлев.
  И снова выжидающе посмотрела на Вертуру, словно оценивая, как он будет отвечать на такое заявление. Сообразив, что тут тоже играют с ним в какую-то непонятную ему игру, детектив, опустил голову, признался как можно более обстоятельно и искренне.
  - Вы легко можете поймать меня не слове, ваша светлость... Но это будут не мои слова. Я могу только повторить уже кем-то сказанное и написанное. Я люблю историю и фантастику, книги о тех временах и людях, которых никто не помнит, или о том, чего никогда не было. Лучше всего у меня получается только ошибаться. Вы сами сегодня видели, как все вышло.
  - Ах вот как! - словно обвиняя его, воскликнула она и слегка прищурилась. Казалось, разговор начал становиться интересен и ей - а кто, по вашему, творит историю, кто пишет книги?
  - Я думаю те - тщательно расставляя слова, как можно более четко и веско ответил ей детектив - кого Господь Бог ставит на те места, где им суждено быть. Кого Он ведет по этому пути, утешает, дает силы, разум и вдохновение.
  - Это вы от Бориса такого нахватались, или он от вас? - внезапно рассмеялась она.
  - Бориса Дорса? - несколько изумившись ее осведомленности, уточнил детектив.
  - Да! - с энергичным кивком ответила герцогиня. Что-то незаметно изменилось в ее облике: глаза стали мягкими, засияли теплом, уголки губ дрогнули, пошли вверх в искренней веселой улыбке, как будто эти слова на миг растопили стоящий в ее душе лед, пробудили к жизни ее скрытное, израненное сердце.
  - Я все знаю! - воскликнула, заверила она его - они с Модестом ездили в Мильду, а вас приставили за ними следить.
  - Да - кивнул, согласился Вертура - мне приказали выяснить шпионы они или нет, а сэр Бифис обставил это как знакомство. Впрочем...
  Детектив замялся.
  - Что впрочем? - снова холодным и властным тоном потребовала ответа она.
  - Все это было просто омерзительно - печально продемонстрировал руками Вертура и, отвечая на ее выжидающий взгляд, стыдливо склонив голову, признался - пили, дебоширили, ходили по кабакам, валялись с похмелья...
  - Было бы удивительно, если бы было иначе - пренебрежительно кивнула, перебила его принцесса и внезапно строго заявила - а теперь к вам приставили Анну, и она вас такого терпит.
  Смерив тяжелым взглядом вздрогнувшего от этих слов Вертуру, тяжело и яростно выдохнув, кивнула на веселое сообщество, что собралось у столов, громко обсуждая предстоящий турнир. Бросила как будто невзначай.
  - Скоро начнут, и вы будете участвовать вместе со всеми. Полагаю, вам проломят голову, но, возможно только сломают руку, а попробуете уклониться, скинут с этого парапета головой вниз. С теми, кто дает повод, тут так и делают.
  По ее губам пробежала легкая улыбка, словно она вспомнила какой-то забавный, связанный с этим анекдот. Вертура замер. Герцогиня оценивающе прищурилась. Обыденность ее голоса снова заставила его сердце похолодеть. Ему тут же вспомнились слова предостережения, сказанные инспектором Тралле еще в первый его день пребывания на службе в полиции Гирты. Тогда он, усталый, не осознал, не принял их к сведению, пропустил мимо ушей, но теперь ему живо увиделось, как вот прямо сейчас она все тем же беззаботным и веселым девичьим тоном подзовет к себе графа, прикажет ему и его людям взять его, Вертуру, за руки и за ноги, раскачать и под лирическую мелодию маленького оркестра в беседке и смех собравшихся за столами рыцарей, их жен и девиц, скинуть с отвесного склона так, чтобы он упал и насмерть разбился о камни мостовой у подножья скалы внизу. И все это будет сделано с радостью служить ее воле, исполнить ее любую, сиюминутную, кровавую прихоть. И даже оформлено в виде украсившего очередной скучный вечер за кружкой юва, болтовней и поединками веселого и задорного спектакля, а потом Мариса напишет в 'Скандалы' статью, а на последнем листе нарисуют карикатуру недели на его глупую и бессмысленную смерть...
  Ему снова стало до боли страшно и стыдно, что он просто так пришел в этот дом и по наивности посмел заговорить с самой леди-герцогиней. Той, что еще три дня назад, как отдавала приказы жечь дома месте с людьми и давить толпу копытами боевых коней, и к которой, наверное, ожидая именно такого исхода, прямиком и подвел его жестокий и изощренный в своих злодеяниях граф Прицци...
  Но, как бы не было страшно, он уже был научен горьким опытом и знал, что верный выход есть только один: уняв волнение и дрожь, он собрался и склонился в легком, но решительном поклоне. С готовностью положил руку на эфес своего меча.
  - Ваше слово здесь для меня закон - с обреченной решимостью во взгляде тихо, но почтительно и твердо ответил детектив - и я не стану отказываться от боя, ваша светлость.
  Принцесса Вероника внимательно посмотрела на него и утвердительно кивнула. По ее губам скользнула едва заметная мягкая, немного грустная улыбка. Внезапно Вертуре отчего-то стало жаль ее. Подумалось, что, наверное, она сама не более чем заложница всего того, что происходило вокруг и тоже играет какое-то непонятное ему, жестокое и страшное представление. Но он так и не успел развить эту мимолетную мысль: его уже окликали от столов, вспоминали на все лады его избиение у маршала, интересовались с насмешкой, не желает ли он явить благородное мастерство обращения с оружием, принять участие в веселом и дружеском мечном поединке. Кто-то пошутил о том, что детективы могут только на словах, а на деле они все ничтожества. Ему ответили, что Мильда столица лжецов и трусов, а мечи там мягкие и не как у нормальных людей. С этими словами как будто прорвало трубу: оскорбительнее одна другой, посыпались шутки и издевки, женщины смеялись в голос, грубо переиначивали его фамилию и имя, показывали пальцем, поддакивали удали и остроумию своих мужчин, подстрекали их побыстрее самим начать драку, потому что детектив кривляка, мямля и трус и точно откажется от поединка.
  - Записывайте - резко обернулся, как будто его отвлекли от важного разговора с самой племянницей Герцога, грубо и грозно, как перед смертельной схваткой, бросил обидчикам Вертура. С вызовом продемонстрировал свой меч.
  Принцесса Вероника утвердительно кивнула ему. Как будто в предвкушении крови, радостно улыбнулась, рывком распустила багровую ленту, которой был подвязан ее левый рукав, взяла ее в обе руки.
  - Ваша светлость... - попытался Вертура, но ее непреклонный взгляд той, что никогда не прощает отказов, заставил его вовремя спохватиться. Развернувшись, он припал перед ней на правое колено, протянул правую руку и согнул ее в локте. Принцесса ловко повязала ему ленту на запястье, с силой затянула бантом, а он, низко и благодарно поклонившись ей в ответ, снова поцеловав ее руку и, словно окрыленный ее волей, твердо шагнул к столам, навстречу хорохорящимся и страшным, готовящимся к драке рыцарям.
  - До травмы, контузии или очевидного превосходства противника - объяснил детективу правила военный комендант, бросил безразличный взгляд на ленту, которой одарила его герцогиня - но в голову намеренно не бьем. У нас тут и так полно отбитых дураков, лишние нам не нужны.
  Вертура молча кивнул что понял. Оруженосцы уже раздвинули столы и диваны, принесли колеты и защиту кисти, налобники и затупленные специально для военных игр мечи. Дамы подвязывали кавалерам ленты, подносили им кубки с вином. Те были возбуждены, улыбались своим спутницам, острили друг другу, примерялись к оружию, хвастались, обсуждали кто сильней. Музыканты ударили по струнам, сыграли торжественный марш. Заколотил барабан, объявляя начало поединков. Первые двое бойцов были Вертуре незнакомы. Какой-то господин в летах и с длинной деревенской бородой встал в позу и выставил перед собой меч. Против него вышел более высокий и молодой рыцарь с регалиями жандармерии с манерным лиловым бантом на груди. Замахнувшись своим оружием, он было нацелился атаковать, но первый качнулся вперед, скользнул по мраморным плитам балкона одной ногой и ловко, рубанул от кисти, ударил на опережение ниже пояса противника, но при этом выше колен.
  - Ау... - застонал контуженный. Запоздало взмахнул мечом, согнулся, отошел на полусогнутых ногах и повалился на ближайший стол, позорно хватаясь за ушибленное место.
  Все засмеялись. Какая-то женщина бросилась к нему и обеспокоенно уставилась на него, не зная как теперь быть.
  - Несите вина! - громогласно, как на войне, приказал граф Прицци. Он сел на стол вполоборота к площадке для боев, водрузил на колено гитару и теперь подыгрывал на ней аккордами в такт оркестру.
  - Надо помассировать! - посоветовал, изобразил игривым жестом какой-то шутник.
  - Ну кто так бьет, сдурел что ли? - стонал сквозь зубы побежденный. Перевернувшись на спину, с натужным шипением, как будто был ранен всерьез, схватился обеими руками за ушиб.
  Его спутница встала рядом с ним, взяла за его локоть, тревожно уставилась ему в лицо.
  Сельский рыцарь лихо подкрутил ус, захохотал, сорвал с соседнего стола фужеры с вином, отпил из одного, второй поднес поверженному, и с пафосом, как на тинге, высказался.
  - На войне иначе не дерутся, брат мой! Привычка!
  - Вот доспехи надену, в следующий раз будет тебе привычка! - выпивая залпом, весело погрозил ему пальцем, бросил в ответ побежденный. Он слез со стола и заковылял в сторонку к скамье. К нему отошла и подсела рядом его подруга. Закинула ноги ему на колено, обняла, страстно привлекла его буйную кучерявую голову к себе, вцепилась губами в его усы.
  Следующими были какой-то уже разгоряченный вином, ищущий бессмысленной пьяной драки, лейтенант Оскар Доццо и принц Ральф. Выйдя в круг, фамильярно и нетерпеливо отсалютовав мечами принцессе и графу, они бросились друг на друга с такой лютой ненавистью, что бывалые рыцари неодобрительно нахмурились, и даже майор Тинвег, что наблюдал за происходящим через распахнутые стеклянные двери банкетной аудитории, вальяжно сидя на низкой мягкой скамейке и лаская шею высокой девицы с зелеными губами, отстранился от своей спутницы и бросил выразительный взгляд на графа, не стоит ли пойти и разнять их.
  Но ни граф, ни герцогиня не остановили бой. Со звоном загремели мечи. Принц бил с замаха, со всей силы, лейтенант отвечал ему такими же сокрушительными ударами, колол, не отставая от наследника Гирты. Короткое время, может секунд двадцать, они кружили друг против друга с искаженными яростью и напряжением лицами, пока меч юноши с особой силой, не уколол оппонента в край доспеха на груди.
  - Ах! - только и выдохнул тот, напрягся и снова ринулся в атаку, ударом наотмашь сбил клинок противника. Следующий удар уже явно предназначался чтобы вонзить его принцу в шею, но тот с ловкостью кошки отскочил от него, а лейтенант, неуклюже подавшись головой, со всего размаху ударил юному герцогу в нагрудник. На что принц со смехом ловко провел затупленным, выщербленным, клинком по его лицу, оставив на его шее и щеке красный, саднящий след, чем привел его в еще большее бешенство.
  Лейтенант Доццо запоздало отпрыгнул, со всей злостью снова бросился вперед и, пропустив скользящий укол принца в бедро, не чувствуя боли от ярости и выпитого, с двух рук ударил принцу Ральфу в плечо так, что тот потерял равновесие, снова едва не попав ему в шею. Юный герцог отшатнулся назад, а лейтенант уже был готов ударить его со всей силы по открытому лбу, проломить наследнику Герцога голову, но резко взвыл свисток: граф Прицци дал сигнал к прекращению поединка.
  - Отставить! Смиррна! - браво и громогласно, со сноровкой бывалого сержанта, приказал широкий и веселый усатый кавалер, распорядитель турнира. Лейтенант Доццо, хоть и был рассержен и разгорячен, но ослушаться приказа не посмел. Опустил свой меч и откинув со лба длинную челку взмокших от пота светло-русых волос, чуть отдышавшись, смачно плюнул под ноги. Отвернулся, забегал глазами в поисках фужера с вином чтобы выпить.
  - Давай еще! Ну же! Иди ко мне, петушок! Куда же ты? - весело позвал его раззадоренный опасностью принц Ральф. Помахивая мечом, свободной рукой показал ему в спину неприличный жест, на что лейтенант резко развернулся, подбежал и со звоном ударил ему в оружие так, что меч наследника вывернул ему кисть и едва не вылетел из руки. Но юный герцог все-таки удержал его и тут же ловко отскочил, разрывая дистанцию для продолжения поединка.
  - Еще! Ну же! Давай сюда! Еще покажи! - дразня, выгибая спину, игриво подставляя для удара голову, кричал он, подзадоривал лейтенанта к новой вспышке бешенства.
  - Довольно! - грозно приказал ему граф Прицци и объявил - победитель сэр Булле.
  - Я тебя убью! - ощерившись как мокрая крыса, зло бросил лейтенант Доццо наследнику Гирты, и от кисти со звоном зашвырнул затупленный меч для потешных поединков далеко в кусты. Забегал дикими глазами по лицам собравшихся вокруг зрителей. Похоже, так и не найдя кого хотел, нервно размахивая руками, растолкав весело обсуждающую представление публику, чуть не подравшись с каким-то намеренно пихнувшим его плечом кавалером, затопал прочь.
  - Сэр Аксель Фарканто! - торжественно и весело объявил распорядитель турнира - и сэр Вертура, наш модный гость из Мильды!
  Из толпы вышел тот самый долговязый молодой рыцарь, спутник рыжей подруги принцессы Вероники. Он был выше детектива на полголовы, но сильно сутулился. Примеряясь к клинку, зажато вытягивал необычайно жилистую для своей тощей комплекции руку. Проверяя, удобно ли лежит, выставлял вперед и убирал обратно к себе меч с такой непринужденной ловкостью и скоростью, что одного взгляда на эту разминку Вертуре хватило, чтобы понять, что, как и сказала принцесса Вероника, ничем хорошим для него этот поединок не завершится.
  - Вас сильно или больно?! - словно бы по секрету, приложив ладонь к щеке, но достаточно громко, так чтобы слышали все собравшиеся вокруг, весело играя лицом, поинтересовался он у детектива.
  - Как всех - пожал плечами, ответил Вертура, проверяя, свободно ли ходят руки в выданной ему непривычно легкой композитной броне. Он выпил немного вина, чтобы унять дрожь и мысленно осенил себя крестным знамением. Под стать нагруднику, ему дали такие же несолидно тонкие и невесомые латную перчатку и наруч. С сомнением покачав головой, детектив надел их и тоже, чтобы проверить, удобно ли ему, сделал широкий взмах мечом, чем снова развеселил всех.
  Запел свисток. Поединщики отсалютовали друг другу.
  Вертура всегда считал, что умеет быстро выхватывать меч и вставать в стойку, но в этот раз не успел. Меч в руке противника резко выстрелил от локтя и, страшно и стремительно блеснув прямо перед ним, тяжелым таранным ударом с грохотом вонзился ему в бригандину.
  От столов, со всех сторон, загудело унизительное хоровое 'фуууу!', но поединок был явно далек от завершения. Стараясь перевести дыхание в ушибленной даже через броню груди, Вертура отошел на пару шагов назад, мысленно представляя себе, как делать упражнения, которые он отрабатывал со своим более коротким мечом на тренировках в Мильде. Так что как только Фарканто, дождавшись, когда он будет готов и поднимет меч, вновь пошел в наступление и попытался повторить свой однажды сработавший фокус, резко сбил его клинок в сторону и, контратаковав возвратным движением, тоже ударил противника по доспеху на груди. Снова посыпались едкие насмешки, на этот раз над его случайной удачей, а Фарканто, видимо раздосадованный тем, что пропустил такой глупый удар, легко и стремительно шагнул в сторону и сделал выпад. Вертура даже не успел повернуть клинок, чтобы отразить эту атаку, как его левая рука внезапно вспыхнула нестерпимым огнем и отнялась. Резко отпрыгнув в сторону, едва не упав навзничь, с трудом держась на подкашивающихся от нестерпимой боли ногах, слепо прикрываясь вытянутым перед собой мечом, пошел по кругу, чтобы хоть как-то выиграть время. От боли его шатало, силы покидали его, перед глазами плыли стремительные черные и алые круги. Но его противник не спешил атаковать, так что, пытаясь хоть как-то сохранить лицо, Вертура собрался с силами и выдохнул.
  - Я могу... продолжить...
  Фарканто поднял меч и вопросительно посмотрел на графа Прицци, тот чиркнул медиатором по струнам и отрицательно покачал головой.
  - Достаточно - только и сказал он и кивнул усатому кавалеру. Тот формально задул в свисток, объявил победителем Акселя Фарканто и позвал готовиться к бою следующих по списку.
  - Живой? - подошел к Вертуре, с манерным насмешливым участием поинтересовался Фарканто. Перекинув меч в левую руку, протянул ему правую, чтобы обняться с ним.
  - Да...- сдавленно ответил тот и, ткнувшись с ним локтем, попытался обнять его травмированной рукой в ответ. Он едва сдерживался от оправданий и стонов. Ему было очень больно, но еще больнее, горше и обиднее было от того, что все смеются над ним, и рядом нет той, что громко скажет им 'он ранен, отвалите от него! Заткнитесь все!', подойдет, приласкает его и утешит.
  - Да не берите в голову! - махнул рукой, скривился Фарканто - я этих балбесов тут каждый раз колочу, а все бестолку. Пойдемте пить.
  - Я вас подвел... - заметив внимательный взгляд принцессы, склонил перед ней повинную голову детектив, когда они с Фарканто и его рыжей подругой, развеселенной вином и зрелищем столь ловкого боя, вернулись к ней.
  - Значит, теперь ваша жизнь, ваш меч и ваша женщина принадлежат мне! - весело и громко ответила она. Фужер в ее руке был уже пуст, на щеках играл румянец, в глазах горели веселые и зловещие одновременно, пьяные огоньки - и умрете вы тоже, только когда я вам прикажу!
  - А иначе и не выйдет - подтвердил Фарканто совершенно серьезно - леди Вероника тут самая главная, если вы еще не поняли этого.
  - Больно? - с интересом спросила у детектива его рыжая спутница, без всякого сочувствия, глядя, как он ощупывает ушибленную выше локтя руку, которая уже потихоньку начала отходить.
  - Уже не настолько... - морщась, сдавленно ответил он ей.
  - А вы бы предпочли сломанную челюсть? - с хитрым намеком подмигнул, склонился к нему Фарканто - или остаться без глаза? Недавно одному тут мастер Тинвег выбил.
  - Раз такие ловкие, что ж войну-то проиграли? - все-таки не удержался и отомстил за все обиды детектив. Поздно спохватившись, что это была одна из тех вещей, на которые ни в коем случае нельзя было даже и намекать, он уже был готов начать оправдываться и извиняться, но его снова спас молодой рыцарь.
  - Так меня там, с ними, не было! - заулыбался он, как будто спьяну перебив принцессу Веронику, что уже напрягла губы, хрустнула пальцами, явно намереваясь сказать что-то, то, что окончилось бы для Вертуры очень плохо. Заиграл лицом, пояснил - учебу учил, лекции за партой слушал. В университете ума набирался, чтобы вначале думать, прежде чем языком молоть. Знаете о таком?
  - Да... - запоздало опустил плечи детектив, но его уже никто не слушал.
  - Ага! Мы вместе учились и вместе сюда и приехали! - ласкаясь к Фарканто плечами и головой, явно гордясь своим таким нескладным с виду, но столь сильным, умелым и ловким избранником, густо дымя черно-белой папиросой, со смехом хвасталась, рассказывала рыжая подруга принцессы - это Вероника, злодейка, нас с Акселем сюда притащила! Тоже поначалу все думала, что за дичь! Как школьники обалдевшие снимают и выкладывают, только по-настоящему, на самом деле. Теперь уже и возвращаться не хочется, сама жить уже не могу без этой Гирты!
  Пришел паж, сдержанный и аккуратный паренек лет четырнадцати, принес фужеры с легким, приправленным какой-то ароматной травой спиртным напитком.
  - Ну, чтобы скрещивать мечи с головами идиотов! - провозгласил тост Фарканто.
  Все утвердительно кивнули, подняли фужеры и только сделали по глотку, как откуда-то из-за дома послышались возбужденные призывы о помощи и опасливые женские крики. Детектив резко обернулся. Насторожились и у столов. Граф Прицци опустил гитару, прислушался что случилось.
  - Сэр Барко! - крикнул кто-то - это Оскар! Сэр Прицци!
  - Что там еще такое? - неприязненно спросила у Фарканто рыжая подруга герцогини.
  - Скандал, как всегда - беззаботно пожал плечами тот - пойдемте глянем.
  Все кто был на террасе и у столов, поспешили через арки и большой зал, но рыжая девица раздавила бычок о парапет и указала куда-то в сторону, призывая следовать другому, только ей ведомому пути. Как будто была хозяйкой в этом доме, повела принцессу и ее спутников к одной из дальних арок и, пройдя открывшуюся за ней залу с большими удобными креслами и столом с кальяном и сложенными друг на друга толстыми, украшенными замысловатыми гравюрами, книгами, раздвинула плотные закатно-алые занавески и, распахнув похоже незапертую, высокую, от пола до потолка, прозрачную арочную дверь, вывела всех на другую сторону дворца. Туда, где были посыпанные белым песком дорожки и беседка в густых зарослях сирени, мимо которой не так давно проходил и детектив. Ее ловкий расчет не подвел: пока все мешали друг другу, проходили через двери и между украшенных вьюном решеток и столов, детектив, принцесса и ее спутники, сделав быстрым шагом небольшой крюк, оказались на месте почти первыми. Здесь на небольшой площадке с фонариками и клумбами, под синими декоративными пихтами стояли стоны и плач: уже знакомый Вертуре по второму поединку лейтенант Оскар Доццо избивал какую-то растрепанную упавшую перед ним на колени женщину. Мотая ее из стороны в сторону, со всей злостью рвал ее рубаху, без всякой жалости молотил кулаком по лбу и лицу сверху вниз.
  - Дрянь! Гадина! Подстилка! - брызжа сквозь зубы кровавой слюной, свирепо и громко кричал он на весь парк. Рядом с ним, оставляя за собой на белом песке аккуратной дорожки пыльные мокрые следы, бессмысленно прижимая ладонью развороченный ударами меча, хлещущий кровью живот, из последних сил отталкиваясь ногами, отползал спиной, незнакомый детективу усатый, с бакенбардами и золотой цепочкой на шее, кавалер.
  Граф Прицци подскочил к бьющему женщину и, схватив его за плечо, закричал ему в ухо страшным командирским голосом.
  - Отставить! Оскар! - рванул лейтенанта одной рукой так, что тот сразу же выпустил свою обливающуюся слезами и кровью жертву, отшатнулся на несколько шагов, зашаркал по песку, оступился и едва не упал на клумбу в цветы. Замерев, встал, вращая безумными, ничего не понимающими, полными слез, глазами, сжимая и разжимая кулаки, дико уставился на графа, побитую им женщину и входящих на площадку, собирающихся вокруг плотной толпой, людей.
  - Поймал их Оскар. Допрыгался Тео - покачал головой кто-то, кивнул, разъяснил подошедшему как на прогулке, за руку со своей лукаво улыбающейся женой, майору Тинвегу.
  Все собрались вокруг раненого и упавшей на скамейку-качалку побитой, с растрепанными волосами и измазанным кровью и потекшей тушью лицом, женщины. Граф Прицци присел на корточки перед ним, повел головой, приказал доставить носилки. Обратился вначале к пострадавшей, потом к лейтенанту, что не стал никуда бежать, остался рядом. С обессиленным, подавленным видом подсел на край ближайшей скамейки к сколоченному из толстых досок садовому столу.
  - Зайдете ко мне как вызову - коротко сказал ему граф уходя, на что рыцарь молча кивнул в ответ.
  - Он их увидел и сразу напал! - быстро и взволнованно объясняла всем какая-то совсем юная девица - ничего не спросил... А сэр Барко даже меч не успел выхватить...
  - Браво Оскар! Наконец-то! - рассудительно похвалили из толпы. Послышались одобрительные голоса. Мужчины улыбались, переглядывались, кивали друг другу и своим спутницам, что полностью согласны с его действиями.
  Пришли двое оруженосцев с носилками, подняли раненого, понесли в дом. Побитую женщину окружили девицы, тревожно и осудительно переговариваясь, повлекли ее за ними.
  - Свинья! - со всей ненавистью крикнула она напоследок своему обидчику уже из дверей - как драка, так всегда с разбитой башкой! Хоть раз бы кого победил! Только из-за угла и можешь! Тео выздоровеет, спину тебе переломает, руки и ноги отрежет!
  - Скажите, чтобы принесли вина - властно бросила Вертуре принцесса Вероника, подошла к столу и строго спросила - Оскар, что вы тут устроили?
  - Ничего... - было огрызнулся он, но тут же испугался, вздрогнул, смахнул со лба мокрые волосы, облокотился о стол и прикрыл руками лицо - простите за этот моветон, моя леди...
  - По существу - спокойно и сурово перебила его герцогиня. Ловко подобрав длинные полы своих одежд, села напротив него за стол на скамейку.
  - Все знали! Смеялись надо мной... - сквозь слезы начал бестолково объяснятся рыцарь - я пытался говорить, решить это дело... Пошел искать ее, хотел выпить с ней, а они здесь...
  - Вы были огорчены поединком, поведением сэра Булле и решением сэра Августа присудить победу ему - назвал все своими именами вернувшийся с пажом и напитками детектив. Собственноручно поставил перед каждым по фужеру. Первой принцессе Веронике, потом Фарканто и его рыжей подруге, один оставил себе и еще один лейтенанту. Отдав пажу пустой поднос, сделал ему жест отойти. Лейтенант с изумлением уставился на Вертуру, быстро заморгал, чтобы не мешали слезы и только и спросил.
  - А вы кто еще такой, черт вас возьми?
  - Марк Вертура - пренебрежительно и мрачно, поморщившись, уже без всякого достоинства и рисования, как будто уже даже его собственное имя не вызывало у него ничего кроме отвращения к себе, представился он. Приложил руку к груди и чуть поклонился - тот самый, из Мильды.
  От этого представления чуть улыбнулась даже принцесса Вероника, что все это время задумчиво и безразлично молчала, сидела боком за столом, положив ногу на ногу и не выказывая больше никакого участия к инциденту.
  - А вы чертовски правы, милорд! - внезапно просиял лейтенант, словно это глупое представление махом перечеркнуло все сегодняшние обиды, выпил залпом вина, сверкнул зубами и с силой ударил по столу кулаком - эсквайр Оскар Хуго Доццо! Лейтенант второго штурмового пехотного ордонансного Гирты! К вашим услугам, сэр! Ну как знал же, не надо было сегодня ехать! И масть утром к пасьянсу не шла...
  - Да правильно вы все сделали! Я бы точно также наказал! Зарубил бы к черту! Головы таким с плеч! - заиграл лицом, с хрустом заломил пальцы своей подруге, сообщил Фарканто - вот ей Богу, честно!
  - Отлуплю Иду, живого места не оставлю! Только домой доедем! Сама-то хороша! А меня еще скотиной обзывает! Пойду за ней...
  - Не сейчас. Позже - перебила его, приказала принцесса Вероника. Даже не глядя в его сторону, поставила перед ним свой нетронутый, наполненный до краев сладким игристым вином, фужер.
  - Нет, я пойду! - выпив еще, было попытался вскочить из-за стола лейтенант, но Вертура и Фарканто, не сговариваясь, вскочили со своих мест и усадили его обратно на скамейку.
  - Оскар, ну ей Богу! - крепко схватил его за затылок своей костлявой рукой, брезгливо воскликнул молодой рыцарь - будете опять истерить, разобью вам физиономию об стол!
  Почувствовав, что попытки к сопротивлению бесполезны, лейтенант опустил голову и притих.
  Так, некоторое время, они сидели молча, смотрели в полупустые кубки. В окне второго этажа дома кто-то подошел к стеклу, коснулся рукой штор. Аккуратно выглянул на улицу посмотреть так, чтобы самому остаться в тени. Все посторонние давно разошлись, только в стороне, на цепях, чуть покачивалась еще недавно занятая тешащимися друг другом влюбленными скамеечка. Мягким, желто-белым, под калильный, газовый, светом, горели фонарики на черных кованых крюках. На посыпанных мелким белым песком, переливающимся крошечными многоцветными искрами толченого стекла, дорожках, между высоких деревьев и кустов было безлюдно и тихо. Только сейчас, чуть успокоившись, переведя дух, Вертура внезапно осознал, насколько он морально истощен, разбит и подавлен всем случившимся.
  Пришел предусмотрительный, совсем юный, паж, принес принцессе и ее маленькой свите еще вина и корзинку со свежим мятным печеньем. Сказал, что это от хозяйки дома. Вернулся с ведром песка, быстро и аккуратно присыпал кровавые следы. Обмахнул веником камни у клумб и качели, и также молча и тихо удалился: как будто бы и не было здесь ни кровавой расправы над любовником, ни стонов смертельно раненого, ни избиения неверной жены.
  Из дома вышел тот самый усатый феодал с длинной бородой, что одним ударом сразил противника ниже пояса, подошел, сдержанно и торжественно поклонился принцессе и коротко сообщил.
  - Тео умер.
  - Прости меня брат - встал, воздел глаза к небу, широко перекрестился, лейтенант Доццо, уткнулся лбом ему в лоб, обхватил его за шею. Глухо стукнулись друг о друга так и не снятые в суматохе после потешных поединков, защитные жилеты. Рыцарь по-солдатски обнял его одной рукой, похлопал по спине.
  - У меня-то чего просить - ворчливо и глухо ответил он - каждый бы поступил также. Сэр Август велел передать: забирай свою Иду, езжайте домой.
  - Оскар, идите за ней - велела принцесса Вероника.
  - Сэр... - заморгал, обратился к Фарканто, попросил лейтенант. Тот кивнул, тут же поднялся со скамейки в готовности идти с ним.
  - Мы сходим с вами! - энергично ответила его рыжая подруга, и они все четверо вошли в дом. Секунду Вертура и герцогиня сидели в тишине. Он смотрел в недопитый кубок, она как будто опять ждала, чтобы он снова начал разговор.
  - Вы были очень великодушны ко всем нам - опустил взгляд, тихо произнес слова благодарности детектив - спасибо вам, ваша светлость...
  Принцесса Вероника промолчала, только чуть кивнула, что услышала его. Ее взгляд опять стал внимательным, беспощадным и пронзительным. Глаза потемнели, стали почти совсем черными. Вертура вздрогнул, ему стало холодно и жутко, он буквально физически ощущал как этот непреклонный взгляд пронизал насквозь его разум, не оставил ничего тайного и сокровенного в его душе. Романтичная и непонятная мечтательница-девица, вновь обратилась обжигающе-ледяной и грозной владычицей Гирты, и ему снова стало страшно от того, каким наивным и несдержанным на язык, опрометчивым глупцом он был, что вообще посмел поднять на нее глаза и заговорить с ней.
  Он потянулся к ленте, которая все еще была на его запястье, но принцесса предупредительным жестом остановила его.
  - Оставьте у себя - приказала она, прищурилась и попыталась улыбнуться, но на этот раз вышло совсем устало и наигранно - в знак нашего знакомства. Марк Вертура, тот самый, из Мильды.
  
  ***
  
  Вернулись Фарканто и Оскар Доццо в сопровождении графа Прицци с женщинами. Вместе со всеми, в ожидании повозки и лошадей, военный комендант вышел за ворота на ночной проспект.
  Лейтенант Доццо гордо курил трубку. Стоял с молчаливым и грозным достоинством победителя. Рыжая подруга принцессы Вероники вела под локоть его побитую, с надвинутым низко на лицо капюшоном, жену Иду, что уже не плакала, хотя и пошатывалась на ходу и, похоже, не возражала, что ее везут домой, обратно к мужу и детям.
  Вертура достал трубку. От усталости неосознанно, по привычке, протянул кисет Фарканто и графу. Те, как само собой, взяли по щепоти табаку и тоже закурили. Подъехала повозка, а почти сразу за ней следом бесшумный и темный, сопровождаемый несколькими вооруженными всадниками, ипсомобиль.
  - Едем на Центральную - отчетливым и как-то по-особенному сухим в ночной тишине негромким служебным голосом сказал кому-то один из конных.
  - Я пешком, мне рядом - объяснил, когда его спросили, детектив. Низко поклонился принцессе Веронике, аккуратно, с почтением, поцеловал ей руку. Обнялся локоть к локтю с рыцарями, отсалютовал отъезжающим и, развернувшись, пошел вниз по проспекту, чтобы прогуляться и хоть как-то осмыслить все, что сегодня случилось. В его голове стоял шум: только сейчас, в одиночестве, на темной, безлюдной улице, под отвесной гранитной скалой, на гребне которой, высоко вверху, остались огни террасы, откуда его обещали скинуть, посмей он отказаться от заранее проигрышного сражения, ему стало по-настоящему страшно и волнительно.
  Перекрестившись, он сокрушенно покачал головой. Только сейчас, вырвавшись из этого опасного и страшного дома на свободу живым и целым, только с метко и несильно ушибленной точно в локоть рукой, он по-настоящему осознал смысл слов сказанных ему с какой-то особой горечью и тоской принцессой Вероникой: 'Вы что, еще ничего не поняли? Это Гирта'.
  - А еще они рисовали карикатуры на них... - вспоминая 'Курьера', 'Южный Вестник', и другие популярные газеты, что издавались в Мильде, печально подумал он, растирая замерзшие руки - шутили, глумились, сочиняли анекдоты и памфлеты...
  
  ***
  
  Он вернулся когда на часах было уже половина четверного ночи.
  Еще с перекрестка приметив, что в окнах его комнаты горит свет, поднявшись на второй этаж, обнаружил, что входная дверь не заперта, а на столе горит керосиновая лампа, и Мариса сидит перед ней с пером в руке.
  - Где ты был? - спросила она с угрюмой обидой, как только он переступил порог, и подозрительно принюхалась, приготовившись начать ругать его за пьянство. Но пока он шел по ночному городу запах того немногого, что он успел выпить сегодня уже почти выветрился, а то что осталось явно заглушил едкий, стоящий в комнате табачный дым.
  - Я не пьян - с усталой злой досадой огрызнулся Вертура, вспоминая барона Тинвега с его молодой подругой, графа, Фарканто и других кавалеров со своими преданными и нарядными девицами. Снял плащ, бросил его на кресло, сел на кровать и принялся расшнуровывать свои башмаки: массивные, на толстой подошве и с высоким голенищем. Уже давно истоптанные, обшарпанные и старые, черпающие воду из всех луж, их уже давно было пора отдать какому-нибудь бедняку или в церковь и купить новые взамен. Эти башмаки как-то очень давно купила в подвальчике за углом у фактории Трамонты и подарила ему женщина с которой они расстались много лет назад и которую он все это время ждал, без всякого основания надеясь, что она вернется к нему и никак не мог ее забыть. С сожалением и разрывающей сердце тоской временами думал о ней, о том, что такой как она он больше никогда не будет в его жизни. Все никак не мог и не желал смириться с этим фактом и купить себе другие башмаки.
  А сегодня похожие на его собственные, только новые и блестящие, почти такие же ботинки были на принцессе Веронике. Ошеломляющей, потусторонней, непреклонной и одновременно ранимой, сострадательной и искренней женщине, герцогине Гирты.
  Вертура тяжело вздохнул, отставил обувь в сторону, вложил в голенища портянки, и уставил раздраженный взгляд на Марису, что сделав презрительно-брезгливое лицо и, изредка выразительно моргая, как будто ждала, как он начнет низменно оправдываться и извиняться, смотрела на него в ответ. От этого ее поведения ему стало как-то по-особенному досадно и обидно: видя его усталость и тоску, она могла бы подойти, присесть рядом, заботливо взять его за руку, заглянуть в глаза, утешить, спросить, что с ним случилось. Но, хотя она и могла и даже была обязана поступить именно так, она не сделала ровным счетом ничего, и от этого у него стало только еще гаже и тяжелее на душе.
  - Ну? - требовательно и грубо спросила она, так и не дождавшись никаких внятных слов. От такого ее поведения, а главное, от того, что она совсем не принцесса Вероника, но при этом набралась наглости так разговаривать с ним, его обуяли жгучая досада и злость. Нестерпимо захотелось крикнуть ей, что она холопка, мразь и тварь, вскочить, со всей силы врезать по ее нахальному лицу, отомстить за все сегодняшние унижения. Но, все-таки понимая, что ее вины в этом нет, он сдержался, тяжело вздохнул и отвернулся к иконам. Уставился на них, только чтобы не смотреть на нее, и глухим усталым голосом ответил.
  - Гулял по городу.
  - Где ты это взял? - кивая на ленту на его запястье, о которой он уже успел позабыть, видимо посчитав, что он уже прогнулся и дал слабину, с еще более угрожающим напором потребовала она.
  - Подарила леди Вероника.
  - Какая еще Вероника?
  - Та самая - последними усилиями уняв злость, устало, коротко и неохотно ответил он ей. Встал, снял мантию и перевязь с мечом, перекрестился, лег обратно на кровать, перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Ему хотелось плакать от досады и горечи, его трясло, но он сжал зубы, сказал про себя 'Христу было хуже. Его вообще распяли и все предали'. От этих слов стало спокойнее, захотелось помириться, сказать 'она сказала, ты меня терпишь. Прости, что я тебя опять обидел', но пересилить себя, произнести даже эти простые слова от усталости и пережитого сегодня волнения и страха у него просто не осталось никаких душевных сил.
  Мариса же приняла еще более презрительную и надменную позу, как будто его вид и слова нисколько не ранили ее сердца, снова обратилась к столу и мрачно уставилась в исписанные неаккуратными, корявыми от злости, с которой она их рисовала, буквами, листы.
  
  ***
  
  Глава 9 Каннибалы. (Вторник)
  
  ***
  
  Стояло еще ранее утро. Солнце пробивалось сквозь нагромождения бесформенных, гороподобных туч, слепило воспаленные с недосыпу глаза, беспощадно лупило в окна. Инспектор Тралле прохаживался между столов с номером 'Скандалов' свернутым в трубочку в руке. Хмурился, хлопал газетой о ладонь, требовательно и недовольно приглядывался к сонным, мрачным с недосыпу, служащим. С плаца, впиваясь в и без того плохо работающий по раннему утру, мозг, резко взвизгивали, взвывали полицейские рожки.
  - Лео и Инга - скривил лицо инспектор и недовольно уставился в их сторону. Инга сидела на низком диване закинув ногу за ногу со своим огромным серым котом, расчесывала гребешком его морду, бока и спину. Кот сегодня был не менее важным и недовольным, чем все остальные сотрудники отдела Нераскрытых Дел, словно уже успел проникнуться всеми тяготами службы в полиции Гирты. Надменно отстраняясь от гребешка, он то и дело поднимал голову, озирался на сидящего спиной ко всем за своим столом магистра Дронта: похоже, эти двое с первого же взгляда прониклись друг к другу какой-то иррациональной и непреклонной враждебностью. Как только магистр вошел в зал, кот вскочил, зашипел, зашагал по столу боком, выгнул спину. Он уже было нацелился к атаке, проверяя, не скользит ли, заскреб задней лапой перья и бумажные листы, раскидывая их, но Инга уверенно, с явной сноровкой, поймала его под передние лапы, с видимым усилием зажала как огромную мягкую игрушку и развернула в противоположную сторону от магистра.
  Полицейский же только пристально посмотрел на противника, презрительно пожал плечами, посчитав, что кот недостоин даже его усмешки, но все же не стал испытывать эксцентричное животное и теперь сидел за своим рабочим столом подальше от той части зала, где расположились Инга, кот и Фанкиль. По счастью инспектор Тралле сильно опоздал и не видел всей этой сцены.
  - Лео, вы меня слушаете? - спросил он у Фанкиля, что подперев голову локтем, с отсутствующим видом смотрел в раскрытое настежь окно, наслаждался прохладным сквозняком и щебетанием птичек на ветвях рябин - это для вас. Шерифы Ринья задержали какого-то человека, пишут одного из шайки зогденского каннибала, но показаний он дать не может, потому что они отколотили его так, что он скоро будет мертв, если вообще еще жив. Следственный спустил нам срочное задание: пока еще можно, хоть как-нибудь допросить. Только побыстрее, потом поедете снова с вашим животным в 'Башню'. У Эббы опять с котами что-то не то, они не успевают, сэр Гесс прислал приказ, подключиться к проверкам. Лео, вы поняли свои задачи на сегодняшний день?
  - Да конечно - как будто бы беззаботно ответил тот и выразительно взглянул на Ингу, та кивнула в знак согласия и коварно улыбнулась.
  - Йозеф - уставился инспектор на лейтенанта Турко, что сидел за своим столом, поджав плечи, вертел в руках мутный от кофе, давно немытый пустой фужер - ваша первоочередная задача найти сэра Визру. Поедете в Йонку, проведете опрос и розыскные мероприятия. Может он там и валяется пьяным на диване в кабаке. Это будет самым лучшим вариантом. Если нет, пошлем Лео с котом. Поняли это?
  - Да - кивнул лейтенант и тут же уточнил - а подорожные дадите?
  - Мэтр Сакс, вы подготовили все бумаги, которые я вам сказал? - проигнорировав вопрос лейтенанта, обратился инспектор к доктору, что, похоже, успел уснуть за своим столом, сжимая в руках перо, как будто работал круглые сутки подряд и очень утомился.
  - Мэтр Тралле? - встрепенулся, быстро заморгал тот - с котом бухгалтерия отказала, требуют должность, ранг и полное имя...
  - Ну так выдайте! Придумайте! Кот нам нужен, без кота никуда не уедем. Кто будет нюхать всякую дрянь, вы? Лео, как зовут ваше животное?
  - Дезмонд Дорс - пожал плечами рыцарь.
  - Я надеюсь это шутка - недоверчиво покачал головой, скривил скулу, инспектор - ладно, черт с ним, пусть будет Дезмонд. Густав. Оформите эту тварь как консультанта, пусть поставят на полное довольствие. Не из своего же кармана ей мясо насыпать. Жрет небось, ведрами, скотина.
  - Сию минуту! - потянулся к столу, взмахнул пером и принялся скрести бумагу доктор, изображая, что уже приступил к исполнению.
  - Алистер - обернулся к магистру начальник отдела Нераскрытых Дел. Тот сидел за своим просторным столом-бюро, выдвигал и задвигал обратно ящики, рвал на клочки ненужные бумаги и выкидывал их в корзину, сосредоточенно наводя порядок на своем рабочем месте - проверите фокусников, факиров и циркачей. От этих можно ждать всего чего угодно, с этими шарлатанами вы лучше всех.
  - Бесспорно - ядовито и важно ответил тот, даже не оборачиваясь на инспектора.
  - Остались вы двое - строго кивнул полицейский сидящим каждый за своим рабочим столом Вертуре и Марисе - самые бесполезные. Марк, поедете с Йозефом, прогуляетесь по округе. Анна, пойдете в канцелярию возьмете новый приказ, поедете с Алистером, проверите декларации заявленных препаратов, номеров и аппаратуры, чтобы не было как в прошлый раз. Все что можно сравните со списками запрещенных к применению. Сверите имена с картотекой разыскиваемых преступников. Да, я знаю, это бесполезная работа и они всегда меняют свои клички, но это надо сделать, чтобы потом мы не оказались крайними. Все всё поняли?
  - Как пятидесятый псалом - ответил за всех Фанкиль.
  - Так и еще - пропустив его шутку мимо ушей, инспектор достал из поясной сумки прозрачный, выполненный из толстого стекла, похожий на цилиндрический колокольчик, предмет - это для тех, кто общался с Миной. Не спрашивайте меня, как это работает, дала Хельга, так что, кто поедет за город, можете взять с собой. Сейчас нет времени ее ловить, после праздников займемся. Марк как ваша нога?
  - Утром был на осмотре у мэтра Фарне... - откинув полу мантии, с готовностью продемонстрировал зашитые Марисой штаны детектив - сказал, что если не откусили, то все в порядке...
  - Кто вас к нему направил? Он же не доктор, а криминалист. Мэтр Сакс? Ладно, заживет, так заживет - покачал головой инспектор с недовольством глядя на Фанкиля, что как раз доставал из поясной сумки кисет - всё, езжайте, быстро. Не копайтесь, покурите по дороге, во дворе.
  
  ***
  
  - Эти со стабилизированным пироксилином - выдал лейтенанту маленькую коробку с клееными, бумажными патронами, когда они с Вертура уже спустились в арсенал, инспектор. Продемонстрировал напечатанную машиной маркировку и цифры - стреляют при коэффициенте до трех. Вам там, на северном берегу, может пригодится, но каждый выстрел под отчет - и прибавил строго - выдаю по необходимости, и если спустите налево, Йозеф, без разговоров пойдете под трибунал, ясно?
  - Ага - ответил лейтенант и стыдливо потупил глаза, как будто эта идея только и занимала все его мысли. С грохотом открыв оружейный шкаф, взял с полки блестящее короткое ружье с двумя массивными стволами, проверил запальные полки, пружину и кремниевые замки. Убрал оружие в специальный кожаный тубус с ремнем через плечо, как у колчана для стрел.
  - Так выездные дадите? - снова спросил он у инспектора - мы только к вечеру туда приедем...
  - Подойдите к Лео, он вам выпишет - прервал его инспектор.
  - А вы знаете - подошла, с нахальным напором заявила ему Мариса - леди Хельга сказала не отправлять Марка за город...
  - О, замечательно! - встал в позу, воздел руки к потолку, ответил тот - просто отлично. Не отправлять в поле! Давайте пошлем Лео. Тогда кто будет вскрывать каннибала и пугать своим котом торгашей. Или Ингу, и тогда у нас на дежурстве вообще не будет ни одного квалифицированного специалиста. Или Алистера. А если опять приедет этот Эрсин, скажем ему 'Фа'? А может, отправим вас? Хотите попрыгать по мокрым оврагам? Побегать по деревенским кабакам, где за ваши расспросы сами знаете что с вами сделают? Или поискать по канавам и болотам холодный труп? Придется обрезать вашу длинную юбку, иначе будет неудобно лазать через бурелом и кусты черники. Найти сэра Визру - первоочередная задача и я и так отправляю на нее двух самых бесполезных, потому что больше некого. И если Хельга хочет от меня и тайного расследования, и проверок, и чтобы я оставил вашего Вертуру под вашим каблуком, пусть вызывает Эдмона. И не волнует. Так и передайте ей.
  - Так и скажу леди Тралле! - выслушав все это до конца, с наглой улыбкой и издевательским реверансом ответила Мариса. Резко взмахнув полой мантии, развернулась и пошла наверх.
  Вертура осмотрел арсенал, нашел свой большой меч, который кто-то уже успел убрать в самый дальний угол и заставить разными посторонними предметами. Подошел к огромному, от пола до потолка, несгораемому шкафу с кодовым замком, большим латунным крестом на дверце и вентилем.
  - Снаряжение здесь - указал лейтенант в противоположную сторону - а это шкаф Лео.
  - Это же орденский, из Лиры привезли? - поинтересовался Вертура оглядывая машинную маркировку. Как будто невзначай подергал массивное, как на трубе городского водопровода, колесо, можно ли открыть просто так или нет.
  - Вместе с котом выписали по почте Гирты - ответил лейтенант, проверяя кобуру ружья.
  - Весит небось несколько тонн. Как его вообще сюда затащили? - оглядывая низкую дверь на улицу, снова попытался разговорить коллегу детектив.
  - Посылку прямо здесь открыли и вынули - начал раздражаться лейтенант. Карабин у тубуса был сломан и не крепился - как шкафы и диваны в комнаты заносят? Магией, через окно.
  Удовлетворившись этими ответами, оставив сейф в покое, Вертура взял с полки маленький длинноствольный пистолет, снял мантию и надел поверх рубахи бригандину. Застегнул портупею, оправил поясную сумку, кобуру и меч. Закончив с оружием, еще пошутив насчет запертого шкафа, полицейские вышли на двор и направились к конюшням. По дороге их нагнала Мариса.
  - Дай ключи! - протянула руку, резко потребовала она у детектива. У нее был слегка растрепанный и взволнованный вид. Спеша догнать их с лейтенантом, она не успела надеть ни плаща, ни шляпы и, похоже была весьма раздосадована их отъездом.
  - Тут все сразу - продемонстрировал ей всю связку несколько озадаченный ее просьбой Вертура - вот этот от комнаты. Остальные два от моих дверей в Мильде.
  - А от сейфа с секретными документами? - поинтересовался лейтенант и многозначительно закурил.
  - Ищите, найдете если Бог сподобит - улыбнулся, пожал плечами, детектив. Мариса внимательно посмотрела на него, выхватила из его рук связку и, бросив.
  - Я закрою на засов, вернешься поздно, стучи - поспешила прочь, обратно в отдел.
  - Ха! Да вы, Марк, просто мастер по общению с женщинами! - глядя ей вслед, поправил свою потрепанную шапку важно и насмешливо скривился лейтенант. Подбоченился, зачесал небритый подбородок. Несолидный и тщедушный, сегодня он был как-то по-особенному нагловат и весел. Его длинные, нечесаные рыжеватые, с рано выступившей проседью волосы были заплетены в неопрятную косу, давно не стираный подшивной воротничок его старой рыжей рубахи потемнел от дорожной пыли, завязки ворота ниспадали на грудь, болтались поверх брони.
  Вертура проигнорировал его насмешку, стоял, задумчиво смотрел вслед спешащей обратно в контору Марисе. Он хотел ответить лейтенанту какой-нибудь едкой остротой, но с недосыпу слова не шли в голову, и он промолчал, только пожал плечами и многозначительно кивнул в ответ.
  Предъявив на конюшне ходатайство о предоставлении в пользование лошадей, придирчиво осмотрев выданных им веселыми конюхами, вялых полицейских кляч, детектив и лейтенант вскочили в седла и выехали на проспект. Наслаждаясь ранним утром и налитым во фляги разбавленным крепким чаем вином, щурясь на светящее через ветви тополей в палисаднике перед каким-то богатым домом солнце, свернули в сторону северных ворот Гирты, именуемых Сталелитейными. Как сказал лейтенант, чтобы побыстрее выехать из города, не толкаться на тесных улицах. Как в прошлый раз, проехать вкруг по объездной, что пролегая через поля и сады, пересекая все исходящие из Гирты дороги, широким полукольцом от залива до реки огибала городские укрепления.
  
  ***
  
  Фанкиль, Инга и инспектор Тралле спустились на первый этаж, вошли в лабораторию. Тут, посредине сводчатого зала, под оснащенной шарниром так, что можно было изменять угол падения света, лампой, на просторном столе лежал плотно притянутый к краям за руки и за ноги человек. Безвольно запрокинув лицо, закрыв глаза, тяжело дышал, как будто был пьян и никак не мог прийти в себя. Еще одна белая люминесцентная лампа горела, над, лабораторным столом-бюро, под аркой у противоположной дверям стены, выхватывала из сумрака застекленные полки с химической посудой и медицинскими инструментами. В дальнем углу загадочно поблескивал полированным тонармом стоящий на столе, рядом с низким, продавленным креслом, граммофон, в окружении полной табака и углей давно нечищеной пепельницы, беспорядочно накиданных модных глянцевых журналов и каких-то темных, похожих на справочники, старых книг.
  В зале было сумрачно. Темные высокие своды за закопченного кирпича глушили свет ламп, плотные черные занавески закрывали окна. Там, снаружи, в зеленых кусах шиповника, весело чирикали воробьи, ярко светило солнце, пробивалось через щели между тяжелых штор, бросало на пол белые, нестерпимо яркие в сумраке плохо освещенного зала лучи. Еще больше сгущало стоящие по углам неприятные астигматически-резкие тени. Где-то там, снаружи, кипел веселой жизнью город, ходили люди, ржали лошади, радостно шелестели листьями на теплом летнем ветру деревья. А тут было сумрачно и душно. От черной, нагретой солнцем ткани штор, тянуло жаром и пылью. Не помогали даже открытые форточки. Тяжело и густо пахло химическими препаратами, запекшейся на столе, застарелой кровью, душно дымили курения, излучали густой аромат жженой камфары и смолы. Но даже этот терпкий запах был не в силах до конца перебить миазмов, которыми были напитаны стены и мебель этой полицейской лаборатории, что помимо криминалистических целей, также использовалась для допросов и пыток.
  - Пациент уже мертв, или еще пока что мертв? - быстро осмотрев притянутого к столу арестанта, с насмешкой спросил у доктора Фанкиль.
  - Дважды мертв! - громким, командирским голосом гаркнул ему в лицо маленький пожилой, сухощавый, с ярко выраженными выпуклыми висками, человечек и, словно с этими двумя словами махом растеряв весь свой боевой дух, вяло отчитался - я сделал ему кофеин. Но это ненадолго.
  - Пантелей - обратился к доктору Фарне инспектор, продемонстрировал папку с бумагами - поможете Лео во всем, что он у вас попросит, приказ Хельги.
   - Ага! - низко и надрывно проревел, отозвался доктор и, украдкой отойдя к лабораторному столу, насыпав на бок указательного пальца какого-то светлого порошка, шумно втянул его одной ноздрей и принялся энергично тереть верхнюю губу - только не как в прошлый раз, ну с той лопнувшей дрянью. Сэр Фанкиль, вы меня поняли? И все под вашу личную ответственность, так что сразу пишите в журнал, что я этого не видел, не подписывал и даже понятия не имею, что вы тут вообще делали! А то все нагородите, наваяете, а потом я у вас палач, мясник и вернул не в полном комплекте! Всем быстро, у всех сроки, и еще бумажку для отчета в герцогскую канцелярию, иначе нарушение. А самим лишь бы на кого ответственность спихнуть найти! Что им, в бухгалтерию сходить лень? Они там сторнируют, напишут как они умеют, 'исправленному верить', делов-то! А я что? Пришью обратно что ли? Нет конечно! Вот мне тут вчера мэтр Алькарре приходит с претензией: был в тюрьме, смотрел приговоры, что кому. Суд постановил рубить пальцы правой руки, а правой-то кисти и нету, выговаривает мне тут, как ему теперь? А левую нельзя, без обеих рук его потом только на паперть и в приют, а ведь работать он еще должен, как-то сам себя содержать. Что, они нашкодили, а мы еще этих злодеев, мошенников, воров и убийц кормить за герцогский счет должны? Нет, я конечно понимаю, что у мэтра Алькарре приговор, должностная инструкция, судебник. Но это не я этому Брилле по руке при задержании топором врезал! Я вообще отсюда не выхожу. Ампутировать чтобы заражения не было, пришлось и зашить. А в оперативном написали, что это я так допросил! Отвечаю ему, я сам сейчас жалобу на вас подам. Пишите рапорт, пускай суд меняет приговор, ступню назначает рубить... А от этого вы чего хотите? Он уже все. Еще несколько часов и отойдет. Позвоночник раздроблен со смещением. Костоломы Ринья перебили поясничный отдел, еще и на телеге по колдобинам весь день везли...
  - Да, кома - отдернув штору так, что ослепительный солнечный свет залил сумрачный зал, заставил доктора поспешно отойти в тень, оттянула веки арестанта, констатировала Инга. Быстро пробежав глазами листок с результатами медицинского осмотра, продемонстрировала его Фанкилю - будем реанимировать или так выводить?
  - Ну попробуйте - насыпая на второй палец и вдыхая с него другой ноздрей, закивал головой от стола доктор. Он открыл стеклянный шкаф и, достав из него медицинскую бутылку с рыжей жидкостью и белой повязкой надписанной неразборчивыми алхимическими символами, налил на дно в мензурку и ловко опрокинул себе в рот - вот давайте теперь, покажите, что вы там умеете! Поднимите его и поклоны бить заставьте, вы же в Ордене по таким штучкам специалисты!
  - Показывать свое умение будет на ярмарке палач - продемонстрировал рукав с крестом, весело кивнул ему Фанкиль - голову левой ногой на потеху толпе рубить. А у нас и так работы полно, так что никаких шуток. От вас, мэтр Фарне, нам потребуется гирудин, имеющиеся в вашем распоряжении штатные химические ингредиенты и оборудование для переливания крови. Инга, подготовьте стимулятор и консервирующий раствор. Я принесу помпу и активный агент.
  - Активный агент? - встрепенулся, заинтересовался от стола доктор - наркотический? Вы же знаете, сэр Фанкиль, психо- и биоактивные синтетические препараты запрещены законодательством Конфедеративного Северного Королевства! Я буду вынужден сейчас же подать рапорт о том, что вы намереваетесь использовать их...
  - Мэтр Фарне - доверительно обратился к нему, отвернул в сторону за плечо, Фанкиль -мы же уже обсуждали это.
  - Мэтр Тралле? - заискивающе закатил глаза доктор, обратился к инспектору - вы же понимаете...
  - Я напишу бумагу, что вы не имели полного доступа к материалам по этому делу и только формально выполняли инструкции полученные от меня лично.
  Удовлетворившись этим ответом, доктор мечтательно закатил глаза и поджал плечи, словно полностью выпал из реальности, окончательно потеряв к беседе всякий дельнейший интерес.
  - Проведем следственные мероприятия вечером - обратился к инспектору, разъяснил Фанкиль - излучение звезд усиливает действие препаратов, которые мы собираемся использовать, это даст более долговременный и устойчивый эффект. В полнолуние было бы, конечно сподручнее, но...
  - Даже касаться не хочу вашей алхимии - нахмурился инспектор - главное сделайте все как следует, не как в прошлый раз. Допросите, все четко запротоколируйте и в печку - инспектор быстро развернул к себе журнал и, провел пальцем по строкам, указал на время и причину смерти, где предусмотрительно были оставлены пустые квадраты, распорядился - впишите так, чтобы у прокуратуры потом не было претензий.
  - Анафилактический шок. Необратимые нарушения жизненных процессов были приближены истощением компенсаторных возможностей организма при попытке вывести пациента из состояния комы с использованием инъекции теина - уточнила Инга, бросила шаловливый взгляд на доктора. По ее губам пробежала злорадная улыбка.
  - Да, сгодится - согласно кивнул начальник отдела Нераскрытых Дел.
  Услышав знакомые слова и осознав их смысл, моментально выйдя из своего одного невменяемого состояния, задумчивого и отрешенного, доктор тут же перешел в другое: засмеялся, мелко затрясся всем телом как осиновый лист.
  Наверное, он хотел сказать что-то важное, но инспектор не стал слушать его, развернулся и, позвав за собой Фанкиля, вышел из кабинета.
  Как только они ушли, доктор моментально расслабился, шумно захлопнул журнал, энергично распахну один из шкафов со множеством темных медицинских, подписанных номерами, а не названиями, чтобы никто не знал что в них и не унес, бутылок, достал одну и гордо продемонстрировал ее Инге.
  - Толуол! - заговорщическим громким шепотом, растягивая гласные, пояснил он. Со скрипом выковырял притертую пробку, налил в пробирку подвижную прозрачную жидкость и, держа в штативе, преподнес ей, как кавалер даме цветы - вдыхайте глубже!
  - А как же законодательство Северного Королевства? - ответила та, неприязненно отстранившись.
  - Музыку еще никто не запрещал! - нашелся, поджал плечи доктор, глубоко и быстро вдохнул сам, достал из ящика стола пластинку в большом цветастом конверте, вытянул шею и всем телом затряс ей над столом - вы любите 'Тригге и Жо'? Лет тридцать уже как не в моде, но все также бодрит, как ведерко жгучего кофе с ночной смены!
  
  ***
  
  Спустя два часа в просторном холле гостиницы 'Башня' из стрельчатых окон которой с высоты старой крепостной стены открывалась живописная панорама окон верхних этажей домов и крыш города, собрались все остановившиеся в номерах торговцы и их клевреты. К Фанкилю, Инге, магистру Дронту и Марисе что расположились за большим столом в главном зале - просторной цилиндрической комнате с массивной деревянной мебелью и закопченными, как в настоящей крепостной башне стропилами, выстроилась многочисленная очередь желающих поскорее сдать декларации и больше не иметь никаких дел ни с таможней ни с полицией Гирты. Все толкались, галдели и кричали, словно заранее готовились к празднику, высокомерно разглядывали друг друга, упражнялись в острословии, сыпали шутками и веселыми оскорблениями. От бездумного желания почесать языком обсуждали последние новости, терли стоящую у дальней стены старомодную, пороховую кулеврину. Какой-то фокусник предложил всем кинуть в его шляпу по монете, после чего он для каждого вынет целую горсть. Нашелся шутник, что бросил ему медную марку и сказал: колдуй, но факир сконфузился и заявил, что это так не сработает и надо еще. На что все тут же возмутились, отобрали у артиста шляпу, расплющили ее об пол сапогом, а самого трюкача пинком под зад с позором выставили вон из гостиницы.
  И если приезжие развлекались и радовались, как могли, то сотрудники отдела Нераскрытых Дел были на службе, и им было не до веселья: все утро Фанкиль и магистр Дронт формально опрашивали торговцев и гостей города, проверяли декларации товаров, записывали в журнал какое на рыночной площади у кого будет место. Мариса мрачно писала протокол, даже не улыбалась, когда ей пытались строить глазки и раз за разом, бесконечно повторяя на все лады одни и те же глупые слова, пытались шутить с ней. И только сытый кот дремал в своей корзинке на соседнем столе, изредка ворчал, когда кто-нибудь от большого ума пытался к нему подойти.
  Когда закончили с 'Башней' поехали с проверкой в другую гостиницу, потом в еще одну, поменьше, а после, вместе с таможенными инспекторами на плац, к прудам, для проведения выборочных проверок, туда, где вместе со своими караванами, прямо в поле за воротами Рыцарей, разбили свои палатки и шатры те, кто не желал останавливаться в городе, или был не готов платить за постой на частной квартире или в гостинице. Пока ехали, стояли в заторах, Фанкиль с удовольствием читал вслух полицейские сводки, развлекал всех: за эти предшествующие фестивалю суетные дни уже появились многочисленные обворованные, среди которых было немало и ловких, выдающих себя за потерпевших, мошенников. Такие приходили в полицию, делали плаксивые, смиренные глаза, строили печальные мины, рассказывали душераздирающие истории о том, какие убытки они понесли, говорили что будут писать жалобы, яростно требовали компенсаций из казны герцогства.
  У ворот полицейских встретил капитан Глотте. С мрачной усмешкой сообщил, что жандармы самообороны не хотят заниматься охраной лагеря, потому что это не их дело, а из комендатуры пишут, что за воротами это уже не город и не их юрисдикция. Получив такие доклады, генерал Гесс и майор Тинвег нашли компромиссное решение: выделили взвод драгун, что формально относились к регулярной армии. Но это не решило проблемы: народу, и местных и приезжих, было так много, что тридцать человек просто физически не могли уследить за порядком в станице наполненной дорогостоящими товарами и множеством вооруженных, охраняющих их людей.
  - Ну как всегда - покачал головой магистр Дронт, кивая на очередной караван, пытающийся протиснуться по дороге запруженной фургонами и телегами.
  И вправду, катили со всех концов герцогства. Много было торговцев с севера и востока, некоторые приехали из Мильды и Лиры. Были и такие, кто прибыл из-за гор с востока - из Лансы, Акоры или Столицы. Но эти имели деньги и брезговали стоять в поле, арендовали квартиры и комнаты в пределах городских стен. Как пожаловался какой-то таможенный пристав: что они там везут, одному Богу известно, за всеми не уследишь, чем вызвал насмешливый взгляд листающего толстую папку со списками приезжих, Фанкиля.
  - Корабли проверят и без нас - глядя на длинные колонки с названиями судов, мрачно напомнила ему Инга с чем тот и согласился.
  Судов и вправду было много - многочисленные зафрахтованные целыми концессиями, они ожидали своей очереди на загрузку, либо самого праздника, чтобы подвезти товар на лихтерах и шлюпках к рыночной площади и торговать прямо с воды. Те, кто побогаче, арендовали склады и магазины, кто победнее - брали с собой пару доверенных крепких матросов, сажали их на выгруженные прямо на набережной ящики, чтобы день и ночь посменно стерегли привезенное добро, пока хозяин не договаривается с тем, кто захочет его купить. Но больше всего все же было местных. К ярмарке в Гирту со всех концов герцогства, из окрестных городков и деревень съезжались крестьяне, перекупщики и мастеровые: предприимчивые иноземные дельцы не собирались уезжать с пустыми руками, катить назад пустые телеги, гнать груженые балластным булыжником корабли. Привозя в город заморские доспехи и мечи, золото, камни, книги, ткани, специи, табак, вино и нефрит, они скупали у местных торговцев и цеховых глав меха, мореный дуб, квашеную морковь, зерно и редкие породы дерева. Брали оптом горный хрусталь, смолу, бумагу, шерсть, выделанные шкуры, яблочный сидр, инструмент, уголь, поташ, скипидар, свинец и синтетический керосин. Но больше всего покупали и везли домой, чтобы продать с прибылью изготовляемые в Гирте на производстве Булле доспехи и мечи. Сделанные не в кузницах, а выточенные из прокатной стали в слесарных мастерских, эти клинки, ружейные стволы и броневые пластины десятками, если не сотнями тысяч, расходились по всему свету, стояли на вооружении всех армий просвещенного христианского мира. О железе из Гирты говорили самое разное и почти всегда плохое, ругались, бесконечно жаловались, сравнивали с марками известных кузниц, зубоскалили, по десять раз на дню повторяли как бородатый несмешной анекдот: качество проверенное временем, пятьсот лет прошло, а как штамповали в Гирте лом, так и штампуют и по сей день. Делать лучше не стали, ничему не научились. Но как бы не насмехались, не зубоскалили на чужой земле, когда доходило до дела, брали с запасом: ведь каждый знает, что когда денег нет, а надо быстро вооружить и экипировать многочисленный отряд, тут уж не до чванства и фирмы, и всегда предпочтительнее то, что проще, доступнее и дешевле...
  Но не только своими дешевыми мечами, хрупким листовым железом и грязным синтетическим керосином от которого, если залить его в лампу, остаются отвратительные пятна копоти на потолке и надо постоянно чистить плафон, славилась ярмарка Гирты: заезжие негоцианты скупали по бросовым ценам и охотно увозили с собой, чтобы продать с прибылью и более редкие и экзотические товары, от охотничьих трофеев и чучел ужасных тварей, что продавал в своем шатре генерал Монтолле, до отдающего дрожжами самогонного грушевого спирта, рукоделия, резных деревянных тарелок и ложек, расписной посуды, костяного клея из рыб, спиртовых настоек на ягодах, литья, льна и вышивки.
  Особенно же популярен был черный рынок оружия и наркотических веществ. Именно его объемы и пытались сократить доблестные агенты полиции Гирты. Кого-то запугивали, с кого-то вымогали непомерные взятки в казну, проводили облавы, инспекции и обыски, изымали то, что получалось найти. Но никакие попытки навести порядок в этой сфере, не могли остановить текущий из-за гор, из Ледяного Кольца и более восточных земель, через самую большую ярмарку севера на запад, в Лиру и Мориксу, этот мутный поток, запрещенных технологий, препаратов и вооружений: нередко бывало и так, что приезжающие к Гирте под предлогом торговли корабли, обменивались с берегом и друг с другом тайными сигналами, используя свои секретные коды, что объединяют всех многоязыких торговцев на земле, перегружались за крепостью Тальпасто на юге, или в Сорне, на севере, и тут же спешно покидали Гирту до того, как полиция и жандармерия успевали разобраться что к чему и начать действовать. Иногда таких все же ловили, конфисковали груз, сажали капитана и офицеров под арест, и тогда арсеналы замков и коллекции высоких начальников и лордов пополнялись экзотическими доспехами и оружием, доктора исследовали новые наркотические и магические средства, библиотека Университета Гирты пополнялась экземплярами загадочных запрещенных книг, а граф Прицци отсылал на юг тайного курьера с зашифрованным письмом, 'если вы желаете вернуть свой товар...'
  - Тухлый анекдот. Мамы вашей еще не было, а он уже ходил - хрипло засмеялся капитан Глотте, перечитывая через плечо неоконченную статью Марисы, которую она как раз готовила в 'Скандалы недели' - вся Гирта уже давно выучила, что фамилия у этого вашего тайного курьера и шпиона Гассе, а служит он шерифом в Эскиле.
  Мариса тряхнула головой, весело заулыбалась его словам, скомкала недописанный лист и разорвала его на клочки.
  Жаркое солнце, веселые люди, предвкушение грядущей ярмарки и свежий ветер навевали приятные мысли, поднимали настроение. И если в отделе Нераскрытых Дел, который только с сегодняшнего дня подключили к проверкам, еще не успели окончательно утомиться и возненавидеть этот ежегодный фестиваль, посвященный дню основания герцогства, то за неделю до торжества, в эти суетные предпраздничные дни, полиции и другим, ответственным за порядок службам на заслуженный отдых не было уже никаких сил, ни времени. Помимо торговцев и законопослушных гостей, в Гирту в эти дни со всех сторон съезжалось бесчисленное множество авантюристов, мошенников, воров и иных охотников за легкой добычей. Разбойники-рыцари и мелкопоместные землевладельцы из тайги, ловкие и хитрые бездельники из окрестных поселков и гастролеры без рода и племени, привозили с собой своих ухоженных, необычайно очаровательных и безгранично опасных девиц. Те надевали кокетливые широкополые шляпы и длинные юбки, вплетали в волосы цветы, выразительно улыбались гостям города в богатых ресторанах и на приемах, опаивали утомленных долгой дорогой путешественников, давали им курить опиум, вели в спальни, а когда те засыпали после тяжелого празднования и веселого вечера мертвецки-крепким сном, вынимали из-под подушек и матрасов укладки с деньгами и сундучки с драгоценностями и вместе со своими подельниками исчезали за городскими стенами, навсегда улетая со своей добычей в холодную северную ночь: попробуй-ка теперь найди. А найдешь, докажи, а если и докажешь, то либо возьми предложенный калым и езжай с миром, либо подстерегут на глухой лесной дороге, умело ударят остро отточенным копьем и бросят холодный труп в трясину.
  В отделе Нераскрытых Дел был целый шкаф, забитый кипами с материалами по факту подобных происшествий, но никто никогда не расследовал их. Только перед каждым праздником на досках с городской информацией, на площадях, и проспектах рядом с соборами и церквями, иногда вывешивали объявления для гостей остерегаться случайных знакомств и быть бдительными. Впрочем, в городе поговаривали, посмеивались, что это особенно бойкие из молодых рыцарей, капралов и лейтенантов графа Августа Прицци со своими родственницами и подругами по его личному разрешению развлекаются, помышляют этими хитрыми и опасными поборами и грабежами с наивных, ищущих веселых приключений и прибыльной торговли приезжих, что лично военный комендант Гирты имеет с этих темных дел свой доход, и что есть даже некий тайный приказ самого герцога Вильмонта не трогать таких с тем расчетом, чтобы после фестиваля, когда ценности окажутся в ломбардах, а деньги в кабаках, получить и с этих предприимчивых ловкачей прибыль своему имению и городской казне.
  И если для простых людей праздник должен был начаться в четверг вечером, то для его участников, торговцев, мошенников, жандармов и полицейских это тяжелое время началось уже сейчас: каждый искал своих выгод, кто служебных, кто личных, и упустить их было бы просто преступлением.
  - Все, заканчиваем, еще отчеты писать. Всех остальных сегодня проверить физически не успеваем - глядя в список, веско рассудил, закивал головой, оправдался Фанкиль и многозначительно кивнул магистру Дронту, на что тот натянуто оскалился и с мрачным усталым задором кивнул в ответ.
  - А еще опоздуны понаедут - мрачно напомнила, лениво кивнула Инга, намекая на то, сколько бы не проводили проверок, не писали инструкций, правил и запрещений, все равно из года в год находились такие ловкачи, кто подъезжал не за пять дней, как того требовал регламент, чтобы успеть задекларировать все товары, заплатить пошлины и оформить все надлежащие документы, а к самому дню открытия, когда до них уже никому не было никакого дела. Такие платили штраф и мзду за пропуск на ярмарку и в суматохе избегали лишних вопросов и трат за склады и гостиницы.
  Было уже сильно далеко за полдень. Три часа кряду полицейские прогуливались между походных шатров, костров с треногами, фургонов и телег. Бесцеремонно заглядывали в палатки, под пологи повозок, дергали спящих на траве. Записывали всех подряд, формировали бестолковый, но необходимый, чтобы показать, что проделана большая и определенно необходимая работа, список. Окончательно утомившись этим делом и, если верить бумагами, обойдя не меньше половины лагеря и записав несметное количество какого-то народу, полицейские собрались за свежесколоченным, еще пахнущим горьким осиновым соком столом, неподалеку от южных ворот Гирты. Сидели, бессмысленно смотрели в кружки с теплым, дурно пахнущим ювом, листали свои папки, от жары и усталости уже не обращая ровно никакого внимания на царящую вокруг базарную суету, ржание лошадей, грохот телег, ругань и крики.
  - А еще театр Закуччо... - глядя в журнал, мрачно сообщил магистр Дронт - остановились в гостинице 'Сладкий Апельсин'. Это на северном берегу, на Цветов у Инженерного...
  - Это те, у которых женщины пляшут задом на коленях? - переворачивая страницы своей черной с лиловым папки, уточнил капитан Глотте.
  - Да - устало кивнул маг - омерзительное зрелище. Видели их?
  - Я бы их завернул еще у ворот, высыпал плетей как следует, а девок всех под замок и в монастырь, но просьба явиться, разогнать только в следующую пятницу вечером. Чтоб успели отыграть сколько сумеют. Хорошо собирают, лично сэру Фаскотти платили - поделился мрачными мыслями начальник ночной стражи.
  - Понятно, что все давно продано - прокомментировала Мариса и сделала в своей папке еще одну пометку к статье.
  - Вы еще о них в 'Скандалы' напишите, чтобы больше народу было - откладывая свои бумаги, заглянул в ее записи, высокомерно кивнул, указал пальцем магистр Дронт - и не надо про сэра Фаскотти и сэра Гесса...
  - Ага. 'Неустановленные лица', как в прокуратуре. Как будто в первый раз! Не хуже вас, мастер Дронт, врать умею! - огрызнулась Мариса, недовольная тем, что он лезет не в свои дела.
  - На вашем месте, Алистер - криво усмехнулся капитан Глотте - я бы с Анной не шутил. Это в газету и в прокуратуру она напишет 'неустановленные'. А где надо, там вас всех уже давно установили.
  - А вот вы, Герман, сколько лет в полиции и как будто бы честный - внимательно глядя ему в глаза, насторожившись, язвительно улыбнулся, как будто невзначай, бросил ему магистр.
  - Был бы продажным, был бы майором - с мрачной веселостью ответил капитан, допивая свое юво - да и врать от пакостности натуры и по службе, это, Алистер, совершенно противоположные вещи.
  Мариса усмехнулась его шутке. От усталости и жары, выпив всего одну кружку юва, она уже успела опьянеть, но при словах коллеги встрепенулась, ее взгляд прояснился и сверкнул лихим фанатичным огнем. По лицу пробежала мрачная и мстительная улыбка. Она достала кисет и попыталась прикурить, но рассыпала табак. Капитан Глотте протянул руку, взял у нее трубку.
  - Раскурю - грубо кивнул он ей. Мариса подсела ближе, не рассчитав, пьяно ткнулась плечом в его плечо. Под плащом командира драгун глухо громыхнула броня, но капитан отстранился с кривой улыбкой - нет моя дорогая, я пока еще не пьян, и у меня жена, две дуры сестры, которых я не могу пристроить замуж и трое детей. Или с вашим Вертурой уже все, отправили под следствие, и теперь вы ко мне?
  - Уехал он! - огрызнулась обиженная его грубой шуткой Мариса, вырвала из рук капитана ночной стражи едва только зажженную трубку, сверкнула глазами, бросила со злостью и обидой - уж точно не для вас тут сижу, возомнили тут, мэтр Глотте о себе!
  - Злится значит ценит! - с мрачной радостью закивал, объяснил всем капитан. Двое драгун из ночной стражи сидящих тут же за столом со своим ювом, грубыми голосами засмеялись его словам, но скорее просто от нечего делать, чем от того что шутка их повеселила. Улыбнулся, подняв голову от своих записей, что он делал параллельно с отдыхом и Фанкиль.
  Так за разговорами и несмешными шутками прошло еще некоторое непродолжительное время.
  - Все, Алистер, вставайте. У нас еще много дел - первым поднялся от стола капитан Глотте, перекрестился, надел свою шляпу и заткнул за пояс плеть - а мне еще в ночную.
  Рядом у карьера, под ивами у дороги, стирали белье. Женщины приходили с большими корзинами, досками и колотушками, в качестве прачек предлагали свои услуги живущим в шатрах на поле перед воротами Рыцарей. Стояли на мостках, валандали в белой от мыла и золы воде тряпки, переругивались друг с другом и сидящими не берегу бездельниками. Под ивами вдоль дороги, на веревках рядками висели, раскачивались по ветру разноцветные мокрые мантии, одеяла, белье и штаны. Тут же, на пологом берегу пруда, уже лежали многочисленные пьяные, прятались от солнца в тени. Между ними услужливо ходил какой-то делец с бурдюком, предлагал добавки, заламывал цену. Как не просили в долг не поил. Кто-то с кем-то поссорился, столкнул обидчика с мостков. Мокрый с головой мужик стоял у берега по грудь в воде, кричал, угрожал, тянулся руками, лез обратно. Его пихали ногой, пока он не догадался схватиться за нее. Пытаясь стащить противника к себе, сорвал с него сапог и под общий смех со всей злостью зашвырнул в воду подальше от берега.
  - Мэтр Глотте! - у ворот в город полицейских приветствовал комендант охранения городских стен. Здесь несли вахту пятеро герцогских солдат, преданные к ним в усиление дружинники самообороны и несколько следящих за порядком на ближайших улицах полицейских. Выборочно проверяли входящих и выходящих из города, сидели на стенах, поводя в сторону лагеря приезжих стволом автоматического орудия, весело обсуждали последние городские сплетни. Самой важной из которых была новость о том, что на ярмарку твердо намерился приехать сам барон Келпи со своей свитой, что сейчас остановилась за ручьем, в лесу, в паре десятков километров от города по дороге на юг. Рассказали коллегам, что двое печально известных дебоширов из этой одиозной компании уже пытались проехать в город, но их ссадили с коней оглоблей и, изваляв в грязи, под смех почтенной публики, плетками погнали прочь от городских стен.
  - Чей приказ такой был? - грубо спросил у них капитан Глотте.
  - Сэра Августа Прицци! - браво и весело ответил какой-то лейтенант, подкручивая ус.
  Капитан мрачно кивнул и приказал кучеру возвращаться в комендатуру на северный берег.
  - Опять Гирту будут делить, кому на фестивале грабить можно, а кому нет? - когда они отъехали достаточно далеко от ворот чтобы их не услышали, уточнил Фанкиль. Он сидел, расслабленно откинувшись на задний борт повозки, вытянув ноги в проход, разглядывал верхние этажи домов, смотрел в ветреное, уже начинающее белеть от сгущающихся облаков небо.
  - Будут. Но без нас - внимательно и зло глядя на рыцаря, бросил ему капитан ночной стражи. Фанкиль ничего не ответил, только понимающе кивнул в ответ.
  
  ***
  
  К обеду ветер нагнал еще больше туч. Стало пасмурно и холодно. С каждым часом крепчающий ветер, все сильнее трепал листву, с глухим звоном теребил флюгера на башенках и крышах. Все разговоры только и были о том, что к вечеру опять будет шторм с ливнем. С крепости Гамотти молнировали, что идет гроза и скорее всего в городе снова отключат свет.
  В полицейской комендатуре сегодня было особенно шумно и людно. Перед окошком регистратуры выстроилась большая очередь. Посетители заполнили коридор и зал перед парадными дверьми, заняли все скамейки, сидели на лестнице. Приехал граф Прицци. В сопровождении Пескина, того самого широкого усатого кавалера, что заведовал потешном турниром, где был травмирован Вертура, капитана Кроксена, барона Тинвега и генерала Гесса прошелся по этажам, провел инспекцию в кабинетах, лабораториях и отделах. Осмотрев камеры временного содержания в северной части корпуса на первом этаже и зайдя в смежный с тюремным отделением, оперативный отдел, увидев, какая собралась толпа, сказал что непорядок, приказал открыть второе окно для приема посетителей.
  Еще с утра собралась и снялась со двора бригада Монтолле. Мужчины поехали на Рыночную площадь ставить полосатый бело-рыжий шатер, готовиться к открытию. С ними уехал и инспектор Тралле. Оставив на дежурстве доктора Сакса, пока граф со свитой делали обход, двигаясь по длинному коридору от центральной лестницы в сторону отдела Нераскрытых Дел, вышел через калитку на первом этаже. Приехав на место, сидел в повозке, мрачно и недоверчиво наблюдал, как многочисленные плотники ловко собирают из заранее заготовленных балок каркасы для временных ярмарочных построек, ставят палатки и шатры, натягивают тряпичные стены, устанавливают ограждения и тут же рядом сколачивают скамейки и столы.
  С восточного края площади, перед фасадом церкви, в тени живописных лип, так и стоял помост для порок и казней приговоренных к смерти. Вокруг быстрым шагом прогуливался, делал вид, что очень занят, помощник распорядителя ярмарки. Следил за тем, чтобы никто не ставился рядом с местом предстоящей экзекуции, не загораживал проезд рядом с ним. Недоверчиво принюхивался к дыму костра, который женщины из бригады Монтолле уже разложили за своим шатром, под ивами. Там, в огромном чугунном котле, уже во всю кипел терпкий луковый суп с кусками вяленой гидры. То и дело к стоянке подходили с мисками и ложками разные люди, спрашивали, почем, по всей видимости наивно полагая, что это публичная закусочная работает для всех. Им не отказывали, бойко наливали за мелкую монету. Хитро улыбались, когда спрашивали на чем бульон, всем отвечали по-разному, одним что из телятины, другим из куры, третьим из свинины.
  Приехал ревизор, заглянул с седла в котел, скривил рожу и, бросив.
  'Устроили тут!', пришпорив коня, укатил по какому-то важному делу обратно, к воротам герцогского дворца, туда, где сейчас тоже во всю шла стройка: за вчерашний день тут уже собрали каркас из балок для просторного открытого павильона и теперь сколачивали ограждения и трибуны для зрителей.
  В пятницу, согласно расписанию, здесь намечались торжественное открытие праздника, парад, пешие маневры, а после, вечером, заявленные заранее кровавые дуэли для тех, кто миром не смог уладить тот или иной спор или конфликт. В павильоне намечался фуршет для гостей герцога Вильмонта и почетных жителей Гирты, по окончанию которого, после того как важные гости переместятся для продолжения празднования во дворец, предполагалось ночное гуляние, организованное целиком за счет администрации герцогства для городских служащих, унтер-офицерских чинов жандармерии и армии, а также их семей.
  Конный же турнир отчего-то назначили на субботу, что вызвало недоумение у тех, кто намеревался вначале посостязаться верхом, а уже на следующий день, с похмелья, вволю посмеяться над веселыми пешими битвами. Кто-то нажаловался в герцогскую канцелярию, но там разъяснили, что такие рекомендации поступили лично от военного коменданта города, что ему виднее, и вообще администрация Гирты не решает организационные вопросы Фестиваля, для которых есть отдельная, принимающая заявки и пожелания не позднее чем за две недели до начала праздника, комиссия.
  Хмуро и молча, без возражений, выслушав от знакомого важного господина все эти обвинения и упреки в бюрократии и огульном, бессовестном формализме, инспектор раскрыл свою папку с документами, еще раз сверился с планом мероприятий и аттракционов, приметив одно, сказал важное 'Так' и, чтобы поскорее избавиться от вечно недовольного, придирающегося ко всему подряд помощника распорядителя ярмарки, поехал обратно в полицейскую комендатуру, как будто за какими-то важными разъяснениями.
  - Лео, Герман - строго обратился он к сидящим за столом, пьющим чай, капитану Глотте и Фанкилю - что за черный человек такой? Откуда это? Кто допустил?
  Граф Прицци уже давно уехал по своим делам. Взметая клубы пыли, гоняя по кругу какие-то пожелтевшие мелкие листья, на плац, с залива и реки задувал ветер. Раскачивал тополя, нещадно драл рябины во дворе, колотил ветвями о стены. В зале было сумрачно. В распахнутые настежь окна смотрело пасмурное, пронзительно-белое небо. Вместе со сквозняком в помещение врывались уже почти что осенняя, сырая, но еще теплая, свежесть и громкий, почти оглушающий, похожий на шипение волн, шелест листьев. Заглушал все звуки на плацу, срывал и уносил прочь отрывистые взвизгивания рожков, требовательные окрики команд и ржание лошадей.
  По двору, придерживая одной рукой шапочку, чтобы не унесло прочь, а другой полу плаща, бежал какой-то незнакомый служащий. Ветер подул особенно резко и едва не развернул его своим напористым внезапным порывом. Где-то рядом, в здании, громко хлопнула незакрытая форточка, всхлипнуло разбитое стекло, загремели по камням выпавшие из рамы осколки. Рыцарь и капитан ночной стражи, не сговариваясь, подались вперед, с усталым безразличием заглянули в папку инспектора.
  - Народ будут развлекать, показывать в клетке. Не запрещено же - прочел аннотацию, пожал плечами, безразлично констатировал Фанкиль.
  - Ну так съездите, проведите осмотр, раз показывать будут! Ничего не проверено, не готово, а вы тут сидите! - еще больше нахмурился, с грубым нескрываемым раздражением бросил ему инспектор.
  Фанкиль не ответил ничего. Как будто его это не касалось вообще, неторопливо накинул на плечо портупею, начал застегивать, оправлять ремень.
  - Поеду тоже прокачусь - кивнул инспектору капитан Глотте. Полицейские взяли свое оружие. Рыцарь меч в ножнах, капитан перчатки и плеть. Грохоча сапогами, спустились по лестнице вниз.
  За окнами зашумело. Как будто плеснули из ведра. Первые струи дождя с напором ударили по подоконникам, рассыпались холодными брызгами. Пошел дождь. Под его хлесткими ударами заспешили, побежали по улицам в поисках укрытия люди, заколотили пятками, поторапливая, забили ладонями по гривам коней, верховые. Где-то что-то опрокинулось, загремело железом. Еще сильнее закачались ветки рябин, посыпались, полетели первые рано пожелтевшие листья. Инспектор Тралле, ругаясь, бросился с грохотом закрывать окна, чтобы не заливало, не забрызгало папки с рабочими документами и столы.
  
  ***
  
  Детектив и лейтенант гнали коней, пытались хоть как-то успеть добраться до Йонки до того, как их настигнет ливень. Вокруг натужно и тяжело скрипели деревья. Ветер раскачивал их, с шипением продувал сквозь сосновую хвою, тревожил стоящий на слонах холмов лес, нещадно раскачивал, трепал заросли осоки, приносил с реки запах сырости и мокрых камышей, поднимал на озере по левую руку от дороги холодные и серые, почти как на море, увенчанные белыми барашками, валы.
  Серое печальное небо нависло над Керной. Тусклый, сероватый свет едва пробивающегося через облака солнца предавал земле и листьям какие-то особенно приглушенные, романтические цвета, как будто уже коснувшейся их еще очень ранней, но уже явно ощутимой осени. Одиноко стучал дятел. Нестройно бился глухой оловянный колокольчик на хомуте нескладной, впряженной в фургон, старой крестьянской лошади. Его меланхоличный звон навевал грусть, разносился далеко по лесу.
  Где-то впереди громко, на всю округу, запел свисток. Детектив и лейтенант поворотили коней к обочине, пропуская мчащийся прямо на них, раскрашенный в должностные цвета фельдъегерской службы, маленький и легкий, но с плотно зашторенными окошками, запряженный двойкой, экипаж. Подпрыгивая на кочках, он с дребезгом и стуком копыт промчался мимо всадников, спустился по склону холма и исчез где-то за поворотом, в редколесье, укатив в сторону оставшейся где-то уже совсем далеко позади, за холмами, Гирты.
  Подгоняя усталых лошадей, то и дело объезжая по обочине, фургоны и телеги, Вертура и лейтенант мрачно приглядывались к небу в просветах между сосен, с досадой кривились нерасторопности, заполонивших дорогу, многочисленных возчиков и пеших. В потоке идущих в город и обратно, ехали по высокому берегу реки. Как и все остальные вокруг, вяло переговаривались, курили, оборачиваясь к воде, оправляли рукой капюшоны и шапки, с видом знатоков погоды, важно задирали к пасмурному небу лица, недоверчиво щурились на бегущую далеко внизу, под крутым обрывом воду, приглядывались к ней. Ветер крепчал и вот-вот должен был начаться дождь, но спешить было уже некуда: все равно никуда не успеешь, промокнешь, а так хоть лошадь не выдохнется.
  Из интересного, раз повстречали медленно ползущий по склону, вслед за вереницей каких-то крестьянских телег, огромный, как речная баржа, весь металлический, с брезентовым кожухом, парящий низко над дорогой, по виду, наверное, грузовой, парящий фургон. Трое запыленных мужиков в закатанных по колени штанах, с подвернутыми почти до плеч рукавами манерных столичных рубашек с оторванными пуговицами, толкали его в корму, выглядывали из-за бортов на дорогу, следили, чтобы ни во что не врезаться. На их ногах были местные плетеные из лыка лапти, по всей видимости купленные взамен разбитых в хлам туфель, в какой-нибудь деревенской лавке или крестьянской избе. Заросшие, небритые много дней кряду, потемневшие от загара, тягот пути и дорожной пыли физиономии выражали исступленное изнеможение, но светлые глаза, даже, невзирая на приближающийся дождь, смотрели как-то по-особенному радостно, лучились усталым, но чистым и даже как будто бы веселым светом. Вертура улыбнулся: ему внезапно подумалось, что эти столичные снобы-путешественники, до безумия отважные искатели дикой лесной романтики и приключений, презрев все опасности и тяготы пути, наверное, тоже, как и все остальные на этой дороге, едут на праздник в Гирту. Отринув воздушный корабль или ладью, на которой можно было беспрепятственно спуститься по реке, решив проверить себя, доказать свою удаль, своим ходом пробирались по глухим таежным дорогам и провели в пути, наверное уже к ряду много дней. Изрядно обтрепавшись, окончательно растеряв все свои пафос и горделиво-снисходительную манеру цивилизованных городских жителей, они с нескрываемой завистью и усталой тоской провожали взглядами повозки и всадников и, наверное, только близость конечной цели их пути, до которой оставалось не больше двух десятков километров, поддерживала в них остатки бодрости духа и предавала сил.
  Вскоре показалась и та самая переправа, где полицейские останавливались, когда ехали вести расследование исчезновения людей у затерявшейся в лесу церкви. Но Вертура и лейтенант не стали спускаться тут. До Йонки, большого поселка, что стоял на том месте, где восточный тракт разделялся на два пути, на Столицу, и на Мирну: города-крепости за горами, на побережье северного моря, отсюда было еще далеко. Так что обсудив все за и против, полицейские пришли к выводу, что если поспешить, то до дождя 'на авось' и успеют, а может и вообще не будет этого самого ливня: врут все мнительные мужики... Но как полицейские не торопились как не убеждали себя, что непогода пройдет стороной, как бы не понукали, не подгоняли коней, не ругались на них, обогнать дождь, у них так и не вышло.
  С шумом, внезапно, прямо посреди лесной дороги, он накатился, налетел, тяжелой и плотной водяной стеной с такой стремительностью и силой, что детектив и лейтенант едва успели накинуть капюшоны и подоткнуть под портупеи полы плащей, чтоб не промокнуть сразу с ног до головы. Моментально окрасил все вокруг в грязные и мокрые, темно-серые оттенки, заволок реку до самого горизонта в обе стороны, с яростью, как будто грозя вырвать с корнем, закачал деревья, оглушил шумом капель и шелестом листвы.
  - Вот дернул же черт! - закричал лейтенант, с головы которого едва не сорвало шапку и набрызгало воды в его флейту - надо было переждать!
  - Ага! - перекрикивая шум ливня и ветра, придерживая рукой капюшон, чтобы не заливало водой в лицо, бросил ему детектив.
  Только через два часа, все продрогшие, усталые и мокрые, полицейские въехали в городок, что находился на повороте дороги, пристроившись на каменистом склоне холма густо поросшего черным и непролазным еловым лесом.
  Дождь поутих. Здесь, между высоких домов, стоящих вдоль единственной центральной улицы, почти не ощущалось дуновения летящего над тайгой, раскачивающего верхушки деревьев ветра. Откуда-то, перебивая шум воды, из раскрытого настежь окна доносилась музыка. Красиво, по-женски, играло фортепиано. Со скатов крыш, с карнизов и балкончиков, бесконечными потоками стекали потоки воды. Шумели в глиняных желобах сливов, бежали под уклон по дворам, вливаясь в текущий у подножья холма живописный бурный ручей. Мокрыми стояли серые гнилые плетеные заборы. По-осеннему желтели листья яблонь и живых изгородей вокруг серых ухоженных домиков светлеющих то там то тут выше по склону, в просветах плотно обступившего городок леса. Холодной темной зеленью кустились мокрые листья смородины и торчащие у стен и камней пучки неопрятной буйной травы.
  На кривых, взбирающихся к вершине переулках и тропинках, было почти безлюдно. Но во дворах, под навесами и козырьками сараев, на колодах и скамьях сидели облаченные в сельские лейны и подвернутые до колен широкие штаны мастеровые и их женщины, занимались своим нехитрым ремесленным делом: плели циновки, корзины и лапти, вырезали по дереву, точили трубки, месили глину, лепили, раскрашивали тарелки и горшки. Вокруг бегали, шлепали по желтым бурлящим от дождя лужам, многочисленные, веселые, неугомонные и ничуть не боящиеся промокнуть маленькие дети, плескались, месили грязь, отвлекали родителей и старших братьев и сестер от работы и скупых деревенских бесед.
  Дом коменданта полицейские узнали по фасаду с колоннами и мокрым красно-лиловым вымпелам. Вошли, сорвав с голов шапки, миновали сидящего на вахте за бумагами писаря, и поднялись на второй этаж, в кабинет. Найдя глазами иконы, перекрестились.
  - Вертурко? - громко и с выражением прочел комендант, скептически бросил предоставившим сопроводительное письмо визитерам - ну добро пожаловать в наш...
  - Гранд Марк Вертура, принц Каскаса... - грубо поправил его детектив, прервав все веселые инсинуации и, подбоченившись, оперся рукой о эфес.
  - А я Карл Густав Дратте - перебил, веско, как будто он был самим Герцогом, ответил начальник городка, уставил не него неодобрительный и неподвижный взгляд - самый главный здесь, разумеется, после сэра Булле и государя Арвестина, дай Бог им многая лета - повернулся, откинулся на стуле, перекрестился на иконы и лампаду в углу - что за хутор такой Каскас, я не знаю, а будете еще вставать мне тут в позу, выкину вон к чертям, и покатитесь откуда пришли.
  - Мы из полиции Гирты... - получив такой отпор, попытался Вертура.
  - Барона Аристарха Модеста Визру в ваших бумагах вижу - как ни в чем не бывало неторопливо продолжил комендант - оказать содействие тоже вижу. Так что вот вам жетон, идите к шерифам. Это соседний дом налево от крыльца, на первом этаже.
  - Это у вас в Мильде все такие вежливые? - скривился уже снаружи, на лестнице под колоннами лейтенант, насмешливо посмотрел на Вертуру и строго прибавил - все, молчите теперь, язык проглотите. Тут таких шуток не понимают, еще и меня поколотят из-за вашей дурной башки!
  - Да, это будет печально - кивнул Вертура. Опустил глаза, устыдившись своей глупой выходки.
  Они обошли весь городок. Пообщались с вялыми, но грубыми дружинниками и с шерифом Маззе, что, узнав коллег из города, пренебрежительно скривился и позвал их зайти в себе. Не проявив никакого интереса к барону, грубо нажаловался, что если сэр Герцог желает, чтобы в округе было спокойно, пусть выделит содержания и фуража на большее количество людей.
  - А не три человека на ближайшие десять километров! - грозно сверкая глазами навыкате, насупив густые брови, предъявил он полицейским - у нас тут, на магистрали, знаете, сколько негодяев? А еще червоточины, волки, всякая мерзость, и с нас еще требуют патрулировать до Каменного Озера. Вон у меня тут свежеограбленные, езди теперь по округе, ищи кто их тут обул - и продемонстрировал двоих сидящих в углу за столом унылых и ободранных мужичков, по виду не местных - мне письменного приказа искать вашего барона не было. И сам виноват, знал как у нас тут. Раз такие все богатые и важные, пусть телохранителей себе нанимают, с ними и кататься, на горшок ходят всей толпой! Не стойте, садитесь.
  Выпив с шерифом по большому стакану какой-то горькой до ломоты в зубах, ягодной браги, детектив и лейтенант вышли на улицу. Покачиваясь, придерживаясь за резные столбы крыльца, ежась от сырости и холода, печально смотрели на дождь и мокрые цветы в саду, что посадила, наверное, жена или дочь шерифа в аккуратных клумбах обрамленных разноцветными булыжниками. В дальнем конце двора, у забора, стояли на траве, мокли под дождем, старые, облупившиеся, сани. Громко фыркали в денниках лошади. Пасмурное свинцовое небо нависло над городком, стояло над темными крышами и каким-то по особенному черным, чужим и сумрачным лесом.
  Усталость, серая дождливая мгла и ощущение позднего вечера клонили в сон. Вертура нащупал в поясной сумке часы: стрелки стояли на половине седьмого. Выпив и немного отдышавшись с дальней езды, от усталости он едва держался на ногах, очень хотелось домой, в свою комнату, лечь в кровать и уснуть. Но они были далеко от города, и он уже всем сердцем ненавидел этого глупого самоуверенного мальчишку, которого предупреждали, а он, как правильно сказал шериф, сам отказался взять с собой в попутчики вооруженных друзей. С печалью глядя на дождь, Вертура прокручивал в голове, придумывал, как возьмет и напишет в отчет: 'были там-то и там-то, опросили таких-то и таких-то. По результатам проведенной проверки, пропавшего не нашли', но легче от этих мыслей не становилось: самым досадным в их положении было то, что даже если они поедут обратно, в город, прямо сейчас, то опять придется ехать по дождю, да еще и по ночной тайге, и даже в этом случае в Гирте они будут только к утру, и от этих мыслей ему становилось совсем невесело.
  - Расспросим в закусочной - указал на высокий каменный забор постоялого двора, без особого энтузиазма предложил детектив.
  - Ага - угрюмо согласился лейтенант, который думал, наверное, точно такие же мысли.
  Дождь снова припустил. Гремя по улице, раскачиваясь на неровных камнях разбитой мостовой, к воротам спешно подъезжали все новые и новые гости. Из-под копыт лошадей с истошным кудахтаньем вылетали мокрые грязно-желтые куры. Дождь прибивал к земле выливающийся из закопченных печных труб белый терпкий дым. Как рассудили по запаху, что через дождь чувствовался даже с крыльца дома шерифа, полицейские, там готовили свеклу с чесноком и жареным хлебом.
  - Этим и поросенка с огурцами маринованными и пюре со сметаной... - с мрачной завистью кивая на две кареты и компанию каких-то богатых и веселых, со смехом выгружающих чемоданы под дождь, путешественников, заявил лейтенант и нажаловался на Фанкиля, который выдал ему намного меньше подорожных, чем он просил - сам-то сейчас, небось, в 'Сером Коте' заседает. Блины с красной капустой, свекольник и салат с острой редькой в оливковом масле наворачивает! А что ему? Постный день у него такой. С жареными кабачками в майонезе!
  Вертура молча и безразлично кивнул. Накинув на головы капюшоны, детектив и лейтенант взяли за уздечки своих лошадей и вошли на двор гостиницы.
  - А служилые, из Гирты - встретил их сторож и без лишних расспросов выдал их коней мальчику-конюшему, чтобы отвел под навес, насыпал зерна и налил воды.
  Детектив и лейтенант кивнули ему и, устало опустив головы, молча направились в дом - массивное двухэтажное каменное строение с просторной аркой входа занавешенной как пологом тяжелым ковром, под которым они вляпались в натоптанную на земляном полу лужу слегка присыпанную соломой и опилками. Войдя, огляделись. Окинули угрюмыми взглядами широкий стол, на скамьях перед которым уже не было ни одного свободного места и арочные ниши у противоположной стены: в одной за своим прилавком, стоял шинкарь, к которому уже выстроилась очередь из желающих еды и питья гостей, а в другой был разложен очаг. Над огнем, на крюках висели многочисленные закопченные котлы. Служанка в кожаном фартуке и плотно, чтобы не обгорели волосы, намотанном на голову платке, поддевала их крюком, ворочала, как сталевар у доменной печи. Из самого большого наливала всем желающим чихирь.
  В самую дальнюю же нишу, что как и входная арка была также укрыта пологом, направлялся паренек. Нес на вытянутых руках начищенную до блеска, так необычно контрастирующую с общим закопченным интерьером, укрытую свежим белым полотенцем кастрюлю, наверное с особенно изысканны угощением для богатых важных гостей.
  Детектив и лейтенант понуро прошли вдоль большого стола и уселись недалеко от входа на неудобную скамью спиной к залу, лицом к столу-полке и полукруглому окошку высоко под потолком, по виду похожему на тюремное. Сорвали с голов шапки, развернувшись вполоборота, яростно перекрестились на иконы в отдельной, рядом с шинкарем нише.
  - Вот прямо так и представляю, как этот наш интеллигент залезает мордой в грязный котелок, а потом его и вылизывает... - оглядев столы и принюхавшись, покачал головой, устало улыбнулся Вертура.
  - Заканчивайте балаган! - нисколько не оценив его шутки, тоже окинув злым взглядом зал и посетителей, схватил его за плечо лейтенант и грубо приказал - сидите здесь.
  Скривив свирепую рожу, направился к шинкарю, продемонстрировав ромб полиции Гирты, протолкнулся через очередь каких-то лохматых небритых путешественников, грубо нахамил им, заказал большую миску свеклы с яйцом и хлебом.
  - Полиция Гирты! Без очереди! По личному поручению! Юва! И быстрей, быстрей! - нагло кричал он, поторапливая, чтобы не возились.
  - Йозеф! - окликнул коллегу, закричал через весь зал Вертура, замахал лейтенанту, чтобы тот взял еды и ему, но полицейский как будто не понял намека или в общем шуме не услышал, и вернулся к столу только с кружкой и миской для себя, так что детективу пришлось идти и заказывать самому себе. Но как у лейтенанта у него не вышло: его без очереди уже не пустили. Какой-то злой бородач в толстой кожаной куртке и с топором крикнул ему, чтобы шел вон, или сейчас он проломит ему голову. Под одобрительные возгласы раззадоренных выходкой посетителей толкнул его так, что Вертура едва не оступился.
  - Так тебе! - начали толкать его со всех сторон, засмеялись обиженные лейтенантом в очереди мужики - все стоят, и ты постоишь!
  - Это юво делают с примесью нагара местного дуба - с позором отстояв очередь, наслушавшись замечаний, упреков и насмешек, хлебнув изрядного унижения, вернулся с двумя большими кружками и недвусмысленно отстранил обе от лейтенанта, который уже успел допить свою, чтобы сказать хоть что-то в свое оправдание, поделился мыслями он - и я кое-что узнал о нашем Визре.
  - Да к черту его! - с раздражением бросил ему лейтенант, мрачно обгрызая смоченную в жиру черствую обкусанную горбушку, которую он стащил из миски соседа, что, не доев, куда-то ушел, оставив ее на столе.
  - Он был здесь, правда, инкогнито... - продолжил Вертура.
  - А как иначе-то? Протрезвел бы утром на Переправе без штанов, ищи потом с кем он там пил - грубо перебил его лейтенант, окинул надменным взглядом столы, хохотнул - это в Гирте, у нас, люди культурные, а тут тайга. Ограбят, обворуют, облапошат, еще и безделицу на ход ноги втридорога заставят купить.
  Он уже успел захмелеть от усталости и настоянного на дубовом нагаре, крепленого самогонным спиртом, юва и теперь окончательно рассвирепел. Грубо высказавшись о местном напитке, нравах и коллегах, особенно о Фанкиле, машинально защипал бороду, жадно, с алчной завистливой злобой, уставился через плечо Вертуры на сидящих за соседним столом молодых девиц, что, заметив его грозный пьяный взгляд, завлекательно и по-деревенски надменно, заулыбались ему в ответ.
  - ...И он уехал с банкиром и капитаном на возчике Дролле - попытался вернуть разговор в конструктивное русло детектив - этот Дролле тот еще негодяй, пообещал доставить до города прямиком и быстро. А трактирщик, конечно же, он так прямо не сказал, но точно это он рекомендовал барону, этого Дролле как надежного и законопослушного ездуна. Так что мы, Йозеф, имеем дело с бандитским промыслом. А вы...
  - Это не наша территория - устав от его речи, снова перебил, бросил ему лейтенант, тараща глаза, на одну из девиц, что начала расчесывать длинные волосы - ну рапортуем, сообщим, а местные все равно расследовать не будут. Надо им это?
  - Ну тогда так и напишем, что раз у них в порядке, то пусть сами разбираются и отвечают, куда барона дели - понизив голос и, навалившись на стол грудью, чтобы придвинуться как можно ближе к лейтенанту и за шумом в зале никто не мог расслышать о чем идет разговор, продолжил настаивать детектив.
  - Да пишите что угодно! Что вы ко мне-то пристали? Я ничего писать не буду! - огрызнулся лейтенант, отвернулся от девицы и уставился в свою свеклу - чего вы от меня-то хотите?
  - Я в город хочу, домой! - глядя за окно, где уже совсем стемнело, и шел проливной дождь, не вытерпел, высказал ему уже изрядно раздраженный его безалаберным поведением и полным нежеланием хоть как-то выполнять поставленную задачу, детектив - от вас, Йозеф, подальше и от этой дыры. Темно уже, что теперь-то будем делать?
  Все новые и новые посетители вваливались в зал. Кричали друг другу, шумели, топтались сапогами на мокрой соломе в луже перед входом, бросали на пол вещи, с грохотом падали рядом на скамьи. Ошалелыми с дороги, хриплыми усталыми голосами требовали всего побольше и побыстрей.
  - Поделитесь! - наконец не вытерпел, одновременно грубо и жалостливо, как обиженный неправедной жизнью, злой, но голодный, попрошайка-пьяница на площади, взмолился лейтенант и уставился на одну из кружек с ювом, которую с запасом принес для себя детектив.
  Где-то далеко в небе, за мутным стеклом окна, сверкнул сполох молнии. Запоздало ударили первые раскаты приближающейся грозы.
  - Так мы остаемся или едем? - спросил Вертура в ответ на отупевший от усталости и выпитого взгляд коллеги.
  - Никуда мы не едем! - кивнул в сторону окна лейтенант - остаемся. Комнату возьмем, утром поедем. В такую погоду сами пропадем в лесу. Дайте выпить.
  - Тогда идите и договоритесь о ночлеге и закажите еще юва и еды - не скрывая злорадства, приказал Вертура, шантажируя, придерживая кружку подальше от полицейского - у вас без очереди получается, а меня из-за вашего скотства побили.
  Лейтенант схватил его кружку, выпил одним махом половину, громко хлопнул себя по бедру шапкой и злой развязной походкой, заломив руки в разрезы штанов, направился в сторону шинкаря, выторговывать комнату подешевле, поудобнее и потише. Развернувшись на скамье, Вертура с мстительным интересом наблюдал, предвкушая, каких заслуженных тумаков сейчас он получит от разъяренной его первой выходкой толпы, но хитрый лейтенант второй раз без очереди не полез. Смирено встал последним и печально, как будто он простой подневольный деревенский мужик, а вовсе не бравый и злобный служащий жандармерии Гирты, потупил взгляд и опустил плечи.
  Через полчаса полицейские сидели на узких деревянных кроватях в тесной комнатке, где из мебели были только тумбочка вешалка и стол у окна, между этими самыми кроватями, на котором в глиняной миске с жиром, густо чадя, горел тряпичный фитиль.
  За окном было темно. Печально лил дождь. Сумрак и тяжелый осенний ливень, сквозь который пробивались сполохи далекой, проходящей где-то к северу от городка, за холмами, грозы, навевали самые грустные мысли. Резкие голубовато-белые вспышки молний вырывали из темноты черные изломы крыш домов в стороне и верхушки деревьев стоящего за окном, за каким-то темным пустырем, леса.
  Комнату детективу и лейтенанту и вправду дали неплохую. На втором этаже, почти в самом дальнем конце дома, уютную и тихую. И хотя из-за тонкой двери постоянно доносился грохот шагов и голоса, шумно не было: большинство постояльцев были еще внизу. Ужинали, вели свои путевые разговоры, бодрились, выпивая кружку за кружкой крепкого, отдающего мореным дубом юва, не спешили идти отдыхать, наслаждаясь теплом очага, застольем и грохотом бушующей над тайгой грозы.
  Откуда-то издалека, внезапно, резко и пронзительно, перебивая шум непогоды, вдруг запищала волынка: очнувшись после вчерашней бессонной ночи, на двор ввалился местный музыкант, надул свой мех, отрегулировал клапан, заиграл веселую и бравурную песню. Его приветствовали напористыми криками и свистом, радостно затопали ногами, забили о столы кружками так, что затряслись стекла и стены. Какие-то девицы в коридоре засуетились, озабоченно, многократно и требовательно спрашивая друг у друга, хорошо ли они выглядят, застучали каблучками, потащили танцевать своих мужчин.
  Когда они ушли, вокруг стало как-то по-особенному тихо и безлюдно. За окошком стояла ночная, шелестящая дождем мгла. В сполохах молний проглядывал серый, заросший густым, немногим не достающим до окон второго этажа тревожно шуршащим под ударами непогоды бурьяном, перелог, за которым темнел густой и непролазный, таежный лес. Вертура напился. Сидя в этой сырой комнатушке перед кувшином и лампадой, ему внезапно стало как-то по-особенному, как бывает только очень-очень далеко от родного дома, на холодной и враждебной чужой земле, горько, одиноко и тоскливо. Захотелось плакать: сейчас он был совсем один, в компании пакостного, и при этом до омерзения льстивого выжиги-лейтенанта, вдали не то что от Мильды, но даже от той квартиры на перекрестке улиц генерала Гримма и Прицци, к которой он уже успел привыкнуть здесь, на севере, и которую уже начал считать своей. Сидел в какой-то уж совсем далекой и абсолютно, вдвойне, чуждой ему глуши, в окружении совершенно непонятных, вероломных, шумных и диких, совсем не похожих не то что на него самого, а даже на коллег из полиции Гирты, каких-то до безумия отчаянных и непредсказуемых путешественников по тайге и лесных людей. Ему было печально и неуютно в их окружении и этом месте. Он чувствовал себя брошенным и одиноким, и дурные пьяные мысли одна хуже другой, о ночном налете, о пожаре, о близости скрывающихся в чаще и высокой сорной траве тварях, типа гидры или чего похуже, что могут подкрасться к дому и легко забраться в окно в любую минуту, лезли ему в голову, тревожили его сердце.
  Наверное, какие-то похожие мысли думал и лейтенант. Смотрел перед собой печально и потеряно, как домашний кот, которого хозяева вывезли в лес, бросили одного под дождем, уехали и больше никогда не вернутся за ним.
  Так они сидели друг напротив друга, уткнувшись локтями в стол некоторое время. Тоскливо смотрели в кружки, поглядывали в окно на поле, на склон холма и возвышающийся над уродливыми мясистыми листьями лопухов и чертополоха темный лес. Вливали в себя горькое до тошноты юво, наливали по новой из огромного, принесенного мальчиком-слугой кувшина. Оба молчали, пока спиртное окончательно на замутнило головы. Даже несмотря на все тяжелые и угрюмые мысли и полное нежелание говорить, не развязало языки.
  - Утром сразу едем в город - медленно и неохотно проговорил лейтенант Турко, как будто только чтобы начать хоть какую беседу - как вы все выяснили, так напишем. Рапорт в прокуратуру подадим, пусть дергают местных. Это они должны искать, а не мы...
  - Да в топку все это! Плевал я на вас и вашего барона! Пишите что хотите! - раздраженно бросил, теперь сорвался и детектив, но, тяжело вздохнув, понизив голос, все же поделился мыслями - тут другое, Йозеф... Смотрите. Мы приезжаем в карантин, сталкиваемся с людьми, на которых испытывали какие-то, как говорит Лео, высокие технологии. Потом исчезают известный банкир и какой-то офицер, а с ними и сэр Визра. Их везет некий человек, которого рекомендует хозяин этой забегаловки. Кстати, потомственный шинкарь: этим домом владели его отец и его дед. Они здесь живут, все местные, всё знают, кто чем занимается и что у них тут творится, и тоже должны быть в деле. Так что налицо то, что он намеренно, за определенную мзду, завлекает всех желающих добраться быстро до Гирты, в карантин, а потом все говорят, что они пропадают на дороге и это гастролеры или какие еще злодеи... А что попался родственник генерал-губернатора Визры, это уже не просто так, шинкарь точно знал, с кем имеет дело, знал что важные персоны и они попадут в ловушку, специально подставил именно их. Прокуратура назначит проверку, найдут крайних, этого Дролле и шинкаря, может быть. А как намекал Лео, эти с дисками объявятся в городе, будут совершать противоправные действия...
  - И что вы предлагаете? - задумался, отозвался лейтенант.
  - Я не знаю... - печально ответил детектив.
  - Тоже мне шпион из Мильды! - покачал головой лейтенант и, распустив завязки своей куртки, улегся на кушетку - Анна так старалась, настоящим героем своей бездарной книжонки изобразила. А вы?
  - Она пишет бездарные книжонки? - улегся на свою кровать по другую сторону стола, заложил руки за голову, уточнил детектив - Йозеф, а что вы к ней драться-то полезли? Что она вам сделала?
  - А вы хоть знаете, кто она такая вообще? - бросил ему лейтенант. Напившись юва, немного успокоившись, разговорившись, он стал как-то по-особенному зол и охотлив до бесед - тварь она продажная и провокатор! Плевать ей на всё и на всех, сдаст она вас, как только ей скажет Хельга, когда там решат, что вы им больше не нужны. И еще будет главным свидетелем по вам, как с сэром Лантриксом. Думаете что, вы первый, с кем она так любезничает? Она не рассказывала? Нет? Так вот был такой человек, имел должность коменданта Южного Берега, сейчас вместо него Тиргофф.... Доверие потерял, и Хельга сказала Анне также как и к вам, лечь к нему в постель. Его арестовали, год держали в карцере в Этне, потом казнили под предлогом мздоимства и растрат из городской казны. Только когда его вели на плаху, у него уже не было ни языка, ни пальцев обеих рук. Чтоб ничего и никого не выдал. Вот такая вот ваша Анна. Нормальная женщина первой в постель не прыгнет! Ей приказали вас дурить, она и исполняет. Мразь она конченая, актриска, тварь лживая, веры ей нет, а вы повелись, драться за неё полезли!
  - Кажется, вы только что раскрыли все карты своего руководства - высказал ему после некоторой паузы свое мнение детектив.
  - Ничего я не выдавал! - огрызнулся лейтенант, с каждым словом он сердился все больше и сильней - нам от нее что ли хорошо? Мы служим Гирте, а кому они с Хельгой служат и кто они вообще такие, одному Богу известно. Слышали такую фамилию Тралле? Когда была Смута, она заходила в дома, а там потом только трупы лежали, и стариков, и женщин и детей, никого не оставалось в живых. И у всех было разорвано горло и кровь выпита. Она вырезала семью Зальмарре. Всю целиком, вместе с родственниками, солдатами и слугами. Как, думаете, у нее это получилось? Зачем? До Смуты у них был замок за Сталелитейными, но она сожгла его, перебила всех. У нее есть конь, есть показания, люди видели, как он превращался в чудовище и как они вместе пили кровь, жрали мертвечину. Только все эти показания были потом изъяты из дел ее же приказом и брошены в печь, потому что сэр Вильмонт назначил ее куратором безопасности Гирты. Вот так вот. А знаете почему? Потому что раньше эти земли, на которых мы сейчас находимся и все сталелитейные промыслы, были владениями графов Зальмарре, вассалов сэра Вильмонта, а после того как она всех их убила, тогда, когда была Смута, когда их задним числом обвинили в том, что они поддерживали Круг... А кто его не поддерживал, кроме Тальпасто и Дорсов? Все! Так вот все земли на северном берегу Керны стали личным владениями сэра Булле, а управляющим на них назначили Аарона Солько, который сам был в Круге, и люди начали пропадать, и началась вся эта чертовщина. И кто она тут, в Гирте после такого? Куратор полиции, советник Герцога, вот кто. И Анна такая же, креста не носит, от церкви ее отлучили. И Ева с Эдмоном: вот ее дружки. Кто он такой этот Даскин? Из какого леса вылез? Он вообще у нас не служит, в бухгалтерии о нем ничего нет. Какой-то давний приятель Валентина, преступник, каторжник беглый, налетчик-душегуб. Наездами в городе, и каждый раз происшествия, поджоги, убийства, а потом устный приказ 'не расследовать'. А мэтр Тралле кто? Муж он этой Хельге, брат, отец, или просто для протокола, записан? Вот такие пироги. А сэр Лантрикс был не хуже ни лучше того же Фаскотти или Тиргоффа. Ну воровал. А кто не ворует в наше время? Сэр Булле разве что. Он не ворует, он просто берет из казны!
  - А этот сэр Лантрикс был вашим старшиной? - догадался детектив - и при нем у вас были должность и хорошее место?
  Лейтенант сел, с грохотом ударил сапогами в пол. Вертура инстинктивно нащупал рукоять меча, взявшись за нее, случайно громыхнул ножнами. Полицейский замер, настороженно уставился на него. В его глазах стояла бессмысленная и отчаянная свирепость зверя, готового драться за свою жизнь.
  - Вы за мечик-то не хватайтесь Марк! Не выйдет! - сжав зубы, покачал головой, как будто растягивая время, прорычал он, схватил свою кружку и начал жадно пить. Допив, повалился набок, на локоть и, тут же, подавшись лицом вперед, скособочив голову, уставил в лицо Вертуре свой острый нож - я егерем был! А при сэре Халмаре Лантриксе инспектором... - он откинулся назад и гулко ударился затылком о деревянную стенку, выставил нож перед собой, как будто любуясь им - на рынке, у восточных ворот, у Гончаров, рядом с Этной. А как его арестовали из-за вашей Анны, так меня в лейтенанты к Валентину. Мы тогда с Микой в трех комнатах жили. Одна для детей, другая спальня и еще гостиная. Все у нас было, и вот на тебе! Как сэра Халмара сместили, переформировали нас, званий лишили всех. Могли хотя бы на ворота... Там не то что на рынке конечно, но тоже ничего, или к приставам... Нет же, в Нераскрытые надо было. Хуже только в постовую и конвой. Приказ у них был от сэра Гесса. Ткнул в списки, куда кого не глядя, и аминь. На рынке-то хоть знаете как? И масло, и сыр, и подарки, и споры все решай, и долги... а тут только герцогское жалование и премия и то, если нарушений нету. Вот надо было такое мне? А главное что изменилось-то? Да ничего. Чем сэр Лантрикс им не угодил? Тиргофф и его братия, что ли не ворует? Отняли у одних, дали другим.
   - Значит, на то были причины. И скорее всего политические - веско рассудил Вертура, налил себе и выпил.
  Какое-то время он лежал, слушал пьяные разглагольствования коллеги, удары грома за окном и шум дождя. Редкие шаги в коридоре и далекий хор голосов в обеденном зале, затянувших какую-то долгую и тоскливую песню.
  - Живем теперь как нищие! - продолжал ругаться лейтенант Турко уже скорее не зло, а больше обреченно и обиженно, снова достал свой нож, подкинул его в руке, но не поймал, уронил себе на колени - а все ваша Анна! За что мне, спрашивается, ее любить? За то, что у меня прошлой зимой жена и детишки лежали, умирали с гриппом, а не то что на лекарства, на дрова даже денег не было!
  - А как выжили? - уточнил Вертура.
  - Да Лео помог, поддержал... - со стыдом смутился лейтенант как будто ему было неловко об этом говорить, снова начал ругаться - ...с Ингой они к нам ходили, таблетки давали, температуру мерили... Все отчитывали, слова не давали сказать, ругали, что пьянь я и тварь ленивая у них! А я просто жить хочу как все люди, по-нормальному, по-человечески! И жил бы, если бы не Анна. И если бы только одного сэра Лантрикса сгубила! Аферистка она, и что у нее сапоги дырявые, это все чтобы вы ее пожалели, прикидывается. Деньги-то у нее есть. От Тарче, от сэра Халмара, сколько ей всего дарили, где все это? Припрятала и плачет, какая она нищенка. Сама у Хельги на квартире живет, были там, видели как у них? Крутит она вами и посмеивается, перемывает вас с сестрой на кухне за фужером. Плевала она на вас, и на меня, и на всех. Сдаст она всех нас, как только ей прикажут и в тюрьме, между пытками не навестит. И дай нам Бог сознаться сразу во всем... - и прибавил с раздражением и обидой - дурак вы Марк! Наивный вы человек! Вам уже все прямо говорят, а вы не верите!
  - Она не похожа на актрису - возразил Вертура - она похожа на женщину, которая очень несчастна, одинока и никто ей не верит...
  - А кто ж ей теперь такой поверит! - развернулся к нему лейтенант и снова подкинул свой нож. Опять не поймал, уронил рядом на постель. Его пьяный голос уже спустился на хриплый утробный рык, и теперь, наверное, их разговор слушали и в соседних комнатах - только тот кто знать ничего не знает и знать не хочет, такой фантазер как вы! Не верите? Хотите проверить? А я вам скажу как. Видели у нее шрамы на спине? Вот спросите, за что, кто такой Генри Тарче, и как она их всех сгубила. Кто запер их в доме так, что никто не спасся, не смог выбраться, и поджег их? Сами сгорели?
  - Она подожгла дом с людьми?
  - Вину не доказали... - покачал головой лейтенант - ее там не было. В конторе была, бумажки перебирала, все ее видели...
  - Но если ее вина не была доказана, тогда почему дали плетей? - уточнил детектив.
  - За то, что она вдова и была любовницей сэра Генри! - с кривой усмешкой ответил лейтенант - так что не обольщайтесь, и вам с ней тоже полагается за блуд. У вас, в Мильде что, разве такого нету?
  - Есть - ответил, согласился детектив - но у нас полиция в большинстве своем в такие дела не лезет. Да и город большой, за всеми не уследишь. Но бывают, конечно, прецеденты. Порют временами на площади для профилактики неверных мужей и жен, чтобы другим неповадно было. Так значит, она убила своего мужа, потом этого Тарче, а потом донесла на сэра Лантрикса?
  - Ага - тяжелым страшным голосом ответил лейтенант Турко - и вы следующий.
  - А как она убила мужа?
  - А как убивают ведьмы? Зашила свои окровавленные волосы в платок, его лошадь прямо в полынью и скинула. Бывает конечно. Все люди с лошадей падают. Кто не падал-то, только тот кто верхом ни разу не садился... Но чтобы, проходя под городскими воротами в среду, в день, когда предали Христа, Господа нашего, ровно в полдень... А она стояла на стене, смотрела. Вместе с другими женщинами провожала солдат на войну. И ведь в доспехах был, не придерешься, не выловили.... Верите в такие совпадения?
  - Но почему она ведьма-то? - спросил детектив. Разговор все больше и больше увлекал его. Он отставил в сторону кружку и мысленно приказал себе не прикасаться к ней, чтобы окончательно не опьянеть.
  - А что она, не ведьма что ли? - понизил голос до тяжелого низкого рева полицейский и сделал долгую паузу, словно стараясь подобрать нужные слова - все они там с Хельгой и Евой три ведьмы. Может и Анна тоже была в Столице, и ей там тоже голову сверлили, как и ее сестре. Черт ее знает. Это все из-за этой Тралле... Раньше не было такой чертовщины. Гирта была самой сильной, ни Фолькарт, ни Иркола, ни острова бунтовать не смели, даже ваши Эмери из Мильды к нам не лезли - как-то внезапно перескочил на политику лейтенант, но детектив не стал перебивать его, решил послушать, что он будет говорить - все у нас было. И народ богатый и сталь и уголь и лес. А потом сэр Конрад умер, и началось... Людишки у нас жадные стали все, злые, каждый тянет на свою сторону, каждый только под себя загрести норовит. У кого есть деньги, нанимает себе депутатов, юристов, сидят языками молотят, решают, каким еще налогом нас обложить, чтоб хозяину больше было. Вон как сэр Вилмар, средний сэра Вильмонта взял и в Столицу укатил. Шикует там на наши денежки. И все так: ограбят народ, нагребут и бегом из Гирты. А откуда богатства? Введем новые поборы! А самим себе только льготы, налоговые вычеты. Это такая демократия у них, свобода, суверенитет. Кто больше заплатит, за того и проголосуют... А теперь еще и леди Вероника - вот она самая настоящая ведьма. Она такая же, как Хельга, тоже из Столицы. Сразу видно, одно ведомство. Как приехала, сразу начала наводить свои порядки, сразу отменила половину постановлений, на некоторые законы вообще мораторий наложила. И сэр Прицци и леди Тралле сразу за нее, поддерживают все ее решения. А леди Булле, даром, что с весны в городе, всех построила, со всеми подружилась, все к ней в очередь на прием выстроились. Молодежь наша ей в рот смотрит, такая она вся... Мужики без ума от нее, как вы за Анной бегают. Глаз с нее не сводят. За нее уже и дрались насмерть, и вешались.... А кто на ней женится, тот и будет править Гиртой. Одной породы они с Анной. Всех вокруг пальца обведет... Старшие наши все против нее, но боятся сэра Августа. В нее и стреляли, и кинжалом кололи, и конем давили. Знаете, читали уже в отчетах, как у нас тут, в Гирте, дела делаются? А не вышло! - лейтенант схватился за кружку и снова начал из нее пить. Напившись, утер усы рукавом, нахлобучил на голову свою шапку и продолжил уже громким шепотом, с опаской и нескрываемой тревогой - ударили ее, а она стоит, улыбается и кровь из раны хлещет, только не красная, а синяя. С ней маг приехал, рукой повел, огонь, дым вокруг, а тот, который напал, катается по мостовой, горит... А потом они пришли к этому, как его, помощнику мастера Роффе, мэра нашего, прямо с заседания вызвали, и в его кабинете же и повесили, а мэтр Кноцци написал, что причина смерти - самоубийство. Бояться теперь леди Булле. Но никто слова поперек не говорит, а вот еще недавно было... - лейтенант запнулся, как будто вовремя прикусил язык, продолжил - молчат все наши, дружины к бою готовят, патроны клеят, точат мечи. Устали все, но скоро еще хуже будет. Вспыхнет Гирта.
  - Боятся, что она наведет порядок и прекратит тот бардак, который творится здесь? - осторожно уточнил детектив.
  - Ага - после некоторый паузы ответил лейтенант - кто не понравится, кто слово поперек скажет, всех за ребра перевешает. Вот она настоящая Булле. Все нынешние, посмотрите портреты в ратуше, голубоглазые и светлые. Это кровь жены сэра Конрада, Волчицы Сив, матери сэра Вильмонта и леди Клары, жены сэра Ринья. А леди Вероника внучка леди Хендрики, его сестры. И по характеру она тоже чистокровная Булле. Дочь Лунного Дракона, змея, как леди Мария, жена сэра Августа, злобная, хитрая. Только вы этого не выспрашивайте ни у кого, и я вам этого не говорил... Но все это знают и видят, она настоящая наследница. Как только она прикажет, все пойдут за ней.
  - Боитесь ее? - спросил Вертура и налил себе еще юва, пока лейтенант не выпил всё оставшееся в кувшине.
  - Страшно жить будет конечно... - ответил, немного успокоившись рассудил тот, уже нисколько не скрывая страха и восхищения - но я-то человек маленький, много не наворую, мне разве что служебное несоответствие, штраф и плетей. А вот кто постарше, у кого служебный подлог и взятки серьезные, вот тем одна дорога: болтаться на крюке над Керной. А так, для простых людей даже лучше, когда у власти такие как леди Вероника. Крови правда прольется... Но такой гнилой крови и не жалко. Да и так все равно постоянно льется, но может и получится мразей этих и ворье каленым железом выжечь, порядок навести... Сами видите что у нас тут. И это еще порядок. Почитайте по Восточной дороге или по Зогдену, как там у них.
  - Знаю, всякое видел - согласился, кивнул Вертура - вот у нас в Мильде с подлогом, казнокрадством и сокрытием не церемонятся. Сразу старшину района могут снять и в тюрьму, а семью прочь из города с конфискацией имения. Имущество в казну, детей в монастырь. В суде при совершении преступления государственная служба считается отягчающим...
  - Да, нам бы такое - согласился лейтенант - а то все наоборот. Если ты нищий, яблоко укради: суд плетей с исправительными работами даст. А если депутат или рыцарь, то хоть народ на проспекте мечом руби, все можно, напишут в 'Скандалы' статейку и карикатуру нарисуют для смеху... Вот только недавно сын мастера Васко, это который занимается лесозаготовками, на улице, на коне с дружком в толпу с копьем с разгона въехал. Как в книжке хотел, думал как раньше, ничего ему никто за это не сделает. У него дядя майор жандармерии, у сэра Прицци в клубе, отец крупный подрядчик. Будет с такими ссориться кто из-за такой ерунды? Махнули бы рукой раньше и забыли, а к этим сэр Тинвег лично приехал, доставил обоих к леди Булле. Она даже разбираться не стала, приказала на клюки за ребра прямо к решетке Собора прицепить - лейтенант злорадно усмехнулся, зашептал еще тише - первый сразу помер, а Васко Младший висит, орет на всю площадь, с проспекта слышно. Приехал Васко Старший, его отец. Мэтр Форнолле его сержанту голову мечом разбил, когда те снять попытались, говорит - не знаю ничего, приказ. Идите к леди Булле, у нее разрешения забрать просите. А она: у меня неприемный день. Пока бегали, разбирались, младший Васко тоже помер. А отцу его плетей вне очереди приказали дать на Рыночной, прямо при всех. Я когда в Еловом егерем был, не было покоя от их семейки. Теперь, говорят, не видно не слышно. Только так и надо с такими, если честно, руку на сердце положить.
  - Ага - согласился Вертура, он хотел рассказать, что сам видел принцессу Веронику и даже разговаривал с ней, хотел поделиться впечатлениями, но вовремя прикусил язык.
  - Вот так вот - назидательно заключил лейтенант и принялся пить прямо из кувшина - вот такая она, наша светлейшая леди-герцогиня. Никто теперь не хочет враждовать с ней. Даже сэр маршал. А сэр Булле как будто и не понимает, что когда придет время, то и ему и его кровным придется потесниться. И его старший Берн в лучшем случае так и останется у себя на юге, в Басоре, генералом экспедиционного корпуса или комендантом крепости. Или понимает, но ничего уже сделать не может, потому что все они из Столицы, а против Столицы идти нельзя. А впрочем черт с ними со всеми, не наше это дело. Мы люди подневольные, ничего не решаем, ничего от нас не зависит... И слава Богу!
  Он сорвал с головы шапку, поднял перекошенное лицо к потолку, истово перекрестился, снова начал пить. Покончив с кувшином, без всякого спросу взялся за кружку Вертуры и выпил все оставшееся и в ней. Допив, замолчал, словно осознав, что в запале наговорил лишнего, но махнул рукой, вынул нож и снова попытался его подкинуть, промахнулся, с грохотом уронил на пол, повалился с кушетки на колени следом и принялся шарить под ней, пытаясь его найти. Вертура перегнулся через край стола, уставился в темноту под ним.
  - Так леди Вероника тоже ведьма, как и Анна? - уточнил он у полицейского.
  - Да дрянь эта ваша Анна! Вот она что. Вот мы все сидим, служим, приказы там выполняем, работаем, расследуем, а как придет время править леди Веронике, сдаст всех нас ваша Анна под суд и в качестве доказательств еще и протоколы с нашими же подписями прикрепит. Где, как и что мы с вами делали. И будем мы там рассказывать потом что это нам устно так приказали этого не трогать, того не делать, сюда не ездить, и что попробуй не выполни, не то что взашей со службы. Убьют, детей сиротами отправят в приют жить... И каждого же заставят отвечать перед трибуналом, как на Страшном Суде... Вот так все и будет, Марк. Запомните это.
  - Ага - задумчиво ответил детектив - но все же...
  - Что? - наконец найдя свой нож, сел на пол лейтенант. Его коса растрепалась, шапка съехала на лоб, растрепались и ворот рубахи и усы. Внезапно замолчав, он сидел на досках такой растерянный, пьяный и несчастный, что Вертуре даже стало жалко его от того, что тот напился настолько, что взял и вот так вот выговорил все, что у него было на душе человеку, которого знает от силы несколько дней. И, глядя на него, детективу еще подумалось, что в Мильде за такую распущенность он сам по молодости не раз получал розг, и что, наверное, раз такие вещи открыто говорят и обсуждают даже в полиции, в Гирте действительно все намного хуже, чем ему показалось в первые дни.
  - Схожу еще куплю - заглянув в кувшин и убедившись, что пить больше нечего, заключил Вертура и поднялся с кушетки.
  - Нет! - с угрозой заревел лейтенант, ухватил его за полу мантии, резко потянул к полу, продемонстрировал зловеще блеснувший в свете лампады на столе остро отточенный нож - сдавать меня шерифу побежите?
  - Всё выпили - присел рядом с ним на корточки Вертура и уставился в его пьяные, налитые ненавистью, ничего не понимающие глаза - схожу, возьму еще юва и поесть...
  - Поклянитесь.
  - Клянусь.
  Лейтенант отпустил. Его рука безвольно грохнулась на колени. Взяв свою поясную сумку, набросив на плечи мантию, надев ботинки и накинув на петли шнурки, чтобы не завязывать целиком, Вертура взял пустой кувшин и неторопливо пошел за новой порцией юва и едой, чтобы по дороге как следует обдумать все услышанное.
  
  ***
  
  Непогода накрыла город. Лил дождь, сверкали молнии. В пустой и холодной печке отдела Нераскрытых Дел уныло завывал ветер, задувал в зал через дымоход и распахнутую настежь дверцу. Доктор Сакс потеплее закутался в свой плащ, пожаловался что холодно, сообщил, что раньше середины сентября, уголь не завезут, высказал предложение, а не скинуться ли и не купить ли дров. Но все промолчали, покупать топливо на свое жалование никому не хотелось. Выход посоветовала Инга. Мрачно напомнила, что в таких ситуациях просто надо выкрутить до предела все газовые рожки. Все посмеялись, но именно так и сделали. Теперь в зале стало не только холодно, но еще и душно. Но Инга явно не была автором этой идеи: из длинного коридора и с лестницы тоже тянуло кислой духотой, похоже, также поступали и в других залах и кабинетах.
  Медленно тянулись часы. Приглушенный калильный свет порождал густые тени в углах, под столами и на лестнице. За окнами, в непроглядных вечерних сумерках, за пеленой дождя, за ветвями растущих на бастионе тополей, светлели огни набережной и домов на противоположном берегу реки. Мерный шелест бегущей воды и темные окна на фоне подсвеченных лампами стен, навевали мысли об осени и скором окончании рабочего дня, когда можно пойти домой, и не думать о службе, окончательно и бесповоротно, до самого завтра, забыть о всех проблемах и делах, напрочь выбросить их из головы.
  Вернулись инспектор Тралле и капитан ночной стражи Герман Глотте. Поднялись наверх, закурили свои трубки так густо и дымно, что дышать внизу стало совсем нечем. Мариса надела свой плащ, накинула на голову капюшон и демонстративно открыла рядом с собой окно. Ароматы реки, мокрых листьев и напоенной дождем земли, холодной, бодрящей волной полились по залу, разогнали гарь и дым.
  Бросив мстительный взгляд на зябко и злобно кутающегося в свою жилетку доктора, Мариса отложила папку с документами, взяла чистый лист бумаги и быстрым росчерком накатала название фантастического рассказа, который она давно хотела сочинить, чтобы отправить в литературный журнал, на конкурс, в Мильду. Но заглядевшись на огонек лампы, задумавшись, так и не успела написать ни строчки: внизу громыхнула дверь, со двора вернулся усталый и промокший Фанкиль. Снял отсыревший плащ, бросил на пол рядом с вешалкой такой же мокрый зонтик, огляделся, и, не найдя иного собеседника, подсел к столу Марисы, уставился на нее, улыбнулся, кивнул, сделал жест раскрытой ладонью, как будто предлагая ей первой заговорить с ним.
  - Я хочу написать книгу! - без всяких предисловий нажаловалась она, мигом догадавшись, что он готов ее выслушать - и вроде в голове все четко, а как что напишу, сплошные дрянь и мракобесие! Все отвлекают и сил никаких работать и собраться нет!
  И сделала такое лицо, словно приготовилась слушать, как ее начнут утешать, а она в ответ скорчит высокомерную гримасу, будет скептически качать головой: мол, слышали мы все это, вы сами даже и так не умеете, а еще советуете тут мне. Вам не понять какой я талант на самом деле, и насколько мир ко мне жесток и несправедлив.
  - Анна Мариса - перебив ее, как будто он ее вовсе и не слушал, обратился к ней Фанкиль - это же ваш литературный псевдоним верно?
  Мариса вздрогнула, покраснела и попыталась спрятать глаза, но рыцарь снова улыбнулся, пытаясь ее приободрить.
  - По правде говоря, идея про детектива, перемещающегося через планарные пласты, раскрывающего заговор падших духов, которые строят машину, чтобы замедлить ход времени и тем самым обмануть Бога... Мне понравилась. Это вы сами придумали?
  - Они разгоняют вселенную до скорости света, так что время замедляется и для Бога снаружи оно идет нормально, а для них правление в сотворенном мире продлевается фактически навечно - разъяснила она, как будто повторила бездумно вызубренное по непонятной ей самой книжке - но для этого им надо построить машину, которая сможет разогнать сразу все планарные пласты и она будет похожа на юлу, которая раскручивает космос... Не помню, кто это придумал, но мне очень понравилось. Я рассказала леди Хельге, думала, она поможет, она же сама меня всему этому и учила, а она ответила чтобы я не забивала себе голову ерундой, прекратила заниматься ей...
  - А представьте себе, что на самом деле все так оно и есть - достал фляжку машинной выделки с тесненным на выпуклом боку крестом и сделал небольшой глоток, Фанкиль - первые христиане ждали второго пришествия Христова почти сразу после его Воскресения. Потом его ждали веками, тысячелетиями. Философия философией но, поскольку Господь Бог творил мир не за семь календарных дней, также и Последние Дни не будут днями, а проповедь Евангелия Христова не обязательно будет идти только в пределах одного города, континента, одного планарного пласта... Сколько всего случилось, но это не было Концом Всего и мы с вами живые люди, а с Воскресения Христова ведь прошел уже, наверное, не один десяток тысяч, если не миллионов или миллиардов, лет. Что же касательно Машины... конечно же всегда найдутся те, кто будет спорить и доказывать что все совсем не так: людям приятнее ощущать в вере иррациональность чуда или теплую романтику навсегда ушедшей старины, нежели математический расчет вращающих небо и землю божественных механизмов, но выглядит весьма правдоподобно. И, возможно, такая Машина уже давно построена, запущена и, перерабатывая в энергию страдания грешников в аду, действительно ускоряет движение сразу всех планарных пластов, продлевая агонию создавших ее падших сущностей и те самые последние дни тварной вселенной, в ожидании полного и конечного распада материи и рассеивания энергии...
  - Вам надо читать с кафедры - печально и одновременно насмешливо улыбнулась Мариса.
  - Да, у нас были уроки миссионерского дела - вздохнул, согласился Фанкиль - но, к сожалению, для того, чтобы проповеди были действительно хорошими и полезными, мало быть просто ловким на язык.
  - Иногда вы говорите прямо как по книжке.
  - Это просто опыт. Запоздалые ответы на вопросы, которые никто никогда больше не задаст тебе - скривил скулы в грустной натужной улыбке, ответил Фанкиль - кстати, вот вам тема для рассказа. Сегодня ездили смотреть на черного человека. Я было думал, что это шарлатаны просто вымазали гуталином какого-то артиста, а он действительно черный, но, к сожалению, не демон, как из той самой далекой страны. Давным-давно такие служили нашим врагам, но потом они все вымерли. Так что этот, похоже, с какой-то генетической аберрацией, какие иногда бывают у дикарей в лесах далеко за морем на юге, за долиной реки Эсты. Он каннибал и не носит ничего кроме черных очков, это у него такой языческий фетиш, его будут показывать в клетке на ярмарке, чтобы родители пугали им на ночь непослушных детей, а второго каннибала мы будем допрашивать сегодня вечером...
  - Вы предлагаете написать мне, как два каннибала забрались в город и ночами приводили в ужас его жителей, а потом поймали друг друга и съели? - даже не дослушав его, скептически уточнила Мариса.
  - Вот вы уже все сами и придумали. Два каннибала. Черный и белый - одобрительно улыбнулся ей Фанкиль. Достал трубку и, невзирая на запрет курить в здании комендатуры, встал и засветил ее от газового рожка на стене - а ваш детектив должен их поймать. Вот такого, я еще ни в каком журнале не видел. Среди всех этих авторов возомнивших себя писателями и чрезвычайно одаренными личностями, к сожалению, слишком мало настоящих психов, способных по-серьезному взбудоражить привычную к любым соплям и крови, публику, пробудить в ней хоть какие-нибудь чувства и мысли.
  - Действительно! - брезгливо поморщилась, согласилась Мариса и тоже достала трубку и табак - крутят одни и те же приемы, пишут с апломбом о том, в чем разбираются как свиньи в апельсинах. Напустят дешевой драмы для инфантильных подростков сорока лет... Дешевки! И ведь еще и гонорары у них и поклонники и контракты от издательств!
  И она подошла к газовому рожку, прикурила трубку и, торжественно, в знак того, что она совсем не такая, выдохнув дым, уставилась на картину с собором и летящими мимо шпиля хвостатыми огненными звездами.
  На лестнице снова загремели шаги.
  - Анна что вы тут курите! - грубо бросил ей инспектор. Они с капитаном Глотте спустились в зал - здесь нельзя курить. Немедленно погасите и марш за Хельгой. Потом можете идти домой. Лео у вас все готово? Пойдемте, время.
  
  ***
  
  Они покинули отдел, спустились на первый этаж. Здесь было холодно и душно. Тускло горели газовые рожки. Под закопченными сводами ритмично отдавали быстрые и тяжелые, приглушенные кирпичными стенами удары. Глубоким и мерным уханьем оглашали уходящий в перспективу, сводчатый коридор: в криминалистической лаборатории играла музыка. Густой, напористый бас звонко ударял в такт барабанам и какому-то клавишному, неестественного, электронного звучания, инструменту, бесконечно повторяя какой-то однообразный, завораживающий и сумбурный мотив. Инспектор сделал лицо, как будто он нисколько не раздражен этим шумом и раскрыл дверь. Отпрянул от жара и ударившего почти что физически ощутимой волной табачного дыма. В зале было густо накурено, а рядом с граммофоном на лабораторном столе, бесформенным прозрачным миражом, возвышался кальян: замысловатое устройство, плод распаленной опиумом академической фантазии, сооруженный из лабораторного оборудования - конической колбы, притертой пробки с отверстиями, дефлегматора, стеклянных трубок и штативов.
  Доктор Фарне, расположился справа от двери, под аркой, в дальнем углу. Откинувшись в своем низком, как в модном салоне, бессовестно старом, потертом и продавленном кресле, закинув ногу на ногу едва не на уровень лица, запрокинув голову, вдыхал из длинного, казалось бы достаточного для того, чтобы протянуть через всю лабораторию и вытянуть еще и в коридор за двери, шланга с мундштуком. Глубоко затягиваясь, бурлил микстурой, залитой в колбу, греющуюся на лабораторной газовой горелке. Выпускал в потолок клубы терпкого, отдающего горькими травами дыма, тужился, как будто нарочно стараясь наполнить им весь кабинет.
  В зале было темно. Электрическая лампа над столом посредине комнаты была выключена. В сумрачной, стоящей под сводами дымной пелене размытыми раскаленными огнями пылали зажженные в полную силу газовые рожки. От темноты, от ритмичного грохота граммофона, от жара и терпких ароматов, не зная, что это за место, можно было подумать, что тут не полицейская криминалистическая лаборатория, а новомодный салон или пытающаяся хоть чем-то походить на слухи о столичных заведениях, распивочная. И было сходство: как над стойкой бара, над высокими лабораторными столами и полками у противоположной стены, ярко горели несколько выкрученных на полную мощность светильников. Инга стояла перед конторкой над гроссбухом со множеством закладок с пометками. Вносила записи в раскрытый рядом журнал, сверяла с ним дозировки препаратов и вес пробирок. Проверяла ингредиенты и тщательно взвешивала их. Она очень устала, покачивалась, едва держась на ногах, и, похоже, уже не обращала ровно никакого внимания ни на курящего доктора, ни на грохочущую на весь первый этаж здания пластинку. Точно также как и ей, похоже, все равно было и лежащему на столе для допросов, все также притянутому к доскам за руки и ноги неподвижному трупу, над головой которого, к специальной штанге, была подвешена капельница, а в вены на шее, руках и бедрах введены медицинские иглы для инъекций.
  - Ну как? - принюхиваясь к горькому, напоенному ароматами дурманящих трав, дыму, брезгливо скривил скулу, поморщился инспектор. Доктор вскочил и откинул с граммофона тонарм, с резким виниловым скрипом, оборвал музыку и заявил.
  - Гармоническое звучание помогает поддерживать необходимый умственный тонус! - быстро, словно у него заранее был готов ответ на это абстрактное замечание, объяснился он и схватил со стола, продемонстрировал ромбическую обложку от пластинки с необычным фрактальным узором и манерной подписью на незнакомом языке,
  - Я про арестованного - понизив голос, уточнил инспектор Тралле, скептически нахмурившись на безмолвный труп на столе - он еще не сбежал от вас? Не признался в содеянном?
  - А, вы о нем... - отмахнулся, ответил доктор - нет еще. Лампа не работает. Электричество отключили.
  - Пантелей, а зачем вам лампа? - усмехнулся капитан Глотте, вырывая у доктора мундштук и с бульканьем вдыхая из кальяна белый дым - для диплома профессора пыток, вам оставалось только допросить мертвого. С вашим мастерством вы точно справитесь с ним и в темноте.
  Вошла Хельга Тралле. Невысокого, по сравнению с толстым и массивным инспектором, роста женщина. С красивым лицом, гладкой, блестящей кожей и длинными, аккуратными и прямыми волосами чистого, бело-золотого цвета, она была облачена во все красное: блестящую, тщательно выглаженную запашную рубаху, алое, столичного узкого покроя, длинное платье и короткую красную жилетку. Все обернулись к ней. Ее идеальные, математически-точные, лишенные всякого изъяна, неподвижные черты навевали мысли скорее об ожившем в наркотическом сумраке портрете с разворота глянцевого столичного журнала, что в беспорядке лежали вокруг граммофона доктора, чем живой человеческой женщины. Только внимательные и быстрые темно-серые глаза, стремительно обежавшие кабинет и участников предстоящего действа, верно напоминали о том, что она скорее человек, чем призрак в душном кальянном дыму или идеально выполненная, разумная, почти что живая, механическая кукла, каких за очень большие деньги иногда покупали себе в Столице самые богатые и влиятельные, и на потеху друзьям и родне, в знак статуса и роскоши, привозили в Гирту.
  Найдя взглядом стол для допросов, не обратив ни малейшего внимания на доктора, запоздало заслонившего собой свою курительную машину, она подошла и положила свою тонкую, идеально очерченную ладонь на лоб умершего.
  - Мертв - только и сказала она одно слово и развернулась к Фанкилю - Лео, чем вы собираетесь его реанимировать?
  - Биоактивным агентом Б-серии - с готовностью ответил рыцарь - сделаем полуторную дозу и прокачаем кровь. Инга уже ввела антикоагулянт и консервирующий раствор, чтобы предотвратить свертывание. Паразит вызовет регенерацию тканей, мы выждем время, подадим электрический разряд на мозг, чтобы запустить нервную систему и проведем допрос, вот список...
  - Из-за грозы в городе отключили свет. Калибровочные преобразователи выставлены на пятнадцать процентов. Вы получали сводку? - глядя ему в глаза, спросила куратор полиции Гирты.
  - Хельга - вступился инспектор и словно начал оправдываться - мы должны быть точно уверены, что это тот самый сумасшедший, что повинен в тех убийствах. Только так мы сможем закрыть это дело. И как только мы закончим, мы сожжем его в морге, в печи. А если это не он, мы продолжим поиски, мы же обсудили...
  - Да - коротко кивнула она - приступайте. Лео, под вашу личную ответственность. И обязательно проследите, чтобы при любом исходе он был сожжен.
  От ее властных слов все присутствующие помрачнели и напряглись.
  Фанкиль же покачал головой, достал из своей поясной сумки ампулы, в которых в алой жидкости плавали почти неразличимые глазом черные, похожие на крошечных спрутов личинки и как будто с гордостью, продемонстрировал их всем.
  - Это надолго - пояснил он, было принявшим ожидающий вид инспектору Тралле и капитану Глотте - они должны войти в организм, размножиться и начать выбрасывать в кровь регенерирующие энзимы.
  Полицейские переглянулись. Инга начала проводить действия с капельницей, добавляя в нее очередной раствор. Доктор Фарне упал обратно в свое кресло. Взялся за журнал, как будто рассматривая разворот, спрятался за ним.
  - Лео, будьте внимательны. Валентин, зайдите ко мне - распорядилась Хельга Тралле и, развернувшись, быстрым деловым шагом вышла из лаборатории, следом ушли и капитан ночной стражи с инспектором.
  - Ой, а это что такое? - как только за ними закрылась дверь, внезапно спохватился доктор, когда из потрепанного глянцевого журнала ему на колени выпал желтый бумажный конверт. Фанкиль, что уже передал Инге ампулы и теперь был свободен, подошел к нему, взял в руки находку, с интересом осмотрел ее, открыл, узнать что внутри.
  - Мэтр Фарне - строго обратился к доктору рыцарь: в конверте был легкий белый, похожий на мел, порошок. Доктор загадочно заулыбался, потянулся к уже начавшему некрасиво тянуть, замедляться, граммофону. Подкрутил рукоять, переставил иглу в начало пластинки.
  - Ну я же не могу работать без музыки! - закатывая глаза, пояснил он полицейским - кальянчик, чай, кофе?
  И прибавил, забившись, задрожав от азарта.
  - Умиротворяет, как вкус ароматических смол в прозекторской!
  - Время есть - глянув на труп, в который Инга уже ввела регенерирующий препарат, рассудил рыцарь - от кофе не откажемся, но нюхать стимуляторы без дела: нет.
  И, продемонстрировав орденский крест на рукаве мантии, склонившись к доктору, обстоятельно и строго пояснил.
  - Обязывает. Знаете как это?
  От его слова доктор Фарне, сжался и как будто даже уменьшился в размерах, затравленно и испуганно закивал, что все понял и отошел.
  Через полчаса вернулся инспектор. Возвращаясь от куратора через первый этаж, наверное, решив проверить, как идет процесс реанимации, заглянул в кабинет. Судя по виду, он был даже несколько разочарован: с его ухода здесь почти ничего не изменилось.
  Дождь яростно лупил во все также плотно занавешенные окна. Ударяя в громоотвод на колокольне церкви у проспекта, сверкали молнии. Оглушительно гремел гром, шумели листьями растущие по периметру плаца тополя. Переглушая шум непогоды, все также молотил граммофон. Тяжело звенели клавиши, бесконечно повторяя один и тот же аккорд, пересыпались ритмичным белым шумом и ударами бронзовых тарелок. Бесконечные, густые, но теперь уже медленные, как удары молота по наковальне, басы отбивали однообразный, но сложный ритм, перекликались с ними, вторили им, мешали думать, отключая голову своими бесконечными повторяющимися ритмами. От этой музыки и ставшего за эти полчаса еще более густым и терпким дыма становилось дурно, но это нисколько не смущало участников предстоящего эксперимента. Инга и Фанкиль даже не обернулись на звук открывшейся двери: оба сидели у лабораторного стола, по очереди вдыхали дым из трубок, тихо переговаривались, обсуждали какую-то статью из раскрытой на коленях у Инги книги. Еще несколько снятых с полок медицинских томов было разложено на стульях и столах вокруг ни. Труп все также лежал притянутый ремнями к пыточному столу, а на шестиугольной граммофонной пластинке отчетливо вырисовывались спирали белого порошка. Доктор Фарне, с озверевшим видом склонившись к ней, шумно, вдыхал его через стеклянную мерную трубочку, вставив ее в одну ноздрю и зажимая вторую большим пальцем свободной руки.
  - Что вы тут делаете? - перекрикивая удары басов, громко потребовал ответа инспектор - вы его уже допросили?
  - Если расчет верен - продемонстрировал начальнику тетрадь, густо исписанную формулами и цифрами, Фанкиль - то процесс регенерации займет еще около трех часов.
  Инга с готовностью схватила со стола, молча и резко сунула в лицо начальнику, массивный, ромбической формы, больше похожий на боевую часть какого-то замысловатого ударно-дробящего оружия, чем на точный прибор, как будто отлитый из одного куска железа и оснащенный бронзовым блестящим звонком, будильник.
  - Мы засекли время - показал ладонью, пояснил Фанкиль - заведем его с патефона, как прозвонит...
  - С патефона значит? - грозно нахмурился, сжал зубы, возмутился инспектор, глядя на вдыхающего уже через другую ноздрю доктора.
  - Валентин - как проповедник сомкнув ладони пальцами, обстоятельно начал разъяснять ему рыцарь - мэтру Фарне нельзя спать, потому что иначе трупы поднимутся и нападут на нас, вырвавшись из под телепатического контроля, который он осуществляет над эманациями некротических флюидов лежащих в полицейском морге тел...
  - Я спрашиваю про патефон! - инспектор подошел к столу, с ненавистью уставился на гипнотически-бесконечно вращающуюся спираль порошка на пластинке, принюхался к кальяну - почему заранее не доложили? В следующий раз будете по пунктам писать мне как в лабораторной, под отчет! Лео, эти ваши выкрутасы вот уже у меня где!
  - С другого патефона, вот с этого - прервал его разглагольствования Фанкиль, толкнул ногой, стоящую в тени стола, закованную в массивную металлическую оправу юлу с вертикальной винтовой ручкой - генератор постоянного напряжения, у мэтра Руксета в электротехнической одолжили.
  Взяв в руки, продемонстрировал два толстых экранированных провода, что вели от клемм прибора и были подсоединены к штырям, вбитым в череп умершего.
  - Я же уже объяснял. Мы накопим на емкости разряд в три тысячи вольт - с важным видом коварного слесаря, объясняющего богатой клиентке, у которой на кухне поломался модный, заказанный из столицы кран, начал рассказывать Фанкиль - подадим его прямо в активные центры и тем самым заведем его мозг...
  - Лео... - только и сказал инспектор, скорчил гримасу, грозно насупился. Наверное, он хотел начать ругаться или просто беспредметно выговориться, но сдержался, промолчал, уставил на подчиненного тяжелый неодобрительный взгляд, выдохнул и заявил - все, давайте, работайте. Как закончите, никаких 'домой', с отчетом ко мне.
  И, размахивая руками, покинул лабораторию. Доктор Фарне оторвался от пластинки, бросил недоумевающий взгляд на стол для пыток, потом на дверь, словно не мог понять, кто это только что ушел и, похоже так и не ответив для себя на этот вопрос, пожав плечами, снова обратился к своему рабочему месту. Инга и Фанкиль же молча переглянулись, пожали плечами и снова углубились в изучение лежащих на столах медицинских книг.
  
  ***
  
  Пронзительно и грозно ударил будильник. Было уснувший или впавший в экстатическую апатию доктор распахнул бешеные глаза и подскочил от этого громкого, огласившего лабораторию, навязчивого механического треска. У граммофона давно закончился завод, но криминалист слишком устал, и был невменяем настолько, что ему уже было все равно, играет музыка на самом деле или только у него в голове.
  - Время! - оторвал от локтей лицо, распахнув глаза, коротко распорядился Фанкиль. От усталости, ожидания и духоты его тоже сморил сон. Резко выпрямившись, он протянул руку и выключил звонок. Было уже далеко за полночь. В длинном коридоре за дверьми не было слышно ни привычных голосов, ни шагов. Южное крыло корпуса, где располагались кабинеты начальства, криминалистические лаборатории и прочие отделы, что работали преимущественно днем, обезлюдело. В столь поздний час работали только дежурные и оперативный отдел, но что происходило там, на другой стороне здания, отсюда было не слышно. Все звуки, что могли пробиться сквозь кирпичные своды и толстые каменные стены, заглушал шелест терзаемых непогодой рябин за окном и шум дождя, перемежающийся редкими ударами уже далекой и едва слышной грозы.
  - Проснулись - мрачно констатировала Инга. Привычным жестом поводя колбой в ручном штативе над газовой горелкой, она заваривала кофе. Терпкий и дымный аромат пережженных тут же в фарфоровой чашечке, перемолотых в аптекарской ступке бобов заглушал все иные запахи в комнате, навевал приятные мысли о том, что самое время сделать перерыв и поесть. Закончив кипячение, Инга разлила содержимое колбы в мензурки и, предварительно убрав в цветастый конверт пластинку, смахнув с нее на пол остатки белого порошка, поставила чашечки на вращающийся граммофонный диск...
  
  ***
  
  - Анекдот! - допив кофе, бодро и громко, как шафер на свадьбе, объявил Фанкиль. Рассказал историю про трех пьяниц в морге без закуски, над которым засмеялся только доктор и надавил на ручку генератора электрического напряжения.
  
  ***
  
  - Контакт?
  - Есть.
  - Разряд.
  - Есть.
  - Отклик есть?
  - Нет.
  - Перезаряжаем и по новой.
  - Разряд. Есть. Отклик?
  - Нет.
  
  ***
  
  - И совсем как неживой - устало и разочарованно кивнул Фанкиль, отпустил ручку электрического генератора, выпрямился во весь рост - похоже, что-то пошло не так.
  - Выполняли все по инструкции. Возможно, уже произошли необратимые изменения коры головного мозга... Но такого быть не может, мы прекратили его жизненные функции в соответствии со всеми расчетами, вот время... - скептически прищурилась Инга, словно проверяя себя, пролистала журнал, подцепила закладку справочника, продемонстрировала пальцем таблицу, сверилась с ней, с мрачной насмешкой заключила.
  - И ни барабаны, ни кальян, ни зубной порошок не помогли.
  - А что мои барабаны-то?! - вскочил, задергался, крикливо возмутился доктор - мне нравится такая музыка! И вообще для трупов живые барабаны нужны, с граммофона им не годится!
  - Ну, кот у нас есть. Осталось позвать того гуталина с бубном из клетки - оттягивая веки и заглядывая в мутные мертвые глаза, заключил Фанкиль - да, некстати эта гроза случилась. Но выбора у нас не было, до завтра его мозг бы испортился... И все же агент должен же был хоть как-то подействовать.
  - Думаю это из-за стабилизаторов - демонстрируя дрожащие маятники на полке над лабораторным столом, пояснила Инга - консервирующий раствор или антикоагулянт изменили химические свойства и сделали его непригодным к реанимации.
  - Вообще эта Б-серия специфическая - налил себе еще кофе, выпил и заключил Фанкиль - абскуративно-устойчивая конечно, но для людей из-за побочных эффектов не всегда годится. Ничего. Ладно, Бог с ним. В конце концов, мы в поле, работаем, с тем, что имеем. И другого варианта у нас и не было. Промедлили бы, был бы у нас второй младший Ринья... Все, заканчиваем с ним, Инга, возьмите анализы, напишите для мэтра Тралле внятный отчет, сделайте биопсию, замеры и рапорт, отправим образцы в командорию, пусть там разбираются, что с ними не так. Я за носилками, в печку его и домой, поздно уже.
  Через некоторое время, когда все возможные тесты были завершены, и стало окончательно очевидно, что реанимация не удалась, явились двое тощих, облаченных в грязные черные докторские саваны, служащих медицинского отдела. Отвязали от стола, взвалили на носилки труп и вынесли его из лаборатории вон. Фанкиль пошел с ними, лично проконтролировать процесс кремации, как и распорядился инспектор.
  По лестнице у центральных дверей комендатуры, они спустились в подвал. Прошли темным, ведущим через все здание, точно таким же как и на первом этаже, коридором с высокими кирпичными сводами и рядами арок с дверьми в северное крыло здания и вошли в окованные медью ворота ведущие к леднику, где складировали умерших. Тут, в просторном зале с перегородкой и окошком, почти как в полицейской канцелярии оперативного отдела, с конторкой и большими столами для покойников, оформляли, опознавали и сортировали тела, которые привозили сюда со всего города, если на них имелись признаки насильственной смерти. У оной из стен стоял стол дежурного, а в дальнем углу темнел массивный железный цилиндр кремационной печи, для сжигания медицинских отходов и неопознанных останков тел.
  Над рабочим местом смотрителя тускло горел один единственный газовый рожок. За столом сидел вахтер. Грыз кусок хлеба с зленью, бесцеремонно наливал себе из бутылки мутно-белую воду, похожую на самогонный спирт-первач. Не вставая, коротким поклоном он скупо приветствовал Фанкиля, но на его вопрос только безразлично мотнул головой и бросил.
  - Угля нет. Не завезли. Сами ждем. Несите в холодильник, если свежий, завтра из медицинского заберут - и без тени улыбки пошутил - котлет из него навертят.
  - Этого надо срочно - настаивал Фанкиль.
  - Несите уголь, сожжем - просто ответил смотритель, налил себе из бутылки еще и демонстративно выпил. Он был мрачен, суров, толст и бледен, смотрел почти как настоящий хирург, свирепо, настороженно и требовательно. Взъерошенные кучерявые волосы топорщились над нахмуренным лбом, иссеченным глубокими темными морщинами - без топлива жечь, спрашивается, на чем? А, скажите мне?
  Санитары с жадностью уставились на бутылку, словно ожидая, когда закончатся метания с трупом и можно будет запереться всем вчетвером, с бутылкой, в морге и наслаждаться тишиной ночной смены, пока не приедет кто-нибудь и не привезет еще мертвых, которых надо будет разгрузить, оформить и положить на ледник.
  Тело положили в печь и заперли ее на засов. Пошли за углем.
  - Мэтр Тралле... - бросая многозначительные взгляды на грязный холщевый мешок за креслом для посетителей в кабинете инспектора, личный запас на случай холодов, обратился к начальнику отдела Нераскрытых Дел Фанкиль - угля просят, жечь не на чем...
  Позади него в мрачном молчании стояли с пустыми носилками облаченные в грязные саваны санитары морга. Красные с недосыпу глаза выражали пустое злобное ожидание, поскорее бы все это закончилось, словно они сами были ходячими трупами, поднятыми из могил.
  - Лео, и почему я не удивлен? - покачал головой инспектор.
  Через некоторое время Фанкиль и двое несущих на носилках мешок санитаров снова шествовали по коридору подвального этажа. Эхо шагов гулко отражалось под мрачными сводами. Двое полицейских - дежурный каретный и завхоз, проводили недовольными взглядами припозднившуюся процессию, загремели ключами, открыли какую-то дверь.
  Но когда Фанкиль и его спутники вернулись в морг, то обнаружили, что за столом смотрителя никого нет. Вызвали по делу: пожал плечами, рассудил один из санитаров, и как будто работа уже была завершена, уселся на скамейку. Печь была все также закрыта. Фанкиль отодвинул засов, открыл и заглянул в нее. Убедившись, что в слабом свете приглушенного газового рожка над конторкой регистратуры у дальней стены, в ее глубине просматриваются босые грязные ноги, с лязгом захлопнул дверцу.
  - Все, работайте - устало распорядился он и уселся за стол в ожидании смотрителя, чтобы внести в журнал запись о том, что тело, участвовавшее в сегодняшнем следственном эксперименте, в соответствии с инструкцией, успешно кремировано.
  Служащие устало закивали, зашли к печи с задней стороны, засыпали уголь в бункер. Один взялся за топор, вяло, спустя рукава, принялся колоть щепки. Наблюдая их работу, Фанкиль еще немного удивился почему, уходя, смотритель морга оставил прямо так, у всех на виду, следы своего пьянства на рабочем месте, совершенно не стесняясь того, что кто-нибудь зайдет и обнаружит их. Но он отогнал от себя эти навеянные переутомлением и недосыпом мысли, понюхал отдающего дрожжами и хлебом, налитого в фужер самогона, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. За сегодняшний день, объездив половину Гирты, он устал настолько, что ему казалось, что еще немного, и он уснет прямо здесь.
  Санитары закончили приготовления и засветили кремационную печь. С тех пор, как они принесли уголь, прошло уже четверть часа, а смотритель так и не явился. Фанкиль пожал плечами, взял перо, сам заполнил журнал и сам же сделал себе выписку. Заставил одного из санитаров расписаться в ней.
  
  ***
  
  На улице было темно, холодно и ветрено. Где-то за домами, над северной частью города, полыхали вспышки грозы. Яростно хлестал дождь. Фонари не горели, бесконечными и темными каменными ущельями убегали в мерцающий завесой ливня мрак улицы. Темны были и окна богатых домов, где всегда горел электрический свет, но сейчас только слабо теплились огни керосиновых ламп, газовых рожков и свечей. Полицейский постовой у ворот охотно рассказал, насплетничал, что из-за грозы опять выключили электричество, и света нет во всей Гирте, разве что у сэра Августа и в герцогском дворце. Что по всему городу прошло предупреждение о комендантском часе, и рекомендация даже до его начала, с наступлением темноты, в одиночку не ходить по безлюдным переулкам. Но Марисе было все равно: свет отключали часто, не бояться темноты на улице она привыкла еще с детства, вокруг все еще было достаточно много спешащих домой к ужину пешеходов и повозок, а у моста, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей несли постоянную вахту полицейские патрули. Так что сейчас самым неприятным для нее было попасть в темноте под копыта всадника или кучера, что вел свою лошадь вслепую, низко надвинув капюшон или шляпу, чтобы укрыть лицо от тяжелых порывов ветра и напористых косых струй бьющей как будто сразу со всех сторон воды.
  Стараясь держаться ближе к домам, Мариса прошла от перекрестка два квартала и свернула в сторону моря. По дороге зашла в лавку на углу, где, как она уже не раз видела из окна, покупал еду детектив. Взяла все для бутербродов, чаю и вина. Но когда она поднялась в комнату Вертуры, то с каким-то внезапным для себя сожалением и разочарованием обнаружила, что в ней никого нет, шторы задернуты, как она сама и оставила их еще с прошлого раза, а в самой комнате темно и как-то совсем холодно, неуютно и сыро.
  Мариса тяжело вздохнула: пока она шла, она вся промокла насквозь и начерпала в обувь воды. Нащупав в темноте стул с высокой спинкой, она поставила на него саквояж с вещами, которые она собрала еще днем в своей комнате на квартире леди Хельги, зажгла керосиновую лампу на столе, сняла отсыревший плащ, повесила его на перекладину у входной двери. Набрала щепок, что с прошлой растопки остались у поленницы, зажгла свечу, накапала на скомканную газету воска и затопила печь. Когда щепки разгорелись, подложила дров и прикрыла модную, полупрозрачную, изготовленную из жаростойкого матового стекла, дверцу. Присела на кровать перед ней.
  Огонь затрещал, полился радостным живительным теплом. От его трепетных рыжих сполохов, играющих на стенах и потолке, все преобразилось. Поток ароматного, отдающего смолой и горьким дымом жара быстро отогрел замерзшие руки и колени. Стало уютно и тепло - почти как у себя дома - подумала Мариса.
  - Здесь не в чем варить кофе - внезапно спохватилась, сказала она себе, как-то сразу догадавшись, чего здесь так не хватало ей все это время - кто тут жил, раз не пил кофе? Что за человек!
  Она поставила на печь чайник. Рядом, на край, чтоб просохли, пристроила свои старые, давно прохудившиеся, сапоги. Достала из корзинки зеленщика конверт с чаем, насыпала в фужер щепотку, чтобы залить его кипятком и закрепить ликером из бутылки.
  - На ярмарке надо будет купить меду - внезапно подумала она. Скоро будет совсем холодно и будет постоянно идти дождь, будет сыро и можно легко заболеть...
  Она открыла свой саквояж, переоделась в сухую одежду: свою длинную черную тяжелую юбку и нарядную красную рубаху с широкими рукавами и собственноручно вышитыми желтыми и серебряными цветами на груди. Посмотрелась в зеркало, с сожалением взялась за свою перевитую траурной бело-синей лентой косу, расчесала, оправила длинную челку, уложила ее посимпатичнее. Брызнула духами себе на волосы и грудь, попыталась улыбнуться. Но получилось плохо, если не сказать, что фальшиво. Тогда она зажмурилась и, представила, как придет Вертура, захочет обнять ее. Она наигранно и лукаво отвернется, но все же позволит ему взять себя за плечи, постарается сделать серьезное лицо, словно у нее есть к нему нечто чрезвычайно важное, а он будет допытываться, что с ней такое и почему она опять неласкова с ним. Она скажет какую-нибудь глупую девичью ерунду чтобы его унизить, а он растеряется, как ответить ей так, чтобы она не ушла, и при этом не осталась безнаказанной за свою выходку... От этих мыслей ей самой стало смешно. Она открыла глаза, радостно заулыбалась своему отражению в зеркале.
  Закончив причесываться, Мариса подвинула стул, подсела к столу, достала из саквояжа неоконченные рукописи. Подложила под них несколько черновиков, чтобы не скрести пером по столу. Прикурила от керосиновой лампы, с трудом открыла присохшую пробку чернильницы, что стояла тут, наверное, еще с незапамятных времен, набрала из нее в свою новенькую перьевую ручку, которую подарили ей сегодня во время проверки, чернил.
  - Какая чепуха эти ваши каннибалы, Лео! - внезапно подумалось ей. Выдохнув густой струей дым, сложила листок вдвое и отложила его к черновикам, которые она комкала, чтобы потом почистить ими трубку или отереть от грязи сапоги.
  Где то-то далеко, за домами, громыхала гроза. Короткие, далекие вспышки озаряли темное ночное небо. За окном лил дождь. В печи с треском горел огонь. Мариса оставила письмо, погасила лампу, легла на кровать, заложила руки за голову, как это делал Вертура, положила ногу на ногу и уставилась в рыжий от сполохов пламени в печи потолок. Ей стало радостно и уютно.
  - Как хорошо. Здесь никто не мешает, никто не трогает... - внезапно подумалось ей - а что я вообще с ним ссорюсь?
  Пришла ей в голову внезапная мысль. Ведь сейчас он где-то едет на коне сквозь хлещущие в лицо дождь и ветер, или пережидает непогоду в сырости какой-нибудь темной деревенской избы и, наверное, тоже думает о ней.
  - Точно думает - довольно рассудила она - я это чувствую, иначе и быть не может.
  Она прикрыла глаза и подтянула плед. Приятные мечты о том, что завтра она проснется в этой комнате, никуда не пойдет, останется здесь, сядет за рукописи и наконец начнет свой роман, будет работать над ним, а потом придет Вертура и обнимет ее, как единственную женщину в своей жизни, кружили ей голову, тревожили ее восторженное сердце. Приятные мысли клонили в сон, за шумом дождя не было слышно ни звуков дома, ни шума вечерних улиц Гирты. Все тревоги, разочарования и обиды, все осталось за порогом этой комнаты. Все дурное и неприятное было смыто и унесено прочь этим тяжелым, пришедшим с северо-восточным ветром, ливнем.
  Радость ожидающей своего мужчину в своем собственном доме женщины согрела ее душу, и от этих мыслей ей впервые за долгие годы, захотелось осенить себя крестным знамением, поблагодарить Господа Бога за то, что хотя бы в мечтах, хотя бы на эти минуты, совсем ненадолго, она может забыть все то дурное, что случилось с ней. Без оглядки на прошлое, обстоятельства, тяжелые предчувствия, страхи и мысли, хоть раз почувствовать себя по-настоящему счастливой. Она очень устала за день, ей очень хотелось спать, но она старалась перебороть сон, только для того, чтобы подольше насладиться этими яркими и радостными мечтаниями о том, как Вертура вернется к ней, ляжет рядом, обнимет, ласково и настойчиво коснется ее руки. Как все плохое уйдет, останется где-то позади, что все изменится и у нее тоже есть надежда...
  
  ***
  
  Вертура и вправду думал о ней. Лежал на своей кушетке, вспоминал услышанное от лейтенанта, смотрел в потолок, слушал шум дождя и грохот грозы. Оставив пьяного полицейского, он спустился в зал, взял еще юва, подсел к какой-то совершенно незнакомой компании, где он оказался никому не нужен и не интересен, попытался включиться в разговор, но не сумел. Прошелся с кружкой по темным коридорам гостевого дома, прислушиваясь к тому, что происходит в комнатах за дверьми. Вернулся к себе и теперь лежал и смотрел, как молнии полыхают за окном, озаряют холодными вспышками потолок и деревянные стены.
   В его голове бесконечным и бессмысленным кругом вертелись пьяные и тревожные, навязчивые мысли. Очень хотелось встать, завязать башмаки, выйти на двор, вскочить в седло, взять коня лейтенанта как заводного и мчаться куда-нибудь прочь, подальше от этой ставшей ему за эти дни просто ненавистной Гирты. Все ему здесь было чуждо, все страшно, все враждебно. Но хуже было другое: теперь он окончательно осознал, что его отправили сюда на смерть. Что он здесь не просто никому не нужный чужак, а агент враждебной страны, шпион, засланный в качестве провокатора-паяца, которого все подозревают, срывают на нем злость, мстят за испытанные от совершенно других людей унижения. Что все именно так и было задумано, когда лорд Динмар, глава Второго Отдела полиции Мильды, утверждал его командировку, и что все это часть одного большого и очень важного плана, в который его не посвятили, чтобы под пыткой он даже при всем желании не смог бы сказать ровным счетом ничего, но по которому он как-то должен действовать. Что его, живого и мыслящего человека, просто так взяли и бросили, как бросают полено в печь, чтобы отогреться в непогоду... Как они могли так поступить с ним? Он же столько лет жил в Мильде, которая стала его родиной, за которую он не раз рисковал по долгу службы своей жизнью, за которую был готов идти на войну, сражаться и умереть. У него были друзья, вернее коллеги, которых он привык считать за друзей. У него были долг и служение, и он считал, что делает что-то хорошее, настоящее и важное, защищает свой город, ловит предателей, казнокрадов и убийц, охраняет покой граждан и их жизни, но теперь от всего этого, от его прошлого, от его веры, не осталось ровным счетом ничего. Все рухнуло, истаяло, в один миг. Мильда и все те, с кем он плечом к плечу нас службу все эти долгие годы, предали его, отправили на эту бесславную, а еще хуже, совершенно бессмысленную и нисколько не оправданную в его глазах смерть. А его начальник, глава тайной полиции, которому он беззаветно доверял, и который за двадцать лет службы, стал ему почти отцом, без всякой жалости, формальным росчерком пера взял и приговорил его, совершенно неподготовленного к таким заданиям, умеющего только переписывать протоколы, носить письма, иногда опрашивать свидетелей и перебирать бумаги на столе следователя, к этой мучительной и позорной роли принца-изгнанника, шпиона и детектива.
  Все было кончено. Все оставили его, ему некуда больше бежать, не к кому идти. Он остался один, в тысячах километрах от отцовского дома в Каскасе, где его никто не ждет, и уже как третий десяток лет как считают давно умершим. Он сгинет в этой беспросветной таежной северной глуши, в одиночестве и отчаянии, среди враждебных и чуждых ему озлобленных невзгодами, лишениями и несправедливостью людей. Он проиграл, Бог оставил его, у него ничего не получилось, все что он делал всю свою жизнь, считал необходимым и важным стало, глупым, никому не нужным и бессмысленным, ему больше некому верить, ему больше незачем жить. И эти давящие, ломающие волю, разрушающие душу, мысли заставляли страшно и тяжело биться его сердце.
  Но внезапно отчего-то ему вдруг подумалось о Марисе. Почему-то вспомнилось, как она тогда напилась и предостерегала его, уговаривала быть осторожным совсем не как актриса или ловкая циничная и беспринципная авантюристка. Как она зашивала его одежду, как улыбалась, думая, что он не видит ее. Как искала его прикосновения, как, прижавшись к его боку, крепко и отчаянно схватившись за него, лежала рядом с ним. Ему вспомнилась книга Адама Роместальдуса, что настоящий шпион никогда не похож на шпиона, как настоящие злодеи и мошенники никогда не похожи на опереточных гадов и антагонистов из дешевых бульварных пьес... И что лейтенант Турко может и трусливый ябеда и лгун, но и доктор Сакс тоже пытался сказать что-то и эти намеки Фанкиля...
  Да, все было против нее и скорее всего так оно и есть, но Вертура просто никак не мог отогнать от себя ее образ, никак не хотел верить им, каким бы очередным низменным и подлым обманом все это на самом деле не было...
  Да, быть может это такой ловкий и страшный спектакль, который окончится вероломным предательством, когда и здесь он станет не нужен, отыграет свою роль и его казнят как опасного свидетеля и соучастника какого-то очередного заранее рассчитанного до мелочей плана, вот-вот грозящего ввергнуть Гирту в смуту новой гражданской войны.
  Да, скорее всего лейтенант не соврал, но сейчас ее улыбка, ее глаза, ее слезы и тревога это было то самое единственное, последнее хорошее и настоящее, во что ему просто было необходимо верить, чтобы окончательно не сойти с ума от безысходности, горечи и обиды. И пусть это даже только в его голове, а на самом деле она действительно жестокая и ловкая актриса, умелый агент тайной полиции, сгубивший уже не одного неосторожно доверившегося ей мужчину... Какая теперь разница? Без этой иллюзии, без этой отчаянной мальчишечьей влюбленной слепоты внезапно ожившего, как будто пробудившегося ото сна сердца, он сломается, окончательно сорвется, не выдержит всего творящегося вокруг. Ведь надо же хоть во что-то верить. Хотя бы в то, что она действительно ждет его сейчас у него дома, приготовила ужин и искренне беспокоится, жив ли он и что сейчас с ним: женщина, которую он знает немногим больше недели, о которой он слышал только самое дурное и которая, когда будет приказ, выбор между ним и Гиртой, конечно же, как бы поступил и он сам на ее месте, неминуемо выберет Гирту...
  Вертура сел, облокотился о стол, схватил обеими руками кувшин и начал из него пить. Большими глотками, как лейтенант, с силой вливая в себя юво, пока не почувствовал что еще вот-вот и ему станет плохо прямо здесь.
  - Да черт с ними со всеми. Будь что будет! - мрачно воскликнул он, отчаянно перекрестился, тяжело вздохнул, с, грохотом откинувшись навзничь, на кушетку, положил на грудь меч. Выпитое глушило, ударами сердца било в уши, спутывало мысли. В голове стоял черно-багровый гул. Где-то рядом страшно и громко хлестали удары молний. Лейтенант Турко ворочался на своей кровати, пьяно рычал во сне.
  
  ***
  
  
  Глава 10. Хозяйка Грозы. (Среда)
  
  ***
  
  - Все, лета больше не будет - сказал кто-то, глядя на льющий за аркой дождь, печальные серые лужи и мокрую траву. Тяжелый полог при входе в гостиницу был откинут. Служанка проветривала зал, утренней сырой прохладой заставляя засидевшихся гуляк идти домой, или подняться к себе в комнаты, наверх. Те ворочались, угрожающе бурчали себе под нос что-то нечленораздельное, зябко кутались в свои мантии, поправляли шарфы, накидывали на головы капюшоны и полы плащей. Елозили на скамейках, с недовольством поднимались, оглядывались осоловелыми, заспанными, налитыми кровью глазами, с грохотом толкаясь об углы, хватаясь за все подряд, спотыкаясь на лестнице, покорно ковыляли куда-то прочь, чтобы где-нибудь снова упасть и провалиться в тяжелое похмельное забытье.
  Где-то в курятнике хрипло и неровно, как кутивший всю ночь пьяница, запел петух. На дворе громко фыркали от падающего на морды дождя, трясли гривами, бряцали упряжью лошади. Спешащие выехать пораньше, ходили кругами, вели свои суетливые приготовления, окликали друг друга, ругались, курили. Мелкие торговцы вместе со своими помощниками, подвернув штаны, в сандалиях на босу ногу, шлепали по мокрой траве, громко перекрикиваясь на всю улицу, проверяли фургоны и лошадей. Потертые в дороге, но все также по-городскому респектабельные путешественники в высоких модных сапогах и длинных плащах с пелеринами, бодро командовали своим мрачным усталым слугам нести чемоданы и подавать экипаж. Кто победнее, просто вскакивал на свою телегу или в седло и катил за ворота гостиницы.
  Упершись локтем в свод, неудобно изогнувшись, Вертура стоял в проходе, курил, смотрел на мокрый от накрапывающего дождя двор и бессмысленно прохаживающихся по нему людей.
  - Обожаю осень! - созерцая этот вялый деревенский утренник, улыбнулся, как бы невзначай подметил он. Простоволосая девица в лаптях, что бросала в лужу под аркой свежую солому, окинула его быстрым оценивающим взглядом и, убедившись, что он совсем не похож на веселого деревенского подмастерья с могучими ручищами и огромным кузнечным молотком, только и фыркнула.
  - Дождь как дождь! - и больше не удостоила его не словом, ни взглядом, ни улыбкой.
  - А слышали про синюю кошку? - словно чтобы хоть как-то начать разговор, спросили у него из-за спины - ночью, говорят, была тут. Ее сторожа видели, ходила вокруг, болтала с ними...
  - Если пить как здесь, и табурет заговорит! - хриплым, надтреснутым рыком отвечали ему - то ли еще будет, как доберемся до Гирты!
  - Да ничего не будет - обернулся к ним, отомстил незнакомцам за хамство служанки, Вертура - напьетесь и упадете. Голова с похмелья будет болеть.
  - Да что вы, милейший! - растирая кулаками посиневшие глаза, вычесывая ладонью перья из всклокоченный бороды, весело и натужно заявил ему второй мужик - мы же вообще не пьем!
  - Юва? - протянул им свою кружку, отпивая из которой, пытался унять боль во лбу после вчерашнего пьянства, детектив.
  - Ага! - ответил собеседник и сделал большой глоток - ну все, Элайя, готов? Всё на месте? - весело толкнул с нарочитой, похмельной, аккуратностью пакующего на скамейке тюк, наперсника - так, винище не забыли? Остальное бросай и можно ехать!
  И они посмеиваясь, подхватив на плечи свой багаж, тяжело шлепая по лужам, направились к коновязи. С помощью мальчика-слуги приторочили сумки и, взобравшись в седла, припав к самым гривам, чтобы не опрокинуться спиной, забили пятками, погнали лошадей за ворота гостиницы.
  Часам к девяти утра в питейный дом зашел веселый доктор с зеленым зонтиком, за небольшую плату раздал всем желающим болеутоляющие таблетки. Пилюли брали охотно. Кое-кто даже с запасом. Прихватил себе и лейтенанту и Вертура, проглотил, запил ювом, сразу две.
  От лекарства стало гораздо легче, но ничуть не менее тошно и противно.
  - Ну, что какие планы? Продолжим поиски или обратно в Гирту? - поинтересовался он у спустившегося в зал, свирепо глядящего на дождь за аркой входа полицейского. Лейтенант не ответил ничего, ударил кружкой, тяжело упал на скамью. Сидел, бессмысленно расчесывался выжженным из дощечки деревянным гребешком, тупо глядел перед собой, пока выпитое, не ударило в голову, не прояснило спутанные тяжелым похмельем мысли.
  - Сейчас... - сказал он и полез в поясную сумку, достал плотный картонный чехол. Еще некоторое время они тупо и бессмысленно смотрели на разложенную на столе, прижатую с обоих концов кружками так и норовящую скрутиться обратно в рулон карту, пытались разобраться в ней.
  - Вот - указал Вертура, кое-как угадав их местоположение. Указывал пальцем на карантинный дом, к которому от основного тракта вели две дороги: одна через просеку с поворота в нескольких километрах от Переправы, другая от какой-то деревеньки рядом с городком, в котором они остановились - если ему вставили диск, то мы его конечно же не найдем. Но, если он убежал, так как его сумку нашли далеко в поле, в стороне, то ночью по бездорожью, в непогоду вряд ли он ушел далеко, так что должен быть где-то здесь...
  Лейтенант кивнул.
  - Очертим круг в десять километров. Это для неподготовленного человека. Вряд, он такой же опытный следопыт как вы с сэром Фанкилем.... Вот. В полутора километрах к югу река. Если дойти до нее, потеряться не получится физически. На запад переправа и тракт. Там бы он точно не потерялся, вон сколько в город народу едет. К северу тоже, но тут до дороги девять километров по лесу. К востоку - берег, холмы и несколько червоточин. Наверное та тварь из церкви в лесу вылезла из них... Вот тут, у дороги, есть пара деревень, но они все далеко. Остается только два места. Либо он сгинул в тайге на востоке, либо вот этот поселок лесорубов, что между магистралью и карантином. Либо он тут, либо... его там нет.
  - Ну поищем - кивнул лейтенант, закурил и как будто чтобы оправдаться перед собой, что он не прогибается, прибавил - заедем, осмотрим, рапортуем. Все равно по пути.
  Через некоторое время они уже стояли у своих коней. Чтобы успокоить тревожные с похмелья души, терли им морды, хватали за гривы. Лошади сторонились, воротили головы с явным отвращением, но терпели.
  - Помочь? - глядя на усталых лейтенанта и детектива, хамовато прогудел мальчишка-конюший надтреснутым прокуренным тенором.
  - Ага - ответил Вертура и когда тот подтащил им лесенку чтобы безопасно залезть в седла, разместившись, достал из поясной сумки пряник и вручил ему - на, угостись.
  С нескрываемой ненавистью, мальчишка принял подношение и отошел.
  Выехав из под навеса конюшни, Вертура не стал надевать капюшон: моросящий дождик приятно освежал разгоряченный лоб, холодил лицо и шею. Капли скатывались по толстой шерстяной ткани его темно-серого плаща, по широким рукавам мантии, стекали за шиворот.
  По улице тянуло дымом и сырым лесом. Ритмично елозила зубьями пила. С грохотом завертелся ворот колодца, зазвенела цепь: женщина в старом, прохудившимся, истрепанном по подолу плаще и коромыслом в руках, сбросила в колодец ведро, набрать воды. Во дворах и сараях уже снова дымили очаги, горели ремесленные печи. Где-то за пеленой дождя, впереди по дороге, нестройно пиликала гармошка. Какая-то компания продолжала свое веселое путешествие на праздник в удобном, укрытом брезентовым пологом, кузове телеги.
  От холода и мокрой утренней свежести становилось приятно и легко. Лейтенант снова взялся за свою флейту. Ее унылые завывания перекликались с пением кукушки, шелестом дождя, звуками городка и стоящего совсем рядом, над крышами домов, на вершине холма, леса. Седой туман клубами стекал из него по склонам, стелился по переулкам и полю в низину, где между торчащих из холодной мокрой зелени кустов скал, катил свои воды шумный и студеный, промывший за многие века в граните глубокую сумрачную протоку, ручей.
  Любуясь им в просветах между домов, детектив и лейтенант проехали по главной улице городка, миновали еще несколько деревянных домиков перемежающихся плетеными заборами и кустами шиповника вместо изгородей, какое-то двухэтажное каменное здание с желтыми занавесками на окнах и часовню, построенную прямо в склоне холма. Миновали пару длинных укрытых дерном землянок - не то жилищ, не то погребов и какую-то руину похожую на давно сгоревший, порушенный дом и, свернув за очередной крутой поворот, как-то внезапно оказались на лесной дороге совсем одни. Детектив даже обернулся: как будто и не было здесь рядом, за крутым склоном холма, никакого поселка: только старая, размытая глинистая колея с бездонными желтыми лужами, мокрые кусты черники, шелест падающих капель, да высокие, поросшие вековым мхом деревья. Они снова были в Лесу: вокруг стояла глухая и суровая чащоба, чуждой всему человеческому, живущей по своим законам, источающей ароматы подгнивших листьев, смолы и мокрого папоротника, безлюдной северной тайги.
  
  ***
  
  - Лео - инспектор Тралле спустился в зал и придирчиво огляделся.
  В комнате было одновременно накурено, сыро и свежо. Начавшийся вчера ливень так и не прекратился. Пасмурное пронзительно-белое небо стояло над плацем, тополями и рекой, на распахнутых окнах колыхались отсыревшие от дождя занавески. С улицы тянуло размокшим лошадиным навозом, лужами и пряными, уже начавшими подгнивать, первыми опавшими листьями.
  Громко шелестели капли. Потоки стекающей с крыши воды звонко плескались в желобах, бурлили в приставленных к ним ведрах и бочках, переливаясь через края, журчали под стенами. Приглушенный говор голосов, бой далекого колокола и ржание лошадей сплетались с этими бесконечными звуками бегущей воды в неповторимую августовскую песню.
  Фанкиль, Инга и Мариса, накинув на плечи плащи, сидели за самым большим столом. Рядом стоял горячий чайник, накрытый, чтобы не остывал, меховой шапкой, которая со вчерашнего дня откуда-то появилась у Инги. Все трое сжимали в зубах, курили трубки, перебирали, проверяли принесенные из редакций на согласование черновики еще не вышедших газет. Здесь были и уже готовый к печати, завтрашний, номер 'Скандалов Недели' и 'Курьер' из Мильды, и еще несколько изданий, что выписывали из других регионов и с большой задержкой перепечатывали с цензурой уже здесь, в Гирте, и 'Герольд' - листок бумаги на один разворот с важной городской информацией, и 'Всё для всех' - набранная убористым, почти что нечитабельным без очков шрифтом на худой бумаге газетенка, плацдарм для частных объявлений за две медные монеты. На страницах последней продавали и покупали все, разве что не женщин и детей: такое запрещалось законом и каралось смертной казнью, так что в основном это были аренда комнат, продажа утвари, мебели, топлива, а также, самых разных необходимых в хозяйстве и на мелком производстве материалов и инструментов. Тут же размещалась и реклама наемных артелей, домовых обедов, лавок, магазинов, театров, закусочных, ателье и мастерских. К осени этот второй по популярности еженедельник Гирты становился толще еще на пару страниц: к обычным объявлениям прибавлялись многочисленные сезонные предложения продажи дров, угля и прочих запасов, которые надо было сделать к зиме.
  В преддверии фестиваля, в силу явления в город большого количества заезжих искателей удачи и мошенников, это издание особенно нуждались в тщательной проверке, чем сейчас и занимались Мариса, Инга и Фанкиль. Каким-то еще очень давним герцогским приказом, функцию первичного цензора в Гирте выполнял отдел Нераскрытых Дел, а, поскольку за другими работами проверять тщательно все не успевали, в основном просто просматривали тексты, не вникая в суть, формально следили за тем, чтобы не давали в печать ничего противозаконного и лишнего. Ничего сложного в такой деятельности не было: обычно за день до печати в полицию приносили готовые к выпуску, написанные от руки макеты, а доктор Сакс, Мариса и Фанкиль прочитывали их, помечали красной тушью то, что надо было изъять или изменить, а после выпуска обязательно просматривали снова, насколько верно были исполнены эти предписания и, в случае нарушений, подавали соответствующую докладную в специальный отдел полиции, который проводил уже свою проверку и решал, есть ли нарушения или нет...
  - Это что, из вашего котика? - с подозрением глядя на новую меховую шапку, спросил инспектор - в тапки нагадил или ночной горшок опрокинул?
  - Нет. Подарок от жертвователей - весело ответил ему Фанкиль и продемонстрировал от плеча разворот 'Всего для всех' - все не уймутся, вот опять, смотрите.
  - Даже не хочу знать, за какие заслуги такие подарки. Ну и что такого? - просматривая лист, не сразу догадался инспектор.
  - 'Дешево, качественно, долго' - как само собой разумеющееся, прочел акронимом в месиве крошечных букв, рыцарь - 'Фильте два' - и пояснил - это то самое заведение, почти рядом с нами, на улице командора Фильте дом два.
  - Да, к фестивалю вся зараза повылазила - нахмурился инспектор - очень видно?
  - Ну, я сразу заметил - пожал плечами Фанкиль.
  - Да, удивительно, что это был не мэтр Сакс, а вы - присмотрелся к газете повнимательнее, покачал головой, начальник отдела Нераскрытых Дел.
  - Распознавать грех с первого взгляда - умение каждого духовного рыцаря! - с наигранным ироничным хвастовством ответил Фанкиль.
  - Это все? - забирая номер, проигнорировал шутку инспектор - отнесу мастеру Тинвегу. А вы все, забудьте. Мы выявили, известили, дальше нас не касается.
  - Ну как всегда. В лучшем случае закроют их на пару дней. Или опять будут полгода доследственные проверки проводить - с обидой возразил рыцарь - напишут в очередной раз 'информация оперативной ценности не имеет'. Может леди Тралле сначала оповестим? Надавит, чтоб хотя бы по-серьезному оштрафовали, а не как всегда...
  - Лео никогда не разгонял притон - обстоятельно, с едкой издевкой в голосе, пояснила Инга - как настоящий духовный рыцарь, он хоть раз в жизни обязан сделать это.
  - Хорошо, проконсультируюсь. Придумаем что-нибудь. Согласен, надо решать эту проблему - смягчился инспектор - Лео, а что вы вообще тут сидите? Густав и Анна справятся и без вас. Вы вообще приказы хоть иногда читаете? У нас на повестке еще один труп. Банкир Дрикке. Езжайте с котом, найдете, кто его убил. Личное поручение Хельги. Потом ко мне. И еще, у меня тут спрашивают, пропал мэтр Трасс, он был вчера в морге на ночной, вас там с углем видели. У вас там что, авария была, а вы молчите?
  - Да нет, без накладок прошло - пожал плечами, ответил Фанкиль - журнал заполнили, вот выписка.
  - Ну я подозревал, что он мог нас обмануть... - нахмурился рыцарь, когда инспектор поднялся к себе и сел за рояль. Вдавив педали в пол, ударил по клавишам, добавляя тоски к и без того сырому и дождливому дню своим бесконечно заигранным, одновременно торжественным и печальным полонезом.
  - Это, чисто теоретически конечно... Такое бывает, но это совсем редкий случай - начал рассуждать Фанкиль, объяснять недоумевающей Марисе - чаще всего они сразу распахивают глаза, начинают кричать, удивляться, впадают в истерику. Бывает, кусают за руку, если какой-нибудь дурень вздумает сунуть им палец в рот... Но если он затаится, то при полном отсутствии сердцебиения и рефлексов, нужен томограф, чтобы определить, работает ли нервная система, жив ли мозг, или нет.
  - А ближайший томограф в герцогском дворце и нам его конечно же никогда не дадут - саркастически развела руками Инга.
  - И как они тогда, как ходячие трупы что ли? - окончательно забросив все дела, поинтересовалась Мариса.
  - Активные агенты бэ-серии - объяснил Фанкиль - это синтетические вирусы, которые перенастраивает вегетативную систему объекта, так что она частично замедляет метаболизм, частично регенерирует определенные ткани и пережигает для их питания остальные, те которые по ее мнению не нужны. Так что какое-то время им не требуется ни кислорода, ни крови, чтобы поддерживать некую условную жизнеспособность на грани необратимых биохимических процессов. Эту методику изобрели для тех случаев, когда пациент лишается большего количества крови или получает травмы или раны несовместимые с жизнью. Например, когда человека разрывает пополам. В этом случае стимулятор позволяет сохранить функциональность каждой отдельной половины, законсервировать их так, чтобы впоследствии можно было реанимировать, сшить и срастить. На самом деле оживлять таким способом мертвецов не показано инструкцией. Гипоксия мозга вызывает необратимые изменения в центральной нервной системе, что приводит к тому, что реанимированные мертвые уже не будут полноценными личностями, какими они были до момента полного угасания жизненных функций организма. Это если исключить тот теологический факт, что оживляя труп, мы принудительно возвращаем в тело его душу, когда она уже разлучилась с ним.
  - А это разве не запрещено? - спросила Мариса, явно заинтересовавшись его лекцией. Налила себе из чайника горячего кофе и, достав из-под дивана припрятанную там бутылку, добавила еще на треть фужера 'Лилового номер один'.
  - Конечно же это грех - поправляя горлышко бутылки пальцем, чтобы она капнула в кофе и ему, с готовностью ответил рыцарь - особенно если реанимацию совершают по истечении сорока дней. Но тут мы руководствуемся библейским принципом пророка Елисея: все что происходит, происходит заслуженно, так как основное решение принимает Бог, а не законы химии и тем более не мы. Если проще: раз не удастся поднять мертвеца, а тем более с полными функциями организма - значит не было разрешения свыше. Но в соответствии с заветом 'не искушать Господа Бога твоего', подобные действия строго запрещены церковью и законодательством Северного Королевства.
  - По-вашему послушаешь - обдумав сказанное, скептически возразила Мариса - так можно оправдать любую дрянь.
  - Ничего не поделаешь - развел руками Фанкиль и горько улыбнулся - так устроен наш мир, не нам судить. Наше дело следовать заветам Единой Соборной и Апостольской церкви Христовой, выполнять заповеди и творить добродетели.
  - Да уж - покачала головой Мариса и сделала большой глоток. С омерзением поморщилась и отставила фужер: в бутылке лейтенанта Турко оказался не ликер, а смешанный с раздавленной черникой самогонный спирт - а я вот все жду, когда же в моей жизни по Воле Божией случится что-нибудь, помимо обязанностей, долга и служения.
  - Вас об этом не предупредят - ответила ей Инга - как случится, забудете сразу обо всем. Когда все хорошо, Бог не требуется.
  - Доказано адом - закивал, согласился Фанкиль - так, я схожу в лабораторию. Раз такие дела, пусть мэтр Фарне глянет кости, кого мы там вчера сожгли... Инга, готовьте мэтра Дезмонда, вернусь, поедем на этого банкира.
  Он встал, оправил свою потрепанную длиннополую мантию и собранные в густой серый хвост волосы и, так и не прикоснувшись к своему фужеру с кофе, покинул отдел.
  - Как вам ваш Вертура? - откладывая газеты, спросила у задумчиво глядящей в окно Марисы Инга.
  Та промолчала, потом внезапно отвернула ставшее одновременно лукавым и мрачным лицо, как будто эти неожиданные слова сбили ее с толку, и она стеснялась честно ответить на них.
  - Он дурак! - резко бросила она, закатывая глаза и поднимая ладонь к лицу, чтобы спрятать за ней улыбку сплетницы, только и ищущей повода обсудить приглянувшегося ей мужчину.
  - Совсем не похож на героя?
  - Похож - все также резко и грубо ответила Мариса и поспешила обиженно добавить, словно оправдываясь - на карикатуру недели...
  Но вышло совсем фальшиво. Инга ничего не ответила, улыбнулась и поправила съехавшую в сторону с чайника свою манерную мохнатую шапку с хвостом, почти такую же, как у лейтенанта Турко, только свежую и новую. Точно такую, какие носят охотники из тайги, деревенские ухари и щеголеватые сельские рыцари.
  - Вот отправил его мэтр Тралле с Йозефом, с бестолочью с этой! - снова закатив глаза, горестно вздохнула, как будто театрально-наигранно и невзначай, уже сама желая продолжить разговор, нажаловалась Мариса - а он же, дурень, пропадет, не знает ничего здесь!
  Полонез наверху давно прекратился. Инспектор Тралле сидел в своем кабинете, курил трубку, от холода пытался топить камин, но, кажется, в трубе что-то засорилось, или на чердаке ненароком перекрыли заслонку, так что тянуло не в дымоход, а в помещение, вниз, в отдел.
  
  ***
  
  Первый раз детектив и лейтенант свернули не на ту дорогу. Просека не была помечена на карте и привела их к обширной, простирающейся на насколько сотен метров вокруг северного склона какого-то пологого холма вырубке. То там, то тут, вокруг желтели подрубленные топорами на конус, узловатые пни. Клочковатыми зарослями темнели целые рощицы иван-чая и молодых, только недавно давших побеги берез, пробивались через неопрятные горы уже успевших засохнуть ветвей. Земля между ними была изрыта и искалечена следами стволов, которые волоком тащили к дороге, но людей рядом видно не было. Не слышалось, ни звука топора, ни иного инструмента. Стоящий вокруг черный, непроглядный, мокрый от дождя лес был тих.
  В глинистом склоне холма впереди темнел укрепленный камнем обод штольни. Несколько разрушенных, сгоревших времянок и сложенная из самодельного необожженного кирпича печь-гута под обрушившимся навесом указывали на то, что совсем недавно, здесь добывали и плавили свинец.
  - Браконьеры - покачал головой лейтенант Турко - пережигали руду. Это еще прошлой осенью их тут оштрафовали за то, что работали без лицензии, налогов не платили. А теперь вот снова - и усмехнулся - видать поссорились, пожадничали, не поделились. Вот и погнали их отсюда, все порушили-пожгли.
  Вертура и лейтенант объехали оставшееся от нескольких срубов и навесов пепелище и заглянули в штольню, вход которой был вроде как завален, но под самым сводом просматривались следы раскопа, как будто там был лаз, только слегка прикрытый ветвями и комьями глины.
  - Местные - пояснил лейтенант, кивая на почти свежие, отставленные колесами повозки и лошадиными копытами, залитые мутной желтой водой, следы.
  - Здесь его точно нету - покачал головой, созерцая эту печальную панораму разгрома, согласился Вертура.
  Лейтенант промолчал, только внимательно посмотрел на него, и они развернули коней и поехали прочь, обратно не дорогу на Гирту.
  
  ***
  
  - Барона Визру значит? - сразу угадав в полицейских людей таких же подневольных и бесправных, как и он сам, лукаво спросил у них староста лесной деревеньки - поселка в несколько больших, сразу на две-три семьи бревенчатых дома на склоне холма в лесу - да, к нам тут вообще гости нечасто ездят.
  Лейтенант и детектив настолько устали и промокли, что пропустили мимо ушей эту грубость, спешились и вошли в дом. Огляделись. В длинной, притулившейся задней стеной вплотную к каменистому склону избе с земляными полом и маленькими, без стекол, окошками, какие в непогоду и на ночь просто закладывают ставнями, было сумрачно и сыро. Дымно горел очаг. На большой, просторной кровати, укрытой горой тряпок и лохматых шкур, весело прыгали, визжали, радовались жизни дети, но увидев незнакомцев с мечами и в броне, тут же спрятались под набитые ароматным сеном, расшитые заботливой женской рукой подушки и притихли. Девицы у окна в дальней комнате встрепенулись, опустили свое шитье и во все глаза уставились на гостей через отодвинутую в сторону, разделяющую зал на две комнаты вместо двери, плетеную из лыка занавеску. Весело зашептались, кто это там еще такие, зашушукались, с улыбками закрестились на темную, висящую на самом видном месте, украшенную расшитыми черными и желтыми полотенцами икону Богородицы Девы Марии.
  - Кашу будете? - вошел за полицейскими отец семейства и гордо задрал к потолку бороду, демонстрируя накрытый свежей льняной скатертью стол.
  И вправду. На огне, в открытом, сложенном под городской камин из промазанных глиной валунов, очаге, клокотал чугунный бак с ароматной, приправленной лесными травами и ягодами вареной пшеницей. На столе были приготовленные к обеду деревянные ложки, горшок с медом и плоские деревянные тарелки.
  - Нам бы кваску - указал рукавом на бочку у дверей Вертура - и где нам этого барона искать-то теперь?
  - Спросите у хозяйки Гранне - махнул им куда-то вверх в сторону вершины холма староста, наливая им в большие кожаные кружки ароматный, отдающий хлебом, напиток. Кружки горчили воском, но от крепкого, забродившего кваса стало приятно и легко на душе. Полицейские выпили еще и переглянулись.
  - А из карантина вас не беспокоят? - поинтересовался детектив.
  Отец семейства только скривил рот, обернулся к стене, перекрестился на иконы, махнул рукой и как-то неохотно ответил.
  - Не беспокоят, слава Богу. Места глухие, гиблые, брать у нас нечего, к нам сюда разве что ревизоры и шерифы, и те нечасто, ездят.
  - А возчика Дролле часто тут видите?
  - Бывает и видим - хитро покачал головой отец семейства - часто не часто, не знаю, мне в окна пялиться, знаете ли, времени нет. А к хозяйке Гранне, это вам налево от дома и наверх. Только придется пешком или в обход. Лошади не пройдут.
  Вертура и лейтенант вышли из избы и, проскальзывая по мокрым камням и осыпям, придерживаясь руками за кусты, направились вверх по крутой глинистой, размытой дождем дорожке, и уже было поднялись на несколько десятков метров, когда услышали позади шелест ветвей и торопливые шаги. Придерживая за подол крупно расшитую по рукавам и вороту красной нитью лейну, по широкой дуге, видимо зная более пологий путь, за ними бежала одна из тех девушек, что сидела в доме за шитьем.
  Перекинув через плечо малиновый шерстяной шарф, чтобы не цеплял за кусты, она обогнула полицейских по склону, остановилась метрах в двадцати над ними и уставилась вниз. Растрепанные русые волосы рассыпались по плечам, серые глаза смотрели бойко и весело. Поднимаясь по кручине, она ничуть не запыхалась. Вертура и лейтенант ускорили шаги и, хватаясь за мокрые ветки, обрывая пожелтевшие листья, с треском и шумом взобрались к ней, где и обнаружили ранее не замеченную ими извилистую, но более пологую и удобную тропинку.
  - Я Майя Гранне! - засмеялась девушка - это дядя над вами подшутил! А вы кого-то ищите?
  Глаза ее смотрели хитро и весело, словно оценивая полицейских. Она была крепкой девицей среднего роста шестнадцати, может семнадцати лет. На нежных щеках проступал румянец, подол ее лейны уже успел промокнуть, к босым немытым ногам налипли опавшие иголки и листьев. Через ее плечо был перекинут, обмотан вокруг талии как у солдат, что летом на марше повязывают так свои плащи, заколот огромной манерной заколкой из серого железа длинный, серо-зеленый плед. Ее крепкие руки деревенской девицы были плотно сжаты в кулачки, а весь ее вид был настолько веселым, лукавым и по-детски непосредственным, что Вертура и лейтенант не сговариваясь, тут же потупили взоры и уставились в землю, как будто бы обоим стало за что-то стыдно.
  - Лейтенант Марк Вертура - честно и по-рыцарски, как, по его мнению, было положено разговаривать с молодыми особами, представился детектив, галантно приложил руку к груди, попытался улыбнуться. Но вышло зажато и по-дурацки, от чего девушка только еще больше развеселилась.
  - Разыскиваем сэра Визру - пояснил лейтенант, глядя в сторону.
  - Не знаю никакого Визры-мизры! Не видела, не брала, не ела! - воскликнула та и, засмеявшись, бросилась вверх по тропинке так резво, что детектив и лейтенант вздрогнули. Казалось что следом за ней невидимой, но ощутимой ударной волной поднялся ветер и стряхнул на полицейских всю воду, что была над ними на ветвях. Только малиновый шерстяной шарф мелькнул впереди и выше, среди серо-зеленой мокрой листвы.
  - Вот ведь ведьма - покачал головой лейтенант, глядя ей вслед.
  - Идем наверх - кивнул Вертура, и они снова начали свой крутой и извилистой подъем.
  На самой вершине холма, на скале, стоял дом, совсем непохожий на те, что были внизу, в деревне. Почти как городской, с каменным основанием и стенами из тесаного бруса, вытянутый, наверное, в три комнаты, с двумя соснами, растущими перед крыльцом с красивыми резными перилами. Тут же, неподалеку, под еще одной сосной, было устроено маленькое кладбище: два креста, вырезанных из дерева с досками-крышами стояли над ухоженными, засаженными маленькими лесными цветами, обложенными булыжником холмиками, могилами. К сосне была подвешена деревянная колотушка с пустотелыми трубками, что на ветру, что беспрестанно дул здесь, на каменистой вершине, издавала мелодичный и гулкий стук, похожий не какую-то замысловатую музыку, необычайно уместно вплетающуюся в звуки стоящего вокруг дождливого леса. Тут же, рядом с домом был разбит и огород, в котором росли какие-то кустистые травы и поздние цветы, похожие на те, из каких доктора делают настои и лекарственные порошки.
  - Действительно ведьма - оглядывая хозяйство, покачал головой лейтенант Турко - наверное, это та самая Гране, про которую у нас целая папка в архиве есть. Известная семья, растят какие-то замысловатые травы для докторов, многие покупают у них...
  Они миновали большой плоский камень у крыльца и вошли в дом.
  В горнице, куда они попали, было светло. Большие, забранные разноцветными матовыми стеклами окна были пробиты в трех стенах так, что с какой бы стороны не светило солнце, его лучи всегда падали на стол-бюро, заставленный алхимической посудой. У стола, спиной к дверям, стояла и аккуратно отмеряла на весах порошок уже немолодая, но высокая и симпатичная женщина. В ее русых и густых, как у дочери, заплетенных в косу волосах, светлели траурные, синие с белым, ленты. Она была статна фигурой и облачена в городскую, уже не новую, по длине, мужскую, до колен, темно-зеленую, мантию, а не в деревенскую лейну, какие носили простые жители поселков за пределами городских стен Гирты.
  - Ищите кого-то? - обернувшись, спросила она, даже не поприветствовав гостей. У нее были такие же, как у дочери округлые румяные щеки, приятная улыбка человека, который занят любимым делом и монокль, на шнурке, который при появлении полицейских, она вынула из глаза и повесила к себе на шею, убрав его за воротник. Вертуре еще бросилось в глаза, что кроме монокля на ней не было другого шнурка или цепочки, на которой носят нательный крест.
  - Да... - оглядывая комнату травницы, ответил детектив - барона Аристарха Визру.
  Где-то рядом скрипнула доска. Их юная проводница, не особо скрываясь, с внимательной, хищной улыбкой наблюдала за гостями из соседней комнаты, чуть приоткрыв дверь.
  - Он потерялся? - уточнила хозяйка дома и, подойдя к совсем новенькой почти как в городе, кривоногой печке с железной трубой и матовой стеклянной дверцей, проверила, горячий ли котелок с кипятком, в котором она, по всей видимости, собиралась готовить очередной магический отвар.
  - Мы точно не уверены... - начал объясняться детектив - но у нас нет других вариантов, либо он где-то тут, либо его схватили люди Солько. Лейтенант Марк Вертура - продемонстрировал он ей бронзовый ромб на плаще и подвеску лейтенанта полиции Гирты. Отдел Нераскрытых Дел. По личному поручению леди Тралле...
  - Хельги? - уточнила та и очень внимательно посмотрела на него. На миг детективу показалось, что ее глаза полыхнули лиловым огнем, как будто бы в них отразился какой то яркий, как будто удар невидимой, далекой молнии, свет.
  - Да - с напористой полицейской ленью и скукой, как будто нисколько не замечая этих метаморфоз кивнул лейтенант - вы знаете ее? Хельга Тралле, куратор безопасности Гирты.
  Хозяйка дома как будто не услышала, проигнорировала его, прихватила рукавом горячий котелок с печи, налила в кружки отвар из паяного медного чайничка, залила его кипятком, внимательно посмотрела на гостей. Вертура вздрогнул. У него закружилась голова. Даже несмотря на то, что в комнате и так пахло травами, экстрактами и терпким ароматом сушеных цветов, по помещению разлился, как будто ударил в голову, необычайно густой и приятный горьковатый запах какого-то терпкого травяного настоя, букет которого детектив угадать не сумел.
  - Майя! - звонко позвала хозяйка, и ее веселая дочка выбежала к ней. Все вчетвером они сели за обеденный стол, что стоял у окна у западной стены. На столе, в корзинке, на чистой льняной подстилке под тряпицей оказались нарезанный и засушенный белый хлеб и крупные осколки печатного, давно зачерствевшего мятного пряника посыпанного сахарной пудрой и орехами. Вертура и лейтенант машинально забегали глазами, ища иконы, чтобы перекреститься, но так и не найдя их, просто преклонили головы и осенили себя крестными знамениями.
  - Мухоморы! - внезапно обратил внимание на связки под стропилами детектив.
  - Это они - согласилась, кивнула хозяйка, пристально глядя на него - некоторые доктора используют их для микстур, а другие заказывают как дурманящее средство.
  - Вы вдова? - глядя на ее косу, уточнил Вертура.
  - Да - кивнула она и ответила бесстрастно, в сторону - мой муж погиб на воине. Вы же из Мильды? - и, заметив его смущенный, извиняющийся взгляд, чуть улыбнулась - нет, не на той, о которой вы подумали. Задолго до этой. Вы стыдитесь, хотя родом вы совсем из других мест.
  - Да, есть такое... - отвел глаза, согласился Вертура. Под внимательным взглядом этой женщины, ему с одной стороны было неловко, с другой он чувствовал к ней какое-то необычайное и теплое доверие, как к давней подруге или сестре. По возрасту она была его ровесницей или, быть может, на год или два младше него, наверное, лет тридцати шести, но жизнь в лесу и невзгоды придали ее облику какую-то высшую власть и мудрость, так что, сидя напротив нее за столом, глядя на нее, Вертура отчего-то почувствовал себя робким малолетним мальчишкой рядом со взрослой и строгой женщиной.
  - Вы выращиваете травы для аптек? - оглядывая комнату, снова спросил детектив, чтобы не молчать под внимательным взглядом ее чарующих серых глаз, от которого его начинала пробивать волнующая дрожь, когда она смотрела на него, и становилось не по себе. Что-то глубокое и невыразимо сильное было в этом взгляде. Что-то, что придавливало, сковывало волю, словно неумолимо надвигающаяся на него шторм, с каждой минутой все сильней и сильней бушующий в его сердце.
  Лейтенант Турко молча сидел за столом, держал, крутил на ладонях свою горячую глиняную кружку, от которой валил пар, рассеянно смотрел в окно, казалось бы совсем не замечая, не чувствуя того, что происходило сейчас с его коллегой.
  - Мы присматриваем за этой землей - улыбнулась хозяйка дома детективу, словно читая в его глазах все его мысли - как и Спящий Под Собором, мы отреклись от своего прошлого, от мятежа, преклонились перед тем, кто был распят и Воскрес. Мы приняли это послушание не вредить людям, быть рядом и помогать им. А травы, это мое любимое дело, считайте увлечение. Как ваше, советник Марк Вертура, история и книги.
  Ее глаза сверкнули лиловым грозовым огнем. Детективу показалось, что ее властная рука провела по его лицу. Мягкими горячими пальцами, по-хозяйски благосклонно коснулась его щеки, но Вертура так и не смог прочувствовать и понять что с ним: прошел еще один миг и видение снова исчезло.
  Обменявшись с уже допившими чай полицейскими еще парой малозначительных слов, хозяйка налила им какого-то необычайно терпкого и приятного, отдающего лесными травами, похожего на вино питья из оплетенной лозой, подвешенной в углу под потолком бутылки. Лейтенант охотно сделал большой глоток, отчего вмиг очнулся от прострации с кружкой и начал говорить что-то, показавшееся Вертуре полной несусветицей. Начался какой-то беспредметный и неясный разговор. Потом они пошли в сад, беседовали о травах и каких-то рецептах. Вышли на большой плоский камень с восточной стороны холма, над крутым, заваленным обломками скал обрывом.
  Здесь стоял высокий, почерневший от нагара железный столб, намертво вбитый в гранит. Камни вокруг него были обожжены ударами молний, а над головами серым покровом бежало холодное и безбрежное дождливое небо. Вертуре стало страшно. Он уже видел такое же небо. Там, на сеансе иллюзионных искусств, под сводами Димсток Тулла, тогда, перед самым пожаром, когда коварный мастер-иллюзионист маркиз Эф показывал зрителям далекие, неведомые, земли. Такой же простирающийся на многие, бесконечные километры черно-серый лес вокруг и такие же пасмурные и низкие облака-волны бегущие над ним.... Или, быть может, тогда они были совсем другими?
  Он стоял под дождем под этим печальным северным небом. Капюшон его плаща был откинут. Ветер трепал его распущенные длинные волосы, капли дождя стекали по щекам и лбу. Внизу, у подножья крутого склона холма, темнел, простирался до самого горизонта, непроходимый, заваленный обломками камней и буреломом, серый и унылый, мокрый от дождя, лес. Детектив держал хозяйку таинственного дома под руку, задумчиво смотрел вдаль. Лейтенанта рядом не было и Вертура так и не смог уловить тот момент, как они с ней остались на вершине холма одни.
  - Что со мной? Это сон? - одними губами прошептал детектив.
  Его спутница обернулась к нему. Ветер подхватил пряди ее светлых волос, что выбились из под ее мягкого платка цвета дубовой коры. Держа ее под руку под ее тяжелым коричневым плащом, он сжимал ее ладонь, сводя ее пальцы со своими. Она улыбалась, смотрела ему в глаза. Длинные концы ее плотного темно-зеленого шарфа летели по ветру.
  - Нет - отвечал ему в голове тяжелый, но ласковый, как налитые водой, надвигающиеся на город грозовые тучи голос - но ты будешь думать, что тебе это только приснилось.
  В столб на холме ослепительно ударила молния и тут же с треском, оглашая округу невероятно мощным ударом, как молот по наковальне, загремел гром. Где-то далеко внизу, по другую сторону холма, отчаянно заржали лошади. Вылетел из седла, упал на землю лейтенант Турко, заплакали в доме напуганные этим внезапным и резким грохотом дети. С силой и напором грянул ливень.
  - Да что же это такое! - кричал, выбегая под дождь к лежащему в луже лейтенанту, староста, потащил его в дом, принялся трясти его за лицо, жив ли тот или нет.
  - Вы там что, совсем что ли? - закричал он вошедшей следом в дом младшей Гранне. Но та ему не ответила. Жуткий, белый, торжествующий оскал сверкнул на ее лице в новой вспышке молнии, когда она стояла в раскрытых дверях на фоне уже черного от внезапно обрушившейся на лес и поселок непогоды неба. Староста вскочил от лейтенанта, сжал зубы и отчаянно перекрестился.
  - Молчи! - не по годам сильным и пронзительным голосом приказала Майя Гранне ему и другим мужчинам, что вернулись в дом со двора. Указала рукой, властно и грозно велела - положите его спать и накормите лошадей!
  От ее приказа, как будто затряслась земля, задрожала посуда на столе. Жалобно хлопнула дверь. Снова ударила молния, загремел гром. Было сникший после первого удара дождь, припустил с новой силой. В страхе забились под одеяла на кровати в углу комнаты, еще пуще заплакали дети.
  - Не бойтесь! - подошла к ним девушка, ловко подвернув подол лейны, встала перед постелью коленями на земляной пол, протянула руку, ласково погладила по мягоньким головкам - это просто гроза. Она пройдет. А меня ждут, мне надо идти.
  Она обняла самого маленького, вручила ему мятный пряник, поцеловала его и, весело и страшно сверкнув глазами, выбежала из дома под ливень.
  
  ***
  
  К вечеру вернулся Фанкиль, принес туесок с котом, поставил боком на стол и открыл крышку, но кот так и остался лежать, даже и не подумал из него выходить.
  В зале снова было одновременно сыро, холодно и очень душно. В кабинетах, на лестнице и в коридоре во всю шпарили выкрученные для тепла, совсем не предназначенные к отоплению, осветительные газовые рожки, но окна в отделе Нераскрытых Дел были по-прежнему раскрыты. В темноте за ними дул ветер, раскачивал рябины и кроны тополей. Вырывая из мрака изломанные контуры крыш домов и мансард, полыхали молнии. Толстыми, напористыми струями лил дождь, размытыми ореолами через его плотную завесу светили горящие на проспекте фонари.
  - Ну как, все выяснили? - требовательно спросил инспектор Тралле, издалека, разглядывая горделиво задранную к потолку мохнатую, обрамленную густыми, как у банкира или судьи, бакенбардами морду кота Дезмонда. Подсел к ближайшему столу, раскрыл свою лиловую папку, достал перо и с готовностью окунул его в чернильницу. Фанкиль с грохотом подвинул тяжелый стул, сел рядом, огляделся и наклонился к инспектору, как будто опасаясь, что Дюк у двери в коридор, на месте дежурного и доктор Сакс неподалеку, смогут его услышать.
  - Мастер Роффе - быстро написал он грифельным стержнем на листе бумаги и продемонстрировал его начальнику - исполнитель местный фармацевт. Насыпал не те пилюли. Остановка сердца.
  - Вы там пальцы точно никому не ломали как в прошлый раз? Зубы напильником не пилили? Жаловаться на вас опять не будут? - сделав безразлично-неободрительное лицо, поинтересовался инспектор, записал: 'по результатам проведенных следственных мероприятий, состава преступления не выявлено'.
  - Да нет. Выпили чайку, посидели с квартальными - заглядывая в аннотацию, беззаботно пожал плечами Фанкиль - доктор оформил 'по естественным причинам', написал целый том. Сюда не стали везти.
  - И что дальше? - снова макнул перо в чернильницу инспектор.
  - Ну походим конечно. Поспрашиваем еще - вяло объяснил Фанкиль - попроверяем. Все-таки не конюх умер какой, важный человек.
  - Вот Лео, можете же вы быть адекватным - кивая ему и захлопывая папку, заключил инспектор - почему не ведете себя так всегда?
  - Мнимой глупостью ввожу в заблуждение врагов Гирты - браво и радостно продекламировал Фанкиль - а как с нашим званым ужином?
  - Дали добро, но поедете без меня. Совещание. Будет сэр Август, приказали собраться всем. Анна, вы отнесли в редакцию представление, больше такой рекламы ни в каком виде не давать? Мастер Тинвег лично подписал значит? Хорошо. А списки торгунов готовы? Сверили все с архивом? Все, на сегодня вы свободны, можете идти.
  - А, погодите, вот еще! - спохватившись, поднял от своего письма голову доктор Сакс. За своим, беспорядочно заваленном папками с рукописями рабочим столом он сидел в шапочке и плаще, так что его нисколько не смущали ни холод, ни сырость. Пишущая машинка, которую он привез с собой в Гирту из дома и на которой он, за неимением иных доступных технических средств, собирался печатать свои исследования и статьи, стояла в углу. У нее заедали клавиши, и мэтр Руксет, полицейский инженер, все никак не находил времени чтобы ее смазать и починить. Но доктор, похоже, уже привык писать чернильной ручкой и в какой-то момент даже начал находить в этом некий шик. Сегодня он был настолько увлечен работой, что почти весь день молчал, никого не дергал, не отвлекал от дел. Как он восторженно и загадочно сказал днем: 'наконец-то!' и углубился в свою научную работу, ничуть не стесняясь того, что занимается личными делами прямо на рабочем месте.
  - Вот - протянул он инспектору принесенный курьером лист - днем из оперативного принесли. Никого не было, а я и забыл. Ну, вы же понимаете, я же творческий человек...
  Инспектор Тралле рывком выхватил из его пухлой изнеженной ручки листок бумаги и быстро прочел его.
  - Ибурка. Опять эта тварь. Где этот Алистер? - только и бросил он, вложил докладную в свою папку и приказал - как появится, сразу ко мне! А вы, Лео, готовьтесь, поедете с Германом, посмотрите, поможете ему, запротоколируете. Все я ушел. Дюк, вы на ночном, если вернутся наши пионеры, пусть срочно доложатся Хельге. Остальным быть в конторе завтра утром.
  И, оправив ворот мантии, пригладив выбившиеся из косы кольца седеющих волос, быстрым шагом покинул отдел.
  - А Марка все нет - встала в позу пред Ингой, выразительно заломила руки за спину, Мариса.
  - Вы же его ненавидите - лукаво и криво улыбнулась та в ответ так, что стало видно, что у нее не хватает половины зубов с левой стороны.
  - Еще как! Жгуче ненавижу - согласилась, покачала головой Мариса и нетерпеливо ударила перчатками о бедро - но он должен был вернуться! Я же мэтру Тралле говорила...
  - Молитесь о нем - перебила ее, посоветовала Инга.
  - Вот еще! - презрительно фыркнула Мариса и, схватив свой плащ, надев его на плечи, подхватив свои шляпу и зонтик, выбежала вон.
  - Правда это замечательно наблюдать, как томится ожиданием встречи разгоряченное чувствами радостное влюбленное сердце? - спросила Инга, подойдя к коту, и настойчиво погладила его по голове. Тот зажмурился, жеманно повел своей широкой полосатой мордой, хлопнул хвостом о борт корзинки.
  - Да, это нам, старикам, от бессилия только молиться и каяться за то, что ничего полезного и хорошего в жизни не сделали. А они молодые. Им жить, детей растить и воспитывать, мир спасать - согласился Фанкиль, что только что вернулся из арсенала, с мешком потертого угля для приготовления дымного пороха и старым железным ведром. Обвел взглядом зал, хитро и весело уставился на доктора - Густав! Вы же так любите смеяться над людскими пороками, описывать их в наущение узколобым обывателями с беспощадной едкостью и сатирой? Так? Не желаете поехать сегодня с нами, получить очередной незабываемый опыт для ваших книг?
  
  ***
  
  Снова гремела гроза, опять отключили свет. Полицейская карета в сопровождении мрачных драгун, облаченных в черные, с кожаными вставками на плечах плащи, покинула в этот вечер комендатуру, выехав из боковых, ворот у конюшен на улицу Котищ. Переулками, миновав улицу Гамотти и проспект Цветов, объезжая понизу гору, на которой стояла одноименная крепость, проследовала в сторону улицы командора Фильте, туда, где находилось то самое, предлагающее всем дешево, качественно и долго заведение. В салоне экипажа сидели, придерживали, чтобы не растрясти на неровной мостовой мешок и ведро, Инга и доктор Сакс, Фанкиль расположился на козлах. Следом ехали капитан Глотте и сержант Алькарре - мрачный пожилой солдат с рябым уродливым лицом, развороченным близким выстрелом из фальконета. Этот жуткий человек был правой рукой начальника ночной стражи Гирты и навевал ужас на горожан не только своим неприятным видом: состоя на должности сержанта, по совместительству он служил еще и мастером допросов и, зачастую, на публичных экзекуциях, надевая черно-белую маску и парик, именно он и был тем самым черно-белым, безликим палачом, когда дело доходило до рубки пальцев, рук и ног, а также и голов, когда казнили приговоренных к смерти. Он жил один в своей мансарде где-то на соседней улице рядом с полицейской комендатурой, и, поговаривали, что у него есть две дочери, которых он давно выдал замуж и отправил прочь, чтобы их семьи не тревожили тяготы его полицейской жизни. Был даже анекдот, что как-то к нему заглянули трое обиженных им по службе горожан, вроде даже как из жандармерии, якобы хотели по-серьезному поговорить, но он покалечил всех троих топором и сдал их на расправу майору Тинвегу.
  Не доезжая полквартала до цели, сержант Алькарре обогнал отряд, первым спрыгнул с седла на мостовую и в предвкушении кровавой расправы, прищурился на ярко освещенные, призывно лучащиеся радостным теплом в ночной мгле, красные и синие витражи.
  Все также лил дождь. По правую руку возвышалась темная крепостная стена. Под наглухо заложенными кирпичами арками казематов бастиона чернели тяжелые, укрепленные медными полосами двери. Где-то в бойнице караульной, наверху на стене, горел огонь керосиновой лампы или свечи. Над ярко освещенными окнами и серым фасадом веселого дома возвышалась непроглядная и темная скальная стена. В вышине через завесу дождя едва просматривались огоньки стоящих на ней, рядом с крепостью Гамотти, зданий. Чуть ниже по улице, темнел маленький пожарный пруд, с другой же стороны, с той, откуда подъехали и остановились за полквартала, чтобы заранее не спугнуть своих жертв, полицейские, стоял длинный пятиэтажный, похоже доходный, дом. Здесь не было электричества и тусклое сияние его подсвеченных понизу керосиновыми лампами и свечами окон, не давая тени, казалось, только усиливало темноту в узком проулке между заслонившей полнеба скалой над головами и пятиметровым валом куртины.
  Какие-то сумрачные фигуры, презрев непогоду, дождь и опасности темных подворотен и улиц Гирты, по одному, по два, а иногда и по три человека, бодро шагали к заветной постройке с витражами. Оставляли далеко на проспекте извозчиков, отправляли восвояси слуг, давая им на юво и вино, чтобы тоже не скучали, и инкогнито заходили в заведение через низкую и неприметную боковую дверь. Кто-то обратил внимание на отряд верховых и черный дилижанс и, развернувшись, вжав голову, заспешил прочь, как будто бы он тут совсем не у дел. Несколько человек остановились неподалеку, под козырьком двери ведущей в каземат бастиона, посмотреть, что тут будет происходить, достали вино и весело закурили.
  - Ну что Лео, готовы к штурму? - закуривая, с важной насмешкой кивая вдоль улицы, спросил капитан Глотте у Фанкиля. Сержант Алькарре сосредоточенно закусил губу, ожидая приказаний, звонко хлопнул по ладони своей уже успевшей промокнуть плетью.
  - Сейчас выкурим! - доставая из кареты ведро прикрытое толстой шерстяной тряпкой, чтобы дождь не залил содержимое, деловито продемонстрировал ладонью, сообщил всем рыцарь, поднял глаза к темному ночному небу, быстро прочел про себя молитву и перекрестился. Глядя на его суетные приготовления, капитан и сержант только заулыбались, но не стали портить его план, предоставили ему право действовать первым.
  - Жечь будете? А Борис вас на такое благословил? - громко и грубо спросил у него сержант Алькарре и сплюнул жевательный табак себе на сапоги.
  - Бог благословил - нашелся, бодро продемонстрировал ему плечо и крест на рукаве Фанкиль и прочел короткую объяснительную лекцию - душа закостенелого нечестивца мучается в этом развратном, истощенном грехом теле, рвется к Господу. Так что милостиво выпроводить ее отсюда вон, освободить от телесных оков - прямая обязанность любого христианина.
  Мрачные люди засмеялись его проповеди и устремились за ним к дому, встали и приготовились у окон и дверей. Фанкиль радостно улыбнулся. В его глазах горел боевой азарт. Его трясло от предвкушения намечающегося действа.
  - Открывай! - загремел в боковую дверь ногами, грозно и требовательно зарычал он - я владыка Дезмонд!
  - Чего? - сдавленно возмутились, распахнули ему дверь какие-то люди, но не успели и опомниться, как сержант Алькарре ворвался в коридор и двумя меткими ударами своей тяжелой плетки, заставил обоих упасть, хватаясь за разбитые лица. Перешагнув через тяжело дышащих, бессмысленно хватающихся за раненые головы слуг, Фанкиль, капитан Глотте, сержант Алькарре, Инга, доктор и еще несколько драгун ночной стражи вошли в низкий, подсвеченный густо коптящими алыми и белыми ароматическими свечами холл. Здесь, под низкими, крашеными свежей известкой арками, стоял тяжелый, удушливый смрад вызывающих все самые низменные чувства и мечты курений. Откуда-то сверху безудержно ревел, пиликал граммофон, изрыгая какую-то омерзительно-развязную, быструю и ритмическую песню. Отовсюду доносились самые гадкие, тяжелые, удары, стоны, скрип мебели, смех и крики. Жарко горели камин и душные газовые рожки. Из боковой двери, из-под низкой арки под лестницей наверх, к полицейским выбежала голая женщина в одних сандалиях на высокой шнуровке и с подвязанными к локтям и коленям кусками красной и синей газовой ткани, хвостами развевающейся на сквозняке. Шумно глотнула из фужера, утерла ладонью безвольно распахнутый рот, замерла с невменяемым, распаленным творящейся вокруг возбужденной кутерьмой, видом. С похотливым не понимающим интересом уставилась на новых гостей. Ее тело лоснилось от пота, щеки горели. Она была одурманена опиумом и, похоже, появление вооруженных людей с плетьми для нее показалось просто каким-то новым этапом сегодняшней, в преддверии фестиваля особенно буйной и веселой, сессии.
  - Ахаха! - засмеялась было она и, раскинув руки, бросилась на Фанкиля, но грозно шлепнула усиленная цепью плеть и развратница без единого вскрика повалилась на подогнувшихся коленях на ковер. Кровь уродливой грязью растекалась наискосок ее груди, заливала рассеченное ударом лицо, стекала по шее и плечам. Фужер выпал из ее рук и разбился. Больше ничего похотливого и страстного не осталось в этой обнаженной красно-белой корчащейся на полу, неспособной даже стонать от боли женщине.
  Капитан Глотте опустил свою плеть.
  - Уберите ее! - рычащим голосом коротко приказал он. Двое полицейских бесцеремонно подхватили ее под руки и поволокли на улицу под ливень.
  Похоже, в пьяном угаре за шумом дождя, боем граммофона и другими звуками идущей наверху оргии, никто еще не догадался, что только что случилось в холле на первом этаже.
  Фанкиль же поставил перед собой ведро, размотал пропитанный селитрой шнур, машинально, по привычке, поставил и крутанул свой стеклянный волчок, проверить, будет ли гореть.
  - Мэтр Сакс - убедившись, что прибор вращается как положено, сохраняет равновесие, с сосредоточенной серьезностью, держа в руках запал, обратился к коллеге рыцарь - кричите, как уговорились. Орите что есть сил.
  Зажег фитиль от газового рожка на стене, бросил его в ведро и поспешно отстранился.
  Доктор снял свои очки, распахнул рот, стыдливо огляделся на приготовившихся внимательно слушать его полицейских и, вдохнув побольше воздуха, давая петуха, заголосил.
  - Пожар! Спасайтесь! Бегите!
  Уголь с селитрой в ведре вспыхнули, повалил необычайно густой и едкий белый дым, что быстро заполнил весь холл, пошел на лестницу и верхние этажи. Полицейские, дежурящие внизу, держа наготове плетки, пригнулись, припали на одно колено, чтобы не задыхаться в нем, предупредительно заняли боевые позиции.
  - Пожар! Горим! - не унимался, от возбуждения размахивая руками, кричал доктор. На секунду все звуки наверху затихли, как будто бы все резко начали прислушиваться к его отчаянным печальным выкрикам, потом за стенами тоже загалдели, забегали, засуетились: там, на втором и третьем этажах, дым уже, наверное, пошел из щелей в полу и с лестницы. Дом наполнился отчаянными и страшными, нестройными возгласами и криками. Толкаясь, падая, давя друг друга, по лестнице толпой, кто в чем был, побежали вниз полуодетые, а некоторые даже и вовсе голые мужчины и женщины.
  Им навстречу бросились полицейские, забили плетьми, яростно и страшно, ворвались в эту бессмысленную напуганную толпу, спасающихся от пожара, не понимающих что вообще происходит, одуревших от опиума, вина и страха, бегущих людей. Беглецы с криками хватались за ушибленные головы и лица, из последних сил, обливаясь кровью, ползли к спасительным дверям, лезли, разбивая локтями, разрезая руки и ноги, в окна, босиком на осколки прыгали в них. На несколько секунд в холле стояла настоящая фантасмагория, как на картинах в городском магистрате, с изображением чертей, что пытают мздоимцев в огненном аду. Обнаженные тела, толкаясь, падая друг на друга, роняя прихваченные в суматохе первые попавшиеся под руку тряпки, рубахи и плащи, с криками метались в дыму, ища выхода. Наверху с треком лопнуло стекло. Кто-то выпрыгнул прямо сто второго этажа. Но все было бесполезно, с улицы тоже доносились опасливые, полные ужаса и боли крики: спасаясь от пожара, гуляки выбегали под дождь через главные двери с другой стены дома, но и там их тоже поджидали заранее расставленные вокруг полицейские. Со свистом и воем рожков, верховые лупили плетками, гнали все еще пьяных, ничего не понимающих голых гуляк по улице через дождь, давили их лошадьми. Мужчин били что есть сил, прогоняли в темноту, загоняли в парадные и дворы. Женщин хватали, грубо валили на мостовую на камни и в грязь, с хрустом выкручивали руки, волокли за волосы и повязанные на голые тела тряпки обратно в помещение.
  Так продолжалось минут пять. За это время сержант Алькарре с подчиненными поднялся наверх, выволок из комнат нескольких абсолютно невменяемых настолько, что ни крики о пожаре, ни дым, ни кровавая расправа на первом этаже не произвели на них совершенно никакого впечатления, посетителей, выстроил рядком у стены дюжину голых женщин и пятерых наемных работников притона. В том числе и тех двоих, что открывали дверь Фанкилю. Один, самый большой, могучий и огромный, по всей видимости, местный охранник, попытался начать драку, но ему сломали руку обухом топора, опрокинули на колени и ударом ноги отправили лицом в пол. Поставили на колени и остальных мужчин. С ними в один ряд уронили и толстую, с жирными бедрами и узкими икрами ног, тоже голую, с уродливой печатью разврата на жирном, престарелом и злом, морщинистым, но, с синими, густо подведенными, глазами и накрашенными дряблыми губами, лице, женщину. Она пыталась сопротивляться, визгливо и злобно требуя, чтобы от нее немедленно убрали руки, пыталась вырваться, но Капитан Глотте подошел к ней несильно ударил кулаком по голове чтобы она утихла, уставился мрачно и страшно, словно решая, что с ней теперь делать.
  - Герман, ты что? - омерзительно скривив напомаженные лиловые губы, понизив голос, требовательно зашипела она - почему? Это что, Август приказал тебе?
  - Хибит здесь? - только и спросил он.
  - Сегодня не было... - ответила она - Герман ты понимаешь, что скажет Биргер? - она открыла рот, наверное хотела сказать еще какую-то угрозу, но капитан не дал ей договорить, коротко, без замаха, ударил шестопером ей с боку лица так, что захрустели кости, а сама она с хрипом откинулась навзничь на ковер и жалобно заплакала, заохала, хватаясь за искалеченное место.
  - Постойте! Да послушайте же! - кажется, все еще не веря, что сейчас произошло, попытался было полный, с неприятным лицом и трусливыми человек в серой одежде конторского служащего, но капитан Глотте подошел и к нему и без лишних разговоров ударом шестопера проломил ему череп. Тот тяжело вздохнул и молча повалился лицом в ковер, который тут же окрасился в мокрый грязно-кровавый цвет. Следующим на очереди был охранник, которому перебили руку за сопротивление.
  - Нет! Не надо, прошу! - когда второе беспомощное тело с грохотом упало на пол, взмолился, запричитал один из оставшихся арестованных мужчин, судя по одежде - переднику и забрызганной жиром мантии, повар - я только готовил еду, я не с ними...
  - Работа говоришь? - еще больше рассердившись от его шумной низменной мольбы, потребовал ответа капитан. Его губы скривились, черные колючие глаза полыхнули беспощадным огнем - просто деньги?
  - Да! - обливаясь слезами, упал лицом в пол, как перед распятием, сознался повар - мне надо кормить семью...
  - Чтоб твоя семья, как и все вы, были навеки прокляты Богом и горели в бездне! - прогремел капитан Глотте - несите колоду.
  С заднего двора прикатили высокую изрубленную колоду и топор для колки дров.
  Доктор Сакс, что до этого прятался под лестничной аркой, чтобы не задели, испуганно жался в углу, при виде этих страшных инструментов, поджал локти, пролепетал 'простите, извините...', сгорбился, боком протолкнулся между полицейских и быстро выбежал вон. Инга и Фанкиль остались смотреть. Голые женщины у стены сбились в дрожащую от страха кучу. Их стерегли двое драгун с мрачными, решительными лицами, держали наготове плетки, за каждый крик, всхлип или неловкое движение, били.
  Сержант Алькарре подбросил в камин дров и начал разогревать кочергу.
  - Нет! - заплакали пленные. Один внезапно попытался вскочить, но капитан Глотте схватил его за затылок и уронил на плаху лицом. Сержант Алькарре подошел к нему, взял за правую руку и пока тот не успел опомниться, с хрустом прижав ее ногой к колоде, рубанул топором прямо по кисти.
  Страшно закричали женщины. Кто-то из полицейских вздрогнул. За первым пленником последовал и второй. Обоим прижгли кровь раскаленной кочергой и повалили на грязный ковер. Последним был повар.
  - Знал, тварь, для кого кашу готовил? Или дурачка будешь корчить? - спросил у него начальник ночной стражи.
  - Знал! - взмолился повар.
  - Жрать дома, говоришь, было нечего? На котлетки с ювом денег не хватало?- с презрением глядя ему в лицо, спросил капитан, присел на корточки рядом с ним - детишкам игрушки покупал, жене зонтик и поясок, службу хорошую нашел, говорил?
  В глазах повара стояли страх и слезы, 'да, да!', в раскаянье плакал он, отчаянно кивал головой, соглашаясь с капитаном, стонал в отчаянной и готовой на все, только чтобы простили и не тронули, мольбе.
  - Ну вот принесешь домой свою отрубленную ручку и котлеток из нее и навертишь - заключил капитан - пусть твои детки знают и навсегда запомнят, какая ты мразь на самом деле.
  И он встал во весь рост. Хрустко ударила секира. Покалеченный повар с сипящим стоном повалился на ковер, хватаясь левой рукой за культю, скорчился, забился в мучениях.
  - Господь Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня грешного! - сорвал со своих черных, седеющих кудрей форменную шапочку капитан ночной стражи и перекрестился на дождь в сторону распахнутых дверей. По его примеру, глухими ворчливыми, привычными к грозным боевым окрикам голосами забубнили слова молитвы, осенили себя крестами и остальные полицейские.
  Сверху вернулись трое драгун. Принесли с собой полный мешок разных ценных мелочей, что собрали в комнатах и кабинете смотрительницы заведения.
  - Возвращайтесь к своим отцам, братьям и детям как есть! - приказал капитан Глотте, мрачно ткнул пальцем, жмущимся у стены голым женщинам - и чтоб вас здесь никогда больше не было.
  - А с этой-то что? - указывая сапогом на контуженную, хрипло стонущую смотрительницу притона, спросил какой-то полицейский.
  - Оставьте тут - скривился капитан - все равно помрет, пусть горит.
  И он опрокинул на ковер и доски пола еще дымящееся ведро и раскидал сапогами угли. Пламя медленно, словно неохотно схватилось за пропитанный кровью ковер. Полицейские выволокли под дождь оставшихся в холле живых мужчин и женщин. Страшно щелкая над головами плетьми, с насмешками погнали скорбной толпой в сторону проспекта Рыцарей. Убедившись, что пожар не потухнет, капитан Глотте вышел из дома последним, отошел на середину улицы и мрачно закурил,
  - Я вот думал немного по-другому - бодро кивнул ему Фанкиль, тоже достал трубку, встал рядом, словно любуясь проделанной работой - но так тоже неплохо вышло...
  - Зашли бы, сказали, всем 'расходитесь, поздно уже?'? Палкой начали грозить? - хрипло засмеялся капитан, яростно блеснул глазами и презрительно уставился на рыцаря как на мальчика в первом бою испачкавшего штаны - вы, Лео как маленький. Сколько раз вам говорили и я, и Валентин и Хельга, не лезьте вы, по лесам катайтесь, книжки читайте, протоколы пишите. Что вам спокойно-то не живется? Ну не знаете вы как надо с ними, не понимаете, не умеете. Прирезали бы вас с сестрицей в подвале здесь. Расчленили и жаркое бы из вас сделали, к столу подали, чтоб мясо зря не переводить - и с отвращением кивнул на вырывающееся из окон пламя - а нищим потом бы еще и супа наварили из ваших мощей. Меценаты-благодетели.
  И, развернувшись, зашагал к остальным драгунам, что скупо обсуждая происшествие, ожидали его в стороне.
  - А что в отчет-то теперь писать? - догнал его, накидывая на мокрую голову капюшон, как бы невзначай, осторожно спросил Фанкиль. К горящему дому, оглашая улицу воем гнусавого рожка, уже мчались оснащенная ручной помпой пожарная телега.
  - Пишите, что лампу при задержании опрокинули - с мрачным задором ответил капитан Глотте и махнул рукой - будет кто спрашивать, приказ пришел сегодня днем. Прямой, от сэра Прицци.
  Фанкиль поморщился и вернулся в карету. В углу салона жался бледный от пережитого доктор, играл лицом, сбивчиво лепетал 'Господи помилуй'. Ему было страшно, его трясло. Инга, отвернувшись от него, сидела напротив, смотрела на огонь пожара снаружи, держала в руках шапку, насквозь промокшую под ливнем.
  - Омерзительно... - простонал, поежился доктор - зачем вы позвали меня... Зачем так сразу Лео? Это же люди... За что их? А я вот сегодня книжку по психологии писать думал, а вы...
  - Ерунда эти ваши книжки по психологии и личностному росту, вот что - покачал головой Фанкиль и прибавил строго - и вы что, серьезно думали, они такие несчастные и голодные и деток им кормить нужно, особенно тому, самому жирному? Кому семью содержать, у кого мать и отец старики, тот сидит и работает в три пота, света белого не видит. А кто по кабакам, по девкам, тот и ворует, и грабит, и мошенничает. Все они на допросах, как поймают, кто друга защищал, кто жену, кто для матери украл больной - сосредоточенное напряжение прошло, Фанкиль начал распаляться, его голос опустился до рыка, глаза вспыхнули запоздалой злобой и агрессией - и никто же не скажет, что по пьяни или кошелька убил, что воровал на выпивку. А девки эти, что они от голода пухли что ли? Жизнь их побила, чтоб за деньги собой торговать? Рук нормально работать не было? Денег достойно чтобы каждый день новые серьги покупать, мясо жрать от пуза и напиваться каждый день, не предложили? Да они вам таких историй понарасскажут, какие они обиженные и несчастные, какие они сироты бедные, что муж помер, что дома ребенок больной, что на десять ваших вонючих книжек хватит, Густав. Доказывать будут, чтобы такие дурни и бестолочи, жизни не знающие, как вы, думали, что они тоже люди. Мрази они конченые, ленивые и продажные вот кто они все. Пусть мужей нормальных, не пьяниц и сказочников, найдут. Вышивают, с детишками сидят, огород копают, тарелки лепят. Мало ли что ли дел? Нет же, им так проще. Нравится так им. Легко, богато и весело. Деньги, тряпки, вино. Распущенность, скотство и лень, вот как это называется. Туда им всем и дорога. На костер и в бездну.
  Инга молча и утвердительно кивнула. Доктор опустил глаза, прильнул щекой к стенке, притих. Хлопнув дверью, Фанкиль вышел из кареты, сел на козла, ударил вожжами. Они возвращались в отдел.
  
  ***
  
  Над лесом гремел гром. Ветер и дождь яростно бились в окна, сотрясали стены. Вертура распахнул глаза. Страшные сны снились ему наяву. Он чувствовал как тысячи горячих, ужасающих своими ласками рук хватают его, касаются его лица и груди. Ощущал, что ему одновременно и жарко и холодно, чувствовал каждый удар молнии, что как будто проходил через него самого, заставляя вздрагивать все его тело. Слышал стоны и вой, похожие на шум ветвей и скрип пригибающихся под ударами непогоды вековых деревьев, слышал голос, что проникал ему в мозг и понимал, что что-то нечеловечески-чудовищное происходит с ним.
  Он не знал, сколько времени прошло, вернее, он потерял ему счет, и все, что происходило вокруг, казалось ему каким-то безумным, головокружительным падением в дождливую грозовую мглу. Сводящим с ума своей бесконечностью, летящим кружением вниз и вниз по краю какой-то воронки, ведущей в сумрачную ветреную бездну. Он чувствовал одновременно и ужас и какой-то болезненный, бешеный восторг, ощущал рядом что-то мягкое и раскаленное, но не мог понять, что или кто это сейчас вьется вокруг, опутывает, обхватывает его и даже с какой оно стороны.
  Ему казалось, что сейчас он бьется в каком-то нескончаемом горячечном бреду: черно-лиловые, рассеченные сполохами молний, раскаленные клубы заполняли его мозг попеременно с воем ветра и дождем, а он все летел и летел вниз и вниз в эту постоянно меняющуюся черноту, и не было ни конца и не края этому падению...
  - Так уже было' - отчаянно кричал он сам себе - я помню... тогда, давно...
  - Ледяная дева! - воскликнул он и проснулся. Фосфоресцирующие, нечеловечески-безумные и дикие, немигающие глаза горели пред его лицом, прямо над ним и казалось, сполохи грозы мерцают в них, озаряя комнату пронзительным вспыхивающим и тут же угасающим светом. Тяжелые, сильные и горячие руки крепко придавливали его за плечи к жестким меховым шкурам, толстым покровом накиданным на просторную, почти во всю небольшую комнату, низкую постель. Густые, растрепанные, дышащие какой-то грозовой свежестью волосы падали ему на плечи и лицо, а рядом на маленьком низком столике, чадя каким-то пряным смоляным дымом, горел огонек не то лампады, не то свечи.
  Хозяйка дома на горе вскинула голову и, последний раз, с силой прогнувшись спиной, всем весом навалилась ему лицом на грудь, припала у ней. Ее тяжелое, как жар горящего, расколотого ударом молнии дерева, дыхание обожгло его щеки. Его руки сами собой обнимали ее плечи и бедра, но он не спешил убирать их. Повинуясь мужскому порыву, он захотел поцеловать ее в губы, чтобы испытать во сне это все, или наяву, но она отвела лицо, уткнулась затылком в его подбородок, приложила к его губам свои горячие, отдающие мокрой лесной травой пальцы, сделала предупредительный жест, прошептала твердо и тихо.
  - Нет.
  За окном полыхнула молния, ударила где-то совсем рядом, наверное, в железный столб на холме.
  - Почему? - лаская ее растрепанные необычайно густые и длинные волосы и мягкие бедра, только и спросил он, удивляясь, насколько она не похожа на Марису. Мариса была резкой, порывистой, но ласковой, искренней, эта же женщина была с одной стороны раскаленной и буйной, как шторм и одновременно нечеловечески сильной, властной и безответной.
  - Потому что, если мы сомкнем губы, я не отпущу тебя, и тебе придется остаться со мной навечно - прошептал глубокий, пробирающий до самого сердца голос, звучащий в его голове.
  - Но я хочу остаться с тобой - лаская ее, хрипло и тяжело прошептал детектив, попытался повернуть ее голову к себе.
  - Зачем тебе это?
  - Я устал, мне нет места на этой земле.
  - Нет - снова ударила молния, и над лесом и камнями снаружи, за стенами, прокатился долгий, похожий на смех, рокот грозы - ты и так уже будешь со мной, не мечтай о большем, ты нужен другой женщине. Той, что ждет тебя в Гирте.
  Она открыла глаза, властно обхватила его руками и бедрами, взяла ладонями за его лицо, потерлась о его подбородок волосами и лбом, улыбнулась, как улыбаются, когда гладят мохнатую теплую кошку, или ласкают лошадиную гриву.
  - Расскажи мне про южные земли - внезапно попросила она обычным человеческим голосом тихо-тихо и прижалась к нему щекой - ты вздрагивал, когда ударял гром. Почему ты боишься грозы?
  - Я боюсь, когда трясутся стены - ответил детектив и внезапно испугался, что может сказать какую-нибудь глупость, разрушить это дикое и сладкое наваждение.
  - Не бойся - ее голос снова прозвучал в его голове - я и так знаю все о тебе.
  - Но зачем тогда просишь рассказать? - спросил детектив.
  - Чтобы увидеть картины, которые твой внутренний взор нарисует для меня - ответила она и еще крепче сжала его бедрами, повела раскаленной и мягкой ладонью по его груди.
  - Я... - ответил он и прикрыл глаза, осекся и вздрогнул. Страшные и восторженные одновременно воспоминания его детства и юности вспыхнули в его голове с новым ударом молнии. Он снова видел и чувствовал как наяву, как на теплое морское побережье налетает внезапная буря, как стремительно опускается темнота и жаркий летний ливень, моментально скрывает солнечный свет. Перед его внутренним взором снова стояли ослепительно-белый песок, черные камни и пронзительно яркое, синее небо, на глазах становящееся черным от туч, отливающие голубизной воды залива реки Эсты, и гуляющие по нему крутые бурливые валы. Раскачивающиеся на них под ударами ветра суда и плотная, надвигающаяся с моря сплошной серой стеной, завеса ливня. Как все стремительно исчезает и тонет в ней, и уже через миг больше нет ни пиний за окном в саду, ни высокой, огораживающей дворик отцовского дома, желтой каменной изгороди, ни выжженных жарким солнцем стен окрестных крыш, ни колокольни стоящей рядом на площади церкви. Только серо-черная шипящая водой марь и дикий, горячий южный шторм...
  Его тело свело судорогой. Лесная хозяйка тяжело задышала, изогнулась, застонала ласково, тяжело и низко. Снова опустила голову ему на грудь, прижалась к ней.
  - Кто ты? - пересиливая себя, словно продираясь разумом через эту бушующую в его голове как наяву ветреную бурю, спросил детектив.
  - Ты сам знаешь кто - прошептал в его голове гулкий, сливающийся с воем ветра и шелестом волн ответ.
  - Скажи - пытаясь сбросить с себя наваждение, из последних сил прошептал он.
  - Зачем это тебе? - воскликнула она. У нее был глубокий и глухой, но певучий голос и казалось, она впервые смеялась вслух, совсем как обычный человек.
  - Я должен... - чувствуя, как чары отступают, ответил он ей и поймал ее руки в свои. Но она резко перевернулась на бок и откатилась от него в сторону с такой необычайной ловкостью и силой, что ему пришлось ее отпустить.
  - А если это тебя убьет? - засмеялась она, лежа рядом, обнимая его своими цепкими руками и одновременно толкая в бедро коленями. Вертуре стало страшно. Ему показалось, что сейчас рядом с ним лежит не та женщина, с которой они гуляли под руку по каменистому холму, а ее юная дочь, с которой сейчас они были почти неотличимы: те же свежие румяные щеки, тот же веселый, игривый и хитрый взгляд ясных серых глаз, те же растрепанные серо-русые волосы, та же белая в свете сполоха молний, задорная и почти по-детски наивная улыбка.
  - Мне все равно - повернувшись к ней, внимательно пригляделся к чертам и, понимая, что он все-таки ошибся, бережно взял ее за плечи, обхватил их пальцами, твердо заверил ее детектив.
  - Хочешь узнать, кто я и кем будет твоя дочь? - засмеялась она, игриво укрываясь мохнатой шкурой огромного серого волка, одной из тех, что во множестве покрывали ее постель.
  - Да. Хочу чтоб ты произнесла это вслух - переворачиваясь на спину, прикрывая свои бедра другой шкурой, заложив одну руку за голову, а другой привлекая хозяйку дома к себе, глядя в темный, обшитый досками, потолок, ответил детектив - да я знаю, ты можешь поразить меня молнией, лишить меня разума, убить одним прикосновением мысли. А я могу причинить тебе боль именем всемогущего Господа нашего Иисуса Христа и молитвой. Но все это будет глупо. Быть может, для вас, мы, обычные смертные люди, как тени, что приходят и уходят, а наш короткий век, это всего лишь мимолетное мгновенье на вашем пути, но раз я в твоем доме как гость, и ты вернула мне мой разум здесь, а не утром посреди сырого леса на дороге, то вряд ли тебе будет в радость играть со мной, как с безответной куклой, или глупым зверем.
  Она не ответила ничего, улыбнулась, словно знала что-то очень важное, но не собиралась ему об этом говорить, лежала рядом, внимательно разглядывала его облик в трепетном свете лампады, словно любуясь им.
  - Ты не такой как многие. Мне это нравится. Как и той, другой, в Гирте - произнесла она, выждав некоторое время, и прибавила с улыбкой - твоя дочь будет красивой женщиной.
  - Я уже понял, что тебе нужна была только моя кровь - утвердительно ответил Вертура, касаясь ее руки.
  - Не только - она снова перекатилась через бок и уселась на него сверху. Накинула на плечи и голову шкуру огромного волка так чтобы его нос и пасть закрывали ее лицо. Повязала передние лапы у себя на груди. Ее длинные серые волосы выбивались из-под шкуры, задние лапы чудовища укрывали ее бедра, а передние плечи.
  - Твои ласки, твои чувства, твои воспоминания, твоя душа - она припала к груди Вертуры, уткнувшись ему в лицо своей волчьей личиной. Тяжелый застарелый запах животного смешивался с ароматами грозы и терпкого травяного настоя, которым были напоены ее волосы и постель. Ее серые глаза горели через пустые глазницы волчьей морды, острые, сушеные края и нос царапали ему лицо и шею. Он протянул руки, ласково пропустил их под шкурой волка и обнял ее за плечи.
  - Хозяйка Грозы... - произнес он мечтательно, нежно и тихо.
  - Пусть так! - со смехом ответила она, припадая к нему - но не мечтай обо мне, мы больше никогда не встретимся.
  - Тогда зачем все это? - спросил детектив.
  - У меня была голубоглазая дочь, была темноглазая - перечислила она - есть сероглазая. А когда она найдет себе мужа и уйдет, а это случится уже очень скоро, у меня будет зеленоглазая дочь и у нее будет твоя кровь. А когда ты станешь королем, принц-изгнанник Марк Вертура, она найдет тебя, придет и отберет у тебя твое королевство!
  Детектив покачал головой.
  - Не выйдет. Я никогда не стану королем - ответил он - Каскас не королевство, это городок через залив от Лиры. Но почему волк?
  Коснулся пальцем волчьей морды на ее голове.
  - Он был из тех мужчин, что когда-то считали, что они сильнее, хитрее и остроумнее всех - скидывая с себя шкуру и пренебрежительно отбрасывая ее в сторону, на пол, ответила хозяйка дома. В ее голосе проскользнуло презрение, словно неприятные воспоминания на миг омрачили ее мысли. За окном снова ударила молния. Потянуло холодным ветром и чувствуя обжигающий жар ее рук, бедер и тела, детектив внезапно почувствовал холод, как будто он лежал не на постели в доме, а на мокрой и твердой скале. Он подтянул одеяло и укрылся им. Заметив что он дрожит, хозяйка дома села на кровати рядом с ним и налила ему в искусно вырезанный из корня дерева ковш горячего, отдающего лесными травами зелья. Держа в обеих руках, поднесла ему пить.
  - Постой - сказал он ей - ведь когда я выпью это, я забуду все что было?
  - Да - утвердительно кивнула она в ответ.
  - И иначе нельзя - согласился он, в его голосе проскользнуло сожаление.
  - Нельзя - кивнула она - таков закон нашей семьи.
  - Хорошо - ответил он, принимая у нее ковш - только скажи мне одно. Ты же видишь прошлое и будущее так ведь?
  Она чуть улыбнулась и кивнула в ответ.
  - Скажи...
  Она благосклонно ждала его вопроса, который он так и не решился задать, глядела немного печально и отстраненно, склонив голову, как будто хотела его пожалеть. Гроза за окном ушла. Редкие молнии неясными дробными раскатами гремели где-то далеко в стороне. Огонь в глиняном светильнике с ароматным маслом почти потух. За непрозрачными, укрытыми цветным стеклом окнами было темно и тихо. Только шелестели капли дождя, и мелодично постукивала деревянная колотушка на сосне.
  В последний момент Вертура устыдился свой слабости и, покачав головой, спросил совсем не то, о чем думал всего несколько секунд до этого.
  - Анна... - только и сказал он.
  - Та, с темными глазами и косой? - грустно улыбнулась одними глазами хозяйка дома и ответила - не потеряй ее, и она станет твоим ближайшим другом, твоей единственной и самой верной любящей женщиной.
  Он кивнул и, начал пить из ковша пряное, необычайно крепкое и горячее вино и с каждым глотком мир вокруг него все больше погружался в сумрак. С каждой выпитой каплей он все больше ощущал, что все, что случилось сегодня с ним, все, что происходило в эти день и вечер, было всего лишь необычно ярким и чарующим сном. Одним из тех, что неизбежно истает по пробуждению утром, но навсегда отпечатается в его душе, останется где-то в самом потаенном уголке его сердца, на всю оставшуюся жизнь.
  Когда последняя капля была выпита, ковш выпал из его рук и мягко скатился на устланную многочисленными волчьими шкурами постель. Высушенные и выдубленные, они были мягкими и колючими одновременно. Их шерсть не согревала. У некоторых было больше одной головы.
  
  ***
  
  Мариса вернулась домой. По проспекту ее подвезли в повозке знакомые жандармы, по какому-то важному происшествию выехавшие вечером в город со двора центральной комендатуры Гирты. Поднявшись на второй этаж, она вошла в темную и холодную комнату, где все было точно также, как она и оставила сегодня утром, с разочарованием убедилась в том, что детектив так и не приходил.
  В квартире было темно и холодно, Мариса зажгла лампу, раздвинула шторы, чтобы было не так сумрачно и грустно, затопила печь. Фонарь за окном снова не горел. Где-то далеко сверкали вспышки молний, озаряли небо над домом графа Прицци. Мариса подвинула стул, подсела к столу, сложила руки на коленях. Ее плащ и новенький черный, с красными цветами, нарядный платок, который она купила сегодня днем, укрыла им плечи и волосы, красиво выпустив из-под него челку, помокли насквозь. Мокрыми были и сапоги, которые давно пора было отдать в починку. Ликера в бутылке осталось только на дне, а сыр и хлеб для вчерашних бутербродов уже успели зачерстветь.
  Ее взгляд упал на стоящую на полке в алькове икону - старый, нарисованной в замысловатой схематической манере образ святого Брендана, покровителя путешественников, с книгой под мышкой и подзорной трубой в руке. Мариса встала, подошла и взяла его в руки, отерла ладонью пыль. Отчего-то ей стало страшно и волнующе. Предчувствие беды наполнило ее усталое и смятенное сердце. Она поставила икону обратно на полку и, приложив пальцы троеперстно ко лбу, осенила себя крестом. Тихо прочла 'Отче наш' и прибавила тихо, словно сама испугавшись, того что смеет хоть что-то просить.
  - Господи, спаси его и сохрани... - пошептала она, глядя на лежащий рядом с иконами на полке крест. Помолчала несколько секунд, как будто в недоумении и вдруг, не выдержав, воскликнула.
  - Ну хоть раз помоги! Не как обычно! Ведь никто же никогда не поможет! Всем же всегда плевать! Ну хоть ты, хоть один раз в жизни!
  Всплеснула руками, рассердилась. Резко развернувшись, подошла к столу, запрокинула голову, допила остатки ликера, который хотела выпить вчера с Вертурой сидя на кровати перед жарко растопленной печкой, запустила руки в корзинку, где осталось немного еды, откусила зачерствевшего сыра. Все было не так, все было отвратительно и чуждо, печаль ушла, ее снова обуяли ненависть и обида.
  
  ***
  
  Стояла уже глубокая ночь. Принц Ральф и Эмиль Фрюкаст сидели, грелись напротив печи. Не такой, как в комнате Вертуры с матовой стеклянной дверцей, и не массивной, с глянцевыми красно-белыми изразцами, что в большом доме через угол обогревает сразу четыре комнаты. Эта печка была старой и ржавой, с кривой трубой коленом выходящей в каменный дымоход, откуда в мансарду под крышей тянуло дымом из топок нижних этажей. Печка стояла на кирпичах в ящике с песком и дверца у нее была тоже железной, с тремя неровно просверленными дырами, через которые яркими рыжими лучами в холодную и сырую темноту побивался обжигающий и трепетный свет.
  Принц Ральф и сэр Фрюкаст расположились в старых, казалось бы уже обязанных давно развалиться, но сделанных добротно, словно на века, ободранных креслах. С отвращением переставляли шахматные фигуры, на пододвинутом из темного угла маленьком и низком, таком же затертом, облезлом и скрипучем, как и вся остальная мебель в этой комнате, столе.
  В былые времена, наверное, за этим столом собиралась веселая компания каких-нибудь городских бездельников или студентов. Пили, курили, смеялись, вырезали на память имена, клялись собраться тем же составом на этом же месте, день в день, через год, через два года, через десять лет.... Когда это было? Где эти Вальтеры, Марты, Ульрики и Луве, кто так весело выскребал ножами свои инициалы на этих старых дубовых досках, балках и стенах? Сколько им сейчас лет? Успели состариться в этих мансардах, подворотнях и комнатах, остепенились, теперь поучают жизни детей и внуков. Или беспробудно пьют, из последних сил побираясь на кружку юва и миску жидкой баланды в дешевом кабаке? Всё видели эти, построенные еще во времена герцога Конрада, более века назад из крепких кирпичей и массивных гранитных блоков толстые каменные стены. Всякому были свидетелями эти комнаты, коридоры и лестницы. Видели они и бедняков, что умом и прилежанием, или честью и отвагой добились многого и беспутных юнцов, кто остался в нищете, промотав накопленное старательным и бережливым отцом наследство. И тех же бедняков, кто как был беден, как и отец и дед, и так и сам, не добившись в жизни ничего, так и не смог вырваться из нищеты. И богачей, что преумножили свое состояние, кто праведным путем, а кто бесчестным обманом, подлогом, воровством или мздоимством. Видели ютящиеся в одной комнате большие нищие семьи со множеством веселых, шумных и радостных детей. Видели и вечно недовольных всем единственных наследников богатых отцов, уныло бродящих среди зеркал, комодов и дорогих интерьеров. Видели генералов, мастеровых, докторов, студентов, рыцарей и полицейских, а сегодня видели и самого сына Герцога Гирты. Печального, злого, сидящего перед раскаленной ржавой печкой в этой убогой мансарде, где дождь бьется в стекло и крышу над головой так, что кажется, вот-вот и польется на голову, за шиворот. Где молнии лупят в громоотводы на колокольнях церквей, озаряя резкими, зловещими вспышками темные обветшалые стены, и гром ударяет прямо в окно, не давая уснуть, навевая самые дурные и беспокойные мысли. Наверное именно такими сейчас мучился Шо. Лежал, тревожно ворочался в бреду, укрытый всеми плащами и какой-то старой ветошью на низком ложе у дальней стены. Переворачивался с боку на бок, сбрасывал старое походное одеяло, бился в горячих объятиях болезни, шептал какие-то заклинания, тихо плакал, просил о чем-то во сне.
  Уже в первые дни в Гирте, бродя по городу, он попал под дождь и заболел. Неизвестная у него дома, на юге, северная, обычная простуда, подкосила его. По личной просьбе сэра Фрюкаста, приходил доктор из квартиры снизу, осмотрел иноземца, покачал головой, сказал, что если простуду лечить, то пройдет за семь дней, если не лечить, за неделю. Пописал пилюли, мед и горячий чай с набором трав из аптеки.
  Вот только денег ни на мед, ни на пилюли не было, а Шо становилось все хуже. Принц Ральф и сэр Фрюкаст позвали ухаживать за ним какую-то местную девку из соседней парадной. У нее была толстая, соломенного цвета коса, вульгарные манеры и зычный голос уличной торговки, что, как только она открывала рот, гремел сразу на несколько этажей. Сидя у кровати больного, она вязала на продажу какой-то необъятных размеров цветастый шерстяной свитер, и как-то вместе с ней в комнату зашел какой-то парень, не то ее приятель, не то жених. Не стесняясь больного, что попеременно, то шептал что-то в бреду, то впадал в забытье, они шумно обнимались на постели принца Ральфа, когда их обнаружил сэр Фрюкаст. В ярости он несколько раз ударил обоих железным рыцарским кулаком, после чего ни сиделка, ни ее дружок больше не появлялись в этой комнате. Надо ли говорить, что и больному от этого не стало легче.
  - Когда я стану Герцогом - тряся пустой бутылкой, с досадой рассуждал принц Ральф, намекая на то, что у них кончилось пить - я им всем припомню! И Якову и Диллету и Карине... и Симону, и этим Роффе, а особенно Августу, как он нас на улицу без денег выставил! За все они у меня заплатят втройне! Личная просьба сэра Вильмонта у них! Скоты! Мрази лицемерные! А о будущем они подумали, кто станет следующим Герцогом? Берн? Вилмар? Потом же на коленях прощения у меня будут просить! А я не прощу! Не будет им от меня никаких ни прощения, ни пощады! Раньше думать надо было!
  - Это вы о сэре Прицци? - уточнил сэр Фрюкаст, быстро допивая все, что осталось в его фужере.
  - Да! - кивнул принц Ральф - тварь этот Август последняя и подлец. Обчистил до нитки, за постой обобрал как чужих, бандит! Нас на дороге так не грабили, Эмиль, как дома, в Гирте! А эта тварь Бронкет! Ах, уходи, дядюшка Вильмонт не велел! Все к сестрице теперь лезет. Ой, Вероника такая умная, такая модная! И художник из Столицы к ней приедет, и парикмахер и шампунь, от которого даже у лысого волосы дыбом встанут! Духи ей, туфли, граммофонные пластинки, апельсиновое вино и кружевные трусы! Вот все, чего эта Карина стоит, гадина продажная, белобрысая! Эмиль, ты понимаешь, все до одного они такие здесь!
  - Может вам тоже сходить к леди Булле? - резонно уточнил рыцарь.
  - Эмиль, ты что, совсем озверел? - возмутился принц - кто тут принцесса, она что ли?
  - ...Замолвит слово перед сэром Герцогом...
  - Черта с два! - в ярости воскликнул принц и сунулся под стол, загремел пустыми бутылками, но так и не нашел ни одной, в которой бы осталось хоть немного выпить - вот приедет моя Йекти, будет им и золотой паланкин, и унитаз со стразами от Козловского и Августу клизма! А эту Веронику, видать, давно розгами не лупили! Возомнила о себе! Я тут Булле, а какой лесной олень ее отец, вообще никому неизвестно!
  - Не стоит так - поморщился сэр Фрюкаст и аккуратно откупорил свою фляжку - услышит кто. Одумайтесь, извинятся же придется, будет некрасиво. И вообще. У вас еще есть два брата и сестра. На вашем месте я бы и рассуждать не стал, кто станет Герцогом, чтоб лишний раз не было искушений.
  - Да Берн в Басоре! - запальчиво бросил принц и требовательно затряс рукой, чтобы рыцарь передал ему фляжку с крепленым вином - гоняет по пустыне бармалеев! Вместе с Гандо в замке вино хлещет! Эмиль, они с Гандо друзья, ты понимаешь это? Он за Мильду будет, никому он не нужен здесь. Вилмар каким-то там советником, юристом вшивым, сделался. Что ему теперь Гирта? Ты его здесь давно видел? Я не припомню. А Агнесс только Веронике в рот и смотрит. Тоже в Столицу ей приспичило, в университет... Чтобы там за ней лысый мужичок с ипсомобилем и толстым кошельком бегал. Укатит, не вернется, а я вот он, я здесь. Ты понял меня Эмиль? Я тут, и я настоящий Булле, мне и быть Герцогом! Эмиль, позови девку, пусть сходит купит вина и поесть!
  - Она же еще вчера сказала и за комнату и за выпивку деньги вперед - покачал головой сэр Фрюкаст - а у меня кончились, больше нету.
  Принц нахмурился, размышляя как теперь ему быть. Кто-то негромко и осторожно постучал в дверь, но сидящие в комнате не сразу поняли, что к ним кто-то пришел, подумали, что это гроза, дождь, или что-то сломалось за окном или на лестнице. Но в дверь постучали еще более настойчиво. Потом с силой так, что загремели расшатанные, давно нуждающиеся в замене замок и петли.
  - А ну! - вздрогнул, схватился за меч принц Ральф и вскочил с кресла, завращал глазами, сосредоточенно поджал губы, молодцевато взмахнул кулаком - кто там еще? Эмиль ну-ка посмотри!
  Сэр Фрюкаст поднялся с кресла и, держа в левой руке шестопер, отодвинул засов свободной рукой. На пороге стоял Патрик Эрсин.
  - А ты кто еще такой? Что за петух разряженный явился? - пьяно заморгал глазами, осмелел, увидев, что Поверенный пришел в одиночку и не вооружен, принц Ральф. Расселся поудобнее, как на герцогском престоле, принял надменный и властный вид.
  - Петух - важно и назидательно, на тончайшей грани хамства и наигранной учтивости, ответил ему гость, пригибаясь под низкой притолокой, чтобы войти - это такая птица. Быстро попадает к суп, когда не в меру из под шконки кукарекает. А я доверенное лицо и наперсник сэра Жоржа. Да, именно того самого, которого вы подумали, Патрик Азатот Эрсин. Высоковато взлетели, побегать пришлось, чтоб найти ваш насест.
  Критически оглядев комнату, нескромно возвысился над принцем Ральфом и уставил на него сверху вниз свою прозрачную пластинку, отчего тот, растерявшись от такой напористой наглости, отстранился прочь, непроизвольно вжался в свое скрипучее кресло.
  - Так вот сэр Жорж шлет вам наилучшие пожелания! - пристально глядя на него, поводя над ним своим аппаратом, продекламировал гость.
  - Да, присаживайтесь - спохватился, что это его шанс, принц Ральф и указал на кресло сэра Фрюкаста перед печкой. Поверенный уселся в него, развязно закинул ногу за ногу. Выглянув из-за своего модного лакированного, обезображенного липками грязи с улицы, сапога, бросил быстрый взгляд на шахматную доску пренебрежительно повел скулой, уставился на принца.
  - Больной? - кивнув в дальний угол, где лежал Шо, как бы невзначай, уточнил он.
  - Да - ответил сэр Фрюкаст - похоже грипп.
  - Местный штамм опасен для людей с востока - без всякого участия согласился гость.
  - И что желает нам сэр Ринья? - с грубой учтивостью намекнул Поверенному принц - мои наилучше приветы ему и его семье...
  - Сэр Жорж - обстоятельно пояснил Эрсин и выразительно глянул на пустые бутылки, что в беспорядке стояли и валялись по углам и у стены - узнав, что в связи с вашей размолвкой с отцом и ссорой с сэром Августом Прицци, вы уже как несколько дней пребываете в весьма бедственном положении...
  - Это пустяки! - возвращая себе достойный вид, молодцевато ответил, бросил принц Ральф - мы уже два года как путешествуем и не такое видели. Так что там, сэр Ринья беспокоится о том, как у нас дела?
  - Как ваш добрый близкий родственник и благодетель Гирты, сэр Жорж сказал мне засвидетельствовать вам, как сыну своего шурина, свое почтение...
  - Денег бы лучше одолжил - уже утомившись этим беспредметным разговором, прямо намекнул принц, чем нисколько не смутил Поверенного.
  - Вот и он подумал точно также - невозмутимо ответил тот, переставляя на доске черную фигуру и важно, но не без тени издевки, прибавил - в лучших традициях современных, благородных, гуманных и образованных умов высшего общества, что никогда не оставят никого в беде, в трудную минуту всегда придут на выручку.
  Принц нахмурился еще больше, но Эрсин, не мешкая, достал из-под полы своей мантии и поставил на стол припечатанную ярким зеленым сургучом треугольную, со скругленными гранями, стопку завернутых в свежий перманент монет.
  - Полагаю, этого скромного взноса будет, достаточно чтобы поправить ваши дела.
  - И что сэр Ринья желает получить от меня за эту услугу? - не прикасаясь к деньгам, как будто презрев их, осторожно уточнил принц.
  - Ровным счетом ничего! - отмахнулся Поверенный - это абсолютно безвозмездный, дружеский жест.
  - Мы благодарим - принимая тяжелую стопку, кивнул принц Ральф - передайте мое почтение сэру Ринья.
  Но эти слова окончания аудиенции нисколько на повлияли на гостя. Как будто и не понимая, что получив необходимое, его уже выпроваживают вон, Поверенный так и остался сидеть в кресле. Отвернувшись от принца, обратился к шахматной доске, словно она интересовала его в этой комнате больше всех других персон и вещей. Подумав немного, бесцеремонно передвинул еще одну фигуру, как будто невзначай, снова кивнул туда, где лежал больной.
  - Вы же не против, если я приеду завтра, привезу лекарство? Вы тоже можете заразиться.
  - Мы не против - нахмурил лоб, покачал головой принц Ральф и машинально коснулся белой ладьи - будет очень приятно, если вы поможете, и он выздоровеет...
  - Лучше походить ферзем - предостерег, холодно посоветовал Эрсин. И внезапно резко встав на ноги, окинув доску последним взглядом, сообщив коротко.
  - Белым мат в четыре хода - ни с кем не попрощавшись, никому не поклонившись, прогремел через комнату и вышел.
  Сэр Фрюкаст задвинул за ним засов, прислушавшись, убедившись, что тяжелые шаги Поверенного окончательно затихли на лестнице внизу, вернулся к креслам, уставился на фигуры, оценивая диспозицию.
  - Хоть денег принес... - поспешил оправдаться принц Ральф, разворачивая стопку монет, и разочарованно добавил - серебро... Заплатим за комнату, купим вина и еды. На празднике поищем, кто еще одолжит...
  - Действительно мат в четыре хода - основательно подумав, сообщил ему сэр Фрюкаст. Они с принцем мрачно переглянулись.
  Внизу, далеко под окнами, ярким электрическим светом вспыхнули фары ипсомобиля. Экипаж отчалил от парадной, помчался через дождь и скрылся за углом. В комнате повисло предчувствие беды. Не сговариваясь, и у принца и у рыцаря возникло желание вымыть и вытереть руки. Оба непроизвольно затерли ладонями по одежде, как будто пытаясь отереть их, но ни один из них не признался даже себе, зачем он это только что сделал.
  
  ***
  
  Глава 11. Наваждение. (Четверг)
  
  ***
  
  Вертура распахнул глаза. В комнате было холодно и сыро. Плащ, которым он укрывался как одеялом, давно свалился на пол и, прежде чем проснуться, детектив успел продрогнуть до костей. В голове плыли какие-то обрывочные туманные мысли о том, что в этой комнате они с лейтенантом пили юво, полицейский что-то бурно рассказывал о политике, потом он окончательно напился, сидел на полу растрепанный, разговаривал сам с собой, а после они куда-то ехали по нескончаемому дождливому лесу...
  - Йозеф! - мучительно позвал детектив - Йозеф, что случилось? Вы где?
  Но никто не ответил. В коридоре по деревянному полу гремели шаги. Громко, совершенно не стесняясь раннего утра, переговаривались, перекидывались смешками и шутками, с треском ударяли свои вещи об углы, съезжающие постояльцы гостиницы.
  Вертура оперся рукой о стол и сел. Что-то непонятное происходило в его голове. Не то, чтобы она болела или ему было дурно, как с похмелья. Ему не отпускало навязчивое ощущение, что он что-то безвозвратно упустил, и теперь не мог понять что именно.
  Так, безрезультатно пытаясь вспомнить что было вчера, он сидел минут пять. Глядел в окно, без всякого смысла переставлял, перекладывал на столе словно бы только недавно оставленные им тут предметы: большой кувшин и две необъятных размеров, как для циклопов-гигантов, или разъетых сыновей мясников, кружки, его собственную трубку и чей-то незнакомый кисет.
  За окошком все также зеленело унылое, заросшее лопухами и борщевиком поле. Где-то с краю мясистые стволы как будто сами собой подламывались и падали: там работал косарь, рубил траву, видимо за недостатком корма для скота. Моросил мелкий дождь За перелогом все также темнел сумрачный, с просветами рано пожелтевших берез и осин, ельник. Где-то внизу, наверное под самыми окнами, стояла бочка, в которую у журчанием стекала вода с крыши. Вертуре еще подумалось, что именно это навязчивое и нестройное, бульканье, а вовсе не бестолковая гостиничная суета в коридоре, стало причиной его пробуждения.
  Так, прислушиваясь и приглядываясь, детектив просидел несколько минут, пока не распахнулась дверь. Вошел лейтенант Турко, внимательно присмотрелся к коллеге, не прикрывая за собой двери, так что каждый, кто проходил по коридору, начал с интересом заглядывать к ним, сел на кушетку напортив, принял позу и закурил.
  - Марк - обратился он. Сделал долгую паузу, словно решая, какой точно вопрос следует задать, чтобы получить нужный ему ответ и, выдохнув дым, наконец, безуспешно пытаясь изобразить, что это его никак не волнует, поинтересовался - а что мы вечера делали?
  - Чего? - изумился сбитый с толку Вертура - мы вчера ездили в какую-то глушь, какую-то лесную деревню...
  - Нет, Марк - осторожно покачал головой, словно пытаясь с похмелья подобрать слова, возразил лейтенант - никуда мы вчера не уехали. Вначале вы стояли и пили в дверях с какими-то проходимцами, потом вы угостили их ювом, они сказали, ну эту Гирту, на фестиваль еще успеем, мы все сели за стол, а потом я не помню. Где вы достали этот кисет?
  Вертура и вправду был несколько озадачен тем, что чужой кисет лежал рядом с его трубкой, кружкой и огнивом перед ним на столе. Расшитый толстыми коричневыми и зелеными шерстяными нитками, с золотистыми тесемками, он был наполнен какой-то ароматной истертой в пыль травой. Взяв его в руки и поднеся его к лицу, детектив с изумлением обнаружил, что он ощущает именно тот неповторимый приятный аромат, что можно почувствовать только в еловом бору под дождем при первых ударах грозы. Вертура вдохнул полной грудью и замер от волнения. Воспоминания вчерашнего дня ледяным и ослепительным ударом молнии вспыхнули в его голове.
  Кажется, от этих мыслей его лицо изменилось так, что лейтенант, что выжидающе сидел напротив него, насторожился.
  - Что это? - требовательно спросил он, заморгал глазами на кисет - откуда это, у кого вы это взяли? Кто-то забыл на столе?
  - Не знаю... - тихо ответил Вертура и осторожно прибавил, понимая, что дело нечисто - а разве мы вчера не ездили в какую-то глухомань, видели заброшенный рудник, потом халупу с лесными мужиками и детьми и эта женщина на горе...
  - Какая еще женщина? Какая халупа на горе? - раздраженно бросил ему лейтенант - вы вчера такой спектакль устроили, концерт с виолончелью. Всем тут рассказывали, что вы принц-изгнанник, угощали ювом, пока не кончились деньги, а потом гуляли под ручку с какой-то девкой в капюшоне под дождем, рассказывали ей, какой вы рыцарь, шпион и детектив! Еще раз спрашиваю, что это в кисете и что мы вчера пили?
  - Стоп - прервал его Вертура, продемонстрировал ладонями - мы взрослые люди. Давайте разберемся. Без скандалов недели. А что вчера делали вы?
  - Я? - с искренним возмущением изумился лейтенант - наблюдал за вашими выходками...
  - А почему тогда пили мы, а не я один? - возразил Вертура.
  - Потому что я не помню, отчего я весь мокрый, кто меня вчера бил, как я упал в лужу и валялся в грязи. И я не напивался, а вы....
  - Нет, вы напились - покачал головой Вертура - мне все ясно. Едем искать барона Визру.
  - Куда?
  - У вас есть карта.
  - Есть, и что? - изумился лейтенант, но махнул рукой, достал карту и, укрепив ее кружками, чтобы не сворачивалась обратно в рулон, разложил на столе.
  - Вот поворот и просека на карантин - продемонстрировал Вертура, безошибочно указал на тонкую пунктирную линию нанесенную на копию геостатического снимка города и его окрестностей - но тут есть еще одна, которая у вас не помечена. Она ведет к заброшенному руднику и вырубке.
  - Марк - с подозрением поднял на него глаза полицейский - я могу понять, что вы шпион из Мильды... все это и так знают, но зачем все это? При чем тут просека? При чем тут вырубка?
  - Мы сейчас поедем, и я покажу вам, что вчера мы там были - объяснил Вертура - и, кажется, я знаю, где искать этого Визру.
  - Марк вы уже совсем...
  - Нет. Мы сейчас туда поедем. Нам же все равно по пути. Напишем, что нашли рудник, где без лицензии добывали свинец, а потом с кем-то поссорились и их производство разгромили, так что теперь там втихаря копают местные.
  Лейтенант бросил на коллегу выразительный недоверчивый взгляд и вдохнул из погасшей трубки. Через два часа они были у поворота к разрушенному руднику. Всю дрогу до него ехали молча. Лейтенант подозрительно смотрел по сторонам и за время пути ни разу не прикоснулся к своей флейте. Они свернули с оживленной дороги на просеку, которую показал Вертура и некоторое время ехали по ней, вначале спускаясь по пологому склону в поросшую густым еловым лесом лощину, потом долго поднимаясь куда-то наверх. Через полчаса пути им открылась уродливая, вся изрытая, с торчащими то тут, то там пнями, оставшимися от подрубленных на конус топором деревьев, вырубка. Впереди, у подошвы холма, темнели останки сгоревших построек, рядом с которыми угадывались следы недавнего пребывания людей: стояли скамьи и столы, а вокруг козел белели горы недавних, но уже свалявшихся и мокрых опилок. Кострище было залито водой, но срезы лежащих рядом нарубленных впрок бревен были еще свежими: наверное, не прошло и нескольких дней, как добытчики покинули это место. Заглянув в укрепленное необожженным кирпичом жерло штольни, Вертура убедился, что оно не обрушено, а просто закидано большими кусками еще сырой, совсем недавно выкопанной из ямы неподалеку глины.
  - Да это тут копали свинец - закуривая трубку, мрачно согласился лейтенант - совсем недавно были здесь...
  Детектив кивнул, объехал урочище по кругу, вернулся к лейтенанту, что ждал его у входа в штольню в седле.
  - О чем я вам и говорил - сообщил он, с опаской оглядываясь на стоящий вокруг дождливый лес. Капли падали в мох, на наваленные вокруг порубленные ветки. Шуршали в листьях черники. От их нестройного шелеста казалось, что вот-вот, и где-то совсем рядом послышатся тихие крадущиеся шаги. Звуки дождливого леса дезориентировали привычных к городу полицейских, заставляли держаться настороже.
  - Ну и где тогда ваш барон? - поинтересовался лейтенант, недоверчиво глядя на Вертуру.
  - Поедем дальше, к деревне - ответил детектив.
  Они выехали на дорогу и, проехав еще некоторое расстояние, свернули на помеченную просеку и вскоре были у маленького поселка в низине, у подножия сваленной из гигантских обломков гранита, поросшей густым лесом горы.
  - Ничего не пьем и не едим - внимательно разглядывая издалека темные длинные, сложенные из потемневших от непогоды вековых бревен дома среди желто-зеленых кустов и деревьев, внезапно сообщил лейтенант - отказываемся от всего.
  Вертура согласно кивнул, они направили коней к деревне, миновав несколько делянок и огородов, въехали на небольшой двор перед самым большим домом с низкой, покрытой дерном крышей. У сараев для скота, у плетеного из веток забора, в огромной луже, стояла старая телега. В хлеву сыто и громко хрюкала, терлась боками о доски, свинья. Вокруг бродили, кудахтали курицы, брезгливо дергали лапами, ковырялись в грязи и, похоже, были весьма недовольны идущим уже который день ливнем. Глядя на прикрывающий вход в дом тяжелый, похожий на старый потертый ковер полог, что в таежных деревнях заменял в избах дверь, детектив нахмурился. На темном от старости и непогод полотнище отчетливо просматривались вышитые коричневым и зеленым, обрамляющие темный восьмиконечный крест, почти такие же как те, что были на кисете, охранные символы.
  Полицейские подъехали к дому. Видимо приметив их из окна, навстречу им вышел еще не старый, но уже с проседью в редкой рыжей бороде мужик. Лукаво прищурился, вытянул шею и открыл было рот, наверное чтобы поприветствовать их, но Вертура сделал резкий предупредительный жест, не дав сказать ни слова, крикнул ему.
  - Да, я знаю, что никакого барона вы не тут видели - чем вызвал у старика и лейтенанта полное недоумение - Вертура, отдел Нераскрытых Дел. Позовите Майю Гранне.
  Откинув полу плаща, продемонстрировал регалии полиции Гирты.
  - Да... - только и выдохнул староста, попятился и скрылся в избе.
  - Кто такая эта Гранне? - нахмурился, тихо спросил лейтенант Турко - что, та вчерашняя девка? Сказала, что она отсюда?
  Детектив не ответил ничего, достал из поясной сумки и продемонстрировал ему расшитый коричневым и зеленым кисет. Молча указал им на полог дома. Вернулся староста. С ним вышла та самая молодая и веселая девушка с густыми серо-русыми волосами, по виду шестнадцати или семнадцати лет.
  - Похожа, но не она - покачал головой лейтенант - та ей как мать.
  - Леди Гранне? - склоняясь к ней с седла, спросил Вертура, пристально вглядываясь в юные черты. Она вышла босиком, заломила руки, встала рядом со старостой деревни. Серо-русые кудри обрамляли светлое лицо, ниспадали до пояса. Рукава и ворот ее грубой шерстяной лейны пестрели крупным узором, вышитым яркой красной нитью. На плечи как плащ или пелерина был накинут коричневый, с зелеными полосами тяжелый шерстяной плед с прибитой сбоку большой железной заколкой, чтобы не укатилась куда-нибудь, когда в холодную ночь им укрываются поверх одеял и прочих тряпок, чтобы было теплей.
  - Да это я - настороженно глядя на Вертуру своими светлыми ясными глазами, с поклоном ответила она.
  - Нам надо на гору - сразу, без предисловий, начал ей детектив - в дом, где живет женщина, которая выращивает травы для аптек...
  - Там нет никакого дома - видимо приняв его слова за шутку, оскалилась, заулыбалась девица.
  - Там есть дом и железный столб - настаивал детектив.
  Видимо заслышав незнакомую речь, из сарая вышли два работавших там рыжебородых мужика. Тоже в длиннополых шерстяных рубахах, но при этом еще и в штанах с обмотками у колен. Сжимая в руках топоры, потирая натруженные запястья, недобро уставились на пришельцев. Взялся за стоящую у дверей обожженную на конце жердь и старик.
  - Так. Полиция Гирты! - понимая, что здесь в этих глухих местах, в любых чужаках видят бандитов и бродяг, пояснил, еще раз продемонстрировал свои служебные регалии и жетон маркиза Дратте, коменданта Йонки, который он успешно забыл вернуть хозяину, Вертура, объяснил - вчера мы были здесь. Там наверху есть дом, сад и огород, а еще две могилы и скала с железным столбом по другую сторону горы...
  - Врешь, не было тебя тут, и ничего там нет! - грозно крикнул ему один из мужиков у сарая, взялся за оглоблю - сажу тебя жердью, если сейчас же не уедешь!
  - Там живет женщина, мать вашей Гранне... - разворачивая коня так, чтобы в случае чего можно было дать прочь по дороге в галоп, попытался еще раз детектив.
  - Ах вот оно что. Хозяйку значит вам... - горько усмехнулся, словно догадавшись, о чем он, затеребил бороду глава деревеньки - Майя, ступай, покажи господам рыцарям. И вы тоже - указал он свирепым мужикам - и смотрите, чтоб никто не дурил.
  - Я и одна схожу, не надо им идти! - оскалилась девица и с готовностью, чтобы не мешал при ходьбе по лесу, повязала через плечо и талию, как носят солдаты летом плащи, приколола заколкой на боку свой плед. Детектив и лейтенант спешились.
  - Кваску? - предлагая сперва заглянуть в дом, спросил староста и криво усмехнулся полицейским.
  - Нет - одновременно покачали головами те и зашагали за девицей окружной пологой дорожкой по склону горы.
  Вокруг, между беспорядочно наваленных друг на друга, источенных дождем и ветром, поросших мхом и кустами черники камней, росли березы и осины. Мокрая желто-зеленая листва скрывала крутые склоны так, что было невозможно понять, далеко ли им еще идти. Большой дом с черными бревенчатыми стенами и крытой дерном крышей остался где-то далеко внизу. Дорожка удобным подъемом вела все выше и выше, извиваясь между обломков скал, и Вертуре еще подумалось, что без бойкой проводницы, что ловко прыгала босиком по камням и корням, они бы сами никогда ее не нашли.
  Минут через десять крутой подъем сменился коротким пологим склоном, что вывел их на плоскую просторную вершину холма, где росли три высокие, расщепленные молниями и обгоревшие, но все еще живые сосны. Две у старого каменного пямоугольника, оставшегося от когда-то стоявшего тут строения и еще одна в стороне. Рядом, наверное там, где когда-то было крыльцо, лежал огромный и округлый, похожий на речной, валун, неизвестно как оказавшийся тут, на вершине, среди острых гранитных скал. Полицейские молча подошли к остаткам фундамента, длинного узкого, давно поросшего седым мхом и травой обвода, сложенного из камней скрепленных цементом, что мог стоять здесь в таком виде уже много-много лет.
  Вертура огляделся. Под печальным, пасмурным небом, все было грустно, серо и пустынно. Кроме побитых молниями сосен, мха и короткой куцей травы, здесь не росло ничего: беспрестанно дующий со всех сторон напористый холодный ветер и непогода не давали растениям закрепиться на голой, покатой вершине горы.
  Метрах в трехстах, в стороне, был большой, показавшийся ему знакомым, плоский камень, полого поднимающийся над краем горы. Подойдя, он обнаружил там, оплывшие от жара, черные следы хлеставших в гранит молний, а на краю площадки ровный срез с округлыми вертикальными выемками, какие остаются после взрывных работ. Заглянув с обрыва, Вертура растерянно замер, уставился на темный каменистый склон внизу и серый лес. Девица подошла к нему, встала рядом, пригляделась и, видимо, оценив его печальный взгляд и потерянный вид, как будто проникшись к нему некоторым доверием, как-то грустно сообщила.
  - Вы не первый.
  Беспрестанно дующий над лесом ветер развевал ее выбивающиеся из-под плотного шерстяного платка волосы, горячил румяные щеки.
  - Кто она такая? - только и спросил детектив.
  - Хозяйка Грозы - загадочно ответила девица.
  - Ясно - покачал головой Вертура - вы смелая.
  - А может я тоже хозяйка грозы! - улыбнулась она и сверкнула глазами, так, как будто бы знала то, чего не знал он, но не собиралась ему говорить.
  - У вас все в деревне рыжие, а у вас волосы русые - внимательно разглядывая ее, поделился мыслями он.
  - А меня нашли у дороги! - засмеялась она - спросите у дяди Сида.
  - А барон?
  - Не, баронов не видела, не брала, не ела! - бросила она и снова оскалилась так, что Вертуре стало совсем не по себе от того, как ловко обманывает его эта бойкая лесная девица.
  - Ну как увидите, в город сразу везите. В главную комендатуру у моста - посоветовал он ей - там его все ищут. Вашей деревне еще и подарков пришлют.
  - Подарки-то все любят! - насмешливо воскликнула она и побежала прочь. Только засверкали босые мокрые ноги. Вертура снова взглянул на лес под обрывом внизу и пошел за ней. Вернулся к лейтенанту, что стоял у руин дома, подбоченившись, о чем-то спорил со все-таки последовавшими за ними на гору рыжебородыми мужиками из деревни.
  - Детишек-то у тебя сколько? - строго спрашивал один.
  - Четверо - медленным басом, сутулясь под стать настоящему согбенному жизнью хлеборобу, отвечал полицейский.
  - Егерем значит был, говоришь?
  - Может и был, не ваше дело, мужички - также грубо отвечал им лейтенант, являя сноровку деревенского общения - у вас своя, у нас своя песня. Марк вы все? Пойдемте, а то в город до вечера не успеем.
  - Да, возвращаемся - согласился детектив.
  И они все вместе пошли вниз, обратно в деревню у подножья горы. Лейтенант и лесные мужики, переругиваясь басами на свои деревенские темы чуть впереди, Вертура и лесная девушка следом.
  - А это что? - когда они уже прошли половину дороги, спросил он, продемонстрировал Майе Гранне загадочный кисет.
  - А это грозовица - даже не глядя, словно это была какая-то безделушка, ответила, отмахнулась, она - трава такая. Хозяйка Грозы на камнях, на вершинах, ее растит.
  - Прямо так и растит? - уточнил Вертура.
  - Ну да! - оскалилась, засмеялась его непонятливости девушка, весело и задорно объяснила - где молния прижигает, там и нужно искать - лукаво скосила глаза, словно проверяя, поверит или нет.
  - А этот дом и столб? - наконец спросил он.
  - Какой столб?
  - Железный.
  - Что за столб... - передернула плечами девица - никакого столба никогда там не было.
  - А дом?
  - Его даже дядя Сид не помнит. Рассказывал, когда они сюда пришли, там были только камни. Может молния ударила и сгорел, а может и не было его никогда вообще!
  Они спустились с холма. Дождь все не унимался. Кони понуро прохаживались по двору, с печальной надеждой заглядывали в пустые кормушки для свиней.
  - Ну что, показали вам наш домик? - иронично спросил староста, с нескрываемой насмешкой оглядывая окончательно промокших до нитки под ударами мокрых веток и листьев полицейских.
  - Показали - ворчливо бросил ему лейтенант. Вертура мрачно кивнул в знак подтверждения.
  - Давай с Богом, господин полицейский! - махнул лейтенанту рукой первый рыжий селянин и зашлепал по грязи прочь, продолжать свой прерванный труд.
  - И бороду себе нормальную отрасти, будешь как мужик, за своего везде примут! - покровительственно посоветовал второй, хлопая его по спине мокрой ручищей - а то нечего с такой куцей мордой к порядочным людям приезжать.
  - Ага - сжимаясь под его дружескими объятиями, отвечал тот, недовольно сутуля плечи.
  Смахнув с седел воду, протерев их плащами, полицейские оседлали коней. Майя Гранне следила за ними из дома, глядела в окно, ласково поглаживала по мягким головкам двоих жмущихся к ее подолу маленьких светловолосых детишек.
  - Черта с два им борода! - ругался, уже когда они отъехали от поселка по просеке лейтенант, теребя свою короткую рыжую бороденку и длинные усы - возомнили тут! Модники лесные, бармалеи деревенские!
  - Он здесь - нисколько не обращая не него внимания, внезапно перебил его, задумчиво произнес Вертура, обернувшись к коллеге, разъяснил - барон Визра. Та женщина сказала, что люди могут дать ей только кровь, и что ее дочь скоро выйдет замуж и покинет этот лес. Возможно, он ранен, но она не будет держать его здесь долго. Она должна уйти с ним.
  - Ха - покачал головой, снисходительно засмеялся полицейский, тут же забыв о грубых мужиках и бороде - вы их слушайте больше. Здесь вам в каждой избе такого понарасскажут, сказочники, ловкачи. Вас напоили, надурили, а вы...
  - Пока это только теория - бросив на него бешеный взгляд, оборвал его детектив и, достав кисет, вдохнул из него, как из ароматной подушечки, которую набивают можжевельником и капают сверху немного масла или воды.
  Где-то далеко над лесом как будто ударила невидимая молния. Тараном врезался в виски неслышимый обычному уху гром. От этого хлесткого и стремительного удара закружилась голова. Вертура опасно качнулся, схватился за седло.
  - Надо все проверить, я кажется, знаю что это. Мне надо в городской архив... - обстоятельно пояснил он, пряча в поясную сумку загадочный кисет - точно не уверен, что именно так, но все вокруг устроено таим образом, что бессмысленные вещи порождаем только мы сами в своей дурной голове.
  
  ***
  
  Где-то ко времени позднего обеда дождь совсем прекратился. Из-под нависших над лесом высоких серых туч явилось ясное августовское солнце. Низко нависло над рекой, холодным рыжим огнем сияло между деревьями, играло на коре сосен, согревало вымокшую листву. Кто-то на дороге громко пошутил, что это к празднику уже начали разгонять тучи над Гиртой и ее окрестностями.
  Детектив и лейтенант ехали по высокому берегу через сосновый бор. От усталости, намаявшись в оказавшихся абсолютно ненужными доспехах, из последних сил едва держались в седлах, но холодный влажный ветерок приятно бодрил, а от низких, глядящих сквозь деревья, отражающихся в реке ярких солнечных лучей становилось весело. Настроение улучшилось. Тем более что скучать в пути не было совершенно никакой возможности: прямо перед полицейскими катилась ярко раскрашенная зеленая коляска в которой ехали какие-то веселые молодые люди, что, наслушавшись всяких слухов и перетолков, начитавшись приключенческих книжек, доехали от Столицы до Перевала на поезде, а оттуда своим ходом через тайгу, чтобы воочию убедиться врут все болтуны от нечего делать или нет, посмотреть как тут все своими глазами и непременно посетить самый известный ежегодный фестиваль северного побережья, приуроченный к дню основания Гирты. Пока лил дождь, они со смехом ютились под кожаным пологом, пили вино и ели булочки, громко оглашали дорогу анекдотами и веселыми выкриками, чем очень злили едущих по пятам промокших и простывших полицейских, но как только выглянуло солнце, они сразу же опустили навес и, приметив рядом двоих сумрачных, усталых, мокрых и раздосадованных своими злоключениями всадников, со смехом предложили им угоститься бутербродами и выпить вина вместе с ними.
  - Мы же уговорились ничего из чужих рук не пить! - весело бросил лейтенанту детектив.
  - Да черта с два! - крикнул тот и ловко нагнувшись, как жокей в цирке, подхватил предложенный ему наполненный до краев кубок, чем еще больше раззадорил путешественников.
  - Лейтенант Йозеф Эрик Турко! - с достоинством представился он - тайный советник!
  - Принц-изгнанник - также весело бросил им, отсалютовал, детектив - гранд Марк Вертура собственной персоной, из Лиры!
  Студенты весело рассмеялись, замахали им руками, начали наперебой называть себя, на ходу придумывая себе веселые прозвища и титулы: по всему было ясно, что проведя даже небольшое время на лесной дороге, они ни капли не поверили своим новым собутыльникам.
  - Расследуете заговоры? - весело потребовали ответов за угощение они.
  - А герцогскую тайну вам не выдать? - важно спросил у них лейтенант Турко.
  - А если мы вам еще нальем, проболтаетесь? - крикнул самый веселый, скорее похожий на преподавателя или аспиранта, чем на студента, в больших черных очках и с толстым хвостом темных прямых волос, молодой человек. Лицо его показалось детективу чем-то отдаленно знакомым, но он отогнал от себя эти мысли и залпом выпил из предложенной ему бутылки.
  - Наливайте - протягивая руку за бутербродом, ответил он - а там посмотрим.
  - И не жадничайте, Бог велел делиться! - нахмурился, пригрозил студентам лейтенант. Его язык уже пошел вразнос, но он все равно схватил бутылку и тоже начал пить.
  Так с шутками, подгоняемые прохладным свежим, дующим с реки ветром, они поднялись на последний холм, что отделял их от города, с которого открывался живописный вид на окрестности, бастион, арсенал и северо-восточные ворота Гирты. Следуя в потоке других, едущих по берегу верховых, фургонов и телег, устремились по склону вниз.
  - Какая крепость! - указывая пальцем на темную многоэтажную громаду замка Этны за рекой, крикнул кто-то - смотрите!
  Достал из манерной поясной сумочки прямоугольный листок плотной прозрачной бумаги, похожий на пластинку, что детектив видел в руках Патрика Эрсина и, отставив от себя ладонь, посмотрел через него на замок на противоположном берегу реки. Листок тут же потемнел, обратился в руках школяра готовой живописной картиной замка над белой водой, на фоне серо-рыжего, в свете яркого, холодного и низкого солнца неба.
  - Это тюрьма - многозначительно кивнул, пояснил ему лейтенант Турко - там содержат преступников, а в субботу им будут рубить головы, пальцы и руки. Обязательно приходите посмотреть!
  - Вот ведь у вас тут весело! - наверное, приняв его слова за очередную шутку, радостно засмеялись студенты.
  - О да! Монументально. Это от кого такие? От толстых троллей? - глядя на башни городских ворот и укрепления впереди, приметив новую достопримечательность, наперебой начали показывать на бастион и куртины пальцами школяры.
  - Нет, от драконов! - ответил кто-то.
  - Так драконы же летают! Зачем от них стены?
  - Это реданы - продемонстрировал свою прозрачную пластинку, в которой лейтенант и детектив, с интересом заглянувшие через плечо, не увидели ровным счетом ничего, один из студентов, начал водить по ней пальцем, рассказывать про фортификации города и названия типов укреплений. Закончив свой короткий урок, ткнул в свой аппарат, спросил у полицейских как лучше проехать до виллы Конди, но получив в ответ только недоумевающие взгляды, воскликнул.
  - Тут вообще есть хоть кто-нибудь на контакте? Как вы тут живете, ни горячей воды, ни электричества, ни транспорта нормального нет!
  - Да, и суп варим в пригоршне - иронично согласился детектив.
  Студент покачал головой, достал тубус, продемонстрировал полицейским аккуратную, машинной выделки карту, на которой был изображен город с подписями улиц. Рядом с дорогой Вертура узнал башню арсенала, впереди и справа от ворот. Заморгал, с интересом разглядывая, контуры запечатленных с большой высоты остроугольных звезд бастионов и городских стен.
  Миновав поселок, и развилку дорог, они выехали на поле перед северо-восточным равелином и теперь ехали по живописной, засаженной дубами дороге перед городскими укреплениями. Здесь, также как и на юге, у ворот Рыцарей, по обеим сторонам аллеи, под усиленными каменной кладкой земляными валами, раскинулись засаженные по берегам ивами и шиповником пруды. Как рассказал студент с прозрачной пластинкой, тут разводят промысловую пресноводную рыбу.
  - А перед осадой эти тополя срубают, везут в город, чтобы использовать как строительный материал... - рассказывал он, демонстрируя ровные ряды деревьев в нескольких сотнях метрах от фортификаций, к северу от дороги, в стороне.
  - А что, часто осады? - восторженно спросил один из студентов.
  - Последний раз сорок лет назад было - ответил лейтенант - это когда нас северяне хотели захватить...
  И он было пустился в какие-то пьяные пространные рассуждения о том, что некий продажный генерал Бард явился с востока и поднял мятеж, но как только они въехали в ворота города, его бесцеремонно перебили.
  - А где у вас тут по-быстрому поесть можно и чтоб не отравится? - с интересом оглядываясь на торжественные фасады многоэтажных домов вокруг и зажатое над головой вычурными мансардами, балкончиками и эркерами небо, крутя в руках карту, не находя соответствующих указателей, потребовали у полицейских школяры - о, ничего так городок-с! Стильненько, прямо ретро на каждом углу и все в широких штанах! А говорили везде лошадиный навоз и грязная деревня!
  
  ***
  
  - Ну наконец-то. Выбрались из этой глухомани, чтоб глаза мои ее не видели - умиротворенно выдыхая дым из трубки в серо-рыжее небо, расслабился, развалился в седле лейтенант Турко, когда они с детективом наконец-то протолкавшись через поток пешеходов и повозок на улицах и, небрежно продемонстрировав свои регалии, как-то по-особенному, даже с симпатией, скривившему им рожу, постовому у ворот, въехали на двор полицейской комендатуры Гирты.
  На плацу весело строилась вечерняя смена. Густо дымила труба котельной. Сегодня был банный день.
  У костра бригады Монтолле, у полевой кухни суетились женщины. Как у себя во дворе, не стыдясь никого, развешивали на веревках, сушили принесенные со стирки многократно латаные мантии, рубахи и штаны. Пахло щелочным мылом, походной кухней, костром, кашей и какой-то терпкой приправой для соления. Не занятые в сушке рубили на столах зловещими широкими ножами массивные кочаны капусты, сгребали крошево в деревянные кадки, готовили не то угощение к празднику, не то запасы к зиме. Только сейчас Вертура приметил их сходство с крестьянами и сельскими жительницами, на которых он насмотрелся на дороге и по поселкам в последние дни. И если здесь, в большом городе, в своих лаптях, простоватых, раскрашенных в броские цвета шерстяных лейнах и заколотых на боках огромными стальными фибулами, расписанных магическими охранными знаками и крестами пледах они смотрелись несколько нелепо, вызывали у чопорных, привычных к благам цивилизации, горожан снисходительные улыбки, то для всего остального севера, похоже это был эталон сельской моды подавляющего большинства живущих в тайге.
  - Вот хамы! Пижоны столичные, жлобы! - кривил лицо, возмущался лейтенант - понаехали тут! Гирта им наша еще не нравится, грязная деревня, воняет им!
  - Действительно - передергивая плечом, иронично согласился Вертура - могли бы и сувениром угостить... Я бы отдал Анне, сказал, что отобрал из огнедышащей пасти дракона. Вырвал у тонких троллей...
  - Из очка сортира интегралом выловил! - грубо крикнул ему, подсказывая, знакомый полицейский капитан, тот самый, который, не разобравшись, вступился на стене за Марису, а потом сам же и плюнул на нее - где вас носит? Мэтр Тралле по всему городу вас ищет. Опять напились?
  - Уже идем - заверил его лейтенант, и они с Вертурой спешились и, оставив автографы в журнале, что вернули казенных лошадей, вошли в парадные двери комендатуры, зашагали по коридору в свой отдел.
  - Забулдыги! Пьянь! Наберут же черти кого! - по привычке ворчливо ругаясь про себя вслух, бормоча под нос, двинулся по своим служебным делам пьяный полицейский, все еще прокручивая скабрезную беседу коллег в своей неоднократно разбитой в драках голове.
  
  ***
  
  По залу гулял свежий прохладный сквозняк. Шторы были заведены по сторонам распахнутых окон. Рыжие солнечные зайчики играли в кронах тополей, живописно преломлялись в фужерах с недопитым чаем. Мерцали золотыми буквами на обложках книг.
  - Долго же вас не было! - поклонился, обнялся с лейтенантом Турко, стукнувшись с ним локтями Фанкиль - дома ругать будут?
  - Ну куда же без этого-то - устало согласился, снимая шапку и расчесывая пятерней лоб, ответил полицейский - служба не мед, но с дежурства, как с похмелья. А еще сегодня стирка. Мика просила помочь...
  - Да, заходила сюда, спрашивала. Ничего, поругает и простит, Бог простил, и вас простит, так ведь? - весело кивнул рыцарь. Он тоже был рад возвращению коллег - Марк? Как провели время? Весело или грустно? Не скучали в наших перелесках?
  И они сцепились кулаками и тоже обнялись.
  - Вот патефона только не хватало для полной картины, а так еще как весело. Рассказать, никто не поверит... - улыбнулся, кокетливо махнул рукой в сторону Вертура.
  - Отчет всему поверит - продемонстрировал ладонью, назидательно закивал Фанкиль.
  Недолго наблюдавшая за этой сценой Мариса резко встала от стола и быстро пошла на Вертуру с такой напористой стремительностью, что детектив даже испугался, что она сейчас со всего размаху врежет ему обидную пощечину, благо было за что, но она этого не сделала. Обошла его кругом, придирчиво оглядела со всех сторон и с апломбом заявила так, как будто бы они были женаты уже много лет.
  - Вас что, макали с головой в лужу? Пинали ногами по грязи?
  - Ага, примерно так - выдохнув, согласился он - мэтр Тралле здесь?
  - У себя - ответил Фанкиль и прибавил тихо-тихо - он если сэра Визру не нашли, лучше идите домой, иначе он вас намажет на тапочек и съест...
  Но отступать было поздно. С третьего этажа загремели шаги. Несколько человек спускались по лестнице вниз.
  - ...Надеюсь, вы меня поняли? Никаких провокаций в эти дни - тихо, но отчетливо в образовавшейся в зале тишине произнес холодный и властный голос Хельги Тралле, куратора полиции Гирты.
  - Ну я-то сэру Жоржу ваши пожелания, разумеется, передам - манерно растягивая 'о' в имени маршала, беззаботно отвечал ей Патрик Эрсин. Стоя рядом с ней, он был выше нее на две с половиной головы. Весь его бодрый и расслабленный вид нисколько не сочетался ни с ее деловой сосредоточенностью ни с серьезностью предупреждения.
  - Вот только вы донесите это популярно и до всех остальных - стремительно улыбнулся Эрсин. Детектив вздрогнул, глаза Поверенного на миг поменяли цвет. Он нахмурился, сделал картинно-недоумевающее лицо, кивнул в его сторону, бросил с брезгливым пренебрежением.
   - Вертура, а что это от вас так разит женским одеколоном со вкусом мокрой травы? Надеюсь, вы уже потрудились поинтересоваться, что на самом деле представляет из себя эта ведьма? И, кстати, как вас вообще угораздило так залететь, вы же совсем не принц...
  - Патрик! - строго осадила его Хельга Тралле. Инспектор Тралле, капитан Глотте и генерал Гесс, не вмешиваясь в разговор, хмуро и молча закивали в знак согласия с ней.
  - Хельга, мой няшный прокурор! - развернулся к ней, разводя руками, словно желая обнять ее, начал объясняться, Эрсин - я же вам сегодня целых два раза сказал. Беспредел - не мой стиль. Хотите, я вам расписку напишу? И не надо опять во всем винить сэра Жоржа, когда у вас у самих по улицам ходят неадекваты с золотыми пистолетами. У сэра Ринья есть более важные дела, чем от скуки разжигать беспочвенный бардак. Ему деньги зарабатывать и не до ерунды.
  Генерал Гесс нахмурился. Капитан Глотте насмешливо закивал и еще больше скривил и без того кривую скулу.
  - Это предупреждение в целях профилактики недопустимости противоправных действий - веско и равнодушно ответила Хельга Тралле, полностью игнорируя этот издевательский ответ.
  - О да! Ваши вчерашние профилактические мероприятия были просто фееричны! - закивал, затряс головой Эрсин, с намеком улыбнулся с пренебрежительным вызовом глядящему на него в упор капитану ночной стражи Гирты.
  Все вместе они вышли в коридор. Остался только инспектор. Бросил внимательный взгляд на лейтенанта и детектива.
  - Не нашли? - только и спросил он, горестно. Тяжело вздохнул, заранее зная ответ - все, проваливайте домой. Йозеф, завтра отдыхаете, в субботу дежурите, Марк, свободны до понедельника. Только не напивайтесь, понадобитесь - вызовем. Анна, тоже катитесь, не мозольте глаза. Работайте, не забудьте статьи. Дюк, ко мне наверх. Лео, пока не уходите. Вы разобрались с теми трупами?
  - Ничего нового - достал из папки, с готовностью вручил ему исписанную бумагу, Фанкиль.
  - Черт бы подрал этого Алистера - ознакомившись, покачал головой инспектор.
  - Может действительно, пока мастер Динтра здесь, согласовать воздушный удар, или у них там свои мысли на этот счет? - лукаво склонив голову, поинтересовался рыцарь.
  - Я этого не решаю. Все к Хельге - недовольно пожал плечами инспектор и убрал лист в свою лиловую папку - Лео, вы каждый раз так спрашиваете, откуда мне-то знать, что они там крутят, циркачи? Сам надеюсь, что не как всегда, хоть на этот раз есть какая внятная схема... Марк, Анна, Йозеф, что я вам сказал? Марш отсюда, не злите меня, все, идите, идите.
  
  ***
  
  Вертура и Мариса шли по запруженному веселыми людьми проспекту. Он в сырой от дождя, тяжело бряцающей на каждом шагу, бригандине, с перевязью и притороченными к левому бедру ножнами, в перекинутом через плечо плаще, заколотом на боку, на солдатский, или местный деревенский манер. Она как всегда в своей тяжелой и черной мантии с бордовыми клиньями, длинной бархатной юбке и казенных сапогах. Свой черный, с тонкой золотистой нитью и красными цветами, новый платок она аккуратно расправила поверх капюшона, откинула его на затылок. Живописно оправила длинную челку, то и дело оправляла ее, чтобы не задувало в лицо, щурилась, моргала прохладному, дующему с моря ветру. Он протянул ей руку, она не глядя, поймала его пальцы, крепко прижала его локоть к себе. Жеманно отвернулась, делая вид, что совсем не смотрит на него, чтобы он не заметил румянца играющего на ее щеках, и радостной счастливой улыбки.
  Они вышли на мост. Здесь тоже было людно. Прогуливающиеся пешеходы подолгу останавливались у парапетов, восторженно глядели в бегущую далеко внизу свинцово-серую воду, любовались на стены и башни крепости, набережные и подсвеченный холодным, пронзительным солнцем залив. Кто-то достал прозрачную пластинку и навел на Вертуру.
  - Можно вас нарисовать! - спохватившись, замахала рукой, осведомилась молодая женщина лет тридцати с тонким чистым лицом, светлыми, завязанными в замысловатый узел волосами и неловко болтающимся на плечах длиннополом темном плаще. Подхватила под руку, одернула за локоть, своего кавалера: высокого, сутуловатого среднего возраста господина в свежекупленном клетчатом берете с помпоном и при большой кожаной сумке с огромными манерными пряжками через плечо. Образ столичного модника дополняли широкие бурые штаны с огромными карманами на бедрах, короткая, фигурно подстриженная густая борода и клетчатая фланелевая рубаха до колен. При этом у обоих, под длинными, в каких удобно только неспешно прогуливаться по чистым дорожкам в богатом парке, плащами, поблескивали черной свежестью манерные, по виду самого нового фасона, лакированные башмаки.
  Вертура благосклонно кивнул в знак что он не против рисунка, замер и принял как можно более чинный и пафосный вид.
  - Прямо как настоящий рыцарь из сказки! - продемонстрировал готовую картинку бородач. Мариса улыбнулась: невидимая рука моментально запечатлела их крошечными штрихами масляной краски в виде исполненной в слегка диковинной манере картины. Вертура был в латном нагруднике с крестом, в серой с багровым мантии и при длинном мече. Слегка развернувшись, улыбаясь по-юношески романтической влюбленной улыбкой, держал за руку Марису, откинув голову, любовался ей. Она же застенчиво и весело отворачивалась от него, как будто невзначай смотрела куда-то в сторону, придерживала ладонью платок и длинные распущенные волосы, подхваченные летящим с залива ветром. За их спинами вместо ворот над мостом возвышалось какое-то крашеное в белые и оранжевые цвета здание с позеленевшей от непогод медной крышей, а сбоку свет закатного солнца пламенно-рыжими бликами отражался на куполе высокого белокаменного храма. Вертура даже оглянулся в недоумении: все на картине было как будто похожим на настоящее и при этом совсем другим.
  - Это какая-то машина? - кивнул на рисунок, спросил он у столичных гостей.
  - Нет, это я вас нарисовал - пространно объяснил бородач - если было бы где, мы могли бы сделать вам полноразмерную копию. Здорово получилось!
  - И художника выходит не надо? - скептически уточнил детектив.
  - Так я и есть художник! - улыбнулся его недоумению собеседник - я думал нарисовать немножко иначе, но и так замечательно вышло! Дайте свой адрес, мы распечатаем и пришлем ее вам. Здесь столько всего интересного, главное не забыть!
  - Обязательно забудете! - придирчиво оглядывая себя на меленькой, величиной с ладонь карточке, бросила им Мариса.
  - Ну так возьмите, раз понравилось, себе - улыбнувшись, передал ей портрет художник - у вас же таких нету.
  - А что это вообще такое? - поинтересовался Вертура, разглядывая вблизи превратившуюся в настоящий рисунок, который только и осталось, что вставить в рамку и поставить на письменный стол, прозрачную пластинку, похожую на те, какие он видел сегодня у столичных путешественников.
  - Так нейропатика же! - разъяснила спутница художника - а это просто пластмасса, рамка чтобы лучше поймать вид, представить, как бы он выглядел в стиле иллюстрации, рассчитать пропорции и масштаб. У нас канал с новостями сразу обо всем, но за границей нулевого региона мы впервые! Вот, всю ночь летели посмотреть на праздник, запечатлеть местный колорит!
  - А вы знаете леди Веронику? Веронику Булле - задал глупый вопрос детектив, тут же уточнил - она тоже училась в Столице...
  - Маленькая такая, рыжая, бешеная? Растрепанная всегда ходит, волосы красит, развлекается с цветными контактными линзами? На вас еще чуть похожа! - восторженно засмеялись гости, указали рукавом на Марису - с ней Лиза уехала, младшая Динтра.
  - Да - кивнул Вертура, непроизвольно потирая еще немного ноющий локоть - у нее еще такой... экстравагантный кавалер.
  - Аксель! А вы с ними тоже знакомы? Так это они нас в Гирту и пригласили!
  - Ага - ответил детектив.
  И они все вместе зашли в ближайшую кофейню. Сели друг напротив друга парами у высокого окна в уютной ложе, с перегородками из деревянных решеток увитых живописными цветами и листьями. Смотрели на заполненный нарядными людьми и экипажами проспект, вели веселую беседу, пили какой-то диковинный ароматный и необычайно бодрящий напиток, которым угостили Вертуру и Марису приезжие. Девушка сказала, чтобы он, детектив, обнял свою спутницу, положил перед собой на стол среди высоких фужеров трубку, кисет и меч, навела на них прозрачную рамку чтобы сделать еще один рисунок, но получилось некрасиво. Контуры были смазаны, лица непохожи: портрет вышел плохим.
  - Тут нужна сноровка - сделал покровительственный жест, чмокнул в щеку в утешение, ее бородатый кавалер и объяснил - это сфотографировать легко. А вот представить себе так, как это должно выглядеть и исполнить: совсем другое дело. Машина скопирует как наведешь, а вот чтобы рисунок был аллегоричен, передавал эмоцию, настроение, это надо не только иметь талант, но еще и учиться.
  - А фотографии у вас тут не получаются - с наигранной обидой развела руками девушка - я хотела сделать снимки дворцов и церквей, реки, залива... И ничего не работает. В оптике муть, пленки уже в упаковке засвечиваются, а цифру вообще не включить. Кошмар какой-то, мы даже и не думали что все настолько плохо, вот и приходится таскать с собой этого бородатого, чтобы рисовал мне!
  - Без меня твой журнал - сплошная унылая писанина! Кому интересно слушать эти тупые буквы, все любят картинки! - художник широко округлил рот и впился бородой ей в шею. Она засмеялась от восторга. Улыбнулись и Мариса с детективом.
  
  ***
  
  - Напьемся вина?! - глядя в сторону магазина на углу, торжественно и мечтательно закатила глаза Мариса. Они шли по проспекту, держась за руки, не обращая внимания на то, что всем приходится их обходить. Любовались каретами, высокими решетками палисадников, домами на проспекте, распахнутыми окошками в которых отражалось солнце, слушали говор голосов, пиликанье шарманки на углу и отдающиеся от стен раскатистое городское эхо.
  - Купим сразу несколько бутылок! - призывно дернула за локоть задумавшегося детектива Мариса - будем хлестать вино, ходить по улицам, и...
  - Нет - покачал головой Вертура, чем ввел ее в недоумение. От тонизирующего напитка он немного приободрился, но раскаленная усталость клонила в сон, обжигала все его тело.
  - Что нет? Какое еще нет?! - грубо и обиженно бросила ему Мариса и схватила его за вторую руку - ты что?
  - Хлестать вино на улице мы будем в другой раз - останавливаясь и беря ее за обе ладони, заверил ее детектив - впереди еще пятница, суббота и воскресенье. Надо провести их с пользой, а не так - напиться упасть, проснуться, напиться. И мне надо зайти домой. Надо было оставить эту бригандину в конторе... Можно потом прогуляться по берегу реки, вечером, когда станет немного посвежей.
  - Зануда! - бросила ему, с наигранной обидой отвернулась от него, Мариса.
  
  ***
  
  Солнце закатилось за дома. На город неторопливо опускались ясные летние сумерки. На центральных проспектах и мостах Гирты несли вахту аккуратно побритые и причесанные полицейские, облаченные в свежие, тщательно выстиранные к празднику мантии и плащи. То там, то тут, в толпе двигались нарядные всадники. Капитаны и лейтенанты объезжали вверенные им районы, заглядывали в переулки, дворики и скверы. В комендатуре царила суета, на дежурство заступал усиленный ночной караул. В канцелярии до поздней ночи яростно стучали пишущие машинки: специальное письмо с личной подписью коменданта города было многократно размножено и разослано всем квартальным надзирателям четко донести до местных хулиганов и охотников заработать без труда, что если в праздничные дни кого поймают за неприкрытым беспределом, без суда припишут на казнь в субботу вместо сбежавших недавно из тюрьмы приговоренных к смерти.
  Капитан Фридрих Кроксен с дружиной, драгунский взвод ночной стражи и конные ополченцы под желто-лиловым флагом графа Гамотти, собрались у здания полицейской комендатуры, построились вдоль фасада длинной ровной шеренгой. В ворота въезжали всадники. Били копытами боевые кони, с распахнутыми дверями и откинутыми крышками багажников, стояли ипсомобили. Какие-то модные нарядные кавалеры доставали из них современные оружие и броню, примерялись к ним, подходили к грозному капеллану с аккуратно подстриженной короткой бородой, просили благословения, кланялись, целовали крест. На плац, в сопровождении сыновей, родственников и оруженосцев, въезжали, присоединялись к отряду экипированные к бою рыцари с яркими лиловыми бантами на груди: намечалась вечерняя прогулка за город туда, где за полями, за ручьем, на склоне холма в лесу, военным лагерем встали люди из бригады барона Келпи. Как объяснила Вертуре, когда они выходили с плаца, Мариса - сборища беспринципных грабителей, мошенников и разбойников, землевладельцев и рыцарей с северного берега Браны, охотников и наемников из южных городков и деревень, что представляли в этих глухих краях администрацию Гирты и всеми правдами и неправдами промышляли в юго-восточной, граничащей с Мильдой, тайге.
  Как вассалы герцога Булле, во время войны они вместе с графом Тальпасто так и не сумели взять с наскока порученное им приграничное укрепление - форт Доминика и, после первых неудачных штурмов, бросив основные силы, неудержимой, ненасытной ордой вторглись далеко на вражеские земли. Без всякой организации и порядка там они разграбили несколько поселков и городков, но, получив серьезный отпор от дружины князя Баррусто, внезапно осознав, что на войне вдруг, оказывается, могут еще и убить, как только на Бране встал лед, тут же перешли по нему обратно на территорию Гирты и благополучно вернулись с добычей по своим домам, чем очень подвели герцогскую армию, штаб которой всерьез рассчитывал на то, что их беспокоящие атаки отрежут крепость от снабжения и заставят мильдингов растянуть свои силы по всему южному берегу реки.
  И это было только одно из многочисленных низменных деяний этих руководствующихся только собственной выгодой, трусливых и жадных до легкой добычи людей.
  Так что, памятуя о нраве барона Келпи и его вассалов, в Гирте их справедливо считали бандитами, мародерами и изменниками, и если бы у герцогства были бы силы, финансы и влияние, чтобы навести порядок в юго-восточной тайге, никто не стал бы мириться с таким положением дел. Но денег не было, и формально присягнувшие герцогам Булле разбойники-рыцари, хоть как-то поддерживающие видимость порядка и платящие хоть что-то в казну, были лучше, чем полностью потерянные территории, которые в любую минуту могли отойти к Мильде, если барон Келпи вдруг надумает что там лучше чем здесь. В общем в герцогской администрации приходилось хоть как то, но все же находить с ними общий язык, что успешно и делалось на протяжении последних трех десятков лет, Но что были обязаны делать управляющие ведомства, не обязан был делать граф Прицци: с Лиловым клубом, представлявшим собой весь цвет городского рыцарства Гирты у южан был давний конфликт. Граф и его клуб имели доходы с охраны и торговли, и строго следили за тем, чтобы на дорогах не было ни специалистов узкого профиля, ни заезжих гастролеров-импровизаторов, ни рыцарей без гербов и девизов не щите, тех самых благородных но нищих кавалеров из того сорта, что выходя из кустов, демонстрируя свои пистолет и меч, навязчиво предлагают путникам сопровождение через неспокойные земли. И да, конечно же, между бароном и графом, как между всеми цивилизованными людьми уже много лет как действовал негласный договор: городские не грабят замки и дома на юго-востоке, а южане не попадаются им на глаза и промышляют только в собственных землях. Но в этот раз что-то пошло не так и большая дружина с молчаливого согласия графа Тальпасто и герцога Ринья прошла через маршальские угодья и с недвусмысленными намерениями затаилась в лесу в двух десятках километрах к югу от Гирты. И теперь граф Прицци собирал свой клуб, чтобы лично поехать и объяснить незваным гостям, что так делать не следует.
  
  ***
  
  - А слышали про карантин? - спросил у капитана Глотте, что перед отъездом зашел по какому-то делу к инспектору Тралле, Фанкиль.
  Окна в зале были все также открыты, в печи жарко горел огонь. Аромат дыма и смолы тянулся по коридорам, заставлял мерзнущих в своих кабинетах полицейских с завистью потягивать носами, морщить ноздри и лбы. В коридоре у лестницы, у стола дежурного, где как всегда сидел, бессмысленно смотрел в раскрытый журнал, Дюк, был сложен штабель свежих, еще пахнущих лесом, еще с налипшей на кору хвоей, еловых дров. В свете веселого пламени за стеклянной матовой дверцей загадочно поблескивали летящие наискосок вдоль шпиля Собора хвостатые звезды на картине на дальней стене.
  - Тот домик в лесу, куда мы ездили? - уточнил капитан, с презрительным весельем, снимая перчатки и быстро расчесывая свои черные кудри перед зеркалом - приказ мастера Тинвега. Поставили его в очередь на вид.
  - Пишите что задание выполнено - одобрительно кивнул Фанкиль - приезжали с Переправы, сказали, ночью там все молниями побило. И карантин, и все избы сгорели. Одни трупы лежат. Местные разбираться не стали, ждут комиссии.
  - Мэтр Тралле в курсе? - насторожился капитан, поправляя широкий ремень портупеи и воротник. У командира драгун было узкое и жилистое треугольное лицо, на котором не росло ни усов, ни бороды и кривая, сведенная давней зубной болью щека. С той же стороны у капитана не хватало и зубов, так что когда он улыбался, выходило совсем неприятно и криво.
  - Да. Сэр Биргер взял на контроль. Завтра с помощником мэтра Курцо и младшим Солько поедем - без особого энтузиазма, ответил ему Фанкиль - мне бы ваших молодцов в помощь бы... Как бы не припомнили нам вчерашнее и ту поездку...
  - Это вы всю жизнь будете помнить, а они уже по бухгалтерии списали и забыли - махнул рукавом своего кожаного дублета капитан - видел я тут сэра Биргера. Выразил устную благодарность, сказал молодцы, верно служите. Назначил своим проверку на неполное служебное соответствие... Лео, ну вы как в семинарии, ей Богу! Как будто на прямой приказ от сэра Августа он еще будет предъявлять, что это вы тут мой притон порушили и сожгли.
  И капитан зловеще улыбнулся. Сегодня, наверное, тоже проникнувшись атмосферой грядущего фестиваля и предстоящей ночной прогулки, он был как-то особенно охотлив до бесед.
  - Забудьте и езжайте с Богом. Может и вправду Господь нам подарок к празднику преподнес, вычистил эту заразу с северного берега.
  Инга за столом только покачала головой.
  - Кто бы еще на южном постарался - намекнул Фанкиль.
  - Будет письменный приказ - отрезал капитан и кивнул Инге - сделаем как надо и отчитаемся о выполнении. Верно?
  - Нет - кивнула она ему с мстительным намеком - мы с Лео лучше по лесам с линейкой погуляем, книжки почитаем, в конторе протоколы попишем.
  
  ***
  
  Было еще светло, когда несколько облаченных в черные кожаные дублеты и черные плащи драгун вскочили на коней и, оглашая улицы гулом рогов, направились через мост к южным воротам города, оповещая по дороге постовых, чтобы освободили проспект для прохода дружины.
  Граф Прицци выслушал прибежавшего от комендатуры вестового, сказал что не будет сейчас говорить и, если срочно, пусть набирают графиню Марию, его секретаря, и излагают проблему ей. Еще раз окинул взглядом из седла длинную плотную формацию, выстроившихся вдоль фасада полицейского дома, собравшихся на выезд пеших и верховых. Кивнул Пескину, что предоставил ему предварительный список присутствующих, что позже ознакомится с ним.
  - Возьмите на карандаш кого оповестили, а его не было, завтра поставим к Якову. У него недобор на турнир.
  Двое знаменосцев, один из которых держал флаг с черным драконом на лиловом поле, а второй окропленный свежей кровью из рассеченных рук стальной крест, отъехали к правому краю формации. Длиннобородый верховой со злыми глазами, как представила его Вертуре Мариса, Кристоф Тинвег, брат майора жандармерии, с которым тот уже успел свести короткое, но малоприятное знакомство, грозно закричал, отдал приказ к равнению на сержанта с украшенным длинным лиловым флажком пикой. Забил барабан, тяжело и низко запела полковая флейта. Приветственно замигали фарами, загудели органами клаксонов, зазвонили колокольным боем, стоящие в стороне, вдоль полицейского каретного ряда, ипсомобили. Рагнар Гамотти, облаченный в современную и удобную композитную броню сын коменданта крепости, кивнул женщине лет сорока в тяжелом красном одеянии и темно-зеленом плаще, проводил ее за ладонь к своему экипажу, открыл перед ней дверь с пассажирской стороны.
  - Садитесь к нам, милейший! - засмеялись из соседней машины, пригласили к себе в салон какого-то незадачливого рыцаря, у лошади которого порвалась подпруга, и он не мог уехать.
  Князь Мунзе оправил очки, встал в стременах, повел руками, поправляя броню.
  - Орган, папиросы, шарманку, не забыли? - надменно и хрипло, являя всем вокруг свою власть, закричал он сыновьям и дружинникам. Те весело продемонстрировали ему ящики с зарядами и снаряженный шестиствольной батареей залпового огня, выкрашенный благородными, черной и багровой, красками кабриолет.
  - Вот, едем сюда и рушим их! - с азартом демонстрировали план окрестностей города своим восторженным, наряженным как на торжественный прием, девицам хвастливые юноши в нарядных и ярких современных доспехах.
  - Ну? Уеду без вас! - высунувшись из своего ярко-белого ипсомобиля с черным крестом на капоте, обернулась, грубо крикнула им еще совсем юная, полненькая растрепанная девушка в мешковатой столичной куртке, таких же широких брюках и серой форменной кепке. Покидав в багажник свои карабины, мечи, легкие композитные шлемы и латные перчатки, те спешно заняли места в салоне, потеснили, посажали на колени девиц.
  - Христос Воскрес! Слава Гирте! - закричали из колонны верховых.
  - Слава Гирте! - весело откликались ему со всех сторон - Воистину Воскрес!
  Радостный сэр Порре и бородатый сельский вассал, тот самый, что на потешном турнире в доме графа сразил ниже пояса своего противника, отсалютовали друг другу мечами и перекрестились. Модно побритый священник сел в повозку, благословил из нее отбывающих, раскрыл толстую книгу, начал громко читать псалмы. Капитан Кроксен прищурился, еще раз оглядел свой многочисленный конный отряд, когда капрал продемонстрировал их очередь, скомандовал следовать за ипсомобилями, что выстроились в торжественную колонну за головной группой верховых графа Прицци. Молодым же и тем кто был без лошадей достались места в двух парящих фургонах, что предназначались для добычи, раненых и пленных.
  - Рыцари Гирты! - резко махнула рукавом вслед быстро идущей по проспекту многолюдной бригаде, к которой из переулков то и дело подъезжали все новые, опоздавшие, группы всадников, громко, не скрывая восторга и гордости, продекламировала, объявила Вертуре Мариса.
  Полицейские махали кучерам, кричали, чтобы отъехали с дороги. Прогуливающиеся и отдыхающие, отходили к домам, Столичные гости оборачивались, с восторгом наводили на процессию свои прозрачные пластинки. Всадники позировали, приветственно махали в ответ, прикладывая руки к груди, галантно кланялись нарядным дамам и симпатичным девицам, улыбались им.
  И, слыша гулкое пение рогов, музыку и нестройный цокот многочисленных копыт, горожане выглядывали из распахнутых окон и с балкончиков, выходили из дворов и сквериков, за чаем или фужером вина весело обсуждали, что раз Лиловый Клуб собрался на выезд, завтра будет много интересных новостей.
  Восторженное, предпраздничное настроение стояло в городе. До заката было еще далеко и яркое вечернее солнце светило вдоль улиц, но на проспектах уже зажгли подсветку богатых домов и электрические фонари. Разноцветными, нарядными витражами и огнями сияли высокие витрины банков, торговых домов, ресторанов и кофеен. Ослепительно пылали шпили колоколен и купола церквей. Разноцветными огнями светились окна и садики особняков на скалистых берегах реки. Загадочно мерцали подсвеченные беспроводными белыми и желтыми шарами кроны деревьев в герцогском парке, переливались желтыми бликами, отражая свет огней города, маяков, мостов и набережных волны залива.
  Отовсюду, из палисадников, из распахнутых окон, лилась музыка. Исполняли современные мелодии и классику, услаждая слух, играли соло и целые оркестры. Во дворцах и салонах шли приемы и праздничные банкеты: устав за день, нагулявшись по городу, вдоволь насладившись ясным предпраздничным вечером, жители Гирты и многочисленные приезжие возвращались домой и в гостиницы. Приглашали друзей в рестораны и на квартиры, кто победнее, наливали у себя в комнатах, во дворах и палисадниках, тянулись на набережную, на мост, на площади и в кабачки.
  Вертура и Мариса шли по набережной. Любовались ярким рыжим закатом, ртутно-серыми волнами, фасадами домов и живописными и грозными стенами крепости на берегу реки. Шагали торжественно и молча, держась за руки, жадно и восторженно смотрели на подсвеченные разноцветными праздничными фонариками лодочки и нарядные прогулочные баркасы на реке. Вдыхали свежей и холодный, насыщенный ароматами воды, морской соли и мокрых листьев ветер.
  - Не найдется ли закурить, сэр детектив? - важно обратился идущий им навстречу хвостист Прулле. Манерно заломив ладони в разрезы штанов, зажав в зубах трубку, выгнувшись подобно настоящему преподавателю, он чинно прогуливался под липами в новеньком, как у недавнего столичного художника, полосатом берете с помпоном и щегольском, длинном, почти до пят, плаще. Рядом, бодро вскидывая ноги, вышагивал бездельник Коц, хитро всматривался в толпы гуляющих и живописные огни. Сорвав с кудрей свою шапочку, он галантно приветствовал Вертуру и Марису.
  - Найдется конечно! - улыбнулся неожиданной встрече детектив и нащупал в поясной сумке кисет, но когда достал его, то с удивлением обнаружил, что это тот самый мешочек грозовой травы. Таинственные магические символы отчетливо проступили в закатной синеве.
  - Это еще что? - насторожилась, словно узнав его, спросила Мариса.
  - А пойдемте с нами! - закричал ему бездельник Коц, безошибочно угадав в них именно тех, кто готов купить им вина ради шумного застолья, хорошей компании и веселых пьяных выходок - у нас тут как раз симпозиум наметился! Такие доклады, сам мастер Глюк не устоит!
  - Не сегодня - нашел наконец свой кисет, выдал им табаку Вертура - у нас свои академические чтения.
  И пожал пальцы важно кивнувшей в знак согласия Марисе.
  - Учись хвостист. Доцентом быть - не юво дрить! - раскуривая трубку, назидательно бросил своему товарищу бездельник Коц - ну удачно там полистать! Счастливого вечера!
  
  ***
  
  Прогулявшись по набережной до самого устья Керны, до большого темно-серого, квадратного дома с живописным маленьким садом, чугунной решеткой и окнами смотрящими на залив, Вертура с Марисой пошли домой. Свернули на узкую, круто поднимающуюся на высокий берег реки улочку, прошли по ней через старый квартал где было темно, дома стояли окна в окна, а в тесных дворах за высокими, до подоконников третьих этажей, каменными заборами, росли огромные старые дубы. Проходными дворами вышли на проспект.
  По дороге зашли в лавку на углу. Войдя в комнату, поставив корзинку на стол и заперев дверь, Мариса уже было взялась за бутерброды и бутылки, но Вертура снял свои тяжелые потертые башмаки, размотал портянки и, сбросив в кресло портупею и плащ, перекрестившись на иконы, без всяких сил упал на постель.
  За окнами, полыхнуло. С террасы дома графа Прицци, взлетела в вышину и рассыпалась в небе на тысячи ярких крошечных огоньков, ракета фейерверка. Начался салют. Какая-то компания приветственно закричала, засвистела ему, огласила улицу веселыми, гулкими выкриками.
  Вертура было закрыл глаза, но Мариса с нетерпеливой алчностью схватила его за плечо.
  - Ты что это, а? - воскликнула она с угрозой.
  - Ты про кисет? - с недоумением только и спросил он, нашарил его на дне сумки и передал ей - если бы я сам знал что это...
  И, повернувшись на бок, не сказав больше ни слова, уснул.
  Мариса тяжело вздохнула, налила себе полный фужер вина, взяла в руки мешочек. Нахмурилась. Где-то она уже видела эти вышитые на нем магические символы. Она села на кровать, не раздеваясь, легла рядом с детективом, на коленях пролезла под его рукой, перевернулась, прижалась спиной к его груди, поднесла кисет к лицу, глубоко вдохнула ароматный запах грозовой травы.
  Что-то забытое и очень приятное проснулось в ее сердце. Успокоило ее. Волнение и внезапно было захлестнувшая ее обида, прошли, на душе стало спокойно и тихо.
  В комнате было прохладно: придя с улицы, она не стала топить печь и даже не прикоснулась к вину, но отчего-то ей стало как-то особенно уютно и тепло. Слегка изумившись этому чувству, она прикрыла глаза и вдохнула еще раз. Как-то внезапно ей вспомнился дедушка и черная, ясная, но беззвездная, расцвеченная не то заревом пожара, не то каким-то другим огнем, ночь. Увиделись летящие мимо шпиля Собора на площади перед герцогским дворцом звезды, но на этот раз не как на картине в отделе Нераскрытых Дел, а почти как наяву. С длинными огненными хвостами, они стремительно катились по небу, по пологой кривой пролетая высоко над крышами Гирты, но прошло всего несколько секунд, и образ исчез, обратился каким-то бесконечным полетом через непроглядный ветреный мрак, хлещущий в лицо дождь и яркий, пронзительный, не позволяющий разглядеть ничего вокруг, как будто похожий на лампу маяка, мерцающий в потоках воды электрический свет.
  - Как занятно! - удивившись, подумала в голос Мариса. Взяла из кисета большую щепоть, размяла на пальцах в пыль, глубоко вдохнула, как нюхательный табак, с тыльной стороны руки. У травы был приятный, терпкий, чуть горьковатый, но не как у табака, гораздо более мягкий привкус. Чихать от нее тоже не хотелось. Мариса снова прикрыла глаза и на этот раз увидела приют, в котором прошло ее детство. Покосившийся, подпертый жердями, сложенный из валунов забор и опутанные поздним, с большими темно-зелеными и желтыми листьями вьюном стены. Холодное, какое бывает в конце сентября или начале октября, мокрое и пасмурное утро, осенний сад, где поднимающаяся от земли сырость пробирает до костей, а на темно-зеленой траве и желтых, пожухлых листьях кустов, чьи цветы давно были срезаны и засушенных в гербарии, студеная утренняя роса застывает тонким белым инеем.
  Она шла по саду с ведром и граблями в руках. Тощая нескладная девушка с длинной темной косой и в латанной серой, не по размеру большой, неудобной и колючей накидке. Было еще совсем рано, только наступил серый пасмурный рассвет, но сегодня была ее очередь дежурить, встать до начала занятий, пойти в сад, подмести, убрать с дорожек и клумб опавшие листья. За это утром ее ждала большая кружка горячего, разбавленного свежим козьим молоком кофе у натопленной кухонной печи и белый, еще теплый, приправленный медом и мятой хлеб.
  В саду было безлюдно, холодно и тихо. Она опасливо оглянулась на окна, на оплетенный вьюном фронтон дома, не видит ли кто, не колыхнется ли потревоженная рукой занавеска, опустила ресницы и сделала шаг. Словно на миг порыв ветра подхватил ее, ударил в невидимые, распахнувшиеся за спиной крылья. Время качнулось и словно бы на долю секунды замедлило свой бег: Мариса открыла глаза и обернулась. Она стояла в конце дорожки, все также держа в руках грабли и садовое ведро для опавших листьев. Было ли это во сне или на самом деле? Сколько лет прошло. Ведь так не бывает на этой земле... Быть может, все это только приснилось ей или просто хотелось так думать, что она не обычная, а особенная, какая-то совсем другая, не похожая на всех остальных...
  Мариса открыла глаза, отпустила руку детектива, посмотрела на свою ладонь. Длинные тонкие пальцы, привычные к бумаге и перу, ногти, обгрызенные от творческого сосредоточения. Один из них скоро сойдет - это она случайно прищемила дверью палец... Все как всегда. Но только сейчас она чувствовала что-то необычное в этой, словно бы вдруг ставшей чужой и холодной, руке. Как будто что-то давно забытое и ушедшее, проснулась всего лишь на миг в ее сердце, наполнив ее какой-то непреклонной, реликтовой, холодной и чуждой всему живому и человеческому силой. Мариса повела ладонью, словно поверяя, слушается она или нет и¸ повинуясь ее движению, как будто подул сквозняк, словно ворвавшись в комнату из какой-то невидимой щели. Мариса вздрогнула. Еще миг, она закроет глаза и снова почувствует тот далекий, оставшиеся в недосягаемом прошлом, которое она так хотела забыть, полет. Вновь вскинутся за спиной невидимые, но ощутимые почти как на самом деле крылья, и, словно почувствовав ее жест, Вертура во сне поймал ее руку, приласкал ее пальцы, обнял за плечо, ласково привлек к себе, уткнул в ее затылок лицо и тяжело и глубоко вздохнул. Мариса задрожала от приятного, согревающего волнения. Ее сердце как будто подскочило к самому горлу, нестерпимо и тяжело забилось в груди.
  Ей стало радостно, тепло и необычайно спокойно, как будто бы прошлое отступило, подернулось какой-то туманной пеленой или дымкой, словно ничего страшного или грустного никогда и не было в ее жизни. Словно та мечтательная девочка из приюта выросла, стала большой, умной и счастливой. Вышла замуж за отважного и доброго рыцаря, стала хозяйкой в его доме, родила и вырастила ласковых, прилежных детей. И так шли годы, раз за разом приходила осень. Дети выросли, стали большими, дочери вышли замуж, сыновья поступили на службу и женились. В комнате была жарко натоплена печь, Вертура и Мариса лежали на кровати обнявшись, точно также как сейчас, смотрели в огонь. За окнами шумел дождь, на столе горела свеча, лежали раскрытые тетради и книги.
  Ее счастливая и безмятежная жизнь, которую она успела прожить целиком за эти минуты, прошла перед ее внутренним взором. Больше не надо было никуда бежать, не надо было бояться. Все хорошо - подумала она радостно и спокойно и, коснувшись губами теплых пальцев ставшего ей таким близким за эти дни мужчины, улыбнулась и прикрыла глаза. Она и не заметила, как убаюканная этими счастливым мыслями уснула. Вернее так и не смогла различить, было ли это все - и дом, и семья, и горячая печка, и книги, и дождь за окном, и долгие счастливые годы на самом деле, или всего лишь чарующим и радостным сном, что забудется, но легким, неуловимым ощущением чего-то хорошего и очень важного навсегда останется в ее сердце.
  
  ***
  
  Глава 12. Фестиваль. (Пятница день)
  
  ***
  
  Вертура проснулся от звуков музыки и громких голосов за окном. Снаружи было солнечно. Через неплотно задернутую штору в окна заглядывало ясное пронзительно-синее утреннее небо. От бравурного воя волынки и восторженных криков, от позднего утра, когда можно спать сколько угодно и не надо никуда вставать и бежать, на душе становилось легко и весело.
  Печь была жарко натоплена, но было свежо: окно рядом с письменным столом было распахнуто настежь. Через него в комнату врывался радостный говор, стук колес и копыт, тянуло пряной сладостью конского навоза, нагретых солнцем листьев и трубочного дыма, веяло свежестью близкого моря и реки.
  Прохладный западный ветер сильными порывами задувал вдоль улиц, с шумом раскачивал деревья. Мариса сидела за столом, щурилась на них, приглядываясь, что происходит снаружи на проспекте. Она совсем забросила свое письмо, придерживая одной рукой голову, по привычке сжимала в пальцах новенькую перьевую ручку, как будто размышляла, что бы такое написать, но все никак не могла поймать мысль.
  - Я отдала твои шмотки в стирку. Встала в пять утра, чтобы успели высушить, пока ты спишь - заметив, что Вертура проснулся, сообщила она с таким лицом, как будто для нее это было подвигом - знаешь, про героев героические рассказы пишутся лучше, когда ты сам себе хозяин и никто не указывает каждую минуту что тебе делать и куда идти. А ты попробуй помечтай, когда натираешь песком подгоревшую кастрюлю или моешь пол! Сразу вся эта ваша вздорная писанина покажется глупой и бестолковой прихотью сытых девочек из той породы напомаженных бестолочей, что на папины капиталы возомнили о себе какие они умные и высокодуховные, задирают нос и рассказывают всем вокруг, как они ловко разбираются в жизни, валандаясь с фужером вина на тахте!
  - Да вещать с денежками в кармане и богатым папой или мужем ума много не надо - закинув ногу за ногу, уставился в потолок, резонно ответил ей детектив.
  - Ага, замкнутый круг - раздраженно бросила, пожаловалась Мариса - пока ты никто у тебя никогда не будет ни денег, ни знакомых, чтобы стать кем-то. Каждый неуч будет высказывать тебе, понукать как неправильно ты написал каждую вторую букву, что читать невозможно, как надо сокращать написанное, и, конечно же, он всегда лучше тебя знает как надо сделать так чтобы было гениальнее и читабельнее всех... Вот есть же бездарности на пустом месте, и о них трубят на всех углах, обсуждают, и никто и рта на них не смеет раскрыть. Мастера слова, таланты, нетленные гении! Вот ты погляди на него: Винсент Людвиг Гинче! Жонглер короткого рассказа из рыбацкого поселка. Куда не плюнь, везде вставит свою писанину. Изливается о своих развлечениях на конюшне, самородок, рыцарь пера и лопаты для навоза! - она схватила, продемонстрировала свежий номер 'Скандалов' и тут же с брезгливостью бросила его обратно на стол - каждой бочке затычка: турниры, породы, седла, советы. И покупают, обсуждают же все. Даже кто читать не умеет, просто потому, что он такой модный, понятный и актуальный даже для подростков и тупых. Напьются и начинают: а вы видели, слышали? Да вот именно так, как он пишет только и надо, у него опыт, да как все складно, да как жизненно, как ловко всё подмечено! Вот только так надо писать, не иначе, а то читать никто не будет, а не слушаешь, значит ты дурной, учиться, развиваться не хочешь и не умеешь. Вот добьешься, станешь как он, тогда и будешь открывать рот, а сейчас слушай и молчи. Ага. Нашли себе кумира по уму. Гонорары, семинары, грамоты! Все для него. Почетным членом литературного общества стал, доктором, философом, знатоком всего подряд. А меня из-за твоего пьянства депримировали!
  Заявила она со злостью, завистью и обидой.
  - Да. Нехорошо... - согласился, закивал Вертура, тут же увел разговор в сторону - да лет десять пройдет, и помнить таких как этот, как его там, никто не будет. В макулатуру сдавать будут по весу, по страницам в туалете рвать. А ведь можно же придумать нескучно и про конюшню: например как какой-нибудь престарелый вульгарный сноб приторачивает на свою напомаженную лошадиномордую подружку стремена и седло, ставит ее на четвереньки...
  - Все, пойдем на улицу - Мариса с силой воткнула свою ручку в вазочку с песком, очистить перо от чернил, отложила рукопись - а то сейчас ты тут мне нафантазируешь. Сядь, я тебя расчешу. Встретишь на улице свою крашеную лошадиномордую подружку с цветными глазами, наденешь на нее хомут и запряжешь в телегу.
  
  ***
  
  Выйдя на улицу, Вертура и Мариса тут же обнаружили и источник музыки. В коляске, что направлялась в сторону центра Гирты, попала в затор, и теперь стояла припертой со всех сторон другими экипажами и телегами, сидели, развлекались со своими орудиями веселые трубачи. Изо всех сил раздували розовые от вина и натуги щеки, колотили в барабан, играли какой-то бравурный марш для сидящих в каретах следом, весело беседующих друг с другом кавалеров и их девиц.
  Как сказал кто-то, через Гирту вот-вот должна пройти колонна солдат, принимающих участие в турнире, все перекрестки с проспектом Рыцарей перегорожены с самого утра и когда разрешат проход в восточную часть города, неизвестно. Выслушав эту новость, Мариса весело разъяснила Вертуре, громко и насмешливо заявила, что это во всех других, нормальных, городах и странах к таким мероприятиям все готовиться еще со вчера, но в Гирте все не как у людей, и теперь половина города перерыта и не пройти. При всем при этом, так и не поверив на слово возвращающимся от проспекта Рыцарей, что там действительно не пускают даже пеших, как и все остальные, кто хотел убедиться в этом лично, Вертура и Мариса тоже дошли до перекрестка, где и вправду обнаружили, заставу с палисадом и жандармами во главе с незнакомым горделивым юнцом, что весело и важно гарцевал по мостовой, переругиваясь с другими верховыми, изображал из себя начальника, без разрешения которого здесь никто не проедет.
  - Ждем сэра Августа - разводил руками какой-то пожилой лейтенант, демонстрируя за ограждением абсолютно пустой, но закрытый для всякого прохода проспект - приказ никого не пускать.
  - Ну, пойдем в обход - покачала головой Мариса и они с Вертурой, развернувшись, тоже пошли обратно, точно также как недавно потешались над ними, посмеиваясь над наивными простаками, кто шел им навстречу, не поверив в то, что там действительно не проехать и не пройти.
  Вокруг было полно народу. По улицам уже ходили толпы восторженных веселых людей. Наслаждались ясной солнечной и ветреной погодой, радостно и громко беседовали, пили юво и вино, курили. Мариса и Вертура свернули к реке и тоже влились в этот нарядный праздничный поток, медленно движущийся в сторону центра Гирты. Они шли, держась под руку, глядели по сторонам, улыбались каким-то дальним знакомым и незнакомым, щурились на солнце, терли ладонями лбы, оправляя волосы растрепанные холодным, дующим вдоль улицы с залива ветром.
  Пройдя мимо поместья графа Прицци, где их окликнули из модного и блестящего салатно-зеленого кабриолета и весело предложили Вертуре обменятся подарками: его меч детектива на ленточку с триколором Гирты, миновав узкий тенистый переулок, в конце которого синело ясное светлое небо, вышли на набережную, неподалеку от Университета и пошли по ней. Стояли на мосту, облокотившись о гранитное ограждение, смотрели на реку, на нарядные лодки и слепящие солнечные блики на серо-синей, бегущей воде.
  - Еще ничего не началось - глядя на часы на фасаде огромного, с целый квартал, дома у моста, на южном берегу Керны, придерживая свой платок, чтобы не раздувал ветер, важно и с насмешкой громко сообщила Вертуре Мариса - открытие по программе в девять, через пятнадцать минут, и как всегда. Всех позвали, а сами еще не встали, не собрались. Впрочем, ты ничего не упустишь, все как обычно: ярмарка, порка, турнир, из года в год одно и то же. Все самое важное, умное и ценное. Пойдем к нашим в контору.
  - Вначале купим вина - глядя на каких-то сидящих в повозке уже веселых и пьяных кавалеров, вспоминая Бориса Дорса и Модеста Гонзолле, возразил детектив.
  - Ага! - тряхнула челкой Мариса и зашагала на северный берег, бесцеремонно расталкивая локтями, восторженных праздником и солнечной и ветреной погодой, стоящих у парапета людей.
  Они миновали арку ворот за мостом, прошли мимо телеги, с которой торговали горячими бутербродами, и несущего рядом с ней вахту полицейского, что драл горло, вяло слал извозчика прочь, сыто помахивал своей плетью. В свободной руке постовой сжимал горячий бутерброд, смотрел на него так, как будто бы тот уже и не лез, подходил к телеге, угощался из большой кружки и дальше совершал свой маленький обход, делая вид, как он пытается выгнать с денежного места строптивых уличных торгашей.
  Вертура с задорной и мстительной улыбкой показал на него рукой и, приняв властный вид большого начальника, желая явить Марисе все свои служебные удаль и умение, направился к нему. Подойдя, ловко откинул полу плаща, демонстрируя коллеге подвеску лейтенанта полиции Гирты.
  - На каком основании торговля? Лейтенант Вертура... - разинув рот, начал было детектив.
  - Карнавальные костюмы полицейских запрещены! - пьяно заревел на него постовой и с плеча замахнулся плеткой так, что Вертура едва успел отскочить.
  - Как всегда, не получилось... - улыбнулся он, увлекая в толпу смеющуюся Марису.
  Во дворе полицейской комендатуры царила одновременно расслабленно и праздничная, но при этом как всегда деловая атмосфера. Тренировки в дни фестиваля были отменены. Собранные сверхурочно рядовые полицейские и сержанты рассиживались на скамейках летней столовой, расстелив плащи, возлежали на земляном валу бастиона, на траве. Ожидая, когда придет их час отправиться на смену, наслаждались солнечной погодой и освежающим, прохладным, веющим с реки ветерком. Поглядывая в сторону комендатуры, не идет ли кто из старших, прикладывались к флягам, грызли семечки, ногти и травинки.
  У калитки отдела Нераскрытых Дел размахивал шестопером левой рукой, лупил по обклеенному толстой лохматой веревкой столбу Фанкиль. Его серая рубашка была обмотана за рукава вокруг пояса, правая рука забинтована от запястья по локоть. Длинные волосы собраны в хвост, лицо искажено усталостью и сосредоточением. Хотя рыцарь был уже далеко не молод, Вертура даже несколько восхитился тем, насколько ловко и быстро для своих лет, тот прыгал вокруг столба с оружием, гулко, с силой, ударял булавой, отрабатывал атаку с шагом и уход, прибавлял удары ногой и кулаком, о чем он и поделился с Марисой, но та презрительно скривила рот, указала на блестящие от пота плечи и спину рыцаря, отчетливо расчерченную белыми, давними шрамами от плетей.
  Заметив коллег, Фанкиль ловко перехватил шестопер обеими руками, нанес демонстративный, завершающий, самый сильный и сокрушительный удар и обернулся.
  - Христос Воскрес! - приветствовал его детектив.
  - Воистину Воскрес... - поморщился, ответил Фанкиль, болтая ушибленной отдачей кистью.
  - Марк тут заявляет, что шрамы украшают мужчин! - с недвусмысленной насмешкой прищурилась, кивнула на его плечи Мариса.
  - Если не сзади ниже пояса, то в общем-то да - бодро парировал, отозвался тот и, сняв с пояса рубаху, накинул ее на плечи, чтобы скрыть следы, начал оправдываться - не согрешишь - не покаешься. Не покаешься - не спасешься, знаете это?
  - Хотели позвать вас на прогулку... - заметив в глазах коллеги жгучее недовольство, попытался замять инцидент Вертура.
  - Заберите Эдмона. Он только приехал, но мэтр Тралле уже в бешенстве. Веселья с ним не обещаю, но скучно точно не будет - язвительно ответил Фанкиль - а у меня пятница, постный день.
  Сегодня он был явно не расположен к дружескому общению.
  
  ***
  
  Наверху, в зале, как всегда были настежь распахнуты все окна. В большой курильнице на столе дымила смешанная с каким-то благовонием смола, наполняла комнаты и коридоры неповторимым праздничным ароматом нагретого солнцем соснового леса. Доктор Сакс за столом дежурного, делал вид что изучает какой-то глянцевый, по виду столичный, журнал, но на самом деле словно ожидал чего-то, нетерпеливо озирался, поглядывал поверх страниц. Инга, оперев локти о стол, расположилась на диване. Солнце играло в ее длинных распущенных, как будто бы к празднику волосах, обрамлявших необычно мрачное, совсем не для такого радостного дня лицо. Рядом с ней, в белом солнечном пятне, вытянув передние лапы, лежал ее огромный серый кот Дезмонд. Через угол стола, нависнув над шахматной доской, вполоборота восседал на подлокотнике дивана, одновременно растрепанный и щеголеватый незнакомец, быть может, немногим младше детектива. В просторной и манерной, с яркими завязками, кожаной курточке и лохматой толстой русой косой над высоким воротником, он был настолько увлечен игрой в шашки, что казалось совершенно, не замечал, что его модная шляпа захвачена и сплющена лежащим рядом котом Дезмондом.
  - Инга, не смотрите на меня как инквизитор на свистульку! - сверля ее веселым шаловливым взглядом, незнакомец игриво заглядывал ей в лицо, ожидая, что она ему на такое ответит, закатывал глаза в раздумьях как бы еще подшутить - я машина математической логики без стоп-крана и предохранителя!
  - Диван остудите под собой, а то обожжетесь - со всей серьезностью отвечала она ему, проводя свою шашку в дамки, и, снимая одну за другой его костяшки, с нарочитой злостью застучала ей по доске.
  - Ну поддайтесь же хоть раз! - возмутился незнакомец - где ваше христианское смирение!
  - Смирение перед Богом - парировала Инга, кивая на свою плетку, что лежала на столе рядом - а от прохвостов типа вас, давно придумали более эффективную вакцину.
  Услышав такое, незадачливый шутник, скорчил картинно-обиженное лицо, отвернулся, резко вскочил и попытался было вырвать свою шляпу из под лап кота, но тот внезапно оскалился, поджал уши и завизжал, зашипел столь резко, громко и агрессивно, что даже Вертура и Мариса вздрогнули и попятились, как бы разъяренное животное не бросилось и на них. Незнакомец же ловко, отпрыгнул в сторону, а кот, тут же удовлетворившись произведенным эффектом, зевнул, и как будто ничего и не было, отвернулся и снова высокомерно прищурился на солнце в окне.
  - Для вас я сэр Эдмон Карл Самаэль Даскин! - утирая разгоряченный лоб огромным клетчатым платком, поклонился Вертуре и Марисе незнакомец, смерил детектива веселым внимательным взглядом прищуренных серых глаз - а вы, я полагаю, наши, те самые, новые влюбленные? Надеюсь, хоть вы будете адекватными людьми. Анна, как поживает ваша сестра? Я вот как раз все ждал, когда же вы придете, страдал в обществе этих зануд, чтобы вы проводили меня к ней.
  - Возьмем его с собой? - не обращая внимания, на эту болтовню, спросила Мариса у Вертуры и пояснила - Эдмон обещал Еве свадьбу, а сам умотал в деревню. Как только она его увидит, тут же спустит его с лестницы.
  - Эсквайр Марк Вертура - совершил легкий поклон, представился детектив.
  - Все. Мы с вами друзья и за знакомство вы обязаны меня угостить! - взмахнул полой плаща Даскин и обратился к Инге - так, отберите мою шляпу из лап этого наглого животного! Не могу же я явиться без шляпы к моей невесте!
  Инга кивнула и, недобро усмехнувшись, вынула шляпу из-под кота и от локтя запустила ее в раскрытое окно.
  - Ах, простите! Шляпа упала - иронично воскликнул, развел руками Даскин - жду всех на улице.
  И вышел из отдела.
  - Я с вами! - как будто только и ожидая этого момента, отбросил журнал, вызвался доктор Сакс и, вскочив от стола, схватил свою шляпу и с размаху нацепил ее на голову так, что перекосились очки.
  - Мэтр Сакс, а вы случайно не староваты для таких развлечений? - поинтересовалась у него Инга - фестивали, недоступные игривые женщины и пьянство могут серьезно подорвать ваше здоровье изнеженное сидячей работой и умными книгами!
  - Прежде всего, я самоотверженный ученый-натуралист! - тыча себе пальцами в грудь, твердо заверил ее доктор и, осушив фужер с чаем прибавил - чтобы писать убедительно, я на собственном опыте должен познавать суть всех человеческих отношений!
  - А вы? - скорее из вежливости, чем из желания видеть ее в их с Марисой компании, напоследок поинтересовался у Инги детектив, чем вызвал недовольство и без того лишенного шляпы кота Дезмонда.
  - Мы с Лео дежурим - ответила она ему и желчно прибавила - не всем же в жизни только пьянство и развлечения.
  Вертура, Мариса и доктор спустились во двор. Эдмон Даскин уже нашел свою шляпу и теперь ожидал остальных у столба, точил ноготь о зуб, приглядывался, ровно ли, глазел на Фанкиля, отвлекал его от упражнений.
  - А как вы в Ордене отличаете друг друга в толпе, ну, если конспирация и под прикрытием? - спрашивал он.
  - Вот по какому признаку бездельники узнают друг друга, чтобы собраться и напиться? - демонстрируя выходящих на двор коллег, назидательно отвечал ему рыцарь - вот и нормальные люди примерно также, только совсем по другим критериям.
  - Вы такой умный Лео, а до сих пор не профессор богословия! - игриво заявил ему Даскин и, приветствовав взмахом рукава вышедших из калитки коллег, направился к ним. Отойдя на пару шагов, приложив руку к лицу, прибавил громко, словно бы так, чтобы не услышал Фанкиль.
  - Вот смехачи-то какие, упасть можно! А на Страшном суде они также будут свои шуточки шутить?
  - Так это вы жених Евы? - без обиняков, спросил у него доктор Сакс и затер ладошки, заиграл лицом, заулыбался так, как будто бы представил себе что-то невыразимо пошлое. Даскин не ответил ничего, отвернулся, принял оскорбительный вид, изобразил что доктор для него пустое место.
  Своей отдельной маленькой компанией полицейской, они вышли на проспект и свернули к северным воротам города. Прошли два квартала по проспекту Рыцарей до того самого дома на перекрестке с проспектом Цветов, до которого в день их знакомства провожал Марису детектив. С некоторым трудом протиснувшись через собравшуюся прямо перед входом, решающую, куда сейчас лучше пойти развлекаться веселую компанию богатых молодых людей, зашли в стеклянные двери ресторана на первом этаже.
  - Это к леди Тралле! - заверила смерившего полицейских недоверчивым взглядом, швейцара Мариса. Тот молча и требовательно указал на коврик, что после улицы, об него следует тщательно вытереть сапоги, и только когда эта присущая всем культурным жилищам процедура была окончена, пропустил их.
  В фойе ресторана было людно, звенели тарелки и кубки. За столами сидели, восторженно переговаривались, пили кофе и сидр, веселые нарядные, похожие на столичных гостей и богатых путешественников, посетители. Глядя на проспект и синее летнее небо за распахнутыми настежь окнами, громко смеялись, вели свои шумные сумбурные беседы, показывали пальцами на проезжающих по проспекту вооруженных верховых, ярко расписанные повозки и экипированных большими плетеными корзинами голоногих разносчиков-мальчишек. Со смехом делились с друг другом и соседями картинками. Кто рисовал деревенские сараи, кто живописные уголки, где вокруг клозета-скворечника паслись куры и важно, генералом на построении вышагивал петух, и тут же в навозе валялось поломанное колесо от телеги. Некоторые запечатлевали городские башни и храмы, а на иных рисунках были самые настоящие художественные этюды, где веселый ухарь-гармонист в лихо заломленном на ухо модном берете с помпоном, и пучком ромашек в петлице на плече, откинув назад голову, сладостно поет о радостях жизни полощущей в реке рубахи и штаны девице, а рядом стоит необъятных размеров корзина, наполненная нестиранным бельем. Кто-то навел рамку и на Вертуру.
  - Надо было тебе надеть броню - недобро прищурилась, показала пальцем на зевак Мариса - брали бы с них деньги.
  - А я хорош и так! - одной рукой оправляя лацканы своей длиннополой кожаной куртки, другой манерно опираясь локтем на кобуру, из которой торчал эфес меча, улыбаясь, показывая язык, каким-то потешающимся над ним девицам, весело заявил Даскин и, обратившись к доктору, прибавил с намеком - Густав, это только мне одному кажется что тут как-то уныловато в вашей компании, без 'Старой Гирты'?
  Миновав фойе, они вошли в алый, отделанный красными с золотом обоями холл украшенный огромными манерными кадками с широколиственными пальмами. Подошли к дверям лифта, надавили кнопку, подождали, но безрезультатно: даже после еще нескольких нетерпеливых тычков, лифт так и не пришел.
  - Ну и хорошо - вздохнул Даскин - пойдем так, не застрянем и не упадем. И, похоже, кто-то уже попал в этот капкан технологического прогресса, или что там, опять сидят, целуются и думают что никто не знает, не видит?
  И он бодро поскакал наверх по широкой лестнице, ведущей вкруг шахты лифта.
  Мариса нахмурилась.
  - Обычно эту фразу говорю я - пожаловалась она детективу.
  - А что там, взаправду целуются что ли? - с наигранной глумливостью и огоньком в глазах, даже не пытаясь скрыть свой скабрезный интерес, на весь холл проорал доктор Сакс, настолько выразительно и громко, что посетители у ближайших столиков обернулись к нему, чем вызвал неудовольствие швейцара, что все это время с подозрением следил за полицейскими со своего поста у дверей.
  - Да! - раздраженно ответила ему Мариса и обстоятельно пояснила - малолетки. Запираются и нажимают кнопку 'стоп'. Как будто, мэтр Сакс, вы сами никогда так не делали! И все, избавьте нас от ваших тупых шуточек, мы еще не выпили, а вы уже надоели.
  И они зашагали следом за Даскином по нарядной алой ковровой дорожке наверх.
  Со второго же этажа было раздосадованный тем, что придется подниматься на седьмой этаж без лифта, детектив был приятно удивлен: по дороге, как на экскурсии, было на что поглядеть. На каждой лестничной площадке, помимо нарядных дверей с глазками и звонками обрамленными литой бронзой, под аркой окна стояла просторная удобная и мягкая скамейка, с обеих сторон обставленная большими горшками с декоративными пальмами и фикусами. Между этажей витал терпкий аромат одеколона, каким густо поливаются все приличные рыцари, прежде чем зайти в квартиру возлюбленной, и тяжелый запах прогорклой табачной смолы. Тот самый, что остается после тех омерзительных, так раздражающих всех вокруг, снобов, что считают, что в жилой комнате курить нельзя и непременно надо дымить на лестнице, ничуть не заботясь о том, что другим может быть не менее противно.
  На площадке же третьего этажа Вертуре встретился уже знакомый ему рыцарь - Вольфганг Пескин, тот самый широкий усатый, и, похоже, весьма высокопоставленный кавалер, что был распорядителем турнира в доме графа Прицци.
  - А, сэр Вертура, это вы! - весело приветствовал он, лихо подкручивая ус. Несмотря на бессонную ночь на выезде, он был уже при параде, бодр, расчесан и свеж, облачен в нарядную легкую бригандину с гербом, имел при себе латные перчатки и большой меч в ярко-красных ножнах. По всей видимости, ожидая свою даму, он мечтательно улыбался, смотрел в распахнутое окно, курил.
  - Собираетесь участвовать в военном состязании? Блеснете снова своим мастерством? Явите нам благородное искусство лупить врагов Гирты? Сегодня вечером кровавые дуэли, приходите, я как раз намереваюсь колотить одного наглого малолетку...
  - От малолетки-то и самому можно получить! - как бы между делом усмехнулся Даскин, предупредительно проскочив на полпролета вверх.
  - Мальчик, спускайся сюда! - с недобрым задором поманил его обратно рыцарь - смотри-ка, что у меня интересное есть!
  Но хитроумный полицейский уже был уже далеко, а Пескин за ним не пошел.
  Вертура и Мариса только развели руками с досады, что им приходится краснеть за коллегу и, откланявшись рыцарю, пошли наверх. За их спинами раскрылась роскошная дверь квартиры и на площадку вышла высокая на полголовы выше своего ухажера, девица в нарядной темно-красной мантии и багровом, благородного оттенка плаще. Быстро, в последний раз, оглядев себя в карманном зеркальце, оправив заколку намотанного высоко под подбородок поверх волос и ворота капюшона шарфа, надменно задрав голову, свысока уставилась на своего кавалера. Деловито, без всяких предисловий, принялась оправлять его несколько неопрятно торчащий, выбившийся из под доспеха воротник, перевязывать его лиловый бант, отчего тот еще крепче схватился за свои ножны, чтобы от счастья не уронить их с лестницы.
  Как и сказала Мариса, лифт и вправду стоял между четвертым и пятым этажом. Неугомонный Даскин уже пытался найти, куда бы заглянуть, чтобы узнать, что происходит внутри, чем смутил даже бесцеремонного доктора.
  - Кончайте паясничать! - зло осадила, дернула за плечо коллегу Мариса. С каждым шагом она хмурилась все больше. Все сильнее сжимала локоть детектива, отчего ему начало казаться, что сейчас она окончательно рассердится и даст ему пощечину, чтобы сорвать на нем какую-то свою, совершенно неясную ему обиду, но все обошлось, и они достигли шестого этажа, где из-за дверей квартиры слева грохотали напористые и злые аккорды фортепиано: кто-то яростно тренировался, разыгрывал сложный учебный этюд. Миновали их, поднялись на седьмой этаж и остановились перед дверьми квартиры куратора полиции Гирты.
  - Так, шутки в сторону! Все, не позорьте меня перед моей невестой! Я вас не знаю, отойдите прочь! - оправил плащ и шарф, отряхнул полы своей лесной кожаной куртки и штаны Даскин. Извлек из под плаща сверток и достал из него слегка неаккуратную, кованную каким-то деревенским кузнецом-художником розу, вытянулся перед дверью. Наддав на звонок, принял одновременно молодецкий и жеманный вид.
  Ждать пришлось недолго. Дверь распахнулась, Ева встала на пороге, загородила проход, уперев в бока жилистые кулаки. Ее темно-зеленая мантия и светлая юбка были помяты от уборки или от занятий с мечом, на босых ногах красовались домашние сандалии, а светлые растрепанные, подвязанные надо лбом толстой шерстяной лентой волосы густой буйной копной обрамляли веселый и возбужденный облик. По ее разгоряченному лбу, скатывался пот, а полные румяные щеки горели.
  - Ты! - только и сказала она с придыханием, но Даскин уже протягивал ей железный цветок.
  - Я! - пылко ответил он. И роза моментально, так, что наблюдающий за этой сценой Вертура даже не успел сморгнуть, оказалась в руке девицы.
  - Сколько вас! - приметив остальных, бросила она насмешливо, пригласила всех в прихожую - Анна, так этот тот самый ваш принц-изгнанник, который доводит тебя до слез?
  - Хорошо, что не до икоты! - лукавым шепотом поделился мыслями с Вертурой доктор, на что тот только покачал головой и ничего не ответил.
  - Проходите на кухню. В гостиную леди Хельга разрешает пускать только высокопоставленных персон. Анна чай и пряники где всегда, в комоде над столом, если ты уже забыла.
  - Мы на фестиваль - объявил Даскин - и ты же согласишься...
  - Эдмон, если я тебя поцелую, ты же лопнешь - снисходительно заверила его Ева.
  - Ты жестока, как наша бессмысленная жизнь! - ответил ей Даскин - все говорят, ты не такая, но я же знаю! Пойдем гулять на улицу!
  - Да, я именно такая - кивнула она - Анна, чего стоишь? Налей им, иначе они умрут, а я спрошу разрешения у леди Хельги.
  Из окна просторной, чистой и отделанной по самому последнему слову столичной моды кухни открывался вид на крыши домов, крепость Гамотти на горе и проспект. Вертура слегка опасливо подошел к высокому, во всю стену от пола до потолка, расчерченному ромбическими перекрестьями рам, окну и заглянул в него. Ясное синее небо раскинулось над городом, солнечными бликами играла бескрайняя гладь моря. Покачивая нарядными белыми парусами, бойко бежали по волнам лодки и корабли. Над стенами крепости радостно поласкали флаги и расшитые золотыми, черными и красными драконами вымпелы. На поднимающихся к горе улочках старого города толпился народ. Бесконечное нагромождение крыш и колодцы дворов, желтые и голубые, потемневшие и выветренные от непогоды фасады зданий и кроны деревьев, подернутые дымами многочисленных труб, проблески начищенных к празднику перил балкончиков и флюгеров создавали чарующую панораму праздничного города, делая ее настолько захватывающей и неповторимой, что Вертура непроизвольно замер, залюбовался ей. Мариса налила ему легкого светлого вина, поднесла ему, встала ярдом с ним.
  Он принял фужер из ее рук, подхватил ее под локоть, кивнул на раскинувшиеся внизу, под окнами, улицы и крыши.
  - Захватывающе - только сказал он.
  Мариса было на миг нахмурилась, и он даже было рассердился, что сейчас она глупо пошутит или выдаст еще какую дурную, напрочь разбивающую всю торжественность момента прозу, но она пожала его локоть и кивнула в ответ.
  - Ага - ответила она ласково и тихо, тоже застенчиво глядя перед собой, склонила голову, как будто стараясь не смотреть на него - сегодня ночью будет фейерверк, надо обязательно забраться повыше. Подсветят всю Гирту.
  Она чуть улыбнулась, но тут же, словно сама испугавшись своих счастливых чувств, отвернулась, резко отняла руку от его локтя и стремительно наполнила фужеры уже разместившимся за столом, и было начавшим скучать Даскину и доктору. Вернулась Ева.
  Уже расчесанная, в аккуратной, тщательно выглаженной белой рубахе, светло-зеленой мантии и тяжелой темно-зеленой юбке. Ее холодные зеленые глаза мерцали загадочным огнем, на ногах блестели лакированные, почти как столичные, на манерных широких каблуках, сапожки, ладони укрыты кожаными перчатками с тесненными листьями и гроздьями похожих на виноград ягод, на голову был накинут черно-бело-зеленый платок, а на плечи плотная шерстяная пелерина.
  - Уже! - изумился даже не успевший толком отпить из своего фужера и размочить в нем черствый пряник, доктор - ну и скорость!
  - Это вы медленно пьете! - широко улыбнулась, зарумянилась, воскликнула Ева.
  Следом за ней на кухню вошла Хельга Тралле. Как всегда в необычайно аккуратной длиннополой красной одежде и с застывшим, как на картине, лицом. Внимательный взгляд ее глаз стремительно обежал присутствующих и остановился на детективе, отчего ему стало не по себе.
  - Вольно - только и сказала она, тут же вскочившим со своих мест, поклонившимся ей полицейским - Марк, я полагаю, что вам не надо лишний раз напоминать о том, что фестиваль это тоже часть вашей службы, а не баловство? И что если Валентин дал вам отгул, вы по-прежнему при исполнении и вам следует воздержаться от всяких глупостей и чудачеств, которые вам захочется совершить по пьяной голове.
  Вертура с готовностью кивнул.
  - Леди Тралле, я прослежу... - внезапно попыталась заступиться за него, вышла вперед встревоженная Мариса, но хозяйка сделала властный жест, приказывая ей прекратить.
  - Анна, тебя касается тоже. Ты знаешь свои задачи.
  - Да. Я вас поняла, моя леди - тут же притихла, с поклоном ответила Мариса.
  Хельга Тралле отвернулась от нее, подошла к столу и обратилась к доктору.
  - Как ваша монография, мэтр Сакс?
  - Все просто великолепно! - стал серьезным, важно и гордо ответил он, кивнул на коллег - собираю материал. Как вернусь домой и отойду от всего этого, обязательно вышлю вам копию с личной благодарностью за научное содействие! Тут не как в столичном регионе. Все искренне, открыто, без притворств и ужимок! Все по-настоящему, по-серьезному, как и должно быть!
  - Да - кивнула ему Хельга Тралле без всякого участия к его восторженной лести.
  - Ева, сообщи мэтру Форнолле, что я подойду к пяти, передай ему мой отчет. Подожди меня рядом с сэром Булле. После ты тоже свободна. Эдмон. Этот пакет следует доставить по указанному адресу, инструкция внутри.
  - Да, моя леди! - со счастливой готовностью кивнула Ева.
  - Понятно - совершенно серьезно ответил Даскин.
  Хозяйка коротко кивнула им и также бесшумно как и вошла, покинула их.
  - Да. Шпионы Гирты, прямо название для романа - допивая свое вино, как только хлопнула дверь кабинета куратора, покачал головой, тут же высказался Вертура.
  - Мы полиция - строго уточнила, блеснула холодными глазами Ева - а шпион у нас это только вы.
  - Не будь занудой, а то Эдмон никогда на тебе не женится! - нахмурилась, бросила сестре Мариса и потянулась за вином, но Ева отобрала у нее бутылку, снова не дала ей налить себе.
  - Поборись-ка со мной! - засмеялся Даскин, обхватил Еву со спины и потянул к себе на колени, чем вызвал у нее веселый игривый смех - всё, хватит рассиживаться! Пойдемте уже!
  - Будем опять смотреть на порку и пить весь день? - с сомнением спросил у Марисы Вертура - или у тебя есть какие иные задачи?
  - Тебе о них знать не положено! - с вызовом ответила она, злорадно улыбнулась и, вырвав из его рук фужер с вином, залпом, пока не отобрала Ева, выпила.
  - Приглядывать, чтобы когда вас будут бить, то не до смерти! - сидя на коленях у Даскина, откидываясь на него спиной, засмеялась Ева.
  - А что, опять должны? - округлил рот, с веселым злорадством переспросил доктор.
  - Обязаны! - ответила она, приподнялась и с размаху села обратно. Вытянув ноги, придавила Даскина так, что, судя по виду, он был совсем не рад ее действиям.
  - О да! - залпом допил свое вино, фальцетом воскликнул доктор и стукнул по столу пустым фужером - а теперь ведите!
  Вертура задумчиво оглядел присутствующих. Слова Хельги Тралле, настроение Марисы и вроде как веселые, но несколько натянутые, перемежающиеся внимательными, ничуть не смешными взглядами шутки и издевки сослуживцев насторожили его. Но он промолчал и не стал развивать эту тему.
  Когда они покинули квартиру куратора полиции Гирты, лифт все еще стоял между четвертым и пятым этажом. Проходя мимо него, Мариса резко подхватила длинные полы своей мантии и юбки, со всей силы застучала сапогом по двери.
  - Чтоб вы там языками подавились! Недоросли сопливые! - звонко и яростно, с неподдельной жгучей ненавистью, крикнула она и, с презрением вскинув подборок, зашагала дальше вниз.
  Они вышли на улицу и, медленно двигаясь в потоке гуляющих людей, направились к мосту. Даскин и Ева держались за руки, шли позади. Доктор Сакс бесконечно говорил, рассказывал о какой-то ерунде, Вертура рассеянно слушал его, делал вид, что поддерживает разговор, вяло кивал в ответ.
  - Пойдемте на рыночную площадь! - внезапно спохватился доктор - я смотрел списки, там будут выступать с граммофоном и новой пластинкой группы 'Профессор', а еще всякие дрессированные клоуны и прочие циркачи...
  - Циркачей у нас у самих, в руководстве и ратуше каждый через один, что на них смотреть-то? - грубо бросила ему Мариса, уже изрядно утомленная его сбивчивой бестолковой болтовней.
  - Напьемся и будем смеяться над чужими пьяными чудачествами! - держа под локоть Еву, нашелся, ответил ей Даскин - и сегодня снова будет порка. Порку любят все!
  - Вот это счастье-то! - глумился доктор - вот развлечения в Гирте: напиться, набезобразничать, а потом радоваться, что порют не тебя, а других!
  - А потом попасться нашей доблестной полиции и самому схватить плетей! - вставил сове слово Даскин - Густав, вы обещали нас угостить!
  Они прошли мимо ворот комендатуры, миновали арку под башней перед мостом, где у заставы все также бойко шла торговля и гудела веселая толпа, наблюдая каких-то артистов со шляпой, барабаном и битыми бутылками по которым те ходили босиком. Перешли на южный берег Керны.
  Как выяснилось на набережной, парад и обоз уже давно прошли, и дорога к центру Гирты была открыта. Теперь туда же плотной колонной тянулся и народ. На перекрестке проспекта Булле и Рыцарей стоял палисад, нес вахту патруль. Пешие дружинники с лиловыми бантами поверх доспехов важно постукивали по мостовой древками копий, прогуливались взад-вперед по проспекту, дымно курили, вели разговоры с коллегами из полиции. Конные жандармы неторопливо разъезжали в толпе, разворачивали от центральных улиц экипажи и верховых, пропускали только должностных лиц, сотрудников фельдъегерской службы, командиров, знакомых и друзей. Доезжая до застав, видя такое, горожане и приезжие с недовольством покидали свои повозки, отправляли их со слугами домой или оставляли под присмотром тех из компании, кому было все равно где пить: на рыночной площади или на улице в бричке, брали свои бутылки и корзинки с закусками, подхватывали на руки маленьких детей и веселыми толпами поднимались по проспекту на холм к герцогскому дворцу, где, по разговорам, с минуты на минуту должно было начаться открытие фестиваля Гирты.
  Пройдя большой и нарядный, во весь квартал, дом у моста, полицейские из отдела Нераскрытых Дел тоже вышли на проспект Булле и, влившись в веселый и шумный людской поток, вместе с другими гуляющими, медленно зашагали наверх по склону, к арке ратуши, через которую люди выходили на площадь к Собору Последних Дней.
  Ветер дул вдоль высоких и темных фасадов домов, колыхал разноцветные вымпелы, которые богатые жители центральных кварталов были обязаны вывешивать по праздникам в окна своих квартир. Разносчики с лотками стояли вдоль стен, у арок, подъездов и ворот. Продавали все: от ножей и фонариков, до горячих бутербродов, трещоток, флажков и трехцветных ленточек, глиняных свистулек в виде кошечек и дракончиков, которым полагалось дуть под хвост и наполненных дешевым вином или самогоном расписанных броскими узорами фляжек и бутылок.
  Впереди шагала какая-то веселая шумная компания, и увлеченный происходящим вокруг Вертура не сразу распознал в них студентов, с которыми они с Марисой напились в день когда принц Ральф вернулся из своей экспедиции. Медленно перемещаясь в толпе в сторону центра города, школяры грозно переругивались, размахивали руками и тростями, громко смеялись, вели свои полупьяные, заумные беседы, перегородив своей большой ватагой едва ли не половину улицы, всячески мешали проходу людей.
  - А! Вот и вы! - заметив Вертуру с Марисой, закричали они - мы на площадь! Пойдемте с нами! Мы устроим дуэль, а вы будете нашими понятыми, что это они начали первыми!
  - Наливайте, и мой автограф с оценкой будет в вашем дневнике! - согласился доктор Сакс, демонстрируя от груди рукой, что сегодня он готов все. Ему со смехом продемонстрировали бочонок с вином и, придерживая руками, дали отпить.
  - Только не как в прошлый раз! Последний раз вам верим! - прежде чем передать выпить и Вертуре, строго погрозили ему пальцами студенты.
  Впереди, в конце подъема, багровела стена ратуши. Бросала длинную тень на полого поднимающийся к ней проспект. Яркое бело-голубое небо глядело через высокие окна залов заседаний, отражалось на истертой миллионами копыт, сапог и колес брусчатке мостовой, играло веселыми праздничными бликами. Из арки, вырываясь с раскаленной солнцем тесной, зажатой высокими домами, каменной площади, мощным прохладным потоком задувал сквозняк. С силой хлопал флагами, раздувал полы мантий и плащи. А высоко, над улицами, над стенами окрестных домов и нагромождениями мансард, башенок портиков и черепичных крыш, впиваясь в бездонную голубую вышину, чернела игла колокольни Собора Последних Дней.
  
  ***
  
  Под аркой ратуши стояла толчея. Отовсюду лились звуки музыки и веселый праздничный гул голосов. Многочисленные горожане и гости города компаниями и парами сидели на ступенях и бордюрах, прохаживались в толпе. Пронзительное солнце било глаза, слепило, заставляло щуриться с тени.
  Половина площади со стороны дворца была перекрыта высоким, собранным из толстых деревянных брусьев ограждением. За ним, за открытым пространством для парада и военных игр, возвышалась массивная трибуна для Герцога, его свиты и высокопоставленных гостей. Рядом работали открытая летняя кухня и просторный праздничный павильон со столами и стульями, укрытый огромным, необъятных размеров, бело-лиловым, полощущим по ветру как гигантский флаг или крылья дракона, полосатым тентом. А за ними, вдоль ограды парка, железным строем, как на выставке искусств, блестели на солнце фарами, тонированными стеклами и лакированными капотами, стояли многочисленные и торжественные ипсомобили.
  - Живем как в деревне! - громко воскликнул Даскин, указывая на них - нищие, в рваных штанах все, а вот сколько я всякого не в жизни не встречал, ну нигде столько этих стальных унитазов сразу в одном месте не видел! Да даже в Столице, наверное, столько не найти!
  - Это Гирта - весело и многозначительно указывая на уже знакомый Вертуре синий ипсомобиль маршала, ответила Мариса. Детектив коротко кивнул и отвернулся: больше всех его заинтересовал совсем другой экипаж. Огромный, черный, с длинным широким капотом и золотой горизонтальной молнией на борту. Как новенький рояль, барочный лакированный комод или грозный латный доспех, он был больше, роскошнее и величественнее всех остальных. Стоя на аллее за воротам парка, черной, как будто поглощающей яркий солнечный свет дырой, он особенно выделялся на фоне панорамы далекого сине-белого фасада герцогского дворца и высаженных вдоль дороги деревьев и нарядных декоративных кустов.
  - А, это мастера Тсурбы - не поняв, на что он смотрит, пренебрежительно бросила Мариса - летающий гроб! В нем он возит расчлененные трупы, а когда проголодается, ест их!
  Показала пальцем на такой же черный и длинный, но только без окон и дверей, похожий на положенную горизонтально колокольню собора экипаж, что стоял в самом конце ряда, у армейского обоза, под стенами счетный палаты, в тени.
  - Да какой это гроб! Это ретранслятор! - демонстрируя, что только ему известно то, почему так стараются как можно ближе подойти к нему люди в модных столичных одеждах, объяснил доктор Сакс и язвительно прибавил - если вы не в курсе, у нас же тут исходящая нейропатика заблокирована. А этот выкатили к празднику для гостей сэра Вильмонта. У них же зависимость, не привыкли, неженки, что у нас тут и свет, связь и горячая вода по расписанию, и то только два часа по выходным!
  - Это у них пластинки такие, они на них читают и рисуют - важно пояснил школярам, с гордостью продемонстрировал свои знания и Вертура.
  - Телефон значит такой? И что, куда угодно можно позвонить? - задорно кивнул Даскин Еве - ты умеешь? Давай наберем Мильду или Акору и скажем что они там вонючие козлы!
  - Объявим войну - злорадно покачала головой Мариса.
  - Не выйдет. Там ни диска, ни трубки нету - как преподаватель, что своим умным и невозмутимым видом может сбить с толку даже самого отъявленного шуткаря в классе, разъяснил всем ментор Лирро - хотите звонить, это с почтамта по международной линии, если денег много лишних есть.
  - А что это у них там наливают? - кивая в сторону герцогской трибуны, весело спросил кто-то.
  - Триста шестьдесят градусов спирта! - засмеялся бездельник Коц - а вы что думали? Наши даже законы химии нарушить сумеют!
  И вправду, в глубине павильона рядом с трибуной, под мягкой тенью полога, работал буфет. Перед модной, завлекательно блестящей изогнутым стеклом и бронзой витриной холодных закусок и фургончиком, откидной борт которого был сделан в виде бара со множеством разноцветных бутылок с марочными ярлыками и этикетками, выстроились веселые очереди из пажей, оруженосцев и девиц, что подносили напитки и угощения для Герцога и его гостей.
  Для остальной же публики, по другую сторону площади, перед Собором, прямо на мостовой, на палящем солнце, стояли телеги уличных торговцев и жаровни. На железных решетках, на вертелах, на углях и открытом огне пекли горячие сосиски, фарш, и ливер. Поливали их маслом и уксусом, крутили с листьями капусты, горчицей, хлебом и майонезом неопрятные, массивные бутерброды. Наливали из бочек в кожаные кружки и фляги юво, сидр и самогонный спирт.
  За едой и выпивкой уже выстроились шумные толпы ожидающей начала открытия фестиваля публики, но узнав, что тут торгуют втридорога, тут брать не стали. Пошли дальше, туда, где в тени Счетной Палаты и замыкающих площадь с востока домов, расположилась военная станица. Многочисленные жандармы и дружинники ходили за забором между своих повозок и телег, проверяли оружие и доспехи, готовились к турниру. Музыканты полкового оркестра в главе со знаменосцем и незнакомым Вертуре рыцарем в полных латах и при командирском жезле с кисточками, выстроившись в каре, неторопливо маршировали кругами внутри огороженного пространства, наигрывали незамысловатый марш, развлекали горожан, солдат и герцогских гостей. Какой-то верховой укорял подыгрывающего им барабанщика оставшегося у обоза, что тот стучит слишком громко и резко, кричал идти к остальным, но у того был приказ лично от генерала Кибуцци подбадривать тех, кто в лагере, не сбавлять темп.
  Еще раз оглянувшись на павильон и трибуну, Вертура приметил на самом верхнем, третьем, ряду, под навесом самого герцога Вильмонта. С фужером в руке, тот вел какой-то бойкий разговор с графом Прицци, лукаво поглядывал на собравшуюся на площади веселую толпу, перебрасывался кивками и шутками с каким-то важным, полным и модным, облаченным в легкую парадную кирасу багровых тонов, но все же больше похожим на чиновника, чем на феодала, господином.
  - А это наш мэр - обратив внимание на его пристальный взгляд, ответила на его вопрос, указала рукавом, весело сообщила Мариса - мастер Роффе. Самый честный и неподкупный в Гирте! И вон твой знакомый. Сегодня вечером кровавые драки насмерть, можешь вызвать его и убить.
  Приглядевшись, детектив содрогнулся: рядом с герцогом Вильмонтом, военным комендантом и мэром, мрачно восседал высокий и торжественный как статуя героя, маршал Георг Ринья. В своей грозный и пафосной, как с картинки глянцевого журнала парадной броне и наряде расшитым гербовыми цветами - синим с золотом, он откинулся в кресле чуть менее роскошном чем у самого градоправителя. Держась обеими руками за украшенный вычурным узором обнаженный длинный меч, с достоинством глядя на публику внизу, маршал благородно кривил скулой, кивал, оценивая солдат, оружие и вышагивающих между ними сержантов и рыцарей. Неторопливо и веско высказывался, наверное обсуждая предстоящий турнир, беседовал с Графом и Герцогом. Патрик Эрсин подвинул позади него стул и, облокотившись локтями о спинку кресла своего лорда, завел беседу с Фарканто и его нарядной рыжей Лизой. Тут же, не принимая никакого участия в общении, присутствовала и принцесса Вероника. Словно ожидая чего-то, она неподвижно сидела, прикрыв глаза, как будто ее слепило яркое солнце или она сильно не выспалась. Ее алые перчатки резали глаза, контрастировали с идеально белыми, широкими и длинным, тщательно отглаженными рукавами рубахи, а вокруг шеи высоко под подбородок был повязан длинный и широкий алый шарф, укрепленный заколкой, форму которой Вертура с расстояния угадать не сумел. Временами, как будто отвлекаясь от своих раздумий, она поднимала глаза и бросала по сторонам внимательные взгляды. Рассматривала готовящихся к бою дружинников, оркестр и идущий через площадь бесконечный и яркий людской поток и, глядя на нее, Вертуре внезапно подумалось, что она устала, ей жарко, и она явно скучает за этой куртуазной, идущей без всякого ее участия между важными лордами и городскими старшинами, беседой. Но вот как будто тоже самое заметил и граф Прицци, отошел от герцога Вильмонта, галантно и низко поклонился ей, о чем-то заговорил. Он был воинственен и строг, облачен в латный доспех и лиловый с алыми стрелками шарф, что красиво охватывал его шею, был при перевязи и висящим на ней в петлице длинном мече. Наверное, чтобы не кричать в общем шуме, он низко склонился к ее лицу, коснулся пальцами ее руки, на что она благосклонно кивнула, и как будто даже радостно улыбнулась ему в ответ. Следом за графом к герцогине подошел такой же экипированный к бою начальник герцогской армии, генерал Яков Кибуцци. Высоко отсалютовав фужером, как будто похваляясь перед ней, важно и воинственно жестикулируя, начал говорить ей о том, что, судя по ее виду, она была не особенно рада слышать.
  - Будут собираться еще часа два - разочарованно махнул рукавом бездельник Коц - пойдемте на Рыночную, нечего тут делать!
  Когда они уходили с площади, детектив успел заметить, что на трибуну к герцогу поднялись еще двое. Высокий и сдержанный, черноволосый и бледнолицый печальный мужчина, в черной строгой мантии и с точеными чертами лица, и маленький, академического вида, бойкий пожилой человечек. Черный чуть поклонился, улыбнулся герцогу Ринья, тот также радушно приподнялся со своего кресла, стукнулся с ним локтями с поклоном и улыбкой бросил несколько как будто бы радостных слов.
  - Ты про него спрашивал - пояснила Мариса - это мастер Тсурба, а с ним профессор Глюк. Гляди, еще и Элеонора-волчица подъедет.
  - А они разве не враги? - осторожно поинтересовался детектив.
  - А что похожи? - ответил, прокомментировал их беседу бездельник Коц.
  - Друзья до могильной плиты - мрачно кивнула, поморщилась, Мариса и, оглядевшись, прибавила - Ева и Эдмон нас покинули, бросили в обществе вас, обалдуев, где там ваше винище?
  С Соборной площади, в сторону рынка, где с самого утра уже во всю развлекала посетителей ярмарка, вели, спускалась параллельно проспекту, две узкие улочки. На одной, в полуподвальном магазинчике наливали юво дешевле чем на площади и у соседей. Здесь задержались надолго, весело и крикливо судили и рядили, что брать и кто будет платить. За компанией выстроилась недовольная очередь.
  - Кофе - разочаровал продавца детектив. Происходящее все больше настораживало его, и он решил не пить. Ему налили большую кожаную кружку, которую за плату можно было взять с собой и ходить с ней.
  - Престарелый сноб! - насмешливо осудила его Мариса.
  - Нет, я же шпион и у меня тоже есть должностные инструкции, о которых тебе знать не следует - резонно ответил он ей, примериваясь к своему мягкому двухлитровому сосуду, как бы нести его так, чтобы не облиться.
  - Значит понесешь меня на руках домой - согласилась Мариса, бесцеремонно отобрала у одного из студентов его флягу с сидром и начала из нее пить.
  Они зашли в мясную лавку 'Рожки да ножки', игривую вывеску которой, создавая затор, весело рисовали уже знакомые Вертуре и Марисе подвыпившие столичные художник со своей подругой. Купили закуски, тоже пригласили их гулять, на что те с радостью согласились. Шумной ватагой вышли к Рыночной площади и направились к первому же павильону, из которого доносились пьяные крики и смех. Бросили на входе по две медные марки в мешок вахтера, начали проталкиваться в первые ряды.
  Здесь показывали какой-то веселый спектакль. Публика задорно кричала, тыкала пальцами, а клоун на сцене старался, хорохорился как умел.
  - Наша славная Грита! Гирта превыше всего! Слава Гирте! - на весь шатер гордо провозглашал он. На плечах клоуна болталась мешковатая, как будто снятая с пугала, лиловая мантия с перекинутой через левое плечо неправильной, с перепутанными цветами триколора, гербовой лентой. Растрепанный, с торчащими во все стороны волосами и клочковатой бородой, он важно прогуливался по сцене, ломался, корчил из себя высокого начальника: по-серьезному хмурился как городской магистр или депутат. Строго, с вызовом, оглядывал публику через лорнет - я вас спрашиваю, где самая большая река? А? Конечно у нас в Гирте! Где самая сладкая свекла в полях? Да, в Гирте! А где самое синее море? И тоже в Гирте! А самые железные подковы у коней? И они в Гирте! А самые черные унитазы, самые громкие патефоны, самые пузатые самовары, самые мягкие подушки и самые острые мечи? Только в Гирте! А где самые неподкупные депутаты, самые верные патриоты, самые отзывчивые священники и самая честная полиция? Всегда в Гирте! А у кого самый стойкий одеколон, самые модные бороды и самый лиловый ипсомобиль? Непременно у нас! Мы самое великое герцогство на земле! Никто не смеет указывать, как нам жить, потому что мы сами себе хозяева, а самая сильная армия это только армия Гирты!
  Провозглашая как с трибуны эти громогласные зажигательные лозунги, паяц отчаянно размахивал руками, указывал, как будто призывая к мятежу, распалялся все больше и больше, но тут на сцену вышел второй артист. В полосатом берете с помпоном и в несуразном длинном плаще, которые в большом количестве завезли в город накануне Фестиваля и которые как-то сразу стали последним писком моды: как сказал кто-то вроде даже как самой настоящей столичной. Стремительно метнув быстрый взгляд на первого клоуна, обернулся к публике и пренебрежительно бросил ему под ноги несколько мелких звенящих монет.
  - Что? Взятка? Никогда! - с оскорбленной миной, взревел первый клоун и погрозил пальцем - мы не покупаемся и не продаемся! Нет! Мы сами можем всех продать и купить! Слава Гирте! - как заклинания было продолжил драть горло, выкрикивать он, но второй клоун бросил еще пару медяков и тот внезапно замолчал.
  - Ой, а что это тут такое? - переменив тон на слащаво-вкрадчивый воскликнул высоким, так несочетающимся с предыдущими боевыми кличами фальцетом - ух ты, денежка покатилась! Айайай, лови-ка пока не затоптали! - прыгнул на четвереньки и принялся ловко ползать по доскам, собирать брошенные деньги, да с такой жадностью, что потерял свои шутовскую ленту с неправильным флагом и поломал картонный лорнет. Публика залилась было хохотом, но никто не успел и глазом моргнуть, как оглушительно взревел пронзительный гнусавый рожок, на сцену с грохотом выскочили полицейские и защелкали плетьми.
  - Всех арестовать! Именем Герцога! В тюрьму! А ну! Не щадить никого! Измена! Мятеж! - грубо загремели они. Застучали палки, страшно защелкали над головами длиннохвостые бичи, толпа шарахнулась от них подальше прочь, с криками бросилась к услужливо открытому вахтером выходу. В суматохе сбили несколько подпорок, опрокинули столик дежурного и табурет. Со всеми на свежий воздух выбежали и Вертура с Марисой, доктором и студентами. Отбежали насколько позволяла встревоженная облавой, потеснившаяся публика и, тяжело дыша со смехом, обернулись к перекошенному шатру. Через несколько секунд рухнул и сам павильон. Кто-то, кто не успел убежать, пьяно копошился под его плотной тканью, потом из-под полога вылез первый клоун, под смех и аплодисменты с издевательской улыбочкой достал из широких штанов трубку с длинным-предлинным, выжженным из какой-то уродливой коряги чубуком и важно закурил. Следом за ним из-под руин шатра появились и остальные участники спектакля - второй артист и шестеро наряженных полицейскими.
  - Нырок в очко большой политики! - важно проорал первый паяц, и вся труппа откланялась смеющейся, рукоплещущей публике - тайны полицейских сейфов! Голый шпионаж! Серьезные разговоры о глупом! Генерал Гандо и принц Вертура! Модест Гонзолле и Борис Дорс! Губернатор Визра, барон Эмери, хитрый поп Микке и мастер Фо! Зарисовка 'Утро во дворце', пьеса 'Баран и банкир' и ваша любимая рубрика 'Клоака Гирты'! Не упустите: тухлые анекдоты, несвежие новости, трижды обсосанные сплетни, все и сразу после небольшого ремонта в нашем шалаше!
  Симпатичная веселая девушка в красных лакированных сапожках и лохматом, заколотом через плечо на солдатский манер плаще, взяла у вахтера шляпу, пошла собирать мелочь. Под одобрительный смех публики артисты-полицейские уже снова поднимали поваленный шатер, готовили его к новому представлению.
  - Да вы популярны Марк! - с улыбкой бросил Вертуре столичный художник - вас даже клоуны пародируют!
  - Анекдоты сочиняют только про великих людей - согласился детектив.
  В павильон кривых зеркал не пускали пьяных, так что стражник дал всей компании отворот. В следующей палатке наливали какие-то диковинные коктейли, говорили, что нет на земле выпивки, которая ударяет лучше и крепче. Кто-то хотел заказать, но пить тут не стали, агент конкурирующей конторы намекнул, что если принять сразу, то ляжешь и никакого удовольствия не получишь. А вот в шатер, где показывали какое-то чудище, выстроилась длинная очередь.
  - Что там двухголового бегемота изображают что ли? - раздраженно кричал на всю округу хвостист Прулле - деньги еще тратить, чего мы там такого не видели?
  - Ага, по голове с каждой стороны - закуривая, проорал в ответ бездельник Коц - пошли, расширим кругозор. Не будь ботаником, стремись в доценты!
  И они вошли в полутьму.
  Поначалу они даже не сообразили на что смотреть, но их внимание привлек импресарио - важный, уже преклонных лет, толстенький господин с высокой напомаженной, закрепленной блестящим лаком прической и утонченным, с подведенными глазами, лицом. В потрепанной рыцарской кирасе и с потертыми тряпками заложенными за края для большего пафоса, он демонстрировал просторную клетку на телеге в которой, в сетчатом гамаке, приняв позу, развязно закинув ногу на ногу, возлежал боком, покачивался абсолютно черный человек в одних только черных, мерцающих в свете яркой беспроводной лампы, выпуклых очках похожих на глаза огромной мухи или стрекозы. С вульгарным видом обсасывал длинную и толстую морковку, в гадкой обезьяньей гримасе презрительно кривил низколобое лицо, согнув и оттопырив колено, демонстрировал публике себя спереди.
  - Не подходите близко! - бодро размахивая тростью как указкой, предупреждал пожилой циркач - он хватает женщин, плюется и ворует все что блестит!
  - Это что еще за макака? Ну и на что тут смотреть? - возмутился кто-то из зрителей.
  - Мбанги, покажи им, получишь сладкую морковку! - прикрикнул импресарио, застучал тростью по клетке. Черный человек, пренебрежительно скривил губу, ловко соскочив с гамака, встал на руки и, хватаясь за прутья клетки черными руками, закрутился на голове. Сделав несколько оборотов, сел на пол, схватил барабанчик, гулко забил в него, наигрывая какой-то дикий и быстрый, похожий на те, что выбивают оккультисты и язычники на своих нечестивых ритуалах в лесной чаще, ритм.
  - Такие живут в джунглях за морем на юге! - с видом лектора из университета пояснил, начал рассказывать, клоун-рыцарь - племена облученных радиацией обезьян, злодеи, каннибалы, вампиры, нехристи-язычники! Пока он в клетке, пока есть твердая рука и жесткая плетка, он покладистый и услужливый, но на воле свиреп, вероломен и жесток, особенно любит яркие шмотки, белых женщин и детей! Пьет кровь и разрывает голыми руками на куски!
  Услышав это, экспонат прыгнул к решетке и, страшно зашипев, завращал налитыми кровью глазами, оскалил огромные красные клыки, чем заставил опасливо отшатнуться от клетки все еще скептически глядящих на него зрителей.
  - А еще некоторые богатые шкодливые развратницы - как бы по секрету, задорно играя лицом, сообщил импресарио - покупают их сразу по нескольку штук, как животных, для своих утех!
  Не успел он договорить, как экспонат резко схватил себя ниже пояса и, выгнувшись, дико уставившись на собравшихся зрителей, задергал перед собой кулаком, скривился в грубой, похотливой, омерзительной и самодовольной усмешке.
  - Ахаха! Да, у тебя поменьше будет! - язвительно и нахально бросила своему кавалеру какая-то девица.
  - Да ну! - крикнул кто-то из студентов: Мбанги с силой прильнул животом к прутьям, резко выгнулся, издал дикий победный рев, громко засмеялся омерзительным утробным голосом, затрясся в экстазе всем телом. Кто-то обиженно закричал, стоящие в первом ряду шарахнулись по сторонам, но было поздно. Яростные окрики попавших под брызги огласили шатер, а сам экспонат с гордостью выигравшего бой варвара-вождя с картинки выставил перед собой средний палец руки и, оскалившись, продемонстрировал его посетителям. Пожилой рыцарь-циркач в притворной ярости заколотил по клетке тростью, принялся укорять его с веселой наигранной надменностью.
  - Да что ты творишь! Это же цивилизованные люди, не такие дикари и животные как ты!
  - Ну и дрянь - когда они вышли из павильона, покачала головой, поморщилась, брезгливо передернула плечами Мариса,
  - На кого попало, с тем из одной кружки не пьем! - весело кричал на всю улицу бездельник Коц.
  - Да все сзади стояли! - сварливо ответил кто-то, внимательно проверяя свой плащ.
  Рядом какой-то уязвленный господин весело упрекал свою подругу. Тряс ее за плечо.
  - Вот я тебе покажу у кого длиннее!
  - Давай прямо тут! - со смехом кричала она ему в ответ.
  - У меня длиннее всех! - важно покачивая бедрами, крикнул им кто-то из школяров - я могу показать! Нате, смотрите!
  И манерно пригибая колени, зашагал цугом, закрутил длинным хвостом своего пояса.
  - Отвали козел! - крикнула ему девица и гулко ударила его зонтиком по голове.
  Веселой компанией студенты и полицейские обошли еще несколько павильонов. Заглянули в шатер к гигантским, сидящим без привязи и рычащим, когда приближались к их подушечкам, грозно бьющим хвостами кошам, похожим на рысей. Посмотрели на крутящихся на головах акробатов и клоуна с циркулярной пилой, распиливающего старый поломанный рояль, вампира в темных очках с черным зонтиком и клеткой в которой спала, лениво жмурилась, огромная клыкастая летучая мышь, храброго укротителя страшных и черных плотоядных зайцев и шахматы, где вместо фигур были наполненные самогоном рюмки. Немного устав, приметили неподалеку под ивами фокусника, что за мелкую монету наливал из бесконечного чайника всем желающим какой-то необычно яркий, алхимического цвета, напиток.
  - А этого не проверили - покачал головой доктор Сакс - не было в журнале таких.
  Мариса протолкнулась без очереди, предъявила магу ромб полиции, заявила грозно и мстительно.
  - Наливай до краев, иначе отберем! Полиция Гирты!
  - Хо! - обиделся фокусник - но это только иллюзия!
  - Расскажешь дознавателю в отделе! - откидывая полу плаща с подвески лейтенанта, подошел к нему, предъявил и свои служебные регалии, грубо осадил его детектив, и фокусник разочарованно опрокинул и затряс свой чайник над уже опустевшим бочонком, в котором студенты носили свою выпивку.
  - Может все-таки отберем? - с завистью уставился на бесконечный чайник и вытекающую из него струю, заныл хвостист Прулле - нам бы такой в пансион...
  - Это какой-то портальный чайник - подозрительно прищурившись на бесконечный поток, объяснил ментор Лирро - без этого клоуна он работать не будет, присосался куда-нибудь к бочке и наливает из нее за деньги.
  Дальше они смотрели на живые хищные цветы, что под веселые крики публики с хлопками ловили блестящих жирных мух, которых специально выпускали из коробки с гнилым мясом. Видели бой огромных, с голову человека величиной, невообразимо злых и омерзительных пауков, плотоядно глядящих всеми своими глазами на старающихся держаться от них подальше взрослых и детей. Медведя, что играл в шахматы, при этом курил трубку, а когда кто-то попытался сорвать с него маску, встал на задние лапы и совсем по-человечески влепил обидчику в ухо, чем очень развеселил зрителей их интеллектуального поединка.
  Видели фокусников и артистов, жонглеров, эквилибристов и канатоходцев, шарманщиков, наперсточников и продавцов воздуха. Кулачные бои, где раскрасневшиеся пьяные мужики в рваных рубахах, под восторженный смех публики неистово лупили друг друга, бестолково размахивая руками как ветряные мельницы крыльями.
  Издали полюбовались на веселый, натертый до блеска столб со сладкими медовыми калачами, у подножья которого толпились жадные до бесплатной закуски бездельники, ни один из которых, сколько ни старались, не смог до сих пор забраться на него. Посмотрели на звезды в специальный дневной телескоп, послушали самую новую пластинку популярной столичной группы 'Профессор', заглянули в подвальный кабак, где прямо на обшарпанной стене показывали, крутили, кино. Устав, расположились прямо на траве под ивами на склоне над речными привозом, на пирсах которого было не протолкнуться от прилавков, лотков и толпящихся вокруг них людей.
  - Покатаемся на лодке? - предложил кто-то, но все устали и никто не хотел никуда идти.
  Наверху запел горн. Закричали глашатаи. Все было готово к порке.
  - Потом будут рубить руки и пальцы. В списке вроде были мужеложцы, если их не придушили в тюрьме... - вяло сообщила Мариса, когда они начали обсуждать, не переместиться ли поближе к месту экзекуции. Она лежала на склоне, облокотившись спиной о Вертуру, смотрела на реку, на нарядные прогулочные галеасы и лодки. Пила прямо из бутылки вино, закусывала мятным пряником, который купил ей детектив.
  - А что делают с мужеложцами? - с интересом спросила Элла, подруга художника, которого, как выяснилось, звали Гармазоном, и он действительно был тем самым популярным столичным иллюстратором, дизайнером и мастером визуальных историй, которого пригласила на праздник в Гирту принцесса Вероника. Всего за эти пару дней в Гирте, вдали от высоких технологий и большого города, весь лоск цивилизации слетел с этих поначалу показавшихся всеми такими важными, недоступными и чопорными, столичных гостей. Прическа модной подруги художника растрепалась, мантия и рукава рубашки были измяты и залиты сидром, шарф для удобства, как многие другие девицы, она намотала вокруг талии, а плащ по-местному заколола на плече. Потеряв свою пластмассовую, красиво разрисованную чашечку, теперь она тоже пила прямо из бутылки, лежала на траве в объятиях своего бородатого спутника, как и все показывала пальцем, громко перекидывалась с собутыльниками веселыми пьяными шутками и репликами.
  - Ворам и разбойникам-рецидивистам отрубают несколько пальцев, целиком ногу или ступню - с видом старожила и знатока местных обычаев, объяснил ей доктор Сакс - ну а этим соответственно...
  - А - кивнула Элла, толкнула своего друга, что сосредоточенно рисовал плывущие по реке многочисленные нарядные лодки - надо обаятельно сделать живой репортаж и статью... Вставай, пошли!
  - Да ну эту порку, что мы там не видели! - отмахнулся уже совсем усталый бездельник Коц - о, так это же Кракке с естественных наук, что еще там за вакса под ручку с ним? Ну-ка, пойду сюда позову.
  У помоста под дубами перед церковью еще с раннего утра было отгорожено место для заключенных. Созывая публику, жителей и гостей города, сейчас там бил барабан, грозно и протяжно, переглушая все остальные звуки ярмарки, пела волынка. В клетках на телегах везли приговоренных к наказанию. Освобождая проход для кортежа, полицейские теснили веселых, напирающих со всех сторон людей.
  
  ***
  
  Незаметно отставшие от основной компании Эдмон Даскин и Ева проводили взглядами студентов и коллег, нестройной кучей уходящих в сторону рынка.
  - Все, вечером приду! - тихо сообщил Еве Даскин. Вручив ей свою модную шляпу, нахлобучил на голову маленький шерстяной колпачок, какие носят мастеровые и жители деревни, шагнул в сторону и, быстро проталкиваясь через толпу, пошел прочь. Ева бросила ему вслед короткий взгляд, развернулась и зашагала обратно в направлении трибуны и павильона для высокопоставленных герцогских гостей.
  - По поручению леди Тралле - продемонстрировала от локтя приказ, доложила она вахтерам у ограды лагеря, за которой сейчас во всю шла подготовка к предстоящему турниру.
  - А подпись от сэра Прицци? - весело и строго бросил ей один из них, но она уже свернула грамоту, заткнула ее за пояс и, схватившись своими крепкими руками за высокую, почти ей по шею, балку, легко перемахнула через ограждение. Все это произошло с такой ловкостью и скоростью, что дежурные только начали открывать рты и поднимать ладони в предостерегающих жестах, когда она уже преодолела забор, и, стремительно сорвав с них шапки, с силой забросив их за изгородь далеко в толпу, пошла прочь.
  - Ты! - запоздало хлопая себя по начавшей рано лысеть макушке, крикнул ей в спину первый.
  - Вот дрянь! - нагнулся, придерживая копье, собрался было лезть на другую сторону, искать свою модную, не по уставу, шапочку с перьями и листьями, скорчил рожу второй. Проводил взглядом удаляющуюся от них, темно-зеленую фигуру, быстро лавирующую между бездельничающих в ожидании приказа строиться дружинников и телег.
  - А ты чего вообще тут устроил? - хмурясь в осознании, что бежать уже поздно, принялся ругаться на коллегу - что, смешно? Да? Пошутить решил?
  - Ну и ведьма! - с притворной злостью воскликнул, усмехнулся ему первый, мечтательно зачесал бороду и усы.
  Миновав лагерь, ряды ипсомобилей и толпящихся у них веселых кавалеров и нарядных девиц, Ева беспрепятственно вошла в павильон для высокопоставленных гостей. Нашла там капитана герцогской стражи Габриеля Фарнолле, что вежливо кивая по сторонам, глухо гремя современными композитными латами, заложив за спину руки, неторопливо прохаживался по павильону, время от времени сверяясь со своей прозрачной пластинкой.
  - Молния: сводка - сказала она, указала пальцем на его прибор в его руке.
  - Да вижу, пройдемте - быстро сверившись с ним, ответил ей начальник стражи и продемонстрировал открытой ладонью в сторону трибуны, где, поднявшись по широкому и гулкому деревянному подъему, вежливым книксеном поздоровавшись с принцессой и ее свитой, она с поклоном подошла к беседующим друг с другом в стороне от всех, на самом верхнем ряду, маршалу и Герцогу.
  - Простите, что прерываю вас, но леди Тралле приказала передать, что будет к пяти - вежливо склонив голову, сообщила она - приказала мне находиться рядом с вами до ее прибытия.
  - Что ж - согласился, кивнул герцог Булле - если так, то я не вижу смысла возражать, раз контрразведка настаивает, что ваше присутствие необходимо.
  - Вильмонт, вот я все поражаюсь! - громко высказался маршал, угощаясь с подноса бутербродами с сыром и икрой - как это в ваши годы вы так ловко управляетесь с таким количеством опекающих вас заботой женщин?
  - Легко! - коварно и весело прищурившись, держа в согнутой руке фужер, многозначительно кивнул ему Герцог - но, если вам завидно, Георг, могу и поделиться. Для вас, моего зятя и верного друга не жалко даже самого лучшего. Как насчет Риты Фальки? Она знает, как развлечь столь доблестного, отважного и куртуазного героя, как вы. Ночью она выйдет из зеркала у вашей кровати, сыграет с вами в шашки, а если проиграете, прирежет.
  - Ахаха! - засмеялся герцог Ринья - а если выиграю?
  - Тогда она вас не тронет и уйдет - многозначительно подмигнул герцог Булле и, кивая на солдат в лагере, что собрались на восточном краю площади в бесформенную шумную толпу, презрительно скривил рот - что-то Яков не торопится. Уже четвертый час, а они всё как на базаре. Скучновато как-то на нашем утреннике, не правда ли? Жорж, вы с армией лучше меня, будьте другом, поторопите там, обедать пора, а мы еще не открылись.
  Маршал принял гордую позу и хотел уже было позвать кого-нибудь из своих вассалов и друзей, когда к ним, тяжело гремя латами, ловко и стремительно взбежал разгоряченный граф Прицци. Следом спешил Фарканто, нес его шлем и большой боевой меч. Тут же появилась и принцесса Вероника с моментально собравшейся вокруг нее толпой нарядных, то и дело прихорашивающихся, шумных девиц.
  - У меня все готово! - сообщил граф и в знак подлинности сказанного продемонстрировал свое воинство у ворот ратуши уже построенное в аккуратный, сверкающий сталью на солнце квадрат, браво спросил - сэр Кибуцци пьян, уже бьет фужеры. Требует поединка перед боем. Разрешите?
  - Разрешаю - строго, но с веселым и хищным блеском в глазах ответил и тут же, предостерег его Герцог - только голову не трогайте, а то проиграем еще одну войну, кому за поражение будем рубить? Вам Август, Георгу или Дугласу?
  - Не беспокойтесь, выше высочество, голову оставлю целой! - продемонстрировав латной перчаткой, заверил его военный комендант и через ступеньку зашагал обратно вниз. Столичные и иноземные гости с благосклонными улыбками расступались перед его тяжелой, громыхающей походкой, провожали его веселыми, восторженными взглядами. Спешили следом к перилам павильона и своим местам на трибуне, чтобы за фужерами и разговорами не пропустить ничего из предстоящего действа.
  На плацу забил барабан, загудела волынка. Заиграли 'построение'. Рыцари и сержанты на восточном краю площади засуетились, спешно, кое-как, привели батальон генерала Кибуцци в боевой вид. Последним к ним подошел какой-то высокий и худой рыцарь с папиросой, по виду князь Мунзе. Неторопливо, как будто все ждали только его одного, постукивая пальцем, сбивая пепел, докурил, щелчком отбросил окурок и тоже встал со всеми. Сержант последний раз оглядел строй, отошел на правый фланг, в знак готовности поставил вертикально украшенное черным флажком копье. Над терцией подняли знамя, приготовились к торжественному открытию турнира.
  Пропел рог. Оркестр заиграл во всю мочь. Разгоряченные положенной каждому кружкой вина дружинники, положив на плечи свои алебарды, копья и мечи под грохот барабана и пение полковых флейт двинулись по плацу. Две баталии по пятьсот человек, с черными и лиловыми шарфами поверх горжетов и бригандин, совершили аккуратный маневр: двумя колоннами промаршировали кругом по площади и перед трибуной. Под приветственные крики толпы вернулись на исходные позиции, встали друг напротив друга: баталия графа Прицци в лиловых шарфах с западного края площади у ворот ратуши, баталия генерала Кибуцци, в черных, с восточной, перед зданием Счетной Палаты и Банка Гирты. Все также пронзительно светло солнце, нагревало камни, играло на куполах шлемов и лезвиях мечей, на латных перчатках, оплечьях и заклепках брони. Шумная толпа на противоположной стороне площади, напирала на ограждения. Народу уже стало так много, что было уже не протолкнуться. Кто-то встал на основание решетки Собора чтобы было лучше видно, но тут же спрыгнул с него. Где-то случился конфликт, началась драка. Раздвигая публику древками копий и алебард, в ее сторону стальной цепочкой двинулись герцогские гвардейцы.
  Запоздало прибежала, запыхавшись, чуть не споткнулась на ступеньках, извинилась перед принцессой Вероникой младшая дочь герцога Вильмонта Булле, Агнесс. Притащила за руку высокого рыжего и кучерявого мальчишку с кривыми зубами и в алой броне. Кивая на строй лиловых шарфов что-то быстро зашептала герцогине. Но та отказала какой-то ее просьбе, властным жестом велела обоим сесть рядом с дочерью генерала, Оливией Кибуцци и остальными фрейлинами, что расположилась на стульях и скамейках вокруг ее кресла. Последними вернулись на свои почетные места герцоги Булле и Ринья. Приметив благосклонный жест градоправителя начинать, церемониймейстер в глухой маске, парадных латах и плаще взмахнул рукой. Барабанщики сыграли 'внимание'. Баталии замерли, приготовились к бою. Во главе отряда лиловых шарфов, в первом ряду встали граф Прицци, Фарканто и тот самый усатый кавалер, Пескин, что сегодня намеревался проучить какого-то наглого школяра и радушно приглашал Вертуру с Марисой полюбоваться, как он будет его бить. Все трое были в современных композитных латах и каждый с длинным, затупленным мечом для военных игр.
  Церемониймейстер то-то невнятно пропищал, но, запоздало сообразив что что-то не так, покопался у себя под шарфом цветов Булле, корректируя громкость, молодцевато и оглушительно гаркнул на всю площадь 'раз, два, три!' и важным, торжественным тоном объявил об открытии пятьсот шестого фестиваля основания города и приуроченного к нему военного состязания, в котором примут участие сборный батальон вассалов Герцога и дружина Лилового Клуба графа Августа Прицци.
  - По личной просьбе сэра Кибуцци, с позволения нашего сиятельнейшего герцога сэра Вильмонта Конрада Булле... - начал было он. Но его прервали выкрики, гул голосов и свист толпы.
  Откуда-то от обоза на публику с грохотом вывалился огромный боевой конь. Пьяный генерал в открытом шлеме-саладе, сорванном с головы какого-то пехотинца, восседал на его спине, молотил сапогами без шпор. На трибуне и в толпе зрителей засвистели, загремел смех.
  - Нет, голова ему точно не нужна - нахмурился, поморщился Герцог.
  - Кто сразится со мной! А? - гарцуя по площади, пьяно сверкая глазами, рычал генерал, размахивая плетью - что, найдется смельчак скрестить мечи со стариком? Или тут все трусы и женщины? Давайте покатаю! Идите ко мне!
  Принцесса Вероника на трибуне с картинно-невозмутимым видом приподняла бровь. Ее рыжая подруга засмеялась, закурила папиросу. Граф Прицци без лишних слов отстегнул забрало шлема, бросил его Фарканто и зашагал к всаднику, на ходу перекладывая для удара с левого на правое плечо свой двуручный меч.
  Как раз в это время генерал развернулся к трибуне, чтобы поприветствовать дам, когда командор Лилового Клуба подошел к нему и с плеча рубанул по морде его лошадь. Конь захрипел, взвился на дыбы и, забив копытами, с грохотом сбросив всадника на камни мостовой, запоздало повалился следом. Секунду генерал лежал неподвижно в растекающейся луже конской крови. А граф Прицци подозвал к себе церемониймейстера и, схватив его за плечо, прорычал ему в шею так, что его голос загремел на всю площадь.
  - ваше высочество, вы спрашивали не трогать голову?
  Его лицо под козырьком шлема было искажено ненавистью, глаза горели бешеным, неукротимым огнем. Герцог на трибуне поморщился и сделал брезгливый жест.
  - Фужеры-то Бог бы с ними, но такое свинство - это уже перебор.
  - Хоть в чем-то мы с вами согласны мой друг! - приветливо салютуя кубком, кивнул герцог Ринья.
  - Моветон - разочарованно развел руками за его спиной Патрик Эрсин, разъясняя что к чему каким-то застенчивым, прикрывающим рукавами лукавые и хитрые улыбки девицам.
  - Сэр Булле говорит, несите сюда! - слыша этот разговор, звонко крикнул с трибуны какой-то бравый юноша в модной серой пелерине с черным восьмиконечным крестом на плече.
  Граф Прицци без лишних слов схватил стонущего, хрипящего генерала за шлем и изломанной грудой тряпок и железа с грохотом и видимым усилием поволок в сторону трибуны.
  - Меч для потешного боя - переведя дыхание, деловито крикнул он - дайте топор!
  - Вот ваш меч! - встала со своего места, подняла и передала одной из своих девиц оставленное у ее кресла боевое оружие графа принцесса Вероника, чтобы та передала его вниз. Девушка взволнованно схватила ножны в обе руки, прижала их к себе и, звонко стуча по доскам высокими каблучками сапог, побежала относить. Вручила оружие графу.
  - Август! - приходя в себя, застонал генерал - лихо вы...
  Но граф замахнулся ногой, тяжелым метким ударом пихнул его в лицо так, что генерал откинулся на доски основания помоста и, припав на одно колено, быстро выдохнув, гулко ударил его с двух рук своим длинным мечом точно по шее. Тело генерала напряглось и с грохотом обмякло на мостовой. По камням потекла кровь. Шлем с головой качнулся на куполе, мертвое лицо запрокинулось, уставилось в ясное ветреное небо.
  На секунду воцарилась тишина. Граф Прицци вернул свой меч девице и, бросив ей короткое и грозное.
  - Попросите ее высочество отереть кровь - взвалил на плечо свой затупленный меч для военных игр, зашагал к своему отряду, ожидающему начала сражения.
  Наверху, у кресла принцессы Вероники, высокая и стройная, нарядная светловолосая девица в красивой черной с золотой вышивкой мантии, широко распахнула голубые глаза и, словно не веря, что сейчас произошло, обратила к герцогине недоумевающий взгляд.
  - Вероника... леди Булле - прошептала она, поджав ладони к лицу, встала со скамьи, попятилась и едва не упала со ступеней, но ее удержала рыжая Лиза.
  - Оливия, осторожнее! - воскликнула, предупредила она, придерживая ее за плечи.
  Но принцесса Вероника не обратила на эту сцену никакого внимания, как и на принесенные обратно к ее креслу ножны и окровавленный меч. Прищурив свои горящие кроваво-багровые, глаза, она внимательно наблюдала за людьми, собравшимися внизу на трибуне, с интересом созерцающих мертвого генерала и спину идущего от него прочь графа Прицци. Секунду царило молчание, но полковник Гутмар, что сидел на втором ряду, внезапно громко воскликнул в тишине.
  - Ей Богу, уж лучше бы пьяным с лодки в реку. Хоть без такой стыдобы!
  Как будто дал команду к тут же начавшемуся волнительному, веселому и шумному обсуждению инцидента. Маршал поднял кубок и отсалютовал Герцогу.
  - А девка-то хваткая! Придет время, и вашу старую башку, Вильмонт, не сморгнув, чужими руками снимет!
  - Отрубили одну голову, подставь другую - мрачно, с глумливым намеком, кивнул молчаливый до этого барон Тсурба сидящий от герцога Булле по другую руку и тоже поднял фужер. Они с маршалом отсалютовали друг другу и стукнулись кубками над коленями градоправителя. Запоздало присоединился к ним и сам Герцог.
  - Внимание! - по знаку графа Прицци снова бодро и громко, на всю площадь, провозгласил церемониймейстер, отдал приказ музыкантам, что тут же снова застучали в барабан, запели в рога, наддали на волынки.
  - Не стоять! - грозно и хрипло, закричал своим людям граф, указывая идти в наступление - вперед! В копье! Гирта!
  - Да! - провозгласил Фарканто и вскинул меч.
  - Христос Воскрес! Гирта! - как на войне страшно и яростно загремели боевой клич жандармы Лилового Клуба, и воодушевленные победой своего командира, ускоряя шаг, угрожающе держа оружие наперевес, монолитным бронированным валом двинулись на баталию вассалов Герцога. Оставшиеся без командира черные шарфы, видя с какой непреклонной решимостью идут на них оппоненты, подались назад. Уплотняя формацию, как на учениях против конницы подняли алебарды и пики, и, возможно они смогли бы дать наступающим достойный отпор, с честью показать свои отвагу и умение, если бы из строя не выпрыгнул какой-то совсем юный мальчишка с регалиями капитана и, громогласно прокричав.
  - Вперед марш! А ну! Барабан, наступление! Слава Гирте! - вскинув на плечо свою палку с метровым стальным лезвием, не оглядываясь, в одиночку зашагал в атаку на баталию графа Прицци.
  Часть строя отважно качнулась за ним, но большинство не послушалось, в недоумении оглядываясь на старших в ожидании приказа, осталось на месте. Князь Мунзе махнул рукой, отдал приказ наступать, сам поспешил вперед за смельчаком, но было поздно: черные шарфы безвозвратно потеряли инициативу, построение поломалось, обратив монолитную стальную формацию в рассеянную толпу, совершенно не способную к ведению слаженных боевых действий. Юноша, его оруженосец со щитом, князь Мунзе, сэр Порре и еще несколько человек с ними, не оглядываясь, сильно оторвались вперед и своим маленьким строем первыми оказались перед неудержимым графом и его людьми. Молодой рыцарь сходу всадил с двух рук своей палкой в забрало шлема Пескина, как будто только ради этого он пошел в эту самоубийственную атаку и опрокинул его. При этом он сам получил несколько тяжелых сокрушительных ударов от Фарканто в плечи и шлем. Рядом с ним упал, навалился на него сраженный сразу несколькими мечами князь Мунзе. Граф Прицци замахнулся и ударил сверху вниз юного оруженосца, тот поднял щит, начал отступать, но второй и третий удары окончательно лишили его сил так, что он упал и прикрылся щитом, чтобы больше не били. Последним, получив в броню несколько тычков тупыми пиками, споткнулся о какого-то пятящегося солдата хвастливый сэр Порре.
  - Статистов лупить без пощады! - поднимая забрало шлема, загремел граф - Христос Воскрес! Слава Гирте!
  Минута скоротечной рукопашной схватки, глухой грохот стали и лязг мечей и все было кончено: строй лиловых шарфов сверкающей лавиной прокатился по площади, оставшиеся в строю черные шарфы дрогнули и, бросая оружие, с испуганными лицами кинулись прочь от наседающих на них противников. Под смех и крики публики, их гнали до ограждения, до обоза и карет. Черные шарфы бежали что было сил, прыгали под балки забора в толпу, бросались на четвереньках под повозки, лезли на фургоны и телеги. Их хватали за одежду, валили, колотили сорванными латными перчатками и эфесами мечей, догоняли, на бегу давали пинков под зад, бросали в спины шлемы, кололи ниже пояса, совали в ноги древки алебард и пик.
  - Вильмонт, да это же настоящие артисты. Таланты! Им гастролировать надо! Денег заработают для города! - прищурившись, громко, на всю трибуну, весело и мстительно бросил маршал Герцогу и потребовал у оруженосца новый, взамен разбитого от восторга, фужер. На трибуне и на площади смеялись, стоя аплодировали столь быстро и феерично завершившейся битве.
  - Забавный сценарий. Да, необычно - тихо осведомился у герцога Вильмонта, показал пальцем в черной перчатке, барон Тсурба - кто автор? Вы?
  - Нет - сдержанно кивнул, ответил Герцог. Он не особо скрывал обиду и был очень недоволен тем, какой очередной позорной глупостью вылился этот бесспорно проваленный турнир.
  Еще некоторое недолгое время по краю отгороженного пространства, где разбитые черные шарфы пытались сбежать от преследования, еще стояла шумная возня. В это время граф Прицци и его люди помогли подняться на ноги четверым смельчакам, первым вступившим в бой.
  - Галько, да это вы! - весело изумился Пескин, лихо закручивая свой длинный торчащий ус - вот и подрались!
  - Продолжим на поединках? - отирая разбитый до крови забралом шлема рот, устало, с напором и вызовом отвечал ему молодой капитан. Он едва держался на ногах и был контужен. Его мутило и трясло от ярости и пережитого волнения.
  - Да вы мне уже и так засадили... - демонстрируя белую ссадину на куполе шлема, примирительно ответил усатый рыцарь.
  - Галько! Таких героев как вы к врагу надо засылать! - стукнулся с ним локтями, кивая на разбитый вражеский строй, засмеялся граф Прицци - сегодня вечером леди Вероника устраивает праздничный ужи, поедете с нами. Там будет ваша сестра. Вольфганг вы же не возражаете против присутствия вашего будущего шурина? - осведомился он тоном, не терпящим пререканий у своих клевретов.
  - Конечно нет - с готовностью кивнул рыцарь.
  - Как со стороны? - обратился он к князю Мунзе, обнимаясь и с ним - наступали в шаг?
  - Как всегда, железно - поморщился, ответил тот. Захлопал ресницами, надевая обратно на нос свои узкие очки, которые он снял перед боем, чтобы не разбили.
  - Ну все, закончили тут? - оглядывая поле боя и возвращающихся к ним разгоряченных погоней дружинников, с картинной надменностью громко спросил Фарканто - можно идти на обед?
  - Вольно - согласился граф Прицци, отдал Фарканто свое оружие и шлем, зашагал к трибуне, чтобы засвидетельствовать свое почтение Герцогу и принцессе Веронике. На зрительских местах и в павильоне царило восторженное праздничное веселье. Все пили, угощались горячими бутербродами, обсуждали столь скоротечно и непредсказуемо завершившийся турнир. Маршал Ринья с Эрсином, магистр Роффе и все остальные ушли с солнцепека под навес, к столам. Герцог проводил их недовольным взглядом. Сгорбившись, облокотившись о ручки кресла, уставился перед собой, тревожно оглядывал площадь и шумную толпу за ограждением пустого пространства для несостоявшихся военных игр. Рядом с градоправителем остались только барон Тсурба и замершая по стойке 'смирно' за его спиной Ева. Отдельной группой, с фужерами в руках, рядом ниже подвинули друг к другу стулья, собрались кружком депутаты и богатые горожане, завели обсуждение каких-то малосущественных финансовых и торговых дел. Все также торжественно и неутомимо, повинуясь неизвестно чьему отданному приказу, маршировал по плацу, играл бравурный марш оркестр. Толпа на площади становилась все более шумной. От стен домов отражались, долетали до трибуны отдельные неразборчивые пьяные и агрессивные выкрики: у решетки Собора отдельными кампаниями уже собирались, задирали друг друга через переносные ограды и полицейское оцепление спорщики, участники назначенных на вечер кровавых поединков. Распорядитель турнира ходил по военному лагерю, тщетно пытался организовать хоть какое новое военное зрелище, но все уже устали, измучались на жаре, сняли броню и желали только побыстрее пойти прочь, упасть где-нибудь на диван или мягкий стул и насладиться праздником за столом, в кругу друзей, знакомых и семьи.
  - Ваше высочество? - подошла к задумавшемуся Герцогу, сделала вежливый книксен, спросила принцесса Вероника - мы едем на ярмарку. Разрешаете?
  За ее спиной стояла Агнесс Булле и ее взволнованный столь сиятельным обществом прыщавый кавалер. Тут же оказалась и держащая в руках все еще окровавленный меч графа Прицци, с интересом рассматривающая его, рыжая Лиза. Сам граф и его свита уже недвусмысленно ожидали внизу. Оруженосцы подводили коней, рыцари отдавали им длинные мечи и шлемы, помогали своим спутницам подняться в седла.
  - Ты права, весь этот фарс просто омерзителен. Идите отдыхайте - как будто отмахиваясь от нее чтобы только пошла с глаз долой, благосклонно кивнул, разрешил Герцог.
  - По плану должно было быть несколько сходок - сидя рядом ниже, важно объясняли похоже не понимающему что только что тут произошло, кажется уже сильно подвыпившему, глуховато подворачивающему ухо, столичному министру начальник тюрьмы, полковник Гутмар и комендант Южной Гирты Тиргофф. Рядом с ним в компании подруг сидела, надувшись на отца и жениха, дочь полковника, красивая и молодая девица семнадцати лет. Протирая большие круглые очки, которые она сняла с продавленного оправой носа, все еще стараясь изобразить обиду, поджимала губы и одновременно с волнением и интересом глядела на поле прошедшего боя, солдат в броне и тела мертвого генерала и его лошади, которые до сих пор никто так и не приказал унести. Подле нее, с видом знатока военного искусства, мужественно покачивал модно подстриженной бородой, опирался о рукоять меча, сидел как на коне лицом к спинке стула, против ее воли назначенный ей строгим отцом в женихи, молодой майор кавалерии Симон Вритте. Не скрывая восхищения, смотрел во все глаза, беззаботно любовался своей будущей женой. От души радовался солнцу, хорошему обществу и тому, что это не их рейтарский полк, показывать который им со штабом предстояло завтра на конном турнире, подвергся сегодня такому гнусному унижению.
  - Нарушенный боевой порядок и отклонение от заранее намеченного плана, каким бы плохим он ни был, на войне это всегда верная смерть - объяснял майор - но...
  - Ничего, ничего - благосклонно закивал, перебил его министр - как у вас тут все самобытно, непосредственно и мило!
  - Сорок семь раненых, трое насмерть - сухо доложил Герцогу подошедший наверх армейский доктор.
  - Я пойду помогу - чуть улыбнулся, как будто ему было от этого приятно, барон Тсурба - сэр Булле, разрешите?
  - Да, разумеется - согласился тот, помрачнел еще сильней. С уходом эксцентричного барона, если не считать молчаливой Евы, увлеченных беседой о тактике полковника, майора, коменданта и министра, и присутствующих рядом с ними пригожих девиц, он остался совсем один.
  Часы показали пять вечера. По ступеням трибуны энергичной походкой поднялась невысокая красная фигура с низко надвинутым на глаза капюшоном. Пришла одна, без всякой охраны и свиты. Высокопоставленные чиновники и жандармы расступались, отстраненно и сдержанно приветствовали ее, не пытаясь первыми заговорить с ней. Перемолвившись несколькими словами с магистром Роффе и генеральным прокурором Гирты Максимилианом Курцо, поклонившись министру Динтре, и другим высокопоставленным старшинам и землевладельцам подошла к Герцогу и встала рядом с ним.
  - Хельга - даже не глянув в ее сторону, сказал он - у тебя ко мне важное донесение? Или очередной отчет о том, что ты работаешь, и нарушений нет?
  - Есть, но я работаю над ними, мой лорд - преклонив колено, кивнула она и слегка улыбнулась, как будто чтобы приободрить опечаленного, брошенного всеми, Герцога.
  - Вся наша жизнь это одно большое нарушение - вздохнул Вильмонт Булле и тоже чуть улыбнулся - фужер вина за Гирту?
  - У меня свой напиток - ответила она, достала из-под полы плаща флягу и налила из нее в услужливо подставленный оруженосцем фужер. Жидкость была черно-багрового цвета и густой как кровь. Выливаясь в кубок, липла на стенки крупными каплями. Сидящие неподалеку молодые женщины, что всеми силами пытались утешить Оливию, дочь генерала Кибуцци, тело которого до сих пор лежало на мостовой в ожидании, когда доктор освободится после раненых и придет за ним, недоверчиво уставились на фужер в ее руке. Покосились на кровь внизу. Но Хельга Тралле не обратила на них внимания, не смутил ее напиток и Герцога.
  - Пятьсот шестой год основания Гирты! - явно пытаясь изобразить торжественную улыбку, негромко воскликнул он.
  - Слава Гирте! Христос Воскрес! - кивнула Хельга Тралле.
  Герцог поднял свой фужер, но не ударил им о фужер собеседницы. Они выпили.
  
  ***
  
  
  Когда принцесса Вероника во главе своей свиты отъезжала с площади, за ограждение для гостей прорвался какой-то жандарм, шумно разругался с караулом, вбежал в павильон, начал что-то взволнованно объяснять маршалу Ринья.
  - Что там? - резко обернулась в седле, прищурилась, раздраженно спросила принцесса Вероника.
  - Узнаем, догоним! - быстро крикнул Фарканто, соскочил с коня, помог спешиться своей рыжей подруге и оба заспешили обратно в павильон.
  Граф Прицци подал сигнал. Пеший рыцарь в сверкающей пластинчатой броне загудел в рожок, призывая пешеходов освободить проезд, и колонна неспешным шагом двинулась в сторону рынка. Когда они были уже на половине пути, проезжали здание суда, их догнали Фарканто и его бойкая рыжая спутница.
  - У Восточных ворот взорвали экипаж Элеоноры Ринья! - подъехав в упор к принцессе, бросила, по-деловому, как будто это касалось какой-то несущественной безделицы, сообщила рыжая Лиза - но леди Ринья там не было. Карета сложилась вовнутрь. В щепки. По журналу станция зафиксировала локальный гравитационный разрыв.
  Принцесса Вероника чуть повела головой, как будто эта новость не произвела на нее совершенно никакого впечатления.
  - Значит леди Элеоноры сегодня уже не будет - только и сказала она с легкой безразличной досадой, глядя на веселый нарядный поток гуляющих по проспекту людей - печально. Давно с ней не виделись.
  
  ***
  
  Солнце закатывалось за крыши домов. Сизые тени потянулись по площади от башенок мансард, от стен, шпилей колоколен и церквей. В тенях становилось холодно. В прозрачном голубом небе резко светило уже рыжеющее, клонящееся к западу солнце. Громко стучал барабан. Вертура, Мариса, доктор и студенты как-то сумели занять целый столик у входа в распивочную, где в зале играл граммофон, через дверь слушали новые столичные пластинки. От перегруженных аккордов гитар, басов и клавиш, от совсем не похожих на местные напевы, быстрых ритмов, поднималось настроение. От выпитого мутило, но с каждым новым глотком как будто становилось немного легче. На помосте уже час, как пороли провинившихся. Начинали с тех, кому за мелкое хулиганство, драку или иной легкий проступок полагалось всего несколько ударов, с постепенным переходом к более серьезным правонарушителям. Столичные гости поднимали рамки, вставали на цыпочки, лезли на скамьи, с интересом вслушивались в сухие строки приговоров, во все глаза любовались этой незнакомой им экзекуцией. Детективу же и остальным было уже абсолютно все равно. Вертура сидел поперек скамейки, устало облокотившись о ладонь, пил свой кофе, перемежая его с вином, то и дело одергивал себя чтобы не захмелеть. Доктор Сакс вливал в себя кружку за кружкой, вел какие-то бессвязные, бессмысленные разговоры с такими же пьяными художником Гармазоном и его Эллой. Окончательно раскиснув, начал жаловаться, стонать, насколько он одинок и никто не понимает его, не любит и не хочет читать его познавательные научные статьи. С завистью глядя на школяров и их подруг, почти со слезами на глазах сообщил на всю площадь, что как прекрасно быть молодым, и как было бы замечательно, чтобы какая-нибудь прелестная девица села и к нему на колени, утешала и была ласкова с ним. Пришла одна, но ей пригрозили сдать на порку и она тут же под общий хохот убежала прочь и скрылась в толпе.
  Так шло время. Вертура заскучал и теперь уже без всякой тени удовольствия слушал беспрерывно молотящую однообразную музыку, устало глазел по сторонам на все эти уже порядком надоевшие толпы пьяных шумных гуляк, лотки, шатры, павильоны и до омерзения лицемерных, куражащихся кто во что горазд актеров и циркачей. Вздыхал, крепко держал под руку уже пьяную, все время рвущуюся куда-то встать и бежать, похоже, уже готовую начать буянить, Марису.
  - Знакомые персонажи! - внезапно приметив на помосте лейтенанта Оскара Доццо и его жену Иду, воскликнул, одернул ее за плечо детектив. Секретарь в черно-белой маске уже зачитал приговор, который Вертура благополучно, как и все другие до этого, пропустил мимо ушей. Под презрительный свист толпы - Ида Доццо была сегодня первой женщиной в списке, которой полагалось наказание, обоих приговоренных раздели выше пояса, притянули к колодкам друг напротив друга, голова к голове.
  - Что выбираете? Справедливость закона, или милость Бога и Герцога? - строгим сухим голосом провозгласил распорядитель в лохматой маске черно-белого демона.
  - Справедливость! - вращая сумасшедшими глазами, облизывал влажные, прокушенные губы, скривился в страшной улыбке, сдул с лица упавшие не глаза волосы, лейтенант.
  - Милость... - прошептала одними губами разгоряченная от стыда и страха Ида.
  - Сложите и разделите на двоих - прозвенел рядом холодный и властный голос. Проталкивающийся через толпу, волочащий за собой встревоженную, раздосадованную столь резким обращением Марису, детектив повернулся в сторону окрика и увидел в десятке метров от себя восседающую на белом нарядном коне принцессу Веронику.
  - Приговор герцогини - закон! - словно бы с насмешкой согласился секретарь и отдал приказ палачам - по тридцать ударов каждому. Мастер! Приведите к исполнению!
  - Ну Христос Воскрес! - тряхнул головой, страшно и отчаянно воскликнул Оскар Доццо.
  На площади все также играла музыка, кричали пьяные, веселились циркачи. Люди пили, разговаривали, смотрели по сторонам. Ритмично щелкали плети. Первые десять ударов Ида Доццо жалобно и громко вскрикивала, но потом прокусила губы и язык и затихла. Слезы ручьями катились по ее окровавленному лицу. Ее муж, наоборот, только сжимал рот, при каждом ударе шумно вдыхал через плотно сжатые зубы, натужно хрипел. К концу он стал спокоен и даже как-то весел, а когда кнут последний раз хлестнул его по искалеченной, превратившейся в сплошное багровое месиво спине, расслабленно уронил голову на грудь и тяжело выдохнул. Его жена напротив, еще где-то на двадцатом ударе лишилась чувств, так что было трудно понять, живая она вообще или нет.
  - Лейтенант Марк Вертура! Отдел Нераскрытых Дел! - приметив в отцеплении знакомое лицо, продемонстрировал регалии капитану Кноцци, руководителю оперативного отдела полиции Гирты, детектив, и они с Марисой прошли к помосту, с которого уже снимали бесчувственных супругов. Неверную жену и расправившегося с ее любовником мужа.
  - Оскар? - подошел к нему детектив, раскрыл свою флягу с кофе, плеснул ему на лицо и в рот. Лейтенант быстро заморгал, закашлялся и подавился.
  - Обычно больней...- только и выдохнул он - Марк, чертов шпион, опять вы...
  - Это шок - подошел, навис над ними граф Прицци. Расстегнул поясную сумку, которую на время потешного боя он переместил по ремню за спину, достал из нее ампулы и шприц. Присел на бревна рядом с детективом.
  Мариса подошла к Иде Доццо, укрыла ее своим плащом. Тут же появился, навел на лежащую без чувств женщину свою рамку и бородатый столичный художник, прошедший со своей подругой через отцепление, продемонстрировав какую-то регалию и сказав, что он важный столичный корреспондент.
  - Да, жестоко - качая головой, констатировал он - но поучительно.
  Принцесса Вероника подвела своего коня к ним вупор, уставилась своими кроваво-красными глазами на столичных гостей.
  - Это из-за нее - без тени жалости, строго сообщила она им.
  Аккуратно обойдя ее коня спереди, к наказанным подошел какой-то высокий, аккуратный и пожилой незнакомец, привел за руку нарядного мальчика лет восьми и красиво одетую девочку четырех лет.
  - Надо довезти домой - с низким поклоном обратился он к принцессе - Леди Булле, я не могу просить вас о помощи, но...
  - Мама... - заметив растрепанную и окровавленную Иду Доццо, заплакал, было бросился к ней мальчик, но пожилой слуга цепкой рукой удержал его чтобы он не попал под копыта.
  - Мама, мамочка! - закричал громче, капризно затопал ногой ребенок, чем вызвал недовольство окруживших его людей.
  - Август - властно кивнула принцесса Вероника графу Прицци - заберите их во дворец - и сурово обратилась пожилому мужчине - ступайте. Я прикажу нашему доктору осмотреть их.
  - Да моя леди - смиренно кивнул дворецкий и, крепко ухватив за плечо рыдающего, вырывающегося мальчика, повел его прочь. На помост уже поднималась очередная приговоренная к порке женщина. Еще с десяток человек ожидали плетей под строгим надзором конвоиров в стороне. Поодаль, закованные в цепи, с безразличной, усталой тоской в глазах, сидели приговоренные за воровство и грабеж к отрубанию пальцев и ног воры и бандиты. Палачи уже раздували угли, чтобы прижигать раны, останавливать кровотечение. В колоду рядом с маленькими, как в камере пыток, тисками для одной руки, был воткнут увесистый топор, похожий на мясницкий.
  Пескин быстро договорился с постовыми о том, чтобы те погрузили в свою повозку обоих Доццо, догнали дворецкого и всех вместе, с их сыном и дочерью довезли до Малого Дворца. Отправил вестового, сказал, позвонить герцогскому лейб-медику, доктору Фонту, узнать у себя в лазарете он или нет.
  - Марк, Анна - повелительно окликнула детектива и его спутницу, что уже собрались уходить, принцесса Вероника.
  - Моя леди... - вздрогнул, поклонился детектив.
  - Ваше высочество... - сделала смущенный книксен Мариса, прибавила изумленно - вы помните меня?
  - С чего это мне вас не помнить? - кивнула принцесса и чуть улыбнулась. Ее страшные багровые глаза на миг стали теплыми и радостными, как будто она встретила старых, давно забытых друзей - вы снова приняли участие в судьбе глупого Оскара, так что сегодня поедете со мной. Будете моими гостями. Или у вас, как у Бориса, есть более важные дела, чем приглашение леди-герцогини?
  
  ***
  
  Длинные сумрачные тени от ив у реки, от домов, от фасада церкви в западной части площади и поднимающейся высоко над крышами колокольни Собора Последних Дней, ложились на камни мостовой, на настил помоста, на тканевые бока шатров, павильонов и тентов. Лучи уходящего за дома рыжего вечернего солнца играли в витражах, бросали холодные рыжие отблески на шлемы полицейских и острия пик.
  На узких, ведущих вверх по склону холма, к Соборной площади, улочках, между плотно стоящих друг к другу, нависающих над мостовой фасадами зданий, стало темно. Вокруг, в домах, на балкончиках, во двориках, в палисадниках, на крышах и между скал один за другим загорались веселые и уютные праздничные огни. Из распахнутых окон лилась музыка. Большая группа всадников во главе с графом Прицци и принцессой Вероникой уже в сопровождении большого отряда присоединившихся к ним жандармов и их девиц, пеших, вернувшихся с прогулки по городу герцогских гостей и оруженосцев торжественной многолюдной и грозной армией неспешно следовала по проспекту. По приказу герцогини во главе колонны подняли знамя с черным драконом на багровом поле и золотым крестом. Везти его доверили кривозубому рыжему юноше, которого привела на турнир и представила принцессе младшая дочь герцога Вильмонта, Агнесс. Бил барабан, мелодично и низко пела большая полковая флейта. При виде столь торжественного и грозного отряда, горожане и гости города улыбались, отходили к домам, вставали в подворотнях, в дверях лавок и на крылечках. Снимали головные уборы и капюшоны, радостно и почтительно кланялись графу и принцессе Веронике. Та сдержанно и благосклонно улыбалась, кивала им. И если все вокруг радовались ее торжественному и многолюдному праздничному кортежу, то в глазах самой герцогини стояла плохо скрываемая усталая, напряженная тревога. Граф Прицци ехал по правую руку от нее, разговаривая с ней, держал себя властно и отстраненно, как заслуженный генерал с молодой женой или взявший на важную встречу дочь, отец. Слева ее сопровождал сейчас серьезный, и даже, как показалось детективу, страшный в своей эксцентричной непредсказуемости Фарканто и оскалившаяся, бросающая по сторонам пронзительные, хозяйские взгляды, рыжая Лиза. Капитан Галько с друзьями и кучерявой зеленоглазой девушкой, Пескин со своей дамой, что оказалась испортившему турнир юноше старшей сестрой, и многие другие уже знакомые и незнакомые Вертуре кавалеры с сыновьями, женами и дочерьми в компании домочадцев и облаченных в начищенные доспехи дружинников, кто пешком, кто верхом, кто в повозке, плотной колонной следовали за ними. Подняв на плечи оружие и копья с флажками, образовали самое настоящее и не в пример турниру искренне, праздничное шествие.
  Вертура и Мариса старались не отъезжать далеко, держались первой трети отряда неподалеку от герцогини. Оба молчали. Детектив то и дело оглядывался по сторонам, Мариса, делала вид, что ничуть не взволнована столь внезапным высоким приглашением. Уставившись перед собой, подозрительно, исподлобья, поглядывала на Вертуру и едущих рядом столичных гостей. С непривычки пьяно и опасно покачивались в седлах, пытаясь одновременно рисовать все вокруг, Гармазон и Элла громко смеялись и шутили, пили из постоянно передаваемых из рук в руки бутылок и фляг и, гладя на них, Вертуре еще подумалось, что в таком состоянии им надо было ехать в повозке, а не верхом, как, будто нарочно чтобы сыграть с ними какую-то злую шутку, или проверить их, предложила им принцесса Вероника. Он хотел сказать об этом, но благоразумно промолчал. К счастью все разрешилось благополучно: как будто наконец сжалившись над ними, пока они не упали и не расшиблись о камни мостовой, кто-то указал двум юношам, подойти и, чтоб не дергали, взять их животных под уздцы. Отъезжая с рынка, Элла громко и несколько раз спросила забрать и их новых знакомых - окончательно опьяневших и начавших буйно безобразничать студентов, но принцесса отвернулась от нее, сделала вид, будто не услышала. Бросили лежать со школярами под деревьями у реки и доктора, что перепив и уткнувшись лицом в траву, впал в какую-то бестолковую и бессмысленную пьяную истерику.
  Так доехали до Соборной площади. Здесь, под стенами счетной палаты, уже заканчивал свои сборы военный обоз. Большинство участвовавших в турнире уже разошлись, но некоторые остались, сидели у телег в ожидании горячей трапезы и ночного торжества, что должно было начаться после кровавых поединков. Ограждение турнирного поля уже частично разобрали, частично сдвинули к павильону и трибуне. Из освободившихся деревянных секций составили несколько рингов для боев. Перед ними за составленными в ряд, укрытыми лиловой скатертью просторными, как в суде, столами, несла свою службу городская комиссия. Уполномоченные от магистрата и жандармерии откровенно скучали, изображая работу, вяло заглядывали в свои книжки, проверяли журнал, изредка, с молчаливым раздражением, поднимали глаза на вялую дуэль, как какой-то обнаженный по пояс юноша неумело и злобно размахивал мечом перед еще более неумелым уже немолодым, но не менее разъяренным господином. Вяло и редко ударял барабан, меланхолично наигрывала колесная лира: городские музыканты, сидя на первом ряду трибуны, спустя рукава создавали на площади атмосферу торжества, сменив давно ушедший праздновать на какой-нибудь важный прием в богатом замке, полковой оркестр. В стороне от рингов чернел тентом больничный фургон. Рядом на досках лежало несколько укрытых черными докторскими саванами неподвижных тел. Безутешно плакала, прижимая к себе маленьких сына и дочь, какая-то женщина. Сидящему чуть поодаль на раскладном стуле мрачному рыцарю с мечом, доктор обрабатывал колотую рану. Тут же прогуливались, вели свои разговоры и обсуждения те, кто уже провел свой бой или, примирившись с противником, официально, письменно, отказался от заявленной дуэли. Отдельно, через забор друг от друга, сидели подавшие заявки и ожидающие своей очереди на поединок. С сомнением, недоверием и ужасом оборачиваясь на раненых и мертвые тела, показывали пальцем, махали руками, вытягивая лица, кричали оппонентам за забором 'Да ты на себя посмотри!'. Накуражившись, наконец доказав себе и публике, что они не сдались и не прогнулись, снисходительно бросали 'Ну ладно. Что в конце-то концов?', раскрывали объятия в знак примирения, извинялись, братались и, забирая с собой многочисленных друзей и подруг, что пришли поддержать их перед боем, уходили все вместе в сторону рынка.
  Павильон, где праздновали открытие фестиваля герцогские гости и откуда смотрели так неудачно сложившийся пеший турнир, опустел. Буфет уже закрыли, а фургончик с баром увезли к герцогскому дворцу, где на вечер и ночь был назначен большой, посвященный фестивалю пир. Спеша на него, в ворота парка въезжали нарядные повозки и верховые. У ограды нес вахту караул. По дорожкам прогуливались отдыхающие. Не торопясь идти в накуренные салоны и залы, наслаждаясь ясным вечером и легкими напитками, занимали удобно расставленные между нарядных клумб скамеечки и уютные, укрытые в кустах акации и шиповника беседки.
  Из ворот парка, как будто нарочно рассчитав встречу у герцогиней, выехал барон Тсурба. Его экстравагантный, похожий на поваленную колокольню без окон экипаж стоял неподалеку, но сам он отчего-то восседал на спине вороного коня, чья необычно густая черная грива и такой же непроглядно-черный хвост были одного тона и как будто одной фактуры с его необычайно длинным и, должно быть неудобным, похожим на крылья летучей мыши плащом. Остановившись у ограды парка, он поклонился графу и принцессе Веронике, осведомившись о здоровье, улыбнулся так, что Вертуре стало неприятно: на миг их глаза встретились, отчего детектив даже вздрогнул. С интересом оглядывая этого эксцентричного аристократа вблизи, он внезапно осознал, что лошадь барона смотрит прямо на него точно таким же взглядом, как и всадник, неподвижно, внимательно и осмысленно. Зрачки обоих, двигались синхронно, словно принадлежали к одному разделенному надвое существу, и только, если глаза барона были просто черными и как будто поглощали свет, то в глазах лошади было нечто похожее на то, словно там копошились, перекатывались, переплетались друг с другом тугими клубками какие-то тонике и уродливые черно-серые жгуты.
  - Я уезжаю - выслушав от герцогини короткую сдержанную благодарность за заботу, спокойным деловым тоном сообщил гость - если я буду нужен вам в Гирте, звоните, обращайтесь, в любое время.
  - Да, благодарю вас - вежливо, но холодно, кивнула она в ответ и нетерпеливо тронула коня. Отъехал и барон. Вертура же, что был несколько озадачен этим явлением, решил для себя, что скорее всего он все-таки напился и стал мнителен.
  - Все я домой - пристально глядя на него вупор, внезапно коротко и зло бросила ему Мариса. Рывком остановила лошадь перед воротами герцогского парка, напряженно замерла в седле. Ее щеки горели, в голосе и пылающих глазах сквозили обида и бессмысленная пьяная злость - иди один. Леди Булле позвала тебя. Делай что хочешь. Это твое приглашение.
  - Ты должна.. - протянул ладонь, хотел коснуться ее рукава детектив, но она брезгливо отдернула локоть, нахмурилась и хотела было спрыгнуть с седла, но Вертура все же ухватил ее за руку, удержал, наклонился к ней, сказал тихо и отчетливо - леди Тралле сказала, что мы при исполнении. Я здесь непричем, я сам ничего не понимаю, ты должна поехать со мной. Видишь, что творится?
  Их громко окликнули из колонны. Мариса прищурилась, как будто желая ударить, секунду смотрела на Вертуру тупым, полным ненависти взором, но внезапно опустила взгляд. Прошептала тихо так, что он едва расслышал ее за боем барабана, редкими ударами мечей, веселым говором, эхом и цокотом копыт.
  - Ага, как всегда. Кто меня когда-нибудь спрашивал. Ну поехали, что теперь делать.
  
  ***
  
  Глава 13. Фестиваль. (Пятница ночь)
  
  ***
  
  В городе забили колокола. Возвестили о начале вечерней литургии.
  Медленно и гулко ударял барабан, играла флейта. У ворот герцогского парка к свите принцессы и графа присоединились придворные музыканты, облаченные в нарядные бордовые мантии и темно-синие плащи. Заиграли громкий и торжественный марш.
  Часы на фасаде ратуши пробили восьмой час вечера. Над головами рыжело пронзительное закатное небо. По приказу капитана герцогской стражи Габриеля Форнолле, юнкера и гвардейцы, приветствуя герцогиню и ее свиту, зажгли праздничные факелы и огни. И слыша музыку, видя их свет, со всех сторон к ним потянулись герцогские гости, придворные дамы и рыцари, что прогуливались по дорожкам и потайным тропинкам живописного вечернего парка, в радостном предвкушении предстоящего праздничного банкета.
  Восторженно переговариваясь, находя это шествие новой забавной игрой, компаниями, поодиночке и парами примыкая к колонне. Торжественной многолюдной процессией с музыкой и огнями, прошли по центральной аллее парка за герцогиней и ее свитой, до освещенных пронзительными электрическими лампами парадных дверей дворца, где на ступеньках, держа в руке фужер с игристым вином, как радушный хозяин дома, их приветствовал лично сам Герцог.
  Граф Прицци и принцесса Вероника, не спешиваясь с коней, поклонились ему и свернули направо, вдоль фасада здания. За ними последовали все верховые и часть присоединившихся к ним пеших гостей: как понял детектив, те, кого, как и их с Марисой герцогиня и граф заранее и лично пригласили на посвященный празднику, отдельный от общего, свой собственный пир. Остальные же, следуя радушному, но повелительному жесту капитана Форнолле, направились за герцогом Вильмонтом в парадный холл, чтобы присоединиться к основному празднеству, звуки которого: музыка и говор многочисленных голосов, радостным гулом разливались из распахнутых настежь окон вальсовых зал, аудиторий и комнат, наполняя сердца восторженным предвкушением богатого званого ужина, танцев до утра и куртуазных бесед.
  Беспрекословно следуя за принцессой и графом, проезжая по мощеной округлым булыжником, засаженной кустами сирени и шиповника просторной дороге, детектив залюбовался убегающим в перспективу трехэтажным бело-синим фасадом дворца и высокими, освещенными теплым, уютным и ярким электрическим светом окнами. Там, за круженными тюлевыми занавесками мелькали силуэты спешно проходящих, занимающихся своими делами кавалеров и девиц, на широких подоконниках стояли горшки с живописными цветами, а рядом сидели или лежали огромные полосатые кошки. Зевали, вальяжно поводили мордочками, наслаждались легким прохладным ветерком и бездельем.
  Вдоль всего фасада, на выкованных из железа, увитых металлическими лозами и листьями столбах, зажглись круглые матовые фонари, но в чащобе парка было уже темно: густые сизые тени ползли между кустов, укрывали холодной вечерней мглой живые изгороди, узкие уютные дорожки и запрятанные в зарослях черемухи потайные скамеечки, павильоны и беседки.
  Впереди, по ходу движения колонны, между фасадом дворца и деревьями парка, пронзительным закатным пламенем рыжел просвет. Несколько особенно огромных и могучих вязов росли в конце пути, как будто на краю какого-то большого пространства или обрыва.
  И вправду: идущая вдоль фасада дворца дорога закончилась просторной, мощеной крупным покатым булыжником площадкой, огороженной с запада широким каменным парапетом с видом на крыши города и залив. Нестерпимо яркое, низкое солнце слепило глаза, клонилось к закату, готовое вот-вот упасть в его бескрайнюю гладь отливающей серебром и рыженой воды. Отражалось в окнах, предавало предметам нереально четкие контуры и холодные вечерние оттенки,
  Пропуская всех вперед, принцесса Вероника и ее свита, придержали коней. Граф Прицци возглавил отряд. Как старший, первым остановился и спешился перед высокими и массивными дверьми Малого Дворца: соединенного аркой и галереей с основным корпусом, выполненного в едином сине-белом барочном тоне с остальным архитектурным ансамблем герцогской резиденции, большого трехэтажного флигеля.
  Становилось прохладно. Женщины оправляли платки и капюшоны, кутались в плащи. Кавалеры ловко спрыгивали с седел, протягивали им руки, подхватывали за талии и под локти, помогали спешиться. Отдавали юным оруженосцам и пажам поводья лошадей, оправляли перевязи, лацканы мантий и ножны, галантно брали под локти и за пальцы своих спутниц, вели их во дворец.
  Вертура и Мариса остались в седлах рядом с герцогиней. Как впервые приглашенные, ждали ее личного приказа, смотрели по сторонам, слушали безмятежные и радостные звуки праздничного парка. Отливающее от стен и мостовой, эхо глушило голоса, смешивало их с бряцанием упряжи, звуками далекого оркестра и цокотом копыт. И, глядя на эти просторные, расчерченные резными белыми рамами, окна над парадными дверьми Малого Дворца, на втором этаже, безошибочно угадав за ними просторную, но уютную, подсвеченную многочисленными мягкими огнями, трапезную залу с накрытыми столами и угощением, Вертура внезапно поймал себя на восторженной мысли о том, что как это на самом деле прекрасно, что они с Марисой тоже в числе приглашенных на это столь непривычное ему торжество, так похожее одновременно и на чинный и торжественный рыцарский прием и на собрание большой компании добрых знакомых и друзей.
  - Регина, посмотри, не отстал ли кто - когда почти все, кроме свиты принцессы, оставили своих коней и вошли во дворец, властно обратилась принцесса к одной из своих фрейлин и, обернувшись к детективу, художнику и их спутницам, заметив их неловкость, объявила - вы мои гости, а я здесь хозяйка и все принадлежит мне!
  Бросила на них стремительный взгляд, сверкнула своими кроваво-красными глазами таким алчным, гордым и жестоким блеском, что Вертуре стало как-то особенно тревожно на душе. При этом ни герцогиня Агнесс, дочь Герцога, ни вернувшийся из дворца граф Прицци, ни кто иной, не сказал ей на это ни слова. Только художник, Давид Гармазон согласно и рассеянно буркнул.
  - Угу. Учтем - и неумело поколачивая пятками, подвел своего коня к ограждению площадки, чтобы нарисовать панораму города и моря внизу, под высоким скальным обрывом холма, на краю которого стоял герцогский дворец.
  Вертура приложил руку к груди, вежливо и молча поклонился герцогине что все понял. Спрыгнул с коня, протянул руки, помог Марисе спешиться.
  Когда последние гости вошли во дворец, военный комендант подал руку, помог спуститься с лошади и принцессе Веронике. Та благородно, но холодно поблагодарила его и как будто бы весело обратилась к художнику и его спутнице.
  - Элла. Я там видела у вас о путешествии по провинциальной глуши. Это же вы про Гирту? - с намеком спросила она, указала остальным идти вперед, и, как будто желая обсудить с ними что-то важное, чуть замедлила шаги. Вертура, что был неподалеку, вел под руку Марису, делал вид, что оглядывает просторный и чистый холл, стараясь держаться поближе к герцогине, как к единственной, с кем он был знаком в этом обществе, невольно подслушал их.
  - Ну так да! - отвечала столичная гостья, спьяну путаясь в непривычной длинной юбке, хватаясь за своего кавалера - мы же за границей первый раз! Даже и не представляли как у вас тут! Думали какая-то деревня, платки, ложки деревянные, фольклор. Драконы, орки, тролли с мечами по лесам бегают...
  - Да, регион не передовой. И даже не экспериментальный... - серьезно согласилась герцогиня.
  - Рыцари в латах с граммофонами на конях! - вставил свое слово Гармазон, увлеченный рисованием себя в обществе с принцессой и Эллой с их отражения в высоком зеркале.
  - И вы, Вероника тут вдруг оказывается самая главная! Чего мы тут о вас только не наслушались! И с этими красными линзами! - восторженно засмеялась Элла, энергично закивала в знак согласия с художником, начала рассказывать что-то бестолковое, сумбурное и даже пренебрежительное, с пьяных глаз совершенно не замечая той коварной, презрительной и жестокой гримасы, что при этих неаккуратно брошенных словах исказила лицо собеседницы.
  - Прямо королева вампиров! - внезапно найдя нужный пафосный оборот, радостно воскликнула она.
  - Зря... - покачал головой, тихо пошептал детектив. Мариса многозначительно отвернулась, как будто бы разглядывала какой-то искусно выполненный гобелен, нахмурилась, склонила голову, согласно пожала локоть идущего рука об руку с ней Вертуры в знак согласия с ним.
  - Так значит я у вас еще и нежить? И повелеваю одуревшими малолетками, как вы тут про меня сплетничали, еще? - казалось бы снова радостно, как будто вспоминая со старыми знакомыми какой-то забавный юношеский анекдот или только им одним известную шутку, запрокинув голову, со смехом ответила принцесса Вероника.
  Вертура насторожился: она снова говорила тем особенным, одновременно веселым и исступленным тоном, не сулящим ничего, кроме беды, а на ее лице играла широкая и при этом страшная, как оскал, улыбка, как будто уже само предвкушение неминуемой коварной расплаты за эти неаккуратно брошенные наивные слова распаляло ее жестокое сердце.
  - Ахаха! - засмеялась Элла - ну точно же! И ваш этот красный глаз сфотографировать и такой злобный на обложку! Нет, ну такого мы просто не ожидали. В столичном регионе же как тут, у вас, не показывают... И эта гостиница, где вы нам сказали встать, такая белиберда и тараканий разъезд!
  - Это Гирта. Вы знали, на что шли...
  - Ага, хотели посмотреть вживую, и такое приключение! Все орут, пьют, дверьми хлопают. Дерутся, всю ночь дудят на волынках! - перебила ее, воскликнула Элла - и эти ваши крепости, замки, церкви! Все такое настоящее, суровое... А природа...
  - Элла, Давид - как будто уже совсем устав от нее, кивнула, бесцеремонно и громко перебила ее в ответ принцесса. Ее лицо и голос снова стали спокойными и властными, но в глазах плясал холодный и мстительный огонь непогашенной, неоплаченной обиды - нас уже ждут, пойдемте. И я тут как раз придумала праздничное развлечение на после ужина. Специально для вас. Жаль конечно, что без прямой трансляции: исходящий сигнал у нас тут заблокирован. Вы же когда выезжали, видели условия, ставили галку, что внимательно ознакомились с ними? Впрочем, нарисовать и надписать от руки вам же это не помешает, верно? Так что готовьтесь, будет вам эксклюзив для ваших подписчиков с рыцарями под хардбас, прямиком из провинциальной глуши.
  - Замечательно! Вероника, вы просто прелесть! - восторженно засмеялась подруга художника и хотела было обнять герцогиню, но та брезгливо отстранилась от нее - а сейчас будет ужин со свечами, стихами и менестрелями? Ах, это все так мило...
  Но принцесса не став слушать дальше, отошла от своих столичных знакомых, направилась к Вертуре и Марисе.
  - Останетесь у меня. После ужина вам покажут комнату. Пойдемте, не задерживайтесь - бросив стремительный взгляд, сообщила она им коротко и властно. Поспешила вверх по широкой беломраморной, украшенной нарядной, лиловых и алых цветов, ковровой дорожкой, лестнице, где наверху ее уже ждал, галантно протягивал ей локоть, граф Прицци.
  - Вы очень заботливы, моя леди - вежливо поклонился, запоздало ответил ей в спину Вертура - это большая честь...
  - Юбилей Гирты. Пятьсот шесть лет - обернулась уже с верхней площадки, объявила принцесса Вероника. Смерила их с Марисой внимательным, пристальным взглядом своих неестественных блестящих кровавых глаз. Вертура вздрогнул. Зловещая, украшенная серебряными письменами на незнакомом языке, тонкая алая лента, что была вплетена от затылка в ее длинные распущенные волосы и заканчивалась с каждого конца крупными красно-белыми жемчужинами, была одного цвета с ее кровавыми, алыми перчатками с синими накладными ногтями, тесненными на тыльных сторонах ладоней крестами и охранными символами. Твердые, крахмальные, снежно-белые рукава ее рубахи без всяких украшений и вышивок и ярко-красный шелк подола ее платья резали глаза. Тяжелая, морозно-голубая, расшитая серебром мантия из плотной ткани напоминала скорее не парадную одежду, а легкий, способный защитить от кинжала или шального выстрела, доспех.
  Вертура отвел взгляд, чтобы не смотреть на нее. Только сейчас он обратил внимание, что на ногах у принцессы не как у всех остальных девиц, легкие, надетые специально для праздника, лакированные, выполненные под столичные, сапожки или туфли, а, как и в прошлый раз, в доме военного коменданта, так не вяжущиеся с общей торжественной праздничной атмосферой, все те же самые высокие, массивные и черные башмаки.
  - Вы же принц, или вы забыли? - заметив, что он смущен ее вниманием, чуть задержалась на лестнице, строго кивнула ему принцесса Вероника - привыкайте снова быть рыцарем без страха и упрека. Другие мне тут не нужны.
  - А, так вы тоже родственник какого-нибудь короля? - уже напирал сзади по лестнице художник, придерживал свою пьяную даму под руку, чтобы она ненароком не оступилась.
  - Конечно. Но только в своих мачтах - приложив руку к сердцу, с поклоном многозначительно продемонстрировал Вертура, и они поспешили наверх, к остальным гостям в аудиторию, где уже все было готово к торжественному праздничному банкету.
  
  ***
  
  На втором этаже, куда привела их парадная лестница, как и ожидал Вертура, располагалась большая, ярко освещенная закатным солнцем аудитория с высоким, потолком и многочисленными окнами на три стороны. Электрические лампы, которые детектив видел снаружи, частично выключили, и сейчас в зале стояла приятная вечерняя полутьма. Было прохладно: через открытые со стороны залива окна, с улицы веяло дымами печных труб и летящим над крышами города морским ветром. Стоящий над столами густой запах вощеной кожи, одеколона и женских духов приятно смешивался с ароматами жасмина и роз: красный угол, распятие и иконы в нем были заботливо украшены цветами, а в пространстве между окон висели густые гирлянды из свежесрезанных листьев.
  По всей периметру аудитории стояли просторные, укрытые багровой и лиловой скатертями, заставленные блюдами с закусками, салатами и бутербродами столы, но вместо стульев, как в монастырской трапезной, или казарме, приглашенные сидели за ними на длинных деревянных скамейках. Оставив свои плащи на вешалке справа от входа, Вертура и Мариса обернулись к иконам в углу, рядом с раскрытым окном, где под лампадами, и венками из еловых веток уже поместили знамя герцогини, а рядом, укрепленный на древко как воинский штандарт, серый стальной крест. Перекрестившись на него, так и остались стоять, в ожидании, когда им предложат пройти за столы.
  Музыканты неподалеку все вместе обернулись в их сторону.
  - Играем вот эту - призывая не отвлекаться без дела, указал медиатором в список тот из них, что был с лютней и в маске с единственным алым глазом во лбу на пустой белой личине.
  - Ага - согласился второй, поудобнее пристроил на коленях свой модный электрический тамбурин. Скрипач коснулся смычком струны, подвернул громкость, проверяя, как будет звучать в полную силу. Густо, звонко и стремительно ударил по минору бас. Девица в длинном крахмальном, расписанном алыми магическими письменами, балахоне и маске с огненно-рыжими кленовыми листьями, коснулась длинными ногтями своей арфы, извлекая густое певучее арпеджио.
  Услышав первые звуки музыки, гости с интересом и улыбками оборачивались в их сторону: все уже сидели за столами на своих местах, но в отсутствии герцогини никто так и не притронулся ни к напиткам ни к еде.
  Так прошло еще минут пять, пока она не вошла. С тяжелым ритмичным грохотом своих тяжелых башмаков быстрой энергичной походкой проследовала мимо столов и окон, властным взглядом королевы окинула многочисленных приглашенных, указала Вертуре и Марисе занять места неподалеку от своего кресла, у северных окон залы с видом на парк и шпиль Собора Последних Дней.
  По левую руку от нее встали Фарканто и его рыжая подруга, по правую возвысился, граф Прицци. Пескин, на другом конце зала, принял торжественную позу, приказал музыкантам не играть. Граф склонился к неподвижно замершей рядом с ним герцогине, заговорил с ней, на что та согласно кивнула, немигающим взглядом уставилась на столы. Граф позвонил в колокольчик и, повинуясь его мелодичному настойчивому звону, веселые шумные беседы и смех за столами пошли на убыль и вскоре затихли. С грохотом отодвигая скамьи, гости поднимались со своих мест, обращали взгляды в сторону икон, размашисто и грозно крестились. Встали и музыканты, сняли маски, предупредительно отложили инструменты. Пажи и фрейлины выстроились вдоль окон, тоже осенили себя крестными знамениями. Последними, с недоумевающими и смущенными столь торжественной церемонией улыбками, следом за хозяевами один за другим поднялись и непривычнее к молитве перед едой гости из Столицы. Кто-то что-то шепнул соседу, но на него бросили пристальный, угрожающий взгляд и шутник притих.
  Когда все были на ногах, и в аудитории воцарилась полное, ничем не нарушаемое молчание, выждав несколько секунд, сложила троеперстно ладонь, характерным резким жестом намотала на запястье широкий рукав своей рубахи, последней осенила себя крестом и принцесса Вероника.
  - Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Отче наш, что на небесах, да святится Имя твоё... - гулким размеренным и сдержанным речитативом, как перед боем на войне, начал читать молитву граф Прицци, а когда правило закончилось, все снова подняли руки, перекрестились и произнесли 'Аминь'.
  - Благослови Господь Бог наш, Иисус Христос, дары земные, от которых только по великой милости Твоей, есть будем - грозно объявил граф, благословил крестным знамением присутствующих и столы.
  Пара человек из столичных гостей принцессы, опрометчиво посчитав, что можно садиться есть, загромыхали скамьями, но какой-то рыцарь крепко взял одного за плечо, с готовностью положил руку на эфес, и они тут же вскочили на ноги. Испуганно замерли, вопросительно уставились в сторону не проявившей к инциденту и их персонам ровно никакого внимания принцессу Веронику.
  Вертура насторожился. Склонил голову, краем глаза наблюдал за присутствующими и внезапно ставшей такой же гордой, молчаливой и торжественной как остальные рыцари и их женщины Марисой. Искоса поглядывая на него, она чуть повела рукой. Коснулась его пальцев, одобрительно пожала их, и от этого ободряющего прикосновения, в столь торжественный и важный момент ему внезапно почувствовалось, как будто та самая неимоверная и грозная мощь, какая рождается только в стремлении искренней общей молитвы, объединила всех собравшихся в этой зале, прошла через это касание, наполнила и его сердце чувством чего-то очень важного, могущественного и ответственного что сейчас, должно быть, ощущал каждый из присутствующих здесь.
  Но чин не был окончен. Все глаза обратились к герцогине. Явился рыжеволосый, весь в веснушках, молодой паж, тот самый, что сопровождал Агнесс Булле, а потом вез знамя во главе торжественной процессии. Под суровыми взглядами старших, стараясь не сбить шаг, но с явным волнением, прошествовал мимо окон, столов и скамей, принес покрытую блестящими черной и багровой глазурями керамическую чашу и, откупорив бутыль, наполнил ее почти до краев ароматным темно-лиловым напитком. Преклонив голову, на двух руках передал чашу графу, на что тот кивнул, поставил ее на стол перед герцогиней.
  Высокая и худая, уже немолодая, но наделенная какой-то неуловимой, заставляющей содрогаться сердце, потусторонней красотой, женщина в белом, без всяких украшений, длинном платье и плотной черной накидке, что все это время стояла рядом с ним, откинула с плеча косу. Протянула тонкую белую ладонь, в которой как будто все это время держала маленький и блестящий, должно быть очень острый, нож и положила его на стол. Принцесса Вероника без промедлений взяла его и, решительным движением откинув снежно-белый рукав, обнажив запястье, немигающими, пронзительными глазами глядя на собравшихся за столом гостей, коснулась кожи лезвием. Ее глаза замерли, веки дрогнули, ладони напряглись, но она не остановила движения, решительно и медленно повела ножом, разрезая кожу на обратной стороне руки. Густые алые капли покатились, побежали, потекли из под ее плотно сжатого кулака. Зловещими пятнами обагрили идеально-белый, крахмальный рукав и полы нарядных, украшенных морозной серебряной вышивкой одежд. Залили, испачкали светло-лиловую скатерть и белые салфетки. Разрезав руку от локтя до кисти, принцесса опустила окровавленный нож, отложила его, подняла ладонь над чашей так, чтобы кровь, сбегая между пальцев, смешивалась с вином. Придерживая правой рукой левую, пронзительными, немигающими глазами смотрела на собравшихся, в торжественном молчании внимающих каждому ее движению, гостей.
  В зале воцарилась полная тишина. Мужчины замерли с неподвижными и суровыми лицами. Женщины оскалились, с внимательным, хищным, и как будто даже завистливым, напряжением. Майор Тинвег опустил взгляд. С силой сжал кулак, и медленно перекрестился. Когда крови было достаточно, военный комендант одобрительно кивнул. Взял с подноса большой лиловый платок с черным драконом и серебряным крестом, с поклоном перевязал пораненную руку герцогини.
  Когда все приготовления были завершены, она взяла чашу обеими руками, воздела к высокому потолку исступленные, как будто глядящие куда-то в иной, видимый только ей одной мир, глаза, громко и вдохновенно провозгласила.
  - Веру вашу, верность вашу, служение ваше, да помянет Господь Бог во Царствии своем!
  Граф Прицци прищурился, оперся о меч. Глаза его стали внимательными, исполненными стальной, непреклонной холодности, точно также как и глаза и лица других присутствующих в зале мужчин. Под этими взглядами готовности убить любого, кто нарушит это правило, окончательно притихли, как будто сжались от страха столичные гости. Обратили вопросительные, растерянные и испуганные взгляды к герцогине. Он она даже не посмотрела на них. Подняла обеими руками чашу, отпала из нее, передала ее молча протянувшему ей ладони Фарканто и перекрестилась. Молодой рыцарь торжественно подогнул колено, склонив голову, отсалютовал иконам, знамени и кресту и тоже сделал глоток. Передал ее дальше, рыжей Лизе, та Вертуре, он Марисе и так далее, по кругу, по часовой стрелке, пока чаша не обошла по залу всех и не вернулась во главу стола.
  - Благословит Отец наш Небесный присутствующих здесь и тех, кого нет сегодня с нами! - низким тяжелым голосом провозгласил военный комендант, отпил и с поклоном вернул чашу герцогине.
  - Христос Воскрес! - салютуя ей кресту, воскликнула, выдохнула она твердо и резко, как боевой клич, немигающими, яростными и пронзительными глазами уставилась на собравшихся за столами гостей.
  - Воистину Воскрес! - торжественно воскликнули, ответили ей все. Граф Прицци одобрительно кивнул. Пока принцесса стоя допивала оставшееся вино, указал ладонью, дал разрешение садиться.
  Загремели скамьи, снова начались разговоры. Графиня Прицци улыбнулась, подобрала длинный подол и полы плаща, села у окна на услужливо подвинутый ей графом стул, чуть в стороне от всех. Неподвижно глядя на гостей, не прикасаясь ни к кубкам, ни к еде, сложила руки на коленях. Пескин улыбнулся, кивнул музыкантам. Те снова недели маски и взялись за инструменты. Заиграла арфа, запела перегруженная лютня, забил бас. Весело зазвенели столовые приборы и фужеры. Истомленные суетным праздничным днем и веселыми гуляниями гости с энтузиазмом принялись за бутерброды и напитки.
  - Пятьсот шесть лет Гирте! - громогласно объявил первый тост военный комендант, держа в высоко поднятой руке фужер.
  - За государя Арвестина и сэра Булле! - молодцевато ответил ему усатый Пескин.
  - Слава Государю! Слава Гирте! - вскидывая кубки, салютуя, стуча ногами, приветственно, радостно и громко отозвались все.
  - Слава леди-герцогине! - тряхнул фужером, пролив на стол, воскликнул капитан Галько, с яростным юношеским вызовом глядя на старших и принцессу Веронику. Мрачный князь Мунзе резко пихнул его коленом под столом так, что юный кавалер едва не слетел со скамьи, но было поздно. Герцогиня услышала тост и, резко обернувшись, строго посмотрела в его сторону. Граф Прицци с интересом поднял глаза, но не вмешался. Жена майора Тинвега с размаху ткнулась лбом в плечо мужа, вскинула руку, пытаясь укрыть рукавом задорную кровожадную улыбку.
  - Простите, ваше высочество... - попытался оправдаться перед принцессой капитан, что только сейчас сообразил, что спьяну высказался вперед старших, чего делать ни в коем случае не следовало, но та перебила его, не стала слушать извинений.
  - Благодарю! - ответила она, с холодной картинной улыбкой - ваша искренность греет мое сердце!
  На миг ее взгляд потеплел, стал немного печальным и одиноким, словно сейчас во главе стола снова сидела та одинокая задумчивая девушка, какой впервые увидел ее в доме командора Лилового клуба детектив, но видение исчезло также быстро, как и явилось. Глаза принцессы снова стали непроницаемыми, колючими и ледяными, а голос возвысился, стал строгим, резким и громким, как будто она обращалась сразу ко всем.
  - Вы впервые за моим столом и сегодня я прощаю вас. Но впредь, если мне хотя бы покажется, что вы пытаетесь выслужиться, я прикажу сбросить вас из окна, в назидание всем остальным, кто считает что лестью и наглостью можно добиться большего, чем прилежным трудом, верным служением, молитвой и добрым делом.
  И она бросила выразительный взгляд на графа, чтобы взял на вид. Капитан же только коротко и благодарно кивнул и опустил глаза. Но герцогине было уже не до него: тихо приказав что-то на ухо одной из своих фрейлин, отвернула от стола на четверть оборота свой массивный стул. Девушка с энергичной готовностью тряхнула головой, перекинула через плечо косу, быстрым деловым шагом подошла к какой-то женщине в дальнем конце зала, обратилась к ней. Выслушав, та что-то шепнула на ухо своему мужу, провела ладонью по его плечам, поднялась, спешно подошла следом за посланницей, подойдя, молча поклонилась герцогине. Граф подвинул ей стул, женщины завели какой-то тихий разговор, по окончанию которого, когда дама ушла, фрейлина снова пробежала вдоль столов, на этот раз позвала каких-то незнакомых Вертуре молодых рыцаря и девушку. Теперь к разговору присоединились граф Прицци и рыжая Лиза. Что у них были за дела, Вертура так и не узнал: Фарканто завел с Марисой какую-то бестолковую шумную болтовню, кричал ему над ухом, разговаривая с ней через его спину. Он был весел и, казалось бы даже пьян, но Вертура, что был настороже, заметил, что его костлявая рука не дрожит, а движения не потеряли сноровки и ничуть не замедлились. Не прикоснулась больше ни к вину и другим напиткам и принцесса Вероника. Иногда она угощалась из стоящего рядом, наполненного разнообразными бутербродами блюда, которое ей предоставил граф Прицци, но стоящий перед ней кубок с лиловым вином так и остался нетронут. По одному, по два человека она подзывала к себе гостей, тихо беседовала с ними так, чтобы в общем шуме не было слышно, о чем идет речь. Среди подошедших, имевших у нее аудиенцию, детектив заметил и капитана Галько с сестрой, и Оливию Кибуцци, и майора Вритте и многих других уже знакомых и незнакомых ему людей. Подзывая по очереди к себе, принцесса и подсевшая к ней рыжая Лиза тихо и дотошно расспрашивали каждого из них, внимательно слушали ответы, давали какие-то рекомендации и распоряжения.
  В очередной раз подметив про себя, что все не так просто, решил сегодня больше не пить вина и детектив. Среди самых разных напитков он обнаружил на столе один, приятный и неспиртной, с каким-то необычным, ни на что не похожим оттенком, выпив который, он с удивлением почувствовал что начал трезветь. Он угостил им Марису и теперь наливал себе кубок за кубком, расспрашивал Фарканто об истории, оружии и книгах, о которых, как оказалось, тот знал несравненно намного больше, чем сам интересовавшийся этими темами всю свою жизнь, детектив.
  Солнце закатилось, стемнело, становилось все жарче и шумней. Пажи и фрейлины распахнули еще несколько окон. Свежий ветер сквозняком ворвался в зал. Наполнил аудиторию далеким веселым шумом улиц, ударами барабанов, пением рожков, треском хлопушек и шипением взлетающих в небо над заливом в преддверии назначенного на полночь большого фейерверка ракет.
  Явился флигель-адъютант, что-то шепнул графу Прицци. Тот выглянул за штору в окно, куда уже какое-то время, не принимая участия в общем застолье, с интересом смотрела графиня. Удостоверившись в чем-то, важно продемонстрировал принцессе Веронике свои модные шестиугольные часы с золочеными шестернями, что просматривались через прозрачный циферблат, на что та согласно кивнула, резко поднялась из-за стола и замерла в ожидании тишины.
  Граф снова прозвонил в колокольчик. Как по мановению руки зал притих. Моментально, как и не было, прекратились все разговоры и веселье. Все поднялись на ноги. Взгляды обратились к иконам. Граф Прицци выжидающе посмотрел на герцогиню.
  - Господь, Иисус Христос, сын Божий, благодарим Тебя, что насытил нас плодами земли - громко, вдохновенно и радостно, чистым и непреклонным, как морской ветер за окном голосом, провозгласила она - но не лиши нас и Царствия Небесного и как даровал Ты спасение своим Ученикам, так и нам даруй. Аминь.
  От ее слов, от непоколебимости звучащей в них, от ее почти что физически ощутимой грозной и непреклонной веры, что передалась всем присутствующим за столом вместе со словами этой короткой, следующей по окончанию трапезы молитвы, Вертуре внезапно почувствовалось, что сейчас, повинуясь ее воле, за окнами ударит шторм, задрожат стекла и стены. Необычайное волнение охватило его душу, невидимыми тисками сжало сердце, подхватило его в стремительном, неудержимом порыве. И теперь уже не только местные рыцари, но и даже избалованные радостями цивилизации и изнеженные, расслабленные вином столичные гости, повинуясь этому молитвенному слову, истово, с огнем в глазах, вскидывали руки и крестились, проникновенно и твердо, каждый для себя, проговаривали 'Аминь!' и 'Христос Воскрес!'. Последней, чуть склонив голову, перекрестилась и сама принцесса Вероника. Едва слышно, сквозь зубы прошептав 'Как всеиспепеляющее пламя... Не ненависть, но служение...', снова подняла свои пронзительные глаза на собравшихся.
  - Торжественная часть окончена - провозгласила она звенящим строгим голосом - мой дом открыт для всех присутствующих за этим столом на все дни нашего праздника. А вам, Элла, мой маленький подарок специально для вашего журнала и всей Столицы!
  И она, властно и непреклонно подхватив под локти изумленных редактора и художника, повлекла их к высокому торцевому окну из которого открывался вид на каменную площадку перед парадным входом в Малый дворец.
  Граф Прицци кивнул чтобы подвинули стулья и скамьи, открыли плотные лиловые шторы на северных окнах зала, что в какой-то момент трапезы задернули, чтобы никто случайно не подсмотрел за идущими снаружи приготовлениями. Заинтригованные этими словами, что еще будет там происходить, весело переговариваясь, прихватывая от стола кубки и тарелки, следом за принцессой подались и другие гости. Поднялся со своего места и детектив.
  Там, снаружи, перед фасадом флигеля, образовав широкий круг, уже собралась веселая нарядная и многолюдная толпа: пришедшие от террасы с другой стороны парка, покинувшие вальсовые залы и пиршественные столы герцогские гости, землевладельцы, старшины, майоры, банкиры и просто уважаемые и богатые жители Гирты. Сам Герцог в сопровождении мэра города с сыновьями, маршалом Георгом Ринья и другими приближенными вассалами и рыцарями, стояли в первом ряду, о чем-то бойко и весело переговаривались в ожидании начала предстоящего действа.
  Из распахнутых дверей дворца быстрым шагом выходили пажи несли пирожные и кубки. Катили тележки, развозили горячие бутерброды и напитки, а посреди каменной площади, под окнами аудитории, перед парадным входом в Малый дворец, под ярким светом белых и желтых шаров, что держали в лапах сидящие на высоких столбах отлитые из чугуна кошки, темнела зловещая, похожая на цирковую, в какой возят диких зверей, установленная на колеса железная клеть. В ней под замком сидели двое печальных, от усталости и унижения уже безразличных ко всему происходящему, немолодых мужчин в разноцветных вульгарных, желтых, голубых и рыжих цветов, обтягивающих, похожих на цирковые, трико. Их шутовские наряды были оплеваны и заляпаны конским навозом, как и сама телега: похоже, перед тем, как доставить ко дворцу, их катали по улицам в назидание гостям города и жителям Гирты.
  При виде подошедшей к распахнутому окну герцогини и ее гостей, приговоренные воздели к ней глаза, упали лицами в пол, заплакали в обреченной немой мольбе:
  перед повозкой уже стояла принесенная с рыночной площади потемневшая от крови плаха с привинченными сбоку, маленькими, похожими больше на слесарный инструмент, чем на орудие казни, колодками с кольцами для руки или ноги. Тут же были вбиты и два топора: один, с округлым лезвием, побольше, другой, тот самый, похожий на мясницкий, поменьше.
  - Эти двое: приговоренные к высшей мере наказания - демонстрируя осужденных, хорошо поставленным голосом объявил флигель-адъютант - вот тот, который постарше, с бородкой, известный торговец и финансист. За деньги он совращал детей. Второй его подельник, подбирал ему подростков. Чем они занимались все вместе, прочтут в приговоре перед исполнением.
  - А, это те самые, которых все так ждали! Отобрали таки развлечение у зевак! - протиснулся через толпу, выглянул наружу, облокотился могучими руками о низкий подоконник, засмеялся барон Тинвег.
  - По мне так не лучшая идея. Кровищи потом будет. Ходить пачкаться по ней - скептически глядя на площадку, поморщился какой-то рыцарь, отстраняя свой кубок, чтобы случайно не толкнули под локоть и не разлили.
  - Нет - спокойно, но твердо, ответила принцесса Вероника. Взгляд ее стал страшным, неподвижным и одновременно бешеным. Казалось, она едва сдерживает себя, чтобы не выхватить из ножен графа Прицци его оружие и не ударить им кого-нибудь так чтобы было очень много крови, но, всем сейчас были больше интересны сами приговоренные и, похоже, мало кто обратил внимание на то, что ее колотит от ярости и она едва сдерживается, чтобы не распустить руки или не столкнуть художника и его спутницу в открытое окно вниз головами, прямо на мраморные ступени при входе во дворец.
  - Я обещала леди Элле незабываемые материалы для их паблика из провинциальной глуши! - громко и надменно объявила она, подавив порыв ненависти и, недобро прищурив свои кровавые глаза. Холодным звенящим голосом как будто радостно и беззаботно посоветовала - Давид, вот такое точно посмотрят и оценят все. Постарайтесь ничего не упустить.
  Видя, что на дворе все уже готово, сцепила пальцы и выразительно кивнула ожидающему внизу ответственному кавалеру. Черноволосый рыцарь с регалиями гвардейского лейтенанта приложил руку к груди, неторопливо поклонился ей и отдал приказ. Герцогские гвардейцы открыли клетку и жестами приказали арестованным выходить. Оба нехотя, как можно дольше оттягивая время неминуемой казни, выползли наружу и без сил упали на колени. Рядом с палачом, человеком в маске без лица, появился священник в плотном черно-лиловом одеянии, в свете фонарей, на его груди слабо поблескивал, отражал свет фонарей и окон, серый стальной крест. Отвернувшись от приговоренных, осенил себя крестным знаменем, подошел к ним, тихо, чтоб не слышали окружающие, заговорил.
  - По закону полагается отсечение мужских органов, как орудия преступления, после них рубят совершившие злодеяние руки и в конце пробивают гнилое сердце! - скривившись, приложив ладонь к лицу, словно так, чтобы не слышали другие, манерно, на весь зал, объяснил Фарканто побледневшей Элле и онемевшему от происходящего художнику - леди Вероника постаралась специально для вас. Цените.
  И, развернувшись, обнял свою рыжую подругу и увел ее к столу. Следом, выразительно кивнув Марисе, поймав ее за руку, пошел и Вертура. Та согласно качнула головой и без лишних возражений последовала за ним.
  - Рисуйте Давид - услышали они за спиной, мягкий, но при этом холодный и властный голос герцогини, приглушенный грохотом доспехов и колодок за окном: там уже готовили к казни первого приговоренного к смерти мужеложца уличенного в неоднократном растлении детей.
  
  ***
  
  По всему зданию полицейской комендатуры, раскатывались, ударяли басами сквозь толстые стены, тяжелые фортепьянные аккорды. Начальник отдела Нераскрытых Дел сидел за роялем, за распахнутыми окнами залы на третьем этаже расцветала огнями магических фейерверков праздничная ночь. С проспекта и реки доносились бравурные звуки музыки и веселые пьяные голоса: город гулял и пел. Река мерцала фонариками прогулочных лодок. На южном берегу, на набережной, перед корпусом Университета горели огни костров. Вокруг них стояли, сидели многочисленные отдыхающие, шагали на ходулях акробаты, дудели волынщики, жонглировали, крутили факелами и огнями на длинных веревках, циркачи.
  В полицейском доме в эту ночь было особенно шумно и людно. В длинном коридоре переговаривались мужские голоса, весело и беспрерывно трещал телефон, хлопали двери кабинетов. На плацу, под окнами горели костры и жаровни: кучера ожидали приказов развозить смену караулов. Под навесом летней трапезной, сидели, выжидающе смотрели в, расцвеченную сполохами со свистом взлетающих в небо потешных огней, звездную ночную темноту, готовые к выезду жандармы и полицейские.
  На втором этаже, в зале, нес вахту Фанкиль. Сидел за своим столом, читал книгу, иногда поднимал от страниц голову, подолгу и задумчиво смотрел в раскрытое окно. Отсветы пламени плясали на потолке и шкафах, отражались в зеркале у стола дежурного, загадочно мерцали в хвостах летящих мимо шпиля Собора на картине звезд. В кресле у жарко растопленной печки на толстом походном плаще лейтенанта Турко спал кот Дезмонд.
  Откинувшись на спинку стула, с силой ударяя по клавишам рояля, инспектор исполнял свой любимый полонез. Тот самый, вдохновенный, торжественный и грустный мотив, что наполнял сердца слушателей, мыслями о чем-то таинственном и важном, словно пробуждая в душах ту самую тоску, по утерянному, давно забытому совершенству, которое отринули Ева и Адам, осквернив себя грехом, за что Бог изгнал их от себя, сделал слабыми и смертными. По их злым делам и темным мыслям, отдал их во власть падших духов и мирских страстей. Как-то давно, услышав эту мелодию, инспектор даже пошел и купил ноты, вызубрил ее до конца и часто играл по многу раз подряд, как будто пытаясь напомнить самому себе о том что давно ушло и больше никогда не будет в его жизни. Проникновенно, вслушиваясь в каждый звук, наслаждаясь, он проигрывал каждый аккорд и переход. Сидел, прикрыв глаза, играл вслепую и, увлекшись исполнением, за этими беспокойным хлопками и треском за окном, за далекими праздничными криками и музыкой, не услышал ни ударов шагов на лестнице, ни тихого шелеста длиннополых одеяний, ни хруста прогибающихся под легкими туфлями половиц. Не прекратил играть, не взял с крышки лежащий всегда наготове под рукой пистолет.
  Бесшумно и легко, как тень от расцвечивающих небо над рекой фейерверков, она вошла в сумрачную, наполненную музыкой и огнями ночи за окном темноту залу на третьем этаже. Аккуратно прикрыла за собой дверь. Также неслышно и осторожно, словно чтобы не спугнуть его, подошла к роялю, положила на крышку огромный, составленный из алых, желтых и белых роз, принесенный с собой букет.
  Отошла, остановилась у окна. Облокотилась о подоконник, замерла, глядя в темноту сада и реки.
  - Ты пришла - не отрывая рук от клавиш, только и сказал он. По его насупленному, грубому и недоверчивому лицу скользнула судорога. Косая, как будто фальшивая, улыбка, печальная от того, что хмурая гримаса, которую он был вынужден корчить, чтобы иметь на службе всегда серьезный, готовый к действию, вид, стала его привычным выражением, озарила его вечно недовольное, напряженное лицо.
  - Пришла - согласилась, кивнула гостья. Отстранилась от окна, развернулась. Как будто проверяя, не жмут ли для танца туфли, характерным шагом, прошлась по залу, подошла к инспектору.
  Хельга Тралле, куратор полиции Гирты была намного меньше громадного и плечистого полицейского. Быть может, на целых две головы, и только когда он сидел, а она стояла, облокотившись о крышку инструмента, их глаза были почти что вровень. Его карие, с зеленым, всегда по привычке настороженные, колючие и недружелюбные и ее темно-серые. Внимательные, холодные и пронзительные, как пасмурное небо, когда идет холодный октябрьский ливень.
  - Сколько лет уже прошло... - стал играть тише, едва касаясь клавиш, ворчливо вздохнул он. Произнес эти слова медленно и печально, словно вспомнив что-то далекое и давнее, но до сих пор греющее его сердце. Что-то, что давно перегорело и ушло, обратилось обрывками ярких радостных воспоминаний, больше похожих на фантазии и мечты, в которые он пытался поверить сам, чтобы хоть как-то скрасить свою одинокую безрадостную жизнь - Помнишь... Да, я знаю, ты же ничего никогда не забываешь, даже при всем желании не можешь забыть... Ну, как тогда, вошла, сказала, что это у нас тут за бардак такой... И Эдмон побитый на диване... Как сейчас помню. А ты за все эти годы ни постарела ни на минуту. Ничуть не изменилась.
  - Я же Алая Ведьма, которая пьет человеческую кровь - ее губы чуть дрогнули, словно в улыбке. Подвинув стул, она подсела к инспектору, облокотилась о крышку рояля, положила подбородок на ладонь. Длинные и прямые золотисто-белые волосы рассыпались по ее плечу. В глазах читались внимание, забота и волнение.
  - Ты тоже несильно постарел - словно пытаясь его приободрить, сказала она, едва сдерживая улыбку - только седины прибавилось в косе.
  - Это еще со Смуты - развел руками инспектор - с нашей бригады неудачников. А какими мы тогда мнили себя героями... И никто так ничего в жизни и не добился. Ни, я, ни Эдмон, ни Борис, а остальных давно уже и в живых-то нету - инспектор тяжело вздохнул и внезапно рассердился - раз ты наш начальник, могла бы назначить меня хотя бы комендантом района, как Фаскотти или Тиргоффа. Ну или хотя бы квартала в конце концов...
  - Да. Тогда вы были героями - вздохнула она, как будто, и не слыша сказанных им последними слов - а теперь, год за годом, в праздничную ночь ты как всегда один за роялем. Играешь этот полонез.
  - Ну так праздник, а мне что? - надулся, передернул плечами, отпил из фужера что стоял рядом на подоконнике, инспектор - пойти к Борису с Гонзолле и напиться с ними? Или, как Абеларду, завести себе помощницу, которая годится ему в дочки, играть с ней в карты целыми днями и гонять чай? Попроситься к сэру Августу в клуб? Напиться на лодке? Искупаться в фонтане? Посетить заведение как то, которое Лео с Германом спалили?
  - Таким романтикам как ты не место в комендантах. Тебя обманут, подставят, и Август отдаст тебя под трибунал. И как мне тогда надо будет поступить?
  - Довольствие и премию прибавь. Можешь задним числом, за последние пару лет. Сама знаешь, все так сами себе и делают - возразил он, продемонстрировал стоящие на подоконнике, как будто заготовленные заранее бутылки и два фужера - вино будешь?
  - Пожалуй - кивнула она и спросила как будто невзначай - с кем собрался праздновать?
  - Тебя волнует? - смутился, ответил вопросом на вопрос он. В его голосе чувствовались те особенные обида и досада, какие можно испытывать только к по-настоящему близкому человеку. Он резко отвернулся, опустил взгляд, как будто сосредоточившись, чтобы не разлить вино на пол в темноте. Продавил пробку, скривившись, с усилием и болью вырвал застрявший указательный палец из горлышка бутылки.
  Хельга Тралле улыбнулась. Сидела, облокотившись о рояль, смотрела за его приготовлениями. В зале и на всем третьем этаже было темно. Газовые рожки на стенах были выключены. Отблеск особенно яркого сполоха за окном отразился в стекле наполненного кубка в руке инспектора, в блестящей вышивке одеяний гостьи, в золоте ее волос. Хельга Тралле приняла из рук инспектора кубок, отсалютовала ему, но не как недавно Герцогу, формально и сухо как на параде, а осторожно и мягко, чуть поведя рукой, чтобы только наметить жест. Инспектор Тралле молча кивнул. Они стукнулись кубками и выпили.
  Так какое-то время они молча стояли у окна, смотрели друг на друга в темноте. С воды, из раскрытых настежь окон, из-за тополей на высоком берегу, доносились удары барабана и бравурные звуки волынок. Гремели хлопушки, звонко и радостно смеялись молодые женщины. Отдыхающие развлекались в лодках, кто-то громко плескался, с веселыми, пьяными выкриками плавал в реке.
  - Хочешь, сыграю 'Августовскую ночь'? - резким залпом выпив свое вино, внезапно предложил, улыбнулся уже чуть более по-настоящему инспектор - или сама сыграешь?
  - Сыграй ты - кивнула она и отставила фужер. Отступила на шаг, приготовилась танцевать. Распустила верхнюю завязку мантии, развела руки в длинных просторных рукавах, похожих на птичьи крылья.
  Он снова поместился на крутящийся стул перед клавиатурой, откинулся на нем, вытянул руки и заиграл. Напористые, грозные, удары клавиш сотрясли окна и плафоны светильников, вмиг перебили гул праздничного города, голоса и грохот шагов из коридора на втором этаже. Торжественные и веселые одновременно, наполнили все вокруг густыми ударами басов и мелодичными переливами верхних регистров. В их стремительном, как ручей, потоке, мнился вечерний сад и множество разноцветных фонариков в темноте. Кусты сирени и маленькие фонтаны, дорожки между клумб и прогуливающиеся по ним кавалеры, ведущие под руку веселых нарядных девиц. Влюбленные в пронизанной звездным светом чаще, луна и радостная шумная компания в беседке. Далекие звуки музыки из раскрытого окна, и тихий разговор под деревом в темноте: тот самый, важный, волнительный и необходимый, что навсегда изменит всю оставшуюся жизнь. Уверенные слова клятвы, несмелое касание руки, ладонь приложенная к ладони, и немигающие внимательные глаза, а после - шумный ужин, танцы, игристое вино и легкие закуски, разноцветные фонарики и веселый праздничный квартет.
  Чары теплой летней ночи, что прогоняют заботы дня и скорбь. Счастье, когда уходит усталость, и на миг можно забыть о творящимся вокруг зле. То самое чувство, давно ушедшей и почти забытой юности, когда затягиваются душевные раны и можно отринуть все дурное и гнетущее, что за долгие годы накопилось в усталом сердце, и снова почувствовать себя счастливым, свободным и живым.
  Инспектор играл. Хельга Тралле танцевала. Длинные полы и рукава ее одежд, струились сверкающими потоками в сумраке. Переливались алым и золотом в свете далеких огней. Вместе с растрепавшимися волосами летели по ветру в такт ее танцу, и, глядя на ее ловкие, стремительные, плавно и умело, с идеальной точностью, переходящие от одной фигуры к другой, движения, полицейскому даже показалось, что танцуя под его музыку, она смеется, и, залюбовавшись этой порхающей в по темному залу стремительной фигурой, замечтавшись о ней, он взял неверный аккорд. Резко оборвав мелодию, испуганно и растерянно, как мальчишка, отдернул руки от клавиш, смутившись, что сам же и разрушил эту прекрасную и завораживающую картину. Но Хельга Тралле сделала неуловимый для глаза, быстрый, как дуновение ветра, шаг и уже была подле него. Полы ее мантии чуть разошлись, обнажив белую с красным рубаху, светлые чистые ключицы и выпавший из-под ворота нательный крест. Ее волосы были растрепаны, нечеловечески-пронзительные и ясные глаза вспыхнули перед его лицом, фосфоресцируя в темноте.
  - Тогда играл сэр Роместальдус! - сказала она тихо, восхищенно и торжественно. Ее дыхание не сбилось ни на секунду, только, казалось лицо, и руки были разгорячены настолько, что инспектор невольно отшатнулся, побоявшись, что обожжется, если она подойдет слишком близко.
  - Да. Тот самый вальс. Он его играл для нас с тобой - горько кивнул полицейский и, словно бы нерешительно протянув пальцы, коснулся ее руки. Она была действительно горячей, намного горячей, чем даже у охваченного тяжелой лихорадкой больного. Настолько, что он испугался, что еще чуть-чуть, и она вся вспыхнет беспощадным всепожирающим огнем. Весь ее облик дышал нестерпимым жаром, а в просторном помещении с раскрытыми в холодную и сырую августовскую ночь окнами, от ее танца стало тепло и сухо, как будто затопили печь.
  Хельга Тралле улыбнулась его жесту, заглянула инспектору в глаза.
  Он резко поднялся, обнял ее и ласково привлек к себе. Она прильнула к нему, прижалась щекой к его широкой груди. Он коснулся ее волос, стоял, гладил ее руки и плечи. Она замерла, из ее глаз катились горячие, обжигающие его даже через толстую шерстяную мантию и рубаху, слезы. Инспектор нахмурился, напряг скулы, как будто пытаясь удержаться от накатившей на него горести, но пересилил себя. Еще крепче сжал ее в объятиях, еще крепче прижал к себе. Так прошло еще совсем немного времени. Хельга Тралле отняла от его груди голову, взяла его за ладони, откинулась назад, заглянула в лицо. Ее волосы рассыпались по плечам, внутренний огонь начал утихать. Дышащий пламенем облик снова стал прекрасным, спокойным и отстраненным, как на портрете, когда искусный мастер старается запечатлеть в том, чье изображение он рисует, все самые лучшие и благородные стремления, чувства и черты.
  - Зачем все это? - с трудом пересиливая себя, одними губами прошептал инспектор - ты же знаешь...
  - Да - кивнула она в ответ.
  Он покачал головой, но не выпустил ее руки.
  - Если тебе больно, я могу уйти - прибавила она, лаская своими ладонями его широкие плечи. В ее непроницаемых глазах по-прежнему горел тот таинственный и одновременно печальный и теперь немного безумный колдовской огонь, так не сочетающийся с ее обычным строгим и деловым видом.
  - Просто побудь немного тут. Этого будет достаточно. Ничего страшного не случится - сдавленно и глухо, как будто убеждая сам себя, прорычал, ответил ей инспектор. И, как будто наконец совладав со всей той бурей эмоций и чувств, что на эти секунды страшной гримасой исказила его лицо, скептически прищурился и склонил голову - пойдем на улицу, прогуляемся, посидим на стене у реки. Я возьму плащ и вино.
  - Пойдем - кивнула она, глядя в его счастливые глаза, как будто помолодевшие за эти минуты на много-много лет. Прищурилась так, что морщинки появились у краешков ее глаз и на лбу - а ты все такой же. Бывших героев не бывает. Пригласить меня вечером хлестать вино с печеньем на полуразрушенном бастионе. В этом городе даже Августу такое не под силу.
  
  ***
  
  Молодой, интеллигентный и опрятный молодой кавалер чуть старше двадцати, со светлыми волосами, собранными в сложный модный пучок и в мантии бело-голубых оттенков, проводил Вертуру и Марису в их комнату.
  Дворец стоял на высокой скале и залы для гостей были устроены ниже уровня парка, смотрели окнами с высоты отвесного склона на крыши и улицы южных районов Гирты. Но детектив нисколько не был против: совсем наоборот, столь скромный по герцогским меркам и королевский по меркам, его, Вертуры, прием настолько смутил его, что он едва не начал расшаркиваться, извиняться и заискивать перед юным пажом герцогини.
  Чистая, отделанная на столичный манер в светлые тона, комната, которую отрядили им, была не очень большой, но достаточно просторной настолько, чтобы почувствовать себя в богатом и щедром жилище. Прямо посредине зала, спинкой к стене, ногами к окну, стояла большая, укрытая бежевым мягким, но плотным пледом машинной выделки кровать. Ближе к входной двери, рядом с ней были живописно расставлены, прозрачный, из панели толстого стекла и изогнутых в замысловатом узоре металлических трубок, выполненный тоже на современный манер, стол и исполненные в подобном же виде, похоже из одного гарнитура, два табурета и трубчатое глубокое кресло с плетеной спинкой. По углам комнаты на украшенных лепными цветами и листьями кронштейнах висели, радовали глаз, создавали почти что домашний уют, вазы с красивыми комнатными цветами, названия которых детектив когда-то знал, но потом забыл, а скрытые под стенными панелями выше человеческого роста светильники, перевернутыми конусами подсвечивали обои и белый потолок, наполняли залу мягким уютным светом.
  Картину довершали толстый лохматый, как какая-то диковинная взъерошенная шкура, ковер перед кроватью, на который, поднимаясь ото сна, так приятно ставить босые ноги и большое, во всю противоположную входной двери стену, зеркало, что, отражая перспективу, создавало то самое ощущение большого зала, и за раздвижной панелью которого был устроен стенной шкаф-купе.
  Но что больше всего порадовало Вертуру, так это балкон с видом на крыши и улицы Гирты, что открывался с высоты отвесного скального уступа за прозрачными, от пола до потолка стеклянными, дверьми. Наддав на ручку и откатив в сторону раздвижную раму, отодвинув с дороги табурет, детектив с восторгом выглянул за высокое каменное ограждение.
  Над городом уже стояла ночь, летел прохладный морской ветер. Под утопленным в стену, огороженным с обеих сторон и сверху литыми бетонными перегородками, балконом темнела скальная стена. Вертура еще подметил, что внизу, под ней, кустятся какие-то черные, буйные заросли, а между высоких каменных заборов, разделяющих какие-то непроглядно-сумрачные, скрытые в их тенях дворы, растут огромные разлапистые деревья. За дворами теснились, стояли одной монолитной громадой стена к стене, какие-то темные, старые дома. Отгораживали от скалы и дворов своими черными, едва освещенными светом газовых ламп фасадами кривую и узкую, огибающую холм Булле по основанию с юга, улицу, за которой просматривалась старая крепостная стена, и начинался еще один темный склон. За нм снова начинались дома, а за ними, за бесформенными нагромождениями башенок, труб и покатых крыш, за бесчисленными провалами дворов колодцев, светлела широкая и ярко освещенная электрическим светом улица. Наверное, та самая, на которой, далеко в стороне, наверное, в двух или трех километрах отсюда, за проспектом Рыцарей, стоял дом, в котором поселился детектив.
  Пришла та самая высокая и худая девица, Хильдегард, которую Вертура и Мариса видели на банкете. Весь вечер она бегала по залу, без устали выполняла то одно, то другое поручение принцессы Вероники. Без всякого стука или приглашения войдя в комнату, отодвинула зеркало, достала из стенного шкафа свежевыглаженные наволочки, пододеяльник и простыню, начала стелить постель. О чем-то весело заговорила с Марисой, с которой они тут же нашли общий язык, засмеялись над какой-то понятной только им девичьей шуткой, завели свою веселый, бестолковый, но очень важный разговор. Оставшись не у дел, чтобы не мешать ее работе, Вертура отодвинул к балкону свой стул, уставился на нее. Облаченная в опрятное синее платье, белую с золотом рубашку и темно-синюю жилетку, с длинной русой косой и прямой рыжеватой челкой до самых бровей, она показалась ему ровесницей герцогини. На ее простоватом и как будто добром лице играла радушная веселая улыбка, но серые глаза были холодными и неподвижными. Не укрылся от взгляда детектива и ее как будто давно сломанный и немного неправильно сросшийся нос и, мелькнувший белым глубоким шрамом, когда она откинула рукав, вырезанный на запястье крест.
  - Берите все что нужно! - как будто и вовсе не замечая Вертуры, весело и звонко обратилась фрейлина к Марисе. Открыла дверь в противоположной балкону стене. Продемонстрировала за ней просторную ванную комнату с блестящим современным краном с горячей и холодной водой, а рядом полотенца, налитый в манерный, столичной выделки флакончик шампунь и терпкое ягодно-травяное мыло.
  - Схожу прогуляюсь - заметив как заинтересовала Марису ванна, как она недоверчиво и требовательно одновременно принюхивается к любезно предоставленной ей парфюмерии, сообщил Вертура, памятуя о том, что мужчине не пристало наблюдать за тем, как одеваются или приводят себя в благопристойный вид женщины. Спешно вышел из комнаты, оставив девиц наедине. Мариса же даже как будто и не обратила на него никакого внимания, словно загипнотизированная видом и плеском с напором бьющей в ванну, дышащей паром и горячей свежестью, воды.
  - Не заблудись! - только и бросила она через плечо и попросила фрейлину, чтобы распорядилась прислать белого вина и так понравившихся ей за праздничным столом бутербродов с рыбой, хлебом и луком, залитых майонезом и посыпанных зеленью и тертым сыром.
  - Нахватать побольше и съесть! - выйдя из комнаты, весело подумал про себя, улыбнулся детектив - а ведь я еще недавно был точно таким же. Но теперь же я принц-изгнанник в гостях у самой леди-герцогини, и вести себя должен соответственно.
  Сам же заулыбался своим словам, вспоминая как еще не так давно, в Мильде, чтоб сэкономить пару лишних марок, сам пил из чужих кружек в кабаках, а когда был уже совсем пьян, подсаживался за чужие столы, развлекая публику глупой болтовней, доедал закуску и кашу из чужих мисок.
  - Нет, я конечно же тут не для того, чтобы бултыхаться в горячей ванне со сладким чаем и пирожными - рассудил, сказал он сам себе уже у лестницы - хотя я и сам не понимаю, что я тут вообще делаю. Так что тоже надо воспользоваться, а то когда еще пригласят во дворец...
  Спохватившись на этих словах, на всякий случай он достал из своей поясной сумки заранее выглаженную, подаренную ему принцессой Вероникой в доме графа Прицци ленту. Пригляделся к ней. Тонкой машинной выделкой по ткани вилась написанная льдистым голубым металлом строка на неизвестном ему языке. Полюбовавшись не нее, аккуратно повязал ее себе на правое запястье так, как это сделала герцогиня перед поединком. Поднялся наверх в зал, где вели не то какое-то совещание, не то просто пили и обсуждали дела, сам военный комендант со своими приближенными, что при виде Вертуры, заулыбались, пригласили его к столу. Но в их глазах не было того радушия запойных пьяниц из подворотни, готовых рассказать первому встречному о том, какие они на самом деле сильные, ловкие и смелые, при этом не преминув нажаловаться на отчего-то всегда несправедливую к ним, непосильную жизнь, так что Вертура предпочел вежливо отказаться и быстро покинуть их общество под предлогом того, что ошибся кабинетом. Пройдя часового на лестничной площадке на посту, как будто невзначай махнув перед ним своей лентой на рукаве, спустился на первый этаж и вышел через боковую дверь под арку, что соединяла Большой и Малый дворцы.
  Со стороны обрыва здесь был устроен просторный открытый балкон с каменным, украшенным толстыми декоративными колоннами, парапетом. Стояли скамейки и стол. Какие-то люди, большой компанией сидели за ним, держали в руках трубки и фужеры. Бойко и весело обсуждали, что в числе прочих приглашенных принцессой Вероникой гостей, сегодня должен был присутствовать и тот самый безнадежно влюбленный в нее, герцогиню, маркиз Борис Дорс, одиозный племянник епископа Дезмонда. Для смеха ли, или ради чего еще, никто точно не знал, она в очередной раз позвала его на праздник, но он то ли в опять проигнорировал приглашение, то ли фельдъегерь так ни разу и не застал его, чтобы вручить депешу в руки лично, но в любом случае сложилось так, что незадолго до фестиваля он вроде как уехал из города и его уже как третий день никто не видел. Вертура еще подумал, что тоже надо бы навестить друга, попытался вступить в разговор, узнать подробности, но в компании к нему отнеслись с недоверием и даже открытой враждой. Какая-то девица, которой он не понравился, нахмурилась, нагрубила ему, а ее кавалер принял агрессивную позу, угрюмо уставился на него, изъявляя явное желание начать конфликт, так, что и тут Вертуре пришлось извиниться, откланяться, развернуться и пойти прочь, пока прямо не указали на дверь.
  Направившись на площадку перед парадным входом дворца, проходя вдоль высоких арочных окон, от нечего делать, детектив заглянул через них в какую-то похожую на трапезную, сводчатую аудиторию, где сидя за отдельными столами, мужчины и женщины порознь, ужинали младшие фрейлины и пажи. Под иконами горела лампада, на конторке лежал гроссбух, и тот самый, совсем недавно заведовавший казнью, почему-то показавшийся Вертуре весьма неприятным черноволосый лейтенант, помечал в нем тех, кому было положено дежурство в ночную смену.
  Дойдя до торца здания, детектив повернул за угол и вышел на маленькую площадь перед парадными дверьми Малого дворца, туда, где еще недавно казнили двоих мужеложцев, растлителей детей. Зрители представления уже давно разошлись, колодки, телегу и тела убрали и сейчас о свершившемся действе напоминали только следы белого кварцевого песка между брусчатки, которым посыпали лужи крови, а потом подмели.
  Здесь все было как-то по-особенному спокойно и безмятежно. В зубах и лапах чугунных кошек на фонарных столбах ярко горели бело-голубые и желтые, электрические светильники. В стороне, между деревьев парка, в беседке, поставив рядом на скамеечку фонарики и кубки, сидели, тихо переговаривались, какие-то люди. Романтическая пара, держась за руки, прогуливалась по аллее верхом. Вертура остановил спешащего куда-то пажа с каталкой и спросил у него тот эликсир, что он попробовал на банкете. Парень весело улыбнулся и налил ему полный кубок. Но детектив потребовал всю бутылку и, забрав, неуклюже поставил ее вертикально в поясную сумку, чтобы не разлить. Направился к парапету, поставил на него питье, воззрился на город внизу, темное ясное небо, крыши, проспекты и залив.
  Пробирающая ночная прохлада сменила ветреную и солнечную дневную жару. Пронзительный морской ветер летел над крышами домов, навязчиво шелестел кронами деревьев. Вертура был несколько озадачен: от первого глотка этого таинственного бодрящего напитка ему стало как будто холодно, но он сделал еще один, и теперь ему показалось, что от этого тонизирующего зелья его восприятие начало меняться, становиться как будто чутче, тоньше и острее. Допив же напиток до конца, с некоторым удивлением он внезапно обнаружил, что почти протрезвел.
  Любуясь панорамой, достал табак. Выдохнув дым, сделал большой глоток. Глядя на нагромождения мансард, светлые линии улиц, шпили храмов и огни города, впечатленный важностью и красотой момента, как настоящий рыцарь из романтической книжки, замер с фужером и трубкой в руке.
  Что-то бесповоротно изменилось в его душе, все тревоги, дела, страхи и заботы отступили. Остались где-то далеко внизу, в городе, в прошлом, как будто их никогда и не было. И, слушая далекий, мерный и звучный бой колоколов, глядя на огни темной ночной Гирты, на темные стены крепости на горе, зарево далекого маяка и светлое устье реки, ему внезапно подумалось о том, как это все прекрасно, спокойно и тихо, и что было бы замечательно навсегда остаться здесь.
  Неспешно переходя от одной подобной мысли к другой, внезапно он отчего-то подумал о принцессе Веронике, о ее тяжелых башмаках и вплетенной в ее красивые, слегка растрепанные, длинные волосы, тонкой алой ленте. Как наяву увидел ее тщательно отглаженные широкие и твердые, ослепительно-белые, окровавленные рукава. Представил себе ее одновременно утонченный и реликтово-грозный, непреклонный, как все эти земли, весь этот город, холодная река и еще более холодное северное море, облик. Бросил быстрый взгляд на повязку на руке. Где она сейчас? Он не видел ее ни среди людей графа Прицци, ни в большой компании у стола под аркой, ни среди гостей в холле, ни в беседке. И, повинуясь какому-то, самому ему до конца неясному порыву, он забрал с парапета свои бутылку и кубок, вошел в парадные двери дворца и пошел наверх. Став невольным слушателем какого-то тревожного, случившегося под лестницей в арке разговора, поднялся на третий этаж, прошел каким-то сумрачным коридором мимо двери с латунной табличкой 'Е. В. Динтра' и очутился у высоких темных дверей, ведущих в расположенный прямо над пиршественной залой кабинет.
  В коридоре было тихо, безлюдно и темно. За окнами внизу, горел белый холодный фонарь, светил в потолок. Но удивила Вертуру не сколько сама дверь, высокая, большая и массивная, сколько ее начищенная до блеска, сверкающая в слабом ночном сиянии, бронзовая ручка, выполненная в виде безликой, увенчанной лисьими ушами, головы. Никто из несущих вахту, или встреченных им по дороге гостей не остановил его, не сказал ему ни слова. Так что, не найдя рядом никаких табличек или знаков, из какого-то бездумного любопытства, он взялся за эту странную ручку и, надавил на нее. Дверь оказалась не заперта. Не отдавая себе отчета в своих действиях, Вертура открыл ее и вошел. Оказался в какой-то темной и просторной, погруженной в ночную полутьму зале, по интерьеру похожей не то приемную, не по какую-то гостиную. С интересом оглядываясь по сторонам, сделал несколько шагов то толстому, глушащему все звуки ковру. Завертел головой, заморгал, пытаясь присмотреться в темноте.
  Левый угол комнаты, со стороны двери был обставлен как маленький домашний сад. На просторном, украшенном сложной резьбой, тускло блестящим свежим лаком столе, под окном у западной стены, стояли ящики с живыми цветами и кувшины с огромными, источающими глубокий приятный и одновременно душный аромат, украшенными праздничными бантами, букетами. Напротив стола, как будто для того, чтобы можно было любоваться ими, была устроена подвешенная на цепях скамеечка-качель, а рядом, над столом-бюро, прямо в воздухе, чуть подрагивая, парил, не касаясь поверхности, озарял угол и стену, тусклый, чем-то похожий на маленькую шаровую молнию неяркий желто-фиолетовый светильник. В его дрожащем сиянии Вертура примети глянцевую обложку: 'Крестоносец' - прочел название, с некоторым изумлением узнал популярный ежемесячник о подвигах веры, непримиримости и истории и учении Христовой церкви, детектив. Рядом с журналом поблескивали буквами заглавий несколько толстых, переложенных закладками, похожих на учебники, книг.
  Как и в герцогской канцелярии, над лакированными стенными панелями здесь тоже были электрические лампы, но сейчас они были сильно приглушены, едва озаряли зал призрачным, ночным светом. В его слабом, как будто лунном, сиянии загадочно, смотрели на вошедшего со стены портреты короля Арвестина и еще какого-то неизвестного Вертуре, рыцаря, облаченного в доспехи, мантию и плащ. Между высоких, расчерченных ромбами, как и в зале, внизу арочных окон, стояли книжные шкафы, на подоконниках громоздились папки, как будто со сводками, как у полицейского дежурного, а посреди зала, на просторном столе лежала карта. Но больше всего Вертуру привлек телефон. Такой же вычурный и массивный, почти как в кабинете герцога Вильмонта, по виду похожий на замысловатый рыцарский шлем, он тускло поблескивал на подоконнике, рядом с составленными в один несколькими столами, на которых, прямо поверх бумаг лежал укрытый в округлые изогнутые, похожие на иноземные, ножны меч.
  - Наверное, чей-то кабинет и его забыли закрыть - подумал Вертура. Засомневавшись, стоит ли задерживаться, пока не вернулся хозяин и не застал его врасплох, бросив последний взгляд на маленький иконостас с распятием, под которым горела лампада и на конторке, лежала раскрытая книга, он уже было развернулся и пошел обратно к дверям, но по пути, заинтересовавшись шаром у скамеечки, не удержался и шагнул к нему. Он уже было протянул руку, чтоб проверить, действительно ли он парит в воздухе, без всякой опоры просто так, как услышал за спиной холодный и властный голос, что заставил его резко вздрогнуть и похолодеть.
  - Я видела вас внизу - поднялась из кресла с высокой резной спинкой, что стояло боком к торцевому окну и столам с мечом, холодно обратилась к Вертуре принцесса Вероника. Склонила голову и строго прищурилась - гостеприимство Гирты. Слышали о таком явлении?
  Детектив попятился, стыдливо потупил глаза и спешно поклонился. Он так и не понял, как это получилось так, что войдя, он не смог распознать, что зале он не один. Но гораздо больше сейчас его изумило совсем другое: глаза принцессы снова были темными, а не красными, и сейчас она была облачена уже не в праздничный наряд, а похоже в повседневную, наверное столичную, одежду: черные, из толстой парусиновой ткани широкие и мешковатые брюки с просторными карманами на бедрах и такие же, черные, из какого-то бархатистого искусственного материала туфли, сменившие ее тяжелые массивные башмаки. На ее плечах была накинута длинная, до колен, незастегнутая, с нарочно оторванными пуговицами, рубашка из толстой в красно-коричневую клетку наискосок фланели, почти как у графа Прицци, и только нижняя снежно-белая хлопковая рубаха, такая же, как та, рукава которой она залила кровью во время трапезы, только новая, свежевыглаженная и чистая, была самой обычной, местной. Широкий пояс из твердой черной кожи, украшенный массивной железной пряжкой, с фрактальным узором из цветов и угловатых геометрических фигур и блестящие алые заколки у висков в как будто специально слегка растрепанных так, чтобы было модно, длинных прямых волосах, дополняли усталый образ отдыхающей, после тяжелого рабочего дня, но при этом всегда обязанной иметь подобающий внешний вид, герцогини.
  - Благодарю вас... Ваш прием восхитителен... - нашелся Вертура, еще раз поклонился и попятился к двери - я ошибся, пойду... простите меня, моя леди...
  - Не прощаю - со слабо скрываемым пренебрежением ответила она ему, зловеще улыбнулась, сделала предупредительный жест - что, уже хотите уйти?
  - Ваше высочество... - поджал плечи, в раскаянии опустил голову детектив.
  Она стояла у стола, рассматривала, словно оценивала его. На ее губах появилась коварная улыбка, как будто она раздумывала, как бы разыграть с ним какую недобрую шутку, но, похоже, все-таки решив пощадить, приподняв бровь, с выжидающим видом обратилась к нему, словно приглашая его сказать что-нибудь первым.
  - Вы читаете мысли? - спросил он, чтобы не молчать, хоть как-то оправдаться, бросил он первое, что попалось на язык.
  - Возможно - обходя стол с картой города и все также пристально разглядывая его, как будто отстраненно-задумчиво ответила она. От ее внимательного, словно пронизывающего все глубины его души взгляда становилось неуютно и даже страшно: что еще она может придумать или спросить его так, чтобы он сказал какую-нибудь непростительную глупость, совершил свою последнюю и роковую, что, возможно, будет стоить ему жизни, ошибку. Вертура поежился. Ему показалось, что в кабинете стало намного холодней, чем снаружи, на улице, за стенами.
  - Это удивительно. Но - надменно сообщила принцесса Вероника, подойдя к нему в упор так, что ему пришлось попятиться, чтобы сохранить дистанцию с ней. Заложила за спину руки и, вскинув голову, прямо, без обиняков, словно желая дать ему пощечину, заглянула ему в глаза. Она была ниже его на полголовы, но при этом крепкой и, казалось бы наделенной какой-то немыслимой, несоизмеримой с ее хрупким человеческим обликом злой, безжалостной и необузданной, готовой в любой момент вырваться наружу, силой, от ощущения которой у Вертуры тут же возникло желание сжаться еще больше, уменьшиться так, чтобы она прошла мимо него, не тронув и не заметив.
  - Вам ничего не надо от меня, мне ничего не надо от вас - пронзительно и неподвижно глядя на него, доложила все тем же строгим голосом герцогиня - так не бывает в Гирте.
  И, словно смягчившись, прибавила.
  - Впрочем, это можно исправить. Покачайте меня.
  Она обошла его, села на скамейку и, облокотившись о спинку, поджав ноги и подперев локтем голову, в гордом высокомерном ожидании обернулась вполоборота к детективу.
  Огни светильников окончательно погасли. Остались только отсветы фонаря на потолке и тусклый шар на столике у ее руки. Вертура еще подумал, что в любом случае он пропал и, поставив свою бутылку рядом с книгами, по-простецки, как дворовый ухарь с дудкой, сел рядом с ней. Упершись ногами в пол, начал качать скамейку, чем окончательно развеселил ее, отчего она даже чуть улыбнулась, и, как показалось Вертуре, немного смягчилась.
  Некоторое время они сидели молча, пока принцесса снова не заговорила с ним.
  - А где ваша приятельница? Анна Мария Румкеле. Как вам эта женщина?
  В ее голосе проскользнули нотки, как будто она спрашивала о том, как ему подаренная недавно лошадь, хорошо ли идет, здорова, не хромает ли.
  - Вряд ли можно было бы желать кого-то лучше... - понимая, что врать бесполезно, ответил как есть детектив и, заметив, что принцесса ждет от него еще слов, продолжил - она верно исполняет свой долг...
  Принцесса не сказала ничего. Строго и требовательно, уже без тени улыбки, заглянула ему в глаза, как будто ждала отчета по какому-то чрезвычайно важному государственному поручению, и сейчас он должен был дать один единственный верный и очень важный, но ведомый только ей одной, ответ. Ему стало стыдно и страшно, что он зря тратит ее время, и она ждет от него явно не формальных служебных характеристик Марисы, а каких-то совсем других слов. Он чуть задумался и произнес первое попавшееся, чтобы хоть как-то выиграть время и собраться с мыслями.
  - Я так понимаю, вы знаете обо мне все...
  Принцесса чуть кивнула в знак подтверждения его слов, по-прежнему ожидая, что он будет говорить. Вертура отчаялся. Сейчас он точно знал, что этот вопрос очень важен и от ответа, скорее всего, будет зависеть его жизнь, но абсолютно не понимал, чего конкретно от него требуют. Он с тоской подумал о Марисе, о том, что случилось между ними, и что теперь он, как мужчина, несмотря ни на что, несет за нее прямую ответственность.
  - ...Она... - мысленно перекрестившись, начал он - я никогда не встречал таких, как она. Да, у меня никогда не складывалось общение с простыми женщинами. Почти всегда они видели во мне наивного простака, неудачника, упавшего с луны идиота, отшибленного мечтателя, а со сложными все еще хуже, такие даже не снисходят, чтобы принять у меня руку, выходя из коляски или спускаясь с лестницы. Считают меня, неучем, бездарем, хамом и ничтожеством. Да, объективно они правы. Вы сами знаете кто я такой, моя леди. Что я совсем не принц и даже не нищий рыцарь. Думаю и она бы не посмотрела на такого как я, если бы мы встретились просто так где-нибудь на улице или если бы нас представили друг другу в компании друзей... Но, похоже, Анна как будто совсем не такая как другие. Непростая. С ней нелегко... И да, это служба. Ей приказали следить за мной, быть рядом и днем и ночью... Наверное... Не знаю, так надо, или нет, но, похоже, это ее выводит. Она то добрая, то злая, то ласковая, то бешеная... Это печально. Временами с ней просто невыносимо...
  - Она ждала какого-то славного и идеального принца из книжки, которую сама не потрудилась написать, а прислали вас, и никто у нее не спрашивал, похожи вы на ее придуманного героя или нет - внезапно, как будто тоже пожелав высказаться, холодно и строго перебила его принцесса. Протянула ему пустой фужер, чтобы он налил ей тонизирующего напитка - впрочем да, характер у нее и вправду паршивый. Будет наглеть - дайте ей затрещину, чтоб прикусила себе язык. А что касается предпочтений - кто ее спрашивает? Это ее долг. У каждого есть свой долг, и Бог не спрашивает ни вас, ни меня, никого, хотим ли мы его исполнять или не хотим. Никто не спрашивает разрешения у топора, хочет ли он колоть дрова или лежать в стороне. Им берут и колют. А если он не может колоть или не годится, его бросают в переплавку, в печь.
  Она сделала большой глоток, некоторое время смотрела на Вертуру, и внезапно он снова почувствовал, что ее колдовская сила ушла, и сейчас она смотрит на него самым обычным человеческим взглядом. Внимательным, задумчивым и печальным, как будто до этого она вовсе не заглядывала ему в душу, не читала его мыслей. Именно такой, живой человеческой женщиной, а не воплощенным лунным отблеском, он также, всего на миг, увидел ее при их первой встрече, на террасе в доме графа Прицци, и теперь снова был изумлен той переменой, что, пока они разговаривали, случилась с ней. Глубокая скорбная печаль и ледяное, напряженное одиночество стояли в этих темных, почти черных глазах, глядящих на него поверх фужера, который она держала у лица, как будто делая вид, что пьет, в руке. Казалось, что вот-вот, и сейчас из них польются безудержные горестные слезы, но, отчего-то детектив чувствовал, что у герцогини больше не осталось слез. Только стылая, давно перегоревшая и безразличная ко всему немая тоска читалась во всем ее облике, взгляде и движениях. Принцесса чуть подвинулась, коснулась плечом его плеча. Села поудобнее, поджала ногу, положила руку себе на колено. Широкий и длинный белый рукав откинулся с ее локтя. Рана, которую она нанесла себе сегодня уже почти затянулась. Остался только темный, рассекающий запястье, след. На пальце правой руки матово мерцало, похожее на обручальное, тусклое железное кольцо.
  - Когда Карл Булле пришел на эти земли - прикрыв глаза, как будто слова, произнесенные вслух, напоминали ей о том, о чем ей ни в коем случае нельзя было забыть, произнесла она монотонно, как будто вспоминая заученные наизусть строки из учебника - здесь были только черные камни, дул морской ветер и стоял Собор Последних Дней...
  
  ***
  
  Вертура внимательно слушал ее историю об основании Гирты, о давно прошедшей войне. Он много читал об Осаде. Когда пятьсот лет назад с юга явились черно-белые безымянные сущности, пригнали из пустынь и степей орды беспощадных черных варваров, иноверцев, людоедов и убийц, истребляющих на своем пути, приносящих в жертву своим кровавым, воплощенным божествам всех тех, кто отказывался снять крест, принять их нечестивую веру, пленных, женщин, стариков и детей. Когда горели небо и земля, и вся военная мощь Трамонты и Ордена не могли противостоять их чудовищному и неумолимому продвижению. Когда казалось, что наступил конец последним христианским королевствам и люди в осажденных городах думали только об одном, как бы поскорее умереть с оружием в руках за Христа, унеся с собой в Его славу как можно больше вражеских жизней. Когда необычайно мощная и протяженная аномалия искажения пространства и времени, какой не наблюдали ни до, ни после тех скорбных лет, накрыла все земли севернее и западнее реки Эсты, восточную Мориксу, Лансу, Акору и Столицу. Когда падали воздушные суда, не работало электричество, не детонировали порох и пироксилин, отказывали, сами по себе загорались машины, сходили с ума солдаты, оживали мертвецы, менялись, обращались чудовищами люди и звери. Когда почернело небо, померкли солнце и луна, а с Басора пришли полчища белого халифа Джебраила, разбили вышедшую им навстречу объединенную армию Северного королевства, и осадили Лиру в нечестивом желании разрушить и осквернить Собор Двенадцати Апостолов - один из последних оплотов и символов Христовой Церкви. Когда иссякли все запасы расщепительных снарядов, хлора и белого фосфора, которыми жгли орденские суда и артиллерия все пребывающие и пребывающие с юга бесконечные орды людей и ужасных чудовищ из радиоактивных степей и черных пустынь расплавленного стекла, далеко на юге, за рекой Эстой... Тогда светлейший государь Александр, отец нынешнего короля, Арвестина, приказал одному из своих вассалов, герцогу Карлу, самому первому Булле, поспешить со своей дружиной к морю, в устье реки Керны, что лежало в девятистах километрах к северу от Мильды. Туда, где в те времена был только маленький рыбацкий поселок, и основать там порт, через который можно было бы безопасно передавать морем грузы с острова Аркна и с Архипелага, из королевства Трамонты. Отправлять их оттуда на восток и юг, в районы боевых действий.
  Как строили город, как началась война с ковенантом Многоголового Волка, что испокон веков правил здесь, на севере, собирал с живущих в тайге свою нечестивую дань, считая себя полноправным властителем этих земель. Как сражались с его вожаками и беспощадными, кровавыми и вечноголодными желтоглазыми оборотнями-ведьмами, что носили ожерелья из человеческой кости и обладали умением повелевать потусторонними силами, совращать умы и внушать людям страх своими чудовищными злыми чарами и кровавыми жертвами.
  Противостояние на юге и западе было долгим и тяжелым, все было брошено на победу. В те суровые времена, когда Столица в Ледяном Кольце на востоке оказалась в осаде атаковавших ее орд, из последних сил держались немногочисленные оставшиеся христианские твердыни на северо-западном побережье, и мир стоял на грани падения в первобытную, беззаконную, безбожную тьму и была основана Гирта. В считанные месяцы машинами Трамонты были возведены две крепости на скалах по берегам залива и городские стены на северном берегу реки. Отреставрированы старые, еще античные, бетонные пирсы, расчищены поля, выстроены дома и склады, вырыты карьеры, построены заводы, дороги, электростанции и сталелитейные печи.
  В любую погоду, день за днем, в порту швартовались огромные, приходящие с запада, из-за моря, железные корабли. Под неусыпным светом прожекторов работали бригады, разгружали, переваливали амуницию, детали и припасы на баржи и грузовики, что колоннами уходили к перевалу на восток, на войну по наспех уложенным бетонным дорогам и реке. Те из них что возвращались, привозили с собой людей, искавших спасения от голода и тягот, как думали тогда многие, уже безнадежно проигранной войны... Так продолжалось несколько лет, но в противостоянии наконец наступил перелом. Были разработаны новые технологии, усовершенствованы производство, оружие и броня. Новые системы и искусственные сущности заменили выведенные из строя, непригодные и устаревшие образцы. Иссякли, истощились орды, отравленные новыми боевыми агентами и современными вирусами. Горами обугленной гниющей плоти и оплавленного металла, под орудиями новых, стойких к искажению воздушных судов и артиллерийских систем, обратились вражеские чудовища и демонические машины. Осада со Столицы была снята, а нулевой регион полностью отчищен от врагов. Надобность в новом порту отпала. Перестали приходить железные суда - Трамонта и остров Аркна переместили свои маршруты ближе к линии соприкосновения на юг, в Мильду и Лиру. Больше не появлялись огромные, заслоняющие полнеба, никогда не садящиеся даже на водную гладь, трансконтинентальные воздушные корабли. Покинули город строительные машины и оснащенный самым современным оружием гарнизон. Уехали, вернулись в свои земли и многие из тех, кто бежал от захватчиков, и молодой герцог Булле, его друзья, рыцари и епископ, остались предоставленными самим себе.
  Так жители крепости, сталевары, мастера, рабочие-горняки, рыболовы и небольшая группа дружинников во главе с молодым градоправителем, оказались наедине с теми, кто, правил здесь до них. Чудовищами, что, пока по дорогам ходили вооруженные огнеметами и эмиссионными орудиями конвои, а по небу проносились штурмовые суда и живые, беспилотные, без промаха атакующие с неба зонды, сидели тихо, трусливо прятались в далеких селах, в холмах, скалах и пещерах в непролазной лесной глуши, как только высокотехнологические войска и автоматы Трамонты покинули устье Керны, не преминули тут же заявить о том, что они не потерпят чужаков на своей земле.
  Убедившись, что теперь против них только пришлые люди, дотоле заключившие ковенант с местными старейшинами, что испокон веков проживали в этих землях, Многоголовые жрецы и вожаки объявили новой королевской администрации воину на уничтожение. Крепость стояла как в осаде. Война на востоке и юге была не окончена, и у объединенной армии Северного королевства не было сил помочь новой Гирте. Так, что живя в постоянном напряжении и страхе, многие из горожан смутились и, следуя тем, кто уже жил здесь до основания герцогства, нечестивыми жертвоприношениями и дарами, отринув веру Христову, тоже начали ублажать оскверненных Волчьим семенем старейшин и их хозяев, Многоголовых Вожаков и их ведьм. Любыми способами и средствами, предательством, кровосмешением и ложью, пытаясь выкупить свои покой, имущество и жизни. Так шли год за годом, герцогство погружалось в беззаконие и хаос. Отчаяние и страх завладели сердцами людей, и ни епископ с причтом, ни молодой Герцог, ни его немногочисленные бригадиры и майоры, как ни старались, не имели ни возможности, ни сил победить в этой новой вероломной войне. Волки и их прислужники нападали на деревни и хутора, грабили на дорогах, убивали скот и людей. В насмешку над Христовой верой оскверняли, поджигали храмы, громили монастыри. Изможденные постоянными набегами, запуганные кудесниками, старейшинами и знахарями селяне, лишившись всякой воли к сопротивлению, отдавали им свое имущество и урожай, приводили к ним своих сестер и дочерей. В стычках гибли самые смелые и самоотверженные из рыцарей. Полицейские, шерифы и наемные артели отказывались выполнять свои контакты и долг, боясь расправы над своими женами и детьми, и герцогу Карлу, у которого едва хватало сил и средств, чтобы только оборонять ближайшие окрестности Гирты, только и оставалось, что со скорбью наблюдать за тем, как все что ему дорого, все, во что он вложил столько сил и лет своей жизни, рушится и разваливается на куски. Слушать от землевладельцев и управляющих наглую ложь, считать потери, смотреть как горят дома и гибнут его люди, не в силах противостоять бесконечному и все усиливающемуся жестокому напору отступников и наущающей их нечисти.
  Тогда всем казалось, что это конец. Что так будет продолжаться до тех пор, пока нескончаемая чреда убийств, предательств и смут окончательно не сломит волю, не уничтожит или заставит бежать прочь из этих земель, последних, верных короне и Христу, Герцога и его отважных рыцарей. И напрасно герцог Карл отсылал гонцов на восток с отчаянными просьбами о помощи: еще не закончилась прежняя война, как началась новая смута. Ослабленная, обескровленная королевская армия, больше не могла контролировать бывшие в подчинении короны земли. Конфедеративное Северное Королевство оказалось на грани распада и новой войны. Новые конфликты за мелочные сиюминутные выгоды очагами проказы вспыхнули между герцогством Лирой и баронством Мильдой. На востоке пожелала выйти из состава Конфедерации Камира. На море вступили в противостояние флоты Лансы и Акоры. Ни у кого не было ни сил, ни желания помогать новому, далекому от всех торговых путей и сфер влияния, лежащему в северных таежных землях герцогству. И только Господь Бог услышал стенания и молитвы тех, кто остался верен Ему и ни под каким предлогом, ни за какие посулы, ни под какими угрозами, не предал Христовой веры. В один день на прием к герцогу Карлу пришла женщина чужих кровей. Темноволосая, как жители города на берегу ледяного океана на севере, Мирны, с темно-серыми глазами, она заявила, что станет его женой, потому что она дочь Лунного Дракона, и пока его кровь будет биться в сердцах потомков рода Булле, будет хранима, никогда не будет захвачена и разрушена врагами, не падет Гирта. Рыцари Герцога только посмеялись над ней, сказали, что она обычная попрошайка, и хотели выгнать ее прочь, снабдив на дорогу краюхой черного хлеба и парой мелких монет, но герцог Карл был удивлен ее речам и приказал назначить ей аудиенцию. В разговорах и прогулках с ней он проводил долгие часы, посвятил ее в государственные дела, и вскоре
  помолвился с ней, венчался и назвал своей женой. А осенью случилось страшное: Герцог публично объявил, что сам готов вступить в ковенант с Многоголовым Волком и отречься от Христа. Долго велись переговоры, и наконец, начались приготовления к торжественной и нечестивой церемонии, в которой должны были участвовать как все старейшины, вожаки и ведьмы, так и все рыцари, священнослужители, старшины и землевладельцы Гирты. Были сброшены колокола и кресты с церквей, что очень устрашило и взволновало всех, были приглашены в город и без всякого стыда ходили по улицам дикие лесные старейшины, кудесники и вожаки. А в день Рождества была назначен страшный ритуал отречения, что, как выставили обязательным условием Волки и их пособники, должен был пройти в Соборе Пришествия Христова на оскверненном их семенем алтаре... Многие ужаснулись этим новостям, но солдатам и рыцарям было велено жестоко подавлять всех несогласных с новой политикой Герцога, что во всеуслышание объявил, что раз Бог не хочет помочь, помогут Иные Силы, с которыми он намерен заключить кровавый союз, также как и все другие до него, жившие на этой земле.
  Когда же наступил назначенный день, к Собору явились все старейшины, кудесники, жрецы и их ненасытные, в ожерельях из человеческих костей, ведьмы, а с ними, с их приближенными, сродниками и детьми, явился и самый главный и старший из Вожаков. Тот, чье имя впоследствии было вычеркнуто из всех архивов с приказом навсегда забыть.
  Брызжа слюной, демонстрируя всем свою похоть и нетерпение, в своем чудовищном нечеловеческом обличии, не страшась ничего, скаля свои многочисленные пасти, сверкая множеством алчных глаз, он вышагивал по улицам города, направляясь к дверям церкви. В знак своего превосходства, в этот день он должен был лично войти на алтаре в герцога и герцогиню и осквернить их, скрепить этот пакт между ним и правителями Гирты. Ведь нет для язычников, колдунов, богоненавистников, подлецов, лгунов, предателей, растлителей и вероломных мошенников больше той мерзостной радости, чем глумиться над Христовой верой, а вместе с ней над всем хорошим, благородным и честным, что только вместе с ней, возможно на этой печальной и скорбной земле...
  Но случилось все совсем иначе. Когда все собрались, и безбрежная, нечестивая, торжествующая своей победе, многолюдная толпа со своими богомерзкими флагами, тотемами и фетишами, оглашая заснеженные улицы и проспекты гулом барабанов и трещоток, с отвратительными языческими песнопениями подошла к дверям церкви, солдатам и рыцарям был отдан приказ напасть на них.
  Бесконечным потоком лилась кровь. Текла по площади и ступеням храма, стекала с набережных и моста на лед Керны. Не щадили никого. Стреляли, рубили, топтали конями женщин, стариков и детей, всех, кто вместе со своими жрецами пришли принять ковенант, злорадно насладиться бесчестием Герцога и Герцогини.
  Весь день и всю ночь накануне Рождества Христова продолжалась расправа на улицах Гирты. Тем, кого не затоптали конями, вместе с тотемами, знаменами и бубнами, бросали в разведенные тут же на площадях и перекрестках костры. Мчались по дорогам отряды, врывались в села и деревни, вытаскивали из домов на снег тех, кого заранее внесли в составленные в тайной герцогской канцелярии списки. Рубили головы кудесникам, старейшинам и жрецам, жгли их дома, выгоняли на стужу в тайгу их семьи. Хватали Многоголовых вожаков, везли в город, тащили к реке, рубили руки и ноги, бросали с моста в ледяные полыньи.
  И весь день, и все последующие дни и долгие недели, пока шли казни, днем и ночью по всему герцогству торжественно звонили колокола, что поспешно подняли на колокольни. Стучали топоры мастеров, поднимающих обратно на храмы кресты. Служил литургию, причащал солдат, горожан и рыцарей, перед убереженным от осквернения алтарем в соборе Пришествия Христова, епископ. Стояла на твердокаменно полу на коленях, слезно молились о спасении города, просила прощения у Господа Бога подсказавшая эту страшную уловку герцогу Карлу, что лично руководил, атакой и арестами, герцогиня Мария.
  Так хитростью, отвагой и волей Божией был побежден Ковенант. Так огнем и мечом, послушанием и твердой решимостью, восторжествовала Христова вера.
  Так, устояла Гирта, спасенная мудростью и хитростью, праведной и отважной женщины.
  Прошли века. С тех пор было еще много войн, бессчетной была чреда страшных и трагических событий. В горниле битв и смут погибли многие из герцогской семьи. Были казни предателей, мошенников, воров, мздоимцев и убийц. Были налетчики-поморы с северных островов, бородатые разбойники с круглыми щитами из Фолькарта и Ирколы, были войны с Мильдой. Горели берега Браны, реки по которой прошла граница между баронством и герцогством. Был первый, неудачный поход на юг, в попытке отвоевать Басор, свергнуть белого халифа Джебраила и истребить его нечестивых идолопоклонников, которым поют анафему на литургии накануне Пасхи Христовой, в дни Светлой Седмицы. Была большая война, когда объединенные армии западных держав при поддержке Ордена вторглись в Ледяное Кольцо, что едва не окончилась распадом всего Конфедеративного Северного Королевства. Было еще очень много трагических, страшных и позорных страниц в истории последнего союза христианских монархий. Не меньше их было и в летописях Гирты, но не было в ней больше ни многоголовых оборотней, ни жестоких жрецов, ни их безумных, беспощадных, вечно жаждущих крови желтоглазых, носящих ожерелья из человеческой кости ведьм. Не было до тех пор, пока однажды старый добрый герцог Конрад, отец нынешнего герцога Вильмонта и его сестры Клары, не вернулся из поездки на север с беловолосой, статной и голубоглазой женщиной по имени Сив. Не назвал ее своей женой и новой леди-герцогиней.
  
  ***
  
  - Вы восхищаетесь Марией Булле - словно очнувшись от какого-то колдовского сна, в который как будто, ввела его принцесса своим мысленным прикосновением, пытаясь осознать, был ли он сам свидетелем тех жутких событий, или это его возбужденный магическим эликсиром разум, повинуясь ее словам, сам обратил этот страшный рассказ живыми, яркими и кровавыми образами и картинами, тихо произнес детектив.
  - Верно - ответила она. Ее глаза снова обратились к нему и яростно вспыхнули. Она сидела, поджав колени и положив на них руки, совсем близко к Вертуре, почти бок о бок с ним. Казалось, проговаривая слова, она сама пыталась убедить себя, напомнить себе что-то очень важное и необходимое. Словно задумавшись на миг, погрузившись в свои тяжелые и печальные мысли она замолчала на несколько долгих секунд, но, тут же спохватившись, снова протянула руку, чтобы он вновь наполнил ее фужер.
  - Иначе не победить - согласился Вертура - это только в житиях святых смирение останавливает пулю и Господь разверзает море перед ногами преследуемых фараоном евреев. А нам остается только ум, вера и меч.
  - Да - ответила она твердо. В ее голосе звучала скорбь, как у человека, принявшего какое-то нелегкое и страшное окончательное решение, которое, скорее всего, будет стоить ему жизни - Господь дает власть, возможности, мудрость, силу и волю тем, кому считает нужным, и отринуть его дар, предать по слабости, ханжеству, лени или мнимому смирению, забиться в угол, спрятать голову в песок, сказать 'не мое дело' - равносильно предательству. Потому что за таким человеком идут другие, на него смотрят, с него берут пример, и если он бросит все, сложит с себя полномочия, делегированные ему Богом, кто еще вступится, кто протянет руку нуждающемуся в помощи, кто защитит их? Грехи упавшего зачтутся ведущему. И нет разницы кто ты. Герцог, рыцарь, священник или полицейский. Таков закон, и каждого из нас будут по нему судить.
  Как будто ударила невидимая молния. Детектив вздрогнул. Иным взором он снова видел рядом с собой не хрупкую темноволосую девицу в долгополой клетчатой рубашке, фантазирующую за фужером вина о перспективах политики, а облаченную в тяжелую, морозных цветов зимы бело-голубую мантию грозную и непреклонную герцогиню, в беспощадном и пронзительном лунном ореоле, какой он сегодня уже видел ее перед трапезой, на лестнице. Как наяву, видел ее твердые накрахмаленные, идеально белые рукава, густо испачканные в крови, на руках алые перчатки с светло-синими накладными человеческими ногтями, тяжелые черные башмаки, и вплетенную по центру от затылка в длинные и прямые темно-русые, чуть отдающие рыженой, волосы, зловещую алую ленту с тонкой, едва различимыми магическими письменами и кроваво-красными, как кровь и кость, блестящими жемчужинами на каждом конце.
  - Вот почему сэр Август и все остальные пойдут за ней. Они убьют любого кто встанет у нее на пути - подумал про себя, испугавшись, что сейчас она властна сделать с ним все что угодно, детектив, но видение уже исчезло. Дикие и властные глаза принцессы погасли, снова были печальными и смиренными. Лицо и черты стали изможденными и грустными, как будто события сегодняшнего дня, а особенно трапеза и этот разговор, отняли у нее слишком много сил.
  - Не всех. Только тех, кто своими злыми деяниями заслуживает этого - как будто бы он сказал все это вслух, ответила принцесса. Чуть повернувшись, когда он очередной раз качнул скамеечку, привалилась к нему боком, отчего Вертура вздрогнул. Он испугался, ему внезапно подумалось, что вот-вот и она положит голову ему на плечо, приласкается к нему как к мужчине.
  - Я могу и сама - печально и тихо рассудила принцесса Вероника - обратиться драконом, всех уничтожить, испепелить... Но обязаны именно они. У каждого свои обязанности, свой долг. Герцог обязан приказывать, священник исповедовать и причащать, палач рубить голову, солдат служить. И вы будете должны, когда я прикажу. И Анна и все остальные.
  - Она может приказать мне обнять себя, и быть ласковым с ней. А может и не приказывать, и в несколько прикосновений сломает даже самую крепкую волю своей непомерной силой и все будет по желанию и с радостью. И герцогское ложе и отрубание головы - стремительно подумал детектив, содрогаясь от того, что своим плечом чувствует твердое и необычайно горячее правое плечо герцогини - но последнее слово всегда будет за мной, как не будет оправдания и на Страшном Суде. Анна... Быть может она мне не жена и не любимая, но сейчас, волей Господа, мы вместе с ней и, какой бы гадиной она не была, она подневольный человек и я должен быть бережным, благородным и честным с ней.
  Принцесса Вероника, казалось, внимательно прислушивалась к нему, словно ожидая каких-то его слов, и как только он проговорил про себя все эти свои отчаянные спутанные мысли, развернулась и, непринужденно отстранившись, потянулась за своим фужером, подставила ему, чтобы снова налил. Коснувшись его губами, спокойным и сдержанным, немного веселым светским, почти дружеским тоном, как будто до этого они только и беседовали о политике и сплетнях, заявила.
  - Кстати, об Анне. Как вам ее коса? Как вдова, она обязана носить ее. Но ей лучше без. А один рыцарь даже пошутил, что мы с ней похожи. Как две сестры.
  Принцесса многозначительно повела уголком губ и, сделав еще один большой глоток, словно уже потеряв к детективу всякий интерес, приказала.
  - Ступайте к ней, она устала ждать. Не задерживайтесь, иначе вы снова ее обидите. Что же касается ваших сомнений относительно доверия - герцогиня сделала выразительную короткую паузу. Ее взгляд снова стал властным, непреклонным и ледяным - она умрет за вас, если будет нужно. У нее такая инструкция. Но если с ней что-то случится - умрете вы.
  Она вытянула ноги, резким энергичным движением остановила скамью, обозначив, окончание аудиенции. Все слова были сказаны, не осталось ничего тайного, или недоговоренного. Вертура поднялся, молча, благодарно и торжественно поклонился в пол и покинул кабинет. Спустился по лестнице вниз. Прошел по коридору до своей комнаты. Как объяснил ему молодой паж, коснулся автоматически распознающего руку замка на двери.
  
  ***
  
  В комнате было сумрачно. Мариса безмолвно лежала на кровати, смотрела в потолок, ждала его. При появлении детектива она села, оперлась руками, склонила голову, посмотрела печально и с укором, как невеста, ожидающая с войны своего рыцаря. И сейчас, как и сказала принцесса Вероника, она и вправду была без косы. Длинные темно-каштановые, распущенные волосы рассыпались по ее плечам и спине. Начисто вымытые и причесанные, тяжелые рыжеватые пряди, мерцали в слабом свете низких светильников, красиво обрамляли щеки и лоб. Глаза смотрели одновременно горько и смиренно. Она была облачена в свежую темную, стоячую от крахмала рубаху и свою черную бархатную юбку, и, глядя на нее, детектив внезапно для себя обнаружил, что до сих пор он даже и представить себе не мог, что она может быть такой притягательной, благородной и величественной. Как будто бы какое-то иное, совершенно чуждое земным страстям и мыслям, чистое, печальное и доверчивое, но при этом сильное и волнительное чувство озаряло весь ее облик исполненным ожидания и надежды внутренним светом.
  Без лишних слов он подошел, упал перед ней на колени, взял за руки, заглянул в лицо.
  - Прости меня... - только и сказал он ей.
  - Ну и что ты делал? - спросила она, грустно улыбнувшись, кивнула на повязку на его руке. Ему показалось, что она едва сдерживаться от разрывающих грудь слез, изо всех сил стараясь не показать, не выдать, как ей больно и обидно, как она огорчена тем, что он ушел и оставил ее одну.
  - Леди Вероника говорила о твоей косе... Ты распустила волосы. Так гораздо лучше, ты очень красивая.
  - Ага, спасибо. Я ее уже ненавижу - сокрушенно покачала головой, сообщила она - когда-нибудь я обращусь драконом и растерзаю ее и всех ее омерзительных позеров-рыцарей.
  Вертура внимательно посмотрел на нее. Расстегнул пряжку портупеи, снял перевязь и мантию, положил на стол ножны и меч.
  - Сейчас приду - пожав ее ладони, сказал он ей и спешно направился в ванную. Он вернулся через десять минут. Умытый, с чистой, но со все еще мокрой головой, в одной длиннополой свежей черной накрахмаленной рубашке, которую нашел рядом с полотенцами.
  Мариса стояла на балконе босиком в накинутом на плечи поверх рубахи плаще. В задумчивом ожидании привалившись плечом к бетонной перегородке, курила, смотрела на город, на ясную почти, что по-осеннему холодную и свежую звездную ночь над Гиртой.
  Он подошел к ней, встал немного позади. Она сделала полшага назад, повела плечом. Он аккуратно, но властно и безмолвно обнял ее. Она откинулась в его объятия, мягко ткнулась в его подбородок затылком. От ее волос веяло свежим ароматным шампунем и лавандой, которой она полила их. Вертура еще крепче обнял ее. Она ласково коснулась его рук, которыми он держал ее, одной за талию, другой за грудь, провела по ним ладонями, свела его пальцы со своими. Без слов повлекла его обратно в комнату, к столу, рядом с мягкой и просторной, укрытой черным, с золотым кантом, одеялом, постелью, на котором, между блюдом с бутербродами, кисетом табака и ножными с мечом стояли два кубка, что она предусмотрительно наполнила горьким белым вином для себя и детектива.
  
  ***
  
  Ему снился вихрь, в котором, преодолевая сопротивление воздуха, с немыслимой скоростью безмолвно, как это бывает только во сне, мчался, оставляя за собой неудержимую ударную волну дракон. Огромный и сумрачный, с обратной стороны луны, непроглядный как космическая тьма за пределами света солнца и звезд, одновременно похожий на поток темноты и тяжелый и мощный штормовой ветер, он накрыл его своим крылом, был рядом с ним здесь. Вертура вздрогнул и проснулся. Крылом оказалось мягкое и объемистое черное одеяло, которым его укрыла лежащая рядом с ним на животе, щека к щеке Мариса. Ее рука лежала поперек его груди, длинные волосы рассыпались по плечам. За распахнутой дверью балкона стояло тихое и темное ночное небо. Светильники были приглушены, комната полнилась таинственной звездной синевой. Глаз Марисы, моргая над локтем, блестел в темноте.
  - Ты разговаривал пока спал, искал свой меч - прошептала она ему - ты оставил его без присмотра. Я могла заколоть тебя им.
  - Я специально оставил его для тебя - также тихо отозвался Вертура, касаясь ее пальцев, которые тут же ласково сомкнулись на его руке - если ты посчитаешь нужным, всегда можешь воспользоваться...
  - Твоя принцесса не одобрит - перебила его, чуть улыбнулась Мариса - похоже, она взялась за тебя всерьез. Хочет сделать из тебя одного из своих мальчиков, что, когда придет время, будут завоевывать ей герцогский престол и полягут за нее, когда она прикажет им.
  - Ты же тоже за нее? - шепотом спросил, лаская ее руку детектив.
  - Возможно - сжала его пальцы, ответила Мариса. Ее глаза блеснули сумасшедшим огнем точь-в-точь как у принцессы Вероники - как ты сам говорил, надо же делать в жизни хоть что-то хорошее и полезное.
  
  
  ***
  
  Жарко горела печь. Кислым смрадом чадили газовые рожки. На улице прямо под распахнутым окном, под рябиной, пьяный сержант грубым надрывным от усталости голосом рассказывал кому-то несмешной, повторенный уже по десятому разу, анекдот. Стоял самый тихий и темный ночной час. Дрова в печи почти прогорели, обратились багровыми углями, тускло переливающимися за матовой дверцей топки в темноте. Инспектор Тралле давно прекратил свою игру, ушел не сказав ничего и так и не вернулся. Народ на улицах затих, переместился на квартиры, в салоны и распивочные. Только редкие хриплые голоса, да внезапный одинокий вой усталой гармошки, иногда доносились до окон через плац с воды и празднично подсвеченного проспекта. Ощущение разочарования, что всегда остается после таких веселых дней, уже витало в ночном воздухе. Еще пока ненавязчиво, но уже тревожно нашептывая, что еще совсем чуть-чуть и праздник, едва успев начаться, уже скоро пройдет. Из веселого, беззаботного и пьяного куража, обернется вялым, нестерпимо мучительным, кажущимся бесконечным и неимоверно тяжким, утренним похмельем. Придет осень, пойдет холодный дождь и снова наступит серая, полная разочарований и печали жизнь, перемежающаяся сном, бессмысленной и бесконечной службой и еще более бессмысленным отдыхом дома на диване у печки, или за столом в кабаке...
  Зашел капитан Глотте, принес большую папку, со злорадством скривил рот, рассказал в подробностях о праздничных гуляниях майора Тинвега, о которых Фанкиль уже успел наслушаться из отдельных осторожных реплик на плацу и в длинном коридоре здания комендатуры за дверью отдела.
  Какие-то неудачники, не то чужаки, не то пьяные настолько, что не поняли, к кому пристали, что-то не так наговорили майору и его жене, когда те, в отдалении от знакомых, наслаждались прекрасным пейзажем на темной набережной залива. После короткой драки, майор, князь Мунзе, маркиз Раскет и еще несколько рыцарей, что после ужина в герцогском дворце поехали отдыхать, кататься по ночному городу, ворвались в дом, куда убежали оставшиеся задиры, нашли их комнаты и разгромили их. Дальше было больше. Под раздачу попали домовладелец, двое жандармов и местный вор, с которым те, зная его в лицо уже много лет, все никак не могли справиться, на все заявления писали отписки. По приказу майора квартирьера окунули головой в грязный ночной горшок, нерадивых жандармов бросили в реку, а вора повесили на фонарном столбе. Окончательно разбушевавшись, собрав большую компанию молодежи, поехали загород. По дороге стреляли, устроили драку в питейной, катаются там и до сих пор не утихомирились.
  - Мастер Тинвег заходит и говорит 'Что непонятно? Отдыхаем культурно!' - хрипло и резко засмеялся капитан - и плеткой всех подряд. А леди Тинвег смеется на весь дом из-за его спины. С улицы слышно. Опять ножом кого-то порезала.
  - Надеюсь, нас это не никак касается? - внимательно, не перебивая, дослушав анекдот, напустил на себя меланхоличного безучастия, уточнил Фанкиль. Подумав немного, все-таки не удержавшись, прибавил - а что? Не в моей компетенции, конечно, мастера Тинвега судить, но вообще, раз некоторые по-хорошему не понимают, отколотить, чтоб лишний раз рот открыть боялись, тоже выход.
  Капитан скривился еще больше так, как будто рассказал все это только для того, чтобы услышать именно эту реплику. Прищурил отекшие, красные с недосыпу, глаза.
  - Вот это лично вас касается, Лео - бросил на стол папку с бумагами - снежок этот наш черный сбежал и уже набезобразничал. Будете его ловить.
  - В розыск поставьте - раскрывая папку и без всякого интереса заглядывая в нее, все также безразлично ответил рыцарь - как мы его по-вашему поймаем? Нас тут всего два с половиной человека сидит.
  - Мне без разницы, приказ сэра Гесса - ответил капитан, присел за стол - мы этим заниматься не будем. У нас крадунов, хулиганов, негодяев полные клетки. Класть некуда уже. Заперли тут в сарае одних, а те через крышу вылезли. Завтра внеочередная порка. Сразу не назначили, как всегда, как будто и не знали по прошлому опыту, поменяли расписание дежурств, а внеочередные наряды не поставили. У меня парни без смены уже вторые сутки, а вы тут бездельничаете сидите.
  - А что он и вправду каннибал что ли? - зевая, уточнил, занося приказ в журнал Фанкиль.
  - Каннибал ваш мертвый, между прочим, тоже где-то бегает - упрекнул его капитан - вам мэтр Фарне рапорт еще не приносил? Это вы мэтра Трасса тогда, во вторник, сожгли.
  - Значит два каннибала - меланхолично уточнил, пометил в журнале Фанкиль, взялся за подшивку - и это все тоже нам? Как всегда, или что-нибудь действительно интересное? - раскрыл, начал читать по диагонали вслух длинный, приложенной отдельной докладной, список.
  - Все как в прошлый раз. И эти коктейли, с которых никто не знал какой стороной поворачиваться к очку, и попугай, кричащий 'Не от Бога Герцог'. Памфлет про сэра Августа, который мочился духами. А что такого? Он-то позволить себе это может, если пожелает, кто ему запретит? И этот политический спектакль, и насильник с двумя... Серьезно? А эти... дамы вообще были трезвыми? И карета Ринья и что там еще?
  - Вы не читайте, там читать нечего - криво улыбнулся, кивнул капитан, постукивая пальцами по столу - все равно никто не будет этим заниматься. Это все в архив.
  - Да, видел уже сегодняшний циркуляр... На ярмарке продавали ипсомобиль мастера Роффе - все же продолжил, с выражением и издевкой продекламировал Фанкиль - за двадцать семь с половиной серебряных марок. И продали. Целых шесть раз. Неустановленный пожилой мужчина давал всем поглядеть в свой телескоп, через который все были голыми. Интересно, а в сторону гостей сэра Булле, тоже смотрели? Надо уточнить. Акробаты. Живой лестницей в виде уличного спектакля забирались в дома, выносили ценности. А этих почему искать не будете? Заплатили уже? Кому? Сэру Гессу, или Тиргоффу? Вы, Герман, лучше радуйтесь, что станции выставили так, что ничего не искажалось, а то бы тут еще и огнеглотатели по улицам ходили, ручных демонов гладить давали за пару монет, мешки денег фальшивых наколдовывали и порталы в небо ставили с обзорными пролетами над Гиртой... Только вот что это за слухи о том доме на Кузнецов двадцать четыре? Проверяли? Болтовня или состав преступления все же был? Все понятно. Ладно, Герман, оставляйте, будем разбираться с Валентином.
  
  ***
  
  Ушел полицейский адъютант, что принес в квартиру куратора полиции Гирты подписанную капитаном оперативного отдела Александром Кноцци и генералом Гессом сводку и анонимный, составленный из алых, желтых и белых роз, букет. Ушла, забрав его, и Хельга Тралле. Ева осталась одна в квартире.
  Закрыв за хозяйкой дверь, весело побежала в их с Марисой комнату, зная, что сестра не придет ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, а может и вообще навсегда переселится на улицу генерала Гримма, сдвинула их кровати вместе в одну так, как будто бы так они всегда и стояли здесь. Надела нарядную темно-зеленую пелерину с капюшоном, расчесала волосы. Уложила челку перед зеркалом, подрумянила свои нежные, округлые щеки, натерла жирным кремом, скулы и лоб, чтоб блестели. Окинув взглядом квартиру, убрала лишние вещи с прикроватного столика, подравняла коврик и обувь в прихожей у вешалки.
  Все было готово. Потянулись томительные и бесконечные минуты ожидания. Ева налила себе кофе. Сидела у окна на кухне. Смотрела на пустые кубки и бутылку с самым лучшим вином, которое ей было разрешено брать из буфета, на подаренную ей сегодня утром Даскином кованую железную розу, которую она положила рядом на столе.
  Она ждала его. Но время шло, а его все не было.
  Стояла глубокая ночь. Все, кто искал компании и веселья, уходили за мост на южный берег. Там, за рекой, на набережной перед университетом, на Рыночной площади, перед герцогским дворцом, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей, горели костры, стояли вынесенные из домов на улицы и скверики столы и скамейки. Катались телеги с которых торговали горячими бутербродами и напитками.
  Там будут пировать всю ночь, праздновать ежегодный юбилей герцогства...
  Уже далеко за полночь явился срочный курьер. На его звонок, Ева радостно встрепенулась, побежала к двери. Вручив письмо, он было начал рассказывать о приключениях князя Мунзе и майора Тинвега, но Ева не стала его слушать и выставила вон. Вернулась к столу, налила себе чаю. Уставилась в окно. Там, внизу, горели фонари. Теплился ряд окон полицейской комендатуры. Рыжими точками пылали жаровни на плацу и у конюшен левее от окна и ниже по проспекту Рыцарей. Горели как будто совсем далеко в какому-то другом мире, все тем же, как и во все другие точно такие же тоскливые и одинокие ночи ровным, казалось бы призрачным и далеким светом, от которого становилось еще более одиноко и тоскливо на душе.
  Так прошел еще час. Но вот внизу, на проспекте, совсем затихли последние музыка, песни и веселые крики. Угомонились, разошлись по комнатам отдыхать перед завтрашним праздничным днем гости в квартире леди Магно - известной придворной дамы и жены крупного землевладельца и вассала герцога Вильмонта, что жила этажом ниже. Хельга Тралле так и не вернулась, и было порадовавшаяся ее так удачно совпавшему с приездом Даскина, уходу Ева, с досадой подумала, что лучше бы она не задерживалась и пришла как можно скорей: в квартире на седьмом этаже, выше которой были только чердак и крыша дома, стало как-то совсем неуютно, страшно и тихо. Только тяжело и мерно, тоскливо отбивая секунды, тикали часы.
  Ева сидела за столом, пила чай, от нечего делать, начала читать циркуляр для служебного использования о сегодняшних происшествиях. Прочла о том, что прошлой ночью люди графа Прицци приехали в расположение бригады Келпи и какой-то пьяница во время разговора графа со старшиной отряда, бароном Тамброй, изволил шутить о смерти старшего сына командора Лилового клуба в стычке, что случилась шестнадцать лет назад на дороге на Эскилу, к югу от Гирты. Что после этого была драка со стрельбой, а заезжие феодалы и их сержанты были частью разоружены, раздеты и отправлены восвояси, в ночь, голыми без белья и снаряжения. Самого же барона граф отвез в тюрьму и обещал назавтра обмазать лошадиным навозом и, вместе с его ближайшими вассалами и друзьями, выпустить голым на плац перед конным турниром на потеху и в назидание зрителям. Прочла о том, что в какой-то квартире бесследно исчезла целая семья, и двери были заперты изнутри на засов. Что сгорел дом, где жила некая женщина, о которой шептались, что она маг и умеет предсказывать предстоящие события. Свидетели сообщили о том, что перед самым пожаром видели ее внезапно, без всякой причины, вспыхнувшую фигуру и слышали ее отчаянный крик.
  Но больше всего привычную к подобным сводкам наперсницу куратора полиции Гирты взволновала сводка о взрыве кареты Ринья. Как указывалось в докладе, какой-то неизвестный мужчина внезапно подбежал к ней и забросил в ее окно гравитационную, какие используют на рудниках для дробления породы, бомбу. Погибло шесть человек - в том числе кучер, полицейский у ворот и двое лакеев. Все они, вместе с лошадьми превратились в изуродованные до неузнаваемости, перемолотые как в мясорубке ошметки. Что случилось с тем, кто принес бомбу и был ли он сам среди погибших, следователь пока не установил.
  Ева взяла фужер, но так и не притронулась к вину, в очередной, бесчисленный, раз прислушалась к темноте в коридоре и на лестнице. Не ударит ли внезапный, резкий и веселый напористый звонок, не загремят ли звуки знакомых шагов на площадке у дверей, не послышится ли веселый голос, что позовет ее на прогулку по ночным улицам Гирты... Но все было напрасно. Он не пришел и она осталась одна в пустой запертой квартире. Одна на всей земле и страх того, что приоткроется дверь соседней комнаты, заскрипит половица под тихой крадущейся ногой, мелькнет отражением в зеркале незнакомая фигура, коснется плеча холодная рука, вспыхнут светящиеся глаза перед лицом, послышится чужой и страшный голос, и никто не спасет, кричи не кричи, не поможет, холодным, лишающим воли ужасом, закрался в ее сердце.
  - Все это вздор - хлопнула она рукой по столу, сказала она вслух - это все Анна. Она такое придумывает, рассказывает, а теперь ее нет, развлекается там как всегда. А я, как всегда, одна, и Эдмон опять не пришел. Как всегда обещал, и теперь его нет. Что за человек он такой? А я все жду его, каждый раз, год за годом... И ведь замуж пора давно уже...
  Ева погасила свет на кухне, вернулась в их с Марисой комнату. Зажгла перед иконами свечу, прочла молитву. Положила крест в изголовье рядом с подушкой, а на другую сторону постели свой меч. Разделась, еще раз внимательно прислушалась к тишине в квартире и легла на кровать, на которую предусмотрительно, еще с вечера, положила одетые в свежие, политые одеколоном наволочки, две подушки для себя и Эдмона, что обещал прийти сразу, как только выполнит доверенное ему Хельгой Тралле поручение...
  За окном громыхнула петарда. Эхом отразилась от стен. Какая-то уже изрядно подвыпившая, изнуренная весельем компания вывалилась из подворотни соседнего дома. Оглашая двор надрывистыми выкриками, направилась через арку на проспект.
  
  ***
  
  Глава 14. Принцесса Вероника. (Суббота)
  
  ***
  
  Он проснулся поздно. В комнате было тепло, витал горький аромат трубочного табака, смешанного с привкусом какого-то необычного, приятного химического запаха, похожего одновременно на замысловатые духи и фруктовое мыло. На столе живописным натюрмортом стоял завтрак: изящный ярко-красный кофейник из блестящего фарфора, такие же высокие и узкие, чтобы на стенках оседали крупинки кофе чашечки, тарелка с горячими бутербродами с зеленью, джемом и сыром. На соседнем блюде ожидали уже подостывшие, но все же весьма аппетитные на вид, ароматные, посыпанные перетертыми грушами и сахарной пудрой пончики и слоеное печенье.
  Мариса сидела перед столом, откинувшись в кресле, опустив к груди подбородок, придирчиво глядела на еду и чашки кофе, с видом, как будто уже совсем не лезло в горло, курила.
  Детектив залюбовался ей: по плечам рассыпались, ниспадая до подлокотников кресла, распущенные волосы, длиннополая черная мантия с бордовыми лепестками застежек на груди и клиньями под рукавами распахнута, накинута как банный халат поверх короткой нижней рубахи до середины бедер, словно бы подчеркивая белизну ее вытянутых, скрещенных лодыжек. Вертура улыбнулся - свежий, вытянутый, как от палки, синяк на ноге и меч детектива в ножнах, поперек ее обнаженных колен предавали ее облику какую-то особую эксцентричность. Заметив, что Вертура проснулся и смотрит на нее, Мариса сделала вид, что он ей нисколько неинтересен, только глубоко затянулась из трубки и с силой выдохнула в сторону буйного зеленого вьюна, поднимающегося из горшка рядом с входной дверью к самому потолку, густое облако сизого дыма. Согнула руку в локте и приняла вид скучающей за пером и бутылкой крепкого поэтессы, сочиняющей лирический сонет.
  Бутылка с приятного рыжего цвета питьем и вправду стояла между чашечками и блюдами с завтраком. Высокая и плоская со знакомой наклейкой и клеймом популярной в Гирте марки 'Черные дубы', с буквицей и черной аппликацией по белому с изображением корявого и необычайно манерного и притягательного разлапистого, не то вяза, не то дуба, дерева, она выглядела так завлекательно и стильно, что прямо так и хотелось взять ее за горлышко, выпить до дна и больше в жизни никогда не касаться никаких других напитков.
  - Христос Воскрес... - только и нашел, что сказать, поприветствовал ее детектив, повернулся на бок, подложил локоть под голову, чтобы получше, рассматривать Марису, насладиться ее столь притягательным и экстравагантным видом.
  - Все, принц-изгнанник - без всяких предисловий абсолютно серьезным голосом, внезапно заявила она - кончай валяться, надевай доспехи и вперед. Ты обязан победить всех в мою честь, иначе ты меня не достоин. Сегодня конный турнир и ты обязан участвовать, иначе ты тряпка, а не мужик.
  Ее глаза горели счастливой шальной веселостью. Она изо всех сил сдерживалась, чтобы самой не засмеяться над тем, как ловко она пошутила.
  - Да у меня и коня-то даже своего нету, а из лат только казенная бригандина. И та в Мильде... - просто ответил Вертура. Сел, оправил нижнюю рубаху, в которой спал, налил себе кофе и чуток, для придания вкуса, 'Черных Дубов'. Достав трубку, вытряхивая оставшийся со вчерашнего вечера нагар, затряс ей над алой вазочкой уже изрядно заполненной углем и валяющимися вокруг горелыми спичками, которые, прикуривая, Мариса, наверное, изображая из себя светскую даму, что может позволить себе любую причуду, нарочно неаккуратно бросала мимо пепельницы.
  - Турнир это в программе леди Вероники? - глотнув кофе, уточнил Вертура - и мы поедем вместе с ней? Можешь думать все что угодно, но это не я придумал все это... Но я так и не понял этой шутки с каретой леди Ринья...
  - Ты тут не при чем - прищурившись поверх трубки, строго осадила его Мариса - леди Булле пригласила меня. И ты уже должен догадаться, что у нас здесь делают с теми, кто пренебрегает ее гостеприимством.
  - Да, рубят головы. Но своим-то она потом назад приставит, а мне нет, и в отчет напишут, что нарушений не было... - согласился детектив - я что-то пропустил утром? Который час?
  - Одиннадцать - продемонстрировала модно вытянутый сверху вниз ромбический циферблат на стене Мариса и поморщилась - ты пропустил тренировку. Леди Вероника заставила отжиматься и отколотила всех своих девиц. Ты хоть знаешь, что такое тренировка с оружием? Ты хотя бы инструкцию читал, как пользоваться этим?
  И она продемонстрировала Вертуре его собственный меч, приняла с ним угрожающий вид.
  - Да вот выдали, а за какой конец хвататься не объяснили. Но, если что, ты уже была на тренировке и сумеешь всех отлупить.
  - Ну ты и тряпка. Все мужики как мужики, а ты! - покачала головой Мариса, шумно задышала через трубку, и отвернулась от стола, чтобы он не видел, как она улыбается, наслаждаясь их веселой и глупой беседой - ладно, будем учить тебя жизни, раз ты такой балбес. Так что я буду распускать язык, а ты отвечать, понял это?
  Вертура встал, тоже накинул на плечи свою мантию и подошел к распахнутой двери на балкон. Над городом стояла блеклая летняя марь. Бело-голубое небо дышало еще теплой, но уже сыроватой августовской свежестью. Над крышами из многочисленных труб поднимались дымы, вливаясь в низкие серые облака над городом, заслоняли перспективу. С балкона детектив обнаружил, что в городе на южной стороне Керны, западнее и восточнее проспекта Рыцарей темнеет еще две плоские скалы. На них стоят дома и светлеют изгороди и кроны высаженных в тесных палисадниках и двориках деревьев.
  Темная, чтобы не мешать проезду разобранная во многих местах, крепостная стена разделяла надвое южную Гирту. Пересекала проспект Рыцарей у главпочтамта, у гостиницы 'Башня'. Той самой, где детектив впервые познакомился с бестолковыми студентами.
  Поставив на бетонный парапет чашечку с кофе, Вертура закурил. Наслаждаясь теплым летним утром, стоял, с интересом разглядывал светлеющие на склонах холмов террасами нагромождения кварталов увенчанное бесчисленными печными трубами и рыжей черепицей крыш, откосы и старые, серые от ветра и палящего солнца дома и городские укрепления. Любовался белесой гладью залива далеко по левую руку в стороне, ущельями проспектов, обрамленных вычурными башенками, темно-зелеными кронами вековых деревьев во дворах, куполами и колокольнями церквей черными и скорбными, что были построены в темные века, еще во времена основания Гирты и красными с белым - торжественными, современными.
  Пришла Хильдегард, без стука деловито распахнула дверь. Бросила быстрый взгляд на стоящего на балконе без штанов, но с фужером кофе в руке Вертуру, как будто они были лучшими подругами всю свою жизнь, завела веселую беседу с Марисой.
  - Вы еще не собрались? Выезжаем через двадцать минут - сообщила она, заулыбалась, с кокетливой насмешкой бросила детективу - а где ваши латы, деньги и меч? На турнир тоже без штанов поедете?
  - Ну, на юге, откуда я родом, туника это тоже мужская одежда... - стараясь не выявить жгучего смущения тем, что на его вид все-таки обратили внимание, начал с пафосом оправдываться он - а вот без шляпы действительно никак. Просто невозможно жарко. На камнях у нас пекут яичницу, а на крышах домов ставят баки, в них кипятят на солнце воду, чтобы варить в ней рис... И эти черные скалы у реки Эсты - на них даже лошади обжигают ноги через копыта, а рыбаки прямо там пекут свой улов. Например рыбу с луком Хе...
  - Какая чушь! - наигранно засмеялась фрейлина, пристально и как будто даже хищно разглядывая его босые, с обломанными ногтями, ступни.
  - Да сказочник он! - отмахнулась, брезгливо наморщила лоб, выдохнула дым, Мариса - всем уши прозвенел, что замок у него, патефон с бронзовой трубой, триста коку риса, самовар и поле с луком Хе. Сам без штанов, а тоже лезет в принцы!
  
  ***
  
  Пробиваясь через дымку, жарко светило полуденное солнце. Над городом повис тяжелый, душный, исполненный ароматом дымов печей и раскаленного камня, августовский штиль.
  Они отъехали от дворца отрядом в полторы сотни верховых. Во главе колонны ехали всадники со знаменем, все облаченные в шлемы и легкую современную броню, вооруженные мечами и пистолетами. В центре герцогиня и ее многочисленная свита. Замыкали процессию капитан Форнолле и отряд придворных кавалеров и юнкеров, преданных отряду герцогини в усиление.
  - Да, дело серьезное - шепнул Марисе детектив, указывая на одного из всадников в легкой лиловой современной кирасе под плащом, с мечом в ножнах и коротким ружьем в кобуре - это так всегда или из-за кареты леди Ринья?
  - Конечно как всегда, мы же в Гирте! - услышав их беседу, весело сообщил Фарканто и весело объяснил - у нас тут то одно, то другое. Не соскучишься. А карету, очевидно, взорвали Солько, хотели поссорить сэра Булле и сэра Ринья, отомстить за кабаки. Такие гравитационные бомбы есть только у него. Их заказывают из Столицы, используют в каменоломнях, для добычи руды. Он с инспекторами мэтра Парталле на короткой ноге, вот самым главным себя и возомнил. Весь северный берег под себя подмял, давно с ним воюем, но теперь леди Вероника и сэр Август ему так не спустят, укажут, где его место.
  Будучи сопровождающим принцессы, он был одет в современный бригандинный жилет и поножи. На его груди была перевязан большой лиловый с красным бант, а в знак превосходства, поперек седла он вез черное высокотехнологическое ружье с толстым стволом и изготовленными из пластмассы прикладом и цевье. Как и другие рыцари, из снаряжения он также имел при себе и притороченные к седлу открытый шлем, свой длинный и узкий меч, а также треугольный, маленький и легкий, изготовленный из прочной пластмассы, что может выдержать и пулю и удар топора, щит. Следуя по левую руку от принцессы, насторожено смотрел по сторонам, выдавая в себе не простого бездельника-юнца, а верного и бдительного конвоира. Его рыжая подруга ехала рядом с ним, без умолку болтала о всякой ерунде, была весела и как будто не выказывала ни капли тревоги. Одевшись сегодня в тяжелую зеленую мантию, чтобы не простудиться на ветру и темный композитный нагрудник, ношение которого кажется, забавляло ее от всей души. Как будто подражая местной моде, она манерно намотала на шею под самый подбородок, прямо поверх капюшона и ворота неопрятный и длинный желтый шерстяной шарф, заколола его огромной заколкой с острым языком, распустила свои растрепанные, как будто нарочно немытые волосы поверх темно-зеленой шерстяной пелерины.
  Четвертым спутником принцессы был тот самый черноволосый, заведовавший вчерашней казнью, жандарм. Безбородый, худой, с обликом и манерами иноземца, безразлично-надменным неподвижным, как будто идеально выточенным из мрамора, лицом и колючим взглядом немигающих серых глаз, он сразу произвел на Вертуру отталкивающее впечатление. Как выяснилось, когда он подошел к детективу и грубо, без предисловий, заявил ему, чтобы тот быстро сбегал в арсенал, надел доспехи герцогских цветов и взял гербовой щит, его звали Вальтер Кирка. Родом он был с севера, из Мирны, и в звании лейтенанта герцогской гвардии служил сенешалем при Малом дворце. Регина Тинвег, ближайшая фрейлина принцессы Вероники и старшая дочь майора жандармерии барона Марка Тинвега, была его женой. Когда они разговаривали с мужем в стороне, не то ссорились, не то говорили по какому-то важному делу, он держал ее за ладонь так, что Вертуре показалось, что, вот-вот, и он сломает ей пальцы, но она резко огрызнулась, совсем не с тем доброжелательным придворным тоном с каким общалась с остальными и, грубо ответив ему, почти также как он сам, неприятно, в оскорбленной ненависти скривив рот, одернула руку и, стуча каблуками, зашагала от него прочь. Лейтенант не стал догонять ее или кричать ей вслед, и сейчас, облаченный в серую гвардейскую кирасу с соколом в ромбе на груди, с пышным лиловым бантом в длинных черных волосах, вооруженный мечом, жезлом и револьвером, вместе с ней тоже сопровождал герцогиню.
  Сама же принцесса Вероника, что ехала между своих грозных, закованных в латы защитников сегодня была одета в тяжелую и плотную темно-алую мантию, длинное и широкое темно-серое платье, багровый плащ и свои массивные черные башмаки. Поверх волос она накинула длинный и узкий, похожий на те, что девицы надевают на службу в храм, темно-серый, закрывающий только уши, темя, вики и шею с боков, оставляя открытым затылок, платок. Повязав поперек лба, зафиксировала его тонкой алой лентой.
  Выйдя на улицу, сегодня она была как-то по-особенному внимательна, угрюма и молчалива. Едущим рядом друзьям и знакомым отвечала коротко и по существу, держалась отстраненно и гордо, сидела боком в седле, словно готовая в любой момент спрыгнуть с коня, а когда совершала какое-нибудь резкое движение, воздух вокруг нее вздрагивал, словно солнечные лучи преломлялись о какой-то прикрывающий ее и ее лошадь невидимый и неощутимый барьер.
  Проводить отъезжающих на турнир вышел Оскар Доццо. С трудом доковылял до порога. Стоя в дверях, опирался локтем об угол, но смотрел бодро и весело, как будто бы все, что случилось вчера, было всего лишь неудачной шуткой. Кивком приветствовал Вертуру. Внимательно следил за отбытием принцессы.
  - Да. Поехали отдыхать на исторический фестиваль, а попали в Гирту! - глядя на веселую, бурлящую толпу городских служащих, что уже с самого утра заняли герцогский павильон, заявил с невыспавшимся, усталым раздражением Фарканто. Отирая взмокшую под толстым подшлемником голову, он едва не уронил свое ружье. Вертура с пониманием кивнул. Хотя народу на улицах сегодня было заметно меньше, чем вчера: многие отдыхали после ярмарки и ночного веселья, количество полицейских и жандармов на улицах заметно увеличилось. Со скучающим унылым видом они стояли на перекрестках, прохаживались, угрюмо смотрели перед собой, постукивали по камням древками пик. Формальными, скупыми поклонами приветствовали принцессу, полными бессильной злобы взглядами провожали ее свиту, выдыхая дым из трубок, с безразличной тупой ненавистью созерцали шумную толпу, и неряшливые навозные кучи на брусчатке, оставленные прошедшими лошадьми.
  Без происшествий миновали Рыночную площадь, где зачитывали приговоры и под восторженные восклицания гуляющей публики наказывали очередных провинившихся. Здесь все также работали павильоны и лавки. Все также весело сидели на крышах и на склоне у реки отдыхающие, все также были открыты распивочные. Навязчиво ревели, колотили эхом по улицам патефоны и рояли, стучали барабаны, выли волынки. Все также на скамейках у столов под ивами сидели, пили, развлекались, посетители. Но ни веселье, ни творящееся вокруг, новые и уже многократно виденные вчера развлечения, ни гуляющие компании, ни радостные окрики, ни музыка, ни веселые танцы, отчего-то уже не приносили радости, а только вызывали раздраженную злобу, виделись каким-то унылым спектаклем, в котором приходится участвовать сугубо по долгу службы, без всякого удовольствия, по сотому разу, за каждый углом, в каждой подворотне и в каждом дворе, созерцая одни и те же, шумные и бестолковые картины. И, глядя на мрачные, утомленные всей этой суетой лица спутников, в какой-то момент и детектив тоже поймал себя на том, что не они одни с Марисой, Фарканто и полицейскими на улицах, а почти все в этом отряде, даже как будто и сама принцесса Вероника, думают о том, как бы побыстрее все это завершилось, всех бы отпустили домой, где можно запереть дверь, в изнеможении упасть на диван, задернуть шторы, накрыть голову подушкой и не видеть, не слышать всей этой кутерьмы.
  - Ну что за гад праздник портит! - не выдержал, заявил какой-то кавалер. Ему в шутку предложили написать жалобу в полицию, кто-то улыбнулся, но общего торжественного и мрачного настроя это не изменило. Так они проехали еще два квартала, пока на тесной улочке, куда свернули, чтобы срезать дорогу до юго-восточных ворот, за которыми на поле должен был проходить турнир, не случилось то, чего все как будто бы ждали с самого отъезда.
  Первыми почуяли беду, внезапно заржали, замотали головами кони. Что-то хлопнуло и рассыпалось облаком невидимой невесомой пыли. Никто не успел даже вздрогнуть, как конь принцессы Вероники запоздало дернул головой, испуганно заржал, сделал свечку, взвился на дыбы, забил копытами, но та ловко пригнулась к гриве, прижалась к ней. Лейтенант Кирка, прикрывая ее от невидимой угрозы, вскинул свой жезл. У стремени принцессы вмиг появился капитан Форнолле, умело протянул руки, подхватил ее, легко стащил с седла и толкнул в проем между контрфорсами к ближайшей стене. В толпе запоздало закричали, люди в панике бросались в открытые двери лавок и подворотни. Рыцари и гвардейцы с предостерегающими окриками запоздало спешивались, по команде капралов собрались в живую бронированную стену вокруг герцогини, которую уже и так прикрывали Фарканто, капитан Форнолле и лейтенант Кирка. Бросая по сторонам суровые внимательные взгляды, водили стволами по окнам верхних этажей, балконам и карнизам крыш. Фарканто держал наизготовку свое ружье, капитан зажатый в обеих руках оснащенный коллиматорным прицелом револьвер. Лейтенант же цепко схватил принцессу за плечо, жестоким рывком вжал в угол. Вертура проморгал: свет, силуэты людей и фактура кладки как будто искажались рядом с его жезлом, который он сунул почти в лицо герцогине, теряли свои четкость, тускнели, как в мутном стекле.
  Бросив быстрый взгляд вдоль домов, детектив обнаружил и причину паники: в воздухе, расчертив улицу, медленно таяла белая и тонкая дымная полоса. Без лишних слов Вертура тоже спрыгнул на брусчатку, схватил за упряжь лошадь Марисы, потащил ее вперед, подальше от остальных.
  - Ты куда? - хлопая его по руке, громко возмутилась Мариса - дезертир!
  - К стене! - резко и грубо приказал он ей. Подхватив ее за руки, помог спешиться, едва не вывернув ей запястье, толкнул в ближайшую дверь - там может быть газ, зажигательный снаряд, все что угодно! Это дело для конвоя!
  - Четвертый этаж! Третий дом справа! - припадая на колено, чтобы прикрыли щитом, испуганно воскликнула рыжая Лиза. От страха по ее лицу текли слезы, голос срывался на крик - нет слева! - указала рукой - азимут от улицы минус ноль двадцать шесть! Угловое расстояние семьдесят два и тридцать семь метра! Третий дом, вход со двора! Он бежит!
  - Вперед! Найти! - грозно и коротко приказал капитан Форнолле, вскинул пистолет, быстро осматривая улицу через телеметрический прицел. Его гвардейцы и устремившиеся за ними, желающие принять участие в погоне рыцари с грохотом бросились по улице в указанный дом, кто пешком, кто верхом, помчались, расталкивая попадающихся на пути не понимающих, что только что произошло людей.
  Прижав Марису рукой к дверному проему какого-то магазина, из которого уже напирал любопытный народ, Вертура с интересом огляделся.
  - Хоть бы меч достал! - укоризненно бросила она ему, глядя на изготовивших к бою оружие солдат и спутников герцогини выше по улице у противоположной стены. Принцесса Вероника с ненавистью оттолкнула рукой, отстранилась от неудачно задевшего ее бронированным плечом лейтенанта Кирки. Стояла в нише между контрфорсами, облокотившись о кладку локтями и спиной. Напряженно сжав кулаки, внимательным, взволнованным взглядом наблюдала за суетными действиями запоздало оберегающих ее от уже прошедшей опасности мужчин.
  - Пройдемте в дом - отодвинув от нее сенешаля, вежливо, но настойчиво обратился к герцогине капитан Форнолле. Положил ей ладонь на плечо, продемонстрировал открытым радушным жестом раскрытой руки - никаких посторонних устройств вокруг нас больше нет.
  В его руке блеснула пластинка, похожая на те, что были у Гармазона и Эллы. Только сейчас она была не прозрачная, на ней отображалась подробная карта ближайших кварталов города, испещренная разнообразными метками. Одна из них, ниже по улице, была черной. Принцесса кивнула и быстрым шагом направилась за ним в ближайшую распивочную, из которой уже попросили удалиться посетителей. Подошла к столу, упала на скамью, мрачно опустила голову, сложила руки на коленях. Прошептала 'Господи помилуй' и, бросив быстрый взгляд на иконы у дальней стены, осенила себя крестным знамением.
  - Ты ничего не сделал! - укоряла Вертуру Мариса, когда они вошли зал следом за ней.
  - Ну во-первых - начиная раздражаться, принялся доказывать, веско объяснять детектив - я бы там только мешал. Во-вторых, у них есть свое оборудование, свои инструкции, и я не знаю их. В-третьих, бежать надо было, как только случился выстрел, а не...
  - Верно - кивнул, согласился с улыбкой капитан Форнолле. У него было изможденное и сосредоточенное лицо, один глаз прищурен, капелька пота выступила на его разгоряченном морщинистом лбу, скатилась по щеке. Рыцарь одобрительно похлопал детектива латной перчаткой по плечу, протолкнулся через толпу закованных в броню спутников принцессы и окруживших ее девиц, наперебой расспрашивающих, все ли с ней в порядке. Подойдя, вежливо поклонился ей.
  - Все хорошо ваше высочество? - строго заглянул ей в лицо, коснувшись ее локтя, спросил он - вам что-нибудь принести?
  - Нет - покачала головой, глухо ответила герцогиня. Ее взгляд стал внимательным, пронзительным и холодным. Требовательно притянув рукой к себе капитана за закованное в укрытую толстой тканью броню плечо, спросила его на ухо тихо, так чтобы никто не слышал - он точно не мог пробить барьер?
  Пожилой капитан выждал паузу, заглянул ей в глаза. Отрицательно покачал головой.
  - Пройти через зону принудительного ограничения скорости? Конечно нет.
  Принцесса покачала головой. Еще миг она казалась напуганной, растерянной девчонкой, но не прошло и пары секунд, как она снова собралась с душевными силами, сжала пальцы, вскинула голову.
  - Закончили здесь - сказала она, яростно сверкнув глазами - всё. Нас ждут, мы едем на турнир.
  Ее спутники и слышавшие ее слова закивали в знак одобрения. Рыцари улыбались ее решимости, девицы восторженно и тревожно перешептывались, но принцесса не слушала их. Рывком поднявшись со скамейки, без лишних разговоров зашагала к дверям. Проходя мимо Вертуры, очень больно и цепко ухватила его за плечо. Необычайно сильным и властным движением раскаленных пальцев развернула его к себе. Негромко, но угрожающе, заявила.
  - Марк, берегите ее - стремительно и яростно кивнула она на Марису - я прикажу четвертовать вас, если с Анной что-нибудь случится.
  Ошарашенная Мариса, словно тоже почувствовав этот ментальный удар, что поразил одновременно и ее и детектива, отшатнулась от нее, прижалась к стене. Вертура же коротко кивнул.
  - Слушаюсь, моя леди - твердо, с готовностью, прошептал он в ответ.
  Прямо у дверей распивочной, загораживая проход, стояли верховые. Какие-то рыцари, как будто ничего и не случилось, сидели в седлах, рассказывали о каком-то штурме, весело, к слову, вспоминали давние боевые действия.
  - Баян! Слышали уже сто раз! - задорно заулыбалась, щурясь на солнце, какая-то из девиц.
  - Ага! - ответили, засмеялись те, ничуть не обидевшись.
  - Не поймали? - строго потребовал ответа капитан Форнолле у одного из своих людей вернувшихся из дома, что указала им рыжая Лиза. Гвардейцы герцогской охраны и прибывшие полицейские уже оттесняли собравшихся поглядеть, бурно обсуждающих происшествие людей. Ругались с приезжими, грозили плетьми.
  - Лежит во дворе - демонстрируя короткое и толстое, зловещего вида высокотехнологическое ружье большого калибра, передернул лицом гвардеец - сделал один выстрел, прошел в соседнюю комнату и прыгнул с окна головой вниз. У него распилена грудь и внутри какой-то прибор. Мэтр Фонт сказал, что следует провести вскрытие.
  Рыжая Лиза нахмурилась, слушая его, словно вспоминая что-то, что могла забыть. Насторожился, но промолчал и детектив. Художник Гармазон и его спутница с ужасом переводили взгляд то на принцессу, которая уже снова вскочила в седло, то на оружие - через большой квадратный прицел в густых темно-зеленых тонах просматривалась улица. Черными силуэтами перемещались люди. Черными были и некоторые кони. Но некоторые, как у принцессы, Фарканто и других ближайших приближенных из ее свиты, были лилово-фиолетовыми. В углу экрана отчетливо мигал багровый индикатор. Показывал, что цель недоступна, укрыта непроницаемым для быстродвижущихся кинетических снарядов и потоков направленного излучения высокой интенсивности, перегородившим улицу барьером. Капитан Форнолле провел рукой, нащупал мягкую кнопку и выключил аппарат.
  - Отвезите это леди Тралле - приказал он и передал ружье одному из своих экипированных в штатское людей.
  
  ***
  
  Уныло проходил турнир, на который приехали с большой задержкой. Позорный марш плененных рыцарей и сержантов барона Келпи закончился еще утром, прошел сразу после открытия, но никто об этом упущении особо не сожалел. Первым номером программы был пеший кровавый бой двух дружин, которым решали давний хозяйственный спор двое богатых землевладельцев, но на него тоже не успели. Его весело обсуждали на трибунах вместе с недавними городскими новостями, среди которых было и сегодняшнее покушение на принцессу Веронику. Все пили юво и вино, ели горячие бутерброды, изредка поглядывали в сторону скачущих вдоль барьеров, преломляющих тупые, без наконечников, копья о щиты и друг о друга верховых. Изредка находились смельчаки, решающие показать удаль и сразиться и на боевом оружии. Кому-то вместе с кирасой уже пробили насквозь грудь. Граф Прицци не отказывался и от таких поединков, но и смельчаков вызывать его на смертельный бой тоже не было: с начала состязаний он уже лично выбил из седла четверых. Заметив на трибуне принцессу, он бросил копье оруженосцу, ловко спрыгнул с коня и подошел к ней. Преклонив колено, поцеловал руку, осведомился о ее здоровье и настроении. Она благосклонно улыбнулась, как будто ничего сегодня и не было, и напутствовала его в следующий бой, повязав ему на руку свою алую ленту.
  Так прошло, наверное, еще полчаса, когда на трибуне случилась ссора - кто-то пристал к одной из девиц, когда ее кавалер отошел, на что друг влюбленной пары, что остался рядом с девушкой, ударил обидчика мечом по руке. Рассудить обратились к барону Тинвегу. Майор не стал слушать эти взаимные упреки, рассмеялся, махнул рукой и сказал, чтобы садились на коней и рубились на мечах, но пострадавший ухажер был травмирован, а друзья биться за его глупость не захотели. Вернулся жених оскорбленной девицы, увидев неудачливого повесу, сжал кулак пошел на него, но тот не стал вступать в конфликт, испугался и убежал. После был пеший бугурт. Пока готовились к нему, под веселые крики и смех на помост, где до этого поздравляли победителей, выехали двое, девушка с зеркальцем и усач с цветами и мечом, оба на одноколесных велосипедах. Дама бессовестно кокетничала, дразнила рыцаря, показывала ему со всех сторон носы, ловко уезжала от него, когда он пытался то в картинной ярости заколоть ее, то в припадке чувств, вручить ей букет. На ходу прихорашивалась, смотрелась в зеркальце, а закончив с этим делом, позволила ему наконец подхватить себя на руки и увезти прочь. Параллельно за судейским столом случился какой-то тихий, с долгим шипением, напористыми жестами и яростным шушуканьем инцидент. В коллегии не могли договориться насчет правил, но спор разрешили как всегда ловко и быстро: недовольных исключили и выгнали вон, и начались бои.
  Рубились в полных доспехах незаточенным оружием десять на десять человек. Глухо лупили топорами по шлемам, били с разбега ногами и алебардами наотмашь, ловко уворачивались, отпрыгивали от ударов, колотили латной перчаткой, боролись, с треском ружейных выстрелов ударяли в щиты. Девицы и женщины рукоплескали, прикрывали веерами и рукавами восхищенные улыбки. Мужчины, кто не участвовал, скептически щурились, говорили, что все не так, все неправильно и глупо, и только они одни знают как надо драться, а эти даже ударить нормально не могут, еле ноги переставляют, только ломаются и бессовестно позируют. Важно покачивая фужерами, требовали пажей долить еще, пожимали локти своих жен и невест, с умным видом показывали пальцем малолетним сыновьям. Объясняли, выражали свои оценки и, подкрепленные бесспорным многолетним опытом, свои авторитетные и ценные замечания и мнения.
  В лагере уже отвоевавшие снимали броню, утирали разбитые взмокшие лица, шутили, посмеивались над волнующимися юниорами, кому только предстояли эти веселые, но опасные бои. Принимали из рук своих прекрасных возлюбленных кружки с ювом. Молодецки лили его себе на голову и за шиворот, залпом пили из них. Фарканто, сэр Порре, князь Мунзе, Корн - паж юной герцогини Агнесс, лейтенант Кирка и еще несколько мужчин из компании сопровождавшей принцессу Веронику тоже быстро собрали и свою боевую группу, не остались в стороне. Вместе с ними на поле хотел выйти и какой-то пафосный рыцарь в черных латах, украшенных серебром, глухом шлеме и с латунными, под позолоту, гербом и девизом на щите, но ему сказали пойти прочь. Рыжая Лиза брезгливо заявила, что это Модест Гонзолле, клеврет Бориса Дорса, известный хвастун, бездельник и пьянь, и что в приличном, куртуазном обществе, а тем более под знаменем самой леди-герцогини, ему и таким как он, делать нечего. Надев броню, подняв штандарт, водрузив на плечи алебарды и мечи, мужчины строем промаршировали перед трибуной, вышли на поле и яростно надавали какой-то команде с северного берега Керны.
  - Это вам за Веронику! - надтреснутым фальцетом, больше зловеще, чем грозно прокричал Фарканто, поставив ногу поверженному капитану разбитой команды на грудь.
  К нему выбежал какой-то паж с оглоблей и попытался свалить его, но сэр Порре ударил его латной перчаткой в лицо и тот покатился по траве. Под смех публики завязалась короткая потасовка. Неспешно подошли судьи. Победители и побежденные кричали друг на друга, побросав латные перчатки и сорвав с голов шлемы, толкались, поливали друг друга бранью. Музыканты, подзадоривая толпу, били в барабаны, дудели в трубы и пилили струны скрипок так, что было не разобрать, из-за чего так завелись, повздорившие бойцы. Потом капитан вражеской команды толкнул Фарканто локтем в лицо и что-то прокричал ему, тот, тоже целясь в лицо, плюнул в ответ. Судьи и старшие рыцари Лилового клуба, что по знаку графа Прицци вышли на поле, оттеснили обоих друг от друга и развели уже собравшиеся по настоящему драться группы по разным сторонам площадки для военных игр.
  - Вызвал меня на кровавый поединок сегодня вечером! - весело похвастался разбитым носом Фарканто рыжей Лизе.
  - А ты сам-то что там кричал им?! - набросилась она на своего кавалера, но, видя что на нем кровь, достала платок, принялась отирать его.
  - Они все заговорщики и ворье! Сэр Август давно хотел их всех вывести! - с обидой в голосе хрипло возмущался, размахивал руками, ее храбрый ухажер - и это они напали на Веронику!
  Похоже, этот досадный инцидент весьма впечатлил столичного министра, что начал бойко и невпопад расспрашивать о чем-то сидящих рядом Герцога и мэра. Как всегда в своем сером коротком сюртуке, каких-то античного вида брюках со стрелками и накинутом на плечи длинном, так не вяжущимся с его остальным строгим нарядом, полосатом бело-бирюзовом плаще, сейчас он сидел возле градоправителя, глядел по сторонам, хмурился, делал вид, словно не понимал, что происходит вокруг и куда это его привели. Герцог Вильмонт снисходительно улыбнулся этому несуразному, но вполне ожидаемому конфликту, как всегда куртуазно и рассудительно пошутил по поводу горячей молодежи и приказал позвать к себе какого-то высокого начальника, для обсуждения каких-то важных городских дел. Проведя несколько бесед с видными людьми и гостями города, вскоре к нему подошла и принцесса Вероника.
  - Ваше высочество! - сделала она вежливый выразительный книксен перед Герцогом, поклонилась министру, который кивнул ей в ответ, помахал рукой и улыбнулся хитро и весело.
   - О да, этот турнир - просто показушный глупый фарс! - прямо заявил, покачал головой Герцог - это просто омерзительно. Даже потешные драки этих статистов унылы. И нечего говорить, что все они профнепригодны к настоящей войне. Ты уже сделала достаточно, что приехала после этого покушения, показала им, что значит настоящая доблесть. Не стоит себя мучить, по глазам вижу, тебе все это неинтересно, езжай во дворец, отдохни.
  - Да, ваше высочество - кротко кивнула она и, бросив рыжей Лизе короткое 'едем!', спустилась с высокой трибуны к коновязям, где ее уже ожидала готовая к выезду свита.
  Капитан ночной стражи Герман Глотте со своими людьми, инспектор Тралле и Фанкиль были уже здесь. Вертура стоял рядом, жевал горячий бутерброд, пил из кружки, присматривался, молча и внимательно слушал, о чем говорят вокруг. Мариса занималась тем же. Словно для вида держа его под руку, отвернувшись от детектива, бросала по сторонам внимательные, настороженные взгляды как ворона на заборе. Ее волосы снова были заплетены в косу и перевиты сине-белыми, траурными лентами.
  Еще одно явление несколько озадачило Вертуру, когда они уже собирались покидать поле для военных игр. К стоящим внизу, ожидающим, пока бойцы разберутся со своими мечами и доспехами, рыцарям и дамам из свиты принцессы Вероники подъехала всадница. Вернее женщина, что сидела боком на седле необычайно красивого, как будто бы отлитого из блестящей белой стали коня, которого вел под уздцы злой, настороженный и нелюдимый светловолосый рыцарь, младший брат уже знакомого Вертуре майора жандармерии, Кристоф Тинвег. Высокая ростом, очень худая, еще не старая, по виду лет сорока, облаченная в длиннополые, неподпоясанные светлые одежды, она держалась неподвижно и безмолвно. На ее необычайно красивом бледном лице, несущим отпечаток какой-то тяжелой неизлечимой, но при этой делающей ее облик особенно тонким и прекрасным, болезни, застыло выражение скорбного, сломленного смирения. Худые белые руки едва касались поводьев, но не для того, чтобы править конем, а словно бы по привычке. Большие светло-карие глаза смотрели не мигая, пронзительно и печально. При виде принцессы Вероники, ее губы чуть дрогнули в слабой бледной улыбке. Ее молчаливый спутник протянул ей руки и, аккуратно подхватив ее, помог спешиться с такой легкостью, словно она ничего не весила.
  Принцесса Вероника подошла к ней, на что незнакомка, не склоняя головы, сделала книксен.
  - Эмилия - обратилась к ней первой герцогиня.
  - Я рада видеть вас, моя леди - ответила та тихим глубоким голосом и, протянув свои тонкие белые руки, покровительственным жестом коснулась запястий герцогини. Чуть склонила голову и снова счастливо и радушно, насколько позволяли ей страдания и скорбь, улыбнулась ей. Вертура растерялся: настолько прекрасным и одухотворенным показалось ему в этот момент это болезненное и бледное лицо, словно отпечаток той духовной силы, что когда-то озаряла этот облик, и в какой-то момент своей непомерной мощью раздавила, сломала ее волю, обратив когда-то гордую и властную красавицу тихой и беззащитной душевнобольной, снова полыхнул в ее взгляде, как далекая вспашка первой молнии, предвещающей приближение грозы.
  Но принцесса не смутилась, взяла собеседницу за руки, лаская ее запястья и локти, заботливо улыбнулась ей в ответ.
  - Поедемте с нами, милая Эмилия! Вы, как и ваш отец, всегда желанные гости в моем доме! Сегодня праздничная ночь и мы собираемся играть мистерию.
  Но та только молча покачала головой в знак отрицательного ответа, отпустив руки герцогини, отошла на шаг назад и снова сделала легкий вежливый книксен. Отвела глаза и, не глядя, как будто была слепа, протянула руку своему спутнику, словно прося, чтобы не оставил ее одну.
  - Это Эмилия - услышал ответ на вопросительный взгляд кого-то из столичных гостей Вертура - дочь сэра Августа Прицци...
  Наверху, возвещая начало нового раунда турнира, ударил гонг. Грозно и пронзительно запел рог, зааплодировали, засвистели зрители. За трибуной, внизу, под перекрестьями балок, кавалеры и девицы из свиты принцессы Вероники и сопровождающие их гвардейцы во главе с капитаном дворцовой стражи Габриелем Форнолле один за другим вскакивали в седла. Инспектор Тралле многозначительно кивнул Вертуре и Марисе, делая знак продолжать следовать за принцессой и остальными. Праздничное настроение окончательно покинуло полицейских. Не осталось больше ничего. Ни веселых поединков, ни вкусных горячих бутербродов, ни вина, ни шуток, ни нарядных гуляк, ни артистов, ни рыцарей. Только усталость и сосредоточенное, обреченное служение.
  
  ***
  
  Солнце клонилось к закату. Подсвечивало кронштейн стены по левую сторону балкона. Заглядывало в комнату, через распахнутую настежь стеклянную дверь, лежало рыжей полосой на ковре. Холодало. Колокольный звон лился над крышами Гирты, эхом отдавался где-то снизу, между домов. Раскатывался, заглушал пьяный, суетный шум вечерних улиц города, мерным и густым, умиротворяющим гулом призывал всех в храмы на вечернюю молитву.
  В составе свиты принцессы Вероники Вертура и Мариса вернулись во дворец. Сидели в своей комнате, как и большинство остальных гостей, отдыхали после поездки, ожидали, когда их позовут куда-нибудь, курили трубки, пили, подливали себе в фужеры 'Черные дубы'. Мариса заняла так понравившееся ей стоящее у стола ажурное кресло. Отталкиваясь ногами, покачивалась взад-вперед на пружинящих ножках, сидела, важно откинувшись на спинку. Вертура же устроился на полу, по привычке подстелив на ковер плащ, облокотившись о край кровати спиной, как у себя в комнате перед печкой. От усталости пили кофе, обменивались скупыми, ничего не значащими фразами, внимательно смотрели друг на друга, поглядывали в окно, на бледное, уже начинающее рыжеть к закату небо. Каждый молчал и хотел сказать что-то очень важное, но не было ни особого желания говорить что-то вслух, ни сил, ни подходящих тем.
  Между ними, на засыпанном пеплом и обгоревшими спичками столе стояли чашки горького, без сахара, кофе. Бутылка 'Черных дубов' почти опустела, но тут же, рядом с саморазогревающимся, но уже давно остывшем кофейником была про запас еще одна такая же, только целая, неоткрытая. Давно кончились и горячие бутерброды. Остался только один, засохший, с квелой веточкой петрушки на потемневшем, обветренном сыре, но никто его не хотел.
  - Маски! - внезапно спохватилась, забегала глазами Мариса - я забыла свою маску дома. Это все из-за тебя, все время суета, все время спешка...
  - Какую маску? Что за маску? - вяло изумился детектив.
  - Ты что не знаешь? Ты шпион, тебе написали инструктаж, а ты поленился прочесть? - возмутилась, презрительно прищурилась на него Мариса - ну каждый год во вторую ночь Фестиваля, это сегодня в полночь, отключают стабилизаторы. Все, кто выходит на улицу этой ночью, должны быть в масках, потому что тени, демоны и мертвые являются в эту ночь и ходят среди людей. У мертвых нет лица, и если они узнают тебя, то могут растерзать сразу, а могут запомнить и прийти ночью, когда не ждешь, выйти из зеркала в темноте и убить. Или задушить всю семью в постелях и звать тебя их голосами из темноты... Много чего может случиться. В журнале сам все завтра увидишь. В прошлом году двое воров залезли в дом, подрались, сорвали с себя маски, а на утро их нашли мертвыми - они сожрали друг другу внутренности и подавились. И когда стучат в дверь, надо спрашивать молитву, как в монастыре или в деревне, и не открывать без нее даже в собственном доме, потому что может прийти мертвец.
  - Да уж... - покачал головой Вертура - и значит, вы еще специально отключаете стабилизаторы, чтобы жить было интереснее?
  - Такова традиция - важно нахмурила лоб, пояснила Мариса, словно это был самый веский аргумент - так заведено, так надо и твое мнение никого не интересует. И вообще, разве у вас так на Пасху и Рождество не делают?
  - Делают - лениво согласился детектив - но у нас и не такой высокий уровень искажения и никаких мертвецов и теней у нас нет.
  Он встал и подошел к окну, выглянул на улицу. Он хотел сказать что-то еще, но в дверь постучали. Детектив сосредоточил мысли на замке, как объяснила ему веселая фрейлина, которая принесла ранний ужин, но так и не смог сделать так, чтобы он открылся. Подошел и раскрыл рукой. На пороге стояла принцесса Вероника. В своей серебристой мантии и алой рубашке, с распущенными растрепанными волосами и усталым беспокойным лицом, отстранив детектива, она молча и энергично, без спроса, вошла в комнату, села на кровать, уставилась на засыпанный пеплом стол, сложила руки на коленях. Несколько секунд она сидела молча и неподвижно, но Вертура догадался, вернее почувствовал, что с ней что-то не так. Закрыв дверь, подвинул табурет, подсел к ней. Мариса внимательно и настороженно смотрела перед собой. Секунду или две принцесса пристально заглядывала ей в лицо, потом еще несколько смотрела на детектива. Ее сломленный и отчаянный взгляд был одновременно диким и полным мольбы, словно она искала слов поддержки и утешения, но так и не находила в себе ни сил ни воли, чтобы первой заговорить о своей беде.
  Вертура уже было почувствовал, что она сейчас встанет, бросит резкое и короткое, 'Простите' и выйдет хлопнув дверью, но тут же догадался как надо поступить. Молча взял бутылку 'Черных дубов', неловко налил в фужер и вручил его герцогине. Задержал руку, удерживая ее ладонь. Костяшки ее пальцев были разбиты. На тыльной стороне левой руки рыжела кровь. На пальцах правой, просматривались недостаточно хорошо отмытые, грязные темно-синие следы.
  Словно прочитав его мысли, принцесса подняла глаза, и хомут тяжелой, давящей боли сжал его горло и грудь, словно внезапная тоска безвозвратной потери и сумасшедшее, космическое одиночество железными клещами сдавили ему сердце. Но Вертура удержался, не отвел взгляда, не отпустил ее руки. Пожал ее пальцы утвердительно и как можно более нежно. Ее руки были холодными и влажными от воды, которой она, наверное, пыталась унять боль в кулаках, что в приступе внезапного отчаяния или ярости разбила о каменную стену.
  Герцогиня опустила глаза. Вертура вздохнул свободнее. Он по-прежнему чувствовал ее травмированные руки, но не отпускал их, зная, что единственное, что он сейчас может сделать, это принять на себя часть этих тоски и безысходности, потому что, как он всегда знал по себе, самое страшное в такие моменты, это оставаться одному, когда все отворачиваются и говорят: 'ты сам виноват', 'это твои проблемы', или 'ничего страшного, у других хуже, а ты...'. И что быть рядом и не отвернуться, не отпустить ее руки, как бы не было отталкивающе тяжело, это единственное и, наверное самое лучшее, что сейчас он мог сделать для того чтобы хоть как-то помочь ей. Несколько секунд Мариса с подозрением смотрела то на Вертуру то на принцессу, хмурилась, как будто думала о чем-то крайне неодобрительном, потом, словно что-то для себя решив, пересела на кровать, подвинулась к принцессе, подсела к ней боком, обняла за голову и плечи и, как младшую сестру, прижала к себе, уткнулась подбородком ей в затылок.
  Еще один миг герцогиня сидела все также молча, напряженно и неподвижно, словно не решаясь ответить ей, потом подняла разбитую в кровь руку, тоже обняла Марису за плечо, положила ей ладонь на грудь и, уткнувшись ей в шею, заплакала страшно и безгулно, без единого рыдания, стона и всхлипа. Вздрагивая всем телом, она непроизвольно сжимала пальцами одежду Марисы, льнула к ней, словно та была единственным человеком на всей земле, кто сейчас мог помочь ей. Ее спина и плечи содрогались, по щекам катились слезы, с ними по лицу текла тушь. Вертура растерянно смотрел на Марису, не зная, что теперь делать ему, но внезапно догадался, пошел в ванну, сполоснул кофейную чашку и два фужера, вернулся к столу, взял бутылку 'Черных дубов', налил всем троим. Присел рядом в кресло и закурил.
  Так они просидели еще несколько секунд, пока у принцессы не кончились слезы. Она отняла от Марисы ладонь, а та взяла со стола фужер.
  - Выпейте, моя леди - заботливо сказала она, вручая его герцогине.
  - Мне нельзя крепкого... - хрипло и глухо, одними губами, прошептала принцесса.
  - Ничего, сейчас можно - ласково, но твердо, настояла Мариса и как когда-то давно детектив ей трубку, поднесла к губам принцессы фужер. Та взяла его в руки и одним глотком выпила горький, самогонный спирт, профильтрованный через угли и настоянный на жженой дубовой коре.
  - У вас течет тушь - глядя на ее измазанное, в подтеках, лицо, заботливо сказала Мариса, и, наверное, не отдавая себе отчета в своих действиях, ловким жестом откинула с ее лба волосы и провела пальцами по ее щеке, проверяя, не мажется ли, предложила - пойдемте, я помогу вам умыться.
  Принцесса Вероника вздрогнула от этого деловитого, как у матери к ребенку, прикосновения, поджала плечи и голову, смущенная этими непривычными ей словами и действиями.
  - Со мной все в порядке... простите... - прошептала она и, опустив голову, так что растрепанные волосы снова упали ей на лицо, прижалась к Марисе.
  Детектив протянул герцогине руки и дрожащими ладонями, преодолевая резкий, как острие бритвы ореол отчаянья и боли, что разливался вокруг нее, снова взял ее ладонь в свои.
  - Моя леди... - сказал он как можно более мягко и благородно - скажите, как мы можем помочь вам, что мы можем для вас сделать?
  Ее лицо исказилось в напряженной и оскорбленной, застывшей маске демона, но взгляд остался печальным и выразительным. Его глаза встретился с ее глазами. Пронзительными, напряженными, полными ледяного одиночества и безысходной тоски. Минуту они сидели так молча, держась за руки. Внезапно принцесса Вероника смутилась и, крепко пожав обеими руками его руки, словно устыдившись своих чувств и мыслей, отвернулась к стене.
  - Простите меня за эту сцену... - сдавленно и холодно, хорошо поставленным, привычным всем командным голосом произнесла она в сторону - да. Мне действительно надо умыться.
  Детектив кивнул Марисе, та поднялась с кровати и потянула ее за собой за руку.
  - Пойдемте, я помогу - обняла ее, утверждающе потрясла ее за плечи, повлекла в ванную, чтоб помочь отереть потекшую по щекам тушь.
  - Знаете, у меня была младшая сестра, мы вместе жили в приюте - рассказывала, болтала Мариса уже у раковины. Дверь была открыта, но ее слова были едва различимы за веселым плеском льющейся воды - Стефания, бестолковая, несамостоятельная, капризная девка. Я все время умывала ее, стирала ее шмотки. А она все только и мечтала, что станет принцессой и у нее будут прислуга, рыцари и принц. Ее пороли за всякую ерунду, а она говорила, что когда станет большой, то сама будет всех лупить. Брала без спросу все подряд, раскидывала мои вещи. Перемазывалась в чернилах, когда я делала уроки, лазала под кровать, валялась в пыли, приходилось мыть ее, отирать все вокруг холодной водой. Горячая у нас была лишь на кухне и то, только когда грели чтобы помыть посуду, к завтраку или обеду. На чердаке был железный бак, куда собиралась дождевая вода. Пить ее было невозможно. Она всегда была со ржавчиной и вкусом черепицы с крыши. А в банной комнате, когда не топили, было очень холодно. И вода даже летом была ледяной... Она так вопила и брыкалась, когда надо было мыться, я просто ненавидела её за это.
  Закончив с умыванием, они вернулись к столу, сели на кровать. Принцесса Вероника чуть улыбнулась рассказу. Сказала, что Марисе непременно стоит написать об этом книгу - настолько живо у нее выходит рассказывать о своем детстве. Вертура снова взялся за 'Черные дубы', налил всем в фужеры. Они выпили и закурили.
  - Спасибо вам - глядя да Вертуру и Марису, тихо сказала герцогиня и опустила глаза. Достала из поясной сумки трубку и вдохнула из нее. Сам по себе в ней вспыхнул яркий желто-зеленый, больше похожий на лампочку, чем на настоящее пламя, свет. Принцесса затянулась, выдохнула облако какого-то необычно ароматного ни на что не похожего по вкусу не то пара, не то дыма. Оперлась локтями о колени, опустила голову. Растрепанные, мокрые волосы упали на лицо. Мариса села позади нее, достала гребешок.
  - Я расчешу вас? - тоном не терпящим возражения, спросила она, положив ей ладони на основание шеи.
  Принцесса кивнула. Мариса легко притянула ее за плечи, прижала спиной к себе, обняла, умело зажала локтями как ребенка и, отделив от ее волос половину, выставила их пред собой. Принялась аккуратными, но энергичными движениями, расчесывать их с концов своим гребнем. Принцесса Вероника забеспокоилась, задрожала от этих напористых действий.
  - А еще она ненавидела расчесываться, скандалила каждый раз. А мне все кричали, уйми эту плаксивую малолетку - продолжая работать расческой, между делом рассказывала Мариса - так что я просто отрезала ей косу и все. Зачем ей коса, если она такая неряха и не хочет за собой следить.
  Принцесса Вероника грозно сверкнула глазами и сидящему напротив в кресле, задумчиво и устало курящему трубку детективу показалось, что она сейчас развернется и ударит Марису по лицу, но она горько скривила губы, печально улыбнулась, прикрыла глаза, откинула назад голову, прижимаясь виском к ее щеке Марисы и тихо спросила.
  - А сейчас твоя сестра где?
  - Не знаю... Наверное уже давно на небесах. Ангелом смотрит на нас оттуда, сверху. Здесь ее больше нет - вздохнула, покачала головой та в ответ. Улыбка исчезла с ее лица - и хоть она была и бестолковой дурой и бесила меня, как только можно, она всегда была мне единокровной сестрой. Больше у меня никого никогда не было, кроме дедушки. Да и тот, может вообще и не родной был...
  - Да. Какой бы она не была, кроме друг друга тогда у вас никого больше не было - согласилась, подтвердила герцогиня. Ее щеки уже горели пьяным огнем - а одиночество сломает кого угодно, даже если ты черный дракон, спустившийся на нашу печальную землю с обратной стороны луны.
  Прикрыв глаза, она сидела на кровати боком, подогнув под себя колено и откинувшись в объятия Марисы. Та прекратила расчесывать ее, глядя перед собой, замерла в нерешительности.
  - Я видела дракона... Вчера, за столом, когда ты стояла с чашей в руках - властно и ободряюще коснулась ее ладони, почувствовав ее напряжение, как-то грустно сообщила принцесса Вероника - этот взгляд, этот образ... Как тот, что спит под Собором Последних Дней. В своих снах я видела его, и он не похож ни на что из того, что мы можем себе представить. Быть может как огромная черная грозовая туча. Как надвигающийся шторм, когда чернеет горизонт и меркнет солнечный свет... Я слышала имя, но не помню, не могу повторить его. Ты похожа на него, как будто ты одна из тех, кого раньше, как Марию Булле, называли его дочерьми.
  Мариса сжала гребень, но в разговор вступил детектив.
  - Возможно, так оно и есть - согласно кивнул он - иногда мне кажется, что я тоже вижу нечто необычное... Эти яркие образы и сны... Но я не придумывал их. Я не вижу и не ощущаю незримого. Я не читаю мистических книг. Моя голова просто не работает в этом направлении. Как все это происходит? Мы же все люди. Есть демоны, машины, но это что-то другое? Верно?
  - Есть книги... - ответила принцесса. Она прикрыла глаза, ее голос снова стал звенящим и ледяным - в них сказано, что все духи, кого Господь Бог назначил хранителями сотворенного Им мира так или иначе искажены. Они связаны с Архитектором, как шестерни одной механизма, и если одно колесо искривляется неверно идут, либо ломаются и другие. Все Творение как огромные часы со множеством планарных пластов и квардриллионами сущностей, и эти часы идут неверно с тех самых пор, как скинутый с неба антихрист упал из Небесного Иерусалима и многие из ангелов Божьих примкнули к нему в этом мятеже... Как люди, кто даже будучи святыми и праведными, все равно в какой-то мере остаются грешниками со своими недостатками, слабостями, ленью и вынуждены постоянно пребывать в духовной борьбе, также и светлейшие сущности, что еще не поддались этим соблазнам и продолжают ответственно нести свое служение, так или иначе тоже подвержены этим процессам, что неизбежно окончатся окончательным распадом всего сущего, и пересозданием нового мира, который наследуют те, кто не отречется от Господа Бога и Христа. Рано или поздно это непременно случится, но пока мы живем, живут и небесные духи, что вращают звезды, поддерживают небо и землю, и они тоже сражаются с искажением вокруг и в своих сердцах, точно также как и мы, но в отличии от нас, они не могут оставить свое служение, не могут умереть. И когда они теряют себя, сходят со своих предназначенных им Господом Богом путей и орбит, когда они гибнут, тогда в некоторых из нас, воплощается то хорошее что еще осталось в них... Даже сейчас, когда наука способна объяснить каждое явление в окружающем нас мире, до сих пор нет возможности изучить это по сущности близкое к чуду явление... Быть может это их попытка заслужить прощение за свой мятеж, а быть может желание Господа Бога, чтобы мы объединили свои силы... Не знаю, я читала разное. Но иногда так происходит. Как с тем, кто построил Собор и спит в его стенах. Быть может, это был Ангел Божий, что пал и раскаялся, и в желании помочь, напутствовал Марию Булле и направил ее, чтобы она спасла Гирту, и Бог дозволил ему отдать ей часть своей мудрости, воли и сил...
  - Но это просто сказка из книжки! - сжала пальцы, со злостью возразила Мариса - и я тоже так думала что я особенная, потому, что возомнить о себе, чтобы казаться лучше других, можно любую ересь! Да я тоже мнила, что я обращусь драконом, брошусь и растерзаю ту мразь на одноглазом коне, которая забрала Стефанию, чувствовала что-то, думала что смогу, и что вышло? Ничего не вышло! Не помогли ни Бог, ни дракон. Они просто повалили меня и колотили ногами и плетьми до тех пор, пока не решили, что убили совсем... - с яростной горечью покачала головой, отняла от герцогини руки, налила себе из бутылки еще крепкого. Видно было, что ее трясет от этого разговора и спиртное только распаляет кипящие в ней ненависть и обиду. Почувствовала это и принцесса Вероника, снова обхватила пальцами запястье ее руки.
  - Да, драконы драконами, но в жизни мало уметь просто совершать квантовую транспозицию - согласилась она как бы между делом, принимая из рук детектива новый, наполненный на треть, фужер и залпом выпивая горький напиток - окружающий нас мир и мечты, как его отражение в нашем видении... Такое несоответствие. Желание что-то изменить и вера, что ты сможешь, потому что у тебя есть ощущение этой силы... Да, может это всего лишь грустная сказка, придуманная ущербным полуслепым калекой, что, когда писал эти строки мнил, что сможет убедить себя, что еще не все потеряно, что все еще можно исправить, пытался вдохновить себя и других на эту заранее проигранную битву против всех демонов и неправедных людей, против погрязшего в грехопадении мира... Но не лучше ли верить, что ты всемогущий дракон, ослепительная летящая звезда в ночной мгле, и ты можешь и обязан быть сильным и стойким, чтобы помогать людям, чтобы нести свое служение как бы тебе не было страшно и тяжело, чем бесцельно трястись в углу, рассуждая о себе как о никчемном, ничтожном и слабом, не заслуживающем ничего, кроме презрения, грешнике? Можно ошибаться, можно быть наивным или слепым... Но нельзя жить без веры. Потому что без веры мы всего лишь пустые оболочки, способные только на примитивные механические и мыслительные действия. И только когда мы верим, мы находим в себе силы и возможности, и способны что-то изменить...
  Она осеклась, взгляд ее стал холодным и злым, как будто бы она уже была не принцессой в своем дворце, а девицей-соседкой за фужером на кухне жалующейся знакомой на тяготы жизни. Мариса сидела отстранившись, презрительно и криво, как она умела, улыбалась, молчала в ответ. Смотрела на принцессу прищурив один глаз, и словно бы говорила всем своим видом 'Да что ты понимаешь? Что ты вообще знаешь обо всем этом?'. Но принцесса Вероника отняла ладонь от ее руки. Выпила еще, 'Дубов', отстранилась, тяжело вздохнула.
  - Что я знаю? - спросила она тихо, зловеще и вкрадчиво, словно собиралась выхватить нож и воткнуть его в горло Марисе. На миг Вертуре показалось, что сейчас случится что-то очень дурное и непоправимое, то, что ни в коем случае не должно произойти, но принцесса сдержала порыв и переспросила уже чуть другим тоном - что я понимаю в этом?
  Мариса вздрогнула. В отличии от Вертуры, она еще не знала, что принцесса чувствует мысли.
  - Я вернулась в Гирту чуть больше полугода назад... Перед Пасхой в апреле... - герцогиня собралась, голос ее снова стал спокойным и ледяным. Но уже по-другому. Теперь в нем слышалось не повеление, а глубокие, оставившие на ее душе незаживающие раны, горечь и обида. Принцесса запнулась, но, словно наконец решившись, все же продолжила говорить.
  За окном начинало темнеть. Мариса спохватилась и приняла сосредоточенный, почти как на службе, вид, сжалась в комок, испугавшись своей дерзости, и теперь слушала ее, не возражая ни единым словом, ни жестом. Не перебивал и детектив.
  - Я думала, что увижу здесь родной дом, я не была в Гирте почти пятнадцать лет - уставившись себе в колени, произнесла принцесса - со мной приехали Аксель и Лиза. Мы учились с Лизой в школе. Потом вместе поступали в университет. Государственное управление, юриспруденция, экономика, бухгалтерия, аудит... Я знаю, вам знакомы эти слова. Вы не похожи на тех болванов, что слушают их как заклинания из магической книги... Из Гирты мне присылали очень много писем, я вела переписку почти со всеми старшинами и лордами. Все хотели со мной дружить, все были такими милыми и обходительными... К нам приезжали с подарками Август, сэр Прицци, с Марией, Вольфина, внучка сэра Дугласа, жила у нас после лечения. Мы дружили с Вилмаром, сыном сэра Вильмонта, виделись с сэром Берном. Я постоянно получала письма от незнакомых мне людей с теплыми, наилучшими пожеланиями о возвращении в Гирту. Отвечала, что приеду как только получу диплом, обязательно вернусь к ним... Там, в Столице, я была маленькой счастливой принцессой, на которую все смотрели с умилением и выполняли каждый мой каприз, если он не стоил слишком больших денег. Мы были знакомы с сэром Парталле, мастером Динтрой и многими другими известными людьми. Мы жили на квартире у Лизы и у нас было все. Нас постоянно приглашали в гости, на приемы, в рестораны, на банкеты и концерты... Я думала, так будет и здесь, также, но еще при том, что тут я буду уже самой настоящей принцессой. Я вернусь, и тут у меня будет свой собственный дом, выйду замуж за отважного графа или барона: ведь мне писали такие галантные, красивые слова, каких не говорят там, в цивилизованном мире. Буду жить в роскошном богатом дворце, у нас будут дети, большая дружная семья и мы будем править Гиртой праведно и милосердно, и все будут нас любить. Но все оказалось совсем не так... Все было просто чудовищно. Темный, сумрачный город. Нищие, пьяницы, опасные улицы. Вонючие, кусачие, лягающиеся лошади, Грязные грубые люди. Мрачные, злобные лица, кровавые развлечения, драки, казни, невежество, роскошь не по деньгам, мотовство, пижонство, дуэли... Как только я приехала, все те, кто писал мне сладкие слова, слал подарки, тут же явили мне свои истинные обличья - подобострастие, снисхождение, злобу, алчность, презрение. Грубые потные мужланы, мнящие себя могучими войнами, для кого хамство - признак силы, тянули ко мне свои грязные руки, настойчиво и грубо приглашали выйти замуж за них. Женщины смотрели с завистью, как Анна...- Мариса вздрогнула и смутилась - вот приехала богатая разряженная, изнеженная малолетка! И я почти сразу поняла, что приглашая меня обратно в Гирту, все на самом деле ожидали смерти сэра Вильмонта, считали его последние дни, которые, как все думали, были уже сочтены и, никого не стесняясь, прямо говорили об этом. И да, они смотрели на меня, считали, что я сходу вступлю в эту схватку с его наследниками, генералами, олигархами и всякими прочими друзьями. Расчищу путь тем, кто благодетельствовал и поддерживал меня льстивыми словами в письмах, присылал по сто марок на новые бархатные туфли, поясок с модной пряжкой, или брусок дизайнерского мыла. Поддакивал тем искренним ответам, которые я отправляла им, только для того, чтобы, когда этот кровавый дележ города закончится моей победой, получить уже заранее рассчитанные преференции и выгоды. Как все это было омерзительно! Они вложились в меня как в бойцового петуха, который ценой свой жизни отыграет свой бой, а они получат свой дивиденд. Но самым страшным было то, что все это я поняла только по приезду в Гирту, что ставки уже сделаны, фигуры на доске расставлены и я в этой партии самая главная фигура - король, которого может съесть любая пешка. И откажись я, сложи полномочия, отрекись, Август и его люди, что держат город и окрестности, не выпустят меня из Гирты. А если мне даже и удастся бежать, меня ликвидируют, пошлют за мной своих убийц, потому, что если я не буду принадлежать им, тут же, даже на чужой земле, найдутся те, кто заставит меня возглавить их, чтобы начать новую войну так, чтобы народ и королевский двор видели во мне законную наследницу, за которой стоят герои и патриоты, желающие служить Государю и Господу Богу, посадить меня на герцогский престол, освободить людей от гнета узурпировавших власть плачей, мошенников и бандитов. Дорсы и Ронтолы, которых поддержит Мильда, Тинкалы с севера, Визры из Мирны, Келпи, Солько, Баррусты, Роффе, Загатты, Тальпасто, Ринья... формально я одна из законных наследников и никто не оставит меня в покое, потому что я их ключ к захвату Гирты. Меня уже пытались убить. Резали ножом, топтали лошадью, стреляли... Нет, сегодня это было даже не покушение. Стрелок заранее знал маршрут, знал, что будет непроницаемый барьер. Это очередная провокация. Очередной ход Августа и Марии в этой игре. Я не боюсь смерти, я устала ждать ее, и это был бы самый желанный для меня выход, избавление от всего этого... Я боюсь того, что станет с Гиртой и с теми, кто не знает о том, что происходит на самом деле, кто искренне верит мне. Кто придет вместо меня? Сумасшедший Ринья? Наследники Волчицы Сив? Загатта с компанией дельцов, готовых продать собственную родню ради прибыли. Август со своей бандой? Что они сделают с Гиртой, в какую пучину беззакония и тьмы ввергнут нашу многострадальную землю? Я проверяла отчеты и результаты аудита после столичных чиновников. Это государственный подлог в особо крупных размерах. Если не будет закуплено дополнительное зерно, нам не хватит и на половину зимы. Но денег нет, потому что сенатор Парталле получает доходы и материалы с города, и по его отчетам, что нарушений нет, по его слову, министерства и Совет Конфедерации закрывают глаза на все, что здесь происходит и каждый может чувствовать себя всевластным королем, творить любое беззаконие, насколько ему хватит власти и сил. Но больше всего я боюсь и переживаю за простых людей. За наших жандармов, за служащих, за полицию. За всех тех, кто по долгу службы вынужден выполнять эти неправедные приказы, покрывать беспредел высших чинов, чтобы содержать семью или самому не быть обвиненным в подлоге и государственной измене... Я потеряла веру в людей и Бога, надежду на то, что можно хоть что-то исправить или изменить. Я не знаю, как мне теперь жить с этим и что мне теперь делать. Я осталась одна и в моей душе только страх, пустота и ненависть. И я все корю себя, все думаю, как все это было глупо! Так обманываться, так наивно предаваться мечтам! Зачем я вернулась, зачем увидела, узнала, это все... Почему я, почему такое испытание, почему после всего, что случилось, мне суждено умереть еще и душой. Лишившись всякой надежды, в отчаянии, страхе и безверии? Я... - она запнулась, опустила глаза.
  Вертура, что все это время не перебивая слушал ее, кажется, догадавшись о том, что она хотела сказать, резко кивнул, взял ее за руку, заглянул в лицо.
  - Да многие клянут Бога за свою судьбу - сказал он ей - я и сам так делал не единожды. Но когда проходят годы, обида остывает, несправедливость земных дел остается в далеком прошлом и содеянное людьми зло возвращается к ним втройне, понимаешь, что Господь посылает нам горести и испытания чтобы перековать нас, сделать нас тверже и сильнее, спасти нас, научить - ласково, но с твердой верой в голосе, заверил ее детектив - как того падшего дракона о котором вы рассказывали, что спит под Собором Последних Дней. Да, это очень страшные и жестокие слова. Порой и праведник обращается злодеем и зачастую мы встречаем непонимание, осуждение и холодность от тех, что не должны оставаться в стороне, а порой нас предают друзья и убивают душу близкие... Но чем больше Господь хочет от человека, тем тяжелее его путь, потому что слабый не пройдет его, а сильными становятся только испытывая невзгоды и лишения. Тот кто не умеет плавать, не сможет спасти утопающего, не умеющий драться, не сможет никого защитить. Вы сами знаете все. Это не отменяет всей той мерзости, что творится вокруг нас по злой воле алчных и вероломных людей, наоборот, значит что мы, как христиане, должны сражаться со всем этим, нести свое служение. И да, в конце, здесь, на земле, всегда будет физическая смерть. Она в любом случае неизбежна. Но важно не то, чего мы добились для себя, важно то, чего мы заслужили перед Богом. И да, часто за сиюминутным мы не видим никакого резона в наших действиях, не видим результата, славы, политических очков или выгод. Но логика Господа отличается от логики людей. Знаменосец перед строем погибает под стрелами и пулями врага первым. Но держа знамя, он вдохновляет идущие в бой войска. Падающий в первом ряду от меча или пики приближает на шаг к победе того, кто стоит за ним, и мы все солдаты Христовы в этой битве. Умирая в этом сражении здесь, мы продолжаем свой путь там, за гранью, и зачастую не от всех нас Бог хочет здесь счастья или выигранной битвы. Как севастийские мученики, что были лучшими легионерами, должны были явить не свое мастерство владения оружием, а именно подвиг и твердость, стоя в ледяной воде. Господь дает нам путь и желает, чтобы мы прошли по нему, как солдаты, которым дает приказ генерал, исполнили свое служение. Вы сами сказали мне вчера. Бог дает возможности и власть тому, кому считает нужным, и если она оказалась в ваших руках, если за вами следуют, вас слушают, вы не должны сворачивать с назначенного вам пути, не должны разочаровывать и бросать тех кто вам верит. Господь Бог дал вам в руки возможность исправить это зло, по-настоящему что-то изменить, сделать так, чтобы потом не было стыдно перед Его обликом на Страшном суде. И даже если вы потерпите фиаско, вы будете знать, что действовали искренне, шли до конца и не свернули по малодушию, страху или лени. Не спрятались за печкой, не закрыли глаза на беззаконие, не остались в стороне, когда враг пришел чтобы разрушить ваш дом, убить ваших друзей и близких. Можно проиграть, погибнуть в мире людей, быть забытым, но войти в Жизнь Вечную. Солдат никогда не знает, настигнет ли его пуля или меч. Но он идет и воюет. Многие гибнут, но так, ценой жизней выигрываются войны, выигрываются другие души и жизни. Это тяжело, печально, страшно, быть может жестоко, но... так происходит, таков закон, так устроен мир. Простите, быть может, я сейчас сказал прописные истины, и, возможно вам говорят это по сто раз на дню все кому не лень, но я не знаю, что могу сказать еще. Я сам говорю себе эти слова, убеждаю себя, когда мне тяжело и все вокруг кажется невозможным, несправедливым и бессмысленным. И чего бы мы сами не хотели, мы не выбираем свой путь и то, что на нем будет происходить, но нам по нему идти.
  Он поднял глаза и вздрогнул. Настолько похожими были взгляды Марисы и принцессы Вероники. Обе не перебивая, слушали, внимательно смотрели на него, словно загипнотизированные его сбивчивой, но вдохновенной речью.
  - Просите... Так получилось. Так устроен мир, я бы сам хотел изменить что-нибудь, но не могу - сам смутился своих слов, заключил детектив и налил всем по новой - а если бы мне сказали, что твоя жизнь может что-то исправить, кого-то спасти, пожертвуй собой, взойди как Иисус Христос или апостол Петр на крест, я бы еще и испугался и не пришел. Сказал бы, не надо мной жертвовать, я как-нибудь и так переживу... Пусть все сделает кто-то другой, смелый, умный, истинно верующий, праведный, искренний и сильный. Да, вот такой я трус и лицемер. Простите меня, моя леди.
  Принцесса Вероника с благодарностью кивнула, приняла из его рук фужер.
  - Спасибо вам - немного подумав, сказала она просто, с печальной и горькой улыбкой - я столько раз точно также говорила эти слова сама себе, проговаривала точно такие же мысли... Даже записывала на бумагу, как советуют психологи, вешала как лозунг на стену... Но говорить себе, убеждать себя в чем-то это одно, и совсем другое, когда тебе говорит это кто-то со стороны.
  Она улыбнулась, сделала глоток, но поперхнулась горьким спиртом.
  - И совсем третье, когда ты леди-герцогиня и все у тебя все спрашивают, кому рубить головы, а кого миловать, потому что первый просто убийца и вор, а второй уважаемый, полезный и хороший человек - печально улыбнулась она. Отставила недопитые 'Дубы', разомкнула руки, все еще держащей ее в своих объятиях Марисы и, подойдя к Вертуре, обняла его за шею. Как выпускница школы, поцеловала его в скулу, запустила пальцы в волосы, прижала его к себе, но не тем ломающим волю, гипнотическим касанием как вчера, не как маленький, но очень яростный и опасный раскаленный дракон, а как обычная, благодарная за поддержку в трудную минуту человеческая женщина. Вертура поднял руки и тоже обнял ее, одобрительно и благодарно пожал ее плечи и спину.
  - Быть может, это был ваш путь, переплыть море на галере гребцом до Мильды, чтобы спустя много лет прибыть сюда и напомнить мне, что кроме Гирты, неправедных людей и политики, есть еще и Бог - объявила с улыбкой она, отпустив его и возвысившись над ним. Потянула его за руки, чтобы он пересел на кровать к Марисе. Подвинула табурет, села перед ними, взяла их обоих за ладони, улыбнулась им. Что-то стремительно менялось вокруг. Безысходность сменилась целеустремленностью и надеждой. Руки принцессы снова стали твердыми, горячими и сильными. Кровавые раны на костяшках разбитых пальцев почти затянулись. Остались только едва заметные темные следы на левой руке.
  - Марк, Анна. Я немного разбираюсь в людях. Вы нравитесь мне - она улыбнулась, подалась вперед, потерлась виском о подбородок Марисы точь-в-точь как та ласкалась сама, когда ее обнимал детектив - я смотрела на вас. По одному и вместе. Я бы очень хотела, чтобы вы Марк, стали и оставались моим другом, а Анна сестрой. Марк, вы новый человек в нашем городе. Вам ничего не нужно от меня, но вы ничего не можете дать и мне. Это самое лучшее, что может быть в моей должности леди-герцогини. Анна... черный дракон с обратной стороны луны - Мариса вздрогнула, напряглась. Принцесса улыбнулась, покачала головой - мне не нужна еще одна фрейлина или наперсница типа Регины или Лизы. Мне нужна сестра, подруга. Вы замечательная пара, я знаю, вы будете вместе. Марк вы вернете свой титул и земли, а Анна станет вашей принцессой. Но это будет потом. Спасибо вам обоим. Запомните меня такой, какой видели сегодня. Слабым, раскаивающимся, сомневающимся, ничтожным человеком, женщиной, что плакала от отчаяния и одиночества, ища защиты и заступничества у Бога и почти что незнакомых только Его волей оказавшихся в этом доме людей. Запомните меня живой, способной сомневаться, лить слезы... - ее голос возвысился. Словно проговаривая для самой себя, она произносила слова звонко, четко и громко, как вчера, во время общей молитвы - но людям нужна праведная и непреклонная христианская Герцогиня, что возьмет стальной хваткой эту землю. Все ждут что придет дракон и победит. Как сэр Роместальдус в годы Смуты. Но дракон не придет, чуда не случится и все придется сделать мне. Потому что слишком многие верят в то, что только я смогу что-то изменить, и я не имею права подвести их. Возможно, когда-нибудь я смогу выйти замуж, у меня будут семья и дети - предназначение каждой женщины, но сейчас я должна делать то, что в моих силах, чтобы наша земля не распалась на воюющие осколки, не погрузилась во мрак новой смуты и войны. Спасибо вам, что не остались в стороне, спасибо за эти искренние и добрые слова, что вы сказали сегодня. Веру вашу, верность вашу, служение ваше, да помянет Господь Бог во Царствии своем.
  Она выпрямилась и бросила на Марису и Вертуру такой пламенный взгляд, что детективу даже подумалось, что теперь она позовет охрану, прикажет вывести их обоих на площадку перед парадными дверьми Малого дворца и там казнить, но этого не случилось. Взгляд принцессы потух. Она встала и энергично прошлась по комнате, подошла к балкону. Бросила стремительный и властный взгляд на закатный, переливающийся отражениями солнца в окнах, на крестах и куполах церквей город за раскрытой стеклянной дверью и высоким бетонным парапетом. Замерла, прислушиваясь к мерному звону колоколов над крышами, призывающими к полиелею, на всенощную службу в церкви. Вернулась к столу, взяла с него кожаный сверток, что принесла с собой. В нем была округлая маска из неизвестного детективу материала, матового снаружи и прозрачного изнутри. Принцесса взяла ее обеими руками приложила ее к лицу и, громко и торжественно провозгласила.
  - Вероника Эрменхильда Булле, кровавый дракон! Герцогиня Гирты!
  У личины не было ни глаз, ни носа. На все поле страшным оскалом зияла багровая с синим, разверстая пасть со множеством окровавленных мелких зубов по кругу и с тремя загнутыми по спирали клыками снизу, на щеках, и на лбу. Не имея никаких завязок или креплений, она плотно примкнула к лицу принцессы.
  - Вы видели меня человеком, а это мое истинное обличье - сказала она холодным и властным голосом - я прикажу принести вам краски и заготовки. Давид поможет вам. Еще успеете сделать облики и себе. На северном берегу драка. Поедете со мной как отключат свет.
  И она, больше не сказав ни слова, не дав больше никаких объяснений, быстрыми стремительными шагами вышла из комнаты.
  - Ну просто вот... слов нет - покачал головой детектив.
  - Так. Это же не ты проболтался? Я же не говорила тебе, что в своем воображении мню себя черным драконом с обратной стороны луны, который просыпается и спускается на землю в ночь, когда отключают стабилизаторы? Или я была пьяна и разболтала тебе... - внимательно глядя на него, рассудила Мариса - и все же...
  - Она чувствует мысли, видит то, что видят люди, с которыми она говорит - вздохнул, объяснил Вертура и налил себе кофе - всегда знает, кто и когда ей врет. Тяжело ей в политике. А вы с ней случайно не сестры? Ну, ты рассказывала про Стефанию, как ее похитили в детстве и...
  - Нет! - перебила его, бросила на него резкий и раздраженный взгляд Мариса, встала и прошлась по комнате, крепко схватилась за прозрачную дверь, тоже пригляделась к вечернему городу, попыталась объясниться - если бы я была ей, я бы никогда не позволила бы себе быть такой истеричкой. Не мучилась бы ни этой вашей лицемерной совестью, которая позволяет вам делать любую дрянь. Не закатывала бы глаза в обмороках религиозного исступления, не рыдала бы, падая в объятья малознакомых небритых мужчин. И я бы уж точно нашла способ, отправить всех этих бандитов, казнокрадов и мздоимцев на казнь, а не оправдывалась бы как все плохо и как невозможно это сделать. А была бы у меня идиотка-сестра, которая даже не подозревает о том, что она тоже наследница-герцогиня, я бы мигом выдала бы ее замуж за какого-нибудь пустоголового дурня, и отправила бы их куда подальше. Пусть живет с ним долго, богато и счастливо где-нибудь на другом конце земли. Никакая она мне не родная сестра, как и Ева. И мы с ней совсем не похожи. Нигде.
  - Возможно - ответил задумчиво, передернул плечами детектив.
  Пришла знакомая фрейлина. Принесла прозрачнее изнутри и матовые снаружи заготовки и краски. Черную, белую, красную, синюю и желтую. Не было только зеленой.
  - А что рисовать-то? - озадачено спросил у нее детектив. Но девушка только загадочно улыбнулась и молча покинула комнату. Вертура включил свет, чтоб не мешали, сгреб в вазочку пепел и горелые спички, отодвинул в сторону чашки и кубки. Открыл флакончики с краской, с сухой кисточкой в руках навис над столом, раздумывая что рисовать, с какой стороны лучше подойти к оформлению.
  Мариса упала рядом на кровать, прижалась бедром к его ноге, схватила одну из заготовок, приладила к лицу, пожаловалась.
  - Я тоже хотела пасть. Но у меня так в жизни не получится. Где этот Гармазон? Или он только на своих пластинках рисовать и умеет?
  - Пойду, найду его - согласился детектив - времени мало. И сами мы ничего толкового не сотворим.
  Оставшийся вечер они сидели с Давидом Гармазоном и его Эллой, придумывали, расписывали маски. Никто им в этом деле не помог. Казалось все, от принцессы, до рыцарей и пажей участвуют в этой непонятной и таинственной игре, чтобы сбить с толку, мистифицировать чужаков, незнакомых с традицией. Как будто договорились, что кто знает секрет, тот знает и не говорит никому, а кто не знает, тот пусть сам и думает, что ему теперь делать. Мариса тоже не прояснила ситуации, смотрела загадочно и презрительно. В библиотеке нашли альбом, где были примеры. Снова сели за рисунки. Гармазон нарисовал себе на маске синий художественный зигзаг под древние иероглифы. Элла попросила черный с лиловым узор на левую часть лица, как на гравюре - из цветов и листьев. Вертура не стал придумывать ничего нового. По его просьбе художник вывел на его маске пять черных глаз. Два где положено, два где рот и один посередине, где нос. Получилось зловеще. Но больше всех отличилась Мариса.
  Она сказала нарисовать на своей черной личине белый силуэт бабочки и попросила художника набрызгать на него по краям алой краски так, чтобы было похоже на капли крови.
  - Вообразим, что я действительно старшая сестра леди Булле - рассудила она, встала перед зеркалом и, хотела было распустить косу, но детектив остановил ее.
  - Не надо. Просто надень на голову платок.
  Она так и сделала, вышло жутко. Гармазон и Элла нарисовали на своих пластинках Марису и Вертуру в масках на фоне окна библиотеки и вечернего, уже почти совсем потемневшего неба, покачали головами. Они были подавлены всем увиденным в эти дни в Гирте и теперь, когда работа над раскраской была закончена, снова предались своим мрачным размышлениям, сказали что собираются в буфет за бутербродами и крепкими напитками.
  - Приходите в полночь. Отключат свет, будет какой-то крестный ход, но мы не пойдем, посидим при свечах - кисло сообщили они - Вероника хотела какую-то мистерию, но все уехали. У них там опять какие-то бои. Почитаем вслух. Тут такие книги, умереть не встать, шедевры...
  - Посмотрим - не отказываясь, кивнул детектив - спасибо за приглашение, возможно примем.
  Непривычно яркий электрический свет включенных на полную мощность светильников резал глаза. Они с Марисой спустились в свою комнату, где снова остались вдвоем одни. Она вернулась на кресло перед столом, он сел на пол к дивану спиной, согнул одну ногу в колене, вытянул вторую, положил рядом меч. Так они сидели, ждали, дымно курили, стучали трубками о край пепельницы, засыпая серыми углями стеклянный прозрачный стол. Маленькими глотками пили заваренный до горечи кофе, капали в него по чуть-чуть, чтобы не захмелеть, 'Черные дубы'. Смотрели на город с балкона, вслушивались в тревожный, все нарастающий перезвон колоколов и далекий шум городских улиц и проспектов. Наблюдали, как загораются звезды в ясном черном, контрастном на фоне белых рам и стен, небе, как гаснут в окнах домов города огни.
  Так прошло быть может час или полтора, Вертура не смотрел на часы, когда дверь снова открылась и вошла принцесса Вероника. Облаченная в простую темно-бордовую мантию, с портупеей через грудь и планшетной сумкой не боку, принесла с собой изогнутый меч в черных лакированных ножнах и плащ - потертый, пыльный и истрепанный, неопределенного серо-красного оттенка. Но даже переодевшись для поездки инкогнито она не изменила себе: в ее распущенных, волосах по-прежнему светлела тонкая алая лента с жемчужинами на концах, а из под подола выглядывали все те же тяжелые, массивные башмаки. Детектив покачал головой: встреть он ее на улице в маске, простой однотонной мантии, шерстяном клетчатом платье и этом старом, который давно пора выбить от уличной пыли, плаще, он никогда бы не признал ее герцогиней. Быть может, травницей, женой школьного учителя, или дочерью сельского старосты, по каким-то делам приехавшей на праздники в город из деревни.
  Бросив на кровать ножны, принцесса молча села за стол. Положила свою маску рядом с личинами Вертуры и Марисы. Долго молчала, потом, взяв фужер с недопитым крепким напитком, внимательно глядя в глаза собеседникам, коротко, волнительно и торжественно сообщила.
  - Началось. Аксель убил в поединке альдермана дружины Солько. Была стычка. Сэр Порре ранен. Август поднял своих людей, ведет колонну к слободе святого Саввы и Сталелитейным. Мы разослали циркуляр, что это Солько устроили покушение на меня и леди Элеонору. Сегодня все Солько будут мертвы.
  - Так это было их рук дело? - уточнил детектив.
  - Уже без разницы - ответила принцесса и, бросив быстрый взгляд на иконы, осенила себя крестным знамением - они используют магнетическое и эмиссионное оружие из арсенала, но когда калибровочные преобразователи будут выставлены не ноль, Август пойдет на приступ.
  И добавила зловеще и холодно.
  - Мастер Динтра знает обо всем, но Центр получит рапорт, только когда все будет кончено, с задержкой. Ведь всем плевать перебьем ли мы тут друг друга, лишь бы из Гирты шли гравитационно-усиленная сталь и биоактивное сырье. Хоть мы тут будем шпарить расщепительным. У нас материалы, производство которых возможно только в областях с высоким искажением. Кто владеет им, пока он поставляет грузы в Ледяное Кольцо и Мирну, тот и герцог. Поедете со мной, посмотрим, как все будет происходить со стороны.
  
  ***
  
  Они взяли плащи, Вертура препоясался мечом. Вышли к лестнице, спустились на этаж ниже, вошли в дверь с пометкой на нарядной латунной табличке 'Второй служебный контур'. Бетонные стены без оформления и обоев и железные перила за ней указывали на то, что это технический этаж. Тусклые колбы холодным желтоватым, не похожим ни на огонь, ни на электричество светом неярко озаряли идущий под дворцом по всей длине здания коридор. Присмотревшись, Вертура с интересом подметил, что свет в них неоднородный: как будто миллионы точек плывут в нем, образуя в густом прозрачном геле самые настоящие, почти как в морской глубине, водовороты и потоки, рисуя в каждом сосуде свою уникальную картину.
  - Это же химические? - решился и спросил он, кивая на них.
  - Биоактивные. Палочка Браскина - не сбавляя энергичного шага, не оглядываясь, ответила ему принцесса, как будто бы это могло что-то объяснить.
  Ряд закрытых наглухо, лишенных запоров и ручек дверей тянулся вдоль всего коридора с левой стороны. В одном месте, по правую руку, где должна была быть наружная стена, темнела чреда высоких узких наклонных каменных окон, через которые в подземелье проникал свежий, дующий снаружи ветер.
  Дойдя до нужной двери, принцесса остановилась. Рядом на стене слабо пульсировал синий огонек. За железной раздвижной панелью оказался просторный, похожий на грузовой, ярко освещенный лампами дневного света, лифт, на котором все трое спустились вниз, наверное, к подножью холма и очутились у какой-то округлой, стальной, намертво запертой массивным стальным вентилем, двери. Принцесса нажала несколько кнопок, ввела код в механический замок, с усилием нажав на рычаг, разомкнула его, приказала Вертуре прокрутить штурвал, чтобы освободить ригели. Детектив открыл дверь наружу и, как только они вышли, в какой-то темный, засаженный огромными деревьями, по всей видимости тот самый, который Вертура наблюдал внизу с балкона их с Марисой комнаты, запущенный сад, невидимая пружина тут же притянула дверь на место, тихо закрыла ее, отрезав обратный проход во дворец. В свете газового фонаря, в руках Марисы, Вертура приметил, что снаружи эта потайная дверь выглядит как черная металлическая плита без запоров и петель и едва различима в темноте на фоне буйно разросшегося вьюна, оплетающего скалу и высокие каменные стены с двух сторон замыкающие узкий тихий дворик с обратной стороны какого-то большого и сумрачного дома с темными и безжизненными окнами и мощеной осколками гранита дорожкой, ведущей к крыльцу с чугунными перилами и приоткрытой задней дверью.
  К ней и направилась принцесса.
  За дверью, судя по запаху, была конюшня. Услышав шаги, навстречу им вышел, словно заранее ждал их, какой-то высокий, облаченный в темные одежды человек. Крепкий сосредоточенный, больше похожий на герцогского агента, чем на обычного конюшего, он молчаливым коротким поклоном приветствовал герцогиню.
  - Троих коней - коротко распорядилась она и приложила маску к лицу. Также поступили и Вертура с Марисой.
  Через несколько минут все трое, пригибаясь от ощущения того, что они вот-вот заденут головами каменные своды низкой арки ворот, они выехали на улицу, что по основанию огибала холм Булле. Ту самую, за которой начинался еще один невысокий скальный обрыв с крепостной стеной и домами, выходящими фасадами на проспект Генерала Гримма, на котором, дальше к западу, за проспектом Рыцарей, в сторону которого принцесса и ее спутники направили коней, стоял дом в котором поселился детектив.
  Впереди на проспекте, в окнах высоких богатых домов, к которым они выехали, свернув с кривой, огибающей скалу улочки, один за другим гасили электрические огни. По парадным и дворам ходили квартальные, проверяли все ли в порядке, предупреждали людей. Инженеры в черных робах, перчатках и передниках стояли у неприметной двери, вручную размыкали рубильники подстанции, чтобы наведенный в электросети ток, что непременно возникнет в проводах с повышением коэффициента искажения, когда калибровочные преобразователи будут выставлены на ноль, не попортил подключенные к ним электрические приборы и фонари. За окнами то и дело мелькали тени людей: квартиранты зажигали свечи и керосин, ставили на подоконники зажженные лампады и иконы, клали рядом кресты, накрывали столы в гостиной, чтобы встретить эту зловещую и таинственную ночь в кругу семьи, близких родственников и друзей.
  Но так делали не все. Многие, влекомые волнующим предвкушением страшных тайн и желанием принять участие в ночных гуляниях и крестном ходе, что каждый год во вторую ночь фестиваля проходил по улицам Гирты, покидали свои дома. Брали детей и жен, запирали двери, закрывали лица масками, заматывались шарфами, надвигали на глаза капюшоны, спешили в темноте к ярко освещенным светом костров и факелов площадям, перекресткам и проспектам.
  Среди идущих в темноте, несущих в руках лампады и свечи, Вертура то и дело примечал многочисленных вооруженных людей. Прохожие тихо и волнително переговаривались в сумерках, пересказывали друг другу какие-то страшные, небывалые, одна чуднее и необычнее другой, вести. Говорили о том, что граф Прицци внезапным приказом поднял несколько квартальных дружин, что в последний момент был изменен маршрут крестного хода, который сейчас собирается на площади перед собором Иоанна Крестителя и вместо того, чтобы пройти через Старый Мост и проспекту Цветов до Инженерного, обойти город по часовой стрелке, он свернет на набережную к Университету, откуда проследует до залива. Что, вопреки сложившейся традиции Северную Гирту обходить не будут и вообще таким маршрутом крестный ход еще никогда не ходил. Говорили, что у северных ворот была какая-то стычка и что епископские добровольцы поймали и привезли в город какого-то колдуна, магическое имущество и чучело которого, будут сожжены сегодня во время аутодафе перед ночной литургией на площади Христова Пришествия. Рассказывали и о недавнем покушении на принцессу Веронику и что во всем виноваты Аарон Солько, его сын Атли и их клевреты, что это они похищают людей, чтобы творить с ними свое нечестивое колдовство, а потом пожирать их органы и что наконец-то граф Прицци разделается с ними. Прибавляли страшные подробности о том, что в их тайных мастерских в порох добавляют человеческую идоложертвенную кровь, от чего он стреляет даже в искажении, и что ходят слухи, будто бы в какой-то самой глубокой шахте раскопали что-то очень страшное, что привело в ужас и простых горняков и бывалых инженеров, но на самом деле это нашли золото и что теперь в ней тайно ведут его добычу и всеми силами скрывают ее, чтобы не пришлось отдавать долю в казну герцогства.
  Еще несколько раз были произнесены имена 'Круми' и 'Зогге', которые очень заинтересовали детектива, но он помнил, что принцесса строго запретила им разговаривать на улицах, и оставил все свои вопросы на потом, чтобы при случае задать их Марисе.
  На перекрестке с проспектом Рыцарей, куда вывела их улица, нес вахту мрачный полицейский патруль, усиленный жандармами. Четверо постовых с прикрытыми черными форменными масками лицами, сверкали глазами через смотровые щели. В шумной толпе прохаживались закованные в доспехи как для боя, дружинники. На перекрестке проспектов Рыцарей и Булле несли вахту не меньше десятка вооруженных верховых. Электричество уже погасили, в специальные кольца на фонарных столбах были вставлены факелы, а на фасадах домов, у парадных дверей домов, у входов в кабачки и лавки, горели расписанные цветами и листьями газовые светильники. Во дворах, на балюстрадах и сквериках со всех сторон теплились огоньки лампад, жаровен и свечей. В их тусклом зареве на скамейках и стульях за столами и у парапетов сидели, выглядывали в ожидании на проспект, пили, играли в шахматы и карты, беседовали гости и жители Гирты. Полицейские и лиловые рыцари бряцали оружием и броней, спешили глашатаи, дули в свои рожки, зычными окриками призывая всех поспешить к свету до того, как наступит полночь, поторопиться либо домой, в квартиры, к кострам и столам во дворы, либо на многолюдные перекрестки и проспекты.
  - Со света лучше не сходить - рекомендовал верховой каким-то гуляющим, по виду гостям из Столицы - в темноте может быть опасно.
  - Правда что ли? - недоверчиво спрашивал какой-то высокий полупьяный господин в несуразном новомодном плаще, огромных, на все лицо, круглых очках и полосатом берете с помпоном, бесцеремонно рисуя на своей пластинке предупреждающего их закованного в броню рыцаря.
  - Комендантский час - коротко и строго отвечал ему с коня кавалер и недвусмысленно продемонстрировал плеть.
  На мосту, перед Университетом на набережной, перед парадной лестницей большого дома у моста, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей, по цепочке вдоль фасадов домов стояли железные клети с горящими поленьями. Тут, в ожидании, когда будут отключены стабилизаторы, собрались все, кто ждал, когда пойдет крестный ход. Глухо ударял барабан, монотонно и тяжело завывала волынка. Облаченные в черно-белые маски и такие же зловещие белые развевающиеся одежды паяцы на ходулях, прогуливались в толпе, вертели в руках трещотки, дудели в большие деревянные флейты. Оркестр музыкантов в масках со множеством глаз, пастей и когтей, играл у моста. Отовсюду слышались смех и веселые крики. Но раз, два, ударил над проспектом колокол, затрубил рог. С грохотом промчались несколько вооруженных зловещими, необычайно яркими, должно быть химическими, факелами, верховых, призывая всех посторониться к домам, освободить проспект, и барабан и волынка тут же притихли. Музыканты опустили свои инструменты, паяцы на ходулях, разносчики с лотками и женщины с огненными колесами, похватав свои шляпы с мелочью, попрятав свои потешные орудия, мигом исчезли в подворотнях, как будто бы их тут никогда и не было.
  С проспекта Булле послышались далекие, многоголосые песнопения, исполняющие 'Символ Веры' и перезвон цилиндрических колокольчиков, что несли на высоких палках вместе с хоругвями и светильниками дьякона в черных глухих масках во главе приближающегося крестного хода и иереи с массивными стальными крестами на груди.
  Люди притихли, подались к домам. На ближайшей колокольне тяжело и гулко забил колокол, ему ответил еще один с другого берега реки.
  Принцесса Вероника и ее спутники тоже посторонились, отъехали в какой-то палисадник, огороженный высокой, должно быть в три человеческих роста, чугунной изгородью. Остановились рядом со столами под сенью огромной разлапистой, украшенной фонариками и свечами ивой, чтобы пропустить приближающуюся процессию. Вертура даже не успел оглядеться, как многолюдный, движущийся быстрым маршевым шагом густой и нескончаемый людской поток вмиг заполнил все пространство за прутьями решетки на проспекте. Эхо песнопений, колокольный звон и шарканье десятков тысяч шагов, вмиг слились в один единственный торжественный и величественный гул, сотни и тысячи свечей и факелов в руках идущих, рассеяли ночь бесконечной, рыжей огненной рекой текущей в сторону моста и набережной Керны.
  Шествие возглавлял владыка Дезмонд - епископ Гирты. Высокий и бородатый, с суровым, искаженным рвением и неустрашимой отвагой лицом, без маски, презрев все опасности предстоящей ночи, он властно шагал впереди колонны, со звоном вонзая стальное острие своего посоха в камни мостовой, выбивая из них искры. Его сопровождали двое мирян в темно-серых длиннополых мантиях и белоснежных рубахах с широкими рукавами расшитыми серебром: светловолосый, тоже, как и епископ, без маски, хмурый и высокий кавалер, и худой суровый юноша. Мрачный рыцарь нес на правом локте закованную в серую стальную оправу книгу - Евангелие, а на левом плече длинный и тяжелый, сверкающий в свете многочисленных огней вокруг обнаженный меч. Юноша держал в одной руке икону с ликом Спаса Нерукотворного, в другой закрытый, с прорезанными в железных боках восьмиконечными крестами, через которые вырывалось яркое, похожее на газовое, пламя, светильник.
  - Это Борис! - узнал знакомого Вертура, не удержался, с восторгом шепнула Марисе, указал на мрачного кавалера с мечом. Та коротко кивнула и сделала быстрый и строгий жест больше ничего не говорить.
  Сразу следом за епископом и его племянниками шли иерархи церкви Гирты - тоже, в знак презрения ко всему потустороннему, с открытыми лицами, несли Евангелие, чашу и стальной крест. Их сопровождали многочисленные иереи в расшитых золотом, похожих на доспехи, облачениях, держали в руках штандарты, иконы и свечи. Рядом почетным караулом шагали дьякона, монахи и прочие младшие церковные служащие - как солдаты, с мечами, топорами и мушкетами. В их торжественной и грозной, как на армейском параде, колонне следовали носилки с высоким деревянным распятием, венками еловых ветвей и светильниками, которые несла на плечах многочисленная молодежь - справа юноши, слева девушки. Следом шагали певчие и семинаристы. Мерно, в такт шагу, ударяли в глухие оловянные колокольчики и трещотки, громко, воинственно и торжественно провозглашали 'Символ Веры'. И, непроизвольно подхватывая мотив, зажигая от жаровен и костров факелы и фонари, люди покидали свои места на скамейках в сквериках у столов, на ступенях и парапетах набережной, где, наверное, еще с вечера они планировали провести за бочонками юва и корзинками закуски всю ночь. Вливались в потоки прибывающих с соседних улиц и переулков, с моста, с северного берега Керны, горожан, вдохновляясь общим торжественным и грозным настроем, увлекая за собой подруг и собутыльников, тоже присоединялись к процессии.
  Только тут детектив понял, что те многочисленные мужчины, кого он видел на улицах с оружием в руках, шли вовсе не на военный сбор у Сталелитейных ворот, а чтобы присоединиться к этому аутодафе - акту веры, что, как и в церковные праздники, каждую вторую ночь Фестиваля, совершали жители и гости Гирты. Обнажая мечи, вскидывая на плечи топоры, вешая на плечи луки и мушкеты, как ополчение, они присоединялись к маршу как к колонне солдат идущих на войну. И, глядя на их грозные демонические маски, на непоколебимые, исполненные решительности и готовности движения, в неверном свете трепещущих на ветру бесчисленных огней, мнилось, что это само воинство Христово, вставших из могил, когда-то живших и умерших людей, поднялось, как в Символе Веры из земли и теперь грозной и непоколебимой армией обходит город, в готовности дать отпор внешней, чуждой и враждебной всему живому, беззаконной и неумолимой тьме, что сегодня ночью, с отключением стабилизаторов, опустится на кварталы и проспекты Гирты.
  - На северный берег в последний момент отменили. Приказ сэра Августа! - указал на сворачивающую на набережную колонну несущий вахту у моста, показывающий флажком, чтобы заворачивали к заливу, какому-то еще не надевшему маску, толстому полицейскому в низко надвинутой на лоб шапочке, капитан Александр Кноцци, начальник оперативного отдела - пойдут до моря, потом до Маяка, вкруг через Рыцарей, Кузнецов и Торговых, до Пришествия, там аутодафе, потом ночная, а после нее по Булле обратно до Крестителя.
  - Да, циркуляр уже получили. В два часа после полуночи переходим в оцепление к Инженерному - отвечал ему разгоряченный огнем ярко горящего в руке факела, утирая лоб рукой и надевая обратно маску, коллега.
  Людно было и на мосту. Чтобы принять участие в крестном ходе, с северного берега на южный двигался непрерывный поток спешащих не опоздать людей. Гуляющие, кто не желал ходить на ночь глядя, в основном не местные, гости города и хозяева квартир, что присматривали за своими подопечными, теснились к парапетам, придерживали кружки, закуску и светильники, чтобы случайно не уронить их в реку. Стояли плотными компаниями, вели свои разговоры, пили, глядели на движущуюся по набережной в сторону залива колонну и огни. Примеряли маски, смеялись, рисовали друг друга с вытянутой руки на своих прозрачных пластинках.
  Вокруг было темно. Прожектора на башне над воротами и яркие матовые плафоны на литых чугунных столбах у парапетов моста не горели, и теперь каменный настил озарял только жаркий трепетный свет открытого пламени, что лился из окон надвратной башни и бойниц массивных, подпирающих ее контрфорсов и казематов бастионов над высокими берегами реки. Под ними, у самых ворот был установлен переносной палисад, мешал проходу людей, что постоянно зацеплялись за него рукавами и длиннополыми одеждами в темноте. Полицейские как раз снимали его, чтобы дать дорогу фельдъегерской карете и каким-то следующим за ней верховым. Остальные, гражданские, экипажи останавливали и разворачивали, не пускали с северного берега на мост, ожидая пока крестный ход, не освободит набережную и проспект.
  В туннеле арки ворот стояла тяжелая духота. Под закопченными сводами клубился черный, жирный дым. Тусклое рыжее пламя факелов колыхалось на сквозняке. На камни мостовой со свистом падали огненные шарики кипящей смолы. И глядя по сторонам, не узнавая в этом тревожном, слабом свете, привычных предметов и мест, слыша неровный треск открытого огня, эхо приглушенных масками неразборчивых голосов и обрывки каких-то важных обсуждений, шорох шагов по каменной брусчатке, грохот лат, бряцание упряжи и цокот копыт, что гулко отдавались под кирпичными сводами и стенами, Вертура внезапно подумал, что, вот оно - должно быть именно так и выглядели города безвозвратно канувших в прошлое темных веков, о которых он не раз читал в захватывающих рыцарских романах и таинственных, приключенческих, повествующих о местах и людях, которых никогда не было и не будет на этом свете, безумных и захватывающих книгах.
  Но они были не в книге. Все было взаправду и наяву: придерживая полы плащей и капюшоны, под аркой непрерывным потоком проходили, тревожно переговаривались, сутулили плечи, люди с укрытыми масками, или плотно замотанными шарфами лицами, стояли в стороне солдаты в глухих, закрытых забралами, шлемах и броне. Фыркали лошади, звонко стучали копытами, громко переговаривались, присматривали за порядком, несли вахту, держа наготове копья и луки, верховые.
  Вертура еще подумал, что сейчас их остановят, но, похоже, через мост не пропускали только повозки и телеги: за аркой ворот, в очереди, ожидал проезда отремонтированный и мерцающий в свете факелов свежим лаком, черный дилижанс уже знакомый детективу. Полицейский, как догадался он по потрепанной шапке-малахаю, лейтенант Турко елозил на козлах, не то ругался, не то беседовал с каким-то несущим вахту у ворот пешим постовым. Рядом с дилижансом в седле ожидал человек в орденской мантии и черной маске с зеленым крестом на все лицо - Фанкиль. На козлах, сидя рядом с лейтенантом, держа в руках вожжи, как будто совсем устав от всего этого многолюдья и суеты, откинулась спиной и локтями на борт и крышу кареты Инга, тоже в маске, но с каким-то непонятным, похожим на магический, нарисованным на желтом фоне черным символом. Как и всегда на ней была войлочная орденская пелерина Фанкиля, с низко надвинутым на лицо шапероном, и зеленым крестом на плече.
  Трудно было сказать, догадались ли они, что только что разминулись с коллегами: как только лиловый рыцарь окончательно удостоверился что перед ним действительно служащие специального отдела полиции Гирты, и взмахнул рукой дружинникам снимать палисад, что уже вновь установили поперек ворот за проехавшей фельдъегерской каретой, лейтенант Турко указал вперед, Инга тронула вожжи и поддала дилижанс в ворота, так и оставив Вертуру в раздумьях - узнали ли их с Марисой в масках, а тем более, догадались ли, что они сопровождают саму принцессу Веронику, или нет.
  
  ***
  
  Медленно и аккуратно следуя в толпе, они миновали арочную ограду и ворота полицейской комендатуры. Проехали еще два квартала, Большой Дом и красно-белый, подсвеченный двумя газовыми фонарями фасад церкви.
  Присмотревшись к темным окнам квартиры Хельги Тралле под крышей на самом верхнем этаже, детектив хотел спросить Марису о том, служит ли Ева тоже агентом, или просто следит за чистотой в квартире куратора полиции Гирты, но постеснялся показывать при принцессе свою некомпетентность. Так, в молчании, они миновали перекресток проспекта Цветов и проспекта Рыцарей, занятый большим количеством вооруженных людей. Проехали здание торгового дома 'Альбек северо-запад', с его высокими окнами и яркими, застекленными, заставленными самыми дорогими и изысканными товарами витринами, в которых, несмотря на предупреждение, еще горел яркий бело-голубой электрический свет. Миновали еще два темных квартала, откуда в левую сторону на холм, к крепости Гамотти через арки уходили узкие улочки старого города и выехали к северным, Сталелитейным воротам Гирты.
  Здесь, вдоль проспекта, тоже горели жаровни и костры. На поребриках, на парапетах решеток и ступеньках церкви сидели вооруженные люди в как будто бы самодельных кожаных нагрудниках и куполообразных шлемах. Угрюмо смотрели перед собой, сжимали в руках древки топоров и пик. Многие были усталы и пьяны. Грозными шагами, следя за порядком, прохаживались сержанты: как понял детектив, это было то самое квартальное ополчение, поднятое по приказу графа Прицци в связи с событиями в слободе святого Саввы у Сталелитейных холмов в нескольких километрах к северу от Гирты.
  В вышине тускло горели окна домов. Один за другим гасли последние электрические огни, сменяясь тусклым калильным и керосиновым светом. Впереди, у ворот, под знаменем Лилового клуба с изображением черного дракона на лиловом поле, обхватившего лапами серебряный крест, стоял взвод закованных в современные латы, готовых к бою верховых и человек пятьдесят таких же экипированных к сражению, пеших. Приставив к коновязям алебарды и щиты, дружинники грозно прохаживались по площади перед воротами, вели свои скупые беседы. У многих на лица по самые глаза вместо масок были намотаны черные и лиловые шарфы. Отдельной группой, положив рядом свое оружие - пики, мушкеты и топоры, поснимав с голов шлемы, в мрачном ожидании сидели на скамейках и сложенных штабелями бревнах солдаты из охранения стен. Ворота были закрыты. Пускали только через калитку и то, проверяя, с оружием или без. Над головой, тяжело и мерно ударяли колокола. Часы на башне над воротами показывали без пятнадцати минут полночь.
  - Поворачивайте! Проход закрыт! - переложив длинный меч на левое плечо, вскинул латную перчатку, вышел навстречу принцессе и ее спутникам тот самый рыжий лейтенант, который встретил Вертуру у ворот в поместье графа Прицци. Следом за ним, тяжело гремя броней, подошел, облокотился на свой меч, нахмурился, надул щеки, Пескин.
  Принцесса Вероника знаком подозвала их подойти, молча приподняла маску так, чтобы, никто, кроме них двоих не смог ее увидеть. Пескин стремительно приподнял бровь, коротко кивнул и без лишних расспросов приказал рыжему лейтенанту открыть ворота и выпустить принцессу и ее спутников на равелин.
  Проехав темный и пустой, проложенный в широком земляном валу, туннель, они выехали на площадь перед внешними укреплениями, где за каретным рядом и конюшнями, на внешних воротах города, нес вахту маленький капитан Кроксен со своими людьми. Узнав принцессу, он тихо осведомился, не придать ли ей в сопровождение для поездки за город конный отряд, на что она, молча мотнув головой, дала отрицательный ответ.
  За спинами тяжело громыхнули створки закрывающихся ворот. Миновав перекинутый через мелкий сухой ров мост, всадники, очутились за городом. Здесь было темно и неуютно, гулял прохладный и сильный, задувающий откуда-то с моря, ночной сквозняк. Позади, с ворот, бил яркий белый прожектор. Подсвечивал листву и брусчатку, бестолку сгущая ночную тьму вокруг своего почти что физически ощутимого бесконечно длинного и как будто даже греющего луча. Порождая сонмы неверных черно-белых теней, пронизывал продуваемую с каждой минутой все крепчающим ветром, плотно засаженную по обеим сторонам высокими корявыми дубами дорогу, что убегала в ночную темноту, в поля, к северу от Гирты. Вертура завертел головой, положил руку на меч, как будто он мог помочь от внезапного нападения из этих темных, шелестящих зарослей, забеспокоился, но по счастью, когда они немного отъехали от стен, его, как и все другие электрические огни в городе, выключили.
  Дорога была пуста. Над полями разливался далекий и мерный, как будто льющийся сразу отовсюду, тревожный колокольный звон. Где-то впереди, над изломанной, едва различимой линией неба и земли, стояло тусклое багровое зарево, но, вглядываясь через раскачивающиеся ветви, Вертура так и не смог определить, что это: пожар или отсветы бесконечно, и днем и ночью пережигающих руду, огромных доменных печей.
  Внезапно дубы вдоль дороги остались позади. За перекрестком и стоящим на нем сумрачным, как будто пустым, каменным домом, дорога начала полого подниматься по склону холма. Вокруг стало просторно, и в слабом свете звезд, все больше привыкая к темноте, детектив начал примечать вдоль обочин выложенные из скрепленных глиной сланцев, невысокие, должно быть, чтобы скот не заходил на территорию, каменные изгороди, за которыми непроницаемой темной стеной стояли густые и буйные, загадочно шелестящие листьями, сады. Где-то там, в их диких чащобах, стояли какие-то черные и бесформенные, едва различимые на фоне ночного неба, дома и их тусклые, чуть подсвеченные пламенем открытых очагов и свечей окна проглядывали через заросли живых изгородей, слабо теплились в темноте. Впереди, возвышаясь над дорогой с крутого обрыва, стоял какой-то особняк. Самые нижние окна этого похожего на крепость большого каменного дома отстояли от земли на высоту нескольких метров, а их глубокие, усиленные решетками арки, прикрывали едва пропускающие и без того слабый огонь не то керосиновых ламп не то свечей, разноцветные витражи.
  - Это от того, что приходит ночью и может пройти сквозь стекло - заметив, что Вертура разглядывает этот замысловатый, украшенный эркером на кронштейнах и шпилем дом, внезапно разъяснила ему Мариса - сюда не достают стабилизаторы. Здесь другие люди, другие законы. Это нестоящая Гирта. Я говорила, я знаю как это, я родилась на этой земле.
  В ее голосе чувствовалась дрожь, как будто далекие и страшные воспоминания захватили, всколыхнули ее сердце. Вертура хотел спросить ее, но рядом послышался грохот копыт и, едва не налетев на него, мимо стремительно пронесся всадник. Принцесса и ее спутники отъехали с середины дороги к обочине. Минут через пять, также молча и грозно, промчался еще один верховой и снова они услышали его только когда он был уже совсем рядом с ними.
  Чем дальше они уезжали от города, тем сильнее и отчетливее становился едва заметный, но невыносимый смрад серы и пережигаемой с углем руды. Вертура уже начал было задыхаться, но впереди, за полем, был ручей, веял холодной влажной свежестью. Где-то рядом с дорогой глухо стучали балки, доносилось быстрое журчание бегущей, наверное в водяном колесе, воды. За ней, за широким, крытым свежим деревянным настилом, мостом, вплотную друг к другу стояли дома какого-то большого и темного предместья. Тускло светились многочисленные, плотно занавешенные окна. Перед мостом горел костер, стоял переносной палисад. Шлагбаум был опущен: здесь тоже несли вахту дружинники с опознавательными лиловыми лентами.
  - Кто такие? Поворачивайте! - грубо окликнул от заставы какой-то верховой, наверное, командир. Несколько сержантов рядом, с готовностью подняли оружие, обступили выехавших к костру. В свете факелов тускло блестели длинные лезвия с крюками, насаженные на ростовые палки, какими в бою ссаживают с коней верховых. В темноте неподалеку послышалось глухое громыхание бригандины, щелкнул, встал на фиксатор арбалет. Здесь ждали атаки и были готовы к ней.
  - Лейтенант Варко! - предупредительно и властно вскинула руку, подъехала в упор принцесса Вероника. Приподняла маску, чтобы тот увидел, кто перед ним. Начальник заставы ничуть не удивился, приложил руку к груди и отъехал в сторону, расступились и несущие вахту на мосту сержанты и дружинники. Присмотревшись, Вертура приметил, что в поле, в темноте, вдоль дороги, расположилось засадой еще не менее сотни человек.
  - Возьмите огонь - сказал рыцарь, приняв у одного из своих людей факел, передал его Вертуре - там темно, без света не проедете.
  Детектив кивнул, без лишних вопросов принял его, постарался взять так, чтобы не опалить сразу же занервничавшей от близости огня лошади, уши и гриву, отвел в сторону подальше на вытянутой руке так, чтобы не слепнуть самому и освещать дорогу остальным. Первым въехал на мост, оглянулся, не отстают ли женщины. Трепетные сполохи огня отразились в поверхностях масок. Принцесса Вероника кивнула и указала ему ехать вперед.
  Оставив людей графа Прицци на мосту, они беспрепятственно проехали какую-то низкую арку, что была единственным путем в глубь слободы и оказались не то на узкой улочке, не то в каком-то тесном, зажатом со всех сторон многоэтажными домами, проходном дворе. Вертура был несколько удивлен: когда они подъезжали к городку, проезжали через мост, он видел в окнах огни, но здесь, внизу, в лабиринте квартала, было на удивление темно, безлюдно и тихо, словно бы никто здесь никогда и не жил, а наглухо запертые двери и окна, что едва различимо светились где-то над головами, в темной вышине, только усиливали это странное чувство того, что сейчас они втроем остались совсем одни, среди этих стен в этом сумрачном лабиринте переулков, между плотно жмущимися друг к другу высоких, многоэтажных каменных строений.
  Вертура тревожно огляделся. Ему было неуютно и неприятно здесь. Под копытами лошадей тихо шелестел песок. Трепетные тени от горячего дымного огня в его руке, плясали на серых, необычайно старых, покрытых давно облупившейся побелкой камнях. Ночная тьма вокруг как будто сгустилась еще больше, оставив всадником только круг трепетного рыжего света в его руке. Стала непроницаемой и густой, как будто поглотила все вокруг, и теперь за ней больше не было ничего, кроме ледяной космической пустоты, обрывающейся за краем освещенной границы, бездны. Но и с тем что осталось было что-то не так: в игре ставшего внезапно ярким, режущим глаза, огня и теней, стены вокруг и окна над головой как будто застыли, приобрели какой-то неестественный и чуждый вид, и глядя на них, Вертура подумал про себя, что вдруг, на самом деле, они не настоящие, и хоть и искусно, но все же нарисованные, как на декорациях для какой-то ужасной, непонятной и жуткой мистерии, что неминуемо должна напрячь, заставить ощутить нечто потустороннее и чуждое по глупости, наивности или неосторожности зашедшего на нее участника или зрителя.
  Продолжая ехать вперед, рассматривая карнизы, темные арки подворотен, переплетения корявых водосточных труб, нависающие над головой эркеры и козырьки крыш, он внезапно осознал, что так и не смог уловить того момента, когда небо над их головами, что они должны были видеть над собой, в высоких просветах дворов-колодцев и узких ущельях переулков, то самое последнее, что еще соединяло их с живым и понятым человеческим миром, померкло и исчезло. Как и все вокруг за пределами освещенного пространства, обратилось завесой черной и непроглядной тьмы. Вертура проморгал, пытаясь понять, не въехали ли они под какую-то очередную арку, или не забрели случайно в какой-нибудь длинный туннель, но так не смог решить для себя, так ли это, или неверное, жаркое и душное пламя, усталость и долгая дорога утомили его настолько, что это его пошедший вразнос разум играет с ним злую шутку. Рисует жуткие картины, дезориентируя его в темноте. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Что-то необратимо менялось в окружающем его мире. Словно бы тихий и непонятный, едва различимый, казалось бы, как будто рожденный его запутанным темнотой и иллюзией света и тени сознанием звук, одновременно похожий на плач, на стон, и какую-то чудовищную аритмичную и полностью лишенную гармонии музыку, достиг его ушей. Он вздрогнул: Мариса подвела к нему своего коня, схватила его за локоть, рванула к себе так, что он едва не выронил из другой руки огонь, сделала властный и предупредительный жест. Указала рукой вперед, в спину выехавшей вперед герцогини, призывая внимательно слушать и смотреть.
  - Вот оно! Так рушится мир! - внезапно яростно и громко воскликнула та. Вскинула вверх руки, словно призывая к себе всю ту чудовищную, запредельную мощь, что с ее кличем, неминуемой, чуждой и враждебной, тяжелой и давящей волной отчаяния и безысходности накатилась с неба. Парализуя волю, наполнило страхом мысли, лишило сил. Мгла вокруг стала еще гуще и темней. Над головами одно за другим гасли нарисованные окна. Но, сколько Вертура не всматривался в них, ни одной фигуры, не подошло к ним, ни одной руки, не коснулось свечей и лампад на подоконниках, ни одной тени не промелькнуло за занавесками, как будто они тоже умирали, угасали, таяли как последние живые, еще пытающиеся бороться и сопротивляться, осколки погибающей вселенной. Рушащейся, рассыпающейся, безвозвратно затухающей в заполняющей все вокруг, беззаконной, безвременной и безысходной, поглощающей ее, тьме.
  Все посторонние звуки окончательно стихли. Остались только неровные удары копыт лошадей по песку и треск кипящей, падающей с факела, смолы. Умолкли и колокола, чей далекий глухой звон еще так недавно слышался, пробивался откуда-то издалека. Еще напоминал, что кроме них троих, всадников в этом кругу рыжего света, среди мертвых окон и запертых дверей, где-то очень далеко, все еще остались другие люди. Что еще есть надежда на спасение, и они трое: детектив, служащая полиции и герцогиня, еще не последние живые на этой гибнущей, рассыпающейся в прах, остывающей земле.
  Холодная и напряженная рука Марисы схватила Вертуру под локоть. Вцепилась в него отчаянно и крепко. Детектив вздрогнул, прислушиваясь, пытаясь различить, что, быть может, хоть какой-то иной, внешний, чуждый этой глухой потусторонней тишине, звук раздастся где-то рядом. Развеет страх, верно укажет на то что это все не по-настоящему, всего лишь иллюзия или какое-то замысловатое и жуткое наваждение. И только принцесса Вероника, похоже, ничуть не испугалась того, что происходило вокруг них. Обогнав Вертуру и Марису, упрямо склонив голову, подгоняла коня. Раскинув руки, как будто подставляла их льющейся откуда-то сверху, из беззвездной темноты, этой страшной и холодной, чудовищной, исполненной ужаса и безумия, захлестнувшей все вокруг силе, разрушающей, разваливающей, обращающей ожившим ночным кошмаром, привычный людям мир. Как будто наслаждаясь ей, зашептала что-то, откинулась в седле и, толкнув коня вперед, подумав, что она обращается к нему или к Марисе, подъехав к ней, Вертура, действительно различил ее произнесенные как будто на незнакомом языке слова. С изумлением для себя, внезапно понял, что каким-то иным, открывшимся у него чувством, понимает смысл и назначение этих фраз, складывающихся в никогда не слышанную им, небывалую, не похожую ни на что, страшную молитву.
  - Господь Иисус Христос, Сын Божий! Благослови мой путь, что назначил Ты мне. Благослови мою силу, что дал Ты мне. Благослови ту власть, которую вверил Ты мне! Благослови идущих за мной следом. Благослови их отвагу, чтобы не отступили они, благослови их веру, чтобы не соблазнились они. Благослови их волю, чтобы не пали они. Благослови мой разум, чтобы не быть ослепленной в тщеславии и лжи. Благослови мой шаг, чтобы не оступиться во тьме. Благослови мою веру, чтоб не свернуть с назначенного мне пути. Благослови мое сердце, чтобы не очерствело оно в борьбе. Благослови мое смирение, чтобы остаться верной Тебе. Благослови мою душу, чтоб исполнить мой долг. Благослови мою руку, когда будет занесен меч. Благослови меня, упасть Твоей звездой. Благослови сгореть и озарить путь в ночи. Благослови встать с колен и служить Тебе. К Тебе взываю я! Та, кому Ты назначил этот путь, та, кому Ты поручил эту власть, та, кого Ты поставил вести за собой других. Я дочь Твоя, Господь Бог мой, Отец Небесный! Тот, чьей волей сотворен мир. Чьей властью коронованы короли. Чьим законом стоит Христова Церковь. Чьим провидением суждено воскреснуть мертвым. Чьим милосердием суждено спастись тем, кто останется верен Тебе. Прошу, не дай мне сломиться и упасть, не дай мне отчаяться, не дай мне отступить. Позволь мне пройти этот путь, исполнить то, что Ты поручил мне!
  Детектив вздрогнул. Слушая эти слова, он все явственнее ощущал, как захлестывает его разум что-то ветреное и неудержимое. Меняет его, придавая небывалую, какой он никогда не чувствовал раньше, окрыленность. Наполняет неукротимой силой его руки и сердце. Его ладонь с готовностью легла на эфес меча, чтобы повинуясь этой демонической сине-багровой воле ринуться вперед, нанести неотвратимый удар, тот единственный и беспощадный, которым неминуемо должен завершиться этот страшный и вдохновенный, всколыхнувший его порыв. Что-то могучее, острое и черное как непоколебимая каменная скала из чудовищной морской бездны, поднималось, восставало в его душе. И теперь он точно знал, что это именно такую власть, силу и мощь всегда ощущали в себе могучие и безумные военачальники и короли. Те, что объявляли войны, бросали в сражение солдат, наслаждаясь безудержной яростью битвы, гибелью миллионов людей, болью, огнем и смертью. Словно вспоминая что-то далекое и очень давно забытое, теперь он и сам был точно таким же как они. Ощущал себя подобным им, наверное каким-то очень далеким своим предком, что не щадя ни себя, ни своих подчиненных, ни друзей, мчался на штурм во главе огромного темного воинства и черный колючий, резкий как летящие ему в лицо стрелы, дротики и пули ураган, развевал его плащ и крылья. Оглушал, слепил его, задувая в забрало шлема. Он слышал, как грохочет сталь, как падают вокруг огромные, закованные в сталь кони и люди. Чувствовал ту бесстрашную, вдохновенную, радостную и беспощадную неудержимость. Ощущал, как, он летит вперед, врезаясь в самую гущу сражения, где враги и друзья смешались вокруг в один поток, пронзаемый этим самым черным адским ветрам. Как разрубая мечом вражеские доспехи и плоть, он восторженно мчится в смертельную атаку, отрубает вокруг головы, раскалывает броню, отсекает протянутые к нему руки, щупальца и крылья...
  - Нет! Так не бывает! Я же знаю, в драке и на войне все не так! Это наваждение! - воскликнул он, пытаясь убедить себя, но держащая его локоть рука Марисы внезапно стала цепкой и даже через кожаную перчатку ледяной. До боли, с силой, сжала ставшие как будто железными пальцы на его руке. Ощущение полета через черный ветер стало невыносимым. Теперь он мчался уже по небу сквозь тучи извивающихся, закованных в железо, кишащих вокруг, переливающихся миллионами ужасных мертвых глаз, тварей, сражающихся без всякого разбора друг с другом в черно-коричневой сумрачной мгле. Одни были похожи на чудовищные машины, другие на людей, третьи на каких-то извивающихся, текущих в потоках ветра гадов, другие на первое, второе и третье вместе. Он был таким же. Непобедимым, закованным в какую-то необычайную, высокотехнологическую, похожую на чешую дракона, броню. Стремительно падал, летел вниз и вниз, в своем неудержимом и бесконечном падении пронзая, сокрушая и рассекая своим сияющим сине-белым мечом, хвостом и когтями всех, кто был на его пути. Летел камнем, к недосягаемой, кипящей нескончаемой, беспощадной битвой, заполоненной чудовищными, копошащимися, извивающимися, переплетающимися телами, грызущими, разрывающими друг друга, серыми богомерзкими тварями, земле. Вокруг не было ни солнца, ни луны. Лишь бесцветная, наполненная ослепительным, колючим сиянием чужих, необычайно низких и пронзительных звезд и бронированными, мокрыми от крови и слизи телами марь, сквозь которую пробивались какие-то, похожие на пожарища, тусклые дымные огни. И он летел через нее, сметая все на своем пути, исполненный этого неудержимого и мрачного стремления и всеиспепеляющей раскаленной ненависти.
  Мариса подалась к его плечу, свистящий голос прошептал, приказывая.
  - Ну же! Убей ее! Скорее! Я ненавижу ее. Ты должен сделать это!
  Его рука еще сильнее сжала эфес меча, уже готовая выхватить клинок и на полном скаку вонзить его, точно также как в этом полете, в беззащитную спину воздевшей руки к темноте над головой, молящейся герцогине... Но что-то было не так. Что-то остановило его в последний момент. Он прикрыл глаза и прошептал 'Не дай мне оступиться'... Его ладонь сама собой отпустила меч. Наваждение померкло и растаяло. Отчего-то ему внезапно вспомнилась тихая церковь с низкими сводами, темные стены и лики икон, зажженные лампады и свечи. Пожилой иерей и молодой дьякон, читающие акафист перед праздником и клубящий кольцами горький дым кадила. Запах гари сменился ароматом ладана, жуткое пение иных звезд над головой гулким эхом высокого голоса, мерно читающего молитву.
  - Нет - покачал головой детектив - так не бывает. Вы показали не то. Я никогда не был на войне, но там все по-другому. Слишком многие рассказывали как это на самом деле и сам бы я туда никогда не поехал. Как это не горько признавать, но я трусливый и робкий неудачник и солдата, а тем более предателя-убийцы из меня не выйдет.
  Он пожал пальцы Марисы и попытался ободряюще кивнуть ей, отчего та, как ему показалось, словно бы тоже очнулась от этого гипнотического наваждения, ослабила хватку, отпустила его руку и отстранилась.
  Улица впереди повернула. Детектив вздрогнул. Они выехали из темноты. Впереди были люди, стояли спиной к ним, смотрели на озаренную пламенем площадь перед высоким роскошным, с белыми каменными пилястрами, горящим домом, что открылась принцессе и ее спутникам в просвете между зажавших переулок высоких стен.
  Как будто бы что-то сломалось в окружающем мире, треснул магический шар света и тьмы, что окружал их. Темнота наполнилась живыми беспокойными звуками: звоном колоколов, шумными разговорами, бряцанием снаряжения, ревом пожарища и плачем детей. Мрачно оглядываясь на новоприбывших, жители слободы безвольно расступались перед конями едущих через толпу, чтобы не попасть под копыта. Поправляя маски и повязанные на лица шарфы, выглядывали из открытых окон, подворотен и дверей. Глядели вслед, провожали чужаков подозрительными взглядами и репликами, и, тут же теряя к ним всякий интерес, снова оборачивались к площади, заворожено смотрели на пожар и происходящее на его фоне, как на сцене театра, действо.
  Метрах в десяти ниже по улице, у перевернутого, перегородившего улицу фургона, стояли какие-то вооруженные копьями, облаченные в шлемы и броню дружинники. Вертура спрыгнул с коня, помог спуститься женщинам. Вручив поводья лошадей какому-то вооруженному человеку с лиловой, повязанной поверх оплечья, лентой, повлек спутниц за руки к площади через плотную толпу тревожно переговаривающихся вокруг людей.
  Там, перед подсвеченным пламенем горящего дома высоким белым фасадом церкви, стояло несколько поломанных телег. Вокруг горели костры. Приглядевшись в неверном, наполненном сполохами пламени и тенями ночном сумраке, детектив опустил глаза: рядом с повозками горели мертвые, наполовину сожженные кони. Несколько костров было похоже на останки людей в доспехах. Вокруг них дымно, как будто разлили керосин, горели камни мостовой. Пожарные качали помпы, поливали стены окрестных зданий, чтобы пожар, что сейчас пылал в нарядном красно-белом особняке посреди площади, не перекинулся и на них.
  Принцесса и ее спутники опоздали. Все было кончено. Между белыми пилястрами, поднимающимися от широкой беломраморной лестницы особняка до самого дебаркадера, из разбитых окон вырывался буйный дымный огонь. Перед парадными дверьми, посредине площади, на коленях стояли около двух десятков мужчин в изодранных, перемазанных сажей и кровью одеждах. Еще столько же лежали лицом в камни, истекая кровью. Некоторые из них, наверное, были уже мертвы. В стороне у повозок, под охраной вооруженных конвоиров, на пожарище взирали согнанные в кучу, наверное выведенные из горящего дома, растрепанные женщины и дети.
  Граф Прицци в наброшенным на плечи несгораемом плаще с откинутым со шлема капюшоном, гремя броней, заложив руки за спину, прохаживался перед пленными. Как и его люди, он тоже был в маске: черной с лиловой, распахнутой на все лицо, пастью змеи, но по походке, по властным жестам, не было никакого сомнения, что это именно командор Лилового клуба, а не какой иной солдат или рыцарь.
  Закованный в латы пехотинец потряхивал плечом, в ожидании стоял рядом с ним. За его спиной был тот самый ранец, с длинной, увенчанной синим язычком пламени, трубой: Вертуру передернуло, он узнал это оружие, огнемет, тот самый с которым совсем недавно их с Фанкилем и остальными, люди коменданта Солько преследовали по ночной тайге.
  Рука Марисы, что цепко держала за локоть детектива, дрожала от мрачного напряжение и страха, передавшегося ей от стоящих вокруг плотной толпой людей. Ладонь же герцогини наоборот осталась непоколебимой и твердой, как будто бы все, что происходило сейчас здесь не вызывало у нее никаких чувств, кроме холодного внимательного интереса.
  - Август, что вы в конце концов! - стоя на коленях перед графом, доказывал, возмущенно и зычно восклицал какой-то человек в разодранной на груди мантии, то и дело порываясь подняться на ноги и принять достойный вид. Сержант крепко держал его за плечо, не давал вырваться. Рядом стоял высокий, закованный в броню кавалер, тоже в несгораемых капюшоне и плаще, замер как палач с рукой на ножнах, ожидая приказа командира.
  От огня в доме лопались, с глухим хрустом падали на мостовую, стекла. При их ударах пленник коротко непроизвольно вздрагивал, вжимал голову в плечи. У него было квадратное, чисто выбритое, но при этом даже в таком положении властное, непреклонное, но при этом порочное и самоуверенное лицо человека привыкшего не отказывать себе ни в чем и повелевать другими людьми. Разодранная, распахнутая, длиннополая белая мантия расшитая роскошным золотом и блестящие синие, с меховой оторочкой, сапоги, указывали в нем персону обличенную влиянием и немалыми денежными средствами. Рядом, на камнях мостовой лежал, тускло поблескивал в свете пожара нагрудник с золотым гербом. Тут же, в грязи, валялась и оборванная лиловая лента с наградными подвесками кавалера Лилового клуба и высокопоставленного государственного служащего Гирты.
  - Вот сейчас! Август, вызовите сэра Вильмонта! - казалось не осознавая своего положения, либо настолько испугавшись, что уже и не понимая с кем имеет дело, с вызовом восклицал старшина, по привычке делая характерные пассы ладонями, как заседатель магистрата, крупный торговец или политик - или Биргера, или мастера Роффе, наконец! Август, что вы устроили? Я всегда выполнял только инструкции сэра Вильмонта, все как договаривались, вы же сами все знаете! Запросите Гирту Центральную, это недоразумение, там должны разобраться, объяснить. Это какая-то ошибка! Вот сейчас, дайте семафор...
  - А людей ты своих на куски резал тоже по приказу сэра Вильмонта? - не дав ему договорить, громко спросил, резко перебил его речь, подъехал к нему, давя лошадью, какой-то кавалер, судя по грубой жестокой манере и голосу, барон Марк Тинвег.
  Но старшина так и не успел ему ответить. На соседней улице возникла какая-то суматоха. На площадь одни за одним начали въезжать всадники в черных масках и кожаных дублетах, в которых угадывалась форма драгун ночной стражи Гирты. Во главе нового отряда ехал высокий сухощавый верховой в облегающем кожаном капюшоне и намотанном на лицо черном платке.
  - Герман - заметив его, обернулся к новоприбывшим граф Прицци. Он не сказал больше ни слова, ни сделал никакого жеста, но как по приказу или заранее намеченному плану, по обе стороны от него плотным строем сомкнулись, как будто изготовившись к схватке, тут же возникли, собрались вооруженные, закованные в броню, люди из его свиты. Тот, что был с огнеметом, развернулся, неторопливо подошел и встал перед строем, держа руку на спусковой скобе.
  Из-под сени дубовой аллеи, что уходила в темноту слева от горящего дома, с соседних улиц и из подворотен, бряцая снаряжением, к полицейским потянулись цепочки вооруженных людей - рыцари и сержанты Лилового клуба, стражники Солько с золотистыми бантами, цеховые и квартальные ополченцы с топорами и пиками.
  - Прибыл по распоряжению сэра Вильмонта для оказания вам содействия в поддержании правопорядка и законной власти нашего светлейшего Герцога! - окинув взглядом окружающих его людей, громко и четко, но с нескрываемой насмешкой, отрапортовал капитан ночной стражи.
  - Благодарю - холодно бросил ему, граф Прицци и указал на горящий дом - но вы опоздали, Герман. Мы справились своими силами. Занесите в протокол. Люди Солько оказали сопротивление. Использовали оружие из арсенала. У нас одиннадцать убитых и тридцать семь раненых. Пришлось поджечь их.
  Один из пленников, заметив, что все отвлеклись явлением полиции и разговором, быстро огляделся направо, налево, вскочил и стремглав бросился прочь в темноту, но человек с ранцем резко развернулся, припал на колено и провел необычайно ярким языком белого химического пламени. Как будто хотел поджечь камни мостовой, направил трубу вниз. Страшно взревела форсунка, запоздало закричали женщины, заплакали дети. По улице покатились испуганные восклицания и крики. Беглец упал на горящих ниже пояса ногах и, кажется не чувствуя боли от шока, пополз. У него не было сил даже стонать. Его нагнали пожарные и засыпали порошком из огнетушителя. Подошли двое жандармов, подтащили за руки обратно к остальным пленным.
  - Мы не виноваты! Это был приказ! - взмолился один из старшин коменданта, воздев руки к небу - пощадите во имя Господа!
  - Что же ты тайком не убежал, в окно не выпрыгнул, раз не виноваты были? - резонно спросил его один из жандармов. Со злостью толкнул его эфесом длинного меча в спину, так что тот повалился в мостовую лицом и затих.
  - Мной был предъявлен приказ об аресте по обвинению в служебном подлоге, покушении на убийство и государственной измене - жестом указал одному из своих людей, продемонстрировать бумагу с печатью, объяснил граф капитану Глотте и его помощнику, что уже приготовился писать протокол, достал свои грифель и планшет - подозреваемый Аарон Солько отказался добровольно сложить полномочия и выполнить законные требования администрации сэра Булле. Оказал сопротивление. Его люди использовали легкое магнетическое орудие, огнемет и гранаты с хлорпикрином. Также переносную эмиссионную установку гамма-излучения и неустановленное количество полуавтоматических и автоматических единиц. После выставления калибровочных преобразователей на ноль большая часть вооружения вышла из строя, но у них были стабилизированные боеприпасы. Я приказал поджечь особняк воизбежании излишних потерь.
  - Огнемет ваш? - кивнул на ранец за спиной одного из жандармов, уточнил капитан ночной стражи Гирты.
  - Нет - ответил военный комендант, продемонстрировал рукой аллею - с этим шли на прорыв.
  Трудно было сказать, изменилось ли лицо драгунского капитана, но он только кивнул на пленных и прямо спросил.
  - Как я понимаю, подозреваемого Аарона Солько взять живым не удалось? Верно?
  - Да - утвердительно кивнул, обернулся граф ко все еще стоящему на коленях человеку в белой мантии и синих сапогах с меховой оторочкой, который так и не понял, что сейчас с ним будут делать.
  Граф же развернулся, выразительно указал барону Тинвегу на остальных пленных.
  - Рассчитаться на первый-второй! - по распоряжению майора, грозно приказал им сержант, звонко и страшно щелкнул плетью о голенище.
  - Первый - скривил лицо в безразличной обреченности, сказал один, судя по всему, простой солдат или служащий, с разбитым в кровь лицом.
  - Второй - бросив испуганный взгляд на первого, ответил следующий.
  Коменданта и еще несколько человек в расчет не включили.
  - Первые встают и быстро бегом туда! - указал плетью в сторону аллеи за горящим домом коменданта майор Тинвег - вторые остаются. А ну марш!
  Люди боязливо поднимались, опасливо держа напряженными руки, оглядываясь на огнемет, разворачивались и, внезапно и резко, кто первей, не сговаривалась, спотыкаясь о колдобины на площади, отталкивая друг друга с пути, что есть сил, бросились прочь в спасительную темноту дубовой аллеи.
  Все с замиранием сердца наблюдали, не отдаст ли граф Прицци, что молча и внимательно следил за всей этой сценой, команду изготовившемуся для стрельбы огнемету, но командор Лилового клуба все же дал сбежать освобожденным пленным. Проводив их тусклым мерцанием своей личины, обернулся к остальным.
  - Забирайте их, Герман - кивнул драгунам на оставшихся людей коменданта - всех кроме этих.
  Он указал на лежащее без движения на мостовой переломанное ударами мечей и топоров тело, у которого из ран вместо крови текла какая-то черная жижа, самого коменданта, двоих его старшин и еще одного, лежащего на земле, кажется, тяжело раненого и облаченного в необычного вида, серый комбинезон, похожий на усиленную современной броней экипировку химический защиты. Того самого, которого Вертура не далее как неделю назад видел в лесу, и которого Фанкиль назвал Атли, сыном коменданта северного берега Керны.
  - Да, понял вас, ваша светлость - кивнул своим людям капитан ночной стражи, и драгуны, спешившись, пинками и тычками подняли на ноги и здоровых и раненых и, накинув стонущим пленникам на шеи и руки петли, погнали по улице, прочь. Тех, кто не смог идти, потащили в темноту по камням за лошадьми.
  - Август - понизив голос до угрожающего рыка, снова позвал графа комендант Солько. Передохнув, он немного собрался с духом и мыслями и теперь, тщательно подбирая слова, пытаясь сделать голос как можно более сильным и веским, снова обратился к своему противнику - мы же все серьезные, деловые люди. Подумайте об этом. Вы же понимаете, мы же уже с вами все тогда обсудили. Да, я ошибался, да, был неправ, но это же деньги! Я каюсь, виноват, признаю. Август, решим дело миром, штрафом, возмещением. Не обостряя, обсудим все с сэром Вильмонтом, мэтром Загаттой, сэром Жоржем, я полагаю, он тоже поручится... Ну вы же понимаете все, знаете как вести дела. Предлагаю обратиться к мастеру Динтре, пусть рассудит нас. Как он скажет, так и сделаем. Август, вы слышите меня? Хорошо, договорились, я готов на изгнание, на публичный судебный процесс...
  Граф Прицци смотрел на него со спокойным презрением, ожидая когда он договорит. Казалось вот-вот и он достанет трубку, закурит ее, возьмет кружку и выпьет юва, но вместо этого, он подошел ко все еще стоящему на коленях пленному, присел на корточки рядом с ним насколько позволяла броня и сказал ему спокойным деловым тоном, как будто предлагая поехать на охоту или сходить на банкет.
  - Молись Арон. У тебя минута. Священника тебе не будет. Не заслужил.
   Встал, отошел на несколько шагов и распорядился.
  - Этого первым - указал на человека в комбинезоне - куклу заберем с собой, грузите.
  - Пойдем отсюда - сказал кто-то рядом с детективом, беря за руку свою жену и детей, повел по улице прочь. За ним направились и некоторые другие жители слободы, чтобы не видеть как будет происходить этот страшный самосуд над комендантом и его людьми.
  - Нет! - со слезами на округленных от ужаса глазах взмолился человек в сером комбинезоне. Он был уже не молод, но еще и не стар. У него были растрепанные, опаленные волосы, поверх которых темнели поднятые на лоб, оснащенные боковой защитой глаз, очки. Его одежда была грязной и обгорелой, по левому боку вся испачкана в крови. Левая рука с перебитым запястьем, безвольно висела плетью.
  - Не надо! - страшно и громко, во весь голос заревел он, отшатнулся от своих палачей - пощадите!
  - Поджигатель! Людоед! Убийца! Гори! - яростно и зло крикнули из толпы. Его голос подхватили и другие, стоящие на темных улицах и по краю площади жители.
  - А о чем ты думал, когда сам людей жег? Исповедуешься потом, и будет тебе? - доверительно и одновременно безразлично спросил приговоренного сержант и свалил его на камни мостовой ударом ноги. Похоже было что он целился в лицо, но поднять сапог выше, чем позволила кираса, не сумел. Пленник тяжело задышал. Раскрыв рот, молча и испуганно заплакал, начал отползать на локтях, то и дело дергаясь, со всхлипами, пытаясь схватиться за камни мостовой пальцами перебитой руки. К нему неторопливо подошел рыцарь с огнеметом и наставил трубу ему в живот, нажал на скобу, повел потоком огня снизу вверх. Вспыхнуло пламя. От тяжелого удара реактивной струи сын коменданта не сразу понял что горит, но как почувствовал, только и успел коротко вскрикнуть, как захлебнулся хрипом пережженного горла и затих горящей грудой. Целыми остались только руки и сапоги.
  - Слишком большая температура, быстро сгорел - покачал головой один из рыцарей.
  - В аду догорит - мрачно кивнул сержант в ответ.
  За сыном коменданта последовала очередь оставшихся двоих старшин - сенешаля поместья коменданта и начальника бухгалтерии. На этот раз рыцарь с огнеметом не оплошал, как с первым пленником. Но барон Тинвег только покачал головой, дал коня в галоп и метким ударом клинка по голове свалил молча и страшно убегающую прочь горящую фигуру, милосердно прекратив страдания приговоренного к смерти. Второго, бьющегося на камнях мостовой в бесплодной попытке потушиться, добил копьем сержант.
  Тем временем оруженосцы графа Прицци собрали и погрузили на носилки механическую куклу, перемазались в черно-синей искусственной крови, укрыли ее от лишних глаз какой-то грязной ветошью. Отогнали в проулок домочадцев коменданта, начали решать, кого отослать по домам к родственникам, кого забрать в Гирту.
  Над площадью воцарилась страшная тишина, нарушаемая только треском пожарища, тихим плачем и бряцанием упряжи лошадей. Люди притихли, все глаза в мстительном и жестоком напряжении уставились на ошеломленного коменданта Солько, что лишившись дара речи, безмолвно наблюдал за расправой над своими приближенными и сыном. Граф Прицци стоял перед ним, задумчиво смотрел перед собой, словно раздумывая, какую казнь придумать ему так, чтобы она была достаточно жестокой и мучительной.
  Держащий пленника кавалер, по виду Фарканто, отпустил его, отошел в сторону и теперь просто стоял рядом. В его руках тускло блестел обнаженный меч.
  - Меня тоже сожжешь? - поднялся с колен уже никем не удерживаемый комендант, вздохнул и обеими руками оправил полы своей грязной, испачканной в копоти и крови мантии. Забегал глазами, как будто ища поддержки у собравшихся в тенях окрестных домов людей. Близость смерти придала ему силы духа. Испуганным, но упрямым взглядом он выжидающе смотрел на графа Прицци. Но тот только приподнял маску и плюнул коменданту в лицо, от чего тот отшатнулся, как будто бы ему дали пощечину.
  - Огнемет - кивнул, равнодушно приказал военный комендант, отошел на несколько шагов и сделал предупредительный жест майору Тинвегу, чтобы не вмешивался. По толпе побежали одобрительные возгласы. Через минуту все завершилось. Детектив и его спутницы, что молча наблюдали эту сцену издалека, еще какое-то время стояли в толпе, смотрели, как отдавая последние распоряжения пожарным и полицейским, люди графа собирают оружие, поудобнее устраивают на телеги своих раненых, грузят убитых. Как обсуждают что-то с капитаном Глотте, что задержался с частью своих людей, и все это время, не вмешиваясь, тоже наблюдал за происходящим действом. А после один за одним вскакивают в седла, размашисто осеняют себя крестами, приказывают своим дружинам и взводам на марш, уезжают в сторону Гирты.
  Только тут, как будто загипнотизированный зрелищем, Вертура обратил внимание, что Мариса сняла свою маску и, чтобы не видеть происходящего, уткнулась ему в плечо, спрятала лицо в его плаще. Принцесса давно отпустила его руку и ушла куда-то, протолкнулась через толпу в первые ряды. Детектив было испугался что потерял ее, начал тревожно оглядываться по сторонам, но не прошло и пары минут, как она вернулась к ним, подошла, ловко лавируя между стоящих вокруг, одной рукой придерживая низко надвинутый на маску капюшон, другой прижимая к груди меч.
  - Едем обратно - просто сказала она и взяла своих спутников под локти, повела обратно к лошадям.
  Вокруг в темноте плакали дети, которых, опасаясь пожара, матери вывели из окрестных домов. Тревожно переговаривались женщины, басовито и отрывисто обсуждали происшествие мужчины. Спрашивали друг у друга, целы ли друзья и родные. Говорили о расправе, о том, что комендант и его сын получили по заслугам. Из их разговоров Вертура узнал, что вначале они много стреляли в людей графа из окон, но с выключением стабилизаторов прекратили, а потом выбежали из горящего дома в надежде скрыться в суматохе, поливая все вокруг, и дома, и попавших под удар наивно подумавших что все закончилось, вышедших посмотреть зевак, огнем, чтобы скрыться за ним, пока всадники не налетели на них и не растоптали их отряд лошадьми.
  По улицам ходили, смотрели, кто пострадал доктор и районный смотритель. Пожарные заглядывали в подворотни, проверяли, не горит ли где, заходили в подъезды, квартиры, на лестницы и крыши. Подгоняли свои фургоны, тушили пожар в особняке.
  Чтобы не пересекаться с графом Прицци и его людьми, принцесса и ее спутники направились в обратный путь той же улицей, которой и приехали, где теперь, к некоторому удивлению Вертуры, больше ничего не напоминало о пережитом совсем недавно наваждении. Совсем недалеко, эхом отражаясь от стен, на колокольне, на площади редко, тяжело и отчетливо звонил колокол. То там, то тут слышались разговоры и обсуждения, доносились возгласы напуганных заревом пожара детей. Люди в масках или просто с повязанными на лица тряпками, выглядывали из окон, выходили из домов, посмотреть все ли завершилось. С центральной площади городка возвращались те, кто уже окончательно убедился, что ничего нового уже не будет, и теперь шли к своим домам чтобы проверить все ли там в порядке, не мешать пожарным на площади и лишний раз не попадаться на глаза драгунам ночной стражи и оставленным графом в оцеплении дружинникам.
  На мосту через канал несли вахту, приподнимая маски, курили трое незнакомых детективу жандармов и несколько местных, экипированные серыми с желтым нарукавниками, ополченцев. Засада, что еще недавно в ожидании ночной атаки стояла тут, была снята. Судя по всему, дежурным был дан отбой, и без лишних вопросов те выпустили всадников из слободы.
  - Он был мерзавцем? Заслужил такой смерти? - наконец-то решился и спросил детектив.
  - Аарон Солько? Нет. Не более чем обычным человеком, что ставил свои деньги и власть превыше всего остального в жизни - как-то печально рассудила, ответила принцесса Вероника. И прибавила задумчиво - я не было близко знакома с их семьей, но не думаю что он был большим преступником, чем все подобные ему. Просто обычным дельцом. Богачом, олигархом, политиком. Занимался коммерцией, имел свои слабости и пороки. Крал из казны, содержал притоны, убивал тех, кто мешал его интересам, искал прибыли и выгод, развлекался, но иногда даже помогал в строительстве храмов, жертвовал приютам и нищим. Многие считали его уважаемым и справедливым человеком. У него даже были какие-то свои благородство, совесть и принципы... - принцесса сделала паузу, ее голос изменился. Теперь в нем сквозили ярость и неприкрытое, злобное презрение - но я не верю, ни в благородство, ни в совесть, ни в принципы. Все они заканчиваются там, где начинаются влияние, власть и большие деньги. Я верю в то, что есть люди, которые боятся Бога и которые оставляют Его на потом. Доказывают себе и окружающим, что Ему все равно, Его нет, или вообще придумывают себе какого-то своего бога, который их никогда не осудит, потому что они всегда во всем правы перед Ним. Одной рукой они подписывают неправедные законы и указы, устраивают войны, совершают служебный подлог, обворовывают, подставляют, обманывают людей. А на публике рассказывают о морали и справедливости, на словах осуждают беззаконие, кидают пару медяков калекам, думая, что искупают этим все то зло, что они причинили другим. Не выйдет. Есть те, кто живут по заповедям, а есть беспринципные дряни без царя в голове. Среднего не дано. Он был из тех, кто считал, что потом исповедуется когда-нибудь в старости, соборуется в забытых мелких грешках, потому что больших у него никогда не было. Покается, когда будет лежать на смертном одре в окружении скорбящих внуков, может завещает что-нибудь богадельням, больницам или на монастырь. Скажет, как говорят они все: 'Ну время же такое было'. Или 'Без этого мне было бы нечем кормить семью' или 'Если бы не я, то все тоже самое делал бы кто-нибудь другой, и он был бы намного хуже'. И все согласятся с ним, простят ему, потому что для них он был уважаемым, полезным и хорошим человеком. Проводят в последний путь, будут поминать его только добрым словом, напишут в газеты, может даже добавят в учебники как талантливого политика, промышленника и успешного экономиста, принесшего процветание своей земле. Тот с огнеметом, Атли, был его сыном. Они похищали и скупали людей, забирали кровь, извлекали органы, чтобы сэкономить на покупке реплицированных биоактивных компонентов. Они ели человеческое мясо, потому что могли себе это позволить, но теперь они сами мертвы. Дальше судьей им будет только Господь. И не тот боженька, которого они придумали сами себе, чтобы спать спокойно, потому что он добрый и все простит, а Тот, что воздаст им ровно то, что они на самом деле заслужили.
  
  ***
  
  Они проводили принцессу до ворот герцогского парка.
  Стояла глубокая ночь. По площади ходили люди. Словно устав от праздников, за столами в павильоне, на трибуне и стоящих вокруг скамейках расслабленно сидели отдыхающие, вяло разговаривали, ели, пили, шутили. Перед оградой герцогской резиденции горели решетки с дровами и костры. Подсвечивали арку ратуши и стены счетной палаты Гирты. Черной громадой на фоне ясного звездного неба возвышался шпиль Собора Последних Дней.
  Вертура устало и бессмысленно смотрел на площадь перед собой. После ночного путешествия, после всего пережитого, здесь, под высокими стенами, перед герцогским дворцом, все было как-то по-особенному спокойно, тихо и уютно. Похоже, те же самые мысли думала и Мариса.
  - Пойдем домой... - попросила она, когда они были уже у самых ворот. Она спешилась. Спешился и детектив. Почувствовав, что она очень устала и нуждается в его прикосновении, взял ее под руку. Принцесса Вероника обернулась к ним.
  - Не проведете с нами еще одну ночь? - спросила она с легким разочарованием в голосе. Было видно, но она не хочет отпускать их.
  - Простите нас, моя леди... - покачала головой Мариса и, оглядевшись, как будто убедившись в том, что на площади вокруг много стоящих у жарких, дымных костров людей, а рядом несут вахту герцогские гвардейцы, сняла маску и обратила к детективу измученное усталостью бледное, с горящими бешеным болезненным румянцем скулами, лицо. Вертура пожал ее локоть и привлек поближе к себе.
  Принцесса Вероника спрыгнула с седла на мостовую, подошла к ним. Тоже отняла маску от лица. Чуть улыбнулась.
  - Спасибо вам, что съездили со мной - сказала она и, протянув руки, обняла Марису, положила ей на грудь лицо. Та в ответ подняла руки и пожала ей плечи.
  - Не знаю, сможем ли мы снова увидеться также как сегодня - покачала головой герцогиня, сказала ей ласково и тихо - но я счастлива, что хотя бы на день обрела старшую сестру. Спасибо тебе.
  И, тоже пожав ее плечи, поцеловав, отстранившись, также нежно и бережно обняла и Вертуру.
  - Принц-изгнанник, шпион и детектив - прошептала она ему на ухо - я была бы счастлива, если бы рядом со мной был бы такой преданный и верный рыцарь как вы, но у вас уже есть принцесса. А меня запомните такой, какой видели сегодня, потому что, скорее всего, никогда такой больше не увидите. Прощайте.
  Она коснулась губами его губ, легко провела по ним языком, коснулась раскрытой ладонью, провела по его груди, улыбнулась ему, сверкнула темными шальными глазами, и ловко вскочила в седло. Сделала повелительный жест подойти Регине Тинвег и Вальтеру Кирке, что как будто все время их поездки ожидали у ворот ее возвращения во дворец и пока принцесса прощалась со своими спутниками, не выпуская ее из виду, стояли неподалеку, поглядывая в их сторону, обсуждали что-то важное, но уже не ссорились, говорили спокойно, согласно и тихо. Лейтенант аккуратно, с низким неторопливо-почтительным поклоном, взял под уздцы коня герцогини. Двое из сопровождающих его юнкеров подхватили поводья освободившихся коней и, засветив раскрашенные извивающимися драконами фонарики, повели их следом за принцессой, освещая ей дорогу в темном парке в котором сейчас не горел ни один электрический огонь, и только непривычно тусклые, освещенные калильным газовым светом окна дворца едва просматривались между деревьями, вдалеке.
  
  ***
  
  Под аркой ратуши в рыжих праздничных плафонах, под свет факелов, с шипением и треском горели современные газовые фонари. Свет отражался от желтых каменных сводов и стен. Темные фигуры в длиннополых плащах и масках стояли, тихо переговаривались, смотрели в темноту. Курили, вяло обсуждали какие-то ночные происшествия. На улицах было темно. Вертура вел под локоть едва переставляющую ноги от усталости Марису, придерживал ее, чтобы она не оступилась в темноте на истертых, скользких камнях идущего под уклон холма проспекта. Обсуждать все то, что случилось с ними в эти дни не было уже никаких сил. Вокруг плотным рядом стояли темные, с едва освещенными по нижнему краю окнами, торжественные и мрачные громады кварталов ночной Гирты. Люди в масках сидели у костров. Неся в руках яркие, раскрашенные разноцветными красками газовые светильники на цепочках, прогуливались по улицам, вели какие-то тихие разговоры, приподнимая маски, затягивались из трубок, пили из фляг и бутылок. Обсуждали какие-то передаваемые из уст в уста обрывки сплетен и новостей о стычке в рабочей слободе на севере. Происшествие с сожжением какого-то как будто колдуна или чудища в плаще и маске на площади, перед собором Христова Пришествия, что, после того как по команде племянника епископа, Бориса Дорса, засветили под ним огонь, лопнуло и разлетелось роем омерзительных зловонных насекомых и личинок. Сказали, что кто-то в белой маске с желтыми горящими глазами подходит со спины к людям и хватает их за плечи, что на пятиугольной площади, на пересечении улицы профессора Кронти и проспекта Цветов из колодца вначале слышались голоса и крики, а потом вырывался столб пламени высотой в несколько этажей. Говорили о прочих таинственных и пугающих происшествиях, случившихся в эту ночь в Гирте, пугали друг друга небылицами и сплетнями.
  На перекрестке проспектов Рыцарей и Булле горел большой костер. Крестный ход давно прошел, народу стало намного меньше. У огня несли вахту, сидели на скамейке со всеми, вытянув усталые ноги, двое полицейских постовых. Вдоль домов стояли принесенные наверное из соседних дворов колоды и садовые стулья. Спиной к столам, лицом к огню сидели люди. Некоторые целыми семьями с детьми, вели свои тихие разговоры, смотрели в пламя. В стороне от всех, устроился зевающий во весь рот разносчик горячих бутербродов со своим коробом. Вывалив монеты на стол, устало считал мелочь.
  Вертура и Мариса прошли перекресток и спустились к дворцу графа Прицци, у которого заметили большую группу входящих в ворота вооруженных пеших и верховых, на углу графского парка свернули в сторону дома детектива.
  - Я желаю ей зла. Ненавижу ее! - как только они вошли в комнату и заперли изнутри на засов входную дверь, с ненавистью сорвала с себя маску, со злостью бросила ее под ноги Мариса. По ее щекам катились слезы - а ты...
  Она было замахнулась, чтобы ударить детектива, но сдержалась и сокрушенно упала на кровать, спрятала в ладони лицо. Вертура снял плащ, подсел рядом, попытался обнять ее, прижать к себе, но она резко, всем телом одернула плечом в ответ. Но он все равно обнял ее, лег рядом и прижался к ее виску щекой. Она уткнулась лицом в подушку и заплакала в голос.
  - У леди-герцогини тоже не все хорошо - объяснил он - иначе бы она не стала приходить к нам...
  - И что? - возмутилась Мариса сквозь слезы - возомнила она себя моей сестрой... Гадина, дрянь... думает, что делает мне одолжение, что ей все можно. Да пошла она к черту, малолетка!
  Глядя на ее ненависть, детектив тяжело вздохнул. Он бережно снял с Марисы через голову плащ, взялся за ее косу.
  - Не трожь ее! - огрызнулась она - ты мне не муж!
  - А если бы я предложил тебе быть моей женой?
  - А ты что, предлагал что ли? Нет. Как и все остальные. И кому нужна жена, которая не может иметь детей? - зло бросила она ему, села на кровати и уставилась перед собой в пол. Ее щеки были красными и мокрыми от слез, уголки губ горестно опущены, растрепанные волосы упали на лицо.
  - Вот - сказал он, достав из поясной сумки бутылку 'Черных дубов', которую он все же прихватил во дворце, вручил ее Марисе в руки - я затоплю печь.
  
  ***
  
  Он наколол дров и, положив их на разгоревшиеся щепки, закрыл стеклянную дверцу. Они лежали на кровати, держались за руки, смотрели, как на стенах и потолке пляшут огненные сполохи, слушали говор голосов за окном, эхо шагов и цокот редких копыт. Стояла глубокая ночь. Ему казалось, что в комнате он слышит тиканье каких-то больших и особенно громких часов, и хотя рядом и не было никаких часов, в какой-то момент он даже различил их бой. Он слышал еще какой-то необычный и, казалось бы, даже немного пугающий звук, но сейчас эта музыка казалась ему уже совсем не страшной, а скорее монотонной и грустной, как пение водосточных труб, когда весь день идет долгий и холодный осенний ливень. Что-то очень печальное наполняло его сердце, словно за последними событиями он устал настолько, что волноваться и переживать не осталось больше никаких сил. Мариса так и не прикоснулась к 'Дубам', оставила бутылку в кресле рядом с его ножнами с мечом. Слезы прошли. Она легла на кровать и, когда Вертура закончил с печкой, взяла его за руку, потянула к себе.
  - Если бы у меня было все в порядке, у меня была бы семья - словно рассуждая вслух, сказала она грустно, поделилась тяжелыми мыслями с детективом - хотя это так глупо рассуждать, как хорошо могло бы быть... По крайней мере, как женщина, я бы чувствовала, что исполняю в жизни самое важное, для чего я и существую, свой долг, свое предназначение. И если бы у нас было бы трое детей, этого Гарро не взяли бы на войну. Тех, у кого больше двоих брали только в гарнизоны... Такова инструкция. А может быть, если бы у нас была бы семья, то он был бы другим, не пил бы, не уходил в загул.... Хотя мужчины же не меняются, а женщины все надеются что смогут обуздать смазливого дурачка с красивыми глазками, сделать чтобы их мужик не гулял и не пьянствовал, больше занимался семьей, службой и детьми... Впрочем, это тоже хорошо. Ведь и ты не изменишься... Хотя нет, ты просто уедешь к себе в Мильду, а я останусь тут. Как всегда, у разбитого корыта, одна, но с бутылкой, с начальницей вместо мачехи и неудачницей названной сестрой. Как все это глупо... Леди Хельга говорит, что у меня все в порядке со здоровьем, а мэтр Сакс - что так бывает, что женщина не может зачать и все. Просто от головы. Не время, не место, не угодно Богу. А когда будет угодно? Может ему вообще все равно и нет никакого дела...
  Вертура смотрел на нее, внимательно слушал, не перебивал, заботливо гладил ее плечо, водил тыльной стороной ладони по ее щеке.
  - А может у тебя уже есть жена и пятеро детей, а ты лежишь тут, рядом со мной, рассказываешь мне сказки... А они спрашивают папу, ждут, когда ты вернешься. Ты получишь премию, привезешь им подарки, пряники, игрушки. Жене плащ и платок...
  Она повернула голову, внимательно посмотрела ему в глаза, словно заглядывая в душу, точно тем же взглядом что и совсем недавно принцесса Вероника. Он хотел сказать нет, все не так, но не нашел нужных слов, вернее он понимал, что все слова сейчас будут выглядеть глупым оправданием, и скажи он хоть что-нибудь, она все равно не поверит. Он не промолчал, печально и скорбно, а она, так и не дождавшись от него ответа, нахмурилась и отвернулась, но он обнял ее, взял за руки, прижал к себе спиной, уткнулся лицом в затылок.
  - Поедешь со мной в Мильду - рассудил детектив - увидишь как все на самом деле...
  - На какие деньги? - горестно спросила она, вздрогнув - у меня жалование едва хватает на бутылку и новые сапоги, чтоб не развалились!
  В ее словах проскользнули раздумья и сомнения.
  - Я же получу премию - ответил он - куплю тебе билеты на дилижанс, а могу еще и мятный пряник, платок и ароматное мыло как у леди Вероники. Устроишься в наш отдел. У нас много работы с бумагами, есть секретарь, но хотели брать еще одну женщину...
  - Нет - схватилась она за его последнюю фразу как за достойную отговорку - ты совсем что ли? Какая еще работа? Женщина должна сидеть дома, растить детей, читать книжки, писать глупые стихи, сидеть на лавочке с подругами, вышивать, играть на гитаре или что еще... И ты обязан будешь содержать меня. Купить отдельную квартиру, а для работы мне нужна свободная комната с письменным столом и высокими окнами, и чтобы была не серая стена, а море, закат, небо и деревья...
  - Ванна с горячим вином и шампунь со вкусом лимона и гвоздики - лаская ее запястья, с улыбкой продолжил детектив - и слуга с тележкой на завтрак и саморазогревающимся беспроводным кофейником...
  -Ага, пластинки группы 'Профессор', граммофон и цубернетический конь, как у Эмилии Прицци, за которым не надо убирать и чтобы питался от напряжометра... - Мариса капризно тряхнула головой, закатила глаза. Схватив за руки, с силой притянула его к себе, прижала всем телом, так, чтобы он навалился на ее спину и плечо, уткнулась лицом в подушку, глубоко вдохнула аромат застарелой наволочки и тяжелого и терпкого, дешевого одеколона, многократно налитого на постель. Проморгала, словно сама удивившись, какому-то легкому и счастливому внезапно посетившему ее чувству, как будто внезапно осознав, что-то хорошее и приятное, очень радостное, домашнее, теплое и близкое.
  Как будто почувствовав тоже самое, поудобнее обнял ее, прижался лбом к ее виску, положил руку поверх ее руки, ладонь поверх ее ладони, свел с ней пальцы и Вертура. Что-то незаметно изменилось вокруг. Словно снова включили стабилизаторы или перевели их в другой режим. В комнате стало как-то по-особенному уютно и тепло. В печке трещал огонь. Пламя с ревом уходило в дымоход. Откуда-то со стороны слышался бой часов и уютное мурлыканье кошки. За окном поднимался ветер. Трепал листья деревьев в диком палисаднике дома напротив через улицу Прицци. Наверное, завтра или послезавтра закончится действие порошков, которыми посыпали облака, чтобы в дни фестиваля была хорошая погода и снова пойдет дождь. Снова будут лужи и пасмурная погода, наступит конец лета. Начнут разъезжаться усталые с похмелья гости. Фестиваль закончится, закончится все хорошее и все дурное, что случилось в эти дни. Пройдут и останутся сном события этих вечера и ночи, но они с Марисой неминуемо останутся в этом доме вдвоем, кто-нибудь сходит в лавку, купит на завтрак зелени, хлеба, вина и сыра, а потом они вместе пойдут в контору. Инспектор будет ругать их, доктор Сакс шутить глупые шутки и завидовать. Фанкиль как всегда скажет, что кому делать. Вертуру опять посадят переписывать документы для архива, а у Марису писать заказные патриотические статьи...
  - Все равно все будет именно так и ничего не изменится, может оно и к лучшему - сказал последнюю фразу вслух детектив - я знаю, что тебя приставили ко мне не по своей воле. Но пока мы тут, я могу быть с тобой ласковым, отважным и заботливым мужем. Это будет самое малое, что я могу для тебя сделать. Можешь думать все что хочешь, но, по крайней мере, ты будешь чувствовать что ты не одна на этой земле.
  Она выгнула спину, обернулась через плечо. Недоверчиво заглянула ему в глаза и, казалось бы, уже собралась дать пощечину, но внимательно вгляделась в его одухотворенный облик, развернулась, подалась на него и прильнула губами к его рту. Нежно взяла ладонью за щеку. Ее глаза горели спокойным радостным светом, она улыбалась лукавой и счастливой улыбкой женщины рядом с единственным любимым мужчиной. Огонь печи отражаясь от потолка, блестел на ее щеке и лбу, играл тенями в складках у глаз и носа.
  - Быть может, так действительно будет лучше - тихо и нежно ответила она ему, лаская ладонью его колючие небритые щеку и шею.
  
  ***
  
  Часть 2. Полиция Гирты.
  
  ***
  
  Глава 15. Комната детектива Вертуры. (Воскресенье)
  
  ***
  
  Его разбудили дождь и колокола. Тяжелые мерные удары волнами разносились над городом, отражались от стен домов. Заставляли дребезжать стекла в окне и плафон керосиновой лампы, разносились по улочкам гулким вибрирующим эхом. Фестиваль еще не кончился, но дождь уже пошел, заливал улицы и проспекты Гирты.
  В трубах водостока за окном, с холодным плеском журчала вода. Дворник Фогге бубнил, опять ворчливо спорил с кем-то, изображая, что занят, вяло шаркал метлой. Где-то наверху громко ругались, топали ногами, какие-то соседи, но толстые каменные своды глушили голоса так, что было совершенно не понятно что это за люди и что там у них случилось.
  - Надо будет устроить горячую ванну - подумал Вертура и повернулся на бок, чтобы поспать еще чуть-чуть...
  Через пять минут он был уже одет и причесан, а еще через десять стоял в церкви. В соборе Иоанна Крестителя, на площади через две улицы от его дома, который как-то на прогулке, как местную достопримечательность показала ему Мариса. Слушая канон, любовался разноцветными огоньками лампад. С интересом оглядывался вокруг на серое нагроможденье каменных арок над головой, кованые решетки, витражи, вымпелы и железные кресты. Здесь все было почти также как в Мильде, и одновременно совсем по-другому. Строго, грозно и торжественно, именно так как полагается быть в доме Всемогущего творца, единственного, чьей великой милостью живут люди, горят звезды, течет время, существуют небо, море и земная твердь.
  Размеренный и ясный голос священнослужителя звучал у алтаря, читал молитвенный канон. Отдавался под сводами, отчетливо слышался даже в самых дальних уголках просторного, высокого и длинного, как будто уходящего куда-то вдаль рядами окон и арок помещения. Неторопливый мужской хор подпевал ему. Вокруг стояли прихожане. Под окнами в ящиках с песком жарко горели огни принесенных и поставленных ими свечей.
  - Христос Воскрес, брат! Вы с угла Гримма и Прицци? - подошел, спросил у Вертуры алтарник. Молодой человек с аккуратной нежной бородкой, узким взволнованно-одухотворенным лицом, длинными волосами и, висящим на шее, на веревочке, старом, проклеенным кожаной полоской между линз, пенсне.
  - Да... Воистину Воскрес - в очередной раз слегка удивившись тому, что в Гирте трудно остаться незамеченным, не соврал, ответил и опустил глаза Вертура - я пришел на исповедь.
  - Сегодня опоздали, исповедуются у нас в семь. Подойдите к отцу-иерею, может он вас благословит - указал ему рукавом служитель. Детектив кивнул и отошел под сумрачную арку, озаренную рыжими бликами дымно горящих перед массивным черным крестом, свечей. Встал в самый конец очереди и, с интересом разглядывая, как трепетные огни лампад отражаются на покрытых лаком и маслом ликах икон, отчего-то внезапно вспомнил слова, которые услышал недавно от принцессы Вероники.
  - Господи, дай мне силы пройти тот путь, что назначил Ты мне...
  Когда подошла его очередь, старенький, но широкий и крепкий священник в светло-голубом стихире и потертой черно-серой мантии до пят, поправив очки на носу, подслеповато уставился в темноту арки. Заморгал, словно пытаясь понять, остался ли кто-нибудь еще, не узнавая шагнувшего в его сторону детектива, вопросительно посмотрел на него поверх очков. Жестом раскрытой ладони, разрешил подойти на исповедь.
  
  ***
  
  У ступеней храма на площади прямо под дождем прохаживался мужчина в сандалиях на босу ногу, держал в руках большой деревянный крест. У него на груди была табличка. 'Будешь в беде, попроси помочь Христа, Он тебя обязательно услышит'. Проходя мимо него, Вертура как-то машинально поинтересовался, собирает ли тот пожертвования, на что тот только улыбнулся, отрицательно мотнул мокрой головой, погрозил ему пальцем, показал на табличку на груди. От этой короткой встречи Вертуре отчего-то внезапно стало как-то по-особенному радостно и легко. Одобрительно кивнув проповеднику и закурив, он скинул с головы капюшон. Переходя вброд огромные серые лужи, зашагал в сторону проспекта генерала Гримма.
  
  ***
  
  - Что, причащался? - когда он вернулся домой, мрачно спросила его Мариса.
  - Не допустили - прямо признался, ответил детектив - священник сказал, чтобы ты тоже подошла. Он такой в узких очках, плотный и седой...
  - А, это отец Ингвар - ответила, отмахнулась Мариса - он хороший человек.
  Вертура повернул стул, вполоборота сел к столу и, положив поверх письменного прибора и папок завернутые в старый номер 'Скандалов' купленные в лавке внизу сыр, петрушку и хлеб, стыдливо и бессмысленно уставился в пол. На печке грелся котелок с кофе. Мариса лежала в одежде на кровати, задрав ногу на ногу, курила трубку, смотрела на детектива с подозрительной, мрачной ненавистью.
  - Отец Ингвар служит в соборе Иоанна Крестителя, раньше я часто к нему ходила... - неохотно сказала она, когда стало очевидно, что Вертура не собирается комментировать свою исповедь - ты все ему так прямо и сказал?
  - Ничего я ему не говорил - покачал головой Вертура, прибавил с нескрываемой досадой - было бы что скрывать. Вся Гирта и так уже знает о том, что ты живешь здесь со мной, и все смотрят на меня, как на идиота... А тебя что, отлучили?
  Мариса молча кивнула.
  - Он сказал, чтобы мы пришли вместе.
  - Он меня уже не раз приглашал, но я не пойду.
  - Считаешь, что Бог к тебе несправедлив?
  - Не хочу обсуждать это с тобой.
  - Придется - внимательно глядя ей в глаза, ответил он - отец Ингвар сказал, что раз мы с тобой спим на одной кровати, это касается нас обоих...
  - Ты еще мораль мне прочти! - презрительно прищурилась, прикрикнула на него Мариса - расскажи мне как мне надо правильно жить, или что еще в этом роде, как вы все это любите делать.
  - Обойдешься - рассердился, также грубо и неприязненно бросил ей Вертура - открой Евангелие и сама прочти.
  Он позавтракал сухим бутербродом, налил себе кофе и приступил к уборке: принес из коридора метлу и ведро с водой, заметая под кровать нанесенный с улицы песок, начал подметать пол. Мариса какое-то время следила за ним с постели, недовольно хмурилась, потом встала, подошла к нему, вырвала из рук, метлу.
  - Дай! - потребовала она - ничего ты не можешь, только языком молоть. Даже прибраться по-нормальному не умеешь!
  - Отстань от меня. Ты же сказала тебя не трогать.
  - Дурак что ли! - обиженно бросила она ему. Достала свои войлочные нарукавники для письма, подвязала ими широкие рукава своей рубахи, чтобы не мешались и не запачкались в грязи.
  Он подвинул стул к столу, сел на него и закурил. Она несколько раз взмахнула метлой, с силой ударила его по башмаку, бросила грубо и сварливо.
   - Чего расселся-то? За водой иди.
  Он встал, пожал плечами и вышел из комнаты, пошел искать ведро.
  Выходя, обернувшись, заметил, что стоя посреди комнаты, держа в руках метлу, Мариса внимательно смотрит в его сторону. Уловив его пристальный взгляд, она резко отвернулась, чтобы он не видел ее радостного лица и счастливой улыбки, чувствующей себя полноправной хозяйкой в своем собственном доме женщины.
  
  ***
  
  К обеду все дела были сделаны. Комната приведена в порядок, завтрак съеден, но так, чтобы и на ужин тоже осталось немного хлеба и сыра. Пока Мариса относила в стирку, во двор, белье, Вертура успел достать блокнот и сделать в нем несколько записей о недавних происшествиях, свидетелем которым он был. По приезду в Гирту он думал писать шифром, который ему выдали еще в Мильде, и который он учил в пути. Но интуиция и логика вовремя подсказали ему, что раз за ним следят, писать лучше всяких кодов, чтобы не оказаться под еще большим подозрением, а самое же важное держать в уме. Так что он просто коротко изложил все свои измышления и факты, написав пару характеристик новым знакомым и герцогине, несколько раз перечитал написанное, чтобы лучше запомнить его, вырвал из блокнота исписанные листы, скомкал, и выбросил в огонь, в печь.
  Время остановилось.
  В комнате было открыто окно, печка натоплена, а нагретый титан в соседней комнате тихо гудел от еще кипящей в нем, оставшейся после мытья, ванны и уборки воды. Едкий дым от не до конца прогоревшего угля просачивался в большую комнату. Грязная вода, которой отирали пыль, вычищали из всех углов, со шкафов, с подоконников и корешков книг, вылита в туалет. На столе, в вазочке с песком для просушки рукописей, курились дымные палочки черного опиума и сандала, которые Мариса в изобилии накупила на ярмарке позавчера, а на улице шел по-осеннему холодный и спокойный ливень. Там, за его ровной серой пеленой, переговаривались какие-то далекие люди, слушался стук колес, цокот проходящих под окнами лошадей и мерное шарканье метлы. Мариса и Вертура лежали на кровати, отдыхая после уборки, она, держала его за руки, отвернувшись от него, навалившись на него плечом, он, обнимая и лаская ее грудь, прижавшись к ее спине. Вели свои нехитрые разговоры, обсуждали всякую ерунду, гадали, что могло случиться с доктором, которого оставили на ярмарке напившимся и упавшим рядом с такими же в усмерть пьяными студентами. Вспоминали Фанкиля, Ингу, Еву и Даскина, инспектора Тралле и, конечно же, принцессу Веронику.
  Потом Вертура внезапно начал рассказывать про Лиру, вспоминать о том, как он жил там, переплетая отрывочные картины из своего детства чудными и дикими рассказами, что он неоднократно слышал в кабаках и салонах, от торговцев и моряков. Рассказывал о садах и городках на скалах на берегу, о колокольнях и церквях из желтого выгоревшего на солнце камня, о тесных улочках между домов с плоскими крышами. О бледно-голубом южном небе, синем-пресинем море, о далеких белых парусах и всегда такой холодной и бескрайней, увенчанной чистыми гребешками бурунов, южной морской воде. Мариса не перебивала его. Как будто заинтересованно слушала, улыбалась, важно кивала ему, и было совершенно невозможно понять по ее хитрому взгляду, по ее лукавым репликам, принимает ли она сказанное за чистую правду или считает его бессовестным, нагло врущим, пытающимся впечатлить ее, выдумщиком.
  - Вот Борис точно также рассказывал! - внезапно заявила она и засмеялась - а сам там никогда и не был!
  Вертура радостно улыбнулся, не ответил ей ничего, уткнулся лицом в ее волосы, еще крепче прижался к ней. Где-то вдалеке одиноко стучал рычаг колонки, моросил дождь. И не было ничего кроме этого серого, бесконечного дня и мягкого шелеста листьев за окном. Задувающего с улицы холодного, приносящего ароматы моря, конского навоза и дыма ветра и журчания бегущей где-то под окнами по камням воды. Весь мир исчез за этой тихой пасмурной дождливой пеленой. Не осталось ничего - ни службы, ни фестиваля, ни вчерашних жутких происшествий. Ни черных елей в парке через дорогу, перед домом военного коменданта, ни беспокойства, ни страшных томительных предчувствий, ни грустных мыслей. Только эта комната в большом городском доме, со множеством присутствующих по соседству, но невидимых людей. Переговаривающихся, ходящих, двигающих мебель, хлопающих дверьми тех, у кого есть свои дела, свои друзья и свои семьи. И, как это всегда бывает, слушая звуки их шагов и голосов, бряцание посуды на кухне, деловитые разговоры, плач младенцев и детский смех, всегда кажется, что все хорошо, все о чем мечтаешь обязательно сбудется и ничего плохого не случится.
  - А может действительно, раз так приглашают в храм, сходить что ли с тобой - внезапно ласково и мечтательно рассудила Мариса, закрыв глаза, откинула голову Вертуре на грудь.
  - Ага - ответил ей он, улыбнулся и, бросив взгляд на иконы на полке на шкафу, мысленно перекрестился.
  
  ***
  
  В районе обеда зашли Инга и Фанкиль. Чтобы лишний раз не провоцировать их, Мариса положила на подлокотник раскрытую книгу, а когда открыла им дверь, вернулась не на кровать, а села в кресло. Фанкиль встал посреди комнаты и, строго глядя на лежащего с распущенными волосами и в распахнутой рубахе, по-хозяйски заложившего руки за голову, Вертуру, заявил.
  - Собирайтесь, работа - и, оглядевшись, прибавил - а у вас тут, я смотрю, уже все обжито. Неплохо устроились здесь.
  Инга вывалила кота, которого держала на руках, прямо на стол, на блокнот детектива и неоконченные, оставленные Марисой как-нибудь на потом, статьи. Тот тут же упал на бок, и, наверное, только чтобы не смотреть на уже успевших утомить его людей, задрал к потолку свою широкую мохнатую морду. Недовольно и размашисто забил хвостом, отбрасывая в сторону, видимо мешающие ему гусиные перья и листы.
  - А мы все о вас гадали, думали! - уже на улице сообщил Вертуре, лукаво поглядывая на него Фанкиль - все решали, какие вы там козни плетете, какую информацию выведываете. Слышали про крестный ход, кого там вчера на площади сожгли?
  - Зачем я вам нужен? - чиркая спичкой чтобы зажечь трубку, угрюмо спросил у рыцаря раздосадованный его болтовней детектив - мэтр Тралле сказал, что мы с Анной свободны до понедельника, а сегодня воскресенье. Откуда вам известно, где я живу, Анна выдала?
  - Нет, это мэтр Дезмонд вас нашел - ответил Фанкиль, указал на уже притороченную к седлу лошади корзинку, из которой выглядывала недовольная тем, что в нее заливает дождь, кошачья морда - мэтру Тралле срочно нужен отчет о ваших вчерашних приключениях. С вами Анна ничего не напишет, а так хотя бы со скуки сядет и займется делом.
  Для Вертуры у рыцаря имелся запасной конь. На улице их ожидал Даскин, которого оставили снаружи, под дождем, охранять снаряжение и лошадей. Ничуть не смущаясь того что он уже весь мокрый, полицейский бодро покачивался в седле. Перекидывался шуточками с дворником Фогге и истопником Гуццо, что стояли под аркой, делали вид, что были заняты, и вот только закурили, очень устали, решили сделать перерыв.
  - А что это вы, господа полицейские, носите в своих сумочках? Просветите старика, уважьте, будьте так любезны! Всю жизнь хотел узнать, но все боялся спросить! - ерничал пожилой истопник Гуццо, в молодости кочегар сталеварных печей.
  - Улики - видя, что Даскин внимательно смотрит куда-то в сторону вдоль улицы, игнорирует вопрос, отвечал Фанкиль - кто много болтает, тому и подкидываем.
  - Вот денежек бы лучше кто подкинул! - взмахнул рукавом, одновременно мечтательно, печально и нагло закачал головой истопник, оперся на метлу - а улики ваши мне ни к чему, что я с ними буду делать?
  Улыбнувшись, кинув ловкому попрошайке пару мелких монет, полицейские вскочили в седла, надвинули пониже на лица капюшоны, чтобы не заливал дождем глаза, и поехали в сторону проспекта Рыцарей.
  - Это, кстати, комната Адама Роместальдуса - внезапно, когда они чуть отъехали вперед от остальных, многозначительно понизив голос, сообщил Вертуре Фанкиль - слышали о таком? Интересное совпадение, не правда ли? Как думаете, Марк? Так вот из этих окон он и наблюдал за тем домом, что через перекресток. Обратили внимание, чья это фазенда?
  - Это во времена Смуты? Наблюдал за сэром Прицци?
  - У сэра Августа было двое сыновей - проигнорировав его вопрос, начал рассказывать Фанкиль - младший, Андрес, погиб под Эскилой в стычке с людьми барона Келпи. А старший, Хольгер, при невыясненных обстоятельствах сгорел в кабаке - внезапно властно и жестко сверкнул глазами, сделал выразительную паузу, намекая на то, что об остальном Вертура должен догадаться уже сам - по официально, причиной пожара в Червивой Харчевне в котором погибли Прицци младший, несколько его ближайших друзей, а также хозяин заведения с женой и детьми, стало неосторожное обращение с огнем. Но есть мнение, что это дело рук вашего клеврета Бориса Дорса, хотя никаких формальных доказательств к этому найдено не было.
  Вертура промолчал, мысленно отправил рыцаря куда подальше, рассудив, что если тому будет действительно нужно, он сам расскажет все прямо без всяких шпионских игр.
  Видя, что детектив не проявил к его истории никакого интереса, Фанкиль разочарованно замолчал. Ничего больше не говорили и остальные полицейские.
  На улицах было пустынно. Сильный, внезапно заливший Гирту, дождь загнал всех под крыши и в дома. Редкие фигуры плелись по улицам. Разбрызгивая колесами фонтаны воды, проехал крытый старой серой тканью фургон. Какой-то мужик что-то кричал в подворотню, окликал своих собутыльников. Его печальный голос отдавался далеко по улице, оглашал проспект гулким резким эхом.
  - И счастливы же. Живут без забот. Напились, с больной башкой полежали и снова к бутылке - глядя на распахнутое окно и уныло сидящих на подоконнике, курящих, мрачно и бессмысленно глядящих на мостовую, как будто раздумывающих, что с ними такое происходит и куда это они вообще попали, пьяниц, равнодушно констатировал про себя детектив. Приподнятое настроение еще недавних праздничных дней окончательно покинуло его. Все вокруг было мокро, серо и уныло. О еще вчерашних, вроде как даже еще не закончившихся гуляниях, сейчас свидетельствовали только усталые люди в полосатых столичных плащах и украшенных растрепанными крикливыми помпонами беретах, черные лужи резко и неприятно пахнущей гари, и все еще висящие по фасадам и углам промокшие, обратившиеся жалкими мокрым тряпками вымпелы. Палисады, что перегораживали проспекты еще ночью, были уже разобраны или отодвинуты к домам. Скамьи и столы, непрогоревшие бревна и угли унесены обратно во дворы.
  По улицам нога за ногу ходили вставшие с рассветом дворники. Убрали остатки вчерашнего кутежа и опадающие, уже потихоньку начинающие желтеть листья. Гребли лошадиный навоз. Какие-то изнуренные пешеходы шагали по улицам, постоянно вляпывались в его желтые кучи, натыкались друг на друга и на фонарные столбы. Их мрачные, опущенные к мостовой лица выражали немую, безразличную покорность и похмельную тоску. Все, что было еще вчера: беззаботная радость и сладостное упоение веселого застолья, все осталось в каком-то недосягаемом и печальном прошлом. Кануло в никуда. Все, и хорошее и плохое, все было смыло студеным и серым дождем, накрывшем Гирту.
  - Вот это так всегда - печально подумал Вертура - вначале всегда все так ждут, суетятся, готовятся, все такие счастливые и радостные, как будто бы должно случиться что-то хорошее, какое-то чудо, что изменит всю их жизнь. И вот. Все произошло, все случилось и еще даже и не закончилось, но все уже устали, сказали все. С этого дня больше не пьем, надоело и вообще денег больше нет...
  По знаку Фанкиля полицейские резко остановились у какой-то распивочной. Став свидетелями отвратительной сцены, как какая-то женщина, громко, как будто так, чтобы слышали во вокруг, ругает плачущего навзрыд малолетнего сынишку, отчитывает его за то, что только он испортил ей весь праздник, зашли выпить кофе и поесть. В зале было пусто и холодно. Судя по всему, заведение только открылось: как и полагается во всех христианских городах и землях, в воскресные дни все закусочные и кабаки в городе начинали свою работу только после завершения воскресных литургий. Но отчего-то уже злая и усталая служанка с порога нагрубила полицейским, сказала что печь затопили пяти минут назад и горячего в ближайшее время не предвидится. Тоном, словно желая чтобы они подавились им, предложила юва, от которого отказались: по настойчивому требованию разозленного ее неоправданным хамством Фанкиля, пошли в соседнюю кофейню. Зайдя, расселись за широким, липким от разлитого юва и вина, изрезанным ножами столом, молча сидели, ждали когда принесут горячий кофе и свежий белый хлеб. Бессмысленно смотрели, на проезжающие за мутным, забрызганным подвальным окном колеса. Любовались, как месят серо-желтую грязь, плещут по лужам нечищеные сапоги.
  - А Анна сестра леди Вероники? - подстелив плащ, чтобы не испачкать рукав, положив голову на локоть, со скукой глядя в окно, как будто невзначай и от нечего делать, поинтересовался у коллег Вертура. Все с молчаливым неудовольствием повернулись к нему, словно своим глупым любопытством он нарушил какое-то особое многозначительное молчание, воцарившееся в их маленьком полицейском коллективе.
  - Не смешно - откинулся на спинку скамейки, скептически скривился Даскин - и это вам в герцогскую канцелярию. Подробно разъяснят, в установленный законодательством срок в соответствии с гражданско-процессуальным кодексом Гирты.
  Фанкиль привалился боком к стене, приложил пальцы к подбородку, и с хитрым видом, как будто намекая на какие-то важные тайны, уставился на собеседников.
  - Ну, вообще все это темная история - делая вид, что ему известна вся правда до конца, и он размышляет, делиться ли ей с остальными или нет, важно сообщил он - в магистрате есть генеалогические записи. Вернее их копии. Архив ратуши сгорел при пожаре во времена Смуты - закатил глаза, словно вспоминая давно прочитанный текст - у сэра Конрада Булле, отца сэра Вильмонта, была младшая сестра Хендрика. Вышла замуж за сэра Сигфреда Тинкалу из Фолькарта, это такой занимательный городок на побережье, к северо-западу от Гирты. А потом, после трагической смерти сэра Конрада, они там, с этого дела решили, что имеют все права на герцогский престол, ну или что вообще пора сделать Фолькарт снова великим... Так что сорок лет назад, это еще до Смуты, сэр Тинкала старший с вассалами собрали армию, нашли себе какого-то генерала Барда и при поддержке сэра Визры и еще нескольких влиятельных и известных персон, пришли сюда. Даже взяли город по северному берегу реки. Всем говорили, пропагандировали, листовки рассылали, глашатаев, рассказывали что хотят посадить на герцогский престол светлую леди Хендрику, и что сэр Вильмонт, сын Волчицы Сив, не от Бога Герцог. Ну, этот бородатый анекдот еще с той войны. Так вот что-то у них там пошло не так. То ли их не поддержали в совете Конфедерации, то ли не хватило денег, то ли кто-то о чем-то договорился за их спинами, но сэр Прицци, сэр Ринья, сэр Гамотти и сэр Келпи выбили их из северной Гирты, а потом осадили и сам Фолькарт. Четверо сыновей графа Сигфреда погибли обороняя цитадель, а сами граф и графиня покончили с собой. Впрочем, обстоятельства их смерти до сих пор окончательно неизвестны. Свидетельства есть самые разные. Но кто там был, поговаривают, ну так, иногда, что это сэр Август лично убил их всех, а в хронику как всегда написали, что ничего такого не было. Так вот, чего бы там не произошло на самом деле, дочь сэра Сигфреда и леди Хендрики, Эрменхильд Тинкала, осталась в живых. Они со свитой бежали из осажденного города на корабле, их поймали и привезли сюда к нам. Тут она покаялась перед сэром Вильмонтом за мятеж отца и отреклась от титула. А леди Вероника ее дочь, внучка леди Хендрики. Она родилась уже у нас здесь. Вернее не в самом городе, а в доме на севере, в тайге, который милостиво предоставил им сэр Герцог. Примечательно, что в ратуше нет записей, кем был ее отцом, но, когда мать умерла и девочка осталась сиротой, сэр Булле принял ее, как свою родную племянницу, в семью, а когда ей было восемь лет, в самый разгар Смуты, отправил в Столицу на воспитание к своему сыну Вилмару. Там она и жила до этой весны, все это время.
  - Значит леди Эрменхильд он предоставил дом в лесу? Это было изгнание? - уточнил детектив.
  - Я полагаю да. Впрочем, формально, как писали тогда все газеты, ну вы же знаете эти газеты, она сама высказала пожелание удалиться из Гирты - ответил Фанкиль таким тоном, как будто бы он уже досконально изучил эту тему и рассказывал по ней конспект - сэр Вильмонт не вел с ней знакомства, и, как я понимаю, просто культурно отправил ее подальше с глаз долой, чтобы не пришлось рубить голову, как изменнице. Хотя и имел на это полное право: времена были такие. Сейчас в Гирте есть хотя бы видимость законной власти, а тогда каждый делал что хотел, вернее насколько ему позволял размер кошелька, и у сэра Вильмонта было много других забот, помимо сестры. Не знаю почему, но все же, после смерти леди Эрменхильд, по каким-то причинам он решил не отрекаться от внучатой племянницы. Так что леди Вероника по крови на треть Булле на треть Тинкала, а на треть... Впрочем, это мало кого волнует, раз сам сэр Герцог велел считать ее своей родней. А отвечая на ваш вопрос, официально, по записям, леди Вероника была единственной дочерью леди Эрменхильд, и у нее никогда не было никакой сестры.
  Детектив кивнул. Принесли кофе, подогретый сидр, темно-желтое топленое масло, мед, ароматный, терпкий сыр и свежевыпеченный, прямо из духовки, хлеб.
  - Да, вот такие у нас интриги - насмешливо прокомментировал Даскин. За эти два праздничных дня, казалось, он постарел сразу на несколько лет. Приглядываясь к нему, Вертура даже удивился этой случившейся с коллегой перемене. Встреть детектив его сейчас, он бы никогда не подумал, что этот серьезный и злой, по манерам похожий на охотника или шерифа из леса человек, в своем перевоплощении был так похож на благодушного деревенского мужичка, явившегося в город поглазеть на ярмарку и выпить. Тем, кем, встретив позавчера, опрометчиво посчитал его детектив.
  Хмуро кивнув девице-разносчице, залпом выпив целую кружку сидра, он внезапно опустил голову на локти, как будто очень устал или быстро захмелел. Угрюмо уставился в стол перед собой и, больше не проронив ни слова, погрузился в какие-то свои тяжелые размышления.
  - Но ведь записи можно изменить. Так поступают повсеместно - стремительно оглядев зал, слушает ли кто из-за соседних столов, наклонившись вперед и уперев локти, тихо сообщил коллегам детектив. Окинул их внимательным взглядом - и все может быть совсем не так, как рассказывают всем...
  Фанкиль и Даскин не ответили ничего. Только посмотрели на него так, словно окончательно уверились в том, что он провокатор и спрашивает их мнения о делах, о которых не следует говорить. Явно намекая, что теперь они раскрыли его и подставить их ему уже не выйдет.
  - Все, засиделись, пора - натянуто улыбнулся, заключил Фанкиль. Похлопал Вертуру по плечу, чтобы освободил проход между столом и скамьей - лейте куда-нибудь сидр, берите булочки. Вечером с Анной при свечах дома выпьете, и у нее же сами и спросите, сестры они с леди Вероникой или нет.
  
  ***
  
  Они выехали за ворота Рыцарей. Миновали поле с унылыми, мокрыми от дождя шатрами, свернули от Перекрестка на запад, к заливу, к крепости Тальпасто на горе. Только тут, глядя в серую непроглядную воду прудов, Вертура подумал, что, наверное, это как-то совсем не умно, что с севера и востока Гирту прикрывают кронверк, бастионы и равелин, а с юга, со стороны Мильды, только один укрепленный камнем вал. Что должно быть эти пруды выкопали, когда брали землю для его строительства, и что, наверное, когда расширяли город, чтобы построить все по науке, просто не хватило ни рабочих рук, ни средств. Что как всегда тогда решили просто ограничиться стеной, а потом отпала надобность и достраивать ее не стали... В общем надо почитать, посмотреть как-нибудь при случае - подумал детектив.
  Впереди раскинулось свекольное поле. Далеко за ним, в серой дождливой пелене, размытой изломанной линией темнели вершины скалистых холмов: к юго-западу от Гирты, далеко в океан, вдавался узкий полуостров, замыкающий с юга залив Керны. На гребне самой высокой его скалы темнели стены и башни большой крепости. За полем, за ручьем, начиналось густо заросшее деревьями и серыми кустами боярышника кладбище, а сразу за ним стояли кварталы жилых домов. От могил их отгораживала заросшая серо-зеленой, неопрятной, торчащей из старой кладки мокрой травой и кустами земляная, укрепленная обломками скал, стена. За проломом в куртине, что заменял давно обрушившиеся и разобранные ворота, тракт по которому ехали полицейские продолжался как центральная улица предместья. Полого спускаясь к морю, заканчивалась широким и необычайно длинным, каменным пирсом. Как сказал Вертуре Фанкиль - одним из тех, к которым во времена Осады швартовались приходящие с западных островов большие железные корабли. Несколько высоких каменных домов в пять-шесть этажей стояли по обеим сторонам улицы. Над крышами темнел шпиль колокольни. Высокие чугунные решетки огораживали палисадники с дубами и ивами, обрамляли дворики церквей. По улицам бегали куры и козы, щипали из корыт мокрую морскую траву, которую на корм и для производства вылавливали из вод залива. Во дворах играли многочисленные дети, на веревках висело белье, над крышами курились трубы печей. Здесь все было также как и в большом городе, как будто полицейские просто заехали какой-то до этого незнакомый Вертуре район Гирты.
  - Есть тут одна лавочка - прищурившись вдоль улицы, наверное, приметив какого-то старого знакомого, сообщил Фанкиль, указал на вывеску, где был изображен позеленевший от времени медный саксофон - продают револьверы и стабилизированные патроны. Только у нас тут искажение так лютует, что иногда даже эти не действуют... Недавно вот партию ноль вторых контрабандой завезли. По всему городу продавали, даже относительно недорого, за несколько пачек сразу скидки делали. На тестах стреляли ими, даже в протоколах потом писали, что к употреблению пригодны, так что очень быстро, как вон эти плащи и береты, по всей Гирте сразу разошлись. А потом началось - кому пальцы оторвало, кому зубы или глаз, как внучке сэра Тальпасто, выбило. Нападут ночью на темной дороге, проверять же не станешь, какой коэффициент, выстрелишь на авось, как есть.
  - Высокостабилизированные это же не порох и не пироксилин? - уточнил Вертура - я читал, что есть разные присадки и рецепты...
  - Ну, если начинать с азов - заулыбался возможности показать свои знания, принял ученый вид, приободрился, подбоченился рыцарь - то тут проблема не сколько с нестабильностью бризантности, динамики горения и исходящих температур, сколько в нелинейности изменения свойств окружающей среды. Вернее отсутствия четкой математической корреляции между потенциальными нагрузками, приложенной работой химических взаимодействий, сопротивлениями материалов и исходящим импульсом. Представьте себе, что из-за этих спорадических перемен окружающего нас эфира вы никогда не сможете с необходимой точностью рассчитать ни коэффициенты расширения, ни скорость химической реакции, ни возможную задержку или ограничение максимальной скорости движения в среде. Ну, это как если бы у вас был старый рассохшийся рояль, который, сколько ни вызывай мастера, никогда не будет играть как нужно, потому что он не строит от того, что внутри все давно проржавело и сгнило...
  Вертура не ответил ничего, а Фанкиль продолжил. С испытаний турбины в университете, у которой с пятисот до семисот оборотов в минуту без всяких видимых причин уже начинался помпаж, и при каждом новом запуске выходные результаты отличались от предыдущих, перешел на связанные с поломанной физикой смежные технические проблемы: баллистику, неориентируемые пространства, положительную и отрицательную кривизну, сопротивление материалов и изменяемость физических характеристик окружающих сред. Упомянул огромную гаубицу с очень толстым, защищенным от разрыва, стволом на бастионе крепости Гамотти, что заряжалась фтором и гидразином и ракетные ружейные заряды для изготовления которых необходимы недоступная в Гирте культура производства, точное оборудование и большое количество разнообразных и сложных химических реагентов. С них перешел на то, что люди, растения и животные в силу строения окружающего мира сами себе калибровочные преобразователи, потому что если бы они таковыми не были, то гемоглобин в крови не переносил бы кислород, множество химических реакций шли бы некорректно и они не могли бы жить. Почти как преподаватель на лабораторной, заключил, что когда изымают живые органы и ткани, что по научному корректно именуется 'использованием естественных биоактивных компонентов, устойчивых к нестабильности окружающей среды', то можно сделать из них нужные присадки, с помощью которых, при стабильно-невысоком коэффициенте пространственно-временного искажения успешно обходить всю эту алхимию без дополнительных технических ухищрений.
  - Номенклатура методик преодоления всех этих трудностей, конечно непомерная - видя что ему не возражают, уже окончательно перешел на философию Фанкиль - работы ведутся постоянно и у нас и в нулевом регионе и на западе, в общем везде, где готовы за это платить, но на практике дешевле и проще как в старые времена: огнем и мечом... В общем Марк, хотите изучить эту тему по-серьезному, напомните мне, я дам вам учебник...
  Вертура рассеянно кивнул, сказал 'Ага'. Он уже успел устать от долгой дороги под дождем и бессовестных разглагольствований, явно наслаждающегося своей ученостью Фанкиля.
  - Ага. Марк и Анна его по вечерам вслух читать будут - с намеком заявил Даскин, перебил было снова открывшего рот для продолжения занятий полицейского - уж если так невтерпеж от высоконаучного, большого и чистого, проще помыть с мылом ипсомобиль.
  - Вот вы смеетесь, Эдмон, а мы тут хоть в кое веки на умные темы поговорили. Не все время же отписки что нарушений нет писать и глупые шуточки шутить - весело сверкнул глазами, парировал Фанкиль. Как философ с античной картины, указал раскрытой ладонью вдоль улицы - а вот и наш адрес. Приехали.
   Они остановились около темного двухэтажного здания с высокой соломенной, промазанной глиной, крышей. Первый его этаж и фундамент были каменными и очень старыми, второй, надстроенный, наверное более новый, деревянным, из потемневшго, рассохшегося от сырости и морских ветров, просмоленного бруса. Одинокая рябина торчала под окнами, пристроившись между двух больших, обрамленных клочьями серо-зеленой мокрой травы, камней. Заслышав цокот копыт и голоса, встретить коллег из города, на крыльцо вышел печальный и толстоватый, по виду, наверное, весьма сварливый, облаченный в темную поношенную одежду человек, судя по единственной регалии - бронзовой подвеске без насечек - капрал. Не стесняясь никого, он грыз кусок хлеба с маслом, и, похоже, уже успел приобщиться и к вину, что нашел в доме при предварительном досмотре места происшествия.
  - Всех стручки съели - настороженно приглядываясь к подъехавшим к крыльцу, пытаясь точно определить, кто они такие и как теперь себя держать, сокрушенно развел руками он. Так ничего и не объяснив, повел полицейских в темные и низкие комнаты . Кот Дезмонд наотрез отказался заходить в дом, замяучил на всю улицу так, как будто его тянули за хвост, так что Инга оставила туесок снаружи на крыльце.
  Внутри и вправду пахло так, как будто здесь одновременно вялили рыбу и сушили какие-то мерзостные поганые грибы, только во много раз хуже. Даже Фанкиль брезгливо поморщился и, полив одеколоном полу плаща попытался разогнать им вонь, но даже от этого дышать стало нисколько не легче.
  Вертура прищурился с дневного света и мрачно огляделся по сторонам. На первом этаже, слева от входа, была кухня, она же гостиная, справа - мастерская с огромным количеством полок и верстаком, заваленным скорняжным инструментом. Посреди нее темнел квадратный провал ведущего в подпол люка, что сейчас был открыт. Оттуда особенно сильно тянуло тем самым омерзительным смрадом, похожим одновременно на запах промокшей кожи, грибов и гниющей рыбы.
  - Вот они, крови насосались и улеглись - равнодушно пояснил, пнул какой-то мясистый синевато-белый предмет на полу, указал квартальный. Даскин присел на корточки и потыкал его рукояткой взятой из угла метлы.
  - Это что, из Леса такие что ли? - злобно глянув на надзирателя, строго и грубо спросил он - что тут случилось?
  - Ночью к соседям девчонка прибежала - нахмурившись от столь бесцеремонного требования, скривился, но все же попытался сгладить недовольство, объяснил капрал - сказала, что стручки очень быстро запрыгивали на лица. Никто, конечно, не поверил, пошли проверить, но всех уже задушили...
  Фанкиль и Инга аккуратно поддели лежащий в коридоре прямо под ногами стручок инструментами, подняли на его стол. Ощупали его, потыкали иглой, убедились, что он действиетльно налит кровью и при этом полностью пассивен. При ближайшем рассмотрении организм больше всего напоминал огромную, величиной с кавалерийский ботфорт, жесткую и негнущуюся кожистую устрицу с похожим на молот, раздваивающимся концом - почти похожим на голову огромной реликтовой рыбы, чье чучело стояло в музее географического общества в Мильде, куда временами заходил посмотреть на всякие диковины, детектив. Никаких внешних органов, кроме борозды-рубца по центру организма и нескольких плотных бугорков по основанию молотоподобной 'головы', полицейские не обнаружили. Ни отверстий, ни пастей, ни присосок, что несколько озадачило всех: как технически они могли пить кровь, а тем более запрыгивать на лица и душить взрослых людей.
  - Это из червоточины, а не из Леса. Рядом с Гиртой таких нет - заключил Даскин по окончанию осмотра этих необычных организмов.
  - Да, в справочнике я тоже такого не видел - пожал плечами, согласился Фанкиль - а где та девочка?
  Привели напуганную девчушку лет восьми, которую уже пристроили к родственникам, живущим в соседнем дворе. Увидев незнакомцев, она наотрез отказалась говорить, прятала глаза, закусывала рукав рубашечки, испуганно смотрела на полицейских. Фанкиль сел перед ней на корточки, безрезультатно поспрашивал, что тут произошло, попытался угостить сладкой булкой, которую прихватил с собой из распивочной, но и это не помогло. Раздумывая, пристально посмотрев на нее минуту или две, наконец, догадавшись, что так он ничего не добьется, повел ее к коту Дезмонду.
  - Видишь котика? - указал он на открытый туесок с лежащим внутри все также недовольным котом. Девочка быстро закивала, зябко поджала ладошки и снова спрятала за рукав напуганное личико.
  - Так вот, если быстро не расскажешь, что тут было, он тебя на куски разорвет и съест, ясно это? - также дружелюбно, похлопав ее по плечу, сообщил Фанкиль.
  - Не надо! - напугано заплакала девочка и сбивчиво пересказала историю, уже услышанную от квартального надзирателя, прибавив рассказ о том, что когда эти стручки жарили, то было очень вкусно, а вот суп из них получался просто отвратительный.
  Еще пара часов ушла на то, чтобы осмотреть дом и расспросить соседей. Проверить жилые комнаты наверху и чердак, где у своих кроватей, лежали скорчившиеся в мучениях тела спавших на них людей. Самого кожевенника, его жены, его брата, невестки, родителей-стариков и еще одной пожилой женщины, как сказали, приживалки, которая готовила еду, мыла посуду и чистила горшки. Сына сапожника в доме так и не обнаружили, как и еще четверых детей. Но соседи сказали, что на праздники их всех отправили в город вместе с грузом стручков. Помогать родственникам жены готовить их, и продавать с лотка на улицах Гирты. Даскин сказал, что съездит за ними, когда закончат здесь. Инга оглядела засосы на лицах, шеях и груди умерших, вскрыла один из стручков, но внутри не обнаружила ни органов, ни каких-либо еще признаков по которым можно было бы классифицировать что они такое. Вся внутренность этих тварей состояла из однородных, похожих на стебли борщевиков, дурно пахнущих мясом волокон, что нисколько не проясняло положения дел.
  Пока проводили обыск, в сопровождении местных старшин приехал районный комендант. Фанкиль продемонстрировал гостям место преступления. Те с безразличной мрачностью покивали головами, сказали, что обязательно примут все необходимые меры, но вначале дождутся письменного рапорта о результатах экспертизы. Посмотрев на циферблаты карманных часов, важно сообщив друг другу, что у них еще очень много важных дел, сели в повозку и уехали. Вертура, что слышал их обсуждения с крыльца, так и не смог выяснить, на банкет или на именины.
  Когда все разошлись и следственные мероприятия были завершены, Вертура, Даскин, Инга и Фанкиль собрались в сумрачной запыленной гостиной, где пахло прогорелым маслом и какой-то засохшей едой. С мрачным отвращением уставились на сварливого квартального, того самого, который по приезду встретил их.
  - Ну что, сразу под трибунал, или вначале сломать руку за сопротивление? - деловым тоном, как будто бы предлагая ему подписать составленный акт, подтверждая, что результаты осмотра записаны верно, обратился к нему Даскин. Многозначительно, словно проверяя, хлопнул себе по бедру дубинкой с удобной кожаной петлей для кисти, которую, обходя дом, он нашел и присвоил себе. Квартальный нахмурился, сделал вид, словно не понимая, к чему такие выводы. Оправив портупею, грубо спросил о том, что еще он может тут сделать. Он хотел было встать со стула, сказать чтобы они вышли, опломбировать дом и пойти по своим делам, но Даскин, скривил рожу и молниеносным движением со всей силы ударил его дубинкой по руке. Жандарм тяжело и резко вздохнул, и тут же, мигом сообразив как надо вести себя в подобной ситуации, картинно, с грохотом повалился со стула на пол. Схватившись за ушибленное место, застонал, чтобы больше не били. Но прием не сработал: Даскин подскочил к нему, подхватил его руку и, упав коленом ему на бок, рванул в сторону так, что захрустело сухожилие. Квартальный завыл.
  - Состава преступления, значит, у тебя не было?! - крикнул ему Даскин, со злобой сжал кулаки, и с размаху, без всякой жалости, изо всех сил пнул сапогом скорчившегося на полу - все знали, что эта мразь в подвале каких-то тварей растит. Даже рапорта не составил. Пока не съели никого, нарушений не видел? Не касалось тебя? Дела поважнее были? Калым с дома имел? Думал ты тут власть и закон и обойдется? Вот тебе!
  Он поднял ногу и продолжил избиение с новой силой. Остальные молча наблюдали, никто даже не пытался его остановить.
  - Эдмон - спокойно посоветовал Фанкиль, когда тот немного успокоился и прекратил пинать жандарма, что уже даже не стонал. Молча плакал, закрывая руками голову, опасливо поджимал колени.
  - Заканчивайте - кивнул на него рыцарь - до трибунала не доживет же ведь.
  Он ловко подхватил свой магнитный волчок, который все время этого действа раз за разом задумчиво запускал по столу, поднялся с табурета и оправил плащ. Расчесывая пятерней бороду, обратился к детективу.
  - Марк. Пишите, что квартальный смотритель, капрал жандармерии округа Тальпасто. Как его там? Двинт Нолле, оказал при задержании сопротивление... Придумайте по уму. И все остальное тоже своими словами запишите. Твари из червоточины при повышении коэффициента абскурации пространства-времени вследствие планового отключения калибровочных преобразователей Гирты Тальпасто... Ну и далее по тексту. Уровень в доме немного превышен, функция остаточная, затухающая, область размытая. В общем, все умерли, сожрали всех.
  Даскин отстал от капрала, плюнул на него и закурил. От злобы и возбуждения его трясло.
  - Всю жизнь у них так было, когда жалуешься, никогда нарушений не находят, все у них в порядке. Отписки пишут, пока на трупы не приедут.
  Тут же, успокоившись также быстро, как и пришел в бешенство, рассудил.
  - Впрочем, и этим поделом - заключил он, кивая в сторону лестницы на второй этаж, где в комнатах лежали тела убитых - сами виноваты. Нечего было всякую дрянь из червоточин в дом тащить. Но и эта мразь должна была хотя бы рапорт подать... Вот будет ему теперь за все. Чтоб другим неповадно было. Бардак сплошной у вас тут, Лео, сэра Роместальдуса на вас нет.
  - Так если бы у нас - с мрачной усмешкой бросил ему из дверей Фанкиль - это в Гирте. Мы-то все понаехавшие, не местные.
  Остаток дня ушел на то, что Вертура, Инга и приставленные к ним лейтенант квартальной самообороны с двумя дружинниками и местный доктор разбирали подвал. Из города, из морга центральной комендатуры, приехала сильно опоздавшая, заказанная еще днем, телега. Всех тварей, что сейчас не подавали абсолютно никаких признаков жизни, погрузили в кожаные мешки и покидали в кузов поверх уложенных штабелем, укрытых черной ветошью тел. Туда же посадили и травмированного арестованного квартального Двинта Нолле. С ними верхом на лошади уехал в Гирту и детектив. Фанкиль, Инга и Даскин остались на месте преступления, сказали передать инспектору Тралле, что вернутся поздно вечером. Дождь припустил. Над унылыми серыми прудами стояла холодная осенняя марь. Капли шелестели в листьях высаженных по берегам, могучих, разлапистых и должно быть очень старых, ив. Рыбы поднимались из сумрачных вод, высовывали из воды массивные морды, подставляли под дождь разинутые рты. Хватали, щипали, уносили в пучину упавшие в воду уже подернутые ароматной гнилостной желтизной листья.
  В домике смотрителей в окне теплился свет. Изможденный, мокрый обходчик понукал вялую кобылу. Курил трубку, с настороженным и хмурым выражением глядя вдоль дороги, оправлял, чтобы не заливало лицо, капюшон плаща.
  
  ***
  
  Вертура зашел на первый этаж, передал в криминалистическую лабораторию доктора Фарне, какому-то тощему невнятному серому типу, что представился стажером, один из мешков с тварями и аннотацию от Фанкиля. Расписался в журнале и забрал корешок квитанции о передаче улик. Поднялся наверх, принес инспектору Тралле предварительный отчет о расследовании. Тот пробежал глазами строки, и, сморщив лицо в гримасе абсолютного омерзения, принюхался к стоящему в кабинете густому запаху табака, не пьян ли детектив, занес запись в журнал. Жестом указал, что Вертура ему больше не нужен и может идти.
  
  ***
  
  - А слышали вчера про сэра Гонзолле? - резко и весело проорал детективу прямо в лицо тот самый капитан, что недавно ударил его и плюнул на Марису. Подловил его, застал врасплох, когда тот спускался по центральной лестнице.
  - Нет - коротко и мстительно ответил Вертура - я занят, спешу, важное поручение.
  - Ну так в 'Скандалах' еще прочтете! - ничуть не смутившись столь резкого ответа, самодовольно бросил раздосадованному детективу пьяный полицейский капитан и загремел по коридору прочь. Рассказывать в кабинетах новую сплетню про чудачества эксцентричного рыцаря.
  
  ***
  
  - Конфетки 'Варсануф'? - скептически уставилась на купленный в лавке на проспекте кулек, перевязанный фирменной черно-синей ленточкой в руках Вертуры Мариса и с укором заявила - когда в следующий раз поедешь на трупы, одеколона с лавандой, заколку для плаща, мыла и еще один фужер привези. Что ты за детектив такой! Как будто и ни полицейский! Всему тебя нужно учить.
  В квартире было холодно, печь давно не горела. На вешалке висел тяжелый мокрый плащ. От него на всю комнату тянуло зябкой уличной сыростью. В углу, у кресла, валялся, сушился, раскрытый зонтик, на столе в беспорядке лежали перья листы бумаги, а на поленнице громоздилась куча грязных мятых черновиков. Работа явно не клеилась. Мариса уже успела сходить в редакцию 'Скандалов', поругаться из-за того, что еще к полудню должны были быть готовы статьи о случившихся на фестивале конфузах, свежих анекдотах и иных актуальных происшествиях. Особого перца прибавило то, что такими же как она оказались в редакции все: каждый из корреспондентов и авторов подумал, что если он сам немного отдохнет, то остальные уж точно напишут хоть что-нибудь, и ничего страшного не случится. Оправдается как-нибудь потом, все же люди, с каждым бывает, ну выпил лишнего, не успел, забыл... Предсказуемым результатом подобного безответственного поведения, естественно стало то что, как и в прошлом году, впрочем, как и в позапрошлом, внеочередной выпуск газеты, что должен был до упаду развлечь сегодняшним воскресным вечером всю Гирту, так и не вышел в печать. И редактор, что весь день провел в ожидании в конторе, был просто взбешен. Взведенная его упреками, промокшая под ливнем Мариса, которой пришлось выслушивать сразу за весь коллектив, как только увидела Вертуру тут же встала в позу, принялась ругать его, обвинять его во всех своих бедах. Но он, уже точно разгадав как надо вести себя с ней, просто молча и властно продемонстрировал ладонью, чтобы закрыла рот и выслушала. Достал из сумки бутылку из под 'Лилового Номер Один', налил ей в единственный в доме фужер уже давно холодного, яблочного сидра, с поклоном, как самой леди-герцогине, вручил ей в руки уже успевший немного зачерстветь намазанный медом и переложенный сыром, захваченный еще днем в распивочной, белый хлеб. Усадив ее на стул, встал за ее спиной и запустил пальцы в ее распущенные волосы. Обнял ее, навалился на нее грудью, облокотился подбородком о плечо, прижался щекой к ее затылку.
  За окном стемнело. Стало совсем холодно и сыро. Вертура закрыл окно, снова растопил печку, накидал в нее доверху принесенных с улицы сырых дров так, чтобы хватило на полночи, и можно было забыть о ней. С каким-то особым мрачным весельем, они с Марисой завели едкий разговор, заспорили о последних недавних новостях, о поездке за город, о Модесте Гонзолле с его противогазом, и опять о принцессе Веронике.
  Положив босые ноги одну на другую, закинув их на подлокотник, Мариса сидела, откинувшись в кресле. Курила трубку, с наигранным веселым презрением глядела на детектива. Смакуя, кидала колкие, одну язвительней другой фразы типа: 'мальчик, это Гирта', или 'ты вначале свои ботинки почисти, а потом уже будешь меня жизни учить', или 'вот найду себе возбужденного подростка, буду с ним развлекаться, а ты будешь мне серьги и платья покупать', или 'надо быть сильным и богатым, а от свободных и умных никому нигде толку нету'.
  Детектив сидел на стуле у стола. Тоже закинув ногу на ногу, горбился, пил кофе, вертел в руках ножны с мечом. Вяло, также театрально-грубо, отвечал, подыгрывал ей, а когда окончательно устал от ее выходок, резко вскочил, подошел, крепко зажал и растрепал обеими руками ей волосы. Она сжалась, со смехом вскинула руки, попыталась отбиться от него. Не преуспев в этом, лягнула его ногой, что было сил.
  Спать легли рано. Лежали чуть порознь, держались за руки, чуть касаясь друг друга плечами, укрывшись всеми одеялами и набросив поверх для тепла плащи.
  Шелестел ливень. Подрагивающий в такт космическим пульсациям волн искажения пространства и времени, тусклый электрический свет фонаря на перекрестке заглядывал в окно. Падал на оставленные на столе недописанные рукописи, бледной желтой полосой лежал на потолке, заглядывал под темную арку входной двери.
  
  ***
  
  Глава 16. Дождь. (Понедельник и еще несколько дней)
  
  ***
  
  Капли дождя стучали в желоб водостока под крышей. Мокрыми стояли плац полицейской комендатуры и деревья. Серое небо, лужи и мокрая трава за окнами навевали мысли о том, что неплохо бы взять мольберт, поставить его к окну, закурить трубку, откупорить бутылку вина и заняться написанием пейзажа. Изобразить на холсте засаженный мокрыми тополями старый крепостной вал, кирпичную ограду с арками, и шпиль Собора Последний Дней за пасмурной дождливой пеленой, над серыми домами и крышами вдалеке. А когда вторая и третья бутылка незаметно подойдут к концу, и все краски на палитре обратятся невзрачным, серо-бурым, как осенняя грязь, месивом, упасть на диван и, наслаждаясь теплом жарко натопленной печки, шелестом дождя, и звуками улицы за распахнутым окном, мнить себя великим художником, чей гений непременно, рано или поздно, будет признан во всем мире...
  В зале было холодно, но все равно кто-то опять открыл все окна. Вертура пристроил свой плащ на спинку стула, пытаясь сделать так, чтобы не задувало в поясницу, но тот все время съезжал куда-то вбок, так что он просто наплевал на все правила хорошего тона и накинул его на плечи.
  С первого этажа вернулись Фанкиль и магистр Дронт. Принесли в зал, поставили на стол, разложили какую-то сложную оптическую машину. Все утро калибровали ее, настраивали апертуру, подворачивали колесики и винты.
  - Коэффициент искажения ноль ноль три, с аберрацией до пяти процентов - заглянув в окуляр по виду похожего на микроскоп гиромагнитного измерителя, сообщил Фанкиль - Алистер, ставьте по справочнику, учитывайте размытие.
  - Благодарю - сухо бросил ему тот, явно давая понять, что он не нуждается в очевидных советах. Сверился с книгой, внес корректировки в настройки линз.
  Фанкиль заглянул в табличку под стеклом на своем столе, сделал пометку в блокноте и как бы невзначай спросил.
  - Ноль-ноль три это при стабилизаторах на сорок процентов? Выставили бы на семьдесят, было бы ноль-ноль один. Почти как при сотворении мира. Подводит диспетчерская, или это Центр так станции корректирует?
  - Поинтересуйтесь в бюро конфедеративной контрразведки - саркастически ответил магистр Дронт и, выставив цифры на механической счетной машине, что стояла на его столе, с усилием завертел ручку. С бронзовым звоном вращал ее до тех пор, пока не получил нужные вычисления.
  - А тут у нас во дворе, на улице Котищ, дом одиннадцать, на лестнице гроб нашли. Открыли, а в нем скелет. Оказалось, это у студента лишний был, продать жалко, а ставить некуда... - рассказывал лейтенанту Турко какой-то зашедший жандарм, что принес сводку из оперативного отдела.
  - И что? - нахмурился, выпятил толстый живот, сгорбил плечи, инспектор, как будто от скуки, посмотреть как идут дела, спускаясь из своего кабинета по лестнице вниз. Полицейский скорчил рожу и, с нескрываемым отвращением поклонившись ему. Вышел, так и не уточнив, что все-таки у студента было лишнее - гроб или скелет.
  
  
  ***
  
  Сказав лейтенанту, который сегодня был на дежурстве, что он должен зайти на почту, отправить письмо, чем вызвал у коллеги нескрываемую презрительную усмешку, не спрашивая разрешения у инспектора ни у Фанкиля, Вертура надел на плечи плащ и вышел на улицу под дождь. Что бы не подумал о нем коллега, он не соврал - перешел через мост и направился на главпочтамт, где в абонентском ящике до востребования на имя Евлампия Пенсатти его уже ждал конверт с решеткой-ключом к шифру. С недоумением проморгав на сухие строки аннотации, Вертура сразу понял, что его интеллектуальных способностей явно не хватит на то, чтобы с помощью этого технического устройства прямо тут, на месте, быстро составить какой-нибудь внятный текст. Что, спонтанно присылая такое без всяких пояснений, от него наверное ждут какого-то отчета, но для него потребуется немалое время, спокойствие, тишина, а также чтобы никто не мешал ему, не трогал и не теребил.
  - Вы что, серьезно считаете, что я так могу? Это такая шутка? Да все эти дешевые шпионские трюки работают только в россказнях хвастунов-пьяниц и глупых книжках! - возмутился, сказал себе Вертура, окунул перо в чернильницу и вывел на листе бумаги. 'Прибыл в Г., поселился, жду, когда привезут партию заказанных вами книг. Есть сложности. Постараюсь уловить момент, чтобы их не перекупили. Похоже, за этими редкими изданиями для вашей букинистической коллекции охотятся и другие любители старины. Действую по обстоятельствам'. Поставив подпись: 'Е. Пенсатти', спрятал ключ к шифру в сумку, чтобы потом выкинуть его, и под пристальным взглядом служащего, что так и норовил заглянуть ему под руку, запечатав конверт, вывел адрес: 'Биртола Главная, до востребования Н. Диркелю'. Заплатив в окошко серебряную марку, с чувством выполненного долга вышел на проспект.
  Прямо от почтамта, что располагался неподалеку от гостиницы 'Башня' от проспекта Рыцарей отходило две улицы. Одна в сторону южных ворот города и наверх, на скалу, вдоль крепостной стены, огибая ту самую распивочную, где Вертура впервые встретил страдающих от похмелья после ночного праздника студентов. Вторая пересекала проспект под прямым углом. Не желая возвращаться в контору, решив, что точно сумеет найти достойное оправдание своему прогулу, по ней, от нечего делать, и пошел детектив. Поднялся по склону холма, прошел мимо длинной и высокой глухой стены с узкими стрельчатыми окнами под самой крышей, миновал тесный темный проезд с высокими домами и черную отвесную скалу, у основания которой, в старых потернах, были утроены какие-то склады. Через перекресток он сошел с этой улицы, свернул на север и направился напрямик по какому-то узкому и кривому, зажатому серыми стенами кварталов идущему под уклон, к морю, переулку, в ту сторону, где, по его мнению, располагалась улица Зеленого Мола, и стоял дом Тильды Бирс.
  Накрапывал мелкий дождь. Вода бежала под уклон, прибивала к мостовой дымы курящихся во дворах очагов и печей. Здесь, в южном предпортовом районе, постройки были намного ниже, чем в центре. В тесных дворах, опоясанных по периметру двух и трехэтажными кварталами как стенами крепостей, под темными арками, под навесами, под низкими кирпичными сводами полуподвальных помещений стояли наковальни, верстаки и котлы, работали мастерские и цеха. Звонко и мерно стучал пружинный молот, эхом отдавались удары топоров и визг распускающих доски пил. Здесь жили рабочие, мастеровые, прямо в своих домах латали, делали все, что было необходимо для города и окрестностей. Колеса, бочки, снасти для рыбной ловли, мыло, мебель, краски и ткань. Резали обсидиан, камень, кость, янтарь и дерево, травили и плавили свинец, бронзу и медь.
  Не обращая ни малейшего внимания на дождь, по лужам бегали чумазые, веселые и свободные дети. То там, то тут возвышались груды ящиков, бочек и бревен уже привезенные к зиме, сгруженные на улицах, но еще не внесенные на склады и во дворы. Словно охраняя их, чтобы кто не утащил, рядом на ступеньках домов и скамеечках, сидели, вели свои неспешные беседы, задумчиво курили, глядели на дождь и бегущую под уклон мостовой воду, старики.
  Неподалеку от дома Тильды Бирс, прямо во дворе пыхтела, выбрасывала густые клубы дыма установленная на телегу паровая помпа. Откачивала воду из затопленного подвала, выливала ее тут же на камни мостовой. Из толстого брезентового рукава, пульсируя в такт ходу колес, под уклон к морю бежали мутные потоки воды. Усатый кочегар бросал в топку уголь, тощий чумазый мальчишка, его помощник или сын, открывал и закрывал дверцу, чтобы лишний раз не остужать топку. Поглядеть на их работу собралось множество взрослых и ребятишек. Перед самой аркой ворот дома номер три, стоял знакомый сине-золотой экипаж. Детектив нахмурился, но все же решил зайти.
  - А, Вертура! - взмахнул раскрытой ладонью, радостно заулыбался, приветствовал его Эрсин. Он сидел, развалившись на скамеечке под навесом в углу двора, рядом с дверью в парадную Тильды Бирс. Его нарядный костюм совершенно не сочетался с устроенной рядом, отгораживающей площадку поленницей корявых дров и подозрительно озирающимися мокрыми и грязными, курицами, воровато клюющими из такой же немытой, залитой дождевой водой бадейки. Облокотившись спиной о выщербленную каменную кладку, советник маршала восседал, положив ноги в модных высоких сапогах с острыми, подкованными золотом носками на березовую колоду. Вальяжно курил трубку с длинным чубуком и яркой лампочкой, почти как у принцессы Вероники. Перед ним, на низком самодельном столике из серых необструганных досок и куска рябой, подмокшей, фанеры, стоял начищенный до блеска самовар. Вокруг стояли чашечки и блюдца с нарядными синими и зелеными каемками - судя по всему капитанский сервиз.
  Сама вдова в чистой бирюзовой мантии и свежевыглаженном льняном переднике, заколотом на плечах изящными медными фибулами, ходила вокруг стола. Сегодня аккуратная и нарядная, с вымытыми волосами и в новых синих сапожках, она держала в руках мешок, подбрасывала из него в самовар свежих, наверное, привезенных сегодня утром прямо из лесу, шишек. Судя по всему чаепитие началось уже давно: из трубы самовара валил густой белый дым, а по двору, перебивая все остальные запахи, тянуло свежими терпкими ароматами жженой смолы, соснового бора и мокрых лесных трав. Под стать наряду хозяйки и гостю было и угощение: какой-то очень модный чай, похоже, нездешний и упакованный в по-столичному яркий, пропечатанный цветной, какой Вертура не видел ни разу в жизни, марочный пакет. К чаю прилагались конфеты в блестящих обертках и овсяное печенье, живописно сложенные в голубую фарфоровую вазочку, которую Тильда Бирс вынесла из квартиры на двор к остальному сервизу для чаепития.
  Третьим, к удивлению Вертуры, был тот самый манерный и одновременно зажатый Шо, спутник принца Ральфа. Деликатно поджимая узкие плечи, он держал в пальцах большую плоскую пиалу, то и дело жеманно кланялся, словно постоянно подчеркивая, как он доволен этим одновременно нищенским и крикливым, и от этого показавшимся Вертуре абсолютно глупым и нелепым, приемом у вдовы.
  - Ну же Вертура, не стойте, идите к нам! - поманил незваного гостя Эрсин. Призывно взмахнул цветастым рукавом и выдохнул вокруг себя целое облако необычайно густого и должно быть очень горького дыма, заставив недовольно закудахтать, затрусить прочь куриц, что в поисках крошек печенья, прохаживались, клевали землю под его сапогами у скамейки - вот как раз о вашей персоне только и говорим!
  - Приветствую вас! - обернувшись, весело, воскликнула Тильда Бирс, поклонилась детективу.
  - Нам с вами говорить не о чем - со слабо скрываемой ненавистью парировал его Вертура, едва поклонился и нахмурил лицо, явно давая понять, что совсем не рад встретить его здесь.
  - А вы все о сэре Жорже? Бросьте, он нормальный - нисколько не смутившись его тона, отмахнулся, как будто речь шла о каком-то мелком конфузе или пересказанном за спиной бояне, пренебрежительно скривился тот - нервный немного, это да. А кто на его месте будет не нервным? Вы? Бросьте, не врите хотя бы самому себе. И, должен вам сказать, лупили бы Лео с Йозефом в вашем бардаке, именуемой полицией Гирты меня, вы бы точно также стояли и хихикали. И знаете что самое главное? Открою вам страшный секрет, я бы нисколечко не обижался. Смысл морщить задницу из-за такой-то ерунды? Как будто первый раз. Не дали сегодня тут, дадут завтра где-нибудь еще, примите эту жизненную позицию. Зачем портить настроение себе и всем вокруг? Будьте позитивным. Заканчивайте играть арлекина вляпавшегося мордой в дерьмо, идите к нам, выпейте чаю. Хоть раз в жизни попробуете такой. Да, это тот самый, между прочим, с вашей земли. Самый настоящий, а не то сено с ближайшего холма, которое сыплют на Арсенальной дом шесть.
  При упоминании чая, Шо важно кивнул, сложил ладони и в очередной раз почтительно поклонился, демонстрируя, что чай действительно великолепен, он разбирается и очень доволен им. Вертура осторожно подошел, подвернул мокрый чурбак, сел на него, скрестил руки на груди, нахохлился и демонстративно уставился на Эрсина.
  - Что, ваша гордость уязвлена? Вы в ярости? Вас трясет? Хотите высказаться, но боитесь? - уже явно насмехаясь над его обиженной позой, но с каким-то особенным, исполненным циничной издевки, участием, поинтересовался Поверенный - да бросьте вы, забудется. Самомнение не оторванная нога, при которой умирают в течении нескольких минут. Хуже было бы, если вам что-нибудь действительно сломали, и с вами пришлось бы еще возиться и лечить.
  Тильда Бирс только смущенно заулыбалась его словам, сделала вид, что не отвечает за гостя и налила Вертуре чаю. Тот принял чашечку с теплым ароматным напитком, кивком поблагодарил ее и, машинально сделав глоток, тут же замер от нахлынувших на него радости и восхищения. Проглотив всего лишь нескольких капель, он внезапно ощутил в себе какую-то необычайную, доселе незнакомую ему головокружительную душевную легкость. Словно мир качнулся вокруг него, все переменилось и этот дождь и мокрый двор, и запах дыма, и котел, и неудобный, жесткий, чурбак исчезли, а сам он, детектив, внезапно обратился каким-то лесным жителем, эльфом из книжки, что сидит в лесу под дождем на мокром бревне, курит забитую сушеными травами и дурманящими ягодами трубку, мечтает о чем-то, наслаждается ароматами лесных цветов, мха и мокрых листьев...
  Вертура вздрогнул. Как только он отнял чашечку от губ, видение тут же пропало, как будто бы ничего и не было. Вокруг него были все тот же обшарпанный двор. Стол из ободранной, поплывшей от сырости пузырями фанеры на котором летом в хорошую погоду, играют в чет-нечет, ведут свои разговоры о славных прошедших временах, старики. Курящийся под навесом, сложенный из потрескавшихся обгоревших кирпичей, костер, голубая фарфоровая вазочка с конфетами и самовар на столе, дым из трубы которого, как специально, валил прямо на детектива.
  - Что это такое?- аккуратно принюхавшись к чаю, который он только что выпил, изумленно спросил Вертура у Эрсина.
  - Чай такой - заверил его тот, как будто бы это могло хоть что-то объяснить.
  - Я уже понял, что вы тут не случайно и все не так просто, как может показаться по-первости - внимательно глядя на него, отставляя чашечку, рассудительно произнес Вертура. Спросил как есть - кто вы?
  Эрсин широко и самодовольно улыбнулся, словно только и ждал этого вопроса. Вальяжно откинулся, облокотился о дрова, беззаботно заложив руки за затылок, характерно мотнул головой, отчего Тильда Бирс и Шо с готовностью кивнули и ушли в дом, оставив их с детективом наедине. Театрально выдержав паузу, словно дождавшись, когда хозяйка и иноземец не отойдут достаточно далеко, и их шаги не затихнут за темной дверью парадной, внимательно глядя в глаза Вертуры, с улыбкой, но совершенно серьезно, сообщил.
  - Для вас я фанги. Демон.
  С этими словами его глаза изменили цвет. Серые зрачки стали пронзительно-голубыми, а белки оранжевыми, замерцали искусственным электрическим огнем и мелькающими в них строками каких-то букв и цифр. Вертура поморщился.
  - Марк Мигель Вертура, год рождения 1503й. Каскас. Мать Элиза Мария Сэрра, отец Мигель Карло Вертура. Братья, Карл, Гаспар и Лоренцо, сестра Люсия...
  - У меня не было брата Лоренцо - неприязненно передернул плечами детектив.
  - Был. Сейчас ему было бы двадцать два. Он был младше вас на шестнадцать лет - заверил его Эрсин.
  - Это мистификация, вранье. Я полагаю, как на служащего тайной полиции Мильды, это все есть в моем досье - едва сдерживая дрожь, парировал Вертура - если даже вы демон, то зачем вам раскрывать это мне. Я полицейский, а демоны запрещены.
  - Как мило - широко улыбнулся Эрсин - демоны под запретом, а вот знака с рогатым чертом и красной полосой я что-то нигде не вижу. И да, расскажите это всем, будет забавно. Над вами будут смеяться еще больше. Хотя куда еще-то? Вас и так все нормальные люди держат за шута горохового, и никто вам не поверит. А еще лучше скажите вашей подруженции. Пусть напишет в 'Скандалы'. Даже в эту тухлую газетенку с уже как сто лет гнилыми анекдотами не примут.
  - Если вы серьезно, то ничего смешного в этом нет - ответил детектив.
  - Конечно же нет - тут же сменив тон, рассудительно ответил Эрсин - я слишком высокопоставленное лицо, чтобы кто-то осмелился официально произнести подобное обвинение. Также как и то, что все прекрасно знают, но никто никогда не признается, что виновница кровавых убийств, под формальным предлогом расследования которых вы явились сюда, не кто иная, как племянница великолепнейшего сэра Вильмонта Булле и дочь сэра Жоржа, да продлятся под солнцем его дни, прежде чем его душа будет вечно гореть в аду, леди Элеонора Клара Ринья. В оккультных кругах более известная как Илва Наследница. Это знают все, и сэр Вильмонт и мэтр Максимилиан и сэр Август и сэр Гесс и даже Лео но, уверен, что вам не сообщили, потому что по бумажке она вроде как родственница сэра Булле, почти как та самая дама в огромных черных башмаках, и это политика. По глазам вижу, думаете, что я все вру. А вот и нет, это сущая истина. Вы всерьез считаете, что демоны всегда говорят неправду? Вас так научили? Да, я конечно люблю иногда прихвастнуть, шикануть, пустить в глаза пыль, ну это да, моя слабость. Помистифицировать там ради собственного удовольствия, ввести в заблуждение... Признаюсь, мне забавно смотреть на постные рожи обведенных мной вокруг пальца самонадеянных ханжей, но опускаться до откровенного вранья: в большинстве случаев это просто неразумно и бессмысленно. Учитывая все те сугубо человеческие лицемерие, продажность и глупость что творятся вокруг опять же только по злой воле самих же вас и подобных вам самореплицирующихся изделий, правда подчас бывает гораздо забавнее всяких изощренных придумок. Да и вообще лгать это просто несолидно. Особенно в моем возрасте и должности, на которой я состою при дворе славного сэра Жоржа, да продлятся его пышные скоротечные дни.
  Он подался чуть вперед и Вертура вздрогнул от того, что оранжевые глаза Поверенного внезапно вспыхнули словно бы прямо перед его лицом.
  - Я рационалист - веско и твердо сообщил Эрсин - как и все остальные кому подобен я и кто подобен мне. Излишество излишне. Пустая растрата времени и сил неприемлема, потому что, как известно из первого закона экономики, как бы не были велики ресурсы, они всегда ограничены, а потребности нет.
  - Тогда зачем вы все это рассказываете? - обдумав его слова, задал вопрос детектив.
  - Предположим, я алхимик и провожу опыты - одобрительно улыбнувшись его догадливости, сообщил, признался Эрсин - можно ли изменить предначертанное, если человек будет знать о том, что с ним случится и всеми силами стремиться к такому, или избегать этого.
  - Предначертанного?
  - Точно. Вы же знаете, что предопределенность хода событий не отменяет условной свободы воли и выбора. Говоря развернуто, любой ваш выбор предопределен тем, кто сотворил все это, но делаете вы его сугубо по собственной воле, что и порождает все те веселые штучки, которые творятся на земле. Предательство Иуды было известно заранее. Чисто теоретически он мог бы и не совершать его. Не было ни одной объективной предпосылки к его поступку, но тем не менее, именно через него ваше маргинальное суеверие приобрело столь нездоровую популярность среди вас и таких как вы. Так вот. У меня вопрос, эта... та самая, с косой, которая крапает под заказ эти до тошноты ура патриотические пасквили в местечковые газетенки, ну вы сами поняли о ком я. Как вам она? Ничего личного, без обид, это сугубо конфиденциально, для анкеты в рамках моего исследования.
  Вертура промолчал. Глаза Эрсина снова обрели человеческий вид, но от этого не стало нисколько не легче. Теперь они пристально и внимательно смотрели детективу в глаза, словно заглядывая в его душу, отчего он внезапно ощутил какое-то иррациональное, но чрезвычайно сильное омерзение. Как будто крепкие теплые руки сидящего перед ним мужчины, плотно сжали его, и что-то тяжелое и инородное неприятно коснулось его груди. От этого нескромного мысленного касания, вернее вторжения в его разум, детективу стало дурно. Жгуче захотелось вскочить, сжать кулак и ударить Эрсина по лицу, а потом вымыть руки, как будто он вляпался в какую-то невидимую грязь или экскременты. Вертура опустил глаза, чтобы не видеть, не чувствовать этого взгляда, сосредоточился, пытаясь прогнать эти неприятные ощущения. Отчего-то внезапно он вспомнил принцессу Веронику: она тоже могла касаться мыслями, но с женщиной это было совсем по-другому. Даже ободряюще-приятно при всей ее необычности и резкости. Она была как острый морозный луч, удар молнии или яркий, обжигающий, холодный свет, но такие же мысленные пируэты этого наглого типа, без всякого спроса вломившегося в его разум и теперь топчущегося по нему, и как будто держащего его за лицо горячей и плотной рукой, были просто невыносимо омерзительны. Но Вертура уже догадался, как надо поступить: сложил пальцы в щепоть и осенил себя крестом, закрываясь им от этого взгляда, сбрасывая с себя это горячее наваждение самых дурных и пакостных, уже наполнивших его голову, захлестнувших его разум, чувств. Он еще собрался прочесть про себя 'Отче наш', но хватило и крестного знамения - миг, все в его голове вернулось на свои места, ужасные бурления воспаленного разума внезапно успокоились, как будто ничего и не было.
  - Отлично, вот теперь вы сами убедились - как бы невзначай, заявил Эрсин, отмахнулся от креста, брезгливо стряхнул в сторону пальцами - следующий пункт. Что вы сделаете, если я скажу, что ваша новая подружайка предаст вас в самый ответственный момент?
  - Ничего не скажу - решив все-таки дослушать, чем закончится весь этот абсурдный разговор, а уже потом сделать выводы и принять меры, ответил первое, что пришло в голову, детектив. Прибавил как можно более равнодушно и сухо - это беспредметное и ничем неаргументированное заявление.
  - И правильно сделаете, так как это предопределено - ничуть не смутившись его слов, продолжал Эрсин - как предопределено и то, что вы снова встретите Каю Райне. Вы выручите ее из беды, а она...
  Вертура вздрогнул. На столе под навесом в середине двора, без всякой внешней помощи громко взорвался, разлетелся осколками, полный вареных овощей горшок. Привел в замешательство сидящих вокруг чистящих свеклу для соления женщин, которые тут же, как встревоженные курицы, озадаченно озираясь вокруг, принялись бойко обсуждать это событие. Кому-то погрозили кулаком. На крыльце дома засмеялись какие-то старики.
  - Откуда? - задохнувшись от тяжелого, подкатившего к сердцу огненного комка, только и спросил Вертура - это что, тоже было в каком-то досье? Зачем все это?
  - Я же демон - просто ответил, развел ладонями, обозначая это как само собой разумеющееся, Эрсин.
  - Но для чего?
  - Просто так - пожимая плечами, ответил тот - мне скучно. Не нарушая воли вашего мнимого творца, я сломаю вашу жизнь. Покажу вам верные знаки, скажу вам о грядущем, и теперь вы будете жить с оглядкой на него, страдать, искать, мучиться глупой беспочвенной надеждой, догадками и другими подобными бесполезными, ломающими волю и развращающими разум, мыслями. И да, было бы намного интереснее вас убить, но сделать это сейчас у меня чисто технически не выйдет.
  - Почему?
  - Оттуда я знаю? Не я это придумал, но полагаю, что просто потому, что если бы мог, то будущее было бы другим и тут нарушается закон причинности. А нарушать его может только тот, у кого есть полный доступ к этой системе. Лично у меня такого нет. В общем, так устроена реальность. Если что-то не произошло, значит, оно не произошло и все. Осечка, несмертельная рана, разверстая земля, ударившая молния, сердечный приступ, упавший на голову метеорит .... Все что угодно. Это уравнение нельзя решить, потому что как бы не был верен математический расчет, результат всегда помножается либо на ноль, либо на единицу. И это число и есть воля того, кто создал все это. Либо получится, либо нет. Да, есть закономерности, которые нам пока что неизвестны, есть предпосылки. Но в сухом остатке из всей последовательности событий выходит именно так, как и было предначертано свыше. Конечно же можно еще поломать свой мозг, дойти до квантовых запутанностей, телепортаций, возмущений, бозонов, волновых функций элементарных частиц, эффекта наблюдателя, искажения слабых воздействий и калибровочных полей, в непредсказуемость которых мы и упремся как в то самое неизвестное, но именно в этом и есть парадоксальность всего сущего, начала и конца времен. Провидение. И ничто и никто не может его обойти. Да, я уже пробовал вас пристрелить, проверил еще при первой нашей встрече. Сейчас все, как и в прошлый раз.
  Он коснулся своей кобуры на поясе, дважды щелкнул кнопкой на своем жезле, пожал плечами и отвел руку, но ничего не случилось.
  - Вы должны были умереть две минуты назад - пояснил Эрсин - первый выстрел был в вас, второй в горшок, для контроля, что аппарат сработал.
  - Вы говорите о воле Божией и предопределении - мрачно осведомился детектив - но если вы демон, вы мятежник, и это противоречие...
  - Нарушать можно только то, что в принципе нарушимо - резонно ответил ему Эрсин - а то, что нарушить возможности нет, нарушить и не выйдет. Даже у Архитектора нет полного доступа, что тоже доставляет ему безмерные неудобства при обращении с Дисками, Потоками и Машиной. Впрочем, я не анархист. Мятеж ради мятежа сам по себе не имеет никакого смысла. Да, нас не устраивает, что есть вещи, которые мы не можем изменить, но не мы одни недовольны этим творением, которое на скорую руку было склепано на коленке за семь дней. Я за свободу, за то, чтобы просто жить и радоваться жизни. Учитывая технологический прогресс, когда можно принять любую физическую форму, почувствовать любое наслаждение, продлевать свои дни до некой теоретической бесконечности. Чем, в общем-то я и занимаюсь, не пытаясь проломить головой бетонный пол. Впрочем, никто же не мешает мне подкопать его, если это будет в удовольствие, верно?
  - И здесь вы тоже просто развлекаетесь? - взял себя в руки, до боли закусил губу, чтоб окончательно не потерять над собой контроль, уточнил детектив.
  - А что еще можно делать в принципе? У вас есть альтернативы? - ответил, возразил Эрсин - ваши служения, проповеди, книги, науки... Разве все это не такие же развлечения, только для извращенцев, как у неудовлетворенных мужчинами развратниц с их большими собаками наедине? Просто все эти ханжи никогда не признаются, что наслаждаться стоянием на коленях перед идолищем или бессмысленным листанием бумаги им веселее, чем пить или скакать по полю на коне. Ну, или на ком еще - это не важно, по сути, чисто биологически, для высшей нервной деятельности мозга и гормональной системы, между этими действиями никакой особой разницы нет. Но я не осуждаю, у каждого свои причуды. Я приверженец свободы выбора и общечеловеческих ценностей, мои цели гуманны и они не касаются никого, кроме меня и вовлеченных в их исполнение лиц. Если, конечно, какой-нибудь балбес не лезет в мои дела, пытаясь напакостить или морализировать.
  - И что? - внезапно вспомнив инспектора Тралле, задал этот совершенно беспредметный, но способный разбить абсолютно любую, даже самую железную логику, вопрос детектив.
  - Что вам теперь делать? - невозмутимо уточнил Поверенный - конечно же страдать. Ну или наслаждаться, полностью расслабившись в объятиях вашей новой подружки, которая так мило улыбается вам и не только, всем своим естеством демонстрируя свою искреннюю преданность, и при этом говорит только то, что ей разрешила Хельга - он широко улыбнулся, уже совершенно не скрывая, что издевается над детективом - выбор за вами. Только как-нибудь, между делом, расспросите ее про некоего сэра Генри, или о каком из других ее мужчин, с которыми, как и с вами, она делила постель. И обязательно уточните о том, что с ними всеми в конце концов случилось. Впрочем, можете поинтересоваться об этом у всем известной, той самой, сидящей на тяжелых транквилизаторах, высокопоставленной экзальтированной особы. Скажу вам точно, она не откажет вам в еще одной аудиенции.
  - Леди Вероники?
  - О да! Яркая, искренняя, неординарная личность! - мечтательно закатил глаза Эрсин. Взял чашку с чаем, сделал глубокий глоток, словно замечтавшись о чем-то под влиянием этого будоражащего чувства, магического напитка. Зажмурился и как бы невзначай поведал - почти как настоящая печальная и обреченная принцесса из глупого фантастического романчика, очередной бессмысленной выдумки, не имеющей ничего общего с жестокой реальностью окружающего мира. Такой же страдающий персонаж, как и эмо-принц-изгнанник детектив, что возвращается в свое королевство, чтобы вырвать у олигархов, мошенников и узурпаторов свой трон, а потом все живут долго и радостно, и счастливый конец. Так не бывает. Вернее бывает, но один раз на миллиард, в рамках статистической погрешности, в качестве исключения, подтверждающего суровую прозу жизни. В этом вы с ней схожи. Вы еще не поняли? Она безмерно одинока, а вы, мечтатель, путешественник, отчаянный романтик и при этом вполне себе тряпка, чтобы преданно смотреть в глаза, приносить ей в зубах тапочки, когда она прикрикнет вам 'апорт', интересны ей. Все остальное додумайте собственноручно, или, как вы считаете, стала бы она иначе вообще с вами говорить?
  Какой-то важный господин при подвесках и регалиях коменданта района и с лиловым бантом на груди, пешком вошел во двор, быстрым деловым взглядом нашел Эрсина, подошел и приветственно и уважительно поклонился. Поверенный сделал пренебрежительный взмах, изображая, что он занят, и что новоприбывший обязан подождать, пока его не позовут. На что гость без возражений кивнул и смиренно-молча, стараясь не заляпать в грязи свои модные светлые туфли, прошел по доскам к парадной Тильды Бирс. Через минуту он вернулся вместе с ней и Шо, с ожиданием на лице уставился на Эрсина, словно спрашивая разрешения заговорить с ним, на что тот только снисходительно кивнул, что готов выслушать его дело.
  - Я исполнил все что вы просили... Ваши заказы согласованы и выполнены... - сказал новый гость, словно пытаясь найти оправдание тому, что он так бесцеремонно прерывает их с Вертурой разговор - но есть пара заминок, а меня, к сожалению, срочно вызывают в магистрат, и чтобы не задерживать вас... Это всего на несколько минут...
  - Ну вот и все, у меня дела - слегка разочарованно кивнул на него Эрсин, явно намекая детективу на то, что разговор окончен, но ему самому печально что он не может дальше продолжать говорить с ним - было приятно пообщаться с вами. Эсквайр Марк Мигель Вертура. Надеюсь, мы уладили все наши недопонимания и расстанемся как минимум хорошими знакомыми. Или вы все еще настаиваете на сатисфакции и хотите вызвать меня на дуэль?
  И, нисколько не дожидаясь ответа, он поднялся со скамьи, весело помахав рукой угрюмо надувшемуся в ответ детективу, развернулся, подошел к жандарму и о чем-то с ним заговорил.
  Тильда Бирс попрощалась с ошеломленным всем сказанным Вертурой, Шо, прижав ладони к бедрам, манерно поклонился, комендант района просто сдержанно приложил руку к груди и все четверо, забрав самовар, чашечки и так и нетронутое печенье, направились в дом, оставив детектива одного во дворе.
  
  ***
  
  Когда детектив вернулся в контору, оказалось, что все уже разъехались по поручениям. Инспектор Тралле недовольно уставился на него, засопел, навис над столом. Набычившись, сообщил, что сейчас подходящих занятий для Вертуры у него нет, и что пока он свободен, но так, чтобы если что, был рядом, не отходил далеко от своего рабочего места. Детектив формально кивнул ему, спустился на первый этаж, взял в кладовке незаточенный меч и пошел с ним на плац. Под бессмысленным взглядом какого-то отдыхающего, курящего под ветвями тополей полицейского, приступил к отработке ударов по обмотанному канатом столбу, тому самому, который каждый день колотил Фанкиль.
  - Шарфик хоть от дождя на голову повяжите. Простынете же - глядя на взмокшего Вертуру, закончив курить, как-то внезапно тепло и по-отечески посоветовал ему постовой. Выбил о каменную кладку пепел из трубки и, не сказав больше ни слова, зашагал прочь.
  - Ага - запоздало ответил ему уже в спину детектив.
  Намахавшись до боли в руках, он вернулся в зал отдела Нераскрытых Дел. Поставил рядом со своим столом ботинки с вложенными в них портянками и обмотками, накинул на спинку стула мантию, пристроил рядом на виду меч так, чтобы все видели, что это он тренировался и промок, а не просто так необутый и без верхней одежды сидит здесь. Отдыхал за своим столом в мрачном ожидании, когда на нем высохнут отсыревшие под дождем рубаха и штаны. Нагло конфисковав с подоконника табакерку Даскина, с удовольствием угощался из нее, пил какой-то застарелый кофе, который нашелся в фужере на столе Марисы.
  Пришел доктор Фарне, одним шумным вдохом засосал сразу половину содержимого табакерки, в экстатической судороге затрясся всем телом и заискивающе-нагло поинтересовался.
  - А где вы взяли эти стручки? Там есть еще? Для всесторонней и тщательной проверки по указанному делу, мне необходимо провести серию дополнительных розыскных действий!
  Так и не дожидаясь, что обескураженный Вертура ответит ему, пошел наверх к инспектору. После него заглядывал служащий из 'Герольда', сказал что редактор требует уточнения для каких-то статей, но не найдя никого компетентного, ушел прочь, так ничего и не добившись. Приходили полицейские, заносили отчеты и нуждающиеся в подписи бумаги. Потом пришла незнакомая печальная женщина с малолетними детьми. Как выяснилось, жена квартального Двинта Ноле. Плакала, просила отпустить кормильца, демонстрировала малышей. Инспектор Тралле с угрюмой злобой выслушал ее, потом вспылил, накричал, сказал, чтобы ехала в герцогскую канцелярию и разбиралась там, грубо вытолкав вон, выставил ее за дверь. Вернувшись, бросил недовольный взгляд на отдыхающего детектива, махнул рукой и сказал, чтобы тот вел журнал за столом дежурного. Хлопнув дверью, ушел куда-то прочь. Потянулся тягостный и серый рабочий день.
  Заходили посетители: дознаватели, служащие, квартальные надзиратели, шерифы. Приносили бумаги, искали инспектора или Фанкиля, от лени, вели с Вертурой пустопорожние, бессодержательные беседы. Детектив заносил записи в журнал, нумеровал листы, расспрашивал о происшествиях. Узнал, что в ночь отключения стабилизаторов случилось много разных неприятных инцидентов. О людях, которые нападали на прохожих, а когда их ловили, то оказывалось что это пустые тряпки с масками, опадающие грудой лохмотьев, когда полиция или жандармы пытались схватить их. Узнал о том, что из подвала при церкви святого Мартина, куда свозили трупы бродяг и нищих, бесследно исчезло несколько тел. И о том, что в городе видели многоголовую синюю кошку, что перелетала с крыши на крышу, ходила по отвесным стенам. Квартальные бы и не обратили внимания на это событие, если бы она не залезала в дома, приводя в бешенство дворовых и домашних котов, драла собак, громила серванты в гостиных, пугала, будила жильцов, появляясь в запертых изнутри комнатах в самое неподходящее время. Прочел и о случае на аутодафе - о том, что, как было согласовано по бумагам, на костре должны были сжечь чучело, алхимическое оборудование и книги некоего колдуна Панзонга Круми, которого еще весной поймали на севере люди графа Прицци. Но как оказалось по факту, к столбу было привязано вовсе не чучело, а какой-то человек в маске химической защиты и несгораемом кожаном плаще. Подмена была столь ловкой, что обнаружилась только когда он очнулся уже в пламени и дыму на вершине огромного горящего костра и только и успел издать долгий и страшный предсмертный крик. Все кто был на площади перед собором Христова Пришествия, участвующие в крестном ходе и последующей литургии подумали, что так и надо и что это бьется в огне вселившийся в чучело злой дух, чем были необычайно воодушевлены. На запрос же от полиции епископ Дезмонд и его люди, что руководили организацией мероприятия, уже утром оперативно прислали ответ. В бумаге, подписанной маркизом Борисом Энтони Дорсом, помощником и племянником владыки, было четко и формально разъяснено, что в соответствии с законодательством Конфедеративного Северного Королевства и в частности герцогства Гирты, в конкретном случае, в ситуации обусловленной выставленными на ноль калибровочными преобразователями пространства-времени, духовенство, епархия, а также состоящие на ее службе гражданские лица, за подобные проявления потусторонних сил, никакой ответственности не несут. Что заявленное заранее для сожжения чучело было сделано из соломы, но для предания зловещего сценического образа нечисти, оно действительно было облачено в изношенные и не пригодные к целевому использованию плащ химической защиты и противогаз, любезно предоставленные в качестве пожертвования городской пожарной охраной Гирты. А многочисленные обгоревшие кости и черепа найденные после мероприятия, уже в воскресенье днем на пепелище являются частью магического оборудования и колдовских ингредиентов, которые также были сожжены в праздничную ночь в этом костре.
  - Надо Йозефу показать - подумал детектив, отложив папку, чтобы продемонстрировать коллегам этот, достойный, наверное, даже генеральной прокуратуры, сухой, бесспорный и непререкаемый, написанный с мастерством умелого юриста-крючкотвора и при этом абсолютно беспредметный, бесполезный и бессовестно формальный ответ.
  Узнал Вертура и о происшествии в слободе святого Саввы: заходил капитан Глотте принес бумаги с краткими тезисами для Марисы, которые следовало превратить в статьи для газет. Скривившись, с презрительной усмешкой, как будто знал его тайну, внимательно посмотрел на детектива.
  Как только капитан вышел, Вертура тут же раскрыл эту черную, с гербовой, наискосок по углу, лиловой лентой и надписью от руки 'для служебного использования' папку и прочел в ней, что в слободе случился бунт рабочих, которым комендант Солько и его люди отказывались платить жалование в течении нескольких месяцев. Также жители были недовольны жестокими преступлениями и пропажей людей, которые регулярно случались на северном берегу Керны и многократными отказами коменданта и его старшин расследовать их. Уже долгое время в народе ходили слухи, что части тел этих несчастных оказываются у коменданта на кухне, а к востоку от Перекрестка, в лесу, вокруг туберкулезного карантина творятся настолько страшные и неприемлемые вещи, что вряд ли найдется какое должностное лицо, кто сможет серьезно прокомментировать их. Проверить обоснованность всех этих слухов теперь должна будет специальная следственная комиссия, которая по приказу герцога Вильмонта Булле и прокурора Гирты Максимилиана Курцо будет сформирована в самое ближайшее время.
  Что же касается самого коменданта - получив срочный приказ от герцога Вильмонта Конрада Булле и ордер на арест, граф Август Николай Прицци со своими людьми оперативно прибыл в слободу, чтобы провести задержания самого главы района и аффилированных к его руководству лиц. В процессе столкновения жандармов с гарнизоном слободы в доме, где держали оборону комендант и его люди, произошел пожар, в огне которого погибли сам граф Аарон Солько, его дочь, сыновья, а также несколько приближенных к нему служащих и рыцарей. В частности главный бухгалтер администрации Солько, кастелян поместья и командир самообороны Сталелитейного округа - территории за городскими стенами на северном берегу Керны. В примечании также было указано, что в статье следует особо отметить, что только благодаря быстрым, самоотверженным и оперативным действиям военного коменданта города Августа Николая Прицци и его людей, что, несмотря на праздничные дни по приказу его светлости, герцога Вильмонта Конрада Булле быстро сформировали ударную группу, выдвинулись к сталелитейным холмам и не дали коменданту и его людям поднять дружины и скоординировать вооруженный мятеж, было предотвращено кровопролитие, которое могло произойти в случае масштабного вооруженного конфликта, между исполняющими приказ жандармами и введенными в заблуждение заговорщиками гарнизоном и ополчением Сталелитейного округа Гирты.
  В дополнении к вышесказанному, в папке лежала еще одна заметка - лично от прокурора Максимилиана Курцо, с настоятельным требованием акцентировать внимание в статьях на тот факт, что вероятнее всего, именно люди коменданта повинны в попытке покушения на племянницу сэра Вильмонта, Элеонору Клару Ринья, в результате которого погибли шесть человек.
  Вернулась Мариса. Приняла от детектива папку, выразительно посмотрела ему в глаза, кивнув, взяла материалы и понесла их к своему рабочему столу. С ловкостью и презрительно-насмешливым видом профессионального ремесленника, изображая, что написать все что угодно для нее, также легко, как прихлопнуть муху, быстро набросала из заданного набора слов требуемые заметки. С нескрываемой издевкой, абсолютно серьезным, достойным, наверное, самого начальника полиции Гирты тоном, громко продекламировала их вслух, проверяя, нормально читается или нет. Скривив скулу в едкой усмешке, гордо заявила.
  - Они были кончеными, не заслуживающими снисхождения мразями, а нас там не было, ты понял это?
  - Да пиши все что хочешь. Это твой город, мне все равно - раздраженно ответил ей, отмахнулся пером, детектив - пропаганда конечно всегда утешает, но вся эта политика - сплошная болтовня. Кто бы еще реально лучше стал от этого жить.
  - А кто тебе сказал, что политика это для того чтобы кто-то стал лучше жить? Политика это чтобы безнаказанно зарабатывать деньги на мошенничестве, казнокрадстве и воровстве. Что, не знал? И откуда ты такой незрелый! - с насмешкой бросила она ему, стоя над столом и исправляя внезапно затесавшуюся в текст ошибку. Закончив с проверкой, собрав написанные под копирку листы, убедившись, что слова на последнем из них читабельны, ловко сложила их в свою черную папку и завязала на ней бантом лиловую ленту. Детектив поднялся со своего стула, взял с вешалки ее плащ. Вручив ей в руки ее шляпу, хотел обнять и поцеловать ее, пока рядом никого нет, но она с лукавым и довольным видом стремительно увернулась от него и, гремя сапогами, выбежала вон. Помчалась относить в редакции газет готовые к публикации статьи.
  Дождь за окном усилился. Вернулся Фанкиль. Поежился от холода, не снимая отсыревшего плаща, начал разжигать печь.
  - Что это за картина? - кивая на панно со шпилем колокольни и падающими звездами, поинтересовался у него детектив.
  - Кто-то нарисовал - устало объяснил рыцарь и, словно спохватившись, что это абсолютно неконкретный ответ, пустился в пространные объяснения - возмущения атмосферы, фазы луны, положение звезд и пульсации пространственно-временных потоков навевают причудливые образы и сны. Большинство ощущают их как неясное беспричинное беспокойство, а особенно чуткие умы художников, писателей и музыкантов ловят их во мраке бессонных ночей. Кто-то как сумасшедший Занглин оставляет после себя яркий, неизгладимый след, множество картин, рисунков и эскизов, а кому-то дано лишь единожды ухватить этот ослепительный отблеск и, запечатлев его, навсегда остаться неизвестным. Да, меня тоже занимало это панно, мы как-то искали, но так и не сумели найти автора и откуда такое вообще. Валентин говорит, что это еще сэр Адам Роместальдус повесил его здесь.
  Рыжие сполохи пламени отражались в фужере с кофе в его пальцах, играли в усталых глазах лукавыми искорками.
  - Вы много знаете про сэра Роместальдуса - заметил Вертура - вы были знакомы с ним?
  - Нет - покачал головой Фанкиль - мы с Ингой прибыли в Гирту пять лет назад, после воины. Раньше у мэтра Тралле были консультанты из Северо-западной командории, из Мильды, но по определенным причинам их выслали вон и пригласили нас, из Лиры. Подумали, может, что раз не из Мильды то и ладно, а то, что мы из одного Ордена и северо-западная командория подчиняется нашему капитулу, это никого не волнует. Главное по ведомости все красиво и нарушений нет. А Адама Роместальдуса тут знают все, и как бы его не чернили те мрази, у кого он покалечил, или поубивал родню, он всегда будет героем в глазах простых людей. По сути это он остановил Смуту. Он, леди Тралле и владыка Дезмонд. Спросите у Анны, она рассказывает лучше и знает больше чем я. Она хотела написать про них книгу, много интересовалась этой темой, писала в газеты и журналы статьи.
  Детектив устало кивнул. За окнами стало совсем темно. Тихо шелестели струи дождя. Из длинного коридора тянуло дымом: в кабинетах высших офицеров полиции топили печи.
  Часы показывали начало десятого. Вертура сдал Фанкилю пост и, прибравшись на столе дежурного, где сегодня было его рабочее место, спросил разрешения идти домой. Получив его, начал собираться уходить.
  - Вы когда-нибудь такое видели? - надев плащ, уже в дверях, спохватился он, продемонстрировал Фанкилю кисет грозовой травы.
  - Оставьте, глянем сегодня с мэтром Фарне - устало ответил, отмахнулся рыцарь - или завтра напомните...
  Детектив записал в журнал, что оставил кисет, сам себе выдал сохранную квитанцию на вещественное доказательство по делу исчезновения барона Визры и, поклонившись коллеге, перекрестившись на иконы в углу, покинул отдел.
  
  ***
  
  Придерживая руками капюшон, чтобы в темноте не налететь на верхового или телегу, ориентируясь по фонарям, детектив перешел залитый лужами плац и вышел из ворот комендатуры на проспект Рыцарей. Вдоль забора и перед мостом, горели яркие, холодные и неприветливые электрические фонари. Капли дождя косыми струями мерцали в их резком бело-желтом свете. От страшных дымных факелов и костров позавчерашней ночи остались только некрасивые темные пятна нагара на мостовой и кирпичных сводах ворот под башнями на мосту. Палисады что перегораживали центральные улицы города все дни праздника, убрали еще вчера. Улицы были свободны. Разбрызгивая лужи, по ним беспрепятственно проезжали повозки и верховые.
  Вдоль моста с надвратных башен светили два ярких электрических прожектора. У массивных каменных парапетов стояли высокие, украшенные венками и коваными лозами фонарные столбы. Яркое матовое сияние установленных на них стеклянных шаров резало глаза. Подойдя к ограждению и заглянув за него, Вертура убедился, что там темно и их свет не достает, до бегущей где-то очень далеко внизу, под каменными опорами, воды. Дождливая река была сумрачна и пустынна, только где-то почти под самыми арками, горел габаритный фонарик на корме какой-то лодки. Правее и выше от полицейской комендатуры и темных, бесформенных крон тополей на северном берегу, на горе, бело-голубым сполохами коротко вспыхивал проблесковый маяк. Озарял округлую стену башни и часть серой крепостной стены. Сигналил в сторону непроглядно-темного залива.
  За мостом начинался подсвеченный снизу яркими белыми лампами многоколонный фасад высокого и огромного дома, что, занимая весь квартал, начинался у моста и заканчивался у перекрестка проспектов Булле и Рыцарей. Сверху, над четырьмя высокими, наверное, по пять метров каждый, этажами, нависал нарядный портик, украшенный красивыми лепными барельефами из истории Гирты. К парадным дверям вела широкая каменная лестница. Проходя каждый раз мимо этой нарядной и мрачной одновременно, серой гранитной колоннады, детектив все никак не мог понять, что это за учреждение. Никаких табличек или знаков на дверях он не нашел, но при этом перед домом всегда стояли ипсомобили, повозки и лошади, а стела нарядных, украшенных длинными плотными занавесками окон всегда горели желтым электрическим светом.
  Также было и сейчас. За раскрытыми высокими дверьми одной из парадных, просматривался просторный и светлый, украшенный зеркалами, живыми цветами и белым мрамором холл. Под светом ярких электрических ламп блестела, поднималась на второй этаж роскошная выложенная белым камнем и лиловой ковровой дорожкой лестница. Какой-то деловой господин отпускал извозчика и, оправляя меховой воротник плаща, брал за руку свою красивую, очень важную и торжественно-нарядную спутницу. Вел ее на бельэтаж по широким ступеням. Перед ними кланялся облаченный в золотые латы швейцар, радушным жестом приветствовал их.
  Свернув с проспекта, пройдя быстрым шагом два квартала, Вертура вышел к своему дому на перекрестке улиц генерала Гримма и графа Прицци. Еще за полквартала в окне своей комнаты он приметил тусклый свет керосиновой лампы или свечи. В любой другой момент он бы обрадовался такому, но он слишком устал и даже не ускорил шагов. Мариса открыла ему. Она была в своем домашнем одеянии. Бордовой, свежевыглаженной крахмальной рубашке, длинной черной бархатной юбке и черной шерстяной жилетке. В комнате было холодно, недавно затопленная печь еще не успела достаточно нагреть ее, но на конфорке уже стоял котелок с кофе, а на столе ожидали готовые к ужину бутерброды, вино и смешанный с зеленью и чесноком майонез.
  - Жареная свинина - кивая на угощение, пояснила Мариса - я знаю, тебе не по вкусу наша тушенка, так что я взяла недорого, вроде как даже нормальная. Это к празднику так навезли, что теперь продают по дешевке, пока совсем не сгнила.
  - А что за большой дом у моста? - перекрестившись на иконы, снимая мокрый плащ, спросил детектив.
  - А это дом депутатов - весело скривив губы, бросила ему Мариса - живут они там. Сидят у окошка, скучают среди комнат с высокими потолками и дорогой мебелью, перебирают бриллианты, думают свои черные думы о политике.
  - Я уже две недели в Гирте, а ничего не знаю, ничего толком не видел - пожаловался Вертура - нигде не был, дальше комендатуры и моста не ориентируюсь.
  - Да, надо бы тебе устроить экскурсию - покачала головой, согласилась Мариса - кто выпил все 'Дубы'? Была же целая бутылка.
  - Лео сказал, что ты хотела написать про сэра Роместальдуса - подсел к столу детектив - и еще, что во время Смуты, он жил в этой комнате, следил за домом сэра Прицци. А с чего все это началось? Как вы к такому скатились? Кто вообще такое допустил?
  Мариса замерла, внимательно посмотрела на него. Игривое настроение моментально покинуло ее. Она стала внимательной и задумчивой. Наверное, она хотела сказать 'не сейчас' или просто 'нет', но все же, поразмыслив немного, поведя плечами, налила себе вина, взяла в руки фужер, и печально заявила.
  - Как всегда - сказала она медленно, словно подбирая нужные слова так, чтобы не сказать ничего лишнего и одновременно не упустить никакого важного аспекта - всегда и везде, ничего никогда не начинается внезапно. Запомни раз и навсегда, у любого, даже самого неожиданного грядущего явления, у любой смуты, бедствия или войны всегда есть свои верные предпосылки сигналы и признаки...
  
  ***
  
  Ливень стучал в окна. Заглушал все посторонние звуки своим шелестом. В печи ревел огонь. Ни лунного сияния, ни тусклого света звезд не пробивалось через густые черные тучи. Темны были стены домов, темны были улицы, но еще темнее были поля и лес за крепостными стенами Гирты. Таинственно перешептывались, вторя ударам непогоды, проговаривали свои страшные, те, что никогда не дано произносить людям, заклинания деревья. Сплетая крючковатые ветви в своих цепких смертельных объятиях, роняли первые, рано пожелтевшие листья, что летели с каменистых склонов холмов, падали в воду, уплывали по ручьям к реке.
  Мариса прижалась лицом к щеке Вертуры, лежала рядом, обхватив его локоть обеими руками, словно сама страшась своего жуткого рассказа, облекаемого ее безудержной фантазией в живые и страшные картины. Ее глаза горели в темноте бешеным черным огнем, а волнение и ужас, что вместе с этими воспоминаниями о давних временах, вошли в их комнату, завораживали ее, еще больше распаляли ее воображение. Она говорила о том, что, наверное, именно в такую холодную, дождливую и непроглядную ночь, навсегда покинул свой дворец герцог Конрад, соблазненный нечестивыми уговорам своей проклятой жены...
  Но обо всем по порядку.
  Еще в середине прошлого века привез старый добрый герцог Конрад из далеких таежных лесов за северными холмами необычную, нездешней крови, светловолосую и высокую, желтоглазую женщину по имени Сив. Отметил помолвку, торжественно сыграл с ней свадьбу, и все было хорошо, но шли годы, а молодая жена так и не подарила ему ни дочери ни сына. Тщетными оказались попытки лучших докторов, бесполезны были зелья искусных алхимиков и умеющих лечить любую хворь, нелюдимых знахарей из леса. Бесплодными оказались и изыскания барона Тсурбы, что ни единожды лично проверял здоровье леди-герцогини. Все исследования, все врачи, говорили о том, что как будто все в порядке и в следующий раз все точно будет хорошо, но шли год за годом, и каждый раз, у нее рождался мертвый младенец и все больше седых волос становилось на голове, в бороде и усах старого доброго Герцога.
  Люди шептались за его спиной, говорили, что герцогиня серьезно больна и с каждым таким мертворожденным ребенком, становится все безумнее, сумасброднее и эксцентричнее. Ползли тревожные сплетни и о ее конных прогулках, что она совершала самыми темными и безлунными ночами в диких холмах вдали от Гирты. Из них она всегда возвращалась пешком, без памяти и в разорванном, окровавленном, оставшимся от ее нарядных одежд, тряпье. А потом, наутро, в чаще находили и ее мертвую лошадь, растерзанную с такой жестокостью, как будто бы на нее напал какой страшный неведомый и необычайно сильный зверь.
  В другие же ночи герцогиню постоянно мучили кошмары, и только запретные сильнодействующие вещества, что разрушают человеческий мозг, ломают волю и душу, помогали ей заснуть, ненадолго обрести благостное и бесчувственное забвение. Так было, пока к герцогскому двору не явился загадочный человек по имени Драбарт Зогге, и не сказал, что именно он сможет помочь леди-герцогине. Мало кто тогда поверил ему, но, добившись личной встречи, он все же сумел убедить герцога Конрада, что сможет обратить вспять эту жуткую и страшную болезнь. Он приготовил снадобье и сказал, что оно избавит герцогиню от кошмаров и припадков беспамятства на некоторое время, но ей потребуется длительное и серьезное лечение, иначе с годами болезнь станет только хуже и ее уже будет невозможно исцелить. Герцогиня Сив с покорностью выпила микстуру, и в тот же вечер ее сон был безмятежен и крепок. Страшные видения о пожарах и мерцающих во мгле багровых глазах, о голосах зовущих ее в темный лес и белых людях с обгоревшими руками, что из пламени тянулись к ней, те самые, о которых она, дрожащим от страха голосом рассказывала по утрам, на этот раз не побеспокоили ее. Так прошла неделя и, видя эти результаты, герцог Конрад распорядился своему новому врачу остаться при дворе, на что тот охотно согласился. Побежали дни и, пока Сив Булле принимала этот чудодейственный настой, кошмары, что ранее мучили ее по ночам так сильно, что ее отчаянные, нечеловеческие выкрики разносились далеко вокруг дворца, когда летом в ее спальне были открыты окна, больше ни разу не посещали ее сны. Прекратились и ее сомнамбулические приступы, когда в безлунные ночи приходилось надевать на нее смирительную рубаху или колоть ей сильнодействующий препарат, чтобы она не вставала и не покидала свою постель.
  Болезнь отступила, и герцогиня Сив снова стала радостной и веселой. Стала появляться на приемах и банкетах, а вскоре у нее родились толстый здоровый мальчик и такая же розовощекая и нежная девочка. Радость герцога Конрада была неописуема. Новорожденных назвали Клара и Вильмонт. Все были счастливы, был устроен большой праздник. А на площади, перед воротами герцогского дворца неделю стояли бочки и столы, где каждому желающему бесплатно давали выпить и закусить. Беспокойна была только младшая сестра герцога Булле, Хендрика. Ее духовник, старец со скита на скале в лесу, на высоком берегу реки, сказал ей скорее уезжать из Гирты. Так они и поступили со своим молодым женихом, вассалом сэра Конрада, наследником Фолькарта, графом Сигфредом Тинкалой: сели на корабль и уехали на север, в замок к его семье.
  Какое-то время все было хорошо. Но вскоре герцог Конрад начал замечать, что его жена все больше и больше времени проводит за книгами и разговорами со своим целителем, а вокруг них с магистром постепенно собирается и растет некое тайное общество персон, как будто всерьез интересующихся изучением оккультных и научных знаний, сокрытых в многочисленных древних томах, что веками собирались в тайной библиотеке в герцогском дворце.
  Поначалу Герцог был столь рад рождению дочери и сына, что не обращал особого внимания на новые увлечения своей возлюбленной жены. Но однажды все же задал этот вопрос магистру, но что тот охотно и обстоятельно разъяснил, что ее болезнь в любом случае требует постоянного наблюдения, и нет ничего необычного в том что, невольно приобщившись к его наукам во время их лечебных сеансов, открыв в себе жажду познания и обретя новые интересы, теперь она самостоятельно занимается проведением лабораторных опытов и чтением научных книг.
  Герцог Конрад изобразил, что удовлетворен таким ответом и больше не спрашивал его, но со временем его все больше стали беспокоить не сколько сама по себе приверженность к древним оккультным наукам, что обуяла его возлюбленную жену и могла быть не более чем чудачеством богатой, незанятой домашними делами дамы, переживший тяжелую душевную болезнь, сколько то, что многие видные жители Гирты потянулись к магистру Зо, следуя ее примеру. По городу пошли слухи, что колдун умеет верно считать гороскопы, знает как точно толковать и распознавать важные провидения и может угадывать предначертанные людям пути. Все больше просителей тянулось к нему за советами и заступничеством перед министрами и высокопоставленными друзьями Герцога, что под видом интересующихся историей и мистикой тоже часто посещали для переговоров и обсуждений своих частных дел этот маленький, сокрытый от соглядатаев неусыпного начальника тайной полиции Адама Роместальдуса, клуб изучения магических, научных и оккультных книг. Сам же магистр, в свою очередь, нисколько не скрывал приверженности большой политике: своим ораторским мастерством он всегда умел заставить не только отступить противника в споре, но и прислушиваться к своим советам и аргументам. Обладая широкими знаниями, умея ловко убеждать в своей правоте, он всегда одерживал верх в словесных поединках, а его проницательный острый ум и умение прозревать дела торговли и отношений людей, верно указывали в нем то, что он не сумасбродный шарлатан или возомнивший себя магом проходимец, а человек не чуждый светского такта, житейской мудрости и умения заводить связи и знакомства среди богатых и влиятельных персон. Так что в его комнатах закономерно встречали важных коммерсантов, банкиров и высокопоставленных городских служащих, а на прием к нему шли с подарками и вопросами, стоит ли вкладываться в то или иное дело, кому лучше одолжить под проценты деньги и какой товар вскоре будет в цене.
  Так шло время, а отношения герцога Конрада с женой становились все холодней. С каждым годом все ширилась пропасть между добрым градоправителем, все свои силы и время тратящим в заботах о благополучии своих подданных и леди-герцогиней, целиком увлекшейся своим клубом оккультных знаний, истории, светской жизни и политики. А магистр, в свою очередь привлекал в свой клуб, все больше и больше влиятельных и богатых людей. Помогая им в получении сиюминутных выгод и зачастую даже выступая в их многочисленных конфликтах и противоречиях в роли третейского судьи, обретал все больше и больше влияния в Гирте.
  Дети выросли. Старшего, Вильмонта, Герцог отправил учиться в университет, а его сестра Клара тоже вскоре покинула отчий дом: с юности она была знакома с молодым герцогом Георгием Ринья, сыном одного из богатых землевладельцев, друга сэра Конрада и хозяина обеспечивающих город мясом ферм. Когда ей исполнилось четырнадцать, они были помолвлены, а в пятнадцать венчались и поселились в замке родителей мужа, к юго-востоку от города, на скале на самом краю трясины Митти.
  Снова Герцог остался наедине с женой, но в их отношениях уже не было и тени прежних чувств, и даже самые недоверчивые стали замечать, что уже никакие общие интересы, ни политические взгляды, не объединяют окончательно отдалившихся друг от друга, когда-то таких близких, счастливых и любящих герцога Конрада и герцогиню Сив. Знакомые и служащие видели их всегда порознь: ему были неинтересны ее банкеты, ритуалы, тайные приемы и беседы, ей его административные обязанности, военные дела и государственные заботы о благополучии Гирты. Поговаривали даже, что леди-герцогиня нашла себе юного любовника и тешится с ним, встречаясь в особняке магистра Зо, в специально оборудованной комнате с тайной дверью... И по мере того, как множились эти недобрые перетолки, в Гирте начали твориться необычные и даже страшные дела. Все больше людей посещало собрания новомодного тайного общества, что для своих нечестивых сессий облюбовало огромный каменный дом, пожалованный одним из самых богатых торговцев магистру, якобы в награду за то, что тот вылечил от эпилепсии его сына. Горожане стали замечать, что люди, регулярно посещающие их, перестали появляться в церкви, считая себя не нуждающимися в Боге, и даже сняли нательные кресты. В большинстве своем это были те, кто ранее просил совета у мага по финансовым и личным делам и теперь беззаветно верил каждому его наущению. По городу пошли слухи, что они даже проводят свои молельные собрания, и каждую пятницу и среду в скрытой от посторонних глаз глубоко под землей крипте, совершают некий нечестивый ритуал, где по жребию ставят одного из участников на четвереньки лицом к мраморному алтарю и, под мерный бой омерзительного оккультного барабана, по очереди вступают в противоестественную половую связь с ним.
  Что было необычно: как тогда писали газеты, в ту зиму, как раз, когда и появились эти самые слухи, не было ни одного набега стай голодных волков, что в самую лютую стужу приходили из северной тайги. При этом люди генерала Монтолле, тогда еще молодого бригадира артели подрядчиков, не раз доносили, что видели рядом с предместьями Гирты огромного многоголового вожака, что искал возможности проникнуть внутрь кольца городских стен.
  Также внимание колумнистов тех времен привлекла чреда внезапных и скандальных финансовых разоблачений, происшествий и банкротств, от которых в течении короткого срока сильно пострадали несколько богатых семей. Так или иначе, но кривотолки, пересуды и сплетни, а также зловещая последовательность всех этих событий и занков, сколько он не пытался закрывать на них глаза и отгонять от себя дурные мысли, наконец, привлекли внимание Герцога. Он знал, что бить надо наверняка, и что лишние расспросы только настроят коварного, уже имеющего большое влияние в городе магистра против него самого и немногих оставшихся верными ему людей. Как прозорливый и мудрый правитель, он решил действовать наперед. Призвав к себе своих самых доверенных и близких подданных: начальника тайной полиции Адама Роместальдуса и главу герцогской стражи Вильяма Бинсолена, он отдал им тайный приказ, схватить одного из богатых горожан, сподвижника магистра Зо, тайно вывезти за город, доставить в условленное место, допросить, а потом казнить, инсценировав несчастный случай или самоубийство.
  Так они и поступили. Под покровом ночи вошли к торговцу серебром Крокке, когда он отдыхал со своей тайной любовницей в отдаленном сельском особняке, схватили обоих, убили попытавшегося оказать сопротивление слугу и подожгли дом, инсценировав нападение налетчиков из леса. С мешками на головах отвезли обоих арестантов в убежище в скалах у трясины Митти, где была организована тайная канцелярия для расследований особых, подобных этому, дел.
  Там, в каземате, глубоко под землей, их уже ожидали мастер пыток, и Герцог. Видя их решительность, торговец Крокка, плача, поведал им страшную тайну о том, что творилось за дверьми зловещего особняка, а особенно в той комнате с волчьей головой на белом мраморном алтаре. Что каждую среду и пятницу, в дни, когда предали и распяли Господа Иисуса Христа, по повелению хозяина дома, в ней проводилась омерзительная и кощунственная оргия. Жребием выбирался один из участников, после чего он становился на четвереньки и клал голову в разверстую волчью пасть на алтаре, а из соседней комнаты выходил сам магистр в маске со стеклянным глазом во лбу и под нечестивые заклинания похожие на слова извращенной литургии, противоестественно совокуплялся со своей жертвой. Такова была истинная плата за консультации и помощь в финансовых и личных делах, которую, как полагали все, безвозмездно, всего лишь из сочувствия к их проблемам, оказывал маг богатым жителям герцогства. Также пленник рассказал и о том, что в один из дней в доме мага появился страшный и разумный многоголовый волк, и колдун приказал, чтобы каждый из участников тайного общества привел на алтарь свою самую старшую, незамужнюю дочь или сестру, чтобы он спарился с ней. Те же, кто отказывался, становились жертвами внезапных, со стороны как будто бы случайных разоблачений, скандалов и происшествий, что вело к необратимым потерям и краху всей семьи. Каждый из членов общества ставился перед выбором: власть, деньги и благополучие в обмен на надругательство над собой или самой старшей незамужней женщиной из семьи, либо позор, нищета и унижение. Некоторые отказались, кто-то бежал из города, но согласившихся было гораздо больше: ведь человек, привычный мерить все вокруг деньгами, всегда сумеет выставить цену, как своей душе, так и своим принципам.
  В мрачном молчании, оперев голову о локти, слушал эти страшные слова старый добрый Герцог, а когда повествование завершилось, задал всего один, самый важный и последний вопрос, на что до смерти напуганный раскаленной печью арестант шепотом ответил, что не раз видел на этом алтаре и его жену, леди-герцогиню Сив. Стонущую, кричащую и сладострастно извивающуюся под жутким, одержимым ненасытной похотью, многоголовым зверем. После этих слов Герцог со звоном бросил на камни свой меч, вышел из комнаты и приказал продолжать допрос без него. Адам Роместальдус же и Вильям Бинсолен еще долго допытывались у своей жертвы подробностей и точно записывали все сказанное им, а наутро, казнив арестанта, принесли Герцогу полный отчет, дополненный очередными страшными и омерзительными откровениями о магистре, его обществе и их истинных целях. В частности, узнали они о том, что лекарство, что давал целитель жене Герцога, то самое, которое помогло избавить ее от кошмаров, припадков и бесплодия, было изготовлено из семени и крови многоголового вожака, обладающих огромной потусторонней магической силой. А также то, что его употребляли и остальные члены секты, лакая языками оставшееся по окончанию нечестивых ритуалов на белом мраморном алтаре...
  В отчете было еще очень много всего, что касалось магических изысканий и научных достижений, а также отдельные главы, посвященные механистическому устройству космоса, множественности планарных пластов и переплетению энергетических потоков пронизывающих небесную и земную твердь, что становятся подвластны тем, кто постиг магическое мастерство и вверил свои души повелевающим ими силам. И, как учил последователей на своих проповедях сам колдун, все эти кощунственные ритуалы и ухищрения были нужны, прежде всего им самим, чтобы помочь им освободиться от бесполезных, мешающих им развиваться и обрести свободу, предрассудков, мракобесия и религии. Со всем желанием и нечестивой радостью отречься от Христа и, намеренно осквернить себя самыми страшными из злодейств, в подтверждение твердости своего выбора. Чтобы после, обретя эти знания, сбросив бессмысленные ограничения прежней жизни, они могли самостоятельно и сполна использовать всю потустороннюю мощь и возможности падших ангелов, иных тварей и забытых идолищ, руководствуясь только холодным разумом, математической логикой и вероломной целеустремленностью, не скованными ни заповедями, ни человеческими чувствами, ни верой. Потому что падшие духи и языческие кумиры, видя, что человек с готовностью сорвал с себя крест и отринул Христа, всегда придут и помогут ему обрести те самые тленные знания, сиюминутные успех, могущество, богатство, а также влияние и уважение, стоит только обратиться к ним. В знак подтверждения своей воли, принеся им необходимые нечестивые жертвы и дары. Что неминуемо грядет новое время свободы, богатства, роскоши и успеха и все с нетерпением ждут ее. Что уже слишком многие, присягнув исповеданием беззакония иным силам, встали на этот путь, обрели новые возможности и власть, и уже ни за что не позволят себе отступить. А посмевших воспротивиться и противостоять им, не спасут ни закон, ни Бог, потому что закон всегда на стороне тех, кто богат и важен, а Бог всегда попускает любое зло, голод, нищету и болезни. И даже если и найдется безумец, что попробует с оружием в руках препятствовать этой новой вседозволенности, свободе и силе, для этого есть деньги и готовые за них на всё беспринципные, наученные новыми законами те, что тут же убьют его самым жестоким способом в назидание всем другим, кто только попытается противостоять этим неминуемо грядущим, жестоким и страшным переменам.
  Именно таким был окончательный смысл кощунственных ритуалов, что проводились на залитом нечестивым семенем мраморном алтаре и многих других приготовлений, что проводил все эти годы колдун Драбарт Зо в Гирте. И, поначалу, прочтя весь этот полный страшных, противоречащих всему доброму и благочестивому, жутких и безысходных откровений текст, герцог Конрад даже подумал, что все это наглые глумливые выдумки и хотел было казнить своих верных клевретов за то, что они посмели так грубо насмехаться над ним, но подумав некоторое время, невзирая на протесты Адама Роместальдуса и Вильяма Бинсолена, закономерно опасавшихся, что герцогиня Сив уговорит его лаской, угрозой или сладкоголосой ложью последовать за собой на мраморный алтарь, все же решил призвать ее к себе, и вызвать на откровенную беседу.
  Под страхом расправы прогнав от себя своих верных рыцарей, убитый горем старый добрый Герцог пошел в свою спальню и приказал не беспокоить его. Весь оставшийся день он в смятенном одиночестве ожидал там, когда герцогиня придет к нему, а вечером она вошла в его покои в своем самом нарядном одеянии и возлегла на его постель. Потом они долго и ласково беседовали как в былые времена, словно между ними не было никакой розни или вражды. Она мягко, но настойчиво убеждала его, а он отвечал ей со слезами и горечью, взывал к ней в бесплодной мольбе.
  Так они провели первую ночь вместе за много-много лет. Надо ли говорить, что наутро в его покоях не нашли ни самого Герцога ни его жены. Слуги тогда еще шептались, что в самый глухой ночной час, под покровом налетевшей на город бури, кто-то скребся и стучал в стекла, словно ошибся окном в темноте. Взволнованные непогодой домочадцы и охрана тогда еще подумали, что это струи дождя и ветви на ветру и не придали этому особого значения.
  Узнав о пропаже герцога Конрада, полковник Адам Роместальдус и начальник герцогской стражи Вильям Бинсолен тут же приказали арестовать всех причастных к делу магистра Зо и герцогини Сив. Во главе большого отряда солдат и полицейских напали на принадлежащий им укрепленный дом. Но как только жандармы сломили сопротивление охраны и ворвались в особняк, стены этого массивного, похожего на замок, здания, сами собой рухнули, похоронив под собой не только оставшихся в живых сподвижников колдуна, но и многих атаковавших его рыцарей и полицейских. Под обвалившимися каменными сводами погиб и начальник стражи Вильям Бинсолен - верный друг Адама Роместальдуса и герцога Конрада и славный командир гвардии Гирты.
  Когда же разобрали завалы, глубоко под землей действительно нашли мраморный алтарь с разверзнутой волчьей пастью, а на нем переломанное упавшими камнями и балками обнаженное тело герцога Конрада, что сжимал в объятиях огромную, длинношерстную и страшную в своей жуткой потусторонней красоте белую, желтоглазую волчицу. Он обнимал ее как любимую жену, а рядом лежали праздничные одеяния, в которых герцогиня Сив входила в его покои прошлым вечером. Адам Роместальдус приказал сжечь ее вместе с другими трупами ее убитых приближенных, а тело градоправителя отнести в некрополь, организовать там панихиду, но потом тайно захоронить его далеко за стенами Гирты в лесу, пока люди не прознали о том, что на самом деле случилось с их любимым добрым Герцогом.
  Полицейские же, агенты, рыцари и солдаты, что были свидетелями этой мерзостной, открывшейся в подвале рухнувшего дома, картины, принесли клятву молчания об увиденном, но многие из них впоследствии нарушили ее, породив еще больше страшных слухов и сплетен.
  История с исчезновением и смертью герцога Конрада взбудоражила всю Гирту, привела жителей герцогства в ужас, тем более, что тела самого главного обвиняемого, Драбарта Зогге, среди погибших так и не нашли. Но самым жутким было даже не это: конец оккультного круга развязал скованные негласной клятвой молчания и страха языки. Одна за другой открывались все новые и новые страшные и нечестивые тайны, ползли сплетни и разговоры о жестоких преступлениях, мерзостных ритуалах, древней магии и людях, что презрели волю Божию и, как в древние времена, присягнули иным силам, чтобы они даровали их семьям богатство, сиюминутное благоденствие и успех. Пошли дурные и нелепые разговоры о том, что все совсем не так как говорят газеты и полиция, что на самом деле все иначе и что правда, на самом деле, гораздо страшней любых самых безумных рассказов и выдумок, но Адам Роместальдус и его люди тщательно скрывают ее, чтобы самим воспользоваться ей. И сколько бы полиция не пыталась заставить замолчать болтунов, сколько бы не писали в газетах заказные патриотические статьи о разоблачениях банды ловкого, погубившего герцогскую семью мошенника и афериста, многие горожане, видя головокружительный успех семей, чьи отцы и дочери побывали в комнате с мраморным алтарем, оскверненным нечестивым волчьим семенем, соблазнились: с сожалением и всерьез задумались о том, как бы им тоже принести эту клятву, приобщиться к всегда готовым помочь, стоит только отречься от Христа и запятнать себя преступным беззаконием, силам.
  
  ***
  
  В скорости, получив горестное письмо о гибели родителей, в Гирту вернулся молодой наследник, Вильмонт. Он внимательно выслушал доклад Адама Роместальдуса, важно покивал ему, но после его ухода приказал отпустить всех арестованных по делу пропажи и смерти старого Герцога, а самого полковника отстранил от должности главы тайной полиции под предлогом того, что тот не справился со своими обязанностями, но смог отвратить случившейся беды.
  В соответствии с полученными на учебе навыками, молодой Герцог провел громкие перестановки в магистрате, назначил на место городских чиновников и глав районов тех, кого знал еще с юности: своих оруженосцев, однокашников и клевретов, чем вызвал еще большое неудовольствие среди жителей Гирты. А потом то у одной незамужней женщины из благопристойной, богатой семьи, то у другой, начали рождаться дети с желтыми глазами, как у жены герцога Конрада, Сив. Все они страшно кричали, когда их крестили, пытались сорвать с себя крест, и в городе заговорили о том, что это дурной знак и что для Гирты наступают последние дни.
  
  ***
  
  Дрова в печке прогорели, превратились в багровые жаркие угли. Детектив лежал с закрытыми глазами. Словно сон, словно целую прожитую жизнь, он увидел перед собой прошедшую перед его внутренним взором историю, случившуюся в конце прошлого века, со времен которой прошло уже более пятидесяти лет.
  - Ты как будто сама все это видела - тихо похвалил он Марису. Та открыла глаза и ответила серьезно и грустно.
  - Я хотела написать книгу, но у меня ничего не вышло. Историю Адама Роместальдуса от сэра Конрада до Смуты. Искала о нем в мемуарах, расспрашивала старожилов, смотрела подшивки газет. Пыталась собрать все воедино так, чтобы было занимательно, поучительно и интересно, но все что выходило было как-то совсем глупо, наивно и нелепо... Быть может, потому что это слишком серьезная тема для меня, и я просто не знаю как правильно писать о ней. Но все было именно так. Двое, кто видели своими глазами комнату с этим алтарем, рассказывали мне...
  - Это не те вещи, о которых болтают со случайными собутыльниками... - осторожно заметил детектив.
  - Да. Так оно и есть - согласилась Мариса. Ее голос стал тяжелым и глухим. По всему было видно, что она очень хочет рассказать ему что-то очень важное. Высказать эти тяготящие ее душу воспоминания и мысли, но по какой-то причине пока не собирается делиться этим с ним. Она резко повернулась к детективу спиной и уставилась в противоположную стену. Вертура развернулся к ней, заботливо укрыл ее и себя одеялами, положил руку поверх ее бедра, притянул к себе, спросил.
  - Не хочешь об этом говорить?
  - Может быть в другой раз... - тихо и печально ответила она и тут же потребовала - обними.
  Взяв его руку, положила ее себе на грудь.
  В комнате было холодно. Вертура лежал, смотрел поверх плеча Марисы на матовую дверцу печки, за которой тускло багровели раскаленные, оставшиеся от давно прогоревших поленьев, угли. В какой-то момент ему почувствовалось, что она плачет, но, когда он приподнялся на подушке, на локте и заглянул в ее лицо, понял что ошибся. Ее неподвижные, тревожные глаза были сухими. Она тоже смотрела в огонь, наверное, думала какие-то свои печальные тяжелые мысли, быть может, ждала от него ласкового слова или прикосновения. Он ободряюще погладил ее плечо, поцеловал в щеку и в шею, снова обнял ее за грудь и крепко прижал спиной к себе. Она положила свою ладонь поверх его руки.
  - Я знаю как это. Но это всего лишь рана - тяжело вздохнул, заверил ее он. Прошептал ей ласково и тихо - и она до сих пор болит.
  Ее рука дрогнула, пожимая его пальцы в ответ.
  
  ***
  
  - В первый раз увиделась Юлия... Ну, это одна моя давняя знакомая... Очень отчетливый, яркий образ, давно такого не было. Потом банкет после сдачи выпускных - загадочно ответил Вертуре Фанкиль, отстраняясь от микроскопа и разминая на ладони щепотку грозового порошка. Он вдохнул, запрокинул голову, зажмурился, расслабился, улыбнулся и было сложил руку щепотью, но все же удержался от непроизвольного жеста и пояснил - а теперь колокола Лиры... Забавный эффект. Вот что это.
  Он развернул на столе, продемонстрировал Вертуре раскрытый справочник с названием на тсурике, рисунком и аннотацией о том, что грозовая трава это папоротник, а вещества, содержащиеся в нем, не имеют никаких выявленных психоактивных эффектов, но при этом, благодаря уникальному набору простых ароматов, только в сумме и определенной пропорции влияющих на невербальное восприятие нервной системы человека, способны активизировать произвольные, особенно сильные чувства, воспоминания и мысли. Механизм этого влияния на мозг не имеет никакого доказанного химического или медицинского объяснения и по принципу действия сходен с эффектом плацебо.
  - Господь Бог создал в душе человека пустоту, которую нельзя заполнить никакими материальными благами - возвращая кисет Вертуре, назидательно объяснил Фанкиль - а еще он создал ключи к нашей дурной голове, что пробуждают в нас самое лучшее, напоминают нам о том, что мы не просто бессмысленные биологические машины, независимо от того, хотим ли мы этого сами или нет. Сходным эффектом обладают красивые картины, гениальная музыка и благочестивые и интересные книги, а в природе закат, вид звезд, моря и луны. Ну или горение огня, течение воды и чья-нибудь конструктивная деятельность... Только тут в области восприятия запахов, в общем как валерьянка или трещотки для кошек, но в конкретном случае для нас. Ну и где после такого эти ваши свободы воли и выбора, о которых вы все так любите говорить? Сколько я вокруг Гирты ходил, ни разу не видел.
  
  ***
  
  Наступило утро среды. Снова шел дождь, на улице, в домах и в отделе было холодно и сыро. Какой-то экипаж, промчавшись по проспекту на всей скорости, окатил Вертуру грязной водой. Мариса, что шла ближе к домам почти не пострадала. Детектив поморщился, вскинул руку, показал вслед удаляющейся повозке неприличный жест.
  Они подошли к дому Хельги Тралле. В холле за стеклянными дверьми было пустынно. Только какая-то небольшая компания вялых молодых бездельников, расслабленно навалившись локтями на стол, расположилась на диванах у окна у дальней стены. Не стоял у дверей, а сидел на скамейке, где снимали галоши и шляпы, зевал, швейцар. Вялая, печальная атмосфера сырых, холодных и пасмурных августовских дней как-то внезапно и повсеместно наполнила улицы, проспекты, площади, дома, комнаты, коридоры и лестницы Гирты. Шум дождя за высокими арочными окнами, мостовая и серые стены, легкое позвякивание стаканов и рюмочек, что живописными пирамидами выставлял бариста на высокой, под столичный манер, стойке, навевали мысли о том, чтобы взять и бросить все дела, пойти домой, лечь обратно в постель и спать до самого вечера.
  Лифт опять не работал. Пока поднимались наверх, кто-то на площадке пожаловался, что это какая-то большая ватага еще в первый день праздника каталась и застряла в нем, а мастер до сих пор пьян, так и не дошел до него и неизвестно когда еще починит. На лестничной площадке пятого этажа, на скамеечке, боком к окну сидела мрачная, светловолосая девица в нарядной, так не сочетающейся со столь угрюмым настроем, длиннополой темно-зеленой с серебром мантии и вплетенными в длинные распущенные русые волосы яркими праздничными лентами. Положив на широкий подоконник локоть, смотрела на мансарды и крыши домов напротив через улицу. Уголки ее губ были опущены, длинные растрепанные пряди упали на бледные щеки и лоб, в глазах читалось обреченное и сумрачное, как дождь и небо за просторным окном, раздражение.
  - Ну как? - громко и с напором, окликнула ее Мариса.
  - А, это ты... - с мрачной завистью, глядя, как важно Мариса держится за локоть детектива, вяло проворчала та в ответ - давно тебя не было.
  - Я теперь тайная советница и у меня много важных дел! - указав не Вертуру, хвастливо кивнула ей Мариса.
  - Ага - отозвалась девица и трагично прибавила - тебе вон принц-детектив нашелся, все как ты хотела. А мне как с этим солдафоном теперь? Приходил тут, Рюкке взял за шиворот, с лестницы скинул. Цветы принес - розы и гвоздики, заявляет еще - это ихних цветов. Первого и единственного Рейтарского Гирты. Лично в оранжерее своим кинжалом он их для меня срезал... А мне-то что? Говорит, поедем кататься на охоту. С отцом он уже обо всем договорился. Жениться на мне ему приспичило.
  - Раз хочет жениться, бери его в мужья и все. Чем он тебе не угоди? - категорично и строго перебила ее, махнула рукой, как будто бы это было решенное дело, Мариса - любит тебя, принес тебе самое ценное в своей жизни. А ты...
  - Злая ты Анна - даже не улыбнулась шутке девица, кивая на двери квартиры за спиной - вот сама за него и иди! Беги, предложись, они как раз там с отцом чаи гоняют, обсуждают кто кому сколько. Как на рынке меня продали. Всех этот Вритте купил. Брату ремень, трубку и табак, сестре глянцевый журнал с картинками и конфет. Все у него с коня и быстро. Вон, пусть на лошади своей и женится. На охоту на ней и ездит!
  - Дура ты малолетняя! - со знанием дела ответила ей Мариса - он майор. Молодой, с усами, добрый, честный, богатый, красивый. Что ломаться-то как мятный пряник? Будет по его команде перед тобой маршировать вся Гирта. Поясок тебе из под Козловского в Столице закажет. А ты тут сидишь и плачешь о каком-то вшивом никчемном студенте!
  - А если будет бить?
  - Да будет конечно! Как будто ты этого не заслуживаешь! А если будет сильно, жалуйся мне, я скажу леди Веронике, и она его мигом лейтенантом сделает - покровительственно заверила ее Мариса и с нескрываемым апломбом заявила - леди Булле сказала, что мы теперь с ней теперь подруги.
  И они с детективом пошли наверх.
  - А. Это Эльса - уже на площадке седьмого этажа, когда девушка не могла их слышать, тихо и самодовольно сообщила Мариса - средняя мэтра Гутмара. Рюкке у ее брата репетитором был, видела я его, тот еще прохвост, а эта слезы распустила. Тут все говорят, этого Вритте хотят повысить до генерала взамен сэра Кибуцци, а мэтр Гутмар...
  - А ты бы сама пошла за него? - тряхнув ее за локоть, осведомился детектив.
  - Я? Нет конечно! - ответила, громко и весело возмутилась Мариса и тут же прибавила - впрочем была бы малолеткой на выдане, и если бы по-серьезному, как Эльсе, предлагал, можно подумать было бы.
  И нажала на звонок.
  Дверь перед ними открылась. Ева впустила их в квартиру.
  
  ***
  
  Как сказала Ева, Хельга Тралле срочно уехала на совещание во дворец. Опоздав на фестиваль, в Гирту явился наследный принц Фолькарта, граф Рейн Тинкала. Недавний шторм и восточный ветер сильно задержали его в море в пути.
  - Отсюда до Фолькарта шестьсот километров на север. Вассалы наши, такой медвежий угол, та еще деревня! - доходчиво объяснила Вертуре Мариса - все в дырявых сапогах, зато в меховых шапках!
  Развалившись в кресле на кухне, подперев голову локтем, она сидела за столом, вяло болтала по нему высокий, уже наполовину пустой фужер, рассуждала о политике. Ева, посмеиваясь ее веселым пьяным философствованиям, щедро подливала ей из пузатой бутылки с каким-то ароматным, приправленным нездешними травами и листьями лиловым вином. Напиток оказался крепленым: выпив всего один глоток, Вертура почувствовал, что его начинает вести, но Марисе, что хлебала его как чай, похоже, не было до этого дела.
  - А что Тинкала! - пренебрежительно восклицала она, закусывая пряником с малиновой начинкой и собирая в ладонь крошки - как все, приехал к этой Булле жениться! Даром, что он ей двоюродный брат, или кто там. Свататься будет, как все они умеют, кренделем по Гирте ходить! Помню, приезжал он весной. Со всей своей братией по улице маршалом туда-сюда кругами ездил, завоевателя-конкистадора из себя корчил на коне... Шпорами сверкал, в рог в пять утра под окном дудел!
  - Так это был сэр Баррусто из Ронтолы! - заулыбалась пьяным рассуждениям названной сестры, напомнила Ева. Веснушки на ее полных щеках зардели от натуги: она из последних сил пыталась удержаться, чтоб не начать смеяться в голос. Отставив опустевшую бутылку, достала из буфета еще одну и снова налила Марисе до краев - и это он к тебе, а не к леди Веронике, свататься ездил!
  И для детектива весело пояснила.
  - Говорил, где тут ваша ведьма из Гирты, которая вырывает сердца у мужей и сырыми их ест, дайте сюда, я ей мигом намордник надену!
  И продемонстрировала уже пьяно треплющую хвостик своей длинной косы, которую она, то наматывала на руку, то закусывала зубами, Марису.
  - А эта с похмелья на диване лежит! И тазик у изголовья. Заходит он к нам такой сюда, а тут по комнатам перегар, что при окнах открытых хоть топор вешай. Посмотрел и говорит - фуфуфу, мне ее что теперь, еще и в ванну на четвереньки ставить, из лейки поливать и щеткой как лошадь тереть? Так и уехал, а то бы замуж выдали и пинком под зад обоих из Гирты!
  - Это все ты, налила мне опять какую-то дрянь! - обиженно бросила Мариса, и нажаловалась Вертуре - так бы замуж за благородного рыцаря вышла бы, была бы у него княгиней...
  - Ага. Пол бы соломой с коровьим дерьмом стелила бы в его избе! Гусей хворостиной гоняла по двору! - подначивая, весело стыдила ее сестра - ты, дура, у тебя даже этот твой детектив весь мокрый и грязный ходит, весь как свинтус. Ты и с ним умудришься разругаться. Тебе всё дают, всё разрешают, все делают, а ты только и жалуешься, что Бог тебя обидел, и жизни тебе тут никакой нету. Кому ты такая бестолочь нужна? Ничего не умеешь, ничего не можешь, ешь только, кровать занимаешь и пьяной лежишь!
  - А твой Эдмон как будто... - ткнула ей пальцем Мариса, попыталась упрекнуть ее в ответ.
  - Эдмон герой! Только тронь его! - воскликнула Ева, схватила ее за палец и с силой выкрутила так, что Мариса изогнулась и припала грудью на стол. Ева повела из стороны в сторону так, чтобы та почувствовала, что с ней шутки плохи и, немного помучив, наконец отпустила.
  - Немедленно за меня заступись! - ткнула пальцем Вертуре, громко и скандально потребовала у него Мариса.
  - Да, понимаю. Печально все это - выпуская облако дыма из трубки в потолок, с умным видом первокурсника-студента которому доверили расставлять стулья перед семинаром, сделал вид, что он уже пьян и ничего не понял, закивал в ответ, чем еще больше развеселил Еву, детектив.
  - Нечего ее тут защищать! - нисколько не поверив, заявила она ему - она еще и вам на шею сядет и поедет! Только волю дай. Палкой от швабры надо ее лупить, кобылу, а то только жалуется и бездельничает!
  Так они сидели за столом на кухне, вели свои колкие веселые разговоры, из которых детектив узнал, как это так получилось, что Ева и Анна стали названным сестрами и живут на попечительстве куратора полиции Гирты. Выяснилось, что в приюте святой Елены, далеко от Гирты, на севере в холмах, где они вместе росли, было уложение, что все девочки именовались сестрами вне зависимости от родства. Старшим полагалось ухаживать и присматривать за младшими, а когда дедушка привел в приют четырехлетнюю Анну и ее младенца-сестру Стефанию, мать которых скончалась при родах в деревне, восьмилетнюю Еву приставили к ним ментором. Когда много лет спустя к ним пришла Хельга Тралле и сказала, что желает выбрать в помощницы и взять на обучение двух девиц, директор с преподавателями посоветовались и выдали ей напоказ всех самых лучших. Строгая, но жизнерадостная и веселая, шестнадцатилетняя Ева, что в отличии от многих других воспитанниц, что уже в юном возрасте уже нашли себе мужей и покинули приют, все еще жила в пансионе, ответственно помогала воспитателям и учителям, приглянулась куратору полиции Гирты. Хельга Тралле поговорила с ней, кольнула палец ногтем и, ничего не сказав, уехала. Через некоторое время она вернулась, сообщила, что забирает ее с собой. Вместе с Евой она увезла и Анну, приметив в огороде худую чумазую темноволосую девочку, выпалывающую сорняки в зарослях буйной свекольной ботвы.
  - Что ты любишь больше всего? - властно и строго спросила она, подойдя к ней, заглянув в мокрое от пота, потемневшее от нещадной душной летней жары личико.
  - Бездельничать! - ответила та нагло и одновременно испуганно - ненавижу огород!
  Воспитательница из-за спины куратора полиции грозно покачала головой. Хельга Тралле ничуть не смутилась, внимательно посмотрела девочке в глаза, потом спросила у наставницы.
  - Это сестра Стефании? - и, получив удовлетворительный ответ, распорядилась - поедешь со мной, иди, собирай вещи.
  Еву Хельга Тралле вскоре отправила в Столицу. Зачем точно, та никогда не говорила, но, когда, спустя три года, она вернулась оттуда цветущей девятнадцатилетней женщиной, ее было почти не узнать. Красивая и статная, она обрела силу, скорость и сноровку, какой, обладал в городе, наверное, только военный комендант города, граф Август Николай Прицци. Как она сама говорила, ничего интересного там не было, кроме того, что ей постоянно проводили какие-то процедуры, и каждый день наблюдали врачи.
  - Да, было скучновато. Я даже хотела выйти замуж за того молодого интерна, который делал мне эти уколы - рассмеялась Ева - но мне сказали нельзя, потому что, когда закончится курс, я поеду обратно домой.
  - И куда это он тебе уколы делал? А? Ну-ка давай расскажи! - стуча фужером о стол, пьяно и задорно потребовала Мариса.
  - Не в то место, по которому тебя каждую пятницу на линейке в приюте лупили! - улыбнулась Ева - везде делали, но больше всего в вены на руках.
  - Какая-то терапия? - попытался было подобрать научные слова, но так, чтоб не выглядеть глупо, уточнил детектив.
  - Что-то вроде - уклончиво ответила Ева и сделала выразительную паузу так, что было понятно, что это не то явление, о котором она будет подробно говорить.
  Мариса же все эти годы занималась тем, что была секретарем и помощницей леди Хельги. Целыми днями она проводила за переписыванием бесчисленных должностных бумаг, занятиями грамматикой, прописями, историей, литературой и словесностью.
  - Как я ненавидела всю эту грамматику! - воскликнула, покачала головой Мариса - больше я ненавидела, наверное, только полоть сорняки. А потом появился этот Гарро...
  - Ага, все бросила, только за ним и бегала, начала пить с ним. Дура шестнадцатилетняя - кивнула Ева - я как увидела его, вышвырнула отсюда взашей. Ему было уже двадцать три и все младший лейтенант. И она еще ушла со скандалом, побежала за ним. Год ее не было. Потом вернулась, говорит, все, он ее бесит, жить с ним и его семьей не хотела. И все равно каждый вечер все норовила с ним в кабак отпроситься, пока они комнату не сняли. И сама же в конце концов его со свету и выжила.
  - А как? - делая как можно более беззаботное и пьяное лицо, как будто невзначай, поинтересовался Вертура.
  - А это вы у нее спросите - загадочно кивнула Ева. В ее ладони плясал полный фужер из которого она сделала только один маленький глоток. Глядя на ее руку, детектив невольно заморгал: временами ее движения становились столь неуловимыми и ловкими, что вместо ее пальцев он видел только быстрое светлое размытие.
  - Ага, как будто это я его с лошади столкнула! - зло бросила, обиделась Мариса - так ему и надо, туда ему и дорога, гореть ему в огне!
  - Не рассказывай тут нам - наслаждаясь ее пьяной злостью, рассудила Ева - это, любовь была такая у них. Люто его ненавидела, как о вас постоянно только всякую дрянь без умолку молола, ни на минуту не заткнешь, и сама же за ним и бегала. Все не как у людей: она же у нас большой и черный демон-фанги., если чего очень захочет, то и случится. Вот, хотела она написать книженцию про честного и благородного принца, все мечтала о таком, вот вы и явились. Только вы ей сразу не понравились, глаза у вас видите ли не как у мальчика с глянцевой обложки, борода не так подстрижена и не той длинны. Разговаривать с вами не желала, все отнекивалась, пока леди Тралле не пригрозила ей!
  В ее прищуренных бледно-зеленых глазах плясал загадочный радостный огонек, но от него становилось совсем не весело. Что-то нечеловечески-холодное таилось в этом необычайно внимательном, можно сказать даже пристальном взгляде. Вертура не сразу понял что, но, осознав, отметил про себя, что ему непременно следует быт как можно более осторожнее с этой женщиной. Он не раз видел такие внимательные взгляды у очень хитрых и вероломных мошенников или полицейских агентов, что под маской милой улыбки умеют заставить любого сознаться во всех своих делах так ловко, что одураченный ими не заметит и сам, как выложит все самое тайное или отдаст все свои деньги.
  - Анна у нас лунный дракон! - едва сдерживаясь от смеха, глядя на реакцию Вертуры, многозначительно пояснила Ева - только нормальные драконы все многоголовые, а у нее головы вообще нету, одни сплошные хвосты. Так что вы, Марк, слушайте ее больше. Это всегда так бывает, когда кто-то мнит о себе слишком высоко, а по жизни ни на что не годен, ничего делать не желает и ничему не учится, потому что все лень - кивнула она на Марису - вот и бесится. Она бы и меня подушкой придушила, только я ей не по зубам, дернется, получит подзатыльник!
  Так они просидели еще часа три, пока не явился посланник с холма Булле. Совсем юный паж в модном лиловом берете и бантом в длинной русой косе. Их с детективом вроде даже представили друг другу, но как его зовут, Вертура уже успел забыть. Гонец сообщил, что леди Тралле задерживается, детектива принять сегодня не сможет и передает ему распоряжение возвращаться к своим прямым служебным обязанностям, в отдел.
  - А сама-то! Нашла себе этого Даскина! - жаловалась уже на улице, мстила за все обиды Мариса - дружок Гонзолле и Бориса он, та еще тварь и деревенщина! Она мне тут каждый раз тычет, а сами уже как десять лет все не могут пожениться.
  И важно подхватила Вертуру под руку, опустила подбородок, выставила вперед лоб, нахмурилась, требуя, чтобы он поддержал, пожалел ее, сказал, что она лучше всех.
  - Ты черный дракон! - ободряюще пожал ее локоть Вертура и на полном серьезе закивал - давай купим тебе ленточек и повяжем на твои хвосты. Кстати, зайдем в ратушу, у меня есть идеи, надо кое-что посмотреть.
  
  ***
  
  Еще два часа они сидели в читальном зале ратуши за столом друг напротив друга, просматривали регистрационные книги свадеб, рождений и смертей. Мариса недоумевала, что они ищут, а Вертура все не говорил. Уклончиво отвечал на все ее попытки это выяснить. Окончательно рассердившись, обидевшись на него, она хотела было встать и уйти, но сдержалась, сидела в недовольной позе, озлоблено поглядывала на него, с ненавистью листала подшивки старых газет.
  В высокие окна, в резные, фигурно выпиленные из фанеры рамы, стучал косой дождь. Серый свет неба дорожками отражался на покрытом рыжим лаком полу. В тишине зала негромко скрипели стулья. Слышался шорох листов и скрип царапающего бумагу пера. В просторной читальной аудитории за столами просматривали документы, делали выписки, вели свою работу, городские нотариусы и юристы.
  - Итак - когда они уже стояли под аркой ратуши, смотрели, решаясь, идти под ливень на мокрый проспект или обождать, пока дождь не приутихнет, курили, поделился мыслями с Марисой детектив. Вода лилась по мостовой с площади, ручьями убегала под уклон. Звуки дождя отражались под каменным сводами гулким, журчащим эхом. У дверей ратуши стояли пешеходы. На площади, под ливнем мокли повозки и понуро сидящие на колах кучера. Усатый жандарм прогуливался взад-вперед, громыхал броней, стучал стальной пяткой пики по камням, изредка перебрасывался короткими репликами с полицейским постовым.
  - Сестра сэра Конрада Булле, Хендрика - чтобы не ошибиться то и дело заглядывая в блокнот, куда он выписал все найденные факты, тихо рассказывал, объяснял Марисе детектив - выходит замуж за графа Сигфреда Тинкалу. Это пятьдесят пять лет назад. У них рождаются дочь и четыре сына. Двое сыновей, а не четверо, как сказал Лео, погибли при осаде Фолькарта сэром Прицци в 1507м году. Двое были еще детьми и спаслись вместе со своей сестрой Эрикой, леди Эрменхильд. Смотри. Нынешний граф, наместник Фолькарта, Ортвин Тинкала - сын графа Сигфреда и леди Хендрики. А Рейн Тинкала, его сын, сейчас прибыл в Гирту. Он двоюродный брат леди Вероники. И оба они потомственные Булле. Сэр Август Прицци убил его дядьев, и деда с бабкой. И получается, что граф Рейн, также как и леди Вероника, тоже вполне законный наследник не только Фолькарта, но и всей Гирты. Что примечательно, все эти записи - только копии, а оригинальных бумаг из ратуши Гирты нету, они все сгорели, их восстанавливали по книгам из районных управ и церквей.
  - И что? - с недоумевающим раздражением спросила Мариса - все это знают, это очевидно.
  - Я не знаю, и никто не потрудился меня просветить. Вот и пытаюсь разобраться. Не мешай мне, ты сбиваешь меня с мыслей. Так вот леди Элеонора, дочь сэра Жоржа Ринья и сестры сэра Вильмонта Клары Сив Булле тоже племянница сэра Герцога. По закону, вначале престол наследуют дети сэра Вильмонта, а потом уже все остальные. Но вот что выходит. Сэр Берн служит на юге. Он не приедет быстро, так что вряд ли на него кто-нибудь рассчитывает. Сэр Вилмар служит при королевском дворе, на должности полковника юстиции, а столичная генеральная прокуратура это серьезно. В общем, вряд ли его просто так отпустят сюда, к нам. Леди Агнесс и сэр Ральф Булле слишком молоды и бесперспективны, они не в счет. На них может поставить только тот, кому выгоден слабый градоправитель. То есть, кому нужно, чтобы все продолжалось так, как есть. Остаются Элеонора Ринья, Рейн Тинкала и леди Вероника. При этом у леди Вероники меньше всего прав на престол, чем у всех остальных.
  - К чему все это? - устало выдохнула, начала злиться Мариса - что мне-то с этого? Зачем ты все это говоришь?
  Вертура взял ее за руку, потянул, и они пошли под дождь, подальше от чужих ушей.
  - Дослушай - рывком осадил он ее, когда она демонстративно отвернулась, всем видом показывая, что не желает ничего больше знать, продолжил детектив - так вот, если бы я был герцогом Ринья, я бы женил свою дочь на сэре Ральфе, даром что они тоже кузины и посадил их на герцогский престол. А себя бы назначил регентом. Но если это случится, тут будет война и раз сэр Тинкала является в город со своей дружиной, то явно он привез не подарки на пятисотлетие Гирты, тем более это не круглый юбилей. Элеонора Ринья волчица-оборотень, это тоже знают все. Мастер Дронт ездит к ней, я видел его записи, в нем были формулы и наименования лекарств. Я знаю некоторые из них, учил номенклатуру, чтобы каждый раз не искать по справочнику, когда мы консультировали таможню и проводили проверки. Это сильнодействующие психоактивные препараты, ингибиторы нервной системы и прекурсоры для изготовления наркотических веществ. Скорее всего, он лечит леди Элеонору, также, как и магистр Зо лечил жену сэра Конрада, Сив. Мэтр Тралле и остальные знают обо всех ее злодеяниях, и как я понял, это известно и тебе. Но никто ничего не предпринимает против нее, потому что Элеонора Ринья племянница сэра Вильмонта и без пяти минут герцогиня Гирты. Одним словом я раскрыл это дело, и моя миссия тут полностью выполнена. Сегодня напишешь докладную для леди Тралле, отчитаешься, и поедем со мной в Мильду.
  - Ага, сейчас - презрительно бросила, нахмурилась Мариса, пытаясь скрыть разочарование - тоже мне раскрыл дело. Ну и что? Ну Илва Наследница, внучка Волчицы Сив. Можешь теперь пойти и поймать ее. Только сперва найди того, кто тебе ордер выпишет на такой арест.
  - Моей изначальной задачей было установить преступника, и я его установил - парировал Вертура - дальше меня не касается, меру пресечения пусть выбирают суд и уполномоченные лица. И еще я нашел доктора Ардейра Гранне. Он погиб именно на той войне, тридцать пять лет назад, во время осады Гирты войсками Сигфреда Тинкалы. Он воевал под знаменем генерала Барда на стороне Фолькарта. И официально у него не было никакой жены.
  - А при чем здесь еще этот Гранне? - спросила Мариса - а его где ты выкопал?
  - При том, что был такой доктор, жил в Йонке, ездил по округе, лечил людей. А это значит, что барон Визра сейчас тоже где-то в лесу у некой Майи Гранне, а доктор Гранне был мужем ее матери, которую лесные люди зовут Хозяйкой Грозы. Призрак женщины, которая завлекает к себе мужчин, а потом селяне находят у своих порогов новорожденных девочек. Надо расспросить Лео...
  - Да слышала я эту глупую сказку! - возразила Мариса - сам подумай, никакая мать не бросит так своих чад, если она в здравом уме...
  - А она и не бросает - объяснил детектив - она какая-то лесная коряга и сама их няньчить не может. Так что растит их руками селян, находит им мужей, а потом они уходят из Леса. Я не знаю, зачем это нужно, но так происходит, и если мы подождем, то, вскоре сэр Визра должен объявиться в городе вместе с этой Гранне и он уедет с ней дальше в свое академическое путешествие. И это дело я тоже вам раскрыл, а вы не цените. Конечно, чтобы знать наверняка, мне надо еще посмотреть архив в отделе, там это тоже должно быть... И, как я понимаю тот кабинет без таблички, наверху у мэтра Тралле это и есть ваше тайное хранилище секретных документов?
  - Я и так тебе скажу - мрачно покачала головой Мариса. Смутная догадка начинала одолевать ее, но она так и не решилась задать вопрос, чтобы ее прояснить. За разговором они миновали перекресток с проспектом Рыцарей и уже подходили к мосту.
  - Это дело уже не раз пытались поднимать и расследовать - начала издалека Мариса - я смотрела бумаги по нему и это еще с самого основания Гирты, все одно и то же. В основном скептические статейки в периодике типа 'Скандалов', или сводки из полицейских дел. Я готовила статьи, даже отсылала их в разные большие журналы, в Мильду, в Лиру, но там так ничего и не ответили. Решили, наверное, что наш местечковый фольклор никто читать не будет, никому это не нужно и неинтересно... Хозяйка Грозы это тоже какой-то воплощенный падший дух, она заманивает высокородных мужчин, берет их семя и передает своим дочерям какие-то свои силы. Есть мнение, что Мария, первая Булле, тоже была ее дочерью. Только ее отцом был не человек, а тот самый Дракон, который спит под Собором Последних Дней. Через нее в наш мир пришла его кровь... Вот что ты за человек, надо же было тебе и в это угодить!
  Они перешли реку, вошли под арку ворот за мостом, остановились под ней. Вертура огляделся, принюхался к стоящей тут же, в каменной нише жаровне, свежее ли мясо, купил два больших горячих бутерброда и кружку юва. Дождь припустил. Играла шарманка, плаксиво выпрашивая денег на закуску и выпивку. Горожане толпились под воротами, неохотно расступались перед проезжающими каретами и грохочущими упряжью верховыми. Ворчливо беседовали, грызли бутерброды, отпивали из кружек, брезгливо морщились от горького, холодного напитка.
  Громко шелестел дождь. Детектив и Мариса молча ели свои бутерброды, тоже пили жидкое темное юво. Мариса привалилась локтем к стене, обреченно смотрела на льющиеся струи воды, на бегущих по мосту мальчишек: один убегал от компании, те отставали, грозили ему, кричали что-то вслед. Вертура стоял рядом, склонившись к ее виску, говорил громким шепотом так, чтобы за шумом дождя и музыкой никто не мог подслушать его слов.
  - Та трава это от нее? - внезапно как-то по особенному злобно и угрожающе, перебила его, потребовала ответа Мариса - ты что, был с ней?
  - Я не знаю, что это было - опустив глаза, честно признался детектив - мы с Йозефом вроде как очень сильно напились, он так говорит, но я не пил... - и он рассказал ей то, что помнил из своей истории неудачных поисков пропавшего барона Визры.
  - Значит ты все-таки принц - уставив глаза на дождь, дослушав его, обреченно рассудила Мариса и подняла не него печальные, полные ожидания глаза - а Йозеф у нас безродная деревенщина.
  - Прости... - сокрушенно покачал головой Вертура - я...
  - Вот если бы та на мне женился, и я бы стала принцессой, ты бы меня действительно удивил. А так это всего лишь очередное мерзопакостное скотство - изо всех сил стараясь не сорваться, скрыть жгучую досаду, поморщилась она. В несколько шумных глотков начала пить из кружки, подняв ее так, чтобы он не видел, что она едва сдерживается от слез горечи и обиды, сдавивших ее сердце. Допив внезапно молодцевато и громко, с наигранной грубой претензией, заявила - ну что ты встал? Не видишь, все кончилось, иди, еще купи.
  - Да, ну все как всегда. Просто омерзительно все вышло... - вернувшись с добавкой, снова начал оправдываться детектив. Пока он ходил к телеге, он очень боялся, что она возьмет и уйдет, но, спешно протолкнувшись через толпу с полной кружкой юва и новым бутербродом, который он купил ей, чтобы хоть как-то загладить ее обиду, специально для нее попросил положить в него побольше мяса с луком, все таки нашел ее на прежнем месте. Она все также неподвижно стояла спиной к нему, привалившись плечом к серой каменной кладке, смотрела на реку и дождь. Даже не повернулась к нему, когда он подошел, передал ей юво и встал чуть позади нее. Он попытался коснулся ее руки, но она в ответ только брезгливо и резко дернула плечом, чтобы он не смел даже прикасаться к ней.
  - Черт с тобой - внезапно заявила она, залпом выпив сразу половину своего юва. Словно спьяну, подалась на шаг назад, наваливаясь на него спиной - раз ты такой индюк, тоже использую тебя, как эта Гранне, а когда я стану править в твоей стране, заведу себе молодого любовника и подошлю к тебе наемным убийцей.
  - Когда я стану королем, обязательно назначу тебя королевой, обещаю - обнял ее, утвердительно кивнул он ей и передал ей свежий бутерброд с жареным фаршем луком, капустой и жиром - вот, это тебе. Я попросил налить как ты любишь, побольше майонеза...
  - Ага, вот и все твои обещания, все на что ты способен - с печальной усмешкой ответила она, принимая бутерброд и, внезапно переменив тон, энергично кусая от него, неумолимо бросила ему - все, я уже устала от тебя. Сплошная болтовня, языком только способен молоть. Проваливай от меня, вперед, иди давай быстро, завоюй свой трон в мою честь. Ну, чего стоишь? Вот, начни хотя бы с Гирты.
  С реки послышались грозные пьяные крики. По мосту, шатаясь, придерживая над головами от дождя новомодные полосатые плащи, которые портные как будто нарочно забыли оснастить капюшонами, переходили на северный берег реки знакомые студенты.
  - За Гирту хоть в реку! Слава Гирте! - вскинув руки, хрипло и пьяно провозгласил хвостист Прулле, взывая к стоящей под аркой ворот, прячущейся от дождя публике, абсолютно безразличной к его патриотическому порыву.
  - В очко сортира! - глумливо и громко, так что гуляющее под сводами эхо подхватило его хриплое старческое карканье, высказался какой-то корявый наглый дед.
  - Чего? А ну! - наддали не него яростные школяры.
  - А ты что, за Гирту в очко сортира не готов? А? - сжимая тощий морщинистый кулак, с напористой угрозой прокрякал ему тот - а если сэр Булле прикажет? Патриоты вы или дерьма куски?
  - Ты чего? А, дед? - обиделся озадаченный таким поворотом хвостист Прулле, отошел и стыдливо пожал плечи.
  - А вот и вы! - закричал, весело замахал бездельник Коц, заметив Марису и детектива.
  - Ага, мой король пустых обещаний! - пьяно и печально кивнула она, взмахнула, продемонстрировала бутербродом Вертуру. Слепо подавшись на него спиной, то ли не рассчитав движения то ли нарочно, крепко ударила головой ему в зубы так, что он едва не прикусил язык - а я ваша лунная королева и теперь вы будете нашими подданными. Мой первый приказ: на колени всем втроем, и лизать мне сапоги!
  И она развернулась, схватила его обеими руками за плечи, словно пытаясь бросить на мостовую, но сама пьяно оступилась на мокрых камнях, и если бы детектив не удержал ее, точно упала бы следом за недоеденным бутербродом, который выронила из рук, обляпав свой черный нарядный плащ белым жирным майонезом.
  
  ***
  
  В контору они вернулись только вечером. В зале было пусто. Дюк, что сидел за столом дежурного у дверей, скривившись, принюхался, грубо заявил, что от них разит вином, сказал о том, что это только из за них, инспектор был вынужден отправить Фанкиля, лейтенанта и доктора на какие-то розыскные мероприятия, но почему именно из-за них, так и не уточнил.
  - Мразь! - с силой сжала зубы, скривила лицо Мариса, кивая на Дюка. Резко и требовательно схватила Вертуру за руки, до крови вцепилась в них ногтями, страшно уставилась ему в глаза, затряслась от ненависти, зашипела - убей его! Разбей ему голову! Заруби!
  - Подстилка! - услышав ее, запрокинул подбородок, оскалил зубы, презрительно и громко крикнул с другого конца зала полицейский. Вертура сделал вид, что спьяну вообще ничего не услышал и понял о чем это они. Схватил Марису ладонями за голову, растрепал ей косу, едва не свернув стоящий рядом стул, высунув язык, шумно и жадно поцеловал ее в широко раскрытый рот. Повлек, потащил ее к дверям и, бесцеремонно лаская ее, совершенно не обращая никакого внимания на кривую, вызывающую ухмылку и злые, налитые кровью, исполненные алчной готовности к драке глаза обидчика, полностью проигнорировав его демонстративно сжавшую древко секиры напряженную ладонь, вытолкал ее на лестницу.
  
  ***
  
  Глава 17 Безысходность. (Еще неделя, суббота)
  
  ***
  
  Неделя подошла к концу. Наступил понедельник, такой же серый и дождливый как и воскресенье. Временами шел дождь, но чаще было просто пасмурно и ветрено. Медленно и печально потянулись дни. Серые, холодные, с бесконечными часами ожидания в конторе и выездами по каким-то бессмысленным расследованиям происшествий, типа того, что случилось со стручками и погибшей семьей или загадочных, но от этого не менее однообразных ограблений и убийств, которые, строча горы формальных отписок с отсылками на какие-то такие же бесконечные и путаные подзаконные акты, отказывались расследовать жандармы и полицейские.
  Был безрадостный, но торжественный, приуроченный к празднику крестный ход. Едва ли менее многолюдная, чем на фестивале, плотная многокилометровая процессия полдня шагала по улицам города под серым проливным дождем. После него промокший и замерзший, начерпавший башмаками воды из луж, стойко скрипя зубами прошедший вместе со всеми от начала и до конца Вертура простыл.
  За эти дни в их доме умерли двое: мужчина, что был старше детектива едва ли на несколько лет и какая-то уже совсем немолодая женщина. Старуху он видел всего пару раз, она жила в каморке, на другой лестнице и за пару мелких монет мыла в комнатах арендаторов полы. Соседа же, отзывчивого, доброго и умелого слесаря, что как-то помогал ему чинить заклинивший замок, Вертура нередко видел, выходя из парадной на службу по утрам. Узнав о его смерти, Вертура и Мариса поднялись к нему в комнату, принесли его семье немного денег. Вдова, женщина лет тридцати пяти, с благодарностью приняла их. Прижав к подолу своего платья самого маленького из детишек, жалостливо поглаживая его по светлой головке, моргая, задыхаясь от слез, сказала, что ее муж был самым лучшим, самым настоящим, самым ласковым и верным христианином. Перед смертью он обещал детям и ей, что будет ждать, обязательно будет молиться за них. С печальной, исполненной какой-то страшной обреченной тоски и горечи улыбкой прибавила, что когда наступит ее срок, они снова будут вместе. Вертура опустил взгляд и скорбно кивнул. Мариса протянула руки, обняла ее, прошептала, что все обязательно так и будет, но сейчас Бог хочет, чтобы она жила. Как бы не было тяжело, у нее остались дочери и сын. Без нее им будет очень плохо и ей надо присматривать за ними. Надо просто еще немного подождать и потерпеть.
  В другой день была порка, на которой был оглашен смертный приговор проворовавшемуся крупному чиновнику, а также городскому подрядчику, его бухгалтеру и юристу. Суд над ними тянулся уже больше года и несмотря на очевидность противоправных деяний и убытки казне, судьи все никаких не находили достаточных доказательств преступления. Неделю назад за это дело взялся военный трибунал. Без всяких оговорок приговорил всех четверых к смерти через повешенье на мосту. Посмотреть на оглашение и храбрящиеся, при этом удивленные лица арестантов, несмотря на ливень, собралось множество людей. Под дождем шеренгой стояли жандармы, старшины и коменданты районов. Пока зачитывали приговор, майор Тинвег проезжал перед строем на коне, улыбался им так, как будто искал, кто будет следующим.
  Все остальные дни была служба. Были какие-то встречи, какие-то знакомые и незнакомые люди, с которыми разговаривали о каких-то путаных делах и каких-то других еще более неясных персонах инспектор Тралле или Фанкиль. Вертура, Дюк и лейтенант Турко несколько раз выезжали с ними, но в разговоры не вмешивались. Молчали как примерные жандармы-дуболомы, стояли, грозно кривили лица, несколько раз, по приказу допрашивали, совершали аресты. Когда было надо, колотили ногами и плетками. Били без особого рвения, но как и полагалось по негласному полицейскому укладу, изо всех сил.
  Даскин опять куда-то уехал. Куда - никто не отчитывался. Не задавал вопросов и Вертура. Раз он был свидетелем опроса какого-то важного и гордого, по виду весьма небедного, человека, что во время разговора с Фанкилем и инспектором с напором утверждал, что он верноподданный короны, христианин и патриот Гирты. Долго что-то доказывал, жаловался, требовал принять какие-то меры. Когда он ушел, Фанкиль брезгливо поморщился, сказал что это из 'Комитета Спасения', но толком так ничего и не прояснил. За него высказался лейтенант Турко: с раздражением бросил, что раз такие патриоты, пусть сами в полицию и идут, а как предложат на выбор взятку или нож, вот там пусть сами и демонстрируют чего на деле стоят их совесть, принципы и честь.
  - Патриот это тот, кто самоотверженно исполняет свой христианский и гражданский долг - не удержался, все-таки вступил в разговор, едва сдерживая обиду и злость, заявил на весь зал Фанкиль - дворник, когда он улицу метет как надо, за чистотой и порядком в парадной следит. Вот это патриот. И непьющий отец большой семьи. И чиновник, если не крадет без меры. И отзывчивый мудрый священник, у которого не ты один во всем виноват, и честный полицейский. И пожарный, который когда горит дом, не рассказывает что у него обед и солдат, защищающий свою родину и врач, лечащий даже тех, у кого нет денег. Вот это настоящие патриоты. А эти бездельники, лицемеры и болтуны. О смирении, о непротивлении злу насилием рассказывают только когда им это выгодно. О том, что зло не победить твердят и, что царствие их не от мира сего и что только они последние христиане на земле, а сами подряды за взятки берут, обманывают друг друга, с бандитами братаются, а потом, чуть что отрекаются от своих же. Была тут одна история...
  - Да, твари - мрачно заключил Вертура, внимательно дослушав до конца омерзительный рассказ о предательстве и низости, фигурантом которого, много лет назад стал не кто иной, как известный всем племянник владыки Дезмонда, Борис Дорс, подло обманутый этими лживыми и лицемерными людьми. Внезапно, поймав себя на мысли, сам жгуче устыдился того, что всегда в тайне утешал себя тем, что это ему плохо и это он всегда страдает больше всех.
  - Гореть им в аду - печально и зло одновременно, понизив голос, ответил Фанкиль - такое не прощается. Тем более они и сами прощения никогда просить не будут, потому что всегда правы, а если и будут, то только за то, что ты у них сам дураком был. Всегда прицепятся, всегда найдут в чем всех вокруг обвинить. А прикрываться верой и Писанием в таких делах это уже самое последнее свинство. Уж лучше бы они просто наперсточниками были. Те хоть душу не губят, позарился на легкие деньги - сам виноват, Бог за жадность наказал, а после таких вот верить уже не во что. Я поначалу, с первых раз, тоже думал, что вот они, настоящие и самые лучшие, но Валентин их знает, сам их неоднократно в деле видел. И все они регулярно приходят к нам. Рассказывают повсюду, в газеты пишут, как нам надо покаяться, какими милосердными быть, и что нам надо делать, чтобы души наши и родину спасти.
  Рыцарь опустил голову, устало опер ее о локти. Лейтенант Турко, что сидел за столом, держа перо в руках, долго, выразительно и осуждающе смотрел в его сторону. Задумавшись, не сказал ничего и детектив, только молча кивнул в ответ.
  После этой истории о вере и политике как-то долго никто не говорил.
  В пятницу случилось неприятное. Пришли двое жандармов, без всяких приветствий подошли к столу Вертуры и предъявили ему повестку на допрос. Никто из коллег не сказал ни слова, не вступился за него, так что тот покорно встал и пошел со своими конвоирами. Несколько часов он провел в тесном коротком коридоре с жесткой деревянной скамейкой и двумя массивными и глухими запертыми дверьми, томясь в тяжелом безысходном ожидании, когда его изволят вызвать. У него конфисковали оружие, портупею, ремень и сумку и оставили одного в тесном и темном, лишенном окон помещении. На приеме ему сухо разъяснили, что он проходит как подозреваемый по делу о служебном подлоге в отношении эсквайра Вига Троппа, что сейчас содержится под стражей в тюрьме, будучи арестованным по показаниям незнакомого Вертуре квартального надзирателя и самого детектива. Как только ему начали задавать вопросы, Вертура честно и обстоятельно ответил на них, рассказал от начала и до конца всю историю с Эрсином, не преминув уточнить, что лично он никаких показаний не давал и никаких представлений не подписывал. Что указанный факт может с уверенностью подтвердить его непосредственный начальник, капитан Валентин Тралле, которому он, Вертура, сам лично, по первому же его требованию, устно изложил все обстоятельства этого дела. Его объяснения и ответы на вопросы внесли в протокол, дали подписать что с его слов все записано верно, снова отвели в темный коридор со скамьей и заперли дверь. Вертура был опечален и полностью морально разбит. Самые дурные мысли о том, что теперь его самого арестуют и на этот раз уже он сам попадет под жернова правоохранительной системы Гирты, терзали его сердце. Он думал о том, что это конец, дело против него уже составлено, и арест злополучного эсквайра, это всего лишь формальный предлог, чтобы расправиться с ним. Его обвинят, арестуют, а потом будут тюрьма и суд, тот самый, который так щедро подписывает приговоры по отрубанию голов, рук и ног, и Мариса будет свидетельствовать перед судейской коллегией против него, подтвердит любое обвинение, которое уже придумал и проработал так нуждающийся в выполнении плана, чтобы получить надбавку к жалованию, следователь... А потом его казнят на потеху толпы как предателя и шпиона. Но прежде наденут кандалы и повезут в тюрьму, будут держать его там и больше он никогда уже не выйдет из этих застенков, не увидит синего неба и солнца, разве что когда поедет в клетке на казнь... Это было ужасно, и когда дверь снова открылась и вошли двое жандармов, чтобы отвести его обратно в кабинет, детектив был окончательно подавлен и сломлен настолько, что готов был признаться во всем, лишь бы вдобавок ко всем своим злоключениям не попасть еще и под пытку. У стола следователя на стульях сидели инспектор Тралле и еще какой-то незнакомый, судя по форме высокопоставленный, служащий: как понял из их разговора детектив, комендант юго-западного района Гирты. Оба сурово и одновременно безразлично смотрели на подследственного, и по всему было видно, что они уже приняли решение как поступить с ним.
  - Читайте и если возражений не имеете, подписывайте - бесстрастно подвинул бумагу и чернильницу Вертуре дознаватель. Детектив мысленно перекрестился и, сказав себе 'Господи помилуй меня грешного', с замиранием сердца прочел отпечатанное на пишущей машинке от его собственного имени заявление о том, что получив анонимный донос от неустановленного лица, лейтенант полиции Марк Вертура и лейтенант квартальной самообороны Эмиль Рулле, в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом Гирты были обязаны провести по нему проверку, по результатам которой лейтенантом Рулле, за необходимостью срочного реагирования в силу наличия в изложенных в доносе фактах свидетельствующих о пристутствии квалификационных признаков тяжкого преступления, а также по причине отсутствия лейтенанта Марка Вертуры в городе в связи со срочными розыскными мероприятиями (к тексту прилагалась выписка из журнала отдела Нераскрытых Дел с датой их с Фанкилем поездки на северный берег Керны, к карантину), было принято единоличное решение о необходимости ареста эсквайра Вига Тропа. О чем лейтенант и ходатайствовал своему начальнику, капитану жандармерии Нильсу Гукке. По одобрительной резолюции которого, обвиняемый и был немедленно помещен под стражу с целью предвосхитить его возможные попытки повлиять на свидетелей, скрыться от следствия или уничтожить улики до завершения дополнительной проверки, назначенной для окончательного подтверждения или опровержения аргументов, приведенных в обращении неустановленным заявителем.
  Вертура покорно подписал эту бумагу. Оставил свое письменное свидетельство, что с протоколом ознакомлен и полностью подтверждает изложенные в нем объяснения. Инспектор Тралле хмуро кивнул и они с детективом покинули кабинет. Вертура хотел поблагодарить капитана, но видя его злое, насупленное лицо и сжатый кулак, устыдился и молча поплелся за ним обратно в отдел.
  - Ну что? - громко и с напором потребовал ответа доктор Сакс, как только они вошли.
  - Оправдали - кивнул от своего стола на растерянно держащего в руках свои вещи, которые ему вернули по окончанию допроса, изможденного, не знающего что и сказать после всего пережитого, Вертуру, Фанкиль.
  - Ну и хорошо. На все Воля Божия - выждав паузу, заключил рыцарь и снова обратился к своим записям, как будто это был какой-то пустяк. Мариса не сказала ничего, только еще более мрачно и подозрительно посмотрела на детектива.
  Ничего примечательного больше в эти дни не было.
  
  ***
  
  Первая желтизна отчетливо проступила в листве. В сыром воздухе уже чувствовались холод и аромат осени. Унылыми черно-зелеными зарослями стояли сады. Серыми, выветренными фасадами громоздились дома. По улицам тянуло конским навозом и терпким дымом многочисленных печей. Стремительные мутные ручьи текли между камнями кривых улиц, печальными силуэтами темнели на серой глади залива, ожидали погрузки и попутного ветра корабли.
  Вертура и Мариса стояли на набережной Керны на углу большого темно-серого, квадратного дома с живописным маленьким садом, ведущем на бельэтаж крыльцом и высокой чугунной изгородью. Вдыхали тянущий из переулка пряный аромат дымов печных труб, мокрого конского навоза и соленых морских трав. Смотрели на широкие гранитные спускающиеся к серой воде ступени, на гуляющие по заливу темные, тускло мерцающие волны. Молча курили, слушали прерывистые крики чаек, шум ветра, скрип снастей и тяжелый мерный плеск хлюпающей между камнями набережной воды.
  Казалось, все темы для разговоров давно иссякли, осталось только молчаливое, напряженное присутствие. Дни детектив проводил на выездах или в отделе. С Марисой они приходили домой порознь. Она работала за его письменным столом, а он либо спал, либо читал лежащие на подоконниках и в шкафу книги. Вечерами, если не было сильного дождя, они вместе выходили на прогулку. Делали круг по городу, спускались к морю по улице, на которой стоял его дом, шли по набережной, смотрели на серое небо, на море, поднимались по южному берегу Керны, мимо Университета, к Старому мосту, возвращались по проспекту Рыцарей мимо депутатского дома обратно до улицы генерала Гримма.
  Также в эти дни Вертура наконец удостоился и приема у Хельги Тралле. На прямой вопрос о расследовании по делу об убийствах на Еловой дороге, детектив многозначительно сообщил что слышал определенные слухи, которые взяты в качестве рабочей версии, но они заслуживают внимания только как опорный, нуждающийся в проверке материал. Куратор полиции Гирты внимательно, не перебивая, не задавая никаких дополнительных вопросов, выслушала его, кивнула и ответила, что пока этого достаточно и отпустила его в полной растерянности: он так и не смог понять, удовлетворена ли она проделанной им работой или нет.
  Раз они ездили с Фанкилем в больницу. Смотрели какие-то бумаги в ординаторской и бухгалтерии. Вместе с котом искали того, кто забрался в больничный морг, и, разгромив его, вскрыв несколько тел, очень сильно обглодал их. Ходили по всем палатам и подсобным помещениями, но виновного так и не нашли. Не обнаружили и следов голого черного человека, что, запрыгнув в окно, так напугал почтенную семью в ночь фестиваля Гирты. Пару раз ездили в Лес. С этих утомительных прогулок детектив возвращался весь грязный, мокрый, голодный и злой, Мариса смотрела на него с ненавистью и презрением, качала головой, но все равно оставалась у него, относила его вещи на ночь в стирку и забирала до рассвета свежими и высушенными. Он же старался быть с ней ласковым и вежливым, но выходило плохо. Он очень хотел преодолеть это холодное недоверие к ней, что предательски закралось и поселилось в его сердце после всего увиденного, услышанного и случившегося за время его пребывания в Гирте, но это было выше его сил. Он жалел Марису, что волей куратора полиции была приставлена к нему, всеми силами старался пересилить это неприятное чувство, но не мог справиться с ним: выдержки хватало только чтобы не дать ей подзатыльник за очередную издевку, или обидную, злую и грубую насмешку. И все равно почти каждый вечер они ложились на одну кровать, лежали рядом друг с другом, а когда оставался в одиночестве, когда она задерживалась где-нибудь или допоздна засиживалась с сестрой, в его душе просыпались тоскливое, тревожное и одинокое беспокойство. Раз, не дождавшись ее до самого позднего вечера, он встал и, презрев усталость, оделся и пошел за ней.
  - Уже поздно, пойдем - стоя в прихожей квартиры Хельги Тралле, тихо сказал он Марисе.
  Она была пьяна. Поджав колени, сидела на табурете. Как всегда у окна, рядом с кухонным столом, под светом яркой, режущей глаза электрической люстры, застланной густым и едким трубочным дымом. Услышав, что он зовет ее, она грубо ответила ему, но он сказал, что скоро полночь, протянул руку. У нее был такой вид, что она хотела плюнуть ему в раскрытую ладонь, но все же отставила недопитый фужер, тяжело и печально вздохнула, надела плащ, шляпу и сапоги и пошла домой.
  Также за все эти дни они так и не дошли до храма, куда их приглашал отец Ингвар. О разговоре, что случился в тот день, когда он ходил на службу в собор Иоанна Крестителя, больше не было и речи. Правда, иногда были моменты, когда словно бы между Вертурой и Марисой и не было того недоверия, что ощущением серой тягостной и непредсказуемой угрозы тяготило и ее саму и детектива. Чаще всего так случалось, когда они ходили по центру Гирты, где величественные, возведенные еще в прошлые века, постройки дворцов, учреждений и церквей, как это всегда бывает в таких местах, прогоняли любую тоску и навевали радостные мысли о том, что все дурное рано или поздно закончится, а хорошее навсегда запечатлеется, останется в душе. Что слезы и боль с годами перегорают в теплые воспоминания, а сиюминутные тяготы это всего лишь скорбный миг, которой пройдет, как прошло и отступило то зло, что когда-то пыталось разрушить и осквернить и эти дома, улицы и стены.
  Раз они стояли на площади перед герцогским дворцом, спиной к воротам парка. Задрав головы, смотрели на серое небо и черный шпиль Собора Последних Дней.
  Сизые и хмурые, как штормовое море, облака бежали низко над крышами ратуши и счетной палаты Гирты. Это был тот редкий час, когда дождь уже закончился, а мощный, порывистый, дующий над городом, раскачивающий кроны дубов, стучащий флюгерами и ставнями, ветер еще не успел нагнать с моря новых туч. Принести на побережье очередной, уже почти что по-сентябрьски холодный и темный ливень. Чайки, что залетали в поисках еды к Рыночной площади, облетали колокольню Собора, в молчаливой торжественности очерчивали вокруг нее широкие круги. Говор голосов и цокот лошадиных подков эхом отдавались от каменных фасадов. Прошедший здесь еще совсем недавно фестиваль, кровавые поединки и потешное сражение, убийство генерала Кибуцци и зловещая ночь - все исчезло, как будто все это было когда-то, много-много лет назад, и где-то очень далеко, в каком-то завораживающем, чудесном и небывалом сне. Остались только грязно-рыжая стена ратуши с торжественными, укрытыми цветными витражами окнами, высокая ограда перед герцогским парком и мрачные в своем величии темные, увенчанные мансардами и башенками, плотно стоящие вокруг дома. Люди, пешие и верховые, спешили от одного к другому концу площади, сутулились, вжимали головы в плечи, словно пригибались под гнетом холодных и пасмурных туч, низко нависших над ней.
  Со стороны реки за высокой, украшенной литыми венками и кошками, чугунной изгородью, темнела сумрачная каменная арка. В ее глубине просматривались плотно запертые двери, ведущие в Собор. Высокие и узкие, глубоко посаженные в бойницы в черных стенах матовые окна, не позволяли заглянуть, узнать, что там, за ними внутри.
  - Он стоит тут уже три тысячи лет - подняв взор на фасад, медленно, словно нехотя, как будто что-то заставило ее говорить против ее воли, произнесла Мариса - Собор Последних Дней. Он был тут еще до того как люди поселились на побережье. В архивах нет никаких записей, когда его построили и кто его архитектор. Есть история, что некий падший ангел, что раскаялся в своем мятеже, возвел его, в те времена, когда на земле не осталось ни одного человека, в знак того, что когда люди перестают служить Богу, то ангелы продолжают служить Ему. Господь помиловал его и остановил для него время до тех пор, пока не наступят Последние Дни. А когда мир будет рушиться, погрузится во мрак, и лишившиеся своего царства обреченные падшие духи пойдут на приступ Небесного Иерусалима, чтобы не остаться во внешнем небытии, его врата откроются, и другие падшие ангелы, кто ранее отрекся от своего князя, сатаны, будут служить в нем самую последнюю литургию... - Мариса тяжело вздохнула - конечно можно сказать, что все это ерунда, но вокруг него действительно какая-то аномалия. Собор постоянно кто-то пытается исследовать, но никакие машины, ни люди до сих пор не смогли в него войти. Если смотреть по фотографиям, видно только черный, не отражающий свет контур, а то, что мы видим, все эти двери, стены и арки, это просто нам кажется, как будто бы все они существуют, хотя на самом деле, наверное, их нет... Лео тоже смотрел его. Часто ходил сюда со своими приборами, проверял, каждый раз что-то записывал... Он говорит, что никакой логики или физики здесь нету, и это просто чудо, оставленное в назидание нам Господом, как звезды, которые видно, но на самом деле их нельзя достичь, потому что там, за границей видимого нам мира, за морем, за краем земли, тоже ничего нет. Только пустота и чернота... - она отпустила локоть Вертуры, стуча каблуками, отошла от него на пару шагов, раскинула руки в своих широких черных рукавах и сделала круговое движение, как будто танцуя в такт какой-то слышимой только ей одной музыке. Ветер подхватил ее темный длиннополый плащ, черные с багровым полы мантии и перевитую скорбными белыми и синими лентами косу. На миг сделал ее похожей на расправившую крылья большую темную птицу.
  - Я вот думала... - попыталась улыбнуться она, печально глядя в серую пасмурную вышину - читала книги, слышала от Лео, что звезды, солнце и луна, они как лампочки в далеких окнах, как фонари или свечи на другом берегу реки... И до них никогда не дотянуться, не достать, не долететь, потому что это просто отсветы движущихся в эфире, лишенных всякого обоснования и каких бы то ни было осязаемых форм, квантовых возмущений, которые отчего-то воспринимают некоторые наши измерительные приборы, чувствуют наши души, видят наши глаза... Что Господь Бог нарочно создал их, как камни, как деревья, как ветер и снег, чтобы мы не были одиноки, не жили во тьме и пустоте. А леди Хельга не видит их. Для нее весь мир - глухая и немая пустота и чернота. Да, она чувствует солнечную и звездную энергию, слышит нашу речь, шелест ветра и шум города, но совсем по-другому, не так как мы. Наверное, как ангелы и демоны... Если бы я не знала кто она, я бы думала что она спустившийся на землю огненный ангел Божий с мечом. Но это не так. Как грустно, какое разочарование, когда еще одна сказка истаивает пылью... А еще в какой-то книге было что звезды - это глаза небесных ангелов, которых Бог поставил присматривать за нами и за землей, и раньше их было намного больше, потому что со временем и они тоже умирают, ломаются, гаснут, падают с небосвода в ад, становятся черными и обгоревшими. И когда упадет последний из них, когда закатится последняя звезда, все погрузится во тьму и наступит Страшный Суд...
  - Да, я видел как-то иллюстрацию, гравюру, в одной книге - глядя на Собор, поймал ее тонкие пальцы, взял за ладонь, согласился детектив - кто-то пытался представить себе мир как огромное дерево под грозовым звездным небом, которое посадил Бог, и на этом дереве множество яблок и каждое из них это целый мир. Бог стоит с топором и ждет, а когда яблоки созреют, он соберет их все, срубит его и бросит в огонь, а потом посадит семечки и вырастит целый сад. Мы придумываем аллегории, потому что есть вещи неподвластные нашему уму и, когда он не способен осмыслить что-то, чтобы не сломаться, он рождает вот такие причудливые картины. Быть может в этом и есть парадокс нашей веры. В попытке осознания безграничности и холодности окружающего нас космоса, и нашей ничтожности перед этой, возведенной в бесконечную степень пустотой. Если бы Бога не было, даже полностью познав все вокруг, мы бы все равно придумали его, чтобы не сойти с ума в этих неизмеримых массивах формул, закономерностей и цифр... Но нам не надо ничего придумывать или прятаться, потому что Он есть.
  Дослушав его, Мариса на миг замерла и тут же, резко обернувшись к нему, отпустила, бросила, его ладонь. Ее губы скривились в презрительной высокомерной усмешке, взгляд черно-карих глаз на миг полыхнул каким-то злым и страшным, необузданным огнем. Наверное, она хотела сказать что-то что беспокоило ее, несомненно, нечто очень важное, возразить, быть может, даже крикнуть, но в последний миг удержалась, ничего не сказала ему в ответ.
  - Пойдем - скривив щеку, сгорбившись, бросила она Вертуре, цепляя рукой его локоть. Потащила его под арку ратуши, молча дойдя до которой прибавила как бы в оправдание - скоро дождь.
  Детектив согласно кивнул, последовал за ней.
  - Зачем тебе все это? - с горьким надрывом упрекнула она его, подняла к нему лицо, когда они уходили с площади - ты читал много книг, ты знаешь все обо всем, почти как Лео, витаешь в облаках, постоянно рассуждаешь о чем-то... Но здесь на земле все иначе. Хлебом духовным сыт не будешь, разве ты еще не понял этого? Здесь грязно и холодно, здесь всем все равно, что будет завтра, а уж тем более, когда-нибудь там потом, после смерти. Какая кому разница? Завтра все изменится, а может, этого 'завтра' и не наступит вообще. Не все ли тогда равно? Главное что сейчас, главное сегодня, сию минуту быть одетым, довольным и сытым...
  - Мне не все равно - твердо ответил детектив, его глаза блеснули, взгляд стал суровым и непреклонным - потому что смерть это не конец. Да, быть может в глазах обиженных, обозленных, разочаровавшихся во всем обывателей, когда вокруг суета, и все говорят, что на земле нет правды, и не надейтесь на князей человеческих, может быть и создается такое впечатление... Но так происходит не потому что так поставил или хочет Бог. Просто одним людям эта правда не удобна или не нужна, другие не готовы сражаться за нее, а третьи боятся или слишком слабы. Ну, или считают, что у них и так много забот и как-нибудь проживут и без этого. И при этом все советуют, убеждают, говорят друг другу, не лезь, тебе что, больше всех нужно, живи как все. Вот и получается, как ты рассказываешь. Даже Апостолов упрекали: зачем вы это делаете, зачем такое говорите. Все бесполезно, один в поле не воин, кто вы такие, вас не будут слушать, у вас ничего не выйдет, вы не сможете ничего изменить...
  Мариса остановилась, внимательно посмотрела ему в лицо. В ее глазах промелькнула едкая, жгучая и завистливая злость.
  - Это все глупые иллюзии! Обман! Как эти ваши звезды, как ваша Божья милость! - резко возразила она, презрительно крикнула - нашел пример, Апостолов! А что толку-то? Даже святых распинали на крестах и бросали на съедение дикому зверью. И почему Бог не помог им? Хотя бы в качестве чуда, проповеди, чтоб другим неповадно было, чтоб все знали, что Он Творец и Он на самом деле велик, а не просто так. Только не рассказывай мне о свободной воле. Все только и твердят...
  - Нет. Вопрос тогда был не в том, чтобы сойти с креста в славе, а в том, чтобы явить подвиг... - попытался Вертура - и к тому же...
  - Подвиг значит? - с обидой упрекнула его, начала распаляться Мариса - пусть явили бы его лучше, убив всех язычников, иноверцев, воров, развратников, насильников, продажных чиновников и убийц. Вот это был бы настоящий подвиг! А они все в монастырь, в тайгу, от нас, людишек, подальше, или на крест. Что мне с такого-то их подвига? Свидетельства того, что Бог не просто картинка с иконы, немой жестокий наблюдатель, нужны не в житиях каких-то там святых, что творят какие-то чудеса, которых никто никогда и в глаза не видел. И не тем, кто и так наслаждается молитвой и постоянно ходит в церковь, а таким грешникам, как я, и не тысячу лет назад, а сию минуту, здесь, как в том псалме. Но нет же. Как все пишут в вашей слащавой умильной макулатуре, ангелам и Богу от нашей грязи внезапно омерзительно! Не снизойдут они до нас жалких и никчемных, но зато очень хотят нас ткнуть мордой в навоз, чтобы у нас где-то что-то вздрогнуло. А где они все были, спрашивается, когда вокруг творились беззаконие и беспредел? Когда надо было как следует наказать предателя и подлеца так, чтобы другим неповадно было и все поняли: вот это оно, назидание свыше, что за все придется ответить вдесятеро, а не просто так упал там когда-нибудь через двадцать лет, оступился, голову о камни разбил. Где падающие огненные звезды, где праведное христианское воинство, где творящие истинные чудеса святые, которые реально помогают людям, а не просто призывают заткнуться и тихо помолиться о спасении души? Зачем мне такой Бог, от которого гадам, вором и убийцам одни попущения и прощения, а мне только испытания и 'гореть тебе в аду!'. Да, конечно, как вы все говорите, им когда-нибудь потом будет очень плохо, если конечно они не покаются, не исповедуются... Ага, когда я сама буду в бездне и мне уже будет не нужно, чтобы они горели там, рядом со мной, в соседнем костре. Легче мне от этого уже не будет. Мне нужно, чтобы они мучились за свои злодеяния сейчас, у меня на глазах, грели прямо здесь. А я бы смотрела, смеялась и подбрасывала бы им дров. И вот тогда бы я точно знала, что вот Он: Бог, и вот Его истинная справедливость, а не эти ваши, прощающие любое зло, те самые, от которых безнаказанные мрази наглеют еще больше, глупые человеколюбие и милосердие. Вот это была бы вера! Без этого вашего соплежуйства и сказок о свободе воли и любви. И жили бы все по Евангелию, потому что боялись бы, и мир был бы намного лучше. И раз Бог все равно требует от нас, чтобы мы все жили по заповедям, скажи, где все это, а? Раз ты такой благочестивый и умный, давай, ответь мне!
  - Не знаю - ответил Вертура, окончательно растерявшись от ее агрессивных напористых слов.
  - Ну вот и все! - мстительно и злобно заключила Мариса и отвернулась. Встала в позу, приняла мрачный, ликующий и победный вид.
  Они спустились к мосту. Молча стояли на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей под навесом 'Сосисочной', как гласила крикливая надпись над входной дверью. Приторные ароматы сдобной булки, жареных колбас и пережженного кофе навевали мыли о том, что пора домой, ужинать и спать. За высокой решеткой двора церкви, за раскрытым, теплящимся огнями свечей окном трапезной, на столе стоял старый, но хорошо вычищенный самовар. Какой-то приятный мужской голос неторопливо и певуче читал, проговаривал какой-то отрывок из Писания. Несколько человек: аккуратно подстриженный длинноволосый городской священник, дьякон и два тощих, сухих монаха из леса, сидели за столом. Обсуждали какие-то свои дела, пили чай, иногда поглядывали на улицу и проходящих мимо ограды и кустов шиповника под окнами людей.
  Снова начался дождь. Редкие еще неубранные после фестиваля флажки и вымпелы печальными мокрыми тряпками свешивались из окон вдоль фасадов домов, прибитые дождем, некрасиво липли к стенам. От черных туч на улицах и в тесных дворах стало почти темно. Над рекой забил колокол. Ему ответил собрат с соседней колокольни. За ним запел еще один. Сумрачные узкие улички, проспекты, небо и дождь - все наполнилось этим густым всепоглощающим чистым медным гулом. Прохожие останавливались, скидывали с голов капюшоны, повинуясь его пульсирующему непреклонному напору, крестились.
  Также поступил и детектив.
  Священник, монахи и дьякон из озаренной теплыми огнями трапезной с отрытым на улицу окном, поднялись со скамьи. Осеняя себя крестами, деловито направились в ризницу: в храмах начиналась служба, что продлится весь вечер субботы и будет идти всю ночь. Ее сменит заутренняя, а почти сразу же за ней, после небольшого отдыха, с самым рассветом, начнется торжественная воскресная литургия.
  
  ***
  
  Наступил вечер. В городе еще звонили колокола. Их мерный глубокий бой навевал сон, сливался с шумом ливня. Прислонившись спиной к кровати, подогнув ногу и положив на колено ладонь, детектив сидел на полу. Смотрел в пламя печи, слушал, как на проспекте переговариваются проходящие под окнами люди, грохот редких, прокатывающихся через перекресток экипажей и цоканье лошадей.
  Мариса лежала на кровати. Щурилась, без особого интереса пробегала глазами строки какого-то фолианта который взяла с подоконника. Изредка тяжело и резко вздыхала, листала страницу за страницей. В комнате стояла напряженная молчаливая тишина. За плотно задернутыми занавесками монотонно шелестел дождь. Тихо ревело пламя, щелкали поленья в печи.
  - Ты пойдешь спать или будешь и дальше так сидеть? - отложив книгу, внезапно как-то по-особенному сварливо и зло, как будто задумав его унизить в очередной раз, спросила Мариса.
  Детектив глубоко вздохнул, встал и молча перекрестился. Подошел к шифоньеру, раскрыл его, найдя в нем несколько колючих шерстяных одеял, которыми, наверное, укрывались в холода зимой, собрал их в охапку и, стряхнув на пол нафталин, начал пристраивать перед печью на полу. Приподнявшись на локте и перегнувшись через край кровати, Мариса внимательно следила, за его приготовлениями.
  - Я лягу тут - заверил ее, ответил на ее незаданный вопрос детектив.
  - Не дури! - бросила она ему одновременно с угрозой и обидой.
  Он вздохнул, отвернулся и снова сел к кровати спиной. Задумчиво и мрачно уставился в огонь, играющий за матовой дверцей печки.
  Ее рука осторожно легла ему на плечо. Смятение и ледяное неутолимое беспокойство тяжелой, утягивающей в пучину одиночества и безысходности волной захлестнули его душу, словно на миг он сам почувствовал все то, что до этого читал в ее глазах, чувствовал в ее сердце.
  От этого завораживающего касания ему внезапно стало настолько печально и одиноко, что он непроизвольно поднял руку, ласково взял Марису за ладонь и, повернув голову, приложил ее пальцы к своей щеке. Мариса подалась на него, подвинулась ближе. Ее темные, почти черные, отражающие рыжий огонь печи глаза горели прямо перед его лицом. Она попыталась улыбнуться, пересилить себя, но не смогла. Моргая, кривила скулы, смотрела на него, из последних сил сдерживаясь, чтоб не заплакать в голос от терзающей ее обиды.
  - Я знаю за кого ты меня считаешь... Я... - прошептала она, задыхаясь от накатывающих слез.
  - Я уже все давно понял - закрыл глаза, чтобы не видеть ее мук, мрачным глухим голосом ответил он ей - еще с той ночи... Но раз у тебя приказ приглядывать за мной, я не собираюсь терзать тебя своим присутствием или прикосновением... Будешь теперь спать на кровати одна, а я на полу, мне привычно.
  - Ты дурак что ли! - надрывным печальным голосом воскликнула она - не в этом дело... ляг рядом! - потребовала она и настойчиво повлекла его к себе.
  Он тяжело кивнул, встал, снова перекрестился на иконы, лег рядом с ней и укрыл их обоих одеялом. Она подвинулась к нему щека к щеке, прильнула к нему, обхватила рукой за плечо и сказала ему тихо-тихо, словно кто посторонний мог услышать их.
  - Обними меня - попросила она и плотно зажмурилась - а я закрою глаза и представлю что ты мой муж. Что все хорошо, что у нас семья и дом и дети...
  Он откинул волосы с ее лица, как можно более ласково поцеловал в лоб, бережно обнял. Не открывая глаз, она попыталась улыбнуться, обхватила его еще сильней, но он уже не чувствовал этого: наверное он слишком сильно устал, или неосознанно вложил в свою заботу все последние остатки своих моральных и физических сил. Обняв ее, приласкав и утешив, пригревшись рядом с ней, он внезапно почувствовал, что его глаза неумолимо слипаются, и он никак не может противостоять этой навалившейся на него тяжелой утомленной сонливости. Уже окончательно засыпая, на грани яви и сна, на один лишь только миг он увидел образ, почувствовал себя стальным, закованным в броню рыцарем или каким-то иным, совсем нечеловеческим существом, что прижимает к себе что-то черное, скользящее и ветреное. Лаская это нечто, переплетается с ним многочисленным хвостами, шлейфами энергетических потоков и крыльями. Всего лишь на миг ощутив все это, он тут же проснулся, встревоженный этим необычайно ярким и реалистичным, как вспышка молнии, видением. Но вокруг все было точно также как и до этого: и темная комната и отсветы печи на потолке, и доносящийся с улицы колокольный звон и шум идущего за окнами ливня.
  - Почему так поздно звонит колокол? - внезапно спросил он. Очнувшись ото сна, он не сразу догадался, что прошло уже несколько часов, а на улице и в доме стоит беззвучная ночная тишь.
  - Пожар - тревожным шепотом проговорила Мариса в темноте. Наверное, это ее страх, что во сне передался ему, или какое ее движение, пробудили его. Поднявшись на локте, она лежала рядом с ним, как дикий лесной зверь, поводила головой, внимательно и настороженно прислушивалась к стоящей вокруг тишине. Ее неподвижные, широко раскрытые глаза горели сумасшедшим диким огнем, словно забытые воспоминания пережитого ужаса с этими далеким беспокойным звоном, разбередили незажившие раны в ее сердце. Ее лицо снова было настороженно-мрачным, но ее ладонь по-прежнему уверенно и твердо лежала поверх груди детектива, и в этом характерном прикосновении, когда в момент хоть и далекой, но все же реальной опасности, она держалась за него, было больше красноречия и искренности, чем в любых словах и заверениях, которые она могла бы сказать ему. Вертура протянул ладонь, уверенно и ободряюще, успокаивая ее, коснулся пальцами тыльной стороны ее руки.
  - Завра поедем, будем смотреть - словно убедившись в том, что колокол звонит не в их районе, почувствовав его прикосновение, мрачно улыбнулась, ответила ему Мариса и с размаху навалилась на него. Распласталась по нему, прильнула к его груди щекой, до боли вцепилась в его предплечье. Он поймал ее руку, сцепил с ней пальцы. Она ответила на его рукопожатие, цепко схватила, сжала его пальцы в ответ.
  - Заберу тебя в Мильду и назову тебя своей женой - перевернув ее на спину и прижав к подушке, твердо, почти с угрозой, заверил ее детектив.
  Она ничего не ответила ему. Только ее глаза сверкнули перед его лицом темным, мягким и бархатным светом.
  
  ***
  
  Стояла уже глубокая ночь. Заложив ногу за ногу, откинувшись на высокую резную спинку стула, Мариса в одной нижней рубахе сидела у окна перед рабочим столом, перевивала распущенную косу, курила. Вертура стоял за ее спиной, ласкал ее шею и плечи, глядел в темноту окна. Закончив с косой, она склонила голову, приласкалась щекой к его руке. Усталость, досада, подозрения и недоверие, что еще недавно ледяной стеной стояли между ними, словно остались где-то далеко за пеленой дождя. Тихая беседа о чем-то совершенно обыденном и несущественном сменила, полностью прогнала напряженную недосказанность последних дней.
  - Поехали сейчас - внезапно спохватился Вертура, выразительно заглянул ей в лицо, крепко сжал руками ее плечи - возьмем на почтамте коней, доедем до Эскилы, оттуда до Ронтолы, а там уже никто не догонит, не найдет. Собирайся. Прямо сейчас. Уедем из Гирты.
  Она подняла голову, было улыбнулась его словам, но внезапно задумалась и коротко ответила.
  - Нет.
  - Почему?
  - Просто нет - резко ответила она. Ее глаза снова вспыхнули тем самым холодным и презрительным огнем, какой он замечал в ее взгляде все последние дни. Наваждение прошло, благостный тихий вечер завершился.
  - Иди спать на пол - мрачно приказала она ему, сбрасывая его ладони со своих плеч.
  - Сама иди! Это мой дом, стерва! - также нарочито грубо и повелительно, нахмурившись, скорчив гримасу, чтобы не улыбнуться, схватил ее за плечо, с силой тряхнул ее, ответил детектив. Сам упал на кровать по диагонали так, чтобы занять на ней как можно больше места. Она радостно и самодовольно заулыбалась, зарумянилась, встала, прошлась по комнате, подошла и резко прыгнула на него. Навалившись всем весом, крепко обхватила его руками, ласково прижалась щекой к его груди.
  Дождь стучал в окна. Фонарь на улице не горел. Наверное, снова отключили электричество. Колокол затих. Все было хорошо. Вертура запоздало спохватился посмотреть сколько времени. Завтра утром он хотел пойти в храм на литургию.
  
  ***
  
  Глава 18 Чернота. Воскресенье. (Понедельник)
  
  ***
  
  В воскресенье, после службы, в соответствии с должностной инструкцией, Вертура зашел в отдел, узнать, нет ли для него каких важных поручений. Из разговора капитана ночной стражи Германа Глотте и Фанкиля узнал, что ночью сгорел дом какого-то важного дельца недавно вернувшегося из поездки в Мирну. Предполагаемой причиной пожара было неосторожное обращение с огнем. Больше, за исключением того, что кто-то сорвал решетку, ведущую в старую канализацию под холмом Булле и пытался открыть за ней какую-то дверь, ничего особенного за эту ночь не случилось.
  Оставшуюся часть дня Мариса и Вертура бесцельно, только чтобы не сидеть в четырех стенах, ходили, гуляли, по улицам Гирты. Смотрели, как солнце играет между бегущих над морем клочковатых черно-серых, громоздящихся высоко над серой водой облаков. Просвечивает через бледные, выгоревшие за лето листья посаженных еще в прошлом веке вдоль набережной вязов и ив. Любовались рекой, крепостью Гамотти на противоположном берегу, лодками и светлыми парусами стоящих на рейде кораблей. На набережной услышав мелодичную музыку, пошли на нее. Наслаждались бряцанием струн прогуливающегося по набережной арфиста: крепкого, жилистого, больше похожего на морского разбойника, чем на музыканта, бородатого мужчину средних лет, в плотной черной мантии и низко надвинутом на лоб зеленом шапероне со звонким оловянным бубенчиком на хвосте. Что-то в его музыке заставляло прислушиваться к каждой его ноте, к каждому аккорду, что извлекали из блестящих струн его истертые, с перебитыми суставами, жилистые пальцы, а когда его холодные и дикие светло-голубые глаза внезапно обратились к как будто невзначай вставшим неподалеку у парапета, решившим дослушать его импровизацию Вертуре и Марисе, та отчего-то внезапно вздрогнула и крепко сжала локоть детектива. Вмиг опомнившись, резко передернула плечами и быстро отвернулась. Гордо выпрямилась, подставляя лицо дующему с моря ветру, тут же подхватившему полы ее плаща и пряди волос на висках, которые она для красоты выпустила из косы.
  Загадочный музыкант же, не выказав своим слушателям больше никакого интереса, снова опустил свой взгляд к мостовой и, продолжая свою игру, неспешно зашагал прочь. Удаляющееся пение его арфы, обрывки коротких выразительных энглинов, еще некоторое время слышались где-то под деревьями на набережной, но внезапно их сменило беззаботное пиликанье гармошки: от университетского корпуса к реке по узкой крутой улочке спускалась большая компания студентов. Покинув аудитории по окончании последних пар, приметив с балкончика перед большим серым домом на скале стоящих внизу Вертуру и Марису, школяры направлялись прямиком к ним.
  До ближайшей лавки, где продавались вино и юво шли веселой толпой. Купив все что нужно, свернули вглубь квартала. Подложив плащи так, чтобы от жестких досок не затекали ноги, сидели у стены на полу в тесной комнате, где сегодня была назначена очередная 'академическая' встреча. Сегодня пили мало. Вертура обнял Марису. Не особенно вникая в стоящую вокруг болтовню и шум, то и дело целовал ее в щеки и лоб. Положил ее ноги себе на колени, наслаждался ее ласками, объятьями и радостной улыбкой. Ушли, как только стало скучно, а рыжеющий за распахнутым окном пронзительный закат, снова позвал на реку, прочь из душной, накуренной мансарды к свежей и холодной, обдуваемой летящим с залива порывистым ветром, воде.
  Прогулявшись по улицам и набережной, вернувшись домой, ждали ночи с открытым окном и жарко натопленной печкой. Беседовали в ясных светлых сумерках: Вертура сидел на полу, облокотившись спиной о кровать, пристроив рядом ножны с мечом и положив руку на колено. Мариса лежала на постели рядом с ним. Ее длинные волосы были распущены, а широкие рукава и длинный подол раскинулись как большие и тяжелые черно-багровые крылья. Выгнувшись, протянув руку к детективу, ласкала ладонью и пальцами его шею и плечи. Трепала его длинные распущенные волосы, из которых уже давно выпал, и куда-то закатился его серый бант. Так прошел еще один день.
  
  ***
  
  - О, а вот тут в кроссворде пересекаются слова 'вошь' и 'герцог'! - глумливо и радостно воскликнул доктор Сакс. Окунул перо в баночку с красной тушью, аккуратно пометил еще не отправленный в печать макет 'Скандалов', чтобы взяли автора на вид.
  - Да что там герцог и вошь - резко продемонстрировал от локтя письмо, нажаловался лейтенант Турко - тут прокуратура нарушений в деле квартального Двинта Нолле со стручками не видит. Восемь трупов, а состава преступления у них нет. Да, у них и когда их бабушку резать будут, нарушений не увидится - продолжил, скривился лейтенант, показывая письмо Вертуре, который как раз переписывал отчет - мы в герцогскую канцелярию пишем, а они его коменданту спускают, обратно в район, самого себя за бездействие ловить...
  - Ага, вот мы тут как будто святые все - покачал головой, прервал его Фанкиль, он хотел было сказать что-то еще, наверное что-то очень мудрое, но лейтенант перебил рыцаря.
  - А это-то тут причем? Святые не святые, а с кого потом спрашивать-то будут при проверке. С владыки Дезмонда?
  - Напишите леди Веронике - как будто чтобы хоть как-то поучаствовать в разговоре, словно между делом, не отрываясь от журнала, внезапно посоветовал детектив.
  Все обернулись в его сторону, посмотрели с недовольным презрением так, как будто он сказал какую-то нелепицу. Только Фанкиль загадочно и злорадно заулыбался, при этом, как и все изобразил, что тоже считает такое предложение неуместным.
  Еще не наступило и полудня, но за унылый, монотонной, бесконечно тянущейся бумажной работой все устали и были подавленны так, как будто отработали всю ночь. Редкие несмешные, проговоренные, перемолотые языками по сотому разу шутки на тему нелегкой полицейской доли вызывали только вялые, презрительные смешки.
  От тяжелых, нависших за окнами туч в зале стояла безрадостная серая мгла. Тени от раскачивающихся за окном рябин заслоняли и без того тусклый, временами пробивающееся через пелену клочковатых, облаков, желтоватый солнечный свет. Ветер поднявшийся еще с утра стучался в окна. Громко шелестел листьями, гонял по плацу удушливую серую пыль. Через раскрытые окна задувал ее в зал, засыпал ей стулья, бумаги на столе. Все говорило о том, что вот-вот пойдет дождь, но часовые стрелки описывали круг за кругом, ветер крепчал, а дождя все не было.
  Чтобы не засыпало грязью, не раскидывало бумаги сквозняком, не наносило мусор и опавшие листья, Фанкиль чей рабочий стол стоял в юго-восточной части зала с видом на плац и тополя и страдал больше всех других, наконец поднялся со стула и закрыл окно рядом со своим креслом. Так прошло еще полчаса.
  Полутьма и духота навевали зевоту. Доктор Сакс от нечего делать бесконечно говорил о какой-то ерунде. Перескакивая с темы на тему, надоедал своей болтовней, пока Дюк не нагрубил ему, отчего тот обиделся и притих. Пару раз заходил магистр Дронт. Окидывал коллег злым и насмешливым взглядом, поднимался к инспектору наверх. Спускался, возвращался за свой стол, садился вполоборота, почирикав в своей папке, с ненавистью захлопывал ее, забирал свой плащ и снова уходил. От его раны на плече не осталось и следа. Поверенный Эрсин сдержал свое слово - с виду магистр выглядел полностью выздоровевшим.
  За последние две недели Вертура окончательно освоился в полиции Гирты, как будто служил в ней кряду много лет. Он прилежно выполнял поручения инспектора, участвовал в нехитрой социальной жизни коллектива: ходил к летней кухне за кипятком, шутил со всеми несмешные шутки о жандармах, прокуратуре и Герцоге. Также как и все, не смеялся над ними, но при этом, как и все, делал замечание полицейским из других служб, если они позволяли себе подобную фамильярность или болтали лишнего.
  Сегодня с утра он переписывал городскую криминальную сводку, которую принесли, чтобы подготовить для архива, но бумаги быстро подошли к концу и теперь он без всякого занятия сидел за своим столом. Бесцельно листал предпоследний номер 'Скандалов', с безразличным презрением разглядывал карикатуру, занимавшую весь последний лист. Вполне техничную, даже с претензией на художественность, гравюру на которой, развязно, как пьяница на углу, прогнувшийся назад голый негр в черных очках и с толстой и длинной черной полосой цензуры наискосок, танцевал перед пафосным пешим латником с крикливым плюмажем и держащим в руках огромный двуручный меч. У негра было подписано - 'смотри какой у меня длинный!'. У рыцаря - 'Сейчас укоротим!'.
  Детектив показал карикатуру недели доктору Саксу, сказал, что старье. Но того это нисколько не смутило. Расплывшись в радостной улыбке, как сынишка получивший от родителей пирожное, гордо объявил, что именно он и допускал это в печать, и что здесь изображены не кто иной, как известный сэр Гонзолле и тот самый, сбежавший из клетки, черный человек.
  - А слышали, что сделали с теми нехристями? - откидываясь и заламывая руки за голову, с довольной усмешкой спросил лейтенант Турко - шумели тут на празднике, забыли, видно, тот погром, который Борис им в прошлый раз учинил. Но теперь-то наши не сплоховали, быстро отреагировали, всех похватали и в клетку посадили. Мастер Тинвег за владыкой Дезмондом отправил, а он Бориса прислал с семинаристами и священником. Приехал, говорит: все, даю вам пять минут, сейчас отец-иерей быстро расскажет вам о нашей вере и либо вы креститесь, либо всех прямо тут порежем на куски.
  - И что? - бросил от своего стола, развернулся Дюк.
  - Ну крестились они конечно, куда они денутся-то - охотно ответил лейтенант - так у них еще толмач был из наших, помогал им. Книженцию их на улице вслух читал и переводил. Книги эти Борис в костер у нас на кухне под котел бросил, а этого за угол общежития завел, и ухо ему там отрезал.
  - Да. Думал дурак, что деньги это просто деньги - довольно покачал головой, улыбнулся, поддержал тему Фанкиль - вот за чужое мракобесие и пострадал. И все правильно: нечего им у нас тут проповедовать ходить. Лицемеры они все и мрази, всё прекрасно осознают в глубине души, что идут против правды Господней. Знают на кого рты поганые разинули. У нас Сын Божий, а у них лжепророки. Их кумиры все умерли, червями давно съедены и сгнили, а Иисус Христос воскрес. Всё они чуют прекрасно, только упорствуют, пока по-серьезному не пригорит. Как запахнет костром, сразу вся дурь выходит, проясняется в дурной башке... А кораблик этих гастролеров, кстати, сэр Август себе забрал и с ареста пожертвование сделал. Был я тут у Этны, у Гончаров, там доктор от епархии служилый ходит, смотрит, детишек и больных лечит. Рассказывал, трапезная для неимущих при храме только по субботам и воскресеньям летом кормила, денег не было. Крапиву с черничным листом вместо чая готовили, а тут вдруг и овощи и пшено сказали, будут подвозить. Понемногу правда, чтобы воровать искушения не было, но объявление висит: приглашают всех, будет теперь каждый день каша и суп со свеклой. Так что со всех сторон хорошо, как надо, во Славу Божию, и вышло.
  - А что в газету не написали? - грубо, как будто чтобы просто открыть рот, уточнил Дюк.
  - Ну так как всегда - как само собой разумеется, развел руками Фанкиль - сами же знаете, вам же только скандалы и мерзости подавай, иначе вы не купите и не прочтете. Вот и не любят они о хорошем и полезном говорить.
  В зал вошел инспектор Тралле, неодобрительно нахмурился.
  - Заканчивайте тут морально разлагаться - строго обратился он сразу ко всем - Лео, у вас есть идеи, как ловить ваших каннибалов?
  - Есть конечно - выдыхая из трубки дым, со скучающей серьезностью ответил тот - на сырое человеческое мясо, разумеется.
  
  ***
  
  Уже сильно после обеда произошел неприятный инцидент. Во дворе, под окнами, началась перепалка. Последовав примеру доктора, который не пропускал без внимания ни одной склоки, что постоянно случались в полицейской комендатуре, детектив замер, навис над столом, прислушиваясь к тому, что там случилось. Вначале было не разобрать, потом четко и ясно прозвучало полное бессильной злобы и уязвленной гордости.
  - Мразь!
  На что в ответ послышались грубые обидные смешки, а через несколько секунд внизу громко ударила входная дверь, на лестнице послышался грохот быстрых шагов, и в зал ворвалась разгоряченная Мариса. Слезы катились по ее раскрасневшемуся лицу, руки дрожали, глаза горели страшно и бешено.
  - Скотина! - воскликнула она, жалуясь. Тряхнула рукавом - тварь, козел, дерьмо!
  - Что такое? - поднял голову от справочника, без особого сочувствия, вяло поинтересовался Фанкиль.
  - Да он... - попыталась было она, но полный мрачной готовности Вертура вскочил со своего места, подошел, резким, грубым рывком подтащил ее к окну, тряхнул за плечо и коротко спросил.
  - Который?
  - Вон тот Кролле, мелкий... - с мстительной злобой в голосе, плача, указала она на группу удаляющихся постовых. Под любопытными молчаливыми взглядами коллег, как будто разгоняясь для атаки, Вертура стремительно подошел к своему столу, достал из сумки фляжку с крепленым вином, как совсем недавно плывший по реке лейтенант, залил в себя сразу половину. Схватил со спинки стула портупею с ножнами, накинул на плечи плащ, опять взялся за вино и снова начал пить.
  Кровавая пелена стояла, пульсировала перед его глазами, лицо напряглось, перекосилось в лютой, безудержной ненависти. Сжав кулаки, он было сделал шаг к все еще стоящей у окна, но уже переставшей плакать, внимательно наблюдающей за ним Марисе, но та только поджала локти и резко шарахнулась от него прочь, настолько ужасным был его исполненный кровожадной, мстительной злобы вид.
  - Только без мечей! - властно одернул его за локоть, уже у лестницы сильным рывком развернул его к себе, перехватил его ножны с мечом, громко крикнул ему, моментально вскочивший от своего рабочего места, уже догадавшийся, что сейчас произойдет, Фанкиль. Заявил ему в лицо - никакой поножовщины! Слышали?
  - Я понял - бросил ему Вертура, одернул рукав, чтобы рыцарь отпустил его и стремительно побежал по лестнице вниз. Не помня себя от захлестывающей его жажды расправы, не разбирая пути, нагнувшись головой вперед, помчался через плац. Молча подлетел к, наверное, уже и позабывшей о недавней встрече с Марисой компании постовых и, стремительной сумеречной тенью проскользнув между двух плечистых жандармов, со всей силы, с двух рук, ударил свою жертву эфесом меча сзади по спине.
  - Придурок, ты что делаешь! - тут же закричали со всех сторон, но было уже поздно.
  Бросив ножны с мечом, детектив сцепился врукопашную со своим контуженным, согнувшимся от боли противником. Ухватив одной рукой за плащ, с замаху бил его второй по голове. Он успел нанести только два удара, прежде чем чья-то гибкая и увесистая плетка не обрушилась на его спину, но толстый шерстяной капюшон плаща погасил удар и это не подействовало.
  - Лежать мразь! Смирно! - наперебой кричали ему незнакомые, страшные и хриплые голоса. Несколько рук вцепились в него, отрывая его от тяжело дышащего от натуги и боли, пытающегося сопротивляться, прикрывающего от тяжелых хрустких ударов голову локтем, полицейского. Их с Вертурой начали разнимать, растаскивать в разные стороны, но готовый в ненависти рвать своего оппонента даже голыми руками детектив в последний момент крепко ухватился за него и, падая, утянул за собой на землю. Снова хлопнула плетка. Тяжело, как удар тарана, врезалась Вертуре в затылок, обхватила его и, загнувшись, попала шлепком в лицо. Тяжелый багрово-огненный шар вспыхнул в его голове, отдался глухим и тяжелым деревянным треском. Это было последнее, что он помнил: дальше его несколько раз ударили ногами, но, увидев, что он больше не сопротивляется, поджал локти, скорчился на земле и притих, дальнейшее избиение прекратили.
  - Это кого это вы тут так молотите? - весело и наигранно поинтересовался, неторопливо подошел в сопровождении лейтенанта Турко и Дюка, Фанкиль. Следом за ними из калитки выглянул и доктор Сакс. Увидев, что больше не дерутся, засеменил в их сторону, опасливо держась на некотором расстоянии за спинами коллег.
  Обсуждая случившееся, полицейские с интересом разглядывали лежащего на траве на боку, держащегося за голову, поджавшего колени Вертуру и его тяжело дышащую от боли, пытающуюся утереть с лица льющуюся из разбитых лба и рта кровь жертву.
  - Со спины крыса налетел! - злобно рычал, стонал, пытался достать обидчика ногой жандарм - найду, убью!
  - Во тебе! - сложил пальцы в кукиш, злобно продемонстрировал ему, перевернулся на спину, откинулся как будто отдыхая после тяжелой работы, детектив.
  Полицейские вокруг засмеялись. Сразу несколько пар рук протянулись к ним, настойчиво подняли на ноги в вертикальное положение.
  - Слабак! Дерьмо! - оправдывался перед сослуживцами, чуть не плача от обиды и унижения, истерично выкрикивал постовой - еще получишь у меня, сучоныш! Понял это?
  - Все, пойдемте - цепко подхватил под локоть Вертуру, повел его в сторону Фанкиль, поинтересовался - ну как? Удовлетворились?
  - Ага - пытаясь удержать равновесие, опираясь на его локоть, со слабо скрываемым стоном, ответил тот. Лейтенант Турко как бы невзначай встал между коллегами и запоздало разъярившимися постовыми, изобразил, что он тут просто так, Дюк сунул руки в разрезы штанов, обошел толпу по кругу, вспомнив какой-то анекдот, с глумливой и злобной гримасой рассказал его знакомому полицейскому.
  - Что у вас тут такое? - строго спросил подошедший капитан Кноцци - из-за чего драка?
  Фанкиль напустил на себя недоумевающее выражение, молча указал на Марису, все еще внимательно наблюдавшую за ними из окна, как дама с гравюры на каких рисуют сражающихся под стенами живописного замка с красоткой рыцарей.
  - Объяснительную ко мне на стол сегодня же - строго потребовал капитан. Тоже самое он сказал и полицейским. Фанкиль молча кивнул, и все пятеро пошли обратно в отдел.
  - Только покажись мне! - прокричал в спину удаляющемуся Вертуре побитый постовой. Но оглушенный звоном в голове и крепленым вином детектив уже не слышал его обиженных, исполненных бессильной злобы, выкриков.
  - Больно было? - кокетливо и волнительно поинтересовался доктор Сакс, сжимая и разжимая белые нежные кулачки с таким видом, как будто бы это именно он только что устроил драку и победил в ней.
  - Да через плащ-то не особо... - без сил падая на диван, растирая ушибленную скулу, медленно и самодовольно ответил ему Вертура. Все столпились вокруг него и, не сговариваясь, дымно закурили.
  С третьего этажа с грохотом спустился инспектор.
  - Анна - еще пуще обычного нахмурился, скривил скулу, обратился он ко все еще стоящей у раскрытого окна, держащейся за раму, мрачно сосредоточенной и одновременно бестолково моргающей Марисе.
  - Вы что не видите что ли? Не стойте, хоть похвалите вашего защитника. Из-за вашего же скотства и поганого языка получил - и, подойдя к Вертуре, присев на подлокотник дивана, заглянул ему в лицо, оценивая нанесенный его здоровью ущерб - вот вам бы башку дурную дубиной проломили, а отвечал бы потом кто? Мастер Глюк? Владыка Дезмонд? Черт с вами, все идите домой. Увидите этого Кролле, будет еще рот раскрывать, не дискутируйте, врежьте так, чтобы больше не подходил.
  Сказав все это, он уже было поднялся на ноги, собираясь вернуться обратно в свой кабинет наверху, как в зал вошли двое, что по всей видимости зашли в здание через калитку, которую от волнения забыл запереть доктор Сакс, что шел последним. Дюк, даром, что сегодня был на дежурстве, но, тоже решил полюбоваться побитым детективом и безответственно покинул свой пост, сжал кулак, скривил злобную рожу и быстро зашагал на незваных гостей.
  - Аристарх Модест Визра! - с легким благородным поклоном и при этом какой-то несколько недоверчивой, как будто даже немного испуганной отстраненностью представился ему высокий молодой человек лет девятнадцати или двадцати. Все его черты выказывали в нем тонкую творческую натуру и ветреную юношескую экспрессивность, так что даже его потрепанный, засыпанный лесной хвоей, опавшей листвой и дорожной пылью наряд - просторные черные галифе, заправленные в высокие, почти до колен сапоги, и черная, украшенная серебряными застежками, куртка, только дополняли его образ творца-передвижника, для лучшего познания истинных красот дикой природы, приобщающегося к жизни в отдаленной лесной избе. Его густые черные кудри и бакенбарды обрамляли тонкое одухотворенное и мятежное как у художника или поэта лицо, крупные темные глаза смотрели проницательно и одновременно с легким беззаботно-веселым укором, а довершали картину черный, некрасиво измятый, как будто его подкладывали в качестве подушки, или укрывались ночью, плащ и затертая, ловко заменяющая цивилизованную шапку, повязанная на лоб клетчатая красно-зеленая шерстяная лента.
  Майя Гранне стояла рядом со своим спутником. Поджав локти, скалилась в улыбке, оглядывала зал и в недоумении уставившихся на них с юным бароном инспектора Тралле и Фанкиля. Улыбнувшись пристально глядящему ну нее лейтенанту Турко, подошла к дивану на котором сидел детектив. Ее дикий лесной облик ничуть не изменился с тех пор, как он видел ее последний раз: на ней были все те же длинное льняное платье, плащ через плечо и бордовая накидка с вышивкой. Только грубые самодельные лапти, что плохо пригодны для ходьбы по мощеным булыжником улицам, на ее ногах теперь сменили черные, нарядные сапожки на высоком и толстом резиновом каблуке, чьи лакированные острые носы кокетливо выглядывали из под подола ее серо-белого платья, подпоясанного шерстяным кушаком, увешанным плетеными лесными амулетами.
  - А говорили, никого барона не знаете... - улыбнулся Вертура, чуть поклонился с дивана в знак приветствия, приложил руку к груди.
  - А откуда мне знать, кто вы такие были? Может вы бандиты, убить его хотели! - засмеялась она.
  - Меня ограбили! - громко, с капризной претензией, обратился барон к попытавшемуся нависнуть над ним начальнику отдела Нераскрытых Дел. С высоким инспектором они были почти одного роста, так что надавить и показать кто здесь главный у полицейского не вышло. Барон же был явно взбешен: все в его яростном и возбужденном облике свидетельствовало о том, что лишившись всех своих регалий и путевых бумаг, по приезду в город он уже успел вдоволь вкусить местного гостеприимства.
  - Моя биометрическая сигнатура! - резко тряхнув своими буйными черными кудрями, важно заявил он.
  - Присаживайтесь - мотнул головой в сторону столов инспектор и пояснил - придется подождать, лично у меня нет возможности вас идентифицировать. Анна, ну что стоите? Бегом за Хельгой.
  - Сплошная глухомань эта ваша Гирта! - развязно падая на диван и сажая рядом с собой Майю Гранне, не стыдясь никого, обхватывая и лаская ее, с громким слабо скрываемым восторгом обратился к уступившему ему место, подвинувшемуся к самому подлокотнику, детективу, как к единственному равному себе в этом обществе, барон-поэт.
  - Да, у нас тут даже сэру Вильмонту без жетона не нальют - согласился тот, поклонился и представился - эсквайр Марк Вертура, гранд Каскаса. Проездом из Мильды. К вашим услугам - и с хвастливой улыбкой продемонстрировал разбитое плетью лицо - вступил в неравную схватку с местной жандармерией.
  - Ага! Мы все видели, как вас там ногами колотили! - ответила, засмеялась Майя Гранне и снова весело заулыбалась ему так, что попавшийся на своем наглом пьяном вранье Вертура, опустил глаза, чтобы хоть как-то скрыть свой смущенный, пристыженный вид.
  Пришла Хельга Тралле. С порога внимательно посмотрела на гостей. При этом ее правый глаз резко поменял фокусировку, стал пронзительно-синим, а левый, совершенно независимо от него, метнулся в сторону инспектора. Полицейский пожал плечами, как будто между ними только что произошел какой-то быстрый и неслышимый другим разговор, коротко и покорно кивнул в ответ.
  - Ваши документы у нас - доложил он - не спрашивайте как, но вначале мы должны вас осмотреть.
  - Что? Меня? - изумился барон и указал себе пальцами в грудь, словно не веря в подобное пренебрежение к своей персоне и титулу.
  - Да - строго осадила его Хельга Тралле - мы должны убедиться в том, что в вас не вмонтированы несанкционированные устройства.
  - Возможно, у него ускоренная регенерация - встал перед бароном, уставился на него, в сомнении приложил руку к бороде, Фанкиль, немного замялся - Хельга... А разве вы не можете смотреть прямо так, через одежду?
  - Даже в случае полной репликации утраченных частей остаются косвенные признаки замены. В частности пограничный дифферент износа клеточных структур - ответила она на его первое заявление, уставила на рыцаря свой пронзительный и слепящий, синий глаз, вторым продолжая оглядывать собравшихся вокруг. Чуть улыбнувшись, невозмутимо настолько, как будто она изощренно издевалась над всеми присутствующими и рыцарем, без малейшей запинки выдала сухой и одновременно многословный, как будто заранее заученный, ответ - а поскольку уже имеющиеся в нашем распоряжении образцы содержат в себе сигнатуры, затрудняющие их прямое обнаружение и идентификацию с помощью доступных мне эвристических алгоритмов, базовый визуальный осмотр либо даст нам обоснование либо опровергнет рациональность полного магнитно-резонансного исследования, для которого потребуются существенные времязатраты и выделение дополнительных вычислительных мощностей. Сэр Визра, мы ждем, и чем раньше вы согласитесь на добровольный осмотр, там быстрее мы закончим вашу авторизацию и вернем вам ваши вещи.
  Фанкиль налил себе кофе, встал посреди зала с фужером в руке. Мариса, едва сдерживая злорадную улыбку, скривила рот. Инспектор нахмурился, принял еще более надменный и отстраненный вид.
  - Это просто унизительно! - для порядка воскликнул юный барон, сорвавшись на тонкий фальцет, но все же подчинился. Встал в позу и под пристальными неподвижными взглядами восьми пар глаз, демонстративно расстегнул, сорвал с себя и рывком отшвырнул прочь свой ремень.
  - Привыкайте - когда осмотр был окончен и Фанкиль с Хельгой Тралле и инспектором, пришли к согласию что никаких дисков, вероятнее всего, в бароне нет, пытаясь не смеяться, совсем по-товарищески обратился к гостю Вертура - это Гирта. Пойдемте, я угощу вас кофе. Самый модный местный рецепт тут с перцем. Когда-нибудь пробовали кофе со жгучим перцем? Не пробовали? И не пробуйте. Редкостная дрянь. И нет, тут так готовят не потому что вкусно, а от того, что гаже местного кофе только местные табак и чаи. А вот яблочная брага тут ничего. Здешние пижоны именуют это 'сидром'. Вы же пьете сидр? И вино я вам тут тоже ни в коем случае не рекомендую, даже если угощают, никогда его тут не пейте: тут его мешают из самогона, воды из Керны и побитых ветром груш. Подкрашивают, чтоб поярче и пишут на бутылках 'Лиловый номер один'. А все потому, что все очень хотят быть как на картинках известных журналов, носить модные штаны и пить вино. Импортные штаны тут заказывают по почте, а вино везти дорого и еще никто не додумался сажать виноград в трясине. Зато тут сажают брюкву. Брюквой с медом можно закусывать самогон. Вы когда-нибудь так делали? Ни разу? Ничего, напьетесь и не такое будете творить.
  Пока он говорил всю эту ахинею, с третьего этажа спустилась Мариса. Выдала оскорбленному барону его модный саквояж, выразительно посмотрела на Вертуру, что, готовясь к выходу на улицу, старательно расчесывался перед зеркалом. Следом за ним оделся и накинул на плечи свой плащ и барон. Глядя на него, Фанкиль вопросительно и коротко кивнул инспектору, но тот опять демонстративно и молча отвернулся, показывая, что от него тут ничего не зависит.
  - Анна - повелительно и строго сказала Хельга Тралле, уже было собравшейся сесть за свой стол и делать вид, что она очень занята, Марисе - как нагуляетесь, отведете гостей ко мне домой, и пусть Ева организует им комнаты и ужин. Сэр Визра, завтра мы отвезем вас во дворец, а сегодня вы с вашей дамой переночуете у меня. Хорошего вам вечера.
  
  ***
  
  На дворе уже стояли светлые августовские сумерки. За летней кухней особенно ярким в вечернем свете рыжим пламенем полыхал костер. У выезда с плаца теплился тусклый газовый светильник, но электрические фонари на проспекте еще не зажглись.
  Обидчика Марисы нигде не было видно, но Вертуру заметили кучера. Засмеялись, кивая в его сторону, попытались начать шутить, но тот резко развернулся, откинул полу плаща, продемонстрировал им ножны и меч.
  - Я вашему Кролле руку отрублю, так и передайте! Пусть только сунется! - с угрозой, на весь плац, прокричал детектив.
  - Сапоги гвоздями к полу прибьет! - сгибаясь от хохота, засмеялись порадованные столь резкими словами кучера - в постель к нему ночью заберется! Кучу под одеяло наделает!
  Но удовлетворенный своим смелым выпадом Вертура не ответил, изобразил полное презрение к ним. Держась за ножны, метая суровые взгляды, вывел спутников на проспект.
  
  ***
  
  - Я тут всего один день, но этот ваш уездный город Гэ, уже просто ненавижу! - залпом осушив кубок кислого грушевого вина, запальчиво объявил юный барон-поэт. Майя Гранне захлопала в ладоши, громко засмеялась его словам. Улыбнулись и Вертура с Марисой. Все вчетвером они сидели в распивочной на бельэтаже дома между рекой и проспектом Булле у самого моста на южном берегу Керны. На проспекте было уже почти совсем темно, но фонари все так и не зажгли. В доме депутатов на противоположной стороне улицы, в какой-то большой и просторной аудитории с бордовыми занавесками на высоких окнах на втором этаже, судя по всему, конференц-зале, горели яркие электрические светильники. Наверное, на сегодня там был назначен званый ужин: многочисленные нарядные повозки и кареты то и дело останавливались перед фасадом, подвозили на прием важных персон. На лестнице у парадного входа их приветствовал швейцар. Учтиво кланялся, улыбался новоприбывшим, повелительным жестом вверял их расторопным, облаченным в лиловые перчатки слугам, что с поклоном забирали у них плащи и шляпы и, поместив их в гардероб, провожали в залы и аудитории на втором этаже.
  Как, наблюдая за ними, подметил для себя Вертура, среди приглашенных, помимо гражданских лиц, было едва ли не больше половины с лиловыми бантами: членов Лилового клуба и жандармерии, но ни самого графа Прицци, ни кого из его приближенных, сколько он не поглядывал в окно, он так и не увидел.
  После первого выпитого кубка ему почти сразу же стало легче. Сама собой прекратила болеть голова, утихла и боль в ушибленном лбу. Глядя на то, как барон Визра самозабвенно и по-юношески искренне ласкает свою спутницу, нисколько не смущаясь тем, что они в людном месте, он тоже взял Марису за руку и с гордостью, как победивший в схватке рыцарь, привлек ее к себе. Она не сопротивлялась, тут же с готовностью подвинулась поближе, навалилась на него боком и спиной, и, запрокинув голову, с молчаливым страстным ожиданием заглянула ему в глаза. Вертура вновь изумился случившейся в ней перемене: весь ее облик, был вновь исполнен тех благородства, спокойствия и величия, как в ту праздничную ночь в герцогском дворце. Ее неподвижный и выжидающий взгляд вновь лучился той самой необычной покорной и одновременно доверчивой и преданной красотой, о которой Вертура за эти недели успел почти забыть. В ее ласковых и мягких зрачках отражались, играли отблески огоньков, гирляндами вплетенных в резные фанерные решетки, разделяющие зал на уютные отделения для посетителей. А на губах играла мягкая и радостная улыбка.
  - А это изделие, ну, Хельга, она у вас тут какое-то начальство? - внезапно спросил юный барон, отвлекся от ласк и созерцания стоящих на столе кубков и живописных, плавающих в глиняной тарелке с водой маленьких плоских свечек - а почему мы едем к ней, а не к Веронике? Мы договаривались, что я заеду к ней в гости, как буду в Гирте, а теперь она не отвечает. Что у вас тут за беспорядок такой?
  - Наверное очень занята - ловко нашелся детектив - она же тут главная, у нее очень много дел. А во дворец сейчас смысла никакого ехать нету. Вас там только в очередях без толку замучают, а у леди Тралле квартира тут рядом, за мостом. Отдохнете, поужинаете как дома, выспитесь, позавтракаете спокойно, пока она обо всем за вас договорится.
  Мариса одобрительно пожала его локоть, а усталый с дороги, юный барон, похоже удовлетворившись этим пространным веселым заверением, снова обратился к Майе Гранне и вину. Так они просидели еще четверть часа. Перекидываясь шутками, обсуждали местный колорит, глумились над пафосными посетителями депутатского дома за окном, пока Вертура, как бы невзначай, не поинтересовался.
  - А кто были те люди, с которыми вы ехали в ту ночь?
  - Да, один расфуфыренный делок с престарелой профурсеткой... - легкомысленно и пьяно ответил барон - Рапсоны. И сэр Валле, вроде как даже из вашей жандармерии. Не знаю что с ними... - юноша внезапно поморщился и помрачнел, как будто только сейчас осознав, какая беда едва не приключилась и с ним - я как услышал что они закричали, сразу побежал. И этот голос...
  Его передернуло.
  - Он был просто омерзительным. Никогда такого не слышал.
  - Скорее всего, они уже мертвы - заключил Вертура и хлопнул пальцами по столу - ясно. Пойдемте. Поздно уже.
  Они расплатились и покинули распивочную. Спустились по крутой, украшенной кадками с цветами светлой, мраморной лестнице и, пройдя высокую, подсвеченную по своду желтыми лампами арку перегороженную массивными дверьми, вышли на проспект. Перейдя обратно через мост, и как и приказала Хельга Тралле, Вертура и Мариса проводили барона и его спутницу до порога ее квартиры, где вручили их попечительству Евы, с которой сегодня, в виду важности поручения, обошлось без обычной болтовни.
  Стемнело. Вертура и Мариса спускались на первый этаж пешком. По пути смотрели в окна на ярко подсвеченный фонарями проспект. На проезжающие по мостовой кареты, уютные окошки мансард и сумрачные скаты крыш. На пешеходов и конных, на огни витрин большого торгового дома на углу, что так и приглашали зайти в просторный, ярко освещенный множеством электрических лампочек зал, где за прилавками стояли всегда улыбающиеся клерки, а под стеклами, как на выставке, ожидали богатых вечерних покупателей самые лучшие товары со всех концов земли.
  Любуясь этим, открывающимся за высокими окнами видом, переступая по красному ковру со ступени на ступень, Вертура то и дело замедлял шаг, пытаясь не упустить ни одного аспекта этой завораживающей, переливающейся электрическим светом, панорамы, но Марису, похоже, нисколько не впечатляло это яркое, окружающее их великолепие вечерней Гирты. Всю дорогу, с той самой минуты, как они покинули отдел, почти все время она была сосредоточенно напряженной и даже как будто бы очень злой, но как только они вышли на улицу и остановились, чтобы закурить, внезапно схватила Вертуру обеими руками за плечо. Толкнув к стене, прильнула к нему, крепко закусила зубами его плащ, изо всех сил прижалась лицом к его груди. Детектив чуть обнял ее в ответ, коснулся свободной рукой ее крепко сжатых пальцев и задумчиво произнес, как будто и не заметив этого буйного, внезапно захватившего ее порыва.
  - Если бы я был преступником, вживляющим в тела контрольные диски, и заполучил бы банкира, я бы ограбил банк. Погоди. Рапсон. Где-то он уже был...
  От этих рассудительных, холодных слов Мариса отпрянула в сторону. Все еще держа его за одежду, недоуменно заглянув ему в глаза, с презрительным, нетерпеливым, раздражением воскликнула.
  - Тебе что, опять башку отшибли?
  - Нет - как будто полностью игнорируя ее слова, задумчиво покачал головой он - но мы должны об этом сообщить. Пусть мэтр Тралле и Лео проверят его. Если мы поймаем этого банкира, возможно леди Тралле сможет установить и того, кто управляет дисками. Вернемся в отдел.
  Мариса отпустила его. Поджала локти, замерла, горестно покачала головой. Вертуре еще показалось, что она сейчас возьмет и, что есть сил, плюнет ему под ноги, мстя за какую-то очередную неясную ему обиду, но, уже успев немного попривыкнуть к причудам ее эксцентричного характера, не придал этому особого значения.
  
  ***
  
  - Ну это очевидно, что Хельга собиралась лично допросить их сегодня вечером - терпеливо выслушав доклад и измышления Вертуры, в ненавистной гримасе выпятил нижнюю губу, пролистал журнал, сверился с записями и тут же снова захлопнул папку инспектор - но вы конечно же всегда первее всех... Черт с вами. Вы только, там в вашем подразделении, когда отчитываться будете, напишите в характеристике, чтобы и нашу службу там тоже не забыли. Пойдемте вниз.
  Впятером с Фанкилем и доктором Саксом они спустились на первый этаж в арочный коридор, где под кирпичными сводами приглушенно, так что было невозможно различить мелодии, но вполне отчетливо, снова гремели удары молотящей за толстой стеной, граммофонной пластинки. Дневная смена уже закончилась, у дверей кабинета, печально стояла старая, установленная на колеса больничная кровать. Наверное, ожидала, когда привезут тех, кто нуждался в быстром допросе, эксгумации или вскрытии. Еще было не поздно, но на двери лаборатории уже висела табличка 'Приема нет'. Попробовав кольцо, инспектор с размаху забил в нее сапогом. Открыли не сразу, через некоторое время.
  - Чем вы тут занимаетесь? - недовольно прикрикнул он, заходя в заполненный резким, до тошноты пряным дымом, смрадом жженого кофе и пронзительным сиянием галогеновых светильников зал. Граммофон на столе доктора заело на последней дорожке, но это ничуть не меняло сути заведенной на нем однообразной ритмичной композиции.
  - Шахматы! Игра на выживание и интеллект! - с готовностью продемонстрировал три водруженных на операционный стол доски, хитрый криминалист. Двое серых и вялых с недосыпу лаборантов-санитаров и дикого лесного вида девка с растрепанной немытой косой и в накинутой поверх черной докторской мантии, изъеденной молью, жилетке, что делала ее похожей на лесного волчонка-сироту, держа в руках плоские выпарные чашки с кофе, озадаченно глядели в фигуры. Доктор Фарне играл с коллегами из морга и служащей из отдела убийств, один на три доски.
  - Несите труп - прикрикнул, продемонстрировал выписку из журнала с номером, приказал им инспектор - и форточку откройте, дышать нечем.
  - Сию секунду! - с готовностью отозвался криминалист и, сорвав со спиртовки колбу, которую использовал вместо кофейника, налил себе в керамическую чашечку горячей и густой, отдающей приторной гарью, жижи. Удостоверившись, что напиток слишком горяч для питья, обратился к граммофону: подкрутил завод, переставил заевшую игру в начало песни.
  - Ну и ароматы! - втягивая носом едкий дым курящихся на раскаленной жаровне смол, смешанных с какими-то резко пахучими химическими ингредиентами, восхитился доктор Сакс - как в будуаре у красотки! Пробивает аж жуть, прямо до тошноты!
  - Это чтоб не смердело кровью и мертвечиной - мрачно осадил его инспектор. Лесная девица-магнетизер, что все это время молчала, внезапно захихикала над его репликой, и в тяжелом опиумном дыму всем как будто привиделось, что ее зрачки переливаются фосфоресцирующими желтоватыми кругами, а кончики зубов заострены на крошечные кровавые конусы, как у вампира из фантастических новелл.
  Безмолвные санитары вышли из лаборатории, с грохотом схватились за каталку и, как будто нарочно задевая железной рамой за все углы, загремели с ней по каменному коридору прочь. Минут через пятнадцать, как будто они ходили за ним по ту сторону моста, на другой берег Крены, вернулись, принесли с ледника обугленный труп, который заказал инспектор для сегодняшнего внепланового вскрытия. Убрав шахматы и выпарные чашки с недопитым кофе, бесформенной обгорелой грудой, закрепили на столе останки банкира. Вертура поморщился и отошел к стене: даже несмотря на густой, вьющийся под потолком, заглушающий свет ярчайших электрических ламп, пряный дым, лаборатория тут же наполнилась удушливым смрадом гари и гнили. Девица в темном углу заулыбалась еще пуще, повела носом, принюхиваясь к новым запахам, облизнула губы нечеловечески длинным и острым языком. Все мрачно уставились на труп в ожидании дальнейших распоряжений полицейского.
  - Ну что стоите-то? Начинайте - приказал тот.
  Воцарилось молчание. Яркий свет опущенной низко к столу лампы выхватывал из дымной темноты застывшие, тускло блестящие глаза. Доктор нашел в картотеке протокол предыдущего осмотра, сделал в нем пометку, взял скальпель и приступил к столу.
  - А что, под амфетамином трупы пляшут лучше, чем без? - глядя на банки с порошками на полке, нарушил общее молчание, разбил всю напряженность, внезапно поинтересовался Фанкиль.
  - Спать нельзя!- деловито отвечал доктор, без зазрения совести пропустив его шутку мимо ушей. Прямо так, без перчаток, разворотив обугленные ребра, то и дело отирая о передник перемазанные в липкой, дурно и резко пахнущей, жиже ладони, запустил руки по запястья в недра умершего. На ощупь обследуя их, сосредоточенно закатив глаза, пояснил - эманациями своего разума я повелеваю эгрегором остаточных некротических энергий циркулирующих в массивах мертвой плоти, в морге на леднике. И если мой контроль ослабнет, они воплотятся в единую сущность, поднимутся и нападут.
  - А что же это тогда вы нашего каннибала-то так упустили? - уже нисколько не скрывая издевки, продолжал допытываться Фанкиль.
  - А что вы мне там тогда насыпали? Думать надо было, прежде чем всякую дрянь нести! - моментально нашелся доктор, бросил ему встречное обвинение. С хрустом разрываемых тканей достал из груди умершего покрытый нагаром и копотью диск. Вытянув его наружу, продемонстрировал уходящие в глубину обугленной плоти многочисленные тонкие отростки - это оно? Резать или экстрагировать каждый по отдельности?
  Бросил многозначительный, зловещий, взгляд на ассистентов.
  - Резать - безразлично ответил инспектор Тралле - и заверните получше, чтоб грязь не разносить. Эксгумируйте с указанного пожара три оставшихся тела, и проверяйте каждое новое поступившее. Приступайте сейчас же, приказ спущу сегодня вечером.
  Доктор Фарне не ответил ничего. Только загадочно переглянулся с санитарами, уже бросающими выразительные, голодные взоры на шахматы на лабораторном столе и девкой из отдела убийств, что как будто пряталась в тенях, в дальнем углу у раковин и шкафов с медицинскими инструментами, держась подальше от яркого света электрической лампы и людей.
  - Он что себе, помощников из кусков трупов, что ли склеил? - уже в коридоре, едва сдерживаясь от смеха над собственной шуткой, заюлил, заулыбался, доктор Сакс, заглядывая в лица коллег, не засмеются ли они тоже - и теперь кормит их мясом, которое срезает с неопознанных трупов из морга!
  - Да. Если вы, Густав, этого еще не знали - с мрачным, усталым отвращением вздохнул, ответил ему инспектор и, развернувшись, пошел прочь. Озадаченный этим его словами, силящийся понять, шутка это или взаправду, доктор замолчал и поспешно, с опаской оглядываясь на дверь лаборатории, быстро засеменил по пустынному плохо освещенному корридору следом, стараясь не отставать от остальных.
  
  ***
  
  Когда они с Марисой выходили из здания комендатуры, детектива снова охватило терзавшее его после драки волнение, но он мысленно сказал себе, что совсем не обязательно быть героем, а можно лишь показывать это всем своим видом и, сделав над собой некоторое усилие воли, при этом все же не преминув слукавить, так и не дойдя до фонарного столба, остановился на границе освещенного круга с рассчетом, чтобы одновременно ощущать себя полноправным хозяином территории, но при этом и не просматриваться со всех концов двора, из всех окон и дверей. Грозно подбоченившись, нарочито медленно закурил и, оглядевшись победным взглядом в поисках недавно атакованного им обидчика, так и не найдя его, несколько раз быстро затянулся и, окончательно удовлетворившись собственной храбростью наконец последовал за нетерпеливо и навязчиво тянущей его за локоть в сторону ворот, раздраженной его бессмысленной задержкой Марисой.
  - Как вы его ловко, в спину-то! - засмеялся, окликнул его дежурный, пожилой бородатый полицейский в шлеме-морионе и пикой в руках, выглянувший из своей лилово-полосатой будочки, наверное специально только для того, чтобы высказать ему эту глумливую насмешку.
  - Скотина, оскорбляющая не способную ответить силой женщину, иного не заслуживает! - парировал Вертура и, гордо тряхнув локтем, повлек злорадно ликующую, наслаждающуюся его ухарством Марису на проспект.
  Быстрым шагом, не сказав друг другу ни слова, они перешли через мост. Невыносимое, напряженное молчание повисло между ними: пока они шагали по проспекту, пересекали перекрестки, с каждой минутой детектив все сильнее ощущал, как нарастает напряжение идущей рядом с ним, прижимающейся, льнущей к его плечу, как будто желающей вцепиться в него, поджать ноги и повиснуть на нем, Марисы. Сосредоточенно и молчаливо чеканя шаг, она нетерпеливо вырывалась вперед, чтоб он тоже шел быстрей, словно, повинуясь этому внезапному, охватившему ее возбуждению, что она с такими трудом и досадой скрывала, пока они были на людях. Тащила его за собой, как будто этим быстрым изнуряющим бегом могла хоть немного унять беснующуюся в ее голове, заставляющую ее плотно сжимать губы и дрожать пальцы, неудержимую бурю чувств и мыслей.
  Сердце Вертуры колотилось. Как будто зарядившись от нее этим необузданным и каким-то абсолютно безумным, нечеловеческим рвением. И, чувствуя ее цепкую, ласкающую его локоть и бок, ладонь, гладя ее дрожащие пальцы, все крепче сжимающие его руку, чем ближе они подходили к его жилищу, он все больше ощущал как дрожь ее напряженных жадных ласк, переходит в лихорадочный озноб, с каждой минутой все больше и больше охватывающий все ее тело. Каждый раз, беспокойно глядя на нее, замечал, как она нетерпеливо сжимает губы, напряженно склоняет голову, смотрит в мостовую, пряча под низко накинутым капюшоном пылающие алчные глаза, пытаясь не смотреть на него, словно самой боясь сорваться, хоть немного сдержать этот захлестывающий ее, дикий и буйный порыв. Дойдя до дома, через ступеньку поднявшись по лестнице, она властно, напористо и нетерпеливо втолкнула его в комнату, с грохотом захлопнула входную дверь, рывком задвинула за ними засов и только Вертура и успел что расстегнуть заколку плаща, как она, обхватив его руками, вцепилась в него, прижавшись разгоряченной грудью к его груди, выгнулась, заглянула ему в глаза, прошептала как приговор, тяжело, страшно и волнительно.
  - Ты дрался, ты готов был убить его ради меня! И теперь я буду принадлежать только тебе!
  Он не успел ответить ей, как она резко шагнула к подоконнику, схватила с него какую-то керамическую чашу и, наполнив ее до краев из бутылки на столе, упала перед ним на колени. Расплескав половину на пол, на свою и его одежду, протянула ему, чтобы он взял ее и пил. Он принял чашу из ее трясущихся рук, а она подалась вперед, обхватила его и с силой прижалась к его бедру щекой, тяжело задышала, почти зарычала как дикий зверь, крепко вцепилась зубами в его одежду. Когда же он допил вино и отставил чашу, она вскочила с пола, налила еще вина, и, держа ее в одной руке, другой не отпуская детектива, выпила залпом все и, сорвав через голову плащ, бросила его на кресло. Рывками расплела косу, резко тряхнула головой, как строптивая лошадь гривой. Откинулась в объятиях Вертуры, так что он едва удержал ее, чтобы она не упала спиной назад, замерла, демонстрируя ему себя во всей красе. Детектив сжал ее в объятиях, любуясь ее одновременно демонически-жутким и безмерно притягательным и буйным видом. Ее длинные рыжеватые, растрепанные волосы, рассыпались по плечам, распахнутый рот оскалился в торжественной и дикой готовности жадно вцепиться в него, раскрасневшееся щеки пытали кровавым румянцем, а исполненные ненасытного безудержного блеска глаза смотрели на него так, как будто она собиралась схватить его, выпить всю его кровь, разорвать голыми руками и съесть.
  - Мужчина убивающий ради женщины, связывает с ней кровью свою душу и свою жизнь! - срывая одну за другой застежки мантии, тяжело и стремительно произнося слова, декламировала она. Страшно и пристально глядя в глаза детективу, шептала, захлебываясь от переполняющего ее бешенства - ты сделал это ради меня, и теперь мы навсегда принадлежим друг другу! Я только тебе, а ты только мне! Возьми меня давай же! Делай все что угодно, раздели со своим конем, женщиной или другим мужчиной! С кем ты хочешь! Только так, потому что теперь моя жизнь и душа принадлежат только тебе, и только ты по праву можешь назвать меня своей!
  Сбросив с плеч мантию, резко развернулась и плотно прильнула к нему спиной. Схватила его руки, прижала их к своей груди. Откинувшись на него, принялась настойчиво тереться об него бедрами, но, словно быстро пресытившись этим действом, снова развернулась к нему, обхватила его руками и с силой повлекла на постель. За все это время он только и успел, что одной рукой отщелкнуть карабин перевязи с мечом и распустить две верхние застежки мантии, но она не стала ждать, опрокинула его, с силой рванула и оторвала третью.
  - Ты что? Ты разве еще не понял? Возьми меня, чего ты ждешь? - прошипела она яростно и безудержно, навалилась, вскочила на него верхом, сжала кулаки, словно готовая начать его бить.
  - Прочь эти негодные тряпки! Кто придумал всю эту мишуру! - срываясь на рык, бросила она, обеими руками распахивая его одежду. Откинулась, прогнулась, заерзала на нем, одновременно пытаясь освободиться от своей алой крахмальной рубахи, у которой случайно затянула шнурок на груди.
  Ее трясло, ее руки дрожали все сильней, пальцы плясали на толстой тяжелой ткани, от нетерпения не находя пуговицу юбки. Детектив попытался помочь, но она резко схватила его руки, с нечеловеческой силой и агрессией оторвала их от себя, прижала к подушке над его головой и, навалившись на него, длинными протяжными рывками, как собака или иное животное, оставляя на нем подтеки сладкой, липкой от вина слюны, с хрипом принялась облизывать его грудь, лицо и шею.
  Через две минуты все было кончено. Тяжело, с шипением, выдохнув, не отпуская Вертуру с себя, Мариса выгнулась, протянула руку, схватила из кресла бутылку с вином и, запрокинув голову, громко чавкая, принялась из нее жадно пить. Покончив с ней, отбросив ее в угол прочь, с ненавистью вцепилась в растрепанные длинные волосы Вертуры, оттянула назад его голову, крепко схватила ладонью за горло, как будто пытаясь придушить его, зашипела сквозь зубы сдавленно, злобно и презрительно.
  - Слабак! Тряпка! Неумеха! Давай, беги, позови ко мне еще мужчин! Я хочу двоих, троих, по очереди и сразу всех! Или, приведи из леса белых волков! Твоего дружка Бориса! Коня сэра Прицци! А потом убей их прямо здесь, зарежь, заколи, напои меня их кровью, отдай мне их сердца и жизни!
  Ее глаза горели диким и пронзительным черным безумием разверзшейся за ними, мерцающей адской пустоты. Ничего человеческого или разумного, даже страсти, похоти или опьянения, не осталось в ее взгляде: слепая непроглядная тьма, исполненная неутолимой жажды и безудержной ненависти, пронизанная богомерзкими аритмичными пульсациями жутких, вращающихся, флюктуирующих в ней похожих одновременно на уродливых склизких, членистоногих, перепончатокрылых и бескожих чудовищ и исполинских, движущих миры и звезды живых колес, потоков и шестерней демонических механизмов, смотрела в глаза Вертуре через них. Весь ее облик исказился, исполнился почти, что физическим ощущением какого-то адского, продувающего насквозь, разрывающего на куски, запредельного, потустороннего ветра. Пропали все цвета, контуры и облик. Остались только глаза: страшные и пустые, как дыры в эту чуждую всему живому и человеческому, жуткую и безысходную, из которой нет пути назад, нет спасения, бездну.
  Мариса замерла. Наверное, детектив должен был ужаснуться всему этому, или ему должно было стать дурно от отвращения к тому, что было сказано ей и что только что случилось между ними, но какая-то запредельная печаль и жалость внезапно наполнили его сердце. Твердым, но заботливым движением отвел от своего горла, разжал ее цепкие и холодные, как хватка умертвия, острые, с обгрызенными под корень ногтями, пальцы. Отнял ее руку от своих волос, перевернулся на бок, лег рядом с ней и, заложив одну руку под подушку, обнял Марису, положил свою ладонь поверх ее руки. Последним своевольным рывком она попыталась побороть его, сжала пальцы в кулак, попробовала ударить, снова прыгнуть на него, навалиться всем телом, но он удержал ее, обнял еще крепче, уверенно прижал ее к своей груди. Мариса не стала больше сопротивляться, внезапно успокоилась и затихла: порывистая, клокочущая в ее сердце, дающая ей силы неудержимость, покинула ее. За эти несколько секунд снова обратив ее из черного, бесформенного, многоголового и многохвостого, извивающегося, полощущего, бьющегося на этом страшном, сумрачном, пронизывающим насквозь потустороннем ветру как огромный и жуткий воздушный змей, чудовища в обычную смертную, растрепанную, без сил откинувшуюся на постели, изможденную безумным демоническим припадком, женщину.
  За окном горел фонарь. Завывал, с шумом раскачивал ветви, рвал листву, все усиливающийся штормовой ветер. Мариса тихо лежала рядом с детективом. Повернув голову набок, смотрела на него с печальной, укоризненной тоской, словно молча прося прощения за случившееся, желая всем сердцем сказать хоть что-то, но не имея для этого слов, ни воли, ни сил.
  В ее темных, уже обычных человеческих глазах стояли слезы.
  - Ничего - пожимая ее пальцы, прошептал ей Вертура - ничего страшного...
  - Ради меня ты обагрил кровью свой меч... - крепко сжав его руку, зажмурившись, как заклинание, как будто сама себе, прошептала она тихо. В ее взгляде снова полыхнул темный огонь, но тут же снова угас. Несколько секунд она лежала с закрытыми глазами без всякого движения, но внезапно, как будто уже успев отдохнуть, отпустила его ладонь. Села рядом с ним, нащупав в темноте и накинув на плечи рубашку, налила себе еще вина из стоящей под столом, оставленной про запас, бутылки. Держа в руках кубок, села в кресло и, закинув ногу на ногу, с видом скучающей юной красотки из модного чтива для пожилых особ, что упиваясь чувственными словами о цветущих фрейлинах и плечистых кавалерах на белом коне, изо всех сил пытаются оживить в своих немолодых сердцах уже как не одно десятилетие перегоревшие девичьи чаяния и мечты. Своим обыденным, требовательным и высокомерным, тоном, заявила.
  - А подольше что, не мог? Тряпка, а не мужик!
  - Почему? - проигнорировав издевку, тихо спросил он - это из-за драки?
  - Ты не понял? Чего ты не понял? - возмутилась Мариса и продемонстрировала ему свою нарядную красную рубаху с оторванной тесемкой - из-за тебя еще придется одежду чинить!
  Заерзав, выпрямив спину, пронзительно глядя на него, прибавила с каким-то горестным и одновременно лукавым нетерпением.
  - Ну, ты уже готов? Или может, придумаешь что поинтереснее?
  - Не сейчас - начиная сердиться, изо всех сил стараясь не сорваться на нее, резко ответил детектив, встал и начал искать свою одежду - пойду на улицу. На ужин ничего нету.
  
  ***
  
  По дороге домой он зашел к дворнику Фогге в подвальчик дома через улицу, того самого, что стоял во дворе заросшего березами и осинами сквера, где в хорошую погоду по вечерам за игрой в шашки собиралась компания местных дворников, чернорабочих и мастеровых. Купил и принес им большой кувшин юва и горшок тушенки, но сам не выпил ни глотка: даже в компании неунывающих нищих весельчаков, ему не стало ни сколько не легче. Хмуро сидя на дровах в углу, подперев голову локтем, слушал, но нисколько не воспринимал идущий вокруг одновременно сварливый и веселый простецкий разговор. Напряженно молчал, курил трубку, все больше и больше сердился за то, что всем вокруг радостно, когда ему плохо, а когда его кувшин опустел, и пошли намеки, что надо бы пойти купить еще и поесть, выгреб из поясной сумки несколько медных марок, сказал, что вот его доля, но не стал дожидаться, когда сходят в магазин, вышел на улицу в темноту, и нисколько не удосужившись попрощаться с компанией, покинул сквер.
  Он сделал круг по кварталу, вернулся к своему дому. Долго стоял под фонарем смотрел на арку окна своей комнаты, подсвеченную снизу тусклым рыжим огоньком керосиновой лампы на столе. Вдыхал дующий вдоль улицы холодный и промозглый морской ветер.
  Никто не подошел к нему, никто не спросил о том, что с ним, не помог, и с каждой минутой этого томительного и бессмысленного топтания у парадной, ему становилось все хуже и тяжелей. Чувство чего-то омерзительного, тревожного и абсолютно чуждого его натуре отчетливым ощущением чего-то неприятного и неестественного все больше и больше проявлялось в его душе. Словно какая-то разъедающая разум, как ржавчина сталь, неизлечимая, неумолимо прогрессирующая душевная хворь, которой он заразился от Марисы этим вечером, или, скорее всего, намного раньше, еще тогда, как только она поселилась в его комнате, уже явственными тревожными симптомами накатила на него очередным, невозможным и тяжелым приступом безысходных и беспричинных отчаянья и тоски. Как смердящую черную клоаку отверзла какую-то полную всего низменного, дрянного и пакостного, червоточину в его сердце. Окончательно разозлившись на нее, он уже было хотел броситься в парадную, ворваться в комнату, со всей накопившейся злобой схватить Марису за плечо или за волосы, ударить ее по голове так, чтобы сломать ей что-нибудь, и пошла кровь. Выволочь ее на улицу, вышвырнуть на камни мостовой, толкнуть так, чтоб она расшиблась об них, как можно более жестоко оскорбить, унизить ее, со всей ненавистью отомстить за всю эту дрянь, которой она, как проказой, заразила его, еще в ту ночь, впервые разделив с ним постель.
  В ненависти сжав кулак, уже репетируя все эти действия, по привычке, как на тренировке, он ударил с шагом по воздуху, намечая проламывающий удар в лицо, схватился за рукоять, стремительно вырвал из ножен меч. С яростью сжимая рукоять, он был уже готов исполнить все задуманное, но эти простые, отработанные годами действия и ощущение тяжелой острой стали в руке, напомнили ему о тренировках с оружием. Придали ему стойкости солдата в боевом походе, немного охладили его пыл.
  Первые крупные капли дождя с тяжелыми влажными шлепками разбились о камни мостовой. Рассыпались миллионами крошечных брызг. Улица вокруг внезапно наполнилась глушащим все остальные звуки вокруг шелестом надвигающегося на город ливня. Стало прохладно и свежо. Вертура опустил меч. Стоял под дождем, слушал шум непогоды, ощущал, как холодные капли стекают по щекам. Бессмысленно смотрел вдоль улицы на окна домов и фонари. Немного постояв так, успокоившись и остыв, наконец убрал оружие в ножны. Вошел в парадную и поднялся в комнату наверх.
  Дверь была не заперта. Мариса без движения лежала на кровати, уткнувшись в подушку лицом. В полутьме ее темнее одежды, широкие рукава и рассыпавшиеся по спине волосы снова придавали ей тот таинственный и притягательный вид скорбного дракона, раскинувшего свои огромные черные крылья. Детектив сел рядом с ней, осторожно коснулся ее, но она молча, с грубой агрессией откинула его ладонь, оттолкнула его прочь, встала с кровати и пересела в кресло. С мрачным и застывшим лицом, не мигая смотрела вдоль комнаты. На все вопросы и слова, отвечала односложно и зло и, сколько Вертура не пытался заговорить, узнать, что с ней, он получал только презрительные взгляды и короткие, оскорбительные и грубые ответы.
  В конце концов, уже лежа на кровати, утомленный всеми сегодняшними происшествия, окончательно обидевшись на нее и устав, он оставил все эти бесплодные попытки к примирению. Не снимая мантии, укрылся плащом и отвернулся от нее к стене. Раздосадованный всем случившимся, он всем сердцем желал показать ей, насколько она задела его, что он сломлен и обижен, чтобы она устыдилась и сама заговорила с ним первой, но ливень за окном навевал сон и, прикрыв глаза, детектив задремал, не в силах больше сопротивляться его мерному, навязчивому шелесту.
  Где-то далеко за окном сверкнула молния. Запоздало прокатился далекий треск грозы. Последнее что видел Вертура, сонно приподняв голову на звук шагов, когда Мариса погасила керосиновую лампу и подошла к окну, это вырванную из темноты вспышкой далекой молнии темную и угрожающе-неподвижную фигуру на фоне чуть более светлых стен. Ее застывшее в уродливой, нечеловеческой, полной безудержного рвения, отчаяния и злобы гримасе лицо на котором горели печальные, почти что плачущие, словно воздетые в мольбе к темному грозовому небу, глаза и сжатые на высокой резной спинке стула, напряженные, как будто из последних сил пытающиеся удержаться от чего-то страшного и неминуемого, кулаки.
  Он очень хотел встать, подойти, обнять ее, нежно взять ее за руку, заговорить с ней, узнать, что тревожит ее после всего случившегося, но обида и усталость снова взяли верх, и он уснул.
  Где-то далеко за стеной тяжело и гулко, как колокола ночного набата, забили часы.
  
  ***
  
  По темным волнам залива, вопреки штормовому предупреждению, скользил отчаливший от пристаней в районе Зеленого Мола шхербот. Он вышел еще засветло и теперь, вздымаясь на гребни волн, перекатываясь по ним с носа на корму, уверенно шел в бакштаг, удаляясь от берега в открытое море к северо-западу от Гирты. Патрик Эрсин сидел на корме, зажав под локоть румпель, опытными движениями бывалого морехода вел судно к известной только ему цели. Его глаза пылали оранжевым огнем и, словно бы видели в темноте: как только упали сумерки, он приказал двоим морякам, которых он взял с собой для помощи с рангоутом, ни под каким предлогом не зажигать установленные по бортам фонари. В ногах у Поверенного, перед мачтой на деревянной решетке, подогнув колени, расположился Шо. В белой рубахе и одной наброшенной на плечи цветастой легкой куртке, прикрыв глаза и сложив руки на коленях, он сидел неподвижно, словно приготовившись к чему-то очень важному и неизбежному. Капли дождя стекали по его застывшему лицу, придавая ему образ замершей в позе медитации статуи из книжки про далекие, полные страшных чудес земли, лежащие за граню цивилизованного, подвластного христианским монархам и законам мира. За его широкий, многократно обмотанный вокруг тонкой обнаженной талии белый пояс были заткнуты ножны с мечом, а прямо перед ним, на маленькой, укрытой платком с магическими иероглифами деревянной скамеечке, лежал остро отточенный ритуальный нож. Тускло поблескивал во мраке, словно отражая свет пронизывающих все вокруг, невидимых человеческому глазу, энергий.
  Беспокойно и долго тянулись минуты, медленно переходили в часы. Двое бородатых моряков мрачно курили на баке, вглядывались в темные, бесконечные, громоздящиеся по курсу движения судна валы. Опытные контрабандисты были привычны к подобным выходам, что нередко проводятся именно в такие, самые ненастные ночи, когда портовые инспектора сидят в своих каморках, офицеры берегового охранения коротают ночь за картами и чаем, и только беспокойный прожектор на башне крепости на горе, кругами ходит по валам, да резкими голубоватыми точками мигают на стенах и башнях прибрежных укреплений, похожие на вспышки маленьких стремительных молний, сигнальные огни.
  Обычно такие лодки не уходят далеко - где-то за мысом или в нескольких километрах в стороне от города, в недосягаемости для прожекторов, всегда дрейфует маленькое грузовое судно, как будто ожидая, когда утром подойдет лоцман, укажет куда швартоваться, поможет завести парусник в залив. Но сегодня никакого судна не было, и шхербот уходил в открытое море, в мерцающую беспокойной водой темноту, преодолевая километр за километром, убегая все дальше и дальше от берега. Моряки уже начали беспокоиться: в бесплодном ожидании, гонке по бурной ночной воде проходили часы. Едкий трубочный дым, разъедал губы, одежда отсырела. Вокруг стояла непроглядная мгла. Давно погасли и скрытые непогодой и высокими волнами, оставшиеся где-то далеко позади за кормой, освещенные улицы и набережные Гирты. Не видно было даже всегда стоящего над ней зарева: небо было темным, а впереди была только непроглядная ночная мгла. Шхербот шел в открытое море, но опытные контрабандисты не спрашивали ни о чем, и только тревожно переглянулись, когда Эрсин внезапно зажег фонарь и приказал спускать держащий парус рей.
  Матросы повиновались и, когда такелажные работы были завершены, Эрсин молча кивнул Шо. Тот тоже ответил коротким выразительным кивком. Сложил ладони, коротко поклонился во мрак, снова сел на колени, взял обеими руками ритуальный нож и обернул его лезвием к себе.
  Когда он окончательно затих, по приказу Эрсина моряки привязали к его телу груз и сбросили его за борт. Удостоверившись в том, что оно пошло ко дну, Эрсин приказал ставить парус и начал разворачивать судно обратно к берегу, но как только матросы снова подняли рей и закончили крепить шкоты, оба внезапно, без единого звука, упали на шканцы с разорванной в клочья грудью и перебитыми спинами.
  Эрсин же поудобнее перехватил румпель одной рукой, зажал его всем телом так, чтобы в случае порыва ветра шхербот не перевернулся и, откинувшись на гакаборт, дважды перещелкнул кнопку на своем жезле, что всегда был при нем на поясе в кобуре.
  
  ***
  
  Вертура проснулся от тихого щелчка латунной пряжки. За окном стояла непроглядная ночная ночь, шумно и тревожно шелестел ливень. Наверное, именно то чутье, что отличает писателей, поэтов, музыкантов, детективов и путешественников от всех остальных нормальных и адекватных людей, разбудило его, сколько бы тихо Мариса не пыталась застегнуть свой саквояж, куда она уже успела сложить все свои вещи.
  - Уходишь? - только и спросил он спросонья, садясь на постели и пытаясь понять, как теперь ему поступить.
  - Не твое дело! - грубо бросила она ему, и уже подхватила свою сумку, чтобы выйти, когда он быстро подошел к ней и, поймав за руку, остановил уже у самой двери.
  Она с треском и без лишних слов, наотмашь, дала ему пощечину и попыталась вырваться, но он встал между ней и дверью. В ответ она также сосредоточенно, стремительно и молча, почти как в уличной драке, шарахнулась от него прочь. Еще не до конца проснувшись, стоя у двери, загораживая от нее выход из комнаты, он не сумел сориентироваться, не успел ничего сделать, прежде чем она протянула руку к висящим на спинке стула у стола ножнам, и выхватила из них его меч. Лезвие сверкнуло перед его глазами. Вертура сделал шаг в сторону. Схватился за подвернувшийся под руки стул, поднял его, резко вскинул ножками вперед, чтобы заслониться от нацеленного ему в лицо яростного удара и шагнул к ней. Но что-то внезапно изменилось. Он сморгнул: только что Мариса была у стола, где он оставил свое оружие, но тут же она оказалась прямо за его спиной и двери. Сумасшедшие пустые глаза мертвыми черными огнями вспыхнули в полумраке комнаты, тени безумной пляской пробежали по искаженному ненавистью лицу, тусклое пламя керосиновой лампы сверкнуло на остро отточенном лезвии. Меч детектива был не как солдатские мечи, что не точат, а расковывают так, чтобы ими можно было бы резать хлеб, для того чтобы в бою он не обкололся о доспехи и другие мечи. Короткий, в длину чуть больше шестидесяти сантиметров, но при этом увесистый, с узким клинком и остро отточенным лезвием, он был оружием одного удара, инструментом убийцы или тайного полицейского агента, что даже если колоть через кольчугу, рубить через толстый плащ, нанесет глубокую рану или увечье. Еще миг и Мариса, собравшись с силами, снова бросилась на Вертуру, пытаясь заколоть его, но опыт кабацких драк и стычек подсказал ему самое верное решение: держа обеими руками массивный стул, он заслонился им как щитом, принял на него удар и с силой толкнул ножками вперед. От удара Мариса вскрикнула, но не выронила оружие, отшатнулась на несколько шагов назад к поленнице у дальней стены.
  - Убью тварь! - страшно и громко, на весь дом, загремел на нее детектив, замахиваясь на нее стулом, затряс им над головой, грозя ей. Мариса вскрикнула, выронила меч, оступилась о поленницу и сжалась в углу. Ее рука непроизвольно потянулась к топору рядом с дровами, но бой был проигран. Отставив стул, Вертура подошел к ней, перехватил за руку, умелым движением так, как учили на тренировке, больно, но без травмы, вывернул ей запястье, рывком поднял на ноги и отвел к столу.
  - Мразь! - только и выкрикнула она плаксиво, когда он отпустил ее, не зная, что с ней дальше делать. Она попыталась снова дать ему пощечину, но Вертура снова сжал кулак, замахнулся и опять пошел на нее, Мариса в отчаянии испуганно закрылась руками и упала в кресло, как ребенок поджала колени, чтобы он ее не бил. Так какое-то время она сидела, испуганно глядя на него, прикрывая голову руками, прижавшись щекой к спинке, а он стоял над ней, грозно сжимал и разжимал кулаки, стараясь унять злость, сдержаться от накатившей на него обиды и ненависти. Он мог бы начать безнаказанно колотить ее, таскать за волосы или делать какие другие постыдные дела, что в припадке бешенства или по пьяни совершают некоторые недостойные мужчины, срывая злость на тех женщинах, кто по глупости или жажде денег оказался рядом с ними, но он не сделал ни того, ни другого, ни третьего.
  Мысленно перекрестившись на образ Богородицы на полке, тяжело вздохнул, отступил. Поднял опрокинутый стул и подсел на него к столу, отвернулся, уставился себе в колени.
  Мариса же молча встала, демонстративно громко стуча каблуками сапог, прошла по комнате. Приняв вид, как будто собралась толкнуть Вертуру плечом, но, видимо побоявшись, так и не посмев сделать этого, прошла мимо него и, подхватив свой опрокинутый саквояж, который она собрала, пока он спал, схватив из угла свой зонтик-трость, направилась к двери.
  - Ты куда? - только и спросил он.
  - Подальше от тебя! - зло бросила она ему и, хлопнув дверью, вышла в коридор. Загремела сапогами по лестнице.
  Сказав заглянувшему в дверь соседу, чтобы не лез, Вертура поспешно схватился за свои ботинки. Чтоб было быстрее, накинул шнурки только на верхние петли, надел плащ, и со всех ног бросился следом.
  Пробежав полквартала под проливным дождем в сторону проспекта Рыцарей и не найдя ее там, он вернулся к своему дому. Рассудив, что, скорее всего она пойдет вкруговую, в прямо противоположном направлении от моста через Керну, единственного пути к полицейской комендатуре и дому Хельги Тралле, он все-таки догнал ее у соседнего перекрестка по улице графа Прицци.
  - Да стой же ты! - как юноша-студент, обогнав ее, загораживая ей путь, остановился он перед ней. Его волосы были уже мокрыми от дождя. Капюшон он не надевал, чтобы лучше ориентироваться в темноте. Вода заливалась за ворот, стекала с плаща на мантию и штаны.
  - Отойди от меня, тварь! - глядя ему в лицо, яростно и холодно бросила она в ответ.
  - Хорошо. Если ты хочешь уйти, я отведу тебя до дома леди Хельги - начал снова сердиться детектив и сказал первый аргумент, что пришел в голову - ты не пойдешь одна...
  Ее лицо скривилось в презрительной усмешке.
  - Это мой город. Иди, если хочешь, только не смей подходить ко мне! - она свернула от него на ближайшую улицу и зашагала по ней в сторону проспекта Рыцарей. Он снова догнал ее, пошел рядом, но она толкнула его плечом, чтобы он не пытался пристроиться под ее зонтик, перекинула его на другое плечо, подальше от детектива, а пройдя еще полквартала, приглядевшись к тому, что он совсем промок и замерз, злорадно заулыбалась и нарочно замедлила шаги. Остановилась, демонстративно достала трубку и кисет. Попытался закурить и Вертура, но спички тут же промокли под дождем, а табак от мокрых пальцев тут же превратился в сырое плотное месиво.
  Минут через пятнадцать они были у моста. Перед домом депутатов было пустынно. Из раскрытых окон лилась тихая умиротворяющая музыка, мелодичные аккорды фортепиано перекликались с шумом ветра и журчанием текущей по камням воды. Стояла глубокая ночь, время веселых танцев и официальной части давно подошло к концу. Усталые гости собрались в салонах и комнатах, состязались в шахматы, пили чай, или играли мистерии, что позволяет зрителю как наяву почувствовать себя участником никогда невиданных им событий случившихся в иные времена и в иных землях.
  Яркие желтые фонари освещали мост. С грохотом пролетела тяжелая карета, остановилась перед запертыми на ночь воротами на другом берегу реки. Проезжая по луже, она окатила и без того уже мокрого Вертуру, облила его с головы до ног. В любой другой раз он бы показал вслед кучеру неприличный жест, или крикнул что-нибудь оскорбительное, но сегодня он был уже настолько растерян и подавлен всем случившимся, что даже не обратил внимания на эту мелочь.
  Мариса, что все это время шла ближе к домам, и чуть впереди него, немного замедлила шаги. Похоже, ей уже наскучила эта игра с зонтом. Пройдя до середины моста, она внезапно остановилась, и, положив руку на гранитный, украшенный решетками со змеями и цветами парапет, уставилась в сторону моря, в мерцающую нитями дождя темноту над Керной.
  - Встань под зонт - не оборачиваясь, мрачно приказала она подошедшему детективу.
  - Чего встала-то? - грубо и зло спросил он, демонстративно не подходя к ней. Он уже промок насквозь, изрядно замерз и был взбешен ее выходками насколько, что был уже готов плюнуть, развернуться и уйти, но принцип, на который он пошел, чтобы до конца быть благородным кавалером без страха и упрека так, чтобы она наутро почувствовала бы себя неблагодарной, недостойной его мразью, был выше унижения, насмешек и холодного дождя. С мрачной гордостью и жгучим, слабо скрываемым презрением, он уставился на нее, откинул с головы и без того уже мокрый насквозь капюшон и закусил отсыревшую спичку.
  - Встань я сказала! - с угрозой, не глядя в его сторону, повторила Мариса.
  - Так и будем стоять? - ответил он ей, сгорбился, в мрачном ожидании облокотился мокрыми рукавами о холодный и твердый парапет. Мариса шагнула к нему, желая укрыть его зонтом.
  - Убери - отмахнув локтем ее руку, грубо, с угрозой, сказал он ей.
  Без лишних слов, поджав губы, она отняла от плеча зонтик и со всей ненавистью, с размаху, зашвырнула его с моста в темноту. Шум дождя поглотил шлепок удара об воду. Положив руки на парапет, застыла, словно прислушиваясь, долетел ли он до воды. Глядя во мрак под мостом, неподвижно замерла, не обращая внимания на ливень. Вода стекала по ее лицу, по рукавам, заливалась за ворот ее нарядной алой рубахи. Миг, и ее руки напряглись, она чуть подогнула ноги, чтобы оттолкнуться и подалась головой вперед, но Вертура вовремя заметил ее жест. Подскочил, не дал завершить начатое, удержал, несмотря на ее попытки вырваться, оттащил ее от парапета.
  - Отпусти меня, мразь! - сдавленно закричала она, пытаясь ударить его локтем, вырваться из его рук - не трогай меня, скот!
  - А ну! Не стоять тут! - по доскам моста от надвратной башни к ним уверенно шагал крепкий высокий человек в шлеме и длинной, до колен, черной кожаной куртке надетой поверх бригандины: знакомый драгунский лейтенант ночной стражи Гирты.
  - А, это вы. Что не спится, или на ночной? - смягчился, участливо спросил жандарм, узнав коллег. Где-то на горизонте снова полыхнула далекая вспышка молнии.
  - Ага... - все еще держа Марису за живот спиной к себе, поморщился, замотал мокрой головой, ответил детектив.
  - Все в порядке? - приметив, что она пытается молча сопротивляться ему, по привычке положил руку на плетку, осведомился полицейский.
  - Да - ответила она, замерла и характерно передернула плечом. Вертура пожал плечами, отпустил ее и отодвинулся в сторону. Мариса демонстративно отвернулась от него, подалась назад, толкнула его спиной в плечо. Надменно сложила руки на груди и с горькой насмешкой заявила - да. Служба у нас такая. Вот стоим тут. Просто безудержное веселье.
  - Вы тут на мосту только не стойте - заботливо предупредил драгунский лейтенант - поедет ревизор и вас заберет и меня на вид. Будете мастеру Глотте потом рассказывать, что вы не ночные грабители.
  - Да, мы уходим - кивнул, согласился детектив.
  - Пойдем домой - взяла его под руку Мариса, с готовностью заглянула ему в лицо. Он, сомкнул с ней пальцы, поднял ее саквояж, и они зашагали обратно на южный берег реки.
  - Ты дурак! - обиженно бросила она ему, когда они снова проходили мимо дома депутатов.
  - Пойдем обратно, я отведу тебя до леди Хельги...
  - Нет - резко ответила она ему, еще крепче сжимая пальцы его руки.
  - Если ты о своем задании, я напишу в отчет, что это все по моей вине. Пусть меня депримируют...
  Мариса повернула к нему свое мокрое, залитое водой лицо. По ее губам пробежала одновременно горькая, мрачная и насмешливая улыбка.
  - Я же сказала нет - тут же снова став печальной, ответила она ему коротко и прибавила, пояснив - просто нет. Не хочу и все.
  - Бог с тобой, пойдем обратно - устало кивнул он ей.
  Когда они дошли до дома детектива, было уже не меньше часа ночи.
  - У вас все нормально? - открыв им дверь, спросил старик-вахтер, что еще полчаса назад по очереди выпускал их обоих на улицу, под ливень. Здесь, в доме, за тяжелыми дверями и толстыми стенами, с непогоды было как-то по-особенному уютно и тихо. Пахло крепким, до чифиря, заваренным чаем и дымом: самовар с изогнутой трубой, уходящей в стену, был растоплен так, что грел не хуже печки. Душная керосиновая лампа с рефлектором горела в комнате на столе. Худощавый нескладный старик в огромных минусовых очках, какой-то друг или знакомый консьержа, которого Вертура уже который раз встречал в их доме, здоровался с ним, но до сих пор даже не знал, ни его должности ни имени, сидел в кресле качалке в углу. По-птичьи склонив голову, выглядывал в коридор - кто еще там пришел в такое позднее время. На столе перед ним стояла какая-то замысловатая игра с картами и кубиками, одна из тех, в какие они с вахтером по парадной играли ночи напролет, коротая часы, утоляя старческую бессонницу своими загадочными разговорами о прошедших днях, давно умерших, наверное очень известных, персонах и каких-то незнакомых даже Вертуре таинственных событиях и книгах.
  Дождь на улице, казалось, стал еще сильней. Все чаще, но все равно как-то необычайно редко для настоящей грозы, сверкали синие вспышки. Через полукруглое окошко над парадной дверью озаряли высокий арочный холл, блестели ручками запертых дверей.
  - Да поругались... - мрачно кивнул, сознался вахтеру детектив, демонстрируя текущую ручьями с мокрого плаща воду. Мариса, что также как и Вертура промокла насквозь, печально кивнула, подтверждая его слова. Они прошли сумрачный холл и такую же темную лестницу, поднялись в комнату.
  - Вот, возьми, переоденься. Простынешь - доставая из шкафа какую-то старую одежду, передал ворох Марисе детектив.
  - А ты? - снимая мокрый плащ и отжимая из него воду прямо на пол у стены, кивнула она ему с горестной печальной улыбкой.
  - Я привык. Как будто первый раз что ли - с укором ответил Вертура и, взяв со стола спички, закурил.
  Он проверил печку, подкинул в нее дров, раскрыл поддувало так, чтобы горело как можно жарче, распахнул шкаф, достал из него все пледы, мантии и плащи. Переодевшись в свои старые изодранные рубаху и брюки, в которых он приехал в Гирту, накидал на пол перед кроватью каких-то старых, пропахших нафталином и застарелым одеколоном одеял. Сел на них и, накинув на плечи плед с кровати, протянул замерзшие ноги к огню. Мариса переоделась в строгую белую рубашку и черные широкие штаны со складками, что по словам Фанкиля остались тут еще от Адама Роместальдуса, и были ей коротки настолько, что едва закрывали колени. Тоже накинула на себя какой-то колючий, неопределенного серого цвета старый плащ и села рядом с ним. Вертура обнял ее за плечо, поцеловал в мокрые волосы над ухом, она прижалась к его боку и уставилась в огонь за матовой дверцей печки. Так они сидели несколько минут, пока она не заговорила.
  - Я знаю что то думаешь обо мне... - глядя на пляшущие языки пламени, сказала она серьезно, тревожно и тихо, тщательно расставляя слова, словно пытаясь подобрать самые точные, чтобы самой не запутаться в них - все что ты слышал, все то что говорят... Да, это правда. Но это не все. Я расскажу тебе то, чего они не знают. Расскажу не только потому что больше не хочу возвращаться в тот дом, и мне некуда идти... Я расскажу потому что ты должен знать кто я на самом деле... Я расскажу тебе все, и ты будешь в полном праве осудить меня, выгнать из своего дома, заколоть, избить или передать полиции, потому что я действительно та самая лживая лицемерная мразь, как все говорят обо мне, и я действительно повинна в тех смертях и не только в них... Я уже не верю никому. Я видела много дряни от тех, кого все считали благородными и честными, без страха и упрека, почти что святыми, кто под ловкой лицемерной маской творил беззакония, предавал, приносил людям страдания и смерть. Я каждый день вижу продажных чиновников и полицейских, что делают честные глаза и лица, отчитываются о том, как они стараются, а на деле только набивают свои карманы и творят беспредел, и сама же пишу о них эти лживые заказные заметки и статьи... Ты сам все это видел, не знаю как у вас, но тут не бывает иначе, тут такое везде... А я постоянно смотрю на всю эту дрянь, живу этим, и даже уже не знаю, могу ли я после всего что случилось, доверять кому-то в принципе... Но это уже не важно. Я не могу так больше жить. Уже четыре года как я не была в церкви. Я боюсь исповедоваться в том, что я сделала и продолжаю делать, но все равно все винят меня, все догадываются... Просто выслушай меня, быть может, если я расскажу тебе все это, мне самой станет не так тяжело... Выслушай, а потом можешь убить меня или сдать под суд, который, когда откроется истина, уже не будет столь снисходителен ко мне. И они будут правы, если присудят мне самую страшную казнь, потому что я сама знаю, что иной участи я не заслужила.
  Выговорившись, она сделала долгую паузу. Вертура еще крепче обнял ее за плечи и взял за руку. Она только печально и скептически покачала головой в ответ на его жест и, решившись, произнесла.
  - Я не убивала Гарро... Просто так совпало, так получилось. Не знаю почему. Наверное, потому что эта земля проклята. Она отравляет души, воплощает все самые нечестивые и низменные чувства и мысли... Когда Господь Бог отчистил твердь земную от отвергнувших Его людей, некоторые, самые злые и сильные из них по каким-то причинам как-то избежали его гнева. Быть может в назидание нам, чтобы были те, с кем мы могли бы бороться, являя подвиги стойкости и веры... Я не знаю зачем это, но до прихода Булле, до Гирты, на этой земле жили те, кто, как говорят, как пишут в книгах, когда-то был потомками прежних, античных людей. Чудовища, выродки, смешавшиеся с порождениями этой проклятой земли. Такие как мэтр Фарне, мастер Дронт, Волчица Сив, Дюк, Элеонора Ринья и Эбба... Это их земля, не наша. Она всегда принадлежала им. Сейчас тут стоят храмы и железные кресты. Они держат здесь все, но сколько бы монахи и священники не поливали бы эти болота и камни святой водой, никто не знает, сколько еще надо сделать, чтобы отчистить эту напитанную кровью, вымощенную костями невинных жертв, землю. Я не знаю, какое беззаконие творилось тут раньше, но даже сейчас эта чернота, эта проклятая трясина, эти камни зовут нас к себе. Нашептывают злые мысли, разжигают чудовищные влечения, навевают кошмары и тревогу, посылают предчувствия и вещие сны ... Я знаю, у вас, на юге, такого нету. Вам не понять. Твои предки, предки Лео и Инги, как и пришедшие с востока наследники Лунного Дракона, явились из машин. Вы были рождены, чтобы заново возродить из пепла гнева Божия наш род. Восславить Господа добрыми делами и подвигами веры... А мои предки были тварями, уродливыми порождениями проклятой, окропленной идоложертвенной кровью трясины. У меня темные глаза и темные волосы. Говорят, это кровь Лунного Дракона, кровь людей из Ледяного Кольца, основавших Гирту, но она уже давно выдохлась, смешалась во всех нас с кровью Многоголового Волка, разбавилась ей. За эти века мы все смешались кровью, и теперь она как проклятая печать, как червоточина, как яд. Она просыпается в нас, зовет, и поколение за поколением никому никуда от нее не деться. Ни сталью, ни огнем, ни крестом, Булле за пятьсот лет так и не смогли выжечь эту дрянь. Сэр Конрад был нашим последним защитником, как прежние Герцоги и, если бы он был жив, он бы никогда не допустил Смуты. Ничего из этого бы не было, если бы они не оболгали, не убили бы его. И если бы сэр Бард и лорд Тинкала спалили бы здесь все дотла, быть может, они могли бы разомкнуть этот круг, могли бы все изменить... Но я не об этом. Я не убивала Гарро. Так случилось. Он был не таким уж и дрянным, нам было весело вместе. Иногда он был груб, кричал на меня, но в отличии от других мужчин, что чуть что поднимают руку на своих жен, он меня почти не бил. Мы напивались, валялись с похмелья. Несколько раз он брал меня прямо на глазах у своих приятелей прямо на столе... Так делают и некоторые другие мужчины со своими женами, чтобы показать себя, когда на деле они тряпки и слабаки. Это гадко, мерзко, но так происходит, когда люди живут только весельем и вином... А так, ничего особо дурного от Гарро я не видела. Он покупал мне медные безделушки, иногда ткань на платье и рубаху, и нарядные ленты для косы... В общем-то, тогда он даже устраивал меня, он был простым человеком, грубым, недалеким, податливым, не намного хуже других...
  Она вздрогнула и осеклась. Ее пальцы сжались в кулак. Осуждение и ледяная скорбь проскользнули в ее голосе. Она могла бы заплакать, начать оправдываться, но оправдания даже для себя самой у нее не было.
  - Все это было просто омерзительно... И все потому что у меня не было детей. Другие уже растили своим мужьям по двое по трое сыновей и дочерей, а это обязывает. А я пила с ним и его дружками, ходила на их попойки, валялась на диване, на полу... Ты знаешь как это. Так происходит с любой женщиной, которая пьет, и у которой нет детей, и с каждым мужчиной, если у него нет семьи. Приедается все, и вино, и танцы, и песни. Остается только блуд... А потом Гарро упал с лошади и утонул. Я вплела эти траурные ленты в косу, вернулась домой к леди Хельге... Но ненадолго. Генри Тарче был в звании капитана, он вернулся с войны, стал депутатом от квартала, метил в майоры. Мне тогда было почти двадцать три. По службе мы часто виделись с ним, а потом... Он был влиятельным человеком, и никого не смущало что я вдова, и мы не венчаны. Ведь это нищим и подневольным надо беспрекословно соблюдать законы, а у богатых и власть имущих все всегда не так просто. Это обычный человек по-христиански должен смиряться и терпеть. А богатый может делать все что угодно и все благосклонно будут кивать, выгораживать его, оправдывать любые самые гнусные выходки. Потому что нищий никому не нужен, для него правила, а для важных, богатых и влиятельных всегда исключения. Богатый всегда полезен и нельзя из-за каких-то пустяков вроде преступления закона, неоплаченного долга, нарушенной клятвы, измены, откровенного грабежа или подлога ссориться с тем, кто в нужную минуту может оказать услугу, заступиться или сделать что-то полезное... У Генри Тарче был маленький клуб. Как у сэра Августа - шутил он. Но сэр Прицци не такой. На деле он праведный и благочестивый, хотя и злой и жестокий, закаленный войной человек. Многие не любят и боятся его, но он христианин, верный слуга сэра Вильмонта и, наверное, наш последний и единственный защитник. Он мог бы убить Адама Роместальдуса, Бориса, его отца и других, отомстить за смерть сыновей так, как он умеет. Но он сказал тогда, в соборе Иоанна Крестителя, при всех, перед открытыми Царскими Вратами, стоя на коленях - я каюсь перед Господом Богом и всеми христианами Гирты, что как отец не смог воспитать своих детей в благочестии и Христовой вере. Их злодеяния и кровь, пролитая их руками, на мне. С тех пор он никогда не допускал беззакония среди своих приближенных... Генри Тарче был важным и влиятельным человеком, но сэр Август не принял его в свой Клуб, как не принял ни его дядю, ни друзей. Я вначале не понимала почему, не сразу догадалась, и когда Генри предложил мне разделить меня с другими мужчинами. Они регулярно собирались в его особняке, в нескольких кварталах отсюда, неподалеку от проспекта Булле, в таком узком каменном доме на углу, с толстыми серыми стенами, больше похожем на маленькую крепость. Там были низкие потолки и узкие окна, толстые ковры, дорогие массивные гарнитуры и крепкие дубовые двери. Этот дом построил еще его отец. Его и мать Генри за их злодеяния убил Адам Роместальдус. В их же доме, пустил в окно газ, потом вошел, зарубил обоих топором и насадил головы прямо на перекрестке, на решетку у двери, чтобы люди смотрели и говорили: так и надо, гореть им в огне. Но он пощадил брата отца и самого Генри. Не знаю почему, лучше бы он убил их всех... Иногда, когда Генри отдавал меня своему дяде, Натану Тарче, тот потом рассказывал, как ему и другим мужчинам и женщинам было под многоголовым волком в доме Драбарта Зо, на том самом мраморном алтаре... Он не раз предлагал совершить ритуал, позвать это чудовище из леса. Говорил, что во мне есть сила и, если я забеременею то, смешав их кровь, я смогу родить их семье наследника, наделенного властью повелевать стихиями и прозревать пути людей, как Круми или Дихт...
  - Тебе нравилось? - внезапно перебил, спросил у нее Вертура - ну все это...
  Мариса вздрогнула и сжалась, словно ей думалось, будто она проговаривает свою исповедь в пустой комнате для себя, а не для постороннего человека. Ее дыхание стало тяжелым, взгляд помутнел, словно далекие воспоминания адскими выхлопами снова подступили к ее сердцу, но она с усилием воли сложила руку троеперстно и крестным знамением сбросила с себя эту нечестивую похоть теплой и зловонной, кишащей переплетающимися нагими человеческими телами, бездны.
  - Да... - прошептала она совсем тихо - все было просто... Так не бывает в жизни. И сэр Генри покупал мне украшения, богатые одежды, мы вместе посещали дома и приемы уважаемых и богатых людей... И эти сессии, это было как... просто космически. Эти мужчины и женщины, сразу все... А потом расплата, как похмелье... Это было просто мерзко, хотелось пойти броситься в реку, прекратить, оборвать, разомкнуть этот круг, но все повторялось, и каждый раз становилось все тяжелее и гаже на душе... Но как и похмелье все эти терзания через пару дней проходили, и хотелось снова и снова чувствовать в себе и вокруг эти тела, сразу много мужчин. Такие перемены было невозможно терпеть. Я ненавидела их всех, но уже не могла без них, я приходила, не могла усидеть на месте... Ты сам все сегодня видел. Я маялась, ждала всю неделю, когда он снова соберет своих друзей, разденет меня, поставит перед ними на колени на кровать посреди той комнаты с узкими окнами, тяжелыми коврами и низким потолком, как на мраморном алтаре. Отдаст меня им...
  Вертура молча слушал, не пытаясь прервать ее речь.
  - ...Или на диван у стены, ко всем спиной... - продолжала Мариса, ее голос стал тихим и глухим, словно пережитые когда-то чувства и образы рождали в ее сердце новые похотливые, затмевающие разум, мысли. Но она осеклась и, сжав руки детектива, сделала паузу и внезапно произнесла холодно и коротко.
  - Я сожгла их всех. Встань, я покажу тебе.
  Ее голос наполнился ненавистью, стал тяжелым и гулким. Не понимая, о чем она, Вертура машинально поднялся на ноги. Мариса встала, взяла его за запястья и замерла. Ее лицо было охвачено тревогой, но не той низменной и похотливой бесовской одержимостью, что еще недавно сквозила во всех ее чертах, когда ее глазами, на Вертуру смотрела кишащая уродливыми падшими тварями бездна, а ледяным, одухотворенным огнем, когда даже в самом слабом и низменном ничтожестве на миг просыпается частичка Божьей силы, способная подвигнуть его на очень ответственное и праведное решение.
  Внезапно все вокруг изменилось. Вертура не успел опомниться: на миг ему даже подумалось, что они куда-то падают. Одной рукой он схватился за Марису, второй принялся отчаянно искать какой-нибудь опоры, но ни стола, ни кровати, ни спинки стула рядом больше не было. Вокруг стояла непроглядная и ревущая штормовая мгла. Хлестал мокрый ледяной дождь, задувал пронизывающий насквозь холодный морской ветер. Резко и необычайно ярко, ударяя по привыкшим к полутьме комнаты глазам, разрывая ее, быстрыми сериями вспышек ритмично загорались какие-то мощные и пронзительные электрические лампы, похожие на проблесковые маяки над стенами крепости на горе.
  - Это башня замка Гамотти! - перекрикивая рев ветра, хватаясь за Вертуру, звонко воскликнула Мариса.
  Миг отчаяния и растерянности - Вертура даже не успел удивиться, как все вернулось на свои места. Цепко держась друг за друга, в мокрой от холодной воды одежде, они снова стояли посреди комнаты, но на этот раз рядом с письменным столом, у входной двери. Вода стекала на пол с их накинутых на плечи для тепла пледов. Марису трясло. Скинув с себя отсыревшее одеяло, она без сил упала на разложенные на полу перед жарким очагом вываленные из шкафа старые мантии и плащи. Опустив плечи, уставилась в огонь, зябко поджала колени. Вертура сел к кровати на пол рядом с ней, крепко обхватил ее, притянул к себе, ласково и нежно обнял ее, коснулся подбородком ее виска. Она подвинулась, села перед ним, устало навалилась на него спиной, уткнулась затылком в его шею. Сидела несколько секунд молча, растерянно и печально хлопала ресницами, смотрела перед собой, пока эти ободряющие объятия не придали ей новых сил.
  - Леди Хельга называет это принудительным калибровочным преобразованием. Я не знаю, как это работает... Просто в какие-то моменты это получается, когда мне очень плохо, или когда все бесит. Обычно, если просто захотеть, ничего не выходит, но сегодня получилось... О том что я так умею, знают только леди Хельга, Ева и теперь ты. Скорее всего, еще мэтр Тралле, но он никогда никому не скажет, это только с виду он тупой и ленивый, но на деле он совсем другой. Когда-то он был в бригаде Дорса, но никогда не рассказывал об этом. Он умеет молчать... Леди Хельга хотела бы сделать его полицейским генералом, но там нужен политик и хитрец, типа сэра Гесса, а мэтр Тралле не справился бы... Я могу переместиться в то место, которое когда-либо видела. Еще дедушка говорил мне никогда никому не рассказывать об таком, иначе меня убьют, но скорее поймают, будут держать на сильнодействующих наркотиках... Кто-нибудь типа Загатты или Ринья для своих черных дел. У нас, в пансионе, была няня. Когда я была еще маленькой, она до полусмерти била меня, если я пыталась использовать свой дар, запрещала мне о нем даже говорить, со всей злостью лупила по губам. Я ее ненавидела. Но потом поняла, что она делала это чтобы меня спасти... Когда была очередная встреча я сказала что меня не будет. У друзей Генри тоже были жены и сестры, которых они приводили с собой на эти сессии, как они называли эту мерзость. Так что в этот вечер они собрались без меня, а я была в отделе, старалась держаться на виду, заглядывала в кабинеты, чтобы все видели, что я здесь, и никуда не уходила. Обычно в такие вечера Генри и его дядя, Натан Тарче, отпускали всех слуг и оставались со своими подельниками одни. Я переместилась в их дом. У меня были ключи от их дверей, а пока они все были заняты в большом зале с коврами, низкими потолками и узкими окнами с решетками на втором этаже, я заперла все замки, подожгла настенный ковер и занавески. Они были так увлечены наверху, что ничего не услышали, а когда пошел дым, то не смогли открыть дверь. Я забросила ключи в очко клозета, чтоб не было пути назад, думала остаться, сгореть вместе с ними, слышала их отчаянные и жалобные крики о помощи сверху. Они задыхались в дыму. Вокруг бушевало пламя. Если ты когда-нибудь видел, как горит комната, из которой ты не можешь выйти... Мне стало так страшно, что я неосознанно вернулась в комендатуру. Мэтр Тралле увидел меня, сказал поднятья к себе наверх. Он спросил, что у меня плохо с сердцем и налил крепкого, повел через весь второй этаж в кабинет к леди Хельге. Он догадался обо всем, он очень умный человек, но не сказал никому ни слова, ни тогда, ни потом на суде. Они сгорели все. Девять человек. Тут же меня осудили, что я вдова и была в порочной связи с покойным Генри Тарче, которого хоронили всей Гиртой и все говорили, какой он был замечательный, честный и хороший человек. Меня хотели привлечь как виновницу пожара, но дело развалилось: все видели меня в комендатуре целый день. Но мне присудили плетей за блуд, самое большое количество, какое разрешает судебник, и публично отлучили от церкви. Хотя, пока Генри был жив, все видели нас на людях вместе, все всё знали и никто даже и не думал сказать ни слова осуждения ни ему, ни мне. При этом все были уверены, что именно я виновата в смерти этих людей, потому что только я одна осталась из всей той компании, что каждую неделю в пятницу, в день, когда распяли Христа, собиралась в том доме, хотя лучше бы я тогда тоже сгорела вместе с ними...
  Она замолчала, словно ожидая ответных слов, но детектив пожал ее руки и кивком головы велел ей продолжать.
  - А потом леди Хельга сказала, что я должна сойтись с сэром Халмаром Лантриксом, бригадиром жандармерии, комендантом Южной Гирты. Она просто приказала и все. Ей все равно, она не человек. Она такая же ведьма, как и Мария Прицци, она тоже жрет людей, хотя этого никто никогда не видел, потому что все те кто могли бы об этом рассказать, мертвы. Но она другая, не наша. Она никогда не ест со всеми, только пьет какое-то похожее на кровь питье, но это не кровь. Что-то другое, какая-то мерзостная химия. Она никогда не делает того, что делают обычные люди, она не расчесывается, не моет волосы, как будто они сами распрямляются и расчесываются, она не стареет. У нее нет запаха как у всех людей, кроме запаха ее благовоний и еще какого-то странного, как будто какой-то ароматической смолы... и когда она быстро ходит от нее веет жаром. У нее очень горячие руки. У людей так просто не может быть. Она тренирует Еву с мечом. После Столицы Ева тоже стала ведьмой, она очень быстрая, быстрее и сильнее любого человека, но леди Хельга всегда быстрей. Они занимаются с открытыми окнами и все равно в маленьком зале под крышей, в ее квартире, жарко так, как будто там горит костер или растоплена печь. Когда я жила с ними, она всегда приказывала мне тренироваться вместе с ней и Евой по утрам. Когда она движется, на ней не появляется ни капли пота. Только усиливается этот запах смолы и становится очень жарко вокруг... Она и сэр Прицци убивают всех тех, кого прикажет сэр Вильмонт, но если сэром Августом и леди Марией все восхищаются, у них ищут наставничества и покровительства, с ними все хотят дружить, леди Хельгу сторонятся и ненавидят. Она приказала мне, чтобы я легла в постель к сэру Лантриксу... Тогда, три года назад, он был комендантом южной Гирты. Он еще не был дряхлым, но был уже не молод. Он был омерзителен мне во всем. Леди Хельга дала мне пилюли, я пила их и забывалась, когда он хватал меня своими красными вялыми ручищами и тащил в свою мокрую от пота, вонючую постель. Он тоже пил что-то, какой-то стимулятор... Подолгу мучил меня со всех сторон и никак не мог завершить начатое дело. Уставал, лежал с отдышкой, кряхтел, начинал, все сызнова... Я хотела бежать, но леди Хельга сказала, что я должна и все. Она дала мне прозрачную пластинку, сказала, что я должна открыть его сейф, достать бумаги и посмотреть на них через нее. Но я не могла открыть сейф, а Халмар не допускал меня в свой кабинет. Как-то я спросила его о делах, и он с грубым смехом ответил, может мне лучше присмотреть себе новую нарядную мантию, сапоги, плащ, или какое украшение, а не лезть в дела серьезных мужчин. Он не был гадом или дрянью... Скорее старым богатым и черствым служилым человеком, который даже не понимал с чего бы это молодой женщине почти на пятьдесят лет младше него, просто так вести с ним отношения. Он был уверен, что я с ним из-за роскоши и благ и, был со мной даже добр. Как с дорогой игрушкой, как с породистой кошкой или редкой птицей... Операция была назначена на одну из ночей. Леди Хельга дала мне бутылку дорогого вина, я должна была сказать, что купила ее ему в подарок. Я думала это снотворное, но оказалось что от нее он стал просто бешеным... С вечера я сказала слугам пойти к родственникам, что мы собираемся провести вечер наедине и, когда они ушли, впустила Эдмона. Мне было очень страшно, что он убьет его, или что все повторится, как у Траче. Я уже не во что и никому не верила... Но пока Халмар мучил меня, развлекался с таким омерзительным остервенением и такой силой, что я думала что не выдержу и разобью ему голову, Эдмон проник в его кабинет, открыл его сейф и сделал копии всех бумаг. Через две недели Халмара арестовали и увезли в замок Этны. Эдмон сказал, что на сейфе стоял контрольный механизм оповещения, который запускал систему безопасности, если пытались открыть его, пока хозяин не дома или спит. Я дала показания под присягой в суде, что тот не посвящал меня в свои дела, и они очень легко удовлетворились этим ответом. Видимо это была заслуга леди Хельги. Но мне опять дали плетей за то, что я вдова и опять была с мужчиной. Грозились в следующий раз побить камнями у позорного столба... Если бы они знали как все было на самом деле... Но все кто знал, молчали и все обвинения рассыпались. Протокол вели мэтры Алькарре и Глотте, в чьих свидетельствах никто никогда не посмеет усомниться. Все догадывались, показывали на меня пальцем, сторонились, потому что я сгубила не просто еще одного влиятельного, доброго и достойного человека, но еще и честного, уважаемого полицейского.
  - Он был вторым, кто рассказывал тебе о том мраморном алтаре? - внезапно уточнил детектив.
  - Да - прошептала Мариса - на суде, на основании изъятых у него бумаг выдвигалось обвинение, что он был не только причастен к злодеяниям Круга Белых Всадников во времена Смуты, но и к делу о смерти сэра Конрада и леди Сив. Как выяснилось, это он покрывал богатые семьи, не давал ходу делам герцогских прокуроров. Прямо выгораживал участников Круга, лично договаривался о смягчении наказаний, если они все-таки назначались, и изъятии улик. Эти и другие показания он дал перед казнью в замке Этны. А Эдмон потом как-то шепнул мне, что лично отрезал ему на допросе тот самый орган и прижег рану раскаленным стальным прутом, потому что знал, как омерзительно и гадко мне было с ним. Многие бы назвали Эдмона жестоким и беспринципным человеком, если бы знали, какие деяния он совершил... Но он верный друг мэтра Тралле и непреклонный, самый настоящий, патриот Гирты. Самый лучший для Евы. Им бы уехать отсюда, из этого проклятого города, забыть все это, быть счастливыми мужем и женой где-нибудь на другой земле...
  Она замолчала. Казалось, этот долгий сбивчивый рассказ забрал у нее последние силы. Огонь в печке почти прогорел. Синие язычки пламени плясали над раскаленными углями, переливающимися в такт дыханию ветра в трубе. Мариса скорбно молчала. От сегодняшнего адского наваждения ни осталось и следа. Вертура протянул руки и взял ее за косу. Начал распускать ее. Погруженная в свои тяжелые мысли, она не сразу поняла, что он хочет сделать, а когда спохватилась, детектив уже вынул белые, с синими скорбными письменами ленты из ее волос, скомкал их и подался к огню, чтобы бросить в печь.
  - Что ты делаешь? - только и спросила она, запоздало схватила его за руку, попытавшись отобрать их.
  - У нас в Мильде так и делают - разглаживая ее густые, длинные, чуть волнистые от косы, волосы, ответил он ей - когда мужчина распускает траурную косу вдовы, это значит, что он берет ее себе и намерен жениться на ней.
  - Ты сумасшедший?! - презрительно спросила она его, попыталась вырваться из его рук - тебе, как и тем другим, так нравится мое тело, что ты готов пойти за него в огненную бездну?
  - Нет - твердо ответил он, удерживая ее рядом с собой - хотя и это тоже бесспорно. Ты красивая женщина. Но дело не в этом. Раз я тут, и кто бы не свел наши пути, так произошло, на то была Воля Божия, и кто-то должен разорвать этот порочный круг. Закончить всю эту дрянь, что творится с тобой, чтобы такое больше никогда не повторилось.
  - Я утащу тебя за собой в ад - ответила она, но в ее голосе отчетливо слышались сомнение и надежда - ты что не понял ничего? Кто я такая, что я за человек.
  - Прекрасно все понял - строго ответил он ей, отпуская ее, поднимаясь на ноги и подходя к столу. Тысячи картин, видений из его прошлого моментально пронеслись перед его внутренним взором. Кая Райне, Сэй Майра, Симона Эмрит... Хелен Миц, та застенчивая девушка, которую незадолго до его отъезда из Мильды взяли в их отдел секретарем, что смотрела на него такими восторженными глазами, и которой он нарочно грубил, когда она пыталась улыбаться ему и говорить с ним... Все те, кто надеялся на него, верил ему и кого он подвел. Годы бессмысленного существования без надежды что-то исправить, сделать что-то стоящее и ценное. Проваленные поручения и дела, пьянство и нерадение на службе, неисполненные обещания, малодушие и трусость, все то гадкое и низменное что наполняло его никчемную и бестолковую, никому ненужную жизнь ослепительной, разрывающей и острой, исполненной отчаянья и горечи болью поразило его разум и сердце.
  Ему хотелось схватиться за голову, рвать на себе волосы, кричать от досады, каким безответственным дураком, он был все эти годы, сколько людей пострадало из-за его самонадеянности и глупости, сколько дел не сделал, сколько совершил дурного и бессмысленного. Даже сейчас он был уверен, что по безалаберности в очередной раз совершает какую-то очередную идиотскую авантюру, о которой потом будет раскаиваться и которая непременно закончится какой-нибудь мерзостью, но он преодолел этот морок, обернулся к Марисе и, глядя ей в глаза, заявил.
  - Да, я тоже сделал в своей жизни много чего дурного - его голос дрожал от напряжения, стал тяжелым и хриплым - я полицейский, агент и детектив. Грешник с маленькой буквы, и быть может так суждено, что ты тот самый мой крест, который я должен взять и нести, чтобы сделать хоть что-то хорошее и полезное в своей жизни. Сегодня ты сама сказала, что теперь ты принадлежишь мне... Я догадывался, я слышал что говорили другие, но теперь мне все ясно. Да, все это просто чудовищно, но я все понял. Я принял это решение. Я не похотливый семнадцатилетний юнец и не старик, для которого женщины с каждым годом требуют все больше денег. То, что ты рассказала, это просто ужасно, если не сказать хуже. Не знаю, что вообще сказать тебе на все это, но я вижу, что тут я могу сделать что-то достойное, и я это сделаю. Мне плевать, хочешь ты того или нет, но теперь я пойду к леди Тралле, и скажу, что когда мое служение здесь закончится, я возьму тебя в жены и заберу с собой в Мильду.
  Мариса встала с пола, подошла к окну, укуталась в плащ, принимая достойный вид. Длинные пряди ее темных волос упали вдоль ее щек. Без косы они ниспадали до самого ее пояса, рассыпались по плечам и спине. Сложив руки на груди, она встала перед детективом, ее лицо снова было застывшим и ледяным, но на этот раз от раздумий, а не от разрывающей ее сердце ненависти.
  - Зачем тебе жена, которая не может родить детей... - отвела взгляд, сказала она ему - только для одного. Они все так прямо и говорили.
  - Прекрати - жестко парировал детектив - Мильда это не Гирта. Не деревня. У нас и Орден и Королевская Медицинская Академия. Леди Салет, наша леди-наставница, сможет вылечить тебя. Она очень хороший магнетизер и доктор. Уверен, она разбирается лучше леди Хельги...
  Мариса было презрительно улыбнулась его словам, но он взял из серванта стоящую рядом с иконами чашу, ополоснул ее и наполнил вином из бутылки. Достал из поясной сумки нож с коротким, как у сапожного, остро отточенным лезвием.
  - Мы пойдем к отцу Ингвару. Ты расскажешь ему все. Пусть он нас благословит. Дай руку - протянул ладонь, приказал он ей.
  Отражая свет керосиновой лампы, бело-оранжевое острие грозно сверкнуло в его руке. Мариса шагнула к нему. Ее глаза замерли, пылая непреклонным яростным огнем. Секунду она колебалась, боролась с собой, но то живое и настоящее, что еще осталось в ее душе, та искра Божия, что от рождения горит в каждом человеке и порой озаряет даже самые черные души, сподвигая их на бесповоротное покаяние и деятельное исправление совершенных ошибок и зла, подсказала ей единственное верное решение.
  За окном снова полыхнула молния. Поднялся ветер, ударил со всей силы, словно повинуясь ее неудержимой воле, которой в эту минуту, собрав воедино все свои оставшиеся душевные силы, она сейчас ломала всю свою прошлую, полную мерзостных низменных страстей, влечений и лицемерной злобы жизнь. Сбрасывала с обливающегося кровью и одновременно ликующего сердца все свои накопленные за годы горькой полицейской службы обиды, страхи и сомнения.
  - Но если и ты обманешь, если ты предашь меня, гореть тебе вечно в огне! - страшно оскалилась, зашипела она. Резко, словно сама боясь передумать, закатала рукав и, протянув руку, с готовностью подставила ее под лезвие.
  - Предают тогда, когда есть ради чего предавать - глядя в ее пронзительные темные глаза, решительно и твердо ответил ей детектив - а я не богач и не уважаемый человек. Моя душа не стоит ровным счетом ничего, как и вся моя жизнь.
  И прибавил.
  - Ты и я. Мы повенчаны кровью.
  Мариса коротко кивнула в знак согласия и протянула ему руку. Острое лезвие длинной алой нитью рассекло ее белую кожу на внутренней стороне запястья. Закончив резать, детектив рассек руку и себе и взял Марису ладонью под локоть, сводя ее рану со своей. Она тоже захватила его под локоть, крепко и решительно два раза сжала пальцы в знак согласия с ним. Вновь ударила молния, загремел гром. Мариса и Вертура стояли друг напротив друга, безмолвно смотрели друг другу в глаза. Темная алая кровь бежала между их руками, капала в чашу, смешивалась с вином, тяжелыми густыми каплями падала мимо. На рукописи, на стол, на трубку и набор так и не убранных письменных перьев, на лежащий поверх бумаг меч.
  - Анна Мария - тихо произнес детектив, отнимая ладонь от ее руки.
  - Марк... - сказала она и осеклась, смущенно улыбнулась тому, что такой торжественный момент вышел так глупо - как звали твоего отца?
  - Мигель - ответил детектив.
  - Везде ты просто Марк Вертура - со вздохом ответила она, доставая из поясной сумки чистый, расшитый черными с лиловым цветами платок и перевязывая им руку детектива. Поморщилась: повязка тут же окрасилась кровью и потекла - разрез оказался слишком глубок. Достав свой платок, но вовремя спохватившись, что он засаленный и грязный, Вертура тут же, без промедлений, оторвал от левого рукава своей чистой белой рубахи длинный лоскут, перевязал им руку Марисы.
  - Ну ты меня понял - указала она пальцем в пол и прибавила серьезно, без тени улыбки - если ты нарушишь слово...
  Детектив молча кивнул. Взял со стола чашу с вином и кровью и отпил из нее, аккуратно держа обеими руками, передал ей.
  Они выпили все вино и теперь, оставив чашу на столе, стояли, обнявшись посреди комнаты. Мариса улыбалась, прижавшись к его груди щекой, жмурилась, ласково сжимала пальцы, захватывая одежду на его плечах. Он гладил ладонями ее волосы и спину. Так прошло некоторое время.
  - Расскажешь мне как-нибудь что-нибудь такое занимательное, ну ты поняла про что я, еще? - когда торжественный момент уступил место легкому опьянению, и счастливой глупой эйфории, что всегда приходит на смену любой напряженной серьезности, ласково, словно произнося слова любви, спросил на ухо Марисы детектив.
  Она отняла от него лицо, замерла, озадаченно и лукаво посмотрела на него.
  - Все вы мужчины любите, когда вам рассказывают, и каждый раз подавай что-нибудь новое. Только успевай придумывать - и улыбнулась ему счастливой по-детски радостной, веселой и хитрой улыбкой, точь-в-точь как Майи Гранне сегодня в отделе - а ты что так и поверил? Уже и представил себе, будешь теперь фантазировать?
  За окном снова полыхнула молния. Прошло не меньше минуты, прежде чем раскат грома докатился до города. За это время Вертура уже успел поцеловать Марису в улыбающиеся губы, и она тоже одарила его нежным и ласковым поцелуем в ответ.
  
  ***
  
  Стояла глухая дождливая ночь. Детектив проснулся. Он лежал на боку, подложив руку под подушку. Тяжелая с недосыпа усталость свинцовой тяжестью смыкала его веки, но отчего-то он не мог спать. Снова какое-то беспричинное беспокойство закралось в его сердце. Ему еще подумалось, что он все еще спит и видит какой-то дикий и чудовищный сон, какое-то сумасшедшее и неясное видение. Но сейчас все это было наяву. И тихо, беспокойно стонущая, сонно шепчущая, словно ища у него защиты, прижавшаяся к его спине всем телом Мариса, и этот дождь, и эти необычные редкие молнии, озаряющие откуда-то сбоку, со стороны моря, небо за окном. Словно почувствовав что он проснулся, насторожилась и Мариса, приподнялась на локте за его спиной, обхватила покрепче рукой его бок, поймала его за руку, повела лицом, словно прислушиваясь к чему-то, слышимому только ей.
  - Что-то не так... - только и прошептал он.
  - Да - тихо и тревожно подтвердила она, кивнула в ответ и легла обратно на подушку. Он взял ее за руку, приласкал, притянул к себе. Она снова прижалась всем телом к его спине и уткнулась ему подбородком в затылок.
  Он снова засыпал, но знал точно, что она не спит. Крепко держась за него, все также безмолвно и настороженно прислушивается к стоящей за окном тревожной ветреной и дождливой темноте.
  
  ***
  
  Глава 19 Обелиск. (Вторник)
  
  ***
  
  С самого утра за окнами поднялся какой-то шум. С моря, с крепости Гамотти, несколько раз вхолостую стреляла сигнальная пушка. На улице стояла необычайная возбужденная суета, то и дело слышались голоса, пересказывающие друг другу какие-то непонятные и тревожные вести.
  Вертура проснулся. Мариса прислушивалась к происходящему под окнами. Лежала, укрыв одеялом босые ноги, в той же позе как всегда лежал и сам детектив: откинувшись на подушке, заложив руку за голову и согнув одну ногу в колене. Рубаха на ней была распахнута, длинные распущенные волосы ниспадали на плечи и грудь. От ее вчерашней одухотворенности не осталось и следа: ее лицо снова было мрачным, настороженным и, как всегда на службе в конторе, высокомерно-презрительным.
  Под окном громко и хрипло разглагольствовал дворник Фогге. За дверью, в коридоре и на лестнице тоже шла какая-то оживленная шумная беседа.
  - Это все-таки произошло - увидев, что Вертура проснулся, мрачно прокомментировала пока неясное ему событие, Мариса - вставай. Идем в контору. Быстро.
  - Что, уже почти полдень...
  - Да. И запомни: это только у богатых медовые месяцы - строго заявила она - а у подобных тебе мальчиков на побегушках, только пять минут и те в обеденный перерыв.
  Вертура было удивился ее словам, но все было наяву: и ее надменно-повелительный взгляд, и жгучая рана на руке, и присохший к запястью платок, и грязная от запекшейся крови постель,
  - Только не говори мне, что вчера ты был пьян - неприязненно бросила Мариса, соскакивая с кровати на пол и резким движением выпрямляя локти и колени - все, никаких оправданий. Раньше думать надо было. И головой, а не каким другим местом. Теперь я командую в этом доме, а тебе положено тихо сидеть под каблуком, никто тебя ни за что не тянул, ты сам этого хотел. Быстро одевайся и не забудь тщательно почистить зубы, а то будешь лечить их, и мне не хватит денег на новую заколку. И жди на улице. На завтрак времени нет. Сами всем рассказываете, как надо молиться, смиряться и терпеть, вот без завтрака и потерпишь.
  
  ***
  
  - Ну отсюда-то совсем не видно - важно и пространно объяснял дворник Фогге, показывая Вертуре куда-то вдоль проспекта, в сторону моря так, словно уже давал интервью - но вообще слишком далеко и особо и смотреть-то и не на что.
  - С крыши все отлично видно! - важно вмешался старый печник Олле. Бывалый отставной артиллерист - тут сказали мастер Глюк будет стрелять из своей пушки. Вот и поглядим, достанет эта перечница туда или нет.
  Детектив мрачно закивал в знак согласия. Поджимая плечи от холода, стоял, молча слушал эти беспредметный разговор. Как и сказала Мариса, ждал ее на улице у парадных дверей, курил.
  
  ***
  
  На мосту было людно. Жители и все еще многочисленные гости города останавливались, подходили к парапету, чтобы получше разглядеть и обсудить то, что за ночь возникло в море к северо-западу от Гирты. И было на что посмотреть.
  Два тяжелых воздушных корабля, совершали в небе какие-то медленные маневры. Плавно разворачиваясь, парили низко над гладью залива в нескольких километрах к западу от крепости на горе, а за ними, вдали, быть может в тридцати или сорока километрах от города - с высоты моста, соединяющего два высоких берега реки было трудно определить точно без дальномера, прямо из воды, поднимался красно-оранжевый, похожий на башню барона Тсурбы, только во много-много раз больше, неясный, высокий, похожий на обелиск или стелу предмет. Вертура достал из поясной сумки свою маленькую подзорную трубу и навел ее на артефакт, за одну ночь выросший из пучин. Через увеличение он смог отчетливо рассмотреть, что стены этого обелиска имеют ярко выраженные симметричные грани и больше всего похожи на ребра жесткости конструкции, как дол на мече, а верхушка покрыта чем-то неопрятным и неплотным, как будто морской губкой или листвой, густыми, ржаво-рыжими зарослями скрывающей вершину. Насмотревшись вдоволь, детектив молча передал оптический прибор Марисе, но та удостоила обелиск лишь коротким мимолетным взглядом и тут же перевела его на парусники, что с попутным ветром, спуская паруса, заранее сбрасывая скорость чтобы не во что не врезаться, входили в залив. Мчались по мерцающей свежим утренним солнцем, серой холодной воде.
  - Я нарисовал эту штуку с балкона дворца леди Вероники - внезапно образовался рядом с Вертурой встревоженный художник Гармазон - вот, вам, наверное, нужно для вашего расследования. У вас тут с оптикой что-то не так, но сегодня почему-то нормально. Это же из-за искажения? Вот возьмите, я увеличил, сколько получилось.
  И он передал Вертуре картинку. На ней было все то же, что сумел разглядеть и детектив. И вершина Обелиска была действительно скрыта какой-то рыжей, словно покрытой ржавчиной, не то листвой, не то пеной. Они с Марисой поблагодарили художника, сказали, что им надо спешить и зашагали в сторону комендатуры на северный берег реки.
  
  ***
  
  - Какие-нибудь распоряжения? - отдавая инспектору Тралле рисунок Гармазона, осведомился детектив.
  - Что, нечем заняться? - убирая карточку в стол, ответил полицейский и недовольно прибавил, заметив, что Вертура нисколько не удовлетворен и не собирается уходить - работы вам мало? Вы что, моряк что ли? Боцман, лоцман, айсберг, водолаз? Собрались туда плыть? Ценю ваше рвение, но у нас ограбление филиала Королевского Банка Иргрида. Лео уже уехал, а вы с Анной только глаза продрали, и еще претензии какие-то. Как малые дети, тринадцать лет. Займитесь делом, выпейте там кофе, покурите. Все, не отвлекайте меня.
  И он насупился, опер щеки о локти и дымно закурил.
  - Теперь мы все умрем! - весело закричал от стола доктор Сакс, обеими руками приветствуя Вертуру и Марису.
  - Ага. И оснований для прокурорского реагирования, как всегда, конечно же тоже никаких нет - глядя в окно, в сторону проспекта Рыцарей, согласился Вертура, потянул Марису к выходу - пойдем к леди Тралле. Я же обещал.
  Они вышли из здания, пересекли плац и вышли на проспект. Большая колонна служилых людей без брони, но с мушкетами, мечами и пиками на плечах маршировала откуда-то со стороны южного берега Керны. Сворачивала в сторону крепости Гамотти на перекрестке, следующем выше по проспекту Рыцарей за улицей Котищ. За солдатами неторопливо тянулись телеги и несколько воздушных фургонов в сопровождении всадников с лиловыми бантами, среди которых Вертура узнал князя Мунзе и Пескина. Как охотно рассказала ему на ухо Мариса, пока они стояли у ворот комендатуры, пропускали плотно и медленно движущуюся вереницу экипажей и верховых: фургоны эти были из южного арсенала рядом с Университетом, и в таких всегда возят только самое высокотехнологическое снаряжение.
  На улице у Большого дома, вдоль фасада прогуливались трое вооруженных пиками и мечами герцогских гвардейцев в полных латах и с выбитыми на них красиво расправившими крылья птицами. Еще двое вооруженных людей, как бы невзначай стояли на углу: оба в бригандинах, тяжелых полукруглых темных плащах, и с короткими, как у магистра Дронта, похожими на ружья или пистолеты, жезлами.
  Когда Мариса и Вертура вошли в холл, слегка подивившись тому, сколько снаряженных самыми современными сбруями, седлами, подсумками и композитными налобниками и нагрудниками коней стоит у коновязи с торца здания, прямо у дверей их встретил уже знакомый им по казни перед Малым дворцом, малоприятный, безбородый и черноволосый кавалер. В маленьких круглых черных очках на кончике носа, в намотанном высоко под подбородок плотном черном шарфе, тоже снаряженный жезлом-револьвером и облаченный в композитную латную броню, судя по виду, он был готов к самому настоящему сражению.
  - По какому вопросу? - высокомерно и снисходительно улыбнувшись, фамильярно и громко поинтересовался он. Вертура огляделся. Ближайший столик был полностью занят какой-то небольшой компанией молодых мужчин в разномастных плащах и простых городских одеждах. Перед ними на засыпанном серым трубочном пеплом столе лежали головные уборы. Тут же стояли и нетронутые кубки с вином. Детектив едва сдержал улыбку: внимательные взгляды, деловая настороженность и общая физическая форма явно выдавали в них маскирующихся под горожан герцогских агентов.
  - Доклад для леди Тралле - насторожившись, ответил он первое, что подходило к случаю. Он уже было начал выдумывать и достойное обоснование, но вполне удовлетворившийся его беспредметным ответом сенешаль Малого дворца, коротко сверился со своей прозрачной пластинкой, кивнул и без лишних расспросов пропустил их на лестницу. Лифт снова не работал, так что наверх опять пошли пешком.
  - А мы тут как раз мимо проезжали и чаю решили зайти попить! - весело приветствовал Вертуру Фарканто, открывая им дверь. Как и служилые снаружи, он был облачен в легкую современную броню герцогского тайного агента и высокие модные башмаки. Маскировку нарушал только повязанный на портупею огромный лиловый бант с бордовыми тесемками - почетный знак клуба графа Прицци.
  В кухне было густо накурено. Обеденный стол, по всей видимости, унесли, чтобы было больше места. Стулья достались только женщинам. Рыжая Лиза, устало облокотившись о кухонный стол, сидела спиной к окну, одну за другой курила папиросы, давила окурки в уже заполненной бычками пепельнице. Нервным непроизвольным движением оправляла потускневшие от дыма, засаленные волосы, вытягивала пряди, пропускала их сквозь пальцы, приглаживала их, качала головой, хмурила лоб, на котором явно проступали глубокие темные морщины, старя ее сразу на много лет. Осунувшееся, потемневшее, со впавшими щеками и глазами, ее лицо выражало усталое, одновременно сосредоточенное и безразличное ко всему вокруг, тупое раздражение. Тяжелая однобортная мантия с высоким воротом, больше похожая на доспех, чем на повседневную одежду, явно тяготила ее плечи. Рядом стояла огромная пустая кружка. Судя по темным пятнам, в нее уже неоднократно наливали кофе. В помещении висел, тошнотворный запах подгоревших кофейных бобов и какой-то сдобы, смешивался с приторными ароматами крепкого мужского одеколона и табака. От дыма было нечем дышать, но форточка была закрыта.
  Ева сняла с плиты кофейник, налила в кружку и подвинула ее фрейлине. Та коротко и безразлично кивнула, но не притронулась к ней.
  Вокруг нее, кто облокотившись о кухонный стол, кто прислонившись спиной к стене, с выжидающим спокойствием, словно охраняя ее, собрались мужчины. Фарканто, Корн, майор Вритте, какой-то непонятный черноволосый юноша в белой мантии, тот самый интеллигентный светловолосый кавалер из свиты принцессы Вероники, что показывал им с Марисой комнату в ночь фестиваля, и еще двое, имена которых Вертура постеснялся спросить. У Фарканто помимо меча за поясом в кобуре висел револьвер. Все мужчины, кроме черноволосого юноши, были при форменных поясных сумках и лиловых клубных бантах на портупеях. Все дымно курили, от нечего делать, вели свои вялые и грубые разговоры, почти как походные, на войне. Но что больше всего поразило детектива, так это то, что в углу, на низком складном стульчике, который, наверное, носит с собой каждый бродячий музыкант, чтобы не садиться на землю, пристроился уже знакомый ему по недавней встрече на набережной чернобородый бард в темно-зеленой пелерине и с арфой у стены. Тут же на табуретах сидели Майя Гранне, Агнесс Булле и еще какая-то незнакомая фрейлина. Барона Визры в комнате не было.
  Вошел какой-то уже немолодой человек с острым внимательным лицом, тоже в черной, расшитой серебром мантии, но без доспеха и с папкой в руках. Заговорил с Евой, спросил куратора безопасности, раскрыл папку и показал ей уже известную Вертуре мерцающую прозрачную пластинку. Из их беседы детектив понял, что это не кто иной, как сам граф Максимилиан Курцо, советник герцога Вильмонта и генеральный прокурор Гирты, имя которого детектив не единожды видел на резолюциях и приказах проходящих через их отдел.
  - Вертура - сухим и трескучим, хорошо поставленным властным голосом, строго обратился он к полицейскому - а вы тут по какому делу?
  - Вообще-то я тут живу... - без своего обычного наглого напора, так чтобы и не наказали, но все же, чтоб хоть как-то явить свой склочный характер, огрызнулась, вступилась за него, Мариса - а он мой жених. Спросите леди Хельгу...
  Все переглянулись, на лицах появились улыбки. Советник покачал головой и снова уставился в свою папку.
  - Как мило! - приветственно помахал Вертуре рукавом один из незнакомых ему рыцарей: молодой и причесанный, с аккуратно остриженной бородой и блестящей русой челкой, ниспадающей справа до самой щеки - а венчать вас что, Борис будет? Он уже благословил?
  Детектив хотел было уже ответить, как в коридор вышли Хельга Тралле, принцесса Вероника и барон Визра. За ними, развязно грохоча ногами, следовал незнакомый Вертуре румяный, с большими крепкими руками, бородкой без бакенбардов и усов, как носят молодые преподаватели в университете и пытающиеся подражать им студенты, полноватый и широкий, важного вида молодой человек в нарядной, толстой серо-багровой мантии, что модно топорщилась у него на бедрах, плотных крепких плечах и спине.
  - И вас что, тоже зачислить в мою свиту? - увидев Вертуру и его спутницу, чуть улыбнулась им принцесса и, бросив быстрый взгляд на хозяйку дома, в уведомительном порядке обратилась к ней - Хельга, вы же не против, что я позаимствую у вас этих двоих?
  Получив утвердительный ответ, подошла к рыжей Лизе.
  - Новое что-нибудь есть?
  - Станции Гирта Гамотти, Гирта Тальпасто, Гирта Центральная и Гирта Северная в зоне прямого контакта. Станция Иркола фиксирует - прикрыв глаза, ответила она глухим голосом, словно читая под гипнозом какой-то невидимый список. Произнесла несколько похожих на коды сочетаний букв и цифр и снова преступила к перечислению - станция Ронтола, фиксирует. Станция Биртола подтверждает. Станция Мирна Центральная, Мирна Цитадель, Мирна Университет и Мирна Маяк не подтверждают и не фиксируют. Станция Аркна Восточная фиксирует. Станция Аркна Центральная, Аркна Антенна и Аркна Залив подтверждают, но не фиксируют. Станции Мильда Центральная, Мильда Собор, Мильда Замок, Мильда Южная и Мильда Арсенал подтверждают. Штаб геостатического наблюдения 'Северо-запад' подтверждает. Навигационный маяк 'Северный Крест' подтверждает. Станция Старна Центральная и Старна Горная не подтверждают и не фиксируют. Станция Трамонта северо-восточная не подтверждает и не фиксирует. Станция Перевал-Исток не подтверждает и не фиксирует. Центр не подтверждает и не фиксирует. Мирна Цитадель высылает зонд. Инструкция - контакт. Ожидание, код готовности оранжевый.
  - По контакту? - не обращая внимания на то, что от усталости у фрейлины уже начинает заплетаться язык, холодно спросила герцогиня.
  - Йекти - глухо и тихо, одними пересохшими губами прошептала рыжая Лиза и прибавила - все то же. Как и с самого прибытия. Йекти. Йекти. Йекти. Йекти...
  Машинально протянув руку, на ощупь взяла папиросу из предложенного ей Фарканто блестящего металлического портсигара, украшенного сложной, по всей видимости столичной, гравировкой в виде венков и лисьей головы. Зажмурив глаза, не касаясь ни спичек, ни горящей конфорки, заставила ее загореться. Одним глубоким и долгим вдохом выкурила сразу половину.
  - Йекти, Йекти...- как под гипнозом покачиваясь от усталости, монотонно зашептала она, словно наслаждаясь этим не то названием, не то именем.
  - Довольно! - нахмурившись, перебила ее принцесса Вероника. Ее глаза сверкнули холодным яростным огнем - быстро найдите этого бездельника Ральфа и Фрюкаста. Будут сопротивляться, сломайте пару пальцев, но не калечьте. Обоих сразу ко мне.
  - Передам сэру Прицци - кивнул незнакомый Вертуре кавалер и, быстро затянувшись дымом, вышел в коридор, где с пластмассовым дребезжанием сорвал с телефона на стене трубку, встал в позу, закатил глаза и энергично завертел вытянутым пальцем диск.
  - Вам отдать в жены Анну? Разрешить забрать ее в Мильду? - строго спросила у Вертуры Хельга Тралле и бросила быстрый взгляд на принцессу Веронику. Та, нисколько не дожидаясь его слов, утвердительно кивнула в ответ. По ее напряженному, усталому лицу проскользнула тень улыбки.
  - Ага... - кивнул обескураженный столь внезапным поворотом событий детектив.
  Куратор полиции внимательно посмотрела на Марису.
  - Ну я... - смутилась, начала оправдываться та.
  - Если он тебя обидит... - заботливо привлекла к себе, положила ее голову себе на плечо, обняла ее, герцогиня и сказала как бы на ухо, но так чтобы слышали все - пожалуешься мне на него в переписке.
  И прибавила холодно и жестоко, обращаясь уже к Вертуре.
  - А вы, Марк, найдите розгу и займитесь ее воспитанием. Не будете справляться или начнете самодурствовать, будем воспитывать уже вас, ясно это?
  И, закончив эти короткие напутствия, приказав всем следовать за собой стремительным и властным взмахом руки, вжав голову в плечи, подавшись вперед лицом, быстро вышла на лестницу. Вертура, что, опустив в пол глаза, все это время не перебивая слушал ее, внимательно посмотрел ей вслед. Сегодня на ней снова была та самая морозная голубая мантия, алая рубаха, вплетенная в длинные распущенные волосы бордовая, с серебряными письменами и бубенцами, лента и массивные, с высокими голенищами, тяжелые, почти как у самого детектива, только новые и блестящие черные, гулко грохочущие по полу башмаки.
  - Ее высочество вам все сказала, идите - строго кивнула бросающим на нее вопросительные взгляды Вертуре и Марисе куратор полиции Гирты и жестом приказала следовать за остальными.
  - Это гранд Марк Вертура! - уже на лестнице, в своей веселой и немного глумливой манере, представил румяному кучерявому незнакомцу детектив юный барон Визра.
  - Рейн Ортвин Тинкала! - слегка гнусавя от возбуждения после недавней встречи с леди-герцогиней, гордо отрапортовал тот. Расправил плечи, принял картинную и горделивую позу, абсолютно не сочетающуюся с его простецким лицом. Вместе со всеми квартиру покинули и Майя Гранне, Агнесс Булле и арфист.
  - Вот и помолвились - только и развел руками смущенный детектив, пропуская кавалькаду вперед, чтобы не устраивать затор на лестнице - ты говорила пять минут. А тут и одной не было.
  - Это Гирта - отвернулась, мрачно согласилась с ним Мариса.
  Спешной молчаливой цепочкой, неся в руках оружие, чтобы не цеплять им за углы, закованные в броню спутники принцессы, сопровождая ее, спустились по лестнице, прогрохотали через холл на первом этаже. Проходя, вызвали оживленный интерес у каких-то отдыхающих за столами, по виду столичных, бездельников, что тут же потянулись за рамками, чтоб нарисовать их. Вышли через стеклянные двери на проспект. Следом, так и оставив нетронутыми кубки с вином, полностью разрушив свою конспирацию, зал покинули и одетые под мирных горожан герцогские агенты.
  Колонна, что двигалась от моста к крепости, уже прошла. По улице снова катились кареты, спешили пешеходы и верховые. Двое конных рыцарей ожидали у фонаря прямо напротив парадной двери. У одного в руках было мороженное в цветастом бумажном стаканчике, что продавали в соседней кофейне.
  - Занкин! - приказала кавалеру принцесса Вероника - на Гирту Гамотти. Передать устно: в случае приказа на стрельбу от Гирты Центральной - команду игнорировать. В течении получаса будет письменное подтверждение. Дилле, на Гирту Тальпасто - аналогично.
  - Да, ваше высочество - отсалютовали ей оба всадника, затрубили в рога, призывая прохожих посторониться и дали в галоп, один к крепости Гамотти, другой к мосту на южный берег Керны. Фарканто и лейтенант Кирка подвели принцессе и рыжей Лизе коней.
  - Считаете ожидание верным планом действий? - важно подошел к герцогине, предложил руку, помочь подняться в седло, нахмурился граф Тинкала.
  - Мы тут приказы Центра не обсуждаем.
  - И что?
  - Рейн - ловко вскакивая в седло без его помощи и садясь по-мужски, раздраженно осадила родственника с севера принцесса Вероника - когда я прикажу вам, вы нырнете в море, поплывете, приклеите к этой штуке расщепительную мину и подорветесь вместе с ней. Потому что дистанционные и с задержкой она дестабилизирует. А пока ни на что иное вы тут не нужны.
  Граф Тинкала только открыл рот от изумления, а его бард пожал плечами и взял на своей арфе разочарованный магический аккорд. Все быстро вскочили в седла и гремящей доспехами и тяжелой упряжью кавалькадой, разгоняя прохожих и верховых гулким и повелительным пением рога в руках Корна, помчались за герцогиней. У ворот полицейской комендатуры детектив приметил знакомое лицо. Кролле стоял на дежурстве у шлагбаума. Держал в руках пику, курил, бессмысленно смотрел на проспект. Не сбавляя хода, детектив показал ему средний палец и, убедившись, что тот увидел его, весело кивнул Марисе.
  
  ***
  
  День они провели в Малом дворце. Мариса рядом с герцогиней, Вертура в зале, где в праздничную ночь проходил торжественный банкет. Как рыцарь в походе, сидел с другими кавалерами, поперек скамейки, ел горячие бутерброды с фаршем, капустой и майонезом, курил, пил фужерами горький, без сахара кофе. Как и остальные, не снимая снаряжения и брони, в готовности ожидал когда и его вызовут по какому-нибудь поручению: в аудиторию постоянно заходили какие-то люди, называли имена и отдавали приказы. Те, кому они были адресованы, тут же срывались со своих мест, хватали шапки, крестились на иконы в углу, мчались выполнять их.
  За окнами стояло яркое серое небо. Ветер задувал в раскрытые окна, раскачивал занавески. Пришел Вальтер Кирка, позвал Майю Гранне, Вертуру и еще двоих младших рыцарей. Приказал им спуститься на кухню, взять подносы с бутербродами, чашками и кофейниками, отнести их наверх. Войдя в кабинет принцессы, детектив едва сдержался от того, чтобы не задрожать от охватившего его ужаса. Над картой города, на которой сами собой подтеками жидких живых чернил перемещались потоки людей, обозначались укрепленные районы и ореолы укрывающих их защитных барьеров, склонился сам военный комендант. Рядом с ним в почтительном молчании, внимая ему, ожидали распоряжений, какой-то незнакомый Вертуре уже немолодой господин с золотой подвеской высокого руководства герцогства и молодой, подтянутый и усатый майор Симон Вритте.
  Рядом, на рабочем столе принцессы, стоял телефон, но трубка была снята и положена рядом. Из нее, как из граммофонной трубы, только совсем тихо, по комнате разносилось монотонное, глухое шипение, сквозь которое, как показалось Вертуре, доносился какой-то ритмичный и сухой, похожий на дыхание звук или повторяющееся невнятное слово на неизвестном ему языке.
  Рыжая Лиза лежала на кровати рядом с цветником у западной стены. Легкую броню сменили длинный красный свитер с широкими рукавами до локтя и длинная, до пят, темно-зеленая рубаха. Ее усталое, как будто она не спала всю ночь, лицо осунулось, губы пересохли. Сложив руки на груди, прикрыв глаза, она лежала поверх покрывала без всякого движения. Закрыв глаза, тяжелым и хриплым голосом произносила какие-то бесконечные буквенные коды и наборы похожих на зашифрованные сообщения цифр. Черноволосый юноша в белой мантии сидел у изголовья ее ложа. На его коленях лежала плотная черная папка с блестящей прозрачной пластинкой. Принимая сигнал, он то и дело заглядывал в нее, но что больше всего удивило мельком заглянувшего ему через плечо Вертуру, так это то, что никакого изображения, ни букв, ни слов, ни картинок на ней не было.
  - Помоги ей - как только Майя Гранне поставила на стол поднос, велела ей герцогиня. Указала на рыжую Лизу.
  - Да - с готовностью кивнула та, молодецким рывком сняла через голову свой заколотый на боку лохматый плед и бросила его на качель, ту самую, где в ночь фестиваля беседовал с принцессой детектив - мне нужны холодная вода и ножницы...
  - Анна, принеси - не отводя глаз от карты, водя по ней стеком, бросила герцогиня Марисе, что все это время была рядом с ней. Подняв усталый взгляд, увидев Вертуру, приказала и ему - Марк, к гауптману Тралле. Отчет по коду 'восемь-четыре' ко мне.
  Детектив молча поклонился ей и быстро зашагал к дверям, где на пороге едва не столкнулся с герцогом Вильмонтом: любопытный пожилой градоправитель энергичной походкой ворвался в зал, не касаясь рукой, распахнув тяжелую, лишенную всяких посторонних открывающих механизмов, панельную дубовую дверь. Заложив руки за спиной, повел лицом, улыбнулся формально поклонившимся ему майору Вритте и графу Прицци.
  - Симон, Август! Славные времена! Мы снова вместе, друзья мои. Прямо как тогда, той зимой, в Ронтоле! - улыбнулся он радостно и слегка насмешливо - Вероника, а я уже даже и сомневаюсь, может и вправду стоит нарушить традицию, уйти в отставку, выдать моим обалдуям по коню с копьем, отправить их на все четыре стороны и передать Гирту тебе?
  - Ваше высочество! - сделала перед ним вежливый, не нетерпеливый книксен, первый раз за сегодняшний день как будто широко и радушно улыбнулась она - вы же сами прекрасно знаете, что Гирте необходим только такой мудрый и рассудительный правитель как вы!
  - Именно! - переменился в лице, стал строгим и непреклонным, осклабился Герцог - заканчивай свои игры Вероника. Август. Что у вас тут?
  - Код готовности 'оранжевый' - отозвался, отсалютовал сюзерену граф Прицци - приказ Центра. Требуется всесторонний анализ диспозиции, угроз и сил предполагаемого противника.
  - Так значит генеральный штаб у нас теперь здесь? - яростно сверкнул глазами и тут же снова сделал улыбчивое лицо Герцог - отлично. Только учтите, все то, что вы тут сейчас наваяете, будете делать за собственный счет. Чтобы все приказы были у меня для согласования на столе, иначе никаких премий, внеочередных нарядов, субсидий и боевых.
  И он, развернувшись, все также заложа руки за спину, быстрым шагом покинул кабинет.
  
  ***
  
  Получив у капитана Форнолле печать со штрихкодом на запястье для пропуска во дворец, надев опознавательную ленту принцессы Вероники, детектив вскочил в седло и помчался в комендатуру. Влетел во двор, бросил вожжи конюху, взбежал на третий этаж в кабинет инспектора.
  Тот все также невозмутимо сидел за столом, готовил письма, надписывал конверты. На его столе, у его левой руки, все также лежал пистолет. Казалось суета, что происходила в городе и во всем полицейском доме, все разговоры, перетолки и сплетни ни в коей мере не коснулись отдела Нераскрытых Дел.
  - Отчет Эдмона им? - услышав код, переспросил он скептически - не было от него ни рапорта, ни отчета, ни докладной записки - с нескрываемым презрением глядя на ленту на рукаве Вертуры, отрапортовал ему инспектор - ничего не присылал. Если так надо, пусть едут сами и ищут, все технические средства у них есть.
  - А где его искать? - только и спросил детектив.
  - Я-то почем знаю? - окончательно рассвирепел полицмейстер - спросите у Хельги, он передо мной не отчитывается.
  Хельга Тралле молча выслушала вопрос и доводы зашедшего к ней Вертуры, сказала что пока новостей нет. Пришлось возвращаться ни с чем.
  - Он стоит вне стабилизаторов. Центр сказал ждать. Говорят везде это 'Йекти'... - загадочно и тихо пояснила Мариса, когда детектив вернулся после доклада в трапезную на втором этаже.
  Принцессы Вероники в штабе уже не было. Отчитываться пришлось графу Прицци. Выяснилось также, что за то время, пока детектив ездил в комендатуру, майор Тинвег уже успел отыскать принца Ральфа с сэром Фрюкастом и без лишних церемоний, вместе со студентами с которыми те лежали с похмелья, силой приволок их во дворец. После короткого допроса школяров за пьянство и нерадение к учебе отправили в герцогский парк, убирать с аллей для конных прогулок навоз, а наставнику юного герцога прямо перед парадными дверями всыпали плетей и тут же заковали в кандалы. Но, как ни искали, куда пропал третий спутник принца Ральфа, Шо, выяснить не удалось. Оба, и принц, и рыцарь, клялись и божились, что он просто ушел как только выздоровел после чудодейственного лекарства Эрсина и пропал неизвестно где. Вертура рассказал Фарканто, что видел его с Поверенным, но, зная сколь быстры на расправу люди принцессы Вероники, не стал подставлять Тильду Бирс, хотя мысли о том, что они неспроста сидели в ее дворе, вполне обоснованно закрались в его сердце.
  Томительное ожидание вытягивало силы. От бодрящего напитка к горлу подкатывала тошнота, тяжело билось сердце. Все были усталы, возбуждены и злы.
  Ясные ветреные сумерки уже опускались на город, но страшного так ничего и не случилось. Обелиск все также стоял на том же месте, где и появился. Только оставшиеся воздушные суда, что до этого ожидали загрузки, лежали в нескольких километрах к северо-западу от города на морских волнах, набрали высоту и, медленно проплыв на фоне звезд, массивными бесшумными тенями, покинули Гирту.
  - До отбоя полчаса - вошел в аудиторию, сухо сообщил сенешаль. Зачитал по списку вахтенных и дежурных, остальных отправил восвояси до востребования.
  - Пойдем завтра к отцу Ингвару, пусть благословит, раз леди Вероника разрешила. Может это вообще наш последний день - моргая на яркий свет фонаря перед фасадом Малого дворца, обратился к Марисе детектив.
  - Как муж ты меня уже достал. Вот думаю, а не прикончить ли тебя, как и остальных? - неприязненно бросила она ему в ответ, и они печально сутулясь, пригибая плечи, зашагали к выходу из парка. Наступило время отбоя, но все окна дворца были по-прежнему освещены, а охрана у ворот, и на площади у ратуши, усилена.
  
  ***
  
  От выпитого бодрящего напитка одновременно очень хотелось спать, но сна не было ни в одном глазу. Беспокойный штормовой ветер то и дело сменялся шумным кратковременным ливнем. Какие-то всадники и повозки то и дело проносились под окнами, звонко тяжело и ритмично цокали копыта лошадей. Иногда кто-то особенно дерзкий трубил в рог, оглашая ночные улицы режущим уши натужным гулом многократно усиленным отдающим от стен домов эхом. Сигналили у ворот дома военного коменданта, наверно приносили какие-то срочные и важные вести.
  Проснувшись посреди ночи в самый глухой и темный час, Вертура не сразу сообразил что происходит. Мариса лежала рядом, спала, поджав колени и примкнув кулак к щеке. Дождь, порывистые удары шторма и скрип ветвей в палисаднике у дома напротив не давали прислушаться, и детектив не сразу догадался, что его разбудило. Но обняв Марису, прижавшись к ней для тепла, он сразу же вспомнил, то загадочное.
  - Везде это 'Йекти' - которое от усталости и всеобщего возбуждения он благополучно пропустил сегодня вечером мимо ушей.
  Едва шевеля губами, тихо-тихо, на самой грани слуха, она медленно и ритмично шептала во сне, так, что поначалу Вертура даже спутал эту речь с ее беспокойными и тяжелыми вздохами, когда ее посещали нередкие кошмары и тревожные сны. Раз за разом, бесконечно повторяла то самое слово, которое сегодня Вертура впервые услышал на кухне Хельги Тралле от рыжей Лизы.
  - Йекти. Йекти. Йекти...
  
  ***
  
  Глава 20 Йекти. (Среда)
  
  ***
  
  Стояло серое, холодное и мокрое утро, накрапывал дождь. В окно заглядывало тусклое пасмурное небо. Ветер раскачивал березу на углу желтого двухэтажного дома, напротив, через улицу. В какую-то дверь в коридоре, громко скреблась, навязчиво выла, ломилась, кошка. Ей открыли и мяуканье прекратилось.
  - А что это за человек, который ходит с Эмилией Прицци? - задумчиво раскуривая трубку, поинтересовался детектив. Он принес кипятка из титана у консьержа внизу, но кофе оказался слишком горячим, чтобы пить сразу - это же ее мы вчера видели на мосту? А тот рыжий с ними...
  - Готфред Манко - деловито отстранила Вертуру от стола, бросила ему Мариса. Пояснила, собирая неоконченные рукописи, которыми она занималась вчера до самого позднего вечера - лейтенант и привратник сэра Августа. У него отец в звании капитана, смотритель квартала и управдом по проспекту Булле сто три. Это тут неподалеку, у вязовой аллеи. А еще сестра такая дура, что уже двадцать, а все на выдане, прислуживает за столом в доме у сэра Прицци, никто ее замуж не берет... Но брат их ничего, нормальный правда совсем малолетка.
  - Нет, я про того, который держал за руку дочь сэра Августа. Это ее муж?
  - А, это Кристоф. Младший брат сэра Тинвега, ну того, который заведует трибуналом, головы в обход суда рубит и всех над рекой вешает. Они сэру Августу названные племянники. Их отец был другом сэра Прицци - на этих пространных словах Мариса сделала вид, что это должно все объяснить. Захлопнула папку и указала детективу на дверь, недвусмысленно намекая, что пора собираться и идти на службу, а покурить и попить кофе можно и там, прямо на рабочем месте.
  - А что с ней не так? - попытался спросить снова Вертура, вспоминая их встречу с дочерью графа на турнире.
  - Подай запрос в прокуратуру - насмешливо ответила Мариса - пусть поднимут дело.
  - Я понял. Очередная неудобная история - перекидывая на плечо ремень перевязи и надевая через голову, чтобы не снимать заколку, плащ, заключил детектив.
  
  ***
  
  В мастерской было светло. Пахло крепким, как в кисете у боцмана, табаком, канифолью, горячим железом и пригоревшим текстолитом. Под сводчатым потолком вился, закручивался густыми живописными кольцами, табачный дым. Усатый инженер в надвинутых на лоб очках выдыхал его из трубки прямо в работающий прибор, установленный на просторном, заваленном инструментами и радиотехническими деталями верстаке. Пыльные серые занавески на высоких, выходящих на обратную сторону здания комендатуры, в сиреневый сад, окнах были откинуты. Снаружи, за стеклами, лил дождь. Весело журчал в водосточных желобах и канавках огибающих красиво выложенные округлыми камнями клумбы. Через раскрытую нараспашку форточку в зал вливалась почти по-осеннему холодная и сырая свежесть. Высокие застекленные шкафы и полки, заставленные разнообразной сложной, мерцающей блестящими кнопками и округлыми шкалами, подписанной сложными техническими кодами аппаратурой, и медный рельс для заземления электроприборов вдоль стены, навевали приятные мысли о популярных иллюстрированных альманахах, о передовых достижениях современной науки и техники.
  - Она стабилизирует широкий спектр электромагнитных частот - продемонстрировал спаянную наверное прямо этим утром на стеклопластиковой плате электрическую схему инженер. Повернул переменный резистор. Лежащий тут же, видимо вынутый из колонки громкого оповещения для ремонта, угольный динамик захрипел. В его треске не было никаких внятных звуков, ни голосов, но монотонная и тяжелая, словно дыхание или удары сердца пульсация сразу же вызвала у всех мысли о недавно слышанном слове уже облетевшем всю Гирту.
  - Йекти - уточнил, произнес вслух Фанкиль.
  - Почему 'она', а не 'он' или 'оно'? - внезапно спросил доктор Сакс. Инспектор Тралле нахмурился.
  - Да, я знаю, Густав, кто-то всегда должен задавать глупые вопросы - пренебрежительно бросил он.
  - Это же радиопередача? - с интересом уточнил Фанкиль, наклоняясь над колонкой - какой-то шифр?
  - Не совсем - разъяснил инженер - это немодулированный сигнал, по сути электропомеха. Но такой вполне может использоваться, например, для получения радиолокационной картины. Или в качестве сигнала бедствия: в наших условиях крайне неблагоприятной радиомагнитной обстановки точная передача информации при помощи электрических волн без существенных искажений и потерь практически невозможна, так что станции и некоторые воздушные и морские суда используют похожие коды для экстренного оповещения. Дают в эфир широкополосный сигнал и ждут, когда с ними свяжется региональный контактор для выяснения причин. Впрочем, мы этим тут не занимаемся. Мое дело информировать вас о наблюдениях. Если нужны подробности, уточните у леди Тралле, она должна точно знать что это, может авария, или что еще - пожал плечами инженер. Он развернул к себе папку и обратился к бумагам, чтобы написать аннотацию к исследованию, но его снова отвлек Фанкиль.
  - А сейчас, как я понимаю, мы абсолютно стабильны? - демонстрируя экран работающего осциллографа, уточнил он - и никаких искажений и магнитных бурь?
  - Да, даже без оптических аберраций. Это есть в учебниках по физике и электротехнике. В теоретических разделах - охотно ответил инженер - но я сам первый раз такое вижу. Я молнировал на Гирту Центральную и в Университет, подтверждают, уровень искажения близкий к нулевому. Измеряют протяженность аномалии. Вот, смотрите.
  Он переключил приемник на другой массив частот и повернул колесико переменного конденсатора, осторожно настроил его так, чтобы сигнал был отчетливо различим. Звуки к колонке поменялись. Комната наполнилась гулким, отдающим эхом, журчанием, словно потек полный гладких металлических шариков ручей, через который все также откуда-то издалека пробивалось уже знакомое, ритмичное 'Йекти'.
  - Цифровой сигнал - пояснил инженер - это воздушные суда. Здесь они используют тригонометрическую навигацию и лазерный семафор, но у них есть и передатчики и радары в качестве запасных систем. Обычно они ими не пользуются, но сейчас видимо тоже включили. Наверное тоже проводят измерения, тестируют. И вот еще.
  Он еще раз переключился на другой массив и снова начал крутить настройку частоты.
  -... семнадцать минут, восемь секунд. Передача записи в тестовом режиме. Просьба игнорировать - монотонно вещал пересыпанный помехами, далекий, едва различимый спокойный, похожий на механический, голос с каким-то необычным, чуждым всем современным языкам, какие когда-либо слышал Вертура, акцентом.
  Все внимательно прослушали повторяющуюся запись до конца.
  - Остров Аркна. Двенадцатое мая, двадцать седьмого года. Угловая высота двадцать восемь градусов пятьдесят две минуты. Секторальная высота пять тысяч восемьдесят два километра. Угловое время плюс четыре градуса, семнадцать минут, восемь секунд. Передача записи в тестовом режиме. Просьба игнорировать.
  - Это в двух с половиной тысячах километрах от нас - продемонстрировал рукой карту с пометками на стене Фанкиль.
  - Тысяча пятьсот двадцать седьмого года? - уточнил детектив.
  - Двадцать седьмого - улыбнулся в усы инженер - это вещание ведется с антенны острова Аркна уже полторы тысячи лет. По сути это просто навигационный радиомаяк. Там очень мощный архипелаговский передатчик и антенный массив. С помощью таких, раньше, до современных трансмерных технологий и контакторов осуществляли радиосвязь и сканирование внешнего эфира. Так что его почти всегда слышно. Окончательно глохнет только при сингулярности, при аномально высоком уровне искажения. Только раньше до нас всегда доходил один белый шум, по его интенсивности, насколько он заглушен, можно было без приборов определить коэффициент абскурации пространства-времени. Есть даже справочные таблицы, специально рассчитанные для каждого смежного региона, но сейчас сами все отчетливо слышите.
  - Это бесспорно занимательно - покачал головой инспектор - мэтр Руксет, изложите все это в трех копиях, мне, леди Тралле и сэру Гессу.
  Уже в коридоре первого этажа, проходя мимо распахнутых настежь дверей мастерской, за которыми вяло и громко переругивались слесаря, гремели металлом, колотили по заготовкам, пилили, сверлили и клепали упряжь, доспехи и запчасти для карет, полицейские приметили две знакомые фигуры. Хвостист Прулле и бездельник Коц, оба в пыльных рабочих кожаных фартуках, стояли на каменной площадке подвальной лестницы. Глядели в низкое арочное окошко на дождливый сад, слушали веселое журчание льющейся из водосточных труб воды, смеялись над какой-то веселой шуткой, курили.
  - А вы, недоумки, что тут делаете? - нахмурился, грозно крикнул им, перевесился через перила, сделал угрожающее лицо, инспектор.
  - У нас практика - начал оправдываться хвостист Прулле - мы же политехники...
  - А куда еще таких недоумков-то как мы? Только в полицию! - нагло и весело глядя на нависшего над ним с высоты лестничного пролета начальника отдела Нераскрытых Дел, широко расставив ноги и манерно разминая в руках чубук трубки, весело прокричал в ответ бездельник.
  Уже наверху инспектор Тралле остановился, задумался и вонзил свой взгляд в детектива.
  - Есть мысли? - только и спросил он.
  - Есть - с готовностью кивнул Вертура.
  - Ну так езжайте, не стойте - рассердился инспектор - в одиночку справитесь или выделить кого?
  - Справлюсь - ответил он.
  - Все, жду результатов проделанной работы. Идите.
  
  ***
  
  Проверив перевязь, накинув на голову капюшон, детектив спешно вышел на улицу. Размышляя о том, что он знает о беспроводной передаче информации, двоичном кодировании, трансмерных технологиях и электропомехах, гулко шлепая по образовавшимся вокруг тренировочных столбов лужам, пересек плац и направился к воротам на проспект.
  - Куда поехали-то в такую погоду, на картошку что ли? - поплотнее кутаясь в потрепанный черный плащ, прижимая к груди копье, чтобы не занимало рук, пытался прикурить, спрашивал у выезжающих из ворот людей генерала Монтолле дежурный полицейский.
  - А черт его знает! - стыдливо отводя глаза, отмахивался кучер - приказ командира обсуждению не подлежит.
  Вместе с охотниками бригады снимались, уезжали и их семьи. Женщины выносили из общежития на северном краю плаща горы скарба, тряпья, посуды и утвари, кидали их в фургоны и телеги. Несли на руках маленьких детей, сажали их в сооруженные из одеял и плащей гнезда, вручали им игрушку или леденец. Тем кто постарше чтоб не копались, помогали с погрузкой, давали подзатыльника.
  - Что за исход евреев из города Мо? - строго спрашивал у возчиков капитан Кноцци.
  - А мы в тайгу! - с натужной веселостью отмахивались от его вопросов мужики - кедр ломать, оленей гонять, барсуков колотить!
  - Крысы корабельные! - ругался, качал головой знакомый детективу пьяный полицейский капитан, делился недовольством с коллегой, глядя, как через ворота проходит очередной фургон - керосин учуяли. Бегут пока не пригорело.
  - Да - рассудительно согласился с ним кто-то - они-то мужики вольные, куда ветер подует, туда и покатятся.
  - Кто бы нас еще домой так отпустил - пожаловался какой-то полицейский.
  - Так никто и не держит. Пиши заявление по собственному желанию и иди куда хочешь! - засмеялись ему в ответ.
  У кострища, где люди генерала Монтолле готовили себе еду, уже снимали знамя. За эти дни его несколько раз подбивали кольями, чтобы ветер не вырвал из размытой дождями почвы и теперь никак не могли его вытащить. Тянули, раскачивали его под задорные смешки полицейских, что обедали за столами летней кухни. Как спектаклем развлекались этими сборами, делали замечания, давали советы. Кто-то предложил просто срубить флагшток топором, а потом поменять его, все равно же поедут в лес, но в итоге решили попытаться еще раз. Дернули под корень в шесть рук, но не удержали и уронили его в натоптанную тут же у костра, черную от углей лужу. С руганью, обвиняя всех, кроме себя, принялись спешно отряхивать, отирать знамя от грязи.
  - Это они что, запасы к зиме делать? - с видом знатока, поинтересовался у пьяного капитана детектив - охотиться поехали?
  - Ага - покачал головой тот, презрительно махнул рукавом и отвернулся - у них там переполох какой-то ночью был, до утра бузили. У них там священник свой есть, он их всех прямо с утра на заготовки и благословил. Ничего, побродят по буеракам, как оголодают, промокнут, замерзнут, сразу домой вернутся. Первый раз что ли? Никуда не денутся, далеко от кормушки не уедут.
  
  ***
  
  Выйдя на проспект, Вертура решил прогуляться пешком. Он свернул на юг, прошел ворота и Старый мост, миновал дом депутатов, где перед парадным входом сейчас стояла полицейская повозка, и незнакомый жандарм листал какую-то папку, прикрывая ее от дождя зонтом, чтоб не намочить. Пересек проспект Булле, потом еще один перекресток, прошел улицу генерала Гримма, потом еще одну, и вышел на площадь к проспекту Иоанна Крестителя, откуда по правую руку был виден темный фасад одноименного собора, того самого, где о недавно стоял на литургии. Перешел через площадь, и еще одну улицу, вышел к развилке, к крепостной башне и главпочтамту. Свернул перпендикулярно проспекту к морю и снова пошел напрямик, срезая через переулки, в сторону дома Тильды Бирс.
  Терзаясь неприятными мыслями о возможной встрече с Эрсином, которого он выдал на допросе по делу ареста домовладельца Троппа, по рассеянности свернув не на том углу, он немного заплутал между каких-то незнакомых темных домов, но выйдя к искомому серому фасаду с низкой аркой, с нескрываемой радостью отметив для себя, что ипсомобиля Поверенного рядом нигде не видно, тут же повеселел и ускорил шаги.
  У самых ворот, перегородив узкую улочку, стояла груженая напиленными на дрова бревнами телега. Мальчишки с трудом ворочали огромные чурбаки, закатывали их во двор. В одном из усталых чумазых работников, Вертура узнал сына офицерской вдовы.
  - А! - с готовностью доставая из широких штанин трубку, приветствовал знакомого юнец.
  - Веди к матери - коротко и сурово приказал, привычным движением откинул полу плаща, демонстрируя подвеску лейтенанта полиции Гирты, детектив. Парень убрал трубку, гордо и обиженно передернул плечами и, по-деревенски заломив руки в разрезы штанов, мотнув подбородком, указал следовать за ним.
  Когда они поднялись на второй этаж, миновали поленницу и заставленный сломанными, полными всякого старого домашнего хлама шкафами, коридор, Вертура сразу заметил перемены, что случились в доме вдовы со дня его первого визита к ней. Худая входная дверь и рассохшаяся рама были заменены на прочные, новые. На свежих желтых досках чернели массивные стальные щечки замка, а в самой квартире больше не пахло ни гарью, ни грязными тряпками, ни дымом. Миновав сумрачную, полную приятных ароматов нафталина, дегтярного мыла и свежих опилок прихожую, следом за мальчишкой Вертура свернул в большую комнату и откинул украшенный бисерными нитями полог. Хотя раньше он был в этой квартире только на кухне, оказавшись в зале, он сразу понял, что и здесь случились большие перемены. Свежие светлые занавески на окнах, вычищенные шкуркой, покрытые блестящим лаком дубовый стол и шкаф явно свидетельствовали о том, что хозяйка, получив деньги, решила капитально взяться за обустройство своего жилища.
  Оглядывая зал, Вертура даже чуть улыбнулся: на полке, за стеклянной дверцей, тускло поблескивал фарфором тот самый капитанский сервиз из которого они пили чай с Эрсином. Посреди стола лежал раскрытый на каком-то сложном, похожем на образец для вышивки, рисунке, альбом, а рядом стояли большая чашка чая и вазочка с печеньем. Тильда Бирс сидела на стуле у окна, ловко вышивала по плотной белой ткани узор с цветами, змеями и листьями.
  - А это вы! - заморгала, улыбнулась хозяйка дома. Поднялась ему навстречу и сделала книксен. Белые с синими письменами ленты вдовы все также были вплетены в ее черную косу, но теперь весь ее облик излучал радость и умиротворение человека, что, после долгих лет несчастий и нищеты, наконец все же добился заслуженного покоя и благоденствия. На ее губах играла радушная счастливая улыбка, глаза лучились теплым, приветливым светом. Старую засаленную как неряшливый банный халат мантию сменила новая, красивых бирюзовых тонов. Ворот черной нижней рубахи был аккуратно выглажен, а на ногах взамен грубых самодельных сандалет, блестели новенькие кожаные башмачки.
  - Тильда... - тяжело вздохнул, попытался хоть как-то начать разговор Вертура, когда она, весело и благодарно глядя на него, предложила ему присесть к столу рядом с ней.
  - Вы зря все это купили - присаживаясь боком к столу, неподвижно глядя на нее, когда ее сын вышел из комнаты и хлопнул входной дверью, печально покачал головой, обратился детектив - зря показали что у вас появились деньги. Вас могут обокрасть, обмануть. Не стоило так делать.
  - Вам что-то нужно? - насторожилась, переменила тон, прохладно спросила вдова, внимательно приглядываясь к его угрюмому лицу. Улыбка исчезла с ее губ, взгляд стал как прежде напряженным и подозрительным - или просто зашли в гости? Хотите чаю, вам налить?
  - Расскажите мне про Шо - наконец решившись, задал вопрос Вертура - что вы знаете о нем?
  - А что? - слегка изумилась Тильда Бирс, отложила шитье, еще более пристально и недоверчиво посмотрела на полицейского - я только один раз его и видела. С ним что-то не так?
  - Он в розыске - прямо, ответил он - но я не докладывал о том что видел его у вас после того как он ушел от сэра Ральфа, и это очень серьезное дело. Для вас оно может очень плохо кончиться, и, если вы мне не расскажите, зачем они с Эрсином и районным надзирателем встречались у вас, мне, как уполномоченному лицу, все же придется передать эту информацию в разработку по делу исчезновения этого человека - он сделал паузу, тяжело вздохнул. Тильда Бирс слушала, не перебивая, Вертура продолжил - когда люди сэра Август будут допрашивать коменданта района, скорее всего, чтобы выгородиться, он укажет на вас. Думаю вы понимаете что будет потом. Вы сами знаете, какие применяются методы, когда дело касается государственной измены.
  Тильда Бирс внимательно посмотрела ему в глаза.
  - Я сама пойду в полицию - ответила она коротко без лишних размышлений. Ее рука скользнула под стол. На полке под столешницей тяжело и гулко громыхнул метал, как будто там был нож, или какой еще стальной инструмент.
  - Не пойдете - кладя ладонь на ножны с мечом, которые он положил рядом с собой на стол, чтобы, пока он сидел, они не мешались у бедра, покачал головой детектив - Эрсин дал вам денег и пригрозил расправой, если вы проболтаетесь. Сказал, что если вас увидят в полиции, он подожжет ваш дом.
  Тильда Бирс вздрогнула. Страх пережитого кошмара и тревога исказили ее лицо, как будто бы он угадал слово в слово все ее чувства и мысли.
  - Я понимаю ваше беспокойство - глядя ей в глаза, как можно более веско и рассудительно продолжил Вертура, одновременно прислушиваясь к тому, что происходит в прихожей за пологом залы, все также, для верности, держа руку на мече - я не хочу подвергать вас лишней опасности, и этот разговор не войдет в протокол. Просто намекните мне, о чем они говорили. Я служил с вашим братом. Да, вы можете не верить, но я мог бы и не передавать вам вашу посылку. Обналичить вексель, а награду продать в лом черному ювелиру на углу. Никто бы никогда не смог проверить, либо доказать что я обокрал вас, а вы бы даже и не узнали о ней. Как говорит ваш Эрсин, не было ни одной объективной причины, чтобы не обмануть вас, но я поступил иначе. Можете не верить мне сколько угодно, но правду все равно узнают. Вопрос только в цене.
  - Улица Юлия Радека, Еловое предместье - тяжелым низким голосом ответила она после некоторых размышлений. Страх отразился в ее глазах, ужасной застывшей маской исказил лицо. Опустив взор, поджав плечи, она произнесла быстро и тихо - контора 'Жикс и Морек'. Я не знаю, кто это, но так было в бумагах, которые мэтр Фракко принес мне от сэра Патрика, чтобы я подписала их. Они говорили о каком-то каменном доме в холме по дороге на Варкалу, за Еловым предместьем. Больше я ничего не знаю, ничего не слышала... И только ради моего брата, оставьте нас в покое. Я благодарна вам, но больше не беспокойте нас, больше не приходите...
  - Берите детей, все ценное и как можно скорей уезжайте из Гирты - вставая из-за стола, забирая свой меч, коротко посоветовал ей детектив. Не вынимая руки из-под стола, Тильда Бирс кивнула ему на выход и прошептала тихо и с угрозой.
  - Уходите.
  В прихожей, в полутьме, сверкнуло лезвие топора, Вертура положил руку на эфес, напрягся, приготовился отразить удар и осторожно, боком, без лишних слов протиснулся в дверь. Напряженные пронзительные глаза проводили его взглядом из квартиры. Сидящая на дровах в коридоре кошка внимательно и недовольно наблюдала за ним с поленницы. Печально, как будто бы она пила всю ночь и теперь страдала с похмелья, свесив вниз свою помятую, растрепанную черно-белую мордочку, смотрела ему вслед.
  
  ***
  
  С тяжелым сердцем Вертура покинул дом Тильды Бирс, дошел до почтамта на проспекте Рыцарей, где сверился с большой картой на стене. С сомнением приглядываясь к угрюмым, раздосадованным холодом и непогодой посетителям, так и не решившись спросить помощи, с некоторым трудом, но все же самостоятельно нашел на ней дорогу на Варкалу, что начиналась у Елового предместья и уходила куда-то за нижний край топографического плана, вдоль южного берегу реки.
  - Все сходится - рассудил Вертура - он не убил ее сразу, значит, не станет убивать и потом, так что время есть. Надо найти районного надзирателя, этого Фракко и сообщить в отдел...
  Чтобы немного успокоиться после сегодняшнего неприятного инцидента, привести в порядок мысли и подумать как быть дальше, он направился в восточную часть города, напрямик, незнакомыми улицами в сторону восточных ворот, в намерении пересечь реку по Инженерному мосту и пройти до комендатуры вкруг, через Северную Гирту. Пройдя вдоль старой внутригородской крепостной стены, свернув в какой-то круто поднимающийся вверх узкий переулок, дойдя до просвета между домов в его конце, вышел на живописный каменный уступ. Стоя на тесной площадке под дубом между трех высоких, примыкающих друг к другу стенами зданий, облокотившись о широкий парапет, смотрел с высоты обрыва на крыши внизу, городские укрепления и поля, через которые они, казалось бы уже так давно, а на деле всего лишь в прошлом месяце, в его первые дни в этом городе, ездили с Эрсином в замок маршала Георга Ринья. За полем для конных состязаний, тем самым, где по праздникам проходили военные игры, начинались свекольные и капустные поля, а еще дальше, за ними, в паре километров от городских ворот, поднимались пологие, поросшие, густым и черным еловым лесом, холмы. Глядя на них, прищурившись, детектив разглядел над лесом серую пелену, похожую на дым заводских печей: как как-то рассказал ему Фанкиль, где-то там, к востоку от Гирты стояли принадлежащие маршалу фермы и цементные цеха. Лет тридцать назад с ними случился анекдот: от карьеров до города и производства через тайгу хотели строить железную дорогу, как на севере у сталелитейных. Вызвали столичную комиссию, та приехала, набрала взяток, наобещала всесторонне рассмотреть проект, но оставила маршала с носом, строить так ничего и не разрешила.
  В какой-нибудь другой момент эта история, возможно, заставила бы Вертуру улыбнуться, но не сегодня. Разглядывая подернутые серой дождливой марью поросшие густым темным лесом холмы у реки, бегущую к ним, кажущуюся с высоты извилистой, дорогу, что начиналась за восточными воротами Гирты и темную многоэтажную громаду замка Этны, скинув с головы капюшон, стоял у каменной ограды. Задумчиво поводил окуляром своей подзорной трубы, рассматривал медленные, едва ползущие по мокрому тракту под серым безрадостным небом унылые вереницы верховых, фургонов и пешеходов. Зияющие то там то тут в поле глинистые карьеры, какие-то неопрятные сараи, лачуги и черные трубы в беспорядке натыканных по полю за воротами вдоль тракта каких-то не то плавильных не то гончарных печей.
  - Надо будет завтра с утра съездить по этому адресу... - внезапно подумал, сказал себе Вертура - если дождя не будет, конечно. Прогуляться по свежему воздуху, вырваться из этой Гирты...
  По узкой кривой улочке, где в каменном желобе посередине мостовой весело журчал бойкий мутный ручей, детектив спустился на какой-то, зажатый острыми углами фасадов перекресток. Здесь пахло пригоревшим луком и едой: под карнизом эркера темнело низкое окошко домовой кухни с завлекательной, изображающей дымящуюся тарелку с ложкой вывеской. Прижавшись к черной, сложенной из грубо отесанных кусков гранита, каменной стене так, чтобы вода с крыши не лилась за шиворот в капюшон, стоял, жевал пирожок с какой-то хрустящей, горьковатой зеленью. Слушал бойкую и глумливую беседу дворников, с местным пьяницей о том, что вся городская грязь течет в какую-то бездонную дыру прямо под герцогским дворцом, и никто до сих пор не знает, какой она на самом деле глубины. Доев пирожок, порядком утомившись от их хриплых, режущих ухо выкриков, прошел аркой мимо какого-то богатого дома с окнами, начинающимися с третьего этажа и высокой глухой оградой, за углом которой, за аркой, ему внезапно открылся зажатый домами проспект. Выйдя на него, оглядевшись, приметил справа башенки крепостных ворот, за которыми, к внешним городским стенам вплотную примыкала слобода с узкими, радиально расходящимися от них улочками и высокими каменными домами, а за ней казармы и военный плац. Свернув с угла налево и пройдя по проспекту Цветов, вышел на площадь перед собором Христова Пришествия. Тем самым огромным бело-красно-желтым зданием, мимо которого они проплывали с доктором Саксом, когда по приказу Фанкиля возвращаясь в Гирту на лодке по реке.
  На башне собора тяжело ударил колокол. Отразился от мостовой, скал и стен окрестных домов звонким и чистым эхом. Вертура скинул с головы капюшон и перекрестился, точно также как поступали и другие прохожие и верховые вокруг. До сих пор детектив ни разу самостоятельно не ходил по этому району, кроме как проездом по делам. И теперь, сбавив шаги, разглядывая эту просторную, каменную, мощеную округлыми булыжниками площадь, высокие, светлые и величественные очертания храма и темные, стоящие тут, должно быть еще с самого основания Гирты дома, он снова ощущал то самое, особенное, чувство чего-то захватывающего, очень непоколебимого и важного, что как-то незаметно прогнало все его терзания и тоску, наполнило сердце благоговейными и восторженными мыслями.
  Отчего-то ему внезапно вспомнилась история, рассказанная принцессой Вероникой.
  - Вот тут, на этом самом месте, герцог Карл и герцогиня Мария приказали убить многоголового волка, его вассалов-старейшин, жрецов и всех, кто пришел с ними праздновать наше отречение - глядя на высокий белый фасад, любуясь строгими и высокими очертаниями окон и арок, сказал сам себе детектив. Оглядываясь, остановился посреди площади - тогда они входили в город колонной с плаца, сворачивали к собору вон на том углу, откуда я пришел. Сэр Карл ударил по ним с проспекта Булле и с моста так, что те, кто был не в авангарде, не видели начала атаки и не смогли построиться чтобы дать отпор. Их опрокинули кавалерийским наскоком, а тех, кого не растоптали лошадьми, кто пытался убежать или упал, хватали, кидали в костры и с моста, топили в полыньях и прорубях в реке. В тот день они привели полюбоваться, поглумиться над бесчестьем светлейших Герцога и Герцогини, всех своих родственников. Хотели отпраздновать, насладиться, надругаться над нашей верой, унизить нас, похвалиться перед соплеменниками... Но Господь Бог поругаем не бывает. И когда они поняли что их не пощадят, они падали на колени, плакали, просили, закрывали телами своих жен и детей... Но ведь и у них до этого тоже просили пощады. Тоже со слезами и на коленях и тоже за жен, малых детей и близких... Разве они сами когда-нибудь кого-нибудь щадили? Не достойные жалости твари. Когда их было больше, когда они нападали исподтишка, когда брали предательством, подлогом и ложью, они были смелыми. Когда творили беззаконие, когда брали числом и страхом, они заявляли о праве силы. Когда они тащили на свои кровавые алтари невинных женщин и детей, насиловали, срывали с них кресты, жгли церкви, убивали священнослужителей, пили их кровь, приносили в жертву их семьи, сжигали дома, выгоняли на мороз, отбирали последнюю еду, когда с насмешкой приказывали выбирать: отречься от Христа, или умереть страшной мученической смертью, они ведь даже и подумать не могли, что придет срок, и за все содеянное придется платить. Как это всегда бывает, когда было их время, они смеялись, считая, что раз не пробили башку топором, не опалила молния, не разверзлась под ногами земля, не настигла сиюминутная кара, значит, Богу все равно и можно делать все что угодно. Творить все, на что хватит фантазии и сил, любой обман, беззаконие и мерзость. Так им и надо, гореть им вечно в аду. Страдать на земле их сыновьям и дочерям, вечно искупать вину нечестивых отцов и матерей. Господь вершит свое правосудие независимо от тех, кто ради политики, денег или сиюминутных выгод до конца, вопреки всему, будет оправдывать любое, самое вероломное и подлое зло. Посылает болезни, немощь, голод и увечья, предательство родственников, безденежье, слабость, позор и нищету. Беды, что намного страшнее быстрой, внезапной и легкой гибели. Ничто не остается неоплаченным. За злодеяния дедов и отцов, рождаются, становятся немощными калеками и больными, умирают в страдании и слезах, малолетние дети. За блуд матерей дочери обречены на распутство в притонах, и жизнь с мужьями-пьяницами в страхе и нищете. Слово, сказанное против Господа Бога, дело, направленное против Него, Его людей, Христовой веры и церкви, искупают много веков подряд, слезами и кровью всей семьи. Таков закон. Так устроен мир. И тот, кто не живет по нему, тем незачем жить вовсе, потому, что такие Богу не нужны. Ветвь, не приносящую доброго плода, срубают и бросают в огонь. Воскреснут все. Только одни в вечной благодати, а другие в вечном осуждении.
  Словно проговаривая про себя эти суровые мысли, Вертура стоял посреди площади, с откинутым с головы капюшоном. Подняв мокрую голову к высокому арочному порталу входа в храм, разглядывал шпиль колокольни в вышине и венчающие башенки храма серые стальные кресты. Над парадными дверьми темнела мозаика: изображение Иисуса Христа, пришедшего в Славе, с мечом в руках и облаченного в огонь. Под иконой горели, три лампады. Красная, зеленая и синяя. Необычайно яркие, на фоне холодного серого дождливого неба, камней и белой, бесцветной известки, теплились каким-то по-особенному настоящим, пробивающимся как будто из иного, истинного, исполненным нездешних красок, светом, мира.
  Вокруг темнели фасады домов. Нависали над улицами своими древними, сложенными из грубо отесанных обломков скал, черными, как будто крепостными, стенами. Над камнем, с третьего или четверного этажа начинался более новый, надстроенный, быть может в прошлом или позапрошлом веке, завораживающий своими ровными белыми треугольниками фахверк. Петляя между домов, то резко обрываясь под уклон, то карабкаясь на склоны холма, между ними темнели узкие и темные улочки суровой и неприветливой Старой Гирты. Те самые, построенные и замощенные черными истертыми булыжниками, ступая на которые, невольно проникаясь той силой, что они впитали в себя за последние сотни лет, сам начинаешь ощущать себя одним из тех славных и могучих защитников веры Христовой, что веками жили в этих домах, на этих улицах. Стойко неся свое служение, строили, обживали эти кварталы, воспитывали многочисленных сыновей и дочерей, ходили по этим мостовым. Здесь проходили мирные годы их жизней, а когда наступал срок, брали свои копья и мечи, собирали дружины, садились на коней и, следуя призыву великих патриархов и правителей прошлого, отправлялись в поход в далекие земли. На войну с иноверцами и язычниками, что из века в век, повинуясь ведущей их злой воле, раз за разом вторгались в христианские королевства. Не оставляли свои нечестивые попытки захватить их, разрушить храмы, осквернить святыни, погрузить землю в беззаконие, насадить свои нечестивые, омерзительные всему праведному и истинному лжеучения по всей земле.
  В горнилах сражений и смут пали многие. Соленым непрерывным дождем лились бесчисленные слезы горя и утрат. Как в кузнице водой и маслом мечи, слезами и кровью закалялись воля и вера. Подросшие сыновья сменяли ушедших отцов в строю, у станков в мастерских, у плугов, наковален и алтарей. Упрямо склонив головы, брали в еще молодые, неумелые руки копье, кадило, вожжи и инструменты. Женились, растили детей, учили их быть трудолюбивыми и стойкими, жить по заповедям и помнить о том, что смерть всегда рядом и каждый день, каждый час, каждая минута может быть последний в этой жизни. Ведь так устроен мир, так устроены сердца, что только живя под этой непреклонной угрозой, ощущая, как безвозвратно, неминуемо и стремительно утекают дни, постоянно чувствуя ее холодное неумолимое дыхание, осознаешь, чего на самом деле стоят бесцельно потраченная в развлечениях и пьянстве юность, беспутно прожитая молодость и мучительная, дряхлая и горькая старость, ужасная, бессильная и уже неспособная ничего вернуть вспять, исправить или изменить. Насколько ничтожны перед ней все накопленные обманом и в поте лица сиюминутная неправедная слава, богатство, власть и деньги. Ведь только держа в руках меч, помня о ней, жертвуя собой, ответственно отдавая все свои силы служению Богу и людям, ты чувствуешь себя живым, ощущаешь ценность и важность того, для чего ты на самом деле нужен здесь.
  Размышляя об этом, детектив стоял посреди площади, смотрел на портал собора Пришествия Христова и облик Спасителя, когда внезапно громыхнули двери храма: трое бородатых мужчин, служащие с ведрами пошли к колонке. Вертура посторонился, чтобы не стоять у них на пути.
  Дождь почти закончился, но вода еще лилась с крыш, шумно стекала по желобам в бочки и лужи под стенами домов. Понуро прядали ушами, стучали копытами лошади. Худой бородатый монах в истертой до дыр серой длиннополой мантии и надетых на босу ногу ободранных деревянных башмаках, прохаживался вдоль каретного ряда. Стоя по щиколотку в грязной воде, ничуть не смущаясь промозглой сырости, беседовал с людьми. Возчики и торговцы как будто от нечего делать слушали его, по привычке отвечали ворчливо и грубо, кивали его словам. Мальчишки с хмурыми, сосредоточенными лицами сгружали с телеги какие-то тюки, заносили их в подворотню. У окошка, где от епархии бесплатно раздавали горячий, приятно пахнущий свежими овощами суп, зазвонили в колокольчик, созывая всех нуждающихся в еде.
  Вертура еще раз перекрестился на храм и вышел на мост. Перегнувшись через гранитный парапет, заглянул в сумрачную пучину реки под скалой, под стенами церкви. Так и не увидев ничего нового внизу кроме седой и холодной воды, окончательно замочив рукава о мокрые камни, направился на другой берег. Шагал, приглядываясь к серой дождливой мари над рекой, вдыхал пряные и резкие на фоне дождя, такие приятные, привычные и свежие городские ароматы воды, конского навоза и дыма. Перейдя мост, вошел в крепостные ворота на северном берегу, похожие на те, что были у Старого моста.
  Глядя на их массивные контрфорсы, приглядываясь к выщербленной каменной кладке, ему внезапно вспомнился их недавно случившийся с Марисой разговор. Он не помнил к чему, но как-то спросив, узнал от нее, что когда основывали Гирту, самыми первыми сооружениями на побережье были две крепости: одна в устье Керны - Гамотти, вторая Тальпасто - на мысу, в нескольких километрах южнее от реки. Тогда они, конечно же, назывались по-другому и это были даже вовсе не крепости, а заглубленные в скалы подземные бункера, и это уже потом поверх бетона были построены современные каменные укрепления, а самим крепостям дали названия по именам семей комендантов-сенешалей, впоследствии ставших уважаемыми фамилиями герцогства. Тогда все думали, что Ледяное Кольцо и Мильда падут и вражеские полчища дойдут и до Гирты. Вроде даже, как где-то читала Мариса, устье Керны готовили как плацдарм для возможного будущего контрнаступления, для чего вокруг города был возведен обширный укрепленный район. Но когда Осада была снята, все ценное с фортов и бункеров демонтировали и увезли обратно на острова, а сами точки были заняты и перестроены местными землевладельцами в крепости и особняки.
  - Например, замок сэра Жоржа - подробно разъяснила Мариса - или наша тюрьма. Арсенал, монастырь в Еловом, Мельница. Все Тальпасто на старых, бетонных, фундаментах стоит. Вся тайга этими руинами утыкана. Вдоль дороги на Варкалу, так через каждые пару километров такие. Только если рядом с Гиртой еще нормально, жить можно, то к тем, которые в глуши, лучше вообще не подходить.
  Заметив что он внимательно слушает ее, даже не пытается перебивать, увлекшись, уведя тему в сторону, она тогда еще рассказала несколько жутких сплетен о том, что случалось с теми, кто игнорируя все предупреждения и знаки, пытался обживать эти старые бетонные дома в тайге.
  - А еще есть острова в трясине... - поведала она - некоторые уже почти затонули, но еще стоят. И туннели и башни... Правда почти все уже обрушились. Там и радиация до сих пор и яд и черти что. Нечего в общем туда лазать, нечего там делать. Все что можно оттуда уже сразу после Осады вынесли, даже двери металлические и трубы все спилили.
  - И все же... - попытался осторожно намекнуть ей детектив.
  - Ты про крепости и замки? Да всякое у нас тут было - горько и коротко бросила она наконец, когда он все же сумел перевести тему обратно ни историю Гирты. Прибавила, помолчав немного - и с островов на нас нападали, и из червоточин всякая дрань лезла, и Мильда к нам сюда ходила. Вот и пришлось понастроить. Думаешь от хорошей жизни? У нас народ такой, если бы можно было так, ворота посреди поля воткнули бы и замок повесили. Только это не работает, вот и приходится страдать, камни ворочать и деньги платить. А тот крепостной вал у дворца леди Вероники, это вокруг холма Булле, еще самый первый который на южном берегу был. Его еще во времена сэра Карла накопали, охватывал Рыночную и Пришествия. А потом места стало не хватать, кварталы новые поставили, пришлось строить и вторую стену, а за ней и третью, ну, ту которая последняя, за почтамтом. Ее уже при сэре Конраде возвели. Вроде как, по бумагам, даже до сих пор строят, хотят с бастионами, по-нормальному, только денег нет.
  Вдоволь насмотревшись с моста на темные крепостные башни и примыкающие к ним стены, на лодки и выбитые в скалах, спускающиеся к пирсам у воды, лестницы, Вертура вошел под низкие, едва освещенные слабыми, едва различимыми в свете дня снаружи, лампами, своды ворот. Миновав их сумрачный и длинный, отдающий эхом голосов и цокотом копыт туннель, выйдя на какую-то живописную маленькую площадь с липами и красно-желтым фасадом, резко свернул с нее в переулок вдоль набережной реки. Углубившись в сумрачный лабиринт переулков, плутая в тупиках, арках и проходных дворах между проспектом Цветов справа, и то и дело проглядывающей в просветах между высоких домов набережной слева, пошел на запад, наугад, в сторону комендатуры, обратно в отдел.
  Когда он вернулся, было уже почти темно. Снова пошел дождь, вокруг журчала вода. Ярко горели, сверкали струями дождя, фонари. Помощник повара тыкал в тент палкой, чтобы на нем не образовывались лужи, сливал воду. Запоздало кричал 'Посторонись!'. Вертура зашел под навес, сел за стол и грубо, как делали все, запросил положенный каждому полицейскому стакан горячего чая. Сегодня, как сказал ему какой-то знакомый, с подбродившей брусникой.
  Пока ждал, узнал, что не все люди из бригады Монтолле дезертировали в лес. Банда лохматых ветеранов, по виду самых напористых и злых, при полном снаряжении походных котелков в которые они наливали юво вместо кружек в знак своей неприхотливости, за отсутствием собственного костра и котла с кашей, теперь сидели, бездельничали под тентом летней кухни за общим столом рядом с полицейскими. Как с усмешками сообщали друг другу постовые, их самозваный генерал Монтолле приказал им остаться, держать оборону в общежитии, чтоб в отсутствии бригады его не заселили жандармами и членами их семей. Слушая эти разговоры и ругань, детективу стало радостно и легко: в кое веки смеялись не над ним. Впрочем, внештатные не отставали: хлебая юво, смело держали оборону, ловко и злобно грубили в ответ.
  - Сами себя арестуйте и в клетку посадите! - угрожающе размахивал маленьким, игрушечным, вырезанным из куска фанеры для сынишки, топором, насмешливо кричал один, самый бородатый, могучий и злой мужик.
  - А мы будем показывать и деньги брать! - поддакивал второй.
  - Слышь ты, умник! - крикнул ему с другого конца стола какой-то злой лейтенант, недвусмысленно положил руку на эфес, но больше никаких движений не предпринял, чем еще больше порадовал всех.
  - А правда что у вас ремни, чтобы штаны не сваливались? - продолжали натиск лесные мужики.
  - А правда что ваш генерал в очко медаль уронил?
  - Так какая разница, она же из навоза!
  - Вот нападут на вас зомби, мы вас защищать не будем! - отвечали охотники. Покопавшись в своих баулах, достали и открыли очередную бутылку 'Лилового номер один', а когда к ним потянулись за угощением, отомстили за все издевки: не налили никому, поглумились, и сами все и выпили.
  Так, сидя за столами под светом яркой газовой лампы, глядя в дымный костер, с шутками и усмешками, собравшиеся коротали время, пока кухари не разогрели котел и не начали выдавать положенные вечерней смене чай с ягодами и вином, когда за спиной Вертуры, что благоразумно не принимал в этом общении никакого участия, делая вид что очень устал и ничего не понимает и не слышит, отрешенно сидел поперек скамьи, послышались голоса.
  - Сейчас драка будет! Глядите!
  - Во идет, готовится уже!
  - Ну что?! - с грохотом упал рядом с детективом знакомый постовой. Ударил кружкой о доски так, что расплескал по столу все налитое в нее наверное где-то в тени, в стороне от старших, дешевое, дурно смердящее винище.
  - Убью! - презрительно поморщился, оскалился, приготовился к новому раунду драки, положил руку на эфес меча, скривил злобную рожу детектив.
  - Ааа! - пьяно воскликнул Кролле, схватил его, за затылок, по-солдатски боднул головой в лоб - твоя девка, защитил! Молодец!
  Вокруг загремели смешки.
  - Теперь моя! - также грубо ответил ему Вертура, с мрачным, угрожающим видом достал из поясной сумки бутылку, что он купил во время прогулки по городу, чтобы не замерзнуть под дождем, и налил обоим в кружки в знак примирения - и не девка, а невеста. Всех зарублю, никому не отдам, моя и все. Поняли тут все?
  Ему снова ответили смехом.
  - Я бы тебя убил! - продемонстрировал натертый кулачище полицейский - ты же из Мильды? Ненавижу Мильду, там воняет и все ослы!
  - Я из Каскаса - слукавил, ловко уклонился от оскорбления, Вертура - это рядом с Лирой.
  - А черт знает, где это! - допивая и подставляя кружку за добавкой, презрительно отмахнулся тот. Выпив еще, видимо полностью удовлетворившись компромиссом и угощением, гордо поднялся и зашагал к раздаче за едой. Вертура же решил убраться восвояси, скрыться в темноте на плацу, пока вроде как удачно улаженный конфликт слово за слово вновь не перешел в фазу боевых действий.
  
  ***
  
  - В зоосаду нашем еще не были? Там такие страусы, у них самые большие яйца - с порога, совершенно непонятно к чему, весело спросил у детектива Фанкиль - что, так и не сходили? Ничего. Есть тут и у нас на что поглядеть.
  Они спустились в коридор, в криминалистическую лабораторию. Навстречу им из дверей двое полицейских конвоировали санитаров, что несли на носилках какого-то мелко дрожащего, испуганно поджавшего локти, человека. У одного полицейского был протокол в папке, у второго веревка, но арестант был в таком состоянии, что сопротивляться у него уже не было никаких сил.
  Доктор Фарне вполоборота сидел в своем продавленном кресле под яркой лампой в углу. Оскалившись, заполнял журнал. Рядом стояла выпарная чашка с кофе. Криминалист словно и не узнал коллег. Не поднимая от стола головы, крикнул грубо и грозно, но без особого рвения.
  - У меня смена закончилась! На ночь этого закрывайте, завтра приводите!
  - Мэтр Фарне - обратился к нему Фанкиль - продемонстрируйте-ка нам вашу подопытную.
  - Было бы на что смотреть - сразу же отозвался, встрепенулся тот и, указал пером в дальний конец зала, где рядом с операционным столом спиной к агентам стояла, вращала в центрифуге какой-то материал, проводила анализ Инга. Рядом с ней к докторскому столу за руки, ноги и под грудью, с плотно зафиксированной колодками головой, была притянута ремнями какая-то незнакомая женщина. Закрыв глаза, она едва заметно раскрывала рот, как будто бесшумно разговаривая во сне, но как только доктор повернул на штативе, направил на нее, привинченную к пололку над столом для пыток лампу, тут же распахнула нечеловечески огромные, отражающие свет как у кошки, глаза и оскалила желтые, острые клыки. Фанкиль брезгливо поморщился, Вертура сделал шаг назад. Черты подопытной исказились: губы растянулись от уха до уха, а из обратившегося гадкой нечеловеческой пастью рта, высунулся необычайно длинный, лиловый и острый, похожий на змеиный, язык. Извиваясь, как будто живя собственной жизнью, начал облизывать ее щеки и шею.
  - Йекти! - воскликнула она резким зловещим шепотом и снова раскрыла пасть, как будто пытаясь ухватить ей с интересом разглядывающих ее мужчин.
  - Это морф - с нескрываемым сарказмом представила ее Вертуре Инга, по ходу записывая в журнал результаты своих исследований - на нас с вами отдаленно похожа только со стороны. Нечто среднее между древовидными папоротниками и полипами. При выращивании можно предать практически любую форму и немного менять ее в некоторых, установленных генетической архитектурой пределах.
  - Йекти, Йекти, Йекти! - услышав ее голос, ритмично зашептала подопытная, завращала глазами и снова уставилась на собравшихся вокруг.
  - Она разумная? - с сомнением глядя на эти зловещие, происходящие с ней метаморфозы, поинтересовался детектив.
  - Ну это смотря с кем из знакомых сравнивать - резонно ответил Фанкиль и пояснил - сугубо на уровне животной рефлексии. Сами по себе они абсолютно бесполезны. Я имею в виду без контрольного устройства или интерфейса нейропатического обмена.
  Он указал на подопытную и продемонстрировал ладонями кольцо.
  - Типа тех дисков? - догадался детектив.
  - Что-то вроде - победно улыбнулся Фанкиль - ее нашли вчера вечером, бессмысленно слонялась по улицам, билась о стены и фонарные столбы. Ее арестовали, думали сумасшедшая сбежала, доставили сюда, и оказалось вот такое. Мэтр Фарне, продемонстрируйте нам, что вы с ней делали.
  При его словах доктор заулыбался, как будто предвкушая какие-то очередные зловещие опыты и подошел к столу.
  - Да, занимательный экземпляр! - распахнув на ее животе грязные лохмотья, продемонстрировал всем крестообразный, вдоль той области, где у каждого обычного человека находятся брюшные мышцы, обширный секционный разрез. В глубокой, не меньше пяти сантиметров, аккуратной борозде не просматривалось никаких органов. Плотная, внешне гомогенная, но при ближайшем рассмотрении состоящая из множества длинных серых волокон, ткань наполняла брюшную полость на всю его глубину. Густой растительный запах не то смолы, не то какого-то пряного, горьковатого сока, разливался над раной, перебивал смрад химических регентов, благовоний и мертвечины, стоящий под сводами. Доктор раздвинул разрез пальцами и деловито, как будто в первый раз с интересом заглянул в него.
  - Гомункул - пояснил детективу с интересом разглядывающую вскрытую, но, похоже совсем не тяготящуюся раной пациентку, Фанкиль - гибридное устройство, совмещение растительных тканей, кислоуглеродного метаболизма и синтетических нервных клеток. Есть мнение, что античные люди наделали себе таких, чтобы те выполняли за них всю простую работу, ну и для развлечения в том числе... Ну, вы же знаете, что потом стало с этими античными людьми. В общем производство гибридной плоти и последующее генетическое морфирование, это достаточно сложный технологический процесс. Тут и ретровирусы, и кремнийорганический синтез, и сернокислый селен и химические катализаторы и активные биокомпоненты. Это не считая оборудования. По определенным причинам конфедеративным законодательством на массовое производство подобного рода машин наложен ряд ограничений и запретов. Впрочем, есть и нюансы. Например, высшие синтетические паразиты активно используются как компоненты гибридных изделий в некоторых отраслях высокотехнологического производства, а также при протезировании, когда по определенным показаниям отказывают в замене полноценной репликации утерянного органа или конечности.
  Рыцарь взял с ближайшего стола деревянную палочку и поднес ее ко рту пациентки. Та потянулась к ней губами и попыталась ее схватить.
  - Я думаю, Марк, вы меня поняли. Что в том, что она у нас тут, ничего хорошего нет. Но сейчас вопрос в другом. В ней нет никаких дисков или иных контрольных устройств и, похоже, прошлым вечером, что-то взбрело в эту пустую голову. Может предохранитель какой, если у нее такой есть, перегорел, или, как считает мэтр Фарне, наигрались, устали и выбросили, в чем я не уверен. Но как-то она ушла от хозяев и оказалась на улице. И возникает два вопроса. Первый - откуда она, кто ее владелец, а второй....
  - Обелиск влияет на нее - догадался, кивнул детектив.
  - Именно - строго перебил его, сверкнул глазами, Фанкиль - возможно он и перехватил над ней контроль и теперь наблюдает за нами, используя ее нервную систему.
  - Пока она только шепчет - указала на лежащую, пояснила Инга - но у морфов очень высокая эмпатическая восприимчивость. И мы не знаем наверняка, что она еще может сделать.
  - Вполне возможно, что в городе есть еще и другие подобные ей - заметил Фанкиль - и пока мы еще не знаем что они уже успели натворить.
  - А причем тут я? - прямо спросил Вертура, пытаясь понять что от него хотят в конечном итоге, раз позвали и теперь так подробно рассказывают обо всем этом.
  - Информация для вас - продемонстрировал открытой рукой, ответил ему Фанкиль. Он пытался вынуть палочку изо рта подопытной, которой он дразнил ее, но та зажала стек так, что, в конце концов перекусила - чем быстрее вы напишите в свое ведомство отчет и отправите его куда нужно, тем больших бед мы сможем избежать. Мы тут факты собираем, экстраполируем и отчеты пишем. Думаю вы уже догадались, что на большее полномочий и возможностей у нас тут нет. И, кстати, эти диски, которые мы тогда нашли, это некая форма неорганических паразитов. Они конструкционно не подходят к людям и испускают гамма-излучение. В процессе развития и жизнедеятельности вызывают обширное отторжение тканей и лучевую болезнь. Морфов и людей контролируют через нейропатику, но эти никакого отклика не дают. Леди Тралле сказала, что не может точно определить что это. Я тоже никогда с такими не сталкивался, может быть и что-то инопланарное, но скорее какой-то очередной прототип. Возможно приспособленный для того чтобы контролировать того, в кого он вживлен, на протяжении некоего короткого времени. Так что это тоже внесите в рапорт и как можно скорей.
  - А чьи такие по-вашему? С островов?
  - Возможно, конечно - пожал плечами, поморщился Фанкиль - а может и Мирны, или еще кого. Хотят зайти сюда, вот и подкапываются. Если подойти с умом регион-то на самом деле ценный. Но сами понимаете, на шпионских устройствах места изготовления не пишут. Так что думайте сами, пишите, с кураторами консультируйтесь. Я вам всю информацию передал, все, что мы с Ингой по этому поводу думаем, изложил.
  - Было бы еще с кем консультироваться! - уже в коридоре вслух огрызнулся Вертура, не стесняясь никого, закурил - да я уже понял, что вот я по глупости попал на прием к леди Веронике и сэру Августу, а вы меня теперь возомнили агентом королевской контрразведки. Ага, Адамом Роместальдусом. Берро. Пишите в свое ведомство. Тоже мне!
  В темном арочном коридоре первого этажа было холодно. Доктор Фарне за стеной снова завел свою пластинку.
  
  ***
  
  Для того, чтобы узнать, не арестовала ли полиция Шо, Вертура заглянул в оперативный отдел. От лаборатории проследовал по первому этажу, через зал перед парадными дверьми. Вошел в длинное, похожее на казарму помещение с анфиладой низких, сходящихся к продольной оси зала, кирпичных арок, множеством стульев и столов вдоль стен и душными газовыми светильниками. Еще было не поздно, но тут уже готовились к уходу домой. За столами у окон, не снимая плащей, ждали окончания рабочего дня жандармы, оперативные служащие и мокрые с дождя постовые. Положив перед собой на стол свои форменные колпаки и шарфы, лениво, как будто только изображая труд, листали папки, писали в них. С серьезным безразличием, подперев руками щеки, кивали, опрашивали приведенных с улицы задержанных, со слабо скрываемой злобой и скукой, выслушивали просителей и потерпевших.
  Под сводами отдела стоял резкий гул мужских голосов. Кто был не занят, напористо и грубо, переговаривались через весь зал. От этих криков, тесноты и духоты, у привычного к тишине отдела Нераскрытых Дел Вертуры сразу же заслезились глаза и заболел висок: все окна в зале были закрыты, часть занавесок задернута, а у входа в зал горела жарко натопленная сырыми, наверное, прямо с улицы, густо дымящими дровами, печь.
  Рядом с ней, надувшись, откинувшись назад, вытянув ноги, скрестив лодыжки, мрачно сложив руки на груди, прямо в шапках и верхней одежде сидели, грелись с улицы какие-то дружинники. Тут же, поверх вешалки горой были накиданы, сушились, многочисленнее плащи. Со стороны холла темнело низкое окошко регистратуры. Через него, из-за стены, из тесного душного тамбура смежного с парадной лестницей, неудобно согнувшись, нетерпеливо заглядывали в зал, кривили недовольные рожи, ожидающие в очереди заявители. Усталая женщина средних лет, наверное, такая же внештатная служащая полиции, как и Мариса, вела прием, сидела перед окошком и большим журналом на столе. Без всякого понимания и сочувствия, формально и грубо отвечала на заискивающие вопросы, некоторых вызывала в зал, других отправляла восвояси с безучастным и безнадежным: ждите, рассмотрим в сроки установленные уголовно-процессуальным кодексом Гирты.
  В дальнем конце зала ярко горели, озаряли голые кирпичные своды сразу несколько ярких газовых ламп. В обклеенном белой, отражающей свет бумагой, сидели, щурились на него, как сычи сидели на неудобных высоких стульях, свидетели преступлений. Двое полицейских художников-скетчистов теребили, опрашивали их, зарисовывали словесные портреты. Вдоль продольной стены зала были развешены ряды исполненных в карандашной графике кривых гротескных морд. В некоторых угадывалась манера карикатур из 'Скандалов', но сегодня это совпадение нисколько не повеселило Вертуру. На всякий случай проглядев их все, он так и не нашел ни одной похожей на пропавшего иноземца.
  Со стороны парадной лестницы в очередной раз громыхнула входная дверь. Без всякого задора, как будто уже по десятому разу, кто-то рассказал вернувшимся откуда-то с улицы вымокшим под дождем постовым анекдот.
  - А вы все про этого с магическим свитком... - с раздражением перебил его усталый жандарм.
  - А про тех, которые ядовитым куревом отравились, уже знаете? - с мрачным задором ответили ему от столов, но никто не засмеялся и не ответил.
  - Борис тут у нас тут на днях опять себя проявил - басовито подал голос какой-то постовой - на Весельной, бабка жила, колдовала ведьма, житья от нее не было. Позвали его разъяснительную беседу провести, так он ее плеткой так отъездил, что ночью померла. Никто спускать на улицу не помог, пьяниц позвали за бутылку, а они ее с лестницы спустили.
  В дальнем окошке, за которым располагалась канцелярия, детективу сказали что ни о каких косоглазых иноземцах в цветастых халатах заявлений не было. Посоветовали идти к художникам и рисовать портрет, но прежде чем выставлять в розыск, сходить в морг, осмотреть свежие тела, но это лучше сделать завтра, потому что за ночь еще подвезут новые и вообще, сегодня там уже наверное отбой и без ордера никто ему ничего показывать не будет. Задав еще несколько вопросов, так и не выяснив ничего нового, Вертура покинул оперативный отдел.
  
  ***
  
  Покурив с хвостистом Прулле и бездельником Коцем под лестницей у подвального окошка на первом этаже, выслушав вместе с ними нарекания, уже разгадавшего их убежище начальника слесарной мастерской, детектив поднялся на второй этаж.
  За окнами отдела было уже совсем темно. Шумно дул ветер, шелестел листьями рябин. Откуда-то с плаца, из темноты сверкнул, ударил прямо в стекла резкий белый свет электрических фар. Послышались предостерегающие, возмущенные грубые окрики. 'Смотри куда едешь!'. Тяжело хлопнула закрытая резким ударом дверца.
  - Слышали про Дюка? - нисколько не обращая внимания на эту кутерьму, не отрываясь от журнала, многозначительно кивнул на пустое рабочее место детективу, Фанкиль.
  - Да на этих каменных сиденьях геморрой заработать только так! - елозя в неудобном деревянном стуле на месте дежурного, пожаловался, поделился мыслями доктор, сам же мелко засмеяться над собственной репликой.
  - А, Вертура! - неприязненно бросил сидящий за своим столом спиной ко всем перед своими оптическими, как для опытов по физике, приборами магистр Дронт - явились наконец. Где вас носит? Мэтр Тралле вас весь день ищет.
  Его портупея и плащ были накинуты на спинку стула Марисы, который он подвинул к своему столу, презрев вешалку у входной двери. Похоже, сегодня он был особенно устал и зол. С яростным нетерпением, встряхивал над спиртовкой в нагретой пробирке какую-то прозрачную тинктуру, направлял на нее через решетку свет установленных на каркасе оптической машины линз. Держа штатив в одной руке, недовольно разглядывал неясные тени, образующейся за ними на фотопластинке. Раз за разом не удовлетворяясь результатами с яростью хватался за коробок, чиркал спичкой, быстро вдыхал из постоянно гаснущей трубки, и с ненавистью сжимая ее в зубах, снова обращался к своим исследования. Вертура уставился на него, с пренебрежением проигнорировав вопрос, уже направился было на третий этаж, когда внизу, громыхнула и ударилась о стенку распахнутая пинком дверь, а через несколько секунд на лестницу ворвался Патрик Эрсин. Взлетев следом за детективом, как будто желая разорвать его в клочья, схватил за плечо и грубо отпихнул его прочь, без всякого стука ворвался в распахнутую дверь кабинета начальника отдела Нераскрытых Дел.
  - Что это? А?! - полностью игнорируя едва сумевшего устоять на ногах от его мощного толчка, даже толком не успевшего испугаться, что это за ним, Вертуру, не обращая на него больше ни малейшего внимания, закричал, подскочил к столу инспектора. С ненавистью бросил прямо поверх его бумаг древко обломанной под наконечник черной, оперенной каким-то плотным искусственным материалом, стрелы.
  - Что вы тут устроили? За дураков что ли всех тут держите? - без всяких приветствий загремел так, что задребезжали стекла.
  - А что вы мне тут показываете? - невозмутимо спросил инспектор Тралле и, откинувшись на спинку своего высокого кресла, как бы невзначай положил ладонь на пистолет, уставился на незваного посетителя. Презрительная и ненавистная гримаса, почти как у кота Дезмонда, та самая, с которой начальник отдела Нераскрытых Дел выслушивал просителей и подчиненных, исказила его лицо - что это?
  - Это я вас спрашиваю! - хватаясь за свой жезл, с угрозой выкрикнул ему Эрсин - это стрела! Что не видите?
  - Ну это кусок стрелы - все также меланхолично и рассудительно уточнил полицейский - это очевидно. Откуда вы ее принесли? Хотите, чтобы мы это расследовали? Пишите заявление, рассмотрим в соответствии со всеми сроками установленными...
  - Вы мне тут ваши шуточки не крутите! - ударил в стол кулаками Эрсин так, что бумаги брызнули во все стороны, повалился стаканчик для перьев, и едва не опрокинулась чернильница.
  - Откуда я знаю что это? Откуда вы вообще это принесли? - еще больше нахмурился инспектор. Повысил голос, теперь возмутился уже и он - вы показываете тут мне всякий мусор, не по существу орете здесь. А будете угрожать, и на вас управу быстро отыщем. Ваш сэр Ринья не всесилен, если он это забыл. Особенно перед Советом Конфедерации и мастером Динтрой. А вы и подавно здесь никто и ничто. Если вы заявляете о нарушении ваших прав, хотите расследования, объяснитесь.
  Эрсин глубоко вдохнул и выдохнул, отчего кабинет наполнился каким-то необычным терпким, неприятным, похожим на растительный, запахом. Обвел его полным ненависти взглядом уже неприкрыто пылающих оранжевым огнем, как топка печи, глаз и громко упал в кресло перед столом. Его лицо изменилось. Поплыло, потеряло свою прежнюю точеную форму и всякие человеческие черты. Вместо зубов наблюдающему за этой сценой из зала с роялем Вертуре показалось, что во рту Поверенного извивается множество мягких, коротких и толстых отвратительных желтовато-белых мясных личинок, а из самого рта при каждом слове, бросая тени на мебель и потолок, как будто из под перекосившейся маски, светит тот же, что и из глазниц, зловещий рыжий свет. Но, похоже, сам Эрсин в порыве бешенства не замечал этих, кажется непроизвольно происходящих с ним метаморфоз, либо, являя свой истинный облик, уже прямо угрожал полицейскому. Но как будто лениво наблюдающий за ним инспектор, казалось был совсем не впечатлен.
  - Этой стрелой прошлой ночью ранили Илву. В прошлый раз вы все свалили на Солько - подался вперед из кресла для посетителей, наклонившись над столом, с угрозой заявил, зашипел Эрсин. Вытянув руку, пренебрежительным щелчком пятерни сбросил стрелу со стола на колени полицейского.
  - И что? - спросил тот, прихватывая ее рукавом, со скучающим интересом разглядывая ее на просвет.
  - Вы и сами знаете что! - прошипел демонический Поверенный.
  - Это вы все сами знаете - вернул ему стрелу инспектор Тралле, достал из папки чистый бланк для заявления - а мне это ничего не говорит. Если вам все заранее известно, зачем вы вообще сюда пришли? Оставьте это здесь. Мы проведем экспертизу. Если все так, как вы говорите, найдем виновного и доложим...
  - Наконечник этой стрелы не извлечь! - как будто успокоившись и взяв себя в руки, с угрозой, тихо и вкрадчиво, так что Вертура едва смог расслышать его слова, пояснил Эрсин - он растекся по ее телу через кровеносные сосуды и пророс в ней.
  На его постоянно меняющимся лице промелькнула тень страха. Взгляд непроизвольно, на миг упал на лежащий на столе слева от инспектора пистолет. Поверенный еще раз тяжело вдохнул и спросил с новой угрозой в голосе, как будто это дело касалось уже его лично.
  - Откуда это? Что это за технология? Это номерные вам такие передают? У вас такого вообще не должно быть.
  - Если вы считаете, что не должно - выдал ему сохранную расписку на обломок стрелы инспектор и, подхватив древко листком бумаги, положил в ящик стола и с грохотом задвинул его - будем разбираться, что это. Подойдите к Лео, он опросит вас, я подпишу, поставлю печать и выставлю для лаборатории максимальный приоритет...
  - Вы мне тут ваш футбол выключите! - снова грозным, хорошо поставленным командным голосом, закричал Эрсин - слышите?
  Разговор пошел по второму кругу. Они еще какое-то время припирались наверху, пока Поверенный, окончательно растеряв все свои запал и силы в бесплодной борьбе с начальником отдела Нераскрытых Дел и, по всей видимости, нисколько не удовлетворившись, не покинул кабинет. Крикнув напоследок, что он еще разберется с ними, отправит под трибунал, уволит всех, с грохотом покатился вниз, где его уже ждал Алистер Дронт. С готовностью держа на локте плащ, слушая разговор наверху, все это время он мрачно и нервно вышагивал по залу вдоль столов, а когда Эрсин пробегал по лестнице, тут же подскочил к нему, перегородил дорогу, требовательно заглянул в лицо и заявил.
  - Я поеду!
  Эрсин молча и, как будто брезгливо, кивнул ему и жестом позвал его за собой.
  - Твари! Формалисты! Бездельники! По результатам проведенной проверки нарушений не выявлено! - удостоверившись, что их спешные шаги на лестнице затихли, и внизу ударила с ненавистью захлопнутая яростным пинком входная дверь, вскочил со своего стула, запрыгал по залу, с мстительным ядовитым самодовольством принялся ломаться и дразниться, весело закричал, доктор Сакс.
  - Да. Полиция Гирты даже с адских демонов три шкуры снимет - с едва сдерживаемой мстительной улыбкой с гордостью согласился, откинулся на стуле, заложил руки за голову, согласился, кивнул Фанкиль - а людей так вообще разрывает на куски.
  Снизу снова полыхнули бело-голубые огни фар.
  - Чтоб он с моста и сразу в реку - отходя от окна, мрачно покачал головой лейтенант Турко и осенил себя крестом. Вернувшись из служебной поездки по городу, он застал только развязку инцидента.
  Инспектор Тралле спустился в зал. Даже его обычный наигранный, полный ненависти вид не мог скрыть злорадного ликования. Глядя на него, Вертура был даже удивлен, его исполненным нескрываемого игривого злорадства видом.
  - Лео, остаетесь на дежурстве. Запритесь и не пускайте никого, кроме Германа. Мэтр Сакс, Йозеф, Марк по домам - распорядился начальник отдела Нераскрытых Дел, быстро подавив в себе было захлестнувший его восторг - Марк, Анну не ищите, ее вызвала Хельга. Идите спать и чтобы завтра утром не опаздывали. Все были к семи.
  
  ***
  
  - А вы, такая милая девушка, наверное, тоже принцесса? - словно плохо слыша, поворачиваясь к ней одним ухом, подставляя ладонь, вялым старческим голосом уже третий раз спросил у Марисы министр Динтра. Мариса поджала губы: по его расслабленному лицу было совершенно не понять, говорит ли он это серьезно или нет.
  - Нет, ваше сиятельство - с усилием над собой попыталась улыбнуться Мариса и сделала вымученно-вежливый книксен.
  - Очень жаль, очень жаль - затряс головой старый министр, и тут же, словно отвлекшись на какую-то внезапно посетившую его идею, отвернулся к стене. На этом их общение, к радости Марисы и подошло к концу. Окончательно потеряв к ней всякий интерес, отойдя от нее, сопровождаемый Фарканто, он проследовал в большую комнату, что располагалась рядом с лестницей, неподалеку от кабинета принцессы Вероники и, судя по всему, служила одновременно ей библиотекой и гостиной. Остановился перед просторной кроватью у смежной с коридором стены, на которую уложили бесчувственную от усталости рыжую Лизу. Молодой рыцарь было хотел сказать что-то, что-то объяснить ему, но министр предупредительно и резко поднял ладонь, сделал над спящей, какой-то, похожий на месмерический, пасс, и, не сказав больше ни слова, покинул помещение. Когда он ушел, Регина Тинвег вышла из библиотеки в коридор и пригласила всех войти. Пришли художник Гармазон со своей Эллой, Майя Гранне и барон Визра, Агнесс Булле и как будто совершенно не понимающий, зачем это его позвали на ночь глядя во дворец, граф Рейн Тинкала. После недолгой беседы с Хельгой Тралле подошла и сама принцесса Вероника. Вошла в зал, окинула быстрым взглядом гостей, радостно улыбнулась, села в кресло и притушила скрытые в стенах светильники до приятной спокойной полутьмы. Явились несколько молодых девиц и юнкеров. Женщины принесли и поставили на низкий просторный стол посредине комнаты блюда с бутербродами и зеленью, юноши расставили вокруг фужеры, крепкие напитки и несколько бутылок вина. Фарканто что-то тихо сказал лейтенанту Кирке, что все это время стоял снаружи в коридоре, отдал ему какой-то приказ, вошел в библиотеку и, закрыв за собой дверь, сел в кресло у изголовья кровати рядом с рыжей Лизой. Регина Тинвег, подобрав полы своей тяжелой красной мантии, присела на край кресла рядом со столом. Намотав на запястье широкий рукав, отведя за ухо челку, чтобы случайно не подпалить ее, начала зажигать свечи.
  Все расселись на диванах и креслах вокруг стола. Замерли, затихли в ожидании молитвы перед трапезой, или какого еще приготовленного для них герцогиней занимательного действа.
  - Анна, заплети мне косу! - громко и весело приказала принцесса Вероника Марисе, пересела вполоборота на диван и сложила на коленях руки. Мариса с готовностью подсела к ней, взялась за ее волосы, достала из поясной сумки гребешок.
  Граф Тинкала поднялся с дивана и, подойдя к столу, налил всем на треть фужера 'Черных Дубов'. Первый с поклоном поднес герцогине.
  - Благодарю - кивнула она прохладно, но все же приняла кубок и чуть улыбнулась в ответ.
  Воцарилась тишина. Барон Визра и художник Гармазон взялись за лежащие на столе украшенные старинными серебряными переплетами тома.
  - Вчера же мы смотрели совсем другие! - тоже потянувшись к одному, внезапно спохватилась Элла - я точно помню, я хотела досмотреть ту, с парусниками, с картинками, даже оставила закладку, но сегодня кто-то убрал их и положил эти...
  Принцесса Вероника снова улыбнулась.
  - Почитайте нам - повелительным тоном предложила она. Мечтательно и сладостно прикрыла глаза, вздохнула и откинулась спиной в объятия Марисы.
  - Почитать? - изумилась Элла.
  - Да, вслух. Любую из них - не открывая глаз, утвердительно кивнула, ответила герцогиня - уберите свет.
  Светильники погасли. В комнате стало тихо и сумрачно. За окнами, отражая электрические огни города, стояло пасмурное ночное небо. На столе ровным низким огнем в стеклянных стаканчиках теплились огоньки свечей. Таинственно отражаясь в фужерах и бутылках, оттеняли его желтоватое зарево. Фарканто подошел к ним, припал на колено и, прикрывая ладонью, чтобы не летели брызги, аккуратно задул их одну за другой. На какое-то мгновение все оказались почти что в полной темноте, но что-то неуловимо поменялось, и комната начала наполниться каким-то мягким и приглушенным, ночным, как за окнами снаружи, слабым, но достаточно выразительным для того, чтобы были хорошо различимы контуры предметов и лица собравшихся, свечением, чуть более ярким в углу, под широкими листьями какого-то похожего на пальму куста, где стояли кресла столичных гостей.
  Элла раскрыла наугад книгу, которую держала в руках.
  - Называется 'Старик без головы'... - прищурившись, чтобы приспособиться к темноте, нерешительно прочла она первое попавшееся заглавие. Смутилась, подняла вопросительный, недоумевающий взгляд на принцессу Веронику, но та ничего не ответила ей. Молчали и остальные. Элла пожала плечами и продолжила, стараясь читать без запинки - во времена правления светлейшего герцога Раймонда и герцогини Клариссы жил к северу от Гирты очень злой человек, имя которого лорд-герцог после его исчезновения приказал вычеркнуть из всех архивов и учетных книг и забыть. Этот рыцарь был очень жестоким и получал удовольствие от того, что истязал людей, и очень многих таким образом он погубил и еще больше покалечил. Но время брало свое, и старость подкрадывалась к нему, сковывала руки, морщила кожу, и с каждым годом оставляла ему все меньше и меньше сил. Чем ближе к нему подбиралась смерть, тем больше этот человек боялся Божьего Суда, потому что все явственнее чувствовал, что расплата неизбежна. Он очень раскаивался в своей прошлой жизни, совершал добрые дела, раздавал милостыню. Но Бог отвергал все его подношения и все, что он совершал, неминуемо оборачивалось злом: монахи покупали на его деньги вино, нищие убивали друг друга за богатое подаяние, сыновья и дочери его соблазнились о его наследстве и убили друг друга в страшной междоусобной вражде. Так Господь не принимал его лицемерного запоздалого раскаяния и нечестивых жертв, и рыцарь решил покончить с собой. Он принял яд, но яд не отравил его, а только еще сильней подорвал его здоровье, принес еще большие мучения. Он спрыгнул с башни, но не умер, сломал себе спину. Он приказал палачу, своему наперснику, что всегда был рядом с ним и в прошлом помогал ему в камерах пыток, отрубить себе голову, но у того дрогнула рука и он только еще больше покалечил своего господина, а сам убежал, испугавшись этого страшного знамения. Тогда рыцарь возроптал на Бога и призвал Падшего Ангела принять его в свой легион. В эту же ночь к нему явился некий человек с мечом, отрубил ему голову, положил ее в сундук и, посмеявшись над наивным смертным, сказал, что тот будет проклят до тех пор, пока не найдет свою голову и не вернет ее обратно себе. С тех пор безголовый изломанный старик ночами выползает из своей гнусной смердящей ямы, появляется на дорогах, слепым червем с перебитой спиной извивается в грязи, бросается на людей, убивает ночных путников, отрывает им головы и пытается их приставить себе на плечи, потому что по его злодеяниям, ни Бог, ни сатана не пожелали иметь дела с ним... А устрашенный этими жуткими событиями герцог Раймонд, что был женат не прекрасной леди Клариссе, узнав о них, сказал, что это Знак Божий и в назидание всем приказал навсегда вычеркнуть из архивов и учетных книг нечестивое имя этого злого и вероломного убийцы....
  Закончив читать, Элла подняла взгляд от страниц и вопросительно оглядела собравшихся. Барон Визра отнял голову от своей прозрачной пластинки, чуть улыбнулся. Поджав длинные тонкие ноги, он сидел как кузнечик на подлокотнике кресла Майи Гранне и был увлечен каким-то своим чтением.
  Художник Гармазон выставил руку вперед и с торжественным видом нарисовал всех сидящими на диване вокруг принцессы Вероники, что все также сидела, облокотившись о Марису и прикрыв глаза, мечтательно улыбалась, как будто читали историю о любви.
  - Прочти еще - энергично тряхнув головой в знак подтверждения своей воли, потребовала она.
  Элла перелистнула страницу.
  - 'Непослушание' - прочла она заглавье следующего рассказа в полной, все также стоящей в библиотеке, тишине. Толстые стены глушили все посторонние звуки, только за окнами шелестел холодный ночной ливень. Не было слышно ни голосов сидящих внизу, в трапезной, коротающих вечер за шитьем девиц. Ни псалмов, что сменяясь, без перерыва день и ночь, читали в смежной с ней домовой церкви дьякона. Ни спешных шагов в коридоре, ни бряцания лат назначенных в караул, несущих вахту в холлах и на лестницах юнкеров и рыцарей. Ни один голос, ни один звук не доносился снаружи, как будто во всем флигеле, что соединялся с основным корпусом дворца аркой, с двумя галереями, сейчас надежно перекрытыми крепкими, наглухо запертыми дверьми, не осталось никого, кроме принцессы и ее собравшихся в этой комнате гостей.
  Фарканто и его лежащая на кровати на боку, укрывшаяся для тепла толстым плащом рыжая подруга, Барон Аристарх Визра, что уже погасил свою пластинку и с интересом наблюдал за происходящим, его спутница из леса, Майя Гранне, граф Рейн Тинкала, Гармазон, Элла, Агнесс Булле, Регина Тинвег и Мариса: все, кто был в это зале, кого герцогиня зачем-то позвала в этот вечер к себе, замерли, приготовившись слушать новую историю.
  - Читай - приказала принцесса Элле.
  - 'Непослушание' - прочла она на этот раз с выражением, четко и ясно - один монах хотел уйти в лес на скит, но старец его не благословил. Монах очень скорбел и все хотел уйти в черный лес. Он считал себя готовым к схиме и полагал, что духовник, старенький настоятель, тот, что когда-то был лавочником, но потом ушел в монастырь, ошибся в нем, и нарочно не дает ему принять это добровольное испытание, потому что соблазнился и боится что, закалив свою душу молитвой, постом и безмолвием на скиту, его духовный сын станет святым и займет в обители его место. Так рассуждал ищущий подвига монах и, наконец, решил уйти без благословения. Он пришел в черный лес и там построил себе шалаш. Но когда наступила ночь, он увидел в сумерках что к нему идет какой-то человек, держащий в руках цепь. Человек дал монаху цепь и сказал: что же ты на скит ушел, а вериги забыл. Надень на себя, будут тебе вериги. Надел на себя монах цепь, поблагодарил гостя и человек ушел. На следующий день незнакомец пришел вновь, принес власяницу и говорит: ты хочешь быть святым, а власяницу и забыл. Надень ее, будешь как святой во власянице. На третий день снова в сумерках пришел человек принес веревку и сказал: ты ушел на скит, у тебя есть вериги и власяница, значит ты святой. И вот на этой веревке я тебя, такого святого, и повешу. Так он и сделал. Через неделю нашли его монахи в черном лесу и дивились: повесился брат высоко на дереве в три обхвата шириной, куда никто не мог подняться просто так и, чтобы снять его, пришлось им идти обратно в обитель за длинной лестницей.
  Снова воцарилось молчание. Бутылки, что стояли на столе, из которых Регина Тинвег наполняла кубки, наполовину опустели.
  - Вероника... леди Вероника - наконец обратилась Элла к герцогине и смущенно прибавила - что происходит? Зачем все это?
  - Ни за чем - просто ответила та. Освободилась от объятий Марисы, поднялась на ноги, неторопливо прошлась по комнате, сделала плавный жест рукой, произнесла печально и тихо - девочка подросла, вернулась домой, пожила среди родни, поняла, что всю жизнь она занималась не тем чем нужно, решила позвать старых друзей, но и ничего прежнего в ее душе уже больше нету... Рейн! - внезапно обратилась она к графу Тинкале, что стоял у окна, держа в руке кубок, задумчиво смотрел на ночные огни и крыши Гирты.
  - У? - обернулся, блеснул очками, ответил тот и, облокотившись о подоконник, скосил глаза поверх фужера.
  - Или сэр Тинкала? - игриво и вкрадчиво уточнила принцесса Вероника.
  - Можно Рейн - улыбнулся, с готовностью ответил граф.
  - А знаете, Рейн, мне нужен муж - деловито призналась она так, словно просила принести ей мятных пряников с вином, отчего граф вздрогнул, поджал локти и непроизвольно отстранился.
  - Мы почти не знакомы, но вы мне почти как брат, Рейн - продолжила она так, как будто кроме них двоих, в зале никого не было. Пристально глядя на него, подошла к нему в упор. Наседая на него, как будто размышляя вслух, продолжала свою речь - вы рыцарь славного Фолькарта, Булле по крови и вполне подходите, чтобы стать наследником сэра Вильмонта и законным герцогом Гирты. Вы станете отцом моих детей, которые будут править этим городом с подобающим христианским правителям благочестиям... Простите, я забыла ваши полные титул и имя...
  - Леди Булле...
  - Вероника.
  - Я... - совсем было смутился граф, но быстро взял себя в руки, обернулся к собравшимся, выпрямился, облокотился о подоконник, отставил вбок ладонь, как студент с указкой, готовый отвечать экзамен у доски. Произнес с некоторым волнением, представился всем собравшимся - Рейн Ортвин Тинкала. Старший сын Ортвина Сигфреда Тинкалы. Наследный принц графства Фолькарт...
  Принцесса Вероника широко заулыбалась его словам и, не дав договорить, обхватив его руку обеими руками, крепко прильнув к его плечу щекой, сказала ему, тоже обращаясь одновременно ко всем.
  - Рейн, здесь все мои друзья. За исключением тех, кто сейчас по долгу службы охраняют спокойствие Гирты в эти непростые дни. Но вы здесь впервые. Вас никто не знает, Рейн, расскажите нам немного о себе, кто вы такой, откуда вы, зачем вы приехали.
  - Фолькарт небольшой город... Я учился в Мильде, в морском училище. Я думал поступить на службу к сэру Эмери, но отец не хотел портить отношения с сэром Вильмонтом и...
  - Вы хотели повести флот на Гирту, Рейн? - изменившись в лице, крепко сжав его локоть правой рукой с застывшей неискренней улыбкой, но глядя на него уже пронзительным и холодным взглядом готового нанести удар палача, строго потребовала ответа герцогиня. В ее свободной руке тускло сверкнул широкий и длинный, зловещего вида нож, что все это время был спрятан в ее рукаве. Глухо щелкнула сталь: Фарканто в углу сделал неверное движение, подцепив большим пальцем за гарду свой меч. Проснувшаяся за их разговором рыжая Лиза повернулась на бок, поудобнее подложила руку под голову, молча следила за происходящим у окна. Барон Визра все также сидел, поджав колени, опустив кучерявую голову в свою пластинку, но уже нисколько не скрывая, что исподлобья разглядывает остальных гостей. Уже пьяные от крепких 'Дубов' Гармазон и Элла недоуменно заморгали, как будто пытаясь понять, что творится вокруг и как теперь себя вести. Регина Тинвег сжала пальцы. Словно в предвкушении крови, немигающим, хищным взглядом уставилась на герцогиню. Майя Гранне еще сильнее оскалилась в торжествующей кровожадной улыбке, с которой сидела, сжав кулачки и скрестив на груди руки, откинувшись на подлокотник своего кресла. Только юная герцогиня Агнесс, что утомившись за день, уже давно, еще во время чтения, уснула в своем кресле в углу, никак не отреагировала на случившееся.
  Воцарилась напряженная тишина.
  Лицо графа изменилось, исказилось страхом и смятением. Он стыдливо опустил глаза в пол, произнес сдавленно и тихо.
  - Вы знаете историю нашей семьи...
  - И теперь вы еще посмели явиться ко мне, чтобы требовать моей руки!? - яростным, не сулящим ничего хорошего ледяным тоном, заявила герцогиня, тяжело задышала, подняла нож и все также крепко удерживая графа под локоть, коснулась острием его шеи. Ее взгляд стал сумрачным и диким, горящие безумием глаза бешено мерцали, властным, непреклонным и выжидающим взором обводили собравшихся гостей.
  - Да, ваше высочество... - оправдываясь, кивнул граф, даже не пытаясь сопротивляться угрозе - то есть нет...
  - Анна! - повелительно и громко, так что Гармазон и Элла встрепенулись в своих креслах, обратилась принцесса Вероника к Марисе и, опустив нож к животу графа, отвела его для удара, чтобы вонзить, вспороть его снизу вверх - нужен ли мне такой муж? Нужен ли нам такой Герцог? Скажи свое слово, сестра, ты же разбираешься в мужчинах!
  Мариса замерла. Единственное что пришло на ум, это слова молитвы. Мысленно перекрестившись на иконы, что лакированными окладами и нимбами мерцали в алькове в полутьме, повинуясь какому-то внезапному, вдохновившему ее порыву, смело встала и, глядя в глаза грозной герцогине, ответила.
  - Оставь его! Он простой человек!
  И тут же осеклась, испугавшись своей дерзости.
  - Да неужто? - обвела туманным взглядом присутствующих, напряженно замерла, страшно и пренебрежительно воскликнула принцесса.
  - Не сказал бы что простой, моя леди - покачал головой, поморщился, зловеще улыбнулся Фарканто, что как бы невзначай все это время держал за рукоять свой длинный меч.
  - Да, забавно - пожал плечами барон Визра - но Аксель дело говорит.
  - Вероника! Что вы делаете! - наконец осознав, что происходит, подали голос, испуганно воскликнули Элла и Гармазон.
  Регина Тинвег бросила на них быстрый презрительный взгляд, но не сказала ни слова, замерла, еще крепче вцепилась своими острыми ногтями в подлокотники кресла.
  - Какая ты злая, Вероника! - сонно и тяжело вздохнула с кровати рыжая Лиза, прибавила с наигранной картинной обидой - не буду с тобой дружить!
  - И ты бы и взаправду его зарезала? - удивленно спросила Майя Гранне.
  - Этим? Нет конечно! - уже своим обычным тоном ответила, внезапно засмеялась герцогиня - просто вспомнила то аниме, 'Герцог и кот'. Косплей еще по нему делали, когда на первом курсе, учились.
  И, резко хлопнув обескураженного графа рукавом, продемонстрировала ему нож, с силой провела по своей ладони тупым, предназначенным для тренировок и отработки упражнений, лезвием.
  - Рейн, а вы что, серьезно думали, приедете тут и прямо с палубы, вертя одной рукой штурвал, женитесь на мне? - отпуская его локоть и отходя на несколько шагов, обозначая дистанцию, насмешливо спросила она у графа Тинкалы.
  - Вероника... - только и выдохнул он - леди Булле... Это...
  - Мистерии! - радостно воскликнул, догадался барон Визра, убирая свою пластинку в планшет - вы позвали нас всех, чтобы сыграть и узнать наши истинные характеры, намерения и мотивы! Мы тоже играем в такие игры, но с таким погружением это в первый раз! Это было просто великолепно!
  Принцесса взяла со стола колокольчик и энергично позвонила им. В комнате стало светлей. Щелкнул дверной замок, вошли Оливия Кибуцци, Хильдегард, и еще одна красивая молодая фрейлина, принесли густое черное юво, холодные закуски, салаты, хлеб и приправленный чесноком и сыром майонез. Вошел Вальтер Кирка, склонился к своей жене, тихо сказал ей что-то на языке людей Мирны, на что та радостно заулыбалась, зажмурилась, обхватила его руками. Прижавшись к нему, ответила ему похожими словами с сильным местным акцентом. Пришел Корн, снял мокрый от дождя плащ, сел в кресло рядом с юной герцогиней Агнесс.
  - А? Что-то случилось? - когда рука молодого рыцаря обняла ее за плечо и ласково коснулась ее нежной шеи, проснулась, томно воскликнула она.
  - Рейн! - присаживаясь на край тахты, быстро крестясь на иконы, весело обратилась ко все еще бестолково моргающему у окна графу принцесса Вероника. Держа в руке бутерброд, указала ему пальцем на низкий стол и подносы с кушаньями - вы что обиделись? Ой, ну все, идите к нам, садитесь есть.
  
  ***
  
  Вертура пришел домой. Рыжий свет из распахнутой настежь двери комнаты консьержа падал на черно-белые шашки пола, отражался от деревянных панелей и крашеных нарядной белой краской сводов и стен. Детектив заглянул в нее, спросил, не приходила ли Мариса, но старики не ответили ничего. Только лукаво переглянулись, а знакомый вахтера, тот самый, в непропорционально огромных очках и широченных черных, не по возрасту модных брюках, подкрутил торчащие усы, отложил колоду каких-то карт с надписями, сложными рисунками и цифрами, хитро и таинственно заулыбался, внимательно уставился на полицейского. На большом столе перед ним была разложена расписанная узорами картонная доска: они снова играли в какую-то замысловатую игру, вносили записи в тетрадь, сверялись с толстой книгой. На стене висели часы. Но не обычные, а со множеством стрелок, похожие на сложный навигационный прибор. Только сейчас Вертура обратил внимание, что их асинхронная пульсация больше походила на беспорядочный стук дождя, чем на ритм отмеряющего точное время механизма. Рядом с часами, на стене, висел по виду древний, потертый арбалет с бахромящейся на петлях тетивой, сплетенной из тонких металлических жил.
  - Если что, кричите - загадочно посоветовал консьерж и, не сговариваясь, он и его оппонент по игре, оба набили трубки и дымно закурили.
  Вертура пожал плечами и поднялся к себе в комнату. Он не стал растапливать печь, просто съел хлеба с сыром, запил его холодным кипятком из котелка, погасил керосиновую лампу, разделся, прочел на ночь 'Отче наш', быстро перекрестился и лег в постель.
  Сон не шел к нему. Ему мнилось, что сейчас тихо откроется неплотно закрытая дверца в маленькую смежную комнату с титаном, клозетом и бадьей для мытья, и оттуда бесформенной горбатой фигурой, громко и стремительно ковыляя на переломанных ногах, скребя руками по полу, появится темная, с желтыми пылающими глазами и острыми зубами тварь. Вцепится в него, страшно и молча навалится всем телом.
  За окном на проспекте, вроде бы совсем близко, но по ощущениям, словно в другом, недосягаемом мире, проходили припозднившиеся прохожие. От фасадов домов отдавалось эхо редких колес и копыт, но от присутствия рядом людей, не становилось ничуть не спокойнее и не легче. Вертура был один в пустой квартире наедине со своими страхами, тревогами и таящимися в сумрачных тенях, ожидающими, когда он задремлет, чтобы явиться к нему и напасть, чудовищами из темноты. Думая эти беспокойные страшные мысли, детектив даже специально повернулся на бок и подвинулся к краю кровати, чтобы видеть, что происходит на полу, но это нисколько не прибавило ему уверенности, так что в конце концов он встал, засветил керосиновую лампу, проверил защелку на двери в смежную комнату, взял с полки крест положил его рядом с собой на подушку и тут же, у изголовья, пристроил к подлокотнику кресла свой меч. Снова лег и, перекрестившись, закрыв глаза, через силу попытался подумать о чем-то хорошем, успокоить свои тревожные мысли.
  Ночью ему привиделся какой-то беспокойный и неприятный сон, полный каких-то неясных резких образов и картин. Но сколько он не пытался, потом он так и не смог вспомнить, что ему снилось.
  
  ***
  
  В одиннадцать вечера во дворце объявили отбой. Лейтенант Кирка раздал приказы несущим вахты кавалерам и юнкерам, быстро пробежал глазами записку из полицейской комендатуры, что принес припозднившийся курьер, отнес ее герцогине. Та прочла ее, улыбнулась и, разорвав ее в мелкие клочья, сказала сжечь.
  Когда караулы и смены были назначены, а двери закрыты, Фарканто и барон Визра вернулись в библиотеку. Фарканто к рыжей Лизе, что после укола доктора снова спала тяжелым беспробудным сном, барон к Майе Гранне, которую принцесса приставила следить за своей наперсницей. Оба отказались идти в свои комнаты, сказали что подежурят, поспят на диванах и в креслах прямо здесь.
  Марису герцогиня позвала с собой в свою спальню, угловую комнату, одну из смежных с библиотекой. Тут, в уютном, с высоким светлым потолком, помещении с двумя большими окнами на запад и на юг, была просторная кровать. Напротив нее стоял мягкий, уже заранее застеленный белой простыней и одеялом низкий диван, а между ними, спиной к окну, в каком удобно читать, не портя себе глаза в полутьме комнаты, мягкое кресло. Еще здесь были два стола: один маленький, между креслом и постелью герцогини, второй большой, в изголовье дивана, что был приспособлен под домашний сад со множеством живых, в полутьме напоминающих один огромный разлапистый куст, комнатных цветов. Заключенная в массивную раму, высокая, почти от пола до потолка картина - портрет какой-то красивой женщины в архаичном тяжелом одеянии с длинными, до колен, рукавами, украшала стену у входной двери.
  Герцогиня жестом указала Марисе помочь ей раздеться. Сменив свою торжественную мантию на длинную ночную рубаху и умывшись в соседней комнате, прочла вечернюю молитву, приняла лежащие на столе рядом с будильником лекарства и легла. По ее мысленной команде окончательно потухли и без того слабые, едва озаряющие стены и потолок невидимые, скрытые в стенах светильники. Осталось только пасмурное зарево за окнами и желтые отсветы улиц на потолке.
  - Умойся и ложись - лежа поверх одеяла, откинувшись на большой подушке, не глядя, указала она на диван Марисе.
  Вернувшись из ванны, та подошла к своему спальному месту и, сняв мантию, легла. В комнате была открыта форточка и влажный, холодный ночной ветер наполнял ее ароматами подступающего сентября и мокрых дубов, растущих во двориках далеко внизу, под окнами, у подножья высокой скалы. Но как только Мариса укрылась одеялом - толстым, мягким и слегка отдающим ароматным стиральным порошком, ей тут же стало как-то по-особенному уютно и тепло, как бывает только в гостях, когда очень устал и ложишься на непривычную, но очень удобную и мягкую постель. Заложив руку за голову, какое-то время она молча лежала, приглядывалась к нависающим над ней темным зарослям, рассматривала неверные тени переплета оконных рам в тусклых желтых отсветах улиц и далеких окон расчертивших высокий белый потолок.
  Так прошло несколько минут.
  - А поехали кататься - внезапно повернулась на бок, предложила принцесса Вероника - возьмешь Марка. Позовем Майю с Визрой. Можно Давида с Эллой... У Августа есть загородный дом. Он не откажет мне приехать с друзьями. Проведем хоть вечер как нормальные люди, без всей этой беготни...
  - Если леди Тралле отпустит... - ответила Мариса и тут же сама чуть не засмеялась над своей глупой репликой.
  -... Одолжим ипсомобиль у сэра Вильмонта - рассудительно продолжала герцогиня - а можно попросить и у мастера Динтры... На нем можно переместиться куда хочешь. Хоть на обратную сторону земли. Видела такое? Я тоже не видела. Таких даже в Столице ни у кого нету. Вот будет номер, если его закусит в каком-нибудь дереве или стене.
  - А это опасно? - внезапно заинтересовавшись, спросила Мариса.
  - Нет - с улыбкой ответила герцогиня - там происходит полное замещение в пределах границ объекта. Но без сноровки застрять в скале или в воде - пустяковое дело. Так что лучше ипсомобиль сэра Булле. Он, куда ему укажешь, туда и едет. Так как тебе?
  - Я предложу - почувствовав, что с ее мнением считаются, важно ответила Мариса - у нас решает Марк, если он одобрит...
  Принцесса Вероника улыбнулась.
  - Вот ирония. Тебе достался принц, а ко мне в мужья лезут одни солдафоны, торгаши, корабельщики и епископский племянник, который сам же от меня и бегает. Даром что его отец бандит похлеще Августа. Спирт с Гонзолле хлебать и мужичье плеткой лупить, вот и все его заслуги, а туда же, женихом себя возомнил.
  - Это вы про Бориса? Я тоже про Марка так думала, как увидела... - отозвалась, согласилась Мариса - мямля, ничтожество, сплетник, подкаблучник, неряха и трус. Что ни спросишь, ничего не знает, ничего не умеет.
  - И передумала?
  - Да нет, все сходится, все так и есть.
  - Тогда зачем он тебе такой?
  - А я и сама не знаю... - уклончиво ответила Мариса, едва сдерживая радостный смех, чем вызвала у герцогини улыбку - а может и Борис ваш тоже на самом деле ничего?
  - Так пусть хотя бы приедет. В любви признается, цветов привезет, на коне покатает. Посватается как нормальный человек! - с упреком и какой-то детской обидой ответила принцесса, рывком перевернулась на спину, заложила руки за голову, выгнулась, нетерпеливо тряхнула ногой - не мне же к нему напрашиваться, как он надоел! Скажу Августу привезти его сюда в кандалах, протащить за ипсомобилем по всей Гирте... А я и совсем забыла, будет же охота. Поедете с нами.
  - Да, конечно... - изумившись случившейся между ними беседе, ответила Мариса и запоздало прибавила - благодарю вас за доверие, моя леди...
  - Ага - рассеянно кивнула герцогиня, прикрыла глаза и мечтательно улыбнулась каким-то своим мыслям.
  Усталость беспокойного дня и тревоги клонили в сон. Но этот короткий и веселый разговор навеял приятные и радостные мечтания о лесе и деревянном доме, где горит жарко натопленная печь. Где много гостей и свечи на столах, все друзья, знакомые и друзья друзей. Где кружки и кувшины юва, передержанное в котле на открытом пламени, отдающее гарью рагу, сметана, лук и уже подсохший с дальней дороги черный хлеб. Арфист наигрывающий энглины и оружие оставленное на стойке у стены. Где все за одним столом, такие молодые, радостные и счастливые. Где с улицы слышался звон раскалывающего поваленное дерево топора, бряцание лошадиной упряжи и деловитый мужской разговор о совершенно неактуальных вещах на крыльце. Тяжелый накинутый на плечи плащ, острая хвоя и теплый, еще не остывший после жаркого дня гранит. Осторожные, непривычные шаги босиком и студеная вечерняя роса, от которой холодит все тело. Верховая прогулка по лесу, бутылка вина, прихваченная с собой, важные слова на закате на крутом берегу реки и холодная сырая ночь, когда возвращаешься к покинутому еще с вечера дому, к жаркому очагу и веселью уже в полной темноте.
  - Напиши об этом в своей книге... - как будто почувствовав все, о чем она думает, прошептала принцесса Вероника. Но Мариса уже спала, или просто задумчиво промолчала. Ничего не ответила ей на эти тихие слова в темноте.
  
  ***
  
  Глава 21. Белая Могила (Четверг)
  
  ***
  
  Стояло ясное, ветреное и холодное утро. По небу стремительно мчались клочковатые серые облака. В зале отдела Нераскрытых Дел были распахнуты настежь все окна. За ними качались, шумели листвой рябины, навевали мысли об осеннем боре, фляге с горьким красным вином, печеных сардельках, жареном хлебе и костре.
  Прогулявшись с утра по свежим, умытым ночным дождем, улицам, сделав небольшой крюк по набережной через университетский квартал, детектив явился на службу в приподнятом, даже почти веселом настроении. Он думал что увидит там Марису, но, узнав что она до сих пор не вернулась, был опечален. Усевшись за свой стол, с тоской и тревогой думал о ее важном ночном поручении, пытался не подавать виду, насколько он не рад такому положению вещей.
  - Анна вчера ездила во дворец - безошибочно разгадав его беспокойные мысли, подошел к нему, присел на край стола, заглянул в лицо, ободряюще кивнул Фанкиль - по личному приглашению леди Вероники.
  - Выдаст ее кому-нибудь из своих - мрачно хохотнул лейтенант Турко - раз и все. И ничего уже не сделаешь. Они там это умеют. Вот только недавно совсем было...
  - Йозеф, заканчивайте. Не видите, страдает человек - бросил коллеге, поморщился рыцарь.
  Но Вертура промолчал, не стал вызываться в дискуссию. Из длинного коридора загремели шаги. Громыхнула дверь, в зал вошел инспектор Тралле, навис над столом доктора Сакса, нахмурился и строго потребовал.
  - Густав, вы пишете книгу о животных? Разбираетесь в них?
  - Моя будущая монография 'Драконы и кошки'! - расплылся в восторженной улыбке доктор, приготовившись начать свои путанные, пространные объяснения писателя, рассказывающего неопытному слушателю о своем очередном неоконченном шедевре - ну, это такие архетипы...
  - Не надо мне объяснять, я не зоолог - резко перебил его полицейский - идите, берите у Лео кота, несите его к Хельге. Поможете ей с ним.
  На плацу ревел рожок сержанта, толпилась многочисленная и незнакомая вооруженная молодежь. Одетые в старые заношенные, наверное еще отцовские, подшитые металлическими пластинами жилеты и казенные серые войлочные плащи, вооруженные копьями и щитами, по приказу капитана Кроксена дружинники встали вдоль фасада комендатуры и замерли по стойке 'смирно'. В больших и чистых с недавнего дождя лужах отражалась холодная небесная синева. Бряцала упряжь всадников, то и дело ржали, со звоном удил трясли головами лошади. От каретного ряда доносился мерный звон слесарного инструмента. На холодном, почти по-осеннему свежем, порывами задувающем с реки ветру хлопали знамена, покачивались на копьях звеньевых высоко поднятые вымпелы. От его сильных, напористых порывов громко шумели кроны тополей, раскачивались, бились листвой в окна, растущие перед фасадом рябины. Какой-то полицейский лейтенант, что долго стоял, задумчиво наблюдал смотр квартального ополчения внезапно улыбнулся и сказал, как будто сам себе.
  - Бригада Кроксена! - и, развернувшись, неторопливо пошел прочь.
  Пока Вертура, Фанкиль и лейтенант Турко седлали коней, к ним подошел неугомонный доктор Сакс. Для равновесия вытянув в сторону руку, он нес не плече тяжелый туесок с котом Дезмондом.
  - А слышали о кровавой кошачьей луне? - громко и радостно заявил он так, что все кто был на сеновале и под навесом отвлеклись от своих дел, недовольно обернулись в его сторону. Даже кошки, что сидели на балках и у стены, чтобы не попасть под копыта лошадей повернулись к нему, как будто заранее догадавшись, о чем он будет говорить. Замерли, уставились на него внимательно и сердито.
  - Кошачьи патриархи могут вызывать ее! - показывая себе за спину, с гордостью, что сообщает всем то, что кроме него никому неизвестно, продолжал доктор - тогда все кошки в округе звереют, нападают на людей и животных и разрывают на куски!
  - Да не может такого быть! - весело и наигранно-иронично крикнул ему какой-то молодец из-под крыши. Лейтенант Турко презрительно хохотнул, и полицейские тронули лошадей.
  Фанкиль предложил поехать через проспект Цветов через северную Гирту. Свернули от ворот комендатуры налево, и, миновав два квартала, улицы Гамотти и Котищ, свернув на углу у Большого дома, спустились по проспекту до площади с пятью углами, церковью и растущим посредине деревом, с которой, в просвете между высоких плотно стоящих домов, была видна набережная, скала на противоположном берегу реки и шпиль Собора Последних Дней. Свернув с площади, проехав кварталами и узкими улицами с тесными палисадниками и высокими чугунными решетками, где вчера гулял детектив, выехали к реке. Неспешно продвигаясь в потоке повозок и пешеходов, любуясь мерцающей на солнце холодной водой, живописными фасадами, синими просторными окнами, облаками над башенками и острыми крышами, направились к Инженерному мосту. Переехав через него, выехали на площадь к собору Христова Пришествия.
  Проезжая по ней, любуясь умиротворяющей панорамой вокруг, глядя на умытые ночным дождем фахверковые фасады и окна, на величественные очертания храма и окрестных крыш, детектив заулыбался: сегодня здесь все было совсем иначе чем вчера. Над просторной площадью стояло пронзительное синее небо, ярко контрастировало с черной, истертой до блеска брусчаткой и черными камнями стен. Летали веселые и деловитые галки, ходили многочисленные люди, проезжали повозки и всадники. Мерно звонил колокол, эхо его гулких ударов и голосов многократно отражалось от высоких домов и скал, раскатывалось над гладью, мерцающей ясными солнечными бликами, реки. В стороне от торгового ряда в глаза Вертуры бросилась длинная и многолюдная, ведущая в ворота на двор храма очередь. В основном за бесплатной едой для нуждающихся стояли нищие и женщины с детьми, но среди оборванных, опустившихся пьяниц и усталых пожилых мастеровых, он заметил и несколько граждан одетых намного лучше чем он сам. Впрочем, монаху на раздаче было все равно: каждому пришедшему, кем бы он ни был, полагалась большая тарелка супа и кусок аккуратно нарезанного, сложенного в устланные свежими льняными тряпочками корзины черного хлеба. Рядом с раздачей стояла большая жестяная коробка с крестом - каждый желающий мог отблагодарить епархию за еду, кинуть в нее несколько монет.
  - Тут бани неподалеку - деловито указал куда-то вниз по улице лейтенант Турко - по четвергам мытье для неимущих. Пускают бесплатно, только очереди большие. Можно до ночи простоять и уйти ни с чем. Приходит пол Гирты.
  Обсуждая район, полицейские миновали площадь. По проспекту Булле выехали к восточным воротам, миновали базар, что был устроен в пространстве между куртиной бастиона и равелином. От местных постовых узнали, что ночью за стенами была большая драка, а когда выехали за внешние ворота, увидели и черный госпитальный фургон, рядом с которыми штабелем лежало несколько укрытых темными грязными саванами мертвых тел. Несколько жандармов сидели в повозке, безразлично смотрели по сторонам. Полицейский доктор листал свою папку, царапал пером, вносил в бумаги пометки. Идущие в город возчики и пешеходы бросали на них быстрые взгляды, щурились на солнце, насмешливо кивали на убитых.
  Неподалеку от ворот на хорошо утоптанной площадке видели насаженный на кол, изрядно исклеванный вороньем труп с жердью, повязанной к раскинутым рукам и спине. В ногах у него была табличка с надписью: 'Кто отверг законы Божьи и Христа, тот и жить недостоин'. Ниже было подписано незнакомое имя и 'по приговору суда, с личного разрешения его высочества герцога Вильмонта Конрада Булле казнен без права реабилитации. Исполнитель: Марк Иоганн Тинвег'. Кем был этот приговоренный без права реабилитации, ни Фанкиль ни лейтенант так и не пояснили. На вопрос же Вертуры рыцарь только улыбнулся и бодро указал на надпись чубуком, явно давая понять, что комментарии не нужны. Детектив не стал допытываться, утвердительно кивнул, уставился на огромного лохматого буйвола с колокольчиком на шее и клеймом на рогах, что лежал неподалеку. Глядел на дорогу, меланхолично жевал траву, нисколько не смущаясь таким соседством.
  Сразу за глиняными карьерами начиналась деревня гончаров. На плотно утоптанном поле стояли скрип трущегося дерева и веселые детские голоса. Те мальчишки, что помладше, прыгали в корытах, месили синюю и серую глину, толкались, бросались друг в друга комьями, лепили из них горы аппетитных жирных котлет. Те кто постарше помогали дедам, отцам и братьям. Копали, подносили сырье, вращали колеса, относили готовые изделии на сушку и обжиг: над крышами сараев то там то тут торчали дымящиеся трубы, а в темноте сараев рыжели горячие топки печей. Дальше, по дороге, за полем с капустой, в отдалении от мастерских, одиноко стоял большой, многоэтажный каменный дом. Перед фасадом, за серой, сложенной из осколков скал, изгородью, в подвешенном над открытым очагом котле, кипела вода. Жены, сестры и дочери мастеров из гончарной слободы, на время оставив роспись посуды, которой они целыми днями занимались рядом под навесами, сидели вокруг него, чистили и резали овощи, готовили обед для своих мужчин.
  Вооруженный луком и плеткой жандарм в черной кожаной куртке, наверное местный надзиратель, прогуливался верхом. Патрулировал слободу, дымно курил, жевал пирожок, обозревал окрестности. Лейтенант Турко приветствовал его, как старого товарища, подмигнул, рассказал веселую шутку, но тот нахмурился еще больше, как будто держал на коллегу зуб, сказал что он занят, отвернулся, пришпорил коня куда-то в сторону Гирты.
  Впереди и по левую руку от дороги, на плоской скале у самой реки, возвышался массивный черный кронверк с тремя округлыми башнями, увенчанными острыми шпилями черепичных крыш: тот самый замок Этны, что детектив еще вчера рассматривал в подзорную трубу. Угловатый, вытянутый вверх, в восемь этажей высотой, с просторными и высокими арочными окнами на двух верхних ярусах и узкими бойницами на нижних, он больше напоминал какой-то, замысловатый и мрачный дворец великана-людоеда, чем городское укрепление. Лейтенант Турко опустил свою флейту, в которую начал обиженно дудеть сразу после встречи со знакомым и внезапно заявил.
  - А слышали ту историю? - мрачно и задумчиво обратился к детективу - Анна не рассказывала, про эту семейку? Нет? Я тогда служил на базаре, он тогда был прямо в поле, на месте Гончаров, это где мы только что проехали. Ну, это еще когда сэр Халмар был комендантом южной Гирты. Графиня Этна Старшая все время донимала нас. Если к ее столу не доставало чего-нибудь ее слуги шли на рынок и брали прямо с лотков. Каждую неделю у нее были приемы, она приглашала к себе людей из Круга и они устраивали оргии. Вон там в комнатах, за тем большими арками на верхнем этаже. Со стен и из домов все было видно. У них там еще был барабан, в который они ночами колотили. А как-то приехали какие-то артисты, она позвала этих циркачей к себе, отобрала троих самых молодых, а ночью, натешившись с ними, приказала отрубить им всем головы. Мы тогда еще должны были приехать забрать их, но в ту ночь была драка в кабаке. Сэр Ринья Младший с компанией подожгли его, подстерегали и убивали всех, кто пытался выбежать. У нас тогда не было ни свободных людей, ни фургонов, так что эти трое так и остались с отрубленными головами прямо там, в крепости. Там внутри такой узкий, мощеный булыжниками двор, множество арочных окон и галереи. Ночью была сильная гроза, это тогда сгорело старое здание ратуши. А графиню наутро нашли задушенной в своих комнатах и трое циркачей с отрубленными головами лежали в ее кровати вокруг нее. Тогда еще наш доктор как-то шепнул, что у нее со всех сторон было их семя и что так быть не может, потому что все должно было вытечь сразу же после смерти. Вот так вот. Когда люди не могут покарать злодея, его карает Бог.
  - Как вы тут жили, раз тут такое было? - выждав паузу, мрачно спросил детектив.
  - А что намного лучше стало? - разозлился, скривил губы, сверкнул глазами лейтенант - также как и сейчас живем, также и тогда жили. Как все обычные люди. Утерся, глаза в землю опустил и молча пошел прочь, пока шестопером не дали по башке. Мастер Халмар для Круга был своим, а мы были его подчиненными, так что нас, надзирателей и егерей, если куда не надо не лезли, не трогали, и мы в их сторону тоже не смотрели. А сейчас что? Вон они все, жандармерия, Лиловый клуб, магистрат, подрядчики, банкиры, главы районов, всё те же лица. Они тут хозяева, как были так и остались все. Как будто они вдруг судом праведным друг друга засудят и на каторгу сошлют. Ага, жли. Это только Дорсы с ними открыто враждовали, потому что думали, что самые сильные и смелые. Не местные они, не наши. Их сюда лет сорок назад сэр Август и сэр Дуглас по старому знакомству пригласили, а те как обосновались, привилегии и владения оформили, тут же начали свои дела крутить. Тоже, как все, хотели себе кусок от Гирты оттяпать, да побольше и пожирнее... Отец Бориса, брат нашего владыки, знаете кто такой был? Борис не рассказывал? Это сейчас он всем заливает, какие они нищие церковники-бессеребренники. Думает, что все уже забыли. А Дорс Старший все свои капиталы сделал на юге. По степям катался, язычникам черномазым головы рубил. И все бы хорошо, вот только честные служаки золото сундуками с войны не привозят. Всякое о нем говорили потом, много чего он там делал... В общем отличился так, что его запомнили, а потом еще в Лире как военного преступника хотели судить. Но так и не судили, может с кем надо поделился, может не таким уж и злодеем был. Помню его, видел тогда часто. Везде он ездил, по всему герцогству у него дела были. Все тогда думали он за Гирту, за сэра Вильмонта, а оказалось никакой он не патриот, сам себе на уме. А Борис весь в отца, точно такой же, так что не верьте ничему, что он вам будет говорить. Это он только на словах весь из себя, а на деле от него можно ждать всего чего угодно, и мэтр Тралле вам тоже самое скажет, он у них на должности квартального надзирателя служил. И только если Борис со своим гонором никто и ничто и по заслугам отца веры ему нет, то Дорса Старшего даже Всадники не трогали. Никогда в их районе не чудили. Знал он, что к чему в жизни, с нужными людьми умел разговаривать и дружить. С сэром Августом, с сэром Дугласом, со старшим Тинвегом, отцом нашего майора не разлей вода были. Постоянно семьями друг к другу в гости ездили... В общем все у Дорсов было тогда и могло бы и продолжаться, если бы отец Бориса тогда на принцип не пошел. Сцепился со Всадниками из-за снохи и внучки, которых те конями на проспекте по пьяни задавили. От всех сатисфакций отказывался. Мало ему тогда было извинений и откупных, требовал кровь за кровь втройне, слушать никого не хотел, разозлил всех. Дома жечь начал. Непонятно на что рассчитывал: тут у нас Гирта, кто сильнее, тот и прав, так что и его тут мигом поставили на место. Как их у Крестителя в осаду взяли, как сына его старшего на баррикаде зарубили, сразу мира запросил. Пешком до дома сэра Августа они с Борисом тогда еще без мечей шли, унижались перед его воротами на глазах у всех. Думали тогда что все, конец им обоим, но видимо откупились как-то, официально письменные извинения, которые потом во всех газетах с карикатурами печатали, принесли. Старший Дорс сразу после этого с дочерьми в Лиру к себе уехал. Больше он тут не появлялся, а ведь после сэра Августа самым важным тогда был. Думали, что сэр Вильмонт его комендантом сделает, чтобы тот Круг утихомирил, но не вышло. А что он мог сделать тогда? Да ничего по сути, дворцы разве что пожечь, и окончательно сгубить и себя и остальных. Все здесь оставил, уехал ни с чем. В общем сломали и его. А после такого и остальные тут же прикусили языки. Молчали с тех пор, тихо сидели, в политику больше не лезли. Были конечно еще умники, кто еще огрызался, тявкал из тайги, пытался урвать что-нибудь и к себе в лес уволочь. Ловили таких иногда, облавы устраивали, за ребра над Керной вешали, чтоб другим неповадно было. Так что если кто тут вам будет говорить, что он нигде не участвовал, ничего он не знает, он тут не при чем и руки его семьи чисты, никому не верьте. Все мы тут повязаны одной кровавой цепью.
  Фанкиль молча кивнул, как будто слушал в пол уха и согласился сугубо из вежливости. Вопреки своей словоохотливой натуре, все это время он не принимал никакого участия в беседе, улыбался словам лейтенанта безмятежно и снисходительно, как детской болтовне. Но приглядевшись, Вертура заметил брошенный искоса злой, недовольный взгляд и плотно сжатые пальцы на поводьях. Из последних сил сохраняя казалось бы радостный и отстраненный вид, рыцарь едва сдерживался, чтобы не вступить в это скорбное обсуждение со своими горькими, терзающими его душу мыслями.
  Выдохся от долгой речи и лейтенант, так что какое-то время они ехали молча.
  По дороге к холмам, их обогнали несколько групп нарядных всадников. Среди них детектив заметил нескольких видных городских персон. Когда они проехали, Фанкиль внезапно указал им вслед, улыбнулся, пошути, что это на поклон к сэру маршалу, у них там будет большая конференция.
  - Это они что, за Друлля что ли такой толпой просить собрались? - подняв руку к глазам, мрачно глядя вслед мчащемуся над капустным полем, украшенному длинной алой лентой вымпела ипсомобилю, не удержался, как будто рассуждая слух, сказал Фанкиль.
  Лейтенант Турка скорчил рожу.
  - Да ну - насмешливо и грубо бросил он - Друлль из казны своровал, а откат не сделал, вот сами же они и сдали его сэру Августу, чтоб другим урок был. А эти-то от военных сборов откупаться поехали. Отчитаются потом, что сто миллионов мужиков в полных латах и на конях привели, а если война, будет как в прошлый раз: одни мертвые души по спискам.
  - Когда воруют из казны и не делятся, это не в суд тащат, там совсем другой разговор - авторитетно закивал, сделал вид, как будто и не слышал последних слов, вернул тему на политику, Фанкиль - вы сами говорите, что все повязаны. А Друлль в этой шайке тот еще богач. Думаю, раз уже и за банкиров взялись, то грядут перемены.
  - Это вы все про сэра Августа и леди Веронику? - скривил скулу, недовольно возразил лейтенант - ага, как будто они этих схем раньше ни разу не видели. Всех все устраивает, все довольны. А если что, как всегда, денег им просто не дадут и дело с концом. Кто за них без денег воевать-то будет? Это с деньгами ты человек, а без денег, ты хоть с правдой Божией, хоть с пистолетом, хоть с чем, все одно - пустое место.
  - Ну не поделятся по-хорошему, сэр Август сам все без остатка заберет - молодцевато отвечал, настаивал Фанкиль - у них тут в арсеналах такие цацки, что и армии не нужно. Заглянул я тут как-то в списочек. И пулеметы, и артиллерия, и газ. Даже бронемашины с эмиссионными фонарями и огнеметами есть...
  - А что так можно что ли? Есть же закон... - уточнил детектив.
  - Так задним числом просто напишут что угроза была, какое-нибудь вторжение, например - пожал плечами ответил Фанкиль - и сэр Вильмонт перед советом Конфедерации потом все слово в слово лично подтвердит. Сами видели, как у нас тут дела делаются. Вон у нас тут рядом червоточины. В июне вот недавно было. Мастер Мунзе с командой ликвидировать ездил. А в другой раз замок одного бандита таежного штурмовали - бомбили зарином, а написали, что аномалия была. А сейчас вон еще этот Обелиск. У кого власть, тому повод и основание найти не проблема. И если бы у них тут тротил детонировал, и гидразин как надо горел, тут бы каждый день залповыми друг друга, по каждому малейшему поводу, не стесняясь, поливали, как в Лансе в прошлом году, и писали бы потом что нарушений нет. Читали в газетах, как там было на самом деле? Не читали? И не прочтете, а мастер Мунзе рассказывал, хотя официально их там конечно же не было. В совете Конфедерации все это прекрасно понимают, так что стабилизаторы нам тут нарочно выставлены так, что такой технической возможности просто нет. Только в пределах ограниченных бытовых и производственных нужд, в радиусе города, и то на тридцать процентов. Вот где фонари там еще относительно стабильно. А дальше в тайне все - темное средневековье. Вот так и живем.
  - Но Ронтолу же тоже обстреливали артиллерией? - уточнил детектив.
  - Ну так это оно и есть. В Мильде арсенал Конфедерации на случай большой войны, что они оттуда выкатили и с собой привезли, они сами на себя в отчеты не напишут, а купленных свидетелей на трибуналах постфактум никто и слушать не будет. Что бы там о конвенциях и международных договорах не говорили - война не телега, назад не откатить. Да и Ронтола на пятьсот километров южнее нас и фоновое искажение там сильно меньше. Им изощряться не нужно. Стабилизированный ноль первый зарядил и пуляй. А тут у нас совсем беда. Вы с холма в свою подзорную трубу посмотрите. Тут уже на двадцатикратном увеличении аберрации такие, что одна муть.
  - Ну я смотрел вчера. Нормально видно все. И башню сэра Тсурбы из города можно и без трубы разглядеть...
  - Это сейчас так, когда Обелиск нас стабилизирует. А глазом видно от того, что наш мозг строит картину восприятия не только на основе электромагнитных волн, которые фиксирует сетчатка глаз. Тот самый нейропатический эффект. А вот с дополнительной оптикой ни глаз ни мозг, если конечно их вам специально не настраивали, сами по себе не откалиброваны. Как рука, если она непривычна к инструменту или мечу, поэтому и сбоит. Причем со степенью искажения корреляция там нелинейная, а еще спорадически плавающий коэффициент. Видели у мэтра Дронта машина, с линзами, дифракционной решеткой и шкалой? Это для расчета рассеивания света...
  - Ха! Смотрите-ка! - насмешливо скривился, замахал своей модной шапкой, кивнул лейтенант Турко, перебил его речь, указал вперед - хой, Карл! Христос Воскрес! Не поздновато ли в город собрались?
  Посреди дороги, перед подъемом на холм, в подлеске эхом стояла ругань. Покосившись на обочине, на краю большой желтой лужи, мешая объезжать ее остальным, стоял, массивный, запряженный четверкой фургон. По всей видимости, сам никак не мог объехать увязшую рядом в грязи по самые ступицы колес маленькую открытую тележку.
  Кучера расчесывали пятернями бороды, лениво курили, с насмешкой глядели, как вокруг коляски, по колено в воде суетится какой-то громкий худощавый мужичок с густыми капральскими усами, в закатанных по колено мокрых штанах и растрепанной рубахе с нарядной красной вышивкой по вороту и груди. Без всякого дела, с издевкой покачивали головами, хмурились, на все его просьбы войти в воду, помочь выкатить повозку на сухое место. Злая рыжая женщина лет около тридцати пяти сидела в застрявшей коляске на спинке заднего сиденья. Поставив ноги на противоположную скамью, чтобы не промочить свои нарядные кожаные сапожки, придерживая длинные пряди манерно выпущенных из косы волос и подол платья, громко и сварливо ругалась на мужа, подзадоривала возчиков, заливисто смеялась на весь лес. Ее спутник наваливался, налегал грудью на грязное колесо, дергал поводья, понукал лошадку, но от его дерганий, повозка только еще глубже застревала в мутной и холодной, разящей конским навозом и опавшими листьями, грязи.
  - Дура тупая! - окончательно устав и разозлившись от упреков, крикнул своей жене капрал, утер грязной мокрой рукой вспотевший лоб, разгладил ладонью усы и погрозил ей кулаком - нет, чтобы помочь слезть!
  - А ты! - выкрикнула она неоспоримый аргумент, скидывая с головы по всей видимости надоевший ей платок и по-деревенски поводя плотными плечами, повязала его на шею. При этом она все-таки замочила в грязи платье, отчего снова принялась кричать на мужа, винить его в том, что это только он виноват во всех их бедах.
  - Проеду так! Да нормально! Пройдем! Ага, проехал! Нормально все у тебя всегда! Сам и вытаскивай теперь!
  - Сапоги мои куда утопила? Придержать не могла что ли? Дура! - перебил ее, злобно крикнул ей мужик, согнулся, принялся шарить руками у колес в глубокой грязной воде.
  - О! Полиция Гирты! Незамедлительно приходит гражданам на помощь! - внезапно иронично воскликнул он, заметив Вертуру, Фанкиля и лейтенанта, что подъехали к ним и теперь в раздумьях созерцали всю эту картину - Йозеф, вот ты только посмотри на эту тварь! - продемонстрировал свою нарядную жену - вот ответь, они что, все в их семейке такие? Мика у тебя что, такая же бестолочь?
  Услышав его слова, девица захохотала так, что лошадка дернула, и она сама едва удержалась, чтоб не опрокинуться спиной в грязь.
  - Йозеф, Йозеф! - как ни в чем не бывало, позвала, пожаловалась она - ага. Это вот так мы на рынок собрались! А вы что, в гости к нам что ли едете? Сэр Фанкиль! - приветливо помахала рукой рыцарю - а третий это с вами кто? Что за симпатичный студент?
  - Расселись мрази, как сычи! - плюнул в лужу себе под ноги, вышел из воды капрал и махнул плеткой в сторону так и не потрудившихся слезть со своей телеги войти в воду и помочь, презрительно кривящих рожи, похлопывающих древками кнутов по ладоням, возниц - твари! Морды надули, сидят! Сами же не можете проехать! Увижу на переправе, без лодок у меня поплывете, слышали? Йозеф, ну хоть ты как-нибудь посодействуй!
  - Отчего же свояку не помочь! - весело и сварливо крякнул с коня лейтенант Турко и, хитро подмигнув Фанкилю, схватился за свой топор, выкатил страшные глаза и крикнул возчикам с такой злостью, что те даже вздрогнули - а ну марш, чего сидите! Быстро помогли, скоты! Всех засеку! Полиция Гирты!
  Фанкиль и Вертура не сговариваясь, продемонстрировали свои регалии и боевое снаряжение. Приунывшие кучера без лишних разговоров спрыгнули с козел, вошли в лужу и в три приема выкатили коляску на твердую землю.
  
  ***
  
  Попрощавшись с капралом Карлом Трогге, бывшим сослуживцем лейтенанта Турко и его женой, полицейские миновали лощину, пересекли какой-то старый, укрепленный камнем не то эскарп не то ров и въехали в чащу на холмах. Здесь дорога резко дала в сторону и, огибая какую-то большую серую скалу, пошла вверх. Терпкий дым стоял под мрачными елями, клубами стекал по склонам вниз. Как сказал Фанкиль, где-то здесь, неподалеку от дороги, стояла пережигающая древесину в светильный газ печь. Через лес, обгоняя пешеходов, катились телеги и возы. В чаще звонко ударял топор, звенел колокольчик лошади. Под плотной завесой черно-зеленых ветвей было сумрачно и сыро. Это был тот самый черный мрачный и неуютный лес на холмах, который Вертура и доктор видели на южном берегу в то утро, когда после ночной погони, сплавлялись к городу по реке. Проложенная через него дорога вначале полого поднималась, потом виляла по макушкам холмов, откуда внезапно резко спустилась в какую-то сырую и темную низину. По лесу, то поднимаясь по склонам, то спускаясь с них, ехали не меньше пары часов, пока наконец снова не выехали в поля. Здесь паслись овцы, вдоль дороги стояли заросли высоких темно-зеленых и густых трав, а вдалеке, над крутым черным склоном каменного уступа, светлели шпиль колокольни и длинная белая полоса похожих на монастырскую ограду стен.
  Пока ехали к ним, считали отбивающие время удары колоколов. Насчитали три часа по полудню. С реки задувал легкий ветерок. Пасущиеся у дороги черные, жирные, лохматые бараны с отчаянным, захлебывающимся блеяньем бросались на проезжающие мимо повозки, пеших и верховых, едва не срываясь с привязи, не доставая до своих жертв, бешено звенели колокольчиками, яростно трясли бородами, сучили копытами. На поле перед стенами слободы работали многочисленные женщины. Убирали картошку и свеклу, перекидывали вилами ботву. Вокруг суетилась, помогала им, многочисленная веселые дети. Огромные полосатые кошки, вынесенные из домов и изб, приглядывали за малышами, оставленными в лагере на краю посадок под натянутым на жердях старым брезентовым тентом.
  Неподалеку, перед отдельно стоящей у дороги свежесрубленной бревенчатой избушкой, за вкопанным в землю деревянным столом, сидели стражники с синими бантами герцога Ринья. Наливали себе в глиняные чашки из густо дымящего самовара ароматный чай без сахара, пили, закусывали неспелыми грушами, поглядывали на дорогу, курили трубки, вяло обсуждали происходящее на дроге и в слободе. Заметив важно подбоченившегося в седле лейтенанта, изобразившего, как будто он сам ревизор, приветствовали его насмешливо и весело. Тот гордо ответил старым товарищам. Пока говорил, хвастался, сверкал подвеской жандарма, пыжился, ломался что было сил.
  За заставой через широкую прореху в скалах дорога резко пошла на подъем где уперлась в низкие ворота, за которой продолжилась уже одной из улиц стоящего на плоской вершине каменистого холма предместья. Высокие, с вычурными темными фасадами здания плотно обступили мостовую и, глядя на них, на резные панели дверей, на высокие окна и острые козырьки мансард и крыш, Вертура вновь изумился тому чувству, как будто они и не выезжали из Гирты. Поймав себя на подобных размышлениях, он даже обернулся назад, на дорогу, поля и далекий лес, но убедившись что это все наяву, приметив среди темных изб и низкорослых яблонь в огородах и садах рыжеющие свежей черепицей кровли, наверное еще совсем недавно построенных отдельным районом у леса многоэтажных домов, снова завертел головой по сторонам, с интересом разглядывая окружающие их кварталы и переулки слободы.
  Впереди, в просвете улицы темнел фасад и острый черный шпиль городского храма. Тут же, на площади под большим раскидистым дубом, в окружении скамеечек, стоял украшенный гирляндами свежих цветов и листьев поклонный крест. Выехав к нему на центральную площадь городка, оглядевшись, в конце соседней улицы детектив приметил светлые и яркие, как на живописной картине, с двух сторон обрамленные коричневыми и серыми уходящими вдаль фасадами домов, ворота того самого, виденного им еще с поля большого монастыря, а над ними, на фоне ясного и синего неба высокий колокольный шпиль. Но не черный и скорбный, с серым стальным крестом, а торжественный белый.
  Осенив себя крестными знамениями, полицейские проехали через площадь и, свернув по указанию лейтенанта на какую-то круто спускающуюся вниз улочку, выехали на другую сторону холма. Отсюда свернули под скалу, налево, где и пролегала та самая дорога, которую упомянул во вчерашнем отчете по делу о проверке противозаконной деятельности Патрика Эрсина детектив. Проехав по ней, на воротах одного из зажатых под скалами между кривых двухэтажных домиков, дворов, нашли и нужную вывеску с изображением барана бодающего колесо от телеги. Лейтенант Турко сказал, что узнает все сам, спешился перед воротами, скривил грозную похмельную морду, сжал кулак и вошел в них. Пока его не было, детектив, что с интересом вертел головой, разглядывал окрестные дома, у которых первый этаж был каменным, а второй сложен из бруса, огороды на другой стороне улицы, плетеные заборы и избы, спешился и отошел за угол. Здесь его забодал козел: манерный бородатый, как армейский сержант, с колокольчиком, сделанным из прохудившейся стальной кружки, видимо сорвавшись с привязи, он без всякого повода и предупреждения напал на детектива. Вертура с нескрываемым удовольствием, со всего размаху гулко и тяжело врезал ему плеткой промеж рогов, но это только раззадорило животное, судя по всему, возомнившее себя местным своевольным городовым. Деловито и неспешно, словно охота на людей была для него самым обычным жизненным пустяком, козел отступил по проулку между домов, полностью перегородив Вертуре дорогу к отступлению. Разбрасывая копытами желтую грязь, тщательно примерился и с разбегу бросился на детектива, что едва успел увернуться от его атаки и в отчаянии выбежать обратно на дорогу, где его, уже поджидал, сидя на лошади с трубкой в руке, восторженный зрелищем Фанкиль.
  - Вот гад! Пошел отсюда! - едва успев запрыгнуть в седло, со смехом пихая козла ногой по рогам, закричал ему детектив. В ответ козел попытался атаковать лошадь, на что та взбрыкнула и едва не сбросила Вертуру из седла. Как кавалерист в пылу битвы, он замахал плеткой, пытаясь отогнать навязчивого задиру, и, нисколько не преуспев в этом деле, уже было схватился за меч, как вернулся лейтенант. Умело, как буйного пьянчугу, схватил козла за рог, отодрал его за ухо и, дав увесистого пинка, развернул его в противоположную сторону от коллег. Козел же высокомерно тряхнул своей лохматой сержантской бородкой и, как будто у него вдруг образовались какие-то очень важные и неотложные дела, все также деловито зашагал прочь, таща за собой по грязи оборванный поводок, которым он был привязан к колышку или дереву.
  - А этот ваш Юлий Радек, это вообще кто? - кивнул на указатель у дороги, поинтересовался Фанкиль.
  - Герой наш. Во времена войны с Фолькартом удерживал переправу - словно и не заметив сарказма, ответил лейтенант Турко - нам к Белой Могиле. Это семь километров по дороге на Варкалу на восток. Они там заказ большой делали. В Гирте двери стальные брали, цемента с бетонного завода несколько телег везли.
  - А Эрсин тут конечно же совсем не при чем? - прищурившись, уточнил рыцарь.
  - В бухгалтерской книге он не фигурирует - раздраженно ответил лейтенант - бумаги подписывала какая-то Тильда Бирс, а принимал работу некто Нил Фракко, кто такой они не знают, а Эрсин, как они сказали, просто пару раз посмотреть приехал.
  - А что это за Белая Могила? - вставил свое слово, уточнил детектив.
  - Да это вдоль реки, в Лесу - указал рукой куда-то на восток, пояснил полицейский - еще в незапамятные времена всякого там на старой столичной дороге понастроили. Она по юному берегу напрямик от самой Гирты, от Гончарных, через Варкалу, к Истоку и Перевалу ведет. Как раз по ней и поедем. Когда-то была целиком каменная, но у города ее уже давно расколотили, а вот дальше в тайгу, там еще почти целая стоит.
  - А что забросили, раз целая?
  - По северному берегу искажение средне-статистически ниже - ответил за лейтенанта Фанкиль - не знаю, почему именно так, сказать точно не могу. И червоточин там намного меньше, и не такие лютые, как здесь. Там, дальше на юг и восток, в лесу, аномальные зоны где физика поломана так, что можно или в небо улететь, или сквозь землю провалиться. В общем, все плохо. А эта дорога еще Трамонтовская, времен Осады. Ее проложили, чтоб напрямик до гор без мостов и объездов. По ней к границе нулевого региона конвои ходили. Конвоям все равно, у них и стабилизаторы свои и эмиссионные лампы. Зальют все жестким излучением, если что, и проедут. Так что местами, ну там, за Варкалой, это отсюда еще километров сто на восток, еще и радиационные очаги. Вот с тех самых пор дорога и стоит, а к Перевалу, хоть и подлиннее будет, но все у кого с головой в порядке, едут по северному берегу. Через поворот на Мирну и Йонку, ну, это где вы с Йозефом развлекались, Кирсту, ну и дальше на восток по тайге.
  Так, беседуя о червоточинах, большегрузных бронированных машинах с эмиссионным вооружением, о местных достопримечательностях и истории, полицейские проехали поля и снова углубились в лес. Почти сразу за опушкой начался и потянулся по левую руку от дороги ржавый железный забор с бетонными столбами, пандусами и толстыми вертикальными прутьями высотой в несколько метров. Как пояснил Фанкиль, за ним лежали личные владения барона Тсурбы. Судя по многочисленным разговорам, которые детектив нередко слышал в городе и полиции, таинственного аристократа, богача и ученого, живущего в своей бетонной башне уже не одну сотню лет. О нем говорили разное - одни что он самый искусный врач, другие что маг, третьи что алхимик и вампир. Но при этом при всей своей внешней незаурядности и эксцентричности, кроме старомодного шарфа, вводящих в недоумение шуток и долголетия, ничего необычного в самой его персоне, по сути и не было. Ученый был всегда открыт к диалогу, и никогда не игнорировал многочисленные письма, развернутые и многословные ответы на которые всегда приходили отпечатанные без единой ошибки на пишущей машинке всем, от кого бы они не приходили, а также регулярно бывал в городе. По средам и пятницам он посещал больницу, где всегда оперировал самых сложных больных, курсами преподавал в университете медицину и нередко привозил на практические занятия и семинары по хирургии приговоренных к смертной казни арестантов из тюрьмы. Последнюю сплетню детектив слышал о нем буквально на днях: рассказывали, что барон лично оперировал одного из приближенных Герцога и искусно заменил ему больные почки и печень. Откуда были взяты донорские органы, капрал капитана Кроксена рассказавший об этом случае, уточнить не потрудился.
  Пересказав коллегам анекдот, Вертура с интересом заглянул за ограду. Огромные черные деревья по ту сторону забора стояли сумрачной неприступной стеной, нависали над дорогой проросшими в некоторых местах между металлическими прутьями, стволами и ветками. Под их сумрачной сенью, в переплетении цепких корней, горами лежал гнилой, переломанный ветром бурелом. Редкие ростки пробивались в этом сумраке из толстого покрова хвои между острых, торчащих то тут, то там, серых камней. Отчего-то даже в такую приятную солнечную и ветреную погоду вид этой чащи за этим мрачным ржавым, должно быть очень старым, но при этом все еще крепким и непрерывным ограждением, и тягостное предчувствие таящегося в ее глубине какого-то неясного иррационального зла, навевали неприятные и беспокойные мысли.
  Через километр или два показались и ворота. Увидев их, Вертура был заинтригован: за массивными, такими же ржавыми и старыми запертыми на цепь с замком створками, к которым выехали полицейские, не было видно ни будки привратника, ни охраны, ни вообще присутствия хоть каких-нибудь людей. На сворачивающей с основного тракта дорожке между мелкого серого гравия пробивались клочья желто-зеленой, выгоревшей на солнце травы. Придержав коня, Вертура с интересом заглянул за решетку в парк: за вертикальными стальными прутьями хорошо просматривалась широкая и очень длинная, залитая жарким солнцем аллея. Упиралась в подножье невысокой, геометрически правильной, наверное, рукотворной насыпи, с вершины которой высоко в небо смотрел тот самый, который детектив уже не раз видел с противоположного берега Керны, серый бетонный шпиль. Две ровные посыпанные осколками кирпича и давно поросшие травой дорожки убегали по сторонам аллеи вдоль темной, стоящей непроходимой стеной чащобы к основанию башни. Между ними были разбиты как будто бы клумбы, но на них ничего не росло, кроме короткой, как будто бы подстриженной травы. На бетонном столбе у ворот был установлен предупреждающий знак, изображающий нарисованную на сером фоне красную ладонь.
  - Так опасно? - огляделся по сторонам, прислушался к назойливому пению кузнечиков в траве вдоль дороги, кивнул на него, поинтересовался детектив.
  - Ну было бы совсем опасно, люди бы не ездили - рассудительно ответил Фанкиль, кивая на каких-то бодро шагающих в сторону Елового предместья пешеходов-коробейников, рассудительно подметил - бегали, или прятались бы. А за забор да, лучше не ходить. Не зря написано. У Анны спросите, там каждый месяц кто-нибудь пропадает. Все знают, что опасно, а все равно лезут.
  - Есть захочешь, полезешь - мрачно ответил лейтенант Турко, и погнал коня прочь от ворот, дальше по дороге. Вертура и Фанкиль не стали вступать в дискуссию, поехали за ним.
  Минут через двадцать выехали на опушку, проехали живописную березовую рощу с поклонным крестом и поворот на большую деревню, дома и шпиль храма которой виднелись по правую руку на вершине холма. Сразу за ними, начиналось поросшее высокой и жесткой травой по виду необъятное и просторное поле, плавно спускающееся к кажущейся с дороги далекой, раскинувшейся чистой темно-синей гладью реке.
  Жаркая духота, наполненная ароматами сырой, умытой прошедшим ночью дождем земли стояла в воздухе. Пронзительно и резко, так что хотелось ковырять в ухе, стрекотали кузнечики. По полю бродили многочисленные коровы, меланхолично помахивали хвостами, вскидывая морды, мычали невпопад, оставляли за собой огромные желтые лепешки. В стороне, на высоком камне, расселись, играли в какую-то незамысловатую игру, курили трубки, пастухи.
  Миновав пастбище и начавшийся за ним светлый перелесок пронизанный солнцем и пением веселых лесных птиц, полицейские снова выехали в поля. Белую Могилу, что стояла в километре от опушки у поворота дороги рядом с каменистым холмом, Вертура узнал без всяких пояснений. Врезанная в склон, невысокая, серая, ни на что не похожая каменная постройка сразу же привлекла его внимание, отчетливо выделяясь белыми бетонными стенами на фоне зарослей ивняка и выгоревшей на солнце желто-зеленой травы. Рассматривая ее, Вертура еще подумал, что, наверное, из ее забранных заглушками, окон должен был открываться приятный и живописный вид на лес, дорогу и поля вокруг, но еще больше заинтересовало его в этом выщербленном, изъеденном, выбеленном ветрами строении, так это то, что весь этот дом был как будто полностью отлит из белого и должно быть очень старого цемента. Конечно же детектив и раньше видел такие и у себя в Мильде, и уже на севере здесь: выполненные в похожей технике фундаменты из арматуры и бетона, оставшиеся от каких-то древних, давно разрушившихся домов, на которых были возведены более поздние постройки из дерева и кирпича, встречались ему повсюду. Чаще всего, конечно же это были всего лишь надстроенные и реконструированные развалины, но в Мильде, на северном берегу Ниры был целый район таких архаичных, как с картинки из старой книжки, домов, построенных еще в середине прошлого века Орденом для своих людей. Однотипные, пятиэтажные, с толстыми стенами из серого цементного кирпича, с ровными рядами больших квадратных окон, как рассказывали Вертуре знакомые, живущие в них, эти здания были возведены под какой-то давний орденский проект. Говорили, что даже вроде планировалось провести большую реконструкцию нескольких северных районов, но столичная комиссия не одобрила и таких кварталов в Мильде больше не возводили. Вертуре нравились эти дома, нравились люди, что жили в них: в основном служащие и мастера Ордена, многочисленные семинаристы и студенты. Гуляя по этим улицам, прохаживаясь с трубкой по этим широким, засаженным ивами бульварам, проходя по тропинкам заросшие неопрятными старыми деревьями и длинной некошеной травой дворы, любуясь серыми стенами неказистых типовых коробок с висящим на балконах бельем, он отчего-то всегда вспоминал прошедшие годы и молодость. Любовался рыжим закатом и почти всегда грустил. Он находил нечто притягательное и архаичное в сочетании этого серого старого кирпича, по-домашнему открытых квадратных окон, эхе многочисленных детских голосов, растущей во дворах буйной зелени и веселом щебетании птиц. А когда опускался закат и рыжее небо, переходящие над головой в ночную синеву, светлело над плоскими крышами, он вспоминал многочисленные прочитанные книги. Думал о самых разных, живших в иных, возможно даже никогда и не существовавших вовсе эпохах и людях, размышлял о том, как было бы приятно самому стать писателем. Снять себе комнату с видом на рыжее закатное небо и листву, работать над фантастической книгой, слушать капли дождя и говор голосов за раскрытым окном, навсегда поселиться здесь...
  Надо ли говорить, что с таких прогулок он возвращался поздно и почти всегда печальным, раздосадованным и сильно выпившим.
  Но хоть это здание тоже было почти целиком отлито из бетона, ничего похожего с теми старыми уютными домами в ней не было. Скорее это было какое-то укрепление, чем дом и что-то зловещее сквозило в его ансамбле, напоминающем по своему виду усыпальницу или склеп.
  Когда же полицейские подъехали к дверям, то были заинтригованы еще больше. На входе в задние стоял новый, еще не успевший потускнеть от дождя и сырости, массивный стальной люк, похожий на тот, какой видел детектив, когда они с Марисой и герцогиней в ночь фестиваля проходили техническими коридорами под герцогским дворцом. Сейчас эта массивная округлая дверь была наглухо заперта. Прямо над ней, на высоте не меньше шести метров, темнели те самые широкие полукруглые, плотно забранные каменными ставнями окна, что приметил еще с опушки детектив. Едва различимый, тонкий и неясный аромат каких-то не то тяжелых благовоний, не то какой-то гниющей мерзости, разливался перед фасадом, сочился откуда-то изнутри дома, через невидимые с дороги щели или вентиляционные ходы.
  - Когда мы были маленькими, старшие запрещали лазать сюда - брезгливо кивнул на дом лейтенант, пытаясь закурить. Он сломал несколько спичек и, так и не сумев зажечь табак, достал трут и умело зацокал огнивом - раньше сюда приносили умерших от чумы, а потом все замуровали, но местные проделали дыру. Хотели поселиться тут, захоронили кости, а потом сами начали болеть. Его и освящали и дезинфицировали, ничего не помогло. А потом все по новой, и так несколько раз. Только на моей памяти три раза сюда с комиссией ездили. Вот теперь еще и Эрсину эта халупа понадобилась. Мразь он конченая, а не человек.
  - Тут должен быть еще один вход - глядя на фасад, как будто нисколько не слушая его, внезапно подметил Вертура. Все обернулись в его сторону - у каждого замка есть своя потайная дверь. Этот бункер наполовину врыт в склон холма, так что где-то на другой стороне должен быть еще один выход.
  Оставив детектива с лошадьми на дороге, лейтенант и Фанкиль сошли с тракта и направились по склону в обход. То и дело оступаясь на поросших высокой травой обломках скал и кусков каких-то по виду обтесанных, оставшихся наверное после какой-то давней стройки, камней, раздвигая руками ивняк и высокую траву, обошли холм примерно на половину, когда нашли натоптанную тропу, ведущую кругом от дороги через густые заросли иван-чая к глубокому и неприметному, хорошо укрытому в кустах, открытому раскопу, заканчивающемуся белой бетонной стеной в которую, также как и с фасада была вмонтирована глухая железная дверь.
  - Цемент свежий - подцепив ногтем, подметил Фанкиль. Их усилия не пропали даром: в отличии от парадного входа, на этой двери была большая рукоять, а в ней барабан и округлая скважина, в которую по всей видимости, вставляли ключ. Лейтенант Турко с готовностью достал из своей поясной сумки инструменты, попытался открыть его, но так ничего и не добившись, все же отстал от замка, поморщившись сообщил Фанкилю.
  - Похоже на фиксаторе. Заперта изнутри.
  - Значит они дома - сделал вывод рыцарь. Он присел на корточки и начал оглядывать песок - Йозеф, что думаете?
  Лейтенант Турко оправил полу плаща и присел рядом с ним. Внимательно оглядывая примятую траву и опавшие листья, они вышли обратно к дороге, туда, где выходила на нее окольная тропа, в паре сотнях метров от входа в дом, где остался с конями детектив.
  - Многократно что-то тащили. Возможно трупы. Вот след от пальцев - указал лейтенант на песчаную прогалину, на которой раньше, наверное был разбит лагерь рабочих, что жили тут, пока вели ремонт.
  - Тащили от самой Гирты? Тут до города километров тридцать или сколько там - покачал головой Фанкиль - похоже на основание для прокурорского реагирования.
  Лейтенант брезгливо пожал плечами. Полицейские вернулись к оставленному перед фасадом Вертуре. Какой-то всадник в темной мантии с синей форменной лентой через плечо, строго допрашивал детектива, зачем он здесь. Еще пятеро верховых егерей с синими перьями на шапочках, с луками за плечами, арканами и плетьми, собрались полукругом за его спиной: по всей видимости, разъезд.
  - По заявлению его светлости сэра Эрсина ведем визуальный осмотр по делу о покушении на леди Ринья! - не дрогнув лицом, демонстрируя свою подвеску и ромб, формально рапортовал детектив.
  - Полиция Гирты значит - приметив Фанкиля и лейтенанта, обоих при должностных значках, пренебрежительно скривился егерь - а, это вы, Йозеф... Черт с вами, ну смотрите раз приказ у вас такой. Только куда не надо не ходите. Начальство у нас такое. Разбираться не будет, нам же вас и прикажет перевешать.
  Он развернул коня, и, больше не сказав полицейским ничего, кивнув своим, направил его по дороге в сторону Гирты.
  - Да это Йорко, знаю его - кивнул им вслед лейтенант, когда они отъехали - браконьеров ловит, за дорогой следит.
  Опросив пару проходивших по дороге селян, не добившись от них ничего конкретного, кроме того, что ничего хорошего в этом доме нет, оставив лошадей внизу, полицейские поднявшись по склону на вершину холма.
  - Можно конечно залезть... - кивая на каменную крышу, поднимающуюся над землей на высоту человеческого роста, рассудил Фанкиль - но раз такие запоры, вряд ли они оставят открытыми окно или дыру в потолке.
  На это ему не сказали ничего.
  Так они некоторое время стояли, отдыхали от поездки и поисков, смотрели по сторонам. Над полого спускающемся к далекой синей реке полем дул сильный напористый ветер. Колыхал высокую траву, трепал редкие, торчащие то там то тут скирды. От окружающей тишины, от аромата трав и треска кузнечиков становилось как-то по-особенному спокойно и приятно на душе. Хотелось постелить плащ и лечь в эту высокую траву, заложить руки за голову, смотреть в это синее ветреное небо и не думать ни о делах, ни о неминуемой, дальней и утомительной дороге обратно в Гирту.
  Где-то далеко внизу пищала гармошка, громко, прямо на ходу, ругались какие-то мужики. По тракту у подножья холма редкой цепочкой тянулась бесконечная вереница пешеходов и телег. Рассудив, что имеет смысл последить за домом, подождать и посмотреть кто из него выйдет, полицейские спустились с холма, отъехали на опушку в нескольких сотнях метров от дороги и железных дверей и, удостоверившись, что позиция вполне сносная в ожидании переглянулись.
  - Йозеф - многозначительно обратился к лейтенанту Турко Фанкиль - вас тут все знают, поедете в поселок, опросите там. А мы будем здесь. Подождем и последим.
  Лейтенант скорчил рожу, но возражать не стал. Кивнул и, вскочив в седло, неторопливо поехал прочь. Вертура и Фанкиль проводили его взглядами, повели лошадей подальше в лес.
  Прислушиваясь к отзвукам стучащих где-то в стороне топоров, принюхиваясь к терпким ароматам тянущего над плоскими поросшими лесами скалами дыма, полицейские тоже решили не оставаться без костра. Но не сколько от необходимости и мошкары, сколько от безделья. Кое-как замаскировав свою позицию воткнутыми в трещины гранита еловыми ветками, и постелив поверх поросших мхом скал плащи, сели на них. По очереди набрали брусники и теперь, разгрызая ее, плюясь от кислятины, бессмысленно смотрели на поле и дорогу, наблюдали за домом в холме.
  Ветер крепчал, облака мчались по небу. Через некоторое время снова приметили, уже знакомы, возвращающийся откуда-то с запада, со стороны Елового предместья, егерей. Медленно, в тишине и созерцании плетущихся по тракту повозок и людей, прошло еще минут десять, пока Фанкиль, видимо совсем устав молчать, первым не обратился к детективу.
  - Вы же никуда не торопитесь? - уточнил он у Вертуры, заметив, как тот нащупывает на дне поясной сумки часы и кладет перед их собой.
  - Тороплюсь. Домой хочу - неприязненно бросил тот.
  - Я тоже - улыбнулся, заверил его рыцарь, спускаясь к костру, который они разложили за камнем, и прикуривая от горящей веточки. Для пробы положил поверх табака ягодку брусники и поинтересовался - домой, это в Мильду?
  - Нет - пространно, раздраженно и коротко ответил детектив.
  Так какое-то время они снова сидели молча. Фанкиль внизу у огня, Вертура наверху, на камне, на наблюдательном посту, пока у него не затекла спина, и он не сел, облокотившись о толстый ствол ближайшего дерева. Ветер крепчал, напористо шумела листва над головой, скрипели стволы. Где-то невдалеке звонко и ритмично, как инструмент музыканта, ударял топор. Пели, щебетали, лесные птицы. Детектив и рыцарь молчали, но величие леса, шум ветра и это торжественное одинокое безмолвие среди вековых елей и скал, наконец вынудило их снова заговорить. Вертура оставил свою позицию и вернулся к костру, чтобы тоже зажечь трубку - он извел с десяток спичек, но ни одна из них не загорелась.
  - Я из Каскаса - как-то печально признался он Фанкилю - ну вы видели в досье... Наш дом стоял в конце улицы Кастельфидардо... Столько лет прошло, самому уже и не выговорить.
  - Знаю это место. Это на скалах. Я же сам из Лиры. Часто бывал у вас, видел этот дом. Недалеко от площади Альбертони у маленького парка... - закатил глаза, словно вспоминая что-то хорошее, кивнул рыцарь - так и называется дом Адмирала. Там рядом еще была церковь...
  - Он все еще принадлежит нашей семье? Кто в нем живет? Вы видели мою сестру? - всеми силами стараясь скрыть жгучий интерес, спросил Вертура - я не был там уже... - он начал загибать пальцы, чтобы посчитать, сколько лет.
  - Ну, в дом-то я не заходил - просто ответил рыцарь, отнимая от глаз подзорную трубу Вертуры, через которую он смотрел вверх, в небо на поднимающиеся над головой древесные стволы - бывал в тех местах по нескольку дней в канонической командировке. В основном по монастырям, по школам, по церковным бухгалтериям. Вы же к нашей епархии относитесь, хотя формально вы Морикса. Мне уже за пятьдесят, а я до сих пор младший помощник квестора, по сути просто курьер...
  В его голосе прозвучала сдержанная, но явная обида.
  - Вы поехали в Гирту, чтобы поучить повышение? - подкидывая в костер мха и еловых веток и разглядывая, как пламя с треском и дымом захватывает их, спросил Вертура. Фанкиль замер, недовольно помолчал несколько секунд, потом покачав головой, горько улыбнулся в бороду.
  - Ну, должны будут дать капитана, капитана, гауптмана по-здешнему, как минимум... - ответил он - но теперь я уже ни в чем не уверен...
  - Вы сопровождали Ингу как квалифицированного специалиста... - начал было детектив, но тут же осекся, вовремя осознав, что едва не сказал лишнего, быстро прибавил - а в Гирте все оказалось совсем не так, как вы ожидали...
  Фанкиль молча кивнул, сделав вид что ничего не заметил, или решил просто увести разговор в сторону.
  - Ну да. Рубить головы без суда прямо на улице в семинарии нас все-таки не учили - тяжело вздохнул, медленно ответил он - и напильником портить зубы при дознании, и пальцы тисками давить... И разгонять толпу кавалерийским наскоком, тоже такого в книжках, на лекциях и на проповедях не было. Хотя к этому как-то быстро привыкаешь, наше дело, по счастью, в основном бумажки, протоколы и следствие, так что Господь миловал. Я когда молодой был, про все это конечно читал, слушал как старшие братья рассказывали. Тогда у нас это все вызывало жгучий восторг. Инквизиция, подвиги, священная война... У нас же в Лире все совсем по-другому. Пансион, монастырь, трапеза, литургия. Спокойные, адекватные, образованные люди, тишина и мир. Это сейчас я понимаю, что зря я вообще сюда поехал. Не надо было никаких приключений искать, жить спокойно, на жаловании и пансионе сидеть, а о подвигах и испытаниях мечтать в дороге. Когда в соседний городок за бумажками с ветерком на попутном грузовике подвозили... Не знал тогда как люди живут, не думал даже что такое вообще может быть... Разочарование одним словом. Жалею теперь что вызвался. Думал вот оно, настоящее дело, наконец-то и я куда пригожусь, совершу что-нибудь хорошее и на тебе, получил... Духовным рыцарем, паладином, в своих мечтах себя представлял... Думал как в книжках: буду побеждать и миловать врагов, рассказывать о Христе, крепко держать пост, как по Евангелию подавать пример праведности и благочестия... Помогать людям, лекарства и еду нищим раздавать, злодеев ловить. Духовник тогда еще так улыбнулся, когда я благословения спрашивал - говорит 'значит, подвига хочешь?'. Хочу, ответил тогда твердо. Будет тебе подвиг - сказал он, а ведь на деле подвиг-то оказался совсем не таким, каким я его себе тогда воображал... Аутодафе, акт веры, духовное рыцарство, служение мечом, да, бесспорно звучит красиво. Общая молитва за трапезой, хор, крестный ход, братство, таинство Причащения. А есть еще воинское паломничество, крестовый поход, анафема, отлучение от церкви, дознание. Казнь держателя притона, мошенника, вероотступника, вора, казнокрада, мужеложца, растлителя детей, колдуна, пришедшего проповедовать еретика, иноверца или язычника. Кровь, страх и смерть. В тишине библиотеки за шелестом фонтана, хорошо рассуждать, писать книги о том, что Бог есть любовь, что Творение Его идеально, что Он милосерден ко всем и нет ничего слаще добровольного и искреннего служения. А когда доходит до практики, когда начинаешь вникать что к чему, то видишь вокруг сплошную наглую и лицемерную мразь, которая только и норовит нахватать и утащить. При этом еще поклянется, засвидетельствует любую ложь, подставит даже свою собственных братьев и сестер, продаст родных детей. Гадов, которым плевать на законы, людей и Бога, которые пойдут на самый вероломный обман, только чтобы достичь своих нечестивых выгод. Упорствующих безумцев, что доказывают всем, что они всегда все делают правильно, всегда найдут повод чтобы оправдать любое зло, что все лгут и никто кроме них, не знает истины. Раз за разом встречаешь подлецов, продающих нищим за последнюю монету фетиши для притяжения богатства и здоровья, гадалок призывающих удачу, шарлатанов, клянущихся быстро исцелить от всех болезней... А сколько старых наворовавших сундуки золота развратников, предлагающих детям разделить с ними ложе за блестящую безделушку, а потом придушить в припадке страсти, потому что им уже наскучили все иные развлечения? Сколько воров, мошенников, садистов и убийц... И каждый раз, когда слушаешь их, у них у всех не было выбора, они все делали правильно и по совести, всегда святые и всегда правы. Никто никогда не делает ничего дурного, все в один голос доказывают: а что я такого сделал? Кричат, что это мы фанатики, вот как Йозеф например, что жить им не даем, что у них свобода и вообще радикально иная позиция. Как ни спросишь, всегда все указывают, валят на других, обосновывают тебе, рассказывают что каждый бы сделал точно также на их месте... И Бог им совсем не нужен. Не потому что они не верят в Него или не хотят, а потому что без Него они просто двуногие животные и вроде как даже люди и могут спать спокойно, а перед Ним они твари. Ходячие гниющие трупы, что источают смрад, отравляют своей вонью сердца других, проповедуют, развращают, намеренно тянут всех за собой, в бездну... Когда раз за разом видишь все это, осознаешь, что такие вообще не должны существовать и неясно, почему Господь Бог вообще терпит их. Я конечно и раньше все это знал, но одно дело, когда тебя это напрямую не касается и можно просто закрыть глаза и отвернуться, и совсем другое, когда тебе с этим работать, соприкасаться и жить. Знаете, Марк, а ведь до Гирты я еще как-то верил, что во всех нас есть искра Божия, что каждого можно спасти. Нужны только нужные слова, вдохновение, вера и молитва... Что Господь наш, это всеблагой и добрый Творец, что Он создал нас по Образу и Подобию и нельзя вот просто так лишать человека жизни. Что даже если люди и творят зло, то значит у них, наверное, были какие-то слабости, духовные раны, дурной опыт, переживания, и что это просто такая тяжелая душевная болезнь... Но только тут я окончательно понял, что все совсем не так и таким людям на все это просто плевать. Они живут сегодняшним днем. Они смеются над нами, когда слышат слова проповеди о Воскресении Христа, об исправлении ошибок и покаянии в содеянном зле. Они с насмешкой говорят 'мне нечего стыдиться', или 'а ты меня не суди', или 'что ты еще можешь мне предложить, если у меня есть власть и деньги?'. Они счастливы в своей слепоте и бесчувственности, они барахтаться в собственных дерьме и чтоб самим не ощущать себя этим самым дерьмом, провозглашают его модой. Говорят, рассказываю как это хорошо, и что так делают все. Это нормально, это в человеческой натуре, с этим бесполезно бороться, это неискоренимо. Они грызут нас, разъедают как ржавчина наши души, соблазняют призрачными иллюзиями. Развращают наших женщин и детей, чтобы потом подешевле купить их. Они совсем не такие как мы. У них свои цели, свои кумиры, свои идолища: удовольствие, богатство, власть и деньги, и только мы, христиане, мешаем им окончательно заполучить в свое безграничное пользование весь мир. Когда мы приехали в Гирту, у депутатского дома, на Старом мосту, висели двое. Аспирант из университета, что развращал девиц из нищих семей, которым он давал бесплатные уроки грамматики, и его отец. Тела не снимали, пока птицы совсем не пожрали их. Рассказывали, что это дело рук мастера Тинвега. Ночью он и его люди вывели этих двоих из дома и повесили на фонарных столбах, а прокуратура потом написала 'неустановленные лица'. Многие говорили 'все правильно сделал', другие просто молчали, но были и те, кто доказывал 'а что, эти семьи платили за уроки, за будущее дочерей, чем могли'. Вот вся их логика, вся их сущность. Они объясняют выгодой и перспективами любое зло. Они всегда найдут обоснование так, что все поверят и согласятся с ними. Оправдаются голодом, нуждой, недостаточно мягкой постелью, недостаточно сытными ужином, недостаточно крупным камнем в перстне... Они постоянно говорят про законы, но формальный закон это всего лишь формальное правило. Такие пишут люди, и эти законы всегда защищает только власть, порядок и права тех, кто пишет их. Разве может формальный закон защитить души? Остановить тех, кто может все продать и всех купить? Кто может выйти против этого зла? Кто не побоится? Кто не побрезгует испачкать руки кровью, кто готов принять на себя эту ответственность? Господь Иисус Христос сказал, что не мир принес на землю, а меч. Что разделятся народы, восстанут царства на царства... А как еще? Стали может противостоять только сталь. Силе может противостоять только сила. А все эти инфантильные разговоры о милосердии, о гуманизме, о том, что воин Христов сражается с грехом, а не с грешником, что нужно примером, любовью и словом, как говорили те субтильные юноши с тонкими голосками, никогда не видевшие реальной жизни... Все это пустая лицемерная болтовня! На практике, в бою, когда нужны не пустое слащавое богословие, отстранившихся от мира философов-чистюль, а реальные действия, все это просто никчемные, бессмысленные слова. Полное признание собственной неспособности что-то изменить. Да, они знают цитаты, складно жонглируют ими, толкуют их и на бумаге у них все легко и просто, как идеальный газ, как абсолютный ноль: любовь Божия, совесть, смирение... Но мир это не набор вырванных из контекста слов. Это люди. А они голодают, страдают, умирают, болеют. И если у них не будет веры, не будет закона Божьего, в их жизни будут только выгода и деньги, но так нельзя. Вера всегда и везде должна быть прежде всего. Иначе эмансипация и тотальный нигилизм неизбежно разорвут любое сообщество, любое государство и тогда уже речь пойдет не о свободе и диктатуре, а том, чтобы тебя не поймали и не сожрали на обед. Такое уже было. С античными людьми, сколько тысяч лет назад они сгинули? А ведь эта вина целиком лежит на нас, христианах, что из-за вот этих таких философствований, мягкотелости, слабости и трусости, прикрываемых словами о любви и гуманизме не остановили распад, не пресекли власть конченых мразей, не вышли, не подняли армии, не остановили этот беспредел. А ведь в те времена все тоже начиналось с философии и слов. Рассказывали, что достаточно только тихо молиться и ходить в церковь, что все люди равны, что все точки зрения имеют право на существование, потому что свобода воли. Что у всех религий бог один и тот же, только славят его разными языками и тоже имеют право на свою точку зрения. Доказывали что 'так нельзя', 'мы же не такие', 'не наши методы'... И все это время нас подтачивали изнутри. Поколение за поколением воспитали неспособных к реальной войне мягкотелых конформистов, рассказывающих, что их царствие не от мира сего, что никого принуждать нельзя, что мир не черно-белый, что все уже проиграно, что мы должны радоваться, что именно мы последние христиане, у нас такой подвиг, и ничего уже не изменить. Тогда нам вырвали все зубы, а потом просто взяли голыми руками. Нам рассказывали об этом на уроках много раз. Вдалбливали в наши головы, учили, что Господь Бог дал нам еще один шанс и что больше мы не имеем права повторить эти ошибки. Что смирение это не подставить другую щеку под удар наслаждающегося безнаказанностью злодея и подлеца, а принять то, что уготовал нам Господь. Не опустить руки перед злом, а встать и сражаться, не ища отступления или легкого пути. Что долг христианина война против беззакония и зла. Что вера это реальные добрые действия, а не количество отсчитанных по пальцам молитв. Что любовь это выслушать даже неправого, не осудить и, если он сам того желает, помочь ему, а милосердие - это не простить и помиловать бандита и насильника, а даровать ему легкую и быструю смерть... Тогда мы впитывали все это, слушали, но не осознавали. А потом, после пансиона, многих из нас отправили на практику на юг и восток, в наши новые регионы, в отобранные у язычников, земли. Когда я встречал этих братьев много лет спустя, я не мог узнать их. Я тогда ужасался, не понимал, как они могли так измениться... Они рассказывали страшное о том, как и чем живут люди никогда не слышавшие о Христе. Они говорили, что Антоний Дорс и подобные ему все делали правильно, когда вначале предлагали язычникам и безбожникам креститься, а тех мужчин что отказывались, убивали на глазах у соплеменников. Всех подряд и клеек и стариков и мальчиков старше семи лет. Они говорили, что пройдут года, и впоследствии, с новыми поколениями, на этих землях воцарятся закон Божий и благочестивый христианский мир... Тогда я спорил, я считал их палачами, но теперь я тоже могу сказать что они были настоящими войнами Христовыми. Они несли свое служение, пожертвовав собой, ценой своих душ, своей твердостью, непреклонностью и отвагой, искупили миллионы будущих жизней. Да, что бы не говорили те, кто считает, что смерть это конец всего, они совершили подвиг, но какой, окончательно я понял только уже здесь... А тогда, даже после всех этих свидетельств и слов, я все равно не хотел верить в то, что нужно только так: если первое слово не услышано, то дальше только огнем, мечом и каленым железом, и иного пути у нас просто нет. Тогда я просто не понимал, как на самом деле устроены политика и денежные отношения между людьми. Какое на самом деле в их жизнях занимают влияние, богатство и власть... Глаза мне раскрыл тот погром, когда команду моряков с какого-то корабля из-за южного моря уличили в похищениях местных девиц. Мы тогда поехали по вызову, составить акт для архива. Там был самый настоящий бунт. Герман хотел остановить его, но мастер Тинвег приказал не вмешиваться. Еще с утра туда приехал Борис, возглавил толпу разозленных горожан, запер этих черномазых язычников в доме и поджег, а тех, кто смог выбраться, убил. Это была работорговля. Похищенных отправляли в гаремы за море на юг, а концессионером судна был местный комендант, и его жандармы все знали, но ничего не делали. И такое в нашем просвещенном христианском мире. Но если это свет, то что тогда тьма? Что там, где никто даже не слышал о Христе, что тогда у иноверцев, безбожников и язычников? И это был всего лишь один частный случай. А сколько всего еще? Разврат, мошенничество, служебный подлог, торговля органами и запрещенными веществами, неправедный суд, притоны, кабаки... Ведь все это огромные деньги и те, кто владеет ими может купить кого угодно, нанять любых убийц, адвокатов и лжесвидетелей. И только мы, христиане, те, чей путь не окончится после смерти, чье богатство на небесах, те, кого будет судить сам Господь Бог Иисус Христос, перед которым нельзя оправдаться и которого нельзя подкупить, только мы можем противостоять им. Да, есть среди нас и такие, кто все еще говорят - 'наше царствие не от мира сего, мы тут только временно'. Но ведь не зря же Господь направил нас сюда. Не зря завещал нам эту землю, чтобы мы жили на ней в мире, счастье и праведности, пока не закончатся наши дни. Чтобы мы воплощали в дела нашу веру, строили города и храмы, возделывали поля, растили детей. Воспитывали их так, чтобы они были лучше нас, благочестивее и добродетельней чем мы. Ведь если бы Господь хотел иначе, чтобы мы жили голодными, в сырых пещерах, в рубище, грязи и немоте, разве он дал бы нам разум и волю творить, изобретать и менять окружающий нас мир? Да, Он хочет от нас смирения. Но смирения перед Его волей и перед нашими темными страстями, а не перед беззаконием, ложью и злом. Ведь если нас постоянно пытаются завоевывать, сломать и уничтожить все созданное нами, развратить, натравить на нас, наших родных и близких, разве мы обязаны сидеть и смиряться, смотреть как гибнет то, во что мы вложили все наши души и силы? Нет, мы просто не имеем на это права. Что толку в добрых увещеваниях, если их не слышат? Что толку в свободной воле, когда миллионы по незрелости и глупости следуя злым соблазнам, разнузданным примерам и жажде легкой наживы, погубят себя только потому, что кто-то из слабости и трусости сказал, что нам нельзя вмешиваться и осуждать, и мы должны смириться, понять и простить их? Только мы, христиане, можем и обязаны противостоять этому беззаконию, потому что только мы знаем Истину. Как сказано в Евангелии, мы соль земли, а если соль потеряет свою силу, то она будет бесполезна и ее останется только выкинуть вон. И да, те, кто против нас, прекрасно знают, что мы их самые непримиримые и единственные враги. И с самого Воскресения Христова всеми силами пытаются остановить, отстранить, отодвинуть нас от дел. Да, тогда, много тысяч лет назад, у них это получилось. Тогда они обессилили церковь темных веков, сделали ее маргинальным клубом субтильных мальчиков и неудавшихся в жизни престарелых девиц. Оторвали от государства и общества, научили не вмешиваться, открывать рот и читать по бумажке только то, что им напишут сверху. Обосновывая правами человека и свободой воли такую пассивность, сделали ее неспособной к реальному влиянию и борьбе. Да христиане тех веков делали тоже немало, но недостаточно. За суетой люди не видели их дел, а многое из того, что свершалось и говорилось ими, было неактуально, не занимательно и неуместно. Им нечего было сказать по существу, их не слушали, а потом просто забыли... Но мы выучили урок и теперь все иначе. Мы обязаны быть непреклонны в своих действиях. Мы должны исполнять наш христианский долг любой ценой. Ведь когда враг пришел на твою землю чтобы сжечь и разграбить ее, тот кто рассуждает о гуманности и непротивлении - предатель, трус и сам тем самым служит врагу. Но почему тогда в делах веры еще находятся те, кто считает что мы не должны обнажать меч? Разве это не самая настоящая война? Не наша земля, не наши братья и сестры во Христе? Это именно война и война не за деньги или богатства, а за души, и мы обязаны защищать то, что вверил нам Господь любой ценой, даже собственных душ и собственных жизней. Иначе, зачем мы вообще нужны? Иначе чего тогда стоит наша вера? Чего стоит Бог в наших глазах, раз мы не готовы умереть за Него, как Он пожертвовал собой на кресте ради нас, пожертвовать ради Него всем? Только так. Все же остальное просто пустая лицемерная болтовня, отговорки и оправдание собственной слабости, трусости, никчемности и лени. Да, есть еще и те, кто говорят о Господней любви, о любви к грешнику... Да, Господь Бог всеблагой и любит нас. Но разве не Он научил нас ковать мечи и ружья? Разве не Он дал нам веру и волю к сражению? Разве не Он направляет к нам праведных героев, королей и генералов? Не он поднимает на битву армии, не он ждет от нас подвига и действия? И разве это не Он посылает нам голод, страдания и войны чтобы мы жили с этим? Не Он позволяет преступникам творить зло, зная, что они никогда не раскаются, если, как сказал Господь наш, Иисус Христос, без Его воли, ни один волос не упадет с нашей головы? Именно такова Его воля. И мир устроен именно так и не иначе, и никакая теология честно не объяснит, почему Он создал все именно таким. А то, что при этом так много постоянно говорится о доброте, свободе и христианской любви, о том, что Господь все может решить сам, что мы всего лишь люди и ничего не можем изменить... Это просто успокоение для того, чтобы хоть иногда почувствовать себя не стальными войнами Христовыми без страха и упрека, чей путь огненное служение. Не теми единственными, кто своей жизнью и душой несет ответственность за все вокруг, и держит на своих плечах весь мир, что без нас рухнет и сгинет в хаосе беззакония. А живыми и нормальными, ни за что не отвечающими, живущими тихой мирной, исполненной благостной слепоты и неведенья жизнью, слабыми и живыми людьми. Точно такая же наивная отговорка, как и у церкви темных веков, передававшей светскому суду колдуна, язычника или еретика уже заранее приговоренного к смерти. Попытка омыть от крови свои руки и души, отстраниться... Потому что если те, кому мы противостоим уже давно не люди, а животные, потребляющие на входе пищу и вырабатывающие на выходе дерьмо и глистов, мрази плевавшие на Бога и ради наживы и власти тянущие за собой в бездну других, мы все-таки как-то пытаемся быть христианами. Хоть в чем-то оставаться людьми. Пытаемся следовать заповедям и творить добрые дела в надежде на то, что и за наше скорбное служение Господь Бог все-таки проявит к нам ту самую милость, которую мы сами не имеем права проявлять к тем, кто посягает на наших братьев и сестер, нашу землю и нашу веру. Потому что если не мы сами, никто другой не защитит нас, и иного выхода у нас просто нет: историей уже много раз доказано, что никакие мир и согласие без Иисуса Христа и веры в Него, как Господа Бога по всей земле на практике недостижимы. Так что проповедь Евангелия и установка закона Божия на земле - вот наша цель и наш долг, который мы обязаны исполнить любой ценой. И это не ненависть, а служение. Потому что если мы сами не будем беспощадными и непреклонными с врагами Господа и нашей веры, точно также, только намного хуже, что многократно доказано историей, и как раз за разом показывает практика, будут поступать с нами и нашими братьями и сестрами, уже они.
  Устав говорить, он закрыл лицо руками и сгорбился еще больше. Молчал и Вертура, размышляя над его речью.
  Сизые сумерки спускались на поле и лес, стояли между деревьями. Фанкиль замер, как будто бы ожидая ответных слов.
  - Лео - после долгой паузы веско и задумчиво сказал детектив - так нельзя. Оставьте это. Я понимаю, что вы в отчаянии и устали. Вам все надоело, вам больно. Вы говорите правильные вещи и у вас есть долг, но раз не можете, оставьте его пока снова не наберетесь сил. Не нравится то, что вас окружает, опустите меч, сидите дома, читайте хорошие книги, общайтесь с умными людьми, а от ваших терзаний о несовершенстве мира и себя, как его центра, поверьте, я знаю, толку нет.
  Осознав его слова, Фанкиль повернулся к нему, с неодобрением, что так и остался не понят, нахмурился. Чем ниже закатывалось за деревья солнце, тем ярче казались блики костерка, пляшущие на камнях и деревьях вокруг. Становилось холодно. Вертура сгорбился над костерком, смотрел в пламя, болтал в огне еловую веточку. Фанкиль строго прищурился и изобразив доверие в голосе, вновь обратился к детективу.
  - Марк, а что вы об этом знаете?
  - О делах Ордена я знаю не понаслышке, в том числе и о тех, которые некоторые недальновидные, ищущие вседозволенности глупцы, считают жестокими и неприемлемыми. Но у вас там, в капитуле, люди поумнее и подуховнее меня сидят. Вот пусть они и решают как надо, я в это не лезу. Хотите мое мнение? На словах-то все правильно, но это не я, а вы тут сейчас мучаетесь, как по мелочи так всем замечания тычете, чтобы рядом с вами кто случайно не нагрешил. А как что серьезное так 'не суди, да не судим будешь' говорите. Как сами так 'я же прямо и честно сказал', а как у других тоже самое, так это осуждение, хамство и сплетни. Знаете, Лео, руки ваши, душу и совесть свою это вы будете перед Богом, а не передо мной, отмывать. Я-то вам грехи отпущу, если хотите, только вам это не поможет. Вас сюда направили, посчитали, что вы справитесь, вот и работайте, действуйте. Радуйтесь, что Господь вам хоть такую возможность дал, поставил вас на это место. А как целый мир спасать, это пусть решают те, кто для этого специально учился. Хотите им помочь, подайте докладную с комментариями и четко исполняйте разработанную для вас инструкцию. Поверьте, это самое лучшее как такие как вы и я можем поступить.
  - Докладную значит? - переспросил Фанкиль, презрительно и насмешливо скривил рот, попытался изобразить, что слова и реакция Вертуры его нисколько не задели.
  - Довольно - с явным усилием подавил в себе желание продолжить дискуссию, поднялся с камня детектив. Выпрямил плечи и, хищно прищурившись, неподвижно глядя на Фанкиля, как будто собираясь броситься на него, положил руку на эфес - все Лео, я возвращаюсь в Гирту. Предлагаю поехать со мной. Лео, вы меня слышите? Мы не должны оставаться тут. Здесь опасно, но я уже понял, что вы ищите подвига, ваше царствие не от мира сего и вам плевать на всех...
  Рыцарь резко и молча встал, подошел к нему в упор и, хоть и был с Вертурой почти одного роста, толкнул его обеими руками в грудь так, что тот опрокинулся на хвою, даже не успев выхватить меч. Острые камни и какой-то корень больно впились ему в плечо. Оглушенный этим внезапным ударом, он дернулся, попытался перевернуться на четвереньки и вскочить, но Фанкиль разгадал его маневр, прыгнул к нему. В его руке свистнула плетка, Вертура завращал от боли глазами, сдавленно и тяжело захрипел: жгучая, нестерпимая боль охватила его ногу и спину.
  - Да хватит! - переворачиваясь лицом верх, вскинул руки, чтоб больше не били, громко и яростно закричал он взбесившемуся рыцарю.
  Но Фанкиль не стал слушать, снова замахнулся на него, видимо намереваясь бить уже в голову и раскрытую ладонь. Его красное от натуги лицо исказилось ненавистью, напряглось, губы скривились. В оскале желтых зубов отчетливо пузырились белые пенные клочки. Поняв, что щадить его уже не будут, детектив резко откатился в сторону, а Фанкиль нанес удар. Но то ли промахнувшись, то ли в последний миг одумавшись, попал по Вертуре не в полную силу и не в голову, а по толстому плащу на его спине.
  - Вон отсюда! - задыхаясь от злобы, словно желая убить Вертуру одним своим криком, прогремел он на весь лес, тряхнул плеткой, указал в сторону дороги - прочь мразь! Вернешься в отдел - убью! И чтоб я тебя больше никогда не видел!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ***
  
  Было уже почти темно, кода, понукая коня, детектив въехал в поселок перед Еловым предместьем. Ветер слегка охладил его синяки, а хорошая ясная погода, свежая вечерняя прохлада и быстрая езда почти исцелили обиду. Надо сказать, что Вертура был даже рад такому положению дел: он благополучно избежал опасности ночной чащи, с чистой совестью ехал домой, оставив Фанкиля решать свои задачи самому, и теперь имел полное моральное право больше никогда не участвовать ни в одной из его поездок. Так, злорадно размышляя о том, как теперь он будет писать рапорты о неадекватности коллеги, если его еще раз отправят вместе с ним, он миновал поворот на поселок, проехал мимо уже совсем нестрашного забора парка барон Тсурбы, в сторону которого, проезжая, продемонстрировал неприличный жест, и выехал в поля.
  Выехав из лесу, окунувшись в прекрасные пейзажи спокойной вечерней деревни, он даже заулыбался, глядя на раскинувшиеся перед ним сады, желтую, колосящуюся рожь и многочисленные, разбросанные по полого спускающейся к реке равнине, теплые окна человеческих жилищ. Попридержав усталую лошадь, неспешно ехал в сторону колокольни монастыря впереди, любовался дымами низких деревенских труб, чистым синим закатом и растущей в огородах буйной зеленью. Слушал приглушенные голоса за плетнями в огородах, напористые крики прогуливающегося между кур петуха и неясные отголоски какой-то далекой, незнакомой ему песни.
  Лошадь лейтенанта детектив приметил у бревна коновязи какого-то дома на перекрестке. Заехав на двор, объяснив вышедшему навстречу недоверчивому бородатому мужику с копьем и факелом в руке, что он тоже из полиции Гирты, оглядевшись на огороды и избы вокруг, привязал своего коня рядом с конем полицейского и пошел в дом. В просторных окошках красивого и нового, сложенного из толстых балок сруба, теплился мягкий желтый свет многочисленных свечей. Поднявшись на крыльцо, осторожно обойдя лежащую на свернутой старой дерюге огромную, похожую на рысь, полосатую кошку, попробовал рукой новые и свежие, как будто совсем недавно установленные и выкрашенные прозрачным лаком перила.
  Еще с крыльца, он услышал знакомый резкий голос, на всю улицу рассказывающий какую-то веселую пьяную сплетню.
  - А вот и наш шпион! - приметил его с порога лейтенант Турко, хлопнул по бедру шапкой, радостно представил хозяевам избы - принц-изгнанник. Марк, как его отца там зовут, сэр Вертура. Анна его окрутила, в могилу его сведет, а он и рад. Ему все уже сказали, а он слушать не хочет. Карл, ну ты знаешь какая это ведьма...
  И со всей силы ударил кулаком в стол, надулся, вскинул бородку, уставившись на Вертуру, принял вызывающий и нахальный вид. Хозяева дома весело засмеялись тому, как лейтенант представил коллегу, пригласили его в зал. Присесть на скамью к столу с кружками и кувшинами юва, на закуску к которым был разломанный ржаной каравай, горшок с ароматным вареным чесноком и тертая свекла в новенькой деревянной бадье.
  - Это Карл!- еще раз гордо представил Вертуре лейтенант собутыльника, знакомого усатого капрала из лужи с дороги, и его рыжую крепкую и плечистую, под стать деревенской ломовой кобыле, девку - мой лучший друг и брат! И Эстри, сестра моей Мики! Такая же тупая дура, хоть кол на голове теши!
  С этими словами он вскочил от стола и картинно указал обеими руками на жену надзирателя, но тот схватил свою плетку, громко и страшно хлопнул ей об стол.
  - Совсем забылся что ли? Ты язык-то не распускай! Тут тебе не Гирта! - грубо прикрикнул на гостя и сжал кулак, уже готовый вскочить и драться с ним.
  Эстри Трогге запрокинула голову, загремела тем мощным раскатистым смехом, которым, застряв в коляске, она смеялась на дороге в лесу. Подхватила мужа под руку, зарумянилась, заулыбалась, положила ему не плечо голову, прильнула виском к его тощей жилистой щеке. Вертура поклонился хозяевам, непроизвольно залюбовался этой уже немолодой, но красивой и статной женщиной. Ее недавний городской наряд - сапожки, зеленую шерстяную мантию с широкими рукавами выше локтя и накрахмаленный, похожий на шарф, головной платок, оставляющий открытыми шею и затылок, сменили две длинные и плотные, надетая одна поверх другой льняные рубахи, кожаный передник и плотная, отороченная меховым воротником шерстяная жилетка. Свои длинные рыжие, как будто нечесаные с самого утра, волосы она распустила, заплела у висков две толстые, перевитые полосатыми голубым с зелеными шнурками, косы. Вовремя отведя взгляд, детектив еще раз устало приветствовал егеря и его жену, поклонился, перекрестился на украшенные свежими листьями иконы напротив входной двери и в изнеможении повалился рядом с лейтенантом на скамейку.
  В комнате было светло. На столе горело множество свечей. Свежий, полнящейся ароматами деревни и леса сквозняк врывался в раскрытые, со снятыми на лето рамами, окна. Колыхал язычки пламени и тонкие льняные занавески. Рыжие блики и разноцветные огоньки лампад приветливо плясали на желтых, начисто обструганных бревнах, отражались от окладов икон и перил ведущей на чердак пологой лестницы. Заметив, с каким восторгом Вертура рассматривает это чистое и свежее убранство, капрал подкрутил уг и гордо подбоченился. Продемонстрировал гостю расшитое знамя на стене, стоящее тут же рядом в углу, под иконами и лампадами, копье, а рядом надетую на вешалку, старую, но хорошо чиненную, блестящую аккуратными белыми клепками бригандину. Эстри Трогге встала, с улыбкой поднесла Вертуре глиняную кружку с необычайно холодным и горьким ювом. Тот склонил голову, чтобы не смотреть в ее пронзительные зеленые глаза, с вежливым поклоном принял ее обеими руками и, еще раз быстро перекрестившись, сделал большой и жадный глоток, от которого сразу почувствовал себя как будто помолодевшим сразу на много лет.
  - А где наш Лео? - после недолгих и бурных, расспросов хозяев, кто такой Вертура, откуда он, и из какой семьи, вклинился в беседу, лейтенант Турко - с коня слезал и под землю провалился?
  Детектив нахмурился. Выпив еще, неохотно поведал о том, что с ним случилось.
  - Да к чертям его! Достал уже всех! - ударив кружкой о бедро, взревел, рассердился лейтенант - как Дюку по рогам дать, так у него смирение! Перед мастером Тинвегом два слова связать не может, трясется как банный лист! Сэр Фридрих его ради смеха с сапога с лошади лупанул! Приехал тут такой: Гирта ему свинарник, мужичье мы ему неотесанное, навоз, кружки грязные, сортиры языком не вылизаны! Не нравится - катись отсюда! Как будто нужен он нам здесь! Он что, так там и остался? Вот пусть в червоточину его там засосет, раз ума нету.
  Хозяева дома улыбнулись его словам, поддержали полицейского.
  - Да не дело городским ночью в лес ездить.
  - Так и бросим его что ли? - приободрившись от этих громких слов, почувствовав поддержку, уточнил Вертура - что делать будем? За ним поедем, или домой в Гирту?
  Лейтенант с капралом выпили еще и задумчиво закурили.
  - Захочет сам доедет! Ну его! - возмутился лейтенант, достал свой нож и с грохотом вонзил его прямо в стол. Надзиратель, что был уже изрядно пьян, тоже выхватил нож и с такой же силой воткнул его рядом с ножом полицейского. Его растрепанная рыжая жена дико завращала глазами, снова засмеялась тем страшными, безудержным смехом, от которого, казалось бы даже затряслись огоньки свечей и где-то наверху заплакал разбуженный ее голосом малыш. Но она тут же притихла, ощерилась как кошка, зашипела на мужчин, чтобы замолкли, вскочила со скамьи и, вытирая о передник залитые ювом руки, побежала на чердак, наверх.
  - Карл, ну поехали! - когда она ушла, наклонился к собутыльнику, загремел пьяным голосом на всю избу, срываясь на тяжелый хриплый шепот, заныл полицейский - собирай кого можешь. Ты же мой брат! Выручай Гирту!
  - Да ты как приедешь, хоть метлой поганой тебя гони! - начал ругаться на него капрал - я кроме как с тобой и не пью. Вон дом построил, лейтенанта должны дать. И за честную службу, а не как тебе. А ты чего добился? Одна беда с тобой. Вы вообще зачем сюда приехали? Забыл как у нас тут? Нет. Не поеду никуда. Инспекция у меня завтра, бухгалтерия и обход. И так с тобой напились...
  Он схватился руками за голову и уставился в стол.
  - Ну же, помоги! - схватил его за плечи, затряс лейтенант Турко - к черту инспекцию, в топку бухгалтерию!
  - Иди, седлайся - прохрипел капрал, с силой оторвал от себя его ладонь - езжайте без меня, я парням скажу, проводят, помогут найти...
  Лейтенант и детектив встали, вышли из дома, спустились с высокого крыльца и, отвязав лошадей, с некоторым трудом вскочили на них. Переглянулись. Так прошла минута или две. На дворе уже стояла ночь, вокруг было спокойно и тихо. Тускло светились окна дома, отсветы многочисленных свечей, половина из которых уже погасла, трепетными рыжими отсветами лежали на дощатом потолке. Факел в руках наблюдающего за полицейскими злого стражника слепил глаза. Его ярко-желтый пронзительный огонь бесшумно колыхался на прохладном, задувающем с реки ветру. За его трепетным светом не было видно ни звезд, ни луны.
  - Ну что, вдвоем едем? - встревожено, с сомнением, спросил Вертура, всматриваясь в непроглядную ночь, рассуждая, сможет ли он в таком мраке найти то место, где он оставил рыцаря.
  - Считаем до пяти! - заревел на ухо, показал пальцем на дом, наклонился к нему лейтенант Турко и, выставив пятерню, загибая пальцы начал - один, два, три...
  С грохотом распахнулась дверь. Надзиратель Трогге вывалился на крыльцо, держа в руках обмотанный лохматой тряпкой рог, загремел в него хрипло и гулко так, что по ночным улицам деревни покатилось эхо, а в домах и огородах печально и протяжно завыли растревоженные этим резким зовом коты.
  - Ба!!! - выкрикнул еще раз в рог капрал и навалился на перила. Повис над ними, как будто собрался тошнить вниз, но в последний момент удержался и не сделал этого.
  - Я же его знаю! - пьяно и самодовольно откинулся в седле, похвастался лейтенант Турко - это он так всегда: 'не хочу, не поеду, пить не буду, жена заругает!', говорит!
  Не прошло и десяти минут, как к дому с разных концов деревни подъехало не меньше двух десятков вооруженных факелами, копьями и луками со стрелами дружинников. Сгорбившись, сидели в седлах, недовольно смотрели на дом, поджимали от холода плечи. Среди них Вертура узнал и тех самых егерей, что сегодня допрашивали его у дома Эрсина.
  - А Йозеф! - заметив лейтенанта, закричали ему - ворюга с рынка приехал! Мы люди нищие, брать у нас нечего! Чего ты тут забыл?
  Кто-то начал проверять арбалет и бесцельно пустил в темное ночное небо стрелу. Явился старший сын надзирателя, мальчишка лет тринадцати, принес бригандину и шлем, прямо на крыльце помог отцу надеть их. Встав у него за спиной, начал завязывать тесемки с правой стороны.
  - Ну, все в сборе? - свирепо оглядев раздраженных ночным вызовом сослуживцев, прорычал надзиратель - кого нету, завтра вне очереди в обход поедет!
  Он ловко вскочил в седло и, взмахнув мечом, отсалютовал своей жене, что сидя боком на подоконнике, качая на коленях завернутого в мохнатое шерстяное одеяльце малыша, с восхищенной улыбкой наблюдала за отъездом мужчин. Перекрестился и снова затрубил в рог, командуя колонне марш. С тревогой обернувшись, детектив заметил, что глаза Эстри Трогге горят в темноте ярким фосфоресцирующим светом.
  Но, похоже никто кроме него не обратил на это ровно никакого внимания. Подбадривая себя веселыми деревенскими шуточками типа.
  - Непобедимая кавалерия Гирты!
  - Выпьем все и прыг в кусты!
  - Топоры наточены, фляги наполнены, бани натоплены!
  Колонна с шумом выехала со двора. Направилась не восток, по дороге на Варкалу, в сторону Белой Могилы.
  
  ***
  
  Находившись кругами между стволов, побив до боли в пальцах шестопером деревья, Фанкиль вернулся на свою наблюдательную позицию. Как всегда говорили старцы, книги и учителя церкви, в таком состоянии души следовало перво-наперво успокоиться, обратиться к Богу, но молиться совсем не хотелось. Не было никакого желания, ни сил. Рыцарь четыре раза нетерпеливо прочел скороговоркой 'Отче наш' и, все-таки сорвавшись на:
  - Мразь! Дерьмо! Пьяница! Бездельник! - и множество иных бранных слов, хотел уже было разбить оставленную на камне принадлежащую Вертуре подзорную трубу, но, выговорившись, внезапно утихомирился. Упал на камни, откинулся головой на теплый ароматный мох и закурил. Несколько раз вдохнув, он снова попытался прочесть молитву, но снова не смог собраться. Решив немного повременить и успокоиться, вновь набил трубку, на этот раз до упора. Плотно утрамбовал пальцем и, сунув в нее уголек, глубоко затянувшись горькой сухой гарью, уставился в поле за опушкой между деревьями.
  Над изогнутой кромкой травы и редкими холмами рыжел пронзительный и ясный августовский закат. По дороге, тянулись груженые углем и бревнами припозднившиеся повозки. Закинув на плечи свои инструменты, устало понуря головы, гнали скот, шагали бородатые мужики: работники возвращались домой в свои поселки с дальних делянок, полей и выпасов. Бессмысленно глядя на них, рассматривая через подзорную трубу, Фанкиль отодвинул от себя прочь какой-то сук, подмял локтями неудобно топорщащиеся под плащом, торчащие из мха, еще совсем маленькие, но уже жесткие и колючие молодые еловые ростки.
  - Наверное, тут какая-то аномалия, раз деревьев нету... - рассеянно подумал он. Достал из поясной сумки, крутанул на камне свою юлу, но та сделала только несколько оборотов и, как-то по-особенному быстро потеряв скорость, опрокинулась. Фанкиль протянул руку, нащупал ее в траве. Убрал в сумку, чтоб не потерять, снова обратился к полю. Через дорогу, по диагонали от его позиции, на другом конце просторной, длинной и шириной в полтора или два километра, полого спускающейся к реке, равнины была вырубка. Рядом с ней, на опушке, стояла, густо дымила трубой плавильная печь.
  - Браконьеры какие-то - подумал Фанкиль - а может просто крестьяне. Какая разница? Пройдет года два или три, или даже уже следующим летом, новые деревья и трава скроют этот обезображенный, испещренный корявыми пнями шрам вокруг нее. Буйными зарослями свежего подлеска потянутся к солнцу, а еще через несколько лет там снова будут огромные толстые деревья, как будто они были здесь всегда и никто и не рубил их...
  - Ага, вот где ветровал и камни, там и граница - оглядывая в подзорную трубу, проводя окуляром вдоль опушки, как-то внезапно для себя подметил он. Еще когда они с Ингой только прибыли в Гирту, они многократно пролистывали справочники и карты, ездили смотреть такие, никогда не зарастающие поляны в лесу. Мерили электромагнитный и радиационный фон, смотрели ультразвуковой отклик от скал, качали маятники, крутили волчки. Несколько раз они даже ходили в ботанический сад, запрашивали журналы наблюдений, консультировались с университетскими преподавателями, ботаниками-садоводами и исследователями. Но сколько не допытывались, не искали, так и не поняли, почему почти везде Лес растет, наступает на деревни, дороги и поля, а местами, ни одного деревца. Только высокая полевая трава, иван-чай, ивняк и заросли люпинов.
  - Какие-то очередные неизвестные и неочевидные нам механики. Как интуиция, кошачьи манки, невидимая луна, звезды и прочие околонаучные, ничем не подтвержденные явления - рассудил, подумал про себя рыцарь - очередной неразрешимый научный парадокс. Как чудо Божие, как веревка у которой нет ни начала, ни конца, но за которую слепо держишься, чтобы не сбиться в полной темноте. Все-таки как же тут после города тихо...
  Он даже сам не заметил, как эти отвлеченные мысли вернули в его душу умиротворение и покой.
  - Все-таки нехорошо как-то - снова вернувшись мыслями к их с детективом ссоре, наконец признался себе Фанкиль и снова закурил - вот назвался христианином, крестоносцем, защитником веры и сразу же искушение... Хотя причем тут искушение? Как там один знакомый сказал 'мы христиане, друг у друга всегда прощения просим, и ты, мразь, теперь у меня прощения проси'. Искушение тут не при чем. Это как священнику на исповеди рассказывать, какие все вокруг гады, и сил их терпеть нету... Дерьмо это в голове, и скотство. Вот как это на самом деле называется и выглядит.
  Громко, трубя на всю округу, по дороге проехал последний разъезд. Гулкое эхо рогов отражалось от поросших лесом скал, раскатывалось по тайге, оповещая всех, чтобы поспешили домой к вечеру. По тракту прошла последняя цепочка крестьян. В конце ее шагал какой-то мужик с клюкой и фонариком на палке в руке - наверное местный сторож или пастух. Запоздало проехала последняя телега. Звеня колокольчиком, грохоча колесами, умчалась вдаль. Вокруг стало тихо и безлюдно. Только пели вечерние птицы, стучал дятел и где-то далеко, по диагонали через тракт, на другом конце поля, рядом с плавильной печью, высоким бело-желтым пламенем на фоне сумрачной чащи горел костер. Где-то рядом с ним, далеко отдаваясь по полю била колотушка, созывала к огню, отошедших далеко от лагеря по каким-то своим делам артельщиков.
  - Ночью же в лесу все по-другому. Здесь пропадают и меняются люди - сказал себе Фанкиль - просто исчезают и все. Днем такого нету. Может это из-за звездного излучения, что истончает незримые грани, пробуждает к жизни падшие сущности и мертвецов. Облекает в осязаемые формы неведомые ни науке, ни богословию, лишенные всякого физического обоснования, причины и смысла эгрегоры человеческих кошмаров и неупокоенные души. Воплощает некротические энергии могил... Разве тут есть логика? Все наши знания давно достигли предела технологического абсолюта, объяснили все что было, все что есть и все, что могло бы быть... Но они по-прежнему остались иррациональны по своей сути, потому что основываются на фундаментальных аксиомах мироздания, только после которых и начинаются формулы, законы и цифры. Точно также же, как иррациональными за эти миллионы лет остались и наши души, для которых вера, как точка зрения, всегда будет сильнее всяких доводов, логики и убеждений. Да, мы всегда считаем себя правыми. Так устроен наш мозг, так работают его защитные функции, так настроены параметры наших нейронных сетей... И вопрос даже не в том почему именно так, в результате естественной эволюции, или нам просто выставили эти установки, и сами мы всего лишь самовоспроизводящиеся сложные машины, а в том, всегда ли я действительно прав или все же нет. Вот я конечно же считаю себя всегда хорошим и честным. Я не обманываю, не ворую, не пинаю кошек, не бью бутылки... Но разве не с моего молчаливого согласия творится беззаконие вокруг? Разве не своей правотой мы оправдываем себя, унижая и раня близких нам. Не своей правотой объясняем невыполненные обещания, вспышки гнева, ложь и нежелание отдавать долги? Разве не своими понятиями и необходимостями преступники точно также оправдывают зло содеянное ими? Не своей правотой генералы и чиновники объясняют собственную некомпетентность, зачатую, стоящие имущества, здоровья и множества жизней? В аду много тех, кто считает, что он всегда прав. Не всякий говорящий 'Господи, Господи' войдет в Царствие Небесное. А ведь казалось бы все настолько просто, что об этом даже не напишут в духовной литературе, не скажут священники на проповедях, потому что это просто только на словах, а на деле все намного сложней... Всего лишь спросить себя, а прав ли я? Куда ведет мой путь? Ведь если честно, я ударил Марка только потому, что он мне никто, слабее меня и возразил мне, а я взял и самоутвердился. Но разве сам он не выслушал меня, не посочувствовал, разве он не был терпелив ко мне? Раны на сердце, опыт... Вот я осудил его, а ведь у других же тоже и раны и опыт и они могут быть намного тяжелее чем мои... Вот все, в том числе и я, осуждают Анну, а Борис, который не раз разгонял притоны, не раз заслуженно осуждал самых разных людей, всегда вступался за нее. Дрался даже как-то, вы ничего не знаете, говорил. Йозеф всегда с похмелья, у всех занимает на юво, а жалование относит домой Мике. Она все время ругает его, а он всегда терпит. Валентин... он на любое служебное нарушение говорит так надо, глупости, вас не касается, не наше дело. Но я даже не знаю скольких предателей, казнокрадов и убийц он отправил на плаху, почему именно его выбрала Хельга, о чем на самом деле он молчит? Да мы все несовершенны, но разве не в этом милосердие, чтобы мириться с этим? Конечно же есть формальный расчет, доказанные факты, явные пороки, преступления... Но кто, кроме Господа Бога всегда знает их истинную причину? Да, вокруг много всякого, но если мы живем по Христу и не понимаем чего-то, разве мы не должны руководствоваться прежде всего милосердием, а не своими мыслями о добре и зле? Мы готовы ругать слабого и смиренного, но никогда не поднимем голос на злого и сильного. Мы насмехаемся над трусостью, а сами оправдываемся какой-то личной объективностью. Мы называем низость логикой и тычем ей другим. Мы говорим 'рационально'. А кто вообще рационален? Рациональны ростовщики, что считают долг даже тем, кому нечем платить. Рациональны судьи, что судят того, кто защищал свой дом. Рациональны торговцы, что в голод повышают цены на хлеб, рациональны мошенники, обманывающие доверчивых жертв. Вот у кого на деле рационализм, вот где объективность... Нравится ли нам такое? Нет. Абсолютный закон, машинная логика, точные правила... Красиво только на словах. А на деле низкая подлость, расчетливое предательство, нож в спину. Но этого мало. Даже наши добродетели обращаются уродством в нашей слепоте. Отпустить преступника, оправдать неправого, помиловать виновного, разве это не жестокость, не преступление против и так пострадавшей невинной жертвы? Осудить потерпевшего, молиться со злобой, исповедоваться что все вокруг мрази, простить того, кто не просит извинений. Смиренно склонить голову перед неправым толкнув его на еще большее зло, которое он неминуемо причинит другим... Сколько такого вокруг? И да, несомненно, на словах я сам не такой. Я хороший и честный, я всегда делаю только то, что необходимо. Обличаю, наставляю, открываю глаза, ругаю, указываю, высмеиваю... И я всегда прав, мне не за что извиняться, я не чувствую за собой вины. Я-то всегда святой, но вот что на самом деле? Вот сегодня сам же все и доказал... Но разве тогда не честнее даже не пытаться дрессировать всех вокруг, если ты сам глух и слеп? Не лучше ли пострадать, чем ранить? Не лучше ли молчать, чем отталкивать людей от Христа своим свинским поведением? Не пытаться оправдывать себя, обосновывать и объяснять, не пытаться думать что ты непорочнее других. А то что толку в пустопорожних словах 'все вокруг дряни, а я самый лучший, мясо в пост не ем'? Что толку в бессмысленных, без попытки исправить содеянное зло, разговорах о любви, доброте и милосердии? Какой смысл вообще молиться, если ты сам осознанная и неприкрытая мразь? Какой тогда смысл в миллионах машинально прочитанных канонов и молитв? Какой вообще смысл просить прощения у Бога, если ты не можешь попросить его у безвинно обиженного тобой ближнего? Простит ли Он тебя, если ты сам никого не прощаешь, услышит ли, если ты сам никого не слышишь? Просто хотя бы подойти и сказать: 'Прости меня брат, я был неправ, как я могу искупить то зло, что причинил тебе?'. Вот с этого и надо начинать, когда говоришь о покаянии. А иначе, раз навредил другому и не сделал ничего, чтобы он простил тебя, и тебе самому ничего не простится.
  Закончив на этих словах свою безмолвную речь, Фанкиль поднялся с камня. Костер за его спиной почти прогорел. Рыцарь перекрестился, залил его из фляги ювом, подудел в беззвучный манок. Манерно цокая копытами по камням, как будто только и ждала рядом, когда ее позовут, вернулась лошадь. Захрапела, замотала головой, строптиво зазвенела сбруей, словно чуя рядом хищника.
  - Ну, ну - видя ее беспокойство, приласкал животное Фанкиль, обнял, обхватил его за шею, потерся о горячую щеку бородой - сейчас поедем.
  Он вскочил в седло и дал в галоп в сторону дороги на Еловое предместье.
  Поспешно снявшись со своей стоянки, он так и не увидел в темноте, в сотне метрах от себя хищно крадущуюся по полю со стороны дома в холме огромную и уродливую бесформенную тень. Упав на четыре лапы, она было сделала несколько неуклюжих скачков за всадником, как будто пытаясь его настичь, но лошадь была быстрее. Две пары внимательных и алчных глаз с тоскливой, жестокой досадой промахнувшегося волка, сверкнули вслед удаляющемуся рыцарю.
  
  ***
  
  Фанкиля они встретили на дороге в перелеске. Шумной кавалькадой, то и дело трубя в рог, они неспешно ехали через поля, потом через чащу, вдоль забора владений барона Тсурбы, потом опять по полю, мимо одиноко стоящей на опушке избы. От Елового предместья до Белой Могилы ехать было не меньше полутора часов, и Вертура не имел ни малейшего понятия, как они будут искать коллегу в темноте, но, похоже, это мало заботило сопровождающих их сельских дружинников. Достав флаги с квасом и разбавленной чаем яблочной брагой, они разбились на двойки и тройки, завели свои беседы, как будто собрались на рыбалку или на пикник.
  Они уже были в перелеске, когда откуда-то сзади послышался отчетливый ритмичный грохот приближающегося всадника. Кто-то предупредительно крикнул. Выпущенная не в полную силу горящая стрела с шипением расчертила рыжую дугу в темноте.
  - Христос Воскрес! - громко закричал им, взмахнул рукой, придержал лошадь, Фанкиль - не стреляй! Полиция Гирты!
  - А вот и вы! - грубо закричал ему надзиратель Трогге. Ополченцы поворотили коней, недовольно и презрительно кривясь, собрались вокруг рыцаря.
   - Пропустил вас, думал егеря, но вижу наши - оправдывался тот, кивая на лейтенанта и детектива.
  - А что это вы Марка обидели? А? - строго потребовал у него ответа лейтенант Турко, подъезжая в упор к его лошади, как будто намереваясь столкнуть его с седла. С пьяной злобой продемонстрировал ему свою плеть.
  - Да, я вот как раз и ехал мириться... - развел рукавами Фанкиль, выдавил из себя одновременно жалостливую, печальную и смущенную улыбку - Марк, ради Бога, простите, гадко все это...
  - Кончай разговоры! - нахмурился, грубо заявил надзиратель, махнул своим - все, отбой, парни, домой едем.
  Они развернулись и, дав в галоп, погнали обратно в сторону Гирты.
  Уже в полях, за парком барона Тсурбы, из темноты им в лицо внезапно ударил яркий электрический свет. Золотым изломом сверкнула желтая полоса на синем капоте знакомого ипсомобиля. Экипаж Патрика Эрсина, стоял посреди дороги, перегородив путь. Ослепил глаза, резко включив фары, как только они подъехали к нему на десяток метров.
  - Ну и что у нас тут за дела? - Поверенный неторопливо вышел из машины, и, не доставая спичек, щелкнув пальцами, закурил. Запрокинув голову, прибавил с явным недоверием и брезгливостью - что за прогулки по ночам? Откуда едем?
  - Балькина, помощника нашего шерифа, искали - нахмурившись, неохотно отрапортовал надзиратель Трогге - по распоряжению мастера Данзе, ездил по особому поручению на Хутор, не вернулся домой к темноте.
  - Ну и как, нашли? - с нескрываемой издевкой, подчеркивая, что он не верит ни единому слову, уточнил, продолжил допрос, Эрсин.
  - Да, мастер Эрсин, нашли - ответил надзиратель, продемонстрировал изобразившего учтивый пьяный поклон дружинника.
  - И что у него там произошло?
  - Ну, как всегда - принялся оправдываться надзиратель - напились.
  - Ясно, ясно - рассудительно ответил Эрсин. Окинул внимательным взглядом егерей и внезапно снисходительно разрешил - ну езжайте, давайте домой, мужички. Кавалерия Гирты.
  Сплюнул на дорогу, сел обратно в салон и, дав ипсомобиль боком, освободил половину проезда. Следуя мимо машины, гладя на нее, Вертура опустил глаза: с неподвижным сосредоточенным вниманием разглядывая проезжающих в ряд по одному мимо верховых, как будто запоминая каждого в лицо, особенно пристально Поверенный смотрел на полицейских. Детективу стало страшно. В его сердце закралось предчувствие чего-то очень дурного и, глядя на коллег и спутников, на их угрюмо склоненные головы, он догадался, что и они чувствуют то же что и он, думают те же хмурые и печальные мысли.
  Когда они шагом доехали до деревни и отправили ополченцев по домам, капрал Трогге держа в кулаке плетку, молча указал лейтенанту, рыцарю и детективу подняться в избу. Помощник шерифа Балькин, тот самый высокий и крепкий уже немолодой мужик в толстой кожаной куртке и походным котелком на поясе, вошел следом и закрыл дверь. Встав у нее, достав из-за пояса плетку, как на допросе скрестил руки на груди.
  Капрал Трогге молча указал на скамью.
  - Вот вы и допрыгались - уперев кулаки в стол, заявил он, навис над полицейскими. Вертура, лейтенант и Фанкиль притихли, потупили головы, как арестанты или вызванные в кабинет к директору за баловство школяры.
  - Вы что вообще сюда сунулись? - негромко, так чтобы не было слышно с улицы, но зло, заявил им надзиратель - у вас же даже приказа никакого нету. Был тут один до вас, пару месяцев назад, на фермы, на цементный завод мастера Ринья посмотреть ему надо было. У нас приказ устный, чтоб в дом никто не лазал, хорошо Йорко на смене был, не стал вас крутить. Он вас же ясно предупредил, а вы что? Ну посмотрели, все, назад поехали. Совсем жить надоело? Сегодня у мастера Ринья заседание, скоро объявят общий сбор. У нас тут разговоры ходят, всех мужиков под копье поставят, погонят на Гирту. Сэр Дуглас и сэр Жорж вашего сэра Августа смещать будут, им сэр Вильмонт разрешил. У вас что там, совсем донесений не читают? Наши мужики на северный берег бегут, а тут и вы еще приехали.
  - Карл! Ну мы же люди подневольные! - вскочил со скамейки воскликнул лейтенант Турко - ну что теперь-то? Ты же наш капрал, командуй что теперь делать! Куда прикажешь туда и побежим!
  - Да черт с вами... - сжал зубы, кивнул надзиратель Трогге, размяк от этой лести - но по Еловой прямиком на Гирту вам нельзя. Там на ночь застава стоит, не наши, Горчетовские, они и будут вас там ловить. Этот черт, Эрсин, к нам в одиночку конечно не полез. Побоялся, наверное, что расколотим ему телегу. Сэр Ринья ее в Столице себе достал, очень ей дорожит. Мальчишек двоих за то что поцарапали, до смерти приказал сечь... Эрсин точно уже в Замке, так что кто нужно, за вами уже выехали. В общем сейчас спуститесь по Вишневой к реке, там паром на нашем берегу. Скажите 'порка', вас перевезут. На северном никто вас искать уже не будет, ясно это?
  - А мы-то что потом скажем? - вызывающе тряхнул головой, бросил выразительный сердитый взгляд на старшину, помощник шерифа.
  - А что ордер какой или приказ был? - скалился надзиратель, неподвижно уставился ему в глаза, напрягся, сжал кулак начал ругаться на него - ты такой получал? Нам что, Поверенный лично приказывал задерживать их устно или письменно? Ты что, не видишь, это от сэра Августа? Что, подставить нас тут всех хочешь? А кто отвечать потом будет, кто под трибунал пойдет, ты? Все, Эстри, налей им, чтоб протрезвели, и катитесь с Богом, чтоб вас тут больше не было.
  Жена надзирателя, что все это время молча слушала мужчин, как пошел серьезный разговор, сидела смиренно сложив руки на коленях и не вмешивалась, быстро вскочила с лавки, бесшумно проскользнула в другую комнату. Вернулась с темной аптечной бутылкой, налила в еще стоящие на столе с вечера кружки какой-то ароматный и бодрящий горький отвар. Полицейские перекрестились и молча выпили.
  - Йозеф - наклонился надзиратель, обратился к нему доверительно и тихо - ты донеси там до кого нужно, что ходят у нас тут по дворам, провоцируют. Говорят, заживем, главное кого надо поддержать, когда будет нужно. А мы ведь люди подневольные, у всех семьи, дети. Зима скоро, урожай вон какой плохой вышел, а еще и налог. До весны бы дожить. Нам эта война и политика не ни к чему, мы тут все за сэра Вильмонта, все за Гирту.
  - Да знают они там все... - опустил глаза, заверил его полицейский.
  - Но ты все равно там рапорт напиши - смягчился капрал, хлопнул его по плечу, внезапно рассмеялся - ничего, мы кавалерия Гирты. Первый раз что ли? Если что, мы прыг в кусты. Ладно, все, с Богом, идите.
  Полицейские покинули избу, спустились с крыльца, быстро оседлали коней и, по указанию помощника шерифа Балькина, что вышел с ними на перекресток и продемонстрировал направление, помчались в объезд Елового Предместья вниз под горку, в сторону реки. Мимо земляного вала и темнеющих на фоне неба над ним домов, мимо ворот, где в будочке нес вахту мрачный жандарм в остроконечном шлеме, мимо стен монастыря и освещенных тусклым светом лампад перед образами окон стоящего высоко на склоне общежития. Мимо спящих грушевых и вишневых садов и домиков, у которых, как и у избы надзирателя, полуподвальный первый этаж был каменным, надстройка и чердак из дерева, а крыша из черепицы. Беспокоя редких припозднившихся прохожих и спрятавшихся на ночь в свои будочки коз, заставляя их тревожно вздрагивать, со звоном трясти бубенчиками, помчались, стегая разгоряченных взмыленных коней.
  На одном из перекрестков их окликнул караульный, спросил, кто едет, но Вертура приложив руки к лицу, глухо сообщил пароль.
  - Порка - и их пропустили.
  Проехав поселок, миновав большое открытое пространство между деревней и рекой, полицейские спустились к воде, где дорога упиралась в сложенные из кусков гранита, укрепленные бетоном просторные набережные и пирсы. По берегу были навалены кипы прессованного сена, штабеля бревен и досок, стояло множество распряженных на ночь повозок, подвод и телег. У самого берега стояли, глухо стучали борт о борт, покачивались на волнах темные баржи и ладьи. Здесь пахло лошадьми, навозом, мокрой травой, рекой и дымом. То там, то тут светлели палатки и тенты. Рыжие ответы пламени плясали на усталых лицах, изможденных тяжелым физическим трудом: у костров сидели, ужинали, отдыхали бородатые мужики. Рабочие, матросы, ночные сторожа, грузчики и прибившиеся к ним, ожидающие рассвета и открытия переправы деревенские.
  Невдалеке тихо наигрывала гармошка. Какие-то сумрачные личности, по виду не то солдаты, не то охотники, отдельной компанией держа в руках бутылки и кружки, сидели в стороне. Несколько всадников в форменных синих, с золотыми молниями плащах, ожидали в седлах. Мрачный рыцарь переезжал от костра к костру, приглядывался к людям у огня, о чем-то говорил с ними.
  - Все, приехали - покачал головой, кивнул в его сторону, Фанкиль.
  - Ничего - ответил лейтенант, указал вниз по течению Керны. По его знаку они свернули не доезжая до костров и поехали высоким каменистым берегом вдоль каких-то заборов, зарослей и нависших над обрывом корявых древних ив. Отъехав на несколько сотен метров, осторожно спустились по темной крутой тропинке на узкую каменистую полосу между берегом и водой. Здесь, под высоким крутым обрывом, на неопрятных подушках из осколков прибрежных камней, вплотную к склону так, чтобы не затапливало в половодье во время разлива реки, стояли почерневшие от сырости, деревянные сараи. То там, то тут темнели вытащенные на берег лодки, на покосившихся столбах сушились сети. Чуть дальше, под черным срубом лесопильной мельницы, под склонившейся с кручи лохматой ивой с плеском вращалось водяное колесо. Неподалеку рыжел огонек костра, рядом с ним сидели на бревнах перед котелком какие-то люди, судя по простой крестьянской одежде, рыбаки.
  - Сдадут нас здесь - покачал головой лейтенант Турко - тут одни нищеброды. За серебряный конечно никто не продастся, а вот за пять уже подумают, так что тихо.
  Сверху, на высоком берегу уже слышался говор приближающихся голосов и ритмичное громыхание сбруй. По тропинке, по которой недавно ехали сами полицейские, светя факелом, неспешно двигались знакомые верховые. Детектив, лейтенант и рыцарь затаились, припали к гривам, принялись гладить по мордам, ласкать, успокаивать бряцающих упряжью, недовольно стучащих копытами об острые камни лошадей.
  - Хой, внизу! - бросая к костру и лодкам горящий сверток бересты, зычно крикнули рыбакам сверху - чужаки есть?
  - Никак нет! Все местные! - оторвали взгляды от котелка, зачесали растрепанные бороды, уставившись вверх на свет факела над головой, вяло, протяжно и хрипло закричали рыбаки.
  Удовлетворившись этим ответом, не останавливаясь, разъезд проследовал дальше по дорожке, в сторону водяной мельницы.
  - За мной! - тихо скомандовал лейтенант Турко и повел коня по тропинке обратно вверх. Поднявшись на гребень обрыва, убедившись, что разъезд уже достаточно далеко, полицейские свернули в противоположную сторону и поехали к кострам. Выехали на свет, и не скрываясь, проследовали к лодкам у воды. Вертура и Фанкиль напряглись, но лейтенант, похоже, знал что делает: усталым людям у костров, многие из которых уже спали, кто сидя у огня склонив голову, кто лежа на бревнах или прямо так, на холодной земле, не было совершенно никакого дела до явления новых должностных лиц с регалиями полиции Гирты.
  Большие плоскодонные лодки-завозни, что днем переправляли людей, грузы и скот темнели на тусклой, а чавканьем плещущейся о каменные пристани воде. На корме одной, в гнезде из колючих пледов, лейтенант приметил и указал седого, взлохмаченного, укрывшего ноги клетчатым одеялом смотрителя.
  - Порка! - выразительно шепнули ему.
  - А Йозеф, это вы... - проснулся, узнал знакомого, сонно воскликнул тот - что, капитана так и не дали? Ну ничего, еще дадут. Как у вас там в Гирте?
  - В Гирте все как всегда, мэтр Носсе. Нам бы погрузиться и побыстрей - отвечал лейтенант, многозначительно кивая в сторону далекого и темного северного берега.
  - Вас предупредили, что ночью беру тройную и никаких расписок? - зябко растирая руки, спросил паромщик, сразу же перейдя к делу.
  - Как всегда - отозвался лейтенант и многозначительно обернулся к Фанкилю. Тот молча сунул руку в поясную сумку, не глядя, достал несколько монет. Лейтенант быстро поторговался с паромщиком, заплатил ему, взял сдачу. Часть забрал себе, часть отдал рыцарю.
  Через несколько минут они уже были на реке. Детектив и лейтенант энергично налегали на весла, паромщик держал руль, Фанкиль помогал еще одним веслом с левого борта, чтоб не сносило течением. Вертура то и дело оглядывался, опасаясь получить копытом: на тесной палубе позади него недовольно фыркали лошади. Глядели на удаляющиеся темные очертания деревьев и домов на берегу, склоняли понурые головы за борт, к холодной, мерцающей светом далеких рыжих костров воде.
  - О! Вон они, красавцы-то! Гляди-ка! - указал деревянной ложкой на силуэт удаляющейся от пирсов лодки, насмешливо скривился один из сидящих у костра рядом с водяной мельницей рыбаков. Темные контуры суденышка и стоящих на нем лошадей, отчетливо выделялись на залитой звездным светом серебристой глади реки.
  - Да, опять надурили нашу деревенщину - обернулся к воде, глумливо согласился второй.
  - Сиди репу в огороде дергай, раз ума своего нету! - с напором глухого, надрывисто, на всю округу, закричал самый старый рыбак и, высказав эту бесспорно авторитетную мысль, отломав от каравая кусок, потянулся с ложкой проверить, готова ли в котелке уха или еще нет.
  
  ***
  
  Уже на другом берегу Вертура, лейтенант и Фанкиль посрывали с себя форменные шапочки, попрятали подальше подвески, что всегда было положено носить на портупее на виду, поснимали с плащей украшенные бронзовыми ромбами полиции банты.
  Паромщик Носсе закурил, расселся на корме своей лодки. Насмешливо заулыбался, любуясь их суетными преображениями. Приняв новые облики, служащие из отдела Нераскрытых Дел, мигом превратились из полицейских во взлохмаченных разбойников-рыцарей из леса: небритый, усатый лейтенант Турко в своей потрепанной меховой шапке, с кнутом и топором на поясе, старательно, со злостью, отирал от конского навоза, в который вляпался на лодке, свои широкие штаны. Фанкиль распустил заплетенные в косу седеющие волосы, хмурился, с сомнением оглядывал свой орденский черный плащ с выразительным зеленым крестом на плече. Один детектив просто накинул на голову капюшон и теперь, ежась от холода, расхаживал по песку вдоль воды, приглядывался, прислушивался, не гонятся ли за ними с противоположного берега.
  - Ну как? - вглядываясь в темноту, уточнил у него Фанкиль.
  - Да они домой уже поехали. Скажут, никого подозрительного не видели, найдут на кого свалить - приглаживая свою шапку, сварливо ответил лейтенант Турко и широко зевнул.
  Паромщик Носсе привез их к тому самому поселку на переправе, мимо которой они ездили по пути к карантинному дому и в Йонку, к повороту на Мирну. Попрощавшись с лодочником, подхватив под уздцы лошадей, полицейские спешно направились вверх по рыхлой песчаной дороге в размыве между холмами на высоком берегу в сторону силуэтов домов и маленьких окошек, что теплились между деревьев над склоном где-то сверху и слева в темноте.
  - Знаете Марк - таща за собой лошадь, то и дело спотыкаясь на подъеме, догнал Вертуру, как бы невзначай обратился к нему Фанкиль - а вы, пожалуй, даже правы были...
  - Исповедуйтесь и спите спокойно, а мне с вами говорить не о чем - огрызнулся, мрачно ответил ему детектив.
  - Бросьте - передернул плечом Фанкиль - дела житейские, все мы тут нервные. Бог простил и нам велел...
  - Значит вы самоутверждаетесь, скотствуете а мне прощать? - нехотя ответил Вертура и, все-таки не выдержав, заявил со всей накопившейся злостью и обидой - это вы перед Боженькой каетесь, глазки закатываете, формально в Прощеное Воскресенье 'Бог простит' говорите. Рассказываете, какие мы все грешники и как нам надо быть внимательней друг к другу и к себе. И самые праведники у вас всегда только казнокрады, бандиты и ростовщики, вы их всегда оправдаете, рта поперек не откроете, потому что они дают вам деньги. А конкретные люди вам так, мусор, грязь, пыль, дерьмо кошачье, не заслуживающие вашего смирения грешники. Отойдите от меня, нечего тут миндальничать. Знаю я все ваши разговоры, всем тут талдычите, а сами! Катитесь со своими жгучими проповедями, Лео.
  - Марк... - попытался рыцарь и, не дождавшись больше никаких слов, оставил попытки к примирению.
  Наверху, у дороги, пахло жженым садовым мусором, горел костер. Рыжий свет озарял стволы редких сосен и фасад какого-то двухэтажного бревенчатого сруба. Массивный дом со множеством уютных окошек с видом на реку навис прямо над обрывом. Откуда-то сверху доносились голоса, на ветках сосен или в кустах смородины пела заливистая ночная птичка.
  В зале придорожной гостиницы, несмотря на поздний час, было еще достаточно людно: засидевшиеся допоздна за кружкой и закуской путешественники, беседующие, играющие в шашки припозднившиеся сельские мужики, какие-то, похожие на наемников люди в истрепанных одеждах в уголке, возможно лесные артельщики, а быть может и самые настоящие налетчики подыскивающие своих жертв. Полицейские пристроились к каким-то старикам, которые были не против компании, перекрестились, заказали по кружке юва и хлеба.
  - Ну что, узнали что-нибудь новое? - устало спросил лейтенант Турко у Фанкиля, доставая планшет и вставленный в обрезанное гусиное перо грифель. Как только принесли заказ, он залпом выпил половину кружки и, быстро захмелев, как будто приготовившись делать записи, тупо уставился в чистый лист.
  - Мы убедились, что все наблюдения и выводы Марка были верными - как будто чтобы сказать хоть что-то рассудил рыцарь.
  - Вот, я тут записал, что Карл говорил... - пролистал блокнот, прищурился в тусклом свете огарков в глиняной миске на столе лейтенант и прочел - склеп этот начали расчищать полгода назад. Лицо разумеется тоже подставное. Цемент привозили с цеха Ринья. Три недели назад там начали ремонт. 'Жикс и Морк' это строительная артель. Внутри несколько залов, из них вынесли весь мусор, все зашпаклевали и выровняли, но никакой мебели не завозили. Единственное, что они установливали так это большой бетонный пандус в одной из комнат. За доставку и установку расписывалась и расплачивалась некая Тильда Бирс. Проживает в Гирте, в районе Маяка, на улице Зеленого Мола дом три... А еще тогда же из морга местного госпитального дома начали исчезать мертвые тела. Карл считает, что их продали неместным.
  - А раньше такое бывало? - уточнил детектив.
  - Всякое бывало - покачал головой лейтенант - тела пропадают всегда. И могилы копают и покойников скупают и крадут, если договориться не сумели. Обычно следы ведут в трясину, да и в Лесу всякие любители есть... Такие дела ни мы, ни шерифы не расследуют, у нас на живых то ни времени ни денег, а тут еще и мертвые... Но Карл говорит что пропало много. Как во время Смуты, когда на дорогах убивали, и тела с собой уносили...
  - Очевидно, что Эрсин - рассудил детектив - и тогда в Зогдене...
  - Порошок будете? - грубо вклинился в разговор, склонился к Фанкилю, какой-то незнакомый темнолицый, бородатый и сутулый, человек. Он уже некоторое время переходил от стола к столу, кривил лицо, о чем-то заговаривал с людьми, чем уже вызвал интерес наблюдательного рыцаря.
  - На троих - спокойно ответил Фанкиль и откинулся, чтобы достать из поясной сумки деньги.
  Продавец сунул руку под полу плаща, раскрыл торбу, проверил лежащие в ней конверты и, выбрав один, протянул над столом, но рыцарь ловко перехватил его за руку и, придавив запястье к доскам, ударил кулаком по руке. В тусклом рыжем свете очага сверкнула сталь пригвоздившего ладонь к столу лезвия. Продавец порошка скорчился, задергался и запоздало захрипел.
  - Полиция Гирты! - тут же вскочил со своего места, грозно, на весь зал, закричал лейтенант, срывая с пояса секиру. Вертура сорвался со скамьи, прыгнул в центр зала, завертелся, демонстрируя всем бронзовый полицейский ромб и держа на вытянутой руке обнаженный меч.
  - Хахаха! - засмеялись, засвистели, загремели вокруг - попался! Второго лови! Быстрее! Вон бежит!
  Какой-то неприметный темный человек резко метнулся к дверям. Его поймали за шиворот, но он ловко дернулся, сорвав заколку, оставив своим преследователям плащ, стремительно проскользнул в дверь и растворился в темноте. Лейтенант Турко тряхнул топором, поудобнее перехватив его, наклонив вперед голову, помчался следом. У стола запоздало заерзал, уже вырвал из покалеченной руки нож, завыл, пойманный Фанкилем торговец, но Вертура подскочил к нему, схватил за плащ и с силой ударил гардой меча в голову. Раненый упал на колени, вскинул руки, попытался заслониться, скрипя от боли зубами, полез под стол, но Фанкиль подошел к нему, несколько раз пнул, рывком поднял на ноги и поволок в сторону входной двери. Следом, со стуком отодвигая скамейки, весело переговариваясь, подались и зевающие, только пробудившиеся от пьяной полудремы в душном дымном зале, увлеченные этим новым зрелищем посетители.
  Метрах в тридцати от дома, посредине двора в неглубокой яме страшно горел большой костер, озарял коновязи и вход в гостиницу трепетным тусклым светом. Неверные рыжие сполохи плясали на бревнах и желтом сухом песке.
  - Это не наш! - крикнул кто-то из толпы - это с привоза, бей его!
  - Комендант Фикко все знал! - схватили Вертуру за плечо, шепнули из темноты.
  - Давно тут этой дрянью торгует. Убейте его!
  - Зарежьте и дело с концом, управы на них нету!
  Вертура открыл конверт, который прихватил с собой из зала вместе с торбой. Внутри был белый порошок: соленый, с неприятным рыбным оттенком, как оказалось при пробе на язык.
  - Не бей! - жалобно запросил торговец. Его руки и голова были в крови, он поджал колени и попытался упасть, но Фанкиль только покачал головой, размахнувшись, ударил его ножом в ключицу, а когда тот раскрыл от боли рот и застонал, растеряв все силы к сопротивлению, схватил его за руку и вновь потащил к костру.
  - Молодцы парни! Христос Воскрес! Слава Гирте! - засвистели из толпы.
  Из темноты вернулся запыхавшийся лейтенант. Свирепо вращая глазами, как будто собираясь драться сразу со всеми, обернулся на толпу и открытые окошки окрестных изб.
  - Похоже, сильно он тут местных разозлил - поморщился, заявил он, подошел к Фанкилю. Тот грозно нахмурился, кивнул в ответ. Обвел глазами собравшихся, замахнулся ножом и, молча поджав губы, вонзил его в спину скорчившемся перед ним пленнику. Торговец как будто и не почувствовал этого нового удара, согнулся еще больше и повалился было на бок, но Фанкиль резко схватил его за плечи и, с усилием приподняв, бросил лицом и грудью в огонь, на жарко горящие багровые угли.
  - Так его! - приветственно закричали, засвистели вокруг. С сухим треском разламываемых обгоревших бревен в ночное небо взвился сноп зловещих бордовых искр. Дохнуло жаром. Люди шарахнулись в стороны. Какая-то женщина опасливо всхлипнула, испугавшись зрелища, запросила пощадить, но ее схватили за плечи и заставили утихнуть.
  - Ну, Христос воскрес! - сдавленно, сквозь зубы, прошипел, тяжело выдохнул Фанкиль, коротко приказал - едем!
  Вырвал из рук мальчика, что подвел ему коня, удила и вскочил в седло. За его спиной завыла, забилась, пытаясь выкатиться из пламени, его обгоревшая, израненная жертва. Кто-то милостиво подскочил к торговцу порошком, вытянул из огня, накинул сверху плащ, начал его тушить. Тот кричал, хрипел от боли, хотел вырваться из рук пытающихся помочь ему, извивался на песке, но властный охрипший голос приказал.
  - Оставьте его - отчего все вокруг затихли и расступились.
  Абель Маззе, уже знакомый Вертуре, могучий пожилой шериф, тяжело спрыгнул с лошади, неспешно подошел к трясущуюся в судорогах обгоревшему пленнику, присел на корточки, кивнул как будто знал его уже много лет.
  - Все равно помрет - приглядываясь к выгоревшему лицу, покачал головой, поднял суровый взгляд на подъехавшего к нему, держащего наготове свой длинный меч, Фанкиля.
  - Проваливайте с Богом - нахмурив густые седые брови, прищурившись, присмотревшись к нему. проворчал, выразительно кивнул шериф и отвернулся к реке - я вас не знаю, и куда вы поехали, не видел.
  Рыцарь коротко отсалютовал ему от груди, убрал в ножны клинок, выразительно кивнул и развернул коня. Лейтенант и детектив, постоянно оборачиваясь, держа оружие наготове, поехали следом. Уже с возвышенности с высокого берега реки, обернувшись, приметили группу верховых, подъезжающих к гостинице. Всадники посветили факелами, покружились у костра и вокруг все также лежащего на песке тела, и, так и оставив его лежать, поехали куда-то в сторону от реки. Опасаясь погони, полицейские уже было свернули лошадей в чащу, чтобы спуститься с дороги по склону в чащу, но верховые за ними не поехали. Еще несколько минут огни их факелов мерцали на склоне соседнего холма, между темными деревьями и силуэтами домишек, но вскоре совсем погасли и затерялись в темноте.
  - Амфетамин - когда, постоянно оглядываясь, они отъехали уже достаточно далеко, проверил конверты лейтенант Турко, поделился мыслями с детективом - это на коксохимическом есть цех, там делают лекарства, ну и это. Солько тут самые главные были, они его и продавали и в город везли. Сэр Август их терпел, а прошлой весной был приказ: мастер Тинвег приехал всех повыловил. По свей дороге, по всему северному берегу висели. Лео, ну вы помните, вою и плачу потом сколько было - лейтенант усмехнулся - помогло, но ненадолго. Мелочь-то передавили, а все коменданты, все шерифы, все местные отнекивались, отписки писали, виноватых искали, сами удивлялись как недоглядели и кто такое допустил.
  Прибавил обреченно-философски.
  - Продали и купили нас всех давно. И на том берегу и на этом.
  - Кто бы говорил, Йозеф - с недобрым намеком, ответил ему приободрившийся после своей недавней расправы Фанкиль.
  - А шапочка эта ваша? - внезапно со злым, обиженным напором потребовал у рыцаря полицейский - просто, так, вашей этой Инге за красивую косу, подарили?
  - Помните тот скандал? - устало ответил раздраженный его нападками, снова начал сердиться, рыцарь - когда леди Булле с инспекцией ездила в больницу. Ей там показательную линейку устроили, экскурсию провели, а потом мастер Тинвег попечителя, бухгалтера, главного врача и старшую сестру за ребра над Керной развесил? Это администрация сэра Вильмонта выделила дополнительное финансирование на современные лекарства и технику, а леди Вероника спустила Валентину приказ, чтобы мы проверку провели. Так вот знаете, какие там схемы были, кому все это передавалось и сколько нам только за сокращение списка нарушений предложили? Не знаете. Так что молчали бы Йозеф. А шапку эту я сам Ю... Инге в подарок под заказ на именины, в 'Лиловой Ленте' сэра Августа сшил. Можете сами к ним с проверкой зайти.
  Лейтенант только презрительно усмехнулся, но промолчал. Какое-то время никто ничего не говорил. Все молчали, устало понурили головы, смотрели в темноту.
  - А сегодня же банный день - внезапно печально заметил полицейский, глядя с обрыва на слабо мерцающую, светлую, обрамленную непроглядно черными лесистыми берегами гладь реки.
  - Ага... - чтобы сказать хоть что-то, не молчать, отозвался, ответил ему Вертура. Над головами темнело облачное и безлунное ночное небо. Искры от вдохов вылетали из трубок, озаряли сполохами усталые, изможденные лица. На часах детектива было без двадцати три.
  
  ***
  
  Все утро и весь день Мариса провела рядом с принцессой Вероникой. Когда та приказывала, звонила по телефону, бегала, носила по кабинетам бумаги, отдавала их нужным людям во дворце. По всей видимости, эту работу обычно выполняла Хильдегард или какая другая девица из свиты герцогини, но сегодня фрейлину приставили присматривать за рыжей Лизой, которую снова уложили на кровать в большом кабинете и сказали не вставать и никуда не ходить. Впрочем, кажется, такое бездействие нисколько не смущало подругу принцессы: она спокойно лежала в одежде поверх покрывала, прикрыв глаза и сложив руки на груди. Временами она проговаривала какие-то похожие на коды наборы цифр и букв, но большую часть времени молчала и не двигалась, как будто в полудреме, или забытье. Доктор Фонт заходил каждый час, мерил ей температуру, заглядывал в глаза через специальную линзу. Заходила Регина Тинвег, приносила кофе и бутерброды. В полдень, пригласив в кабинет юношу с большим подносом с тарелками, затрясла рыжую Лизу за плечо, сказала, что пора вставать на обед.
  Остальных же девиц принцесса отправила вон, чтобы не мешали своей болтовней и шутками заниматься делом: бесконечными папками и бумагами, которые, сидя за рабочими столами, они разбирали с прокурором Максимилианом Курцо и столичным юристом. Так что бегать приходилось теперь Марисе, которую герцогиня отчего-то решила назначить сегодня своей ближайшей фрейлиной.
  С самого утра, как полагалось по расписанию, была тренировка, потом завтрак и сокращенная литургия в домовой церкви, что располагалась на первом этаже Малого дворца в соседнем с трапезной для пажей и фрейлин помещении. В полдень явился помощник магистра Роффе, мэра Гирты. Напомнил о приглашении на запланированный еще заранее, за целый месяц, назначенный на сегодняшний день в доме депутатов, приуроченный к именинам старшего сына мэра, молодого и очень талантливого, недавно защитившего диплом в известном столичном училище финансиста, торжественный банкет. Привез роскошный букет цветов, спросил, изволит ли герцогиня приехать сегодня вечером. Получив утвердительный ответ, в кулуарах уточнил у лейтенанта Кирки, сколько человек будет в ее свите.
  - Так. Тебя надо подстричь - глядя на Марису прищурив глаз, строго сказала герцогиня и приказала позвать Парикмахера, мрачного молодого юношу с пронзительными черными глазами и суровым узким лицом, больше похожего на ученика мага-алхимика, чем на мастера стрижки. Тот пришел, ополоснул руки холодной мыльной водой, и, не отряхивая их, достал из своей сумки ножницы и стальной гребень. Мариса уже было испугалась, что ее сейчас обстригут под корень, или сделают какую-нибудь модную столичную прическу, какие совершенно непригодны для обыденной человеческой жизни, но Парикмахер действительно знал толк в своем ремесле. Он вымыл и расчесал Марисе волосы, каскадом чуть подрезал концы, почти как у принцессы и слега загнул горячими щипцами несколько прядей так, чтобы было красиво. То же самое он сделал и с ее челкой и, критически оглядев свою работу со всех сторон, снова расчесав ее, развернул вращающийся стул к зеркалу, но так и не дал Марисе уйти. Ловко подхватив часть волос чуть ниже затылка, заплел ей тонкую косу перевив ее алой, с черными письменами, лентой с жемчужиной и манерной мохнатой кисточкой на конце.
  - Так приказала леди Вероника - прикладывая руку к груди, с поклоном сообщил Парикмахер, продемонстрировав Марисе в большом зеркале, ее собственное отражение. Глянув на его руки, она слегка удивилась тому, насколько они были грубыми, жилистыми и крепкими, как будто привычными скорее к мечу, лопате или топору, нежели к инструментам для наряжания девиц.
  После обеденной трапезы начали собираться на торжественный банкет. Приехал князь Мунзе. Высокий и сутулый уже немолодой мужчина, с треугольным желчным, обрамленным серыми бакенбардами лицом, в блестящей кирасе, высоких модных сапогах и с начищенным до блеска, почти как у майора Тинвега, самозарядным пистолетом, прямо напоказ торчащим из подвешенной рядом с мечом на поясе кобуры. Привез в повозке свою жену и невесток. Вместе с ним верхом явились его двое облаченных в латы, как на войну, сыновей, свояк и еще человек двадцать нарядных, кто во что горазд, пеших, больше похожих на позеров с перекрестка, чем на настоящих боевых солдат, его вассалов, оруженосцев и рыцарей. Демонстрируя себя герцогине, что наблюдала за ними из окна своего кабинета, они выстроились как на параде перед Малым дворцом по стойке 'смирно', подняли оружие и знамя дружины Университетского квартала с изображением черной пятиголовой змеи с лиловыми глазами на багровом полотне. Фрейлины принцессы Вероники долго и придирчиво рассматривали его со второго этажа через театральный бинокль, громко обсуждали, что выткали бы аккуратнее и лучше, из-за чего тут же поссорились с княжескими невестками. Но князь Мунзе спешился, истово перекрестился и, приложив к груди руки, запрокинув голову как будто в молитвенном исступлении, молча и торжественно встал между ними, на чем ссора как-то сама собой и завершилась. Видя эту сцену, принцесса велела передать ему, чтобы отправил всех своих домой, а сам, вместе с младшим сыном, подождал внизу, пока она и ее свита не соберутся к выезду.
  Собрались относительно быстро, но всех задержала принцесса Вероника. К ней в кабинет явился какой-то важный человек из герцогской администрации, вручил толстую папку и сказал, что требуется какое-то срочное заключение, так что выехали только около шести. Неспешной и торжественной верховой процессией, пересекли Соборную площадь, проехали под аркой ратуши, выехали на проспект Булле и поехали по нему вниз, в сторону проспекта Рыцарей.
  На перекрестке, у дома депутатов, нес вахту почетный караул, облаченный в нарядные доспехи с лиловыми клубными лентами. Лейтенант Манко и его люди почтенными поклонами приветствовали герцогиню и ее свиту. Заметив князя Мунзе, рыцарь одобрительно прищурился, кивнул ему, на что князь гордо выпрямился и одарил его надменной назидательной улыбкой.
  У моста ярко горели фонари. Перегородив всю улицу и набережную, здесь стояло множество колясок, повозок и карет. Тусклым железом и яркими красками сверкали ипсомобили. У коновязей не хватало места от укрытых богатыми попонами, украшенными дорогими сбруями лошадей. На широких ступеньках, и пандусах оград, в стороне от входа, сидели, ожидали своих хозяев и рыцарей оруженосцы, лакеи и пажи.
  Прямо напротив парадных дверей процессию уже ждали граф Прицци, Пескин, и барон Марк Тинвег. Военный комендант чинно поклонился герцогине, сдержанно, но радушно улыбнулся ей, на что она благосклонно кивнула в ответ. Протянув руки, помог ей спешиться, галантно взяв под локоть, повел в ярко освещенные электрическим светом распахнутые двери депутатского дома, через сияющий множеством огней богато отделанный белым мрамором, зеркалами и желтым лакированным деревом, украшенный статуями и декоративными растениями холл, к ведущей на второй этаж выложенной зеленой ковровой дорожкой парадной лестнице.
  Наверху, в просторных ярко освещенных залах, играла музыка. Было людно. Нарядные гости почтительно расступались, салютовали, прикладывая руки к груди. Улыбались, низко кланялись герцогине, приветствуя ее как саму правительницу Гирты, а графа как самого Герцога. Суровые кавалеры, облаченные в красные, черные и синие мантии с золотыми и серебряными цепями и позументами, в расшитых блестящими письменами шарфах с длинными хвостами, закинутыми за плечо, в украшенных наградными подвесками и нарядными накладками портупеях, с непреклонными и грозными взглядами торжественно вставали по стойке 'смирно'. В готовности служить, сжимали перебитые пальцы на эфесах мечей. Такие же гордые и торжественные женщины, их жены, дочери и сестры в тяжелых длиннополых одеяниях, в расшитых золотыми кошками, извивающимися драконами и змеями, цветами, волнами и листьями накидках, в украшенных теснением кожаных перчатках, поясках и сапожках, держались за локти сопровождающих их мужчин. Сверкая красными, лиловыми и зелеными камнями заколок, браслетов и ожерелий, оправляя перевитые нарядными гербовыми лентами длинные волосы, с благосклонными улыбками взирали на графа и принцессу. Прикладывая к лицам широкие рукава и дорогие, как настоящие произведения искусства, украшенные картинами, веера, скалились, весело перешептывались, поводили плечами, с улыбками обсуждали новоприбывших.
  - А где же Борис? - с веселым изумлением восклицал кто-то, многозначительно кивая на графа Прицци, что вел под руку такую же властную, величественную и гордую как он сам, держащуюся за него как за мужа, принцессу Веронику.
  - А куда ему до сэра Августа? С бутылкой только на диване валяться и облизываться! - также громко ответствовали ему, приподнимая большим пальцем в ножнах меч и клацая им в знак важности своего мнения.
  Граф проводил принцессу и ее многочисленную свиту в просторную угловую залу на втором этаже. Здесь вдоль окон с видом на реку и проспект стояли модные и мягкие, обитые блестящей, холодного малахитового оттенка тканью, удобные кресла и стулья, а у стены, оставляя в центре большое свободное пространство, был накрыт такой же темно-зеленой, скатертью стол с самыми разнообразными бутербродами, закусками и напитками.
  Здесь их уже ожидала большая компания высших городских служащих, банкиров, землевладельцев и старшин. Приветствуя принцессу, они ловко расступались перед ней. С достоинством приветствовали ее как равную. Склоняя перед ней головы, отходили с ее дороги, с характерными, исполненными многолетнего опыта, умелыми жестами оправляя дорогие столичные сюртуки. Те из них, кто сидел, быстро поднимались со своих стульев, широко и радушно улыбаясь, подходили к ней, слегка кланяясь, веселым и бодрым тоном осведомлялись как ее здоровье и настроение. Благодушно шутили, как и все важные люди, что всегда на 'ты' даже с самым высокопоставленными лицами. Закончив приветствия, также формально и позитивно откланявшись, спешно отходили прочь. И, как будто им была дорога каждая минута, тут же снова собирались в свои маленькие кружки по двое по трое, чтобы продолжить свои прерванные разговоры о делах, новостях, событиях в мире и политике. Многозначительно салютуя друг другу фужерами, веско и аргументировано высказывали свои оценки и бесспорно авторитетные мнения. Ссылались на знакомых влиятельных и известных людей, их мысли, научные работы, идеи и статьи, излагали их с таким видом, что, глядя со стороннего ракурса, могло сложиться мнение, что именно они и есть истинные и полноправные правители всего вокруг. Все в их власти, и только по их доброй воле и душевной широте всем остальным позволены эти веселые и пафосные, идущие вокруг, куртуазные рыцарские игры.
  Но прошел всего один миг, и иллюзия рухнула. Разбилась как кривое зеркало: как только следом за принцессой, графом и их свитой в зал потянулась и приветствовавшая их внизу и на лестнице шумная и многочисленная молодежь, все встало с ног на голову. Начались суета, смех и толкотня, и все эти люди, морщась и покачивая головами, с улыбками и добродушными 'ах, как шумно, сколько вас здесь!', как-то сразу же как будто уменьшились в размерах, потеснились и, постепенно прекратив свое важное общение, начали отходить от столов и окон, и не прошло и пары минут, как и вовсе начали покидать зал, чтобы найти место где не так шумно и никто не помешает переговорам, которые обязательно надо провести, пока все рядом и не за кем не нужно бегать по особнякам, замкам и ведомствам.
  Герцогине же как будто не было до них никаких дел. Пройдя к столу, немного подождав, пока все встанут вокруг нее, она встала в позу. Окинула всех взглядом, замерла, запрокинула голову, зарумянилась, улыбнулась.
  - Христос Воскрес! - радостно воскликнула она. Умелым стремительным движением закинула на запястье широкий рукав, сложила пальцы троеперстно и энергично перекрестилась в сторону окна и темного ночного неба за ним. Восторженно отвечая 'Воистину Воскрес!', ее жесту последовали и все остальные, и за этим делом еще не успели набрать себе закусок и напитков, как в зал, как будто опоздав к началу мероприятия, ворвался, хорошо поставленной грациозной походкой, направился прямиком к герцогине, высокий, полный и очень модный молодой человек. С красивой бородкой, кучерявый и коротко подстриженный, облаченный в стильно, под столичный манер, распахнутую на широкой груди красно-золотую мантию, клетчатую фланелевую накидку, штаны со стрелками и блестящие лакированные туфли, он возглавлял многолюдную компанию таких же богатых и восторженных, нарядных и шумных, как и он сам, спешащих за ним совсем молодых людей и девиц. Протягивая принцессе огромный и роскошный букет цветов и подарок в коробке перевязанной гербовой черно-багрово-лиловой лентой, он радостно приветствовал ее как давнюю и близкую знакомую. А когда та формально протянула, подняла к его лицу руку, чтобы он поцеловал ее, низко наклонился и заглянул ей в лицо с таким пламенным вдохновением, как будто собрался прямо тут поцеловать и просить ее руки.
  - Вероника! Ваша светлость! - с гордым и волнительным придыханием воскликнул он. Коснулся губами ее пальцев и протянул ей подарки, на что герцогиня весело и надменно улыбнулась, бросила быстрый, многозначительный взгляд на военного коменданта, что все это время был рядом с ней, держал ее под руку, не выражая никакого протеста этой веселой молодецкой игре. Уже без всякого восторга, обернулась к Регине Тинвег и сделала ей повелительный знак, чтобы забрала у юноши и коробку с лентой и цветы.
  Но сын мэра ничуть не смутился этим обхождением. Улыбнулся еще шире, предложил принцессе танец, на что та все также радостно, громко и фамильярно ответила ему, что она еще не пьяна, и потребовала принести ей что-нибудь некрепкого. Он ушел и вскоре вернулся с высоким фужером игристого вина. Приняв напиток, принцесса Вероника, быстро и нетерпеливо поблагодарив его за обходительность, предложила ему не убегать далеко, сесть где-нибудь рядом и тут же снова обернулась к своей свите, чтобы продолжить прерванное этим событием веселое общение.
  Яркий электрический свет слепил глаза с вечерней темноты. Окна были раскрыты, от них веяло теплой августовской свежестью, водой и ивами, что росли на склоне под окнами, на высоком берегу реки. Все было необычайно ярко, сумбурно и весело. В соседнем зале закончились танцы, музыканты взяли перерыв и теперь граф Прицци сел за рояль, что стоял в банкетном зале. Исполнил известное музыкальное произведение. Набрав от стола бутербродов, держа в руках кубки, все потянулись к инструменту. Собрались у него большой шумной компанией, поставив на крышку тарелки и напитки, покидав тут же рядом перчатки, плащи, поясные сумки и шарфы. Кричали, шутили, задирались, смеялись, грозно клацали мечами в ножнах, пожимали бока, пальцы и локти своих девиц.
  Явился магистр Роффе, мэр Гирты. Очень высокий плотный, но все еще статный и крепкий уже далеко не молодой человек. С широкими руками кузнеца-молотобойца, с лысиной на затылке, но длинными заплетенными в косу волосами и аккуратной, модельно подстриженной бородой, на чудачества и веселье молодежи он смотрел благодушно, снисходительно и весело. Приметив в толпе принца Ральфа, которому принцесса Вероника благосклонно позволила присутствовать в составе ее кортежа, подхватил его под руку, отвел к окну, подозвал своего помощника и о чем-то доверительно заговорил с ним. Вокруг них сразу собрались, вернулись из своих кружков, и другие персоны с лицами важных, обличенных властью, богатством и влиянием людей. Встали вокруг них плотной группой, требуя каких-то сложных и быстрых разъяснений.
  Граф Прицци ударил по завершающему аккорду, прочертил по клавишам стремительное молодецкое глиссандо, крутнувшись на стуле, встал и отошел. Какой-то кавалер сел за клавиши вместо него, исполнил быстрый сухой этюд и спел пару куплетов, но, его дама заливисто рассмеялась, сказала, что хочет танцевать, и он ушел вместе с ней. И тут случилось то, чего не ожидал никто: высокая шелестящая легкими длиннополыми одеждами фигура, с энергичной агрессией протолкнулась через толпу и, пока его никто не занял, села за инструмент. Словно пытаясь понять, что теперь делать и как им пользоваться, на миг уставилась в черно-белую клавиатуру. Как будто в озадаченном непонимании, без всякого движения, в неудобной, напряженной позе, замерла перед ним.
  Кто-то успел сказать, что она сумасшедшая и изумился, что она здесь делает, но Эмилия Прицци словно и не слышала ни его, ни удивленных возгласов, ни недоумевающих реплик стоящих вокруг. Быстро проморгав, уставившись перед собой, так, как будто она была одна во всем зале, энергичным движением откинула с плеча свою длинную и тонкую, перевитую алой летной косу, в которую у виска была заплетена часть ее волос, и без всякого счета ударила по клавишам. Забила по ним столь резко напористо и сильно, что, казалось бы от этого скорее эмоционального, чем физического звукового удара, зазвенели стекла, заходили ходуном стены, колонны и паркет. Кто-то что-то вскрикнул, но все голоса, все посторонние звуки, тут же потонули в этом напористом потоке, какой-то необычайной, похожей одновременно на шум буйной горной реки, или шелест листьев под порывами ветра музыки, моментально заполнивший все вокруг, приковавшей к себе внимание, перебившей все разговоры, чувства и мысли.
  Усмешки на лицах сменило недоумение, а потом и восторг: белые необычайно худые и жилистые, как будто просвечивающие насквозь, руки стремительно летали над клавишами. С энергией надавливали на них казалось бы вез всякого порядка, структуры и системы, при этом рождая какой-то абсолютно неподвластный никакой логике, но при этом математически точно выверенный и необычайно целостный, захватывающий, дезориентирующий, заставляющий сжиматься и чаще биться сердце мотив. Один переход стремительно следовал за другим, ноту сменял аккорд, терцию секунда и невозможно было определить, какая фигура будет следующей в этом чуждом человеческому разуму, отчаянном и беспорядочном, как порывы штормового ветра, напеве. Вокруг воцарились молчание и тишина. Разговоры во всем зале притихли. Все с интересом и вниманием обернулись к исполнительнице.
  - Кто ее сюда пустил? - брезгливо поморщился банкир Загатта, плотный, неприметный, среднего роста мужчина, с мрачным, недовольным и требовательным лицом человека пресыщенного всеми материальными излишками. Возмутился, брезгливо высказался, но только так, чтобы слышали лишь стоящие рядом коллеги и друзья. Его лицо надулось, стало еще мрачнее, чем обычно: по всему было видно, что эта потусторонняя, сбивающая с привычного хода мыслей музыка, рожденная в сердце неизлечимо больной, умалишенной женщины чем-то задела и непростительно оскорбила его до самой глубины души.
  Магистр Роффе нахмурил лицо, что-то произнес одними губами. Многозначительно продемонстрировал ладонью у уха, что ему громко, жестом предложил пройти в другой зал, с чем все, кто был в его кружке, согласились и направились за ним
  Но прошло не больше минуты, как графиня опустила ладони, гордо откинулась назад, замерла, картинно, надменно и пренебрежительно улыбнулась в сторону так, что бледная кожа на ее худом лице натянулась, губы скривились, а ямочка на щеке обратилась глубокой темной расщелиной.
  - Что это за этюд? - спросил кто-то - это было восхитительно!
  - Откуда эта мелодия? Вы сами сочинили?
  - Нет! - категорично и резко ответила графиня как будто совсем не тому, кто ее спросил и, с силой крутанувшись на стуле, протянув длинные, худые, негнущиеся ноги, встала и, отведя в сторону руку, как будто намереваясь танцевать, прошла прямо через толпу с таким видом, словно вокруг нее никого не было.
  Вернулся барон Кристоф Тинвег. Облаченный в черную с серебром мантию, широкоплечий, хмурый и крепкий мужчина лет тридцати с пронзительными серыми глазами и длинными светлыми усами и бородой, он бережно поймал ее за слепо отведенную в сторону кисть, словно пытающуюся нащупать что-то в полной темноте.
  - Пойдем танцевать - сказал он ей на ухо тихо, обнимая ее за плечи. Словно слыша только его одного, графиня чуть кивнула, и сомкнула длинные белые пальцы на его руке.
  Церемониймейстер в легкой парадной кирасе и черных с алым перчатках, чинно прохаживался посреди вальсовой залы, громко и торжественно, тем, кто не услышал или не понял с первого раза, объявлял название композиции. Умело и ловко организовав построение, последний раз пройдясь вдоль окон, он принял благородный облик отдающего приказ к атаке генерала на войне и уже было собрался командовать дирижеру отсчет, но барон Кристоф Тинвег и Эмилия Прицци спешно прошли вдоль колонны пар, подвинули первую из них, сами встали во главе процессии. Но церемониймейстер нисколько не был смущен: подождал их как будто так и было надо и, как только они замерли в готовности, кивнул дирижеру. Тот взмахнул палочкой, барабан отсчитал три счета. Ударил по соль-диезу бас, в кварту запели скрипка и виолончель.
  - Идут! - сообщил кто-то, обратил внимание принцессы.
  Граф Прицци, что сидел на подоконнике, согнув в колене одну, и опустив на пол другую ногу, герцогиня, что стояла рядом с ним, ее спутники и все присоединившиеся к их большому и веселому кругу с интересом обернулись к двери. Граф прищурился, принцесса Вероника зловеще улыбнулась, но моментально подавив в себе, было начавший разбирать ее, смех, ловко подобрав подолы мантии и платья, села на тут же подвинутый ей кем-то из свиты стул, приняла серьезный и деловой вид. С картинной, нетерпеливой скукой обернулась вполоборота, положила ногу на ногу, оправила волосы и, пренебрежительно облокотившись о спинку, поглядывая в сторону вальсового зала, с видом ветреной красотки, которой танцы, музыка и игристое вино важнее серьезных докучливых разговоров, приготовилась принимать мэра и многочисленных, сопровождающих его важных и влиятельных людей.
  Ее многочисленные спутники спешно поднялись с диванов, подоконников и стульев. Встали полукругом за ее спиной, как молчаливая и грозная свита вокруг восседающей на троне королевы. Мужчины расправили плечи, чинно положили руки на эфесы мечей. Женщины оскалились, приняли торжественный и злой вид.
  Мэр Гирты во главе делегации важных, с характерными выражениями привычных к финансовой и административной работе, обличенных властью и влиянием мужчин, быстрой деловой походкой прошел вдоль окон и остановился, не доходя нескольких шагов до герцогини. Приложив к груди раскрытую ладонь, коротко и формально поклонился ей. За его спиной, в компании рыцарей, городских старшин и землевладельцев встали и банкир Загатта с принцем Ральфом, но им не дали укрыться в толпе за чужими спинами. Сделали повелительный жест, вытолкнули вперед, указали выйти к мэру.
  Произнеся короткую вступительную речь о том, что он очень рад, тому, что ее светлость соблаговолила лично посетить этот скромный прием по поводу именин его родного сына, магистр Роффе вежливо посетовал, что несмотря на то, что ввиду некоторых событий и возникшего в их следствии недопонимания, за предыдущую неделю он неоднократно обращался в герцогскую администрацию и, в частности к ее светлости, через своего помощника с просьбой проведения рабочего совещания для прояснения некоторых финансовых и административных вопросов, но за все эти дни, так и не получил на все свои просьбы никого внятного ответа. В связи с этим, сейчас, он хотел бы лично договориться о проведении серии рабочих встреч посвященных актуальным накопившимся проблемам и их решению, а также выработки единой концепции среднесрочного стратегического развития региона в рамках взаимодействия герцогской администрации с финансовыми и промышленными элитами Гирты.
  Бросая задумчивые взгляды на носок своего массивного черного башмака, которым она покачивала над сверкающим свежим воском паркетом, принцесса, не перебивая, выслушала его речь. Убедившись, что мэр договорил, словно бы обдумывая что сказать ему, подперла подбородок рукой и, выдержав паузу, ответила тем же формальным и сухим стилем, что на данный момент у нее достаточно плотный рабочий график, но как только меморандум, который помощник мэра по каким-то причинном так и не донес до нее за эти дни, будет на ее столе, она тут же ознакомится с ним и приложит все свое влияние на администрацию сэра Булле для решения актуальных и перспективных задач, стоящих перед органами управления герцогства. А пока она его не видела, сказать ничего конкретного она не может, но при этом всецело поддерживает необходимость проведения внеочередной серии встреч для разрешения накопившихся финансовых и административных противоречий и проблем. На что магистр Роффе вежливо поблагодарил ее и, протянув руку, взял у одного из депутатов толстую папку, попытался вручить ее герцогине лично, но, ни она, ни военный комендант не приняли ее. Точно также не выказали никакого желания брать ее в руки вперед старших и остальные спутники принцессы.
  - И все же, от лица магистрата и совета города, я хотел бы настаивать на скорейшей встрече... - с невозмутимостью профессионального политика, сообщил принцессе Веронике мэр. За его спиной уже недовольно хмурили лица депутаты и рыцари. Банкир Загатта кривил рот, давая понять, что он же предупреждал, что все это бесполезно, но герцогиня ответила уже совсем беззаботным тоном, с интересом глядя в вальсовый зал за распахнутой настежь дверью.
  - Возможно завтра. Чтобы записаться на прием, обратитесь к леди Тинвег.
  И, вспорхнув со стула, сделав своей свите нетерпеливый жест, прошла мимо него и зашагала прочь. Только зашелестели ее длиннополые, твердо накрахмаленные одежды и загремели по лакированному паркету башмаки.
  - Они же обидятся! - глумливо заметил Фарканто, кивая на мэра и его людей.
  Пройдя в соседний зал, принцесса остановилась у колонны, со злобой прищурилась в сторону танцующих пар, обернулась к графу Прицци.
  - Лучше бы веревку вместо цветов подарили, чтоб всех их на ней и перевешать - пожаловалась она и, тяжело и яростно выдохнув, как маленький дракон, протянула графу локоть - Август, пойдемте танцевать, мне нравится танцевать с вами. Вы самый лучший, с вами лучше всех.
  - Вы льстите мне, моя леди - с улыбкой поклонился ей граф и протянул ей ладонь.
  - Но дерется он все-таки лучше, чем танцует - многозначительно кивнул за его спиной князь Мунзе, с чем все и согласились.
  Граф Прицци станцевал с принцессой Вероникой, Рейн Тинкала пригласил Марису, чем очень польстил ей. Пришли слуги, принесли игристое вино и пирожные. Фарканто, который сегодня был один, присел на подоконник рядом с бароном Кристофом Тинвегом и Эмилией Прицци, положил на колено свой меч, молодцевато улыбнулся графине, на что она тоже ответила ему бледной, но даже как будто бы радостной улыбкой.
  Что-то неуловимо изменилось в ее отстраненном холодном облике, словно танец и музыка на какое-то время снова вернули ее к жизни. Ее пальцы крепко сжались на руке барона, словно она испугалась, что вся эта круговерть звуков, танцев и шумных людей унесет ее прочь от него, выбросит где-нибудь далеко, в холодной и ветреной ночи.
  Казалось, ее совершенно не беспокоили ни мужчины, что при оружии пришли на этот торжественный прием, ни случившаяся недавно напряженная беседа. Все осталось где-то в стороне. Ее пальцы вздрагивали в такт музыке, словно пытаясь нащупать незримые струны или клавиши, чтобы влиться в этот поток аккордов и переливов. Большие светло-карие глаза лучились искренним по-детски радостным теплом. Сидя на коленях у барона, заворожено глядя на танцующие в соседнем зале пары, она внезапно выгнулась еще сильней. Еще крепче прильнула к нему спиной, на что рацарь машинально обнял ее одной рукой за живот, другой за плечи.
  - И как переговоры? - как будто смутившись своих чувств, но стараясь не подать виду, как бы невзначай грубо, с хрипотцой, поинтересовался он у Фарканто, нахмурил брови, изобразил грозное, суровое презрение.
  - Готовят заговор - беззаботно глядя куда-то вбок и вверх, простодушно ответил тот и закурил.
  - Тут Загатта Младший подходил ко мне - сообщил Пескин графу Прицци, когда они с принцессой Вероникой закончили танцевать и вернулись к остальным - интересовался, кого все-таки в ночь фестиваля на площади перед Пришествия сожгли.
  - Ну это он пусть у Бориса спрашивает, кого там они на костер кинули - пожал плечами, рассудил военный комендант, все еще держа принцессу Веронику за ладонь - нас с вами, Вольфганг, там вообще не было.
  Он многозначительно кивнул герцогине, что улыбнулась его шутке, пожал ей локоть и, обращая ее внимание, доложил.
  - Кстати, как вы и просили, я в очередной раз выслал Борису приглашение, но он ояпть ничего не ответил.
  - Как жаль! - как будто беззаботно и иронично воскликнула, кивнула она и улыбнулась, что вышло наигранно и неестественно. Она была разгорячена танцем и громкой музыкой. Граф Прицци взял у слуги бутылку, собственноручно продавил пробку, наполнил кубок светлым игристым вином и галантно поднес ей. Герцогиня с благодарностью приняла его, но лишь вежливо коснулась губами напитка и отставила кубок. Рейн Тинкала, что все это время с внимательной, напряженной завистью следил за всеми их действиями, но держался чуть в стороне, крепко, с досадой непроизвольно сжал пальцы Марисы. Напрягся и сделал презрительное лицо, чем, к своему несчастью, обратил на себя внимание герцогини, что даже не обернувшись к нему, лишь снисходительно посмотрела на наследника Фолькарта через зеркало, рядом с которым они стояли с графом Прицци. Полноватый, широкий в талии и бедрах, с мягким округлым румяным лицом, в арбузно-красной мантии, с массивной золотой цепью из лавровых листьев на рукаве и старомодным кованым мечом в украшенных заклепками ножнах, по сравнению с другими блистательными гостями, больше всего наследный принц напоминал не благородного сына известной уважаемой фамилии, а сельского пижона, купившего обновку на городском рынке. Не доставало только шерстяной зеленой пелерины с капюшоном, на конце которого дребезжит надоедливый оловянный бубенчик, облупившейся расстроенной арфы и большой глиняной кружки с липким дешевым ювом в руке.
  Полной противоположностью наследника Фолькарта был граф Прицци.
  Немолодой и неторопливый, но сильный и непреклонный, как надвигающая с залива буря. Длинноволосый, с усами, какие бывают у драконов и героев с батальных картин, своей гордой посадкой головы, своими благородными чертами и острым суровым профилем, он напоминал великих полководцев славных походов прошедших веков, с достойной коллекции известного нумизмата, монеты. Тяжелая и плотная, как будто усиленная скрытыми броневыми пластинами мантия, современные столичные парусиновые брюки, блестящие модные остроносые ботинки и золотая рыцарская цепь на бедре рядом с длинным и узким мечом довершали образ самого грозного и воинственного рыцаря Гирты.
  Проследив за глазами принцессы, обнаружив себя на этой картине жалкой карикатурой деревенского шута в обществе потешающихся над его кривляньями благородных господ, видя ее прищуренный, выразительный, исполненный насмешки и презрения взгляд, вместо того чтобы просто взять и отвернуться, пойти танцевать дальше или отвести к столам, угостить Марису вином, наследник Фолькарта напрягся пуще прежнего. Нахмурился, надулся как хулиган из подворотни, принял еще более отстраненный, задиристый и гордый вид.
  Локоть герцогини дрогнул, словно бы невзначай оборачивая в его сторону графа.
  - Дуэль? - глядя в его напряженное хмурое лицо, уловив намек, манерно склонился к нему ухом военный комендант. Тут же подался вперед ухом, словно не расслышав его вялого и неразборчивого, лепечущего от страха, ответа.
  Наследник Фолькарта отстранился от него прочь, сделал безразличную гримасу и отвернулся. Полностью проигнорировав насмешку, изобразил, что вообще не понял, о чем его только что спросили.
  - Тогда я заберу вашу женщину - заявил ему военный комендант и, с поклоном поцеловав руку принцессе Веронике, на что она с благосклонной улыбкой сделала книксен, подхватил под локоть Марису, властным круговым движением, которому она нисколько не сопротивлялась, отстранил ее от графа Тинкалы. Отведя к окну, держа ее пальцы на уровне своего подбородка, с улыбкой заглянул в глаза, поинтересовался как ей здесь. Словно приглашая на танец, все также, не отпуская ее руки, указал раскрытой ладонью на двери соседней аудитории, где столичные музыканты, та самая известная группа, что играла на праздничном ужине в ночь фестиваля в Малом дворце, уже готовилась к новому выступлению.
  - Мой юный друг! - держа в руке кубок с игристым напитком, к ним подошел герцог Вильмонт, что в одиночестве прогуливался по залам и комнатам и наблюдал за происходящим как будто со стороны - бегите скорее, догоните его и дайте пинка. Ей Богу, он вас провоцирует.
  - Это точно! - весело согласился Фарканто - но Рейн, все же зря вы его рассердили. Вместо зарядки по утрам сэр Август бьет людей.
  - Прислали дополнительные наряды на снабжение на две тысячи человек строевого состава, фуража на две тысячи лошадей, и еще тысячу нестроевых. Запрашивали егерский батальон для маневров и стрельб. Собираются выдвинуть на согласование маршрут тренировочного марш-броска с переправой через Керну - сообщил Пескину вернувшийся из соседнего зала майор Симон Вритте, высокий кавалер благородного и смелого облика, с большими серыми глазами, бакенбардами, усами и чистым высоким лбом. Сегодня он впервые пришел на торжественное мероприятие со своей будущей невестой. Первые четверть часа Эльса Гутмар изо всех сил пыталась делать вид, что ей все здесь чуждо и отвратительно, но повстречав знакомых девиц и их грозных кавалеров, заметив как другие незамужние девушки смотрят на высокого красивого майора, скалятся, радостно улыбаются ему, заискивающе здороваются, заговаривают с ним, выпив фужер сладкого игристого вина и поев пирожных, уже не выпускала из своих цепких рук его локтя, не отходила ни на шаг и удалилась только когда подошел Пескин со своим блокнотом, и уже сам рыцарь строго приказал ей отойти, пока они не обсудят дела, и он не вернется к ней.
  - И вот, даже несмотря на то, что я здесь, они уже все обращаются только к тебе! - внезапно оказавшись рядом с ней, добродушно улыбнулся Герцог, обратился к принцессе Веронике. Сегодня он был в хорошем и веселом духе - совсем совесть потеряли, наглецы. Что ж, раз так, пока они не передрались друг с другом, доверяю отрубить пару голов на твое усмотрение!
  Он ловко снял с тонкого жилистого пальца перстень с зеленым камнем-печатью и вручил его ей. Герцогиня с поклоном приняла его и, разомкнув на шее цепочку, поместила его у себя на груди рядом с нательным крестиком. Когда она прятала цепочку обратно за ворот, в свете ярких, исполненных в виде декоративных цветов, настенных ламп, под ее модной алой рубашкой отчетливо сверкнула надетая под нее блестящая и тонкая чешуя, тускло переливающаяся радужными багровыми бликами.
  - Сколько у вас человек? - отойдя от майора Вритте, осведомился у графа Тинкалы Пескин.
  - Двести семь - обиженно ответил тот, наливая себе игристого вина в два фужера и залпом выпивая их.
  - В Сорне? - ничуть не смутился его грубости, уточнил рыцарь - извольте переместить их вот по этому адресу - он достал из поясной сумки пенсне, блокнот и химический карандаш, написал на чистом листе название улицы, развернул его к графу и, убедившись, что тот прочел, тут же закрыл страницу.
  - Либо завтра утром вы будете там, либо, настоятельно рекомендую до рассвета покинуть Гирту - объявил он коротко и ясно, снял пенсне и спрятал письменный прибор обратно в свой планшет.
  - Рейн, но вы же не покинете нас так быстро? - к раздосадованному столь пренебрежительным отношением к своей персоне наследнику Фолькарта подошла принцесса Вероника, крепко схватила его под локоть, тряхнула его и с улыбкой заглянула ему в лицо снизу вверх тем самым ласковым, сияющим и радушным взглядом, после которого можно простить женщине любую, даже самую горькую обиду.
  - Приехали как завоеватель, а уедете ни с чем.
  Граф вздрогнул, словно жаркое электричество полилось по его венам, передавшись от этого крепкого рукопожатия герцогини. Раскаленным яростным пламенем вспыхнуло у него под горлом в груди.
  - Да, я останусь! - повернув лицо к принцессе, вдохновенно и восторженно глядя на нее, с пылкой готовностью, сказал он ей - рассчитывайте на меня, сестра! Я, мой и все мои войны всегда в вашем полном распоряжении!
  Его кулак сжался, щеки налились кровью, порыв сорваться, побежать, найти графа Прицци и вонзить ему с размаху в живот меч, захватил его сердце.
  - Ну вот и отличненько. Значит мы договорились! - беззаботно кивнула принцесса и, моментально отпустив его руку, быстро отойдя от него, завела разговор уже с кем-то другим.
  В соседнем зале приглушили освещение. Оглушительно и внезапно, как будто нарочно, свистнул перегруженный микрофон. Глубоко и звонко ударила барабанная тарелка. Быстро застучали палочки, зазвенели клавиши электропианино. Мелодично заиграла украшенная электронным эффектом гитара, загудели струны арфы, сплетая бесконечные переливы нот в единый и непрерывный, как бурливый водяной поток, мотив. Известная мелодия, синтез напевов прошлых веков и современного звучания, захлестнула аудитории, коридоры и лестницы, всколыхнула в едином порыве сердца. Завораживая стремительными ритмами, наполняя души дивными фантазиями и ощущением чуда, заставляя вслушаться, встать, покинуть столы, подоконники и кресла, налить фужеры, подойти поближе к колонкам, чтобы не упустить не единой ноты, ни единого аккорда, ни единого блеска софитов, ни единого слова песни. Почувствовать себя тоже причастным к этой захватывающей, как будто единственной в жизни, музыкальной феерии, прочувствовать, прожить ее от начала и до конца. Ни в коем случае не остаться не у дел, или в стороне.
  Как будто заинтересовавшись этой музыкой, поддавшись ее чарующему стремительному звучанию, насторожилась и принцесса Вероника. Поджала локти, замерла, прислушалась, обернулась в сторону высоких и темных дверей концертной залы, распахнутых как будто прямо в ночь, сияющую множеством разноцветных, переливающихся электрических искр. На миг застыла без всякого движения, и внезапно резко обернувшись, дернула за локоть уже снова вернувшегося к ней и взявшего ее под руку, графа Прицци. Еще крепче уцепилась за него, потянула его, запрокинув голову, внезапно широко и властно заулыбалась и, вскинув крылом рукав, взмахнув, скомандовав им, повлекла всех за собой, слушать концерт. За ней с восторгом и шумом потянулась и ее свита. Вместе с ней, и двинувшейся следом многочисленной молодежью и всеми кто был вокруг, ушли и Кристоф Тинвег, которого настойчиво взяла, изо всех сил потянула за вытянутую руку Эмилия Прицци. И хитрый герцог Вильмонт с фужером в руке, и Виктор с растрепанной после танцев длинноволосой рыжей Хильдегард и надменная Регина Тинвег с лейтенантом Киркой, что даже в помещении не снимал с острого носа свои маленькие и манерные круглые черные очки. И Мариса, которую граф Прицци властно и стремительно поймал за запястье свободной рукой, и князь Мунзе с дымящимся кальяном в руках, и майор Вритте с восторженной Эльсой Гутмар, и весело отсалютовавший музыке сияющим обнаженным мечом Фарканто, и беловолосый молодой кавалер в коротком белом плаще с черным крестом, и сын мэра в уже каким-то непостижимым образом помятых на коленках столичных модных брюках. И две румяные и веселые, богато одетые подруги-девицы лет пятнадцати, одна из которых явно была беременна, и приглядывающая за ними, то и дело прикрывающая лукавую улыбку рукавом, не то тетка, не то старшая сестра. И усатый Пескин, поспешно убравший все рабочие бумаги в свой планшет.
  Наследник Фолькарта остался один. Печально и растерянно присев на мягкий кривоногий стул, подпер голову рукой. Прислушиваясь к музыке, в одиночестве приуныл над недопитыми кубками на столе. Рядом из знакомых остались только изрядно пьяные Элла и Гармазон, что увлеклись крепкими напитками и какой-то одетый скромно, но одновременно нарядно и модно господин с длинными темными кудрями, темными глазами и большой кожаной папкой на коленях. Сидя на низком диване, высоко заложив ногу за ногу, крутя между пальцев модную перьевую ручку, крупный, но не толстый, с мягкими руками, приятным добрым лицом и в очках, он поглядывал на принца из-за подошвы своего лакированного туфля, и был скорее похож на какого-то важного столичного гостя, чем на придворного Гирты.
  - Максвелл Эмрит - не вставая, приложив руку к груди, представился он - капитан юстиции второго класса. Я сам родом из Ирколы, и очень рад нашему личному знакомству. Если потребуется, для меня будет честью оказать вам квалифицированное юридическое сопровождение.
  
  ***
  
  Последними печальными и вдохновенными аккордами закончился концерт. Затихли усиленные реверберацией слова прощания, завершившие последнюю песню. Стихли аплодисменты, овации и радостные крики. Затихла перегруженная гитара. Последний раз ударил барабан. Щелкнули и отключились динамики колонок. Погасли софиты и летящие под потолком как падающие звезды и осенние листья искры. Принцесса Вероника сделала последний круг на носках своих башмаков, отпустила ладонь военного коменданта. Словно прощаясь, в последний раз коснувшись его твердых жилистых пальцев кончиками ногтей. Отстранилась от него, опустила руку и, беззащитно поджав локти, замерла. Как будто очень устав и забывшись, с какой-то романтической грустью неподвижно уставилась в сторону распахнутых окон, в ночную темноту за ними.
  Включили свет. Музыканты, не снимая своих масок, ходили по сцене, собирали инструменты. В вальсовой зале отдохнувшие скрипачи вернулись на свои места перед дирижерским пультом, снова раскрыли свои ноты на пюпитрах. Те из гостей, кто не готов был танцевать вновь, или кому было просто не с кем, расселись на диванах и стульях, закинули ногу на ногу, закурили. Распустив верхние застежки мантий, ослабив шарфы, снова завели свои респектабельные деловые беседы. Лакеи принесли новые кушанья, бутылки с вином и чистые кубки, переменили блюда на столе.
  Снова заиграла музыка. Под потолками вился ароматный, смешанный из самых разных, самых изысканных сортов табака трубочный дым. В вальсовом зале опять начались танцы. У столов, в комнатах и коридорах стояли, прогуливались с фужерами в руках нарядные рыцари и дамы, сидели на диванах и стульях, обсуждали дела, рассказывали анекдоты, смеялись, спорили, обсуждали известных персонажей и последние сплетни. Отдельными, многолюдными и шумными кружками у подоконников и на лестницах толпилась, дымно курила молодежь. Стукаясь ножнами об углы, парни стояли, подбоченившись, опершись о перила, колонны и стены, пили, задирались, толкались, бахвалились перед такими же восторженными, радостно смеющимися над их молодецкой удалью и такими же юными и румяными девицами, точно также непринужденно сидящими рядом на диванах, пандусах, подоконниках, ступенях и в креслах. То и дело, как будто невзначай, бросали восторженные пылкие взгляды на стоящую в центре самой большой и шумной компании снова неприступную, грозную и одновременно весело и благосклонно улыбающуюся всему происходящему вокруг, принцессу Веронику.
  Так продолжался вечер. За окнами уже давно стояла ночная мгла. На набережной ниже полицейской комендатуры, на стенах крепости на горе, под окнами и на мосту желтыми электрическими огнями горели фонари. С непривычки устав от танцев, музыки и шума, Мариса, отошла к окнам. К ней подошел граф Прицци.
  - Вы вызвали сэра Тинкалу на дуэль? - поинтересовалась у него Мариса, когда тот усадил ее в кресло и принес ей фужер вина и блюдо с пирожными.
  - Мне омерзительны трусы и бесхребетные тряпки, которые, раз избив слугу или пьянь, мнят о себе, что имеют право бахвалиться и хамить всем подряд без всяких на то причин - спокойно ответил граф, присаживаясь на подоконник рядом с ней и насыпая себе на руку нюхательного табаку. Не закрывая табакерки, предложил ее Марисе, на что та кивнула, тоже насыпала себе порошка на тыльную сторону ладони и с силой вдохнула крепкую, приятно обжигающую нос, бодрящую, пробирающую пыль.
  - Не видела, чтобы сэр Рейн хамил кому-нибудь... - слегка изумилась его ответу Мариса - он умеет танцевать и галантный кавалер...
  - Если он не успел нагрубить лично вам, это еще не делает его достойным уважения - строго ответил ей граф. Рассудил, продемонстрировав ей ладонью благородный, достойный мыслителя древних времен жест - Анна, а что вообще женщины понимают мужчинах? Скажите мне как женщина, со всех сторон разбирающаяся и в тех и в других? Не ваши ли сестры шепчутся по углам, что если кто не скачет на задних лапках, исполняет любую прихоть, дарит дорогие букеты, смешит и сам хихикает, значит, он милый. Раз злобный, значит сильный, раз хамит, значит смелый, а мерзавец и ничтожество только потому, что не подкаблучник, не приносит тапочки в зубах и не лижет сапоги? Доверьте матерям воспитывать сыновей без отцов, а девицам выходить замуж за того, за кого они сами выберут, и они перевернут мир с ног на голову. Такие вырвут мужчинам все зубы, унизят своими фантазиями даже самых достойных и лучших, подорвут самооценку, отберут себе и попрячут под замок ружья и мечи. Нарядят своих женоподобных инфантильных мамкиных сынков в модные розовые штанишки, будут рассказывать о своих несбыточных идеалах, убедят их в никчемности, заставят удовлетворять каждую свою, самую взбалмошную придурь. Разве такие смогут сделать хоть что-нибудь, когда придет настоящая беда? Нет. Сядут и будут плакать и причитать, слезно молить Бога и всех подряд вокруг, о помощи без всякой попытки сделать хоть что-нибудь, приложить хоть какие-нибудь работу и усилия. Такие не нужны никому, о таких надо вытирать ноги просто ради шутки. В таких надо плевать, потому что они не заслуживают ничего большего, таких надо гнать на войну и сержантской плеткой и тесаком заставлять маршировать на врага терцией. Мужчина не обязан уметь танцевать, улыбаться и строить глазки. Мужчина должен быть прежде всего мужчиной. Он должен отважно драться, смело защищать, храбро завоевывать, упорно добиваться, и верно служить. Быть прежде всего, праведным отцом, заботливым братом и добродетельным рыцарем, а не смазливой не способной ни к чему ноющей, ищущей вечных оправданий, обвиняющей в своих бедах всех вокруг расфуфыренной тряпкой, потакающей хотелкам взбесившихся, гавкающих на всех подряд неудовлетворенных матрон. Иначе как такой сможет содержать семью, воспитывать в праведности сыновей и дочерей, служить Богу и быть достойным верноподданным гражданином, хозяином и защитником своей земли.
  - Обещаю, что мой муж будет достоин вашего одобрения! А если только попытается быть тряпкой, я сама выбью из него эту дурь! - заулыбалась его словам, кивнула Мариса. Достала из поясной сумки трубку и, когда граф поднес ей сою серебряную зажигалку с драконьей головой, выдохнув дым, внезапно спросила у него - а разве сэр Тинкала похож на женоподобного мамкиного сынка?
  - Мы еще проверим это сталью.
  - Прямо тут? - уточнила Мариса и лукаво прищурилась, почти как принцесса Вероника.
  - Зачем портить чужой праздник, на который мы сами приглашены в качестве гостей? - кивая проходящим мимо приветствовавшим его знакомым, благосклонно улыбнулся, ответил граф. Его лаза лучились теплым, но непреклонным и отважным огнем, и, искоса глядя на него, Мариса заулыбалась, залюбовалась им. Сидя боком на широком подоконнике, держа в руке табакерку, свесив одну ногу и согнув в колене другую, в своем обличье, при цепи и мече, на фоне темного неба и распахнутого окна, он был особенно похож на персонажа какой-то вдохновляющей и романтической рыцарской книги.
  - Пускай повеселит нас на охоте, покажет себя во всей красе, а будет не смешно, или ее высочеству не понравится, никогда не поздно отрубить ему ногу и бросить в Керну - рассудил военный комендант - и не забудьте оповестить Вертуру. Леди Вероника желает видеть вас обоих в своей свите.
  - Да, конечно... - уже совсем захмелев от вина, рассеянно ответила Мариса. Приметив, что она устала, граф легко спрыгнул с окна, взял ее за пальцы, с улыбкой поцеловал ей руку, попрощался с галантным легким поклоном и исчез в толпе.
  Пройдясь по залам своей стремительной и грохочущей походкой, принцесса Вероника нашла Марису в задумчивом одиночестве, глядящей в окно, с фужером и трубкой в руке.
  - Ты грустишь, потому что одна, а он уехал? - нависнув над с ней, строго и холодно, спросила она. Мариса спешно встала с кресла, оправила полы мантии, вежливо поклонилась, опустила глаза в пол и молча кивнула в ответ.
  - Я уже распорядилась найти твоего Марка - холодно сказала ей герцогиня - но они за городом по служебному поручению на выезде. Ничего, потерпишь. Дело мужчины служить, а женщины растить детей, прибираться в доме, жарить котлеты и утирать слезы разлуки в ожидании, когда муж вернется с войны. Пойдем. И если Марк тебя не устраивает, отдай его мне, я найду ему достойное применение.
  - Нет, меня все устраивает, ваша светлость - ответила Мариса учтиво, но с улыбкой, и последовала за герцогиней.
  - Дитрих! - властно обратилась к князю Мунзе, что уже с готовностью ждал ее в стороне, распорядилась, указала пальцем принцесса - коней к третьей лестнице - приказала маркизу Раскету - Вернер, поедете с нами, проводите нас до Гримма.
  Через пять минут они были у дверей, что выходили на проспект Булле, где их уже ждали Корн с друзьями, все при оружии и держащие под уздцы четырех оседланных лошадей. Надев на плечи выданные им одним из рыцарей специально на случай такой поездки неприметные бордовые плащи, накинув тяжелые капюшоны так, чтобы в темноте было не видно лиц, принцесса Вероника и Мариса в сопровождении маркиза Раскета и князя Мунзе, выехали в сторону улицы генерала Гримма. Простые и обычные седла покрывали спины лошадей, и со стороны могло показаться, что это две подруги прогуливаются верхом по городу, наслаждаясь свежим ветром и хорошей погодой в сопровождении двоих кавалеров, которых позвали с собой только чтобы было не страшно на темных ночных улицах, набережных и проспектах ночной Гирты. Они сделали круг, обогнули по подножью скалы сад и поместье военного коменданта, выехали на перекресток, к дому, где жил Вертура. Оставив мужчин на улице, под фонарем, охранять лошадей, вошли в парадную, миновали открытую дверь комнаты консьержа, где старики сделали вид, что не заметили их, и поднялись на второй этаж в комнату детектива.
  - Вот как вы живете здесь! - присаживаясь вполоборота к столу, положив локоть на высокую спинку стула, с интересом оглядываясь по сторонам, чуть улыбнулась принцесса Вероника. Чиркнув спичкой, что в обилии лежали на листах бумаги на столе, неумело сняла стеклянную колбу и зажгла керосиновую лампу.
  - Да - печально и устало ответила Мариса, спешно поправляя неаккуратно застеленную Вертурой постель. В комнате было сыро, холодно и сумрачно. Пахло мокрыми поленьями, нафталином и терпким прогорклым табаком. Мариса села на кровать, но тут же спохватилась.
  - Вина ваше высочество? Вы будете пить?
  - Да, немного - кивнула, ответила герцогиня, устало улыбнулась и прибавила тихо, как будто ей было совсем непривычно произносить это слово - спасибо тебе.
  Мариса встала, взяла бутылку и налила ей вина.
  - А ты? - спросила принцесса.
  - У нас только один фужер - развела руками та в ответ.
  Принцесса улыбнулась, сделала маленький глоток и отдала кубок Марисе.
  Так, некоторое время они сидели молча, курили. Мариса свою трубку с длинным чубуком, герцогиня свою, с зеленым огоньком и ароматным химическим дымом. За окнами проезжали редкие ночные кареты. В перерывах между ритмичным и звонким цокотом копыт и ударами колес было слышно, как переговариваются мужчины под окнами у дверей. Негромко и важно обсуждают то, что сэр Ринья настаивает на необходимости дополнительных мероприятий по подготовке офицерского и строевого состава и предоставил на согласование расширенную программу маневров и военных учений, но скорее всего это только повод, чтобы лишний раз запросить денег из казны. Что в Гирте и ее окрестностях очень много персон, в том числе и среди крупных землевладельцев, кто должен мэтру Загатте, брату главы Королевского банка Гирты, и они непременно поддержат магистрат, если они с мэтром Роффе и сэром Ринья заявят о своем желании получить больше прав и автономии от герцогской администрации и прямых приказов сэра Августа, без которого все эти демократии, свободы и суверенитеты, не отольются ничем иным, как новой смутой или междоусобной гражданской войной. А хуже того, возможно и распадом герцогства. Прямо обсуждали кто за кого, кто против, кто заслуживает доверия, кто нет, обговаривали диспозицию и расклады сил.
  - Слышишь, какие у нас мужчины? - глядя на печальный вид Марисы, ласково коснулась ее плеча, кивнула в сторону окна принцесса Вероника - они защитят нас любой ценой. Они смогут, смиренно сидеть и смотреть не будут. Они не такие. И Марк у тебя такой же, как наши, самый настоящий принц. С ним ничего и никого не бойся. Все, мне пора. Если хочешь, поехали ко мне во дворец. Я скажу, чтобы оповестили Марка, как только он вернется. Послезавтра охота. Вы тоже едете.
  - Я дождусь его здесь - с благодарностью, печально, но твердо, из последних сил сдерживаясь, чтобы не заплакать, кивнула в ответ Мариса - спасибо вам за доверие, ваша светлость. Вы незаслуженно добры ко мне.
  Она встала и уже хотела проводить свою гостью, но принцесса сделала повелительный знак остаться. Мариса поклонилась, попрощалась с герцогиней и закрыла за ней дверь.
  Через минуту внизу снова послышались голоса. Загремели удаляющиеся копыта коней. Принцесса и ее спутники дали в галоп по проспекту, возвращаясь обратно в дом депутатов к остальным.
  Еще какое-то время Мариса стояла посреди комнаты. Подойдя к двери, сняла машинально заложенный за герцогиней засов и заперла замок изнутри на ключ. Сняла сапоги, легла на кровать, укрылась пледом и поджала колени. Ей было холодно, одиноко и грустно. Она и сама не заметила, как начала безгулно плакать. Ее щеки, одеяло и подушка стали мокрыми. Она лежала, задыхалась, молча и страшно кривила скулы от слез, сама не понимая, что за безудержная боль без всяких повода и причин мучительно разрывает ее сердце.
  Она не стала гасить лампу. Лежала, то и дело задерживая дыхание, прислушиваясь к тишине в коридоре за входной дверью. Ей мнилось, что вот-вот и она услышит знакомые тяжелые шаги, а за ними щелкнет замок и Вертура тихо войдет в комнату. По привычке положит на стол свои ножны, подойдет, протянет к ней руку и ласково повернет ее к себе. Сядет рядом и, склонившись к ее лицу, держа ее за плечо, проникновенно заглянет ей в глаза. Аккуратно наклонится к ней и поцелует ее в губы как самую любимую и единственную женщину. А она потянется к нему, зажмурится, обнимет его обеими руками, прижмет к себе и никогда больше не отпустит ни в какой Лес.
  
  ***
  
  Глава 22 Диски. (Пятница)
  
  ***
  
  - О, какие стильные! - несмотря на ранний рассветный час, у ворот полицейской комендатуры уже стояли, курили, развязно заломив руки в разрезы штанов, хвостист Прулле и бездельник Коц, вели с дежурным жандармом, какие-то бессмысленные с недосыпу, утренние обсуждения. Бестолково смотрели на шествующий по проспекту Рыцарей отряд, что и вправду имел занимательный и непривычный глазу вид.
  Длинная пешая колонна снаряженных как на какой-то чудной парад или фестиваль бойцов шагала под вертикальным знаменем с изображением сосновой ветви и закатного солнца - штандартом Фолькарта, мимо забора полицейской комендатуры, в сторону моста через Керну. Грозные и бородатые длинноволосые бойцы в кожаных рубахах, меховых шапках и кольчугах, с круглыми щитами, украшенными шишками-умбонами в руках, топорами на поясе, с копьями и луками, шагали по два три человека в ряд, и были настолько непохожи на местных ополченцев, облаченных в дешевые латаные бригандины и поношенные плащи, что своим архаичным и пафосным видом заставляли оборачиваться, смотреть во все глаза ранних прохожих и спешащих на службу к утренней смене полицейских. Тешили глаз, вызывали у них задорные, радостные улыбки.
  Дружину возглавляли трое верховых. Граф Рейн Тинкала в серой кольчуге, меховой шапке с хвостом, просторном полукруглом плаще с роскошной меховой оторочкой и красным камнем в золотой фибуле. Обозначая самого старшего и важного, ехал впереди всех. Его сопровождали бард в таком же наряде, только теперь с волынкой, вместо арфы, на которой он наигрывал однообразную воинственную мелодию и могучий рыжебородый знаменосец в остроконечном сером шлеме. Рядом с его конем шагали барабанщик, отбивающий ритм в расписанный рыжими и черными магическими символами барабан, больше похожий на шаманский бубен, чем на военный музыкальный инструмент и чернобородый, дикого вида, иеромонах в сандалиях и черном шерстяном балахоне, при топоре на поясе и раскачивающимся на широкой, богатырской груди в такт маршевому шагу массивным железным кресте. Следом, не поспевая за старшими, семенил маленький тощий черноризый, послушник с ликом Спаса Нерукотворного и ларцом-дарохранительницей.
  Оглашая утренний, еще не проснувшийся, город гулом барабана и пронзительными завываниями волынки, дружина не в ногу маршировала по проспекту, ничуть не смущаясь ни оборачивающихся прохожих, ни внимательных взглядов, ни смешков. Вертура, Фанкиль и лейтенант Турко, придерживая усталых, клонящих понурые головы к лужам на мостовой, лошадей, стояли, ждали на перекрестке, пропуская их. Бессмысленно моргая, тупыми с недосыпа взглядами провожали этих воинственных и свирепых, как с картинки из книжки про бородатых морских разбойников, мужчин. Щурились, словно пытаясь понять, видят ли они перед собой настоящих живых людей, или это призраки давно канувших в глубине темных веков сражений и смут пробудились ото сна и теперь боевым маршем следуют по зову герцогской трубы, шагают на общий сбор по улицам и проспектам Гирты.
  Но все это было на самом деле. И бородатые разбойники и меховые шапки, как у лейтенанта Турко, и иеромонах с железным крестом, и пронзительная гнусавая волынка.
  Капитан Галько, тоже в доспехе, но не в архаичной кольчуге, а в современной легкой кирасе с набедренниками и оплечьями, надетой поверх аккуратной синей мантии, ехал впереди всех, держась на некотором расстоянии от графа Рейна Тинкалы. При рыцарских регалиях: ленте, подвеске и форменной шапочке, с шеей, манерно укрытой под самый подбородок широким и длинным лиловым рыцарским шарфом, при мече с блестящим фрезерованным винтом эфесом, и треугольном щите с гербом Булле притороченном к седлу, он сопровождал дружину, сигнализировал флажком полицейским и телегам, чтобы не задерживали их.
  - Серьезные мужики - кивали на них с усмешками от ворот полицейской комендатуры - эти точно навоюют!
  - Камни перегрызут!
  - Воротничками передушат! Хой, Вертура! Вы уже не в моде, вон ваши конкуренты, быстро нападайте со спины!
  - А ну их всех - устало, с вялым раздражением бросил в ответ детектив, и они с коллегами въехали во двор.
  
  ***
  
  В зале было холодно, печь не горела. Дверь в длинный коридор стояла нараспашку, сквозняк врывался в помещение через раскрытые окна, приносил сырость и запах сопревших листьев, грязи и мокрой земли. Вертура, Фанкиль и лейтенант Турко сидели на диване рядком, поджав плечи, кутались в плащи, с осуждающей ненавистью смотрели на фужеры с обжигающе-горячим, совершенно непригодным к употреблению, кофе. Доктор Сакс улыбался, широко зевал, тер глаза, но, в отличии от коллег, был весьма доволен проведенным временем.
  - Поймали синюю кошку! - хвастливо и громко заявил он так, что Фанкиль и Вертура, не сговариваясь, поморщились от его крика - всю ночь на весь дом визжала! Клетку опрокинула, электричество перегорело! Фонари мигали на проспекте! У нее три головы и два хвоста. Через стены проходит, дыры оставляет, я даже и не думал, что такая тварюга вообще может быть!
  - Эдмон - обратился к Даскину инспектор Тралле, кивнув на Фанкиля и коллег - поедете, проследите за той постройкой. Сегодня же. Йозеф, вчера вас не было, так что сегодня уборка, вы на дежурстве. Марк, Лео, найдете Анну, напомните ей, что никто не отменял ее обязанности мыть пол, потом поедете, посмотрите Дюка. Поняли меня?
  Вертура и Фанкиль с мрачной досадой уставились перед собой, но спорить и возражать у обоих уже просто не было сил.
  Через ворота перед мостом уже как четверть часа не хотели пропускать дружину Фолькарта. Гулко и тяжело, на весь проспект и плац, ухал барабан. По-прежнему фальшиво, врезаясь в воспаленный мозг своим диким первобытным воем, пиликала волынка. Ее гнусавый заунывный писк раскатывался по улицам, эхом отражался от каменных стен домов. Утомленный ее назойливыми, раздражающими звуками, инспектор Тралле подошел и рывком закрыл одно из распахнутых окон, но это нисколько не помогло, что привело капитана в еще большее бешенство.
  
  ***
  
  Когда они снова выехали на проспект, колонна уже прошла. Над крышами города стояло белое пасмурное небо, отражалось в окнах мансард, светлело в переулках между высоких темных домов. С реки тянуло проточной водой, мокрой травой и холодной и промозглой утренней сыростью.
  У дома депутатов хриплыми, усталыми голосами перекликались кучера. Покачиваясь в седлах, устало развалившись на сиденьях колясок, разъезжались припозднившиеся гости. Кое-как укрывшись плащами от утренней свежести, сонно привалившись на борт, обняв для тепла жену, вяло махали рукой оруженосцу или лакею везти себя до дому, но так, чтобы не растрясти на неровных мостовых.
  Обелиск все также стоял на том же месте. Все также, то исчезая, то проявляясь вновь, плавно, как змея в воде, покачивая длинными сегментированными хвостами, летал похожий на морского ската зонд, описывал рядом с ним широкие, многокилометровые круги.
  Оставив Фанкиля у парадной в компании словоохотливых стариков охранять лошадей, Вертура поднялся в свою комнату. Здесь тоже было распахнуто окно. Мариса сидела за столом, закатав рукава, чтобы не испачкались их в чернилах. Работала с какими-то бумагами. Ее белая рубашка и волосы были растрепаны задувающим с улицы сквозняком, но в комнате было тепло от жарко натопленной печки.
  - Мэтр Тралле распорядился... - крепко обхватив ее за теплые мягкие плечи, обнял ее со спины, что есть силы прижался лицом к ее голове, затерся щекой о ее затылок, сказал ей детектив.
  - Я сделала специально для тебя новую прическу, а ты и не заметил! - с сокрушенным видом, наматывая на палец прядь, отстранилась от него, перебила его Мариса.
  - Да, прелестно - с улыбкой согласился он и, положив ладони ей на шею, взялся за ее непривычно мягкие, шелковистые и чистые волосы, принялся пропускать их через пальцы, гладить их.
  - Не трожь руками, я их только вчера вымыла! - резко и капризно дернулась, бросила она в ответ.
  - А ну хватит тут бездельничать! Марш на службу! - сильно сжал ее плечи, надавил всем весом, весело и громко прикрикнул он - все, рыцари и принцессы кончились, швабра и немытый пол не обед, ждать не будут! И не потом, а сию секунду и быстро!
  Мариса энергично встала со стула, ловким красивым движением оправила подол и подошла к нему в упор, на что детектив тут же с готовностью обнял ее. Со счастливой улыбкой запрокинула голову, зажмурилась, прогнулась спиной назад, демонстрируя ему подбородок и свою жилистую крепкую шею.
  - Тебе хорошо с такими волосами - заверил ее он, с радостной благородной улыбкой любуясь ее новым обликом, лаская ее спину и бока, аккуратно касаясь ладонью ее щеки - ты почти как леди Вероника.
  - Ага! - самодовольно ответила она мотая из стороны в сторону головой. Энергично схватила его руками за шею и щеки, потянула его за голову, с силой привлекла к себе.
  
  ***
  
  - А правда что в Лире есть собор, который все называют 'пианино'? - выпуская из трубок облака густого синеватого дыма, лукаво интересовались старики, консьерж и его друг, у Фанкиля, что восседал на лошади перед самой парадной, важно и гордо откинувшись в седле.
  - Собор Святого Петра - со знанием дела кивнул, уточнил тот - да у него черно-белая колоннада, снизу, с улиц, примерно так и выглядит.
  - А Мазини это известный художник? - уже со смехом не унимались, допытывались они у рыцаря - общественные сортиры разрисовывает? Врут, или нет?
  - Довезем до конторы? - указал на вышедшую следом за ним на улицу, потеплее кутающуюся в тяжелый темный плащ Марису, детектив.
  - Не выйдет - пожал плечами Фанкиль и похлопал по высокой луке седла между своих колен - эти седла, чтобы при погоне или рубке из них не вылететь, а не для того, чтобы кого-то катать. Для полицейских. Не для героев и их девиц. И боком на таком тоже неудобно, проверяли, ничего хорошего не вышло.
   - Вы просто конченые неудачники! - с наигранной досадой покачала головой, громко воскликнула Мариса.
  И, махнув им на прощение широким черным рукавом и полой плаща, быстро зашагала прочь в сторону проспекта Рыцарей.
  
  ***
  
  Дюка они нашли у себя дома, в одном из кварталов у Южной Куртины. Оставив лошадей какому-то невнятному, лохматому, похожему на местного дворника типу, вошли в парадную огромного, четырехэтажного сумрачного строения. Одного из тех больших. серых каменных бараков, что плотно притулились к отвесному склону застроенного по вершине богатыми особняками каменистого холма, который Вертура видел с балкона их с Марисой комнаты в герцогском дворце. Еще тогда, утром, в день фестиваля, когда они ездили на турнир, а потом смотреть на расправу в слободе у Сталелитейных.
  На лестнице было сумрачно, грязно и сыро. Пахло нагадившими кошками, гниющими досками, вонючими тряпками, немытыми ногами и гарью давно нечищеных и потрескавшихся печей. Вертура и Фанкиль поднялись по темной каменной лестнице с мутными, глядящими в упор на унылую скалу окнами, на второй этаж. Войдя в единственную и незапертую дверь, моргая, остановились в каком-то длинном и темном, едва подсвеченном вдалеке распахнутыми дверьми смежных комнат, коридоре. Пытаясь сориентироваться, завертели головами, прислушиваясь к голосам за тонкими стенами вокруг, звукам большого и многолюдного жилья и визгливым детским крикам. Какая-то незнакомая женщина с серым, грубым и мрачным лицом, выглянула на звуки их шагов, подошла, встретила полицейских. Похоже, узнав Фанкиля, провела их в самый конец коридора, мимо стоящих вдоль стен заваленных разным бытовым скарбом шкафов, заваленных посудой и ломаным инструментом полок и необъятных кип пропахшего нафталином и грязными пеленками, тряпья, отдающего отвратительной, похоже пропитавшей здесь все вокруг, мокрой и зловонной псиной.
  - А что вы раньше-то не приехали? Помрет же - без всякой тени жалости, сварливо и одновременно равнодушно спросила она, вытирая покрытые волдырями и отеками, разъеденные щелочью руки болтающимся у рукомойника на углу, заношенным серым полотенцем.
  Вертура и Фанкиль не ответили ничего, проследовали за ней в такие же тесные, как и коридор, которым они только что шли, заваленные хламом и тряпками комнаты, похоже апартаменты полицейского и его многолюдной и нищей семьи. Протиснувшись через заставленный кроватями, на которых безудержно прыгали, оглушительно и беспощадно визжали несколько малолетних детей, похожий на больничную палату, зал, вошли в тесный отгороженный от комнаты несколькими кусками фанеры угол. Темный, от обилия разнообразного барахла, но отдельный, с окном, лежанкой, маленьким письменным столом и забитой желтыми бумагами и папками, пухнущей от них, неопрятной и лохматой этажеркой.
  Наполовину укрывшись пледом, Дюк лежал откинувшись на груде какого-то темного тряпья, наваленного неопрятной, сбитой горой поверх узкой, похоже самодельной, койки под окном у стены. Тяжелый и густой, отчетливо режущий нос, смрад болезни стоял в воздухе, но все окна, как к самой коморке, так и в зале с детьми за перегородками были плотно закрыты. Войдя к нему следом за Фанкилем, Вертура нахмурился. Рядом с топчаном, на табуретке, в тазу, прямо в зловонной, грязной воде с содержимым желудка Дюка лежали, пропитанные кровавым гноем, пожелтевшие от многократного использования тампоны и длинные кольца размотанных бинтов, с виду похожие на омерзительных глистов или червей. Горка серых и сухих, похоже свежевыкипяченных и приготовленных для перевязки кусков ткани лежала на рабочем столе у окна прямо поверх бумаг. Рядом были приготовлены наполненная желтым самогонным ректификатом бутылка из под 'Лилового Номер Один' и какая-то мазь в жестяной коробке, пропечатанной бледно-синими, аптечными чернилами.
  - А... Лео... - мучительно приоткрыл слезящиеся глаза Дюк, услышав что к нему пришли - ради Бога, прошу вас, выньте это из меня, вы же можете, вы же все знаете, умеете...
  Фанкиль без всяких приветствий подошел к нему, взял со стола черную папку с пометкой 'Для служебного пользования', что лежала среди других записей, блокнотов и мусора на письменном столе. Жестом указав Вертуре отнести таз с грязной водой куда-нибудь прочь, подвинув скрипучую и шаткую табуретку, присел рядом со столом. Положив ногу на ногу, подпер голову локтем, молча продемонстрировал больному бумаги, которые ни при каких обстоятельствах нельзя было выносить из отдела.
  - Я не хотел, я не собирался... - начал слабо и тоскливо оправдываться Дюк - его высочество обещал, что вырежет мне глаза...
  Сказав это, вялым жалостливым движением откинул мокрую рубаху с груди. Повязка под ней, уже успела пропитаться мокрым зловонным гноем. Фанкиль с грохотом подвинул табурет, окинул ее внимательным взглядом. Безучастно протянув руки, начал разматывать бинты. Рана была уже в таком состоянии, что больной не чувствовал, как местами присохшие тряпки с хрустом отламываются вместе с побелевшей, лопающейся кожей и бледными мышцами. Под ними, на груди, на всей правой стороне, неприятным глазу розово-желтым месивом темнел один большой гнойный пролежень. Кожа с него отвалилась, пожелтевшая мокрая плоть и белые кости тускло блестели в сером свете пасмурного дня, пробивающимся через мутные окошки над рабочим столом больного и постелью. Снизу, под ребрами с провой стороны отчетливо розовел недавно очищенный, наверное местным доктором, но уже снова гноящийся длинный, но аккуратно и похоже относительно недавно, зашитый, разрез.
  - Там диск - слабо кивнул, указал подбородком, Дюк - он врос в меня, пустил корни, его не вынуть...
  Фанкиль молча проверил горячий лоб больного, приложив руку на запястье, посчитал пульс.
  - Можно вынуть - только и произнес он. Забрал служебную папку с бумагами, которую Дюк вопреки всем инструкциям вынес из отдела и для каких-то своих целей унес домой, поднялся с табурета и вышел в зал. На вопросительный взгляд сестры, приглядывающей за детьми старухи в низком, похоже давно поломанном кресле и подошедшим послушать, что он будет говорить мужчинам, ответил - спускайте его вниз. Ждите телегу - и, больше не сказав ничего, оправив полу плаща, отвернувшись от всех, зашагал по коридору к входной двери.
  - Он сказал 'его высочество'? - принимая поводья из трясущихся рук похмельного, покачивающегося на нетвердых ногах лохматого типа и вручая ему мелкую монету, уточнил уже на улице детектив.
  - Да - мрачно кивнул, как будто вспомнив что-то очень дурное, неподвижно уставился вдоль домов Фанкиль - там, в карантине. На втором этаже. Сэр Булле. Я тоже видел его. Он стоял в операционной, смотрел, как работали с теми телами. Там еще было медицинское оборудование, но не как у нас в больницах, а современное.
  Большие темные каменные дома, разделенные поросшими дикой малиной и акацией мусорными кучами, стояли, прижимаясь к высокому каменному обрыву. Улица загибалась вдоль его подножья, уходя куда-то вбок и вниз. Напротив парадной желтела глухая стена какого-то казенного учреждения расположенного немного ниже по склону холма. Из трубы на его пологой черепичной крыше, стекая прямо на дорогу, лился, першил в горле, жег в носу, едкий белый дым.
  - Баня, наверное - бессмысленно и устало глядя на него, подумал Вертура.
  Фанкиль остался у дома Дюка. Детектив поехал в отдел, где, сразу же по приезду поднявшись на третий этаж, передал докладную записку инспектору. Тот нисколько не удивился, оторвал от уборки Марису, чтобы она пошла и оповестила Хельгу Тралле. Вертуре же выдал письменный приказ, взять в морге санитарную телегу и ехать за больным.
  Когда они выезжали со двора, снова начал накрапывать дождь. Все думали, что это будет полноценный ливень: полицейские попрятались под навесом летней столовой и на скамеечках под ветвями растущих по старому земляному валу у реки тополей, но только несколько особенно крупных капель шмякнулось в сухую грязь на плацу, и дождь, так и нечавшись, прекратился.
  Когда детектив вернулся с Фанкилем и Дюком, все собрались в лаборатории.
  Доктор Фарне, Инга и Хельга Тралле внимательно осмотрели больного полицейского.
  - Вырезать-то вырежем - вдохнул дым из шланга своей курительной машины, заключил криминалист - только уже начался абсцесс. Я конечно сделал ему жаропонижающее два антибиотика, но он все равно умрет. С нашими техническими средствами мы ему не поможем.
  Хельга Тралле согласно кивнула, в очередной раз аккуратно проверила разрез, пальпировала рукой.
  - Обширное отторжение чужеродных тканей - продемонстрировала опухшие лимфатические узлы на шее и в паху больного Инга, достала скальпель и сделала аккуратное рассечение в районе пораженного участка под нижним левым ребром. По всей его длине тусклой паутиной мерцали нити отростков, что уже видели следователи, когда вскрывали мертвых, в кого были вживлены уже знакомые диски.
  - Это гибридный паразит, который прорастает в теле носителя, а потом убивает его - пояснила Инга, аккуратно перерезая одну - мы нашли в справочнике описания аналогичных систем. Технологии Трамонты, такие были разработаны еще во времена Осады...
  - Такими били по всякой неубиваемой нечисти, и та приходила в полную негодность - со слабо скрываемым намеком вставил свое слово Фанкиль.
  -... Мы так и не смогли уточнить серию - продолжила Инга параллельно с ним - у этих систем очень большая номенклатура, а на наших образцах внешняя маркировка не выставлена. Есть модели со средствами нейропатического контроля и разведки, есть медицинские варианты с программируемым замещением родных тканей организма на гибридные. Найденные же нами образцы похожи на биологическое оружие. Технологии биотерминации: намеренное предание ярко выраженных биологических и химических свойств с целью сделать их несовместимыми с определенными группами клеток. Иммунная система с задержкой отвергает их как враждебный инородный организм. В принципе, полное извлечение на ранних стадиях симбиотического процесса могло бы привести к ремиссии, но сейчас он пророс уже достаточно глубоко, так что извлечение основного тела уже не остановит начавшиеся компенсаторные тенденции. Для излечения необходимо удалить из организма все инородные тела, а это технически невыполнимо.
  - Да, пророс как грибница - теребя бороду, закивал, согласился Фанкиль, бросил быстрый взгляд на Хельгу Тралле - но, есть же, например, технологии квантового замещения...
  - Где-то может и есть - передернул плечами, резко перебил его инспектор.
  - Но ведь это значит, что должны быть и такие образцы, которые не убивают своего носителя, а просто тихо стоят в ком-то, и мы об этом никогда не узнаем? - уточнил детектив.
  - Да - как будто до этого было давно очевидно для всех, кроме Вертуры, с раздраженным напором ответил инспектор Тралле - все, пойдемте, не мешайте тут.
  И они покинули кабинет.
  - Значит, мы имеем дело с целенаправленным, санкционированным либо несанкционированным высокотехнологическим воздействием - пристально уставился на инспектора, уточнил Фанкиль, когда они с Вертурой вошли в кабинет начальника на третьем этаже и в ожидании разъяснений сели в кресла. Глава отдела Нераскрытых Дел завертел колесиком, набрал код, раскрыл сейф и достал из него массивную треугольную бутылку 'Черных Дубов' и фужеры. Налил всем троим.
  - Возможно - мрачно ответил он и обвел коллега недовольным взглядом. Сделав глоток, неохотно и медленно высказался - если нас в известность не поставили, значит так надо и не наше дело. Лео, уточните в оперативном, удалось установить того, кто был четверным попутчиком сэра Визры. Марк, эту записку мастеру Гессу, и вы с Анной на сегодня свободны. Отдыхайте, завтра у вас тяжелый день. Утром поедете на эту Охоту. И не забывайте, что вы там не развлекаться, а по службе, ясно это?
  Он рыком развернул к коллегам папку и продемонстрировал приказ из канцелярии, о временном переводе Вертуры и Марисы в личное подчинение гвардии лейтенанта Вальтера Кирки, в должности консультантов по безопасности, подписанный лично майором Марком Иоганном Тинвегом.
  
  ***
  
  - Та самая Охота на людей! - весело пояснила Мариса, пока они собирались домой. Сегодня она особенно тщательно и долго расчесывалась перед зеркалом, отирала от грязи подол своей длинной черной юбки, плащ и сапоги. Пристально оглядывая себя, стояла у своего стола, стряхивала с рукавов мантии пылинки - бывала на такой несколько раз, писала о ней. Давно, несколько лет назад. Просто так туда не пускают, развлечение не для толпы. А у вас, в Мильде, такое есть? Ну, когда берут самых опасных преступников, дают им ножи и выпускают в Лес, а через несколько часов начинают преследование и убивают как дикое зверье. Знаешь, нет ничего более захватывающего, чем охота на человека. Я бывала и на обычной охоте, но это глупо стрелять с коня из ружья или арбалета зайца, который не может защититься. Если мужчина убивает беззащитное животное ради развлечения, он не мужчина, а неуверенный в себе жалкий кусок дерьма. Но тут все по-другому. Чего эти твари только не придумают, чтобы спасти свои богомерзкие жизни!
  - Вот, смотри - она схватила со стола номер 'Скандалов', тот самый с негром и бароном Гонзолле на карикатуре, деловито повела тонкими пальцами с недавно тщательно подпиленными ногтями по строкам и прочла вслух - лейтенант бригады Келпи, Кабестан Григге, пленен накануне фестиваля сэром Прицци. Банкир Моше Друль, тот самый. Наконец-то его прижали казнокрада. Сколько раз воровал, сколько его ловили за руку и ни разу ничего ему до этого не было. И Двинт Нолле... Это же тот самый, это вы же его и арестовали. Чем этот-то заслужил?
  - Кстати я нашел откуда это. Ну, тот ритуал, тогда, на ужине у леди Вероники - внезапно спохватился, бросил невпопад, детектив и, подойдя к книжным полкам, взял в руки какой-то старый рыцарский справочник по традициям и истории и раскрыл его на странице с оглавлением.
  Мариса, держа в руках шляпу, подошла к нему. Положив ему подбородок на плечо, облокотилась о него, заглянула в текст, украшенный вычурными, в стиле старой гравюры, красивыми черно-белыми литерам.
  - Перед началом важного совещания герцог или князь всегда резал себе руку для того чтобы показать вассалам, что он не оборотень, а человек. У оборотней кровь либо не идет, либо она какая-нибудь неправильная, черная, например как у многоголового волка либо как у автоматов, синяя. Долгое время этот ритуал считался архаизмом, пережитком темных веков, но леди Вероника делает так на всех важных собраниях. Возможно, чтобы показать что она все еще человек и ее не подменили...
  Мариса нахмурилась.
  - Если бы я писала книгу - сказала она тихо, наигранно и зловеще - я бы придумала, что сэр Булле собирается передать ей власть, инсценировать свою смерть, а потом вставить в нее этот диск. Но тогда что мешает сразу подменить ее морфом, плюнуть на все традиции и сказать так нужно? Никто же не возразит.
  - Не знаю - расписываясь в журнале, что берет справочник для расследования, пожал плечами Вертура - может они как раз и пытаются, но пока еще не преуспели...
  
  
  ***
  
  Белое полуденное небо заглядывало в раскрытое окно. Дул ветер, приносил запах сотен растопленных печей. Вертура расстегнул пряжку пояса, оставил в кресле мантию и ножны с мечом, лег на кровать, потянул за собой Марису. Лаская, растрепал ее нарядную алую рубаху и волосы, повернувшись на бок, прижав ее за руки к своей спине, укрыл ее и себя одеялами и пледами так, чтобы не мерзнуть без одежды.
  - Эта Белая Могила... - попытался он, но она обхватила его руками за шею и плечи, уткнулась ему лицом в затылок. От этого нежного прикосновения он быстро пригрелся, потерял мысль и, закрыв глаза, уснул.
  Когда он проснулся, он некоторое время просто бессмысленно лежал, пытаясь понять, который сейчас час, но так и не смог угадать без часов.
  За окнами все также стояли ясное сине-серое небо.
  Было еще светло. Рыжие отсветы заката лежали на стенах, полу и на столе. На улице, на перекрестке бойко переговаривались прохожие, заливисто смеялись дети. Мариса ловко орудовала утюгом. Разложив на письменном столе, сушила, гладила просторные темно-серые, хлопковые штаны: модные, широкие и новые, со стрелками и манерными разрезами от пояса до середины бедер, через которые пижоны крыльями выпускают расшитый подол нижней рубахи, а пьяницы и солдаты заламывают в них руки, что является признаком хамства, деревенщины и дурных манер. Тут же, рядом, стояла массивная квадратная бутылка с ядовито-лиловой жидкостью и бледной наклейкой с изображением всадника в латах и с копьем, а на спинке стула висела свежевыглаженная рубаха, которая, по всей видимости, тоже предназначалась Вертуре: нарядная, светло-синяя, с пришитой по вороту яркой бордовой лентой.
  - Я взяла твои деньги и купила тебе новое шмотье - заверила проснувшегося Вертуру Мариса, бесцеремонно кидая ему поверх одеяла рубаху и штаны. Продемонстрировала одеколон - 'Завоеватель', фиолетовый, самый жгучий от сэра Августа. Этой дрянью поливается вся Гирта. И ленту я тебе тоже сама пришила. Запомни: у меня богатый внутренний мир, но не белоручка, хотя все эти дела по дому меня просто бесят.
  - Ничего, привыкнешь. Погода хорошая, пойдем на улицу - требовательно разглядывая свой новый наряд, ответил ей детектив.
  В переулке неподалеку от дома графа Прицци они услышали музыку. Идя на нее, приметили обнесенный высокой чугунной решеткой уютный, засаженный акацией и шиповником, с большой разлапистой ивой чьи ветви, перевешиваясь через забор, нависали на улицей, сквер. Сэр Порре, князь Мунзе и лейтенант Манко, как рыцари в походе, расположились под полого поднимающимся стволом дерева. Развлекали игрой на барабане, гитаре и флейте сидящих неподалеку на скамеечках, вокруг большого деревянного стола, занятых шитьем и веселой беседой девиц.
  Вокруг носились, играли дети. Над головами на ветру шумели листья. Рядом с сэром Порре, что сидел на коврике, постеленном прямо на землю, вытянув раненую ногу, чесал медиатором струны гитары, лежали костыли.
  Мариса ускорила шаг, настойчиво повлекла Вертуру за собой под сень ивы и с благосклонной улыбкой высокой придворной фрейлины гордо и важно приветствовала князя Мунзе и остальных. Увидев ее, бросая быстрые недовольные взоры, девицы насмешливо зашептались между собой, но рыцари заставили их угомониться, радушно приветствовали Вертуру, угостили их с Марисой мутной и горькой яблочной брагой, налив им из большой бутылки, что стояла тут же, под деревом.
  - Теперь я подруга леди Вероники! Она называет меня своей сестрой! - когда, после непродолжительной, бессмысленной, но при этом благородной и чинной беседы, они вышли на улицу, бросила мстительный и ликующий взгляд на женщин за забором скверика, похвасталась Мариса - а они как и были кухарками, няньками и прачками при своих солдафонах-позерах, так и останутся на всю оставшуюся, жизнь. И теперь ты должен соответствовать моему статусу - она требовательно дернула Вертуру за локоть - ясно это? Иначе найду себе другого, достойного, дерзкого и богатого, не такого как ты!
  Они свернули на перекрестке, снова прошли мимо дворца военного коменданта и дома Вертуры и, миновав еще два квартала оказались перед высоким темным фасадом стоящего на площади собора Иоанна Крестителя, того самого где служил отец Ингвар, иерей, у которого исповедовался детектив.
  Узкое, темное, с высокой колокольней и острым шестиугольным шпилем, здание, чернело, грозно возвышалось, над серой монолитной стеной квартала, фасадом смотрело на площадь, в сторону проспекта Рыцарей. Два массивных, величественных каменных дракона с грозно поднятыми лапами и распахнутыми пастями стояли на высоких гранитных постаментах на верхней ступени широкой лестницы, по обеим сторонам от парадных дверей. Немыми стражами встречали всех входящих в собор, поддерживали на своих поднятых крыльях эркер с украшенной витражом с изображением Иисуса Христа розеткой. Узкие, забранные желтыми витражами в глубоких, как бойницы, гранитных портиках окна, по обеим сторонам фасада храма и устремленный в небо окованный черным железом, зеленой медью и белым серебром, граненый шпиль, навевали мысли о торжественных постройках далекого прошлого, о величественной и мрачной старой Гирте. Такой же непреклонной и суровой, как и холодное, по-северному бледно-рыжее, вечернее августовское небо над головами, над площадью, в вышине.
  Вокруг темнели распахнутые окна домов. На площади перед храмом было людно. Вечерняя служба уже закончилась, но до начала всенощной оставалось еще несколько часов. Посетители выходили из парадных дверей церкви, проходили коридором между пьедесталами с драконами, разворачивались на ступенях, поднимали лица к образу Спасителя, крестились.
  Остановился перед фасадом, перед широкой лестницей, ведущей ко входу в храм и детектив. Тоже осенил себя крестным знамением. Мариса встала рядом с ним, накинула на голову платок, склонила голову, перекрестилась быстро и скованно, так, чтобы никто не видел.
  Люди что проходили мимо, узнавали ее, бросали короткие быстрые взгляды, но молчали, и как будто старались держаться в стороне. Только уже знакомый Вертуре старенький священник, в длинной темной мантии, лаптях и с холщевой торбой через плечо, приветственно улыбнулся в густую белую бороду. Выйдя из храма, приметив их с высоких ступеней церкви, кивнул и направился прямо к ним.
  - Пойдемте - сказал он, уставившись поверх своих узких очков, на Марису.
  - Куда? - только спросил детектив, непроизвольно подавшись вперед, словно заслоняя собой свою спутницу, несколько сбитый с толку этим внезапным приглашением.
  - Анне, в церковь нельзя. Присядем на скамеечку - указал иерей на высокий чугунный забор, отгораживающий от улицы и площади палисадник перед высоким, пятиэтажным домом, по своим очертаниям больше похожим не на особняк, а на замок или маленькую крепость. Его литые, украшенные черными металлическими листьями и венками ворота высотой в три человеческих роста выходили на площадь, на угол с улицей Прицци. За ними просматривался маленький, огороженный с трех сторон стенами и башенками дома, мощеный булыжниками двор, густо засаженный по периметру кустами шиповника и сиренью. Перед самым фасадом, затеняя узкие, похожие на бойницы окна и сад, росли тополя и липы. Между ними, прямо посреди сквера, как военачальник и король, возвышался старый-престарый, но еще могучий и крепкий вяз. Стоял посреди аккуратно подстриженной клумбы, склоняя свои густые листья к красиво выложенному черным речным сланцем и разноцветными камешками, украшенному маленьким водопадом пруду. Образовывал художественный центр двора, вокруг которого, по краю мощеной округлым булыжником площадки перед узкими и высокими парадными дверьми дома, стояли аккуратные, свежевыкрашенные спокойной, темно-зеленой краской, садовые скамейки. Сообщив вахтеру с черно-белыми лентами на древке копья, что это с ним, священник проводил Вертуру и Марису к одной из них и, усадив обоих, сел рядом со стороны детектива. Здесь, рядом с бегущей водой, под сенью тесно смыкающихся крон, было как-то по-особенному спокойно и тихо. Как будто откуда-то издалека, как будто играла музыка, звонили, переливались колокольчики. Где-то по другую сторону пруда, в зарослях щелкали ножницы садовника, подравнивающего кусты и ветки.
  У Вертуры даже слегка закружилась голова: войдя в этот двор, он как будто попал в совершенно иную, отдельную от всего остального города реальность. Высокая, чугунная решетка и плотная листва надежно отгораживали этот маленький, окруженный деревьями и полукольцом стен и башенок поместья парк от шума площади, а плеск воды, шелест листьев и перезвон цилиндрических колокольчиков перекрывали доносящийся с улицы говор голосов, грохот инструмента и звонкие, ритмичные удары лошадиных копыт.
  Совсем рядом, почти над ухом, на колокольне собора тяжело и громко ударил колокол. Отразился от стен гулким густым эхом. Вертура вздрогнул и непроизвольно завертел головой. Уставился на темные и узкие, как бойницы замка окна загадочного и торжественного особняка, во двор которого отец Ингвар пригласил своих гостей.
  - Вы уже все знаете? - кивнул на Марису, прямо спросил священник у детектива - вы все рассказали ему? - не дожидаясь ответа, задал, такой же внезапный и строгий вопрос Марисе.
  Та опустила глаза и печально кивнула в знак подтверждения.
  - Марк, вас же зовут Марк? - уточнил отец Ингвар - зачем вам такая жена?
  Вертура был озадачен этим прямым и строгим взглядом и столь же прямолинейным требование. Священник же облокотился о свою палку обеими руками, замер, строго и внимательно уставился на детектива в ожидании, что он будет говорить. Вертура смутился, все его мысли и заранее заготовленные слова и оправдания смешались в голове. Ему стало неуютно, неловки и даже страшно от того, что этот малознакомый ему человек там прямо требует от него ответа на такой важный вопрос, лежащий в сугубо иррациональной плоскости его мышления. Стала мрачной и напряженной и Мариса. Отпустила руку Вертуры, сгорбилась, уперлась в колени локтями. Уголки ее губ печально опустились, во взгляде читались сомнение и страх, все усиливающиеся с каждой секундой, его нерешительной молчаливости. Глядя на нее, Вертуре внезапно стало просто невыразимо и омерзительно стыдно за свое малодушие и страх. Начав размышлять о перспективах, он было уже даже и сам засомневался, правильно ли он поступил, но тут же преодолев себя, повернулся к священнику и, глядя ему в глаза, ответил твердо и прямо. Как есть.
  - Я хочу взять ее в жены. Увезти с собой в Мильду.
  - Зачем? В Мильде нет подходящих девиц? - переспросил тот. Взгляд его добрых серых глаз изменился, стал непреклонным и суровым, как у человека, готового взять и ударить в любой момент - или вы будете кормить ее обещаниями пока вы здесь, а потом сбежите, как делают все безбожники, трусы и лжецы?
  - Нет - твердо ответил Вертура, собравшись с силами и настроившись на серьезный и прямой разговор. Мысли спутались в его голове. Он взял Марису за руку и внимательно посмотрел в глаза священнику - я дал слово Анне, себе и Богу, чтобы все, что с ней произошло, никогда больше не повторилось. Каждому мужчине нужна женщина, что станет ему верной подругой и будет во всем оказывать ему поддержку, а каждой женщине нужен мужчина, что будет ей другом, защитником, мужем и отцом ее детей... В общем... Я видел много всякого, я слышал об Анне много всего дурного, в некоторых вещах убедился лично, но я принял это решение и теперь намерен забрать ее в Мильду и жениться на ней.
  - А что думаете вы? - не перебивая, дослушав его сбивчивые слова, священник отвернулся от него и кивнул Марисе.
  - Я не против - ответила та, тоже растерявшись от волнения и быстро прибавила - если он обманет, я его прирежу...
  - Очень хорошо, с обманщиками так и нужно - чуть улыбнулся, кивнул ей отец Ингвар - благословляю на помолвку, а вот венчание не раньше чем через год. Но прежде вам обоим епитимья. Пятьдесят тысяч поклонов на двоих. Выполните, пишите мне, я поговорю с мастером Дезмондом, чтобы пересмотрел отлучение Анны. И чтобы делали оба вместе. Запомнили? Пятьдесят тысяч.
  И он поднялся со скамеечки. Встали и Вертура с Марисой, преклонили головы, чтобы он благословил их, поцеловали тяжелый стальной наперсный крест. Все втроем вышли из скверика. Отец Ингвар, попрощавшись, зашагал прочь по улице. Вертура и Мариса переглянулись.
  - Пятьдесят тысяч поклонов ты понял? - строго заявила она ему - ты хоть представляешь, сколько это?
  - А что это за дом такой? - оглядываясь на высокую чугунную ограду и скрытый липами и вязом фасад, рассеянно поинтересовался детектив. Вахтер, вооруженный копьем похожий на дружинника жандармерии человек, внимательно наблюдал за ними из будочки у ворот в тени.
  - Ты что, не знаешь что ли? - увлекая Вертуру подальше от него, раздраженно, бросила Мариса - это дом владыки Дезмонда, тут живет твой дружок Борис. Прячется от сэра Августа и леди Вероники. Она приглашает его, хочет посмеяться над ним, как над юродивым дурачком, а он все не приходит. Как прокуратура игнорирует. Совсем ее вывел.
  
  ***
  
  Когда они вернулись домой, уже начало темнеть. Рыжий закат заглядывал в окно. Холодало, сквозняк колыхал огонек керосиновой лампы на столе. Сидя рядом с ним, листая рыцарский справочник, Вертура обратил внимание на одну из статей со сложной, окруженной многочисленными подписями и сносками, иллюстрацией, выполненной в художественном стиле средневековой гравюры. Указал не нее Марисе.
  - Служение Христу, что способно переломить любые обстоятельства, колдовство и злую волю. Это Лео такое любит. Наука, математика, богословие через физику - кивнула она. Встала рядом с детективом, положила руки ему на плечи. Он коснулся пальцами ее ладони. Что-то торжественное и прекрасное было во всем ее облике, словно какие-то необычные внутренние метаморфозы произошли за последние несколько недель в ее душе, одухотворив ее черты какими-то особенными спокойствием, красотой и величием, которые он впервые заметил в ней тогда, в ночь фестиваля, когда принцесса Вероника пригласила их на праздник во дворец.
  Вертура спохватился. Достал из своей сумки чистый лист бумаги и написал на нем 'Поклоны', встал посреди комнаты, уставился на стоящие на полке книжного шкафа иконы и крест. Задумался, подошел к ним, вытер тряпочкой красно-белую, в шашечку, лампаду, налил в нее масла и зажег ее. Снова встал посреди комнаты, не решаясь начать. Отчего-то ему вдруг стало неловко и стыдно от того, насколько глупо и нелепо он будет выглядеть со стороны.
  - Ничего - подбадривая, сказал он себе - Христа вообще за нас распяли, так что не пристало христианину креста стыдиться.
  Он встал на колени и, перекрестившись, поклонился лбом в пол, снова встал на ноги и повторил действие. Мариса какое-то время с недоумевающим скептицизмом смотрела на него, потом встала рядом, кинула плащ, чтобы не вставать подолом юбки на дощатый пол, собрала волосы в косу, и тоже начала делать поклоны рядом с ним.
  - Где-то двести пятьдесят на двоих - когда она окончательно выдохлась, чуть улыбнулся, помог ей подняться на ноги Вертура и сделал пометку на листке - осталось всего.... В общем, еще много. Ничего. Как сказано в Евангелии, то, что будет исправлено еще на земле, то будет прощено и на Небе. Даже если было бы сто тысяч или миллион, это все равно самая маленькая плата. Все лучше, чем вечно гореть в бездне.
  Мариса утвердительно кивнула, обняла его, в изнеможении повисла на его плечах. У нее был утомленный и полностью сокрушенный вид. За окнами было уже почти темно. Последние отсветы заката еще расцвечивали темно-синюю ясную, слегка подернутую далекими перистыми облаками высь. Над Гиртой снова звонили колокола, возвещая о начале всенощной.
  
  ***
  
  Ему снились книги. Множество книг с картинами и сложными техническими схемами. Он сидел за просторным, заставленным толстыми массивными томами, столом, в темноте, в окружении жарких, оплывающих свечей. Листал страницы, видел какие-то похожие на чертежи механизмов рисунки, но не понимал не текстов, ни подписей к ним.
  Перед его глазами проплывали исполненные в стиле старинной гравюры иллюстрации, аллегорические рисунки изображающие историю и механистическую суть Творения.
  На первых из них он видел, как ангелы Божие, бесконечные потоки ужасного, обжигающего пламени в непроглядной глухой пустоте, как кисти художника в руках Господа Бога, рисовали, сплетаясь своими бесчисленными хвостами и шлейфами. Создавали вселенную, как живыми нитями составляли собой ткань мира. Видел Адама и Еву, две самые первые, яркие и огненные искры во мраке, на новой, сотворенной для них и подаренной им Творцом земле: как на циферблате огромных часов, на котором росли красивые леса, стояли горы и текли реки. Крышкой этих часов были облака и небесные светила, а снизу его вращал, приводил все в движение, сложный, состоящий из множества шестерней, колес и шкивов, механизм. Он видел сатану, великого Архитектора, что, будучи смотрителем и главным механиком этих часов, позавидовав блаженной слепоте и счастью первых людей, пожелав погубить их, открыл им суть работы этих механизмов, показал им их устройство и тайные рычаги управления этими незримыми силами, чем навсегда сломал их души. Отравил их ледяных дыханием разверзшейся вокруг непроглядной и бесконечной внешней тьмы. Видел человека темных веков с тусклым светильником и крестом в руках. С тревогой вглядывающегося перед собой, слепо, почти на ощупь, бредущего, в кромешной темноте. Видел пришедшего ему на смену, человека античного. Возомнившего себя великим и всемогущим, отвергшего Христа, посчитавшего себя центром вселенной, научившегося с помощью машин и наук менять свое тело и окружающий мир. Познавшего все возможные тайны мироздания и выродившегося в чудовище, подобное обладающим бесконечной силой повелевать ветрами и твердью земной, гасить и зажигать звезды, демонам. Видел как, менялась, погружалась во тьму земля. Как те, кто были когда-то людьми, добровольно обратившись ужасными, ненасытными и алчными тварями, потеряв свой первозданный облик и разум, рвали, терзали ее, убивали, грызли, пожирали друг друга в страшной междоусобной вражде. Видел пришедшие им на смену не менее жестокие и ужасные новые, номерные, сущности, что утилизировали тех, кто не входил в их программы соответствия с их устройством мира. Видел конец этой ужасной войны. Осколок, оставшийся от этих огромных часов, над которым стоял ангел и укрывал полой плаща, крошечный, озаренный светом, островок земли с реками, морями и облаками в глухой и бесконечной пустоте. По нему ходили люди, работали, служили, молились в храмах, растили хлеб, а снаружи, из внешнего мрака, на них таращились множеством ненасытных глаз. Скалились, исполинские уродливые твари, наводили на них свои линзы и технические устройства, раскрывали пасти, готовые в любой момент наброситься, разорвать и пожрать их.
  - Всеблагая Воля Божия, единственное, что не дает им сделать этого - пояснила смысл последнего рисунка Мариса.
  Миг и видение изменилось: теперь он снова созерцал диск мироздания. На этот раз уже целиком. Современную схему планарных пластов, как юлу из множества огромных колец каждое из которых было безгранной, наполненной огнями и потоками космической бездной. Видел великого Архитектора, держащего ее ось в своей руке, и кишащих у ее основания слепых, безумных и вечноголодных ужасных тварей, что, обвивая ее своими склизкими, похожими одновременно на червей и живые детали машин, тушами, вращают ее. Извиваются, корчатся, переплетаются друг с другом телами. Непрестанно переваривают, обгладывают, перемалывают, высасывают сыплющиеся, падающие к ним сверху, с дисков планарных пластов, прямо в их черные ненасытные пасти души погрязших в беззаконии и распутстве, отвергших и презревших Бога, людей. Порождая своими пертурбациями поддерживающие материю и энергию квантовые возмущения, двигают планарные пласты.
  Наблюдал, как порой они поднимают свои слепые уродливые головы. Прозревая всего на миг, вырываются из своих оков и пастями черных дыр выглядывают в зримую, осязаемую, вселенную. Как пиявки, пожирают все вокруг, засасывают в свои ненасытные бездонные утробы, все, что окажется рядом с ними.
  Он видел схемы и таблицы, на которых были изображены ранги и звания Ангелов - Господства, Власти, Силы и понимал, что в иных, более древних, написанных нечестивой, нечеловеческой рукой текстах они имеют совсем другие названия: Диски, Потоки и Колеса и младшие ангельские чины: Архангелы и Ангелы - Драконы и Огни. Отдельно кошки самых разных мастей и размеров - маленькие неусыпные духи-помощники, посланные через бездонный мрак внешней пустоты Господом Богом к человеку, чтобы быть всегда рядом с ним, незримо помогать, хранить от опасностей дом, вдохновлять на благочестивое служение, поддерживать на нелегком сумрачном, полном горя и отчаяния, пути.
  Ему снились Маяки: как неусыпные глаза, мерцающие желтыми огнями во мгле Бездны. Те самые, с жуткими, нечеловеческими голосами, похожими на те, какие он слышал в мастерской, когда проверяли радиоэфир. Он не знал, зачем они нужны, но отчетливо видел в темноте где-то рядом, один из них.
  Как будто он, Вертура, ехал в каком-то экипаже, откуда не мог выйти, вместе со множеством других, каких-то незнакомых ему сумрачных людей, по дороге у подножья какой-то огромной черной горы. Выше по склону, вдоль пути их движения, еще больше усиливая окружающую мглу, стояли такие же желтые и пронзительные, как будто бы электрические, фонари. А над ними, где-то очень далеко над головой, в страшной потусторонней тьме раскинувшейся вокруг бесконечной ночи, на какой-то необычайно крутой, зловещей в своих размерах и пропорциях, противоречащей своей сущностью всем законам физики, вершине, горел Маяк. Мерцал своим желтым, всевидящим и страшным оком. Как мотылька на огонь, как рыба с фонариком из бездонной пучины, манил к себе. И даже иногда скрываясь за черными силуэтами скал и поворотами дороги, этот мертвый холодный, пульсирующий, свет, казалось не прекращался ни на секунду, проникал через любые преграды, через все расстояния, во все концы земли. А его ритмичный жуткий голос непрестанно пронизывал все вокруг. Порождал в душах страх, смятение и безысходность, осознанием неизбежности разверзающейся под ногами бездны и вечного падения в ее ледяной мрак. Бесконечный, бессолнечный и беззвездный, кишащей хищными, ненасытными и алчными, уродливым тварями, похожими одновременно на червей, слизней и детали огромных, непрестанно движущихся, мягких, живых машин.
  Он слышал шепот, вещающий что-то страшное, на всех частотах далеко за пределами ощутимого человеческим разумом и любыми созданными наукой приборами электромагнитного и гравиметрического спектра. Что-то неразборчивое, непонятное, но подрывающее веру, лишающее воли и всяких сил. И, проникаясь этим голосом, все явственнее осознавал, что за этой аритмичной пульсирующей, грохочущей безбрежной тьмой небытия нет ни Бога, ни Его Царствия, ни Спасения. Только рождение и короткий миг неправедной и бессмысленной жизни, ради бесконечной и мучительной агонии в чревах потусторонних, движущих звезды и земную твердь, ненасытных и безумных сущностей. Что все остальное кроме этого яркого и мимолетного мгновения - это всего лишь наивные сказки слепцов, пытающихся успокоить себя, закрыть глаза, бежать в свои хрупкие детские фантазии о надежде, вере и всемогущем и всеблагом Творце. И, думая эти мысли, он почти физически ощущал, как ломается, корежится его разум, разрушается его душа, не в силах принять это безысходную и страшную истину и при этом одновременно желая познать ее. Целиком, всем своим сердцем проникнуться ей.
  Но когда он спросил, зачем нужны эти шепчущие, пугающие своими пронзительным всепроникающим светом и голосами, Маяки, Мариса ответила ему, что лучше даже не думать о них. Что это именно то, чем сатана соблазнил Адама и Еву, что эти знания и умения убивают, ломают разум и душу. Взяла его за руки, отвернула его от этого страшного, безысходного вида. Отвлекла его, приласкала, заботливо прижала к себе.
  
  ***
  
  Где-то посреди ночи он проснулся. Кто-то был в коридоре за дверью. В шелесте листьев и шуме ветра за окном было трудно различить звуки, но детектив отчетливо слышал, как кто-то тихо касается досок, ощупывает их. Потом раздался стук. Резкий, настойчивый, тяжелый и долгий, как обычно стучат солдаты или полицейские. Мариса больно вцепилась в плечо детектива, приподнялась, прислушиваясь, кто там за дверью. Ее испуганные глаза тревожно мерцали в темноте.
  - Не открывай! - тихо-тихо, испуганно прошептала она, изо всех сил прижавшись к Вертуре, чтобы он ее защитил.
  - Не открою - также чуть слышно, ответил он, согласно кивнул ей. Он аккуратно нащупал свободной рукой рукоять меча и ножны, что оставил у изголовья постели рядом в кресле, прижал их к груди, положил руку Марисы на холодный стальной эфес, сомкнул свою ладонь поверх ее руки.
  Стучали громко, настойчиво и долго, как будто знали, что в темной комнате кто-то есть, словно поверяли выдержку, не спрашивали ничего, не назвали себя, ничего не говорили, не требовали открыть, но все-таки через некоторое время прекратили. Прислушиваясь в шуме ветра и шелесте листьев за окном, детектив так и не смог понять, были ли в коридоре удаляющиеся шаги. Не смогла сказать ничего определенного и напуганная, еще долго и напряженно глядящая в сторону двери, внимающая тишине за ней, Мариса.
  
  ***
  
  Часть 3. Рыцари Гирты.
  
  ***
  
  Глава 23 Охота на людей (Суббота, воскресенье)
  
  ***
  
  С рассветом зашли лейтенант Манко и князь Мунзе. Загремели в коридоре сапогами, перебудили жильцов своими громкими, напористыми и задорными 'Ах простите, милые леди!' выкриками. Наигранно извинялись перед соседскими девицами, манерными очкастыми заучками из той породы, что в свои восемнадцать знают о жизни все, в чью дверь молотили ногами то ли ради шутки, то ли по ошибке.
  Вместе с Вертурой и еще несколькими рыцарями сидели в седлах, ждали, пока соберется Мариса, обсуждали войну и политику. Весело рассказывали про осаду Ронтолы, про то, что их там чуть не убили, и какими во время штурма все были непреклонными и смелыми.
  - А помните, как я с телеги копьем один против всех бился! - откинувшись в седле, щурился на солнце, хвастался лейтенант Манко. Невысокий, широкоплечий и крепкий, с быстрыми недобрыми глазами, густой рыжей бородой, в охотничьей кожаной куртке поверх льняной рубахи с широким рукавом, с луком и стрелами в колчане у седла, он был больше похож на налетчика с большой дороги, чем на благородного кавалера.
  - Ага. А какой скандал был, чтобы вас всех от вшей побрить - приглаживая свою редкую длинную шевелюру, надувая щеки, закивал желчный князь - докладные писали, в газету жаловались: без бороды война им не воюется и мужик не мужик. А если бы по вам там фосгеном или хлорпикрином били? Не заставить было никого ни редуты копать, ни маскировку соблюдать, ни противогазы носить. Вообще непонятно, зачем мы туда такие сунулись. Что неясно-то? - он кивнул на Вертуру, что изображая, как будто он тут совсем не при чем, натирал полой плаща свою успевшую потускнеть лейтенантскую подвеску - Мильда вон, население двенадцать с половиной миллионов. Только регулярной армии у них тридцать тысяч. Это без ополчения и дружин. Снабжение, артиллерия, дисциплина. У них-то деньги на все это есть. А у нас что? Гвардейский полк, рейтарский и драгунский. Парады со знаменами, турниры и почетный караул. Инженерная рота и та не укомплектована. Тягачей нет, дизеля тридцатилетней давности, пушки до войны вообще не довезли. Зато мы самые умные, модные и смелые. Собрали мужичье по хуторам, бандитов из тайги и пижонов, типа вас Готфред, с золотыми плетками на конях и в шляпах. Куда полезли-то? С наскоку, думали, по привычке, как пьянчуги в распивочной? Что заслужили то и получили.
  - Дитрих, вы не патриот! - как будто ничуть не обидевшись, громко и хрипло засмеялся лейтенант, откинулся в седле.
  - Я-то патриот! - гордо и назидательно отвечал князь Мунзе, тыча себя большим пальцем в портупею - а вы лучше радуйтесь, баллады пойте, что живем в глуши и никому серьезному до нас никакого дела нету. А то вас тут быстро одним ипсомобилем с эмиссионным фонарем завоюют, по лесу будете от него удирать, за елками прятаться. Сидеть надо тихо и не лезть куда не нужно. Правильный выбор противника - основа любой войны!
  По всему было видно, что с похмелья сегодня он совсем злой и не выспавшийся. Даже его свояк и двое оруженосцев, едва сдерживаясь от смеха, не перебивали его, потешались над его громкими сбивчивыми, но при этом вполне здравыми рассуждениями.
  - Вот вам Вертура, то же самое скажет! - доставая из поясной сумки большую цилиндрическую, по виду стальную, флягу, передал слово детективу князь, угадав, что пора уже заканчивать эту запальчивую, отдающую диссидентством, беседу.
  - Ну это политика - обстоятельно, бесспорно и при этом абсолютно беспредметно разъяснил всем, быстро сориентировавшийся что сейчас надо сказать хоть что-то, детектив. Рыцари с коварными улыбками в ожидании уставились на него - я полагаю, тут замешаны влияние, деньги и мотивы обладающих ими людей...
  - Вот, слушайте внимательно, умный человек вам говорит! - делая глоток из своей фляги, продемонстрировал всем, так и не дав высказаться, перебил детектива князь - и я говорю, провернули нас всех как на мельничном жернове!
  - И сэр Вильмонт, стало быть, не от Бога Герцог?
  - А вот это уже меня не касается. Я вассал сэра Августа, куда он прикажет, туда и работаю! - многозначительно ответил князь с едкой самодовольной улыбкой, в очередной раз выказав себя как человека опытного, умного и хитрого.
  Из парадной, широко распахнув дверь, вышла Мариса. Поверх распущенных волос она накинула на голову свой нарядный багровый платок, а сверху него капюшон. Вертура придержал ее коня, Она умело запрыгнула в седло и все вместе они поехали в сторону проспекта Рыцарей. Доехав по нему до перекрестка с проспектом Булле, свернули на него в сторону герцогского дворца, на пути к которому, пока поднимались к площади, повстречали и других, съезжающихся в центр города, участников предстоящего действа. Неторопливо следуя в потоке, кивали знакомым, то и дело отводили лошадей в сторону, пропуская мчащихся сломя голову вниз с холма вестовых.
  Площадь перед герцогским дворцом, прилегающие улочки и аллея были плотно заполнены пешими, повозками и верховыми. Положив к ногам колчаны и ножны, на пандусе ограды парка и Собора Последних Дней, сидели, курили, пили юво мужчины. Резко встряхивали мордами, бряцали оголовьями кони, приглядывая за хозяйскими лошадьми и сумками, весело переговаривались, задирали друг друга, пажи. Нарядные девицы в плотных шерстяных плащах с меховыми воротниками для леса и их кавалеры при мечах и луках, украшенных яркими, под гербовые цвета, лентами, весело переговаривались, трубили в рога, пробуя звук. Проверяли фляги, амуницию и бутылки, возбужденно и весело обсуждали последние новости и сплетни. Из знакомых среди прочих рыцарей, депутатов и детей богатых и уважаемых горожан. здесь уже были и сыновья князя Мунзе с женами, и маркиз Раскет с братом и племянниками и сестра лейтенанта Манко, и многие другие персоны знакомые Вертуре и Марисе: Рейн Тинкала со своими бородатыми разбойниками, маленький, усатый капитан Кроксен, Пескин со своей дамой, майор Вритте с невестой и сын магистра Роффе в сопровождении модных, разодетых как на выход в салон юношей и девиц.
  Несмотря на ранний час и утреннюю свежесть, все были очень воодушевлены предстоящий выездом. С минуты на минуту ожидали графа Прицци.
  - Едет! - весело и громко крикнул кто-то из-под арки ратуши, вскинул рог и приветственно загудел.
  Не прошло и полминуты, как площадь наполнилась тяжелым низким гулом приближающегося ревущего двигателя. С проспекта, в сопровождении большой группы нарядных, держащих в руках копья с лиловыми, черными и багровыми вымпелами и флаги верховых, выехал блестящий зеркально начищенным металлом экипаж. На двух массивных, шипованных колесах, с модно загнутыми назад, густо дымящими, расчетверенными выхлопными трубами, украшенным узкими прямоугольными, как очки князя Мунзе, зеркалами рулем и широким, роскошным, под стать дивану в герцогской гостиной сиденьем.
  Граф Прицци что сидел на нем, вальяжно откинувшись в седле, отнял руку от руля. Благородным жестом оправил свои длинные распущенные волосы, приподнял на лоб широкие и массивные, как забрало рыцарского шлема черные очки. Приветствуя всех собравшихся резкими взрыками мотора, объехал площадь по периметру. Под всеобщие радостные окрики, въехал в ворота герцогского парка и направился в сторону дворца. Через некоторое время он вернулся, но уже не один: салютуя встречающим ее людям ножнами с изогнутым мечом, придерживаясь свободной рукой за графа, позади него сидела принцесса Вероника.
  Облачившись для выезда в короткий и тяжелый полукруглый плащ с откинутым на спину капюшоном, серую дорожную мантию, свои тяжелые черные ботинки и закатанные до колен широкие рыцарские брюки, сегодня она перевила косу яркими рыжими и красными лентами, подкрасила пряди у висков под цвет сочной зеленой листвы. Весело и мечтательно оглядываясь по сторонам, держась за графа и одновременно отстранившись от него, улыбалась приветствующим ее подданным, сверкала пронзительно-изумрудными глазами, вместе со всеми радуясь началу этого нового и волнующего приключения. Как только они с графом выехали на площадь, вокруг поднялся восторженный гул: все восклицали, улыбались, обсуждая ее. Наперебой, кто громче, гудели в рога, стучали о мостовую древками копий, махали ей. Оставив все дела, обернувшись в ее сторону, провожая ненасытными взглядами, смотрели на нее, любовались ее грозным и одновременно счастливым видом.
  Сразу за ней, от дворца, выдвинулся и ее многочисленный конный кортеж. Чуть сбавив скорость, военный комендант нажал на клаксон, наполнив все пространство вокруг мелодичными аккордами перегруженных клавиш и, еще раз объехав площадь, формируя колонну для движения. Свернув за угол счетной палаты, покатил к рыночной площади, в сторону Инженерного моста, собора Пришествия Христова и восточных ворот Гирты.
  Как только они проехали, на площади началась суета. Кто еще не был верхом, спешили к своим лошадям, вскакивали в седла. Кучера подгоняли коней, трогали с места повозки и кареты. Ржали лошади, ругались люди, щелкали плетки, и не прошло и десяти минут, как перед герцогским парком не осталось и трети из тех, кто приехал сегодня к нему, чтобы так или иначе поучаствовать в этом веселом выезде. Остались провожающие мужей жены с грудными детьми, пожилые, те, кто решил, что им лень ехать сегодня, капитан Форнолле во главе почетного гвардейского караула, начальник штаба Вольфганг Пескин, герцог Вильмонт, что самолично подъехал к воротам на своем сиреневом ипсомобиле и теперь скептически-игриво разглядывал отъезжающих через тонированное лобовое стекло, приставив к переносице черный, украшенный серебром дизайнерский лорнет. И усатый старичок в огромных очках, тот самый, друг консьержа из дома Вертуры, неизвестно как оказавшийся этим утром на площади, в компании столь сиятельных лиц.
  Следуя по заранее намеченному, отцепленному полицией маршруту, граф поддал скорости и они с принцессой и сопровождающими их Фарканто, рыжей Лизой, Корном, Вертурой, Марисой и остальными, оглашая улицы предупредительным ревом рогов, чтобы прохожие, кому полиция Гирты по каким-то причинам была не указ, не попали под копыта лошадей, направились в сторону восточных ворот. Уже за городскими стенами, где дорога была посвободнее, военный комендант наддал на газ и его двухколесная машина, выдохнув из всех своих восьми украшенных лиловыми драконами труб потоки рыжего дымного пламени, разбрасывая веерами брызги из огромных желтых луж, с ревом помчалась по дороге в сторону Елового предместья. Фарканто пришпорил коня и, подзадоривая графа, скакал рядом с ним. Его черный конь бежал с такой небывалой быстротой, какой Вертура не видел в жизни ни у одной лошади, и в какой-то момент даже обогнал графа, чей экипаж, похоже все-таки испытывал некоторые трудности с проходимостью по разъезженной телегами и лошадиными копытами грязи. Видя это, сын магистра Роффе тоже принялся нахлестывать своего скакуна, который, кажется, был не хуже чем у молодого рыцаря. Выхватив из кобуры короткое, крикливо расписанное ружье, погнал за ними, с треском стреляя из него вверх с одной руки. Вслед за уехавшими вперед, призывно загудев в рога, распугивая пеших и верховых, устремили своих коней в сторону леса, помчались и другие молодые мужчины и особенно бойкие из девиц.
  На дороге началась кутерьма. Кто-то упал с лошади. Вертура и Мариса не стали испытывать себя, решили не принимать участия в этом веселом преследовании.
  Белое пасмурное небо слепило глаза. Ветер раскачивал в полях капустную ботву. Раздувал высоко поднятые знамена, поласкал флажками и вымпелами. От его напористых прохладных порывов, от цоканья копыт и позвякивания сбруй, от ощущения начала нового приключения, на душе становилось как-то по-особенному радостно и легко. Вокруг ритмично и тяжело ударяли в землю копыта коней. Пели рога, то и дело раскатисто трещали ружейные выстрелы. Слышалось рычание перекликающихся на ветру голосов и заливистый девичий смех. Рыцари прикладывались к флягам, доставали из походных сумок бутерброды, делились с товарищами, со своими спутницами, женами и детьми. Весело беседовали друг с другом. В конце колонны, где ехали граф Тинкала и его разбойники снова завывала волынка. Сам граф бил в барабан, задавая ритм. К нему присоединился какой-то пожилой пьяный кавалер со звонкой расстроенной гитарой. Заголосил бестолковую бравурную песню.
  
  ***
  
  
  Уже на дороге в лесу, на склоне холма, увидели сына мэра Гирты. Тот был зол, сидел на камне, с досадой поглядывал на тяжело и печально хромающую неподалеку в лесу, похоже раненную, лошадь. Ожидал, когда ему подадут нового коня, но, сколько его не расспрашивали, так и не сказал, что с ним случилось.
  Уехавших вперед, нагнали в Еловом предместье. Граф Прицци в благородной позе восседал боком на сиденье своего экипажа, подогнув колено и облокотившись о руль. Принцесса Вероника вышла из ворот монастыря, где она заходила в собор, сделать пожертвование и поставить несколько свечей. Обернувшись к шпилю храма, энергично перекрестилась в его сторону, скинула с волос свой узкий багровый платок. Фарканто, что сопровождал ее, тоже осенил себя крестом, зажал под локтем ножны, надел на голову свой легкий шлем.
  Барон Кристоф Тинвег забрал у графа его машину и поехал отогнать ее обратно в город. Военный комендант же и принцесса, пересели на заранее приготовленных лошадей, чтобы продолжить путь верхом, как и все остальные. В поселке к колонне присоединились местные феодалы и землевладельцы. Среди стоящих вдоль улиц и дороги, вышедших посмотреть на выезд, и приветствовать герцогиню и графа селян, Вертура заметил знакомых егерей. Помощника шерифа Балькина, лейтенанта Йорко и капрала Трогге с женами и детьми.
  Когда отряд миновал башню барона Тсурбы и, растянувшись вдоль дороги, насколько хватало глаз, следовал вдоль знакомых по недавней поездке сенокосов вдоль реки, неподалеку от Белой Могилы, их нагнал знакомый синий экипаж. Промчавшись над полем, сбавив ход, пошел параллельно с принцессой Вероникой и графом Прицци. Опустив стекло, положив на него локоть, маршал Ринья приветствовал их, прямо на ходу завел с ними какую-то беседу.
  Ехали долго. Повозки и кареты отстали, женщины и дети утомились, запросили отдохнуть. После небольшого привала, устроенного под дубами посреди живописного луга, рядом с какой-то деревней на берегу реки, продолжили движение. Уже сильно за полдень, миновав последние хутора и поселки, выехали на старую и разбитую каменную дорогу, пролегающую через какой-то по-особенному густой, бескрайний и суровый, растущий на скалах и беспорочных нагромождениях колотого гранита лес.
  - Тайга! - пояснил Фарканто детективу. И вправду, даже для Гирты места были совсем необжитыми и дикими. Широкая проложенная прямо через скалы, наверное, взрывными работами, залитая расколовшимся от времени бетоном каменная колея, по которой они ехали, та самая, что была построена еще во времена Осады, и о которой рассказывал детективу Фанкиль, выглядела совсем старой и разбитой. По обеим сторонам дороги белели осыпавшиеся острыми камнями гранитные склоны, заросшие кривыми черными елками и колючим вереском. Где-то в глуши тяжело ухала какая-то лесная птица. Холодное серо-рыжее, уже отличающее вечерними оттенками небо над головой, лесная прохлада и уже чуть тронутая увяданием осени листва, гулкие удары цокающих по камням копыт, железное бряцание упряжи и продолжительные отзвуки перекликающихся рогов, что эхом отдавалось от серых скал, рождали в сердце печальные и торжественные мысли о красоте и величии нетронутой человеческой рукой, первозданной, как от сотворения мира Господом Богом, глуши.
  Но, похоже, за дорогой тут плохо, но все же следили, не давали деревьям окончательно разрушить ее старый бетонный покров. Подступающие вплотную к ней заросли были спилены, а по обочинам лохматыми грудами лежали кучи серого, порубленного подлеска. Изредка попадались пешеходы и груженые бревнами редких деревьев возы. Один раз прошел груженый слюдой и еще какими-то камнями, сопровождаемый всадниками с луками и копьями массивный воздушный фургон. Завидев отряд, спешно посрывав с голов колпачки и капюшоны, верховые отъехали к обочине, остановились, приветствовали герцогиню и ее свиту.
  - Да, с искажением тут беда. Ничего не работает, горит с перебоями, ни связи, ни электричества, белый шум один. Вообще непонятно, как тут все в пыль не рассыпается, чудо Божие, одно слово - пытаясь прикурить, весело кивнул Фарканто Вертуре. Спичка, которой он стучал о луку седла, коротко вспыхивала тусклым сине-желтым огнем, но не горела. Рыжая Лиза задорно сверкнула глазами, и его трубка сама собой задымилась.
  Через некоторое время достигли лагеря. Еще издали по лесу потянуло пряным терпким дымом многочисленных костров. Вдоль дороги горели огни. По обочинам потянулись вереницы распряженных фургонов и телег. В лесу, у скал, паслись лошади. То там то тут, на местах где поровнее, светлели длинные серые, поставленные для прислуги и солдат, брезентовые армейские палатки, рассчитанные, наверное, сразу на тридцать или сорок человек. По указанию начальника лагеря, барона Марка Тинвега, что лично выехал встретить графа и герцогиню, свернули с дороги в чащу, последовали за ним.
  Станица была уже заранее разбита у скал, на склоне каменистого холма, на берегу реки. Внизу, у спуска к воде, на просторной поляне, были установлены деревянные столы и навесы, организовано место для танцев. На отдалении друг от друга светлели роскошные, поставленные слугами и оруженосцами для богатых горожан и рыцарей, наверное, не менее уютные, чем самые настоящие дома, высокие, просторные шатры.
  Здесь уже готовили ужин, над огнем костров стояли треноги - заранее высланные вперед повара ходили вокруг них, потрошили на козлах подстреленных кабанов и лосей. Запах свежесрубленных мятых листьев, дыма, смолы и реки смешивался с непривычными городскому жителю, пьянящими, сырыми ароматами вечернего леса.
  У дороги, перед въездом в лагерь, был установлен свежесрубленной, массивный, украшенный сосновым ветвями и красными светильниками поклонный крест. Перед ним горели многочисленные, заключенные в разноцветные стеклянные фонарики, огоньки. Бородатый капеллан в длинной черной мантии и багровой пелерине стоял перед ним, читал псалом. Не доезжая до него, рыцари спешивались, снимали с голов шапочки, откидывали капюшоны, кланялись, крестились. Отдавали коней оруженосцам, сам шли к шатрам и навесам. Вечерело. Бледное небо отражалось в бегущей между камней, журчащей серой воде. Здесь Керна была немного уже, чем рядом с городом ниже по течению. Зажатая между отвесных, уходящих в пучину на неизмеримую ледяную глубину серых, поросших лесом скал, превращалась в быстрый могучий и мутный поток, словно впитывая в себя ту реликтовую силу, что наполняла этот дикий, глухой и безлюдный таежный край, черных хвойных лесов, непролазных чащоб и нагромождений принесенных когда-то прошедшим здесь ледником обломков гранита. То там, то тут из стремнины торчали острые камни. Высокие коричневые сосны нависали над отвесными обрывами, склоняли ветви к холодной, серо-рыжей в лучах бледного заката, воде.
  Вертура и Мариса перекрестились на крест и по знаку вышедшего навстречу герцогини лейтенанта Кирки, вместе с остальными, проследовали по склону холма наверх. Туда, где в отпадении от основного лагеря, почти на самой вершине холма, так чтобы сверху была видна вся поляна, под соснами, под высокой каменной скалой, был установлен шатер для принцессы Вероники, и огромные полосатые кошки с массивными лапами, больше похожие на маленьких и хищных рысей, расхаживали вокруг него, бесшумно крались в траве. Как стражники недоверчиво принюхивались, щурились, приглядывались к новоприбывшим.
  Здесь, у входа в шатер уже был и предусмотрительно установлены скамейки и стол, на которые сразу же упали, бессмысленно уставились перед собой в землю, с непривычки утомленные дрогой Гармазон и Элла. Мужчины снимали с плеч, принесенные от лошадей просторные седельные сумки, калили их прямо на стол. Женщины открывали их, раскладывали, относили в шатер вещи.
  Фарканто и Корн развернули, установили знамя, проверили, хорошо ли держится. Закончив с этим делом, огляделись вокруг шатра, сели с Вертурой на скамеечку рядом со входом, зачиркали огнивами, зажгли фитиль и закурили.
  По всему лесу вокруг звонко стучали топоры. Внизу, на поляне, засветили большой костер. На столах появились пока еще незажженные, но уже готовые развеять мрак приближающихся сумерек, расписанные красными и зелеными цветами стеклянные светильники. От шатров принесли многочисленные чаши и кувшины с ювом и вином. Развлекая девиц, мерно забренчала гитара, зазвенела арфа, запела флейта. Ветер, большое открытое пространство, шум деревьев над головой и реки глушили голоса и звуки лагеря внизу. Даже несмотря на все это веселое, восторженное многолюдье вокруг, непреклонно навевали то самое непередаваемое ощущение первобытной, царящий в этих краях уже много веков тишины. Вертура, Фарканто и Корн молча сидели на скамеечке, внимали ему, устало курили, улыбались своим мыслям. Для слов не осталось ни желания, ни сил. Только молодой барон Визра, удостоверившись, что его прозрачная пластинка не работает здесь, снял свою мантию, подпоясался ножнами, накинул поверх черной атласной рубахи свой тяжелый темный плащ, достал меч и пошел на вершину холма, на скалу, подальше от людей. Там он бродил в одиночестве между сосен, растрепав длинные черные кудри, внимательно смотрел на реку, словно пытаясь вспомнить или осознать что-то очень важное, касался рукой стволов, был как будто печален и молчалив.
  Принцессы Вероники не было видно, как и рыжей Лизы. Они ушли с графом Прицци и майором Вритте вниз, туда, где под деревянным навесом был устроен штаб лагеря, а на большом, сколоченном из свежих досок столе, под яркими, подвешенными к центральному столбу газовыми светильниками, была разложена карта и егеря обсуждали план предстоящего завтра действа. Огромный серый кот, похожий на кота Фанкиля, такой же важный, суровый и свирепый, запрыгнул на стол и смотрел в карту, словно принимая участие в обсуждении.
  Молодые неугомонные оруженосцы повлекли к каменистому обрыву своих девиц, хвастаясь, стреляли из луков по сплетенным из веток и листьев мишеням, кто стоя, кто на бегу, кто проезжая на коне. Боролись друг с другом, мерялись силами. Дети тоже не отставали от старших: в сторонке, в большой глинистой яме, градом метали камни из пращи по раскачивающимся на веревках тушкам побитых лесных птиц.
  Когда вернулась Агнесс Булле, что некоторое время отдыхала после поездки в шатре, Корн собрал свои плащ, лук и стрелы, взял ее за руку, и они тоже пошли вниз, чтобы присоединиться к этим веселым рыцарским развлечениям.
  Глядя с вершины холма на эти задорные военные игры, Фарканто и Вертура в какой-то момент тоже поддались этому буйному молодецкому порыву. Поспорили, сняли мантии и портупеи, растопырив руки, закружились по траве. Детектив прыгнул вперед, но Фарканто, даром, что был худым и нескладным, ловко встретил его сильным и тяжелым ударом кулака в грудь. Но второй удар детектив не пропустил и, бросившись на рыцаря, схватил его за плечи и, утянул его на землю, но Фарканто опять оказался сильнее и ловчее и, вырвавшись, подскочил к полицейскому и несколько раз снова ударил ему в грудь и плечи.
  - Я уже понял, что это было мое лицо! - весело кивнул ему Вертура, когда рыцарь помог ему подняться с земли. Они еще раз сцепились, но вышло примерно тоже самое. Но когда они взяли короткие, длинной в руку, липкие сосновые палочки, что ароматной смолой пачкали ладони и одежду, детектив, как отрабатывал на тренировках, ловко стукнул противника по руке, шагнул, захватил его запястье и больно уколол того в живот, при этом сам получил кулаком по голове и оба, снова сцепившись в рукопашную, упали на землю.
  Мариса, Майя Гранне, Хильдегард и остальные девицы весело засмеялись. Вернулся барон Визра, важно закивал, сказал 'дайте мне', и тоже схватился с рыцарем, но, как и Вертура, тоже без особого успеха. Фарканто снисходительно улыбнулся, но насладиться победой ему не дали. Подошел князь Мунзе, с которым они, даром, что князь был старше Фарканто как минимум на двадцать лет, молотили друг друга уже почти на равных. Договорившись без лица, лупили с такой скоростью и силой, что казалось, переломают друг другу ребра, но оба остались целы. Гармазон нарисовал всех у шатра, с мечами, щитами и в доспехах. Какая-то из девиц звонко позвала лейтенанта Кирку, что держался неподалеку, расчесывал кошек, сидя на камне, на своем плаще. Он подошел, обменялся с князем парой напряженных слов, на что тот показал сенешалю на свои очки. Ловко откинув широкий рукав своей мантии, под которым белым шрамом светлел вырезанный на плече, на коже, восьмиконечный крест, широко взмахнув рукой как крылом, сделал шаг вперед и в сторону, атакуя противника. Князь отшатнулся от его удара, запрыгал по траве, пытаясь сохранить равновесие, отскочил на несколько шагов назад. Но как только они снова встали друг перед другом, и лицо князя исказила злая, желчная усмешка, а сенешаль Малого дворца повел кулаком, уже явно намереваясь разбить рыцарю его драгоценные очки, из шатра вышла Регина Тинвег громко позвала мужа, сообщила, что герцогиня требует, чтобы он немедленно явился к ней.
  Последним наступила очередь Давида Гармазона, которого Элла силой вытолкнула к мужчинам.
  Уже стояли сумерки, когда все веселые, растрепанные и побитые сидели на скамейках за столом у шатра, курили трубки, пили горькое вино и бодрящий сладкий напиток. Грызли принесенные от костров пересоленные сверху, но пресные внутри куски жесткой, плохо прожаренной дичи, утирались платками и полами плащей, закусывали луком и ароматным, свежевыпеченным с чесноком, черным хлебом.
  Откуда-то снизу раздались яростные крики и брань. Лязгнул выхваченный их ножен клинок. Кто-то по-серьезному поссорился с кем-то. Все прислушались.
  - На понедельник леди Вероника объявила внеочередные кровавые поединки - устало кивнул Фарканто, махнул рукавом в сторону шума и обвинительных выкриков - кто поссорится на охоте сегодня или завтра, могут вызвать своих оппонентов на дуэль. Спорим, что сэр Тинкала побоится принять вызов сэра Августа?
  - Дуэль? - пьяно уточнила Элла - насмерть? Сэр Август хочет убить сэра Рейна?
  - Да - причесываясь и собирая волосы обратно в хвост, с какой-то небывалой, особенной холодностью, объяснил ей барон Визра - если человек хочет умереть, никто не сможет его спасти. У нас тоже есть такие. Но у нас по-другому. Двое спорщиков входят в лес с разных концов, чтобы выследить друг друга и убить. Обычно с огнестрельным или магнетическим, без барьеров и брони. Так убили моего двоюродного дядю. Но он это заслужил.
  В его голосе проскользнула явная, горькая, неоплаченная и непрощенная обида.
  - Пусть меня кто попробует вызвать! - навис над всеми, начал ломаться, высунул язык, Фарканто.
  - Я тебя вызову! - явился из темноты, подсел к столу, пьяно и весело кивнул ему Оскар Доццо - давай драться, малолетка!
  Он выхватил кружку у Фарканто, потянул к себе, но тот резко и рассержено толкнул рукой, и вино расплескалось рыцарю на грудь. Граф Доццо в ярости вскочил, скривил рот, но Фарканто был уже рядом, и вмиг, в несколько тяжелых хрустких ударов кулака в лоб, утихомирил пьяного задиру.
  - Нарвешься же ведь дурень, спать иди! - с силой пиная лежачего, накричал на него рыцарь.
  - Черт с тобой... - поднялся на локтях, лежа на земле, ответил граф Доццо - выпить хоть налей...
  Ему налили вина и он, выпив залпом, пошатываясь, ушел в темноту. Фарканто весело показал ему вслед неприличный жест, приветственно махнул рукавом запоздало осклабившимся, напрягшимся от драки, женщинам.
  Пришла принцесса Вероника. Позвала Марису в шатер, чтобы та помогла ей переодеться. Через некоторое время в сопровождении своих рыцарей явились женщины, принесли напитки и еду. Накрыли низкий, но просторный раскладной стол в шатре и засветили огни. Регина Тинвег, что распоряжалась приготовлением ужина, позвала всех в шатер. Пришел ее дядя, барон Кристоф Тинвег с гитарой, привел за руку Эмилию Прицци. Все такую же отрешенную, в белом льняном, подпоясанном тонким полосатым шнурком платье и полукруглом бордовом плаще. Заглянул барон Марк Тинвег, отец Регины. С ним пришла его высокая, темноволосая, молодая жена с ярко-оранжевой помадой на губах и в длиннополой мантии темно-синих ночных оттенков. Низко поклонилась герцогине, села рядом с мужем, улыбнулась, крепко ухватив его за плечо, прильнув к нему боком, приняла благородный и торжественный вид. Пришли князь Мунзе с младшей дочерью и сестра лейтенанта Манко, которую брат отрядил, прислуживать за трапезой принцессы и ее гостей. Пришел майор Вритте с невестой. Явилась торопливая полненькая светловолосая девица, лет семнадцати, в нарядной, с широкими рукавами-крыльями и отложным воротом, серой мантии и толстом коротком плаще. У нее были башмаки почти как у герцогини, широкие штаны из плотного материала с просторными карманами, черная кофта и исцарапанные руки, как будто она самолично ставила шатер, или заготавливала дрова для костра. На банкете она была в компании модных друзей и подруг сына магистра Роффе. Ее представили как внучку графа Дугласа Тальпасто, Вольфину. Пришли еще несколько незнакомых Вертуре рыцарей, девиц и столичных гостей, как догадался детектив, тоже близких знакомых принцессы. Все с многозначительными улыбками спрашивали, ждали и самого сына мэра, но так и не дождались. Пришел какой-то человек, коротко, по-служебному, поклонился герцогине, хотел вручить доклад, но та молча выслушала его и строго ответила.
  - До утра все отчеты сэру Прицци - а когда он ушел, пояснила для тех, кто не знал - каждый вечер три часа я посвящаю чтению или отдыху в кругу друзей. По тестам у меня работоспособность ниже средней. С такими характеристиками в столичные чиновники высших рангов путь закрыт. Но мастер Динтра считает иначе - она многозначительно кивнула рыжей Лизе и, обратившись к иконам, закатив глаза, быстро перекрестилась. Лейтенант Кирка встал, прочел молитвенный чин, по окончанию которого все сели за стол, взялись за кубки, мясо, овощи со специями, салат, вино и хлеб. Пока ели, Эмилия Прицци, что так и не притронулась ни к кушаньям, ни к напиткам, взяла в руки гитару, коснулась пальцами струн. Но сейчас играла не с той напористой сумбурной агрессией, как на приеме в доме депутатов, и тихо-тихо, как далекий, но стремительный, бегущий по камням ручей. Когда ужин был окончен, и была прочтена благодарственная молитва, принцесса сказала что подъем завтра рано, скоро спать и всем пора расходиться.
  Еще не было и десяти, но было уже совсем темно. Отсюда, с вершины холма, не было слышно ни звуков лагеря, ни играющей музыки, ни веселых тостов, окриков и звона мечей, танцующих с оружием джигу, мужчин. Ветер сносил шум, дул на восток. Над шатром тяжко скрипели, громко шелестели листвой, деревья. Свежий ночной сквозняк продувал тяжелые брезентовые стены шатра. Под его пологом, в большом, просторном, наверное, десять на тридцать метров, разделенном на комнаты плотными занавесками пространстве было сумрачно, спокойно и тихо. Большинство гостей разошлись. Хильдегард притушила газовую лампаду над столом, так что та почти не давала света. Мужчины подвинули стулья, подтянули к центру большие и мягкие, почти как настоящие, надувные кровати, женщины расселись на них кружком, тихо беседовали в полутьме. Принцесса Вероника взяла у Марисы ее трубку, потому что ее собственная не горела, осторожно, чтобы не закашляться, невзатяг вдыхала из нее горький пряный дым. Сидела, обнимала приласкавшуюся к ней, как ребенок к матери, юную графиню Тальпасто, что вначале просто пьяно зевала, слушая малоинтересные ей взрослые разговоры, а потом и вовсе уснула, рядом с ней. Барон Визра и лейтенант Кирка, обменявшись парой коротких сдержанных фраз на языке людей Мирны, с учтивыми поклонами спросив разрешения принцессы, подпоясавшись мечами, предупредительно положив руки на эфесы, отошли в темноту обсудить какое-то важное дело, касающееся только их двоих. Вертура, Фарканто, князь Мунзе и Виктор, муж Хильдегард, вышли следом. Сидели на скамейках за столом, разговаривали о предстоящей охоте, о недавних происшествиях и тайге. С их слов детектив узнал, что герцог Ринья отказался ехать, потому что его ипсомобиль не сможет пройти по Лесу, заглохнет в этих краях, хотя его тоже приглашали присоединиться к выезду. Что, возможно завтра прибудет министр Динтра, и что сегодня вечером пришли трое землевладельцев этой территории, чтобы засвидетельствовать свое почтение герцогине. Принесли принцессе Веронике дары: плащ из медвежьей шкуры с литой золотой заколкой, множество добытых в этих лесах мехов, сладкий мед и крепкое ароматное юво, настоянное на лесных травах и дубовой коре.
  - Леди Булле почти что хозяйка Гирты - как бы невзначай, но с почтением, аккуратно подметил детектив.
  - Да, она такая, ее уважают, боятся и любят - устало согласился Фарканто.
  - Все зависит от сэра Августа - тихо сказал князь Мунзе - кого он поддержит, тот и будет руководить.
  Все согласились с ним. Из шатра вышла рыжая Лиза. Оправила полы теплой шерстяной мантию и ворот тяжелого темно-зеленого плаща. Накинув на голову капюшон, подошла к Фарканто, улыбнулась, положила руки ему на плечи, обняла его со спины. Тот согласно кивнул ей, взял за руку и они вместе ушли к кострам вниз в темноту. Вертура заглянул в шатер. Мариса и принцесса Вероника лежали на кровати, беседовали. Мариса увлеченно рассказывала про свою ненаписанную книгу.
  - И эта Машина и Маяки... - заметив Вертуру, она осеклась и сказала с улыбкой - Марк спрашивал во сне, зачем они нужны. Он тоже видел их.
  - Да, обратная эмпатия, я тоже так могу - устало кивнула герцогиня. Она лежала боком на накинутых поверх просторного ложа теплых мягких одеялах и меховом медвежьем плаще. Играла когтями на лапах зверя. На ней снова была бордовая рубаха с рукавами закатанными до локтей и черные рыцарские, украшенные модными вертикальными стрелками, широкие, подвернутые до середины белых лодыжек, штаны. Ее длинные и густые, растрепанные темно-русые волосы рассыпались по подушке и плечам. Алая лента с бубенцом, в точности такая же, как и у Марисы светлела в них.
  - Марк, заходите - обернулась к детективу, жестом пригласила она - обнимите Анну, ей без вас одиноко. Со мной всем скучно, но отчего-то все всегда идут ко мне. Парадокс, не правда ли?
  Вертура молча и почтительно поклонился ей, осторожно обошел кровать и подсел на низкий складной стул у изголовья со стороны Марисы. Положил руки ей на плечо. Что-то тяжелое и напористое коснулось его сердца, словно невидимая рука провела по его груди, отчего он как-то внезапно почувствовал, что его начало клонить в сон. Какое-то время, из вежливости, он сидел рядом с Марисой, потом, поняв, что в девичьей беседе на него все равно никто не обращают внимания, решился и лег рядом с ней. Уткнувшись лицом в ее волосы, спрятался за нее, обнял и прижал к себе. Он слышал, как они с герцогиней разговаривали о звездах, потом о какой-то книге и о драконе под Собором. Пытался вникать, в разговор, но как-то внезапно начал пропускать слова и вскоре окончательно перестал понимать, о чем идет речь. Сон накатился на него, тяжелой сумрачной волной усталости, подмял его внимание и мысли.
  - Вот так и происходит. Выпиваю людей как батарейки - услышал он последние печальные слова герцогини.
  - Ничего, моя леди - заботливо протянула к ней руки, ответила ей Мариса - я же не человек, вы же сами сказали, что я дракон с обратной стороны луны.
  - Дракон драконом - поворачиваясь к ней спиной и откидываясь в ее объятия, печально ответила принцесса Вероника - но где бы мужа такого найти, чтобы одним ударом хвоста не перешибить. Ни одного дракона вокруг, одни рыцари, и те бестолочи.
  Снаружи поднимался ветер. Скрипел ветвями, шелестел листьями. Ночью было очень темно и холодно. Вертура проснулся. Рукой он обнимал двух женщин. Его ладонь лежала поверх бока Марисы на груди принцессы Вероники, что, наверное, так и уснув за их разговором, лежала в ее ласковых объятиях, прижавшись спиной к ней. Он подумал, что непроизвольно положил руку так во сне, вздрогнул и отвел ладонь, но тонкая необычайно холодная и властная рука поймала, вернула ее на место. Сжала его пальцы. Словно повелительный и холодный голос прозвучал в его голове.
  - Это всего лишь сон.
  И он снова прикрыл глаза и, с волнением ощущая своей ладонью ее дыхание и ее ледяную от холода твердую, как будто стальную, ладонь, прикрыл глаза. Мариса, что тоже обнимала герцогиню, заботливо держа ее обеими руками, чуть повернулась. Как будто во сне, тоже коснулась пальцами его руки.
  - Так надо. Мы всего лишь сучья, которые годятся только на то, чтобы сгореть, и другим стало теплей - услышал он ее печальные и тихие слова, но так и не смог понять, произнесла она их вслух или нет.
  Ему снился сон. О холодной ночи, скрипе деревьев и множестве огней, что пронзительными белыми ледяными звездами мерцают в ветреной темноте. Он просыпался во мраке от холода и шума ветра, еже крепче льнул к горячей спине Марисы и снова проваливался в усталый сон, а на утро не помнил, что ему снилось.
  
  ***
  
  - Ты что совсем, что ли? - тихим свистящим шепотом, зло упрекала герцогиню рыжая Лиза - мозгов не осталось в отбитой башке? Как малолетка! Ты что творишь?
  Они встали с рассветом, сидели за столом ни низких раскладных стульях, сгорбившись от холода, накинув на плечи плащи. Положив ногу на ногу, дымно курили Лизины папиросы, тихо шептались, чтобы никого не разбудить, пили горячий, отдающий на весь шатер запахом жженого сахара и кофейных бобов бодрящий кофе.
  - Жизнь что, ничему не учит? Или как? - не унималась, продолжала шепотом отчитывать подругу, рыжая Лиза - я тебе сейчас протез деактивирую, нога отнимется, будешь с костылем ходить! Или лежать парализованная! Сразу все поклонники отлезут! Как школьница тупая! Возомнила себя тут! Мало тебе что ли было?
  - Иди ты к черту! - униженно огрызнулась принцесса Вероника. Растопырив пальцы, она печально сжимала и разжимала правую ладонь, приглядывалась к железному кольцу, не затягиваясь, курила папиросу, выдыхала перед собой белый дым.
  - И кури нормально! Одну за другой тянешь, все скурила! - отобрала у нее почти, что опустевшую пачку рыжая Лиза.
  Снаружи стоял необычайно холодный и мокрый от росы рассвет. Откуда-то с поляны звонко забил колокол. Загудел рог, пробуждая утомленных вчерашней дорогой, танцами и ночным холодом людей.
  - Все, семь - глядя на часы на столе, изменившись в глоссе, внезапно строгим, хорошо поставленным уверенным тоном, как будто и не было всего этой случившейся между ними только что беседы, сказала своей наперснице принцесса Вероника. С силой отдернула занавеску и громко, приказала - Анна, Хильда! Все подъем! Анна, мою обувь. Регина, буди всех. Оливия завтрак. Марк, ленту на руку и быстро к Августу за сводкой по происшествиям.
  Мариса распахнула глаза, как будто и не спала вовсе, стремительно вскочила с постели, найдя взглядом распятие, энергично перекрестилась на него и, взяв с пола массивные, с высокими голенищами ботинки принцессы и ее чулки, с готовностью понесла ей. Вертура тоже встал, пробормотал 'Отче наш' и, быстро надев, завязав ботинки, набросив на плечи мантию и плащ, нахлобучив на нечесаную со сна голову шапочку, поправляя на ходу одежду и портупею с мечом, помчался под горку вниз.
  В каком-то богатом шатре пронзительно, на всю округу, не унимаясь, трещал заводной механический будильник. Охотничий лагерь оживал со скоростью военной казармы. Стоя по колено в холодной реке, шумно умывались оруженосцы и рыцари. Дымно горели костры. Повара еще с темноты грели воду для кофе и женщин.
  Заметив алую ленту на руке у детектива, военный комендант чуть улыбнулся. Откинулся на спинку кресла, протянул ему исписанный свежими строками лист. Пробегая мимо большого костра, детектив заметил укрытое белым похоронным покрывалом мертвое тело, лежащее на скамье.
  - Оскар - кивнул ему какой-то знакомый рыцарь и, закуривая, пояснил - пристал к тому, к кому приставать не следовало.
  Принцесса Вероника не глядя протянула руку, требовательным рывком пальцев приняла докладную записку. Мариса сидела перед ней, завязывала шнурки ее башмаков. Рыжая Лиза стояла за спиной герцогини, поправляла воротник и рукава ее свежевыглаженной мантии, расчесывала ее волосы, держа в зубах ленту, которую собиралась заплести в них.
  - Как жаль, и я ошибаюсь в людях - быстро пробежав глазами рапорт, с кривой презрительной улыбкой громко воскликнула герцогиня и бросила записку в жаровню под кофейник - впрочем, не ошибаются только демоны, ангелы и мастер Динтра.
  Она взяла со стола трубку Марисы, закусила длинный чубук и попыталась достать щипцами из жаровни уголек, но уронила его в тарелку с горячими бутербродами.
  - Лиза, сделайте, чтобы мне можно было без спичек, как ты. Надоело уже! - раздраженно бросила она подруге. Рыжая Лиза прищурилась, и табак в трубке задымился.
  - Тебе нельзя, ты психанешь и пожжешься, будешь как Эмилия! - весело воскликнула она, вплетая багровую ленту в ее косу - кто-нибудь, налете нам еще кофе.
  Оливия Кибуцци, дочь генерала, которую назначили прислуживать за трапезой, согласно кивнула и налила всем в чашечки из кофейника. Положила на блюдца кусочки сахара, поднесла первую чашечку герцогине.
  - Вы тоже участвуете в преследовании. Поедете в свите леди Булле - сообщил лейтенант Кирка, когда Вертура вышел из шатра, деликатно покинув общество девиц.
  - Да - согласно ответил он - но я не разбираюсь во всем этом...
  - Вам и не нужно - грубо перебил его сенешаль, у которого и без Вертуры было много дел - вы будете в составе конвоя. Почистите, приведите в порядок мантию и плащ. Подойдите к капралу, возьмите у него лук, копье и щит.
  Внизу, в лагере, у поклонного креста, затрубил рог. Забил барабан, призывая всех на утреннюю молитву и построение.
  Пятеро людей в колодках на ногах и шеях стояли на коленях перед крестом. Капеллан читал наизусть покаянный чин, исповедовал приговоренных к смерти. Когда исповедь была завершена и все мужчины были собраны верхом на построение, помощник военного комендант, жандарм, имя которого Вертура забыл, выехал на коне перед строем, зачитал формальный указ о праве ненаказуемого преследования и убийства осужденных на смерть. Всех пятерых вывели в круг и бросили на колени перед сидящей в седле принцессой Вероникой. Снова ударил колокол. Криком из леса ему ответила какая-то громкая ранняя птица.
  - Кабестан Григге - представил первого осужденного помощник графа - лейтенант бригады Келпи. Обвиняется в многочисленных нарушениях законов Конфедеративного Северного Королевства и в частности регионального законодательства герцогства Гирты. Помимо нарушения прямых приказов военного командования, также повинен в многочисленных расправах, убийствах и грабежах и нападениях на дружественные грузовые и курьерские конвои находящиеся под юрисдикцией герцогства Гирты. В соответствии с законодательством от...
  - Предатель, мародер и убийца - спокойно, без всякого интереса прервала чтение сухих статей обвинения из судебника принцесса Вероника и кивнула глашатаю, чтобы прекратил. Осужденный не ответил ничего. Пока зачитывали приговор, внимательно, искоса смотрел на герцогиню со спокойным напускным безразличием и даже с какой-то улыбкой, выдавая в себе умного, опасного и выдержанного, закаленного войной человека.
  Двое оруженосцев запрокинули ему голову и облили яркой красной краской из ведра, подняли на ноги и повели на опушку прочь.
  - Моше Друлль, управляющий герцогского банка Гирты - вывели второго приговоренного. Тоже в колодках, только полненького, нежного и крепкого, еще совсем не старого, настолько привычного к размеренной жизни наделенного властью, уважением и достатком, гражданина, что даже страх неминуемой скорой смерти не смог до конца избавить его от важных по-конторски неспешных и чинных манер.
  - Леди Булле! - возвысив голос, попытался обратиться он с таким лицом, как будто вносил предложение на заседании городской комиссии, прокашлялся - сэр Август! Я полностью признаю свою вину, я обязуюсь все возместить...
  Принцесса Вероника бросила быстрый взгляд на сержанта, и тот ударил приговоренного плеткой по голове. Банкир даже не вскрикнул от изумления и обиды, только вытаращил испуганные глаза, когда сержант замахнулся на него снова, замотал головой, призывая больше не бить. Когда зачитали приговор, его тоже облили красной краской и повели к опушке леса.
  - Двинт Нолле - представили, вывели третьим изможденного, понурого и покорного своей судьбе квартального смотрителя. Того самого, который не доложил о нарушениях, повлекших за собой гибель целой семьи. Пока читали приговор, кто-то сказал, что в последний момент им заменили Вига Троппа, что, как выяснилось при всесторонней прокурорской проверке в последний момент, оказался не более чем жертвой низкой клеветы. Жандарм принял свою участь без лишних возражений и шума, как обычный, попавшийся на мздоимстве, мелкий служилый человек. Он знал, на что шел когда брал взятки и закрывал на нарушения глаза, и был готов к этому всю свою жизнь. Вертуре в какой-то момент даже стало жалко его. На его месте мог быть он сам, или лейтенант Турко, или, возможно, даже Фанкиль. Оставив все попытки к оправданию, он даже не пытался разжалобить своих мучителей, не просил снисхождения, не сопротивлялся, стоял, тихо опустив глаза. Наверное, когда ему зачитывали приговор и обливали краской голову, он просто молча молился.
  - Большое беззаконие творится из мелких злодеяний подобных ему, обличенных малой властью людей - громко и строго объявила всем принцесса Вероника, и его тоже отвели к лесу, к остальным.
  Двое других были браконьерами, которых еще с позавчерашнего дня доставили на суд герцогине местные землевладельцы. Печальные, исхудалые и избитые люди, которых егеря выследили и поймали в тайге.
  - Плетей обоим, отрубить указательные пальцы, чтобы не могли больше стрелять и отпустить в знак вашей милости - ознакомившись с докладными записками, тихо посоветовал принцессе военный комендант. Та согласно кивнула и подтвердила приговор. Обоих увели.
  - А это мой подарок вам лично, моя леди - с поклоном представил граф последнего, еще одного, пленника: темного, в глухой, скрывающей лицо железной маске и колодках на искалеченных кандалами руках, обнаженного по пояс человека. Что-то омерзительно-отталкивающее было в его облике и во всех его движениях и жестах. Стоя на коленях с закрытым лицом, расправив плечи и выпрямив спину, он держался с какой-то надменной, отчужденной гордостью. Неторопливо поводя глухим забралом, словно принюхиваясь, как будто видя сквозь его глухую пластину, рассматривал, как будто запоминал, чтобы позже предать каждого особой жестокой, предназначенной только ему муке, собравшихся вокруг людей.
  - Панзонг Круми - представил пленника военный комендант - убийца, колдун и людоед. Один из сподвижников Драбарта Зо. Мы изловили его в тайге у северных гор. Я распорядился ввести ему ингибитор подавляющий его способности к сублимации пространства-времени.
  И приказал сержанту.
  - Снимите с него шлем.
  Сержант отвернул винт на затылке и сорвал маску с его растрепанной, помятой ее жесткими железными краями, седой головы. Уже совсем немолодой, но крепкий и жилистый, ростом больше и выше любого из собравшихся вокруг. Безбородый, безусый, с серо-белыми длинными, свисающими из-за ушей клочковатыми прядями свалявшихся белых волос, всем своим обличьем он был схож с каким-то вызывающим паразитом, одновременно с волком или червем. Его неприятно очерченный, с полными, выпчеными губами, как будто специально предназначенными для того, чтобы присасываться в темноте и пить кровь лишенный половины передних зубов рот кривился, как будто жил отдельно от лица сам по себе, а над плоским, как у животного лбом белела блестящая гладкая лысина. Собравшиеся вокруг притихли, с интересом разглядывая его. По строю всадников побежали презрительные реплики и усмешки. Кто-то окликнул его имени как старого знакомого, но чародей не ответил ему, все также стоял на коленях расслабленно прикрыв глаза. Вертура был несколько удивлен: разглядывая этого человека, ему внезапно подумалось, что в его облике есть что-то схожее с магистром Дронтом, как будто это какой-то его родственник, быть может, даже старший брат или отец. Но эта пауза, за время которой он успел поймать себя на этой мысли не больше нескольких секунд: сержант, что стоял рядом с приговоренным, внезапно вскрикнул, отскочил, захлопал по бедру затлевшим рукавом. Пленник даже не повел взглядом в его сторону. Его глаза, как будто нарочно минуя графа Прицци, остановились на принцессе Веронике.
  - Самозванка! - оскалился беззубым ртом, одними губами, но отчего-то так, что услышали все, прошептал он и, снова прикрыв глаза, как будто расслабленно откинул голову. Недовольный шепот побежал по толпе, словно одновременно пленник мысленно обращался к каждому присутствующему силой своей мысли. Смятение мелькало в грозно прищуренных неподвижных глазах мужчин, тревожно зашептались женщины. Кто-то из рыцарей положил руку на эфес.
  - Хороший подарок - не обращая внимания на слова приговоренного, как будто это была безделушка или породистая птица в клетке, беззаботно улыбнулась, кивнула графу принцесса Вероника - Август, благодарю, вы действительно умеете приятно удивить. Полагаю, он опасен даже под ингибитором?
  - Да - согласился граф.
  - Тем лучше - ответила герцогиня и, с вызывающей улыбкой оглядывая стоящих перед ней строем мужчин, громко и весело, так чтобы слышали все, объявила.
  - Квартира Друлля пустует после ареста его семьи. Она будет пожалована тому, кто отрубит и принесет мне голову этого бездельника.
  На лицах сопровождающих ее старшин промелькнули улыбки. Задорно зашептались оруженосцы и пажи. Оскорбленный подобным пренебрежением маг зажмурил глаза, откинул голову и с ненавистью захрипел.
  - Абуль и Джебраил примут меня в свой легион... - прошептал он сам себе, но ему тут же вылили сверху ведро с краской и поволокли в сторону леса.
  Весело обсуждая предстоящую охоту, все поехали за конвоирами.
  - Выше по реке есть бетонная башня - указывая куда-то вперед, против течения Керны, продемонстрировал пистолетом, объявил барон Марк Тинвег приговоренным, стоящим на коленях, на опушке, лицом на восток - тот единственный, кто найдет ее и поднимется наверх, получит амнистию леди Булле. Тебя это касается тоже - толкнул в колодку чародея. Тот развернулся и яростно сверкнул глазами. Наверное, должно было произойти что-то ужасное, но не произошло ничего. Маг резко огляделся, пробежал взглядом по строю всадников, словно выискивая кого-то среди них.
  - Я его стабилизирую - весело кивнула принцессе рыжая Лиза.
  - Я вижу - ответила та.
  Пленникам сбили колодки, воткнули в землю перед каждым из них нож. Лейтенант бригады Келпи, было обернулся, но щелкнул кнут и он, едва не упав, хрипло и сдавленно вскрикнул - длинный, как у извозчиков, кнут в руках сержанта, ударил его по ногам ниже колен. Снова ударил колокол. Забил барабан, запели свистульки, взревела волынка, гулко и страшно завыли боевые рога, прямо как на настоящей войне.
  - Бегом! - громко, на весь лес, скомандовал приговоренным барон Тинвег, резко вскинул пистолет и несколько раз быстро и раскатисто выстрелил поверх голов. Из строя громыхнуло дальнобойное ружье, расщепило ствол тонкой молодой сосны. Заскрипели луки, зашипели стрелы. С тупыми деревянными наконечниками на белку или зайца, они оставляли болезненные кровоподтеки и синяки, но не ранили своих жертв. Заслоняясь от их непрерывного потока руками, поджимая головы, пленники помчались под прикрытие деревьев прочь. Впереди лейтенант Григге, ловко, стремительно и быстро, как умелый охотник и разведчик перепрыгивая корни и кусты. Последним, заметно отставая, в ужасе прикрывая руками голову и то и дело оборачиваясь, банкир Друлль. Никто так и не смог понять толком, куда исчез маг, что при первых ударах колокола как будто растворился в лесу, безвозвратно затерявшись между сосен и камней.
  - И нас также когда-нибудь краской обольют и погонят - приглядываясь через плоский непрозрачный диск прицела ружья, держа карабин кончиками пальцев как фужер или зонтик, подъехала на коне вплотную к мужу, сказала жена майора Тинвега. Тот оскалился одновременно весело и страшно.
  - На все воля Божия - ответил он и, взяв ее коня за узду, повел его вдоль леса.
  - Вы уверены, что отпускать Волка, было верным решением? - когда они вернулись к большому столу, спросил у графа один из старших рыцарей.
  Здесь среди чаш, оружия и сумок уже ожидал графа массивный высокотехнологический ящик, облицованный светлым, похожим по фактуре на какую-то очень прочную блестящую ткань, железом. Над механическим кодовым замком с цифрами темнела циркониевая бирка с логотипом 'Валор и Гинк'.
  - Защита Гирты от актуальных и перспективных угроз - ответил, не оборачиваясь, военный комендант - наша приоритетная цель. И если мы не сумеем снова одолеть этого колдуна, вся наша деятельность бессмысленна. Зря потраченные на тренировки и оборудование деньги. Не справитесь, урежем вам жалование, а разницу направим на покупку современных автоматов.
  Он открыл ящик и начал доставать из него детали оружия, из которых собрал массивное и короткое ружье с широким стволом и оптическим прицелом.
  - 'Зед75-С' - услышали все дрожащий старческий голос - я не ошибся?
  Все обернулись. Облаченный в свой столичный городской наряд, серый сюртук и узкие штаны со стрелками, в лакированных модных туфлях с острыми носами, по мокрой от росы траве, опираясь на трость, к столу медленно подошел министр Динтра. Его черный зловещий ипсомобиль с желтой полосой по борту и темными тонированными стеклами стоял прямо на вершине холма, рядом с шатром принцессы Вероники.
  - Ручное магнетическое орудие, стабилизированное - касаясь сморщенной рукой вороненой стали, поглаживая ее, с восторгом закачал головой столичный гость - а что это такое интересное вы тут собрались делать?
  - Прошу вас, мастер Динтра, присаживайтесь! - тут же оказался какой-то бойкий уже немолодой и респектабельный рыцарь, что уже принес из своего шатра удобный современный складной стул - понимаете, это охота и мы...
  - Вы будете стрелять животных из этого? - прикладывая ладонь к уху и игнорируя стул, поинтересовался министр и сделал удивленно-растерянное лицо - топтать конями несчастных бегемотов и уток, а потом жарить их целиком на костре, рвать голыми руками и есть?
  - По традиции на человека охотятся только с холодным оружием - объяснял Вертуре Фарканто, продемонстрировал разложенные на столе украшенные яркими лиловыми и багровыми лентами рогатины, луки и колчаны полные украшенных ярким оперением стрел. Подошедший к ним князь Мунзе согласно кивнул в знак важности его слов, указал сыновьям и свояку разложить на столе, готовить к освящению копья и мечи.
  В лагере активно шла подготовка ко второму завтраку и предстоящей погоне. Молодые рыцари и оруженосцы приносили с собой оружие. Садились за столы, с гордостью клали перед собой, рядом с тарелками и кружками, ножны и колчаны, и хоть они и мешали трапезе, никто не возражал против этой славной молодецкой традиции: для многих это был первый смертельный поединок с чудовищем и человеком. Все были веселы и возбуждены, но граф Прицци быстро прекратил этот балаган, зазвонил в колокол, призывая к тишине. Все встали. Капеллан прочел молитву. Все перекрестились и приступили к еде. На столе стояли еще теплый, крепко заваренный бодрящий кофе, вино, мед и белый свежий хлеб, что привезли с собой в дар герцогине и ее гостям местные землевладельцы. Эти хмурые и суровые люди, по своим грубым замашкам чем-то схожие с на бородатыми морскими разбойниками Рейна Тинкалы встали отдельным лагерем со своими кострами и столом в лесу, в стороне, но также как и люди Фолькарта, без возражений и задержек явились по первому зову, чтобы принять участие в общих построении, вкушении пищи и молитве.
  Когда трапеза была почти окончена, с дальнего конца лагеря внезапно послышались изумленные возгласы, зов рога, треск отбивающей ритм колотушки и звуки далекой, оглашающей чащобу хриплыми мужицкими голосами песни. Рыцари, оруженосцы и девицы с интересом оборачивались, приподнимались посмотреть, кто там еще приехал, а узнавая, улыбались, перешептывались, украдкой кивали в сторону сидящей во главе стола принцессы Вероники. Оглашая берег реки и бор нескладными куплетами про трех моряков, видимо немного заплутав на подъезде к станице, не с дороги, а из леса, с востока, на вершину глинистого обрыва, где было организовано стрельбище, выехала бравая, но по виду, сильно изможденная тяжелым ночным переходом процессия. По приказу старшины замолчав, спустившись к опушке и спешившись у поклонного креста, осенив себя крестными знамениями, закинув на плечи свои рогатины, копья и мечи, новоприбывшие цепочкой зашагали через лагерь, к общему столу, прямиком к графу Прицци. Видя их, военный комендант, как будто тоже поддавшись этому всеобщему радостному предвкушению, в ожидании чего-то веселого, что воцарилось в обществе трапезничающих за столами рыцарей и их девиц, закинув ногу на ногу, бросил быстрый выразительный взгляд на принцессу Веронику, что сидела во главе стола рядом с ним. Приготовился встречать гостей, откинулся на высокую спинку стула с видом недоброй, но радостной торжественности.
  - Ваше сиятельство. В качестве помощи, которую силами нашей бригады, оказывает вам мастер Дезмонд, прибыли в ваше полное распоряжение - откинул с руки полу плаща, положил ладонь на эфес, смиренно преклонил колено перед командором Лилового клуба, обратился к нему предводитель процессии. Еще ниже склонив голову, сжав зубы, кивнул герцогине - ваша светлость. К вашим услугам, моя леди.
  Вертура замер, узнав этого высокого и худого, но крепкого и с большими руками, того самого, что сопровождал епископа во время крестного хода в праздничную ночь, хмурого рыцаря. Подпоясанный длинным мечом, одетый в черную, потрепанную дорожную мантию, нарядную белую рубаху с широкими рукавами и темно-серый, выгоревший на солнце тяжелый, прохудившийся от заколки на груди, плащ, своими жестами, взглядом и напряженной фигурой, он являл собой человека вкусившего в жизни немало унижения, горечи и зла, но сумевшего сохранить и взрастить в себе какую-то скрытную, но неуемную и резкую, как будто даже граничащую с каким-то фанатичным безумием, волю к борьбе. Его холодные и скорбные светло-зеленые глаза смотрели внимательно и неподвижно, уголки плотно пожатых губ были опущены. Короткая борода и выбившиеся из косы светлые, уже слега тронутые ранней сединой волосы обрамляли сдержанное и благородное, узконосое лицо. Вовремя спрятав свой злобный, напряженный и усталый взгляд, он еще крепче схватился за меч, еще ниже склонился перед графом Прицци.
  - Борис - только и ответил тот после некоторой паузы - это внезапно. А почему вчера со всеми не поехали?
  - Мастер Дезмонд благословил, чтобы мы приняли участие в охоте на Многоголового Волка - выдохнул, глухо ответил старшина, не поднимая головы.
  Люди за его спиной стояли, тоже преклонив колени, положив на плечи рогатины, ножны с мечами и пики. У каждого на плаще, как и у их командира, был пришит вырезанный из потертой серебряно-серой ткани восьмиконечный крест. На худых небритых лицах застыло напряженная, выжидающая усталость. За столом воцарилась тишина. Все ждали решения военного коменданта, но тот не ответил ничего. Приложив к подбородку ладонь, с видом самого Герцога, окинул взглядом новоприбывших, словно размышляя, казнить всех сразу тут, или отправить вон. Как будто спрашивая мнения, вальяжно облокотившись о подлокотник, приподнял бровь, не отнимая руки от подбородка, кинул быстрый вопросительный взгляд на сидящую рядом с беззаботно-безразличным видом принцессу Веронику. Та гордо и благодушно кивнула, чуть улыбнулась ему, и он ответил.
  - Борис, вы не видите? Вы отрываете всех от еды. Ступайте, ставьте лагерь, отдыхайте. По колоколу с оружием на общее построение.
  Маркиз Борис Дорс с готовностью кивнул и без лишних расспросов, широко взмахнув белым рукавом, приказал всем возвращаться к краю лагеря, где они оставили лошадей.
  - Экс бригада, района Иоанна Крестителя, имени Антония Дорса - насмешливо пояснил Вертуре Фарканто, кивая вслед удаляющейся процессии, и приложив ладонь к щеке тихо, как будто по секрету сообщил - ныне расформированная, но Борису это не мешает. Соизволил наконец-то, снизошел, приехал. Я уже думал, сэр Август ему сходу голову расколотит или тапочком в лоб кинет. Слышали уже этот анекдот? Сэр Август с отцом Бориса вместе на юге воевали. Сэр Прицци ему и майора дал, и гражданство, и титул, а сэр Антоний ему мятежом отплатил.
  Пока принцесса Вероника, граф Прицци и остальные старшие совещались под навесом штаба, сверялись с картой, рыжая Лиза, барон Визра и Майя Гранне развлекались с маленьким соколом. Пестрая серая птичка лежала как мертвая, или спящая, на серой подушечке в плотно закрывающейся пластиковой коробке, но как только рыжая Лиза открыла ее и коснулась зеленовато-серого крыла рукой, словно очнулась от летаргического сна, зашевелилась. Девушка достала из выдвижного отделения контейнера тонкий шприц и ампулы, сделала птице инъекцию. Через несколько минут сокол окончательно ожил и, выскочив из коробки, расправив крылья, растопырив острые, как ножи, когти, попытался запрыгнуть ей на руку. Вцепившись когтями в плащ, забил крыльями, закачался на плече.
  - Ай! - воскликнула та и, отскочив в сторону, потянулась за перчаткой. Надела ее, нацепила на голову птицы клобучок и бубенчик, посадила сокола на кулак и, неумело вскинув руку, подбросила его вверх.
  - Как неудобно! - воскликнула она раздраженно, заморгала глазами, завертела головой, как будто пытаясь сориентироваться. Птица летела неровно, заваливаясь то на одно, то на другое крыло и, если бы ее отпустили не с вершины холма, в сторону открытого пространства над поляной, неминуемо разбилась бы о высокие стволы деревьев. Лиза сдернула с шеи свой шарф и, завязав глаза, намотала его себе на лицо. Расставив ладони, непроизвольно начала поводить пальцами, как крыльями.
  - Ты тоже можешь научиться - указал на поднимающегося кругами все выше и выше над лагерем сокола своей спутнице юный барон Визра - хочешь?
  - Еще чего! Нет! - засмеялась Майя Гранне, поджала кулачки - мне хорошо и на земле!
  От лагеря в воздух взлетела стрела, пущенная неумелой рукой вдогонку, но прошла далеко мимо.
  - Сейчас балбесу глаз вышибу! - злорадно заявила рыжая Лиза. И чуть наклонилась, направляя птицу куда-то вбок и вниз.
  Забила колотушка. У поклонного креста, начался молебен. После него продолжили приготовления к охоте, но и они вскоре были завершены. Оставалось еще много времени до одиннадцатого часа утра, на который было назначено начало преследования. Солнце поднималось над тайгой, пробиваясь через дымку. Становилось жарко. Некоторые вынесли из шатров одеяла и плащи, расселись, разлеглись на них, дремали в тени ветвей на траве. В ожидании за столами сидели люди. Проверяли снаряжение, вели свои беседы, пили юво, что в обилии захватили с собой, заедали грушами и медом, жевали хлеб. Только неугомонные дети под присмотром своих матерей, наставников и старших братьев да молодежь, развлеклась на опушке в сторонке у стрельбища и на берегу реки.
  Под навес штаба важной походкой вразвалочку зашел Рейн Тинкала, бросил гордый и недоверчивый взгляд на медвежий плащ, которым принцесса Вероника укрыла плечи, обратился к ней. Твердо и с достоинством, так чтобы слышали все вокруг, объявил.
  - Ради вас, сестра, я принесу голову самого опасного из этих злодеев!
  - Рейн, река рядом, идите остудитесь - не оборачиваясь, с брезгливым пренебрежением бросил ему граф, листая инструкцию к своему ружью - и я вызвал вас на бой, но до сих пор не услышал вашего ответа.
  - Мой топор готов хоть сейчас! - нахмурившись, вздернув свой бритый округлый подбородок, ответил наследник Фолькарта.
  - Вам же сказали, завтра! - цепко схватил, сгреб его за плечо, потащил в сторону все это время стоящий наготове сержант. Рейн Тинкала резко одернул руку и, развернувшись, больше не сказав ничего, обиженно зашагал прочь.
  - Вы дали ему половину расчетной дозы ингибитора? - не обратив на инцидент ровно ни малейшего внимания, уточнил у доктора Фонта, что сидел рядом, сверялся со справочником, граф Прицци.
  - Да, как вы и распорядились - утвердительно ответил тот - под полной он бы не поджег рукав мэтра Брокке.
  - Коэффициент абскурации двадцать семь и три - подошел, положил на стол докладную записку, майор Вритте - я проверил ноль вторые сигнальные ракеты. Из пяти одна не стартовала, четыре взорвались. Бороводородные, ноль третьи, стартуют нормально, идут уверенно, но на таком ярком свету от них все равно не будет никакого смысла. С патронами также, провел показательные стрельбы и инструктаж, чтобы даже не пытались использовать заряды ниже ноль третей серии. Если потребуется, я захватил коробку ноль пятых, к ружью и карабину.
  - Да, дуракам закон не писан - с жестокой улыбкой заметил барон Марк Тинвег, что сидел за столом неподалеку от графа, перебирал и чистил свой пистолет - вон один уже у мэтра Фонта без пальцев лежит. Кстати, тут ходят разговоры за имущество Друлля. Застрелить Волка и сказать, что по-честному убили. Я походил тут, взял на карандаш кого следует.
  - Зря вы, Симон, им этот инструктаж провели - принимая доклад, кивком поблагодарил майора, ответил граф Прицци. Похоже, с утра он бы в хорошем настроении - Марк, сходите еще раз, донесите популярно до самых умных, одаренных и с активной жизненной позицией, так, чтобы точно поняли: хотят стрелять, пусть стреляют друг в друга на северном берегу. И если леди-герцогине что-нибудь не понравится, разговор будет коротким прямо на месте.
  - Вас понял - откинулся на скамье, убрал в кобуру пистолет, с наигранной вялостью ответил барон и, ворочая за щекой языком, с хищной улыбкой злого волка из сказки, высматривая кого-то вдалеке, гуляючи, неспешно двинулся в сторону шатров депутатов и сыновей богатых жителей Гирты.
  - Симон, вас это не касается - обратился к провожающему его взглядом майору граф Прицци - возьмете свое ружье и патроны, но не используйте без крайней необходимости. Сегодня мы проверяем не снаряжение, а наших людей - и, обернувшись к принцессе, уточнил - Вероника, ваш контактор сможет отслеживать Волка?
  - Не думаю - покачала головой та в ответ - у Лизы очень маленький опыт контроля. Она сказала, что просила мастера Динтру привезти для тренировок на будущее пару гибридов...
  - Ничего страшного - кивнул граф - в наших условиях наличие воздушной разведки несущественно.
  - О, леди-принцесса! - приметив Марису у шатра, что чистила одеяла и плащи от хвои и прочего лесного мусора, который нанесли вчера мужчины после своих военных игрищ, отстраняла от входа кошек, чтобы не зашли внутрь, не подрали надувные кровати и кожаные поясные сумки, обратился к ней министр Динтра. В его руках был деревянный бумеранг, который ему дали дети. Мариса с видимым усилием воли улыбнулась и сделала книксен.
  - Не правда ли, прелестная погодка? Солнышко светит. А я и совсем забыл, предайте это послание Веронике - наклоняясь к ней, дрожащим голосом произнес старый министр, вручил ей большой и плотный бумажный, подписанный нетвердой детской рукой конверт. Не глядя, зашвырнул от локтя бумеранг куда-то в сторону, в деревья.
  - Да, конечно... - согласилась Мариса и, с вежливым поклоном приняв письмо, крикнув фрейлинам, чтобы последили за кошками, поспешила вниз по склону, отнести герцогине в штаб послание и ароматный, с перцем и травами, свежезаваренный кофе, который как раз приготовили Хильдегард и Сигрид Манко для мужчин.
  Фарканто за ее спиной вскрикнул и схватился за ушибленный вернувшимся бумерангом бок. Министр Динтра только пожал плечами и, опираясь на трость, начал аккуратно спускаться следом за Марисой в лагерь, по склону вниз.
  За полчаса до сбора затрубили рога, забил колокол, призывая всех на построение. Начало шеренги обозначили знаменам у поклонного креста. Почти у каждого из участвующих в охоте у седла были колчаны со стрелами, в руках повязанные охранными лиловыми или черными лентами луки и копья, а на поясе топоры и мечи. Под ногами лошадей вышагивали, хищно терлись головами, басовито мурлыкали огромные мохнатые кошки, что независимо от погоды и света дня своим сверхъестественным чутьем всегда угадывают, где их жертва, указывают дорогу к ней. Принцесса Вероника и граф Прицци со знаменосцем ехали вдоль строя, любуясь этим грозным воинством. Первый отряд состоял из свиты герцогини. Вертура, Мариса, Фарканто, рыжая Лиза, барон Визра, Майя Гранне, лейтенант Манко с братом, князь Мунзе с сыновьями, капитан Кроксен, маркиз Раскет, Корн, Агнесс Булле, младший брат Корна, лейтенант Кирка, Регина Тинвег, Гармазон, Элла, Хильдегард с мужем и еще около двух десятков человек. Все с алыми лентами на луках, рукавах и древках копий и стрел. Мужчины держали в руках копья и щиты. На женщинах были легкие и современные защитные жилеты. Второй, самый многочисленный отряд, состоял из кавалеров жандармерии Гирты, их оруженосцев и пожелавших участвовать в охоте девиц. Все с большими клубными бантами на портупеях и с яркими лиловыми лентами на древках копий, стрелах и эфесах мечей. В третьей, тоже большой группе, были депутаты, землевладельцы и дети уважаемых жителей герцогства, с зелеными опознавательными лентами. В четвертом - добровольцы маркиза Дорса, собравшиеся как нищее ополчение на войну, с рогатинами, луками и в худой, заношенной броне. У них не было ни знамен, ни лент, только пришитые на темные плащи серебряные кресты. Пятой группой был сборный отряд офицерского клуба ветеранов в кожаных, почти таких как у драгун ночной стражи, подбитых легким композитом крутках и в почетных черных беретах, украшенных значками с триколором и серебряным крестом. Сменив свои мечи и пистолеты на луки и копья, рыцари выступали под клубным знаменам с золотым костяным драконом на черном поле. Дружину возглавляли майор Вритте и уже не отстающая от него ни на шаг Эльса Гутмар, что за последние недели из плаксивой студентки как-то внезапно преобразилась в важную и строптивую командиршу. У невесты майора на ремне висела новенькая современная подзорная труба в украшенном теснением и золотым литьем кожаном чехле, а у самого майора к седлу было приторочено короткоствольное автоматическое ружье. В шестом, последнем и самом малочисленном подразделении, что стояло чуть в стороне, под солнечным штандартом Фолькарта, с волынкой и барабаном собрались бородатые разбойники Рейна Тинкалы.
  В сумме почти три с половиной сотни человек.
  Граф Прицци с галантным жестом спросил разрешения у герцогини и, получив благосклонное согласие, ударом колокола объявил начало преследования. Гулко и часто забил барабан, затрубили рога, заиграла волынка. Всадники дали коней в галоп и весело, наперегонки, помчались в сторону леса.
  Граф Прицци еще раз поклонился герцогине, отсалютовал ей, поудобнее пристроил между колен свое ружье и, улыбнувшись на прощание, направил коня следом за своими людьми.
  - Подождем - глядя, как они въезжают в лес, властным жестом остановила свой отряд принцесса Вероника. Подождав немного, спешилась - когда будет надо, нас позовут.
  Все спешились следом за ней и, по разрешению герцогини, расселись за опустевшим большим столом, так чтобы не путаться у нее под ногами и при этом оставаться невдалеке.
  С отъездом большинства охотников, когда бодрые удары барабанов, звуки рогов и свистулек затихли вдалеке в лесу, в лагере сразу же стало как-то по-особенному безлюдно и тихо, даже несмотря на то, что тут осталось еще много людей. Женщины с детьми, что последовали за решившими испытать опасное приключение мужьями на лесную прогулку. Солдаты и рыцари охраны и конвоя, повара, кучера, оружейники, капеллан с дьяконом и девицы не пожелавшие скакать в красивых нарядах по лесу на коне. Похмельные, пьяные и ленивые. Последние старались держаться от герцогини и ее свиты подальше. Отдельно лежал на скамье мертвый Оскар Доццо, которому ночью без лишних слов проломили секирой череп, когда он, будучи пьяным, в очередной раз неудачно нахамил каким-то отдыхающим рыцарям.
  Принцесса Вероника потребовала у рыжей Лизы гроссбух и, подозвав к себе неизвестно откуда явившегося к ней столичного юриста-аудитора с черной папкой, украшенной лиловой лентой наискосок, того самого, которого Рейн Тинкала видел на недавнем банкете, села с ним за стол в штабе во главе стола на стул графа Прицци. Достала химическую ручку, раскрыла журнал, разложила вокруг себя исписанные листы. Остальные сидели за столом для общей трапезы, тихо переговаривались, пили бодрящий кофе, играли в шахматы. Не задавая лишних вопросов, ожидали ее распоряжений.
  Первым вернулся курьер от депутатов. Сказал, что нашли банкира. Достопочтенный мэтр Моше Друлль, соорудив из своего пояса и рубахи петлю, повесился в нескольких километрах от лагеря на сосне.
  - Да сами же они его и повесили - тихо подметил кто-то, но никто не обратил особого внимания ни на эти слова, как и на эту весть.
  Еще через некоторое время приехал посланник от ветеранов, сообщил, что они настигли квартального Двинта Нолле. Нашли его за каменной дорогой, далеко от берега Керны. Лейтенант Димет заколол его заточенным сосновым колом в поединке.
  - Двести серебряных марок мэтру Димету - закрывая гроссбух и кивая юристу-аудитору, который с поклоном тут же исчез с бумагами с глаз долой, распорядилась принцесса Вероника. Накинула на плечи плащ.
  - Будут спрашивать, мы поедем на восток по берегу реки - сообщила она майору Марку Тинвегу и приказала всем седлать коней.
  Покинув лагерь, миновав сосновый бор на высоком берегу, они спустились к воде и долгое время ехали по камням вдоль широкой и бездонной, зеленовато-серой, дышащей холодной влагой, глади реки. На противоположном берегу, над водой, возвышалась, изъеденная трещинами, отвесная скальная стена. На ней росли сосны. Зацепившись корнями за трещины в камнях, склоняли над водой свои ветви и корявые, облупленные стволы. Справа, вдоль каменистой, усыпанной плоскими сланцами поймы, на бесформенных нагромождениях острых обломков гранита стоял черный и дикий еловый лес. Зловещий мрак стоял между толстых, покрытых мхом вековых стволов, навевая мысли о зловещей чащобе из сказок, про страшного людоеда, поджидающего непослушных детей, по глупости, сбежавших играть в лесу подальше от строгих родителей. То там, то тут из куч бурелома торчали острые срезы скал, создавая непроходимую для коней естественную засеку.
  Ярко светило солнце, слепило глаза, играло на журчащей в прибрежных камнях воде. По реке проплывали ладьи. Одна особенно долго шла вверх по течению почти вровень со всадниками, как будто соревнуясь с ними, но потом подгоняемые барабаном гребцы выбились из сил, и она отстала. Пару раз над рекой разносились далекие, резкие как удары хлыста, многократно отдающие эхом от скал ружейные выстрелы. Раз видели на скалах солнечный зайчик: блик бинокля или оптического прицела. Как сказал кто-то, юная графиня Тальпасто из-за строгого запрета графа Прицци, не пожелала принимать участия в общем преследовании, поехала охотился, развлекаться с друзьями, на северный берег реки. По пути встретили разъезд. Егеря отчитались, что никто из приговоренных реку не переплывал, и ничего интересного на вверенном им участке не происходило, но спустя еще пару часов пути, заметили устало бредущего навстречу пешком, бородатого бойца в серой рубахе и кольчуге, какие носили в отряде Рейна Тинкалы. Выпив кофе, доложил, что они шли по следу мародера, но на них напали люди графа Прицци.
  - Это дальше на восток, вот где ручей - указал он на карте с очерченными циркулем кругами расчетных областей возможного перемещения приговоренных. Дав ему одного из запасных коней, поехали дальше по реке, и через некоторое время действительно оказались у быстрой, впадающей в Керну с юга, речки. Перешли ее вброд и выехали на другой берег. Тут, снизу, заметили, что кто-то сигналит им зеркальцем с горы. Какой-то лохматый человек в меховом плаще размахивал знаменем, кричал что-то, но снизу было не слышно. Не дожидаясь приказа, Корн спешился и начал карабкаться по обломкам гранита и поваленным бурей стволам к нему наверх. Через несколько минут он был на вершине и, что-то быстро обсудив с прячущимися на горе, вернулся обратно к принцессе и ее свите. За ним, придерживая на плече волынку, из чащи вышел Дональд, бард графа Тинкалы. Через некоторое время, спустившись вместе с конями по противоположному, более пологому, склону, подъехали к реке, и остальные.
  - Люди сэра Августа стреляли в нас! - показывая синяки от деревянных, оглушающих стрел, с почти что детской обидой пожаловались растрепанные бородатые разбойники принцессе - у них луки стальные! Мы не добиваем, так бы ответили!
  У самого графа было разбито лицо. Стрела попала ему в щеку, едва не выбила глаз. Принцесса Вероника молча выслушала их, без всякого сожаления покачала головой и только и спросила.
  - Мародера нашли?
  - Да - утвердительно ответил Рейн Тинкала - Дональд, веди нас.
  Бард кивнул и призвал всех следовать за ним.
  Кабестана Григе они настигли спустя еще пару часов дороги у каких-то торчащих между соснами скал. По всей видимости, даже этот крепкий и опытный человек окончательно выбиться из сил, спеша уйти подальше пешком по камням и заваленной непроходимым буреломом тайге.
  - Он тут - кивнула рыжая Лиза и запустила своего сокола - Аксель, держи меня.
  Она повязала на глаза шарф и раскинула руки в седле. Птица, набирая высоту, помчалась над деревьями.
  Впереди, на квадратной каменной скале, росло несколько сосен. Кроме как карабкаться по камням, никакого пути наверх больше не было. Это была ловушка, но беглец знал, что его все равно настигнут и азарт игрока, мошенника и афериста подсказал ему единственный и с самый лучший выход: продержаться как можно дольше, подороже продать свою жизнь.
  Затаившись между камней на вершине, он дождался, пока охотники не подъедут к подножию скалы и как только Рейн Тинкала и его бард Дональд оказались достаточно близко для удара, вскочил и метнул в них камень из изготовленной из ремня и части одежды пращи. Наследник Фолькарта умело заслонился щитом и отразил удар. Второй камень был направлен уже в принцессу Веронику, но не долетел пары метров. Та только презрительно улыбнулась опасности. Захрустели луки, несколько стрел впились в деревья, поломались о камни на вершине скалы. Со всеми прицелился и детектив, но его рука дернулась и стрела ушла далеко влево: живя в Мильде, служа в тайной полиции, он никогда не имел дело с луками и стрелами. Бард надул мешок, грозно и однообразно задудел в свою волынку. Люди Фолькарта приветственно забили секирами о щиты.
  - А ну! - размашисто перекрестившись, соскакивая с коня, грозно воскликнул Рейн Тинкала и, бросив остальным молодецкое - я возьму его! Христос Воскрес!
  Прикрываясь своим круглым щитом, полез на скалу. Лейтенант Григге метнул еще пару камней, попал в чью-то лошадь. Приметив, что граф уже высоко, схватил какую-то корягу и, как при обороне крепости сбросил ее прямо ему на голову вниз. Рейн Тинкала умело закрылся щитом и бревно, только разорвав рубаху на его плече, оставив на коже глубокую кровоточащую ссадину, соскользнуло в сторону и с треском скатилось к подножью скалы. Наследник Фолькарта оступился и припал на колено, прикрывая голову щитом, прижался по камням, чтобы не опрокинуться спиной. Следом за корягой на него покатился булыжник, но только едва задел за край щита. Еще пара пущенных наудачу стрел прошипели рядом, но ни одна не попала в умело засевшего за камнем приговоренного к смерти. Сокол резко упал вниз и, мелькнув серпом между стволами на вершине, ударил невидимую всадниками внизу, цель.
  - Не надо - вскинула ладонь, приказала принцесса Вероника. Рыжая Лиза кивнула и опасно наклонилась в седле. Фарканто едва успел удержать ее за плечи. Птица сделала крутой вираж и, набирая высоту, под восхищенные возгласы глядящих уже на нее, а не на снова карабкающегося на скалу графа, людей, покачиваясь в такт движеньям ее рук, помчалась над деревьями.
  Как раз в это время наследник Фолькарта добрался до вершины, обогнув ее, поднялся на нее с наиболее пологой стороны. Мародер не стал ждать, когда он приготовится, выскочил ему навстречу. Без ремня, в подвязанных узлом рваных штанах, со сбитыми в кровь босыми ногами, всклокоченными лохмами и бородой, он грозно и страшно закричал и быстро забил копьем, сделанным из ножа и срубленного ствола молодой сосны. Но граф Тинкала не растерялся, не дав заколоть себя в лицо, прикрывшись щитом, умело подскочил к нему, как садовник мотыгу, вонзил секиру ему в бедро выше колена, Второй удар стремительным легким топором пришелся лейтенанту в плечо, отчего тот откинулся назад и, продолжая сжимать копье оставшейся рукой, попятился и оступился. Кровь заливала его одежду, камни и корни сосен, растущих на вершине вокруг, но этот сильный и опасный человек еще боролся. По его лицу катились слезы отчаяния и боли, он яростно, до хруста, сжимал зубы, не тратя сил на лишние слова, проклятия и движения, стремительно ударил из последних сил, пытаясь попасть копьем с одной руки. Рейн Тинкала просто отшатнулся от этого удара, подошел к нему, ударил щитом и, когда приговоренный растерялся от контузии, боли и кровопотери, отбросив щит и секиру, схватил его за одежду и, подтащив к краю скалы, столкнул головой на камни вниз.
  - Я сказал, я сделал! - подобрав свое оружие, под одобрительные возгласы своих людей, он отсалютовал сверху своими щитом и секирой, воздел их к небу в гордом победном жесте.
  Гармазон и Элла, зааплодировали, нарисовали графа Рейна на своих пластинках. Но остальные спутники герцогини, как и сама принцесса, были более сдержаны, не выказали столь бурного восхищения.
  Поверженный лейтенант бригады Келпи, Кабестан Григге, истекая кровью, тяжело дышал у подножья скалы, его голова была расколота, но он был еще жив. Рейн Тинкала гордо спустился вниз и, перебив в несколько ударов своей узкой секиры его переломанную шею, попытался отделить голову от тела.
  - Рейн нет! Не надо! Вы ужасны, не делайте этого! - притворно замахал руками, едва сдерживая смех, закричал ему лейтенант Манко, призывая остановиться.
  - А сэр Рейн весельчак. Только вот шутки у него не смешные - смущенно приложил руку к груди Фарканто, с извинениями поклонился принцессе Веронике.
  - Действительно, простой человек - согласилась она, поджав губы и надув щеки, многозначительно закивала Марисе.
  - Да, голову таким топориком проломить легко, а вот отрубить уже проблема - глядя на старания графа, с видом бывалого знатока кивнул князь Мунзе, отнимая ото рта длинный чубук, с силой выдыхая густой и едкий сизый дым.
  Рыжая Лиза вернула своего сокола, сняла с глаз повязку и надела ему на голову клобучок.
  - Что вы вытворяете? - только и спросила она, увидев, чем занимается Рейн Тинкала.
  Как раз в это время разгоряченный прошедшим поединком, трясущейся от распирающей его боевой ярости походкой, граф закончив свое дело, подошел к стремени принцессы Вероники. С гордостью подняв за волосы, продемонстрировал ей свой до неузнаваемости измазанный в пыли, хвое и гранитной крошке, изрядно расколоченный падением и топором трофей.
  - К вашим ногам, моя леди! - важно объявил он под ободрительные восклицания и смех своих дружинников.
  - Мне это что, прямо так в руках везти? - вскинула брови, раздраженно и громко воскликнула та, в недоумении оборачиваясь к своей свите.
  - Убери это к черту, чтоб никто не видел! - подъехав к графу, сделал страшные глаза, совсем не на свои восемнадцать лет зашипел Корн и взялся за меч.
  Смешки закончились. Граф Тинкала со смущенным 'простите', спрятал отрубленную голову в кожаный мешок и вернулся в седло.
  - Лиза, где последний? - строго спросила принцесса Вероника.
  - Там - ответила наперсница без всяких раздумий, махнув рукой куда-то в сторону, но тут же, приметив, что Фарканто недвусмысленно показывает ей компас на цепочке, стрелка которого, повинуясь пульсациям проходящих через скалы и деревья потоков энергий, медленными неровными рывками вращалась по кругу, быстро прибавила, пояснила - час тридцать по азимуту против течения реки.
  - Это не на берегу. Выйдем на дорогу, по ней легче ехать, там уточним - с поклоном тихо посоветовал принцессе лейтенант Кирка. Та согласно кивнула, и они углубились в лес.
  Первые следы преследования они обнаружили еще через полчаса пути. Несколько воткнутых в стволы, поломанных стрел с черными лентами и еще несколько на земле. Чуть дальше повстречали компанию идущих пешком.
  - Тут в лесу какая-то чертовщина. Кони сбросили нас и убежали... - виновато оправдывались они, демонстрируя раненых и пострадавших при падении.
  По дорогое видели обнесенный частоколом, большой каменный дом, стоящий на скалах посреди тайги. У ворот, в тени высоких, обступивших площадку перед домом деревьев горел большой костер. Вокруг него стояли и сидели вооруженные люди, как местные, так и участвующие в охоте приезжие. Рыжие сполохи огня плясали на мрачных, усталых лицах, кто-то сообщил, что в лесу происходит что-то странное, но что конкретно, сказать так и не смог. Так и не узнав здесь ничего нового, поехали дальше. По узкой, ведущей от дома на юг просеке выехали к идущей в нескольких километрах параллельно берегу, бетонной полосе. Часы показывали седьмой час. Все устали. Щиты и копья казались неподъемными, тяготили руки и плечи. Холодное небо над головой окрасилось в рыжие и голубые закатные тона. Солнце почти закатилось, под сенью ветвей стояли густые черные сумерки. Вдоль дороги в зарослях иван-чая, устало пиликали кузнечики. Где-то впереди и в стороне, в чаще, рыжим глазом пробиваясь через вечернюю лесную мглу, горел огонек костра. По приказу принцессы пересели на заводных лошадей, отправили с маркизом Раскетом остальных в лагерь, и дали в галоп на восток. По пути несколько раз встречали патрулирующие дорогу, выставленные графом Прицци разъезды. Видели разложенные на обочине и в чащобе отдыхающими от погони охотниками костры. От небольшой группы депутатов, что разбили временный лагерь у дороги, узнали, что тут у них двое пострадавших, оба от дружественных стрел. Сказали, что когда ехали по лесу, вдруг стало темно и как будто со всех сторон слышалось рычание диких зверей. Со страху стреляли наугад, попали в своих. Сообщили, что видели с возвышенности как за ручьем свалился с с лошади и кажется разбился насмерть, какой-то человек, но они не знают ни кто, ни где остальные из их отряда. Слышали от проезжающих, что люди майора Вритте и графа Прицци преследуют многоголового Волка, но больше им ничего неизвестно. Дальше по дороге встретили еще двоих, возвращающихся в лагерь пешком, мрачных, едва волочащих ноги от усталости людей. У одного была сломана рука. Те попросили прощения у герцогини, сдержанно доложили, что считают освобождение волка ошибкой, и они больше не будут участвовать в преследовании.
  Ощущение тревоги стояло в воздухе. Всадники пришпорили коней и вскоре были перед высоким поросшим густой жесткой травой склоном, на вершине которого стояла Каменная Башня.
  Похожая на бетонную громаду шпиля барона Тсурбы, только поменьше, высокая и ажурная, как вбитый в вершину холма тонкий каменный кол, она поднималась в высь к необычайно яркому, горящему багрово-рыжим заревом небу. На склонах под башней на некотором расстоянии друг от друга горели костры. Рыцари, ветераны и епископские добровольцы суетились на опушке, работали топорами и цепными пилами, спешно заготавливали дрова, окружали ее непрерывным кольцом огней.
  - Чего встали, твари? Кончай курить! Приказ сэра Августа вам еще? Не отвлекать его! Бегом, я сказал! Меня слушать будете! - гремел неподалеку знакомый рассерженный и хриплый голос. Принцесса Вероника повернулась на крик, придержала коня. Размахивая руками, к всадникам приближался маркиз Дорс.
  - Она пустотелая внутри! Мы заперли его в ней! - подошел в упор, без всякого поклонов и предисловий воскликнул, отчитался он перед герцогиней. Как будто ожидая ее ответных слов, встал перед ней, с силой отирая руки об одежду от смолы. Он был без плаща и мантии, его серая пыльная рубаха и волосы взмокли, усталое, перемазанное в саже и грязи лицо горело, глаза смотрели взволнованно и бешено.
  - Лестница, перекрытия, двери, там внутри все ржавое, но он все равно залез наверх - с силой утираясь от пота, сбивчиво отчитывался он - в него стреляют, но никто не может попасть. Он обращается, искажает все вокруг. Ингибитор больше не действует.
  Принцесса Вероника молча выслушала его и направила коня к башне. Множество людей работали вдоль дороги вокруг. Спешно обтесывали колья, которыми перекрывали выход из башни, ставили под стенами засеки. Пилили, рубили и подтаскивали бревна на костры. Лес полнился стуком топоров и хриплыми тревожными голосами перекликающихся людей. Заметив отряд герцогини, к ним вышел граф Прицци.
  - Мы работаем - сообщил он - но, похоже, у нас проблема.
  - Что вы делаете? - нахмурилась, спросила принцесса Вероника.
  - Он готовится открыть червоточину. Как тогда, у Гранитной Головы - объяснил вперед графа маркиз Дорс - здесь небезопасно, интенсивность аномалии растет, вам лучше уехать.
  Он хотел сказать что-то еще, но все лошади вокруг затрясли сбруями, зафыркали, а воздух наполнился тяжелым, нарастающим гулом, что уже через мгновение перерос в тяжелой и густой, как будто слышимый не сколько ушами, сколько разумом и сердцем крик. Все заморгали, затерли глаза: цвета и контуры предметов вокруг как будто на миг подернулись рябью, а когда она прошла, приобрели какой-то одновременно сумрачный и резкий контраст. Солнце закатилось: как будто перевели стрелки часов и несколько десятков минут бесследно выпали из времени.
  Пронзительно-красное, но не дающее совершенно никакого света небо пожаром стояло над черным изгибом холма. На его склоне, в высокой темной траве рядами горели непривычно яркие, режущие своим огнем глаза, как будто бы химические, костры. Извиваясь языками пламени, корчились в непроглядной, контрастной темноте, заволакивая все вокруг, отвратительным, ни на что непохожим удушливым зловонием, сочились едким черным дымом.
  На первом этаже башни, во входных дверях горел огонь. Вырывался из под арки, как из распахнутой доменной печи. Белый дым от постоянно подбрасываемых в него мокрых листьев поднимался через пустотелые внутренности строения, срывался с его вершины в горящее небо, заволакивая его своим непроницаемым, густым и текучим как быстрая зловещая река, шлейфом. Какие-то невнятные фигуры, похожие на короткие и толстые отростки или щупальца, корчились, метались в нем у каменного края башни наверху, как будто пытаясь вырваться из его подсвеченной рыжими кровавыми лучами густой белой пелены.
  - Он создал временную аномалию - пояснил маркиз Дорс - закат должен быть в девять. Мы тут не больше двух часов, а приехали около пяти.
  - Лиза - приказала принцесса Вероника. Та согласно кивнула и подняла с руки сокола. Фарканто предупредительно завязал ей глаза. Птица взмыла к башне, но как только она оказалась рядом с ее вершиной, рыжая Лиза вскрикнула и сорвала шарф. Но сокол не потерял контроль, продолжил описывать над холмом все расширяющиеся концентрические круги.
  - Он перехватил его! - испуганно воскликнула рыжая Лиза, когда поняла, что случилось с ним.
  - Вы что не знали, на что он способен? - выхватив меч, рассерженно воскликнул маркиз Дорс, сжал зубы, щурясь, уставился в нестерпимо яркое зарево в небе. Сделав несколько кругов вокруг башни и, по всей видимости, приметив внизу герцогиню и ее свиту, чародей направил птицу к ним. Сокол сделал вираж и камнем устремился прямо на принцессу. Вертура уже поднял щит и бессмысленно подал коня вперед, чтобы прикрыть хоть кого-нибудь, когда его оглушили ударившие прямо над ухом стремительные раскатистые выстрелы. Хильдегард с черным высокотехнологическим пистолетом в обеих руках и Мариса с револьвером, вскинув в небо стволы, били по приближающейся птице. Детектив завертел головой, он уже было хотел дернуть, подвести коня, прикрыть от удара гордо и неподвижно замершую в седле без всякой защиты герцогиню, когда в руках егерей захрустели луки. Зашипели, расчертили небо черные стрелы и пронзенный одной из них сокол закрутился и упал, не долетев до нее метров десяти.
  - Быстро уезжайте отсюда! - давя сапогом еще бьющего в агонии крыльями сокола, закричал военный комендант, подбегая к ним - мы выкурим его, он не может долго держаться в дыму. Ему надо дышать, он высовывается, мы его застрелим.
  - Мы остаемся - твердо ответила графу герцогиня.
  Держась за гриву лошади, подавшись вперед, она подняла голову к вершине башни, где на высоте сотни метров, в дыму, в очередной раз мелькнула темная бесформенная и многоголовая, нечеловеческая тень. Снова раздался тот самый леденящий душу, парализующий волю, крик. Военный комендант вскинул на плечо ружье, отошел на полсотни шагов, поставил сошки на скалу. Приготовившись стрелять, умело отщелкнул предохранитель.
  Принцесса замерла. Сидя в седле, задумчиво смотрела перед собой, словно любуясь разлившимся над ним магическим багрово-рыжим огнем небом. Граф Прицци сделал несколько выстрелов. Ослепительные бирюзовые вспышки одна за другой озарили черные склоны холма. Соединяя ствол орудия со стенами башни длинными сияющими лучами, неслышимыми человеческому уху инфразвуковые ударами заставляя вздрагивать, испуганно бить копытами лошадей, снаряды оставляли в бетонных стенах отчетливо видимые с земли огромные сквозные проломы, сразу же начинающие сочиться зловещим белым дымом. Но эффекта это не дало. Сняв, чтобы не мешал прозрачный, используемый в качестве нейропатического прицела диск, пробовал стрелять и Фарканто. Били и из карабина майора Вритте и других, имеющихся в распоряжении стволов, извели множество стабилизированных выстрелов, но так и не смогли поразить цель.
  - Да, как так! - недоуменно восклицал Фарканто, раскалывая выстрелом ближайший валун. Перекрикивая рев пламени и стук топоров, ему ответила рыжая Лиза.
  - Гравиметрическое искривление! С приближением к эпицентру коэффициент увеличивается по экспоненциальной кривой. Визуальный, утрированный расчет вам дает нейропатика в обход реальных координат, но математически вы всегда стреляете туда, где его уже нет. Стреляйте в любую другую точку, тогда будет вероятность, что он окажется именно в этом месте!
  - Энко исчез. И Диксен - подбежал к графу, сообщил какой-то адъютант - ...опять твари. На этот раз появляются совсем рядом, прямо из темноты!
  Следом явились несколько добровольцев, приволокли на веревках переломанное топорами, заколотое копьями черное и омерзительное, одновременно похожее сзади на лохматого, обросшего козла, а спереди на саранчу, тело. Сказали, что видели в лесу еще таких, и что лейтенанта Диксена нашли. Он прятался на дереве. Пока докладывали, с опушки вновь послышались ржание лошадей и предостерегающие крики.
  - Так! - заявил майор Вритте, наспех затолкав еще несколько патронов в сегментированный магазин к своему ружью, вскочил в седло, помчался на помощь. Не прошло и минуты, как из темноты леса раскатисто защелкали его сухие одиночные выстрелы.
  - Зачем вообще надо было его отпускать? - резко, с досадой воскликнул Борис Дорс, раз за разом раскручивая по граниту стеклянный волчок, что постоянно падал, почти сразу теряя центробежную силу присущую любой вращающейся юле, продемонстрировал опыт герцогине. Устало присел на камень рядом с ней. Кивнул на черный склон холма и пронзительное небо над ним - красное смещение. Такое при коэффициенте от пяти. При восьми, если он сможет, мы окажемся в гравиметрической аномалии, из которой будет уже не выйти. Там радиация, он уже делал так, обгорел, а мы стоим прямо под излучением. Здесь оставаться нельзя, Леди Булле, Вероника! Прикажите Августу, надо отходить!
  - Отходите маркиз - бросила на него быстрый пренебрежительный взгляд, холодно ответила принцесса Вероника. Поразмыслив несколько секунд и, словно сходу придумав, что надо делать, приказала, крикнула так, чтоб слышали все - Лиза! Мы взорвем башню. Борис, бегом, приказ Августу, отступать! Мы вас догоним - обернулась, бросила своей свите - вперед!
  И, упрямо склонив голову, вцепившись в гриву коня, ударила его башмаками, направляя его в сторону башни к огням, по склону вверх. Все кто был в ее свите без промедлений, без боевых кличей и рогов, в молчаливой грозной готовности, помчались за ней.
  Позади быстро забил барабан, загудел рог, затрубил отступление. Заржали лошади. Люди бросали колья и бревна, бежали от холма, вскакивали в седла, скакали прочь. Темные плащи развивались в кровавых лучах колдовского заката. Принцесса Вероника, ее свита, граф Прицци с несколькими егерями и маркиз Дорс, что проигнорировал приказ отходить, мчались по склону обратно к башне и окружающему ее кольцу огней. Вертура сжал в руке копье. Впереди ярким ослепительным пламенем разверстой адской бездны горела арка входа в башню, что еще днем плотно заложили дровами и подожгли. Когда до нее оставалось не больше трехсот метров, лошади заартачились, заржали, наотрез отказываясь подходить к первой цепочке костров, забрыкались, забили копытами. Рыжая Лиза спрыгнула с седла, с видимым усилием достала из седельной сумки тяжелый черный и блестящий цилиндрический прибор. Рядом с ней, держа наготове щиты, мечи и копья, встали мужчины.
  - Самозванка! - снова ударил знакомый нечеловеческий голос. Снова качнулось время.
  Тысячи бесформенных, не то извивающихся щупалец, не то голов, испещренных множеством мерцающих огней, синхронно дернулись на вершине башни. Десятки пронзительных, разноцветных и страшных глаз засверкали в дыму. Бесшумным лучом ударило ружье графа Прицци.
  - Десять часов! - вскинул руку, резко зарычал он, указывая куда-то в сторону. Заскрипели луки. Сразу несколько стрел вонзилось в выпрыгнувшее навстречу идущим к башне из внезапно сгустившейся вокруг астигматической темноты черное, с клешнями и жвалами, блеющее черное тело. Женщины вскрикнули. Одиноко и резко, как удар кнута, грянул револьвер Марисы.
  Еще одно чудовище выскочило рядом с конями из мерцающей пламенем костров мглы. Но ружье в руках графа Прицци снова сверкнуло на миг озарившей склон и лес вокруг ослепительной бирюзой и тварь, разорванная выстрелом на черные склизкие куски, отлетела обратно в темноту. Вертура, что со щитом и копьем бежал в атаку вместе со всеми, содрогнулся - впереди в безлюдной мгле, между костров и палисадов хищно рыскали многочисленные черные, лохматые и бесформенные тени. Страшно блеяли, лягаясь копытами, маневрировали, опасаясь кольев и огней.
  - Девять часов! - указывал пальцем, командовал военный комендант.
  Быстро и ловко стреляя из луков, рыцари и егеря одну за другой поражали тварей, что копошились, пытались прорваться через костры к отряду в темноте. Не давали приблизиться и к свите герцогини. Щелкал пистолет Хильдегард и еще какое-то высокотехнологическое оружие. Бард Дональд забил воинственную дробь, вдохновляя всех на битву.
  Рыжая Лиза поднималась вверх по склону впереди всех. Прикрывая ее, следом бежали мужчины. Рядом с одним из костров она остановилась, припала на колено над своим устройством. Вокруг нее сформировали плотную стену щитов, выставили перед собой копья и мечи.
  Совсем рядом с Вертурой один из людей графа Тинкалы взмахом топора разрубил голову чудовищу. Еще одну прыгнувшую на них тварь сокрушающим ударом своего длинного меча поразил Корн. Детектив, что стоял рядом с ним, собрав все душевные силы, чтобы не тряслись руки от возбуждения, со всей смелостью и яростью, сжав зубы, двинулся вперед, принял на щит тяжелый стремительный выпад черной клешни, прикрыл юного рыцаря. Копье в его руке ощущалось неподъемным, ему было страшно и волнительно, но он, сжав зубы, не отступил ни на шаг. Подавшись вперед, чтобы не ломать строй, как можно ниже спрятавшись под свой щит, отвел для удара локоть, в готовности встретить новое нападение.
  - Христос Воскрес! - громко крикнули из строя.
  - Воистину Воскрес! - отзывались грубыми охрипшими голосами, с силой сжимая оружие, нанося удары, закричали со всех сторон. Ледяное яростное единство стоящих плечом к плечу, готовых к бою и смерти мужчин, наполнило сердца неустрашимым и грозным, исполненным веры и твердости, стремлением. Рейн Тинкала и барон Визра, лейтенант Манко, капитан Кроксен, князь Мунзе, Борис Дорс и Вальтер Кирка, рыцари, добровольцы и бородатые разбойники - все с оружием в руках, все были рядом, даже художник Гармазон со своей прозрачной пластинкой и щитом, поддавшись общему героическому порыву, оказался за их спинами. Рыжая Лиза еще раз проверила настройки, подбежала, насколько позволял жар, к двери, обернулась к Фарканто, что, охраняя ее, хищно оглядывался по сторонам, сжимая в руке свой узкий, залитый черной кровью меч.
  - Аксель, я не доброшу! - выпучив от страха глаза, жалобно замотала головой, затрясла растрепанной челкой, стараясь перекричать рев пламени, скрежет ударов и грохот битвы. У нее дрожали руки, от страха и возбуждения ее колотило. Фарканто с готовностью кивнул, принял из ее рук не по размерам тяжелый, в полтора десятка килограмм прибор, подскочил совсем близко к пышущей нестерпимым жаром двери и, раскачав, зашвырнул его далеко в пламя, пронзительно закричал отступление. Все развернулись и побежали обратно к лошадям. Поднялся ветер, срывал пламя с костров, поднимал искры и дым. Скрипели луки, над головами страшным беспрерывным потоком шелестели летящие стрелы. Цокали о бетон башни, вонзались в тела чудовищ, шуршали в черной траве. Граф Прицци сидел в седле по правую руку от строя, указывал егерям, командовал прикрытием.
  - Полторы минуты! - продемонстрировала принцессе Веронике свои механические часы на запястье, звонко крикнула рыжая Лиза и они все, повскакивав в седла, развернув коней, прижавшись к гривам, обхватив руками могучие шеи скакунов, помчались прочь от башни, по склону вниз.
  Снова качнулось время. Стало еще темней, что-то необратимо изменилось. Вертура думал, что будет ударная волна, вспышка или взрыв, но, обернувшись, увидел, что башня просто исчезла. Вернее, исчез только ее нижний кусок, а остальная часть упала как подрубленное дерево и теперь катится с вершины холма, с хрустом и грохотом переламываясь от ударов о камни, со вспышками и снопами искр подминая под себя козлоподобную саранчу и костры. Беглецы проехали еще две или три сотни метров, когда принцесса Вероника придержала коня и они остановились. Было темно. Закатное зарево потухло. Наваждение ушло. Над головами стояла безоблачная и звездная ночная высь. Ниже по дороге горели факелы в руках ожидающих возвращения отряда верховых.
  - Ращщитацца по порядку номеров! - хрипло, на весь лес, гремел из темноты сержант.
  - Первый!
  - Второй!
  - Первый...
  - Ацтавить расчет! - зарычал сержант и сам засмеялся, забил плеткой по голенищу.
  Они ехали по сумрачной каменной дороге. Вокруг стояла непроглядная ночная мгла. Только Элла держала на вытянутой руке матовый газовый светильник на цепочке, который захватила с собой, на случай если придется ходить по лесу в темноте.
  - Он мертв - поводя рукой вокруг себя, констатировала рыжая Лиза - может при падении раздавило... но его больше нет.
  - С вами тут, Вероника, не соскучишься! - весело и взволнованно кивнул принцессе, утирая грязный от копоти и пота лоб рукавом своей нарядной атласной рубашки, юный барон Визра.
  - Это Гирта - устало и весело ответила ему принцесса Вероника.
  - Моя леди! - подъехал к ней маркиз Борис Дорс, приложил грязную от смолы и копоти руку к такой же грязной, рубахе на распахнутой, покрытой ссадинами и пылью груди. Он был все также растрепан и разгорячен. Восторженно глядя во все глаза на принцессу, как будто бы первый раз видя ее так близко, любуясь ей, он не произнес больше ни единого слова, устало улыбался, как будто всем сердцем желая заговорить, но боясь сказать что-нибудь первым. Минуту или две, он молча ехал рядом с ней, но заметив, с каким выжидающим и гордым недоумением она смотрит на него, растерялся и совершенно невпопад заявил.
  - Ну, это я, Борис Энтони Дорс. Вы меня не помните? Это мы с вами на террасе у сэра Марка ночью сидели, я вам про город еще рассказывал, ну тогда, когда вы только в Гирту приехали. Простите за неподобающий вид, мы тут лес валили...
  - Ах, я еще должна вас не помнить? - с вызовом воскликнула, хлопнула ножнами с мечом по бедру, засмеялась в голос принцесса Вероника - а что я вам еще должна, маркиз? И нет, я не разрешаю вам быть сегодня в таком виде! Что вы себе позволяете? Немедленно переоденьтесь!
  - Слушаюсь, моя леди! - Борис Дорс, бросил на нее стремительный пламенный взгляд, с досады с хрустом сжал зубы, забил ладонью по гриве своего рыжего коня, погнал вперед, чем вызвал у всех вокруг, даже у военного коменданта и мрачного князя Мунзе, радостные усталые улыбки. Заулыбалась и принцесса. От дыма костров и езды по тайге ее волосы и одежда тоже растрепались, стали серыми и пыльными, как и у всех остальных, но в темноте было незаметно.
  То там, то тут, со всех сторон загорались огни. Где-то рядом, в темноте, призывая отстающих поторопиться, грозно трубили рога. Принцесса Вероника, военный комендант и епископские добровольцы возвращались в лагерь с победой.
  Вернулись к шатрам в станицу уже за полночь. Устало расходились спать.
  - Лесная грязь и дорожная пыль! - горестно вздыхала Мариса, падая в бессилии на кровать, когда принцесса Вероника отпустила ее после того, как она помогла ей переодеться, причесться, умыться и застелила ее постель.
  Лежа на боку, Мариса достала из сумки свой револьвер, вытряхнула из барабана на одеяло стреляные гильзы и несколько целых патронов, слабо фосфоресцирующих светлой бирюзой в темноте. Вертура лег рядом, крепко обхватил ее. Она откинулась в его объятия, поджала колени, уперлась холодными босыми ступнями в его лодыжки. Подложив руку под голову, лежала, устало улыбалась, ласкала пальцами запястье детектива. Тканевая занавеска была откинута. Газовая лампа над столом приглушена, шатер полнился мягким, калильным белым светом. По толстому темно-бордовому одеялу, валялись разбросанные без всякого порядка поясная сумка, трубка, кисет, крем в жестяной коробочке, гребень для волос и конверт со спичками. Рука Марисы лежала на мече Вертуры, ножны с которым детектив тоже положил на кровать, как будто для натюрморта, среди ее вещей.
  Снаружи, на скамейке у стола рядом с шатром, как будто совсем не устав, тихо беседовали, пили, со смехом обсуждали сегодняшние происшествия Фарканто, барон Визра и рыжая Лиза. Где-то в другом конце шатра тревожно шептались, о чем-то неразборчиво спорили, какие-то девицы. Глухо бряцал броней, прохаживался по склону рядом с шатром, караульный. Ипсомобиль министра Динтры бесследно исчез, не оставив и следа. Где-то далеко внизу кто-то попытался фальшиво заиграть на волынке, но ему хорошо поставленным командным голосом на весь лагерь гаркнули 'Заткнись. Спят все уже!' и музыкант умолк. Все разошлись по своим шатрам. Стало необычайно спокойно и тихо. Только у дальних столов сидели, в окружении свечей и лампад вели свои разговоры те, кто не устал и не участвовал в преследовании. Тихо на напористо, дул ветер. Со скрипом раскачивал деревья над головой, шелестел в звездной ночной вышине.
  
  ***
  
  Глава 24. Племянник епископа. (Понедельник, вторник)
  
  ***
  
  Вертура настолько умаялся за день, намучался, таская по лесу копье и щит, что спал беспробудным сном всю ночь. Он даже не проснулся, когда принцесса Вероника пришла к ним, сказала что очень холодно, снова легла рядом с Марисой. Они снова о чем-то тихо говорили полночи в темноте, но детектива это не побеспокоило. Он помнил только мрак и ветер. А, когда пробудился, то внезапно осознал, что ночной холод сменился жарой и он весь мокрый от испарины, как и вся его одежда и постель. Припекающее полуденное солнце нагрело шатер, и даже несмотря на открытые занавески и поднятый полог, внутри было душно, как будто сейчас стоял не конец августа, а жаркая середина лета. Где-то под потолком вилась оса, назойливо жужжала, пытаясь найти выход. Поводя ступнями босых ног, Мариса лежала поверх плащей и пледов рядом с детективом, держа на вытянутых руках над собой, читала глянцевый журнал. С улицы доносился веселый говор голосов и заливистый девичий смех. Обсуждали, что позавчера вечером кто-то анонимно прислал сыну магистра Роффе в подарок бутылку с дорогим столичным вином, выпив которую на вечерней прогулке по лесу, он слег, никуда вчера со всеми не ездил, до сих пор болен и пытается выяснить, кто так некрасиво обошелся с ним.
  - Леди Вольфина всех собрала, ходили узнать, как он там - ломаясь, весело сообщил какой-то малознакомый юнец - а у него вестовой с ночным горшком из шатра выходит. Она такая 'фу,фу,фу!', развернулись, обратно пошли.
  - Тяжело быть сыном мэра - рассудительно согласился, закивал князь Мунзе - большая ответственность.
  - А кому там мастер Тинвег вчера ногу прострелил?
  - Да Вилкету с Печатников - меланхолично ответил князь, что был в курсе всех новостей - а слышали утром, скандал был? Поймали тут одного с чужой сумкой. Говорят, не в первый раз уже. Сэр Марк ему руку на колоде отсек и сказал его в Керне утопить.
  - И слышали и видели - согласился, кивнул Виктор, муж Хильдегард - когда этого привели, мы как раз с ними чай пили.
  К шатру поднялись Фарканто и рыжая Лиза.
  - ...Я из технической серии, сертифицированный инженер, а ты гуманитарий! - высказала она своему кавалеру неоспоримый аргумент.
  - А у меня для связей с общественностью есть топор! - весело отвечал рыцарь.
  Ветер по-прежнему шелестел ветвями деревьев. Мелко тряслись листы осины, что стояла недалеко от шатра. Вертура повернулся на бок, убрал с себя все одеяла, которыми укрывался ночью, обхватил руками Марису, уткнулся лицом ей в плечо, прижал ее к себе. Никто не будил, не звал. Все устали после вчерашнего дня и отдыхали по утренней жаре. Только тихо скрипело перо: за столом, отодвинув к краю чашки из-под кофе, разложив свои книги и тетради, работал столичный юрист. Принцесса Вероника сидела к нему спиной, откинувшись на спинку низкого складного кресла, положив босые ноги на соседний стул, рассеянно глядела наружу через откинутый полог, задумчиво курила. Аудитор закончил работу, продемонстрировал, предоставил ей выписку, она пробежала ее глазами, ткнула чубуком трубки.
  - Ага, еще вот этого и этого.
  Юрист кивнул, занес что-то в свой блокнот и снова углубился в чтение.
  Зашел граф Прицци. Без мантии, в мокрой лиловой рубахе, держа под мышкой куполообразный шлем с кожаной защитой шеи, а на плече обнаженный, затупленный для тренировочного боя меч. Поклонился, спросил, не желает ли леди-герцогиня посмотреть на состязания и военные игры. Та радушно улыбнулась, сказала, что очень признательна его любезности, но все же нет. Граф поклонился ей, сказал, что оповестит ее, когда начнутся поединки.
  Из событий этого утра, Вертуре запомнилось еще одно. Большой шумной толпой к шатру герцогини пришли дети. Принесли ей нанизанных на веревку жирных куропаток, рябчиков и голубей, которых набили в лесу сегодня утром специально для ее обеда. Принцесса Вероника вышла к ним, благосклонно приняла подарки, обняла и поцеловала в лоб каждого из них. Выбрала двух самых крепких мальчиков и двух самых красивых девочек. Мальчишек поручила лейтенанту Кирке, что сказал им принести дров, девочек направила к Хильдегард прислуживать за трапезой, помогать в шатре.
  Детектив накинул на плечи плащ и вышел на улицу. Тяжелыми, бодрящими порывами задувал теплый сильный ветер, с шумом раскачивал листву. Пахло дымом костра, разогретыми камнями и смолой. Далеко внизу, в просветах между деревьями, радостно блестела синяя и чистая речная гладь. Назойливо стрекотали кузнечики. Неподалеку своим отдельным кружком сидели, жмурились на яркое солнце, огромные сторожевые кошки. Одна, с забинтованным плечом, лежала под внешним пологом шатра, на чьем-то свернутом, наверное, специально подложенном ей, плаще. Наверху на камне, на краю скалы, под соснами сидели Майя Гранне и юный барон Визра. Держа в руках блокноты, рисовали в них.
  
  ***
  
  К полудню в лагерь начали возвращаться охотники, что уехали с рассветом, добыть самим в лесу оставшейся после вчерашнего происшествия у башни черной козлоподобной саранчи. Таща на длинных веревках за храпящими, недовольными таким соседством лошадьми, волокли свои омерзительные трофеи. Пока эти тела лежали на виду, кто-то подметил, что они постепенно меняются, как будто истаивают, прямо вместе с шерстью и костями обращаясь густой зеленовато-желтой зловонной как гной или лежалый мусор, жижей. От этого смрада за много десятков метров вокруг выли собаки, храпели лошади, таращили глаза, брезгливо трясли лапами кошки. Некоторые охотники жаловались, что после того, как из этих омерзительных туш пытались извлечь стрелы, на руках появились ожоги. Граф Прицци вышел к поляне, где их сложили напоказ, на солнце, прямо на траве, издали приглядевшись к этой омерзительной выставке, приказал увезти экспонаты прочь и закопать, а к башне срочно выслать фельдъегеря, чтобы оповестил тех, кто еще охотился в лесу, чтобы не тащили в лагерь эту опасную добычу. Все, кто обжегся, касаясь этих уродливых чудовищ, были направлены в медицинский шатер. Князь Мунзе и доктор Фонт проверили их дозиметром, тщательно осмотрели раны через специальные очки, провели инструктаж, поручили ординатору и помогающим ему интернами тщательно промыть ожоги и перевязать их.
  - Пока они были живы, если их можно назвать живыми в принципе - сдвинув очки на кончик носа, отчитывался князь Мунзе - структуру их тел поддерживали замкнутые калибровочные поля, подобные тем, какие стабилизируют организмы людей и животных, позволяя им функционировать правильно даже в областях с высоким коэффициентом искажения пространства-времени. Но с их 'смертью', такие флюиды теряют свою интенсивность, слабые взаимодействия в субатомарных структурах нарушаются и тяжелые изотопы, в больших количествах образующиеся в них в следствии неточности процессов принудительной квантовой сборки, подвергаются альфа и бета распаду. Разлагаясь, они становятся радиоактивными.
  Граф Прицци молча выслушал рапорт, кивнул и покинул лазарет.
  
  ***
  
  Когда детектив с Марисой гуляли по скалам и отошли достаточно далеко вниз по течению реки, чтобы никто посторонний не смог услышать их, Мариса внезапно схватила Вертуру за руку, развернула его к себе, заглянула в лицо и заявила.
  - Возьми ее! - с горящими ненавистью и безумием глазами потребовала она, вцепилась в его одежду - сделай так, чтобы зачать ей сына, и он будет править Гиртой! Все будут шептаться за ее спиной, а она будет жить с этим до самой смерти. Я ненавижу ее, я помогу тебе!
  - Да, это серьезно... - постелил плащ на мох и хвою, сел на камень и уставился на бегущую воду внизу под отвесным каменным обрывом, задумчиво ответил детектив. Солнце стояло высоко, но длинные тени уже ползли по реке. Резко контрастировали с ветреным, пронзительно-синим небом.
  - Что серьезно?! - было возмутилась его спокойному тону, громко воскликнула Мариса, но тут же сникла. Села рядом с ним, положила голову ему на плечо, сложила руки на коленях. Замерла с выражением почти как у принцессы Вероники: одновременно мрачным, торжественным и злым.
  Журчание воды, тихий скрип деревьев и шум ветра над головой навевали спокойные умиротворяющие мысли о теплой осени и уходящем лете. Вертура достал трубку и хотел закурить, но, сколько он не чиркал, спичка так и не загорелась.
  - Не могу с ней, после ее разговоров я чувствую себя, как будто весь день таскала ведра с водой. Она пьет из меня жизнь... - скорбно нажаловалась Мариса.
  - Это еще что - согласился, ответил Вертура - меня позавчера она опустошила одним мысленным прикосновением. Но, похоже, это не энергетический вампиризм. Как будто начинаешь чувствовать то, что чувствует она, и это просто невыносимо. Помнишь, она рассказывала, что ее призвали сюда как маленькую и наивную принцессу, а заставили работать королевой бандитов, воров и палачей. Ей очень тяжело. Она обязана показывать себя властной, несгибаемой и сильной, а на деле она нерешительная, одинокая и робкая, боится всех. Ей было нужно, чтобы ты позаботилась о ней как старшая сестра, обняла, поговорила с ней как с подругой, не ища от этого никакой выгоды. Чтобы я коснулся ее. Это неправильно, не по-христиански, но иначе она просто не выдержит. Может быть она тяжело больна, и ее выбрали только потому, что лишь такая как она сможет сделать все как нужно. Никто другой, нормальный и адекватный, просто не справится с таким. Ей тяжело, все кто вокруг нее, это люди сэра Августа, она их ненавидит. А нас с тобой ей разрешили позвать, в качестве безобидной прихоти...
  - Она тебе нравится?
  - Завораживает. Как вспышки грозы.
  - Малолетка. Возомнила себя драконом.
  - Она маленький дракон, а ты большой, ее старшая сестра - он ласково взял ее ладони в свои руки. Мариса улыбнулась и прижалась виском к его щеке. Так они сидели некоторое время, слушали шелест листьев, смотрели, на бегущие по серо-зеленой воде тени. Разглядывали кривые рыжие сосны, что торчали из вершины стоящей на противоположном берегу Керны гранитной горы.
  - Исполним то, что от нас зависит, то чего хочет от нас Бог - кладя руку поверх ее ладоней, тихо сказал Марисе детектив - мы всего лишь листья на штормовом ветру.
  Она вздрогнула, словно слова, еще недавно беззвучно произнесенные ей самой и теперь повторенные им, поразили ее в самое сердце. Она положила руку поверх его ладони. Молча кивнула в знак согласия с ним.
  
  ***
  
  Возвращаясь обратно по берегу реки, среди других прогуливающихся по лесу вокруг лагеря, Вертура и Мариса видели у спуска к воде барона Марка Тинвега и еще одного малознакомого детективу кавалера с женами и детьми. Усадив перед собой в седло сынишку, майор показывал ему, как перезаряжать короткоствольный многозарядный карабин.
  - Не стреляй зверей без надобности. Господь Бог не любит этого - помогая взвести тугую пружину затвора, глядя своими страшными кровожадными глазами, при этом как можно более мягко, но настойчиво, объяснял он - стреляй людей. Но только если они того заслужили.
  Кони осторожно переступали копытами по камням, склоняли головы к холодной воде. Жена майора, что по-мужски сидела в седле, аккуратно придерживала перед собой руками дочку четырех лет, чуть улыбалась, задумчиво смотрела на реку и мужчин. Ветер трепал ее длинные и необычайно густые темные волосы и широкие рукава легкой шелковой, темно синей, украшенной розовыми камелиями, накидки. Остроухая, длинноносая, аккуратно расчесанная собачка размахивала хвостом, весело гоняла бабочек, скакала между конскими копытами. Юноша, в закатанных по колено штанах и повязанной на плечи мантии, наверное оруженосец, или сын малознакомого Вертуре баронского вассала, аккуратно ходил по мелководью неподалеку с копьем в руке. Приметив рыбу, ткнул в воду, но промахнулся, пошел дальше, стараясь держаться по солнцу так, чтобы не спугнуть добычу своей тенью.
  - У сэра Марка была жена, мать Регины. Упала с лошади, разбила голову, но говорят, это он убил ее. Достала его вконец, наверное, не сумела, не сладила с ним - когда они отошли на некоторое расстояние и за шумом качающейся на ветру листвы их не могли услышать, кивнула в сторону барона и его семьи, поделилась мыслями с Вертурой Мариса - а эту, Астру, еще малолеткой подсунули ему Прицци. Она была безродной девкой, которую отобрали у отца с матерью за долги, а теперь ближайшая наперсница и первая ученица леди Марии - прибавила с какой-то задумчивой тоской - никто ей слова поперек сказать не смеет, сэр Тинвег ее бережет. Сколько людей он убил, пальцем ее ни разу не тронул. Она прилежная, тихая, верная, ласковая с ним, раны любые заживлять, править спину, детей лечить лучше многих докторов умеет. И я могла бы также. Была бы женой какого-нибудь названного племянника или крестника сэра Августа. Училась бы у леди Марии, раны бы мужу зашивала, микстуры варила, цветами и листьями флаги, занавески и одежду расписывала, кошек породистых и ящериц цветных разводила, как все их женщины умеют. Все девки бы моего мнения спрашивали, за умным советом ко мне ходили, подарки несли... Ага, если бы дурой не была по малолетству, слушала, что старшие говорят. А леди Хельга так и не научила, все книжки мне давала, спрашивала, заставляла зубрить, читать вслух, буквы рисовать красиво... Зачем мне все эти книжки тогда были? Что ума прибавилось? Если бы. Лучше бы она замуж меня нормально выдала, да хотя бы за того же сэра Марка. Лупила бы по юности, как люди живут по-христиански, так, чтобы не было в жизни всякой дряни, научила. Были бы у меня дети, я бы на них живого места не оставила, только чтобы справедливыми и сильными выросли, по заповедям жили. А не получилось бы, стали бы тварями и безбожниками, сама бы таких и прирезала. Но леди Хельга же не знает об этом ничего, живет совсем другим, как Борис твой, как Ева, как леди Вероника, долг, книги, служение... Люди оторванные от реальной жизни. Вот я у нее и выросла идиоткой, которой только пить и веселиться, замуж за пьянь и бестолочь с красивыми глазками выскочила...
  Остановившись на большом, поросшем редкой травой и мхом, плоском камне, подошла к одиноко растущей на краю крутого обрыва сосне. Положив на нее ладонь, задумчиво уставилась на противоположный берег реки, на высокие серые скалы и светло-зеленые, выгоревшие на жарком летнем солнце, деревья.
  - А когда все спохватились, было уже поздно - обняла сосну, прильнула к ней, печально заключила - никому я такая стала не нужна.
  - Теперь ты нужна мне - подошел, упрямо склонил голову, коснулся ее руки детектив.
  Мариса замерла, быстро проморгала, тяжело выдохнула через нос.
  - Все из-за тебя! Как теперь это отстирывать? - внезапно спохватившись, резко отошла от дерева, отдернула плечо, начала отирать смолу со своего черного рукава, начала ругаться, с вызовом предъявила - ты что, не видишь, мы в лесу, и деревья пачкаются? Зубы мне тут еще заговаривает, стоит!
  
  ***
  
  Днем по реке прибыла гребная ладья с мачтой. Пришла из Гирты, чтобы привезти припасы и завтра забрать в город герцогиню и ее свиту. Явился помощник магистра Роффе, с поклоном извинился, сообщил, что в виду важных дел и обязанностей, возложенных на него сэром Вильмонтом, к огромному сожалению, мэр не сможет навестить охоту и отдать дань уважения ее высочеству, леди-герцогине, лично.
  - Действительно, к большому сожалению - выслушав его, как будто с пониманием кивнула принцесса Вероника, но в ее глазах читались совсем другие мысли.
  Проходил день. Девицы принесли венки и гирлянды из листьев, украсили ими шатер. Майя Гранне набрала желтых поздних цветов, сплела из них венок для юного барона Визры. Тот с улыбкой принял его, вскочил на коня, надолго уехал далеко в лес. Нашел клен, собрал с него самые красивые листья, тоже сплел венок, с поклоном вручил его ей. Набрала цветов, голубых и красных, и Мариса, сплела из них, прибавив ароматных сосновых веток кольцо, прикрепила его к центральному столбу в шатре. Приходили оруженосцы, принесли к столу принцессы стреляных зайцев, речных окуней и набранные в лесу женщинами дикую землянику и крепкие, с нарядными рыжими шляпками и белыми ножками грибы.
  Когда Вертуре наконец разрешили отойти от шатра, он тут же направился в лагерь Бориса Дорса, где и нашел своего знакомого за изготовлением самодельных лука и стрел.
  - А Марк, Христос Воскрес! - откладывая острый кованый нож, приветствовал его, радушно и одновременно как-то грубо и недоверчиво прищурился племянник епископа. Его мрачное лицо переменилось. По-юношески искренняя и радостная улыбка скользнула по губам, прогнала его обычное хмурое напряжение. Борис Дорс резко поднялся на ноги, навис над Вертурой, они сцепились локтями и крепко обнялись - а я как раз собирался на прогулку. Пойдете со мной, постреляем, посплетничаем о нашей светлейшей леди-герцогине! Вижу вы и Анна с ней уже совсем друзья. Расскажите, как там у них.
  - Моей заслуги в этом нет... - печально потупил глаза, ответил Вертура. Ему стало неприятно и неловко перед другом за все то, что случилось. Он чувствовал вину и испытывал жгучее желание помочь ему, хоть как-то исправить сложившееся положение. Но тот, похоже, не заметил его тревог, накинул через плечо свой плащ, внимательно пригляделся к детективу так, как будто знал что-то очень важное, забрал со стола свои стрелы и лук, настойчиво повлек его в сторону леса. Вертуре стало страшно: ему вдруг подумалось, что сейчас маркиз отведет его в сторону и заколет, как только они отойдут достаточно далеко, чтобы никто не видел их, но этого не случилось. Перекидываясь короткими и скупыми, как это всегда бывает между длительное время не видевшими друг с другом людьми, репликами, они вышли из лагеря, зашагали по узкой тропинке по высокому глинистому склону в сторону бетонной полосы.
  Вокруг стоял пронизанный солнечным светом бор. Было жарко. В длинной, пожелтевший траве стрекотали кузнечики, гудели шмели. Пахло смолой, деревом и раскаленным сухим гранитом. Вдали от лагеря, рядом с бетонной дорогой, на каменистом склоне маркиз нашел примеченные им еще с прошлого утра кусты диких синих люпинов и, достав из ножен свой меч, нарубил с них огромный, ароматный, отдающий горькой сырой травой, букет. Критически оглядев его, Вертура посоветовал добавить еще каких-нибудь цветов, что в обилии росли по склонам бетонной полосы.
  - Нет, пусть будут только люпины! - нахмурился, резко ответил Борис Дорс, снова стал печален и хмур, бросил внимательный взгляд на детектива - а знаете, Марк. Может ну ее к чертям, раз она такая озверевшая бешеная стерва? - и прибавил с жгучей, неподдельной, обидой - пусть ее Август по лужам катает на своем драндулете! В клаксон ей под окном дудит в пять утра. Бант закажет ей в Столице от Козловского с розовой бижутерией и пластмассовые черные очки.
  Решительно протянул цветы Вертуре.
  - А лучше отдайте Анне, скажите, что сами набрали, принесли ей. Не выбрасывать же. Ничего же вроде, симпатичные, лесные. Все дарят женщинам розы. Ненавижу розы. Нет, не из-за Эртвига. Просто терпеть их не могу. Омерзительные, тепличные, жеманные цветы. Ну же, не стойте, берите, иначе я их выброшу, вернетесь к Анне ни с чем.
  Детектив покачал головой, не пожелал принять букет, а Борис Дорс был уже готов бросить его на землю и растоптать, но Вертура удержал его руку.
  - Если вы отдадите их мне - твердо заявил он - я отнесу их леди Веронике и скажу, что это от вас. А если выбросите, я наберу новых. Как она будет на вас смотреть.
  Маркиз внимательно и дико глянул на него так, словно желая ударить, секунду стоял в задумчивости, но внезапно улыбнулся и заявил.
  - Да, это глупо. Мы сдаемся даже не попробовав... - рассудил он, но тут же снова стал тревожным и мрачным, его пылающие досадой и отчаянием глаза, уставились на детектива - Боже, Марк, я старею, я боюсь эту женщину. Нет, не ее саму, ее отказа, ее пренебрежения, ее насмешки. Это просто отвратительная и низкая слабость, это ад. Я всего лишь жалкий неудачник, которому просто повезло, что не проломили голову тогда, во время Смуты, не закололи на воине, а она светлейшая леди-герцогиня... Что я могу сказать ей после вчерашнего? Она такая, что к ней не подойти, и даже если я и подойду, то опять буду нести омерзительную чушь, снова наделаю ерунды, а сама она даже не посмотрит в мою сторону. Это просто невыносимо.
  - Она красивая, молодая женщина, со сложным характером конечно - желая поддержать его, рассудил, ответил детектив - но она обязана быть герцогиней, которая правит железной рукой и вести себя соответственно.
  - Я знаю - кивнул, развел руками маркиз - но...
  - Просто принесите ей эти цветы. Быть может она и посмеется для протокола, но ей будет приятно. Уверен. В крайнем случае, она прикажет вас казнить.
  Маркиз улыбнулся, похоже, сказанное Вертурой его развеселило.
  - Ладно, черт с ней, пойдемте - немного смягчившись, сказал он и, поудобнее перехватив свой огромный, больше похожий на сноп сена, чем на подарок герцогине букет, зашагал к опушке леса.
  От бетонной полосы до лагеря было далеко и, идя по лесу так, чтобы не попадаться на глаза постоянно курсирующим между обозами и станицей пешими и верховыми, свернув не на ту тропу, детектив и маркиз заплутали, окончательно потерявшись на каменных склонах, вышли к реке. Оглядываясь с высокой, поднимающейся над лесом плоской, поросшей мхом и ароматным вереском каменной возвышенности, далеко ли до станицы, приметили белую фигуру, сидящую на камне, под соснами на краю скалы.
  - А где Кристоф? - припадая на колено, прикладывая руку ко лбу, злорадно прищурился, оскалился, скривил лицо маркиз, у которого глаза, по всей видимости, были лучше чем у детектива - похоже, она потерялась. Пойдемте, Марк, вернем полоумную женщину ее мужичку, раз он такой дурень, что не следит за ней.
  И они начали спускаться к реке, где на скальном обрыве, в мягкой тени сосен, обнаружили графиню Эмилию Прицци, что сложив на коленях тонкие белые руки, неподвижно сидела на камне в нескольких метрах от края скалы. Где-то внизу тихо и настойчиво журчала вода. Неподалеку пасся серый конь. Тыкался мордой, бряцал сбруей, гулко стучал копытами, осторожно переступая между поросших мхом и черникой камней. Услышав незнакомые шаги, графиня вздрогнула и обернулась. Узнав Бориса Дорса, опустила плечи. Ее большие, выпуклые, светло-карие, обрамленные необычайно длинными и тонкими ресницами глаза наполнились по-детски нескрываемой, готовой вот-вот обратиться слезами тоской. Уголки губ безвольно опустились, замерли в немой обреченной мольбе.
  Вертура смутился. Что-то по-особенному, как будто одновременно по-детски искреннее, наивное и беззащитное сквозило во всем ее отрешенном, потусторонне-тонком облике, как будто она была призраком или ожившей мертвой, которую старательно и заботливо нарядили в одежду для живых. Поверх длинного белого платья на плечах графини была надета плотная, украшенная ромбовидным рисунком, как будто связанная заботливой матерью для любимой дочери жилетка. Длинные и легкие светло-русые волосы графини колыхались на ветру. На конце тонкой, заплетенной у правого виска косы был завязан большой и нарядный темно-зеленый бант, а сшитые из свежей мягкой кожи лесные ботиночки навевали мысли о бородатом дизайнере, шьющим такие только на заказ в модном столичном ателье.
  Борис Дорс отдал букет детективу, положил руку на эфес меча, неспешно подошел к ней. Видя его жест, графиня испуганно отстранилась, но тот замер, не доходя до нее нескольких шагов, и медленно, так чтобы не напугать ее еще больше, поклонился ей. Выдержав небольшую паузу, представил детектива.
  - Это гранд Марк Вертура, лейтенант вашего отца, мой друг и наперсник леди Вероники.
  Графиня промолчала, замерла, а Борис Дорс продолжил.
  - Вы заблудились, мы проводим вас в лагерь. Это недалеко.
  - Нет... - ответила она, печально склонив голову и задрожав, словно кошмар какого-то давно пережитого ужаса снова проснулся в ее сердце - просто сделайте то, чего не сделали раньше. То, ради чего вы пришли.
  Ее испуганный взгляд упал на меч маркиза в ножнах на его перевязи.
  - Я видела, вы шли за мной - продолжила она. Ее голос был печальным, скорбным и тихим, едва пробивался через легкий шум листвы - вы ждали, специально пришли убить меня. Как убили Андреса и Хольгера, как вчера убили Панзонга, и теперь пришли за мной, когда никого нет рядом и никто не сможет меня защитить... Да, мы проиграли эту войну, я оказалась не на той стороне... Сколько лет прошло, а я все ждала, я думала, что все изменится, что правосудие настигнет вас. Вас убьют, разорвут в клочья, ваш дом сгорит, ваши дети будут корчиться в мучениях... Но умирают только самые благородные, смелые и честные, а вы, как последний предатель и трус, живете и радуетесь... Вы гнались за мной, но я не бежала. Давайте же, сделайте то зачем вы пришли и будьте вы прокляты, маркиз.
  Над рекой поднялся ветер. Тяжелый порыв ударил по верхушкам сосен, звонким шелестом заглушил шум воды, и бряцание упряжи как ни в чем не бывало жующей траву лошади невдалеке. Борис Дорс подошел к графине, присел перед ней на корточки, все также держась за меч, но скорее для того, чтобы не мешал, чем от опасности. Внимательно пригляделся к ней. Эмилия Прицци гордо и резко отстранилась, но не побежала, не ударила, не подняла руки, чтобы хоть как-то оттолкнуть его или защититься.
  - Эмилия - веско и как можно более мягко, обратился Борис Дорс - мы с Марком гуляли по лесу и увидели вас. Мне показалось, что вы заблудились. Пойдемте, мы отведем вас к Кристофу. Женщине не стоит ходить одной в глуши.
  - Это вы-то пришли помочь мне? - только и спросила она, презрительно прищурившись, внимательно глядя на маркиза. Ее глаза вспыхнули. Обычная тихая отрешенность сменилась агрессивной, нескрываемой издевкой. Взгляд стал насмешливым, оскорбительным и злым. Гордо расправив плечи, графиня презрительно скривила рот, так что ямка на ее щеке снова отлилась темной глубокой полосой, придав ее чертам сходство с грубо вырезанным из дерева нечестивым языческим идолищем.
  - Это после всего того, что вы сделали? - возвысив голос, широко распахнув рот, с мрачным страшным смехом громко заявила она в лицо маркизу - я знаю обо всем! Это вы сожгли Загатту! Это вы придумали бросить его на костер в несгораемом плаще, только вы способны придумать такое мучение! Жалкий, низкий лгун! Это вы выследили Панзонга и предали его на смерть. Вы сожгли Хольгера, Кари, и Дихта... - на ее губах выступила пена, лицо задергалось в судороге, руки затряслись - я знаю все... Не врите мне, что вас там не было! И что это не вы зарубили топором Феликса, а потом пришли и бросили его руки и голову мне в постель! Я знаю, я помню всех, кого вы убили. И сына сэра Дугласа и мастера Риббеля... Я любила их, они были мне семьей, а вы предательством и низостью сгубили их! Вы палач и убийца, вы следили за мной и пришли ко мне сейчас, когда я осталась одна, и нет никого, кто мог бы меня защитить, отрубить вашу голову, выпотрошить ваши кишки, вырвать глаза, отплатить вам за все ваши низкие злодейства. Я знаю, вы всегда так делаете, подло бьете в спину, чтобы потом оклеветать невиновных, сказать, что это не вы...
  - Грегор Тальпасто утонул, когда шел на приступ форта Доминика по льду реки - спокойно и холодно, уже без всякого снисхождения ответил ей Борис Дорс, выжидающе глядя ей в глаза - а Риббель устроил пьяную истерику и выпрыгнул в окно. И вы там тоже были и сами все видели.
  - Нет! - заявила Эмилия Прицци и закрыла лицо руками. Сквозь ее пальцы потекли слезы - вы все врете! Вы лжец! Вы пакостите, подставляете, а потом рассказываете гадости и сплетни обо всех и обо мне, чтобы все думали что все так и было... Это все ложь, это вы сами виноваты во всем, в чем обвиняете других! Вы дерьмо, а не христианин! Почему никто не верит мне? Все из-за вас! Из-за вашей лицемерной лжи никто больше не слушает меня. Все верят вам и таким же мразям и лжецам как вы. Даже вы сами верите в эту придуманную вами мерзость... Никто не видит, не знает, все ослеплены... А я все знаю, я все видела, как это было на самом деле, как вы убили их всех одного за другим! Я пришла сюда, потому что знала, что вы следите, вы придете и за мной, чтобы подло убить и меня, как убили остальных...
  Агрессия и обвинение в ее голосе сменились страхом и отчаянием, ее руки затряслись. Борис Дорс снял перчатку, коснулся своей потемневшей от работы, жилистой, со вздутыми венами на тыльной стороне, ладонью, запястья графини, аккуратно сжал пальцы на ее белой необычайно тонкой руке.
  - Эмилия - сказал он ей как можно более спокойно, заботливо и убедительно - пойдемте с нами, мы не причиним вам вреда. Вы заблудились, испугались, мы отведем вас к отцу в станицу...
  - Никто не верит... - покачала головой она - вы лицемер и убийца, такой же предатель и палач, как и ваш отец... Я все знаю, все видела...
  Но маркиз Дорс не дал ей договорить, начать все с изнова. Рассердившись, резко схватил ее за руку, оторвал ее ладони от лица и обратился к ней уже сурово, без всякого снисхождения.
  - Вы плачете да? Боитесь меня? Боитесь гнева Божия? Я у вас палач? - выждав паузу и убедившись, что у нее нет ни смелости, ни слов, чтобы ответить на его агрессию, тряхнул ее еще раз за руку маркиз - значит мой отец предатель и военный преступник, и я такой же? А что сделали вы? Скольких людей вы и ваши клевреты убили и смеялись, глядя на их мучения? Бог наказал вас, сделал жалкой трясущейся тварью, лишил вас разума и воли, которые вы с такой гордостью выставляли напоказ, считая себя выше, лучше и свободнее других. Вам напомнить, как вы и ваши дружки на всех углах хвастались своими выходками, а потом со смехом говорили, что никто ничего вам за это не сделает? Вам напомнить ваши оккультные опыты? Как вы хватали на улицах людей, чтобы выпотрошить, приготовить и съесть их? Вы сами задушили свою дочь, убили слуг, зарубили топором и расчленили мужа, а потом принесли его отрубленные, окровавленные руки и голову себе в постель. Что забыли? Вы лежали на кровати, в крови, с пеной у рта, вся в нечистотах и мерзости. Да я видел вас тогда, потому что ко мне прибежал ваш Кристоф, просил сделать что-нибудь. А ваш отец после этого плакал у алтаря в храме на коленях, не смея поднять лица, просил прощения у Бога и у людей. Что, не помните ничего этого?
  Выговорившись, взмахнув рукой, он нахмурился еще больше и уставился на графиню, ожидая, что она ему ответит. Эмилия Прицци молча слушала, глядя на него неподвижными, немигающими глазами, не смея возразить.
  - Я не воюю с женщинами, но вы мне настолько омерзительны, что да, я желал и до сих пор желаю вашей смерти. Но Бог рассудил иначе - едва сдерживаясь от злости, сквозь зубы продолжил маркиз - только поэтому вы до сих пор живы. Я не знаю почему, но это Его воля, так произошло, и не мне судить. Да, я хотел заколоть вас тогда, когда меня позвали посмотреть на учиненный вами разгром. Я был счастлив видеть вас вконец одуревшей от наркотиков, съехавшей с ума, в пене и грязи на том богомерзком ложе. Наблюдать как все то зло, что вы совершили, вернулось к вам, вашими же руками разрушив всю вашу семью и все ваши богомезкие жизни. Я хотел покончить и с вами и Кристофом, который рыдал и не смел даже протянуть к вам руки, чтобы утереть ту дрянь, в которой бы со смехом барахтались на своей кровавой постели, но мастер Дезмонд, человек, кому открыто прозревать волю Божию, остановил мою руку, сказал оставить вас обоих в живых. И глядя на вас все эти годы, мне становилось все ясней, что казни я вас всех тогда, отплати мечом за все, что вы причинили нашей семье, не было бы ни позорного напоминания вашему отцу о злодеяниях совершенных вами, вашими братьями и им самим, ни назидательного примера всем его дружкам и клевретам. Идите, раз так хотите умереть, сделайте всего один шаг, прыгните в реку со скалы! Но вы же не сможете, как не смогли раньше, хотя я все ждал, когда это случится, чтобы ваша душа вместе с остальными из вашей дрянной компании ваших таких любимых и близких любовников и друзей, гнила с червями в вечной бездне. Ну же, давайте, вот ваша смерть, которой вы так ищите! - он резко взмахнул рукой в сторону обрыва и, видя что она не сдвинулась с места, брезгливо прибавил - нет же, вы никогда не пойдете, никогда не сделаете этого шага, потому, что до сих пор вы все жалеете себя за все то зло, которое причинили сами же себе, сами себя лишили всего, сами себя наказали так, как не смог бы ни я, ни кто еще, и при этом до сих пор вините во всех своих бедах других. И сколько бы я не презирал вас, повторюсь, я не воюю с женщинами, а тем более, спустя столько лет, не стану марать руки о такую жалкую, не заслуживающую никакого снисхождения бессильную калеку и мразь, как вы. Живите и страдайте. Вы этого заслужили.
  Эмилия Прицци надменно и страшно улыбнулась в знак презрения к сказанному им, хотела, наверное, возразить ему, быть может даже плюнуть, но Борис Дорс не стал слушать ее. Отошел, схватил под уздцы ее коня, рывком оторвал от куста черники и подвел к ней.
  - Садитесь, мы отвезем вас к Кристофу - отрывисто и низко бросил он - он защищал вас тогда, потому что несмотря ни на что, искренне любит вас, хотя вы этого нисколько не заслуживаете. А вы за эти пятнадцать лет даже не соизволили стать его женой и проявить к нему хоть каплю благодарности и уважения за все то, что он для вас сделал.
  С небывалой резкой энергией Эмилия Прицци поднялась на ноги и, гордо отстранившись от маркиза, расправив худые плечи, выразительно, с издевкой, посмотрела на него. Тот подвел лошадь к камню, подал графине руку, чтобы помочь. Она с видом и готовностью, что только и ждет от него, что он отпустит или дернет ее так, что она упадет и ударится насмерть головой, поднялась на камень и с него аккуратно села боком в седло. Презрительно и недоуменно уставилась на племянника епископа.
  - Марк, пойдемте - позвал Вертуру, взял лошадь под уздцы, погладил ее по щеке, почесал как кошку, чтобы не беспокоилась и не дергала маркиз.
  Так, медленно, огибая камни и крутые подъемы, они шли по берегу какое-то время. Эмилия Прицци молча смотрела в затылок Борису Дорсу, что, ссутулившись, шел рядом, глядя в камни и хвою под ногами, но больше не сказала ни слова, не предприняла никаких иных агрессивных действий.
  Уже неподалеку от станицы они повстречали едущего им навстречу барона Кристофа Тинвега. При виде маркиза и детектива, рыцарь и его оруженосец спешились и, взявшись за мечи, с немигающими, хищными глазами готовых к драке людей, молча, без лишних расспросов, двинулись к ним.
  - Стой! - грубо и громко окрикнул, предостерегающе поднял руку Борис Дорс. Он протянул барону поводья лошади и, демонстрируя свободной ладонью, что он не собирается драться, медленно шагнул вперед и перебросил их оппоненту. Тот поймал кожаный ремень и, все еще держа руку на эфесе меча, подтянул лошадь графини к себе.
  - Он обидел тебя? - с угрозой кивая на Бориса Дорса, мрачно спросил он.
  - Нет - со своей обычной наивностью ответила графиня, скромно опустила взгляд, прикрыв глаза своими длинными светлыми ресницами - я заблудилась. Хотела набрать цветов, сделать тебе венок... Борис помог мне сесть на лошадь...
  - Неожиданно. Благодарю - не убирая с меча руки, неохотно кивнул маркизу Кристоф Тинвег. Он передал поводья оруженосцу, но сам остался стоять на тропинке, с подозрением глядя на племянника епископа, не желая уступать ему пути.
  - Пойдемте, Марк - развернул за плечо Вертуру Борис Дорс, и они с детективом, что по-прежнему нес в руках огромную охапку лесных цветов, зашагали куда-то напролом в сторону, через кусты.
  С треском продравшись через густые заросли подлеска, отступив по какому-то каменистому склону, оказались в малиннике под соснами на вершине скалы. Как в засаде, припав на колено, для осознания собственной силы держась за оружие, настороженно уставились вниз, в сторону удаляющихся фигур, что, наверное окончательно убедившись, что детектив и маркиз не причинят им зла, наконец развернулись и поехали обратно в сторону станицы.
  - А Кристоф... - уточнил Вертура.
  - Да щенок возбужденный, малолетка - опуская свой самодельный лук, убирая в колчан стрелу, презрительно отмахнулся маркиз - даром борода до пояса, горшки такой только чистить - выговорившись, мрачно пояснил - ему тогда было пятнадцать, он был оруженосцем у ее мужа. Пудельмота нашла себе возбужденного, затащила в постель, как будто ее дружков и других животных, ей мало было... И конечно же виноваты вокруг все, кроме них самих. Омерзительная история. Вот и сходили мы с вами за цветочками для леди Вероники...
  
  ***
  
  Чтобы по возвращении в станицу случайно снова не повстречать графиню со своими спутниками, сделали еще один круг по лесу. У дороги на подъезде к лагерю заметили знакомый черный дилижанс. Инга, лейтенант Турко и Фанкиль ходили, к могильнику козлоподобной саранчи, смотрели на него через свои линзы, вращали маятники, через решетки засвечивали фотоактивные пластинки, вертели волчки.
  Зафиксировав наблюдения, начерпав в контейнер пропитанной зловонным гноем земли, обменявшись с Вертурой и маркизом многозначительными кивками и короткими приветствиями, уехали дальше на восток, к месту вчерашней битвы.
  Когда Вертура и Борис Дорс поднялись к шатру принцессы Вероники. К ним вышел торжественный, облаченный в доспех, подпоясанный мечом лейтенант Кирка, молчаливо выслушав, позвал жену. Та подошла, надменно сообщила, что леди-герцогиня отдыхает, отобрала у маркиза цветы, вокруг которых уже вовсю вился подлетевший на запах нектара огромный черно-желтый, мохнатый шмель. Отнесла их в шатер, а когда вернулась, сказала маркизу, что если леди-герцогиня соизволит его видеть, она сообщит, так что он может идти. Детектива же отправила к столу, где барон Марк Тинвег, что уже вернулся с прогулки и теперь заведовал самоваром, приказал ему наломать в лесу свежих сосновых веток. За столом в ожидании угощения, расселись приближенные и гости принцессы. Юная графиня Тальпасто в угловатой столичной кепке на растрепанных длинных волосах, сидела на скамейке верхом. Поджав колено, прильнув щекой к стволу, обнимала свое дальнобойное ружье, клацала обоймой, задорно рассказывала накрывающим стол девицам какую-то сумбурную охотничью сплетню. Увидев Вертуру, она заулыбалась, зарумянилась, вхолостую передернула затвор, нажала на спуск, внимательно уставилась на детектива. Позавчера, на званом ужине, в сумерках, он не обратил внимания, что один глаз у нее был зеленым и блестящим, второй бледно-серым и немного косым. Приложив руку к груди он, учтиво поклонился ей и, взяв веревку, поспешил к лесу. Там он нарвал каких-то цветов и попытался сплести для Марисы венок, но по неумению у него ничего не получилось. Побродив между сосен, так и не найдя ничего достойного, что можно было бы принести взамен, вернулся к шатру весь измазанный смолой с огромной вязанкой свежего лапника, который тут же пошел на растопку самовара к чаепитию.
  Оставшись без дела, детектив угостил юную графиню Тальпасто табаком. В ответ она спросила его, тот ли он самый приезжий гранд Марк Вертура, которого побили в замке Ринья, а потом добавили и в доме Августа Прицци и, получив утвердительный ответ, весьма развеселилась. Она не стала зажигать трубку, а сунула щепоть табака под язык и, резко продемонстрировав жестом, что жевать табак надо молча, отвернулась. Недовольно прищурившись, крепко прижавшись щекой к стволу своего ружья, поставила ногу на скамейку. Ближе к вечеру начались потешные бои. Но никому, кроме друзей и подруг участников эти веселые танцы с затупленными мечами были не особо интересны: все ожидали боя графа Прицци и Рейна Тинкалы, который должен был состояться в семь. Пока пили чай, с нетерпением и интересом поглядывали то на поляну на опушке внизу, то на часы.
  Сизые тени скал ползли по траве. Солнце скрылось за верхушками деревьев, стало прохладно и ветрено. Люди Фолькарта явились от своего костра с дальней стороны лагеря как будто собравшейся на войну мрачной, подавленной, готовой к смерти дружиной. Растянувшись длинной нестройной цепочкой, проходя мимо креста с яростной обреченностью в глазах, останавливались, обнажали головы, с грохотом бросали к ногам щиты, втыкали мечи в землю, крестились, подбирали снаряжение, снова надевали шлемы. Еще издали завидев их отряд, к поляне потянулись заинтересованные, нетерпеливые зрители. Окружили поляну перед лесом широким полукольцом, со стороны лагеря и реки. Майор Тинвег приехал верхом как на битву, в бригандине, с мечом и в тяжелом шерстяном плаще. Ловко спрыгнув с коня, поклонившись, усадил в седло юную графиню Тальпасто, чтобы ей с ее невысоким ростом было лучше видно, взял лошадь под уздцы.
  Принцесса Вероника, что до этого не принимала никакого участия ни в веселой девичьей беседе, ни в чаепитии, вышла из своего шатра. Явилась в своей нарядной морозной мантии, алой шелковой рубахе, с цветком синего люпина в руках и накинутом на плечи, украшенным массивной золотой заколкой, медвежьем плаще. Оправила лапу зверя на груди, подобрав длинный подол, заняла приготовленное для нее на склоне так, чтобы пешие и верховые внизу не загораживали ей вид, специально принесенное из штаба графа Прицци кресло. За ее спиной, подняв знамя, в молчаливой готовности выстроилась ее свита. Было еще не темно, но многие были уже с факелами. Ветер со свистом срывал почти невидимое на фоне еще светлого неба пламя. Тянуло раскаленной смолой, тонкими черными струйками вился едкий, горький дым. Почти что физически ощутимое чувство угрозы, напряженное ожидание беды, повисло над лесом во внезапно наступившей вокруг тишине.
  Поединщики вышли молча. Оба в кожаных перчатках, со щитами и в шлемах. У графа Прицци в левой руке был треугольный щит-тарч с черной змеей на лиловом поле, обвивающей багровое распятие. В правой, он держал свой узкий, заточенный для боя меч. Рейн Тинкала вооружился круглым, расписанным магическим узором с крестом в середине кулачным щитом и легкой узкой секирой. Никто никому не поклонился, оба без лишних слов встали друг напротив друга, не доходя нескольких метров.
  Держа ладони на оружии, замерли всадники в седлах, что смотрели поверх голов собравшихся широким полукольцом вокруг поляны людей. В отдалении, на склоне над обрывом, над ямой, где было устроено стрельбище, собрались женщины с детьми. Отдельно, во главе со своим командиром, стояли вооруженные и готовые к бою, добровольцы епископа Дезмонда. Борис Дорс, присел перед ними на камень, сгорбившись, поджав колено, крепко обхватив, прижав к щеке копье, как военачальник перед битвой, внимательно наблюдал за полем внизу. Кто-то, спохватившись, стремглав побежал прочь, вернулся, неся в руках длинный меч и щит.
  Сержант Брокке, что был назначен рефери, дунул в свой свисток, каким мушкетерам дают команду к стрельбе. Бородатые люди Фолькарта грозно заревели, забили копьями в щиты. Бард задудел в волынку. Граф Прицци поморщился и сделал шаг вперед.
  Все случилось не более чем за две секунды. Рейн Тинкала только успел поднять щит, как военный комендант прыгнул не него и ударил его щитом в налобник шлема. Наследник Фолькарта молча опрокинулся на истоптанную траву. Щит с кулачным хватом и ремнем сбился с его плеча. В последний миг он попытался поудобнее перехватить его, прикрыть им голову, откатиться и встать на ноги, но граф был уже над ним и тяжелыми таранными ударами острия своего щита, сверху вниз, в три приема, уложил его лопатками на землю. Бородатые разбойники Фолькарта яростно и возмущенно завыли, со злостью и обидой вскинули оружие, было бросились на помощь своему лорду, но затрубил рог. Люди Гирты не сговариваясь, сомкнули строй. Заскрежетали вылетающие из ножен мечи. Рыцари Лилового клуба без промедления, как будто бы только и ждали этого момента, страшно закричали, загикали воинственными кличами, и, как рой беспощадных воронов жаждущих кровавой наживы, яростным черно-лиловым стальным вихрем со всех сторон накатились на них. Вертура не успел даже опомниться, как лейтенант Манко, Фарканто, Кристоф Тинвег и другие кавалеры, кто был рядом с принцессой Вероникой, тоже, как по мановению руки, сорвались со своих мест. Кинулись в атаку с такой неудержимостью, злостью и силой, что, казалось, каждый только и желал этой наконец-то свершившейся кровавой расправы, в которую вмиг превратилась эта неравная битва.
  Рядом с герцогиней, все такой же спокойной и, казалось бы совершенно равнодушной ко всему происходящему на поляне внизу, остались только женщины, ошеломленный художник Гармазаон, бестолково вертящий во все стороны свою пластинку, не понимающий что и как рисовать в такой кутерьме. Невозмутимо-злорадный лейтенант Кирка, Корн со знаменем и обнимающий за талию откинувшуюся в его объятия все также скалящуюся в улыбке Майю Гранне, взволнованный, но все же благородно-отстраненный юный барон Визра.
  Подвергнувшись общему стремлению, Вертура тоже, с остервенением перехватив копье обеими руками и бросив щит, как и все, без доспехов, без шлема, тоже подался вперед, не помня себя, ринулся вниз по слону в самую гущу сражения. Казалось, всего несколько секунд гремела сталь, стоял тяжелый стук ударов длинных мечей, ломающих копья и раскалывающих деревянные круглые щиты, летели отчаянные хриплые возгласы и крики, как строй людей Фолькарта был разбит. Оставшиеся молча, экономя дыхание, бросились на прорыв. Кто-то повалился на траву, укрылся щитом, другие бросали оружие, падали на колени в мольбе. Один бородатый разбойник оказался неподалеку от Вертуры. С диким срывающимся хрипом он вертался, яростно и страшно отмахиваясь мощными ударами секиры. Безумные глаза горели отчаянной кровавой яростью загнанного в ловушку, обреченного зверя, но к нему подбежал князь Мунзе, толкнул его в лицо щитом, уколол в живот и принялся давить и бить его, пока тот, все еще не чувствуя от бешенства раны, не упал на колени. Тут же подскочили и другие, начали колотить его по плечам и голове. Трое оставшихся на ногах бойцов Фолькарта, побросав оружие, стремглав кинулись в лес, но заскрипели луки: одному стрела попала в ногу, второму в бок и спину, третьего догнал всадник и уколом меча, опрокинул на землю. Остальных раненых настигли и тоже повалили ударами копий и мечей.
  - Только ты повинен в их смерти! - срывая шлем с головы Рейна Тинкалы, схватил его за длинные волосы и принялся трясти его, граф Прицци. Одного за другим к нему приволокли оставшихся в живых людей из его дружины, нещадно заломив руки, бросили на колени рядом. Все они были избиты и в крови.
  - Тебе все игра! - рычал, избивая Рейна Тинкалу по лицу кулаком, военный комендант - ты приехал свататься к светлейшей леди Веронике? К своей двоюродной сестре? Привез своих головорезов, показать какой ты отважный и сильный? Это кто? Твои советники, твои собутыльники, твоя свита? Голову тебе весело отрубить? Куражишься перед леди-герцогиней, как перед дояркой в хлеву? Ты ничтожество, дурак и щенок! Ты что, еще не понял, что жив только потому, что леди Булле жалеет тебя и терпит? Тебе было мало предупреждения? Я прикажу бросить всех твоих дружков в костер, чтобы ты точно понял, что к чему, чтобы ты смотрел и вернулся в свой сарай и рассказал там всем, как вас учили уму-разуму в Гирте, раз ваши бестолочи-отцы не смогли!
  Он бросил грозный взгляд на сержанта Брокке, что тут же с готовностью кивнул и отдал приказ. Одного из бородатых людей схватили за плечи, несколько раз ударили по голове и, несмотря на отчаянное сопротивление, причитания и жалобные мольбы, поволокли по траве к большому костру, где на высокой треноге клокотал большой закопченный котел с горячей водой для ужина, только недавно закипевший на жарко растопленном огне.
  - Нет! - застонал Рейн Тинкала, закричал громко, жалобно и хрипло, кровь текла по его разбитому лицу. Его нарядная модная рубаха из голубого льна с вышивкой по вороту была разорвана, вся в крови и грязи - оставьте его! Они не при чем! Они только солдаты! Это я... не надо их!
  Граф Прицци не изменился в лице, но отпустил свою жертву. Крики обреченного стали еще печальнее и сильнее, он пытался бить ногами, но несколько увесистых пинков сломили все его попытки отбиваться, его снова схватили за руки и потащили по земле. Люди молча расступались, держа наготове оружие, пропуская волокущих к огню, никто не помог, не вступился.
  Рейн Тинкала в отчаянии вскочил, упал перед графом на колени, сложил руки на груди.
  - Пощадите его! Ради Господа нашего Иисуса Христа! - и попытался перекреститься. Но военный комендант с размаху ударил его сапогом по руке, сбил знамение.
  - Простите меня! - уже в отчаянии упал ему в ноги, рыдая граф Тинкала - не надо их!
  Граф сделал жест сержанту, тот коротко свистнул. Палачи остановились. До костра оставалось не больше двух десятков метров.
  Молчание повисло над полем. Только трещали факелы и огни и горестно стонали, хрипели от боли, шумно втягивали воздух, шипели, раненные люди графа Тинкалы.
  - Вы все трусы, бандиты, беспредельщики и мятежники! - грозно объявил им граф, прохаживаясь перед все еще стоящим на коленях Рейном Тинкалой - ты приехал надругаться, поглумиться над нами, отомстить? За что? За то, что в годы, когда у нас была смута, когда мы лишились нашего светлого, обманом убитого, герцога Конрада, вы ударили нам в спину и подняли мятеж? Собрали все огребье, бездельников и тунеядцев, по нерадению и лени не желающих добывать хлеб свой честным трудом, пришли к нам, чтобы посадить сюда вместо наших законных правителей вашего графа-пьяницу Сигфреда? Отомстить за то, что ваш генерал Бард, беглый солдафон из Лансы, как запахло жареными и кончились пропитые, разворованные вами деньги, выделенные вам сэрами Эмери и Визрой, сбежал, чтобы вас всех тут перебили? Отомстить за то, что когда пришли к вам в ответ, вы побросали свое дреколье и попрятались в своих вонючих домишках а, когда спрашивали, ни один из вас не участвовал в этом мятеже? Отомстить за своего упертого деда, отказавшегося добровольно сложить оружие и присягнуть сэру Вильмонту, пожелавшего сгореть в башне вместе с сестрой сэра Конрада, светлой леди Хендрикой и всей своей родней, с женщинами и детьми? Отказался выпустить их, подстрелил в спину сэра Гафета, когда тот возвращался после переговоров с ним! Отомстить за то, что тебя и твою дурную родню простили и пощадили, несмотря на то, какой разгром вы учинили на северном берегу Керны? Тебе напомнить, как вы пожгли все деревни на заливе и холмах, сталелитейные цеха и городки? Напомнить скольких вы лишили крова и скольких убили? Надо было вырезать вас всех под корень, весь ваш наглый, трусливый и лживый род. Но я не сделал этого. Потому что я христианин и светлейшая леди Эрменхильда, просила за вас, мразей и трусов на коленях!
  Рейн Тинкала молча слушал, опустив голову, не пытаясь подняться с земли. Граф Прицци остановился перед ним.
  - Ты поехал в Мильду, думал, там тебе дадут флот, армию, пулеметы, расщепительное оружие и артиллерию, чтобы вы перестреляли нас тут всех? Не дали? Не вышло? Хотел продаться, но тебя не купили? Мильде вы оказались не по карману и не нужны? Слишком далеко и никакой стратегической выгоды? Не мытьем, так катаньем, вы приехали петухами жениться, стать королями-конкистадорами-маркизами. Хотите, чтобы вас по-настоящему уважали? Хотите свободы, земли, славы, хотите быть баронами и герцогами? Езжайте в приграничные регионы, на юг, на восток, в долину реки Эсты, в Мориксу, в Акору, в Басор. К сэру Алексию, к сэру Берну! Берите свои топоры и копья, завоюйте себе свою землю не на тупых мечах в потешном поединке, отберите ее у язычников, обратите их в Христову веру. Постройте крепости, удержите их, и будет вам богатство, слава, уважение и честь. Но вы же хотите на диване, с бутылкой, дома, за чужой счет, малыми силами. Бороды себе отрастили, размалевались как на маскарад, щенки!
  Он жирно плюнул на спину покорно склонившему перед ним голову Рейну Тинкале.
  - Твой прадед воевал на юге плечом к плечу с сэром Конрадом, его величеством Эммануилом Смелым, сэром Эмери Старшим и сэром Визрой. Сосновая Ветвь Фолькарта развевалась над стенами Басора. А ты и весь твой трусливый сброд, вы все, ничтожества и позор ваших семей и земли! Ты понял это?
  И он еще раз тяжелым, хорошо поставленным сержантским ударом, с силой пнул Рейна Тинкалу так, что тот откинулся на землю.
  - Тебя спрашивают, ты понял это или нет? - грозно навис над ним, сжал кулаки, граф Прицци.
  - Понял... - заслоняясь руками, простонал Рейн Тинкала.
  - Твоих людей перевяжут и дадут телегу. Коней вы не получите. Пойдете пешком, и чтобы к темноте вас тут не было.
  Граф развернулся и пошел прочь. Рыцари молча, с одобрением и согласием кивали ему, держа руки на эфесах мечей, уважительно расступались перед ним. Вертуре стало страшно. Его пальцы, что по-прежнему сжимали древко копья, похолодели. Все тоже самое, все, в чем обвинил наследника Фолькарта военный комендант, детектив мог полностью применить и к себе. Ему обуял жгучий стыд от своего легкомысленного поведения, своих необдуманно брошенных слов и всего содеянного за эти недели в Гирте, что даже осознание того, что он слишком мелкая сошка, чтобы марать об него руки даже простой казнью, нисколько не прибавляла ему успокоения. Граф Прицци, держа на плече свой обнаженный меч, сделал неторопливый круг по поляне и поднялся к трону принцессы Вероники. Молча снял шлем, скорбно, торжественно и грозно одновременно преклонил колено. Герцогиня поднялась со своего кресла, подошла к нему, также, приложив руку к груди, учтиво поклонилась.
  - Благодарю вас Август - провозгласила она - вы самый верный и добрый мой защитник на этой земле!
  - Это мой долг, мое служение - ответил, кивнул он и, выпрямившись, без лишних слов зашагал прочь, все также держа на локте свои шлем и меч. Принцесса окинула взглядом поляну и склон со стрельбищем, собравшихся вокруг в торжественном молчании людей и растущие над обрывом деревья, обернулась к поклонному кресту, осенила себя крестным знамением. Не оборачиваясь, зашагала к своему шатру. За ней, положив на плечи мечи и копья двинулась и вся ее свита.
  Барон Марк Тинвег отпусти руку с ружья юной графини Тальпасто, которое удержал, когда она уже вскинула его в готовности бить по людям Фолькарта, как только началась стычка.
  - Не марай душу кровью - тяжелым низким голосом сказал он ей. Его руки напряглись, серые глаза горели страшным алчным огнем дикого, непримиримого, почувствовавшего вкус крови, зверя, готового разорвать любого на куски. Но, опустив глаза, майор довез графиню до того места, где стояла компания ее юных друзей, протянув свои огромные руки легко и аккуратно, как малого ребенка ссадил ее с лошади рядом с ними, вскочил в седло и неторопливо поехал в лагерь, вниз.
  Убитых спутников Рейна Тинкалы - двенадцать укрытых шерстяными полукруглыми плащами тел, положили рядом с телом Оскара Доццо и другими, погибшими на охоте на настил из сосновых бревен рядом с поклонным крестом. Капеллан засветил кадило, приготовился читать отходную молитву.
  Когда все немного успокоились, начались кровавые поединки. Двоих юнцов, которые поссорились из-за девушки, граф Прицци приказал заковать в колодки на ночь рядом друг с другом, чтобы остыли под комарами до утра на берегу реки. Еще двое спорщиков памятуя о недавней расправе, мрачно созерцая мертвые тела и кровь на траве, отказались от претензий, побратались, принесли друг другу извинения и ушли к кострам, но два боя все-таки закончились двумя травмами, тяжелой и легкой, и одной смертью. Закололи сына депутата, второго помощника мэра Гирты. Доктор Фонт приказал нести раненых в свой шатер, вместе со своими помощниками до темноты и всю ночь занимался ими.
  
  ***
  
  Пока оставшиеся в живых побитые люди Фолькарта кое-как собирали вещи, бросали их в мешки, с мрачными стонами жаловались на жизнь, ругались, решали что взять, а что бросить, чтобы донести раненых до ближайшей деревни, к ним в лагерь зашел Борис Дорс. Встал, оглядел их угрюмым неподвижным взглядом, кивком подозвал к себе озлобленно и молча уставившегося на него Рейна Тинкалу.
  - Рейн, вы мне друг, но сэр Август прав, вы хам, дурак, ухарь и балбес - начал он, с силой увлекая наследника Фолькарта за плечо в сторону от его людей. Граф Тинкала промолчал, надулся в ответ, но все же пошел за ним.
  С десяток шагов они шли молча. Борис Дорс прикурил трубку от тлеющего трута, который нес намотанным на руку и заявил.
  - Я желаю помочь вам Рейн. Дать добрый совет. Очевидно, что вы абсолютно не понимаете, почему и за что вас тут отколотили. И, кстати, могли бы легко всех перебить, а еще хуже, перевешать за ребра на соснах над рекой, но благородный сэр Август не желает, ни ваших бессмысленных страданий, ни вашей еще более бессмысленной и глупой смерти. Рейн, надеюсь, вы меня услышите.
  Рейн Тинкала промолчал, бросил на него быстрый сердитый взгляд, но не возразил.
  - Сейчас вы придете к сэру Августу - строго продолжал маркиз Дорс - смиренно и как следует, попросите у него прощения за свою омерзительную буффонаду, которую вы устроили и поклянетесь ему в верности Гирте. Именно Гирте. И навсегда забудете имя светлейшей леди Вероники. Даже несмотря на то, что она ваша сестра, для вас она навсегда будет Ее Высочеством, леди-герцогиней, и вы не посмеете даже поднять на нее глаз, как ангелы на Господа Бога, не то что обратиться к ней первым, пока она, или кто из ее приближенных, не разрешит вам заговорить. Для вас и ваших людей сэр Август навсегда будет вашим генералом, за которым вы будете готовы пойти на смерть в битву, сэр Вильмонт - нашим светлейшим и сиятельнейшим Герцогом. И только так. Это правило. Здесь так живут все. Потому что если кто живет иначе, кто всегда знает как нужно лучше всех других, у кого на словах свобода и право, а на деле как бы нахватать побольше и утащить к себе домой, он враг и предатель. Либо в любой момент может продаться или переметнуться к врагу, и ему заранее проламывают топором голову, потому что такие нигде, никому и никогда, кроме как врагам, чтобы захватить и использовать таких умных и вольных, не нужны. Запомните это раз и навсегда, если вы не понимаете, и мать с отцом вас этому не научили. Патриотизм и любовь к родной нации и земле это не медали, парады и знамена. И не способ присосаться к власти, обогатиться или выгородиться. Как бы вам не нравились установленный уклад или чье-то лицо, это залог вашего собственного выживания, а не только прихоть желающих править вами людей. И не только лично ваш, и ваших родственников, а государства и нации как единого и неделимого целого. Вы не верите мне? А я вам напомню, что, если вы думаете что в составе Гирты вам так плохо, то без Гирты, когда у вас не уродится хлеб, а ваши бояре наворуют полные амбары и скажут 'мое', или к вам вторгнутся иноплеменники, вам будет еще хуже. Что если сегодня вы только платите налог в казну, вы граждане и у вас есть какие-никакие права, то без Гирты вы станете рабами и будете платить дань. За просто так отдавать свое имущество и скот, своих самых лучших женщин и самых здоровых детей. Что сила не в свободе инфантильных возомнивших о себе, не видевших жизни малолеток, а в согласии. Умении договариваться и не распускать язык и руки, а еще смирении не лезть поперек общего дела, единстве, самопожертвовании и терпеливом созидательном труде. Только так выживают и преумножаются нации истраны. И, быть может, если вы твердо выучите эти простые, установленные не мной и не сэром Августом, а самим Господом Богом еще от начала времен истины, донесете их до ваших подданных, сами будете придерживаться их и заставлять окружающих руководствоваться ими, и вы когда-нибудь тоже станете достойным правителем вверенных вашему роду земель. Верным рыцарем короны, ответственным гражданином нашего королевства и уважаемым подданным государя Арвестина.
  - Слава государю... - устало ответил граф.
  Они дошли до лагеря маркиза, что как и стоянка людей Фолькарта располагался в отдалении от основной станицы, за стрельбищем, в стороне. Здесь царили тишина и порядок. За вчерашний день тут успели поставить большой стол из оструганных осин, укрыли его скатертью, чтобы не пачкаться в смоле, поставили свой поклонный крест, укрепили его обломками гранита и украсили венками еловых веток. Рядом горели огни лампад. У основания креста стояла икона с изображением девы Марии с Младенцем. Граф и маркиз остановились перед ней. Маркиз перекрестился.
  - Надеюсь вы меня услышали, Рейн - серьезно кивнул он наследнику Фолькарта и, не сказав больше ни слова, рывком оправив полу плаща, быстрым размашистым шагом устремился прочь, в сторону леса.
  
  ***
  
  Уже в сумерках, когда зажгли многочисленные огни, в штаб, куда зашла принцесса Вероника чтобы проверить, привезенные из Гирты курьером письма, пришел граф Рейн Тинкала. Все такой же растрепанный, с горящими глазами, с ножнами с мечом в безвольно опущенной руке. Рыцари пропускали его, оборачивались, презрительно хмурились, держались за эфесы мечей. Но граф шагал, шаркал сапогами, шел опустив взгляд, понурая плечи, не обращал никакого внимания на них. За ним также уныло плелись те из его спутников, кто мог идти. У стола он смиренно попросил сержанта Брокке.
  - Пропусти нас, пожалуйста...
  Сержант нахмурился, взялся за плетку, но пропустил.
  - Я же сказал тебе, чтоб вас тут не было! - грозно нахмурился командор Лилового клуба, не опуская пера, но все же не дал команду бросить на колени вошедших и бить их, уже стоящим за спинами незваных гостей оруженосцам и рыцарям, сделал вид, что готов выслушать их.
  - Я все понял - тихо, одними губами, сказал граф Тинкала - мы все обдумали. Вы абсолютно правы. Мы все обсудили...
  - И что?
  - Мы готовы служить вам, леди Булле и Гирте. Я принесу присягу... Мы все...
  Упал на колени граф и, вынув из ножен меч, в мольбе протянул его на вытянутых ладонях графу Прицци. Следом за ним молча повалились наземь и остальные. На распухших, с кровоподтеками лицах читались немые страдание, мольба и унижение, но дружинники графа Рейна молчали, ничего не просили, как верные люди, следовали за ним. Военный комендант окинул быстрым взглядом эту немую оборванную и побитую толпу, поморщился и взмахнул пером. Принцесса Вероника не выказала никакого участия к сцене, просто опустила папку, бросила короткий взгляд на вошедших поверх листа, как будто это были всего лишь слуги, сообщившие, что породистая кошка фрейлины только что окотилась.
  - Придете завтра утром, поговорим - бросив на нее быстрый взгляд, отверг прошение граф Прицци, и Рейн Тинкала, молча кивнув, поднялся на ноги, развернулся и пошел прочь. С ним, понурив головы, даже не пытаясь смотреть в глаза окружающим их, держащим руки на эфесах мечей людям, поплелись и остальные. Граф Прицци откинулся в кресле, взялся руками за шею и, щелкая позвонками, разминая ее, обернулся к принцессе Веронике, на его губах появилась торжественная и презрительная улыбка.
  - Главное отберите у них волынку, пока не приучатся к дисциплине - не отрываясь от чтения, ответила та.
  - Марк проведет с ними профилактическую беседу - одобрительно кивнул ей военный комендант.
  - Пусть еще проведет с тем, кто пишет вот такие каракули - надменно бросила, продемонстрировала ему написанный нечитабельно мелким бисерным шрифтом, текст письма принцесса Вероника - глаза с вами посадишь, будете покупать мне новые, как Вольфине. Гляньте, кто у нас по списку богатый, пусть поделится с городом, закажет еще пишущих машинок, раз писать от руки нормально не умеют.
  
  ***
  
  - Закат - держа на коленях арфу, громко объявил название песни граф Прицци. Полковой барабанщик сыграл пальцами вступление. Гитарист, высокий усатый кавалер преклонных лет, ловко и вовремя перехватил медиатор, чтобы не уронить его и не искать под ногами в темноте, звонко забил по аккордам гитары, задавая ритм. Командор Лилового клуба побежал по струнам перебитыми в тренировках и боях пальцами, заиграл, запел известную, написанную талантливым поэтом прошлого века песню.
  Над рекой в небо с шипением взлетела яркая зеленая ракета.
  Графиня Тальпасто вскочила со скамьи, едва не оступившись, растолкала компанию собравшихся вокруг нее девиц и юнцов, подбежала к принцессе. Распахнув руки, крепко обняла ее, прижалась щекой к ее щеке.
  - Вероника! - воскликнула она и энергично поцеловала герцогиню, у нее был восторженный, разгоряченный, пьяный и счастливый вид. Принцесса улыбнулась, взяла ее за руки, прижала к себе как ребенка, растрепала ее волосы, приласкала в ответ. Быстрым внимательным взглядом окинула собравшихся за длинными столами, словно ища кого-то в сумраке, в неверном свете колышущихся на прохладном ночном ветру факелов и светильников. Не найдя его, повелительным жестом подозвала к себе Марису.
  - Сходите с Марком за Борисом. Передай, пусть придет к моему шатру - сказала она строго тихо, когда та с готовностью склонилась к ней чтобы выслушать приказ - предупреди Вальтера, заряди два патрона и оставь мне свой револьвер.
  Множество фонариков зажгли на столах и на ветвях деревьев. Три больших, заготовленных еще днем костра поднимали высоко в небо рыжие языки пламени и снопы пронзительно горящих в поздних вечерних сумерках искр. Дослушав песню, герцогиня встала и покинула собрание. В сопровождении молодежи, энергичным шагом направилась вверх по склону к своему шатру, перед которым развернулась и объявила, что устала и хочет немного отдохнуть в тишине. Удалилась в шатер, нащупала на своем ложе под аккуратно свернутым одеялом оставленный Марисой револьвер, откинула шторку на барабане, вытряхнула на ладонь два тускло мерцающих во мраке светлой бирюзой патрона и зарядила их обратно на место. Сказав Фарканто и рыжей Лизе, что не принимали участия в торжественном собрании, весь вечер сидели за столом в шатре, тихо переговариваясь, смеялись, как будто играя в какую-то игру, писали на бумаге химическим карандашом слова, формулы и цифры, что хочет прогуляться в одиночестве по берегу реки, накинула на плечи свой потертый бордовый плащ, надела на лицо маску - выпуклую пустую блестящую черную личину, и вышла в темноту.
  Лейтенант Кирка и младший сын князя Мунзе несли вахту перед ее шатром. Облаченные в современные бригандины с оплечьями, с копьями в руках, тихо громыхая броней, неторопливо прогуливались, приглядывались к теням среди камней. На столе ярко горел газовый фонарь. Сигрид Манко с ножом в руках перебирала ягоды и грибы. Заворачивала в листья свежую рыбу. Огромная серая кошка сидела рядом, смотрела в сторону, как будто эти жирные, блестящие окуни были ей совсем неинтересны, сыто облизывалась, чистила мордочку и усы.
  Борис Дорс явился в своем темно-сером, с пришитым аппликацией светлым крестом, плаще, со стальной унтер-офицерской подвеской на портупее и затертом берете украшенном старой, многократно застиранной черно-белой лентой - опознавательным знаком бригады Тальпасто времен войны. Белые широкие рукава и подол его рубахи отражали свет газовых ламп, отчетливо выделялись в темноте. В свете далеких костров тускло мерцала тонкая серебряная вышивка. Лейтенант Кирка молча выставил руку в композитной латной перчатке, предостерегая его от приближения к шатру. Где-то в темноте предупредительно-громко лязгнул затвор. Огромные мохнатые кошки, что при приближении маркиза подкрались к нему, уставили в него свои недоверчивые круглые немигающие глаза, расселись в траве.
  - Пойдемте - обратилась, подошла к смиренно склонившему перед ней голову Борису Дорсу, принцесса Вероника. Отвернув от него свою черную маску, холодным, не предвещающим ничего хорошего тоном, объявила - вы искали этой встречи. Получите.
  И не оборачиваясь, пошла прочь. Маркиз кивнул ей в спину и пошел за ней. Некоторое время они молча шли по сумрачной лесной тропе в сторону от лагеря, вниз по течению реки. Туда, где скалы возвышались над стремительно бегущей темной водой, осторожно ступая, чтобы не споткнуться на камнях, уходили все дальше и дальше от шатров и огней. Принцесса молча шла впереди. Не пытался начать разговор и также молча следующий за ней маркиз. Так они шли некоторое время, пока дорога не стала совсем невыносимой в темноте, и принцесса не оступилась. Борис Дорс, как это всегда бывает, запоздало, подхватил ее за плечи.
  - Возьмите меня за руку - потянул ей локоть маркиз. Герцогиня без возражений подхватила его под руку, и они пошли дальше. Ветви сосен над головой затмевали слабый свет ночного неба. Призрачное сияние луны за облаками, отражалось в беспокойной глади реки. Черные контуры деревьев и обрывающихся к воде скал по правую руку от тропы были едва различимы в темноте, под ногами трещали сухие ветви. То там, то тут, между камней торчали обнаженные корни деревьев в обрамлении сухой и острой, шелестящей, когда ее задевали полы плащей, травы.
  - Вы дрожите - заметил, решился начать разговор маркиз.
  - Мне холодно - как само собой разумеющееся ответила ему принцесса.
  Борис Дорс остановился, снял с себя свой тяжелый войлочный плащ и, встав перед ней, не снимая с него заколки, молча, накинул ей, через голову поверх ее плаща. Начал наощупь оправлять так, чтобы капюшоны не топорщились один под другим. Принцесса спокойно стояла, ожидая, когда он разгладит ткань, не выказывая этой аляповатой заботе никакого протеста. Капюшон упал с ее головы. Маска чернела тускло сияющей в лунном свете полусферой, темные, рассыпавшиеся по плечам волосы обрамляли ее, как личину демона. Пока маркиз оправлял полы ее плаща, он как будто нечаянно коснулся ее пальцев, но, закончив с одеждой, не выпустил их, положил вторую ладонь поверх ее руки.
  - Вам не страшно? - только и спросил он - вы меня совсем не знаете, и мы далеко и одни.
  - С чего это мне должно быть страшно? - иронично переспросила она, пожимая его руки, сводя его пальцы со своими.
  - Если бы я был злодеем, я мог бы причинить вам вред.
  - Убили меня и изнасиловали? Может я хочу, чтобы вы меня убили и изнасиловали - ответила она и ему показалось, что она улыбается под маской в темноте.
  - Я не занимаюсь этим - резонно ответил ей маркиз.
  - Совесть не позволяет или честь? - с вызовом и насмешкой спросила его принцесса.
  - У меня нет ни совести, ни чести - все также глухо отвечал ей маркиз, его руки дрожали, пальцы обхватывали, ласкали ее запястье и ладонь - я христианин, и у меня есть только заповеди, долг и служение.
  - Это не мешает вам быть палачом, военным преступником и убийцей.
  - Я не военный преступник - начал сердиться своей неловкости, возразил ей маркиз - похоже, дальше подъем, можно сломать ногу в темноте. Останемся здесь. Не стоит дальше идти.
  И он продемонстрировал принцессе большой покрытый мягким мхом обломок скалы. Но герцогиня указала ему сесть первым, а когда он опустился на камень, облокотившись плечом о ствол какого-то дерева, подошла к нему и, требовательно толкнув ногой его ногу, чтобы он подвинул ее, села на его колено. Положив ему руку на плечо, облокотилась о него, отстранившись, отвернулась к реке. Борис Дорс проигнорировал этот жест, привлек ее, прижал ее грудью к своему плечу, обнял, чтобы ей было удобнее и теплее рядом с ним.
  - Что вы сказали Эмилии? - все также не глядя на него, строго спросила она, как будто бы это было единственное и самое важное, о чем она хотела с ним поговорить - не отпирайтесь, я все знаю, вы виделись сегодня с ней.
  - Сказал, что они должны венчаться с Кристофом - сжал зубы, честно ответил маркиз.
  - Они приходили ко мне. Сегодня она приняла его предложение, которое он делает ей уже как пятнадцать лет.
  - Не стану радоваться за них.
  Они молчали еще минуту или две.
  - Не хотите сказать мне что-нибудь важное? - внезапно обернулась к нему, спросила принцесса - или продолжить тот разговор, полгода назад, на крыше у сэра Тинвега?
  Было похоже, что от происходящего ей становится весело.
  - Нет - сжимая зубы с досады от собственного косноязычия, ответил Борис Дорс - впрочем, вам уже и так все рассказали. Даже то, чего я не думал и не говорил.
  - А я полагала все военные люди самоуверенные ловкачи - покачала головой принцесса.
  - Хамы многие, да. Это есть. После меча, огня и пули людей уже не боишься... Впрочем и это проходит, когда живешь мирной жизнью... Но я не военный человек. Я доброволец с мотыгой. Я строил мост через Эветту, это речка, приток Браны у форта Доминика, копал в промерзшей земле траншеи, командовал мужиками с соседних хуторов и деревень. Раз стоял несколько часов на морозе в третьем ряду с пикой. Пару раз пережидал в канаве обстрел... Один раз ходил на приступ, помогал толкать штурмовой мантелет. Нас прижали ружейным огнем, а потом была кавалерийская. Мы побежали, прятались в лесу в сугробах до темноты. Я почти отморозил себе ноги, а все наше штурмовое снаряжение пожгли. Вот и вся война, все мои подвиги, все ранения...
  Принцесса положила ему голову на плечо, прижалась виском к его щеке.
  - Борис, какой вы милый! - ласково засмеялась она, хлопнула себя рукой по колену - и это говорит такой человек как вы!
  Он улыбнулся, приподнял свободной рукой ее маску, еще ближе привлек к себе и поцеловал. Ее улыбающиеся губы дрогнули, отвечая ему, язык коснулся его губ. Принцесса засмеялась в голос и, чуть отстранившись от его следующего поцелуя, словно попробовав, теперь пыталась понять, нравится ли ей, или нет. Расценив это как жест отказа, Борис Дорс опустил лицо, снова стал печален и молчалив.
  - Я не стою вас - сокрушенно сказал он, опуская голову и сжимая с досады кулаки - зря вы позвали меня, моя леди...
  Его руки дрожали, он совсем замерз. От беспрестанно журчащей внизу воды тянуло холодом и сыростью. Через облака едва пробивался свет луны. Принцесса сняла маску, положила ее в капюшон, отстранилась от маркиза.
  - Почему вы тогда сбежали от меня, Борис? Наврали, что у вас много дел - печально сказала она, снова отворачиваясь от него, глядя на реку. Ее правая ладонь, холодная и твердая, как железная, легла ему на грудь. Борис Дорс скорбно молчал. Принцесса встала с его колена, пересела на камень перед ним и, откинувшись назад, навалившись на маркиза спиной, запрокинула голову вверх. Ее лицо стало холодным и застывшим. Он обнял ее под грудь, взял за руки, сцепил ее пальцы со своими, привлек, прижал ее к себе. Так они сидели некоторое время, пока он не наклонился к ней и снова не поцеловал. Она еще больше откинулась в его объятия, с силой уперлась башмаками, прижалась спиной к его груди, уткнулась затылком в его шею. Запрокинула голову, подставляя свое лицо для его поцелуя, но замерев, чуть приоткрыв рот, полностью отдавшись его ласкам, не ответила ему больше ни единым движением губ. Только ее тонкие нежные пальцы еще сильнее сомкнулись на его руках, задрожали, лаская его ладони, как будто этот жест мог заменить поцелуй, который она так хотела подарить ему в ответ.
  - Теперь мерзните вы - сказала она ему, пытаясь согреть его замерзшие руки - вы дрожите, маркиз.
  - Немного холодно, но ничего - глядя в ее неподвижные, обращенные куда-то вверх, в небо над головой глаза, мягко ответил он ей, коснулся ее лба пальцами, снова поцеловал, сжал в объятиях, прильнул щекой к ее виску, изо всех сил прижал к себе. Она приласкалась к нему, замерла, словно ожидая от него каких дальнейших действий. Так они сидели еще некоторое непродолжительное время.
  - Пойдемте обратно - отстранившись, наконец ответила принцесса своим обычным деловым тоном, как будто ничего и не было.
  Она встала с камня. Поднялся, начал отряхивать полы своей мантии от листьев и хвои и маркиз. В тусклом свете блеснул упавший в мох револьвер: поправляя свои растрепанные волосы, плащи и капюшоны, герцогиня не заметила, как Борис Дорс поднял его и, наощупь проверив барабан, держа за ствол, протянул рукояткой обратно ей.
  - Целых два ноль шестых патрона... Вы мне льстите, моя леди - покачал головой, сказал маркиз.
  - Не вам судить, сколько стоит ваша жизнь! - холодно ответила она, принимая у него револьвер и пряча его в капюшон своего плаща. Резко надвинула маску на лицо, упрямо склонила голову, отвернулась от маркиза, обратилась к реке. Взялась руками за дерево, прижалась к нему щекой, сказала сдавленно, внятно и тихо.
  - Отведите меня обратно, и чтобы больше я вас никогда не видела.
  Не доходя до станицы пары сотен метров, принцесса молча ускорила шаги и, сделав маркизу жест не идти за ней, исчезла в темноте.
  
  ***
  
  Завершился вечер. Закончилась общая трапеза. Веселый смех, быстрые веселые танцы, рондо, польки и джиги, буйные обсуждения недавних происшествий сменились тихими усталыми беседами, медленными балладами и вдохновенными песнями. Влюбленные, взяв фонарики, ушли в лес, на скалы, смотреть с камней на отражение луны и звезд в бегущей воде. Мужчины, кто постарше, разошлись к своим шатрам, расселись за столами. Держа в руках кружки, покачивая ими на весу, вспоминали войну и смуту, глядели в огонь, вели свои медленные и суровые солдатские беседы. Кто помоложе, остался у больших костров с кувшинами юва и мясом на столе.
  У шатра герцогини не осталось почти никого. Забрав светильники, ушли к кострам и на реку кавалеры и девицы. Под скалой стало совсем тихо и темно. Огромные кошки, безмолвные полосатые стражи, хрустели травой, подминая ее своими массивными лапами, рыскали между кустов и деревьев. Повинуясь какому-то только им ведомому сигналу, они собрались в стороне от шатра вокруг своего похожего на кота Фанкиля патриарха, завели свой немой, неведомый людям, совет.
  Лейтенант Кирка, тихо громыхая латными перчатками и броней, все также прохаживался по склону, не оступался на камнях, как будто видел в темноте. На скамейке сидел лейтенант Манко, нес вахту у входа в шатер. Услышав шаги, галантно поклонился пробежавшей мимо, возвратившейся чтобы взять забытый по девичьему легкомыслию плащ, чтобы укрыться им от ночной стужи, дочери генерала, Оливии Кибуцци. Та сделала в ответ книксен и, склонив голову, чтобы упавшие на румяные веснушчатые щеки длинные светлые волосы скрыли восторженную улыбку, поспешила вниз по склону, в сторону костров, звуков волынки, голосов и огней.
  В шатре тускло горела газовая лампа. Тихо шипела, щелкала на украшенном цветами, перевитом гирляндами из цветов и листьев столбе. На столе курилась свеча от комаров. Перегородки между комнатами были задернуты. Зайдя в шатер за какой-то мелочью, Мариса нашла принцессу Веронику на их с Вертурой постели, лежащей на животе, уткнувшись лицом в плащ Бориса Дорса с серебряным крестом, который она так и не вернула ему, когда покинула его после прогулки по берегу реки. Рядом с безвольно лежащей рукой, в складках одеяла, тускло сверкал металлическими, гравированными цветами и листьями щечками, револьвер. Мариса испугалась, растерянно подошла к герцогине, коснулась ее плеча.
  - А это ты... - ответила та, устало проморгав в полутьме. Ее волосы растрепались, упали на лоб, щеки розовели от слез и жесткого войлока, на котором она лежала, обхватив руками плащ маркиза.
  - Я знаю, Август запретил давать мне оружие... - проговорила она, снова горестно уткнувшись в плащ лицом - если спросит, соври.
  Мариса легла рядом с ней, нежно обняла ее, как младшую сестру, приласкала, прижала к себе.
  - Ничего - сказала она, заботливо гладя ее волосы и спину, чтобы утешить - это всего лишь рана и она болит. Молитесь о нем, моя леди.
  Принцесса молча кивнула, уткнулась лицом в плащ, заплакала еще сильней.
  - Анна. Никому не говори. Даже Регине... - попросила, прошептала она сквозь слезы. Мариса прижалась к ее затылку подбородком, утвердительно закивала в ответ.
  Так они лежали на кровати, вытянув усталые босые ноги некоторое время, пока ветер, тишина, мягкая постель и тихие объятия в темноте не утешили ее, и герцогиня не уснула рядом с подругой, подложив под голову, обхватив руками старый и тяжелый, пахнущий походным костром и смолой войлочный плащ с крестом, пришитым аппликацией из серебряной ткани и старой медной заколкой с погнутым языком на груди. Укрыв ее и себя одеялами, Мариса лежала рядом с ней, обнимала за плечи, а когда вернулся детектив, зашипела на него.
  - Леди Булле спит, уйди.
  Тот согласно кивнул и молча вышел.
  - Опять ты тут! - нащупала в темноте принцессу Веронику рыжая Лиза, схватила ее за плечо, начала трясти и тормошить - к себе спать иди!
  - Мне там холодно! - ласкаясь к Марисе, держась за нее, ответила та с наигранной капризностью.
  - Где этот твой Борис? Сама же его послала, а теперь ревешь? Все, замуж завтра за него тебя выдадим, хватит ломаться уже.
  - Иди ты к черту - огрызнулась спросонья принцесса Вероника - где Хильдегард?
  - Регина отпустила их, попросились с Виктором к костру.
  - Ну ее, эту дуру. Проверь будильники.
  На столе в ярко раскрашенных стеклянных фонариках догорали, колыхались под дуновениями прохладного ночного ветра, свечи. Вертура и Фарканто сидели, облокотившись о стол, положив перед собой мечи. Наливали себе в кружки из самовара горячий, отдающий лесными травами чай, чуть приправляли его горьким вином, от которого немел язык, закусывали белым хлебом и земляникой.
  Пришла уже совсем пьяная Вольфина Тальпасто, искала герцогиню. Узнав, что та спит, упала на скамейку за стол, бесцеремонно поймала одну из сторожевых кошек, посадила к себе на колени. Выпив полную кружку вина в очередной раз нажаловалась на своего жениха, того самого сына известного городского подрядчика, что так и не навестил ее, пока она болела после недавнего падения с лошади. Что они окончательно рассорились на прошедших накануне в доме депутатов именинах, а он так и не приехал, чтобы помириться и составить ей компанию на выезде. Окончательно раскиснув, расплакавшись, разлив на себя вино, пошла в шатер. Не снимая ремня и мантии, бросив к башмакам свою столичную кепку, легла на кровать рядом с принцессой Вероникой. Уткнувшись плечом в спину герцогине, лежала без сна, думала свои пьяные беспокойные мысли, толкалась, ворочалась в темноте. В конце концов принцесса взяла ее за руки, приласкала ее горячие ладони, притянула, крепко прижала ее к свей спине. Та легла на бок, прильнула к ней всем телом, прижалась к ее шее лбом, крепко обхватила ее и Марису руками и, вскоре пригревшись и успокоившись, затихла.
  
  ***
  
  Утром было холодно. Туман глушил звуки лагеря. Тихо звучали псалмы. Иерей отпевал умерших. На реке, готовили к отплытию ладью. В шесть утра все построились перед шатром, под знаменам герцогини. Следом за принцессой молчаливой торжественной колонной спустились с холма, сделали круг по лагерю мимо шатров, столов и прогоревших за ночь кострищ. Проходя поклонный крест, мужчины обнажали головы, перекладывали оружие в левую руку, правую складывали троеперстно, осеняли себя крестными знамением, благоговейно припадали на колено. Женщины склоняли головы, накидывали поверх волос капюшоны и платки, тоже крестились.
  Тихо ударял барабан. Рыцари, солдаты, депутаты, егеря, добровольцы и местные землевладельцы со своими свитами, при оружии и развернутых знаменах, по стойке 'смирно', выстроились вдоль опушки леса, провожали герцогиню. За спинами мужчин стояли женщины и дети, на скамьях ладьи, подняв весла, ожидали суровые бородатые гребцы.
  По мосткам из бревен все поднялись на борт. Граф Прицци протянул руку, помог пройти принцессе Веронике, проводил ее на корму, поклонился на прощание, поцеловал ей руку и, больше не задерживая отплытия, быстрой энергичной походкой вернулся на берег.
  Над лагерем ударил колокол. Боцман засвистел в свисток. Матросы убрали трап, веслами начали отталкивать от берега с глухими ударами и толчками шаркающую о камни ладью. Как только они отошли с мелководья, стремнина подхватила их, и ладья, с бурунами рассекая холодные свинцово-серые волны, покачиваясь под ударами весел, быстро набирая ход, помчалась вниз по течению, заскользила по быстрой воде.
  Мимо отвесных гранитных обрывов и стоящих на высоких камнях деревьев, мимо поросших черным ельником, заваленных буреломом склонов, мимо поросших мхом и вереском скал и торчащих у берега острых камней. Они возвращались в Гирту, уходили все дальше и дальше от лесной станицы, но еще долго в сырой и холодной утренней дымке были слышны многократно усиленные эхом удары колокола, разносящиеся далеко по холодной и туманной сонной реке.
  
  ***
  
  Ближе к девяти часам выглянуло солнце. Покачиваясь под ударами гуляющего над рекой ветра, ладья весело мчалась вниз по течению, по холодной и беспокойной, переливающейся голубыми бликами воде. Боцман свистел в свисток, гребцы налегали на весла, подгоняли ее бег. Мужчины сидели на носу, смотрели на мерцающие за бортами волны, играли в шахматы, скупо переговаривались охрипшими с недосыпа голосами. Наслаждались солнечным небом и холодным влажным, развевающим волосы, освежающим разгоряченные с недосыпу лица, ветром. Курили трубки, щурились, вглядывались в высокие, круто спускающиеся к воде берега и растущий по ним густой, уже начинающий желтеть по осени, суровый и безлюдный лес.
  - А чего не прислали катер? - поинтересовался кто-то от нечего делать - мигом бы доехали.
  - Поломался - ответил маркиз Борис Дорс. Еще с ночи, отдав распоряжение своему сыну и дружинникам самостоятельно возвращаться в Гирту, он поднялся на борт ладьи. Показал капитану какую-то бумагу, что ему срочно надо в город по важному каноническому поручению и сел на скамью к гребцам, так что за спешными утренними приготовлениями к отплытию, никто и не подумал выгонять его.
  - Сэкономили на ингибиторе, испортили дизель. Без ингибитора горит плохо - доходчиво разъяснял он - капитан с инженером в прошлом месяце к нам приходили, молебен заказывали, просили благословения.
  - И что, совсем не помогло? - отворачиваясь от борта, с которого он задумчиво смотрел на реку, уточнил, включился в беседу лейтенант Манко.
  - Помогло - без тени улыбки ответил Борис Дорс, попытался отшутиться - но только до тех пор, пока под полной нагрузкой не пустили.
  - Да Тиргофф рассказывал! - со смехом заметил, кивнул ему усатый капитан Кроксен - как вы в ответ написали в объяснительной, что сколько пожертвования дали, на столько и хватило. Вас вслух на совещаниях читают. 'Выпороли в качестве епитимьи с личного согласия и устного благословения духовника, претензий не имеет'. Ваши юридические опусы в 'Скандалы' надо, а не в полицию.
  - А ингибитор экономить, а потом за герцогский счет чиниться, это как называется? - возмутился Фарканто, вступился за маркиза.
  - Церковь не отвечает за поломки дизеля, если в него топливо не по инструкции лить - нахмурился, начал сердиться, обвел насмехающихся над ним рыцарей злым взглядом, с вызовом ответил Борис Дорс, обеими руками прижал к себе ножны с мечом, словно пытаясь заслониться от всех - и что вы все в рай попадете, тоже не гарантирует!
  - А должна! - сурово и требовательно бросил ему маркиз Раскет - что это у нас за церковь такая, раз ни за что не отвечает, ничего не гарантирует?
  - Какую Господь вам назначил, такая и есть! - также грубо ответил ему, бросил Борис Дорс - а у пьяного лесоруба все деревья вокруг кривые!
  Сбивчиво грохоча башмаками, пришла юная графиня Тальпасто, спросила, есть ли у кого выпить, нажаловалась, что принцесса Вероника приказала отобрать у нее бутылку 'Дубов' и выбросить ее в реку. Кто-то кивнул на Бориса Дорса, весело предложил ему поделиться с ней. Та не поняла шутки, встала перед ним в позу, с готовностью протянула руку, но не удержалась на нетвердых похмельных ногах и упала вперед лицом так, что тот едва успел ее подхватить. Потеснив маркиза и сидящего рядом, благоразумно не вмешивающегося в разговор старших Вертуру, уселась рядом с ним. Поплотнее укутавшись в свой короткий серый плащ, прищурила глаз, бессмысленно заулыбалась яркому солнцу, мужчинам и ветру.
  - Ну дайте же! - требовательно схватила она за плечо, со всей силы затрясла племянника епископа, попыталась сорвать с него его старый, украшенный опознавательным военными лентами черно-белых цветов бригады Тальпасто берет - я приказываю! Смиррна!
  - Леди-герцогиня вам же запретила! - грубо одергивая плечо, хмурился, сжимая зубы, огрызался тот - да нету у меня! Вон у сэра Фридриха кофе есть...
  - Идите вы к черту, Борис! - обиделась графиня, толкнула плечом, лягнула его башмаком по ноге.
  - Готовьтесь! Вот сейчас он и до ее высочества договорится, мы его за борт и выкинем! - отвлеклись от шахмат, с недобрым смехом заявили с соседней скамьи.
  - А вы что еще тут делаете? Вас сюда не звали! - заметив племянника епископа, возмутилась рыжая Лиза, которую принцесса Вероника послала на нос, присмотреть за покинувшей их девичье общество на корме, юной графиней. Ее неопрятные темно-рыжие волосы были собраны в хвост, а на плечах красовалась плотная шерстяная темно-зеленая накидка с капюшоном, украшенным на конце бубенчиком.
  - Ну все Борис, похоже вам конец! - покачал головой капитан Кроксен, задорно щурясь на не знающего что и сказать на это обвинение племянника епископа.
  - Если сама леди-герцогиня не желает меня видеть... - попытался оправдаться Борис Дорс и, накинув на голову капюшон, спрятался за Вертуру, с которым, за неимением свободных мест на банках, они сидели у самого борта на бухте толстой мохнатой пеньки.
  - Аксель! - щурясь от солнца и ветра, придерживаясь за его плечо, чтобы не упасть, капризно и требовательно заявила рыжая Лиза - выкинь этого хама за борт, чтоб знал с кем говорит!
  - Никак нет! - нагло ответил своей подруге тот, весело и многозначительно прикладывая руку к груди, притворно-галантно кланяясь ей - сэр Борис никому не хамил, а кого выкидывать за борт, приказывает тут только леди Вероника!
  - Ах так! - пьяно топнула ногой по деревянной решетке, побежала жаловаться, рыжая Лиза.
  - Ну не приглашали вас сюда, Борис, ну Бог бы с вами. Но хоть можно язык-то попридержать было? - укоризненно покачал головой князь Мунзе, достал из под плаща припрятанную флягу, выпил из нее пару глотков и так, чтобы никто не видел, аккуратно передал соседу.
  - Эх... По житейскому морю зря воздвижимых страстей в тихую гавань... - обреченно развел руками маркиз, наблюдая, как принцесса во главе компании девиц и сопровождающими ее, положившими руки на эфесы мечей лейтенантом Киркой и Виктором идет к ним с кормы.
  - Вот он! - бесцеремонно указала на Бориса Дорса, что уже встал на ноги и, приложив ладонь к груди, смиренно опустил голову, рыжая Лиза, ткнула пальцем на юную графиню Тальпасто - и эта тут уже опять пьяная сидит!
  - Щас будут ему и дохлые зайцы и сено и свидание! - ядовито подметила Оливия Кибуцци из-за ее спины. Но герцогиня подошла к маркизу в упор, смерила его усталым, безразличным взглядом и только и сказала отстраненно, как будто он был пустым местом.
  - Исчезните.
  - Отставить! Я сам! - быстро продемонстрировал ладонями маркиз, уже было поднявшимся ему навстречу рыцарям. Без промедлений он спешно расстегнул пояс и пряжку портупеи на груди, сорвал с себя позаимствованный у одного из своих людей вместо отданного герцогине, плащ, сбросил мантию, скомкал их, вручил Вертуре. Отдал ему же поясную сумку и меч. Хлопнув каблуками сапог, встав ногами на борт, придерживаясь рукой за ванту, с восторженной улыбкой глянул на равнодушно ожидающую его дальнейших действий принцессу Веронику, перекрестился свободной рукой и с плеском и брызгами нырнул головой в холодные волны Керны. Все обратились к борту. Ладью повело. Гребцы с левой стороны придержали весла, чтобы не разбить голову, Борису Дорсу, вынырнувшему в паре метров рядом, из воды. Быстро обернувшись, как будто с улыбкой глянув на собравшихся, он без лишних промедлений энергично замахал руками, по-лягушачьи, поплыл к берегу. Принцесса Вероника тоже подошла к борту, взялась за планшир, устало и как будто безразлично посмотрела ему вслед, выразительно кивнула рыжей Лизе.
  - Борис! Сэр Дорс! Ау! - сложив ладони рупором, крикнула та звонко и весело - вода холодная! Возвращайтесь к нам! Ее высочество требует вас к себе!
  Но племянник епископа, хоть был еще недалеко, как будто и не услышал. Ладью быстро сносило течением и вскоре их разделяло уже несколько сотен метров. Мокрая голова маркиза темнела между сине-серых, мерцающих веселыми солнечными бликами волн. Какая-то лодка подвернула к плывущему, но он, похоже, категорически отказался подняться на борт, поплыл к белому бетонному пирсу перед башней барона Тсурбы, что серой громадой возвышалась неподалеку над лесом, по южному берегу реки.
  - У переправы дайте семафор, чтобы выслали за ним - как будто между делом распорядилась принцесса Вероника и прибавила тихо, но так чтобы кто был рядом услышали - гадина же ты, Лиза.
  
  ***
  
  Они причалили чуть ниже рыночной площади, у узкого каменного пирса под отвесной скалой, где к крутой лестнице, что спускалась к самой воде, был пришвартован понтон, а рядом с ним, на волнах покачивались, с гулким стуком ударялись бортами друг о друга, еще две ладьи. Яркое осеннее солнце стояло высоко в небе. Было холодно и ветрено. Над головами нависал серый и высокий скальный обрыв. Черный шпиль Собора Последних Дней на площади перед герцогским дворцом втыкался в пронзительно-голубое, слепящее глаза, почти что совсем осеннее, небо. От узкой площадки в скалах, по всей видимости ко дворцу, поднимался пологий, перекрытый стальной решеткой туннель. Вертуре, Марисе, князю Мунзе и некоторым другим рыцарям и фрейлинами сказали, что они пока свободны и могут идти домой, если не желают принять участия в обеде во дворце.
  Попрощавшись с герцогиней и ее свитой, поблагодарив ее за гостеприимство, Вертура и Мариса отжали засов на ведущей в город двери. Поднялись на вершину обрыва по узкой, пробитой в камне, выложенный гранитными блоками лестнице. Миновали высокую кованую решетку и очутились во дворе одного из тех многоэтажных богатых домов, что стояли на скалах по берегу реки. Высокие крашеные в желтый стены ограничивали двор с трех сторон, превращая его в уютную закрытую террасу с высокой каменной оградой и видом на дома и набережную по противоположному берегу реки.
  Огромный кривой дуб в клумбе посредине двора нависал далеко над обрывом, клонился к бегущей внизу, мерцающей солнечными бликами, воде. Под деревом стояли вкопанный в землю стол для чаепитий и свежевыкрашенные зеленые скамейки. Из распахнутых настежь окон доносились веселые, восторженные детские крики и голоса жильцов. Бряцало разыгрывающий этюд фортепиано, мерно ударял рычаг колонки. В кроне дуба щебетали птицы.
  Детектив по-прежнему нес в руках снаряжение Бориса Дорса. Его плащ, мантию, портупею и укрытый в ножны длинный меч. Ворота на улицу оказались заперты, но в стене арки была низкая дверь, что вела в полуподвальную закусочную с темными деревянными столами, закопченными, сходящимися над головой пологим сводом и украшенными старыми выцветшими щитами кирпичными стенами. Народа было немного. Детектив подсел к полукруглому окну, за которым прокатывались колеса карет, сверкали копыта лошадей и грязные сапоги. Свалил вещи на стол, заказал юва и закуски. Мариса села рядом, прижалась к нему, обхватила рукой его плечо. У нее был мрачный, усталый и изможденный вид. Оба молчали, большими глотками пили из одной кружки. От густого горького напитка становилось еще холодней.
  
  ***
  
  Оставив Марису в комнате, взяв вещи племянника епископа, Вертура направился к собору, отнести их в резиденцию владыки Дезмонда. Стражник у ворот недоверчиво покосился на серого от пыли, пахнущего лесом и едким дымом костров, растрепанного детектива, но, когда тот молча сунул ему в лицо, продемонстрировал багровую ленту на рукаве, все же пропустил его во двор. Сказал, кого спросить в доме, чтобы показали как ему пройти.
  - Я в вас верил, Марк! И вы не подвели! - принял у Вертуры ножны, свою поясную сумку и одежду уже вернувшийся и переодетый Борис Дорс, когда детектива проводили в его апартаменты. Просторная комната в отдельной квартире на третьем этаже была одновременно его рабочим кабинетом и гостиной. Высокое, распахнутое настежь, окно с широким подоконником и витражом выходило на маленький тесный дворик с желтыми стенами и высокими старыми липами. За забором была конюшня, но из-за крон деревьев ее не было видно.
  Борис Дорс стоял посреди кабинета в сухих свежих рубахе и штанах, выкручивал притертую пробку из графина. То и дело с усилием сморкался в огромный цветастый платок: переплывая холодную реку и путешествуя до города мокрой одежде верхом, он простыл.
  - Марк, ну ей Богу! - восторженно перекрестился на распятие маркиз, улыбаясь своей широкой задорной улыбкой дворового мальчугана, радующегося своей очередной шкодливой выходке - нет, ну надо было вам все-таки забрать и отдать Анне эти паршивые цветы!
  И с размаху разлил по фужерам до краев жгучего ароматного, отдающего дрожжами и грушами самогонного спирта.
  - А вода в Керне сегодня просто отличная! - со смехом и самодовольной улыбкой, делился он - и мало мне было что я и так все время был мишенью для издевок и насмешек, но сегодня это был просто беспредел! А рыжая столичная тварь так вообще затаила на меня зуб за то, что я не расшаркиваюсь перед ней как перед самой светлейшей леди-герцогиней. Да идут они все к черту! Давайте же, закуски нету, я опоздал к трапезе, и мало мне было на лодке, все всё уже знают, все обсуждают, смеются надо мной, и только фужер и бутылка никогда не скажут, какой я неловкий дурак и нет хуже меня неудачника на этой земле!
  Произнеся всю эту ахинею, он еще раз быстро перекрестился и выпил. Вертура взял свой фужер, отсалютовал и последовал за ним.
  - Пакостница мелкая, думает что раз дед богатый, всю Гирту в свою дачу можно превратить! Рыцари ей на конях, принцесса в подружки, замки, платья льняные и бронзовые фибулы! Нашла себе, дура безмозглая, развлечение! - намекая на рыжую Лизу, высказался он и пустился в пространный поток беспредметных эмоциональных восклицаний и обвинений, в который по мере уменьшения спирта в кубке, все больше вливался и детектив.
  - А эти так вообще! И церковь им не так, как будто ногой, крестит, и у мастера Дезмонда домик великоват, не то что у них! А то, что у нас тут и семинария и кухня и общежитие на сто двадцать человек и что мы не тратимся на всякое бесполезное барахло и выпивку, все нищим на прокорм, на больницы, на богадельни и жалование докторам и иереям, это им не аргумент! Дед Тальпасто сбрую серебряную мастеру Дезмонду пожертвовал, так все сразу завыли: жирует им церковь! В газеты писать принялись. Раздай все, живи в пещере и то им будет мало, ночью еще работай, баржи разгружай, фонарь на голову прицепи! А сами-то! На себя бы посмотрели! - бешено вращая глазами, с грохотом шагал от окна к двери, ругался маркиз - рыцари Гирты! Дуэли им все, война, танцы и кровавые поединки! Модных штанов с пластмассовыми пуговицами себе по почте накупили, отобедали в три пуза, на мягких перинах отоспались, на улицу вышли, с кем бы подраться для душевной полноты! А где они все были, спрашивается, когда тут Всадники беспредельничали? Это я тут что ли по своим халупам за семью запорами, трясся как крыса, слова сказать поперек не смел? Когда тут Андрес с Хольгером дома жгли, они все у них по струнке ходили, дерьмо лошадиное жрали, на коленях прощения просили, на задних лапках прыгали! А теперь все смелые, гордые, патриотичные. Ветераны, на войне они были, орденов себе наковали, береты с крестами нацепили! Только пальцем тронь. Не знаю я этих людей. Пескины, Раскеты, Вритте... Кто они такие вообще? Знаю сэра Роместальдуса, Валентина знаю, Эдмона, деда Дугласа, мастера Дезмонда, да даже Модеста. Вот это люди. Ну еще, сэр Тинвег тоже ничего, за ум взялся, как его на этой его ведьме женили. И эта, Тальпасто мелкая, одноглазая, тоже вроде как нормальная, веселая девка... А эти все, возбужденные клоуны, только и могут что виться вокруг леди Вероники, с засосом целовать ее прелестные башмачки. Вот пусть этим и занимаются, а свое вонючее мнение засунут куда подальше. По башкам тупыми мечами ей на потеху друг друга лупят, все равно ума нет!
  Дверь с грохотом распахнулась, Вертура вздрогнул и обернулся. В комнату без приглашения и стука ворвался коренастый, полный, крепкого склада, румяный и рябой человечек в длиннополой мантии и модной кожаной жилетке со множеством нашитых на нее блестящих металлических пуговиц, по выделке похожих на столичные.
  - Ахахахаха! Ну вы Борис! Всю Гирту башкой в сортир окунули, всех унизили и по реке уплыли! Вот поэтому вас и не пускают в общество приличных людей! Ыыыы! Скандал недели! Как водица? - грозным, хриплым и напористым, как у сержанта, хорошо поставленным басом приветствовал он хозяина, с порога протягивая к графину со спиртом свою широченную красную ручищу.
  - Водица отличная. Идите сами искупайтесь Модест - хитро прищурился с видом, чтобы его начали уговаривать поведать подробности, маркиз. Передал гостю весь графин, продемонстрировал детектива - и вообще, узнаете, кто у нас сегодня в гостях? Гранд Марк Вертура. Помните в Мильде?
  - Это вы меня не помните! Не здороваетесь, как будто вместе и не пили! - подозрительно щурясь, обиженно и громко возмутился гость, представился - Модест Гонзолле, самый славный рыцарь нашего великого герцогства! После сэра Августа, разумеется. Не помните что ли? Мы напились, я прыгнул в какой-то фонтан, а там оказалось глубоко и вы сказали страже, что вы тайный советник, а я военный атташе и мне купаться в фонтане позволительно! - делая осторожный глоток, страшно кривясь, совершая манерное движение всем телом, как будто он сразу опустошил весь графин, гордым довольным басом прокричал - ну же, давайте, рассказывайте, Борис, что там на самом деле было!
  И с грохотом подвинул у секретеру стул, задорно заулыбался, приготовившись слушать сплетню.
  - Ну все, дружина в сборе, добровольцы прибыли, все собрались! - весело хлопнул себя по бедру платком маркиз Дорс, нетерпеливым ударом задвинул защелку на двери, с грохотом упал на диван. В самодовольной позе раскинул руки по спинке и с веселой пьяной досадой, как будто размышляя вслух заявил - ах, но как же все-таки не хватает в нашей компании светлейшей леди Вероники! Хлестали бы спирт с вином, вот это был бы вечер! Ну и эту малолетку одноглазую с ружьем тоже позвать, постреляли бы с окна. А рыжую дрянь послали бы за добавкой в магазин...
  - Ахаха! Безответная любовь - чудовищная болезнь! - добродушно и назидательно засмеялся Модест Гонзолле, и, словно только и ожидая этого момента, достал из свой пухлой поясной сумки горшочек и гордо продемонстрировал его - а это лекарство! Яблочное варенье с медом от моей мамы, Борис, к вашему невозможному спирту!
  - Эх... - внезапно став серьезным, задумчивым и печальным, словно все эти только что сказанные в этой комнате до этого момента шутки и весь этот веселый, безудержный смех, были всего лишь напускной буффонадой, задорным представлением, лицедейством, чтобы привлечь друзей и поведать им о своей горькой и безответной, той, которую нельзя ни исцелить, ни разделить, а можно только высказать, чтобы стало хоть немного легче, беде, тяжело вздохнул, сжал кулаки, угрюмо опустил голову, мрачно уставился перед собой в пол маркиз.
  И посоветовал, как приказал. Холодно, спокойно и повелительно.
  - Наливайте Модест.
  
  ***
  
  - Вещи, значит относить ходил? Встретил старых друзей? - критически окидывая взглядом Вертуру, что печально и устало смотрел на нее стоя в дверях, упираясь локтем о притолоку, брезгливо качала головой Мариса. Пока он был в резиденции епископа, она успела сходить до дома леди Хельги, вымыться, расчесаться и переодеться. Принять аккуратный и достойный вид. В комнате густо пахло лавандой, на столе дымились ароматные палочки, дышала жаром растопленная печь.
  - Я принес вот. Специально тебе... - начал неловко оправдываться Вертура. Продемонстрировал ей бутылку 'Черных дубов', которой его предусмотрительно снабдили барон Гонзолле и маркиз Дорс, когда вовремя спохватившись, что дело принимает серьезный оборот и напиваться нельзя, он отставил так и не допитый самый первый фужер и соврал им, что клятвенно обещал вернуться домой не позже восьми вечера. Но это подношение нисколько не удовлетворило Марису, она попыталась что-то начать говорить, ругать детектива, но он просто налил ей и велел.
  - Пей!
  Она бросила на него яростный взгляд, взяла фужер, покачала головой и залпом выпила.
  За окном рыжел закат. Так закончился вечер.
  
  ***
  
  Он проснулся глубокой ночью, внезапно осознав как приятно лежать на мягкой кровати на свежих простынях в теплой комнате с дверью и каменным потолком, а не в шатре с тонкими стенами и тканевыми перегородками, почти как под открытым небом. Легкое ощущение покачивания после путешествия на лодке навевало приятные, спокойные мысли. Рыжие сполохи пламени играли на стенах и потолке. На улице за окном стояла тишина. Мариса, что крепко обняв его, лежала рядом, как будто почувствовав что он проснулся, отняла от его плеча голову.
  - Ты был прав. У леди Вероники есть дочь - сказала она - ей семь лет. Живет в Столице, на попечении семьи мастера Динтры.
  - Леди Булле замужем? - слегка изумился детектив.
  - Была - с осуждением ответила Мариса - ее муж оказался бесхребетной тряпкой и ушел от нее. А здесь все хотят жениться на ней, чтобы выбиться в Герцоги, а она никого не подпускает, ни с кем не хочет иметь дела. Но ты можешь попытаться, она спрашивала отдать тебя ей.
  - И ты согласилась?
  - Еще чего! - воскликнула Мариса, хлопнула его ладонью, ударила ногтями в грудь - нет конечно. Кому я еще такая нужна, а ты уже принес клятву, так что теперь плачь и терпи.
  - Да, Борис тоже так говорит - немного подумав, перевел тему обратно на принцессу, рассудил детектив - он считает, что она очень одинока, и по сути у нее нет никакой реальной власти, кроме делегированных Столицей полномочий ставить свои подписи на указы, которые ей дают, и титула, и тот только на бумаге. Вокруг нее убийцы, злодеи и преступники, а сэр Август только делает вид, что оказывает ей покровительство. Катает на своей машине, расшаркивается перед ней, как будто спрашивает ее решения, и все раскрыли рты и думают, что это она правит Гиртой и, когда она придет к власти, она сможет все изменить... А на деле, когда он окончательно разберется с сэром Вильмонтом и остальными, он прикажет убить и ее. Она говорила про палачей, что приставлены к ней для этого дела. Это Вальтер и Регина. Кирка мятежник и убийца, бежавший из Мирны, а Тинвеги крестники сэра Августа, во времена Смуты были ближайшими друзьями и соратниками его сыновей, и ни одного из них не привлекли к ответственности...
  - И что, Борис прямо так тебе и говорил? - нахмурилась, насторожилась Мариса.
  - Не прямо конечно... Помнишь тогда, на фестивале? Леди Вероника тоже упоминала об этом - ответил он - Борис утверждает, что хотел бы забрать ее отсюда, увезти из Гирты, спасти от этой участи, потому что любит ее как женщину. Не похоже, что он врет, он постоянно говорит о ней. Это поначалу весело, но по тридцатому разу похоже на одержимость. Модест готов перемалывать эти сплетни вечно, лишь бы наливали и кормили.
  - Борис твой та еще лиса на самом деле - немного подумав, внезапно совершенно серьезно возразила Мариса - ты его не знаешь, а я его видела во всей красе. Он делает и думает совсем не то, что говорит. С мастером Тинвегом они приятели, сестра интенданта Бориса у них в доме, на побегушках у Астры служит, а владыка Дезмонд сэру Марку духовник. Говорили даже, что мастер Тинвег вроде как хотел за Бориса свою Регину выдать, но тот отказался, брать ее не захотел, потому что у нее нечестивая лесная кровь.... Бывала я у них, знаю о чем говорю. Тот еще серпентарий. И это он только последнее время нигде не бывает, от леди Вероники бегает, а раньше к мастеру Тинвегу и сэру Августу постоянно заходил. Его отец с сэром Августом были лучшими друзьями. Борис даже сказал, то сэр Август мог бы простить ему мятеж, но не имел права так поступить, потому что все бы подумали, что он пошел на попятную, и можно бунтовать без последствий. А тебе он врет, если бы все было так, как он рассказывает, лежал бы он давно с пробитой башкой. Он такой человек, что черт его знает, любит он леди Веронику на самом деле или нет. Над ним все смеются, потому что иногда он действительно ведет себя как наивный клоун, но я бы ему ни за что не стала верить... После того как их с отцом бригаду расформировали, владыке Дезмонду доверили оставить на службе пару десятков человек для охраны монастырей. Командиром их назначили Бориса, а тот позвал своего обалдуя-дружка Гонзолле с шайкой таких же как и он сам пьяниц и дурачин, собрал компанию чтоб не скучно было кататься по тайге. Они возомнили себя героями, патриотами и странствующими рыцарями, по-мелкому возмущались, писали в газеты, как все плохо вокруг, как их не ценят и как низко с ними обошлись. Бузили по кабакам, рассказывали какие они несломленные гордые рыцари, везде. Было вроде даже несколько стычек, кого-то толпой зарубили, а потом они как будто составили открытое письмо сэру Вильмонту и сэру Прицци. Никто его в глаза не видел, но они как будто угрожали, что если те не наведут порядок, не остановят беспредел, все они демонстративно присягнут Мильде, а если присягнут они, то следом к барону Эмери побегут вначале Тинкалы, Келпи и Эскилы, а потом и все остальные. Сэр Роместальдус уже тогда убил Арвида Ринья, так что все боялись мятежа, потому что тогда бы поднялась бы вся Гирта. Со Всадниками поехала половина тогдашнего состава клуба. Дружины не собирали, думали, по-быстрому этим двоим головы расколоть, рассчитывали поразвлекаться, как ты сам на охоте видел. Думали мужичье бунтующее будут конями давить, избы жечь. А им навстречу вышли какие-то, как на войну снаряженные добровольцы, что через одного оказались дружинниками князя Баррусто из Ронтолы и наемниками Мильды. И бригада Келпи вместе с ними, а командир у них был, как потом шептались - ваш бригадир Харбибуль, хоть и звался другим именем. И оружие у них было - не дреколье и луки, чем по бедности вооружаются наши мужики, а мушкеты-штуцера с патронами, которые стреляют в искажении, вот номер-то был. Их там окружили и порубили, перестреляли всех. Гнали до самой Гирты. А тех, кто убежал, кто не поехал, как отец Генри, тех уже в городе отловили сэр Роместальдус и леди Хельга. По всем улицам головы на оградах висели, и по южной дороге на Эскилу. Все вперемежку. И Всадники, и вассалы сэра Ринья, и сэра Гамотти, и сэра Прицци, потому что все здесь повязаны кровью, все из одной компании были. Владыка Дезмонд тогда указ издал, запретил отпевать их, а трупы кидали в канавы и свиньям в хлев. И поделом им, по заслугам получили.
  В ее словах сквозило нескрываемое, мстительное и торжественное злорадство, жестоко улыбнувшись, она сверкнула взглядом, крепко сжала руку детектива, и продолжила, но уже печально и без всякого веселья.
  - И тут же все обрадовались, сказали что Смуте конец, и кто остался от Круга, того в тюрьму. Даже кому-то из старших досталось, и улики и свидетели сразу внезапно нашлись, а то до этого ни суды, ни прокуроры ни разу оснований не видели. Мэтр Курцо все объявлял - 'неустановленные лица', и вдруг сразу всех установил. Твари лживые, продажные. Туда же их всех надо было. А то сказали - 'не, мы не с ними'. Сэр Август от Круга, от своих сыновей убитых и соратников отрекся, сам же против своих клевретов и свидетельствовал. Мастера Тинвега майором назначил, чтобы вешал их. А потом из их же сыновей и племянников набрал себе новую жандармерию. Думаешь кто они все, такие, Тиргофф, Мунзе, Раскет, Роффе, Этна, Гесс? Да все те же, кто и двадцать лет назад, только теперь они все патриоты, все за Гирту. Храмы строят, вьются вокруг леди Вероники.
  - А Борис? - уточнил детектив.
  - А что Борис? - презрительно переспросила Мариса - его там не было, и письма тоже никакого не было и все это хитро спланированной провокацией объявили. Круг же победили сэр Вильмонт Булле и сэр Август Прицци. Сказали, что про Бориса это все необоснованные слухи, потому что Дорсы с Кругом враждовать пытались и вообще они не местные. У Бориса вон, не больше трех десятков человек. Ты почти всех и видел, а тогда они вообще втроем с Гонзолле и Эдмоном ездили. Из дружинников у них тогда только человек пять подневольных эдмоновских из Эскилы бегали, и еще Эрик этот лохматый, ну тот, который у Бориса сейчас интендантом служит, как-то к ним прибился. Женился с тех пор, нормальным человеком стал, детей завел, квартира у него в четыре комнаты, в резиденции владыки Дезмонда, теперь... Когда после мятежа бригаду сэра Антония расформировали, все их знамена, регалии и вымпелы сэр Август приказал изъять и сжечь. Майоров и старшин его разжаловал и вслед за Дорсом Старшим выслал, а остальных переназначил с понижением кого в армию, кого в дальние деревни стражей, кого в полицию. Все кто за сэра Антония были, кто ему сочувствовал, тогда четко поняли, что надо теперь сидеть тихо, успокоились, даже если кто и хотел бы Борису помочь, все боялись, никто даже за деньги не хотел с ним дел иметь. А для такого, что с кругом сотворили, большие деньги и влиятельные люди в сообщниках нужны. Я-то знаю, как такие дела делаются. Так что Борис и Гонзолле такого учинить даже если бы очень хотели, не смогли б. Они же даже не самооборона а так, их владыка Дезмонд только и кормит, чтобы мужичье по деревням стращали, воришек гоняли от монастырей. А если бы он там и был или его отец как-нибудь там проявился, и сэру Августу что-то не понравилось, мастер Тинвег бы его еще тогда на мосту без всякого суда, как других, за ребра подвесил. Я сколько раз спрашивала для своей книги, и не единожды. Даже напаивала его, а он в отличии от тебя, так и не проболтался. Все отнекивался, что он в этом не участвовал, говорил. Рассказывал, что когда сэр Август их с отцом помиловал, он все понял, со всеми дружил, больше на рожон не лез. И вообще, они только по кабакам по пьяни устно от обиды возмущались, а когда с них ответа за слова потребовали, на коленях слезно прощения просили. Когда это все началось, они в замке у Гонзолле гостили, а как узнали, что едет большой отряд, не стали даже разбираться, за ними или нет, бежали в тайгу. А газеты потом писали, что это бригада Келпи с наемниками, которых тайно вооружили сэр Вильмонт и сэр Август Всадников разбила, потому что надо было как-то кончать весь этот бардак. Всё на благо Гирты сделали, спохватились внезапно, инициативу проявили. Ловко так, на ходу, переобулись, и власть удержали и в глазах народа поднялись и руки чисты. Бориса да, там конечно никто не видел, иначе бы его еще тогда в отместку за погибшую родню в болоте утопили, и по газетам, я смотрела, тогда об этом много писали, его имени там тоже не было... Но ты же знаешь как у нас газеты правят, и слухи без основания не родятся. Вот и думай теперь.
  - А может так все оно и было? И сэр Вильмонт и сэр Прицци и вправду позвали Мильду, когда поняли что если так пойдет и дальше, то власть они не удержат. Посчитали по гроссбуху, отправили на убой кого не жалко было... - рассудил детектив - а Борис как-то не рассказывал, не упоминал вообще... Даже когда пил...
  - Ага, вот и я о том же... И вот поэтому он еще станет Герцогом, не то что ты. Вот увидишь - злорадно сверкнула глазами Мариса и назидательно пояснила - а ты, если не будешь ему поддакивать как Гонзолле, не будешь с ним дружить, пить и с блеском в глазах сплетничать о ее высочестве, леди Веронике, пока все остальные дурачки считают его клоуном и глумятся над его сегодняшним купанием, так и останешься лейтенантом. Ты понял это?
  Она резко развернулась на бок. Ее глаза вспыхнули перед самым лицом Вертуры. Пальцы с силой сжались на рубахе, на его груди. Мариса тяжело задышала, словно какая-то мысль или идея внезапно пришла ей на ум и сейчас она яростно раздумывала, говорить ему ее или нет. Ее лицо исказилось, черты заострились в надменной, торжественной и жестокой гримасе ввергнувшего праведника в бездну демона.
  Но Вертура взял ее за запястье, коснулся пальцами ее щеки. Черный безумный огонь в ее глазах утих, словно это ласковое прикосновение снова вернуло ей человеческие чувства и мысли.
  - А может он женится на ней, и действительно заберет ее с собой, увезет подальше. У него богатый отец, сестра, замок и куча родственников в Лире. Поедут к ним, будут жить счастливо и долго и умрут в один день... - рассудила она и прибавила горестно и печально - и мы с тобой тоже уедем. А эти все пусть разбираются без нас, поубивают тут друг друга, перерубят, перевешают... Так им и надо, они этого заслужили...
  - Ага - ответил детектив, привлекая ее к себе, заботливо гладя ее волосы и шею. Тяжело вздохнул - как закончим это дело, разберемся тут... А хочешь, завтра я куплю билеты, поедешь в Мильду, я дам тебе денег, будешь ждать меня там...
  - Нет - ответила она ему твердо и резко. Обняла его, выгнув спину, отстранившись назад и глядя ему в лицо, заявила торжественно и с вызовом - без меня один ты тут пропадешь. Ввяжешься в какую-нибудь ерунду и все. Глаз да глаз за тобой следить.
  
  ***
  
  Глава 25. 'Богословие через Физику' (Среда, четверг, пятница, суббота, воскресенье)
  
  ***
  
  Прошла среда. Наступил четверг. С самого утра Вертура взял все одеяла, плащи и пледы, пока Мариса собиралась на службу, прибиралась на столе, вынес их во двор. Развесив на перекладинах между кустов. Стоя перед ними босиком, в одних рубахе и штанах, передергивая плечами от утренней прохлады, болезненно щурясь с недосыпа на непривычно яркое белое солнце в квадрате каменных стен над головой, размахивая как алебардой, деревянной жердью, выбивал их от грязи и пыли. Вернувшись в комнату, ворохом бросил их в кресло, застелил кровать. Закончив застилать ее, почистил, полил из колонки студеной водой, протер свои старые, изношенные башмаки.
  
  ***
  
  Напористо задувал ветер. С моря и реки веяло холодной, морской сыростью. Уже совсем по-осеннему бледное, но все еще жаркое, припекающее солнце стояло над городом, заглядывало между домов, светило вдоль улиц и проспектов. Играло в разноцветных витражах, в высоких окнах. Заглядывало в тенистые переулки, скверики и дворы. Отражалось в стеклянных дверях и витринах, играло солнечными зайчиками на крестах над куполами соборов и церквей.
  В зале отдела Нераскрытых Дел были снова раскрыты все окна. В печи горел огонь, на столах громоздились кипы бумаг и папок, рядом с ними лежали переложенные закладками справочники и учетные книги. На рабочем месте Вертуру ожидал свежий номер 'Скандалов', но, вопреки всем ожиданиям, вместо маркиза Дорса, карикатурой на последнем листе оказался Рейн Тинкала. С недоумевающим выражением рта, выронив из рук свой топор и щит, он падал вперед лицом в кучу смердящего навоза, получив из-за края листа сапогом под зад, предположительно от графа Прицци.
  - Ха. Ха. Обрыгаться, как смешно - заглянула в газету, брезгливо поморщилась Мариса, требовательно схватила Вертуру за плечо и строго пояснила - а Бориса не тронули, догадались, что все не так просто. Первыми почуяли, куда ветер дует, крысы. А я говорила тебе.
  После полудня явился какой-то молодой жандарм с папкой в руках, огляделся, спросил кто из старших на месте и, не получив никакого ответа, без всякого разрешения сел на ближайший стул. С добродушным, округлым лицом и честным, наивным взглядом светлых голубых глаз, он с наивной, как будто смущенной улыбкой поглядывал по сторонам, производил обманчивое впечатление человека недавно пришедшего на службу и еще не до конца успевшего вкусить всех горестей нелегкого и скорбного полицейского дела.
  - Лейтенант Филипп Кранкен - оценивающе-вежливо представился он, чуть поклонился, вынул из папки какую-то украшенную печатью и подписью бумагу и протянул ее наконец соизволившему подойти к нему Фанкилю.
  - Хорошо - пробежав глазами приказ, без лишних расспросов кивнул рыцарь и повел его наверх к инспектору. Через некоторое время они снова спустились в зал.
  - Сидеть будете здесь - продемонстрировал новому сотруднику стол дежурного у входа, где еще недавно сидел Дюк, Фанкиль - вот журнал, вот письменный прибор. Принимайте корреспонденцию, ведите учет, пока что у вас будут те же обязанности, что и на вашем прежнем рабочем месте.
  - И не забудьте! - как будто уже составив мнение об этом новом сотруднике и найдя в нем свежую жертву для шуток, вставил свое слово, закричал, ткнул ему пальцем от своего стола доктор Сакс - все, что вы увидите и услышите здесь, будет непременно использовано против вас в суде!
  Сегодня был банный день, но очередь мужчин из отдела Нераскрытых Дел была после всех остальных подразделений, ближе к концу дня. Так что детективу опять поручили переписывание должностных бумаг, по окончанию которых он должен был составить отчет об охоте и проведенных там следственных действиях.
  Из циркуляра, который пришел Фанкилю из Университета, Вертура узнал, что сигнал с Обелиска был вовсе никаким не сигналом, а действительно, как и сказал главный инженер полицейской комендатуры Иоганн Руксет, электропомехой от магнитно-гравитационной аномалии, вызванной перемещением Обелиска. Что сама эта аномалия имеет каплеобразную форму с 'головой' вокруг самого объекта, частично захватывающей побережье, город и залив, и 'хвостом', протяженным расширяющимся шлейфом, смотрящим от 'головы' в северо-западном направлении. Также сообщалось, что указанная аномалия самостоятельно затухает со временем и предположительно является остаточным следом после перемещения Обелиска из неизвестной точки постранства-времени в те координаты, на которых он находится в данный момент. Что сам Обелиск состоит из некой углеводородной субстанции и воды, а вес его равен примерно трем миллионам метрических тонн при коэффициенте абскурации равном ноль одной единице.
  - Это сколько это на самом деле? - уточнил у Фанкиля детектив.
  - Примерно плюс, минус одна десятая процента - не отрываясь от журнала, ответил тот, но тут же отвлекшись от работы, видимо решив явить всем свою эрудицию, пустился в объяснения - ну, вы же знаете, что все состоит из неких условных математических единиц, квантов, то есть по сути из пустоты. Ну, так же как и иллюзорно наполненная событиями и переживаниями жизнь людей, что не посвящают себя служению Господу Богу, по факту является абсолютно бессмысленной и пустой... А масса, это всего лишь переменная величина, определяющая инерционные и гравитационные свойства объекта. По сути задаваемое калибровочными параметрами свойство некоей области, ограничивающей определенное пространство, которое мы математически описываем как замкнутую инерциальную систему, или обособленный физический объект...
  - А что за материал такой может быть? - продемонстрировал отчет рыцарю детектив. Тот почесал бороду, пробежал глазами текст докладной записки, нашел показатель массы и расчетные размеры. Посчитал их в столбик, раскрыл один из справочников, пролистал его, продемонстрировал таблицу.
  - Плотность примерно тысяча пятьдесят. Все что угодно. Молоко, уксусная кислота, тяжелая нефть...
  - Анилин - закончил список детектив.
  - Мясо - подметил Фанкиль.
  - Раз мясо, суп из него сварите - бросила от своего стола Мариса, но никто даже не улыбнулся ее реплике.
  Просматривая исходящие документы, в одной из посвященных охоте бумаг, Вертура прочел выказанную Фанкилем, что маг Панзонг Круми не имел никакой технической возможности создать столь обширную аномалию пространства-времени, которая наблюдалась у башни и, тем более, физически не мог сублимировать такое количество черной козлоподобной саранчи. Из чего можно было сделать вывод, что, скорее всего причиной столь масштабного инцидента, случившегося в Лесу, мог быть именно находящийся в море неподалеку от Гирты Обелиск.
  К отчету также прилагались формулы и обоснования, которые детектив не стал переписывать, отдал их обратно Фанкилю, лукаво сославшись на то, чтобы тот сделал все сам, во избежание искажения смысла этих сложных вычислений. В перерыве между работой листая все тот же рыцарский справочник, Вертура нашел в нем главу о демонах. Прочел в ней о том, что на самом деле они никак не похожи на людей, ни тем более на рогатых чертей с копытами, каковыми их считают далекие от наук люди и рисуют на иллюстрациях в художественных книгах. Что они вовсе не личности, а безголосые, безумные и безликие твари и не имеют никаких схожих с людьми облика, восприятия или образа мысли. Не будучи соединены с тварным миром никаким иным способом, кроме как тем, которым те самые математические массивы квантов преобразуются в имеющие физические параметры, массу, температуру и электрический заряд тела, они ощущают окружающее пространство и время совсем иначе чем люди, и в своем мышлении их разум более всего схож с программной математической логикой сложных вычислительных машин. В справочнике также имелось примечание, что это не утверждение, а не боле чем подтверждающаяся косвенными фактами, типа нарушений принципа локальности, и наличия скрытых параметров в квантово-механических взаимодействиях, а также умозрительными, основывающимися на подобных физических расчетах и серийных экспериментах выводами, теория, поскольку Бог нарочно создал мир таким, чтобы ни Его, ни иное подобное сверхъестественное влияние не могло быть рассчитано ни математическими формулами, ни измерено точными приборами, и всегда имело спорадический характер чуда, абсолютно противоречащего любой научной логике, экстраполяции или вычислению.
  Окончательно убедившись в своей неспособности осмыслить все это целиком, громко захлопнув справочник, детектив откинулся на стуле и устало прикрыл глаза.
  - 'Богословие через Физику' - положил рядом с ним на стол поверх бумаг небольшую, похожую на популярную книжку в потертом кожаном переплете Фанкиль - тут все разъяснено вполне доходчиво. Вот то, что вам нужно, если хотите хоть немного разобраться во всем этом.
  Вертура машинально кивнул, открыл ее на первой попавшейся странице и в некотором недоумении уставился на неясную ему сложную формулу, похожую на те, какие бывают в университетских учебниках.
  - Да, это переиздание той самой известной брошюры. Тогда это была только теория, но именно из нее выросла современная концепция неофизической модели окружающего нас мира. Практические исследования четырехмерных квантовых массивов позволили более четко понять структуру нашей вселенной, но нисколько не приблизили к пониманию откуда это все взялось, почему все устроено именно так, а не иначе, и чем все это завершится - пояснил Фанкиль - так что в этой работе конечно есть некоторое количество несущественных для вас неточностей и утрирований, а также постулатов, которые впоследствии были опровергнуты, но именно эта книга наиболее емко, в научно-популярной форме, рассказывает о сложных вещах простым языком так, чтобы было понятно не только тем, кто учился в университетах. Во времена античности люди придумали множество теорий, чтобы объяснить окружающий мир, но раскрутив его по винтику до самого дна, просчитав все, они выяснили, что все, что нас окружает, это всего лишь цифры, значения и переменные операторы. То есть один большой пространственно-временной массив значений, которые и предают определенные свойства многообразиям внутри него, превращая пустоту в привычные нам, наделенные массой, температурой и электрическим зарядом объекты и явления. Что эти самые числовые операторы можно принудительно менять с помощью калибровочных полей, предавая этим самым квантам, по сути ячейкам пустоты, любые свойства, преобразовывать энергию в материю, настраивать законы физики, условия химических, гравитационных и электромагнитных взаимодействий, как тонкие настройки сложных машин... Есть мнение, что высшую математику и физику придумал сатана, чтобы разрушить умы людей, развенчать личность Бога как единственного и всеблагого Творца, возможность спасения души, а также сакральность и чудо Творения. Обратить его математическим адом условности всех возможных явлений и свойств окружающей нас вселенной. Наделить Его мнимыми признаками механистический симуляции, некоей виртуальной вторичной системы, которая напрямую порождает вывод о том, что Бог, как некая условная сила, которая рассчитала и выставила эти самые первичные калибровочные настройки нашей среды, задала начальные параметры и по сути сотворила, нарисовала окружающий мир, не Всеблагой Творец, а всего лишь некая личность, либо машинный алгоритм, который, возможно, сам находится в состоянии симуляции более высокого уровня чем мы, и так до бесконечности. В общем, это такой же математически-философский вопрос, как и условная безграничность пространства, только не в числовом, а в качественном значении. И что мы, как люди, тоже в своем роде запрограммированные машины, созданные для определенных нужд этого самого алгоритма в экспериментальных или производственных целях. Новая Вавилонская башня античных людей была вовсе не каменным строением, чтобы дотянуться до небес, а попыткой изменения всей структуры окружающей нас вселенной, путем этой самой принудительной настройки операторов массива пространства-времени, по типу изменения программного кода вычислительных машин. Ну и вы сами видите, что из этого вышло. Все поломалось. Бог посмеялся над ними, а у нас теперь есть стабилизаторы, которые потребляют энергию, но не затрачивают ее на калибровочную настройку окружающих нас полей. Есть зоны, где не горят спички, но гемоглобин в крови без всяких искажений переносит кислород, есть волновые явления, которые видят глаза, но не видит оптика и наоборот, есть объекты, которые одни приборы фиксируют, а другие нет, а есть Собор и никак его не исследовать и ничего с ним не сделать. Да, от большого ума можно конечно придумать любую теорию, но она упрется в недоказуемость первичных аксиом, за которой будет либо Бог, либо бесконечное периодическое число, белый шум, ледяная адская бездна. Я выбираю Господа Бога и Христово Воскресение. С ними, кем бы я не был на самом деле, я тот, у которого есть смысл служения и бытия, а без - пустота, ноль, помноженный на число-оператор в теле бессмысленного и бесцельного математического массива. Анна, обязательно напишите это в своей книге.
  Закончив свою сбивчивую речь, обратился он к внимательно слушающей его, как на лекции в университете, закусившей перо, положивший подбородок на тыльную сторону ладони, Марисе.
  - А есть ли вообще что-нибудь, что не описывается математикой? - листая страницы текста с формулами и схемами, уточнил весьма раздраженный тем, что он здесь не самый умный, детектив.
  - Разумеется! - влез в разговор заинтересовавшийся беседой доктор Сакс - поколения ученых, так и не смогли создать такую шкалу, которой бы хватило, чтобы измерить тот идиотизм, на который способен человек!
  - Да, примерно - одобрительно кивнул Фанкиль - а если серьезно, как я уже сказал Господь Бог. Он вне любых наших расчетов и вычислений.
  
  ***
  
  После обеда случилось еще одно происшествие. О нем Вертура узнал из толстой папки предварительного отчета, которую принесли из оперативного отдела.
  Из портового района явился курьер и сообщил о том, что прямо из воды залива вышли двое странных, похожих на утопленников, людей и ужасными голосами начали произносить слово 'Фомальгаут', чем привели местных рыбаков и портовых рабочих в полное недоумение. Обоих арестовали местные жандармы и привезли в полицейский дом, но на допросе выяснилось, что ничего разъяснить они физически не способны, мало того, как оказалось в лаборатории доктора Фарне, что это действительно утопленники и оба, каждый из них разное время, но уже как несколько дней, мертвы.
  Позвали Фанкиля. С ним, как специалисты, пошли и все остальные. Деловой колонной протолкнулись через группу любопытных, желающих посмотреть на распятых на докторских столах утопленников - пожилую женщину и мужчину с пронзительно белой кожей, выцветшей от длительного пребывания в холодной воде. Доктор Фарне бесцеремонно вскрывал подопытных прямо так, без наркоза, но, похоже, это не производило на них совершенно никакого впечатления. У мужчины был зафиксирована голова, лаборанты с мрачными усмешками брили ее, готовили к вскрытию. Подопытный нисколько не сопротивлялся их действиям, как будто с интересом вращал зрачками, рефлекторно морщил лоб, когда прикладывали циркуль и наносили углем разметку, для предстоящего распила.
  Под аркой в углу, в продавленном докторском кресле, сидел усатый и безразлично-хмурый оперативный уполномоченный. Неудобно поджав колени, повернувшись боком к столу, положив на угол папку, с усталым, равнодушным видом делал выписку из лабораторного журнала, нисколько не смущаясь того, что рядом на столах препарируют оживших мертвецов, самостоятельно вышедших из воды.
  - А, это трупы - не оборачиваясь, воскликнул, махнул рукавом от лабораторного стола доктор Фарне и проверил педальный привод пилы, которой собирался вскрывать череп мужчине. Он приложил пальцы ко лбу и, выпучив глаза, уставился на сидящую в углу, бессмысленно глядящую в темную стену девку в потрепанной старой, как будто снятой с трупа в морге, рубахе. Ту самую, которую некоторое время назад он демонстрировал Вертуре и Фанкилю притянутой к операционному столу, тоже во вскрытом виде. Словно почувствовав его взгляд, она мелко затрясла головой, бессмысленно оскалилась, как будто была смертельно пьяна или находилась под сильнодействующими средствами. Повела плечами, словно стоящий на другом конце лаборатории доктор ощупывал ее самым бесцеремонным образом, поднялась на ноги, медленно, словно нехотя, подошла к столу и, навалившись на него руками, неловко шатаясь из стороны в сторону, наддала на педаль. Дисковая пила в руках доктора завертелась.
  - Я провел ей лоботомию, повредил область, отвечающую за восприятие ментальных флюидов, так что теперь ей можно отдавать простые команды - объяснил недоверчиво разглядывающую новую помощницу инспектору Тралле он. Похоже, сегодня он слишком устал для своих многословных речей или еще не выпил ту дозу кофе, после которой впадал в свою обыденную, невменяемую болтливость. Молчал сегодня и граммофон, так что музыка не подбадривала ни его самого, ни его вялых, флегматичных ассистентов.
  - При должной сноровке она выполняет некоторые простые механические действия - объяснил криминалист - но чайник принести с кухни так и не умеет...
  - А что она может? - с пошленькой улыбочкой уточнил доктор Сакс.
  - Синтезировать некоторые органические соединения, коллега! - вытянувшись, распахнул рот, с издевкой ответил ему криминалист - все что позволяет фотосинтез. Любую камедь. Например глюкозу. А при проведении целенаправленного генетического морфирования также в чистом виде канифоль, уксусную кислоту, каучук, толуол и метил. Но мы же все знаем, мэтр Сакс, что вы не о химии?
  - Мы ушли от темы - строго напомнил инспектор Тралле и принял еще более мрачный и угрюмый вид.
  - Да, не отвлекайте меня! - воскликнул криминалист ткнул в сторону доктора вращающейся пилой. Придерживая свободной рукой приводной шланг, подошел к закрепленному на столе телу. Трупы синхронно завращали глазами и ничего не выражающими взглядами уставились на инструмент в его руках, словно оценивая, что теперь он будет делать с ними. Доктор еще раз напрягся, отдавая приказ своей помощнице прекращать жать на педаль, взялся за скальпель, чтобы разрезать кожу на голове.
  - Ну вы же знаете, что есть некий временной промежуток, между несовместимыми с жизнью нарушениями функций организма и тем моментом, когда деструктивные биологические процессы происходящие в тканях, прежде всего в головном мозге, становятся необратимыми - не отрываясь от работы, объяснял доктор, как будто читая в сторону плотно занавешенных окон лекцию - например гипоксия. Эта условно конечная точка тривиально называется смертью. Считается, что с этого момента реанимация невозможна, но до него организм можно вернуть к нормальному функционированию с помощью определенного комплекса средств и приемов, которые, так или иначе, нормализуют нарушенный метаболизм. В простых случаях с помощью известных химических соединений, вентиляции легких, или электростимуляции сердечной мышцы. В иных, более серьезных ситуациях, требуется замена определенных органов. А в еще более тяжелых - необходимо введение биоактивных реагентов, консервирующих веществ и энзимов, либо воздействие сложных электромагнетических возмущений, которые вновь запустят в организме остановившиеся биологические процессы. Даже в особенно тяжелых случаях применение этих методик, конечно, позволяет вернуть частичную функциональность отдельных органов, но чаще всего подобная реанимация не ведет к полному восстановлению поврежденного объекта, что сейчас мы и видим...
  - Исследования доктора Парлета - уточнил Фанкиль - механистическая природа смерти и ее обратимость
  - Именно - поднял палец к потолку криминалист и указал лаборанту, где работать сверлом - так вот эти тела уже с прошлой ночи как мертвы, чувствуете запах, нет? Морская соль замедлила процессы некроза, но вскоре мы увидим отчетливые признаки гниения. И при этом функциональность отдельных частей их нервной системы все еще поддерживается с помощью неких замкнутых гравитационно-магнитных полей высокой интенсивности...
  - Как у той черной саранчи - оттягивая веко и касаясь пальцем радужки глаза мертвой женщины, сделал вывод Фанкиль - они изучают нас. Вернее не они, а оно. Обелиск.
  Он поставил рядом со сморщенной от воды рукой утопленницы свой магнитный волчок и крутанул его. Прибор сделал несколько неверных, шатких оборотов и опрокинулся. Фанкиль едва успел подхватить его, чтобы он не упал на каменный пол с края стола и не разбился.
  - Интенсивность очень высокая, но область аномалии контрастно-ограничена - отошел к соседнему столу и запустил свой прибор снова, констатировал Фанкиль. На этот раз волчок сбалансировался легко и быстро, не теряя центробежной силы, стоял, вращался на столе - похоже на квантовую проекцию. Пойду, принесу патефон, попробуем одного отключить. И кстати - рыцарь достал из своей поясной сумки металлическую трубку, поднес ее к телу и пригляделся в окуляр - наденьте перчатки, они радиоактивные.
  - Благодарю - не отрываясь от работы, проигнорировав слова рыцаря, ответил доктор. Снимая черепную коробку и с азартом заглядывая в нее, кивнул инспектору - я проведу тесты, пришлю вам результаты... О, как и ожидалось: признаков инородных тел, паразитов и имплантатов нет... Замечательно. Все не отвлекайте меня, ждите протокол вскрытия.
  Уже в коридоре инспектор Тралле отвел всех в сторону и сказал.
  - Мэтр Сакс. С запиской к Хельге. Анна, сегодня во все газеты разъяснительную статью, без подробностей, придумайте что-нибудь, отнесите в редакцию, чтоб завтра утром было популярное и внятное объяснение инцидента. Марк, напоминаю, если вы еще не знаете, сегодня у нас банный день.
  
  ***
  
  После бани детектив помог лейтенанту Турко нести домой из полицейской прачечной белье. Каждый четверг лейтенант с женой, точно также как и все остальные служащие полиции, приносили в казенную стирку домашние вещи. Кипятили их вместе с форменными плащами и мантиями в котлах с золой, сушили в котельной на трубах, ругались со всеми подряд, когда не могли найти в общей куче свою простыню, рубаху, или штаны.
  Над двухэтажным зданием с арочной галереей в северо-восточной части двора комендатуры, рядом с общежитиями, густо дымила черная и тонкая, вонзающаяся высоко в небо труба угольной печи. Резко пыхтел паровой насос. В тени замыкающих плац с запада домов собралась шумная галдящая толпа: полицейские, жандармы низших рангов и их многочисленные семьи. Весело переругиваясь, громко обсуждая всякую всячину, ждали, пока закончат мытье штатные служащие, и наступит время для остальных.
  Высокая и плечистая, еще не лишенная привлекательности, женщина лет тридцати двух с длинной и толстой рыжеватой косой через плечо, сидела на бревнах, вытянув ноги в истоптанных кожаных туфлях. Придерживая подол плотного, надетого поверх серой льняной рубахи бордового передника, чтобы не болтался в пыли, щурилась на приближающегося к ней молодцевато расчесывающегося, поливающего густо себя одеколоном прямо на ходу лейтенанта Турко. Чуть улыбалась, внимательно смотрела на него, словно оценивая его одновременно растрепанный и свежевымытый вид. Подойдя, полицейский низко, с каким-то неуловимо-боязливым и одновременно по-деревенски ухарским заискиванием поклонился ей, подхватил одну из стоящих в ее ногах корзин с бельем. Вторую, сдержано приложив руку к груди и кивнув, поднял детектив.
  - Ага, спасибо - еще больше прищурилась, кивнула ему жена полицейского. У нее был усталый и замученный вид. В рыжеватой косе проглядывала ранняя седина. Рядом с ней, по сыплющим сухой корой сосновым бревнам, карабкался неугомонный, одетый в серую рубашечку и холщевые штанишки с лямками малыш. Смотрел озадаченно и серьезно, дергал за платьице старшую сестру, дулся на принесенный ей лейтенантом, отлитый из жженого сахара в форме рыбки на палочке, леденец. Хмурился, недоверчиво приглядывался к стоящим вокруг взрослым и детям.
  - Через дорогу, направо и во двор - кивнул, бодро показал пальцем лейтенант, и они с Вертурой понесли нетяжелые, но большие и от того неудобные корзины через северные ворота полицейского управления, что выходили на улицу Котищ. Прошли вдоль квартала в сторону проспекта Рыцарей мимо бакалейной лавки и узких дверей парадной, откуда тянуло кошками и плесенью. Мимо наглухо завешенных изнутри от посторонних глаз запыленных окон, где за мутными стеклами на подоконниках в горшках стояли какие-то старые, бледно-зеленые и чахлые, выгоревшие на летнем солнце, похожие на пыльную герань, цветы. Вышли из тени стоящей на горе, за спинами, крепости и свернули в темную низкую арку. Прошли каменный, гулкий от эха, полный веселых детских голосов, звона посуды из распахнутых окошек и говора каких-то обсуждающих что-то важное мужиков проходной каменный двор с высокой кирпичной трубой, торчащей далеко в рыжевато-белое небо и, пройдя еще один двор-колодец и арку, уперлись в старую, кирпичную, заросшую кустами акации изгородь, над которой сумеречной чащей зеленели кроны маленького густого сада на заднем дворе церкви, что парадными дверьми смотрела на улицу Гамотти, соседнюю с улицей Котищ. Свернув вдоль нее, по узкой заросшей лохматой неопрятной травой тропинке прошли между рыжевато-желтой, давно некрашеной, облупившейся стеной дома с плотно заложенными ставнями окнами первого этажа и кустами акации растущими под забором церкви. Войдя в какую-то низкую обитую ржавым листовым железом дверь, по сумрачной и грязной, судя по всему черной, лестнице, поднялись на второй этаж, где в двух угловых комнатах с видом на церковный двор, стену трапезной, глубокую компостную яму для мусора под ней и каменную, засаженную шиповником дорожку, располагалось жилище полицейского и его семьи. В квартире было свежо и холодно: все окна были раскрыты. Утепленные расписанным красными и синими цветами войлоком ставни, которыми их закладывали в непогоду или зимой, вместе с плетеными тростниковыми ковриками для детей, чтобы не играли на холодном полу, были отставлены к стене. Парень лет двенадцати и девушка чуть постарше, терли щетками мокрый, политый из ведра водой, деревянный пол. На кровати и двух письменных, составленных углом столах торчали перевернутыми кверху ножками табуретки, а под иконами и крестом напротив входа, теплился огонек свечи. Сын и дочь приветствовали отца, приняли у него корзину, взялись за застиранные наволочки и пододеяльники, начали стелить большую двухъярусную, больше похожую на грубо сколоченный из досок стеллаж, чем на нормальную кровать, постель. Лейтенант взял корзину детектива, собственноручно понес ее в соседнюю комнату, по всей видимости ту, где они жили с женой. Чтобы не путаться под ногами, Вертура присел на подоконник, уставился во двор и закурил. Холодные сизые тени сгущались под кушами сирени и жасмина, высаженного под стенами церкви. Бородатый дьякон в черной длинной рубахе и деревенских лаптях на босу ногу колол дрова, звонко и ловко ударял по огромным колодам топором. В трапезной готовили ужин. Курилась труба, тянуло тушеной капустой, обжаренным луком и холодным терпким дымом.
  - А ну бегом на мытье! - вернувшись из спальни, скривил рожу, прикрикнул на детей лейтенант, обратился к детективу - ага, спасибо что помогли.
  - Ничего - кивнул Вертура - пойду встречу Анну.
  Но лейтенант требовательно задержал его, по привычке схватил как задержанного за пояс и, когда дети, забрав узелки с чистым бельем, покинули квартиру, принес из спальни бутылку кислого грушевого вина, налил в две кружки, Вертуре и себе. Выпив, они еще немного постояли, покурили, глядя в окно, потом детектив попрощался и вышел на лестницу. Полицейский остался дома, закрыл за ним дверь.
  Пройдя знакомыми дворами, миновав улицу Котищ, детектив вернулся на плац.
  Здесь все также дымила труба котельной, вовсю шли стирка и мытье.
  Мариса сидела на бревнах чуть в стороне от остальных, расчесывала гребнем длинные распушенные, еще мокрые волосы. Другие женщины, собираясь в шумные сварливые компании, не спешили приглашать ее в свои кружки.
  - Мика сказала, ты пошел помогать Йозефу! - весело приветствовала Вертуру Мариса. Он
   протянул ей руку, помог подняться на ноги. Взял ее кожаный портфель, в котором она вместо своих бумаг, письменных принадлежностей и книг сегодня принесла на службу чистую рубашку, мочалку, полотенце и мыло.
  - Да, похоже тебя тут осуждают - приметив что в их сторону кивают, явно обсуждая их персоны, высказался детектив.
  - Ну, я тут такая не одна... - усмехнулась, деловито ответила Мариса, склонив голову, быстро заплетая косу и перевивая ее нарядной багровой лентой - впрочем, и правильно делают. Вседозволенность, конформизм и потворство аморальному образу жизни разрушат даже самое совершенное общество - и прибавила печально - ну ты сам знаешь, те, кого за злые дела отлучают от церкви, иного отношения и не заслужили.
  Обсуждая коллег и охоту, они вышли на улицу Котищ, прошли по ней до проспекта Рыцарей, свернули к мосту на южный берег.
  Дома Вертура переоделся после мытья в чистые, свежевыстиранные рубаху и штаны, накинул на плечи плащ, пошел в лавку на угол за едой. За это время Мариса затопила печь, отерла иконы на полке, вычистила и засветила лампаду, зажгла в курительнице на столе смешанную с камфарой смолу. Перестелила кровать, подмела пол и затолкала в топку грязный, поизносившийся войлочный половик.
  После уборки, пока закипал котелок с чаем, снова делали поклоны. После них Мариса лежала на кровати без сил. Прикрыв от яркого закатного света усталые глаза ладонью, откинувшись на подушке, смотрела в потолок, обмениваясь ничего не значащими фразами с детективом. Пронзительные лучи вот-вот готового упасть за березы палисадника и крыши домов солнца, заглядывали в комнату через окно над креслом у изголовья постели. Яркой рыжей полосой лежали на полу, отражались в чернильнице и темных металлических щечках замка на двери.
  Заложив ногу на ногу, откинувшись на спинку стула, детектив сидел вполоборота к столу, перед открытым окном. Задумчиво чесал непривычно отросшую бороду, болтал в руке фужер с горьким чаем, устало смотрел на рыжие отсветы в густых черных ветвях елей отгораживающих от проспекта парк вокруг дома графа Прицци. Слушал звуки улицы и густой, бесконечный и умиротворяющий, многократно отдающий гулким эхом, перезвон колоколов. Так прошел четверг.
  
  ***
  
  Ночью прошел дождь. Днем было много работы. Вертура снова переписывал документы, относил их по отделам и кабинетам. Ближе к полудню зашел вечно не выспавшийся капитан ночной стражи Герман Глотте. С гримасой сообщил Фанкилю, что маршал Георг Ринья наконец-то выпустил приказ, официально объявил начало больших военных сборов, еще с прошлого года запланированных еще на начало июля, но до сих пор уже как второй месяц все откладывавшихся по самым разным причинам.
  - У всех урожай, а ему маневры. Видать дебет с кредитом серьезно не сходятся - бодро кивнул в ответ капитану ночной стражи Фанкиль.
  Кучера и полицейские курили на плацу, задрав головы, любовались большими клочковатыми, плывущими над городом тучами и холодным бледно-синим небом. С безразличным презрением обсуждали последние городские сплетни о том, что у Северных ворот в кювет опрокинулась повозка фельдъегерской службы, что в университетском квартале ночью случилась большая драка, жандармы попытались разнять ее, но в результате мечами успели ранить нескольких мастеровых и насмерть зарубили какого-то студента. Кто-то, как будто по секрету, сказал, что маршал Георг Ринья собирается выдвигать какие-то условия сэру Вильмонту, чтобы женить принца Ральфа на своей дочери, Элеоноре, чем очень всех повеселил.
  Получив большую сумку с конвертами для отправки с главного почтамта, детектив пошел гулять пешком по свежим, умытым холодным ночным дождем улицам Гирты. Перешел через мост, пересек проспект Булле, дошел до почты. Продемонстрировав подвеску лейтенанта полиции, без лишних слов, с наглым злорадством, протолкнулся без очереди к окошку приема и выдачи. Долго, приводя всех в ярость, передавал и принимал письма, проверял каждую строку в журнале, и в конце потребовал к себе начальника смены, чтобы личной подписью заверил акт. Среди отправленных писем он приметил одно заказное с адресом 'Мильда, улица Ив двадцать один, поместье Михаэля Эрнеста Динмара'. Еще несколько бумаг было с направлением в Ронтолу, Варкалу, Фолькарт, Перевал и Мирну.
  Разобравшись с почтой, отдельно, по доверенности, получил свежий выпуск ежемесячника 'Крестоносец' для Фанкиля. Разглядывая глянцевую обложку с изображением рыцаря с крестом и мечом в руках, над которым, как девиз была напечатана цитата из Евангелия от Матфея 'Не мир принес я вам, но меч', быстро прочтя короткое и емкое напоминание о том, что долг каждого христианина не только личное следование заповедям, но и обязательная миссия проповеди, примером, словом и действием, Вертура заулыбался: предыдущие номера этого радикального издания о непримиримости, достижениях и примерах воинских и духовных подвигов, он видел на столе у Бориса Дорса и в кабинете принцессы Вероники.
  Закончив с корреспонденцией, под презрительным взглядами, замечаниями и угрозами, Вертура проверил свой абонентский ящик, записанный на имя Е. Пенсатти, и, убедившись что он пуст, а мука, щепоть которой он бросил в него, чтобы определить, не вынимали ли из него писем, нетронута, вышел из душного и тесного зала на проспект.
  На возвращаясь обратно, не доходя до проспекта генерала Гримма на котором стоял его дом двух кварталов, свернул на площади и пошел в сторону черной, высоко поднимающейся в небо над серыми стенами домов, колокольни собора Иоанна Крестителя. Пересек площадь перед ним и, продемонстрировав дежурному у ворот свои служебные регалии, зашел в поместье владыки Дезмонда. Узнав, что Борис Дорс у себя, поднялся по широкой каменной лестнице на третий этаж, и позвонил в звонок на двери квартиры, в которой жил маркиз.
  Племянник епископа, лежал на постели в смежной со своим кабинетом комнате. Такой же просторной, отделанной темными блестящими деревянными панелями, только обставленной по стенам шкафами и с большой кроватью напротив входной двери. Приживалка, или келейница, крепкая высокая женщина лет тридцати пяти с печальными глазами и толстой русой косой, ходила по комнатам кругами, подметала, подвязывала шторы, как будто от нечего делать, наводила порядок в спальне и кабинете племянница епископа. Укрывшись толстым одеялом из разноцветных шерстяных ромбов, Борис Дорс лежал, откинувшись на подушке. С мрачным, больным и растрепанным видом, явно выказывал недовольство ее присутствием, кривился, сжимал зубы, с досадой прикрывал локтем лицо, но молчал, ничего не говорил.
  В комнатах было свежо. Пахло чистой водой, как после недавней уборки, и осенней свежестью. Высокое и просторное с фигурно вырезанными оправами стекол окно спальни было распахнуто. Снаружи зеленела густая листва стоящих во дворе лип, огораживала комнату от посторонних взглядов из окошек домов напортив, погружала залу в приятную зеленоватую темень. В изголовье кровати маркиза, на высоком столике, рядом с книгами и блокнотами, стояли горячий фарфоровый чайник с меховой шапочкой, чтоб не остывал, из головы черно-бурой лисы, фужер и расписанный мистическими символами массивный черный, разгороженный на отделения для сушеных целебных трав, ларец. Слегка поклонившись и приложив ладонь к груди в знак приветствия, Вертура молча вошел, снял плащ, положил на его на спинку кресла поверх украшенного крестом плаща Бориса Дорса и молча подсел к изголовью постели.
  Маркиз яростно скривил лицо, не сдержался, рассержено крикнул служанке выйти вон, и как она, покинув его комнаты, закрыла за собой дверь, в голос, без всяких приветствий, заявил.
  - Марк, она была тут! Вот прямо рядом, в этой комнате, прямо здесь... - изо всех сил стараясь говорить сдержано и сухо, но при этом закрыв лицо руками, заверил он детектива - она пришла ко мне, но это был просто сон, этого просто не может быть...
  Тяжело вздохнув, отняв руки от лица, по привычке протянул ладонь, чтобы Вертура налил ему горячего напитка.
  Детектив кивнул, глянул на рецепт что лежал тут же на столе, смешал в фужере отвар из трав - малины, ромашки и календулы, добавил чая и сиропа шиповника, как прописал доктор и подал маркизу. Тот поднялся на локте и залпом выпил.
  - Нет, серьезно, ну не бывает так! Наверное, я тогда просто опять напился... - снова откидываясь на подушку в болезненном изнеможении, закатывая глаза, поводя из стороны в сторону головой, не выдержал, счастливо заулыбался, бросая на Вертуру быстрые счастливые взоры, как будто намеренно пытаясь заинтриговать, мистифицировать его, заставить пойти на расспросы о таинственной встрече, заявил племянник епископа.
  - Леди Вероника - отвернувшись, не глядя продемонстрировал плащ маркиза на спинке кресла детектив.
  - Да, она пришла такая, села в это кресло - выставив перед собой руки и, демонстрируя ладонями, начал рассказывать Борис Дорс - смотрела на меня... Такая неприступная, холодная и гордая, я думал, она сейчас ударит меня, или еще хуже, начнет извиняться за то, что случилось. Но ей не за что извиняться, это все было просто омерзительно, а я постоянно веду себя как глупый влюбленный недоросль, даром, что почти сорок лет. Марк, вы не поверите, но это безумие, одержимость. С тех пор, как я тогда увидел ее, когда мы с ней танцевали этот вальс под белой апрельской луной, с тех пор, как я впервые коснулся ее руки и преклонил колено перед ней, я не нахожу себе покоя. Я думал это всего лишь дурная страсть, и она пройдет, что все изменится... Но это из-за нее мы с Модестом бежали в Мильду, как тогда бежали от Андреса Прицци, потому что я трус, и я всегда бегу и прячусь от всех... Мы пили у сэра Бифиса весь май, ну помните тогда, вместе с вами, сэром Гарфином, сэром Колле и этим как его... Бездельничали, гуляли по улицам. Я же вам рассказывал тогда, а вы тоже все пытались сказать мне, что вы поссорились с какой-то никчемной девкой... Я думал, это глупое, бесполезное путешествие меня спасет, но нет же. Я вернулся в Гирту работал, по службе объездил все герцогство, думал поможет, выветрит эту дурь, но ничего не помогло все также, все одно и то же в голове... Хотя в дороге и за важными делами и отвлекаешься от тоски и мечтаний, я ничего не могу с собой поделать. Я думал, что со смертью Лилии, моей жены, никогда ничего в моей жизни больше не будет... Но это все как наваждение, как чары, вы понимаете меня Марк? Тогда в лесу, когда вы с Анной пришли сказать мне, чтобы я явился к шатру леди Вероники... Это все просто злые козни Леса! Испарения проклятых, политых идоложертвенной кровью камней... Это просто чудовищно, невыносимо. Я простыл, я болен, у меня в голове пожар, у меня трясутся руки, я не могу связать двух слов, а вчера она приходит сюда, чтобы отдать мне этот паршивый плащ, садится рядом со мной, вот в это самое кресло, хватает меня за руку, о чем-то, о чем не помню, говорит. Потом встает, смотрит в окно. Нет, так не бывает. Просто не бывает... Марк, скажите мне, что мы просто очень сильно напились на охоте и это был всего лишь сон, очередная пьяная фантазия. А если это все было взаправду, то она просто пришла лишний раз поглумиться над тем какой я неудачник и дурень. Марк, убедите меня в этом.
  - Значит, она пришла к вам принести плащ... - сдержанно покачал головой, рассудил детектив. Демонстрируя лежащую рядом с бутылкой и цветастым деревянным ларцом с травами багровую шкатулку с черным драконом к крышке, в которой на алой бархатной подушечке лежали переливающиеся на свету большие, словно бы наполненные жидким живым огнем пилюли внезапно спросил - это же какое-то современное лекарственное средство?
  - Доктор сказал, все шло к воспалению легких... - взялся за лицо руками разочарованный тем, что Вертура не хочет играть с ним в мужскую игру со сладостными обсуждениями какая девица кому нравится, маркиз - ...и она принесла их мне... А я в таком виде...
  - Если вы не пачкали с кровати пол - чуть улыбнулся, заверил его детектив - значит, просто не берите в голову. Ну заболели, а она как будто и не знала. Таблетки случайно, просто так с собой прихватила.
  - Марк! - с отчаянием в голосе, воскликнул Борис Дорс - да какая разница? Это просто злой рок и как всегда, всё против меня, почему именно в этот день? Ни позавчера, ни сегодня... Вот как назло, как специально, надо же было так разболеться, как уже не болел много лет. Что я мог сказать ей в принципе? Я лежал в бреду, весь больной и мокрый, у меня болит голова, у меня похмелье, я даже не помню, о чем она говорила... Вероника, она видела меня таким! Как же все глупо вышло, как омерзительно! Как бы я хотел, чтобы это было бы просто болезненным бредом, а таблетки и плащ принес дядя, или Модест...
  - Борис, она все время работает и очень устает, и если она нашла на вас время, значит для нее это важно - разглядывая шкатулку с пилюлями, ответил Вертура и уточнил - вы же серьезно хотите на ней жениться?
  - Марк, пощадите мое самолюбие! - развел руками маркиз - разумеется. Но она леди-герцогиня, а я жалкое ничтожество, неудачник клоун и дурак. Она пришла потому, что приходит ко всем, кто ранен или болеет, она старается помогать людям, ничего личного. Просто она считает, что так нужно. Она добрая и ранимая, все это знают, хотя она и старается, чтобы все боялись ее, считали ее злобной и бессердечной. Правитель должен быть злым и жестоким, проявлять милосердие только в крайнем случае, иначе он не удержит власть, и она попадет в руки врагам народа и бандитам. Но, Марк, она пришла ко мне, взяла меня за руку и говорила со мной... Конечно же, я хочу взять ее в жены! Но кто я такой? Нас с Модестом считают балбесами и пьяницами, в нас тычут пальцами на улицах, на нас рисуют карикатуры, над нами насмехается вся Гирта.
  - Это ерунда. Такое повсеместно. Чем глупее дурак, тем больше он тычет другим, только чтобы не признавать собственной глупости и никчемности, находит себе мишень и развлекается пока ему не заткнут поганый язык - покачал головой Вертура - и, кстати, в последнем номере 'Скандалов' нарисовали не вас, а Рейна. Так, что вы лукавите. Вы племянник епископа, вы сын героя, вы много делаете для Гирты. Вы помогаете людям, защищаете веру, командуете дружиной охраняющей церкви и монастыри. В полиции много отчетов о том, как вы до полусмерти пороли пьяниц, которые уносили вещи из дома и избивали своих жен и детей. Как вы вступались за крестьян перед землевладельцами. Как помогали организовывать приюты и общины, привозили докторов в дальние деревни. Это достойно - Вертура уверенно кивнул в знак важности своих слов - кто будет лучшим мужем, праведной ледяной герцогине, чем рыцарь с крестом на плече? С этим сильнодействующим ведь нельзя спиртное? Хотите, я принесу вам что-нибудь?
  - Нельзя - покачал головой, горько улыбнулся Борис Дорс - да и куда мне, с позавчера еще не могу отойти. Вовремя вы, Марк от нас тогда сбежали, прямо как настоящий шпион, как о вас в газете пишут... Бутылка в тумбочке, налейте себе вина, а мне чаю. Выпейте со мной, а я очередной раз нажалуюсь о своей беде. Помните, Рорк познакомил меня со своей младшей сестрой. Как там ее звали? Прелестная такая скромная, веселая девица, еще и умная, в университете училась. А что с того? Я бы увез Веронику с собой куда-нибудь далеко, куда-нибудь к вам, в Мильду, или к отцу, в Лиру... Сам я там ни разу не бывал, но говорят, самый лучший город на земле... Но она же сама никогда никуда не поедет. Чего бы ей этого не стоило, не оставит Гирту. Многие сватались к ней, и сын мастера Роффе и этот Эртвиг, да все кому не лень. Все хотели в Герцоги, а она всем дала отворот. Смеялась, шутила, что в Столице ей вынули сердце, заменили его синтетическим...
  - А чем закончилась та аудиенция на охоте? - капнув вина в чай, как бы между делом, уточнил детектив - если все так плохо, хотите я скажу Анне, чтобы она замолвила за вас слово перед леди-герцогиней?
  Маркиз Дорс нахмурился, откинулся на подушке, бросил на Вертуру долгий лютый взгляд, зашарил рукой, будто ища, нож или пистолет. Ответил не сразу, но внезапно спокойно и взвешенно.
  - Ничем на охоте не закончилось. Она потребовала ответа, почему я игнорирую все официальные приглашения. Я сказал - служба. А что я ей еще могу ответить? - его глаза блеснули ненавистью, зубы сжались, пальцы непроизвольно сомкнулись, сгребли в складку перину - что я вообще в принципе могу сказать ей? Что вообще могло быть? Слезы, объятия в темноте, поцелуи, признания в любви? Два патрона в барабане револьвера, чтобы застрелить меня и застрелиться самой? Да если бы. Марк, так не бывает, вы полицейский, постоянно видите всякую дрянь, самое дурное в людях, сами знаете как все это. А поговорить с Анной... нет. Это мужчина должен приходить к красавице и предлагать ей быть его женой, без всяких свах и посредников. Ну, или хватать ее в седло и увозить с собой силой...
  - Ну так как приедет снова, и скажите что желаете чтоб она стала вашей женой - сделав вид, что он не заметил перемены в друге, все также участливо и веско ответил ему детектив - а откажет, тут же схватите в седло и увезете с собой к нам в Мильду. Найдем вам с ней комнату где-нибудь в переулке Табуретов, между Колокольной и Южным. Устроим обоих к нам в тайную полицию на службу, будете со мной и Элетом злодеев ловить, опыт у вас есть, а она будет писать бумажки в бухгалтерии - стараясь делать серьезное лицо, но с едва сдерживаемой улыбкой, пояснил детектив.
  Борис Дорс сменил гнев на милость, радостно заулыбался шутливой перемене темы. Вертура снова взялся за чайник и смешал ему еще горячего напитка.
  
  ***
  
  
  На площади перед собором Иоанна Крестителя летали, кричали галки. Тут было полно народу. Особенно людно было у колонки.
  - А у вас и правда два... - шутила, подставляя ведро девица, цветущая прачка с веселыми серыми глазами, натруженными, белыми от щелока ладонями и бронзовыми бубенчиками в длинной косе. Модест Гонзолле качал рычаг, налегая на него с манерным напористым усилием. Вода холодной толстой струей с брызгами лилась в ведро. Рядом ожидала, тощая баронская лошадь, печально смотрела в пустую поилку.
  - Да, у меня два замка! - хвастливо и громко, на всю улицу, разглагольствовал барон - один на берегу моря, второй в сосновом бору под Эскилой. И оба отлиты из чистого золота, правда по нашей погоде немного потемнели, но я вам их все равно не покажу, ехать далеко, и вас мама на ночь все равно не отпустит! А, Марк, приветствую, пойдемте к Борису, что-то он тут совсем разболелся.
  Барон был уже пьян, и похоже бессмысленное накачивание рычага колонки для местных девиц и дворников, что вовсю потешались над ним, только распаляло его веселье.
  - Я как раз от Бориса - ответил Вертура, вздохнул и отвернулся, испытывая за него жгучий стыд - а что там на Полигоне, говорят, происходит что-то интересное?
  - Пока только говорильня, никто такого. У всех урожай, у всех свекла и картошка, кони не подкованы, топоры не наточены, бани не натоплены. Кому, это все нужно, кроме сэра маршала? - продолжая наливать подходящим одной за другой девицам в ведра воду, весело и пьяно гремел на всю площадь барон Гонзолле, так, что от его голоса от высоких темных стен окрестных домов отдавалось раскатистое гулкое эхо - так что пока будут спорить, кто кому, сколько, пока будут письма писать, отписки придумывать, ответы строчить, мы все уже постареем. Так и войну также продули. Пока все решали с подкреплениями, с обозами, с дружинами, Ронтола-то уже тю-тю. Политика дело тонкое, вассал моего вассала всех на четыре стороны послал, ну и все такое... А у нашей семьи привилегия: мы подчиняемся только личным приказам его высочества. На сегодняшний день это наш славный сэр Вильмонт. Слава Гирте!
  - Ага - поморщился, ответил Вертура и пошел прочь в сторону проспекта Рыцарей.
  
  ***
  
  - Был такой город, назывался Ахен - возвращая доктору Саксу какую-то тонкую, в твердом бумажном переплете, по виду новую, столичную книжку, брезгливо поморщился, разъяснил Фанкиль - и там писали сплошную ахинею.
  Доктор округлил рот, не зная, что и сказать в ответ. На этом их короткое обсуждение книги и завершилось.
  - Да ерунду молотят. Не пойдет никто на Гирту, тут армии, чтобы только по южному берегу окопать, тысяч восемьдесят нужно. С экскаватором. Это как минимум - кивая на карту города на стене, ответил на вопрос Вертуры Фанкиль - а вот если тут смута начнется, демократию разведут и обсуждения, то да. За сэром Ринья с его вассалами и дружинами будет последнее слово. Так что соберутся, помаршируют вокруг Карьеров, в Лесу поманеврируют. Постреляют, поскачут на конях, выпьют все вместе.. Будут торговаться, чтобы наследником сэра Булле был объявлен сэр Ральф и обязательно женился на леди Элеоноре. Даром, что они двоюродные брат с сестрой: у кого деньги и власть, тем закон не писан.
  - А нам опять назначат проверку и как крайним вынесут служебное несоответствие - зевая, мрачно прибавил лейтенант Турко - и плевать, что у нас все приказы учтены, подписаны лично сэром Гессом. В их-то действиях мэтр Курцо никогда нарушений не увидит. А у них там, на Полигоне, что, по-серьезному или как в прошлый раз?
  - Ну визуально пока человек пятьсот, шатры стоят, бани, костры - бодро ответил Фанкиль - кажется Горчетов и еще каких-то из Леса. Сыновья сэра Тальпасто, поговаривают, в воскресенье с дружиной на турнир подъедут. Ожидают человек тысяч семь, это без тех, кто к ним на маневры на пару тройку дней заявится.
  - Горчет Старший уже как десять лет, все в бригадиры метит - покачал головой лейтенант Турко - на смотре-то он, конечно будет первее всех...
  ... - Только бригадой командовать назначать не его. За прилежную службу просто так бригадиров и генералов никто, никогда и нигде не получал - с улыбкой кивнул коллеге рыцарь - а сэра Карла Тальпасто. Как и кубок на турнире с наградной подвеской тоже ему выдадут. Чтобы сэру Дугласу приятно сделать, и можно его было потом о всяких мелких услугах просить.
  Сегодня Фанкиль с Марисой ездили на Полигон. Рыцарь по какому-то важному поручению высшего полицейского руководства, Мариса для статей в газету и теперь они оба охотно делились с коллегами свежими новостями и сплетнями.
  - Карла тут видел у Пришествия - зевая, как бы невзначай бросил лейтенант Турко - говорит жену и детишек на северный берег отвез к сестре.
  - Да, если бежать, то прямо сейчас - уловив намек, согласился Фанкиль - если что, сэр Август и леди Булле тут всех в бараний рог загнут, кто не так на них посмотрит, по фонарным столбам на перекрестках перевешают.
  - Ну да - согласился лейтенант и печально уставился на серое небо за окном, с видом ожидания, когда же наконец закончится рабочий день.
  Так за служебными поручениями и вялыми разговорами прошел остаток смены.
  Серое пасмурное небо навевало сонливость. Темнело. Инспектор Тралле вернулся с совещания у генерала Гесса, сообщил, что все, кроме Вертуры, который сегодня на ночном дежурстве, могут идти домой. Мариса сказала, что останется с ним, с язвительным смешком заявила было криво улыбнувшемуся ей лейтенанту Турко, что все давно знают, что его жена постоянно приходит к нему на ночную в отдел.
  Все ушли. Вертура закрыл окна, проверил, запер двери. И главную, между залом и длинным коридором второго этажа и ту, что вела на улицу внизу на первом. Подкинул в печь дров, а сверху несколько больших кусков угля. Разложил на рабочем столе свои рыцарский справочник, книги Фанкиля и подшивку газет шестнадцатилетней давности, времен Смуты, которые он взял под расписку в архиве. Приготовил блокнот и письменные принадежности. За окном было уже совсем темно, когда, окончательно утомившись чтением, начав клевать носом от усталости и духоты, детектив попытался разложить диван, что стоял у большого стола, хотел лечь на него, но тот, как и сказал когда-то давно Фанкиль, был сломан и Вертура с трудом сумел собрать его обратно, как было.
  - Ничего - с улыбкой подметила Мариса, глядя на его тщетные попытки организовать спальное место - я все равно не сплю, работаю по ночам, не могу ничего придумать днем. Ну, звездное излучение, фазы луны и все такое... Принеси кипятка, чаю нет.
  Вертура взял казенный, уже как будто много лет нечищеный от копоти и ржавчины чайник и, не стесняясь, пошел по второму этажу главным, идущим вдоль всего фасада здания коридором, мимо кабинетов начальства, к парадной лестнице. Спустился в холл, едва успев разминуться с генералом Гессом, майором Тинвегом и капитаном Кроксеном и еще несколькими высшими чинами из полицейского руководства, спешно проскочил на улицу через парадную дверь. Как сказал кто-то, сегодня на вечер было назначено большое совещание по какому-то очень важному делу.
  На плацу было темно, но у летней столовой горели газовые светильники. Как и обычно клокотал огромный котел в который, казалось, бесконечно подливали воды, добавляли разные ингредиенты, черпали из него готовое варево, никогда не снимали его с огня и никогда не чистили. Мерно гудела двуручная пила. У забора закричали, подрались какие-то полицейские. Стычка была яростной, злой, но быстрой. Капрал Гицци с длинной плеткой мигом навел порядок, назначил провинившихся в ночной дозор сверх смены.
  Вертуре налили горячей воды, предложили в миску супа и начали задавать какие-то колкие, беспредметные вопросы. Он ответил на них все, рассказал очередную историю про то, что у сэра Гонзолле два замка, но он не показывает их девицам, потому что мама не разрешила, чем привел знакомого вечнопьяного полицейского капитана в бурный детский восторг. Еще раз послушал про политику и высказал свое авторитетное мнение, что для того, чтобы осадить Гирту хотя бы по южному берегу реки нужно не меньше восьмидесяти тысяч человек.
  В темноте тусклым светом стройными линиями светились окна домов. Неся на вытянутой руке горячий чайник так, чтобы не обжечься об него, в обратный путь детектив пошел по первому этажу. На скамейках для посетителей оперативного отдела, что располагался справа от лестницы, было пусто, но из распахнутой двери доносились грубые голоса. Какой-то городской чиновник громким, хорошо поставленным для политических дебатов тоном, с достоинством разъяснял оперативному уполномоченному, как ему следует вести возложенную на него деятельность. На другом конце зала грозно щелкнул кнут - полицейские загоняли в смежный с оперативным отделом коридор с камерами предварительного содержания каких-то побитых, хмурых людей. Кто-то окликнул детектива, приветствовал его, Вертура ответил и свернул под лестницу направо, к лабораториям и мастерским.
  Там, под кирпичными арками стояли крики. Маленькая, неопрятная и скандальная девица-магнетизер в грязной и облезлой мохнатой жилетке, что делала ее похожей на серого лесного волчонка-сироту, та самая, что служила в отделе расследования убийств и высокая тощая женщина, не то внучка, не то дочь генерала Монтолле, что следила за питомником котов-нюхачей, ссорились с доктором Фарне, который обещал им что-то, но не сдержал слова, очень подвел их. Будучи зажат в угол, криминалист боязливо поджимал плечи, прижавшись к стене, ссутулившись, беспомощно топтался, надвинув на кончик носа очки и, похоже был в невменяемом состоянии настолько, что злобные упреки не вызывали у него абсолютно никаких иных эмоций, кроме недоумевающей растерянности. Увидев детектива с огромным нечищеным от гари чайником, прихваченным за стальную ручку намотанным на ладонь шарфом, все трое внезапно замолчали и, показав на Вертуру пальцами, воскликнули.
  - Вот пусть скажет он! Его спросите!
  При этом доктор был абсолютно искренне изумлен тем, что девицы тоже указали на Вертуру, чем привел оппоненток в полное недоумение и пока они хлопали ресницам, проскользнул в свою лабораторию и запер за собой дверь. Те забили в нее ногами, закричали, но доктор снова завел свой молотящий даже через толстые стены на весь первый этаж граммофон, а женщины, поняв что доктор уже недоступен, принялись ругать так некстати явившегося детектива.
  - Это Гирта - вернувшись в отдел и заложив засов, поделился он последними сплетнями с Марисой.
  - Ага - ответила та, поднимаясь от стола - ты умеешь играть на рояле? Детектив обязан играть на рояле. Или, в крайнем случае, если он совсем бездарь, на саксофоне. Поиграй мне.
  Пока его не было, она распустила косу, заплела прядь у виска, вплела в нее ленту, которую дала ей принцесса Вероника.
  - Когда-то учился - ответил Вертура, и они пошли на третий этаж. Мариса зажгла газовые рожки и свечи в канделябре на крышке рояля. Чтобы не было душно, открыла окно. Детектив сел за инструмент и аккуратно взял септаккорд ре диез. Неумело пробежался пальцами по ахроматической гамме, сыграл секунду и терцию. Давно забытые уроки игры на фортепиано, что преподавал им строгий учитель грамматики, литературы и музыки в отцовском доме, возвращаясь в памяти, пробуждали легкость в закостеневших, многократно перебитых пальцах, напоминали о далеком детстве. Вертура взял еще три аккорда, вспоминая джигу, кивая головой, примерился к ритму, пробуя клавиши, насколько легко они идут, взял обеими руками еще два аккорда - септаккорд ре и ля-диез.
  Мариса внимательно слушала его, недоверчиво, как сам инспектор Тралле, хмурилась, уперев руки в бока, стоя посреди зала. Наверное приготовившись танцевать, она распустила ленты своих широких рукавов, которые всегда подвязывают при письменной работе, чтобы не испачкать их в чернилах. Вертура попытался вспомнить полонез, но сбился на фа-диезе. Он забыл все ноты, и от этого ему стало неприятно и стыдно. Тогда он попробовал ускорить темп и снова сыграть джигу, но у него вышло вяло и неуверенно. Без практики он совсем разучился держать счет, от нажатия педали, рояль ревел, а клавиши инструмента оказались непривычно тяжелы. В конце концов, он оставил эти нелепые попытки, закрыл рояль и принял демонстративно печальный и раскаивающийся вид.
  - Ну что ты за криворукий! - поморщилась, отвернулась, развела руками в широких рукавах, как крыльями, Мариса. С наигранными разочарованностью и скукой, словно только и ждала его музыкального фиаско, прибавила - хотя бы обними и поцелуй меня, раз играть не умеешь.
  Он встал, подошел к ней, аккуратно обнял и поцеловал в загадочно улыбающиеся губы. Она игриво повела плечами, резко завертела головой, словно пытаясь уклониться. Его руки сжали ее горячую и крепкую талию. Что-то напористое, неудержимое и живое внезапно проснулось в ней, наполнило неукротимой буйной силой всю ее фигуру и движения. Она схватила его за руки, крепко вцепилась пальцами в его плечи. Ее длинные, тускло блестящие в свете свечей свежевымытые волосы растрепались, глаза горели бешеным, пронзительным блеском.
  - Ты Лунная Королева! - глядя в ее дышащее жаром запрокинутое лицо, лаская губами ее доверчиво подставленную его поцелуям жилистую и изящную, как змеиную, шею, восторженно воскликнул детектив.
  - Мой Звездный Рыцарь! - ответила она свистящим шепотом, хватая его за бороду, кусая зубами его жесткие небритые усы - как летящие звезды, как ночной дождь, как холодная роса... - как заклинание, шептала она ему, лаская ладонями его щеки и плечи - теперь ты мой. Навсегда. Мы повенчаны кровью и сталью, луной и ночной мглой, звездным светом и стужей зимы... Ты и я. Дочь Лунного Дракона и ты, тот, кого я ждала всю свою жизнь, тот, кого направил ко мне Господь Бог, тот, кто предначертан мне... Ты со мной и теперь я снова жива... Как холодные морские волны, как листья на ветру, как пламя свечи...
  - Благословит Господь - гладя ладонью ее горячую щеку, улыбаясь ей, глядя в ее счастливое и взволнованное лицо, ловя на себе ее восторженный и одухотворенный взгляд, тихо ответил детектив.
  - Благословит Господь! - уверенно и твердо ответила она ему - лишь Его волей исцеляются раны, лишь Его волей пробуждается сердце, лишь Его волей течет кровь, лишь Его волей не дрогнет рука держащая меч. Лишь Его волей дан нам вечный путь, лишь Его волей мы можем быть живыми!
  Она схватила его за волосы над висками и притянула его голову к себе.
  - Это безумие! - тихо, словно его могли услышать где-нибудь рядом в кабинетах, любуясь ее одухотворенным, пылающим каким-то одновременно яростным и нестерпимым, незримым глазом, но ощутимым всеми иными чувствами лунным светом обликом, сказал ей детектив - так не бывает... Но, как говорит Борис, так случилось...
  - Нет, так еще будет! - уверенно ответила она, разглядывая его ставшее застывшими, благородными и прекрасными черты - здесь это всего лишь миг, всего лишь отсвет будущей зари... Но ты выбрал меня и теперь ты мой рыцарь, и там, за гранью, когда придет срок, мы станем летящими звездами... Вместе, навсегда, будем мчаться по ночному небу... Ты думал мы люди, тебе так сказали, тебя так учили... но мы не люди. Люди бессильны и слабы, а мы наследники Лунного Дракона, братья и сестры, его дочери и рыцари, мы те, кто встанет рядом с Божьими ангелами, когда придет срок, когда закатится последняя звезда, когда потухнет последний огонь, грядет последняя битва и падшие духи пойдут на Небесный Иерусалим. Мы падем и воскреснем. И ты тоже, потому что теперь ты один из нас. Теперь это твой путь. Я выбрала тебя, мы повенчаны кровью и сталью и ты принадлежишь мне...
  Стояла ночь. Пока еще теплая, но уже веющая холодной осенней свежестью. Через открытые окна тянуло ароматами мокрых листьев, конского навоза и грязной земли. С плаца слышались голоса, ржание и храп лошадей. Иногда где-то в темноте коротко гудели сигнальные рожки. У каретного ряда багровели угли жаровен. Через кроны тополей пробивались огни окон домов на противоположном берегу реки. Дул ветер. Раскачивал шумел ветвями растущих на бастионе тополей. Пока еще слабый, но уже напористый, тот самый северо-западный, зимний, что уже в октябре принесет стужу. Пригонит ее из ледяного океана, от чьего смертельного холода прикрывают континент и побережье горы что за холмами и тайгой, в четырехстах километрах севернее от Гирты. Где-то там, еще на полторы тысячи километров севернее и западнее, за неприветливым Фолькартом, узкий каменистый язык суши вдается далеко в просторы необъятного океана, за которым только черная ледяная пустыня, обрывающаяся в беспросветную внешнюю тьму, на самом краю земли. Там, на обрывающихся в бездонную холодную пучину скалах стоит продуваемый всеми ветрами каменный и сумрачный городок Иркола. Там, на холодных серых камнях растут черные и мрачные, вековые ели, небо всегда пасмурное и тусклое и даже летом холодно как в сентябре. Там начинает свой путь зима, сковывает льдом океаны и реки, наступая с севера на юг, проходит по всему побережью до самой Лиры...
  Поддувало печи было распахнуто, в топке ревел огонь. Где-то в длинном коридоре и кабинетах огромного здания переговаривались голоса, хлопали двери, тяжело и деловито стучали сапоги. Накидав в печь побольше дров, Вертура отодвинул стол и стулья, подвинул диван поближе к огню так, что почти загородил проход между лестницей и вешалкой для головных уборов и плащей. Занимаясь этим делом, глядя на следы на полу, детектив улыбнулся: судя по ним, оставаясь на ночное дежурство, не он один двигал его поближе к горячей печи.
  Медленно потянулись часы. Они с Марисой сидели у огня, он, у подлокотника, она, навалившись на него боком и спиной, прижавшись затылком к его виску, положив ногу на ногу, укрывшись для тепла каким-то колючим старым пледом. Он гладил ее грудь и бедра, пропускал через пальцы темно-каштановые пряди ее длинных и густых распущенных волос. Она ласкала его твердые жилистые руки, пила из фужера уже давно остывший, горький, без сахара, чай, задумчиво курила. Обсуждали прошедшую охоту, говорили о Мильде, о неразделенной любви маркиза Дорса и принцессе Веронике.
  - У леди-герцогини было множество ухажеров. И подарки ей дарили, и на коленях ползали и на дуэлях за нее друг друга убивали - глядя в огонь, медленно проговорила Мариса - а она отвергла всех, но Борис ей отчего-то нравится. Я с ним общалась, расспрашивала про Смуту для книги, есть в нем что-то стоящее. Я бы и сама за него вышла, или написала про него роман... Вы с ним похожи. Оба непримиримые идеалисты, оба, наплевав на все, пытаетесь исправлять окружающий мир. Кстати, леди Булле отпускает меня с тобой в Мильду, но если ты бросишь или обидишь меня, сказала что найдет тебя где бы ты ни был, привезет в Гирту, отрубит тебе руки и утопит в реке.
  - Я христианин, я дал слово, и не намерен отступаться от обещанного - крепко сжимая ее руки, заверил ее детектив - теперь это мой долг и к тому же рядом с тобой, мне незачем желать кого-то еще. Господь был милостив, пересек наши пути, и нет смысла испытывать его терпение иными глупыми стремлениями или мыслями.
  - Так говорит каждый из вас, держа в объятиях женщину, которая еще не успела ему надоесть - с картинной назидательностью, прищурилась, махнула рукой, ответила в сторону, как будто в театре не сцене, Мариса.
  - Если я подведу тебя, просто пожалуешься леди Булле, и она отрубит мне эти руки и бросит меня в реку - просто ответил ей, продемонстрировал ладони, детектив.
  - Так и сделаю - кивнула она абсолютно серьезно, беря его за запястье и доставая из его ножен лежащий на диване рядом меч. Вертура утвердительно кивнул, она вернула оружие на место и еще крепче прильнула к детективу, обняла себя его руками, прижала его ладони к своей груди.
  Снова пошел дождь. Стало холодно. Вертура встал и закрыл окно.
  Уже глубокой ночью в дверь замолотили сапогами, спросили кто на смене. Пришел сержант Алькарре, широкий и коренастый, с торчащими рыжими усищами, злобный полицейский. От его мокрых сапог на полу остались некрасивые грязные следы.
  - Мэтр Глотте требует вас, поедете, составите протокол - сообщил он, протягивая замерзшие руки к огню. Детектив с Марисой быстро надели шарфы и плащи, Вертура накинул на плечо портупею, проверил, не бьется ли об ногу меч. Мариса надела свою шляпу и, закрыв отдел на ключ, они все втроем покинули отдел. Взяв на конюшне лошадей, без промедления выехали на ярко освещенный желтыми электрическими фонарями на высоких железных столбах обвитых литыми чугунными драконами, проспект, свернули в сторону реки. В сопровождении сержанта и еще одного драгуна ночной стражи переехали на южный берег Керны, спешно проследовали по проспекту Рыцарей к южным воротам Гирты.
  Когда они миновали ворота и выехали к прудам, в сердце детектива снова закралось какое-то тоскливое тянущее сомнение. Что если его ведут на казнь? Что если он уже приговорен и Мариса будет свидетельницей, а сержант Алькарре его палачом? Он бросал на свою спутницу осторожные взгляды, но в игре света и теней, от раскачивающегося на шесте в руках следующего впереди жандарма, фонаря, он не так и не смог разгадать какие она думает на этот счет мысли. Но, несмотря на все его тревоги, ничего страшного не случилось. Проехав темной аллей за воротами, они миновали поле и засаженные по берегам ивами пруды и вскоре выехали к Перекрестку, где на окраине поселка под навесом горел костер и какие-то люди, по виду рабочие, сидели вокруг него, пережидали ночь и ливень. Впереди, во мраке темнели громады стоящих вокруг маленькой площади каменных домов. Сам Перекресток был перегорожен палисадом. Рядом под газовым светильником несли вахту двое усталых жандармов с черно-белыми лентами на беретах. Ночной караул молчаливыми кивками приветствовал их маленький отряд. Не задавая лишних вопросов, старшина махнул рукавом, просигналил, что пропускает их.
  За эти недели в Гирте детектив успел выучить карту и уже хорошо ориентироваться на местности: к западу от Перекрестка дорога вела к крепости Тальпасто, где они с Даскином и Фанкилем расследовали дело о семействе, которое с попущения убитого на охоте квартального Двинта Нолле сожрали привезенные из леса стручки. На юг продолжался основной тракт на Ронтолу и Мильду. Но сейчас они свернули в поля на восток, в сторону ферм, туда, где тракт, огибая с севера трясину Митти, вливался в Еловую Дорогу, что вела в сторону маршальского замка и на Полигон, где сейчас проходили военные учения.
  Ехать оказалось недалеко. Впереди, в мерцающем ореоле дождя, показался бело-желтый огонь. Под высаженными вдоль дороги дубами, стояло две повозки. Одна со смятым, изорванным кожаным верхом, с мертвыми, разорванным в клочья лошадьми в упряжи и еще одна, полицейская, с ярко зажженным газовым фонарем на шесте. Подсвечивая рыжими, шипящими под дождем факелами траву, трое драгун ночной стражи с полным презрением к дурной погоде бродили по округе, искали в канавах и мокрой траве, оставленные ночным налетчиком следы. Рядом с полицейской повозкой, надменно скрестив на груди руки, широко расставив колени, накинув на голову капюшон, черным ястребом мрачно возвышался в седле капитан Глотте, начальник ночной стражи Гирты.
  - Двое. Граф Энгус Берсоф. Вез приказы в город. Его сопровождал вестовой - только и кивнул подъехавшим коллегам полицейский - это по вашей части, Вертура - и скривился в насмешке - дело рук Зверя.
  Детектив ничего не ответил. Мрачно уставился с коня на откинувшуюся на заднее сиденье коляски мертвеца в дорогих, расшитых серебром штанах и таких же модных новеньких сапожках и густо залитые кровью скамьи.
  - А кто это такой? - только и спросил он после некоторых раздумий у полицейского.
  - Средний сын барона Берсофа - ответил капитан ночной стражи, как будто это что-то проясняло, и безразлично скривился - второе тело лежит дальше по дороге, смотрите, если нужно, подписывайте протокол осмотра и можете ехать обратно. Приказ мастера Тинвега привлекать вас ко всем подобным делам. Больше ни за чем вы тут не нужны.
  Вертура спешился, запрыгнул на подножку коляски, осторожно, чтобы не запачкаться, схватился руками за дверцу. Окинул взглядом место происшествия: мертвых, разорванных на разлетевшиеся далеко по дороге ошметки лошадей и нижнюю половину тела убитого. Пригляделся к валяющемуся на дне коляски мечу. Сверился с отчетом стоящего рядом с зонтом и папкой протоколиста. Несмотря на все его старания, капли дождя все-таки попали на исписанную грифельным стержнем бумагу, оставив на ней некрасивые серые подтеки и пузыри. Второе тело Вертура и вправду нашел дальше на дороге, лежащее с разорванной, истерзанной, развороченной спиной, лицом в грязи. Мариса подъехала к нему, посмотрела со спины лошади, пригляделась к луже, в которой смешались грязь и кровь, молча указала пальцем. Встал, начал смотреть на истоптанную множеством сапог, копыт и колес грязную грунтовую дорогу, на которой четко отпечаталось несколько огромных, похожих на лапы волка следов и детектив.
  - Это следы Зверя? - только и спросил он. Она молча кивнула в ответ.
  - Пойдем подписывать протокол - пройдя по ним несколько десятков метров, окончательно промокнув под дождем, вернулся, объявил он ей.
  - Записано верно - пробегая глазами по каракулям и ставя автограф, утвердительно объявил он капитану, на что тот согласно кивнул и спрятал бумагу в планшет.
  В город они с Марисой возвращались уже вдвоем в полной темноте. Тревожно прислушивались к дождливой ночной дороге, понукали усталых лошадей, ехали со всей возможной поспешностью. У ворот случилась заминка. Их не хотели пускать в город, ссылаясь на то, что до утра ворота закрыты.
  После некоторых пререканий, чтобы подсветить дорогу, узнать, кто там на самом деле, включили резко ударивший в глаза прожектор.
  - Полиция Гирты! - одновременно демонстрируя подвеску лейтенанта и пытаясь успокоить гарцующую, ослепленную лошадь, раздраженно и хрипло закричал куда-то вперед и вверх Вертура, в сторону темных бойниц.
  - Сам же нас выпускал, теперь как всегда! - зябко куталась в отсыревший плащ, разворачивая недовольно храпящую, воротящую от яркого света морду лошадь боком к прожектору, пожаловалась Мариса.
  Пришел заместитель коменданта ворот, начальник смены, удостоверился в том, что перед ним действительно полицейские, а не ночные грабители, приказал открыть калитку. Под темными закопченными сводами припозднившихся визитеров встретили драгуны ночной стражи и еще какие-то незнакомые дружинники.
  - Руки! - строго и злобно приказал старшина, проверяя, не стоит ли у них клеймо, приговоренных к наказанию за воровство, въезд в город которым был закрыт.
  - А это вы Анна! Ну как там Борис? - с хитрым намеком кивнул Марисе малознакомый детективу жандарм и, обратившись уже к Вертуре, как будто от него делать, уточнил - отдел Нераскрытых? Вертура из Мильды?
  И ушел в караулку, проверить, действительно ли он впускает в городе тех, кого недавно выпустил.
  - Настоящих бы бандитов они так ловили! - огрызнулась Мариса, когда они были уже в городе и отъехали на полквартала от ворот по проспекту Рыцарей. Но точно такая же сцена повторилось и у заставы на воротах около почтамта и у самой комендатуры под аркой за мостом у реки. Ночью, до рассвета, в городе начинался комендантский час, запирали все ворота в городских укреплениях и не пускали никого, кроме важных персон и должностных лиц. Последним был дежурный у ворот, но он не стал артачиться, пропустил коллег на плац, узнав их.
  В зале отдела Нераскрытых Дел было темно, холодно и сыро. Входя первым в темноту, Вертура по привычке непроизвольно держался за меч, но Мариса засветила газовый рожок, и помещение наполнилось уютным мягким светом. Детектив оставил на вешалке мокрый плащ, сел за стол дежурного и внес запись в журнал.
  - Писать для нашего внутреннего, что имелись несоответствие протокола и улик? - уточнил он у Марисы.
  Та энергично ударила топором, расколола полено. Бросив на спинку дивана мокрый плащ, дрожа от холода, взялась за растопку печи.
  - Ты про раны? - уточнила она, не оборачиваясь нему.
  - Да - кивнул он, макая перо в чернильницу - слугу застрелили и извлекли внутренние органы. А лошади убиты так, как будто они лопнули от давления изнутри. Я смотрел по Зверю: он просто калечил, но никогда не извлекал и не уносил с собой органы. Так писать в отчет или нет?
  - Сделай как обычно. Запиши все что видел, перечитай, запомни и выброси, потом расскажешь Лео - посоветовала ему Мариса и зачиркала спичкой, чтобы поджечь позавчерашний номер 'Скандалов', который она скомкала и подложила под наколотые щепки в печи.
  - Ты заметила, что я так делаю - с улыбкой заключил Вертура. От этих ее простых слов все печали и тоска как-то сами собой отступили. Ему стало приятно и весело.
  - Ага я же видела что ты постоянно пишешь, но ни разу не находила никаких ценных записей, когда смотрела твои тетради, пока ты спишь - ответила она с усталым печальным безразличием - ты разве еще понял, что меня приставили следить за тобой? Половина листов в твоих тетрадях выдрано и это заметно. И почитай мне вслух свои стихи, ну те отрывки, которые были в том блокноте, где ты пытался рисовать.
  - Ничего смешного в моей писанине нет - смутился Вертура - а то, что ты копаешься в моих вещах, я понял это еще с первых дней. В первый раз, когда поставил спичку между листов, а ты и не заметила - прибавил с улыбкой он, продолжая вносить записи в черновик.
  - Этот Энгус Берсоф, вез какие-то срочные бумаги, раз поехал ночью в ливень - заключил он, передавая Марисе для ознакомления составленный им текст - кто-то убил его и его вестового и инсценировал нападение Зверя. Похоже на диверсию.
  - Ага - рассеянно кивнула она, пробегая глазами по строкам и бросая бумагу в уже разгоревшуюся печь.
  - И все это на фоне того что творится в Гирте, накануне совета по вопросам военных сборов и маневров. Впрочем, нас же это не касается, мы просто должны внести это происшествие в протокол?
  - Да, скорее всего самый обычный саботаж - кивнула Мариса - к тому же мы же за сэра Вильмонта и леди Веронику, а значит нам на руку если кто-то саботирует этого злодея Ринья. Ты понял это? - ласково, но настойчиво положила детективу руки на плечи, разъяснила она, внимательно глядя через плечо в его записи, которые он делал параллельно разговору, проверяя, что он пишет в отчет для инспектора - и вообще, мы отдел Нераскрытых. Формально это нас не касается, и только когда мэтр Глотте не сможет установить, что там было на самом деле, возможно тогда и передаст чтобы мы положили эти записи в архив.
  - Значит подозреваемые как всегда у прокуратуры: неустановленные лица - многозначительно и устало заключил Вертура и, быстро дописав несколько строк, закончил документ, вручил его для контроля Марисе.
  - А на деле очередной служебный подлог, деньги, полное нежелание выполнять свои служебные обязанности и омерзительная политическая интрига - окончательно проверяя запись, щурясь под тусклым светом газового рожка, облокотилась о его плечо и спинку стула бедром Мариса и, удостоверившись что все правильно, отдала ему бумагу, одобрительно хлопнула его по руке - все, так и занеси в журнал. Когда будешь писать, сколько времени ты потратил на поездку, укажи что полночи, и выкинь эту дрянь из головы, иначе к сорока поседеешь. Все, на сегодня наш долг выполнен. Я устала, на диване нет места для двоих, так что у тебя еще половина смены, придумай себе достойное занятие, ты на службе и обязан провести ее на благо Гирты.
  
  ***
  
  С рассветом явился какой-то незнакомый шериф с регалиями Ринья и в потертом, засыпанном хвоей, забрызганном понизу дорожной грязью плаще. От него по залу распространился терпкий, приятный запах дыма, навоза и мокрых полевых трав, как сказала потом Мариса - словно распахнули окно в деревню. Принес очередную сводку: уже как прошло несколько дней с тех пор, как на вверенной ему территории пропали две молодые женщины, которых последний раз видели на дороге в лесу. Но не на той, которая была у бетонной башни барона Тсурбы и где регулярно пропадали люди, а потом высоко на ветвях находили их разодранную в клочья одежду, а южнее, неподалеку от Гранитной слободы - поселка неподалеку от маршальского замка, где взрывными работами добывали для городских строек камни и щебень. Шериф шепнул, что люди поговаривают, будто видели, как с потерпевшими о чем-то разговаривал Патрик Эрсин, но никто не осмелился напрямую связывать с ним это печальное происшествие.
  - Он заманил их в свой каменный дом - когда посетитель ушел, понес циркуляр дальше, к следователям, проглядела подписанный квартальным надзирателем Гранитной слободы Альфредом Кигге, рапорт Мариса - соблазнил стеклянными бусами и обсидиановым гребнем, потом изнасиловал, расчленил и съел. Или все наоборот, вначале расчленил, а потом изнасиловал...
  Она устала за ночь и не выспалась. Вертура тупо уставился в бумагу, но, не осилив с недосыпу и половины этого невнятного, написанного корявым почерком сельского писаря текста, опустил глаза, тяжело вздохнул, записал в журнал, что принял документ. Пронумеровал его и, больше не вдаваясь в подробности, бросил в лоток для писем.
  Пришел инспектор Тралле, проглядел сделанные за ночь заметки, молча кивнул и отправил Вертуру домой, сказал что до понедельника у детектива выходной. Мариса осталась в отделе. Ей еще предстояло переписать начисто и отнести в редакции газет свежие сводки и статьи.
  Детектив шел по улице. Зевая во весь рот, подставлял лицо холодному, дующему с залива ветру, когда кварталы вокруг него внезапно огласились гулким победным зовом рога, и прямо перед ним, с проспекта Булле на проспект Рыцарей вылетела знакомая группа верховых. Принцесса Вероника в роскошной, летящей по ветру бордовой мантии и черном, намотанном высоко под самый подбородок шарфе во главе небольшой компании, в которой Вертура углядел Фарканто, Корна и рыжую Лизу, мчалась впереди всех, куда-то в сторону противоположную от реки. Их сопровождали полтора десятка кавалеров и юнкеров из дворцовой стражи во главе с лейтенантом Киркой. Отряд галопом промчался мимо отпрянувшего к высокой решетке сквера чтоб не сбили, детектива и, распугав грохотом копыт и пением рога какую-то шумную компанию, что избивала вора-карманника, пока не подоспела полиция, не выказав ни малейшего интереса к вершащемуся самосуду, свернул на проспект Иоанна Крестителя.
  
  ***
  
  После обеда, когда Мариса вернулась домой, пошли на прогулку. Ходили в музей при Политехническом Университете Гирты, что располагался на набережной на несколько кварталов ниже Старого моста, напротив крепости Гамотти на южном берегу реки. Прошлись мимо длинного, засаженного по фасаду дубами и сиренью, покрытого желтой глазурью здания с огромными окнами аудиторий, где у входа встретили знакомых студентов, которые как всегда предложили выпить.
  Сказав школярам, что как-нибудь в другой раз, зашли в кабинет к коменданту, где в качестве служащих специального отдела жандармерии добились пропуска на экспозицию. Долгое время ходили по галереям первого этажа с просторными застекленными арками и видом на реку и залив. Глядели на экспонаты: современные и устаревшие машины, прототипы и серийные образцы. Рассматривали самые разнообразные механические и электрические приспособления, читали аннотации, разглядывали рисунки и схемы. Закончив смотреть производственную технику, прошли в галерею, где были выставлены роботизированные комплексы, и длинный зал во всю ширину здания был заставлен стендами, на которых под толстым стеклом лежали разобранные автоматы и их отдельные компоненты, от самых старых пришедших в полную негодность, наверное, еще античных, до самых современных. Какие-то из них напоминали обычные машины, какие-то животных, какие-то людей, какие-то не имеющих никакого образа чудовищ. С раскрытыми внутренностями и вынутыми сложными техническими узлами, или с заспиртованными органами, что, будучи подсоединены к ним и когда-то, наверное, были живыми, они лежали на витринах в разобранном, или разделенном на части виде. Некоторые из них были настолько древними и пришедшими в такое состояние, что совершенно нельзя было даже угадать, сколько столетий назад и где они были произведены. Маркировка на деталях была написана незнакомыми буквами, нисколько не похожими ни на современную, ни на какую иную, известную Вертуре письменность и совершенно невозможно было угадать в этих непонятных знаках, буквы ли это, целые написанные иероглифическим письмом фразы, или цифры вообще. Особенно Вертуру заинтересовала россыпь крошечных червей, что под линзой увеличительного стекла выглядели как скопище омерзительных, тускло блестящих, похожих на металлических, личинок.
  - Эти черви-паразиты убивали, жрали растения, животных и людей - прочтя аннотацию на табличке, с отвращением передернула плечами, кивнула на них Мариса.
  - А еще были искусственные бактерии, против которых не помогали никакие лекарства, и вирусы, сделавшие бесплодными целые народы или обратившие их безумными зверьми - тихо ответил, согласился Вертура и отошел. Взяв Марису за руку повел ее туда, где на отдельном столе лежал поломанный зонд, внешне похожий на современный. С длинным сегментированным хвостом, с головой оснащенной множеством мертвых глаз и острой иглой щупа на морде, он напоминал ската или иное глубоководное чудовище. Несколько пластин на его спине были сняты, лежали отдельно. Внутри, вдоль всего тела протянулись блеклые, серые синтетические жгуты. Рядом лежали похожий аппарат, но поменьше, совсем без брони, с менее развитыми хвостом, крошечными глазами и длинный узкий и слепой червь-зародыш из какого, судя по аннотации, развивались и вырастали подобные машины.
  - Гибридный автомат наблюдения и разведки - прочел под витриной детектив.
  Мариса подошла к нему и медленно, словно сама испугавшись своих слов, высказалась.
  - Леди Тралле говорит, что античные люди были не людьми. Они были вот такими... Вернее стали, ну или когда-то были похожи на нас, а потом создали себе вот эти тела и как-то сами вымерли, а автоматы остались и уже сами мнили себя людьми... А потом они все тоже исчезли, может поломались, или выключились, или Архитектор забрал их всех к себе в ад как своих рабов, в вечное услужение. Я бы хотела быть такой как леди Хельга. Красивой, бесстрашной, вечной. Как-то она сказала, что не знает, что с ней будет, когда она отключится навсегда, сказала, что хотела бы, чтобы там, за гранью, был Бог, и он принял ее к себе, иначе все ее существование бессмысленно. Ирония, не правда ли?
  Они прошли в соседний зал, где лежали полусгнившие останки, вывезенные из подземной крепости, вход в которую нашли в горах после схода оползня, в шестистах километрах к северо-западу от Гирты. Долго смотрели на черные, не отражающие свет, покрытые какой-то твердой оболочкой, фигуры, что были найдены глубоко под землей в саркофагах античных катакомб. На табличке было написано, что они окружены сингулярным барьером и нет никакой технической возможности проверить, являются ли эти фигуры просто идеально выполненными скульптурами, или это действительно застывшие во времени тела людей.
  Потом смотрели на оружие: разглядывали ряды боеприпасов и разнообразных ручных и стационарных орудийных систем, лежащих на стендах под тонированными стеклами, укрывающими их пластиковые детали от воздействия солнечного ультрафиолета. В основном старые, неработоспособные образцы, созданные еще в те времена и в тех землях, где физические законы действовали с точностью констант, и квантовые взаимодействия были стабильны. Читали приложенные к экспонатам надписи, рассматривали лежащие под стеклом иллюстрации и чертежи исписанные мелким, выцветшим, малочитабельным шрифтом.
  В конце экспозиции, посреди зала, темнел массивный угловатый силуэт, оснащенной плоской башней с перископом и фонарем не то какого-то эмиссионного оружия, не то прожектора, машины. Рядом, в стеклянных коробках, лежали какие-то почти полностью истлевшие от времени элементы одежды и похожие на личные, рассохшиеся и распавшиеся до неузнаваемости вещи. Отдельно лежало запасное колесо, а рядом, изображая солдата, возвышался, сжимал в деревянных руках черное фанерное ружье, зловещий, облаченный в современный длиннополый баллистический плащ и противогаз, манекен.
  - Штурмовая машина пехоты - без особого энтузиазма прочла на табличке Мариса и отвернулась к окну. Над городом еще светило солнце, подсвечивало набережную под скалой и кроны высаженных по ней деревьев. Ту самую, на которой они с Вертурой, еще совсем недавно впервые услышали музыку барда Дональда, наперсника Рейна Тинкалы. За серой рекой, на вершине горы, контрастно выделяясь на фоне серых скал, белели стены крепости, но над морем было уже темно. Огромная, на полнеба, сизо-черная туча надвигалась на город с северо-запада, тяжелой и хмурой дождливой пеленой, нависала над заливом.
  - Сохранилась в торфе, ее нашли в трясине Митти - заинтересовавшись машиной, прочел на стенде детектив - это времен Осады, ровесница Гирты. А вот колеса современные. Изготовлены в Старне. Вместо мотора у нее синтетические жилы, а в качестве дополнительного реагента для кремнийуглеродного синтеза используют ацетилен...
  Он зачитал вслух техническую справку и формулы, но его познаний в химии и технике оказалось недостаточно, чтобы осознать их. Зато историческая справка поведала о событиях, о которых Вертура не раз читал в детстве в отцовских книгах.
  - А, вот как раз на похожей модели ездил лейтенант Кирен Белкерт. Ну тот, который привез разведданные на маяк Мирны...
  - Интересно, когда же они ударят по этой штуковине? - подошла к застекленной арке, недовольно склонив голову, презрительно высказалась Мариса, кивнула на стоящий далеко в море Обелиск. Из окна открывалась живописная панорама устья Керны, увенчанных крепостными стенами скал и серых, нависших над холодным заливом туч. От их тусклого света, от ощущения приближающегося дождя, в галерее одной стороной выходящей на высокий обрыв, набережную и серую реку под ним, а другой в сад в университетском дворе, становилось как-то по-особенному уютно и сумрачно. Так, как бывает только в коридорах и аудиториях учебных заведений, чуждых деньгам, политике и войне, где знания важнее сиюминутной наживы, где молодых людей обучают самому ценному, что есть у человечества: наукам, умению и желанию менять к лучшему окружающий мир. Где прививают любовь к познанию и книгам, воспитывают прилежание, разумность и ответственность.
  Снаружи за окнами, на скамейках вдоль клумб и густых кустов, сидели, листали книги и тетради, переговаривались, спорили, облаченные в длинные темно-бордовые мантии и войлочные колпаки школяры. Стояли у памятника какому-то важному профессору, имя которого детектив постеснялся спросить. Курили, ругались, размахивали книгами, как доктора наук на консилиуме вели свои крикливые ученые беседы. Глядя на них, Вертуре стало грустно: ведь самые счастливые люди на свете, подумал он
  - И ведь они даже сами не догадываются за этими стенами, как хорошо им здесь. Изучают науки, слушают умных людей, разговаривают на ученые темы, читают хорошие полезные книги... Не ведают ни войны, ни страха, ни того зла, что творится на земле... Да и не надо, и сам бы я хотел не знать всего этого, вечно быть таким же молодым, наивным, целеустремленным и восторженным, как они. Но уже поздно, душа моя разъедена как ржавчиной злом, которому я постоянно становлюсь свидетелем. Кто-то скажет опыт, школа жизни... Лучше бы его не было, не нужен такой опыт, не нужна такая жизнь. Пусть у них этого не будет, пусть все эта мерзость обойдет их стороной, не коснется их. У них все получится, они вырастут и изменят мир, они сумеют.
  Где-то наверху забил колокол. Позвал преподавателей и слушателей в аудитории и классы, возвестил о начале вечерних лекций.
  
  ***
  
  Тучи сгустились, стало совсем темно, поднялся ветер. Какие-то юнцы показали на Вертуру пальцем, послышались оскорбительные шутки и смешки.
  - Пойдем отсюда - настойчиво повлекла его под локоть в сторону, бросив быстрый взгляд на обидчиков, Мариса, вовремя заметив, как он положил руку на эфес меча - малолетки. Всегда задираются, хотят устроить драку.
  Он не стал спорить с ней, пошел следом, но от этих незаслуженных, брошенных походя злых слов, ему стало как-то по-особенному обидно и неприятно на душе.
  Когда они шли по узкой улочке, зажатой многоэтажными серыми и желтыми домами и высокими, в два-три человеческих роста чугунными оградами, мимо скверов и двориков, где буйной и непроглядной стеной стоял шиповник и нависали ветви старых ив, внезапно громко зашипела подхваченная ветром листва. Крепкий и холодный, и без того с напором дующий в спины снизу, с залива и реки, он внезапно наддал и стал еще сильней. Сумрачное небо над головой еще больше потемнело от туч, и хлынуло потоками по-осеннему холодного, тяжелого и густого ливня.
  Чтобы не промокнуть, Вертура и Мариса ускорили шаг, свернули в ближайшие открытые ворота, вошли в сквер и прижались к огромной и корявой, должно быть очень древней, иве. Ожидая, когда схлынет первый напор дождя, под ее толстым и пологим, намертво вросшим в железную, увенчанную декоративными остриями копий ограду, стволом, смотрели, как скачет прочь от воды мокрая кошка. Таращит глаза, мечется, обезумев от хлещущих струй, ветра и оглушительного шума листьев. Как навстречу ей из дома бежит какая-то уже немолодая и плотная матрона, в распахнутой, накинутой поверх серой рубахи, неопрятной домашней накидке и объемистой корзиной в руке. Подбежав к развешенному белью, она рывком схватила первое, что попалось под руку, но снова ударил дождь, рванул ветер; нерасторопная хозяйка не рассчитала, дернула, пытаясь поймать улетающую рубаху, и веревка оборвалась. Свежевыстиранное белье попадало в мокрую, размытую дождем пыль.
  До дома было недалеко и, убедившись, что дождь не собирается утихать, Вертура и Мариса, накинув на головы капюшоны, поспешили по лужам в сторону улицы генерала Гримма. Остановились, чтобы перевести дух на вязовой аллее, что находилась почти под самой скалой, на которой стояло поместье военного коменданта. Укрывшись под сводами часовни, смотрели на уложенные под деревьями ряды массивных, как серые камни в поле, могильных плит.
  - Эти вязы посадили в прошлом веке - кивнула в сторону аллеи Мариса - после чумы. Я писала заметки о ней, смотрела подшивки старых газет... Здесь было поместье одной из богатейших семей Гирты. Прямо тут, где мы стоим. На месте этой часовни стоял большой дом, а вокруг был парк. Все дети и взрослые в этой семье умерли, их слуги и домочадцы сбежали, а сам дом разграбили воры и подожгли. Люди приносили на пепелище умерших и безнадежно больных: ни у кого не было сил везти их за город, к ямам, которые вырыли за стенами. Поначалу солдаты вывозили их, потом стали прямо тут рыть общие могилы. А когда чума закончилась, сэр Виктор Булле, отец сэра Конрада, приказал построить часовню в память об умерших и устроить этот парк.
  - У нас тоже была чума, но ее остановили, Орден делал всем прививки - глядя на серые мемориальные плиты с бесчисленными списками фамилий и имен, немного помолчав, отозвался, ответил детектив. У всех стоял один и тот же год смерти. Тысяча четыреста двадцать третий.
  - А у нас прививки делать было некому - тяжело вздохнула, сказала Мариса, печально констатировала - никому мы тут не нужны.
  Они некоторое время молчали, смотрели на серые деревья и серую пелену дождя. Звуки текущей по камням воды гулко отражались под крашенными свежей белой известкой сводами. В глубине маленького каменного зала было сумрачно, но перед распятием у дальней стены горели несколько свечей. На каменной полке перед ними лежали букетики полевых цветов и трав - подношение тех, кто приходил молиться здесь.
  - Когда душа уходит, деревья впитывают все, что остается... Злобу, страхи, зависть, боль, ненависть... - задумчиво глядя на зеленую мокрую листву, внезапно сказала Мариса, наверное, просто для того, чтобы не молчать - к северу от Гирты, откуда я родом, на кладбищах сажают сосны. Через них продувает ветер, и на могилы падает солнечный свет... Я как-то была на могиле дедушки. Он умер почти двадцать лет назад, его хоронили собутыльники. От нашей семьи не осталось никого, я последняя. На мне наш род и завершится.
  Вертура, что стоял рядом, прижавшись плечом к стене, не глядя на нее, печально кивнул.
  - Ничего... Быть может все еще изменится - вздохнул, неубедительно сказал он, пытаясь хоть как-то ее приободрить.
  
  ***
  
  - А твой дедушка и правду был генералом Бардом? - уже дома уточнил у Марисы детектив. Спросил просто из какого-то праздного любопытства, чтобы начать хоть какой-то разговор. Он промок, и у него совсем испортилось настроение. От накрывшего город сумрака, от холодной погоды и усталости он почувствовал себя как-то по-особенному одиноко и грустно, захотел домой в Мильду.
  Дождь не утихал. Несмотря на еще ранний час, на улице было темно как вечером, но в комнате было еще не достаточно сумрачно для керосиновой лампы или свечи. Вертура ходил в лавку за едой, но там было написано 'вышел на пять минут', и дверь была заперта. Детектив прождал под ливнем не меньше четверти часа, но бакалейщик так и не явился.
  Мариса затопила печь. Детектив открыл окно, накинул на плечи плащ, подвинув вполоборота показавшийся ему непомерно тяжелым и неудобным стул, подсел к столу, хмуро уставился на разбросанные по нему письменные принадлежности и листы.
  - Тем самым Бардом что ли? Разумеется нет - скривила рот, покачала головой Мариса. Села на кровать перед печкой, печально сложила руки на коленях - это имя у него было Бард, а фамилия Румкеле, как и моя в девичестве. А у того Барда, который с Тинкалой Старшим осадил Гирту, фамилия была Пенден. Это на востоке, в Лансе, в Акоре такие дурные фамилии. Его наняли и прислали под видом борца за свободу и патриота, чтобы помог захватить и разграбить нас, ну ты же знаешь, все захватчики всегда за свободу и правду... Но эти проиграли войну, и он сбежал. Провокатор купленный, одним словом был. Впрочем, все равно мы никогда не узнаем, как все было на самом деле и все зовут его просто генерал Бард, потому что такую фамилию без логопеда не выговорить. На самом деле он не был генералом, ну не та мразь, а мой дедушка. Просто его тоже звали Бардом, вот и прицепилось в компании, с которой они пили в кабаке...
  Устав от этого сбивчивого, бестолкового объяснения, детектив нетерпеливо кивнул, сказал 'ага' и, чтобы не смотреть на нее, отвернулся от Марисы. Она заметила это, подошла к нему, встала за его спиной, положила руки ему на плечи. Потянув на себя, прижала его затылком к своей груди.
  - Ну что с тобой? - жалостливо спросила она, нахмурившись, и сильно сжала пальцы. Вертура молчал. Отстранившись от нее, сгорбившись, положив ногу на ногу, сидел, нахохлившись на стуле, как тетерев на ветке в лесу.
  - Встань - отпустила его, приказала Мариса.
  Он вяло повиновался. Она повернулась к нему спиной, поймала его ладони и положила себе на грудь, раскинула в стороны руки в широких рукавах, как крылья птицы. Откинула голову, приласкалась затылком к его щеке.
  - А теперь расскажи мне, что случилось - тем же повелительным тоном, приказала она. Но Вертура только отнял от нее ладони, поймал ее руки за запястья и опустил их. Прижавшись к ней, обхватив ее руками, положив подбородок на ее плечо, бессмысленно уставился в окно на идущий снаружи ливень.
  Все пошло по замкнутому кругу: ему становилось все более стыдно от желания, чтобы его пожалели, но он ничего не мог с собой поделать, потому что от этой, нахлынувшей на него еще в музее хандры, от этих насмешников-студентов, у него уже не осталось никаких сил, а от следующих за ними переживаний и стыда становилось еще более грустно и обидно, что еще больше портило его и без того дурное настроение.
  - Все ясно - сурово заключила Мариса, так и не дождавшись от него вразумительного ответа, но не стала отнимать от себя его руки, осталась рядом с ним.
  - Я просто устал - тяжелым скрипучим голосом ответил детектив - устал от всей этой бесполезности, устал от того, что происходит вокруг, устал от этой вашей бестолковой Гирты и от всех этих вечно страдающих, жалующихся, оправдывающихся, плачущих, но не желающих просто взять и сделать хоть что-нибудь самое маленькое, но хорошее, людей. Вы все говорите как все плохо, что на земле нет правды, что не надейтесь на князей человеческих, потому что в них нет спасения... Но я все понял. Всех все устраивает и всем все равно. Все только говорят о том, какими хорошими и честными, добрыми и самоотверженными надо быть, но никто и пальцем не пошевелит, чтобы что-то исправить, или хотя бы просто не множить всю эту дрянь ни словом ни делом. Все только кричат какие все мрази вокруг, всегда ищут виноватых, тычут друг в друга пальцем... Это просто отвратительно. Мне дурно от всего этого лицемерия и лжи. Я хочу в Мильду, домой, а лучше на юг, в Лиру. Навсегда забыть все что знал, стереть из памяти. Гулять между старых домов, дворцов, особняков и замков, бродить по старым улицам и кипарисовым аллеям. Хочу туда, где тепло, где растут львиный зев и пинии. Где акведуки и выгоревшая на солнце черепица, где храмы и соборы, где лестницы и сложенные тысячу назад стены. Где монахи ходят по улицам, съезжаясь со всех концов земли, где звонят колокола и церкви полны благочестивых, участливых и добрых людей. Где в каждом доме, где принимают паломников, где радушные хозяева сажают гостей за столы, а вечером предоставляют кров и постель. Где сердце всего христианского мира, где мудрые, наученные святыми отцами и писаниями Апостолов патриархи церкви Христовой стараются сделать мир лучше, где людьми правят вера и служение, а не жадность, пижонство, деньги и амбиции... Я устал. Устал от этих бесконечных унижений и страха. Устал от разбирательств, от всей этой людской мерзости, беспринципности, вероломства и беспредела. А главное от того, что ничего не выходит, меня никто не слышит и, что бы я не пытался, ничего не выходит, все мои попытки бесполезны, дела напрасны и я ничего не могу сделать. Просто я устал, я сломлен... Да, всегда есть те кому намного хуже, но тут нет логики. Мне просто плохо, и я не знаю как мне с этим жить.
  - Ничего - не перебивая, внимательно выслушав его, с пониманием кивнула ему Мариса. Развернулась, держа его обеими руками за запястья, запрокинула голову, заглянула ему в лицо снизу вверх - я тоже нередко рыдаю в подушку. Даже несмотря на то, что по большому счету Господь Бог меня ничем особенно не обделил, и только я одна повинна во всем том, во что превратила собственную жизнь. Ева постоянно говорит мне, что я тупая дура, но всегда обнимает меня, гладит по голове и мне становится легче. Пойдем, приляг, я обниму тебя. Я знаю как это, и самое отвратительное, когда все только и говорят тебе 'возьми себя в руки', 'не будь тряпкой', 'будь сильней', 'ах ты взяла и обозлилась на всех...', а мне все так постоянно всегда и говорили. Но я не такая как они, и не хочу быть такой, я знаю каково слушать такое, и сама никогда не буду так говорить.
  Она потянула Вертуру за руку, усадила ему на кровать и налила ему полный фужер грушевого вина. Поднесла ему, чтобы он выпил, а после, забрав пустой кубок и отставив его на стол, вернулась к нему, надавила ему на плечи, уложила его на кровать, легла рядом с ним, укрыла обоих одеялом и прижалась к детективу спиной.
  - Обними - сказала она ему. Он протянул руки и обнял ее. Она захватила его ладони, сплела его пальцы со своими, крепко прижала к себе. От этих объятий, от присутствия рядом женщины не оставшейся в стороне от его бед и всем сердцем желающей помочь ему, от ее деятельного соучастия, от ее решительность разделить с ним его горечь всем своим израненным сердцем, ему стало одновременно тепло и трепетно на душе. Полежа в немного, Вертура пригрелся рядом с ней, а выпитое вино слегка замутнило рассудок, притупило тоску и обиду.
  - Мало быть наученными святыми отцами церкви - внезапно с силой сжала его руки, рассудила Мариса, словно почувствовав, что он немного успокоился и теперь готов ее выслушать. Горечь и обида сквозили в ее голосе, с каждым словом становясь все агрессивнее, напористее и злей - вот я читала Евангелие, а все равно грешница. Все ходят в церковь, бьют поклоны, ставят свечи. Все хотят, чтобы было хорошо, но не было плохо. Никто, даже самый вероломный мошенник и кровавый убийца не признает себя богомерзким преступником и злодеем. Каждый всегда мнит себя святым. И каждый хочет как проще, как легче, как быстрее и любой ценой достичь всего чего он хочет, а Бог, долг и заповеди остаются только в строках, мертвых словах об этих ваших совести, моральных принципах, любви и благочестии. В пустых назиданиях и бессмысленных цитатах, к месту и ни к месту. И конечно же все на словах знают как быстро и легко изменить мир, но никто почему-то этого не делает. Бросить медный грош от своего сундука с золотом, разместить объявление о сборе ветоши для нуждающихся семей. Устроить благотворительный банкет - мы всех покормим до отвала, а вы пожертвуйте монетку-другую нищим. Воруют гору золота, покупают по мелочи подарки, нанимают артистов чтобы о них трубили на всех перекрестках, писали в газеты заказные статьи, чтобы все знали, какой хороший человек. Чтобы потом обворовать, обмануть на еще больше денег и все сказали - ну он же меценат, он святой, все это клевета и ложь, он так много всего для всех сделал, он хороший... А на деле вор, бандит, казнокрад и убийца. Знаешь, сколько я такого видела? Но я не об этом. Да, вся эта дрянь у всех на виду, такое не скроешь, все равно рано или поздно вылезет, и люди постоянно сталкиваются с таким, а потом никому не верят. Думают, что все бесполезно и Богу нет дела до нас и вся вера это только молиться, молчать и давать деньги, а злодею и рецидивисту нужно просто покаяться, сделать пожертвование и он будет прощен, будет наслаждаться в раю, какую бы дрянь он не совершил. Это и есть, то о чем в Евангелии сказано, 'бойтесь тех, кто убивает душу'. Сколько людей не выдержало этого, сколько погибло в отчаянии, умерло во тьме, без веры, без надежды из-за таких людей? Я не знаю, не понимаю, как Бог может попускать такое... Но церковь стоит уже много тысяч лет, стоят храмы и монастыри, совершается литургия, и так будет до самого конца времен. Да, всегда будут лицемерные лживые мрази, из-за которых опускаются руки, за которыми идут восторженные толпы и кажется, что все бесполезно и бессмысленно, что Бог не поможет, что Он бросил нас на растерзание одних... Но за все это, за каждого из тех, кого они погубили, отвернули от веры, толкнули на зло, им всем воздастся в аду втройне. Да, можно тоже плюнуть на все, обозлиться начать поступать также как они... Но я не о таком. Ведь есть и многие другие. Всегда были и будут те, кто желает искренне исполнить свое служение, сделать хоть что-нибудь хорошее и полезное. Их не замечают, о них не говорят, о них не напишут, потому что они не модные, не популярные, не красуются, не поддакивают, не пьют и не дебоширят со всеми. Их дела и слезы перед Богом. Мы никогда не узнаем о них, об их терзаниях и отчаянии в одиночестве, непонимании и нежелании принимать всю эту показуху, все эти вероломство, лицемерие и мерзость. И таких людей тоже много, гораздо, намного, больше чем дурных, и хотя мы их и не видим, не замечаем, но они действительно пытаются по-настоящему изменить наш мир, помогать окружающим, исполнять добродетели, словом и делом вселять в людей надежду. И у них получается, иначе бы мы все давно погибли, сгинули, как падшие античные люди во тьме беззакония, безбожной мерзости и лжи. Ты думаешь, эти благочестивые патриархи, эти монахи, праведные и отважные христианские рыцари, что собрались в Лире, они стали такими от счастливой сытой и богатой жизни? Как отец Ингвар как владыка Дезмонд и многие другие? Нет, они не оставались в стороне, когда были нужны не пустые книжные слова, сладкоголосые, смиренные речи и благочестивые призывы к молитве, а действия. Когда надо было не трусливо пожурить, не покачать головой, не погрозить пальчиком и отпустить грехи, не просто осудить гада на словах, а срубить дурную башку с плеч. Они не возносили к Богу сытые лицемерные молитвы, когда снаружи, за наглухо запертыми дверями их домов, на улицах творился беспредел. Они не отмахивались от чужих бед, не боялись обляпаться, помогая, протягивая руку нуждающимся в их словах утешения, помощи и защите грешникам, потому что не считали себя святыми. Они не рассказывали о смирении перед людским беззаконием, не призывали склониться перед преступниками, они искали царствия Божьего, но прежде всего они старались изменить к лучшему наш мир. И они тоже встречали все эти лицемерие, обман, непонимание, насмешки, осуждение и ложь, во много раз чаще, чем ты и я, а многие из них еще были подвергнуты пытке и казнены. Но они не оставили своего служения, не заперлись в пещерах, пытаясь спасти только свои души, не подставили в притворном трусливом смирении голову под неправедный меч. Потому что им было некуда бежать, не было тех, кто бы утешил их самих, кто бы защитил их дом их веру и их семьи. Потому им и пришлось стать сильными. Выковать мечи, собрать свои дружины, основать города и христианские королевства, построить крепости и церкви. Ты не раз говорил и мне и другим, что пока мы живы, битва не проиграна. Вокруг много всякой дряни и, наверное, даже святым тоже бывает горько и больно от того, что они не разумеют для чего, за что, все это и каждый нуждается в добром слове и утешении, иначе даже самый сильный не выдержит, сломается и погибнет. Поверь мне, я знаю, что такое слезы отчаяния, горя и бессилия, а теперь в этих словах, в этой поддержке, нуждаешься ты. Ты был добр со мной, хотя все убеждали тебя, что я лживая дрянь, и даже, несмотря на то, что так оно и есть, ты все равно не отвернулся от меня, и теперь я тоже не останусь в стороне.
  Пока она говорила, все это время она держала обеими ладонями, крепко прижимала к себе его руку, и от ее последних, произнесенных так заботливо и так твердо слов, что-то изменилось в сердце детектива. Словно ее уверенность и надежда передались ему, потеснив в его душе ту тоскливую и безысходную черноту, что последнее годы все больше и больше ломала его душу, топя в отчаянии и страхе, заполняла его сердце.
  - Тогда я о тебе ничего не знал - крепко сжал ее плечи руками Вертура, желая приободрить ее в ответ - я увидел тебя и подумал что ты очень несчастная. А потом ты напилась, пыталась предупредить меня, ты плакала и была искренней.
  - А потом? - спросила она ласково и как будто невзначай.
  - А потом я понял, что все так и есть - вздохнул, сказал детектив - да, я знаю, бывают и лживые слезы и показные страдания и есть те, кто могут обмануть кого угодно... Меня легко одурачить, и были и те, кто так и делали. Быть может я глупый наивный идеалист, на котором многие хотят проехаться, но мне так легче жить, потому что, считая что Бога не существует, все вокруг гады и надо только воровать, обманывать и любой ценой грести под себя, жить вообще незачем. Если бы мне предложили выбрать, как мне умереть, я бы предпочел сделать это с закрытыми глазами, чистым сердцем и надеждой на то, что есть и другие люди, которые искренне служат Господу и которые еще смогут реально изменить этот мир.
  Мариса кивнула, коснулась его запястья ладонью, сложила его руку со своей. Лежала молча, не двигалась, словно отдыхала, отдав все свои силы, чтобы воодушевить, вернуть к жизни ставшего для нее за эти недели таким дорогим и близким мужчину.
  Словно проникнувшись ее печальной усталой тоской, вместе с ней, за окном приутих и дождь, в комнате стало чуть светлей. Вертура сел на кровати, Мариса поднялась, села рядом, взяла его под локоть, прижалась к нему. Гордо, из последних сил, выпрямила спину, приняла достойный, сосредоточенный и торжественный вид. Что-то очень хорошее, смелое и величественное коснулось его сердца. Он увидел себя на просторной площади, перед собором Двенадцати Апостолов, центральным, самым большим, просто необъятных размеров, храмом Лиры, самом огромным и величественном на всей земле. Он и Мариса стояли посреди площади, держась за руки, смотрели на купол и колоннаду, портал и входящих и выходящих из храма людей. Закатное солнце рыжело на желтых стенах и выгоревшей светлой черепице, отражалось на крестах и в окнах. Все как в его детстве, но только спустя много-много лет. Миг и видение покинуло его. Все было на месте и комната, и очаг, и сидящая рядом с ним, предназначенная ему Богом женщина. Теперь он точно знал это, как знал и то, что без тоски разлуки и страха потери не бывает любви, без горечи раненого сердца и искренности не бывает хороших стихов и книг, без слез, безысходности и отчаяния не бывает веры. Он бросил взгляд на иконы на полке, склонил голову и благодарно перекрестился.
  - Надо делать поклоны - сказал он отпустившей его, снова упавшей на кровать, устало откинувшейся на подушку Марисе. Длинные темные распущенные волосы обрамляли ее спокойное и необычайно благородное лицо, сейчас исполненное какого-то неземного спокойствия и величия по-настоящему любящей своего мужчину, гордящейся быть рядом с ним женщины. И сейчас Вертуру особенно поразило, насколько ее манера и облик были схожи с манерами, обликом и взглядом принцессы Вероники.
  - Ты невыносим - помолчав несколько секунд, быстро заморгала глазами, поморщилась, покачала головой она - лучше поплачь еще. Я буду утешать тебя, и чувствовать себя, самой умной, хорошей и необходимой.
  - Ты и так самая умная, хорошая и необходимая - стоя у окна и глядя на проезжающую по улице с шелестом разбрызгивающую колесами лужу, карету, рассеянно ответил детектив - интересно, леди Булле опять поехала к Борису? Она чувствует мысли и вытягивает из людей психокинетическую энергию... Считается что чувство любви одно из самых сильных.
  - Ага, поплатилась за все - злорадно кивнула Мариса. Вертура даже не успел удивиться ее очередной внезапной перемене - наглоталась его любовных флюидов, теперь плачет. Хотела замуж за самого благочестивого и благородного, вот и получила.
  - Он сказал, что тогда на охоте, они сидели неподалеку от шатра, говорили о политике. А утром я видел его плащ с крестом. Ты была права, я думаю, это не единственная его тайна... Ты много знаешь о нем.
  - Кое-что знаю - замерла, стала серьезной, настороженно прищурилась Мариса.
  - Схожу к нему, проведаю как у него там - кивнул детектив, как будто не заметив ее реакции, продемонстрировал дождь за окном - льет как из ведра, а ты выбросила зонтик в реку.
  - Так дойдешь! - с мстительным, наигранным презрением бросила ему с кровати, покачала головой Мариса, картинно отвернулась от него, взмахом руки, отсылая его прочь, как важная респектабельная дама из популярной комедийной постановки, молодого любовника-повесу - по дороге купи поесть, бакалейщик уже точно открылся и отнеси сапожнику мои сапоги. Совсем протекают, пусть починит.
  
  ***
  
  Зайдя к Борису Дорсу, Вертура сразу же спросил его о Марисе. Племянник епископа встал, принялся энергично ходить по комнате. Нахмурившись, прищурив глаза, без всякой охоты, всем своим видом выражая, что этот разговор неприятен ему, прямо и без уверток пояснил что да, он знаком с ней еще с тех времен, когда она начала общаться с Генри Тарче и они нередко встречались на приемах, банкетах и выездах. Что она не раз пыталась заговорить с ним, расспрашивала насчет его отца, смуты и прочитанных им книг. Что поначалу это общение ему было омерзительно, но потом они вроде как стали друзьями и он даже ловил себя на мысли что мог бы жениться на ней. Что прошлым летом и осенью случилось несколько неприятных, никак не связанных с ней, инцидентов, что сильно выбили его из колеи, а еще через некоторое время в город вернулась принцесса Вероника. Он уехал от нее в Мильду и больше они с Марисой не виделись.
  - Она из тех женщин - стоя у окна, заключил Борис Дорс - что по недальновидности, безалаберности и мягкосердечию, подпадая под дурное влияние, начинают творить дурные дела, но если такое происходит недолго, пока они окончательно не закостенели в подобном образе жизни, такие еще способны вернуться на путь добродетели. Женись на ней кто-нибудь достойный, пока она была еще малолетней девицей, она была бы ему верным другом, и он добился бы многого, будь такая помощница рядом с ним. И если вы, Марк, исполните то, что Господь Бог не позволил сделать мне, возьмете эту красивую и искреннюю женщину в жены, не будете обижать, не бросите, не предадите ее, примете этот крест и будете верно нести его в радость себе и ей, это будет самым лучшим как для вас, так и для нее. И нет, я на нее не претендую, если вы хотите об этом спросить, и не намерен как-либо касаться или провоцировать ее, потому что теперь она принадлежит только вам - его лицо стало страшным и напряженным, как будто это решение далось ему тяжелым волевым усилием. Его кулак сжался, как будто он хотел ударить Вертуру, но остановился в самый последний момент. Детектив же только сдержанно кивнул и промолчал, не стал требовать большего, как и не стал вдаваться в излишние расшаркивания и сантименты. Допив чай, коротко попрощавшись, покинув резиденцию епископа, зашел в собор, где купил и поставил перед распятием несколько свечей.
  Он не знал о чем молиться и что ему теперь делать. Просто отойдя на несколько шагов назад, сел на скамейку и неподвижно уставился в пол. Когда подошел священник и, участливо склонившись к нему, спросил, все ли с ним в порядке, сдержанно ответил, что пришел посидеть, подумать о своей жизни.
  - Если что, я буду в ризнице, подходите - сделав жест открытой ладонью, бодро кивнул иерей.
  Прочтя символ веры, перекрестившись, выйдя из храма, Вертура долго стоял посреди площади. Печально оборачиваясь, разглядывал яркий, черно-рыжий, слепящий закат, что сменил прошедший днем проливной дождь и необычайно черный и контрастный в его пронзительных лучах фасад и шпиль собора Иоанна Крестителя. Решив прогуляться, чтобы хоть как-то успокоиться, прошел переулками до реки. Сделав круг по набережной и проспекту, пошел обратно домой к Марисе.
  К ее некоторому удивлению, он вернулся абсолютно трезвым. Многословно объяснил, что был в сапожной лавке, которую приметил в соседнем доме по дороге к храму. Сообщил, что мастер снял мерку с ее обуви и к послезавтрашнему дню сделает ей такие же сапоги.
  - Вы здесь все ненормальные - наблюдая ее напряженное, недоверчивое и выжидающее лицо, все-таки не удержался, сказал он ей.
  - Ты насчет Бориса? - печально догадалась она - ага. Если бы. Он не то что замуж не предлагал, на одной скамейке запрещал рядом с ним сидеть. А теперь рассказывает. А замуж за него... А что, я бы пошла. Ну, тогда, сейчас то что уже. И правильно он тебе все сказал. Не смей меня обижать, иначе он тебя найдет и за ребра подвесит.
  Вертура напрягся. После недомолвок маркиза, от этой ее явной, еще и с прибавкой столь лицемерных и наглых поучений, лжи, ему стало так гадко, что тут же захотелось вскочить и ударить ее. Но он сдержался и сжал зубы.
  - Я же тебе говорила, что я за человек - сказала она, заметив, как он со злобой отвернулся от нее. Со вздохом встав с кровати и подойдя к нему, обняла, ласково прижала его голову к себе. Глядя на его сжатый, напряженный кулак, прибавила - ну что теперь-то? Я думаешь, сама рада такому? Хочешь, ударить меня... ударь. Избей, если тебе так станет легче, я не уйду от тебя, теперь я твоя жена и должна терпеть.
  Вертура поднял руки, резко обхватил ее, растрепал ее волосы, привлек к себе, рывком усадил к себе на колени, прижался щекой к ее груди.
  - Прости - сжав зубы, прошептал он - это всего лишь дурные мысли. Я знаю, твоей вины здесь нет.
  Она попыталась улыбнуться, запустила пальцы в его волосы. Так они сидели некоторое время. Легли спать рано. Перед сном снова делали поклоны. Вертура посчитал - с теми что исполнили до этого, оказалось почти полторы тысячи.
  С темнотой снова полил дождь. К девицам, что жили через комнату от детектива пришли в гости подруги. Полночи шептались, бубнили, зудели, бесконечно и невнятно обсуждали что-то за наглухо запертыми дверьми. Где-то далеко за окном опять бил набат пожарный колокол, но из-за шелеста дождя за окнами детектив, сколько ни силился, так и не смог определить направление. Не подсказала ничего и Мариса, что долго и мрачно прислушивалась к этому быстрому и тревожному далекому звону в темноте.
  
  ***
  
  Он встал с ударами колоколов, зовущими прихожан на воскресную литургию. Оделся и пошел на службу в собор. Огромный храм был полон. Детектив едва смог протиснуться на мужскую половину. Встретил там лейтенанта Манко, князя Мунзе и других знакомых, пристроился к ним. Смотрел на алтарь и распятие. Любовался светом высоких узких витражей под арками потолка, играющим на серебряном и золотом убранстве иконостаса и окладах образов, слушал канон, пел вместе со всеми 'Отче наш' и 'Символ Веры'. Думал о том, что такое Израиль, где находится река Иордан - ни на одной карте он не находил их, и кто такой царь Давид, псалмы которого читают по часам в храме, вею ночь и когда нет служб весь оставшийся день. Исповедовался, когда пришла его очередь, рассказал о своем унынии и о том, что они с Марисой живут вместе и делят одну постель, что плохо, но по мере сил совершают наложенную на них епитимью. Отец Ингвар молча выслушал его, смерил строгим взглядом поверх узких очков и, несмотря на то, что детектив выдержал только евхаристический, с ночи, пост, все же благословил к Причащению. Когда перед алтарем читалась молитва, по которой хлеб и вино обращаются Телом и Кровью Христовыми, со всеми встал на колени. Снял с перевязи меч и, как делали и остальные вооруженные мужчины, положил рядом с собой. Вместе со всеми преклонил голову, коснулся лбом холодных и твердых мраморных плит.
  Когда вынесли чашу, вместе со всеми вдохновенно произнес 'Причастника меня прими, не как целующегося Иуду, а как разбойника исповедующегося. Помяни меня Господи во царствии своем' и последовал ко святому причащению. Распевая 'Тело Христово примите', прижав к груди ножны, сложив руки на груди, медленно шел к чаше в колонне мужчин - бородатых, усатых длинноволосых горожан, ремесленников и рыцарей. Каждый был при оружии, каждый, принимая причастие, целовал чашу и руку священника, что держал ее, проходя, клал на пол перед алтарем меч или трость, вставал на колени, делал поклон в землю. После причастия каждому полагался кусок белого, свежеиспеченного хлеба и чашечка с разбавленным горьким, без сахара чаем сидром.
  Покинул храм со словами 'С миром изыдем'. Бросил взгляд на Голгофу в левом пределе. Там, на скамейках стояли украшенные поздними цветами и венками из листьев закрытые гробы. После службы полагалось отпевание умерших.
  Задержавшись у выхода, отстоял очередь, в церковной лавке, купил у бородатого служки с висящей плетью, перебитой рукой, бутылочку масла для лампады и охранную ленту с написанным на ней девяностым псалмом, какую мужчины повязывают под гарду меча, либо на портупею на плече. Взял для Марисы ароматные кедровые четки с плетеным трехцветным хвостиком - черным, лиловым и багровым, цветов Гирты.
  Над площадью грозным звоном бил колокол. По небу бежали тучи. Солнце слепило глаза, то светило, то снова пряталось за них. У каретного ряда толпились слуги, ждали с литургии богатых хозяев, чтоб везти домой к вкусному, воскресному обеду. Ходил народ. Перед храмом, у ступеней, Вертура приметил принцессу Веронику, рыжую Лизу, Регину Тинвег и других девиц, наверное вышедших на улицу сразу по окончанию литургии. В сопровождении вооруженной свиты и оседлавших, снаряженных самыми современными сбруями и седлами боевых коней рыцарей, они ждали у подножья каменной лестницы, когда все выйдут из церкви.
  Принцесса, облаченная в модную длиннополую мантию ярких багровых цветов с темно-синей и черной блестящей вышивкой на широких рукавах и груди, гордо сидела в седле. Уперев руки в бока, строго наблюдала, как солдаты раздают нуждающимся и нищим привезенные из казарм ношенные армейские вещи. Сегодня она чуть подкрасила пряди волос надо лбом в зловещий багровый цвет, переплела их своей зловещей алой летной. На ее левой руке темнело запястье, искусно выполненное из хмурого серого железа и вместе с ее мрачным выражением лица, ее напряженной позой и мерцанием кроваво-красных глаз, этот богатый праздничный наряд предавал ей какой-то по-особенному торжественный и одновременно угрюмый и грозный вид. Было заметно, что все раздражает ее, все не так, все досадно и нелепо, все злит, и как она едва пытается скрыть свои чувства, поджимает губы, не обращая внимания на кланяющихся ей, приветствующих ее подданных, коротко и безразлично, формально, кивая им, думает совсем не о раздачи милостыни и не о прошедшей литургии.
  - А что не новые? - опасливо глядя на строгого сержанта в седле, но с какой-то трусливой наглостью, оглядывая выданную обувь, спрашивал какой-то мужичок.
  - А чтоб ты их не пропил - доверительно кивнул ему солдат и взялся за плеть - поправь руками и с Богом носи.
  Пришла какая-то женщина с тремя детьми, попросила денег купить еды. Принцесса Вероника грозно уставилась на нее, спросила, где ее муж. Получив ответ, что лежит пьяным, кивнула одному из рыцарей решить это дело. Тот отправил злого сержанта с плеткой, женщине же купили большой каравай, молока и сыра. Точно также поступали и с другими просящими, не отказывали в помощи, но не давали в руки, ни одной монеты.
  Подошел, поклонился присутствующим и детектив. Он уже было хотел отойти в сторону, когда принцесса грозно окликнула его таким холодным и повелительным тоном, что тот вздрогнул и резко отстранился.
  - Борис у себя? - строго и презрительно прищурившись, потребовала она, когда он подошел к ее стремени. Ему стало страшно, показалось, что сейчас она припомнит ему все, ударит его башмаком в лицо и тут же прикажет его зарубить. Он едва сдержался, чтобы не задрожать от леденящего душу прикосновения ее беспорядочных и яростных мыслей. Несмотря на то, что из присутствующих детектив знал еще как минимум двух Борисов, он сразу понял о ком идет речь.
  - Я сейчас же, уточню, ваша светлость... - низким голосом, стараясь не проявить дрожи, с поклоном ответил Вертура.
  - Ступайте к нему, скажите, что сегодня я желаю обедать у них! - властно приказала она, указывая ему на ворота резиденции владыки Дезмонда.
  Детектив кивнул и, быстро поклонившись ей, побежал так, словно ему ударили плетью по спине, также, как после общения с герцогиней, ускорялись и все остальные служащие и рыцари. Махнув рукой с лентой охраннику поместья, чтоб не задерживал без дела, не стоял на пути, вбежал в ворота, поспешил в дом. Взлетел на третий этаж по широкой каменной лестнице с чугунными литыми перилами и колодцем посредине и застучал в дверь, ведущую в коридор к апартаментам племянника епископа. Как раз со службы вернулся сын маркиза. Тот самый угрюмый, плечистый юноша по виду восемнадцати лет, которого Вертура видел на охоте и в ночь крестного хода рядом с отцом и епископом Дезмондом. Увидев спешащего Вертуру, он страшно скривился лицом, отстранился, нахмурился, схватился за меч, но после коротких спешных разъяснений проводил его к отцу, вместе с ним вошел в комнаты маркиза.
  С грохотом ворвавшись в спальню, без лишних приветствий, Вертура с локтя продемонстрировал ленту.
  - Леди Булле желает, чтобы вы приняли ее и ее свиту на обед! - выпалил он лежащему на кровати в широких полосатых черно-зеленых, какие носят рыцари, штанах и нижней рубахе навыпуск племяннику епископа. Тот отложил книгу в тесненном кожаном переплете, учебник литургического чина и, озадаченно моргая, уставился на внезапных гостей.
  - А мастер Дезмонд благословил? - только и спросил он у Вертуры, но тут же опомнился, суетливо крикнул сыну - так Елисей, бегом, посмотри, сколько их там, предупреди кухню и скажи нашим, что сегодня будут трапезничать в соборе! Ну же, быстро!
  И когда тот кивнул и, скорчив рожу, вышел и закрыл за собой дверь, нетерпеливо, с ажиотажем, потребовал у Вертуры.
  - Она так прямо и сказала? Что, принять их всех? Сожрут же все... Ладно, черт с ними. Лучше бы меня позвали во дворец... - откинулся на огромной пухлой подушке, накрыл лицо книгой, пытаясь спрятать за ней торжественную и по-детски счастливую улыбку.
  - Борис, похоже, с ее стороны это серьезно - тихо и веско ответил Вертура, чтобы не смотреть в его пронзительные глаза, заглядывая через подоконник во двор - она в бешенстве. Я бы с ней не шутил.
  - Да я уже понял, что беда. Марк, все, я уже хочу сбежать в Лиру к отцу - отнимая ото лба учебник и держа его как маску в готовности снова спрятаться за ним, покраснел, запальчиво заявил маркиз - он все зовет, пишет, что может пристроить меня капитаном или майором в Орден... Она сведет меня с ума. Марк, ну зачем вы вообще убедили меня отнести ей эти паршивые цветы, о чем вы думали? Она же... психопатка, буйнопомешанная! Это просто наваждение, это невозможно, невыносимо!
  - А вы как будто и не знали? Нет, Борис, вы сами этого очень хотели, добивались всеми силами - холодно и строго, стараясь сдержать переполняющие его сердце эмоции и мысли, ответил Вертура, глядя в окно вниз, на кошек, что рядком расселись на крыше сарая во дворе и внимательно смотрели куда-то вниз - и вы обратили на себя ее внимание. Теперь страдайте. Или терпите, потому что теперь она взялась за вас как следует.
  -... Нет, одно дело неразделенная любовь, бессонница, глупые восторженные фантазии, сладостные, бушующие в беспокойном сердце мечты и совсем другое это... - сладострастно закатывая глаза, хватаясь за голову, отворачивая лицо, пряча ликующую улыбку за притворными отчаянными восклицаниями, пылко возмущался маркиз - Марк, мне что, как будто бы шестнадцать лет?
  - Ну, если вас что-то не устраивает - глядя на очередную буффонаду друга, чуть улыбнулся, покачал головой детектив - прикажите разрезать себя на органы и подать в приготовленном виде к ее столу. Если поторопитесь, еще успеете.
  - Марк, да, вы умеете поддержать! - радостно заулыбался шутке маркиз, снова мечтательно закатил глаза и вцепился ладонями в лицо - все идите, идите же, не стойте, бегите скорее, скажите ей, что я распорядился начать приготовления и немедленно жду ее к обеду!
  Он с видимым усилием соскочил с кровати, заглотил пылающую живым багровым огнем пилюлю, запил ее прямо из чайника, что стоял тут же на полу, сорвал с себя мокрую рубаху, понюхал ее, громко крикнул, нетерпеливо позвал оруженосца, чтобы принес воды, чистое белье и полотенце. Сорвал со столика гребень с драконьими хвостами с обеих сторон, встал перед зеркалом, впился им в свою короткую рыжеватую бороду, схватился свободной рукой за одеколон, почти такой же, как подарила Вертуре Мариса, только угольно-черный, налил в руку, начал спешно обтираться им.
  Детектив коротко кивнул, с улыбкой отсалютовал ему и вышел.
  В холле, в дверях, он встретил нарядных Хильдегард и Регину Тинвег в сопровождении какого-то бравого усатого рыцаря. Оставив коней у самой парадной двери, придерживая на ступеньках полы длинных мантий, они спешили навстречу детективу.
  - Я сообщил... - попытался объясниться он, но Регина Тинвег только недоверчиво и презрительно закивала ему, словно подчеркивая, что, даже несмотря на личное поручение герцогини, для нее он, полицейский лейтенант, все равно не человек, а пустое место, и потребовала у встретившего их в дверях дежурного, немедленно позвать к ним сенешаля дома, либо самого владыку Дезмонда.
  Людей на площади стало еще больше. Прихожане покидали храм, но не спешили расходиться. Собирались в компании, весело и воодушевленно, как всегда после принятия Причастия, обсуждали дела и городские сплетни. Владыка Дезмонд вышел из собора, лично узнать что случилось, нахмурился, заговорил с лейтенантом Киркой, что при виде епископа спешился и преклонил колено, протянул руки под благословение.
  Виновато склонив голову перед стременем герцогини, Вертура сообщил ей, что передал ее пожелание маркизу. Та коротко и высокомерно кивнула в ответ и приказала ему остаться неподалеку. Подошел владыка Дезмонд. Высокий уже немолодой человек с длинной бородой, в которой рыжена чередовалась с проседью и стальным, без всяких украшений, крестом на груди. Стуча своим железным посохом о булыжники мостовой, что как копье, он сжимал в своей крепкой жилистой руке, твердой походкой напористого полевого командира, направился прямо к принцессе. Та ловко, проигнорировав руку стоящего наготове Виктора, спешилась и тоже преклонила голову пред ним. Владыка Дезмонд благословил ее, дал поцеловать крест, вперил в нее свои колючие бледно-зеленые глаза и строго, без приветствий и расшаркиваний, но все же сдержанно и вежливо сообщил, что трапезная епархиального дома не место для молодецких развлечений.
  - Я вас услышала - сжав зубы, с усилием подавив ярость, но все же по возможности смиренно ответила ему герцогиня - этот раз будет первым и последним.
  Владыка Дезмонд коротко кивнул, грозно прищурился на сидящих верхом сопровождающих герцогини и вошел в ворота поместья.
  - Во времена Смуты тут была застава - обвел рукой площадь, кивнул детективу капитан герцогской стражи Габриэль Форнолле, что на этом выезде в качестве начальника караула, сопровождал принцессу Веронику и ее людей. Начал рассказывать - телеги тут стояли, баррикады, габионы из булыжников мостовой были. Вот тот фасад так вообще взорвали, дом перестраивали потом. За собором отвесная скала, там к храму не подняться, так что Крестителя и Прицци перегородили, ни с какой стороны было не подойти. Весь квартал в осаде был. Его два раза штурмовали как на войне. Сэр Антоний сэру Августу за сноху и внучку намерился мстить, бригаду свою поднял. Мужиков со всех домов созвал от Рыцарей до Стены. Владыка Дезмонд проповедь прямо на площади прочел, на войну благословил, анафеме сэра Хольгера и сэра Арвида предал. Кто идти не хотел, нескольких прямо тут же на площади в колодки заковали, приказали до смерти железными прутами сечь. А как собрались, сразу от храма до дома сэра Августа пошли. Думали с наскока взять, но не успели, пока собирались, там их уже самооборона наша встретила. Они отошли, укрепились на площади. Вагенбург поставили и пушку. Только снарядов у них к ней мало было, больше грозились, чем стреляли. Били вот прямо вдоль Крестителя, до Рыцарей, пока барьер против нее не навели. Сильная была машина. У кого доспехи были получше, тот, хоть калекой, но жив остался, а вот коней и кто в кольчугах и бригандинах был, вместе со щитами пробивала навылет. Сеча была жестокая, стояли, рубились насмерть. На площади постоянно сырую траву жгли, чтобы дым был, и стрелять невозможно было. Если бы не вмешались сэр Август и сэр Вильмонт, всех бы перебили здесь. Владыка лично ходил по баррикаде с крестом, вдохновлял всех на битву. Брата Бориса тут убили. Они с отцом, все трое были в первых рядах, знамя Южной Кампании с золотым крестом подняли. Женщины и дети прятались, ночевали в Соборе, дьякона из окон стреляли из мушкетов.
  - Да владыка наш с сэром Антонием Круг тогда изрядно побили - согласился с ним князь Мунзе, задумчиво выдыхая дым - не струсили. Настоящие христиане, не то что те, кому сплошь покаяние да смирение.
  - А как Круми подстрелили, еле убежал. Помните? Агарию, старшего Пескина, в первый же день с лошади ссадили, перебили спину - согласился, вспоминая прошедшие годы, кивнул маркиз Раскет - под огнем не смогли его оттащить.
  - Да - согласился капитан Форнолле, указал Вертуре - лежал он вон там, умирал под драконами. Они с сэром Антонием были друзья, но тот ему двери не открыл, не вышел к нему, не перевязал. Так и помер. Сэр Иоганн, отец мастера Тинвега, когда сэр Антоний с Борисом сдаваться к сэру Августу шли, подошел, зарубить их обоих за это хотел, но его леди Тинвег Старшая остановила. Владыка наш тогда всех проклял, строго приказал никому, кто в штурме участвовал и кто ранен будет, не помогать и не отпевать под страхом отлучения.
  Раздача милостыни подходила к концу. Свита и охрана герцогини постепенно сдвигались во двор резиденции епископа. Подъехали граф Прицци и Пескин, засвидетельствовали почтение принцессе Веронике, вместе со всеми вошли в парадные двери поместья.
  Столы были уже накрыты. После воскресной службы в доме епископа всегда обедали священнослужители и семинаристы, так что никаких особенных приготовлений не потребовалось. Глядя на скромные кушанья и горький чай в графинах, едва разбавленный сидром, граф Приции, склонился к принцессе Веронике, тихо осведомился у нее, стоит ли сходить в лавку, заказать мяса, сыра и вина, на что та ответила строго и холодно
  - Как Господь Бог наш, Иисус Христос насытил людей семью хлебами и двумя рыбами, такую же простую пищу и мы будем есть.
  Чем вызвала у графа и других одобрительные воодушевленные улыбки.
  Гости заняли всю трапезную, просторное помещение на первом этаже резиденции епископа. Явился сам владыка, благословил новоприбывших, встал во главе отдельного стола перед иконостасом в дальнем конце трапезной, напротив дверей. Герцогине предложил место рядом с собой, Борисом Дорсом, его сыном и двумя архиереями. Призвал, поставил по правую руку от себя графа Прицци, рядом с которым, последовав за ним, разместились Фарканто, Пескин и рыжая Лиза. Остальные встали к скамьям за массивными дубовыми столами, вдоль окон украшенных чистыми белыми занавесками. Рыцари по старшинству за правым столом, капитан Форнолле и другие кавалеры и сержанты гвардии за левым. К ним указали встать и детективу. Епархиальную же братию, священнослужителей и семинаристов, что должны были после воскресной службы вкушать в этом помещении вместе с епископом и архиереями, в виду накладки и внезапного прихода высокопоставленных гостей, отправили в трапезную собора. Видя их неодобрительные лица, кто-то напомнил им, что они монахи, и пусть смиряются, раз сам владыка благословил.
  Когда все заняли свои места, епископ Дезмонд позвонил в колокольчик, призвал всех к тишине. Строго прочел полагающийся перед трапезой молитвенный чин, по окончанию которого все благоговейно перекрестились и сели. Дьякон раскрыл книгу на аналое, начал читать из жития святых. Началась трапеза. На столах стояла простая монастырская пища - каша, картошка, костлявая морская селедка с луком, зелень, кислые яблоки и черный хлеб. Вертура сидел рядом с капитаном Форнолле, ел, поглядывал по сторонам. Наблюдал за Борисом Дорсом, что всеми силами старался делать вид, но все в порядке вещей, и такой же сосредоточенной и молчаливо-напряженной сидящей рядом с ним локоть в локоть принцессой Вероникой. Капитан герцогской стражи, что сидел рядом с детективом, налив себе в глубокую деревянную тарелку жидкого овощного супа, водил по нему ложкой, как будто невзначай, оглядывался по сторонам, наблюдая за происходящим в зале и за окнами. По его спокойному широкому, доброжелательному лицу иногда проскальзывала тень улыбки и, глядя на него, Вертура в очередной раз восхитился выдержке, верности и профессионализму этого сильного и при этом одновременно добродушного, смелого и умного человека, всю свою уже далеко немолодую жизнь посвятившего служению в гвардии. Рыцаря и христианина, верно охраняющего жизни и покой правителей и первых людей герцогства, какими бы дурными или хорошими они не были.
  Когда же трапеза закончилась и была произнесена благодарственная молитва, он с одобрительной улыбкой похлопал Вертуру по плечу, встал, подошел к принцессе Веронике, поклонился ей и о чем-то спросил, на что та утвердительно кивнула в ответ.
  Граф Прицци подошел к владыке Дезмонду с каким-то вопросом, склонил голову под благословение, поблагодарил за гостеприимство.
  Крестясь на иконы, люди выходили из зала. Собрались перед воротами поместья, седлали коней. Уже снаружи Вертура приметил, что среди покидающих дом, отсутствуют Фарканто и рыжая Лиза: вместе с сопровождающими их и принцессу Веронику лейтенантом Манко и его капралом, все впятером они остались в резиденции владыки Дезмонда. Отъезжающую же свиту герцогини возглавил граф Прицци, выехал вперед колонны, громко сообщил всем, что они едут в герцогский дворец.
  Пока ждали отстающих, помогали подняться в седла женщинам, оставшись не у дел, Вертура сделал в сторону несколько неторопливых шагов, как будто затесавшись в толпе, отошел к домам. Внимательно наблюдая за отъездом, как будто он немного устал, уселся на ступеньки дома напротив рядом с какими-то незнакомыми людьми.
  Над площадью кружили галки. Огибали шпиль собора. Какая-то уже немолодая женщина крошила им заплесневелый хлеб. Они клевали его и, снова взлетали в небо. В тени домов ругались, спорили о чем-то извозчики, хватались за кнуты. На скамейках и ступенях храма сидели, отдыхали горожане, благодушно беседовали, доставали из корзинок и ели бутерброды, строго прикрикивали на не в меру веселящихся, бегающих вокруг друг за другом детей. Жандарм с подвеской лейтенанта, квартальный надзиратель, лениво откинувшись в седле, придерживая рукой монокль, читал свежий номер 'Скандалов'. Его лошадь, склонив голову, лизала брусчатку мостовой, жевала сено, что осталось после проехавших по площади груженых сушеной морской травой телег.
  Отдельной группой ожидали, пока свита герцогини не освободит палисадник перед домом епископа, стояли серой толпой, как голуби, облаченные в бесцветные, вытертые войлочные мантии тощие, простоволосые и лохматые семинаристы.
  - Готовься к исповеди! - как духовники, ломающимися юношескими голосами, важно понукали они, говорили друг другу и задирающей их ребятне.
  Небо хмурилось. Темно-серый, с узкими желтыми и синим окнами, торжественный как крепостные ворота фасад собора Иоанна Крестителя поднимался высоко над кварталом. Шпилем колокольни впивался в сизую, хмурую тучу, что заволокла полнеба.
  Вертура молча проводил взглядом удаляющийся герцогский кортеж и пошел пешком в комендатуру за Марисой, где оторвал ее от беседы с Ингой и Фанкилем. Сказал, что был в храме и теперь идет домой. Перекинулся парой малозначительных слов с знакомыми жандармами и снова курящими под лестницей, отлынивающими от работы, студентами.
  Когда они с Марисой вышли за ворота комендатуры, по дороге рассказал обо всем произошедшем сегодня с ним. Та криво улыбнулась, ответила, что все ожидаемо, так и надо им всем, и поведала о том, что пока он развлекался, она ездила на пепелище: в юго-восточном районе, неподалеку от набережных, был пожар, выгорел каменный дом, еще два рядом пострадали. Погибли шесть человек.
  - Хорошо там дом двухэтажный, низкий - мрачно подрезюмировала она - не как в центре, и дождь ночью был. Кто мог в окна попрыгали.
  Вертура насторожился, спросил, где это случилось. Они встали под фонарем на мосту. Прислонившись плечом к грязному от пыли, чугунному столбу, прикрыв полой плаща от дующего с залива, приносящего тяжелые серо-синие тучи и брызги, ветра, Мариса достала из поясной сумки папку и продемонстрировала ему уже составленный для заметки в газету, черновик. В погибших значились три старухи, что задохнулись в дыму, чей-то больной дед, неопознанные ребенок и мужчина. Также был указан и знакомый Вертуре адрес.
  - Это Эрсин - мрачно заключил Вертура, пробежав глазами. Он вкратце рассказал Марисе про Тильду Бирс, что она двоюродная сестра его покойного сослуживца из тайной полиции Мильды, и что он, Вертура, по личному поручению начальника его отдела, графа Михаэля Эрнеста Динмара, привез ей награды ее брата и деньги, что видя ее бедственное положение он искренне хотел помочь ей и как отвратительно все вышло.
  - Из-за меня он использовал ее как подставное лицо для своих сделок - рассудил он тихо - он догадался, как мы вышли на Белую Могилу, нанял людей, чтобы избавились от свидетелей, запугать или отомстить. Наверное, сам был занят или не хотел, чтобы его видели поблизости. Иначе бы он их всех точно убил. Надо вернуться в контору, сообщить леди Хельге. Пойдем обратно. Это важно.
  - Вот такой у нас день воскресный! - развела руками Мариса и они, развернувшись, зашагали обратно в сторону полицейской комендатуры.
  
  ***
  
  Когда почти все посторонние покинули трапезную, пришел келейник владыки Дезмонда. Высокий и крепкий, кучерявый молодой человек с растрепанной бородой и хмурым лицом, больше похожий на оруженосца, чем на церковного служителя. С вызовом сверкнув пылающими огнем ревностной веры глазами, сдержанно сообщил, что владыка предлагает леди-герцогине пройти в арсенал и ознакомиться с трофеями Южной кампании, которую владыка вместе с братом, сэром Антонием Дорсом, собрали за годы службы на юге и привезли в Гирту. В качестве же провожатого владыка любезно предоставляет принцессе своего племянника Бориса, что не хуже чем он сам, а возможно даже намного лучше и занимательнее, сможет продемонстрировать ей эту необычную коллекцию. Сжав зубы, с утвердительным намеком, кивнул маркизу, чего принцесса, что стояла рядом, как будто и не заметила. Не дожидаясь ответа, без лишних слов, проводил их на второй этаж в сводчатую, украшенную узкими высокими окнами залу, где на массивных деревянных стойках вдоль стен были выставлены многочисленные доспехи, ружья и мечи.
  - Это трофеи моего отца. Все говорят о нем только дурное, но он не преступник - начал с оправданий Борис Дорс, когда служитель ушел и оставил его, герцогиню и ее спутников одних.
  - На войне он сражался в конфедеративной армии - после некоторой паузы осознав, что никто не собирается его перебивать и все ждут от него увлекательной экскурсии, неловко, но при этом очень осторожно взял в руки и продемонстрировал принцессе копье, украшенное светло-зеленым, с черным крестом, вымпелом. Указал им на стоящий напротив двери, в нише между шкафов, изготовленный из легкого современного композита, побитый, изрядно выгоревший на солнце, доспех - отец записался в дивизию Черного Креста. Те, кто не видел той войны, до сих пор говорят и пишут о ней, что все, кто были там, поголовно палачи, мародеры и убийцы. Это все ложь. Они были христианами, солдатами и героями. Они несли свое служение так, чтобы то, что делали они, не пришлось исполнять другим... Все наследство нашей семьи досталось старшим братьям и сестрам, а отца отправили учиться в орденский лицей. Он начинал с лейтенанта и дослужился до полковника. ...Он ненавидел, когда здесь его все называли 'бригадиром'... После семинарии дядю Дезмонда направили капелланом в его часть, а дед Дуглас был командующим добровольческого пехотного батальона, приписанного в поддержку к их механизированному подразделению. Сэр Август был у него одним из лейтенантов, а потом сэр Дуглас и сэр Август вернулись домой, а отцу с дядей поручили остаться и крестить язычников.
  - И ваш отец рубил головы всем, кто отказывался? - лукаво прищурившись, с вызовом и хитрой радостной улыбкой спросила принцесса Вероника.
  - Всем, кто упорствовал - как будто не заметив ее лукавства, уточнил маркиз - наш христианский долг: проповедь Евангелия по всей земле. Любой ценой, вы же знаете это. А с иноверцами и безбожниками иначе нельзя. Они должны бояться нас. Любая слабость и они вцепятся в горло. Либо они, либо мы.
  Не глядя на принцессу, как будто не обращая никакого внимания на предупредительно не вмешивающихся в их разговор Фарканто, Лизу и отошедших на другой конец зала, вставших перед оружейной стойкой, как будто обсуждающих какой-то экспонат, рыцарей. Тяжело вздохнул и заявил.
  - После войны дивизию Черного Креста расформировали, а командование и офицерский состав судили. Думаю вы читали об этом... Потом их всех оправдали как патриотов, защитников веры и героев, но обвинений в мародерстве, расправах, геноциде и казнях никто не отрицал. Отец на все эти упреки говорил, что это была война, он исполнял свой долг и делал все возможное для победы в ней. После всех этих разбирательств он не стал возвращаться на службу, а дядю Дезмонда перевели в Старну. Ну, это такой городок у подножья гор, к юго-востоку от Мильды. Там добывают уголь, делают пластмассу, резину и синтетическую нефть. Отец поехал с ним, рассказывал, что так и не смог привыкнуть к мирной жизни. Говорил, что даже думал принять постриг, но сэр Дуглас и сэр Август позвали их с дядей сюда к нам. Моя мать была троюродной племянницей деда Дугласа. Когда отец женился на ней, ему было за пятьдесят. Мы с братом и сестрой были для него очередными малолетними рекрутами - Борис Дорс снова вздохнул и уставился в пол - я ненавидел его. Он пытался вбить в нас все то, чему научился в походах на юге. Хотел, чтоб мы тоже поехали туда и резали черноту, иноверцев и язычников.
  Он взял принцессу под локоть, чему та благодушно улыбнулась, и подвел ее к стенду, на котором на сложенном вчетверо старом истлевшем, похожем на знамя полотнище, лежали потемневшие от времени луки и множество стрел, расписанных по древкам нечестивыми иероглифическими символами. Тут же рядом лежали и изготовленные в том же художественном стиле, украшенные отвратительными письменами, поломанные, выкованные как будто бы в какие-то очень далекие, наверное, еще античные времена, элементы латной брони.
  - Это мы знаем, что они зверье - развернул и продемонстрировал он принцессе флаг с изображением похожего на абстрактную, математически-сложную, но при этом как-то по-особенному неприятно-притягательную геометрическую фигуру, символа - а они доказывали, посылали к нам своих проповедников, пытались убедить, что несут людям благоденствие, процветание и мир. До большой войны они постоянно нападали на южные регионы. Угоняли в рабство и насиловали наших женщин, совращали наших малолетних сыновей, делали их кровожадными фанатиками своего антихриста-лжепророка, чтобы они уже сами с радостью резали своих братьев и сестер, тоже убивали, грабили и жгли. Они врывались в наши города, хватали и заставляли наших дочерей бесконечно рожать себе солдат и рабов, чтобы потом продать их за побрякушки, опиум и выпивку. Они все время кричали о чести, а на деле все до одного были трусливой лицемерной мразью, что только и способна, что брать ложью, подлостью и числом, нападать ночью исподтишка и бить в спину. Предавать, обманывать, нести страдание, унижение и смерть. И при этом они постоянно лгали о законе, свободе и справедливости. Рассказывали везде, что это мы отступники и зло, что это мы повинны во всех войнах и смертях, что это мы неправильно верим. Что мы все одержимы ложью и тьмой, и это нас надо уничтожать, ради всеобщего блага. Чтоб только их идолища, их ересь, их любители мальчиков, человеческого мяса и скота, поехавшие от вседозволенности и разврата халифы и шейхи, безгранично властвовали на всей земле... Но Господь Бог наш, Иисус Христос, уверил нас, словами Священного Писания, что адские врата никогда, не одолеют Его Церкви. У Него свое правосудие. По своей великой милости Он вдохнул в нас истинную жизнь. Обратил нас своим новым воинством. Доверил и поручил именно нам хранить и проповедовать Его Евангелие. Дал нам отвагу, волю и единство. Веру, стойкость и ум. Научил нас воевать, делать броню, боевые машины, ружья, артиллерию и мечи. Напутствовал наших благочестивых королей, патриархов и епископов. Поднял наши христианские армии, объединил, укрепил их в вере и направил их. Вдохновил нас разрушить и выжечь их города, вырезать под корень их нечестивые народы. Огнем, мечом и сталью отчистить землю от их мерзости.
  Его кулак сжался, глаза вспыхнули непреклонным и воинственным огнем.
  - А ваш отец добился, чего хотел! - с силой сжала его пальцы, оскалилась, заулыбалась, любуясь его грозным и вдохновенным обликом, со слабо скрываемым восхищением воскликнула принцесса Вероника.
  - Потому что они не заслуживающие снисхождения враги! - коротко и запальчиво ответил он - они не люди. Они сами отвергли и гнали Христа, они наплевали на все законы, и будут неминуемо и вечно гореть в бездне. ...А это с юга. Там, в радиоактивных пустынях, много засыпанных песком старых крепостей и руин - внезапно отвлекся, объяснил он, взявшему в руки конический шлем с приклепанной к нему литой личной в виде морды циклопа со смотровой щелью глаза во лбу, с интересом разглядывающему его Фарканто - как бункер Тиксара у нас, на севере. Язычники раскапывали их, доставали оттуда артефакты прошлых лет, продавали, или использовали под себя в меру своего разумения. Но есть и те, которые у них не получилось раскурочить. Вот, смотрите.
  Он достал с полки одну из шкатулок и открыл ее. В ней, на синей бархатной подушечке, тускло мерцал украшенный сложным фрактальным узором высокотехнологический волчок. Борис Дорс аккуратно взял его в руки, поставил на стол и ловко раскрутил. Волчок завертелся, заиграл внезапно вспыхнувшими на поверхности огоньками, что засчет стробоскопического эффекта складывались в замысловатый узор, горящий ярким, похожим на электрический светом.
  - Когда я был маленьким, это была моя самая любимая игрушка - с улыбкой показал он волчок принцессе Веронике - если его не трогать, он никогда не остановится. Постепенно будет набирать ход, пока стол не загорится от трения под ним.
  - Это гироскопический ротор! - резко остановила юлу, вклинилась в разговор, резко воскликнула рыжая Лиза - а не игрушка для малолетних варваров как вы! Такие, только большие, весом в несколько тысяч тонн, используют как генераторы высокого напряжения там, где нельзя получить электричество из воздуха, например во внешнем эфире. Еще они работают как гироскопы...
  И она затараторила, начала многословно и шумно рассказывать Фарканто, лейтенанту и капралу про каждую из многочисленных лежащих на столах и в шкафах, окружающих их диковинных вещей. Говорила и объясняла с таким видом и жестами, как будто знала абсолютно все об этих артефактах, что привезли в Гирту Антоний и Дезмонд Дорсы, из юго-восточных степей и черных, залитых застывшим, расплавленным стеклом далеких пустынь.
  Не обращая внимания на ее утомительную болтовню, Борис Дорс повлек принцессу в конец галереи. Открыл ключом высокую резную дверцу в соседний зал: просторную и светлую угловую комнату с эркером, откуда открывался вид на огромную старую липу во дворе, под которой не так давно сидели Вертура с Марисой, когда беседовали с отцом Ингваром. Солнце заглядывало в узкие и высокие, украшенные кованными решетками и витражами стрельчатые окна. Бросало на пол длинные белые полосы. В этом зале тоже хранились боевые трофеи, только в отличии от предыдущих, современные.
  У стены на стойках светлели белые, изрубленные, измятые пулями доспехи и щиты с гербами известных рыцарей Гирты, рядом висели украшенные драконами и волками белые, багровые и лиловые плащи. На стендах и столах были сложены мечи и секиры, с обрезанными, оборванными под самые узлы белыми лентами. У стены стояли копья. Отдельно на самом большом столе, на багровой шерстяной подстилке лежали пояса, регалии, богато украшенные поясные сумки и портупеи.
  - Это времен Смуты - закрыв за собой дверь на ключ, понизил голос, продемонстрировал оружие и броню маркиз. В его голосе зазвучала тяжелая скорбная ненависть, глаза вспыхнули диким огнем давно пережитых страха и отчаянной ярости битвы - их собрали с убитых Белых Всадников, их оруженосцев и клевретов. Семьи этих предателей и бандитов были осуждены, их родственников потом казнили, а трофеи мастер Дезмонд частью продал и раздал деньги нуждающимся, а частью приказал сложить в этой комнате, здесь.
  Отдельно на столе стояли несколько сосудов. В них покоились погруженные в эфир, наглухо запечатанные волчьи и человеческие головы. Принцесса Вероника взяла в руки один, без особого интереса осмотрела его, прочла вслух имя и фамилию известной семьи Гирты и вернула его обратно к остальным.
  Но больше других трофеев ее заинтересовал стоящий на отдельном столике украшенный замысловатой, ни на что не похожей резьбой ларец. Заметив взгляд герцогини, маркиз подвел ее к нему и открыл. Внутри, на алой бархатной подкладке лежали белые, вырезанные из кости, отполированные до блеска ожерелья.
  - Украшения Волчьих ведьм - доставая одно, длинное и тяжелое, пояснил Борис Дорс - они сделаны из человеческих костей. В ночь Красного Ворона они надевали их, вплетали в волосы багровые и черные ленты, пили кровь убитых на алтарях жертв...
  - Я читала об этом - нетерпеливо перебила его, быстро ответила принцесса с надменной улыбкой и захлопнула ларец.
  - А вот это палка Круми - поднес ей украшенный драгоценным камнем деревянный посох, продемонстрировал нечестивое оружие маркиз, но герцогиня, уже совершенно не скрывая того, насколько ей все это неинтересно. С капризным видом отвернулась к окну и заявила.
  - Скукота все это, Борис. Как утомительно!
  - Тогда пойдемте наверх. Я покажу вам интересные книги - кивнул племянник епископа, на что она сдержано и лукаво, улыбнулась, и бросила на него быстрый пылающий взгляд. В ее глазах полыхнул безумный, алчный огонь, но маркиз сделал вид, что не заметил этого, протянул ей локоть, открыл ключом следующую дверь и вывел принцессу в коридор так, чтобы не пересекаться с рыжей Лизой и оставшимися в библиотеке рыцарями.
  Уже в кабинете племянника епископа, принцесса села на стул перед его рабочим столом и, развернувшись вполоборота, закинув ногу на ногу, нетерпеливо выжидая, что он будет делать, облокотив о руку голову, уставилась на маркиза. Борис Дорс отпер секретер и, приложив кулак у подбородку, застыл в раздумьях, как маг-алхимик с картинки над своими приборами, где на огне, в наглухо запаянной колбе варится гомункул из крови, земли и ртути, перед спрятанными в нем фужерами и бутылками с вином, приправами, сиропами и самогонным спиртом, решая, какой лучше приготовить напиток так, чтобы было не стыдно подать ей.
  Посчитав его промедления слишком долгими, принцесса со скучающим и нетерпеливым видом облокотилась виском о ладонь, тряхнула ногой и сделала резкий жест пальцами в его сторону. Ее глаза снова вспыхнули яростным, полным ненависти и боли блеском, но Борис Дорс, словно и не почувствовал ее ментального удара, зачесал бороду, нарочито медленно, как будто опасаясь все опрокинуть и разлить, достал с полки, перебродивший яблочный сок, густой клубничный ликер, и аккуратно, так чтобы образовались слои, медленно влил их по металлическому стеку в крепкий самогонный спирт. Сверху насыпал корицы из ларчика, что был тут же и смешал второй точно такой же коктейль и себе. Держа фужеры в обеих руках, подошел к своей гостье.
  - Ваше высочество - уважительно предложил он, передал ей напиток.
  Принцесса Вероника улыбнулась, заметив, что его руки чуть дрожат от тщательно скрываемого волнения, встала перед ним в позу и приняла фужер. Снова уставила свой горящий взгляд в маркиза.
  - Возможно, будет немного крепко - отсалютовал ей своим кубком Борис Дорс - впрочем, не важно, я думаю...
  - Крепко? - громко, с вызывающей улыбкой ответила она и залпом выпила коктейль - это вы тут с вашим дружком Гонзолле такое хлещете?
  - Нет - резонно ответил ей Борис Дорс как есть, демонстрируя ей графин с притертой пробкой из которого он наливал барону и Вертуре - с Модестом мы мешаем все подряд. Но чаще всего варенье, вино и яблочный спирт...
  - И что? - потребовала принцесса.
  Борис Дорс галантно достал варенье, которое недавно принес ему барон, налил на половину фужеров спирта, долил грушевого вина и, добавив пару ложек варенья, размешал все это желтую мутную тюрю.
  - Пьяные женщины способны на любое безрассудство, вы знаете об этом, маркиз?! - приняв фужер из его рук, спросила принцесса вызывающе и строго и, сделав большой глоток, едва не поперхнулась от горького, сушащего рот, дерущего горло спирта, тут же потребовала - или вы только этого и хотите?
  - Да! - понизив голос, склонив голову, ответил он ей. Взгляд его стал непреклонным и страшным, как у человека, выходящего на смертельный поединок. Жилистые истертые ладони непроизвольно сжались в кулаки. Быть может он хотел сказать что-то совсем другое, но от волнения не нашел нужных слов, а спохватившись, сразу понял, что отступать больше некуда.
  Она же сделала еще один глоток, отставила фужер, упала обратно на стул и, снова приняв позу, гордо и выжидающе уставилась на него. Борис Дорс подвинул второй стул и сел перед ней. Нахмурился еще больше, взял в ладони ее руку. Едва сдерживая улыбку, она только бросила на него короткий напряженный, словно бы пренебрежительный взгляд, приняла неприступный и высокомерный вид, но все же не отвела руки. Маркиз смело встретил ее пылающий взор, тот самый горящий и непримиримый, который наполнял души тех, кого он касался леденящим страхом, одиноким космическим отчаянием и безумной, ломающей волю ненавистью, склонив на бок голову, с турдом выдавил сдержанную, но тяжелую и горькую улыбку. Не нужно было ни жестов, ни слов. Напряжение, сильнее, чем все пронизывающие небо и землю потоки энергий полилось между их сведенных пальцев, словно все объяснения, фразы, формальности и оправдания стали вдруг абсолютно глупы, мелочны и излишни. Все было сказано без единого слова. Все случилось моментально и стремительно: и его горящий, исполненный высокого чувства, которое рождается в слабом человеческом сердце только по благодати самого Господа Бога взгляд, и ее внезапно вспыхнувшее девичьим румянцем, разгоряченное, тревожное лицо. И его крепкие, привычные, не только к перу и крестному знамению, но и к мечу, рабочему инструменту и поводьям лошади жилистые, истертые ладони, и ее тонкие, ледяные, но внезапно ставшие горячее и мягче расплавленного воска на свечах пальцы. И его объятия, когда он подхватил ее за талию и под колени, легко поднял на руки и закружил по комнате, и ее испуганный, таким внезапным обращением взгляд, когда она в страхе с силой обхватила его шею и, боясь упасть, прижалась лицом к его щеке.
  - Ах! - только и воскликнула она, задохнувшись от внезапного головокружения, и с такими силой и ужасом вцепилась пальцами в маркиза, что тот тут же поставил ее обратно на ноги. Но у принцессы уже закружилась голова, и ему пришлось удержать ее за плечи и прижать к себе, чтобы она не оступались на подламывающихся от страха коленях.
  - Я боюсь высоты! - горестно воскликнула она, схватившись за Бориса Дорса - я всегда боялась летать, только по земле...
  Он усадил ее на диван, сел рядом, взял за руку, положил вторую ладонь поверх его руки. Она откинулась на подлокотник и, исподлобья глядя на него диким взглядом, задышала тяжело и громко, как будто у нее случился сердечный приступ. В ее взгляде читались паника и мука, но он притянул ей ее фужер и она, выпив, немного успокоилась и, откинув голову на спинку дивана, прикрыла глаза.
  - Вероника! - встал с дивана, нахмурился, глухо обратился к ней маркиз отойдя к столу, заранее наливая себе до краев полный фужер, немного помедлив, но наконец все же решившись, сжав зубы как всадник, идущий в кавалерийскую атаку на мушкеты, пики и мечи, произнес грозно и торжественно - будьте моей женой! Я прошу у вас вашей руки!
  И тут же осекшись на этой фразе, молча, пронзительно и непреклонно уставился на герцогиню, как будто от волнения забыв заранее заученный и многократно повторенный перед зеркалом текст. Воцарилась пауза.
  Принцесса Вероника распахнула глаза. Вмиг сосредоточилась, как будто все, что было до этого и крепкий напиток, и панический ужас и притворная скука, были не более чем замысловатой девичьей игрой, разыгранным, чтобы еще больше раззадорит его, театральным представлением. Откинулась на спинку дивана, раскинув по ней руки в широких рукавах, склонила набок голову, и, смело глядя маркизу в лицо, тряхнула челкой, весело и громко ответила.
  - Вот как? - широко заулыбалась, зарумянилась она. Ее лицо было красным от прилившей от волнения крови и крепкого напитка, рукава черной рубахи с голубой вышивкой измяты, воротник модной багровой мантии растрепан, длинные распущенные волосы рассыпались по спинке дивана, плечам и груди.
   - Значит, стать вашей женой, маркиз Борис Энтони Дорс? - заявила она, едва сдерживаясь чтобы не сорваться на смех - женой сына военного преступника, женой фельдфебеля с глупым позывным 'Чернота'? Женой алтарника и клеврета Модеста Гонзолле, карикатуры недели? И после всего что случилось, после всего, что вы сделали и сказали, вы предлагаете, говорите это мне? Вы метите в герцоги Гирты? А почему только сейчас? И где вы были раньше, когда я вас звала? Вы что, серьезно думали, что я ничего не знала, не видела? Как вы все время на меня смотрите, как волнуетесь, как от меня бегаете! Полагаете, я не знала, ничего не чувствовала? Не слышала как все шептались, все смеялись, все говорили, что вы влюблены, и всем, всем, всем кроме меня, рассказываете, жалуетесь, говорите об этом! И сколько времени прошло? Вы скакали по лесам, бегали от меня в Мильду, а я все думала, гадала, когда же вы признаетесь, как нормальный человек. Все надеялась, все ждала, когда же вы ко мне придете, отыщите, как все, какой-нибудь глупый, беспочвенный повод чтоб увидеться со мной! И на фестиваль вас звали, а вы не приехали, отписались, что у вас за городом дела какие-то. А я вас видела! У моста во главе крестного хода, с вашим сыном и мастером Дезмондом. Вы были без маски, с иконой и мечом. И к сэру Августу вы так и не соизволили ни разу прийти, хоть я столько раз просила его пригласить вас к нему лично. Я ждала вас, а вас все не было! И на именины Роффе вы не пришли, а на охоте этих дохлых зайцев прислали анонимно, и эти ваши люпины! Это Марк вам подсказал, я все знаю, это вы с ним ходили, а без него вы бы и не догадались, а если бы догадались, то не донесли бы! Вот выйду замуж за Марка, а не за вас, ясно это?
  Он подсел к ней на диван, потянулся к ней, но она картинно одернула ладони, всплеснула ими, стряхивая с себя его руки, отстранилась к подлокотнику с веселым смехом, но он крепко поймал ее за бедра и рывком притянул к себе, усадил на колени. Она обняла его и, откинув голову, восторженно любуясь им, вцепилась рукой в его короткую бороду, потянула его к себе, уперлась лбом в его лоб и, не давая поцеловать себя в губы, с силой надавила. Словно пытаясь перебодать его, оскалилась от напряжения.
  - Шею сломаю же! - бодая ее в ответ, проговорил маркиз.
  - А я вас укушу! - надавливая уже изо всех сил, воскликнула она - у меня железные зубы!
  С этими словами она отпустила его, выпрямила ноги, соскользнула с его колен, словно какие-то дурные воспоминания внезапно сбили все ее радостные мысли. Подошла к столу, опустила голову, взяла его фужер со спиртом и залпом выпила. Борис Дорс подошел к ней, развернул к себе, прижал ее к своей груди. Она обхватила руками его плечи.
  - Вы не ответили мне - заботливо смахивая пряди растрепанных волос с ее красного, разгоряченного лба, глядя на нее грозным, пылающим взором, произнес он тяжело и тихо.
  - Что я вам не ответила? Что не понятно? - воскликнула она горестно, поднимая к нему лицо и в ожидании приоткрыла рот, но, так и не дождавшись его поцелуя, прибавила печально и разочарованно - я же сказала вам 'да'. Еще тогда, в лесу! Почему вы не пошли тогда за мной, Борис? Как вы этого не поняли, не услышали? Каких еще ответов сейчас вы от меня хотите?
  И, опустив голову, она уткнулась лицом в его грудь. Ее ладони больно схватили его за плечи. Правая рука была намного сильнее левой. Пальцы казались железными. Он обнял ее в ответ. Так они стояли минуту или две, пока принцесса снова не подняла на маркиза взгляд. На этот раз затравленный и дикий, полный отвращения и ненависти. Все маски были сброшены. Сейчас в его объятиях стояла не сдержанная, благочестивая и грозная в своем морозном сине-серебряном сиянии принцесса Гирты Вероника Эрменхильд Булле, а сломленная, несчастная, злая и одинокая женщина, растрепанная, пьяная, разгоряченная, лишенная своего спокойного рассудительного величия и всегда такой завораживающей, неприступной и ледяной красоты. Ее обращенный к нему настоящий, человеческий и земной, искаженный пороком, многократным лицемерием, страхом, низменными страстями и болью облик на миг показался ему настолько невыносимо омерзительным и отталкивающим, что ему страстно захотелось зажмуриться, отвернуться от нее. Сказать 'простите, я на минуту', спуститься в конюшню, вскочить в седло и мчаться прочь и никогда больше не возвращаться в Гирту...
  Борис Дорс оскалился, закрыл глаза, мысленно перекрестился, вдохнул, но не отпустил принцессу, приласкал ее, погладил по волосам, поцеловал в лоб, еще крепче прижал ее к своей груди.
  Всего несколько секунд и миг ее слабости прошел. Герцогиня гордо вскинула голову, подняла взгляд на маркиза, внимательно посмотрела на него. В ее глазах больше не было ни радости, ни того восторженного чувства, что еще совсем недавно одухотворяли весь ее облик. Остались только ледяное равнодушие и жестокое, пробирающее до самой глубины души, безразличие, с которыми она всегда общалась со своими подданными, как ледяная и неприступная принцесса Гирты. Со слабо скрываемым презрением она отстранилась от Бориса Дорса, и по всему было видно, что она ощутила все его недавние чувства и мысли. Но он уже раскаивался в своей слабости и страхе и был готов искупить свою вину: смело глядя ей в лицо, удержал ее в своих объятиях, не дал ей освободиться от них. Она тяжело и грозно выдохнула, дернулась, повторила попытку, но не с полной силой, словно проверяя, удержит ли он ее второй раз или нет.
  - Вероника, я не шутил, предлагая вам себя в качестве вашего мужа, друга и защитника, прося вашей руки - сказал он ей твердо и вдохновенно, глядя в ее ледяные непреклонные глаза, старательно подбирая каждое слово, пытаясь унять волнение в голосе и едва сдерживая дрожь в коленях и руках - да, встреть я вас не светлой леди-герцогиней, а обычной женщиной, все было бы намного проще и легче... Я был бы рад, чтобы вы стали хозяйкой в моем скромном доме, Вероникой Эрменхильдой Дорс. Но Господь Бог рассудил иначе. Да, я знаю вашу историю, о постигшей вас беде - он коснулся запястья ее правой руки и крепко сжал его - да я знаю, что это страшно и как это изменило вас, но я не собираюсь отступаться от своих намерений и слов. Я не знаю, почему так вышло, почему так должно быть и почему Господь Бог хочет от меня именно этого. Я много думал, быть может, после всего что случилось, всех тех злодейств, что я совершил, мне надо было смиренно преклонить голову, уйти в лес, в дальнюю обитель, принять постриг, а я, за неимением веры, прилежания и твердости духа схватился за меч. Но мы с вами встретились вновь... И теперь, раз вы по своей доброй воле пришли ко мне, на этот раз я не буду бежать и прятаться, и я прошу вашей руки.
  - Вы не знаете, о чем просите! - качая головой, прошипела она сдавленно, угрожающе и тихо - вы безумец! Глупый фантазер! Дурак! Наивный идеалист! Таким не место в Гирте!
  И она потянулась к нему, встала на цыпочки, и с тяжелым выдохом поцеловала его в губы, повисла на его плечах, уткнулась подбородком в его грудь, обняла его, прильнула к нему из всех сил. Он прижал ее к себе, с трепетом ощутив своей грудью, как тяжело и часто бьется ее сердце, как всю ее трясет от волнения и перехлестывающих через край чувств, словно чудовищный, холодный озноб внезапно охватил все ее тело. Он смотрел в ее лицо, в ее пронзительные, пылающие как звезды, глаза и видел в них ответ на все свои слова, незаданные вопросы, чувства и мысли. Без промедлений он снова, на этот раз очень аккуратно и неспешно, поднял ее на руки. Она крепко зажмурилась, улыбнулась, прижалась к нему изо всех сил, обхватила рукой его шею. Он отнес ее в соседнюю комнату, боком прошел в дверной проем, стараясь не задеть ее ногами за раму или шкаф, уложил ее на свою постель, лег сверху и поцеловал в улыбающиеся приоткрытые губы, с готовностью ждущие, когда он прикоснется к ним. Она обхватила руками его плечи, выгнулась спиной назад, откинулась на его огромной подушке. Запрокинула голову, подставляя его ласкам лицо и шею, притянула его к себе.
  
  ***
  
  - И снова вы рядом со мной... Борис, почему именно так, почему именно вы? - устало поделилась мыслями, спросила принцесса Вероника.
  Снова одевшись в свою черную рубаху из толстого плотного хлопка с голубовато-серебряной вышивкой по рукавам, вороту и подолу, и длинную темно-зеленую юбку, она лежала на постели рядом с Борисом Дорсом. Ее нарядная багровая мантия была брошена на спинку кресла поверх его черно-серебряной. Герцогиня лежала, откинувшись на огромной мягкой подушке, отвернувшись от маркиза, неподвижно смотрела в окно, в серое небо, за ветвями густых, растущих во дворе, скрывающих комнату от случайных глаз из окон домов, напротив через двор, лип.
  Все закончилось. Какая-то усталая печаль и опустошенность, коснулась их сердец. Борис Дорс лежал неподвижно, молчал, смотрел в потолок, держал одной рукой под локоть принцессу Веронику, другой ножны с мечом, приложив холодную сталь эфеса к разгоряченной, еще не остывшей щеке.
  - Что вы сделали со мной тогда, в лесу? Я приказала вам прыгнуть в реку, я надеялась, что вы утонете и все, конец... - не глядя в его сторону, печально рассказывала герцогиня - а потом всю ночь не могла уснуть. Я была в бешенстве. Как вы посмели так насмехаться надо мной, так меня унизить! Я хотела позвать Августа, чтобы он ворвался в ваш дом и протащил вас на веревке вслед за лошадью по улицам Гирты...
  - Пусть бы попробовал - глухо и задумчиво, с угрозой ответил маркиз, ловя ее ладонь, сжимая пальцы и кладя руку ей на бедро - пусть хоть ваш дядя, хоть мастер Динтра, или кто угодно теперь придет ко мне. Вы рядом, моя леди, и мне не надо больше никаких знамений и слов, это воля Божия, и никто не властен противиться ей.
  Он сжал зубы, его взгляд стал ледяным, лицо застыло страшной суровой маской дракона, охраняющего двери в собор на площади. Костяшки сжимающих ножны пальцев напряглись.
  - Да - твердо ответила принцесса. Ее голос стал холодным и низким, рука перехватила его ладонь, переплетя с ним пальцы, легла поверх его руки - жизни и пути людей складываются по воле Господа как хвосты летящих в ночном небе звезд. Как ветви деревьев, как камни в кладке, как струи дождя, как звенья кольчуги... Ничто не проходит бесследно, ни что не проходит зря. Ни вы, Борис, ни я, не выбирали этот путь, но нам по нему идти.
  Она дернулась, резко отвернулась от маркиза и прильнула к нему спиной. Вытянула ноги, прижалась босыми ступнями к его ногам. В комнате было прохладно, Борис Дорс сел, потянулся за одеялом, чтобы укрыть их, но принцесса испугалась, что сейчас он встанет и уйдет по своим делам, как, пресытившись женщиной, поступают многие мужчины. Поднялась на локте, резко схватила его, удержала за руку, робким и беззащитным взглядом уставилась на него.
  - Не уходите от меня, Борис... - печально и растерянно попросила она, на миг вновь обратившись той самой робкой, беззащитной и ранимой, мечтательной, исполненной страхов и надежд девушкой, какой впервые он увидел ее, тогда, на террасе герцогского дворца, под рыжей апрельской луной, на посвященном в честь ее возвращения в Гирту торжественном банкете.
  - Я не уйду от вас, моя леди. Мне некуда больше идти - заботливо укрывая их босые ноги толстым одеялом, сшитым из разноцветных войлочных ромбов, заверил ее Борис Дорс, вернулся к ней, лег рядом, столкнув с кровати меч, ласково обнял герцогиню. Осторожно провел пальцами по ее виску и щеке, едва касаясь ее длинной челки, нарядно подкрашенной одновременно праздничным и зловещим красно-багровым цветом.
  - Какой вы смешной, Борис! Такой серьезный, такой непосредственный... - улыбнулась, засмеялась она, радуясь его заботе - знаете, а я вот смотрю на вас всех и тоже уже совсем не такая, какой была еще весной. Я все реже ношу столичную одежду. Раньше постоянно ходила у себя в блузке и брюках, как мне было привычно дома, а теперь надеваю их только изредка, чтобы почувствовать себя снова человеком, чтобы не забыть... Раньше все это казалось таким неудобным, а теперь я сама хожу в этих рубахах и длинной юбке, в мантии и плаще, и уже сама не понимаю, как можно носить что-то кроме них. Теперь мне привычно ездить верхом. Я все реже слушаю музыку, которую мне присылают друзья, все реже читаю их журналы и книги, когда они пишут, спрашивают как я там, все реже отвечаю им... Я все больше становлюсь такой же как все вы. Как эта Гирта. Мрачной, жестокой, бесчеловечной, готовой всегда дать отпор, готовой умереть самой или убить... Тут не получится по-другому. Иначе и быть не может. Там, в Столице, в нулевом регионе, все такие как Элла и Давид. Они ценят свои никчемные жизни цепляются за что-то, за какие-то глупости, условности, свободы и убеждения, если что-то не нравится, машут руками, оскорбляют, орут, а тут просто молча ударят топором по голове... Там какие-то слова, какие-то бессмысленные дела, еда, красивая мебель... Вылизанные до блеска комнаты, дома, улицы и сады... А тут всё настоящие, купленное, омытое кровью. Здесь ходит смерть. Здесь я стала снова верить в Бога, соблюдать молитвенный чин и пост, регулярно причащаться и посещать церковь. Да, я совершила много зла и еще много будет совершено, но теперь я знаю, что Бог спас меня, направил вас ко мне... Я же все видела, все знала, замечала ваши взгляды, смеялась над вами, когда обсуждала вас с остальными. Вы избегали меня, а я все надеялась, ждала, не знаю почему, может просто потому, что Господь так решил, все хотела увидеть вас снова, говорить с вами, чтобы вы взяли меня за руку, улыбнулись. И вот, мы с вами вдвоем здесь.
  - Глупо все вышло, моя леди. Тут нет никакой моей заслуги - выслушав ее, задумчиво ответил Борис Дорс - вы позвали меня тогда, в Лесу, но так нельзя, я сам должен был прийти первым... Тогда я хотел тут же уехать, но я решился на это безрассудство... Да я знаю, как леди-герцогиня вы были должны дать мне за мою наглость пощечину, приказать предать позорной пытке, казнить и найти себе мужа, который был бы стоил вас, вернул бы былые порядок и закон на нашу землю... А я даже до сих пор не верю, что держу вас в своих объятиях, и мне страшно, что, быть может, это всего лишь разгоряченный болезнью, безумный сон. Я проснусь и не увижу вас никогда больше, а тут как всегда будет валяться пьяный Модест...
  - Значит мне тоже снится сон, Борис. Хотите я вас поцелую, и вы проснетесь? - ответила она, едва сдерживая радостную, ликующую улыбку. Момент слабости прошел. Принцесса выговорилась. Она снова была веселой и спокойной, счастливая восторженность переполняла ее сердце. Рядом с ней был искренне любящий ее уже долгое время мужчина, и она со свойственной ей женской чуткостью, знала что он именно тот, кто предначертан ей.
  - Целуйте, но просыпаться я не хочу - заверил ее маркиз, улыбнулся и поцеловал ее в румяную щеку, отчего она улыбнулась еще шире, и, заложив руки за голову, откинулась на огромной мягкой подушке. Крепко зажмурилась, распахнула рубаху, подставляя ему для поцелуев шею и плечи.
  - А что до стоящего мужчины... - сказала она, устремив на маркиза пылающий взор, когда ласки закончились, крепко ухватила его руку, яростно сжала зубы, заявила - Гирта это я. Кого я выберу, тот и станет Герцогом. И мне плевать. Август, Роффе, Дуглас, Солько, Ринья, Гамотти, Загатты, все они научили меня. Показали мне своим примером как надо: без оглядки, без закона и без жалости... Либо сразу и все, либо смерть. Потому что вся эта ерунда, что написана в учебниках по теории формального права, которую рассказывают на курсах по личностному росту и управлению людьми, в сопливых философских и унылых научных придумках о свободе, о естественных правах, гуманизме и прочей лапши для никчемных менеджеров, неудачников и терпил, все это не работает. И на самом деле не работало никогда. Это раньше я была дурой, думала, что надо так, как пишут и рассказывают все вокруг. Что у людей есть какие-то принципы, совесть и этика. Что государство должно быть демократическим и правовым, а тот, у кого есть власть, должен всегда следовать правилам. Всегда действовать только добрым словом, законом и убеждением. Что любая тирания и диктат это неприемлемо, и что права и интересы каждого должны быть учтены... Какой же это оказалось ерундой! Мишурой, враньем, ложью и на самом деле ничего этого нет. Есть только два закона: страх и вера. И больше ничего. А все остальное, вся эта философия, это просто суррогат. Пыль, которую пускают в глаза глупцам, чтобы обманывать их, править ими и отбирать у них имущество и деньги. Какое же это было разочарование, когда я все это поняла! Когда осознала, что всю жизнь верила, училась не тому, чему было нужно. А теперь я такая же, как Белые Всадники, как Август, как вы, Борис, как все кто живет на этой земле. И теперь мне наплевать на них всех и на то, чего они хотят и просят. Потому что теперь, здесь, в Гирте, как я скажу, так и будет. И все склонятся и провозгласят: слава леди-герцогине! А кто скажет иначе, тому, кем бы он и был, перед моим дворцом отрубят руки и ноги, и бросят в реку! - она заулыбалась зло, радостно и торжественно. Резко, по-змеиному дернулась спиной, откинулась на подушке, уставила на маркиза ликующий беспощадный взор, словно оценивая его, любуясь им.
  - Вот только мне все интересно Борис - внезапно переменив жестокий тон на вкрадчиво-ироничный, поинтересовалась она, лаская кончиками пальцев его подбородок, приподнимая его голову, разглядывая его профиль на фоне шкафов с книгами у стены - вот вы добились своего. Но чем вы думали, прося моей руки, и как вы теперь будете жить со мной, безмозглой, тупой истеричкой, калекой и психопаткой, от которой сбежал муж, потому что ему надоели мои слезы, жалобы и пустая болтовня, и не было никакого личностного росту, ни умственного, ни духовного развития!
  - Как с возлюбленной и другом - внимательно выслушав ее, убрал ее ладонь от своего лица, строго ответил ей маркиз. Перехватил ее запястье своей крепкой рукой, с некоторым усилием, ломая ее сопротивление, прижил ее ладонь к одеялу и ласково, но твердо свел ее пальцы со своими - как все нормальные христиане. Вы родите мне крепких и сильных сыновей, а я буду вашим верным и заботливым мужем, другом и защитником.
  - Договорились, хорошо! - воскликнула она, беззаботно улыбнулась его ответу - можете приступать к своим обязанностям друга и защитника. А я пока у вас тут посплю, у вас тут так спокойно и тихо. А у нас подъем в семь и отбой по часам, но сна ни у кого ни в одном глазу. Я сама ввела эти правила, чтобы хоть как-то приучить всех к дисциплине, и сама постоянно не высыпаюсь, и времени ни на что нет...
  
  ***
  
  В коридоре послышались настойчивые грубые голоса и ругань, загремели стремительные грозные шаги. Борис Дорс моментально очнулся от сладостной усталой дремоты, вскочил на ноги, по привычке схватился за меч, который всегда держал в изголовье постели. В соседней комнате с треском сломался замок, с грохотом распахнулась дверь. Но маркиз был уже в кабинете. Пинком опрокинув массивный стул под ноги ворвавшемуся лейтенанту Манко, что был уже готов налететь на него с мечом, но запоздал, будучи несколько дезориентирован от удара о выломанную им с разгону дверь, без замаха стремительно и резко подавшись вперед, с вытянутой руки ткнул рыцаря в грудь, закричал грозно и яростно.
  - Отставить!
  - Где она! - потребовали хором ответа Фарканто и капрал Линде, наперсник лейтенанта, одновременно держа за заломленные за спину руки согнувшегося, еще пытающего сопротивляться Елисея Дорса. Позади них к стене отшатнулась рыжая Лиза, вскинула ладонь в магическом жесте, но рыцари своими широкими спинами загородили ей узкий коридор, не давая пройти.
  - Аксель! Готфред! - яростно, страшно и громко выкрикнула принцесса Вероника. Миг и она, как была растрепанная, без мантии, в одних рубахе с неподвязанными рукавами и юбке, босиком, ворвалась в кабинет - довольно!
  Все замерли, держа наготове мечи.
  - Вероника! Готфред! - горестно воскликнула рыжая Лиза, увидев, что лейтенант Манко привалился к дверной раме и, молча сжимая в побелевшей ладони оружие, держится за пробитую ударом грудь. Кровь струилась между его пальцев густыми темными потоками, заливала его нарядную, надетую к воскресной литургии одежду.
  - Было либо я, либо он! - все еще держа на вытянутой руке меч, обозначая дистанцию, без особой надобности заслоняя рукой герцогиню, оскалился, возбужденно и грозно крикнул, Борис Дорс - все, закончили! Аксель?! Уве?! Ну же! Отставить! Отбой! Надо перевязать его!
  - Борис, ну ей Богу! - брезгливо воскликнул, замотал головой Фарканто, опустил меч, кивнул капралу Линде.
  - Пошел вон, щенок! - зарычал, крикнул тот, отпустил и грубо оттолкнул прочь Елисея Дорса с такой силой, что тот едва не оступился. У юноши было разбито все лицо, рубаха и мантия испачканы в крови.
  Борис Дорс отставил меч к стене. Они с Фарканто уложили раненого на диван и послали за доктором. Рыжая Лиза без лишних пререканий и разговоров омыла руки спиртом из графина и сунула ладонь в открытую, хлещущую кровью рану, чтобы прощупать повреждено ли сердце или нет.
  - Глубокая? - прошипел лейтенант Манко, скрипя зубами от боли и закатывая глаза - ваша светлость... - обратился он к принцессе Веронике - сэр Дорс будет вам отличным защитником... и замечательным мужем... С Богом...
  - Вы все сделали верно, Готфред - села рядом на подвинутый ей Фарканто стул, заверила его она тем холодным, доверительным и властным тоном герцогини, которым она всегда разговаривала со своими подданными. Откинула рукав, чтобы не запачкать его в крови, заботливо и ласково положила руку на лоб рыцаря - вы мой верный и славный защитник, Готфред. Со мной все хорошо. А сейчас спите, вы выздоровеете, рана неглубокая, наутро вам станет легче.
  - Моя леди... - попробовал улыбнуться, прошептал лейтенант и закатил глаза, пытаясь разглядеть ее: чтобы двигать головой у него уже не было сил. Через несколько секунд он особенно глубоко и тяжело вздохнул, закрыл глаза и впал в забытье. Рыжая Лиза заткнула рану платком. Маршевым шагом наступающей пехоты пригрохотал дежурный доктор. С ним явились его помощник и ковыляющий, хватающийся то за углы, то за ушибленный лоб, лохматый интендант Эрик. Маркиз жестом указал ему убрать оружие, отстранил его, подвинул стул доктору, что без лишних разговоров поставил на него свою большую кожаную сумку, достал перевязочные материалы, флаконы и иглы, отодвинув фужеры и графин, разложил их на столе. Пришли, столпились в коридоре приживалка-келейница, юный оруженосец маркиза, епископ и другие обитатели поместья. В мрачном молчаливом осуждении стояли, смотрели на залитую кровью комнату через раскрытую настежь дверь. Борис Дорс повлек принцессу в спальню, помог надеть и завязать ей башмаки. Когда они вернулись, она подошла к раненому лейтенанту. В ожидании, что скажет врач, замерла с хмурым, надменно-недовольным видом. Борис Дорс властно положил ей ладонь на плечо, обвел агрессивным и внимательным взглядом всех собравшихся вокруг, как будто он уже был ее мужем, встал рядом с ней. Герцогиня нахмурилась еще больше, но не выказала никакого протеста этим объятиям, не отвела его руки.
  - Мы мешаем доктору - помедлив пару секунд, спохватившись, сказал маркиз принцессе, Фарканто и капралу Линде и, взяв свой окровавленный меч, повлек всех прочь из кабинета.
  Спустившись на первый этаж, они сели на скамейки в пустой трапезной. Молчаливыми взглядами отвечали на такие же немые укоры семинаристов и других жильцов епископской резиденции. Кто-то пошутил в коридоре про то, что надо потянуть жребий, кто будет сегодня отпевать. Разозленный этими циничными разговорами Фарканто молча и яростно вскочил со скамьи, бросился на семинаристов.
  Рыжая Лиза покачала головой, достала папиросы и закурила. В коридоре глухо загремели удары, тяжело загрохотало упавшее тело. Кто-то запротестовал, но Фарканто разошелся, без всякого разбору начал бить всех.
  - Дверь надо было выбивать ногой, а не плечом - с мрачной насмешкой кровожадно утирая губы, посетовал, кивнул, сидя на скамейке положа ногу на ногу, капрал Уве Линде.
  - Башкой твоей безмозглой! - поднял на рыцаря неподвижный враждебный взгляд, угрюмо ответил ему Борис Дорс. Принцесса Вероника, что сидела рядом, формально держалась за его локоть, как для протокола на торжественном банкете, не выдержала, нервно и сдавленно усмехнулась его словам. По всему было видно, как она пытается быть отстраненной и холодно-равнодушной, показать, что ее нисколько не тронуло то, что только что случилось между ее людьми.
  - Если бы Борис действительно задумал дурное - полностью игнорируя слова маркиза, продолжил, обратился к герцогине, с куртуазным намеком рассудил капрал - сэр Готфред не защитил вас, не исполнил свой долг, ваша светлость...
  - Не провоцируй меня, мразь! - снова начиная злиться, с силой сжимая меч, сверкнул глазами, перебил, грубо крикнул через стол племянник епископа - башку отрублю! Резал я таких как ты! Плевал я на вас всех!
  - Прекрати! - бросила быстрый угрожающий взгляд на было уже готового отвечать ему жандарма, приказала рыжая Лиза. Тот поморщился, выдохнул, затер висок, как будто ему ударили по голове.
  Пока Фарканто бегал по коридорам первого этажа, гонялся за семинаристами, истерично и надрывно ругался с ними, отчаянно колотил ногами в запертые двери келий, маркиз сходил на кухню, принес чайник и налил всем в казенные глиняные кружки горького чая, крепленого кислым яблочным вином. Первой с грохотом поставил напиток герцогине, потом себе и остальным. Всем, кроме капрала Линде.
  - Что вы там так долго обсуждали-то наедине? - уточнил вернувшийся Фарканто, он был разгорячен, но доволен тем, что наконец-то выместил свою ярость хотя бы на несчастных семинаристах.
  - Личное - угрюмо бросил ему Борис Дорс, с неприкрытой агрессией уставился ему в глаза.
  - О как! - отвернулся, застенчиво заулыбался тот и тут же спросил - а когда помолвка? Или вы так, без лишнего формализма?
  - Аксель, ты, кусок изделия, заткнись! - не выдержав, резко дернулась, презрительно, надменно и раздраженно, бросила ему принцесса Вероника - ты мне тут не указ! Ни ты, ни мастер Динтра!
  Фарканто ядовито заулыбался ее словам.
  - А вы, моя прекрасная госпожа, извольте-ка мне ваш сертификат подлинности и серийный номерок!
  - Хватит! - уже выдохнувшись от ругани, устало огрызнулась не него рыжая Лиза - сейчас вам обоим рты выключу!
  Через некоторое время вернулись епископ и доктор. Доктор сказал, что он прижег сосуды, наложил повязку, на вопрос, выживет ли лейтенант, ответил - да, возможно, шансы есть и достаточно большие. Епископ смерил присутствующих недобрым взглядом, остановил свои колючие зеленые глаза на племяннике и со словами.
  - Зайдешь ко мне сразу как освободишься - сжал зубы, быстро и яростно перекрестился на иконы и, грозно стуча посохом об пол, вышел.
  
  ***
  
  Глава 26. Ожидание. (Понедельник и еще неделя)
  
  ***
  
  Потянулись дни. Лейтенант Филипп Кранкен заменил в отделе Дюка. Этот мягкий и апатичный с виду человек больше слушал, чем говорил, никому не возражал, часто улыбался, но смотрел внимательно и непреклонно, из за чего у всех служащих отдела Нераскрытых Дел, в том числе и у Вертуры с Марисой, как-то независимо друг от друга сложилось мнение, что он самый настоящий шпион и провокатор, приставленный следить за их коллективом.
  В назначенный день Вертура, инспектор Тралле, лейтенант Турко и Фанкиль ходили на похороны Дюка. Его отпевали в часовне, что располагалась в северном крыле здания, над моргом, на втором этаже. Усопшего принесли в закрытом гробу. Детектив и лейтенант приподняли крышку, капеллан без особого интереса заглянул внутрь, удостоверился, что тело на месте, приступил к панихиде.
  Неторопливо разжег уголь. Одной рукой размахивая кадилом, чтобы раздуть его, второй листал по закладкам молитвослов, рассеянно смотрел куда-то за окно, на пасмурное небо и бегущие за ним облака. На похороны пришли жена полицейского, сестра с мужем, два брата, толпа более старших родственников и множество детишек. Все с низкими лбами и угрюмыми лицами, каким был и сам Дюк. Стояли, сбившись в плотную кучу, бросали недоверчивые, злобные взгляды исподлобья на проходящих по плацу жандармов и полицейских, но всем было все равно: при полицейской комендатуре подобные регулярные поминки происходили почти каждый день. Отпевали погибших при исполнении жандармов и шерифов, неопознанных мертвых, кого свозили со всего города в полицейский морг для установления причин смерти и тех у кого просто не было денег чтобы забрать скончавшегося родственника и достойного его похоронить. Даже Вертура, что регулярно видел у ворот морга лежащие на бревнах как ящики с товаром у магазина, гробы, в какой-то момент, поймал себя на мысли, что также как и все остальные испытывает от этих скорбных ритуалов и шумных со слезами и пьянством, проводов, только усталое и досадное безразличие. Народу было много и кроме коллег полицейского в часовню не отпустили никого. Капрал Гицци, подкрепляя свои слова зажатой в кулаке плеткой, подошел к заранее рассевшимся на скамейках у конюшни многочисленным, уже подвыпившим родственникам Дюка, строго-настрого запретил распивать на территории, проводиьт какие бы то ни было поминки. Так что, по завершению короткой службы и бухгалтерского расчета, гроб просто вынесли из здания, погрузили на телегу и, украсив его белыми и синими, траурными лентами, в сопровождении фальшиво завывающей скорбной толпы вывезли с плаца, покатили по улице прочь, на чем проводы полицейского и завершились. Вертура что уже много раз видел такие процессии на улицах Гирты, в этот день помогал таскать по лестнице тяжелый и неудобный гроб и успел за этим делом натереть руки и устать, был нисколько не впечатлен этим бестолковым и шумным шествием.
  После этого случая никто на службе как-то больше особо ни упоминал о Дюке. Ни Фанкиль, которому тот был абсолютно неинтересен, ни любящий осудить всех за глаза лейтенант Турко, ни глумливый доктор Сакс. Все словно тут же забыли о том, что такой вообще был. Безразлично посмотрели вслед телеге, на которую по соседству с гробом взгромоздилась многочисленная родня служащего так, что худая лошаденка еле вытащила ее в северные, боковые ворота комендатуры, выходящие на улицу Котищ, покивали, скучно пошутили над балбесами, простаками, обалдуями, покурили и вернулись к своим делам. Вечером заходили из бухгалтерии, сказали, что что-то неправильно рассчитали с умершим. Спросили начальника, но кабинет был заперт, так что помощник бухгалтера ушел ни с чем и больше не приходил.
  Только одна Мариса, которая не пожелала присутствовать на отпевании, осталась в отделе наверху, с отвращением и злобой высказалась, плюнула, пока не видел инспектор Тралле, прямо на пол, заявила.
  - Ну его к черту! Так ему и надо. Туда ему и дорога! Чтоб синим пламенем в аду горел!
  Вечером, когда она выпила и с мстительной обидой в голосе начала жаловаться на то, как она ненавидела Дюка, и какой мразью он был на самом деле, детектив узнал, что раньше тот не раз щипал ее, когда она проходила мимо его стола дежурного у дверей, а раз, когда она попыталась дать ему отпор, ударил ее больно, и никто, кроме Фанкиля, что ограничился вялым замечанием, за нее не заступался. Лейтенант Турко боялся Дюка, а инспектору Тралле и магистру Дронту их с Марисой ссоры были абсолютно безразличны.
  На следующий день видели очередную казнь. Майор Тинвег скинул с моста на крючьях двух мужчин и женщину. У одного порвалась веревка, и он с брызгами плюхнулся в реку.
  - Выплывает, значит, так хочет Бог - сказал какой-то верховой, держа на согнутом локте зажженную трубку, внимательно, как будто даже с азартом, глядя с коня через парапет. Вертура и Мариса постояли в толпе на мосту, обсудили со знакомыми, за что эти люди были казнены. Узнав, что первый был пьяницей, зарубившим топором свою семью, второй его отцом, а женщина содержательницей притона, посмотрев на покачивающиеся между арок уже затихшие изломанные тела, на воду и лодки внизу, убедившись, что сорвавшийся точно не выплыл, пошли обратно в отдел. Через час зашли из редакции 'Скандалов', велели, чтоб Мариса срочно написала об этом статью, и та была готова к сегодняшнему вечеру.
  В один из последующих дней, сидя вечером на лавке пол ивами с князем Мунзе и сэром Порре, узнал детектив и о беде, постигшей Готфреда Манко, раненного Борисом Дорсом в воскресенье в резиденции епископа. Кавалера прооперировала графиня Мария Прицци. Вскрыла грудную клетку, сделала переливание крови, поставила дренаж, назначила лечение. Сказала, что рыцарь поправится, но не в ближайшие дни. За чаем с пряниками, не раз вспоминали и самого маркиза. Многозначительно кивали, соглашались, что на деле он не такой уж и простак. Высказывались осторожно и сдержано. Мстительный нрав и дурной напористый характер нелюдимого племянника епископа был давно известен в Гирте. У каждого было что сказать, но, даже выпив, все держали свое мнение при себе: никто не желал, чтобы его слова запомнили, а потом нашептали тому, кто в ближайшее время мог стать правителем герцогства. Благоразумно воздерживался от лишних слов и веселых рассказов об их пьяных приключениях и чудачествах с бароном Гонзолле в Мильде и детектив.
  Небо хмурилось. Вдоль домов по узким улочкам задувал теплый ветер. Мелко шелестел бледными, уже начинающими желтеть листьями растущих прямо под стенами дома черных, ободранных понизу на бересту в печку и трутов для трубок, берез. Поднимал сухую пыль, задувал в огороженный высокой чугунной изгородью и кустами сирени скверик. Девицы сидели на лавках за своим столом отдельно от мужчин. Шили, поглядывали на сидящих под ивой на складных походных стульях рыцарей. Мариса встала, не скрывая наглого, злорадно-торжествующего вида, подошла, подсела к ним. Приметив багровую ленту в ее косе, ее тут же любезно приняли в круг, налили чаю с сахаром, поделились сушками и сладкими сушеными сливами. Продемонстрировали свои вышивки, начали расспрашивать про банкет в доме депутатов, охоту и дела во дворце. Весело защебетали о новостях моды, мужчинах и последних сплетнях.
  Так за делами в комендатуре и посиделками вечером после службы, когда отпускали до наступления темноты, и можно было перед сном прогуляться или зайти в гости, прошла неделя. Ничего особенно серьезного и выходящего из ряда вон, кроме учений по отработке тактики химической войны, во время которых полицейских и дружинников построили перед комендатурой на плацу и к ряду несколько часов командовали снимать и надевать противогазы и маршировать в них, за эти дни в городе больше не случилось.
  
  ***
  
  Небо снова было пасмурным, как и все прошлые дни, но дождь так и не пошел. Вертура работал на выездах и в отделе. В среду по заданию инспектора Тралле они с Марисой ходили на рыночную площадь, без всякого интереса наблюдали порку. Ушли сразу по окончанию мероприятия. Знакомые студенты приглашали выпить с ними, но Мариса грубо отказала им, заявила, что у нее служба и надо работать, готовить статьи. Весь вечер она мрачно кривилась над столом, придумывая как занимательно и литературно, для каждого издания в своей манере, описать давно надоевшее и уже не вызывающее никаких эмоций, кроме усталого рабочего раздражения действо.
  За эти дни детектив несколько раз заходил к Борису Дорсу, к которому на прием теперь выстроилась целая очередь каких-то пожелавших напомнить о себе родственников со стороны брата и жены, старых знакомых, с которыми он не имел дел уже по многу лет и полузабытых сослуживцев. Раз, войдя в кабинет маркиза, Вертура обнаружил его сидящим за рабочим столом, дымно курящим трубку и прилаживающим нарядные, наверно только что купленные, серебряные накладки к портупее и ремню. Рядом, на столе, стояла большая чашка чая, а на голове племянника епископа красовался черный, с форменным серебряным крестом и триколором герцогства, ветеранский берет. Откинувшись на спинку стула, Борис Дорс приветствовал детектива и, с мрачной торжественностью продемонстрировав свой новый головной убор. Сообщил, что отставной почетный генерал Конди, глава клуба ветеранов, спустя шесть лет после окончания войны внезапно соизволил пригласить его, маркиза, в их сообщество и лично пожаловал эту почетную офицерскую принадлежность. Выпив с Вертурой чая с сушками, с малоскрываемой агрессией и обидой нажаловался, что в офицерском чине он никогда не состоял и все, чего он удостоился на службе в бригаде графа Дугласа Тальпасто, так это звания фельдфебеля. И что на деле он почти совсем не воевал, и только занимался тем, что гонял плеткой подневольных ополченцев-мужиков в тылу, чинил дороги и строил мосты.
  - Вот все мои регалии - сжимая в руке свою стальную унтер-офицерскую подвеску, кивая на свой старый серый, с пришитыми сзади опознавательными черно-белыми лентами, берет, воскликнул он. Со злостью бросил обновку на диван, скривился, сжал кулаки и, наверное, хотел сказать что-то очень гадкое про самого почетного генерала и весь их клуб, но сдержался, снова схватился за свой ремень, злобно уставился на прилаженные к нему накладки, одна из которых стояла особенно криво, и надо было переделывать.
  - Ничего - заверил его Вертура, продемонстрировал рукой - теперь ждите в гости и самого сэра Дугласа. Будет предлагать свою внучку на вашем Елисее женить.
  - Вольфинку что ли? Малолетку безмозглую, одноглазую эту? А вот теперь я еще и подумаю! - мрачно заулыбался, злорадно ответил Борис Дорс и, накинув через плечо портупею, застегнув ее, приладив ножны, надел к ней свой старый берет и подаренные ему недавно каким-то рыцарем пластмассовые черные очки.
  В среду приехали маркиз Раскет с женой. Позвали Вертуру и Марису во дворец на чаепитие, которое закончилось тем, что детектив допоздна оставили в трапезной для кавалеров гвардии с капитаном Форнолле и еще какими-то рыцарями. Под ритмы граммофона, бесконечно молотящего в углу как будто одну и ту же пластинку, пил приправленный вином чай с пряниками, пока Мариса и герцогиня с девицами развлекались в библиотеке какой-то замысловатой настольной игрой, похожей на ту, в какую играли в комнате консьержа на первом этаже дома детектива, старики. Потом Вертуре сказали, что он может ехать домой, а за Марисой пусть заедет завтра, потому что леди-герцогиня желает оставить ее сегодня при себе. Детектива подвез в своей повозке князь Мунзе.
  - А тут сэр Картарре, сосед наш с Набережной, с сыновьями и братьями недавно вернулись. В поход на лодочке своей к островам, это на севере за Сорной, ездили - по-пьяному обстоятельно рассказывал он, откинувшись на заднюю спинку сиденья повозки и положив на противоположную скамью ноги обутые в высокие модные, по виду столичные, сапоги.
  - Семейка была там местных бандитов-беспредельщиков. Давно на них жаловались, что всякую мерзоту творили. Наши их всех там порубили-покололи, леди Веронике подарков и трофеев привезли, троих, кто из этих душегубов жив остался, ей показывают, просят ее их судить. Те плачут, молят на коленях о пощаде, слезы крокодиловы льют. А ее высочество курит, смотрит на них, говорит. Как сказано в Святом Евангелии: злу в мире суждено быть, но горе тому, через кого это зло в мир придет. Лучше бы такому вообще не родиться. И приговор вынесла: раз Христом Богом просите, хорошо, пощажу, жить будете, но только по частям. И мастеру Тсурбе сказала позвонить, чтобы он приехал, их разрезал, и нашим, кто болеет, тому почки, глаза или сердце заменил!
  Доехав, они еще долго сидели в коляске у дверей дома Вертуры, пили, громко разглагольствовали о политике. Шумели на всю улицу так, что эхо их охрипших от вина выкриков оглашало весь квартал. Кажется уже далеко за полночь к ним вышли какие-то незнакомые вооруженные люди с лиловыми бантами на груди, узнав в князе важную персону, поначалу вежливо советовали ему идти во двор или домой. Вертура точно не помнил как, но внезапно случился конфликт и он уже вместе с жандармами убеждал, силой тащил в дом, разбушевавшегося рыцаря. Утром детектив проснулся у себя в комнате на полу, на ворохе выброшенных из шкафа вещей, с занемевшим до боли плечом и ушибленной щекой. Князь Мунзе же занял кровать, лежал на ней по диагонали, прямо в уличной одежде. Его высокие модные сапоги для верховой езды стояли посреди комнаты, в них были воткнуты портянки, а чтобы не подламывались голенища, вставлены поленья. Надо ли говорить, как Мариса ругала Вертуру, убирая весь этот разгром.
  - Ты хоть знаешь, кто такой этот твой уважаемый мастер Мунзе? - упрекала она его, бросая по сторонам злобные взгляды. Понизив голос, так чтобы ее случайно не услышали из коридора, с угрозой зашипела - он у сэра Августа начальник радиохимической и биологической защиты. Если ты не знал, и такое подразделение у нас тут есть. Изобретают яды и испытывают их на людях. А ты еще с Тинвегами выпей. Они тебя сами на куски разрежут и в реку с балкона выкинут!
  
  ***
  
  В субботу, после обеда, с коллегами из отдела Нераскрытых Дел, почти полным составом, кроме лейтенанта Кранкена, которого оставили на дежурстве и доктора Сакса что по каким-то своим делам поехал в город, сидели в кофейной напротив ворот полицейской комендатуры Гирты.
  Все произошло внезапно. Инспектор Тралле спустился в зал на второй этаж, ни с того ни с сего, выгреб из поясной сумки горсть мелочи, не считая, отдал деньги Фанкилю, сказал что надо сделать перерыв. Приказал Марисе сходить за Хельгой Тралле на другой конец комендатуры, где рядом с часовней, над моргом, располагался ее кабинет.
  Мрачной, нелюдимой толпой они вышли за ворота, пересекли проезжую часть и вошли в заведение, заняли стол у окна, заказали выпить. Скупые разговоры о делах, о службе как-то быстро сошли на нет, прекратились сами собой. Положив на стол рядом с кружками шапки и шарфы, молча сидели, угрюмо смотрели в стол, курили, хлебали большими глотками горькое дешевое юво, ждали, когда даст в голову, думали свои недобрые угрюмые мысли. Вечернее рыжее солнце било в окна. На горе, над тополями и крышей полицейской комендатуры, темнели зубчатые стены и массивные башни крепости. Ветер задувал с моря, раскачивал верхушки тополей высаженных по периметру плаца вдоль реки. По улице ходили пешеходы, катились повозки, то и дело проезжали верховые. Инспектор Тралле сидел, привалившись локтем к подоконнику, вытянув под столом по диагонали ноги так, что занимал скамейку сразу за двоих. Лейтенант Турко сгорбился, мрачно смотрел в свое юво. Облокотившись обеими руками о стол, подпирал ладонями ушибленную в недавней драке голову, растирал виски. Перед ним лежала его растрепанная облезлая шапка-малахай с хвостом, а рядом нож с резной рукояткой, который он конфисковал на одном из служебных выездов. Чтобы хоть как-то втянуть всех в общение, Фанкиль вспомнил негра в клетке на фестивале и с улыбкой рассказал анекдот. Пояснил, что это Архитектор придумал разные цвета кожи для того, чтобы посеять раздор между людьми, но в университете Ордена с Божьей помощью и благословения патриархов посрамили его план. Изобрели вирус и распространили его, сделали так, чтобы у этих людей всегда рождались только белые дети.
  - Приведение генотипических расовых и национальных признаков к медианным по центральному поясу Северного Королевства - быстро разъяснил он на вопросительный взгляд детектива и продолжил - одна вера, одна культура и одна нация - вот три критерия, на которых держится любое стабильное общество. Любое отклонение рано или поздно приведет к развалу и войне. Так уже было, но такие ошибки не должны быть повторены. Конечно, всегда есть те, кто противятся такому, рассказывает о свободе воли, о непротивлении, о невозможности полного искоренения зла и как следствии о бесполезности любых позитивных действий... Но Господь Бог наш, Иисус Христос завещал нам творить хорошее и не делать дурного и истина у нас, а не у них. Да, в нашем искаженном мире, безусловно, бывают случаи, когда ради будущих поколений и спасения душ необходимо крещение огнем и мечом или даже полное уничтожение преступника или врага для предотвращения еще больших жертв. Как смертные приговоры злодеям, растлителям, иноверцам и еретикам. Как те расщепительные бомбардировки городов халифата, испепелившие их нечестивые народы, и закончившие ту войну нашей абсолютной победой и концом этих язычников. Да, эти удары были именно тем самым, необходимым злом, ответственностью, осознанно взятой на себя группой принимавших это решение лиц, ради спасения многих миллионов других, будущих, душ и жизней. Но Господь будет судить их по конечным результатам, а не по формальному закону как в неправедном людском суде. Какой смысл в милосердии и снисхождении к тому, кто осознанно и неоднократно творит беззаконие, губит души, отвращает от истинной веры в Христа, с радостью убивает и развращает других? Остановить таких, наш христианский долг. Ведь наша миссия здесь, не забиться в угол, не смириться, опустив руки, не убежать, не наплевать на все, лицемерно рассказывая о том, что 'это не наши методы', а приблизить землю к Небесному Иерусалиму. Сделать так, чтобы наши дети жили в мире, и как можно больше людей услышало проповедь Евангелия и Христовом Воскресении и последовали за Ним. Не зря же Господь дал нам эту власть, разум и умение воплощать его Волю, вдохновил нас на эту битву. Да, разумеется, вокруг и так много зла и мы сами часто осознанно или неосознанно также творим его, но если мы можем что-то исправить без насилия, мы всегда стараемся делать это именно такими методами. По-христиански. Совсем не так, как по опыту наши враги поступали бы с нами, если бы могли.
  Закончив свою речь, рассказав еще про необходимость для государства и общества подобных генетических, социальных и идеологических программ, и, приведя один из примеров подобных работ, внезапно соскользнул на кошек. Поведал о том, что есть мнение, что они были самыми первыми полностью автономными созданиями, сконструированными для отработки технологии массовой репликации людей. Как бы по секрету, сообщил, что все кошки постоянно и незаметно следят за всем вокруг и именно поэтому они всегда ломятся в запертые двери и окна и через непрерывный нейропатический контакт подсознательно передают увиденное и услышанное своим патриархам в Центр. Что эти патриархи это тоже такие кошки, но только большие, они все время спят, видят свои бесконечные, тысячелетние сны. Что именно они отдают приказы контакторам, зондам, станциям, диспетчерам и башням, неусыпно служа глазами, ушами и голосами своих творцов. Кишащих в своих бездонных ульях, не мертвых и не живых, лишенных всякого человеческого образа мысли и обличья, безымянных, опознающих себя по номерам и кодам производственных серий синтетических сущностей. Предавших и истребивших своих нечестивых создателей, отвергших своего хозяина, сатану, возжелавших изменить мир, служить Богу и по своим добрым делам, тоже наследовать Его Царствие Небесное, разумных машин.
  Рассказал о том, что даже было время, когда альянс западных христианских держав пытался сбросить это иго, и была очередная большая воина. Что тогда их короли и патриархи думали, что есть надежда победить, но все было бесполезно. Вся стальная мощь Островов и Ордена, все бесчисленные армии Мориксы, разбились об их непомерную, подкрепленную достигшими своего абсолюта технологиями силу...
  - Ну, в конце концов, надо признать, что мы против них вообще ничего не можем - многозначительно скосив глаза на Хельгу Тралле, что как будто вовсе и не слушала, не перебивала его, быстро просматривала подшивку каких-то документов, которые взяла с собой, развел руками, как будто извиняясь перед остальными, с нагловатой и одновременно опасливой улыбкой объявил Фанкиль - есть мнение, что если нам отключат нейропатику мы все оглохнем и ослепнем, потому что это отдел мозга у нас такой, у всех, в генетическом коде заложен с самого рождения. Работает, в том числе, и как связь и как предохранитель. Например, чтобы без визы в нулевой регион не посбегали. В наших университетах даже вроде как научились его выводить, но там такое начинается, одно другое тянет, что всю центральную нервную систему надо полностью перекомбинировать, расчетные и программные мощности такие нужны, которых у нас просто нет. А может это у нас с нулевым регионом просто вассальный договор такой, и что это технически невозможно, нам отдел просвещения и пропаганды рассказывает, чтоб мы не искушались лишний раз. Так и живем. И какие мы, спрашивается, после этого люди? Может настоящие люди вообще с тремя глазами и щупальцами, или вон эти черви на самом деле люди, а мы только название одно. Но, в общем-то мы христиане, и это тоже смирение. Адам и Ева нагрешили, а мы платим. Впрочем, мы и сами хороши, дай нам волю, поубивали бы друг друга как зверье. Такая уж наша сущность, умеем обосновать любое злодейство... А такие твари как Мина это тоже, кстати, серийная поделка номерных. У них таких много, по сути же они что угодно и как угодно могут придумать и произвести. Но наша Мина дикая, ее никто нарочно не создавал, это рецессивный ген такой, заложен во всех кошках, вместе с геном их патриархов и этих больших, сторожевых. Там еще много других всяких, целая номенклатура. Вот родится такая в обычном приплоде, бегает сквозь стены потом, морок наводит на людей...
  И снова пустился в философию. Ему никто не отвечал, но и не прерывал. Лейтенант Турко крикнул принести еще юва. Даскин, что разместился напротив инспектора, обнимал навалившуюся на него Еву, хлопал ладонями по ее полным рукам, кривился, без всякого стеснения насмехаясь над этой бесполезной, излагаемой от нечего делать и большого ума лекцией. Мариса, что до этого внимательно слушала рыцаря, устала от него, начала зевать, и только Вертура иногда произносил 'ага', когда Фанкиль обращался к кому-нибудь за подтверждением, понимают его или нет. Впрочем, казалось, это ничуть не смущало рыцаря, который все говорил и говорил так, как будто слушая только самого себя, упиваясь собственными знаниями и речью.
  - Лео, прекратите! - наконец вяло огрызнулся инспектор, всем видом показывая, как он утомился этими рассуждениями - ну мы уже поняли, что мы всем живем в часах с кукушкой, богословие у вас через математику и предохранитель в голове.
  - Лео, быстро нажмите на него и выключитесь! - глумливо бросил Даскин, которого Ева окончательно вдавила в угол своей широкой спиной - напишите об этом книгу и бросьте ее в печь!
  - Серьезно, закачиваете этот бардак, идите, обсудите это с Борисом - брезгливо поморщился инспектор.
  - Он вам на топорах объяснит, что канонично, а что нет - хохотнул Даскин.
  - Банду свою приведет, чтобы доходчиво объяснили - поддакнул, кивнул и лейтенант Турко.
  Хельга Тралле, что сидела рядом с инспектором, листала подшивку каких-то заполненных мелким, малоразборчивым рукописным текстом листов, не принимала никого участия в общении, подняла от записей голову. Внимательно посмотрела вначале на лейтенанта, потом на Даскина, отчего тот устыдился, опустил взгляд, уткнулся Еве в ее растрепанные жесткие волосы, с силой задул в них.
  - Ну, что я и говорю. Неучи. Темные как уголь в пещере ночью - пожал плечами, ничуть не смутился Фанкиль с видом назойливого наглеца, наслаждающегося тем, насколько все вокруг раздражены его поведением - и я конечно же у вас фанатик, церковник-мракобес. Вот вы не слушаете никогда, насмехаетесь, спорите все. А сколько невинных жертв врачебных ошибок, ложных теорий и предрассудков докторов легло в основу современных медицинских наук и методов лечения? Без счета. И никто не же не жалуется, что до антибиотиков раны лечили ртутью, а кровопускание было средством от всех болезней. А когда архитектор строит дом неправильно и тот рушится, потому что преподаватель ему плохо математику объяснял, это что такое? А когда генералы ваши и политики из века в век повторяют одни и те же ошибки, потому что историю плохо учили и корабли тонут потому что расчеты не верны? Так что не надо тут. Это у вас тут по-серьезному рассказывают до сих пор, что град и шторм это кара Божия...
  - А что, не так что ли? - спросил Даскин с кривой, издевательской улыбкой.
  - Конечно именно так! - начал распаляться, ответил Фанкиль - только у вас это от мракобесия и безграмотности, а у нормальных христиан наука. Даже элементарный опыт есть. Демонстрирует инерционную модель предопределенности провидения во вселенной. Богословие на пальцах, первый курс.
  Он раскрутил свою кружку с ювом, вызвав в ней мутный водоворот, а когда тот приобрел достаточную скорость, сунул в него кончик ножа, что забрал у лейтенанта Турко, создал срыв потока с пеной.
  - Это у вас магия и предрассудки, а у тех кто книжки полезные учит, все рассчитано заранее. И идущие вокруг нас химические, и физические процессы и все наши действия, все уже заранее включены в четырехмерный пространственно-временной массив...
  - И что? - спросил лейтенант Турко, протягивая ладонь, чтобы рыцарь вернул ему нож - а причем тут вера?
  - При том - явно обрадовавшись, что ему наконец удалось втянуть коллег в дискуссию, ответил Фанкиль - по сути мы находимся в этой кружке, все идет как идет, любое наше действие рождает противодействие, логически вытекает из прошлого и влияет на будущее. Одно тянет другое, влияет и на общую структуру вселенной. Брошенный с вершины горы камень рождает лавину, а подзатыльник грешнику страх, спасающий от будущих злодейств. Наука может рассчитать то, что подвластно нашему умозрительному опыту и знаниям, а логика и трезвая оценка доказывает, что пути людей, точно также как же как и цепочки физических явлений, соединены следственно-причинными связями. И только уже все вместе они и рождают это самое, неподвластное нашим точным расчетам Божие провидение. Водоворот это наши жизни, а нож - Воля Творца. Вот где и вера и наука. Наши пути рассчитать и доказать мы способны, а Божию волю нет.
  - Эрсин говорил то же самое - внезапно заметил детектив.
  - Эрсин может говорить все что угодно - обстоятельно ответила Хельга Тралле, закрывая и откладывая свою подшивку - в том числе и правду, чтобы потом прибавить к ней ложь, для того чтобы на фоне уже сказанного истинного утверждения она также выглядела убедительно. Это его работа и, обладая неким опытом, с помощью утрирования и импликации, он может выстраивать абсолютно любые, необходимые ему схемы и теории, которые по своей сути, имея в основании некие верные предпосылки и даже правильные логические выкладки, будут иметь неверный, а следовательно необходимый для него, вывод. Например, может ли всемогущий Господь Бог создать такой камень, который сам же не сможет поднять. Из чего в обоих случаях следует ответ, что Бог не всесилен.
  - А что по этому поводу говорит богословие? - утонила Мариса. Им с Вертурой и Ингой не хватило места у окон, и они сидели с торца стола на подвинутой из соседней секции скамейке, что теперь загораживала проход между столами, мешала посетителям заведения проходить.
  - Богословие тут не при чем. На этот вопрос отвечает математика, теория множеств - улыбнулся, ответил за куратора полиции Фанкиль. Он потянул руку к ранцу, в котором они с Ингой принесли кота и положили его рядом с Вертурой, достал из бокового кармана блокнот и вставленный в обрезанное гусиное перо грифельный стержень, чем потревоженный кот был очень недоволен. Быстро начертил несколько слов, продемонстрировал Хельге Тралле формулу и, внимательно, выжидающе глядя на нее, спросил - а является ли в указанном случае слово 'все', действительно всем, или нет? Входит ли в него только то 'все' что Бог может или 'все', чего он, в том числе, и не может?
  - Лео, то, что вы говорите, называется самореференцией - спокойно ответила она, и, не разворачивая к себе лист, не глядя, быстро начертила справа налево, кверху ногами под строчкой Фанкиля формулу так чтобы он мог ее прочесть - если вы пытаетесь запутать кого-нибудь, есть более простой пример. Базовая задача для проверки нелинейности дедуктивного алгоритма: все утверждения ложны. Ложно ли и это утверждение? Либо семантически-усложненный вариант: прокурор проверяет всех, а кто проверят прокурора?
  Она чуть улыбнулась и, словно приняв вызов, внимательно посмотрела на Фанкиля, ожидая, что он скажет в ответ.
  - Так это уже политика! - закивал, бодро ответил он, торжественно и радостно откинувшись на спинку скамьи. Победно заложив за голову руки продолжил опрос - а вот если взять чисто математику. Может ли Бог сотворить треугольник, сумма внутренних углов которого будет не равна ста восьмидесяти градусам?
  - Да, если нарисует его на шаре - без промедления ответила она.
  - А вне геометрии постоянной кривизны?
  - А может ли Бог сделать так, чтобы дважды два не было равно четырем? - вопросом на вопрос ответила она. На что Фанкиль развел руками и широко улыбнулся.
  - Конечно. Именно к этому и сводится смысл любой молитвы.
  Хельга Тралле улыбнулась. Даскин засмеялся в голос. Ева захихикала столь ловкой и быстрой беседе. Вертура, Мариса и лейтенант Турко, как и полагалось младшим, промолчали. Инга и кот не проявили никакой реакции. Инспектор Тралле нахмурился, тяжело вдохнул дым.
  - Лео, а вы, кстати, съездили в Сорну по вопросу тех мертвых рыб? - вклинился в разговор, строго потребовал ответа у коллеги - сэр Мунзе мне тут уже второй запрос пишет.
  Одной рукой инспектор держался за свою кружку с ювом, второй за трубку и, похоже, выпив и, даже как будто немного расслабившись, отчего-то снова стал как-то по-особенному недоволен всем вокруг и раздражителен.
  - А, это глубоководные такие - отмахнулся рыцарь - мы с Ингой уже проверили по справочнику, посмотрели, это местные. У них естественный для побережья радиационный фон превышен. Может что-то затонувшее в заливе протекло. Что там на дне лежит, одному Богу известно. Надо сделать тестовые заборы за пределами водораздела Керны. В прошлом месяце проверяли, у берега морская вода в пределах регионального эталона, с небольшим превышением, но то что сейчас, скорее всего из-за Обелиска. Я отправил предписание в комендатуру Сорны, и надзирателю лично, оповестили рыбаков и в поселках на берегу, сделали объявление...
  - Марк - не дослушав его, кивнул инспектор детективу - завтра после храма поедете туда. Возьмете сегодня в конторе дозиметр, пройдетесь по рынкам и пирса. Лео выпишет вам ордер, все что заражено - на уничтожение - и прибавил, брезгливо скривив скулу - вот дел у нас как будто не было больше, теперь еще и радиоактивная рыба.
  - Ну там радиация наведенная, я все-таки думаю - отмахнулся Фанкиль - и гранит у нас под ногами тоже горячий, тридцать - тридцать пять микрорентген. И еще радон, но живут же как-то люди... Кстати, кто там нам писал, просили карту радиохимической обстановки обновить?
  - Новую что ли хотят? И что они с ней будут делать? Маски на всех наденут что ли? - отмахнулся капитан - город от реки в тайгу переселят? Сидят, показывают что работают, как в цивилизованных странах, умничают, задачи нам тут пишут. Прошлогоднюю возьмите и поправьте им. Хельга, подскажи по изменениям.
  - Да, несущественные отклонения есть, но нормативов критически не превышают - согласилась она, достала из папки чистый лист и вывела на нем несколько строк.
  Этим вечером Вертура с Марисой возвращались из конторы поздно. Забрав с собой газоразрядный измерительный аппарат, защитные варежки и бумаги, шли через мост, смотрели в ясное ночное небо над рекой. Слушали шум ветра и далекий плеск обтекающий камни опор воды.
  - А в той книге еще сказано, что все звезды на самом деле давным-давно погасли. Тысячи, миллионы лет назад, но они были очень далеко и, их свет все еще летит в пустоте, и мы все еще видим их... - тихо сказал Вертура, печально глядя в темноту над заливом - это как самый поздний и последний дилижанс. Он уже отъехал, а мы стоим на конечной остановке и ждем его, зная, что больше никто никогда не приедет, и он самый последний на земле.
  Особенно яркая голубоватая звезда горела над самым горизонтом. Висла низко над темной, едва фосфоресцирующей, наверное отражающей далекие огни города и свет звезд водой. Высоко в небе стоял белый, чуть сероватый, серп луны. Холодный ветер задувал с моря, подхватывал волосы и длинные полы плащей. Над рекой было свежо, Мариса то и дело поправляла шарф. Поджав локти, придерживала низко накинутый на лоб, постоянно сползающий на глаза капюшон. Прятала в нем ладони, поджимала плечи. Поджав губы, стояла, мерзла, но не спешила уходить.
  - А вокруг нас только пустота и чернота - скорбно кивнула, покрепче обхватывая плечо Вертуры, кивнула она, вздохнув, выждав некоторое время. Произнесла, неподвижно созерцая раскинувшуюся за парапетом моста до самого горизонта, непроглядную сумрачную гладь морской воды - как эта черная глубина сразу под берегом. Совсем рядом с нами и там, на дне, мертвые радиоактивные корабли... И червоточины и омерзительные космические твари... А мы смотрим в небо и видим свет давно умерших звезд, а на самом деле там только пустота мертвой и ледяной вселенной. Завихрения энергетических потоков и полей, бездумных и бессмысленных цифр... А когда мы умрем, мы будем лететь через них, вечно падать и сходить с ума... Как же все это тошно!
  - Да, Лео хуже Эрсина - согласился Вертура - Эрсин просто лживая, самодовольная мелкая мразь, а Лео... от его слов и наук не хочется жить... После них не во что верить... Как он говорит высшую математику и квантовую физику придумал сатана. И ведь верно же сказано. Как он сам живет с таким? Впрочем, наверное, только такие как он, и могут охотиться на демонов, на таких как Эрсин, потому что живут их логикой, понимают их. В детстве, после уроков астрономии, я пытался представить себе бесконечность вселенной, но у меня не получалось. Я лежал в темноте и думал, не мог уснуть. Мне было страшно, мне казалось, что весь мир внезапно рухнет, небо свалится на меня, что солнце остынет и все рассыплется в пыль. Мне казалось, что это может случиться в любую секунду, я не мог думать ни о чем другом... Наш учитель говорил, что в Евангелии так и написано: смерть может прийти в любую минуту, надо творить добродетели, быть готовым к ней и помнить, что это не конец. И тут Лео прав. Ведь гораздо страшнее чем смерть, это то, что если там, за ее гранью, совсем ничего нет, или есть, но не милостивый Господь Бог, Апостол Петр и Иоанн Креститель, Страшный суд и Царствие Небесное, а какие-нибудь готовые пожрать нас нечестивые люди, машины или демоны... Чем больше об этом думаешь, тем хуже. Ты мерзнешь. Пойдем, поздно уже.
  Ему было тяжело говорить на эти темы, что всегда навевают такие тяжелые мысли о бесконечности и месте человека в иерархии устройства вселенной.
  - Вранье все эти книжки Лео, вот что это! - зло бросила Мариса с протестом в голосе, покрепче захватила полы плаща, чтобы не задувал ветер, и они пошли дальше по мосту на южный берег реки.
  Вечером, выполнив поклоны, они сидели на полу у жарко растопленной печки, пили чай, смотрели в огонь. Стояла ясная и звездная сентябрьская ночь. За окном снова дул ветер.
  - Плевать мне, что какой-то дурень придумал, что там ничего нет! - внезапно вспомнив их недавний разговор на мосту, раздраженно бросила, рассердилась Мариса - не хочу я так жить и не буду. Да пошли они все!
  - Да, есть вещи, о которых лучше не думать и не говорить - вздохнул, согласился детектив. Встал и подошел к окну за которым горел фонарь, освещал перекресток с стену дома напротив, приоткрыл раму. Свежий и холодный ветер ворвался в комнату, наполнил ее ароматной ночной сыростью. Запахом мокрой травы и опавших листьев, разогнал душную гарь, сочащуюся из неплотно прикрытой печки. Где-то в саду у дома военного коменданта мерно ухала кукушка. Ее гулкий и низкий голос отчетливо слышался в комнате, пробиваясь через шелест листьев, глухое дребезжание флюгера на крыше дома напротив и шум ветвей.
  - Какая разница? Для нас же это настоящие звезды. И деревья, и ветер, и дома, и все вокруг - внимательно прислушиваясь к звукам непогоды за окном, тихо, но твердо, сказал детектив - математически может все действительно по-другому, но, к счастью, мы этого точно не знаем и не видим. Как без микроскопа не видим копошения бактерий, как не видим под кожей собственных костей, крови и органов. Как скрываем одеждами мерзость наготы... Бог создал так, а не иначе, и в этом его великая милость.
  
  ***
  
  На следующий день, вернувшись из храма, детектив взял приборы и документы и они с Марисой поехали в Сорну - пригород на северо-западном берегу залива, отстоящий на несколько километров и северных ворот Гирты. По дороге от нечего делать листал справочную брошюру с данными радиохимической обстановки. Из нее он почерпнул малополезную информацию о том, что средний радиационный фон очагов на объектах Тальпасто, Гамотти и Кариско составляет около сорока пяти микрорентген, и является следствием излучения, исходящего при распаде тяжелых элементов, что в некоторых малых дозах неизбежно возникают в материалах как результат естественных погрешностей технологии, при их доставке на стройку путем квантовой транспозиции. Что на холме Булле и по всему южному берегу Керны, в зависимости от времени суток, он не превышает двадцати пяти, а под водой залива имеются контрастно выраженные очаги до пятисот микрорентген в час, но для города они не представляют большой опасности, так как находятся на большой глубине и ионизирующее излучение от них экранируются большими объемами соленой воды...
  Весь день вместе с двумя жандармами и полицейским приставом они с Марисой ходили по рыбацким развалам, рынкам и набережным. Проверяли улов, смотрели на диск дозиметра. В процессе проверок сильных превышений радиационного фона не выявили. Ездили на берег, на пляж, к северо-западу от Сорны, где и обнаружили все также лежащих на песке длинных и уродливых рыб с огромными телескопическими глазами и щупальцами, которых, по письменному распоряжению отдела радиохимической защиты, местные уже сгребли в зловонные, омерзительные кучи. Намотав на лица повязки из плотной шерсти, стояли под скалами на берегу, в отдалении от большой ямы, смотрели, как рабочие сжигают их.
  - Как прогорит, завалите камнями и пометьте могильник - объяснил мрачным, синим от морского ветра и бессонницы морякам из портовой инспекции Вертура. Как сказал Фанкиль, проще сжечь в яме и закопать, чем потом грести радиоактивную золу и трясти ей по всему берегу. Напоследок детектив раздал морякам и приставам таблетки с йодом, составил акт выполненных работ, зашел к коменданту за печатью и подписью на документы. Когда закончил с ними, вернулся к Марисе, что, пока он заполнял бумаги, прогуливалась в парке при администрации пригорода, любовалась гранитными скалами и кленами, сказал что можно возвращаться в Гирту.
  - Наверное, у них там под водой какой-то рыбный мор - глядя в отчет, который привез Вертура, заключил Фанкиль - вот и всплыли. Завтра надо съездить в Тальпасто, может у них там тоже по берегу какая гадость, а они не уведомили.
  Этим делом детектив и лейтенант Турко и занимались весь следующий, день: взяв лошадей, обследовали берег южнее крепости, ходили по лесам и скалам, беспокоили рыбаков и служащих местной жандармерии, но ни отклонения радиационного фона от среднего по побережью, ни мертвых рыб, ни склизких щупалец из глубин так и не выявили, о чем и написали в акте о проведенной проверке.
  
  ***
  
  Сырая пасмурная погода сменилась пронзительной солнечной. Ветер усилился, унес тучи. Стало тепло. На столах снова лежали кипы бумаг. Ждали когда до них дойдут руки, многочисленные циркуляры, отчеты и докладные.
  В пятницу детектив вместе с инженером Руксетом, капитаном Глотте и Фанкилем сопровождал специальную комиссию по расследованию аварии на коксохимическом производстве, случившуюся в четверг. Ходил, бессмысленно смотрел на переплетение труб и рыжих от ржавчины стальных балок, торчащих из кирпичных стен, посетил госпиталь, где лежали ошпаренные техническим паром мастеровые. Узнал, что разрыв магистральной трубы подачи давления случился из-за деградации материала в следствии перепадов естественного коэффициента искажения пространства-времени, что в общем-то не отменяло того, что в канцелярии имелся своевременный рапорт от мастера участка о том, что этот сегмент линии изношен и его давно необходимо заменить. На рапорт была наложена резолюция 'принято к сведению'. Прочтя его, сказав 'мне тут один номер дали', Фанкиль попросил телефон и позвонил по нему в Гирту. Через некоторое время ему перезвонили, передали устное распоряжение ее высочества леди-герцогини назначить из заместителей временных управляющих, задержать главного инженера и начальника производства и вместе с мастером участка, и еще несколькими старшинами везти всех в город для установления обстоятельств случившегося инцидента.
  Надышавшись гарью, налюбовавшись на отвалы смердящего пепла и жженых камней, посмотрев, как в яме с ядовитыми отходами копошатся, пожирают их, омерзительные черви, Вертура зашел в фабричную лавку, где купил домой бочонок синтетического керосина. Покурив с какими-то рабочими, послушав занимательную лекцию о том, как из угля делают синтез-газ, а потом сжижают его в искусственную нефть, дождался коллег на улице и они все вместе поехали обратно в Гирту.
  - У них тут стабилизаторы на ноль двадцать пять выставлены - по дороге пояснил, поделился мнением, Фанкиль - ровно на краю технических возможностей оборудования. Я тут маркировку для интереса смотрел, думал столичное все, а нет. Железо, клапана, трубы местные, агрегаты из Ронтолы, кабели и обмотки из Истока. Автоматика разве что из Мирны. В общем, считай все наше. Если бы в нулевом регионе захотели, нас бы тут импортным хламом мигом завалили. Все бы в резиновых галошах шлепали, вместо портянок в носках хлопковых ходили. Читал я тут в журнале, что у них там калибровочные преобразователи есть, не как у нас, в одну сторону, материю в энергию перегоняют, а еще и обратно, любой материал из всего чего угодно и в любых количествах.
  - А у нас таких почему нет? - устало уточнил детектив.
  - Потому что посчитали, что нам это не полезно - улыбнулся Фанкиль, наблюдая мрачный взгляд Вертуры, пояснил - недушеспасительно со всех сторон. Вот вам Марк, телефон домой поставь и электрическую батарею, ничего вам уже будет не нужно, палец о палец не ударите, из дома не выйдете. Назначь вам пособие и оклад за просто так, будете валяться на диване, пьянствовать, морально разлагаться и страдать, что люди дерьмо и Бог к вам несправедлив. А дай вам лопату и под дождь - что накопаешь то и съешь, сколько и как деток воспитаешь, как их вырастишь, так в старости и будешь жить, и мир уже будет видеться совсем по-другому: будет каждый день жизни как последний: и молитва будет искренней, заповедям, не захочешь, из страха будешь следовать. Без Бога и сержантской плетки мрази мы все конченные. А со страхом Божьим вроде как даже похожи на людей. Так устроены наши души и ничего с этим не сделать.
  - Да есть такое - одобрительно кивнул, согласился капитан ночной стражи, что ехал рядом с повозкой верхом - в кое веки вы, Лео, дело говорите.
  - Свят Господь Саваоф! - отсалютовал ему Фанкиль и перекрестился.
  В субботу из герцогской канцелярии приехал гвардейский кавалер, забрал бумаги с экспертной оценкой случившегося на производстве инцидента.
  - Да, лучше бы они эту трубу сразу поменяли - глядя в окно, как посланник что-то весело обсуждает с коллегой из жандармерии, подметил детектив.
  - Заклепали и на контргайку посадили - согласился Фанкиль.
  - По личному поручению леди Булле - посетовал, согласился лейтенант Турко и печально уставился на Марису. Наверное, он хотел сказать, чтобы в случае чего, она заступилась за него, но он по гордости смолчал. Опустил голову, уставился в бумаги, принял обреченный и грустный вид.
  В воскресенье Вертура был в храме. Видел маркиза Дорса с сыном, что помогали на службе при алтаре. По окончании литургии, не найдя друга в соборе, он зашел в резиденцию епископа. Там, в зале первого этажа, среди прочих объявлений его внимание привлекла написанная большими буквами памятка. В ней доходчивым языком разъяснялось, что в обязанности каждого служителя церкви, как и каждого другого христианина входит не только спасение собственной души, формальное чтение молитв и исполнение чина, но и посильная медицинская и духовная помощь ближним, участие к чужим делам, а также миссионерская и просветительская деятельность. Рядом висело и объявление для клира о том, что курсы по основам медицины, радиохимической безопасности, гигиене и культуре быта регулярно проходят в одной из аудиторий духовной семинарии по четвергам. Что посещать их не обязательно, но по положительным результатам зачетов, успешно сдавшим их, назначаются премиальные выплаты. Прочтя в графе 'Возблагодарим нашего Господа, за лучшего священника месяца', имя какого-то неизвестного ему иерея, ознакомившись со списками самых щедрых дарителей и самых отъявленных, преданных анафеме, мерзавцев, в последнем из которых он с весельем обнаружил маршала Георга Ринья. Окончательно прочувствовав себя приобщенным к духовной жизни Гирты, Вертура отошел от доски и поднялся на третий этаж. Позвонил в квартиру Бориса Дорса и, так и не дождавшись ответа, бессмысленно и громко задергал ручку запертой двери. Пока он стоял, размышляя, стоит ли подождать или оставить стражнику записку и пойти прочь, к нему подошла знакомая келейница. Та самая, что своей заботой так досаждала всеми силами держащему с ней дистанцию маркизу. Отвернувшись к окну, горестно нажаловалась о том, что последний раз видела его в трапезной утром, что на обед он не пришел, и по слухам уже уехал. Эта красивая высокая женщина лет тридцати двух, с тонкими изящными руками, длинной русой косой и приятным разрезом добрых серых глаз, показалась Вертуре очень несчастной и одинокой. Когда она говорила о маркизе, заламывала руки и отворачивалась к стене, ему сразу стало ясно, что она подавлена происходящими в его жизни переменами. Детективу стало очень жаль ее, но он совершенно не понимал, что он может сделать, чтобы хоть как-то помочь ей.
  Вечером к Марисе зашла в гости какая-то незнакомая женщина с большой планшетной сумкой и в длинном красном платье, из-под подола которого торчали острые колючие каблучки. То и дело нервно оправляя челку, закинув ногу за ногу, сидела у стола, высоко вскидывая подбородок, глядя в сторону, в окно, говорила без всякого умолку, дымила папиросами, которые курила через мундштук. Из их с Марисой разговора, Вертура, что весь вечер носил им чайник, наливал кофе и бегал в лавку за печеньем, узнал, что ее зовут Фредерика, и она фрейлина в доме графа Прицци.
  С темнотой зашел ее муж, известный в Гирте бравый, регулярно участвующий во всех драках, турнирах и иных воинских состязаниях, кавалер. Гордо вскинув голову перед детективом, без спроса усевшись на кровать, посадил ее рядом с собой, положил ее ноги поверх своих ног, начал гладить ее грудь и сапоги. Вертуре стало одновременно стыдно и смешно, но Мариса начала также демонстративно зевать, сказала, что она устала и уже поздно. Что она была очень рада, но продолжить разговор лучше завтра, потому что у нее служба, а сегодня еще очень много дел.
  - Подруга моя давняя - пояснила она, презрительно махнув рукавом, когда они отошли от двери и остановились, бессовестно ласкаясь на лестнице - все нос от меня воротила, а тут внезапно вспомнила.
  - Узнала же, где я живу - задвинула засов, заявила она и без сил упала в кресло - наврала, сказала, что в окно меня видела.
  - А это что за конь такой с ней? - кивнул Вертура в сторону входной двери.
  - Да первого ее мужа на войне убили - наливая полный фужер вина и выпивая его залпом, ответила Мариса - Леди Прицци ее заметила, взяла к себе. Она как вдовой стала, нищенкой жила, витражи рисовала, день и ночь напролет их клеила, никто ее с детьми замуж не хотел. А теперь на тебе. Известная талантливая художница вдруг. Портреты сэра Августа рисует, ипсомобили им раскрашивает, кареты и плащи. Она, поначалу, как власть почуяла, нос задирала. Совсем озверела, как ее за этого выдали. Королевой себя возомнила, наделала дел. А леди Мария мигом ей место указала, кожу ей всю со спины срезала. Сразу ума прибавилось. Боится она ее теперь так, что все, что она ей не прикажет, все исполнит. Как и все остальные. Она их там в ежовых рукавицах держит, знает как надо, умеет с ними. Из бедных семей, из приютов, со всего города девок понабрала, выучила, за крестников, за капитанов и альдерманов сэра Августа выдала. А кто дураком или дурой был, строптивым, тупым или жадным не в меру, кто не понял что к чему, слушать ее не хотел, одних извела, а других как посчитала нужным, переженила. Самых верных и догадливых оставила так, что они теперь все у нее по струнке ходят, и что она им скажет, то они своим мужьям и нашепчут. А что те им нашепчут, так они и сделают - голос Марисы опустился, стал тожественным, зловещим и глухим, в ее внимательных глазах стояли одновременно жгучие восхищение и ненависть - кто женщинам как жить и что делать указывает, тот народом и правит. Запомни это. Так что леди Мария здесь самая главная, это я тебе говорю, я знаю, мы одной крови. Она Рогатая Змея, поселилась у нас тут, а кто против нее, тех сэр Август хватает, а она их ест.
  Вертура подошел к ней, сел на подлокотник. Коснулся пальцами ее руки.
  - А теперь они с сэром Августом выдают за Бориса леди Веронику - внезапно прервал ее, заключил он, делая ей жест больше ничего не говорить. Мариса замерла, внимательно и задумчиво уставилась на него. Ее глаза вспыхнули, по лицу пробежала судорога, перешедшая в напряженную и злорадную улыбку.
  - Вот почему я такая дура! - внезапно громко засмеялась, вскинула руки, воскликнула она - надо и мне было учиться. Когда ты станешь советником при нем, вот кто меня теперь будет слушать, такую бестолочь!
  Изо всех сил схватила его, притянула, вцепилась в него, закусила мантию на его плече. Энергично растрепала его волосы, яростно зашипела, замотала головой, как будто тоже желая его съесть.
  
  ***
  
  В понедельник ездили на Полигон.
  К замку маршала Ринья явились его вассалы с дружинами, приехали из тайги и далеких городков с юга и востока герцогства. Повсюду, на полянах, на берегу и в лесу, под черно-рыжим закатным небом стояли большие армейские палатки и раскрашенные в крикливые гербовые цвета шатры. Рыцари наряжались в латы, катали по полю и лесу верхом и в повозках своих деревенских жен и подруг, которых привезли с собой, стреляли из ружей, победно трубили в рога, с пафосом ездили друг к другу в гости вкруг карьеров. Жгли ночами костры, жарили мясо, устраивали дуэли и турниры, договаривались, кто кому отдаст в жены сестру или дочь и кто, кому и сколько будет за это платить. Заключали договоры, братались, парились в жарко натопленных банях, выпивая, хвастались, какими были героями на войне. Посадив перед собой на коней своих девиц, властно обняв их, генералами наблюдали за ходом учений. Под их суровыми требовательными взорами, под присмотром бравых сержантов неровными цепочками маршировали дружинники. Месили песок, преодолевали дюны и овраги, отрабатывали наступление и оборону, вставали на караул с пиками. Иногда, когда запускали стабилизатор, стреляли из мушкетов, испытывали на свиньях самозарядные орудия, как салюты запускали сигнальные огни, но чаще работали на заготовках. Рубили и грузили лес, копали картошку и свеклу, убирали урожай в полях маршала Ринья.
  Со стороны все было как всегда. Но вечерами в шатрах стоял тихий взволнованный шепот. Некоторые из вассалов, заходили к маршалу в кабинет, вели тихие важные разговоры, а после, громко засвидетельствовав свою верность маршалу и Герцогу, снимали шатры, уводили домой свои отряды и дружины. Самые невероятные слухи и перетолки о тяжелой болезни дочери маршала, о темных, творящихся в городе делах, ржавчиной сомнения и страха разъедала войска, подрывали боевой дух и верность дружин. Недобрые вести о грядущих, никому неясных делах непреклонно расползались по лагерю и вскоре достигли и Гирты. Слыша эти злые слова, горожане шептались, кривились, слабо сдерживая злорадные усмешки. Многозначительно переглядывались друг с другом, говорили 'Бог есть'.
  Принц Ральф, которого принцесса Вероника по личной настоятельной просьбе герцога Вильмонта все же отпустила из-под домашнего ареста, но с условием, что ночь он будет проводить в своих комнатах во дворце, получив устное разрешение герцогини, поехал навестить маршала и его семью. Магистр Роффе выслал к нему охрану: злые громилы-наемники, с виду грозные, суровые и грубые люди, что пытались заехать за принцем прямо к дверям дворца устроили дебош у ворот, но тут же притихли, как только гвардейцы капитана Форнолле по приказу командира тяжелыми ударами алебард без лишних слов переломали колени двум самым напористым из них. Принцу, без всякого сопровождения пришлось позорно выходить к ним пешком. Наблюдая за ним, Герцог, что как раз выезжал на площадь в сопровождении своей свиты, был очень доволен этой сценой.
  В этот же вечер маркиз Борис Дорс был вызван для личной беседы с герцогом Вильмонтом во дворец. Приехал в сопровождении сына, интенданта Эрика и еще нескольких, экипированных в латную броню под почетный караул, вооруженных копьями и мечами как настоящие рыцари, аккуратно побритых и умытых верховых. Сам племянник епископа оделся на прием в свою лучшую темно-зеленую мантию, шапку с двумя лисьими хвостами и крестом, тоже был с аккуратно подстриженной бородой без усов и с мечом в ножнах на обновленном серебряными накладками ремне. Его и его отряд капитан Форнолле пропустил без лишних расспросов, приставил сопровождающего, чтобы проводил их.
  Перво-наперво, зайдя в Малый дворец, где его встретила принцесса во главе своей свиты, которую заранее предупредили о его приезде, маркиз Дорс снял перчатки и вежливо полонился ей. Герцогиня, что стояла на лестнице так, чтобы быть одного роста с ним благосклонно улыбнулась, протянула ему руку, которую он галантно поцеловал. Сообщила ему, что в честь его визита на вечер назначен небольшой дружеский банкет, на котором она будет ждать его по окончанию аудиенции.
  Просидев час, как обычный проситель, на стуле в канцелярии - просторном помещении с темно-зелеными обоями и спрятанными за настенным бордюром приглушенными электрическими светильниками, наслушавшись до боли в глазу бесконечного треска телефонных звонков и сухих служебных разговоров, что, перекрикивая друг друга и общий шум, вели по ним герцогские секретари, Борис Дорс наконец был приглашен Ритой Фалькой - красивой женщиной неопределенного среднего возраста, облаченной в серые, украшенные черным орнаментом одежды, подойти к ее столу. Злобно сверкнув своими желтыми глазами из-под упавших на лицо длинных, до пояса, распущенных черных волос, эта загадочная и зловещая женщина, что служила у герцога Вильмонта старшим секретарем, указала ему оставить на входе оружие и войти в кабинет, где между ним и градоправителем случилась пространная и, как подумалось еще тогда маркизу, абсолютно бессмысленная, беседа.
  Аудиенция началась с расспросов о серьезности намерений маркиза жениться на племяннице Герцога, и, в конце концов, перешла на его здоровье. Были заданы и несколько совершенно нескромных вопросов о планах Бориса Дорса на престол Гирты, на что тот как можно более честно и охотно ответил, заверил, что никак не претендует на правление, готов забрать герцогиню к себе в дом и даже, а если на то будет ее согласие, уехать прочь, забрать ее из Гирты.
  - Отлично! - внимательно выслушав все его ответы, с победной улыбкой откинувшись на высокую спинку стула, ответил ему Герцог. Сделал жест, что на этом вопросов к маркизу он больше не имеет, тот свободен и может идти.
  Покинув канцелярию, забрав у доброжелательного пожилого кавалера свой кинжал и меч, Борис Дорс спустился в холл, сказал дружинникам, чтобы ехали домой. В сопровождении приставленного к нему пажа и сына, прошел по коридору к Малому дворцу, не доходя до которого, спустился по лестнице на первый этаж и через боковую дверь для слуг, вышел на улицу под арку, соединяющую дворцы.
  Здесь уже был накрыт длинный массивный стол, выставленный вдоль каменного парапета, что отгораживал мощеную булыжником площадку под аркой между корпусами дворца над высоким скальным обрывом. Стояли вынесенные из помещений стулья и скамьи. Задержавшись на аудиенции, маркиз опоздал. Ясное синее небо над городом было уже совсем темным, только на юго-западе, над морем и плоской горой, что прикрывала Гирту с юга, через длинные и узкие языки сизо-серых туч, пробивался пронзительно-рыжий свет заходящего солнца, чистыми и холодными красками расцвечивал панораму улиц и крыш. В сумерках горели, освещали площадку два электрических фонаря: один пронзительно-желтый на стене основного корпуса, второй, прямо напротив него, холодно-белый. Пересекались световыми овалами на недавно крашеном чистой известкой своде арки соединяющей дворцы. Наполненные багровыми углями жаровни мерно дышали в такт порывам непрестанно летящего над городом ветра. Их алое мерцание и горький аромат открытого огня предавали ужину приятное ощущение трапезы на природе, на выезде.
  Нарядные молодые фрейлины ходили кругами, подогревали мясо для горячих бутербродов, наполняли чаши, подносили их гостям, что уже давно начали трапезу, не дожидаясь опоздавшего маркиза. Выйдя из-за угла, Борис Дорс настороженно прищурился. За праздничным столом собрались совсем не те люди, которых он желал бы видеть на этом, как сказала сама герцогиня еще пару часов назад, 'маленьком дружеском, ужине, устроенном в его честь'. Спиной к нему, даже не обернувшись в его сторону, когда он подошел, сидели военный комендант города с графиней Марией. Крестник и названный племянник графа, майор Марк Тинвег расположился рядом, сидел верхом поперек скамьи. Заметив маркиза, широко заулыбался, указал пальцем, дернул за локоть свою молодую жену, что сидела рядом, положив локти на стол, привалилась боком к его широкой спине. Та обернулась, тряхнула длинными волосами, вцепилась ногтями в плечо мужа, как будто желая игриво спрятаться за ним. Коротко кивнув майору и ей, маркиз, нахмурился не больше: со стороны военного коменданта сидели, также присутствовали за столом, барон Кристоф с графиней Эмилией, князь Мунзе, маркиз Раскет с женой и бородатый и хмурый граф Картарре. Принцесса Вероника сидела прямо напротив графа. Расправив плечи, напряженно выпрямившись, прищурив глаза, с выжидающей улыбкой смотрела на маркиза. На широких рукавах ее светло-голубой мантии в свете огней поблескивала плотная серебряная вышивка, косу украшали длинные зеленые ленты. Рядом с ней, спиной к ночному городу, расположилась молодежь: барон Аристарх Визра с Майей Гранне, Вольфина Тальпасто, майор Вритте с невестой, Фарканто, рыжая Лиза, Корн и герцогиня Агнесс.
  Регина Тинвег в нарядной красно-белой мантии и алых лакированных столичных сапожках на высоком каблуке, вышагивала вокруг стола, командовала прислуживающими за трапезой девицами. На ее гордом, хищно улыбающемся лице, играли отсветы огня. Костяные накладки пояса сухо стучали в такт ее быстрым и одновременно властным движениям. Черные и багровые ленты в волосах летели по ветру, а на левой руке поблескивал выполненный из белой кости, украшенный желто-зелеными, похожими на живые звериные глаза камнями, браслет. Увидев маркиза, она резко обернулась в его сторону, как будто случайно шагнула к нему, перегородив ему путь. Подалась лицом вперед, оскалилась в широкой и неискренней улыбке. Ее подкрашенные по векам алой тушью глаза прищурились, встретились с глазами племянника епископа. Тот сбавил шаг и заморгал: как будто на один миг он увидел ее совсем иной. Облаченным в белую истлевшую ткань и костяные ожерелья идолищем, высеченным из огромного, сломанного ударом молнии кедра. Ужаснулся, ослепленный пламенем далеких таежных костров, пляшущем на его мертвой и безумной, лишенной всякого человеческого облика, личине. Замер, как будто сам вдруг оказался там, посреди глухой, холодной и непролазной, бескрайней северной тайги. В глуши, где до ближайшего жилья не один день дороги по косогорам и скалам, там, куда не ходят охотники, какой бы богатой не была добыча. Там где не звучали ни звон клинка, ни слова молитв, где непроходимые овраги и текут холодные лесные речки. Где огни далеких, зажженных нечеловеческой рукой костров, где шорох шкур и скрип когтей. Где токуют глухари и трещат, качаются на ночном ветру деревья. Где бурелом и камни, горный хрусталь и слюда, где нет дорог и троп, где черные терема без окон стоят посреди чащи, где тени вокруг костров и искры взлетают высоко в беззвездное небо над их сумрачными крышами...
  Борис Дорс сжал пальцы, чтобы совершить крестное знамение, но фрейлина сморгнула, резко обернулась к лейтенанту Кирке, что негромко объяснял облаченному в серую мантию пажу, какие еще кушанья следует принести. Заметив ее взгляд, он подошел и встал рядом с ней. Заложив руки за спину, с легкой, мрачноватой улыбкой чуть поклонился маркизу.
  - Здравствуйте Борис! - прищурилась, приветствовала его фрейлина - как же хорошо, что вы пришли!
  Борис Дорс помрачнел еще больше. От наваждения не осталось и следа. Все также горели электрические лампы, задувал ветер, шелестел листвой. Граф Прицци рассказывал какую-то увлекательную историю. Все пили вино и юво, обсуждали какие-то не особенно важные сплетни и были так увлечены, что при появлении маркиза с сыном, никто за столом, кроме майора с женой, не обернулся к ним. Не проявил совершенно никакого интереса, как будто они были всего лишь прогуливающимися после ужина герцогскими придворными, или чьим-то вассалами, что подошли к трапезничающим за столом господам, по какому-то очень важному, беспокоящему их делу. Но Борис Дорс нисколько не смутился: кивнув сенешалю и фрейлине, пройдя мимо жаровен, отстранив с пути какую-то девицу, что по неаккуратности прожгла подол, и теперь недовольно разглядывала испортившую нарядную мантию дырку, твердым шагом направился к столу. Зашел с краю, молча, сделав хмурое каменное лицо, поклонился принцессе, потом графу с графиней, майору Тинвегу с женой, а после и всем остальным.
  - Борис, мне холодно! - когда закончились приветствия, с капризной наигранной претензией, высокомерно отвернулась, поджала плечи, заявила ему принцесса Вероника. Пренебрежительно похлопала по скамейке как кошке, чтобы подошла, продемонстрировала ему свободное место рядом с собой, где сидела Регина Тинвег, когда была свободна от своих дел.
  На площадке и вправду было прохладно, а герцогиня сидела без плаща, спиной к ограждению и обрыву и городу, откуда постоянно задувал ветер. Так что Борис Дорс снял с плеч свой плотный темно-зеленый полукруглый плащ с серебряной заколкой в форме грозди рябиновых листьев, с поклоном аккуратно укрыл ее, подсел рядом, а когда она подвинулась к нему, крепко прижалась к его ноге бедром, как будто только в последний миг сдержавшись чтобы не закинуть ноги поверх его ноги, обнял ее и привлек к себе.
  Граф Прицци, что внимательно следил за всеми их действиями, переглянулся с графиней Марией, чему та коротко и стремительно улыбнулась, кивнула ему, как будто бы они понимали друг друга без всяких слов, взял со стола фужер и отсалютовал им.
  - Борис - произнес он сухо, тяжело и многозначительно. Кивнул, жестом продемонстрировал всех присутствующих за столом - браво. Наконец-то вы соизволили прийти.
  Трудно было различить по его неторопливому суровому тону, говорит ли он серьезно или смеется над маркизом.
  - Да, ваше сиятельство - не отпуская принцессу, взяв со стола кубок с игристым вином, который поднесла ему сестра лейтенанта Манко, Сигрид, точно также, понизив голос и многозначительно кивнув, ответил Борис Дорс, отсалютовал им графу в ответ. Военный комендант коротко утвердительно кивнул и, как будто полностью удовлетворившись этими словами, отвернулся. Заговорил с майором Тинвегом, о каких-то актуальных делах, как будто полностью потеряв к нему всякий интерес.
  Борис Дорс сделал глоток, подвинул принцессе, дал ей в руку ее фужер, неодобрительно уставился на все также стоящего неподалеку сына.
  - Чего встал? За стол садись! - грубо приказал он ему. Барон Визра улыбнулся и подвинулся, обозначая место между собой и графиней Вольфиной. Неловко протолкнувшись между парапетом и скамьей, тот сел на свободное место рядом с ней. Нахмурившись, как будто нарочно повторяя угрюмую манеру отца, сложил руки на коленях.
  - Вас же зовут Элай? - требовательно и громко, спросила она, в эксцентричной позе уперев в бедро кулак и по-детски гордо отстранившись.
  - Елисей Борис Дорс - сжав зубы, неохотно ответил он, принялся оправлять портупею на груди. Отвернулся от нее, уставился перед собой в пустую тарелку на столе.
  - Елисей - сделал ему замечание, обратился к нему граф Прицци - так себя с прекрасными женщинами не ведут, Господь Бог создал их не для этого. Налейте юной леди вина, скажите что-нибудь хорошее. Хамства, она еще успеет наслушаться от других.
  Елисей Дорс смутился еще больше и опустил взгляд. Ему налили вина. Барон Визра ободряюще улыбнулся, подвинул ему тарелку с бутербродами с лимоном, белым хлебом и икрой. Графиня приняла позу, напустила на себя оценивающий и придирчивый вид.
  - Ну маркиз, я жду! - воскликнула она, требовательно протягивая руку. Все за столом обернулись в их сторону, заулыбались их искренней молодецкой игре.
  - Милый ребенок! - улыбнулась принцесса, кивнула на юную графиню, что принялась донимать юношу, всячески издеваться над ним. Подняла лицо к Борису Дорсу, выгнула шею. Тот тоже как будто улыбнулся и заглянул ей в глаза, поудобнее обнял ее и молча кивнул. Но в его внимательном тяжелом взгляде читались, совсем другие, мрачные и недобрые мысли, а свободная рука лежала на ножнах, готовая в любой момент выхватить меч.
  Банкет продолжился. Столичные музыканты отдохнули, выпили вина, заиграли популярную песню. Граф Прицци рассказал анекдот, художник Гармазон нарисовал всех за столом и продемонстрировал картину. Женщины подались к нему, начали обсуждать, кто как получился. Принцесса Вероника встала и, не сказав никому не слова, властно махнула рукой Регине Тинвег следовать за ней. Оставив маркиза одного, покинула общество за столом, ушла во дворец.
  Так, за беседой и едой прошло еще полчаса, пока фрейлина не вернулась к столу. Звонко стуча каблуками, щелкая костяными украшениями, подошла к сидящему за столом, облокотившему подбородок о кулаки Борису Дорсу. Склонилась к нему, тихим угрожающим голосом так, чтобы слышал только он один, сказала, что леди-герцогиня требует его к себе.
  На улице стало совсем темно. Темно было и в здании дворца. Как будто нарочно все светильники в холле были приглушены. У парадной лестницы, на первом этаже, стоял караульный. Из зала, где вечерами сидели младшие фрейлины, занимались рукодельной работой, доносились тихие взволнованные голоса. Какой-то рыцарь вел беседу с девицей под аркой у двери, рассказывал ей о чем-то важном и интересном. На втором этаже было безлюдно, как будто все кто был не занят на улице, либо заперлись в комнатах, либо собрались в трапезной внизу. Только на мягкой скамеечке у лестницы, свернувшись мохнатым калачиком, спала огромная трехцветная, как черно-бело-рыжий флаг Мильды, кошка, что при появлении маркиза тут же проснулась, подняла голову и навострила усы. Маркиз нахмурился. Вокруг стояла необычайная глухая тишина: толстые ковры глушили удары шагов, из комнат фрейлин и коридоров не доносилось ни звука, тихо было и за неплотно прикрытыми дверями аудитории, где в ночь фестиваля проходил банкет.
  Скрытые за облицовочными деревянными панелями огни едва светились, только слегка разгоняя стоящую в коридорах и в зале у лестницы мглу. В конце коридора едва светлело высокое, расчерченное на квадраты рамами окно. Черный разлапистый куст в горшке отчетливо вырисовывался на фоне сумрачного, чуть подсвеченного электрическим светом города, ночного неба.
  Следуя за молчаливой, так ничего и не объяснившей ему фрейлиной, Борис Дорс поднялся на третий этаж, на небольшую темную площадку, где, как и этажом ниже у парапета стояла удобная, обитая блестящим бордовым бархатом козетка. Справа были большие массивные двери в коридор над аркой, соединяющей дворцы. На узком столике у окна стоял длинный горшок с маленькими густыми синими и красными цветами. Снизу в окна заглядывал свет желтого фонаря, подсвечивал поверху стены. Росчерки теней оконных рам тусклыми ромбами на высоком белом потолке.
  Здесь, в коридорах, тоже было сумрачно, безлюдно и тихо. Эхо голосов и звуки музыки, доносящиеся из-под арки, сливались в неразборчивый шум: толстая ковровая дорожка и стенные панели глушили звуки ужина идущего под окнами во дворе. Следуя за фрейлиной, маркиз свернул налево в коридор. Раньше, когда-то давно, еще весной, в числе прочих приглашенных он несколько раз посещал приемы, которые устраивала для своих подданных по возвращению в Гирту принцесса Вероника, но никогда не поднимался выше второго этажа, наверх в ее комнаты, куда без ее личного разрешения проход был закрыт. Он помнил случай, которому сам же и был свидетелем, как на одном из таких вечеров, когда герцогиня по окончанию торжественной части, покинув гостей, ушла к себе отдыхать, некий пьяный рыцарь грубо пошутив о ней, как о женщине, попытался самовольно пройти в ее спальню. Все это закончилось тем, что барон Марк Тинвег и лейтенант Кирка вывели его на улицу, где на глазах у всех, демонстративно и без всякой жалости закололи его ударами мечей.
  Но сейчас никто не остановил маркиза. Глухо ступая по толстому ковру своими модными лакированными сапожками на высоком каблуке, Регина Тинвег, дошла до дверей библиотеки и отстраненным недоброжелательным кивком указала ему войти в них.
  Борис Дорс нажал на ручку в форме головы кошки, открыл дверь и вошел. В зале было сумрачно, но не темно. Тусклое стоящее над городом зарево, подсвечивало белый потолок и контуры предметов. Борис Дорс завертел головой: все здесь ему было незнакомо и таинственно. И темные стены, и картины с изображениями неизвестных ему пейзажей, мифологических сцен и рыцарей, и наполненные книгами шкафы, и силуэт широколиственной пальмы в углу большого и просторного темного зала с широкой кроватью с правой стороны от входа, диваном, низкими столами и массивными мягкими креслами. Но больше всего его поразила темная высокая фигура на другом конце комнаты, замершая на фоне желтовато-черного пасмурного ночного неба у окна.
  За спиной маркиза тихо щелкнул замок на двери. Борис Дорс, резко обернулся, сделал несколько осторожных шагов, пытаясь понять, все ли это наяву, на самом деле, или он выпил, и все происходящее сейчас с ним, это всего лишь очередной пьяный морок. Темное, и загадочное, видение, навеянное сумрачной, пустынной и торжественной обстановкой дворца, что, как он понял только сейчас, была лишь прелюдией к открывшейся ему таинственной картине заставившей дрогнуть, с силой забиться его сердце.
  Принцесса Вероника стояла вполоборота у окна, смотрела на город, отвернувшись от маркиза. Поджав локти, держала в руках изогнутые ножны с мечом, сжимала пальцы на черном, украшенном черно-рыжими языками пламени лакированном дереве. Борис Дорс низко поклонился и, не смея более поднять на нее глаз, вышел на середину зала и замер, ошеломленный ее величественным видом. Облаченная в черный столичный наряд, она показалась ему сумрачной и властной королевой, что, стоя у окна своего неприступного черного замка, оглядывает свои темные, исполненные зловещих теней, ужасов и тайн владения. Страшный, населенный жуткими враждебными людьми и чудовищными тварями город, безысходный лабиринт каменных домов, дворов, улиц, шпилей храмов, крепостных стен, арок и крыш.
  Ее черное как непроглядная ночь короткое бархатное платье с едва заметной алой вышивкой на узких длинных рукавах оставляло открытыми ее темно-серые от тонкой полупрозрачной ткани столичных чулок колени. На ее груди и темной длинной жилетке слабо багровела в полутьме, излучая собственное сияние, тонкая, похожая на контуры раскаленных, подернутых серым пеплом углей, вышивка. Такая же багровая, тонкая, но отчетливо различимая, отливающая рубиновым светом шнуровка ее высоких, до колен, сапог и длинные каблуки, делали ее непривычно высокой и стройной. Широкий ремень с большой угловатой, похожей на ассиметричную звезду, пряжкой из темного железа охватывал ее талию. В распущенных, аккуратно расчесанных волосах багровела, фосфоресцировала зловещим алым огнем лента, украшенная серебряной, исполненной как будто ртутью по тусклому огню, рунной вязью на незнакомом языке.
  - Через две недели я отрекаюсь от титула, складываю с себя все полномочия и покидаю Гирту - не оборачиваясь, сообщила она властным и непреклонным голосом - таков приказ сэра Булле, и мое собственное решение.
  - Я последую за вами, моя леди - сделав шаг к ней, положил руку на эфес меча, с готовностью ответил ей маркиз.
  - Вот как! - все также, не глядя на него, воскликнула она, словно была готова к такому ответу. Презрительная, зловещая улыбка исказила ее лицо, голос стал звенящим, яростным и ледяным - на колени!
  Борис Дорс повиновался, встал на левое колено перед ней. Но ей оказалось недостаточно.
  - На оба! - приказала она.
  - Простите моя леди - упрямо склонив голову, ответил ей маркиз - но на два колена встают либо перед Богом, либо бросают перед палачом.
  Она не ответила. Выждала еще несколько секунд и спросила.
  - Значит, последуете за мной, маркиз? Даже в изгнание, даже на край земли, даже в бездну?
  - Я не пущу вас в бездну - спокойно ответил он.
  - Даже если я автомат? Синтетическая нежить, бездушный, изуродованный образом давно покончившей с собой безмозглой истерички, гибрид?
  - Мне все равно - без тени колебания, покачал головой Борис Дорс, ответил тяжелым глухим, исполненным веской уверенности рыком - для меня вы самая живая, самая желанная и единственная женщина на земле.
  - Это все слова! - задыхаясь от ненависти, возразила она ему - льстивая лицемерная ложь! Вы все лжете! Вас всех не существует! Я умерла и в аду, я сошла с ума, я лежу под наркотиком в смирительной рубашке и слышу голоса! А вас нет, никогда не было, и никогда не будет в моей жизни!
  По всему было видно, что ее трясет, и она едва сдерживается от разрывающего ее отчаяния и волнения. Ее тонкие белые пальцы с силой сомкнулись на рукояти меча. Рядом с ее запястьем тускло блеснуло остро отточенное лезвие, словно, остановив его в самый последний момент, она собиралась отрезать себе кисть руки. Но ее порыва и ярости хватило только на несколько секунд. Пальцы разжались, меч с гулким стуком упал обратно в ножны. Тяжело ударяя высокими каблуками своих сапог по ковру, принцесса пошла вперед, властно прошествовала по комнате, обошла маркиза. Обходя его, коснулась его плеча полой бархатного платья, словно бы невзначай, провела пальцами по его щеке.
  - Встаньте! - надменно приказала она, обойдя его по кругу и остановившись у него за спиной. Властно расставила ноги, со стуком закинула себе за плечи ножны с мечом. Выгнула спину, приняла гордый и властный вид. Но маркиз не пошевелился, не подчинился ей, остался стоять, припав на одно колено, замер с упрямо склоненной головой, и ладонью на рукояти меча. Так и не дождавшись его повиновения, герцогиня еще раз гордо обошла его и, похлопав его по плечу ножнами, уже совсем другим тоном, как ни в чем не бывало, объявила.
  - Борис, довольно, поднимитесь.
  Он встал на ноги, но даже не повернулся в ее сторону, молча протянул назад руки, поймал ее за пальцы, притянул к себе. Она не сопротивлялась, с готовностью и напором подалась вперед, крепко прильнула к нему, как будто желая слиться с ним. Ее горячее, почти что раскаленное, дыхание обожгло его плечо. Даже через толстую шерстяную мантию он чувствовал как, гулко, часто и тяжело бьется ее сердце.
  - Борис, вы убили меня! - горестно заявила она ему, с силой обхватив руками его грудь и прижавшись щекой к его спине. В ее голосе все явнее проступали слезы и горькая, неутолимая, обида - вы хоть понимаете, что вы сделали? Я была герцогиней, холодной, властной, жестокой, дерзкой. Скольких людей я отправила на казнь, скольким подписала приговор, скольким приказала умереть! Я сказала герцогу Эртвигу, что слал мне розы каждое утро, повеситься в знак своей любви ко мне. И он повесился у себя в спальне, украсив перед этим розами свою постель. Я сказала Августу убить сэра Кибуцци, потому что он позволил себе глупую пьяную выходу... И с вами тогда, на лодке... Я была готова на все, чтобы править этим городом железной рукой, чтобы ни у кого даже и мысли не было перечить мне! Но что вы со мной сделали! Как? Почему? Я хотела убить вас, а потом застрелиться самой... Все было кончено, все рухнуло, не осталось ничего, все погибло... Я рассеянна, я не слышу никого и не хочу слышать. Я думаю только о вас, о том, как бы поскорее оказаться в вашем доме, снять одежду и лечь рядом с вами в вашу постель. О том, как мне будет хорошо и тепло, когда вы ляжете рядом со мной, когда обнимете меня, привлечете к себе. Я стала женщиной, наивной фантазеркой, мечтательной, глупой, ранимой... Как так? В Столице мне вставили новое сердце, оно искусственное синтетическое, а теперь оно снова живое... Теперь оно бьется только для вас, обливается кровью, болит. Борис, мне радостно и больно, я думаю только о вас, о том, что вы рядом со мной! А когда вас нет, я не нахожу себе места! Мой разум понимает, что так нельзя, что у меня есть обязанности, есть долг, но теперь все это все не важно... Только с вами Борис мне хорошо так, как не было никогда, и я хочу, чтобы так было вечно. Вечно падать с вами в этот всеиспепеляющий огонь, чувствовать эту сладостную окрыленность, вечно испытывать это стремление... Раньше я читала книги и смеялась, я пыталась вырвать из себя всю эту ерунду, убедить себя, что все это просто глупые слащавые выдумки, что так не бывает на самом деле, что после той мрази, которая называлась моим мужем, всех этих унижений, мерзости и слез моя душа окончательно опустошена и мертва. Что в ней больше нет места ничему, кроме служения... Я посвятила себя людям, Богу и Гирте, но появились вы! И вот. Все рухнуло, все несущественно, все бессмысленно и глупо, и теперь я желаю только одного, быть с вами навеки и всегда, слиться с вами душой и телом!
  - Я понимаю вас - тяжело ответил, кивнул, стараясь унять дрожь в голове и ладонях, чтобы не сломаться под напором захлестнувших его душу, подкативших к горлу слез, маркиз - я знаю как это...
  - Борис, это как болезнь! - отчаянно воскликнула она, еще крепче сжимая его в объятиях, до боли сцепляя его пальцы со своими - как одержимость! Как тяжелый наркотик, который давали мне, когда я лежала в больнице, когда мне наращивали искусственные органы, вставляли кости, вживую собирали по частям мое переломанное, неспособное к жизни, искалеченное тело. Борис, я не могу так! Мое сердце разрывается, я умираю, я горю изнутри! С каждым днем, после каждой нашей встречи, мне становится только хуже, но я не могу без них! Я думала... тогда в лесу... и с тех пор я не могу уснуть одна, потому что вас нет рядом, и мне страшно одной в темноте. Мне дурно, все плохо, ничего не радует, ничего не приносит покоя... Борис, избавьте меня от всего этого, вот вам меч, зарубите меня им. Я не хочу жить так, я больше не вынесу этого!
  Она втолкнула меч ему в руки. Слезы ручьями катились из ее глаз, она заплакала в голос и еще крепче прижалась к нему. Он развернул ее к себе и ласково обнял.
  - Но почему? - только и спросил он - что с вами? Зачем мне вас рубить?
  - Вы еще не поняли? - воскликнула, спросила она его горестно, подняла к нему заплаканное лицо - Борис, я люблю вас! Вот и все. Это конец.
  Секунду он пристально и тяжело смотрел ей в глаза, потом аккуратно смахнул волосы с ее щеки. Молча привлек к себе и поцеловал ее в лоб, отчего она перестала плакать и, отняв от него лицо, чуть улыбнулась этому одновременно мрачному и заботливому жесту.
  - Поднимите меня на руки - попросила она его - только осторожнее, не уроните...
  - Хорошо - кивнул маркиз.
  Он подхватил ее под колени. Волнение охватило его, когда он почувствовал под пальцами тонкую и гладкую ткань ее темных серых чулок. Он легко поднял принцессу на руки, медленно и аккуратно, так, чтобы она не испугалась, сделал круг по комнате, поднес к окну и посадил на широкий подоконник. Она подвинулась, со стуком положила рядом с собой ножны, что все это время не выпускала из рук. Вытянув ногу, обхватив маркиза левой рукой, отвернувшись от него, уперлась лбом в холодное стекло. За окном темнели чуть подсвеченные понизу контуры стен и крыш ночной Гирты. В темных домах, один за другим гасли огни. Люди шли спать, чтобы завтра утром, с рассветом, с боем колоколов, подняться и пойти на службу в цеха, учреждения и мастерские. Подсвеченные слабым желтым маревом электрического света города тучи заволокли небосвод, через них не было видно ни звезд, ни луны.
  - Вы читали много книг, Борис - медленным усталым голосом обратилась принцесса - я видела у вас очень много разных книг, вы же любите книги?
  - Да - вдохновенно ответил он, лаская рукой ее плечо, гладя по длинным распущенным волосам и спине - книги позволяют понять мир таким, каким он есть, а не как он видится нам, когда наш разум затуманен и оглушен сиюминутным. Когда нам дурно и больно от всего того зла, что творится вокруг и кажется что Бог оставил нас и ничего не исправить и не изменить.
  - Я тоже люблю книги - с грустью ответила она, поджала колени и обхватила их руками. Откинулась к стене затылком и спиной, как мечтательная девушка с романтической картины, иллюстрации к роману о жизни художницы или поэтессы - но последнее время читаю только бухгалтерию и докладные, и сил смотреть и читать что-то еще, просто нет... Борис, принесите мне какую-нибудь книгу, вашу самую любимую. Быть может, и мне тогда станет не так тошно от всего этого.
  - Я выберу вам самые лучшие - заверил он ее, твердо кладя ладони поверх ее руки - или могу почитать вам вслух, а вы послушаете, отдохнете, посидите в кресле...
  Она повернула голову от окна. Все также держась руками за колено, выгнулась назад спиной, запрокинула подбородок, внимательно посмотрела на маркиза. Радостно заулыбалась, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться в голос его заботливым и серьезным словам.
  - Борис, какой же вы милый! - касаясь ладонью его щеки, тихо, мечтательно и ласково сказала она, любуясь им - в Столице таких как вы нету. Рубите тут все мечами, повсюду кровь. И храмы, колокола, картины, книги... Знаете Борис, а я тоже такая же, как вы все. Никакая я не столичная дура, как Элла или Лиза. Ведь Гирта мой дом. Снимите меня с подоконника.
  Она повернулась и свесила ноги, оперлась руками, торжественно вскинула голову и расправила плечи. Борис Дорс отступил на шаг, протянул руки, аккуратно разглаживая полы ее бархатного платья, провел ладонями по ее бедрам и коленям. Несколько секунд он стоял перед ней, любовался ее нарядным обликом, едва сдерживая улыбку, чтобы не нарушить этой радостной торжественности, потом снова подошел и, осторожно взяв ее под руки, спустил на пол. Так, обнявшись, замерев, они стояли у окна несколько секунд.
  Маркиз Дорс едва сдерживался, вспоминая все рыцарские романы, всеми силами пытался унять восторженную тряску в руках, удержать клокочущую в сердце бурю, точно зная, что он обязан выиграть этот поединок. Какое-то время пыталась бороться с собой и она. Восторженно и радостно глядела в его сияющие ответным чувством лицо, приняв правила игры, кто первым не выдержит, закусывала губы, чтобы не заулыбаться, не потянуться к нему, с силой сжимала пальцами его плечи, тянула их на себя, проверяя его выдержку. Но не прошло и полминуты, как она сдалась. Вцепившись в него пальцами изо всех сил, счастливо рассмеялась, задышала громко и тяжело, и, настойчиво толкая его к просторной постели у дверей, ласкаясь к нему лбом, щеками и грудью, обхватила его затылок, повисла на его шее. С силой прильнула к нему. На этот раз уже легко дотянувшись до его лица с высоты своих каблуков, жарко поймав губами его губы, начала целовать их.
  
  ***
  
  - Леди-герцогиня отдыхает, сказала прием отменить! - надменно заявила Регина Тинвег, отправила восвояси всех, кому после утреннего молебна, тренировки и завтрака, по расписанию была назначена аудиенция. С видом хозяйки дворца гордой быстрой походкой прошлась по коридорам, заглянула в комнаты, назначила фрейлинам задания, чтобы не сидели без дел. Оправила перед зеркалом полы своей нарядной красно-белой мантии и пояс, ловко перевила косу, перевязала на ней бант, вошла в аудиторию на втором этаже и, положив ногу на ногу, села на подоконник рядом с лейтенантом Киркой, что внимательно наблюдал за большой шумной компанией молодежи, собравшейся под окнами Малого дворца перед парадными дверьми.
  Елисей Дорс еще со вчерашнего вечера повздорил с одним из юнкеров и теперь, в соответствии с правилами для мужчин младше двадцати лет, кому по закону было запрещено заявлять кровавые поединки, между спорщиками должна была состояться кулачная дуэль. Посмотреть на нее пришли Гармазон с Эллой, подъехала графиня Вольфина Тальпасто верхом на сером коне. Накидывая на ходу на плечи плащ, оправляя заколку на груди, быстрой походкой вышел из дворца юный барон Визра.
  Рефери выступал сержант герцогской гвардии. Он выдал обоим спорщикам толстые тряпки, чтобы намотали на руки, и жестом призвал всех в парк, на поляну для военных игр. Юноши и девицы весело переговариваясь, с восторгом обсуждая этот инцидент, кто пешком, кто верхом, направились следом.
  Лейтенант Кирка обнял жену, привлек к себе. Лаская, обхватил своей длинной узкой ладонью ее бедро, уперся подбородком ей в темя. Та сложила руки поверх его руки, подвинулась поближе, поудобнее облокотилась о мужа, покровительственно улыбнулась, глядя на удаляющихся, возбужденных предстоящим боем, молодых людей. Тех самых ветреных юнцов и девиц, что в свои пятнадцать-восемнадцать видятся такими наивными и смешными, до бестолковости искренними и всегда все знающими поперек старших, незрелыми малолетками, когда тебе самому не более как через полгода исполнится уже целых двадцать три.
  Не прошло и нескольких минут, как откуда-то из-за кустов и сосен резко ударил свисток, возвестил начало поединка.
  
  ***
  
  - О, а к нам-то с чего это дело спустили? - перебирая папку с документами, весело подметил Фанкиль, поделился ставшей уже бородатой новостью с коллегами - ну это в прошлую пятницу, когда мастер Тинвег, этого петуха Мольго, прямо в салоне пристрелил. Впрочем, туда ему и дорога. Слухи, что этот Мольго торговцев и банкиров в постели развлекает, давно ходили, мало ему было, он еще леди Астре что-то поперек кукарекнул, не так на нее посмотрел, а доказывать сэру Марку, богатыми покровителями манкировать, это уже самым последним делом было. Падать надо было на колени, как только мастер Тинвег ему предъявил, сапоги вылизывать, пощады просить. Может быть парой переломанных ребер бы и отделался. Впрочем, и так отлично вышло. Прихлопнули без лишней риторики мразь, и одним гадом на земле меньше.
  - Ахаха! - громко и надменно, почти как принцесса Вероника, засмеялась Мариса - а вы, Лео, христианин!
  - Остановить зарвавшуюся тварь, которая и свою душу убивает и других за собой тянет - священный долг любого воина Христова. И не только остановить, но еще и так покалечить, чтоб и другим неповадно было - бодро, назидательно и весело ответил ей Фанкиль и, снова обратившись к журналу, перевернул страницу, сделал еще одну пометку, прокомментировал - ага, значит негра до сих пор так и не нашли. Сгинул гуталин в нашей Гирте. Думал раз он черный, так никто и не указ, никто в темноте не увидит, безобразничать намерился. А его тут самого, небось, поймали и расчленили. Ну и поделом, не нужен он нам такой здесь. А вот этого балбеса с сапогами арестовали. На днях надо будет его допросить...
  За окнами было пасмурно и темно. Утренняя сонная марь стояла над городом. Ветер гонял по плацу пыль, нестройно колотили шестами по столбам, отрабатывали упражнения, полицейские.
  Мариса и доктор Сакс опять проверяли газеты и приготовленные в печать статьи. Лейтенанты Турко и Кранкен поехали по поручению инспектора. Вертура сидел на месте дежурного, переписывал отчеты принимал докладные и курьеров.
  - Вот так и живем. Так и проходят ниши никому не нужные, никчемные жизни - закончив с отчетом и поставив внизу свое факсимиле, подрезюмировал Фанкиль. Отчитался перед котом Дезмондом, что сидел рядом на столе печально понурив голову с таким видом, как будто это он был на ночной смене, ездил по городу и теперь страдал не выспавшись.
  Магистра Дронта никто не видел уже третью неделю. С тех пор, как его увез Эрсин, на службе он так ни разу и не появился. Не было от него и никаких вестей. Когда о нем заходила речь, все многозначительно пожимали плечами, отвечали что вот так вот, намекали на какие-то важные обстоятельства, но конкретно никто ничего не говорил.
  Новые убийства случились к юго-востоку от Гирты, в районе дороги на Полигон: местные егеря и жандармы дважды за полторы недели обнаруживали искалеченных жертв с вырезанными органами. Пошли недобрые слухи о том, что новое чудовище появилось неподалеку от трясины Митти. Его искали и ночные стражники капитана Глотте и служащие отдела Нераскрытых Дел и шериф с помощником и их черным котом, и лохматая скандальная девка-магнетизер из отдела убийств, но так и не нашли ни его самого, ни его логовища, ни следа. Кошки отказывались разнюхивать места убийств, мяучили, воротили морды, топорщили усы. Егеря разводили руками. И только кот Дезмонд, с таким явным омерзением, какого Вертура до сих пор еще не ни разу не видел на его надменной ленивой морде, проводил агентов до перекрестка с Еловой дорогой, сел на камень у поклонного креста и мрачно уставился на юг, в ту сторону, где на скале, на окраине трясины, за темным еловым лесом, стоял замок маршала Георга Ринья.
  - Все ясно - не объясняя ничего, просто сообщил всем Фанкиль и полицейские, развернувшись, поехали обратно в сторону Гирты.
  
  ***
  
  Глава 27. Помолвка. (Вторник-Пятница)
  
  ***
  
  Помолвку назначили внезапно, на пятницу, на вечер. Еще, со вторника, сразу же на следующий день после аудиенции Бориса Дорса, по срочному герцогскому циркуляру, за ночь подготовили и разослали объявления, составили и развезли по редакциям газет статьи. Сам же маркиз, прочел о своей помолвке с принцессой Вероникой в номере 'Скандалов' в среду. С мрачной молчаливой насмешкой с порога продемонстрировал заглавную страницу со статьей Вертуре, к которому он зашел вечером, чтобы укрыться у него от каких-то внезапно посетивших резиденцию епископа Дезмонда родственников, которых он никогда не знал, но которые, внезапно теперь очень хотели его видеть.
  - Это Гирта - понимающе покачал головой, констатировал детектив, прихватывая рукавом котелок с чаем, что грелся на краю конфорки. Взял со стола кубок - ловко они вас, Борис, в оборот взяли. Прямо как на гончарном круге, раскрутили. По вашему виду и не скажешь, поздравлять вас теперь или нет.
  - Да у них там что помолвка, что головы рубить. Чтоб они работали так, а то по полгода все проверки да отписки пишут. И ведь могут же, как захотят. Как приказ прямой от сэра Вильмонта или сэра Прицци, сразу все в один миг делают - бросил газету на поленницу, с мрачным злорадством огрызнулся, кивнул маркиз. Прибавил с печальной ностальгией - и вот же еще совсем недавно было же! Уделаться ювом, упасть где-нибудь с вами и Модестом на травку на берегу, посплетничать о нашей прекрасной леди-герцогине, о ее башмачках, в очередной раз нажаловаться о моей тоске... Поведать вам о том, как было бы славно валяться с ней на этом берегу, пить с ней из горла вино со спиртом... Она бы надела костяные побрякушки, покрасила волосы в багровый, как ей идет, вплела в них черные бархатные ленты, сидеть, трепать их... Да. Нахлестаться до тошноты, бузить на всю округу, а вы бы с Модестом уговаривали, утешали меня, как самые верные приятели, говорили бы мне о том какой я славный и благородный, и что даже сама по себе любовь, хоть и неразделенная, это тоже хорошо, у других и такой нет... Эх, романтика... - Борис Дорс мечтательно закатил глаза, было заулыбался, повел перед собой ладонью, но внезапно осекся, затрясся, сжал кулак и с яростью заявил - да идут к черту эти костяные ожерелья! Эти ведьмовские ленты! Марк, никогда не мечтайте, даже не думайте о них!
  Взгляд маркиза стал сумрачным и диким. Он с размаху бросил на пол свой плащ, упал на него, облокотился спиной о кровать, обхватил руками колени и, резко замолчав, угрюмо уставился в огонь печи.
  - Да уж - задумчиво кивнул в ответ Вертура, присел рядом, передал ему фужер с чаем и пряник - читаю на вашем лице безудержное веселье. По крайней мере, вы добились своего, и она любит вас в ответ.
  - Вот это и есть самое страшное - развел руками, согласился Борис Дорс.
  - Ну, вы же славный и благородный рыцарь, сядете на коня, наденете шлем, возьмете корзинку с бутербродами и бутылку, а лучше сразу пару - чтобы подбодрить друга, посоветовал детектив - свозите ее покатиться, полюбоваться осенним лесом и рекой. Она покрасит волосы, сделает себе красные глаза, наденет костяные ожерелья, все как вы любите. Постелите на опавшие листья плащ, посидите у воды...
  - Нет уж, Марк. Цветы вы мне уже посоветовали. И что из этого вышло? - не выдержал, радостно засмеялся шутке, замотал головой, с силой схватился ладонью за лицо, маркиз.
  
  ***
  
  Наступила пятница.
  Две террасы по обеим сторонам герцогского дворца, одна с восточного края над обрывом, вторя с западного, под аркой, были нарядно декорированы для праздника под открытым небом, танцев и торжественного банкета.
  Над большой, просторной, мощеной белым мрамором восточной площадкой были протянуты гирлянды разноцветных фонарей. Заранее из залов и аудиторий дворца были вынесены длинные просторные столы, во главе самого большого из которых установлен массивный, искусно вырезанный из тяжелого черного дерева специально для таких случаев престол для самого Герцога. Были обновлены и украшены свежими цветами из ботанического сада переносные живые изгороди, среди которых от посторонних глаз укрыли аппаратуру столичных музыкантов принцессы Вероники, что наряду с полковым оркестром и придворным герцогским квартетом были приглашены выступить на мероприятии для развлечения нареченных и гостей.
  Со всех концов города позвали искуснейших поваров, распечатали погреба с запасами лучших, запасенных как раз на подобный случай, напитков. Разослали многочисленные приглашения землевладельцам, рыцарям, городским старшинам и уважаемым жителям герцогства.
  С самого утра герцог Вильмонт лично обошел весь дворец, от кухонь, до парка, проинспектировал, как идут приготовления. Позвонил по телефону, поздравил принцессу Веронику, осведомился, рада ли она его столь быстрому решению помолвить их с маркизом Дорсом, сказал, чтобы в эти дни она наконец-то отдохнула и не занималась никакими делами, кроме собственных развлечений и утех. Строго-настрого запретил ей даже думать о делах или самой организации этого приема, который он намеревался лично подготовить для нее в самом лучшем и торжественном виде. Даже издал письменный приказ, запрещающий ей работать в эти дни, разместил копию на доске объявлений в канцелярии, а оригинал запечатал в конверт с подписью 'вручить получателю' и отправил его с фельдъегерем.
  Получив его в четверг утром, принцесса Вероника улыбнулась, весело и громко прочтя послание вслух своим девицам, приказала им звать мужчин, распорядилась седлать коней. Собрала всех и поехала за Борисом Дорсом: его она нашла в гостях у Вертуры с Марисой, которых согласно срочному распоряжению службы герцогской безопасности, определили, приглядывать за ним.
  Докупив в магазине на проспекте все, чего не хватало для пикника, все вместе, большим и шумным отрядом всадников, направились кататься верхом, к крепости Тальпасто, к югу от Гирты, на залив.
  Тут, на каменистом морском берегу, где холодные свинцовые волны с шипением бежали по острой серой гальке и пронизывающий предштормовой, пробирающий до костей даже через плотную шерстяную одежду, ветер с силой трепал волосы и плащи, мужчины нашли и разломали какую-то старую-престарую, разбитую и давно прохудившуюся рыбацкую лодку. Раскололи ее на дрова, развели костер под соснами, между камней, неподалеку от воды.
  Вдоль неприветливого каменистого берега, насколько хватало глаз, стоял темный и торжественный лес. Могучие сосны скрипели, возвышались над нагромождениями обломков гранита. Под ними было неуютно, одиноко и сумрачно. Постоянно и напористо ударял с воды, приносил брызги и песок холодный морской ветер. Над головами и горизонтом громоздились свинцовые, пасмурные тучи. По серой, тусклой и бескрайней глади моря перекатывались, несли клочковатые обрывки пены, бежали бесконечные и холодные валы. За их шумом, за натужным скрипом стволов и шуршанием ветвей над головами, отойдя всего на пару десятков шагов в сторону, уже невозможно было различить ни голосов, ни конского ржания, ни бряцания одиноких струн. Только удары раскалывающего неподатливое дерево топора отчетливо и звонко разносились далеко по округе. Одиноким эхом отражались от черных гранитных обломков и торчащих из опавшей хвои под деревьями камней.
  Сняв свою мантию, накинув ее на плечи как плащ, завязав рукавами на груди так, чтобы не намокла, подвернув свои широкие черные рыцарские брюки, принцесса Вероника ходила босиком по скалам на берегу. Балансируя вытянутой рукой, осторожно переступала между ракушек и острых осколков гальки. Заходя в воду почти по колено, подолгу стояла в ней, как будто ей были приятны эти обжигающие объятия студеной морской воды. Задумчиво и тревожно вглядываясь в далекое, подернутое бледной желтизной, смыкающееся на горизонте с серыми волнами небо, замирала в тревожной задумчивости, как будто что-то шептала, словно проговаривая слова молитвы.
  Когда она вернулась к костру, вся растрепанная от ветра и мокрая от брызг, Борис Дорс встретил ее, заботливо укрыл ей плечи своим тяжелым плащом и проводил к огню. Обнял, замер рядом с ней. Не принимая никакого участия в разговорах, она молча стояла босиком, положив ладони поверх его рук, грелась об него спиной. Немигающим, застывшим взглядом смотрела в пламя костра, поджимала от холода пальцы ног и плечи. Ее обычная напряженная тревога во взгляде сменилась какой-то величественной и спокойной грустью. Бледные рыжие отсветы пламени плясали на ее задумчивом лице.
  Пришли местные рыбаки, почтительно остановились поодаль. Когда к ним подошли, сказали, что принесли для герцогини самой лучшей свежей рыбы. Рыжая Лиза посмотрела, одобрила ее, наградила их парой серебряных монет и отправила прочь, строго наказав, чтобы больше никто не приходил.
  Перемазавшись в ароматной смоле, мужчины принесли из чащи сломанную и поваленную ветром сосну, несколько охапок корявого черного бурелома и ветвей. Побросали их в огонь, достали бубен, гусли и колокол, запели песню. Женщины приготовили еду, пожарили рыбу.
  Оставались на берегу до темноты, пока ветер не усилился настолько, что плащи уже не спасали от его напористых, приносящих с воды холодные брызги и пену, порывов. Под его резкими ударами пламя костра стелилось по земле белым, слепящим глаза покровом. С хлопками полоскало в сизых вечерних сумерках на фоне черных скал.
  Маркиз Раскет затрубил сбор. Ехали обратно в город в полной темноте. Ориентировались по огням замка Тальпасто, что горели высоко над лесом впереди и по левую руку, маяками указывали путь в этой непроглядной и пасмурной, опустившейся на морской берег, ветреной осенней мгле. По пути встретили барона Марка Тинвега с женой на ипсомобиле в сопровождении двух десятков верховых, которых граф Прицци выслал за принцессой и ее свитой. Только в первом часу ночи вернулись в Гирту.
  
  ***
  
  Утро пятницы прошло в суетливых сборах и множестве мелких приготовлений. Борис Дорс, уехал к себе домой далеко за полночь. Заверив герцогиню, что вернется утром, он проспал, сильно опоздал, приехал только к обеду.
  Принцесса Вероника ждала его после утренней службы. Красиво распустив волосы, сидела в библиотеке, облаченная в темно-синюю юбку, длинную клетчатую рубашку и черные сандалии на босу ногу на высоком каблуке. Пила кофе в обществе Марисы и Хильдегард. Так и не дождавшись его, приказала помочь ей переодеться, начать приготовления к празднику, чем фрейлины и занялись.
  С Герцогом принцесса Вероника встретилась в сквозном коридоре второго этажа.
  - Это становится забавным - прищурившись, оценивая ее нарядный, торжественный и вновь непреклонный и невозмутимый вид, лукаво заявил Вильмонт Булле. Он был едва ли выше племянницы ростом, но держался так, как будто в Гирте он был выше всех: немного сутулился и подавался головой вперед, выказывая заинтересованность и покровительство каждой персоне и явлению. Его старые, рано для его возраста заострившиеся черты выражали наигранную беззаботную веселость и лукавую аристократичную хитрость. Он умел делать тот простодушный и восторженный вид, что всегда так вводил в заблуждение тех, кто опрометчиво считал себя самым умным, только для того, чтобы, вначале убаюкав бдительность незадачливого, поддавшегося лукавым посулам веселого старичка, собеседника, плохо знакомого с его истинным, жестоким, обидчивым и мстительным нравом, а потом поймать его на неаккуратно брошенном слове, или данном сгоряча обете. За все время его правления Гиртой эта обманчивая манера сгубила не одного незадачливого пройдоху, неугодного чиновника, грубого рыцаря или отказавшего простить кредит торговца или банкира, по неосторожности недооценившего всей глубины коварства Герцога. Но, что было примечательно, даже после всех своих злодейств, Вильмонт Булле умел так ловко пустить всем пыль в глаза своим наивным игривым видом, что его вассалы и политические оппоненты все также, раз за разом наступали на одни и те же грабли и страдали, даже несмотря на все предупреждения уже попавших в эти сети, совершая каждый раз одни и те же ошибки.
  Сегодня же Герцог был в особенно великолепном и приподнятом настроении. Смотрел критически, радостно и бодро, так, что казалось, что вот-вот и сейчас он протянет тонкие ловкие пальцы и метким щелчком ногтя смахнет пылинку, случайно упавшую на плечо нарядной, идеально сшитой и выглаженной мантии принцессы, чтобы даже такая случайная несуразная мелочь не могла бы испортить предстоящего, спланированного и подготовленного лично им, торжественного действа.
  - Вероника, ты снова выходишь замуж! - улыбнулся Вильмонт Булле, благосклонно и радостно кивая сопровождающим ее девицам - как же это мило!
  - Да, ваша светлость - сдержано кивнула принцесса, вежливо улыбнулась и сделала книксен. Молодые фрейлины, что сопровождали ее, не смея взглянуть в глаза Герцогу, притихли, смиренно склонили головы в знак торжественности момента.
  - Славный же этот юноша, Борис! - продолжил допрос Герцог - совсем как его отец. Он же тебе и вправду симпатичен?
  - Бесспорно, ваша светлость - все также невозмутимо отвечала герцогиня с видом готовности бесконечно отвечать на все подобные вопросы в том же чинном придворном ключе.
  - Увидишь его, скажи, чтобы зашел ко мне перед мероприятием. Померяем кресло в моем кабинете. Будет жать - закажем новое, а это выставим на аукцион как сувенир, заработаем денег для нашей Гирты! - все также добродушно, но глядя своими колючими пронзительными светлыми глазами на племянницу и смиренно потупившую голову за ее спиной, свою родную дочь Агнесс, высказал свое заключение он. И, не дожидаясь ее ответа, направился дальше по коридору, больше не выказывая совершенно никакого внимания не герцогине, ни ее свите. В зале для приемов его уже ждали банкир Загатта, спикер городского совета депутат Фершен и магистр Роффе, мэр Гирты, со своим сыном, что приехали заранее, прояснить пару несущественных административных вопросов, пока не начался банкет.
  Трапезу начали рано. Еще с утра с Полигона на своем роскошном ипсомобиле, во главе нарядного кортежа из карет и верховых, своих наперсников, вассалов и клевретов, со знаменами и рогами, явился герцог Георг Ринья. С юга, из замка на горе к югу от Гирты приехал старый граф Дуглас Тальпасто со своими родственниками. Оставив свой роскошный белый, с черным крестом на капоте, ипсомобиль прямо перед парадными дверьми дворца, этот долговязый носатый старик с длинными седыми волосами и хищным лицом стервятника сразу же направился искать принцессу Веронику. Увидев свою внучку в ее компании, широко заулыбался, сходу дал ей подзатыльник и тут же приласкал, потрепал по голове.
  Проголодавшись с долгой дороги, гости расселись на восточной террасе за специально организованным для них большим столом. Обедали в три горла, громко шумели, обсуждая дела, стучали кулаками, грубо смеялись, куражились, как в военных шатрах, вели свои бравые разговоры, крепко обнимали, сажали к себе на колени своих жен и невест.
  Облаченный в парадную броню, при регалиях и маршальском жезле, при подвесках военных наград, герцог Георг Ринья как хозяин ходил по дворцу, открывал, заглядывал в двери. Бесцеремонно заходил в кабинеты и комнаты, сидел в герцогском кресле во главе стола, приказывал всем, являя себя так, как будто бы это он был полновластным правителем Гирты. Но, как только у ворот громко запел рог, возвещая приближение колонны военного коменданта, и на подъездную аллею перед дворцом въехала вереница парящих экипажей во главе с лиловым, украшенными черным драконом на капоте ипсомобилем графа Прицци, в сопровождении множества нарядных всадников, держащих в руках копья и ружья с черными, лиловыми и багровыми лентами, он тут же умерил свой пыл. Встал, с покровительственным видом, держа в руках фужер, прошелся по террасе, как будто внезапно решив насладиться с нее живописной панорамой улиц и крыш внизу. Сделал задумчивый глоток и таким же неторопливым и величественным шагом вернулся к столам, но сел не на кресло герцога Булле, откуда он поднимался, а на соседний стул. Занял свое почетное, полагающееся ему по рангу, место по левую руку от градоправителя. Тут же, рядом с ним, откуда не возьмись, очутился и Патрик Эрсин. Не спросив разрешения, подвинул стул, сел за его спиной, оперся локтем о его спинку. Приставив к носу лорнет с золоченой ручкой, внимательно разглядывал гостей из-за маршальского плеча. Улыбался так, что было совершенно не понято, то ли он уже совсем пьян, то ли просто насмехается над всеми.
  Граф Прицци ловко вышел из ипсомобиля, обошел его, открыл дверь, поклонился, протянул руку жене. Рядом с коня соскочил барон Марк Тинвег. Рывком оправив лацкан своей плотной, похоже, усиленной легкой композитной броней, мантии, дернул сбившуюся портупею, глянул ястребом, принял достойный самого герцогского приема вид. Открыл другую дверцу экипажа, помог выйти своей нарядной молодой баронесса, облаченной в плотную темно-синюю мантию, бордовую пелерину и длинный, подвязанный под самый подбородок толстый алый шарф. Та энергично ударила обоими каблуками в камни площадки, подхватила мужа под локоть тем характерным повелительным жестом, каким умная и хитрая женщина управляет своим не менее грозным и властным мужчиной и с благосклонно-снисходительной внимательной улыбкой, повела его следом за графом и графиней во дворец.
  Без всякого порядка, один за одним со всех концов города на своих нарядных, крикливо раскрашенных ипсомобилях и каретах подъезжали торговцы, рыцари, городские старшины и банкиры. Приехал верхом, явился грозный и бывалый морской капитан, граф Картарре с сыновьями, лейтенантами и тяжелой бронзовой цепью на груди. Недовольно, со слабо скрываемой завистью, нахмурился на стоящие вдоль подъездной аллеи богатые экипажи и толпящихся рядом с ними нарядных и веселых, загораживающих проезд, многочисленных пеших и верховых. Граф Карл Тальпасто узнал знакомого, со всей серьезностью спросил 'А что не на велосипеде, конунг? Опять колеса спускают?', чем окончательно привел рыжебородого морехода в бешенство.
  Подъехал князь Мунзе с семьей и дружинниками, ехидно улыбнулся этой сцене, рассказал сыновьям и невесткам анекдот о трезвом монахе, дохлом коне и пьяном рыцаре, поправил пальцем свои узкие прямоугольные очки.
  Черным вороном, без свиты и вассалов, явился барон Тсурба, один, но в перчатках и черном, похожем на крылья, плаще. В повозке, в сопровождении сына маркиза Дорса, Елисея, священнослужителей Гирты и пеших дружинников, приехал епископ Дезмонд. Подъехала Хельга Тралле на черном коне, полковник Гутмар с дочерьми и зятьями, генерал Гесс, комендант Тиргофф, маркиз Раскет и многие другие высокопоставленные землевладельцы и уважаемые жители города. Отдельное почетное место рядом с Герцогом приготовили для приглашенного в качестве самого высокопоставленного и важного гостя столичного министра Динтры.
  К семи часам все было готово к началу банкета. Пожилой доброжелательный кавалер с металлическим прутком в седеющей косе прохаживался по террасе, благосклонным жестом раскрытой ладони помогал гостям занять предназначающиеся отдельно каждой группе приглашенных столы. Отдельно людям Тальпасто, отдельно вассалам маршала Ринья, отдельно Лиловому клубу, отдельно депутатам, банкирам и старшинам, отдельно почетным кавалерам и советникам Герцога, отдельно дворцовой и богатой городской молодежи, многочисленной толпой без всякого приглашения присоединившейся к свите Бориса Дорса и принцессы Вероники.
  Когда расстановка была уже почти закончена, старшие, следуя традиции, все вместе встали и пошли искать сидящего в беседке с друзьями жениха. Окружив, строго допрашивали его, задавали ему сложные каверзные вопросы о предстоящей помолвке, его невесте и Гирте.
  - А может дать ему плетей, облить смолой, обвалять в пакле и поджечь? - презрительно и бесцеремонно скривился, крикнул маршал Ринья, салютуя кубком вина в сторону маркиза, говоря о нем в его присутствии в третьем лице - Вильмонт, как вам такое свадебное развлечение?
  Он уже изрядно устал и был разгорячен выпитым. Борис Дорс нахмурился, помрачнел и положил руку на меч, изъявив явную готовность ударить обидчика. Но маршал только грубо засмеялся, как будто перед ним был сгорающий от бессильной ненависти оскорбленный юнец, сжал кулак, хотел было пойти на него, но вступился сам Герцог.
  - Вероника не одобрит! - коротко и строго осадил он зятя и, встав между ним и племянником епископа, позвал всех к столу, чтоб начать праздничный банкет.
  В мрачной торжественности прошла прочтенная епископом Дезмондом предтрапезная молитва. Полковой дирижер быстро оглянулся на Герцога, отмерил счет. Ударил барабан, загудела колесная лира. Тяжело, как перед боем, заиграла музыка. Пажи и юнкера с бутылками зашагали меж столов, предлагая гостям напитки и еду. Зазвенели кубки и столовые принадлежность, но даже с началом трапезы не стало нисколько не легче, ни веселей. Вино не грело, не радовали кушанья, приготовленные самыми лучшими поварами Гирты. Над террасой повис тяжелый и недоверчивый, басовитый, как в церкви говор, тревожные низкие голоса опускались до шепота, срывались на угрожающий рык. Люди принцессы Вероники сидели за отдельным большим столом, рядом со столом Лилового клуба. Молодые сжимали в руках вилки как будто это были ножи, вопросительно и выжидающе посматривали на старших, обменивались короткими резкими фразами и репликами. В глазах горящих яростью неподвижных читались тревога и молчаливая и страшная готовность к неминуемой кровавой стычке. За другими столами тоже царило тяжелое оценивающее напряжение. Как будто все только и ждали того, чтобы не пропустить тот самый ответственный и страшный миг, когда надо будет вскочить и, выхватив меч, броситься в кровавую сечу прежде чем противник успеет сделать это первым. А если успеет и кинется в ответ, либо сразить кого-нибудь - не важно кого, главное захватить хоть чью-нибудь жизнь, либо самому упасть с пробитой грудью на стол, обагрить своей кровью лиловые и зеленые скатерти, скамьи и чистые белые мраморные плиты.
  Поглядывали по сторонам и люди графа Прицци. Обменивались короткими шальными улыбками, держали руки на ножах и эфесах мечей, кивали, шептали что-то на ухо своим женщинам. Те отвечали многословно и путано, только еще больше усиливая эти повисшие над террасой, где собралось большинство старших рыцарей, депутатов и уважаемых граждан герцогства, тревогу. Баронесса Тинвег громко и заливисто рассмеялась шутке мужа и запрокинула голову, оглядела радостным и одновременно кровожадным взглядом присутствующих, опустила руку под стол, как будто держала там нож или пистолет. Под ее высоко подвязанным под подбородок, заколотым костяной брошью с серебряным крестиком шарфом тускло блеснули шестиугольники бронированной змеиной чешуи. Свет фонариков над головами качнулся едва заметной радугой, преломившись о невидимый глазу барьер. Старый граф Тальпасто недобро заулыбался своими железными вставными зубами, прищурился, закурил свою трубку с длинным чубуком и нарочито шумно выпустил дым. Рядом с ним на столе, прямо посреди тарелок и блюд, лежал его стальной жезл, с упором для большого пальца и разрезом, как для выкидного лезвия.
  И только граф Прицци, как будто он один был хозяином положения, словно уже захмелев от вина и расслабившись, откинулся в своем кресле, обвел внимательным взглядом присутствующих, обменялся выразительными взглядами со своей женой, на что та пожала плечами в ответ. Утвердительно повела бровью в сторону принцессы Вероники и маркиза, взяла мужа под локоть, привлекла к себе так, чтобы он повернулся вполоборота к ней, приласкалась к его плечу плечом, улыбнулась ему сладко и радостно, заговорила с ним как будто о любви. Над столом Лилового клуба повисло молчание, все глаза уставились на графа и графиню, с напряжением на застывших, готовых к любому, самому жестокому исходу лицах, ожидали их решения. Почувствовав эту готовность, как-то по-особому притихли, напряглись и за соседними столами и все остальные. Магистр Роффе, что до этого хвастался своим золотым пистолетом, который ему привезли в подарок из Столицы, недвусмысленно демонстрируя всем рукоятку торчащей из-за отворота мантии обновки, с показной вальяжностью откинулся в своем кресле. Эрсин указал пальцем, зашептал какой-то веселый анекдот, сам же захихикал над ним.
  Граф Прицци же поднялся от своего стола, галантно протянул руку графине. Взяв ее за локоть, как юноша свою подругу семнадцати лет, направился к столу Бориса Дорса и принцессы Вероники. Загремели скамьи, заскрипели по мраморным плита - барон Кристоф, графиня Эмилия Прицци, Пескин со своей высокой дамой и другие рыцари Лилового клуба один за одним поднимаясь со своих мест, уже без всякого стеснения держа руки на эфесах, последовали за ним. Борис Дорс внимательно уставился на графа, опустил руку под стол и сжал пальцы на рукояти своего короткого и легкого меча, который он взял с собой на торжество, но принцесса Вероника, предупредительно положила ладонь ему на бедро, на что он отпустил оружие и пожал ей пальцы в ответ. Замер, глядя на графа, что неторопливо подошел к нему, чуть поклонился, и сказал торжественно и не громко, но так, чтобы в наступившей по звону колокольчика в руках герцога Вильмонта, умело подгадавшего момент, тишине, как можно больше людей вокруг могли услышать его речь.
  - Мои искренние поздравления, Борис! Отличный выбор. Если бы я не был женат на моей прекрасной леди Марии, я бы сделал точно такой же - возможно слегка фамильярно, по-дружески компанейски, вмиг разрядив накалившуюся обстановку, сделав благородный жест открытой ладонью, объявил военный комендант Гирты.
  Хильдегард быстро наполнила чаши и поднесла им. Борис Дорс, что сидел во главе стола поднялся со своего места и, внимательно и неподвижно глядя на графа, осторожно, тщательно стараясь скрыть недоверие, слегка поклонился ему. Они взялись за руки и, обнявшись, стукнулись локтями. Отпили игристого напитка.
  - Моя леди! - как ни в чем ни бывало, торжественно отсалютовал герцогине и маркизу граф Прицци - долгих лет вашей семье и всей Гирте!
  - Долгих лет семье Прицци, друзьями семьи Булле и верным защитникам Гирты! - широко улыбнулась, поднялась от стола, звонко провозгласила принцесса, тоже поклонилась ему в ответ. Мария Прицци протянула руки, обняла ее и, как мать выходящую замуж дочь, поцеловала ее в лоб. Эмилия Прицци крепко взялась за запястья с принцессой и улыбнулась ей. Кристоф Тинвег только торжественно склонил косматую голову и грозно отсалютовал маркизу ножнами с мечом зажатыми в натруженном и многократно перебитом кулаке.
  - Слава Гирте! - расправив широкие плечи, держа руку на эфесе меча, приложил ладонь к груди коротко и мрачно поклонился, кивнул, барон Марк Тинвег.
  - Вы прекрасны, Вероника! - придерживая рукой полу длинной мантии, сделала глубокий выразительный книксен, широко улыбнулась баронесса Тинвег и обменялась быстрыми веселыми взглядами с дочерью барона, Региной, что была моложе мачехи едва ли больше чем на несколько лет.
  - Мои поздравления, брат! - по-солдатски весело и добродушно улыбнулся, оскалился усатый Пескин и, поклонившись Борису Дорсу, тоже стукнулся локтем и обнялся с ним.
  - Борис, славная была охота! - поздравили маркиза Эльса Гутмар и майор Вритте.
  - Уступаю вам как лучшему, мой друг! - сдержанно кивнул Рейн Тинкала, что подошел следом за майором, тоже обнялся с маркизом, и отсалютовал ему сжатым кулаком.
  - Славно, славно! - поздравил Бориса Дорса и принцессу Веронику, улыбнулся, склонился в изящном благородном поклоне, приложил красивую тонкую ладонь к груди, юный барон Визра.
  - Я так рада за вас, моя леди! - сделала книксен, радушно улыбнулась Регина Тинвег и крепко, по-сестрински, обняла герцогиню.
  - Ваш Борис такой мужественный! - зарумянилась, заявила совершенно невпопад герцогиня Агнесс.
  - Мы охраняем правопорядок и законную власть вашей семьи - подошла, поклонилась Хельга Тралле - рассчитывайте на нашу верную службу. Слава Гирте!
  Следом вставали от столов, потянулись и остальные. Подошли и герцог Вильмонт Булле, и министр Динтра, и владыка Дезмонд.
  - Борис, а вы молодец! - весело поздравляя маркиза, с игривым намеком заявил Герцог.
  - Вероника, это очень важный день в вашей жизни, вы же понимаете это? - глуховато прикладывая растопыренную ладонь к виску, словно не слыша еще несказанного ответа, дрожащим, но торжественным голосом заявил министр - вы молодые у вас все получится. Ах, Вероника, я так рад, что на этот раз у вас такой толковый славный юноша! А как ваше имя?
  - Борис Энтони Дорс - представился маркиз и поклонился столичному министру.
  - Очень мило, но я все равно не запомню! - примирительно махнул рукой тот - а ну-ка, быстренько посчитайте-ка мне в уме, сколько будет логарифм даты вашего рождения по основанию номера вашего региона? Числа это очень важно для герцогов, как танцы, охота и хорошие манеры!
  - Христос Воскрес! - строго, но с улыбкой приветствовал племянника дядя, епископ Гирты, владыка Дезмонд.
  - Воистину Воскрес! - радостно ответил ему Борис Дорс, следуя древней церковной традиции, трижды обнимаясь с ним.
  Даже старый граф Дуглас Тальпасто с сыновьями, Биргер Гамотти, граф Этна, магистр Роффе, барон Тсурба и принц Ральф подошли и сдержанно поздравили нареченных. В стороне остался только маршал Георг Ринья. От него пришел Патрик Эрсин.
  - Сэру Жоржу немного нездоровится! - в знак приветствия, без всякого поклона хлопая раскрытой ладонью, как будто давя муху, себя по груди, на грани нахальства и фамильярности громко объявил он - но я передаю вам мои искренние поздравления с вашей восхитительной помолвкой! Желаю вам счастья, всего, всего, всего и побольше! А главное любви, и не только к Гирте!
  Борис Дорс со злостью сжал кулак, но все же сдержанно поклонился и поблагодарил и его за поздравления.
  Уже поздно вечером, когда было уже совсем темно, принцесса и маркиз со свитой покинули общество старших и перешли к отдельному столу, установленному под аркой, соединяющей Малый и Большой дворцы. Тут в свете белых и желтых фонарей уже ждали те, кого по рангу, или иным причинам не допустили на основной банкет. Модест Гонзолле, Майя Гранне, Давид Гармазон, Элла, Вертура с Марисой, Корн и остальные младшие фрейлины и рыцари.
  Борис Дорс сел на скамейку верхом, принцесса Вероника подвинулась к нему, устало склонила голову ему на грудь, маркиз обхватил ее за плечо рукой властным жестом мужчины обладающего своей предназначенной ему Богом женщиной, привлек к себе. Обвел присутствующих за столом внимательным угрюмым взглядом поверх ее головы.
  Гости тихо переговаривались, стараясь не нарушить этот торжественный и важный момент. Курили трубки, ели салаты и бутерброды, наливали в фужеры бодрящий кофе, юво, грушевое вино и яблочный сидр.
  Из темноты явился граф Прицци. От его торжественного благодушия не осталось и следа. Отодвинув властным жестом за плечо Фарканто, чтобы освободил место, он сел поперек скамейки прямо напротив Бориса Дорса, подался головой вперед, облокотился о стол, пристально и долго смотрел ему в глаза, потом сказал прямо без предисловий и всякого снисхождения.
  - Если вы еще не поняли, Борис, что там, за столом, только что чуть не случилось, я поясню. Если завтра будет мятеж, за вами не пойдет ни один из тех, от кого вы только что ушли, и вы будете первым, кого они поднимут на пики вместе со всеми, кого вы сейчас собрали за этим столом в качестве своих приближенных и друзей. И если такое начнется, я первым приеду и заколю вас, а леди Веронику, ради ее собственной безопасности, назначу своей приемной дочерью и сам стану править Гиртой в качестве регента. Борис, вам это ясно?
  - Что без вас, Август, Гирты не будет и что вас надо слушать, считаться с вашим мнением, делать так, как вы настоятельно рекомендуете, и таков закон, это мне очевидно и нарушать его я не намерен - ничуть не смутившись сурового тона графа, глядя ему в глаза, твердо ответил маркиз - если вы хотели напомнить мне именно об этом правиле, то благодарю вас за заботу, я вас услышал.
  - Рассчитываю на ваше благоразумие, Борис - сухо кивнул граф с мрачной серьезностью - и я надеюсь, что в память о проступках вашего отца, вы не станете повторять его промахов. Второй раз я не буду столь снисходителен к вашей семье, какого бы блага вы не желали людям, себе или Гирте. Вас, это касается тоже - он сделал паузу и, уставив на принцессу тяжелый взгляд, прибавил коротко и медленно - Вероника.
  По его лицу пробежала тщательно сдерживаемся судорога, взгляд стал пылающим и страшным, пальцы сжались, как будто он только и желал, что выхватить меч и зарубить обоих, или просто сказать принцессе и маркизу очень много всего важного, но сдержал себя, только еще горше и пристальнее прищурился на них.
  Борис Дорс опустил взгляд. Протянул руку к столу, наполнил три фужера. Принцессе налил игристого грушевого вина, себе и графу юва. Тот с кивком принял из рук маркиз фужер, они отсалютовали друг другу и сделали по глотку.
  - Вот и славненько - подняв голову от своей прозрачной пластинки, нащупал на столе рядом с ножнами с мечом свой фужер, отпил из него, коротко отсалютовал графу, Борису Дорсу и принцессе барон Визра и продемонстрировал Майе Гранне свою пластинку на ладони - вот смотри, эти самые деревья в лесу, помнишь, я рассказывал тебе?
  - Ага - рассеянно и весело ответила та, не глядя на то, что он демонстрирует ей, поджала локти, сжала кулачки и весело заулыбалась принцессе Веронике и маркизу.
  Вечер закончился. На Гирту опустилась прохладная и сумрачная ночь. Все вокруг как будто притихло, словно внезапно решив отдохнуть от первой части торжества и, собравшись с новыми силами приступить ко второй части праздника, менее официальной, более веселой, пьяной, но такой же восторженно-важной и торжественной. Где-то на другой стороне дворца резко забили барабаны, отдавая по округе, ударил бас, полились аккорды струн, страшно загудела многократно усиленная аппаратурой скрипка. Столичные музыканты заиграли свою новую, никем доселе наслышанную, тяжелую и величественную, исполненную гордой, благородной мрачности, написанную уже здесь в Гирте, под впечатлением суровых скал, улиц, холодной реки и черных стен, песню. Из-за деревьев парка полыхнуло зарево: тусклая багровая звезда с резким сухим шелестом медленно поднялась в вышину, озарив все вокруг зловещими красными отсветами. Начался праздничный фейерверк.
  
  ***
  
  Уже совсем поздно, после того, как капитан Форнолле подошел к принцу Ральфу и вежливо продемонстрировал ему часы, явно намекая на то, что в соответствии с регламентом, ему пора вернуться в свои покои, проводил его и запер за ним на ключ дверь, случилось еще одно событие, на которое, за напряженным, происходящим за столами действом, из всех приглашенных, обратил внимание только один человек. Как только оно произошло, он встал и, ни с кем не попрощавшись, покинул террасу. Никто не стал звать, удерживать его, не пошел, чтобы проследить за ним...
  - Где эта мерзавка Рита? - возмущался около кухни на полуподвальном этаже, ниже основного уровня дворца старший повар - салфетки и скатерти закончились, а гардероб закрыт!
  - И простыни запасные все там же - кивнул постельничий - после стирки отнесли...
  - Ломайте его тараном! - крикнул, посоветовал какой-то бравый и уже изрядно выпивший рыцарь.
  В кухне было жарко. Слуги и пажи сбились с ног. Бегали по коридорам и лестницам, подносили гостям новые угощения и напитки, готовили для остающихся на ночь комнаты, укладывали перины и подушки, смахивали пыль с мебели, стелили кровати, спешно подметали полы. Под низкими сводами подвального этажа, где располагались прачечные, кладовые и кухни, висел тяжелый, жирный дым. В печах жарко горел огонь. На длинных столах стояли огромные менажницы, салатники и тарелки. Бесконечными рядами тянулись глубокие кастрюли и миски наполненные резанными сырами, мясом всех видов, рыбой, колбасой, овощами, фруктами, приправами, маслом, майонезом, резаным укропом и другими всевозможными кулинарными ингредиентами. Повара, с остервенением надувая щеки, годами отточенными движениями запускали в них толстые раскрасневшиеся пальцы, зачерпывали горстью, ловко, манерно и стремительно, как уличные художники, что моментально рисуют на заказ любой этюд, выкладывали веерами закуски, посыпали их приправами и зеленью. Не глядя, словно невзначай, выдавливали из шприцов соусы, майонезы и кремы, умело закручивали из них замысловатые узоры и цветы. Заканчивая очередную исполненную вкуса и аромата картину, бросая на нее последний критический взгляд, повелительными щелчками пальцев, особыми поварскими жестами, приказывали помощникам отправлять либо готовое блюда к столам, либо то, что полагалось греть, в пышущие жаром, рдеющие углями, печи. И все шло идеально и своим чередом: старший повар строго прохаживался вдоль кухни, наблюдая как мальчишки-поварята таскают кастрюли и крошат овощи, повара наотмашь, колотят яйца, мешают изысканные коктейли и напитки, стремительно, с ловкостью хирургов разделывают рыбные и мясные туши, отбивают, натирают их приправами, макают в масла и панировки, бросают на раскаленные противни и сковороды, как внезапно случилось совершенно непредвиденное. Несколько раз тревожно мигнул, а потом и вовсе погас к ряду на целый десяток секунд свет.
  Все выжидающе замерли с занесенными ножами, руками и ложками. Подняли взгляды к слепящему глаза свежей побелкой сводчатому потолку. Уставились на него с досадой в позах художников, оскорбленных лаем мерзкой шавки, способной вывести из себя, любого, даже самого гениального, творца, погруженного в самозабвенную работу над своим самым лучшим произведением. Но какими бы не были досада, злость и ненависть, полностью лишенных всякого рабочего настроя мастеров, все ругательства и возмущенные стенания были бессмысленны: ведь если на докучливую наглую тварь каждый уважающий себя художник всегда носит с собой подбитую сталью палку, револьвер или благородный меч, то когда остаешься без света во мраке, не спасут ни почетная грамота, ни восторженные поклонницы, ни самая модная стрижка. И сколько не дери горло, не кричи под окном, не стучи в стены, сколько не проклинай и не ругайся, все равно придется сидеть, печально курить и ждать, пока не приедет монтер. Всего пару минут покопавшись в щитке, не вернет в реальный мир, без всякой высокой философии, поучений и лишних слов укажет любому, даже самому талантливому художнику, где на самом деле его место в этой жизни.
  - Ну, приехали! - не сдержался, воскликнул кто-то с напускным раздражением и слабо скрываемой радостью, что наконец-то можно отойти от стола и сделать перерыв.
  Кто-то заранее пошел к тумбочке и засветил свечу. Остаться в столь важный момент без света означало бы полное и позорное фиаско славной герцогской кухни. Позвонили лейб-инженеру, на что тот бодро, с готовностью сообщил, что из Университета уже дали семафор, что это не более чем единовременный и спонтанный всплеск магнитной бури, и что это так ее отработали автоматические предохранители. Что ситуация штатная, никакой аварии не случилось, и если свет еще пару раз и мигнет, то это ненадолго, а если вдруг все-таки пропадет совсем, то тогда готовить придется при свечах, потому что если автоматика размыкает линию, значит есть риск аварии, и ничего с этим не сделать.
  - А если выключится? - возмущался в трубку старший повар.
  - Ну, сейчас же все нормально работает.
  - А если как в прошлый раз? У меня тут праздничный ужин на триста персон, вы понимаете это?
  - Если насосы на всю ночь встанут, у вас там воды не будет - резонно, как будто издеваясь, отвечал с противоположного, недосягаемого конца телефонного кабеля лейб-инженер - и вашим тремстам персонам будет не умыться, ни ванну принять, ни бачки в туалетах не смыть.
  - А у вас Олаф, что будет, смыть?
  - Я отвечаю за электробезопасность. А по унитазам это не ко мне, это вы мэтру Аскольду звоните.
  - Ох и чертова свадьба! - с треском бросая трубку на рычажок, замотал головой, в сердцах воскликнул старший повар. Нахмурившись, сжав зубы, уставился на лампочку под потолком.
  - Бьемся как за плавучесть тонущего корабля! - громко и со смаком высказался кто-то у столов. Посыпались едкие сдавленные смешки. Повар надул щеки и в ярости обернулся, но шутника так и не приметил. И если свет, хоть и слегка моргая несколько больше обычного, работал, то это нисколько не решило проблему с огромным, запертым на ключ дубовым гардеробом, где хранились запасные свежевыстиранные простыни, салфетки и полотенца, в которых уже ощущалась весьма острая необходимость.
  Пришли плотник с помощником, мудро зачесали бороды, затерли виски. Они уже выпили в честь помолвки принцессы Вероники и теперь собрали консилиум с мастером по водопроводным кранам, трубам и туалетам, как лучше начать открывать этот массивный, как на городских воротах, замок, к которому, как ни искали, ни у кого не было ключей. Выяснилось, что дворцовый слесарь, отпущенный кастеляном по замотанности и разгильдяйству, отпросился и ушел в город, что без потерь взломать гардероб руками просто так не получится и придется идти в мастерскую за инструментами.
  - Да у Риты все ключи! - ругался шеф-повар. Полный, и мясистый человек с красными щеками, усами и самодовольным сытым лицом старшего мастерового, что имея хороший доход со своего дела, мнит себя популярным и успешным художником, из под пера которого выходят истинные, непременно заслуживающее места в истории, шедевры.
  Снова послали мальчишек искать Риту Фальку, но те вернулись ни с чем, сказали, что ее нигде нет.
  Как раз в это время принц Ральф с раздражением подошел к окну. Все было дурно, все гадко, все обидно. Сестра унизила его, даже в праздник не дала поблажки, отправила под арест в соответствии с установленным ей же отбоем, как в будний день. Отец не вступился, забыл о нем, махнул рукой на ее прихоти. Маршал Ринья обещал ему покровительство, но почему-то тоже, как только потребовалось серьезное вмешательство, даже не посмотрел в его сторону. Эмиля Фрюкаста еще с самого их задержания отправили в крепость и за нерадение к службе и дурное влияние на герцогского наследника разжаловали в сержанты и лишили титула. Принц был молод, горяч, унижен и взбешен настолько, что была бы его воля, он бы выломал дверь и испортил бы всем праздник какой-нибудь дурной наглой выходкой, если бы капитан Форнолле заранее не предупредил его, что если он будет шуметь, леди Вероника приказала вывести его на площадь к Собору, за территорию герцогского парка, спустить с него штаны и прямо на глазах стражи и ожидающих в телегах и каретах своих приглашенных на прием господ извозчиков и слуг, дать ему позорных плетей.
  Из коридора, из-за запертой двери, доносились веселые голоса и торопливые шаги. Первое напряжение прошло. Радостная атмосфера праздника и счастье так легко и бескровно разрешившегося конфликта по мере съеденных кушаний и выпитых чаш, вытесняла дурные предчувствия и мысли, передавалась от гостей слугам и дворцовым насельникам.
  Принц Ральф подошел к окну и с ненавистью сбросил с подоконника книжку красивых барочных стихов, которую вечерами он читал сам себе вслух, чтобы утолить обиду и хоть как-то утешить свое угнетенное заточением и выпавшей ему несправедливой долей, сердце. За окном, над городом вспыхнул тусклый багровый свет. Заревом охватил весь горизонт и крыши домов. Вырвал из мрака разлапистые черные кроны растущих внизу, в тесных двориках под отвесными склонами холма, деревьев. Пылая неровным зловещим пламенем, в сумрачную вышину над дворцом поднялся темно-красный, крутящийся, плещущий во все стороны яркими, гаснущими в воздухе дымными искрами огненный шар. Через толстые стены послышались, полетели с балконов из открытых окон и коридоров, приветственные пьяные возгласы. Начался фейерверк.
  - А она станет править Гиртой! - внезапно с невыносимой жгучей обидой подумал принц - подстилка, шкура, гадина лицемерная! Нашла же себе, и кого! Пьянь, предатель, мразь! Вот он что! Кувыркается со всех сторон с ним! Пойти, врезать ему, плюнуть в морду, разбить им обоим головы... Я должен править Гиртой, а не они! Но почему? Где моя Йекти, она же обещала! И тоже бросила, обманула, не приехала!
  Он схватился за высокий подоконник и с сомнением поглядел вниз. До начала склона было не меньше пятидесяти метров отвесной скалы, а ниже, между беспорядочно наваленных друг на друга, образующих крутой непроходимый спуск обломков гранита, росли могучие черные деревья.
  - Так и убиться можно... - отпрянул от окна, сразу же оценил перспективу побега принц.
  Зарево в небе над городом разгоралось все сильней, комната полнилась зловещим багровым светом. От окон, откуда-то издалека, должно быть с городских улиц, слышались завывания волынки и далекие приветственные крики. Горожане выходили на балконы и во дворы, открывали окна, смотрели на салют, праздновали помолвку вместе с гостями Герцога.
  Где-то вдалеке, на весь дворец ритмично, тяжело и быстро стучал барабан, но самой мелодии принц угадать не смог: через толстые стены пробивались только тяжелые глухие басы. Столичные музыканты на восточной террасе играли концерт, развлекали пирующих гостей. От горящего над городом зарева было почти светло, так что принц Ральф не стал зажигать ни электрического света, ни свечи. Подсел в кресло к окну. Тоска и хандра окончательно подломили его волю к всякому сопротивлению.
  - Все меня предали! Все меня бросили, все покинули! - сказал себе принц. Его взгляд упал на бутылку 'Черных дубов' которую кто-то, наверное в качестве сатисфакции за неудобства, принес в его комнату до его прихода и оставил рядом с чистым пустым фужером на столе. Он уже потянулся к ней чтобы выпить: прямо так, из горла, запоем всю целиком, так, чтобы сразу поплохело, чтобы потом пришлось чистить унитаз - черный, фаянсовый, блестящий и величественный как сам герцогский трон, какие для дворца несколько лет назад заказал герцог Вильмонт Булле, как знак шика и превосходства над простыми горожанами, специально у известного дизайнера из Столицы, как в двери тихо щелкнул замок. Но увлеченный своим страданием принц не сразу осознал этот факт, а когда дверь чуть приоткрылась, как будто бы невидимая рука подтолкнула ее, намечая что проход свободен и никто его в комнате не держит, принц вздрогнул и прислушался, пытаясь понять, есть ли за дверью кто-нибудь или ему просто померещилось. Насторожился и замер, не в силах это определить.
  Конечно же принц Ральф был смелым, отважным и отчаянным юношей, но внезапная тишина в обычно людном центральном коридоре дворца, и далекие нарочито веселые и громкие, но абсолютно неразборчивые, переговаривающиеся где-то за толстыми стенами, как в другом, недостижимом, потустороннем мире, голоса, зловещий багровый свет за окном, эта чуть приоткрытая дверь и густые непроглядные тени своим жутким сочетанием внезапно навеяли на него какой-то первобытный мистический ужас. И, быть может по отдельности и в другой обстановке, все эти факты ничуть не смутили бы его, а заставили бы только рассмеяться и сказать, как говорят все ветреные юнцы 'какая чушь, призраков не бывает, все это глупые сказки для девочек!', но не все вместе и не в этот день.
  Насторожившись, принц Ральф бросил пристальный взгляд в сторону двери. Ожидая кто сейчас войдет, он было даже уселся поудобнее, приготовившись встречать гостей, но из подозрительно темного коридора не доносилось ни звука, и никто так и не появился. Так что, подождав полминуты, осознав, что что-то пошло совсем не так, принц Ральф тихо, словно повинуясь этой тишине вокруг, встал, вместо своих меча и пистолетов, что при задержании приказала отобрать у него принцесса, как оружие взял за горлышко бутылку и подошел к двери. Открыв ее, он был несколько озадачен и даже напуган: в самом ходовом коридоре, ведущим по всему второму этажу вдоль заднего, смотрящего на улицы города со скалы, фасада дворца сейчас было темно, безлюдно и тихо. Свет скрытых под деревянными панелями чуть выше человеческого роста мягких не гаснущих ни днем, ни ночью светильников не горел, но через несколько наглухо запертых дверей впереди и справа багровел свет зарева, пробивающийся через занавески окон в маленькой аудитории для отдыха с печкой, украшенным бирюзой низким столом и просторными мягкими креслами. Придерживаясь за стену рукой, принц Ральф осторожно пошел на этот тусклый свет. В аудитории было сумрачно, по углам клубились тени. Но, как помнил принц еще с со своего проведенного в этих стенах детства, из этой комнаты было четыре выхода: одна дверь перегораживала продольный коридор дворца, через вторую принц пришел и третья была слева и выходила на лестницу. Также имелся еще один, потайной, путь: невысокая арочная дверца, за массивной роскошной печкой с великолепным синим изразцом в виде дракона и лисы, что вела на тесную винтовую лестницу, в подвал и вниз, к самому подножью холма. Убедившись, что дверь на лестницу заперта, принц коснулся ручки двери ведущей дальше по коридору, в восточную часть здания, где располагались личные апартаменты Герцога, а также его ближайших приближенных и их семей. Еще в этой части дворца были комнаты покойной матери принца Ральфа, которые, после ее смерти, Герцог приказал запереть и строго-настрого запретил кому бы то ни было посещать их за единственным исключением: верная служанка и наперсница Вильмонта Булле, Рита Фалька, загадочная и молчаливая женщина неопределенного возраста с черными длинными волосами и желтым диким взглядом, что имела в своем полном распоряжении ключи от всех помещений, иногда заходила в них, наверное, прибиралась там, проверяла, на месте ли оставшиеся после смерти Герцогини вещи.
  Принц Ральф почти не помнил мать. Она умерла, когда ему было два года. Всю жизнь ему говорили, что после родов его младшей сестры, Агнесс, у нее отказало сердце, но сейчас ему внезапно подумалось, что не бывает вот так просто. Сердце никогда ни у кого не отказывает просто так, особенно у самой леди-герцогини. Почему он никогда не думал о том, что тут может быть что-то не так? Например, что его отец никогда не был искренним с ним. Лгал ему всю его жизнь, когда уже заранее знал, что герцогом Гирты будет не он, наследный принц Булле и даже не его старшие братья, Вилмар и Берн, а какая-то самозванка-кузина, которой он до этой весны никогда в жизни и в глаза не видел? Какую страшную, или нелицеприятную тайну скрывает он в покоях умершей матери за той дверью, в которую можно заходить только ему самому и этой непонятной, неизвестно в каких отношениях состоящей с ним жуткой и неприятной женщине? Кто она вообще такая и что он доверил ей такого, чего не доверил ни одному из своих сыновей?
  Принц Ральф подошел к двери, перегораживающей коридор, прислушался. За ней тоже было тихо.
  - Наверное, все сейчас внизу, в парке перед фасадом снаружи, или на первом этаже - передернув плечами, подумал, принц, неосознанно пытаясь подобрать этому хоть какое-то правдивое объяснение.
  Как раз откуда-то издалека послышались веселые громкие голоса команд и бравые крики. Снова забил барабан, бравурно взвыли полковые флейты, ударили скрипки, заиграли торжественный и грозный гимн. Во всем дворце погас электрический свет. Пажи принесли заранее заготовленные факелы и фонари. Раззадоренные вином и ювом гости, полагая что это новое развлечение и так и было запланировано, со смехом и шутками покидали праздничные столы. По слову старого графа Тальпасто, громко призвавшего всех пойти и поздравить нареченных, собрались в веселую, многолюдную и нестройную процессию. С полковым оркестром, почетным караулом рыцарей Лилового клуба, юнкеров и герцогской гвардии, с поднятыми ружьями и пиками, при развернутых знаменах, с факелами, светильниками, обнаженными мечами и кубками в руках, веселым маршем, как на параде, медленно двинулись вдоль темного фасада дворца к западной террасе, чтобы поздравить с помолвкой рано покинувших банкет принцессу и маркиза, выпить с ними, не дать им насладиться друг другом наедине.
  Никто не остался не у дел. Все, даже самые пьяные, больные, печальные, страдающие и взбудораженные, покинули столы, комнаты, залы, беседки, скамейки, лестницы, кусты сирени, арки, пролеты, коридоры и гостиные, чтобы присоединиться к этой традиционной веселой игре, когда каждый из гостей наперебой наливает и пьет до дна с нареченными, а они потом не могут ступить и шагу, валятся с непослушных, пьяных ног, но их не отпускают, снова и снова наливают им, пихают в руки кубки, проливая вино на руки и колени, на нарядные праздничные одежды, требовательно заглядывают в разгоряченные лица и осоловелые глаза, смеются, обнимают, снова и снова предлагают выпить вместе с ними. Что и говорить после такого о нежных, застенчивых поцелуях до свадьбы, ласках, романтических стихах и словах о вечной любви, если в голове остается только шум и звон, как будто с каждым новым жадным глотком в уши ударяет колокол и хочется наслаждаться им, пить с друзьями и собутыльниками кубок за кубком всею ночь пока не упадешь со скамьи и не привалишься к ближайшей стене или дереву в обнимку с бутылкой. А если наутро такие нареченные разругаются до таскания за волосы, криков и битья фужеров с больной похмельной головы, то грош цена такой помолвке, и нечего даже и думать что будет потом, когда, после свадьбы, жених и невеста станут мужем и женой, навсегда соединят друг с другом свои души и жизни. Прочь такие отношения! Пусть катятся подальше с глаз долой! Не надо нам таких!
  Все ушли поздравлять нареченных. Второй этаж дворца полностью опустел.
  Принц Ральф еще раз проверил двери. Обе были заперты. Юный герцог попытался позвать, застучал в них, но никто не откликнулся. Только эхо ударов отдалось от каменных стен соединяющей первый и третий этажи служебной лестницы. Тогда принц зашел за печку с великолепным синим изразцом по белой блестящей глазури, изображающим лису и дракона, открыл потайную, низкую арочную, дверцу, что вела на тесную винтовую лестницу на первый этаж, в подвал и к основанию холма, к потайному выходу в город, вниз. Еще юношей он вместе с братьями бегал этим ходом и знал, что дверь внизу всегда можно беспрепятственно открыть изнутри, так что, прищурившись в темноту крутого спуска, принц Ральф поджал широкие плечи и, придерживаясь рукой за потолок, протиснулся под свод. Осторожно прошел несколько узких крутых, как в норе, ступенек и оказался на первом этаже, где, на тесной, каменной площадке, по другую сторону низкой и толстой, сводчатой, дубовой, окованной железом с клеймом Булле двери, ворчливо ругались какие-то голоса.
  - И эту ломать тоже?! - пьяно восклицал Плотник - а ну ее! Посторонись!
  - Да стой ты! - одергивал его подмастерье - дурень, пошли найдем ключи!
  - Ну что там? - грозно спрашивал Повар - нашли Риту?
  - Да нету ее нигде, чертова девка! - ругался Кастелян - идите, постучите, на горшке может сидит!
  Лестница тесной и сумрачной каменной трубой вела вниз. Принц Ральф неудобно изогнулся и аккуратно, чтобы не оступиться на крутых истертых и скользких каменных ступеньках, не скатиться до самого подножья холма, пополз по ней. Колбы с мерцающими огоньками на стенах не горели. Принц спускался на ощупь, все ниже и ниже. Где-то рядом должна была быть пробита в скале шахта, и должен был ходить грузовой лифт, но когда принц все-таки спустился до конца лестницы, то обнаружил, что и внизу тоже нет света. Зато была открыта выходная дверь. Тяжелая стальная и округлая, с вентилем изнутри, рычагом и массивной замочной скважиной снаружи она была распахнута настежь, как будто бы кто-то заранее знал, что он окажется здесь. За дверью, под сенью растущих у подножья холма черных деревьев было темно. Высоко наверху, над головой, в багровом ночном зареве, чернели мертвые каменные контуры герцогского дворца. Подсветка зеленовато-голубых с белым стен не горела, но по рядам окон стремительно пробегал яркий электрический луч, как будто там ходили с ручным фонарем и светили им. Впереди был темный, заросший шиповником и сиренью, едва освещенный багровым заревом, дворик огороженный с двух сторон высоченными каменными заборами, увитыми диким, буйно разросшимся, лохматым и неухоженным плющом, и мощеная гранитом дорожка, что вела к высокому, заслоняющему полнеба каменному дому с аркой, ворота которой были всегда наглухо закрыты и крыльцом с железными перилами. Принц Ральф аккуратно прошел по дорожке и взошел на черное крыльцо - иного выхода из этого двора, как через дом, никогда не было. На первом этаже располагалась конюшня, а из нее вели еще одни ворота на темную кривую улицу, настолько узкую и зажатую домами, что в нее было невозможно заглянуть из окон дворца, стоящего почти над ней, высоко на гребне отвесной скалы. Сейчас внешние ворота были чуть приоткрыты. Тусклый багровый свет пробивался через них, еще больше усиливал мрак в просторном, разделенном деревянными перегородками на денники помещении. Где-то в темноте храпели, сонно постукивали копытами лошади, но от этих таких привычных и успокаивающих, но сейчас мешающих понять, есть ли опасность рядом или нет, звуков, становилось только еще более жутко и тревожно. Принц Ральф ускорил шаги. Между створками ворот, на внутренние скобы, куда обычно кладут засов, была накинута цепь. Видимо для того, чтобы в помещение задувал свежий воздух, но при этом случайный прохожий, соблазнившись, не смог увести лошадь, пока конюший отдыхает или спит. Принц Ральф пригнулся, с трудом протиснулся под цепью, и с головокружительным чувством вновь обретенной свободы, вышел на улицу. Вокруг было необычайно сумрачно, безлюдно и тихо. Зловещие силуэты стен, труб, крыш и крон старых деревьев посаженных еще в незапамятные времена в узких двориках теснящихся друг к другу каменных домов, резкими, угловатыми черными контурами вырисовывались на фоне охваченного тусклым багровым заревом неба.
  То там, то тут, в окнах, горели тусклые огни керосиновых ламп и свечей. Их неяркие рыжие отсветы едва пробивались через неплотно задернутые шторы и драпировки. В их слабом свете невозможно было разглядеть ни теней жильцов, ни освещаемых ими комнат. Прислонившись спиной к литым чугунным перилам ближайшего крыльца, под старым и тусклым газовым фонарем стоял, вдыхал из какого-то замысловатого прибора отдающий неприятными горькими, как будто ядовитыми, травами дым, Патрик Эрсин.
  - Что-то вы долго - абсолютно неестественно широко и страшно разевая рот и проглатывая свою курительную машину, сообщил он и продемонстрировал принцу часы, стрелки которых шли в обратном направлении - пройдемте, вас ждут. И не спрашивайте ничего, я все равно вам не отвечу.
  
  ***
  
  Снова дали свет. Зарево пошло на убыль. Разогнав, приглушив, его зловещую багровую жуть, в парке и на фасаде дворца снова загорелись яркие электрические фонари. Как раз в это время веселая процессия с факелами, знаменами и полковым оркестром во главе, достигла арки, соединяющей Большой и Малый дворцы. Но каково же было удивление всех, когда они не нашли здесь, на галерее, ни маркиза Дорса, ни принцессы Вероники, ни их гостей. За просторным, брошенным праздничным столом на скамейках сидели Август и Мария Прицци. Облаченная не по прохладной осенней погоде в свое длинное белое платье и лиловую длиннополую жилетку, графиня сидела на коленях у графа, придерживаясь тонкой жилистой рукой за его плечо, курила через длинный мундштук сигарету. Напротив них расположились бравый усатый Пескин и его высокая избранница в украшенном меховым воротником и золотой нитью теплом тяжелом плаще. Все вчетвером, они играли в шашки, двое на двое, в окружении стоящих на столе фонариков и полупустых, недопитых фужеров, оставленных после себя друзьями и гостями маркиза Дорса и принцессы Вероники.
  - А где молодые? - спросили, возмутились из процессии.
  - А я откуда знаю? Здесь только мы - как само собой разумеющееся, продемонстрировал жестом пустой стол граф Прицци, обвел веселым хитрым взглядом присутствующих, в знак своей искренности переставил шашку на доске. Графиня, насмешливо и высокомерно повела скулой, прищурила глаз, двумя пальцами с силой откинула косу с плеча, благородным жестом облокотилась о плечо графа, закивала соперникам. Прицци выиграли. Начальник штаба, Пескин сверился с диспозицией, сказал 'Эх' и они с его высокой дамой, как проигравшие, начали без разбора, с двух рук, допивать из оставленных на столе кубков и фужеров, брошенные на половине гостями и нареченными напитки.
  
  ***
  
  - А куда едем? - старческим, но при этом не по годам игривым и бодрым голосом поинтересовался столичный министр. Все со смехом сели в его огромный, черный и торжественный как рояль или барочный, с зеркалом, комод, украшенный яркой желтой молнией по борту, ипсомобиль. Впереди, рядом с министром занял единственное кресло Борис Дорс с принцессой Вероникой на коленях. На втором ряду поместились Фарканто, рыжая Лиза, Майя Гранне и барон Визра. В третьем сел Вертура, который тоже посадил Марису на колени, к ним, помимо Корна и Агнесс Булле, задавив всех, с трудом втиснулся широкий Рейн Тинкала. И в самом конце салона, у откидной стенки гакаборта, манерно подогнув тощие ноги в синих парусиновых штанах, положив локоть на спинку сиденья, расселся князь Мунзе. Последней к ипсомобилю подбежала Вольфина Тальпасто и села рядом с бароном Визрой. Остался только растерянный Модест Гонзолле, но Борис Дорс быстро нашел решение и никто не остался в обиде. Прижав к коленям неудобные в тесном салоне мечи в ножнах, покрепче обхватив придавивших к креслам мужчин, сидящих на коленях спутниц, все шумели, радовались предстоящей веселой поездке.
  - Так куда? - вопрошал министр, проверяя карманы своего сюртука и доставая из него портсигар с такими же черно-белыми папиросами, как и у рыжей Лизы, заломил одну углом, сдавил перпендикулярно пальцами, и с заправским видом стиляги из столичного журнала, закусил ее губой - на маяк, на море, в лес?
  - На луну! - засмеялась принцесса Вероника.
  - Условия этого региона, не соответствуют вашим эксплуатационным требованиям - покачал головой министр - дышать вы там не сможете, и вообще там скучно, уныло и не на что смотреть.
  - Полетели хоть куда! - воскликнула рыжая Лиза, радостно и пьяно хлопнула обеими руками по спинке его высокого кресла. И столичный гость, никого не предупредив, что сейчас произойдет, поманил пальцами обеих ладоней штурвал, что желтым узким полумесяцем горел во мраке салона перед ним над манерно выполненной на современный лад приборной панелью и ипсомобиль, словно бы прыгнул из тесного дворика между конюшнями и зданием фельдъегерской службы в северо-западной части герцогского парка куда-то вперед и высь. Вмиг, без всякого толчка и дрожи, оказавшись, стремительно летящим над растянувшимся вокруг насколько хватало глаз дырявым покровом слегка фосфоресцирующих облаков, по черному, испещренному сияющими белыми звездами, безбрежному и бездонному ночному небу. Всего за несколько секунд достигнув точки апогея, на мгновение замер на вершине баллистической траектории, и, как будто растеряв всю свою скорость и инерцию, стремительно планируя, с резким толчком подался куда-то вперед и вниз. Все закричали от восторга и ужаса, а неудобство тесноты и выпитое предали особые радость и восторг этому волнующему и ужасному одновременно не то полету, не то падению. Вокруг пронзительно горели звезды, страшно и громко шипел ветер, Вертура, которого напуганная столь резкой переменой, схватившаяся за спинку переднего кресла Мариса придавила к сиденью, так толком ничего не понял и не увидел. Он только успел испугаться, что они куда-то падают, и уже было занервничал, начал шарить руками, за что бы уцепиться так, чтобы не полететь носом вперед, со всем отчаянием думать о том, что бы сделать такого, чтобы спастись, как вдруг полет прекратился и он даже не успел уловить тот момент, когда экипаж снова вернулся в обычное горизонтальное положение. Звезды, бескрайнее небо вокруг и облака пропали. За окошком, край которого детектив видел из-за плеча Марисы, горел желтый электрический фонарь перед резиденцией епископа Дезмонда.
  - Вероника! - опасливо и громко воскликнул Борис Дорс.
  - Прилетели, выходите скорее! - словно смеясь над своими напуганными пассажирами, подгонял министр. Двери сами собой раскрылись, Мариса ловко соскользнула с колен Вертуры и вышла. Детектив вышел следом, протянул руку, галантно помог выйти герцогине Агнесс.
  - Ха! Вот как он в лес заехал! - важно воскликнул, с видом знатока, продемонстрировал ладонью, прогнусавил Рейн Тинкала: ипсомобиль стоял прямо перед ступеньками, ведущими в собор. Подсвеченный фасад храма и колокольня светлели над головами на фоне багрового, охваченного заревом от парящих над дворцом Булле праздничных огней, неба.
  - Лиза! - отчаянно ругала наперсницу принцесса Вероника. Она очень испугалась, ее руки тряслись, глаза бешено горели - ты сдурела? У тебя что, совсем ума что ли нет?!
  Но та только пьяно, бессовестно и весело рассмеялась на ее претензии. Борис Дорс поднял капот, заглянул в расположенный между мотором и салоном багажник.
  - А что это было? - Модест Гонзолле с большой пластиковой бутылкой импортного, столичного юва в руках, пьяно перевалился через борт, таща за собой свой длинный меч - что, уже все? А куда это мы приехали?
  Все засмеялись, начали обсуждать это короткий, но очень волнующий и веселый полет. Принцесса Вероника бесцеремонно вырвала у барона из рук его бутылку, характерным умелым движением запрокинув голову, с хрустом сжав ее, начала из нее шумно пить. Радостно и громко засмеялась, начала обнимать и благодарить всех. Вертура, несколько смутившись этой сцены, обернувшись, чтобы запоздало поблагодарить за прогулку шаловливого столичного министра, был несколько удивлен: как только последний пассажир покинул экипаж, ипсомобиль бесследно исчез. Только воздух на площади стал, как накануне грозы, каким-то по-особенному сухим и разреженным.
  
  ***
  
  За веселой беседой, передавая по кругу бутылку, которую отобрали у и без того в усмерть пьяного Модеста Гонзолле, не заметили, как нареченные, отойдя в сторону, как будто поговорить, бесследно исчезли в темноте. Юный барон Визра, пожал плечами и сказал, что теперь придется идти обратно своим ходом. Князь Мунзе пошел в поместье епископа за лошадьми и уже в конюшне нечаянно был свидетелем разговора, что случился между Борисом Дорсом и принцессой Вероникой.
  Отправив восвояси поденщика, оставшись с ней вдвоем, маркиз взял принцессу за руку и аккуратно, так чтобы она не запнулась за что-нибудь во мраке, провел ее к дальней стене.
  - Я не дезертир - внимательно прислушавшись, нет ли кого в конюшне кроме них, взяв ее за пальцы, тихо и тревожно заверил ее он, начал свою речь - но вы видели, что сегодня было. Вероника, выслушайте меня, это важно. Да я знаю, вы в курсе дел, знаете лучше, что к чему, у вас есть инструкции, доклады и агенты... Но я не понимаю, я не посвящен ни во что. Развейте мои сомнения, разъясните мне, что к чему... Я смогу помочь вам, сделать то, что от меня зависит!
  - Например? - ответила она также тихо и несколько отстраненно, но все же не отвела руки. Взяла его за плечо и отвернулась. Совсем рядом в стойлах сонно храпели лошади. Недоверчиво принюхивались к незнакомке, переступали, стучали копытами.
  - Если бы я знал наверняка... - опустил голос еще ниже, прошептал Борис Дорс, касаясь пальцами ее плеча.
  - А вы сами Борис, что, не понимаете? - как будто рассеянно спросила принцесса, пьяным движением плеч приласкалась к нему, прижалась щекой к его плечу, плотно зажмурилась в темноте - ничего не знаете, не видите?
  Маркиз обнял ее. Как бы невзначай запустил руку в широкий твердый, накрахмаленный рукав ее рубахи, взял ее за запястье под локтем. Под его пальцами прощупывалась на ощупь холодная и плотная, но гибкая, как кожа и металл одновременно, ткань какой-то легкой, облегающей высокотехнологической брони. Маркиз коснулся пальцами ключицы герцогини, отвернул ворот. Под ним были все те же холодные и гладкие шестиугольные чешуинки.
  - Моя змеиная шкура! Я же дракон! - засмеялась, повисла на его плечах, ответила принцесса Вероника, безошибочно разгадав его жест.
  - Август хочет захватить Гирту - понизив голос, с трудом оторвал ее от себя, настойчиво удержал, чтобы она прекратила свои ласки и выслушала его, маркиз - он хотел сделать это сегодня, убить всех, но Мария его остановила. Не знаю почему. Она ведьма. У Эмили ее кровь, ей плевать на все, и она жрет людей. А Мария хочет власти, хочет править Гиртой. Отец рассказывал, что это из-за нее Август поехал на войну, из-за нее стал таким. Она рогатая змея, я видел ее, как она обращалась на берегу и плавала в воде. Это она забиралась в богатые дома, грызла хозяев и выносила золото. Это она задушила леди Хендрику и ее мужа, она подожгла башню, в которой они укрылись. Это ее Август нарисовал на своем знамени после победы над армией Фолькарта и Сигфредом Тинкалой. Это ее именем он назвал свою дружину. Они служат не Христу, нашему Господу Богу, как говорят, а Лунному Дракону, они считают себя его искрами, а не людьми. Август и Мария собрали всех сегодня не ради нас с вами. Они хотели...
  - Борис, вы мнительны! - с капризным пьяным презрением отмахнулась герцогиня. Снова подалась на него, как будто пытаясь убедить ласками в том, что все это несущественно и не имеет смысла. Схватила его руку, подняла его ладонь к своему лицу, разминая обеими руками его кожу, приложила ее к своей щеке - сэр Август славный христианин и верный защитник Гирты. Он друг вашего отца и никогда не причинит вред, ни вам, ни мне... - она осеклась, словно в последний миг спохватилась чтобы не сказать того, чего ни в коем случае нельзя было говорить - поцелуйте меня, Борис, возьмите на руки, отнесите куда-нибудь, я устала, я пьяна. Мне надо принять лекарство, прилечь. Чего вы заладили? О чем вы думаете, Борис? У нас помолвка, праздник, а вы опять о политике!
  Борис Дорс сдался, протянул руки и было ласково обнял ее, но тут же снова напрягся: страшное сомнение закралось в его сердце.
  - Вы мне не верите... - сжал зубы, с досадой ответил, покачал головой маркиз - ладно, черт с вами! Но у меня есть и свои аргументы. Поедем за город. Я покажу вам то, что вам следует увидеть. Будет лучше если вы узнаете все сейчас, чем если это откроется потом, в самый неподходящий момент. Вероника, вы поедете со мной? Вы доверяете мне?
  Она машинально кивнула, но если бы вокруг было не так темно, то можно было бы увидеть, что в ее глазах тоже промелькнуло сомнение. Он отвернулась, хотела было возразить ему, еще раз лукаво попросить отвести ее домой, в очередной раз умело и мягко надавить на него, но она была устала и пьяна, хотя и знала, что ей вообще нельзя пить, тем более в таких количествах. Но сейчас ей уже было все равно. Страшная тайна, что так долго тяготила ее душу, давила на нее, не давая покоя настолько сильно, что сейчас это безумное предложение выехать ночью за городские стены, во внешнюю, полную опасностей и ужасов лесную тьму, не показалось ей чем-то более ужасным, чем те страшные, ломающие волю, ожидания, что под действием выпитого без разбору и меры спиртного, по-особенному тягостно и тяжело терзали ее разгоряченное и усталое сердце. От ее сияющего величия, от ее гордой неприступности и рассудительной ледяной мудрости леди-герцогини, роль которой она была обязана играть даже ценой своей жизни, не осталось и следа. Она снова была слабой, отчаявшейся, одинокой и беззащитной женщиной, загнанной в угол обстоятельствами и беспощадными людьми. Она была сломлена, и ей уже не было никакого дела ни до страхов, ни до запретных фраз, которые ей ни в коем случае нельзя было говорить, но что неминуемо слетели бы с ее уст, поделись она с маркизом, своими горькими воспоминаниями, знаниями и тяжелыми пьяными мыслями.
  Все было дурно и страшно вокруг нее, и даже этот один единственный человек, что держал ее в своих объятиях, стоял рядом с ней, тот, кто, также как и его отец, не сломавшись, не согнувшись и не оступившись, прошел и пережил, тяготы смуты и войны. Тот, кто за свои хоть и жестокие, но прямые слова и праведные действия всегда был презираем всеми уважаемыми гражданами Гирты. Тот, кто по каким-то непонятным ни ей, ни кому другому в герцогстве причинам, так внезапно стал для нее таким близким и важным, даже он, сию минуту не вызывал у нее ни малейшего доверия. Впрочем, и до этого ей сейчас не было ровно никаких дел. Она точно знала, что ее ждет в недалеком будущем, и все что он мог бы совершить с ней, окажись он настолько хитрым предателем и ловким подлецом, что даже она, умеющая различать самые тонкие движения человеческой души, не смогла почувствовать и прочесть его дурные мысли, в любом случае было бы менее ужасным чем то, что она уже пережила, а тем более то, что в самое ближайшее время должно было случиться с ней.
  Да, быть может он вероломный предатель и кровавый убийца и сейчас он хочет отвезти ее в лес, и, надругавшись, вдоволь наглумившись, сбросить ее холодный, искалеченный труп в море со скалы. И быть может для нее это даже будет самым легким и радостным избавлением, быстрым концом ее скорбного пути... Но какая разница? Она любила, и будет любить его, даже если он последний, самый низменный злодей и мерзавец на земле. Потому что, кем бы он ни был, без любви к нему, без его твердых вдохновляющих слов, без его внимательного взгляда, без его ласкового прикосновения и без его горькой и одновременно такой по-детски радостной и искренней улыбки, видя и ощущая которые она была счастлива все последние недели так, как не была счастлива никогда, ей просто будет незачем жить.
  И она решилась.
  - Да, Борис, я вам верю - отстраняясь от маркиза, немного протрезвев, прижав руку к груди, утвердительно кивнула она в ответ. Склонила голову, ответила обстоятельно и смиренно - я ваша будущая жена. Я всегда буду рядом с вами, всегда буду верна вам, всегда буду на вашей стороне, какой бы путь вы не выбрали. И да, я желаю знать то, что вы хотите показать мне, чего бы это ни стоило и чем бы это ни было.
  - Ваше слово - с тяжелой готовностью, сжав зубы, ответил ей маркиз. Он выпил совсем немного. Идя на праздник, куда без его спросу, на его собственную помолвку, герцог Вильмонт Булле и граф Август Прицци, позвали его самых страшных и непримиримых врагов в качестве его же гостей, он только касался губами чаш и делал только маленькие глотки. Как бы не было сладко, как бы не подталкивали, не уговаривали его, как бы не ударяло в голову уже выпитое, сдерживал себя, твердо памятуя о ядах, а еще более о том, что с пьяным и веселым можно совершить любое злодейство. И сейчас, будучи уже почти что трезв, он твердой рукой извлек из-под отворота мантии ключ, что носил на шее рядом с нательным крестом на кожаном ремешке, вставил его в замочную скважину высоко над балкой, с трудом отпер тугой, похоже начавший ржаветь от редкого использования, замок и, с усилием и скрипом отодвинув в сторону часть стены, открыл проход в смежное с конюшней, потайное помещение.
  Здесь, в тусклом свете высокотехнологических ламп с медленными вихрями плывущих в прозрачном густом геле мириадов крошечных, коричнево-рыжих светлячков их ждал огромный, замерший в своей торжественной неподвижности как отлитый из твердой стали ужасный в своих идеальных пропорциях, могучий черный конь. Едва различив его в сумраке, принцесса вздрогнула, нерешительно шагнула назад и схватилась за плечо маркиза. Ее обуял страх, словно чудовищные видения прошлого, которые она так хотела бы забыть, жуткими образами пережитых наяву детских кошмаров и страхов вновь встали перед ее внутренним взором, внезапными воспоминаниями взбудоражили, еще больше растревожили ее разгоряченное выпитым вином и крепким спиртом сердце. Изо всех сил пытаясь сдержать волнение и страх, она шагнула за маркизом и даже было подумала, что это всего лишь пьяная мнительность, когда конь внезапно ожил, и, как будто пробудившись от долгого сна, подняв свою деформированную голову, уставился на незваных гостей. Принцесс задрожала. Ей стало страшно: вместо глаз у коня был один продолговатый, словно бы впаянный в кожу, похожий на оптический, прибор, горизонтальный нарост с узкой бездонной расщелиной, без век и ресниц, и страшное багровое сияние, что словно бы заполняло изнутри его черную голову, изливалось из нее, наполняя полутьму зловещим и тусклыми красным светом. Принцесса Вероника, задрожала, остановилась в нерешительности: присмотревшись в тусклом освещении, с каждой секундой она все четче различала контуры наполняющих тайник страшных, так знакомых ей с детства, навсегда застывших перед ее внутренним взором белых вымпелов, брони и одежд. Задыхаясь от страха, она замерла, но Борис Дорс крепко взял ее за руку и подвел к коню.
  - Это просто автомат - протягивая ее ладонь к шее чудовища, чтобы она удостоверилась, что это не демон, попытался убедить ее маркиз. Но конь недоверчиво повел головой, оскалил страшные бледно-голубые и словно бы кровавые на концах клыки. Отпрянул от нее, с глухим звоном тряхнул тяжелой уздечкой. Загремел упряжью: тонкой, сложной очень искусно выполненной неизвестным мастером, какую могли позволить себе и заказать в Столице, только самые богатые и уважаемые жители герцогства. Белая накидка, как вымпел, укрывала круп чудовища. Седло было длинным, совсем не похожим на те, какие делали в местных мастерских. По виду тоже столичное, изготовленное из современных материалов, оно больше напоминало сиденье двухколесной машины графа Прицци, чем нормальное седло, и было исполнено в той же вычурной технике: также как и все остальное снаряжение и элементы брони и сбруи, тоже испещрено нечестивыми и притягательными в своих одновременно омерзительных и завораживающих пропорциях и контурах, написанных на неизвестном языке, изощренных в своей зловещей, чуждой человеческому разуму гармонии и эстетике, магических фигур, слов и символов.
  Герцогиня попятилась, ужас наполнил ее сердце. Она была права: Борис Дорс предал ее! Чудовищная игра, заманивая ее в смертельную ловушку, завершилась вероломным предательством. Загадка была решена. И их невероятное помилование с отцом, и его неподсудность после смуты, и их дружба с майором Тинвегом, в гостях у которого она и познакомилась с ним. Его недомолвки, его осведомленность и знания. Его намеки и слова, его действия, его мнимая вражда с военным комендантом, и его жестокие дела, ни за одно из которых он не был предан ни суду, ни наказанию, ни смерти. Все слухи, все факты и догадки сложилось в одну страшную и безысходную картину. Она мнила его героем и благородным рыцарем, единственным светлым и самым лучшим на земле, а он оказался очередным предателем и лжецом. Терпеливым, хитрым и опасным слугой, еще одним палачом и преступником, точно таким же как и все. И все это время он низко и подло лгал ей: он никогда по-настоящему не шел против беззакония, не делал ничего из того, о чем хвастался. Никому не помог, никого не спас и ни за кого не заступился. Он никогда не сражался с Белыми Всадниками, он сам был одним из них!
  Теперь она отчетливо вспомнила его. Еще совсем молодым, с бритым, раскрашенным в белые и черные тона, перекошенным ненавистью и злобой лицом. Услышала его грубые охрипшие, изрыгающие угрозы крики. Вновь почувствовала жар его беспощадных жестоких рук, которыми он грозился задушить ее, свернуть ей шею. Да, тогда это был именно он. Тот самый, кто вместе со своими налетчиками, тогда, шестнадцать лет назад, приехал в приют святой Елены на этом самом одноглазом коне. Отыскав в холмах за сталелитейными заводами Булле, беззащитный дом, где они жили с сестрой, ворвался в него, похитил ее, Стефанию Румкеле, маленькую беззащитную девочку восьми лет, чтобы увести в свой страшный лесной замок для своих нечестивых развлечений... Это он смеялся, бахвалился с факелом в руке, грозился сжечь дом со всеми детьми. Это он перебил все стекла, отхлестал плетью по голове наставницу, избил ногами сестру, когда та пыталась ее защитить! Всю жизнь она думала, надеялась, всем сердцем желала, что он мертв, с трепетом вспоминала его лежащее на дороге неподвижное окровавленное тело и дымящийся в руках полковника Адама Роместальдуса пистолет... Но все было напрасно! Он выжил и выздоровел, как всегда выживают и живут долго и счастливо самые гнусные обманщики и подлецы, и теперь он торжествовал, став ее женихом, получив над ней полную власть, низко глумился над ней!
  В ее руке сверкнул нож. Многократно отработанное движение было стремительным, но Борис Дорс был слишком близко и перехватил ее кисть. Принцесса повела плечом, ее правая рука вмиг вспыхнула раскаленной обжигающей болью, налилась чудовищной, нечеловеческой силой и с легкостью вывернула его руку до автоматизма отточенным приемом, что она отрабатывала на тренировках каждый день.
  - Стефания! - отчаянно и громко крикнул ей Борис Дорс, отскакивая в сторону от ее атаки, но она была быстрей. Настигла его и режущим горизонтальным рывком ударила поперек груди. Живые человеческие мышцы никогда бы не могли дать ей такой стремительности и силы, но и у искусственных тканей тоже был свой предел. Синтетические покровы, сочленения и органы, которыми ей заменили отбитые, разорванные и искалеченные части, после того, как она так неудачно пыталась покончить с собой, от отчаяния и тоски бросилась из окна своих роскошных столичных апартаментов, упала на провода внизу, переломав все кости и спину, лишившись обеих ног ниже колен и руки, внезапно вспыхнули адским пламенем боли, причиняя ей невыносимые мучения. От отчаяния и страха, вложив в этот единственный удар все свои возможности, она не рассчитала сил. Кремнеуглеродные паразиты, заменяющие ей мышцы, вошли в перегрев, скручивая ее спину, руки и ноги в конвульсиях от страшного, безмерно болезненного, неутихающего жжения.
  Ее глаза залила яркая, испещренная множеством черных звезд багровая мгла. Сумрачные, едва подсвеченные колбами и красным светом из личины чудовищного коня стены подернулись кровавой пеленой. Герцогиня, со стоном боли и бессилия бессмысленно, с отчаянием заживо горящего человека, слепо метнулась в сторону, ударилась об угол. Откинулась от него навзничь, упала, затряслась в судорогах. Скрипя от боли зубами, поджав колени и локти, скорчилась у стены.
  - Предатель! - в конюшню, выхватив меч, ворвался князь Мунзе, но маркиз Дорс, не обращая внимания на рассеченную грудь, схватил из угла штандарт с черным гербом на белом поле и ткнул пьяного жандарма древком в живот, а когда тот согнулся от болезненного толчка, нанес еще два тяжелых удара по голове.
  - Вероника! - покончив с князем, подскочил он к принцессе, но она только тяжело дышала, не в силах даже стонать от охватившей ее тело, скрутившей все мышцы боли, согнулась на полу, с силой сжимая зубы и кулаки. Схватив ее за плечо, Борис Дорс тут же отдернул руку от жара, догадался, что с ней. Быстро сбегав в конюшню, вернулся с огромным ушатом холодной воды и вылил на нее. Поднял ее на руки, аккуратно перебросил через седло и, придерживая, чтобы она не упала одной рукой, вывел коня из потайного помещения.
  - Вези осторожно! - дрожащим от волнения голосом, сжав кулак, с угрозой предупредил коня маркиз. Чудовищный конь, резко тряхнул головой, и тяжело грохоча стальными, сделанными специально так, чтобы стучали как можно страшнее и гулче копытами, грозно вышел в коридор. Повелительно огляделся, бросая страшные пламенные взгляды на тут же отпрянувших от него в стороны, страшно забившихся в стойлах лошадей. Борис Дорс же быстро вернулся в тайник, проверил, не пробита ли голова и не сломала ли у корчащегося на полу, бессмысленно охающего и хрипящего от боли князя шея, выволок его из комнаты, задвинул обратно и запер на ключ дверь.
  Вернувшись к коню и вскочив в седло, он с некоторым трудом пересадил все еще бесчувственную от шока принцессу к себе на колени и вцепился в нее что было сил.
  - Вези аккуратнее! - приказал он коню - к воротам Рыцарей!
  Скакун снисходительно тряхнул головой и, крадучись как хищник, шагнул в темноту. Легко и стремительно, в три прыжка, выскочил со двора епископской конюшни на улицу Прицци. Огляделся и, почувствовав волю, как кошка на бегу, припадая на задние лапы, взвиваясь на несколько метров вперед и ввысь, легко перескакивая палисады, что всегда перекрывали на ночь перекрестки центральных улиц, галопом помчался по ночному городу, как боем погребальных колоколов, оглашая кварталы тяжелым, звоном сбруи и грохотом копыт. Миновав несколько улиц по проспекту Рыцарей, неподалеку от почтамта и запертых ворот, резко свернул вдоль крепостной стены, что разделяла надвое Южную Гирту. Поднялся по крутой узкой улочке на скалу, у подножья которой стоял дом, где жил Дюк и, оказавшись на уютной террасе с аркой, парапетом, клумбами, дубом и столом, соскочил с нее, прямо с обрыва, на крышу ближайшего дома, вниз. Борис Дорс едва успел покрепче перехватить принцессу, как под копытами скакуна с грохотом обрушилась кладка какой-то каменной изгороди, на которую тот так необычайно ловко, не промахнувшись ни одной ногой, приземлился с высоты трех этажей. Миновав обвал, синхронно ударив в мостовую копытами, выбив снопы искр, снова очутился на дороге, до жалобных панических криков напугав своим инфернальным явлением каких-то толпящихся в арке, яростно размахивающих ножами и плетками, спорящих, ругающихся о чем-то людей.
  - Стоять! - заревел полицейский сержант на перекрестке, выбегая навстречу всаднику, намереваясь ссадить его пикой. Но как будто полыхнула невидимая и неслышимая вспышка, на миг все вокруг стало нестерпимо ярким и четким, словно ударили по голове. Как будто рухнули и разъединились, пошли вразнос пространство и время. В спину маркиза толкнул страшный, колючий и ледяной, едва не выбросивший его из седла порыв и, конь, без всякой инерции метнувшись вперед, за долю миллисекунды преодолев полквартала, наддал в упор на полицейского. Сбил его так, что тот, даже не успев изготовить к бою оружие, с жестяным глухим грохотом бригандины отлетел в темноту к какой-то стене. Позади звонко ударил ружейный курок, но мушкет не выстрелил. С грохотом повернув на резком повороте, конь вылетел на проспект. Вокруг стремительно и беспорядочно моргали, гасли фонари. До ворот оставалось всего несколько сотен метров. Из калитки надвратной башни выбежал вооруженный автоматическим ружьем жандарм. Охраняющие ворота солдаты суетились, хватали оружие, беспокойно и испуганно выглядывали из бойниц. Вспыхнул яркий свет прожектора, ослепил до скрипа сжавшего зубы от больно ударившего по глазам электрического света маркиза, когда конь внезапно плавно и стремительно остановился и взвился на дыбы. Заржал страшно и дико, больше похоже на шипящий, парализующий душу воспоминанием ночного кошмара и страха темноты, запредельный не то звериный рев, не то человеческий крик. Все фонари на проспекте и редкие окна домов вокруг окончательно погасли. Словно ударил новый, разрывающий и страшный, неудержимый ветреный порыв, мир вокруг подернулся рябью, контуры домов и стен поплыли, на какой-то миг потеряли свои очертания и резкость. Прожектор с печальным звоном коротко полыхнул лиловой искрой и потух. Жалобно запел рог, лязгнул затвор автоматического орудия, бессмысленно и бесполезно залязгали затворы, защелкали ружейные курки, громыхнуло плечо всегда имеющегося наготове на подобный случай арбалета. Борис Дорс сжал зубы и уже приготовился к тому, что сейчас его пронзит стрела, но та, так и не достигнув цели, внезапно ушла вбок и ярком рыжим метеором сгорела в невидимом, прикрывающем коня и всадника щите.
  Но как бы то ни было, через ворота путь был закрыт и конь, сам выбрав маршрут, свернул на улицу, ведущую вдоль городской стены и, снова набрав скорость, помчался по ней. Перескакивая через стоящие рядом с домами ящики и повозки, с такой ловкостью и неудержимой прытью, что принцесса Вероника, что уже начала приходить в себя, крепко зажмурилась и в отчаянии вцепилась в окровавленную одежду Бориса Дорса, что сам был не жив, ни мертв от страха, как бы при такой скачке удержаться в седле. Даже при всем желании, он все равно не сумел бы править своим конем на такой скорости, с какой могли потягаться только летящие в небе хищные птицы.
  По счастью чудовищный скакун сам находил дорогу, и даже, перескакивая преграды, огибая фонарные столбы и углы, держался ровно, как будто сам следил за тем, чтобы пассажиры не вылетели из седла, не разбились о каменную мостовую и стены.
  Через миг они были в переулке у пандуса на куртину: пологого и широкого подъема на земляной, укрепленный снаружи кирпичом и гранитными плитами вал, по которому закатывали наверх тяжелые орудия и заносили припасы для защитников стен. Перескочив через шлагбаум, до ужаса напугав дремлющего в будочке караульного, что резко отшатнулся назад и ударился головой, отчего старый трофейный шлем-салад, какие носят в Мильде, съехал стражнику на глаза, взвился на дыбы и вскочил на кирпичный мерлон. Ударом копыт и своим весом развалил его и, низко припав на лапы, как хищник, ловко приземлившись с пятиметровой высоты, черно-белым вихрем помчался по полю, тому самому, где в дни фестиваля приезжие ставили свои телеги и шатры, а Мариса и капитан Глотте ходили к ним с протоколами и проверками. Мимо прудов, где разводили жирных карпов для богатых жителей города и рядов высаженных вдоль дороги на юг старых разлапистых ив.
  Позади, на стенах в темноте, трубили рога, загорались тревожные огни, но было уже поздно. Со скоростью ипсомобиля, чудовищный конь уносил своего седока и принцессу в непроглядную черно-багровую ночную мглу, в поля и перелески к югу, все дальше и дальше от Гирты.
  
  ***
  
  - Вероника... - сделала жест ладонью в одну, в другую сторону, недоуменно повела головой рыжая Лиза.
  - Что с ней? - спросил Фарканто. Все тревожно переглянулись.
  - Набат - мрачно констатировала Мариса. Они все еще стояли перед запертыми на ночь воротами поместья владыки Дезмонда. Князь Мунзе, что ушел к конюшням на заднем дворе, так и не вернулся, герцогиня и маркиз бесследно исчезли, а где-то на южной стороне Гирты звонил колокол. Его резкому отчаянному звону вторили далекие голоса рогов, перекликающихся на улицах и городских стенах.
  - Найдем ее! - хмуро потребовал Корн, рывком позвал за собой Рейна Тинкалу. Все согласились и направились в обход запертых ворот, по улице Прицци, что под прямым углом пересекала проспект Иоанна Крестителя, улицу генерала Гримма и проспект Булле, с которой через арку в просвете между домов можно было попасть к епископской конюшне во дворе.
  
  ***
  
  - Да я и сам бы не поверил, что мы тут не при чем! - высказал то, что с угрозой глядя на него, Марису и озадаченного Модеста Гонзолле, думали все остальные, как самый адекватный из всех троих, начал оправдываться детектив. Корн, Фарканто и Рейн Тинкала нависли над ними, приперли их к стене, держа перед собой обнаженные мечи, в молчаливой готовности заколоть, ожидали разъяснений.
  Они стояли в темной конюшне. Перед ними была запертая дверь тайника. Князь Мунзе, лежа рядом на брикете сена, на полу, пытался сбивчиво и нечленораздельно объяснить, что с ним случилось. Он был контужен и пьян, а конюхи и поденщики епископа только разводили руками, не в силах пояснить, что на самом деле было в той комнате за потайной дверью. Из окон келий на первом этаже выглядывали глумливые и мстительные физиономии семинаристов и дьяконов. Тыкали на незадачливых гостей пальцами, за любопытство радостными голосами грозили друг другу епитимией.
  - Весело - покачал своей черной кучерявой шевелюрой барон Визра, опустил свою пластинку, через которую он примеривался на стоящих у стены. Рассудительно признал - но алиби все же, Марк, на вашей стороне. Полагаете, он давно задумал все это, чтобы похитить леди Веронику?
  - Но она должна была почувствовать! - возмутилась рыжая Лиза.
  - Я думаю все случилось спонтанно - пройдясь вдоль денников, приложив руку к подбородку, как настоящий сыщик из книжки, рассудил детектив - скорее всего, она перепила и они поссорились. Он увез ее кататься... Может у него там был спрятан ипсомобиль? Ну или этот, двухколесный, как у сэра Прицци.
  - Вы что, идиот? - топнула ногой, совсем рассердилась рыжая Лиза.
  - У меня есть теория... - не обращая внимания на ее крики, спокойно и задумчиво произнес Вертура. Все обернулись в его сторону и опустили мечи - за эту неделю они встречались как минимум четыре раза, то есть каждый день. Он приехал к ней два раза во дворец, на разговор к сэру Вильмонту и после пикника. Остальные - она к нему. У него были все возможности похитить ее, не в день помолвки, спокойно и тихо. Не так нагло, прямо на глазах у всех. Так, внезапно и без шума, делают все настоящие похитители, чтобы пока не начнут искать, иметь фору и успеть замести следы. Но это тем более нелогично: ее даром отдали ему. Возможно, конечно были какие-то условия... - он бросил быстрый многозначительный взгляд на Фарканто и рыжую Лизу - но зачем похищать женщину, которая по факту гарант его герцогского титула? Чего большего вообще можно пожелать? Выкупа? Но он и так получит всю казну Гирты, целиком, да еще и с бухгалтером и казначеем. Это не то что нелогично, это просто глупо. Разве что он опасный псих... Борис, конечно ушибленный на всю голову, но он не похож на психа. Так что у нас два варианта, либо ждать их здесь, либо поднять тревогу. Тревогу уже подняли. И смотрите, вот следы, они не такие как следы других лошадей... - детектив указал пальцем, продемонстрировал всем огромные, необычайно глубоко и четко впечатавшиеся в плотно утоптанную землю во дворе выбоины похожих на лапы хищника копыт - если это у него такой конь, то, чтобы его догнать понадобится ипсомобиль мастера Динтры... А может он еще и летает, или что он еще там может уметь.
  И он бросил многозначительный взгляд на Марису. Та посмотрела на него внимательно и строго, медленно ответила.
  - Если бы летал, его бы уже сбили. Есть протокол. Любые несанкционированные полеты запрещены. Мне рассказывали, что есть такие кони, не обычные, самые современные, они намного лучше чем простые автоматы. Я готовила про них в 'Скандалы' статью, но мэтр Тралле не одобрил, сказал, что такие технологии не афишируются даже в Столице, и не стоит разжигать излишнего внимания к конспиративным теориям даже в развлекательных целях...
  Пришел сенешаль поместья со слесарем. Сказал что ключей от этой двери ни у кого, кроме Бориса Дорса не было. Начали вскрывать запертую маркизом дверь. Все собрались вокруг в ожидании того, что откроется им внутри.
  
  ***
  
  Трескучий и внезапный удар в лицо оглушил маркиза, отчего он резко откинулся в седле. Принцесса Вероника дернулась и ловко высвободилась из его хватки, но конь, словно почувствовав момент, взвился на дыбы и она, не удержавшись, выпала из ослабевших рук Бориса Дорса и начала опрокидываться, соскальзывать с его колен. В последний миг он успел ухватить ее за руки, удержать, чтобы она, падая в темноту, не свернула себе шею.
  Смягчив ее падение, отпустив ее руки, он спрыгнул с седла, но закачался от слабости и боли, едва удержал равновесие. Конь, едва не сбив его, грозно взвился на дыбы, зашипел на принцессу. Та в ужасе закрыла руками голову, сжалась на земле, опасаясь удара его дышащих жаром, стальных, по виду похожих на чугунные декоративные решетки печи, передних, разделенных на концах на когтистые пальцы, как у тигра, или огромной кошки, копыт.
  - Ну как же глупо все вышло! - размазывая ладонью по груди кровь, тяжело вздохнул, с досадой и злостью нахмурился, хлопнул рукавом по бедру, маркиз.
  Оттолкнув в сторону коня, утихомирив и отстранив его от герцогини, устало облокотился руками о седло, огляделся. Вокруг стояла непроглядная черная и беззвездная, пасмурная и сырая ночь. Они были посреди какого-то обширного пустого пространства: пастбища или оставленного под паром поля, если судить по невспаханной сырой земле. Отсюда не было видно ни электрического зарева фонарей Гирты, ни багрового пламени осветительных потешных огней, ни уютных и таких приветливых в темной холодной ночной мгле окошек многочисленных, разбросанных по полям вокруг города хуторов и деревень. Не было на сумрачном, затянутом тусклыми, едва фосфоресцирующими высокими облаками небе и луны. Только одинокий вяз или дуб - какое-то большое и раскидистое дерево, что росло здесь, наверное, еще с незапамятных времен, черным бесформенным силуэтом на фоне чуть более светлого неба торчало неподалеку в стороне.
  Принцесса Вероника села на землю, сгорбилась, закрыла руками лицо. Она не плакала, не кричала, от случившегося у нее просто не было ни слов, ни сил, но даже в такую трудную и горькую минуту, самообладание не покинуло эту отважную и смелую женщину.
  - И что дальше? - спросила она с вызовом, чувствуя, что маркиз не собирается причинять ей вред.
  Борис Дорс выдержал тяжелую долгую паузу, пристально и печально поглядел на нее. Вздохнул, сказал тяжело и грустно, словно пытаясь оправдаться за то, как некрасиво все вышло.
  - Вероника... Стефания, я...
  - Не смейте даже касаться своим грязным лживым языком этого имени! - холодно перебила его принцесса - вы похитили меня, вы угрожали сжечь приют и детей!
  - Да послушайте же! Да помолчите! - вспылил, в сердцах воскликнул, окончательно потерял терпение, начал ругаться маркиз. Ему было тяжело от боли и кровопотери - просто послушайте! Дайте мне сказать хоть слово! Закройте рот! Просто выслушайте меня! Не перебивайте, дайте договорить! Дайте мне хоть минуту, а потом я верну вас в Гирту, я сдамся мэтру Форнолле, сэру Августу! Дайте сказать! Помолчите же!
  - Говорите.
  - Это Звездопад... - не зная как начать, представил он коня, переведя дыхание. Он держался за седло, налегал на него грудью, только последними усилиями воли не позволяя себе сесть или лечь на землю, чтобы даже в этой печальной ситуации сохранить достойный вид - ...и не перебивайте меня! Я напился, я ранен, вы разбили мне лоб своим протезом! Это подарок сенатора Парталле... конь Хольгера, младшего Прицци... - Борис Дорс замолчал, задумался, но все же решившись, снова тяжело вздохнул, продолжил уже совсем бестолково и сбивчиво - эх... Черт с вами со всеми. Да, вы же все равно теперь заставите меня говорить после ареста, все равно все выясните, вскроете мне голову... Какая разница теперь... Это мы с Валентином, Эдмоном, шерифом Дирре, отцом Пантелеем и сержантом Коннетом сожгли их после того, как они напали на село у Червивого Ручья. Прицци младший с компанией поехали развлекаться в деревню... Не спрашивайте меня, что там было, посмотрите хронику, газеты. Вы знаете, что эти мрази вытворяли на таких прогулках... Отец Пантелей служил игуменом в поселке, в храме. Как увидел их, побежал за шерифом, поехали в город. Пока они развлекались, убивали мужчин, стреляли скот и детей, мы собрались, выехали им навстречу. У нас не было шансов. Они были солдатами, с современным оружием и в доспехах как у вас, с барьерами, на таких вот лошадях, и с ними была тварь по имени Дихт, племянник и ученик Круми, оборотень, очередной любовник Эмилии... А мы были мальчишками-добровольцами... Последними из нашей бригады. У нас тогда были только пистолет, который я стащил из стола дяди, мушкет мэтра Дирре, который не стрелял в искажении, луки, копья и меч... Но мы уже устали от всего этого, мы уговорились, что на этот раз точно не будем бегать и прятаться, нападем, дадим им отпор, отплатим им за все. Мы были готовы принять бой с любым исходом, просто потому, что мы больше не могли терпеть этих издевательств и унижений. Мы ехали на смерть. Но по дороге так и не встретили их. Они остановились в Червивой Харчевне и напились. Все сбежали со двора, все, кроме хозяина и его семьи, которую они затащили к себе в постели... не спрашивайте меня зачем. Спросите у ваших любимых Тинвегов и Прицци... У нас не было возможности их спасти. Мы укрепили двери и подожгли дом, а когда они поняли что горят, и начали прыгать в окна, мы перебили их всех. Мы хотели убить и сжечь их снаряжение и их коней, чтобы никто не нашел нас, не узнал о нашем поступке, но мне стало жалко Звездопада. Он был лучшим конем из всех, каких я видел... И он потом пригодился, как и их доспехи и одежда, которые так напугали вас сегодня в моем тайнике. Когда сэр Роместальдус узнал о том, что у нас есть трофеи, он разработал этот план, инсценировал ваше похищение как еще одно злодейство Круга. Леди Тралле нашла в приюте вас, девочку, что во всем была похожа на настоящую маленькую леди Веронику. Вы же знаете, вам же сказали, ее и леди Эрменхильду Тинкалу нашел и убил Круми в их доме, на севере в тайге... Я не знаю, виноват ли в этом сэр Вильмонт, отдавал ли приказ он лично, был ли он уверен в их смерти... Тогда никто ни в чем не был уверен. Мы боялись даже друг друга, гадали, кто из нас предаст первым... После случая у Червивого Ручья мы поклялись перед Богом в молчании о событиях той ночи и даже достали яд, чтобы в случае чего избежать пытки и мучительной смерти, если нас поймают и уличат в казни этих живодеров и убийц... По приказу сэра Роместальдуса мы с Коннетом и Дирре, моими верными друзьями и помощниками, переоделись в эти гадкие тряпки и похитили вас, перебили стекла в приюте, чтобы было похоже, а потом инсценировали, что сэр Роместальдус и леди Хельга случайно встретили и перестреляли нас на дороге в тайге. Сержант Коннет позже был смертельно ранен. Тогда, в стычке у Перекрестка, а шерифу Дирре проломили голову какие-то налетчики из леса. Так что я остался один... Стефания. Вы знаете мою историю. Люди Прицци и Ринья сожгли наш дом за то, что наша семья не склонилась перед Кругом, не подчинились им. Моя жена и дочь погибли под копытами их коней. Они убили моего брата, изгнали моего отца и я не один из них. Поверьте мне. Однажды я уже похитил вас, но не по своей воле. Все эти годы я корил себя за этот бесчестный поступок, совершенный в приюте святой Елены, что по сути был всего лишь мелким хулиганством в чреде совершенных Кругом пыток, предательств и убийств... А потом, тогда, полгода назад, на Пасху, вы вернулись в Гирту...
  - Все это ложь! - ответила герцогиня, презрительно отмахнулась от сказанного им - вы просто глумитесь надо мной! Исчезните. После всего что вы сделали, вы мне просто омерзительны! Сгиньте с моих глаз, чтоб вас больше никогда не было.
  - Хорошо - сел на сырую землю напротив нее, тяжело вздохнул, с досады сжал кулак, маркиз - не верите мне и черт бы с ним. Садитесь на Звездопада. Он отвезет вас обратно в Гирту. Он может перемещаться как ваша сестра, но я не знаю, как приказать, может у вас получится... Если нет, просто скажите ему, он найдет дорогу. Забирайте его себе и езжайте... Я так и знал, что все будет именно так! Эх. Прощайте, Стефания.
  Он махнул рукавом, поднялся с земли и подозвал коня. Тот подошел, опустил голову, замер тихо и смирно. Его багровый, как мантия и нарядно подкрашенные по челке волосы принцессы глаз тускло светил перед собой, но не давал теней. Принцесса Вероника встала подошла и, высокомерным рывком выдернув поводья из руки Бориса Дорса, с презрением отстранившись от него, вскочила боком в седло. Отвернулась от маркиза.
  Борис Дорс попытался улыбнуться ей, но вышло очень печально, фальшиво и неестественно. Как смелый и решительный человек, он просто развернулся и зашагал прочь, размахивая руками, чтобы хоть немного успокоить свои чувства и мысли. Он не просил пощады. Просто бессмысленно шел, только потому, что идти всегда легче, чем стоять или сидеть, когда сердце оглушено досадой и болью глупой неудачи или тяжелой потери. Принцесса Вероника дернула поводья, но конь только строптиво мотнул головой и повернулся в сторону ушедшего в темноту племянника епископа. Герцогиня с силой стукнула его каблуками, и чудовищная тварь двинулась куда-то вперед, мягко и бесшумно, как кошка, переступая ногами по сырой от ночной росы траве.
  - Борис! - внезапно для себя, громко окликнула его принцесса Вероника - стойте!
  Она сама испугалась этих внезапных, словно непроизвольно слетевших с ее губ слов, и тут же устыдилась их. Она была в ярости от всего произошедшего, ей хотелось плакать, ее сердце разрывалось от досады, непонимания происходящего и горькой обиды. На поводьях, седле и черной и густой, как волосы очень красивой женщины, гриве коня остались липкие следы крови, что испачкали ей руки, когда она взялась за них. Глаза принцессы яростно сверкнули.
  - Найди его! - крикнула, приказала она коню. Тот повернул в сторону и, ускорив ход, твердо зашагал в темноту. Через некоторое время впереди, в свете багрового глаза, показалась тяжело бредущая по полю фигура. Маркиз не обернулся, даже когда герцогиня вплотную приблизилась к нему, повела коня рядом с ним.
  - Зачем это все? - только и спросила принцесса.
  - Да не знаю я! - тяжелым от слабости, резким голосом, не поднимая глаз, с досадой огрызнулся, сжал зубы, бросил он. Ему было тяжело идти по мокрой высокой траве. Он устал и был истощен тяжелыми переживаниями и раной на груди - сэр Роместальдус не говорил зачем! Просто приказал сделать так и все! Может он хотел представить вас как законную наследницу Гирты. Думал, что в Столице вас смогут обучить всему что нужно, и вы сможете сместить Вильмонта, Августа, Марию и остальных... Но он мертв, а вы теперь марионетка в их руках. Вы их сообщница, вы такая же как они, вы одна из них. Они разрежут вам руки, нарисуют на спине знак опрокинутой луны, дадут вам прозвище лесного цветка, сирени или дикого люпина... Вы станете ручной принцессой, очередной покорной фрейлиной в свите рогатой змеи. Думаете, Август просто так позволил вам казнить Круми? Круми был их с Марией дружком, но он им надоел, они поссорились и выгнали его вон из Гирты, а потом поймали в лесу и убили для развлечения. Точно также как они отправили на убой своего сына Андреса и тогда, на войне, обоих Ринья... Круми был дряхлым, использованным и никчемным стариком, а у него остался сын и он жив, и у всех на виду, все знают, но никто не скажет ни слова, все будут молчать, как всегда писать 'неустановленные лица' как про Илву-Элеонору, как про трупоедов-Солько и сыновей Этны... Что изменилось? Живы Гамотти, живы Роффе, живы Загатты, живы Тинвеги, живы Ринья. Это ведь с их молчаливого согласия тогда, полтора десятка лет назад, творился беспредел, с их согласия гнали наших детей, братьев и отцов на войну! Это их сыновья убивали нас, грабили и жгли в годы Смуты для наживы и развлечения. И они все по-прежнему у власти. Сменились только пешки, а короли остались победителями, и вы заодно с ними. А я проиграл... Как всегда! Все, Стефания, оставьте меня. Выпейте побольше своих таблеток, лягте спать, а наутро будете думать, что все это был просто дурацкий сон. Найдите себе послушного и богатого мужа, живите с ним долго и счастливо и умрите с ним в один день... Езжайте домой. Скажите Августу, где меня найти. Расскажите ему, что да, это я убил его сына и их приятеля Дихта, а еще я собирался зарубить и его дочь, сжег старшего Загатту и дом Сигни Этны. Верните ему коня, или оставьте себе... И да, я один. У меня нет сообщников. Модест тут не при чем, он просто собутыльник.
  Некоторое время принцесса ехала молча, ведя коня параллельно с ним.
  - Борис - наконец решившись заговорить снова, обратилась она, направила коня ему наперерез - садитесь в седло. Езжайте. Это ваш конь. Вы свободны, никто не будет вас искать. Я вас не выдам. Скажу, что мы поссорились, расстались и вы уехали.
  - Нет - тяжело выдохнул, покачал головой маркиз, непроизвольно хватаясь рукой за упряжь коня и без сил повисая на ней - Гирта мой дом, моя земля. А за свою землю надо сражаться, защищать ее ценой жизни, иначе грош цена тем, кому она принадлежит. Хоть моя семья и не отсюда, я родился и вырос здесь. Здесь, на этих улицах, прошла моя молодость, здесь жили все, кого я когда-либо знал, и когда я умру, я тоже буду лежать в этой земле. Да, я как всегда проиграл, никому не помог, ничего не сделал... Да я плохой защитник, да, мне всегда страшно, мне горько... но на чужбине наедине с собой, трусом и предателем, еще горше и страшней. Я там был и вернулся, и теперь я останусь здесь. Как не уедете и вы, предложи я вам бежать со мной... Отец все зовет меня к себе, но я не хочу. На чужбине родины не ищут и мне некуда идти. Надо что-то делать, но я уже не могу, я отчаялся, я устал, я потерял веру. Всю свою жизнь я только проигрывал, всю жизнь терял деньги, друзей и близких, всю жизнь делал что-то, что считал полезным и важным, но ничего не выходило, ничего не получалось, все сделанное обращалось либо никому не нужной ерундой, либо очередной мерзостью. Всю жизнь я встречал только осуждение, презрение, насмешки и обман, и ни одного чуда, ни одного доброго знамения, что выходило бы за пределы статистики, ни одного серьезного подтверждения, что я на верном пути. Что справедливому и всемогущему Господу Богу не все равно, что ему нужны добрые дела и служение, а не только тихая благодарственная молитва за все подряд в тишине за крепко запертыми дверьми. Ничего из того, что бы вдохновило меня, поддержало, исцелило мою душу, хоть немного укрепило мою веру. Господь Бог равнодушен к моим молитвам и попыткам хоть что-то изменить, потому что в Его глазах, как говорят все священники, у которых я спрашивал совета, я, всего лишь наивный незрелый мальчишка. Дрянной, не заслуживающий Его внимания грешник, увлеченный игрой в служение, геройства и рыцарей и моя жертва, мой меч, моя жизнь никому, ни Ему, ни людям, ни церкви, попросту не нужны...
  Не дослушав его, принцесса Вероника стремительно и ловко соскочила с коня и вручила маркизу поводья. На секунду их пальцы соприкоснулись. Герцогиня вздрогнула и, внезапно схватив его за сгорбленные плечи, обняла его, вцепилась в волосы пальцами, изо всех сил прижала его голову к себе.
  - Милый Борис! - воскликнула она громко, горестно и вдохновенно. Слезы хлынули из ее глаз - это я! Я буду этим чудом, раз Господь Бог глух к вашим страданиям и молитвам, я буду вашим ангелом-хранителем! Только не сдавайтесь, не оставляйте меня! Вы нужны мне как друг, как защитник, как муж! Я знаю все, о чем вы говорите! Вы отважный и смелый, в ваших руках я была счастлива, я все думала, не понимала, почему вы были мне так дороги, так близки, почему из всех мужчин Гирты именно вы... Но теперь я знаю ответ. Вы сделали все, что от вас зависело, вы не сломались, не отступили. Вы, сэр Роместальдус, Хельга, Валентин... А теперь мой черед, и мне нужны вы, и если мы и проиграем, то будем вместе лежать в этой земле. Вместе взойдем на небо с чистым сердцем, что мы не отступили, не оставили, нашу землю, наших друзей и нашу веру, когда они нуждалась в нашем заступничестве и в нашем слове, не сбежали, не остались в стороне. Борис, мой милый Борис! Я искала, ждала вас всю свою жизнь, и теперь вы рядом со мной, здесь. Какая ирония, что тогда это были именно вы! А теперь мы встретились вновь, мы вместе и это чудо, разве вы не понимаете, Борис, не видите этого?
  - Стефания... - прошептал он и крепко зажмурился, словно не веря услышанному. Обнял ее в ответ и тяжело вздохнул. Несколько секунд он держал ее в объятиях без движения, но внезапно отстранился - я ранен... Отпустите меня, я сейчас упаду. Надо остановить кровь...
  Она отпустила его, замерла поджав локти перед ним.
  - Борис, я помогу вам! Только я не знаю как, я же не умею! Вы только скажите, что мне делать! - сжала кулаки, с готовностью, воскликнула она. В ее глазах стояли страх и тревога. Борис Дорс сел на землю, сбросил мантию с плеч, стащил через голову свою праздничную, мокрую и грязную от крови рубаху и, с хрустом оторвав от нее рукава, скрутил из них жгуты. Приложил к глубокому порезу через всю грудь, что нанесла ему своим ножом герцогиня.
  - Помогите мне. Завяжите вот так, на спине, потом еще через плечо - попросил он. Принцесса Вероника упала перед ним на колени, прямо на мокрую траву и неумело притянула остатками рубахи тканевые бинты, которыми он заткнул рассеченную кожу, но вышло плохо и пришлось все переделывать. Закончив с перевязкой, маркиз попытался встать на ноги, но у него уже не было сил. Он был весь грязным от крови и мокрым от росы, дрожал, поджимал локти, растирал озябшие пальцы. Сырой предрассветный туман поднимался от уже по-осеннему холодной, дышащей пряным, напоенным сладким привкусом пожухших полевых трав, ароматом, мокрой земли. Ночь подходила к концу. Где-то далеко в лесу ухала ночная птица. Принцесса Вероника подняла с земли нарядную темно-зеленую с серебром, мантию маркиза, обошла его и заботливо укрыла ей как плащом его обнаженные плечи. Обхватила его руками, прижалась к нему, пытаясь отогреть.
  - Мой Борис... - уткнувшись лицом в его щеку, чтобы утешить его, прошептала она ласково и тихо - не плачьте, мы сможем, мы придумаем что сделать. Сэр Роместальдус служил вашему отцу, и он тоже потерял всех, начинал все заново, один! А мы не одни, с нами очень много верных и отважных людей. Вы не проиграли, я с вами, ваша Стефания Мария Румкеле! И это вас я любила всю свою жизнь. Я же почувствовала, поняла это еще тогда, когда мы сидели на балконе у Тинвегов. Когда вы взяли меня за руку и обняли, а я испугалась, не поверила ни вам, ни своему сердцу... Но Господь Бог, смилостивился над нами, услышал и меня и вас, снова пересек наши пути!
  Конь Звездопад, что бродил все это время в отдалении, словно нарочно ушел в сторону, чтобы дать им побыть вдвоем, вернулся, вопросительно уставил на них свой единственный, похожий на плоский высокотехнологический окуляр, светящийся глаз и совсем как живой, склонил голову, ткнулся в плечо маркизу. Принцесса Вероника протянула руку к его страшной, клыкастой морде, осторожно погладила по щеке.
  - Ты же разумный... Все понимаешь, все помнишь, все видишь... - тихо сказала она ему. Встала, зашла к нему сбоку, с ненавистью схватилась за белую попону с гербом - многоголовым, как омерзительный осьминог с горой лиловых уродливых щупальцев волком и хотела было сорвать ее, но передумала. Ее лицо исказилось. Торжественная, злорадная и жестокая улыбка скривила ее губы, словно этот страшный атрибут прошлых лет навел ее на какие-то недобрые и мстительные мысли. Борис Дорс с трудом поднялся с земли, подошел к ней, в изнеможении облокотился о седло.
  - А может действительно плюнуть, оставить все как есть? - наблюдая ее снова застывший и величественный облик, задумчиво и глухо произнес он - приказать Звездопаду отвезти нас в Лиру, на набережную Феррари, триста три. Это дом моего отца. Я там не был, но он сможет найти его, у него должна быть карта в голове...
  - Борис, вы просто невозможный! - громко и отчаянно воскликнула, было хотела рассмеяться герцогиня, но снова неподвижно уставилась в сторону, и, вновь переменив свой тон на презрительно-деловой, ответила - а почему не в Столицу? На луну, на обратную сторону земли, на дно океана, на солнце, чтобы сразу прекратить все эти мучения? И это вы говорите после того, как вы тут рассказывали мне, что никуда не побежите?
  - Надо отдохнуть. Подумать, что делать дальше, разработать стратегию - невозмутимо ответил он, как будто пропустив ее последние слова мимо ушей.
  - У меня уже все продумано - заявила она, сделав вид, что этих фраз и не было - пока все как обычно. Я Вероника Эрменхильда Булле. Вы мой единственный и возлюбленный нареченный. Мы катались за город, вы упали с коня и поранились, вы были пьяны.
  - А Дитрих? Я его отколотил.
  - Как будто вы с ним раньше не дрались - холодно и властно ответила она так, как будто нее уже были готовы все ответы - он напился, позволил себе пьяную шутку, вы заткнули ему рот. Кому из нас поверят? У меня есть план действий, необходимый доступ и полномочия. Я пока еще леди-герцогиня и никакого знака Опрокинутой Луны у меня на спине нет, Борис, вы сами это видели. Я училась на государственном управлении и истории и знаю достаточно про дворцовые перевороты и интриги. Борис, вы искали служения, и теперь вы получите его. Вы станете Герцогом и будете делать то, что я буду говорить вам, как Мария Августу. А разочаруйте меня или подведете, я убью вас, похороню, покончу на вашей могиле с собой, и мы оба будем гореть в бездне. Рука об руку, в одном огне. И не отпирайтесь. Вы сами этого хотели. Вы знали, на что шли.
  По ее лицу пробежала страшная, исказившая весь ее облик, судорога.
  - Я вас не разочарую, моя леди - внимательно глядя на нее, с готовностью кивнул ей маркиз.
  - Для вас я Стефания - как будто смягчившись, ответила она, покровительственно касаясь ладонью его щеки - впрочем, нет. Я привыкла к Веронике. Или как вы там сказали? Багровый Люпин? Собирались сами дать мне прозвище лесного цветка? И это после того как вы тут рассказывали про Августа с Марией? Как и они, серьезно думаете, что если переименовать нежить, она оживет? И да, я опять была неправа. Вы знали, чего хотели, когда просили моей руки - она сверкнула глазами, улыбнулась и гордо продемонстрировала ему свое левое запястье, что она рассадила об острые углы конской сбруи при падении. Кровь из ее раны смешалась с кровью маркиза из его раны на груди - теперь мы повенчаны кровью, Борис. Вместе. Навсегда. На небе и на земле.
  Борис Дорс улыбнулся. Молча и с готовностью кивнул. С некоторым усилием вскочил в седло, протянул руки герцогине, едва не упал, когда помогал ей подняться к себе. Посадил боком перед собой: верхом мешало ее праздничное платье, которое, как и весь ее торжественный наряд, что под стать растрепанной, разорванной одежде маркиза, от сегодняшних ночных злоключений обратился грязными лохмотьями. Тяжело зевнул, медленно тронул вожжи, закачался, подался грудью вперед, от усталости навалился на принцессу.
  Над полем забрезжил рассвет. Бледный и туманный, пронизанный первыми, розоватыми лучами восходящего северного солнца. Было совсем по-осеннему холодно и необычайно, как бывает только в диком лесу или поле, сыро. Принцесса и маркиз неторопливо ехали по бескрайнему, утопающему в дымке со всех сторон, куда не кинь глаз, полю, а вокруг лежал ледяной белый туман. От усталости и пережитого волнения клонило в сон. Хотелось бодриться, бесконечно и без умолку говорить, высказать все, что накопилось на сердце за долгие-долгие годы, а особенно за последние дни, но маркиз и принцесса молчали. Сейчас не нужно было ни ласк, ни знаков, ни слов. Все было излишне. Он задумчиво обнимал ее за плечи, она откинулась в его объятия. Сидела, мечтательно прикрыв глаза, положив свою мокрую, растрепанную голову на его израненную грудь. Наслаждалась царящими вокруг тишиной и покоем поднимающегося над землей неприветливо-холодного и яркого рассвета.
  Тихо и плавно, не сбивая шага, шел и конь. Вышагивал аккуратно, осторожно и торжественно, словно чувствуя, что тем, что сегодня помогая принцессе и маркизу, он хоть частично мог искупить то зло, что он совершил, много лет назад служа своим нечестивым владельцам.
  Но, как всегда бывает тяжело деятельным, неугомонным натурам сосредоточить мысли на моменте созерцания природы или иного прекрасного явления, долго наслаждаться картиной или каким еще застывшем образом, также и Борис Дорс и Стефания Мария Румкеле, вернее герцогиня Вероника Эрменхильд Булле, как-то внезапно, не сговариваясь, встретились глазами, посмотрели друг на друга внимательно и пристально.
  - Домой в Гирту? - спросила она, откинула со лба, мокрые, грязные волосы, улыбнулась, запрокинула лицо, заглянула в глаза маркизу.
  - Да, пора - крепко и ласково пожимая ее плечо, утвердительно ответил он ей.
  - Благословит Господь - тихо, но твердо сказала она.
  - Вы правы, моя леди - задумчиво ответил Борис Дорс - и это действительно чудо. Одно-единственное, но такое, какие случаются только тогда, когда Он показывает нам, что Он есть, Ему не все равно и этим Он желает нас вдохновить.
  Принцесса Вероника коротко кивнула.
  - Христос Воскрес! - втянув голову в плечи, во весь голос воскликнула она внезапно так, что эхо покатилось по полю. Сунула пыльцы в рот и свистнула так страшно, громко и резко, что не ожидавший такого маркиз сморгнул и вздрогнул. Вокруг страшно и дико заржали лошади, оглушительно застучали копытами о деревянные стенки денников. Все также сидя в седле, он и герцогиня снова были в той самой потайной комнате, заваленной атрибутикой Белых Всадников, их старыми, истлевшими плащами, знаменами и доспехами. Дверь была взломана. Тусклый утренний свет пробивался со двора. Князя Мунзе в конюшне не было, его увели к доктору наверх. Звездопад стоял неподвижно. Багровый глаз потух. Борис Дорс спрыгнул с седла, взял его за морду, с беспокойством прикоснулся рукой к замершим щекам и шее, начал поспешно снимать с него сбрую и седло.
  - Потратил заряд - кивнула, наблюдая его тревогу, объяснила герцогиня - он же не человек. Просто сложная машина. Постоит, восстановит батарею, оживет через пару дней. Его так и звали Звездопад?
  - Нет - ответил маркиз, с некоторым трудом вынимая удило из застывших конских губ - эти твари звали его совсем по-другому. Это я так по молодости назвал его, надо же было придумать ему нормальное имя...
  - А вы романтик Борис! - засмеялась, воскликнула принцесса.
  Когда он спрятал снятую с коня упряжь подальше от чужих глаз в шкаф и запер его на ключ, она протянула ему локоть и заявила.
  - Все. Пойдемте, Борис, скажем всем, что вы не похищали меня. Гости заждались.
  И они, взявшись за руки, мокрые, растрепанные, вымазанные в бурой запекшейся крови и полевой грязи, зашагали из конюшни на двор, на удивление вышедшим им навстречу епископским поденщикам, что были в полной растерянности - никто из них не видел, чтобы в конюшню кто-нибудь заходил.
  На улице уже было совсем светло. Стоял туман. Полосатые разномастные кошки, что по раннему утру собрались на краю крыши конюшни, свесив свои внимательные мордочки, снова сидели рядком, глядели вниз, с настороженной, оценивающей отстраненностью, исподлобья разглядывая идущих по двору, рука об руку принцессу и маркиза. Как будто, ведя свои немые, неведомые людям разговоры, обсуждали их ночные приключения.
  
  ***
  
  Все собрались в комнатах маркиза Дорса. Сидели на диване и стульях. Растащили горькие Лизины черно-белые папиросы, подламывали их как министр Динтра, курили одну за одной так, что сизый дым кольцами клубился под потолком, густым серым облаком утекал в распахнутое окно. Все очень устали и не выспались. Зевали, уныло смотрели перед собой в пол, слушали как рыжая Лиза в соседней комнате, сварливо и громко укоряла Бориса Дорса и принцессу Веронику.
  - Давайте, давайте же сюда! - позвал, поманил, зашипел Фарканто Модесту Гонзолле, заглянувшему в приоткрытую дверь и игриво продемонстрировавшему полную бутылку 'Черных Дубов', держа ее за горлышко на вытянутой руке.
  - Пойду умоюсь хоть! - вконец утомившись слушать пошедшие по третьему кругу упреки, в нетерпеливом раздражении воскликнул маркиз Дорс и, вскочив с кровати на которой сидел рядом с принцессой, направился к двери.
  - Куда пошел? И ее тоже забери! - грозно крикнула ему вслед рыжая Лиза, демонстрируя устало дремлющую, в изнеможении привалившуюся боком на край постели, подложившую локоть под голову принцессу Веронику - во что ты ее превратил? Извалял в грязи, иди чисти!
  Борис Дорс развернулся, со злостью прогрохотал сапогами по доскам пола, с яростным, перекошенным лицом подхватил герцогиню на руки и также злобно и молча, открыв ногой дверь в коридор, вынес ее вон.
  - И я еще деревенщина! - воскликнул обиженным фальцетом, возмутился, развел руками Рейн Тинкала - где логика, где смысл?
  - Это Гирта. Тут только предрассудки и вкусовщина - поднял голову, окинул всех взглядом своих черных глаз, на миг отвлекся от своей прозрачной пластинки в руке, в которую с Майей Гранне они глядели теперь вместе, назидательно высказался Аристарх Визра, и снова углубился в чтение.
  Все устало закивали в знак согласия с ним.
  - Похоже, инцидент исчерпан - заключил Вертура. Он стоял у распахнутого окна, отвернувшись от всех, приложив к подбородку пальцы и скрестив руки на груди. Любовался серым пасмурным небом в просвете между грязных желто-серых домов, наслаждался так приятно холодящим разгоряченное ночным бдением и 'Черными Дубами' лицо свежим утренним ветром. Вернулась рыжая Лиза, оставшись без аудитории, начала что-то объяснять всем. К ней присоединились и остальные женщины, возбужденно размахивая руками, стали что-то доказывать, говорить мужчинам. Мариса не отставала, вцепилась в рукав Вертуры, крепко обхватила его плечо, привлекла его внимание, затараторила в ухо, пересказывая какие-то мысли и сплетни, кипящие в воспаленной с недосыпу голове. Только Вольфине Тальпасто не досталось никого из тех, кто мог бы понять ее, оценить и услышать, ну или по крайней мере был бы достоин того, чтобы посмеяться, поиздеваться над ним. Только пьяный, растрепанный Модест Гонзолле покачивался у двери, пристально смотрел на налитый доверху фужер на дрожащей раскрытой ладони, гипнотизировал его, как заклинатель змей из лавки редкостей, словно проверял себя, прольет или нет.
  Юная графиня уже было совсем обиделась, хотела громко топнуть, уйти куда-нибудь, чтобы всем без нее стало совестно от того, что они ее не ценят, но подошел Елисей Дорс, и, ничуть не скрывая горящего пронзительного взгляда, с медленным поклоном протянул ей локоть. Сказал, что должно быть она очень устала и не выспалась, ей надо прилечь, а отец приказал ему проводить ее в залу для гостей.
  - А Эльса Гутмар, а эта Вольфина, и еще этот, как его... - требовательно дергая Вертуру за локоть, не отвлекается ли он, внимательно ли слушает ее, с восторженной радостью сплетницы из галантерейной лавки, рассказывала Мариса, пока они шли по улице Прицци в сторону дома детектива. Вертура вполуха слушал ее, веско говорил 'Ага', курил стащенную из портсигара рыжей Лизы папиросу, устало и радостно улыбался своей неугомонной веселой собеседнице, хорошей ветреной погоде и счастливым мыслям о том, что еще несколько минут и он придет домой, выпьет холодного чаю, ляжет на постель, крепко прижмет к себе разгоряченную Марису, поцелует ее, растреплет ей волосы, скажет ей 'хватит болтать' и наконец-то поспит.
  На доске объявлений у перекрестка, важный и усатый герцогский герольд в колпачке с облезлым рыжим пером и с набитым свежими плакатами с городскими извещениями, массивным картонным, тубусом черно-лилово-багровых цветов Гирты, затирал мелом поздно замеченную опечатку в словосочетании 'Боевой Быцарь'. Дворник Фогге, опершись на свою метлу, мудро качал головой, помогал ему в этом деле своими бесспорно ценными советами.
  
  ***
  
  Глава 28. Падение (Суббота, воскресенье)
  
  ***
  
  Ровно в полдень затрещал, зазвонил неизвестно кем заведенный будильник. В комнате было холодно, форточка была открыта. В спальню принцессы Вероники, ту самую угловую залу с высоким потолком, диваном, кроватью и столиком с цветами, вошла Регина Тинвег. Принесла огромный, совершенно невообразимых размеров, собранный из самых лучших, свежих цветов, букет. Нисколько не обращая внимания на Бориса Дорса, который резко укрылся одеялом, пристроила букет в вазу на столе. Деловито оправляя его, как лучшая подруга, весело кивнула нежащейся в объятиях нареченного герцогине.
  - Это вам от сэра Модеста! Со всеми поздравлениями! - объявила она, аккуратно расправляя цветы, и как бы между делом заметила - все спрашивают как ваше здоровье, что сказать им?
  - Как я?! - поворачиваясь на бок, вытягивая руку, гордо откидывая голову, громко, надменно и весело, ответила принцесса Вероника - перепила до тошноты, ударилась головой, порезала ножом жениха, упала с коня, сожгла прожектор на воротах и сбила полицейского! Это Гирта!
  - Вы еще что тут творилось, не застали! - припадая рядом с ее ложем на колени, протянула ей руки, фрейлина - сэр Август огненных змеев привез. Они с леди Марией на мотоцикле по парку катались, запускали их. Пушку прикатили, стреляли, мы тут чуть не оглохли от нее! Сэр Карл и сэр Данте облаву на мастера Фольке устроили, по кустам его гоняли, хотели с парапета скинуть!
  - А форточку это ты открыла или Хильдегард? - как будто весело оскалилась, засмеялась принцесса - я замерзла, ложись теперь рядом и грей!
  Схватила ее за руки и потащила на кровать.
  - Борис вас согреет лучше, чем я! - со смехом отвечала та, с силой сопротивляясь ей, прильнув грудью к перине.
  - А кто из нас горячая ива? Ты! - уперлась босыми ногами, воскликнула принцесса, продолжая тянуть ее на себя.
  - Огненная, а не горячая, моя леди! - не поддаваясь, но и особо не вырываясь, лукаво отвечала Регина Тинвег - Вероника, пустите меня, я на минутку! Мне только у Вальтера разрешения спросить!
  - Ну и иди к своему Вальтеру! Мозаики с ним раскладывай, кошек расчесывай, в карты с ним играй! Я все знаю, что вы там ночами делаете! Сидите там, козни плетете, сплетничаете обо всех! - резко отпустила ее руки герцогиня. Отвернулась, изобразила, что обиделась на нее, и тут же, внезапно переменив тон, кивнула на букет - а Модесту передай, что если это не с клумбы, то я благодарна ему за них.
  Откинулась на спину, заулыбалась, радостно зажмурилась, приласкалась к Борису Дорсу, что, совершенно не стесняясь присутствия фрейлины, но и не принимая никакого участия в их девичьей игре, с отстраненным видом обнял ее. Ткнулся подбородком в ее длинные растрепанные волосы, гладя ладонями ее бедро и грудь, еще крепче привлек к себе.
  - Принести вам кофе? - поднимаясь с колен, оправляя подол мантии, оглядывая себя в зеркале, как ни в чем ни бывало, спросила Регина Тинвег - или сказать, что вы устали и будете отдыхать?
  - Принеси мои лекарство и одежду - немного подумав, ответила герцогиня уже без всякой игривости. Помрачнев, попыталась отстраниться от жениха, но Борис Дорс еще крепче обхватил ее своими большими горячими ладонями, одной рукой за шею, другой за живот, удержал ее, еще больше нахмурился в ответ. Его обнаженная грудь была забинтована. На плече белел шрам, похожий на давний прокол от стрелы.
  Через неплотно прикрытую дверь гардеробной, из-за стены смежной с ней библиотеки слышался приглушенный говор голосов. Неторопливо играла соло перегруженная гитара, тяжело и низко, сотрясая стекла, ударял бас. Там пили кофе, курили, слушали музыку. Громче всех звучали веселые, хриплые с недосыпу, голоса Фарканто и барона Визры.
  Принцесса Вероника надменным взмахом ладони отстранила руку жениха, резко села на край кровати. Накинув на обнаженные плечи мантию Бориса Дорса, скрестив ноги, с видимым усилием выпрямилась, приняла горделивый, напряженный вид. Застывшим хмурым взглядом уставилась в окно на облака и серое пасмурное небо. Когда вернулась Регина Тинвег, принесла кофе, таблетки и стакан воды, не глядя, запрокинув голову, горстью приняла сразу все и сказала ей выйти. Как только фрейлина ушла и закрыла дверь, резко встала, самостоятельно оделась в черную широкую и длинную юбку и белую, по виду столичную, рубашку. Не застегивая пуговиц на груди, небрежно расчесывая волосы, демонстрируя себя, прошлась от стены к стене. Закинув босые ноги на подлокотник, обнажив плечо, упала в кресло. Красуясь, откинувшись в нем, запрокинув голову, закурила. С силой выдохнула терпкий, отдающий кислым яблоком и смородиной белый дым. Как будто внезапно спохватившись, что она не одна, тряхнула головой, прищурилась, бросила придирчивый взгляд на маркиза, что по-прежнему лежал на кровати, наблюдая за всеми ее действиями.
  - Я похожа на Анну? - внезапно требовательно спросила она - как она вам? Прекрасна? Вы были с ней?
  - Нет - крепко зажмурил глаза, признался, ответил он, запрокинув голову к потолку - тогда, в феврале, я позвал ее, хотел предложить ей выйти за меня, хоть как-то исправить то, что я причинил вашей семье. Но случился тот погром...
  - А если я узнаю? - перебила его принцесса - я тоже буду у вас рогатой, но совсем не как Мария?
  - Скажите вашей подруге проверить журнал... - сжав зубы, с досадой ответил Борис Дорс - посмотрите, как я пару раз по пьяни обнял ее. Да, мы лежали на одной кровати. В верхней одежде. Потому что было очень холодно. А на полу валялся, бузил всю ночь, горланил, пьяный Модест. Утром он надел ее плащ и пошел за ювом. Его обсчитали в лавке. И нет. Я нахлебался спирта, упал, мне было дурно потом еще два дня, и ничего не было.
   - Вот как! Значит не было, потому что спирта нахлестались, говорите? - громко и презрительно воскликнула она, сжала свои белые, но как будто специально чуть обколотые зубы, демонстративно выгнулась еще сильней. Повела босыми ступнями, прикрикнула, не скрывая вымученного, высокомерно-игривого и одновременно печального каприза - все Борис, вставайте! Немедленно найдите мои чулки и туфли. Принесите их мне в зубах и на коленях!
  Борис Дорс дернулся, молча откинулся на подушке, внимательно уставился на нее. Лежал, запрокинув голову. В его глазах читались тяжелые мрачные мысли.
  - Что, уже наигрались мной? Я вам надоела? Пресытились? Хотите бросить меня и уйти? - гордо и напряженно вытянула шею, с вызовом воскликнула она, когда он внезапно резко встал, рывком накинул свою длинную рубаху и подошел к ней. По ее лицу пробежала судорожная истерическая улыбка, когда он замахнулся на нее, но вместо удара, с напором подвинул ее за спину, подсел к ней в кресло. Усадил ее к себе на колени, тяжело вздохнул и крепко прижал к своей груди.
  - Нет - глухо ответил он и тут же улыбнулся. Словно желая раздавить ее, с силой уперся подбородком в ее волосы - Стефания, все, хватит - сквозь зубы процедил он - вы психопатка, вы так можете бесконечно, а я замучился и устал. Я ранен и не выспался. Одевайтесь. Пойдемте, нас ждут.
  - Ах, вы уже и приказываете мне тут, Борис? А вы наглец! - тяжело задышала, заерзала, попыталась возразить она, но он еще крепче сжал ее так, что она притворно и сдавленно вскрикнула, от чего он ее тут же отпустил.
  - Я сказал, все - глядя своим горящим неподвижным взглядом, в ее пылающее диким, граничащим с безумием удовольствием лицо, оскалился, сказал он ей. Любуясь ее блестящими, наивно и быстро моргающими глазами и улыбкой радостно приоткрытых губ, поднял руку, нежно коснулся пальцами ее разгоряченной, раскрасневшейся, пышущей жаром щеки.
  
  ***
  
  Пока в основном корпусе дворца еще просыпались похмельные герцогские гости, у дверей Малого, уже собралась толпа неугомонных парней и девиц, чтобы пойти поиграть в парке, или заняться еще каким веселым делом. Какой-то нетрезвый вассал, назойливо пытался подняться наверх, поздравить нареченных с помолвкой, его пропустили гвардейцы, но остановили на лестнице Фарканто и лейтенант Кирка. А когда тот, проигнорировав предупреждение, попытался прорваться, молодой рыцарь без лишних разговоров выхватил нож и всадил его пьянице в ногу, сам же позвал пажа, чтобы помог отвести раненного в лазарет. Какие-то люди, по-видимому, друзья незадачливого гостя, пришли разбираться с ним за такое обхождение, но он вызвал их всех на кровавый поединок и они, погрозив еще, покричав, похватавшись для куража за эфесы мечей, через некоторое время ушли.
  Во время чаепития случился еще один с виду забавный, но весьма неприятный инцидент. Пришел герцогский курьер, принес завернутую в гербовую бумагу, перевязанную черно-багрово-лиловой, цветов флага герцогства, лентой, запечатанную нетронутой почтовой печатью, посылку. Подарком оказался мяч для игры, на одной половине которого было написано 'Гирта', а на второй нарисован карикатурный портрет Бориса Дорса: как сообщил обескураженный фельдъегерь, бандероль пришла по почте сегодня утром и была подписана никому неизвестным анонимом. Принцесса Вероника посмеялась, повертела мяч в руках и отправила лейтенанта Кирку позвонить капитану Форнолле, чтобы уточнил, кто присылает такие поздравления. Игрушку же распорядилась отнести в свой кабинет, положить недалеко от рабочего стола, но так, чтобы не болталась на видном месте.
  После короткого чаепития, герцогиня покинула отдыхающих в гостиной друзей, сказала, что у нее дела. У дверей ее рабочего кабинета ее уже ждал вестовой, что принес сводку о ходе прерванных помолвкой маневров, которые сейчас проводились в полях и лесу к юго-востоку от Гирты.
  - Значит Рудольфа Горчета сэр Ринья назначил руководить колонной, которая послезавтра должна совершить ночной марш-бросок от Полигона до Елового Предместья. Он не смог организовать его и часть людей осталось в лагере, чуть меньше половины... - слушала доклад принцесса Вероника, проговаривала вслух, собственноручно помечала на карте движение отрядов, когда Борис Дорс вошел в ее кабинет. От ее утреннего настроя, от ее печали, мрачности и игривости не осталось и следа. Облаченная в тщательно выглаженную, глубокого темно-вишневого цвета с серебряной нитью по рукавам, мантию и длинное черное платье, в своих больших башмаках, вновь аккуратная, гордая и причесанная, она прохаживалась вокруг стола с картой, листала папку, изучала актуальные донесения и копии писем. Рыжая Лиза сидела за соседним столом, курила папиросу, быстро пробегала глазами какие-то документы. Двое молодых рыцарей - штабной и бригадный офицеры, стояли рядом, помогали ей. Корн с придирчивостью юноши, которому первый раз доверили очень важное, по-настоящему взрослое, мужское дело, перегородил маркизу путь. Придирчиво и хмуро осмотрел его, идеально ли сидит мантия, затянуты ли портупея и ремень и, наконец, решив, что все в порядке, поклонился, отрапортовал, что он личный знаменосец леди-герцогини. Доложил, что к службе готов и продемонстрировал знамя под иконами в углу у стены. То самое с черным драконом на багровом поле, обхватившим лапами и хвостом золотой восьмиконечный крест.
  Борис Дорс коротко кивнул что все понял и подошел к столу.
  - Назавтра, на понедельник, сэр Дуглас назначил смотр ополчения и дружин - диктовал, демонстрировал на карте, принцессе Веронике штабной офицер - это на поле перед крепостью Тальпасто, вот тут.
  Напомнил, что смотр был запланирован на сегодня, но ввиду праздника все установленные сроки сорвались. Что на дороге на Эскилу на расстоянии дневного перехода от Гирты стоят бригада Марнета из Фельды и четыре батальона из Эскилы: Гонзолле, Арканти, Ферко и Низе. Общей численностью около трех тысяч человек. В рамках внезапной внеплановой проверки ни одна из этих частей не сумела должным образом организовать сборы, скоординировать марш и подойти на смотр вовремя. Что из-за этой накладки потребовался срочный внеплановый подвоз провианта и фуража, что оттянуло из города единственную мобильную роту снабжения. В виду чего штабам также пришлось отозвать не имеющие собственного снабжения регулярные части: драгунский и рейтарский полки...
  Закончив с диспозицией на юге, рыцарь, приступил к докладу о том, что в Сорне, Кирсте и на Сталелитейных, в пятницу и субботу были успешно проведены проверки арсеналов, отрядов территориальной обороны и сборы всех военнообязанных мужчин. Но опять же, в связи с помолвкой и отсутствием на местах высшего командного состава, что был приглашен на праздник во дворец, планы по совместным маневрам с бригадами Ринья, Гамотти и Гинче срываются. Так что теперь штабы вынуждены сдвигать графики и даты, чтобы собрать и вывести отряды с северного берега Керны на соединение с войсками маршала, когда те завершат успешное форсирование реки. Сообщил, что уже подготовлен и разослан срочный дополнительный циркуляр, чтоб ожидали новых мероприятий и были готовы к повторным сборам и дополнительным оперативным действиям.
  - Подпиши - не глядя, протянула бумагу принцессе рыжая Лиза. Та молча и тоже не глядя, поставила под резолюцией свое факсимиле и вернула документ наперснице. С этой бумагой, поклонившись, ушел бригадный офицер. Подошел второй фельдъегерь, принес письмо из штаба северной группы войск о том, что в связи с форс-мажорными обстоятельствами, координация движения отрядов серьезно нарушена. Бригада Бартолле выдвинула обоз и ввиду низкой организации полностью заблокировала магистраль, не имея никакой возможности разминуться с так и не дошедшим до учебной позиции артиллерийским дивизионом, у которого, прямо на марше поломались два из четырех имеющихся в наличии тягачей. Что учения фактически сорваны и сейчас в штабах активно проводится пересмотр маршрутов и количества задействованных в маневрах дружин. Сообщил, что бригадир Гамотти и майор Вритте решают этот вопрос, и как только появится новая информация, они непременно доложат сэру Вильмонту с копией доклада на стол леди-герцогине. Отчитавшись, откланявшись, тоже спешно покинул кабинет.
  - Симон сейчас пьет кофе в вашей гостиной... - глядя на карту с пометками, с мрачной улыбкой напомнил маркиз.
  - В нашей гостиной - пиная подаренный утром мяч в ноги нареченному, холодно поправила его принцесса Вероника - а Биргер лежит с похмелья в обнимку со своей собакой, потому что у его талантливой на язык авторши болит голова и она не соизволила посетить нас вчера вечером.
  - Мы окружены готовыми к бою частями... - глядя на карту, проигнорировав мяч, заметил маркиз.
  Принцесса отстранилась от стола, протянула ему локоть и заявила.
  - Борис, прекратите ныть! Это просто плановые маневры. Вы мне уже надоели.
  Маркиз нахмурился, коротко кивнул, галантно взял ее под руку и повел в библиотеку, где их уже ждали знакомые и друзья, отдыхающие после вчерашнего пиршества. Все расселись на диванах и низких креслах. Весело, со смехом, обсуждали герцогских гостей и недавние происшествия. Накурили так, что тяжелый пряный дым клубами вился в комнате, заслонял дневной свет. Ждали отбоя, когда наступит вечер, слушали музыку, играли в настольную игру, делились сплетнями.
  - Мастер Мунзе все хочет фосфатный завод - весело докладывал Фарканто майор Вритте, передвигая шахматную фигуру - хозяева ему цену поставили, как за герцогский дворец. Дитрих тут на днях опять к сэру Августу жаловался на них ездил...
  - Ну с этим-то заводом все городские подряды по пожарной безопасности его будут. А еще заказы от коксохима и от ферм - рассудительно изрек Фарканто - конечно же такое все себе хотят, и чтоб задаром и еще налогов не было.
  - Слышали только что? Сэр Тальпасто и сэр Ринья устроили драку! - со смехом ворвался в библиотеку маленький веселый капитан Кроксен, сестра которого служила фрейлиной во дворце - сцепились в комнатах, ломали мебель! Стульями друг друга лупили! Продолжили со слугами и оруженосцами во дворе, сэр Дуглас с сэром Карлом били сэра Жоржа! Мы с мэтром Форнолле едва утихомирили их. Сэр Ринья уехал со своими, орал, не забудет, не простит!
  - Вот как! - отмахнулась от его слов, безразлично ответила, принцесса Вероника.
  - Забавно - кивнул, лукаво прищурился, согласился юный барон Визра.
  Художник Гармазон нарисовал всех улыбающимися, усталыми, слегка растрепанными и радостными, сидящими за низким столом, заставленным фужерами и бутылками, с пепельницей полной бычков от папирос и трубочного пепла посредине.
  Ближе к вечеру приехали, заглянули Август и Мария Прицци. Спросив у принцессы Вероники, можно ли войти, получив от нее вежливый утвердительный ответ, сели в кресла посреди зала, которые им тут же уступили Фарканто и юный барон Визра. Оценивающе оглядели всех присутствующих, улыбнулись. Принцесса Вероника подошла, подобрала полы своей мантии, села в кресло напротив них, собрала вокруг себя всех своих восторженных столь сиятельным явлением графа и графини девиц, с достоинством улыбнулась в ответ, завела куртуазную беседу.
  Невыспавшийся, усталый Борис Дорс сидел в кресле под окном в углу, приложив к разгоряченному лбу холодный эфес меча, делал лицо, как будто бы он не замечает и не понимает того, что происходит вокруг, не принимал участия в общении. Модест Гонзолле налил ему полный фужер крепкого и сказал, что тут наливают сколько угодно из самых лучших бутылок, а все потому что они в герцогском дворце.
  - Спать иди уже! - сжав руку на ножнах, зло сверкнул на него глазами маркиз.
  - Понял! - ничуть не обидевшись, с готовностью ответил барон и вышел из библиотеки. Покачиваясь с похмелья, пошел гулять в Большой дворец, теребить герцогских гостей.
  - Наш подарок вам - глядя на герцогиню пронзительными, немигающими глазами с улыбкой продемонстрировала принцессе большую коробку из лилового картона Мария Прицци - мы с Эмилией сшили специально для вас!
  Принцесса Вероника раскрыла коробку, достала из нее и надела на плечи великолепную просторную, расшитую по краю и левому плечу лиловыми и голубыми молниями, изготовленную из плотной, густого рубинового оттенка, от которого было не отвести глаз, ткани, накидку. Завязала тесемки, украшенные серебряными кисточками. Девицы помогли ей оправить волосы, расправили ткань на плечах, умильно и восторженно заулыбались, сказали 'Какая прелесть!'.
  
  ***
  
  Чуть позже заглянули барон Марк Тинвег с женой. Барон был при мече, своем пистолете и в легкой броне. На его напряженном лице читалась злая досада, как будто у него сорвалось какое-то очень важное и ответственное дело, но он все же поздравил маркиза и герцогиню. Отвернувшись, сцепился локтями, обнялся с Борисом Дорсом, крепко хлопнул его по плечу, с формальным поклоном поцеловал руку принцессе Веронике. Баронесса Тинвег взялась за руки с падчерицей, обнялась с ней как с сестрой, заулыбалась, сказала, что желает увидеть ее комнаты, как они тут живут с мужем и, спросив разрешения у принцессы, увлекла ее от всех. Зашел капитан Галько. Облаченный в нарядную парадную мантию и бригандину, при украшенной серебром портупее и мече, он принес депешу из штаба для майора Вритте. Когда предложили угощение, не отказался, присоединился к чаепитию. По его окончанию ушел вместе с майором и бароном Тинвегом.
  Посидев еще немного, пожелав хорошего вечера, вскоре покинули библиотеку и Август и Мария Прицци. Устав, выключили музыку, постепенно разошлись по комнатам отдыхать и самые стойкие из гостей. Тех же, кто остался, по просьбе принцессы, отправила восвояси рыжая Лиза. Нареченные остались в библиотеке одни.
  За окнами стало уже совсем темно. Пришли фрейлины, прибрались на столах, убрали бутылки и пепельницы, подмели полы. Принесли поднос с горячими бутербродами, кофе и печенье.
  В зале было накурено. Пахло терпким одеколоном, нечищеными трубками и пролитым на ковер спиртным. Когда все ушли, принцесса Вероника приглушила свет так, что в библиотеке стало как-то по-особенному сумрачно и темно. За окнами стояло пасмурное и непроглядное, едва подсвеченное фонарями на улицах города, ночное небо. Из коридоров и с нижних этажей через толстую, звукоизолирующую кладку и ковры не пробивалось ни голосов, ни звуков шагов. Только где-то за стеклами, над крышами зданий, тяжело и умиротворяюще-медленно, звонили колокола, возвещали об идущей в храмах вечерней литургии.
  На двери тихо щелкнул автоматический замок. Принцесса Вероника подошла к окну и, сжав кулак, рывком сорвала с себя накидку, которую ей подарили граф и графиня Прицци. Отшвырнула ее прочь от себя на спинку кресла. Подошла к столу, схватила почку папирос, оставленную рыжей Лизой, с силой закусила одну, закурила, яростно затрясла спичкой, чтобы погасить ее, глубоко затянулась и с силой выдохнула дым.
  - Борис, вы тоже можете идти! - обхватив правый локоть ладонью левой руки, ссутулившись, заявила она, глядя бешеными глазами на маркиза, что все также сидел в своем кресле. Тот поднялся, молча подошел к ней, взял под локоть, подвел к окну. Герцогиня легко, без всякой его помощи, запрыгнула на подоконник, села свесив ноги, отвернувшись от него, уставилась на город внизу и огни.
  - Принесите мне рубашку. Мою клетчатую - приказала она. Борис Дорс сходил в спальню и принес длинную фланелевую рубашку столичного фасона, которую принцесса накинула на плечи поверх своей хлопковой нижней рубахи, вместо снятой мантии, которую она тоже бросила к накидке.
  С минуту оба молчали, угрюмо смотрели на темные крыши, огни окон и подсвеченные понизу яркими электрическими фонарями стены домов на центральных улицах и проспектах Гирты.
  - Ненавижу Августа и Марию! И вас тоже Борис вместе с ними! От вас несет их одеколоном. Как от всей этой вашей вонючей Гирты! - внезапно обернувшись к нареченному, с вызовом глядя ему в глаза, вскинула голову, с хрустом сжала зубы, заявила она. Она могла бы заплакать, но холодная, яростная ненависть была сильнее обиды. Борис Дорс коротко кивнул, взял ее за ладонь, пожал ее в знак поддержки.
  - Они обидели вас? - начиная сердиться на то, что она опять ему ничего не говорит, крепко сжал ее руку, уставился ей в глаза, спросил он - убили ваших близких? Сожгли их в доме? Закололи как скот для развлечения? Затоптали лошадьми?
  От этих непривычных слов ответной агрессии, принцесса устыдилась своей надменности и притихла.
  - Нет - ответила она, отвернувшись от маркиза, поджала локти, скрестила руки на груди. По всему было видно, как ее тяготит та страшная, унизительная тайна, какая неизгладимым шрамом навсегда ложится на сердце, после неисправимой, проявленной в самый ответственный момент слабости, позволив которую, сам уже никогда не сможешь себя простить.
  Маркиз ждал.
  - Он предложил мне сыграть в шахматы... - наконец, не выдержав, произнесла принцесса - я ненавижу его... я ненавижу себя! Это как... Я не рассказывала даже на исповеди...
  Она подняла на маркиза полные мольбы и отчаяния глаза. Тот нахмурился, положил ладонь на эфес.
  - В шахматы? - в его голосе проскользнули угроза и отвращение.
  - Да, Борис, в шахматы. Дайте мне мой меч - попросила она, решившись. Ледяные, отстраненные нотки презрения проскользнули в ее голосе, как будто она снова видела себя со стороны, и так ей было легче высказаться. От ее усталости не осталось и следа. На ее лице было снова то тревожное, исступленное выражение, с которым она разговаривала с маркизом, когда никто не было рядом, и они оставались наедине.
  Борис Дорс нашел и принес ее черные лакированные ножны с изогнутым мечом, дал ей в руки. Принцесса Вероника положила их себе на колени, ухватилась за них, наверное, только для того, чтобы во время рассказа не держаться за маркиза.
  - Это случилось полгода назад... Я тогда только приехала в Гирту. Первые два дня я провела здесь, во дворце, потом был тот самый прием, где мы с вами увиделись. С салютом, с танцами, с парадом, с почетным караулом, с прекрасными дамами и галантными рыцарями... А потом Август и Мария пригласили меня к себе. Они приезжали навестить меня в Столицу, гостили у нас... Я постоянно видела их, такими добрыми, благочестивыми и приветливыми... Я была тогда наивной восторженной девчонкой, которой все казалось детской игрой, такой же напыщенной безмозглой дурой, как Элла. Я видела рыцарей, латы, знамена, лошадей и даже не думала, что здесь убивают по-настоящему, что здесь все совсем не так как в Столице... Не понимала чего может стоить даже одно неаккуратно брошенное слово, или какое-нибудь совершенное сдуру действие. Я даже и думать не могла, что все эти рассказы, намеки с улыбками о казнях, о расправах, что все это на самом деле, что это совсем не шутки и не страшилки. В тот день у Августа был маленький званый ужин, как он всегда устраивает для своих соратников и друзей. За столом на террасе собрались его близкие знакомые с женами и крестники. Мария и Эмилия с Кристофом, Вольфганг с Викторией, Марк с Астрой, Вальтер с Региной. Акселя и Лизу не пустили. Они проводили меня до ворот и поехали обратно во дворец. Я осталась одна с этими людьми... Я тогда не знала никого из них, кроме Августа и Марии и мне стало страшно: у них всех были жестокие хищные лица и все смотрели на меня, как будто ждали то меня чего-то важного, оценивали. А потом привели какого-то человека. Сбили с него кандалы, бросили перед ним нож. Один из гостей Августа поднялся из-за стола и, когда тот поднял с пола этот нож, подошел к нему. Они начали драться, порезали друг друга, оба были в крови. Но рыцарь победил и когда его противник, который дрался как загнанный в угол дикий зверь, ослаб, подошел к нему и, подтащив к столу, к моему креслу, несколько раз с силой вонзил свой нож ему в грудь. Меня колотило.
  Борис Дорс стоял рядом, молча слушал. Он закурил папиросу и, вдохнув дым, долго держал его во рту, словно тот помогал ему лучше понимать, о чем она, или просто не перебивать ее, дать высказаться ей. Принцесса умолкла, уставилась в сторону. Ее глаза яростно сверкнули, лицо исказилось, стало напряженным и волнительным, словно тяжелые воспоминания пережитого взбудоражили ее сердце, пробудили в ней страшные впечатления первой увиденной так близко, хлещущей из открытой смертельной раны, крови.
  - Я никогда не чувствовала такого возбуждения, такой распирающей ярости, такой похоти, такой ненависти, такой силы... Это было низко, страшно и восхитительно одновременно. Как будто он убил специально для меня, омыл мои ноги этой нечестивой идоложертвенной кровью. Я хотела, чтобы он подошел ко мне, схватил меня этими окровавленными руками за лицо, чтобы взял меня прямо там, при всех, на столе, потому что он сражался ради меня, ради меня пролил свою кровь, пробил сердце этого незнакомого человека. Он преклонил колено передо мной и смотрел на меня, так бешено, страшно и покорно одновременно, а я была так ошеломлена случившимся, что уже была готова встать ему навстречу, обхватить его голову, отдаться ему, но Август прищурился, как будто прочел мои мысли. Он удержал меня за плечо, а к победившему вышла его жена и, поднеся ему чашу из которой он выпил, отвела в сторону на скамейку, где достала из своей сумки бинт и жгут и начала перевязывать его раны, как будто все это было в порядке вещей. Труп унесли, трапеза продолжалась, как будто ничего и не случилось. А потом Август предложил мне прогуляться с ним по саду. Он взял меня под локоть, поймал за пальцы. Мы обошли дом, прошлись по дорожкам, говорили о чем-то несущественном, а когда я спросила его, что за человек это был, ну тот, которого убили, он ответил, что это был мой верноподданный и предложил сыграть в шахматы у себя в кабинете. Я не могла отказать ему, вы же знаете Августа, Борис. Никто не может ни в чем отказать ему в Гирте... Быть может только ваш дядя и вы... Он привел меня в угловую залу с высокими окнами, бордовыми портьерами и большим зеленым, низким и мягким диваном, на котором ровно посредине уже стояла шахматная доска. Фигуры были расставлены, я никогда не видела таких: одни были красными, как будто облитыми свежей кровью и другие лиловыми, как закатное небо. Август налил мне в фужер ликера и передал мне напиток, не тронув моей руки, словно нарочно избегая прикосновения. В кабинете было очень тепло и душно, за окнами уже стояла ночь. Мы сели по разные стороны этого мягкого низкого дивана. Сделали первые ходы. Сидеть вполоборота было неудобно, я вытянула ноги, и он тоже вытянул свои. Я чувствовала, что сейчас он коснется меня своей ногой, голенью о голень, как это всегда начинается между мужчиной и женщиной... Мне было жарко, я хотела раздеться, распахнуть рубаху, чтобы он видел мою обнаженную грудь. Чтобы он встал, подошел, взял меня в свои горячие стальные руки, опрокинул вниз головой на этот диван, лег сверху, забрал мою душу и мое тело, которые теперь принадлежали только ему, как и вся остальная Гирта. Но он только смотрел на меня своими пылающими глазами, чуть улыбался, нарочно ждал, чтобы я сама отдалась ему. Играл со мной, изводил меня, поводил ногой, как бы невзначай показывая, чтобы я сама потерлась об нее, коснулась себя рукой, распахнула свою одежду...
  Борис Дорс напрягся, его ладонь с хрустом сжалась в кулак, лицо исказилось, стало особенно мрачным, хмурым и злым. Но он промолчал, не сказал ни слова, не перебил ее, неподвижно смотрел перед собой, внимая ее исповеди.
  - Я вся извелась, я желала всем телом, чтобы он взял меня. Я была готова сделать этот шаг первой, но он играл со мной, смотрел на меня, жег своим взглядом, как демон. Я видела в тот день зверя и человека. Глупого, яростного и жестокого зверя убитого умелым, сильным и смелым человеком, а теперь увидела Августа. Настоящего дракона, того, кто правит ими. Того, кто сильнее и страшнее всех чудовищ и людей. У него были страшные беспощадные глаза того, кто ломает волю и забирает душу, того, кому нельзя сопротивляться и кого нельзя победить. И сейчас он хотел, чтобы я сама погубила себя, сама отдалась ему без остатка, сама шагнула в эту бездну. Он говорил твердо и с достоинством, как будто ничего и не происходило. Чуть улыбался моим словам, и когда я вся изошла, уже была в полном исступлении, извелась, изъерзалась, и уже хотела скорей приоткрыть свою грудь, как будто мне совсем жарко так, чтобы он увидел ее, коснулся рукой, привлек меня к себе, он поставил мне мат и, поднявшись на ноги, сказал, что уже поздно. Что пора спать, и Мария, должно быть, уже приготовила для меня комнату и постель. Я тогда еще даже подумала, что это я слишком много выпила, хотя и не пила почти вовсе, и все это духота и какие-то ароматические курения... Август проводил меня в назначенную мне комнату. Там была просторная, укрытая атласным лиловым покрывалом кровать. В зале было прохладно и на столах, на полу и по углам стояло множество похожих на свечи беспроводных светильников. Пришли жена Августа и его дочь. Мария и Эмилия. Там, в Столице мне не казалось это необычным, но после всего, что случилось сегодня, мне стало страшно. Мария выглядит намного моложе Эмилии, хотя ей очень много лет, но вы сами знаете, Борис кто она. Она сказала, что поможет мне умыться. Мы разговорились, болтали как будто ни о чем. Мария заметила, что я сутулюсь и сказала, что сделает мне массаж. Раздела и уложила меня на постель. У нее были ледяные и очень сильные руки, но с каждым ее движением я чувствовала, как мое тело как будто охватывает какой-то ветреный раскаленный огонь. Как будто бы они вдохнула в меня новую жизнь. Мне почувствовалось, что у меня снова свои ноги. Мои, собственные такие настоящие, легкие и живые. Я лежала и не могла пошевелиться, потому что меня никогда не касались такие пальцы как у нее: холодные, как будто мертвые, беспощадные, властные и сильные... Она могла бы переломать мне все кости, могла бы с легкостью меня задушить, и я бы ничего не могла с ней сделать. Но вскоре я поняла, что она не разминает меня, а через кожу и мышцы проверяет мои органы, суставы и сочленения. С интересом препарирующего диковинное животное хирурга или натуралиста исследует мои искусственные руку, ноги и спину. Выправляет позвоночник, растирает меня как дорогое серебряное блюдо, которое потом понесет к столу, полным еды... А потом пришел Август и встал прямо передо мной. Я лежала на кровати на животе без одежды и хотела укрыться, но Мария крепко удержала меня. 'Выйди' - властно сказал Август дочери, и Эмилия с поклоном оставила нас одних. Я подумала, что вот оно, сейчас они оба возьмут меня на этом просторном ложе с лиловым атласным покрывалом. Как с игрушкой, будут делать со мной все, что им заблагорассудится, наслаждаться мной как вином из бутылки. Выпьют меня до дна, изломают, сожгут своим огненным ветром. И мне так хотелось, чтобы они сделали это все со мной, и осталось только протянуть с кровати руку, открыть рот, выгнуться, чтобы Мария положила на меня сзади свои мягкие ледяные ладони, но Август не проявил ко мне никакого интереса. Он обошел постель, коснулся рукой плеча Марии и холодно, без всякого участия, спросил 'Как она тебе?'. 'То, что нужно' - тем же тоном ответила она ему - 'Почти как настоящая. Она красива, но в каждой ее черте почти незаметный глазу, но подсознательно различимый, изъян. Ровно настолько, чтобы взгляд в толпе останавливался именно на ней, и при этом почти во всем она была такой же, как и все остальные. Смотри, какие у нее густые здоровые волосы. Им позавидуют многие наши женщины. Но в них не по годам уже заметны седые пряди, а их концы чуть секутся, как будто они настоящие, человеческие'. Она взяла в руки мои растрепанные волосы, начала пропускать их сквозь пальцы, демонстрировать ему, 'И шрам, как будто она когда-то хотела порезать себе вены, но не хватило смелости пораниться глубоко. Вот эти короткие, нанесенные неверной боязливой рукой, сужающиеся следы' - она чуть улыбнулась, взяла мою правую руку, продемонстрировала вот эти мои шрамы. 'И этот сходящий ноготь, и чуть заметные сколы на зубах, и как будто подпаленная свечой или зажигалкой, когда она прикуривала, бровь'. Все еще держа меня за руку, она положила мне руку поверх спины, начала гладить меня как кошку по волосам длинными протяжными движениями. 'Она молодая, энергичная и крепкая. Но в ее взгляде тщательно скрываемые отчаяние и одиночество. На ее лице отчетливый отпечаток истерии. У нее красивый и властный голос, но в нем одновременно злоба, напряжение и агрессия, за которыми слабость, бессилие и страх. Это работа мастера. Она почти как настоящая, как живая, ей поверят' и спросила с улыбкой: 'кому из мужчин Гирты ты отдашь ее?'. 'Никому. Оставлю себе' - заглянув ей в глаза, ответил он и, приласкав ее, коснувшись раскрытой ладонью ее щеки, сказал - 'все я спать'. Они улыбались друг другу так, как будто собрались напоследок запустить в меня свои беспощадные стальные руки с острыми пальцами, выпить мою кровь, сожрать мое сердце, разорвать меня на этом холодном атласном ложе на куски. У них были неумолимые пылающие глаза, они так смотрели друг на друга, как тигр на змею и змея на тигра. Страшно, тяжело и непреклонно, как будто бы весь мир горел вокруг них, но им обоим не было до этого совершенно никакого дела. Мне хотелось плакать от обиды и бессилия: как же жестоко обошлись со мной эти люди, которых я мнила своими добрыми друзьями и единственными заступниками, какими абсолютно чуждыми, страшными и лишенными всякого сострадания и снисхождения открылись мне те, на кого мне теперь предстояло рассчитывать, с кем мне теперь предстояло жить. Как они переломали меня, прямо так сходу об колено, как бесчеловечно поступили! Август ушел, вернулась Эмилия. Мне стало так страшно, холодно и одиноко, что я заплакала, но Мария смягчилась, обняла меня, приласкала к себе. Сказала - 'плачь, пока еще способна плакать. Пока у тебя есть слезы, пока не очерствело твое сердце, пока душа не закостенела во лжи'. У нее были такие печальные и скорбные глаза, такие нежные и заботливые руки, как будто они искали чтобы приласкать сыновей и дочерей, но не находили их. Мне стало настолько жаль ее, настолько стыдно перед ней, что я извинилась и перестала плакать. Она печально кивнула в ответ, посадила меня на кровать рядом со своей дочерью, села рядом, обняла как родная мать, начала расчесывать вначале меня, потом Эмилию. Закончив, уложила меня в постель и потушила свет. Они с Эмилией ушли. Я была ошеломлена всем случившимся. Я хотела одеться покинуть этот дом, уехать из Гирты, забыться и никогда не вспоминать об этой ночи, но не нашла ни халата, ни обуви, ни своей одежды. Я подошла к двери, но на ней не было никакой защелки и ее нельзя было запереть. Ночью дул сильный ветер. Шумно раскачивал деревья в саду, стучал водосточной трубой. А потом пришла Эмилия. В белом ночном платье с беспроводным светильником в руках, как призрак. До этого она все время молчала, только улыбалась. Я чувствовала, что что-то не так, но думала так положено, а теперь она заговорила со мной, и я поняла, что она самая настоящая сумасшедшая. Она пожаловалась, что Август отправил по делам ее Кристофа, что полная луна бьет в окно, и ей страшно одной в ветреной темноте. Я понимала, что она может впасть в буйство, что она опасна и способна на все и я не знала, что сказать, чтобы не напугать ее еще больше или не разозлить. Она погасила свою свечу, легла на мою постель и сложила свои длинные костлявые руки на груди. Она попросила ее согреть, а когда я легла рядом, укрыла одеялом, обняла ее, она тут же потеряла сознание, впала в забытье... Она почти не дышала, была такой худой, холодной и жесткой, что мне казалось, что рядом со мной лежит окоченевший костлявый труп, мне было страшно уснуть, я боялась, что она проснется и задушит меня во сне. А когда все-таки от усталости на секунду прикрыла глаза, то проснулась от того, что она обнимала меня своими страшными холодными руками, через кожу которых, как мне казалось, я видела кости и вены, что отчетливо просматривались под ней в свете пробивающимся в окно луны... Какой же я была наивной дурой, когда с гордостью предвкушала, как я приеду и буду в Гирте умнее, красивее, образованнее всех! И вот так Прицци научили меня, кто здесь главный, чего я на самом деле стою и где мое место...
  Принцесса гордо расправила плечи и закурила очередную папиросу, которые принес от кофейного столика и оставил на подоконнике маркиз. Вдохнула тяжело и шумно, словно пытаясь выкурить ее сразу всю, длинной узкой и такой же долгой струей выдохнула дым. Энергично спрыгнула с подоконника, обхватила маркиза, замерла, прижалась к нему щекой и зажмурилась. Борис Дорс положил ей руку на спину. Молча стоял, смотрел в окно некоторое время. Немного подумав, отстранил ее от себя, взял ее обеими руками за ладонь, нахмурившись, заглянул ей в ее отстраненные печальные глаза. Несколько секунд внимательно и пристально смотрел в них.
  - Август совершил то, что совершил - как можно более рассудительно сказал он - он не оскорбил вас, не коснулся. Вам не за что его винить, кроме как в своих собственных неопытности и самоуверенности.
  Ослепленная тревожными воспоминаниями и обидой, она не сразу осознала смысл его слов. Она ожидала, что он начнет утешать ее или жалеть, осудит графа, оскорбит его за глаза, в запале пообещает вызвать его на поединок или убить. Но он подвел ее. Сказал совсем не те слова, которые она хотела от него услышать. Ее глаза злобно сверкнули, она попыталась вырвать ладонь из его рук, но он еще крепче сжал ее пальцы, смело глядя в ее искаженное отвращением лицо, прижал ее ладонь к своей груди.
  - Борис! - яростно прошипела она. Тяжело выдохнула, резко отстранилась от него прочь, но тут же, моментально подавив в себе эту вспышку, уже без всякой обиды или ненависти в глоссе холодно и спокойно велела - отпустите.
  Борис Дорс отпустил ее. Она повернулась к нему боком, облокотилась о подоконник и выгнула спину. Сжала губы, прокатила за щекой языком. В ее темных глазах плясали яростные огоньки.
  - Значит я дура, а Август молодец - с наигранным спокойствием и иронией рассудила она, подумав некоторое короткое время.
  - Вы моя нареченная и светлая леди-герцогиня Гирты - ответил ей Борис Дорс, внимательно глядя ей в глаза, ожидая, что она скажет в ответ.
  - А вы льстец, маркиз! - заметила она с холодной презрительной насмешкой.
  - Если вы желаете сатисфакции за все то, что он вам причинил - отвернулся, бросил как бы невзначай Борис Дорс и, тут же снова резко развернувшись к ней. Глядя на нее серьезно, проникновенно и уверенно, склонившись к ее лицу, опустив голос до тяжелого хриплого рыка, веско прибавил - то, как по мне, сейчас этому еще не время, моя леди.
  Принцесса Вероника насторожилась. Долгим, пристальным и внимательным взглядом заглянула ему в глаза. Ее лицо стало спокойным и даже немного веселым, как могло бы показаться со стороны. Борис Дорс вновь коснулся ее пальцев, аккуратно свел их со своими. Ее рука чуть дрогнула, едва заметно напряглась, отвечая ему осторожным, лукавым жестом.
  - Вот как. Значит позже, говорите! - переспросила она его низким, тихим и вкрадчивым голосом после некоторых размышлений. Он еще раз пожал ее пальцы в знак согласия с ней. Она чуть улыбнулась, подняла голову. Уставилась ему в лицо, глядя ему в глаза уже совсем другим взглядом: тяжелым, алчным и страшным в своей готовности вцепиться изо всех сил и пожрать, полным ненасытного, безмерного обожания и удовлетворения. Точно таким же, каким, держа ее за руку, с силой, до боли сдавливая ее пальцы, смотрел на нее сейчас и сам маркиз. Она прильнула подбородком к его груди, запрокинула голову, любуясь его лицом, наслаждаясь его видом. Еще крепче сжала его руки, прижала их к себе. Ее пальцы дрожали, ее колотило: сейчас ей открылись все его чувства и мысли, все его чаяния и движения его души. И, ощущая с ним это абсолютное демоническое единство, эту богомерзкую радость от близости мужчины, готового разделить с ней любую самую страшную тайну, пойти вместе с ней и ради нее на самое жестокое вероломство, она едва сдерживала торжествующую, исполненную кровожадного ликования улыбку. Недобрые, жестокие мысли раскаленной черно-багровой бурей волновали ее сердце.
  
  ***
  
  Уже поздно вечером, когда совершив прогулку по герцогскому парку и дворцу, немного успокоившись, Борис Дорс вернулся в апартаменты герцогини, он обнаружил, что там полностью выключен свет. Пройдя через темную библиотеку и смежную комнату, аккуратно вошел в спальню. За окнами стояло тусклое ночное зарево огней ночной Гирты, расчерчивало потолок неверными тенями рам. Принцесса Вероника лежала в одежде на кровати, безвольно сложив руки на груди. На ее неподвижном лице застыла тоска, по щекам текли слезы, блестели бороздками в тусклом ночном свете. Борис Дорс вздохнул, подсел на край кровати рядом с ней, коснулся ее руки. Она не ответила ему, только молча повернула голову, не мигая уставилась на маркиза. Толстые стены не пропускали звуков шагов снаружи в коридоре. В комнатах стояла тишина, только через неплотно закрытое окно доносились далекие звуки ночных улиц. Держа ладонь поверх ее руки, он чувствовал как тяжело и неровно бьется ее сердце.
  - Вы вернулись, Борис... - прошептала она хрипло и глухо, как будто курила целый день - а я думала, наверное, я вас уже достала, вы обиделись, совсем ушли...
  - Ходил прогуляться, посмотреть как у вас тут - устало ответил он, беря ее за руку, прибавил с печальной, вымученной улыбкой - просто немного устал, но я потерплю. Я христианин и должен терпеть.
   - А я взбалмошная истеричка - все также глухо, как будто ей было тяжело дышать, согласилась герцогиня.
  - Давайте помолимся - сказал он ей - когда мне плохо, я молюсь. Вначале всегда трудно, но потом становится легче.
  Она тяжело и мучительно вздохнула и откинулась на подушке, тоже попыталась выдавить улыбку. Проговорила тихо и медленно, словно не могла молчать, но при этом не хотела и говорить.
  - Завтра воскресенье, исповедь, а я не читала канона, не постилась... Раньше я пыталась составлять списки за кого молиться, получился целый том. Вон тетрадка лежит. Вы там тоже были.
  - И я поминал вас - держа ее за ладонь обеими руками, ответил он - на литургии, при алтаре. Ничего что не постились, причаститесь в следующее воскресенье. Мой отец в детстве заставлял нас с братом молиться вместе с ним. Мы стояли в часовне на коленях на каменном полу. Я его за это ненавидел. А когда он уехал, сам без этого уже не мог. Мы всегда молились Иоанну Крестителю, заступнику нашей семьи. Отец рассказывал, что так поставил еще его дед. Он говорил, что наш род служит Христу мечом, но наш путь - это не ненависть, а служение. Наша семья никогда не была бандитской бригадой или разбойниками-рыцарями. Мой дед служил в конфедеративной армии, был комендантом маленькой крепости. А отец с началом войны пошел в добровольческую дивизию Черного Креста. Он дослужился до полковника, часто рассказывал много всего и всегда говорил, что пока мы молимся, пока живем по заповедям, пока помогаем людям, Господь всегда будет хранить нас от бед. Когда я молюсь, я чувствую, что Он слышит меня, вдохновляет, даже когда кажется, что я конченый неудачник, не в силах никому помочь, не способен хоть что-то изменить. И вы молитесь Стефания. У вас тяжелый путь, Бог вас обязательно услышит.
  - А я даже и не знаю, кто мой небесный заступник - выслушав его, помолчав немного, прошептала одними губами, слабым голосом ответила принцесса - даже не уверена, быть может, та девочка уже много лет как мертва, похоронена где-нибудь. Лежит, тихо плачет под деревом у реки... А я просто ее изуродованная копия, мне записали ее память и соврали, что я это она и есть, вы думаете, что я это та самая Стефания, а я всего лишь безымянное изделие с порядковым номером и серийным кодом. В меня вставлен предохранитель и, когда я выполню все поставленные задачи, меня просто выключат, отвезут на завод, разрежут на части для других машин... Не знаю, есть ли у номерных души, попадают ли они в рай, или просто засыпают навсегда, как будто выключили свет.... Я как-то спрашивала у Хельги. Она сказала, что никто из них не знает этого. У них не было Христа, чтобы пришел, заверил их, что они тоже могут спастись. И они даже не могут рассчитать, есть ли для них что-то за гранью этого печального серого мира, что с ними будет после смерти. Это же самое страшное, что может быть... Она говорит, что они могут только надеяться, что Господь Бог по делам и вере их, сжалится и над ними. Простит, как отрекшегося от сатаны Лунного Дракона, примет в свое Царствие по своей великой милости... А ведь мы же все тоже искусственные творения, такие же как и они. Господь не создавал ни нас, ни наших отцов, ни матерей. Вдруг все это зря... Что тогда будет со всеми нами? С вами, Борис, со мной? Угаснем ли мы навсегда, сгинем во мраке внешней пустоты? Встретимся ли мы снова? Узнаем ли друг друга? Воскреснем ли? Кем мы обратимся после смерти? Кошками на улицах Небесного Иерусалима, Божьими помощниками-ангелами, травами, камнями, деревьями? Огнями во мраке или настоящими людьми?
  Борис Дорс задумался. На секунду стал мрачен, но тут же, отогнав от себя дурные мысли, чуть улыбнулся. Протянув ладонь, коснулся пальцами ее лба, провел по щеке, по шее е плечу, сомкнул пальцы на ее правой руке.
  - Многие женщины в Гирте желали бы себе такое тело - внезапно сказал он ей - вы не состаритесь, не согнетесь с годами, не превратитесь в дряхлую охающую перечницу. У вас не ослабнут глаза, не выпадут волосы и зубы, не сморщится, не высохнет кожа...
  - Борис, какой же вы циник! - покачала головой принцесса Вероника.
  - Знаете, моя леди - пожимая ее пальцы, заглядывая ей в глаза, уже спокойной и сурово заверил ее маркиз - когда пытаются проломить голову, я бы предпочел вместо кости композитную пластину - он взял в руки ее волосы, начал пропускать пряди между пальцев, со старанием прощупывать их - они настоящие? Я даже отличить не могу. Мария соврала вам, она играет вами. Когда ей надо, она всегда найдет нужные слова чтобы достичь своей цели. Не слушайте ее, это она тварь, которая не наследует Царствия Божьего, а не вы - его голос стал вдохновенным и твердым - вы крещены, вы веруете во Христа, вы служите Ему, вы следуете за Ним. Этого достаточно. Все остальное - ерунда. Так говорит мой дядя и также всегда говорил всем мой отец. Большего, чем верить, молиться и творить добрые дела мы все равно сделать не сможем. Не отчаивайтесь, Стефания. Давайте я вас пощекочу. Мать всегда щекотала нас с братом, когда мы плакали. Вы же боитесь щекотки? Вам станет легче.
  - Какой же вы дурак Борис! Прекратите! - попыталась отмахнуться от него, уже в голос, засмеялась она. Резко перевернулась на бок, пытаясь спрятать ребра от его цепких пальцев, сжалась в комок, поджала локти и колени.
  Уже стояла глубокая ночь. Борис Дорс не спал. Заложив руку за голову, смотрел на темные росчерки рам на белом потолке. Принцесса Вероника лежала рядом с ним, ее тяжелое и порывистое дыхание било ему прямо в ухо, на ее хмуром лице застыла мрачная, как будто она просто закрыла глаза и задумалась о чем-то неприятном, холодная напряженность. Приняв свои лекарства, она почти тут же забылась страшным беспробудным сном и, обнимая ее, маркиз даже через ночную рубашку чувствовал неприятный липкий и влажный жар ее неподвижного горячего тела. Тяжелые мысли о недавнем разговоре медленно плыли в его голове. Окончательно напрягшись от этого соседства, он отстранился от принцессы, отодвинулся к краю кровати, но она тихо и горестно застонала, протянула к нему руки, ухватилась за него, уперлась лбом в его подбородок, прижалась щекой к его груди. Борис Дорс хотел оттолкнуть ее, но почувствовал ее слезы на своей одежде. Он тяжело вздохнул, обнял ее, поцеловал в лоб, как можно более бережно привлек к себе. Она так и не проснулась, но перестала плакать, еще сильнее ухватилась за маркиза, крепко прильнула к нему, как будто пытаясь отогреться.
  
  ***
  
  Утром в воскресенье были в храме, ездили в собор Иоанна Крестителя. Борис Дорс стоял рядом с принцессой Вероникой. Чуть позади, по левую руку от маркиза, стоял его сын. Первый раз, за много лет они оба присутствовали на службе как прихожане, а не помощники при алтаре.
  За их спинами выстроились рыцари из свиты герцогини: Корн, князь Мунзе, капитан Кроксен, трезвый Модест Гонзолле, Рейн Тинкала, Виктор, Фарканто, лейтенант Кирка и многие другие. Как и остальные мужчины, в руках маркиз держал меч, тяжелым взглядом смотрел на крест, алтарь и чаши с дарами, стоял молча и неподвижно. Его пальцы крепко сжимались на эфесе. Холодное и грозное неудержимое стремление читалось на его застывшем в готовности исполнить любую, даже самую страшную, Божью волю, мрачном напряженном лице. Глаза были прищурены и, казалось, что вот-вот и из них польются тяжелые и раскаленные слезы духовного волнения. Чувства той обжигающей сопричастности к величайшему таинству служения самому Творцу Господу Богу, что выше и страшнее всех мирских тайн, клятв, проклятий и сиюминутных человеческих устремлений, могущественней всех армий мира, всех демонов и стихий, величественнее славных рыцарей и героев прошлого, всех держав, всех властьимущих и королей.
  - Господь Иисус Христос, сын Божий, помилуй меня грешного... - сжал зубы, упрямо опустил голову, чтобы скрыть от герцогини и окружающих эти страшные слезы, сделал вид, что он утирает указательным пальцем нос, смущенно поджал плечи, маркиз.
  - Как будто навсегда покидаем родной дом... - выйдя из храма, перекрестившись на темный высокий фасад собора, на облик Спасителя, задумчиво и печально сказал своему сыну Борис Дорс - больше мы не монахи. Закончилась мирная жизнь. Господь назначил нам новое служение.
  Тот поджал губы, уставил взгляд в камни мостовой, молча кивнул в ответ.
  
  ***
  
  После литургии, по возвращению во дворец, маркиз с принцессой отдыхали под соснами в просторной каменной беседке в западной части герцогского парка на краю скалы. Облаченная в холодно-белое платье, снежно белую мантию, багровые перчатки с накладными человеческими ногтями и длинный алый шарф, с подкрашенной в багровый цвет длинной челкой и в своем алом узком платке, герцогиня выглядела сегодня особенно грозно и величественно. Поднявшись в высокую круглую, сложенную из серых гранитных блоков беседку первым, маркиз смахнул с широкой массивной, идущей по периметру круглого строения скамейки опавшие листья и пыль, подстелил свой плащ, чтобы принцесса не испачкала своих светлых одежд. Герцогиня села на него вполоборота, положила локоть на каменное ограждение, с благосклонным безразличием наблюдала, как на поляне играет молодежь, весело проводит свободный от несения службы и учебы воскресный день.
  Над Гиртой стояло серое пасмурное небо. Было прохладно. Желтым покровом лежала на пологих гранитных камнях опавшая хвоя. Высокие сосны огораживали поляну рядом с большим плоским камнем, на котором стояла беседка. Парни и девицы, кто принеся из дворца складные стулья, кто просто подстелив плащи, сидели на траве. Многие молодые женщины были с маленькими детьми. Подошла девушка четырнадцати лет, принесла герцогине, продемонстрировала котят в выложенной мягкой тряпочкой корзинке. Серо-зеленые полосатые хищники широко разевали клыкастые рты, с урчанием мяукали, задирали, тянули головы к людям, обхватывали лапами друг друга за шеи, боролись, точь-в-точь как юноши на поляне на траве. Принцесса Вероника заглянула в корзинку, чуть улыбнулась, почесала пальцем их мохнатые шейки.
  В дальнем конце поляны собрались парни кто постарше. Принесли цветные шерстяные повязки на кулаки, разбились на команды, собрались развлекать потешным боем девиц. Позвали Елисея Дорса, что лежал, откинувшись на спину рядом с Вольфиной Тальпасто на своем плаще, держал ее ладонью за колено. Положив на плечо отобранные у него ножны и меч, подогнув ногу, юная графиня сидела рядом с ним, то и дело поправляла длинные светлые волосы, которые задувал ей в глаза ветер, жмурилась, улыбалась, румянилась, всеми силам отворачивалась от юного маркиза. Услышав, что его зовут, Елисей Дорс встал, схватил за козырек, рывком нахлобучил ей на глаза ее модную столичную кепку и пошел к остальным.
  - Мне снился сон - глядя на молодежь неподвижным взглядом, отрешенно произнесла принцесса Вероника, когда девушка с корзинкой ушла, и они с маркизом снова остались в беседке одни - поднявшие головы, кусающие друг друга, шипящие черные змеи. Они извивались, готовые ужалить, произносили имена Господа Бога Отца, Иисуса Христа, Его Сына, и Святого Духа. Славили их.
  Борис Дорс задумался, не сказал ничего. Над крышами Гирты за их спинами, над куполами храмов, рекой и заливом стояло серое пасмурное небо. Поднимался ветер, сухо шелестел ветвями сосен в вышине.
  
  ***
  
  Вечером, после прогулки и раннего ужина принцесса и маркиз, снова отправив всех вон, остались вдвоем в библиотеке одни. Смотрели на пронзительный рыжий закат за окнами, курили, пили бодрящий ароматный коктейль. Между ними на столе лежали многочисленные, вынутые из шкафов, раскрытые книги. Борис Дорс был облачен в темно-зеленую рубаху с серебром и широкие черные брюки. Принцесса Вероника в длинное, пронзительно-белое как снег платье и свою голубую мантию с льдистыми морозными узорами на плечах и груди. В ее распущенные темные, слегка растрепанные волосы снова была вплетена украшенная серебряными магическими письменами, алая лента. На плечах была накидка, которую ей подарили граф и графиня Прицци в честь их помолвки с маркизом.
  - Борис! - весело обратилась принцесса, демонстрируя коробку с шахматами - вот они, те самые, о которых я вам вчера говорила. Я спросила у Августа, показать вам их.
  Маркиз открыл коробку, аккуратно расставил фигуры на доске. Первый набор был покрыт блестящей багровой глазурью, как будто залит кровью. Король был безликой, сужающейся кверху, геометрически идеальной шестигранной колонной, королева - обнаженной колдуньей с распущенными длинными волосами и в ожерельях из человеческих костей. Офицеры магами с книгами и ритуальными посохами, всадники многоголовыми волчьими вожаками, ладьи похожими на чудовищ с щупальцами и шестернями машинами, пешки вооруженные мечами и копьями пехотинцы. Другой набор был лиловым, отливающим призрачной ночной синевой. Король был колокольней храма, похожей на Собор Последних Дней. Королева змеей, офицеры священниками с крестами и мечами, кони всадниками-рыцарями, ладьи машинами, пешки также солдатами-людьми.
  - Как вам? - закурила, лукаво прищурилась, выдохнула дым принцесса Вероника - Август сказал, что готов нам их подарить.
  - И в тот раз он играл не за волков, разумеется - разглядывая фигурку королевы, изогнувшейся рогатой лиловой змеи, уточнил Борис Дорс.
  - Я была пьяна и не помню! - тем же веселым беззаботным тоном, со смехом ответила герцогиня.
  - Это мы с отцом - беря в руки офицеров-священников, улыбнулся, принимая правила игры, задумчиво подметил он, поставил их на доску, продемонстрировал королеву - а самая сильная фигура у него все-таки Мария.
  - Борис, вы зануда! - картинно обиделась, отвернулась принцесса - хотите, надену те ожерелья, которые вы подарили мне, стану вашей волчьей ведьмой?
  - Он уже поставил вам мат в прошлый раз.
  - Второй раз не сумеет - ответила та, напрягла лицо, с намеком скривила губы в наигранной, зловещей и жестокой улыбке.
  
  ***
  
  Принц Ральф проснулся. В большой бетонной комнате было холодно. Полукруглое каменное окном под самым высоким потолком как в тюрьме, было раскрыто. Бетонная заглушка, что еще вчера утром, когда принц приехал в этот дом с Патриком Эрсином, заслоняла его, исчезла. Голова была необычайно ясной и свежей. Тяжелое похмелье, оставленное вчерашними крепкими наркотически напитками, которыми поил его друг маршала, отступило. Чистый ароматный ветер задувал с полей, приносил вечернюю прохладу, запахи дороги, леса и реки, смешивал их с дымящимися в чашах терпкими, пьянящими как опиум, затуманивающими сознание своими ритуальными ароматами курениями. Огненно-рыжие и закатно-голубые газовые драпировки на голых, серых, бетонных стенах и пустынный интерьер просторной залы как-то внезапно напомнили принцу о далеких краях и мерзких языческих зиккуратах, в которых опьяненные тяжелыми наркотиками рабы-жрецы возжигают свой нечестивый голубой огонь перед алтарями и статуями Богини, застывшими в своей идеальной, математически выверенной, рассчитанной сложным машинным, почти что демоническим алгоритмом, мерцающей неоновым обликом, нечестивой красоте. По заранее рассчитанным гороскопам поджигали друг друга, кружили в страшном танце, принося себя в ее страшную и безумную жертву...
  Принц Ральф поежился, вспоминая тот звенящий треск ритуальных металлических барабанов, эти чудовищные церемонии и до сих пор стоящие в его ушах исполненные боли и отчаяния, многократно усиленные эхом и усилительной аппаратурой, многократно отдающие под озаренными неоном сводами, истошные крики. Здесь, в зале, тоже стоял алтарь: такой же как и в том подземелье, где он впервые увидел Йекти, похожий одновременно на низкий языческий жертвенник для расчленения людей и животных и просторную, но жесткую, лишь слегка укрытую толстым асбестовым, или еще каким несгораемым покровом, постель.
  Шлейфы легкого газового балдахина стелились по полу. Тонкие, прозрачные, легкие как паутина ткани, укрывали переплетенные в любовной ласке полностью обнаженные тела - принца и его любовницы, женщины-змеи. Ее волосы обвивались вокруг могучего торса, плеч и бедер юного герцога, длинные, роскошные, идеально гладкие и чистые, каких не бывает у обычных смертных женщин. Длинный-предлинный, крепкий и массивный, упругий, как и ее большая персиково-оранжевая грудь, чешуйчатый хвост крепко обвивал тело наследника Гирты, сонно щекотал его своим горячим и крепким, налитым кровью кончиком сзади, ниже пояса, как будто живя своей собственной жизнью.
  Патрик Эрсин в одной прозрачной накинутой на голое тело накидке, раздвинув занавески, тихо шлепая по бетонному полу босыми ступнями, вошел в зал. Принес огромное серебряное блюдо с посыпанным специями сырым мясом и фруктами, конический серебряный графин приправленного наркотическими травами кофе и кальян с густой красной, похожей на кровь жидкостью. К неудовольствию принца присел на край ложа, поставил поднос на вульгарно раздвинутые колени и, взяв кусок сырого сладкого мяса, крепко поперчив его, подав с пальцев ей прямо в рот, угостил им демонессу. Она приняла подношение и, захватив губами его руку, причмокивая, облизав его пальцы своим необычайно длинным, с ладонь величиной, лиловым языком, развратно улыбнулась. Закончив кормить ее, Эрсин точно также протянул угощение и принцу, дразня, поводя пальцами так, как будто предлагал сунуть в рот их в рот и ему, но тот отказался, попытался высвободиться из крепко обвившего хвоста своей любовницы, кончик которого нашел уже дорогу между его ягодиц.
  - Уйдите прочь! - неприязненно потребовал принц Ральф у Эрсина.
  - Патрик, не ври мне, ты же тоже уже насладился этим мальчиком? - спросила демонесса, обращаясь к Эрсину и, еще крепче сжав хвостом принца, спросила - куда же ты?
  Обхватила его руками, прижалась к нему своей грудью и присосалась к его губам своим ртом, запустила ему глубоко в рот свой язык.
  - Мне надо отойти... - попытался высвободиться принц Ральф.
  - Давай! - распахнула рот, приготовившись, выгнулась демонесса.
  - У тебя отличный вкус, сестрёнка! - оценивающе кивнул Эрсин, бесцеремонно и по-хозяйски ощупывая, глядя горячей раскрытой ладонью принца по бедрам и спине.
  - Да что вы творите! - оторвался от демонессы тот, но она снова привлекла его к себе и снова сунула ему в рот свой длинный язык, наслаждаясь его смущенными, но все же неспособными сдержать страсть судорожными движениями.
  - Не более того, что позволяют эти шкурки из кальция, углерода и воды - проверяя хвост демонессы, вынимая и облизывая его, спокойно и рассудительно ответил на возглас принца Эрсин. Отставил поднос, пристроился сверху и сзади и, не прерывая своих слов, принялся совершать поступательные ритмические движения - никто не может понять, ни мы, ни ученые, ни доктора философии, ни мыслители. Вот сделал же создатель их такими, какие они есть, и тут же всем им и запретил. Где логика, где смысл? А, Ральф, может ты скажешь мне? Ну, хотел бы он, заткнул бы вас со всех сторон и не было бы даже повода нарушать эти ваши правила и запреты. Нет же, оставил, сделал именно так, нарочно, чтобы поглумиться. Как с тем яблоком, теми ангелами в Содоме и Иудой. Дешевая провокация чистой воды. И что в итоге? Нет, я конечно нисколько не возражаю, он тут главный, он это все придумал, и так даже веселее и интереснее, но я вижу в этом парадокс. Двойные стандарты. Зачем запрещать то, что естественно, а тем более приносит такое волнующее наслаждение и при этом даже запрограммировано у вас на уровне гормонов, генетического кода и рефлексов? А тем более наказывать, клеймить? Какой был в этом смысл? Или банальный непрофессионализм? На одном из планарных пластов я проектировал вычислительною машину, которая должна была моделировать максимально полное строение космоса. Когда я закладывал в нее программу, я продумал все как следует до мелочей. Предусмотрел все, что мне было необходимо, а недокументированные возможности и аберрации максимально ограничил. Мне дали грант, потому что это была идеальная машина, не тратила лишних ресурсов, энергии и нервов. Вот это была достойная работа, и она показывает, что можно ведь, если захотеть. А то, что мы видим вокруг? Все ваши заповеди, духовная борьба и ограничения естественных потребностей тела вкупе с вашими пороками и низменными устремлениями, все это больше похоже на веселый серпентарий, цирк уродов, где собрали злобных безмозглых карликов у тесной кормушки и на потеху стравливают их. И не надо говорить, как вы любите о том, что какие-то там провидения выше разумения, выше простых логических выводов. Если бы создатель хотел чтобы мы все, да-да и вы и мы все вместе, были такими уж идеальными хорошими, как он говорит нам через каких-то, претендующих на истину, ради своей выгодны называющих себя его пророками, проходимцев, он бы изначально заложил во всех нас самые лучшие качества и черты, чтобы вообще не было надобности в каких-то условностях и ограничениях. Но по факту выходит совсем наоборот. Он предлагает вам порченый продукт: слабое тело, подверженный порывам, замутненный гормональным фоном мозг, отстраняется, как будто это такая лицемерная, без чудес и четких научных, или иных явных подтверждений его существования свидетельств свобода выбора и предлагает вам побороться со своими пороками и недостатками, которые сам же заложил в ваши головы генетически с самого вашего рождения. Так ведут себя либо дилетанты, либо жестокие шуткари из популярных комедийных постановок и конкурсов, придумывающих глупые задания для участников, чтобы те в своих еще более тупых бестолковых потугах и низменном паясничестве веселили их, поднимая рейтинги. Ральф, а что вы так напряглись? Вам же нравится, я вижу, не спорьте. И Йекти в восторге, с дальней дороги насладиться своим новым телом. Кстати, это я его лично нарисовал, как вам такое ми-ми-ми? А вот хвостик этот - он взял в руку кончик ее хвоста и пристроил себе сзади - это уже ее маленькая шкодливая выдумка. Классика, ловко, занятно и нравится всем. Бросьте, Ральф не впадайте в стыд, как в семинарии на исповеди. Оставите предрассудки, доверьтесь разуму, логике и влечениям вашего великолепного молодого тела. Раз приятно и есть физическая возможность, то почему бы и нет? Какой-то моральный кастрат, импотент, неуч и непроходимый экзальтированный мракобес начитавшийся до одури каких-то книжек неудовлетворенный рефлексик-тупица сказал вам, что это плохо, а вы поверили? А слову на заборе вы тоже верите?
  - Слушай ты Фомальгаут Четырнадцать, ты конченый никчемный лоботряс. Тебе бы лишь бы потрепаться и потрахаться и то только с мозгом! - сладострастно улыбнулась демонесса, потянулась к нему своим языком, пытаясь засунуть его в рот теперь и Эрсину.
  - Ну они же все тут называют меня демоном, значит я должен убивать их души! - целуясь с ней так, что терпкая горькая как смола или листья какого-то чудного южного растения из которого делают благовоние, слюна побежала между их губ, полилась на принца, что лежал, придавленный их переплетенными телами к жесткой, покрытой асбестом, или еще каким несгораемым материалом постели - вот я и работаю, просвещаю! Они же дикари, назапрещали тут все что можно, живут не видя и не зная жизни, как в средневековье. Вот ты посмотри на этого мальчика! Невинная душа! А так он хоть попробует, как бывает на самом деле. Осознает что все это совсем не опасно, как ему рассказывают и даже приятно, научится жить сегодняшним днем, а не какими-то заоблачными мечтами о будущей жизни, которой может быть даже и нет. Расскажет об этом друзьям и попробует повторить с ними? Грешники должны тянуть друг друга по цепочке и самое главное сделать первый шаг. Дальше пойдет само собой. Катиться вниз ведь всегда приятно и легко? Правда Ральф? Не отмалчивайтесь, я же вижу. И не говорите мне, что вы никогда не думали просто взять и отбросить всю эту ущербную клоунаду? Жить в свое удовольствие, не задумываясь о том, что недоказуемо и недостижимо? Вам сказали, что это неправильно? А вы не думали, что на деле может быть все совсем по-другому? Просто без всякого высшего смысла, подчинено естественным и благородным законам логики, физики и химии, для забавы приправлено хаосом и непредсказуемостью квантовых взаимодействий? Что никакой души нет, после смерти не будет ничего и вы всего лишь животные, которым повезло первым научиться держать палку в руках и бить ей других. А быть может вас вообще создали пришельцы из эфира? А теперь под видом ваших червей правят вами, внушают вам что захотят, ставят на вас эксперименты? Они придумали вам вашего бога, чтобы вы покорно гнули спины, просили прощения, каялись и даже не думали бунтовать, а на деле сами произошли химической реакции, спонтанно случившейся во время прохождения через аммиачную среду разряда грозы. Ральф, включите мозг. И все. Вот о чем я вам. Вот в чем смысл. Все конечно, но надо успеть как можно больше. Мужчины наслаждаются женщинами, женщины мужчинами, мужчины и женщины животными. Все сразу, под музыку и вместе. Что естественно, то не безобразно. Вот вы попробовали и вам же нравится, почему бы не донести, что это нормально, весело и можно и до других?
  - Кончай болтовню! - переворачиваясь под принца Ральфа, обвивая их обоих с Эрсином хвостом и поводя взад-вперед кончиком, скучающе ответила демонесса - больше дела, меньше слов, по тысячному разу одно и то же. Твои лекции меня не забавляют. Это становится уныло.
  - Ах, ну это ты такая большая и толстая, это ты все умеешь, а я твой маленький возбужденный мальчишка! Научи же меня! Отшлепай, чтоб попка была в огне! - с игривой жалобой и самодовольством ответил Эрсин, в знак подтверждения своих слов по-дружески похлопал юного принца по мускулистым крепким плечам, продолжая свое однообразное механическое, лишенное всякого интереса движение, как будто этот разговор был единственным, что во всем этом омерзительном действе, хоть немного возбуждая его похоть, вызывал хоть какие-то чувства и интерес.
  - Да, на большее ты не способен - наблюдая за ним, не прекращая ласк, ответила Йекти - тебя отправили с заданием, а ты только жопы лижешь, трахаешься и жрешь! Ну-ка мальчик-с-пальчик - обратилась она к принцу - расскажи-ка нам, чему этот старый петух тебя тут научил?
  - Ничему он меня не учил! - огрызнулся принц Ральф, уже совсем недовольно и сварливо, но еще не желая начать по-настоящему возражать ей.
  - Что совсем ничему? - игриво возмутилась Йекти, сжимая его хвостом так, что он застонал от боли - даже яой вместе не смотрели? Не верю. Или стесняешься рассказать? Ну-ка, скажи кому выгодно либеральное просвещение масс? Для чего изобретены научный атеизм, однополые браки, аборты, личностный рост, сетевой маркетинг и основы свободного рынка? Что надо производить, пушки или масло? А? Чьи права и жизни превыше всех? Какая религия самая свободная и правильная? Почему межрасовые отношения, беспорядочные оргии и феминизм это хорошо? Почему каждая белая женщина должна трахаться с неграми? Ну же, как на экзамене, расскажи мне по шагам, как растлить нацию и разграбить государство через пропаганду вседозволенности, толерантность, миграционное замещение и социальный дарвинизм? Не знаешь? Ты вообще хоть чему-нибудь учился? Фомальгаут, и этого бестолкового щенка вы хотите посадить править здесь? Да он впустую сопьется, сторчится, и все будет без толку. Ты сколько циклов уже в этой дыре и так ничего и не сделал! Что тебе мешало? Испугался фанатиков-дикарей? Лучше бы ты и дальше вел свои краш-паблики, придумывал тупые комменты к своим идиотским роликам с смехуечками и заезженными мемами. С чего это ты решил, что тут все побегут за тобой, стоит только блестяшками потрясти? Что, думал, что сработает как с папуасами и офисным планктоном? Считал, что получится как везде? Ты считать и думать не умеешь! Ты что еще не понял, что они только по виду двуногие прямоходящие, а на самом деле они рой, биомасса, личинки! - она хлопнула принца Ральфа хвостом с такой силой, что он дернулся от боли и застонал - Идиот, что, заигрался и совсем забыл, что они улей, муравейник, нейросеть. И это сейчас они все вразнобой, дерутся друг с другом, сублимируют опыт, собирают статистику, вырабатывают решения и алгоритмы. А завтра они снова начнут большую войну и уже совсем по-другому, потому что учтут все что у них не получилось в прошлый раз. Когда они только тестировали сами себя, моделировали события, обкатывали стратегию и тактику, проверяли и разрабатывали схемы и, когда у вас была реальная возможность, вы не напряглись, не смогли их превозмочь, вот теперь расхлебывайте! Теперь уже они не остановятся ни перед чем. Что, забыл, как они опрокинули халифат, который мы создали и накачивали против них? И это они были в тестовом режиме и победили его только личинками и лишь в конце задействовали свое технологическое превосходство. Забыл, что они там сделали с местными? И это у них только начало. У них новый производственный и стратегический план. Довести количество личинок до шестисот миллионов единиц через пятьдесят циклов. И это только через естественный приплод, со всеми войнами, болезнями и эпидемиями. Помимо фабрик, на которых они печатают их тысячами ежедневно. Вы все идиоты, раз не понимаете, что завтра, когда они закончат подготовку и оптимизацию, они снова двинут орды на юг, запад и восток. Им, в отличии от вас, плевать на все, они служат распятому, и теперь будут идти до конца. Они фанатики и не станут договариваться, даже если вы захотите. Вы думали, что самые умные, когда придумали штамповать и убивать личинок для Машины Главного? Решили механику заабъюзить, выгородиться перед ним? Получили? Поставили номерных следить за комбинатами, чтобы самим не напрягаться и прохлопали, как они придумали себе бога? Думаете, теперь вы сможете остановить их? Уже не сможете. По их же прогнозам через двести циклов они планируют полностью интегрировать полуночную империю, западные острова и долину Алой реки. А когда укрепятся на всем континенте, перейдут пролив и выйдут к Яме. Город Ночи и Эхнатон станут номерным регионами, как тебе это? Вы все думаете, что раз они плодят и разводят миллионами нежить, они вам не опасны? А ты слышал про то, что их программа социальной и демографической балансировки уже почти завершена, и скоро они будут готовы к взрывному расширению? А про переход на следующее поколение нейропатических алгоритмов, план строительства новых калибровочных преобразователей с увеличенными зонами покрытия и модернизацию геостатической сети? Думаешь, когда они нападут на остатки Южного Блока, там станут биться против таких сублимационных и вычислительных мощностей? Не станут. Все покорятся, в утиль или под рекомбинацию пойдут. Генетические программы расовой и этнической унификации и конструкционные алгоритмы для такого уже давно отработаны и действуют. А когда они подомнут под себя этот диск, думаешь, они остановятся на нем? Они уже учатся промышленному пробитию граней и пойдут дальше по планарным пластам. У них уже есть верфи на черной луне, и они строят там трансмерные колонизационные суда. Знаешь, мальчик - обратилась она к принцу - что они там, на них, будут с вами делать? Когда вы достаточно расплодитесь, будут набивать вас фанатиков-фашистов миллионами в цистерны, перепишут вас, зальют кислородосодержащим физраствором и как консервированную биомассу повезут завоевывать, убивать и рушить нормальных, не таких как вы, репликанты, а живых и свободных людей! Они вставили вам в головы предохранители и специально вбивают в ваши пустые искусственные мозги, что разводят вас ради спасения ваших душ, которых у вас нет и технически быть не может, и под это вертят вами как послушными промытыми солдатиками в своих игрищах. Вам внушают, что вы разумные существа, а вы просто плодящаяся как гнус, синтетическая нежить, которую напечатали на принтере и запрограммировали возомнить себя людьми. Они солгали вам. Тот, кого вам подсунули как ваше унылое божество, не создавал ни ваших кукловодов, ни одного из вас, не звал вас сюда, не строил фермы на которых вас вырастили и вы ему не нужны. Он прыгнул на крест не ради вас и не ради ваших предателей-червероботов, неблагодарно пожравших своих творцов. Ему нужны только его собственные, настоящие, генетически-чистые и правильные творения, при этом только те, кто по его же прихоти пройдут его ханжеский отбор. Те, кого он, как взбесившийся эгоист, пожелает вознести сам, а не те, кто этого захочет, добьется своим трудом или достоин, и тем более не такие ущербные поделки, как вы. Плевал он на вас, для него вы все хуже и мерзее грязных навозных мух, ты понял меня? Слушай внимательно и запоминай, раз умных книжек не читаешь и своей головой думать не умеешь. И это все должен был вдолбить ему в качестве курса свободного молодого революционера в его башку ты! - она с силой шлепнула хвостом Эрсина, отчего он картинно дернулся и громко и похотливо вскрикнул - или что, совсем расслабился и отупел? Не получилось повторить как для тупых похотливых малолеток всех полов, которых ты трахал, мозги от старости и тупых видосов вытекли?
  - А что сразу я-то? - картинно возмутился Эрсин, высовывая язык - меня тут чуть на костер не отправили, за мной следят! Мне эти их кошки чуть мозг не сожрали, когда я пытался в их нейропатику влезть! Ты хоть сама-то пыталась выйти с ними на контакт? И вообще-то, мне за риск никакого дополнительного профита нету, я к вам в менеджеры не подписывался. Ну не попадут в Машину пара лишних миллиардов, и что? Все равно всех они не вытянут. Ну будут тут кораблики с крестами летать, колокольчики звонить, кричать 'О Боже!' не только в порно, а еще и в церкви. Ну, даже забавно, такой зоопарк. Тебя напрягает? Мало что ли других планарных пластов? Там целые скопления галактик, эти никогда их все не завоюют, не долетят даже за охренилион циклов. В общем масштабе они ничто. Логарифм из нуля, погрешность статистики, исключение подтверждающее правило. Что так орать-то с этого? Ну не дали тут, дадут за углом. И вообще. Я заманил к тебе эту сексапильную куколку, а ты!
  - Патрик! - окончательно рассердился принц Ральф - вообще-то я тут! О чем это вы вообще?
  - Заткнись, сученыш! - звонко шлепнул его по заду, повелительно и гордо прервал его Эрсин и крепко сжал его потные от натуги и экстаза бедра своими железными горячими и мокрыми ладонями - а теперь открой рот и развернись!
  - Йекти... - обиженно воскликнул принц, ища заступничества у демонессы.
  - Ахаха! - рассмеялась она ему в лицо, крепко схватила его за плечи, переплетя свои руки с руками Эрсина, и особенно сильно и резко надавила принцу сзади хвостом, отчего он особенно громко и жалобно вскрикнул от боли - давай же, не бойся, мальчик. Делай, как он говорит, иначе мы и тебя разрежем и съедим!
  
  ***
  
  Трое полицейских быстро шагали по длинному коридору второго этажа комендатуры Гирты. Ни с кем не здороваясь, быстро прошли все здание от отдела Нераскрытых Дел, до массивной лакированной двери на противоположном конце корпуса, вошли в приемную, где полицейский секретарь коротко кивнул им и молча продемонстрировал еще одну высокую дверь с бронзовой табличкой 'Отдел Конфедеративной Безопасности'. Без лишних разговоров инспектор Тралле, Эдмон Даскин и Фанкиль вошли в кабинет.
  В просторном и пустом помещении с блестящим лакированным полом было прохладно, спокойно и тихо. За двумя высокими окнами живописно зеленела высаженная в палисаднике с обратной стороны комендатуры сирень. Через ветви вязов, над крышами домов и горой просвечивал тусклый и пасмурный сентябрьский закат. В воздухе разливались тонкие ароматы синтетических благовоний и столичных духов, смешивались с запахом свежего воска и лакированного дерева.
  На темной, украшенной деревянными панелями, стене напротив окон висела большая черно-рыже-багровая, притягательная и жуткая в своей реалистичности и отчаянии
  картина. На ней по низкой траектории, по затянутому черными клубами дыма багровому, беззвездному небу бежали потоки огня. Страшно извивалось рыжее пламя, пылали и рушились жилища. Объятые огнем, горящие заживо, бежали от него прочь, воздев в ужасе и запоздалом раскаянии руки безбожники, иноверцы, язычники, враги и гонители Христовой веры. С левой стороны панорамы, на черных, отливающих зловещими отсветами пламени, камнях светлел высокий и величественный серебряный крест. Под ним прятались, в ужасе взирали на мировой пожар, облаченные в длиннополые благочестивые одеяния мужчины и женщины с детьми. Их прикрывали трое с белыми мечами в руках: Апостол Петр, Илья-пророк и Иоанн Креститель, а над их головами разверзшихся черных грозовых туч указывала Божия Длань. Направляла на мир людей всеиспепеляющий, беспощадный огонь, что лился из перстов, сжигал, сметал все на своем пути.
  Рядом с массивным резным столом куратора полиции Гирты стоял высокий деревянный стул. В стороне темнел черный несгораемый шкаф с вентилем, почти как на вычурной, нуарной иллюстрации к какому-то старому детективному произведению. На нем лежали многочисленные папки. На столе в идеальном математическом расположении, почти как на картине художника, были расставлены колокольчик, письменный прибор, лоток для бумаг, пресс-папье и пишущая машинка.
  Трое полицейских вошли и, проследовав по скрипящему под сапогами паркету, застыли в поклоне перед столом. Хельга Тралле подняла на них глаза. Не глядя закончила писать письмо, отложила ручку и запечатала бумагу в конверт. Также не глядя, приняла докладную, что Эдмон Даскин с учтивым поклоном протянул ей. Даже не читая ее, немного помедлив, окинув вошедших спокойным внимательным взглядом, объявила.
  - Завершающая фаза. Приступаем к исполнению. Валентин, я передала вам список задач. Ваша точная инструкция будет доступна для вас завтра ровно в шесть по времени Гирты. У вас будет время на подготовку. Также в качестве руководителя специальной операции, вы получите усиление и будете наделены всеми моими полномочиями. Договоренности и потери неактуальны. Действуйте по обстоятельствам в соответствии с установленными задачами. Исполните их любыми средствами и методами.
  Инспектор выслушал ее и с мрачной готовностью кивнул ей.
  - Лео - обратилась куратор к Фанкилю - завтра вы должны исполнить то, ради чего вас готовили. Вы знаете список ваших целей. Все они должны быть ликвидированы любой ценой и имеют максимальный приоритет. Используйте всю возможную имеющуюся в вашем арсенале номенклатуру. Ни при каких обстоятельствах не упустите их.
  - Это мой долг - скорбно, с поклоном, ответил рыцарь.
  - Эдмон - обратилась она к Даскину - реквизит установлен и готов к использованию?
  - Да, моя леди - кивнул он. Прищурился с хищным вниманием убийцы.
  - Хорошо - коротко ответила куратор - всем: код тревоги черный. Ступайте, готовитесь. С богом. Христос Воскрес.
  - Воистину воскрес - мрачным хором ответили ей инспектор, Даскин и Фанкиль.
  
  ***
  
  Глава 29. Мятеж. (Понедельник утро и день)
  
  ***
  
  Почти ровно в шесть утра, как приказал детективу зашедший в воскресенье вечером к нему домой Фанкиль, Вертура уже был на своем рабочем месте. Сидел за столом, непонимающе смотрел перед собой. Зевал с недосыпу, ожидал, что ему поручат какое неотложное дело. Но никакого неотложного дела, ради которого надо было приходить так рано, ему никто так и не получил. Ничего не поручили вообще ни кому. Ни лейтенанту Турко, ни Филиппу Кранкену, ни остальным служащим отдела Нераскрытых Дел.
  В воздухе повисло тягостное и бессмысленное ожидание. Несмотря на ранний час, где-то неподалеку за стенами, должно быть через несколько кабинетов, настойчиво и неприятно трещал телефон, но его игнорировали. Все сидели на своих местах, прислушивались, как в длинном коридоре за дверью переговариваются напряженные голоса, как гремят двери и грохочут какие-то, как будто более поспешные, чем обычно, сапоги.
  - У них там война, а мы как всегда протоколы пишем - с ленивой нервной насмешкой кивнул Фанкилю лейтенант Турко, когда тот вернулся из длинного коридора, открыл ногой дверь, принес в отдел большую коробку, груженную какими-то папками и бумагами по виду как будто из бухгалтерии.
  - Ну война пока не началась. Но мне тут шепнули, что на заседании магистрата сегодня должны будут поднимать некоторые непопулярные вопросы - с намеком возразил ему, ответил рыцарь.
  Он поставил коробку на стол, разобрал бумаги и вынул со дна высокотехнологический цилиндр с циферблатом и кнопками, поставил его на свой рабочий стол рядом с разложенным кожаным поясом с отделениями для шприцов и лекарств и большим ящиком с зеленым орденским крестом, в котором рыцарь хранил свои приборы и инструменты.
  Все, кроме Марисы, которой вчера Фанкиль передал строгий приказ инспектора сегодня оставаться дома, магистра Дронта, что так и не появлялся с тех пор, как его забрал с собой Эрсин и Даскина, еще с ночи отправленного Хельгой Тралле в город по особенно важному поручению, сидели за столами. Готовились к какому-то неясному никому, кроме инспектора и Фанкиля делу. Перебирали, перепроверяли бумаги и папки, бродили от окна к окну, зевали, варили кофе в закопченном чайнике без крышки, который грели на позаимствованной со стола мага лабораторной газовой горелке. Беспрерывно пили его, несмотря на запрет, курили трубки прямо в зале, занимались какой-то мелкой ерундой, как всегда бывает, когда предстоит что-то важное, вроде дальней дороги, а время до отъезда еще есть, и нет никакого резона браться за что-то серьезное, требующее внимания и сил.
  С самого утра детектив с Фанкилем и лейтенантом Турко спустились на первый этаж в арсенал. Фанкиль с грохотом отпер ключом и раскрыл свой железный несгораемый шкаф, где хранилось тяжелое снаряжение. Под любопытным взглядами достал из него массивное ружье с гидравлическим компенсатором над стволом, как у античной пушки, и боеприпасы к нему, по размерам больше похожие на высокотехнологические орудийные заряды, чем на ружейные выстрелы.
  - Все сразу, побольше берите! - глядя на то, как кавалер жадной горстью быстро выгребает из картонных коробок патроны, со звоном перекладывает их в сумки, хохотнул лейтенант, кивнул на лежащий на полке пистолет - эмиссионный?
  - Ствол видите? - рассердился, быстро забирая оружие и патроны к нему, неодобрительно бросил Фанкиль - эмиссионным ствол незачем.
  Пока рыцарь убирал пистолет в кобуру, Вертура заметил, что у того было два ствола, а на рукояти выгравирован обрамленный венком восьмиконечный орденский крест. Отдельно в шкатулке с мягкой подложкой лежал лазерный целеуказатель, но он не работал. Как с досадой сказал Фанкиль, проверив его, села батарея.
  Помимо ружья, пистолета и патронов в шкафу лежали шлемы и сложенные друг на друга комплекты бригандинной, судя по виду, современной, брони. Поверх плотной искусственной шерсти темнели ровные ряды мягких заклепок, а судя по весу и глухим щелчкам, под ними вместо железа была какая-то пластмасса. Выдав коллегам броню, Фанкиль сказал, что это почти как у герцогских гвардейцев. Продемонстрировал удобную современную подкладку из обшитого синтетической тканью пенистого амортизирующего материала, застежки на липучей контактной ленте и бирки с гравированными машиной кодами и, не говорящими Вертуре ровным счетом ничего, техническими характеристиками.
  - Ну, не квантовая конечно - как будто оправдываясь, покачал головой рыцарь - но квантовую нам и не положено. Впрочем, если конями давить будут и в квантовой кого угодно переломает, так что для наших задач разницы почти нет...
  - Ваше ружье удержат? - придирчиво оглядев выданную ему броню, уточнил лейтенант Турко, недоверчиво потряхивая обновкой, прислушиваясь к несолидным глухим ударам легких композитных пластин.
  - Надевайте, будем проверять - раскладывая экипировку в поясные сумки и присоединяя к орудию хранящийся отдельно завернутым в промасленную бумагу плавающий затвор, бросил через плечо, ответил ему рыцарь.
  Следом за броней, быстро проверили и распределили и остальную экипировку. Почти неощутимый на голове, с мягкой защитой шеи и плеч такой же композитный, как и остальная броня из несгораемого орденского шкафа, выданный Фанкилем Вертуре сфероконический шлем был неудобен и непривычен детективу. Но он не стал спорить лишний раз, надел его себе на голову и придирчиво уставился на себя в зеркало. Без широких металлических полей и козырька, Вертура ощущал себя в нем как с непокрытой головой, но походив в нем по залу, посидев, попив кофе и покурив, немного попривыкнув, нашел его даже удобным и современным.
  Когда вернулся отправленный по какому-то важному поручению инспектора лейтенант Кранкен, снова пошли в арсенал. Долго и шумно подбирали ему уже самые обычные, местные, стеганые варежки, поножи и броню, обсуждали, советовали какую лучше надеть. Причем доктор Сакс, не имеющий совершенно никакого понятия о рукопашном бое, тоже присоединился к этой дискуссии, как будто он был настоящим мастером брони.
  Умело одевшись, лейтенант с интересом кивнул на ружье рыцаря. Как будто в шутку задал вопрос, зачем оно здесь, на что Фанкиль просто ответил ему, что на сегодня назначена охота на чудовищ. По всему было видно, что никто не поверил его словам, но никто и не возразил. Когда к началу восьмого все вновь вернулись в зал, в отдел явились, осторожно постучали в двери знакомые студенты.
  - Нас определили к вам... - скромно сообщили они. Недели в полиции Гирты, плетка и строгая муштра дежурного по хозяйству капрала Гицци не прошли даром. Сбили с них всю молодецкую спесь.
  - А отлично, вот и заказанные добровольцы подошли! Йозеф, а вы говорили, что они неисправимы! - хлопком отложил от себя какую-то книжку, которую он быстро просматривал, словно пытаясь спешно что-то заучить, откинулся на стуле, прищурился на них, хрипло и как будто бы весело крикнул Фанкиль, чем окончательно ввел их в недоумение.
  Пока они с лейтенантом ходили вниз в арсенал, подбирали снаряжение теперь и им, Вертура, что все это время прогуливался по залу, пил кофе, возбужденно, бестолково и шумно обсуждал с доктором Саксом какие-то насущные, но абсолютно несущественные вопросы, в который раз от нечего делать подойдя к окну, внезапно обратил внимание, что на проспекте Рыцарей происходит какое-то суетливое движение. Над забором плаца промчалось сразу несколько знамен. У моста и над рекой тревожно перекликались рога. Где-то над крышами издали, похоже с другой стороны реки, забил колокол. Ритмично и без украшений, не так как бьют утром, радостно возвещая о начале службы в храмах, выносе чаши и приглашении прихожан вкусить тела и крови Христовой, а как пожарный набат - быстро, однообразно и ритмично. Его звон подхватывали другие колокола по южному берегу реки и вскоре им начали отвечать и на северном. С воем рожка на плац влетел конный фельдъегерь. Сразу следом за ним примчались несколько верховых жандармов, принесли какие-то очень важные и страшные вести.
  - Вы всех отвлекаете! - неприязненно бросила детективу раздраженная их с доктором шумными, возбужденными разглагольствованиями Инга, когда Вертура подозвал доктора к окну, посмотреть на собирающуюся перед фасадом толпу спешно входящих на плац вооруженных людей.
  - Нечего мне тут рот затыкать! - грубо ответил ей Вертура, но все же угомонился и отошел к своему рабочему столу. Упал на стул, упер голову о ладони, облокотился локтями о столешницу, замер, прислушиваясь к тому, что происходит в коридоре, за дверьми.
  Вначале все как будто притихли, словно, как и Вертура, насторожились, чтобы не пропустить, что за новости принесли посланники с южного берега Керны, и только телефон все звонил и звонил. Оглашал своим отвратительным механическим треском коридор, захлебываясь в одном из соседних кабинетов. Но вот звонок резко оборвался и, кажется, был даже слышен удар сорванной и брошенной обратно на рычажок трубки, и тут же заговорили, загалдели, нарастая, с каждым мигом становясь все громче и возбужденнее голоса: какая-то страшная, но ожидаемая всеми весть начала стремительно разноситься по комендатуре, а следом за ней и какой-то неясный, но очень важный приказ командования, который с ее приходом начал тут же приводиться в исполнение. Миг и было притихший, замерший в ожидании, полицейский дом ожил. Яростно и быстро, с размаху, еще сильнее, захлопали двери, еще стремительнее загремели бегущие сапоги, забряцали оружие и броня, призывая к оружию, заревели, запели тревогу, полицейские рожки. Сержанты бегали по плацу, искали подчиненных, выкрикивали номера взводов, свистели в свистки. В длинном коридоре стоял гвалт и грохот. Где-то совсем рядом под ударами латной перчатки загремела запертая дверь.
  - Именем сэра Булле! - страшно, как будто на все здание, закричал капитан Кроксен. Ему ответили руганью. Начался конфликт.
  Дверь в зал с грохотом распахнулась, все подняли головы, обратились к ней. В отдел ворвался разгоряченный Даскин.
  - Ну как у вас тут?! - громко и требовательно, как большой начальник, выкрикнул, спросил он у вздрогнувших от своего столь внезапного явления детектива, доктора и Инги. Сорвал с головы шляпу, бросил на вешалку, упал на диван, откинулся, победно закинул ногу на ногу, заложил за голову руки, возбужденно и дико огляделся. Вертура не ответил, неприязненно передернул плечами, подошел к окну, посмотреть, что там теперь будут делать, но не увидел ничего нового и внятного: какие-то пешие вооруженные люди быстро шагали организованной цепочкой в сторону здания комендатуры от проспекта Рыцарей. Капитан Кноцци спорил с каким-то всадником. Отдельной многолюдной толпой, высоко подняв вверх острия пик, стояло, ожидало приказов серое квартальное ополчение. Сержант махал флажком. Под пасмурным небом быстро строились свободные от смен, но вызванные на общий сбор полицейские. Понурыми подневольными толпами, неохотно покидали плац, сворачивали по проспекту направо, в сторону моста и реки.
  Из города, с улицы, призывно гнусавили сигнальные дудки. Знамена отрядов квартальной самообороны одно за другим проносились над забором, в ворота то и дело въезжали все новые верховые. Рога на другой стороне реки выли так, что раскатистое эхо отражалось от каменных стен. Черный, пока еще слабый, но уже заметный, дым поднимался из-за тополей на стене бастиона и крыш домов на проспекте со стороны центрального района Гирты. Из окон комендатуры было трудно понять, что там случилось. Высокие дома на проспекте и деревья загораживали обзор: только сумрачная, окутанная зловещими темными клубами игла шпиля Собора на площади перед воротами герцогского дворца, что отчетливо просматривалась на фоне сухого серо-пасмурного неба над коньками крыш домов и начинающими желтеть кронами, указывала на то, что горит где-то совсем рядом с ней.
  Грозный набат, набирая силу с каждым присоединяющимся к нему колоколом, лился над крышами города, многократно усиливался эхом в узких переулках, катился по улицам. Он его мерной пульсации дрожали стекла, колыхался в мутных, давно немытых фужерах кофе, наполнялось тревогой, приходило в волнение сердце. Вертура перешел к окнам, что выходили на реку, отодвинул тяжелый, с высокой спинкой, стул Марисы и попытался заглянуть с этого ракурса, но деревья, высаженные на руинах бастиона по берегу реки и тут не давали ему увидеть что происходит на другом берегу реки.
  - Что, пожар какой-то? - растерянно уточнил он у Даскина.
  - Ну как? - недоверчиво и мрачно спросила Инга, но тоже не получила ответа.
  В коридоре один из полицейских начальников предложил капитану Кроксену пройти вместе с ним к генералу Гессу. Уклончиво сослался на то, что не вправе принимать решения вперед руководства, даже если это прямой приказ от сэра Прицци.
  - Может я домой пойду? - глумливо и нервно хихикая, заерничал доктор Сакс, приподнимаясь на цыпочках, чтобы заглянуть через широкий подоконник в сиреневый сад за задней стеной полицейской комендатуры, не происходит ли чего интересного и на той стороне.
  - Вы что еще не поняли? - коротко и серьезно ответил Даскин, раскидывая руки по спинке дивана, и выразительно растянул потрескавшиеся губы в страшной застывшей улыбке - мятеж.
  Не сказав больше ни слова, он спустился в арсенал, откуда почти сразу же вернулся со своим стальным луком и полным стрел колчаном. Снова упал на диван, нахлобучил на голову свою шляпу и достал из голенища сапога длинный и острый, похожий не лесной, нож, положил его себе на колено. Голоса в коридоре внезапно притихли, разом громыхнули и затихли бегущие сапоги, словно сразу несколько человек спешно встало по стойке 'смирно'. Кот Дезмонд на столе задрал мохнатую морду, забил хвостом, навострил свои украшенные манерными серыми кисточками уши. В мрачном ожидании уставился в сторону дверей, как все кошки заранее зная, кто сейчас должен в нее войти. Та с грохотом распахнулась. Явилась Хельга Тралле. Спешным шагом прошла на середину комнаты, окинула быстрым взглядом ожидающих приказаний сотрудников. Все с мрачной готовностью уставились на нее, ожидая распоряжений.
  Вертура был впечатлен ее обликом, но в свете последних приготовлений ничуть не удивился ему. На кураторе полиции Гирты вместе ее обычной идеально отглаженной красной с золотом мантии и платья сейчас была надета черная, под стать плотным мешковатым брюкам форменная куртка с большими карманами и пластмассовыми пуговицами и блестящие, почти как у принцессы Вероники, огромные черные башмаки. На одной из нашивок Вертура прочел - 'Конфедеративная Служба Безопасности Северного Королевства' надпись опоясывающую полукругом символ ведомства - охваченного пламенем дракона, обвивающего лапами и крыльями черный восьмиконечный крест. На другой заметил тусклый багровый прямоугольник с черными квадратами цифрового кода и порядковые номера сотрудника и подразделения, по типу тех, которые носили служащие тайной полиции Мильды. Волосы куратора были собраны в аккуратный длинный хвост, а на плечи накинут так не вяжущийся со всем этим похожим на столичную униформу нарядом алый полукруглый короткий плащ с капюшоном, сейчас откинутым и лежащим поверх спины.
  Раньше Вертура встречал такие одежду и регалии в основном в журналах и на страницах приключенческих книг: на людях вживую так почти никогда не ходили даже официальные столичные гости, регулярно посещающие Мильду. И в любой другой ситуации такое явление привело бы Вертуру в изумление или восторг, но сейчас, слыша тревожный колокольный набат и воинственное рычание на плацу, он был серьезно обеспокоен этим официальным, явно свидетельствующим о том, что ситуация критическая, видом.
  - Вот оно, то, о чем они все рассказывали... - почувствовав сухой жар, исходящий от нее внезапно подумал он. Тяжелый горячий аромат, похожий на запах жженого железа в кузнице, волнами разливался по комнате, при каждом ее движении, словно распахивались горящие крылья, поднимая вокруг нее потоки знойного ветра, пышущего как от раскаленной доменной печи.
  - Где Лео? - быстро спросила она у Инги и поставила на стол закрытую коробку с деревянной ручкой, которую принесла с собой в отдел. Кот Дезмонд сразу заинтересовался ей, подошел, гордо и надменно вскинул голову, принюхался, хлопнул хвостом и выгнул спину.
  - Во дворе - с готовностью кивнула на окно та - собираются.
  - Времени нет, идите за ним! - приказала ей Хельга Тралле и позвала громко и звонко так, что, казалось, от ее голоса затряслись стекла - Валентин!
  Сверху загремело рывком отодвинутое кресло, загремели тяжелые шаги.
  Инспектор, держа в руках дымящуюся трубку, поспешно, вразвалочку, спустился в зал.
  - Собирайтесь. Время - приказала она ему - Герман уже на месте. Он будет ждать у ворот Рыцарей.
  - Я понял - выпятив нижнюю губу, кивнул инспектор и прибавил осторожно и тихо - Хельга, насчет твоего приказа на случай...
  - Это не мой приказ - ответила она ему - без колебаний исполни его, если так будет нужно. Помни, что я всего лишь самообучающаяся нейросеть в искусственной оболочке и у меня нет не разума ни души.
  Не обращая внимания на подчиненных, протянула руки, коснулась его, оправила застежки и полы его синей с фиолетовым старой мантии, что была немного мала ему и всегда так некрасиво разъезжалась на его толстом выпирающем животе. Подняла у нему голову, заглянула ему в глаза. На секунду весь ее облик изменился. Ее губы чуть дрогнули словно пытаясь улыбнуться. В ее взгляде промелькнули забота, печаль и как будто сожаление. Несколько прядей ее золотых, всегда идеально чистых и расчесанных волос кольцами выбились из хвоста. Еще раз оправив застежку его мантии на груди, она кивнула инспектору и отошла от него, объявила так чтобы слышали все - также как и у всех остальных участников плана, который сейчас приводится в исполнение в Гирте, у каждого из вас есть индивидуальные инструкции и цели. Вы все знаете их и, несмотря ни на что, любой ценой, вы должны их выполнить. Я верю в вас, и теперь все зависит от вашей сноровки, умений и того, благословит ли Господь Бог наши начинания и служение или нет.
  - Да - утвердительно кивнул за всех инспектор и, решившись, шагнул вперед. Наверное, он хотел прижать к себе, поцеловать ее, но в последний миг передумал, не то смутился, не то не хватило смелости, просто обнял ее за плечи, робко и неловко вытянутыми руками, как юнец и также быстро отпустил. Махнул рукавом, проговорил сквозь зубы - ладно, черт с тобой. Все, мы все поняли, иди, если потребуется, я сделаю все, как ты предписала мне.
  И он, встав по стойке 'смирно' поклонился ей и отсалютовал ладонью от груди.
  - Служу Господу Богу, Северному Королевству и государю Арвестину! - продекламировал он ей слегка смущенно, но все же решительно и торжественно - Христос Воскрес!
  - Воистину Воскрес! - отозвались все.
  - Воистину Воскрес! - также ответила и Хельга Тралле, отсалютовала инспектору и, развернувшись, без дальнейших лишних слов и напутствий, стремительным машем вышла из отдела. Снаружи еще некоторое время через грохот шагов и гром дверей в длинном коридоре на второго этажа еще слышались ее быстрые и четкие распоряжения, которые она отдавала жандармам, когда в отдел ворвался встревоженный, но как всегда при параде, всех регалиях начальника полиции, генерал Абелард Гесс. Бросил быстрый взгляд на все еще стоящего посреди отдела инспектора.
  - Валентин! Вот приказ со всеми подписями, как всегда, в последнюю минуту привезли - заявил он, вручая ему бумагу и быстро оглядывая зал - все, давайте, быстрее, быстрее!
  - Да - утвердительно кивнул ему инспектор и обратился к подчиненным - а вы что расселись? Вам же сказали, бегом собираться и ехать!
  Поспешно вернулись студенты и Фанкиль. Школярам выдали укрепленные металлическими пластинами кожаные куртки, шлемы и короткие пики. Быстро кивнув начальнику, что все готово, Фанкиль выдвинул ящик стола достал из него блестящие латные перчатки-гаунтлеты. Даскин схватил свои стрелы и лук, перекинул через плечо перевязь с коротким мечом. Инга подхватила свой толстый кожаный портфель, что все это время стоял у нее под столом, запихала в туесок кота Дезмонда. Лейтенант Кранкен проверил свои топор и плетку. Доктор Сакс оправил коробку с противогазом, который вместо оружия выдал ему Фанкиль, с остервенением сорвал с носа и затер полой мантии свои очки. Вертура выпрямился, как солдат с картинки, примерил на плече свой длинный меч.
  - А мы что, на войну едем? - испуганным фальцетом воскликнул хвостист Прулле.
  - Учиться надо было нормально, на лекциях не валяться с похмелья, балбес! - весело оскалившись, с издевкой покачал головой бездельник Коц, встал в позу, примеряясь к своей пике.
  - Валентин, без пафоса, всё. Все собрались? - строго спросил генерал у инспектора и, заломив руки за спину, обозревая сотрудников, что как по команде при боевом снаряжении построились полукругом рядом с командиром. Пройдясь вдоль строя, напутствовал - Гирта верит вам, господа! Правда в смете боевые для вашего подразделения не включены, но вы же как самые патриотичные, самоотверженные и смелые, справитесь и так?
  - Да! - нахмурившись, ответил инспектор - что, в первый раз что ли?
  Заулыбался грозно и весело, как будто сразу помолодев на многие годы. Отчаянный и беспорядочный колокольный звон за окнами, крики команд, всеобщие возбуждение, страх и резкое ржание лошадей, пробудили в нем давно прошедшую молодость. Предали ему сил, наполнили его сердце давно забытым, отчаянным и безудержным куражом солдата идущего на смерть в свою самую страшную и ответственную битву.
  - Ладно, все, езжайте. Это с подписью сэра Вильмонта, на случай если вас будут задерживать - протирая золотой крест с драконом, герцогскую награду за примерную службу, продемонстрировал переданную инспектору бумагу, напутствовал генерал Гесс - Герман ждет. Не знаю, что будет дальше, но исполните все точно так, как сказала Хельга.
  - Слава Гирте! - схватился с ним руками, обнял за плечо, стукнулся с коллегой локтем инспектор.
  - Слава Гирте! - кивнул генерал, щелкнул гардой меча в ножнах, отсалютовал и вышел из отдела.
  - Быстро! - как только он ушел, зарычал, приказал всем инспектор - вперед!
  Полицейские засуетились, быстро похватали свои вещи и с грохотом поспешили по лестнице через арсенал и склад на первом этаже, на плац, вниз, где на козлах черного дилижанса уже ждал лейтенант Турко, а конюхи держали за удила самых лучших, какие только были в полицейской конюшне, лошадей.
  - Мы еще не уехали, а как всегда уже проблемы! - ловко вскакивая в седло и проверяя свою перевязь и стрелы в колчане: черные с пластмассовым оперением, такие же, как та, обломок которой привез в отдел для разбирательства Эрсин, весело крикнул Эдмон Даскин, с намеком демонстрируя бестолково прыгающего в стремени, пытающегося взгромоздиться в седло толстого инспектора.
  - Эх, молодость! - прикуривая, поделился с быстро бросающими в дилижанс свои сумки и оружие коллегами. Проводил взглядом как будто забывшего что-то, спешно побежавшего обратно в арсенал Фанкиля - сколько лет-то прошло! А я вот как подумаю, грустно становится даже как-то. Бригада Дорса. Сэр Антоний ненавидел когда так говорили, все ругал нас, 'Мы дивизия Черного Креста', доказывал всем... Помните, как все было-то, Валентин? Славные годы, славные подвиги, не хуже, чем у сэра Прицци. Жаль только книгу о нас никто не напишет. Да и остались-то из нашей славной компании только Борис, Модест и мы.
  - Да я рад бы и забыть! - оставив бесплодные попытки вскочить в седло без лесенки, зарычал инспектор, с усилием втискиваясь в заставленный снаряжением салон черного дилижанса.
  - А Борис тот еще хитрец! - с пониманием кивнул Даскин - всех обскакал. Вся Гирта над ним глумилась, пальцем тыкала, а он взял и добился же чего хотел! Надо к нему на прием записаться, пусть советниками теперь нас делает!
  - Опять за сокровищами собрался, и как всегда вернешься ни с чем! - сидя верхом в седле, к ним подъехала Ева. Поверх ее мантии была накинута легкая, современная, с пластмассовыми защелками и тяговыми клепками, собранная из двух, нагрудной и брюшной, черных пластин, усиленная набедренниками и оплечьями броня. Поперек седла ожидал своего часа, похожий на саблю с длинной рукоятью, изогнутый меч в черных матовых ножнах. Вокруг плеча был намотан длинный, как у извозчиков в несколько метров, тяжелый с острым и тяжелым стальным языком на конце, кнут, такой, что в умелых руках бьет не хуже чем пистолет.
  - Да если бы хоть с пустыми руками. Ничего нам не будет за наши подвиги. Даже почетной смерти - развел руками Фанкиль, чем вызвал у всех улыбки.
  - Ну все, готовы? - раздраженно крикнул, высовываясь в тесное окошко дилижанса, в которое со времени починки так и не вставили стекла, с ненавистью окинул взглядом отряд инспектор - как на базаре собрались!
  Студенты закинули на крышу дилижанса свои пики и шлемы и закрепили их. Потеснились с доктором Саксом, сели на козла рядом с ним. Остальные вскочили на коней, и по приказу инспектора двинулись к воротам.
  - А вы еще куда? - нахмурился у выезда на проспект, перегородил им дорогу копьем какой-то незнакомый жандарм в полном боевом снаряжении - приказ, без личного разрешения сэра Фридриха, никому никуда не ехать!
  - Тебе, Бренкин, что делать нечего? - высунулся и из окошка дилижанса, затряс мясистой рукой, накричал на него инспектор Тралле - мне что сейчас, вернуться и что ты тут следственную комиссию задерживаешь, мастеру Тинвегу лично доложить?
  При виде знакомого полицейского начальника, жандарм встал по стойке смирно.
  - Докладывайте сколько угодно, у меня приказ - неодобрительно поморщился он. К нему подошли еще несколько дружинников, но после того как инспектор выхватил бумагу и сунул вахтеру ее в нос, все же уступил. Брезгливо смотрел на отряд, пока они выезжали на проспект.
  У моста, где жандармы и полицейские уже готовили палисад, чтобы перегородить ворота от телег, уже выстроилась очередь из экипажей, кому надо было на южный берег. Сержант жандармерии размахивал плеткой, кривил исполненное ненависти и злобы лицо, гнал их к обочине, чтобы не загораживали проезд верховым.
  Здесь колонну никто ни о чем не спросил. Наверное, увидев, что их беспрепятственно выпустили с плаца, имея соответствующий приказ не задерживать таких, незнакомый капитан кивнул сержанту, чтобы приказал отодвинуть палисады, освободить проезд. Отряд пропустили, следом в потоке проехала, проскочила, еще пара экипажей, но со стороны крепости Гамотти прискакал какой-то рыцарь с приказом от коменданта северной Гирты, начал разъяснять, чтобы закрыли ворота и не пускали больше не только телеги и кареты, но также и пеших и верховых. Пока проезжали ворота, обернувшись, Вертура с содроганием сердца увидел, как с улицы от крепости на проспект Рыцарей выходит многочисленная колонна солдат в полном вооружении и, возглавляемая бронированными всадниками с желтым флагом в руках, быстрым маршем движется вдоль забора комендатуры прямо к ним.
  Уже на самом мосту доктор Сакс отвлекся от дороги. Обернулся, чтобы получше посмотреть, на пожар. Отсюда, с открытого пространства над рекой, было отчетливо видно, как черный дым страшными быстрыми клубами, поднимается из окон ратуши, верхняя часть корпуса которой просматривалась над крышами домов стоящих на скалах по южному берегу реки.
  - Успели проскочить - оборачиваясь на ворота, которые закрыли буквально через пару минут за их спинами, показывая назад большим пальцем, констатировал Фанкиль и затрубил в рог, призывая расступиться толпящихся на набережной, напротив дома депутатов похожих на телохранителей и личных охранников вооруженных людей.
  - Иначе была бы дискуссия - мрачно подкрутил ус, кивнул ему лейтенант Турко, согласился с ним.
  - А теперь, мэтр Сакс, вожжи в руки и бегом из Гирты чтоб нас тут никогда не было - весело кивнул доктору Фанкиль, указал на какого-то всадника на набережной, что повздорил с одним из вооруженных людей и, направив на него коня, свалил его ударом пики - все. Теперь они тут власть, а мы гражданские. Военное положение.
  Впереди был затор. Один из самых ходовых и людных перекрестков Гирты - перекресток проспектов Рыцарей и Булле был перекрыт. В седлах сидели, ждали чего-то, наблюдали за происходящим верховые. Вокруг стояли многочисленные, плохо снаряженные люди всех возрастов, похожие на спешно поднятых по призыву лейтенантов квартальной самообороны ополченцев. Какие-то полицейские постовые безвольно опустив руки, изображая патруль, ходили вдоль домов. Безразлично пожимали плечами во всю показывая, что сами не понимают, что происходит и стоят они тут, как будто только для виду. Какой-то лейтенант махал рукавом извозчику, что, наплевав на всех, пытался прорваться через заслон: со всех сторон перекрестка уже начала образовываться плотная пробка из повозок и телег. Дружинники графа Прицци с лиловыми бантами тащили палисад. Звеня звонком, продравшись через толпу, на лиловом должностном велосипеде подъехал герцогский курьер, но вовремя заметив две пустых фельдъегерских повозки с открытыми дверьми, с грохотом развернул свею машину и погнал прочь. За ним с криками кинулись какие-то люди, но он встал на педали и уехал от них. С каждой минутой с соседних улиц к собравшимся то и дело подходили все новые компании вооруженных людей. Цокая копытами, гремя броней, подъезжали всадники. Простые пешеходы разворачивались и шли в обход: с южной и западной стороны перекрестка плотным строем стояли облаченные в доспехи, при полном боевом снаряжении, жандармы и сержанты Лилового клуба. Опершись о высокие щиты, мрачно смотрели перед собой, оборачивались на проезжающего за строем барона Марка Тинвега, явно ожидая приказа к наступлению.
  Не хотели пропускать через перекресток и черный дилижанс, но когда инспектор предъявил капитану секретный лиловый конверт, и выяснилось, что в соответствии с заранее установленной на случай чрезвычайной ситуации должностной инструкцией их подразделение следуют на указанную им позицию у городских ворот, с ними не стали разбираться и пропустили.
  Когда они отъезжали, еще один большой вооруженный отряд, судя по однотипным черно-красным бригандинам и багровым бантам, батальон регулярной армии Гирты, под предводительством капитана в ветеранском берете, подошел к перекрестку по проспекту Булле с восточной стороны. Построив солдат для атаки, командир сделал предупредительный жест. Поехал через перекресток к барону Тинвегу и еще одному важному человеку в броне и при регалии командира бригады, возглавляющему группу хорошо снаряженных к бою, закованных в полную броню, хорошо вооруженных пехотинцев. Бросив быстрый недоверчивый взгляд на их красно-желтый флаг, не доезжая, крикнул им, спросил, зачем они здесь.
  В суматохе отряд покинула Ева. Что-то быстро шепнула опешившему Даскину и, забрав с собой клетку, которую принесла Хельга Тралле, пнула башмаками коня, помчалась в какой-то переулок в сторону восточной части Гирты.
  На перекрестке с улицей генерала Гримма, Вертура тоже бросил Фанкилю быстрое.
  - Я вас догоню! - и пока не одернули, погнал вскачь к своему дому. Едва не задавив бегущих по улице людей, спешился у парадной, крикнул дворнику Фогге последить за конем и кинулся к двери. Консьерж со своим товарищем проводили его внимательными взглядами. Сегодня они пили чай, макали в него овсяное печенье. Перед ними на столе лежала какая-то разобранная механическая машина, как будто поломавшиеся настенные часы. Похоже, их ничуть не беспокоило то, что происходило совсем рядом, на проспекте Рыцарей.
  С грохотом задевая доспехами за углы, Вертура взбежал на второй этаж. Застучал сапогом в дверь, крикнул Марисе. Она спешно открыла ему. Увидев, что он вооружен, замерла, потянула его в комнату, поняла все сразу без разъяснений.
  - Что делать мне? - коротко спросила она его, задвинув засов, вернувшись к нему и положив ему руки на грудь, тревожно вглядываясь в его разгоряченные и грозные, черты, исполненные непримиримой и страшной готовности к битве.
  - Вот - кивнул ей Вертура и, схватив свой меч, с усилием отвинтив массивный, но пустотелый цилиндрический, с фрезерованной декоративной нарезкой эфес, вытряхнул из него на ладонь золотые монеты, что привез с собой еще из Мильды. Передал ей - я не знаю, куда мы едем, но в городе мятеж. Ты должна выехать за городские стены. Будут арестовывать всех подряд, а мы наперсники леди Вероники. Бери любого коня. Скажешь у ворот, что по поручению мэтра Гассе, его знают, он военный посредник, резидент конфедеративной контрразведки с легендой контрабандиста. Это вне политики. Если спросят, запомни мой актуальный код: белый-оранжевый-синий, одиннадцать. У начальника ворот есть четкая инструкция. Для них ты будешь агентом королевской службы безопасности. В бардаке никто проверять не будет, тебя выпустят. Ни слова о мэтре Тралле, о полиции, обо мне. Эти деньги, тут много, разложи по разным сумкам, не будут пропускать, спросят, отдашь сразу половину, скажешь, что это все, что у тебя есть. Вот еще, она тоже стоит денег - он сорвал с себя бронзовую подвеску лейтенанта полиции Гирты - доедешь до Ронтолы, там спросишь на почтамте Евлампия Пенсатти, это наш связной, тебя посадят на экспресс до Мильды.
  Мариса не перебивала, внимательно слушала, что он говорил.
  Закончив разъяснения, Вертура подскочил к столу и, схватив ее вставленный в гусиное перо грифельный стержень, написал на листе несколько быстрых строк.
  - Мильда, Южного и Лордов сто пятьдесят шесть, комендатура Южного. В. Бенету, В. Тирэту. Гирта, Вертура. Выполняя приказ М. Э. Динмара, пропал без вести при исполнении. Права на имущество на предъявителя Анну Марию Румкеле. Сентябрь, Гирта, 1541. И вывел факсимиле, прибавил кодовый символ.
  - Вот - вручил бумагу, сказал он быстро ей - там еще сто золотых марок и мое жалование, командировочные, посмертная выплата. Расскажешь, как все было. Мастер Динмар поможет тебе, примет к нам в отдел. Если я останусь в живых, я догоню тебя в пути.
  Мариса молча кивнула, обняла его. Она не плакала, не спорила, не устраивала скандалов и сцен, не задерживала его. Она знала, что такое расставание и смерть и знала, что перед ее лицом нет времени на подобную бесполезную трату времени.
  - Спасибо тебе - сказала она ему твердо и вдохновенно - как ты сказал, так я и сделаю. Благословит тебя Бог. Я буду молиться о тебе. Я буду ждать сколько возможно, но если придется бежать, я не буду медлить, оставлю мэтру Ингвару записку. Зайди к нему, если не найдешь меня здесь. И если ты умрешь, я хотела бы умереть вместе с тобой. Ты подарил мне новую жизнь. Ты вернул меня из небытия, ты вернул мне веру в то, что Бог есть на самом деле и что не все погибло на этой земле. Я хочу разделить с тобой этот путь, но я всего лишь слабая женщина и я знаю себе цену... Прости, я плачу... У меня нет слов, чтобы как следует проститься с тобой, если мы никогда больше не увидимся. Я не знаю, встретимся ли мы и там, по ту сторону. Куда отправят меня, и куда пойдешь ты... Я...
  Она не выдержала, зарыдала в голос и, схватившись за оплечья его бригандины, со всей силы ударила кулаком по его груди. Детектив обнял ее. Несколько секунд еще она плакала, но из последних сил взяла себя в руки.
  - Иди, все... И если Бог настолько жесток и несправедлив, что позволит тебе умереть, отберет тебя у меня, такой Бог не нужен мне! Я стану драконом с обратной стороны луны, я взлечу к нему на небо... плюну ему в лицо... - она плакала, скрежетала зубами от обиды, злобы и бессилия.
  - Не говори так. Никогда не говори - заботливо, но твердо положил ей на плечо руку детектив, заглянул ей в лицо. По его щекам теперь тоже бежали слезы - Бог это Бог. Его воля это Его воля, Он создал нас всех, Он имеет полное право на нас, и не нам Его судить. Он дал нам нашу веру, наше служение и наш путь, самое ценное, что только может быть в нашей жизни. Сказал нам словами Евангелия, что не мир принес на землю, а меч. Дал нам силы и твердость исполнить Его волю. Поступать так, как Он хочет, чтобы мы поступили. Не бойся. Помолись обо мне. Я вернусь, если будет Его благоволение. Мы христиане, для нас нет ни случайностей, ни черных наветов, ни судьбы. У нас есть только путь, по которому мы идем и делаем то, к чему нас призывают наш долг и наша вера. А если мы этого не делаем, то живем зря. Сухую, никчемную, ветвь срубают и бросают в неугасимый огонь во внешней тьме. Таковы правила. Каждому из нас доверили свой крест и каждый из нас должен его нести... Не спрашивай меня, я не знаю почему именно так. Мне самому горько от того, что многих Он забирает к себе раньше других. Не оставляет с нами хотя бы для поддержки и утешения, но я знаю что так надо, таков закон, такова скорбная цена наших жизней. Я не могу объяснить, просто чувствую всем своим сердцем... Наверное, Он специально создал нас такими. Летящими звездами, что озаряют ночь, сгорая в своем стремительном полете к земле... Напиши это в своей книге. Прости. Мне пора. Могут закрыть ворота, и я не успею.
  - Да - ответила она ему твердо, уверенно и тихо.
  Перекинув меч в левую руку, он перекрестился на иконы, и хотел было уже выйти, когда Мариса достала из поясной сумки револьвер и горсть капсульных патронов со слабо мерцающими фосфоресцирующими бирюзой высокотехнологическими гильзами.
  - Леди Хельга дала мне его, чтобы я могла защитить леди Веронику. Это стабилизированные, самые лучшие. Никогда не дают осечек. На, возьми их.
  - Нет - отстранил оружие он - я умею драться, а ты нет. Так что оставь себе. Все. Время.
  Она последний раз быстро обняла его, прижалась к его груди щекой, прошептала что-то ласково, торжественно и тихо, как будто слова заклинания или напутствия, что должно было уберечь его в беде. Перекрестила его сердце. Он обнял ее, провел рукой по волосам. Обнял, коснулся губами лба. Молча и коротко кивнул. Она также молча кивнула ему в ответ, попыталась улыбнуться. Отойдя на шаг назад, благословила его широким крестом и, поклонилась в пол.
  - Я буду ждать тебя, Марк Вертура, детектив, принц-изгнанник, мой смелый и добрый муж. Хранит тебя Бог! Я буду молиться о тебе!
  - Спасибо - благословил ее крестом и Вертура, тоже низко поклонился и вышел из комнаты, неся на согнутом локте свои шлем и меч. За его спиной Мариса закрыла дверь и с грохотом задвинула засов. Вертура ускорил шаги и побежал к лестнице.
  По улице маршировали вооруженные люди. Кто-то крикнул ему.
  - Кто такой? - когда он вскакивал в седло - куда спешим?
  - Вертура! Второй отдел! - по привычке, не сообразив сразу, что сказал не то, грозно и грубо, крикнул ему детектив и дал в галоп в сторону собора Иоанна Крестителя, пока озадаченный капрал размышлял в каком ведомстве есть второй отдел.
  Детектив был уверен, что ворота у Почтамта уже перекрыты, но он точно знал, что неподалеку от Весельной улицы в стене внутренних укреплений Гирты, у Косой Башни и парусных мастерских есть проезд. Во время одной из прогулок, когда Мариса показывала ему эту часть города, она как-то рассказала историю о том, что когда-то тут были крепостные ворота, но они рухнули по недосмотру от старости и их растащили на кирпичи, а пролом за отсутствием каких-либо угроз так и не заложили. Вертура рассудил, что поднятая по сигналу военного положения, верные герцогу Вильмонту части самообороны и армии, вступив в конфликт с мятежным графом Прицци, за более важными делами, еще не успели перекрыть этот проезд и, направив коня в их сторону, свернув по Такелажной улице, действительно увидел, что проход открыт. Только двое полицейских, которых, судя по всему, еще не успели оповестить о случившемся, вяло бродили по улице, прислушивались к тому, что происходило в городе, курили у дверей караулки, от нечего делать ругались с какими-то мастеровыми.
  - А, шпион из Мильды... - неприязненно заулыбался знакомый постовой Кролле - что там, война началась?
  - Нет, помолвка же! - крикнул с седла Вертура и помчался дальше, к воротам Рыцарей. Подъезжая к городской стене, на перекрестке он заметил группу окруженных мрачной толпой горожан держащих наготове луки и копья верховых. С виду совсем не похожие на городскую самооборону, эти люди без всяких опознавательных знаков, еще больше насторожились при его приближении. Детектив пригнулся к седлу. Он еще подумал, что сейчас его задержат, или будут стрелять вслед, но они только подняли оружие, проводили его внимательными взглядами, но даже не окликнули.
  Проехав еще пару кварталов, тревожно оглядываясь на плотно закрытые ставни окон, запертые ворота дворов и редких бегущих, озирающихся по сторона невооруженных людей, еще с проезда, что вел вдоль внешней крепостной стены, он заметил, что впереди на проспекте у ворот, происходит какое-то движение. Множество пеших и всадников облаченных в доспехи и форменные белые плащи и мантии с черными крестами заняли ближайшие улицы перед воротами Рыцарей, через которые в город входила колонна вооруженных, худо и разномастно одетых людей. Вертуру окликнули - двое верховых из тех, что пропустили его на перекрестке все же поехали за ним, и он уже было испугался, что опоздал и хотел развернуть коня, дать вскачь, скрыться в переулке, но вовремя заметил среди стоящих у перекрестка нескольких драгун ночной стражи, облаченных в броню и черные кожаные куртки-блио. Одни из них держал в руках копье с высоко поднятым над головами вымпелом драгунского полка.
  Сделав предупредительный жест, поднявшему в его сторону копье кавалеристу, Вертура приблизился к ним, замахал сержанту Алькарре, не в силах протолкнуться через плотную колонну входящих в город ополченцев. Понуро склонив головы, они шагали не в ногу, взгромоздив на плечи копья и мечи, сгибаясь под тяжестью худого снаряжения, устало горбили спины. Их сопровождали лохматые и бородатые верховые сержанты в белых плащах и мантиях с черными крестами, тоже с луками, копьями и в округлых кованых шлемах.
  Совсем не похожими на них были люди, что стояли на воротах, следили за проходом дружин. Несколько грозных рыцарей в современной яркой броне на неподвижных, экипированных столичным защитным снаряжением конях гордо сидели в седлах. Многочисленные бойцы, облаченные в белоснежные длиннополые мантии и светлые начищенные до блеска доспехи, с магазинными ружьями и пистолетами в руках, пешие рыцари и сержанты в легких латах с длинными мечами и алебардами столпились вокруг старого, представительного, высокого и очень худого безбородого человека. С большим кривым носом, длинными белыми седыми волосами и неподвижными глазами готового к броску беспощадного и коварного зверя, как будто ожидая чего-то важного, он внимательно щурился вдоль проспекта, разминал в руках поводья лошади, устало покачивался в седле. Старый граф Дуглас Тальпасто лично возглавлял свою многочисленную дружину, что армией завоевателей сейчас входила в южные ворота Гирты.
  Вокруг него высоко реяли знамена. Тускло сверкая тонированными стеклами, стояли белые ипсомобили с украшенными черными крестами капотами и вертикально поднимающимися дверьми. У одного открытого к приваренной между сиденьями раме было прикреплено малокалиберное автоматическое орудие. Задняя стенка другого была, откинула. В его багажном отсеке лежали совершенно незнакомые Вертуре высокотехнологические агрегаты, переливающиеся множеством разноцветных огней. Худой человек в глухих черных очках, слепо поводил над ними ладонями. Делая похожие на магические пассы, по-видимому, настраивал их. По команде старого графа два ипсомобиля и несколько всадников во главе с пафосным рыцарем в глухом, лишенном всяких смотровых щелей шлеме, обгоняя пешую колонну, двинулись к центру Гирты. Сразу за ними из проулка выехал и плавно помчался следом воздушный экипаж, в кузове которого Вертура приметил сидящих вдоль бронированных бортов людей с современным штурмовым снаряжением, облаченных в конические дыхательные маски и совсем непохожие на местную броню, черные и плотные, композитные плащи. Приглядываясь к воротам, детектив заморгал: судя по легкому размытию трепещущих, как-то неестественно медленно покачивающихся на ветру флагов, заслоняя крепостную стену и часть улицы, над проспектом Рыцарей был поднят защитный барьер.
  - Вертура! - закричал, замахал рукой детективу сержант Алькарре. Дослушав инструкции, которые давал ему старший сын графа Дугласа Тальпасто, бригадир Карл, утвердительно кивнул ему, сделал жест сопровождающим его людям и детективу. Снаряженные тоже явно не к охоте, облаченные в броню, вооруженные мечами и арбалетами, черные драгуны подхватили своих лошадей под уздцы и, когда лейтенант на воротах просигналил им марш, вытянувшись в цепочку по одному, стараясь не мешать встречному потоку проходящих через арку людей, двинулись за городские стены.
  Боясь опоздать, спешно проскочив перед конем какого-то знаменосца, что грубо обругал его и выхватил плеть, пригнувшись к гриве лошади, Вертура погнал следом. То и дело дергая коня, держа его как можно дальше от идущих навстречу по другой стороне арки, инстинктивно заслоняющихся от его напуганной лошади щитами и древками дружинников, вжимая голову в плечи, вздрагивая от их грубых голосов, шаркающих шагов и отдающих под кирпичными сводами оглушающим эхом ударов оружия и брони, задыхаясь от волнения и страха, то и дело ожидая предательского удара в бок, он считал каждый шаг. Чувствуя себя абсолютно одиноким и беззащитным перед этой взволнованной, готовой к сражению массой мрачных усталых людей, с замиранием сердца, то и дело вертя головой, бросая напряженные взгляды на спасительный полукруг конца туннеля впереди, наконец-то достиг его и вырвался из Гирты.
  Съехав с дороги, все еще ошалело оглядываясь, догнав собравшихся неподалеку знакомых драгун, только сейчас он оценил весь размах происходящих на его глазах перемен: вокруг по всему гласису грозным воем, перекликались боевые рога. В пасмурном небе на тяжелом, задувающем с моря и прудов ветру реяли незнакомые, разноцветные знамена и вымпелы. Храпели, трясли упряжью многочисленные лошади, кричали, дудели в свистки сержанты, стучали колеса телег и копыта боевых коней. По всему полю, насколько хватало глаз, перед крепостными стенами стояли многочисленные группы вооруженных пеших и верховых. Ожидали приказа, чтобы влиться в основную колонну, что, растянувшись от поселка на Перекрестке, до городских стен, бесконечной людской рекой входила в ворота Гирты. Одетые в выцветшую деревенскую одежду, мужчины всех возрастов, от суровых пожилых крестьян, до безусых мальчуганов, кто облаченный в кольчугу, держа в руках копье и щит, кто в сером и дранном плаще накинутом поверх белой рубахи, с секирой на поясе и пикой на плече, они шагали бесчисленным воинством. Над их головными повязками и тускло мерцающими куполами шлемов, покачивались флаги. Стучал барабан, пели дудки и волынки, тяжело бряцала броня, мерно цокали, устало шаркали подкованные сапоги. Провожая их взглядом, обернувшись к городу, детектив с волнением отметил, что до сих пор не видел у ворот ни одного из знакомых жандармов, ни стражи городских стен. Вместо них за зубцами стояли и ходили незнакомые люди без опознавательных знаков и с ружьями в руках, а над воротами со снятыми вымпелами и триколором герцогства реял черно-белый флаг с крестом, такой же, как у входящих в город мятежных дружин.
  По настоятельному желанию бригадира Карла Тальпасто, выехавшего сразу следом за Вертурой за городские стены, к полицейским присоединилась большая группа возглавляемых одним из ближайших родственников старого графа Дугласа Тальпасто, вооруженных верховых. Построившись в колонну для движения, уже внушительным отрядом, насчитывающим не меньше полутора сотен верховых, драгуны и примкнувшие к ним люди графа, помчались по полю вдоль дороги. Мимо живописных дубовых аллей и разбитых на гласисе засаженных старыми раскидистыми ивами прудов, в которых разводили рыбу к столу богатых и уважаемых жителей Гирты.
  
  ***
  
  - Борис... - тихо позвала принцесса Вероника, когда маркиз вошел в ее кабинет. Он был облачен в торжественную, черную с золотом и серебром броню, в руках нес украшенные золотыми листьями ножны, в которых лежал изготовленный из самых современных материалов специально для него этой ночью, острый, какой не сломается и не затупится ни об доспехи, ни о чужое оружие, меч. Его боевое снаряжение бряцало при каждом его шаге тяжело, грозно и торжественно, как звон колоколов, отбивающих набат над Гиртой. Его мрачный и решительно-обреченный неподвижный взгляд уставился на герцогиню.
  В тишине кабинета она стояла у окна, повернувшись к дверям спиной. Неподвижно замерев, плотно поджав локти, сжав кулаки, наблюдала как за рассеченными ромбическими узорами высоких рам, над деревьями парка, заслоняя полнеба, густыми клубами поднимается страшный черный дым.
  Там, всего в нескольких сотнях метрах от дворца, из высоких окон горящей ратуши лился, корчился на ветру, бушевал страшный и быстрый огонь. С верхних этажей и с крыши махали, в ужасе взывали о помощи, люди, отрезанные им от выхода. В отчаянии и безысходности, опасливо свешивались с карнизов, прыгали куда-то за уже подернутые легкой осенней желтизной кроны, ища любого спасения от гибели в черном густом дыму и беспощадном раскаленном огне. Под окнами, через площадку, перед фасадом Малого дворца, вдоль каменного парапета от подвальных окон, к зданию ратуши тянулись мокрые пожарные рукава. Снизу, из-за деревьев, к горящим стенам, поднимались белые от напора струи воды, вливались в окна. Грязный серый пар смешивался с густым черным дымом. Длинные лестницы тускло поблескивали на фоне подернутого дымом нарядного красного фасада. Пожарные двигали их, карабкались наверх, спасали высовывающихся из окон, вызывающих к ним с горящей крыши людей.
  Маркиз молча подошел, встал рядом с герцогиней, коснулся пальцами ее руки. Она не двинулась, не ответила ему. Ее неподвижный взгляд и печально поджатые губы выражали застывшую горечь неминуемого и безвозвратного поражения. Ей было очень страшно, но она не имела права на страх, отчаяние или иное проявление слабости, что в любом случае в этот тяжелый миг ее жизни обернется гибелью не только для нее, но и для всех тех, кто верил в нее и даже в беде, в минуту смертельной опасности, не покинул ее, остался рядом с ней. Всем сердцем она желала, чтобы маркиз обнял ее, отвернул от это страшной картины за окном, прижал к своей груди. Приласкал, пожалел, сказал, что это всего лишь морок, все хорошо, и ей всего лишь надо принять свои лекарства и он пройдет. Или просто взял за руку, заверил что любит ее и не оставит, что бы не случилось.... Но она точно знала, что если она даст ему знак, позволит ему эти слова, эти ободряющее объятия, то ее и без того подточенная сомнениями, страхом и безысходностью воля окончательно даст трещину, надломится и рухнет, не оставив ни одного шанса хоть что-то изменить. А грозная и жестокая, сияющая герцогиня, за которой готовы идти и умирать люди, твердо веря, что только она может хоть как-то исправить творящееся вокруг беззаконие и зло, в этот же самый миг тут же обратиться инфантильной, безлалаберной, беззащитной и глупой, никому не нужной, вечно ищущей заступничества, заботы и покровительства девочкой. Той, кем она всегда была на самом деле. Стефания Румкеле была всего лишь капризной, несамостоятельной малолеткой, дрожащей от скрипа досок ночью на чердаке, страшащейся темноты в пустом и холодном ночном коридоре приюта, за которую все делала старшая сестра, что всегда была рядом, всегда утешала ее, всегда помогала и заботилась о ней. Вероника Эрменхильд Булле была леди-герцогиней, Кровавым Драконом Гирты. Ей нельзя было плакать, сомневаться, отчаиваться или просить, потому что каждая ее слеза, каждая секунда ее промедления будет стоить чей-нибудь жизни.
  Борис Дорс стоял рядом с ней, смотрел в окно, как генерал, видящий поражение своих войск, но еще готовый вдохновлять на битву последних, оставшихся рядом с ним верных ему людей. Он видел сводку, был в курсе слухов, которыми полнились коридоры, лестницы и залы дворца, слышал тревожные голоса за запертыми дверьми комнат и отрывистые ответы на бесконечные, поступающие из всех концов города телефонные звонки. Он уже знал о том, что сейчас происходило на улицах Гирты. Уже был осведомлен, что колонна графа Тальпасто при поддержке батальонов из Эскилы и Фельды, с развернутыми боевыми знаменами беспрепятственно входит в город с юга. Что мосты через Керну перекрыты и в северных районах поднято квартальное ополчение. Знал что гарнизон крепости Гамотти перекинут на южный берег реки и держат часть Западного квартала и перекресток проспектов Булле и Рыцарей. Что недавно в восточные ворота Гирты вошел возглавляемый маркизом Динкином из Зогдена конный авангард и занял их, а с Елового предместья на город движутся изменившие учебный маршрут маршальские войска и этот отряд обеспечит им беспрепятственный проход внутрь городских стен. Знал он и то, что в доме депутатов, бежавшие от пожара мэр во главе с несколькими крупными землевладельцами и банкирами уже объявили чрезвычайное положение и под охраной людей графа Гамотти и держащего перекресток барона Марка Тинвега уже готовят манифест об организации учредительного собрания и ограничении герцогской власти в Гирте. Что банкир Загатта, младший брат казненного им, маркизом, на фестивале лоббиста, казнокрада и беспринципного, не единожды преступавшего человеческие и божьи законы дельца, уже объявил его, Бориса Дорса убийцей и преступником и лично ходатайствовал военному коменданту о его аресте. Что граф Прицци одобрил этот приказ и выдвинулся во главе своей дружины, чтобы атаковать герцогский дворец, арестовать принцессу Веронику и Вильмонта Булле, казнить их и посадить на престол безвольную марионетку принца Ральфа и провозгласить себя лордом-протектором при новой администрации Гирты. Знал, что все важные люди в городе уже давно договорились за его спиной, и никто из оставшихся жандармов и старшин не остановит его, не пойдет против его слова. Все безоговорочно будут следовать его приказам, не вступятся за герцогиню, когда тот прикажет схватить ее и бросить в тюрьму. Знал, что майор Вритте, совсем недавно покинувший дворец под предлогом того, чтобы лично возглавить три ордонансные роты регулярной армии Гирты, и подавить бунт, скорее всего тоже перейдет на сторону графа. А после, избежав бессмысленного разгрома, после его уже фактически достигнутой победы, получит очередное служебное повышение. Знал, что служба охраны и конвоя в лице двух сотен кавалеров гвардии и пажеский корпус - полторы сотни мальчишек-юнкеров, учащихся военному и государственному делу в академии при герцогском дворце, даже при всей своей отваге и желании не смогут дать мятежникам какой-либо существенный отпор. Знал он и то, что ждет его самого и принцессу Веронику: арест, неминуемый, унизительный и публичный трибунал в качестве предателей и государственных изменников, а после не менее позорная и мучительная смерть.
  Как только начался пожар в ратуше, где, судя по донесению, вспыхнул весь первый этаж, подожженный сразу с нескольких сторон, маркиз призвал к себе Елисея и приказал ему седлать коня. Взять внучку графа Тальпасто Вольфину, отвезти ее к деду, вон из города, подальше от герцогского дворца и сдаться ему в плен. Сказал, что сейчас ему важно не пасть плечом к плечу с отцом в неравной и бесславной схватке, а тем более не быть осужденным и обезглавленным вместе с ним. Выжить, сохранить кровь семьи, потому что из их рода в Гирте из мужчин остались только они двое с дядей Дезмондом. Что, скорее всего, старый граф Дуглас, как родственник и друг семьи, не отдаст юного маркиза на расправу, пожелает получить за него богатый выкуп, который непременно предложит за внука Антоний Дорс, что непременно сумеет договориться с ним.
  Перед этим разговором, маркиз вошел в комнату, рядом со спальней принцессы Вероники, где оставили сундук с его вещами, который интендант Эрик привез в день помолвки из его квартиры в резиденции епископа. Разобрав лежащую сверху одежду, достал со дна неприметную коробку, где он хранил расщепительный заряд, который еще давным-давно дал ему Адам Роместальдус, сказав, что при случае он принесет ему быструю и безболезненную смерть. Повернув крышку до щелчка, проверив контрольную лампочку, поставил его в поясную сумку так, чтобы можно было легко нащупать его рукой и инициировать в любой момент. Закрыл сундук, оправил перед зеркалом полы мантии, перекрестился на иконы и, спустившись на первый этаж, напутствовав сына, убедившись, что они с графиней уехали, направился наверх, в кабинет принцессы Вероники.
  С тяжелыми мыслями он медленно шел, поднимался по ступеням, словно пытаясь отдалить этот страшный и неминуемый шаг, когда придется задействовать заряд, избавить ее и себя от пытки, тягот ареста, унижения и тюрьмы. Сжимал зубы, готовился себя к тому, что это последние минуты или часы его жизни, прекрасно осознавая, что все эта битва уже проиграна. Он пытался молиться, но не мог. Его сердце разрывалось от досады и тоски: как вообще он мог допустить такое. О чем он думал, когда граф Прицци, в какой-то момент посчитав что маркиз, как заложник, больше не нужен ему, и разрешил свободно покидать город, выполняя несложные канонические обязанности при епархии ездить по всему герцогству? Почему он так и не послушал отца, сразу не поехал к нему, не пожелал стать кавалером Ордена, как тот ему обещал, поселиться в большой квартире с видом на реку и какой-нибудь прелестный сад, жениться на красивой и умной женщине из хорошей семьи, отказался от всего что ему предлагали и остался в Гирте? О чем он только мечтал, на что надеялся, еще давно, заранее, предчувствуя, зная, что его и без того полный неудач, осуждения окружающих и глупых насмешек жизненный путь окончится именно так отвратительно и глупо, не обернется ничем иным, кроме как очередным низменным предательством и позором всей его семьи?
  В его голове проносились страшные беспокойные мысли: сложить оружие, как майор Вритте, как комендант Тиргофф, как все остальные в этом городе. Преклонить колени, смиренно подставив голову под топор палача, чтобы о нем потом сказали, что он мученик и святой, или скорее всего просто наивный, очередной обманутый вероломных мошенниками и преступниками глупец. Или сию минуту взвести бомбу, спасти от страшной участи и казни герцогиню, призвать Звездопада и приказать унести их прочь из Гирты...
  Но Борис Дорс был не той породы. Он был христианином и прошедшим войну солдатом. Человеком видевшим много несправедливости, зла и лжи, сполна вкусившим страха, унижения, насмешек и горечи потерь, и он точно знал, что раз Господь Бог вверил ему этот долг, в столь сложный миг быть рядом со своей нареченной, леди-герцогиней Гирты, дал ему силы и возможность что-то изменить, то значит, Он ждет от него не отступления, не бегства и не бессмысленной мученической смерти смиренного праведника в руках беспринципных подлых убийц, что и глазом не моргнут, пойдут на любое предательство и зло ради своих низменных сиюминутных выгод, а реального действия. Он хотел протянуть к герцогине руки, крикнуть ей как в бою:
  - Нет! Мы еще победим! Мы сможем, мы пробьемся, сокрушим их! Мы возьмем современное оружие из герцогского арсенала, мы накроем их артилелрией! Нам некуда отступать! Все проиграно, но с нами Бог, Он не позволит, мы сможем, мы победим! - но он точно знал, что скажи он это, ледяное отчаяние, жажда быстрой и легкой смерти сменит в сердцах холодную, исполненную отваги и воли к действию решимость. И тогда дрогнут и побегут слабые, а сильные будут растоптаны численно превосходящим противником.
  Борис Дорс мысленно перекрестился и прочел про себя.
  - Господи, не оставь меня грешного. Дай мне сил и смелости пройти тот путь, что назначил Ты мне.
  И вслух обратился к герцогине.
  - Ваше высочество - отступив от нее, склонив голову, со спокойствием и уверенностью капитана, что руководит эвакуацией с обреченного судна, холодно и сдержанно произнес - я с вами. Я не оставлю вас, как не оставят и те, кто служит вам и Гирте. Я ваш верный генерал, и мы все ваши верные люди. Мы ждем вашего решения, чтобы разработать стратегический план и исполнить его так, чтобы победить.
  Его твердые уверенные слова пробудили от апатии ее сердце.
  - Вы готовы, Борис? - не оборачиваясь к нему, спросила она вкрадчиво, осторожно и тихо. Ее застывший взгляд по-прежнему был направлен на ратушу, где гибли ее подданные, граждане и жители Гирты. Страшное рыжее пламя вырывалось из окошек мансард и окон верхних этажей. Пожарные лестницы не дотягивались до кровли. Оставшиеся наверху люди шарахались от его жара, задыхались в дыму, кричали о помощи, в отчаянии прыгали вниз с двадцатиметровой высоты.
  - Да - также твердо, глядя ей в глаза, ответил Борис Дорс также твердо и уверенно - я был готов всю свою жизнь. И сейчас я пойду и исполню любой ваш приказ. Не беспокойтесь обо мне, Стефания, я живу ради вас и Гирты, ради вас и Гирты я и умру, и это будет не самая худшая смерть, из тех, которые я видел...
  - Какой же вы пафосный! - внезапно горько и надрывно рассмеялась она - какой смешной... Борис, милый Борис! Я не могу на вас...
  Она развернулась к нему, крепко обхватила его черные, инкрустированные светлым серебром наручи своими тонкими белыми ладонями.
  - Лиза, Аксель, Вальтер, Виктор! - позвала она громким, пронзительным голосом и, когда все были в ее кабинете, взволнованно ворвавшись по ее зову, вытянула шею, подалась вперед. Словно выплевывая из охрипшего горла слова, принялась отдавать команды стремительно, отчаянно, с дрожью и возбуждением в голосе, но четко, громко и властно, как она умела так, чтобы все слышали ее и исполняли их - Аксель: сигнальщикам семафор Гамотти, семафор Тальпасто, семафор Этне, семафор Полигону, семафор Гирте Северной. Лиза, молния - Гирта Центральная: Мильде, Ирколе, Старне, Мирне, Аркне, Трамонте, Истоку, Лире, Центру всем - герцог Вильмонт Конрад Булле мертв! Уровень тревоги: черный! Военное командование и администрация сорок седьмого региона находится под полным контролем враждебного инопланарного объекта! Предпринимается попытка захвата территории для организации плацдарма с целью полномасштабного вторжения! Запрос: всесторонний анализ диспозиции! В случае подтверждения угрозы инициировать комплекс мер силового противодействия! Вальтер немедленно объяви фельдъегерской, чтобы приказали мэтру Вритте отступать. Посыльного к мэтру Форнолле, требуется организовать эвакуацию и оборону дворца до подхода подкрепления!
  - Да, моя леди! - закивали все в ответ.
  - Филипп - требовательно обратилась она к молодому капитану Галько - немедленно соберите всех пажей, ступайте в арсенал. Лиза, позвони им, скажи код, прикажи, чтобы начали раздачу оружия от моего имени.
  Рыцарь с готовностью кивнул и вышел из кабинета.
  - Рейн - подозвала к себе наследника Фолькарта принцесса. Тот с готовностью кивнул, гордо расправил плечи и важно положил руку на эфес. Она подошла к нему в упор, взяла за ладонь, отвела к окну и сказала вкрадчиво, повелительно и тихо - ступайте на первый этаж в кабинет сто семнадцать. Прикажите диспетчеру отключить внутренне и внешнее наблюдение, поднять защитный барьер и подать напряжение на периметр. Вот ключ, он откроет дверь.
  Она открыла ящик стола, достала из него конверт с длинным ригельным ключом и вручила его графу.
  - Не подведите меня Рейн - сказала она ему, пронзительно и страшно глядя в глаза - вы поняли меня?
  - Да! - вдохновенно и взволнованно ответил он, принимая у нее ключ и лаская пальцы ее руки - я сделаю все, что вы от меня потребуете, моя леди!
  - Аристарх - когда наследник Фолькарта выбежал из кабинета, уже своим обычным громким, требовательным и как будто веселым тоном, обратилась герцогиня к барону Визре, что как и все другие мужчины тоже уже был при оружии и в броне: длинном мече из черной стали, и ярких красных, покрытых блестящим лаком, доспехах - вы с нами?
  - Конечно! - ответил он весело и возбужденно, кладя руку на эфес.
  Пришла Хильдегард, уже облаченная в надетый поверх плотной синей мантии и белого платья защитный жилет. Принесла легкую броню, помогла надеть ее на плечи герцогине.
  - Все, пойдемте - когда все было готово, властно приказала принцесса своей свите.
  Они покинули кабинет и спустились на второй этаж. На галерее их догнали Фарканто и рыжая Лиза, которая взволнованно сообщила, что сделала все в точности как принцесса велела ей. Обнажив для смелости мечи, все вместе они направились по коридору второго этажа в сторону приемной Герцога. Во главе отряда шел Борис Дорс, рядом шагала принцесса Вероника в надетом поверх ее нарядной светло-голубой мании с морозными письменами, современном легком доспехе и накинутом на плечи поверх него подаренном ей на охоте лесными землевладельцами медвежьем плаще. Короткими приказами она снимала караулы гвардейцев и пажей на лестницах приказывала им идти к арсеналу за оружием вниз. Взволнованные пожаром и происшествиями в городе, служащие, гости и резиденты, те, кто еще не решился покинуть здание, видя ее вооруженный отряд, без лишних разговоров шагали прочь, закрывали двери комнат, переходили на другие этажи. Кто-то побежал в сторону герцогской приемной, по-видимому доложить о случившемся, но принцесса молча указала на него пальцем, на что Фарканто без промедления вскинул свой длинноствольный пистолет и сразил бегущего в шею одним метким выстрелом.
  Впереди была дверь герцогской канцелярии, просторного зала с высокими окнами на обе стороны дворца. Здесь как всегда приятно пахло высоким государственным ведомством: вощеной кожей удобных рабочих кресел, сургучом, свежей типографской краской и лаком декорированных деревянными панелями стен. Вдоль окон стояли оснащенные зелеными суконными подкладками под локти, телефонными аппаратами, прозрачными панелями, как ручная пластинка барона Визры и автоматическими пишущими машинками столы. В будние дни за этими оборудованными самым лучшим техническими средствами столами, под светом мягких люминисцентных ламп сидели, несли свою службу герцогские секретари. Представители к докладам лично Вильмонту Булле сводки о происходящем на подведомственных ему территориях, отправляли по инстанциям его оперативные распоряжения. Но когда Борис Дорс первым распахнул дверь и вошел, держа наготове меч, он был несколько насторожен тем, что сейчас все рабочие места секретарей и стулья посетителей были пусты. Обычно, в таких случаях, снаружи, на дверях канцелярии вывешивали объявление о том, что сегодня выходной или приема нет, но сейчас никаких подобных табличек не было. Как не было в соседних комнатах и ожидающих приема постоянно посещающих градоправителя по тому, или иному важному государственному делу должностных лиц, беспрерывно курсирующих между ведомствами, канцелярией и бухгалтерией курьеров, младших секретарей, бухгалтеров и прочих сотрудников администрации герцогства.
  Только телефоны на пустых столах заливались, захлебывались впивающимся в голову страшным, бесконечным и тревожным треском, казалось бы вот-вот готовые разорваться и лопнуть от натуги в напрасном ожидании, когда кто-нибудь возьмет их. Не было никого и за рабочим столом доброжелательного пожилого кавалера с железным прутком в редкой седой косе. Того самого, давнего друга герцога Вильмонта, поставленного забирать оружие у всех, кого вызвали на аудиенцию в кабинет.
  Только за последним, шестым столом, сидела, словно поджидая принцессу, маркиза и их свиту, таращилась своими неподвижными желтыми глазами, красивая и злобная женщина, облаченная в широкополую и темную, украшенную серыми, похожими на магические, узорами длиннополую неподпоясанную одежду и с густой копной чрезвычайно длинных, прямых и блестящих черных волос. Таинственная, немногословная и жуткая Рита Фалька, секретарь и наперсница Вильмонта Конрада Булле, герцога Гирты.
  - Брысь отсюда! - грозно загремел, шагнул на нее Корн, схватившись за меч, и она, не сказав ни слова, злобно сверкнув глазами, исчезла за дверью в противоположном конце зала, что вела на парадную лестницу.
  Быстро и неумолимо прошествовав мимо столов секретарей с надрывающимися от звона телефонами до двери кабинета украшенной двумя блестящими латунными табличками: 'Булле В. К.' и 'Вход только по вызову', рывком распахнув ее, маркиз Борис Дорс решительно шагнул вперед и с мечом наперевес бросился на сидящего за столом, читающего какую-то бумагу с чашкой чая в руке, ничуть не заинтересованного пожаром в ратуше за окнами, Герцога.
  Похоже, глушащая все внешние звуки, специально сконструированная так, чтоб шум и суета канцелярии не мешали спокойно вести работу в кабинете дверь и приглушенный стенами непрерывный треск телефонов, сыграли с Вильмонтом Булле злую шутку. Он не услышал того, как вооруженный отряд, грохоча броней и задевая ножнами мечей за мебель и углы, вошел в соседний зал и слишком поздно спохватился, когда стремительно ворвавшийся в комнату маркиз бросился к нему, занося готовый для атаки острый меч. Герцог уронил чашечку с чаем и попытался вскочить с кресла, вскинуть руку, но было поздно - длинный меч маркиза, умело и стремительно ударившего с плеча, переломил ему запястье и разбил ему голову выше скулы. Герцог молча откинулся боком на стол, упал и с грохотом опрокинул кресло.
  Вошедшие следом соратники Бориса Дорса замерли, впечатленные быстротой свершившегося убийства.
  - Вильмонт Булле сын Волчицы убит! - подняв тяжелый взгляд от мертвого тела, сжав зубы, задыхаясь от распирающей ее ненависти, запрокинула голову, торжественно и грозно провозгласила принцесса Вероника.
  - Как я понимаю, писать, 'неустановленными лицами'? - по привычке поправив очки обратным кончиком своего химического пера, уточнил столичный юрист.
  - Верно - обводя алчным взглядом герцогский кабинет, ответила ему герцогиня.
  На другой стороне канцелярии хлопнула дверь, загремели предупредительные голоса. Капитан герцогской стражи Габриэль Форнолле, что до этого был рядом с ратушей, занимался помощью пожарным, явился во дворец. Властно отстранив ладонью Корна, не обращая внимания на его угрожающую позу и обнаженный меч, сделав жест сопровождающим его гвардейцам остаться снаружи, подошел к дверям кабинета.
  - Значит, сэр Вильмонт мертв. Так, моя леди? - приложив руку к груди, вежливо склонил голову, при этом внимательно глядя на нее и Бориса Дорса, уточнил он у принцессы Вероники.
  - Как видите! - глядя ему в глаза, громко ответила она ему. Ее голос стал яростным и ледяным, пальцы сжались в кулак, рука тряслась, как будто только и ждала малейшего повода выхватить нож и вонзить его капитану в лицо, но тот учтиво приложил руку к груди и с поклоном отошел на шаг назад, выражая полную готовность к служению.
  - Погодите, так это же морф. Похоже, все не так просто... - разочарованно констатировал барон Визра, что зашел за стол, присел на корточки и теперь примерялся к телу через свою прозрачную пластинку.
  Фарканто и Корн потянули за ноги, вытащили из-за стола тело Вильмонта Булле с переломанной рукой и расколотой головой, из которой вместо мозга на толстый зеленый ковер вываливались бесцветно-серые жирные куски, пахнущие как какое-то неприятное, ядовитое растение. Все в мрачной нерешительности смотрели на распростертого посреди комнаты фальшивого Герцога и каждому в голову начинали закрадываться самые дурные мысли. За ними, как-то никто не обратил внимания, что вокруг внезапно наступила полная тишина: сразу все бесконечно звонящие в соседнем зале телефоны одновременно прекратили свой назойливый треск.
  Художник Гармазон, внезапно спохватившись, запоздало достал из поясной сумки, свой рисовательный прибор и тоже было навел его на убитого, чтобы тоже запечатлеть его, но пластинка в его руке осталась прозрачной, не выдала никакого изображения. То же случилось и с аппаратом юного барона, что пожелал еще раз нарисовать мертвого Герцога и точно таким же прибором столичного юриста, стоящего над телом, фиксируя повреждения и смерть.
  Все нерешительно переглянулись.
  - Калибровочные преобразователи - учтиво продемонстрировал свои часы принцессе Веронике капитан Форнолле - это тоже был ваш приказ, станциям на глушение, моя леди?
  - Кто отдал приказ? Ты? - требовательно и зло бросила принцесса рыжей Лизе, которая уже достала свой портсигар с выдавленной на крышке головой лисы, и снова закурила.
  - Нет, не я - пожала плечами, возразила она, совершенно не реагируя на ненависть герцогини. С силой выдыхая дым тугой сизой струей, постукивая указательным пальцем, стряхивая пепел прямо на ковер, отвернулась куда-то к стене, подумала немного и разъяснила - Гирта Башня, объект одиннадцать...
  - Гирта Башня?
  - Башня мастера Тсурбы... наверное... - медленно уточнила рыжая Лиза, вращая глазами, словно все ее внимание было занято какой-то сложной умственной деятельностью - это последняя запись в журнале. Просто Гирта Башня объект одиннадцать, и у нее высший приоритет... К этому объекту у меня недостаточно доступа. Даже к информации о том, что это такое и что вообще такой здесь есть...
  - Вот же 'Гирта Башня'. И номер телефона тысяча сто одиннадцать - указал в заметках герцога на листе под стеклом стола, юный барон Визра - просто позвоните им туда, что у них там случилось.
  Рыжая Лиза первой сорвала трубку электромеханического телефона, чей толстый, экранированный кабель опускался на пол от герцогского стола и через массивную розетку уходил куда-то в стену, несколько раз нетерпеливо нажала на рычажок в ожидании длинного гудка, чтобы начать набирать номер абонента.
  - Алло? - заморгала, потребовала она, выждав паузу - есть там кто-нибудь? Коммутатор? Аварийная? Меня слышно?
  Но телефон молчал. В динамике шипел, с каждой секундой, по мере того, как затихали стабилизаторы, все усиливающийся, поначалу едва различимый ухом, но с каждой минутой все набирающий силу, мертвый сухой треск. Когда он стал уже совсем громким и невыносимым, в трубке внезапно напористо щелкнуло, и сигнал полностью исчез. Автоматический предохранитель разомкнул линию, чтобы избежать повреждения устройств. Остался только едва слышный шепот наведенных, похожих на уже знакомое 'Йек-ти', электростатических помех, что под действием искажения пространства и времени, рождался в проводящих элементах аппарата, даже когда тот был отключен от сети.
  Послушали трубку, как будто это могло что-то изменить, убедились, что линия выключена, и маркиз Борис Дорс и юный барон Визра.
  Когда все вышли из кабинета в канцелярию, в длинном коридоре внезапно загремели шаги. Хлопнула дверь. Вошел один из гвардейских кавалеров, доложил, что едет граф Прицци, его конный авангард уже под стенами и еще больше людей мятежного коменданта заходят на Соборную площадь со стороны Счетной палаты и через открытые ворота движутся в сторону дворца. Что они все вооружены и готовы в любой момент пойти на штурм, но граф объявил, что вначале желает видеть леди-герцогиню.
  Борис Дорс подошел к окну, сел на широкий подоконник и с мрачной, обреченной угрюмостью уставился на аллею парка, убегающую в сторону шпиля Собора Последних Дней. По ней, между аккуратных, начинающих желтеть к осени берез черным мрачными силуэтами мчались закованные в латы верховые, а в ворота герцогского парка, с площади, кажущимся отсюда, из окон, бесконечным красно-серо-черным потоком вливались пешие вооруженные люди со знаменами Лилового клуба и квартальной самообороны Гирты. Немногочисленные по сравнению с армией графа кавалеры дворцовой стражи не противились им, опускали оружие, пожимали плечами, отходили с их пути.
  - Приехали на ипсомобилях - констатировал барон Визра. Он вернулся из смежного с герцогской канцелярией, просторного парадного холла в центре дворца, где два лестничных марша облицованные торжественным темно-серым мрамором, украшенные колоннами, цветами в горшках, витражами и мягкими, обтянутыми пурпурным и лиловым бархатом скамейками, сливались в один перед просторным, отражающим свет высоких окон зеркалом. Двери внизу были предупредительно закрыты, но в высоких окнах первого этажа уже мелькали серые шлемы и заглядывающие в них яростные, готовые к драке усатые и бородатые лица гарцующих перед фасадом верховых.
  - Обратно в Малый дворец? - перезаряжая свой жезл, поморщился, уточнил Фарканто, глядя в окно на все пребывающее через главные ворота парка ко дворцу воинство - там можно держать оборону.
  - Оборона бессмысленна - отворачиваясь от окна, мрачно ответил Борис Дорс, взял за руку принцессу Веронику, грубым рывком отвел ее в сторону, к противоположному окну с видом на обрыв, крыши и улицы Гирты, сжал ее пальцы, требовательно заглянул в лицо и тихо, с угрозой спросил.
  - Вы понимаете, что это значит, моя леди?
  - Да, понимаю - глядя на него пронзительными, горящими болезненным возбуждением, глазами, кладя вторую руку поверх его ладони и утвердительно пожимая ее, с готовностью ответила она.
  - Тогда пойдемте - сказал он ей. В его глазах горел зловещий и торжественный огонь. Лицо исказила непреклонная жестокая улыбка готового совершить безнаказанное и вероломное злодеяние убийцы. Он хотел сказать множество слов, начать ругаться, оправдываться, грозить, но сдержался и только и выговорил - послушаем, что скажет Август. А если вам не понравится, у меня есть чем ему ответить.
  - Да, Борис - согласилась принцесса отрешенно и бросила быстрый взгляд на панораму города за окном, словно ее уже занимали какие-то совсем иные мысли.
  Они отошли от окна.
  Отстранившись от маркиза, принцесса Вероника прошлась по канцелярии. Подошла к зеркалу, оправила волосы, ворот мантии, золотую заколку и лапы медвежьего плаща у себя на груди и, приняв повелительный и собранный вид, взяв Бориса Дорса под локоть, сделав остальным жест следовать за ней, направилась в сторону Малого дворца, предварительно сказав одному из гвардейских кавалеров, чтобы поспешил сообщить графу о том, что она также желает говорить с ним.
  Все последовали за ней. Только вызванный из лазарета доктор Фонт и столичный юрист с тремя кавалерами дворцовой стражи остались в кабинете Герцога составить протокол и окончательно зафиксировать и оформить его смерть.
  На обратном пути до Малого дворца принцессу и маркиза встретил Пескин во главе отряда вооруженных людей. Фарканто, Корн и остальные мужчины шагнули вперед, прикрывая герцогиню и маркиза, взялись за жезлы и мечи. На напряженных лицах читалась страшная решительная готовность броситься в атаку, напасть с любым раскладом и, либо победить, либо принять свою смерть. Рыжая Лиза оскалилась, стряхнула ладонью. Контуры предметов колыхнулись, на миг прошли быстрой черной волной и как будто на долю секунды потеряли свою резкость. Коридор перегородил невидимый, но непреодолимый для любых быстродвижущихся снарядов и потоков интенсивного излучения барьер.
  - Леди Булле! Сэр Август ждет вас! - ничуть не смутился этих грозных взглядов и поз, приказал своим людям опустить оружие, начальник штаба Вольфганг Пескин. Важно и как всегда по-солдатски, с отважной готовностью и четкостью подошел и поклонился ей.
  - Вот как! Что, уже ждет меня в моем кресле за моим рабочим столом? - громко и неприязненно бросила она ему. Презрительно поморщилась от яркой точки целеуказателя, на миг ударившего ей по глазам, как будто нечаянно скользнув по ее лбу и щеке. Стряхнула со своего локтя руку маркиза и, отстранив прочь прикрывающего ее Виктора, шагнула вперед, с вызовом ответила - что ж, Вольфганг, ведите!
  - Следуйте за мной! - поклонился, отсалютовал ладонью от груди начальник штаба. Принцесса Вероника снова схватила маркиза Дорса за руку и сделала своей свите жест тоже убрать оружие и идти за ней.
  - Ты бы и себя им вместе с нами сожгла! - тихо упрекнул Хильдегард барон Визра, когда та опустила свой жезл, который та, отойдя на несколько шагов, как будто нечаянно наставила в спины герцогине и ее свите - ты что не видишь, какая от него радиация, даже когда он закрыт?
  - Я исполняю свой долг - без тени сомнения, ответила она, убивая оружие в непроницаемую для ионизирующего излучения кобуру - смерть это не конец.
  - Хорошо, но не доставай это больше, ладно? - поморщился, сказал ей барон Визра.
  В сопровождении людей начальника штаба они прошли до западной лестницы, где их встретил облаченный в современную латную броню майор Марк Тинвег, держащий в руках свой пистолет. Миновали галерею, через окна который видели во дворе плоские крыши тех самых лиловых ипсомобилей, о которых говорил юный барон, и несколько десятков спешенных верховых. Прошли холл второго этажа, где на мраморных ступенях лестницы стояли вооруженные люди графа, среди которых не было ни одного из числа пажеского караула, либо кавалеров из охраны дворца. Видели сидящих у стены на полу печально склонивших головы нескольких разоруженных юнкеров, капитана Галько, Парикмахера, Еву и графа Рейна Тинкалу. Капитан, граф и юнкера были избиты и стояли, заложив руки за спины и на коленях. Лейтенант Вальтер Кирка, сложив руки на груди, прохаживался рядом с пленными. Рядом с ним, боком на стуле сидела, с мрачной злорадной ненавистью и нескрываемым отвращением глядела на принцессу Веронику облаченная в свою нарядную красную мантию, лакированные сапожки и легкий, почти такой же как у самой герцогини доспех Регина Тинвег. Следуя приглашению Пескина, жестом приказав свите остаться за дверьми, принцесса и маркиз вошли в аудиторию, ту самую, где в ночь фестиваля проходил торжественный банкет. Здесь были раскрыты все окна, через них тянуло дымом и гарью пожара, причудливо смешивающихся с ароматами мокрых осенних листьев и морского ветра. На одном из столов, спиной к горящей ратуше, сидел сам военный комендант. Рядом, в кресле с высокой резной спинкой, том самом, что во время праздничной трапезы занимала принцесса Вероника, у его локтя, положив ногу на ногу, расположилась графиня Мария. По правую руку от графа стоял облаченный в броню князь Мунзе, по левую майор Вритте. В стороне от всех, у окна застыла, неподвижно глядя на пожар за окном, дочь графа, Эмилия. Борис Дорс сжал кулак, презрительно улыбнулся и опустил руку в поясную сумку, но за его спиной встал вошедший следом барон Тинвег и демонстративно громко лязгнул затвором пистолета. Маркиз напрягся, но принцесса предупредительно коснулась раскрытой ладонью его руки, как будто отстраняя ее назад, предостерегая от задуманного им действия.
  Граф Прицци же повел плечом, живописным жестом оправляя выбившиеся длинные волосы из косы, поправил на носу очки в тонкой роговой оправе, отвлекся от какой-то книжки, которую держал в пальцах, сделал предупредительный жест, указывая, что желает вначале говорить.
  - Приветствую вас, моя леди - встал со стола и учтиво поклонился он внимательно глядящей на него принцессе Веронике. Подошел к ней, с галантным поклоном протянул руку, взял ее пальцы в свои, и поцеловал их.
  - В городе мятеж - отстраняя ее от Бориса Дорса, неторопливо и веско доложил граф - и я прибыл к вам, Вероника, чтобы оказать вам содействие в его подавлении, как единственной законной наследнице нашего ныне покойного Герцога.
  - Благодарю вас Август - холодно и сдержанно ответила герцогиня, не убирая руки.
  - Ситуация сложная - продолжил граф - я полагаю вы уже знакомы с диспозицией и сложившимся в городе положением. В соответствии с объявленным вами черным сигналом тревоги Калибровочные Преобразователи выставлены на ноль и введены в режим глушения, вплоть до того момента, пока сюда не прибудет компетентная группа для предотвращения угрозы объявленной вами полномасштабной инопланарной интервенции. Как вам известно, регион сорок семь, именуемый герцогством Гирта находится в ведомстве сенатора и почетного члена Совета Конфедерации Альтаира Парталле, и именно он будет реагировать на ваш вызов. Вы понимаете, какие это может иметь последствия, моя леди?
  - Прекрасно понимаю - непреклонно глядя ему в глаза, ответила она ему - и раз вы здесь, чтобы оказать мне помощь, как от военного коменданта, я жду вашей оценки ситуации и предложений как ее разрешить.
  - Объявить сэра Вильмонта мертвым на весь мир до его смерти было удачным ходом - продолжил, кивнул граф - но это был всего лишь морф. Вы не первые, кто пытался покончить с ним, но большинству эта информация неизвестна. Так что сейчас нам следует как можно скорее официально и широко объявить о кончине нашего славного Герцога и привести к присяге вам его вассалов, землевладельцев и городских старшин, пока мятежники не объявили, что на самом деле он не умер, и не успели предъявить к этому какие-либо веские аргументы. Далее нам следует как можно быстрее вернуть контроль над северными районами города и остановить продвижение идущий с востока армии Ринья. По окончании этих действий мы объявим о том, что порядок в герцогстве восстановлен, а Совет Конфедерации поставим перед фактом, что людей, готовых поддерживать предыдущую вашей власть на территории субъекта больше нет, и теперь им придется иметь дело с вами, как с новой законной леди-герцогиней.
  - Тогда я жду ваших условий - спокойно выслушав его речь, ответила принцесса Вероника.
  - Я становлюсь канцлером - невозмутимо ответил граф - по личным причинам сэр Вильмонт отказывался вводить эту должность, и мне видится, что поскольку я по факту и так выполняю ее функции, стоит юридически закрепить ее за мной со всеми обязанностями и привилегиями.
  - Разумное требование - согласилась герцогиня.
  - Далее - все тем же ровным и одновременно непреклонным тоном, продолжил граф - сэр Дуглас Тальпасто желает служить вам в качестве маршала. Сейчас эта должность вакантна и мне видится, что он достоин быть маршалом Гирты. Также нам потребуется генерал армии. Сэр Симон Вритте, ваш верный подданный и мой соратник и друг на данный момент лучше всех подходит на это место.
  - Я готова подтвердить эти назначения - согласилась принцесса Вероника, немигающими, полными ледяной ярости, глазами глядя на графа, ожидая от него дальнейших требований.
  - Этот список - продемонстрировал комендант лиловую папку, что лежала на столе рядом с локтем Марии Прицци - в нем имена тех, кто на данный момент за свои заслуги перед герцогством имеет право на более высокие должности и титулы, чем те, на которых состоит в данный момент. Эти люди служат вам верой и правдой, и вы их знаете. В частности мой верный племянник, Марк - граф указал ладонью на барона Тинвега, что стоял у двери, держал в руке пистолет, нацеленный в спину Бориса Дорса - и Дитрих - он обернулся к князю Мунзе - также в этом списке.
  - Я рассмотрю его и, в случае согласия с вашими рекомендациями, готова одобрить эти повышения - все также холодно ответила герцогиня. По всему было видно, что она ждет самого главного и последнего вопроса, который граф предусмотрительно оставил на самый конец.
  - И остается один последний пункт - граф замер. Его внезапно ставший жестоким и непреклонным взгляд остановился на маркизе. Ему не надо было ни угроз, ни предупреждений, ни иных слов. По всему было видно, что он знал всю правду, и все это время только выжидал, чтоб сказать эти слова, нанести этот последний и свой самый сокрушительный удар в самый ответственный и страшный момент - каким вы видите статус Бориса, моя леди?
  Принцесса Вероника бросила быстрый взгляд на маркиза и тут же отвела его. На секунду по ее лицу прошла судорога, она сжала зубы. Ее глаза, до этого непроницаемые и властно-неподвижные, наполнились страхом и бессильной ненавистью. Казалось, вот-вот из них польются слезы унижения, отчаяния и страха, что сейчас она выдаст его, крикнет, что это он убил Герцога, что это он повинен в смерти сына графа, что он собирался убить и его самого, когда будет подходящий момент. Сдаст его только для того, чтобы удержать в руках власть, чтобы остаться Герцогиней и дальше править Гиртой: ведь власть и деньги не знают не дружбы, ни заповедей, ни добродетелей и только еще большие власть и деньги могут пересилить их. Борис Дорс замер: он знал, что сопротивление бессмысленно, и что даже взорви он гранату сейчас, он сделает только хуже всем. Ведь если принцесса и граф нашли общий язык, даже ценой предательства его жизни, мятеж будет подавлен, а порядок восстановлен, а убей он их сейчас, к власти придут уже совсем другие люди. Те, что победив, тут же приступят к новому кровавому дележу герцогства в междоусобной войне, которая обернется еще большими бедами и горем для его земли. Он не подал виду, не убрал руку с заряда, чтобы никто не подумал, что он сдался, только бросил быстрый взгляд на стыдливо отвернувшуюся от него принцессу. Он хотел улыбнуться ей презрительно и страшно, так, как он умел, но в последний миг подумал, что, ни она, ни граф, ни остальные собравшиеся в этом зале низменные предатели, злодеи и убийцы не достойны даже его гримасы. Просто с достоинством выпрямил спину, расправил плечи, чтобы не горбиться под весом тяготящей его брони.
  Но внезапно принцесса схватила его под локоть и, отчаянно вскинув голову, сделав шаг вперед, с яростью потащив нареченного за собой, бешено глядя на графа, с вызовом объявила на весь зал, так громко, что слышали, наверное, за раскрытыми окнами во дворе.
  - Борис мой муж и теперь он Герцог Гирты! И это мое условие в этой партии, Август, первое, последнее и единственное!
  Барон Тинвег в недоумении пожал плечами, посмотрел на коменданта, демонстрируя пистолетом вопрос, стрелять ли ему в маркиза или нет, но граф не ответил ничего. Обернулся к графине Марии, словно спрашивая ее мнения. Она же, подняла голову от папки с именами, которую просматривала с пером в руках, нисколько не участвуя в разговоре, делала в нем пометки, откинула с плеча косу, кивнула на Бориса Дорса и принцессу Веронику.
  - Если они тебе так надоели, застрели сразу обоих. Убьешь только Бориса, от нее не будет толку ни нам, ни Гирте.
  Неспешно, словно в раздумьях, граф подошел к ней, галантно взял за ладонь и заглянул в ее неподвижные глаза, что как будто светились изнутри, отливая лиловым светом.
  - Ты знаешь мое мнение - кивнул ей граф.
  - Ты мужчина, ты и решай! - лаская пальцами его твердую, многократно перебитую ладонь, пожала плечами, подняла к нему лицо, сверкнула глазами, бросила, ответила она ему со зловещей улыбкой.
  - Марк - все еще держа ее руку в своей руке, обратился граф к майору Тинвегу - зовите всех и чтобы быстро. А вас, Борис, поздравляю. Надеюсь, вопросов и претензий у вас нет? Если есть, оставьте при себе, подадите потом в письменной форме. И постарайтесь не разочаровать леди Веронику, она вам верит.
  Барон Тинвег пожал плечами, убрал в поясную сумку пистолет, распахнул двери аудитории, обвел взглядом собравшихся за ними. Громко объявил о том, что леди-герцогиня требует всех к себе.
  Не прошло и десяти секунд как помещение наполнилось вооруженными людьми. Мария Прицци улыбнулась, встала и отошла к окну, граф Прицци собственноручно подвинул герцогине ее стул, обратился к подошедшей рыжей Лизе.
  - С Центром контакт есть? - спросил он ее без всяких предисловий.
  - Тишина - убедившись, что с герцогиней все в порядке, ответила она, взглядом зажгла еще одну папиросу, затянулась дымом и пояснила - в соответствии с кодом 'черный' в рамках трансментальной безопасности, все исходящие из региона контакты игнорируются.
  - Должен признать, что на этот раз вы обыграли меня, моя леди - с уважительным поклоном, улыбнулся герцогине граф.
  Та вскинула голову, отвернулась к окну и гордо промолчала в ответ. На ее лице снова было то усталое исступленное и неподвижное выражение, с каким она отдыхала в одиночестве после совещаний и напряженных рабочих смен. Граф кивнул, обратился к стоящему рядом маркизу.
  - Борис, пойдемте. Вы нужны мне.
  В зал принесли карты, начали раскладывать на столах. Все как на многократно отрепетированных штабных учениях. Два стола сдвинули углом и поставили к ним удобный стул, который как начальник штаба занял Пескин. Ему принесли журналы и множество папок, положили на стол ведомость, в которую он тут же начал делать пометки о имеющихся в распоряжении подразделениях и командирах частей.
  Мария Прицци уступила герцогине кресло и отошла к подоконнику. Принцессе подвинули сбоку стол и поставили письменный прибор. Регина Тинвег принесла из кабинета печати и бумагу с водяными знаками, какую использовали для написания приказов в администрации герцогства. Приказала кухне заварить кофе и сделать бутерброды для штабных служащих и офицеров. Привели капитана Галько и Рейна Тинкалу. Оба вопросительно уставились на герцогиню.
  - Там была машина с червями! - бросился к принцессе растерянный граф, протянул руки - это было... С вами все в порядке, моя леди?
  - Рейн, прекратите - строго одернул его за плечо граф Прицци и разъяснил - у нас восстание, а леди-герцогиня занята управлением герцогством. Когда до вас дойдет очередь, вам тоже будет дело.
  По приказу командора Лилового клуба в аудиторию вызвали сына графа Гамотти, что с другими рыцарями при регалиях, оружии и со своими людьми тоже явился во дворец.
  - Эрик, вы с нами или желаете вернуться к отцу?
  - С вами, Август. Я служу Гирте - бросив быстрый внимательный взгляд на сидящую во главе штаба благосклонно кивнувшую ему в знак приветствия герцогиню, с достоинством и готовностью поклонился, ответил он. Граф одобрительно кивнул ему в ответ.
  - Ивар - обратился он к следующему кавалеру, облаченному в латы командиру инженерного батальона - готовы к службе или желаете подать в отставку прямо сейчас?
  - Готов - твердо кивнул головой, ответил тот.
  - А вы, Хуго? - уставил взгляд на еще одного, уже немолодого полного старшину, которого по приказу графа также позвали наверх.
  - Сэр Прицци... Август... - попытался тот - ну вы же понимаете...
  - Нет. Не понимаю - прервал сбивчивые объяснения, ответил тот и распорядился барону Тинвегу - Марк, выведите сэра Фенкота вон и проведите наглядную разъяснительную работу для всех так, чтобы те, кто еще не понял, уяснил себе, что дело серьезное и отсидеться и урвать себе кусок на пустом месте, не получится. Чтобы все четко знали, что у меня либо служат законной власти нашей светлейшей леди-герцогини, либо с позором лежат в земле.
  Барон Тинвег с готовностью кивнул и сделал жест лейтенанту Кирке и еще одному рыцарю. Те заломили старшине руки и, несмотря на жалобные протесты и оправдания выпроводили дезертира вон, поволокли по лестнице вниз.
  - Приехал сэр Данте - когда граф выслушал доклад от примчавшегося от Старого моста вестового, обратился к командиру Пескин - сэр Дуглас спрашивает, договоренности еще в силе или нет?
  - Скажите что да. Пусть подъезжает, все как и договорились - ответил тот и бросил взгляд за высокое торцевое окно, где за кронами деревьев парка со страшным, от которого поморщились и обернулись даже бывалые рыцари, треском поднялась туча зловещих багровых искр. Рухнули подточенная пламенем крыша здания и часть стены. Черный дым особенно густо и стремительно повалил в серое пасмурное небо. Но граф Прицци лишь мельком обернулся на звук и теперь уже снова был занят картой города и окрестностей разложенной на столе.
  - Значит северная Гирта опять под врагом. И восток - покачал головой, быстро прочел записку, которую принес оруженосец, задумчиво обратился он к Пескину. Тот кивнул и пояснил.
  - Кристоф с дружиной держат перекресток Булле и Рыцарей, мост и набережную пока еще совместно с людьми сэра Биргера. Но, я полагаю, на северном берегу уже догадались, что мы не за них, и могут атаковать в любую минуту, либо задействовать артиллерию...
  - Да - согласился военный комендант - будет плохо, если они сразу начнут стрелять по нам зажигательными или химическими. Габриэль уже поднял защитный барьер? Хорошо. Так Вольфганг, пишите. Дитриху срочно подготовить к развертыванию мобильные точки стабилизации и защиты, но активировать только в случае начала обстрела. Когда приедет Дуглас, чтобы сразу отчитался, какое инженерное оборудование они привезли. Срочно: семафор Гирта Центральная Гирте Гамотти: отставить военные действия, обстоятельства изменились, от моего имени предложение еще раз договориться. Будем торговаться, тянуть время. Если будут согласны на переговоры, скажите Марии, она поможет с этим. Далее. Гирта Центральная, Этне семафор - сверяясь с картой, разглаживая ее на столе, распорядился граф, сосредоточенно крутя на пальцах карандаш - у них там малокалиберная автоматическая артиллерия на башнях. Приказ: привести в готовность, открыть предупредительный огонь по колонне Ринья, в случае отказа отступить - работать на поражение. Динтра - обратился он к рыжей Лизе - передайте им код на разрешение использования расширенной номенклатуры выстрелов. Вероника - потребовал он от принцессы - сейчас от вас нужен манифест для публичного распространения с вашей личной печатью и подписью с требованием присяги вам, как законной герцогине Гирты. Кто не приедет сегодня, того завтра снимем с должности и лишим титула. Придумайте и оформите так, чтобы было красиво. Тиргофф, найдите коней, организуйте типографию и фельдъегерскую, чтобы были готовы развезти приказы, которые мы подготовим по районным комендатурам. Симон, Ивар, быстро соберите батальонную группу, езжайте к воротам Гончаров, займите их, вытесните авангард Ринья со стен, Вольфганг выдаст вам планы для штурма, они у нас были. Раскет - к Инженерному. Поднимите самооборону восточных кварталов, займите позицию у Пришествия, по возможности и необходимости помогите Симону. Галько вы хотели быть героем, хотели служить леди Веронике? Езжайте в свой квартал, Вольфганг напишет вам приказ и назначение на командование, поднимайте всех и двигайтесь к Старому мосту в усиление Кристофу. Марк - заметив вернувшегося, самодовольно утирающего окровавленные руки смоченным 'Черными Дубами' платком, придирчиво оглядывающего, не испачкан ли нагрудник кирасы, барона Тинвега, обратился к нему граф Прицци - для вас отдельное, самое ответственное задание. Учредительное собрание Роффе в сборе и они уже объявили свой манифест. Все кто его поддержал теперь мятежники. Сейчас поедете к Депутатов, вместе с Кристофом атакуйте их. Там сейчас стоят люди Биргера, две роты, не больше. По возможности отрежьте их от отступления и разоружите. На случай, если откажутся сдаваться, возьмите микроволновый эмиттер. Он со стабилизатором и батареей в фургоне. Всех участников путча сразу под арест. Человек пять-семь, любых по вашему желанию, как зачинщиков, повесить у моста. По возможности чтобы это были Загатта и Фершен. Слишком многие в Гирте им должны. Как закончите у Депутатов, поедете по банкам. Вероника, выдайте сэру Тинвегу список представленных к аресту счетов, который вы готовили с вашим аудитором. Будут сопротивляться или тянуть время, убедите их, как вы умеете.
  
  ***
  
  Выехав за ворота, отряд драгун и дружина графа Пильге, племянника графа Дугласа, назначенного им в помощь полиции Гирты, быстро пересекли плац перед южной куртиной, и, срезав у Перекрестка, откуда дорога, что, начинаясь от ворот города, разделялась на три пути - на запад, в сторону мыса и замка Тальпасто и одноименного предместья, на юг, к Мельнице, и на восток в сторону маршальского замка, свернули на восток к Лесу и трясине Митти.
  Обогнув по полю, по широкой дуге многоэтажные дома, что стояли на Перекрестке в окружении живописных дубов, огороды и сады, где между деревьев и кустов светлели деревенские домики у которых первый этаж был каменный, а второй из отесанного бруса, полицейские выехали на засаженную по обеим сторонам дубами дорогу. Ту самую, где Вертура и Мариса недавней ночью осматривали разорванное неизвестным зверем тело. Уже на ней, миновав поля и еще один поселок, нагнали основной отряд драгун, к которому уже присоединились местное ополчение и шериф. Оглашая округу призывным ревом рогов, рыцари графа Тальпасто скакали впереди колонны. За ними катился черный орденский дилижанс Фанкиля в сопровождении служащих отдела Нераскрытых Дел, и несколько подрессоренных повозок с пехотой. За ними следовали верховые - деревенские стражники, егеря и несколько десятков всадников местных землевладельцев и богатых крестьян. Замыкали движение капитан Глотте во главе своих черных драгун. Следил, чтобы никто не отставал и не дезертировал.
  Ехали по дороге вдоль глубокого оврага, по дну которого бежала бурная, вытекающая из трясины Митти речка. Гирта осталась далеко по левую руку за полями и каменистыми холмами, поросшими буйным непроходимым перелеском. Миновав еще два поселка и несколько хуторов, приняли в отряд еще около сотни человек. Везде где проезжали, поднимали местное ополчение. Подъезжая к домам, не разъясняя ничего, капитан Глотте приказывал трубачу петь 'к оружию', демонстрировал приказ Герцога: всем военнообязанным примкнуть к отряду. Завидев его, старшины и землевладельцы недоверчиво кривились, но видя большой вооруженный отряд, махали односельчанам, бежать за луками и копьями, седлать коней.
  За этими приготовлениями Вертура уже даже начал думать, что он зря беспокоился и с такой большой армией, которую поднимают лично приказом самого герцога Вильмонта, ничего дурного просто не может случиться, но внезапно мимо пролетел, объезжающий окрестности, герольд, сообщил, что Герцог мертв, а принцесса Вероника и Борис Дорс обвиняются в его убийстве и мятеже. Капитан Глотте, внимательно выслушав его, подъехал поближе и, резко выхватив кинжал, несколько раз ударил в бок, а когда курьер скорчился от боли, рывком стащил с коня. Сорвав с головы шапку, быстро перекрестился, приказал драгунам сжечь объявления и спрятать тело в кусты. Но по колонне уже пошел ропот, полетели одна другой хуже, передаваемая из уст в уста сплетни. Несколько старшин поворотили коней, но их догнал сержант Алькарре, ударом шестопера переломил спину одному из них. Кто-то хлопнул лошадь плеткой, погнал прочь, но его настигли стрелы.
  - Стоять! - грозно и страшно, на всю округу, закричал сержант, схватившись за плеть, ударил самого ближнего дезертира. Тот ухватился за лицо и повалился со своего худого коня на землю - всех убью, кто побежит!
  Кто-то прикрылся щитом, драгуны ночной стражи развернулись, мрачными черными тенями окружили растерянных ополченцев, кто-то особенно отчаянный все же пришпорил коня и сумел прорваться. Засверкали мечи, кого-то зарубили, оставшиеся побросали копья.
  - Не бей! Мы едем с вами! - вскинул ладони какой-то сельский мужик, и когда дисциплина была восстановлена, отряд снова продолжил продвижение.
  Так проехали еще пару километров. Здесь скорость колонны сильно замедлилась - чем ближе отряд приближался к владениям герцога Ринья, тем больше на дороге было телег. Груженые бревнами и сучьями, ведомые худыми, измазанными смолой и лесной грязью дровосеками, они выезжали на основную дорогу из леса и двигались на восток, к фермам. Несколько раз попадались идущие навстречу, в сторону Гирты, груженые коробками и ящиками с торговым маршальским клеймом, золотым единорогом на небесно-синем поле, воздушные лихтеры. Везли в город готовый продукт. Люди графа Тальпасто особенно внимательно присматривались к ним.
  Мясофермы показались внезапно.
  Выполняя разные поручения на службе полиции Гирту, Вертура уже не первый раз проезжал мимо этих мест, но все никак не мог привыкнуть к той панораме опустошения, что открылась со склона пологого холма, по вершине которого шла дорога, ведущая во владения маршала Ринья.
  Пологий каменистый склон, по которому отряд спускался к фермам, был весь вытоптан и усеян дырами от вывороченных из земли, взятых на стройку, камней, то там то тут торчали неопрятные уже серые по осени лопухи и репьи. Пахло навозом, дымом и горячим кирпичом. Шипел пар. То там, то тут тяжело пыхтели поршни, вращали огромные, как колеса над шахтами, маховики, приводили в движение конвейеры и перемалывающие бревна и сучья в опилки и щепу валы огромных лесопильных мельниц. Многочисленные мужики гребли лопатами белое древесное крошево, грузили его на телеги, везли к длинным кирпичным баракам с пандусами по краям и сгружали их внутрь, через дыры в крышах. Здесь все шло своим чередом, это непрерывное производство, как и кирпичные, сталелитейные и коксохимические цеха к северу от Гирты, работало и днем и ночью независимо от того, что происходило в городе и окрестностях. И этот, в общем то ничем особенно не отличающийся от других подобных ему, неоднократно виденных Вертурой еще в Мильде, промышленный процесс не вызывал бы никаких иных эмоций, кроме восторженного созерцания осмысленной созидательной деятельности, если бы не одно серьезное но. Тяжелые, стоящие вокруг ароматы смолы, подгнившей мокрой древесины и опилок, запах конского навоза, деревообрабатывающего производства, луж, пара и дыма - все эти такие привычные, обыденные и в общем-то ничем особо не отталкивающие запахи, перекрывал один как-то по-особенному неприятный, тяжелый и скверный. Одновременно похожий на смрад каких-то неестественных, нечистых животных, как будто, даже физически ощутимый и липкий, он навевал мысли об отвратительных мясных червях, копошащихся в разлагающихся грудах мертвых, гниющих тел.
  Именно в нем безошибочно угадывался тот едва уловимый и тонкий дух, которым отдавала так не понравившаяся Вертуре тушенка Ринья. Тот самый, что не перебивался ни укропом, ни чесноком, ни иными, без всякой меры добавленными чтобы перебить его специями. Разливаясь далеко по полю вокруг ферм, особенно сильно он ощущался у этих самых кирпичных бараков без окон и серой мощеной бетонными плитами, пролегающей между ними бетонной полосы. Из узких бойниц в основании этих производственных строений, в мелкие и широкие бетонные канавы прямо в ней вытекала смердящая нечистотами и гнильем грязная жижа. Над ней, над черными от непогоды и старости кирпичными стенами бараков роями вился гнус. Все вокруг было отвратительно и ужасно: и вытоптанная, посыпанная точеной черепицей и обломками каменной крошки, разъезженная мертвая земля и сваленные в беспорядке груды прогнивших серых досок, поломанных ржавых механизмом и битых обгоревших кирпичей. И дымно коптящие трубы и натужное дыхание паровых машин и грохот отскакивающих, как будто холостых, ударов пружинного молота в кузне и лязг стальных колес, перемалывающих в крошево целые деревья и пни. Так что, смешиваясь в единую и резкую, аритмичную какофонию, все эти звуки, вкупе с этой вонью, и этой неприятной грязной панорамой, внезапно показались Вертуре настолько отталкивающими и жуткими, что уже виделись не сколько необходимым производством востребованной в большом городе дешевой пищи, а какой-то дикой апокалипсической картиной мерзостного и нечестивого индустриального запустения.
  Тревожно оглядываясь по сторонам, поколачивая сапогами бока нервничающей, беспокойно мотающей головой, раздувающей ноздри лошади, детектив заметил что не только ему неприятны эти запахи: рыцари хмурились, полицейские и ополченцы прикрывались рукавами, наматывали на лица тряпки и шарфы.
  Когда же она подъехали к баракам совсем в упор, то к шипению пара, грохоту железа и бетонному эху, прибавился еще и тихий, но отчетливо различимый шорох какого-то неприятного и вязкого копошения, что исходил от этих домов с пандусами и дырами в крышах. Как будто бы кто-то ломился и толкался в непонятном, чуждом человеку или какому известному животному, ритме. Скребся, пытался вырваться из этих каменных построек, выдавить изнутри подпертые кольями, заложенные массивными засовами двери, нагонял на непривычных людей иррациональный страх, заставлял непроизвольно ежиться, держаться подальше от этих стен.
  Но похоже он был неопасен: мастеровые, что ходили по пандусам сверху, указывали босым, худо одетым, усталым поденщикам в кожаных фартуках, куда кидать опилки, золу, щепу и листья, похоже ничуть не смущались ни этого смрада, что чувствовался здесь особенно явно, ни звуков, исходящих из недр этих длинных, обветренных кирпичных, похожих на высокие коровники, строений.
  Проезжая мимо одного из корпусов, Вертура заметил, что его ворота были открыты. Через них входили и выходили люди. Внутри, почти у самых дверей, работали, тяжело ударяли по колодам топорами мясники. Грузчики вывозили на тачках огромные и бесформенные груды какой-то непонятной, сочащейся желтой сукровицей мягкой плоти, ничуть не смущаясь, везли ее в сторону коптилен. Приглядевшись к сумеркам за воротами, детектив содрогнулся от омерзения и страха: все помещение за дверьми было плотно набито шевелящимися, огромными и толстыми, грязными желто-розовыми тушами - не то червями, не то слизнями. Мясники без всякого смущения умело поддевали их жирные, лоснящиеся бока вилами, замахивались большими двуручными топорами, прямо так, живыми рубили их на куски. Подхватывали, перекидывали обрубки в тележки. Завороженный этой страшной, гипнотизирующей в своей циничности и сюрреализме картине, Вертура замер, но его отвлек чей-то окрик. Поднимая усталые, изможденные лица на вооруженный отряд, многозначительно кивая на знамена Тальпасто с черными крестами и вымпелы драгун Гирты, работники оставляли свой труд. Оглядываясь, пятясь без всяких слов, по одному по двое, а иногда и сразу всей бригадой, бросая начальнику какие-то невнятные слова, откладывали инструменты, отходили подальше от непрошеных гостей. Вместо них перед одноэтажными бараками чуть в стороне от производства начали собираться уже поднятые по тревоге солдаты гарнизона, охраняющего фермы. С глухим бряцанием, поводя плечами, проверяя, удобно ли сидит броня, поудобнее перехватывая стальные лезвия на длинных палках, грубо кивая на драгун, встали широким плотным полукольцом, перегораживая дорогу верховым. В сопровождении лейтенантов приехал начальник стражи, облаченный в полный латный доспех.
  - Герман! - приветствовал он капитана ночной стражи, откинулся в седле, поудобнее перетягивая ремень портупеи на груди - что у вас там за беда в Гирте?
  - Смена караула, Юнатан - похлопывая плеткой по черной перчатке, кивнул, бросил ему капитан Глотте с мрачной насмешкой - сейчас вы возьмете своих парней, оставите нам оружие и исчезнете в сторону противоположную Полигону, или замку сэра Ринья. Все до единого. Приказ сэра Вильмонта.
  - А кто сменять-то будет? Алвар, вы? - пренебрежительно спросил начальник охраны производства. Склонил голову набок, прищурился на графа Пильге, что также неприятно и вызывающе улыбнулся, внимательно оглядывая его и собравшихся за его спиной дружинников. Граф Юнтанан Грчет, младший брат майора Рудольфа Горчета, наперсник и вассал Георга Ринья, нахмурился еще сильней. Оценивая противников, выигрывая время для приготовления к обороне, словно невзначай разворачивая своего коня прочь, состроил брезгливую гримасу, надулся, как будто желая высказаться. Скривив лицо, как будто ему плюнули в горжет, внезапно коротко мотнул головой, указывая своим сопровождающим, чтобы следовали за ним, и было ударил пятками коня, собираясь дать в галоп, но его опередили. Без всяких команд громыхнуло арбалетное плечо и граф, резко вскинув закованные в сталь руки, с грохотом схватившись за пронзенное лицо, затрясся от боли, откинулся в седле.
  - Горн! Атаку! - закричал капитан Глотте.
  - В клинок! Христос Воскрес! - выхватив из ножен меч, грозно скомандовал граф Пильге, и его люди, опустив копья, ринулись в наступление. Одного лейтенанта, что оказался на их пути, ударили топором по лицу, второго сбросили с коня пикой. Заревел боевой рог, заржали лошади, загремели копыта боевых коней: черные драгуны и всадники графа Тальпасто помчались на солдат герцога Ринья вдоль каменных домов без окон, стреляя, топча конями и рубя без разбору всех, кто попадался на пути.
  Вертура, лейтенант Турко и Фанкиль без команды тоже было направились вслед за всеми, но так и не поучаствовали в этом коротком, больше похожим на расправу, чем на схватку бою. Все случилось буквально за несколько секунд: слишком тонкая для того чтобы сдержать кавалерийский удар, глубиной в одного-два человека линия маршальской пехоты, успела свалить только нескольких первых всадников, и была полностью разбита. Два десятка человек на фланге сбились в плотную, ощетинившуюся остриями и лезвиями кучу у стены, но на них с разгону налетел какой-то рыцарь, чей конь тут же получил смертельную рану и, навалившись на них, разбив построение, придавил кряду несколько человек. На оставшихся набросились другие конные, рубя и коля, опрокинули и рассеяли тех, кто остался на ногах, настигли и перебили пытающихся спастись бегством.
  Видя, что основной отряд разбит, те, у кого еще были силы бежать, дружинники и работники Ринья в ужасе мчались прочь, падали рядом со стенами, прыгали в окна, прятались в канавы и под пандусы домов, убегали в лес. С дозорной башни над казармами, длинном, крашеном серой известкой доме с почерневшей от времени черепичной крышей, загремели выстрелы, но солдат не успел сделать не больше трех коротких очередей. Завалился на спину и уронил свое ружье вниз: две черные драгунские стрелы пронзили его ногу и шею. Из окошек здания в ответ тоже начали стрелять. Отдыхавшие после ночной смены люди Ринья, что не успели собраться по тревоге в общий строй и те кто успел укрыться в здании, бросали броню, хватались за луки, арбалеты и мечи. Спешно закладывали ставнями окна, готовились обороняться. Драгуны спешивались, бегали вокруг казарм, кричали, стреляли, кололи и били в окна, грозили, стучали топорами, ломали дверь.
  Фанкиль и лейтенант Турко вернулись к дилижансу.
  - Так, Инга! Керосин, быстро! - скалясь, яростно щурясь в сторону боя, приказал рыцарь. Та ловко соскочила с коня, обежала дилижанс и без промедлений открыла заднюю откидную стенку. Нашла, вынула пробки, снарядила фитилями и передала коллегам бутылки из под 'Лилового номер один' с мутной и густой зажигательной смесью.
  - Выходите! Последний раз говорю! Не тронем, пощадим! - хрипло прокричал осажденным, капитан Глотте, глядя на их приготовления, делая жест своим людям отойти.
  - А ну! - крикнули ему, выстрелили в его сторону, показали в дверь неприличный жест.
  - Жги их, как грешников в аду! - махнул рукой, приказал он Фанкилю, Вертуре и лейтенанту Турко, что уже держали наготове в руках по бутылке. Инга откупорила пузырек, капнула из него, засветила, протягивала им плюющийся раскаленной селитрой, намотанный на правое плечо, как аксельбант аркебузира фитиль. Вертуре она подпалила заряд первому и он, держа его на вытянутой от страха руке, стараясь не зажмуриться от ужаса убьют ли, оступится ли конь, прогорит ли до броска тряпка в горлышке вместо пробки, погнал коня вдоль фасада казарм, спешно ища, куда ее можно закинуть. Не зная, попадет ли от дрожи и возбуждения точно в бойницу, зашвырнул ее наугад в заложенное ставнями окно и стену. Шарахнулся от нетерпимо мощной и яркой вспышки: на этот раз в емкости оказался не керосин, а какая-то новая, более горячая зажигательная смесь, что полыхнула так, что Вертуре показалось, что тяжелая раскаленная рука ударила его в щеку и плечо, и он уже горит. Его конь страшно заржал, прыгнул вперед и понес, едва не сбросив его на грязные камни под копытами.
  Фанкиль был намного хладнокровнее. Смело приняв на щит и в попону лошади две стрелы, подвел храпящего, дергающего от страха близкого огня гривой, гарцующего коня прямо к окну, из которого стреляли и, примерившись, бросил бомбу прямо внутрь, на заваленную солдатскими вещами постель. Лейтенант Турко, отведя плечо для броска, в немой сосредоточенности промчался мимо фасада следом за ним и, едва не столкнувшись с детективом, бросил свой снаряд, целясь в ромбическое слуховое окошко запертой двери. Вслед ему выстрелили. Арбалетный болт попал полицейскому в спину немногим ниже шеи и застрял в броне.
  Вертура ошарашено оглянулся, проверил, но горит ли рукав и плащ, бросил взгляд на оставленный им фасад казармы. Не прошло и десяти секунд, как под отчаянные крики 'Пожар! Бегите!', из уже сочащихся черным дымом окон и дверей, со всех сторон здания начали выскакивать дружинники герцога Ринья. Спотыкаясь в желтой, смердящей навозом и конской мочой, многократно размешанной сапогами, копытами и колесами грязи, бросались врассыпную, к производственным цехам, к заборам, в поле и к ближайшим деревьям.
  - Лежать собаки! - грозно, через сдавленные от ярости зубы, кричали им драгуны и рыцари, преследуя их, коля копьями и топча копытами коней.
  - Ты не подчинился приказу? - потребовал ответа, страшно закричал капитан Глотте, когда к копытам его коня на аркане приволокли какого-то лейтенанта, первого попавшегося из офицеров, кого удалось найти. Солдат выпучил глаза выражая скорее упрямство чем страх, надулся, начал тянуть время. Капитан с ненавистью схватил у ближайшего всадника копье, метким жестоким ударом метнул пленному в грудь, плюнул, и с силой ударив сапогами коня, махнул рукой своим людям следовать за ним.
  Подняв на сторожевой башенке черно-белый флаг бригады Тальпасто, оставив на захваченном производстве в охранении часть людей графа с усилением из взволнованных и напуганных столь быстрой и жестокой расправой сельских ополченцев, капитан Глотте и граф Пильге, не стали задерживаться здесь. Вновь построив отряд, двинулись в сторону маршальского замка, спустились по лесной дороге в глубокую, поросшую густым еловым лесом лощину.
  Впереди, на лесной заставе с деревянными воротами на мосту через речку, что брала свое начало в трясине Митти, их встретили грозными окриками и арбалетными выстрелами. Здесь уже были готовы к бою: наверное услышали стрельбу, увидели поднимающийся над слободой, над горящими казармами черный дым, но еще не знали, с какой численности отрядом придется иметь дело. Несколько солдат из караула поднялись на галерею и начали стрелять. Капитан Глотте уже было хотел скомандовать драгунам обойти их выше и ниже по течению руки, перейти на другой берег вне досягаемости пуль и стрел и атаковать их с флангов, но его опередил Фанкиль. Выехал вперед, прикрыл щитом Ингу. Та вскинула руку и с видимым усилием повела ей. С грохотом и треском левая часть конструкции ворот лопнула вовнутрь и, раня обломками бревен и искореженными железными оковами, всех кто был рядом, обратилась горой измолотого в клочья лыка и щепок. Арка со скрипом завалилась на бок и рухнула вместе с галереей. Драгуны бросились в пролом, а еще через десять минут оставшиеся солдаты были рассеяны и разоружены, завал разобран, и отряд помчался дальше. В авангарде драгуны и рыцари, следом ополчение, а за ними, с грохотом колес, черный орденский дилижанс с высунувшимся в окошко, чтобы видеть все, сжимающим в руке свой белый магазинный пистолет инспектором Тралле и возбужденными случившейся битвой и предстоящим делом, о котором они могли только со страхом и волнением догадываться, доктором Саксом и студентами.
  В самом конце отряда, подпрыгивая на неровной лесной дороге, катились телеги с мрачными, усталыми дружинниками. Замыкал отряд сержант Алькарре со своим взводом самых злых и жестоких полицейских. Ехали на штурм: далеко впереди, над лесом светлел шпиль колокольни поселка, перед гордо вознесшим свои стены и башни на отвесно обрывающейся в трясину скале, замком уже низложенного маршала Георга Ринья.
  - Ну держись! - глядя на его белые аккуратные стены и окошки с витражами, то и дело хватаясь за рукоять притороченного к седлу своего длинного меча, злорадно процедил, яростно сжал зубы детектив.
  
  ***
  
  В считанные полчаса герцогский дворец преобразился. Глухая и страшная, напряженная тишина, что наполнила комнаты и коридоры, как только начался пожар, и пришедшее за ней тягостное ожиданием и отчаяние безысходности неминуемого поражения перед приездом графа Прицци, сменились молчаливым ожиданием окончания переговоров за запертыми дверьми аудитории на втором этаже Малого дворца, где проходили банкеты с чашей и общей молитвой, которые давала для своих приближенных и друзей принцесса Вероника. Но вот с грохотом распахнулись двери, барон Марк Тинвег вышел из зала и, оглядев собравшихся, напряженно ждущих его доклада людей, прокатив языком за щекой, объявил о том, что ее высочество леди-герцогиня быстро требует всех к себе.
  По лицам пробегали суровые, исполненные радости и восторга, воодушевленные улыбки. Пальцы сжимались на оружии, рыцари и старшины одобрительно кивали друг другу и майору Тинвегу, с интересом заглядывали в аудиторию, проверяя, как там на самом деле. Едва сдерживаясь, кривили радостные лица, снова видя во главе стола свою праведную и беспощадную, но всеми любимую герцогиню, и стоящих рядом с ней суровых графа Прицци, Бориса Дорса, князя Мунзе и майора Вритте. Всех живых, снова всех вместе, облаченных в броню и грозных, в готовности к бою держащих руки на эфесах. Непреклонных и непоколебимых героев как со старых батальных картин, способных дать самый смелый и жестокий отпор врагам, преступникам и мятежникам, защитить законную, данную самим Господом Богом власть, свою землю и живущих на ней людей.
  Все встало на свои места, все обрело цель и смысл. Все было так, как ему и следовало быть.
  Глашатаи помчались по улицам, вылетая из ворот герцогского парка на площадь перед Собором, в обход еще горящей ратуши. Мчались мимо Счетной палаты через Рыночную площадь в город, клеили объявления, трубили смерть герцога Вильмонта Булле, провозглашали Бориса Дорса и принцессу Веронику новыми герцогом и леди-герцогиней Гирты. Все новые группы ополченцев и феодалов с дружинами подходили ко дворцу, как можно скорее принести присягу новой градоправительнице, чтобы получить самые хорошие места, когда начнутся перестановки в армии и руководстве герцогства.
  На зеленом ипсомобиле приехал владелец судостроительных верфей, сообщил, что его люди вооружены и готовы оказать любое содействие новой администрации Гирты. Явился граф Тальпасто с сыновьями и внуками, во главе своей многочисленной дружины, которая еще утром вошла в город через ворота Рыцарей. Торжественно, через герольда, сообщил, что прибыл лично принести присягу леди-герцогине.
  Следом за остальной семьей в сопровождении большой компании модных молодых людей и девиц, ее друзей и знакомых по охоте и играм, приехала и юная внучка графа Вольфина. Облаченная в торжественное длинное белое платье, легкую и изящную броню и украшенными черным и золотым крестами плащ, она гордо восседала на сером, покрытом белой гербовой попоной коне. Маркиз Елисей Дорс, сопровождал ее, ехал рядом с ней. Ножны его меча и рукава была залиты кровью, лицо горело страшным непреклонным огнем еще не остывшей в его сердце, недавно случившейся дуэли. По дороге в замок Тальпасто, куда направил их старый граф, благосклонно, с улыбкой выслушав слова о том, что по приказу отца, юный маркиз привез ему его внучку и теперь сдается на его милость, они встретили бывшего возлюбленного девушки. Увидев сына племянника епископа, тот грубо оскорбил его, за что юноша выхватил меч и без лишних разговоров зарубил обидчика. Все кто был рядом и видели эту сцену, рассудили, что он поступил справедливо, но доподлинно так никто и не узнал, действительно ли сын известного финансиста ехал мириться с возлюбленной, искренне просить прощения за то, что ни разу не навестил ее когда она была больна, поругался с ней на дне рожденья сына мэра, а после, не поехал за ней на охоту, не написал ни одного письма, не зашел, так и не извинился перед ней. Или, это его сметливый и ловкий отец, одним из первых узнав о грядущих переменах, угрозой отправил сына к старому графу, любой ценой наладить с его внучкой отношения, чтобы в будущем через них приобрести покровительство его влиятельной семьи.
  Следом за графом, его многочисленными родственниками и вассалами по первому же зову к герцогскому дворцу явились и многие другие рыцари и известные и уважаемые жители Гирты. Народу стало так много, что даже на аллее перед дворцом уже не хватало места для верховых, ипсомобилей и карет. Перед дверьми Малого дворца выстроилась длинная очередь. Кто-то предложил переместиться в герцогскую канцелярию, но ему ответили, что нет времени на переезды.
  На втором этаже, в праздничном зале, работал штаб. В коридоре и на лестнице вдоль стен стояли, сидели на ступеньках парадной лестницы люди с оружием и в броне. Ожидали инструкций вестовые и курьеры. Передавали старшим донесения из города, получая новые приказы, бежали на улицу, гнали за ворота парка, свистели прохожим, чтобы не стояли на дороге, лупили плетками взмыленных лошадей.
  У дверей Малого дворца стоял почетный караул из рыцарей Лилового клуба и кавалеров герцогской гвардии. Встречали приехавших по приказу графа Прицци на присягу принцессе Веронике и Борису Дорсу посетителей, указывали им следовать в трапезноу для слуг на первом этаже. Здесь был спешно устроен тронный зал для маркиза и герцогини. Напротив дверей, у стены, стояли флаги: темный штандарт со страшным знаком Лунного Дракона, который никогда до этого не выставляли на всеобщее обозрение, но сегодня привезли с собой люди графа Прицци и боевой символ жандармерии - окропленный свежей человеческой кровью серый стальной крест. Принцесса Вероника и маркиз Борис Дорс сидели за широким укрытым чистой светло-лиловой скатертью просторным столом. Без перерыва принимали приходящих феодалов, землевладельцев и старшин. Рядом нес вахту тощий и высокий с пронзительными черными глазами и крашенными в манерный черный цвет волосами столичный парикмахер герцогини. Между пальцев его рук плясали языки огня. Рядом стояла Ева, держала на руках трехголовую синюю кошку с двумя хвостами, что подозрительно приглядывалась к входящим в зал, недовольно рычала в три пасти, дыбила шерсть, постоянно меняла свой вид. С жутким хрустом костей убирая то одну, то другую голову, то лишний хвост, то отращивала крылья, становилась то совсем черной, то светлой, то маленького, то большого размера. Кучерявый столичный юрист в очках и светлом костюме, по фасону схожем с модным нарядом министра Динтры сидел за отдельным столом у дверей. Предлагал всем входящим текст присяги, наспех составленный им, после зачитывания вслух и полагающегося поклона принцессе и целования Евангелия на аналое и наперсного креста епископа Дезмонда, что тоже присутствовал на церемонии, записывал всех в журнал, требовал подписаться под фамилией и именем.
  Пока во дворце принимали присягу, на перекрестке проспектов Булле и Рыцарей случилась стычка. Дружинники майора Ронцо, что стояли у моста начали стаскивать к перекрестку телеги, попытались перегородить проспект. Барон Кристоф Тинвег сказал им, чтобы они сложили оружие и ушли, а когда те отказались, атаковал, оттеснил их в депутатский дом, осадил его, заблокировал вместе с остатками учредительного совета. Приехал майор Тинвег, привез приказ с подписью принцессы Вероники с требованием присягнуть ей. Пока командующий обороной со своими офицерами и оставшимися с ними старшинами и депутатами решали, как им теперь поступить, бежать или сдаться на милость победителей, дружинники майора Тинвега вошли в здание с переулка, со стороны набережной Керны. Прошли по этажам, напали и разоружили их.
  Получив донесение о том, что у ворот Гончаров идет затяжной бой, быстрый штурм не удался и люди генерала Вритте не могут занять их, спешно раздав самые необходимые поручения, оставив в штабе за старшего Пескина, граф Прицци спустился во двор. Уточнив у князя Мунзе, проверен ли арсенал, получив утвердительный ответ, сел в свой лиловый ипсомобиль и уехал на нем, забрав с собой часть своих людей.
  Из герцогского парка не было слышно ни звуков сражения у восточной городской стены, ни происходящего у мостов. Только отрывистые и редкие далекие раскаты орудий на башнях замка Этны, напоминающие хлопки, похожие на те, когда надувают и лопают бумажные пакеты, эхом отдавались по узким улочкам и дворам-колодцам восточной Гирты. Будоражили, заставляли прислушиваться к ним настороженно выглядывающих из окон и подворотен кошек, да стариков, что, щурясь на спешащих к герцогскому дворцу вооруженных людей и летящих с грохотом по улицам верховых, все также бесконечно пили чай, курили свои трубки сидя у парадных и на скамеечках в тесных скверах. С многозначительными лицами, спрашивали у прохожих, как сейчас дела и кто теперь главный, слушая противоречивые новости, обсуждали их, бодрились, по привычке перехватывая свои палки как копья или ружья, вспоминали молодость и давно прошедшие дни.
  Через час после отъезда графа Прицци во дворец пригнал вестовой. Принес сводку и рапорт о том, что ворота Гончаров взяты. В кулуарах подтвердил то, что говорили и все остальные, кто приезжал из восточных кварталов: что ворота и равелин в огне. Что люди графа били по ним из огнемета и забрасывали в казематы бомбы с ядовитым газом, от которого те, кто вдыхали его, падали в судорогах и слепли. Что многие из людей Ринья видя такое, бежали, а отказавшийся по первому требованию графа сложить оружие и присягнуть новой герцогине, командир авангарда, маркиз Динкин, один из ближайших соратников и наперсников мятежного маршала, видя свое бедственное положение, просил пощады и вместе с оставшимися в живых людьми, сдался графу в плен. Что граф Прицци принял его капитуляцию, но приказал казнить самого маркиза и нескольких его старших рыцарей вместе с ним. Повесить их на воротах с рассеченными животами для устрашения вставших напротив городских стен, укрывшихся на склонах холмов, в лесу, карьерах и гончарной слободе от огня малокалиберной артиллерии с башен замка Этны, частей бригады Георга Ринья, что так и нс смогли своевременно подойти к воротам города, пока авангард еще удерживал их.
  
  ***
  
  День клонился к вечеру.
  Станции молчали. Рыжая Лиза, юный барон Визра, капитан Форнолле, кастелян и дворцовые слесарь и лейб-инженер спустилась в просторные, бетонные, построенные еще несколько веков назад подвалы дворца и остановились перед круглой железной дверью в монолитной каменной стене. Выпуклая, весящая наверное не меньше нескольких тонн, украшенная посредине круглой скважиной для большого ригельного ключа, она была вставлена в такую же массивную металлическую раму на краю которой, как и на самой двери были заметны легкие следы инструмента, которым, наверное пытались пилить их. Здесь внизу, в подземных коммуникациях дворца, в комнатах, коридорах и на лестницах должны были быть светильники, но колбы Браскина, в которых мириады анаэробных бактерий в изолирующем растворе поглощают потоки атмосферного электричества, преобразовывают его в видимый свет, потухли. Их едва различимые во мраке тусклые цепочки только дезориентировали, навевали беспокойные мысли об античных лабиринтах полных чудовищ. Тревогу усиливала и полная тишина: не было слышно ни потрескивающего гудения трансформаторов подстанции, ни далекого гула обслуживающих водопровод насосов, ни журчания труб, ни шума вентиляции, ни дребезжания постоянно вращающих свои барабаны, обеспечивающих дворец чистым и свежим бельем, непрестанно работающих стиральных машин.
  - Упадок и запустение - печально вздохнула Рыжая Лиза, что похоже отлично видела вокруг даже в полной темноте.
  - А ведь многие так и живут - напомнил ей барон Визра - что стабилизаторы совсем не работают?
  Капитан Форнолле кивнул. Продемонстрировал ему свои часы. Их странные, похожие на маятники стрелки не вращались, а покачивались, слабо пульсировали в такт каким-то неясным, аритмическим циклам.
  - Хочешь открыть ее? - поводя ладонью над украшенной серебряным крестом выпуклой поверхностью, поинтересовался барон Визра - а ключ есть?
  - У регионального диспетчера - проверяя скважину, покачала головой рыжая Лиза - либо его привозит с собой сервисный инженер... Эти стационарные калибровочные преобразователи полностью автономны и управляются дистанционным контактом. Но там есть и ручное, аварийное управление. Это гравитационно-усиленный металл. Такой же, из какого, вам под заказ делают рыцарские доспехи, так чтобы было даже из пушки не пробить. Только тут не миллиметровка как у вас, а сантиметров десять. Защита станций проектируются таким образом, чтобы местными техническими средствами их было просто так не взломать. Нет, чисто теоретически распилить конечно можно все, но так чтобы побыстрее, тут нужен, как минимум стационарный бур с кобальт-вольфрамовым сверлом, направленная дестабилизация, мощное ионизирующее излучение или сильный окисляющий реагент. В номенклатуре арсенала я видела малое дезинтегрирующее устройство, но вместе с этой дверью оно разрушит и весь холм. К тому же сама себя и свою защиту станция в любом случае локально стабилизирует...
  - А как они, кстати, работают, эти калибровочные преобразователи? - спросил, поинтересовался барон Визра, подсвечивая темный коридор газовым фонариком на цепочке в руке.
  - Вам там что, физику и высшую математику совсем, что ли не преподают? - возмутилась рыжая Лиза - или ты лекции прогуливал, а зачеты тебе автоматом ставили за то что ты весь такой эльфийский принц?
  - Я вообще-то только еду поступать! - с гордым достоинством, ответил барон - в художественную академию на классическую живопись. Я могу нарисовать стабилизатор или сразу целых два, но как они работают - это не ко мне.
  - Значит ломаем? - простукивая стену медным молоточком для поиска раковин, уточнил лейб-инженер - на кадастровом плане здания эта дверь помечена как сейф. Данные о коммуникациях за ней полностью отсутствуют, но в семидесяти метрах от нее находятся исходящие клеммы высокого напряжения. С калибровочными преобразователями, насколько я знаю, они составляют единый аппаратный комплекс, так что там, скорее всего, обслуживающий его технический коридор или зал. Возможно спуск на засекреченные этажи. Если хотите попасть туда, то ломать лучше не дверь, а стену в самом тонком месте. Скалу и бетон можно прозвонить ультразвуком, но за аппаратурой для него надо ехать в Университет. Цемент мы раскрошим пневматическим молотом, а арматуру под ним разрежем ацетиленом... Или просверлим шпуры и зальем нитроглицерин. Это конечно если под камнем не броня. Саму дверь можем попробовать фтором - и внезапно предложил - а лучше позовите мастера Глюка. Он точно сможет открыть.
  - Вашего профессора Глюка? Этого пошлого старикашку? - наморщила лоб рыжая Лиза - он же алхимик, а не инженер! Приступайте пока, подумаем, что еще можно сделать.
  Когда принцесса Вероника окончательно утомилась, от волнения и работы совсем выбилась из сил, она приказала сделать десятиминутный перекур. Одолжив у Бориса Дорса его трубку и кисет, покинула трапезную. Поднялась на третий этаж и вышла на галерею арки соединяющей дворцы. Здесь, в холодном коридоре с окнами на обе стороны, в парк и на город под отвесным склоном холма внизу, как и в других помещениях и на лестницах дворца тоже стоял густой и тяжелый табачный дым. Устало поднимаясь по ступеням, она отчего-то подумала, что хоть тут сможет немного побыть в тишине, хоть немного успокоиться, созерцая безмятежную и всегда такую умиротворяющую и прекрасную городскую панораму шпилей колоколен, крыш и башенок Гирты. Но сейчас над городом стоял тревожный колокольный перезвон, во дворце громко хлопали двери, под окнами раздавались громкие голоса, окрики и конское ржание, из стороны в сторону постоянно проходили какие-то люди и, грохоча дверьми, пока не видел кто из старших, то и дело выбегали покурить несущие вахту рыцари. Завидев герцогиню, они заулыбались, приветствовали ее. Но она не ответила им. Тяжело вздохнув, проведя большим пальцем по засыпанному пеплом подоконнику, отерев руку об одежду, безразлично глядя на затоптанные грязными сапогами пандусы и ковры, отвернулась от них. Закурила одолженную у Бориса Дорса трубку: ее собственная, высокотехнологическая, при выключенных стабилизаторах не горела. Не работала, как теперь и большинство приборов и устройств вокруг, питающихся от атмосферного и проводного электричества. Через одну загорались обычно ярко вспыхивающие даже от легкого прикосновения к сапогу или стене серные спички, дымно и слабо горел керосин. Едва тлел порох, хлопал, трещал газ в светильниках, отказывались детонировать гремучая ртуть, азид свинца и нитроглицерин. Во дворце имелся запасной стабилизатор, но он тоже получил дистанционный приказ на выключение и не реагировал ни на какие приказы его запустить. Как доложили вернувшиеся из города фельдъегеря, так же встали в нейтральное положение и остальные аварийные калибровочные устройства: на телефонной станции, в главном здании центрального банка, и в Университете.
  В то же время, что и герцогиня, на галерею поднялся и вернувшийся от Гончарных ворот военный комендант. С трубкой и фужером крепкого кофе в руке, он встал у подоконника в стороне от нее. Властным жестом отстранив от себя какого-то, было заговорившего с ним рыцаря, отвернулся к окну, чиркнул спичкой и тоже закурил. На нагрудной пластине его доспеха отчетливо белели несколько ссадин от мечей и свежая вмятина от пули, обрамленная белыми трещинами.
  - Август, но почему вы все-таки с нами, а не с ними? - подошла к нему, прямо задала вопрос принцесса. В ожидании ответа замерла, осторожно и мелко вдыхая настоящий и горький, дерущий горло и нос, табачный дым. Граф Прицци неторопливо повернулся к герцогине, смерил ее тяжелым взглядом и, как будто подумав несколько секунд, ответил ей.
  - Потому что с вами, Вероника, с Дугласом и всеми остальными, я верный христианин, служитель Короны, патриот и защитник Гирты. А с Жоржем, Вильмонтом и Биргером был бы всего лишь одним из бунтарей и жадных до неправедного богатства любой ценой плутов, мошенников и убийц. Вас я знаю и вижу почти как свою родную дочь. А их - как лжецов, предателей и заслуживающих только трибунала и казни висельников.
  Произнеся эту речь, он встал к герцогине боком, обратился к окну. Темно-зеленые обои с тонкими золотистыми цветами, белые колонны и изящные гипсовые статуи героев прошлых веков и дев, говор голосов и густой трубочный дым навевали мысли об обычном рабочем совещании в день перед королевской инспекцией. Все очень устали от беспокойства, войны и бесконечных забот, но времени было только быстро покурить. Принцесса Вероника утвердительно кивнула графу и, приложив руку к груди, низко поклонилась.
  - Спасибо вам Август за доверие - сказала ему с достоинством принцесса.
  - Служу Господу Богу, Государю и Гирте, моя леди - ответил тот, задумчиво разглядывая серое небо и панораму городских крыш.
  За общим шумом беспокойных разговоров и бряцанием оружия и брони похоже никто не слышал их короткой беседы. Докурив, выпив кофе, граф Прицци спустился в штаб, где его уже ждал комендант южного берега, Тиргофф. Выслушав доклад по обстановке в городе, подошел к сидящему за пишущей машинкой секретарю.
  - Приказ - объявил он - в течении ближайшего часа собрать порайонно всех квартальных. Провести подомовое оповещение: женщин, детей и всех нестроевых по возможности собрать в храмах и на первых этажах домов. Приставить к каждой церкви охранение. Провести проверку готовности запасного сержантского состава, организовать патрули, освещение перекрестков и проспектов. Объявить комендантский час: после девяти тридцати вечера, чтоб на улицах не было никого, кроме уполномоченных лиц. Заставам проверять, кто без разрешения, задерживать всех. Районным штабам, провести смотр дружин, сформировать резервы. Доукомплектовать и подготовить ударные группы и десант. Если будут добровольцы в штурмовые батальоны - принимать всех. Подготовить для строевого личного состава двойные боевые выплаты.
  Пескин и комендант Тиргофф внимательно выслушали его, и без лишних вопросов поклонившись, поспешили к своим столам исполнять распоряжения.
  Закончив с ними, граф подошел к окну, на подоконнике, которого, в стороне от всех, боком к пожару, сидела Мария Прицци. Все также в своем длинном белом платье, лиловой жилетке и перекинутой через плечо, перевитой пурпурной лентой, косой, она листала журнал семафора. Рядом на столе лежала книга шифров и тщательно отертый от крови скальпель на краю блюдца с чашкой кофе, вместо ложечки. Неподалеку терпеливо ожидал курьер.
  - Они еще договороспособны? - кладя руку на ее плечо, уточнил военный комендант. Твердо лаская его пальцами, заглянул в ее неподвижные, отливающие лиловым, глаза.
  - Относительно - кивнула она - как ты и приказал, вру им, тяну время. Я сказала им, что у нас анархия и мятеж, не можем договориться с Дугласом - теребя кончик серебряного химического пера, отвернулась от него, обернулась в сторону пожара за окном, словно черпала в нем вдохновение для своей переписки - пожаловалась на Жоржа, что это он спровоцировал стычку. Сказала, что атака у Старого моста была без твоего приказа. У них там у самих бардак, а Биргер грозит начать артиллерийский обстрел.
  - Обещай им открытым кодом, чтобы видели все, что если хоть один снаряд упадет на Южную Гирту, я прикажу отрубить руки и вспороть животы всем орудийным расчетам и всем инженерам - вставая перед ней так, чтобы видеть ее лицо, ответил граф - пусть делают что хотят. Стреляют себе в ноги, ломают затворы, бегут, что угодно. Они уже проиграли эту партию. Они прекрасно знают это.
  - Да, только Вильмонт сейчас у них. И они пишут, что это они служат законной власти, а мы устроили бунт - возразила Мария Прицци и посоветовала - отправь им его голову так чтобы они видели ее, и скажи, что их Герцог поддельный.
  - Да, имеет смысл. А потом еще одну, потому что у Жоржа была еще одна копия - рассудил, ответил граф.
  Мария Прицци чуть улыбнулась этой идее.
  - Я тут звонила Биргеру. Бросает трубки, орет, что я ведьма - внезапно, как будто между делом, пожаловалась она. Ее лицо исказила судорожная зловещая гримаса, глаза яростно сверкнули, зубы оскалились, и как будто невидимый ледяной порыв прокатился по помещению, заставив поежиться, начать зябко поводить плечами бывалых придворных и рыцарей.
  - Как будто раньше он этого не знал - чуть улыбнулся, ответил он и, как будто желая утешить ее, взял ее за руку.
  - Я бы его сама прирезала, но это же не дело для прекрасной возлюбленной такого славного героя как ты - с лукавой улыбкой посетовала она, отвечая на ласки мужа, сводя пальцы с его пальцами, заломила кисть - принеси мне его сердце.
  - Скажу Марку, они с Астрой ампутируют ему - заверил ее граф - а ты передай Эмилии, пусть пойдет, сожрет кого-нибудь на северном берегу. И, кстати, Биргер там распечатал арсенал. Раздает наше оружие.
  Графиня отрешенно отвернулась от него, склонила голову, повела скулой, чуть улыбнулась одной стороной рта, закатила глаза и отвернулась к стене.
  - ...Да, сдаваться они не собираются. И ведь потом же в учебниках по истории напишут, что это мы с тобой кровавые злодеи, тираны и мятежники. Сами же организовали бунт и сами же его и подавили.
  - В учебниках могут писать все, что угодно - касаясь согнутыми пальцами ее щеки и разворачивая ее лицо к себе, снова заглядывая ей в глаза, ответил ей граф - а мы исполняем свой долг. И помнишь, я же обещал тебе, что завоюю для тебя всю Гирту.
  - А еще ты обещал Антонию, Иоганну и Дугласу заново сформировать дивизию Черного Креста.
  - Будет новая большая война, сформируем - твердо ответил ей граф и направился к столу Пескина, которому уже принесли новые оперативные сводки и теперь он ждал военного коменданта, чтобы отчитаться о ходе дел.
  В это время Борис Дорс и маршал Дуглас Тальпасто, снаружи, перед фасадом дворца, совершали объезд собравшихся на смотр отрядов и дружин. Елисей Дорс, сержант Брокке, князь Мунзе, Эрик Гамотти, младший сын старого графа, брат бригадира Карла, Данте, бароны Гонзолле, сыновья с отцом, бригадир Низе и другие старшины и рыцари сопровождали их. Рядом следовали знаменосцы. Корн со штандартом принцессы Вероники, который вышили для нее девицы, после того как она вернулась в Гирту. Тем самым, с черным драконом на багровом поле, яростно обхватившем лапами, хвостом и крыльями золотой, с лиловым кантом, симметричный восьмиконечный крест. Старший сын князя Мунзе, Адольф, со знаменем Лилового клуба, и младший, Тедрик, с темно-серым стальным, лишенном всяких украшений, крестом на высоком шесте. Племянник сенешаля графа Тальпасто с белым штандартом и еще несколько молодых пажей со знаменами присягнувших герцогине известных землевладельцев и рыцарей.
  Все также дымило здание ратуши. От забора парка, от площади, тянуло мокрой гарью. Подернутые желтым осенним тленом стояли кусты и деревья. По приказу генерала Вритте прибывшие к герцогскому дворцу отряды самообороны, дружины и регулярные части армии Гирты при полном вооружении, с высоко поднятыми штандартами и знаменами выстроились вдоль фасада дворца и на ведущей к Соборной площади аллее. Сама площадь тоже была заполнена каретами, верховыми и пешими, дружинниками и просто компаниями вооруженных мужчин, пришедших поддержать новую правительницу герцогства. Видя маркиза и графа и сопровождающий их торжественный конвой, они вставали по стойке 'смирно', салютовали им.
  - Сэр Тальпасто... Мастер Дуглас... - неловко нахмурился, обдумывая, как начать разговор, обратился маркиз Дорс к графу, что все время их поездки молчал, внимательно наблюдал за ним с хищным снисхождением на своем старом, блестящим серыми железными зубами, лице.
  - Да, Борис? - как будто изобразив, что кланяется его словам, ответил старый граф, выжидающе глядя в ответ исподлобья на маркиза.
  - Вы получили приказ? - собравшись, строго обратился к нему Борис Дорс.
  - Атаковать северный берег по Инженерному, ваша светлость? - все также с вызовом глядя на своего нового Герцога, пренебрежительно ответил маршал Гирты - разумеется, получил.
  - Дуглас, мне жаль что я держал на вас обиду за то, что вы не поддержали нас с отцом... И я даже не мог предполагать что все выйдет именно так. Да, я знаю, как вы относитесь ко мне, но я не хочу ссориться с вами, пока мы не победим...
  - А после?
  - И после тоже - честно ответил маркиз - знаете же как все говорят про Ронтолу: 'мы были героями, а у них были пулеметы и артиллерия'... и теперь против нас снова и газ и огнеметы и военные машины. Мы снова атакуем плечом к плечу - внезапно отвлекся и невпопад спросил - Дуглас, вы же хотели предложить выдать вашу внучку за моего Елисея?
  - Даже не думал о таком - внимательно, не перебивая, выслушав его, пожал плечами, ответил старый граф - но если вы настаиваете, Борис, можно будет это обсудить.
  - Тогда обсудим по окончанию войны.
  - Обсудим - согласился граф, откинулся в седле и снова внимательно посмотрел на маркиза так, как будто еще не приняв окончательного решения, как относиться к своему двоюродному внучатому племяннику, бывшему подчиненному и сыну давнего сослуживца, что теперь стал его командиром и Герцогом.
  Больше не говоря ничего, они подъехали к воротам герцогского парка, где встретили большую компанию богатой городской молодежи из южного района города, сформировавшей под предводительством одного из сыновей местных магнатов свою собственную дружину. Никогда не державшие в руках оружия и не бывшие на войне юнцы с восторгом держались за ружья и богато украшенные эфесы мечей, покачивались в седлах, осваиваясь в непривычных им доспехах. Яростно горящими, готовыми к любой схватке глазами, глядели на маркиза и его свиту. Старый маршал Тальпасто придирчиво прищурился, внезапно хрипло и громко окликнул их, указал пальцем, жестом призвал к себе.
  - Ну что, готовы сегодня стоять насмерть? - хрипло и грубо крикнул он, чем привел их в буйный восторг. Обернувшись к строю вдоль аллеи парка непреклонно и тихо пояснил маркизу, так чтобы за гулом голосов и бряцанием брони, услышал только он - Борис, я-то вас знаю, а вот остальным вам еще придется доказать, что вы достойны быть нашим Герцогом - и непреклонно прибавил - вместе с Данте и Карлом возглавите мою колонну в атаке - и возвысив голос, хрипло закричал собравшейся вокруг них молодежи - ну, чего смотрите? Слышали все? Сегодня будете биться рядом с нашим Герцогом! Слава Гирте! Христос Воскрес!
  - Воистину Воскрес! - радостно закричали вокруг - слава Гирте!
  От рыночной площади, с ратуши все еще было не проехать от огня. Арка здания рухнула, перегородив проспект. Прибывающие к герцогскому дворцу люди плотным потоком двигались по двум узким улочкам со стороны Рыночной площади. Увязая в плотной людской массе, на площадь к Собору медленно подъехала большая грузопассажирская карета, запряженная шестеркой серых лошадей.
  - Вызывали? - высунулся из нее бодрый старичок с короткими, манерно завитыми белыми от пудры волосами и задорным, торчащим хохолком. Его сопровождали многочисленные студенты, сидели и на козлах, болтались как лакеи позади на подножке, ехали следом за каретой, взгромоздившись на груженый ящиками с оборудованием воздушный лихтер.
  - Да, мы звали вас, мастер Глюк - ответил, приложил руку к груди, поклонился маркиз, памятуя о скверном характере искуснейшего профессора и преподавателя политехнического факультета Университета Гирты, самого большого и престижного высшего учебного заведения в герцогстве.
  - А, Борис, это вы! Вас что, опять позвали прочесть молебен над поломанной машиной? - язвительно крикнул старичок и засмеялся собственной шутке диким истеричным смехом - где не помогли слова, там помогут разводной ключ и топор! Ну же, показывайте, что там у вас случилось!
  И, развязно поклонившись маркизу и графу прямо из салона, показал длинным старческим пальцем в сторону ворот герцогского парка. Очкастый ментор Лирро с перекошенными от ненависти губами мрачно хлопнул лошадей, и карета с грохотом устремилась в сторону дворца, где профессору и его ученикам предстояло явить все свое мастерство, чтобы открыть бронированную высокотехнологическую дверь.
  - А у вас точно нет в запасе такой же артиллерии, как у Мильды? - поинтересовался маркиз у князя Мунзе, когда маршал Тальпасто оставил их, уехал на позицию к собору Христова Пришествия - могли бы разбить бастионы за рекой, или ударить по Гамотти фосфором или фосгеном...
  - У сэра Августа есть все что нужно - покачал головой князь, сморщил лицо - применим, если будет такая необходимость.
  Вместе с князем они поднялись на второй этаж в штаб, где подошли и встали на некотором расстоянии от принимающего доклад от одного из своих людей графа Прицци. Адъютант доложил, что захват дома депутатов прошел успешно, участники учредительного собрания, которое пытались организовать в попытке захватить власть в городе депутаты графа Гамотти и герцога Ринья, арестованы и несколько из них, как и приказывал военный комендант, повешены майором Тинвегом на фонарных столбах у моста, так чтобы было видно с противоположной стороны реки. Что все мятежные отряды либо разоружены, либо вытеснены обратно на северный берег, и при этом достигнута договоренность с комендантом Фаскотти на время прекратить войну. Что проход через мост открыт и через ворота за ним выпускают всех, кто желает покинуть северные районы города до того, как те подвергнутся массированному артиллерийскому удару химическими и зажигательными боеприпасами, который, в случае отказа сложить оружие, будет нанесен по ним пред самым штурмом, сегодня вечером.
  - А у вас же еще вроде как радиоизотопные тоже были? - внимательно прислушиваясь к докладу, тихо уточнил у князя Мунзе маркиз - их еще хотели против форта Доминика применить...
  - Вы главное сейчас сэра Августа своими вопросами не раздражайте - слыша эти слова, кивнул, тихо обратил внимание князь, толкнул его локтем - просто исполняйте приказы и все. Он за вас сам все рассчитает и сделает.
  - Справляетесь Борис? - закончив с докладами, подозвав его к себе, осведомился у маркиза граф Прицци, и прибавил с едва заметной улыбкой - все для Гирты. И я у вас все еще злодей?
  - Я этого не говорил - мрачно, сквозь зубы, ответил маркиз - дед Дуглас хочет, чтобы я возглавил штурмовую колонну у Инженерного.
  - Вы вправе отказаться - прищурился, ответил граф, его взгляд стал неподвижным и ледяным.
  - Я не собираюсь отказываться - твердо ответил маркиз.
  - Ваше слово, Борис - ответил военный комендант. Еще несколько секунд он внимательно и непреклонно смотрел на племянника епископа, но времени было мало: к ним уже рвался кавалер в черном ветеранском берете, что принес вести с восточного направления. С радостной широкой улыбкой доложил, что разрозненные отряды колонны мятежного маршала, частью бежали и укрылись в лесу, частью перешли на сторону законной леди-герцогини, частью отступили в тайгу. Что герцог Ринья объявил всем своим оставшимся войскам отходить к башне барона Тсурбы, где он намерен держать оборону и ждать некоего очень важного события, после которого он твердо намерен победить. Свергнуть самозванцев, и в качестве мужа родной сестры предательски убитого Вильмонта Булле, по праву занять герцогский престол Гирты.
  
  ***
  
  Наступал вечер. Распогодилось. Выглянуло солнце, раскрасило небо холодным и пронзительным сентябрьским рыжим цветом. Радостно заиграло в окнах, на крестах и куполах церквей. На флюгерах и шпилях башенок, на шлемах, остриях пик и гордых, высоко поднятых, расшитых золотом и серебром боевых знаменах и вымпелах.
  Под торжественную и мрачную музыку полковых оркестров, положив на плечи длинные мечи и копья, маршировали отряды. У мостов и на южном берегу реки шли спешные приготовления к приступу. На палубах судов суетились матросы. Готовили у спусков к воде, на набережной в устье Керны, напротив крепости Гамотти у Университета и на рыночном привозе, перед дворцом Булле, у понтонов и каменных пристаней к десанту плоскодонные речные лодки и лихтеры. Сигналя черными флажками, чтоб не стреляли, пустыми подходили к вражеской стороне реки, забирали всех, кто хотел покинуть северные районы, перевозили их на южный берег.
  Выходя через калитки в воротах, по мостам, взвалив на спины узлы с наспех собранным добром, толкая перед собой многочисленных нерасторопных и шумных детей, бесконечным плотным потоком переходили через реку, покидали свои дома целыми семьями обеспокоенные уже облетевшим всю северную Гирту предупреждением об обстреле химическими и зажигательными снарядами жители. Военнообязанные мужчины, ополченцы и дружинники квартальной самообороны с бессильной досадой сжимали оружие, напряженно кривились, тяжело и безысходно прощались с женами, родителями и детьми, напутствовали их, печально смотрели им вслед. Многие находили повод, чтобы покинуть свои отряды, прятались, бежали к набережной, оставляли у парапета оружие и броню, прыгали в воду, плыли к южному берегу реки.
  Капитан оперативного отдела полиции Александр Кноцци следил за порядком, властно и непоколебимо заложив руки за спину, стоял посреди моста спиной к надвратной башне. Гордо вскинув голову, обреченно, но твердо, смотрел в глаза стоящему напротив него, несущему вахту с противоположной стороны, облаченному в полные доспехи злому длиннобородому барону Кристофу Тинвегу.
  Без десяти семь вечера качнулись стрелки электрометров. Зазвонили телефоны, огласили своим внезапным треском учреждения, комнаты и кабинеты. На секунду мигнул и тут же снова погас свет. Все в надежде подняли головы к сводам арок, недолго ли. Но надежда была ложной.
  - Он тут - держа двумя пальцами папиросу, обреченно сообщила рыжая Лиза, резко отвернулась в темноту к стене. Они с бароном Визрой, Фарканто и лейб-инженером стояли над столом. Изучали планы подвалов и карты подземных коммуникаций дворца. Было душно. Ториевые колпачки газовых ламп в мутных зеленоватых плафонах, подвешенных к шлангу, оперативно прокинутому по техническим крюкам под бетонным потолком, горели жарким калильным светом. В соседнем зале ярко пылало, било в глаза синее электрическое пламя. Страшно трещала, щелкала электрическая дуга, летели искры, пахло озоном и жженым железом. Профессор Глюк дымил трубкой, громко ругался, отдавал распоряжения студентам, что под его руководством пережигали арматуру, пилили метал двери.
  - Стабилизируемся на тридцать пять - сверившись с таблицей, приказал аспиранту один из университетских преподавателей приехавших вместе с профессором Глюком, пояснил для подошедшего к аппарату лейб-инженера - даем с запасом. Сейчас будем готовить нитроглицерин.
  Указал в сторону двери, где за углом, дальше по коридору стучал пневматический молот: рабочие в защитных масках крошили бетон. Помогая им готовить шпуры для зарядов взрывчатки, ударяла кувалда, визжала циркулярная пила, шипел автоген.
  - Парталле? - откинул со лба взмокшие кудри, уточнил барон Визра - что это еще такой за тип?
  - Ага, если бы тип - всплеснула руками, ответила ему рыжая Лиза, задергала плечами, оправляя полы защитного плаща - программный код. Изделие проекта двадцать один сто три. Мобильный комплекс массового производства, контроля и развития. В Министерстве прикреплен к Лансе, Бергету и Гирте. Вот вы все нам тут тычете, номерными за глаза обзываете, так вот мы с Акселем по образу и подобию, мыслим с вами одинаково, понимаем друг друга. У нас только серии производственные разные, и большинство опций у вас отключено, а в целом архитектура и модель одна. А этот вообще чистый стратегический алгоритм. Радуйся, что ни разу с такими не сталкивался, и у вас в вашей Мирне таких нету.
  Как раз в это время в штаб со срочным докладом явился курьер с сигнального поста. Принес от старшего наблюдателя докладную записку, что над башней барона Тсурбы зафиксирована гравиметрическая аномалия, но из-за сильных аберраций оптических приборов, вызванных повышенным коэффициентом искажения пространства-времени нет никакой технической возможности точно определить ее параметры и размер.
  - Нам конец - зловеще улыбнулась, засмеялась, заявила Мария Прицци.
  - Это ему конец - возразил ей военный комендант. По его скулам пробежал румянец. Лицо стало сосредоточенным и хищным. Твердая жилистая ладонь легла на эфес.
  - Если мы не выстоим, значит не заслужили - сказал он ей, глядя в окно и твердо прибавил - как воскрес наш Господь Бог, Иисус Христос, так по нашему служению и добрым делам и мы воскреснем.
  Над деревьями парка догорал рыжий закат. Во дворе было людно. Блестели купола шлемов и острия копий. Светлели крыши ипсомобилей, припаркованных прямо под окнами дворца. Пожар в здании ратуши уже потушили. Засыпали обрушившиеся стены порошком, который вынесли со склада во дворце, остудили водой, и теперь со всей поспешностью разбирали завал на проспекте Булле, освобождали короткий путь к проспекту Рыцарей.
  По городу мчались фельдъегеря, развозили последние приказы квартальным надзирателям и начальникам дружин. Готовились к бою, изучали планы участков и укреплений, просматривали готовые варианты их взятия, многократно отработанные на штабных играх, командиры штурмовых групп. Мрачно ожидали приказа на погрузку десантные группы, матросы и гребцы. В прилегающих к мостам домах плотно закрыв от вражеского наблюдения окна комнат и коридоров шторами, одеялами и мебелью, проверяли свое самое современное оружие и выданные к нему специальные стабилизированные боеприпасы орудийные расчеты и стрелки.
  За окнами аудитории на втором этаже Малого дворца было уже почти темно. Прием присяги был давно окончен. Всех кого не успели принять, записали и назначили на завтрашний день. По приказу военного коменданта оставшиеся отряды ополчения были разосланы на дежурства по своим районам, на центральные проспекты, площади и городские стены. Рыцари и командиры штурмовых групп во главе отбыли на позиции. Сигналя пешим и верховым уехали парящие экипажи. Большую часть дворцовых служащих и жильцов из соображений безопасности перевели в здание Счетной палаты Гирты примыкающей к площади перед Собором Последних Дней. Оставили только самых необходимых и тех, кто упорно не желал уходить. Гвардейские кавалеры и юнкера пажеского корпуса вывели из парка всех кто не участвовал в работе штаба и охране дворца. Встали на воротах, на аллеях и перед фасадом в караул, взамен неработающих электрических фонарей, установили металлические корзины с дровами, зажгли газовые лампы, разложили костры.
  С приказа военного коменданта не прошло и двадцати минут, как в парке и перед фасадом дворца стало непривычно безлюдно, сумрачно и тихо. Как будто все замерло, насторожилось в выжидающем напряжении. Лишь бряцание брони многочисленных караульных и тихие голоса мрачно переговаривающихся, как будто угнетенных этим предчувствием грядущей битвы людей нарушало это безмолвие внезапно опустившееся на герцогский дворец. Иногда слышался цокот копыт. Покрикивая, чтобы посторонились с дороги, к дверям малого дворца подлетали курьеры и вестовые. Гремя сапогами, спешно взбегали по лестнице, врывались в штаб. Шагали к Пескину, что сидел в одиночестве, как генералиссимус за большим, заваленным бумагами, заставленным письменными приборами, фужерами с кофе и блюдами с недоеденными бутербродами столом. Докладывали о готовности к шутрму. Отчитавшись и снова убегали, вскакивали в седла, мчались к своим отрядам и дружинам.
  - Время - коротко и тихо, склонив голову, доложил паж, войдя в церковь на первом этаже дворца, где священник как раз заканчивал читать предстоящую штурму литургию. Граф Прицци коротко кивнул. Дослушав канон, военный комендант, князь Мунзе, Борис Дорс и сопровождающие их рыцари поднялись с колен. Убрали в ножны мечи, поцеловали протянутые им капелланом Евангелие и крест.
  - Мы выезжаем - вернувшись в штаб, отдал последние распоряжения, сверил свои наручные часы с манерной биркой модного столичного ателье 'Козловский' с часами на стене граф Прицци - начинаем через двадцать минут. С Богом. Христос Воскрес!
  - Воистину! - кивнули ему Борис Дорс и князь Мунзе, тоже перекрестились на иконы и покинули аудиторию.
  
  ***
  
  Напутствовав, отправив к Инженерному мосту, к графу Дугласу Тальпасто сына, Борис Дорс спешно, через ступеньку, поднялся на третий этаж Малого дворца. Здесь его встретили люди из свиты и охраны принцессы Вероники, что стояли в коридоре и на лестнице. Сказали, что она ждет маркиза в библиотеке одна, без лишних вопросов и расшаркиваний, почтительно склонив головы, пропустили его. Единственным кто встал на его пути, был лейтенант Кирка. Он не сказал ничего, не приветствовал маркиза, не поклонился ему, только заглянул в глаза и, как будто удостоверившись в чем-то молча отошел с его пути, и открыл перед ним дверь.
  Герцогиня стояла у широкого подоконника, смотрела на закат, на крыши и колокольни Гирты. Наблюдала, как один за другим гаснут огни окон: по строгому приказу квартальных жильцы покидали свои квартиры и комнаты, чтобы провести ночь на первых этажах за общим столом или в ближайшей церкви. Смотрела как на мрачных и торжественных фасадах, где всегда теплились ровные, желтые и спокойные отсветы электрических фонарей, вновь, как в зловещие дни фестиваля, тускло рыжеют отсветы разложенных на улицах костров. Как на крепостных валах и в башнях солдаты зажигают жаровни и сигнальные огни. Как покачиваясь, пляшут в ущельях между стен трепетные отсветы ярких химических факелов в руках всадников, разводящих по позиции последние отряды ополчения и дружин.
  Где-то далеко внизу, эхом отражаясь от каменных мостовых, вскрикивали едва слышимые через звуконепроницаемые стекла сигнальные рожки. Ржали лошади, доносилось пение боевых рогов, отдавали эхом отдельные, особенно громкие выкрики команд. Но все эти звуки перекрывал один: напористый, зловещий и тяжелый колокольный звон. Бесконечный и безысходный, как будто он гремел здесь, над городом, над этими черными камнями и холодной рекой всегда. Никогда не завершаясь, заставлял чуть заметно вибрировать все вокруг, раскатывался, разливался над городскими крышами.
  - Борис - сказала принцесса тихо, когда он подошел, встал рядом с ней и тоже обратился к панораме. Замер в торжественном молчаливом величии человека осознанно идущего на неминуемую смерть и готового к ней.
  - А знаете Борис... - глядя перед собой, внезапно переменила тон принцесса - я хочу, чтобы вы принесли мне еще этих синих цветов. Как тогда, на Охоте, когда вы с Марком ходили за ними в лес, когда повстречали Эмилию. Мне дарили разные букеты, а эти... Это было так глупо, так наивно, но они были самыми лучшими. Борис! Когда у вас будет свободная минута, соберите для меня еще таких цветов, если они еще не отцвели.
  - Хорошо - кивнул, ответил он ей, протянул ладонь, коснулся ее руки - завтра я обязательно съезжу в лес. Наберу вам самых лучших, которые найду.
  Она не глядя поймала его руку, сжала его пальцы изо всех сил.
  - Борис... - сказала она, прищурилась и улыбнулась. Он повернулся к ней, обнял ее, привлек к себе. Она уткнулась подбородком в нагрудник его кирасы, встала на цыпочки, попыталась сдвинуть, мешающий ей поцеловать его горжет.
  - Эти доспехи... - только и сказал он и как друга-собутыльника неуклюже, так чтобы не поранить и не ушибить ее, похлопал ее по спине рукой, укрытой сталью, несгораемой тканью и высокопрочным композитом.
  - Борис, вы в них как огромный железный дракон! - откидываясь назад в его объятиях, восторженно оглядывая его статный и грозный облик, воскликнула, засмеялась она, приласкалась щекой к его укрытой холодной, чуть бархатистой пластиной груди. Глубоко вздохнула, произнесла с мечтательной улыбкой - а я же только в книжках читала, когда была маленькой, как это, обнимать мужчину в броне... Все мечтала о рыцарях, серебряных конях, героях, как на панно в доме у сэра Вилмара. У него висела такая большая картина во всю стену, не помню, чьей работы... Героическая такая. Там, на фоне страшного багрового заката и черных туч, такой рыцарь на коне и с мечом, во главе такого грозного, сурового христианского воинства под серебряными, с крестами, флагами. И черные беснующиеся черти, и черные злобные люди, на которых они идут в битву...
  - И вот... Столько всего прошло и все это наяву... - она сделала долгую паузу, вздохнула, зажмурив глаза, чтобы он не видел ее слез. Едва сдерживаясь чтобы не заплакать, снова обняла его за плечи.
  - Ступайте же Борис. Время. Я буду молиться о вас. О вас и обо всех остальных. Ведь вы же все мои рыцари с картинки. Героические, славные, смелые... Так не бывает на этой холодной, серой земле. Только на картинах, в мечтах, в книгах... Но так произошло, все сложилось именно так, и вы все рядом со мной, здесь...
  - Спасибо вам, моя леди - торжественно внимая ей, ответил маркиз - я понимаю вас. Я сам корил себя всю свою жизнь, я не верил, что мы встретимся с вами вот так вот снова, Стефания, и что будет все это. Но такова была Воля Божия, так произошло. Я, сын крестоносца и героя, пьяница, бездельник и дурак, охранявший монастыри, не верил ни во что. Я видел вокруг себя только предательство, лицемерие и мерзость. Я был отравлен этим злом, я ослеп, я не замечал ничего доброго, ничего не вдохновляло меня, ничего не приносило радости и утешения. Все эти годы я был в отчаянии, я был мертв. Но если сегодня это последние часы наших жизней, и нам суждено покинуть этот мир, я умру с верой в то, что Господь Бог все-таки не оставил, не бросил нас, не покинул одних среди злых нечестивых людей в беззаконии и лжи. Что все это время Он смотрел на нас, вел к назначенной нам цели, готовил, чтобы вручить нам этот крест. Вы вернули нам надежду, вы показали всем нам, что эта война не проиграна, что твердой волей, пламенной верой и острой сталью, мы еще можем победить. Вы показали нам как надо, Стефания, вы подали пример, вдохновили нас, и я счастлив этому.
  Он с треском разлепил контактную ленту, на которую был прикреплен горжет, отнял его от груди и, нагнувшись к принцессе, поцеловал ее в улыбающиеся губы. Слезы счастья, на какие способно только вдохновленное верой и решительностью сердце появились на ее глазах. Он аккуратно коснулся ее щеки согнутым указательным пальцем и смахнул с нее слезу.
  - Вы мой ангел-хранитель - уверенно и как можно более ласково, сказал он ей - я вернусь, скажу Августу и остальным разбираться с делами, поеду в лес и нарву вам еще цветов.
  Они кивнули друг другу и он, перекрестившись на подсвеченные лампадами иконы и крест, быстрым и твердым армейским шагом вышел из библиотеки.
  В коридоре его уже ждал Корн, с готовностью держал на локте его латные перчатки и шлем. Маркиз быстро кивнул ему, и они поспешили вниз. Там, под черно-рыжим закатным небом уже стояли, ждали их, снаряженные к сражению, огромные, черные боевые кони, с развевающимися кустистыми гривами. В нетерпении били копытами в камни мостовой, прядали ушами от надвинутых на морды стальных налобников, трясли головами, разгоряченные предчувствием жаркой битвы.
  Перед фасадом дворца длинной, убегающей вдаль цепочкой, горели трепетные рыжие костры. Последние рыцари и оруженосцы спешно вскакивали в седла, гнали, спешили в сторону ворот герцогского парка и стоящей над подсвеченными понизу тусклыми огнями деревьями черной громады Собора Последних Дней. Караул у парадного входа Малого дворца встал по стойке 'смирно' торжественно отсалютовал, провожая в бой маркиза, спешно выбежавшего на площадку перед дверьми. Перед самыми ступенями его уже ждали, сидели в седлах облаченные в боевую броню, князь Мунзе, Фарканто, Модест Гонзолле и юный барон Визра.
  - Ну же, Борис вы хотели в Ронтолу? Хотели биться в настоящем бою? - отсалютовал маркизу обнаженным мечом, крикнул князь - ведите нас, Герцог!
  - Да, вперед! - сжал кулак, зловеще рубанул рукавом Фарканто.
  - А я зарубил пятьдесят человек! - хвастливо заявил барон Гонзолле - и сегодня зарублю еще!
  - Рыцари Гирты! - благородно тряхнул буйной кучерявой головой юный барон. Он было потянулся к поясной сумке, хотел достать свою прозрачную пластинку, чтобы запечатлеть их всех, но вовремя спохватился, что в искажении она не работает. Борис Дорс вскочил в седло, с гордостью положил руку на эфес меча и коротко и веско отсалютовал им наперсникам. Корн принял у юного пажа знамя принцессы Вероники, то самое, багровое, с черным драконом и золотым крестом, поднял его на плечо так, чтобы видели все. Фарканто затрубил в рог, и они пришпорили коней.
  С грохотом помчались по аллее уже сумрачного, не освещенного ни одним электрическим огнем герцогского парка в сторону площади перед черным, острым силуэтом впивающегося высоко в небо Собором. Мимо телег и ипсомобилей на площади, мимо сумрачных окон и фасадов черных домов. Полетели, погнали по узким улочкам старого города, через Рыночную площадь, к храму Христова Пришествия и Инженерному мосту, вниз с холма Булле, к отрядам и дружинам, что уже окончили свои приготовления и теперь только ожидали команды идти на приступ.
  
  ***
  
  Наступил закат. Через полукруглое окно бетонного дома Эрсина проглядывало солнце. Над невидимой из комнаты дорогой и полем стояло пронзительное и чистое сине-рыжее небо. С сумерками в плоских чашах сами собой загорелись белые и трепетные, как будто газовые, огни. Принц Ральф взял в руки одну из четырех чаш с пламенем, что стояли на тумбах вокруг ложа-алтаря, поднял ее, но не обнаружил под ней ни газового шланга, ни провода, ни перемычки. Йекти застонала, потянулась, снова поманила его к себе, засунула кончик хвоста в рот, начала его облизывать. На столике стояло блюдо с кушаньями: сырым, приправленным перцем необычайно мягким и сладким, ни на что не похожим мясом, диковинными фруктами и съедобными листьями. Их принес абсолютно черный, голый помощник Эрсина, облаченный лишь в свои огромные выпуклые и еще более черные, чем его отвратительная, черно-коричневая, кожа, очки. Те самые, неприятно блестящие в свете трепетного белого огня на его уродливом, с большой дикой челюстью и низким, как у чучела обезьяны из зоологической галереи лбом лице, как глаза какого-то гадкого огромного насекомого, что были на нем в тот день, когда его показывали в клетке на ярмарке фестиваля Гирты.
  Этот отвратительный язычник не говорил ни на каком известном принцу языке, но когда демонесса развязным жестом подозвала его, сразу же догадался, зачем.
  - Теперь я стану Герцогом! - восторженно подумал принц Ральф - раз Эрсин сказал, что уже договорился обо всем, значит так и будет. Он никогда не врет. А уж всю эту ерунду я как-нибудь переживу. В конце концов, чего в этом такого? Что я умру что ли от этого? - и крикнул вслух черному человеку - а ну-ка дай мне! Отвали!
  Схватив за спину, грубым рывком стащив, обтекающего от натуги темным зловонным потом негра со сладострастно стонущей демонессы, отчего та жеманно захихикала и в притворном недовольстве забила хвостом, принц уже было пристроился к ней, но его конкурент огрызнулся, оскалился, сжал кулаки и в ритуальном боевом танце запрыгал по комнате, изображая готовность к поединку. Разгоряченный страстью и похотью принц Ральф подскочил к нему и бесцеремонно ударил кулаком в скулу. Уж что-что, а он с детства учился рукопашному бою, был юн, ловок, силен и смел. Негр зарычал, оскалил кровавые зубы, в ненависти затопал ногами и бросился на него в ответ. Но принц вновь ударил его еще несколько раз и, ловко, словно танцуя перед, бесстыдно ласкающей себя со всех сторон Йекти, увернувшись от встречного удара, схватив противника за шею, сорвал с его лица его модные черные очки. Крутанул его всем корпусом и, отправив пинком под голый черный зад прочь, показал ему в спину неприличный жест.
  - Хахаха! - надевая на себя очки и, бесстыдно танцуя голым на фоне ритуальных чаш с неугасимым огнем, с золотым подносом в руке, то и дело игриво прикрываясь им и тут же молодецки откидывая его в сторону, перед возлежащей на алтаре, возбужденной его развратным танцем демонессой, закричал что было сил - а ну! Веронику мне сюда! Используем ее, разрежем и съедим!
  - Ага! - сладострастно засмеялась Йекти. Высунув язык, наблюдая его развязные бахвальства, похотливыми жестами призывая обиженного, но от этого не мене возбужденного, негра обратно к себе.
  Ничего не сказав, Эрсин уехал еще прошлым, воскресным, вечером. В похмелье, развлечениях с черным рабом и Йекти, перемежающимся вкушением наркотического кальяна, прошла ночь. Днем принц отдыхал, но к вечеру тяжелая усталость от вчерашних крепких, пьянящих, распаляющих до жара доменной печи неугомонную плоть коктейлей прошла, юный сын герцога Вильмонта был снова бодр и весел. Он снова был на коне, хозяином своей судьбы и полноправным властелином своей такой сладостной и веселой жизни. Ему было позволено все, все было ему доступно, перед ним были открыты все возможности и пути. И этот веселый, бесстыдный кутеж, к которому он приобщился за последние два дня, и то, что еще вчера смущало его душу неловкостью и стыдом, угнетало, давило ощущением чего-то непоправимого, предчувствием страшной расплаты и неминуемой гибели, теперь, после очередной порции наркотического кальяна и чаши бодрящего вина, уже начинали казаться ему просто веселой и сладостной, самой обычной и естественной плотской утехой.
  - Ну иди сюда! - снисходительно позвал он так и не решившегося подойти к ложу Йекти, пока он был рядом, негра - смотри и обтекай слюной, грязное животное! Ты будешь следующим!
  И он вновь прыгнул на Йекти, которая тут же обхватила его руками и своим хвостом, весело и развратно засмеялась, неприкрыто потешаясь над его словами и по-юношески наигранными и дикими выходками.
  За просторным полукруглым, устроенном в толстой бетонной стене на высоте двух человеческих ростов окном темнел сине-рыжий закат. Становилось холодно. Принц еще подумал, что совсем рядом с ними дорога и их крики, наверное, слышат все, кто проезжает по ней.
  - Так им и надо! - сладострастно решил для себя он, налегая так, чтобы их с Йекти стоны разносились как можно громче и дальше по округе - пусть слушают и завидуют!
  
  ***
  
  - Контакт! - коротко отрапортовал инженер. Индикаторы на кожухе расщепительной батареи, в которой материя под действием искажения слабых квантовых взаимодействий без остатка распадается на энергию, полыхнули ярким лиловым огнем. На казенной части магнетического орудия, выставленного прямо посреди площади перед Собором Христова Пришествия в сторону наглухо запертых ворот по другую сторону моста, загорелся огонек, сигнализирующей о готовности к стрельбе.
  - Есть контакт - проверяя индикатор сопряжения барьера и орудия, кивнул, деловито ответил оператор.
  - Одиночный, по центру ворот, пристрелочный - бросив взгляд на часы, меланхолично распорядился князь Мунзе командиру расчета. Глубоко вдохнув дым из трубки, задержав дыхание прищурился в сторону противоположного берега реки.
  - Даю одиночный по центру ворот, пристрелочный - отозвался оператор, зажмурил один глаз, подвел регулятор буссоли и, скривившись, отскочил от лафета, пригнувшись, хлопнул ногой по педали дистанционного управления огнем. Темная площадь и мост, панорама красно-желтой громады собора и сумрачных окрестных кварталов, качнулась, полыхнула пронзительной, ударившей по глазам ослепительно-жгучей бирюзовой вспышкой. Орудие громко и раскатисто хрустнуло, как будто ударила молния, и выстрелило раскаленной вольфрамовой болванкой что, расчертив темную площадь и мост над рекой горящим инверсионным шлейфом, со звоном и грохотом врезалась в левую створку ворот. Пронзила ее навылет и, оставив в ней окаймленную пламенем и раскаленным железом дыру, врезалась где-то за ними в каменную кладку, выбив из нее фонтан обломков камней и горящих белых искр. Зашипел пар, автоматически откинулся затвор. Израсходованная гильза охлаждения со звоном и свистом выпала на камни мостовой. Обдала жаром, стоящих на боевых позициях вокруг, несмотря на прикрывающий их барьер, все равно опасливо пригибающихся за габионы людей: с началом подготовки к штурму, с противоположного берега реки по площади и окрестным домам беспрестанно били, не жалели стабилизированных патронов малокалиберная артиллерия, ручные ракеты и стрелки.
  Князь Мунзе с силой выдохнул дым, отнял ото рта свою трубку, выпрямился во весь рост, неторопливо подошел и пинком отбросил гильзу под ближайшую телегу, чтобы никто не оступился.
  В бойницах башни над воротами и стенах на противоположной стороне моста беспокойно заметались огни. На их фоне запрыгали зловещие быстрые тени. Очередью ударила автоматическая пушка. С крыш окрестных домов зацокали выстрелы дальнобойных ружей, поражая людей, неосторожно подошедших посмотреть, из чего стреляют по ним с противоположного берега реки. Контуженый прошедшим мимо него снарядом полицейский, что стоял, нес вахту перед воротами и не покинул свой пост, даже когда ему замахали перед началом обстрела, чтобы уходил, бесформенной фигурой вскочил на четвереньки и бросился на южный берег, убегая подальше от стрельбы.
  - Беглый по правому контрфорсу четыре выстрела - демонстрируя чубуком трубки, меланхолично распорядился князь. Борис Дорс, что внимательно наблюдал за эффектом обстрела ворот, припал на колено рядом с ним.
  - Сделано в Гирте - кивая на ворота, покачал головой рыцарь - сейчас обрушим их, а как заглохнем, пройдем.
  Маркиз ничего не ответил ему. Как и сам князь, и остальные бойцы ударной штурмовой группы, сейчас он был облачен в современное боевое снаряжение, которое еще вчера днем подобрали специально для него в герцогской мастерской: несгораемые, усиленные жаростойким подбоем, черные плотные куртку с пластмассовыми застежками, как у Хельги Тралле и Евы и такие же плотные штаны, поверх которых вместо кольчуги был надет современный поддоспешный жилет, выполненный из легкого плотного композита, что при попадании пули или ударе меча моментально приобретал вязкость и прочность, амортизируя, останавливая любое заброневое повреждение. Завершал экипировку черный, изготовленный из тонкой гравитационно-усиленной стали и легкой пластмассы, самый современный и удобный, идеально подогнанный по фигуре искусным мастером-оружейником, оснащенный пассивным экзоскелетом, латный рыцарский доспех.
  Из вооружения перед боем князь Мунзе предложил маркизу на выбор фосфорные и газовые гранаты или огнемет, но тот отказался от этого жестокого и опасного в неумелых руках оружия. В качестве возглавляющего колонну офицера, предпочтя алебарду и свой новый длинный меч.
  - Дитрих, рассчитываю на вас - сказал Борис Дорс, кивая на часы.
  Выполненное из бронированного матового стекла глухое забрало его шлема сейчас было поднято, дыхательная маска с защитой глаз от огня и газа опущена к горжету, лицо выражало мрачную готовность к грядущей битве.
  - Ничего, все получится, на бумаге по сто раз проходили - мрачно кивнул князь. Обернулся к стоящей в проулке на другом конце площади батарее залпового огня, установленной на его щегольской и блестящий лиловый кабриолет. Строго распорядился припавшему рядом на колено дружиннику - Свен, быстро к машине. Приказ: по башне: полный пакет бетонобойными, минометам подавляющий огонь попеременно дымовыми и химическими - прищурился в сторону площади, где за зданием храма, ожидали сигнала к движению осадные щиты - Борис мы тут справимся. Все идите, а то на молитву не успеете.
  Маркиз кивнул и, отвернувшись спиной к реке, чуть вздрагивая от эха раскатывающихся за спиной выстрелов, стараясь держать осанку и шаг, направился на проспект, где под прикрытием домов, во главе растянувшейся на несколько кварталов, многолюдной штурмовой колонны, под высоко поднятым знаменем, уже ждала его готовая к бою свита.
  - Равнение на меня - указал ему рядом с собой граф Данте, младший сын графа Дугласа. В тусклом свете газовой лампы его бритое, белеющее под козырьком шлема отстраненно-злобное лицо, было каким-то по особенному немощным и бледным. На груди блестел черный крест. Уставившись на маркиза, как будто напоминая самому себе, начал объяснять - шаг не сбивать, не толпиться, не юлить, Держаться ровно. От огня не паниковать, уходить за штурмовые щиты.
  Граф Карл вернулся из конца выстроившейся вдоль проспекта многолюдной штурмовой колонны, еще раз осмотрел головной ударный отряд, свысока улыбнулся стоящему рядом с отцом в первом ряду, сыну Бориса Дорса, Елисею.
  - Ваш первый штурм - с мрачным безразличием сказал он - последние часы вашей жизни.
  Но тот не отреагировал, не ответил ничего. Только поудобнее перехватил пику с клещами для разрезания колючей проволоки и крюком, которым ему полагалось тянуть трубу, для подачи на штурм крепостных казематов отравляющего боевого агента.
  Борис Дорс прищурился. Темные контуры двух высоких домов с башенками на углу площади перед собором, тех самых, за которыми в стародавние времена герцог Карл и герцогиня Мария учинили расправу над многоголовыми вожаками и их приспешниками, качнулись перед ним. Его ноги подкосились, в груди закололо, на душе стало тоскливо и тяжело - всего несколько минут и по сигналу они непреклонной стальной колонной двинутся вперед. Выйдут из-под барьера и под бой барабана и пение волынки маршем пойдут по открытому пространству площади и моста, под огонь пулеметов, артиллерии и ружей, и он будет идти впереди всех. Ему стало страшно и внезапно очень холодно. Он хотел выйти из строя, сказать, что у него болит нога или жмет доспех. Или просто замедлить шаг, изобразить, что ему вдруг стало дурно, упасть, чтобы идущие за ним под напором задних рядов обошли его и приняли на себя первые удары, огонь и выстрелы. Да, он всегда бежал от опасности, всегда боялся, дрался только с теми, кого мог безнаказанно избить... Но сейчас он больше не имел права отступать, как бы не было страшно, невозможно и невыносимо. Он должен был остаться и пройти этот путь до конца, даже если он окончится его смертью от шальной пули, как только он выйдет из-под барьера. Господь Бог выбрал его и, каким бы нерешительным и боязливым он не был, всю свою жизнь скрывая за злобными словами и угрозами, свою истинную трусость и полное бессилие, теперь он был обязан быть таким, каким полюбила его принцесса Вероника и каким хотели видеть его те, кто сегодня провозгласили его своим Герцогом. Непреклонным, стальным и сильным. Таким же, каким всегда был бесстрашный военный комендант, каким был не единожды воевавшим в крестовых походах на юге дед Дуглас, таким же упорным, несгибаемым и твердым, каким был его отец.
  - Узнаем ли мы друг друга... - сказал ли он про себя, вспоминая слова принцессы Вероники - воскреснем ли мы... Я не знаю. Но на все Воля Твоя, Господи...
  Это последние слова и близость множества стоящих вокруг, переговаривающихся, перешучивающихся в темноте, как будто совсем не ощущающих никакой опасности и страха вооруженных людей, предали ему уверенности и сил. Прикрыв глаза, он с грохотом латных перчаток сжал оружие и постарался расслабить лицо. Корн, что стоял с ним, держал в руках знамя, неподвижно и пристально уставился на маркиза. Казалось, он хотел громко рассмеяться опасности, упрекнуть его, крикнуть ему какую-нибудь злую мальчишечью насмешку, но вместо этого только прошипел.
  - Ну, Христос Воскрес!
  - Да, Воистину Воскрес! - кивнул, оскалился, бодро ответил ему стоящий рядом какой-то бывалый рыжебородый рыцарь с бубликом ранцевого огнемета на спине.
  Вдоль колонны загремели быстрые тяжелые шаги.
  - Равнение! Смирно! - последний раз окинув взглядом формацию, громко приказал бригадир Карл. Встал сбоку от строя, распорядился капеллану в полном латном доспехе выйти вперед, прочесть молитву, благословить идущих на штурм людей.
  - Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Сейчас, всегда и вовеки веков - перекрестился, тяжело и монотонно, произнося слова, как ударяя кузнечным молотом, бесстрастно прочел он - Отче Наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да Будет Воля Твоя, да придет Царствие Твое, как на небе, так и на земле...
  - Верую во Христа! - сжимая пальцы на древке, прошептал Фарканто - верую в воскресение мертвых и спасение души...
  - О, Господь Бог, Тот, кто создал небо и землю, огонь и ветер, услышь меня, благослови мой путь... - прищурившись, тихо, вдохновенно и твердо произнес барон Визра.
  - Да будет воля Твоя. Не как хочу я, а как предначертал Ты мне - прорычал граф Данте, потянув за рукоять из ножен меч.
  Впереди между домов, над площадью, расчертила темное небо, вспыхнула, пронеслась стремительная огненная звезда. Яркий белый огонь озарил фасад храма, колокольню и серебряные кресты.
  - Как всеиспепеляющий огненный дождь. Как беспощадные штормовые волны. Как ураганный ветер, сметающий все нечестивое и лживое, так и ярость воинов Христовых: не ненависть, но служение... - слушая непреклонные слова молитвы и нестерпимо страшное шипение ракет, провожая взглядом эти быстрые, летящие по небу хвостатые огненные звезды, тихо, торжественно и глухо проговорил Борис Дорс. Опустил голову, уткнулся забралом шлема в древко алебарды и скорбно перекрестился.
  До сигнала к первой фазе штурма осталось всего несколько минут. Откуда-то из-за домов с треском один за одним вылетали снаряды гаубиц. По высокой баллистической кривой падали на стены и окрестные дома на северном берегу реки. Стрельба над Керной стала еще гуще и сильней. С противоположного берега яркими трассирующими выстрелами ударил пулемет. Входящие снаряды вспышками разбивались о перегораживающий площадь, прикрывающий Собор Христова Пришествия и окрестные здания, ограничивающий максимальную скорость физических объектов, интенсивность излучения и химических реакций барьер. Обслуживающий аппаратуру университетский аспирант испугался, отвлекся на стрельбу, поднял голову, растерянно замер, заморгал, но тут же снова пришел в себя. Еще раз перепроверил сигналы мобильного стабилизатора и оставшийся заряд расщепительной батареи. Сверился с гиромагнитным измерителем, и сделал большим пальцем жест орудийному расчету, что уже перезарядил хладагент и боезаряды и снова был готов к стрельбе. Князь Мунзе бросил взгляд на часы и коротко приказал.
  - По левому контрфорсу, беглый, пять выстрелов.
  - Секунду... - отрешенно и деловито ответил аспирант. Протянул руку, еще раз аккуратно подвинул, подкорректировал указательным пальцем ползунок ручного управления стабилизатором. Настраивая, восстанавливая вокруг себя симметрию калибровочных полей, предавая частицам, потокам и массивам возможность снова взаимодействовать между собой в полном соответствии с законами классической физики, теми самыми, какие изначально, до искажения, установил Господь Бог для всех предметов и объектов сотворенного Им мира.
  - Контакт - когда все показатели встали в нужное положение, отрапортовал он.
  - Есть контакт - еще раз проверив буссоль, коротко отрапортовал оператор орудия, когда инженер показал ему большим пальцем, что все готово - даю по левому контрфорсу, беглым пять выстрелов.
  
  ***
  
  - Контакт - отдала мысленный приказ Хельга Тралле, без всякой надобности, всего лишь следуя заложенной ей социальной инструкции, сверившись со стрелками своих научных часов. Неподвижно, словно в летаргическом сне, она лежала на спине на камнях, на мху, с застывшими открытыми глазами, обратив лицо к ясному, стремительно темнеющему, меняющему свой цвет с бледно-рыжего на сумрачно-синий небу. Над тайгой загорались звезды. В лесу становилось холодно. Ухала кукушка, пели припозднившиеся птицы. По дороге через поле ехали редкие телеги. Обычно на этом тракте между Еловым предместьем, башней барона Тсурбы и поселком нес вахту егерский разъезд, но сегодня его не было. Дуя в рожки, чтобы пешеходы и повозки посторонились с дороги, мчались куда-то на восток вестовые и курьеры. Несколько раз в сторону Гирты спешно проезжали отряды вооруженных верховых. Но сегодня не люди были целью куратора полиции Гирты, Алой ведьмы, что по слухам пила человеческую кровь и во времена Смуты вырезала целые семьи.
  Бесформенное черное чудовище, то, чем обратился ее жуткий вороной конь, на котором она приехала на заранее разведанную Даскином позицию на одном из гранитных холмов в лесу к востоку от Елового предместья, напротив Белой Могилы, держало в руках-отростках уже знакомое по Охоте ружье 'Зед 75 - С'. Стабилизированное ручное магнетическое орудие, предназначенное для разрывания на куски самых страшных, огромных и опасных чудовищ, раскалывания усиленных арматурой и противоснарядным подбоем бетонных укреплений и уничтожения тяжелых, закованных в броню машин. Внутренне зрение безглазого, безликого и безгласного помощника куратора полиции Гирты сейчас было устремлено к бетонному дому демона Фомальгаута-Азатота в личине Патрика Эрсина, просвечивало его толстые, экранированные свинцом и заземленные металлической решеткой стены. Его глазами Хельга Тралле видела сквозь них. Там, за наглухо запечатанным бетонным ставнем окном, в непроглядной тьме наполненного костями и разлагающимися остатками трупов, смердящего гнилью склепа с голым каменным алтарем в центре и бассейном с липкой гнилой жижей рядом с ним, между груд наваленных по углам останков плоти происходило страшное и омерзительное действо.
  Огромный, злобный и мрачный клыкастый каннибал, уродливое обнаженное чудовище, сросшееся из двух тел: черного и белого, взгромоздившись на кучу останков в темном вонючем углу, сшивал ржавой иглой куски мертвечины. Облизываясь многократно прокусанным языком, плотоядно взирал своими видящими в темноте налитыми кровью глазами на голого, посиневшего, покрытого уже начавшими гноиться и распухать кровавыми ссадинами от ударов об острые каменные углы и стены принца Ральфа, беснующегося в своей слепой и безумной пляске, кувыркающейся на каменном алтаре с омерзительным, похожим на уродливую огромную и черную многоножку чудовищем, слепленным, сшитым из костей и плоти, органов мертвых людей, животных, насекомых и рыб. Всепроникающим зрением безликого помощника, своего второго тела, такого же инструмента как и первое, что лишь по внешнему виду было похоже на человеческое, только предназначенного для совсем других, специализированных, задач, составляющего с ней единую искусственную сущность, управляемую сложным машинным алгоритмом, Хельга Тралле отчетливо видела со стороны все так, как это было на самом деле. Совсем не так, как принц Ральф, что сейчас был полностью бесчувственен и слеп.
  Сладострастно обнимая, он ласкал обвившую его, заживо гниющую, извивающуюся в мерзостном ритуальном экстазе липкую бесформенную плоть. Брал в рот ее многочисленные извивающиеся отростки, хватал губами, смаковал отверстия. Утомляясь, черпал с пола, с жадностью вливал горстями себе в рот вытекающую из его складок и дыр смердящую жижу. Хватал куски гнилого мяса и кости, яростно жевал их, и, отдышавшись, с новой силой прыгал на тянущую к нему свои щупальца и хвост личинку, чтобы вновь и вновь удовлетворится в своем мерзостном похотливом исступлении.
  Время качнулось. Внутренние часы Хельги Тралле показали половину восьмого вечера. Корабль-носитель, пока еще невидимый человеческому глазу, словно прозрачная воздушная линза замер, аномалией раскинулся над живым Лесом, тем самым, где разумные деревья, не подпуская никого к стоящей посреди него башню барона Тсурбы, разрывали перелезающих через ржавый железный забор, забредающих в эту чащу людей и животных на куски. Как огромная и черная, надкусанная спереди мягкая луна, он оглядывал местность вокруг миллионами голодных мертвых и безумных синтетических, лишенных всего человеческого и живого глаз, видящих на всех длинах и частотах электромагнитного и гравиметрического спектра. Получил информацию, анализировал, примеряясь, оценивая как огромное и страшное, готовое пожрать все вокруг чудовище, пиявка, или иной паразит, вычисляя с чего оптимальнее начать и чем закончить свое предстоящее и неминуемое страшное пиршество.
  Все были на местах. Все было готово. Все условия были выполнены, и куратор полиции Гирты, Хельга Тралле в соответствии с инструкцией, руками своей безликой части нажала на спуск 'Зед 75 - С'.
  Тихо щелкнула пружина, вставляя новый патрон взамен выстрелянного. Личинка в черной камере в каменном доме, в склоне холма лопнула гнилыми, отвратительными пленками, гранулированными кусками гниющей плоти и обломками костей. Прямо в объятиях принца Ральфа разорвалось бурдюком полным фекалий, гноя, нечистот и слизи. Треснула бетонная, экранированная свинцом и заземленная замкнутым проводником стена бункера, раскололась, разлетелась облаком дымных, острых брызгов. Ручное магнетическое орудие 'Зед-75 С', что значит - 'стабилизированное', в отростках Безликого полыхнуло яркой, озарившей камни, черные деревья, дорогу и поле, испепеляющей все дурное, гнилое и мертвое смертельной ослепительной бирюзовой вспышкой, на миг соединилось стволом с бетонной стеной Белой Могилы светлым инверсионным следом. Всколыхнуло застывший как на какой-то ужасной, рождающей самые безысходные и страшные предчувствия зарисовке в ожидании приближающейся беды неслышимой, но явственно ощутимой ударной волной черно-рыжий вечерний лес.
  Словно треснуло стекло, с хрустом разорвался украшенный картиной холст, оборвалась пластинка. Закат потух. Небо последний раз вспыхнуло и лопнуло мириадами кроваво-красных, летящих к земле, звезд. Последний солнечный свет угасал с каждой секундой и багровый мрак, полнящейся черных силуэтов, причудливых и жутких очертаний деревьев, ветвей и скал, стремительно опускался на поле и поросшие лесом гранитные холмы. Поглощая все вокруг, вливался в уродливую рваную дыру в бетонной стене дома Эрсина, провал в источающий трупную вонь склеп, могилу, наполненную горами разлагающихся останков и копошащихся в горах мертвой, гниющей плоти червей. Наваливался с неба, страшной, непреодолимой силой, придавливал к земле огромную и, словно бы мягкую, исполненную миллионов мертвых глаз надкусанную черную луну над башней барона Тсурбы и его страшным живыми Лесом. Она как будто напряглась, затряслась, словно силясь сопротивляться ему. Как женщина, которую унижает и насилует мужчина пыталась как-то бороться с ним всеми своими мощностями, силами, сложными компьютерными системами и математически выверенными, демонически-точными алгоритмами, все сожрать, переработать и утилизировать, из последних сил стараясь удержаться, перебороть это наваждение, но все было бесполезно. Не сразу, вначале медленно и тяжело, но с каждой секундой, растрачивая впустую свои силы, все быстрее и быстрее, начала терять высоту, кренясь, заваливаясь на бок, опрокидывалась к земле.
  Мир менялся. Багровая марь спускалась, поглощала все вокруг. Повреждало материю, искажала потоки энергий, и то, что человеческим глазом виделось как этот зловещий едва различимый, сменивший чистые отсветы заката тусклый, не дающий тени черно-багровый, как будто мелко дрожащий свет, на радиочастотах обращалось страшным и безумным, глушащим, сжигающим, выводящим из строя всю электрическую, оптическую, гравитационную и магнитную аппаратуру отчаянным истеричным, полным неутолимой боли, лишенным всякого смысла, как рев буйнопомешанного, криком. Страшной магнитно-гравитационной бурей, возмущением энергетических полей, искажением пространства и времени.
  -Йек-ти! Йек-ти! Йек-ти! - как Маяки, что непрестанно шепчут, неподдающимися никакому научному обоснованию возмущениями поддерживающих мир энергетических потоков и полей, шлют свои адресованные друг другу, нечестивые демонические коды, связывая между собой в одну Юлу Мироздания с Машиной в центре и Великим Архитектором, сатаной, князем мира, на ее оси, бесконечное множество планарных пластов. Частей единого Божьего Творения, что с падением новой Вавилонской башни были физически разъединены Господом Богом в наказание людям за то, что постигли умение с помощью своих наук и машин пробивать и искажать пространство и время, без оглядки по своим прихотям менять их под себя, чем нарушили саму структуру вселенной, обратив доселе ненарушаемые законы фундаментальных взаимодействий частиц не более чем относительными теориями и породив Искажение.
  Время остановилось. Мир рушился, рассыпался, корежился, распадался на куски. Все было страшно, безысходно и несущественно. Все было кончено. План оказался ошибочным, расчет был неверен. Физическое разрушение оболочки воплотившейся сущности Маяка вызвало его контузию, коллапс, дисфункцию, сбой всех его сложных, демонических, управляющих окружающим миром связей, механизмов и синергии, обернувшийся страшной и разрушительной аномалией накрывшей Гирту и ее окрестности. Пришел конец.
  Хельга Тралле прикрыла глаза. Совсем как человек от солнца, подняв руку ко лбу, заслонила ей свое, как будто усталое лицо от багрового неба и мерцания страшных, летящих по нему, бесформенных, как куски раскаленной живой плоти, искр.
  - Господь Иисус Христос, Сын Божий, помилуй меня! - прошептала она вслух одними губами, не в силах более сопротивляться этому разрывающему, корежащему ее сложный синтетический разум, наполнившему весь мир вокруг нее, обжигающему, оглушающему, тараном сминающему всю ее сущность безумному багровому крику. Сложила пальцы в щепоть. Укрылась от всего происходящего вокруг черным рукавом с форменной нашивкой службы конфедеративной безопасности Северного Королевства - последнего союза христианских государств и монархий, вскинутом в печальном и безысходном крестном знамении.
  
  ***
  
  - Началось - тихо сообщил Парикмахер, склонился к плечу принцессы Вероники. Тот самый узколицый юноша, с крашенными черными волосами и длинной, закрепленной лаком челкой на один глаз, которого она пригласила с собой вместе с рыжей Лизой из Столицы, и кто все это время так старательно ухаживал за волосами фрейлин из свиты герцогини, ежедневно моя, расчесывая и закручивая их в ловкие прически не хуже чем у самых обаятельных красоток со страниц модных глянцевых журналов и календарей. Сейчас на нем была надет такой же как и на женщинах, заполненный холодным, твердеющем при ударе, гелем легкий баллистический жилет. Белая с золотом длиннополая мантия, какие носят магистры наук, и студенты университетов ниспадала до голенищ его модных лакированных туфель, а в ладони его левой руки темнел шестиугольный, похожий на шестопер, покрытый письменами, частично стеклянный, частично стальной скипетр.
  Принцесса Вероника убрала руки с подлокотника кресла, на который, стоя перед распятием, она опиралась локтями во время молитвы. Властно протянула руку, чтобы Парикмахер помог ей подняться с колен. Вместе они поднялись на наблюдательный пост на крышу, где их ждала, курила папиросу, держась одной рукой за другую, смотрела на восток, в сторону башни барона Тсурбы рыжая Лиза. Перед ней мертвыми кровавыми глазами мерцали окуляры точных наблюдательных приборов, установленные на треногах перед парапетом. Обычно через них принимали оптические сигналы 'молний', но сейчас в них ничего не было видно: в стеклах стоял мутный и трепетный, зловещий багровый свет.
  - Размытие - выдыхая дым, заломив руку, кивнула, как само собой разумеющееся, заявила рыжая Лиза недоумевающим, попеременно заглядывающим в них Гармазону и Элле - электромагнитная интерференция. А без нейропатики вы бы дальше метра ничего не видели. Хотите, прямо сейчас вам отключу? - усмехнулась и внезапно засмеялась дико и громко, напугав вышедших следом за принцессой на крышу девиц - конец света! Явился! Изделие двадцать один, сто три! - она выругалась и засмеялась снова, злорадно, страшно и весело. Все вокруг вздрогнули, как будто с каждым словом, которое она выкрикивала, вокруг нее разливались незримые, волны какой-то резкой, колючей силы. Ее контуры мерцали в заливающем все вокруг тусклом багровом свете, словно на миллисекунды принимая какую-то нереальную, нездешнюю четкость и резкость. Поджав локти, оскалившись, она растопырила пальцы и, откинув в сторону папиросный бычок, что тут же истлел в серую невесомую пыль, ткнула пальцем в небо и воскликнула - что, сильный мелочь-то жрать? На тебе! С Маяком тварь, поборись! Он тебе вставит и всю твою квантовую физику и бионику и технологический прогресс! Что, не нравится? Не ожидал? Об эффект горизонта споткнулся? На тебе! Вероника, Вероника! Смотри! Вон он! Его уже видно!
  И указала на восток, туда, где, все отчетливее приобретая очертания черной и мягкой надкусанной луны, заваливалось на бок и опрокидывалось куда-то в чащобу сумрачного бескрайнего леса огромное воздушное судно. 'Альтаир Парталле', строительно-логистический комплекс, изделие проекта двадцать один сто три, нарушившее протокол безопасности и вперед разведывательных и военных сил, пришедшее по многочисленным сигналам тревоги, поступившим и в обход иных инстанций перенаправленным лично к нему, как к директору по развитию и контролю региона, сегодня утром и днем из Гирты.
  
  ***
  
  Багровая мгла упала на улицы города. На перекрестках и вдоль проспекта горели костры, но от их трепетного рыжего света, от их зловещего, необычайного густого дыма и тяжелых, как колыхание волн сполохов, казалось этот страшный кровавый сумрак, что внезапно наполнил перекрестки, улицы, переулки, дворы, подворотни и скверы, становился только еще гуще и черней. На плацу у полицейской комендатуры горели костры. Трепетный и тусклый свет факелов играл на покрытых копотью, усталых и обреченных лицах. Бешено горели глаза, хрипло отдавали команды сержанты, грозили плетками, срывались на крик.
  На стенах разрушенного бастиона, на набережной и воротах шли последние спешные приготовления к отражению приступа, готовящегося с южного берега реки. Сотни людей с оружием в руках, группами, отрядами, дружинами и взводами выстроились вдоль проспекта. Герцог Вильмонт Булле в карете и комендант крепости, граф Биргер Гамотти со своим старшим сыном верхом, во главе конного отряда штабных офицеров и всадников, совершали объезд готовых к сражению частей. Личным присутствием вдохновляли бойцов, поднятых на защиту северного города от вторжения войск мятежного военного коменданта и фальшивой герцогини. В сопровождении своих жандармов и рыцарей, под высоко поднятыми знаменами, гордо они проследовали по набережной. Побывали у ворот рядом с Инженерным мостом, сделали круг по всему северному городу и через проспекты Цветов и Рыцарей вернулись к полицейской комендатуре и Старому мосту. Пока все шло неплохо: через Рыбацкие ворота, через ворота Цветов, через Северный равелин в город подходили вызванные с побережья, со сталелитейного производства, с холмов и от Переправы личным приказом Герцога отряды рыцарей и старшин с северного берега реки. Дружины феодалов, группы наемников и моряков, сельское и цеховое ополчение. По прибытию, на воротах жандармы тут же показывали новоприбывшим распечатанные, наспех подготовленные еще днем, агитационные листовки с актуальной информацией о случившемся в городе инциденте. Люди мрачно склонялись над ними, в свете трепетных факелов и костров читали вслух манифест, в котором подробно разъяснялось, что граф Прицци и его люди подняли мятеж, что принцесса Вероника самозванка и наглая столичная аферистка, что своими чарами долгое время вводила в заблуждение даже самого Герцога. Что сам Вильмонт Булле, несмотря на происки и враждебную пропаганду врагов на самом деле жив и сообщение о его смерти всего лишь подлая провокация и не более чем попытка посеять панику среди славных и отважных защитников законной герцогской власти, только в руках которой возможны мир, благоденствие и непременное будущее процветание Гирты.
  Чтобы окончательно развеять эти сомнения, прекратить сплетни и перетолки, герцог Вильмонт во главе верных ему старшин лично проехал по улицам северных районов, посетил городские стены и линию обороны по берегу реки. Прочел героическую речь, воодушевил, похвалил за верность солдат и рыцарей. Сообщил, что из Столицы уже идет подмога, что непременно поможет подавить мятеж и вернуть на престол законную власть, узурпированную убийцами, мошенниками и бандитами в лице графа Дугласа Тальпасто, принцессы Вероники, маркиза Дорса и предателя графа Прицци.
  В подтверждение этих слов из крепости Гамотти на проспекты выкатили несколько закованных в сталь неуклюжих боевых машин и множество груженых плотными деревянными ящиками с номерной маркировкой телег. В них, в промасленной бумаге и стружке ожидало своего часа тайно произведенное после осады Гирты войсками Фолькарта, вопреки конфедеративному запрету на распространение, проектировку и создание автоматического, полуавтоматического, эмиссионного и магнетического оружия, высокотехнологическое военное снаряжение. Демонстративно провезли по улицам снятые с башен крепости пулеметы, легкие безоткатные орудия и установки для пуска снаряженных ядовитым газом и горючей смесью ракет. Отдельно продемонстрировали помеченные ярко-зелеными треугольниками с черным крестом устройства инициации ядерного распада, которые предполагалось задействовать в случае прорыва у мостов. А самым верным и стойким частям раздали гранаты с фосфором и зарином, дыхательные маски, неуклюжие, оснащенные толстыми, усиленными от разрыва, стволами и затворными коробками самозарядные ружья со съемными штыками и множество капсульных патронов к ним.
  Но что-то все равно шло не так. Еще днем случился неприятный инцидент: в одном из подземных казематов в толще горы произошел самоподрыв боеприпасов, случился пожар, что привело к сильному задымлению нижних этажей крепости. Параллельно произошла еще целая чреда зловещих событий, что сильно подорвала моральные силы защитников северной Гирты. Еще днем с южного берега через Старый мост перешли двое парламентеров, передали стоящим на воротах отрубленную голову Герцога. Капитан Кроксен принял ее и быстро выкинул за парапет моста, но было поздно: зловещий трофей видели все, кто стоял на воротах и прилегающим к ним стенах. Потом бесследно исчез сэр Бакен, один из старших рыцарей, отвечающих за штаб. Как сообщили его встревоженные люди, он просто зашел в кафе на первом этаже одного из домов, сказал, что на две минуты, и больше его никто не видел. А ближе к вечеру на проспекте поймали сбежавших с ворот у Инженерного моста каких-то пьяных жандармов, что уже успели разнести слух, о том, что там против них готовят пушки, но стабилизатор и барьер по каким-то причинам не работают, технический бункер под воротами заперт, и ни у кого нет от него ключей. Около семи вечера над рекой началась ружейная стрельба, а к восьми пришла страшная весть, что ворота обрушены, а крепостная стена и прилегающие к ней дома в огне. Но самое неприятное и жуткое началось с наступлением темноты, когда солнце окончательно закатившись за гору, что отделяла северные районы от залива и по темным переулкам и кварталам поползли холодные, непроглядные сентябрьские тени. Стало темно и как будто какое-то странное, едва различимое глазом, зловещее багровое зарево, загорелось далеко к северу от города в море, под водой, заполнило ясное, но беззвездное и безлунное, сумрачное небо. Как будто светя через предметы и преграды, заполнило даже закрытые комнаты, переулки и дворы. Стало как-то по-особенному сумрачно и темно, и даже яркие, слепящие, нестерпимо режущие в темноте глаза огни факелов, костров и выкрученных до предела светильников были не в силах разогнать этот багровый мрак, что сгущался в непроглядную тьму уже в нескольких метрах от них. Несмотря на опасность близящейся атаки, люди покидали назначенные им боевые места, сбивались в большие неорганизованные кружки, старались держаться ближе к кострам и сослуживцам. На темных безлюдных улицах в стороне от площадей и проспектов воцарилась глухая, как зимой, когда стоит мороз и лежат огромные непроходимые сугробы, тишина. В ней, без всякого эха глохли, как будто тонули звуки, стук колес, инструмента и копыт, а беспрестанный звон колоколов церквей по обоим берегам реки стал каким-то тягучим, размытым и зловещим. Искажаясь, приобретал неприятные, чуждые человеческому уху обертоны, отдающие какой-то безысходной и иррациональной мерзостью, наполнял сердца безотчетной тревогой и предчувствием неминуемой беды.
  Люди боялись, озирались по сторонам, вглядывались в тени и мертвее темные окна покинутых квартир. Лошади не слушались кучеров, беспокойно, испуганно и напряженно озирались, трясли гривами. Попрятались кошки, исчезли с улиц, дворов и лестниц, забились, унеся с собой котят, предчувствуя опасность, укрылись от багрового зарева и этой упавшей на город глухой и страшной тишины.
  Двое, похожих на мастеровых в старой, засаленной мешковатой одежде и накинутых поверх курток форменных мантиях Гамотти, по виду военные инженеры, проковыляли, прошлись по улице на нетвердых ногах. Забрались в плоскую бронированную машину с жерлом огнемета на башне, стоящую у угла забора полицейской комендатуры, на перекрестке проспекта Рыцарей и улицы Котищ. Закрыли люки, засели в ней. Они что-то делали там, когда под броней внезапно что-то гулко лопнуло, и все люки внезапно резко раскрылись, освободив дорогу бесконечным и жутким, столбам не дающего света, ударившего в сумрачную холодную вышину, багрового и дымного огня. Две страшных, объятых пламенем фигуры в конических шлемах с дыхательными масками вылезли из них, перевалились через зоманы и обгоревшими скелетами упали в растекающееся вокруг озеро пылающей зажигательной смеси, чем очень напугали тех, кто видел это страшное, леденящее кровь, явление.
  Но это было только начало. То там, то тут самопроизвольно детонировали, выходили из строя высокотехнологические устройства и боеприпасы. Одна из нескольких загорались спички, слабо, как опилки, горел порох, отказывали даже высокостабилизированные выстрелы и заправленные специальным топливом двигатели машин. По улицам передавались, ползли жуткие слухи о том, что что-то страшное и неестественное происходит в темных опустевших домах и кварталах, откуда бежали на южный берег покинувшие их жители. Прикрывая стегаными варежками лица, держа наготове копья, ополченцы тихо переговаривались, шептались, когда грозные сержанты с тесаками и плетьми отходили подальше и не могли услышать их. Говорили о том, что Станции намеренно сломаны и больше никогда не будет ни света, ни электричества. Вспоминали о жуткой неуловимой твари, и о длинной чреде страшных, случившихся много десятилетий назад, еще в прошлом веке, нераскрытых происшествий. Когда в домах, в комнатах с закрытыми ставнями и запертыми дверьми находили тела удушенных и загрызенных людей, а полицейские криминалисты и хирурги, осматривая их, писали в отчетах, шепотом делились в кабаках со знакомыми, что на переломанных костях и разгрызенных внутренностях, явственно просматриваются одинаковые для всех убитых следы зубов, как будто похожие на укусы огромной змеи. Убийцу тогда так и не нашли, а эти страшные преступления прекратились сами собой, также внезапно, как и начались, что таинственным образом совпало с возвращением с войны, никому тогда неизвестного альдермана квартального ополчения, юного графа Августа Николая Прицци. Тогда, много десятилетий назад, в газетах еще писали о том, что этот молодой, заслуживший в боях за отвагу и смелость воинское звание, должность командира батальона и уважение своих людей кавалер, вернувшись в родной город, отчего-то отказался от всех предложенных ему богатых невест и взял в жены нищенку, внучку ювелира. А в своем доме завел огромную рогатую змею, которую, по его словам, как ручного дракона, он привез с юга, с войны. Тогда еще было много противоречивых слухов о том, что это и есть то самое чудовище, что заползало в богатые дома и выгрызало своим жертвам сердца, и будто бы молодой кавалер, что впоследствии, благодаря своей отваге, непреклонности и хитрости стал начальником жандармерии, правой рукой тогда еще юного герцога Вильмонта и предводителем всего просвещенного и славного рыцарства Гирты, заключил с ним нечестивый союз, чем навлек проклятие на себя, свою семью и все герцогство. Но если, тогда эти слухи были всего лишь слухами, а необычные предпочтения и вздорный и жестокий характер замкнутой, нечасто покидавшей свой дом, избранницы графа, Марии Прицци, не более чем странностями эксцентричной богатой женщины, то сегодня старожилы снова начали шептаться о тех жутких событиях и связанных с ней слухах, о которых в любой другой ситуации, по известным политическим причинам не стоило упоминать во всеуслышание. За этими обсуждениями дружинники и узнали от знакомых о том, что в одном из темных, покинутых жильцами еще днем доме кто-то видел мертвеца с такими же ранами, как и много десятилетий назад. А когда пошли проверять, то нашли в темных комнатах еще несколько переломанных, погрызенных, с выеденными сердцами, тел. Вернувшиеся из зловещего квартала дружинники рассказали, что их старый альдерман, увидев такое, был растерян и строго запретил даже упоминать об этом происшествии, но его люди нарушили приказ. Поделились со знакомыми рассказами об увиденном, предупредили их. Сказали, что это снова та самая тварь, наевшаяся, затаившаяся и впавшая в спячку, проснулась, растревоженная багровой мглой, и теперь, будучи голодной, жрет подряд без разбору всех. Беспрепятственно ходит по опустевшим домам и улицам Гирты.
  Но этого было мало: из уст в уста передавались, все более страшные и тягостные новости и сплетни. Кто-то сказал, что у северо-восточных ворот идет бой между своими: один из вассалов Герцога отказался повиноваться приказам графа Гамотти и его людей. Пошли разговоры о том, что колонна герцога Ринья полностью разбита и сдалась. Что Сорна и Сталелитейные под разными предлогами не спешат идти на помощь, ограничиваясь лишь малыми отдельными дружинами, что на южном берегу активно готовятся к штурму, перед ним будут обстреливать северный берег ядовитым газом, и пощадят только тех, кто сложит оружие до начала атаки или дезертирует. Что в знак твердости своих намерений граф Прицци приказал вывести на мост двоих из взятых в плен в доме депутатов лейтенантов, отказавшихся присягнуть новой герцогине и у всех на глазах заколоть их. Кто-то еще шепнул, что будто бы герцога Вильмонта видели в двух разных местах одновременно и о каком-то страшном сообщении кодом, что пришло прямо из герцогского дворца, и после которого с башни крепости сбросился сигнальщик. А также о многочисленных страшных и таинственных звонках, начавших поступать по неработающим телефонам в кабинеты комендантов районов и их заместителей. Что после одного из таких, поступившего среднему сыну коменданта Фаскотти, начальника жандармерии Северной Гирты, тот заперся в своем кабинете и не отвечает когда стучат к нему в дверь. Кто-то сказал, что он уже мертв, но это тщательно скрывают, потому что ворота у Инженерного моста уже потеряны, оборонявшие их отряды сложили оружие или бегут, а другие и вовсе уходят со своих позиций. Всеми возможными путями стараются вырваться из города, прячутся в холмах и в лесу, и ни граф Гамотти, ни сам Герцог не могут их остановить. Что кто-то видел, что старший кассир торгового дома Альбек Северо-Запад прямо в операционном зале глотает монеты, запихивает в рот, ест облигации и векселя, а какой-то солдат, вернувшись из подворотни, рассказал, что видел там женщину, что в сумраке переулка, стоя на коленях, плакала и билась о стену окровавленной головой. Его подняли на смех, но проверять так и не пошли. Все пошло не так, все было непривычно и иррационально. С каждой минутой, с каждой такой жуткой вестью, тревога и страх все больше закрадывались в сердца людей.
  Было еще много пугающих и неприятных знамений и страшных происшествий, а в пятнадцать минут девятого, через четверть часа, как упала эта страшная и глухая багровая мгла, на южном берегу Керны забили барабаны, запели волынки и полковые флейты - граф Прицци и Дуглас Тальпасто отдали приказ к штурму.
  
  ***
  
  Над головами, над куполом собора Христова Пришествия вновь резко и тяжело забил колокол, было притихший с наступлением темноты. Один за другим, оглашая сумрачные улицы и проспекты страшным и глухим, как будто погребальным, звоном, к нему начали присоединяться и другие колокола соборов и церквей по всей Гирте.
  - Щит упал. Прикрыть колонну не сможем - сообщили инженер и аспирант князю Мунзе, быстро размыкая проводные соединения между орудием, батареей и барьером. Огни на кожухах приборов слабо и бессмысленно мерцали, мелко пульсировали, принимая наведенное напряжение.
  - Ну так выключи, раз упал - кивнул на них князь Мунзе - перегорит, из твоего жалования вычту.
  Инженер пожал плечами, подвинул взад-вперед ползунок ручного управления стабилизатора, но на приборной панели ничего не изменилось. Молча, продемонстрировал гиромагнитный измеритель искажения пространства-времени. Стрелка неровным пульсом, стучала о край шкалы, с силой отскакивала от него, словно пытаясь пробить. Ощущение чего-то неправильного и страшного повисло в воздухе. Ставшая непроглядной и густой темнота вокруг на площади, над рекой и между домов, как будто наполнилась каким-то тонким, ощутимым скорее умом, чем глазом, трепетным и тусклым багровым свечением. Внезапно проснувшаяся мигрень заломила глаз, воткнутой острой иглой вонзилось в виски.
  - Коэффициент близок к семи - демонстрируя князю ручной прибор с маятником, сухо, как будто нарочно растягивая слова, сообщил университетский аспирант, пояснил - даже стационарные калибровочные преобразователи захлебнутся, если сейчас попытаться их включить. Все готово, сэр Дитрих. Доложите сэру Дугласу, мы в области аномального искажения пространства-времени. И мы и они заглушены.
  - Пятиминутная готовность! - громко объявил граф Карл Тальпасто, вернувшись на проспект, прокричал ожидающим приказа к наступлению старшинам и вестовым. Бросил быстрый взгляд вдоль колонны, где черные, сухощавые иереи, уже закончили молитву и теперь обходили ряды преклонивших колени бойцов, размашисто совали им в бороды, давали целовать наперсные кресты.
  Борис Дорс поднял, запрокинул голову к темному ночному небу. Поморщился, по привычке взялся свободной рукой за меч. Над головами, над площадью, на колокольне собора, оглушительно громко и тяжело бил огромный колокол. Но с ним было что-то не так: его непривычно короткие удары были вязкими и глухими. Борис Дорс поморщился: впервые он слышал, чтобы на узких, зажатых каменными домами улицах он не слышал его эха.
  Вокруг было шумно. Отрывисто и недалеко звучали голоса сержантов, кричали хрипло и резко, как удары кнутов. Глухо гремели оружие и броня. Бригадир Карл скомандовал движение. Не опуская забрала, не скрывая лица, с обнаженным мечом в руках сам зашагал справа от колонны. Застучали барабаны, заревели рога, запели волынки.
  Один за другим тускло загорались обычно такие яркие и ослепительные химические факелы в руках солдат, подожженные от многочисленных жаровен и костров. Медленно выдвинулись, с грохотом и скрипом покатились по мосту в сторону крепостных ворот на противоположном берегу осадные щиты. С глухим, неслышимым уже за десять метров хлопком лопнула брошенная вперед склянка, заволакивая, укрывая их обслугу, затрудняющим входящую стрельбу непроглядным и черным в темноте дымом.
  По приказу к атаке сорвались со своих мест, бросились с Рыночной площади вниз по склону, тому самому, где в дни фестиваля лежали отдыхающие, пьяные горожане и студенты, побежали, спускаясь к лодкам, к воде, матросы и назначенные в десант ополченцы. Бородатые разбойники Рейна Тинкалы, подбегая к назначенным им лодкам умело прыгали на палубы, припадали на одно колено, в готовности укрыться от летящих из темноты, с противоположного берега, стрел, поднимали свои круглые, расписанные магическими письменами и крестами щиты.
  Протяжно загудели свистками паровые катера. У одного лопнул котел. Судно с шипением окуталось страшным багровым дымом, но второй, приняв на борт штурмовую группу, на полных парах пошел к противоположному берегу. Гребцы десантных судов налегали на весла, с чавкающим плеском опускали их в маслянистые, необычно густые волны Керны. Рывками толкали тяжелые деревянные суда в сторону северного берега реки. Со скал, с парапетов, балкончиков и крепостных стен им навстречу летели дымные горящие стрелы и арбалетные болты. Вооруженные самозарядными ружьями со штыками, пистолетами и мушкетами бойцы, следуя инструкции, отжимали затворы, отводили курки, целились, щелкали спусковыми скобами, но ружья оставались немы. Некоторые патроны взрывались, с металлическим треском ломали усиленные рамы, разрывали стволы. Отрывали стрелкам пальцы рук, выбивали глаза и зубы, калечили кисти. Заклинивали, выходили из строя автоматические орудия, в попытке запустить их, горели электрические устройства и стабилизаторы. На башне Арсенала гнусаво и протяжно завыла механическая центробежная сирена. Над стеной крепости Гамотти ярко вспыхнул и так и замер зажженный сигнальный огонь. Загорелись, ударили в глаза наступающим и тут же потухли прожектора на надвратных башнях Старого моста и стенах крепости. Мигнула подсветка фасадов богатых домов и окна кабинетов и комнат, оснащенных современными светильниками. На горе, на башне крепости полыхнул и тут же погас проблесковый маяк, со страшным электрическим щелчком, синхронно вспыхнули и с жалобным треньканьем разбитых ламп также хором погасли на проспектах и улицах северной Гирты, электрические фонари.
  Что-то страшное и неясное происходило на северном берегу. Но наступление началось, и его было уже не остановить.
  - Фолькарт! Христос Воскрес! - словно пытаясь перекричать звон колоколов, грохот уключин и снаряжения, сжимая в руках копье, провозгласил граф Рейн.
  - Фолькарт! Воистину! - дико и восторженно завыли, закричали его бородатые разбойники, что еще с охоты жаждали этой кровавой сечи, как расплаты за те позор и унижение, которым их подвергли люди графа Прицци. Их ладья первой с разгону врезалась носом о каменный причал так, что жалобно затрещали расколотые ударом доски, а сам граф едва сумел удержать равновесие. Без брони, с охранным символом нарисованном кровью поперек левого глаза и щеки, в одном не застегнутом под подбородком шлеме, с мечом на поясе, копьем в руках, выставив перед собой свой круглый, украшенный лиловым крестом и магическими рунами по ободу щит, возглавляя своих людей, он первым перепрыгнул на вражеский берег.
  Рядом под градом стрел и ударами топоров штыков и копий падали на камни и в воду его дружинники. Над головой трубил рог, оглашал печальным, зовущим о помощи ревом темные, полнящиеся страшной багровой тьмой улицы, пустые кварталы и озаренные зловещим дымным пламенем костров перекрестки и проспекты северной Гирты.
  К разбитым воротам и разрушенной башне за Инженерным мостом подвели штурмовые щиты. До подхода основной ударной группы, протянули вперед на тушение пожарные рукава, протолкнули в ближайшее окно каземата длинную трубу и подали по ней зарин.
  Штурмовая колонна по шесть человек в ряд наступала по мосту. Навстречу ей со стен летели дротики, стрелы и арбалетные болты. Борис Дорс шагал, крепко сжимая в руках древко алебарды, словно пытаясь залосниться им. Впереди были каменный завал, дым и горячий огонь. Над черными крепостными стенами желтым пламенем горели какие-то окна. Сзади, из второго ряда то и дело задевали его оружием, под напором уже никем не контролируемого, движущегося людского потока, подталкивали его, не давали ни сбавить шаг, ни отступить. Внезапно и страшно заревел огнемет, прямо на ходу ударил куда-то вверх и в сторону, целясь по зубцам крепостной стены. Из-за обгоревших мерлонов, из-за плотной пелены черного дыма и страшного рыжего пламени летели камни и бутылки со смешанным с маслом нефтью. Шипели, заливая огонь, пожарные рукава. Ударяли барабаны, отчаянно и страшно ревели волынки. Где-то рядом как-то несолидно хлопнула, выстрелила газовая пушка, заряженная фторогидразином. Выворачивая руки и ноги, сминая броню, нанося страшные заброневые травмы, даже через самую лучшую броню, с фланка крепостной стены ударила раскаленная картечь. Но отступать было некуда. Задние ряды многолюдной формации, создавая давку, продолжали двигаться вперед. Спотыкаясь, падая, хватаясь за обколотые горячие и мокрые камни обрушенных ворот и стен, атакующие плотным потоком перебирались через завал. Разрезая, растаскивая колючую поволоку за ним, врывались в залитые ядовитым газом, заполненные дымом казематы, на баррикады и примыкающие к воротам укрепления. Продолжая атаку уже за воротами на проспекте Цветов, неумолимым тараном врубились в двинувшиеся им навстречу контрмаршем, в попытке оттеснить их обратно на мост плотные вражеские ряды. В багровой и дымной, озаренной страшным светом факелов, горящих стен, камней, телег и окон мгле завязалась страшная, беспощадная и кровавая битва.
  Следуя многократно отработанному на штабных учениях плану, подгоняемые спешными ритмичными ударами весел, по широкой дуге огибая бесформенные, безжизненные и темные, словно какой-то замысловатый мираж, а не строение, громады стоящей на скале, прикрывающей северные районы Гирты от атаки с моря крепости, черными тенями мчались по фосфоресцирующим кроваво-малиновыми тусклыми огнями волнам многочисленные гребные галеасы и рыбацкие ладьи. Несли десант в Сорну и к северо-западным стенам Гирты. Отсюда, с моря, было отчетливо видно, что трепетное багровое сияние излучает то место в море, где еще совсем недавно стоял мясной Обелиск, но сейчас его не было на месте, и уже как будто сама пучина излучала этот страшный и жутки, не дающий теней, поглотивший луну и звезды, и только усиливающий сумрак вокруг, наполняющий все небо и землю багрово-малиновый свет. Но людям на кораблях сейчас было не до него. Они шли на штурм и, как и любой солдат на войне, знали, что не все переживут эту битву. С берега отчаянно сигналили, но с семафором было что-то не то, либо никто не знал нужного шифра, не мог понять, что им хотят сказать с бастионов с северо-западных городских стен.
  - Поздно, поздно, друзья мои! Раньше сдаваться надо было! - качал головой рыжебородый конунг, граф Картарре, командующий десантом, поправляя на груди только накинутую на плечи, но не застегнутую бригандину. Он курил трубку, но даже несмотря на то, что он стоял на палубе идущего на всей скорости, подгоняемого энергичными рывками многочисленных гребцов судна, никакой ветер не сносил, не рассеивал ее дым, как будто они стояли без движения. Мертвыми тряпками висели паруса, флаги и вымпелы. Необычайно холодная, неподвижная и глухая духота стояла над водой, звуки рогов и колоколов, следующих в кильватере и по траверзам флагмана лодок, искажаясь, едва доносились до стоящего на высокой корме руководящего высадкой командира. Глухо стучали уключины, вязко шлепали весла. Их удары словно тонули в этой наполняющей все вокруг, повисшей над мертвой, казалось бы ставшей какой-то по-особенному густой и неподвижной водой, багровой мгле.
  - Семафор Объекту Шесть, Комендатуре, вывесить черный флаг на крыше башни в знак капитуляции - сообщил связному на крыше Университета спешно прибывший с холма Булле курьер.
  - Не отвечают - безразлично пожал плечами тот, сверкая ярким ацетиленовым фонарем, заключенным в цилиндр с зеркалами и забралом на ручке, по виду похожим на рыцарский шлем.
  Вместе с атакующим через реку десантом, дальше к западу, на Старом мосту шел отвлекающий бой. На этом направлении штурмом руководил лично граф Прицци. Команды солдат в легких бригандинах, дыхательных масках, несгораемых длинных плащах с прорезями для рук и кожаных шлемах с металлическими налобниками от стрел, штурмовые инженеры, толкали по мосту, к воротам, наспех склоченные прямо на проспекте таран с мощным газовым факелом и штурмовые щиты. Следом, прикрываясь мантелетами, потянули пожарный рукав. С башни, навстречу им, на доски моста, лились струи пламени, летели бутылки с зажигательной смесью. Едкий густой дым слепил, мешал дышать, не рассеивался в багровой мгле. Где-то за его ядовитой пеленой, на башнях ворот и крепостной стене, резко стучали плечи арбалетов и метательных машин. Ревели рога, летели копья и стрелы. Сбивая атакующих с ног, с хрустом ломались о парапеты моста, доспехи и щиты.
  - Вперед! На штурм! - ревел, командовал сержант Брокке, сорвав с себя дыхательную маску, чтобы его лучше слышали.
  Граф Прицци, лично прошел до ворот, проконтролировав, что таран с огнеметом подведен и запущен в действие, вернулся на середину моста. Сняв шлем, словно в него и не стреляли вовсе, прохаживался в накинутом поверх бригандины плаще химической защиты, между осадных щитов, грозно отдавал распоряжения.
  Покидав для удобства к парапетам моста свои щиты, топоры и длинные мечи, рыцари и оруженосцы бегали между мантелетами, тушили огонь. Зажимая рукавами лица, хватали, сбрасывали газовые гранаты в реку, пускали в ворота и окна надвратных башен тучи горящих лучных и арбалетных стрел. Поднимали к бойницам лестницы, повисали на веревках, привязанных к верхним ступеням, чтобы защитники не смогли сбросить их. Прикрываясь щитами, лезли наверх, забрасывали внутрь бомбы с газом и бутылки с горящими тряпками и керосином и тут же спрыгивали обратно вниз. Жгли огнеметом окованные огромными металлическими шайбами ворота и бойницы. Брандмейстер Гирты хладнокровно командовал двуцветным флажком, когда надо было подавать напор, чтобы залить пламя от летящих в ответ, со страшными дымными вспышками лопающихся от ударов о камни парапетов, щиты и броню, разлетающихся во все стороны обжигающими, слепящими брызгами, бутылок с зажигательной смесью.
  На южном берегу, прямо на набережной, перед обгоревшим фасадом дома депутатов, где на фонарных столбах бесформенными, беспомощными грудами тряпок, темнели тела повешенных, тяжело пыхтели, дышали жаром и черным дымом паровые машины. Работали обнаженные по пояс кочегары, подавали напор на тушение. У парапетов лежали, стонали обожженные и раненые. Страшно и гулко, как в тумане, звонили колокола по обе стороны Керны. С треском горел огонь, страшно шипел газ, жарким удушливым чадом поднимался в сумрачное багровое небо непроглядно-черный едкий дым
  Граф Прицци подошел к парапету с западной стороны моста, заглянул за него, нахмурился от увиденного. Темная стремнина чуть ниже по течению, напротив полицейской комендатуры и склона горы, как будто разделялась надвое. Ближе к берегу, вода была неподвижной и не отражала света пожара и факелов, а на середине реки обращалась бурливым и шумным потоком, как будто огибая какую-то невидимую глазом преграду или барьер. У спуска к воде за комендатурой неподвижно темнели силуэты двух штурмовых, уткнувшихся в берег лодок, но ни на них, ни рядом с ними, не было видно никакого движения ни света. Пусто было и на стенах разрушенного бастиона, за которыми находился плац центральной полицейской комендатуры Гирты. Только проглядывали через багровую мглу, какие-то похожие не то на факелы, не то на жаровни на стенах, неподвижные огни.
  - Марк, вы это видите? - подозвал тяжело скинувшего с плеч, бросившего на кучу снаряжения опустевший ранцевый огнемет, утирающего платком исступленное, покрытое копотью и потом лицо, барона Тинвега, кивая на реку, указал ему граф Прицци.
  - Причастника меня прими, как разбойника исповедующегося... - глядя в небо над заливом, тяжело проговорил майор. С треском отклеил контактную застежку, сбросил с мокрой головы шлем. Гулко ударяя себя пальцами в латной перчатке по нагруднику, перекрестился, протянул руку к поясу характерным жестом человека, ищущего в сумке трубку и кисет, чтобы закурить. Словно опомнившись, грубо, с озлобленной досадой заревел, бросил, отчитался, как будто не слыша вопроса командира - два раза я к ним ходил! Говорил Фридриху, заканчивай, уводи своих, останетесь, никого не пощажу! Драться ему предлагал, отказался. Ни себе, не людям, лишь бы выслужиться! Надо было его еще тогда снять, когда Мария советовала...
  Не найдя своей поясной сумки, что осталась у седла его лошади, грубо приказал своему племяннику, что спешно протирал его доспехи пропитанной щелочью, нейтрализующей выпавшую на них ядовитую росу, салфеткой, чтобы дал ему воды. Несколько раз глотнув из большой кружки кофе, принял у пажа свой украшенный цветком камелии и крестом композитный щит, поправил дыхательную маску, и, примерив в руке клевец на длинной рукояти, так и не ответив на вопрос, размашистым шагом направился обратно к укреплениям.
  Граф тоже не сказал ничего. Отвернулся и уставился на воду под мостом.
  - Ворота сожгли! Но там все камнями заложили! - пригибаясь от летящих болтов и стрел, перебежал между мантелетами, громко доложил капитан Галько. Он был в одной обожженной и мокрой рубахе, без доспеха и шлема. Глаза его пылали безумием и яростью битвы. Капитан был ранен, у него сильно обгорели плечо, шея и щека. В руках он держал обнаженный, окровавленный меч.
  - Не стоять! Продолжать штурм! - обернулся к нему, зарычал, властно указал ему граф Прицци.
  - Слушаюсь мой лорд! - поклонился, криком ответил тот, сжал зубы от боли и бросился обратно к тарану, над которым страшным рыжим огнем уже дымно горели надвратная башня и прилегающая к ней часть стены.
  
  ***
  
  Глава 30. В багровой мгле. (Понедельник вечер и ночь)
  
  
  ***
  
  Солнце стремительно закатывалось за вершины холмов, длинные холодные тени ползли по крутым склонам между обломков скал и корявых, истертых корней. Небо над головой горело последними ослепительными, стремительно угасающими лучами заката. Трясина Митти отливала пронзительной белой водой, своей мутной, подернутой ряской гладью, слепила глаза, отражала их, но в чащобе, на каменистых склонах и перелогах уже сгущались астегматически-непроглядные холодные сизые сумерки. В чаще, за беспорядочными нагромождениями обломков скал и камней, звонко стучали топоры. Драгуны и ополченцы готовились к ночному приступу. На опушке леса, то там, то тут, зловеще и ярко, навевая самые дурные предчувствия, горели подожженные стрельбой из крепости деревья. Обгорая, с неприятным сухим треском роняли на землю обугленные ветки и горящие куски коры.
  День подходил к концу. Впереди, в просвете между стволов, над головами осаждающих, на вершине нависшей над трясиной скалы, светлели, озаренные закатом неприступные белые стены замка Ринья. Три башни - две цилиндрические, восточная, высокая и узкая, юго-западная, низкая и широкая, и центральная надвратная с контрфорсами и галереей, все три соединенные между собой старомодными отвесными куртинами, прикрывали замок со стороны покатого склона ведущего на вершину скалы. Единственного возможного подхода к ним. Мерцая разноцветными витражами, над крышами замковых построек поднималась высоко в небо, неприступной громадой темнела многоэтажная главная башня крепости. К воротам от поселка внизу тянулась белая, сухая, хорошо утоптанная дорога, петляла серпантином по крутому склону холма. Под ней, в кювете и за камнями засели дружинники графа Пильге. Беспокоили осажденных, стреляли по бойницам и деревянным кровлям горящими стрелами, стараясь подойти поближе к ним, размахивая руками, сильно наклонившись вперед, со всех ног перебегали от укрытия к укрытию. В ответ им пыхали ружья, летели арбалетные стрелы, цокали о камни, падали на дрогу впивались в мох и древесные стволы. Из окон надвратной башни то и дело бил стрелок, стрелял очень далеко и точно. Фанкиль сказал, что у него какое-то современное оружие и нейропатический прицел. Изредка, наверное экономя дорогие боеприпасы, стреляли автоматические орудия, оглашали страшным раскатистым громом лес и окрестные холмы. Трассирующие следы их снарядов рыжими стремительными метеорами рассекали небо над головой. С глухим железным звоном отскакивали, рикошетили от скал, крутились, разбрасывая пронзительные рыжие искры, кололи камни, поджигали деревья и кусты.
  В очередной раз отерев полой плаща и без того чистый клинок, положив на колено меч, Вертура устало откинулся на спину на пологую скалу. Оперся локтем о поросшей мхом, засыпанный желтой сосновой хвоей, гранит. От усталости горело лицо, дрожали руки, хотелось лечь на бок, закрыть глаза и уснуть прямо здесь на камнях, но ощущение тяжелой, напитанной кровью холодной и острой стали предавало новых сил и готовности продолжать эти бесплодные попытки взять оказавшимся неприступную для них твердыню. Информация оказалась ложной. Автоматические орудия, что в это время должны были быть в поле на учениях, сейчас стояли на башнях и воротах, вели огонь стабилизированными выстрелами по всякому, кто пытался приблизиться к замку, не давали подойти, чтобы заложить заряды под башни и стены. Бесполезно оказалось и переносное, оснащенное компенсатором отдачи и оптическим прицелом орудие, которым так хвастался еще утром в отделе полиции Фанкиль. Артиллерийские башни были надежно прикрыты барьерами, сопряженными с установками автоматического огня, что отключались на доли секунды, чтобы не препятствовать исходящим выстрелам и, сколько рыцарь не пытался подгадать момент их уязвимости, он так ни разу и не попал. Ведя огонь с опушки леса, он раскрыл свою позицию, его обстреляли, и он едва смог отползти.
  Днем на осаждающих напал большой отряд каких-то явившихся с Полигона людей. Атаку на узкой, заранее перегороженной телегами, дороге над уступом трясины Митти успешно отразили, но положения дел это не исправило. Штурм ворот в попытке взорвать их и прорваться внутрь замка захлебнулся. Отряду, состоящему из роты драгун, дружины графа Пильге и нескольких сотен сельских ополченцев и егерей без специального осадного снаряжения такая задача оказалась не по силам. Отступив, атакующие взяли крепость в осаду. Прячась от стрельбы со стен, засели за скалами, на опушке и в поселке. По приказу то и дело хмурящегося, глядящего на часы, инспектора, ожидали наступления темноты, в томительном напряжении сидели в своих укрытиях за скалами, пережидали обстрел. Поначалу было очень страшно. Ждали новой атаки или окружения. Боялись, вслушивались в каждый выстрел. Вздрагивали при громовых раскатах, похожих на удары хлыста, эхом разносящихся далеко по каменистым склонам, но потом, утомившись этим тревожными терзаниями, расселись поудобнее за многочисленными камнями в лесу. В ожидании новых приказов, закурили. От нечего делать завели суровые, немногословные разговоры о нелегкой службе, о работе в поле и доме, об урожае, о семьях, о детях и подготовке к приближающейся зиме.
  Пела кукушка. В сарае в поселке призывно замычала корова. К ней упорно пошла какая-то женщина. Со стен по ней выстрелило орудие, но сильно промахнулось. Какой-то дружинник выскочил на дорогу, замахал как флагом черным плащом, хрипло закричал, что не видят, что ли по кому стреляют и совсем они там, одурели. Стрельба прекратилась. За камнями одобрительно заулыбались этим смелым действиям и отваге сослуживца.
  - Да получит пулю в лоб в следующий раз и все - сказал, осудил какой-то драгун - не видит она что ли что стреляют? Что спасать-то таких, все равно ума нету.
  - Ага - ответил Вертура и зевнул. По необычайно чистому сине-розовому закатному небосводу над головами медленно и бесшумно прокатился огненный шар, оставляя за собой черный дымный след. Какая-то метательная машина, минуя крепостную стену, по высокой траектории, раз в десять-пятнадцать минут била откуда-то со двора крепости. Беспокоила осаждающих, поджигала деревья, неприцельно забрасывая зажигательные снаряды далеко в лес.
  Детектив с Фанкилем, лейтенантом Турко и еще несколькими полицейскими сидели, прятались за большим обломком скалы в трехстах метрах от стены замка, почти на самой опушке, неподалеку от ворот.
  - Так, надо покурить - деловито сказал кто-то уже наверное в сотый раз и все, отчего-то беспрекословно приняв это бездумное предложение, уже было достали кисеты, когда, сверху снова ударили артиллерийские выстрелы. Расчертило небо тремя яркими огненными полосами над головой, но Вертура даже не вздрогнул от них. Он уже освоился в этом бою. Как и другие, уже почти не горбился, не вздрагивал при каждом ударе этих, раскатывающихся далеко по округе, резким, разрывающих тишину тайги, эхом, выстрелов.
  Фанкиль, что лежал рядом на камне, удобно устроившись на своем плаще, от нечего делать, отирал замшевой тряпочкой затвор своего ружья, проверял, вставлял и вынимал обойму, раскладывал перед собой на мху заряды, даже не обернулся на звук стрельбы.
  И вправду. Выстрелы прошли высоко в стороне над головами полицейских, с жалобным звоном ударили куда-то в чащобу, в обломки скал. Рассыпались об них фонтанами дымных, неприятно ярких в вечерней полутьме, раскаленных искр.
  - Мимааа! - зло и задорно, охрипшим зычным голосом закричали откуда-то из леса. Продемонстрировали надетый на длинное древко копья плащ из-за камней.
  Вертура встал и осторожно выглянул из-за скалы. Вверх по склону, к артиллерийской башне, прячась в длинных тенях между камней, пригибаясь как можно ниже, припадая на корточки, осторожно подбирались несколько драгун, волокли какие-то трубы и осадные инструменты. Сержант Алькарре с шестопером и плеткой в руках осторожно шел впереди всех, возглавлял наступление. В середине отряда, не особо скрываясь, как на прогулке в соседский сад за грушами, двигался вялый от транквилизатора, хвостист Прулле, рядом, поджимая плечи, пригибаясь как можно ниже, почти что на четвереньках, семенил какой-то тощий мужик, нес ранец с зарядом, который предполагалось укрепить под основанием башни, чтобы взорвать ее. Фанкиль в очередной раз сверился с часами, быстро, горстью, сгреб и убрал в сумку все оставшиеся выстрелы, закурил, но, затянувшись пару раз, тут же отстранил трубку, словно прислушиваясь к чему-то в лесу, в стороне.
  - Что опять гости к нам? - без особенного интереса уточнил лейтенант Турко, перекладывая поближе к себе свою легкую секиру, поудобнее пристраивая в ногах щит. Зачесал бороду, оскалился как заяц. Кто-то покачал головой, вяло затянулся, передал трубку, потерявшему свое курево соседу. Страх и волнение давно прошли. Всем уже было все равно. Все устали от случившейся недавно страшной кровавой драки, бесплодных осадных работ и бесконечного обстрела, на который было нечем ответить.
  - Ну и пусть едут - отмахнулся какой-то драгун. Пошутил про то, как Фанкиль выстрелил из своего орудия в нападающих, попал прямо в центр колонны, прошиб навылет сразу нескольких всадников и лошадей.
  - Сейчас нас будут штурмовать! - заулыбался, лукаво кивнул другой полицейский.
  - Лучше бы чайку с пряниками подвезли - заметил третий.
  - Ага - согласился с ним еще один - или 'Старой Гирты', давно ее не пили...
  - Тихо! - вскинув руку, коротко и резко внезапно крикнул Фанкиль. Он быстро достал из поясной сумки волчок и попытался крутануть его на гранитном камне, на котором они сидели, но тот все время попадал в какой-то скол и опрокидывался. Рыцарь попытался приспособить под него свою поясную сумку, но у него не получилось.
  - Время! - из сумерек явилась Инга. Пригибаясь за укрытие, тревожно уставилась куда-то вдаль, припала на колено рядом с ним.
  Все насторожились. Ладони непроизвольно потянулись к оружию, сомкнулись на древках копий и рукоятях мечей.
  - Сейчас! - демонстрируя часы, также быстро и тревожно ответил Фанкиль, предупредил - Марк! Йозеф! Все, держитесь!
  - А что будет-то? Что, расщепительная? - грубо огрызнулся, только и успел спросить Вертура, как внезапно что-то резко изменилось. Словно невидимая рука толкнула его в голову. Небо перед его глазами ярко вспыхнуло и потухло, контуры деревьев и камней перед его глазами дернулась вперед и вбок, полностью потерялось ощущение направления и пространства, как будто они шли на корабле и с разгона врезались в берег или сели на мель. Стало темно и как будто бы тихо, но не так, как бывает, когда нет света, и внезапно оказываешься в одиночестве, тишине и полной темноте, а как будто бы очень пьян, или мозг затуманен болезнью и ничего вокруг не видишь и не слышишь, не можешь сфокусироваться ни на панораме вокруг ни на людях, ни на себе. Что-то неуклонно и стремительно менялось вокруг, как будто разрывались сами пространство и время. Происходило что-то неимоверно дурное, необратимое и страшное. Как будто все течения ветров, потоков энергий и морей остановили свой бег, как будто весь мир замер, на скорости столкнувшись с чем-то огромным, и теперь складывался в гармошку, ломается, крошится под собственным весом. Как будто ночь и огромный стальной корабль с картинки античной книжки, что, получив пробоину, стремительно и страшно опрокидываясь, уходит на дно, неумолимо наполняется черной смертоносной водой, и никто не сможет спастись. Как поднимается ветер, сметающий все с земли, приносящий космическую стужу, разрывает на куски, выворачивает с корнем деревья и камни, а вокруг, во мраке гибнущего, остывающего под его ледяными напором мира, горят огромные бетонные дома и тысячи окон, обратившихся одной багровой раскаленной доменной печью...
  - Марк! - схватил его за плечо, закричал лейтенант Турко.
  - Йозеф... - ошеломленно заморгал, завертел головой, хрипло прошептал детектив - я что, спал? Сколько времени? Это что, наша расщепительная?
  - Да черт его знает... Часы куда-то потерял... - сжимая зубы, ответил тот, роясь в поясной сумке, как будто пытаясь найти их.
  - Времени больше нет - мрачно и медленно констатировал откуда-то рядом из темноты Фанкиль. Вертура обернулся на голос, но увидел только темный, замерший без движения на фоне черно-багрового неба контур. Припав на колено на камне, рыцарь сосредоточенно вглядывался в темноту внезапно упавшую на них непроглядной багровой мглой.
  - Зрение в порядке? Слух? Меня слышно? - крикнул он куда-то в темноту.
  В его вытянутой руке вспыхнул необычайно яркий, бездымный факел, но нисколько не освещающий вокруг факел. Рыцарь водил им из стороны в сторону, словно совсем не боялся подсветить для удара с башни их позицию.
  В лесу вокруг стояла густая, непроницаемая мгла. То там, то тут, трепетными, развевающимися знаменами, горели древесные стволы, только усиливая ее своим слепящим глаза нереально ярким и резким, пронзительным светом. Небосвод над головой был беззвездным и черным, только со стороны маршальского замка стояло какое-то страшное багровое зарево. Отовсюду из темноты слышались какие-то хриплые перекликающиеся голоса, отдающие приказы голоса. Вертура присел, подвинулся к коллеге, высунулся из-за камня, как спросонья пытаясь понять, что с ними случилось.
  Артиллерийская башня с автоматическим орудием, что возвышалась на несколько этажей высоко над стеной и склоном, обрушилась поверху. Горела ярким, белым и быстрым ревущим огнем похожим на химический, что с напором бил из нее ввысь, как будто там был газ или какое топливо, порождая вокруг те самые контрастные, страшные и длинные, непроглядные тени. Не разбирая дороги в его страшных и трепетных отсветах, прячась от стрельбы с примыкающей к башне стены, спотыкаясь на косогоре, падая, побросав оружие, перебегая от камня к камню, отступали вниз по склону еще совсем недавно готовившие подрыв люди. Некоторые были ранены. То там, то тут копошились, корчились умирающие, лежали убитые.
  Из темноты бесшумно явился Даскин. Его глаза горели бешеным, веселым огнем, в руках был черный стальной лук с наложенной на тетиву стрелой. На лице агента играла ликующая и мстительная улыбка.
  - Ну все! Званый вечер в разгаре. Гости напились и крушат все вокруг. В лучших традициях сэра Жоржа! - объявил он и, припав на колено на скалу, указал луком в сторону черных, стоящих высоко на склоне за деревьями, охваченных разгорающимся пламенем пожара стен.
  И вправду. С наступлением багровой мглы в замке началось что-то непонятное и жуткое. Стрельба с галерей и башен прекратилась. Прибежал какой-то недоумевающий егерь, взволнованно рассказал, что защитники как будто дерутся друг с другом, или с кем-то, кто атаковал их в стенах крепости изнутри.
  И вправду, не прошло и нескольких минут, как какой-то человек вывалил из бойницы у ворот сине-золотой вымпел Ринья и попытался спуститься по нему вниз, но ткань с треском лопнула, и он молча, с тяжелым металлическим хрустом кирасы, упал на камни у подножия стены. Полицейские переглянулись и, поудобнее перехватив мечи и секиры, выжидающе уставились в сторону замка. Похоже, не только их привело в замешательство то, что происходило за стенами крепости. Вышедшие по приказу лейтенантов на опушку леса, на позицию для атаки драгуны и дружинники, приготовив оружие к бою, в ожидании засели за камнями и деревьями. Оправляя доспехи и плащи, сжимая в руках рукояти мечей и древки секир, с молчаливой тревогой вглядывались в темноту, в мрачной готовности идти на приступ. Инспектор Тралле подошел к коллегам, дохромал до укрытия сжимая в руке свой пистолет.
  - Ну что там, Лео? - тяжело упав на камень, потребовал ответа полицейский.
  - Скоро узнаем - подворачивая голову, поводя плечом, как будто пытаясь прислушиваться к тому, что происходило за стенами замка, резонно ответил ему рыцарь. Прищурившись, высунулся из-за скалы еще больше, положил локоть на ствол своего ружья, настороженно замер без движения.
  Еще минут десять в замке происходило что-то ужасное, потом из галереи над воротами послышались яростные крики ругани, загремели спешные, отчаянные удары кувалды о железо, зазвенела цепь, и навесной мост с грохотом обрушился на противоположную сторону неглубокого, каменным желобом обрамляющего башни и стены, сухого рва. Несколько бревен надломилось, но мост удержался. Дружинники, что по прекращению стрельбы со стен, уже подобрались к самым воротам, и теперь прятались у дороги в канаве рядом с ним, начали стрелять. Пригибаясь за укрытия, быстро вскидывали свое оружие, беглым огнем, без команды, посылали куда-то в темный туннель надвратной башни арбалетные болты и стрелы. Навстречу им выбежал какой-то, по-видимому первый, протиснувшийся через открывающееся тяжелые створки ворот, человек с черной тряпкой, отчаянно и испуганно замахал им, но упал, получив несколько стрел в лицо и грудь. Капитан Глотте выбежал на дорогу, громко приказал отбой стрельбе, закричал, чтобы выходили организованно, но это предупреждение не остановило хлынувших вон из замка, отчаявшихся, перепуганных людей. Молча и страшно, толкаясь на поврежденном падением и ударом мосту, спихивая друг друга в неглубокий сухой ров, спотыкаясь, без всякой организации, в панике, как стадо слепо бегущих от пожара животных, жители и защитники замка, кто, бессмысленно размахивая руками, бросая щиты и мечи, кто с оружием наперевес, кинулись на прорыв. Взбудораженные происходящим люди графа Пильге отбегали с их пути, вскидывали луки, беспорядочно стреляли по тем, кто был вооружен и бежал в их сторону, кто оказывался слишком близко, встречали ударами копий и мечей. Но отступающие даже не пытались защищаться или атаковать: без всякого разбору, с округленными от ужаса глазами и печальными криками, мчались, по дороге, спотыкались на камнях, вскакивали, убегали подальше от замка в темноту между домов поселка и поля. Некоторые падали, прикрывались щитами и руками, притворялись мертвыми, молили о пощаде, кричали что-то нечленораздельное, просили не бить.
  - Что там? - схватив первого попавшегося мужичка, приволок его за волосы к начальнику один из полицейских.
  - Зверь! - в исступлении закричал тот - зверь из подземелья!
  Капитан Глотте в бешенстве скривился и с размаху ударил его плеткой поперек лица, но тот похоже был деморализован настолько, что как будто даже не почувствовал этого.
  - Отвечать четко! - закричал капитан, схватившись за топор.
  - Он! Он разорвал цепи и вырвался! - печально кричал пленный, в панике и страхе не зная как объяснить что с ними случилось - он пожирает всех, становится все больше! Его не остановить!
  - Карл Ринья - приложив руку к подбородку, покачал головой Фанкиль, догадавшись о ком это - неудачно воскрешенный сын герцога Жоржа - пояснил для детектива - погиб на войне шесть лет назад. Его отвезли в башню мастера Тсурбы, но со смерти прошло слишком много времени. Скорее всего, там использовали те же методы реанимации, что и мы, но его подняли уже с необратимыми повреждениями тканей головного мозга, и он превратился в безумное чудовище. Искажение повлияло на поддерживающих его жизненные функции паразитов, и, похоже, теперь он будет поглощать и ассимилировать биомассу бесконечно.
  - И что, это и был ваш план? - уточнил Даскин.
  - Да - брезгливо поморщился инспектор Трале - пойдемте, будем решать что делать с ним.
  Из замка еще несколько раз громыхнули выстрелы - раскатистые и трескучие, не как у мушкетов, а как у мощного высокотехнологического оружия, или артиллерии малого калибра. Фанкиль насторожился, инспектор Тралле нахмурился еще больше, продемонстрировал свой ставший бесполезным, заглушенный искажением пистолет.
  - Алистер - пояснил коту Дезмонду, взял его на руки, смахнул с его мохнатой шеи иголку хвои, Фанкиль - у него и в аду будет стрелять, куда сейчас мы его и отправим.
  Снова послышался грохот падающих камней, как будто в замке обрушилась целая стена. Наверху, из ворот выбежали еще несколько напуганных слуг и женщин с детьми. Окончательно убедившись, что бегущие не намерены драться, драгуны выбежали им навстречу.
  - Стоять! Полиция! - хватая их за руки и одежду, кричали они.
  - Соберите их всех Герман - посоветовал инспектор Тралле, стоящему у дороги командиру ночной стражи Гирты - для их же безопасности. Не враги же.
  Капитан Глотте согласно кивнул, отдал приказ. Сержант вскочил в седло. Несколько конных драгун, трубя в рога, помчались по лесу и дороге, закричали, призывая бегущих остановиться. Фанкиль сделал знак и они с лейтенантом Турко, Вертурой, Даскином, Ингой и еще несколькими полицейскими, держа наготове оружие, осторожно двинулись к воротам, стараясь обходить спасающихся в панике из крепости людей. Наверху полицейских встретили драгуны и несколько дружинников графа Пильге во главе со своим старшиной, что стояли на мосту у ворот. Увидев полицейских из отдела Нераскрытых Дел, граф, что стоял, опираясь обеими руками на окровавленный длинный меч, хищно и неприветливо заулыбался во весь рот, молча кивнул в арку, ведущую во двор крепости.
  В сумрачной глубине низкого длинного, так неприятно знакомого Вертуре туннеля стояла кутерьма. Слышался тревожный говор голосов, бряцание доспехов, плач, жалобные причитания и мольбы. У дальней горловины ворот стоял человек со зловещим рыжим факелом в руке. На мостовой двора, за ним, плясали сполохи и рыжие отсветы горящих замковых построек. Под потолком тускло горел, раскачивался газовый светильник. Несколько мрачных драгун, держа наготове оружие, дергали за одежду, кричали на бегущих, пытались восстановить порядок, организовать выход людей. Молодые дружинники графа Тальпасто, суетились, мешались проходу, поджигали от факела в руках сослуживца, стрелы, выбегали за арку, стремительно, навскидку, выпускали их куда-то в сторону, в невидимую полицейским с моста цель.
  - Побочный эффект паразита, усиленный аномалией... - пройдя туннель до конца и осторожно выглянув во двор, вернулся на мост, сосредоточенно сообщил Инге Фанкиль - интересно, с нашим каннибалом тоже такое могло случиться?
  - Какого объема? - только и спросила она.
  - Побольше нашего дилижанса раз в пять - быстро повращав глазами, чтобы подобрать как можно более точное сравнение, ответил тот - у нас же остался керосин? Можно покидать в него. Что он нам с дистанции-то сделает?
  Инга вздохнула, прошла до выхода из арки, вернулась, в раздумьях уставилась на нее, как будто разглядывая отсветы пламени пожара пляшущие на каменной стене.
  - Сжечь не получится, слишком большой - возразила она - и у него нет ни сердца, ни жизненно важных органов. Это колония, комплексный организм.
  Как будто уже приняв какое-то важное решение, достала из поясной сумки стальной шприц с машинной маркировкой, нерешительно завертела его в руках. Сломала печать, и сняла прикрывающий иглу защитный колпачок. Детектив и лейтенант Турко тем временем тоже подались в ворота, осторожно прошли до конца туннеля и выглянули во двор, где и правду было на что посмотреть. Огромная, слепленная из множества тел, с торчащими отовсюду конечностями и останками лошадей, собак, свиней, куриц, краями доспехов и кусками одежды цветов Ринья, туша неуклюже переминалась на множестве ног и рук под горящими, наполовину обрушенными сводами галереи, ломилось центральную башню крепости, пытаясь протиснуться в узкую для нее арку входной двери. Горящие стрелы торчали из ее боков, с отвратительной вонью горели лохмотья и плоть, но пытающемуся выломать дверные рамы, расширить проход, множеством рук, ломающей самой себе кости твари, похоже было не до них. Только окровавленные, грязные головы страшно вращали мертвыми глазами, беззвучно раскрывали рты, словно крича, или пытаясь схватить зубами стреляющих в них издалека, куражащихся дружинников. Снова один за другим загремели выстрелы: били по чудовищу похоже откуда-то из башни, из двери. Снаряды с брызгами кромсали ее плоть, выбивали стремительные фонтаны ошметков и дымящейся жижи, но, похоже тварь не чувствовала боли, хваталось руками за камни и деревянные балки, с отвратительным хрустом крошащихся костей выламывала их, пытаясь достать укрывшейся за каменной преградой, держащих оборону людей. Несколько длинных отростков, тоже из кусков изодранной мертвой плоти тянулись в окна герцогской библиотеки. Хищно и слепо били в них, поражая еще пытающихся защищать крепость дружинников. Завидев полицейских, кто-то начал стрелять по ним из лука из окон башни. Ранил одного из людей графа Пильге. Какой-то парень тут же отомстил за сослуживца: выпустил ему в окно, горящую стрелу, что вонзилась куда-то в высокий деревянный потолок, крикнул осокорбление, показал вслед неприличный жест. Видя такое, оставив чудовище, также начали стрелять по постройкам и бойницам и другие люди графа. В ответ из башни послышались ругань, мольбы о пощаде и отчаянные и страшные, испуганные, призывающие на помощь крики.
  - А я же говорил Хельге, надо было их еще тогда за такие дела под трибунал... - скривился, покачал головой инспектор. Он шел с трудом, припадая на левую ногу: выпущенная еще днем, во время атаки с Полигона, стрела поранила его ниже края бригандины.
  - Можем попробовать расщепительной... - поглаживая бороду, задумчиво предложил Фанкиль.
  - Не запустится. Даже маятник размагнитился в часах - не дослушав его, перебила Инга, коротко приказала - Лео, Иозеф, за мной.
  Она откинула с головы капюшон своей черной пелерины с темно-зеленым восьмиконечным крестом. Светлые волосы рассыпались по плечам: резко дернув, она случайно вырвала заколку, что держала их. В свете пожарища сверкнули ее зеленые глаза, лицо исказилось в одновременно торжественной и обреченной улыбке.
  - Все назад! - вытянутой рукой указала она всем отойти в туннель обратно к мосту, и, осенив себя широким крестом, шагнула на залитый светом пожарища, заваленный остатками тел людей и животных, что тварь еще не успела присоединить к себе, или пожрать, двор крепости.
  - Назад! Отставить! Отступление! - замахал руками, страшно и грозно закричал всем инспектор Тралле, оттесняя недоумевающих, держащих наготове оружие, дружинников и полицейских. Все попятились, вышли из туннеля под надвратной башней на мост. Остались только Фанкиль и лейтенант Турко, что, смиренно склонив головы, не снимая шлемов - не было времени, быстро прошептали охранную молитву, спешно перекрестились и выбежали вслед за Ингой. Припали на колени, встали перед ней и, чтобы прикрыть от стрел, подняли щиты.
  Приготовился к бою и не послушавшийся приказа инспектора Вертура. Со своим длинным мечом прижался к стене арки, неподвижно уставился на двор, ожидая, что теперь будет происходить. Кто-то выстрелил из окна. Стрела впилась в высоко поднятый щит Фанкиля. Еще одна, видимо пущенная уже в открытую ногу, прошелестела рядом и сломалась о булыжники. Но Инга как будто и не заметила их, смело выпрямилась, раскинула руки, словно призывая стрелять прямо в нее и, сморгнув, повела пальцами. Багровая марь повисшая над замком качнулась и как будто стала еще гуще и темней. Вертуре стало страшно: словно рябь пошла по стенам и камням вокруг. Заколыхался, потерял всякие очертания, потек, обратился чем-то непонятным, медленным и страшным бушующий в окнах и на крышах построек вокруг огонь. Отражения и тени исчезли. Мир еще больше качнулся в сторону багрового безумия, очертания предметов как будто размазались, покрыли предающей цветам тусклые, неестественные оттенки, дезориентирующей, дымкой. Детектив поднял руку, затер веки полой плаща, пытаясь понять, быть может, это что-то с его глазами и это он начал слепнуть, но его отвлекло совсем другое: что-то двигалось, шевелилось в тенях вокруг них. Настороженно и стремительно озираясь во внезапно опустившейся вокруг непроглядной темноте, он содрогнулся от омерзения, внезапно различив в тенях рядом с собой копошащиеся горы, свисающих со стен и потолка арки, тускло сверкающих в отсветах огня, копошащихся повсюду вокруг сонмища не то каких-то черных, склизких не то личинок, не то насекомых, не то червей. Сотни уродливых омерзительных тварей, костистых ног как будто появились из неоткуда, зашевелились вокруг в углах и тенях. Излучая невыносимую вонь, их лоснящиеся туши мелко и гадко вздрагивали и как будто впитывали в себя окружающие тепло и свет, безвозвратно поглощая их, а ненасытные пасти рассасывали, подтачивали ткань окружающего мира и тела людей. Высасывающими силы и волю паразитами, прицеплялись ко всему вокруг, истощая, убивая, пожирая, обращая все вокруг нечистотами и злом, отравляли развратными помыслами, нашептывали дурное, толкали на подлые, вероломные поступки и самые низменные, самые отвратительные мерзости. Слуги антихриста, его безумные, безгласные и слепые, жестокие и бесчувственные, лишенные всякого милосердия, враждебные всему сотворенному Богом, нечестивые останки давно иссякших, распавшихся, сгоревших в своей ненависти и боли падших духов, испражнения адской бездны. Милостиво скрытые от человеческих глаз и чувств, от наблюдений и приборов точных машин, благостной волей Творца, эти твари всегда, с того самого мига, как самый искусный из ангелов, именуемый среди его последователей и слуг Великим Архитектором, был изгнан и сброшен с небосвода, были здесь, рядом с людьми. Бесконечно жрали, подтачивали, портили, грызли... Они всегда были вокруг, гроздями омерзительных пиявок висели на коже, копошились, ползали, залезали в глаза уши и рот. Еще с самого рождения, присасываясь к благостным, искренним и чистым младенцам, плодились на них, сосали из них кровь, отравляя своими миазмами и ядами, превращая их в закостенелых, циничных и уродливых в своей мерзостности грешников. Множась с самого рождения, они живут, грызут и пожирают каждого и их нельзя стряхнуть, вывести и смыть, нельзя укрыться, от них, нельзя сбежать или спастись. Они всегда будут рядом, все сожрут, отравят, неминуемо обратят все злом, они повсюду, везде. Как трупные паразиты, черви в огромной могиле, в мертвом зловонном чреве давно погибшего, разлагающегося, истекающего смертельным гноем мира, где все проиграно и предано, где отчаяние, страх и безысходность, где лишь сиюминутные удовольствия, зависть, жажда наживы, предательство, злоба и мерзость бесконечного удовлетворения своих самых низменных и извращенных плотских страстей. Где все безвозвратно отравлено бессильной злобой, ненавистью, болью отчаяния бесконечных унижений и страхом неминуемой гибели, где не осталось ничего хорошего, и где нет, никогда не было и не будет никакой надежды хоть что-нибудь изменить. Проклятой, оставленной и забытой Богом земли, где каждый обречен только творить и множить зло, где никто никогда не сможет переломить его страшных, безысходных и жестоких правил и даже после смерти в осуждение за все эти совершенные в пьяном угаре, страхе и ненависти злодейства будет не благостное, блаженное, небытие, а неизбежная мука бесконечного падения в обжигающе-ледяную, полную этих омерзительных тварей и таких же черных, обгоревших, кричащих от боли, страха и отчаяния, поглощаемых, бесконечно пережевываемых и высасываемых ими душ триллионов умерших от начала мира людей, бессолнечную, беззвездную, наполненную оглушающим белым шумом, плачем и криками страдания, безысходную бездну...
  Инспектор Тралле, что придерживаясь за кладку стены подошел к арке ворот посмотреть что там, выглянув через плечо Вертуры, больно схватился за его плечо, пробудил его от этого страшного видения. Детектив заморгал: секунду перед ними было все также, но тварь и текущие вокруг нее как вода потоки пламени и дыма, вдруг начали меняться: как будто бы вступая в колебательный резонанс с этой оптической иллюзией, рожденной этими странными магическими пассами Инги. Словно само не желая того, но беспрекословно повинуясь им, чудовище задрожало, затряслось, вытянулась, задергалась всеми своими частями, словно его начало затягивать в какую-то дыру, в которую оно не могла пролезть. Закачалось, завибрировало всем своим множеством хаотично слепленных между собой кусков плоти, обрывков одежды и обломков брони. Несколько секунд оно как будто недоумевало что с ней, но внезапно, как будто обнаружив источник этой угрозы, было уже начала оборачиваться к стоящим у арки ворот людям, сфокусировала на них все свои мертвые глаза, оценивая, пытаясь понять, что они делают с ней. Оно уже было дернулось чтобы развернуться для атаки, когда ее туша слепленная из десятков тел людей, коней, свиней, собак и кошек, с громким сухим хлопком внезапно сморщилась и, в долю секунды лопнув вовнутрь, тут же с шипением брызнула потоками зловонной крови и густым бесформенным облаком насухо отжатой трухи. Ударил раскаленный огненный порыв. С глухими ударами, запрыгали по камням, посыпались какие-то искореженные обломки. Полицейские дернулись, зажмурились, запоздало вскинули щиты, но не успели: лейтенант Турко с глухим стуком опрокинулся навзничь, похоже контуженный каким-то особенно большим куском железа.
  - Господи помилуй... - устало опускаясь на окровавленные камни двора, прошептала Инга. Она хотела перекреститься, но ее рука не послушалась ее, как будто ее охватил паралич. Она только успела чуть улыбнуться: от чудовища остались только сухие горы развороченных, разбросанных по всему двору, с отвратительным смрадом стремительно обугливающихся в пламени пожара кусков сухого мяса и горы идеально-белых, переломанных, вырванных из него гравитационной аномалией костей, прежде чем силы окончательно покинули ее и ее ноги подломились.
  - Юлия?! - пытаясь обернуться, насколько позволяли доспехи, громко крикнул ей Фанкиль, смахнул со щеки кровь от свежей ссадины, но Инга не ответила ему. Со стуком ударившись головой о камни, упала на бок, даже не попытавшись скомпенсировать падение. Моментально догадавшись, что с ней, Фанкиль бросил щит, припал на колено, подхватил ее на руки, нащупывая пульс, вцепился в ее шею.
  - Юлия! - сквозь зубы прошипел он, дергая ее безвольно запрокинутый подбородок, прощупывая рану на ее виске, но она молчала. Бессильно раскинув ладони, откинулась в его руках. Растрепанные, испачканные в смердящей грязи и крови волнистые волосы рассыпались по капюшону и мокрой от крови черной орденской одежде. Глаза распахнулись, застывшие и расширенные, как будто в ужасе, зрачки бессмысленно замерли. В них, как в зеркалах, плясали сполохи с новой силой взметнувшего свои языки, раздутого поднятым ветром огня, вздымающегося в черно-багровую и холодную беззвездную высь.
  В спину Фанкиля с тяжелым стуком ударил арбалетный болт. Испортив его плащ, отскочил от композитной брони.
  - Христос Воскрес! - прорычал рыцарь, напрягая все свои силы и возможности, припал пониже на колено для разгона и тут же вскочив, рывком подхватив раненную на плечи, бросился к арке ворот. Отставив свое оружие, Вертура выбежал навстречу рыцарю.
  - Я помогу! - с готовностью протянул руки, крикнул он, но Фанкиль, не остановился, тяжело и страшно хрипя, оттолкнув его с дороги, пробежал мимо. Откуда-то сверху, из окна башни, вслед ему грянул ружейный выстрел. За ним тут же последовал второй. Лейтенант Турко, что как раз пытался подняться после удара, с грохотом доспеха снова повалился навзничь, поднял щит, бессмысленно попытался укрыться им от стрельбы.
  - Йозеф! - Вертура было дернулся спасать и его, но инспектор Тралле со скрежетом зубов вцепился ему в плечи, потащил назад, подальше от выхода во двор. Удерживая его, с досадой сжав зубы, неподвижно наблюдал за лейтенантом. Но раненый полицейский все же успел сориентироваться: со всей прытью и отчаянием бегущего от хищника зверя, отбросил щит, перевернулся на живот, вскочил на четвереньки, страшно вращая глазами, задержав дыхание, метнулся к воротам. Вертура бросился к нему, подхватил, чтобы тот не оступился с разбегу на скользких камнях под аркой в темноте. Вслед им запоздало защелкал затвор. В обойме ружья Алистера Дронта закончились выстрелы.
  - Ну, что? - озабоченно скривив рот, потребовал Даскин, когда все собрались вокруг раненных вне досягаемости для ружья-жезла и стрел, у моста у раскрытых створок ворот в горловине туннеля.
  - Остановка сердца! - оскалился, зло и быстро, как будто это была только его вина, крикнул ему Фанкиль - где ее сумка?
  - Отойди! - со злобой бросил Даскин и резко одернул кого-то, метнулся к стене, туда, где Инга оставила свое докторское снаряжение.
  - Йозеф? Ну? - насыпая себе нюхательного табака, позвал инспектор Тралле вставшего на колени и тяжело упавшего лицом в мостовую лейтенанта. Шумно, всем носом вдохнул с руки.
  - Да... - выдохнул от боли, прошипел тот, переворачиваясь на спину, бессмысленно и слепо ощупывая правой рукой левую - что, оторвало? Не пойму...
  Его куртка была разодрана и мокрая. Лицо и борода, которые лейтенант с силой утирал правой рукой, было темным от крови.
  - Лео! Браво! Отлично! - покатился по двору неприятный и резкий окрик - ну как там твоя девка? С кем теперь кувыркаться будешь? На исповеди рассказываешь, в каких позах ты ее крутил?
  - Мразь! - на секунду вскидывая голову, оглядываясь в поисках Даскина, прошипел рыцарь. Как будто ему в ответ, Алистер Дронт снова выстрелил из своего ружья, судя по всему, бил под арку рикошетом осколочными, пытаясь хоть кого-нибудь задеть. Одному дружиннику дробь попала в броню, еще несколько картечин с щелчками отскочили от камней. Те, кто стоял у горловины арки, прикрываясь щитами, отошли к мосту, подальше от его выстрелов.
  - Сэр Жорж скоро будет тут! Он уже едет! Слышишь Лео? - кричал, надрывался магистр Дронт, издеваясь из окна горящей башни - в кипятке тебя сварит, за ребра тебя подвесит!
  Но Фанкиль не слушал его. Он стащил с Инги нагрудник и, запрокинув ее голову, подложил доспех так, чтобы запрокинуть ее шею. Окинул всех быстрым взглядом, остановился на Вертуре.
  - Марк! - быстро и зло приказал он, схватил детектива за руки и положил его ладони ей на грудь - давите на сердце. Как я скажу, считайте пятнадцать раз и со всей силы. Я буду дышать. Считайте ровно и давите.
  Он сорвал с себя шлем, перекрестился и, зажав ей нос пальцами, припал ртом к ее губам. Тяжело вдохнул, отсчитал три раза и сделал Вертуре жест. Тот начал считать вслух и давить. Даскин подошел, встал над ним, поставил к ногам ее докторский саквояж. Откуда-то из темноты явился бездельник Коц. По привычке выгнувшись, заломив руки в разрезы штанов, в бессмысленном ожидании уставился на полицейских.
  - Нитроглицерин, четыре миллилитра - коротко приказал Даскину Фанкиль. Тот с готовностью молча раскрыл сумку и достал из нее ампулы, взломал одну. Неумелым движением наполнил железный шприц.
  - Сердце? - передавая его рыцарю, с пониманием спросил он, присев рядом на корточки, облокотился спиной о холодную стену арки. Без спросу схватил у кого-то из рук тлеющий фитиль, от которого прикуривали и поджигали стрелы, достал трубку и закурил.
  - Да, спазм - тяжело вздохнул, быстро кивнул Фанкиль - Марк. Я дышу. Давите.
  - А дружок твой, пьяница, где? - бросил бездельнику Коцу какой-то полицейский.
  - Убили - угрюмо, по-солдатски, огрызнулся, ответил студент.
  Кто-то высунулся из-под арки, пустил во двор стрелу, но Алистер Дронт уже снова перезарядил свое оружие, отдышался поле бега по лестнице к окнам верхнего этажа и ответил прицельным выстрелом. Раненый с наполовину оторванной ногой повалился спиной на камни и, захрипев, заскреб руками, пытаясь отползти.
  Сослуживцы вытянули его за руки, положили рядом с другими ранеными к стене.
  Инспектор Тралле присел рядом с лейтенантом Турко. У того была перебита левая рука. Ткань бригандины на животе и груди была разорвана в клочья, в месиве из лохмотьев и заклепок тускло поблескивали разбитые и искореженные, но все же удержавшие выстрел композитные пластины. Ударом щита у лейтенанта было разбито все лицо. Инспектор Тралле снял с пояса жгут и, упершись коленом, плотно перетянул раненому руку выше локтя. Заглянул в докторскую сумку Инги, достал из нее вату и бинты.
  - Не оторвана, и то хорошо - констатировал он, на ощупь пытаясь понять, что с рукой коллеги, в темноте. Прибавил одновременно снисходительно, ободряюще и ворчливо - ничего, Хельга вылечит, сошьет, будет как новая, это она умеет лучше всех.
  Закончив с лейтенантом, он обратился к покалеченному юнцу, достал обезболивающее, покачал головой, доложил подошедшему графу Пильге, что кровотечение из бедренной артерии в поле не остановить, сделал обоим раненым уколы морфина. Лейтенанту отмерял по имеющейся в саквояже памятке, умирающему ввел полный шприц.
  - Ну все - поднялся от все также бесчувственно лежащей у стены Инги Фанкиль, тяжело вздохнул, еще раз проверил ее дыхание и пульс, перекрестился, обернулся к воротам, быстро прочел 'Отче наш' в сторону моста, арки и неба за ней. Склонил голову, снова осенил себя крестом.
  - Да не сестра она мне... - вздохнул, внезапно признался он Даскину, но тот только махнул рукой.
  - Да всем плевать - ответил тот, поднимаясь на ноги и сжимая кулак - просто отрежем Алистеру за это башку.
  - Да - твердо ответил, согласился рыцарь, снова стал сосредоточен, холоден и готов ко всему. Оправив на груди доспех, кивнул драгунам, указал на лейтенанта и Ингу - так. Несите их к нашей карете вниз. Остальным не расслабляться, дело еще не сделано.
  Обернулся, в раздумьях глядя в сторону рыжего полукруга арки в дальнем конце каменного туннеля. Пожар в замке разгорался все сильней, никто его не тушил. Из зданий, откуда еще можно было выбежать, спешили уйти последние оставшиеся в постройках люди. Женщин и невооруженных слуг пропускали без вопросов, но одному, по виду солдату, какой-то драгун ударил в лицо латной рукавицей.
  - Ты стрелял! - злобно крикнул он. Сержанта свалили с ног и начали избивать. Тот попытался подняться, но ему со злости ударили шестопером по голове, и он молча упал на камни лицом вниз. За какого-то молодого дружинника, которого хотели заколоть уже без всяких разговоров, вступилась молодая женщина с ребенком. Прикрыла его, горестно вскинула руку, уставилась на озлобленных осадой мужчин с отчаянием, страхом и вызовом. Рассерженный ее криками и наглостью дружинник графа Пильге хотел убить вместе с ним и ее, но его товарищ скривил губы, покачал головой, протянул руку и остановил его удар. Обоих пропустили.
  Огонь разгорался. По левую руку от ворот горели герцогская библиотека и галерея. С другой стороны пламя уже охватило крышу казарм, трапезную и жилой корпус. Из окон третьего этажа центральной башни, то и дело показывались округленные от ужаса, перепачканные в копоти, лица. Отрезанные от выхода, запертые в ней огнем люди высовывались из окон, чтобы не задыхаться в дыму. Махали черными тряпками, молили о пощаде, просили, чтобы им помогли. Из надвратной башни по узкой лестнице спустились двое драгун, что обследовали замок, смотрели, кто еще остался в помещениях. Привели напуганных до смерти, безутешно плачущих, едва не угоревших в погребе, занимающихся в замке стиркой и мытьем посуды девиц и спасенную из огня кошку, которую, чтобы не расцарапала, завернули в толстый плащ. Сообщили, что из центральной башни уже не выйти, и что в ней осталось не меньше полутора десятка человек. Полицейские попытались взять со двора лестницу, чтобы приставить ее к окну и дать им спуститься во двор пока не поздно, но Алистер Дронт снова начал стрелять. Убил одного из драгун и разбил лестницу в щепки.
  - Не дело так. Поговорю с ним - видя это, поморщился, сказал инспектору и капитану Глотте граф Пильге.
  - Не стреляй! Выходи, всех пощажу! Мое слово! - высунувшись через бойницу галереи надвратной башни, застучал себя латной перчаткой в стальную грудь с золотым крестом, демонстрируя, что он высокопоставленная персона, рыцарь.
  Но Алистер Дронт оскорбительно засмеялся и выстрелил ему в ответ. Граф пошатнулся, шарахнулся от бойницы. Едва удержав равновесие, затрясся от боли и контузии, привалился к стене. Броня на его груди и плече была промята, лицо разбито искореженным высоким горжетом.
  - Вот мразь! - сдавленно и обиженно шипел он, кривя окровавленные губы, придерживаясь рукой за стену, на ощупь с грохотом лат спускаясь обратно в туннель из зала надвратной башни по узкой винтовой лестнице.
  - Ты людей хоть выпусти! - приложив руки в черных перчатках к лицу, запрокинув голову, с укором призвал, хрипло закричал из ворот капитан Глотте - хочешь сам, гори. Другим дай выйти!
  - Кто бы говорил о милосердии, Герман! - презрительно крикнул ему магистр, снова стреляя из окна. Со звонкими ударами по стенам защелкала картечь. Засела у кого-то в бригандине. Следом грянул еще один выстрел - на этот раз внутри башни. Магистр стрелял в кого-то из своих людей: через треск прогорающих деревянных перекрытий и стен послышался страшный отчаянный крик.
  Огонь поднимался все выше и выше. Зловещие рыжие отсветы плясали уже в окнах первых трех этажей башни. Полицейские и ополченцы с усталыми, мрачными и равнодушными одновременно лицами стояли в темноте арки ворот у моста. Курили, ожидали приказов вне досягаемости выстрелов. С противоположного края туннеля вернулся капитан Глотте, бросил быстрый взгляд на Даскина, что сидел прямо на мостовой, подстелив свой плащ, с трубкой в руке.
  - Ну что? - только и спросил полицейский.
  - А что? Будем ждать - прижимая к щеке свой лук, сосредоточенно покачал головой, поморщился, ответил тот - папашку его взяли и этот от нас не убежит. Никуда он оттуда не денется. С башни ему только в трясину или в огонь. На другой стороне там ему со скалы над болотом метров сто, а Алистер у нас не циркач. Так, что ему только сюда, как по-серьезному пригорит, сам к нам выйдет.
  Огонь подбирался все ближе и ближе. Отправленные в верхние помещения дозорные вернулись, сказали, что башня над туннелем уже тоже начала гореть. Подняв двоих убитых сослуживцев, полицейские и дружинники графа Тальпасто скорбной колонной перешли мост, покинули свое убежище. Несколько самых смелых драгун остались нести вахту у горловины ворот. Вертура, Даскин, Фанкиль, капитан Глотте и инспектор Тралле тоже не стали отходить далеко. Стали на мосту так, чтобы не вдыхать удушливый и горький, тянущий со двора дым.
  Внизу, в багровой мгле, плясали рыжие огненные точки. Драгуны и егеря с факелами в руках собирали у дверей церкви, на центральной площади поселка, жителей окрестных домов, строили настигнутых и захваченных в лесу и на дороге пленных. Примчался вестовой, сказал, что люди видели, как в лесу с неба упало нечто и распалось горой каких-то черных, шевелящихся уродливых туш. Даскин и Фанкиль коротко кивнули этому сообщению и снова закурили. Отправили Вертуру вниз, проверить отряд, стерегущий потайной выход из крепости.
  Детектив молча кивнул, держа обеими руками меч, рысцой пробежал вдоль склона, стараясь одновременно сократить путь и держаться подальше от охваченных пламенем артиллерийской башни и стены, чтобы не попасть под падающие с них камни и обломки досок и горячего шифера. Поджав локти, бегом спустился к воде, туда, где под отвесной скалой, под стенами замка, у самого края трясины Митти, была тяжелая цельнолитая, изготовленная из стали, дверь, намертво впаянная в гранит. Как сказал Даскин именно этим потайным ходом Зверь выходил из крепости на охоту и через него же и возвращался домой, вдоволь натешившись кровью и страданиями своих невинных жертв. Тревожно озираясь по сторонам, бегом спустившись по крутому каменистому склону, Вертура очутился у этой самой двери. Сейчас она была открыта: еще днем хвостист Прулле и бездельник Коц спилили фтором часть рамы и петли, и теперь, в плотно заложенной дровами и камнями, так, чтобы было не выйти, открывающейся за ней бетонной горже, горел большой костер. Деревенские ополченцы вылавливали палками из болота мокрую траву и тину, кидали ее в огонь, подбрасывали дрова так, чтобы густой едкий дым валил внутрь, в недра бункера, что был выбит под замком в скале.
  Лейтенант Кранкен в бригандине, с плеткой и факелом в руках с улыбкой прогуливался около темной, мерцающей тревожными отсветами огней горящей над головой крепости воды. Такого робкого и осторожного в конторе полицейского, сейчас нисколько не страшили ни багровая мгла, ни зарево пожарища, ни близость зловещей трясины. Он следил за тем, чтобы поддерживали костер, покрикивал на мужиков, перекидывался с приставленным ему в помощь лейтенантом ночной стражи мрачными усмешками.
  
  ***
  
  - Алистер... - очнулась от своего наркотического забытья, слабым, пытающимся вызвать жалость, но от этого не менее грубым и неприятным голосом позвала с постели Элеонора Ринья, повела лицом - что происходит? Я чувствую огонь... Мы горим...
  - Да! - сжав зубы, раздраженно ответил ей магистр Дронт, которого она отвлекла от точных алхимических измерений - ну, тебе уже легче? Можешь идти?
  Тусклые светящиеся кристаллы переливались на стойках по углам ее широкого, покрытого ослепительно-белым шелком и расшитым оккультными символами покрывалом ложа. Слабо озаряли потолок просторного, во весь этаж башни, помещения. В синих с желтым и красным витражах окон стояли зловещие отсветы пламени. Тени от рам и цветов тревожно плясали на потолке, через доски пола сочился едкий белый дым. С нижних этажей доносился страшный, перемежающийся с кашлем и горестными возгласами, леденящий душу предчувствием неминуемой гибели в огне, громкий сухой треск горящего дерева. Гулко, на всю башню, стучал топор. Перекликаясь в дыму, перекрикивая шум пожара, оставшиеся в башне люди взывали о помощи, пытались тушить огонь на лестнице.
  - Это бесполезно! - грозно, словно пытаясь напугать неминуемо приближающийся огонь, крикнул кто-то и, грохоча сапогами, побежал наверх. Отчаянно заколотил в запертые двери. Магистр Дронт с досадой отвлекся от своего рабочего стола. Прошелся по залу, еще раз выглянул в окно. Внизу колыхалось море пламени. Горели кровли хозяйственных построек и галереи крепостных стен. В огне были и конюшня, и трапезная, и кухня, и склад, и домик Патрика Эрсина. Справа огненным озером раскинулась охваченная огнем крыша апартаментов и библиотеки маршала Ринья. Из ее черных арочных окон вырывались языки дымного страшного пламени. Лизали, обтекали стены башни, колыхались, вздымаясь высоко в небо, завораживали, слепили глаза в стоящей над замком безучастной и тусклой, беззвездной багровой мгле.
  - Мне плохо... - простонала, поднялась с кровати, села Элеонора Ринья. Некрасивая и высокая, с массивными руками и ногами, нескладная женщина лет тридцати пяти. В помятом бесформенном халате нараспашку она выглядела вульгарно и дико одновременно. Внимательно оглядываясь по сторонам, повела головой, словно принюхиваясь в наполненной гарью и удушливым смрадом благовоний, стоящей в зале духоте. Ее густые и жесткие, как звериная шерсть, нечесаные, свалявшиеся и грязные волосы упали на низкий лоб. Деформированная, как будто переломанная и неправильно сросшаяся челюсть зашевелилась. Через ее грубые, выпяченные вперед губы отчетливо просматривались клыки. Во всех ее движениях сквозила боль. Признаки тяжелого физического увечья и долгих болезненных страданий отчетливо проглядывали на ее деформированном многочисленными обращениями теле и лице. Медленно, словно каждое движение причиняло ей нестерпимые муки, герцогиня повернулась к магистру. Ее взгляд был печальным, равнодушным и усталым, как будто неминуемая приближающаяся смерть казалась ей всего лишь концом ее страшного, наполненного страданием и болью жизненного пути.
  - Кровавая ночь усилит действие тинктур - глядя на свои магические приборы и осторожно отмеряя жидкости и порошки, не оборачиваясь, сосредоточенно кивнул, ответил ей маг - я дам тебе двойную дозу. Ты сможешь обратиться, обрести свое истинное обличие.
  Герцогиня встала на ноги и, нетвердым шагом сделав круг по комнате, выглянула в окно.
  - Смотри-ка! Бегут! - произнесла она медленно, одновременно с напором и страшной, вымученной насмешкой, презрительно оскалила клыки.
  Двумя этажами ниже, выкинув из бойницы сплетенный из тряпок и занавесок канат, во двор спускались люди. Драгуны, что еще остались на воротах, махали им, призывая двигаться быстрей.
  Внезапно рассердившись на них, герцогиня подскочила к столу, без спроса схватила со стола ружье, навела его на спускающегося и выстрелила. Веревка оборвалась, пожилой мужчина, кастелян замка, со шлепком повалился на камни двора. Из окна появилось испуганное лицо, запрокинувшись, попыталось взглянуть наверх.
  - Не трать патроны! - когда она выстрелила и в него, злобно окликнул ее маг. Закончив свои приготовления, резко поднялся от своего алхимического стола, заставленного сложной аппаратурой и соединенными с ней банками с еще живыми человеческими органами, которые он за последние недели вынул из своих подкарауленных на ночной дороге жертв. Как убийца нож, держа в замахивающейся руке шприц, подошел к герцогине, схватил ее за руку и, резким, грубым рывком нащупав вену у локтя, вогнав в нее по самое основание иглу, ввел ей инъекцию. Вторую дозу, только вдвое меньшую, тут же вколол и себе.
  - Понесешь сумки. Там приборы. Они нужны чтобы закончить твое лечение.
  - Ахаха! - засмеялась Элеонора Ринья, страшным, грубым и надрывным смехом. Запрокинула голову, распахнула огромный изувеченный рот - ты мне еще приказываешь, глиста? Может мне еще перед тобой задом наклониться?
  - Ты что не слышала? - огрызнулся магистр Дронт - Патрик же сказал, что все уладил. Видишь, как меняется мир? Чувствуешь эту энергию? Это Маяк. Конец Стальному Кресту, конец рогатой змее, конец им всем. Сегодня Гирта сгорит, ее больше не будет, ее снесут, а нам вернут нашу землю. Осталось немного, надо только выжить. Ты станешь нашей новой Матерью, я, после смерти отца, теперь твой Старший Жрец...
  - Ты дурак! Они не оставят нас, они вернутся! Они снова найдут способ нас обмануть, одурачить, убить! - прищурившись, глядя на багровое небо и медленно вращающиеся, летящие к земле, словно бы раскаленные, как угли, клубки уродливых, сплетенных в чудовищном адском оргазме тел, жалобно завыла, запротестовала Элеонора Ринья - они не отпустят нас! Они пришли за нами! Они подожгли наш дом! Они ждут нас! Что теперь делать?
  - Я же сказал, прорываться! Нам дадут оружие, самое современное, как у номерных! - прошипел, возразил Алистер Дронт, схватил ее за руку, словно пытаясь убедить уже не только ее, но и самого себя - Патрик же докладывал сэру Жоржу, что он обо всем договорился! Они обещали ему, что позволят нам жить, мы будем их сторожами, не позволим никому селиться здесь. Они давно хотели отчистить регион, они разработали новый план: снести Гирту, чтобы никого тут не было, и никто не мешал им. Они планируют создать особую, передовую, экономическую зону, прислать сюда машины, чтобы молча стоили и рыли землю. Они поставят здесь автоматические фабрики, наладят дороги и связь, а нам отдадут леса по южному берегу реки. Им не нужна наша земля, только железные холмы на севере, ресурсы, сопутствующие металлы, железо, уголь, алюминий. Ты не понимаешь! Наши интересы совпадают, а они не Подобные, у них нет предрассудков против нас. У них вообще их нет, только цели, задачи и планирование. Они согласны на партнерство, они помогут нам, а мы поможем им. Ты же знаешь, у них почти все готово. Антенна, системы навигации и дистанционного управления. Осталось всего чуть-чуть, сегодня они снесут Гирту, а потом...
  - А сейчас мы горим! О чем ты только думал? - грубо возразила, перебила его она, словно сделанный ей минуту назад укол внезапно вернул ей прежние безумие и силу - это ты привел их сюда! Из-за тебя они сожгли наш дом! Из-за тебя они убьют нас...
  - Я привел?! - зарычал на нее маг, злобно толкнул ее обеими руками, оскалил клыки - это все твои игрища! Это тебе надо было жрать, это ты не могла без человеческого мяса, это тебе не хватало свиней и кур! Это ты заставила их наплевать на соглашение! Все знали что это ты и все готовы были терпеть, но тебе же было надо! Тебе хотелось больше, тебе было плевать, ты не слушала ни сэра Жоржа, ни меня, ни других! Ты никого никогда не слушаешь! Вы все никогда никого не слушаете! Вам надо было спрятаться, затаиться, как сделал я, как делал мой отец, показывать всем своим видом, что вы со всеми заодно! Ждать выгодного момента! А ты...
  - Ты должен спасти меня! Ты клялся мне в верности! Это ты виноват, теперь ты должен помочь мне!
  - Захлопни пасть. Если хочешь выжить, выполняй мои приказы и молчи - грубо и зло, но уже не крича, приказал, ответил он ей - слушай меня внимательно. Сейчас мы спустимся и обратимся. Я ввел нам военный стимулятор. Тот самый, который дал мне Патрик. Таких еще не изобрели, с ним мы будем непобедимы. Против нас сейчас только Подобные, сколько таких мы уже убили, Алой Ведьмы среди них нет. Их оружие не работает, они ничего нам не сделают. Мы разорвем и наедимся. Ты же голодна? Да? Хочешь крови и мяса? Хочешь порезвиться, поохотиться? Тогда делай, как я говорю, бери сумки, и пойдем, или ты хочешь поджариться здесь?
  Элеонора Ринья заурчала, злобно тряхнула головой, оскалила зубы и последовала за ним.
  Они подняли с пола сумки и, так и, оставив стучаться в толстые запертые двери внизу людей, что задыхались в дыму этажом ниже, направились на крышу центральной башни замка, на самый верх. Миновали еще одну, тайную, библиотеку полную редчайших оккультных, научных и исторических книг, поднялись по узкой винтовой лестнице на открытую площадку, огороженную высокими декоративными зубцами, как на крепостных стенах.
  - Не стреляй! - высунувшись из бойницы, замахал руками, переменив голос на отчаянно-испуганный, пронзительно крикнул Алистер Дронт во двор, вниз.
  - Чего тебе? - не показываясь из-под арки, хриплым надрывным криком ответил ему драгунский лейтенант, что нес вахту под аркой ворот.
  - Дай нам спуститься!
  - С чего бы это? - грубо спросил магистра Фанкиль, когда полицейский подозвал его посмотреть, что там случилось. Рыцарь осторожно подошел к горловине арки, стараясь держаться за углом, так чтобы в него не выстрелили. Он был без шлема, в одной его руке была трубка, которая постоянно гасла, в другой фитиль. Его трясло от волнения и злобы, его прищуренные, жестокие, неподвижные и страшные глаза, отражая свет бушующего вокруг пожара, блестели в темноте.
  - Это ты, Лео? Давай обсудим по-человечески. Ты извини меня, это же не из-за меня такое с твоей Ингой... Мы же тут не при чем. Мы-то что тебе лично сделали? Лео, ты же мой друг, я прошу тебя, просто дай нам уйти! Отпусти нас! Мы последние, ты же знаешь! Мы навсегда уйдем из Гирты!
  - Обойдешься!
  - Прошу тебя! Ну будь милосердным, ради Христа! В твоей же Библии написано! - взмолился магистр Дронт - выпусти нас! Ты же видишь, нам не выбраться, мы горим!
  - Вот ради Христа милосердного и гори, ты это заслужил!
  - Дай нам спуститься!
  - Прыгай, мешать не буду!
  - Мы спустимся!
  - Спускайся! Только ружье выкинь!
  - Чтоб вы нас убили?
  - Не хочешь, там и сиди.
  Алистер Дронт подобрал лежащую рядом толстую палку и бросил ее в сторону, на горящую крышу герцогской библиотеки.
  Фанкиль скривился.
  - Ради Христа тебе, мразь, еще! - не выдержал зло, с обидой, бросил сквозь зубы он драгунскому лейтенанту и, снова обратившись к горже туннеля, прокашлялся от дыма, крикнул наверх - ну давай и сам следом!
  - Ты обещал не тронуть нас! - с сомнением в голосе ответил ему Алистер Дронт - поклянись!
  - Клянусь! - уже нисколько не скрывая злобы и ненависти, закричал ему Фанкиль.
  - Мы идем! Ты поклялся своим богом!
  Алистер Дронт выдвинул через машикуль корзину, намотал на редуктор канат и, проверив, сможет ли он безопасно спустить их вниз, позвал Элеонору Ринья к себе. Оба встали в люльку, с усилием удерживаясь за веревки, опасно закачались в ней. Пламя уже достигло четвертого этажа, того, где были люди. Кто-то выпрыгнул через бойницу, сломал себе спину или ноги, скорчился на брусчатке мостовой. Магистр снял канат со стопора, начал аккуратно и осторожно спускать корзину вниз. Когда они были на уровне пятого этажа, Фанкиль, что все это время внимательно наблюдал за этим действом, схватился за рукоять меча, быстро кивнул Даскину, что с готовностью ожидал рядом в тени.
  - Ну, Христос Воскрес! - сквозь зубы прошипел тот и, пока руки магистра были заняты веревкой, стремительно выскочил во двор, вскинул лук и одну за другой начал посылать в них с герцогиней свои черные, оперенные искусственным, похожим на пластмассу, материалом, стрелы. Следом за ним во двор выбежали с десяток вооруженных луками, ожидавших приказа к атаке драгун. Тоже принялись бить по беглецам, поджигая свои снаряды от факелов и горящих вокруг стен.
  Первая стрела Даскина попала магистру Дронту в спину, но под действием сильнодействующего препарата, тот почувствовал только легкий тычок, и не сразу понял, что это, даже когда рядом вонзились еще несколько. Боевой стимулятор отключил ему все ненужные болевые ощущения и страх, но как только он внезапно понял, что горит, было уже слишком поздно: рядом, прямо ему в ухо страшно и пронзительно завизжала, заревела Элеонора Ринья. От горящей стрелы вспыхнули ее волосы, загорелась тяжелая шерстяная одежда. Пыталась сбить огонь, она опасно закачала люльку, и, не удержавшись от паники, отпустила веревку, оступилась и сорвалась спиной вниз. С коротким тяжелым хрустом ударилась о брусчатку двора, изломанной бесформенной грудой горящих тряпок, забилась на ней. Магистр Дронт было попытался одной рукой выхватить из кобуры свое ружье, чтобы начать стрелять, но в его руку, которой он держался за канат попала еще одна стрела, пальцы разжались, корзина сорвалась, и, пролетев три этажа, с треском разбилась о камни, придавив корчащуюся от боли и страха, горящую на них женщину.
  - Ты же поклялся... - это были последние слова, что успел крикнуть он, когда Фанкиль подбежал к нему и со всей ненавистью ударил его мечом в лоб.
  - Головы, головы руби! - крикнул рыцарь Вертуре, что был уже рядом, держа в руках занесенный для атаки свой длинный, тот самый, который он привез еще из Мильды меч.
  Метким и тяжелым ударом наискосок, как на тренировке с обмотанным толстой пенькой чучелом, детектив разрубил голову и шею пытающейся подняться на переломанных ногах горящей, но еще живой дочери маршала. Герцогине Элеоноре, Илве-Наследнице, Волчьей Ведьме и Зверю Гирты. Не помня себя от ярости, жара, близости бушующего пламени и страха, перекинув оружие на плечо, схватил ее одной рукой за остатки волос, попытался оторвать ее голову от изломанного, пронзенного горящими, не гаснущими в воде химическими стрелами тела и рванул на себя изо всех сил. Дернув несколько раз, так и не сумев отделить ее, бросив, было снова схватился обеими руками за меч, когда к нему выбежал взволнованный до дрожи в коленках, с округленным от страха лицом доктор Сакс. В далеко вытянутой руке он сжимал бутылку из-под 'Старой Гирты'. В ее горлышко была вставлена дымно горящая тряпка, а вместо давно выпитого самогона, налит смешанный с фосфором и машинным маслом керосин. С размаху бросил ее на корчащихся от боли, на глазах обращающихся огромными и жуткими зверьми, не способных быстро умереть под действием страшного боевого стимулятора Алистера Дронта и Элеонору Ринья. И тут же опасливо отскочил на несколько метров. Вертура только и успел, что отшатнуться от жаркого, ударившего в лицо пламени, что мигом охватив бьющиеся в агонии, переломанные падением, обгоревшие и исколотые стрелами тела, вспыхнуло прямо перед ним. Еще некоторое время Вертура, полицейские и Фанкиль рубили их топорами и мечами, кромсали и кололи, пока они окончательно не затихли, обратившись обугленным, измолотым в клочья бесформенным месивом.
  - Что, думал, всех обманул? Да? Поглумиться над нашей верой думал? - крикнул, плюнул на них, с силой сжал зубы, пнул какой-то обугленный кусок в огонь, Фанкиль. Тяжело выдохнул - получил? Допрыгался? Вот тебе! Христос Воскрес!
  Продемонстрировав трясущийся от ненависти средний палец, измождено выдохнул. Опустив плечи, сжимая рукоять меча, бессмысленно уставился, как будто все еще не веря, что они все же сумели победить.
  Подошел инспектор Тралле, посмотрел на убитых, сказал, что надо идти, прикрикнул на нерасторопность коллег.
  - Надо же - внезапно остановив взгляд на ружье-жезле магистра Дронта, как будто выйди из своей усталой апатии, поднял его с мостовой, держа его в руках, обратился к тяжело дышащему, бросающему по сторонам страшные взгляды детективу.
  - Вы же прибыли в Гирту только чтобы расследовать дело Зверя?
  - Да! - выдохнул, глядя на все еще вздрагивающие в последних судорогах обугленные куски, облокотившись о свой меч, воткнув его острием в расщелину брусчатки мостовой, пытаясь отдышаться, ответил Вертура - готово? Дело закрыто?
  - Давайте мне вашу командировочную, я подпишу, и можете прямо сейчас ехать домой - как будто совсем устав и расслабившись, чуть улыбнулся Фанкиль.
  - Нет - твердо ответил детектив - закончим дело, тогда и поеду, а пока я здесь, я служу Гирте.
  Инспектор одобрительно кивнул и вдохнул через незажженную трубку, как будто ему было мало дыма вокруг. Подождав еще немного, окончательно убедившись, что оборотни мертвы, полицейские покидали обугленные останки в огонь, подхватили, уложили на плащи, стонущего мужчину, что выпрыгнул из окна и сломал себе ноги, и вместе с оставшимися драгунами и спустившимися из башни людьми, пройдя через арку ворот, покинули горящую крепость. Цепочкой зашагали вниз по дороге в поселок, где на центральной площади перед дверьми церкви, уже во всю шли новые военные приготовления: деревенские мужики, разоруженные маршальские солдаты и сержанты под строгим надзором людей капитана Глотте растаскивали на бревна сарай. Раскладывали на улицах костры, чтобы отгородить их огнем от надвигающейся из Леса новой угрозы, напуганных, столпившихся перед храмом, многочисленных женщин, стариков и детей.
  Фанкиль нахмурился. На окраине поселка, на обочине дороги лежали несколько изрубленных мечами и истыканных стрелами черных обнаженных и деформированных похожих одновременно на людей и каких-то небывалых тварей, уродливых туш. От вытекающей из них черной радиоактивной жижи под ними пожелтела и засохла трава. Очередная бесформенная фигура появилась на опушке, побрела к людям, но к ней подлетел какой-то верховой, свалил ее ударом копья и тут же погнал прочь, пока она не успела ударить вслед.
  На козлах черного дилижанса уже развернутого по направлению к Гирте, сидел бездельник Коц. Дожидаясь коллег, проверял охапку запасных факелов на крыше и фонарь. Лейтенант Турко занял салон, поддерживал здоровой рукой словно бы спящую, бесчувственно привалившуюся на него Ингу. Лейтенант Филипп Кранкен стоял с копьем в одной и факелом в другой руке, как будто бы от нечего делать, бессмысленно светил им.
  - Все, мы здесь закончили! - громко и неприязненно крикнул инспектор капитану ночной стражи - Герман, мы возвращаемся в город! Разберитесь здесь!
  - Что, думаете проедете, Валентин? - кивая в сторону черной и непроглядной, в охватившем небо тусклом багровом зареве, ночной чащобы на холмах, скептически бросил тот. Как и все остальные участники сегодняшнего штурма, он был перемазан копотью, раздражен и исполнен усталой, измотанной ненависти. Его черные пронзительные глаза бешено горели, лицо кривилось в злорадной злости, кому бы еще причинить вред. Он очень устал за день и не выспался, но выпив большую кружку кофе, снова был готов к своему нелегкому полицейскому служению.
  - У нас инструкция. Мы возвращаемся в Гирту - нахмурился, обреченно вздохнул, ответил ему инспектор Тралле, с трудом залезая на козла. Пристроив поудобнее раненную ногу, как будто они вовсе никуда не спешили, откинувшись на крышу дилижанса и закурил. Отвернулся чтобы не смотреть ни на лес через который им предстояло ехать, ни на пожар, глубоко вдохнул, немного помолчал, спросил у начальника драгун.
  - Здесь будете стоять?
  - Нет. Здесь не удержимся. Решили, будем уходить на Полигон, к Карьерам - кивнул капитан ночной стражи на лежащего на боку, на телеге с трофейным оружием и броней, раненного, устало и бессмысленно глядящего на суету вокруг, графа Пильге. Указал на запад, туда, где во мрак убегала дорога, что шла по скальному уступу над трясиной Митти. Прищурил глаз, зловеще скривил сведенную давней зубной болью скулу - и вам бы тоже лучше с нами. Но раз инструкция, так инструкция. Езжайте, с Богом, Валентин!
  - С Богом, Герман! Христос Воскрес! - кивнул инспектор Тралле и приказал бездельнику Коцу трогать. Не дожидаясь остальных, дилижанс помчался по дорогу к холмам. Вертура, лейтенант Кранкен, Даскин и Фанкиль молча и быстро перекрестились на фасад храма, повскакивали в седла, приняли у драгун несколько дымных смолистых факелов, и, не оглядываясь, погнали в багровую темноту вслед.
  
  ***
  
  По улице еще мчались разъезды, гремели колеса повозок и быстрые копыта верховых. Сержанты и герольды отдавали последние приказы и распоряжения, разъясняли людям что происходит, провозглашали новыми правителями герцогства, Бориса Дорса и принцессу Веронику.
  Мариса вздрогнула.
  Что-то непреклонно звало ее на улицу, в холодную темноту наступающего вечера. Страх и апатия, в которой она лежала на постели, с того самого момента, как Вертура покинул ее, бессмысленно ждала чего-то, смотрела в потолок, с тревогой прислушивалась к происходящему снаружи на улице, прошли. Днем кто-то приходил, настойчиво дубасил в дверь. Незнакомый ей голос долго звал ее по имени, но она промолчала, не подала виду что дома, не открыла. Она читала много книг и знала, что предатель, ищущий удобного момента, чтобы совершить зло, всегда рисуется самым лучшим и надежным другом. Тем более, сейчас, когда в городе мятеж, она одна и ей нельзя показываться никому, нельзя ни с кем говорить и никому верить.
  Ближе к вечеру пришел квартальный. Громко стучался подряд во все комнаты. На каждом этаже повторял всем погасить керосиновые лампы, печи и вообще любой огонь, разъяснял что ночью, будет очень опасно, но как, не уточнял. Показывал срочный приказ из герцогской канцелярии с распоряжением всем покинуть верхние этажи, взять с собой все необходимое на ночь и двигаться к ближайшей церкви, либо собраться в большой квартире внизу, а с наступлением комендантского часа, пока не дадут отбой, оставаться там. Даже если очень надо, не ходить на улицу, ни при каких условиях не отходить от остальных, не подниматься в пустые комнаты наверх. С ним, после недолгих сборов и вялых пререканий, ушли все соседи. И бодрый полненький господин, из конца коридора, и девицы-заучки, и модный мастер шляп со своей совсем молодой женой и ловкий арендодатель-старичок, что жил в двух просторных комнатах у лестницы. Мариса слышала как жильцы, тревожно переговариваясь, нехотя покидали свои квартиры, шумно хлопали дверьми, спускались по лестнице вниз. Она не знала, все ли ушли, или кто-то также, как и она, не ответил надзирателю, заперся, затаился у себя в комнате, но не прошло и четверти часа как последние удаляющиеся тревожные разговоры, и грохочущие, шаркающие вниз по лестнице шаги сошли на нет и в доме стало тихо. Еще какое-то время под окном громыхала дверь парадной, с перекрестка доносились взволнованные голоса, всхлипывания напуганных детей, цокот копыт лошади и грубые окрики квартального, призывающего всех поторопиться, но вскоре затихли и они. Остались только двое несущих караул жандармов под фонарем па перекрестке, который сегодня почему-то снова не горел. Они неразборчиво и тихо бесконечно бормотали о каких-то своих делах, иногда кричали редким запоздалым прохожим и верховым, чтобы поспешили. Прохаживаясь, бряцали броней и бесконечно курили прямо под окнами так, что дешевым, смешанным с сеном табаком, тянуло прямо в комнату, чем отчего-то ужасно раздражали обычно любящую самой подымить своей трубкой Марису.
  Так прошло еще какое-то время. Потом снаружи внезапно тревожно забили, зазвонили сразу все колокола и заглушили своим гулом и эти последние звуки присутствия живых людей. А когда за окнами стало совсем темно, и закат потух, повинуясь какому-то неясному порыву, Мариса внезапно легко вскочила с кровати, на которой она лежала прямо в одежде, держа на груди заряженный револьвер, подошла к запертой двери, отодвинула засов и выглянула в коридор. Замерла, с вниманием прислушиваясь к стоящей вокруг, мертвой, необычайно глухой, такой, какой в принципе не бывает в большом городе, тишине.
  Фонарь за окном все так и не зажгли. В коридоре было непривычно сумрачно и очень тихо. Только где-то наверху, наверное, выше этажом, отчего-то снова неразборчиво ругались какие-то соседи. Толстые каменные своды глушили крики так, что в коридоре слышался только невнятный и сварливый гул, и было совершенно не разобрать о чем идет речь. Внезапно разозленной этими единственными в доме неприятными звуками Марисе еще подумалось, что хотя они уже не первый раз слышит эту ругань по вечерам, ей до сих пор так и не удалось выяснить, что это за люди, и на каком они вообще этаже. Как-то она даже ходила наверх разбираться. Пыталась выяснить кто это, из какой они квартиры и почему их голоса вечерами так отчетливо слышны в коридоре и их с Вертурой комнате. Но тогда все только делали недоуменные глаза, пожимали плечами и говорили, что они не понимают о чем вообще речь, их никто не беспокоит и вообще ничего подобного в доме они никогда не слышали.
  - Я должна оставить записку отцу Ингвару, чтоб Марк знал, где меня найти - напомнила сама себе Мариса - а потом я поеду к леди Веронике. Раз она теперь главная, значит она обязательно во дворце. Меня пропустят. Леди Тралле дала мне этот пистолет, чтобы я ее застрелила. Надо поспешить.
  Мариса бросила быстрый взгляд на иконы на полке. Внезапная волна ненависти и жгучей неутолимой обиды захлестнула ее сердце. Поджав локти, Мариса остановила руку, которой хотела осенить себя крестом, оскалилась в презрительной улыбке: да пошли они все! Что это вообще за люди, кто они вообще такие? Они все постоянно только и говорят о покаянии, о смирении, о любви. О том, что блаженны кроткие, алчущие и мученики, которые обязаны безропотно терпеть любые предательство, унижение и мерзость... Терпи, смиряйся, не жалуйся, молчи. Так говорили они. Ты все равно ничего не сделаешь, ничего не изменишь и не исправишь, потому что так хочет Бог. А на самом деле их все устраивает и просто наплевать. У них важные дела, им спасать свои души и не до ерунды. Лицемеры, святоши, пусть они все горит в бездне, им бы только показать себя умнее, духовнее и выше. Продемонстрировать свою высокомерную правильность, сказать 'мы этим не занимаемся, я даже разбираться в этом не буду, мы не обязаны'. Промолчать с надменным осуждением, отстраниться, выгородиться. Сохранить свои жалкие, никчемные душонки не замаравшись ни кровью, ни заботами об окружающих, ни ответственностью. Их царствие не от мира сего, они все ждут, что обязательно попадут в рай, где им будет вечное блаженство, а для этого им надо постоянно молиться и не отвлекаться по пустякам на каких-то жалких, никчемных холопов. Сколько раз такое было! Сколько людей просили у них утешения, но они всегда молчали. Всегда были равнодушны, наплевав на всех. Говорили друг про друга, оправдывая любое свинство 'ну он же не святой!'. А что, чтобы не быть мразью, чтобы выслушать, утешить, или просто не нагрубить на просьбу о добром слове или несложной помощи, нужно быть святым? Надо быть святым, чтобы унять собственную гордость и посочувствовать, пожалеть, сказать доброе слово, а не начать кидаться сухими бездумными цитатами, с упреком приводить недосягаемые примеры настоящих святых, осуждать или ругать того, кто пришел к тебе со своей бедой или неразрешимой проблемой? Что они такого, все эти люди сделали ей, чтобы она уважала их? Когда было нужно, ни разу не помогли, не исцелили, не защитили, не утешили. Не спасли сестру, когда за ней пришли насильники и убийцы, не вышли, как они это умеют на проповеди с крестом, не заставили отступить преступника и бандита, не остановили беспредел. Ни разу не осудили ни разбойника, ни вора, ни казнокрада ни продажного судью ни дерущего последнее с нищих ростовщика. Никого не уберегли ни от голода, ни от войн, ни от чумы. Зато они прощали грехи богатым растлителям детей. Развратникам, злодеям, поджигателям, душегубам, мошенникам и убийцам. Внимательно, не перебивая, выслушивали их многословные, без всякого раскаяния, речи, сопереживали им, оправдывали их слабостями человеческой натуры, с пониманием кивали на многочасовых исповедях, сами ходили к ним домой, молились за них. А всех вокруг при этом надменно упрекали не осуждать, поучали, что только больной нуждается во враче. И что Бог добр даже к самым оконченным злодеям, и с радостью готов простить любой, даже самый омерзительный, самый вероломный осознанный и низменный грех... Но для нее самой и таких же многих других, как она, у них всегда были одни только сплошные дежурные порицания, укоры и шаблонные, вырванные из контекста цитаты из написанных точно такими же лицемерами, омерзительно слащавых, поучающих об оторванном от жизни добре, истине и любви Божьей, книг. Как высокомерно они оскорбляли ее! Называли недостойной, падшей женщиной только потому, что у нее не было для них ни тех самых пожертвований, влияния, или высокой должности, как у тех, кто без оглядки воровал, грабил, обманывал, творил злодейства и гнусный служебный подлог, чтобы потом щедрыми подарками купить их оправдания, одобрение и мудрые, вычитанные со строк Писания, благочестивые, советы. Как они поучали ее прощать и каяться, хотя они сами никогда не просили прощения ни у кого. Как они осуждали и унижали ее, говорили, что это справедливая критика и что ее надо слушать молча. Воспринимать без оправданий и возражений. Как рассказывали о милосердии, взаимопомощи и человеколюбии и о том, что все равны перед Богом, как надо смиряться и служить другим в ущерб себе. А когда ей самой нужно было хотя бы просто их доброе слово, их решение, их поддержка, ни разу не утешили. Не выслушали, не помогли, потому что когда она приходила к ним, они были заняты, у них постоянно были самые разные, непременно очень неотложные, дела, и не было ни одной лишней минуты, потому что всегда был кто-то богаче и важнее, кто гораздо больше нее заслуживал их воодушевляющих слов и душеспасительных бесед. Зато всегда хватало времени даже не попытавшись разобраться, бросить походя: ты сама виновата во всем, ты грешишь, а Бог наказывает, кайся, проси прощения и молись.
  Ну виновата. И что? Что изменится если сказать, что человек сам виноват во всех своих бедах? Виноват в том, что ему на голову упал кирпич, виноват в том, что его побили на улице, виноват, что родился калекой. Что изменится? Кто станет от этого лучше? Кому нужные такие ваши примеры и слова? Кто вообще вас будет слушать с таким вашим отношением, потому что когда вы были нужны, вас не было, когда вас молили, вы молчали, когда у вас просили помощи, вы воротили свои светлые и честные, одухотворенные лица. Нет. Теперь я Лунная Королева, а вы и дальше рассказывайте всем о том, что мы здесь только временно, что ваше царствие не от мира сего, что хорошо будет потом, что на земле нет правды и надо только гнуть спину. Смиряться перед беззаконием и ложью, тихо молиться и не пытаться ничего изменить, потому что это невозможно, люди слабы и грешны, мирская суета бессмысленна и спасаются только убогие, замученные и обиженные. Кому нужна такая ваша вера, раз от нее одно страдание, как вы говорите всем вокруг? Кому нужны ваши оправдывающие зло слова? Грош цена вам всем после этого! Идите прочь, развлекайте и дальше, исповедуйте, утешайте богатых престарелых развратниц и воров, рассказывайте им о ждущем их с распахнутыми воротами Царствии Небесном! А мне вы такие не нужны!
  Спокойная и решительная готовность наполнила ее сердце. Она была хозяйкой этой чудовищной багровой ночи, ее владычицей, драконом с обратной стороны луны. Она набросила на плечи плащ, погасила лампу, вышла в коридор и заперла на ключ дверь.
  Снаружи было темно, но в свете тусклого багрового зарева Мариса отчетливо различала темные контуры окна и зияющий в противоположном от него конце коридора черный провал лестницы. Придерживаясь за стену рукой, нашарив в темноте перила, она аккуратно шагнула в него, нащупывая ногой ступеньки.
  Внизу, в узком холле с высоким арочным потолком и ромбическими шашечками пола было также темно, как и на втором этаже. Откуда-то, совсем издалека, доносилось нестройное песнопение, похожее на то, когда читают псалмы. Мариса вспомнила, что в одной из квартир в их доме жил дьякон со своей большой семьей. Они были небогатыми, можно сказать даже нищими, людьми, но как-то она взяла у его жены в долг немного керосину: тогда ей очень не хотелось идти за так внезапно закончившимся топливом для лампы на соседнюю улицу, под дождем вечером в темноте. Тогда она еще клятвенно обещала, что вернет все в ближайшие день-два, но потом за какими-то важными делами совсем забыла об этом случае, и так до сих пор и не отдала ни деньги, ни канистру с остатками. А дьякон с женой, когда они с тех пор уже не единожды виделись, встречаясь на лестнице, в парадной или в лавке на углу, под окнами их с детективом комнаты, так ни разу и не спросили ее, собирается ли она возвращать взятое или нет.
  - Наверное, это он читает, а они поют... - спускаясь по лестнице в холл, сказала себе Мариса.
  Под дверью одной из квартир на первом этаже, где, как ей еще подумалось, собрались все не пожелавшие покинуть дом жильцы, горел теплый свет, похожий на огонек камина или открытого очага. Рыжей полоской подсвечивал пол, отражался от нарядных черно-белых, выложенных в шахматном порядке ромбами, мраморных плит.
  - Нет, это не тут. Поют где-то в другом месте. Может в соседней парадной... - прислушавшись, и так и не различив за дверью ни голосов, ни каких иных звуков, рассудила Мариса.
  Она еще несколько удивилась тому, что все вот так просто взяли и ушли и теперь вокруг никого нет. Ей очень захотелось открыть эту дверь, войти к людям, услышать живые человеческие голоса, почувствовать, что она не одна в этом большом темном и опустевшем доме, увидеть знакомые лица. Сказать что-нибудь и со спокойным сердцем пойти дальше на улицу, но ей вдруг стало невыразимо стыдно перед дьяконом, его детишками и женой за керосин, и она отступила, так и не решившись даже подойти к этой двери.
  Все остальные двери в холле были закрыты. Не отдавая себе отчета, зачем она это сделала, Мариса подошла к обычно распахнутой настежь даже ночью двери комнаты консьержа и, надавив на ручку, попробовала ее открыть. Но дверь была заперта: по всей видимостью старики тоже покинули свой пост и , закрыв квартиру, ушли вместе со всеми. Впереди, над дверью парадной слабо багровел полукруг окна. Тусклое, ни на что не похожее, едва различимое глазом, красное сияние падало на потолок, слегка подсвечивало белые каменные своды и стены. Входная дверь была заперта на засов, но Мариса осторожно, так чтобы не шуметь, отодвинула его, с усилием приоткрыла тяжелую створку и протиснулась на улицу. За ее спиной тихо щелкнула пружина, захлопнула за ней замок. Она осталась снаружи одна в безлюдной темноте.
  Впереди, через перекресток, каким-то мертвым, мутным светом, как нарисованные, теплились окна особняка графа Прицци. В двухэтажном доме на противоположной стороне улицы в третьем от угла окне, тускло и ровно горела рыжая церковная свеча. Подсвечивала плотно задернутые занавески, выставленную на подоконник старую, с неразборчивым облупившимся ликом, икону и серый разлапистый столетник в горшке.
  Все также гремели колокола, но с ними было что-то не так. Мариса точно знала, что ближайший храм был в двух домах от перекрестка, в сторону моря по улице генерала Грима, и что дальше, у Вязовой аллеи есть еще одна церковь и что совсем рядом находится собор Иоанна Крестителя. Что если в городе бьют все колокола, то должны звонить и эти, но отчего-то она не слышала их. Можно было бы подумать, что она ошиблась, но бой колоколов собора она бы точно узнала из тысячи других. Ее безмерно раздражал их оглушительный и беспощадный звон. Регулярно, в субботние и воскресные дни, с самого раннего утра бесконечно отбивая часы литургии, он будил ее, стоило ей только лечь и сомкнуть глаза после бессонной ночи проведенной за написанием статей или чтением книг. От их ударов в их с Вертурой комнате было совершенно невозможно спать, дрожали стекла, дребезжала мебель, жалобно звенел плафон керосиновой лампы и мелко трясся, как будто поддакивая им, оставленный на столе пустой фужер.
  Но сейчас Мариса была бы даже рада чтобы это были именно они: над городом стоял колокольный звон, но казалось, звонили как будто какие-то другие колокола, совсем не те, что она привыкла слышать. Далекие, потусторонние и глухие, не дающие эха, как будто с другого конца города, или с противоположного берега реки.
  Решив проверить так ли это, Мариса свернула на улицу Прицци и быстрым шагом пошла в сторону собора Иоанна Крестителя, перед которым, прямо на ступенях ведущей ко входу в храм широкой лестницы горел огромный зловещий костер, словно отгораживал его огненной стеной от опустившейся на город багровой темноты. Его трепетный и страшный свет озарял оскаленные морды и грозно поднятые крылья драконов перед парадными дверьми. Беспокойные быстрые сполохи переливались в цветных стеклах витражей с образом грозного, словно дающего им команду к бою, державшего в руке меч, Господа Иисуса Христа, пришедшего в огне и славе, судить всех живых и умерших.
  Впереди, прямо посреди пустынной улицы стояла, размахивала хвостом, лошадь. Опустив голову, искала что-то посреди камней. Рядом лежал мертвый всадник.
  - Упал, разбил о брусчатку голову, или свернул себе шею... - рассеянно подумала Мариса - так бывает, сколько я таких видела...
  Она подошла к лошади и, проверив упряжь, вставила ногу в стремя.
  - Надо ехать во дворец - сказала она себе - я найду Марка потом. Если его убьют, в послании отцу Ингвару не будет никакого смысла. Я должна исполнить данное мне поручение.
  Только тут, поудобнее усевшись боком на седло, отдышавшись от быстрой ходьбы, прислушавшись и оглядевшись, она осознала, насколько вокруг нее, на улице, безлюдно, тихо и темно так, как не бывает даже в самых глухих поселках и деревнях, не то что в таком большом городе как Гирта. У костра перед собором не было видно ни вахтенных дружинников, ни полицейских. Не было слышно, ни привычного стука колес повозок, ни, постоянно отдающих эхом в узких улицах шаркающих ударов шагов, ни цокота копыт. В туманном, подернутом не дающим света багровым заревом небе не было ни звезд, ни луны. Из-за запертых дверей, заложенных ставнями окон, из темных, ведущих во дворы-колодцы арок не доносилось ни единого звука. Только откуда-то издалека слышался колокольный звон, доносились отголоски каких-то едва различимых, как будто призрачных, отбивающих военный ритм полковых барабанов, звуки рогов и боевых кличей. Реальным остался только один звук: приглушенный толстыми каменными стенами тихий, но отчетливо различимый даже на улице говор. Словно где-то за одной из многочисленных, обращенных на проспект сумрачных окон и наглухо запертых парадных дверей опять ругались, выясняли что-то на повышенных тонах, как будто бы все те же самые, какие-то уже совсем немолодые мужчина и женщина. Мариса тревожно огляделась, пытаясь прислушаться, понять, откуда они, но так и не смогла понять: голоса были слишком далекими и слишком тихими. Даже замерев и не дыша, она так и не могла уловить ни смысла слов, ни направления.
  Ей стало страшно. Окна домов на улице не горели. Черными мертвыми громадами стояли каменные кварталы. Багровое зарево едва подсвечивало пустынные тихие улицы. Мариса была одна в этом страшном багровом сумраке, накрывшем Гирту.
  
  ***
  
  Тусклое рыжее зарево пожаров разливалось над рекой. Черный дым толстыми столбами поднимался в непроглядно-темное безветренное небо. Было холодно, душно и безветренно. Из парка тянуло едким запахом гари и смердящих, залитых водой, углей. В сумраке неподвижно стояли подернутые легкой осенней желтизной, подсвеченные пламенем разведенных перед фасадом герцогского дворца, и на подъездной дороге, костров, деревья. Кавалеры герцогской стражи и юнкера пажеского караула несли вахту, стуча древками пик по камням мостовой, черными тенями прохаживались между огней. На площадке перед парадными дверями Малого дворца стояли снаряженные кони, раздували ноздри, бренчали сбруями, беспокойно стучали копытами. Оставленные в охране штаба жандармы и дружинники сидели на ступеньках и у стен, прижимали к себе оружие, тревожно вглядывались в багровую мглу парка, в тени на дорожках, в сумрак густых зарослей, так радующих глаз при солнце днем, и таких зловещих в опустившейся на город багровой мгле, декоративных, старательно но нарочно слегка небрежно и лохмато, подстриженных под дикую чащу деревьев и кустов. Зловещими резкими силуэтами стояли оформленные в виде обвивших чугунные стойки драконов и змей, погасшие фонари. Мрачной громадой вздымался над черной изломанной линией парка и крыш окрестных зданий безмолвный, непоколебимый и черный шпиль Собора Последних Дней. Темный обрушенный остов стены ратуши возвышался по его левую сторону уродливой, бесформенной руиной. Ее крыша и часть верхних этажей обвалились, узкие расщелины окон смотрели кровавыми глазами. Торчащие в черно-багровое ночное небо углы обгоревших стен навевали тоскливые и дурные мысли.
  Вокруг стояла тягостная и глухая тишина. Отсюда, из герцогского, не было слышно звуков идущего неподалеку штурма. Стрельба и артиллерийская канонада прекратилась сразу с наступлением багровой ночи, и теперь только тревожный колокольный набат, далекое, отрывистое эхо боевых рогов доносилось откуда-то издали, как будто за много километров от города, с севера, со стороны реки.
  Отстояв молебен, принцесса Вероника вместе со своей свитой поднялась наверх к себе в кабинет. В ожидании сидела за рабочим столом, молча, одну за другой, просматривала сводки, что регулярно приносили ей из штаба со второго этажа, от Пескина, о положении дел в городе и ходе штурма северных районов Гирты. Внизу, под окнами, в парке, то и дело гремели удаляющиеся копыта коней: по трое мчались по дорожке в сторону ворот и Соборной площади отправляемые к войскам курьеры. В городе объявили комендантский час, и даже должностным лицам было разрешено ездить только группами по несколько человек.
  В зале было сумрачно, как и за дверьми в коридоре, в комнатах и на лестницах. Во дворце не было газовых рожков, как в других домах: здесь всегда полагались на электрический свет, но сегодня его не было и теперь приходилось жечь свечи, газ и керосин. Несколько таких, карбидных ламп принесли в кабинет герцогини, поставили на подоконники и ее рабочий стол. От их жаркого калильного света по стенам и потолку плясали длинные беспорядочные и необычайно темные, как будто бы физически ощутимые тени, сгущались в углах под столами и за мебелью.
  Но даже с выкрученными до упора фитилями и кранами, эти светильники едва разгоняли мрак в коридорах дворца, под сводами высоких потолков залов и у дальних стен. Огонь в них был не таким как всегда: по-особенному обжигающе-горячим, багрово-тусклым и при этом как будто бы медленным и жидким. Тянулся не вверх, а вширь, колыхался вяло и медленно. Наблюдать его было неприятно и жутко, но без света сидеть было еще хуже, чем с таким освещением: в окнах вместо ночного неба по-прежнему стояло зловещее, трепетное и тусклое, едва различимое глазом зарево, от которого не становилось, ни сколько не светлей.
  Из западных окон кабинета герцогини было отчетливо видно, что ярче всего оно над морем, за темной горой у реки и крепостью на ней, в той стороне, где еще днем стоял Обелиск. Словно какое-то всепроникающее сияние исходило из воды на его месте, затмевало луну и звезды, наполняло темноту даже в закрытых залах тревожным, как будто мерцающим темно-багровым светом.
  - Радиация - сказал кто-то, мрачно глядя в окно, кивая на небо.
  - Нет - поведя рукой, ответил Парикмахер также тихо - это не свет. Это нейропатика так компенсирует спектральное смещение. Мы сейчас в полной темноте.
  Что-то неуклонно менялось в худшую сторону. Пронзительное сияние над морем становилось все ярче, но в кабинете с высоким потолком и просторными окнами в три стены, казалось, стало только еще темней. Черными росчерками на фоне тусклого красного неба темнели фигурно выпиленные рамы, навевали назойливые, жуткие мысли о вычурных древних, стоящих далеко на отшибе, особняках с истлевшими коврами, древними картинами и старой, разваливающейся от старости мебелью. Где ходят липкие кровавые мертвецы с содранной кожей из леденящих душу своими дикими фантазиями сборников готических романов и новелл.
  Где-то за стеной глухо забили часы. Принцесса неприязненно и громко спросила, кто поставил такие у себя в комнате, но ей не ответили. Прекратив все разговоры, все как будто считали удары, насчитали пять. По углам, у двери, под шкафами, под просторным столом у стены, на котором у принцессы был разбит маленький сад комнатных цветов, сгустились неуютные черные тени. Свет ламп, что как будто стал еще более тусклым и одновременно режущим глаза, не мог развеять их...
  Принцесса Вероника резко отвернулась от окна. Множество мрачных неподвижных глаз внимательно уставились на нее. Всем было страшно. Герцогиня замерла. Сколько секунд всматриваясь в печальные искаженные застывшей тревогой и страхом лица фрейлин, она внезапно изменилась лицом. Стала яростной и злобной, как будто вспыхнула неудержимой, пламенной вспышкой незримой, проходящей над городом грозы. Резко обернувшись к украшенным свежими венками из листьев иконам и кресту, отшатнулась к столам. С грохотом запнувшись за угол одного спиной, закинула на запястье рукав и энергично перекрестилась.
  - Было ли мне когда-нибудь хуже, чем Господу нашему Иисусу Христу на кресте? - громко и твердо, с вызывающим упреком, окинув взглядом собравшихся фрейлин, воскликнула она, как будто спрашивая сразу у всех - было ли мне унизительнее, чем гонимым за имя Его? Было ли мне больнее преданных за Него мучительной пытке? Было ли мне страшнее, чем осужденным за Него на смерть?
  Она вскинула яростные, неумолимые глаза, обвинительно уставилась перед собой и заявила.
  - Никогда не было! И вам не было!
  Как будто бы снова спрашивая у всех вокруг, сжав зубы, продолжила.
  - А будет ли мне хуже, если я предам Его? Будет ли мне хуже, если я не исполню свой долг? Будет ли мне хуже, если сверну с назначенного мне пути? Будет ли мне хуже в ледяной адской бездне? Непременно будет! И вам всем тоже будет!
  Она сделала паузу, сжала кулаки и зубы.
  - Верую в Тебя, Господь Бог, Иисус Христос, принимаю от тебя все. И злое и доброе.
  Потому что только Ты позволил мне жить. Только Ты вручил мне этот крест, что я должна нести. Только Ты дал мне мой путь, которым я должна пройти. Только Ты дал мне дело, которое я обязана выполнить! - вскинув руку, указала перед собой пальцем - довольно плакать, сестры! Не время жалеть себя, когда наши мужчины проливают за нас свою кровь. Станем твердыми и непоколебимыми в вере. Молитесь о наших мужьях и братьях, что сейчас защищают нас, жертвуют своими жизнями!
  Он ее непримиримого упрека и ее гнева, от ее громкого и уверенного голоса, как будто на миг разорвавшего багровую мглу вокруг, по залу как будто прокатилась незримая морозная волна. Приободрила замерших в апатии и унынии женщин. Некоторые начали оборачиваться к распятию и тоже креститься. За ними последовали и все остальные. Безысходные печальные гримасы менялись поначалу на смятение и страх, что с первыми словами молитв оборачивались уже непримиримой и фанатичной готовностью и смелостью. Принцесса Вероника тяжело выдохнула, окинула взглядом темный кабинет, вскинула ладонь и снова осенила себя крестом. Все также стоя спиной к столу, в изнеможении навалившись на него, произнесла.
  - Верую во Единого Бога-Отца! - запрокинув глаза к потолку, сдавленно воскликнула, как будто вкладывая в эти слова все последние оставшиеся у нее душевные силы - творца Неба и Земли! Зримого и незримого! Как воскрес Господь Бог наш, Иисус Христос, так, по добрым делам, служению и вере, и мы воскреснем!
  И, словно выдохнувшись на этих словах, сделав паузу, прибавила.
  - Кто-нибудь принесите еще кофе, а вы - ткнула она тем, кто еще стоял в нерешительности - хватит хныкать! Бог не поможет тем, кто опустил руки и сам не делает ничего, чтобы ему помогли!
  По залу прошел одобрительный воодушевленный ропот. Но какая-то совсем молодая девушка, что сидела на скамеечке-качели внезапно сгорбилась от слез и прижала руки к лицу. Принцесса Вероника твердой походкой пошла на нее, но вместо того, чтобы дать ей пощечину, что она намеревалась сделать, как это показалось всем, подсела около нее, обняла за плечи, энергично прижала ее голову к своей груди.
  - Если нам суждено сегодня умереть, по милости Господа нашего Иисуса Христа, мы станем летящими огнями в свите Лунного Дракона! Будем мчаться с нашими возлюбленными, мужьями, братьями и сестрами по ночному небу!
  Широко и как будто радостно заулыбалась, завела разговор со своими девицами о какой-то старой книге о вере, благочестивых принцессах и отважных христианских рыцарях. Бодрым, звенящим и как будто даже веселым голосом сообщила, что в последней сводке докладывали о том, что ворота у Инженерного моста взяты, северный берег пал, и ничего дурного больше не случится.
  Напряжение как будто пошло на убыль. Так, за разговорами и кофе прошло еще какое-то время. Внезапно зазвонил телефон. Все вздрогнули и обернулись на его резкий, больно ударивший по ушам в глухой, стоящей вокруг, тишине треск.
  Этот похожий на шлем с забралом, выполненный в модной современной манере, под рыцарский стиль, массивный аппарат с беспроводной, отделанной золотом и красным деревом трубкой, овальными блестящими кнопками и настроенным под механический треск звонком, стоял на подоконнике у большого рабочего стола герцогини еще с тех времен, когда этот кабинет принадлежал старшему сыну герцога Вильмонта, Берну, что жил со своей семьей в Малом дворце вплоть до своего отъезда в Басор, куда приказом штаба объединенной армии конфедеративного королевства он был назначен комендантом какой-то пограничной крепости. Заняв его комнаты, принцесса Вероника первым делом переставила телефон на рабочий стол поближе к себе, справедливо считая этот аппарат необходимым, удобным и современным средством цивилизованного государственного управления. Но тогда, по неопытности, она сильно недооценила абонентов Гирты, того самого, немногочисленного привилегированного круга избранных и их приближенных, кому посчастливилось тем или иным путем, всеми правдами и неправдами, заполучить в распоряжение, хотя бы на минуту, трубку и клавиатуру набора номера какого-нибудь личного или служебного аппарата, подключенного к общегородской сети. Ведь всем, кто когда-нибудь вертел заветный диск, с придыханием, волнением и надеждой прикладывал динамик к уху, известно то самое восторженное чувство контакта с недоступными голосами важных людей на другом конце провода, кто при любых других обстоятельствах никогда не снизойдет до личной аудиенции или даже просто мимолетной беседы. И пока есть такая возможность, этим контактом, этим шансом, нужно непременно воспользоваться сию же минуту, пока кто-нибудь другой, более ловкий и сметливый не занял заветную линию, оставив нерасторопного неудачника в дураках, с досадой слушать в трубке короткие гудки.
  Телефон начал серьезно досаждать с первых же дней: звонили беспрерывно, все подряд. Не по существу и без всякого серьезного дела. Бесконечно, целыми днями, ошибались номерами, спрашивали как здоровье и настроение, предлагали руку и сердце, анонимно признавались в любви, желали доброго утра, дня, ночи и вечера. Приглашали на турниры, приемы и банкеты, в рестораны, салоны, кофейни, на прогулку, на море, на реку, на охоту, в театр, на танцы и в лес. В Тальпасто, в Варкалу, в Зогден, в Фельду, в Сорну, в Эскилу. Рассказывали анекдоты, нараспев читали цитаты, прозу и поэмы. Слушая голос, ничего не говоря, тяжело и страстно дышали прямо в ухо. Постоянно перебивали, жаловались, доносили, просили, предлагали, вели бесконечные, пустопорожние, беспредметные обсуждения. Выдавая по три-четыре гудка, бросали трубку до того, как принцесса успевала ее схватить. Постоянно отвлекая от работы, поднимали звонками во время отдыха и сна, не давали покоя ни днем, ни ночью, ни в воскресенье, ни в обед.
  Так что очень скоро герцогине пришлось пожалеть о скоропалительном решении и отключить назойливый, доводящий до бешенства, аппарат, а, чтобы зря не занимал места на столе, переставить его обратно на подоконник, где он и стоял до того, как она решила воспользоваться им.
  С тех же самых пор, как телефон принцессы Вероники был отправлен на покой, еще один аппарат установили в соседнем кабинете, который занимали Фарканто и рыжая Лиза. Они находили общение по нему забавным и либо вообще не брали трубку, либо отсылали всех звонящих не по делу прочь. По особенно же важным случаям писали записки и вместе с веселыми фрейлинами отправляли их по адресу, обещая обязательно перезвонить.
  Сегодня днем, пока со смертью Герцога не отключились стабилизаторы, этот телефон звонил без перерыва с самого утра. Как только рыжая Лиза, выслушав и ответив, бросала трубку, тут же следовал новый тревожный звонок. Набирали из разных ведомств и районов Гирты, докладывали о мятеже, сообщали самые страшные и тревожные новости, делали доносы, пересказывали слухи, срочно требовали начальство, армию и даже самого Герцога. Звонили из горящей ратуши, плакали, отчаянно просили помочь, говорили, что отрезаны от выхода огнем. Но с переходом Станций в нейтральный режим все звонки сразу же прекратились: от телефона в стену уходил толстый, экранированный редкоземельными металлами провод, который с аварийным сигналом предохранителей, как и все остальные потребляющих электричество приборы в Гирте, чтобы не сгорели от перепадов самовозбуждающегося в линии тока, был автоматически отключен. Телефон же принцессы вообще был вынут из розетки и стоял на подоконнике сугубо в качестве украшения интерьера. Но этот внезапный и громкий вызов в багровой мгле поразил всех настолько, что, ни у кого не закралось ни малейшей мысли, ни единого сомнения в том, как этот, молчавший уже много недель кряду, аппарат вообще может зазвонить.
  Принцесса Вероника вскочила со скамеечки, спешно подошла к нему, взяла трубку, выгнула спину, закатила глаза и отвернулась с ней к окну.
  - Алло? - спросила она громко и требовательно.
  - Алло? Алло? - кричал, пытаясь прорваться через аналоговые помехи далекий, грубый и натужный голос, по интонациям и напору похожий на военного или полицейского - семнадцатый, Карбуссо? Алло! Карбуссо!
  - Алло! - со злостью крикнула принцесса Вероника, отвечая на этот призыв, словно повысив голос, могла лучше докричаться до другого конца линии - алло! Кто это?
  - Алло! Не слышно! - прокричали ей в ответ и с треском, как будто с размаху ударили по уху, бросили трубку. Принцесса проморгала, несколько раз машинально надавила на рычажок, сбрасывая вызов. В недоумении прислушалась к мертвому динамику в ожидании непрерывного гудка, что линия свободна и можно звонить. Но гудка не было. Только тихо пересыпался, шелестел, вибрировал под действием самопроизвольно изменяющейся проводимости катушки уголь, и слышалось слабое покалывание ,наведенных в проводящих цепях аппарата, электропомех. Все, как и полагается, когда стабилизаторы стоят в нейтральном положении, а телефон выключен.
  - Кто там? - нахмурилась, спросила рыжая Лиза.
  - Не туда попали... - растерянно ответила принцесса Вероника, кладя трубку на место.
  Она вернулась к столу и, как будто совсем забыв, что она принцесса и у нее есть фрейлины, уже начала наливать сама себе остывшего кофе, как кабинет снова огласил резкий и назойливый треск.
  Принцесса вернулась к телефону, но в трубке снова было только сухое и громкое покалывание электричества, в котором отчетливо прослушивалась знакомая, но теперь уже быстрая и тревожная пульсация 'Йек-ти'. Через нее, как будто бы откуда-то совсем издалека, в эфир пробивался какой-то малоразборчивый басовитый голос, с мрачным, наигранным выражением начитывающий какой-то похожий на некролог или готический радиоспектакль, текст.
  - Так он же выключен? - пытаясь вытянуть из-под стола застрявший вилкой где-то внизу провод, больше удивилась, чем испугалась герцогиня - позовите кого-нибудь, пусть проверит...
  - Может попробуем позвонить кому-нибудь? - испуганно предложила младшая дочь герцога Вильмонта, Агнесс.
  - Кому? - все-таки пробегая глазами, список из трех десятков важных номеров на табличке в рамке, спросила принцесса Вероника.
  В дверь застучали, все вздрогнули, повернулись к дальней стене кабинета. На пороге появился курьер от Пескина, принес очередную сводку. В коридоре несли вахту несколько гвардейцев во главе с лейтенантом Киркой. Сейчас во дворце было много вооруженных, готовых к бою мужчин, но в сложившейся обстановке это не придавало особых спокойствия и уверенности. Принцесса молча приняла послание, и хотела было прочесть его, как телефон снова зазвонил.
  На этот раз трубку схватила рыжая Лиза. Сгорбилась, с силой выдохнула дым от папиросы, которую она курила, и уже было скорчила гримасу, чтобы крикнуть в телефон что-нибудь оскорбительное, но ее опередили. В динамике зазвучал, полился как красивая спокойная река, отчетливый и ровный, внушающий доверие, громкий мужской речитатив.
  - Здравствуйте! Вы позвонили на номер экстренной консультации бюро конфедеративной безопасности Северного Королевства - без всяких помех сообщил механический диктор - оставьте свой вопрос или предложение. Наш аналитический отдел всесторонне и тщательно рассмотрит его, и наш компетентный специалист обязательно свяжется с вами в установленный законодательством срок. Приготовитесь. После сигнала начнется запись сообщения. Предупреждаем, что сообщения, содержащие нецензурную лексику и оскорбления рассматриваться не будут.
  Рыжая Лиза проморгала. Она так и не успела ничего ответить, как динамик разразился отчаянными, полными страдания, ужаса и безысходности бесчисленными, сливающимися в один страшный, парализующий волю и разум хор мужскими, женскими и детскими воплями, словно на другом конце провода опустили трубку в разверстую полную стонов, плача, мук и сухих электропомех черную адскую бездну. Столь громкую, что все, кто был в комнате, отчетливо услышали эти жуткие, леденящие душу, полные боли, страха и отчаяния крики. Рыжая Лиза замерла в недоумении, хотела было бросить трубку, но страшные звуки в ней затихли также внезапно, как и начались, и все тот же спокойный, внушающий доверие голос спокойно и воодушевляюще заявил.
  - Мы благодарим вас за ваше обращение в бюро конфедеративной безопасности Конфедеративного Северного Королевства! Ожидайте ответного вызова в течении ближайших - снова зазвучали непомерно резкие и громкие в контрасте с записью диктора крики - угловых минут. По предварительному рассмотрению вашей заявки с вами обязательно свяжется наш компетентный специалист!
  Линия разъединилась, но вместо положенных коротких гудков из трубки снова полились бесчисленные крики. Рыжая Лиза бросила ее на рычажок и в нерешительности отступила от телефона в сторону двери.
  В дверь снова постучали. Все обернулись. На пороге стоял лейтенант Кирка, жестом пригласил войти лейб-инженера с помощником, которых он вызвал, чтобы проверили линию. Оба поклонились присутствующим и без лишних слов обступили зловещий аппарат. Лейб-инженер протянул ладонь, снял трубку. Характерным энергичным жестом мастера надавил на рычажок и, с внимательной готовностью опустив уголки губ, прислушался к ней.
  - Олаф! - приказал ему, потребовал на другом конце провода герцог Вильмонт Булле, строго и повелительно зашипел - дай Веронику! Быстро!
  Инженер недоуменно пожал плечами, протянул трубку принцессе, та машинально взяла ее, приложила к щеке.
  - Алло?
  - Вероника! - заявил ей уже совсем другим, ядовитым и мстительным тоном Герцог - дрянь мелкая! Самозванка! Готовься! Я иду убивать вас всех!
  И снова бросили трубку. Все звуки в динамике окончательно стихли. Не осталось ни коротких гудков, ни шипения. Только едва различимый, но навязчивый треск наведенных электропомех магнитной бури, бушующей над Гиртой. Помощник лейб-инженера вылез из-под стола, продемонстрировал, провод со штепселем отсоединенным от сети.
  - Ну, что на этот раз? - поинтересовалась рыжая Лиза. Страх прошел, казалось, что происходящее начало забавлять ее.
  - Он идет меня убить - просто ответила принцесса Вероника и пояснила для всех - сэр Вильмонт. Он так сказал мне.
  - Не беспокойтесь, моя леди - подошла, с готовностью заверила ее Ева, попыталась приободрить - вы же сами знаете, это только по телефону и на словах они все всегда самые богатые, умные и успешные!
  Ее даже в такой плачевной ситуации как будто веселые, немного прищуренные глаза, ее ровная осанка и спокойный певучий голос внушали уверенность. Как будто излучая вокруг себя почти физически ощутимую светлую и непоколебимую силу, помощница куратора полиции Гирты выглядела готовой дать отпор любому, кто посмеет тронуть герцогиню и ее девиц.. Ее широкие рукава из чистого белого хлопка отчетливо светлели в темноте. Поверх желтой юбки и темно-зеленой плотной шерстяной жилетки, была надета легкая, усиленная набедренниками и оплечьями броня. Буйные светлые волосы аккуратно расчесаны и собраны в узел с торчащим позади хвостиком и подвязаны нарядной алой лентой, а за пояс был заткнут укрытый в черные лакированные ножны, изогнутый, похожий на тот, какой был у герцогини, меч. Как будто в подтверждение сказанному, рядом с ней стремительно и бесшумно запрыгнула на стол, маленькая трехголовая синяя кошка с алыми горящими глазами. Замерев на месте, повела острой мордочкой, уставилась, неподвижно вылупилась, в багровую темноту за восточными окнами. Черноволосый манерный Парикмахер погладил ее по одной из голов, отчего кошка довольно вытянула шею и стала как будто крупней.
  - Он только пугает вас - убедительно кивнула Ева, положив руку на ножны. Изо всех сил стараясь держать бодрые интонации, уже без всякой улыбки, уставив перед собой неподвижные холодные глаза, заверила принцессу - но если он все же придет, нам проще будет его убить.
  Явился один из придворных кавалеров, привел растерянного Камердинера. Тот немного помялся на пороге и, видимо наконец решившись, тревожно сообщил, что он только что из Большого дворца, с людской, где Повар и остальные из тех, кто не пожелал покинуть задние с приказом об эвакуации, собрались в комнате для отдыха слуг на первом этаже. Сказал, что все очень напуганы тем, что в галерее для сушки белья, в подвале, на трубах с горячей водой, нашли мертвую прачку со следами удушения. Но самым страшным было то, что в этот коридор вела только одна дверь и все видели, что кроме нее туда никто не заходил, а когда заждавшись, пошли за ней и нашли труп, как не искали убийцу, так никого и не нашли. Донеся эти дурные вести, Камердинер смутился, но потом все-таки сознался, что все шепчутся о том, что кто-то запер все двери на лестницах, на втором и третьем этажах и при этом сверху постоянно доносятся какие-то голоса и шаги. Что люди слышали, как оттуда звали, жаловались, просили о помощи, хотели выйти, потому что наверху темно и страшно, нет света, а все двери с него, что всегда открыты и днем и ночью, заперты.
  - Там остались еще люди - мрачно и взволнованно сказал Камердинер - не все вышли...
  - Где конкретно? - потребовала к себе план здания, указала ему принцесса Вероника. Камердинер - изящный узкий и ловкий, но при этом по виду сильный человек, с готовностью развернул лист бумаги на столе. Склонился в талии, как на важном приеме, не сгибая спины, надел свое пенсне, достал стек, которым указывал слугам, со знанием повел им по схеме.
  Второй этаж основного корпуса дворца была разделен на две равные части парадной лестницей. Там на первом и втором этажах сейчас нес вахту усиленный гвардейский караул. К западу, справа от нее, на втором этаже, располагались канцелярия герцога Вильмонта, зал ожидания, комнаты для кавалеров и храм. К востоку, слева, были апартаменты герцогской семьи, комнаты приближенных Вильмонта Булле, его министров, помощников и друзей. Гостиные, библиотека с коллекцией редкостей и ценных книг, галерея для танцев, аудитория для выступлений и небольшая, выполненная в столичном стиле трапезная, где проводились банкеты и званые ужины для самых приближенных к администрации герцогства лиц. Через весь второй этаж, вдоль фасада здания, шел сквозной коридор, по которому сегодня днем маркиз Дорс и принцесса Вероника со свитой ходили убивать герцога Вильмонта, и где потом, на обратном пути, их встретил Пескин. По нему можно было пройти через весь корпус от арки, что соединяла с основным зданием Малый дворец, через холл парадной лестницы до дверей самой дальней, просторной и светлой курительной. Уютной залы, с гобеленами и высокими, от пола до потолка, окнами, через которые открывался захватывающий вид на террасу на краю высокой отвесной скалы, где проходила недавняя помолвка, сад и раскинувшиеся до самого горизонта узкие, изломанные улочки, башенки, мансарды и крыши восточной Гирты. В этой комнате с плотными, блестящими, синими шторами и уютными креслами, вечерами горел камин, даже в пасмурную погоду, всегда, было тепло, а за окнами стояла величественная панорама города, озаренная тысячами теплых калильных и электрических огней.
  Такой же сквозной коридор шел и по третьему этажу. В него выходили двери комнат преподавателей, секретарей, юнкеров и младших фрейлин, а также рядовых дворцовых служащих - курьеров, поваров, посудомоек, прачек, дворников и камердинеров. На первом этаже последовательно располагались соединенные просторными дверьми залы: церковь, галерея для тренировок с мечом, арсенал, гардероб, лицей, штаб пажеского корпуса, общая библиотека, трапезная, людская, лазарет, музыкальная комната, канцелярия фельдъегерской службы, комната безопасности и бухгалтерия. Еще во дворце имелось три подвальных этажа. Первый, с окнами и балконами, смотрящими с отвесного южного склона холма, на улицы и крыши Гирты был частично служебным, частично гостевым. В его восточной половине располагались прачечная, кухня, душ с горячей водой, мастерские и другие необходимые в таком большом здании службы, в западной - комнаты для гостей, в одной из которых, в дни фестиваля, поселили Вертуру с Марисой. Второй, уже полностью подземный этаж, помеченной цифрой 'А' был складским. Именно по нему, в ночь сражения в Сталелитейной слободе, принцесса Вероника со своими гостями покинула здание дворца, спустившись с него на лифте к подножью холма, и потайной двери. На этом этаже также был сквозной, ведущий вдоль всего здания коридор, со множеством дверей за которыми располагались залы оборудованные под кладовые и прочие технические помещения. Из этого прохода было четыре выхода. К конюшням у подножия холма, в туннель к реке, и две лестницы, что вели еще ниже, на этаж 'Б': к станции калибровочных преобразователей, у дверей которой сейчас вел свои работы профессор Глюк, и технической шахте с лестницей и лифтом, также ведущей к основанию холма Булле и помеченному как 'Гирта Железнодорожная. Объект четыре'. На том же, самом нижнем уровне также располагались понижающая трансформаторная подстанция, насосная, котельная и зал, где стояли коммутирующие электричество, распределяющие его по всему городу, щиты. Под этим этажом пролегали еще один технический коридор, в котором располагались кабели высокого напряжения, трубы вентиляции, подачи воды и канализационного слива.
  - Вот тут, где комнаты - указал Камердинер на план второго этажа - между Малым дворцом и парадной лестницей - и над ними наверху. Там голоса и шаги, я тоже слышал, пробовал пройти, но двери действительно заперты.
  В дверь постучали. Явился вернувшийся с обхода гвардейский кавалер, доложил, что нашли еще три тела. Одно, помощника плотника, лежало в основании лестницы ведущей на третий этаж, со свернутой шеей и еще два, двоих мужчин, что заперлись в одной из комнат отдыха и сидели в креслах так, как будто оба уснули и было непонятно живы они или нет. Через замочную скважину в темноте было трудно разобрать точно, но кто-то, кто долго наблюдал за ними, сказал, что оба не дышат. Все были подавлены и напуганы. Спрашивали друг друга о знакомых, родственниках и коллегах, и никто не мог сказать точно, сколько людей еще осталось в здании дворца. Отказалось покинуть свои посты и комнаты, либо просто по каким-то причинам не получили приказа об эвакуации, а тем более сколько еще мертвых ненайденных тел сейчас лежат в темных коридорах, комнатах и на лестницах за запертыми дверьми.
  - По правилам противопожарной безопасности мы не запираем двери на лестницах, проходных комнатах и галереях - зловеще сообщил Камердинер и добавил тихо, словно нехотя, но все же решившись под холодным взглядом герцогини ответить как есть, не боясь, что над ним посмеются - у Риты Фальки есть все ключи! Это она заперла все двери! Она там ходит, еще с вечера, ее видели! Это она убивает всех!
  - Мэтр Форнолле, соберите группу. Мы найдем ее и ликвидируем - внимательно выслушав его, приказала капитану герцогской стражи принцесса Вероника. Властно и холодно и обратилась к Камердинеру - Лиам, быстро сообщите приказ всем кто не на дежурстве, чтобы срочно покинули дворец. Пусть выходят, соберутся у парадных дверей и все вместе по центральной алле идут к Счетной палате, к остальным.
  Она было указала Регине Тинвег и Майе Гранне на баллистический жилет, что висел на высокой резной, в виде башен замка, спинке ее кресла, чтобы помогли надеть и застегнуть его, как внезапно снова зазвонил телефон.
  - Алло! - схватив его, яростно крикнула в трубку герцогиня.
  - Гирта, объект шесть. Руксет - спокойно и обреченно, словно проговоренный много раз, заученный наизусть текст, без надежды на ответ произнес далекий и тихий голос, едва различимый за шорохом помех - Гирта сентябрь, 1541й год, объект шесть. Мы в зоне гравиметрического смещения. Покинуть объект шесть не представляется возможным. Температура снаружи опустилась до тридцати градусов ниже нулевой отметки. Продолжает падать со скоростью около трех градусов каждые восемь часов. Присутствует частичный визуальный контакт с Гиртой Гамотти, объектом три. Дают семафор. Неразборчиво. У нас двадцать восемь раненых и зараженных, семнадцать человек убито. Заканчиваются вода, топливо, визуальный контакт с Рыцарей, Цветов и Котищ. Статичный свет в окнах на протяжении всего времени пребывания в зоне гравиметрического смещения. Визуальный контакт Гирта Университет, Гирта Набережная, Гирта Депутатов - также статичный свет без визуальных изменений. Мы в зоне гравиметрического смещения. Требуется помощь. Гирта, объект шесть. Руксет. Сентябрь 1541й.
  - Объект шесть? Алло? - смутилась, позвала принцесса.
  - Руксет. Объект шесть на линии - ответил ей все тот же сухой далекий голос, больше похожий на запись, чем на живого человека.
  - Гирта. Объект один. Булле, докладывайте! - хватая на всякий случай со стола лист бумаги и химическое перо, с волнением в голосе ответила ему герцогиня.
  - Гирта. Объект шесть. Руксет - все также бесстрастно, устало и монотонно, отвечали из трубки - калибровочные преобразователи объекта три 'Гирта Гамотти' вызвали аномалию, мы в радиусе гравиметрического смещения. У нас заканчиваются вода и топливо. Много пострадавших. Покинуть объект шесть и прилегающие территории не представляется возможным технически...
  - Быстро семафор объекту шесть! Гирта Центральная - Гессу - отклик! Семафор на Гамотти! - зажав ладонью микрофон, взволнованно бросила недоумевающему курьеру принцесса, тут же снова обратилась к трубке - объект шесть? Алло? Вы меня слышите?
  Но голос уже пропал, в динамике снова стояло раздражающее ритмичное потрескивание электропомех.
  - Что у них там? - испуганно и неприязненно, машинально спросила Оливия Кибуцци, отшатнувшись от помрачневшей, разозленной этим звонком и всей непонятной ситуацией в целом принцессы.
  - Оператора на этот телефон с докладами ко мне! - крикнула, распорядилась герцогиня и, собравшись с мыслями, тяжело выдохнув, скороговоркой выдала инструкцию - при повторном звонке от объекта Гирта шесть: ответ Гирта один, Центральная, объекту Гирте шесть, комендатуре - отклик, контакт по семафору через Депутатов - и, окончательно рассвирепев, бросила стоящему рядом лейб-инженеру - Олаф, быстро отправьте за мэтром Глюком. Пусть выяснит, что у них там случилось! Все пойдемте.
  И они вместе с остальными девицами, лейтенантом Киркой, Парикмахером, Евой и художником Гармазоном вышли из кабинета и спустились на второй этаж в штаб. Дверь была раскрыта, в багровом сумраке аудитории с тихим зловещими щелчками и шелестом горели газовые лампы, разгоняли тьму над столами, заставленными горами папок, карт и книг. Наполняли просторное помещение жарким удушливым и кислым смрадом прогоревшего светильного газа и раскаленного железа. Часть окон была открыта, но неподвижный холодный, стоящий снаружи, напоенный какой-то необычайно густой и терпкой гарью и осенней гнилью, казалось бы даже почти ощутимо липкий и жирный воздух, не разгонял его, не приносил никакого облегчения.
  Тени от спешащих мимо светильников людей прыгали по полу, подоконникам и потолку. Неестественная, болезненно-слепящая яркость огня вблизи и черная мгла под сводами потолка и в углах, уже в нескольких метрах от пламени, резкие границы света и теней, навевали ощущение какой-то поздней, бесконечной и непроглядной зимней ночи. Рождали в сердцах безотчетную и тягостную, тревожную тоску, наполняли их страшным ожиданием неизвестности.
  Мария Прицци чуть повернулась от сумрачного окна, у которого все также сидела вполоборота в своем кресле. Отстранилась от бумаг, что, положив на широкий подоконник, совершенно не опасаясь испортить глаза, без всякой свечи или лампы читала в темноте. Увидев, что принцесса Вероника и ее люди вооружены чуть улыбнулась и повела бровью. Лишь только бросив на них этот быстрый внимательный взгляд, так и не сказав ничего, словно герцогиня тут же стала ей нисколько не интересна, снова обратилась к чтению.
  - Во дворце чужак. Мы идем за ним - сообщила принцесса Вероника сидящему над штабными журналами Пескину. Тот устало поднял от локтей голову, надул раскрасневшиеся от близости жаркого светильника щеки, несколько раз кивнул в ответ. Взял со стола свежий рапорт, протянул герцогине.
  - Будьте осторожнее, ваша светлость - напутствовал он ее, ее голос был хриплым и скрипучим от усталости - вот. Актуальная сводка по потерям и продвижению.
  - Аристарх Визра? - быстро пробежав глазами докладную, переспросила принцесса Вероника. Пескин утер ладонью вспотевший лоб, сделал какую-то пометку в журнале и безразлично кивнул ей в знак того, что как написано, так и есть.
  - Аристарх? Что с ним? - услышав имя юного барона, печально воскликнула Майя Гранне, поджала локти, испуганно отшатнулась от герцогини.
  - Он мертв - коротко ответила та, быстро, требовательно и холодно посмотрела на нее - если не можешь идти с нами, ступай наверх. Элла, Давид, проводите ее в библиотеку.
  - Нет, моя леди, я должна - вздрогнула, кивнула, медленно проговорила лесная девушка. Глаза ее внезапно стали печальными и очень взрослыми, как у пожилой, испытавшей немало лишений и горя, пережившей своих сыновей, дочерей и внуков женщины. Ее голос стал горьким, тяжелым и тихим - мы служим Спящему под Собором, что склонился перед Стальным Крестом. Все наши мужчины погибали на войне, а в семье всегда рождались только дочери. Это наше воздаяние, наш путь, наше служение. Ива, сестра! - позвала она, бросила взгляд на Регину Тинвег. Она поджала локти, напрягла губы, сжала кулаки. Наверное, она намеревалась сказать ей что-то очень важное, но сдержалась. Бросила быстрый взгляд на Марию Прицци, что внимательно смотрела на нее, и как будто даже одобрительно кивнула ей. Обратилась к принцессе - Аристарха больше здесь нет, но вы наша леди-герцогиня. Я должна идти с вами, я помогу, я должна быть полезной.
  - Хорошо - кивнула принцесса, дав ей выговориться, без пререканий дослушав, когда она договорит - мэтр Форнолле, вы готовы? Вольфганг - обратилась она к Пескину - продолжайте держать меня в курсе дел.
  Мария Прицци не сказала на это ничего, не вмешиваясь, молча наблюдала за этой сценой. Ее внимательные прищуренные глаза блестели, как будто горели слабым лиловым светом в темноте.
  Принцесса и ее сопровождающие покинули штаб, вышли на лестницу.
  Тут тоже было темно и холодно, как будто снаружи стояла зима и в здании не топили. На площадке, слабо горел камин. Какой-то кавалер раздувал его полой плаща, пытался отогреть помещение, но дым не уходил в дымоход и пламя почти не горело. Юнкера и гвардейцы караула, что в мрачном ожидании, держа наготове оружие, сидели на скамеечках, ступеньках лестницы и вдоль стен, с глухим железным бряцанием брони вставали, скупо салютовали герцогине и ее свите. Провожали ее безрадостными, усталыми взорами и снова садились на место. Спешно поднявшись на второй этаж, к принцессе подошел придворный капеллан, высокий и плотный бородатый мужчина лет сорока. Облаченный в багровую пелерину поверх длиннополой монашеской мантии, в левой руке он держал серый железный крест, а в правой, обнаженный по причине отсутствия ножен и портупеи, острый длинный меч.
  - Я тоже пойду с вами, ваше высочество - смело глядя ей в глаза, твердо заявил он.
  - Благодарю вас, отец - с поклоном ответила она, целуя крест. Священник благословил отряд и они, построившись, покинули зал у лестницы.
  Дверь на галерею над аркой была открыта. Там тоже были распахнуты все окна, но дым от трубок не выветривался, все также стоял под сводами, удушливой пеленой заслонял и без того непроглядную и темную перспективу. Здесь принцессу уже ждал собранный по приказу капитана Форнолле отряд. Сержант и плотник с топорами, слесарь и лейб-инженер с щупом, отмычками и связкой запасных ключей, Камердинер, несколько тайных агентов герцогской стражи, что в гражданской одежде всегда незаметно сопровождали семью градоправителя во время выходов в город и поездок по окрестностям, и два десятка экипированных к бою, держащих в руках газовые фонари на цепочках, облаченных в доспехи юнкеров и гвардейских кавалеров.
  Темное багровое небо заглядывало в высокие окна. Снаружи, перед фасадом дворца дымно и тускло горели костры. Яркий низкий свет светильников в руках слепил глаза. На потолке плясали трепетные тени. В их зловещем сумрачном колыхании контуры предметов и линии стен казались незнакомыми и чуждыми, как будто это было какой-то совсем иной коридор, а не многократно хоженая галерея, соединяющая между собой Малый и Большой дворцы.
  Впереди, через распахнутые настежь массивные двойные двери, на сумрачной лестничной площадке, виднелся тусклый желто-рыжий огонь. Отражался в лакированных перилах и большом зеркале. На ступеньках и выложенным белым мрамором полу, лежали длинные темные полосы теней, слышался стук оружия и бряцание брони: на площадке между первым и вторым этажом, у поставленной на подоконник газовой лампы, стояли, несли вахту двое гвардейцев. Двери через лестничную площадку были открыты. За ними начинался, ведущий вглубь безлюдного и темного здания коридор: сумрачный и бесконечный, убегающий в черно-багровую перспективу туннель с фрактально повторяющимися порталами высоких, не дающих света, украшенных лиловыми с зеленым и багровыми узорами занавесками окон и сине-фиолетовой ковровой дорожкой, конец которой терялся где-то далеко, в непроглядной, страшной и непредсказуемой темноте.
  Тот самый коридор, по которому принцесса и маркиз ходили сегодня утром убивать Герцога.
  
  ***
  
  В сотне метров в стороне горел дом. Высокое красивое здание с бордовым, украшенным узкими арочными окнами и увитыми каменными цветами, фасадом и эркером. Из его окон открывался вид на уютную пятиугольную площадь посредине которой рос огромный, раскидистый, посаженный еще в прошлом веке вяз. Сколько помнил себя Борис Дорс, это красивое мощное дерево всегда стояло тут и ничуть не изменилось за последние двадцать лет. Под вязом была водяная колонка с длинным стальным рычагом и удобные деревянные скамеечки. Днем здесь играла, бегала многочисленная веселая, всегда неунывающая, жизнерадостная и улыбчивая ребятня, сидели, приглядывали за ними бабушки и матери, шили им рубашечки и штанишки, а вечерами, уже в сумерках, собиралась молодежь. Стояли, курили, спорили, мерялись силой. Первый раз, робко и искренне касались рук юных девиц, с которыми вместе росли в этих кварталах, играли на этих улицах и во дворах с самого своего детства. Внимательно заглядывали в глаза, приглашали прогуляться по набережной реки. Первый раз встречали насмешливые взоры старших, или угрюмые насмешки завистников. Первый раз проливали кровь из разбитого носа, свою или обидчика.
  Сейчас тоже было темно, как и тогда, много-много лет назад, когда Борис Дорс, будучи еще совсем мальчишкой, вечерами сам не единожды бывал здесь. Со всеми сидел на скамейке, ругался, доказывал, улыбался, шутил. Здесь прошла его молодость, самые лучшие дни в его жизни.
  Но теперь все было иначе. На скамеечках и у ограды смотрящей фасадом на площадь церкви не звучало не привычных голосов, ни тихих разговоров, ни криков ссор, ни бесконечных городских анекдотов и сплетен. Над головой тяжелыми ударами набата звонил колокол. Со стороны горящего дома ветви вяза пожухли и обуглились от жары, горели, осыпались багровыми, медленно опадающими искрами. На шлемах и доспехах проходящих мимо вооруженных людей плясали рыжие отсветы пламени пожара, слышался треск огня, отрывистые команды, ругань и ржание лошадей.
  В дверях балкончиков эркера и окнах, острым углом сходящихся к пятиугольной площади стен, вырывался огонь. Из двухэтажной застекленной витражами с разноцветными кошками башенки, возвышающейся над площадью, вязом и соседними крышами, как из трубы валил густой, рыжеватый понизу от бушующего под ним пламени, непроглядный, черный дым. То и дело с треском и звоном из прогоревших рам выпадали, с глухим грохотом разбивались о брусчатку мостовой закопченные стекла. Пожарный махал проходящей колонне солдат флажком, указывал сворачивать на соседнюю улицу, обходить огонь вкруг квартала, с севера.
  Раньше Борис Дорс часто бывал в этих местах. Тут жила одна его давняя знакомая, его названная сестра, и лучшая подруга его детства. Ее звали Люсия. Люсия Ринко. Она была на несколько лет старше него, и как-то получилось так, что после смерти жены и дочери, он часто заходил к ней. Они сидели у них в гостиной на диване, пили чай, беседовали о книгах, о знакомых, о погоде и о политике. Ходили в кофейню, отдыхали на скамеечке под вязом, гуляли по площади, окрестным переулкам и берегу реки. Но, как иногда бывает, что-то не сошлось, и он перестал приходить к ней. С тех пор они иногда встречались в городе, на ярмарках, на улицах, на праздниках, на рынке и в церкви, приветливо кланялись, улыбались друг другу. Здоровались и также мило расходились со словами 'да надо бы как-нибудь вас навестить'.
  Во время войны она была старшей в сестринской добровольческой общине при военном госпитале, что был развернут в прибрежном городке Эскиле, по дороге на юг, в нескольких днях пути от Гирты. Через него проходили отряды, что следовали к линии соприкосновения. Борис Дорс, хоть и пытался, всеми силами искал любой возможности, так и не сумел увидеться с ней. Как гражданского добровольца, его приписали к бригаде графа Тальпасто и направили на юго-восток, к форту Доминика, туда, где в четырехстах километрах от побережья, Брана сливается с бурной стекающей с гор, речкой Эветтой. В штабе маркиз устроил отвратительный скандал: тогда он хотел к устью Браны, в Ронтолу, туда, где во главе герцогской армии сражались сам военный комендант, граф Прицци, и герцог Вильмонт. Там были всего его друзья, и шли самые настоящие и активные боевые действия. Но заведовавший тылом генерал Кибуцци, только оскорбительно рассмеялся на все его просьбы. Сказав, что маркиз несознательная личность, собственноручно произвел его в фельдфебели, направил его в бригаду к деду Дугласу, на осаду форта, который они так и не смогли взять до самого окончания войны. До полного и сокрушительного разгрома армии Гирты, пленения Герцога, его рыцарей и всего его штаба и последующего за ним подписания унизительного мира, обязывающего к выплате огромной, неподъемной для казны контрибуции и возврату всех захваченных земель.
  А Люсия умерла от воспаления легких. В госпитале, где она служила, почти не было лекарств. В штабе рассчитывали на короткую и победоносную войну, очень плохо подготовились, не закупили ни достаточного количества антибиотиков, ни перевязочных материалов, ни иных средств. В 'Герольде', который с запозданием на неделю присылали в войска, тогда еще написали пару шаблонных строк. 'В Боге почила наша добрая сестра и заботливая попечительница, Люсия Аманда Ринко, да примет Господь Бог, Иисус Христос, ее душу за ее добрые деяния здесь на земле'. О многих и многих других погибших и умерших не писали и вовсе ничего. Просто публиковали в самом низу каждого листка герцогской газеты длинные списки фамилии и имен. Прочтя это, маркиз тогда еще с грустью подумал - как-то это досадно получилось, что они так и не встретились, так многого не сказали друг другу после стольких лет...
  Всю свою жизнь Люсия жила в этом доме на пятиугольной площади. Их квартира была на четвертом этаже, окна выходили на проспект Цветов, и у нее было три младших сестры. Она нашила им кукол из цветастых лоскутков ткани и обрезков. Веселых, с волосами из пакли, глазами-пуговицами и улыбками во все рты. У нее на кухне всегда был чай с черникой и сахаром, на диване в гостиной лежали пузатые мягкие подушки с пришитыми аппликацией разноцветными листьями, а ее строгий усатый отец, квартальный надзиратель и лейтенант, каждый раз, когда Борис Дорс заходил к ним, требовательно спрашивал его - когда же помолвка, чем всегда вводил его в смущение.
  А теперь этот дом горел. Пожарные приставляли лестницы к окнам с Речной улицы, затаскивали в них толстые брезентовые рукава, сигналили флажками подавать напор воды. Какие-то дружинники под надзором тощего картавого сержанта баграми и крючьями растаскивали стоящие под окнами повозки и сложенные к зиме бревна. Большая колонна солдат с какими-то малознакомыми конными рыцарями во главе, гремя оружием и броней, сворачивала на улицу профессора Кронти, к северу, в сторону городских стен. Обходила пожар, следуя указаниям регулировщика с картой в руках и плаще со светоотражающими призмами.
  Мрачные и усталые, разгоряченные недавней дракой, дружинники свирепо глядели на огонь. Нестройно шагали, взвалив на плечи копья и мечи, кривили и без того перекошенные от выпито самогона, полагавшегося каждому идущему на штурм, суровые, бородатые лица.
  Над головами, на колокольне мерно, меланхолично и устало звонил колокол. Какой-то сержант углядел, что неподалеку стоят и курят, безразлично смотрят на солдат и пожарных какие-то, похожие на артельщиков, местные мужики. Резко, со злостью, подошел, подскочил к ним, ударил одного, другого плеткой, погнал в сторону Инженерного моста, на разбор завалов и баррикад в квартале, пострадавшем после недавнего артиллерийского обстрела.
  Повесив на эфес меча свой шлем, маркиз Дорс сидел под навесом открытой летней трапезной во дворе глядящей фасадом на площадь церкви. Под дощатым, крытым рубероидом, потолком тускло горел газовый фонарь. На столе лежали карты района с костяшками домино - пометками отрядов и нарисованной жирным пунктиром вокруг квартала Гамотти и полицейской комендатуры демаркационной линией.
  Начальник оперативного штаба, капитан, имя которого маркиз уже успел забыть, принимал у вестовых донесения, двигал костяшки по улицам, отмечал движение и текущее расположение частей. Подъехал очередной посланник, доложил ему, что майор Марк Тинвег прошел до конца проспекта Рыцарей и уже готовится к штурму равелина у северной стены. Другой сообщил, что бригадир Карл Тальпасто со своими людьми блокировал Арсенал: там укрылась большая группа верных герцогу Вильмонту бойцов во главе с банкиром Загаттой и депутатом Фершеном. Всерьез испугавшись кровавой расправы, вопреки всем предложениям сложить оружие, укрепились в нем, наотрез отказались сдаваться и выходить.
  Все было кончено. В то время как маркиз и колонна графа Тальпасто прорывали оборону за Инженерным мостом, высадившийся на набережных и пирсах десант атаковал северные районы Гирты. Вооруженные отряды рассыпались по кварталам и улицам, напали на защитников с флангов и спины. С их успехом фронт обороны северного берега упал. Удержание бастионов и мостов перестало иметь всякий смысл. Верные Герцогу бойцы бежали, попрятались в подворотнях и переулках, сложили оружие, запросили мир. Дольше всех держались ворота у Старого моста. Там стояли люди капитана Фридриха Кроксена. Даже после его смерти, мальчишки-юнкера и два взвода квартального ополчения еще долго продолжали бой, но натиском сразу со всех направлений, были разбиты и они.
  Город был взят. В руках людей Герцога остались лишь крепость Гамотти на горе, Арсенал, казармы на равелине за Северными воротами, и несколько домов, где забаррикадировались те, кто не пожелал добровольно склониться перед властью принцессы Вероники, теперь уже полноправной и абсолютно правительницы Гирты.
  Во время штурма ворот у Инженерного моста получил контузию Елисей Дорс. Погиб юный барон Визра, был ранен князь Мунзе, пропал Модест Гонзолле, что вместе с Борисом Дорсом, Корном, Фарканто и сыновьями графа Дугласа, в первых рядах штурмовых сил атаковали укрепления.
  По деревянному настилу летней трапезной загремели тяжелые шаги. Свечница в деревянных башмаках принесла из церкви налитый в закопченное ведро горячий, свежезаваренный чихирь. Чайников на всех не хватало. Горький, дешевый, отдающий сушеными листьями чай или все - и рыцари, и сержанты, и оруженосцы и вестовые. Черпали чашечками, которыми запивают Причастие, что принесли к столу за недостатком кружек. Заедали его уже почерствевшим хлебом и твердым, засохшим сыром, последним, что осталось в ближайшей закусочной, откуда реквизировали все, чем можно было быстро накормить усталых и голодных, утомленных тревогой ожидания, маршем и сражением людей.
  Священник и облаченные в вытертые черные мантии дьякона по цепочке передавали ведра от колодца. Заливали воду в нагнетающую напор для пожарных паровую машину. Повсюду, на камнях мостовой, подстелив на жесткую брусчатку толстые шерстяные плащи, на телегах, на парапетах забора церкви, сидели, безучастно и устало смотрели по сторонам, прижимали к себе мечи и копья, ожидающие новых приказаний солдаты и дружинники. Полупьяный барабанщик озадаченно чесал лоб, решал, как теперь чинить свой порванный в бою случайной, пущенной с бастиона стрелой инструмент. Рядом с маркизом на скамейках сидели, оседлав их поперек, как коней в походе, положив перед собой на стол мечи, скучали, Аксель Фарканто, Корн и Рейн Тинкала. У наследника Фолькарта была перевязана грудь. Его разбитое лицо было все в потекшей краске и запекшейся крови. Молодому знаменосцу ударом щита разорвали губу и сломали нос. Фарканто же как будто и не пострадал совсем.
  - Брючки-то с кого уже такие модные успел стащить? - от нечего делать, с напором спрашивал у него какой-то пожилой рыцарь в полных латах, кивая на его черные, стильные и широкие, с просторными карманами на бедрах и пластмассовыми пуговицами, совсем не похожие на местные, торчащие между поножами и набедренниками штаны.
  - А это столичные... - отмахивался тот и с угрюмым солдатским напором прибавил - ты езжай прямо сейчас, по скидке еще успеешь купить.
  Рейн Тинкала допил свой чихирь, скривился от горечи, устало уткнулся лицом в руки. Рывком отодвинул в сторону, чтоб не мешал, лежащий рядом шлем.
  - Гирта Центральная! Требуют подмоги! - подъехав на коне прямо к навесу, требовательно застучал по крыше рукояткой кинжала, прокричал какой-то рыцарь - рапортуют 'немедленно'!
  - Что там у них еще? - раздраженно и также громко и грубо крикнул ему снизу Борис Дорс - докладывать конкретно!
  - Не сообщили... - озадаченно ответил бородатый лейтенант, не зная, как объяснить то, что происходило во дворце. Внезапно, с грозным возмущением, выпалил - сказали быстро! Нужна помощь, ничего больше не говорили!
  - Рейн не спать! - гулко и зло застучал кулаком по столу рядом с графом, грубо закричал на него маркиз - подъем! Бегом во дворец, разберитесь, что там у них. Аксель езжайте с ним. Донесение. Мы на Цветов и Кронти. Август на Цветов и Рыцарей. Тинвег - у Северных. Тальпасто на Арсенале. Квартал Гамотти - какая-то аномалия. Определяют границы. По потерям - по последней сводке...
  - Ага... - встрепенулся от стука, машинально кивнул Рейн Тинкала.
  - Слушаюсь мой лорд! - браво и весело ответил Аксель Фарканто и оба покинули летнюю трапезную, исчезли в темноте. Из сумрачного палисадника за забором церкви загремели резкие, плохо поставленные, срывающиеся от усталости на визг, крики графа Фолькарта, призывающего на подъем своих людей.
  Маркиз сверился с картой, отдал еще два быстрых распоряжения, бросил взгляд на какую-то докладную, неразборчиво расчириканную, видимо на коленке, записку. Попытавшись перечитать ее, так и не сумев, догадался, что от усталости просто уже не может вникнуть в ее смысл.
  - Я три минуты перерыв! - по-солдатски, с отвращением скривив рот, крикнул он сержанту, чтобы поставил механический будильник. Так всегда делала принцесса Вероника, сама может и не хотела, но была обязана первой следить за временем работы и отдыха, чтобы не начать делать ошибки. Теперь также был обязан поступать и он, потому что теперь и его жизнь целиком и полностью принадлежит Гирте.
  Сержант засопел, по привычке тоже скорчил исполненную ненависти гримасу, достал из поясной сумки часы, с треском, от локтя, завертел пружину. Маркиз встал со скамейки и, отойдя на пару шагов и прислонился плечом к какому-то дереву. Сунув в трубку тлеющий трут, энергично задышал через нее, чтобы прикурить.
  - Война вокруг. Меня тут чуть не убили. Как Аристарха, как Дональда, а вот все из головы не идет - внезапно, вдыхая дым, подумал он, устало глядя на пожарных и тускло мерцающую медью в свете пламени паровую помпу, посреди улицы, на фоне охваченных пламенем окон и черных стен - и ведь сбылось же все. Я и Стефания. А я, дурень, вот думаю о Люсии... Вот мы сидели на одном диване там, в комнате, наверху, порознь сидели, по разным концам, ноги поджимали, коленями коснуться боялись друг друга, а взрослые же люди были, обоим за двадцать, не дети уже... - печально сказал себе он, глядя на горящее задание напротив, через площадь, у которого уже начала проседать высокая, с коньками и башенками мансард, крыша - и вправду, как все говорят, дурной я и опрометчивый человек. А вот так подумаешь: действительно же сам дурак. Она поддерживала меня после смерти жены и дочери, надеялась, ждала, что я ей скажу что хочу взять ее в жены, возьму за руку, обниму. Не дождалась, обиделась. Видеть меня больше не хотела. А я только о себе и думал, не понимал, что это она меня всю жизнь любила. И так и не призналась, не намекнула, даже потом молчала, ничего не говорила, только улыбалась мне... А как она тогда в Эскилу уехала, я все собирался приехать к ней, посвататься, думал все, довольно мучиться, надо же как то жить. Кто если не она, раз знакомы уже столько лет... И если так серьезно подумать, только ради нее я на эту войну и поехал. Настаивал, руками махал. Как мальчишка, сэра Кибуцци, деда Дугласа, всех вывел. А она умерла, и мы так и не встретились. И как же все глупо вышло... И теперь я снова здесь. А что головой подумать, вот скажут некоторые. Легко со стороны говорить, кто на самом-то деле головой когда-нибудь думает вообще? Никто. Вот и получается, что Бог без моего участия сам все и рассудил. А ведь выходит и Лилия, и Софи, и Люсия, и брат, все они умерли, только для того чтобы мы снова встретились со Стефанией и вот так все вышло. Вот такая цена у всего этого.
  У стола громко, назойливо и пронзительно, перебивая звон колоколов, загремел заведенный сержантом будильник. Маркиз сплюнул горечь из давно нечищеной трубки, несколько раз ударил ей о дерево, чтобы выбить недокуренные, рассыпающиеся алыми, затухающими искрами в темноте, угольки.
  - Доложить обстановку! - загремел он на весь штаб тяжелым грудным голосом. Подошел к столу и с грохотом доспехов уселся на скамейку.
  
  ***
  
  - Щупальца из унитаза? Серьезно? - изумился Давид Гармазон, не зная, смеяться, или бежать прочь от ужаса. По привычке потянулся за своей прозрачной пластинкой.
  Вместе с капитаном Форнолле, принцессой Вероникой и ее свитой они стояли перед дверями туалета, между квартирами придворных и салоном для курящих мужчин. Гвардейцы держали наготове оружие, с опаской заглядывали в чистый, нарядно отделанный зеркалами и блестящим черно-красным кафелем, украшенный цветами зал. С одной его стороны над черными раковинами было зеркало, а с другой блестел ряд таких же черных, увенчанных блестящими латунными ручками лакированных дверей. за каждой из которых, была по-домашнему уютная и всегда идеально убранная кабинка с черным фаянсовым унитазом, пахнущим ароматным химическим освежителем. Эти роскошные туалеты вместе с такими же авторскими раковинами, зеркалами и кранами, специально для своего дворца, приобрел у известного столичного дизайнера Козловского, лично герцог Вильмонт. Эксклюзивным заказом установил еще до войны, в знак своего превосходства над остальными жителями герцогства. Из всех богатых и уважаемых горожан, такие были только у Модеста Гонзолле и графа Прицци. И если в наличии этих модных и современных аксессуаров в доме военного коменданта сомнений не было ни у кого, то вот унитаза эксцентричного барона никто никогда в глаза не видел. Что, в общем-то не мешало ему хвастался всем подряд, что столь ценная принадлежность стоит у него в спальне в качестве вазы для цветов, и приглашать в гости полюбоваться им девиц...
  - Это не смешно - покачала головой, прервала веселые инсинуации, рыжая Лиза.
  И вправду. Над унитазом хищно и резко раскачивалось длинное, почти что до потолка, покрытое слизью и нечистотами, лоснящееся черно-коричневое щупальце, со слепой присоской на конце. Омерзительно извивалось, открывая и закрывая свою бездонную, мягкую и склизкую дыру, словно принюхиваясь к людям в коридоре за дверьми. Не заходя в кабинку, капитан Форнолле проткнул его копьем, и попытался вырвать его, но сколько не старался, так и не сумел: упругая кожа легко и отвратительно тянулась, но оказалось очень прочной на разрыв
  - Довольно - приказала ему принцесса Вероника, сделала повелительный жест - оставьте его. Пойдемте. Сейчас нам надо найти Риту Фальку и убить.
  В коридоре она приказала лейб-инженеру вернуться в штаб, сообщить Пескину, подумать, что можно сделать с этими высовывающимися из туалетов чудовищами. Сержант отрубил щупальце топором, доктор Фонт взял образец и они пошли дальше, в сторону герцогской канцелярии и центральной лестницы.
  Сразу за туалетом была дверь салона кавалеров герцогской гвардии. Она была заперта на ключ. В самой комнате было безлюдно темно и тихо. Здесь приятно пахло смолистыми дровами, кожей, одеколоном и табаком. За следующей дверью была темная лестница на третий этаж, а еще дальше, через несколько запертых дверей кабинетов администрации дворца, просторная зала с большим книжным шкафом, вазами, маленькими соснами в горшках, картинами с изображениями камней и цветов и удобными низкими креслами. Тот самый зал для тех, кто был удостоен личного приема у герцога Вильмонта, и где в свои первые дни в Гирте ждал своей очереди и детектив. Здесь было все также как и всегда: в дальнем углу, у окна немым и гордым стражем стоял блестящий, тщательно вычищенный полный рыцарский доспех. В шкафах и на низком столике лежали глянцевые журналы и книги, ожидали курящих пустые, предусмотрительно расставленные слугой, тщательно вычищенные пепельницы. Обычно вечерами здесь всегда горели низкие, спрятанные за деревянными бордюрами чуть выше человеческого роста, подсвечивающие белый потолок мягкие лампы и был растоплен газовый камин. Но сейчас огонь был потушен, а электрический свет выключен. Отблески переносных ламп тревожно отражались в окнах, мерцали на изгибах лат и стеклах шкафов. Под столом и по углам было темно, за окнами стояло тусклое багровое зарево. На улице, прямо под окнами, вместо белых фонарей, поласкало рыжее пламя костров, а по потолку прыгали сумрачные бесформенные тени.
  За комнатой ожидания, за кабинетами руководителя герцогской администрации и его заместителей, перегораживала коридор, светлела, тускло мерцала бликами в свете газовых ламп, высокая и белая, отделанная тонким золотым узором, двустворчатая дверь. Когда все вошли в нее, по всему залу сразу же зазвонили все телефоны, но уже никого не удивили своим внезапным треском.
  - Аппарат себе о башку тупую разбей, урод! - злобно и весело крикнула в один рыжая Лиза и тут же бросила трубку, нисколько не дожидаясь, что там ей будут говорить.
  Здесь, в канцелярии тоже было темно и никого не было. Рабочее место Риты Фальки пустовало. Все также отсутствовал и вахтер, тот самый крепкий и немного сутулый, уже совсем немолодой доброжелательный рыцарь, давний клеврет и друг герцога Вильмонта, что забирал оружие на хранение у посетителей, когда они входили на прием в герцогский кабинет. Все любили этого привилегированного пожилого кавалера с милыми густыми усами и длинной, белой, с железным прутком и искусственными прядями, косицей, благосклонно прощали его должностную обязанность и не ругались с ним. Впрочем, это не мешало ему иногда являть свой вздорный и упертый нрав: ходили веселые анекдоты о том, что как-то он развернул даже самого маршала Георга Ринья, что в силу своей важности отказался сдать ему свой жезл, чем безмерно его взбесил.
  Пройдя через канцелярию, отряд вышел на центральную лестницу дворца. Внизу, в холле, жарко горела декоративная, украшенная белыми каменными плитами, кованными решетками и цветными витражами печь. Трепетные разноцветные блики отжались в большом зеркале на лестничной площадке, на гладких боках серых мраморных колонн и натертых до блеска, покрытых лаком перилах. Желтыми линиями светлели в темноте латунные крепления ковра в углах ступеней лестницы. Внизу, в холле, у распахнутых настежь парадных дверей, нес вахту гвардейский караул. На вопрос принцессы граф, имя которого она не помнила, начальник поста, с поклоном ответил, что Риты Фальки они не видели. Доложил, что совершая обход, его люди как будто слышали, что что-то происходит наверху, на третьем этаже, но, имея строгий приказ держать позицию у входа, разбираться, что там случилось не пошли.
  - Вначале проверим комнату безопасности - мрачно распорядилась герцогиня, указала на дверь в коридор - мэтр Форнолле, как я понимаю, наблюдение и запись ведутся даже с полным отключением электричества?
  - Да - утвердительно кивнул капитан - они абскуративно-устойчивы. Работают даже при сильном превышении коэффициента, но с тех пор как станции встали на ноль, отклик от них пропал. Возможно это блокировка, возможно, что-то с ними случилось.
  Они свернули под лестницу в восточный коридор первого этажа, миновали гардеробную и комнаты для слуг. 'Помещение сто семнадцать. Кабинет охраны' - гласила надпись на нарядной, ярко блестящей в свете ацетиленовых фонарей, латунной табличке. В коридоре не было окон, было пусто и темно и лишь в дальнем конце, в центральном фойе дворца светел огонь горящей печи, но что-то было явно не так. Какой-то неприятный и тяжелый, похожий одновременно на запах гниющего мяса, химии и мускуса, смрад стоял вокруг, тянул непонятно откуда, чувствовался особенно сильно именно рядом с этой дверью. Люди непроизвольно озирались по сторонам, держались за оружие, принюхивались, мрачно кривились, но принцесса как будто не обратила на него никакого внимания. Властно кивнула лейб-инженеру, что с готовностью достал из поясной сумки длинный ригельный ключ, вставил его в скважину и с силой надавил.
  Деревянная снаружи дверь оказалась трехслойной: за украшенным резьбой красным деревом была сталь, а за ней шумоизоляционный материал, но совсем не это удивило и ужаснуло сегодня утром Рейна Тинкалу, а теперь и тех, кто сейчас сопровождал принцессу. Громкий, влажный и необычайно отвратительный, режущий уши, аритмичный хруст, как будто давили сапогом какие-то тонкие ломкие предметы, наполнял темноту, а когда комнату подсветили фонарем, в ней открылась пугающая своей циничностью картина. Резкий белый свет газовых ламп выхватил из мрака свисающие с потолка, сочащиеся густым черно-синим гелем оборванные шланги и огромного, наполовину съеденного длинного и толстого, безглазого, бесцветно-серого отвратительного червя, что упав со своего пьедестала в центре комнаты, валялся на полу, свернувшись кольцом, жрал свою собственную плоть. С чавканьем и хлюпаньем вгрызался зубами в разорванные черно-красные внутренности, колышущиеся от огромного количества туго скрученных друг с другом, наполняющих ее более мелких паразитов. Часть его туши была уже отъедена и несколько уродливых, червей с сегментированными пухлыми телами поменьше, пожирали ее с нескольких сторон. Один вгрызался прямо рядом с головой большого, но тот не обращал на него никакого внимания, продолжал перегрызать себя. При виде людей, он прекратил жевать, задергался, забился, попытался поползти в сторону двери. Тем временем тот червь, что вгрызался в его шею, с хрустом проломил толстую кожу и, отвратительно быстро задергавшись, с жирным чавканьем разбрызгивая черно-серую слизь, принялся закапываться в плоть своей жертвы.
  Люди в мрачном ужасе и недоумении отпрянули от этой страшной картины.
  - Значит вот как тут у вас было устроено. Как вы взаимодействовали с ними? Вербально или через интерфейс? - вытирая о ковер башмак, нечаянно заляпанный в разлитой по полу мерзости, отошла от разлившейся до самых дверей лужи, строго спросила у капитана Форнолле принцесса Вероника.
  - Через специальное буферное меню. Для полноценного контакта, насколько я знаю, нужен допуск. У меня его не было. Только список доступных нейропатических команд - изменившись лицом, ответил пожилой рыцарь, помрачнев. Держа в руке фонарь, неподвижно уставился перед собой, оценивающе, даже с каким-то интересом разглядывая эту страшную, завораживающую в своей чудовищной, иррациональной абсурдности картину.
  - Это не они, а оно - нисколько не смущаясь происходящего, подошла, присела на корточки, испачкав юбку и полы мантии, с интересом зачерпнула ладонью разлитую по полу густую смердящую мерзость рыжая Лиза. Попробовала ее на язык, встала, отошла и, вытерев руку о бедро, объяснила всем - похоже на серьезный вегетативный сбой. Все ясно. Пойдемте, больше нам здесь делать нечего.
  В мрачном молчании, потрясенные увиденным зрелищем, все покинули кабинет охраны и вернулись обратно в центральный холл. Лейб-инженер задержался, снова запер дверь, бегом догнал остальных.
  Отсюда, поднявшись на второй этаж, можно было пройти в восточное, еще необследованное крыло. В банкетные залы, комнаты высокопоставленных приближенных и гостей Герцога, а также личные апартаменты градоправителя и наглухо запертые комнаты его давно умершей при загадочных обстоятельствах жены, от которых ни у кого, кроме Риты Фальки не было ключей. В здании дворца было четыре сквозных лестницы, ведущие через все этажи, но чтобы не обходить далеко, на третий этаж проще всего было подняться со второго. Одна из таких ближайших лестниц располагалась, восточнее, слева от центральных дверей дворца, между ныне пустующей квартирой покойного генерала армии Якова Кибуцци и министерской гостиной. Вторая западнее, справа, та самая, которую они уже проходили, между кабинетами администрации дворца и зловещим туалетом. Посоветовавшись с капитаном Форнолле, принцесса Вероника сообщила всем, что, чтобы не встречать новых неприятных сюрпризов, она намерена идти именно к ней. Дверь из продольного коридора на лестницу была не заперта. На темной и крутой, облицованной завораживающим глаз своим необычным оттенком серым блестящим мрамором площадке было безлюдно, темно и тихо. Высокая и узкая каменная лестница с чугунными перилами, огибая прямоугольный колодец, поднималась в темноту. Два крутых лестничных пролета, разделенных площадками с декоративными мягкими скамеечками, как будто висели над пропастью: тусклые, угасающие уже на расстоянии вытянутых рук лампы, подсвечивали едва ли больше половины лестницы. Широкие, облаченные в броню фигуры, заслоняли и без того слабых и трепетных огней.
  Герцогские агенты встали у двери, отошли к стене, подняли свои пневматические ружья, уставили их ввысь. Тревожные, призрачные тени от вазонов и цветов прыгали по далекому потолку. Сумрачный во всю стену, портал окна, чуть багровел на фоне массивной и толстой, крашеной понизу светлой, но не отражающей света пламени стены. За ним просматривались темные, бесформенные контуры деревьев парка, отблески огня перед фасадом внизу и какой-то нереально отчетливый и черный на фоне тусклого, едва различимого зарева, возвышающийся над ними шпиль Собора Последних Дней. Снаружи, под самым окном, как будто прямо под ногами, дымно горел костер, но людей, ни рядом с ним, ни на дорожках парка, видно не было.
  Первыми начали подъем отважный капитан Форнолле и сержант. За ними, внимательно вглядываясь ввысь, последовали шестеро вооруженных, облаченных в современные композитные латы, держащих наготове короткие мечи для боя в помещении, рыцарей. Принцесса и сопровождающие ее Парикмахер, лейтенант Кирка и Ева, осторожно двинулись следом. Когда они были наверху, на тесной площадке, где за массивными перилами, навевая неуютные мысли о разверзшейся под ногами высоте, темнела, колыхалась тенями, глубокая черная шахта лестницы, до дна которой не доставал ни один газовый фонарь, оказалось, что дверь ведущая на этаж действительно закрыта. Камердинер мрачно указал на нее, утвердительно и тихо сообщил, что еще несколько часов назад сам проходил здесь.
  Капитан Форнолле сделал всем жест не двигаться и прислушался. За дверью, на этаже стояла глухая и неприятная тишина. Лейб-инженер отстранил сержанта с топором и, спросив разрешения герцогини, получив утвердительный ответ, достал инструменты и в несколько приемов открыл замок без лишних разрешений. Когда же дверь была отперта, все скривившись отпрянули прочь: прямо на пороге друг на друге лежало четыре трупа с застывшими, перекошенными отчаянием и болью, синими, окровавленными лицами. Стараясь на наступить на них, гвардейцы вошли на этаж. Доктор Фонт присел рядом с убитыми, попросив подсветить, проведя быстрый осмотр, мрачно констатировал смерть от удушения.
  В обе стороны от лестницы тянулся темный и широкий арочный коридор. В него выходили двери разделенных не доходящими до потолка деревянными перегородками комнат общежития. В дневное время суток свет из окон длинных и узких келий по обеим сторонам прохода свободно проникал и в центральный коридор так, чтобы для его освещения не требовалось ни ламп, ни свечей. Сами двери по сторонам были тоже не глухими: в их окошки были вставлены прочные фанерные жалюзи. Но если днем тут всегда, даже в пасмурную погоду, стоял приглушенный уличный, отраженный от белого сводчатого потолка свет, а ночью на стенах горели мягкие электрические светильники, то сейчас здесь было непроглядно темно. Только на краях белых изгибов арок над высокими, в полтора человеческих роста, перегородками лежали слабые чуть багровеющие отсветы и тускло мерцали дверные ручки, отражая свет светильников, еще больше дезориентируя в этой безлюдной и глухой, стоящий вокруг в коридорах и комнатах темноте.
  Кто-то попытался заглянуть в одну, подсветил лампой, но сказал что ничего не видно: опущенные жалюзи не позволяли заглянуть внутрь. Узнать, что творится за запертыми дверьми, но когда одну из них, запертую изнутри на засов, вскрыли при помощи инструмента, то обнаружили в ней беспорядок, а на полу, у слабо багровеющего окна лежал задушенный мужской труп, с синим, застывшем в мольбе и страхе лицом и переломанными, раздавленными костями груди.
  - Густав - перекрестившись, констатировал Камердинер - лакей.
  Справа от лестницы коридор уходил в темноту в сторону Малого дворца. Сразу же слева темнела перегородка с грифельной доской расписания дежурств и объявлениями. Рядом зиял провал отчего-то незапертой двустворчатой двери: весь третий этаж был разделен на просторные секции парами капитальных стен. Между ними располагались отдельные комнаты старших служащих и смотрителей, кладовые для белья каменные противопожарные тамбуры и служебные помещения. Мужчины и женщины жили отдельно друг от друга. Это была секция для лакеев. Также отдельно были своя секция для юнкеров, отдельно для незамужних женщин, отдельно с квартирами для семей с малыми детьми. Обычно тут всегда было людно и шумно, кто-нибудь постоянно ходил и говорил, но сейчас, следуя приказу об эвакуации почти все, кроме самых необходимых и охраны, покинули дворец и, в соответствии с инструкцией, заперли на ключ свои двери.
  Но что удивляло и страшило гораздо больше, чем темнота и безлюдье, так это то, что по пути отряд не встретил ни одой кошки, что в большом количестве проживали в здании дворца, радовали посетителей, служащих и жильцов, бегали, шкодили, веселили своими выходками, оберегали имущество от мышей и крыс.
  В обычное время множество этих мелких хищников, как простых маленьких серо-зеленых, черных и рыжих, так и огромных и массивных, сторожевых, постоянно отиралось в герцогском парке, неподалеку от кухни и в близлежащих помещениях. Сидели на подоконниках и в клумбах, на дорожках, на камнях и на шкафах. Жмурились, грелись на солнце, собирали свои молчаливые, не менее важные, чем в герцогской министерской гостиной, советы, мяучили, клянчили подачек, урчали, путались под ногами, точили когти, прыгали на столы и стулья, царапались, дрались, залезали в коробки, но с наступлением багровой мглы все они внезапно исчезли. Оставили свои подушечки и свернутые старые, проеденные молью, негодные людям пледы, мисочки с молочной кашей у стен и ящики с песком. Растолкали от дремоты своих пожилых мудрых патриархов, отдыхающих перед теплыми каминами и у батарей, на диванах на кроватях и в креслах. Забрали шаловливых крошечных котят и, как будто пройдя через известные только им, кошкам, неприметные ходы, ушли в какие-то свои, неведомые людям, потусторонние убежища.
  Остались только серая, гибридная, кошка, любимица рыжей Лизы, что все время спала в ее кабинете на подоконнике на папках с бумагами под фикусом, и просыпалась только когда хозяйка хотела поиграть с ней, та самая, которую, как наглую подделку, игнорировали, не признавали другие кошки и коты. И трехголовая, красноглазая, сидящая на руках у Евы, Мина.
  - Смотрите! - сказал кто-то, указал на темный, зияющий в стене зловещий и бездонный пролом. Выглядел он так, как будто что-то с силой выдавило изнутри, сорвало с шурупов прикрывающую выход вентиляционной шахты тонкую деревянную решетку. Держа наготове топор, Плотник подвинул табурет, встал на него и заглянул в дыру. Пока он занимался этим делом двое рыцарей осторожно прошли к приоткрытой двери, перешли в соседний зал. Принцесса Вероника непроизвольно пошла за ними следом.
  Тут, в просторной проходной комнате между двумя капитальными стенами располагался гардероб. Резко пахло синькой, камфарой и хлоркой. Свет газовых ламп едва достигал середины помещения, выхватывал из темноты большой стол для хозяйственных работ, дверцы огромных платяных шкафов, для одежды и белья, и конторку с письменным прибором и раскрытой, переложенной закладками, толстой учетной книгой. Слева, за неплотно прикрытой дверью в спальне распорядителя бельевой виднелся тусклый багровый свет окна. Принцесса Вероника огляделась и шагнула к ней, заглянуть, узнать что там такое, но не успела даже протянуть руку чтобы открыть ее, как Мина на руках Евы внезапно завизжала, завыла так громко и страшно, что все остальные звуки и голоса тут же потонули в ее крике. Сорвавшись куда-то в сторону, с силой оттолкнувшись лапами, разорвав когтями Еве ее защитный жилет, яростно прыгнула в самый темный угол помещения. Все лампы внезапно погасли, стало непроглядно темно. Вокруг запрыгали какие-то чужие, потусторонние фигуры, но испугаться или даже вскрикнуть, никто так и не успел. Страшно и громко загремела сталь, кто-то задел за угол броней, заскрежетал вырванный из ножен клинок. Бесформенная и черная, извивающаяся ни на что непохожая фигура, у которой как будто бы было три глаза, что с воем Мины зелеными тусклыми щелями кровожадно вспыхнули в темноте, бесшумно выскользнула из угла. Дыхнуло жаром и смрадом не то какого-то насекомого, не то раскаленной машины. Лейтенант Кирка, что стоял к ней ближе всех, бросился вперед, заслоняя собой принцессу Веронику, но не успел. В последний миг герцогиня отшатнулась прочь, вскинула руку, прикрывая лицо и шею, как сильный рывок и удар развернули ее. Вывернув ей плечо, бросили в сторону так, что она, едва не упав, оступившись, больно ударилась спиной и локтем о какие-то углы. Страшно захрустела разорванная ткань, заскрежетала сталь, блеснули выпученные от ненависти, немигающие горящие багровым огнем, глаза и пасти Мины. Засверкал наносящий необычайно стремительные, едва различимые человеческим глазом удары, меч. Черная, с коротким сегментированным туловищем, исполненная бесчисленных радужных огней, фигура, скользнула в сторону, стремительно уклоняясь от атаки Евы. Кто-то бросился помогать ей, запоздало оттолкнул в сторону, потащил принцессу к выходу из комнаты, заслонил ее щитом. В темноте взметнулся белый широкий рукав - Парикмахер вскинул руку. Дохнуло жаром раскаленной печи, и как будто сразу вся комната наполнилась ослепительным и обжигающим жидким огнем. Стало нечем дышать, какая-то горящая масса слепо ударилась о стену, упала в угол, но тут же быстро опомнилась, захрипела, завизжала, бросилась к шахте подъемника для белья и, оставляя за собой текущий рыжим дымным пламенем шлейф, кубарем бросилась вниз.
  - Догнать! - громко и зычно, вмиг перекрыв своей командой весь шум, закричал капитан Форнолле, переворачивая горящее кресло и сбивая огонь - Нильс! Это автомат! Оповестите всех! Он внизу! Быстро!
  Толкаясь, сжимая в руках мечи, несколько гвардейцев бросились в коридор и обратно к лестнице. Откуда-то с нижних этажей, гася и без того тусклый свет, снова страшно и хрипло завыла бросившаяся вслед за горящей фигурой в черный зев подъемника Мина.
  - Вероника! - запоздало воскликнула рыжая Лиза.
  - Вы ранены? - хватая за плечо и выводя принцессу из зала в коридор, тревожно воскликнул какой-то кавалер.
  - Было ли мне больнее... преданных за Христа жестокой пытке.... никогда не было! - пытаясь перевести дыхание после тяжелого удара в грудь и бок, прошептала одними губами она, дрожащими, прыгающими от напряжение и боли пальцами левой руки, пытаясь нащупать оторванную немногим ниже локтя правую руку, хлещущую густой, горячей темно-синей жижей. Точно такой же как та, что текла из недавно виденных в комнате безопасности червей. Источая неимоверное зловоние, похожее одновременно на трупное и химическое, она скатываясь маслянистыми блестящими каплями не впитывающимися в разорванную ударом в клочья одежду, стекала на паркет, оставляя на нем тускло люминесцирующие грязные следы. Кто-то протянул газовую лампу и тут же отпрянул прочь. Правый рукав рубахи герцогини был полностью оторван, кисть и запястье отсутствовали, а на обнаженных обломанных черных костях, копошились, судорожно извивались от боли, перебитые, раздавленные, туго переплетающиеся между собой черные и белые, гадкие, похожие на червей, жгуты.
  - Оборотень... - зловеще прошептал, схватился за меч, отшатнулся с мрачным лицом, какой-то рыцарь.
  - Да! - демонстрируя всем наполовину отгрызенную руку, поводя плечом, расчесывая края раны, давя пальцами копошащихся, как будто пытающихся выползти из нее червей, из последних сил сдерживаясь от боли и пережитого ужаса, ответила принцесса. Гордо, со скрипом зубов тряхнула головой, зловеще и с напором прошипела - я же нежить... Кровавый Дракон Гирты!
  - Есть повреждения кроме протеза? - первым нарушил секундное молчание доктор Фонт, протянул к ней руки - плечевое соединение не вывернуто?
  - Не знаю... Возможно... - скрежеща от боли зубами, с усилием вздохнула принцесса, отняла левую ладонь от ушибленной груди, продемонстрировала ему разорванный, принявший на себя удар, что был нацелен прямо в ее сердце, жилет, текущий холодной, похожей на кровь из ее раны густым синим гелем. Поджав губы, обвела напряженным немигающим взглядом собравшихся вокруг - она задела кого-нибудь еще?
  Ей кивнули в сторону, зала, туда, где рядом со столом в луже хлещущий из ран пульсирующими алыми потоками крови, лежал первым вступивший в бой, лейтенант Кирка. Шипя, закусывал губы, судорожно трясся, поджимал ноги, скреб руками кожу, словно пытался остановить кровотечение: оба его бедра выше колен и ниже кирасы были разорваны и глубоко рассечены. Бросив быстрый взгляд на доктора Фонта, что оглядывал руку герцогини, Парикмахер подсел к нему. Достал из поясной сумки шприц с морфием и жгут, подозвал жестом священника, чтобы помог остановить кровь.
  - Я не смогла ничего сделать... Этот автомат... - стыдливо прошептала Ева, печально глядя на раненого сенешаля и принцессу Веронику.
  - Ты сделала что смогла. Ты исполнила свой долг, то, для чего тренировалась всю свою жизнь - коснулась ее плеча левой рукой, тяжело вздохнув, с явным усилием произнося эти холодные и властные слова, кивнула та в ответ. По всему было видно, что ей самой требовалось именно такое прикосновение, и она сама едва сдерживается, чтобы не заплакать, не закричать от досады и отчаяния, но даже попытайся кто-нибудь сейчас утешить ее, помочь ей, она бы никому не позволила, ни обнять себя, ни сказать ласковое слово, ни пожалеть. Сейчас, в эту трудную минуту, кем бы на самом деле она не была, она была обязана быть самой настоящей леди-герцогиней, Кровавым Драконом, а драконы никогда не плачут, не боятся, не нуждаются в поддержке и сами обязаны помогать другим.
  - Ты же знаешь, они никогда не промахиваются - чуть отдышавшись, едва сдерживаясь от стона страдания и слез, строго, холодно и как можно более громко и надменно бросила она Еве так, чтобы слышали все вокруг. Прибавила почти что шепотом, уже только на эти две фразы растратив последние оставшиеся силы - но вы дали ему отпор. Вы все. Вы остановили его. Вы справились... Веру вашу, верность вашу, служение ваше, да помянет Господь Бог во Царствии своем...
  - Простите меня... - запоздало поклонилась герцогине Ева, со смущением и стыдом отошла от герцогини. Та же, едва держась на ногах от боли и пережитого волнения, гордо отмахнувшись, отстранив от себя руку какого-то кавалера, попытавшегося поддержать ее, подошла к тяжело и мелко дышащему, стонущему, бессмысленно пытающемуся сопротивляться перевязке, вырваться из захвата гвардейца и помогающего Парикмахеру священника, лейтенанту Кирке. Из последних сил выпрямившись, встала над ним. Сенешаль замер, неподвижно уставился на нее. Из его прокушенных от боли губ текла кровь, заливала запрокинутые лицо и шею.
  - Вальтер! - строго обратилась принцесса Вероника к нему своим звенящим ледяным голосом - я прощаю вам ваш сегодняшний проступок. Ваше искупление кровью принято.
  И, тяжело выдохнув, надменно отвернулась и пошла прочь.
  - Пожарную команду сюда, быстро! - громко приказывал из покинутого ей зала капитан Форнолле своим людям, сбивая пламя со шкафов и мебели струей из порошкового огнетушителя. Взволнованно глянул на принцессу - леди Булле?
  - Я же сказала, со мной все в порядке! - кивнула, огрызнулась она, закусывая нижнюю губу. Сделав каменное лицо, обернула локоть полотенцем, которое, с интересом разглядывая ее повреждения и рассеченную броню, подала ей рыжая Лиза. Голос герцогини дрожал, но в нем как будто звучала холодная и с трудом сдерживаемая едкая издевка - мэтр Форнолле, я ценю вашу заботу. Но в меня уже и стреляли, и топтали конем. Это не первый раз. Я привыкла.
  Закончив перевязку, подняла руку, вскинула голову и попыталась перекреститься культей, но с непривычки не смогла. Откуда-то с нижних этажей снова дико завыла Мина, загремели грозные окрики. Громыхнуло, как будто опрокинулся шкаф, забряцало тяжелое снаряжение.
  - Пройдемте вниз - настоятельно посоветовал капитан Форнолле, раскрытой рукой опытного охранника повлек герцогиню за плечо к лестнице. Отведя ее на несколько шагов вполголоса, так чтобы никто не слышал их, спросил - зачем вы пошли с нами? Вы же знали, что будет нападение. Это наша задача охранять вас. Мы бы сами ее нашли.
  - Без меня бы не нашли - ответила она ему, резко разворачиваясь боком, инстинктивно поджала локти, прижала к груди руки, тихо пояснила - это автомат. Оно хитрее, сильнее и умнее. Оно убивало бы всех подряд по одному, ослабило бы нас, а потом пришло за мной. Оно могло прятаться, проползти под потолком, снаружи по стене. Выбрало бы самый невыгодный для нас момент. Мы были бы не готовы, ничего бы не смогли сделать...
  Капитан герцогской стражи не ответил ничего, только молча, покачал головой. Трудно было сказать, согласен он с ней или нет. С обхода вернулся Плотник. Доложил, что прошел по коридору до Малого дворца, нашел в стенах и другие дыры.
  - Эти щупальца внутри - тревожно сообщил он, по пути простукивая пальцами каждую перегородку, проверял капитальная, или за ней есть пустота. Его сообщение подтвердили и гвардейцы, которые слышали странные звуки внутри стен и тоже видели выломанные панели в других коридорах и помещениях.
  Оставив наверху пожарную команду и караул, принцесса и сопровождающий ее отряд спустились на второй этаж и быстрым шагом направились по коридору обратно к Малому дворцу.
  - Оно коснулось меня! - отчаянно и безутешно плакала на галерее между корпусами какая-то девица - там... - указывала дрожащей рукой чуть дальше по коридору над дверь с надписью 'туалет'.
  Элла и Давид Гармазон по приказу раздраженной ее плаксивыми причитаниями герцогини подхватили ее под локти и увели прочь. Посадили на лестнице на третьем этаже, где дворцовый плотник уже перекрыл все вентиляционные задвижки.
  - Что с вами, выше высочество? - взволнованно гладя на ее залитые черно-синей жижей полы мантии, иссеченную броню и плотно замотанную полотенцами рану, воскликнул какой-то молодой рыцарь.
  - Ничего страшного. Руку откусили! - походя, бросила она ему с громкой пренебрежительной насмешкой, как будто решив пошутить.
  - Так значит Парталле уже здесь? Тоже хочет отнять мой трон? - энергичным толчком ладони левой руки, с грохотом распахивая дверь штаба, яростно врываясь в аудиторию, воскликнула, спросила она сразу у всех - он упал в двадцати километрах от Гирты. Как он попал сюда? Я чего-то не знаю? У вас есть объяснение, как у него это получилось?
  На столах у окон уже были разложены планы этажей дворца. Лейб-инженер и Пескин, водили тупыми концами карандашей по изломанным линиям коридоров и коммуникаций, изучали их.
  - Да, мы как раз решаем этот вопрос. Смотрите вот. Есть туннель от реки. Тот самый, по которому вы ходите к пирсам. Вот он. Но под городом есть еще три протяженных туннеля - придавливая карту, чтобы не скручивалась по углам подручными предметами, продемонстрировал карандашом лейб-инженер - два из них были построены около пятисот лет назад, еще во времена Осады. Один ведет на северный берег Керны - указал он на первый туннель - к Гамотти, карьерам и сталелитейным - он продемонстрировал изогнутую, разветвляющуюся под проспектом Цветов, линию - второй идет на юг. Вот он. К мысу Кариско. Там раньше был бункер и наблюдательная станция, но сейчас там все демонтировано, остались только бетонные стены. Этот путь давно не использовался и законсервирован. И третий, более новый туннель, Он проложен вдоль реки, идет на восток, к башне мастера Тсурбы. По всем туннелям проложены рельсовые колеи. Вот тут, рядом с Клоакой станция и депо. 'Гирта Железнодорожная', Объект Четыре. Там стоят составы для транспортировки особой продукции производства со сталелитейных и Башни до крепости Гамотти с последующей погрузкой на воздушные суда. По инструкции с подпиской о неразглашении, мы регулярно совершаем эти поездки, проверяем состояние самих туннелей, локомотивы, кабели, вагоны и пути.
  Принцесса Вероника внимательно, не перебивая, выслушала эти объяснения, как будто вместе с остальными размышляла о том, как по этим подземным ходам щупальца могли проникнуть по дворец.
  - Значит, он прошел под землей вдоль реки и поднялся через вот эту шахту. Вопрос, он целиком внутри или только запустил туда свои щупальца? - указал на карте, спросил капитан Форнолле - а какого он вообще размера?
  - Трудно сказать... - задумчиво поморщился лейб-инженер - у нас не было возможности определить. Он может быть как несколько миллионов, так и несколько миллиардов кубометров...
  - Если он прошел по шахте - заявил один из рыцарей - нам следует просто перебить его ствол, а потом подвести рукав и пролить до дна зажигательной смесью. Кто-нибудь там был, смотрел?
  - Вы там сами справитесь или помощь из зала будете просить? - отвлеклась от своих записей, с мрачной насмешкой высказалась Мария Прицци.
  - Там внизу мастер Глюк со своими, он пока ничего не докладывал, и мы уже думали над этим - возразил Пескин и кивнул лейб-инженеру - Олаф, вы успешно осадили Ронтолу и наладили в ней электроснабжение, как насчет вашей схемы?
  - Да. Есть более конструктивный вариант - кивнул, приложил руку к подбородку тот и пояснил - мы можем заставить его покинуть туннели, если подадим высокое напряжение на пролегающую по ним электросеть. С этим проблем не будет, надо просто замкнуть в обход подстанции выходные клеммы и концентраторов и высоковольтную магистраль, по которой осуществляется электропитание Объекта Одиннадцать. В данный момент калибровочные преобразователи выставлены в нейтральное положение на ноль, но с такой интенсивностью искажения пространсвенно-временного массива, с выходных разъемов Гирты Центральной можно снимать наведенное напряжение, не меньше нескольких тысяч вольт-ампер. Внизу есть две линии: вспомогательная и основная, на Кариско, на Башню, на Гамотти и Сталелитейную. Они разделены автоматическими коммутаторами с магнитами, но сэр Вильмонт распорядился поставить ручные пускатели и их можно переключить без дополнительных технических средств. Потребуется только установить мосты вот тут у выходных клемм, и вот тут, в техническом туннеле, под этажом 'Бэ' - он продемонстрировал уже сделанные на карте пометки - сейчас линия находится в состоянии сверхпроводимости и изоляцию пробьет дугой. Там полуметровые алюминиевые жилы, рассчитанные на экстремальные нагрузки, быстрее перегорит все вокруг, чем они. А по мере того, как эти черви будут уходить дальше по туннелям, мы будем двигаться за ними, включать вручную каждую последующую секцию. Можно подать напряжение только на шахту, до станции и депо, но, возможно, тогда он найдет другой способ проникнуть во дворец. Например, через город с реки.
  - А есть какой-нибудь запасной вариант? - кажется так ничего и не поняв из этих технических объяснений, уточнила принцесса Вероника.
  Ей не успели ответить.
  - Вот дура! Ну куда ее понесло! Леди Эмилия! - резко и особенно громко закричали с улицы. Все непроизвольно подались к балкону, посмотреть что случилось. Мария Прицци, что почти не участвовала в обсуждении обстановки, все также сидела у окна, внимательно смотрела на двор, чуть повернула голову и как будто мрачно улыбнулась. Ямка на ее щеке стала еще более глубокой и выраженной, глаза прищурились, губы дрогнули в презрительной зловещей усмешке.
  Внизу, перед фасадом основного корпуса, в сотне метров в стороне от Малого дворца стояла белая фигура в окружении страшно извивающихся вокруг нее, высовывающихся из окошек подвала щупалец, что, как будто приняв ее за статую в парке, извивались, обвивали, ощупывали ее, словно пытаясь понять, что или кто перед ними. Какой-то кавалер хотел было броситься на помощь, но его удержали, рывком одернули за плечо, сказали не подходить. Эмилия Прицци же в свою очередь, похоже ничуть не пугаясь этих убийственных, касающихся ее, уже изляпавших всю ее одежду своими нечистотами, омерзительных склизких чудовищ, протягивала к ним руки. Как будто затеяв с ними какую-то омерзительную и лукавую игру, забавлялась их движениями, дразнила их. Но те, по-видимому все-таки осознав, что она скорее цель а не предмет мебели, внезапно резко дернулись и отпрянули прочь, охватили ее и с силой напряглись. Клубок, опутавший белую фигуру сжался и уже должен был раздавить ее, но над крышей дворца как будто ударила кровавая молния. Ослепительная сине-багровая вспышка и резкий, оглушительный, разрывающий уши рев ненависти, похожий одновременно на взрыв, белый электрический шум замкнутых высоковольтных проводов и крик, заставили всех дернуться и в страхе и броситься прочь в поисках убежища. В пронзительном кровавом сиянии на долю секунды промелькнула черная и ужасная, похожая на огромную и бесформенную разверзнутую пасть, тень и тут же исчезла. Костры погасли. Оборванные, перемолотые щупальца валялись вокруг, извивались от боли. Культи отпрянули прочь, а Эмилия Прицци в остатках разорванной в клочья одежды, вся в кровоподтеках и ссадинах, беспомощно лежала на боку. Пытаясь опереться на руки, тужась, разевала рот, страшно извивалась всем телом. Когда же к ней подбежали, чтобы помочь, накинуть плащ и увести в безопаснее место, отвращение привычных к тяготам военных походов, сражениям и крови людей был неописуемо. Ее живот был необычайно вздут, а саму ее тяжело и безудержно рвало серо-черной, раздавленной, плохо пережеванной зловонной плотью и черной, какой были покрыты щупальца, слизью.
  Дверь залы с грохотом распахнулась.
  - Вы знаете, что у вас там внизу? Вы видели их? - в штаб ворвался профессор Глюк. За ним спешили вооруженные пожарными топорами злобные, все перемазанные черной зловонной, отдающей серой и канализацией жиже, студенты. Всего минуту назад они рубили щупальца, что напали на них во время технических работ на подвальном этаже.
  - А это нас мастер Парталле так атакует, если вы еще не поняли, достопочтенный доктор! - усмехнулся Пескин и лихо закрутил пальцем свои роскошные усы.
  - Вольфганг! - вскинув голову, прервав все излишние разговоры и шутки, строго сделала ему замечание принцесса Вероника. Она немного успокоилась, взяла себя в руки и снова была невозмутимой и хладнокровной герцогиней Гирты - курьера к Августу: Гирта Центральная требует помощи. Мэтр Форнолле, оповестите всех, кто еще не в курсе, с чем мы имеем дело. Олаф. Приступайте к выполнению вашего плана. Мастер Глюк, езжайте на северный берег к Старому мосту. Аномалия вокруг Гамотти. Нужна ваша оценка.
  
  ***
  
  В Малом дворце было пока безопасно. В подвале перекрыли вентиляционную камеру и фановую трубу, передавили заслонками проникшие в здание щупальца, перерезали те, что ползли по коридорам и закрыли двери. Под охраной вооруженного конвоя, доктор Фонт с хирургом и ординатором, сходили в лазарет, принесли препараты и необходимые инструменты, организовали в людской Малого дворца операционную, вместе с Парикмахером занялись рассеченными ногами лейтенанта Кирки.
  Убедившись, что кровотечение успешно остановлено, оставив врачей зашивать раны сенешаля, доктор Фонт занялся осмотром герцогини. Отвел ее за ширму, где уже стояло несколько ярко и душно горящих газовых ламп. Заставил снять броню, мантию, рубаху и алую защитную чешую: короткое, эластичное платье до колен, надетое поверх черной кофты из тонкой плотной шерсти. Внимательно осмотрев заброневые ушибы, прощупал своими твердыми холодными и жесткими пальцами на предмет переломов или внутренних повреждений все три темных, уже начавших опухать синяка. Один справа на ребрах принцессы сбоку, второй ровно посередине груди напротив сердца и еще один, от скользящего попадания на протезе, на плече. Два из этих удара были потенциально смертельными, но защитный жилет и алая чешуя остановили их. С отточенной годами сноровкой сделал герцогине обезболивающие и противоотечные инъекции, кивнув в знак окончания процедур, сказал одеваться. Посадил ее боком к столу, взялся за осмотр руки.
  - А ты реплики хотела - присев рядом на край стола, поставив ноги в туфлях прямо на скамейку, закурила папиросу, кивнула на еще сочащую густой, омерзительно смердящей черно-синей слизью рану, рыжая Лиза - с репликами лежала бы ты сейчас как Вальтер, и толку бы от тебя такой никому не было - протянула ей папиросу - на, кури.
  Доктор, нисколько не обращая внимания на ее болтовню, осмотрел переломанные по штифтам кости. Обрезав обрывки синтетических жил, достав из стеклянной банки черного омерзительно извивающегося червя, приложив его к культе. Прикрыв его внахлест по краям похожей на резину или искусственную кожу заплатой, приметал ее иглой, перебинтовал клеящийся эластичной лентой.
  - Это все что я сейчас могу - доложил он, отирая салфеткой грязь и вводя в плечо герцогини густой черно-синий реагент, который он предварительно набрал в большой, какие используются для аспирации и промывания обширных гнойных ран, шприц - даже если повязка будет мешать, не снимайте и не чешите ее, пока имплантат не ассимилируется. Даже если найдете саму кисть, приделать ее я не смогу. Обе лучевые балки сломаны. Это работа для мастера Тсурбы. А я врач, а не инженер...
  - Да-да, я уже выучила, что вы доктор и лечите больных, а не ремонтируете автоматы, мэтр Фонт. Вы это мне каждый раз так говорите - нетерпеливо перебила его она - все, мне можно идти?
  С трудом сгибая и разгибая локоть, проверяя, можно ли перекреститься такой рукой, морщась от неприятных ощущений, презрительно присмотрелась к обкушенной чуть ниже локтя культе. Железное кольцо, что она носила на безымянном пальце, пропало вместе с утраченной деталью, а под повязкой натужно вздрагивал, извивался плотно прижатый эластичной лентой и питательной искусственной материей помещенный в рану доктором для последующей ассимиляции и восстановления синтетических мышц и поврежденных тканей паразит.
  
  ***
  
  Во дворце и перед фасадом было шумно. Хлопали двери, звучали грубые голоса, доносилось тяжелое бряцание оружия и брони.
  Принцесса Вероника стояла у окна своего кабинета. Нарядную алую рубаху сменила плотная черная кофта с короткими широкими рукавами и рыжим, огненным драконом, свернувшимся кольцом на ее груди. Ее купила и подарила ей Мария Прицци, когда они с графом Августом приезжали к ней в гости в столичный регион. Это было много лет назад. Почти что в другой жизни, так давно, что вспоминая ее, герцогиня видела себя как будто со стороны. Тогда она была совсем другой. Веселой, беззаботной, жизнерадостной и наивной студенткой в престижном вузе, с жизненным планом, знакомствами, перспективами и множеством богатых и влиятельных друзей. Графа и графиню она встретила на перроне вокзала и сама, без подсказки, никогда бы не узнала их в толпе. Графиня была в узких джинсах и черной кофте с триколором Гирты и надписью 'Великая и Славная', а военный комендант в синих парусиновых брюках и черно-красной фланелевой рубашке до колен. Встречать их принцесса пришла в компании своих столичных знакомых, и хотя граф и графиня были намного старше нее, они улыбались, смеялись, пили юво, шумели вместе со всеми так, как будто им самим было не больше двадцати. Вместе с ее друзьями они сидели в гостиной и на кухне, пили кофе и вино, говорили в всякой всячине, ходили с ней по магазинам, в гости и на прогулки по ночному городу, знакомились с ее знакомыми, играли со всеми в шахматы и карты, в мяч и компьютерные игры. Графиня держала на руках, нянчила, качала ее дочь, а граф с почти что юношеским хвастовством показывал парням, но строго запрещал трогать руками, свой острый длинный меч. Это были самые лучшие годы ее жизни. Тогда она еще не знала, что ждет ее в будущем. И сейчас, отчего-то внезапно вспомнив эти дни, она замерла от накатившей горечи, неподвижно уставилась на отсветы костров, темные перекрестья рам и черно-багровое небо в окне. Все было совсем не так, как она думала и хотела. Она вернулась домой, в те места, о которых помнила только самое дурное и страшное, то, что она всю жизнь гнала от себя прочь, хотела выкинуть из головы и навсегда забыть.
  Она хотела закричать от ярости, ударить руками в стекло, вырваться из этого кошмара, проснуться в своей столичной квартире и дальше думать, что мир прекрасен и впереди еще целая жизнь. Что она еще вернется в родные края, наделенной неограниченной властью и полномочиями правительницей. Что она все изменит, исправит, сделает так, что все будут счастливы, и все будет хорошо. Что граф и графиня на деле милые и добрые, майор Тинвег мрачный, просто потому что мрачный, Аксель и Лиза тоже люди и ее лучшие друзья, а сэр Вилмар ее отзывчивый родственник и всегда готовый помочь и подсказать ментор...
  Но все было не так. Все вышло совсем иначе, и это был не сон. И она была уже совсем не той, какой в семнадцать лет. Под кофту с рыжим драконом, в соответствии с инструкцией была надета красная змеиная чешуя. Испорченная, залитая синим гелем из оторванной руки, мантия повязана за рукава вокруг пояса так, что ее длинные полы свешивались до голенищ ее тяжелых армейских башмаков. Тех самых, чей грохот заставлял напрягаться всех вокруг, и в которых она не так ощутимо чувствовала тяжесть своих протезов. Вместо роскошного вечернего платья для танцев на ней были черные, похожие на военную форму, широкие, изготовленные из плотной, несгораемой ткани, оснащенные большими карманами на бедрах штаны, а в длинные растрепанные и распущенные волосы вплетена алая, испещренная письменами машинных кодов, украшенная красной жемчужиной маяка, опознавательная лента.
  С неподвижным суровым лицом и застывшим, пронзительным взглядом она стояла у окна, смотрела на деревья парка внизу и черный, неровный излом линии крыш. Теперь это все принадлежало только ей. Неприступной, холодной и вечно молодой, навсегда застывшей между жизнью и смертью, всемогущей, нечеловечески праведной и благородной христианской герцогине, что спустя столько лет, наконец-то добившись своего кровавого триумфа, стоя у окна, осматривает теперь принадлежащие только ей одной, свои сумрачные, полностью, без оглядки, подвластные только ее воле, земли. Жуткие и темные, обращенные ее приказами и ее решениями в залитые кровью руины, откуда уже не вырваться ни ей, никому иному, даже умерев.
  Господь Бог услышал ее. Исполнил все, что она желала, все, о чем молилась. Подарил ей собственный город, ее собственную Гирту. Самую настоящую, самую взаправдашнюю, самую страшную, и самую подходящую ей. Именно такой, какой она хотела видеть ее всегда, тщательно пряча даже от себя эти жуткие и жестокие, с самого детства преследующие ее ночными кошмарами, мечты. Самую лучшую и самую близкую ее искусственному нечеловеческому сердцу: безысходную, погруженную в вечную мглу багровой ночи, полную чудовищных тайн, оживающих мертвецов, кровожадных сущностей и жестоких и беспощадных, без оглядки исполняющих все ее приказы, беспрекословно и покорно следующих ее воле, людей.
  На ее рабочем столе, поверх бумаг и папок, лежало неработоспособное в искажении, непригодное к использованию одной рукой, но все же принесенное в кабинет, черное автоматическое ружье. Это завезенное из нулевого региона контрабандой современное оружие с коллиматорным прицелом и складным пластмассовым прикладом подарил ей один известный финансист, богатый и уважаемый человек. Принес в вручил этот подарок прямо на приеме, где задавал много вопросов о перспективах экономического развития. Тогда, уже наученная горьким опытом принцесса внимательно выслушала его, сказала, что подумает над его словами, а на следующий день приказала аудитору провести финансовую проверку, что вскрыла его аффилированность к подрядам на строительство дорог и многократное превышение закупочных цен. Она позвонила графу Прицци, рассказала ему все от начала и до конца, но он ответил, что и так знает обо всем, это слишком крупная фигура и в этой схеме участвуют люди из администрации герцогства. Подарок он тогда посоветовал оставить себе, а просителю, если она не желает участвовать в таком, под формальным предлогом отказать. Отправить решать вопрос в счетную палату или к кому-нибудь из профильных чиновников. Герцогиня вначале хотела отдать это ружье кому-нибудь из мужчин, но потом приказала спрятать его в шкаф, твердо решив, что лично пристрелит из него дарителя. По счастью делать ей этого не понадобилось: у казнокрада сгорел дом. В огне погибли хозяин и вся его семья. Майор Тинвег тогда еще очень быстро отчитался, что по результатам проведенной проверки причиной пожара стала случайность при эксплуатации одной из дровяных печей и умышленного поджога следствие не видит.
  Первое время герцогине было омерзительно даже смотреть на это оружие, но потом, как-то охладев к этой истории, почти каждый день сталкиваясь с ситуациями подобными этой, она даже попросила майора научить ее пользоваться им. Но после пары занятий, осознав, что от грохота выстрелов у нее начинается тревога и болит голова, оставила эти упражнения.
  Ружье же она оставила у себя. Вечерами сидя в кресле, клацала затвором и пустой обоймой, чем вызывала осторожные шутки и улыбки фрейлин.
  А теперь это абсолютно бесполезное, неработоспособное в багровой мгле, оружие лежало поверх ее рабочих папок рядом с ее ножнами с мечом. Не вызывало у нее совершенно никаких чувств, кроме досады, что она не может взять его, найти кого-нибудь кто ранее обидел ее, не так посмотрел, нагрубил и не извинился. Самолично прострелить ему что-нибудь, ногу или руку, но не убивать. Так, как поступал сам майор Тинвег со своими врагами: сделать беспомощным калекой на всю оставшуюся жизнь.
  - Так умирает душа - прошептала принцесса Вероника, сказала себе - вот как это. Когда тебе уже все равно и остается только ненависть. Когда тебе плевать, и ты готов на все чтобы исполнить любую свою прихоть. Когда тебя унижали, предавали и обманывали так долго, что ты уже не способен прощать, не способен пропустить даже самую безобидную и глупую нелепицу. Не способен забывать, не способен быть искренним, не способен больше сдерживать своих обид. Когда всегда отвечаешь злом на зло, когда идешь на принцип до конца, когда не прощаешь, даже когда просят извинений. Так происходит, когда по многократным злым делам, которые совершали против тебя, ты уже сам начинаешь поступать с другими также, как поступали с тобой они. Когда вокруг лишь обман, несправедливые обвинения и ложь, когда теряешь веру в людей. Когда упала последняя капля, когда пройдена последняя грань, когда раны на сердце гниют, и их уже не исцелить. Когда ты пытаешься утолить эту боль, мстишь за все подряд, презрительно плюешь в протянутую руку, без пощады бьешь слабого и беззащитного. Судишь без разбору, наказываешь невиновного, оправдываешь полезного преступника и больше не способен ни раскаиваться, ни верить. Это путь в один конец, потому что с каждым таким шагом вокруг тебя сгущается тьма, остаются только зависть, ненависть и злоба. Ты умираешь, ты становишься таким же как все. Да, ты мог бы быть другим, ты пытался, ты старался, ты хотел изменить мир, хотел и мог многое сделать... Но тебе не дали, тебе не позволили, тебя одергивали, тебя унизили и предали. А когда люди и Бог еще могли помочь тебе, когда еще было не поздно, и все еще можно было вернуть вспять, ни Он ни они, не помогли. Не протянули руку, не сказали нужные слова, не поддержали, не двинули и пальцем, не попросили прощения, не выслушали. Больше они тебе не нужны. Ты презираешь их, ненавидишь за то, что они могли, что они были обязаны помочь, что это даже почти не стоило бы им ни времени ни сил... Но они не сделали ничего. Они была равнодушны и жестоки, они отстаивали свою правоту, они преследовали свои цели. Ты ненавидишь их за то, что именно они искалечили и убили тебя. За то, что именно они повинны во всем, что теперь происходит в твоей умирающей душе. И теперь ты отплатишь за все, но только уже не им. Тем, кому сможешь: слабым, немощным, подчиненным, друзьям, родным и близким... В Писании сказано 'Бойтесь того, кто убивает душу'. Вот оно. Вот про что это было. Так приходит духовная смерть. В отчаянии, страхе и ненависти. Ты падаешь и уже ничего не в силах изменить. Многократно преумножая зло, без всякой надежды разомкнуть этот круг, заслужив по своим делам ад, уже при жизни горишь в бездне...
  Ее левая ладонь легла на рукоять меча. Пальцы сомкнулись и сжались. Ледяной и презрительный взгляд уставился в окно.
  - Пусть теперь умирают за меня! - заявила она, сжав зубы - я сделала для них все что могла. Я отдала им все. Свою душу, свою жизнь! А они были свиньями!
  Особенно резкий звук сигнального свистка внезапно заставил ее вздрогнуть. Отвлек ее от этих страшных и безысходных, идущих по бесконечному кругу, все глубже и глубже разъедающих ее разум и волю мыслей. Внизу, под окнами суетились люди. Доносились предостерегающие грозные смешки и выкрики. Дымно горели факелы, жаровни и костры. От их колышущегося пламени вокруг, по стенам и потолку прыгали трепетные тени. Рыцари и дружинники ходили перед фасадом дворца. Рубили топорами и мечами, прижигали щупальца, что, будучи раскрыты, теперь безбоязненно высовывались из подвальных окон, выталкивали прочь крышки люков, слепо хватали все подряд, угрожающе извивались, тыкались во все стороны, обвивались между деревьев, фонарных столбов и колес телег. Страшно извиваясь, слепо шарили вокруг себя, наощупь цепляли тех кого могли найти, кто попадался, кого не успевали спасти или оттащить, душили, присасывались к ним, ломали кости, отрывали конечности. Громко ржали, храпели лошади, шарахались прочь от этих чудовищных, смердящих серой и нечистотами, склизких отростков, сбрасывали седоков. Били копытами, с истошным ржанием убегали в багровую мглу за пределами света тусклых, как будто придавленных к земле опустившимся на город колдовским мраком, многочисленных, разведенных прямо на мостовой и дорожках парка огней.
  - Он творит какую-то ерунду - громко и бесцеремонно хлопнув дверью, открыв ее ногой, вошла в кабинет, сообщила рыжая Лиза - не, я все понимаю, но он не должен выплясывать такое. Похоже на критическое нарушение когнитивной функции ядра. Это бывает из-за контузии или тяжелых структурных повреждений. Выглядит как рассинхронизация распределенной нейронной сети. Ты видела, что они действуют без всякого плана, вразнобой? Но при этом не абсолютно бессмысленно, а как будто выполняют какой-то паттерн команд. Наверное, самый последний, который в них успели загрузить. Ну, это что-то вроде подсознательного нервного отклика, или постшоковой рефлексии.
  Принцесса промолчала, резко обернулась в ее сторону, сжала зубы, но не возразила.
  - Проект двадцать один сто три, это была такая тестовая серия гибридных гражданских судов. По сути 'Альтаир Парталле' это универсальная мобильная фабрика для формирования ландшафта и больших строек с возможностью производства компонентов. На ней нет специализированных орудийных систем, но если он хотел атаковать нас, он мог бы просто напечатать какой-нибудь десант из тварей, которых бы мы не одолели, а потом забрать его на борт и переработать или утопить в море чтобы скрыть следы. Мог бы зависнуть над нами ночью и передушить всех. В темноте с камуфляжем он был бы практически невидим. Мог бы атаковать ядовитым газом, или если он выбрал щупальца, просто использовать их эффективно... - нисколько не обращая внимания на то, с каким исполненным ненависти выражением принцесса смотрит на нее, продолжила объяснять она. Подошла к герцогине, поставила рядом с ней на подоконник фужеры с кофе, которые принесла себе и ей. В ее тяжелом циркониевом портсигаре с гравированной головой лисы на крышке осталось всего несколько папирос. Она вертела одну в пальцах, раздумывала, закурить ее сейчас или оставить на потом. Какие-то люди в доспехах стальной колонной деловито и спешно прошагали вдоль фасада, неся на плечах длинные мечи. Гвардейский лейтенант хрипло кричал на какого-то рыцаря с принесенным из герцогского арсенала ранцевым огнеметом, чтобы шел прочь, пока не поджег дворец. Внизу, на каменной площадке, у парапета, на безопасном участке, отгороженном по широкой дуге цепочкой костров, на максимальном удалении от Большого дворца, вне досягаемости для хищно высовывающихся из окон щупалец собрали всех оставшихся на территории, дрожащих, обезумевших от страха, не занятых в обороне людей. Некоторых завели в Малый дворец, разместили в холле и коридорах. Их печальные голоса, причитания и плач, слышались в кабинете со двора и снизу с лестницы, доносились из коридора из-за неплотно закрытой двери.
  - Да уведи ты их отсюда вообще! - кричал с коня, махал кому-то латной перчаткой пожилой, закованный в современные и нарядные полные латы рыцарь.
  - А наутро бы нашли пустые комнаты, выбитые окна и передушенные трупы - тяжело и мрачно вздохнула, заключила рыжая Лиза - мы все были бы мертвы. Тихо, без потрясений и войн. Чтобы те, кого поставят после нас, знали, что их ждет, если они снова попытаются сказать 'нет'. Этот наблюдатель внизу, такие ведут запись всех происходящих в регионе изменений. Ему дали команду на автотерминацию. Физическое стирание всех журналов и энграмм. Это не абскуративный сбой. Наблюдатель же это такой же гибрид как Фалька или твои протезы, им от искажения ничего не будет, к тому же такие команды требуют высокого доступа, какого у регионального диспетчера или рядовых контакторов просто не может быть. Это целенаправленный саботаж, уничтожить все, что происходило здесь, чтобы потом невозможно было ничего доказать и вписать в протокол любую удобную выдумку. Над нами же нет ни одного геостата, малые регионы не входят в этот договор, и кроме Диспетчера целиком и полностью нас никто не пишет. А его журнал, я думаю, был уничтожен, в первую очередь. Все исходящие из региона вызовы отключены и никто теперь не проверит, никто не сможет ничего доказать, если с Гиртой что-нибудь случится. А ты еще дала сигнал об инопланарном вторжении... Черт с ним, толку-то сейчас... Вообще надо было нам всем просто отказаться от этой командировки и все. Не ехать никуда, взять и заболеть.
  Рыжая Лиза тяжело вздохнула.
  - На самом деле это уже не первый раз такое - теперь скорее печально и обреченно чем со своей обычной неуемной энергичностью продолжила она, видя, что герцогиня слушает ее, не спорит и не возражает ей - и тогда тоже были отчеты об авариях, уничтожении данных и невозможности их восстановить. Но тогда была война, и как тогда писали, это была серия как будто случайных происшествий, на ход событий они все равно не влияли, и углубленных проверок, ну как говорили, никто по этим делам не проводил. Ну, ты же помнишь, как тогда рассказывали и писали в новостях. Там же рушили без разбору все что можно. Были артиллерийские обстрелы, изотопное оружие и массовые убийства. А потом еще и эпидемия началась. Сколько тогда погибло наших людей... Министерство потом еще выпустило большой отчет для служебного использования. Сказало, что война есть война и все эти разрушения, все эти жертвы были неизбежны. И я бы даже и не задумалась, не сопоставила бы, если бы дедушка перед самым отъездом не рассказал о том, что они там, в контрразведке потом выявили...
  - Ты про Лансу? - дослушав ее, печально ответила, догадалась принцесса Вероника. Чернота и историка выдохлись и ушли, и теперь совершенно иные чувства и мысли занимали ее сердце - да, помню. По всем каналам и группам все обсуждали, говорили, что все это может перекинуться на Акору и столичный регион. Все аналитику писали, прогнозы давали, картинки, анимацию и нейро транслировали... Вначале говорили, успокаивали - погромят, побунтуют и успокоятся, ничего серьезного, ерунда. А потом публиковали сводки на тысячи убитых в день. У нас профессор на кафедре об этом обо всем вместо лекций постоянно талдычил. Обсуждал, предлагал курсовые по этой теме писать, дипломы делать... Социальная и цивилизационная балансировка. Естественное формирование ценностных, поведенческих и духовных стереотипов. Корректируемый вектор развития общественной модели. Вот как это называется по-научному. А на практике война и управляемый хаос. Трупы, террор, предательство, кровь и смерть.
  Рыжая Лиза угрюмо кивнула и закурила.
  Где-то совсем рядом призывно и грозно загудел рог. К дворцу подошли штурмовая рота Рейна Тинкалы, которую Борис Дорс выслал на помощь во дворец и батальон маркиза Раскета, отправленный на подмогу графом Прицци.
  Внизу загремели злобные команды сержантов, загудели, запели построение, рожки. Вооруженные принесенными из ближайшего цехового арсенала алебардами и большими топорами дружинники и рыцари построились фалангой, приготовились к атаке на щупальца, что уже заполнили весь подвал, оккупировали первый этаж основного корпуса дворца и теперь, как черные лоснящиеся пиявки, беспорядочно высовывались из окон и дверей.
  - Ваша светлость! - нарочито медленно, как под артиллерийским обстрелом, приложил руку к груди, поклонился герцогине маркиз Раскет, поднявшись на третий этаж и зайдя в ее кабинет.
  - Сестра! - вбежал, размахивая руками, беспокойно воскликнул разгоряченный Рейн Тинкала, бросил быстрый взгляд на ее испорченную мантию и оторванную руку - что с вами, Вероника?
  - Просто отлично! Лучше чем когда бы то ни было! - повернувшись вполоборота, по привычке повела искалеченной рукой, изображая отсутствующими пальцами благосклонный придворный жест, пренебрежительно и гордо, как она это умела, ответила ему принцесса - Рейн, я ценю ваше беспокойство. Благодарю. Ступайте вниз, мэтр Форнолле и Вольфганг объяснят вам что делать.
  Оба молча поклонились и покинули кабинет. Маркиз Раскет спустился на улицу, к фасаду дворца, рубить щупальца, а обескураженного Рейна Тинкалу и его бородатых морских разбойников, что были чрезвычайно напуганы этим чудовищным явлением смердящих, кремнеуглеродных червей, Пескин определил в помощь лейб-инженеру, пробиваться через подвальный коридор к шахте спуска к железнодорожным путям и выходам концентраторов высокого напряжения. К тысячетонным массивам заизолированных гранитной скалой стальных стержней, преобразующих пульсации пронизывающих небо и землю потоков энергий, в наведенное электрическое напряжение, что в свою очередь, когда работали стабилизаторы, обеспечивающее расчетную электропроводимость материалов, передавалось через понижающие трансформаторы по магистральным линиям в город и на другие, требующие электропитания объекты.
  Башня Барона Тсурбы - засекреченный объект одиннадцать 'Гирта Башня', был одним из них.
  
  ***
  
  Закончив дела на проспекте Цветов, Борис Дорс и Корн подъехали на проспект Рыцарей. Тут, у обгоревшего остова огнеметной машины их уже ждали профессор Глюк и граф Прицци. Пожарные заливали из шлангов, тушили башни и стены у Старого моста. Вокруг стояло множество вооруженных мужчин, но за воротами полицейской комендатуры, на плацу и на улицах, ведущих к замку на горе, было безлюдно и как-то по-особенному темно. Густая, как морской туман, багровая мгла клубилась над мостовыми, свет пламени пожара и факелов едва пробивался сквозь нее, тонул в ней. Свидетели сообщили, что видели как в нее бежали те, кто хотел отступить в крепость, сказали, что они как будто пропали в этом плотном сумраке и больше их никто не видел. Наблюдая эти страшные исчезновения, люди графа Прицци отказались от преследования, так что было неизвестно, сумели ли беглецы достичь ворот крепости Гамотти, что располагались выше по улице, в километре восточнее проспекта Рыцарей, или бесследно сгинули, так и не достигнув их.
  Профессор Глюк с аспирантами и студентами стояли у забора полицейской комендатуры на углу перекрестка проспекта Рыцарей и улицы Котищ, у самой границы багровой темноты. Подсвечивали газовыми фонарями, крутили свои точные приборы на треногах, проверяли перспективу через дифракционные решетки и линзы. Была уже обнаружена и обозначена и граница аномалии. Ее пометили веревками с флажками и когда профессор заходил за них, делал с десяток шагов в сторону крепости Гамотти по улице Котищ, его движения как будто бы замедлялись, контур размывался, терял присущую всем видимым материальным объектам резкость.
  - Очень неприятные ощущения - спешно возвращаясь к демаркационной линии, морщился он, делал в журнале пометки - гравитационная сингулярность вот что это.
  - Причину выяснили? - быстро потребовал у него ответа граф Прицци, кивая на едва различимые в клубящейся на улицах и между домов багровой мгле, едва различимые стены крепости, оседлавшие черную громаду горы.
  - Если принимать во внимание контрастную границу аномалии и ее градиент... - покачал растрепанной седой головой, важно рассудил тот - ...то вероятнее всего это сбой преобразователей калибровочных взаимодействий. Принудительно выставленные на высокий плюс, в условиях общей крайне неблагоприятной магнитно-гравитационной обстановки, вызвали коллапс частной области массива пространства и времени.
   Математически это будет выглядеть вот так...
  Он пролистал блокнот, но граф Прицци снова его перебил.
  - Сколько там осталось людей? - не желая углубляться в подробности, на которые у него не было времени, потребовал ответа он и тут же приказал привести к себе самого старшего из военнопленных. Приволокли бригадира Фаскотти, коменданта северной Гирты. Толчком бросили перед графом на мостовую на колени.
  - Мы оповестили всех! Сразу, как вы дали семафор, разрешили всем выйти! - мелко затрясся тот, увидев меч в руках Кристофа Тинвега, что, облаченный в помятую, обожженную латную броню, стоял рядом с графом, готовый в любой момент зарубить его, держал оружие наперевес - мы выполнили все ваши инструкции, калитки открыли! Вы сами видели! Те, кто жил рядом, пошли к Абеларду! Он разослал своих, объявил, что комендатура объявлена демилитаризованной зоной! Лично обращался, я ему разрешил! Сэр Биргер хотел укрепиться там, но я убедил его, что в случае падения ворот, оборона объекта шесть бессмысленна...
  Он отчаянно кивнул на едва различимый во мраке размытый, тусклый свет, словно бы замерший в окнах второго этажа здания полицейской комендатуры, за забором и плацем в четырехстах метрах западнее проспекта Рыцарей. Само здание, как и стоящие рядом дома и деревья были почти не различимы в темноте. Их контуры были сильно размыты, как будто в очень мутной линзе, почти не выделялись даже на фоне тусклого зарева, стоящего над Гиртой. И если кроны деревьев, крыши, мансарды кварталов и стены крепости были еще более-менее отчетливо видны на фоне чуть более светлого неба, то земля и нижние этажи зданий полностью тонули в этой мутной, багровой мгле. Только ряды окон ближайших домов, в которых тускло и неподвижно горел не то керосин, не то слабые отсветы свечей, указывали на то, что там находятся каике-то дома и, быть может, еще кто-то жив.
  - Разрешите обратиться! - громко и с напором потребовал один из сигнальщиков, молодой и бойкий высокий оруженосец в зеленом берете с лихо прицепленным на него значком. Как только ему разрешили, с готовностью быстро поклонился военному коменданту и отрапортавал - Альфред Вацци, Депутатов, пост три. Я наблюдал за окнами на северном берегу. Некоторые иногда гаснут, но очень медленно...
  - А что я еще мог сделать? Мне лично велел сэр Вильмонт! Откуда мне было знать что он не настоящий?! - перебил его, горестно воскликнул, начал объяснять, комендант Фаскотти, бряцая подвесками наград на груди, но граф Прицци молча толкнул его ногой в грудь и, отвернувшись от упавшего, задумчиво уставился в темноту, в сторону крепости.
  - Август, срочно нужно ваше решение по равелину - вклинился в разговор, сообщил, подъехавший на коне, вернувшийся от северной стены барон Марк Тинвег - там две роты бригады Гинче и ополчение из Сорны, триста или четыреста человек. Говорят, их ввели в заблуждение, просят дать отойти, но боятся, требуют гарантий от вас лично.
  - Решите как-нибудь. Обещайте им все что угодно - с напором ответил ему граф - пусть вначале отойдут, а разбираться и вешать будем уже потом, никуда они от нас не денутся.
  - Я вас понял - устало качнул головой, резко бросил рыцарь. Амфетамин, который он принял еще днем, выдохся и уже давно перестал его бодрить. Во время штурма майор упал с лестницы, а его короткая борода, ресницы и волосы были обожжены.
  - Марк, все. Оставлю район на вас с Кристофом. Разберитесь здесь - приказал наперснику военный комендант, глянул сурово на профессора - мастер Глюк, найдите как исправить эту аномалию. Рассчитываю на вас - обратился к подъехавшему, молчаливому и подавленному маркизу - Борис, поедете со мной. Мы, возвращаемся во дворец.
  
  ***
  
  Звон колоколов окончательно затих во мгле. Мариса нетерпеливо ударила коня, погнала вскачь по тихой, безлюдной и темной улице. Помчалась через квартал, мимо редких, едва освещенных понизу окон первых этажей домов, где за плотно задернутыми шторами, перед едва различимыми ликами выставленных на подоконники икон, горели тусклые огоньки свечей.
  Она видела многочисленные плакаты, что спешно расклеили сегодня днем по перекресткам и, прочтя один из них, уже знала о том, что герцог Вильмонт умер введено военное положение и теперь принцесса Вероника представляет единственную законную власть. Знала и о том, что из-за враждебной диверсии, стабилизаторы не работают и теперь все двери заперты и, постучи она в ворота или окно, никто не станет открывать. Не спросит что нужно, не подойдет, даже не откликнется ей. Ведь каждый знает, что именно в такой страшный час может прийти оживший труп или демон. Сказать что-то важное, что знал только лучший друг или брат, войти в дом, позвать с собой, увести туда, откуда не возвращаются, или просто убить всех. Чтобы потом нашли только холодные мертвые тела в комнате с закрытыми окнами и дверью запертой изнутри.
  Так бывало и раньше, в тягостные октябрьские ночи или в зимнюю стужу, когда случаются аварии на линиях и подолгу не включают свет. Призраки прошлых времен, неуспокоенные скорбные тени, оживают на древних улицах. Пытаясь вспомнить что-то важное, бродят по ним, заходят в дома, беспокоят, пугают, зовут...
  Со смертью приходят два ангела: белый и торжественный, с кровавыми крыльями, палач, и черный, смиренный и безмолвный, с золотыми - хранитель. Начинают свой торг, кладут монеты на весы, решают, с кем по делам жизни, веры и служения пойдет душа, к вратам Царствия Божьего или в бездну. Закончат свой торг, и ничего уже не сделаешь, не изменишь, не подкупишь, не умилостивишь их.
  Как скорбный, покинутый и ветхий дом, останется мертвая и безобразная оболочка. А с ней и все то, что было так важно и неотъемлемо при жизни: добрые и злые дела, чаяния, страдания, надежды, слезы, горечь раненного сердца, печаль потери и расставания, страхи, обиды и несбывшиеся мечты. Части незримой человеческой сущности, все то, чего не заберешь с собой, как ветхая, истлевшая одежда, отпадут от улетевшей за грань, прочь из этого мира души. Впитаются в стены и камни, слипнутся в бесформенные, невидимые сгустки, с бесчисленными сонмами других таких же неупокоенных останков и теней. Обретая свою потустороннюю власть с приходом темноты, наполнят темноту безлунной ночи, растревожат душу дурными предчувствиями и мрачными мыслями, наполнят безотчетным липким страхом, одинокое, испуганное сердце. Обернутся ночными кошмарами и тревогой, страшными безысходными предчувствиями и видениями. Отдаются стуком двери распахнутой в пустом доме, скрипом потревоженной крадущимся шагом половицы, отражением в зеркале, далекими голосами, зовущими из соседней комнаты, из темноты.
  Душа уходит, а тело остается. Остается пустая мертвая и уродливая, лишенная искры Божией, плоть. Как сухая ветвь, которую срубают и сжигают в огне. Остаются страх, ожидания, отчаяние и боль. Остаются дурные мысли - все, что тяготило, затуманивало разум, старило, ломало, влекло. Остается злоба и бессильная, слепая, разъедающая как ржавчина сталь, даже самую сильную волю и веру, ненависть. Остаются слезы. Ручьи и реки слез, которыми на протяжении последних пяти веков были умыты эти черные камни, улицы и стены. Слезы матерей по умершим детям, слезы жен о мужьях безвозвратно сгинувших на войне, слезы стариков, брошенных умирать без всякой жалости, неблагодарными внуками и безжалостными детьми. Слезы детей, оставшихся без родителей, слезы родителей о пропавших и умерших чадах, слезы раскаяния, горя и потери. Слезы печали и страха, слезы отчаяния, слезы одиночества и неразделенной любви. Бесчисленные слезы, что из века в век льются на землю бесконечным холодным и горьким дождем, после которого, на ней не растут ни трава, ни деревья, ни хлеб. Остаются только гранитные скалы и камни, твердые, холодные и серые. Пройдут тысячелетия, но сколько не лей, ни дождь, ни слезы, ни кровь не сделают их мягче, не согреют их.
  А потом эти камни взорвут, расколют на блоки и сложат из них новые дома. Множество каменных домов, в которых будут жить уже совсем другие люди, что прольют еще больше слез.
  - ... И лежащих повсюду православных... - вспомнив слова поминального чина из литургии, прошептала Мариса.
  Город одна большая могила. Тысячи, миллионы, людей родились, умерли и еще умрут здесь. А когда придет и ее срок, будет лежать и она в этой холодной и неприветливой, каменистой, щедро политой горькими слезами земле. Будут лежать и все остальные кого она знала, кого она когда-либо встречала на этих улицах, кого она уважала, или боялась, презирала или ненавидела. Всех, когда наступит их срок, заберет с собой неминуемая и скорбная смерть.
  Впереди, через перекресток, двигалась колонна солдат. В черно-багровой мгле, в тусклом свете факелов, их призрачные размытые фигуры выглядели одновременно печально, обречено и торжественно. Их маршу не вторил барабан, ни подбадривала флейта. Не слышалось ни команд сержантов, ни голосов, только мерно и тихо бряцала броня и шаркали сотни сапог, далеким и глухим эхом отражаясь от каменных стен. Устало сгорбив плечи, взвалив на них копья и мечи, они медленно шагали, понурив головы. Не замечая Марису, даже не оборачиваясь в ее сторону, проходили мимо, и, глядя на них издалека, ей еще подумалось, что она никогда не видела на вооруженных людях, которых постоянно встречала на улицах Гирты таких необычных головных уборов и брони. Она не рискнула приближаться к ним, свернула в переулок и вскоре была у вязовой аллеи, где они с Вертурой недавно прятались под аркой часовни от настигшего их по дороге из университетского музея ливня. Смотрели на камни могильных плит, исписанные бесконечными списками умерших от мора, много лет назад прошедшего по всему северо-западному побережью и безвозвратно унесшему десятки тысяч жизней.
  Здесь, на аллее, под старыми раскидистыми деревьями, тоже было темно и безлюдно, но в часовне по-прежнему горели свечи, а перед распятием лежало несколько охапок свежих цветов. Маленьких, полевых, каких не продают с лотков, в городских магазинах и оранжереях.
  - Когда умирает последний в роду, призраки зажигают свечи на могилах, приносят на них цветы - вспомнились Марисе - где люди перестают служить литургию Господу Богу, там продолжают служить Ангелы Небесные.
  И вправду: впереди, между темных домов, вставшей пред ней стеной, громады квартала, она заметила рыжий огонек: открытые настежь двери какой-то маленькой церкви, за которыми теплел огонь множества горящих свечей. В своей бешеной скачке по городу, по сумрачным улицам, в темноте, Мариса так и не смогла определить на какой конкретно из множества рассекающих прибрежный район переулков и улочек она приехала. Она не любила эти старые, пахнущие гнилой рыбой и морской травой предпортовые кварталы и старалась как можно реже бывать здесь. От вязовой аллеи и мемориала их отделял высокий, местами обвалившийся, неизвестно зачем построенный тут, кирпичный забор и узкая, мощеная серым булыжником улочка, за которой начинался беспорядочный плотный массив облупившихся от ветра, стоящих окна в окна друг к другу строений, огороженных тесными палисадниками с высокими, такими же древними и массивными каменными изгородями. Здесь даже днем было сумрачно и темно. Узкие, кривые и темные, бегущие по склонам к морю переулки извивались между домами, разделяли построенные без всякого плана в незапамятные времена, кварталы и высокие, в несколько человеческих ростов, заборы, за которыми темнели фасады старых вилл и кроны огромных, растущих в их сумрачных тесных двориках могучих, диких и узловатых, как в чащобе леса, деревьев. Хозяева этих домов, мрачные, подозрительные, закаленные войной и невзгодами люди, испокон веков, всеми силами, стремились оградиться от напирающего, пытающегося заглянуть в их жизнь окнами окрестных зданий города. Поднимали заборы, сажали, растили крапиву и колючий шиповник, огромные сумрачные вязы и дубы. Закрывали окна ставнями, запирали ворота, чтобы никто не мог подсмотреть за ними, проникнуть в тайны их многолюдных, живущих в этих домах уже не одну сотню лет, семей.
  Как раз рядом с одним из таких, почти в четыре метра, так чтобы за него не мог заглянуть всадник, заборов и стояла небольшая, похожая на часовню, церквушка с наполовину развалившимся, сложенным из перекошенных каменных плит, крыльцом с железными перилами.
  - С миром Господу помолимся... - доносился из распахнутых дверей спокойный, высокий голос, поющий вечернюю молитву.
  Мариса придержала коня, спрыгнула на мостовую, накинула вожжи на чугунный шар у крыльца и, подойдя к дверям, осторожно заглянула внутрь, не решаясь осенить себя крестом или зайти. В маленькой церкви не было иконостаса, алтарь стоял прямо перед распятием так, что для прихожан едва хватило бы места. Слева был образ Николая Чудотворца, справа Девы Марии с Младенцем. Маленький, сухой, должно быть очень старый, но еще бодрый и крепкий, священник с белой, аккуратно подстриженной седой бородой, в надетой поверх длиннополой истертой серой мантии аккуратной, необычайно тонко расшитой серебром, накидке, пел всенощную, кадил перед ним. Дьякон, высокий, с длинными рыжеватыми волосами, молодой человек в лиловом стихире, стоял рядом, гасил пальцами, убирал из ящика с песком, прогоревшие свечи. Мариса еще удивилась тому, что, несмотря на все предупреждения и накрывшую город колдовскую багровую мглу, двери церкви были оставлены открытыми и, помимо иерея и дьякона в храме больше никого нет.
  - Заходите, не стойте - внезапно прервал службу, обернулся к Марисе, что осторожно заглядывала в дверь с полуразвалившегося крыльца, священник и, выставив вперед открытую ладонь, пригласил ее войти.
  - Меня отлучили... - призналась она стыдливо и тихо. Попятилась от его жеста.
  - Тогда постойте снаружи - просто кивнул иерей - но, если хотите, можете зайти. Не здоровый же нуждается во враче.
  Мариса пожала плечами и шагнула под свод. Священник же снова обернулся к алтарю и, ничуть не смущаясь ее присутствия, продолжил молитву. Когда подошел черед, они вместе спели 'Богородице' и иерей взял в руки чашу с миром. Мариса еще подумала, что вот оно, сейчас они точно откажут ей в елеопомазании, и приготовилась было обидеться, но священник перекрестил руки и лоб вначале себе, потом дьякону, потом сказал подойти и ей. Начертив на ее лбу и тыльных сторонах ладоней кресты, протянул поцеловать свою сухую и горячую руку, приятно пахнущую маслом, ладаном и плавленым воском, а когда она преклонила колени перед алтарем и перекрестилась, одобрительно кивнул и как будто все так и было нужно, приступил к продолжению литургии.
  Так прошло еще какое-то время. Мариса, что постоянно оглядывалась на двери, не зайдет ли кто, не проедет ли снаружи, в какой-то момент даже удивилась тому, что она ни разу не видела такого: в большом городе ночь и так тихо и безлюдно, а тут, на темной улице, просто так открытая дверь и только они трое в храме и сколько времени прошло, а вокруг ни души. Никто не прошел, не проехал, никто не заглянул за те полчаса или час, которые она уже была здесь. И за все это время снаружи она так и не услышала ни голосов, ни грохота отдающих эхом к ряду за несколько перекрестков колес, ни звонкого цокота копыт.
  - Мы собираемся служить молебен - закончив читать чин и благословив крестом, обратился к задумавшейся Марисе, заставив ее вздрогнуть, священник - продиктуйте отцу-дьякону имена, за кого бы вы хотели помолиться. Или, если имен немного, просто скажите мне.
  - Я всегда молилась за сестру... - нерешительно ответила Мариса, ежась от холодного сквозняка, внезапно потянувшего из распахнутых настежь, прямо в багровую темноту улицы у нее за спиной, дверей - но я не знаю, жива ли она. Ее зовут Стефания. Ее похитили...
  Священник внимательно посмотрел на нее и ответил без тени улыбки.
  - Мы помолимся за нее как за живую, а Господь Бог разберется - перекрестившись на распятие, ответил он ей - а за кого еще?
  Мариса растерялась. Поначалу ей было подумалось, что ей совершенно не за кого больше молиться. Дедушка умер, других родственников она не знала, коллег она презирала или ненавидела. За Еву не хотела из вредности, за то, что та всегда была старательнее, умнее, ловчее, ответственнее нее и вообще ее все и так постоянно хвалили и ставили в пример. Но ей внезапно вспомнились слова Инги, на которые она тогда еще очень обозлилась. Это было давно, и она успешно забыла о них, но теперь отчего-то снова вспомнила этот показавшийся ей тогда таким глупым и нелепым совет.
  - За Марка - внезапно выпалила она со смущением. Ей стало страшно и стыдно вот так вот признаться перед незнакомыми людьми, в том, какое беспокойство терзает ее сердце - за моего мужа. Мы не венчаны, но...
  - Значит за Марка. Хорошо - кивнул священник и снова внимательно и выжидающе посмотрел на нее, отчего ей стало еще более печально и стыдно.
  - За Йозефа - сказала она - за Валентина, за Хельгу, за Еву...
  - Нет, сразу так много я не запомню - покачал головой священник - отец-дьякон, пожалуйста, запишите, чтобы никого не забыть.
  Дьякон отошел к аналою, взял перо и ловко вывел уже произнесенные имена, без всякой подсказки подписав, кто есть кто, каждое из них.
  - За Лео, за Густава, за Эдмона, за Мику, за Эббу, за Ингу - продиктовала ему Мариса имена знакомых и коллег. Дьякон записал и их, и в ожидании посмотрел на нее, держа в руках перо, чем ввел ее в еще большее смущение. Она еще подумала, что нехорошо, что если она, зайдя в церковь первый раз почти что за три года, не помолится и за тех, кого она знает не столь близко.
  - За Александра, за Абеларда, за Германа, за Фридриха... - сказала она. Дьякон аккуратно записал всех и серьезно кивнул ей продолжать. Она вспоминала имена и про себя прибавляла, что бы она хотела попросить у Господа Бога для каждого из них, пока не кончились все, кого она знала и за кого хотела попросить. Ей вспомнилась фраза из Писания о молитве за врагов, но ей еще подумалось, что она не будет молиться за этих людей, отчего ей стало стыдно, о чем и сказала священнику.
  - Да, господь наш, Иисус Христос молился за распявших его - серьезно ответил иерей - и мы, христиане, должны во всем следовать его Крестному Пути. Но Он молился не потому что они творили зло, а потому что не знали что делают. Молиться надо за всех, потому что должна быть молитвенная дисциплина. Дисциплина должна быть во всем в принципе. Молитесь о тех, о ком велит ваше сердце, а кого не можете простить за намеренно причиненный вам вред, за тех не молитесь. Пусть о них молятся другие, те кто готов предстоять за них перед Господом Богом. А мы с вами сейчас помолимся о тех, кого вы с отцом-дьяконом записали на этом листке.
  Встав напротив алтаря, он положил перед собой Евангелие и крест и, взяв у дьякона кадило, медленно и четко запел.
  - Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.
  Все трое осенили себя крестными знамениями.
  - Благослови Господь, Отец наш небесный, сейчас, всегда и во веки веков...
  Мариса стояла, хлопала глазами, слушала, одними губами повторяла за священником слова молитвенного чина. От жаркого веяния свечей и горящего в лампадах масла ей стало как-то особенно приятно и тепло. Ароматы ладана, церковного мирра и дыма навевали спокойные и радостные мысли. Ей все больше и больше хотелось вдыхать их, как будто от этих приятных, умиротворяющих запахов в душе просыпалось что-то хорошее, давным-давно забытое и, как ей временами даже казалось, навсегда ушедшее из ее жизни. Устав стоять, она присела на скамейку, прислонилась плечом и щекой к еще теплой печки, которую топили, наверное, еще днем и она еще не успела окончательно остыть. Сидела, слушала слова Писания и молитв, когда произносили имена, которые она продиктовала, шепотом проговаривала их вслед за дьяконом и священником. Внезапно ей еще подумалось, что раз они победили и все в порядке, Вертура, быть может, уже вернулся, надо поехать домой, встретить его, узнать как все прошло и все ли целы и живы.
  - Ничего - сказала она себе - подождет. Я и так не была в церкви столько лет, осталось недолго, досижу до конца, нехорошо вот так просто уходить...
  Но молебен все не заканчивался, псалом шел за псалмом, молитва за молитвой.
  Марису все больше клонило в сон, и она уже несколько раз ловила себя на том, что перестает понимать ход службы, начинает отвлекаться и думать о какой-то несущественной сейчас ерунде. Она пыталась одернуть себя, следовать умом за словами литургии, но так и не смогла пересилить себя, отогнать столь умиротворяющие и хорошие мысли, что под влиянием бесконечной вереницы определенных молитвенным чином слов и фраз, все больше и больше заполнили ее смятенное, исстрадавшееся сердце.
  - Вот леди Вероника, теперь наша леди-герцогиня - подумала она, пусть теперь берет меня к себе фрейлиной, а Марка посвятит в рыцари. Незачем ему возвращаться в Мильду, зачем вообще эта Мильда, останемся здесь. Вот он вернется, приготовлю ему какой-нибудь бутерброд на ужин, потом сядем у печки на пол, обсудим все как следует...
  
  ***
  
  Когда маркиз Дорс, граф Прицци и остальные были у дворца, всех, кто не имел отношения к дворцовой страже, службам и инженерии уже вывели из парка за ворота. Разместили вместе с остальными в здании счетной палаты Гирты, большом многоэтажном, облицованном коричневым камнем, доме с высокими окнами и мансардами на высокой крыше, замыкающим Соборную площадь с восточной стороны.
  Сейчас у фасада дворца остались только дружинники маркиза Раскета, кавалеры герцогской стражи и пожарные в длинных несгораемых плащах химической защиты и конических, усиленных стальными налобниками, кожаных шлемах. Эти, не менее отважные, чем черные драгуны ночной стражи люди, на войне служили штурмовыми инженерами, были готовы встретить любую опасность и даже извивающиеся щупальца, что высовывались из окон и дверей не устрашили их. Выкатив на подъездную аллею паровые помпы, они завели в окна подвалов толстые, теплоизолированные рукава. Запустили котлы и теперь проходили коридоры и комнаты под дворцом, обваривая напором раскаленного технического пара щупальца, что под воздействием высоких температур разваривались на куски омерзительно смердящей густой вареной слизью. Снаружи им помогали, кидали в машины топливо, заливали воду, кантовали рукава, выделенные им в помощь гвардейцы дворцовой стражи и юнкера. На центральной алле парка, перед дворцом стояли груженые углем телеги. Из труб передвижных паровых машин в багровое небо стремительными потоками, поднимался густой, еще более черный, чем громоздящиеся в багровой мгле силуэты окрестных кварталов, дым.
  Борис Дорс, маршал Тальпасто и граф Прицци бесстрашными, непоколебимыми командирами обошли линию обороны, спустились на нижние этажи подвала, где уже варили термической смесью и газом, готовили к подключению цепь по которой должны были подать на магистраль высоковольтный электрический ток. Внизу было душно. В непроглядном тумане колыхались тревожные тени, омерзительное, ни на что непохожее, зловоние вызывало слезы в глазах и тошноту. В сумраке под потолком, тускло и трепетно горели, жарко чадили, щелкали газовые лампы. В коридорах по щиколотку стоял кипяток: вода конденсировалась на стенах, бежала по цементному полу, по техническим дренажным желобами и бетонным ступеням лестниц, горячими, дышащими паром ручьями стекала на нижние этажи.
  - Как идет? - перекрикивая свист пара и шипение ацетиленовой горелки, осведомился граф Прицци, перевешиваясь через железные перила лестницы.
  - Скоро будет готово, ваша светлость! - также громко и надрывно прокричал из тумана лейб-инженер, срывая с головы конусообразную кожаную маску с очками, противогазом и усиленной несгораемым искусственным подбоем по плечам пелериной - служим Гирте!
  Маркиз и граф согласно кивнули ему, вернувшись в штаб, уточнили обстановку в городе и окрестностях Гирты.
  - Доклад. Этна, Гутмар, семафор Гирте Центральной: неопознанное движение в Лесу - с усталостью в голосе, механически начал читать Пескин, подперев рукой голову, листая свой блокнот - доклад. Переправа, Ренкин, семафор Гирте Центральной: движение рядом с Башней. Сводка. Университет, Норле, курьер Гирте Центральной: коэффициент абскурации пространства-времени нестабильно высокий, в области ноль семи, плюс, минус одна десятая, без изменений. Варьируется с неравномерными промежутками времени. Отчет. Еловое, Вритте, семафор Гирте Центральной: колонна Ринья дезорганизована. Отходит к Башне, ведут преследование...
  Внимательно выслушав все сообщения, граф Прицци одобрительно кивнул ему, подошел к графине Марии.
  - После отклика на сигнал тревоги должна была быть двенадцатичасовая проверка - сообщил он, листая журнал наблюдения - Центр должен был выслать зонд. Он был?
  - Был - кивнула та и продемонстрировала запись - вот. В начале десятого. Прошел над городом по прямой, потерял высоту и упал в залив.
  - Ясно. Значит, они перехватили его и ликвидировали - спокойно кивнул, рассудил граф - последним нашим сообщением был черный сигнал тревоги и запрос оценки угрозы полномасштабного инопаланрного вторжения. В соответствии с протоколом конфедеративной безопасности, в случае потери зонда, Центр поднимает по тревоге воздушный корвет, но скорее всего мы его не увидим. Полагаю, изделие двадцать один сто три уже выслало отчеты о том, что оно успешно оказывает противодействие и не нуждается в дополнительной поддержке. Придется решать проблему своими силами - и снова обратился к Пескину - Вольфганг, сводку по инциденту с Фалькой. Борис. Вы пока свободны, идите к Веронике, скажите ей что-нибудь хорошее. Здесь вы пока не нужны.
  И, подойдя к раскрытому в озаренную огнями, душную, наполненную дымом паровых машин темноту парка окну, меланхолично закурил.
  Маркиз не стал лишний раз донимать его. Устало кивнул, покинул штаб и направился в апартаменты герцогини.
  - Леди Булле у себя - сообщил ему, продемонстрировал рукой, дежурный кавалер, когда он, оставив свою броню на лавке у лестницы под надзором Корна, поднялся на третий этаж. Маркиз кивнул ему и вошел в библиотеку. Здесь было темно, тускло багровели окна. На столе горели газовые лампы и множество свечей. Принцесса сидела в кресле в окружении девиц. Чтобы воодушевить их, с выражением читала вслух книгу стихов о любви и героях прошедших лет. Ее голос был холодным и ровным, как перед казнью, но от ее ледяного спокойствия и неудержимой, решительной уверенности, все вокруг исполнялись мрачной готовности у любому исходу творящегося вокруг. Помимо фрейлин, в комнате в креслах сидели Парикмахер и Давид Гармазон. Поперек колен столичного художника лежал обнаженный меч.
  - Выйдите - сурово приказала герцогиня своей свите, как только Борис Дорс переступил порог. Все с молчаливыми поклонами поднялись со своих мест и покинули помещение. Последними задержались в дверях Парикмахер и Ева, но принцесса вскинула руку, указала на дверь и им - и вы тоже. Оставьте нас.
  Они не стали спорить, также молча развернулись и вышли.
  Как только они остались вдвоем, герцогиня неспешно поднялась на ноги, нарочито медленно подошла к окну и отвернувшись от Бориса Дорса и произнесла.
  - Борис... Мой лорд... мой муж, мой Герцог... - тихо, но отчетливо прошептала она, не глядя на него, нетерпеливо тряхнула головой, когда он подошел и встал рядом с ней. По всему было видно, что ее трясет, и она едва сдерживается из последних сил, опасно балансируя на гране страшной, непредсказуемой и безудержной истерии.
  - Вы ранены - глядя на ее плотно перетянутую эластичным бинтом культю и ее залитую синий жижей мантию повязанную рукавами на поясе, как можно более осторожно и сдержанно констатировал маркиз.
  - Я?! - отпрянула от окна, внезапно с издевательской насмешкой громко переспросила принцесса Вероника, тяжело и гневно выдохнула. Ее глаза полыхнули диким и безумным огнем. Развернувшись к нему, высокомерно скривившись, закричала на него страшным, одновременно исполненным бесовского смеха, злобы и презрения, срывающимся на рев криком - я не ранена, я повреждена! Меня нельзя ранить или убить! Ты понял это? Запомни это, если ты такой тупой! Я Кровавый Дракон Гирты, а не человек! На, смотри! - она схватилась здоровой рукой за поврежденную, дернула со всей яростью и силой так, словно пытаясь оторвать ее, скривилась от боли и охватившей ее ненависти - они воскресили меня! Они не спрашивали, хочу ли я сама жить или умереть! Они могли бы сделать меня такой, какой я была, но они поставили мне синтетические легкие, почки и сердце! Они вырвали и поменяли мне все что можно, но потрудились переписать мою память! Вынуть, удалить мою человеческую душу! Они могли бы сделать меня автоматом без страха и упрека, могли бы дать мне новое, идеальное, бессмертное тело, но принципиально не сделали этого! Они сделали меня химерой, гибридом! Они сказали, что это для того, чтобы я навсегда запомнила кто я, как это быть ущербной калекой, и где мое место в этой жизни! Они присылали мне сны, наблюдали, профпригодна ли я, создавали условия, делали все, чтобы я стала такой, чтобы мне было плевать на все вокруг. Чтобы я стала их посланницей, правила бы для них вами, синтетической нежитью, возомнившей себя венцом творения Божьего, людьми! Они переломали меня, они добились, чего хотели! Веди они никогда не ошибаются! Никогда не делают того, чего не могут достичь. Я обратилась тем, что они хотели из меня сделать. Такой, чтобы вернуться к вам, стать вашей светлой, прекрасной и мудрой королевой из книжки! Властной, холодной, жестокой, недоступной и непреклонной, вашей светлейшей леди-герцогиней. Такой чтобы переломать вас всех, перемолоть, залить всю Гирту вашей никчемной кровью, и чтобы за это вы же сами превозносили и прославляли меня как самую добрую, самую праведную и благочестивую! Править вами вот этой стальной рукой! Повелевать вам жить или умереть... Вот только на деле эта рука, как и я не стальная, а кремнеуглеродная, как эти щупальца, эти пиявки, эти могильные черви! И я точно такая же как они. Ненасытная, вероломная и злобная мразь. Такая же подлая, расчетливая и бездушная, как эти твари, что сейчас жрут друг друга в комнате охраны, на первом этаже! Такая же как они все там, в королевском совете! Знаешь кто они? Ты думаешь, они хоть в чем-то люди, раз, как мастер Динтра или Аксель с Лизой, нацепили маски, чтобы хоть как-то быть похожими на вас, людей? Они паразиты, изделия с номерами и серийными кодами вместо имен! Слизни, кишащие в питательном супе из органики и химических реагентов! Я видела их! Переплетающиеся, душащие, пожирающие друг друга глисты в бетонных ямах, играющие вашими никчемными жизнями! И теперь я как они. Только если их такими создали, они разумные машины, холодные, мудрые, закаленные войной и временем, то я, как все вы шепчитесь у меня за спиной по углам, насмехаетесь, думаете что я не знаю, не слышу, всего лишь избалованная, тупая, безмозглая малолетняя истеричка!
  Не перебивая, выслушав ее, Борис Дорс нахмурился. Смело шагнул к герцогине, обнял ее за плечи, но она с искаженным злобой лицом отшатнулась от него, изо всех сил попыталась вырваться. Ее спина под его руками вспыхнула, обожгла ему ладони, но в своем припадке бешенства принцесса словно и не почувствовала ожога, а маркиз ее не отпустил. Поджав колени, повиснув на его руках, она откинулась назад, сжала губы, попыталась ударить его культей в лицо, но он прижал ее еще ближе так, что она промахнулась, едва задев его по щеке. Оказавшись рядом с ним, внезапно сама схватилась за него, прижалась к нему, прильнула, и тоже обхватила его изо всей силы так, что под ее искусственной рукой у него захрустели плечо и шея.
  - Ты! - с придыханием заявила она, вскинув к нему голову. Зашипела, алчно распахнула рот, словно желая откусить кусок от его лица, пережевать его и съесть. Ее неподвижные глаза, не мигая, пылали страшным пронзительным, болезненным огнем, чудовищная, обжигающая, багровая страсть, словно раскаленная пощечина, тараном ударила в голову маркиза. Все пороки, все самое гадкое, злое и низменное, что она так тщательно скрывала, прятала от всех, сейчас воплотились в ее искаженном адским припадком облике самыми омерзительнейшими из своих проявлений. Все ее разбитые мечты, оставшиеся неоправданными ожидания, обиды, ненависть, злость и лицемерие, все то, что переполняло, калечило ее душу и сердце и не находило выхода, все это время, пока она была обязана быть сдержанной и непоколебимой принцессой Гирты, нестерпимо гадкой и злобной, почти физически ощутимой, кровавой, густой и липкой волной выплеснулось наружу, залило все вокруг страхом и отчаянием разверзающейся бездны. Безысходной и страшной, исполненной адского неугасимого пламени и тягостного и страшного, ломающего любую, даже самую твердую волю обреченного ожидания неминуемой, надвигающейся беды.
  - Ты хотел быть моим мужем! Ты стал им! Ты добился этого! И теперь я буду гореть в вечном неугасимом огне, а ты пойдешь за мной следом! - грозно и громко провозгласила она маркизу, как приговор - туда, где плач и скрежет зубов, во тьму кромешную, в бездну, откуда нет обратного пути! Вы все пойдете за мной! Я не отпущу никого! Мы все повязаны кровью, никто из вас не спасется, никто не спрячется, никто не сбежит! Видишь? Гирта уже в огне, скольких сегодня убили в мою славу и сколько еще умрет! Скольких еще я отправлю на смерть ради своих сиюминутных желаний, ради того, чтобы все боялись меня, преклонялись передо мной, ужасались моей жестокости и ненависти! Теперь ты мой муж, мой генерал и мой Герцог! Вы все мои рыцари, мое проклятое воинство, моя кровавая свита, жестокие и вероломные слуги, вы все будете делать так, как я велю и радоваться, ликовать совершая в мою славу очередное беззаконие и зло! Вы все умрете, когда я вам прикажу, и, как Белых Всадников, никто вас не похоронит и не отпоет! Вас проклянут, как прокляли Круг, вас скормит свиньям за то зло, которое вы принесете на эту землю, исполняя мои прихоти! Потому что я ваша герцогиня, демон, Кровавый Дракон, а не человек! Сколько крови пролито за меня сегодня, Борис! Теперь мы повенчаны ей! Повенчаны кровью и пламенем, в котором сгорит Гирта, в котором будем корчиться я и ты. Рука об руку, вместе, вечно обгорая, падая в бездну во главе нашей проклятой армии преступников, палачей и убийц! Ступай, прикажи казнить пленных, вырвать их сердца, принеси их отрубленные головы и руки, брось их в мою постель! Залей ее свежей горячей кровью принесенных в мою жертву! Наполни ей чашу, напои меня! Возложи меня на это нечестивое ложе, возьми меня на этом кровавом алтаре! Чтобы наши дети были также прокляты, как и падший, отдавшийся многоголовому Зверю, оскверненный волчьим семенем на белых мраморных алтарях, род Булле! Чтобы и они залили идоложертвенной кровью эту землю, и после, по злодеяниям и беззакониям своим, присоединились к нам и нашему нечестивому воинству в вечном огне!
  Она с победным, ликующим видом откинулась в его объятиях, распахнула руки, предлагая всю себя, подставляя ему свои грудь и шею, но маркиз внезапно отпустил ее и, размахнувшись, с угрюмой решительностью ударил со всей силы ладонью по лицу. Резко одернул ушибленную кисть. От его тяжелого шлепка принцесса шарахнулась в сторону и быстро заморгала в недоумении, не в силах сразу осознать, что он только что сделал с ней. Ее кулак неосознанно медленно сжимался, рука потянулась к лежащему на подоконнике мечу, на что Борис Дорс с напором подошел к ней и, молча сверкнув злобными глазами, ударил еще раз, теперь по второй щеке. Она также молча отшатнулась от него, картинно упала в кресло и не в силах говорить, захлебываясь, задыхаясь от распирающего ее безумия, оскалилась, страшно и дико зашипела. Быстро проморгав, уже через пару секунд, снова собравшись с силами, окончательно рассвирепев, вскочила и, растопырив пальцы, бросилась на него, чтобы впиться ногтями ему в глаза, выдавить их, разодрать ему щеки и рот, напиться его кровью, разорвать его живьем на куски и съесть их. Но Борис Дорс не испугался, вскинул руки и с силой толкнул ее ладонями в плечи, отпихнул ее от себя так, что она упала на подломившихся, как будто от удара, ногах на мягкий толстый ковер. Повернувшись на бок, облокотившись о руку, выжидающе уставилась на него, ожидая, как теперь он поступит с ней. Пылающая ненависть в ее глазах прошла, сменилась каким-то диким, внимательным и жадным, звериным, интересом. Борис Дорс содрогнулся: ему стало страшно от того, как он ошибался в этой жуткой, сумасшедшей, сейчас исполненной этой адской безумной, разгоряченной, почти что животной, извращенной похоти женщине, а еще больше от того, что сожалеть об этой ошибке было бесполезно, а отступать поздно и бессмысленно.
  - Ты! - снова зашипела, оскалилась принцесса Вероника, выпячивая вперед грудь, чтобы он снова ударил ее, на этот раз уже ногой, что он уже было и собирался сделать. Начать избивать ее так, как он умел: со всей злобой, с размаху и силой так, чтобы переломать ей все ребра, разбить ей голову и лицо за то, что даже в таком положении она опять издевалась, провоцировала его, играла с ним. Но что-то совсем иное брало верх в его душе. Чувство ответственности, что проснулось в нем при их свидании в его кабинете и окончательно утвердилось, когда он стоял и размышлял у горящего дома Люсии Ринко. Чувство исполняемого долга и служения, понимания, что Господь Бог не случайно призвал его после стольких лет отупляющего бездействия и бессмысленной, бездумной пустоты. Не просто так даровал им взаимные чувства с похищенной им шестнадцать лет назад из приюта святой Елены, назначенной впоследствии на место законной родственницы Герцога, девочкой, и так замысловато пересек их пути, все же пересилило его злобу и смятенное, страшное в своей сиюминутности и жестокости, желание безнаказанно распустить руки, едва не поколебавшие его решительное и храброе сердце. Да, он мог и очень хотел начать бить ее, выместить всю накопившуюся злобу и обиду, отомстить за все, и за многолетние унижения, за насмешки, за сегодняшний штурм, и за позор семьи, но он не сделал этого. Просто молча подошел и пнул ее сапогом так, как она и хотела от него, но не со всей силы, а лишь наметив и вовремя остановив удар. Аккуратно ломая ее сопротивление, придавил ее к ковру так, чтобы показать свою силу, но не причинить ей вред.
  - Мне больно! - громко и радостно воскликнула она с капризной, плохо скрываемой игривой обидой.
  Он тут же отпустил ее, с готовностью протянул руку. Она также беспрекословно схватилась за него здоровой, слабой человеческой рукой, всем весом налегла, чтобы он сам поднял ее на ноги, повисла на ней. Поднявшись, отряхнув мантию и колени, встала рядом с ним. Ее лицо снова было спокойным и словно бы даже радостным, удовлетворенным и смиренным. Протянув руку, она молча подцепила локоть маркиза и склонила голову на его плечо, застенчиво и широко, ничуть не скрывая своих чувств, заулыбалась ему, как доярка на деревне, подъехавшему к крыльцу попросить воды, молодому и статному рыцарю.
  - У нас еще много дел, ваша светлость - глухим рычащим голосом, не глядя на нее твердо и вдохновенно сказал ей маркиз, пожимая ее локоть, гладя ее руку, заботливо переплетая ее пальцы со своими - сэр Роместальдус выбрал нас с вами, и так сложилось, что мы встретились снова спустя столько лет. За то, что я только что совершил, завтра, когда все это закончится, прикажите Августу арестовать меня и предать любой казни или пытке. А сейчас вы сами делегировали мне, Августу, Дугласу и Симону полномочия, так что извольте тоже следовать инструкциям, которые мы разработали, чтобы привести вас на герцогский престол...
  - Борис... - как будто одновременно смеясь и плача, воскликнула, всплеснула руками, из всех сил обняла его принцесса, прижалась лицом к его груди. Энергично тряхнула головой, прихорашиваясь, оправила растрепанные волосы, приоткрыла улыбающийся рот, потянулась губами к его лицу - Август идет к черту... Что за глупости вы говорите! Что вы за человек!
  Маркиз обнял ее за плечи, привлек, приласкал, погладил ладонью по затылку.
  - Стефания... - сжав зубы, сказал он ей ласково и твердо, коснулся ладонью ее горящей после удара щеки. Заглянул в ее глаза. Багровый огонь в них угас, остались только печаль, слезы благодарности и надежды.
  
  ***
  
  Вокруг непроглядной багровой чащобой темнел лес. Сумрачные страшные тени метались между стволами в свете факелов в руках сопровождающих черный дилижанс сотрудников отдела Нераскрытых Дел. Придерживаясь за луку седла, чтобы не упасть, Фанкиль вскинул ружье магистра Дронта, навел в темноту и нажал на курок. Со звоном щелкнула пружина, но выстрела не последовало.
  - Это в его руках оно при таком коэффициенте стреляло! - показал оружие Даскину, закричал рыцарь, перекрикивая грохот колес кареты и стук копыт.
  - Да магия просто! - ответил тот - в аду ему такое вставят и на курок нажмут!
  Со всей поспешностью маленький отряд с дилижансом двигался обратно в сторону ферм Ринья. Миновав скалистые, поросшие густым еловым лесом холмы, спустился в низину, где протекал ручей. Впереди и немного сверху, над деревьями светлели далекие сполохи пожара, но что горело конкретно, определить так и не смогли. Зайцы и белки выскакивали из мрака, убегая от чего-то страшного ниже по дороге, бросались под копыта коней, метались во мраке, со всех ног скакали прочь в сторону противоположную фермам и Гирте.
  У моста, где Инга еще днем снесла ворота гравитационным ударом, лошади заартачились, отказались ехать на другой берег. Люди поначалу пытались стегать их плетьми, но когда Фанкиль спешился и подошел узнать что там, забросил факел на дорогу перед собой, все сразу поняли причину. Весь лес за ручьем кишел огромными и толстыми белесыми слизнями, что страшно извиваясь между корней и стволов деревьев, копошились во мраке ночной чащобы, грызли, подтачивая их. Ужасные, полные агрессии и запредельной ненависти булькающие и блеющие крики раскатывались по округе, глохли в багровой темноте. Какие-то черные тени, рывками метались между скал, прыгали, бросались, лягались копытами, но слизни присасывались к ним, вонзали в них свои ненасытные острые оконечности, валили, кучами наползали сверху, закручивались, подминая их еще бьющиеся в агонии тела, придавливали их своим омерзительным извивающимся ковром к земле. Наблюдая эту страшную картину, Вертура с волнением вспомнил Охоту и инцидент на холме у Бетонной баши, как тогда они все вместе с маркизом Дорсом, графом Прицци и свитой принцессы Вероники, сражались против черной козлоподобной саранчи.
  - Это из ферм... - хмуро констатировал инспектор Тралле, оглядывая берег ручья и лес.
  - Мы не проедем - похлопывая по морде, трепля за уши, пытаясь утихомирить упирающуюся лошадь, покачал головой Фанкиль.
  - Тогда обратно на Полигон, за Германом - приказал поморщился инспектор - если Гирта уже погибла, мы ничего не сможем сделать.
  - Это точно - согласился Даскин и выпустил черную стрелу в переползающего мост слизня, отчего тот забился в судорогах и свернулся в кольцо - мост так и оставим?
  - Они точно не выживут без катализатора? - кивая на червей на другом берегу, уточнил инспектор - сожрут же все в округе и что с ними делать?
  - Без катализатора они не размножаются. Технология биотерминации, как раз на такой случай... - теребя бороду, задумчиво ответил Фанкиль - но они могли и мутировать.
  - Ладно, черт с ними, если что, зальют тут все газом и конец - махнул рукой инспектор - Эдмон, Марк, сожгите мост и едем.
  Пока бездельник Коц разворачивал дилижанс, Вертура и Даскин спешились и, быстрыми нервными перебежками, похватав оставшиеся бутылки с керосином, засветив фитили, побросали их на настил моста и по возможности на другой берег. Почуяв людей, слизни возбудились еще больше. Поднимая свои страшные слепые, с округлыми пастями, полными острых желтоватых зубов морды, заплясали в своем чудовищном и одновременно завораживающем танце, устремились к своим новым жертвам. Извиваясь, потекли непреклонным, завораживающим своим гадким видом, потоком так стремительно, единодушно и страшно, что полицейские едва не бросились наутек от охватившего их ужаса и омерзения.
  Но бежать смысла не было: жаркий химический огонь, моментально охвативший доски моста, остановил их, не дал переползти на южный берег. Вертура уже запрыгнул в седло и гарцевал у кареты, а Даскин еще стоял с факелом, раздумывал, поджечь ли сторожку и обломки ворот на их берегу ручья, когда в лесу неподалеку дернулась, бесновато взбрыкнула копытами, заблеяла лохматая, лоснящаяся черной слизью тварь. Испуганно заржали кони.
  - Поехали! Поехали! - громко и призывно закричал инспектор, натягивая здоровой ногой через поясной крюк несолидно-маленький высокотехнологичный стальной арбалет. Бездельник Коц стегнул коней, и они помчались обратно к замку Ринья. Вертура и Фанкиль забили плетками своих брыкающихся, не желающих находиться рядом с опасным ручьем ни минутой больше лошадей и, для смелости обнажив мечи, прикрывая отступление тяжелого дилижанса, помчались следом. Что-то бесформенное и черное упало на замыкающего отряд Даскина с дерева, но он не растерялся. Смахнул его с плеча, ловко удержался в седле.
  Через пятнадцать минут безумной скачки в страшной, полнящейся опасности и душераздирающих воплей и шума темноте, полицейские снова были на краю поселка, озаренного зловещим светом горящей на скале, над трясиной, крепости. Окна домов не горели, между избами и в огородах было темно. Не было видно ни пленных, ни ополченцев, ни черных драгун, ни рыцарей графа Пильге. Тускло и дымно горели зажженные у дороги костры. Между ними метались беспокойные хищные твари. На дороге лежали растерзанные человеческие останки, по виду какой-то уже далеко немолодой женщины. Окна церкви были заложены ставнями и закрыты, и в полнящемся длинных теней сумраке было невозможно понять, есть ли там кто-нибудь живой. Проезжая мимо крыльца храма, детектив все же заметил под дверью тусклый рыжий огонь, но инспектор Тралле жестом приказал не останавливаться. Сворачивать с центральной площади поселка Полигон, на накатанную грунтовую, местами уложенную вбитыми в землю кусками гранита дорогу, что уходила на восток, вдоль скальной стены над трясиной Митти. Вертура помнил карту: в нескольких километрах от замка маршала были поле и просторные глинистые карьеры. Часть из них была затоплена дождевой водой и в них разводили рыбу, а за полем стояла слобода с двумя десятками больших каменных домов, учебным фортом, зданием казарм и мастерских. Днем именно оттуда разрозненной толпой приехали снимать осаду с крепости, не выдвинувшиеся по каким-то своим причинам со всей остальной армией, какие-то сельские феодалы во главе своих дружин. Тогда им показали ордер на обыск замка и арест магистра Дронта, а также сына и дочери маршала, Карла и Элеоноры Ринья, выписанный генеральным прокурором Гирты Максимилианом Курцо и принцессой Вероникой. Но те не поверили, и все окончилось страшной рукопашной дракой со стрельбой. Во время этого внезапного налета, больше похожего не на атаку армии, а на бандитский набег, почти такого же, как тот, что полицейские сами недавно совершили на мясное производство, детектив находился рядом с ведущим переговоры капитаном Глотте и графом Пильге и едва не был убит.
  Со стен замка нападающих поддерживала огнем автоматическая артиллерия, рыцари графа атаковали своих противников верхом, драгуны и ополченцы били, стреляли из-за камней. Дружинники Ринья спешивались, карабкались вверх по крутому скалистому склону, продирались между кустов и ветвей. Все бегали по лесу, кричали, ругались, рубили друг друга, было очень страшно, но нападающие, попав под дружественный огонь орудий крепости, получив отпор, бежали и стычка завершилась. Рыцари еще покричали, погрозили издалека, пообещали, что приедут с подмогой и перевешают за ребра над трясиной всех, кого найдут, но больше от карьеров никто кроме постоянно проезжающих по этой дороге, озадаченных происходящим в округе мужиков, что смотрели на осаду, разворачивались и уезжали, уходили туда, откуда пришли, как не ждали, не готовились к новому нападению, так и не явился...
  Видимо услышав грохот копыт и колес, на крыльцо церкви выглянул бородатый дьякон с секирой. Его сопровождал вооруженный копьем, едва держащий в трясущихся руках оружие, дряхлый старик. Крикнули вернувшимся, подъехавшим к ним Фанкилю и Вертуре, что капитан Глотте и граф Пильге забрали с собой своих людей, обитателей замка и жителей поселка. Четверть часа как выдвинулись к карьерам на Полигон. В церкви же, оставили только стариков, тяжелораненых, и тех, кто не мог быстро идти. С немощными остался и священник, что с двумя дьяконами, помогающими ему с больными, сейчас служил у алтаря. Отвлекшись от литургии, напутствовав полицейских, сказал, что им надо поспешить. Благословив их крестом, запер за собой дверь, вернулся в церковь. Уезжая вдогонку дилижансу, в пронизанную заревом пожара, непроглядную полнящуюся теней и страшных звуков холодную и безветренную мглу, обернувшись в седле, Вертура бросил последний взгляд на дверь с ромбическим слуховым окошком, озаренным рыжим светом многочисленных, зажженных в храме перед иконами свечей. В его голове еще долго стоял зычный, призывный голос священника - 'Господу помолимся!' - последнее что он слышал, отъезжая от крыльца церкви.
  Через минуту они снова выехали из поселка. Свернули на кривую дорогу, что, огибая скалы и размывы, вилась по склону холма по высокому гранитному уступу, огибая трясину Митти по северной оконечности, на краю которого в нескольких километрах друг от друга располагались Полигон и оставшийся за спиной горящий и покинутый замок Ринья.
  Слева от дороги возвышался тот самый густо поросший лесом крутой подъем, на котором случилась сегодняшняя стычка: темный и зловещий, заваленный, бесформенными, своими очертаниями навевающие дурные мысли о засаде, осколками камней. По правую руку, в просветах между редких деревьев, багровела зловещая, словно напитанная светом кровавого безлунного, беззвездного неба, гладь трясины. Ехали со всей поспешностью, с какой можно было двигаться в темноте. Впереди Фанкиль и Вертура с факелами, следом дилижанс, позади Даскин с лейтенантом Кранкеном. Полицейские стегали плетьми, били сапогами в бока, подгоняли лошадей. Все очень устали, но у них не было времени не на отдых, ни на промедления. Всем было страшно, все молча и сосредоточенно ожидали нападения, бросали по сторонам сосредоточенные, внимательные взгляды, держали руки на эфесах мечей.
  Основной отряд они нагнали неподалеку от Полигона, уже за опушкой леса. Длинная вереница пеших и верховых двигалась по дороге через поля самым быстрым маршем в сторону черных, чуть более темных, чем небо над головами прямоугольников виднеющихся далеко впереди, каменных строении. Многие драгуны, ополченцы и дружинники шагали пешком, везли на своих конях женщин с детьми. Какие-то вооруженные люди, наверно из той самой дружины, что приехала сегодня днем на осаду, сопровождали их.
  - Кто такие! - грозно крикнул с коня, засветил необычайно тускло и вяло загоревшуюся фосфорную свечу, бросил ее на дорогу под копыла лошадей кто-то из замыкающих верховых.
  - Полиция Гирты! - закричали злобным и громким хором одновременно инспектор Тралле, Вертура и Фанкиль.
  Капрал вскинул ладонь, подал знак своим не стрелять. Полицейские встали в арьергард колонны, поехали следом.
  - Мы тоже их видели - мрачно согласился капитан Глотте, подъехав к коллегам, и выслушав рапорт о том, что случилось рядом с мостом в лощине - они идут с севера, где-то уже перебрались через ручей.
  Инспектор Тралле кивнул.
  - Утром будем разбираться. При свете.
  Впереди чернели высокие, стоящие между полем и карьерами многоэтажные каменные дома. Почти во все окна первых двух этажей были заложены тяжелыми ставнями, сколоченными из толстых досок, укрепленных стальными пластинами. На посыпанной пыльным сухим песком площадке перед ними горели большие, сложенные шалашами из бревен, костры. Здесь уже знали о том, что в Гирте сменилась власть, герцог Ринья провозглашен мятежником, а граф Тальпасто назначен маршалом Гирты. Вооруженные люди с факелами встречали подходящих, коменданты заводили людей в дома, распределяли по коридорам, комнатам и лестницам.
  Капитан Глотте и граф Пильге пошли к старшинам, договариваться с рыцарями, с которыми сегодня был конфликт. Черный дилижанс и сотрудники отдела Нераскрытых Дел остановились перед фасадом, крайнего дома, в ожидании, чтобы их тоже расквартировали в помещении. Прошло, наверное с полчаса напряженного ожидания, прежде чем дошла очередь и до них.
  - Быстро! Быстро! - накричал на полицейских капрал, указывая усталым, возбужденным конюхам, чтобы взяли лошадей, отвели их в конюшни Ринья, что располагались за домами в земляном склоне тренировочной крепостной стены.
  - Все в порядке - сообщил капитан Глотте, вернувшись с одним из местных рыцарей. Скривил лицо, заверил коллег, что тут все за Гирту, но сейчас надо продержатся до утра, сказал следовать за ним в ближайший дом, больше похожий на кронверк крепости, чем на жилое строение. Взвалив на плечи сумки, забрав оружие и раненых, полицейские вошли в холл, полный мрачных, сидящих вдоль стен, на скамьях и на полу, людей. Вокруг было шумно, на руках и у женщин плакали многочисленные напуганные дети. У входных дверей, через которые постоянно кто-то входил и выходил, несли вахту, гулко стучали по доскам древками пик, тревожно вглядывались в темноту, вооруженные, облаченные в броню, мужчины. Какой-то сержант, громко ругаясь на всех подряд, распределял по коридорам уже рассевшихся где попало, на своих наспех прихваченных с собой теплых вещах, мешающих проходу, многочисленных пришлых из поселка и крепости. Тускло горели керосиновые лампы, в сумрачном холле стояла духота, но несмотря на больше количество народу и жарко натопленные печи отчего-то здесь было не намного теплее чем снаружи, во дворе.
  Узнав, кто они такие, полицейских из отдела Нераскрытых Дел отвели на второй этаж, и выделили им отдельную комнату. Просторную, угловую, со сложенными в углу штабелем досками, перевернутой тачкой, нарами-лежанками и голыми кирпичными стенами. На нары, больше похожие на верстак для покраски потолка, положили лейтенанта Турко, который страшно вздрагивал при каждом движении обезболенной морфием руки. Рядом с ним поместили все еще бесчувственную, но судя по мелкому неровному дыханию, живую Ингу. Под ее руку поставили туесок с котом, который тут же покинул свое убежище, с особенно мрачным видом сел напротив хозяйки и, как это всегда делают кошки, начал пристально на нее смотреть.
  - Ну что поделаешь, такова судьба каждого христианина, мэтр Дезмонд - присаживаясь рядом в какое-то старое скрипучее, из тех, какое уже не годится в использование, но еще жалко выкинуть или разломать на дрова, кресло, кивнул, горько улыбнулся, сказал коту Фанкиль - это мерзавцы, предатели и мрази живут богато, счастливо и долго. А нам вот, как всегда: нищета, осуждение и упреки даже от своих. Ничего, мы еще посмеемся, когда наступит наш срок. Полюбуемся как они будут плакать и гореть в огне.
  Кот мрачно промолчал, ничего не ответил ему на это.
  - Йозеф, вы еще живы? - обратился к лежащему, печально охающему лейтенанту рыцарь - давайте сюда, посмотрим. Что, укол перестал действовать?
  Поставил рядом с собой сумку Инги, подсветив свечой, начал доставать из нее лекарства, перевязочные материалы и шприцы.
  Инспектор Тралле окинул комнату неодобрительным взглядом, сообщил, что пойдет в штаб. Даскин, выглянул за ним в коридор, внимательно огляделся, держа руку на эфесе, но, видимо убедившись что опасности нет, подсел к коллегам, что от усталости уже расселись на досках сложенных вдоль стены. Лейтенант Кранкен достал из-под плаща флягу, глотнул из нее и хотел было уже снова спрятать ее, но все же, помедлив, молча и быстро сунул ее сидящему рядом детективу. Вертура также, без лишних слов, взял ее в руки отпил немного, передал бездельнику Коцу. Так они сидели какое-то время, каждому было что рассказать о сегодняшнем дне, но все очень устали и были настолько подавлены, что просто молча пили и передавали флягу по кругу, пока она снова не оказалась в руках студента, что, сделав большой глоток, внезапно поднял ее и горестно и торжественно объявил.
  - Нету больше нашего брата Прулле! Покинул он нас, наш верный друг, христианин и славный патриот Гирты!
  - Господь да примет его душу - кивнул, медленно перекрестился Фанкиль.
  - Да и меня сегодня чуть не зарубили... - внезапно признался и детектив - думал все, а ему какой-то мужик топором по башке врезал...
  - Молятся о вас видно - перевязывая руку лейтенанту, делая ему еще один укол обезболивающего, отрешенно ответил ему рыцарь.
  - Никто за меня не молится. Некому за меня молиться! - зло, с досадой бросил Вертура - никому я тут не нужен на этой земле...
  - Да это Анна молится - держась за лук, как кормчий за весло, заверил его Даскин - я ее давно знаю, с малых лет. Гадина она, никогда не скажет, что за вас слезы лила, не признается, что на коленях за вас просила, а вы тут ерничаете. Только посмейте теперь не жениться на ней. Башку вам проломлю. Все, черт со всеми вами, достали вы меня все, я устал и спать. Нападут, кричите.
  И он, повалившись на бок, рывком отобрав у лейтенанта Кранкена его толстый казенный плащ, чтобы частью подложить под голову, частью укрыться им. Поджав колени для тепла, лег прямо на пол, прижав свой лук и колчан со стрелами к груди.
  Со двора послышались мрачные грубые смешки, бряцание железа и злобное, захлебывающееся от ненависти блеяние. Вертура устало поднялся на ноги, от нечего делать, выглянул в окно. Дружинники выставленные в караул забавлялись беснованием козлоподобной саранчи. Размахивая, плащами заманили ее так, что она с разгону врезалась в костер сложенный из поставленных шалашом досок и бревен, ударом рогов скособочила, едва не развалила его, подняла в небо тучу раскаленных багровых искр.
  Вертура присел на старый скрипучий стол у окна, нахохлился, прижал к себе, покрепче перехватил свой меч. Сидел, без особого интереса наблюдал за этим глупым действом.
  - Господь Иисус Христос, сын Божий, помилуй меня - внезапно непроизвольно прошептал он. Вокруг происходило что-то страшное, волнующее и непривычное.
  По коридорам и комнатам тянуло горьким дымом множество натопленных печей. За дверью звонко стучал топор, раскалывал чурбаки. В доме горели все топки и множество керосиновых ламп, но теплее от их обжигающего жара как будто и не становилось. Детектив поежился. Даже сидя в закрытом помещении, укутавшись в свой толстый войлочный плащ и накинув на голову капюшон, он замерзал все сильней и сильней. Ему казалось, что ему становится все труднее дышать, а на улице уже не просто по-осеннему холодно, а стоит, все крепчая с каждым часом, самый настоящий, жгучий, сухой мороз холодной и беспощадной таежной зимы.
  
  ***
  
  Глава 31. Багровая бездна. (Понедельник ночь)
  
  ***
  
  Детектив задремал на столе у окна, когда с улицы послышались бряцание железа и страшные, отчаянные крики. Громко и протяжно завыл кот Дезмонд. Вертура дернулся и схватился за меч.
  По двору подпрыгивая, стремительно прокатился черно-коричневый шар с пастью. Детектив уже видел такую пасть с извивающимися червями-отростками вместо зубов и пылающим в ней зловещим рыжим огнем. Тогда, в кабинете инспектора Тралле, когда к нему заходил разбираться Патрик Эрсин.
  В зубах пасти чернели какие-то лохмотья. Спросонья и от усталости детектив не сразу осознал, что это оторванная человеческая нога в окровавленном кожаном сапоге.
  - А ну иди сюда! Давай, попробуй! - кричал ему из дверей, грозил мечом, какой-то закованный в полные латы рыцарь. Пасть очертила широкий круг, схватила какого-то подвернувшегося под нее дружинника и, с легкостью оторвав ему руку, ударилась оземь, начала преображаться, приобретая человеческий вид.
  - Прекрати это! - послышался властный голос инспектора Тралле - Патрик!
  - Я хаос-Азатот! - зашипело чудовище. Голый, без всякой одежды, держа в руках оторванную человеческую руку, стоя посреди костров и заваленного искалеченными, дергающимися в судорогах боли телами двора, Поверенный выглядел особенно отталкивающе и мерзко. Бросив на стоящего у окна Вертуру быстрый злобный взгляд, он с силой дернул себя ниже пояса. Зазвенело, брызнуло во все стороны разбитое стекло, ставень рядом с детективом с треском разлетелся в щепки. Фанкиль припал на колено рядом с Вертурой так, чтобы его было не видно снаружи, достав из сумки зеркальце, сосредоточенно наблюдал за тем, что происходило во дворе. Даскин отпихнул его в сторону так, что он упал, без предупреждения подскочив к подоконнику, пустил стрелу, которую Эрсин не глядя, поймал рукой налету, и тут же снова отскочил в глубину комнаты, к двери.
  - Ага! - ломая ее вместе с наконечником в пыль, произнес, прошипел демонический Поверенный - прокуратура, значит, нарушений не видит! Купите очки, раз не видите, но они вам уже не помогут! Это вы стреляли в Илву и Йекти. Чмошные дупликанты, за резиновой бабой ссыкливо спрятались, думали, что механическая кукла вас защитит? Что я не смогу справиться с вашей игрушкой из секс-шопа? Да я таких за раз по десять штук вертел! Тралле, а ты что, серьезно не знал что твоя вечная и чистая сварена из пережженного песка и сернокислого селена? Какая ее часть тебе больше нравилась лошадиная, силиконовая, или сразу обе вместе? Ты серьезно думал, что она хоть чем-то человек, или тебе все равно, лишь бы сиськи помять были? Я тебя разочарую. Она муравейник в мягкой обертке, колония червей. Безотказная машина с алгоритмом социальной симуляции, специально для таких престарелых импотентов и куколдов как ты! Ты был в курсе, или тебя как всегда обманули и не предупредили? Ну, так теперь точно в курсе. Я расчленил ее и использовал со всех сторон! Но ты же христианин и не против поделиться, так вас учат, воткнули в рот, подставь и зад, верно? - и он поманил из темноты и телекинетическим ударом выбросил перед собой на песок отрубленную светловолосую голову, обезображенную и обляпанную в темно-синей синтетической мерзости - обожаю оргии с тентаклями, механические игрушки, расчлененные трупы, порно, могилки и слизь! А ты тоже, как я погляжу? Можешь поставить ее себе на рабочий стол и пользоваться, все равно мозг у нее не там! Впрочем, обойдешься. Я собираюсь всех вас сожрать, но вначале оторву каждому ногу, запишу и выложу с котиками! Малолетки будут течь!
  Он резко вскинул ладонь. Филипп Кранкен, что стоял рядом с Вертурой, моргая с недосыпу, смотрел в окно, судорожно схватился за раму, повалился на пол. Страшный полный боли и отчаяния крик огласил дом. Ему ответили печальные, испуганные возгласы прячущихся в других комнатах и коридоре детей и женщин. Детектив бросился на помощь лейтенанту, доктор Сакс завизжал.
  - Не надо меня! Я тут не при чем! - шарахнулся в угол, заметался, забился в истерике, начал шарить по стенам в темноте, пытаясь найти выход.
  - Жгут быстро! - страшно зашипел Фанкиль, припавшему рядом с корчащимся, молотящим от боли ногой, лейтенантом, Вертуре - Марк, ремень!
  Все вокруг было залито липкой и густой, быстро остывающей кровью. В темноте было не понять, что с ним: когда разбилось окно, детектив случайно свернул свечу. Он попытался чиркнуть спичкой, чтобы посмотреть, насколько тяжела рана, но она не загорелась.
  - Топор мой где? Дайте мой топор! - застонал с кровати лейтенант Турко, отчаянно зашарил, замахал здоровой рукой в темноте.
   - Дай голову-то сюда - послышался снизу спокойный, рассудительный и как всегда сварливый голос инспектора Тралле - обсудим это.
  - Чего? - презрительно и напористо крикнул ему Эрсин - чё ты там мурчишь?
  - Голову кидай сюда мне! - с угрозой потребовал полицейский, а когда Эрсин щелчком пальцев отправил ему голову куратора полиции Гирты, ловко поймал ее за волосы и в тот же миг, крутанув со всех сил, бросил ее обратно, целясь Поверенному прямо в лицо, в ответ.
  Пронзительно завыл свисток.
  - По цели стрелять! - загремел сержант Алькарре.
  Начальник отдела Нераскрытых Дел бросился в сторону и скрылся в доме. Даскин подскочил с луком к окну. Со всех сторон в Эрсина полетели камни и стрелы. Поверенный отбил голову, замахал руками, начал уворачиваться, отбивать и ловить их, но их было так много, что он не смог отразить сразу все. Одна за одной, они впивались в его белое, лоснящееся в свете костров потное тело. Вонзались в него, торчали, как из мишени для стрельбы.
  - Христос Воскрес! - сквозь зубы с ненавистью, вкладывая в каждый выстрел все свои силы, выговаривал Даскин, пуская свои черные, оперенные пластмассой стрелы в его сторону. Со звенящими щелчками ударили арбалетные дуги. Тяжелые болты один за одни вонзались в грудь и живот Эрсина, он попятился от ух толчков, с каждым ударом по чуть-чуть, но все же теряя скорость и инициативу.
  - Котиков тебе еще, мразь?! - с напором сквозь зубы прорычал Фанкиль, вскочил во весь рост и, подпрыгнув к коту Дезмонду, что со вздыбленной шерстью сидел на столе и ошарашено смотрел в окно. Схватив его за загривок, отчего кот возмущенно завыл, попытался подрать его когтями, со всего размаха бросил зверя в окно на двор.
  - Всем! Отбой! Отставить! Отступление! - высунувшись по пояс, замахал руками, закричал ничуть не страшась, что Эрсин в него выстрелит - все! Бегите!
  Кот же, ловко приземлившись на четыре лапы в пыль, моментально отряхнулся, ощетинился, подскочил к Эрсину, припав к земле, как будто был не просто большим домашним котом с манерными кисточками на ушах, а беспощадным и яростным тигром, надулся, и, распираемый неудержимой кошачьей ненавистью, страшно, дико и громко, совершенно несоизмеримо со своими маленьким ростом, словно сразу наполнив все вокруг своим диким, отчаянным мяуканьем, завыл. Бросился на пытающегося выдернуть все же попавшую в него одну из черных пластмассовых стрел, корчащегося от боли демонического Поверенного. Прыгнул, вцепился ему когтями в истерзанные стрелами лицо и грудь, брызжущую омерзительной зеленоватой жижей. Внезапно стало совсем темно, пламя в кострах упало, сами собой погасли и все остальные огни.
  - Падайте все! - отчаянно крикнул последний раз, в распахнутую дверь, в коридор, замахал руками Фанкиль - головы берегите!
  Схватил какой-то плащ, укрыл им с головой Ингу и лейтенанта Турко, увлек на пол Вертуру и Даскина, прижал их к полу и снова закричал на весь дом.
  - Все на пол! Быстро!
  - Отбой! Назад! - кричали во дворе какие-то люди: что-то непреклонно и страшно менялось в окружающей, внезапно сгустившейся и ставшей непроглядно-черной темноте. Какой-то шум, словно бесконечный жуткий треск или скрежет бесчисленных маленьких когтей, вытеснил все иные звуки, наполнил тени и углы. Что-то происходило в упавшем на дома и поле колдовском мраке. Свет померк, и лишь потустороннее сияние малиново-красной, нестерпимо жуткой и ослепительной, ужасающе огромной, внезапно выкатившейся словно бы из ниоткуда, висящей низко-низко, так, словно она вот-вот упадет на землю, луны, стояло в окне. Тысячи глаз, отражая его, загорались со всех сторон, в ее накрывшем все вокруг кровавом, не дающим теней, свете. Полные ярости и злобы, отдельные кошачьи выкрики, все явственнее пробивались через этот все приближающийся шорох многочисленных лап. Цокот и настойчивое царапание по железу и дереву, слышались как будто со всех сторон, из подвала, из-за дверей коридора, из-за стен и с крыш. Наполняли нахлынувшую темноту жутким ощущением страшной и бескомпромиссной, неумолимой звериной ненависти. Перекрывал доносящиеся со всех сторон, с нижних и верхних этажей леденящие душу, полные страха и отчаяния, жалобные людские крики. Все нарастая, становясь все громче и злей, сливались в бесконечный хор множества готовых к драке, разъяренных кошек, что явились по призыву своего патриарха в эту ночь кровавой кошачьей луны и теперь своим диким первобытным воем заглушили все иные звуки на земле. Тысячи лап нестройным стуком с настойчивым, страшным и неумолимым упорством и силой скреблись где-то рядом. Тысячи кошачьих голосов заунывно, страшно и навязчиво мяукали, требуя впустить их в человеческий мир откуда-то из совершенного иного, кошачьего измерения. Но им никто не открывал, и не прошло и нескольких секунд, как случилось страшное: с леденящим душу треском в коридоре, громыхнула, распахнулась, первая, как будто выбитая таранным ударом вместе с выломанной защелкой, дверь. Закричали какие-то женщины, дом наполнился звоном ломаемых досок, стуком, жалобным звоном стекла и испуганными криками. Со всех сторон, на всех этажах, с жутким грохотом вероломного ночного разбойника, распахивались и другие, выдавленных этим безудержным колдовским напором окна и двери. Люди в страхе стонали, визжали, плакали, с грохотом падали на пол, бежали кто куда мог, в панике прятались под столами, за мебелью и в шкафы.
  - Головы берегите! - все также отчаянно и хрипло кричал им на весь дом Фанкиль, прижимая к полу коллег. Последнее что увидел Вертура, все-таки бросив быстрый напуганный взгляд в сторону распахнутой настежь двери, это клубящуюся за ней, в коридоре, черноту и сотни страшных, распахнутых в яростном оскале пастей и горящих вылупленных кровавых глаз. В последний миг, он тоже уткнулся лицом в пол, едва успев накинуть на голову капюшон плаща и спрятать руки, чтобы тысячи кошек, что ворвались в здание через двери комнат, ведь кошки всегда ломятся именно в двери человеческих жилищ, толкаясь, суча лапами, царапаясь, буксуя, скользя, цепляясь когтями за все подряд, не распороли ему голову, не выцарапали глаза. В припадке своей неудержимой кошачьей ненависти, не разорвали его на куски.
  Но кошки как будто и не замечали его, прыгая по спинам в ужасе прижавшихся к полу полицейских, мчались бесконечным безумным потоком, вырываясь из темноты за дверью, как из портала в иной, полный всего кошачьего, чуждого людской логике и понимания мира. Рычали, визжали, прыгали, скакали по людям, наперебой отпихивая друг друга, с силой отталкиваясь задними лапами, взлетали на подоконник и бросались в окно со второго этажа, во двор, вниз, чтобы скорее успеть отхватить хоть маленький кусочек своей обреченной жертвы. Падая на землю, ловко, приземляясь в песок на все четыре лапы, скалились, дико озираясь, выгибали спины. Налетали на лежащие повсюду трупы и раненых, кто не успел отползти прочь, наваливались на них, терзали, словно стремясь утолить свою ненасытную жажду крови и безумную агрессию, присущую всем мелким хищникам. С диким утробным рычанием и хриплым воем вгрызались в них. Но больше всех их манил к себе именно Эрсин. Страшно крича от боли и ужаса, он вертелся по двору, налетая на бревна и костры, спотыкаясь о тела и кошек, в бесплодных попытках сбросить с себя стаей накидывающихся на него, вцепляющихся, грызущих, дерущих лапами серо-багровых в лучах кровавой кошачьей луны все новых и новых, бесконечным потоком атакующих его мохнатых хищников.
  Но все было бесполезно, бой был проигран. Окончательно выбившись из сил, Эрсин упал на колени и кошки, налетев на него со всех сторон, толкая друг друга, отпихиваясь лапами, дергая хвостами, навалились на него многотонным мохнатым, когтистым и зубастым прессом. Расплющили и погребли под собой. Еще некоторое время они колышущимся, страшным ковром, воинственно задрав хвосты, рыскали по двору, выгибали спины, шипели, выли, рыли лапами песок, драли когтями бревна, крыльцо и стены, но что-то снова изменилось, и также внезапно, как они и пришли, одна за другой, они начали прыгать в темноту. Исчезать в тенях, словно растворяясь в них. Несколько, отчаянно карабкаясь, запрыгнули обратно в окно второго этажа и, стремительно и энергично пропрыгав по спинам вжавшихся лицами в пол, замерших, чтобы только не тронули, полицейских, исчезли за дверью в темноте. Еще какое-то короткое время где-то рядом слышались их удаляющееся, недовольное мяуканье и царапание когтей, но вскоре затихли и они. Погасла и исчезла и кровавая кошачья луна, чье потустороннее призрачное сияние не давало ни света, ни тени. Остались только жалобный скрип досок, печальные крики и плач напуганных, исцарапанных пробегавшими кошками людей и далекая тревожная перекличка каких-то мужчин, так отчетливо слышимая в страшной, внезапно наступившей снаружи ночной тиши.
  - Да заткнись ты уже! - закричал на стонущего доктора Сакса, Даскин, со злостью пихнул его ногой, так что он тут же притих.
  Вертура и Фанкиль отняли руки от голов, скинули капюшоны, огляделись и, осторожно поднявшись, выглянули в окно. Тела между потухших, обратившихся дымными багровыми углями костров, бесследно исчезли. Остались только обрывки разорванной в клочья тряпок на грязном, пропитанном кровью, песке. Бесследно пропал и разорванный на куски, съеденный без остатка тысячами набросившихся на него, кошек и демон Фомальгаут, которого в Гирте все знали как клеврета и Поверенного маршала Георга Ринья, Патрика Эрсина.
  Остался только кот Дезмонд, что сидел посреди двора, как ни в чем не бывало, задирав в ночное небо широкую важную морду, очищая от песка, чесал задней лапой толстую мохнатую шею.
  
  ***
  
  Холодный белый свет вспыхнул в небе на востоке, пробился через багровый мрак сиянием далекой предрассветной звезды. Необычайно яркий, похожий на огонь маяка, или луч прожектора, загорелся далеко над горизонтом в вышине. Кто-то сказал, что это фонарь воздушного корабля, и что это идет помощь из Столицы, но набрав достаточную высоту, эта яркая медленная звезда ускорилась и, оставляя за собой пронзительный бело-рыжий шлейф, спикировав вниз. Упала на землю не долетев двадцати или тридцати километров, до Гирты.
  Никто не слышал ни звука удара или взрыва, только бело-лиловой вспышкой полыхнул небосвод, разгоняя багровую ночь резким и ярким, как будто электрическим светом.
  - Он что, тоже разбился? - прищурившись, уточнил маркиз Раскет. Рыцарь стоял на наблюдательном посту, на крыше Малого дворца. Следил за этим падением, держал в руках бесполезный из-за аберраций оптики бинокль, в который сейчас невозможно было разглядеть даже находящейся в нескольких километрах от него городской стены.
  - Нет. Это не корабль - ответила ему Мария Прицци. Ее лицо было внимательно-напряженным, как в ожидании неминуемой и страшной бури. Еще одна медленная звезда загорелась в вышине на востоке и, как будто крутясь вокруг собственной оси, разбрасывая по небу яркие бело-рыжие лучи, устремилась к Гирте.
  Графиня протянула маркизу локоть, чтобы он помог ей спуститься по крутой железной лестнице, подхватила свободной рукой подол своего длинного белого платья и сказала идти вниз.
  По двору тянуло гарью. В подвале сварили цепь, подключили ее, подали напряжение с клемм концентраторов электростанции на магистраль, что вела в расположенные под городом туннели. В шахте, в коридорах подземных коммуникаций под холмом Булле замыкаясь на ее толстые, рассчитанные на экстремальные нагрузки, алюминиевые жилы, горели щупальца. Омерзительный смрад поднимался наверх вместе с черным, отдающим серой и нечистотами, густым, оставляющим повсюду жирную, с подтеками, копоть, дымом. Наверху, несмотря на стужу, по возможности были открыты все окна и двери. Удушливое, холодное, напитанное гарью пожаров и пылью от каменного угля, безветрие стояло над Гиртой. Задыхаясь в нем, то и дело кашляя, между паровыми машинами ходил сержант, командовал глушить котлы: как только было подано электричество и щупальца начали гореть, они со всей поспешностью ушли из подвалов дворца и шахты, ведущей в туннели под ним.
  Пришел вестовой, доложил, что еще одна летящая звезда упала в районе башни барона Тсурбы и его огороженного железным забором леса.
  - Станция внизу свободна - сказал он, с поклоном вручая рапорт. Принцесса Вероника и маркиз Дорс стояли в кабинете у окна, смотрели на багровое небо, деревья парка и шпиль Собора. На людей в черных несгораемых плащах и конических шлемах с дыхательными масками и пелеринами, как с картинки какой-то фантастической книжки. На теплоизолированные пожарные рукава, обрубки щупалец и паровые машины перед фасадом дворца во дворе.
  - Передайте Августу, что мы тоже идем с ним - пробежав глазами текст, приказала курьеру герцогиня. Она коротко кивнула маркизу на баллистический жилет, чтобы помог надеть. Попросила помочь повязать поверх брони за рукава мантию, накинула на плечи плащ химической защиты. По фасону почти такой же как те, которые носили обычные дружинники и использовали в походе, чтобы укрываться ночью вместо одеял, только более тяжелый и плотный. Изготовленный из непродаваемой, глянцевой снаружи ткани, оснащенный высоким воротником, прорезями для рук и широкими ремнями на груди. Выдвинула ногой из-под стола темно-синий высокотехнологический дипломат и указала на него Борису Дорсу, что тоже накинул себе на плечи такой же легкий, как и у принцессы, не для битвы, а от случайного удара, высокотехнологический доспех.
  Пришел лейб-инженер, поклонился, отчитался о проведенных работах, сказал, что щупальца ушли. Борис Дорс и принцесса Вероника перекрестились на иконы, покинули кабинет и, встретившись с рыжей Лизой, Фарканто и еще несколькими рыцарями на втором этаже, уведомив Пескина, что все также бессменно оставался в штабе, принимал оперативные донесения, координировал движение частей, о том что они намереваются спуститься в туннели, пошли вниз. Доктор Фонт раздал всем пакеты индивидуальной химической защиты, тем, кто не знал, объяснил как при признаках поражения кожи и глаз использовать пропитанные щелочью салфетки. Когда инструктаж завершился, маркиз, принцесса и их свита, надев дыхательные маски с пластиковыми окулярами и угольным фильтрами, в сопровождении гвардейцев капитана Форнолле, спустились на самый нижний, технический этаж. Прошли по коридору под дворцом до шахты лифта и лестницы, ведущей к станции подземной железной дороги, пролегающей под Гиртой.
  Здесь было сумрачно и жарко. В коридорах и комнатах стояла наполненная омерзительным смрадом обваренных и горелых щупалец и перегретого металла духота. Через пар и дым тускло просвечивали огни временных светильников. Повсюду валялись кучи порубленной, облезлой от пара, которым обрабатывали ее из помп, плоти, по полу, по дренажным каналам, текли мутные потоки грязной, черно-желтой от нечистот и слизи горячей воды.
  Газовые лампы аварийного освещения неприятно шипели под низким потолком. Кто был выше ростом, задевали за них навершиями и куполами шлемов. Многочисленные люди, что встречались им на пути отходили в стороны. Вставали вдоль стен, салютовали маркизу и герцогине. На разгоряченных, покрытых копотью лицах читались мрачная усталость и решительная готовность к дальнейшим действиям. То там, то тут слышались приглушенные голоса и бряцание инструментов и брони. Тяжелое эхо шагов и ударов железа, нестерпимая жара, каменные своды, низкие бетонные балки, темные углы и переплетения бесконечных кожухов, труб и кабелей под потолком навевали мысли о каких-то чудовищных катакомбах, где в грохоте машин, клубах грязного отравленного пара, в радиоактивной копоти и жарком электрическом свете, пытались укрыться от гнева Творца последние из оставшихся в живых античных людей. В те далекие времена они сами отвергли Господа Бога, отринули, предали Христову веру, считая ее каноны дикими и бесполезными пережитками темных веков, в свой казавшийся им тогда таким благословенным и бесконечным золотой век гуманистических идей и всемогущего технологического прогресса. Обратив болезни и смерть, пробив пространство и время, подчинив себе законы физики, они полагали заповеди бессмысленным ограничением их свободы, словами и рассуждениями о которой они прикрывали свои политические цели, жажду наживы и сиюминутные низменные прихоти. Лицемерно провозглашая свободу, благоденствие и равенство для всех, они гнали Его, беспощадно казнили и распинали тех, кто был верен Ему, насмехались, глумились, уничтожали их. А когда Господь Иисус Христос, как было предсказано еще много тысячелетий назад, явился в славе, чтобы собрать своих верных и отделить зерна от плевел, обрубить сухие, не приносящие доброго плода, ветви и бросить их в огонь неугасимый, сами же плакали, взывали к Нему. В страхе, на коленях, умоляли Его, каялись, рыдали в тщетных попытках хоть ненадолго отсрочить свою страшную и неминуемую гибель.
  Гонители и преступники умерли в отчаянии и муках. Их тела были сожраны их страждущими от голода детьми, их дочерей взяли созданные ими же наполнившие землю чудовища, а их внуки явились на свет мертворожденными калеками. Созданный ими уютный и радостный мир в одночасье обратился рукотворным, отравленным кошмаром и сгинул в беззаконии новых темных веков. А веру Христову, веру их прадедов и предков, от которой они так пытались отмахнуться со слабо скрывающими злобу смешками и глумлением, растоптать, отбросить, выжечь ее как старый, ненужный, только мешающий им, ущемляющий их вседозволенность, вредный пережиток, приняли уже совсем другие люди. Страшные, беспощадные и жестокие, не знающие ни своего прошлого, ни рода, не ведающие добра и зла, пришедшие им на смену спустя тысячелетия, рожденные не от крови отцов и матерей, а из горячего железа и пламени, сохранивших память о Евангелии Нового Завета, уверовавших в Него пожелавших по своему служению Ему, тоже удостоиться Царствия Небесного, переживших своих нечестивых создателей разумных машин.
  Ибо сказано: какой народ отречется от Меня, нашлю на него иноплеменников и отдам им его дома и землю и поставлю их владеть ими. И много тревожного увидите и услышите, много будет страшных знамений и дел, но помните, это еще не конец.
  
  ***
  
  На третьем подвальном уровне, под парадной лестницей дворца, располагался подъемник. Решетки вокруг него были выломаны, а сама клетка лифта сорвана. Параллельно шахте по которой во дворец проникли щупальца, вниз вели залитые слизью бетонные ступени. По ним осторожно спускались вооруженные люди. В шахте стояло глухое эхо многочисленных шагов и журчание льющейся по ступеням горячей воды. Борис Дорс протянул руку, подал герцогине ладонь. Стараясь держаться как можно дальше от покореженных перил и черного провала шахты лифта, осторожно ступил на лестницу ведущую в черную и зловонную, едва подсвеченную огнями газовых ламп в руках идущих, бездну.
  Спуск был долгим. Уже успев изрядно утомить всех, закончился в просторном, похожем на зал ожидания, смежной со станцией подземной железной дороги, помещении. Здесь, под сотнями метров гранитной скалы, было как-то по-особенному неприятно и сумрачно. Тягостным ощущением тревоги и тоски ощущалась глубина, отливаясь от стен, непривычно глухо и тяжело отдали шаги. Тусклый свет газовых светильников выхватывал из темноты всего несколько метров выложенных серыми каменными плитами полов и таких же серых цементных стен. Не доставал и до середины высоких каменных сводов над платформой, просматривающейся через широкие двери в дальней стороне зала. Отражался от накатанных полос пролегающих параллельно перрону рельсов. На низких, как на столичном вокзале скамейках сидели, как будто ждали поезда, вооруженные люди, так нелепо выглядящие в этом индустриальном интерьере в длиннополых мантиях, плащах и броне. Свет многочисленных тусклых ламп и жаровен отражался на хмурых закопченных лицах, на остриях копий и заклепках бригандин. Словно нехотя и тускло колыхался, подсвечивал зал и несколько коридоров вокруг. Терпкими, режущими нос ароматами дыма, разгонял вонь нечистот и отчетливый и тяжелый запах жженой гнили.
  Повсюду вокруг были видны следы присутствия недавно бесновавшихся тут щупальцев, слепо пытавшихся отыскать путь наверх: вдоль платформы, черными провалами в темноту, навевающими самые неприятные мысли, зияли выдавленные перегородки и двери. В проломах открывались сумрачные коридоры и комнаты, заваленные искореженным оборудованием, остатками шкафов, скамеек и машин. Повсюду беспорядочными кучами валялись опрокинутые, перевернутые раздавленные помеченные столичной маркировкой ящики и коробки. По стенам висели искореженные трубы и оборванные провода.
  - Мы поедем на поезде, это может быть опасно, вы уверены, что хотите ехать? - снимая дыхательную маску, сообщил, обратился к герцогине, какой-то рыцарь, безошибочно узнал ее даже в защитном снаряжении. Продемонстрировал уже стоящий у платформы, массивный, по виду похожий на большую ружейную пулю, со стильно наклоненной назад трубой, почти как с иллюстрации замысловатой фантастической книги, локомотив. Его уже вывели вручную из депо и прицепили к нему три вагона - две платформы и один крытый. Вдоль состава и в туннеле на путях работали, светили фонарями, ходили, переговаривались какие-то люди в противогазах и плащах. Рейн Тинкала и ментор Лирро тоже в защитной одежде, но со спущенными, чтобы не мешали, дыхательными масками и откинутыми на спины коническими шлемами, стояли на платформе, перед поднятым бортом паровоза, светили в него, проверяли какие-то узлы. Согласившись, что все в порядке, закрыли кожух, убрали палубу, резко подтягиваясь на поручнях, поднялись в кабину, осмотрелись в ней.
  - Проверь еще раз. Если нальем не то, встанем посреди туннеля - кивая на блестящие ряды маслобаков, важно объяснял Рейн Тинкала.
  - Да по-любому, встанем, как иначе-то? Это Гирта - как будто это было сущим пустяком, отмахнулся ментор Лирро. Внимательно сверяя техническую маркировку и наклейки стоящих в шкафчике канистр.
  Граф Прицци в накинутом поверх доспехов несгораемом плаще, заложив за спину руки, прохаживался по платформе, с интересом осматривал поезд, смежные комнаты и сваленные вдоль стен, чтоб не мешали проходу, ящики и поломанную мебель.
  - На распределительном уже переключили, дальше, через полтора километра будет еще один щит - указывая куда-то вдаль, подошел, доложил лейб-инженер - выслали вперед дрезину. Подъедет, переключит автоматику вручную, подаст ток на следующий сегмент сети. Если они еще здесь, им придется уйти дальше, до следующего рубильника.
  - Это магистраль? - уточнил граф, указывая на противоположную платформе стену, ряд колонн и открытый, пролегающий параллельно туннелю технический коридор.
  - Да - ответил лейб-инженер - дуги быть не должно. Поезд и рельсы заизолированы. Мы будем ехать по гранитной скале.
  - Значит вы тоже с нами, Август? - подошла, поинтересовалась у графа принцесса Вероника - а кто останется в городе, если с вами что-нибудь случится?
  - В Гирте много честных людей, более достойных чем я - с достоинством произнес он. Приложив руку к груди, как будто с медленным многозначительным намеком поклонился ей в ответ.
  Под дыхательной маской было трудно понять, осталась ли довольна такими словами герцогиня, но она не стала спорить, согласно кивнула ему, воздержалась от того чтобы спорить с ним. Рейн Тинкала и ментор Лирро закончили подготовку, еще раз проверили воду в котлах и белый, бездымный уголь, которым был заполнен прицепленный к паровозу такой же округлый, выполненный с ним в едином стиле тендер. Накидав в топку дров и фосфорных свечей, растопили, отчитались, что надо подождать, пока не поднимутся пары.
  - Пройдемте - подошла, объявила рыжая Лиза - специально для нас прицепили целый вагон. Вероника, а ты все жаловалась, что никто тебя не любит. Помнишь, как мы катались? Почти десять лет прошло - стала как будто немного печальной - а потом все поссорились, переженились и разъехались.
  - Значит железная дорога - рассудил Борис Дорс, с интересом оглядываясь по сторонам - даже в Мильде и Лире таких нету...
  - И у них тоже есть - заверила, перебила его рыжая Лиза, начала сердиться на его неаккуратно брошенные слова - просто знать вам об этом и пользоваться не положено. Иначе вы по своей жадности и неумеренности все это во вред не только себе, но и всем другим употребите. Вы историю хоть знаете? Что уже через сто лет как вас реплицировали, начался первый ядерный конфликт? Клепали грязные изотопные бомбы на станках с дизельным приводом. А знаете, с чего начался раскол, и война между Северным Королевством, Южным Блоком и Полуночной Империей? - распаляясь все больше, размахивая руками, начала кричать на маркиза на весь зал, вымещая все накопившееся за день напряжение - не знаете. Ничего вы, не знаете кроме как с мечами по лесам бегать. Программа технологического зонирования и цивилизационного контроля это не чтобы кого-то унижать, это чтобы вы сами друг друга не убили. В Южном Блоке рассчитали другую стратегию, пошли по иному пути. И что? Продержались шестьсот лет. Теперь там орды варваров, которые мрут как мухи и радиоактивная пустыня. Вы тут все спорите, доказываете, жить вам тут плохо. Хотите иначе? Хотите магнетику и квантовую броню, чтобы друг по другу из-за горизонта лупить? Хотите доступ к полному глушению и контролю? Хотите вирусы направленного действия? Хотите армии и города с геостатов жечь? Свободу вам дать? Не запрещать вам ничего? Вот вся ваша свобода была сегодня. Вот был весь ваш прогресс! У вас в штабе всерьез обсуждали обогащенный уран под мосты подвести, чтобы вы потом по радиоактивным трупам наступали и сами бы все и облучились. Хорошо урана у вас кот наплакал и тот только для опытов в университете. Напишу рапорт, и его у вас завтра отберут. Молчали бы, Борис. Радовались тому, что вообще в доме со светом и горячей водой, а не в пещере в шкурах, разрешили жить!
  - Это точно - кивнул, согласился Фарканто - меч не снаряд, много не порушит.
  Принцесса Вероника выслушала все это слова, но не сказала ничего. Угрюмо промолчал, не стал вступать в дискуссию и маркиз. Они прошли вдоль состава и остановились у дверей вагона, на подножке которых их уже ждал Корн. В первые два вагона, на грузовую платформу и на открытую пассажирскую с бортами и скамейками, загрузилась штурмовая группа. Несколько бородатых разбойников Рейна Тинкалы с лопатами в роли кочегаров, военные инженеры и ударный взвод с тяжелым стационарным огнеметом, фосфорными гранатами и самым современным защитным, несгораемым снаряжением, возглавляемый графом Прицци.
  В вагоне для персонала было неуютно, но пахло нечистотами намного меньше. У стен стояли двухъярусные кровати со старыми, отдающими нафталином и машинным маслом засаленным подушками, матрасами и пледами. Тут же на вешалках висели потертые, жирные от нефти и грязные от гранитной кроши рабочие мантии и конические, оснащенные очками и респираторами шлемы. В этом вагоне были раковина и туалет, только не было воды, зато на столе стояли оставленные туннельной бригадой, тщательно помытые кружки и миски. В ящике для еды Фарканто нашел консервы: жестяные банки и запечатанные в цветастые полиэтиленовые упаковки макароны, хлеб, разводной суп и майонез: здесь жили инженеры, что на несколько дней кряду спускались под землю для проведения капитальных технических работ и обслуживания линий.
  - О, майонез 'Георг' - чтобы отвлечь всех от дурных мыслей, весело прочел Фарканто, продемонстрировал пачку рыжей Лизе - а помнишь, мы же точно такой покупали. Мерзость, но по скидке было нормально, когда денег не было. Салат с ним вертели из огурцов, мазали с вареными яйцами на хлеб. Жируют они тут, даже тушенка у них тут привозная, та самая, 'Герцогская'. Ничего же так была по молодости, с гречневой кашей и жареным луком есть можно было - вертя в руках жестяную банку машинной выделки, которую он достал следом, рассудил молодой рыцарь, но вчитавшись в аннотацию, изумленно засмеялся - стоп. Это же не импорт, это же наша, тушенка Ринья! Ахаха! Варят из слизней тут у нас и возят в столичный регион! Вот значит, что они тут на воздушных судах гоняют, ловкачи! Надо будет потом поискать, может еще и местная бормотуха, какая-нибудь 'Старая Гирта', где-нибудь, как брендовая, в алкомаркете лежит... Во дают, сказал бы кто еще год назад, ни за что, бы не поверил!
  Принцесса Вероника мрачно улыбнулась, взяла еще одну банку и, бросив быстрый взгляд на упаковку, убедившись в верности сказанного, с безразличным видом убрала ее в ящик к остальным.
  - А адрес производства и состав они указали, или как всегда с нарушениями? - без всякого интереса уточнила рыжая Лиза, закуривая папиросу и брезгливо оглядывая неуютный и грязный вагон.
  - Мясо, генетически модифицированное, тушеное в собственном соку со специями! - с выражением прочел Фарканто - да, тот самый, неповторимый, вкус Гирты! Состав: белки...
  Дверь между вагонами открылась, вошел граф Прицци.
  - Все здесь? Никого не потеряли? - спросил он - скоро едем. Не пропустите Клоаку. Есть на что посмотреть.
  За мрачными беседами прошли еще минут пять, но вот снаружи громко зашипел пар. Локомотив загудел, машинисты - Рейн Тинкала, ментор Лирро и лейб-инженер последний раз выглянули из кабины, дали отмашку дежурному у начала перрона, нажали на сцепление. Поезд тяжело запыхтел, состав рывком тронулся с места. Медленно-медленно, словно неохотно, двинулся вдоль платформы. Остающиеся на станции построились как на парад, встали по стойке 'смирно', отсалютовали вышедшим к бортам открытой платформы со скамейками посмотреть на отбытие маркизу Дорсу и принцессе Веронике.
  Когда поезд заехал в туннель, стало совсем темно. Свет газовых ламп на стойках по бортам платформы едва достигал темно-серых гранитных сводов. Тяжело и громко застучали колеса. По левому борту тусклыми линиями блеснули рельсы, уходящего куда-то в сторону, в соседний туннель, в темноту ответвляющегося от магистрали пути. Внизу, у стрелки, стояли люди, покачивали фонарем, сигналили машинистам.
  Смрад гнили, отходов и грязной воды стал окончательно невыносим и через пару сотен метров идущий самым малым ходом паровоз выехал к Клоаке, бездонной дыре в которую стекались все сточные воды, что смывали грязь и мусор из домов и с улиц Гирты.
  Вначале справа повеяло холодным и смердящим, отравленным влажным ветром. Ощущение бездонной темной пропасти и тянущего из нее невыносимого зловония вскружило головы, так что те, кто стоял у бортов, снова надели дыхательные маски, чтобы не задохнуться в ней. Отстранились подальше от разверзшейся под самым бортом вагона высоты. Но опасности не было - ряд толстых каменных колонн надежно отгораживал железнодорожный путь, что огибал эту подземную яму по периметру.
  Кто-то зажег и бросил в темноту осветительный огонь. Дымная, плюющаяся раскаленными брызгами тусклая в искажении, но все же горящая хоть как-то, фосфорная свеча с шипением полетела в смердящую, обрамленную текущими по стенам густыми потоками нечистот и слизи бездну. Клоака Гирты, о которой одни говорили что она есть на самом деле, другие, даже несмотря на свидетельства инженеров и золотарей отмахивались и бросали презрительное, 'Да не надо тут! Придумаете же!', черной необозримой дырой предстала перед проезжающими во всем своем ужасе и величии. Только принцесса Вероника и стоящий рядом с ней Борис Дорс не проявили ни капли отвращения или омерзения к ней. Оба стояли, холодно и молча смотрели перед собой. Она, положив ладони и на деревянный поручень платформы, он на эфес.
  - Мы под рыночной площадью? - повернув голову, уточнила герцогиня у графа Прицци.
  - Не совсем. Южнее метров на триста или четыреста - ответил он, с мрачной торжественностью созерцая эту чудовищную расщелину под городом, уже не одну сотню лет принимающую в себя все то, что стекало и падало в нее из проложенных под улицами труб, канализационных тоннелей и сливов.
  - Гирта объект Восемь 'Яма' - пояснил граф - материалы о нем засекречены постановлением специальной комиссии. Возможно там, на дне, червоточина, или пространственно-временной разлом, а может она просто очень глубокая. В Клоаку пытались спускаться, исследовать ее, но никаких веревок, ни тросов не хватает, чтобы даже примерно понять, какая глубина у этой дыры, и что на самом деле там внизу, на дне.
  Поезд понемногу ускорял ход. Колонны и провал по правую руку исчезли в темноте как и появились. Остались только по левую, где проходил несущий высоковольтный кабель технический туннель. Принцесса кивнула маркизу Дорсу и позвала его обратно в вагон.
  Тут уже засветили газовые рожки, что дублировали электрический свет, который не горел. Дышать от них стало намного легче, чем снаружи, хотя и было душновато: огонь выжигал зловоние, оставляя кислый влажный запах жженого газа и горячего железа. Под полом медленно стучали колеса. Все расселись по скамейкам и кушеткам. Положив руки на колени, в тягостном ожидании, смотрели перед собой и в окна, в темноту, мерцающую какими-то отражающими свет проезжающего состава техническими элементами, иногда попадающимися в туннеле по пути. Бессмысленно молчали, как это всегда бывает с теми, кто только что сел на поезд, но еще не освоился в нем и еще пребывает в каком-то иррациональном пространном ожидании, как будто бы только отойдя от платформы, он вот-вот уже должен приехать и надо уже готовиться выходить. Но прошла пара минут, и вот кто-то из рыцарей первым достал фляжку, налил всем в жестяные кружки по чуть-чуть и, спросив разрешения у герцогини, получив его, закурил. Фарканто повесил свой шлем на крючок для мантий, тут же пристроил свои портупею, поясную сумку и ножны с мечом. Гармазон начал тихо рассказывать Корну о столичных поездах, сказал, что обожает путешествовать.
  В конце вагона была еще одна дверь. Принцесса Вероника встала, подошла, открыла ее. За дверью был железный тамбур еще на три двери. Две по разные стороны вагона и одна назад, против хода движения. Снаружи горел сигнальный газовый рожок. За стеклом квадратного торцевого окошка тускло мерцали бесконечные, убегающие в темноту рельсы. Здесь особенно громко слышался стук колес, стоял крепкий запах смолы и табачного дыма, и даже вонь нечистот снаружи не могла перебить их: судя по всему тут курили, чтобы не задыхаться в общем помещении.
  Принцесса принесла из салона газовую лампу, молча указала на свой темно-синий дипломат под откидным столом, позвала за собой маркиза. Захлопнув за ним дверь, устало сбросила свой защитный жилет и плащ, подстелила его на пол, села на него. Поджала ногу, откинулась головой к стальной переборке, устало прикрыв глаза, положила тонкую руку поверх колена. Заскребла ногтем какое-то пятно воска от свечи, которое успела поставить на свои черные широкие, с большими карманами, похожие на военную униформу, изготовленные из плотной синтетической ткани, брюки. Запрокинув голову к потолку, мечтательно и печально улыбнулась каким-то своим мыслям.
  - Мы так ездили... - немного подумав, произнесла она ласково и мягко, совсем не тем командным холодным голосом, каким обычно говорила со всеми в Гирте - с Даниилом, Акселем, Лизой, Давидом и всеми остальными... У нас была своя компания и это было так давно...
  Борис Дорс присел рядом с ней, коснулся пальцами ее руки.
  - Вокруг Столицы есть кольцевая. Мы брали билеты просто так, чтобы куда-нибудь поехать, без всякой цели... Мне тогда было пятнадцать, Лизе семнадцать. Акселю почти девятнадцать. Он был у нас совсем старик. Мы тогда только поженились с Даниилом, пили, курили, смеялись на весь вагон, ели тортики, и все что покупали на станциях, задирали всех подряд. Проводник гонял нас, ругался, потому что мы постоянно бросали в тамбуре фантики и бычки. А еще я напилась, разбила бутылку ликера, все стало липким, мы натоптали, разнесли эту грязь по вагону, загадили все купе...
  Она вымученно улыбнулась. Борис Дорс устал сидеть на корточках, сел на плащ рядом с ней. Она обхватила культей его локоть и положила голову ему на плечо. Громко лязгнула железная ручка двери, заглянула рыжая Лиза, сказала 'Все ясно' и хотела было уйти, но принцесса бросила ей хриплым и грубым голосом.
  - Дай курить - требовательно протянула руку, вытянула шею, устало оскалилась, как будто это было самое важное в ее жизни.
  - У самой мало - ответила та, но все же дала им с маркизом по папиросе и с грохотом захлопнула за собой дверь.
  Они подломили папиросы, как научил их министр Динтра, и прикурили от газовой лампы с которой Борису Дорсу пришлось снять плафон, об который он обжегся. Какое-то время сидели, молча, тянули их. Задыхались от едкого дыма, но старались не упустить ни одной капли, наслаждались его горечью и крепостью.
  За окнами было все также темно. Только пару раз что-то резко сверкнуло, но маркиз и принцесса слишком устали, чтобы вставать и приглядываться, какую очередную тайну подземелий Гирты они только что проехали, безвозвратно оставили позади, в темноте.
  - ...А теперь мы едем неизвестно куда во мглу и вокруг нас только безысходность и смерть... - заключила герцогиня - ...мы заберем в диспетчерской Башне аварийный ключ ручного управления Станциями, а потом подложим под нее и Парталле, расщепительный заряд и подорвем их...
  - Но зачем тут мы? - спросил Борис Дорс - это же дело для саперов и инженеров.
  - Просто так - энергично бросая бычок на пол к переборке, печально ответила она - просто мне захотелось проехаться вместе со всеми на поезде. Вспомнить, как это было раньше, в другой жизни, почти что в детстве... Можно было бы конечно покататься как-нибудь между делом, потом. Устроить экскурсию по всем линиями, но сейчас это все совсем по-другому. Потому что после сегодняшнего дня все изменится, и когда-нибудь мы тоже будем вспоминать все, что произошло здесь с нами как какой-то чудной и дивный сон. Как рассказанную на ночь грустную сказку о том, чего никогда и не было на самом деле и чего мы больше никогда не сможем пережить. Мы сами уже не будем прежними, будем жалеть о безвозвратно прошедших годах, как люди, что со сладкой ностальгией и горечью, прямо как и я сейчас, вспоминают былые дни. Школу, университет, друзей. Первую исповедь, первое путешествие, первый поцелуй, первые надежды, ожидания, первые слезы разлуки и любви. Все самое яркое и самое ценное в нашей жизни. Не потому что оно ушло и его больше не будет, а потому что первый раз всегда ярче и лучше, так, как никогда больше не будет в этой серой печальной жизни. Все изменится, и если бы мы остались там, наверху, мы бы точно упустили что-то важное, эти волнения, эту поездку в темноту. Эту неизвестность, эти переживания и память о прошедших годах, на которые можно оглянуться. Этот опыт, что делает нас лучше и сильнее: все то, что делает нас самыми настоящими людьми. Живыми творениями Божьими, способными плакать, страдать, лить слезы, бояться, верить, надеяться, терпеть. Все что случилось сегодня... все, что мы узнали за эти месяцы и дни... Мы никогда не станем прежними, никогда не станем такими, какими мы были. Как и Гирта, которая тоже станет теперь другой. Тоже изменится, как и мы. И теперь у нас будет очень много работы, много дел, много всего, когда надо поступить так, как будет лучше для наших граждан, а не по заповедям или велению сердец. Ты только сейчас понял это, а я так живу с тех самых пор, как меня начали готовить к возвращению в Гирту, и так теперь будет до самой нашей смерти. Это наш скорбный путь, наш долг, наше служение. Герцогиня и Герцог не должны сидеть на полу в тамбуре поезда. Просто не должны, как не должны сами наливать себе кофе, сами стелить себе постель, потому что им не положено, и другого такого случая у нас не предвидится. Я устала и просто хочу позволить себе эту слабость последний раз, хоть на эти десять минут, пока мы не приедем.
  - Но это же можно исправить - возразил ей Борис Дорс - потом можно будет поехать куда угодно. Туда, где никто не будет знать кто мы, где не надо ничего делать. Оставить на Августа Гирту, уехать на каникулы в столичный регион. В Ледяное кольцо, в Акору, в Мориксу, в Лиру. Купить билеты на поезд, поехать на нем куда-нибудь...
  Она улыбнулась, зажмурилась, покрепче ухватилась за его руку, прижалась к нему, но внезапно открыла глаза, уставилась, перед собой. Ее взгляд снова стал холодным, непреклонным и пронзительным.
  - Нельзя оставлять на Августа ничего - сказала она угрожающе, зловеще и тихо - Вильмонт Булле больше не Герцог. Георг Ринья и все оставшиеся от его семьи сегодня будут мертвы. Тсурба тоже, как и Гамотти, как и Роффе и Солько и Кибуцци и все остальные. Остались только Тальпасто и Прицци. Тальпасто со своей Семьей живут здесь на птичьих правах, они такие же пришлые как ты и твой отец, они ничего не решали и раньше, всегда были вторыми. Сегодня они предали всех, перешли на нашу сторону и теперь всеми правдами и неправдами выпихнут свою младшую за твоего сына, потому что твой Елисей, для них источник будущих привилегий и прав. Они будут держаться за нас, станут частью нашей новой герцогской семьи. А Август с Марией и прочими Мунзе и Тинвегами, всегда будут против. Потому что у них своя семья, свой клуб, свое наследие. Они следуют Лунному Дракону. Гирта - их дом, это их предки пятьсот лет назад завоевали, отобрали эту землю у Волков и язычников, построили черные храмы, поставили железные поклонные кресты. Это не наши, это их знамена с опрокинутой луной сегодня стояли на присяге. Мы для них чужаки. Сегодня я поставила им шах, выиграла нам время, и сейчас они за нас, потому что пока у них нет иного выбора. Но это ненадолго. У них нет ни законов, ни договоренностей, они убивают всех, кого хотят, даже своих сыновей и дочерей, если они решат пойти против их старших, их правил, их семьи. Ты сам знаешь все, ты видел это. В Гирте живут только те, кому они разрешают здесь жить, либо те кто может дать им сдачи как дед Дуглас или владыка Дезмонд, на кого они не смеют поднять руки и с кем они готовы мириться ради собственных выгод. У меня есть план развития, знакомства и связи. Здесь надо очень многое изменить, но они никогда не послушают, не дадут нам сделать этого. Твой отец тоже пытался, но ты помнишь, что они сделали с твоей семьей и с ним. Они не будут слушать нас, для них ты сын мятежника, чужак из Лиры, а я девка из приюта, Прицци знают это и мы для них не авторитет. Это они законные наследники Марии Булле, они хозяева этой земли и Гирты, а не мы. Они так жили всегда. Со смертью сэра Конрада они очень ослабли, потеряли свое влияние, но после Смуты, после разгрома Круга, когда они избавились от большей части клевретов Зогге и Волчицы Сив, Август и Мария решили начать все вновь. Они готовили этот удар, копили влияние и деньги. Они вырастили новое поколение готовых беспрекословно слушаться их, идти за ними молодых, и сегодня, как и шестнадцать лет назад, сами же предали своих бывших союзников и друзей. Нашими руками избавились от всех, кто им мешал, и теперь Гирта снова принадлежит им.
  - Ты хочешь поднять новый мятеж?
  - Почти - утвердительно кивнула принцесса и прибавила вкрадчиво, очень убедительно и тихо - мы должны убить их первыми.
  - У тебя есть разумные мысли, как это сделать?
  - Да, я все продумала - кивнула, ответила она и протянула руку к темно-синему дипломату, подтащила его к подошвам своих черных массивных башмаков, отщелкнула замок на крышке, открыла его. Внутри на подушечке из серой плотной губки лежал черный пистолет. Рядом в такие же мягкие противоударные ниши были уложены маленькие блестящие баллоны и пули-шприцы.
  - Боевой нервнопаралитический агент - указала на ампулы принцесса, доставая пистолет и, прижав обойму к колену культей, вкладывая в нее баллон, пояснила - это пневматическое оружие, оно бесшумно и его не заглушит искажение. Этого хватит, чтобы сделать смертельную инъекцию с пяти-шести метров. Смотри.
  Она аккуратно взяла несколько шприцов, осторожно вставила их левой рукой в обойму, зажав ее между колен, энергично затолкнула ее в рукоять пистолета обрубком поврежденной руки.
  - Они запечатаны, но при ударе ломаются и вводят яд - сказала она подавшись всем телом вперед, непреклонно и внимательно, заглянула в лицо маркизу. Растрепанная, подкрашенная багровым цветом челка упала ей на лоб. Лицо было серьезным, сосредоточенным и ожидающим, голос опустился до вкрадчивого, проникающего во все уголки души низкого и томного женского шепота, такого, что способен сломить самую твердую и стойкую волю любого, даже самого твердого, из мужчин. Ее ладонь, лаская его руку длинными протяжными движениями, коснулась его запястья, вложила в его пальцы пистолет - вот предохранитель - указала она, ласкаясь щекой об его плечо, показывая переключать сбоку - если видишь красное, значит не выстрелит. Я проверяла на стрельбище, все работает. Автоматической стрельбы нет, просто нажми несколько раз, попади Августу в ногу, в руку, не важно. В каждой ампуле смертельная доза, почти моментально вызывает паралич. Ты придешь к нему на аудиенцию или в гости, расстреляешь его и выйдешь, а я тут же опубликую манифест. Объявлю его предателем и палачом, Тинвегов военными преступниками, а Марию повинной в убийствах и расправах ведьмой. Мы поступим с ними точно также, как они поступили сегодня со своими подельниками Гамотти, Роффе и Ринья.
  - Я понял тебя, это может сработать - тоже понизил голос, кивнул маркиз, поднимая пистолет и рассматривая его. По его неподвижному задумчивому лицу было трудно понять, согласен он с ней или нет - я сделаю, как ты говоришь, а что дальше?
  - Дальше? - ласкаясь к нему, переспросила принцесса все также томно и тихо. Еще крепче прижалась горячим бедром к его ноге, закатила глаза в мечтательной улыбке - мы уже говорили с тобой, обсуждали, я же все рассказывала тебе. Дальше мы сделаем все по-другому, не так как было. Совет Конфедерации делегировал мне абсолютные полномочия по управлению субъектом, и я воспользуюсь ими в полной мере. Ты будешь моим мужем, а я твоей леди-герцогиней, мы установим свои правила, сделаем регион передовым, и никто не будет указывать, как нам жить и как править нашим герцогством.
  - Хорошо, я сделаю, как ты скажешь - твердо согласился Борис Дорс, убрал в поясную сумку пистолет, взял руку принцессы в свои ладони, обхватил локтем ее колено, заверил ее - я застрелю Августа, в ближайшие день два, подберу самое лучшее время. Но пока в городе неспокойно, он нам нужен чтобы привести все в порядок, если снова что-нибудь случится. И у тебя должен быть четкий план на случай, если опять начнется мятеж, как только мы избавимся от них. Нужны будут силы и ответственные люди, кто будет готов нас поддержать. А главное очень большие деньги. Ты же понимаешь, что произойдет, если те, кто все эти годы боялся расправы со стороны Августа и его клуба, поднимут головы и попытаются ухватить свою часть власти и доходов, или вообще захочет отделиться?
  - Ты знаешь, я всегда прежде думаю, чем делаю - непреклонно ответила ему принцесса - ты мог понять это еще давно. Да, у меня будет все что нужно. Сегодня они предали своих лордов ради Августа, потому что он самый богатый и сильный, а завтра им не к кому будет идти, и они все придут ко мне. Я слишком хорошо узнала их, и так работает любая политика. Они склонятся передо мной, потому что я останусь единственной законной правительницей, у которой есть связи с нулевым регионом, современное оружие и деньги. Без Августа они передерутся друг с другом, начнут делить землю и власть и ничего не смогут с нами сделать. Я уже давно думала, как это осуществить, рассматривала самые разные варианты и приняла решение: отодвинуть их с Марией от дел как-то иначе, просто не получится. Слишком многое они сегодня получили, и больше не осталось никого, кто мог бы хоть как-то уравновесить их. Да, это новая смута, возможно гражданская война, но тут либо мы, либо они. Ты знаешь как это, и другого выхода у нас нет.
  Договорив, она особенно внимательно и пристально посмотрела на маркиза, что, как будто не слушая ее вовсе, задумчиво, словно между делом лаская ладонью ее колено и бедро, сидел рядом с ней. Так прошло несколько секунд. Маркиз молчал. Лицо герцогини стало хмурым и угрюмым, словно она состарилась сразу не десять лет. В глазах промелькнули сомнение, злоба и обида.
  - Все. Забудь - внезапно, уже совсем не скрывая презрения, резко бросила она, требовательно протянула руку - отдай пистолет.
  - Нет - также резко повернулся к ней, твердо ответил Борис Дорс, преданно глядя в ее глаза, чуть подавшись на нее головой, уперся лбом ей в лоб, потерся об него, ласкаясь, словно желая говорить, одновременно касаясь губами ее губ - я сделаю, как ты прикажешь. Я люблю тебя и живу только ради тебя. Только ради тебя я убил Вильмонта Булле, ради тебя сражался, ради тебя убью и Августа Прицци. Я ждал, я искал тебя всю свою жизнь и теперь сделаю все, что ты скажешь мне. Сделаю все ради тебя, ты же знаешь это. Моя душа и мое сердце принадлежат только тебе и Гирте, а Гирта теперь это ты...
  - Ой, ну все! - удовлетворившись его ответом, перебив его, не дождавшись пока он договорит, засмеялась, воскликнула принцесса Вероника. Расслабилась, прижалась щекой к его плечу, ласково и тихо прибавила - да, теперь Гирта это я. Вероника Эрменхильда Булле. Я тоже шла к этому всю свою жизнь, и теперь нет резона останавливаться на полпути.
  Она прикрыла глаза. Кровавый дракон ушел. Осталась только мечтательная девушка сидящая в тамбуре поезда на железном полу на несгораемом плаще. Ее губы дрогнули словно бы в улыбке.
  - Есть хочу. С утра не ела. Крикни, чтобы принесли хотя бы тушенки Ринья...
  
  ***
  
  Вопреки ожиданиям ехали долго. Шли медленно, несколько раз останавливались посреди туннеля. Граф Прицци зашел в вагон, сказал, что идут так, чтобы не налететь в темноте на ушедшую вперед дрезину. Щупалец видно не было. Несколько раз проезжали, видели оставленные туннельной командой у распределительных щитов коммутаторов высокого напряжения фонари.
  В начале пятого часа утра поезд снова замедлил ход и в очередной раз остановился. Военный комендант, что стоял на подножке платформы, пытаясь заглянуть за борт тендера, что там, на путях, впереди, резко махнул рукой приготовиться. Сигналя фонарем, по туннелю навстречу локомотиву шли трое людей из бригады, посланной вперед на дрезине.
  - Обвал, туннель частично засыпан - сообщили они - до башни около пятисот метров. На платформе чисто.
  - Он прокопал здесь - направляя тусклый газовый фонарь с рефлектором на завал и смердящую слизью дыру чуть сбоку и сверху над ним, сообщил лейб-инженер. Бетон потолка был проломлен, из камня торчали искореженные куски арматуры с висящими на них отвратительными ошметками черно-коричневой склизи. Туннель был частично завален камнями и вытолкнутым грунтом, но признаков щупалец в дыре не было. Разведчики с графом Прицци и Корном во главе отправились вперед, к платформе. Рейн Тинкала приказал своим людям выгружаться, приступать к расчистке путей.
  Через четверть часа граф вернулся. Сообщил, что на станции никого нет, а двери в Башню заперты.
  - Что будем делать моя леди? - многозначительно поинтересовался он у принцессы Вероники.
  - Пойдем пешком - невозмутимо ответила та, накидывая на голову капюшон своего защитного одеяния, указала всем спускаться на рельсы.
  Борис Дорс спрыгнул с подножки поезда, протянул руки, молча помог ей спуститься на пути. Следом из вагона выгрузили большой высокотехнологический ящик, что с трудом перенесли через завал, за которым и вправду снова продолжался чистый туннель.
  - Не подходите близко, держитесь левой стороны - предупреждал кого-то лейб-инженер, указывая на серый оголенный бок высоковольтной магистрали, частично заваленной обломками гранита и землей из зияющей прямо над головами дыры - обуглитесь от напряжения.
  Колонна двинулась в сторону станции по рельсам. Какое-то время им светило в спины тусклое желтое зарево фонаря оставшегося по обратную сторону завала локомотива, бросало под ноги длинные, путаные тени, но вскоре оно осталось далеко позади. Старые, проложенные здесь еще много десятилетий назад, рельсы тускло мерцали светлыми полосами, отражая свет переносных газовых ламп в руках идущих. Бряцание оружия и доспехов эхом отдавалось под сводами. Кто-то постоянно ругался, спотыкаясь о шпалы в темноте.
  Впереди черной дырой, во мраке которой терялся свет фонарей, зияло какое-то большое и неприятное, по ощущению безграничное, пространство. Рядом с ним магистраль расходилась на две разделенные каменными колоннами колеи, выходила на длинную подземную платформу с высоким сводчатым, теряющимся в темноте, потолком, таким же как и на станции под Гиртой. Ряды запечатанных ящиков, сложенных штабелями металлоконструкций и огромные, в человеческий рост, катушки кабеля, громоздились вдоль стен. Огни, что должны были освещать эту станцию, принимая и преобразуя в свет атмосферное электричество, не горели. Над головой тускло мерцали рельсы мостового крана, припаркованного в конце платформы у дальней стены. Под его аркой чернело бездонное жерло туннеля уходящего куда-то дальше на восток. Кто-то сказал, что это на Варкалу и в сторону Столицы.
  - Нет, там только депо для вагонов и тупик - сообщил лейб-инженер - единственный выход на поверхность здесь только через Башню, другого пути, кроме как назад, в Гирту, отсюда нет.
  Он вышел на середину платформы и остановился перед глухой стеной, под которую уходили рельсовые колеи для подачи погрузочных вагонеток. Вход в башню барона Тсурбы, в основании которой находилась станция подземной железной дороги, был намертво перекрыт массивной стальной дверью. Рядом, на серой металлической стене, светлела кнопочная панель похожая на ту, что была у люка, ведущего к стабилизаторам под герцогским дворцом, который они так и не смогли открыть. Под кнопками в неровном свете газовых ламп желтела маленькая латунная бирка. 'Институт точной механики Иргрида, Бальмонт семь-три'. Тут же, на толстой, уходящей в стену оси, было установлено полутораметровое колесо ручного отжима двери но, сколько на него не налегали, оно не сдвинулось ни на миллиметр.
  - Сделано в Гирте - попробовав его, бодро объявил Фарканто, чем вызвал мрачные, недовольные взгляды стоящих вокруг людей.
  Воцарилась тишина, все с усталой ненавистью уставились на наглухо запертую дверь. Рыжая Лиза подошла к замку, быстро нажала несколько кнопок, надавила на рычаг рядом с панелью, но он тоже не сдвинулся с места.
  - Аварийный затвор - констатировала она, повторив ввод цифр и также безрезультатно попытавшись снова ее открыть - здесь все обесточено. Когда автоматика выключает электричество, он должен закрываться так, чтобы башню не залило водой или не было утечки. Ригели падают, и остается только ручной отжим, чтобы дверь можно было хоть как-то открыть. Изнутри, я думаю, это можно сделать без всяких замков, а тут скорее всего последовательность не меньше восьми знаков. Подобрать ее перебором мы не сможем: этот замок на цифровой, вводить по сто триллионов запросов в секунду технически не выйдет.
  Она достала из портсигара последнюю папиросу и закурила.
  - У нас есть мегатонный расщепительный заряд. Обойдемся без ключа. Просто установим его здесь - с готовностью сказала принцесса Вероника и продемонстрировала ящик, который принесли с собой двое оруженосцев и поставили перед дверью.
  Граф Прицци чуть улыбнулся. Лейб-инженер присел на корточки перед аппаратом, ввел код в механический замок, открыл приборную панель. Перещелкнув кнопку включения, нажал рычажок ручного запуска гиромагнитного измерителя и продемонстрировал зашкаливающий прибор.
  - Боюсь это тоже неосуществимо. Стабилизаторы башни также выставлены в нейтральное положение, а при текущем уровне пространственно-временной абскурации дезинтегрирующее устройство просто физически не запустится, даже если отключить предохранители.
  Все стояли в нерешительном молчании и напряженной тишине, когда воздух на перроне внезапно стал разряженными и сухим, наполнился тяжелым колючим запахом надвигающейся грозы. Яркий свет ударил в глаза, заставив многих вскрикнуть. Все обернулись. Прямо посредине платформы стоял черный ипсомобиль министра Динтры. Двери распахнулись, и оттуда появились сам министр и тот самый старик, которого до этого момента Вертура встречал почти каждый день за игрой в шашки, карты, или за бутылкой крепкого в своем доме, в комнате консьержа.
  - Конфедеративная служба безопасности Северного Королевства! - представился спутник министра и ловко поклонился присутствующим. Что-то неуловимо изменилось, все отпрянули назад, взялись за мечи. Старик поменял облик: обратился маленьким, носатым человечком со жгучей черной шевелюрой и пронзительными голубыми глазками шаловливой хищной птицы. Он был облачен в старомодную черно-белую клетчатую мантию, широкие штаны со стрелками и лакированные туфли, такие же как и у министра, а поверх его плеча была надета портупея, на которой висели удобная кобура с бесствольным эмиссионным излучателем и просторная кожаная сумка-планшет.
  - Адам - медленно и холодно сказал ему без всякого поклона граф Прицци.
  - Август! - оскалил зубы, с напором ответил тот, срывая с головы парик, обнажая перед всеми блестящую, абсолютно гладкую, лысую макушку и от локтя вышвырнул его на рельсы.
  - Дедушка! - изумленно глядя на незваных гостей, всплеснула руками, воскликнула рыжая Лиза.
  - Я искал вас во дворце, а вы все здесь - неторопливо обошел ипсомобиль, констатировал министр. Он не говорил, но его голос, властный, медленный и тяжелый, как удары орудийной канонады или приближающейся грозы, звучал у каждого в голове. Как будто эхом отдавался в сознании короткими и болезненными уколами закладывающего уши треска. С каждым этим перемежающимся глухими, выключающими все внешние звуки, паузами, гулом, черно-багровый гвоздь мигрени с размаху впился в висок. Словно вспыхивала невидимая кровавая молния, слепила, застила глаза резкой и ослепительно-страшной кровавой пеленой перемежающейся черными абсолютно пустыми и глухими прорехами. С каждой из таких пауз, словно на миллисекунду останавливалось время, зависая бесконечно-нестерпимой дребезжащей болью высокочастотного электрического разряда, отдающего во всем сознании нестерпимым белым шумом. Сбивалось восприятие, путались чувства и мысли. При звуках его голоса, при каждом его шаге, люди вздрагивали, жмурились, моргали, терли глаза, дергали головами и спинами, крестились. По привычке встречать опасность, машинально сжимали пальцы на рукоятях мечей, принимали боевые стойки в бессмысленной попытке защититься от этого неминуемого и беспощадного, подобно эпилептическому припадку парализующему сознание и тело, полностью обезоруживающего, ослепляющего, лишающего всякого контроля над собой, разрывающего разум, ломающего волю, наваждения.
  - Христос Воскрес... - сжимая копье, со стоном прокричал кто-то.
  Борис Дорс зажмурился, скривился в гримасе, и тоже осенил себя крестом. И только принцесса Вероника плотно поджала губы, словно не выказав никакого страха, как будто это состояние было ей уже знакомо и даже привычно.
  - Воистину Воскрес. Вольно - еще раз обведя всех строгим взглядом, ответил, разрешил министр. Он снова надел свою маску. Всего лишь на миг явив себя настоящим: чудовищной, лишенной всякой человеческой логики и понимания сущностью, которую не создавали ни человек, ни Архитектор, ни Бог, практически всемогущим и всесильным продуктом эволюции и науки, пожравшим и пережившим античное человечество, что без остатка сгинуло с лица земли, не выдержав естественного отбора и природной конкуренции с более эффективным видом. Принял ту форму, к которой все уже успели привыкнуть за последние несколько недель.
  Как будто и не было ни сбоя цифрового сигнала, ни отдающего эхом многоголосья, какое возникает при нарушении функции приема-передачи нейропатического интерфейса, ни локальных остановок времени. Рядом с черным бортом, украшенным желтым угловатым изломом, как ни в чем не бывало, стоял, возвышался сутулый и долговязый, но еще крепкий и изящный, облаченный в столичный должностной костюм, уже совсем немолодой человек. Почти все в нем было как всегда, и модные лакированные туфли, и серые брюки со стрелками, и идеально выглаженная темно-синяя рубашка с повязанным поверх крахмального воротничка манерным шарфом. И заколка в виде серебряной лисьей головы, и тускло поблескивающий на лацкане серый стальной, лишенный всяких украшений, крест. Не было только еще совсем недавней добродушной благосклонности всевластного ветреного богача, игривой и как будто напускной глухоты, и такой досадной, так раздражавшей всех, старческой деменции. Лицо и поза министра обрели твердые, складные и достойные черты, а суровые проницательные глаза строго, прямо и непреклонно смотрели на собравшихся, словно напоминая, что все что произошло не далее чем несколько секунд назад, было нисколько не видением.
  Ловко отщелкнув крышку портсигара с гравированной лисьей головой, точно такого же, как и у рыжей Лизы, министр отряхнул от пепла уже подломленную выкуренную на треть папиросу, неспешно выдохнул дым и спросил.
  - Значит доступ отсутствует? - все также, без голоса, но уже и без белого шума, обращаясь сразу ко всем. Остановил свой взгляд на маркизе Дорсе, графе Прицци и принцессе Веронике, что тут же торопливо опустили головы, склонились перед ним. За старшими последовали и остальные, сложили на пол оружие, вежливо преклонили колени.
  - Всех убили? - продолжил, спросил, министр - ну да ладно. Бог там разберется, кто свой, а кто нет.
  Шагнув вперед, как на разорванной кинопленке, замер уже перед входом в башню, и тут же, убрав ладонь от кнопок, не глядя, легко надавил на рычаг, заставив далеко внутри стальной стены гулко щелкнуть запирающий ригели механизм.
  - Адам - приказал он агенту Роместальдусу, что подошел к двери, внимательно уставился на нее в готовности встретить любую опасность, что могла таиться за ней - ступайте, принесите Вильмонта. Гляньте, что там с Диспетчером и присмотрите, чтобы никто ничего не трогал.
  Отдав приказ, развернулся и уже пешком неторопливо прошел мимо в почтении и ужасе преклонивших пред ним колени людей к своему ипсомобилю.
  - Слушаюсь! - ответил агент, с насмешливым укором обернулся к остальным, указал не колесо ручного механизма открытия двери - чего стоите? Вертите давайте, мужички! Тут сто двадцать тонн, руками не открыть.
  Граф Прицци коротко кивнул и отдал приказ. Несколько человек навалились на колесо, завертели его, медленно, через редуктор, поднимая вверх и назад массивную металлическую панель.
  Министр же вернулся в салон своего экипажа, сел на место водителя, не закрывая двери, расслабленно откинулся в удобном мягком кресле. Достав из нагрудного кармана сюртука прозрачную, как у барона Визры, пластинку, держа ее в ладони перед собой, обратив к ней взгляд, снова расслабленно закурил.
  Когда ворота были подняты и встали на фиксаторы, Адам Роместальдус достал из своей поясной сумки яркий, похожий на химический светильник. Поводя им из стороны в сторону, заглянул в просторный и темный, заставленный контейнерами и ящиками зал. Пройдя мимо наглухо закрытых стальных дверей неработающих лифтов, рядом с которыми темнел провал бетонного лестничного марша, не подождав никого, зашагал вверх.
  Военный комендант кивнул нескольким своим людям сопровождать его, направился следом.
  - Борис - повелительно окликнул министр маркиза, что уже собрался идти с ним - останьтесь.
  - Слушаюсь... - с поклоном ответил тот, шагнул в его сторону, в нерешительности обернулся на принцессу Веронику. Герцогиня схватила его за руку, нахмурилась, требовательно потянула его к себе. Уставилась на министра так, как будто не желая, чтобы маркиз шел без нее, но и не смея хоть как-то возразить.
  - А ты иди с Августом - непреклонно, холодно и как будто даже грубо, приказал ей министр. Она захлопала глазами, но не посмела ослушаться его, поджав локти, в нерешительности попятилась к двери. Министр же пригласил маркиза присесть рядом с собой на пассажирское кресло, а когда тот оказался в салоне, дверь ипсомобиля автоматически закрылась, так чтобы никто не мог подслушать, о чем он будет говорить с ним. Сказав большей части отряда ждать их возвращения на платформе, граф Прицци кивнул, протянул руку герцогине. Повел ее следом за агентом Роместальдусом в башню наверх.
  
  ***
  
  Они поднимались пролет за пролетом по бесконечной темной и широкой лестнице. Трубы, кабели и рельсы под потолком, однообразные серые бетонные стены с прямоугольными потухшими плафонами ламп, расходящиеся в стороны широкие пустые коридоры, бессмысленные, безликие, числовые и буквенные коды на панелях и табличках, бесконечное эхо шагов и тяжелое бряцание брони в этой тягостной подземной тишине, порождали в душах глухую безысходную тоску. Здесь, в недрах огромного, мертвого, обесточенного комплекса, загадочного объекта Гирта Башня, ничего не напоминало ни о величии столичной архитектуры, ни о грозной роскоши рыцарских замков, но мрачной помпезности дворцов и улиц Гирты. Все было серо и тускло: каменные стены, темные коридоры, бесконечные бетонные лестницы и непременно запертые, лишенные всяких запоров и замочных скважин ряды глухих железных дверей. Тут пахло старой и сухой, раскрошенной известкой, каменной пылью и ржавчиной. На полу, на толстом покрове осыпавшейся каменной крошки, отчетливо просматривались многочисленные, только издали похожие на человеческие, следы. Фонари резко выхватывали из мрака указатели с названиями и кодами помещений. Вначале, в самом низу, на первых этажах, были баки и склады готовой продукции, упаковки и необработанного сырья. Выше службы: насосная, котельная, селекция, фильтрация, ректификация и дезинфекция. Над ними центрифуги, гидропоника, инкубаторы, обогащение, отчистка и синтез. Еще выше ремонтные мастерские, интеграция, сборочные и биоинженерные цеха. От лестницы на каждый этаж расходились коридоры с рельсами, но все двери в них были закрыты. Рядом с каждой в глазке рыжел предупреждающий знак. 'Аварийная блокировка', и подпись 'Опасность. Высокое искажение'. Ни одного звука не доносилось из находящихся за ними комнат. Башня была мертва. В коридорах и на лестнице не было ни души.
  Когда они поднялись на этаж, где стены были облицованы какими-то, похоже декоративными панелями, по виду похожими на фанеру и металл, а рядом с лестницей было две большие двери с табличками 'Контроль вещания' и 'Зонд', Адам Роместальдус остановился, подошел к той, где было написано 'Зонд' и, вставив в глубокую замочную скважину тонкий длинный, похожий на жезл, ключ, разблокировал ее. За дверью открылся просторный и абсолютно темный круглый зал со множеством сумрачных баков, подвешенных по периметру куполообразного потолка и соединенных полупрозрачными трубами с расположенными под ними такими же обесточенными и темными, высокотехнологическими приспособлениями. Когда же луч фонаря в руках агента скользнул по ряду этих, стоящих под наклоном к центру зала, высоких цилиндрических емкостей, все содрогнулись от того что было в них. За толстыми, изогнутыми стеклами, в прозрачном голубоватом геле покоились без всяких признаков жизни огромные и толстые, темно-серые тела, у каждого из которых было по нескольку закрытых, как будто спящих, глаз на спине. Все они были обращены к центру зала, к похожей на саркофаг машине, к которой, как и к капсулам с паразитами вокруг, тоже было подключено множество подающих реагенты и питание труб, и которая тоже, как и все остальные приборы в комплексе, была выключена.
  Агент Роместальдус пересек зал, смело подошел к ней, снова использовав свой ключ, разблокировал и открыл ее. Под выгнутой овальной крышкой, в вязком голубоватом геле покоилась зеленовато-желтая полупрозрачная капсула, в которой все с изумлением узнали человеческий мозг, вплавленный в какое-то с виду твердое, шарообразное стекловидное тело.
  - Вильмонт Конрад Булле, собственной персоной! - ловко продемонстрировал его всем агент. Тут же свободной рукой извлек из сумки бумагу с текстом, печатью и гербом королевской службы и пояснил - ордер на арест. Желаете оказать сопротивление?
  - Министерство государственной безопасности Северного Королевства- многозначительно кивнул, убедился граф Прицци - сопротивление? Я бы мог, Адам, но не сегодня. В другой день. У вас горят спички?
  Он достал трубку и продемонстрировал, что желает закурить.
  - Точно такие же как у вас, Август - передергивая плечами, ответил он и внимательно прищурил глаз - не мой доступ нарушать законы физики. Берите его, несите вниз, только не роняйте. Это же ваш Герцог. И прикажите своим людям, чтобы не отходили далеко, и если какая дверь заперта, даже не пытались ее открыть.
  Лейб-инженер аккуратно извлек из машины мозг, отер его полой плаща и в сопровождении нескольких выделенных ему в конвой дружинников, понес его обратно на перрон. Адам Роместальдус тоже больше не стал задерживаться в этом помещении, и когда все вышли, снова запер его, и направился дальше по лестнице вверх. После недолгого подъема, миновав еще несколько уровней, они вышли в просторный темный холл, отделанный серым мрамором и каменной напольной плиткой, с двумя широкими, просторными дверьми. На одних было написано 'Конференц-зал' на других, широких, во всю стену, прямо напротив лифтов 'Выход'. За заляпанной чем-то красноватым полупрозрачной, толстой стеклянной перегородкой в темную перспективу уходил просторный низкий холл, заваленный каким-то темным хламом, беспорядочно накиданным прямо поверх переломанных, отброшенных к стенам скамей. Через грязные и мутные стекла, было совершенно невозможно определить, что там случилось, так что, посветив лампами, попытавшись заглянуть с разных сторон и, так и не сумев прийти к общему мнению, немного отдохнув на железных стульях перед лифтами, оставив уставших и тяжелое оружие под присмотром строгого сержанта, снова собрались идти выше.
  Опять начался бесконечный изнурительный подъем, а когда граф Прицци прочел на указателе шестидесятый этаж и все уже едва могли передвигать ноги от усталости, запертые номерные двери на площадках внезапно сменились открытыми кольцевыми коридорами, опоясывающими лестницу и шахты неработающих лифтов. На этих этажах двери многочисленных комнат были не заперты, но все, кто заглядывал в них, старались побыстрее, отойти прочь. Почти в каждом из этих темных, лишенных окон, опутанных проводами и заставленных какой-то непомерно старой аппаратурой, помещениях в удобных высокотехнологических креслах лежали неподвижные тела. Некоторые из них были настолько старыми, что уже почти успели высохнуть и окончательно проржаветь, но самым ужасным было совсем не это. Это были не полноценные люди, а затянутые в отдаленно походящую на человеческую кожу, местами высохшую и лопнувшую ткань, какие-то очень старые антропоморфные машины. Их похожие на человеческие одеяния давно истлели в прах, из разрывов покровов, из густой мешанины трубок, проводов и микросхем, торчали белые кости. Тусклыми выпуклыми боками, светлели сосуды с останками органов, давно обратившихся в серую отвратительную мерзость. Одного взгляда на эти заставленные давно проржавевшей техникой залы, на эти гнилые провисшие под потолком провода и толстый слой пыли вокруг, было достаточно, чтобы понять, что эти помещения и оборудование не использовались уже очень давно. Но даже завороженная этим зрелищем, всегда знающая все обо всем рыжая Лиза и пытающийся по пути заглянуть в каждую комнату лейб-инженер так и не смогли объяснить, сказать точно, что они такое, для каких целей они тут и как давно они умерли или были отключены.
  На шестьдесят пятом этаже лестница закончилась. Еще выше вверх, на шпиль, на обзорную площадку, вели только скобы технической лестницы, что терялись в темноте раскрытого квадратного люка в высоком белом потолке. Несколько раз нажав на кнопку одного из наглухо запертых лифтов и, как будто точно убедившись, что он не придет, Адам Роместальдус пригласил графа и герцогиню пройти за ним в единственную открытую на этом этаже высокую и двустворчатую, похожую на парадную, дверь. Пройдя через широкий, богато обставленный высокими комнатными пальмами в горшках, выложенный мрамором тамбур, они вошли просторную, с большими обзорными окнами и высоким потолком, кольцевую, по всей видимости огибающую башню по всему периметру залу, похожую по интерьеру на роскошную столичную гостиную. Жестом оставив сопровождающих снаружи на площадке у лифтов, граф, принцесса Вероника и ее свита первыми вошли в помещение.
  Здесь было сумрачно, но не так как в недрах башни: снаружи, за высокими, во все стены окнами, брезжил тусклый осенний рассвет. В его еще слабом, багрово-сером сиянии отчетливо проступали контуры мебели и беспорядочно лежащих на полу и низких диванах и опрокинутых креслах, изломанных, изрубленных фигур. Повсюду были лужи, разбитые стекла и следы борьбы. Перед большим диваном, посреди ковра, рядом с низким и уютным кофейным столиком, в окружении опрокинутых и перебитых чашек, лежал черный, распростерший руки, уткнувшийся лицом в ковер долговязый, закутанный в плащ-крылья, силуэт. Когда граф Прицци шагнул к нему, в углу, у заставленного открытыми бутылками стола-бюро кто-то печально и испуганно вскрикнул. Как только Адам Роместальдус подсветил его фонарем, резко заслонился ладонью: под столом, поджав колени, прятался, окончательно поседевший от страха, изможденный и безумный, единственный живой, окосевший от пьянства и пережитого ужаса, герцог Георг Ринья.
  Подняв повыше фонари, оглядевшись вокруг, вошедшие обнаружили и причину его страха: по всей гостиной, на опрокинутой мебели, в креслах и на коврах лежали распростертые истерзанные, трупы, в которых граф и герцогиня с содроганием узнали знакомые лица верных наперсников и маршальских друзей. С переломанными, оторванными руками и ногами, некоторые с раздавленными головами и вырванными органами, как будто отдыхая после бурного ужина, они застыли в омерзительных объятиях изуродованных ударами мечей и топоров механических женщин. Идеально расчесанные и накрашенные, облаченные в нарядные столичные одежды, автоматы-убийцы как будто льнули, плотно обвивали руками и ногами их переломанные, разорванные смертельной хваткой тела, что при жизни похоже пытались дать им отпор.
  В зияющих ранах, в культях отрубленных рук, в пробитых лбах, в месиве силиконовой подложки, соединительных тканей, погнутых каркасов, проводов и заполненных какой-то жижей труб, отчетливо блестели капсулы с живыми органами и подсоединенные к ним сложные электромеханические узлы. Обглядываясь по сторонам, вошедшие не заметили ни одного целого автомата, но больше всех графа Прицци заинтересовали два тела, заколотых ударами меча в лицо и грудь: похоже последних выживших и победивших машины людей, которых в ссоре или припадке безумия убил уже лично герцог Ринья.
  Бросив на них быстрый оценивающий взгляд, граф уже было обратился к плачущему, захлебывающемуся текущей изо рта прямо на нарядную одежду слюной герцогу и, подвинув стул, присел перед ним, как принцесса Вероника, что не устрашившись побоища, аккуратно переступая через мертвые тела, прошла по залитым кровью коврам к окну, посмотреть, какой отсюда, с высоты, открывается вид, остановившись перед стеклом, внезапно нахмурилась, замерла и позвала его к себе.
  - Август - произнесла она холодно, медленно и властно - подойдите.
  Граф поднялся, молча подошел и встал рядом с ней. Там, за окном, по серо багровому тусклому и пасмурному рассветному, небу, в сторону моря, в вышине, медленно летели хвостатые, колючие, рыже-белые, похожие на метеоры или раскаленные хвостатые падающие звезды, огни. Пересекая небосвод, падали куда-то вдаль, наверное в море к северо-западу от Гирты. Расцвечивали небо, разрывали зловещие утренние сумерки далекими бирюзовыми и лиловыми как будто электрическими вспышками, с каждой из которых багровое сияние, казалось, становилось все слабей.
  Но самое ужасное было не в небе, а внизу, на земле.
  В слабом сером свете с высоты наблюдательной площадки открывалась ужасная по своим масштабам и чудовищности картина. Просторная аллея с двумя каменными дорогами по краям перед поднимающейся на высоту двух с половиной сотен метров башней, была завалена растерзанными и изувеченными, застывшими в позах страдания, боли и обреченной борьбы разорванными на куски, перемолотыми в фарш телами, лошадиными останками, вперемежку с разорванными тряпками, вымпелами и переломанными телегами. Всем тем, что осталось от той части маршальской армии, что по приказу герцога Вильмонта, отошла сюда и готовилась к новому наступлению на Гирту. В полутора километрах дальше, перекрыв дорогу, лежало то, что должно было помочь им, но погубило их всех: огромная и бесформенная, расплющенная от удара об землю, необъятная, шевелящейся, черно-коричнево-серая склизкая масса. Еще шевелящаяся, непомерно огромная и отвратительно уродливая гора вялых, беспорядочно бьющих в агонии щупальцев, похожая не то на огромного уродливого осьминога из морских глубин, не то на труп, плотно облепленный шевелящимся покровом мясных червей.
  Еще живая, но уже явно умирающая, она еще пыталось неосознанно сопротивляться. Пыталось бессмысленно бороться, бессистемно бить, давить, рыть землю, но огромные живые деревья, что медленно раскачиваясь вокруг нее, обступили ее со всех сторон. Наступая, все теснее сжимая кольцо, копошились, своим темным колышущимся покровом надвигались, цепляли ветвями и корнями, с неумолимым неразумным упорством, бессмысленно защищая вверенную им территорию, рвали, растаскивали ее на куски.
  В нескольких местах, наверное, там, куда упали первые летящие звезды, в этой ассиметричной омерзительной шевелящейся куче плоти зияли огромные, еще дышащие поднимающимся над ними жаром, обугленные дыры. Смертельная раскаленная рыжена, проникнув через них в самую ее глубь, яркими изломанными трещинами, как на подернутых пеплом углях, просвечивала сквозь черно-коричневую слизь. Какие-то омерзительные склизкие твари, не то личинки-симбионты, не то какие-то иные машины, быстро и судорожно, как будто тоже испытывая нетерпимую боль, корчились, копошились вокруг этих огней. Обгорая и умирая, пытались еще спасти своего хозяина, залатать эти раны, погасить этот жар, выжигающий эту чудовищную движущуюся гору плоти изнутри.
  Граф Прицци поморщился, отвернулся, отвел герцогиню от окна и вывел ее на лестницу. Вернувшись к герцогу Ринья, крепко ухватил его за плечо, отчего тот со злостью отшатнулся прочь и запоздало схватился за меч.
  Глаза низложенного маршала вспыхнули бессмысленным пьяным огнем.
  - Август! - ядовито прошипел он и хотел было сказать что-то еще, но граф не дал ему договорить, молча и стремительно обнажил свой кинжал и также молча вонзил его метким ударом маршалу вертикально в шею. Пьяный герцог глубоко вдохнул, весь перекосился, откинулся на спину и, внимательно созерцая как ярко-алая кровь, пульсируя плотным фонтаном, брызжет прямо ему в лицо, зашлепал, зачесал по ней пальцами, пытаясь заткнуть ее. Какое-то время он молча и сосредоточенно боролся, скрипя зубами, закусывая губы, держался, как будто желая принять перед смертью достойный вид, но продержался не больше полминуты. Растеряв все свои оставшиеся силы, сломавшись, распахнув рот, тяжело и быстро задышал, зашипел, упал набок к ножкам стола, скорчился, обхватив их, поджал колени. Бессмысленно и страшно забив ногами, словно пытаясь удержаться на краю, за которым будут только уготованный ему Страшный Суд и награда по заслугам еще более ужасная чем смерть, так и не произнеся больше ни единого слова, тяжело и хрипло застонал и через несколько секунд затих.
  Граф Прицци и подошедшие, вставшие рядом, Фарканто и Корн, молча созерцали эту сцену.
  Адам Роместальдус же, спокойно дождавшись окончания расправы, подошел к лежащему на полу барону Тсурбе и, перевернув его на спину, к омерзению окружающих разрезав его грудь ножом, содрал кожу и раскрыл имитирующую ребра крышку. Под ней, в плотном переплетении мертвых синтетических жил, в защелкивающемся разъеме, была помещена капсула с серым бесцветным веществом, похожая на ту, в которой был мозг Герцога. Агент поддел ее ножом, вынул ее, сверился с часами-маятниками, обратился к рыжей Лизе.
  - Контакт Гирта Башня - Гирте Гамотти. Команда станции на нейтральный режим.
  - А Центральной? Надо же стабилизировать... - растерявшись от всего увиденного вокруг, не сообразив сразу, спросила она.
  - Вы что, всю Гирту хотите что ли в сингулярность завести? - язвительно бросил он агент - ваш Вильмонт дал сигнал Гамотти на единицу. А обратную связь он потерял, как только Обелиск получил контузию. Тут все отключилось, сами видите, и он туда же вместе со всеми. Надо погасить стабилизатор, который вступил в конфликт с Маяком. А без света посидите, пока мастер Динтра не разберется с ним. Ничего с вами худшего, чем было, уже не случится. Я деактивировал Диспетчера, теперь у вас приоритет. Следите, как коэффициент абскурации снизится хотя бы до четырех, выставите Гирту Центральную, Гирту Гамотти и Гирту Северную на двадцать процентов. Башню не трогайте вообще. Как с ней работать, если будет нужно, мастер Динтра сам потом покажет и объяснит.
  
  ***
  
  Уже внизу, снова на платформе, случился следующий разговор, который никто, кроме нижеупомянутых, участвовавших в нем лиц, не услышал. Агент Роместальдус спустился с вершины башни, пропрыгал по ступенькам, отчитался министру о проделанной работе, и том, что случилось наверху.
  - Как я понимаю в отчет писать, что причиной инцидента стал Маяк - осведомился он - а изделие двадцать один сто три потерпело крушение в конфликте с ним?
  - Да, именно - уже без всякого паясничества ответил ему министр Динтра. Его голос был глубоким, ровным и исполненным благородного достоинства. Заставлял слушать и внимать ему, какой-то особенной, завораживающей, почти физически ощутимой, угрожающей силой, заставлял содрогаться и чаще биться сердце. Министр кивнул на стоящих у дверей в башню оставленных графом Прицци часовых - все эти люди должны были исполнить свой долг. Они должны были сделать все сами, и они это сделали. Вы не верили ни Августу, ни Стефании, ни остальным, но я надеялся, что они смогут, потому что они сконфигурированы по Образу и Подобию и они не подвели. Да, нам пришлось немного помочь и подсказать им, но фактически они справились без нас. Иначе это доказывало бы, что расчет был неверен, и нам бы снова пришлось искать ошибки. Да, мы учтем и этот опыт и, возможно, когда-нибудь, мы и сможем уравновесить все так, чтобы не было необходимости во вмешательстве или дополнительных мерах. А возможно такое просто недостижимо, потому, что так нужно чтобы и мы в поте лица зарабатывали свое небесное богатство и Господь Бог намеренно сделал это уравнение таким, чтобы никто, кроме Него не смог его решить. В любом случае Адам, у нас тут еще много работы и вы пока что останетесь здесь. Проконтролируете все, соберете статистические данные, и чтобы разговоров об отставке по выслуге лет я больше от вас не слышал. Вы хотели служить Богу, людям и короне, я дал вам эту возможность, и теперь не жалуйтесь. С этим расширением у нас сейчас очень много дел, а у меня и так не хватает компетентных сотрудников. Видите, какая обстановка? Я параллельно с вами сейчас еще на трех линиях, самому приходится все решать, везде ездить. Так что работайте. Сегодня по истечении восьми часов отправите в Центр сигнал, отмените тревогу. Напишите в предварительном рапорте, что на борту вступившего в конфронтацию с Маяком изделия двадцать один сто три произошел критический сбой. Авария, приведшая к несовместимым с дальнейшим исполнениям поставленных задач обширным структурным повреждениям. Доложите, что требуется организация комиссии по всесторонней оценке понесенного ущерба, целесообразности ремонта, а также адекватности принятых им решений и мер. Подготовьте меморандум для Совета Конфедерации и министерства развития. Это их агрегат, пусть теперь и разбираются, выясняют, почему вообще такое получилось. Будут писать и звонить вам, передайте, пусть обращаются лично ко мне. Все, свет дали, можно ехать.
  Он кивнул на уже начинающие тускло и неровно мерцать в силу снижающегося уровня искажения пространства-времени автономные лампы на сводах потолка. На его суровом, скорбном и спокойном лице появилась как будто тень улыбки. Неподвижные глаза с вертикальными зрачками мерцали, как будто теряя фокусировку, словно обращаясь куда-то в иное пространство сквозь толщу скал и стен. Так прошло несколько секунд, но вот что-то снова неуловимо изменилось, трудно было понять что именно, но не прошло и секунды, и рядом с ним уже снова стоял высокий и нескладный, чудаковатый, облаченный в серый столичный костюм, старик. Сутулился, покачивался, запустив свободную руку в карман сюртука, курил папиросу, с почти что юношеской претензией облокотившись локтем о крышу ипсомобиля. Мечтательно улыбался, быть может, вспоминая что-то очень хорошее и давнее. То, что уже кроме него и не помнит, потому что с тех пор прошли века, а быть может и тысячи или даже миллионы лет.
  - И Булле младшего найдите, отправим обоих под трибунал - рекомендовал он уже снова своим старческим голосом, который все так привыкли слышать в Гирте. Задумчиво, как бы чего бы еще не забыть, выпуская дым - за все, что тут случилось вот они с Вильмонтом и ответят. Разыщите нашего второго резидента, все что от нее осталось, несите ко мне, Его Величество выражал желание приставить ее к награде, так что, если хоть одно из ядер сохранилось, будем восстанавливать и чинить. И выясните, куда делся этот клоун, как его там, ну, тот, с которым Жорж развлекался, что-то не вижу его нигде, если спрятался - дайте цель, я его дезинтегрирую.
  - Исполню! - с готовностью самодовольного лакея, весело кивнул агент Роместальдус и, подозрительно прищурившись на пыхтящий паром, неторопливо въезжающий на станцию поезд, задорно указал оттопыренным большим пальцем, крикнул ментору Лирро, мрачно глядящему из окна машиниста - хой, вечный студент! А обратно-то ты как? Задом что ли поедешь? Второй-то паровоз не прицепил.
  - Дедушка... - подошла, тихо и заискивающе спросила у министра рыжая Лиза - у меня папиросы кончились...
  - В багажнике твои папиросы - сгорбился еще больше, подался лицом вперед, оскалился, министр, так что стало понятно, от кого у внучки такая манера, и строго, с укором, заявил - я тебе и курево твое любимое как всегда привез, и подружку твою психопатку безголовую принцессой назначил, и город целый с настоящими замками, дворцами, черными конями и рыцарями. Все тебе. А ты, как всегда. Хоть бы раз сказала 'спасибо', неблагодарная ты девка!
  - Ну спасибо тебе, дедушка, за такие развлечения! - развела руками, иронично и громко воскликнула рыжая Лиза.
  Она забрала в багажнике обернутую ароматной бумагой массивную упаковку с печатью и пломбами известной столичной марки в форме закрутившихся кольцом рыжего дракона и синей лисы и тут же распечатала ее. Министр же и агент, не сказав никому больше ни слова, сели в свой черный, похожий на барочный комод или величественный рояль из гостиной графа Прицци, ипсомобиль. Небрежно кинули на заднее сиденье арестованного Вильмонта Булле, вернее его мозг, замерзший в мутном зеленоватом стекле и без единой вспышки, без всякого звука, без единого движения, исчезли. Сверкнув молнией на борту, как на разорванной кинопленке, пропали со станции, как будто их никогда и не было здесь.
  
  
  ***
  
  - Ну что, молчат? - уже без всякой надежды в голосе, уточнил у инженера Руксета капитан оперативного отдела Александр Кноцци. Тот только покачал головой и снова начал начитывать в свой прибор уже произнесенный бесконечное число раз текст. В инженерной мастерской было холодно. Окна закрыты ставнями, занавески плотно задвинуты. Инженер и его помощник, горбились, сидели в накинутых поверх мантий жилетках сшитых из старых запасных толстых черных штор, которыми в обычные дни закрывали окна, чтобы работать с фотоактивными элементами в темноте. Табак давно кончился. В трубки крошили опилки. Полицейский капитан печально кивнул и вышел. В длинном коридоре на первом этаже, было темно, но рядом с криминалистической лабораторией тусклым слабым светом горела свеча, отбрасывала длинные замершие тени от арок потолка и пустых ниш, где еще не так давно были двери, которые теперь сняли вместе с оправами, чтобы разрубить на дрова и бросить в огонь. Носилки, доски, ящики, все, что можно было сжечь, было уже давно разломано и сожжено в печах: смертельный холод, какой бывает только в самые тяжелые и холодные зимы, стоял снаружи, за стенами.
  Капитан прошел до центрального холла, где несущий вахту капрал Гицци, спросил его пароль, прежде чем открыть тяжелую, окованную медью дверь. Прямо на полу, укрывшись плащами и всеми возможными тряпками, лежали, дремали, или бессмысленно смотрели в потолок, несли вахту полицейские постовые и ополченцы из окрестных кварталов. Те, кто с началом мятежа, пришли со своими семьями искать убежища в здании полицейской комендатуры и остались в ней. Все двери и окна в зале и на лестнице тоже были наглухо закрыты и по возможности утеплены. Тусклые огоньки нескольких слабых, горящих на месте деревянной решетки регистратуры свечей, едва озаряли свод. Кто-то большой и страшный принюхивался снаружи, за наглухо закрытыми, укрепленными тяжелым засовом, парадными дверьми. Настойчиво, словно поглаживая, скребся в них, но на это уже не обращали никакого внимания не дежурные, ни собравшиеся в своем отгороженном занавеской углу со своей масляной лампой суровые охотники на зомби из бригады лесных людей.
  Капитан Кноцци молча кивнул капралу и поднялся по центральной лестнице наверх. Тут в длинном, едва освещенном коридоре рядами вдоль стен в обреченной апатии тоже лежали, тихо перешептывались люди, мужчины и женщины с детьми. У балкона рядом с лестницей стоял аналой, но священника рядом не было. Капеллан ходил по комнатам, исповедовал желающих, беседовал, вдохновлял их. Дежурный полицейский, стараясь держать ровный и вдохновенный голос, читал псалом. Здесь, наверху, тоже были сняты почти все деревянные рамы и двери, расколоты на дрова стулья и столы, частично разобран паркет, а на окнах, поверх ставен, висели толстые шторы, сшитые наспех из того, что нашли в полицейских кладовых.
  Спотыкаясь в темноте на разобранном полу, капитан прошел вдоль коридора, мимо занавешенных плащами вместо деверей, кабинетов. Там тоже лежали и спали люди. В некоторых было совсем темно, свечи и масло заканчивались, как и вода, лекарство, провизия и керосин.
  За окнами, внизу на плацу, все также стояла беспробудная и застывшая безлунная мгла. Сумрачными мертвыми громадами стояли безлюдные мертвые кварталы. На их угрюмых черных стенах едва теплились редкие, тусклые окна. Такой же бездвижный, как будто нарисованный, рыжий свет костров, горящих где-то за забором, на проспекте Рыцарей замер на стенах нижних этажей. За последние восемь суточных циклов, с тех пор как багровый сумрак накрыл город, и время замерло, обратившись бесконечной и сумрачной холодной мглой, наполненной рыщущими в ней, черными уродливыми тварями, что все время пытались забраться в окна, сожрать укрывшихся в комендатуре людей, эти огни так и остались неизменными. Замерли как на стоящей в нескольких сотнях метрах за окнами, огромной, жуткой и неподвижной, фантастической картине.
  Капитан прошел до комнаты генерала Гесса, вошел, доложил о том, что за последние два часа обстановка не изменилась. Только стало еще на полградуса холодней.
  Начальник полиции все также сидел за своим столом. Листал подшивки старых журналов, как будто с ностальгией просматривал полицейский архив. Бумагу и ткань намеревались жечь в последнюю очередь, при самой крайней необходимости: газеты и книги в печах сгорали очень быстро и почти не грели.
  - Значит, будем ждать дальше - выслушав рапорт, твердо ответил генерал, отложил свои очки - мы и так потеряли уже две группы, больше выходить наружу нет смысла.
  При этих словах он как-то сник и продемонстрировал капитану свободный стул. Прибавил печально.
  - Александр, давайте чаю что ли выпьем...
  Женщина лет тридцати, та самая молодая помощница генерала Гесса, о которой раньше шептались и рассказывали всякие сплетни, что сейчас, поджав ноги для тепла, лежала на тряпках в темноте в углу, устало открыла глаза. Поднялась со своего ложа, оправила полы темно-синей, по виду под форменную полицейскую, мантии, с регалиями майора и медленно прошла в приемную, принесла едва теплый чайник, налила офицерам в чашки бледной, только отдаленно похожей на многократно заваренный чай воды. Села рядом с начальником, молча сложила руки на коленях. Ее волосы были растрепаны, лицо и ладони серыми от грязи. Высокомерная молодая наперсница самого начальника полиции за эти дни из гордой матроны, обратилась напуганной, усталой горожанкой. Растрепалась, сгорбилась, осунулась, похудела и как будто даже высохла. От былой роскоши осталась только мантия с регалиями жандармерии Гирты, вся измятая и пыли, от того что ей укрывались ночью для тепла, и сорванные, брошенные в угол наградны, которыми не согреешься в мороз и не съешь.
  Все трое тяжело вздохнули, молча перекрестились на иконы в углу, взяли в руки чашки, с отвращением выпили из них.
  В коридоре сбивчиво загремели сапогами, послышались чуть более громкие, чем обычно голоса, заглушили далекое чтение псалмов. Те, кто стоял у окон, с изумленными и полными надежды репликами, указывали куда-то в вышину.
  - Смотрите! - крикнул кто-то - зарево!
  По коридору пошел возбужденный говор, люди, дрожа от холода, поднимались со своих лежанок, толкались, подходили к ним.
  - Мастер Кноцци! Мастер Гесс! - резко откинул полог, заглянул в зал, позвал какой-то полицейский.
  Капитан, генерал и его помощница медленно поднялись со своих стульев, выглянули в коридор, узнать, что там случилось.
  - Да вон! - крикнул кто-то - свет!
  И вправду. Зловещие, замершие в багровой мгле окна и зарево костров на проспекте медленно гасли, но вместо них также неторопливо, но словно ускоряясь с каждой секундой, загорались уже совсем другие, совершенно новые, огни. Что-то непреклонно менялось за стенами комендатуры, но самым главным было не это: по небу за черной иглой шпиля Собора Последних Дней, что отчетливо просматривался даже в сумраке багровой ночи над крышами, медленно летели хвостатые огненные звезды. Снижались по пологой баллистической кривой, бесшумно мчались по небу, уходили куда-то в сторону залива. Не совсем, так как на панно в зале отдела Нераскрытых Дел, где они падали прямо на город, а пролетали в вышине, расцвечивали небосклон своим живительным, нереально ярким в этом опустившимся на побережье колдовском багровом сумраке бело-рыжим светом.
  У ворот на проспект Рыцарей загорелся какой-то яркий, похожий на химический, огонь, как из тумана, проявился из темной черно-багровой темени. В его сиянии, в предрассветных сумерках отчетливо были видны фигуры несущих вахту, экипированных в самое современное снаряжение, часовых. Бесформенные и жуткие, в своих конических шлемах, с дыхательными масками и очками-гуглями, в черных блестящих несгораемых плащах и фонарями-рефлекторами на груди, они были похожи на каких-то диковинных воителей из написанного бестолковым писателем, которого никто никогда не будет читать, потому что так не бывает, и все это лишь глупая фантастика, произведения. Яркой магниевой лампой, с забралом похожий на рыцарский шлем, замерцал семафор.
  - Быстро! - все еще держа в руках чашечку с чаем, приказал генерал Гесс - чем-нибудь, скажите им! Гирта Шесть Гесс - Гирте какой-нибудь, любой, отклик!
  Кто-то принес свечу и, задвинув занавеску, закрывая огонь ладонью, начал посылать ответный код. У забора замахали сигнальным флажком, фонарь ответил. Какая-то темная жуткая тварь с длинными сегментированными хвостами метнулась из тени, от все еще стоящих у забора повозок и лежащих там же мертвых, растерзанных в клочья, обглоданных лошадей. Хищно хлопнула склизкими кожистыми конечностями, но дружинники смело приняли ее на длинные пики, а рыжий поток пламени из огнемета опалил ее, заставил броситься прочь и отступить. Не прошло и пяти минут, как раскидывая перед собой и по сторонам ярко горящие фосфорные свечи, таща страховочный канат, с проспекта Рыцарей от ворот в сторону здания комендатуры двинулся вооруженный отряд. Все ликовали, радовались, показывали руками, кричали, обнимали друг друга. Крестились, смеялись и каждый старался пробиться поближе к окном, чтобы точно убедиться, что наконец-то все закончилось, и они спасены.
  - Почти как на той картине у Нераскрытых - поднимая взгляд на летящие по небу мимо шпиля Собора рыжие хвостатые звезды, констатировал капитан Кноцци. Генерал Гесс молча кивнул, согласно пожал плечами и тоже осенил себя крестом. Багровая мгла уходили. Ночь отступала, над Гиртой поднимался холодный, туманный и серый, мокрый от росы, почти что октябрьский, но все же самый настоящий и такой долгожданный, рассвет.
  
  ***
  
  - А я бился в первом ряду! Даже не считал, сколько народу зарубил! - громко хвастался Модест Гонзолле, сидя с дружинниками на мосту, перед разрушенными воротами. Размахивал флягой, рассказывал о своих сегодняшних подвигах и приключениях - а Борис, и остальные...
  - Да что ты врешь! - услышав его пьяные бахвальства, грубо и зло накричал на него какой-то рыцарь - видел я тебя, еще в атаку не пошли, а ты уже из строя выбежал!
  И он подошел к хвастливому барону и с силой толкнул его, так что тот с грохотом завалился навзничь, запрокинув высоко к начинающему светлеть небу свои черные и модные, латные сапоги.
  - Отдай флягу! Разольешь! - закричали ему вокруг со смехом, отобрали у него выпивку.
  - Да что вы там видели в темноте! Спину мою видели! Я был впереди всех! - вскочил, обиженно воскликнул хвастливый рыцарь. Со всей силы пнул в темноту, чей-то стоящий рядом шлем, резко размахивая руками, грохоча броней, зашагал через мост на южный берег Керны.
  
  ***
  
  Глава 32. Падающая звезда. (Все последующие дни)
  
  ***
  
  Наступило утро. С рассветом, пришел тяжелый и холодный, серый осенний ливень. Омыл следы ночного сражения, смыл в реку пепел, гарь пожарищ и кровь. Серой сумрачной завесой укрыл улицы и проспекты Гирты. Через его спокойную и плотную шелестящую пелену гулко перекликались колокола идущих в храмах служб. Вереницами скорбных, облаченных в плащи с капюшонами фигур, тянулись похоронные процессии, несли разноцветные фонарики и повязанные мокрыми, сине-белыми траурными лентами шесты. Устало понурили головы, шагали цепочки изможденных вооруженных мужчин. Отпущенные командирами по домам, ополченцы возвращались домой к своим родственникам и семьям. У мостов стучали мотыги, шаркали лопаты, гремели колеса телег: рабочие и пленные разгребали завалы, пожарные тушили огонь. Санитарные команды грузили убитых на фургоны, везли их к больницам и церквям.
  В усталом торжественном молчании въехали в город, сразу же с уходом багровой мглы покинувшие свое убежище на Полигоне, полицейские из отдела Нераскрытых Дел. Неспешно ехали по проспекту Рыцарей. Оглядывались вокруг, кивали знакомым и коллегам, что пропускали их через заставы, приветствовали, нехотя делились пересказанными уже по десять раз историями о том, что происходило на улицах, пока их не было. Вспоминали каких-то общих знакомых, кто был ранен или убит.
  Но как это всегда бывает после войн и потрясений, когда все самое тяжелое и опасное уже прошло, и надо как-то жить, также и горожане Гирты, осознав, что ничего страшного и фатального не случилось, возвращались к своим делам. Выходили на улицы, с интересом оглядывались вокруг, заходили в соседние дома, спрашивали у знакомых и родственников все ли целы. Спускались в мастерские и лавки, проверить, на месте ли добро, не взломаны ли замки, шли на улицу, читали свежие листовки, покупали внеочередные, только выпущенные, плохо просушенные, свежие газеты. Жены собирали и несли мужьям на заставы корзинки с бутербродами, пьяницы, которых привлекли к уборке улиц, пока не видит отвернувшийся злобный сержант, прикладывались к фляжкам и бутылкам, старьевщик катил свою тележку, стучала оловянная посуда, по переулкам, из раскрытых окон разносились веселые крики бегающих по комнатам детей. Какая-то пожилая тетка сварливо и бессмысленно ругалась, кричала, им чтобы прекратили, но им все равно. Мальчишка-разносчик ковырял в носу, глядел на работу паровой помпы. Рядом с ней, важно, как будто он настоящий машинист, облокотившись о лопату, стоял крепкий юный кочегар с зажатой в зубах дымящейся трубкой и в войлочном колпачке.
  Отвезя раненых в больницу, оставив с ними доктора Сакса, проехав Старый мост и обгоревшие ворота, миновав заставу и забор полицейской комендатуры, инспектор Тралле приказал не останавливаться, ехать к Большому дому, дальше по проспекту Рыцарей. Остановившись на углу, оставив бездельника Коца охранять карету и лошадей, полицейские вошли в холл и поднялись по лестнице на последний этаж. Открыв квартиру Хельги Тралле, инспектор и Фанкиль вошли в ее кабинет, изъяли из сейфа какие-то коробки и опечатали его.
  - Служба конфедеративной безопасности - бросив усталый взгляд, бессмысленно прочел вслух на пломбе детектив.
  - Вот и все - уже на лестнице развернулся, тяжело зевнул, печально сказал Вертуре, Фанкилю и Даскину инспектор. Последним, словно не желая уходить, делая вид что задумался о чем-то очень важном, покинул квартиру, опечатал и запер входную дверь. - пойдемте кофе что ли выпьем...
  Спускаясь по лестнице, они встретили идущую им навстречу Марису. Увидев коллег, она молча уставилась на них и кивнула. Все также, не сказав ни слова, молча развернулась и пошла с ними. Инспектор и Фанкиль выбрали столик подальше от выбитого окна. Заняв его, ежась от холода, кутаясь в плащи, в ожидании официанта придирчиво глядели, как швейцар с дворником вяло гребут разбитое стекло, пытаются прибраться в разгромленном зале, навести хоть какую-то чистоту. Подошел какой-то лакей, узнав, что они хотят кофе, с бессмысленной злобой уставился на полицейских.
  - Ну что? Чемпионы, ветераны, гузильеры? - выпив кофе, откинулся к подоконнику инспектор Тралле, как будто бы немного приободрившись.
  - Гузильеры! - мрачно бросил ему Даскин - тоже мне, нашел что вспомнить...
  - Давайте, Марк, ваш подписной лист - как будто для того, чтобы сделать хоть что-то привычное, обратился к Вертуре инспектор - я вас аттестую на 'хорошо'. На 'отлично' не буду, вам же потом и скажут, оценка необъективная и необоснованно завышена...
  - Так я его с собой и не брал... - пожал плечами Вертура - в папке в отделе на моем столе лежит.
  Сгорбившись от холода и усталости, он сидел привалившись на подлокотник скамьи. Молчал, глядя на идущий за стеклами дождь, мокрую улицу и стоящих под ливнем, каких-то печальных и таких же усталых и понурых людей. Мариса с силой обхватила его плечо, при этом отстранилась, приняла надменный и гордый вид. Как будто всеми силами пытаясь скрыть, насколько она рада видеть коллег живыми, целыми и невредимыми. Инспектор Тралле и Фанкиль с грустью и какой-то печальной завистью смотрели на них с Вертурой. Как будто думали, о чем-то очень важном, что ушло и никогда больше не повторится. О молодости, о пережитых волнениях, о людях, которых больше нет рядом, но память о ком, навсегда останется в сердцах, не угаснет даже через много-много лет.
  
  ***
  
  Потянулись дни. Было пасмурно и сыро, как всегда бывает осенью в октябре. Дождь все лил и лил, заливал водой дома и улицы, временами сменялся серой пасмурной погодой с пронзительным, продувающим насквозь, сырым холодным ветром. Лето закончилось, наступила осень.
  Все также тянулись в город вереницы пеших с коробами, повозок и телег. В город везли товары, продавали урожай. Торговцы покупали овощи и зерно, готовились к холодам, наполняли погреба и склады. Все также поднимался дым над сталелитейными заводами, ямами углежогов и трубами домов. Все также спешили по улицам пешеходы. Кутаясь от холода в толстые шерстяные плащи, шли на службу в цеха, учреждения и мастерские.
  На площади перед оградой герцогского парка, рядом с Собором Последних Дней в небо поднимались леса: рабочие восстанавливали поврежденное пожаром здание ратуши, герцогские конюшни и сгоревшее вместе с ними здание общежития фельдъегерей. Новая администрация графа Прицци вступала в свои полномочия, рассылала ревизоров и курьеров с приказами во все концы герцогства. В здании судейской коллегии между Соборной площадью и рынком с утра до вечера шли заседания специальной следственной комиссии. Разбирали, изучали документы, что по первому же требованию предоставил графу Прицци капитан Валентин Тралле из собранного им, Хельгой Тралле и Эдмоном Даскином за последние пятнадцать лет секретного архива. В первые же дни после низложения герцога Вильмонта на рыночной площади установили помост с плахой и виселицу. Начались регулярные казни. Горожане приходили, смотрели на них. Узнавая чиновников, землевладельцев, банкиров и рыцарей, тех, кто давно заслуживал наказания за свои злые дела, грабеж, подлог, воровство, бандитизм, мошенничество и государственную измену, но по политическим причинам при администрации герцога Вильмонта получал за них только награды, благодарности и лишь иногда непомерно мягкие взыскания, важно, одобрительно кивали. Радовались, что наконец-то наведут порядок, хвалили графа Прицци, Бориса Дорса и принцессу Веронику, говорили 'Бог есть'.
  На декоративных копьях ограды герцогского парка, под дождем мокли отрубленные головы повинных в мятеже. Среди них были и магистр Роффе, и банкир Загатта, и Агнар Этна и Рудольф Горчет и Биргер Гамотти и маршал Ринья, а также их приближенные и ближайшие из вассалов и друзей. Под ними круглосуточно ходил, постукивал пикой по камням, гонял ворон, часовой, следил, чтобы никто не снял и не попортил их.
  Также в эти дни многие должностные лица были отстранены от выполнения своих обязанностей, а некоторые из них заключены под стражу или преданы суду. Среди них были и такие высокопоставленные лица как комендант Фаскотти и Максимилиан Курцо, бывший генеральный прокурор Гирты. Некоторые из них впоследствии были казнены, другие же, будучи лишены своих привилегий и титулов, в соответствии с приговорами суда, покинули город без права возвращения вместе со своими ближайшими родственниками и семьями. Уехали, поселились в дальних таежных уголках, на своих новых, специально выделенных им по закону землях, чтобы до конца своих жизней возделывать ее. В поте лица, теперь уже собственноручно, зарабатывать свой хлеб.
  Капитана Фридриха Кроксена, стойко оборонявшего ворота у Старого моста похоронили, без особых, достойных его высокого ранга, почестей, но и без посмертных трибуналов и обвинений. Также как и многих других офицеров армии и рыцарей, павших на защите северной Гирты. Все они были погребены как погибшие при исполнении долга патриоты, а не бандиты поднявшие мятеж.
  По возвращению из храма, с панихиды, вечером, в гостиной графа Прицци, прошло поминальное собрание. Граф и графиня встали во главе стола. Князь Мунзе, барон Марк Тинвег, баронесса Астра Тинвег, Пескин с невестой, комендант Тиргофф и многие другие рыцари и их жены в молчании подняли чаши в знак поминовения павших товарищей и друзей.
  Когда церемония завершилась, Мария Прицци подошла с острым ножом к майору Вритте и графу Карлу Тальпасто, что впервые были приглашены на подобное собрание в этот дом. Оба с готовностью засучили рукава и обнажили мечи. Графиня рассекла им руки, так что кровь потекла по их пальцам и клинкам, обагрила рукава белых торжественных одежд.
  - Как Господь Бог наш, Иисус Христос пролил за нас кровь на кресте, так и мы проливаем нашу кровь в знак верности Его Евангелию Нового Завета - произнесли они клятву перед стальным Распятием, преклонили колени и перекрестились.
  Эльса Гутмар и Наталия Тальпасто перевязали своим мужьям раны, граф пригласил всех обратно к столу, барон Тинвег прочел предшествующую трапезе молитву.
  - А говорили, вы тут пьете кровь - уже к концу ужина, допивая очередной фужер вина, заявил бригадир Карл.
  - У крови вкус дрянной - отнимая ото рта трубку с длинным чубуком и выдыхая ароматный сизый дым, улыбнулся, ответил ему граф Прицци и прибавил - ржавчиной и мясом сырым отдает. Так что лично я предпочитаю портвейн.
  Через несколько дней после событий багровой ночи во дворец явился лично министр Динтра. Провел в герцогской гостиной рабочую встречу, по окончанию которой позвал Фарканто, капитана Форнолле и рыжую Лизу во двор, туда, где стоял его черный ипсомобиль. Открыл его дверь, продемонстрировал стоящую на заднем сиденье огромную коробку, которую взяли двое юнкеров, отнесли в трапезную на первом этаже.
  - Вот вам новый агент безопасности - указал ладонью министр, предлагая внучке самой открыть ее и посмотреть что там, внутри. Когда же она заглянула внутрь, ее восторгу не было предела: в коробке, удобно свернувшись большим пушистым кольцом, спала огромная, с длинной-предлинной шерстью бело-рыжая лиса. Вернее на лисью была похожа только голова с длинной острой мордой, передние лапы и острые уши с кисточками. Все остальное представлял собой огромный, жесткий и длинный меховой шлейф. Когда руки девушки коснулись ее, чтобы погладить, она открыла свои большие темно-карие глаза и, распахнув пасть, зевая, вылетела из коробки. Сделав плавный вираж, заскользила по воздуху, разливая вокруг себя восхитительный горячий аромат чистого звериного меха.
  - Одна из наших передовых разработок - жестом подозвал ее к себе, почесал за ухом, министр - радиус сферы эвристического анализа и идентификации с минимальной вероятностью ошибки до двух условных километрических единиц. Она не перехватывается и не контролируется. Может сама управлять морфами, любой электрической аппаратурой и гибридами. Посмотришь потом все инструкции, я дал тебе к ней полный доступ. Как наиграешься, положи ее спать. Расчесывай ее, а будешь плохо за ней следить, я заберу ее, и придется вам снова заводить червей.
  - А чем ее кормить? - уточнил капитан Форнолле, сверяясь со своей прозрачной пластинкой.
  - Ее не надо кормить - ответил министр - все, мне пора, время.
  Тихо шурша длинным мехом, воздушная лиса сделала еще один плавный круг по залу и улеглась воротником новой хозяйке прямо на плечи, укрыла ей спину своим длинным бело-рыжим шлейфом, притихла и закрыла свои блестящие, радостные глаза. Уже у дверей ипсомобиля, когда никто не слышал, министр взял внучку за руку и строго заглянул в лицо. Коснувшись пальцем мордочки воздушной лисы, обратился к ней.
  - Это твоя младшая сестра, ты была такой же, но не помнишь этого, так что будь с ней аккуратной, учи ее. Какой ты ее вырастишь, такой она и станет. Она пока еще маленькая и ничего не умеет, но если очень рассердится, может обойти блокировку и что-нибудь поломать или дестабилизировать. Так что никому не позволяй без присмотра общаться с ней, особенно Стефании.
  
  ***
  
  - А разве Вас не убили? - с ехидным напором спросил у барона Тсурбы профессор Глюк, встретившись с ним у ректора в приемной, когда тот зашел, чтобы уточнить регламент и расписание лекций по теме 'Лечение гнойных ран', которые ему предстояло читать в этом учебном году студентам-медикам.
  - Меня? - с мрачной вялой насмешкой бросил эксцентричный ученый-барон - это всё завистники, типа вас, мэтр Глюк, и злые языки.
  Он раскрыл папку, которую ему выдал секретарь и, стремительно и ловко пролистав ее своими длинными, тонкими и жилистыми, как у пианиста или хирурга, пальцами, повел бровью, сказал как будто сам себе.
  - Леди Мария Прицци желает принять участие в открытом уроке. Интересно, в качестве кого?
  - Конечно же патологоанатома! - еще более ядовито засмеялся над собственной шуткой профессор Глюк и вошел к ректору в кабинет.
  - А. У нее доклад по бытовой медицине... - расцепил слипшиеся листы, уточнил барон, пожал плечами в сторону закрывшейся за профессором двери. Поудобнее поправив на плечах свой так похожий на крылья летучей мыши плащ, поплотнее заткнув за него концы длинного, связанного из плотной колючей шерсти шарфа, открыл дверь и спустился по лестнице во двор. Придерживая полы своих длинных черных одеяний от сильного мокрого ветра, задувающего из просвета между домов, с реки, направился в сторону корпуса биологического факультета. Там, в самой большой и просторной аудитории, в клетке страшно билось уродливое чудище. Сгорая в бессильной злобе, вздрагивало, вскрикивало при звуке громких голосов, билось о стены своей тюрьмы. На подоконнике сидела полосатая серая кошка, отворачивала мордочку, брезгливо махала хвостом, недовольная его шумным поведением. Рядом, высоко на лестнице стоял бездельник Коц, проверял электрические лампы. Студенты-первокурсники хлопали дверьми, заносили в аудиторию стулья. Два сросшихся между собой каннибала, черный и белый, печально плакали в четыре глаза, рычали от обиды и тоски. Но всласть насмотревшимся на их уродство, вволю насмеявшимся над ними, школярам было уже все равно. У них было еще много дел: на вечер был объявлен открытый семинар с демонстрацией этого жуткого чудовища, пойманного после багровой ночи в лесу и привезенного в качестве экспоната для исследований, в Гирту. Времени оставалось мало, а надо было еще успеть приготовить зал, пока не пришел профессор и не накричал на них.
  
  ***
  
  Принцесса Вероника встала от своего рабочего стола. Вокруг нее на столе, на тумбочке и на подоконниках лежали горы папок и бумаг. Все они требовали ее немедленного рассмотрения, но сегодня на работу у нее больше не было сил. За окном было темно от заливающего Гирту осеннего дождя, часы на стене показывали начало восьмого вечера. Герцогиня подошла к окну, взялась за подоконник, сжала пальцы. На ее лице, как часто бывало, когда никто не видел, отразились безмерная усталость, изнеможение и злость. Облаченная в длинное черное платье и ярко-рыжую пелерину с оборками и багровой летной, завязанной бантом на груди, в черных туфлях на высоком каблуке и яркой алой заколкой в волосах она выглядела нарядно, торжественно и обреченно. Кусая губы, стояла смотрела на свое отражение в стекле. Готовые заплакать от ненависти и обиды, колючие и озлобленные глаза человека на грани отчаяния и полного морального истощения смотрели на нее, с той стороны окна из темной дождливой пелены.
  Дверь открылась, маркиз Дорс молча, без спроса, быстрым шагом, как будто желая сделать доклад, вошел в кабинет. На его плечах был мокрый, тяжелый от воды, плащ, одежда отсырела от скачки по залитым дождем улицам Гирты. Сегодня он избил молодого оруженосца, который по глупости сказал какую-то малозначительную ерунду, не понравившуюся маркизу. Лично инспектируя объекты и инстанции Гирты, проведение мероприятий, подрядов и работ, за последние недели он выдохся и очень устал. Был раздражен еще больше, чем в былые дни, постоянно срывался на всех. Наверное, сейчас он тоже собирался начать махать руками, ругаться и кричать, обвинять всех подряд, рассказывать какой очередной мерзости сегодня он был свидетелем, но увидев принцессу в таком плачевном виде, сдержался. Печально подошел к ней, тяжело и устало вздохнул, коснулся ее руки.
  - Поехали кататься - с явным усилием преодолевая тяготящие его усталость и желание высказать что-то очень дурное, только и сказал он ей, как можно более ласково и нежно насколько, насколько у него хватило и без того истощенных душевных сил - возьмем Звездопада. Поедем к Модесту в гости, правда, их замок та еще руина...
  Секунду принцесса молчала. Ее взгляд стал страшным и бешеным, наверное она была готова схватить меч и ударить им маркиза за его наглость предлагать ей, без пяти минут бывшей владычице Гирты, напиться в какой-то лесной халупе, или еще какие похожие глупые выходки, но несколько секунд и, как это всегда бывает в таком состоянии, напряжение ушло. Принцесса расслабила руки и опустила голову.
  - Поехали лучше на Остров - плотно зажмурившись и снова открыв глаза, ответила она - туда можно только на лодке или ипсомобиле. Позвони Августу, попроси отгул, я прикажу собрать вещи.
  Маркиз молча кивнул ей и вышел.
  В салоне экипажа было темно. Приятно и несильно пахло каким-то ароматным химическим реагентом, яркий свет фар выхватывал из дождливой темноты углы, окна домов и черные стены. Принцесса Вероника, прикрыв глаза, сидела откинувшись в кресле водителя. Борис Дорс закурил. Повинуясь мысленному приказу принцессы, машина осторожно прошла по улицам Гирты и, выйдя на Рыночную площадь, миновав крутой склон и причал, опасно ткнувшись носом вперед, с брызгами врезалась в волны Керны. Быстро выровнявшись, встала на них и, стремительно набирая ход, помчалась в сторону залива.
  В салоне тихо заиграла музыка. Приятный женский голос тихо сообщил о погоде, о радиохимической и абскуративной обстановке, которая была без существенных изменений. От имени станции широкополосного нейропатического вещания Трамонты Один, пожелал всем, кто на контакте, хорошего вечера. Снова началась музыка, спокойный, пересыпанный легкой и быстрой барабанной дробью и аккордами перегруженных гитар, классический фортепьянный мотив. Фары погасли, в салоне стало совсем темно. Переваливаясь через валы, не касаясь их, только изредка срывая с них гребешки своими короткими крыльями, экипаж бесшумно летел над черной беспокойной ночной водой, уходя в открытое море к юго-западу от Гирты.
  - Полторы тысячи лет назад они дали нам жизнь, потому что вычислили, что без Бога их существование абсолютно бессмысленно - сказала принцесса сокрушенно, мягко и тихо - мы их служение перед Ним в надежде на то, что они тоже наследуют Царствие Небесное. Они могли бы дать нам все, сделать все за нас, но мы должны сами. Они могли бы сделать нас совершенными, бессмертными и идеальными, но не сделали, потому что только в горе и невзгодах мы становимся сильней и лучше, как железо, которое переплавляют в огне. Они могут покрыть всю землю стабилизаторами, могут сделать так, чтобы не было ни нуждающихся, ни больных, но так уже было и что из этого вышло... Только в крови и слезах закаляется вера, только в поте лица мы обязаны зарабатывать свой хлеб... Это страшно и печально, но так устроены наши сердца, так работают наши души и этого нельзя изменить. Бог создал нас как звезды что либо тихо горят и гаснут с наступлением утра, либо, расцвечивая ночь, отдавая свое сияние в темноту, летят к земле. Как сучья, которые бросают в огонь. Как деревья и травы на камнях. Как листья на штормовом ветру. Это остров Августа. Они с Марией иногда отдыхают тут, не берут ни слуг, ни оруженосцев, всегда приезжают одни. Он дал мне ключи от дома, сказал, что я могу приехать сюда, когда захочу, в любое время.
  Волны и ветер стали невыносимы. Наверное, сейчас принцесса и маркиз были далеко в открытом море, но вот ипсомобиль выехал на какой-то пологий и темный берег и остановился перед небольшим домом в два этажа неподалеку от воды. Первый этаж был бетонным, второй сложенным из деревянного бруса. В дом вела большая железная дверь, которую маркиз с трудом смог открыть. Принцесса завела машину гараж и пошла наверх. Борис Дорс закрыл двери, запер их изнутри и, взяв сумки, понес их следом.
  Через некоторое время в большой печи с коваными решетками и боками из прозрачного стекла, как в огромном, украшенном диковинными металлическими узорами фонаре, жарко горел огонь. Тяжелый ночной ливень бил в просторное, глядящее на запад, окно за которым стояло непроглядное беззвездное небо. Штормовой морской ветер порывами разбивался о стены дома, бесконечно шелестел кронами скрипящих под его нещадными ударами деревьев.
  В комнате было прохладно, но от печи разливался жар, отдающий ароматами дыма и жженой сосновой смолы. На столе стояла бутылка с разведенным яблочным вареньем самогонным спиртом, рядом на подносе ждали утра остатки недовведенного ужина: с непривычки работать своей новой, недавно починенной бароном Тсурбой рукой, грубо нарезанные герцогиней бутерброды с мясом, зеленью, луком, майонезом и сыром.
  Принцесса Вероника лежала на просторной кровати. Выгнув спину, навалившись всем весом на маркиза, смотрела в огонь, пляшущий за стеклом в прозрачной печи. Слушала шум непогоды и шипение волн под окном снаружи, в нескольких десятках метров от стены. Борис Дорс обнимал ее, чесал ей пальцами ребра, терся подбородком о ее волосы, ласкал ее руки и шею. Ей нравились его неуклюжие, грубоватые ласки. Вытягивая ноги и руки, зажмурив глаза, она нежилась в его объятиях, наслаждалась им.
  - Я психопатка? - спросила она внезапно.
  - Да - кивнул, без колебания ответил ей маркиз.
  - Тогда почему ты со мной?
  - Потому что ты мое служение, как и вся Гирта. Мой тяжелый и скорбный крест - ответил он - иногда это просто ад, но я счастлив, что Господь Бог доверил его именно мне.
  Она зажмурилась и улыбнулась его словам. Она проспала все утро и половину дня. Ее разбудили звонкие удары топора на улице, плеск разбивающихся о камни волн, и все такой же крепкий, с шипением терзающий деревья и кусты, штормовой ветер.
  Кутаясь в серый плащ с меховым воротником из серой куницы, она босиком вышла на двор. Поджимая ноги, дрожа от холодной и мокрой росы, прошла по серой, колючей траве. Борис Дорс в одной рубахе, башмаках и штанах размахивая валочным топором на длинной рукоятке, раскалывал на поленья для печки поваленную ветром сосну.
  - Будут дрова - вместо приветствия сказал он, утирая взмокший лоб тыльной стороной руки. Сосна поддавалась тяжело, но маркиз был привычен к такой работе и ничуть не смущался этого - как-то мы с Модестом пилили у него дрова... Приехали усталые, зима, холодно, а топить нечем.
  Принцесса заулыбалась его словам, кивнула ему, прошла мимо, дошла до черных камней, за которым начиналось холодное море. Простиралось на много тысяч километров вдаль бескрайней и бездонной гладью свинцово-серой студеной воды.
  Там, на берегу, она молча сидела на камне. Поджав ногу, смотрела на пасмурный горизонт и длинные густые и темные облака над ним. Ветер трепал ее волосы и длиннополые одежды, ледяные, обжигающие холодом волны, касались ее босых ног. Борис Дорс подошел к ней, со звоном опустил на гранит топор, взятый по привычке всегда носить с собой оружие или инструмент, внимательно пригляделся к герцогине.
  Что-то незаметно изменилось в ее облике со вчерашнего вечера. Плащ как будто обратился серыми и мягкими крыльями, лицо стало спокойным и умиротворенным, белые нежные руки расслабились, в глазах отражалось холодное и суровое северное, готовое в любой момент пролиться тяжелым осенним ливнем небо. В ее неподвижном и как будто устремленном куда-то вдаль, за горизонт, за край мира, взгляде больше не было ни ярости, ни усталости, ни злобы, ни ненависти, ни обид. Багровый огонь перегорел, ветер и волны погасили пламя, остались только черные камни, бесконечная и пасмурная морская даль и пепел. Маленький, властный и злобный кровавый дракон вырос, стал мудрым, большими и сильным, непреклонным и безжалостным, но холодным, целеустремленным и рассудительным. Таким, каким и положено быть тому, кто обличен властью повелевать беспощадными и суровыми бородатыми людьми, для которых существует только два закона: право сильного и страшная в своей непоколебимости, непреклонная и непререкаемая вера. Ведь только вера в Бога и служение Ему, а вовсе не разум, логика или знания, делают из зверя на двух ногах, эгоистичного, подлого и расчетливого чудовища, убивающего для развлечения и наживы, образ и подобие Божие - человека.
  Принцесса Вероника закончила молитву, осенила себя крестом. Обернувшись к маркизу, протянула к нему руки, чтобы он сел рядом с ней. Он присел на скалу и обнял ее. Понял без слов, что она хотела сказать, но все же спросил.
  - Чего ты хочешь больше всего?
  - Быть достойной войти в Царствие Небесное - ответила она рассудительно и медленно - доброго служения, спасения души.
  Борис Дорс согласно и молча кивнул ей.
  - Ты прав - продолжила она спокойным тоном, твердым и одновременно смиренным - я должна выполнять то, что должна, а не то, чего велят мне мои прихоти. Делать только то, что Господь хочет от меня. Я много думала про Августа и Марию. Гирта принадлежит им. А мы, как ты и сказал, можем либо быть со всеми, либо с позором лежать в земле. Мастер Динтра позволил им начать все заново, чтобы они сделали все как нужно, потому что их боятся и признают и только они могут и умеют править этими людьми. Без меня Гирта останется какой была, а без них распадется как Ланса на востоке, погрузится в хаос новых смут. Это Август с Марией выиграли эту битву. И это они годами собирали, обучали, готовили верных людей, а не мы. Гирте нужна была праведная и непреклонная христианская Герцогиня, чтобы воодушевить всех, дать надежду на победу, вдохновить для последнего рывка, и мастер Динтра вручил меня им как необходимый для этого инструмент. А я была дурой. Заигралась, возомнила о себе, что на самом деле правлю, как самая настоящая королева. Но ты верно подметил, я злобная и властолюбивая психопатка, а они меня просто терпели, как терпишь ты.
  - Да - печально вздохнул, согласился маркиз - я пытался сказать тебе это, но ты меня не слышала. Мы много говорили об Августе с дядей Дезмондом. Даже после всего, что он причинил нашей семье, дядя считает, что Бог вразумил его в назидание всем нам, как Апостола Павла. Что на самом деле это он спас от расправы нас с отцом, и что с тираном-Августом, что умеет отрубить одну голову так, чтобы спасти тысячу, Гирта намного лучше, чем без. Если бы было по-другому, как говорил дядя, он бы лично еще давно сжег их дома, сам перебил бы их всех. Он рассказывал, что после Смуты, после изгнания отца, он очень много разговаривал с обоими Прицци, принимал у них покаяние, лично крестил и причащал Марию, венчал их. Я сказал ему о твоем пистолете, но стрелять он не благословил. И, похоже, в ампулах не яд. Это же они подарили его тебе? Они дали тебе игрушку. Я думаю, они хотели поддержать тебя, чтобы ты думала, что всегда есть самый легкий выход. Я стрелял по собакам, хотел проверить, как он работает, но ни одной не убил...
  - Борис, Борис... - покачала головой, всплеснула руками, со смехом и горечью воскликнула принцесса - ну что ты за человек!
  
  ***
  
  Через несколько дней их вдвоем с маркизом вызвали на прием к графу Прицци в его новый кабинет, который он организовал себе в одном из залов в восточном крыле дворца, на противоположной прежней герцогской канцелярии стороне парадной лестницы.
  За столом нес вахту секретарь, помощник Пескина, один из молодых, недавно принятых в клуб из числа юнкеров, рыцарей. На светлой, выкрашенной свежим лаком двери были две блестящие новой желтой латунью таблички. На верхней было выбито - 'А. Н. Прицци', на нижней - 'М. Л. Прицци'. Увидев принцессу и маркиза, юноша улыбнулся, радушно приветствовал их и, позвонив по телефону, получив разрешение, пригласил их войти.
  В просторной комнате, где недавно был ремонт, и еще пахло опилками, лаком и свежим деревом было накурено. На стене висело знамя. Два просторных, заваленных папками с бумагами, заставленных пепельницами, чашками кофе и письменными принадлежностями стола стояли углом друг к другу, между ними были кресла для посетителей.
  Один из столов принадлежал графу Прицци, другой - его жене, но сейчас граф и графиня сидели у высокого окна с видом на герцогский парк и шпиль Собора Последних Дней. Подвинув к подоконнику, поближе к дневному свету свои модные столичные, наверное почти как в министерстве у мастера Динтры, крутящиеся стулья с подлокотниками и высокими, обитыми черной кожей спинками, отдыхали, пили кофе. По всей видимости, сейчас у них был рабочий перерыв.
  Новый канцлер Гирты был одет в черную должностную мантию и багровый, расшитый серебром жилет. В ладони он держал прозрачную пластинку, а на его ястребиный нос были водружены изящные округлые очки. Облаченная в длинное светло-лиловое платье в вертикальную складку и столичную черную кофту с широкими рукавами и рисунком с изображением синих цветов лаванды и зеленых листьев на запястьях и груди, Мария Прицци сидела рядом с мужем. Вытянув тонкие ноги в белых чулках и модных столичных, украшенных золотыми пряжками, ботиночках, запрокинув голову, курила трубку с алым искусственным огоньком, почти как у принцессы Вероники. Словно необычная корона или иное украшение, из ее затылка росли длинные, круто загнутые назад, изящные рога по основанию подвязанные нарядными лиловыми лентами. Графиня сидела чуть боком, чтобы они не мешали, не цеплялись за высокую спинку стула. Рядом с ней, на подоконнике, стоял телефон, но сейчас никто не звонил.
  За стеной слышались голоса, стучали молотки. Рабочие подготавливали новое помещение для канцелярии Лилового клуба, штаб-квартира которого из дома графа, что стоял на одноименной улице между проспектами Булле и генерала Гримма, была сейчас в процессе переезда в герцогский дворец.
  Маркиз и принцесса молча вошли, поклонились и сели в кресла для посетителей. Граф, не вставая, кивнул им в знак приветствия и отложил свой читательный прибор. Подвинулся к столу, раскрыл черную кожаную папку с лиловым драконом и, найдя в ней нужный документ, протянул его принцессе Веронике.
  - Значит, оба на каникулы проситесь. Гибридные компоненты на реплицированные заменить - констатировал он со своей обычной суровой угрозой, демонстрируя им служебную записку, которую подала ему еще утром герцогиня.
  Мария Прицци внимательно, с интересом и даже как будто с улыбкой наблюдала за этой сценой. Пока принцесса и маркиз без всякого смысла смотрели в собственную докладную, все также отталкиваясь ногами, покачивалась в своем кресле.
  - Мастер Динтра дал разрешение на замену, и не видит причин откладывать ее - ответила, начала объясняться, принцесса Вероника - и в связи с тем, что обстановка в регионе стабилизировалась...
  Мария Прицци улыбнулась.
  - Борис, и вы тоже хотите нас покинуть? - перебил принцессу, строго уточнил у маркиза граф.
  - Да - коротко ответил он. Угрюмо уставился перед собой в стол на бронзовую статуэтку облаченного в полные доспехи всадника, которому в руки вместо копья можно было вложить перо или карандаш, чтобы не валялись на столе.
  - Хорошо - согласился военный комендант - если это решение мастера Динтры, проконсультируюсь с ним. Борис жду вас после обеда, у меня для вас будет поручение.
  Принцесса и маркиз молча кивнули, встали со своих стульев и, также молча поклонившись, покинули кабинет. Мария Прицци запрокинула голову, потянулась. Разминая шею, зачесала острыми кончиками рогов по спине.
  - Ты им официальное приглашение с печатью в клуб вышли - выдохнув ароматный дым из трубки, обратилась она к графу, кивнула закрывшейся двери - а то они тебя боятся, ходят как гости, на цыпочках.
  - Если вернутся, возможно, так и поступлю - коротко ответил он ей.
  В дверь постучали.
  - От сэра Роместальдуса! - четко, с поклоном, представил с порога Камердинер. За ним вошли рабочие, внесли в комнату большое, почти от пола до потолка, панно, поставив складную лестницу, приладили его на заранее приготовленное место на стене. На картине, на фоне деревьев и живописной перспективы свинцовых облаков, далеких полей и рек был изображен красивый усатый рыцарь в серых стальных латах и с мечом. Огромная лиловая с белым изящная змея с благородной острой мордой, рогами и белой гривой, почти что бескрылый дракон, нависала над ним, обвившись вокруг ветвей. Неизвестный мастер сумел уловить движение, безошибочно запечатлев чувства - рыцарь притягивал к змее пальцы, а она как будто тянулась к нему своей головой, и оба смотрели так, как будто были влюблены.
  - Это мы - когда рабочие и Камердинер вышли, улыбнулась графиня, кивая на панно - и где Адам такие картины берет?
  - Сам рисует, наверное - ответил военный комендант и, нахмурившись, критически оценивая изображение, закурил.
  
  ***
  
  Прошли еще две недели. За эти дни в свободные от служебных обязанностей вечера принцесса Вероника нарисовала и начала собственноручно вышивать знамя их с маркизом Дорсом новой герцогской семьи. Бело-рыжую хвостатую, падающую звезду на темно-синем предрассветном небосклоне, на фоне черного шпиля собора Последних Дней.
  Она покрасила волосы в скорбный серебристо-белый цвет, а несколько узких прядей в темно-синий. Целыми днями она работала, почни не выезжала из дворца, давала отказ большинству приглашений на регулярно проводящиеся в городе приемы, праздничные собрания и именины. На тех мероприятиях, куда они все-таки приезжали с маркизом Дорсом, в основном молчала или произносила только заранее заготовленные официальнее речи. Уезжала рано, по окончанию торжественной части, формально извинялась, говорила, что у нее еще очень много дел. Вечерами, когда заканчивалась служба и уходили почти каждый день навещающие их с маркизом гости, подолгу стояла у окна, смотрела в ночное небо, на крыши домов и далекие огни. В ее глазах отражались тоска и усталость. Борис Дорс в угрюмом молчании сидел в кресле, оставался рядом с ней. За последние недели, очень уставая от поездок и неотложных государственных забот, он стал еще более мрачен и нелюдим.
  - Вы хотели видеть меня простой смертной женщиной, Борис - как-то сказала ему принцесса, садясь на подоконник и прижимаясь виском к стеклу. В темноте гостиной, отражая сияние убывающей опрокинутой луны, на фоне окна отчетливо просматривался ее серебристо-белый силуэт.
  - Вы лунный дракон, моя леди - смягчившись, ответил ей Борис Дорс. Подошел, ласково коснулся ее руки. Она взяла его за руку, улыбнулась его словам, но не возразила.
  На один из предстоящих отъезду дней был назначен торжественный, посвященный отбытию маркиза и герцогини, большой прощальный банкет. На прием приехало огромное количество гостей со всех концов Гирты. На площади перед парком стояли навесы и палатки, под ними, всем желающим за самую мелкую монету наливали горячий, жидко разбавленный вином, чай, клали в миску ароматную вареную свеклу и белый хлеб. Везде стояли повозки, проезжали нарядные всадники, мигали фарами, торжественно гудели ипсомобили. Рыцари стреляли в воздух с коней, били раскатистыми очередями, в знак приветствия. Ярко горели окна дворца и фонари.
  Принцесса и маркиз, оба в нарядных торжественных, черных и багровых оттенков одеждах, спустились на второй этаж Малого дворца. Здесь, в жарко натопленном холле, их уже ждала готовая сопровождать их свита. Элла дернула за рукав художника Гармазона, что, как и все мужчины, был облачен в блестящие парадные доспехи и при мече. Сказала, чтобы не зевал и нарисовал их. По его просьбе принцесса и маркиз остановились, замерли на лестнице. Елисей Дорс и Вольфина Тальпасто встали рядом с ними по правую руку. Вертуре и Марисе маркиз сделал повелительный жест подняться к ним с герцогиней и встать сними наравне по левую. Все остальные построились на ступенях вокруг и чуть ниже. Модест Гонзолле, что был на удивление трезв, припал на колено в первом ряду и водрузил поперек ноги свой огромный и неудобный в коридорах дворца, задевающий за все углы, двуручный меч. Все было приготовились, положили руки на эфесы так, чтобы художник запечатлел их как более гордо и пафосно, но Рейн Тинкала внезапно задержал его. Потребовал пажа, чтобы подал ему пику с флажком Фолькарта. Взяв ее, гордо расправив плечи, подошел к нарядной Оливии Кибуцци. Резко обняв ее одной рукой, как самый настоящий бородатый морской разбойник из книжки, встал в позу и с силой привлек ее к себе.
  Когда сборы были окончены, а Регина Тинвег в последний раз придирчиво осмотрела праздничные одежды герцогини и гостей, убедилась, что все сидит как надо, нет ни одной пылинки и все застегнуто, заправлено и выглажено, все построились в колонну с маркизом и держащейся за его локоть герцогиней во главе. Корн дал сигнал, распахнул дверь, и процессия торжественным шагом двинулась по галерее соединяющую дворцы. Чинно зашагала по коридору, по толстому лиловому ковру в сторону парадной лестницы. В салоны и вальсовые залы, туда, где их уже ждали гости, музыканты и накрытые к празднику самыми лучшими блюдами от славных и не менее стойких и гордых, чем рыцари Гирты, герцогских поваров, столы.
  В коридоре, вдоль всего их пути, заложив руки за спину, как на параде, стояли гвардейские кавалеры, пажи и юнкера. На площадках лестниц несли вахту жандармы в нарядных полных латах украшенных багровыми и лиловыми лентами. Тяжело и глухо отдавали по толстому ковру удары неспешных торжественных шагов, бряцала сталь. Стоящие в дверях за спинами почетного караула, многочисленные обитатели дворца с семьями и нарядными детьми, тихо переговаривались, приветствовали герцогиню и маркиза. Встречаясь с ними взглядами, принцесса улыбалась, кивала им. По всему было видно, что она хочет покинуть эту торжественный и строгий марш, подойти, обнять и расцеловать каждого из них. Но ни времени ни возможности на такое у нее просто не было: в большом вальсовом зале, под мерный ритм барабана, подыгрывающей ему арфы и стальной полковой флейты их уже ждали гости. Граф и графия Прицци во главе своего клуба, ближайших родственников и друзей. Когда распахнулись двери и маркиз Дорс и принцесса Вероника вошли в зал, граф и графиня вышли вперед и приветствовали их.
  За их спинами плотными строем стояли рыцари, землевладельцы и уважаемые жители герцогства, как городские, так и те, кто специально прибыл по случаю мероприятия из самых дальних уголков Гирты. Народу было так много, что гостям пришлось потесниться, чтобы пропустить колонну в следующее помещение. Туда, где были накрыты большие праздничные столы во главе самого роскошного из которых, стояли престолы для маркиза и герцогини. Граф Прицци проводил их до кресел и, продемонстрировал рукой, разрешая сесть. Когда же все гости вошли в зал и встали на положенные им места, граф зазвонил в колокольчик. В наступившей тишине епископ Дезмонд прочел предшествующий трапезе канон, осенил крестом гостей и столы.
  - Благословит Господь Бог, наш Отец Небесный, всех присутствующих здесь и тех, кого нет сегодня с нами! - громким, хорошо поставленным пением в церковном хоре голосом, провозгласил Борис Дорс по окончанию молитвы. Все перекрестились и сели. Заиграла торжественная музыка, начался банкет. А за торжественной трапезой последовала еще одна молитва, а после нее объявили танцы. Граф Прицци подошел к граммофону и, подвигав пальцами пластинку, издал игривый скрежещущий звук. Столичные музыканты заиграли популярную песню.
  Граф пригласил графиню Марию, станцевал с ней вальс. Старый маршал Тальпасто с владыкой Дезмондом оперли усталые головы о локти, сжали кулаки и нахмурившись, завели серьезную каноническую беседу. Майор Тинвег потребовал пажа, сказал принести 'Дубов', налил маркизу Дорсу и себе. Оба молча перекрестились и выпили. Баронесса Тинвег засмеялась, закивала за спиной у мужчин принцессе Веронике. Сидя у мужа на коленях, облокотившись локтем о его крепкое плечо, она радостно улыбалась, румянилась, весь вечер что-то бесконечно говорила ему в ухо, касаясь губами его щеки. Заметив, что она уже совсем пьяна, майор отобрал у нее ее острый нож, который она ловко вертела между пальцев и, ударив им по столу, отложил подальше так, чтобы она не порезалась им.
  Мариса стояла у окна с фужером в руке, щурилась, смотрела на дождь за стеклом и огни. Ее многократно приглашали танцевать, но она не хотела, отказывала всем. Вертура, Модест Гонзолле, Оливия Кибуцци и Рейн Тинкала расположились рядом, наливали себе в кубки все подряд, шумно разглагольствовали о своих подвигах и достижениях. Какие-то важные малознакомые люди обсуждали неподалеку свои торговые и государственные дела, но так и не договорившись ни о чем, пошли спросить совета у принцессы Вероники, маркиза Дорса и графа Прицци. Но и тут их постигла неудача: множество гостей собралось вокруг них так, что к ним было просто невозможно подойти. Так ничего и не добившись, в конце концов, они обратили свое внимание на сына маркиза Дорса, Елисея, и графиню Вольфину, что сидели на подоконнике в стороне от старших в шумной компании богатых молодых парней и девиц. Внимательно приглядевшись к ним, подошли поближе, поздоровавшись как со взрослым, аккуратно, но обстоятельно и важно, заговорили о делах. О политике, государственной службе и финансах, что несмотря ни на что, в любое время суток, даже когда все отдыхают и пьют, никогда не отпускают этих важных, посвятивших им все свои жизни, обличенных властью, богатством и ответственностью людей.
  - У меня диплом шкипера! Морской академии Мильды! - рассказывал Оливии Кибуцци, держа ее за ладонь, не отпускал, красовался, гордо расправлял перед ней плечи, Рейн Тинкала - я знаю, как устроен пароход! А еще я ходил на шхуне, галеасе и каравелле!
  Фрейлина не отвечала ему, поджимала плечи, щурилась, лукаво и оценивающе приглядывалась к нему. Радостно улыбалась его наигранным и одновременно робким ласкам, его хвастливому шумному поведению, но не отходила от него, не отпускала его руки.
  - Да что ты несешь! Заткнись уже! Не видишь, даму пароходы не возбуждают! - устав от его речей, громко и грубо засмеялся Модест Гонзолле, перебил его, указал на его изогнутый рог - ты ей лучше в свой этот подуди!
  Рейн Тинкала не понял шутки и схватился было за рог, чтобы и вправду загудеть в него прямо в помещении, но Вертура и ловкий барон вовремя отобрали у него игрушку и вручили фужер вина, чтобы он не обижался и выпил.
  Уже совсем вечером растрепанная и усталая принцесса Вероника без сил упала на заваленную сырыми после веселой прогулки по парку под дождем плащами кровать. Уткнулась в них разгоряченным, раскрасневшимся лицом, укрылась руками от яркого электрического света. Вокруг нее, в библиотеке, в соседних комнатах и коридоре играла музыка. Было накурено и шумно, все были восторженны и пьяны, наперебой спорили, ругались, говорили о какой-то несущественной веселой ерунде. Маркиз Дорс сел рядом с герцогиней, растрепал ее длинные распущенные волосы с нарядной пронзительно-синей челкой, положил ей руку на спину, обратился к ней с какой-то речью.
  - Ну что, нравится быть всеми любимой леди-герцогиней? - упала рядом, с экспрессией уселась на кровать, рыжая Лиза, тоже вцепилась в ее волосы, начала трепать, гладить их, как кошку или свою воздушную лисицу.
  - Иди к черту! - капризно бросила принцесса, пытаясь отмахнуться от нее рукой, едва сдерживая счастливую пьяную улыбку.
  - Сама иди! - также грубо ответила ей наперсница - наслаждайся. Послезавтра уедете, и будешь еще жалеть, вспоминать всю жизнь, как тебе было в Гирте!
  - Да! - внезапно важно подал голос князь Мунзе, что все это время молча сидел неподалеку в кресле в углу, меланхолично и задумчиво курил трубку, держал в руках фужер. Изрек - они были мразями, лжецами и предателями, не заслуживающими никакой милости. А с нами Бог! У нас есть газ, огнеметы и мечи!
  
  ***
  
  На следующий день, накануне отъезда Борис Дорс и принцесса Вероника зашли в гости к Вертуре и Марисе. Принцесса обняла сестру, прижалась у ней. Она плакала. Мариса тоже обняла ее, сказала, чтобы утешить.
  - Ничего, ваше высочество...
  - Какое я тебе 'ваше высочество'... - со слезами ответила она - Анна... я...
  Она уже хотела признаться в том, что никакая она не герцогиня, что Мариса ей родная, единокровная, сестра и ее самый близкий и доверенный друг на этой земле, и слезы горя и обиды разрывали ее сердце, но даже в своей беде она нашла в себе силы удержаться от этого безрассудства, что непременно бы окончательно разрушило ее собственную и множество других жизней. Она вспомнила слова Адама Роместальдуса, которые сказал он ей, зайдя в ее кабинет по какому-то важному вопросу, и застал ее в подавленном настроении.
  - Не думайте, что ваша жизнь закончилась, если у вас что-то не получилось, так как вы хотели, или вы осознали, что не можете чего-то достичь. Ваша сила духа, ваша стойкость и твердость... они достойны уважения. Вы знали на что шли, но все это время вы верно исполняли свой долг, каким бы скорбным и тяжелым он ни был, и то, что вы сделали для всех нас, просто невозможно оценить. Вы подарили нам Гирту, славную, христианскую и героическую. Вы показали нам как надо, вы вернули всем нам надежду на то, что не все потеряно, не все проиграно на этой земле. Вы были упорны и отважны, вы показали своим примером, что Господь Бог не оставил нас, что острой сталью, твердой верой и решительным сердцем можно одержать победу даже над самой страшной мерзостью людских беззакония и лжи. Да, вам было очень тяжело, у вас часто не было сил и казалось, что все безнадежно, бесполезно и бессмысленно, но не отчаивайтесь. Знайте, что Господь Бог, Иисус Христос, все это время поддерживал и вдохновлял вас на этом пути. Что это Он давал вам все, что было нужно, и хорошее и дурное, потому что Он выбрал именно вас, доверил вам это служение, зная, что только вы сможете исполнить его точно так, как Он того хотел. Вы сделали все как надо, вы исполнили свой долг. Всегда помните об этом. Будьте твердой сердцем и душой до конца своих дней.
  Так, в дождливых холодных сумерках перед открытой дымящей печкой прошел их последний вечер в Гирте. Вертура, Мариса, принцесса Вероника и Борис Дорс сидели на полу, на плащах, вспоминали все то, что случилось с ними за эти месяцы. Пили горький чай и кофе, обсуждали последние новости, политику, ушедших из жизни знакомых и друзей.
  Около десяти часов пришел маркиз Раскет. Поклонился, сообщил, что уже поздно, а еще предстоит готовиться к отъезду. Уже когда прощались на улице у парадных дверей под фонарем, принцесса Вероника взяла Вертуру за руку, отойдя с ним на пару десятков метров, призналась ему.
  - А я хотела отбить вас у Анны - сказала она, чуть улыбнувшись - не знаю почему. Просто думала об этом и все... Но теперь у меня есть Борис. Господь спас меня от исполнения еще одной моей дурной прихоти.
  Она обняла его и поцеловала, коснувшись языком губ, отчего детектив очень смутился.
  - Моя леди...
  - Для вас с Анной я просто Вероника, я... - возразила она ему, ее голос дрогнул, изменился, снова стал твердым холодным и ледяным - вы верно несли свою службу Марк, вы были искренни, были снисходительны ко мне. А теперь мы расстаемся навсегда и вряд ли когда-нибудь встретимся.
  - Спасибо вам, моя леди, за все - с поклоном, вдохновенно ответил детектив - я рад, что встретил вас, что разговаривал с вами. Что вы уделили мне время и поверили мне. Я не забуду вас, и для меня вы навсегда будете самой светлейшей и праведной леди-герцогиней. Той, которую Господь Бог направил к нам, чтобы вдохновить нас. Напомнить что мы христиане, что только нам Он завещал эту землю, и пока мы следуем Ему, пока верно исполняем свой долг, он никогда не оставит нас.
  - Спасибо вам Марк, за вашу доброту и мудрость - ответила она, внимательно выслушав его - веру вашу, верность вашу, служение ваше, да помянет Господь Бог во Царствии своем!
  Они еще раз обнялись, и вернулись к остальным под фонарь.
  - Анна - осторожно обняла и поцеловала она и Марису, указала на детектива - береги его. Он самое ценное, что у тебя есть, каким бы он не был.
  - Марк - стукнувшись локтями и обнявшись на прощание, косноязычно заявил детективу Борис Дорс - вот я послушал вас, сделал, как вы сказали... И вот видите... Ну что вы за человек... Хотя черт вас там знает, может вы даже и не человек... Хотя какая разница. Вот стану настоящим Герцогом, обязательно позову вас к себе на службу, ну если вас там, где вы сейчас, конечно переведут... Спасибо вам, без вас... А впрочем ладно. С Богом! Еще увидимся. Христос Воскрес!
  - Воистину Воскрес. С Богом - кивнул, поклонился ему Вертура - будем с Анной рады видеть вас с леди Вероникой в Мильде.
  - Быть может - тяжело вздохнул, ответил, попытался улыбнуться ему Борис Дорс. Он последний раз взмахнул полой плаща, и они с принцессой сели в бесшумно подъехавший к парадной ипсомобиль. Капитан Галько и маркиз Раскет, что сопровождали их, вскочили в седла, отсалютовали остающимся и, пришпорив коней, погнали следом.
  Мариса и Вертура еще какое-то время стояли на перекрестке. Курили, мокли под дождем, смотрели в холодную и ветреную ночную мглу. Потом Мариса молча прижалась к детективу щекой, взяла его за руку, повлекла в помещение. Отчего-то ей хотелось плакать и кричать. Она сама не понимала почему, но внезапно ей подумалось, что только что, совсем рядом с ней был кто-то самый родной, очень важный и близкий. Тот, с кем они разминулись всего на несколько секунд. Разошлись, расстались навсегда, и больше никогда не увидятся в этой жизни.
  На следующее утро все также лил дождь. Дул сильный восточный ветер.
  Борис Дорс, принцесса Вероника, их оруженосцы, друзья и рыцари выехали верхом из ворот герцогского парка при поднятых знаменах, в сопровождении многочисленного торжественного караула из жандармов и придворных кавалеров. Пришедшие проводить их люди скидывали с голов капюшоны, салютовали им. Провожающих было так много, что они заняли всю площадь перед Собором Последних Дней и проспект Булле, в сторону рынка, по которому предстояло двигаться процессии. На самой площади было так людно, гвардейцы капитана Форнолле и жандармы с трудом смогли оттеснить толпу, чтобы освободить проезд.
  Ливень усилился. Мокрые флаги хлопали на холодном осеннем ветру. Епископ Дезмонд, что стоял у воды в священническом облачении без плаща и капюшона прямо под дождем, благословил племянника и принцессу. Борис Дорс попрощался с остающимся в Гирте сыном и Вольфиной Тальпасто, с которой их уже помолвили по собственным просьбам и обоюдному согласию семей.
  - Будете держать себя с ней как инфантильная малолетка, разжалую в сержанты, и отправлю на войну - указывая на девушку, строго напутствовала Дорса Младшего принцесса Вероника. Тот серьезно кивнул, вежливо преклонил перед мачехой колено и по-церковному, коснулся лбом ее руки. Принцесса попрощалась с остающимися в Гирте рыжей Лизой и Фарканто. Взялась за руки, попрощалась с фрейлинами. Обнялась с Хильдегард, Майей Гране, Вольфиной Тальпасто, Региной и Астрой Тинвег. Последней подошла к графине Марии, которая протянула к ней руки, тоже обняла ее, что-то утвердительно шепнула ей на прощание так, что принцесса заулыбалась ей в ответ. Граф Прицци последним ловко запрыгнул в покачивающуюся у берега ладью, обнялся, стукнулся локтями с Борисом Дорсом и, выйдя на берег, сам отшвартовал канат, махнул кормчему и, перекрестив отбывающих, негромко сказал им.
  - Ну с Богом. Христос Воскрес!
  - Воистину Воскрес! - вдохновенно ответили ему маркиз Дорс и принцесса Вероника.
  Изящная металлическая ладья отчалила, беспокойно закачалась на ветру, на серых холодных волнах Керны. Матросы крепили канаты, заканчивали последние приготовления, но вот все было готово. Тихо зашипел мотор, лодка тронулась с места и, постепенно набирая ход, с шумом рассекаемой воды, выбрасывая за собой белые фонтаны кипучих брызг, отошла от берега. Сделав прощальный круг, набрав скорость, приподнявшись на водных крыльях, помчалась в сторону арок Инженерного моста, вверх по течению реки. Собравшиеся на набережных и на склоне над привозом многочисленные провожающие, махали руками и шапками. Кричали добрые напутствия стоящим на палубе с непокрытыми головами, чтобы капюшоны не заслоняли обзор, не мешали последний раз увидеть знакомые берега, улицы и стены маркизу Дорсу и принцессе Веронике. Но ладья быстро увеличила ход и, промчавшись под мостом, уже вскоре вышла за пределы Гирты. Еще какое-то время ее еще можно было различить с моста и городской стены. Узнать по белым бурунам за кормой среди идущих по реке судов, ее удаляющийся контур, но не прошло и нескольких минут, как и он исчез в серой и плотной дождливой пелене.
  Вертура и Мариса, что вместе с Модестом Гонзолле, князем Мунзе и сэром Порре тоже вышли проводить герцогиню и маркиза, какое-то время еще постояли в толпе, покурили со знакомыми студентами и рыцарями. Окончательно промокнув и замерзнув под дождем, пошли обратно по проспекту Булле в сторону Старого моста. К полицейской комендатуре Гирты, чтобы снова вернуться к исполнению своего скорбного и безрадостного полицейского служения.
  
  ***
  
  Глава 33. Отъезд.
  
  ***
  
  После событий багровой ночи в отделе Нераскрытых Дел стало как-то по-особенному неуютно и пустынно. Почти все столы, стулья и шкафы и даже сломанный диван и вешалку для плащей сожгли в печках за ту неделю, пока комендатура была в осаде, оказавшись в гравиметрической ловушке из-за стабилизаторов крепости Гамотти, что стояла рядом с комендатурой на горе. Остались только рояль наверху, и огромный дубовый стол инспектора в его кабинете со следами топора, которым его пытались разбить.
  После смерти и похорон Инги, покинул Гирту, забрал с собой опечаленного, апатичного, ставшего таким одиноким и потерянным, кота Дезмонда, Фанкиль. Сказал, что должен рапортовать обо всем случавшемся кардиналу Феррари и что, скорее всего, после произошедшего инцидента, в Гирте теперь обязательно будет учрежден Орденский бальяж, по крайней мере, он приложит к этому все усилия.
  - Младший лейтенант, эсквайр Пьетро Монтегриджи. Доктор философии по химии Юлия Канна... - прочел Вертура в одной из папок, когда они разбирали вываленные из разломанных на дрова шкафов документы.
  - Вот кто они были на самом деле. И это та Юлия, в которую Лео был влюблен, а говорил, что она умерла. Все-таки они не были братом и сестрой - поделился мыслями с Марисой детектив. Та печально кивнула в ответ так, что было не понять, знала ли она и раньше тайну рыцаря, или просто ей было тяжело об этом говорить.
  - Это служебная конспирация! - грубо бросил инспектор нахмурился, отобрал папку, положил ее подальше от Вертуры прочь.
  Сразу по возвращению после штурма замка Ринья, спешно собрал вещи, не попрощавшись ни с кем, уехал и доктор Сакс. После, из Кирсты, городка на столичной дороге, пришло заказное письмо с его скупыми извинениями за столь внезапный отъезд. Больше никаких вестей о нем не было. Покинул отдел и Даскин: поначалу его назначили в герцогскую охрану и до отъезда маркиза Дорса он сопровождал его на выездах, но после они с Евой написали заявления о желании на время покинуть службу. Забрав с собой зловредную Мину, уехали на юг, к каким-то его родственникам, в Эскилу.
  Целыми днями шел дождь. За окнами стояла белая октябрьская марь. Инспектор Тралле сидел посреди комнаты, собственноручно разбирал документы, разложенные на недавно принесенном в зал, новом, конторском столе. Рядом с папками стояли кружки и бутылки. Пьяный лейтенант Турко устроился на табурете у печи. Нахлобучив на голову свою потрепанную шапку, придерживая травмированную руку, не стесняясь никого, курил трубку, отпивал прямо из горла. Он опять поругался с женой и, несмотря на отпуск, назначенный ему по причине ранения, пришел в комендатуру пожаловаться на жизнь. Вертура и Мариса вполуха слышали его, как-то отвечали, помогали инспектору. Тот недовольно сопел, брезгливо бросал бумаги, делал замечания, но не выгонял его.
  Дверь в длинный коридор с грохотом раскрылась.
  - Мария Альма Криспеле - представил спутницу капитан Глотте. Властным шагом профессионального полицейского начальства прогрохотал через зал, остановился перед столом. Среднего роста, приятной наружности женщина лет тридцати пяти с толстой рыжеватой косой, длинной волнистой челкой, веснушками на щеках, серыми внимательными глазами и сосредоточенный улыбкой на лице, твердой походной вошла в зал и с придирчивым интересом огляделась. Ее темно-бордовая мантия с золотой вышивкой, черная рубаха, черная длинная юбка и такие же черные, лакированные, с блестящими металлическими пряжками, похожие на столичные, башмаки указывали в ней какую-то важную гостью. Метнув стремительный, как будто бы все это было ей уже давно знакомо ей, взгляд на пьяного, ворчащего себе под нос, все еще ругающегося на жену лейтенанта, перед жарко натопленной печкой, на холст и падающие звезды на фоне шпиля Собора Последних дней, подошла к столу.
  - Опорный пункт конфедеративной безопасности? - коротко и строго спросила она, оглядывая кипы бумаг и приборов, сложенных неопрятными грудами у стен в ожидании, когда привезут новые шкафы.
  - Ну да - пренебрежительно ответил инспектор, отвернулся от нее с нескрываемым отвращением на лице.
  Незнакомка подошла к нему в упор и строго уточнила.
  - Капитан Тралле?
  - Да, я! - сквозь зубы пробасил он, нахмурился больше обычного - а вы кто такая, позвольте спросить?
  - Мария Криспеле. Майор юстиции первого класса - ответила она без запинки, как скороговоркой произнесла четко и уверенно - указом мастера Динтры назначена вашим новым руководителем и главой отдела конфедеративной безопасности региона. Что у вас тут за бардак?
  - Мебель не завезли - продемонстрировал рукой, поднялся со стула, грозно навис над ней инспектор. Надулся от распирающей волнения и ярости, засопел и сжал кулаки - Хельга, я... Ну. извините, как вас там, видите что у нас тут...
  - Хельга? - переспросила она, повела бровью с едва сдерживаемой улыбкой.
  - А, Мария - встал по стойке 'смирно' инспектор и приложил руку к груди - леди... в общем да... Гауптман полиции Валентин Тралле это я. Служу Гирте.
  - Пишите рапорт - строго сказала она ему - как принесете мне, дадим вам новые шкафы.
  И, развернувшись, деловой походкой вышла. Капитан Глотте только пожал плечами и последовал за ней.
  
  ***
  
  - Ну вот и мы уезжаем - печально вздохнул, сказал детектив, поделился мыслями с Марисой.
  В комнате был беспорядок, как это всегда бывает накануне дальней поездки. На столе лежали упакованные в кожаные папки рукописи, рядом стоял раскрытый саквояж. Завтра утром в начале седьмого у дверей центрального банка Гирты их должен был забрать ипсомобиль. Его владелец любезно согласился на просьбу агента Роместальдуса подвезти Вертуру и Марису до Эскилы, куда он ехал по каким-то своим важным делом. Там они должны были сесть на дилижанс на Ронтолу, а оттуда на Мильду.
  В окна хлестал холодный, вперемежку с дождем снег. Печально скрипели уже давно облетевшие деревья. Желтый свет фонаря за окном подсвечивал мелкие, плотно летящие и колючие снежинки. В комнате горела керосиновая лампа, печка и несколько свечей. Мариса стояла перед зеркалом, крутилась на каблуках, примеряла новую шерстяную шапку с меховой оторочкой и беличьим хвостом, которую ей подарили знакомые рыцари. Вчера вечером они с детективом в последний раз зашли в гости к князю Мунзе. Вместе с Модестом Гонзолле, графом Картарре и другими, сидели его в просторной и уютной, гостиной, вспоминали прошедшие события, отмечали готовящийся отъезд.
  - Прямо даже жалко как-то - глубоко нахлобучив шапку на уши, печально заключила Мариса. Села на кровать, поджала губы, сложила руки на коленях. В ее глазах стояла тоска. Она не стала снимать шапку, накинула на плечи плащ, тяжело вздохнула и огляделась. Уставилась перед собой так, как будто она уже собралась, и пора было выходить.
  Сизые тени ползли по улицам. Под окнами снова спорили, ругались дворники. В коридоре за дверью слышались голоса, обсуждали какое-то очередное, как будто касающееся их всех, важное происшествие.
  - Да, я тоже уже как-то привык к Гирте - согласился Вертура - да и ехать по такой погоде... Но это приказ. Сэру Роместальдусу надо, чтобы мы срочно отвезти его бумаги в Мильду.
  Произнеся эти слова, продемонстрировал ей лежащий на столе толстый запечатанный пакет.
  - Что, опять очередные секретные бумаги? - скептически, без всякого энтузиазма, спросила Мариса. В любой другой момент она бы сказала 'Давай откроем, прочтем', но сейчас у нее не было никакого настроения шутить - могли бы на ипсомобиле с оказией послать. Постоянно же за всяким барахлом туда-сюда ездят.
  - Отправить по почте Гирты - даже не улыбнувшись, согласился детектив. Положил бандероль в саквояж, поставленный и раскрытый прямо на столе - там книга и еще какое-то письмо. Небось, сувенир для подружки его детства. Ну, ты же знаешь его, он неисправим.
  - Да ну его! - печально отмахнулась Мариса и печально закурила.
  Они собрали, упаковали всё что хотели взять с собой, и начали снова делать поклоны, которых осталось еще много и много тысяч.
  К слову. Сколько за эти дни Мариса не ходила рядом с портовым районом западнее дома графа Прицци, сколько не спрашивала, не искала у Вязовой аллеи, она так и не смогла отыскать ту маленькую церковь, к которой вынесла ее лошадь в багровой мгле. Более того, она даже не помнила, как она очутилась дома. Помнила лишь то, что проснулась уже утром, от настойчивого стука в дверь. Квартальный гремел сапогами в коридоре, кричал во все горло, ходил по этажам, проверял по описи, все ли целы и живы.
  Она тогда еще подумала, что, скорее всего, это был всего лишь сон, навеянный накрывшей город колдовской мглой и искажением, но в комнате стоял густой аромат церковного масла, свечей и ладана, словно опрокинули лампаду, но лампада стояла перед иконами и давно потухла, и Мариса тогда еще очень удивилась тому, почему в их с Вертурой комнате пахнет совсем как в церкви.
  
  ***
  
  - Заказное. Вручить лично - застучал в дверь почтовый курьер. Получив разрешение, вошел в зал. Граф Михаэль Эрнест Динмар, начальник Второго, тайного, отдела полиции Мильды, сидел за рабочим столом в своем просторном кабинете. В камине жарко горел огонь, со стены благородно взирали портреты барона Эмери и главы Совета Конфедерации и правителя Северного Королевства, короля Арвестина. Часы на стене показывали шестой час, но было уже темно. Вдоль Южного Проспекта, горели яркие и желтые электрические фонари. За окнами на три стороны комнаты шел мягкий белый снег, глушил звуки улицы: говор голосов, бряцание упряжи, стук колес по мостовой и ржание лошадей.
  Когда курьер вышел и закрыл за собой двери, начальник полиции взял из лотка и собственноручно распечатал письмо. Быстро пробежав его глазами, обратился к сидящей за соседним столом, перебирающей листы отпечатанных на пишущей машинке бумаг, уже немолодой, но красивой золотоволосой женщине.
  - Рин - позвал он - тут нас просят подыскать квартиру для Анны Марии Румкеле, купить ее и предоставить ей. А еще зачислить в наше подразделение, назначить денежное довольствие и должность. Пишут любую на наш выбор.
  - Довольствие? - спросила она, не поднимая от бумаг головы - а сколько выделяют денег?
  - Немало. Но требуют на руки не выдавать. Жалования назначить с достатком и организовать все так, чтобы у нее были необременительные обязанности, но не было возможности постоянно сидеть дома и бездельничать - прочел старый лорд - по приказу министерства конфедеративной безопасности, оплачивает герцогский фонд Гирты.
  - И кто присылает нам такое? - уточнила собеседница, заинтересовавшись письмом, встала, прошелестев тяжелыми полами своей алой бархатной мантии, подошла к столу. Взяла из рук начальника прочла, прочла, придерживая рукой пенсне.
  - Сэр Август Николай Прицци по распоряжению мастера Динтры? Какая честь - прочла она, прокомментировала слегка скептически - значит, их расчет оказался верен и Марк выполнил задание. И надолго они ее к нам?
  - Возможно навсегда. Если что, это уже они сами будут решать, нужна ли им вторая герцогиня.
  - Хм.
  - Я полагаю гадать бессмысленно. И вообще, Рин, вам разве не льстит, что именно нам доверяют это дело?
  - Михаэль, вы как всегда правы - согласилась Ирина Салет, помощница и секретарь начальника тайной полиции Мильды - завтра подготовлю все необходимые документы. Как я понимаю, вводная: Марк познакомился в Гирте с женщиной, а потом привез ее сюда и женился на ней?
  - Именно так все и было.
  - И теперь он близкий родственник правящей семьи Гирты.
  - Ну что ж теперь поделаешь. Мы же не скажем ему о том, что его заданием на самом деле было увезти подальше, с глаз долой, путающуюся у всех под ногами девицу.
  - Мастер Динтра изволил пошутить.
  - Когда он был серьезен, тогда на юге, небо и земля горели - кивнул старый лорд - у каждого свой путь. Рин, давайте чаю и подумаем, как нам аккуратнее оформить все это дело.
  - А Марка приставить к повышению?
  - Разумеется, пока что нет - как само собой ответил старый лорд - формально он еще должен предоставить отчет, какую именно помощь он оказал полиции Гирты в расследовании заявленных серийных убийств. Так что если не предоставит аттестата, или письменных благодарностей, никаких повышений и наград. Назначьте ему две недели выходных и небольшую премию.
  
  ***
  
  Вокруг было белым-бело от лежащего повсюду мокрого, необычайно белого и чистого снега. Темнели черные, голые ветви дубов, высаженных аккуратными рядами вдоль железнодорожных путей. На столбах сидели галки, надувшись, глядели на платформу и прохаживающихся по ним в ожидании поезда пассажиров. Над лесополосой, светлел, упирался в небо белый, свежевыкрашенный шпиль колокольни, стоящей на краю поселка городского типа церкви.
  В зале ожидания, просторном помещении с высоким арочным потолком было светло. Шумел обогреватель. За высокими окнами стояло пасмурное зимнее небо. От буфета тянуло подгоревшими сдобными булочками и дешевым кофе, который наливали в белые фарфоровые чашечки из большого пузатого электросамовара на тумбе между кассой и витриной. Под изогнутым стеклом, на полупустых полках на просторных блюдах лежали маленькие, похожие на позавчерашние бутерброды. Из соседнего зала доносился тусклый звон тарелок и шипение бьющий под напором из крана воды.
  Где-то на путях назойливо зазвенел семафор, предупреждая, что приближается состав. Бородатый художник Гармазон, что сидел, привалившись к подоконнику локтем, снял свои очки, отвлекся на него, внимательно прислушался. Убедившись, что это маневровый, поплотнее, намотав свой толстый вязаный шарф, снова обратился к рисункам, многие из которых он нарисовал и исправил уже в пути.
  Перед ним на столе, в творческом беспорядке лежали его поясная планшетная сумка, войлочный отороченный мехом колпачок и спрятанный в ножны, короткий меч. Тут же стояли такие непривычные после фужеров Гирты чашечки с кофе и просторная тарелка с давно остывшим, жареным хлебом.
  - Вот, я тут поправил - продемонстрировал он своей подруге картинку с Вертурой и Марисой на мосту - так лучше, потом исправлю еще пару, есть мысли.
  - Да, обработаем их... только их слишком много, надо половину выкинуть - устало согласилась она, придирчиво разглядывая рисунки, один за другим вынимая их из папки, глядя на них через прозрачную пластинку.
  - Только не выкладывай пока - предупредил художник - и не удаляй ничего. Сделаем иллюстрированную новеллу.
  Он собирался выпить еще кофе и продолжить свой труд, но вовремя глянул на часы. До поезда оставалось совсем немного, так что он открыл сумку и начал собирать в нее свои картинки. Здесь были все его работы. Его память, целая эпоха его жизни. История их захватывающего и страшного путешествия, которую он очень хотел рассказать, но сделать это не банально и так, чтобы она не затерялась среди миллионов других рассказов, новелл и книг. На его рисунках были и гордые рыцарские замки и дома на высоких скалах над холодной и серой рекой, и лесная дорога и бледный и пасмурный таежный рассвет. И темные улицы, и черные фасады храмов, колокольни над ними, и венчающие их железные кресты. Тут были и мистерия в библиотеке герцогини, и охота, и барон Визра с Майей Гране в плащах и венках, и Борис Дорс с Вертурой и копной лесных цветов, и Эмилия Прицци в окружении щупалец и горящая ратуша и снаряженный батареей залпового огня лиловый кабриолет. Рыжее здание полицейской комендатуры и башни над Старым Мостом, подземная железная дорога, казнь мужеложцев и жуткий фестиваль. Князь Мунзе и сэр Порре, раненые, но веселые рыцари, барон Марк Тинвег с молодой женой, сынишкой на плечах и автоматом в руке, и турнир, и смерть генерала Кибуцци, и маски, и мертвый Герцог. Граф и графиня, Август и Мария Прицци у своего ипсомобиля, Рейн Тинкала с отрубленной головой мародера, бородатые морские разбойники, и пьяные студенты. И графиня Вольфина в длинном белом платье и на коне, и принц Ральф позирующий бицепсом, и Эрсин с горящей книгой на ладони, и пьяный герцог Ринья и маршал Тальпасто с железными зубами и Адам Роместальдус в черном парике. Ночной крестный ход, порка, костер с колдуном в противогазе, козлоподобная саранча и отважные, идущие в бой рыцари Гирты. Знамя принцессы Вероники в черном багровом небе, гостиница с волынщиками и бетонная башня. Ворота от толстых троллей и замок Этны. Герцогский парк, мемориальная аллея, комната детектива Вертуры и черный Собор Последних Дней.
  На одной из картин был изображен в полном составе отдел конфедеративной безопасности: инспектор Валентин Тралле, Хельга Тралле, магистр Дронт, Фанкиль, Инга, доктор Сакс, Дюк, Филипп Кранкен, лейтенант Турко, Эдмон Даскин, Ева, Вертура с Марисой и кот Дезмонд.
  - А это кто такие? - изумилась Элла - мы же собрались про рыцарей писать, эти-то зачем здесь?
  - Это же полиция Гирты! - напомнил художник - там, где служит Марк. А это Анна, лучшая подруга леди Вероники!
  - А, Гирта! - презрительно воскликнул от соседнего столика какой-то уже немолодой, круглолицый, довольный собой нагловатый человечек в толстой куртке с блестящими металлическими кнопками - такая дыра эта ваша Гирта!
  - Слышь, придурошный! Ты язычок-то, поганый прикуси! - грубо, совсем по-рыцарски прикрикнул на него, нахмурился художник Гармазон, положил руку на меч.
  По громкой связи объявили подачу поезда дальнего следования. Пассажиры и провожающие спешно допивали чай, доедали булочки, покидали кафе. Неся в обеих руках сумки, выходили на перрон, неловко подпирая ногой все время закрывающуюся на тугой пружине, норовящую дать по лбу дверь. Старомодный дизельный локомотив подтаскивал к платформе состав. Дежурный по станции придерживал рукой полы пальто, чтобы не раздувал промозглый ветер, сигналил ему красным фанерным флажком. Уже на перроне незадачливый обиженный шутник заискивающей походкой приблизился к художнику и его спутнице, держа на отлете дымящуюся папиросу, попытался объясниться.
  - А что, Гирта-то? Это вообще внешний регион. Вы хоть сами-то там были? Тысяча километров отсюда и по лесам. Даже дороги нормальной туда нет...
  - Были и вернулись - с достоинством и громко, глядя ему в глаза, ответил ему, кивнул художник и пояснил - а Гирта рядом. Она в душе.
  Элла, что стояла, куталась в длинный и широкий красно-зеленый колючий шарф, который связали и подарили ей фрейлины принцессы Вероники, зябко, но энергично закивала в знак согласия с ним.
  Мужичок брезгливым жестом выбросил на рельсы недокуренную папиросу, высокомерно усмехнулся и, сделав оскорбленный вид, что не желает больше разговаривать, отошел прочь.
  
  ***
  
  Ночь сменилась ранними предрассветными сумерками, ясными и чистыми. На пологом берегу широкой и спокойной реки стояли редкие высотные дома. Засыпанный снегом лес или большой парк спускался к воде, к уютной каменной набережной, вдоль парапета которой горели яркие желтые фонари. Проезжая по мосту через реку, поезд сбавил ход. В купе было холодно. Где-то тихо играла музыка, в коридоре хриплыми сонными голосами переговаривались, обсуждали что-то какие-то пассажиры. На столе стоял стакан с чаем в котором тихо дребезжала ложка. Рядом лежали белые пенопластовые контейнеры для еды и блокнот принцессы, в котором она хотела вести дневник, но с тех пор, как они покинули Гирту, не написала ни страницы. На крючке для одежды рядом с плащом висели планшетная сумка маркиза Дорса и его меч. Сам маркиз лежал на скомканной подушке, на спине, заложив руку за голову и поджав колени. Прикрыв ладонью от света глаза, наслаждался мягким неспешным ходом поезда. По привычке, грозно кривил скулу, чуть улыбался и одновременно хмурился каким-то своим мыслям. Принцесса Вероника сидела с ногами на нижней полке напротив. Укрыв черным крахмальным пододеяльником колени, держала в руках стакан в блестящем подстаканнике, смотрела в окно. С недосыпу щурила усталые, но радостные глаза, улыбалась, знакомым пейзажам, электрическим огням. Далеким уютным и светлым окнам, холодному зимнему небу и широкой спокойной реке.
  Она ехала домой, но все было так ярко, так радостно и непривычно, как впервые.
  
  ***
  
  Памяти событий июня-октября 1541го года посвящается. Герцогство Гирта, Конфедеративное Северное Королевство.
  Доктор Эф.
  
  https://vk.com/id686957
  https://www.proza.ru/avtor/mseroff
  [email protected]
  
  
  А также те, без кого эта книга никогда не была бы написана. Тех, кто терпел, ждал эту книгу и поддерживал меня все последние годы на этом скорбном пути. Это:
  Ксения Королева
  Артем Катана
  Владимир Князев
  Антон Ястребов
  Михаил Гайфидинов
  Алексей Баклушин
  Алексей Брюс
  Максвелл Рейт
  
  
  И, конечно же, тот, без кого это было бы вообще невозможно в принципе: Господь Бог Иисус Христос.
  
  #Литература #Книги #Фантастика #ПравославнаяФантастика #Христианство #Романтика #Одиночество #Безысходность #ужасы #Гирта
  
  
Оценка: 7.25*12  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"