Sie liebten sich beide, doch keiner Wollt'es dem andern gestehn.
Heine.
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
М.Ю. Лермонтов
Жизнь первая
Она была совершенной приземленностью (в лучшем значении этого слова) -- сама в себе; и могла бы претендовать на роль многих, с кем он не отказался бы разделить бы матрас. Она носила игривую изысканность одежд и делающую неотразимыми колени обувь; он ценил пугающую пространство красоту ее ног, но предпочитал более смазливые личики. Она упивалась собственной неотразимостью и претендовала на роль царицы щедрот; он, изредка замечая ее склонность к переоценке, беспокоился за здравость ума женщин. Она порой замечала его и полагала одним из многих жалких воздыхателей, взращивающим низменные претензии в ее отношении; он, ища истину вне вина, букв и времени, в редкие моменты встречи, считал ее соблазном, не стоящим слезы последнего грешника. Ее дни летели шествием царицы по спине завоеванного поклонником мироздания; он жил одиночеством, опасаясь своего сердца, и не желал большего, чем казаться скучным небритым анекдотом. Она притягивала внимание всех мужчин; он не удостаивался даже морщинистого сожаления дважды разведенных матрон. Она искрила и блистала как ярчайшая звезда, неугасимая и солнечным днем; он угнетал существование вселенной, словно заржавевшая консервная банка на гаревой опушке больного и опозоренного пикниками леса. Она одновременно вмещала в себя и простоту невинной девушки, и развращенную зрелость опытной дамы. Он одноразово, на каком-то празднике, поддавшись обаянию спиртного, пытался подать ей себя тулузским шевалье, а может и разбитным мажором, -- без успеха. Она, если вообще замечала его, с великодушием олимпийской богини отводила ему роль раба, достойного омывать ноги ее избранника; он заочно короновал ее на свое сердце. Она, проходя мимо, окатывала его весенними ветрами, запахом жимолости и редким стремительным взглядом, будто случайным, но полным торжества пусть и легкой, но победы. Уперев вспотевший лоб в ладони, стыдясь собственной страсти и страшась стать посмешищем, он исподлобья, краешком глаза, не мог оторваться от созерцания ее шествия мимо Мекки и Рима. Она, должно быть, вдохновила бы поэта на соловьиные трели ноктюрна; он - едва ли - сотоварищей на пиво. Ей не раз предлагали руку и сердце, и через них, -- неограниченные возможности карьеры и семейного очага; ему -- те же люди и так же часто, -- пойти куда-нибудь подальше и написать объяснительную. Она, сознавая силу притягательности собственной красоты и молодости, не спешила с выбором; он опаздывал забыть каждый прожитый день. Она неутомимо кокетничала улыбчивыми "приветами" и пудрила носик; он, грызя ногти и ковыряя в носу, сквозь стекло выискивал точку мира, где хотел бы сдохнуть. Она излучила оптимизм и логику; его рвало негативизмом и романтикой. Она не любила и разрешала мужчинам нравиться ей; он полагал любовь эвфемизмом эрекции и обожал Бодлера. В ней угадывались черты суфражистки и жестокости; в нем, -- инфантильности и скопчества. Они познакомились, будучи коллегами. Она -- из снисходительной жертвы; он -- по служебной необходимости.
Жизнь вторая
Она будила утро свечением глаз и радостью надежды; он портил воздух миазмами вчерашнего веселья. Она не переносила девушек, интуитивно чувствуя в них соперниц; он заводил знакомства, не взирая на пол и душевные пристрастия. Она ожидала той встречи, что навечно преобразит мир в альков, сокрытый парчовыми портьерами и вмещающий ее и ее возлюбленного; он коварно изменял себе, пытаясь быть верным нелюбимому идеалу. Ее смех наводнял пространство искрами возбуждения; он разучился играть на гитаре и загнался поэтом. Она обожала мишуру карнавала и верноподданных рыцарей; он флиртовал с безнадежностью. Она заставляла стремительней струиться кровь в тех, кто искал женской ласки; он бежал этих силков и признался ей в любви...про себя...а затем и при ней. Она читала свое будущее и строила перспективы; его участие в них не вписывалось, и он принялся ковырять прошлое и воспитывать хладнокровие. Ее радовали достопримечательности и независимость; его раздражали высокие цены на сигареты и ее радости. Она дышала ароматами и редко использовала косметику; у него были хронический гайморит и устойчивая скорбь по человечеству. Смотрясь в зеркало с закрытыми глазами, она нравилась себе во вселенной и вселенной в себе; он опускал руки в море, мечтая похоронить человека и возродиться всплеском на тихой воде. Она пугала пространство безудержно красивой улыбкой; он разочаровывал богов своим присутствием на земле. Со сменой недель, она сужала круг общений, абстрагировалась и сильнее чувствовала в себе женщину; он -- втягивался в коллектив и впадал умопомрачение, навеянным невостребованным мужским инстинктом. Она перестала носить каблуки и юбки; он начал замечать в себе тенденции к саморазрушению. Она боролась с зовом природы и отвергала посягательства на то единственное, что самка может дать самцу; он крошил стаканы и учился ненавидеть. Она пила зимние туманы и казалась брошенной и несчастной; он замечал в ней склонность к страстям и иссекал душу иллюзией. Она умела предавать и ее пугало общение тет-а-тет с луной; он пропил идеалы и уже не мог быть честным даже с собой. Он был просто мужчиной; она -- сложной женщиной. Они часто виделись и оттого казались друг другу чужими. Однажды, они проснулись в одной постели. Она -- за неимением лучшего; он -- из никому не чуждых слабостей.
Жизнь третья
Она владела стереотипами, представлениями, идеями и планами на будущее, -- хоть и не слишком оригинальными и дважды в день принимала душ. Он влачился за каждой вычитанной мыслью в неизведанную тьму иллюзии познания и запамятовал побриться. Она преподавала ему уроки практичной циничности и школу бытового тщания. Он таил от нее страждущую уединения и пульсирующую болью душу. Она любила тратить память о настоящем в романтике двухсторонних отношений; его угнетала единственность лица собеседницы. Она перемалывала его страсть в сибаритство; он переделывал ее образование в разум. Она вложила в его руки свое сердце и хозяйственные способности; он часто воспринимал ее как единицу интерьера. Она жертвовала диссертацией ради его ужина; он ненавистью поглощал приготовленные с заботой блюда, -- лишь бы не было крика... -- добрел, размягчался и делался отвратительным своему пониманию эстетства. Она обожала бессмысленные покупки и прогулки сквозь витрины магазинов...с ним...вдвоем; он с остервенением ожидал случая ее отъезда...и кидался блуждать по анфиладам одиночества и опустошить чарки с призраками почивших жизней. Она была готова сжечь в семейном очаге тщеславие и красоту; он считал ее жертвы бабской прихотью. Она олицетворяла святость и заповеди; он закладывал ее будущее за свое прошлое. Она желала разменять грациозность газели и свежую упругость груди на милое следствие слияния чресл; он чурался зеркал и игнорировал категорию отцовства. Она мечтала вершить и подчинялась; он не желал власти и правил. Она выдерживала взгляд верности в упор и жаждала умереть с ним в один день; он маниакально грезил изменой и мыслил смерть стереотипным заблуждением. Ей не хватало проявлений его чувств, -- она все реже верила в любовь; он раздражался собственной сытостью и терял ориентиры существования. Она творила ошибки и глупости; он видел в них намеренность и подлость. Она лелеяла гордыню и ставила себе высокие цены; он боялся ее излишеств и предпочитал собственный алкоголизм. Она вынуждала его к удовольствиям, будя в нем лучшие чувства и качества; он заставлял ее страдать и ненавидеть себя. Она споспешествовала миру, согласию и равноправию; он сыпал песок времени сквозь пальцы и провоцировал ее истерики. Утопив лицо в росе сердца и низвергаясь на колени, она умоляла не терзать ее душу; он, полный каменной циничной усмешки, снисходил до утешения. Иссыхаясь мукой и отчаянием, она заклинала отпустить ее; он не мог сказать "нет", когда ему плакали в глаза. Она прощала ему слишком многое; он многое в ней не ценил. Они сожительствовали вместе... Она -- из женских инстинктов; он -- из мужской склонности к привычкам.
Жизнь четвертая
Ее окна выходили на рассвет и каждым вздохом она рождала лотосы; он ловил в ладони лучик случайного света и называл его небом. Она не знала куда ведут дороги и отдавалась течению вод; он умножал знания и радовался страданию. Она возымела отраду, обсаживая берега Леты геоцинтами и клептомериями, он повесился на ясене из желания узнать правду смерти. Она благоухала вечностью в саду, где вишни цвели и реки пили землю внизу; он бежал по подвесному мосту и срывался, даже взглядом не коснувшись той стороны. Она ночевала в лесу, и лани дарили ей зависть, стелили в голову мох и траву, и в ноги ложились. Он мчался, выбивая слезу и ветром ее осушая, к скулящим в ямах волкам, держа в уме, - растерзают. Она обрела свободу и покой, ища скорости для сердца; он осознал свои заблуждения, раскаялся, отмолил прощение и придумал новые. Она чувствовала легкость в сердце и научила свой ум, хоть не любви...но любить; он часто заглядывался в омут мутного колодца и верил судьбе. Дно колодца, - ее глаза, - были обрамлены молодым месяцем и излучали неугасимую нежность; его взор не достигал дна. Ее голос божественными бубенцами рассыпался в млечный путь и заставлял трепетать все живое; его печень клевал невидимый ворон, а над головой без скончания цвело кровавое зарево. Она свивала из минут, - из минут чьих-то жизней, - весенние венки и одаряла ими Надежду; он заматывал слова в узлы и ртом блевал Веру, невольно замечая сухие цветы на могилах. Она ступала по воде и поднималась выше крон очарованных сосен; его волосы превращались в дым, а глаза - в камни. Она летела, не зная на чем, не помня земли и неба, не видя что значит - летать; он осознал: полет, - лишь паденье. Ее губы касались усопших лбов и руки ее отпускали грехи им; его ладони ерзали кресалом по кремню, жаждя пролить свет попираемым силой. Она подставляла лицо ветру океана, и роса проступала на ее скулах; он, отдавшись кресту и соблазну тщеславия стать богом, не догадывался, что его кровь только влага в женских изгибах. Она состязалась молодостью со временем, и красотой, - со смертью; он аватажностью и мотовством уступил жизни. Ею отождествилась гармония, во спасение бросившая миру яблоко страсти. Он, влюбившись в человечество, раздал ему ярмарочные пряники убеждений и препоручил мир, но не сокрушил ее плод. Она была почти счастлива, - почти, ибо не осознавала счастья; он был горечью и никчемьем, и, слишком отчетливо замечая это, не был ими совсем... Их обвенчали на небесах, но они не узнали друг друга. Он стал не ее мужем, она - не его женой.