Колдун жил на окраине села, наособицу. Ему бы, нелюдю, в пещеры али чащу прятаться подале от глаз людских, а он к жилью человеческому тянется. И добро бы, обычный чароплёт - те и помочь изредка могут, коль засуха случится или у скота падучая. Так нет же - мертвочар поганый в Журавлинках поселился! Не только по характеру мрачный, молчаливый, но и с виду - пугало пугалом. Лохмы тёмные, нечёсаные, сам весь в чёрном, аки ворон-трупоед, хромает на левую ногу уж почитай лет десять - с тех пор, как в этих местах объявился. То ему журавлинец один камнем перебил, так долго потом смельчак у мертвочара ходил в слугах, хоть и мертвее мёртвого. Так и сгнил не по-божески.
Больше колдуна не трогали, хоть королю и написал деревенский грамотей прошение, дабы тот освободил их своей милостью от присутствия вражины. Да у короля своих дел уйма, куда ему жалобы простого народа разбирать! Так и жили с мертвочаром по соседству.
И всё бы ничего, но завёл ко всему прочему колдун ученичка. Беспризорника годков девяти. И если мертвочар зловещ был и страшен, то мальчишка видом своим никак до звания злобного колдуна не дотягивал. Не ворон чёрный, а воробышек.
Волосы у Марка, как звали ученика приблудного, были светлые, цирюльником не облагороженные. Глаза серые, а в них, что селяне уже разглядеть не могли, - обречённая тоска человека недолюбившего и недолюбленного. Готов был Марк и душу, и преданность свою бросить под ноги тому, кому нужны они окажутся - но какое дело людям до нерастраченной ласковости сироты? Что пёс в репьях, что тощий побродяжка - всё едино. Бросил кость необглоданную такому, и спи спокойно, словно совести глотку заткнул. А так - пустое место.
Но, что ни говори, а ученик мертвочара - фигура значительная, от такого краюхой не откупишься. Стали присматриваться с опаской. Марк, видать, в колдовском искусстве не смыслил ничего пока. Опасались хозяина его. Вот только увидели вскоре, что не хочет мертвочар за ученика заступаться, самого выпутываться оставляет. Забросали тогда Марка камнями, да не взрослые - дети, при молчаливом одобрении отцов и матерей. Места живого на парнишке не было, месяц в доме учителя отлёживался, на глаза никому не показывался. Думали, помер. И впрямь, где это видано - после такой экзекуции в живых оставаться! Ан нет, прошло четыре седьмицы, и вновь Марк на свет божий выбрался, живёхонек. Только тени под серыми глазами залегли, да появилось в чертах лица что-то жёсткое.
Пытались повторить палачество отродью, но почти мгновенно упал сынок трактирщика на землю - корчиться в трясучке. Выздоровел к утру, но проклятий в ту ночь было послано на голову злодея без счёта. С тех пор Марка пытались не замечать точно так же, как и учителя его. Себе дороже.
Прошло с того времени семь лет. Научился от мертвочара Марк ходить тайными тропами и повелевать жизнями. Научился и проклятия в свою сторону сносить безропотно, на самые смертельные обиды отвечать безразличным молчанием. А огонёк тёплый в его душе всё сильнее пеплом подёргивался, дабы подальше спрятаться от недобрых людских взглядов.
Узнал Марк и то, зачем мертвочары Создателю нужны.
Умеют они путешествовать невидимо и неслышимо, переноситься по желанию далеко, как заблагорассудится. Да только и обязанности у мертвочаров непростые. Во времена нынешние часто встречаются люди, чья душа настолько прикипела к бренному телу, что когда приходит ей пора покидать свою обитель, не может она улететь в чертоги небесные. И мучается человек между тем миром и этим, рад бы умереть, а не можется. Так бы ему, страдальцу, на веки вечные быть запертым в клетке разлагающейся плоти, если б не помощь мертвочаров. Приходят они неощутимыми призраками и отсекают серпом своим душу от оболочки - лети, свободная! Много очень лет проходит, прежде чем отправится такой труженик на покой, но и тогда ему нужно подыскать себе замену. Душ пленных с каждым годом всё больше и больше, каждый работник тут на счету.
Но для того, чтобы стать мертвочаром окончательно, нужно пройти Отречение - изгнать из души и сущности всё человеческое, что может работе помешать, таково уж главное правило.
Скребли чувства противоречивые в груди Марка не кошками даже, а шипастым чертополохом, что суженому дарят. И колется больно, и память дорога. А уж расстаться-то с ними и вовсе боязно. Кем станешь-то?
Провёл мертвочар обряд над мальчишкой и свечи погасил заколдованные. Показалось тут Марку, что душу его свежуют заживо, и до того это было страшно и мучительно, что не выдержал парень, уткнулся лбом в сырой пол учителева дома. Сорвался с губ новорожденного мертвочара протяжный стон лишь, глухой и стиснутый гордостью. Да только и она исчезла в следующее мгновение вместе с остальными чувствами.
Потерял Марк тогда сознание, опрокинулся в благословенную темноту, где не тянут жилы человечности из корчащегося от боли тела. И не знал он, что не развеял вовсе бесследно его учитель всё то, что было в душе Марка, только запер под замки надёжные глубоко-глубоко внутри его сущности. Надо бы - навсегда, а получилось - до поры, до времени.
И сколько лет ещё прошло - одному Создателю ведомо. Работал Марк исправно, как все - равнодушно и бесчувственно. И впрямь, откуда тут чувствам взяться, коль сам Эдвард Твердобог над ними поработал? Жаль, никто не знал, что у известного мертвочара к старости уже хватка не та была. Стали оковы ослабевать потихоньку.
А нужно было Марку как-то девчёночку отпустить одну. Болела она уже долго, тяжко, а умереть не могла. Виной тому были молитвы и чаяния родни: а вдруг протянет золотце ненаглядное ещё день-два? Не могли позволить уйти, страшно ведь, когда дитё любимое помирает раньше батюшки с матушкой. Да только Настёне от их забот только хуже было. Больно, слишком больно на земле оставаться, не тело словно, а темница - гнетёт и давит, так что кричать хочется от безысходности - если бы могли шевелиться губы потресканные, запёкшейся коркой покрытые. И бывает иногда, когда приотпустит чуть-чуть поводок боль-злодейка, проваливаешься в дрёму и видишь что-то светлое впереди, и так хорошо, покойно... А после опять очнёшься от наваждения - и боль томит усталое тело.
Настя мертвочару, как родному, обрадовалась. Понимала сердешная, что к чему. Говорить не могла, пока к телу была прикована, но Марк итак всё понял, без слов. Достал серп свой - и отсёк цепи якорные, что светлую душу к оболочке привязывали. Лети, девчоночка, к Создателю в сады, вкушай блаженство радостное.
Но не дожила Настёна ещё своего, стало ей тоскливо, что покидает любимых своих родственников, а они плачут над телом горько. Мать осунулась за последние несколько недель, отец постарел и поседел... И захотелось девушке вернуться хоть на секундочку, хоть на мгновение малое, сказать бы только, что теперь всё хорошо, в порядке всё! Пусть тянет в светлую даль, полную безмятежности, но тех, кто остаётся, куда сильнее жаль. Взмолилась Настя, рухнула на бесплотные свои колени у ног мертвочара: дай последнюю весточку послать, молю-заклинаю! Но бесстрастен Марк, глубоко сочувствие его запрятано от подобного греха подальше. Пора ему дальше отправляться, недосуг слушать Настины мольбы.
Взыграло тут у девушки упрямство ослиное, и откуда только взялось? Последовала она дальше за мертвочаром своим, чтоб не мытьём, так катаньем взять. Душа-то невесомая, куда хочешь, туда и лети.
И хоть на небеса сильнее всего тянет, принялась с тех пор Настя за Марком всюду ходить. И смертей чужих уже десяток перевидала, а у неё лицо мертвочара безразличное из ума не идёт. С виду он как был, так и остался подростком-побродяжкой, и бездумность в глазах совсем чуждой казалась. Забыла к тому времени Настя уже о родне и намерениях своих с ними проститься, у души после смерти на такие дела память короткая. Хотелось ей только Марка растормошить, пробудить из оцепенения, на себя его внимание обратить. Рассказывала ему Настя о детстве своём, о том, как баловали её и как наказывали, и много ещё всякого, что в воспоминаниях и мыслях девичьих лежит. Казалось, не слушал её мертвочар, но нет-нет, и зажигался в его глазах огонёк какой-то, интерес или понимание - одному Создателю ведомо.
Да вот только уже порядком времени минуло, а в состоянии Марка подвижек никаких. То затеплится что-то человеческое во взгляде, всколыхнёт надежду - и гаснет всё равно, тонет в равнодушии.
Совсем Настюшка отчаялась было, решила бросить занятие своё бесплодное, зряшное. Отвернулась от мертвочара безразличного, попрощалась, и лететь прочь собралась - зовут её небеса, заждались уже.
Но в самый последний момент слышит тихий шёпот, жалобный какой-то: не уходи, пожалуйста! И растаяла Настенькина решимость, осталась девушка рядом с Марком, как прежде.
С той поры будто рассыпались внутри мертвочара цепи, что сдерживали человечность его. Стал он отвечать мало-помалу, о себе рассказывать. Правда, немного совсем - он почти ничего не помнил из жизни до Отречения. Но девушке и того хватало для тихой радости - благодаря ей Марк потихоньку оживать начал, светится теперь его взгляд непривычно тепло и ласково; и сразу, как видишь это, так хорошо становится, так приятно, что и никакие небеса не нужны.
Счастливы были вместе Марк и Настя, да недолго им оставалось обществом друг друга наслаждаться. Перед увяданием у цветов сильней всего аромат, так и Настя чувствовала в своей нежности горький привкус неотвратимости, что делало её чувства ещё более отчаянными. То же и с мертвочаром её дорогим происходило. А всё потому, что нельзя, нельзя душе после смерти не на небесах быть, а мертвочару жить человеческими чувствами. Взяли они свою привязанность у судьбы взаймы, а время придёт - и долг отдавать надобно.
Однажды, выпав из сладкой дрёмы, в которой нуждаются даже бесплотные, Марк с ужасом понял, что не ощущает греющего присутствия с собой рядом. Открыл глаза парень судорожно - и ещё мучительней страх его терзать начал. Уразумел Марк, что тело у него есть, на земле которое лежит, и вовсе он теперь не мертвочар какой, а обычный человек. От мысли этой выть хотелось, землю сырую - олицетворение плоти - кусать, только бы наполнить тело и мир ненавистный вокруг той болью, что душу переполняла.
А ведь кричи - не кричи, никто всяко не услышит. Пусто вокруг, только речка шумит да ветер листиками деревьев играется. И внутри тоже пусто теперь, но не так, как после Отречения, равнодушно, а по-иному, будто выжжено всё железом калёным. Пусть позже, когда нарыдался досыта, чуть полегчало, но вкуса к жизни не прибавилось.
И ни один мертвочар последующую дюжину лет не явился, чтобы освободить Марка от земных уз, от постылого тела.
Впрочем, говорят, Создатель милосерден. Марк в лихорадке недолго горел, три дня всего, хоть и сопротивлялась болезни молодая плоть. Глупое, глупое тело, не слушается желаний бывшего мертвочара. Закалено за эти двенадцать лет и трудом, и дорогами пыльными. А разум... Он так и остался почти неизменным, годы мимо него прошли.
Отпустить его знакомый пришёл, виделись пару раз в годы Марковой службы. Глаза у мертвочара безжизненные совсем, пустые, тут даже несмотря на всю благодарность передёрнешься. Неудивительно, что Настюша всё изменить пожелала. Настя, Настенька, радость моя, где ты сейчас? Хорошо бы, на небесах, и не знаешь больше горестей никаких и тревог. Хорошо бы так...
Но не бред ли предсмертный у Марка? Или просто видит он то, что хотелось более всего на свете?
Стоит чуть поодаль от мертвочара Настя, совсем прозрачная, бедняжка - годы скитаний для блудных душ даром не проходят. Не была ли она рядом с Марком всё это время прошедшее, следовала неощутимо всюду за ним? А он в теле своём человеческом и не чувствовал дорогого присутствия. На миг Марку так стыдно стало, что заставил ждать её столько лет, так совестно... И на смену спокойствие пришло и тихая радость обретения. Или это зов небес шутки шутит?
Пусть зовут, теперь можно уже. Ведь им сегодня другая половина долга оплачена будет. Они уже заждались.
А Создатель улыбался, глядя на своих двух детей. Что его усмешка выражает, лишь ему и ведомо. Верить только остаётся, что он и впрямь столь милосерден, как его молва людская малюет. Особенно, когда молит народ Всеблагого, дабы уберёг их от злого колдуна, что так и живёт на окраине Журавлинок.