- Везет же некоторым! - досадовал я, слушая восторженный шепот из соседних коробок. У меня, кажется, даже спираль сама по себе нагреваться начала так же, как вчера при тестовом включении.
- А я - в офис главбуха налоговой!
- А я - в модельное агентство!
- А я - в городской розарий!
Я недоумевал - чем не вышел?! Ведь сам видел, когда мы двигались по конвейеру: все как один, братцы-близнецы, пузатые, с серебристыми боками, одинаковыми черными носиками, шляпками-крышками и удобными ручками...
Еще вчера вся открывающаяся жизнь казалась праздником, бойко шумели автоматические руки, принимавшие нас, каждого, блестящего, в коробки с ленты, лампы вокруг весело сверкали. И вот сегодня... Я даже названия не запомнил той Тьму-Таракани, куда мне предстояло отправиться. С момента отъезда с завода мысли о неудавшейся моей судьбе подавляли меня все больше: вначале я оказался в аэропорту, дорога туда представляла собой испытание терпению: нас болтало и трясло в закрытом и душном прицепе. В запыленном помещении кладовой аэропорта я провел еще два ужасных дня, после чего началась не менее мучительная процедура погрузки в самолет. Прыгая с одной грузовой ленты на другую, безжалостно кидаемый то на один, то на другой бок так, что углы моей коробки наверняка деформировались в сконфуженные рожицы, я в итоге въехал в грузовой отсек вверх дном, и все прелести взлета, турбулентности и посадки вкушал в этом не самом комфортном положении. Почувствовав удар шасси самолета о твердую поверхность, всем своим изможденным существом я возликовал в надежде, что на этом наиболее тяжелая часть моего пути завершена. Крышка моя от жестоких перепадов давления соскочила, бока, вероятно, раздулись еще больше, я жаждал быть перевернутым, наконец, в нормальное положение и вдохнуть свежего воздуха. Последнее реализовалось более, чем я мог предположить: лишь только раздался звук открываемой в грузовой отсек двери, даже сквозь коробку я почувствовал ворвавшийся поток холода. Дальше - больше: влетая в очередной раз на транспортировочную площадку, я испытал неведомое до сих пор ощущение - от колкого воздуха вокруг мои бока потускнели, тело, казалось, сжалось, и перехватило дыхание.
Итак, я понял, что все лучшее в моей жизни закончилось со сходом с конвейера, и ждать от нее приятных сюрпризов более не стоит. Понял и неожиданно для себя перестал страдать от существующего положения вещей, более того, мне начало казаться, что все не настолько уж и плохо. Меня перевернули на дно, приоткрыли коробку, водрузили на место крышку. Бока мои уже привыкли к низкой температуре и избавились от неприятного тусклого налета, образовавшегося при первом контакте с воздухом, и снова блестели. Пахло необыкновенно свежо и хрустящее. Свет, пробивавшийся из будто нарочно оставленной щели под крышкой коробки, был непривычно ярким и звонким.
Заключительная часть моего путешествия оказалась полной совершенно новых для меня впечатлений. Из оставленной в коробке щели я имел возможность наблюдать проносившийся мимо везшей меня к конечному пункту машины пейзаж. За свою недолгую жизнь я ни разу не видел столь многообразного белого цвета. Под ледяным, режущим взгляд, солнцем огромные, насколько хватало взора, территории снега переливались на склонах всеми вообразимыми цветами, и отражались во все стороны в звенящих струнах морозного воздуха. Редкие тонкие стволы чахнущих на заснеженных болотах берез казались случайными небрежными штрихами на сверкающем белом полотне. Невероятной высоты черные мохнатые ели в огромных шубах, величественно замершие, стояли вдоль дороги немыми стражами. Если бы не мерный гул двигателя, от выстуженной тишины, вероятно можно было бы оглохнуть... Этим местам предстояло стать моим домом, в этой спящей тайге мне предстояло провести жизнь...
Здесь очень холодно большую часть года. Стол, на котором я стою, за ночь, пока выключено отопление в рабочем вагончике, остывает так, что у меня внутри почти замерзает вода. По периметру окон и двери образуется наледь, и каждый раз, когда кто-то входит или выходит, от дыхания мороза мои бока на несколько секунд тускнеют. Ночи длинные, с утра тени от окружающего леса долго не отступают, и почти сразу после полудня подкрадываются сумерки. Люди ходят в тяжелой обуви, и каждый шаг по обледенелым железным ступеням я чувствую всем своим содержанием. Они носят теплую грубую одежду, и пахнет она химическими растворами, соляркой и какой-то особенной грязью. У них шершавые обветренные ладони и бывает иней на бровях, когда они только входят. Но я люблю все это. Люблю вой ветра по ночам, скрип вымороженных стволов деревьев, хрипловатые голоса этих добрых людей. И не мечтаю об офисе в налоговой инспекции или благоухающем розарии. Потому что ничто не может быть лучше, чем видеть их отогревающиеся после мороза пальцы, держащие горячую кружку, и ничто не может быть важнее, чем их благодарные глаза, когда они делают несколько глотков моего горячего чая.