Ускользающий горизонт

Роман

ООО "Издательство "Кола" Сыктывкар, 2013ББК 63.3(2Рос.Ком) М60

Милицын В. А.

М60 Ускользающий горизонт.- Сыктывкар: ООО "Издательство "Кола", 2013.- 272 с.

В новой книге Владимира Милицына мир предстаёт во всей его полноте, разнообразии и противоречивости. В романе "Ускользающий горизонт" в выразительной художественной форме с предельной искренностью и лаконичностью показаны яркие и характерные образы героев. Повествование охватывает почти столетний период, что позволяет читателю расширить и обновить знания об истории нашей страны.

ББК 63.3(2Рос.Ком)

ISBN 978-5-7934-0511-9

Милицын В. А., 2013 ООО "Издательство "Кола", 20135

"Что войны, что чума? Конец им будет скорый, Их приговор почти произнесён. Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречён?"

Анна Ахматова

Глава I

Валерка, закрыв дверь квартиры на ключ, стремительно, чуть ли не кубарем, сбежал по ступенькам с четвёртого этажа вниз и, громко хлопнув покосившейся филенчатой дверью, оказался у подъезда пятиэтажного крупнопанельного дома. Было почти десять вечера, а матери всё не было, хотя она обычно приходила с работы около шести. В слабом свете фонаря, стоявшего сразу за проложенной вдоль дома узкой асфальтовой дорожкой, дрожал на лёгком ветру побагровевшими листьями озябший и задремавший тополь. В глубине двора, сквозь опустившуюся на город ночную мглу, виднелся силуэт бесхозной детской площадки: покосившийся деревянный грибок в разбитой песочнице и доска-качеля, задравшая один конец в тёмно-серое небо. Вдоль тротуара, прижавшись к грязно-серому бордюру, в жёлтом свете фонаря мутно поблёскивали крышами припаркованные на ночь автомобили. Оставленные своими хозяевами "Жигули" и "Москвичи" казались беспомощными и осиротевшими большими жуками, которые не успели спрятаться в норы от надвигающейся тёмной и холодной ночи. Их хозяева в тепле, при свете, после сытного ужина отдыхали на диванах и нежились в мягких кроватях, а машинам предстояло всю ночь мокнуть и мёрзнуть на холоде.

Валерка огляделся по сторонам, надеясь увидеть приближающийся силуэт матери, но кроме толстой тётки с двумя сумками, завернувшей в соседний подъезд, и молодой парочки, примостившейся на скамейке у соседнего дома, никого не обнаружил. Потоптавшись на месте, он неспеша повернул за угол и направился в сторону центральной улицы, по которой до позднего времени ездили маршрутки. Улица называлась Коммунистической. Она рассекает Сыктывкар на две равные части и соединяет центральную площадь с железнодорожным вокзалом. Мать рассказывала Валерке, что в СССР к 1980 году хотели построить коммунизм, при котором все должны были жить в равенстве, богато и счастливо, но не получилось. Теперь выходит, что коммунизма нет, а улица есть. Хотя на этой улице живут и бедные, и богатые, и добрые, и злые люди, и "бомжи" по подвалам ютятся, и разные хулиганы по дворам вечерами разгуливают. Но Валерка особо не "грузился" по этому поводу. Пусть будет "Коммунистическая", хорошо, что не "Козлиная" или "Чумовая".

Заканчивался октябрь 1985 года. Шёл уже второй месяц, как Валерка начал учиться в седьмом классе своей тридцать шестой школы, что находилась в нескольких кварталах от его дома.

Летом они с матерью целый месяц жили у бабки Марии в селе Богородск. Купались в тихой, заросшей по берегам осокой речке, ходили в лес за ягодой, собирали грибы. Возились в огороде, поливая и пропалывая грядки. Горбушей в поле косили траву, складывая её после просушки на сеновал. Ели вареники с творогом и картошкой, запивая их холодным из погреба козьим молоком. Вечерами Валерка вместе с деревенскими пацанами гонял старенький футбольный мяч на вытоптанной полянке возле клуба, играл в заброшенной конюшне в мушкетёров, сражаясь с "противниками" на самодельных березовых шпагах, помогал соседке Катьке чинить двухколёсный ржавый велосипед. В деревне ему было хорошо, радостно и спокойно. Да и мама там оживала, чаще улыбалась и смеялась. Их было всего три родственных души на всем белом свете: он, его мама и бабушка. Дед Василий у бабы Марии вот уже три года назад как помер, не пережив горя после гибели своего сына Сергея, Валеркиного отца.

Выйдя на большую освещённую улицу, Валера, не доходя до автобусной остановки метров тридцать, свернул с тротуара и оказался в тени многоэтажного дома. Он выбрал место рядом с кустом акации и, прислонясь спиной к шершавой кирпичной стене, встал в дозор, поджидая мать. Натянув на голову капюшон ветровки, что была на нём поверх лёгкого свитера, он достал из кармана завалявшуюся там карамельку, соскоблил ногтем слипшуюся обёртку и сунул конфетку в рот. Ощутив на языке сладко-кисловатый вкус, он смачно сплюнул вниз и осмотрелся по сторонам. Оставаясь в тени акации, он хорошо видел автобусные остановки как на одной, так и на другой стороне улицы. Выбранным местом Валерка остался доволен. Минут через пять к ближней остановке подъехал и завизжал тормозами расхлябанный, слегка покосившийся на бок, длинный автобус-"гармошка". Шумно с треском распахнулись двери. Из передних аккуратно, держась за поручни и осторожно ступая на асфальт, "выплыла" пожилая супружеская пара. Судя по тщательной аккуратности в одежде, можно было предположить, что она, по всей видимости, возвращается из гостей. "К внукам, наверное, ездили",- подумал, слегка завидуя неизвестным пацанам, Валерка. Из задних дверей автобуса выпрыгнул на тротуар, минуя ступеньки, молодой парень. Одет он был в синюю спортивную куртку, трико и белые кроссовки. За ним следом, "пританцовывая" на ступеньках, сначала завис на поручне, а затем чуть ли не вывалился из дверей пьяный мужик. Еле держась на ногах и балансируя руками, он с трудом стоял на тротуаре. Автобус, нервно громыхнув дверцами, стремительно и почти бесшумно сорвался с места. Мужик, озираясь по сторонам и шатаясь, потоптался на месте, видимо, соображая, куда ему идти, что-то пробормотал, затем махнул рукой и медленно поплёлся в направлении, откуда только что приехал. Мимо Валерки по тротуару прошагал выпрыгнувший из автобуса парень. В слабом свете уличных фонарей были видны его белые модные кроссовки. Валерка давно о таких мечтал. Мать обещала купить кроссовки к началу нового учебного года, но тощий семейный бюджет не позволял. "Наверное, решила задержаться на работе, чтобы подзаработать"",- подумал Валерка о матери.

Шло время, он продолжал терпеливо ждать. Прошло ещё минут десять-пятнадцать. Подъезжали к остановке и отъезжали очередные автобусы, из них выходили люди, но матери среди них не было. Валерка продолжал машинально следить за транспортом, а в голове его закрутились воспоминания.

Когда к ним в дом в июне 1982 года пришло известие, что их муж и отец, майор Сергей Васильевич Дроздов, геройски погиб в Афганистане, то ему и его матери показалось вначале, что на этом и их жизнь тоже закончилась. "Как жить дальше, если папки больше нет? Такого доброго и сильного отца, как у меня, не было ни у кого. Кто теперь тёмными вечерами посадит меня на колени и, погладив большой тёплой ладонью по голове, спросит: "Ну, как твои дела, боец?" Кто теперь вместо него пригрозит пацанам, которые пытались прошлой весной отобрать у меня велосипед? С кем я пойду летом купаться на речку, ведь без папки я сразу утону? Без него здесь так страшно и одиноко..." - беспрестанно и хаотично крутились в те дни горькие мысли в вихрастой Валеркиной голове.

"Как же так, за что мне такое горе? Почему Ты, Господи, допустил, что не стало моего Серёженьки? Как же жить мне теперь? Почему должен был погибнуть именно он, самый дорогой и любимый человек? Без него всё распалось, рассыпалось, потеряло смысл! Как жить, если нет рядом его? Ох, лихо мне, Господи! Пусть бы раненый, хоть какой, но лишь бы живой. Лишь бы видеть его глаза, его улыбку, слышать его голос... Лучше бы Ты, Господи, забрал меня..." - лихорадочно нашёптывали в те дни бескровные губы на заплаканном лице Валентины, Валеркиной матери.

Без малого пять месяцев мать с сыном жили только одним чувством и смыслом - ожиданием, когда из командировки вернётся здоровый, радостный муж и отец. А вместо этого их привели к накрытому флагом и украшенному красными гвоздиками оцинкованному гробу в клубе воинской части.

Валентина, Валеркина мама, страстно и безотчётно любила Сергея. Он был для неё всем: и мужем, и другом, и опорой, и защитой, и постоянным восторгом, и смыслом жизни, он был отцом её ребёнка и её единственным, на всю жизнь, возлюбленным. В её глазах он был олицетворением настоящего мужчины: красивого, умного, мужественного, сильного и доброго.

Сама Валентина была родом из небольшого городка Котлас Архангельской области, что примостился на берегах реки Северная Двина. Она была единственным ребёнком в семье Бокаревых. Жили они на окраине городка в небольшом частном доме. Отец, Арсентий Фёдорович, капитан речного теплохода, погиб во время навигации, спасая тонувших людей. В пассажирское судно туманной ночью врезался буксировщик, тащивший за собой баржу. В этой ужасной трагедии он вёл себя мужественно, до конца находясь на борту и спасая пассажиров, а потом бесследно исчез вместе с теплоходом в тёмных ночных глубинах большой реки.

Его дочери тогда было пять лет. Её мама, Елизавета Степановна, бухгалтер по профессии, через три года после трагедии на реке вышла замуж за участкового милиционера. Брак оказался недолгим и через два года распался. Валентина росла застенчивой, скромной и трудолюбивой девочкой. Природа наградила её статной фигуркой, приятной славянской внешностью и скромным обаянием. Закончив среднюю школу, Валентина поступила в техникум на технолога швейного производства. Учёба давалась ей легко, она была способной и прилежной ученицей.

И вот однажды, уже к концу обучения, во время майских праздников в местном парке она встретила молодого лейтенанта Сергея Дроздова. Его командировали в Сыктывкар, а в Котлас он заехал, чтобы навестить товарища. Выросшая практически без отцовской ласки и мужского внимания Валентина за три дня знакомства сразу без ума влюбилась в молодого офицера. Тот тоже был очарован симпатичной провинциальной девушкой. В ней поразительно сочетались женственность, красота, доброта и практическая сметка. После полугодичной переписки и скромной свадьбы они поселились в малосемейном общежитии военного городка под Сыктывкаром. Он рано утром убегал на службу, она отводила сына Валерку в детский сад, а затем отправлялась на работу в местную мастерскую по пошиву и ремонту одежды. Днём они скучали друг по дружке и трепетно ждали, когда опять все соберутся вместе. Вечером в небольшой уютной комнатке, где в центре стоял небольшой, накрытый кружевной скатертью стол, у стены раскладной диван и рядом с ним детская кроватка, они были особенно счастливы и рады друг другу. Они наперебой рассказывали друг другу разные истории и события, свидетелями которых были днём, читали вслух детские книжки, учили стихи, пели песни под гитару, играли в детские игры и смотрели фильмы по телевизору.

Через два года им дали однокомнатную квартиру в доме барачного типа. На кухне появился новый холодильник "Бирюса", в комнате чёрно-белый телевизор "Горизонт" и магнитофон "Метеор". Валерка к этому времени подрос, пошёл в школу, и его кровать отгородили плотной занавеской. Прошло ещё два года. Сергей делал успешную карьеру, став капитаном. Валентина к этому времени похоронила свою маму в Котласе, а сама стала заведовать мастерской. Сын перешёл в четвёртый класс. В ближайшем будущем семье обещали квартиру в новом доме для военных. Отношения в семье были по-прежнему добрыми, душевными и доверительными, родители всё чаще задумывались о втором ребёнке. Однако судьба распорядилась иначе.

У всех людей в жизни часто происходит что-нибудь неожиданно, вдруг. ...Вдруг тебя предаёт друг. ...Вдруг на более высокую должность назначают не тебя, а другого. ...Вдруг ты узнаёшь, что тебе изменил любимый человек. ...Вдруг, когда вы вдвоём мирно сидите у телевизора и пьёте чай, у него защемило в груди - инфаркт и мгновенная смерть. Хотя где случайность, а где неизбежность, понять бывает крайне сложно. Ведь выбрал же Валеркин отец военную профессию - вот и попал на войну. А на всякой войне, как известно, убивают и погибают.

В один из январских дней 1982 года в воинскую часть пришел приказ. Группу военнослужащих, в том числе и Сергея Дроздова, отправляют в Афганистан "на защиту государственных интересов". Как оказалось потом, это означало - на войну. Валентина, обычно сдержанная и спокойная, всю ночь перед отъездом мужа рыдала нескончаемыми горькими слезами и ничего не могла с собою поделать. Валерке же казалось, что в отъезде отца нет ничего страшного, что это лишь игра взрослых людей. Он полагал, что отец, как это бывало и раньше, отлучится ненадолго по делам, а затем вернётся домой, весёлый, загорелый, с новой воинской наградой на груди. А то, что его отец, храбрый и сильный советский офицер, может погибнуть в каком-то там Афгане,- ему такое и в голову не приходило.

Получив известие о гибели мужа, Валентина едва не тронулась рассудком. Она часами сидела дома у стола и неподвижным взглядом на почерневшем лице безотрывно смотрела на фотографию Сергея. Он был запечатлён в новой капитанской форме на фоне войскового знамени, такой весёлый и жизнерадостный, такой близкий и родной. Она никак не представляла дальнейшую жизнь без него, и в ней всё настойчивее вызревала мысль: "А не наложить ли на себя руки, чем всю жизнь мыкаться одной, без Сергея?" И тут же она одёргивала себя: "А как же сын, наш сынишка Валера, что будет с ним?" И тут же отвечала: "А что, его может и свекровь вырастить, она ещё крепкая бабка". Как-то выйдя с подругой на прогулку, Валентина даже тайно присмотрела возле оврага в парке большое ветвистое дерево с толстым суком внизу, а на следующий день принесла с работы верёвку, спрятав её на вешалке под одеждой. Вот такие дурацкие и страшные мысли бродили в то время в её больной, воспалённой голове. Одним утром, не пойдя на работу и отправив сына в школу, она осталась в квартире одна. Не находя себе места, побродила из угла в угол, посмотрела в очередной раз фотографии с Сергеем, перебрала и переложила в шкафу его вещи, а затем решила: "Приберу-ка я всё в квартире, постираю бельё, вымою полы и приготовлю сыну его любимые вареники, накормлю его после школы, приласкаю, а там будь что будет. Как душа подскажет, так и сделаю".

Она лепила вареники, а перед её воспалёнными от слёз и бессонницы глазами стоял образ Сергея. Её потрескавшиеся, искусанные, посиневшие губы неустанно шептали: "Миленькие, любимые мои Серёженька и Валерочка, мои ненаглядные и дорогие мужчины. Как же я люблю вас обоих и как же мне плохо без одного из Вас! Зачем же ты, Серёженька, покинул меня, несчастную. Что мне делать без тебя, как жить? Сегодня ночкой прилетела бы к тебе на крыльях и обняла бы тебя... Но Валера, наш сынок, мне так жалко его, я так его люблю. Ой, горе мне, горе! Господи, прости меня, грешную".

Вечером сын пришёл из школы и пожаловался матери на головную боль и слабость в теле. Он за эти горестные дни осунулся, стал малоразговорчив и даже повзрослел. Смерили температуру - 37,3. Мать дала сыну аспирин. Поужинали. Сын нахваливал вкусные творожные вареники, но ел без аппетита, запивая их чаем с малиновым вареньем. Встав из-за стола, они, укутавшись в шерстяное одеяло, примостились вдвоем на диване у телевизора. Не вникая в суть происходящего на экране, мать думала о своём, нежно поглаживая сына по голове, раз за разом целуя его в русый вихрастый затылок. Ближе к ночи у Валерки резко поднялась температура, его то бросало в жар, то знобило. А затем он и вовсе хрипло задышал и начал бредить во сне. Мать, забыв о своих дневных горестях и намерениях, кинулась звонить в медсанчасть. Приехал врач, осмотрел мальчика, сделал ему укол и сказал, что надо его везти в больницу. Вместе с ребёнком он предложил поехать и Валентине: на неё было страшно смотреть - её окончательно сломили навалившееся горе и бессонные ночи. Мать и сына разместили в соседних палатах. Главный врач медсанчасти майор Горбатенко поставил диагноз мальчику: одностороннее воспаление лёгких, а его матери - полное нервное и физическое истощение, и прописал ей успокаивающие и укрепляющие препараты. За те дни, что мать и сын вместе провели в больнице, они ещё больше сблизились, стали бесконечно дороги друг другу. Глядя на выздоравливающего сына, на его взрослое поведение, мать отчетливо поняла, что её сынишка Валера - вылитый отец. И только вырастив сына, сделав из него настоящего мужчину, она сбережёт себе и Сергея. В образе её сына, в его характере и поведении с ней всегда незримо будет присутствовать её милый и дорогой сердцу Сергей.

Специальный отряд горно-пехотного полка майора Сергея Дроздова в одном из ущелий под Панджшером напоролся на засаду моджахедов-душманов. Бой был неравным и беспощадным. Как потом выяснилось, все пятнадцать бойцов отряда героически погибли, уничтожив девять противников. Командир во время боя успел вызвать помощь из части, но она, к сожалению, опоздала на четверть часа, поскольку первый посланный на подмогу вертолёт был сбит на подлёте моджахедами американской ракетой "Стингер". Когда раненого в живот и в ногу Сергея окружили вооружённые, злобные и хищные "духи", он понял, что пришёл и его конец. И конец этот будет ужасным. Один из грязных бородатых душманов, подойдя вплотную к раненому офицеру, ткнул его автоматом в окровавленно-пыльное лицо и крикнул: "Руси кахба, Руси кахба!" (русская сука). Затем к нему, пританцовывая от удовольствия и оглядываясь на своих стоявших кругом "братьев", подошёл второй бородатый моджахед с тюрбаном на голове. Он достал из-за пояса корд (длинный нож), наклонился над русским офицером и, приставив остриё к его подбородку, произнёс: "Руси кус трабареч!" (прощай русская задница). Израненный и окровавленный Сергей понимал, что спасения ему не будет по любому: либо умрёт от ран, либо свои прилетят на вертолёте и ракетным ударом выкосят всю площадку, либо афганцы сейчас отрежут голову. Он, превозмогая боль в животе, глубоко вдохнул в лёгкие сухого степного воздуха, подобрал горячим языком во рту густую, перемешанную с пылью и кровью, слюну и, собрав последние силы, плюнул в морду наклонившегося к нему и злобно ухмыляющегося душмана. Вместе с этим он одновременно выдернул из-под тела правую руку и разжал затекшие пальцы, освободив тем самым чеку на гранате. Раздался оглушительный взрыв. Земля под Сергеем дрогнула, и небо обрушилось на него. На какую-то долю секунды в его сознании, как на ярком экране, возник и тут же исчез образ его любимой Ва- люши с сыном на руках. Его губы успели прошептать: "Не забы...!" - и чёрная мгла его поглотила навечно.

В своё время дед Сергея Серафим Никифорович Дроздов участвовал в русско-японской войне 1904-1905 годов. Его, тогда тридцатилетнего вологодского крестьянина, по указу царя Николая II о частичной мобилизации, призвали на Дальневосточный фронт. Новобранцы были настроены патриотично. Русские мужики отправились в путь по только что построенной Транссибирской железной дороге с намерением показать "кузькину мать" узкоглазым япошкам, которые тогда жутко ненавидели Россию. Добирались они долго, полмесяца: дорога среди сибирских просторов была обустроена плохо. Их воинскую часть поставили на защиту крепости Порт-Артур. Наши солдаты сражались отчаянно, но не устояли против хорошо организованного натиска японцев. Из-за сбоев в поставке им не хватало оружия, боеприпасов, продуктов. Солдатам из-за отсутствия патронов приходилось часто ходить в рукопашную, а питаться - погибшей кониной. К тому же все они сильно страдали от цинги, что отрицательно сказывалось на моральном состоянии войск. Помимо этих факторов, не лучшим образом в той войне себя проявили командиры высшего звена. В результате в декабре 1904 года Порт- Артур был сдан и русские войска отступили. Затем сухопутные войска потерпели поражение в Маньчжурии под городом Мукден. Там японцы окрыли такой шквальный артиллерийский огонь, что наши солдаты буквально сатанели от страха. Именно тамот разрыва японского снаряда рядовому Серафиму Дроздову оторвало левую ногу, и он попал в лазарет. Последней точкой в той войне с японцами оказалось Цусимское сражение, в котором была разбита наша вторая морская эскадра под командованием вице-адмирала Рождественского. В августе 1905 года в Америке был подписан договор о капитуляции. Русская армия потерпела позорное поражение от армии маленькой азиатской страны, а великая Россия была вынуждена пойти на серьёзные территориальные уступки и выплату контрибуции. В этой войне погибло более 50 тысяч русских, а раненых и покалеченных было значительно больше. XX век, который оказался для России кровавым, перевернул свою первую страницу истории, а Серафим Никифорович Дроздов вернулся с той войны в свою вологодскую деревню на деревянной культяшке вместо ноги.

Отец Сергея, Василий Серафимович Дроздов, был участником Великой Отечественной войны. Бился под Курском, освобождал вместе с нашими войсками Румынию и Венгрию. Был дважды ранен, награждён орденом Красной Звезды и тремя медалями. Закончил войну в звании капитана зенитно-артиллерийского дивизиона. До пенсии работал механиком в колхозной машино-тракторной станции, где заслужил немало благодарностей и поощрений. Перед односельчанами гордился своим младшим сыном Сергеем, успешным офицером. И через месяц после его похорон, не дожив недели до своего семидесятилетия, умер. Старик так и не понял, ради какой цели и во имя чего погиб его сын.

На похоронах Сергея Валентине вернули его обручальное кольцо, золотой медальончик в виде астрологического знака "Овен", который она подарила ему на тридцатилетие, и ручные командирские часы без стекла и с одной стрелкой. Спустя три месяца Сергей Васильевич Дроздов был посмертно награждён орденом Красного Знамени. Ещё через год его жене и сыну дали двухкомнатную квартиру, здесь они живут и сейчас.

Валерка, увлёкшись воспоминаниями, сначала не обратил внимания на подъехавшее к остановке такси и вышедших из него мужчину и женщину, однако, когда шум от проезжающего транспорта немного затих, прозвучавший женский голос, а затем весёлый смех заставили парнишку вздрогнуть и присмотреться. К своему удивлению, в женщине, что шла под руку с мужчиной, он узнал свою мать. Да, это была, конечно, она: вот приталённое, чуть ниже колен тёмно-зелёное пальто, она шила его сама, а на голове тот самый изящный светло-коричневый берет, который ей очень идёт. Тем временем мать и её спутник, поднявшись на тротуар, остановились и, жестикулируя, стали что-то шептать друг другу. А затем мужчина в очках и с шарфом на шее притянул к себе Валерки- ну мать и начал её целовать. А та, что самое ужасное, и не сопротивлялась. Валерка отказывался верить своим глазам. В голову от возмущения ударила кровь, его охватило отчаянье: "Что она делает? Как она могла? Ведь она предаёт моего папку, своего мужа!" Он хотел было сорваться с места и убежать прочь, чтобы не видеть всего этого срама, но что-то его остановило. Парочка тем временем неспешно пошла по тротуару и поравнялась с Валеркой, притаившимся за кустом.

- Валюша, разреши проводить тебя до дома! Каждое мгновение с тобой для меня счастье! - обнимая даму за плечи, страстно говорил очкарик.

- Нет, нет, не сейчас. Мне надо срочно домой, нас могут соседи увидеть, да и сын уже меня потерял, торопливо отвечала Валеркина мать, легонько освобождаясь из его объятий.

- Я не могу без тебя, Валя, ты мне каждую ночь снишься,- продолжал ворковать ухажёр, ведя женщину за локоток.

В ответ ему та что-то прошептала, и они звонко рассмеялись.

Валерка прикрыл глаза, зажал руками уши и, вдавившись спиной в кирпичную стенку, медленно опускаясь вниз, присел. Увиденное и услышанное не укладывалось в голове. Его мать, которую он обожал и боготворил, оказалась предателем. "Она совсем не та, за кого себя выдавала. Она, которая всегда говорила, что лучше её Серёженьки нет никого на свете, любит какого-то чужого, противного мужика. Как она могла? Какое она имела право любить ещё кого-то, помимо своего родного сына и геройски погибшего мужа? Нет, не мать она мне больше! Я теперь никогда не буду её любить. Я её вообще не хочу видеть..." Волна негодования и ревности разрывала душу подростка. От ужасного разочарования в самом дорогом на свете человеке, от жалости к себе и покойному отцу Валерка сначала тихо заплакал, а затем надрывно и приглушённо зарыдал.

Через какое-то время, немного успокоившись и придя в себя, он решил не идти домой, а провести ночь на вокзале. Туда он и отправился пешком.

Валентина познакомилась с Иннокентием в Доме культуры "Металлист" на кружке художественной самодеятельности. Она с фабричными женщинами и девчатами по воскресным дням пела в хоре, а он работал там же баянистом. Иннокентию Петровичу Ар- тееву к тому времени было тридцать девять лет, он был на пять лет старше Валентины. Родился и вырос он в посёлке Ново-Ипатово и тягу к гармошке, к музыке перенял от отца. После окончания восьми классов он поступил в Сыктывкарское музыкальное училище, окончил его по классу баяна и с тех пор на своё житьё-бытьё зарабатывал игрой на клавишах. Иннокентий и сейчас помнит, как он, совсем ещё мальчишкой, выдавал концерты на селе. Ещё совсем юнцом на сельских гуляниях он часто оказывался в центре внимания толпы и, азартно растягивая меха отцовской гармони, во весь голос пел частушки:

"Подарю вам три цветочка: Белый, синий, аленький Я парнишка удалой, Хоть и ростом маленький!"

Или:

"Дайте паспорт, я уеду, Дорогие родители, Не хочу в деревне жить, Моя милка в Питере".

После трёхгодичной службы на флоте, где он тоже играл на баяне в военном оркестре, Иннокентий вернулся в Сыктывкар и женился на Светлане Каневой из Сторожевска, которая к этому времени окончила Педагогический институт. Вскоре у них родилась дочь Иринка. Пять лет жили они в малосемейном общежитии на Интернациональной, перебиваясь с копейки на копейку. Начинающему учителю младших классов платили тогда очень мало, да и работники культуры не отличались высокими заработками. Спасали только приглашения на свадьбы или дни рождения, где иногда главе семейства, за музыкальное сопровождение, перепадали неплохие денежки. Однажды Светлана уличила Иннокентия в супружеской измене. В семье произошёл крупный скандал. Потом они помирились. Но через полгода всё повторилось вновь, но на сей раз уже без перемирия. В результате развод. Бывшая жена уезжает с дочерью к родителям в село Сторожевск, устраивается в местную школу. Артеев по-прежнему продолжает жить в том же малосемейном общежитии. Частенько с друзьями организует гулянки, попивая водочку, благо "мелочишко" у него в кармане водилось всегда. Такая лёгкая и беззаботная жизнь до поры, до времени его устраивала, пока он не попал в больницу. Врачи лечили язву и попутно нашли целый букет болезней, среди которых были прогрессирующая гипертония и пиелонефрит. Вот тут-то Иннокентий и задумался, с кем и как он будет встречать свою неуклонно надвигающуюся старость. Либо неухоженным бобылём, удовлетворяющим свои физиологические потребности со случайными, временными женщинами, либо главой семейства, окружённый теплом и любовью близких и дорогих людей. Выйдя из больницы, Иннокентий привёл себя в порядок: перестал пьянствовать, лишь изредка позволяя себе бокал сухого вина, порвал с прежними друзьями и сменил гардероб. Вот в этот целомудренный период своей жизни на одной из репетиций он и обратил внимание на симпатичную молодую женщину из хора швейной фабрики "Комсомолка". Наведя справки у её подруг, он узнал, что Валентина - незамужняя вдова погибшего офицера, что у неё есть сын. По природе Иннокентий был весёлый и общительный человек, так что ему не составляло особого труда "подбить клинья" к Валентине. Они начали встречаться, их встречи переросли в симпатию, а затем и в нечто, похожее на любовь.

Сегодня Иннокентий встретил Валентину у проходной фабрики. Затем они недолго посидели в кафе на площади у Дома быта в центре города, где кавалер заказал бутылку сухого вина, рыбу под маринадом и на десерт кофе с мороженым. Потом он уговорил её посмотреть его холостяцкое жилье в малосемейном общежитии. Там-то их и обуяла любовная страсть, достигшая своего апогея в кровати.

Попрощавшись с Иннокентием Валентина, стараясь не шуметь, тихо поднялась на четвёртый этаж. Осторожно своим ключом открыла дверь. Было без пяти одиннадцать. Она рассчитывала, что сын, не дождавшись её, уже спит. На кухне горел свет, но Валеры, как ни странно, дома не было. Записки он тоже не оставил. Она решила, что они разминулись с сыном, который вышел во двор и скоро вернётся. Она умылась, переоделась, включила чайник и, поджидая ребёнка, стала выглядывать в окна. Тревога в её душе с каждой минутой нарастала. Через полчаса, не выдержав ожидания, она накинула куртку и спустилась во двор. Вокруг было темно, пасмурно, прохладно и безлюдно. Скорым шагом она обошла двор, затем заглянула во второй, но кроме парочки, сидевшей на скамейке у соседнего дома, никого не обнаружила.

- Молодые люди, простите ради Бога, вы тут мальчика не видели? Чуть ниже меня ростом, такой худой, в ветровке? - обратилась она к ним.

Парень с девушкой переглянулись, пожали плечами, и молодой человек ломающимся юношеским баском ответил:

- Да нет, мамаша, что-то не помним такого...

Затем Валентина, сделав круг побольше, вышла к

автобусной остановке, но Валерки там тоже не обнаружила. Встревоженная и уставшая, она снова поднялась в квартиру, но та была по-прежнему пуста. "А вдруг он у соседей или им передал записку?" - мелькнула спасительная мысль. Валентина стала обходить и спрашивать соседей по подъезду, бесконечно стыдясь и извиняясь за позднее вторжение. Но и те ничем не смогли ей помочь, никто её сына не видел. Мобильных телефонов в те времена не существовало, домашнего телефона у них тоже не было. Прождав сына до двух ночи, Валентина умыла заплаканное лицо, собралась и отправилась в милицию.

Валерка изрядно продрог, пока добрался пешком до вокзала. Психологический шок, который он только что испытал, забрал у него много сил, он чувствовал усталость и усиливающийся голод. Денег у него не было: выходя из дома, он думал, что скоро вернётся. Бесцельно покружив по высоким и просторным залам вокзала, где в это время почти никого не было, он глянул на круглые часы над украшенной узорчатой лепниной аркой - было без двадцати двенадцать. Он пристроился в уголке зала ожидания. Накинув на голову капюшон и скрестив на груди руки, он по-детски быстро задремал. Прошло, наверное, полчаса или чуть больше, как его разбудил детский плач. Маленькая двух-трёхлетняя девочка, что сидела с матерью в двух рядах от Валерки, видимо, побежала в сторону и, споткнувшись, упала на кафельный пол. Мать кинулась к ней и, вставая, опрокинула чемодан, на котором была разложена еда. Одна небольшая упаковка печенья оказалась в проходе недалеко от Ва- леркиных ног. Он, не отдавая себе отчёта, тут же быстро нагнулся, подхватил печенье и сунул его в карман куртки. Затем поднялся и пошёл к выходу. Ещё через мгновение за его спиной раздался срывающимся фальцетом окрик: "Отдай печенье ребёнку, сорванец! Ишь что делает, негодник!" Валерка испуганно вздрогнул, оглянулся и остановился. Крикнувшая это бабулька, что сидела у окна, вдобавок ещё грозно погрозила ему пальцем. Затем, развернувшись и сделав несколько шагов назад, он положил на стул пачку печенья, будь оно трижды неладно, и кинулся прочь. Но перед ним, как из-под земли, вырос милиционер.

- Кто такой? Имя, фамилия? - грозно глянув на парня, спросил он.

- Валера, ме-ме-ня зо-зо-вут Ва-лера,- слегка заикаясь от испуга, ответил тот.

- Фамилия? - требовал голос.

- Фамилия? Фамилия Петров,- пугаясь того, что он делает, соврал Валерка.

- Документы есть? Паспорт? - пристально рассматривал его милиционер.

- Нет, нету. Дома,- лихорадочно соображал Валерка.

- Сколько лет? Сколько тебе лет? - уточнял суровый дядька.

- Шестнадцать,- он опять соврал, прибавив себе два года.

- Где живёшь? Адрес? - продолжал настойчиво звучать голос.

- Живу? Живу я в-в Ухте,- первое, что пришло в Валеркину голову.

-Что делаешь здесь на вокзале? - не давая одуматься, требовал ответа милиционер.

- Жду поезда. Поезда жду в Ухту,- оживляясь от хитрой придумки, твёрже зазвучал мальчишеский голос.

- Когда твой поезд?

- Поезд?

- Да, когда твой поезд?

Такое далёкое развитие событий Валерка, конечно, предусмотреть не мог и понял, что попался. Он опустил голову вниз и тихо прошептал:

- Не помню, забыл.

- Билеты на поезд есть?

- Нет.

- Ну хватит мне морочить голову. Документов нет, каким собираешься поездом ехать, не знаешь. Поедешь со мной в дежурную часть, там тебе и память вернут, и личность установят.

Дежуривший капитан милиции Нерадько быстро "раскрутил" парнишку и заставил сказать правду. Да и сам Валерка, ужаснувшись того, что вся его жизнь, до этого дня, можно сказать, правильная и образцовая, буквально в один миг, за один вечер полетела в тар-тарары, понеслась в бездну, больше был уже не в силах врать и изворачиваться. Пустив слезу, он признался, что поссорился с родителями и не хотел идти домой. Пока Валера пил чай с бутербродом из запасов капитана Нерадько, тот в соседней комнате успел несколько раз переговорить с кем-то по телефону. Ещё через полчаса в дверях дежурной части появилась запыхавшаяся и раскрасневшаяся Валеркина мать.

- Сыночка, родненький! Что произошло? Как же так? Почему ты здесь? С тобой что-то случилось? - бросилась она к нему с распростертыми руками. Валерка молча стоял у стола, отвернув голову в сторону и не поднимая на мать глаз.

- Ты цел, здоров? У тебя всё в порядке? - волнуясь, мать торопливо ощупывала руки, плечи и тело сына.

- Да всё у него в порядке, мамаша. Цел ваш сын. Не волнуйтесь. Вот тока чего-то он обиделся на родителей, но не говорит. Надеюсь, вы дома сами разберётесь. Он мне это обещал,- успокоил её словоохотливый, приветливый милиционер.- Вот, распишитесь здесь, что получили сына живым и здоровым. И забирайте. У нас и без вас дел хватает,- и он по- дружески похлопал Валерку по плечу.- Ты, мужик, больше родителей-то не пугай, а то раньше времени их в гроб загонишь. Договорились?

В ответ Валерка едва заметно кивнул головой.

- Спасибо вам большое, товарищ милиционер. Спасибо,- раскланиваясь и держа сына за руку, направилась к двери Валентина.

- Да, там дежурная машина подвезёт вас до дома. А то ведь уже глубокая ночь на улице,- крикнул им вслед капитан милиции.

До дома они ехали молча. Валерка, демонстративно повернувшись к матери спиной, смотрел на мелькавшие за окном автомобиля огни ночного города.

- Сынок, Валера, скажи, наконец, в чём дело? Почему ты меня мучаешь, почему молчишь? В чём я перед тобой провинилась? - начала разговор Валентина, как только они вошли в квартиру.

- Я всё видел! Я видел, как ты с этим, в очках, целовалась. Ты предательница, ты предала папку. Ты и меня не любишь. Ты любишь его, этого! - срывающимся голосом быстро заговорил Валерка. Последние его слова перешли в рыдания и слёзы. Видно, всё горе, все переживания этого вечера уже не могли уместиться в его ещё небольшой детской душе, и им следовало выплеснуться наружу.- Ты всё забыла, ты нас забыла, тебе нужен только он! - зло прокричал сын и бросился к себе в комнату.

Стушевавшаяся, растерянная Валентина устало присела в кухне на табурет, прислонившись спиной к стене, прикрыла глаза и тихо заплакала. Она так устала за эти пять лет без Сергея, так истосковалась по ласке, доброму слову и мужскому вниманию, что временами ей казалось, что лучше и не жить вообще. Ведь она была в свои тридцать пять ещё совсем молодой женщиной. Ей хотелось любить и быть любимой. Ей хотелось, чтобы рядом был надёжный и верный мужчина, который смотрел бы на неё с восхищением. Она желала нравиться окружающим, слышать в свой адрес комплименты, красиво одеваться. Ей хотелось веселиться и радоваться жизни. Она была ещё способна рожать, нянчить деток, и её организм требовал этого. Вместо этого вот уже пять лет она вела строго аскетический образ жизни. Отказывала себе во всём, посвятив себя только сыну, дому и работе. На швейной фабрике, где она работала мастером, таких, как она, одиночек, незамужних женщин, было много. Немудрено, что в такой среде она почти засохла и потеряла интерес к жизни. Одинокие фабричные женщины, выплакавшись ночью в подушку, утром приходили на работу накрашенные недорогой косметикой, принаряжённые в одежды, сшитые, как правило, собственноручно, с вымученной улыбкой на лице. Зарабатывали они немного и на деньги, которые получали за трудоёмкую и кропотливую работу, могли только существовать, но никак не шиковать. И так жизнь их катилась неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом.

Полгода назад в жизни Валентины появился Иннокентий. Он был весёлым и добродушным мужчиной, который к этому времени уже успел вкусить от жизни и радости, и невзгоды. Ей с ним было легко и просто. Чем больше они общались друг с другом, тем образ Сергея в сознании Валентины становился всё более размытым и менее болезненным. Её, заледеневшее было сердце, начало потихоньку оттаивать и распускаться, как бутон тюльпана навстречу утреннему солнцу.

Валентина уже планировала в скором времени признаться во всём сыну и организовать ему встречу с Иннокентием. Она и не предполагала, что сын так резко негативно отнесётся к её связи с другим мужчиной. Хотя ей сейчас вспомнился разговор, который произошёл у неё с сыном как-то вечером вскоре после похорон Сергея. Тогда Валере было девять или десять лет.

- Мамочка, ты у нас с папой самая красивая и самая добрая во всём свете. Тебе нельзя так много плакать, у тебя всё время глаза красные. Ты должна быть сильной. Я ведь не плачу.

- Да, сынок, я понимаю, но сердце у меня болит. Прямо и не знаю, как мы с тобой без папы жить будем.

- А ты, мама, не бойся. Я вот вырасту и женюсь на тебе. И никому тебя в обиду не дам. Я буду сильным, как папа. Я дал клятву на его фотографии, что никому тебя не отдам,- он достал старый учебник, вынул из него фотографию отца и передал матери. Там на обратной стороне детским почерком было старательно выведено: "Дорогой папа! Обещаю тебе любить и защищать маму. Валера". Тогда она сквозь слёзы улыбнулась детской наивности и непосредственности. А вот сейчас с тревогой вспомнила тот мимолётный разговор.

От неудобного сидения на табурете у Валентины затекли спина и шея. Она с трудом встала и, подойдя на цыпочках, заглянула в комнату сына. Тот, раскинувшись поверх одеяла, крепко спал. Она прикрыла Валеру клетчатым пледом и, погасив в коридоре свет, ушла в свою комнату.

Утром они оба проспали. Один на работу, другой в школу. Валентина встала почти в девять, а Валерий спал аж до одиннадцати. Пришлось им обоим сказаться больными. Да по сути так оно и было после перенесённого ими стресса и бессонной ночи. За обедом мать попросила у сына прощения за проявленную ею слабость и обещала больше не встречаться с тем мужчиной. Остаток дня они провели дома, но общались сдержанно и немного настороженно. Валентина затеяла стирку и уборку квартиры, а Валера, вынеся мусор и выхлопав на улице дорожку, сначала делал уроки, а потом смотрел телевизор. Оба старались не вспоминать произошедшего накануне инцидента.

Прошёл месяц или полтора. За окном стояла пасмурная серая погода. На город, на дома, на улицы, на спешащих пешеходов, на припаркованные во дворе машины беспрестанно сыпал мелкий снег. Был воскресный день. С утра, позавтракав, Валерка схватил в охапку лыжи и убежал на лыжную спартакиаду школьников. Соревнования проводились на стадионе "Динамо" сразу за железнодорожном вокзалом. К двум часам дня он, успешно выступивший на соревнованиях и получивший диплом, радостный и возбуждённый, с лыжами в руках ввалился домой.

- Мам, а мам! Смотри, что я принёс! Вот диплом: "Награждается Дроздов Валерий за успехи в школьной спартакиаде". Я из нашего класса лучше всех пробежал!

- Молодец, сынок! Поздравляю! Мы этот диплом на стенку повесим. Ты у меня молодец, вырастешь, чемпионом будешь! - нарядная и весёлая мать обняла и крепко поцеловала сына в порозовевшие от мороза щёки.

- Вот бы папа увидел! Он, наверное, был бы ужасно рад! - поставив лыжи в угол и снимая ботинки, громко прокричал Валерка вслед ушедшей на кухню матери. По квартире витали ароматные запахи, и было понятно, что приготовлен вкусный обед. "Молодец мама, как раз кстати,- подумал парень,- жрать хочется, как волку". Он кинулся в ванную, пошумел там водой из крана и, наспех вытершись полотенцем, зашёл в большую комнату. Там был накрыт стол. "Мать только по торжественным случаям это делала, а тут, видимо, сердцем почуяла, что я с диплом приду",- мелькнула у него мысль. На белой скатерти стояло множество вазочек и тарелочек с салатами, рыбой, фруктами, а в центре красовался большой торт. "Да-а!" - восхитился Валерка. И тут же его глаза выхватили сидящего в кресле мужчину. От неожиданности он вздрогнул, быстро отвёл взгляд в сторону и замер. "Что это? Привидение?" - мелькнула у него мысль. Затем он глянул ещё раз. Мужчина был в светлой клетчатой сорочке и в сером полосатом пиджаке. Его округлое большое лицо с широким носом и толстыми губами, изображавшими улыбку, слегка порозовело от волнения. Тёмные глаза испытующе поблёскивали под линзами очков в коричневой роговой оправе. Он встал с кресла, улыбнулся и, протянув Валере руку, слегка охрипшим голосом сказал: "Давай знакомиться, чемпион. Меня зовут Иннокентием, Иннокентием Петровичем". Валерка сразу понял, что это тот самый тип, которого он видел с матерью поздним вечером у автобусной остановки. У него неприятно кольнуло в груди и по спине пробежали мурашки. Радость в один миг сменилась острой горечью и обидой. Не отвечая на приветствие, Валерка резко развернулся и ушёл в свою комнату, громко и плотно прикрыв за собою дверь. Через пару минут к нему заглянула мать.

- Валера, ты почему себя так грубо ведёшь? Если не хочешь разговаривать, то хотя бы поздоровайся с человеком.

- Не хочу я с ним ни здороваться, ни разговаривать. И видеть тоже не хочу. Он мне не нравится, он противный. Ты обещала, что не будешь с ним встречаться,- надевая через голову свитер, пробурчал сын.

- Как он может тебе не нравиться, если ты совсем с ним не знаком? - как можно ласковее продолжала разговор мать.- Поговори с ним, и ты поймёшь, что он хороший человек. А куда это ты собираешься?

- Мне нечего делать дома. Пойду к Димке Суханову. Ну а вы без меня тут посидите, полюбезничайте,- продолжал упрямо одеваться Валерка. Тут из-за материной спины появилась фигура Иннокентия Петровича.

- Ну, уж нет, Валера. Если уходить, то следует мне уйти. Ты у себя дома, а я гость. И гость для тебя незваный и неприятный. Насильно мил, говорят, не будешь. Валентина Арсентьевна, я, пожалуй, пойду. Тем более, у меня вечером работа, большое мероприятие,- и он, пожав её руку, спешно собрался и вышел на улицу.

Закрыв за гостем дверь, Валентина, зашла в комнату к сыну. Тот сидел на кровати, набычившись и отрешённо уставившись в окно. Мать присела рядом, нежно обняла его за плечи и притянула к себе. Он, не сопротивляясь, уткнулся лицом ей в плечо и неожиданно, вздрагивая всем телом, зарыдал. Она молча гладила сына по голове, перебирая пальцами его вихрастые светло-каштановые волосы, и печально, сквозь слёзы, смотрела на фотографию своего мужа Сергея, что висела над школьным столом. Просидев так двад- цать-тридцать минут, она расцеловала сына в заплаканное лицо и ласково прошептала: "Ну, хватит, сынок, иди умойся, и пойдём обедать".

За столом Валерка спросил:

- Мам, это его торт, он принёс?

- Да. Я сейчас уберу его в холодильник. Завтра отнесу на работу, угощу своих девчонок, ох и рады будут! - Они заговорщически, понимая друг друга без слов, посмотрели друг на друга и облегчённо улыбнулись. Затем по-семейному, по-привычному принялись за еду.

Позднее, когда Дроздов стал взрослым, ему было стыдно вспоминать о своём детском эгоизме и о том, что он в какой-то мере испортил жизнь матери. Но он, фактически ещё ребёнок, в то время по-детски боготворил своего отца-героя и не мог допустить мысли, что кто-то может вместо него быть рядом с его матерью.

Детский эгоизм не замаскирован под благородные предлоги и поступки, не завуалирован под изящную словесность, в отличие от взрослого эгоизма, которым пронизана практически вся жизнь и деятельность человека. От рождения и до смерти человеком движут эгоистические устремления. Они толкают его и на героические свершения, и на преступные деяния, и на серое, безликое существование. Другое дело, что одни способны усмирять свой эгоизм, в какой-то мере подчинять его своему характеру, своей силе воли, другим же это неподвластно. Четырнадцатилетний Валерий Дроздов такими свойствами к тому времени не обладал.

Пообедав, Валерка оделся и убежал на улицу к своему товарищу Димке Суханову. У четырнадцати-пятнадцатилетних ребят жизнь кипит, бьёт ключом. Вокруг так много интересного, не рассказанного, не увиденного, не попробованного. А мать - что мать? Она должна быть рядом в нужный момент, чтобы покормить, постирать, погладить рубашку, приласкать, послушать, посочувствовать, пожалеть и порадоваться твоим успехам. Тебе, собственно, не до её чувств и желаний. Ты в центре, а весь мир и все остальные люди крутятся вокруг тебя. Так в этом возрасте полагали и Валерка Дроздов, и Димка Суханов, да, собственно говоря, и все их сверстники.

Мать смотрела в окно вслед уходящему по заснеженной дорожке сыну и понимала, что не в силах променять даже частичку сыновней любви к ней на чью-либо другую, и что никто в этой жизни для неё уже не будет ближе и дороже её сына Валеры.

Глава II

Дима Суханов учился в одном классе с Дроздовым. Но, в отличие от Валеры, жил в полноценной и благополучной семье. Его отец Семён Николаевич был руководителем строительно-монтажного предприятия, депутатом городского Совета народных депутатов. Он занимал высокий по тем временам пост в городской властной иерархии и чувствовал себя надёжно и уверенно. Мать Димы звали Элеонорой Петровной, а младшую сестрёнку - Викой. Семья жила в достатке. У них даже был легковой автомобиль "Волга-ГАЗ- 21". Семён Николаевич, как и многие другие хозяйственные деятели, много времени отдавал работе. А в годы перестройки и всеобщей неразберихи заниматься конкретным большим делом стало ещё труднее. Происходящие перемены сильно раздражали и тревожили его. И до того уделявший семье немного времени, он стал ещё больше нервничать на работе, реже бывать дома, соответственно, уделял меньше внимания семейным проблемам. Часто "за бортом" оставалось, в том числе, и воспитание сына. Его супруга Элеонора Петровна, по материнской линии украинка, работала в областном Совете профсоюзов работников образования. Она была активным и публичным человеком и увлекалась больше общественной работой, культурой и искусством, не особо обременяя себя воспитанием двоих детей. Димка рос избалованным и эгоистичным мальчишкой.

Семён Николаевич Суханов, Димкин отец, родился в далёком 1946 году в Воркуте в семье бывшего ссыльного и учительницы русского языка и литературы. Благодаря матери, которая была родом из Ижмы, Семён на бытовом уровне немного знал коми язык. Был он среднего роста, худощав, светловолос. Суровое детство, проведённое Семёном в Воркуте, отразилось на физиологии, и на характере. Длинные холодные зимы, короткое прохладное лето, дефицит солнца и хорошего питания... - и в результате, в свои сорок пять, он уже страдает хроническим бронхитом и артритом. Но Север, как известно, закаляет характер. Семён Николаевич был настойчив и упрям в достижении поставленной цели. После окончания Ленинградского инженерно-строительного института он приехал в Сыктывкар, начал работать мастером на стройке и дорос до генерального директора крупнейшего строительного треста.

Его отец Николай Юрьевич Суханов, дед Дмитрия, в 1938 году был арестован НКВД, а затем осужден Особым Совещанием (тройкой) на шесть лет испра- вительно-трудовых лагерей Воркуты за контрреволюционную пропаганду. А дело было так.

Как-то в начале марта вышеуказанного года, когда робкому весеннему солнцу удалось наконец пробить серую толщу балтийских облаков и выглянуть над чуть заснеженным Ленинградом, студент четвёртого курса Ленинградского индустриального института Николай Суханов спешил на занятия. Повернув с улицы Обручевых на улицу Гидротехников, он неожиданно на углу, чуть ли не лоб в лоб, столкнулся с девушкой, которая, испугавшись, подскользнулась на тротуаре и, взмахнув руками, боком упала на обледеневший асфальт.

-Ой! Ох! - вскрикнула она. Беретик с её головы слетел, сумочка отлетела в сторону. Торопливо пытаясь подняться со скользкого тротуара, она упёрлась рукой в асфальт, но её опорная нога поехала, и она опять жёстко приземлилась на заднюю точку.- Ой, мамочки! Ой-Ой-Ой! - Плаксиво застонал её голос.

-Извините ради бога! Давайте я вам помогу! Вы, видно, сильно ушиблись,- Николай быстро подхватил её под мышки и помог подняться.

-Спасибо, ничего, я теперь сама. Вы только, пожалуйста, подайте мне берет и сумочку,- кривясь от боли и боясь наступить на ушибленную ногу, она прислонилась к стене дома.

-Так вы же идти не сможете! Вам больно наступить на ногу. Надо вызвать скорую помощь,- продолжая осторожно поддерживать её за руку, Николай оглядывался по сторонам в поисках телефонной будки.

-Да нет, не надо, сейчас всё пройдёт,- потирая рукой ушибленные голень и колено, стояла на своём пострадавшая.

-Вон рядом магазин, давайте я вас туда отведу. Там наверняка есть телефон и можно найти стул, чтобы посидеть.

Подняв сумочку и беретик, Николай осторожно обхватил девушку за талию. Она положила руку на его плечо, и они потихоньку вошли в магазин. Там он усадил её на деревянную скамейку у окна и попросил продавца вызвать скорую помощь.

-Спасибо, я вам очень благодарна, молодой человек,- глядя на него голубыми глазами, промолвила девушка. Она выглядела лет на семнадцать-восем- надцать. Стройная, белокурая, с нежно-розовым миловидным лицом, одетая в короткую каракулевую шубку с капюшоном, она походила на Снегурочку из сказки.

-Меня зовут Николаем, а вас?

-Меня Аней. Я живу тут недалеко, если хотите, можете записать мой домашний номер,- неожиданно предложила она.

-С большим удовольствием, один момент,- Коля достал из нагрудного кармана ручку и торопливо начал искать среди учебников бумажку. Тут на подоконнике он увидел листок - на таких обычно рекламируют товары - схватил его и, не глядя на текст, записал на обратной стороне имя и номер телефона.

-Извините, но мне надо бежать в институт. Зачёт по электротехнике. Скорая сейчас подъедет,- торопливо сказал он и, легонько пожав девичью руку, сунул сложенный лист в карман брюк и бегом бросился из магазина.

Ему повезло, он успел к началу занятия. Профессор Миткевич, принимавший у группы зачёт, сам задержался в деканате на десять минут. Ликующий Николай плюхнулся за стол и отдышался. Затем, тихонько достав из кармана смятый листок, расправил его и глянул на свою запись. Убедившись, что номер телефона написан чётко, он машинально пробежался глазами по крупному тексту на лицевой стороне листа и обомлел. Там говорилось о том, что в СССР бурно расцвёл культ личности товарища И. В. Сталина. Что во всех газетах и по радио сплошным потоком идёт обожествление "человека с усами". Что политический судебный процесс над Н. И. Бухариным является лицемерным фарсом дорвавшихся до власти заговорщиков во главе со Сталиным...

От прочитанного текста Кольку бросило в жар, даже ладони вспотели. Он быстро сунул листовку обратно в карман и огляделся по сторонам. Но никто на него не смотрел, и даже его ближайший сосед и близкий товарищ Федя Ермилов, повернувшись к нему спиной, о чём-то шептался со старостой группы Катей Виноградовой. Всю пару, пока профессор Митке- вич, принимая зачёт, вёл вольный опрос студентов, Николай сидел словно на раскалённых углях. Бумажка, лежавшая в его брюках, как будто обжигала его. От радости знакомства с симпатичной девушкой и тревоги из-за крамольной листовки в кармане в его голове творился полный сумбур. Если бы преподаватель о чём-то спросил его в этот момент, то он вряд ли сумел бы ответить что-то членораздельное. Однако сегодня был его день. Профессор автоматом поставил ему зачёт. Это успокоило и усыпило Николая. На перемене, закрывшись в туалете, он переписал номер телефона в блокнот, а цифры и имя, что были на листовке, жирно зачеркнул чернилами. На следующей паре он не утерпел от желания показать крамольную листовку своему соседу по парте и товарищу Фёдору Ермилову. Того текст тоже сильно возбудил, и он, забыв про обещание вернуть листовку Коле, пустил её дальше по аудитории. Вскоре раздался звонок, и занятия закончились. Все дружно, как обычно, похватали свои сумки и портфели и рванули из аудитории. У кого осталась листовка - одному Богу было известно.

На следующей неделе Николай позвонил Ане и справился о её здоровье. Оказалось, что ничего страшного с ней не произошло. Было небольшое растяжение сухожилия и разрыв мышцы, от чего её лечат тугой повязкой. Они тут же договорились о встрече в приближающее воскресенье. Аня вышла из подъезда с тросточкой, слегка прихрамывая на левую ногу. Вдвоём они недолго посидели на скамейке и погуляли возле её дома. Оказалось, что она учится в государственной консерватории имени Н. Римского-Корсакова по классу фортепиано. Безумно любит музыку и жизни без неё себе не представляет. Коля узнал, что она была единственной любимой дочерью у родителей, тоже увлечённых музыкой и искусством,- вот они и дали ей имя в честь своей любимой поэтессы Анны Ахматовой.

После этого они уже регулярно виделись два-три раза в неделю. Их симпатии к друг к другу постепенно стали перерастать в претензию на большую любовь. Они даже целовались, прячась во время прогулок за стволами больших деревьев в городском парке.

Большинство молодых людей студенческого возраста, редко вникает в суть того, что происходит вокруг них. Их жизнь на самом взлёте, они "становятся на крыло". Им кажется, что весь мир для них открыт и благосклонен к ним. Они считают, что все беды обойдут их стороной и им не придётся сталкиваться со злом, предательством и несправедливостью. Им хочется веселиться, нравиться, любить, испытывать вкус победы, завоёвывать признание, овладевать любимым делом. Осторожность и предусмотрительность не для молодых. Эти качества приходят с годами, со временем. Поэтому Николай Суханов через два дня вовсе забыл про какую-то там случайно подвернувшуюся под руку листовку и про то, что в ней было написано. Но, как потом оказалось, не все были так легкомысленны и опрометчивы, как он.

Как-то раз в субботний день, после обеда, договорившись с Аней о встрече в Летнем саду, Коля отправился к метро. Через два квартала от дома его догнал и остановил за руку какой-то человек.

-Если не ошибаюсь, товарищ Суханов?

-Да, совершенно верно,- ответил Николай, с недоумением глядя на высокого человека в сером костюме и чёрных ботинках.- А что Вы от меня хотите и откуда Вы меня знаете?

-Сейчас объясню. Давайте отойдём в сторонку, чтобы не мешать людям.

Затем незнакомец, представившись сотрудником НКВД, достал из кармана и показал повестку, в которой Суханову Николаю Юрьевичу предписывалось явиться к следователю НКВД СССР в комнату номер такой-то.

-Зачем это? По какому поводу? Что вам от меня надо? У меня через час назначена встреча! - Возмутился Николай.

-Это чистая формальность, Николай Юрьевич, она займёт не больше получаса. Ответите на вопросы следователя и будете тут же свободны. Нас ждёт машина. На ней мы Вас и на Вашу встречу отвезём.

Недоумевающий Николай, не желая портить себе настроение, немного поколебавшись, согласился и пошёл за незнакомцем.

Минут через десять они подъехали к комендатуре НКВД. Следователь их ждал. Звали его Сергей Эдуардович Бунько. Он очень приветливо поздоровался с Николаем, осведомился о его успехах в учёбе, поинтересовался здоровьем родителей и дружеским тоном сказал:

-Ну вот и прекрасненько, Николай Юрьевич, а теперь расскажите нам подробно о Вашей антисоветской деятельности. С кем состоите в контрреволюционных связях, по чьему указанию или решению занимались распространением клеветнических реакционных листовок, кто Вас привлёк в троцкистско- бухаринскую банду?

-Да, что Вы такое говорите, товарищ следователь? Какие листовки, какая банда? Вы меня с кем-то путаете, Вы ошиблись. Я Суханов Николай Юрьевич, студент четвёртого курса электро-технического факультета Индустриального института. Я ничем, кроме учёбы в институте, не занимался и не занимаюсь.

-Во-первых, я Вам не товарищ, а гражданин следователь. А во-вторых, у нас есть показания вашего старосты группы Екатерины Виноградовой и Вашего сокурсника Фёдора Ермилова, что именно Вы принесли в институт антисоветскую, реакционную листовку. Это было в начале марта. Вспомнили?

-А-а. Да-да, что-то припоминаю. Но я ведь нашёл её случайно, в магазине.

-Ну вот видите! А говорите, что, кроме учёбы, ничем больше не занимаетесь! Получается, что лжёте следователю НКВД?! Хотите обмануть наше советское государство! Да я тебя за это тут же на месте, как бездомного щенка, пристрелю! - Грубо перешёл он на "ты".- Ишь что надумал! А ну, признавайся, мразь!

Николай был ошарашен. Он совершенно не был готов к такому разговору и обращению. Лицо его покраснело от волнения и страха, на лбу выступили капли пота.

-Да зачем Вы так, я не заслужил такого обращения, что Вы себе поз...- Он не договорил, получив сильный удар в зубы. Из разбитой губы потекла кровь. Глаза Николая сделались большими, испуганными и мокрыми.

-У меня нет времени с тобой тут любезничать. Рассказываешь всё, подписываешь протокол и иди на свидание к своей красавице,- стоя над оглушённым Николаем, грозно прорычал ему в ухо следователь.

После часа изнурительного допроса, несмотря на всю абсурдность обвинения, Николай Юрьевич Суханов был тут же арестован и помещён во временный изолятор. Ещё через месяц допросов, изощрённого унижения, избиения и пыток из него выбили показания об участии в антисоветской деятельности, о том, что он входит в студенческую антисоветскую группу. Оформили дело и решением особой тройки по 58-й статье, за антисоветскую агитацию, приговорили к шести годам исправительно-трудовых лагерей. Местом отбывания наказания была определена далёкая и страшная Воркута, которую от побережья Северного Ледовитого океана отделяют всего лишь какие-то сто пятьдесят километров.

А потом был долгий и тяжёлый этап через Архангельск и Соловецкие острова. Встреча с профессиональными уголовниками и бытовиками, с политзаключенными и такими же, как он, невинными жертвами сталинского террора. Среди таких осуждённых были и обыкновенные растратчики, которых приговорили не за воровство, а за финансирование якобы контрреволюционной деятельности; и те, которым впаяли срок за то, что они смеялись над анекдотами про Сталина; один сидел и за то, что набил морду партийному деятелю: тот приставал на работе к его жене - террор; был неудачливый футболист, который оказался в лагере за то, что во время игры случайно угодил мячом в портрет вождя, висевший возле трибуны; было много и тех, кто пострадал по чьему-то наговору, за компанию. И в тюрьме, и на этапе, и в лагере велась ежедневная жесточайшая борьба за существование. Невольно и незаметно человеческие души грубели, ожесточались. Длительный изнурительный путь в Воркуту был всего лишь лёгким предисловием к той жестокой и драматичной реальности, которая ждала этих людей за Полярным кругом. Республике Коми наряду с Колымой и Чукоткой выпала страшная доля стать территорией за колючей проволокой, где перемалывались судьбы людей, попавших в мельничные жернова тогдашней системы.

В конце июля 1938-го они добрались до Воркуты. В переводе с ненецкого название этого посёлка означало "Медвежий угол"... Сначала их разместили в палаточном лагере за колючей проволокой. Бескрайняя полярная тундра в августе вдруг резко пожелтела, затем стала серой и в октябре мгновенно покрылась белым саваном. Ветер в тех местах досаждает порой больше, чем сильные морозы. Снег в пургу валит сплошной стеной. Если надо идти, то идёшь согнувшись, боком, иначе ветер собьёт с ног. На лице образуется панцирь из снега и льда. Руки даже в рукавицах надо прятать в карманы, иначе отморозишь. Не видно не только ни зги, но даже собственной протянутой руки. Замёрзнуть в таких условиях легче, чем плюнуть. Весной и летом радости тоже мало. Река вскрывается в начале июня. Снег местами в оврагах лежит до июля. Чуть потеплеет - появляются кучи комаров и других насекомых. Бывает, рта не разинешь, чтобы не поперхнуться или не проглотить комара вместе с похлёбкой. Куча мелкой мошки проникает во все щели на одежде, лезет в глаза, уши. Чтобы хоть как-то от них защититься, мазались солидолом, дёгтем, разводили дымокуры: в дырявом тазу поджигали сухую кору и щепки, давали разгореться, потом накладывали мох и еловые ветки, отчего шёл едкий тяжёлый дым. И только осенью, где-то в середине августа, здесь выпадает неделька- другая замечательной погоды, когда тундра вдруг неожиданно светлеет, становясь жёлто-красно-зелёной от карликовой берёзки, багульника и листвянки. В этот период суровый северный край щедро одаривает всю живность своими дарами: поспевают ягоды - морошка, черника, голубика, брусника, клюква; грибы - красноголовики, волнушки, обабки...

Воркутинские лагерники сначала жили в огромных палатках, а затем в холодных щитовых бараках, в каждом из которых содержалось по сто и более человек. По периметру этих сооружений в несколько рядов была натянута колючая проволока. По торцам бараков стояли железные печи, без конца топившиеся углём. Спали на деревянных нарах, сколоченных ярусами. Ходили в холодную погоду в стёганных ватных штанах, шапках-ушанках, фуфайках и грубых валенках. Почта, особенно зимой, работала плохо. Связь с большой землёй была только через радио. Рация Воркутастроя через чёрные тарелки громкоговорителей приносила скудные известия о жизни в стране. Центральные передачи прорывались в Воркуту сквозь свист, треск и вой атмосферных помех.

Иногда целыми неделями люди вообще жили в отрыве от внешнего мира.

Но 26 сентября 1938 года было тихо и солнечно. Именно в этот день заключённые Воркуты узнали по радио, что российские летчицы В. С. Гризодубова, П. Д. Осипенко и штурман М. М. Раскова на самолёте "Родина" завершили беспересадочный перелёт из Москвы на Дальний Восток. В ту ночь Николаю Суханову приснился чудный сон. Он будто бы сидит за штурвалом такого самолёта и летит, летит сквозь грозовые тучи - и подлетает к прекрасному Ленинграду. И вот он снижается, видит набережную Невы недалеко от Марсова поля, где огромная толпа народа ликует и радостно машет ему руками, и среди них он отчётливо различает своих дорогих родителей и любимую девушку по имени Аня. Сердце его часто-часто стучит в груди и душа поёт от несказанной радости. И тут он просыпается... Надзиратель барака крепкой тростью барабанит по его нарам и орёт: "Заключённый номер восемнадцать ноль три! В кичу захотел?! Вставай, мать твою..."

Чувство затерянности и одиночества в Воркуте ощущается человеком особенно остро. Зимой, когда бело-серая тундра сливается с таким же бело-серым небом, вокруг тебя нет горизонта, глазам не за что зацепиться. В такие моменты кажется, что мира нет, он давно погиб, и только ты, вместе с кучкой замученных безумцев, бессмысленно копошишься в этой белой мгле, дожидаясь своей смерти. Ещё более сильное воздействие на человека оказывает Северное сияние. Оно выглядит как сияющая занавеска, переливающаяся сине-зелёными огнями с вкраплениями розового и красного. Танцующее в тёмном небе, как языки пламени, Северное сияние - завораживающее и чарующее зрелище. Но это холодное и внеземное явление. Поэтому когда заключённые после такого зрелища возвращались назад в бараки, то наступала долгая тревожная тишина. Всем казалось, что они пленены инопланетянами и закинуты на чужую, враждебную, человеконенавистническую планету для выполнения рабского, тяжёлого труда.

Поначалу Николай работал на общих работах в шахте. Копал землю, таскал крепи, загружал вагонетки углём, которые поднимали наверх лошадьми. Работа была тяжёлой, изнурительной и опасной. Но установленный план надо было выполнять всегда, иначе вся бригада переводилась на уменьшенный объём питания. А плохо ешь - плохо работаешь, плохо работаешь - опять же, плохо ешь. И тогда дистрофия, болезни и смерть. Как двадцатидвухлетний Николай выжил - одному Богу известно. Всё же, видно, его молодой организм быстрее успевал восстанавливаться, да и старики иногда помогали - делились своими припрятанными запасами. "Я уж своё отжил, мне отсюда не выйти, всё равно помирать. Ну а ты, молодой, должен выжить и рассчитаться за все наши мытарства и муки с этими суками и с теми, что в Москве",- частенько нашёптывал худому, но жилистому Николаю пятидесятитрёхлетний старик, сосед по нарам. Звали его Пётр Лаврентьевич Штобе, он был когда-то инженером-мостостроителем. Человеком он был стойким и принципиальным, за что старые зэки его уважали. Именно Пётр Лаврентьевич в самом начале лагерной жизни, можно сказать, спас молодого Суханова от срама и человеческого падения. Его, симпатичного парнишку, заприметил в лагере бандит-рецидивист по кличке Крот и решил сделать его своим наложником, совратить парня на мужеложство. Поначалу он был с ним ласков и добр, угощал едой и куревом, опекал и поучал лагерным правилам. Но однажды Николай, сидя в тёплом углу барака на нарах Крота, разморённый несколькими глотками чифиря и тепла, идущего от железной печи, впал в "расслабуху" и потерял самоконтроль. Тут он почувствовал, как крепкая рука Крота тихо скользит с его плеча вниз, ловко ныряет ему под кальсоны и останавливается на его ягодицах, а мокрые губы похотника, касаясь его уха, шепчут: "Расслабься, дружок, сейчас ты окажешься в раю"... Это прикосновение, такое ужасное и омерзительное по своим намерениям, мгновенно отрезвило разум Николая, произведя эффект двух оголённых электрических проводов, подведённых к нему. Он вскочил с нар как ужаленный, толкнул что было сил грязного совратителя в грудь и стремительно кинулся в проход, в противоположную сторону барака, крича что было мочи: "Сволочь! Мразь! Падла! Тварь ползучая!" По бараку пробежал робкий ропот, но никто не двинулся с места. Всем было и так всё понятно. А Николай, забравшись к себе на нары и укрывшись потёртым рваным одеялом, ещё долго дрожал от пережитого им страха.

Крот решил не прощать молодому юнцу своего фиаско. И как-то раз, улучив момент, он вместе со своим напарником сумел подкараулить Николая в подсобном складском помещении. Они неожиданно накинулись на него, скрутили, надавали тумаков, засунули в рот кляп и начали сдирать с него штаны. Каким-то чудом парнишке удалось выплюнуть изо рта кусок грязной тряпки, и он, срывая голос, закричал, завизжал из последних сил: "Спасите! Помогите! Убивают! А-а-а-а!" Вот тогда-то в подсобку и ворвался Пётр Лаврентьевич Штобе со своими двумя друзьями и спас Николая от надругательства. С тех самых пор они подружились, несмотря на значительную разницу в возрасте. И когда после очередной смерти рядом со Штобе освободились нары, Николай уговорил лагерное начальство и перебрался к своему спасителю в соседи. Так они прожили полтора года, и, может быть, эта дружба продолжалась бы и дальше, но какой-то "шнырь" (зэк, сотрудничающий с администрацией) "настучал" на Петра Лаврентьевича за его крамольные разговоры о советской власти. Стукачество в колонии - вещь распространённая. Каждый, кто хочет выйти по УДО (условно-досрочное освобождение), вынужден идти на сотрудничество с администрацией. Чем больше людей он "заложит", тем быстрее выйдет на волю, конечно, при соблюдении других условий. Прапорщик-контролёр, отъявленный мизантроп, законченный псих и злодей, сильно избил тогда Петра Штобе за вредные, провокационные разговоры и посадил его на неделю в "кичу" (карцер). Карцер был сырым холодным погребом из толстых досок в торце одного из бараков. Через неделю Штобе вышел оттуда больным и ослабленным, так и не сумевшим выкарабкаться. Через две недели он умер. Почти каждый день кто-нибудь в бараке умирал. Каждый день из бараков мертвецов свозили в тундру и сваливали в яму, слегка закидывая сверху камнями и мхом, а зимой просто складировали под падавший сверху снег. Тюремная замкнутость, безграничный произвол, полное пренебрежение к человеческой личности, постоянная беспредельная лживость, хамство, непосильный труд, всемогущий "блат" и воровская мораль доводили многих людей до сумасшествия и полного изнурения.

Через год Суханова, учитывая полученное за четыре года обучения в институте профессиональное образование и прилежный труд, перевели из разнорабочих в строительный отряд, в бригаду техников-электриков, где работа была полегче прежней, хотя и более ответственной. В войну положение заключённых ухудшилось. Нормы питания значительно снизили, люди умирали ещё чаще. Он, как и многие другие политзаключенные, неоднократно просился на фронт, но их не отпускали. Досрочно судимость с Николая также не снимали, поскольку он был нужным для воркутинских строек специалистом. Когда срок кончился, ему пришлось стать вольнонаёмным специалистом, поскольку выезд из Воркуты ему был запрещён. К этому времени из лагерного барака Суханов перебрался жить в землянку, где условия были намного комфортней. Но всё равно он сильно тосковал по родному Ленинграду, по родителям и друзьям, которые остались где-то там, на большой земле. Бывало, заберётся он на высокую электрическую опору, ловко и быстро натянет и скрутит провода, а потом откинется на крепёжный пояс и стоя, опираясь на электрические когти, засмотрится в даль на ровную нитку горизонта, где серо-зелёная тундра как будто целуется с голубым небом. Ему казалось в те минуты, что, будь у него крылья, он за какие-то минуты долетел бы туда и заглянул за эту неприступную грань, оказавшись в своём прекрасном городе у родного дома. А потом бы он отправился дальше к синему морю, где плещутся тёплые волны, гуляют красивые девушки и растут раскидистые пальмы и оранжевые апельсиновые деревья.

Однажды его вместе с напарником отправили в школу починить неисправную электропроводку. На улице трещал мороз. Были зимние каникулы. В учебном заведении было тепло, тихо и уютно. Кроме руководства, нескольких учителей да двух ремонтников- электриков больше никого не было. Там-то Николай и познакомился с учительницей русского языка и литературы Полиной Каневой. Она была весёлой и энергичной молодой женщиной. Её статная фигурка с изящным пучком чёрных волос на голове и стройные ножки в коричневых чулочках и тёмных туфельках на каблуках всё время мелькали и звонко постукивали в длинных коридорах школы. В течении всего рабочего дня то там, то тут был слышен её звонкий голос и заразительный смех. Она не была эталонной красавицей, но в ней было своё чарующее обаяние. Николай уже на второй день заметил, что как только эта учителка появлялась где-то рядом, то его сердце сразу начинало биться чаще. Первый шаг к знакомству сделала она:

-Здравствуйте, Николай Юрьевич! Вас, кажется, так зовут? - обратилась она к высокому молодому мужчине, стоявшему на деревянной стремянке и укладывавшему электропроводку под потолком школьного коридора.

-Да, я Николай Юрьевич, уважаемая,- повернув голову и глядя сверху вниз на "приплюснутую" молодую даму, негромко, но душевно ответил он.- Что Вы хотели?

-Меня зовут Полина Николаевна. Я классный руководитель шестого "бэ". У нас в классе неисправна розетка, Вы не посмотрите? - нежно проворковал грудной хорошо поставленный голос снизу.

-Для Вас, мадам, всё, что угодно. Вот только закончу работу здесь и бегом к Вам,- от волнения голос Николая стал хриплым: он уже давно искал повод познакомиться.

Когда работа с розеткой была закончена, они пили чай с баранками, сидя за партами в классе, и рассказывали друг другу свои незамысловатые жизненные истории. Полина родилась и выросла в селе Ижма, что стоит на правом берегу одноимённой реки. Та, в свою очередь, немного выше Усть-Цильмы впадает в полноводную Печору. Мать её была учительницей в местной школе, а отец - председателем оленеводческого совхоза. Жили они по тем временам небедно, мясо и рыба в доме не переводились. Когда ей исполнилось пятнадцать, погиб отец. На берегу реки Пыча он вместе с бригадиром оленеводческой бригады был убит неизвестными браконьерами. Милиция поначалу поискала бандитов, но, не найдя, бросила расследование: в стране шла гражданская война, и у органов НКВД много было и других дел. По окончании школы Полина получила направление и поступила в Коми Государственный Пединститут. Жила в общежитии на Советской, с четырьмя соседками в комнате. Здание Пединститута стояло на окраине города, сразу за ним начинались картофельные огороды и лес. Там же были опытные поля института, где выращивали овощи для студенческой столовой. А ещё через два года умерла мать Полины. Поэтому, когда после окончания института ей предложили поехать в Воркуту, она, не раздумывая, сразу согласилась. Поначалу Воркута (Рудник) своей суровой жизнью, оторванностью от мира, бытовой неустроенностью, производственной прагматичностью напугал Полину Николаевну чуть ли не до смерти. Она была готова тут же уехать в свою тихую полусонную Ижму. Но директор школы Борис Исакович Плетцер пригрозил ей: "Вам должно быть известно, уважаемая, что в Воркуте сейчас решаются важнейшие для нашей страны задачи. Заводам позарез нужен уголь. Ваше бегство может быть расценено как дезертирство с трудового фронта. Поэтому советую не делать опрометчивого шага. Времена сейчас суровые, Полина Николаевна". Полина послушалась и осталась. Затем она стала потихоньку привыкать к местным условиям и образу жизни. А через полгода вышла замуж за военного техника второго ранга из пожарной охраны. Но его вскоре забрали на фронт, а ещё через пять месяцев, в конце 1943 года, пришла похоронка. Он погиб в боях при освобождении Белоруссии.

Что касается Николая, то его связь с ленинградкой Анечкой прервалась почти сразу же после его ареста. Сидя во внутренней тюрьме НКВД, он однажды получил от неё небольшую передачу с письмом, а потом, когда его отправили по этапу, от неё не было ни весточки. Позже, когда он отбывал срок в лагере, она также не давала о себе знать и не отвечала на его письма. Первое время он часто её вспоминал, она снилась ему ночами. Но со временем пламенные чувства стали угасать, и образ некогда любимой девушки постепенно затушевался и перестал его волновать.

За шесть с лишним лет, до встречи с Полиной, у Николая было несколько недолгих связей с женщинами. Но все они обуславливались простым физиологическим влечением и сердце его, ещё молодое и горячее, по-настоящему не потревожили.

На следующий день после знакомства Николай проводил Полину до дома. Жила она одна в однокомнатной квартире в двухэтажном деревянном доме на Красноармейской улице.

- Полина, обещайте мне, что не будете заглядываться на других мужчин. Знайте, я этого не переживу. Можно я возьму билеты на вечерний сеанс в кино, допустим в субботу? - не выпуская из своих рук женской ладошки в варежке, блестя своими карими глазами в отблесках фонарного света, игриво и с мольбой в голосе спросил Николай.

-Нет, в субботу я не могу, у нас в школе творческий вечер. Давайте в воскресенье и только на дневной сеанс. Вас это устроит? - смущаясь от мужского напора и опуская глаза, ответила ему Полина.

-Замётано! В воскресенье значит в воскресенье, только чур без кипежа,- торопливо согласился он.

-Николай Юрьевич, Вы ведь коренной ленинградец. Зачем же Вы засоряете русский язык? - не удержавшись, укоризненно заметила Полина Николаевна.

-Это вы насчёт "кипежа"? Обещаю исправиться! Возьмите надо мной шефство, ведь Вы как раз преподаёте русский язык и литературу,- сложив ладони вместе и нагнувшись, словно в молитвенном поклоне, сказал Николай. Затем, что-то вспомнив и хитро улыбнувшись, продолжил: - У нас в лагерном бараке жил один пожилой грузин, его спрашивали: "Кацо, тебя-то за что посадили?" - "Русский язык плохо говорил!" - "Как так?" - "А так! На демонстрации был, ошибка давал, вместо "Ура!" "Караул!" кричал. А они говорят: "Контрреволюционная агитация!"".

Полина Николаевна прыснула в ладошки и весело рассмеялась.

-Ну ладно, так и быть, возьмусь я за Ваше воспитание, Николай Юрьевич, но только при условии: если будете слушаться! - открывая дверь, игриво крикнула Полина.

-Обещаю, сударыня. Буду тише воды и ниже травы,- помахал он рукой вослед скрывающейся в подъезде Полине.

Прошло месяца полтора. Привязанность между молодой женщиной и молодым мужчиной всё крепла. Встречались они не так часто, поскольку Николаю приходилось уезжать в командировки в другие места, где работало их строительно-монтажное управление. Но они перезванивались и переписывались постоянно, всё чаще и теплее вспоминая друг о друге.

Закончилась полярная ночь. Солнце, ещё холодное, но уже ослепительно яркое в заснеженном мире, всё настойчивей терзало белый саван тундры и прогревало чёрно-белые бока небольшого городишка, пропитанного угольной пылью и дымом. Сегодня на всех календарях огромного Советского Союза красовался день 8 марта 1945 года. Наши войска под Берлином успешно добивали фашистскую гидру. 1-й Белорусский и 1-й Украинские фронты вышли на рубежи рек Одер и Нейсе. После того, как в феврале в Ялте прошла конференция с участием Сталина, Черчилля и Рузвельта, на которой определилось будущее Европы, коалиционные войска также вели успешные бои против фашистской Германии и её союзников. Измученный и изнурённый советский народ понимал, что кровавая и многострадальная война близится к концу. Ощущение приближения чего-то нового, предчувствие позитивных изменений в жизни и, наконец, приход весны поднимали настроение. Сам воздух, казалось, пах новизной и свежестью и будоражил кровь.

Во второй половине дня Николай, одетый в чёрный полушубок, шапку-ушанку и серые подшитые валенки с загнутыми голенищами, спешил к Полине домой, чтобы поздравить её с Международным женским Днём. Они ещё вчера по телефону договорились о встрече. С собою он прихватил фляжку с разбавленным спиртом, мясные и рыбные консервы, небольшой пакетик с карамельками в бумажной обёртке. В нагрудном кармане лежал подарок - флакончик женского одеколона "Ромашка", купленный через знакомого товарища на товарной базе.

Высокий, раскрасневшийся от мороза, пахнущий снегом и солнцем Николай с шумом ввалился в маленький коридорчик, прихожую Полининой квартиры.

-Ах, день-то какой сегодня, прямо по Пушкину: "Мороз и солнце, день чудесный, ещё ты дремлешь, друг прелестный..." А Вы, Полина, я вижу, не дремлете уже давно. Вон как вкусно пахнет пирогами! - громко и возбуждённо заговорил он, снимая полушубок.

-Да будет Вам, Коля! Вот попробуйте пирогов, тогда и хвалить будете, если понравятся,- поблёскивая глазами и слегка задыхаясь от волнения, отвечала ему очаровательная Полина, помогая у вешалки. Она была в лёгком розовом платьице с кружевным воротничком и короткими рукавчиками, беленьких носочках и босоножках. С искусно приколотым пучком волос и полными алыми губами она выглядела такой домашней, уютной и милой, что у Николая перехватило дух.

Вся его заскорузлая было и окоченевшая от лагерной жизни душа вдруг треснула, и в неё ворвался всепоглощающий обжигающий поток любви к этой очаровательной женщине. Ошалев от счастья и от переполнявших его чувств, он уронил на пол авоську с продуктами и, протянув руки, шагнул навстречу Полине...

-Я Вас люблю, Полина! - с жаром воскликнул он.

Полина, последние дни и ночи думавшая о Николае, уже который день была в лёгком возбуждении. С раннего утра она была на ногах. Сначала прибиралась в квартире, затем сбегала в магазин за продуктами, после пекла пироги с вареньем, присланным тёткой из Ижмы. Несколько раз меняла наряд, причёску, стараясь угадать, что понравится Николаю. В результате к его приходу она была уже в сильном волнении и смятении. Её истосковавшееся по сильным и ласковым мужским рукам молодое тело давно истомилось, её душа, ещё неизношенная житейскими бурями, исстрадалась по нежным словам любимого и любящего человека.

...И Полина бросилась навстречу своему долгожданному счастью, в жаркие объятия Николая.

-Полюшка, любимая моя Полюшка! Красавица моя, солнышко моё... - страстно и торопливо шептал Николай, подхватив её на руки.

-Милый мой, долгожданный, любимый Коленька,- задыхаясь от счастья и утопая в объятиях и поцелуях, горячо шептала она в ответ.

Он целовал ей лицо, её податливые сочные губы, шею, а она, трепеща от восторга и мгновенно вспыхнувшей страсти, прижималась к нему всем телом и жадно ловила губами его поцелуи. Затем он, держа её на сильных руках, прошёл в комнату мимо празднично накрытого стола к стоявшей в углу застеленной покрывалом железной панцирной кровати.

-Подожди, милый, не спеши, я сейчас приготовлюсь,- смеясь и легонько вырываясь из его рук, прошептала Полина. Она быстро скинула покрывало, отбросила к стенке одеяло и ловким движением рук, ухватившись за подол, скинула с себя платьице, оставшись в белых трусиках и лифчике.

-Какая же ты красивая, божественная, дорогая моя,- торопливо бормотал, раздеваясь, Коля. Трясущейся рукой он спешно расстегнул непослушную пуговичку на её спине, а второй стянул лёгкие трусики.

И их поглотила всеобъемлющая страсть. ...Они то поднимались на небо, то падали на дно океана, их то подхватывала стремительная буря восторга, то, обессиленные и измученные, они неподвижно замирали...

Затем, истратив эмоциональные и физические силы, Николай и Полина с большим аппетитом принялись за еду. За столом они смеялись, веселились и озорничали, как малые дети.

После того, как они насытились пищей, Полина, встав на стул, достала со шкафа старенькую пыльную гитару и чуть трогая струны, иногда путая ноты, запела чистым, красивым голосом:

"Очаровательные глазки, Очаровали вы меня! В вас много жизни, много ласки, В вас много страсти и огня.

С каким восторгом я встречаю Твои прелестные глаза, Но в них я часто замечаю - Они не смотрят на меня..."

Николай, открыв рот, с восторгом и изумлением смотрел на любимую женщину. И в том, что она любима, уже нисколько не сомневался. А она продолжала:

"Я опущусь на дно морское, Я поднимусь за облака, Я всё отдам тебе земное, Лишь только ты люби меня!"

Когда она закончила петь, Николай от избытка чувств пару минут сидел молча в оцепенении, а затем заметил:

-Ну, Полина Николаевна, Вы меня сразили наповал. Мне кажется, я ничего лучшего в своей жизни и не слышал. Ты прекрасно поёшь, моя дорогая.

-Я, конечно, не Полина Виардо, но петь люблю, даже в хоре пою,- похвасталась она в ответ.

-А кто такая Полина Виардо? Вроде, имя слышал, но не припомню...

-Да это несостоявшаяся любовь Ивана Тургенева. Полина Виардо великая оперная певица. Родом из Италии, но любила бывать в России.

-Ну, слава Богу, я не Тургенев! И моя Полина, надеюсь, будет моей состоявшейся любовью, и не только любовью, но и законною женой!

-Ох, какие мы быстрые и хваткие! - засмеялась Полина и, крепко обхватив Колю за шею, стала страстно его целовать.

-Как сказано в одной мудрой книге, "блажен, кто верует, тепло ему на свете",- громко продекламировал счастливый Николай, подхватив Полину на руки и кружась с ней по комнате.

Да, они были счастливы, несмотря на то, что ещё продолжалась война и где-то гибли люди, несмотря на то, что жизнь вокруг них была очень тяжёлой, суровой и часто несправедливой. Но раз всем быть счастливыми всё равно невозможно - значит, счастливым должен быть тот, кто сейчас может. Надо быть счастливым сегодня, сейчас, несмотря ни на что. Кто-то считает, что невозможно пребывать в раю, если знаешь, что кому-то плохо. Ерунда. Настоящее наслаждение жизнью можно ощутить, только если пережито страдание. Во все времена так было: кто-то, лёжа в гамаке, любуется белым облачком на бирюзовом небе, а кто-то с тоской смотрит на него из-за тюремной решётки или из окна больничной палаты. Кого-то ведут на расстрел, а где-то в это же время парень спешит на свидание к любимой девушке. Весь мир - одно целое, которое обеспечивается равновесием. И горе в одном его конце должно уравновешиваться счастьем в другом.

Через полгода Николай и Полина поженились, а ещё через полтора у них родился долгожданный сын, которого они назвали Семёном.

Родителям Николая Суханова, которые жили в Ленинграде, узнать о появлении у них внука было уже не суждено. После ареста Николая в 1938 году его отец - Юрий Павлович, сотрудник Научно-исследовательского института синтетического каучука, поначалу много ходил к разным начальникам и писал письма в инстанции, ходатайствуя об освобождении сына. Ему, опять же поначалу, обещали рассмотреть его просьбу и беспристрастно разобраться в деле, но время шло, а результатов не было. Потом просто один из сотрудников НКВД пригрозил ему, что если он не оставит "сочинять свои пасквили, то вслед за преступником сыном в тюрьму отправят всю их б... ю семью". Этот аргумент для Юрия Павловича оказался решающим и окончательно лишил его призрачных надежд. Навалившееся на отца горе и связанные с ним мытарства резко подорвали его здоровье, и он в короткое время совсем сдал, превратившись в тщедушного старичка. Во время блокады Ленинграда Институт синтетического каучука был частично расформирован, и Юрий Павлович, в дополнение к прежним несчастьям, остался без постоянной работы. В ноябре 1941 года, возвращаясь от заказчика, для которого он в частном порядке выполнял несложное техническое задание, Ю. П. Суханов попал под бомбёжку. Проходя по Гороховой улице и услышав вой сирены и свист падающих бомб, он вместе с двумя худыми и изнеможенными женщинами, не успев добежать до бомбоубежища, спрятался в арке одного из домов. В руках он держал старенький, потрёпанный портфель, в котором вместе с документами лежали две пайки хлеба по 150 грамм, полученные им за труды. Трясясь от страха и прося Господа о спасении, Юрий Павлович думал лишь о том, как бы не потерять два кусочка хлеба и донести их до сидящих дома голодных жены и дочери. Но рухнувшая часть стены погребла его и двух женщин под обломками, навсегда освободив их от мирских забот и последующих мучений.

Его жена и мать Николая, милая интеллигентная женщина Раиса Михайловна, до войны работала в Российском государственном музее Арктики и Антарктики, который и сейчас располагается на улице Марата в здании бывшей единоверческой Никольской церкви. В декабре 1941 года она опустила в почтовый ящик своё последнее письмо сыну. До этого она обычно вкладывала коротенькое письмецо в посылку вместе с продуктами и вязанными ею самой варежками и носками. На сей раз она отправила только письмо, посылку снаряжать было не из чего. В письме говорилось:

"Здравствуй, мой дорогой, ненаглядный сыночка Коленька! Сегодня вот уже месяц, как с нами нет вашего папы и моего любимого супруга Юрия Павловича. Он погиб под развалинами дома во время артобстрела на Гороховой. Милый Юра всё беспокоился о нас, зарабатывал дополнительный паёк хлеба. Царство ему Небесное, пусть земля ему будет пухом. Хоронили мы его втроём: я, твоя сестра и твой дядя Василий, больше никто прийти не смог". Следующие несколько строк были жирно вымараны лагерной инспекцией. И дальше следовало: "Но ты, сынок, за нас не беспокойся. Катя, которой, как ты помнишь, в августе исполнилось шестнадцать, работает на заводе и получает усиленный паёк - 200 гр. хлеба. Правда, сильно устаёт: в шесть часов утра уходит и возвращается домой после семи вечера. Я тоже получаю паёк, как служащая. Так что ничего, выживем. Мы часто думаем и говорим о тебе, сильно скучаем и беспокоимся о твоём здоровье. Пиши нам, не забывай. Поздравляем тебя с Новым годом и Рождеством Христовым. Пусть новый год принесёт нам всем счастье, пусть закончится эта проклятая война. Береги себя, сыночка! Крепко обнимаем и целуем тебя, твои мама и Катя".

А лагерная инспекция вымарала вот что: "Люди сейчас ходят мало, все сильно оголодали и обессилели. В городе света нет, нет тепла, водопровод замёрз, туалеты не работают, транспорт не ходит. Но самое страшное голод, безмерный голод. Люди умирают прямо на улицах".

Это было последнее письмо, которое Николай получил от мамы. И оно шло к нему целых три года.

Вскоре после того, как было написано это письмо, Раиса Михайловна сильно заболела. Последние дни, она не вставая, лежала в холодной постели. Дочь Катерина, уходя на работу, укрывала её тремя одеялами и пальто. Приходя, топила железную печку-буржуйку книгами и разломленными стульями, делилась своей пайкой хлеба, но всё равно это мало помогало больной матери. Она видела, что мать с каждым днём всё угасает и теряет интерес к происходящему. 12 марта 1942 года, придя вечером с работы, Катерина, к своему ужасу, застала мать мёртвой.

Раиса Михайловна тогда не написала сыну (он узнал это позже), что в Ленинграде тогда съели всех кошек и собак, ели даже и крыс, если удавалось поймать, были случаи каннибализма. Из музея, где работала Раиса Михайловна, украли чучела животных и уничтожили, сварив и съев их высушенные шкуры. Так что жизнь в блокадном Ленинграде была в тот период не лучше, а, скорее, хуже, чем в лагерной Воркуте.

Потом блокада Ленинграда была прорвана, а затем и вся территория СССР освобождена от фашистских захватчиков. И пришла всеобщая и полная Победа. Всенародному ликованию и радости советских людей, казалось, не было предела. Но празднования длились недолго. Надо было приводить в порядок разрушенную страну. Жизнь стала входить в мирное русло, и началась беспрецедентная по масштабам работа по восстановлению сёл и городов, фабрик и заводов, школ и больниц. Стране нужно было много угля, и послевоенная Воркута быстро строилась и развивалась.

В марте 1953 года, после смерти Сталина, была объявлена частичная амнистия, которая не касалась политзаключенных, а в июле того же года объявили об аресте Берии как английского шпиона и "заклятого врага народа". А через месяц более десяти тысяч заключённых воркутинских лагерей объявили забастовку. Они требовали сокращения рабочего дня, упразднения номера на одежде, отмены ограничений на переписку с родными.

В 1957 году Николай Юрьевич Суханов был реабилитирован и вскоре как умелый специалист и хороший организатор был назначен начальником участка энергообеспечения шахты "Капитальная". Его супруга Полина Николаевна к этому времени уже была заместителем директора школы. В 1966 году Воркуту и всю страну потрясла страшная трагедия. На шахте "Капитальная", где работал Николай Суханов, произошёл взрыв, в результате которого погибло 57 горняков. Четыре дня Воркута прощалась с погибшими: траурные чёрные процессии и траурная музыка духовых оркестров буквально остановили жизнь во всём городе. Тогда погиб лучший друг Суханова и бывший соратник по лагерю Евгений Охонский. Николай с трудом перенёс эту душевную утрату и даже крепко запил. Три дня его не было на работе. Директор шахты поначалу хотел уволить его за прогулы, но затем ограничился строгим выговором и лишением премии за квартал.

Лагеря, разбросанные почти по всей Коми АССР, конечно же, тёмным пятном легли на её историю и стали страшным испытанием для десятков тысяч людей. Но как бы странно это ни звучало, те же самые лагерные и послелагерные времена в определённой мере особым образом сказались на формировании интеллектуальной и культурной атмосферы северных городов: Воркуты, Инты, Печоры, Ухты. Многие заключённые, отбывавшие сроки по политической статье, после освобождения оставались здесь жить, надолго или навсегда. Среди них были известные писатели, архитекторы, театральные деятели, учёные, инженеры, военные и т. д., которые своим поведением и воспитанием влияли на формирование городской общественной жизни и менталитет сограждан. Правда постепенно эти крупицы "золотоносной породы" перекочевывали в Москву и в Ленинград, а кто и выше - "на небо", и поэтому "городской камертон" Воркуты звучит нынче уже иначе.

Глава III

Сын Николая Семён сначала ходил в один из воркутинских детских садов, затем учился в школе, где работала мать. Как и все его сверстники, зимой, после школы, он лазил по крышам сараев, прыгая с них в глубокие сугробы. Катался на лыжах и санках с крутых горок у реки, зарабатывая себе шишки и синяки. Летом гонял футбольный мяч на пыльном поле, бегал по дворам с самодельным пистолетом, играя в войнушку. Порой приходилось драться: сам бил и был бит, приставал к девчонкам, влюблялся в артистов кино, одним словом, рос и мужал вместе со всей страной. В младших классах был пионером и носил на шее красный галстук. На всю жизнь ему запомнился день 12 апреля 1961 года, когда весь мир облетело известие о запуске в космос первого человека. Им оказался наш, советский человек Юрий Алексеевич Гагарин. Казалось, народному ликованию тогда не было границ. Все жители Воркуты в тот апрельский солнечный день высыпали на улицы. В школах были прекращены занятия. Все пионеры их школы, повязав красные галстуки поверх верхней одежды и построившись в отряды, отправились к главной площади. Тогда Семёну Суханову доверили нести знамя пионерской дружины. Он был необыкновенно счастлив и горд за себя, за страну, за весь советский народ. Затем он вступил в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи и был в числе активистов.

Когда Семён закончил среднюю школу, вопрос о том, куда поступать, в семье не стоял: конечно же, в Ленинградский политехнический (прежде индустриальный), где когда-то учился его отец. Приехав поездом в город на Неве, юноша поселился у своей тётки, Екатерины Юрьевны, которая, пережив блокаду Ленинграда, окончила Педагогический институт имени А. И. Герцена и теперь работала в Управлении народного образования города. Встретил Семёна на железнодорожном вокзале сын тётки, его двоюродный брат Григорий Прохоров, который был тогда доцентом в Финансово-экономическом институте.

-Ну, здравствуй, Семён, с приездом! Ты посмотри, какой орёл вымахал. С тех пор, когда мы виделись, сколько лет прошло? Пять?

-Да нет, в августе будет четыре года, когда мы у вас гостили. Я тогда в седьмой перешёл.

-Ну ладно, пусть будет по-твоему. Вещи все забрал, ничего в вагоне не оставил?

-Да нет. Всё, вроде, здесь. У меня вот эти две сумки.

-Давай мне одну, поменьше, и пошли за мной. У меня там "Москвич" припаркован.

Семён в свои метр восемьдесят еле успевал за осанистым проворным Григорием, который, словно вьюн, скользил в густом людском потоке вокзальной толпы. Стояла середина лета, и желающих побывать в городе-герое, городе трёх революций, городе великого культурного наследия, наконец, в столице бывшей Российской империи, было очень много. Ведь в те времена выезд за границу рядовым гражданам был закрыт. Только по особому разрешению партийных органов и под контролем КГБ советский человек, после долгой бумажной волокиты, мог выехать из СССР. Поэтому Ленинград был для граждан Советского Союза своего рода всемирной культурной Меккой.

-Вот мы и пришли. Сумки поставь на заднее сиденье, а сам садись вперёд,- открывая ключом дверцу машины, бросил Григорий.- Ну сегодня иденёк! Днём, наверное, за тридцать будет. У вас там, в Воркуте, снег хоть растаял?

-Да ещё не весь... В оврагах лежит ещё. Когда уезжал, плюс двадцать было. А у тебя, Григорий, смотрю, машинка ещё свеженькая. Как достал? - садясь на переднее сиденье синего "Москвича", спросил Семён, радуясь в душе за двоюродного брата.

-Да это не моя заслуга, это матери, как блокаднице, по льготной очереди выделили. Ну а деньги мы уж вместе собирали. Так что это не мой, а наш семейный автомобиль,- выруливая со стоянки, пояснил тот.

Григорий вместе с молодой женой и матерью жил в родительской трёхкомнатной квартире на Садовой. Он совсем недавно женился и вместе с Натальей разместился в своей комнате. Екатерина Юрьевна располагалась в комнате-спальне одна. После смерти мужа, а тот умер от рака, когда сыну Григорию было шестнадцать, она выходить замуж вторично не стала. Поэтому Семёну отвели залу, где стояли диван с двумя креслами, круглый стол и чёрно-белый телевизор, тогда ещё цветных не было. Отец договорился с сестрой о том, что Семён временно, только на время сдачи экзаменов в институт, поживёт у них. А затем, если поступит, переберётся в общежитие.

Встретили Семёна в семье Прохоровых тепло и радушно. Тётя Катя, обделённая, по вполне понятным причинам, вниманием сына, хлопотала над Семёном, словно над родным сыном. Внимательно следила за тем, чтобы он был и сыт, и прилично одет, и чтобы никто не отвлекал его от подготовки к вступительным экзаменам. Их ему надо было сдать четыре, из них три профильных (зачётных). За сочинение по русскому языку и литературе он получил четыре балла, на экзамене по математике он дважды ошибся, запутавшись в простой задаче, и в результате получил тоже четыре. Оставшуюся физику ему надо было сдавать на пять: проходной балл был 13, а экзамен по химии шёл вне зачёта и больше "трояка" не требовал.

Ночь перед сдачей экзамена по физике Семён спал плохо. До полуночи с одуревшей головой сидел над учебником, регулярно взбадривая себя чашечкой молотого кофе, который предусмотрительная тётя Катя купила, не пожалев денег, в самом дорогом и богатом Елесеевском магазине на Невском проспекте. Затем, подчинившись тёткиным уговорам, он лёг спать, положив учебник под подушку. Но сон с начала долго не приходил. Затем, один за одним, на него стали накатывать кошмарные сновидения, после каждого из которых он просыпался от страха в холодном поту. Например, ему приснилось, что он не смог по просьбе строгого профессора написать формулу скорости свободного падения тела. Старый профессор долго гневался на него, стучал большой линейкой по столу, грозил ему большим пальцем, а затем приказал сбросить бездарного мальчишку, то бишь его, Семёна, на землю, чтобы тот лично убедился в скорости свободного падения. Двое людей в белом одеянии и в масках схватили его за руки и за ноги и поволокли куда- то в густой туман - как оказалось, за облака. Один из них руками развёл тучи в сторону, и они скинули Семёна вниз, в образовавшееся окно. Кувыркаясь в воздушных потоках и захлёбываясь от встречного ветра, он стремительно летел вниз, прямо на острые скалы, суматошно мотал руками и орал от жуткого страха: "А-А-А-А-А!!! Спасите!" За мгновение от неминуемой смерти, чуть не долетев до грозных камней, он проснулся весь в поту.

Принимала экзамен по физике кандидат наук Лариса Яковлевна Тренкле. Это была видная, яркая дама средних лет. Лицо её было шоколадно-кофей- ного цвета от свежего черноморского загара. Гордо поднятую голову украшала ловко уложенная копна рыжих волос. На ней был светло-синий, с глубоким декольте, приталенный костюм, подол юбки которого чуть-чуть прикрывал её гладкие светло-коричневые колени. Через глубокое декольте виднелась светлая, почти прозрачная кофта, которая вместе с белым лифчиком с трудом удерживала под собой её упитанные, кремовые крепкие груди. Эта уверенная, представительная дама одним своим видом нагоняла страх на бедных бледных абитуриентов, которые, как ягнята в загоне, толпились в коридоре перед дверью, ожидая своей встречи с волчицей.

Выбрав в очереди "золотую середину", Семён зашёл в аудиторию после одиннадцати часов. Тихо поздоровавшись с экзаменатором, он положил на стол зачётку и, на секунду зажмурившись, вытянул из разложенной стопки билет. Быстро пробежав глазами вопросы, он облегчённо вздохнул и, едва сдерживая восторженный трепет в груди, направился к окну за свободный стол.

- Молодой человек, куда Вы? Покажите мне номер билета,- прозвучал вслед негромкий голос экзаменатора. Семён, уйдя весь в себя в тихом ликовании, не расслышал обращения и уселся за стол.- Абитуриент Суханов, я к Вам обращаюсь! Вернитесь ко мне и покажите номер Вашего экзаменационного билета.- Уже строго и громко прозвучал всё тот же голос.

Семён поднял глаза и увидел устремлённый на него взгляд преподавателя и манящий жест руки.

Он понял свою оплошность. Резко вскочив с места, он метнулся к экзаменатору и в этот момент больно ударился коленкой о крышку стола. "Ох! У-у!" - невольно вскрикнул он, и его лицо исказилось гримасой боли. Потирая ушибленное колено и слегка прихрамывая, Семён подошёл к преподавателю:

-Извините, пожалуйста. Вот мой билет, номер семнадцать.

-Ну что же Вы так, право, неловко. Больно ушиблись? - делая пометку в журнале и слегка улыбаясь, осведомилась дама.

-Да нет. Ничего. Надеюсь, до свадьбы заживёт,- сквозь зубы процедил он, направляясь к своему столу,- главное, что язык себе не откусил.

-Да уж, Вам предстоит отвечать, а поэтому язык для Вас нынче важнее, чем нога,- глядя на него, усмехнулась кандидат наук Тренкле.

Среди абитуриентов раздался лёгкий смешок, и затем всё стихло. Примерно через час очередь дошла до Семёна. Ответы на все три вопроса он записал, чтобы не сбиться, и подсел к преподавателю. "Суханов, билет номер семнадцать..." - начал он уверенно отвечать на вопросы. Не дослушав до конца ответ на первый вопрос, Лариса Яковлевна попросила перейти ко второму, а затем и к третьему вопросу. Дважды она слегка поправляла Семёна, а затем задала ему ещё и дополнительный вопрос. При ответе он немного сбился, задумался. А времени на это как раз не было. Строгая женщина уже держала в руках его зачётку и ручку.

-Ну что же. Полагаю, Вы вполне заслуживаете четвёрки,- сказала Лариса Яковлевна, готовясь сделать запись в зачётке.

Эти слова прозвучали для Семёна как приговор.

В один миг он понял, что не наберёт проходного балла и не поступит в институт. А это значило, что впереди его ждёт возвращение домой, объяснение с родителями, сверстниками, школьными учителями, а затем армия... От такой перспективы кровь бросилась ему в лицо, и он в мгновение решился на отчаянный шаг:

-Лариса Яковлевна, а-а-а можно мне по-по-по- пробовать на пять? Мне нужна пятёрка...- с отчаяньем в голосе и слегка заикаясь, тихо сказал он. От такой дерзости его даже бросило в жар. Его словно посадили в печь.

В ответ пауза, затем медленный поворот огненно- рыжей головы и удивлённый взгляд на нахала. Секундная пауза, а затем: "Хорошо, молодой человек, давайте попробуем". Она задала ему ещё два вопроса. Оба оказались не самые сложные. Он, пребывая в возбуждении, с жаром, торопливо ответил. Лариса Яковлевна, не говоря ни слова, поставила в зачётку "Отл." и, улыбнувшись краешком губ, подала её Семёну.

-Большое спасибо! Я рад..., то есть я хотел сказать - благодарю Вас, Лариса Яковлевна! - выдохнул Семён и, не чувствуя от счастья ног, бросился из аудитории и из института на улицу. Заканчивался солнечный и тёплый июль 1965 года.

Так началась студенческая пора Семёна Суханова, его самостоятельная жизнь. А страна - Союз Советских Социалистических Республик в тот период жила, как пелось в одной из песен, своей кипучей, могучей и никем непобедимой жизнью. Строились новые заводы и фабрики, гидроэлектростанции, железные и автомобильные дороги, возводились новые города и сёла. Советские люди летали в космос, опускались на дно морское, расщепляли атом, растили детей, взращивали хлеб. И везде в центре событий была молодёжь. От разворачивающейся перспективы у юношей и девушек в те годы дух захватывало. В рядах комсомола в 1966 году состояло 23 миллионна человек. Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев на XV съезде ВЛКСМ поставил перед комсомолом задачу: "Укреплять коммунистическую идейность и сознательность советской молодёжи, направляя главные усилия на воспитание нового человека - революционера-ленинца, труженика и борца, человека всесторонне образованного и гармонически развитого". В 1962 году в паротурбинном цехе Ленинградского Металлического завода возникла школа коммунистического труда. А уже в 1963 году на предприятиях и стройках страны действовало 80 тысяч таких школ, в которых обучалось около 2 миллионов человек. В 1963 году более 5 тысяч юношей и девушек Кировской области подхватили почин "Трудиться по рабочей совести", увеличив нормы выработки. В Башкирии весной 1965 года комсомольцы бросили клич: "Весь путь движения нефти и газа от устья скважины до технологической установки завода - под контроль комсомола!" Молодые энтузиасты строили Братскую, Красноярскую, Усть-Илимскую, Саянскую ГЭС, железную дорогу Абакан-Тайшет, реконструировали Челябинский, Волгоградский тракторные заводы, Таганрогский комбайновый завод. Осваивали нефтяные и газовые месторождения Западной Сибири, Якутского месторождения алмазов, Березниково-Соликам- ского промышленного района, Курской магнитной аномалии. На Европейском Севере возводили Сыктывкарский лесопромышленный комплекс и строили автодорогу Летка-Мураши, соединившую Коми АССР и Кировскую область.

Помимо бурной индустриализации, в 60-е годы прошлого столетия в стране произошло ослабление административно-государственных оков, была осуществлена некоторая либерализация советского общества, стало больше гражданских свобод, ослабла хватка партийно-политической цензуры. Газета "Комсомольская правда" выходила тиражом более 5 миллионов экземпляров. Люди тянулись к чтению, к знаниям. Появились смелые авторские песни В. Высоцкого и Б. Окуджавы, стихи Е. Евтушенко и Б. Ахма- дулиной. В продаже полулегально появились первые виниловые пластинки популярной английской группы "Битлз". Всё это вольно-свободное творчество приходилось часто слушать тайком в закрытых аудиториях, поскольку оно не приветствовались властью, но всё же это было для советских граждан как глоток свежего воздуха. При этом СССР продолжал находиться за "железным занавесом", советское общество в бытовом плане жило плохо и бедно, было мало обустроено: в большинстве магазинов продавались один- два сорта колбасы, два вида одеколона, некачественная серая одежда и грубая обувь, примитивная бытовая техника. Легковые автомобили "Москвич" и чуть позднее "Жигули" были в жутком дефиците и их продавали по спискам, в очереди на квартиру многие семьи стояли десятки лет. Но всем казалось, что ещё немного, ещё чуть-чуть, и всё у нас наладится, всё образуется. Власти обещали, что к 1980 году в стране будет построен коммунизм и наступит всеобщее благополучие.

Вот в такое бурное, противоречивое, непростое, но и обнадёживающее время начиналась самостоятельная, осознанная жизнь Семёна Суханова.

Учился он на инженерно-строительном факультете достаточно легко, без особого напряга. Чувствовал себя уверенно и непринуждённо. В дополнение к студенческой стипендии в 40 рублей он получал ежемесячные переводы от родителей в 50, а то и 100 рублей. Несмотря на то, что он жил в общежитии, тётка опекала его и приглядывала за его поведением. В общежитской комнате Семён жил вместе с Антоном Багаевым из Калининграда и Михаилом Малофее- вым из-под Перми. Вдоль одной стены комнаты стояли две кровати с тумбочками, вдоль другой - кровать и шкаф для одежды, там же была вешалка. В углу стоял маленький столик с электрической плиткой, а под ним две коробки, в которых хранились сезонная обувь, картошка и консервы, привезённые из дома. У окна стояли письменный обшарпанный стол да пара таких же табуреток. Стены на высоте полутора метров от пола были покрашены голубой краской, а выше, вместе с потолком, побелены.

Если Антон Багаев был весельчаком и балагуром, немного игравшим на гитаре и знавшим уйму анекдотов, то Михаил Малофеев был немногословен, основателен и аккуратен во всём. Он не мог терпеть никакого мусора и беспорядка в комнате, что нередко служило причиной раздора между товарищами. Михаил старательно учился, Антон же преимущественно хватал трояки, по поводу чего совершенно не печалился. Семён учился неровно, у него были любимые предметы и нелюбимые. Особенно не в ладах он был с английским языком и химией. Надо сказать, что иностранные языки в те времена в нашей стране вообще были не в моде. Поездки за границу были запрещены, да и иностранцы не баловали СССР своим вниманием. Поэтому всё чуждое принималось в штыки и было непопулярно. А посему иностранные языки плохо преподавали как в школах, так и в институтах, не считая, разумеется, специализированных, например, МГИМО. Семён, в силу своего привилегированного положения (у него были родственники в городе и он был лучше других материально обеспечен), чувствовал некоторое превосходство над друзьями и позволял себе вольности, которые другим были недоступны. Его "особому положению" активно сопротивлялся упорный, волевой и независимый Михаил Малофеев.

-Ну что, мужики, по пивку вдарим? Я сегодня плачу! - предложил Семён как-то раз после зачёта по марксистско-ленинской философии, доставая из кармана мятую "пятёрку".- Гуляем на все!

-Так тут не только по пивку, но и на чебуреки хватит,- довольно потирая руки, обрадовался Антон, увлекая товарищей в сторону пивного бара.

-У меня только рубль, вот, возьми,- протянул Михаил Семёну небольшую потёртую купюру.

-Да отстань ты со своим рублём, оставь себе! Я сказал, что плачу,- оттолкнул тот протянутую руку.- Что ты вечно пунктуальничаешь? Живи проще, Миша, и люди к тебе потянутся, как сказал один великий философ,- подняв вверх руку и помахивая "пятёркой", смеясь, громко произнёс довольный собой Семён.

-Ну и пошёл ты! Пейте своё сраное пиво вдвоём! - резко взорвался Михаил.- Достал уже. Тоже мне Ротшильд нашёлся.- Он был сегодня недоволен собой, поскольку слегка запутался в ответе на вопрос преподавателя.- И вообще, у меня другие планы! - Он развернулся, скорым шагом направился в другую сторону и вскоре, несмотря на оклики товарищей, затерялся в толпе.

Так они, то ссорясь, то мирясь, то делясь друг с другом не только последним куском хлеба, но и самыми сокровенными мыслями и личными секретами, прожили год, а затем и второй.

Дело было зимой. Семён учился на третьем курсе, жил с теми же ребятами в том же общежитии, но этажом выше, как старшекурсник. Вчера вечером он был на дне рождения одногруппника. Тот заказал столик в кафе "Белые ночи", где они впятером хорошо погуляли. Утром Семён проснулся поздно и с больной головой. Соседи по комнате ушли на занятия в институт. За окном мела метель, на улице было пасмурно и тоскливо. Во рту у него было сухо, а на душе мерзко. Он нехотя встал и, слегка пошатываясь, направился в угол, на ходу заправляя рукой конец бледно-серой майки под резинку чёрных трусов. Подойдя к столику в углу, он снял с электроплитки остывший чайник и прямо из носика долго и жадно пил тепловатую воду. Затем, натянув на себя трико и сунув ноги в засаленные тапочки, отправился в конец коридора, где находились туалетная комната и умывальник. Приведя себя немного в порядок, он вернулся и присел на кровать. Уставившись пустующим взглядом в мутно-серое окно, стал медленно перебирать в памяти эпизоды вчерашнего вечера. Делать ему ничего не хотелось, спать тоже, и он не знал, куда себя деть. По радио из висевшего на стене динамика передавали сообщение, что в результате парламентских выборов в Дании партия "рабочего большинства" проиграла и к власти пришла коалиция буржуазных партий. В меланхольной прострации он просидел ещё минут пятнадцать. Затем услышал в коридоре приближающиеся голоса, и следом раздался стук в дверь. Он хотел спросить: "Кто там?", но не успел, как дверь распахнулась и он увидел Виталика, который был на вчерашнем дне рождения, и с ним какого-то незнакомого парня.

-Привет, Семён! Вижу, скучаешь? Головка "бобо"? Ну вот тебе и скорая помощь,- выставляя на стол три бутылки "Жигулевского" и бутылку водки, выкладывая кусок "докторской" колбасы и булку хлеба, радостно и возбуждённо выдохнул Виталий.- Знакомься: Сергей, мой давний школьный товарищ, свой человек!

-Здорово! - протянув руку, Семён по очереди пожал ладони гостей.- Зачем так много приволокли-то? Водку-то зачем? Нам тут запрещают пьянки устраивать. Комендант узнает, выселит к чёрту,- робко высказался Семён, оглядывая щедрое угощение.

-Да какое здесь пьянство? Лекарство для больного и только. Мы потихоньку посидим, ты не бойся, и через часик уйдём,- дружески хлопая по плечу хозяина комнаты, успокоил его Сергей с похмельной хрипотцой в голосе.

Они начали с пива, затем перешли на водку, а их тихий поначалу разговор перерос затем в громкий и весёлый. Потом смех сменился неожиданным спором, который всё разгорался.

-Ну и что из того, что вы ленинградцы?! Думаете, что вы самые умные и образованные? Да, я не знаю, что такое Петергоф, ну и что? Что из этого?! Ты что думаешь, что ты умнее меня?! - обращаясь к Сергею, горячился Семён.- Да тебя бы, умника, в Воркуту на неделю, в тундру к комарам или на мороз за сорок, ты бы там сразу сдох и пикнуть бы не успел. Нам таких, как ты, пятерых надо на брата,- привставая на табуретке и сжимая кулаки, заплетающимся языком вещал он.

-Да, пошёл ты, замороженный! Сиди и не вякай тут! Понаедут отовсюду, а потом ещё и бочку катят. Вас таких, воркутинских "героев", поганой метлой из Ленинграда потом не выгонишь,- зло ухмыляясь и глядя прямо в глаза Семёну, ответил Сергей.

- Это кто замороженный? Я? - опять поднимаясь с табуретки и пытаясь ухватить Сергея за грудки, возмутился хозяин комнаты.

Но не успел он дотянуться до вздорного гостя, как тут же получил прямой и сильный удар в лицо. На секунду в глазах Семёна всё погасло, и он, взмахнув руками и перебирая ногами, почувствовал, что с грохотом валится на пол. Упав на спину и полежав пару секунд без движения, он быстро пришёл в себя и попытался встать. Приподняв голову и упершись локтем о пол, он тут же ощутил, как по его губам и подбородку течёт что-то тёплое и липкое - у него был разбит нос. В бешенстве он хватает с пола подвернувшийся под руку тяжёлый зимний ботинок и с криком: "Ах ты, сука!" что есть сил швыряет его в обидчика. Сергей успевает пригнуться, и ботинок с треском и звоном насквозь прошибает двухрамное окно. Раздаётся звон, летят осколки оконного стекла, падают со стола пустые бутылки и тарелки... Ещё через мгновение ветер врывается в разбитое окно и снежинки кружат по комнате. Виталик пытается успокоить дерущихся парней. На шум и крики по коридору бегут студенты из соседних комнат, а следом за ними появляется и комендант общежития. Они видят в комнате картину, трудно поддающуюся описанию.

Гостей из общежития быстро выдворили, чему они были рады и сами. Пьяному Семёну остановили кровь, сменили окровавленную рубашку и, успокоив, отвели спать в отдельную комнату на первом этаже под присмотром вахтёра. Пришедшие с занятий Михаил и Антон, вместе с комендантом общежития, начали приводить комнату в порядок, убирая мусор, осколки и закрывая картоном разбитое окно.

Оклемавшийся к четырём часам дня Семён Суханов, словно нашкодивший котёнок, робко постучал в дверь коменданта общежития.

-Анна Васильевна, можно зайти? - приоткрыв дверь, тихо спросил он.

-Не можно, а нужно, студент Суханов. Возможно, уже бывший. Проходи, садись и рассказывай,- властно и жёстко прозвучал её голос.

Семён откровенно и достаточно подробно рассказал коменданту о своих "героических" последних сутках, начиная с гулянки на дне рождения у друга в кафе, а потом и "лечении" в общежитии. В заключении попросил:

-Анна Васильевна, простите меня, пожалуйста, я Вас очень прошу. Такое со мной произошло в первый раз в жизни, и я Вас уверяю, что последний. Даю Вам честное слово! За разбитое стекло я заплачу и всё сделаю, что Вы скажете. Только не сообщайте в деканат. С ребятами я договорюсь, они ничего не скажут.

-Семён, Вы уже взрослый человек. Вы понимаете и знаете, что я обязана подать на Вас докладную записку на имя ректора. И право ректора и студенческого Совета решать, что с Вами делать: выселять ли за такое поведение из общежития или вообще отчислять из института.

-Да, понимаю, но всё же прошу, нет, умоляю, Анна Васильевна, поверить и помочь мне. Как я буду смотреть в глаза своим родителям, если меня отчислят? Я Вам клянусь, что ничего подобного со мной больше не произойдёт. Слово даю,- срывающимся голосом произнёс он, и невольные слёзы выступили у него на глазах.

-Ты из Воркуты? Кто твои родители, расскажи мне о них,- вдруг смягчаясь, спросила его женщина,- твой отец случайно родом не из Ленинграда?

Семён начал рассказывать. Слушала его Анна Васильевна внимательно, особенно её интересовал Николай Юрьевич Суханов. Постепенно лицо её подобрело, щёки порозовели и в глазах появился мягкий блеск. Перед Семёном сидела седая, коротко стриженная женщина. Было ей, наверное, где-то около пятидесяти. У неё были правильные черты лица с мелкими морщинками под серо-голубыми глазами, слегка поджатые волевые губы, аккуратно подкрашенные сиреневой помадой. Её крепкую, стройную фигуру облегало строгое закрытое платье из толстой ткани с тёмно-зелёным рисунком. Руки у неё были натруженные, с тёмными прожилками сосудов и длинными пальцами. Выслушав юношу, Анна Васильевна осторожно промокнула платочком уголки глаз и тихо сказала:

-А Вы знаете, Семён, я ведь, судя по всему, знала Вашего папу. Да, да, я познакомилась с Николаем Сухановым в далёком 1938 году, здесь, в Ленинграде. Наше знакомство произошло совсем случайно, на улице. Мы месяца три с ним встречались, а потом его арестовали и отправили куда-то в лагерь. А затем и меня... Ну ладно, это уже другая история,- спохватилась Анна Васильевна.- Будете говорить с отцом, передавайте привет от Анны Васильевны Лобановой, это моя девичья фамилия. На сегодня хватит, идите к себе в комнату. Да не забудьте извиниться перед Мишей и Антоном - они хорошие ребята, Вас защищали. p> Глава IV Семён ушёл, а на Анну Васильевну нахлынули горькие воспоминания. Тогда, в 1938 году, Николай Суханов, её первая настоящая любовь в жизни, куда- то неожиданно пропал. В тот день он почему-то не пришёл на встречу, как они договаривались, к Летнему саду. Она прождала более часа, а потом, расстроенная, вернулась домой. Несколько дней он ей не звонил и не давал о себе знать. Она забеспокоилась и в первый же выходной день поехала по адресу к нему домой. В квартире её приняли милые пожилые родители и сестрёнка-школьница. Как она поняла из разговора с родителями, Николай дома ничего о ней не рассказывал. Поэтому доверительной беседы не получилось. Родители Николая, Раиса Михайловна и Юрий Павлович, были сильно расстроены, обеспокоены и даже испуганы арестом сына. Толком они ничего ей объяснить не смогли, сказали только, что добиваются с ним свидания. Затем она нашла двух однокурсников, с которыми Николай поддерживал наиболее тесные отношения, но и те ничего не знали про арест, а полагали, что товарищ просто заболел. Через месяц она сумела передать ему в тюрьму небольшую передачу, вложив в неё записку. А ещё через две недели, когда она вернулась из консерватории, дома у дверей её ждала перепуганная мать. Трясущимися руками она передала дочери повестку с требованием явиться завтра к 11 часам к следователю по указанному адресу.

-Следователь Бунько Сергей Эдуардович,- представился сухощавый мужчина средних лет,- прошу Вас, присаживайтесь.

-Спасибо,- волнуясь, негромко ответила Анна.

Осторожно присев на краешек потёртой табуретки, она, подняв глаза, поймала на себе колючий, холодный взгляд тёмно-серых глаз, и по её спине пробежал лёгкий холодок.

-Фамилия, имя, отчество, дата рождения? - сухо прозвучал голос.

-Лобанова Анна Васильевна, родилась 17 апреля 1917 года,- торопливо прозвучало в ответ.

-Хочу Вам напомнить, Анна Васильевна, что в Ваших интересах говорить правду и только правду. Надеюсь, мы найдём с Вами общий язык,- прозвучал мягкий вкрадчивый голос следователя.

-Какую правду? О чём Вы? Объясните мне, пожалуйста, что Вы от меня хотите? - взволнованно спросила девушка.

-Сейчас Вы всё узнаете. Начнём по порядку. Вам знаком молодой человек по имени Николай Юрьевич Суханов?

-Да. '

-Когда Вы с ним познакомились и при каких обстоятельствах?

-А что с ним? С Николаем что-то произошло? - притворно встревожилась девушка.

-Вопросы здесь задаю я. Итак, где и когда вы познакомились? - продолжал настаивать следователь.

-Мы познакомились в марте, четыре месяца назад, случайно на улице, я подскользнулась и упала, он мне помог. Потом мы встречались, гуляли по городу, ходили в кино. Иногда он приходил ко мне в консерваторию. Вот и всё,- волнуясь, ответила Аня.

-А дома он у Вас бывал? У Вас были с ним близкие отношения?

-Нет, что Вы! Ни он у меня, ни я у него в доме не были,- вспыхнула девушка.

-Зачем он приходил в консерваторию? Что он там делал? Он приносил с собой листовки? - наседал следователь.

-Какие листовки? О чём Вы? Он приходил и ждал, когда у меня закончатся занятия. Мы потом вместе гуляли,- глаза у девушки всё больше округлялись от удивления и страха.

-Так вот, гражданка Лобанова, известный Вам гражданин, Суханов Николай Юрьевич, арестован и дал письменные показания, где указал, что использовал ваши прогулки для распространения по городу антисоветских листовок,- хлопнув ладонью по столу и наклонив туловище вперёд, следователь в упор уставился на подследственную,- он же указал, что Вы об этом знали и помогали ему!

Аня смутилась и растерялась от такого грубого обвинения в свой адрес. Её лицо и шея покрылись красными пятнами, и она, жившая в идеализированном мире, сразу растерялась и залепетала:

-Да-да как же? Позвольте же! Зачем это? Ведь это неправда! Почему он так сказал? Нет-нет, Коля не мог этого сделать, это ошибка,- спешила она переубедить следователя, смахивая платочком выступившие слёзы. Ей и в голову не могла прийти мысль, что в таком государственном заведении могут использовать нечестные приёмы.

-Вот протокол его показаний. Читаю дословно: "Иногда распространял антисоветские листовки, гуляя по городу с гражданкой Лобановой Анной Васильевной, в том числе заносил их в консерваторию, по месту её учёбы". Вам этого достаточно?!

-Я хочу видеть его, гражданин следователь. Я бы желала спросить у Николая, зачем он такое говорит. Я Вас заверяю, что не видела никаких листовок. А может это всё-таки какая-то ошибка? Может, это другой Николай Суханов, может, они однофамильцы? - слабая надежда прозвучала в её голосе.- Гражданин следователь, разрешите мне на минутку выйти? Мне надо... в туалет,- с мольбой в голосе, неожиданно вспыхнув и потупив глаза, закончила она. Аню давно уже мучили рези в животе, её мочевой пузырь от волнений и переживаний наполнился сверх всякой меры.

-Вот Вы сейчас подпишите протокол, и мы Вас отпустим, Анна Васильевна. Дело Суханова уже закрыто. А на Вас мы отправим представление в консерваторию, пусть там с Вами сами разбираются, а заодно и подскажут Вам, с кем дружить и как выбирать друзей,- задумчиво проговорил следователь, не отрываясь от протокола и не обратив внимания на просьбу девушки.

Прошло ещё минут десять. Следователь Бунько всё продолжал писать, а Анна, терпя боль, сидела, сжав плотно зубы. Устало прикрыв глаза, в которых мерцали дрожащие круги, она, не замечая того, медленно раскачивалась, сидя на табуретке: вперёд - назад... И ждала, когда этот противный следователь закончит свою писанину.

-Ознакомьтесь и подпишите вот здесь,- наконец он пододвинул к ней протокол. Анна, торопясь, мельком пробежала глазами текст.

-Ну, здесь же написано, что Суханов Николай Юрьевич во время наших прогулок по городу занимался распространением антисоветских листовок. Однако я этого не видела и не утверждала,- она вопросительно с мольбой глянула в глаза Бунько.

-Но Вы же не можете утверждать, что он этим не занимался, когда он сам показывает обратное. Он сам признался в распространении листовок, на одной из которых мы обнаружили Ваше имя и домашний телефон. Подписывайте, и закончим эту формальность.

-Нет, я не могу. Это будет наговором с моей стороны. Ведь я не видела того, что он распространял листовки,- чуть не плача, вымолвила Аня.

-Ну хорошо. Давайте я допишу слово "возможно". "Возможно, во время наших прогулок по городу он занимался распространением листовок..." - и, взяв ручку, он вписал указанное слово.- Да, кстати, Вы просили о личной встрече с гражданином Сухановым. Вот вам адрес, приходите сегодня к шести часам вечера. Так уж и быть, я организую вам такую встречу. Только чур об этой встречи никому, даже своей маме, я это делаю исключительно только ради Вас,- любезно улыбаясь и слегка прикоснувшись к Аниной руке, проговорил следователь.

У гражданки Лобановой не было больше ни моральных, ни физических сил спорить со следователем. Она торопливо поставила свою "завитушку" под протоколом. Взяла пропуск, записку с адресом и спешно, стараясь ступать осторожно, направилась к двери. "Да, туалет в конце коридора, направо",- услышала она за спиной довольный голос. Лёгкой насмешки в глазах и хитрой улыбки на лице следователя она уже не увидела.

-Ну что, доченька, зачем тебя вызывали? Что случилось? - заглядывая в глаза, беспокойно спросила Анина мать, как только та вошла в квартиру.

-Да ничего, мама, страшного не произошло. Просто Коля, с которым я дружу, попал в какую-то непонятную историю. Следователь меня спросил, знаю ли я о том, что он занимался распространением каких- то листовок. Я ответила, что в первый раз об этом слышу и ничего не знаю. Мне кажется, произошла какая-то ошибка, и скоро это недоразумение разрешится,- заглядывая в зеркало, что висело в прихожей, ответила Аня. Она уже в мыслях прикидывала, как будет выглядеть и что говорить на встрече с Николаем.

-Ох, что-то у меня на сердце неспокойно, доченька. Времена-то нынче какие: ни за что ни про что забирают людей, да в тюрьмы. Радио послушаешь - кругом одни враги да шпионы. Ты уж, моя милая, будь от греха подальше. Молодая ты ещё, успеешь найти себе ухажёра и помимо этого Коли,- вздыхала и переживала за дочь мать.- Давай с тобой пообедаем, отдохнём, потом ты помузицируешь, а вечерком сходим вдвоём прогуляться по городу.

-Не, мама. Вечером у меня другие планы. Я на Брамса пойду в филармонию,- солгала дочь, направляясь в ванную комнату. Эту отговорку она придумала ещё по пути домой.

Надев новое платье и чуть-чуть подкрасив губки, молодая и симпатичная Анна Васильевна Лобанова, накинув на плечи лёгкое демисезонное пальто и повязав вокруг шеи косынку, ровно в семнадцать часов вышла из дома и направилась по указанному следователем адресу к трамвайной остановке.

Если бы она тогда знала, что у мудрых китайцев существует поговорка: "Новорожденный телёнок не боится и тигра", то, возможно, отложила бы сомнительный и тревожащий её визит. Но кто в этом возрасте руководствуется разумом, а не сердцем? Поэтому без четверти шесть она подошла к необычному трёхэтажному оштукатуренному кирпичному дому ? 39 на улице Блохина. Здание было старой постройки и когда-то, в царские времена, видимо, принадлежало богатому купцу или промышленнику. Оно стояло на высоком фундаменте в небольшом сквере в окружении полутора десятков сосен, рябин и берёзок. Вверху под крышей, по всему периметру здания, а также вокруг высоких и узких окон сохранилась причудливая бледно-розовая лепнина, что говорило о некогда высоком статусе особняка. Дом был, судя по всему, разделён на две части, поскольку с фасадной стороны имел два крыльца. Оба были сделаны из бетона и кирпича и имели по четыре ступеньки. Одно из них было чисто подметено, а другое присыпано опавшими осенними листьями. Местами штукатурка с кирпичной кладки дома обвалилась, обнажая взгляду прохожих красно-бурый плотный кирпич, который производили мастера ещё по старой технологии. Третий этаж дома больше походил на мансарду, которая в основном состояла из больших застекленных окон.

Аня, "убивая время", неспеша дважды прогулялась по узкой дорожке вдоль дома, приглядываясь к обстановке вокруг. Ей было и волнительно, и тревожно, и любопытно одновременно. Очень уж хотелось увидеть Николая, по которому она сильно соскучилась. В то же время её немного пугала очередная встреча со следователем, этим суровым и малознакомым ей человеком. Но занимаемый им статус - человека, работающего в высоких правоохранительных органах, её успокаивал. Воспитанная в тепличных, идеалистических условиях, когда мир музыки и искусства заполнял большую часть её жизни, она всецело полагалась на порядочность государственного человека.

Метрах в двадцати, у большого пятиэтажного дома напротив, в детской песочнице мирно копошились трое малышей под присмотром пожилой женщины, сидящей рядом на скамейке с журналом в руках. В правом подъезде тридцать девятого дома были освещены два окна на втором и одно на первом этажах, в подъезде, где крыльцо было неубрано, свет горел только в одном окошке на первом этаже. Всё было обычно и не вызывало особого беспокойства. Снаружи ей не было заметно, что из-за шторки одного из тёмных окон, два пристальных глаза внимательно приглядывались к прогуливающейся во дворе девушке, а заодно и оценивали обстановку вокруг.

Аня, в очередной раз отдернув рукав пальто, взглянула на часы. Было ровно шесть. Она, поднявшись по крылечку, дёрнула за узорчатую литую ручку двери, но та оказалась запертой. Тогда она нажала на кнопку звонка, висевшего справа от двери. Через несколько секунд раздался щелчок, и дверь слегка приоткрылась. В дверях стоял худой пожилой мужчина с непокрытой лысеющей головой, в тёплой безрукавке, серых штанах, толстых вязаных носках и галошах. Отойдя в сторонку, он негромко произнёс: "Вам, дамочка, на второй этаж направо". Она вошла в подъезд. В свете горевшей тусклой лампочки было видно, что ремонтом здесь давно не занимались, но за порядком следили. Ступая по каменным потёртым ступенькам, Аня поднялась на второй этаж и огляделась. На площадке было две квартиры, справа и слева. Она постучала в торцевую квартиру, что была по правую руку, с табличкой номер восемь. Дверь ей открыл улыбающийся Сергей Эдуардович.

- О-о! Анна Васильевна, добрый вечер! Проходите, пожалуйста. Вы точны. Похвальное качество для молодой девушки. Снимайте пальто, я его вот сюда, на вешалку, повешу,- возбуждённо ухаживал следователь.- Снимайте свои сапожки, вот тапочки, они будут Вам немного велики, зато чистые.

-Благодарю Вас, Сергей Эдуардович. А где Николай? Он здесь? - заглядывая в большую комнату, с надеждой спросила девушка. В комнате стоял большой кожаный потёртый диван, два кресла, обтянутые красно-чёрной материей. У окна стоял стол с письменной машинкой и стопкой неаккуратно сложенной бумаги, ещё к одной стенке был прислонен журнальный столик в окружении трёх стульев с изогнутыми спинками. На столике из-под бледно-розовой салфетки выглядывала тёмная бутылка и ваза с яблоками. На стене над столиком висел портрет Дзержинского.

-Всему своё время, милая Анна Васильевна. Теперь всё зависит от Вас. Давайте присядем на диван, и Вы внимательно выслушаете меня. Подсудимый Суханов неожиданно заболел и отказался от встречи с Вами. Простудился, бедняжка, видно, не поберёг себя и поспал на голом холодном полу. Такое, к сожалению, бывает в наших тюрьмах. Но он просил Вас не беспокоиться и выразил надежду увидеться с Вами в колонии за колючей проволокой, где-нибудь под Воркутой. Я думаю, что Вы этого не хотите, милочка? Я тоже. Было бы неразумно бросить такое прелестное, невинное создание в звериные лапы уголовников. Если Вы будете благоразумны, то Ваша жизнь не претерпит таких нежелательных последствий,- вкрадчиво, с жёсткой усмешкой произнёс следователь.- Вам следует положиться на меня, поскольку только я могу теперь уберечь Вас от тяжёлых страданий. Но я могу не только уберечь Вас от страшной судьбы, но ещё и стать Вашим другом, Вашим любовником. Могу заверить, что Вы не пожалеете,- и он с силой схватил её за плечи и, заломив голову, начал грубо и страстно целовать.

-Что это значит?! Да как Вы смеете?! Вы, следователь! Я буду жаловаться! Выпустите меня отсюда, немедленно!! - вырываясь из объятий и срывая голос, гневно закричала Аня. Она, отстранив от себя его цепкие руки, вскочила с дивана. Но он с силой швырнул её обратно вниз и, размахнувшись, влепил крепкую, оглушительную пощечину. От удара голова девушки метнулась в сторону, в глазах вспыхнули искры и в ушах зазвенело. Левая сторона лица пылала, будто её ошпарили кипятком. Такого сильного потрясения ей ещё не приходилось испытывать в жизни. Ужас и отчаянье охватили её. Она, подтянув под себя ноги, сжалась в комок в углу дивана и, обхватив ладонями пылавшую щеку, испуганно глядя на злое лицо насильника, зарыдала. Из её больших серо-голубых глаз ручьём текли слёзы. Она с поразительной ясностью вдруг поняла, что последние часы вела себя, как наивная дура, и попала в коварную ловушку. Она чувствовала себя маленьким жёлтым цыплёнком в когтях огромного ястреба и понимала, что её песенка спета.

Следователь возбуждённо прошёлся по комнате, затем подошёл к маленькому столику, откинул салфетку и сел на стул. Откупорив бутылку красного вина, он налил себе полный стакан и медленно, в два приёма, закусывая долькой яблока, выпил. Прошло минут десять. Все слёзы у Ани источились, им уже неоткуда было взяться. Она сидела тихо, боясь своим поведением вызвать очередной гнев у своего мучителя. Подрагивая плечами и шмыгая носом, она обратной стороны ладони смахивала с лица остатки слёз, боясь глядеть в сторону следователя.

Он встал, сходил в соседнюю комнату, принёс полотенце и, бросив его на колени девушки, скомандовал: "Утрись, дура!" Затем из начатой бутылки налил полный стакан вина, подошёл к Ане и приказал: "Выпей!" Она молча замотала головой и отвернула лицо в сторону. Тогда он больно схватил её за подбородок и, сильно сжав его, повторил: "Пей, сказал, а то хуже будет! До дна пей!" И она, давясь и захлебываясь, обливая чёрно-красным напитком подбородок и шею, выпила всё содержимое стакана. Через минуту мягкое одурманивающее тепло стало обволакивать весь её организм. Постепенно исчез мелкий лихорадочный озноб, в голове прекратился гул и давящая в затылке тяжесть, словно испарившись вверх, исчезла. Жуткий стресс, который пришлось пережить за последние десять минут этому застенчивому, робкому, незакалённому существу, перешёл в смиренную апатию и холодное безразличие к происходящему.

- У тебя, девица, два пути. Либо ты поддерживаешь дружбу со мной и делаешь то, что я тебе скажу, и при этом в твоей жизни мало что меняется, ты так же будешь жить со своими любимыми родителями и учиться в своей консерватории,- либо сейчас же я вызову милицию, и тебя отвезут в следственный изолятор в одну камеру с уголовниками, где они тебя в первую же ночь зверски изнасилуют. А затем ты в не менее "приятной" компании отправишься в сибирскую тайгу на лесозаготовки, со всеми вытекающими последствиями. Даю тебе на размышление пять минут. Я пока покурю. Если правильно решишь, то вон той чистой простыней застелешь диван,- указал он рукой на стопку чистого белья на подоконнике,- разденешься сама и будешь ждать меня. Ежели нет, пеняй на себя. Поняла?! - разминая пальцами вынутую из пачки папиросу, Сергей Эдуардович грозно возвышался над диваном и требовательно глядел на раскрасневшуюся и растерянную девушку.- Я спрашиваю, Вам всё ясно, Анна Васильевна?

-Да,- тихо прошептав, кивнула она в ответ. Следователь закурил и отошёл к окну.

Так молодая, высоко духовная и непорочная девушка Аня Лобанова впервые узнала в своей жизни, что такое плотские отношения между мужчиной и женщиной. Её девичьи мечты и грёзы о прекрасном принце, пышной и весёлой свадьбе, белой брачной кровати и первой страстной ночи со своим возлюбленном рассыпались и были попраны на холодном потёртом служебном диване в конспиративной квартире с нелюбимым и грубым мужчиной.

После мощного и яростного совокупления с молодой девицей Сергей Эдуардович подобрел и даже начал шутить.

-Ну вот, Анечка, а ты боялась. Совсем даже неплохо для начала у нас всё получилось. Дальше, обещаю, будет лучше. Давай выпьем винца и отметим наше с тобой близкое знакомство,- он, не прикрывая свою наготу, встал, перенёс к дивану столик, открыл вторую бутылку вина, порезал складным ножом яблоко и кусок колбасы.

-Сергей Эдуардович, ради Христа, отпустите, оставьте меня. Вы же получили, что хотели. Я обещаю Вам, что о случившемся никто не узнает, даже моя мама,- заглядывая в глаза следователю, попросила покорная молодая женщина.

-Ну какой Христос, Аня? О чём ты говоришь? Бога у чекистов нет, разве что товарищ Сталин. А служить товарищу Сталину - высочайшая честь для каждого советского гражданина. Считай, что и ты сегодня ему послужила,- театрально подняв вверх руку с вытянутым указательным пальцем, произнёс довольный следователь.

Затем, допив на двоих вторую бутылку вина, Бунько уговорил опьяневшую Анну написать расписку, что она впредь согласна добровольно оказывать содействие работе органам НКВД. После этого они привели себя в порядок, оделись и, закрыв за собой двойные двери конспиративной квартиры, спустились вниз.

-Самуилович, ты там потом всё прибери. Остатки можешь забрать себе. Пока,- буркнул на крылечке Бунько.

-Хорошо, Сергей Эдуардович, всё сделаю,- тихо ответил закрывший за ними дверь мужчина в безрукавке.

Они оказались в тёмном ночном дворе тихого странного дома. Сергей Эдуардович и Аня направились в сторону светившегося огоньками и пыхтевшего дымком служебного автомобиля, который пятнадцать минут назад был вызван из квартиры по телефону.

-Анечка, о нашей встрече Вы ни слова, ни полслова! Ясно? Зарубите это себе на носу. Родителям скажете, что с друзьями посидели в кафе и немного лишку выпили. Обо мне никто не должен знать, понятно? Если Вы мне понадобитесь, я Вас сам найду. Мы высадим Вас за квартал от дома. В машине больше ни слова. Понятно?

-Да-да, мне всё п-понятно Сергей Эд..., простите, гр-гражданин следователь,- заплетающимся языком ответила Анна Васильевна.

В течение последующего месяца Анна Васильевна жила, привыкая к своему новому состоянию. В ней боролись противоречивые чувства: с одной стороны, она ощущала себя обиженной и оскорблённой вероломным насилием над девичьей честью. С другой - она чувствовала себя уже молодой опытной женщиной, познавшей вкус плотской страсти. Это, ранее неведанное ею, сакральное таинство человеческой природы, так неудержимо влекущее к себе каждое молодое и зрелое существо, стало ей известно. И от этого ей было и тревожно, и волнительно, и необычно.

Ей было стыдно за себя, что так позорно пришлось расстаться с девичьей честью, ей было стыдно за Николая, который вольно или невольно оказался при- частен к этому. Он ей, безусловно, нравился, и временами ей даже казалось, что она по-прежнему влюблена в него. Порой ночами, её охватывали такие горячие чувства к нему, что ей хотелось, забыв про все страхи, броситься и бежать в большое грозное здание НКВД на Литейном проспекте и устроить там скандал, требуя немедленного освобождения любимого человека. Порой она ненавидела и презирала Николая за то, что он оказался не таким стойким и сломался при допросе. Зачем он вовлёк её в эту историю с листовками? Зачем указал её имя в следственных показаниях? Зачем её, совершенно не причастную, вызвали в НКВД на допрос? Зачем на её голову свалился этот следователь Бунько, от знакомства с которым вся жизнь её перевернулась и понеслась по непредсказуемой траектории? С другой стороны, когда она узнала и испытала на себе наглые и циничные приёмы, которыми пользуются сотрудники НКВД, у неё возникали обоснованные сомнения в якобы добровольности показаний Николая.

В результате глубоких переживаний и размышлений всего лишь за какой-то месяц из юной, наивной, хрупкой и беззаботной девицы Аня Лобанова превратилась в осторожную, хитрую и думающую молодую женщину, готовую к любой неожиданности. На жизнь она уже смотрела совсем другими глазами. Для себя она решила, что если "плетью обуха не перебить", то вести себя следует осторожно, сообразно обстоятельствам, стараясь не попадать в конфликтные ситуации с сильными мира сего. Она морально готовила себя и всё же боялась очередной встречи со следователем Бунько.

Но прошло два, затем три месяца, а гражданин следователь никоим образом не давал о себе знать. Постепенно Анна Васильевна начала успокаиваться и забывать о произошедшем с ней неприятном инциденте. От Николая, которого этапом отправили на Север, также не было известий, что, в общем-то, её уже тревожило мало, поскольку отношение к нему у неё изменилось. Все её мысли были связаны с предстоящим окончанием консерватории и с поиском подходящей работы в городе.

Неожиданно в конце января нового 1939 года Анну Васильевну Лобанову вызвали повесткой в суд. Там среди разных вопросов слушалось и дело о соучастии гражданки Лобановой А. В. в антисоветской деятельности, где её обвинили за сотрудничество с осуждённым студентом Сухановым Н. Ю. Суд, рассмотрев представленные материалы, принял решение: "Считать Лобанову Анну Васильевну виновной за соучастие в антисоветской деятельности и применить к ней меру наказания в виде высылки в Коми АССР сроком на десять лет".

Откуда тогда коренной ленинградке, с пятилетнего возраста увлекавшейся музыкой и жившей в иллюзорном мире искусства, было знать, что по линии Народного Комиссариата Внутренних дел СССР в Ленинград пришла разнарядка на музыкального работника? Откуда ей, молодой девушке, было знать, что любимый ею Николай Суханов не свидетельствовал против неё, а просто криминалисты НКВД сумели разобрать на листовке, обнаруженной в индустриальном институте, её имя и телефон, которые тот недостаточно надёжно вымарал чернилами, что дало им повод выйти на неё и заставить Николая под пытками оговорить себя и Анну? Откуда студентке консерватории Анне Лобановой было знать, что в декабре 1938 года после назначения Берии Л. П. наркомом Внутренних Дел СССР вместо прежнего Ежова Н. И. в органах были проведены кадровые чистки и перестановки? В результате преданный служака Бунько С. Э. попал под оговор своих же соратников, был объявлен врагом народа, а затем расстрелян. Откуда ей, жившей в тоталитарной стране, было знать, что "государство" и "отечество" - неравнозначные понятия? Что "государство,- по одному из определений К. Маркса,- является огромным чудовищем". И если "государство" "распоясается", если ему позволить бесконтрольно и бессменяемо править, то оно начнёт бесчинствовать и порабощать свой народ. В этом случае оно может быть к своему народу крайне жестоким и несправедливым. И только "Отечество" и "Отчизна" являются колыбелью своего народа, его хранителем, его высшим символом и высшей идеей.

Режущая боль в пояснице от долгого неподвижного сидения на стуле прервала воспоминания Анны Васильевны. Тихо охая и опираясь руками о стол, она осторожно приподнялась, медленно разгибая затёкшую спину. За окном студенческого общежития уже сгустились серые февральские сумерки. Много повидавшая в своей жизни, раньше срока постаревшая, эта статная и элегантная женщина любила поразмышлять. Она прошлась по комнате, затем включила свет и задёрнула длинные светло-коричневые шторы на единственном окне своего небольшого кабинета. Давние воспоминания растревожили её и вызвали учащённое сердцебиение. Она налила из графина полстакана воды, накапала в него двадцать капель валерьянки и неспеша выпила. Она привыкла любое дело в жизни доводить до конца и поэтому, облокотившись спиной к стене и упершись руками в спинку стула, опять пустилась в воспоминания.

Сначала осуждённую на высылку Анну Васильевну Лобанову вместе с полсотней других горемычных женщин доставили по железной дороге в Котлас. Ехали они в вагоне, обустроенном трёхъярусными деревянными нарами с железной печкой у широких дверей. Стояла зима, и, несмотря на то, что печь беспрестанно топилась чурками, которые они сами же пилили во время остановок на станциях, в вагоне было страшно холодно и ветрено. Все "пассажирки" сильно и беспрестанно мёрзли. У них была зимняя одежда, которую разрешили взять из дома, но она мало спасала от промозглых сквозняков, поэтому несколько человек в пути сильно заболели, и их сняли с поезда.

16 февраля 1939 года они прибыли в Котлас. В то время это был достаточно большой город с населением более пятнадцати тысяч человек. В переводе с зырянского языка, как позже узнала любопытная Аня, Котлас (Кодлас) означает "вход". Он стоит на слиянии двух больших рек: Северной Двины и Вычегды, и на перекрёстке трёх железных дорог. Это действительно ворота на Север и в Сибирь. Дальше железной дороги не было (она в то время строилась), и поэтому им объявили, что их временно расквартируют здесь. Устроили её на работу в прачечную детского дома-интерната. И ей, вместо игры на фортепьяно,своими музыкальными ручками приходилось стирать и полоскать постельное бельё и спецодежду для детей и персонала детдома по десять часов ежедневно, кроме воскресенья, вместе с тремя другими работницами. Первые дни Аня сильно уставала и мучилась от сырого, влажного и тёплого, пахнущего хозяйственным мылом, воздуха в прачечном помещении. У неё сильно болели руки от постоянной смены горячей и холодной воды. Пальцы кровоточили от разъедающего воздействия мыла и соды. Часто мучили кашель и головная боль. Правда, со временем, узнав о её музыкальных способностях, руководство интерната стало иногда, в период болезни штатного музыкального работника, привлекать Анну Васильевну для игры на пианино. Чаще всего это было связано с подготовкой и проведением различных праздничных мероприятий. А тогда, надо сказать, отмечали много разных праздников: День пионерии, День комсомола, День рождения В. И. Ленина, День интернационала, День Октябрьской революции, День Красной Армии и т. д. В таких случаях она с радостью и трепетом прикасалась к клавишам обшарпанного и расстроенного чёрного пианино фабрики "Красный Октябрь" и часами наигрывала детскому хору несложные мелодии революционных и патриотических песен. Перебирая чёрно-белые клавиши своими до крови натёртыми пальцами и прикрыв глаза, она мысленно уносилась в свой прекрасный далёкий город и в аудитории своей любимой консерватории. "Ох, как же была прекрасна и замечательна моя прежняя жизнь. А я, несмышлёная девчонка, и не понимала этого",- с горькой завистью к той себе думала она. В ту пору ей казалось, что мир состоит в основном исключительно из музыки, любви и радости. Она слышала,что где-то есть горе, несчастье, нужда, но всё это её не касалось, было далеко и виртуально. Она представляла, что её жизнь всегда будет радостной, торжественной, возвышенной и пропитанной великой музыкой П. Чайковского, И. Брамса, Л. Бетховена, И. Моцарта, Г. Берлиоза, Ф. Шуберта... И то, что с ней стряслось за последние несколько месяцев, то, что она увидела и услышала из рассказов окружающих её нынче людей, от женщин, ехавших с ней в одном вагоне, и то, что наяву творилось в реальной жизни небольшого провинциального городка,- всё это буквально потрясло и перевернуло её сознание.

Под жильё Анне Васильевне была предоставлена комната в общежитии барачного типа. Жили они вдвоём с Галиной Прошиной, рассудительной и доброй женщиной средних лет. Галина Ивановна была родом из-под Тамбова. Несмотря на её тридцатипятилетний возраст, судьба у неё сложилась трудная и заковыристая. После школы Галина поступила в профессиональное училище и, закончив его, устроилась работать счетоводом в свой родной колхоз, что находится в селе Троицкая Дубрава. Вскоре она влюбилась в Василия, местного механизатора, или просто тракториста, как тогда говорили. Осенью, как и полагается на селе, они сыграли весёлую большую свадьбу. Руководство колхоза выделило им отрез штапеля и пять мешков ячменного зерна. Жить они стали в доме Василия, оставленным ему родителями в наследство, на окраине села. Затем, через год, у них родился сынишка, и стали они, как в сказке, "жить-поживать да добра наживать". Но через пару лет, то ли от скуки, то ли от куражливого характера, муж Галины - Василий всё чаще стал заглядывать на дно гранёного стакана да таскаться по сельским бабам. Из-за этого в семье стали возникать скандалы и ругань. Бывало, что споры перерастали в побои жены. Первому ребёнку шёл четвёртый годик, когда Галина забеременела снова. Думала, с рождением второго дитя муж остепенится и начнёт трезвую жизнь. Но однажды он опять крепко напился и, придя домой, стал куражиться и приставать к жене. Спасаясь от дебошира, Галина, накинув на плечи поверх сарафана тёплый платок, выскочила из дома. Но на сыром от дождя крылечке подскользнулась и тяжело, больно упала на деревянный настил. "Ой, матушка моя! Ой, беда, горе мне, горе! Ой, деточка моя, крошечка моя! Загубила тебя, кровинушку мою! Ой, горе мне, несчастной! Как же теперь жи-и-ить!" - лёжа на сыром настиле и держась за живот, зашлась в испуганном крике Галина. Выскочивший на крик Василий сразу протрезвел и бросился поднимать супругу. "Что ты, что ты орёшь?! Ну, успокойся, не кричи так. Всё обойдётся, не гневи Бога. Ну не плачь, ну прости меня",- суетливо и торопливо бормотал Василий, поддерживая жену за плечи и помогая ей зайти в дом. Уложив жену на кровать, он долго стоял рядом, поглаживая её рукой то по голове, то по животу. Всю ночь Галину тошнило и ломало.

На следующее утро Василий, понимая, что дела плохи, на конной повозке отвёз её в больницу. Через десять дней произошёл выкидыш. Было ли то предопределенно судьбой заранее, было ли то следствием грубого человеческого невежества со стороны мужа, трудно сказать. Но трёхмесячному существу не суждено было появиться на свет. Василий после этого случая стал "шёлковым", как говорится, был ниже травы и тише воды. Но мирное счастье продолжалось лишь чуть более года. Затем всё началось по- новой: пьянство, гулянки, ссоры. Однажды поздней осенью, когда все основные сельхозработы были закончены, а в карманах колхозников появились какие-никакие деньжата, пьяный Василий, пошатываясь от забора к забору, медленно двигался по грязной сельской улочке к своему дому. Галина, завидев муженька издалека, решила от греха подальше схорониться от него на чердаке, пока тот не успокоится и не уснёт. Василий зашёл во двор, несколько раз окликнул жену, но, не получив ответа, поднялся в сени. Через некоторое время там раздался грохот падающих пустых вёдер, коромысла, скамейки... Затем хлопнула входная дверь. Всё стихло. Минут через десять опять что-то загрохотало, и Василий снова, пошатываясь, вышел во двор: "Галина! Галина, мать твою! Ты где? Иди сюда, сказал!" - пьяно кричал он. Затем, потоптавшись на месте, глянул на приставленную к чердаку лестницу, погрозил кому-то пальцем и, пошатываясь, побрёл к ней. Медленно поднимаясь по скрипучей высокой лестнице, он продолжал грозить и ругаться: "Галина, мать твою! Найду - прибью, бл...!" И когда он упрямо добрался до самого верха и в чердачном проёме мелькнула его всклокоченная голова, накопившиеся за многие годы отчаянье, злость и обида вдруг захлестнули душу Галины, на какой-то миг её разум замкнуло, и она, подскочив к лестнице, что было силы толкнула её прочь от себя. Та, замерев на секунду в строго вертикальном положении, сначала медленно, а потом стремительно, под тяжестью мужского тела, обрушилась вниз. Василий падал вниз, вытаращив от испуга глаза и не выпуская из рук перекладины. Рухнул он всем махом спиной на землю, и сверху на него упала тяжёлая, почерневшая от времени лестница. Тело крякнуло, дерево треснуло, и потом раздался завывающий, утробный стон Василия.

Прибежавшие на шум соседи помогли Галине спуститься с чердака, и вместе они осмотрели Василия. Тот не мог двигаться, хрипел и закатывал глаза. Сосед запряг повозку и, погрузив Василия, они вместе с Галиной отвезли его в участковую больницу. Затем его переправили в районную. Но и это не помогло, спасти его врачи не сумели. На пятые сутки он скончался от отёка лёгкого из-за перелома позвоночника.

Галину судили и, несмотря на заступничество сельчан, приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Их шестилетнего сынишку Петеньку сначала на попечение забрала к себе её сестра, а затем его определили в детдом. Так тридцатилетняя Галина Прошина оказалась сучкорубом на лесозаготовках в Усть-Вымском районе Республики Коми. "Устьвымлаг" снабжал лесоматериалами строительство Северной железной дороги Котлас-Воркута, шахт Воркуты и Инты, нефтепромыслы Ухты. В лагере было много женщин и иностранцев (немцы, поляки, венгры). Ходили слухи, что здесь же отбывала наказание жена М. И. Калинина - председателя Верховного Совета СССР. Жили женщины в отдельном бараке, хотя жизнью назвать это - большое преувеличение. Тяжёлый труд, голод, холод, унижения, издевательства - всё ей пришлось испытать, через всё пройти.

После освобождения из колонии Галина отправилась в родные края по Вычегде на барже, которая, гружёная пиломатериалом, направлялась из Вожаё- ля в Котлас. Сойдя в городе на берег и дожидаясь следующей транспортной оказии, она познакомилась с молодым матросом, который начал за ней ухаживать и даже обещал жениться. Но спустя месяц он исчез в неизвестном направлении. Она ещё тешила себя слабой надеждой, что вдруг он объявится и у них состоится семья. Но время шло, а его всё не было. Она устроилась на работу в прачечную детдома и копила деньги на дорогу и съём жилья у себя на родине, поскольку их дом, после её ареста, власти реквизировали. Она мечтала о том, что, как только определится с местожительством, сразу же поедет за сыном, чтобы забрать его к себе и жить вместе.

Что и говорить, жизнь Галину потрепала изрядно. Ей было семнадцать лет, когда её отец, участник тамбовского восстания крестьян в 1921 году, был убит в бою с войсками Красной Армии под командованием М. Тухачевского. Тамбовская губерния испокон славилась тем, что расположена была на лучших в мире чернозёмах (местами толщина чернозёмных слоёв там достигает четырёх метров!). И когда большевики, осуществляя продразвёрстку, отняли у тамбовских крестьян все запасы продовольствия и заставили их семьи голодать и умирать, те возмутились и оказали власти неповиновение, создав партизанские повстанческие отряды. Восстание крестьян было жестоко подавлено Красной Армией, в результате чего погибло несколько десятков тысяч человек, в том числе и отец Галины. Старшей среди троих детей Галине, вместе с матерью, пришлось тогда очень тяжело. Они тайком ходили в лес и драли кору с дуба. Затем мололи её, смешивали с сухой полынью и пекли лепёшки. Они выбивались из последних сил, чтобы обеспечить хотя бы самое скудное пропитание осиротевшей семье. Однако младшую сестрёнку сберечь им всё же не удалось, она умерла от голода. В те годы в стране голод унёс, по некоторым данным, около шести миллионов жизней. Но Галине удалось выжить, она даже сумела окончить училище. Затем она познала и девичью любовь, и замужество, испытала радостные тяготы родов и восторг материнской любви от трепетного маленького тельца на руках. Был у неё свой дом, своя семья, любимая работа. Бывало, и пела она, и веселилась от простого бабьего счастья. Но ей же довелось познать пьянство и измены мужа, терпеть от него побои и издевательства, испытать стыд и позор от односельчан. Ей пришлось пережить неудачные вторые роды. И ей же выпало, пусть и нечаянно, погубить своего мужа, вытерпеть, вынести расставание с сыном. Пройти невыносимо суровую школу жизни в заключении, где предательство, паскудство и самые низменные человеческие инстинкты соседствуют с благородством, высотой человеческого духа и самопожертвованием.

- Ты, дорогуша, сильно то не убивайся по своей судьбинушке. Не ты первая, не ты последняя попала в такой переплёт. Благодари Господа, что так отделалась. А то бы сейчас по пояс в снегу, да в тридцатиградусный мороз, ручной пилой валила бы сосны в тайге, а потом, не снимая телогрейки, всю ночь дрожала на нарах в бараке, в нетерпении дожидаясь утренней миски с баландой,- нравоучительно выговаривала Галина, запивая горячим чаем хрустящие белые баранки.

Они вдвоём сидели вечером у себя в комнате, отдыхая после утомительной работы в прачечной. За тёмным обледеневшим окном подвывала февральская вьюга, неутомимо и упрямо заметая все тропинки и дороги, сооружая труднопроходимые снежные барханы для утренних пешеходов. А в их тесном и необустроенном жилище было светло, тепло, чисто и по-простецки уютно. Галина сидела за столом на табуретке, слегка откинувшись спиной назад на тёсаную потемневшую стену. На ней был лёгкий цветной халатик, из-под подола которого нагло и вызывающе, до самых ягодиц, выглядывали её полные голые ноги, закинутые одна на другую. Декольте на халатике не было застёгнуто на верхнюю пуговицу, отчего её крепкие груди так и норовили выскочить наружу и плюхнуться прямо на стол. Галина вообще была бабой ещё в соку. За полгода, что прошли со дня её освобождения, она отъелась на магазинных продуктах и крестьянских котласских харчах и немного отошла, оттаяла душой. И только сетка мелких морщинок у её глаз, глубокие складки на краю губ да седые пряди коротких волос на голове говорили о непростой прожитой ею судьбе. Анна сидела напротив, забравшись с ногами на кровать. Её худая, и от этого казавшаяся нескладной, фигурка болезненно притулилась к блёклому коврику, висевшему на стенке. Она почти с ног до головы была укутана в большой материнский платок, который та предусмотрительно вложила ей в арестанский дорожный чемодан. Глаза у неё были мокрые, нос красным. Она, по словам соседки, в очередной раз "расквасилась", а причиной тому послужило полученное письмо от родителей из Ленинграда.

- Да, тебе хорошо говорить. Ты скоро приедешь домой, увидишь своего сыночка. А у меня родители далеко и больны, любимый человек исчез, и я не знаю, жив ли он, мёртв ли. Городишко этот кажется мне жутким, работа невыносимой. А впереди десять лет, ты только подумай - десять лет такой жизни. Так мне муторно и плохо, Галя, прямо жить не хочется,- вытирая слёзы, хныкала Анна.

-Ты что, дура, Анька?! Жить она не хочет, напугала кого-то. Царь испугался, издал манифест: мёртвым - свободу, живых - под арест! Да у тебя всё ещё впереди. И мужика найдёшь, и детей нарожаешь, да и к Северу привыкнешь. Потом в свой Ленинград и возвращаться не захочешь.

-Ну ты скажешь! Да я музыку люблю, я жить без неё не могу, мне слушать хочется хорошую живую музыку, самой её играть. А я что тут делаю? Грязное чужое бельё тоннами стираю. Как ты не понимаешь?! - взвинтилась та в ответ.

-Ничего было времечко, ела кума семечко. Перебьёшься первое время и без своей музыки, а там видно будет, может, на балалайке научишься играть,- похлопывая ладошкой по столу и усмехаясь, напирала Галина.- Ишь какие мы хрупкие да музыкальные! Поверь мне: всё перемелется - мука будет.

-Нет, нет. Я не смогу, я не выдержу этого ужаса! Уж лучше не жить, чем так жить! - шмыгая носом, с некоторым пафосом воскликнула Аня.

-Ох-хо-хошеньки! И что это я, скажи мне, тут на тебя свои счастливые секунды жизни трачу? Беги вон на улицу, садись голым задом в сугроб - и все дела, через полчаса все твои беды закончатся,- решительно поставила точку в разговоре Галина.- Кому она, кроме тебя самой, нужна твоя жизнь? Затем она встала со стула и направилась с остывшим чайником в общую кухню.- Вытри свои сопли, подружка. Сейчас кипятку принесу, чай пить будем,- раздался её голос уже от дверей, которые тут же проглотили её крепкий зад под коротким ярким халатом.

Прошёл месяц, за ним второй. Световой день удлинился. Солнце чуть ли не каждый день по утрам стало заглядывать в окна деревянных домов города

Котласа, а днём оно же, зацепившись за зенит, всё яростнее обрушивало свои силы на толстые темнеющие сугробы. И те, как ни сопротивлялись, не выдерживали его мощного напора и с каждым днём всё скукоживались, оседали, а затем и вовсе куда-то исчезали, являя миру серо-коричневые прогалины закоченевшей за зиму земли. Ещё через пару недель кругом стояли лужи и текли мутные ручейки. Воздух был свежим, густым, отдавал ароматом леса и талого снега. Он пьянил прохожих, распирал грудь и заставлял ускоренно гнать кровь по сосудам. Затем наполнились талой водой большие реки, и пошёл ледоход. Через неделю тронулись в путь пароходы, теплоходы, речные трамвайчики, баржи, катера и другие речные суда и судёнышки.

К этому времени Аня Лобанова уже сумела немного приспособиться к окружающей обстановке, пообвыклась со свалившимися на неё обстоятельствами, чуть-чуть поправилась душой и телом. В её глазах всё чаще стали появляться весёлые искорки, а на щеках лёгкий румянец. Её стройная фигурка в потёртой каракулевой шубке чуть ниже колен, с розовым беретиком на голове стала привлекать внимание молодых мужчин. Потихоньку она втянулась и в нелюбимую работу, тем более что ей удавалось иногда поиграть детям на пианино. Одно её беспокоило: пальцы болели в суставах от стирки и полоскания белья в холодной воде. Но она с этим мирилась, полагая, что со временем найдёт другую работу и этот недуг пройдёт.

Как-то в весенний майский день она отпросилась на час с работы, чтобы сходить в милицейский участок и сделать отметку о своём пребывании на месте выселки. Делать ей это приходилось ежемесячно, таков был порядок. Но обычной формальной процедурой на сей раз не обошлось. В милицейском участке ей вручили уведомление о том, что ровно через неделю она новым этапом будет переправлена дальше на Север, а именно в село Троицко-Печорск, районный центр в Коми АССР.

Анне уезжать из Котласа уже не хотелось, она успела привыкнуть к этому небольшому рабочему городку, где всегда пахло свежим лесом и полноводной рекой. Люди жили здесь преимущественно простые и трудолюбивые, среди них много молодых мужчин, работавших на речном флоте и лесопилках. Последний факт для молодой женщины в расцвете сил, понятно, тоже был немаловажен.

Но решение было принято кем-то на вышестоящем уровне и подлежало беспрекословному исполнению, объяснили ей в милиции. С того самого памятного знакомства со следователем Бунько Анна Васильевна Лобанова и сама понимала, что в стране есть такая сила, перед которой человек абсолютно бессилен. Это учась в консерватории, она могла позволить себе из-за плохого настроения не играть сегодня вариации композитора И. Гайдна, а сыграть концерт Л. Бетховена. Или не пойти к подружке на день рождения из-за того, что та в присутствии однокурсниц нелестно отозвалась о её новом платье. В её же нынешнем положении её настроения и пожелания не играли, ровным счётом, ничего. Привлекать к себе внимание могучего НКВД - себе дороже. А потому она стала безропотно собираться в дорогу, в новое неизвестное и пугающее будущее.

- Галина, беда у меня приключилась! Посылают меня на новое место, к "чёрту на кулички", в Коми Республику, село Троицко-Печорск. Что я там буду делать, ума не приложу. Ведь там, наверное, круглый год зима. Люди там коми, языка их я не знаю и жить по их правилам не смогу. Ведь я не могу охотиться на зверя и есть сырое мясо, спать на шкурах. Просто ужас берёт, как подумаю. Может, мне что-нибудь такое сделать противозаконное да в тюрьму сесть, чтобы туда не ехать? - обрушила Анна на Галину торопливый поток своих мыслей. Та только успела после работы зайти в комнату.- Они (показала она пальцем наверх), наверное, хотят со мной расправиться, чтобы я туда уехала и там сгинула,- перешла она на шёпот и сделала большие страшные глаза.

- Да охлынь ты! Остудись! Ну что у тебя язык вперёд мыслей скачет? По мне, так лучше на шкурах спать, чем на голых нарах. Давай присядем, наливай чайку и слухай меня,- Галина разделась, вымыла под умывальником руки, села за стол и продолжила.- Так вот, к твоему сведению: я пять лет как раз и отмандулила в исправительно-трудовой колонии в Коми. Есть там такой посёлок Вожаёль, в Усть-Вымском районе, в самой лесной глухомани. И, как видишь, жива я. Так вот, не говоря о лагерной жизни, а я тебе о ней немного рассказывала, скажу, что места там очень красивые. Во всей Ленинградской области таких красивых мест, пожалуй, не сыскать. Лес стоит, как в сказке, богатырский. Кругом полно грибов и ягод. Вода в реках чистая, пить можно. Лето не жаркое, как у нас на Тамбовщине, но в то же время тёплое и довольно длинное. Местные - добрые, порядочные люди. Если не знать, то и не отличишь коми от ленинградца или архангельца. А язык ихний, конечно непростой, но мелодичный. Говорят на своём языке они редко, в основном все русский знают. Так что ты заранее не умирай от страха и успокойся. Как говорил наш бригадир на лесоповале, всё будет хорошо или плохо или совсем невмочь. Шучу. Дай Бог, всё у тебя ещё сладится. Как добираться-то будете?

-Да сказали, что пароходом повезут. Говорят, что не меньше недели в дороге будем, дней десять,- немного успокоившись, с грустью ответила Анна.

-Ну вот, пока будете плыть, сама всё и увидишь. Отвальную-то будешь делать? Надо бы смочить тебе путь-дорожку, чтобы гладко новая жизнь пошла! Да и свидимся ли когда ещё? - грустно улыбнувшись и обняв подружку, закончила разговор Галина.

Пароход, шлёпая по воде большими деревянными колёсами, медленно тащил верх за собой большую крытую баржу-склад, гружённую продовольственными и промышленными товарами. Река Вычегда в весеннее половодье могуча и опасна. То, выйдя из пологих берегов, она широко разливается в разные стороны, так что даже крупные деревья в лесу стоят по самые кроны в свинцово-зеркальной воде, то её стремительный поток бурно несётся в тисках крутых берегов, омывая и безжалостно обтёсывая, "пожирая" их бока. Пароходик, преодолевая мощное сопротивление реки, тащился вверх по течению, усердно дымя в большую жёлто-чёрную закопчёную трубу, которая выглядывала из-за капитанской рубки. Внизу под палубой, в чреве корабля, кочегары-матросы безостановочно подбрасывали уголёк в жерло раскалённых топок. Разогретый пар, пройдя через медные трубки, в стремительном ритме гонял вверх-вниз поршни двигателя, заставляя безостановочно крутиться огромный коленчатый вал, который, через шестерёнчатые редукторы, вращал большие лопастные колёса по левому и правому бортам судна. Как назывался пароход, сейчас Анна Васильевна уже точно не могла вспомнить. Кажется, он носил имя Клары Цеткин, одной из международных пламенных революционерок. Помимо экипажа судна, в котором было одиннадцать человек, включая девятерых мужчин и двух женщин-поварих, на нём плыло ещё восемь женщин, из которых было семеро осуждённых и одна сотрудница милиции, выполнявшая роль конвоира. Милиционерша в звании младшего лейтенанта была высокой, худой, с коротко стриженными тёмными волосами, надменной и строгой дамой. Разговаривала она мало, сухо, отрывисто, еле приоткрывая узкие подкрашенные губы. Одета она была всегда в форму: синюю гимнастёрку, такого же цвета прямую юбку, хромовые сапожки. Подпоясана была широким ремнём, на котором висела кобура с пистолетом. Звали её Инна, не то Рафаилов- на, не то Романовна, фамилию её Анна Васильевна тоже запамятовала. А вот имя запомнила, потому что оно очень походило на её имя, кроме одной первой буквы.

Среди высланных осужденных были разные особы, как по прежнему роду деятельности, так и по национальности. Среди семи переселенок были: врач, бухгалтер, журналистка, две молодые столичные проститутки, аптекарша и она, Анна, с неоконченным высшим музыкальным образованием. Судя по всему, в недавно образованный Троицко-Печорский район требовались специалисты, но взять их на месте было неоткуда. Вот власть и решила в принудительном порядке отправить некоторых граждан на высылку, решая этим сразу две задачи. Первая - очистить столичные города от неблагонадёжных и деклассированных элементов. Вторая - закрыть кадровый голод в глубинке молодой советской республики.

Для осуждённых пассажирок на палубе соорудили небольшой навес из брезента, чтобы под ним можно было укрыться от дождя и ветра, и выделили на всех одну каюту с четырьмя кроватями. Шестеро спали на трёх кроватях по очереди, а одна была постоянно закреплена за Диной - молодой беременной еврейкой, фармацевтом. Все осуждённые были приблизительно одного возраста, от двадцати до тридцати лет, незамужние, бездетные. Молодые женщины познакомились и сошлись друг с другом быстро, как это, обычно, бывает в пути. Только беременная Дина старалась держаться в стороне, была неразговорчива, грустна и часто плакала.

Пароходик хоть и медленно, но неуклонно и настойчиво продвигался вверх по течению реки, таща за собой на буксире гружёную баржу. За пять суток пути он всего лишь раз останавливался у небольшой пристани, чтобы пополнить запасы угля, чистой воды и продовольствия. Там же осуждённых организованно сводили в общепосёлковую баню и разрешили им посетить сельповский магазин, чтобы те сделали мелкие необходимые покупки. Когда осуждённые под присмотром своего конвоира под вечер, к семнадцати часам, вернулись на корабль, то там кроме старого помощника капитана, молодого дневального и двух поварих никого не было. Через полчаса подтянулся весь мужской состав экипажа. Судя по дальнейшим "сальным" разговорам, матросы на берегу развлекались с девахами и бабёнками, укрывшись кто по сеновалам и баням, а кто и просто в тени распустившегося прибрежного кустарника. Стояла в разгаре весна! А в эту пору, по выражению бывалого боцмана, "щепка на щепку лезет!". И только грозная милици- онерша Инна строго следила за целомудренностью своих подопечных и никого к ним не подпускала.

Утро следующего дня было тёплым и солнечным.Пароходик, попыхивая трубой, методично шлёпал своими деревянными лопастями по серо-бурой вычегодской воде. Пассажирки, собравшись на палубе под тентом, сидели кружком вокруг импровизированного стола из двух спасательных кругов и листа фанеры и неспеша черпали из алюминиевых мисок алюминиевыми ложками, пшённую кашу, приготовленную поварами на завтрак. Запивая еду горячим чаем, они, подшучивая над собой, вели свои бесконечные бабские разговоры ни о чём. Дины среди них не было. Она стояла на корме судна у невысоких перил и с тоской смотрела на чистое голубое небо над головой, на проплывающий мимо изысканный жёлто-зелёный наряд соснового бора на крутом берегу, на игру золотистых солнечных бликов, которые, словно крохотные зайчики, прыгали по убегающей глади речной воды.

-Полундра!!! - вдруг громко заорал испуганный мужской голос.- Полундра!!! - завопил он вновь. И тут же раздался непрерывный тревожный звон судового колокола: "Дзинь-дзинь, дзинь-дзинь!"

-Женщина за бортом! Женщина за бортом, она прыгнула в воду! - выпучив глаза и показывая рукой вдаль, кричал высунувшийся из капитанской рубки рулевой-моторист. Все вокруг засуетились, забегали, прижимаясь к левому борту, стараясь разглядеть что-нибудь на воде. Капитан сорвал с креплений спасательный круг и спешно бросил его в проносящийся внизу огромный поток воды. Тут же приказал сбавить ход судна и спускать на воду шлюпку. Выхватив из рук рулевого бинокль, он пристально всматривался вдаль, стараясь разглядеть человека на поверхности огромной быстрой реки. Вот он увидел, как далеко за баржей на мгновение мелькнул тёмный силуэт показавшейся из воды головы и поднятой вверх руки. Затем всё пропало, исчезло в стремительном потоке. Вот ещё раз из воды чуть-чуть мелькнула рука, и тут же всё бесследно исчезло. Как капитан пристально ни вглядывался в бинокль, ничего, кроме белёсой ряби от баржи да разбегающихся косых волн от парохода не было видно на свинцовой поверхности воды. Мощный огромный поток холодной весенней воды в один миг навсегда поглотил не сопротивлявшееся, слабое человеческое тело. Капитан понял, что спасать уже некого. И даже если бы в этом была необходимость, то во имя спасения утопающей он не смог бы остановить или развернуть судно, тянувшее за собой на буксире огромную тяжёлую баржу. Иначе на быстром и мощном течении могли бы погибнуть все. Продолжая смотреть в бинокль, он дал отбой матросам, спускавшим шлюпку на воду, и приказал прибавить ход судну, которое уже стало тянуть течением назад.

Все были страшно потрясены случившейся на глазах трагедией. Произведя замену у штурвала, капитан начал допрос рулевого-моториста. Тот рассказал, что когда в повороте русла реки, осуществляя манёвр парохода, он обернулся назад, чтобы посмотреть, как натянуты тросы и правильно ли идёт баржа, то заметил, как одиноко стоявшая на корме женщина вдруг быстро встала ногами на перила и боком свалилась вниз за борт парохода. Он тут же сбавил ход судна, закричал и забил в колокол, вот и всё. Больше ему сказать было нечего. Все пришли к выводу, что падение за борт было неслучайным, и утопленница специально поджидала момент, когда пароход будет делать поворот, чтобы её не затянуло течением под баржу.

Все бабы, забившись под брезент, вволю наревелись, сочувствуя и сострадая бедной женщине, оплакивая её погибель. Не осталась в стороне и их надзиратель, милиционерша Инна. Она была изрядно перепугана тем, что ей придётся отвечать за происшествие, и поэтому строго-настрого приказала своим подопечным не подходить к бортам судна и вообще без её разрешения не шляться по палубе. Инна в душевном порыве и рассказала женщинам кое-какие подробности о судьбе Дины.

Дина была родом из Подмосковья, ей было двадцать четыре. После окончания института она устроилась фармацевтом в одну из московских аптек. Её знания и организаторский талант быстро оценили, и через два года она стала заместителем заведующего аптекой на Профсоюзной улице. Вскоре она познакомилась с молодым симпатичным мужчиной, который выдавал себя за высокопоставленного работника Народного комиссариата путей сообщения. Их знакомство продолжалось около года, они полюбили друг друга и собирались пожениться. Он часто бывал в служебных командировках, по возвращении из которых дарил Дине цветы и водил её в дорогие рестораны. Однажды она призналась ему, что беременна, и хочет, чтобы у них был ребёнок. После очередной встречи они решили, что им пора официально оформить свои отношения и съехаться, сняв квартиру. В качестве доли он забрал у неё для этой цели все скопленные ею деньги и, попрощавшись, пообещал, что завтра сделает ей сюрприз - покажет квартиру. Когда на следующий день она пришла на работу, то узнала, что их аптечный склад был ночью обворован. При этом грабители, как ни странно, воспользовались ключами, которые пропали из её сумочки. Украли большую партию дорогостоящих медикаментов, в том числе и наркотических. После недолгих следственных разбирательств оказалось, что Динин ухажёр никакой не высокопоставленный чиновник, а отъявленный рецидивист. Его вместе с подельниками объявили в розыск, а Дину, учитывая её беременность и положительные характеристики, осудили на выселение "за потерю бдительности и невольное пособничество кражи государственного имущества в крупных размерах". Так она оказалась на пароходе вместе с другими осуждёнными женщинами. Судя по всему, молодая порядочная женщина выдержать такого предательства и надругательства со стороны любимого человека не смогла и решила покончить с собой...

На следующий день после трагедии пароходик вместе с оставшимися пассажирами прибыл в Сыктывкар - столицу Коми Автономной Советской Социалистической Республики. Городишко численностью немногим более десяти тысяч человек изначально был образован в устье реки Сысола и назывался до недавнего времени Усть-Сысольском. Нынешнее название городка для "среднероссийского" уха было непривычным и сложнопроизносимым, хотя переводилось всего-навсего как "город на Сысоле". Поэтому как только из-за поворота реки стали видны первые деревянные постройки, все женщины собрались у правого борта парохода и настороженно, но с огромным любопытством стали вглядываться в разворачивающуюся береговую панораму. Не отрывая глаз, они как будто пытались разглядеть, что их ждёт на этой земле, предугадать свою будущую жизнь. Но ничего особо непривычного и пугающего они не увидели. Жилые дома были в основном деревянные, в один и полтора этажа, были видны и несколько больших, широких домов, состоявших из двух частей: жилой и хозяйственной, вплотную стоявших друг к другу под односкатными крышами. В двух-трёх местах среди городской постройки белели своими боками каменные высокие купеческие усадьбы, сейчас переданные под различные государственные учреждения. Покосившиеся амбары и складские помещения из толстых почерневших брёвен нестройными рядами, прижимаясь боками друг к другу, цеплялись из последних сил за береговой сползающий откос. Люди, такие же, как и в Котласе, преимущественно так же одетые, суетились на берегу у деревянных лодок, укладывая нехитрое рыболовное снаряжение. У пристани невысокие коренастые мужики таскали мешки с мукой и солью и одновременно с кем-то громко ругались по-русски. Другие куда-то торопливо спешили по уходящим вглубь от реки узким и пыльным улочкам, обгоняя тяжёлые гружёные конные повозки. Третьи, преимущественно бабы и детвора, задрав головы, завистливо таращились на проплывающий мимо пароход. Беззлобно, греясь в лучах весеннего солнца, среди людской толпы лежали, свернувшись калачиками, или бесцельно бегали свободолюбивые псы. По крестьянским дворам то тут, то там призывно мычали коровы и воинственно горланили свои песни красно-рыжие петухи.

Спустившись по трапу, ссыльные бабёнки под присмотром милиционерши Инны отправились в городишко. Первым делом они дошли до милицейского участка, где у них проверили документы и сделали отметку о прибытии, а заодно Инна отчиталась об утопленнице, о самовольной гибели одной из осуждённых. После этого они зашли в магазин местного сельпо, затем в аптеку и сделали нужные покупки. После небольшой прогулки по городу их представления о местной жизни несколько изменились. Все женщины пришли к выводу, что национальные особенности у местного населения всё же заметны. Многие женщины носят на головах цветастые платки, завязывая их узлом на затылке, и длинные яркие сарафаны. Иногда одежды расписаны красивым своеобразным орнаментом. Местные мужики преимущественно невысокорослые, но коренастые и быстрые на ноги. Предпочитают носить длинные рубахи навыпуск, подпоясав их кожаным ремешком. Коренные жители разговаривают между собой часто на коми языке, который сильно отличается от русского, хотя встречаются и заимствованные слова.

К вечеру их пароход вместе с баржей, оставив часть груза на берегу, отчалил от пристани, и они поплыли дальше вверх по течению Вычегды. На исходе третьих суток они доплыли до большого села Помоздино. На этом их водный путь завершился. Дальше до Троицко- Печорска они добирались где на гужевом транспорте, где пешком, неся поклажу в заплечных мешках и сумках.

Прибыли они на место своей постоянной выселки в начале июня 1939 года. Анну Васильевну Лобанову определили на работу в Народный дом, впоследствии переименованный в клуб, на должность художественного руководителя и музыкального работника одновременно. В её распоряжении было старенькое, реквизированное у бывшей купеческой семьи пианино, двухрядная поношенная гармонь, две духовых трубы и обшарпанный барабан с двумя металлическими тарелками. Клуб был построен из брёвен и стоял на пригорке, недалеко от полуразрушенной церкви в честь Святой Троицы. По имени этой церкви и реки Печоры село и получило название Троицко-Печорск. Вокруг школы крестьянской молодёжи (ШКМ) и Народного дома концентрировалась культурная жизнь села. На тот момент в нём проживало немногим более двух тысяч человек, которые работали на лесозаготовках, лесосплаве, в колхозе, пароходстве, а также охотились и рыбачили. Хорошо развитые в дореволюционное время пимокатные, бондарные, столярные, кузнечные ремёсла к этому времени почти совсем заглохли, остались лишь отдельные наследственные умельцы. Пару десятков человек насчитывала в своих рядах сельская интеллигенция (учителя, врачи, партийные, комсомольские и советские работники). На них в основном и держались постановки самодеятельных концертов, спектаклей, проведение антирелигиозных вечеров, комсомольских диспутов. Из них формировались и выездные культурно-просветительные бригады в отдалённые населённые пункты района.

Анна, не считаясь с личным временем, с головой ушла в работу. Адаптировалась она к местным условиям достаточно быстро, поскольку в районе проживало много переселенцев из разных регионов страны, прежде всего, так называемых "раскулаченных".

...В коридоре общежития послышались торопливые шаги и громкие голоса, которые прервали воспоминания Анны Васильевны. Неожиданно за дверью коменданта общежития они остановились. Молодые студентки о чём-то возбуждённо разговаривали. Анна Васильевна подошла к двери и прислушалась. Из торопливого, не подозревающего, что их кто-то слышит, сумбурного разговора лишь различила короткий диалог:

- Она надула свои пухлые губы и говорит мне: "У тебя, Людочка, сплошная каша в голове!"

-Ну а ты?

-А я ей: "А у тебя, Светочка, ножки, как у козы рожки!" Она так и осталась стоять с открытым ртом!

-Хи-хи-хи! - раздался весёлый смех удаляющихся по коридору девиц.

Этот незатейливый, невольно услышанный разговор молодых студенток на какое-то время отвлёк Анну Васильевну от воспоминаний. "Когда-то и я была такой же молодой и беззаботной",- подумалось ей. Как быстро пролетело время! Сейчас ей уже минуло пятьдесят... Всё думалось: ну вот ещё немножко, ещё чуть-чуть надо подождать, потерпеть, а потом заживу по-настоящему, по-человечески. Сначала после поселения в Троицко-Печорске надо было на работе закрепиться, себя проявить, заработать авторитет, чтобы люди не тыкали пальцем, что высланная. Потом было замужество, непростые отношения на работе. Затем родились дети, их надо было вырастить, воспитать, выучить. Рядом муж, ставший инвалидом на войне. Вечное отсутствие денег. Среди этого постоянные домашние дела: подсобное хозяйство, огород, заготовка сена, ягоды, грибы. Хлопоты за престарелых родителей в Ленинграде. Переживания за болезни детей и мужа. Проблемы на работе. Неприятности у детей в школе, потом служба сына в армии и т. д. и т. п. Бежишь, бежишь бегом к счастью, а оно всё ускользает и ускользает от тебя, как горизонт. Двадцать лет жизни в Троицко-Печорске пролетели как один день, очень трудный день.

...Тогда она быстро вышла замуж. На чужой стороне, без родных, близких тебе людей холодно, неуютно и страшно одиноко. Прокопий Лыткин был местным коми парнем. После службы в армии работал в сельпо заготовителем, принимая у охотников и рыболовов дичь, пушнину и рыбу. Был он крепким, активным, и даже немного задиристым парнем. Состоял в местной комсомольской ячейке. Как-то в конце лета в райком партии из обкома пришла директива проверить работу всех местных клубов и домов-читален: успешно ли идёт агитация за Советскую власть. Для выполнения этого задания создали несколько групп, они должны были разъехаться по району с проверкой и оказанием помощи в агитработе. В одну из таких групп попали молодая Анна Лобанова, Прокопий Лыткин и заведующая отделом пропаганды и агитации райкома партии Раиса Яковлевна Бондарь. Партработнице было около пятидесяти лет, здоровье у неё было слабое, но она, тем не менее, всё время курила папиросы. Она была старшей в группе. Прокопий должен был выполнять роль моториста, поскольку им предстояло добираться до закреплённых за ними селений по реке. Проверить им нужно было три труднодоступных селения: село Усть-Илыч, деревню Антон и деревню Еремеево, которые располагались в полусотне километров друг от друга.

Стояла первая декада сентября 1940 года. Погрузились они в Троицко-Печорске в большую деревянную лодку в семь часов утра. Прокопий завёл небольшой стационарный мотор, который располагался посреди лодки ближе к корме, тот затарахтел и из его небольшой трубы взметнулся в небо струёй чёрно-серый дым. Они отплыли от берега. Прокопий, расположившись у кормы на сидении, двигал вперёд-назад шестиком, управляя рулём. Анна сидела поверх пожиток посередине, а Раиса Яковлевна на скамейке ближе к носу лодки и подальше от трещавшего и дымевшего мотора. К шуму и трескотне, которые поначалу сильно раздражали женщин, они вскоре привыкли и дальше ехали в приподнятом настроении, наслаждаясь красотами Верхней Печоры. Река, отбушевавшаяся в большое полноводье весной, отполоскавшаяся в дождливые грозы летом, сейчас приутихла и текла степенно, ровно, поблёскивая зеркальными пятнами от выглянувшего из-за осенних туч солнца. Часа через два показался остров Вэрады, что в переводе с коми означает "лесистый остров". За береговой каменистой кромкой он весь, начиная от мелких ивовых кустиков и до высоких раскидистых берёз на вершине, полыхал жёлто-красным пламенем осенних акварелей. Анна, привыкшая в городе к серо- коричневым тонам каменных зданий, не уставала восхищаться просторами и красотой северной природы. Осенние пейзажи и осенняя задумчивость реки её особенно волновали. Вдруг лодку слегка затрясло на воде. Это начался перекат, который образует узкая протока, отделяющая остров от берега. Движение лодки замедлилось, и от этого её нос больше погрузился в воду, создавая небольшие, искрящиеся фонтанчики брызг по обе стороны от бортов.

Раиса Яковлевна подставила ладонь под один из них. Его нежный поток приятно холодил и ласкал её кисть. Ей вспомнилось её деревенское детство, родительский дом, тёплый летний день и добрая, милая мама, льющая ей, маленькой девчонке, из ковша на голову воду. Райка голенькой стояла в небольшом тазу, а мать после мытья ополаскивала её тёплой чистой водицей и приговаривала: "Как с гуся вода, так с Раечки хворь и беда". Затем Райка выросла. Окончила ремесленное училище и стала работать на стекольном заводе в городе Ирбит Свердловской области. После её, как активную комсомолку, приняли в ряды ВКП(б), и она стала возглавлять цеховую партийную ячейку. В 1935 году её отправили на Север для укрепления партийных рядов. Так она оказалась в далёком Троицко-Печорске. Первый брак у неё распался из-за того, что она не хотела иметь ребёнка: ну никак он не встраивался в её бурную общественно- политическую жизнь... Второй раз она вышла замуж, уже будучи здесь - в Троицко-Печорске. Иван Порфирьевич Сенькин был сельским учителем, преподавал в местной школе математику и физику. Его первая жена умерла от чахотки, когда ему было тридцать четыре. На руках у него осталась дочка Лиза, семи лет от роду. Вот с этим лысоватым, невысоким и добродушным человеком и связала свою нынешнюю судьбу Раиса Яковлевна. Общего ребёнка у них не было. Жили они без любви, но в согласии. Понятно, что семейная жизнь строилась под командованием Раисы Яковлевны. Она ещё верила, что со временем ей удастся вырваться из этого захолустья и переехать в Свердловск или, на худой конец, в Сыктывкар, забрав с собой послушного мужа и удочерённую девочку, чтобы вырастить из неё крупную партийно-политическую фигуру. Хотя, если честно признаться, её надежды на переезд с каждым годом всё таяли, а желания затихали. За пять лет она уже привыкла к этому раздольному, тихому и спокойному краю, где живут и трудятся сердобольные, спокойные и старательные люди.

Очнувшись от воспоминаний, Раиса Яковлевна отдёрнула руку от струйки воды. Рукава пальто и шерстяной кофты у неё полностью промокли по самый локоть. Она повернулась к Ане и, показав ей мокрый рукав, улыбнувшись, прокричала: "Вот раззява!" А затем стала отжимать левой рукой промокшую ткань.

Ане в лодке было хорошо и покойно, как никогда за последние полтора года. Впереди сидела обладающая властью, опытная, умудренная жизнью и в то же время невредная и незлобная женщина. Позади за рулём лодки сидел опытный, сильный и умелый молодой мужчина, который сможет найти выход из любой ситуации. Она была тепло одета и сыта. Её окружал жёлто-багряный лес, растущий по берегам, над головой синело краплёное белыми облачками небо, а внизу, за бортом, расстилалась серебристо-серая лента чистой Печоры. А впереди её ждала, как ей казалось, романтическая, познавательная поездка.

За островом они пристали к берегу и сделали небольшой привал. Прокопий быстро развёл небольшой костёр и в чёрном от копоти чайнике вскипятил воду. Женщины разложили на чистой тряпке нехитрые домашние харчи, достали ложки, кружки, и все трое дружно и весело перекусили, запивая еду крутым лесным чайком.

-Ну ты, Прокопий, и чай сделал! Такой крепкий, и запах аж дурманит, голову кружит,- дуя на кипяток и придерживая горячую кружку снизу платком, снятым с головы, рассмеялась Аня.

-Да ничуть такого! Я только смородиновых веточек немного добавил да душицы чуть-чуть положил. Вот в следующий раз я вам настоящий лесной букет сделаю! - слегка смущаясь женского общества, пробасил Прокопий.

-А мне так чай очень понравился. На вкус и цвет, говорят, товарищей нет. Кому нравится поп, кому - попадья, а кому - попова дочка,- жадно прихлёбывая горячую жидкость, поучительно молвила руководительница группы, бросив укоризненный взгляд на раскрасневшуюся девицу.

-Раиса Яковлевна, от Вас как-то непривычно слышать о попах. Ведь религия - это враг советской власти? Религия - это опиум для народа? Ведь так? - глядя в лицо ответственного партийного работника, осторожно спросила Аня.

-Да, религия наш непримиримый враг. И чтобы его победить, мы все непременно должны о нём помнить и не ослаблять нашей борьбы! Здесь, в Коми, вон в этом году - решением Президиума больше десяти церквей закрыли - в Зеленце, Жешарте, в Гаме... А вообще, давайте-ка, ребята, заканчивать с чаепитием, нам пора ехать, много у нас работы впереди,- вставая с сухой валёжины и отряхивая подол серой юбки, приказала Раиса Яковлевна.

Молодые начали гасить костёр и укладывать в сумки продукты, а Раиса Яковлевна, отойдя в сторонку, достала из бокового кармана пачку папирос "Прибой" и закурила. Она стояла на пожухлом каменистом берегу, слегка выдвинув вперёд правую ногу, с прямой спиной и гордо поднятой головой, и смотрела на горизонт, где обрывалась речная гладь, а разноцветная кромка леса соприкасалась с бело-голубым небом. О чём думала и размышляла эта строгая, волевая женщина, посвятившая свою жизнь служению партии? Может, она мечтала о всемирной пролетарской революции, которая после смерти Ленина всё никак не наступает? А может, ей мерещился там за горизонтом Коммунизм - светлое будущее советского человека - и её, Раисы Яковлевны, многозначительная личная роль в его победе? А может, она просто сожалела о своём несостоявшемся бабском счастье: горячей, взаимной и ответной любви, удачном замужестве и своих так и не рождённых детях?

К вечеру они добрались до Усть-Илыча. Это было крупное село, где жили более семисот человек. Встретили их председатель сельского Совета и секретарь партийной ячейки. Они посетили местный колхоз, были в клубе, в школе, в конторе леспромхоза, а затем уже совсем поздним вечером Раиса Яковлевна провела собрание с местным партийным и комсомольским активом. Она рассказала сельчанам о складывающейся международной обстановке и об успехах СССР под мудрым руководством партии. Многих местных мужиков беспокоил вопрос о возможной скорой войне, но высокопоставленная партработница заверила, что заключенный с Германией Пакт о ненападении даёт все основания полагать, что войны не будет. Собрание длилось почти полтора часа... На ночлег женщины разместились в доме у секретаря, а Прокопий ушёл ночевать к дальним родственникам. Назавтра договорились к семи часам утра всем быть на берегу у пристани.

Но следующий день внёс коррективы в их планы. Утром Раиса Яковлевна не смогла подняться с постели. Её то бросало в жар, то бил жуткий озноб, от чего она даже пристукивала зубами. Когда вызванный хозяином дома фельдшер измерил температуру, то оказалось, что у женщины плюс тридцать девять и тяжёлая простуда с подозрением на воспаление лёгких. Несмотря на сопротивления с её стороны, Раису Яковлевну отвели и уложили в участковую больницу. После приёма жаропонижающего ей стало легче, и она пригласила к себе в палату Анну и Прокопия:

- Вот, что, мои дорогие, по всей видимости, я не смогу поехать с вами дальше. Но отложить поездку тоже нельзя: через две недели этот вопрос будет рассматривать бюро райкома КПСС. Поэтому я доверяю вам съездить самостоятельно до Антона и Еремеево вдвоём. Всё там внимательно рассмотрите, запишете и потом доложите мне. Вы, Анна Васильевна, обратите особое внимание на то, как ведётся агитационная работа на местах, что люди говорят, какие у них настроения. Вам там, на месте, помогут товарищи Лапшин и Проскуряков, запишите их имена. И всё, что они расскажут, тоже запишите. А на обратном пути заберёте меня - надеюсь, что к тому времени мне станет лучше, а вы должны уложиться в трое суток. Вы, Прокопий, не обижайте Анну Васильевну, берегите её и всячески помогайте ей. Ну всё. Давайте, в добрый путь!

-Вы, Раиса Яковлевна, не переживайте. Мы всё сделаем, как Вы сказали. Вы только поправляйтесь быстрее,- как можно убедительнее проговорила Анна.

-Ты вон с подоконника возьми чистую тетрадь с карандашом, а то там с бумагой проблемы,- устало указала рукой больная и прикрыла глаза.

До деревни Антон они добрались в тот же день, несмотря на то, что на три часа задержались с выездом. Приземистые широкие дома жителей деревушки расположились на левом, крутом берегу реки Илыч, как раз напротив устья речки Когель. Место жители выбрали, надо сказать, удачно. Во-первых, из-за широкой поймы оно было безопасным во время весеннего наводнения, во-вторых, деревня располагалось в богатых рыболовно-охотничьих угодьях, и, в-третьих, две полноводные артерии позволяли промысловикам без особых проблем передвигаться на достаточно большие расстояния. В деревне насчитывалось триста душ обоего пола. Анна с Прокопием встретились с молодыми активистами, поговорили со стариками, записали в тетрадь о том, что люди жалуются на плохое снабжение керосином и на перебои в работе радио, а также приняли от колхозного звеньевого Анатолия

Лапшина рапорт об ударной работе молодёжного звена на заготовке кормов. Рапорт они обещали передать первому секретарю райкома ВЛКСМ.

Переночевав в Антоне, наутро Анна с Прокопием решили отправиться дальше вверх по реке до деревни Еремеево. Погода испортилась, по небу жирным слоем были размазаны серые тучи, северо-восточный ветер гнал по воде высокую рябь. Анна сразу поверх телогрейки надела серо-зелёный матерчатый плащ и поглубже, защищаясь от ветра, уселась в лодке. Прокопий долго дёргал за шнур стартёра, даже вспотел, бедный, пока тот чихнул раз, другой, а затем затарахтел на всю сонную, словно замершую в оцепенении, деревню. Наконец они отплыли от берега, помахав руками сгорблённой одиноко стоявшей фигурке Анатолия Лапшина, и лодка уныло двинулась вперёд, разрезая свинцовую вздыбленную воду Илыча.

Через полчаса начался мелкий моросящий дождик. Аня отвернулась от ветра. По брезенту, укрывавшему вещи, на дно лодки стекали и стекали струйки воды. Сидя на корме, лицом к ветру и дождю, Прокопий большой жестяной банкой вычерпывал воду за борт и, зорко вглядываясь в фарватер реки, управлял лодкой. Ветер усилился, и в воздухе закружились жёлто-оранжевые листья раскачиваемых прибрежных деревьев. Небо ещё потемнело, и дождь полил уже в полную силу. Но путники упорно продолжали движение вперёд. Ещё через полчаса Аня почувствовала, что её телогрейка под плащом промокла и потяжелела. Она, приподнявшись на колено, замахала рукой Прокопию, указывая на берег:

- Давай к берегу! Надо спрятаться под деревьями, иначе насквозь промокнем! - крикнула она изо всех сил, стараясь перекричать тарахтение мотора.

- Осталось немного, скоро изба будет,- прикрывая лицо от дождя, прокричал в ответ рулевой.

И правда, минут через двадцать они пристали к берегу. Ступая замёрзшими ослабевшими ногами на берег, Аня почувствовала, как по ложбинке между лопаток стекает струйка воды. Мелкая дрожь пробивала её насквозь, и она боялась лишний раз пошевелиться. По тропке к лесной избушке она шла за Прокопием прямо, словно проглотила кол, ступая деревянными ногами осторожно, чтобы намокшая нижняя одежда как можно меньше соприкасалась с озябшим телом.

Охотничья избушка стояла метрах в тридцати от кромки воды среди высоких разлапистых елей. Строение было приземистым и небольшим, где-то в периметре три на пять метров, срубленное из толстых сосновых брёвен. Такое помещение легче протопить в зимнюю стужу и оно дольше сохраняет тепло. Прокопий открыл небольшую, сделанную из толстых досок дверь и, нагнувшись чуть ли ни в пояс, вошёл внутрь. Следом за ним, перешагнув высокий порог, юркнула Аня. В избе ощущался слегка застоявшийся затхлый запах, но всё было достаточно аккуратно прибрано. У входа стояла небольшая железная печурка, у глухой стены были установлены деревянные полати, на которых свободно могли уместиться два человека. В изголовье полатей лежали свёрнутые в рулон матрац и ватное пёстрое одеяло. У небольшого оконца на противоположной стене стоял столик, возле него вместо табуреток примостились две большие чурки. Дальше в углу, у самого входа, висел умывальник и над ним, притороченный гвоздиками, блестел кусок расколотого зеркала.

Разглядывая убранство избушки, Аня одновременно стягивала с себя промокший плащ:

-Прокопий, ну ради бога, помогите же мне стащить с себя этот негодный чёртов плащ! - рассерженно и плаксиво обратилась она к парню. Тот, едва не задевая головой низкий потолок, обернулся к девушке и, ухватившись за свисавшие рукава, начал стаскивать с неё плащ.

-Да он же полностью сырой! Вы промокли насквозь... Сейчас я быстро растоплю печку, согреетесь и обсушитесь,- торопливо проговорил он, выскакивая в двери. Но, запнувшись о порог, он рыбкой нырнул вниз и с грохотом распластался на мокрых досках. "Ух, мать твою, чуть не ушибся совсем!" - ошалело произнёс он, поднимаясь на ноги. Морщась от боли, прихрамывая и чертыхаясь, направился к навесу. Через несколько секунд раздался стук топора и треск разрываемой древесины. Это Прокопий под навесом колол сухие припасённые охотником чурки. Минут через пять в избушке сначала запахло дымком, а потом повеяло робким сладким теплом. Ещё через десять минут в их временном пристанище стало совсем тепло и уютно. В печурке весело потрескивали сухие дровишки, в трубе гудел горячий, рвущийся наружу воздух. Весёлые отблески огня, вырываясь в щёлки из-под дверцы, игриво метались по полу у печки, а по крыше из потемневшего тёса, словно горох, тарахтел совсем уже не страшный, непрекращающийся дождь.

Пока Прокопий возился у лодки и таскал вещи, Аня быстро переоделась, повесив сырую одежду на жёрдочку и на гвоздики у печки, и сейчас была в лёгкой вязаной кофте, сером байковом халате, завязанном на поясок, и в галошах, которые нашла за печкой, на босу ногу. Её сырые волосы свисали на плечи, щёки после холода в тепле алели румянцем. Она накрывала на стол, посматривая из-за плеча на фырчавший на печке чайник. Прокопий, закончив дела, также снял с себя верхнюю одежду, оставшись в плотной чёрной ситцевой рубахе и лёгких серых штанах.

Они уселись на чурки у стола, на котором были разложены хлеб, ломтики варёной холодной оленины, сало, кусочки солёного хариуса, баночка с маринованными грибами. Прокопий, поёрзав на чурке и глядя в запотевшее оконце, робко спросил, как бы обращаясь в пространство:

-Может, по пятьдесят - для сугреву и от простуды? А то вдруг свалимся, как Раиса Яковлевна?

Анна, промедлив с ответом, озорно глянула на парня, махнула рукой и сказала:

-А что, давай для сугреву! А то не выполним партийного поручения - товарищ Бондарь нам этого не простит.

Прокопий от избытка нахлынувших чувств хлопнул в ладоши, вскочил с чурки и, выглянув за дверь, словно фокусник, достал и поставил на стол бутылку со слегка мутной жидкостью.

-Это проверенный напиток, не беспокойтесь, отец делает. Взял с собой на всякий случай. Вот случай и подвернулся,- откупоривая бутылку и разливая самогон по кружкам, повеселевшим голосом пробасил Прокопий.

Они выпили. Анна поперхнулась и сморщилась от выпитого так, что даже слёзы выступили. Затем закусили, разговорились. Прокопий рассказывал о себе, Аня о себе. Потом добавили ещё немного, по пятьдесят грамм, развеселились. Долго хохотали, вспоминая "нырок" Прокопия за дверь. Им стало уютно и комфортно вдвоём в этом небольшом домике, где истомно пахло лесом, деревом, мхом, печным теплом и запахом двух здоровых молодых тел. Часа через два они выговорились. Дождь, немного утихнув, продолжал стучать по крыше, печка, протопившись, стихла. В общении двух молодых повисла напряжённая пауза. Они выдохлись и притомились, им обоим требовался отдых и покой, которые могли предоставить манящие полати.

-Вы, Аня, ложитесь, а я здесь, на чурке, прислонившись к стенке, посижу, подремлю,- с лёгкой хрипотцой в голосе произнёс Прокопий.

-Хорошо. Я немного, полчасика, полежу, а потом мы поменяемся,- согласилась Аня, понимая всю абсурдность положения.

Она встала, повернулась к полатям и начала поправлять одеяло и готовить изголовье. В это же мгновение она почувствовала, как Прокопий встал и подошёл к ней. На секунду замешкавшись, он крепко обнял её за плечи и притянул к себе. У Ани тут же ослабли ноги и голова пошла кругом. Ей вдруг вспомнилась её подруга по Котласу Галина и её постоянная поговорка: не надо бегать от снайпера, только умрёшь усталым. Она улыбнулась этой мысли и покорно повернулась к Прокопию.

-Аня, Анюта, какая Вы красивая, как от Вас вкусно пахнет, у меня голова кругом, прекрасная Вы моя! Лучше Вас нет никого на свете,- возбуждённо шептал Прокопий.

-Проша, ласковый ты мой, какие у тебя сильные руки... Как тепло от них...- нежно шептала ему Анна.

Остаток дня и вечер, с короткими перерывами, они провели в ласках и любовных утехах. А потом отключились как мёртвые.

К утру дождь прекратился. Прокопий встал рано, оделся и вышел из избушки. Вычерпал из лодки воду. Затем выкрутил и просушил на костре запальную свечу, завёл мотор. "Тах-тах-тах-тах-тах-тах..." - разнеслось над оцепеневшими в осеннем ознобе вершинами тёмно-зелёных могучих елей и жёлто-красных берёз. Анна очнулась от сладкого сна, вскочила, сполоснула лицо и засобиралась. Через некоторое время скрипнула дверь и, низко нагибаясь, в избу ввалился Прокопий.

-Ну, как тебе спалось, моя дорогуша? - расставляя руки и стараясь обнять одевшуюся Анну, улыбаясь во весь рот, пробасил он.

-Прокопий, давай без фамильярностей. Что было, то быльём поросло. У нас впереди много работы, так что давай по-товарищески, без этих самых "цацек",- строго одёрнула она парня, стараясь не смотреть в его глаза и не показывать зардевшихся щёк.

-Ну а я чо? Я ведь от души спросил, а не от этого самого фа-фамилярне... фамилярно... а, чёрт его возьми!.. - раздосадованно махнул рукой Прокопий.

-Да ты не обижайся! Разговаривать фамильярно - значит развязано, разнузданно. А ты ведь не такой. Ты хороший, добрый.

Затем, быстро позавтракав, они погрузились в лодку и отправились вверх по реке в деревню Еремеево. На третьи сутки они вернулись в Усть-Илыч, навестили больную, но чувствующую себя намного лучше Раису Яковлевну Бондарь. Отчитавшись перед ней о проделанной работе, они все вместе на пятые сутки вернулись в Троицко-Печорск. Опытный глаз партийного работника, конечно же, заметил произошедшие изменения в отношениях молодых напарников, но мудрая Раиса Яковлевна вида не подала, а только нахваливала и благодарила их за проделанную работу.

Через месяц молодые, не справившись со своими чувствами, решили пожениться. Прокопий привёл Анну в родительский дом.

Жил он вместе с родителями на окраине села в частном доме, у небольшой речке Дин-Ель, что впадает в реку Мылва, а та, в свою очередь, в Печору. Туда и привел он молодую, городскую, непривычную к крестьянскому труду жену. Родители не были довольны выбором младшего сына, но смирились. Ведь парень был уже взрослый, двадцати пяти лет от роду. В первый же год у них родился сынишка, которого нарекли Василием. Анна через три месяца после родов вышла на работу, оставляя малыша на попечение свекрови, прибегая несколько раз в день его покормить. Жили они поначалу безбедно: мясо и рыба в доме не переводились, а помимо дичи, которую добывал Прокопий, они держали свою скотину и имели огород, в котором накапывали до ста вёдер картошки. Речка Дин-Ель, что в переводе на русский значит "звонкий ручей", давала им в избытке чистой холодной водицы и была отрадой в жаркие июльские дни. Вскоре Анна познала многие местные традиции и фольклор, начала понимать коми язык и даже сносно разговаривать по-коми. Она знала, что если выпьешь с ладони водицы первого дождя, то весь год не заболеешь. Первой свежескошенной травой спину потрёшь - всё лето будешь сгибаться легко. Что где-то на земле растёт трава-счастье, и если её найдёшь и съешь, то быть тебе счастливой. Работы по дому было много: надо и воды натаскать, и постирать, и печь истопить, и скотину накормить, и обед приготовить, и в доме прибрать, и заготовки на зиму сделать, и одежду залатать, и сено заготовить... Крутиться, одним словом, приходилось безостановочно целыми днями.

Но пришёл горестный июнь сорок первого, и Прокопия, главную опору семьи, через два месяца забрали на фронт. Анна со старой свекровью вдоволь наревелись, вместе с ними уронил слезу, покряхтывая в кулак, и бородатый свёкр, провожая сына на войну, да так и остались они вчетвером с малым Васяткой переживать лихое, горькое время.

Теперь уже вся ответственность и груз семейных забот легли на худенькие Анины плечи. В клубе из- за военного положения сократили кадры, и её оставили одну. Теперь она была и за заведующую, и за организатора, и за истопника, и за уборщицу в одном лице. Частенько ей приходилось вешать на единственный очаг культуры большой амбарный замок и отправляться либо на колхозное поле убирать урожай, либо на сенокос, либо на лесозаготовки. Воюющая страна нуждалась во всём, что в продовольствии, что в древесине. Письма от Прокопия с фронта приходили редко, а от родителей, которые остались в блокадном Ленинграде, и вовсе перестали приходить. Всё это сильно мучило и терзало её сердце, и только изнурительная нескончаемая работа да маленький сынишка позволяли отвлечься от печальных мыслей.

За короткое время после ухода сына на фронт старики Лыткины как-то быстро и одновременно состарились и сдали. Все домашние запасы иссякли, а хозяйство и двор без молодого хозяина оскудели и обветшали. Первое время каждый день, как и все жители села, Анна, слушая из репродуктора на столбе у клуба печальные информационные сводки с фронтов, тихонько плакала в платок и украдкой молила Господа Бога сохранить жизнь мужу Прокопию и родителям в далёком Ленинграде. Затем, к концу 1943 года, после победы под Курском, новости стали поступать более благоприятные, и лица односельчан стали понемногу светлеть, хотя похоронки с фронта всё шли и шли.

В начале 1944 года из госпиталя домой вернулся демобилизованный Прокопий. Старший сержант артиллерии Лыткин Прокопий Савельевич, награждённый орденом Красной Звезды и двумя медалями, вернулся с войны инвалидом. Во время Корсунь-Шевченковской операции на Украине разрывом 210 мм снаряда из немецкой пушки он был тяжело ранен. Один осколок попал ему в живот, а другой раздробил бедро правой ноги. Удалив часть желудка вместе с кишками и заштопав покалеченную ногу, его выписали из госпиталя через три месяца с заключением о непригодности к строевой службе. Вернулся он домой страшно худым и хромым, подволакивающим правую ногу. Тяжёлые работы он выполнять не мог и должен был соблюдать строгий режим питания. "Слава Богу и за это! - думала Анна.- Другие бабы похоронки получили..." Потихоньку они привыкли и к этим обстоятельствам, тем более что Прокопию удалось устроиться в леспромхоз помощником кладовщика. Теперь и он стал приносить домой хоть небольшую, но денежку. Затем закончилась блокада Ленинграда, и Аня получила первую весточку от мамы. Та писала, что осталась одна: папа во время блокады умер от голода и болезни. Просила Аню, как только сможет, приехать и навестить её. А то кто его знает, сколько ей ещё осталось жить... Аня тут же собрала, сколько смогла, денег и отправила их матери, а следом посылку с сухими грибами, копчёным салом, баночкой топлёного масла, кульком конфет и большим тёплым козьим платком.

В один из осенних вечеров, когда на дворе стояла тёмная промозглая слякоть и вся семья была дома, в дверь неожиданно постучали. Прокопий вышел в сени и громко спросил:

-Это кого в такую непогоду принесло? Ты что ли, Григорич? - подумав о соседе, он сбросил крючок с петли.

-Милиция! Пущай в дом,- сердито рыкнул здоровый рыжий сержант, освещая себя фонариком.- Проходите, товарищ следователь,- заискивающе продолжил он, пропуская вперёд лейтенанта в плащ- накидке.

-Проходите, коль надо, мы завсегда гостям рады,- выдавил из себя удивлённый Прокопий.- А ну-ка кыш в свою комнату! - тут же сердито прикрикнул он на выглянувшего Васятку.- Ты, мам, тоже посиди с ним,- обратился он к матери, предлагая пришедшим присесть на табуретки.

-Да не в гости мы к вам, а по делу, граждане Лыткины,- начал строго говорить сухопарый высокий следователь в очках.- К нам поступил сигнал на гражданку Лыткину Анну Васильевну, что она, используя своё служебное положение, совершила хищение государственного имущества. А именно похитила шторы из клуба и использовала их в корыстных целях, сшив себе платье.

-Ох, Боже! - испуганно вскрикнула стоявшая у печи Анна Васильевна и, зардевшись, слегка присела в коленях.

Есть люди, которые от надуманного обвинения в свой адрес теряются и стесняются больше, чем те, кто его предъявляет. Анна была именно таким человеком, и поэтому, отведя глаза в сторону, даже на какое- то мгновение потеряла дар речи. Общеизвестна истина, что чем наглее враньё, тем больше оно похоже на правду. Поэтому следователь вместе с сержантом, глядя на растерявшуюся и смутившуюся гражданку Лыткину, про себя решили, что преступление было на самом деле. Свёкр, Савелий Трофимович, укоризненно и одновременно сочувствующе глядел на молодую сноху. Прокопий, подойдя к Анне и взяв её за плечи, тихо спросил:

-Аня, это правда?

-Да нет, что ты! Ничего я не брала, это неправда! Не шила я себе никакого платья, пусть хоть всё проверят. Я брала один раз шторы домой, чтобы их постирать и погладить,- очнувшись от оцепенения, взволнованно затараторила Анна.- Пойдёмте в клуб, я вам их покажу!

-Всё-таки получается, что Вы брали и приносили шторы домой? - записывая что-то, усмехнулся следователь.

-Да, я брала и приносила их домой, но только для того, чтобы постирать и погладить.

-Если Вы будете лгать следствию, гражданка Лыткина, и препятствовать раскрытию преступления, то только усугубите своё положение, и тогда тремя годами заключения Вы вряд ли отделаетесь,- процедил сквозь зубы следователь.

После этих слов в доме наступила пугающе жуткая тишина.

-Кх-кх-кх! - поперхнувшись воздухом, закашлялся Прокопий, и на его лбу выступили холодные бисеринки пота.- Надо это, того, этого, проверить, товарищ следователь,- обвёл он рукой вокруг.

-Вот сейчас и проверим. Сержант Кетов, приступайте к осмотру вещей в квартире, обратите внимание на платья и отрезы из ткани.

Отправив старых Лыткиных с маленьким внуком к соседям, предварительно осмотрев их, следователь и сержант приступили к обыску.

Обыск длился более двух часов. Обойдя все комнаты и постройки, заглянув во все углы, шкафы и сундуки, они занесли в протокол одно мало ношенное платье из тёмно-зелёной плотной ткани. Именно оно, по мнению следователя, и могло быть сшито из ткани, предназначенной для штор.

Вся эта бодяга длилась почти месяц. Следователь затем ещё дважды приглашал к себе Анну Васильевну для уточнения показаний, приходил с досмотром в клуб. За всё это время семья Лыткиных пережила много душевных страданий. Ведь неизвестно, как в то суровое время могло обернуться и чем закончиться дело. Но, слава Богу, нашёлся живым продавец магазина, который подтвердил, что изъятое в качестве улики платье было сшито из материала, которое было в свободной продаже и покупала его старая Лыткина ещё до начала войны.

И только через полгода, когда в клубе отмечали Победу, подвыпивший следователь признался Анне, что анонимный донос на неё накатала из зависти её бывшая подруга, Лариса Габова. Она не могла смириться с тем, что какая-то ссыльная, приезжая Анька отхватила себе местного красивого парня, родила от него сына, да ещё дождалась того, хоть и раненого, хромого, с войны. Анна была страшно возмущена таким паскудством со стороны подруги. Как та самая Лариска, которая много раз была у них в гостях, та самая Лариска, с которой они не раз холодными вечерами, сидя в клубе, делились бабьими печалями и разливали на двоих кружку горячего чая, могла такое сделать. Но оказалось, что смогла... Не зря старики говорят: "Чужая душа - потёмки!" Анна на другой же день отыскала "лахудру" Лариску и принародно у магазина основательно проредила ей на голове волосы.

Через три месяца после обыска в доме у них родилась дочка, которую назвали Настенькой, а вскоре и война закончилась. Радости в семье было много. Да и как тут не радоваться, когда твоя страна стала победителем в столь беспощадной, изнурительной и кровавой войне и твой ребёнок родился для мирной и счастливой жизни. Но радость для многих, как правильно сказал поэт, была со слезами на глазах. Уж больно много горя и боли принесла людям война. Десятки миллионов человек стали её жертвами. Очень много было разрушено и уничтожено в войну городов, сёл, фабрик, заводов.

В конце июля 1945 года, оставив старую мать с детьми дома, Прокопий с Анной и престарелым отцом в очередной раз отправились на конной повозке на луг, чтобы заготовить сена для домашней живности. Закреплённые за ними сенокосные угодья были недалеко, в пяти верстах от дома, на берегу речки Мылва. Поэтому они, как обычно, в четвёртом часу утра выехали, с тем чтобы часов в восемь вечера возвратиться обратно. Втроём устроившись на телеге, застеленной сухой травой, под скрип колёс и мерный стук копыт они ехали на сенокос и вели негромкий разговор.

-С утра-то, пока роса на траве, покосим часиков до десяти-одиннадцати. А затем надо будет поворошить да собрать вчерашнюю травку. Если дождика не будет, дай Бог, пяток копенок поставим,- наставительно, поглаживая рукой седую бороду, молвил старший Лыткин.

-Да нет, дождя сегодня быть не должно. Нога у меня не ноет, да и росы сегодня много,- подхлёстывая вожжами коня, рассудительно заметил Прокопий.- Ты, Анна, рукавички-то не забыла взять? А то опять в кровь собьёшь себе руки...

-Да взяла я, взяла рукавицы... Господи, когда- нибудь будет конец этой работе? Ни летом, ни зимой продыху нет,- встрепенувшись от дрёмы, вздохнула молодая крестьянка.

-В народе говорят: "Бедный не наестся, не налижется, а привыкший работать - не наработается", вот так! - подняв вверх указательный палец, назидательно ответил ей свёкр.

Дальше они продолжали ехать уже молча, каждый думая о своём, одновременно любуясь утренней свежестью наступавшего дня и яркой сочной зеленью. Вокруг них медленным хороводом двигались высокие, словно одетые в зелёные сарафаны, пышные берёзы и трепещущие на легком ветерке серебристые осины. Словно грозные богатыри возвышались над повозкой могучие стройные ели и разлапистые, нарядные, словно купцы в жёлтых сапогах, сосны. В кустах порхали и щебетали проснувшиеся ранние птахи. В траве робко кружили бабочки, лакомясь цветочным нектаром и помахивая своими ажурными крылышками. Вверху над всем этим простиралось сине-лазурное, с брусничным заревом на востоке, небо. В таком мире и по такому небу могли бы летать белокрылые ангелы, трубя в свои горны и призывая всех к утренней побудке...

Прокопий с супругой косили траву на одном участке поляны, а старший Лыткин, перейдя через небольшую ложбинку, на второй её половине. У молодых дело спорилось хоть и не ахти как здорово, по причине мужской инвалидности и женской неопытности, но всё же заметно продвигалось вперёд. Старик же быстро уставал. Махнёт раз-другой косой - и отдохнёт. Всё ему кажется, что опять затупилась коса. И он в очередной раз останавливается и пытается подточить притупившееся лезвие. И тогда вдоль речки раздается резкий жёсткий звук, перебивающий разноголосое птичье щебетанье: "Вжик-вжик, вжик- вжик!" Затем в другом конце поляны раздаётся: "Вжик-вжик, вжик-вжик!" - это уже младший Лыткин точильным бруском правит свою косу. При этом распряжённый и стреноженный конь по кличке Буян, стоя в тени большой разлапистой сосны и пережёвывая очередную порцию срезанной сочной травы, тревожно косит на звук глазом и смешно прядёт ушами. Он терпеливо ждёт хозяев и при этом беспощадно хлещет себя по бокам толстым чёрным хвостом и мотает гривой, отбиваясь от назойливых, стремительных и кровожадных слепней.

Часам к десяти Прокопий и Анна изрядно притомились и решили сделать перерыв, чтобы немного отдохнуть, а заодно и перекусить. "Ау! Савелий Трофимович! Идите к нам, перекур!" - громко прокричала невестка, затем снова: "Ау! Савелий Трофимович! Перекур, идите к нам!" И принялась под сосной расстилать тряпицу и выкладывать из плетёной корзинки домашнюю снедь. Прошло минут десять, теперь уже сын по-коми прокричал: "Батьо, лок татчо! Батьо, лок татчо!", но отец не ответил и не появился. Тогда Прокопий поднялся с земли и направился в его сторону. Через короткое время Анна расслышала не то стон, не то вопль оттуда, куда ушёл Прокопий. Она испугалась, засуетилась и крикнула мужа: "Проша! Прокопий! Ау!" Не услышав ответа, она схватила из телеги вилы, заткнула за пояс подол длинной юбки и, пригибаясь к траве, быстро двинулась на звук. Перемахнув через ложбинку, она пригляделась и увидела в траве спину сидевшего на коленях мужа. От нехорошего предчувствия у неё ёкнуло сердце, и она бегом помчалась к нему, уже понимая, что что-то произошло со свёкром. Тот лежал на скошенном прогоне ничком, подломив под себя левую ногу, с открытыми остановившимися глазами, устремлёнными в голубое, почти безоблачное небо. Старая коса с узким переточенным лезвием, будто кем-то забытая, лежала наискосок у его правой ноги и отбрасывала солнечный зайчик на мокрую щеку Прокопия.

В феврале 1946 года им пришлось забить бычка из-за нехватки кормов, а в конце марта умерла свекровь, Царство ей Небесное. На похороны приезжала старшая дочь, родная сестра Прокопия, из Помоздино, но побыла недолго. Дома её ждала большая семья и много своих забот.

Утром 6 марта 1953 года Анна вышла во двор, чтобы снять с верёвки высушенное после стирки бельё. Стояла морозная ясная погода. В доме уже топилась печь, на плите согревался чайник и в кастрюле томилась пшёная каша на молоке. Они собирались позавтракать и потом разбежаться кто куда: взрослые на работу, дети в школу. Сняв одеревеневшую на морозе простынь, Анна вдруг услышала завывания и причитания Евдокии в соседнем дворе: "Ой, Господи, горе-то какое! Ой, как нам жить-то теперя! Ушёл от нас наш любимый, покинул нас, горемычных! А-а-а! Что теперь делать-та!" Анна, испугавшись, бросила простынь и подскочила к забору:

-Ты что, Евдокия, блажишь? Что случилось? Никак кто помер у вас?

-А ты чо, не слыхала? Осиротели мы все! По радио передали, Сталин помер! Покинул нас отец наш родимый! А-а-а! - хлопая себя по коленям, заревела соседка.

Анна бегом кинулась в дом:

- Всё! Сталин умер! - громко выдохнула она, упав на скамейку у дверей. В распахнутой телогрейке, в сбившемся платке, в заснеженных валенках, откинувшись спиной на побелённую стену Анна сидела, взволнованная и побледневшая, с невольно выступившими слезами на глазах, и глядела, не моргая, в упор на мужа. Какие она испытывала чувства? Радость? Сожаление? Горе? Страх? Она не могла точно определить. Скорее, это была робкая радость, которая была и мстительной за пережитые страдания, и обнадёживающей в расчёте на изменения к лучшему. Конечно, был и страх. Страх не столько за себя, сколько за страну: а как же теперь Она - без великого, могучего и мудрого?! Что будет с Ней?! И, наконец, что ждёт их детей?!

Забыв про завтрак, родители и дети, быстро собравшись, спешно отправились на главную площадь села у клуба слушать радио. Там уже собралась большая толпа. Люди, задрав головы к чёрному репродуктору на столбе, слушали, кто в первый раз, а кто во второй и третий, правительственное сообщение о смерти мудрого вождя, учителя Коммунистической партии и советского народа, дорогого Иосифа Виссарионовича Сталина. Большинство собравшихся людей, не стесняясь своих слёз, плакали. Среди них были и коми, и русские, и немцы, и поляки, и латыши, и грузины... В этот день никто не работал. И даже секретарь колхозной партячейки, бывший фронтовик, у которого во время войны от голода и болезней умерли жена и двое детей, позволил себе оставить все свои партийные дела. Он купил в местном сельпо две бутылки водки, заперся у себя в кабинете и пил их в одиночку, оплакивая кончину великого вождя и полководца-генералиссимуса. А затем, написав предсмертную записку, застрелился из охотничьего ружья. В записке говорилось, что он теперь, после смерти Сталина, не видит смысла дальше жить и трудиться и хотел бы стать под его знамёна там, куда ушёл его любимый вождь.

В 1958 году, когда сын Василий служил в армии, а дочери Насте было тринадцать, умер муж Анны Прокопий. Перед этим он долго и сильно болел. Ранения, полученные им на войне, сделали своё чёрное дело. Похоронили его с почестями, как героя войны, сыну по этому случаю дали кратковременный отпуск. Отслужив, Василий устроился на работу в лесхоз и вскоре женился. Вот тогда Анна Васильевна вместе с пятнадцатилетней дочерью и решила переехать в Ленинград, в свою прежнюю квартиру, которую после смерти мамы сдавала в течение пяти лет внаём. Работать профессиональным музыкантом она уже не могла, руки у неё огрубели, пальцы от тяжёлого труда стали непослушными, слух притупился. Оставалось только играть на старом домашнем пианино для себя и близких, да изредка ходить в театры на фортепьянные концерты. Со временем она подыскала работу недалеко от дома и вот уже более пяти лет работает здесь комендантом в студенческом общежитии.

Закончив свои воспоминания, Анна Васильевна прибрала на столе бумаги, надела пальто, потушила свет и, закрыв дверь на ключ, отправилась к себе домой. Она уже решила для себя, что завтра она ничего не сообщит в ректорат о хулиганском поведении в общежитии студента Семёна Суханова. В память о своей молодости и несостоявшейся любви к Николаю Суханову, сыном которого, по всей вероятности, является Семён, она пойдёт на этот неблаговидный поступок, на это мелкое укрывательство. За Семёном она, конечно же, приглядит, не даст ему сбиться с пути.

Ну а что касается Николая, то она хотела бы с ним повидаться и спросить у него, зачем он втянул её в ту неприятную историю, которая перевернула всю её жизнь...

Глава V На четвёртом курсе института, в середине июля 1969 года, Семён вместе со студенческим отрядом приехал на строительные работы в село Ново-Ипатово, что в ста двадцати километрах на северо-запад от Сыктывкара. Отряд из сорока боевых "штыков", то есть ребят и лопат, и десяти девчат "вспомогательного персонала", строил овощехранилище и прорубал просеку под будущую лесовозную дорогу. Разместили их в школьном интернате, который стоял на окраине посёлка у самой кромки соснового бора. С первого дня в стройотряде был установлен сухой закон и режим работы по десять часов, с 8 утра и до 6 часов вечера, выходным днём было воскресенье. Жизнь в посёлке, где проживало чуть более тысячи человек, кипела с раннего утра и до позднего вечера. Местное население работало на заготовке, на вывозке, на раскряжёвке леса, на пилораме, в столовой, в школе, в интернате, в детском саду, в магазине, на почте и т. д. Дети старших и младших возрастов зимой ходили в детский сад и школу, а летние каникулы проводили в основном на месте. Поэтому летом детвора своим энергичным поведением придавала дополнительный колорит броуновскому движению местной жизни. В первый же день приезда Семёну и ещё двоим студентам пришлось принять участие в невероятном азартном "шоу" по вылову свиньи Машки. А дело было так.

Два пацана из соседнего с интернатом дома, Лёшка и Сашка, лет двенадцати от роду, насмотревшись в местном клубе фильма про индейцев, решили смастерить копьё и научиться метко попадать им в цель. Они вырубили стройную, молодую сосенку, соскоблили с неё кору, заострили один конец, в расщелину на конце вставили большой острый гвоздь и крепко его привязали проволокой. Затем на изгородь повесили старую газету, нарисовали на ней углём круг, и стали метать копьё. После нескольких попаданий газета приходила в негодность, её меняли на свежую "Правду" и продолжали упражнения в меткости. И вот после очередного сильного Лешкиного броска копьё перелетает изгородь и попадает к соседям в выгульный загон скотного двора - и прямо в розовую филейную часть ничего не подозревающей и мирно доедающей из корыта свой обед свинье Машке. Гвоздь вонзается в свинью и, выпав из копья, там застревает. А свиньи, как известно, склонны к высокому психическому возбуждению. Раздаётся оглушительный свинячий визг: "Ви-и-и-и-и!!!" Машка сначала кругами мечется по загону, а затем бросается от страха и боли в собственный подкоп под забором, ломает кусок доски и с визгом вырывается на волю. Из дома на шум вылетает всклокоченная хозяйка Марфа в пёстром фартуке поверх белого лифчика и закатанного по колено синего трико, и следом за ней хозяин Иван в майке и чёрных трусах. Сначала они, выпучив от страха глаза, ошалело крутят головами. Затем, сообразив, что расстаются со свиньей, выскакивают из калитки на улицу и друг за другом с криками: "Маня! Маня! Маня!" пускаются в погоню за свиньёй.

Та, взбрыкивая задними ногами, несётся прочь, делая крутые зигзаги по улице в центр села, затем резко разворачивается и направляется прямо навстречу запыхавшейся и раскрасневшейся хозяйке. Марфа, вспотевшая от волнения, растопырив руки и слегка присев, тихонько идёт к ней и ласково подзывает: "Манечка, Манечка, хорошая моя, иди сюда, иди!" Говорит она ей нежно и протяжно, а сама готовится к прыжку, чтобы покрепче схватить Машку за уши. А та легонько семенит ножками ей навстречу и в ответ: "Хрю, хрю-хрю". Когда расстояние между ими сокращается до метра, Марфа резко прыгает вперёд, пытаясь на лету вцепиться в поросячьи уши, но та делает молниеносный вираж в сторону и уходит из-под хозяйских рук. Марфа падает, уткнувшись лицом и ладонями в просёлочную дорогу, поднимая над собой облако пыли. Манька же, задрав кверху свой тоненький, загнутый на конце колечком хвостик, обежав стороной своего хозяина, который чуть не потерял в погоне свои трусы, быстро семенит прямиком в сосновый бор, продолжая на бегу визжать и похрюкивать: "Ви-и-и-и! Хрю-хрю! Ви-и-и-и! Хрю- хрю!" Иван, замерев на мгновение в раздумье, Марфу ли из пыли доставать или за Манькой бежать, махнув рукой, разворачивается и пускается вслед за Манькой, успевая крикнуть на ходу в темнеющий из пыльного облака бабий зад: "Марфа! Зови подмогу! Убежит в лес - не найдём, пропадёт свинья!" Сорокалетняя плотная Марфа, поохивая, встаёт, быстро соображает и бежит к интернату, где во дворе бродят только что приехавшие и размещающиеся студенты. Она на ходу прихорашивается, ещё пуще размазывая по лицу грязь вперемешку с потом, приглаживает волосы и, подбежав к забору, жалостливо просит: "Ребятки, милые, помогите поймать свинью! Христом Богом прошу, а то ведь пропадёт, окаянная!"

Студенты, не в силах сдержать смеха от "убийственного" вида пожилой крестьянки, обратились к командиру отряда: "Ну что, Петр, не дадим деревенской красавице потерпеть убыток? Не дадим "хрюшку" на растерзание злобным волкам? Не уроним честь "политеха"?" Тот, улыбаясь во весь рот, окинул взглядом ребят, стоявших во дворе, и приказал: "Ну, давайте, Семён, Юрий и Олег, помогите женщине. Вон на крыльце возьмите с собой верёвку на всякий случай. Только долго не задерживайтесь, через час отрядное собрание проводить будем". На крики и поросячий визг к месту событий подтянулись ещё двое молодых деревенских мужиков, итого на Машкиной облаве сосредоточилось семеро человек. Побегав за ней около получаса между деревьев, её наконец взяли в кольцо и начали медленно сходиться. Хозяин Иван, с приспущенными до ягодиц мокрыми трусами, широко расставив руки, всем негромко дал наставление: "За ноги её надо, ребята, за задние ноги хватать и валить набок. А потом всей гурьбой навалимся и удержим".

Машка, набегавшись и притомившись, стояла возле большой сосны и розовым пятаком лениво ковыряла у корней землю. Почёсывая больной бок о ствол дерева, она изредка приподнимала голову, наблюдая за сжимавшимся людским кругом, и негромко произносила: "Хрю, хрю-хрю", как бы говоря: "Я вас не трогаю, ну и вы ко мне не лезьте! По-хорошему вас прошу!" Когда до цели оставалось около двух метров, свинья повернулась вокруг дерева таким образом, что её розовый зад оказался как раз напротив Семёна и Юрки. Перестав копаться в земле, она приподняла голову и замерла, готовая в любой момент броситься на прорыв оцепления. Терять нельзя было ни секунды. Семён с Юркой, резко оттолкнувшись от земли, прыгнули вперёд, стараясь ухватить Машку за задние ноги. Больно упав на землю, Семён почувствовал в правой руке упругую плоть свиной лодыжки и изо всех сил сжал пальцы. Свинья рванула в сторону, протащив Семёна вперёд. "Бух!" Пучок искр вылетел из его глаз. Это был мощный удар в лоб. Свинья, вырываясь, полметра протащила его за собой, и он лбом влетел в ствол дерева. В глазах у Семёна поплыли круги и в голове зашумело. Он ослабил и разжал пальцы... Но дело уже было сделано, Машка была повержена. Её, прижав боком к белому мху, удерживали шесть пар мужских рук. Рядом, недалеко от повизгивающей Машки, перекатившись на спину и раскинув руки, постанывая, навзничь лежал Семён. На его лбу красовалась большая кровоточащая ссадина от корявой, жёсткой сосновой коры.

Олег бросился в отряд за аптечкой, а Иван, подтягивая на бегу трусы, в село за едой для Машки. А та, тем временем, стреноженная и пленённая пятью мужиками и подбежавшей Марфой, продолжала вырываться, дрыгала ногами и визжала на всю округу: "Ви-ви-ви!!!", так, что прошлогодние шишки осыпались с сосен и больно шлепали по спинам уставших "охотников". Ещё через полчаса Машка на аркане была доставлена в свой загон. Раненный, но не сломленный Семён с перебинтованным и замазанным зелёнкой лбом в окружении двух друзей самостоятельно и горделиво вошёл на территорию интерната.

...Летнее солнце медленно садилось за лес. Студентов после собрания ждал королевский ужин: Марфа и Иван в благодарность за спасенную свинью принесли им две трёхлитровых банки молока и ведро картошки в мундире. Ну а копьеметатель Лёшка "Меткий Глаз" в это время ходил по дому понурый, готовясь к отцовской порке.

Дни в стройотряде летели быстро. Ребята сначала копали котлован, затем из толстых брёвен рубили сруб будущего овощехранилища и попеременно ездили в лес на прорубку трассы. Вечером после работы во дворе интерната бренчали на гитаре, пели песни, вместе с деревенскими парнями играли в волейбол на площадке у клуба, гоняли на школьном стадионе футбольный мяч, ходили в кино, бегали на речку купаться. Местные девчата проявляли интерес к студентам и были непрочь завести знакомство с взрослыми образованными ребятами. Семён, поскольку был родом из Воркуты и немного знал коми язык, был в отряде ответственным за взаимоотношения с местным населением. Устанавливал, так сказать, дипломатические отношения и гасил конфликтные инциденты, перманентно возникавшие между студентами и местными хлопцами. Однажды, пытаясь разнять драку между двадцатиоднолетним студентом Олегом Гусевым и шестнадцатилетним местным школьником Сашкой Роговым, он получил удар штакетиной по голове и с подозрением на лёгкое сотрясение мозга на двое суток попал в больницу. А всё произошло из-за того, что Олег вечером в клубе дважды станцевал с местной красавицей Элеанорой Нерадько, которая только что закончила десятый класс и была местной комсомолкой-активисткой. Сашка Рогов учился с ней в одном классе и давно уже неровно дышал в её сторону. Ради неё он активно занимался спортом, тренируя тело гирями, штангами и лыжами. И когда он увидел, как во время этого танца Олег вызывающе близко прижимается к Эльке, то не выдержал и в перерыве, проходя мимо, двинул его плечом и сквозь зубы процедил: "Пошли, выйдем на улицу, поговорим!" Взрослый Олег на тот момент и не мог предположить, что окажется битым этим юным пареньком. Он, возбуждённый и разгорячённый от танца, вышел на крылечко, закурил и огляделся по сторонам. В летних воскресных вечерних сумерках под высоким кустом рябины он разглядел коренастую фигуру парнишки и подошёл к нему.

-Ну, и о чём у нас будет разговор, юноша? - выпуская колечками дым изо рта, степенно осведомился Олег.

-А ты что, такой тупой, сам не понимаешь? - играя желваками на скулах, вопросом на вопрос ответил Сашка.

-Неа. Может, тебя волнуют электрокинетические явления в верхних слоях атмосферы? Или ты обеспокоен электромагнитной индукцией, возникающей в ядре нашей матушки-земли? - ёрничая и улыбаясь, самодовольно поинтересовался будущий выпускник Политеха.

-Ты бы, козёл, не умничал слишком, а? Ещё раз к Эльке подойдёшь - пеняй на себя! Все рёбра пересчитаю!

-Не понял, ты это мне, малец? - двинулся вперёд Олег.

И тут же получил крепкий удар в ухо. Затем посыпались молниеносные удары в живот, в грудь, по голове. Он согнулся, сгруппировался, несколько раз сам в ответ наугад попал кулаками в противника, ну а затем не устоял и был повален на землю.

Семён, предупреждённый Элеонорой Нерадько о возникшем скандале, выскочил из клуба. Завернув за угол, он увидел, как Сашка, восседая на поверженном Олеге, дубасил того кулаками и приговаривал:

-Получай, умник сраный! Получай! Не лезь в чужой огород! Не тронь наших девок!

Семён кинулся вперёд, свалил Сашку на землю, прижал его своим телом и заломил ему руку.

-Ты что делаешь, малец?! Отстань от него! В тюрьму захотел?! - удерживая сопротивлявшегося молодчика, хрипел от натуги Семён.

И тут он вдруг почувствовал удар по затылку: хрясь! Кто-то из Сашкиных друзей переломил штакетину о его голову. В ушах у него зазвенело, в глазах замелькали искры, и он, разжав руки, боком сполз с драчуна и повалился рядом на землю.

В больнице Семёна навестила Элеонора:

-Здравствуйте, Семён. Вы извините, что так получилось. Вроде как Вы из-за меня пострадали... Сашка ведь хороший парень, добрый, только немного несдержанный. Он собирается перед Вами извиниться. Вы со своим другом простите его, пожалуйста.

-Это он Вас послал?

-Нет, что Вы! Он даже не знает, что я пришла к Вам. Вот свежих пирожков с брусникой и печёнкой Вам принесла. Кушайте на здоровье, сама испекла.

-Он что, жених Ваш, или родственник? Прямо дикий какой-то. Да и дружки его тоже хороши - штакетиной по голове. Хорошо, что не бревно у них в руках оказалось,- пытаясь шутить, криво улыбнулся Семён.

-Да нет, что Вы, никакой он мне не жених. Он не в моём вкусе. Да и рано мне ещё такими глупостями заниматься,- полыхнула щёчками Эля.

После этой встречи у них завязались негласные симпатии друг к другу, которые переросли со временем во взаимную любовь. После окончания школы Элеонора поступила в Сыктывкарский Педагогический институт и продолжала встречаться с Семёном, который к этому времени, закончив Политех, уже работал в Сыктывкаре. А через три года они поженились.

Сашка Рогов в тот год не поступил в институт и осенью был призван в армию, где отслужил два года в воздушно-десантных войсках. Первый год он постоянно писал Элеоноре Нерадько из Сибири, надеясь пробудить в ней ответные чувства, но потом, узнав, что у неё есть парень, решительно оборвал с ней связи, приказав сердцу не ныть и не стенать по своей бывшей однокласснице. Он тогда не знал, что этим парнем является "недобитый" им стройотрядовец Семён. Он тогда ещё не знал, что девочки редко влюбляются в одноклассников. Им, как правило, нужны ребята повзрослее, посерьёзнее, поопытнее. Так уж устроена природа, что девушка (женщина) инстинктивно ищет себе в партнёры защитника. А им может быть наиболее сильный, умный и опытный.

Глава VI

В марте 1970 года, перед окончанием Семёном института, в Ленинград из Воркуты приехал его отец. Николай Юрьевич Суханов преследовал своей поездкой три цели: дать наставление сыну перед сдачей госэкзаменов, повидать и поблагодарить свою сестру и тётку Семёна Екатерину Юрьевну за гостеприимство и шефство над его сыном, а также увидеться с Анной Васильевной - комендантом общежития - и объясниться с ней. Ведь все последние тридцать лет, как он теперь понял, в его душе постоянно сидела словно заноза вина за то, что он своими невольными признаниями в далёком 1938 году мог принести непоправимое горе своей любимой девушке Ане Лобановой. О встрече с ней он предварительно, через сына, испросил у неё разрешение, поскольку боялся, что она не захочет с ним видеться.

Семён заказал им столик на двоих в кафе недалеко от Летнего сада. Николай Юрьевич перед встречей сильно волновался и из-за нахлынувших чувств и воспоминаний плохо спал ночью. Примерно такие же чувства и переживания испытывала перед встречей и Анна Васильевна.

Он пришёл в кафе первым и сел за столик. Затем взял в руки листок меню и начал читать. Но мысли в его голове лихорадочно метались, буквы перед глазами прыгали, и он никак не мог сосредоточится. В это время сын Семён стоял у входа в кафе и поджидал Анну Васильевну. Николай Юрьевич был одет в джемпер серо-бордового цвета, из-под которого выглядывал воротник светлой рубашки, на нём были тщательно выглаженные тёмные брюки и начищенные чёрные ботинки. На край столика он положил три красные розы, предусмотрительно купленные по пути. Минут через десять в сопровождении Семёна к столику подошла пожилая статная дама, одетая в строгий тёмно- зелёный костюм, из-под которого была видна узорчатая салатного цвета кофта. Она своими серо-голубыми глазами тревожно-испытующе взглянула в глаза седовласого мужчины. Тот встал из-за стола, слегка кивнул и, попытавшись улыбнуться, негромко произнёс:

-Здравствуйте, Анна Васильевна. Это я, тот самый некогда бывший студент Николай Суханов.

-Здравствуйте, Николай Юрьевич. Вас трудно узнать, Вы сильно возмужали, голова побелела...

-Я же на Севере живу, под снег маскируюсь,- пошутил и тут же осёкся Суханов, увидев седые пряди в женской причёске.

Дама неспеша села на стул, предложенный официантом. Тот ушёл. Возникла пауза, её нарушил молодой Семён:

-Я Вас оставлю, побегу готовиться к зачету. Думаю, вы тут сами разберётесь. Ты, батя, очки-то не забыл с собой взять? А то и меню не рассмотришь!

-Иди-иди,- нервно махнул ему тот рукой, будто утопающий, расставаясь со своим спасательным кругом.

Семён ушёл. Пауза продолжалась. Анна Васильевна смотрела в окно на бурлящую весеннюю улицу.

-Может, нам вина заказать и лёгкую закуску? Вы какое вино предпочитаете: красное, белое?

-Нет-нет, спасибо. Я сыта, чашечку кофе, если можно,- не глядя на собеседника, промолвила дама.

Подошёл официант. Николай Юрьевич заказал кофе, чай и два лёгких пирожных.

-Кх-кх! - прокашлялся Николай Юрьевич и продолжил.- Анна Васильевна, мне необходимо с Вами объясниться, хоть частично снять с души мучающий меня груз. Не знаю, сумеете ли Вы меня понять и простить, но мне нужно рассказать Вам всё, что тогда было в далёком тридцать восьмом. Помните, мы с Вами познакомились на улице, тогда, наверное, тоже был март... Чтобы записать Ваше имя и телефон, я тогда в магазине схватил первый подвернувшийся мне под руку листок. Но, как потом оказалось, это была листовка с критикой на власть и на Сталина. Потом я переписал Ваше имя и телефон к себе в тетрадь и жирно зачеркнул их на листовке. Не подумав, дал почитать листовку своим друзьям в институте. Она затерялась и, как выяснилось потом, попала в руки чекистов. Меня арестовали и начали клеить антисоветскую деятельность. Я поначалу всё отрицал, но меня взяли в оборот. Пытали, унижали, морили голодом и жаждой. Грозили расстрелять. Был я тогда молод, и мне очень хотелось жить. Я оговорил себя. Но им и этого было мало. Они требовали назвать сообщников и почему-то напирали на Ваше имя. Обещали, что в крайнем случае ограничатся тем, что исключат Вас из консерватории. Я не выдержал и назвал Ваше имя. Теперь вот всю оставшуюся жизнь живу с этим... Я понимаю, что простить это нельзя. Но мне нужно было самому всё это Вам рассказать.

К столику подошёл официант, принёс заказ. Поставил поверх двух жёлтых салфеток чашечки с кофе и чаем на блюдцах и рядом блюдца с пирожными. Спросил: "Может, цветы в вазу поставить?" Мужчина в ответ растерянно кивнул головой: "Да-да, пожалуйста".

-...Так вот. Они тогда мне выбили зубы, сломали ребра, били по почкам. Я понимаю, что это не оправдание для мужчины. Но тогда я был молод, не выдержал и подписал протокол, что вхожу в антисоветскую группу...

Пришёл официант и поставил на столик вазу с цветами. Анна Васильевна повернула голову от окна и пристально, внимательно поглядела на собеседника. Потом осторожно взяла в руку чашечку и сделала два небольших глотка.

-...Чекисты тогда сумели разобрать на листовке Ваше имя и телефон и потребовали, чтобы я и Вас причислил к этой антисоветской группе... Опять били и пытали. Поверьте, это было ужасно больно и тяжело. Тогда я сказал, что использовал наши прогулки по городу для распространения листовок, но Вы об этом ничего не знали. Следователя Бунько это устраивало, и он записал это в протокол. Паскуднейший и наиподлейший человек был этот следователь, должен Вам сказать. Всю жизнь мечтал его встретить и задушить собственными руками!

-Я с ним, к сожалению, тоже знакома,- сухо заметила дама, в волнении теребя пальцами край салфетки на столе.

-Боже мой! Вот, сволочь, простите за выражение... Он добрался и до Вас, хотя обещал этого не делать! Потом меня осудили и отправили в Воркуту на шесть лет исправительно-трудовых лагерей. Первый год я писал Вам письма, но, не получив ни одного ответа, перестал. Настойчивость проявлять не посмел, поскольку стыдился своего поступка, проявленной в стенах НКВД слабости. Затем, после освобождения и реабилитации, будучи как-то в Ленинграде, наводил о Вас справки, но в справочном бюро мне сказали, что Вы в городе не значитесь...

-Да, меня здесь не было. В то время я была не очень далеко от Вас, тоже в Коми, только чуть южнее,- прозвучал её ответ.

-Значит, и Вы пострадали от этих палачей? Я так боялся это от Вас услышать. В этом виноват только я, и нет мне прощения,- с болью в голосе тихо произнес Николай Юрьевич.

-Да, успокойтесь Вы, право. Мне Вашего объяснения вполне достаточно. Я давно смирилась со своей судьбой. Время такое было, жестокое. Я ещё, можно сказать, легко отделалась. Знавала я людей, судьбы которых в стократ похуже моей были...

И она кратко рассказала Суханову перипетии своей жизни. Затем он поведал свою историю. Так они неспешно общались уже больше часа.

Недопитые чай и кофе уже давно остыли, а два пожилых, немало повидавших на свете человека, не замечая ничего вокруг себя, всё тихо беседовали. И их не решались потревожить своими расспросами работники кафе, за стойкой бара которого из магнитофона-кассетника в который раз звучала бодрая песенка о жёлтых листьях:

"Не прожить нам в мире этом, Не прожить нам в мире этом Без потерь, без потерь. Не уйдёт, казалось, лето. Не пройдёт, казалось, лето, А теперь,а теперь - Листья жёлтые над городом кружатся, С тихим шорохом нам под ноги ложатся..."

В это же самое время в СССР готовились отметить 100-летие со дня рождения В. И. Ленина; с конвейера ВАЗа был готов сойти первый "жигулёнок", легендарная "копейка"; советская молодёжь собиралась на свой XVI съезд ВЛКСМ; в Совете министров СССР был подготовлен проект переброски (поворота) сибирских рек на юг. Шахтёры Воркуты в 1969 году выдали на гора около пятнадцати миллионов тонн угля, они также, как и машиностроители Ленинграда, вместе со всем советским народом ударно трудились, отмечая каждую красную дату календаря трудовыми победами. КПСС уверенно вела советский народ в светлое будущее, страна двигалась к коммунизму, до полного построения которого, согласно планам, оставалось ровно десять лет. Жизнь вокруг кипела и радовалась предстоящим перспективам, а также наступающей весне. И никому не было дела до седовласого мужчины, приехавшего из Воркуты, и до женщины с густой сеткой морщинок под серо-голубыми глазами, недавно вновь ставшей ленинградкой.

-Николай, можно я Вас так буду называть? Вы, кстати, тоже можете называть меня просто Аней. Так вот, Николай, спасибо Вам за то, что организовали нашу встречу. Не буду скрывать, что после того, как я узнала от Вашего сына, что Вы живы и здоровы, мне очень хотелось увидеться с Вами. Как-никак, но воспоминания молодости, первой влюблённости у меня были связаны с Вами. Но эти воспоминания всегда омрачало Ваше неожиданное исчезновение, ведь я до конца так и не понимала того вашего поступка. Теперь всё прояснилось, я Вас прощаю.

-Милая Аня! Спасибо Вам за эти слова. У меня вроде как камень с души упал. Я повидал много ужасного и несправедливого в жизни и должен был, наверное, стать равнодушным к человеческим страданиям. Но боль и стыд перед Вами всё время меня мучили. Да, забыл спросить, как у Вас дела с музыкой, Вы играете на фортепьяно, выступаете с концертами? - Николай постучал пальцами по столу, как бы играя на клавишах.

-Да что Вы! Какие концерты? Я же бельё стирала, корову доила, копала в своём огороде и в колхозе картошку, мыла в клубе полы, косила траву... Нет, руки себе испортила и потеряла навык. Дома пианино стоит, иногда играю для друзей, знакомых что-нибудь несложное. Не отказываюсь, когда попросят, в детском саду или в школе для деток поиграть, когда они поют какие-нибудь песенки. И только одну всегда отказываюсь играть - "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек..." Террор был, какое там вольное дыхание. Это же издевательство...

-Да, что говорить. Сотни тысяч ни в чем не повинных людей сгинули в лагерях. И мало кого это интересует. Живём как страусы: голову в песок зарыли, голая задница - наружу. И считаем, что всё в порядке. И тогда, и сейчас люди продолжают жить с вечным как мир убеждением: "Со мной этого не случится".

Напряжение, которое было между ними в начале встречи, почти исчезло. Прежние чувства, как это бывает в других историях, у них не воспылали. Каждый из них прожил свою непростую, отдельную от другого жизнь. Сегодня день и у того и у другого был волнительный, и они оба устали.

-По-моему, нам пора собираться? Уже поздно. Помните, у Ахматовой (меня же назвали в её честь, я, кажется, Вам это говорила):

"Сочтённых дней осталось мало, Уже не страшно ничего, Но как забыть, что я слыхала Биенье сердца твоего? Спокойно знаю - в этом тайна Неугасимого огня. Пусть мы встречаемся случайно И ты не смотришь на меня".

-Почти про нас с Вами, правда? Вы, Николай Юрьевич, проводите меня до остановки? - поднимаясь из-за стола и слегка улыбаясь, спросила дама.

-Да-да! Какой разговор! О чём Вы говорите, Анна Васильевна! - торопливо, отводя взгляд, ответил он.

Затем, рассчитавшись с официантом и взяв у него из рук розы, Николай Юрьевич, немного суетясь, отправился следом за женщиной к раздевалке. Завтра, 15 марта 1970 года, он уедет в Воркуту, ещё не зная о том, что больше уже никогда не встретится с ней.

Он ехал в поезде, смотрел сквозь мутное оконное стекло на проносившиеся мимо бело-серые весенние пейзажи и вспоминал, как в далеком 1938 году его, молодого паренька, по сфабрикованному делу везли в холодном вагоне этапом в Архангельск. Почему его жизнь пошла именно по такому пути, он не мог найти ответа. Что это? Набор случайностей, которые выстроились в определенную цепь событий, или его судьба была заранее кем-то определена и расписана именно такой, какой она получилась? Вот он сейчас едет из одного родного города, Ленинграда, в другой, ставший ему тоже родным,- Воркуту. Колёса поезда стучат: "Тадах-тадах, тадах-тадах, тадах-тадах!", словно унося за собой его прожитые годы и дни. И ему от этого грустно и сердце щемит. И даже то, что Анна Васильевна простила его, не дало ему облегчения. Он где-то читал или слышал, что самая сильная месть - это прощение. Это, наверное, как раз тот самый случай. Ведь нет ничего такого на земле, что можно было отдать в обмен за спасение души. Он глубоко вздохнул и, как бы в оправдание себе, подумал: "А ведь всё в моей жизни могло быть не только лучше, но и хуже..."

Глава VII После окончания института Семён Суханов по направлению приехал в Сыктывкар и устроился мастером в строительно-монтажное управление. Первым объектом у него было возведение фундамента под 156- квартирный дом на Первомайской. Они рыли котлован, укладывали бетонные блоки, забивали сваи, делали опалубку и заливали бетон. Работа велась в две смены по жёсткому графику. Здесь Семёну впервыев жизни пришлось столкнуться с настоящим рабочим классом. В этой среде были и добросовестные трудяги, и откровенные лентяи, и правдолюбцы, и хитрые приспособленцы, люди добрые и злые, готовые в удобный момент "поставить ножку" и "подложить свинью" ненавистному начальству. Как-то в декабре морозным вечером, выполняя задание начальника участка закончить копать траншею, Семён подошёл к опытному экскаваторщику:

-Петрович, приказано сегодня закончить копать траншею. Так что, как говорится, бери больше и кидай дальше. Времени у нас до конца смены три часа.

-Вы что там, охренели, что ли?! Земля мёрзлая, как камень, я экскаватор порву! Нет, не будет этого!

-Как это не будет?! Ты что, хочешь план по тресту сорвать? Хочешь, чтобы мне выговор влепили? - пуская морозный пар изо рта и размахивая руками, сердито закричал на пожилого рабочего Семён.

-А Вы на меня не орите! Молоды ещё! Мороз за тридцать уже неделю стоит, а Вы - копайте. Экскаватор полетит - кто отвечать будет?

-Я тебе приказываю копать! Значит, копать! Не сделаешь сегодня - вылетишь к чёрту с работы!

Петрович устало махнул рукой, залез в кабину, и экскаватор заурчал. Семён облегчённо вздохнул и побежал в другой конец котлована решать другие вопросы. Через час, выйдя из обогревательной будки, он заметил по уровню строительного шума, что экскаватор молчит. Скорым шагом он отправился в его сторону. Подойдя к железному монстру, он заметил под капотом копошившуюся фигуру машиниста.

-Что случилось, Петрович? Надеюсь, пустячок небольшой? - с робкой надеждой в голосе спросил Семён.

-Пустячок у Вас в голове, гражданин начальник. А тут дело серьёзное. Гидравлический шланг лопнул, всё масло вытекло. Так что хана вашим и нашим планам,- устало прохрипел Петрович, показывая в замёрзших замасленных руках порванный шланг и кивая головой на тёмно-зелёное пятно расплывшегося по снегу масла.

-Ну что ж ты так? Надо было как-то аккуратнее работать, внимательнее. Что теперь делать? Пойду звонить начальнику участка, докладывать, что у тебя экскаватор сломался, придётся тебе отвечать,- с недовольной гримасой на лице сказал Семён.

-Знаешь что, мастер? Иди-ка ты на все четыре стороны, и лучше подальше! А то я ненароком вот этим шлангом как опоясаю тебя вдоль хребта. Отвечать, так по полной! - зло блеснув в сумерках белками глаз, машинист сплюнул на землю и, отвернувшись от молодого мастера, продолжил ключом вертеть заледеневшую гайку.

Семён, как и обещал, придя в обогревательную будку, позвонил начальнику участка:

-Илья Васильевич, у нас "ЧП"! Экскаватор сломался, лопнул шланг и вытекло всё масло. Я Вам докладную напишу на машиниста - мне, кажется, это из-за него, он с самого начала не хотел траншею докапывать.

-Ты вот что, Семён Николаевич! Ты горячку там не пори. Ты Геннадия Петровича записывать во враги не спеши! Это у нас святой человек, более двадцати лет он за рычагами. Он, может, лучший в своём деле! Ты лучше узнай у него, что нужно для ремонта, и сделай срочно заявку, чтобы он завтра с утра приступил к ремонту. Понял меня?

-Понял, Илья Васильевич!

- Ну вот и действуй! - громко и требовательно прозвучал голос в трубке.

Семён тут же кинулся исполнять поручение. Вообще он был энергичным и ответственным молодым человеком, всем интересовался, до всего ему было дело. Про него секретарь парткома говорил: "У этого парня в груди стучит беспокойное сердце, да так стучит, что им можно на стройке забивать сваи". Так постепенно, день за днём, приобретался опыт и формировался характер Семёна Суханова. Прошло два года. За это время Семён успел сделать карьеру и стал на стройке прорабом. Гуляя по Сыктывкару, уже с гордостью говорил он своим друзьям: "И это я строил, и вот это тоже!", указывая на новый жилой дом, детсад или школу. Всё это время он жил в отдельной комнате малосемейного общежития и иногда встречался со своей знакомой по студотряду Элеонорой Нерадько, которая навещала его в участковой больнице после инцидента в Ново-Ипатово. Эта вольная златокудрая дивчина с тех самых студенческих пор запала ему в душу, и, несмотря на серьёзную конкуренцию, так её и не отпустила. Родители её были настоящими хохлами, людьми хваткими, прижимистыми, оборотистыми и жизнерадостными. Её мать Ирина Брониславовна работала заведующей столовой, а отец Пётр Васильевич - заведующим гаражом в селе Ново-Ипатово. Их старший сын и брат Элеоноры, окончив милицейскую школу, служил в Сыктывкаре. Элеонора уже училась на третьем курсе Пединститута, когда в мае 1973 года они решили сыграть свадьбу. Родители Семёна настаивали на проведении свадьбы в Воркуте, а родители невесты - в её родном селе. В результате остановились на Сыктывкаре. Бракосочетание после ЗАГСа отмечали в кафе "Северянка". Отмечали многолюдно, шумно и весело. Руководство треста вручило молодожёнам ключи от однокомнатной квартиры. Жильё было скромным: небольшая комната, маленькая прихожая, совмещённый санузел и совсем крохотная кухня, в которой доброй бабе одной было повернуться негде, но всё же это было счастьем - иметь собственную квартиру в городе. Кстати, приобрести квартиру в частную собственность тогда было нельзя. Всё жильё принадлежало предприятиям, организациям или местным властям и, согласно очереди по ордерам, выделялось нуждающимся. Выбора у людей не было, приходилось брать то, что давали, поскольку и это было большим счастьем. Известны были случаи, когда вполне добросовестные и трудолюбивые работники ждали своей очереди на получение квартиры всю жизнь и в конечном итоге так и умирали, не дождавшись.

В конце сентября в один из золотых денёчков "бабьего лета", когда Семён после работы вместе с молодой женой мирно ужинал за столом в тесной кухне, в коридоре раздался телефонный звонок. Настойчивый и резкий трезвон как бы говорил, что это межгород. Семён подлетел к телефону и сорвал трубку:

-Сынок, это ты? - услышал он хрипловатый голос матери.

-Да, мам. Что случилось? - настороженно спросил он.

-Сёма, нет больше папы... Папа погиб,- сквозь всхлипы и рыдания услышал он голос матери из Воркуты.

-Как погиб? Что случилось? Почему погиб? - взволнованно закричал в трубку сын.

-Приезжай, сынок,- всхлипывая, тихо ответила мать.

Семён взял неделю отпуска, Элеонора отпросилась с работы на три дня, и утром они вылетели в Воркуту.

Оказалось, что на одном из участков шахты "Капитальная", где Суханов-старший работал начальником электроцеха, пропало электричество. Глубоко под землёй обесточились освещение лав и часть шахтного оборудования. Николай Суханов вместе с двумя электриками спустились вниз и приступили к поиску неисправности. Подсвечивая фонарями, они шли вперёд, проверяя электрические сети. Суханов, шедший впереди, вдруг вскрикнул, над его головой взметнулись искры, он дёрнулся, резко отлетел в сторону и упал. Ощупывая у электрощита силовой кабель, он попал на его разрыв, и его ударило током. Пока его поднимали наверх, а затем везли до больницы, сердце остановилось.

По воле злого рока оказавшийся в Воркуте, затем реабилитированный и достойно отработавший на шахте более тридцати лет, Николай Юрьевич Суханов лежал в гробу, обшитом красным бархатом, со спокойным и умиротворенным выражением лица, строго вытянувшись, как на параде. Он как бы всем своим видом показывал провожавшим его в последний путь, что выпавшую ему нелёгкую жизнь он прожил достойно и честно. Его любили близкие и уважали знакомые. Народу на похоронах было много. Семён, стоя у гроба вместе с матерью, сестрой и женой, смотрел на ставшее холодным и чужим лицо отца и думал о том, что смерть в судьбе человека является важнейшим заключительным актом. О ней надо помнить и готовиться к ней надо всю жизнь. И если человек прожил жизнь некрасиво, недостойно, непорядочно, то и умирать ему, наверное, приходится дискомфортно, с ужасной болью в душе. Не говоря уже о всевышнем суде, что ждёт его впереди. Хоронили Николая Суханова под мелкий моросящий дождик, играл духовой оркестр, друзья по работе говорили о покойнике хорошие добрые слова. Затем над могильным холмиком поставили металлический обелиск со звёздочкой. Красная звёздочка вроде бы не имела к его жизни никакого отношения, а что вместо неё будет венчать памятник, так и не придумали. После все отправились в шахтёрскую столовую на поминки. Так завершил свой пятидесятипятилетний земной путь Н. Ю. Суханов.

Назавтра Элеонора Петровна уехала в Сыктывкар, а Семён решил ещё пару дней побыть с убитыми горем матерью и сестрой, учащейся десятого класса той самой школы, которую когда-то закончил и он. За день до отъезда он решил навести справки о своих одноклассниках и узнал, что в городе живёт и работает Светка Попова. С ней у него была своя история.

После окончания школы и выдачи аттестатов они двумя классами гуляли в школе на выпускном балу. Был концерт, затем застолье, после танцы. Выпускники, как и полагается за столом под присмотром родителей и учителей, немного пригубили вина, а затем во время танцев бегали в раздевалку и добавляли для куража и храбрости водочки. Затем уже ночью после танцев все вышли прогуляться по улицам города. Благо, ночей как таковых в это время уже нет, поскольку в Заполярном круге начался полярный день, при котором солнце практически не уходит за горизонт. Сначала все ходили толпой, горланили песни, смеялись, а затем стали постепенно рассасываться, разделяясь на пары. Семён и не заметил, как они со Светкой Поповой остались вдвоём. Они забрели в парк и оказались на скамейке под кустом ивы. Куст был большим, широким, только ещё совсем голым - зелёные листочки на его ветках только-только начали проклёвываться. И вот там-то, на скамейке, их обуяла страсть, они начали жадно и продолжительно целоваться. Семёну даже сейчас, спустя девять лет, помнился сладковато-солёный вкус её сочных губ. Задыхаясь от волнения и нахлынувших чувств, он, запрокинув ей голову, жарко целовал её в губы, в щёки, в нос, в шею и шептал: "Светочка, Света, цветочек мой!" Она, обхватив его рукой за шею и прижимаясь к нему телом, шептала: "Сеня, Сенечка, целуй меня! Ещё, ещё!" Он одной рукой расстегнул пуговички на её лёгком демисезонном пальто и, забравшись под кофточку, почувствовал бархатистую нежность её упругих грудей. Сердце его было готово выскочить наружу. Светка ничуть не возражала против такого вторжения. Семёна это подхлестнуло, и он, не переставая целоваться, опустил руку ниже, ещё ниже, под юбку, под рейтузы - и, о чудо! - добрался до самого сокровенного девичьего места, его пальцы ощутили шелковистый пушок. О, сколько раз он мечтал о таком, валяясь ночью в кровати! Их охватил гормональный всплеск, обоих затрясло, обоим хотелось достичь пика, апогея человеческого счастья. Светка, привстав с его колен и продолжая одной рукой обнимать его за шею, другой стала стягивать с себя рейтузы. Семён тут же начал расстёгивать ремень и рвать непослушные пуговицы на брюках. И когда до желанного мгновения оставались секунды, они вдруг услышали лай и, повернув головы, увидели идущего прямо к ним человека с собакой на поводке. Светка ойкнула, вырвалась из объятий ухажёра и, на ходу запахивая пальтишко и припрыгивая на одной ноге, кинулась в сторону через кусты. Семён тоже вскочил и, придерживая брюки, кинулся за ней.

-Ты чего? Чего ты так испугалась? - поспешая за Светкой, спросил запыхавшийся Семён.

-Я не уверена, но, кажется, это был мой отец,- задыхаясь и приводя себя в порядок, отвечала она на ходу,- я домой, мне надо домой, время уже пятый час.

-Так, может, ещё немного погуляем? - взмолился Семён, обескураженный таким развитием событий.

-Нет-нет! Мне надо домой, иначе отец мне голову оторвёт! Проводи меня,- услышал он категоричный ответ.

Через два дня Семён уехал в Ленинград готовиться к поступлению в институт. Как он потом узнал, Светка тоже уехала к бабушке в Саратов и там поступила в техникум. С тех пор прошло более девяти лет. И сейчас, после похорон отца, ему вспомнились счастливые школьные годы и Светка, которая очень недолго, но так отчаянно пыталась полюбить его в парке на скамейке. Он нашёл её в Доме быта, где она работала бухгалтером. Она сильно изменилась, стала полной солидной женщиной. Светлана обрадовалась встрече и рассказала Семёну об одноклассниках. Дымя сигаретой, она также поведала ему, что вышла замуж за шахтёра, а их шестилетний сын Павлик сейчас ходит в садик. Они немного пошутили, посмеялись над курьёзными школьными случаями, вспомнили и выпускной вечер. Светка даже пыталась легонько заигрывать с Семёном, но тот сослался на занятость, и они распрощались, договорившись, что в следующий раз поговорят подольше.

Между тем жизнь в стране текла своим чередом и была наполнена разными событиями. Так, в том же 1973 году в Коми АССР завершилась реорганизация колхозов в совхозы; в аэропорту Сыктывкара впервые приземлился ТУ-134; Совет министров РСФСР утвердил новый генеральный план застройки Сыктывкара, что в немалой степени было важно для будущего большого строителя Семёна Суханова; в это же время на Западе вышла книга А. И. Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", которая была важна и значима для его отца - Николая Суханова, бывшего гулаговца... А ровно через полгода был подписан указ "О лишении гражданства СССР и выдворении за пределы СССР Солженицына А. И.". В 1973 году начался обмен партийных документов, и красный билет под ? 1 был выписан на имя вождя и основателя Коммунистической партии В. И. Ленина. В это же время был разрешён и начался массовый выезд евреев из СССР. В том же году на Луну был доставлен самоходный аппарат "Луноход-2". Началось строительство БАМа. По центральному телевидению приступили к показу киносериала "Семнадцать мгновений весны". Овации в тот период гремели в СССР не смолкая - и по случаю трудовых достижений, и в честь творческих успехов.

В 1979 году Семёна Николаевича Суханова назначают главным инженером строительного треста. Работы у него становится ещё больше. Он отвечает не только за качество строительства, но и за технику безопасности при строительных работах. В немалой степени благодаря работе их треста в этот период в Сыктывкаре строятся большой плавательный бассейн и первая очередь Сыктывкарской фабрики нетканых материалов.

В декабре этого же года Политбюро ЦК КПСС принимает решение о вводе советских войск в Афганистан. Начинается Афганская война, которая продолжится почти десять лет. В этой войне погибнет более пятнадцати тысяч советских солдат и офицеров, в том числе и капитан Сергей Васильевич Дроздов - отец Валерки Дроздова, который дружил с Димкой Сухановым - сыном Семёна.

В стране наступает экономический застой. Руководство страны, впав в летаргическую эйфорию после запуска первого человека в космос, не видит или не хочет видеть явных вещей. Производство товаров народного потребления в СССР не развивается. Качество производимых отечественных товаров очень низкое и не идет ни в какое сравнение с зарубежными аналогами. Продовольствия не хватает, и огромная аграрная страна вынуждена регулярно по высоким ценам закупать за границей зерно и мясо. Производительность труда во всех сферах производства, по сравнению с Америкой, составляет чуть более 50 процентов. О какой конкурентоспособности на мировом рынке могла идти речь? Нужны были крупные инвестиции в новые технологии, нужен был инновационный прорыв в промышленном и сельскохозяйственном производстве. Руководство страны вместо того, чтобы объективно разобраться в положении дел и предложить конструктивные решения для выхода из создавшегося положения, продолжало "страусиную" политику, откладывая решение насущных вопросов на потом. Для осуществления серьёзных перемен была необходима политическая воля, здравый ум и твердый характер - а этого у тогдашних руководителей государства явно не хватало. В последние годы своего правления Генеральный Секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев страной практически уже не руководил. Его приближённых устраивало старческое бессилие вождя, поскольку в таком состоянии ему было не до перемен, а значит, и не до них. А те, кто не был согласен с происходившим, повлиять на ситуацию не могли: боялись попасть под жёсткие репрессии со стороны власти. И исполнительная, и законодательная, и судебная власти были под жёстким контролем со стороны Коммунистической партии. Ни оппозиционность, ни инакомыслие в обществе с её стороны не допускались. В то время ходил известный анекдот. Партийный функционер после концерта обращается к дирижеру: "А что это у вас в оркестре барабанщик так мало стучит?" "А это у него партия такая",- учтиво отвечает тот. "Партия у нас одна! А стучать надо чаще!" - строго указывает ему функционер.

После смерти Л. Брежнева в 1982 году страной недолго, по причине слабого здоровья и преклонного возраста, руководили Ю. Андропов и затем К. Черненко. На смену им в 1985 году пришёл непривычно молодой для нашей страны и энергичный М. Горбачёв.

Семён Суханов всё это время вместе со своими строителями ударно и высокопрофессионально трудится, успешно преодолевая одну карьерную ступеньку за другой. Их управление участвует в строительстве Дворца культуры и техники в Усинске и здания городского Совета народных депутатов в Сыктывкаре. В том же году он становится заместителем начальника строительного Главка и депутатом городского Совета народных депутатов. К этому времени у него уже двое детей: сыну Дмитрию четырнадцать, а дочери Вике десять. Живут они всей семьёй в новой четырёхкомнатной квартире на Коммунистической улице.

Начальником Главка был Виталий Савватиевич Берг, шестидесяти пяти лет от роду, уроженец Ленинградской области. Человек жёсткий, крутой и властный. Телосложение имел крупное и немного угловатое, при ходьбе слегка прихрамывал, припадая на правую ногу. На его аристократическом лице гармонично соседствовали крупный греческий нос, тонкие губы, крепкий подбородок и большие серые вопросительные глаза под золотистой оправой очков, сверху обрамлённые густыми побелевшими бровями. Его голову украшала большая залысина в центре и короткая стрижка седых волос по бокам. Главк напрямую подчинялся Министерству строительства СССР и кроме производственных объектов вводил ежегодно до двухсот тысяч квадратных метров жилья, пару школ и детсадов. Работало в Главке до десяти тысяч человек. Руководству Главка, том числе и Суханову, приходилось часто бывать в Москве. Одна из таких поездок совпала с проведением апрельского Пленума ЦК КПСС 1985 года, на котором Генеральный секретарь М. Горбачёв вскрыл недостатки и поставил задачи по перестройке нашего общества, его демократизации, борьбе с нетрудовыми доходами, коррупцией и пьянством.

Семён Суханов, вечером сидя вместе с начальником Департамента планирования Министерства строительства СССР в своем номере гостиницы "Россия" и попивая коньяк "КВ", с приоткрытым ртом слушал по телевидению информацию о работе Пленума, комментарии его участников и ликовал. Он, как и многие его коллеги и друзья, уже своей "шкурой" давно ощущали необходимость перемен. Общество уже задыхалось от недостатка свежего воздуха, государственная машина, условно выражаясь, пробуксовывала не только на горках, но и на ровном месте. Мыслящих людей в нашей стране не покидало ощущение сорванной резьбы: вроде что-то делается к лучшему, а затем "чик" - и назад. Политической жизни в стране нет, есть только её имитация. На недавно ушедшего в иной мир лидера партии и государства, задыхавшегося от приступов астмы Г. Черненко было жалко и горько смотреть.

-Ну наконец-то, кажется, у власти в стране появился здравомыслящий человек. А то уж за державу обидно! Может, хоть что-то изменится к лучшему. Вот я в прошлом году ездил по обмену опытом во Францию - так там люди живут совсем в другом измерении,- поднимая стопку с коньяком и приглашая гостя выпить, восторженно произнёс Суханов.

Они выпили, закусили сырокопченой колбаской.

-Ты, Семён Николаевич, не спеши с выводами. Тебе-то чего не хватает? Живёшь, надо полагать, небедно. При хорошей работе, при хорошей зарплате, одет, гляжу, модно, питаешься хорошо. По заграницам вон ездишь. Сказать-то всё можно, а вот сделать - другое дело. Не зря говорят: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги!" Хотя я, как старый коммунист, надо сказать, всецело поддерживаю линию партии. Нам нужны перемены! - громко закончил начальник департамента, при этом один палец прижал к своим губам, а другим указал наверх, намекая собеседнику, что комнату, возможно, прослушивают.

-Да нет. Я же не говорю, что всё у нас плохо. Просто я за то, чтобы было ещё лучше,- понимающе кивнул Суханов.

-Ну вот за это и выпьем! - поднял свою стопку начальник департамента и, нагнувшись вперёд, негромко закончил: - Как говорил товарищ Дзержинский, "если у вас нет судимости, то это не ваша заслуга, а наша недоработка!"

На следующий день Суханов вылетел в Сыктывкар и вернулся к своей будничной работе. А так называемая Перестройка двинулась в свой путь. В борьбе с нетрудовыми доходами власти стали запрещать бабушкам на рынке торговать морковкой и редиской с дачных участков, водителям машин - подвозить пассажиров и брать "левые" грузы, печникам в свободное от работы время класть печи, крестьянкам продавать молоко соседям и т. п., чем, конечно, отбили у людей интерес заниматься подсобным хозяйством, садоводством и огородничеством и многих подтолкнули к праздному образу жизни и пьянству. Одновременно с этим была объявлена война с пьянством. Государство резко сократило производство всего алкоголя. Его производство и реализация тогда была государственной монополией. На юге стали вырубать ценнейшие сорта винограда, которые являлись общенародным достоянием. Было создано "Всесоюзное добровольное общество борьбы за трезвость", везде на местах создавались его филиалы, куда сначала вступали первые секретари горкомов и райкомов партии, а за ними была вынуждена вступать и вся местная верхушка вместе с наилучшими представителями рабочего класса. Стали повсеместно проводиться безалкогольные свадьбы, дни рождения, торжества, юбилеи. Правда, для многих участников частенько эти "безалкогольные" мероприятия заканчивались пьяными драками, дебошами и медвытрезвителями. Организаторы таких посиделок, чтобы не выглядеть в глазах друзей и знакомых явными скрягами и жмотами, выставляли на свадебные столы чайники с якобы чаем; бутыли с якобы соком; графины с якобы морсом и т. д. По всей стране были введены талоны на продажу алкогольной продукции и установлены жёсткие временные рамки на её продажу. В эти "чудные" времена мозги взрослого мужского населения страны были заняты одной мыслью: "Как бы где прихватить бутылку-другую на всякий случай". Даже те, кто не пил, тоже были охвачены этим стремлением, поскольку водка в то время ценилась больше, чем валюта. По всей стране в магазины, в которых разрешалась продажа алкоголя, за много часов до их открытия стояли длиннющие очереди. За порядком в очередях следили строгие милиционеры, но даже и это часто не спасало: озлобленные, озверевшие мужики порою устраивали мордобой и драки за возможность успеть отовариться. И вы бы посмотрели, какие потные, но счастливые были лица у тех, кто заполучал тогда заветную порцию бутылок с сорокоградусной. У людей словно вырастали крылья, и они, прижимая к груди заветный свёрток, с блаженной улыбкой неслись мимо тех, кто ещё стоял в очереди, понимая, что день сегодня прожит уже не зря. Правильно говорят: "Чтобы сделать народ счастливым, надо сначала у него что-нибудь отобрать, а затем вернуть отобранное".

Но начало горбачёвской Перестройки привнесло в тогдашнюю застойную советскую жизнь и немало позитива. Взятый курс на развитие демократии и гласности в стране всколыхнул всё общество. Свобода слова и плюрализм мнений дали невиданный импульс гражданским инициативам. Семён Суханов, в силу своего служебного и общественного положения, интересовался происходящими в стране и в республике событиями и часто сам становился их соучастником, но тем не менее не переставал удивляться переменам. Так, из новой Конституции СССР была изъята статья о руководящей и направляющей роли партии. Там же была признана частная собственность, которой до этого пугали советский народ. В обиходе и в документах появились новые слова: рынок, биржа, приватизация, бизнес, коммерция, инфляция, банкротство, акция, валютный курс, капитал, корпорация и т. д. Раньше в нашем обществе они не звучали, это было табу.

Городу-герою Ленинграду вернули прежнее название, и он стал Санкт-Петербургом, город Горький стал снова Нижним Новгородом, Куйбышев - Самарой, Калинин - Тверью... Во многих городах и населенных пунктах нашей страны были переименованы многие улицы, проспекты, площади. Это было связано с тем, что многие из прежних государственных деятелей и непререкаемых авторитетов после рассекречивания их биографий оказались преступными, трусливыми и корыстными людьми. В прямом телеэфире на всю страну показали, как в Москве толпа ликующих людей с помощью автомобильного крана свергла с постамента памятник Ф. Дзержинскому, человеку, который некогда возглавлял всемогущий, грозный и неприкасаемый ВЧК (ОГПУ), впоследствии превратившийся в КГБ. Именно этот государственный репрессивный монстр в своё время погубил и исковеркал жизнь огромного числа ни в чём не повинных советских людей, среди которых оказался и отец Семёна.

В один из декабрьских дней 1988 года Суханов проснулся в плохом настроении с головной болью. Сунув босые ноги в тапочки, он в трусах и в футболке осторожно протопал на кухню. Выпил стакан воды. Глянул на часы - было шесть тридцать утра. Затем протянул руку к динамику и добавил звука. Прислушался. По радио передавали о землетрясении в Армении. Дикторша говорила, что вчера, 7 декабря, в 10 часов 41 минуту в городе Спитак произошлоземлетрясение силой 6,9 баллов по шкале Рихтера. Разрушения огромные. По предварительным данным, погибли десятки тысяч человек, много раненых, большинство жителей города и прилегающих поселений осталось без крова над головой. Со всего СССР стягиваются силы для оказания незамедлительной помощи пострадавшим. Семён глубоко вздохнул, сочувствуя погибшим и пострадавшим людям, почесал свою больную "репу" и, подумав: "Какая мелочь моя головная боль по сравнению с этой трагедией", отправился в ванную комнату умываться и бриться. Как обычно, в семь сорок пять он вышел на улицу. Фонари ещё горели, хотя зимние сумерки уже начали отступать. Над головой висело низкое небо. Оно было всё в мутных разводах, словно по нему кто-то руками размазал серые тучи. Служебный автомобиль уже ждал у подъезда. Поздоровавшись с водителем, Семён сел на переднее сидение, и они отправились в контору Главка, которая располагалось на улице Интернациональной.

В десять тридцать Суханова вызвал к себе начальник:

-Ты, Семён Николаевич, сделал заявку в министерство на поставку новой техники? - указывая на стул, спросил он.

-Нет ещё, Виталий Савватиевич. Ведь нам за неё надо будет самим платить. Я пытался по своим каналам выяснить её реальную цену и сравнить с той, что нам предложили в спецификации.

-Ну и что? Выяснил? - глядя в упор на своего заместителя, спросил начальник.

-Да, по моим данным, бульдозер "Катерпиллер" и экскаватор "Комацу" должны по заводской цене стоить где-то пятнадцать-шестнадцать миллионов рублей, а нам предлагают за двадцать три,- гордясь своей осведомлённостью, доложил Семён.

-Ты вот, что, дорогой, ты не в свои дела не лезь. Раз министерство указало такую цену, значит, так оно и есть. Всем жить надо, а не только тебе. И потом, я уже лично обещал министру, что мы будем покупать эту технику. Время упустим - вообще останемся ни с чем. Давай не будем "буридановыми ослами"!

-Извиняюсь, не понял. Какими такими ослами? - немного обидевшись, спросил Суханов.

-Выражение такое есть. Буриданов осел, глядя на две совершенно одинаковые охапки сена, всё никак не мог сделать выбора, с какой начать, и в результате сдох от голода. Понял?

-Понял,- кисло улыбнувшись, кивнул Семён.

-Ну, раз понял, подготовь и сегодня же за своей подписью отправь заявку в министерство. Договорились? Я сейчас уезжаю и до завтра меня не будет. Так что давай, дерзай,- и он, привстав с кресла, протянул для прощания руку.

Придя поздно вечером домой, Семён переоделся, перекусил и ушёл в свою комнату. Там он уселся в кресло и бесцельно, не осмысливая происходящего на экране, уставился в телевизор. Через некоторое время к нему подошла супруга Элеонора в толстом, зелёного цвета халате. Облокотившись на спинку кресла, она спросила:

-Ты что, Сеня, приболел? Или на работе неприятности?

-Да так, есть немного. День был тяжёлый. Начальник вопреки моей воле заставил сомнительную бумагу в министерство подписать. Вот думаю, как бы мне всё это боком не вышло.

-А что, никак нельзя было не подписывать? - легонько теребя его волосы, тихо спросила жена.

-Ты знаешь, у нас в Главке дисциплина, как в армии: начальство сказало, что моль броню проела,- значит, проела!

-Да ты успокойся. Даст Бог, обойдётся... Тебе вот надо бы с сыном поговорить. От Димы все чаще стало табаком пахнуть, а недавно он даже выпившим пришёл. Девятый класс!

-Вот паразит! Сопли под носом ещё как следует не высохли, а туда же! Курить ему надо! Поговорю, обязательно поговорю. Только не сегодня. Ладно? - поморщился Семён.

-Ну тогда пошли спать,- потянула она его с кресла за руку.

-Дурацкий день какой-то сегодня. Как начался с утра хреново - с землетрясения, так и закончился - неприятным сообщением,- повинуясь супруге, Семён неохотно поднялся с кресла и отправился за ней в спальню.

А через месяц Суханову пришлось ехать в командировку в Армению. Их Главку поручили построить в Спитаке три новых тридцатишестиквартир- ных дома. Он пробыл там месяц, организовывая работу строительного участка. То, что он там увидел, его ужаснуло. Весь город был страшно разрушен, это был какой-то апокалипсис. Погибло двадцать пять тысяч человек, ранено пятнадцать тысяч и без крова осталось почти четыреста тысяч человек. По решению Правительства СССР тогда со всей страны съехались строители, чтобы помочь людям восстановить разрушенный город. В те дни Семён часто рассуждал о непредсказуемости и хрупкости человеческой жизни. Сегодня у тебя всё вроде в порядке, а завтра в один миг всё может рухнуть. Все это понимают? Навряд ли. Но даже те, кто это осознает, надеются, что "сия чаша" их минует. И продолжают эти "человеки" маленькими и большими пакостями отравлять друг другу и без того эту хрупкую и легкоранимую жизнь.

Димка Суханов учился в 9 "в" классе 36-й школы и рос юношей, особо ничем не выделявшимся среди своих сверстников. Учился преимущественно средне, поскольку особого прилежания не проявлял. В школьных активистах не числился, но от поручений классного руководителя не отлынивал. Он всегда помнил, что его мать работает в системе народного образования, занимает там достаточно высокий пост, и поэтому он как бы должен этому соответствовать. Любил он слушать музыку, особенно джаз, и покупал пластинки, кассеты, что-то записывал сам с эфира. Дома у него был хороший кассетный магнитофон, который отец привёз ему из загранпоездки, магнитофон с катушечными бобинами и проигрыватель. Димке нравился разный джаз: и жёсткий, твёрдый "хард-бон", и прохладный "кул", и лёгкий, мягкий "соул-джаз". У него были записи оркестров Дюка Эллингтона, Луи Армстронга, Олега Лундстрема, ансамблей "Мелодия", "Орэра", джазового певца Фрэнка Синатры и многих других исполнителей. Дружил он с одноклассником Валеркой Дроздовым, который воспитывался без отца, жил с матерью на её скромную зарплату и не имел доступа к элитным молодёжным развлечениям. Поэтому после школы они часто приходили на квартиру Сухановых и часами слушали энергичные, возбуждающие ритмы джаза. При этом на балконе тайком от родителей покуривали сигареты "Космос", а иногда выпивали по бутылочке "Жигулёвского", представляя себя крутыми "мачо". Деньги на эти шалости, как правило, всегда находил Дмитрий, которому родители не отказывали на траты, связанные с его музыкальным увлечением.

Но при этом сын так и не порадовал родителей музыкальными способностями, хотя ему в своё время покупали и баян, и гитару, на которых он без особой охоты и очень посредственно иногда поигрывал.

Как-то придя пораньше с работы, Семён Николаевич Суханов, как и обещал жене, решил поговорить с сыном. После ужина он поднялся из-за стола и, обращаясь к нему, сказал:

-Пойдём-ка ко мне, разговор есть. А мать с Викой пусть пока чай с конфетами здесь попьют.

Они прошли в комнату и уселись на диван.

-Как у тебя дела в школе? - поинтересовался отец.

-Да ничего. Нормально.

-А подробнее? Какие оценки за четверть будут?

-Четвёрки будут... Ну и, может, две-три тройки,- уныло ответил сын.

-Тройки-то по чему?

-Ну, наверное, по химии и по немецкому.

-Что ты всё время "нукаешь"? Вас что, в школе не учат правильно разговаривать? По немецкому, ладно, понятно, тебе надо было английский изучать, а по химии почему тройка? Ты что, таблицу Менделеева осилить не можешь? - начал "заводиться" отец.

-Что, руки болят? Может, тебя на все летние каникулы к себе на стройку взять? Потаскаешь там носилками бетон, глядишь, и сила в руках появится, и мозги проветрятся, а то там, наверное, один джаз? - вопросительно взглянув на сына, отец замолчал на минуту, а затем продолжил.- Тут до меня слухи дошли, что ты курить начал? Правда это или как?!

-Кто это сказал? - встрепенулся Димка.- Ничего я не курю, может... - тут же осекся он.

-Не ври отцу! Я точно знаю, что куришь! - хлопнул ладонью о диван Семён.

-Нет, ну я только пробовал. Несколько раз попробовал и всё,- склоняя голову, тихо признался Димка.

-Ладно, я тут не буду расследованием заниматься. Прошу тебя по-хорошему - прекрати это дело! А то ты у меня больше не увидишь ни своего джаза, ни модных кроссовок, ни кожаных курток, ни денег на мороженное и кино. Понял меня?

-Понял,- кивнул сын.

-Ну ладно, покончим с этим,- отец дружески похлопал сына по плечу.- После школы-то кем собираешься стать? Думал уже?

-Мне нравится ведущим на радио, телеке или в газете... как его... журналистом, чтобы по другим странам ездить. Например, в южную Америку или Африку.

-Почему именно туда-то?

-А там свободы больше. Люди живут естественно, непринуждённо.

-А что у нас?

-А у нас всё искусственно, лживо. Сегодня говорят одно, завтра - другое, а на деле получается третье,- выдал с напором Димка.

-Да-а! Смотри ты! И что, так все в школе думают или ты один такой умный? - немного оторопело спросил отец.

-Да многие, не я один...

-Ну ладно. У меня что-то голова разболелась. Давай спать собираться. Только помни о нашем разговоре,- смягчив тон, устало произнес отец.

Димка ушёл в свою комнату, а Семён задумался. Да, нынешняя молодёжь попала в такую карусель событий, что сам черт не разберёт, кому и чему верить. Ещё два-три года назад нас убеждали и мы верили в то, что КПСС - ум, честь и совесть нашей эпохи, что наши партийные вожди и руководители страны - чуть ли не святее Папы Римского. А после того, как узнали правду о нашей действительности от Горбачева, после того как были открыты государственные архивы и опубликованы засекреченные сведения, то узнали, что люди, которых раньше чуть ли не обожествляли, оказались жестокими, циничными, корыстными и недалёкими (Ленин, Сталин, Ворошилов, Калинин, Молотов, Хрущев, Брежнев и др.). Произошла переоценка исторических ценностей. Великая Октябрьская Социалистическая революция, считавшаяся до этого величайшим событием в жизни советских людей, перестала быть таковой и получила статус переворота, совершённого небольшой группой алчных, продажных политиков. Оказалось, что коммунизм, к которому стремилось два поколения советских граждан, ради которого миллионы положили свои жизни, не больше чем утопическая, абсурдная идея. После таких открытий большинство взрослых людей пережило мировоззренческое потрясение, не говоря уже о молодых, неокрепших людях вроде Димки и его друга Валерки. Комсомольскую организацию, объединяющую молодёжь страны, ошельмовали и развалили. Вместе с тем заодно и пионерию распустили, ничего не предложив взамен. Теперь молодёжь предоставлена сама себе и, насмотревшись всякой развратной дряни по телевизору, начинает вести себя так же... Семён Суханов, как отец и как взрослый гражданин страны, не мог не ощущать своей, хоть и опосредованной, вины перед сыном, которому предстоит входить в жизнь в столь сложное и хаотичное время. Почесав затылок, он встал с дивана и потянулся до хруста в костях.

Элеонора Петровна тоже переживала за своих детей. Она материнским сердцем чуяла, что Дмитрия мучает какой-то внутренний дискомфорт, не свойственный молодёжи её поколения. Они росли под знаменем марксизма-ленинизма, воодушевлённые великой идеей построения коммунистического общества. Их молодость проходила под бравурные марши великих свершений: строительство "Днепрогэса", "Магнитки", освоения целинных земель, покорения космоса. Цели тогда казались ясными, устремления чистыми, хотя и наивными. А что сейчас? Правда оголила все язвенные места так называемого "развитого социализма", и картина открылась удручающая. Хватит ли государственного ума и народной мудрости пережить это потрясение и выйти из него обновлёнными и окрепшими?

Глава VIII Мать Элеоноры Ирена была по материнской линии полькой из-под Гродно и во время Второй мировой войны была под немецкой оккупацией. Когда немцы во время карательной операции зашли в их село Острына, расположенное в Западной Украине, она вместе со своей матерью Ядвигой, бабушкой Боже- ной и младшим братишкой Федором сховались в погребе за сараем. Там был сделан небольшой навес для дров и выкопан погреб для картошки. Крышка погреба для маскировки была закрыта тонким слоем травы и дровяными щепками. Весь день фашисты вместе с полицаями искали в селе партизан, пытали и убивали местных жителей, жгли их дома. К ночи немного успокоились. Ирена, которой было тогда четырнадцать, уговорила мать и, осторожно выбравшись из погреба, убежала в лес к партизанам. Да мать и сама понимала, что их укрытие не сильно надежно, его могли найти дотошные полицаи или выдать недобрые соседи. И тогда бы им всем, а особенно молоденькой девчонке, было бы не спастись от насилия со стороны бесчинствующих оккупантов. Они, оставшись втроём, целые сутки просидели в погребе. На следующую ночь мать не выдержала и, тихонько выбравшись из укрытия, направилась к домашнему колодцу, чтобы набрать в бутыль воды. Когда бутыль была уже почти полной, она услышала за спиной резкий лязг затвора и оклик "Хэнде хох!" Сердце Ядвиги замерло, она испуганно инстинктивно дернула руки в сторону. Бутыль, стоявшая на срубе колодца, качнулась, на мгновение зависла над колодезной дырой, а потом стремительно рухнула вниз, издав глухой звук. Ядвигу немец арестовал и привёл в соседнюю хату, где несколько пьяных немецких офицеров под губную гармошку горланили свои "лающие" песни. Затем они под угрозой расстрела напоили её, чуть ли не до смерти, самогоном, сорвали с неё одежду и заставили голой танцевать себе на утеху. Затем двое фашистов над ней грубо надругались и под утро, избитую и растерзанную, заперли в сарае на охапке истлевшего сена. Днём, не давая ни воды, ни еды, начали допрос: кто она такая, где её муж, дети, где партизаны. Она сказала, что её муж был насильно мобилизован советской властью в армию и где он, и что с ним, она не знает. Что детей своих отправила ещё в начале войны к своей сестре в Гродно, а сама осталась здесь сторожить свою хату и двор. Но тут вмешался один из местных полицаев и доложил, что "эта тварь господину офицеру врёт, и дети её где-то схованы недалеко или находятся у партизан". Тот рассвирепел и приказал тому наказать её плетью, а сам стоял рядом и "дирижировал" своим хлыстом. Тоненькое изорванное ситцевое платьице Ядвиги стало красным от крови, когда она взмолилась: "Я всё скажу, господин офицер. Только обещайте, что вы не тронете моего маленького сыночка и мою старенькую маму". Высокий худой фриц Ганс, в тонких очках на носастом лице, выслушав переводчика, небрежно махнул рукой и произнес: "Гут!" Ядвига, показывая на свои засохшие и окровавленные губы, попросила пить. Ей зачерпнули и подали литровую банку с водой. Она жадно, содрогаясь всем телом и захлёбываясь, выпила четверть. Полицай, выхватив из её рук банку и резко толкнув в плечо, приказал ей: "Веди нас к своим щенкам!" Ядвига вышла во двор и медленно побрела в сторону своего дома. Они прошли мимо колодца, крышка которого так и была со вчерашнего вечера открытой. Она шла и не знала, правильно ли поступает, ведя фашистов к погребу, где прятались мать и её сынишка Феденька. С другой стороны, она понимала, что полицейская сволочь рано или поздно всё равно отыскала бы их схорон. Она надеялась, что немецкий офицер, который был вчера, во время издевательства над нею, более трезвым и спокойным, всё же сдержит своё слово и оставит всех троих в живых. Подойдя к скрытому погребу, она, нагнувшись, с трудом открыла тяжёлую крышку и со смятением в голосе негромко крикнула: "Маменька, Феденька, вылезайте! Офицер обещал, что не тронет вас. Вылезайте, так будет лучше". Сказала она эти слова, а у самой сердце так и обмерло, дыхание перехватило от страха за их жизни. Сначала по лесенке поднялся шестилетний Федор. Морщась от яркого дневного света, он испуганно глянул на людей в военной форме, у которых на животах висели чёрные "шмайсеры", и бросился к матери, прильнув к ней всем своим худеньким тельцем. Затем, сжав зубы и терпя боль в старом теле, медленно и молча из ямы поднялась седая старуха.

-Dieser all? Nicht mehr? (Это всё? Больше нет?) - спросил высокий фашист в фуражке. Переводчик перевел и вопросительно глянул на Ядвигу.

-Нет, больше никого нет,- прижимая к себе мать и сына, с мольбой в глазах ответила ему та.

-А где старшая дочь? - поинтересовался полицай-переводчик.

-Она неделю назад ушла в соседнее село к родственникам за солью и пропала. Не знаю, где она теперь,- стараясь говорить как можно правдивее, выпалила она заранее подготовленную историю.

Переводчик доложил сказанное офицеру, затем нагнулся и заглянул в погреб. Выпрямившись, он развел руки в сторону, давая понять, что больше никого в полутёмном погребе не увидел. Затем отстегнул от пояса гранату, вынул чеку и бросил её в чернеющую дыру погреба. Спешно отбежал в сторону и замер в ожидании. Через несколько секунд раздался глухой взрыв: "Пах-х!". Земля под ногами слегка дрогнула, затем откололась у лаза в погреб и, осыпаясь вниз, выдавила наружу облако дыма и пыли.

-А может, она у партизан? - ехидно улыбаясь, подошёл и заглянул в лицо женщины настырный полицай.

-Что Вы, господин полицейский, какие партизаны? Она ведь ещё совсем ребёнок,- задыхаясь от волнения, замахала руками мать.

-Партизан, wer (кто)? Партизан, wo (где)? - испуганно выпучив глаза, громко затараторил офицер.

Полицай передал ему суть разговора с женщиной. Тот выслушал его и отдал какие-то резкие команды.

Двое полицаев подбежали к старухе, схватили её за руки и оттащили к стенке сарая. Прислонив старую Божену к дощатой стене, они тут же отскочили в сторону и, вскинув "шмайсеры", дали две коротких автоматных очереди. Старая женщина дёрнулась всем телом, перевела свой предсмертный взгляд на дочь и, медленно оседая на землю, завалилась набок.

-А-а-а-а!!! За что вы её, изверги!! Сволочи!! Фашисты!! Мамочка, прости меня! - истошно завопила Ядвига, бросившись к матери.

Упав на колени, она обхватила руками её голову и, прижавшись щекой к её остывающему лицу, зарыдала. И тут же сквозь рыдания она услышала ещё раз этот кошмарный, страшный треск автомата - её тело словно пронзило током: "Сынок, Феденька!" - ударила в виски мысль. Она обернулась и сквозь слёзы увидела бегущее в сторону, а затем падающее на землю, как подкошенное, тельце сына и нескладно выброшенные в стороны его худые ручонки. Голубой небосвод качнулся перед ней, почернел и обрушился на неё огромной горой. Горячий воздух застрял стоном в горле, и она упала рядом с матерью, потеряв сознание.

Когда на следующий день немцы уехали из села, соседи нашли её за сараем разговаривающей и хохочущей рядом с двумя трупами. Ядвига, не пережив потрясения, тронулась рассудком. Она посадила мёртвых мать и сына рядом, прислонив их тела к стенке сарая. Надела им на головы свитые ею венки из цветов, постелила у их ног скатерть, из дома принесла посуду, наполнила миски землёй и, без конца разговаривая и смеясь, угощала своих сыночка Фёдора и маму Божену "едой". Оставшимся в живых односельчанам потребовалось немало усилий, чтобы тронувшаяся умом Ядвига позволила по-человечески похоронить её мать и сынишку. Убежавшая в лес и таким образом спасшая себе жизнь Ирена узнала о произошедшей трагедии только спустя неделю. На второй день в лесу она набрела на партизанский дозор и была доставлена в отряд. Ещё через три дня с группой партизан она пришла в свою порушенную деревню и узнала о выпавшем на её долю горе. Ирена потеряла не только своего любимого братика и бабушку, но и получила на свои четырнадцатилетние руки тяжело больную маму. Ядвига не дожила до конца войны одного месяца. В один из весенних дней, когда её дочь Ирена трудилась на колхозном поле, она кинулась с крутого берега в холодную полноводную реку и утонула. Это видели мальчишки, игравшие на берегу "в ножички". Через две недели её тело, прибившееся к берегу, нашли в пяти километрах вниз по течению.

Вскоре окончилась война, на селе вновь установилась советская власть, которая по-своему решила распорядиться судьбой молодой девушки. Семнадцатилетней Ирене настойчиво предложили выехать с трудовой армией на Север, за то, что она жила под оккупацией немцев. Она была молода, энергична, ей хотелось поменять обстановку и уехать из разорённого села, где ей пришлось пережить много горя. Ирена за гроши продала соседям домашнюю утварь, что не купили, отдала за так, за шерстяной отрез сторговала родительский дом, сшила себе новое пальто и отправилась на поиски новой жизни. Так она в 1946 году попала в Коми АССР, в посёлок Ново-Ипатово. Стала называться Ириной, Ириной Брониславной. Затем она вышла замуж за Петра и родила дочь Элеонору.

Глава IX

Дмитрий Суханов и Валерий Дроздов в 1988 году учились в десятом классе. В стране полным ходом шла горбачёвская Перестройка. От потока новой информации, от вводимых реформ и преобразований, от повсеместной неразберихи у многих людей головы кружились. Из газет, журналов, передач по телевидению люди узнавали о том, что великий вождь и учитель Ленин вершил революцию на немецкие деньги, непобедимый и непреклонный Сталин был агентом царской охранки, Киров - бабником, великий полководец Жуков - тираном и деспотом, Брежнев и его окружение - нечистыми на руки себялюбами. Отученный за многие десятилетия советской власти самостоятельно мыслить народ глотал все эти второсортные новости тоннами и ужасался тому, что совсем недавно было предметом всенародной гордости. Особенно страдало неокрепшее сознание молодёжи. Устоявшиеся основы общественного мировоззрения рассыпались прямо на глазах. Школа ? 36, где учились два друга, находилась в стороне от центральных шумных городских улиц. Она была построена из крупных панельных блоков в два-три этажа с большими светлыми окнами. Возводили её, в своё время, строительные подразделения того самого Главка, в котором работал Димкин отец. С фасадной стороны школы находился стадион с различными спортивными сооружениями, а с другой её стороны, через улицу, в лесном массиве находилось центральное городское кладбище.

В тот год среди старшеклассников появилась "мода" на прогулки поздно вечером по кладбищу - как говорили сами ребята, "чтобы закалить характер". Собирались обычно пять-шесть молодых ребят, иногда среди них бывали и девчонки, и, проникнув на территорию кладбища с фонариком в руках, гуляли среди крестов и памятников. Такие прогулки длились от получаса, верхом доблести считалось пробыть на кладбище целый час.

Однажды в такой компании оказались и Димка с Валеркой. В один из октябрьских тёмных вечеров они вместе с другими тремя сверстниками, вооружившись двумя фонариками, отправились на кладбище. Ребята перешли дорогу, освещаемую редкими жёлтыми фонарями, и цепочкой по едва заметной тропке направились в лесной массив. Проникнув через пролом в заборе, они вскоре оказались возле первых могильных холмиков. Димка шёл четвертым, а Валерка был замыкающим. Он встречался со смертью, ему пришлось участвовать в похоронах отца, и после он много раз бывал вместе с матерью на его могиле. Но привыкнуть к этому всё равно невозможно. Димка же до этого никогда, кроме как в кино, не видел смерть, ему не приходилось бывать на похоронах и даже на кладбище. Поэтому он волновался больше всех и его состоянию можно было только посочувствовать. Внутри у него всё трепетало от страха и ужаса. Всякий раз, когда бледный луч фонарика выхватывал из кромешной тьмы силуэт креста или надгробной плиты, его сердце замирало, а волосы вставали дыбом. Чем дальше они продвигались вглубь кладбища, тем идти становилось всё труднее: лабиринты между оградок становились сложнее и путанее. Димка, как и все остальные, шёл медленно, превозмогая слабость и дрожь в коленях. Он старался не глядеть по сторонам, а смотреть только на тёмную спину впереди идущего товарища. Ему чудилось, что со всех сторон из-под земли встают тела покойников и окружают их плотным кольцом, протягивая к ним свои тонкие исхудалые почерневшие руки. Вдруг тёмный силуэт перед ним качнулся и рухнул вниз. Раздался душераздирающий крик: "А-а-а-а-а!!!" Затем это "что- то", побарахтавшись в темноте, быстро вскочило и запричитало: "Ой, мамочки мои, ой - меня кто-то схватил за ногу! Мне страшно!" Оказалось, что впереди идущий Мишка, поскользнувшись на талом снегу, запнулся за корень дерева и упал в проход между двух оградок. Трудно сказать за всех остальных, но Димка в тот момент даже в штаны чуть напустил. Желание идти дальше у всех вдруг разом пропало. Они встали плотной кучкой у большой ели в узком проходе и закурили. Тихонько переговариваясь между собой и подбадривая друг друга, они постояли минут десять и осторожно, стараясь не заблудиться в кладбищенских тропках, отправились назад. Придя на школьный стадион, они сгрудились у спортивного тренажёра и, засмолив по очередной сигарете, продолжали делиться впечатлениями, подшучивая друг над другом:

-Ну, Михась, ты и заорал, как резаный! Я чуть не обосрался, у меня аж волосы дыбом встали,- поблёскивая глазами в темноте, делился своими впечатлениями худощавый Женька Смирнов.

-А я уж думаю, ну всё, сейчас и меня за ноги схватят и утащат вниз. Вцепился за оградку так, что даже руку себе поцарапал,- показывал ладонь товарищам победитель школьных олимпиад по математике Колька Вахрушев.

-Да ничего, братва, клёво же было, хоть немного и страшно. Главное, мы выдержали, в армии это потом пригодится,- назидательно, потягивая сигарету,заключил Валерка Дроздов. - Правда, Суханчик? - хлопнул он Димку по плечу.

-Да, наверное, если в похоронной команде придётся служить,- уныло ответил тот.

Ещё немного позубоскалив, они, вялые и опустошённые, побрели по своим домам. Мощный всплеск адреналина от испытанного ими страха на кладбище, похоже, отнял у них остатки последних сил.

Где-то через неделю, когда в школе было всего три урока, Валерка согласился прийти к Димке домой послушать новые записи. Младшую сестру Вику Суханову они выперли в зал к телевизору, а сами, "бросив кости" на диван и намешав себе в кружки растворимого кофе, предались наслаждению жизнью. Через час, одурев от громкой и темпераментной музыки, они выключили магнитофон и вышли на балкон покурить. В их распоряжении было около часа до прихода Димкиной матери с работы. На балконе Валерка начал неожиданный разговор, который, судя по всему, давно его волновал:

-Димарь, ты ведь знаешь что у меня в Афгане отец погиб?

-Да, конечно.

-Ему тогда было всего тридцать два... А вот за что он погиб, ты можешь мне сказать?

-Ну, как за что? За Родину, за нашу страну.

-А что, афганцы на нас нападали? Они что, жгли наши села, города, убивали советских людей? - сурово глядя в приоткрытое окно на пустынный двор, настойчиво спросил Валерка.

-Ну, я не знаю. Наверное, хотели напасть,- не понимая, к чему клонит товарищ, ответил Димка.

-Тогда скажи, по чьей милости я должен расти без отца, а мать жить без мужа? Я бы хотел видеть ту рожу, которая за это понесла наказание. Тысячи солдат и офицеров погибли не за пофиг. А те, кто их туда отправил, живут себе в удовольствие: ездят на дорогих тачках, живут в особняках, отдыхают у тёплого моря. Брежнева, Андропова, Черненко - где похоронили? У Кремлевской стены! А за что? Что они такого великого и полезного сделали для своего народа? Они что, осчастливили страну? Они что, гении? Нет, им просто повезло. Они простые заурядные люди и, может быть, намного хуже многих. Мы тут с матерью ходили на кладбище к отцу, так я видел могилу одного такого местного "величества". Если для простых смертных три квадратных метра земли выделяют, то у этого - все тридцать будут. У него там всё плиткой выложено, скамейки и столик гранитные, памятник в три метра тоже из гранита и надпись: фамилия, имя, отчество, год рождения год смерти, кстати, семьдесят шесть лет прожил, и дальше написано, что он был крупным партийным и государственным деятелем. Вот суки, даже после смерти умудряются урвать себе побольше! А у моего отца, геройски погибшего, простой металлический монумент с красной звёздочкой сверху и три квадрата земли у оврага. Мне тогда так захотелось в этот большой гранитный монумент запустить чем-нибудь, жаль, под рукой камня хорошего не оказалось,- резко сплюнув сквозь зубы, Валерка перегнулся через балконное ограждение и проследил, как плевок, проделав дугу, беззвучно шлепнулся в промозглую чёрно-серую землю палисадника.

- Да, ты прав, наверное, Вака,- они иногда называли друг друга по укороченным, ими придуманными именам.- Я об этом не думал.

Валерка втайне завидовал Димке, у которого и отец, и мать были живы и здоровы. Они, судя по всему, хорошо зарабатывали и их семья не испытывала ни в чём нужды. Димарь всегда был хорошо одет и у него всегда водились карманные деньги. Он частенько угощал товарища растворимым кофе и пирожными, когда тот заходил к нему в гости послушать музыку. К жизни Димка относился легко и непринуждённо. Он особо не вникал в происходящие вокруг процессы, удовлетворяясь хорошей родительской заботой о себе и хорошей джазовой музыкой.

-Ленин-то, наш вождь и учитель, слыхал, говорят, был немецким шпионом. Великую Октябрьскую Социалистическую революцию по их заданию делал. Вот козёл. Ты знаешь, я хочу на памятнике, что стоит на главной площади, так и написать, что он козёл. И все остальные с ним козлы. Краской написать, чтобы все видели,- поделился вдруг своими потаёнными мыслями Валерка. Ему хотелось уже давно выместить на ком-нибудь накопившееся в нем зло за свою безотцовскую нескладную жизнь, за муки и страдания матери, которая выбивается на работе из последних сил, чтобы одеть и накормить сына. Он давно уже об этом думал.

-Ты что, сдурел? Тебя же поймают и посадят в тюрьму, или даже расстреляют! - выпучил свои большие зелёные глаза на товарища Димка. В его семье к власти относились с почтением, поскольку оба родителя работали во властных структурах, и это позволяло им обеспечивать семейное благополучие.- Ты, Вака, наверное, голову застудил? Друга мне терять совсем не хочется, знаешь.

-Ну и что ты так собздел? Смотри-ка, памятник Ленину! Да они мне все одинаково по барабану, что Ленин, что Сталин, что Брежнев, что Горбачёв. Каждый только о себе печётся. Ну, ты не бери в голову, я это так, просто пошутил,- криво ухмыльнувшись и похлопав товарища по плечу, успокоил его Валерка.

-Вака, ты что-то последнее время какой-то нервный стал. Может, тебе помочь чем-то надо? Может, тебе деньги нужны? Я у родителей попрошу, они, если что, дадут взаймы,- стараясь сгладить ситуацию, примирительно спросил Дмитрий.

-Ты что? Да ты знаешь, сколько у меня мать зарабатывает мастером на швейной фабрике? Нам двоим вот так хватает,- провёл он рукой по шее.

Валерка отчаянно врал, и Димка это понимал, но он этим объяснением удовлетворился, поскольку не в привычке человеку брать на себя чужие заботы, особенно когда тебе всего шестнадцать лет.

Вот-вот должна была прийти с работы Димкина мать, а поэтому они разговор на этом закончили, и, быстро собравшись, Валерка пошёл домой.

Прошло две-три недели, когда однажды за ужином Димкина мать рассказала, что Сыктывкар облетела дикая новость: оказывается, какие-то вандалы сегодня ночью осквернили памятник Ленина на главной площади города. На постаменте было написано белой краской слово "Козлы!", а банка из-под краски была найдена недалеко в урне. Когда Дмитрий услышал эту историю, он тут же вспомнил недавний разговор с Валеркой у них на балконе. Он поперхнулся едой, закашлялся, и его уши стали пунцовыми.

-Ты что-то такой красный, Дим? Ты не заболел ли случайно? - с беспокойством глядя на сына, спросила мать.

-Нет-нет. Мне немного просто жарко. Я наелся, спасибо,- он, тут же встав из-за стола, быстро направился к себе в комнату.

Весь вечер Дмитрий думал о том, как будет себя вести завтра с Валеркой. Доверительно спрашивать его о произошедшем, о его участии в этом, как выразилась его мать, кощунстве над святой личностью, или сторониться общения с ним, чтобы, не дай Бог, не заподозрили и его в соучастии.

И завтра, и послезавтра, и все последующие дни Валерка вёл себя как обычно. Знал он об осквернении памятника, не знал - понять было трудно. К тому же местные власти во избежание широкой огласки постарались не афишировать этот инцидент, мгновенно приведя памятник вождю пролетарской революции в полный порядок. Но органы КГБ и МВД, разумеется, кропотливо и методично вели свою розыскную работу. Димка, зная слегка вздорный характер товарища, ничего о памятнике у него не спрашивал, а вскоре и вовсе забыл об этом случае.

Они готовились к выпускным экзаменам, когда школу облетела весть, что Валерку Дроздова - красивого, крепкого парня, по которому сохло не одно школьное девичье сердце, будут судить. И грозит ему за хулиганство срок до пяти лет. В школе поднялся целый тарарам: одни его открыто осуждали и хулили, другие негласно оправдывали его поступок и сочувствовали ему. Его немедленно на школьном собрании исключили из рядов комсомола за идейное и моральное разложение. Хотя сам комсомол к этому времени подвергался уже серьёзной общественной обструкции. Валерке Дроздову вслед за исключением из комсомола грозило отчисление из школы, несмотря на то, что учиться ему оставалось всего чуть больше месяца. Но в то время в стране шла Перестройка и рушились в пух и прах все прежние политические и общественные устои, трещали по швам накопленные за долгие годы советской власти стереотипы. Не только школьникам, но и взрослым порою трудно было отличить правду от лжи, искренность от позёрства, доблесть от трусости. Но как бы там ни было, пока велось следствие, пока взрослые обсуждали глубину проступка юноши и меру его наказания, Валерке разрешили сдать выпускные экзамены. И он их с грехом пополам сдал. Затем был суд, который, учитывая героические заслуги его отца, добропорядочность матери и положительную характеристику из школы, переквалифицировал дело в административное и назначил за мелкое хулиганство штраф Димкиной матери в размере трёхмесячной заработной платы с выплатой в течение года.

Элеонора Петровна, узнав, что товарищ её сына и есть тот самый хулиган, который осквернил памятник Владимиру Ильичу Ленину, в тот же день провела беседу с сыном:

-Дмитрий, сынок, ты уже становишься совсем взрослым и скоро закончишь школу. Впереди у тебя самостоятельная, ответственная жизнь, и успех в этой жизни будет зависеть от того, как правильно ты сам принимаешь решения. Валера Дроздов всегда казался мне неплохим мальчиком, тем более чудовищным выглядит этот его поступок с памятником. Как такое могло произойти? Ведь вы давно дружите и общаетесь. Ты знал, что у него такие нездоровые мысли в голове бродят, вы обсуждали это?

-Да, было один раз. У нас на балконе он как-то заговорил о том, что презирает всех, ну, власть прежде всего. Начиная с Ленина и заканчивая нынешним. Но я его не поддержал, и он прекратил этот разговор.

-Да откуда же ему знать и судить о правителях? Материнское молоко на губах ещё не обсохло, а он туда же! Свихнулись все, что ли? Откуда у него такие мысли? На него, наверное, кто-то плохое влияние оказывает?

-Да нет, мам. Он просто злой за то, что отца потерял. У него отец, я тебе рассказывал, в Афгане погиб. Вот он и простить не может. А отца он сильно любил и тоскует по нему.

-Да, бедные дети, и на их неокрепшие души страдания выпали. Мальчику, конечно, трудно расти без отца. Так и ожесточиться можно, и сбиться с пути. Упаси нас, Господи, от таких испытаний! - лёгким движением руки смахнув набежавшую слезу, мать продолжила.- Тем не менее, сынок, тебе в дальнейшей жизни нужно быть повнимательнее с выбором товарищей. А то ведь в один миг попадёшь в неприятную историю и испортишь себе всю последующую жизнь.

-Ну ты, ма, даёшь! Как ты можешь? Ведь ты знаешь Валерку, он отличный парень. Вот только сорвался немного. И большинство так в школе считают. Я что, по-твоему, должен от него отвернуться? Должен предать его?

-Успокойся, ради Бога. Не надо никого предавать. Просто, как мне кажется, вы разные, и у вас разные пути в жизни. Подумай об этом. И потом, все мои коллеги в Гороно знают, что мой сын дружил с этим Дроздовым, которого чуть в тюрьму не посадили. И это, знаешь ли, не прибавляет мне авторитета.

То ли этот разговор сыграл роль, то ли стечение последующих обстоятельств оказалось решающим, но после окончания школы некогда крепкая дружба между двумя парнями стала стремительно затухать. Валерка устроился на работу слесарем в автотранспортное предприятие, чтобы помочь матери с выплатой судебного штрафа, который сильно подорвал и без того их скудный семейный бюджет. Димка же собирал документы и готовился к сдаче вступительных экзаменов в институт. На семейном совете Сухановых было принято решение, что он поедет учиться в Москву. Элеонора Петровна была женщиной не только волевой и решительной, но и честолюбивой и не допускала никаких случайностей или непредусмотренных компромиссов в своей жизни. Поэтому Семён Николаевич, Димкин отец, вскоре после этого под видом командировки съездил в столицу и вручил секретарю приёмной комиссии пять тысяч рублей, что по тем деньгам было почти равнозначно стоимости нового легкового автомобиля "Москвич". Так началась у Димки новая студенческая жизнь в Московском институте народного хозяйства.

Ну а у Валерки Дроздова жизнь протекала совсем в другом русле. Всю осень и зиму он отработал слесарем в гараже, ремонтируя грузовые автомобили. Одновременно за счёт предприятия отучился в автошколе и сдал на водительские права. Ему выдали старенький "Газончик", на котором он полтора месяца развозил продукты по магазинам. А весной его забрали в армию, и попал он на службу в инженерные войска в качестве механика-водителя тяжёлого тягача, перевозившего понтонные переправы.

Глава X

Между тем события в стране развивались стремительно. Свергая все прежние авторитеты и устои, неслась вперёд Перестройка. В феврале 1989-го были выведены из Афганистана последние советские войска. В марте состоялись первые свободные, альтернативные выборы народных депутатов СССР. В апреле в Тбилиси была разогнана мирная демонстрация, требовавшая выхода Грузии из СССР, в результате 19 мирных жителей погибли, многие были ранены. В мае на митинге в Сыктывкаре выступал академик, депутат СССР А. Д. Сахаров, тот самый, который в 1980 году был против ввода советских войск в Афганистан. В июле того же года началась всеобщая политическая стачка шахтёров Печорского угольного бассейна, которая осенью переросла в забастовку. В феврале 1990 года в Коми АССР приезжает Председатель Совета министров СССР Н. Рыжков, который, приехав в Воркуту, попал в снежный буран и из которого его еле вызволили. После этого в Сыктывкаре он с активом провёл совещание, на котором был и Семён Николаевич Суханов. Его начальник Виталий Савватиевич вот уже как два месяца болел, и Суханов его замещал на работе. В стране месяцами не выплачивалась заработная плата, не выполнялись договорные обязательства, срывались поставки сырья и материалов, повсеместно падало производство, из магазинов исчезало продовольствие, на продукты питания и одежду вводилась талонная система. А Председатель Правительства в ответ на вопросы собравшихся, к сожалению, ничего конкретного сказать не смог, ограничившись общими разглагольствованиями. В сентябре 1990-го начали бастовать усинские нефтяники, которые ещё совсем недавно "купались" в чёрном золоте. А что говорить о положении дел в строительстве? Заказчики перестали вовремя платить за выполненные работы, поставщики - вовремя поставлять стройматериалы, из-за чего в подразделениях Главка начались долги по налогам, штрафам и пеням, банковским кредитам и зарплате - наступал финансовый коллапс, который неминуемо вёл к банкротству предприятия. Семён Суханов, всё чаще остававшийся за начальника Главка, крутился целыми сутками как белка в колесе, пытаясь хоть как-то смягчить, утрясти ситуацию. Он бесконечное количество раз звонил заказчикам, встречался с ними лично, требуя перечисления денег за выполненные работы, ходил на приём к министру, курирующему строительство, к заместителю председателя правительства Республики, ездил в Москву в разные инстанции, подписывал десятки соглашений и протоколов. Вручал нужным людям презенты, давал взятки. Но и это не помогало, дела шли всё хуже и хуже. Принятые союзным руководством законы расширяли права предприятий, давали им хозяйственную самостоятельность, позволяли трудовым коллективам самим выбирать себе руководителей. При этом сохранялись основы командно-распорядительной системы. Это привело к нарушению прежних хозяйственных связей и к раз- балансировке финансовой системы. Из структуры Главка стали отпочковываться целые предприятия.

Вконец измотанный накопившимися проблемами Семён Суханов навестил на дому своего болевшего, пережившего инфаркт начальника Берга.

-Добрый день, Виталий Савватиевич, как Ваше самочувствие? Мы ждём не дождёмся Вашего возвращения в строй.

-Да уж и не знаю, что сказать. Как написал кто- то из поэтов, "видно, юность моя отзвенела белой черёмухой"... Надеюсь, друзья, надеюсь, но надежды тают, как мартовский снег. Но что обо мне, у Вас-то как там дела идут? Чую, что несладко тебе, ой несладко, Семён Николаевич!

-Да, вот посоветоваться пришёл. На счетах Главка денег нет. Налоги и зарплату платить нечем. Заказчики не платят, власти обещания не выполняют. Банковские счета арестовали, кредитов не дают. Люди бастуют. Строительные подразделения принимают решения о выходе из состава Главка. Они руководствуются постановлением Правительства России "О хозрасчётной самостоятельности". Такое решение уже приняли тресты в Усинске, Вуктыле и Печоре. И в соответствии с законом мы этому не можем воспрепятствовать. За ними, думаю, последуют и другие. Вот такие пироги, шеф.

-Ну и дела... Как говаривали в годы моей бурной юности, "видно, товарищ Берия вышел из доверия!" Значит, Главк им не нужен, все хотят самостоятельности?

Суханов в ответ молча кивнул, глядя в окно грустными воспаленными глазами.

-Да, всё идёт к тому, что строительная отрасль скоро, как говорится, накроется медным тазом.

-Да знаю... Но, можно, пока всё не развалилось, создать новое предприятие и перевести на его баланс постепенно все оставшиеся здоровые активы Главка. Ну, технику, здания, помещения, стройматериалы... А затем набрать людей и всё начать с чистого листа. Как ты считаешь?

-Пожалуй, соглашусь. Другого выхода не вижу.

-Я этот вопрос уже проработал с Москвой, так что готовь приказ, я его подпишу и тебя назначу руководителем. Я уже решил оставить свое директорство. Хватит, поработал, да и здоровье не позволяет. У тебя будет контрольный пакет акций. Только чур, в этом деле и моя должна быть доля, тридцать процентов.

-Хорошо, Виталий Савватиевич, пусть будет тридцать. А по десять я оставлю своим заместителям, Чернову и Петрову. Как?

- Ну, думаю, ладно. Они мужики хорошие, да и высокие профессионалы, тебе без них не обойтись. А мне мои тридцать не помешают. Жить на одну пенсию в наше время - сам знаешь... Иметь синицу в руках лучше, чем "утку"... под кроватью. Ха-ха! - горько усмехнулся своей удачной шутке Виталий Савватиевич.

Вскоре после этого разговора события в стране ещё более обострились и ухудшились. В августе 1991 года в СССР объявили чрезвычайное положение. Президент СССР под видом болезни был отстранен, и власть перешла в руки ГКЧП - вновь созданного государственного Комитета.

Семён Суханов хорошо запомнил вечер 20 августа 1991 года. Тогда он был дома с семьей. Они, как и многие миллионы других граждан страны, в нервном возбуждении ждали развязки. Но телевизор не работал, радио молчало, а за окном расстилался серый тревожный закат. Чувствовалось наступление огромной беды, и по спине Суханова нет-нет да пробегали холодные мурашки.

Инициативу в свои руки тогда взял Б. Н. Ельцин. Стране удалось избежать большого кровопролития. В ноябре того же года Украина проголосовала за независимость. К концу года СССР окончательно распался. Полки в магазинах пустые, не стало ни продовольственных, ни промышленных товаров. Люди ходили злые, власти были в полной растерянности. Невольно возникала ассоциация с огромным Ходынским полем, на котором, как известно, в 1896 году во время коронации царя Николая II люди из-за бесплатной раздачи царских подарков заживо давили друг друга.

В январе 1992 года с целью хоть как-то разрешить продовольственную проблему Правительство России, возглавляемое Е. Гайдаром, отпустило цены, и они взлетели вверх в мгновение ока. Если раньше килограмм мяса стоил 3 рубля 60 копеек, то тогда стал стоить 160 рублей, масло стоило 3 рубля 50 копеек, а стало - 35 рублей, колбаса стоила 5 рублей - стала стоить 150. Люди были в шоке, многие ходили в магазин, как в музей, но терпели, уж больно сильно достала их прежняя жизнь при постоянном дефиците.

Через полгода Семён Суханов стал генеральным директором нового закрытого акционерного общества, в котором трудилось более шестисот пятидесяти человек. Он оказался способен на незаурядную гибкость, предприимчивость и изворотливость. Сумел навести дружеские отношения с республиканскими и городскими властями. Одному высокопоставленному чиновнику дёшево построил дачу, другому выделил в кооперативе гараж, третьему помог со стройматериалами и евроремонтом квартиры. В Москву летал тоже не с пустыми руками: кого угостит сёмгой, кого олениной, кому презентует ведро клюквы, а кому положит просто деньгами. Поэтому, несмотря на общий экономический упадок в стране, заказы у его были, и деньги за их выполнение ему платили исправно и без особого контроля. Сухановы, и без того жившие небедно, стали шиковать. Семён купил себе импортный дорогой джип, супруге, Элеоноре Петровне, небольшой элегантный "Ниссан", сыну Дмитрию, студенту третьего курса, для передвижения по Москве - трёхгодичный "Опель". Дважды в год они стали ездить за границу на самые дорогие и престижные курорты. Супруги Сухановы любовались собором святого Марка в Венеции, поднимались на Эйфелеву башню в Париже, стояли на краю великого Гранд-Каньона в американском штате Аризона...

Вообще поездка в Америку у четы Сухановых оставила неизгладимое впечатление. Отправились они туда в конце августа 1995 года на океаническом лайнере из Амстердама. Огромное прекрасное белое судно длиной в 290 и шириной в 32 метра, для более чем двух тысяч пассажиров, представляло все, какие только пожелаешь, возможности для хорошего отдыха и времяпрепровождения. На одиннадцати пассажирских палубах размещались три бассейна, волейбольная и баскетбольная площадки, казино, ночной клуб, театр, дискотека, библиотека, медицинский центр и целая дюжина различных ресторанов и кафе. По пути они посетили: Норвегию, Исландию, Гренландию и Канаду и на шестнадцатые сутки оказались в Нью- Йорке. Семён и Элеонора, прожившие всю жизнь на суше, вдали от моря, были поражены мощью и величием Атлантического океана. Порою им казалось, что ему не будет никогда конца, что кроме бескрайней воды, бездонного неба и их жалкого судёнышка на этом свете больше нет ничего. Океан то был весел, жизнерадостен и приветлив, то становился грустен и меланхоличен, а бывал иногда суров, грозен и страшно опасен в своей ярости. В такие минуты, глядя на огромные бушующие волны и вспоминая, что внизу, под тобой три километра разъярённой, мрачной и холодной водной стихии, отчётливо понимаешь всю микроскопичность человеческой жизни. В полной мере осознаёшь, что, как отдельный человек, так и всё человечество на планете Земля не какие не хозяева, а лишь робкие, слабые и вероятно временные гости. Сухановы любили в тихие хорошие вечера, после сытного ужина, подняться на верхнюю палубу лайнера и полюбоваться величественной и магической панорамой океанских просторов. Бывало, они сидят вдвоём за столиком в лёгких одеждах на остывающей от дневного зноя палубе, потягивая через соломинку свой любимый коктейль "мохито" и им кажется, что они парят, словно две белые птицы к алеющему на горизонте закату. Густой аромат лёгкого, свежего бриза ласкает их загорелые лица, а над их головами сияет бледно-жёлтым ликом пугающе близкая луна, оставляя свой золотисто трепещущий след на тёмно-синей поверхности океана. Они, как завороженные, всё смотрят и смотрят на неумолимо ускользающий от них горизонт, который вот уже пятые сутки совершенно необъяснимым образом остаётся недостижимым.

-Сёма, а когда мы оба умрём, мы тоже будем с тобою вместе? - вдруг спрашивает Элеонора мужа.

-Что? Что ты сказала? - вопросительно глянул он, стараясь переключиться со своих мыслей.

-Ну, на том свете мы останемся с тобою мужем и женой, или нет? Ты как думаешь? - уточнила Эля, с надеждой глядя на супруга.

-А что ты, вдруг, заинтересовалась этим вопросом? Не рано ли?

-А мне, кажется, что мы сейчас парим где-то во вселенной, между небом и землёй. Мне никогда до этого не приходилось испытывать подобных ощущений. Так, всё-таки, ответь мне на вопрос. Мы будем и потом вместе?

-А ты хочешь этого? - вопросом на вопрос ответил Семён, слегка при этом улыбаясь.

-Хочу, очень хочу,- серьёзно, глядя глаза в глаза, ответила Элеонора.

-Ну, и я хочу. А, значит, так тому и быть,- и, наклонившись набок, Семён притянул и обнял жену за плечи.

Назад из Америки они возвращались самолётом - уж больно соскучились по своей, пусть и не очень обустроенной и не такой уж доброй и щедрой к своим гражданам, но всё же дорогой сердцу, родине - России.

К 1996 году Семён Николаевич Суханов, благодаря хитроумным финансовым операциям, стал полновластным владельцем своего строительного предприятия. Как говорят в народе, он к этому времени "заматерел", став не только крупным узнаваемым бизнесменом в Сыктывкаре, но и депутатом республиканского парламента.

Когда его бывший начальник Виталий Савватиевич Берг узнал, что его пакет акций практически полностью растворился за счёт эмиссии и обесценился, то стал настойчиво звонить Суханову. Тот долгое время не отвечал на его звонки, но однажды всё же поднял трубку.

-Алло, алло! Семён Николаевич? - раздался прерывистый взволнованный голос заслуженного строителя и пенсионера.

-Да, слушаю,- сухо ответил надменный голос Суханова.

-Семён, это я, Виталий Савватиевич. Неужто не узнаешь старого соратника и бывшего начальника? Звоню, звоню, а ты всё не отвечаешь,- дружески и игриво прозвучало в трубке.

-Узнаю. Что Вы хотели, Виталий Савватиевич? - сухо ответил Суханов.

-Да я. Да ты.- разволновался и на мгновение запнулся собеседник, но потом собрался с духом.- Семён Николаевич, это правда, что моя доля в уставном капитале теперь составляет ноль целых и ноль десятых?

-Да, это так. Вас приглашали, но Вы на собрание не пришли.

-Я был болен, я доверился тебе, а ты... Да как ты смел, мерзавец, кинуть меня! - сорвался Берг.- Ведь я тебя из простого мастера вырастил до руководителя крупного предприятия! А ты меня за это так отблагодарил? Я тебе отдал в доверительное управление свой пакет акций, а ты втихую провел эмиссию и обесценил мою долю, вывел меня из состава аффилированных лиц, оставив меня с носом! Как ты посмел?! Зато себя не забыл! Стал полновластным владельцем предприятия, которое, в общем-то, я и создавал пять лет назад!

-Да хватит Вам! Высказались? Теперь послушайте меня, Виталий Савватиевич! - повысив голос, чуть ли не прокричал в трубку Суханов.- Пять лет я "кувыркаюсь" у руля этого предприятия, не жалея ни сил, ни здоровья. Никто не знает, каких мне стоит усилий держать его на плаву. Всем только и надо, чтобы Суханов давал, давал кому план, кому высокую зарплату, кому откаты, кому дорогие подарки, кому взятки, а кому большие дивиденды подавай. Всё, надоело! Нынче если пожмёшь кому-то руку, надо пальцы считать - все ли на месте. Так что, как говорили ещё наши деды, "дружба дружбой, а табачок врозь!" Будь здоров, Виталий Савватиевич, мне надо срочно в Москву звонить, в следующий раз как-нибудь поговорим, когда Вы успокоитесь,- и он бросил трубку.

На другом конце провода в ушах оторопевшего Берга раздался длинный непрекращающийся гудок. Глаза его неожиданно увлажнились и сердце учащённо забилось в груди.

Суханов же, отойдя от телефона, высказал жене недовольство тем, что она не ответила на звонок и не уберегла его от неприятного разговора, и, направляясь в свой кабинет, вспомнил и процитировал слова Остапа Бендэра: "У меня есть все основания полагать, что с нашими задачами я справлюсь и без Вас!", и добавил: "дорогой Виталий Савватиевич!" Он уже к этому времени давно понял и уяснил новый утвердившийся в стране принцип: обогащайся, пока не поздно, всеми имеющимися у тебя способами! И при этом не надо поддаваться наивным иллюзиям и сантиментам. Потому что в нынешней России, при диких рыночных отношениях и размытых моральных принципах, произошла подмена понятий: слово "совесть" было заменено словом "закомплексованность", "порядочный" - словом "старомодный", вместо "бесстыжая" стали говорить "сексуальная", вместо "бескорыстный" - "лох", вместо "убийца" - "киллер", а человеческое "достоинство" оказалось полностью задушено "подхалимством" и т. д.

Спустя два месяца Виталий Савватиевич Берг умер. Хоронили его торжественно, с оркестром. Семён Николаевич Суханов произнёс у могилы покойного волнительную и трогательную речь, назвав усопшего великим строителем, умелым организатором и замечательным человеком. И это не было преувеличением. На похоронах было много народа и много цветов, несмотря на позднее осеннее время. При этом лишь самые близкие люди знали, что отца Виталия Савватиевича звали Самуилом. Самуил Лазаревич Бер в 30-е годы работал главным бухгалтером на Механическом ленинградском заводе и в 1940 году по навету агентов ВЧК был вместе с директором завода обвинён в растратах, арестован и сослан в Сибирь, где бесследно и исчез. Вот тогда, закончив среднюю школу и получая новый паспорт взамен утерянного, Виталий Бер сменил себе отчество "Самуилович" на "Савватиевич", а к фамилии добавил ещё одну "г". Так с этими фамилией и отчеством и умер этот трудолюбивый и добросовестный человек. А его супруга незаметно от всех, чтобы не изъяли, положила в гроб его наградную книжку вместе с орденом Трудового Красного Знамени.

Все затраты по похоронам по распоряжению Суханова взяла на себя его строительная фирма. Во время прощания со старшим товарищем у Семёна Николаевича нет-нет да и посасывало где-то под ложечкой не то от начинающейся желудочной язвы, не то от чувства невольной вины перед Бергом за недостаточную к нему благодарность. Но таковы были условия современной жестокой жизни, которая не терпит никаких сантиментов. И вообще он эту мысль всячески от себя прогонял, полагая, что всё давно отработал с лихвой. Человек, по своей сущности, как и многие другие представители живых существ на Земле, не может и не хочет быть кому-то долго благодарным. Вспомним хотя бы известную поговорку: "Сколько волка ни корми - он всё равно в лес смотрит". Быть постоянно кому-то благодарным утомительно и ущербно для собственного самосознания. Как правило, любого человека мучит и раздражает, если он кому-то обязан. Мы хотим быть всем обязанными только себе - своему трудолюбию, своим талантам, своему мужеству, своему интеллекту, своей силе. Настоящая мужская дружба не может долго держаться на благодарности одного другому, она требует равноправия. Также не могут благополучно складываться отношения между детьми и родителями, если последние постоянно требуют в свой адрес благодарности.

В 1997 году Семёну Николаевичу Суханову исполнилось пятьдесят лет. Юбилей он отпраздновал широко. В самый большой ресторан "Вычегда" было приглашено без малого сто двадцать человек. Среди них были гости из Москвы и соседних регионов. Ненадолго даже заглянул с поздравлением и подарком Глава республики, что было признаком высокого признания и доверия. Он же в конце своей поздравительной речи вручил юбиляру удостоверение и знак "Заслуженный работник Республики Коми". Приятные хвалебные слова в этот вечер, как и шампанское вместе с дорогими винами лились рекой, оркестр беспрестанно играл, гости веселились и танцевали. Семён Николаевич вместе со своей супругой Элеонорой Петровной, которая была наряжена в длинное бордовое блестящее платье с бриллиантовым колье на шее, танцевали "Старинное танго" в исполнении Кобзона. Слегка хмельная от алкоголя и бурной радости торжества, супруга, прижавшись щекой к щеке мужа, шептала:

-Милый, ты у меня самый замечательный на всём белом свете. Я люблю тебя, Сёмушка.

В это время голос Кобзона из магнитофона пел:

"...Счастлив тот, кто любит, даже безответно, Нет любви несчастной, если любишь ты".

-Ты у меня красавица, ты моя королева. Я тоже тебя люблю,- Семён поцеловал и затем слегка прихватил зубами алое ушко супруги.

А голос певца продолжал:

"Кто любит - тот верит, кто верит - тот жив, Я ставлю старинное танго. И, руки на плечи мои положив, Танцует со мной моя тайна".

Вечер удался. Гости были довольны, а юбиляр получил много ценных подарков. Среди них было дорогое инкрустированное золотом ружьё немецкой фирмы "Зауэр". Близкие друзья знали, что Суханов в последнее время сильно пристрастился к охоте. А увлечение это началось лет пять назад, когда один из ближайших его друзей и соратников, генеральный директор "Металлстройконструкции" Тимофей Ильич Сахаров пригласил его весной на глухариный ток.

В первых числах мая они вдвоём на машине в полночь отправились в Княжпогостский район. В посёлке Тракт к ним присоединился Василий, двоюродный брат Тимофея, работавший в лесничестве, и они уже втроём поехали дальше в лес по грунтовой дороге. Ночь была звёздная и морозная. Большие весенние лужи на дороге были покрыты дюймовым зеркальным льдом, который звонко "выстреливал" в ночи, разлетаясь под колёсами мощного джипа на острые пластины. Доехав до старой делянки, они остановились и вышли из машины. Василий, сухой жилистый мужик лет сорока от роду, с каштановой щёточкой усов под носом, дал короткое наставление:

-Здесь, мужики, можно покурить, отлить и прочихаться. Дальше пойдем тихо, без шума и разговора. Идти надо стараться след в след, чтобы не упасть, не пораниться и не нашуметь.

-А далеко ли нам идти до тока? Может ещё по чашечке кофе с бутербродом проглотить успеем? - поинтересовался у брата Тимофей.

-Сейчас половина четвёртого, идти нам минут тридцать. Так что если оперативно, то успеем,- негромко ответил тот, вынимая из машины снаряжение и ружья.

На всех троих были сапоги-бродни, тёплые куртки и головные уборы. У каждого был свой рюкзак и ружьё. Суханов перед самым выездом приобрёл недорогое, но хорошо себя зарекомендовавшее у специалистов ружьё ТОЗ-34, с двумя вертикально расположенными стволами двенадцатого калибра.

Через десять минут они тронулись вглубь леса по едва приметной заросшей просеке. Впереди шёл Василий, изредка подсвечивая себе под ноги небольшим фонариком, Семён следовал за ним, процессию замыкал Тимофей. Идти было сложно: ноги то скользили по льду и хрустящему снегу, то проваливались в неглубокие ямки, то цеплялись за корни деревьев и ветви кустарника. Воздух был свежий и чистый и пах сосновой смолой и талой водой - такое бывает только весной, когда природа наполняется живительной силой. Когда они пришли на токовище, горизонт на востоке только слегка начал проясняться. Василий тихо, вполголоса ещё раз объяснил, как надо вести себя на глухарином току, как определять и выслеживать дичь. Затем развёл в стороны и расставил Семёна и Тимофея под большие разлапистые сосны, определив каждому свой сектор обзора и обстрела, и растворился в лесных сумерках.

Суханов, прислонившись плечом к серо-жёлтому толстому сосновому стволу, замер и стал прислушиваться, стараясь уловить в шуме лёгкого ветра "цоканье" или "бормотанье" глухаря, о чём говорил Василий. Ружьё, заряженное дробью "единицей", было на предохранителе и стояло рядом, придерживаемое им за ствол. Шла минута за минутой, небо на горизонте стало розоветь, очертания деревьев становились всё отчетливее, ветер усиливался, а глухариных признаков всё не было и не было. Семён, осторожно поворачивая голову, посмотрел по сторонам, пытаясь разглядеть силуэты напарников, но никого не увидел. Создавалось впечатление, что он совершенно один в лесу. Пахло свежим деревом, багульником, древесной смолой и растаявшим снегом. Он прикрыл глаза и, уже не надеясь на успех предпринятого им мероприятия, задремал. "Ба-бах!" - раздалось где-то в стороне. Суханов вздрогнул и чуть не выронил из рук ружьё. "Наверное, Василий завалил глухаря",- мелькнула мысль в его очнувшемся сознании. "Умеют же люди как-то выследить, подстрелить - недаром охотники. А тут стоишь - и не то что глухарь, хоть бы синичка пикнула". Он немного потоптался на месте, разминая затёкшие ноги, и, сменив позу, прижался спиной к дереву. Прошло ещё минут пятнадцать. Василий отбоя не давал, и поэтому оставалось ждать и любоваться рассветом. Вдруг Семён уловил ухом слабый треск сломанного сучка. Он насторожился и прислушался. Через несколько мгновений сквозь привычный шум ветра он отчётливо уловил быстрые, словно два отдалённых дуплета, щелчки: тэк- тэк, тэк-тэк. Сердце его встрепенулось, и он весь превратился в слух. И опять: тэк-тэк, тэк-тэк, и следом неразборчивое бормотанье. "Глухарь! Это глухарь!" - застучала кровь в висках у Суханова. Он взял в руки ружьё, слегка нагнулся вперед, готовый в любой момент двинуться в сторону звука. Прошли утомительные минута-две, и опять: тэк-тэк, тэк-тэк, затем тихое "буль-буль", и сразу же за ним точение: чи-чу-вшя, чи-чу-вшя. И в этот самый момент Семён, как учили, делает несколько шагов в направлении птицы и вновь замирает. Он стоит неудобно, опираясь на одну ногу, держа ружьё навскидку в затёкших руках, но боится пошевелиться, ожидая очередного пения глухаря. Глазами он "чиркает" по деревьям, пытаясь на ветвях разглядеть силуэт птицы. Опять запел глухарь, и охотник в очередной раз успел сделать несколько шагов вперёд. И так несколько раз. Сердце у Семёна в буквальном смысле вырывалось из груди, гоняя с сумасшедшей скоростью кровь по его сосудам. Спина от волнения и напряжения взмокла, колени и руки дрожали. Но он, собрав в кулак свою волю, терпел, стараясь увидеть - хотя бы увидеть живьём эту загадочную и величественную птицу, мечту каждого охотника. Бросив взгляд ещё чуть левее, он обмер: на толстой ветке где-то посредине высокой сосны, спиной и чуть боком к нему отчётливо на сине-розовом небе виднелся красивый силуэт мощной птицы. Глухарь сидел на своих крепких лохматых лапах неподвижно, чутко прислушиваясь к звукам: не появилась ли вблизи копалуха, проявив к нему своего интереса; не объявился ли рядом на токовище его соперник в борьбе за внимание со стороны самки. Семён инстинктивно чувствовал, что сейчас любое самое малейшее движение с его стороны будет замечено этой осторожной птицей, а потому не только замер, но и затаил дыхание. Мышцы ног, рук и шеи затекли и стонали от боли, но он терпел, стараясь заглушить в ушах глухие удары сорвавшегося сердца. В этот миг первые лучи солнца брызнули из-за горизонта и слегка озолотили чёрно-синий силуэт птицы. Перед взором Семёна происходило завораживающее и, как ему казалось, магическое зрелище. Глухарь успокоился, переступил с лапы на лапу, затем напряг шею и звонко произнес: "Тэк-тэк, тэк-тэк", после, запрокинув краснобровую и бородатую голову, негромко булькнул и заточил: "Чи-чу-вшя, чичу- вшя". Суханов, схватив полным ртом свежего воздуха и едва сдерживая нервную дрожь в своем теле, вскинул ружьё, на мгновение затаил дыхание и, быстро прицелившись, выстрелил. "Бах!!!" - громыхнуло в его ушах, и тут же приклад резко толкнул его в правое плечо. Он открыл глаза и увидел, как глухарь дрогнул, слегка пошатнулся на ветке, а затем, расправив крылья, планируя, сорвался вниз. "Попал! Попал!" - радостная мысль застучала в голове Суханова. И, забыв о наказе Василия вести себя тихо, Семён бросился в сторону птицы. Под его ногами хрустел заледеневший снег, трещали сучья поваленных деревьев, он проваливался в ямки, цеплялся ногами за корни деревьев, падал, вставал и продолжал бежать. Подбежав к месту, куда вроде бы должен был упасть глухарь, он остановился. Тяжело дыша и "пританцовывая" на месте, завертел головой в поисках поверженной дичи. Кругом, наполовину освободившись от снега, виднелись кочки, покрытые тёмно-зелёным брусничником, топорщились чахлые кустики вечнозелёного багульника, валялись почерневшие стволы поваленных деревьев, торчали сумрачные пни. Подстреленного глухаря нигде не было видно. "Как же так? Ведь я видел, что попал... Тогда куда он делся? Неужели промазал?!" - метались лихорадочные мысли в голове Семёна, а ноги нарезали круги один за одним. Минут через пять к нему подошли Тимофей и Василий.

-Ну ты, Семён Николаевич, и шуму наделал. Пожалуй, за версту перепугал всё живое в лесу. Чего стрелял-то? - улыбаясь, спросил лесник.

-Да в глухаря стрелял, попал вроде, а его и нет. Как сквозь землю провалился,- раздосадовано ответил Семён.

-Бывает. Может, ты ранил его, а он и убежал. Знаешь, как они быстро бегают? Не каждый и догонит,- закуривая папиросу, уточнил Василий. Разговаривая, он медленно ходил между деревьев, внимательно обследуя территорию.

-Ну ничего. Наш поход уже состоялся. Вон смотри, какого красавца Василий взял,- Тимофей достал из рюкзака трофейного глухаря и показал Семёну.

-Да-а! Вот это да! Ну и здоровенный, чертяга. Наверное, килограмм на десять потянет? - поглаживая чёрно-сизое оперенье, с восхищением воскликнул Суханов.

-Нет, Василий говорит, килограммов шесть. Не больше.

-Эй, мужики! Идите сюда! - вдруг крикнул Василий. Они подошли к нему. Возле большой поваленной сосны стоял Василий и довольно улыбался. У его ног, прижавшись к почерневшей коре дерева, лежал, вытянув длинную шею, чёрный с синим отливом глухарь. Словно признавая поражение перед охотниками, его бородатая голова поникла, а потухшие глаза были прикрыты красно-бордовыми бровями.

Так Суханов пристрастился к охоте. После он охотился уже не только на птицу, но и на зверя. Стрелял оленей в тундре под Интой, сидел в лабазе, поджидая медведя на приваду под Ясногом, в Прилузье гонялся на буране за лосем, на усинских болотах по весне караулил перелётных гусей. У него появился целый набор приличного оружия, и он обзавелся хорошей компанией охотников.

Глава XI

Сын Семёна Суханова Дмитрий, к этому времени закончивший обучение в московском институте, работал у него заместителем по финансовым и экономическим вопросам. В перспективе он должен был стать наследником отцовской строительной фирмы. Сейчас Дмитрий Семёнович Суханов второй раз был женат и имел дочку, которой исполнилось полтора года. В первый раз он женился ещё на пятом курсе института на однокурснице Виктории Кулик. Та была родом из Кинешмы, но детство своё провела в постоянных разъездах вслед за отцом-офицером, начиная от сибирского Томска и заканчивая западным Калининградом. Она называла себя человеком-"перекати поле", а в доме родители её называли ласково: "наша перепёлочка". Она была единственным ребёнком в семье полковника ракетно-зенитных войск, а поэтому привыкла к повышенному вниманию к собственной персоне. Поначалу Дмитрий в своей "перепёлоч- ке" души не чаял, влюбился в неё по уши. Поссорился с отцом, решив остаться после окончания института в Москве. Но родители не стали портить жизнь сыну и даже помогли снять двухкомнатную квартиру недалеко от станции метро "Юго-Западная". Сам Дмитрий тоже старался изо всех сил, чтобы в семье было "всё путём", и даже после учёбы вечерами на своем "Опеле" подрабатывал "бомбилой" на улицах города. Водил молодую жену по дорогим кафе и ресторанам, покупал ей в бутиках модные шмотки. Но Вика быстро разочаровалась в свалившемся, по её выражению, ей на голову замужестве. Она не хотела и не умела готовить еду, ей было лень убираться в квартире, она брезговала стирать за мужем его носки и трусы. Да и вообще он сам стал быстро её раздражать своим навязчивым вниманием, ревностью к другим мужчинам, контролем за её поведением и поступками. После окончания института Виктория устроилась менеджером в одну крупную туристическую компанию, а Дмитрий, благодаря отцовской протекции, стал работать старшим инженером-экономистом в строительной фирме. Под предлогом большой загруженности на работе Вика всё чаще стала приходить домой поздно, а иногда и вовсе оставалась ночевать в доме родителей, который был недалеко от её работы. В родительском доме ей было комфортно, там её просто любили и ничего взамен не требовали. У Дмитрия на работе дела шли плохо. Их фирму перекупили другие владельцы и начали реорганизацию, в результате которой он получил менее значимую должность и потерял в заработке. Это усугубило психологическое состояние молодого супруга, и он стал ещё более раздражителен дома. Так трещина в их отношениях всё разрасталась и разрасталась, пока не превратилась в непреодолимый овраг. Ровно через год и три месяца они развелись.

После этого Дмитрий оставил работу и переехал в Сыктывкар. Здесь он через пару месяцев сошелся с Екатериной Некипеловой, соседкой по родительской даче, которая располагалась в местечке Лазурное. Полгода они жили как любовники, встречаясь чаще всего на холостяцкой квартире Суханова. Но когда Екатерина заявила, что беременна, то решили расписаться. И, надо сказать, новая супруга оказалась хозяйственной, заботливой, милой и чуткой женщиной.

Тем временем наступал 2000 год. Людей волновал этот завораживающий, магический набор цифр. Если говорить на западный манер, приближался мил- лениум - новое тысячелетие. Все средства массовой информации наперебой голосили, ссылаясь на специалистов и политиков, что при переходе на новые календарные цифры может произойти сбой в компьютерных, цифровых и информационных технологиях, что, в свою очередь, может привести к большим техногенным катастрофам, авариям и остановкам жизненно важных объектов инфраструктуры. Бюджеты разных стран выделяли огромные средства на предотвращение такого ужасного сценария. 31 декабря 1999 года многие люди затаили дыхание - как бы чего не вышло. Но, слава Богу, всё прошло без особых потрясений, если не считать Россию. Ровно в двенадцать часов того же дня Президент Российской Федерации Б. Н. Ельцин выступил по телевизору и подал в отставку, возложив обязанности на В. В. Путина. При этом он попросил у своего народа прощения за то, что не всё у него получилось, не всё он сумел сделать. Это было действительным потрясением для россиян, но потрясением, скорее всего, позитивным.

Где-то в конце января нового тысячелетия Дмитрий Семёнович Суханов, выйдя из банка ВТБ, что находится рядом с центральной площадью города Сыктывкара, нос к носу столкнулся с Валерием Сергеевичем Дроздовым - своим бывшим школьным товарищем.

-Ба, какая встреча! Димарь, это ты, я не обознался? - раскинув руки и широко улыбаясь ровными зубами с золотой фиксой, воскликнул Валерий.

-Да, Вака! Рад тебя видеть. Ты такой здоровенный стал, ну прямо Атлант,- протягивая руку и немного смутившись, ответил ему Дмитрий. Отвергнув протянутую руку, Валерка сгрёб приятеля в охапку и прижал к себе так, что у того захрустели кости.

-Ну ты полегче, дружище! А то сломаешь меня, потом никакая медицина не соберёт,- вырвавшись из объятий и поправляя на шее шарф, сдавленным голосом просипел Суханов.- Тебе бы в спортзале штангами ворочать или на ринге соперникам морды бить. Ты, поди, этим и занимаешься?

-Гуси-гуси! - Га-га-га! - В глаз хотите? - Гы- гы-гы! - продекламировал и расхохотался Валерий. - Нет, я человек мирной профессии. Но если ты, а я о тебе слыхал, к себе в охранники возьмёшь, то подумаю.

-Да ладно тебе. Как ты живёшь, чем занимаешься?

-Ну, долгая история. Давай сегодня встретимся, посидим, поговорим. У тебя как со временем? А то я скажу, чтобы нам на двоих в ресторане столик оформили.

-А что, у тебя там всё схвачено?

-Да я тебя в свой ресторан приглашаю. Все будет окей! - похлопал приятеля по плечу Валерий.

-Однако же! Где твой ресторан-то? И во сколько?

-В семь, "Националь". Знаешь ведь?

-Ага, замётано,- решительно произнёс Дмитрий.

И они, хлопнув по рукам, разбежались каждый по своим делам.

Сидя за столиком в ресторане и потягивая из блестящего бокала дорогой коньяк, Валерий поведал приятелю свою историю, которая нам уже отчасти известна. После окончания школы он чуть больше года проработал автослесарем в гараже и одновременно за счёт предприятия окончил курсы шофёров. Затем два месяца на старом "газончике" он развозил продукты по магазинам города. Когда закончилась годовая отсрочка от армии, которую ему дали за "писанину" на памятнике Ленину, его вызвали в военкомат и отправили служить под Иркутск в инженерные войска. Там он научился возводить понтонные переправы, копать роторными тягачами траншеи, строить мосты, хранилища. Служба в армии ему давалась легко и в принципе его устраивала. Но ещё в детстве он решил, что никогда не будет офицером и не посвятит свою жизнь армейской службе. Через два года он в звании сержанта демобилизовался и приехал в Сыктывкар. Его мать, Валентина Арсенть- евна, очень ждала сына. Здоровье у неё сильно пошатнулось, прежнюю работу она потеряла, поскольку фабрику "Комсомолка" закрыли, и теперь она подрабатывала в небольшом частном ателье. Валерка, месяц "оттянувшись" на гражданке, решил завязать с рабочей профессией и податься на службу в милицию. У него была отличная характеристика с армии, и поэтому его приняли безоговорочно, зачислив на ускоренные милицейские подготовительные курсы. Через шесть месяцев в звании старшего сержанта государственной автоинспекции он вышел на свой самостоятельный пост.

Прошло два года. Он довольно успешно вписался в коллектив и успел заработать неплохой авторитет. Несмотря на рваный график работы, когда выходишь на дежурство то в день, то в ночь, несмотря на стрессы, которые приходится часто испытывать на дорогах во время разборки страшных дорожно-транспортных происшествий, новая работа его вполне устраивала. Ему нравилось новое, приобретенное чувство превосходства над людьми. В его руках была пусть и небольшая, но конкретная власть: он замечал, как многие простые люди при виде человека в милицейской форме робеют и заискивают перед ним, он мог привлечь человека к наказанию, а мог и не делать этого - просто простить, помиловать его. Кроме этого он приобрел на новой работе немало полезных знакомств: помогая одним вне очереди оформить документы на автомобиль; другим получить блатные государственные номера; третьих уберечь от серьёзных наказаний.

Как-то под Новый год, дежуря с напарником на кировской дороге, они остановили рефрижератор для формальной проверки документов. На улице было холодно, темно и неуютно, их утомительное дежурство подходило к концу. Заглянув в путевой лист и товарно-транспортные накладные, они определили, что автомобиль везёт из Кирова ящики с алкоголем. Отправив шофёра почистить от снега задние номера на машине, Дроздов слегка толкнул напарника в плечо и предложил:

-Давай "обуем" мужика на пару бутылок коньяка, Новый год ведь впереди!

-Да что на пару? Мараться только. Давай на ящик! Их контора потом спишет.

На том они и порешили.

Когда подошёл шофёр, отряхивая рукавицы от снега, Дроздов поинтересовался у него:

-Что-то у Вас походка неуверенная и глаза красные. Мы вот думаем с напарником, не доставить ли Вас на медицинскую экспертизу? А заодно проверить, тот ли Вы груз везёте, что заявлен в документах.

-Да Вы что, товарищ старший сержант! Какая экспертиза? Я вторые сутки в пути. Тороплюсь домой вернуться, завтра и послезавтра обещают большие морозы. Да и праздник на носу,- взмолился водила.

-Нам без разницы: мороз, не мороз; праздник, не праздник. Мы службу несём. У вас, я вижу, ещё и резина лысая на машине. Так что целый букет нарушений, гражданин Кокарев,- грозно сдвинул брови напарник.

Шофёр понял, что попал в оборот и надо откупаться.

-Мужики, давайте договоримся. Я вам из-под сиденья две бутылки коньяка для сугрева, а Вы меня отпускаете с Богом. Мне надо успеть сегодня до восьми попасть на базу. А я, честное слово, не пил. Вот Вам крест,- и он, спешно перекрестившись, направился к дверце кабины.

-Ну ты и даешь, водила. Мы что, твой коньяк будем пипеткой в глаза закапывать? Легко хочешь отделаться,- напарник подошёл к нему вплотную и негромко шепнул: - Гони ящик.

-Да Вы что, мужики! Побойтесь Бога! Так вы меня совсем без штанов оставите,- замахав руками, возмутился дальнобойщик.

Дроздов, как старший в наряде, махнул рукой напарнику и вместе с документами ушёл, сев в дежурную машину. Тот, поняв указание, остался решать вопросы с несговорчивым шофёром. Через пару минут они, немного о чём-то поспорив, ушли и скрылись в тени рефрижератора. Ещё через десять минут два ящика с молдавским коньяком стояли в багажнике милицейского "Жигулёнка", а рефрижератор, моргнув оранжевыми поворотными огнями, тронулся с обочины в путь.

-Ого! Мы же про ящик говорили, а как ты два-то припёр? - довольно улыбаясь, спросил Дроздов.

-А пусть, козёл, не выделывается. Без штанов он, видишь ли, останется. Учить таких надо, если сами не понимают!

Прошли две праздничных новогодних недели, и к обоим инспекторам в квартиры нагрянул майор из управления собственной безопасности МВД Республики Коми. У того и у другого он нашёл по ящику недопитого молдавского коньяка, что являлось вещественным доказательством в пользу заявления гражданина Кокарева, направленного в прокуратуру. Их заставили извиниться и возместить заявителю ущерб. И когда тот по их просьбе отозвал своё заявление обратно, им было предложено добровольно подать рапорты об отставках. Так неожиданно быстро закончилась милицейская эпопея в судьбе Валерия Дроздова.

-Как говорится, "жадность фраера сгубила"! Надо было поделиться с начальством - глядишь, и обошлось бы всё,- прокомментировал услышанный рассказ Дмитрий.

-Да уж, начальство такими мелочами не пачкается, ему подавай рыбку покрупнее да пожирнее,- поднимая бокал с коньяком, хитро усмехнулся Валерий.

-Коньяк не плохая, скажу я вам вещь, только лещ бы не клюнул на вещь. Так? - ввернул в разговор удачную рифму Суханов.- Ну а потом-то что было? Как ты бизнесменом-то заделался? - закусывая долькой лимона выпитый напиток, поинтересовался он.

-Да понимаешь, случайно! Встретил одного знакомого бизнесмена на улице, слово за слово, и разговорились. Я ему когда-то услугу оказал, сына его прикрыл, чтобы водительских прав не лишили. Ну он и предложил мне администратором у него в ресторане поработать. Сначала я отказался, а потом всё же решил попробовать. Думаю: "Чем чёрт не шутит, может, и получится". Ну и получилось. Через два года он предложил мне по сходной цене выкупить у него пятидесятипроцентную долю в деле. Я согласился. Теперь он вообще решил из России уехать. Где-то в Карловых Варах домик себе прикупил, а мне предлагает и вторую долю у него выкупить. "Я,- говорит,- решил с бизнесом в России завязать, вот в Инте уже продал свою торговую сеть". Он в 90-е работал в Инте и, как я понял, сколотил свой капитал на угле. Его посредническая фирма при шахте поставляла эшелонами уголёк какой-нибудь фирме-однодневке, та его перепродавала, а получив деньги, закрывалась. Ну а шахты вместе с шахтёрами оставались с носом. Потом государство им помогало, спасало. Что-то удавалось спасти, а что-то пошло ко дну.

-Ну, это, конечно, посерьёзнее, чем твой ящик коньяка. Хотя ты тоже молодец, таким серьёзным собственником заделался. Не боишься, что кто-нибудь дорогу перейдёт?

-Да нет. Меня мои кореша из милиции в обиду не дадут. Они здесь в ресторане у меня самые почётные гости. Ладно, что мы с тобой все разговоры говорим? Как любила повторять моя покойная бабка Мария, языком масла не собьешь! Что кушать-то будем? Я предлагаю тебе попробовать запечённую баранью грудинку и рёбрышки в кисло-сладком соусе. Это блюдо у нас для особых гостей делают.

-Полагаюсь на твой вкус, Валерка. Пусть будут бараньи рёбрышки.

Они, изрядно выпив и закусив, уехали из ресторана далеко заполночь, поклявшись друг перед другом в вечной дружбе и пообещав впредь регулярно встречаться.

В конце марта 2000 года Дмитрий Суханов и Валерий Дроздов, как и многие другие граждане страны, ходили на выборы и голосовали за нового Президента Российской Федерации. Им стал В. В. Путин. Многие связывали с этим человеком надежды на будущее. Люди устали от непрекращающихся боевых действий в Чечне, от нестабильности, от несправедливости, от полунищенской жизни в стране, в которой есть всё, чтобы жить по-другому. Но в августе страну потрясла очередная ужасная трагедия. В Баренцевом море затонула атомная подводная лодка "Курск" и вместе с ней погиб весь экипаж, сто восемнадцать человек. Государство в очередной раз оказалось неспособным уберечь людей от беды и вовремя оказать помощь своим гражданам...

В конце декабря 2001 года в Республике Коми сменилась власть. Поменялся Глава, а вместе с ним и правительство. Пришли новые люди со своим кругозором, своими интересами и понятиями. Суханов-старший вместе с сыном почувствовали эту перемену по резкому снижению объёмов работ в фирме. Госзаказы стали переходить в руки других иногородних, ранее не известных строительных подрядчиков, которые чаще всего базировались либо в Москве, либо в Санкт-Петербурге. Все попытки Семёна Николаевича и Дмитрия Семёновича Сухановых заполучить хорошие выгодные контракты у себя в республике не приводили к успеху. Они кинулись в соседние регионы, но и там из-за отсутствия финансовых ресурсов хорошей работы найти не могли.

-Ну что, заместитель, делать-то будем? Сегодня на счету денег у нас нет, и завтра я не вижу, откуда бы им появиться. Республиканский бюджет вот уже третий месяц не платит ни копейки за наши работы.

-Да, новый кредит нам в банке уже не дадут.

Зарплату рабочим платить нечем, кроме того на двух объектах уже закончились кирпич и цемент, бетонный завод каждый день требует деньги за плиты перекрытия. Мне кажется, нас обложили и душить начинают,- прямо взглянув в глаза отцу, ответил сын.

-Думаю, что у нас больше нет выхода, кроме как постепенно сократить персонал и кое-что законсервировать.

-Да, согласен с тобой, батя. Надо ужиматься. Переждать время.

-Ну тогда готовь приказ. И вообще, у меня есть предложение: уйти нам с тобой на месячишко в отпуск и не мозолить глаза важным здесь людям. Оставлю на хозяйстве главного инженера, пусть немного повертится, а мы с тобой слетаем на недельку в Африку, поохотимся на чёрных буйволов, а? У меня есть в Москве знакомый, который всё это организует, как следует. Давно я о такой охоте мечтал.

-Ага... Только вот не могу понять: либо мы у властей вызываем неприязнь, либо у них нет денег на самом деле? Ведь не зря говорят, что в каждой избушке - свои игрушки. Ну да ладно, готовлю приказ и пишу заявление на отпуск,- Дмитрий поднялся из кресла и вышел из отцовского кабинета.

Глава XII

Через две недели Сухановы вместе с Олегом Ивановичем Жезловым из Москвы вылетели в Йоханнесбург - столицу ЮАР. Международный аэропорт имени Тамбо встретил их умеренной по тем местам погоде, было плюс двадцать семь. Проведя сутки в городе, сделав необходимые припасы и кратко ознакомившись с его достопримечательностями, они рано утром с сопровождающим по имени Баако отправились на джипе в соседнюю страну Зимбабве на африканское сафари. Сафари в переводе с арабского в буквальном смысле означает "экстремальное путешествие". На автомобиле они проехали через переход (Бейтбридж-Мессина), а затем по мосту через реку Лимпопо ("крокодиловая река"), ту самую, из сказки Корнея Чуковского "Айболит". Дмитрий смотрел из окна автомобиля на жёлто-зелёную реку с вязкими илистыми берегами и вспоминал своё, казалось, совсем недавнее, детство, когда он в коротких штанишках, сидя на диване, с блестящими от страха глазами слушал из уст матери сказку, где говорилось о больших ужасных крокодилах, живущих в речке Лимпопо. Сейчас он, тридцатилетний мужчина с мощной охотничьей винтовкой Magnum, ехал на знаменитую Big Five (большая пятёрка) - это охота на африканского буйвола, слона, льва, леопарда и носорога. Вокруг слева и справа до самого горизонта расстилалась саванна, покрытая небольшими деревцами и густой травой. Всю дорогу до места охоты, а она составила двое суток с привалами на ночь, Олег Иванович, хорошо владевший английским, вместе с Баако рассказывали Сухановым об Африке, о местных обычаях, о животных и растительности. Они узнали, что охота на буйволов считается самой опасной охотой. Буйвол необычайно хитёр и мстителен. Это животное, достигающее веса в семьсот и более килограмм, обладает толстой шкурой и большими мощными рогами с толстой костью на лбу. Всё это придаёт ему страшную силу и свирепость.

Добравшись до основной базы, они познакомились со своим "пи-эйчем", профессиональным охотником, который отвечает за всё и является старшим в бригаде. Его звали Рауль. Это был лет под сорок, среднего роста, сухощавый, смуглый "мачо", в котором была заметна смесь африканской и европейской кровей. Для того чтобы работать "пи-эйчем", он несколько лет назад прошёл специальное обучение и двухгодичную стажировку.

Первый день они обустраивались, отдыхали, знакомились с правилами поведения в национальном парке, смотрели видеозаписи об охоте в Африке, выезжали на небольшую прогулку по саванне, любовались закатом... Устроившись вечером в гамаке, уставший от новых впечатлений, Дмитрий смотрел в небо, украшенное, словно алмазами, миллиардами ярких звёзд, и размышлял: "Да, насколько же причудлив и разнообразен этот мир. Всего лишь два дня назад я был там, где лежит снег, дуют холодные ветра, из-за чего люди вынуждены носить тёплые одежды, строить дома из толстых кирпичных стен. Те мои сограждане мне понятны, близки и привычны. А вот теперь я тут, за много тысяч километров от дома. Здесь, где почти круглый год многие аборигены ходят босиком, а от ночного холода укрываются всего лишь куском толстой материи, говорят на непонятном мне языке и имеют совсем другой цвет кожи. У них совсем другие привычки в жизни. Они с одинаковым успехом могут съесть мясо крокодила, жирафа, обезьяны и древесного жука. Они без проблем выдерживают испепеляющую африканскую жару и ослепительное безжалостное солнце. И что интересно: я сейчас нахожусь в этой чуждой и дикой мне местности, среди этих чужих и малопонятных мне людей, а мне, в общем-то, и не страшно, и не дико. Потому, что со мной рядом четыре человека, которые вон сидят у костра и о чём-то важном для них беседуют...

Видно, Бог создал людей, какими бы они ни были разными, для мира и совместного проживания. Люди не должны бояться, тем более убивать друг друга. Ведь они не скорпионы, не акулы какие-то и даже не львы. Видно неслучайно Богом придумана охота, где человек может проявить себя, показать другим, на что он способен, не принося вреда себе подобному. Тем более что результаты этой охоты идут на стол голодающим людям Африки. И вообще, сафари - это не только охота, но и оранжево-красное небо над головой, и чёрные силуэты крупных зверей на горизонте, и пряный аромат трав, и тревожные вскрики ночных птиц и леденящий душу вой шакалов..."

На второй день они снова не пошли на охоту. Во- первых, старший Суханов из-за акклиматизации чувствовал себя неважно, у него поднялось давление и болел живот, да так болел, что Суханов использовал за сутки целый рулон туалетной бумаги. А во-вторых, их "пи-эйч" устроил проверку снаряжения и заставил всех тренироваться в стрельбе по мишеням. При этом он нарисовал силуэт буйвола и веткой тикового дерева показывал, куда следует стрелять, а куда нет: раненый зверь опасен вдвойне. Объяснял, как отличить в стаде самку от самца. Потом были вечерние посиделки, когда под небольшую порцию виски, поедая садзу с ниама (кашу с мясом антилопы или слона), мужики рассказывают друг другу охотничьи байки. Как-то Олега и его "пи-эйча" в Кении буйволы загнали на деревья и тридцать минут сторожили, стоя внизу. А наш "пи-эйч" Рауль рассказал, как разъярённый бык, раненный незадолго до того одним англичанином, в ярости перевернул его полуторатонный "Лэндкрузер". Олег Иванович, общительный и весёлый человек, привыкший к походной жизни, иногда разбавлял серьёзные истории анекдотами, которых он знал уйму. Вот один из них, как говорится, "бородатый". Больного везут на носилках, он обращается к сестре: "Сестра! Сестра, может, в реанимацию?" "Не занимайтесь самолечением, больной, врач сказал в морг, значит, в морг",- строго отвечает ему та. Русские дружно засмеялись. Олег начал переводить сказанное на английский. Дмитрий, сидя на раскладном стульчике, молча и с увлечением слушал рассказы "бывалых", впитывая в себя аромат Африки. Тот же Олег говорил, что если ты поймал вкус Африки, то её зов будет преследовать тебя вечно.

На следующий день с раннего утра они впятером уже тряслись в джипе. Час-два в пути - ни следов, ни стада. Обычно буйволы всю ночь кормятся, а затем днём отдыхают, спрятавшись в густом кустарнике от знойного солнца. Сделали небольшой привал. Затем опять почти два часа изнурительной поездки под солнцем. Наконец Рауль заметил следы. Все вышли из машины и гуськом вслед за старшим и отправились в саванну. Минут сорок кружили в кустарнике по следу, стараясь не производить ни малейшего шума. Оба Суханова устали. Плотная защитная рубашка Дмитрия была вся мокрая от пота. Наконец они набрели на место, где лежало стадо. Ещё минут через тридцать в густом буше (кустарник) они увидели отдельные силуэты отдыхавших буйволов. Начали делать его обход, чтобы "вычислить" трофейного быка. Чуть впереди шли Рауль со старшим Сухановым, которому было доверено право первого выстрела. Казалось, буйволы не видят и не слышат притаившихся охотников. Но это до поры до времени. Стоило только ветерку поменять направление, как раздался короткий "мык", и стадо просто исчезло, оставив после себя звук падающего большого дерева. Два-три десятка животных, каждое весом от полутоны до тонны, растворились непонятно как и куда. За три часа, оставшихся до наступления темноты, найти их так и не удалось, да и не имело смысла. Надо было возвращаться на базу.

На следующий день они отправились сразу туда, где вчера потеряли стадо буйволов. К часу дня Рауль разглядел в бинокль в небольшой ложбинке в густом кустарнике тёмные силуэты животных. Опять все "десантировались" из джипа и короткими перебежками стали продвигаться вперёд, вокруг горы, по руслу высохшей реки. Вышли к кустарнику и все дружно взялись за бинокли. Ау, "буффалы", где вы? Увидели!!! Рауль с Семёном, чуть впереди всей группы, вполуприсядку перемещаются вправо, высматривая крупного самца. Вдруг замирают. Рауль осторожно поднимает руку, давая всем команду замереть. Дмитрий видит, как отец укладывает винтовку на треногу и тщательно целится. Его сердце от волнения бухает так, что, наверное, слышат и быки. "Та-ах-х!" - раздаётся мощный сухой выстрел. Слышно, как часть стада срывается и галопом уносится вдаль. Двое остались на месте и, крутя головами, о чём-то думают. Дмитрий вспоминает рассказы охотников и, не спуская глаз с грозных буйволов, старается рассмотреть возле себя деревце покрупнее. Но быки, покрутив головами и не найдя обидчиков, громко фыркнули и рванули прочь. Следом за ними двинулись и Рауль с Семёном. Через пару минут прозвучал ещё один, уже контрольный, выстрел. Большой буйвол лежал на боку, вытянув передние мощные ноги вперёд и положив на них свою огромную голову, словно на отдыхе или во сне. Семён Суханов, обессиленный после сильного адреналинового "впрыска", сидел рядом с тушей в примятой жёсткой траве и принимал поздравления от напарников. Рауль достал рулетку и смерил размах рогов.

-Метр десять! - показал он всем и, подняв указательный палец, добавил: - Вери, вери гуд!

-Сколько ему лет? - спросил его по-английски Олег.

-Пятнадцать, не меньше пятнадцати,- затем перевел он ответ Рауля для Сухановых. И тут же, достав из нагрудного кармана металлическую фляжку, предложил: - Друзья, давайте по глоточку виски отметим успех Семёна Николаевича, а заодно и снимем стресс.

Увидев, что Рауль замотал головой, он тут же рассказал анекдот:

-У одного известного человека журналист спрашивает: "Вы выпиваете?" Тот ему отвечает: "Если это вопрос - то нет! Если это предложение - то да!"

Все устало улыбнулись, и фляжка пошла по кругу, начиная с "виновника торжества".

На следующий день они устроили себе отдых, обжираясь буйволиным мясом и охлаждаясь джином с тоником и со льдом. К обеду к Раулю на одномоторном легком самолётике прилетел его товарищ из национального парка. Привёз по его просьбе прохладительных напитков, фруктов и свежую почту. Звали пилота Лари. После знакомства с шумной и весёлой компанией Лари согласился сделать на самолёте небольшой облёт, чтобы сверху присмотреть для завтрашней охоты месторасположение стада буйволов. Вместе с ним на самолёте хотел сначала лететь Олег Иванович, но потом под напором молодого Суханова он уступил ему своё место. "Старики" согласились, что полезнее слетать молодому. Пусть, мол, посмотрит на Африку ещё и сверху, тем более что он был гораздо трезвее их обоих.

Дмитрий уселся за спиной пилота в кресло двухместной лёгкой одномоторной Сессны 172А Скайхоук и пристегнулся. Мотор равномерно загудел. Самолёт слегка дёрнулся, тронувшись с места, затем плавно вырулил на прямой участок грунтовой автодороги и замер. Лари подал ручку газа на себя, мотор взревел, и самолёт "присел", словно лев, готовясь к прыжку. Затем он сорвался с места и, пробежав немного по пыльной дороге, оторвался от земли и стремительно понёсся ввысь, слегка покачивая крыльями из стороны в сторону. Лари спешил, поскольку времени до захода солнца оставалось немного, а ему ещё нужно было вернуться к себе на базу. Поэтому, сделав небольшой вираж, он сразу отправил самолёт вглубь саванны, и Дмитрий даже не успел махнуть рукой провожавшим его внизу отцу и дядьке Олегу. Под крылом самолёта "бежал навстречу" буро-зелёный пейзаж саванны. Буйная растительность вдоль русел ещё не окончательно высохших рек и речушек перемежалась с коричневыми полянами сухой, вытоптанной земли с изредка торчавшими из неё сухими корявыми деревцами. Вон внизу Дмитрий заметил облачко пыли, двигавшееся к серо-зелёному кустарнику,- это, скорее всего, стая быстрых антилоп стремится убежать от самолёта и спрятаться в кустарнике. А вот у зелёных деревьев, выйдя на вечернюю трапезу, расположились пять, шесть, нет, семь длинношеих жирафов и с ними два маленьких жирафёнка. "Где же наши буйволы, по одному из которых мне завтра предстоит стрелять?" - продолжал вертеть головой Дмитрий, всматриваясь вниз. В это время пилот повернул влево и направил самолёт к холму, у подножия которого был виден густой кустарник. Минут через десять Лари замахал левой рукой, указывая вниз. Дмитрий вытянул шею и, прижавшись лицом к иллюминатору, увидел среди густой зелени чёрные силуэты большого стада африканских буйволов. Лари сделал пометку на своей карте, поднял самолёт вверх и пошёл на круг. В этот момент самолёт мелко затрясло, и Дмитрий услышал среди равномерного шума мотора щелчки и треск. Потом его гул стал прерываться и ещё через мгновение превратился в сплошное тарахтение и фырканье. Самолёт сильно качнуло из стороны в сторону, и он "клюнул носом". Лари торопливо по-английски повторял: "My God, my God" (Мой Бог, мой Бог") и суматошно дёргал руками рычаги, пытаясь вывести самолёт из штопора. Но тот его не слушался и с затихшим двигателем стремительно нёсся вниз. Сжавшись в комок и зажмурив глаза, Дмитрий истерично и бессознательно шептал: "Мамочка моя! Только не это, только не это!.. Господи, Господи, спаси!"

Очнулся он в кромешной тьме от холода и долго не мог понять, где он и что с ним. Он лежал лицом вниз на земле, покрытой жёсткой колючей травой. Двигаться он не мог, поскольку его ноги были придавлены чем-то большим и тяжёлым. Его робкие попытки высвободиться приводили к нестерпимой боли в тазу и пояснице, от чего он терял сознание. Вокруг было темно. Его глаза, запорошенные пылью, едва открывались. Превозмогая боль в пояснице, он слегка приподнял голову и увидел висевшую сбоку над головой луну, которая, как ему показалось, блестела холодно и зловеще. "Ага, вот почему так холодно, это всё из-за неё",- мелькнуло и тут же погасло его сознание. Через минуту-другую забытья он вновь открыл глаза и осторожно повернул голову, чтобы посмотреть назад, в сторону своих придавленных ног. Сквозь пелену на глазах он разглядел в матовом свете луны нависавшую над ним груду исковерканного крашеного металла и вспомнил: "Самолёт! Я летел на самолёте, и он упал. Значит, я погиб и вижу себя с того света?! Значит всё кончено, и боли, этой нестерпимой боли больше не будет" - успокоил он себя и облегчённо опустил тяжёлую голову вниз. Сколько прошло времени в забытьи, он не знал, но очнулся от того, что жёсткая трава больно колола щёку. Он осторожно, постанывая от боли, согнул правую руку и подложил ладонь под голову. "Нет, значит, я жив, я ведь чувствую боль и этот приторный запах полузасохшей травы и пыли",- медленно провернулась мысль в его голове. Его тело трясло от холода. "А где пилот? Как его звали?.. Не могу вспомнить... Да ладно. Он жив? Он меня бросил?" "Эй, эй! Мигель! Эй!" - перепутав имя, негромко простонал он осипшим голосом. Прислушался. "Эй-эй, э-э-э",- повторил он. Но в ответ лишь что-то не то тявкнуло, не то пискнуло в сторонке, и следом раздался легкий шорох. "Эй-эй-эй!" - собрал последние силы Дмитрий. На этот раз было тихо, никто ему не ответил. Он приподнял голову, пытаясь посмотреть в сторону раздавшегося звука. И тут в чёрной ночной мгле он заметил мелькнувший зелёный огонёк. "Что это? Может быть, это искры в глазах от боли? А вдруг, меня караулят голодные шакалы или, ещё хуже, гиены - эти отвратительные и омерзительные хищники. Боже мой, нет ничего страшнее, чем быть заживо съеденным этими тварями!" - обожгла его мысль. От страха мурашки пробежали по его израненной спине, кровь сильнее зашевелилась в его венах, и ему даже стало чуть теплее. Он начал судорожно двигать в темноте левой рукой, пытаясь нащупать хоть какую-то защиту, камень или палку. Но вместо этого, больно оцарапав кисть, он нащупал кусок рваного металла. Потянул его на себя, но тот не подавался, зато при этом издал резкий скрипучий звук: "Ис-кричь, ис-кричь!" Для африканской саванны такой металлический звук был неестественным и пугающим. Дмитрий понял, что это может оказаться, хоть на время, его спасением. Пока он будет в состоянии производить такой звук, никто из диких животных не осмелится близко подойти к нему и полакомиться его израненной и окровавленной плотью. Эта мысль принесла ему небольшое облегчение, и он начал через короткие промежутки времени подёргивать лист металла, производя тем самым эти спасительные для него звуки. Но, к сожалению, сил у Дмитрия почти совсем не осталось. Он понимал, что был сильно травмирован и потерял много крови. Его жизнь висела на волоске. Он собирал остатки воли в кулак и, обдирая пальцы, дёргал кусок металла, издавая звук: "Ис-кричь, ис- кричь". Затем терял сознание. Впадал в бесчувствие и забытье, путал реальность с видениями и галлюцинациями. На него накатывали то жуткий страх за себя, то полное безразличие. Ему страшно хотелось пить, его горло горело, словно он наглотался пустынных колючек. Он понимал, что ночью ему неоткуда ждать помощи, а доживет ли он до утра, он не знал... Навряд ли... А что утром? Утром, может быть, будет ещё хуже, ведь выглянет это испепеляющее, знойное африканское солнце. И опять, собрав остатки сил, тридцатилетний молодой мужчина цеплялся окровавленными пальцами за кусок металла. "Ис-кричь, ис-кричь" - тихо и жалобно раздавалось в ночной саванне.

Первым забеспокоился "пи-эйч" Рауль, когда прошло тридцать минут, отмеренных пилотом на облёт. Он подошёл к Димкиному отцу, который сидел вместе с Жезловым на складных стульчиках в тени тикового дерева.

-Сэр,- обратился он по-английски к Олегу Ивановичу,- прошло тридцать пять минут, а самолёта нет. Лари очень пунктуальный человек. Меня это тревожит.

-Да ничего страшного, Рауль. Просто мужики немного увлеклись пейзажами сверху. Я думаю, что скоро мы услышим гул самолёта,- как можно беззаботнее ответил тот, дружески похлопав его по плечу.

Тот согласно кивнул головой, покосившись на Дим- киного отца, развернулся и молча отправился к своей палатке.

-Что, что он говорит? - встревожившись, спросил Семён Николаевич.

-Да ничего особенного. Говорит, что если Лари задержится с возвращением, то ему придётся ночевать здесь, у нас.

-А-а-а,- кивнул головой Суханов, но тут же встал и, торопливо вынув из пачки сигарету, закурил.

Прошло ещё минут десять в томительном ожидании. Они уже все вчетвером собрались вместе, стоя у дороги и тревожно всматриваясь вдаль, откуда, по их предположению, должен был показаться самолёт. Солнце, зависнув над горизонтом, уже окрасило его в розовый цвет. До наступления сумерек оставалось около часа, после которых почти мгновенно на африканскую саванну обрушивалась ночная мгла. Посовещавшись, они решили обратиться в центральнуюбазу и попросить их на своих волнах выйти на связь с самолётом. Ещё минут через десять те сообщили, что связи с самолётом нет. Он на связь не выходил и не выходит.

-Вот те нате, хрен в томате! - удивился Олег, услышав это сообщение.

-Может, что-то произошло, может, им пришлось сделать вынужденную посадку? - заволновался Семён, не допуская мысли о худшем.- Может, им нужна наша помощь?!

-Ну ты, Семён Николаевич, не паникуй раньше времени! Световое время ещё позволяет им прилететь. Допустим, они произвели вынужденную посадку. Тогда почему они не связались с базой? А может, у них рация с земли не берёт,- сам же и ответил себе Олег.

Так они гадали и переживали, ожидая возвращения самолёта, пока густые сумерки не опустились на землю. Тогда они окончательно поняли, что что-то произошло и самолёт уже сегодня не прилетит.

Больше всех себя казнил, конечно же, Семён Николаевич за то, что отпустил сына в полёт. Он даже уговорил Рауля и Олега выехать на машине в ночь на поиски самолёта. Но, покружив более часа по саванне и чуть не заблудившись, они поняли всю бесперспективность затеи и вернулись обратно. Всю ночь он не смыкал глаз, переживал за Дмитрия. Сидел у костра, беспрестанно куря, глотая лекарства и вглядываясь в ночную мглу.

Утром они через центральную базу вызвали поисково-спасательный самолёт. Затем опять втроём, оставив у палаток африканца Баако и поддерживая с ним связь по рации, отправились на джипе на поиски пропавших. Прилетевший поисково-спасательный экипаж нашёл место крушения самолёта в десять тридцать пополудни и посадил свой самолёт в километре от него, сообщив об этом Раулю. Ещё через тридцать минут все были на месте катастрофы, и их взору предстала страшная картина. Самолёт Скайхоук, развалившийся на несколько частей, лежал на боку, зарывшись носом глубоко в траву. Лопасти исковерканного пропеллера, вспахав сухую землю, торчали из неё, словно любопытствующие змеи. Обломившийся хвост самолёта валялся в стороне с торчавшими из его чрева проводами. Задранное кверху уцелевшее левое крыло, словно надгробный монумент, холодно блестело в лучах яркого солнца, возвышаясь над покорёженным фюзеляжем. Пилот Лари с окровавленным лицом, удерживаемый ремнями безопасности, полусидел-полувисел, наклонившись вбок, в раздавленной и треснувшей кабине. Его левая рука безжизненно свисала вниз, подтверждая наихудшие опасения, сердце его не билось. Обежав разрушенный самолёт Семён вместе с Олегом обнаружили лежащего под обломками полуживого, израненного Дмитрия. Лицо и руки его были покрыты сухой серой коркой из крови и пыли, на грязной рваной одежде зловеще зияли ржавые пятна крови, а его ноги были зажаты грудой металла. Семён кинулся к сыну, упал на колени и, обхватив его лицо ладонями, отчаянно закричал: "Сынок, родной мой! Дима, Димочка, ты жив?! Ну, родной мой, скажи, что ты жив!" Дмитрий медленно разомкнул свои веки. Его мутные, уставшие глаза были безразличны. Он равнодушно и бессмысленно глядел на возникшее перед ним лицо отца, видимо, принимая его за очередную галлюцинацию. И только когда первый глоток воды попал в его пылающее горло, он понял, что пришло спасение, и крохотная слезинка блеснула в уголке его глаза.

Потом врачи выяснили, что у него были переломы позвоночника, коленной чашечки и открытый перелом голени, не считая множества других травм и ушибов. В больнице в столице Зимбабве Хараре Дмитрию Семёновичу Суханову сделали три операции, одну на тазе и две на ногах. Поначалу с ним был отец, который сам едва пережил эту трагедию. "Зачем я уговорил сына поехать на эту чёртову охоту? Зачем разрешил ему лететь на этом, будь он трижды проклят, самолёте? Я, во всём виноват я! Пусть накажет меня Господь, пусть я умру, только бы Димка остался жив и поправился! Что я скажу своей жене, Димкиной матери, в ответ на её вопрос, почему я не сберег сына? Как посмотрю в глаза его супруге Катерине? Что отвечу его дочке Машеньке, когда она подрастёт и спросит, почему её папка инвалид?" - эти и другие мысли беспрестанно мучили его все эти дни. Он потратил кучу денег на врачей, консультантов и помощников, которые лечили сына и помогали решать разные вопросы в этой африканской стране. Но что, в конечном итоге, деньги по сравнению с жизнью и здоровьем твоего ребёнка? Большие деньги не всегда становятся большим счастьем. Деньги появляются, а затем и исчезают, как снег при тёплой погоде. "Только бы Димка выжил и поправился! Ничего мне в этой жизни больше не надо!" Так он тогда размышлял, бродя по знойным и равнодушным к его беде улицам Хараре. А потом приезжала жена Дмитрия Катя, которая целую неделю была рядом с больным мужем. Через месяц Дмитрия перевезли в Москву в больницу Склифосовского, где его опять дважды оперировали. И вот сейчас, три месяца спустя после трагедии, Дмитрий Семёнович оказался в Сыктывкаре, у себя дома. Правда, передвигаться он мог пока только на инвалидной коляске.

Глава XIII

К этому времени коммерческие и производственные дела у его отца - Семёна Николаевича Суханова - обстояли как никогда плохо. Его строительная фирма каждый месяц сокращала объёмы работ, финансовое положение становилось всё хуже. Многие из его бывших партнеров, словно по мановению волшебной палочки, отвернулись от него и отказались заключать с ним контракты. Республиканские и муниципальные власти постоянно задерживали оплату за уже выполненные работы. Некоторые плательщики при этом требовали до тридцати процентов отката.

В один из сентябрьских дней 2003 года Суханову позвонил чиновник из правительства и попросил принять и выслушать некоего господина Леонида Игоревича Гурского. В назначенное время секретарша доложила Семёну Николаевичу, что посетитель прибыл. В кабинет вошёл мужчина лет сорока, сорока пяти, среднего телосложения, с чёрной аккуратной бородкой "а ля франсе", одетый в синие джинсы и тёмный пиджак. Поверх чёрной атласной сорочки был светлый, почти белый галстук,- вызвавший у Суханова ассоциацию с ошейником.

-Леонид Игоревич Гурский,- слегка кивнув, представился он.- Я пришёл с помощником-специалистом по строительству. Он пока, с Вашего разрешения, посидит в приёмной, а если понадобится по конкретным вопросам, то я его позову.

-Как Вам будет угодно,- Суханов указал на кресло у стола.- Слушаю Вас, господин Гурский.

-У меня к Вам, уважаемый Семён Николаевич, сугубо конфиденциальный разговор. Я могу на это рассчитывать?

-Конечно.

-Я представляю фирму "Строй Корпорейшен", центральный офис её находится в Санкт-Петербурге. Руководством фирмы принято решение активно развивать свой бизнес в Республике Коми. У нас здесь уже заключён целый ряд больших долгосрочных контрактов. В то же время нам известно, как бы это выразиться помягче, что у Вас дела обстоят не очень хорошо, и ходят слухи о скором банкротстве Вашего предприятия. Это так?

-Неужели Вы, господин Гурский, ждёте от меня ответа? Ведь Вы должны понимать, что я не имею права разглашать посторонним лицам корпоративную информацию.

-Хорошо. От близких людей Вашего окружения нам известно, что Вы в ближайшем будущем намерены завершить свой бизнес здесь. И желаете отправиться куда-нибудь на черноморское или средиземноморское побережье, поближе к тёплому морю и ласковому солнцу.

-Не кажется ли Вам, уважаемый господин Гурский, что Ваше любопытство выходит за рамки нашего с Вами знакомства? О моём будущем мне даже самому мало что известно, может, только, Господь Бог знает чуть больше. Если у Вас нет других вопросов, то извините...

-Прошу прощения, если я был нетактичен. Так вот, о деле. Наша фирма, которую я имею честь представлять, готова, хоть завтра, выкупить весь Ваш строительный бизнес за пятьдесят миллионов рублей.

-Постойте, Вы оговорились, Леонид Игоревич. Вы хотели сказать, пятьсот миллионов рублей?! Ведь так? - Суханов нервно улыбнулся.

-Нет, уважаемый Семён Николаевич. Вы не ослышались. Именно пятьдесят миллионов рублей. И мы считаем, что это справедливая цена.

-Да Вы хоть понимаете то, о чем Вы говорите?! У меня только основных фондов более чем на триста миллионов, не говоря о незавершенном строительстве. Извините, господин хороший, но мне больше не о чем с Вами говорить,- вставая из кресла, сердито отрезал Суханов.

Собеседник, подождав с минуту, тоже встал и достал из нагрудного кармана визитку:

-У Вас, Семён Николаевич будет время подумать. Если что, позвоните по телефону, указанному в визитке. Я буду рад с Вами увидеться снова. До свидания.

-Прощайте,- кивнул Суханов, не подходя и не подавая руки неприятному господину.

Когда тот ушёл, он небрежно бросил его визитку в ящик стола и попросил секретаршу никого к себе не пускать. Затем открыл дверцу шкафа, налил себе коньяку и выпил. "Что значит этот визит? Что это за тип? Это случайные некомпетентные риелторы, спекулянты, которых сейчас развелось по матушке России хоть пруд пруди? Тогда почему был звонок из правительства? А может, это "акулы" современного рынка - рейдерские захватчики, которые проглатывают всё, что хоть немножко ещё шевелится?" - теребя остатки волос на побелевшей голове, рассуждал, сидя в кресле, Суханов. "Надо выяснить, что это за "СтройКорпорейшен" и кто её хозяева",- решил он. Так незаметно за хозяйственными хлопотами пролетели два месяца.

Тем временем американцы и англичане вторглись в Ирак и развязали войну, которая достаточно быстро закончилась, поскольку иракские генералы и солдаты сложили оружие. В результате Президент Ирака Саддам Хусейн был арестован и казнён. В России готовились к выборам в Государственную Думу, которые были назначены на декабрь 2003 года. Последовало укрощение "строптивых олигархов" и был арестован и посажен в тюрьму олигарх М. Ходорковский, принадлежащий к касте неприкасаемых. Ворку- тинские шахты перешли в руки нового собственника, им стало ОАО "Северсталь".

Суханов был в командировке, когда ему по мобильному телефону позвонила из дома жена и, рыдая, сказала, что у них сгорела дача. Ей сообщил об этом сторож, который в пять утра обнаружил пожар и вызвал пожарную охрану. Когда супруга приехала на место, то увидела, как две пожарные машины заливали остатки пламени. Полностью сгорели крыша двухэтажного деревянного особняка, второй этаж и угол первого. На даче никого не было, соседей тоже не было. Стоял ноябрь. Вывод напрашивался один - поджог. Произошло это ровно, день в день, спустя два месяца после предложения Суханову продать свой бизнес. Этими тревожными мыслями после своего возвращения Семён поделился с супругой Элеонорой Петровной. Та испугалась и расплакалась. Она до сих пор сильно переживала горе, выпавшее на долю её сына Дмитрия и его семьи. А тут на тебе, новые неприятности.

- Сёма, ради Христа, да продай ты свой бизнес этим негодяям. Чует моё сердце, добром они от тебя не отстанут. У нас с тобой ведь ещё дочь в институте учится. Надо о ней подумать. Не дай Бог, с ней что- то случится, я этого не переживу. Проживём мы с тобой и без этих миллионов. Не знаю, чего они нам больше принесли, добра или зла,- всё ещё всхлипывая и обнимая за плечи сидевшего на диване мужа, говорила осунувшаяся и постаревшая за год Элеонора.

-Да тебе легко говорить: продай! Я вкалывал, как каторжник, по шестнадцать часов в сутки, не раз, как канатоходец, ходил над пропастью, наступал на своё "я", ссорился с друзьями, прощал подлецам и жуликам, угождал власть имущим. И всё это "коту под хвост?" Ведь ради детей старался, хотел им по наследству передать свой бизнес, своё дело. А в результате хрен знает что получается. Каким-то подлецам я подарок должен сделать?! Откуда эти бес- предельщики навязались на мою голову? Да они заживо готовы шкуру содрать с живого человека!

-Сёма, милый. Побереги своё здоровье. Ведь у тебя уже давно сердце пошаливает, голова вон уже совсем седая. Дмитрий, сынок наш всё ещё на коляске передвигается... Не дай Бог, что случится с тобой, как мы без тебя будем?! Подумай о нас!

-Ну ладно тебе. Ты раньше времени меня не оплакивай. У нас ещё есть "порох в пороховнице". Ещё посмотрим, кто кого,- как можно бодрее проговорил Семён, легонько похлопав супругу по коленке и поднимаясь с дивана.

-Ох, Сёма, Сёма,- устало прошептала та, вставая следом за ним.

Новый год Сухановы встретили в семейном кругу, но в несколько необычной обстановке. Вместо родительского дома они все собрались у Дмитрия. Екатерина, его супруга, и дочурка Машенька, которой исполнилось три годика, были душой праздника. Они наперебой читали стихи, пели песенки, активно привлекая к этому домашнему спектаклю сидевшего в коляске Дмитрия, бабушку Элечку и деда Семёна. И только студентка Вика, приехавшая из Санкт-Петербурга, была не в духе и томно сидела на диване, уставившись в телевизор. Она переживала из-за того, что вместо вечеринки с друзьями ей приходится встречать Новый год в кругу домочадцев. Дмитрий после крушения самолёта в Африке поправлялся медленно. Хотя врачи и диагностировали заметный прогресс в лечении, но окончательного выздоровления не обещали, говорили, что он, вероятно, будет ходить, но плохо, и только с тростью.

Лишь отшумели длинные новогодние праздники, как на головы Сухановых посыпались новые неприятности. Элеонору Петровну, с её более чем тридцатилетним стажем и хорошей репутацией, вдруг решили в пятьдесят три года оправить на пенсию, сократив её должность. При этом внятных объяснений со стороны руководства добиться было невозможно. А ещё через месяц в офис Суханова нагрянули люди из ОМОНа в чёрных масках и с автоматами. Они произвели выемку документов за последние два года, мотивируя свои действия образовавшейся задолженностью его фирмы перед государством и уклонением от уплаты налогов. Информация об этом событии сразу же оказалась на страницах республиканских газет. Ошарашенный Семён Николаевич понял, что "охотники" обложили его флажками, как волка в лесу, и целым и невредимым ему уже не уйти. Тогда он и вспомнил о человеке в чёрном - господине Гурев- ском, приходившем к нему три месяца тому назад. Суханов с трудом разыскал в своём ящике его визитную карточку и, превозмогая брезгливость, позвонил и назначил время для встречи.

С тех пор прошло три года. Пенсионеры Семён Николаевич и Элеонора Петровна живут тихо и спокойно в своей квартире на улице Свободы. Лето проводят в основном на даче, зимой вечерами гуляют по Кировскому парку, навещают внучку Машеньку. Виктория, их младшая дочь, закончив Санкт-Петербургский институт культуры, работает артисткой в драматическом театре. Старший сын Дмитрий, получив вторую группу инвалидности, начал немного самостоятельно ходить, опираясь на трость. Он устроился на работу в Лесной институт и преподаёт "Экономические основы строительного производства" на факультете промышленного и гражданского строительства. Как и прежде, у него осталась одна непоколебимая страсть - джаз. При любом удобном случае он посещает джазовые концерты в Сыктывкаре, а иногда даже специально ездит в Москву и Питер, чтобы послушать мировых джазменов. Он убеждён, что тот, кто хоть раз побывал на хорошем джазовом концерте, будет стремиться к джазу вновь и вновь, чтобы ещё раз погрузиться в эту атмосферу, почувствовать эти эмоции и напряжение. Это увлечение хоть в какой-то мере помогает ему компенсировать неудовлетворённость жизнью: сильную пожизненную хромоту и невозможность больше иметь детей, хотя ему с женой так хотелось второго ребёнка - сынишку.

Глава XIV

Валерий Дроздов, школьный товарищ Дмитрия, за это время сделал стремительную карьеру как в бизнесе, так и в общественно-политической жизни. Оплатив своё обучение, он закончил юридический факультет Академии госслужбы и получил диплом юриста. Помимо ресторана стал владельцем крупного магазина стройматериалов и главным соучредителем одной из крупнейших республиканских газет. Заведя нужные связи во властных структурах, Дроздов вступил в ведущую партию и, после очередных выборов, стал депутатом Республиканского парламента. Это, конечно, обошлось ему в немалую сумму, но, как говорится, "игра стоила свеч". С Дмитрием Сухановым он больше не встречался: круг его общения стал другим и их жизненные интересы не совпадали. Женился он на дочери банкира, в семье появились два близнеца, с которыми нянчится его престарелая мама. После гибели мужа в Афганистане Валентина Ар- сентьевна так больше и не вышла замуж.

Когда Дроздов ступает на балкон своей пятикомнатной квартиры на седьмом этаже высотного дома, что стоит на берегу Сысолы, то перед его взором предстаёт замечательный пейзаж. Летом это зеркальная гладь воды и зелёное покрывало густого леса, соприкасающееся прямой линией горизонта с голубым небом, зимой - белая заснеженная равнина и тёмно- зелёные заплаты большого леса, упирающегося макушками деревьев в серое холодное небо. Хорошо, приятно Валерию смотреть с высоты на окрестности своего родного города. Да, у него здесь есть всё: семья, дети, хорошая квартира, большая дача, два высококлассных автомобиля, есть деньги в банках, высокое положение в обществе, широкий круг знакомств. Но только вот стало тесно его душе, рвётся она на другие просторы: в разудалую и богатую Москву, в элегантный и гламурный Париж, в высокомерный и чопорный Лондон. Ему хочется наслаждаться живописными уголками Средиземноморского побережья и Карибских островов, любоваться дивными закатами где-нибудь в Калифорнии или Флориде. Вот и сейчас он сидит вечером в плетёном кресле-качалке у себя на балконе, курит кубинскую сигару и задумчиво смотрит вдаль, на горизонт. Рядом на столике стоит высокий прямой бокал, наполовину наполненный джином с тоником, там же лежит толстый глянцевый журнал "Стольник" о красивой, богатой жизни и тоненький сборник стихов Анны Андреевны Ахматовой, по видимому, забытый и оставленный здесь его супругой. Дроздов, ради любопытства, нехотя взял его в руки. Он вообще стихов не то что не любил, а был равнодушен к ним, считая стихоплетство праздным, несерьёзным занятием. Открыв книжонку, он мельком пробежал глазами по строчкам одного столбика, затем другого. Перелистнул одну страничку, затем ещё одну и вдруг его глаза уцепились за слова "золото" и "сталь". "Ага,- подумал он,- это уже интересно!" И он снова и снова прочитал понравившееся ему четверостишие:

"Ржавеет золото и истлевает сталь, Крошится мрамор - к смерти всё готово. Всего прочнее на земле печаль И долговечней - царственное слово".

"Ну, что, вроде красиво написано,- решил он,- но неверно. Как может золото ржаветь?! Да за него люди гибнут, считая его главным и вечным богатством. И почему это печаль - прочнее всего, когда есть титан?" Смысл слов в этом стихотворении Дроздов поймёт позже, много лет спустя. Он тогда будет престарелым, степенным гражданином, живущим с молодой женой на Кипре и случайно купившим в небольшом магазинчике русских товаров томик стихов русской поэтессы Анны Ахматовой. Ну, а сейчас он просто закрыл книжонку и, небрежно бросил её на стол. Из-за балконной двери были едва слышны голоса детей и жены, которые что-то мастерят в детской комнате, на кухне мать гремит кастрюлями, а за окном расплескался тихий сиреневый вечер. "Знающие люди говорят, что, чтобы стать депутатом Государственной Думы, нужно заплатить в партийную кассу пять-шесть миллионов долларов. Многовато, конечно, но всё же подъёмная сумма,- думает Дроздов.- Жалко таких денег, но, с другой стороны, став депутатом и живя в Москве, их можно быстро отбить, вернуть и даже с лихвой. Самое главное - зацепиться в Москве, пустить там корни, а остальное сделаем, есть ещё порох в пороховницах, как говорили наши деды. Да потом и тесть поможет, ведь всё же не на молокозаводе, а в банке работает",- и он пускает очередную струйку дыма изо рта, а затем тянется к бокалу. Манит, тревожит и не даёт покоя Валерию Сергеевичу видимая им из окна линия горизонта. За той линией горизонта только что скрылось, утонуло октябрьское солнце, чтобы освещать дорогу другим людям. Но он твёрдо знает, что завтра оно опять взойдёт и будет светить ему. А дорогу, как известно, осилит идущий... "Можно не сомневаться, что солнце проделает свой, отведённый ему вселенским разумом, путь. Но а мне надо проделать свой путь, и я буду неумолимо и настойчиво стремиться его осилить",- подводит итог своим рассуждением успешный и уверенный в себе Валерий Сергеевич Дроздов.

Глава XV

Время летит быстро, на календаре уже декабрь 2008 года. Суханов Семён Николаевич сегодня раньше обычного отправился спать. Ему что-то нездоровится, слабость на него накатила. "Наверно погода меняется, атмосферное давление падает,- думает он, делая подушку повыше,- вот и меня крутит". За окном, на самом деле, метёт снежная вьюга, завывая в вытяжных трубах многоэтажного дома. Семён лежит уже полчаса, но ему не спиться, лезут в его голову разные мысли: "В марте россияне избрали себе нового Президента, им стал молодой Дмитрий Медведев. Многие ожидали, что он сможет вывести страну на новые рубежи развития. Но, совершенно не ко времени, тут же шандарахнул мировой финансовый кризис. Видно у России опять ничего не получится - теперь руководству есть чем прикрыть свою несостоятельность. У нас всё время: "Если не понос, то золотуха". В августе начались XXIX летние Олимпийские игры в Китае. Но не успели россияне порадоваться этому событию, как из новостных событий узнали, что Грузия начала воевать с Южной Осетией. Как не печально, но в этот конфликт оказалась втянутой Россия. Порядка семидесяти наших ребят там погибло и более двухсот были ранены. В республике Коми, слава Богу, всё тихо и спокойно. Народ власть слушается, про свободу и демократию не базарит. Надо бы радоваться этому, да что-то не получается. Почему? Семён сам точно не знает. Но ему кажется, что причина в том, что в стране нет единения: власть сама по себе, а народ сам по себе. При чём те, кто у власти ведут себя часто вызывающе безнравственно, толкая остальное народонаселение страны на такое же поведение. Ему вспоминается один из героев Салтыкова-Щедрина: "Чего-то хочется: не то конституции, не то севрюги с хреном, не то кого-нибудь ободрать..." Суханов криво улыбается, поворачивается набок и натягивает на себя повыше одеяло. "Спать, надо спать",- упрямо твердит он себе. Но сон не идёт. И мысли опять понеслись, как сорвавшаяся в галоп тройка: "Сыну Дмитрию через месяц исполниться тридцать семь лет. Казалось бы мужчина в самом расцвете лет - только живи да радуйся, но он инвалид. Несмотря на наши уговоры и поддержку, смирился со своей неполноценностью, махнул рукой на себя, стал грузен, ленив и неуравновешен. А ведь я строил когда-то на него особые планы. Думал, что будет мой Димка большим человеком, мечтал о его коммерческой и политической карьере, вплоть до того: а почему бы Суханову Дмитрию Семёновичу не быть Главой Республики Коми или российским министром по строительству? Горько признаваться, но ведь сам виноват в этом. Это ты придумал эту африканскую охоту, на которой сын попал в крушение самолёта и стал инвалидом на всю жизнь. До сих пор, когда гляжу на него, чувствую свою вину перед ним. И так будет всегда, пока жив. А может и там, на том свете - если он есть, буду чувствовать себя виноватым. Деньгами я, конечно, ему и его семье помогаю, пока могу. Квартира у них хорошая, каждый год им покупаю путёвки на отдых в санатории, недавно его супруге Екатерине подарил новую машину "Фольсваген-Пассат". Внучка Машенька, правда, радует деда с бабкой, помимо школы дополнительно обучается музыке и ходит в кружок фигурного катания. Фу, ты чёрт! Опять эти мысли в голове вертятся. Ведь я хотел спать. Спать, спать, спать!" - опять командует себе

Суханов и крепче зажмуривает глаза. В его висках стучит кровь. Семён под щеку подкладывает ладонь, чтобы не так "бухало" в ухе. "Нет, надо посчитать до ста,- решает он,- тогда, может быть, усну: раз, два, три... сорок семь, ...пятьдесят три. У Виктории, у дочки тоже будущее неясно. Ведь говорил в своё время, чтобы шла учиться в СГУ на экономиста, но нет, куда там - артисткой ей захотелось стать. Теперь вот в театре на вторых ролях играет. Ухажёра себе завела из музыкантов, тот в оркестре на какой-то дудочке играет. Оба гроши зарабатывают. На меня надеются? А какая я им опора, сам пенсионер. Из прежних денег, что получил от грабительской продажи предприятия остались гроши, пару миллионов. Разве это деньги? Так на чёрный день. От нынешней жизни можно всякого ожидать, но доброго - вряд ли. Вон недавно у магазина встретил Петра Никифоровича Рочева - своего бывшего бригадира каменщиков. Знатный был человек. В своё время, во всех почётных Президиумах рядом с первыми людьми Республики сидел. Каких только наград не имел, начиная с ударника "Коммунистического труда" и до ордена "Трудового Красного Знамени". В Москву ездил на слёт лучших строителей, делился опытом. А тут, если бы не окликнул меня, то я бы и не узнал его. Оглянулся, вижу стоит сгорбленный, худой старичок в старенькой серой курточке, из под которой выглядывает в крупную клетку бардовая шерстяная рубашка, на ногах коричневые, с пузырями на коленях, штаны да стоптанные старенькие ботинки. На голове поношенная фетровая шляпа, которые было модно носить в конце 80-х, в Горбачёвскую эпоху. Он, наверное, в этой шляпе и ездил в Москву двадцать лет тому назад.

- Пётр Никифорович! Ты?! Извиняюсь, сразу и не признал. Видеть плохо стал без очков, не всегда своих признаю,- начал оправдываться потрясённый Суханов.

-Да, да времечко бежит. А я смотрю, знакомое лицо, вроде Суханов Семён Николаевич. Дай, думаю, окликну. Ведь когда-то вместе в Москву ездили. Лет десять, наверно, не виделись? - немного робея и стесняясь своего бывшего начальника, негромко промолвил бывший бригадир.

-Да, как проводили тебя с почётом на пенсию, так случай и не преставился свидеться. Ну, так, пойдём, Никифорович, присядем вон на скамейку, да немного поговорим. Ты не спешишь? - предложил Суханов, легонько похлопав старого знакомого по тощей, сгорбленной спине.

И рассказал тогда Суханову о своём житие-бытие бывший знаменитый строитель, а ныне почётный пенсионер. Деньги, которые ему удалось накопить своим ударным трудом, в лихие девяностые обесценились и фактически пропали. Его старшая дочь вышла замуж, сначала с мужем и ребёнком они жили в малосемейном общежитии, а когда появился второй ребёнок, жить там стало невмоготу. Пришлось родителям разменять свою трёхкомнатную квартиру на двушку и однокомнатную. Детям, разумеется, отдали большую. Затем пришёл сын с армии, устроился работать шофёром, оформил кредит в банке, а деньги вложил в строящийся дом. Строительная фирма деньги с дольщиков собрала, а дом не построила, якобы разорилась. Вот уже второй год люди ходят по судам да разным инстанциям добиваются справедливости, а в это время будь добр банку деньги-то отдай, да с грабительскими процентами. Вот старики Рочевы, получая две пенсии в общей сумме, чуть более семнадцати тысяч, пять из них ежемесячно отдают сыну на погашение кредита, а самим на всё, про всё остаётся двенадцать тысяч в месяц. Это и на питание, и на лекарства, и плата за квартиру, и внукам на конфеты...

Фу ты, чёрт. Опять эти мысли. Ведь я хотел спать. Вон супруга, лежит себе, да тихонько посапывает. А ты, Суханов, какого хрена, своими думами себя мучаешь, вон в голове и так шум стоит, как будь-то в паровом котле. Спать, давай спать".

Суханов забывается ненадолго и сниться ему сон: идут они с женой нарядные в театр драмы, что по Первомайской улице. Проходят мимо высотного здания, что с рестораном "Пентхаус" на самом верху и вдруг Суханов слышит, как над ними раздаётся шум и грохот. Он поднимает голову и видит, что здание рушиться прямо на них. Он успевает оттолкнуть жену в сторону и в этот самый момент его накрывает куском кровельного железа, а сверху валятся кирпичи, обломки бетона и стекла, вдавливая его в асфальт. Ему больно в груди, становиться трудно дышать, страх охватывает его... и он просыпается. Семён открывает глаза и видит смутные очертания своей комнаты. Рукой на лбу ощущает капли холодного пота, во рту у него сухо. Он медленно встаёт, суёт ноги в тапочки и осторожно направляется на кухню. В коридоре с трудом, превозмогая боль в груди, дотягивается до выключателя. Вспыхивает свет, а вместе с ним в его груди раздаётся резкая боль. Он открытым ртом хватает воздух. Потолок в его глазах зашатался и Суханов неловко, боком оседает на пол, зацепив рукой, стоявший на тумбочке телефон. Потом, сквозь пелену в глазах он видит смутные очертания испуганного лица жены. Прибывшая машина скорой помощи увозит его в кардиологический центр, где врачи констатировали инфаркт миокарда. После операции Суханову понадобилось три месяца реабилитации, прежде чем он начал самостоятельно прогуливаться по городу.

Глава XVI

В начале сентября 2010 года старшие Сухановы решили съездить на могилы родителей Элеоноры Петровны в Ново-Ипатово. Это тот самый посёлок, в котором тридцать восемь лет назад студент Семён, будучи в стройотряде, познакомился с симпатичной местной девушкой Элеонорой. Они взяли с собой малярные кисти, краску, инструменты и новые надгробные плиты, чтобы облагородить могилки родителей. Прихватив с собой на всякий случай два спальных мешка, они купили в магазине продукты и водку, погрузили всё это в багажник и салон высокопроходимой "Хонды" и отправились на трое суток в путь.

До Прокопьевки ехали по асфальту, а дальше пошла грунтовка. Сельские дороги в России - словно горькие человеческие судьбы. Изломанные, ухабистые, с ямами и лужами, с полузаросшими обвалившимися канавами. Ехали не спеша. Частенько останавливались, чтобы отдохнуть, а заодно и полюбоваться красотами золотой осени. Когда проезжали мимо одной из придорожных полян, Элеонора Петровна попросила:

-Сёма, остановись, пожалуйста, здесь.

-А что такое? Недавно ведь останавливались,- удивился Семён Николаевич, но машину остановил.

Они вышли.

-Вот на это поле нас, школьников, когда-то возили на автобусе копать картошку. Помню, весело было. А вон у той большой ёлки мы разводили костер и на углях пекли картошку. А Сашка Рогов, который тогда возле клуба с тобой подрался, помнишь? - здесь начал ухаживать за мной, носил мои полные ведра с картошкой и высыпал их в мешки.

Они прошлись вдоль дороги и, выбрав подходящее место, зашли на поле. Северное скромное разнотравье уже угасло. Высокая жёсткая трава цеплялась за одежду и ноги. Перед их глазами сначала выросли высокие стебли иван-чая с бледными метёлками. Чуть дальше, не уступая ему в росте, на ветру трепетала отливающая на солнце столовым серебром таволга, которую местные люди называют белоголов- ником. Ещё дальше росли бледно-розовые щитки тысячелистника, игриво кивая притаившимися в густой траве простодушным ромашкам. Жёлтыми огоньками светились велюровые пуговицы пижмы, а внизу у самой земли поблёкшими листьями мелькала пастушья сумка с маленькими сумочками-стручками; кое-где были видны розово-фиолетовые шапочки увядающего лугового клевера.

Выбрав небольшую проплешину в траве, Сухановы остановились и молча постояли, вдыхая всей грудью чистый и слегка ароматный воздух. Красновато- апельсиновое осеннее солнце стремилось к закату и своими остывающими лучами из последних сил старалось пригреть, приласкать увядающее небогатое разноцветье северных трав. Чуть слева от них в высоком колючем татарнике, готовясь к ночлегу, попискивала мелкая пичуга. Сухановым было хорошо: покойно и радостно наблюдать эту картину.

Семён взял супругу под руку, и они отправились назад, к машине.

-Да,- произнёс он,- когда-то здесь выращивали и собирали картофель. Засыпали его в хранилища, а затем всю зиму кормили людей. А сейчас всё заброшено, всё заросло. Но зато вот в магазинах покупаем польскую картошку, датское мясо и китайские лопаты.

В ответ ему Элеонора кивнула:

-Если бы только лопаты. Мне кажется, что кроме нефти, газа и ракет всё остальное у нас из Китая. Куда мы катимся?

-Мы-то с тобой катимся в Ново-Ипатово. Так что не печалься, садись давай, поехали,- пошутил Семён, отряхивая штанины от налипшей сухой травы.

В начале пятого они въехали в посёлок. Точнее, в бывший посёлок. От Ново-Ипатово сейчас осталось лишь несколько почерневших и покосившихся домишек да сараюшек и две-три полузаросших пыльных улочки. Они не были здесь пять лет, не так, в сущности, давно, однако в глаза бросилась неумолимая разрушительная сила бесхозности и безлюдности. Когда-то здесь бурлила жизнь: стучали топоры и звенели пилы, гудели трактора и машины, дети бегали в школу, женщины ходили в магазин за продуктами, мужики ходили в лес на охоту и удили рыбу на реке Пожег. А сейчас, выйдя из машины, Сухановы увидели только несколько почерневших и покосившихся домишек, да лохматого пегого пса, который, хрипло тявкнув, лениво семенил им навстречу.

На гул подъехавшей машины и брехание пса из ближайшего невысокого домика вышла худенькая старушка, одетая в тёмно-зелёную кофту, поверх которой, будто распустив крылья, сидела застёгнутая на одну пуговицу тёмно-коричневая безрукавка. Длинная белёсо-синяя юбка едва не доставала коротко обрезанных валенок с галошами, в которые были обуты её ноги.

-Здравствуйте, хозяюшка! - подойдя к калитке, поприветствовала Элеонора Петровна старую женщину.

-Бур лун! - ответила та по-коми.

-Не подскажете ли, у кого здесь можно остановиться? Мы приехали на могилки к родителям. Хотим порядок там навести. Нам бы ночку, может, две переночевать. Потом нам помощник нужен, чтобы плиты установить,- оживлённо стала объясняться приезжая.

-А чо, вы местные будитя? Кто ваши родичи? Как звать-величать? - спросила бабуля, поворачивая голову вправо, поскольку была туговата на одно ухо.

-Да, Нерадько я. Моя девичья фамилия Нерадько. Маму звали Ирина Брониславовна, а отца Пётр Васильевич. Мама в столовой работала, а папа в гараже. Помните?

Задумавшись на мгновение и поворошив в потускневшей памяти промелькнувшие в её жизни лица и события, бабуля тихо, вроде как для себя, промолвила:

-А-а, да-да, помню,- а потом стала говорить громче и твёрже: - Однако, а как же. Ещё вон тама, в конце той улицы жили.

Элеонора Петровна решила не разубеждать старушку и, кивнув в ответ, спросила:

-А как Вас зовут?

-Меня? Меня Ниной Михайловной.

-Нина Михайловна, а Вы давно здесь живёте?

-Да уж двенадцатый годочек, милая. Приехала на похороны матери, да так и осталася здеся. Её-то Авдотьей Фёдоровной величали, Кузиванова по фамилии, в пекарне она работала. Сама-то я в Лемтыбоже жила, а когда муж помер, вот мы с дочерью сюда и перебрались. Так вотма и живём.

-Да, как же, я помню Авдотью Фёдоровну! И хлеб тот помню, не чета нынешнему. Особенно вот калачи из белой муки. Ох и вкусные были! Сейчас-то Вы, наверное, сами печёте?

-Дак когда дорога проезжая, раз в неделю лавка приезжает с хлебом-то, а коли нет дороги, то сами печём.

-Так к кому нам, Нина Михайловна, насчёт ночлега обратиться? Кто из ваших нас может взять на ночлег?

-Да я бы взяла, вижу, вы люди порядошные. Но со мной дочка, она больная, того, самого... - и она наглядно покрутила узловатым пальцем у виска. - Так что лучше вон в ту хату зайдите, ну, у которой крыша с петухом, вон на палке деревянный петух сидит. Живёт там Иннокентий, один живет, такмо места и вам хватит. Он мужик добрый, вон к нему и ехайте. Кроме него из мужиков в посёлке один Савельич остался, но он уж совсем стар, да и обезножел. Иннокентий-то уж, поди, скоро на гармони играть начнет, такмо и вам веселее будет,- Нина Михайловна замахала рукой, указывая направление, куда надо двигаться "порядошным людям".

Оставив машину на месте, Сухановы решили к указанному дому сначала сходить пешком, чтобы лишний раз не тревожить местных жителей, а заодно и проверить обстановку.

Следуя по сельской полузаросшей улочке, они подошли к указанному дому. Тот был срублен из бруса, который со временем почернел и местами потрескался. То тут, то там между венцами выглядывал побелевший со временем мох, придавая дому седой старины. Чуть покосившаяся широкая крыша безрадостно смотрела в небо изношенным и потрескавшимся шифером. Со стороны дома разносилась негромкая музыка. Судя по всему, играли не то гармони, не то на баяне. Сухановы подошли ближе и остановились у изгороди. Прислушались. Им было хорошо видно невысокое крыльцо, на котором сидел щуплый мужчина в старой поношенной телогрейке и галошах. Его выцветшие серые штаны были заправлены в толстые вязаные носки. Гармонист, оперевшись спиной о стенку, держал свою неприкрытую голову прямо, устремив свой взор вдаль, за речку, туда, где в вечернем зареве слегка подрагивал горизонт. Он негромко наигрывал мелодию и тихо для себя пел:

"Прощайте, скалистые горы, На подвиг Отчизна зовёт. Мы вышли в открытое море, В суровый и дальний поход. А волны и стонут, и плачут, И плещут на борт корабля. Растаял в далёком тумане Рыбачий - Родимая наша земля".

Метрах в пяти от музыканта на вытоптанной пожухлой травке сидел большой рыжий лохматый пес и, глядя на хозяина, лаял и подвывал: "Ав-ав-в-в! Ав- ау-ау-у-у!" Потом он склонял голову набок и как бы спрашивал: "Правильно я делаю? Тебе нравится?" И, видя, что хозяин не сердится, опять встревал, стараясь угадать между куплетами: "Ав-ав-ау-у-у-у..."

У Суханова от этого дуэта защемило сердце, у Элеоноры выступила непроизвольная слеза. От представшей перед ними картины веяло жуткой печалью, обидой, отчаяньем и безысходностью. Печалью по несбывшимся мечтам и надеждам. Обидой от незаживающих душевных ран, нанесенных близкими и далекими людьми: будь это дети, забывшие родителей, или супруга, обманувшая тебя, друг, тебя предавший. Отчаянием от надвигающихся старости и немощи, от охвативших и непрекращающихся болей в ногах и спине. Безысходностью положения, в котором ты находишься. И непонятно, ты сам в этом виновен или тебя поставили, насильно затолкали в такие условия... Ещё в этой сгорбленной, тихо напевающей фигуре они чувствовали глубинную жалобу на огромную несправедливость. Когда, кажется, что и не жил ещё, а уже близок конец. Всё надеялся - завтра, потом, а жизнь уже прожита, и ничего вернуть или исправить невозможно...

Музыка прервалась, и собака, почуяв чужих, повернулась к забору и залаяла.

Сухановы замахали руками и подошли к калитке. Затем познакомились с Иннокентием Петровичем Артеевым, и он пригласил их зайти и посмотреть его жилище. В небольшом доме были кухня, совмещённая с прихожей, одна большая и одна маленькая комнаты. Изнутри некоторые стены были оштукатурены, а некоторые обклеены дешёвыми обоями в мелкий цветочек. Полы, настланные из широких досок, были покрашены красно-жёлтой охрой. Потолки просто побелены. В доме было довольно опрятно, хотя и аскетично, чувствовалось отсутствие женской руки: не было видно ни кружевных салфеток, ни бумажных цветочков в вазочках, на окнах висели не отбеленные сероватые шторки. А в общем дом, как временное жильё, их устраивал. Семён спросил у хозяина:

-Иннокентий Петрович, мы больше двух суток у Вас не задержимся, поэтому давайте я сразу рассчитаюсь. Сколько с нас за постой-то возьмёшь?

-Да ладно, чего там. Так живите,- смутившись, махнул рукой Иннокентий.

-Ну уж нет. Сейчас у нас рыночные времена. Давай назначай без стеснения цену,- настаивал Суханов, перейдя на "ты".

-Ну... ну... - замялся хозяин.- Сто рублей за сутки с обоих, и достаточно.

Затем нерешительно глянул на гостя - не много ли запросил? Увидев его удивленный взгляд, тут же передумал и, махнув рукой, выдохнул:

-Ну, пусть будет сто пятьдесят, чтобы не только на бутылку, но и на закуску хватило.

Суханов достал тысячу рублей и, протянув их хозяину, настойчиво сказал:

-Вот тебе по пятьсот за сутки и никаких гвоздей, а то мы обидимся и откажемся у тебя останавливаться.

После некоторого замешательства Иннокентий взял предложенную купюру, аккуратно сложил и, сказав: "Благодарствую", ушёл в свою комнату. "Наверное, в укромное место отнёс",- подумал Суханов.

Затем они, вынув пару жердей из забора, загнали машину во двор и выгрузили вещи и продукты. Приготовив королевский по деревенским меркам ужин, они выпили, закусили и разговорились.

Иннокентий Петрович оказался довольно разговорчивым и общительным человеком. Поведал гостям о своей нескладной жизни. Рассказал, что службу проходил на Балтийском флоте, а вернувшись в Сыктывкар, работал баянистом в Доме культуры, был женат, но с первой женой разошёлся. Поведал, что у него есть уже взрослая дочь, которая его даже на свою свадьбу не пригласила. И сын у неё уже есть, Игорёк - получается, его внук. Иннокентий открыл на него сберкнижку и каждые три месяца ездит в райцентр и откладывает со своей пенсии в девять тысяч рублей тысячу на его счёт. Рассказал, что через два года после развода с первой женой полюбил другую женщину, которую звали Валентиной Дроздовой, но её взрослый сын его не принял, не захотел, чтобы он жил вместе с ними. После чего он крепко запил, потом долго болел и, наконец, выйдя на пенсию, уехал в Ново-Ипатово и поселился после смерти матери в пустующем родительском доме.

-Надоела мне вся эта безрадостная и полунищенская жизнь в городе. У нас в стране обычный, простой народ считают вроде как биомассой, которая нужна только для того, чтобы на ней могла кормиться и жировать власть и связанный с ней одной верёвкой олигархический капитал. Махнул я рукой на всё это, пардон, б..... о и решил, что остатки своих дней проведу рядом с природой, там где родился и вырос, где похоронены родители,- поделился своими мыслями захмелевший Иннокентий.

-Да, природа это хорошо... Она, брат, того - самое целомудренное и самое честное, что есть в этой жизни. Она, Петрович, не обманет и не предаст, Она такая как есть, естественная! - вытянув руку вверх, потряс сжатым кулаком в воздухе подвыпивший Суханов, показывая, какая она есть, эта самая мать природа.

-Вот именно! Как говаривал один мой знакомый, "жизнь в общем-то прекрасна, хоть и не моя, но всё же!" Вот давай за это и выпьем,- предложил Иннокентий, и они чокнулись гранёными стаканами.

Затем хозяин взял в руки старенький баян, и они втроём не очень складно спели "Прощайте, скалистые горы", следом "Тёмную ночь" и напоследок "Катюшу"... А под конец разошедшийся Иннокентий выдал под аплодисменты гостей серию частушек:

"На столе клопы сидели И от солнца щурились. Как Мотаню увидали, Сразу окочурились!"

"Меня милый не целует, Вот какой он молодец! Он свои большие губы Бережёт на холодец".

Назавтра Сухановы вместе с Иннокентием с утра уехали на кладбище и провели там почти целый день, обустраивая и облагораживая могилки Элеонориных родителей. Само поселковое кладбище представляло собой жалкую картину. Многие деревянные кресты и оградки упали на землю, другие уже сгнили, могильные холмики заросли сорной травой и провалились. Повсеместно из-под земли выглядывали побеги молодых берёзок и осинок, местами кустарник пророс так, что мешал пройти меж захоронений. Вечером, пока Иннокентий варил картошку в мундире, Сухановы решили прогуляться по посёлку, точнее, по его жалким остаткам. Элеонора вспоминала свои детство и юность. Рассказывала разные смешные и грустные истории из жизни посёлка. Проходя мимо пустыря, объяснила, что здесь когда-то стояла их восьмилетняя школа, а там, где нынче бурьян, когда-то была пекарня, а вон там, где сейчас валяется металлолом, был гараж, в котором работал её отец. На месте их бывшего дома красовались кусты черёмухи с чёрными ягодками на ветках. Так они, грустя и разговаривая, пришли на красивый обрывистый берег реки Пожег. Вдалеке виднелась тёмная нить горизонта, и на нём, словно на бельевой верёвке, висело тёмно-синее небо с красно-розовым заревом от утонувшего за лесом солнца.

-Я девчонкой любила бывать на этом месте и смотреть на горизонт, и мне всегда казалось, что там, за горизонтом, какая-то другая, сказочная и красивая жизнь. Мне иногда хотелось превратиться в птичку, чтобы слетать туда и взглянуть, хотя бы одним глазком, на большой и прекрасный город,- расчувствовалась Эля, краем платочка вытирая набежавшую слезу.

-Хочешь, я расскажу тебе притчу о горизонте? - обнимая супругу за плечи, спросил Семён Николаевич.

-Расскажи!

-Ну слушай. Одному человеку очень хотелось знать, что же находится на линии горизонта. И он пошёл его догонять. Он шёл, а горизонт всё отдалялся и ускользал от него. Человек прибавил шаг, но горизонт стал отдалялся ещё быстрее. Человек побежал, но горизонт также всё ускользал вперёд. Потом человек сел в машину и развил невероятно высокую скорость, но это было тщетно. Он полетел на самолёте, но горизонт оставался таким же далёким и недосягаемым. Человеку казалось, что в горизонте спрятана какая-то удивительная тайна, которую ещё никто не разгадал. По пути к горизонту человек повстречал много умных людей, постиг множество тайн, сам стал умнее, но при этом не приблизился к горизонту ни на шаг. "Зачем ты тратишь силы и время? - говорили ему умные люди.- Горизонт не подчинился даже очень могучим волшебникам". Но человек никого не слушал и упорно шёл вперед. Прошли годы. Обойдя всю землю, человек вернулся в то место, откуда начал свой путь. Он остановился на пригорке, где ещё в детстве играл с другими детьми. Это отсюда он впервые увидел горизонт. И человек понял. Горизонт везде! Он повсюду! На каждом шагу. Человек закрыл глаза и протянул вперёд руки. И вдруг он почувствовал, как на ладони легла едва ощутимая трепещущая нить. Он радостно улыбнулся. Теперь он отчётливо понимал, что всё необыкновенное и прекрасное было всегда рядом. Неужели весь путь, который он проделал, был напрасным? "Нет, конечно же, нет,- ответил на свой вопрос человек.- Ведь если бы я сидел на месте, я бы ничего и не понял!" Вот так, дорогая моя. Вся наша жизнь - тоже горизонт. Идёшь-идёшь, бежишь-бежишь, ну, думаешь, сейчас, ещё чуть-чуть - и заживу как следует, как надобно, как хотелось! Ан нет - жизнь уже прошла, ускользнула...

Элеонора слушала мужа внимательно, затаив дыхание. А затем повернула к нему заплаканное лицо и молча нежно поцеловала его в щёку. Она тогда ещё не знала, что это была их последняя, совместная осень... Содержание

Глава 1 5

Глава II 33

Глава III 63

Глава IV 79

Глава V 144

Глава VI 152

Глава VII 160

Глава VIII 184

Глава IX 190

Глава X 200

Глава XI 219

Глава XII 229

Глава XIII 244

Глава XIV 250

Глава XV 254

Глава XVI 259 Литературно-художественое издание

МИЛИЦЫН ВЛАДИМИР АНАТОЛЬЕВИЧ УСКОЛЬЗАЮЩИЙ ГОРИЗОНТ

На русском языке

Редактор - Е. Н. Черкасова Компьютерная верстка - Н. В. Вахнин Корректор - Е. Н. Черкасова

Подписано в печать 23.03.2013. Формат 84x108 1/32

Бумага офсетная. Гарнитура "Komi SchoolBook" Печать офсетная. Уч.-изд. л. 9,8. Усл.-печ. л. 14,28 Тираж 500. Заказ ? 1625

Отпечатано в ООО "Коми республиканская типография" с дискет заказчика в полном соответствии с качеством предоставленных материалов 167000, г. Сыктывкар, ул. Савина, 81