Миля Казимир Валерьевич : другие произведения.

Тупик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Тупик.

Кто из вас обличит Меня в

неправде? если же Я говорю

истину, почему вы не верите

Мне?

Евангелие от Иоанна, Глава 8,

Стих 46.

   Он проснулся. Оставалось ещё два часа до выхода из дому. Он не стал заранее готовиться: мыться, собирать личные вещи рядом с чемоданом, слегка подкрепляться, чистить форму, одевать её, укладывать вещи в чемодан и ждать звонка; он просто снова уснул. Да, он знал, что его действие противоречило указаниям инструкции... "Но какая к черту инструкция!" - когда глаза сами собой закрываются, и все члены тела налились свинцовой усталостью.
   На спинке деревянного стула, вплотную придвинутого к изголовью кровати, висела разглаженная темно-синяя форма. На петличках красовались пропеллеры в облаках, на погонных лычках - крупные отливающие в полоске света золотом и синевой звезды. Над нагрудным карманом в пришитый не до конца лоскуток оставалась воткнута иголка с ниткой. На лоскутке (цвета чуть светлее формы) прострочены черные буквы: м. Блэк Николс. Штанины едва выдавались из-под широкого верха, кажется, они смялись под грузностью кителя.
   Первый робкий солнечный луч скользнул через распахнутую занавеску. Он лег на постель и слегка осветил комнату. Кровать стояла около окна, письменный стол, заполненный хаосом бумаг и папок с надписями "Для служебного пользования", "Секретно" и "Совершенно секретно", стоял посреди комнаты, но видно недавно занял это место: белые круги от ножек на свежевыкрашенном полу проступали возле батареи под подоконником. Довершали скупую обстановку комнаты ободранные до газет стены и непонятно как сюда попавший и от того кажущийся инородным телом громадный, до потолка шкаф. Лампа в двадцать ватт освещала помещение вечером.
   На стуле, очевидно под брюками, зазвонил будильник в наручных часах. В утренней тишине пиликающий сигнал скорее испугал бы человека, чем разбудил. Через приоткрытую форточку доносились еле слышные звуки большого города - гудящие машины. Будильник смолк. Под окном легонько шуршали осины и тополя.
   Что-то находилось в этой комнате еще. Но сперва нельзя понять, откуда это чувство. Лишь привыкнув к яростному контрасту света и тени, посетитель ощущает мороз по коже. О, нет. Он не из-за убогости. Он не из-за безалаберности хозяина, уснувшего прямо в носках. И уж конечно не из-за составленных пирамидкой полутора литровых бутылок из-под "Уайт Хорз". Эти мурашки, страх и напряженность исходят с правой, более уцелевшей во время ремонта, стены. На ней осталось ровно в половину ширины обои в зеленый цвет с голубыми васильками, а другую половину занимали старые газеты, некоторые даже прошлого столетия. И вот на границе этих двух Миров, хаоса и порядка, висела картина. Красный Марс.
  
   Он спал. Снова спал. Ему снилась привычная пустота, окружающая кисти рук, обволакивающая голову, заполняющая мысли. Черная, немного синеватая пустота наполняла все пространство. В животе похолодело, глаза сами собой закрылись. Вечность обхватила его своими руками и подняла надо всем Миром. Отсюда, с высоты, Вселенная казалась маленьким сияющим диском.
   Он открыл глаза, и перед ним стояла, нет, летела женщина. Волосы ее развивались в ветре Вечности. Она держалась за его талию. Чуть нежнее, чем просто друг. Он знал ее прелестные пухлые губы, ее бездонно-чистые и широкие, как от изумления, голубые глаза, ее слегка заостренные скулы, ее нос, чуть курносый на столько, на сколько точно это может выдумать природа. Ее черные густые волосы, всегда заплетенные в косу, развивались сейчас под дуновением вселенского ветра. Она улыбалась, оголяя свои белоснежные зубы. Она была прекрасна.
   Вдруг как-то все изменилось. Она пошевельнула руками, сжала его талию еще крепче и начала притягивать к себе. Вот он почти касается ее живота, она обнимает теперь его за плечи, притягивает все ближе и ближе. Наконец, он должен коснуться ее губ, мгновение... И он непонятным образом запутывается в ее волосах. Они, как веревки оплетают его, как жилы вытягивают руки и ноги, шею. А он не может ни вздохнуть, не пошевелиться. Он закрывает глаза и чувствует это знакомое дуновение, такое холодное и одновременно приятное, будоражащее и пугающее. Он знает - это дыхание темного космоса, его самых глубоких бездн. Холод проникает в кровь, сковывает крик. Он пытается руками разорвать путы. Не получается. И вот уже рывок из последних сил из этой холодной пропасти. Крик. Он открывает глаза.
  
   Николс Блэк открыл глаза. Солнце по-прежнему робко заглядывало через занавеску, лишь отрезок света увеличился. Во дворе слышалось легкое дыхание ветра, трепет осин и детские голоса.
   Николс лежал на полу, опрокинув рядом стоящий стул. Он запутался в пододеяльнике и сейчас пробовал окончательно прийти в себя после сна, который совершенно забыл. Страшно болели разбитые кулаки. Смотанные бинты из белых превратились в коричневатые и лежали под диваном. Он никак не мог вспомнить, что же произошло вчерашним вечером, но явным оставалось одно - пил он здорово. На удивление, противореча всем мрачным прогнозам, голова Николса очистилась от паров алкоголя, лишь слегка поташнивало. Со временем позывы улеглись в дальних областях желудка. Только тогда Ник начал окончательно пробуждаться. Что-то странным образом изменилось во всей комнатной обстановке с прошлого вечера. Что-то сверхъестественное, что-то извне. Тут он услышал нетерпеливые трели дверного звонка.
   Разевая рот для фразы, вроде "иду-иду!", Ник впервые после пробуждения понял, как вчера надрался: во рту сплошная желчь, вдобавок ко всему сильно саднило горло.
   Наконец, голос пробился через ночной смрад. Ник начал было распутывать ноги, завернутые в белую материю, но плюнул на это дело и прямо так, с пододеяльником поверх носков, прочапал до входной двери. Зеркало прихожей отразило странное недоспавшее лицо незнакомого человека. Когда он открывал легкий ветерок прошелся по промежности. Блэк покраснел - он стоял в носках, но без трусов.
   Слава богу, это оказался Адам. Дело в том, что этот седой мужичонка привык к таким появлениям Николса - без нижнего белья. Он точно не доложит куда надо, скорее промолчит. Скорее съест свой язык, чем скажет об этом руководству. Они были "друзьями" - Ник честно проставлялся, когда надо, и Адам становился нем, как рыба. С другими шоферами все выходило наоборот.
   -Кофе есть? - не спрашивая, а вламываясь в сонный мир, буркнул Ад. И уже на кухне: - Сахару класть?
   -Да, как всегда, ложки три-четыре, - подходя к кухне, хриплым голосом ответил Блэк. Он шаркал в одних носках по облезшему линолеуму. В дверном проеме кухни он остановился.
   Адам ловко заваривал дешевый быстрорастворимый кофе "по мозгам", так, кажется, он его называл.
   -Пойду...помоюсь...
   -Сначала "по мозгам", - на всякий случай, насыпав в растворенный кофе еще один пакетик, приказал Ад. Блэк про себя улыбнулся. "Ишь, заботник нашелся!"
   Кофе, вернее черный сгусток, вдарил по мозгам так, что аж слезы выкатились. Второй пакетик все скрипел на зубах, как песок. Блэк проснулся.
  
   - Попрут тебя, Ник, - почти умоляюще прося, проговорил Адам. Он отпил из пол-литровой чашки солидный глоток и посмаковал вкус кофе на губах. "Я царь, я раб", - отчего-то вспомнилось Нику.
   -Попрут, ей богу попрут, - не унимался Ад, переминаясь с ноги на ногу, - на кой ты им сдался, пьянчуга. А? Я тебя спрашиваю!
   Он подтолкнул мокрое после ванны плечо Николса и тот как бы вышел из уютного оцепенения. Он все еще улыбался каким-то своим, загадочным мыслям.
   -Чё лыбишься, попрут, могу поспорить!
   -Да нет. Я ...так, вспомнил, - Блэк отхлебнул из своей чашки и запихнул в рот кусок яичницы с гренкой. Он только сейчас осознал о чем этот разговор. - Мне наплевать, лучше меня в нашем округе нет и не будет никогда. А письменными угрозами я одно место подтираю.
   Адам от удовольствия заухал прокуренными легкими. Потом сорвался на безудержный кашель, со звучным отхаркиванием в раковину и, в конце концов, зашелся настоящим хохотом. Немытая посуда горой в мойке позвякивала. Блэк улыбнулся.
   -Ну, ты даешь! - довольно проговорил Ад. Он поставил свою чашку на единственный стол на кухне и присел рядом.
   Дальше завтракали молча: Адам иногда едва сдерживал свой смех, Ник с наслаждением поедал яичницу с гренками, затем перешел на бекон. Говорить совсем не хотелось. Между мужчинами такое бывает. Если женщинам обязательно надо поделиться новостями, сплетнями, догадками, то мужчины при длительном знакомстве обретают невидимую связь, при помощи которой понимают друг друга и без слов.
   Так Ник неожиданно набрел на воспоминание о своем отце, об их тесной дружбе, разрыве, ненависти. Но изначально в их отношениях появилась эта незримая нить понимания и единодушия. Похоже, подобные чувства испытывал он и сейчас. Оно, это чувство, основывалось не на доверии - что за чушь? - а на кристальной ясности, знаний о том, что товарищ поступит так и ни как иначе. Почему? Это не требовало объяснений. Как аксиома. И когда твой друг поступал по-другому, возникала тупая ненависть, тихая злоба. Такие отношение подходили к полному краху, падению с высот мечтаний до грязной реальности...Он не хотел более вспоминать и будоражить память. Воспоминания приносили боль. Он забылся, как делал это раньше.
  
   Он очнулся в машине. Черный джип "Крайслер" вез их по городу через миллионы домов и людей, кварталов и судеб. Они возвышались надо всей улицей: Блэк видел спешащих прохожих, орущего младенца, спорящих негров. Но все это проплывало у него перед глазами как миражи, он не ощущал их.
   Блэк почувствовал резкий запах крови, как будто ему дали со всего размаху по переносице и сломали нос. Этот запах в сущности своей не был и вовсе и запахом крови, просто Блэку так показалось сначала. Затем он учуял легкий привкус серы на губах, горечи во рту, сдавило грудь спазмом, он выкатил глаза, пытаясь закричать, набирал воздух, хватаясь руками за спинки сидений.
   -Эй, приятель, ты чего?! Плохо тебе? - Ад уже заворачивал машину к тротуару моста.
   Как только они остановились, Ник выскочил из джипа, упал, опершись правой рукой в тротуар, пытался закричать, но к горлу подкатывали все новые и новые пары яда. Он засунул два пальца в рот. Вырвал. Отпустило. И снова волны эфира из желудка. Ник подбежал к металлическим опорам моста, просунул через них голову, и его снова вырвало. И снова. Желудок выворотило наизнанку. "Теперь-то хоть бекон и яичница пойдут на пользу", - подтрунивал над собой Николс, думая о рыбе.
   Ад стоял и с недоумением смотрел на сползающее по опоре ослабленное тело Блэка. Он почесал в затылке. Посмотрел на лужу на тротуаре.
   -Бог мой, хорошо, что в салоне не вылезло это дерьмо! - грязно ругнулся Ад.
   Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Смех оказался единственным выходом.
   -Пошли, а не то опоздаем! Ты рот вытри, - поднимая за руку Блэка, бормотал Адам. - Да у тебя изо рта воняет как из преисподней! На, зажуй.
   Ник на столько расслабился, что не смог сопротивляться едкому ментоловому вкусу. Его снова вырвало, на сей раз на заднее колесо машины.
   -Ни хрена себе! Ты что это себе позволяешь! - полушутливо добавил Ад, - Жвачек не так уж много.
   Адам еле запихнул тело Блэка на заднее сидение, вертикально, в распор с крышей поставил ноги...
   Они ехали через реку. Блэк, с измазанными высохшей кашей губами и щекой наслаждался галлюцинациями серных паров. Адам бурчал "замараешь машину, сам мыть будешь", "ты бы пакетик какой, что ли держал рядом". Они ехали все дальше.
  
   Постепенно клеточки мозга, по отдельности, по чуть-чуть начали отлепляться от общей кости, в которую они слились с утра. Реальность проступала как жирные пятна на воде - яркими, резкими кругами, расплывающимися под своей единичностью.
   Его возвратил из забытья щелчок по глазам солнечного луча. Машина стояла на перекрёстке двух центральных улиц. Луч проникал через ветровой люк. Он полоской лег на глаза Блэка. "Непонятно как этот маленький кусочек солнца проник через громады небоскрёбов, этот проклятый смог и попал именно в меня".
   Блэк поднялся на локте, ноги опустил вниз, он внимательно всмотрелся в то пространство, откуда бежал солнечный свет: через миллионы километров пустого космоса с одинокими планетами и поясами астероидов. На что он рассчитывает? Чтобы взять да и попасть на лицо другого одинокого существа и согреть его?
   Блэк ужаснулся от этой мысли. Если всё так, тогда что же такое человек?
   - Я говорю истину! Слушайте грешники. Грядёт конец света и никому не спастись! Слушайте и внимайте, - орал громогласно здоровенный негр на углу. - Говорю вам: "И после того опять явился Иисус ученикам Своим при море Тивериадском. Явился же так: были вместе Симон Пётр, и Фома, называемый Близнец, и Нафаноил из Каны Галилейской, и сыновья Зеведеевы, и двое других из учеников Его. Симон Пётр говорит...
   "Боже, зачем ты так надо мною...?"
   Блэк почувствовал тупую, ноющую боль в кишечнике. Напротив находился ресторан. Машины в пробке задвигались.
   - Ад, - едва сдерживая позывы, простонал Блэк. - Я в туалет, мигом вернусь.
   Ад побледнел, но включил аварийную сигнализацию.
   - ...Он же сказал им... - твёрдо заверял громадный негр. Блэк быстро проскользнул в раскрытую дверь ресторана. "20 глава от Ионна", - подумал он, спрашивая у официанта про туалет.
   "По-моему, точно 20-ая", - наблюдая за презрительными взглядами прислуги, Ник вошёл в уборную.
   Сделав дело, он подошёл к умывальнику. Из зеркала на него смотрело острое лицо с выпученными, как от страха, красноватыми глазами. Волосы поднимались коротким ёршиком. Он ополоснул лицо, протёр мокрой ладонью шею и облокотился на края умывальника. Он опять посмотрел в зеркало. Ничего не изменилось, лишь добавилась задняя стена, которую ранее он не заметил в отражении.
   "Нет, всё-таки это была 21 глава". Он утёр каплю крови, свисающую из носа. "Ну, вот и всё! Далее только вперёд".
   Краешком глаза заметив уничижительную улыбку на официанте, транзитом Блэк поблагодарил его и вышел.
   - ... если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до того? Ты иди за Мною, - не унимался негр. Ник остановился перед ящиком для денег и бросил долларовую купюру. Проповедник не обратил на него никакого внимания. Он продолжал вещать. "Делай своё дело, мужик, делай... А всё-таки это 21 глава".
   Обрадовавшись своей догадкой, Николс увидел нетерпеливо ожидающее лицо Адама.
   - Ты что, в унитаз провалился? Десять минут! Мы опаздываем! Шевелись.
   - Извини. Теперь со мной полный порядок...
   - Зато со мной полный беспорядок, - нервно перебил Адам. Он быстро запрыгнул в машину, поставил на крышу мигалку, включил и на ходу захлопнул переднюю дверь.
   - Ненавижу ездить с фонарём!
   Блэк улыбнулся словам Адама. У него поднялось настроение, только в животе ещё долго не унимался рокот.
  
   Адам всё гнал и гнал. Казалось, вот-вот и машина оторвётся от земли. Нервно сигналя на нерасторопных водителей, шофёр то и дело поносил их последними словами, добавляя: "Напокупают родители тачки, а потом и костей не соберешь у своих деточек!" Последнее слово он выговаривал с явным цинизмом и сарказмом. "Ну чё встал, пограничный столб, в душу в Бога в мать, слепой, да?!" - надрывался Ад. "Уроды!" - объезжая толпу бурчал в руль водитель. И замолкал до следующего "пограничного столба". Ник от нечего делать посмеивался. Прислонив щёку к кожаной спинке джипа, он наблюдал мельтешащие пейзажи. Лёгкий кислый привкус витал где-то в организме, голова наполнилась туманом. В таком странном состоянии животного-губки, Николс потирал костяшки кулака. Раны не до конца зажили. Затем ладонью прошёлся по трёх дневной щетине. Улыбнулся. "Да... это 21 глава" - эта мысль о знании наполняла непонятной эйфорией. В данный момент, именно эта думка заставляла жить и действовать дальше. Он подумал: "Ты идёшь по жизни, как по веткам, ограничивающим твоё движение вправо и влево. Назад идти не имеет смысла - исполненного воротить, что воду мутить. Левые и правые ветки ты расставляешь сам - по своим возможностям удачи, силы или интеллекта. А на счёт стыда перед сделанными ошибками, то это, как пророк сказал: "Стыдиться значит верить". Рано или поздно человек сам себе определит смерть - большую или маленькую, великую или жалкую. Он сделает это, в последний раз расставив по сторонам красно-белые ветки. Это и станет его последним пристанищем - дорога длиною и шириною в целую жизнь".
   Ад резко тормознул и закрутил баранку влево. "Долбаные столбы! Мигалку не видите?!" Ник улыбнулся. "Проклятый мир! Пропади всё пропадом". С серебряного затылка Адама по шее под рубаху стекал, капля за каплей, пот. Николс вспомнил свой первый седой волос - умерла Катрин. Хотя, говорить "первый" неправильно, он посидел в одно весеннее утро, находясь в десяти тысячах километрах от её больничной койки. С того же времени он стал помногу выпивать. Не важно где, когда и с кем. Лишь бы забыться, уйти в себя. Он оказался беспомощным перед ударом судьбы. Он стоял на коленях... Он ненавидел себя за это.
  
   "И посмотрел я наверх,
   И увидел звёзды.
   Ничего кроме звёзд...
   Только чистые ясные звёзды".
   Он обнаружил, что вспоминает прошлый вечер, как его провёл. Было много выпивки. Сначала на улице, затем в баре то ли "Линька", то ли "Спинка". Этот бар один из притонов неудачливых коммерсантов, брокеров, коллекционеров и прочей толпы унылых интеллигентов, которые зашли утопиться в спиртном и стервах, танцующих у шеста.
   Он пришёл туда подвыпившим, но пока лишь соображал что куда. Высокие стулья на длинных ножках прилипали к заднице и при малейшем передвижении, создавалось впечатление, будто одежда или что похуже рвётся. Пол отливал матовыми разводами, вобравшими в себя всю грязь ног посетителей. Его тянуло блевануть на пьяные рожи с их сарказмом и самоуверенностью или, в крайнем случае, в промежуток между гипертрофированными силиконом сиськи танцовщицы, которые так и норовили плюхнуться в порцию яичницы господина в шляпе. Он точно не помнил на каком остановился, но именно последний вариант вызывал у него боль в костяшках пальцев на правой руке.
   Бармен короткими и пухлыми ручками наполнил рюмку виски. Он попросил ту бутылку не убирать, всё равно скоро и она опустеет. Хотелось глянуть этому "говну с маленькими липкими черпалками" в лицо, но голова отяжелела и плохо слушалась владельца. Он смог лишь тупо уткнуться в стойку со стаканом и бутылкой на ней. Сейчас он ненавидел этот мир и просто нажирался, дабы забыться.
   Ещё первая бутылка не подействовала, как он заливал в рот вторую, третью. Он сбился со счету, сколько бутылок выпил. Его начало мутить.
   Очнулся Николс бредущим по ночной улице. Вокруг страшно темно. Какие-то вечные подворотни, мусорные баки, крысы. Кулаки, разбитые до костей, замотаны белым бинтом, пахнет перекисью водорода. Почему и кто забинтовал кулаки он не знал. Голова сильно ныла. Виски жарили весь мозг. Глаза устали смотреть, хотелось спать. Далее - пробел. Опять как длинная пауза в мозгу.
   Он кричит, выходит из алкогольного транса. Видит отражение. Он дома. Большое зеркало от пола до потолка, единым массивом закрывает стену в прихожей.
   В зеркале - высокий, но сгорбленный болью и страданием человек. Он сутуловат. Волосы сияют белизной у висков и равномерно по всей голове. Чёрные круги почти сливаются с глазами. Если присмотреться, то белки глаз покрыты сеткой красных кровяных сосудиков, они слезятся. Бинты хорошо пропитались кровью и теперь прилипают к коже ладони. Чёрный джемпер неряшливо выпячивается из брюк. Кажется, он немного облевал себя. Подвороты брюк и чёрные, лакированные ботинки облеплены горчичной массой, краешки рукавов забрызганы той массой, что осталась на ботинках и штанинах. Выходило из него на четвереньках.
   "Боже, какое убожество". Он так сильно изменился за последнее время. Или давно в зеркало не смотрел. Скорее и то, и другое. Широкое, продолговатое лицо посерело от выпивки, нос, сломанный слегка в нескольких местах, дышал с присвистом, видать перегородка переломалась ещё раз. Кровяная капля засохла, дойдя до верхней губы. Последние разбиты и немного припухли. Язык еле ворочается, как наждак по ржавому железу. Зубы вроде все на месте. "Руки такие длинные, и такие бесполезные". Он беспомощно осмотрел бинты, разогнул и согнул пальцы. Чуть побаливала правая рука. "Такие громадные и бесполезные". Он осмотрел ладони. Когда-то, лет двадцать назад, гадалка предсказала ему трудную жизнь, но лёгкую смерть. Он жил ради той, лёгкой смерти, тянулся до неё, как до далёкой звезды. Но со временем, всё больше понимал - смерть должна стать достойной жизни человека, для него она станет самым трудным в жизни этапом. И он чувствовал, как этот самый ответственный период наступает.
   "Господи, я лежу, живу здесь тысячи лет, а так ничего и не изменилось. Почему?" Он вспомнил стих, пару строчек из него. Откуда это, кто автор - он устал задавать себе вопросы. Просто сосредоточил всю ярость к себе и к миру на конце языка и в кулаке правой руки. Ник прошептал:

Я выполз из тьмы,

Но не вышел на свет.

И я себя за это корю

Вот уже тысячи лет.

   Кулак обрушился прямым ударом в зеркало. Выдержало, кулак не выдержал, разболелся ещё больше. Пробел. Белый лист бумаги.
   Последнее, что вспомнил Ник за вчерашний, истёкший день, так это часы, показывавшие пять часов утра, сброшенную одежду в ванную, носки, которые так и не сумел снять, качало сильно, и постель, как долгожданная обитель спокойствия разума и чувств. Теперь Ник понял по настоящему - он мертвецки устал от жизни, он хотел умереть. Но видел сон за место смерти.
   Тот вечер и ночь запомнились именно так - смертельная усталость от жизни, бытия.
  
   Машина ехала по широкому скоростному проспекту, упиравшемуся в пограничную зону с областью. Там, в десятке километров, начиналась природа: вечно зелёные хвойные леса простирались на тысячи бесконечных дорог. Там начиналась и заканчивалась история человечества. Где-то в соснах затерялась и его судьба.
   Джип выехал на горушку, с которой открывался вид на северную оконечность города и далее на зелёные массивы деревьев. Он ездил здесь не раз, но даже Адам, нервничающий из-за опоздания, присвистнул: "Красота, так красота". Солнце поднималось всё выше к полудню. Тени от редких, но громоздких облаков медленно скользили по городским улицам, крышам домов и верхушкам деревьев. Он забыл обо всём, о чём думал только что и отдался этому божественному зрелищу. Машина медленно перевалила за возвышение.
   Ехали молча. Ник посмотрел в стекло боковой двери и впервые заметил аллею из берёз, посаженных по разделительной полосе. Берёзкам было лет семь-десять. Молодые, стройные и туго вытянутые, как струны, насаждения контрастно разукрашивали мир вокруг - белое, чёрное, белое, снова чёрное...
   Зелень, молоденькая и свежая, трепетала под тёплым ветерком. Казалось, он слышит на скорости их лёгкое шебуршание друг о дружку, о ветерок.
   "Господи, как прекрасен твой мир" - он восхищался устройством этой чудо механики. Грудь сдавило, как будто накинули железный трос, спёрло дыхание от подступившей волны эмоций, он почувствовал дыхание, но чьё? Дыхание, жизнь всего происходящего, огромное, не вмещающиеся ни в какие рамки, разрывающее их, выходящее наружу... "Это твоё дыхание, Господь".
  
   Ему снился сон. Вернее, вроде и не сон, а как бред. Да и не бред вовсе, нечто чуть похожее на явь и слегка смахивающее на галлюцинацию. Она липла как туман на предметы, окружающие его. Это видение проглядывало сквозь реальный шум двигателя и выдуманный шорох платья. Необычного платья...
   Кто-то окрикнул его. Или показалось? Он обернулся на голос, но увидел лишь чёрную стену. "Странно", - впервые подумал Николс. - "Я ведь в машине". Когда он повернулся, мимо пронеслись ворота из чёрного, вроде базальта, материала. Венчало арку изображение страшного демона в форме амура только с рожками, хвостом и злорадной полуулыбкой - полу гримасой. Под ним выстроились, буковка к буковке, элементы латинского алфавита. Они казались ещё более пугающими, нежели верхнее изображение. Ник не знал латиницы, но твёрдо понимал, что там написано. "Что мы можем сказать, если ничего не знаем? Что мы можем сказать, если ничего не знаем..." Пульсирующие сигналы у виска затухали. И всплыло ещё какое-то высказывание, механически на пути в мозг оказалось воспоминание без ярлыка, откуда оно, без даты и срока хранения. Что оно обозначает он не знал. Просто "Cogito ergo sum" и всё. Тишина... Тсс...тсс. Тишина и ничего.
   Рядом, когда он отошёл от волны воспоминаний, Ник обнаружил бесконечную плоскость без начала и конца. Горизонт определялся по жидкому серому свету, над головой и под ногами чернела пустота. Он прошёл вперёд, его шагам вторило как в большой просторной зале. Поверхность отполирована настолько, что видно отражение отражения человека, смотрящего вниз, но и одновременно отражающегося сверху. Так изображение множилось и множилось, уплывая всё дальше и ниже. Он ощутил, как проваливается через эти сплошные отражения себя в себе. "Это как лабиринт. Или как компьютерная игра с множеством ходов и выходов в стенах, за колоннами, подвальными помещениями... Что мы можем сказать, если ничего не знаем..." Он ужаснулся этой неожиданной мысли, всплывшей где-то в самой дальней комнате самого длинного коридора памяти.
   Неподалёку стояли люди. Они говорили и говорили. Казалось, что голова вот-вот разорвётся. Но постепенно он начинал по отдельности понимать всех и каждого. Эта первая группа. Знакомые лица. Кажется, он их видел. Но где? Первый - высок, суховат, чуть горбится, борода густая и чёрная, волосы ниспадают на плечи, лицо слегка вытянутое, большие, знающие голубые глаза далеко посажены, из-за этого нос немного длинноват. Одет в простую льняную рубаху с большими и широкими рукавами. Да, точно, он видел его в каком-то учебнике, то ли математики, то ли геометрии... Хотя, нет! Это всё не то. Как он мог спутать Его - сына Божьего. Иисуса Христа.
   По левую руку Христа стоит человек. Человечек вернее. Красно-бордовая тряпица весит на плече и закрывает всё между коленями и талией. Его лицо чуть одутловато, глаза, кажутся выкованными из горячего металла, выпукло облегают маленький, слегка курносый нос. Он с умилением слушает Иисуса, скрестив руки на животе. Это Сиддхартха Гаутама.
   Последний, весь в белом с не симметричной чалмой, накрывающей вьющуюся шевелюру, уверенно переступает с пяток на носки и обратно. Он смотрит в землю - и жуёт нижнюю губу с частью седой бороды. Он предельно сосредоточен и готов высказаться лишь Иисус закончит свою речь. Он не на много меньше по росту, чем Иисус, но выше Будды. "Пророк Мухаммед", - догадывается Ник. Вдруг Мухаммед отрывает взгляд от пола и смотрит вдаль, мимо Николса, но потом замечает и кивает головой в его сторону. Николс вздрагивает.
   Иисус и Будда направляют свои взгляды на него. Проходит какая-то доля секунды, но Ник уже взмок, он чувствует пот подмышками, на лбу, пот проступает вдоль позвоночника, под коленными чашечками холодеет. Будда обращается к Иисусу, но фраза не долетает до Ника. Иисус кивает. "Оборотись", - слова пророка заставляют посмотреть за спину.
   Пустота... Опять ничего. Кроме пустоты. Тсс... Звук... под ним. Ник смотрит под ноги, а там ждёт новый коридор с многочисленными повторениями его самого. "Как холодно здесь", - чуть вслух шепчет он.
   - И нам! - Николс вздрагивает. В эту минуту ему чудится, будто все волосы на голове посеребрили, и он лет на сто стал старше.
   Перед ним убитый солдат. Почему убитый - в груди, там, где сердце, глубокая резанная трёхгранная рана. Почему солдат - лохмотья от униформы русского рядового висят на плече. Это кусок рукава. Выбеленное лицо незнакомца содрогается и Ник видит за спиной мертвеца армаду таких же, как и этот одиночно стоящий солдат других воинов - с древних времён и до наших дней. Они все однотипны - кожа цвета мела, обрывок рукава, росту одного. Единственное, что их отличает, так это характер раны: одни без руки, со сквозным ранением от копья, другие - с разбитой головой от булавы.
   - Тебе холодно только стопам, - изо рта солдата идёт пар, от него веет смертным холодом, - А мы замерзаем здесь добрую тысячу лет. А знаешь почему? - русский обнажает гнилые коричнево-чёрные зубы. - Для того чтобы вы жили.
   Он вдруг разражается раскатом утробного мертвецкого хохота. И вслед за ним смеётся вся армада. Ник напуган до чёртиков. "Проснись и больше не спи", - твердил он всё себе. Смех прекращается. Русский стоит абсолютно сосредоточенным. Видно, как каждая мысль проскакивает из мозга по лицевым мышцам в рот. Гнилая пасть разевается.
   - Мы научили своих детей как умирать. Они видели это на нашем примере. Мы дали им ключи от того, высшего света воинской доблести. Они умирали хорошо. - Солдат отирает ладонью бескровный рот. Холод и пренебрежение словами звучат в каждой его мышце и сухожилии. - И вот мы теперь здесь, и они с нами.
   С этими словами он плюёт зелёной массой под ноги Блэку. Николс смотрит на плевок. Он заново видит это своё бесконечное отражение, но теперь в зелёной жижи солдата.
   "Оборотись", - звучит мягкий женский голос в ушах Ника. Он слышал прежде его. Он весь седой и совсем старый и дряхлый. В его руках листы. Пожелтевшие со временем, рваные, но всё же это листы. На них жирным шрифтом печатной машинки выбиты строки. Название затёрто, но это двусложное слово. Он читает.
  
   "Неведомо в какую пору и время, но знамо, что давным-давно случилась эта история. Те далёкие времена скрыты от нас белой пеленой то ли забытья, то ли сна. И прорваться сквозь неё очень трудно, как от неба требовать дождя.
   На одной из равнин, омываемой с трёх сторон морями и продуваемой южным опаляющим ветром, поселилось племя. Люди из него были странными: все покрыты густой шерстью и говорят, как вороны каркают - Гра-Гра. Со временем, освоившись и облюбовав равнину с шелковистой травой, которая так нравилась их домашним коровам, племя обзавелось крепким хозяйством и вытравило всю шерсть на своих телах. Раньше у этого народца все находились наравне, ими управлял лишь вождь. Теперь, когда они избавились от таких ненужных в жарком климате густых волос на теле, различия между мужчинами и женщинами проявились, как выявляются секретные надписи на обелисках истории при помощи мудрости. У женщин резко выдавались вперёд груди, мужчины отличались большей статностью. Но, что и у первых, что и у вторых мускулы и мозоли на руках и ногах нарастали с равной скоростью. Наступил момент, которого ждали не только люди, но, казалось, и природа. Всё начало меняться.
   Первые прониклись новой жизнью мужчины. Вернее некоторые из них. В один безоблачный день, когда солнце стояло высоко над головой, куры и дикие гуси вместе с коровами и козами паслись на зелёных полянах, люди лежали и отдыхали после обеда под широко раскинувшимися дубами. В этот знаменательный день вождь, седой старик, назначил кашеварить женскую часть населения долины.
   Юноша по имени Ивпат подошёл к роднику, утолить жажду, но так и замер, вперив взгляд в ледяную гладь. Возле него сначала собрались его друзья, а потом и многие любопытные. Друг друга они спрашивали: "Что с ним, что?" И также друг другу отвечали: "Незнаем". Наконец Ивпат отвёл взгляд от воды и обвёл им окруживших его вперемежку детей, стариков, мужчин, женщин. И с уст его сорвалось:
   - А как я?
   Все затихли и из глубины толпы спросили скрипучим голосом:
   - А что ты?
   Ивпат смотрел в землю под ногами, вроде как на змея ядовитого. Он произнёс:
   - Я ведь тоже.
   И с этими словами ещё человек пять-шесть в толпе замерли и повторяли то шепча, то чуть шевеля губами:
   - Я ведь тоже.
   Подошёл миг, вытянутый как стрела, когда любая секунда приближала катастрофу. И те люди, что вторили Ивпату побежали в сторону неохваченную морем. И бежали они пока от изумлённой толпы не скрылись за холмами. Ивпат отныне вёл их.
   В тот день женщины почувствовали себя матерьми, переносчиками живого и увидели свои мозоли и мускулы. Сказали: "Не хотим более запахивать пашни под зерно! Хотим рожать и быть любимыми!" Мужчины возмущались долго, спорили с женщинами, но так ничего и не добились. Лишь лёгкий сумрак тронул равнину, вождь сказал: "Пусть будет так!" Он опустил свой жезл, и тот ушёл в землю на полметра. "Но за это вы, женщины, будете нести дом на своих плечах!" Он подумал, посмотрел вдаль и вымолвил: "Я всё сказал".
   Прошло время. Об Ивпате и его друзьях давно ничего не слышали, только иногда ветер с холмов приносил странный горьковатый запах. Женщины, как обрёк их старец, рожали, были любимы, готовили, стирали и ухаживали за детьми. Солнце сменялось солнцем, жизнь текла прежним, спокойным руслом..."
  
   "Дыхание Господа... Дыхание Господа. Господа дыхание..."
   Он внезапно очутился там, где заснул - на заднем сиденье джипа.
   Адам включил кондиционеры. Холодный воздух лился из панелей под магнотоллой и из-под створок, расположенных на спинках передних сидений. Воздух был настолько холодным, что заставил проснуться. Он подставил рот потоку холода. Язык окаменел, сухость после сна моментально прошла.
   Неожиданно машину подбросило. Ад быстро перебирал руками руль, поворачивая налево. Ник взглянул через лобовое стекло на дорогу. Они ехали по лесной дороге, сейчас идущей под уклон, в конце которого на всю ширину разлилась вода из болотца правее. Густые заросли ельника давали скудное освещение, поэтому Ад включил фары. Спуск, по сравнению с будущим подъёмом, казался довольно пологим.
   Машина остановилась прямо перед лужей.
   - Вылазь, - скомандовал водитель. Он надевал перчатки из кожи. - Пора за работу.
   Он послушно вылез, почва под ногами не успела просохнуть от двух дневной давности дождя. Носки тут же намокли. Он закатал повыше брюки.
   - Мы по дороге, вроде, ехать должны, - Ник смотрел, как Ад методично врубается топором в засохшую ель. Щепок почти не было - Ад чётко рубил сначала в одном месте, а потом в другом - под прямым углом к первому. Наконец, дерево рухнуло и открыло переход на ту сторону.
   - Умник, блин, нашёлся! - оттирая пот со лба, пропыхтел этот мужичонка. - Ты скока на горшке сидел? А я, по-твоему, должен оправдываться перед начальством? Нет уж! Так хоть к вечеру успеем, а по шоссе - и завтра навряд ли там будем. Слушай сюда.
   И он начал объяснять Нику его задачу - отмотать вручную стальную лебёдку пока Ад подберёт подходящее деревцо. Джип стоял и смотрел своими огромными фарами как баран на новые ворота, настолько подъём казался невозможным.
   Ад дал команду бросать крюк с лебёдкой к нему. Ник раскрутил и со всей силой забросил на самый верх, к громадной сосне, непонятно как очутившийся в этом буреломе елей стальной канат.
   Через несколько минут джип, ревя от предельной мощности, вязня на пол колеса в грязи, забирался на пригорок... Ад пошутил: "Может поможешь, подтолкнёшь". Ник послушно упёрся в задний багажник руками... Адам долго смеялся, как Ник оттирал от грязи свои парадные штаны и при этом ругался как сапожник. "Ничего смешного", - добавил он смеющемуся товарищу и в грязных, но закатанных брюках поплёлся наверх.
   Через полчаса джип, ковыляя на кочках, ехал по опушке леса. Дорога давно проросла, но деревья, в основном сосенки и берёзки, ещё не успели набрать жизненных соков. Его покачивало. Он понял, что погружается в сон. И сон манил его...
  
   "Поколение, помнившее по сказаниям Ивпата, ушло костьми в землю. Народец долины потихоньку позабыл и свой странный, каркающий язык "Гра-Гра", и те волосатые тела, коими обладали, и то странное, "бесполое" время.
   Равнина по-прежнему давала кров и пропитание пришельцам: у них появились небольшие глиняные дома с крышами из высушенного тростника; почва позволяла снимать по три раза в год урожаи зерновых, а пастбища также быстро прорастали новой, шёлковой травой как молодой юноша лёгким пушком под подбородком. Коровы телились раз в несколько лет, а молоко давали - чуть не сливки.
   И успокоиться бы людям с равнины, уповая на природу. Ан, нет! Стали споры водить кто кому и сколько должен. Одни говорили: "Это мы нашли эту равнину и построили дома! Нам служите!" Другие возражали: "Нет! Это мы развели коз, вскормили быков и доили коров! Нам кланяйтесь!" Много тогда из-за смуты погибло людей, а так и не выяснили кто кому и сколь много должен. Все, в конце концов, решил случай. Никто не помнит кто, но мужчина - это точно, вспомнил о дряхлом старике - двадцать пять раз пытался пересчитать свой возраст, да запутывался в цифрах. "Он то и рассудит", - так и потекла людская волна. А старичок жил на склоне холма, за который ушёл Ивпат. Пока толпа поднималась, старик смотрел на них сверху вниз, улыбаясь и довольно хмыкая. Был он сутуловат и широкоплеч, борода свисала до пояса, сливаясь с белой рубахой изо льна.
   Но вот, наконец, все забрались на выступ и, отдышавшись, еле вымолвили: "Рассуди! Помилуй!"
   "Гра-гра", - отвечал, ухая от потуги хохота, он. Затем взял в руку бороду и принялся её теребить. Запускает он в бороду пальцы ладони, величиной с грабли, а сам всё знай посмеивается, ухает. Так простояли они до заката. Когда же солнце коснулось моря, старик молвил: "Завтра приходите, коли ответа ждёте". Народ обозлился, но промолчал, спустился с холма и разошёлся по домам.
   На следующий день всё повторилось вновь - старик ничего толком не рассказал.
   Третий день шёл к своему концу и по-прежнему волна народа, нахлынувшая с утра, исступленно ждала. Тогда старик заново произнёс своё: "Завтра..." Народ лопнул от злости. Понесли старика во всё, что только смогли придумать. Раздавались даже гневные обещания расчленить тело старика. И тут вышла вперёд женщина. Она призвала к порядку. И железным, вопрошающим голосом выцедила в грудь старику: "Мои коровы не доенными стоят третий день, куры сбрасывают яйца с насестов, а козы разломали ворота хлева. И ты просишь ждать?! Ты хочешь поглумиться над нами? Или сказать что-то?!" Этот тон ясно отразился от холма и донёсся до океана. "Отступать нельзя", - подумал старик.
   - Хорошо, я скажу вам о том, о чём вы меня просите. Но не ждите пощады, - старик утёр пальцами слюну с бороды и мрачно продолжил. - Вы как верховой пожар в лесу при сильном ветре бежали сюда. Вы готовы были спалить не только себя, братьев и сестёр, отцов и матерей, но и меня заодно. Но, забравшись ко мне, смогли лишь просить, не лаять! Я спрашиваю, почему так? Если вы уверены в себе, так правда в миг спалит поляну луговых цветов, а если нет, станете ли вы просить меня рассудить вас? Так кто же прав - тот, кто спорит за правду или кто за неё просить пойдёт?
   Старик гневно смотрел на толпу оцепеневших людей, из-под длинного рукава показалась кисть, она поочерёдно всех испепеляла перстом.
   - Хотел вам сказать сразу "Оставьте меня!", но видно мало вам урока с Ивпатом. Так знайте! Смуту вы посеяли в народце своём, и она многих погубила! Но не это страшно. Смуту вы посеяли в людских головах, и не будет вам покоя от неё, и будут путаться мысли во всех направлениях, и нет вам места на этой земле, до коли вы сами не станете себе хозяевами, - старик обтёр лоб рукавом и поднял руку в небо, как будто там написан ответ. - Смута не среди вас, теперь она в вас. Помните это!
   Как стадо коров, идущих с водопоя, спускались в тот день жители равнины по домам. И не поняли они ничего посреди сказанного стариком. А лишь ощущалась пустота в головах да ветер холодный с холма..."
  
   "Ветер тех времён умалчивает как появились господа и рабы, как будто люди проснулись одним прохладным, как горная речка утром и поняли, что одни могут быть только руководителями, а другие - только служками.
   Пусть мы никогда этого не узнаем, но зато у нас есть ключи к другим дверям, которые, уверяю, ведут куда глубже...
   Один из таких путей в сказе занимает особое место. Когда поколение, забывшее, откуда оно пришло, сменилось с весенним ветром новыми людьми, когда зимний снег сошёл в долину по горным ручьям, и когда трава стала ложится при дуновении ветра, тогда с вершин, ярко-белых ранее, потянулся тот самый горьковатый запах. Но он шёл не робко, как часто бывает с путником сбившемся с пути, он выползал тёмной тучей и накрывал равнину. Со временем к нему стал примешиваться солёный пот мужских рубах и конский топот, еле слышный.
   Народец понял угрозу лишь в момент появления первых всадников на вершинах. Люди сжались вместе, ощетинившись против тысячной армии с горьковатым запахом. Жители видели, как лошади в бесконечном скаче спускались к ним.
   Впереди, перед войском летел статный воин на вороном. В руках он держал пику, а на конце её кусок мяса. Он кормил землю.
   Как только предводитель подъехал к ощетинившимся жителям, так сразу как оборвало конский поток с холма. Всё затихло.
   Вороной нетерпеливо бил копытом о землю, обагренную куском сырого мяса.
   - Я приехал с миром, - сказал воин и сбросил кусок мяса с копья ногой.
   Он почему-то вдруг задорно, по-юношески рассмеялся.
   - Да, мне говорили, что будет нечто такое. Но я, честно говоря, не ожидал! Вы жальче, чем кажитесь.
   И он снова зашёлся хохотом. Казалось, долина и прибой грохочет, вторя ему. Этот смех уничтожал человека, всё его нутро становилось вдруг холодным, как будто туда проник кусочек льда. Эти люди, людишки, жители долины знали только южный, пусть солёный, но тёплый и греющий ветер. Странник принёс с собой не только армию на пике, мёртвый ветер в густых по шею чёрных волосах, твёрдость камня на лице, но и горьковатый запах, иногда доносившийся из-за холмов. Этот странный, лучившийся от незнакомца аромат, казалось, проникал во всё живое. Необычная одежда всадника, составленная из маленьких рыбьих чешуек, и из-под каждой струился тончайшей ниточкой кисловатый дух наездника. Чешуя отливала на солнце пламенем.
   Его голос отразился сразу от четырёх стихий - от воды, моря; от земли, холмов, скал; от воздуха, прохлады, которая установилась в это время года в долине; от огня, пламени в глазах вороного коня. Мир буквально наполнился звуком его басовитого голоса.
   - Мой отец, - продолжал чужестранец после раската безудержного хохота. - Всегда, когда я забывался во сне на лодке и опускал снасть в воду, он, верующий в одних ветра, нагоняющего непогоду, и меча, он, правитель тысяч земель, владеющий не только сушей, но и тремя морями, он бил меня рукояткой весла по лбу, да так, что я улетал вон из лодки на полметра и падал в холодную осеннюю воду, он, мудрый во всех отношениях человек, поседевший от упорных каждодневных тренировках памяти на живом мясе, он говорил одну единственную фразу: "Не упусти своего времени!"
   - Я всю жизнь, от начала и до конца, - заново громыхал голосом человек с рыбьей чешуёй вместо кожи, обращаясь не только к природе, жителям долины, но и к своему собственному войску. - Пытался не упустить, как воду из ладоней, время, а оно, чем больше я бежал вперёд, гонясь за будущим, оно всё более ускользало, как вода просачивается сквозь неплотно прижатые пальцы при ходьбе. И теперь вижу результат всех моих мучений и лишений. Вот он, прямо предо мною - эта жалкая группка поселенцев, возомнивших себя богами и пошедших, нет, не против врага, а против самих себя! Да, я узнал правду о вас. Как? Я слушал ветер и читал облака.
   Выпалив триаду, разгорячённый незнакомец утёр пот и слюни рукавом, его округлившиеся голубые, как небо глаза успокоились и вошли в привычную орбиту.
   - И вот я здесь. Один, и с армией. Я вижу, вам приелась такая жизнь, и вы решили чем-то заняться, чем-то вроде смертоубийств - брат на брата, сын на отца! Я презираю вас за это. С этого момента вы, жалкий народец, будете находиться под моей властью, платить мне дань, семь лет пшеном, семь лет вороными. Сколько сможете, столько и платите. Но это только пока, а дальше, дальше покажет время - расплескаете вы его или нет.
   И не успели жители хлопнуть глазами два раза, как вся армада чёрным покрывалом летела за холм. Потом взрослые спрашивали друг друга о чём говорил чужестранец, почему горечь осталась в их горле после того, как он ускакал. И более всего всех - от детей до стариков - интересовал вопрос - что за странники пришли с незнакомцем и было ли у них лицо или оно полностью покрывалось их чёрной, как вороново крыло мантией. И только некоторые из детей, едва ли запомнившие какого цвета был сегодняшний восход, тихонько, вечером передавали на ушко родителям, что якобы за место лиц у чёрных воинов находились собачьи морды..."
  
   В этом месте рукопись странным образом прерывалась - не хватало страниц с двадцать пятой по сорок восьмую. Они как будто исчезли. На следующем, последнем листе истории внизу слегка посеревшей от долгой печати краской пробита страница номер сорок девять. Непонятно, каким образом здесь оказался именно этот, завершающий лист бумаги. И куда, интересно, пропала целая часть сочинения. Или же её кто-то специально убрал...
   Гадать можно очень долго, но он предпочёл прочитать последний лист. Там оказалось всего несколько строк:
  
   "... и тогда дождь и ветер со страшной силой наполнили долину, и не осталось более того народца на Земле.

Вечность"

  
   Интересна сама подпись. Она пропечаталась настолько плохо, что разобрать написанное представлялось титаническим трудом. То ли Вечность, то ли Верность, а может и ещё какое-нибудь эксцентричное имя придумал автор для своего псевдонима.
   Блэк оставил рассмотрение этого вопроса филологам и прочим "яйцеголовым", как любил выражаться его отец. А ещё старик добавлял: "А нам, сынок, остаётся есть бутерброд колбасой вверх!"
   Кстати, на счёт колбасы... Ага, вот чем пахло от последнего листа. Действительно - как будто человек увлёкшись чтением, забыл про бутерброд и уронил его на бумагу. Жирное пятно пропитало весь лист, от этого он стал коричневатым.
   Он глядит по сторонам, вокруг лишь безмолвная чёрная масса. Лишь на горизонте виднеется отголосок света. Шелест падающих из рук листов переливается в шорох невидимого красного креп-жоржетового платья. Именно красный цвет. И вдруг в голове у Николса замкнуло. Как молния прошла от головы до пяток, упорядовачивая всё на своих местах. Колбаса - бумага - платье - отец - Вечность... Чего-то явно не хватало в этой серии сумбурных вещей. Чего-то объединяющего, согревающего... Но чего? И он понял, понял, но было слишком поздно - он начал просыпаться... "Это тупик, - подумал он, возвращаясь по спирали сна. - Вечный круг. Мы всегда приходим туда, откуда начинали свой путь. И не важно сколь далеко мы продвинулись вперёд - мы всегда возвращаемся обратно по кругу. Это тупик".
   Он это понял за секунду до пробуждения.
  
   Машина поднималась по насыпи из гравия к шоссе. Слегка качнуло, и он упал на дно, дойдя до конца сна. Первым Ник услышал Адама с его ухающим смехом. Как он ненавидел его в этот момент! Готов был убить...
   Он уселся, скатал брюки до нормальной длины. Осмотрел их - не так и грязно. "Да темно здесь, поэтому ничего и не видно". Он выругался про себя. За стёклами автомобиля стояла ночь. Кондиционеры Адам выключил. Фары выхватывали из темноты участки асфальтового шоссе. Наверху, сквозь сплошную стену деревьев и над дорогой еле виднелись первые звёзды.
   Ник погрузился в заднее сиденье. Ноги ужасно затекли, глаза, он это чувствовал, покрылись тонкой сетью сосудиков, задница стала как деревянная, ни лечь, ни встать. И только спину он коротко размял. Шея похрустывала в такт движениям. Он улыбнулся - прочувствовал, как на щеке отразился след от сиденья. Волосы механически пригладил рукой, хотя он знал - это бесполезно.
   Адам кинул в руки бутылку с минеральной водой, насмешливо взглянул в обзорное зеркало. Их глаза встретились - водителя и его, полные злости и ненависти. Ад уставился на дорогу.
   Шашечки шоссе создавали магическую симфонию. Адам ехал чуть левее. Наверное, чтобы не заснуть от скуки.
   Николса притягивал этот ночной лес, громоздившийся по краям обочины. Он как бы выпирал дорогу с её асфальтом из своего нутра, в котором место есть только природе и ни чему человеческому. Он припомнил себя ещё школяром. Они с отцом ехали на ночную рыбалку по такому же зловещему пути. Он очень боялся этого чёрного незнакомца, лес внушал ему страх. А теперь?..
   Но нет, это не он тот самый мальчик с коробкой для приманки на заднем сиденье отцовской машины. Он стал совсем другим, тот мальчик остался похороненным навсегда в бесплодном времени.
   На глазах навернулись слёзы. От стыда... "А если бы здесь, рядом с тобой сидел отец, или ещё хуже - мать? Чтобы они сказали на твои дурацкие мысли? "Ты не изменился сынок, зачем ты так". И ты доказывал им, что стал совсем другим, вырос, изменился не только внешне, но и заново переродился внутренне. Так что ли? Херня! Ты всегда останешься тем, кто ты есть - человеком. Ни больше, ни меньше. А своими гнусными речами лишь расстроил бы их, твою мать и твоего отца. Кровь от крови! Зачем же так..."
   Он отчаянно поглядел на чёрную массу за окном. Слёзы застыли в глазницах. В его голове миллионами эха разлеталось это родительское "Зачем же так, сынок..." Он проклял себя, мир, всё на свете. Вспомнил, кто говорил ему так, когда он сокрушался над больничной койкой, связанный по рукам и ногам безвыходностью. Но тогда она, эта женщина добавила шёпотом, гладя бледной маленькой рукой по его неуёмным волосам: "Иди, езжай смелее. Со мной всё будет хорошо". Он тысячи раз потом убивался, вспоминая, как доверился ей. Зачем? Она хотела уйти сама, в одиночестве? Он знал, так только становится намного тяжелее. И этот груз он нёс по ночному шоссе, сквозь звёзды и чёрный лес...
   Холод ночи передавался стеклу, а оно холодило его лоб. Где-то позади остался участок с дачами, отгороженными от дороги трёх метровым забором. По левой стороне одного из таких гигантов люминесцентной краской размашисто написано революционное послание:

Close the gates,

Open your mouth -

There is thunder

Into our houses.

   Довольно бессмысленно, но красиво. Люди знали, зачем пишут.
   После участка с домами стоял контрольно-пропускной пункт. Солдат первогодка проверил разрешение на проезд, отдал честь и взял "на караул". Далее шоссе сузилось до дороги, и на перекрёстке Адам свернул на грунтовку.
   Машину слегка раскачивало, большие рессоры компенсировали множество резких ударов. Ник сполз по боковому стеклу на сиденье, как мог подогнул ноги, поворочался и заснул, провалился в мягкую пуховину сна. Он уходил всё глубже и глубже, падал и никак не мог достать до дна этого бесконечного колодца.
  
   Перед его взором простиралась безграничное пространство космоса, этого ледяного великана с множеством глаз-звёзд. Холод он чувствовал намокшей от пота спиной. Лёгкий озноб пробежался от плеч и до пяток. Он шумно выдохнул. Пар появился и тут же исчез. Он чувствовал, втягивал ноздрями обжигающий воздух. Он любил и ненавидел его. Такой ужас хаоса в душе и дерзкий порядок в мозговом механизме. Но что-то есть во всём этом... да, безумии. Что-то очень человеческое и что-то очень уж божественное, отстранённое. Господи, что с ним? Он плачет... Слёзы струйками стекают из глаз на щёки, а по ним далее, со скул срываются и падают на голое тело. "Это плач обо всех нас, ещё живущих. Мы ведь все станем такими вот красочными блёстками на вечном небосводе времени". Он внимательно вглядывался в скопления звёзд. Они образовывали паутину, в середине которой ярко отливала синим светом громадная звезда. И вдруг, когда слёзы засохли под действием холода, он снова заплакал. Но теперь без безысходности на лице, а с восхищением. "Но стать частью этого, вечного Мира, достойны лишь настоящие люди. Те, кто преодолевают барханы песка, море снежных пустынь, пустоты, заполняющие душу. Они и только они становятся нужными этому Миру. И каждый человек делает робкие попытки перешагнуть хоть раз в своей жизни эту преграду из песка, льда, одиночества. И победители умирают и дают Свету свет своих бесконечно великих лучей".
   Ему стало холодно от тоски. Почему? "По кому? По ней". Он поймал себя на мысли вновь и вновь возвращающейся к ней. Он старался этого не замечать. Но думал только о ней...
   - Привет, - в воздухе запахло разряженностью, ионами. Её духи, прохладные как апрельское утро, коснулись ноздрей и он, вторя им, повернул голову.
   Она висела в воздухе намного прекраснее, чем он себе мог представить.
   - Привет, - повторила она, чуть нахмурившись. - Ты как сам не свой. Не отвечаешь. Что с тобой?
   Он улыбнулся на её слегка лукавую кривую губ.
   - Просто я тебя люблю, - он проговорил это, и каждая буква гулко отразилась от небосвода. Звёзды дрогнули.
   - Мне холодно, - она притянула руки. Он сразу обхватил её тонкую белую талию. Её чёрные и глубокие как космос волосы трепетали под невидимым ветром. Он притянул её так, что ощутил всем телом страхи, радости и страдания Мира. Он запрокинул голову, пытаясь освободиться от ужаса, который передался ему.
   Нежное, осторожное прикосновение к вискам вернуло его в этот Мир. Её волосы, доходящие до пояса, по-прежнему развивались под напором невидимого ветра. Одна прядь прошла около его носа, и холодный аромат духов врезался ещё раз в память. Он неожиданно почувствовал, как кожа щёк стягивается под силой остывающих слёз.
   Её глаза отражали не только глубину души как владельца, так и Мира в целом, но и его. Он увидел там себя, перевёрнутого, маленького.
   - Господи, как я мечтаю... - она не дала ему досказать, закрыла рот своими пухленькими губами. Поцелуй был настолько лёгким, что он не понял, когда тот закончился.
   - Где мы? - вопрос снова скользнул по звёздам. Они везде: и под ногами, и над головой. Такое ощущение, что они парят далеко за пределами всех известных галактики.
   - Я здесь, а ты - не знаю где, - она немного задумалась над этим вопросом. Он тоже сосредоточился, на лбу появились складки.
   - А... - собрался только он задать вопрос, но она опередила, приложив к его губам холодную ладонь. И он успокоился, он получил что хотел, и как будто чернота только усилилась с его пониманием, сгустилась над ними. Он успокоился - и складки на лбу разгладились. Он усмирился в своей агрессии, несчадно изводившей его мозг, как язва желудок. Он стал всё чётче понимать и эти звёзды, и глубину бескрайнего космоса. Он понял, наконец, и её.
   - Как ты меня нашёл? - её губы, казалось, трепетали под действием слов.
   Этот вопрос стал теперь настолько чистым, настолько понятным, что он обнял её крепче и прошептал:
   - Я знал где искать...
  

Эпилог.

   Его пробудил дождь. Капли неистово били по стеклу и залетали через незакрытую форточку. Некоторые из них попадали прямо на лицо Николсу. Он поминутно вздрагивал от утренней прохлады, до конца не пробудившись. Пелена от сна заволакивала ему глаза. Но капли всё неистовее падали на лицо.
   Оставаясь в постели, он ощупал рукой китель, нагрудные карманы и внутренние. Часов там не было. Сморщив лицо, будто разжевав недоспелый крыжовник, Ник понял - придётся подняться. Хотя бы на локте.
   Комната осталась такою, как и вчера: пирамида пустой тары с белой лошадью на этикетке, стол абсолютно пустой, громада шкафа, дверь которого плашмя лежала на полу, и стул с наваленным на него бельём, включая и военную форму.
   Николс повернулся на правый бок, проморгался, и пелена отступила. Он долго вглядывался в противоположную стену, вроде осознав что-то коренное в своей жизни. Протёр глаза ладонью руки, отгоняя сон и добавляя ясности сознанию. Он вдруг ясно ощутил на языке кислый запах невысохшей штукатурки.
   - Ёлки-палки, а стены то не покрасили, - и он ругнулся. На лице Ника тут же появилась улыбка, что-то тяжёлое свалилось с его плеч после ночи.
   Он увидел часы в метре от кровати на краешке стола. Всё равно надо вставать.
   Николс свесил ноги на пол и присел на своей "шконке". Наконец, он решился поставить пятки на бетон. Как сквозняком потянуло по нервам до мозга холодом. Он вздрогнул и закутался в одеяло. Ему хотелось сейчас только одного - уснуть в нагретой постели. "Нет, мерзавец, не возьмёшь. Выбирались из переделок и похуже". Для согрева Ник расправил плечи и сел на край кровати. Спина выгнулась, приняв знакомую воинскую стать.
   Прошло мгновение, и в лице Ника дрогнули натянутые выправкой жилы, он скорчил мину, и его снова передёрнуло. Он весь скорчился как пересушенный лимон. "Чёрт подери этот дождь и это утро. И меня заодно", - чуть не прокричал своим мыслям вдогонку этот человек. А кто он? Он - Николс Блэк, и этим всё сказано. "Сейчас он встанет, подойдёт к окну, выпьет кофе и согреется. Ничего, и не таких бивали в пивнушках".
   От одной мысли о кофе в комнате стало сразу очень промозгло. Ник встал и с голыми ногами прошёлся до окна.
   - Зима, - подумал вслух. В проёме между угловыми домами виднелся туман. Он представил себя бредущего сквозь, и стало уж совсем невыносимо здесь. В этой комнате, этой квартире. "Да, чёрт подери, в этом мире..." - опять чуть не закричал.
   Он сглотнул проступившую во рту желчь. На дворовом асфальте уже образовались огромные лужи. Осины печально трепетали листочками под ударами дождя. И небо, как вишнёвый кисель и муха в нём, и нет из него выхода. Нет...
   - Зима, - дрогнул на хрипоту голос не успевший прорезаться с утра. Николс закрыл форточку.
   То ли последний порыв ветра, но как-то сзади, то ли сквозняк обдали спину Ника. Но нет, у ветра нет такого чёткого цветочного запаха, а сквозняк узнаётся скорее по затхлому привкусу на губах, чем по свежести утреннего летнего луга. Или показалось...
   Ник осторожно посмотрел через плечо, но так и не достал взглядом дверь. Он обернулся. Ничего кроме привычных предметов. Ничего...
   Хотя нет, постойте, что это за блокнотный лист на столе? Может из папок. Он похолодел. Он сам проверял, всё на своих местах.
   Николс медленно подвинулся на шаг к столу. Казалось, это занимает все последние усилия этого, свёрнутого в одеяло человека. И вот настал момент - он и листок. Ник аккуратно, так, чтобы одеяло не свалилось с плеч, просунул руку за листком из блокнота. Перевернул его в воздухе и прочёл чёрный маркер:
   "Ник, спасибо тебе за всё. Мне было здесь хорошо. Прости, что не могу остаться. Я тебя люблю и жалею. Спасибо".

Июль-сентябрь 2002 года.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"