Милявский Валентин Михайлович : другие произведения.

Доктора для тёти Шуры

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   ДОКТОРА ДЛЯ ТЕТИ ШУРЫ.
  
   Валентин Домиль.
  
   "… самое лучшее определение человека -
   это: существо на двух ногах и
   неблагодарное".
   Ф.И. Достоевский. "Записки их под-
   полья".
  
  
   1.
  
   Во время оно рейтинг благотворительных учреждений был намного выше, чем теперь. Их называли богадельнями, что само по себе говорило о высоком статусе прибежищ для сирых и убогих. Ещё они звались богоугодными.
   Смена эпох и сопряженные с нею потрясения несколько умерили в народе пыл и богадельни повсеместно стали именоваться приютами. Это было не столь возвышенно, как прежде, но вполне благопристойно.
   Приютам тоже не повезло. Вскоре после революции это название, как социально чуждое, было выброшено на свалку истории попечителями в кожаных куртках и с маузерами на боку. Они отдали предпочтение слову "дом".
   Слово "дом" никого не унижало и ничего не подчеркивало. Более того, в нем были заключено демократическое начало, а также наглядные элементы равенства и братства… Дом советов. Дом ученых. Инвалидный дом.
   Интернаты появились позднее. Их появление ознаменовало победу социальных работников с высшим образованием над выдвиженцами, за спиной которых стояла церковно-приходская школа.
   От интерната изначально попахивало режимом и санкциями. Было в нем всем понятная определенность, которой недоставало предшественникам. Одно дело приютить. Совсем другое - интернировать.
   Интернат для престарелых "Белые столбы", в котором мирно доживала свои дни героиня нашего повествования тётя Шура, был размещен в старой барской усадьбе на берегу небольшой заросшей камышом речки в пойме Днепра.
   Усадьба эта была знаменита тем, что там не то родился, не то проживал какой-то писатель. Впрочем, не настолько известный и значительный, чтобы делать из этого событие. Создавать музей или, на худой конец, приколачивать мемориальную доску с датами.
   В качестве памятника тех романтических дней сохранился барский дом. Его не ремонтировали из-за отсутствия средств.
   Фронтон и колонны ещё смотрелись, зато все прочее покосилось. И грозило обрушиться в любую минуту, и покатиться вниз.
   Событие, положившее начало нашей истории, произошло во второй половине жаркого июльского дня. Вскоре после обеда.
   В небольшой комнате мирно беседовали тётя Шура, рослая краснощекая старуха. Её тугоухая соседка Галина Ивановна. И щуплый полупарализованный старичок Семен Петрович, по кличке "Испанский бык".
   Странное, не соответствующее внешнему облику прозвище, Семен Петрович получил из-за того, что он имел обыкновение посвящать всех желающих в подробности боя быков в Испании.
   Особенно Семену Петровича нравилась заключительная часть кровавого зрелища. Когда поверженного быка тащили с арены для того, чтобы передать в качестве мяса, на кухню ресторана для гурманов.
  -- Отведать кусочек испанского быка, - говорил Семен Петрович, пуская
   слюни, - и умереть.
   Толковали о здоровье и родственниках. Впрочем, беседой, это можно было назвать лишь отчасти.
   У Галины Ивановны истек срок действия батарейки для слухового аппарата. Она почти ничего не слышала.
   Как и другим тугоухим, Галине Ивановне казалось, что от неё что-то
   скрывают. Время от времени она переспрашивала: - "Что вы!?"
   И не расслышав ответа, начинала бубнить рассержено и сердито.
   Дескать, у нее склероз не мозговой, а ушной. И она может во всем разобраться. Нужно только говорить не шепотом, не себе под нос, а голосом достаточно громким, для того, чтобы его мог расслышать любой нормальный человек.
   Семен Петрович, по случаю послеобеденного кайфа, был менее кровожаден, чем обычно. Соблазнительные видения бефа по-испански на какое-то время оставили его воспаленное воображение. И он переключился на медицинскую тематику.
   Семена Петровича волновали свойства остеохондроза. С этим зловредным заболеванием Семен Петрович связывал злоключения, которыми была полна его долгая, суетливая, не смягченная ласками близких сердцу людей жизнь. Семен Петрович был убежденным холостяком.
  -- Острый хондроз, - говорил он, - особенно опасен при встрессах.
   Встряснет тебя раз. Встряснет другой… Вот соли и сыпятся.
   Что же касается тёти Шуры, она, несмотря на то, что прошло уже около пяти лет с того времени, как племянники, которым она когда-то заменила мать; определили её в интернат для престарелых, постоянно в разговорах обращалась к этому событию. Не столько осуждая, сколько сожалея о случившемся.
   И жалко её было не себя, а племянников. Тётя Шура боялась, что они без её помощи сделают что-нибудь не так. Ошибутся в сложной житейской ситуации. Сваляют дурака.
   То, что племянники достигли вполне почтенного возраста и давно уже жили, сообразуясь с собственными представлениями о мире и происходящих в нём событиях, ничего не меняло.
   Это были все те же Анатолий, Боря и Ленчик. Шумные, неуемные и очень беззащитные.
   Когда мы молоды и здоровы, интернат для престарелых кажется чем-то нереальным. Разумеется, всем известно, что такие заведения существуют. Но никто, даже в самом худшем сне не видит себя там в качестве подопечного. Когда же это случается поделать, как правило, ничего нельзя.
   Тётя Шура была такой как все. Имела мужа. Правда, недолго. Муж ушел на войну и не вернулся. Его считали пропавшим без вести до тех пора пока, Бог весть, каким образом стало известно, что он жив. И устроился где-то в Америке.
   Позднее от мужа пришла весточка. Прости, мол. Новая семья. И все такое.
   Тетя Шура, поначалу, плакала в подушку. Потом перестала. Привыкла. Был муж, и не стало.
   И лишь последних два-три года муж стал являться к ней во сне. Но не таким, каким она его помнила. Молодым, белобрысым, худощавым. А старым, седым, совершенно не знакомым
   Муж подходил к её изголовью и молчал сосредоточенно и угрюмо.
   С работой тоже пришлось расстаться, когда вышло время. Поработала еще немного ткачихой на ткацкой фабрике. И бросила. Врачи запретили. Сказали "сердце".
   Что же до дома. Был у неё дом. Добротный, отцовский.
   Дом она продала. Племянники настояли. Зачем тебе этим хлопоты. Живи с нами. На всем готовом. В тепле и холе.
   Вот и пожила. Года два, не больше. Потом деньги вышли, а житье в чужой семье, считай не житье. А так, мука не мука, но и радости мало.
   Поэтому, когда речь зашла об интернате, тётя Шура пошла на это спокойно. Вроде, как выход нашла. Все-таки не на улицу.
   Хотя осадок остался. И вместе с ним осталась саднящая грусть.
   Наверное, поэтому, распространяясь о житье-бытье вероломных племянников, тётя Шура, как бы невзначай, заводила разговор об интернате, о своей житейской неустроенности. И, вообще, проявляла больше пессимизма и всяческой миранхлюндии, чем предполагала изначально.
  -- Вот, - говорила она, - как не живи, что не делай, а против природы не пой-
   дешь. Пока человек в силе и года у него не вышли, он, вроде, всем нужен. А состаришься, - считай, пропало. Обязательно спровадят. Кого в интернат. Кого ещё куда.
   Посетовав, таким образом, и дав уйти раздражению, тетя Шура, спохватившись, начинала нахваливать племянников. Рисовала их свойства и качества яркими красками
   Слушая тётю Шуру можно было подумать, что других таких нет на белом свете. И что матушка-природа вряд ли, даже если поднатужится, сможет создать нечто подобное.
   Выходило, что старший, Анатолий - учитель математики, намного превосходит своих коллег и знаниями и педагогическими способностями
   Средний, Боря, только чудом держится в должности директора фабрики и не
   забран в министерство "самым главным начальником".
   Что же до младшего - Ленчика, то к нему кандидату наук, профессора и академики ездят за советом.
   Если бы настоящее повествование было посвящено послеобеденной болтовне трех обитателей интерната для престарелых, его можно было бы продолжать до бесконечности. Или оборвать в любое время без ущерба для содержания.
   Рассуждения стариков, особенно неустроенных и несчастных, хорошо известны и пропускаются мимо ушей молодыми, если не довольными; то, по крайней мере, исполненными надежд людьми.
   Такое положение вещей, не то чтобы неразумно; ум человека, как и всё в этой жизни, понятие относительное; но непредусмотрительно.
   Впрочем, в этой непредусмотрительности есть своя житейская мудрость, своя правда.
   Думай мы в молодости о том, что может произойти с годами, и поступай соответственно; окружающий мир, наверняка, стал бы намного спокойнее и добрее; но лишился бы, в значительной части своей дерзости и азарта.
   А посему передвинем стрелку часов нашей истории к той чрезвычайно важной её части, когда обладавший острым слухом Семен Петрович, сказал вполголоса:
   - Шухер!!! Крысюк!!
   В переходе почтенного пенсионера, специалиста в области корриды и остеохондроза на воровской жаргон, пресловутую феню, не было ничего из ряда вон выходящего.
   Во всех полузакрытых учреждениях всегда существовали, существуют, и будут существовать упредительные сигналы. Крайнее необходимые тем, кто должен что-то скрывать или от чего-то прятаться.
   Визиты мужчин в женские комнаты не поощрялись. Пожилые месье могли куртуазировать дам лишь в публичных местах. В клубе или в столовой.
   Семен Петрович нарушал это предписание. Причем не по незнанию, а вполне сознательно. И даже злостно. Посему появление начальства в лице директора интерната Крысюка не обещало Семену Петровичу ничего хорошего.
   Василий Владимирович Крысюк, в прошлом сотрудник районной милиции,
   был человеком незлобивым, но с большой придурью.
   Будь у него герб и прочие рыцарские причиндалы, их следовало бы украсить девизом Василия Владимировича:
  -- Сегодня нужно съесть и выпить столько, чтобы завтра не было мучительно
   больно, если вдруг…
   Василий Владимирович неукоснительно следовал своему девизу и не шел на
   уступки.
   Ни начальству, которое время от времени накрывало его с поличным и устраивало мордокол.
   Ни жене. Жена то уезжала вместе с детьми, к маме. То возвращалась, приняв всерьез клятвенные заверения своего неукротимого мужа.
   Ни врачам.
   Врачи нашли у Крысюка превеликое множество несовместимых с выпивкой и обжорством болезней. И было удивительно, что он пьет и ест ради собственного удовольствия; а не почил в бозе, дав тем самым возможность другим выпить за упокой его многогрешной души.
   Зайдя в комнату, Крысюк молча опустился на стул, и посидел на нем некоторое время, сопя и отдуваясь.
   Со времен хлопотливой милицейской службы у Крысюка остались кое-какие привычки, вполне пригодные и даже необходимые при общении со злостными нарушителями общественного порядка; но неуместные в обществе стариков и старух, интернированных лишь в силу беспомощности, а не из-за склонности к квартирным кражам и гоп стопу.
   Крысюк имел обыкновение, не объясняя причины своего прихода, смотреть на подопечных пристально и сосредоточенно. Чтобы они, все это время, терялись в догадках и недоумевали. А затем, по прошествии некоторого времени, легко кололись. И сообщали не только о своих провинностях, но и намерениях совершить что-либо запретное и неугодное интернатовскому руководству.
   Впрочем, было ещё одно обстоятельство. После ходьбы Крысюк долго не мог отдышаться и нуждался в отдыхе.
   На этот раз Крысюк молчал дольше обычного. Его появлению в комнате тети Шуры и Галины Ивановны предшествовало чрезвычайное событие. Нечто такое, что не имело в интернатовском житье бытье аналогов. И подступиться к нему следовало не с кондачка, не просто так, а с подходом.
   В похмельной голове Крысюка исподволь возникали мысли тяжелые и неповоротливые, как он сам. В них не было законченности
   К своему стыду, Крысюк не смотря на ужасное, до скрипа в мозгу, напряжение, не мог подобраться к нужному заключению.
   В голове ворошились даже не понятия, а какие-то костурбатые, ни на что в сложившейся ситуации негодные, едва-едва оформившиеся словесные заготовки - "вот" и "ну".
   Ещё было желание дать в морду. Но это было просто так. Без слов. Голый инстинкт.
   Помог ему Семен Петрович. Решив, что высокое начальство, то ли пьяно сверх меры, то ли ещё не отошло до необходимых кондиций после вчерашних возлияний, Семен Петрович решил уйти по-английски, не прощаясь.
   Этот акт гражданского неповиновения вытащил мысли Крысюка на прочную основу. Словно, трактор застрявшую в грязи полуторку.
   Крысюк крякнул. Обозвал Семена Петровича испанским быком, лишенным нужных быку и отличающих его от вола принадлежностей. Посмотрел на тётю Шуру, как смотрят на давно знакомого человека, у которого неожиданно открылись новые, не известные до этого качества. И сказал:
   - У тебя муж-мериканец помер…
   Тётя Шура ахнула от неожиданности. Затем задрожала мелкой нервной дрожью. И заголосила тонко и протяжно. Не от большого горя. Горе было давно выплакано. А в силу традиции.
   Крысюк был не из тех, кого можно было взять на понт. И в милиции, и в интернате он видел всякое.
   Выждав столько, сколько по его разумению следовало выждать по этикету, для изъявления чувств, он произнес с изрядной долей зависти в голосе:
  -- Не реви, дура! Тебе мужик твой мериканец целый миллион оставил.
  -- Сколько, - переспросила Галина Ивановна. У неё вдруг заработал слухо-
   вой аппарат
  -- Миллион, - ахнул Семен Петрович.
  -- Миллион, - подтвердил Крысюк. - Это вам не суп с вермишелью. Что
   хочешь, купить можно. Или фонд создать.
   У Крысюка давно зрела бредовая идея, сделать из интерната арендное предприятие, и он искал спонсоров.
   В горе, как и в любом другом проявлении чувств, есть своя иерархия. Свое ранговое место. И люди ведут себя соответственно.
   Узнав от Крысюка, что у неё умер муж, живший далеко, в Америке, у
   черта на куличках, тётя Шура ощутила привкус горя. Но это было не настоящее горе. А так, его видимость, без глубоких чувств и переживаний.
   Миллион долларов придал её чувствам вещественность. Сделал их, если не глубже, то, во всяком случае, конкретнее.
   И не потому, что в эту минуту, деньги что-то значили для тёти Шуры. Представляли какую-то ценность. Вовсе нет.
   Просто сообщение об оставленных ей деньгах и связанные с ними возможности, не нынешние реальные, а те, что могли быть и не случились, как-то по-особому подействовало на тётю Шуру.
   Из глубины подсознания, из самых сокровенных уголком памяти, вышло все, что хранилось там с незапамятных времен. И хорошее и плохое.
   Всё к чему, не осознав вполне, она стремилась. Всё, от чего, из года в год, вырастала её обида.
   Мысли перемешались. Начало казаться, будто покойник лежит не где-то в Америке, а здесь рядом. Будто не было долгой разлуки, а была долгая совместная жизнь с её радостями и горестями.
   Тете Шуре стало тяжело. И как-то, по особенному, больно. От нестерпимости этого ощущения хотелось кричать, что есть силы.
   Тетя Шура крикнула и не услышала своего голоса.
   В груди у неё что-то зашипело, задергалось и вышло через открытый рот вместе с воздухом…
   Поскольку изложенные в этой главе события имеют продолжение, мы не будем задерживать внимание снисходительного читателя описанием немой сцены.
   Человек с воображением, если захочет, сможет представить её в деталях. Для тех же, кто привык следовать за автором, сохраним лишь самые общие контуры, дабы в их памяти запечатлелись и держались там до поры до времени необходимые подробности.
   Широко открытый рот тёти Шуры. Голова Галины Ивановны, превратившаяся в одно большое ухо. Лицо Семена Петровича, на котором присутствовали в одночасье две казалось бы несовместимые маски - маска полузадушенного кролика и маска голодного удава.
   В центре этой сюрреалистической композиции находились, посиневшие до синевы спелого баклажана, щеки Крысюка.
   Щёк было так много, что они почти закрывали глаза. Впрочем, не настолько, чтобы не было видно их холодного хищного блеска.
  
   2.
  
   После Льва Николаевича Толстого распространяться о семьях счастливых и
   несчастных, об их отличительных свойствах и общих признаках, может позволить себе либо человек малообразованный и неинтеллигентный. Либо нахал, желающий любыми средствами привлечь внимание публики.
   Впрочем, и это не в укор великому писателю, существуют ещё семьи, выхо-
   дящие за жесткие рамки его хрестоматийного определения.
   В одной семье, смотришь, ничего хорошего. Не жизнь, а черт знает что. Скор-
   пионы в банке, и те себя комфортнее чувствуют. То муж жену, при случае,
   с Дездемоной путает. И ведет себя как Отелло в заключительном акте известной трагедии. То жена, если возможность подвернется, начинает, фигурально выражаясь, у мужа на лысине блины печь. А потом, глядь, выпьют бутылку водки напополам, залезут в постель и благоденствуют в меру возможностей.
   В другой всё есть, от "Мерседеса" в гараже до крупных неприятностей у
   соседей. Жена с мужа, как с музейного экспоната, пыль сдувает. А он скривит рожу, скажет: - "Э-э-э-э…". И начинает Шопенгауэра читать, налегая на те места, где великий философ не жалеет черной краски, при описании житья-бытья рода человеческого.
   У Полины Ярославовны и Леонида Петровича Репало были свои сложности.
   Каждый из них по-своему оценивал частности совместного сосуществования.
   Леонид Петрович был глубоко уверен в том, что он живет в прелестной
   двухкомнатной квартире. Неплохо и, главное, очень удобно меблированной. Полной всяких приятных мелочей. Вместе с женой, женщиной наделенной разнообразными достоинствами и добродетелями.
   По мнению Полины Ярославовны, она отбывала многолетнее и, что ужас-
   нее всего, добровольное заключение в двухкомнатной дыре, вместе с мужем
   недотепой, без малейших шансов на какие-то более или менее серьезные перемены в жизни.
   Столь различные взгляды на одни и те же события сложились у супругов в
   ещё студенческие годы во время совместного обучения на физико-математическом факультете.
   Завидев очаровательную Полиночку Листопад, молодой Леня Репало таял,
   краснел и терялся до неприличия.
   Полиночка не обращала на него внимание, вращаясь в обществе признан-
   ных факультетских донжуанов - Николки и Эдика. И ожидала, когда один из них, не Николка так Эдик, придадут их отношениям определенность.
   Николка спился, и следы его затерялись.
   Эдика, предусмотрительные родители, женили на дочери некоего малоза-
   метного, но влиятельно в определенных кругах лица. И Эдик начал новую жизнь, к которой ни Полиночка, ни, даже, обучение на физико-математическом факультете не имели никакого отношения.
   Полиночка погрустила немного. Покуксилась. И вышла замуж за Лёню Ре-
   пало.
   Впрочем, будучи женщиной романтической она сделала из этого рутинного
   события остросюжетное душеспасительное действо. На манер мелодраматического триллера.
   Как оказалось, Ленчик, сгорая от безумной страсти, вступил в бой с Никол-
   кой и Эдиком одновременно. И совершив массу почти криминальных поступков, забрал Полиночку чуть или не из под венца.
   После чего, кто-то из них, не то Николка, не то Эдик бросались под поезд. И
   лишь стечение случайных обстоятельств спасло их от ужасной смерти.
   Справедливости ради, идиллическим совместное проживание Леонида Пет-
   ровича и Полины Ярославовны можно было назвать, использую большую степень допущения. И Леонид Петрович, продолжая находить у жены массу приятных свойств; в кругу друзей сетовал на её, хоть и извинительные, но вполне определенные и весьма обременительные недостатки.
   Полина Ярославовна относилась к той нередкой породе людей, которые не
   представляют себе иного существования, кроме того, что предполагает их
   безусловное пребывание в центре происходящих событий.
   О таких говорят, что на свадьбе они хотят быть только женихом или невес-
   той. А на похоронах, поддавшись обманчивому чувству сопереживания, покойником.
   Ей недостаточно было быть женою Леонида Петровича. Используя всё
   возможные, впрочем, не очень большие, преимущества этого положения; Полина Ярославовна, в определенных выигрышных, как её казалось, ситуациях, претендовала на то, чтобы какое-то время быть самим Леонидом Петровичем.
   И не давала ему проявить себя там, где большинству мужчин это, так или
   иначе, удавалось.
   Полина Ярославовна играла с приятелями Леонида Петровича в преферанс,
   в то время как он возился на кухне.
   Во время совместных поездок на автомобиле, у них был старенький "Моск-
   вич", определяла не только маршрут, но и жестко следила за поведением мужа в каждой конкретной дорожной ситуации, вскрикивая время от времени
   - Ленчик, знак! Ленчик, притормози! Ленчик, нажми на газ!
   Любила междусобойчики. Могла, при случае выпить лишнее. Требуя при
   этом, чтобы муж не пил совершенно.
   Врачи нашли у Ленчика какую-то болезнь сердца. И ему следовало беречь се-
   бя.
   Узнав, по прошествию нескольких лет, что Леонид Петрович нашел для себя
   нечто такое, на что она при всем желание не могла претендовать, - завел себе любовницу, Полина Ярославовна сначала расстроилась, а затем потребовала от Леонида Петровича, чтобы он познакомил её с дамой сердца.
   Состоялось знакомство. Знакомство переросло в дружбу.
   И Леонид Петрович, который в посмертных перевоплощениях когда-то, не-
   сомненно, был лошадью, нес на себе, пыхтя и отдуваясь, двойной груз. Испытывая при этом дискомфорт и чувство страха, которое не снилось и канатоходцу идущему под куполом цирка с завязанными глазами.
   В тот день, когда должны были произойти события, к которым автор исподволь подводит терпеливого читателя, Полина Ярославовна полулежала на тахте, в то время как Леонид Петрович возился с кроссовками.
   Бег трусцой был последним увлечением Полины Ярославовны, и Леонид Петрович, несмотря на лень и отвращение ко всякому роду физических упражнений, бегал в ближайшем парчке вместе с двумя-тремя энтузиастами этого хоть и полезного для здоровья, но весьма обременительного, а потому не слишком популярного занятия.
   Пока Полина Ярославовна давала Леониду Петровичу полезные советы, налегая, по преимуществу, на то безусловное обстоятельство, что, бегая трусцой, он бегает не просто так, как на занятиях физкультуры в годы далекой, увы, молодости, а убегает от инфаркта; у Леонида Петровича внутри бушевало трудно преодолимое желание бежать куда угодно, хоть к чертовой матери, и не от весьма вероятного в его возрасте, но, в общем-то, проблематичного инфаркта, а, вообще, просто так, в силу инстинкта самосохранения.
   Совладав с кроссовками, Леонид Петрович с ходу, что есть силы, рванулся к двери, открыл её и чуть было не сбил с ног брата Бориса Петровича
  -- Инфаркт-привет! - Сказал Борис Петрович насмешливо. - Бегаешь напе-
   регонки с инфарктом.
   Борис Петрович считал брата тряпкой и законченным подкаблучником. Нахо-
   дя поведение Леонида Петровича предосудительным и недостойным настоящего мужчины, тем более мужчины из рода Репало.
   Визит Бориса Петровича к родственникам в неурочное время был, сам по себе, событием чрезвычайным. Борис Петрович не любил размениваться на мелочи и его посещения всегда знаменовали что-то из ряда вон выходящее.
   Обычно он приходил один. Считалось, что его жена Зинаида Владимировна ужасная домоседка и не любит ходить в гости. Сейчас же она стояла рядом с мужем и нервно теребила перчатки.
   Зинаида Владимировна относилась к любым занятиям, которые не соответствовали её наклонностям и представлениям о житейских ценностях, будь-то коллекционирование марок или разведение аквариумных рыбок, с полупрезрительным снисхождением. Леонида Петровича, который волею жены был вынужден, несмотря на возраст и некоторую дородность, бегать трусцой, ей было жаль. Впрочем, будучи человеком прямым и нелицеприятным, она не удержалась от того, чтобы поинтересоваться у Леонида Петровича, отчего он в этой щекотливой ситуации не может "подождать как другие".
   Этот вопрос был обращен не столько к Леониду Петровичу, пребывавшему в состояние, которое не располагало к пикировке, сколько к Полине Ярославовне; не желавшей в силу снобизма и дурацкого, как казалось Зинаиде Владимировне, инакомыслия, чтобы её недотепа муж вел себя как многие прочие, преодолевшие сорокалетний рубеж мужчины. Ждал, не суетясь и не дергаясь, той минуты, когда перст Божий укажет на человека и определит его время.
   Будь Леонид Петрович менее взвинчен, он, без всякого сомнения, обратил бы
   внимание на нестандартность ситуации. Однако мысль вполне разумная и даже необходимая, остаться дома, не пришла ему в голову.
   Леонид Петрович что-то буркнул, и тяжело застучав ногами по коридору, бросился к выходу.
  
   3.
  
   Предваряя встречу Полины Ярославовны, с негаданно нагрянувшими в гости родственниками мужа, следует сказать; что каждая из сторон, мягко говоря, не находила друг в друге ничего такого, на что можно было бы отреагировать; если не тепло и задушевно, то, во всяком случае с каким-то участием и вполне естественной между родственниками расположенностью.
   Услышав по телефону голос невестки, Зинаида Владимировна говорила мужу раздраженно: - "Возьми трубку, "эта" звонит…". И уходила на кухню, где срывала свое раздражение на безвинной посуде. Переставляла её с места на место с большим ожесточением.
   Когда же Борис Петрович, сладко улыбаясь, говорил брату: - "Ленчик!". Полине Ярославовне казалось, будто в этот миг его рот источает приторную конфетную сладость. Впрочем, не без своеобразной примеси. На манер водки в шоколаде. И её рука непроизвольно тянулась…
   Впрочем, к чему может тянуться рука нервной издерганной женщины. Конечно, к флакону со спасительным валокордином.
   Поиски взаимной неприязни, следует отнести к тому времени, когда Леонид Петрович привез молодую жену. И ме6жду ней, " столичной штучкой" и провинциальными родственниками как-то изначально не сложились отношения.
   Справедливости ради, эта внутрисемейная неприязнь себя почти ничем не проявляла.
   Более того, считалось, что Полина Ярославовна "без ума" от Бориса Петровича - "Бореньки". И обожает Зинаиду Владимировну - "Зинулю".
   Те же, в свою очередь, подчеркивали на словах и с помощью разнообразных знаков внимания приязнь к милой и умной Полине Ярославовне - "Полиночке".
   Сцена в дверях и заключительное антраша Леонида Петровича изначально определили устойчивую колею; попав в которую, беседа любящих родственников приобрела направленность, с одной стороны вполне естественную; с другой же, чреватую непредвиденными осложнениями и подвохами.
   Заговорили об увлечениях и о той роли, которую они играют в семейной жизни.
   Полина Ярославовна придерживалась точки зрения, что увлечения мужа лишь в том случае имеют право на существование; если жена разделяет их, как минимум, а ещё лучше, определяет и направляет.
   Зинаида Владимировна ничего не имела против этой точки зрения. Более того, она была готова с нею согласиться. Но, как женщина практическая, как реалистка, полагала, что добиться этого можно лишь в исключительных случаях, ценою чрезмерных и, в общем-то, небезопасных усилий.
   При этом Зинаида Владимировна тонко улыбалась, как бы давая понять, что именно она имеет в виду, говоря об исключительных случаях.
   Борис Петрович не то хмыкнул, не то хрюкнул, показывая тем самым, что беседа женщин его чрезвычайно занимает. И поинтересовался, как Полине Ярославовне - "Полиночке", удается на практике воплощать эту, очень интересную, но весьма обидную для менее прекрасной половины человечества, идею.
   Полина Ярославовна продолжая, не без известных усилий, демонстрировать максимально возможную приязненность, сказала, что, основываясь на многолетней семейной практике, она склонна считать следующее. Здесь, по её мнению, всё определяют два существенных обстоятельства:
  -- Первое, - Полина Ярославовна испытующе посмотрела на Бориса Петро
   вича, - муж должен быть настоящим джентльменом. Не так себе. Не черт знает что. А джентльменом высшей пробы. Без дураков.
   Она томно потянулась, чувствуя себя в эту минуту удивительно грациозной
   большой кошкой.
  -- Второе, - сказала Полина Ярославовна, выдержав небольшую паузу, - ин-
   тонация.
  -- Интонация? - Переспросила Зинаида Владимировна. Потуги невестки на
   принадлежность к семейству кошачьих казались её смешными. Вне зависимости от ситуации, буквально во всех житейских проявлениях Зинаида Владимировна видела в ней сытую, ленивую, самодовольную корову. И никого больше, несмотря на претензии и апломб.
  -- Разумеется, интонация, - повторила Полина Ярославовна. - В те редкие
   минуты, когда мои идеи кажутся мужу малопривлекательными, я говорю тихо и в тоже время со значением:
  -- Ленчик…
  -- Но, Полиночка, - может возразить он. Не более того. - Но, Полиночка…
   И, тогда я повторяю, немного повысив голос:
  -- Ленчик…
  -- И это всё. - Удивилась Зинаида Владимировна.
  -- Да. - Полина Ярославовна повела плечами и ещё раз посмотрела на Бориса
   Петровича. - Ленчик - джентльмен. Он никогда не простит себе, если его жена перейдет на крик.
  -- Однако, лихо, - оживился Борис Петрович. - Я как-то дал себя увлечь и
   попал в ресторан. А у Зиночки была идея. Она хотела посетить портниху.
  -- И что же? - Поинтересовалась Полина Ярославовна.
  -- У нас был японский сервиз на 12 персон. - Борис Петрович тяжело вздох-
   нул. - Теперь мы в затруднении. Гостям просто не из чего есть.
  -- Бить сервизы, - протянула Полина Ярославовна. - Битая посуда не кажет-
   ся мне достаточно прочным фундаментом для семейного счастья.
  -- К сожалению, в отличие от моего брата, - сказал Борис Петрович, - я че-
   ловек недостаточно утонченный. Что, впрочем, не мешает мне быть джентльменом.
   Догадливый читатель давно уже понял, что все сказанное, ни что иное, как
   Уловки автора. Исподволь толкуя то о том, то о другом. Сообщая малозначительные подробности из жизни братьев Репало и их очаровательных супруг; он старается, выражаясь высокопарно, вывести утлую лодку своего повествования из житейского мелководья на глубины стремительных событий.
   Зарождение этих событий можно было предположить, основываясь на том, что произошло с тётей Шурой. Оставленной до поры до времени с широко открытым ртом в окружении директора интерната "Белые столбы" Крысюка, Семёна Петровича по кличке "испанский бык" и глухой Галины Ивановны.
   В том, что события будут развиваться стремительное, читатель может легко
   убедиться, если представит себе, что у него, Бог весть, откуда, появилась одинокая тётя - владелица миллиона; тут автор делает паузу, долларов. И на этот миллион, претендуют горячо любимые до этой минуты родственники.
   С каждой строкой автор приближает читателя к тому моменту, когда Борису Петровичу, как сытому ленивому коту надоест играть с Полиной Ярославовной, которой отведена роль глупой недогадливой мыши, и он запустит в неё спрятанные, до поры до времени когти, если выражаться фигурально. Или, говоря попросту, сообщит о том, что случилось с тетей Шурой.
   Почему, возясь на кухне своего воображения, автор решил сделать Бориса Петровича обладателем столь ценных сведений, он толком не знает. Да и какая разница. По законам распространения информации всегда появляются люди, получающие её первыми. Иногда это дело случая. Иногда особого трудно объяснимого везения.
   Впрочем, энергичный, расположенный к людям Борис Петрович имел больше оснований претендовать на роль любимца фортуны, чем тютя Леонид Петрович и его старший брат Анатолий Петрович.
   С Анатолием Петровичем читатель ещё не имел возможности познакомиться, но может поверить автору на слово, что этот достойный представитель рода Репало, не мог затмить Бориса Петровича в основных житейский проявлениях. Что его огорчало до чрезвычайности.
   Узнав о том, что произошло с тетей Шурой, Полина Ярославовна удивилась. Затем элегически взгрустнула, пустив слезу. И, наконец, тяжело вздохнула.
   Такова человеческая природа. Нет, нас, безусловно, радует возможность получения каких-то материальных благ, особенно неожиданных. Но эта радость меркнет, когда мы узнаем, что кто-то другой из этого источника будет черпать ведром, в то время как в нашем распоряжении будет только чашка.
   Полина Ярославовна понимала, что в борьбе с тандемом Борис Петрович - Зинаида Владимировна; она, имея в напарниках рохлю Ленчика, может крупно подзалететь при дележе лакомого куска.
   Она внутренне собралась, приосанилась, давая понять, что ни при каких обстоятельствах, причитающиеся ей доллары не перейдут в чей-то другой карман. Каким необъятным этот карман не был.
   Чувства и намерения Полины Ярославовны не остались незамеченными.
   Дабы упредить невестку Борис Петрович решил сделать первый ход.
   Он тяжело вздохнул и сообщил, что весь лень бегал в поисках человека, который смог бы помочь тете Шуру. И, наконец, нашел его.
  -- Кого же ты нашел, Боря? - Поинтересовалась Полина Ярославовна. - Это
   профессор… врач?
  -- Ну, положим, института он не кончал, - сообщил Борис Петрович, - но ле-
   чит, будь здоров. Дед-травник. Некто Дериведмидь
   Полина Ярославовна недолюбливала официальную медицину. Страдая гипер-
   тонической болезнью она сравнивала свое лечение с ритмической гимнастикой.
  -- Десять лет, - говорила она Леониду Петровичу, - я бегаю по врачам. Вра-
   чи разводят руками. А давление прыгает как сумасшедшее. Остается включить музыку и хлопать в ладоши.
   Более того, она почти уверовала в чудодейственную смесь, предложенную ей
   Клавдией Леопольдовной, женой профессора Конформского, директора института, в котором Ленчик состоял научным сотрудником, женщиной чрезвычайно информированной во всех областях нетрадиционной медицины. Но, в пику Борису Петровичу, высказала себя в качестве решительного противника лечения травой, вообще и какого-то травника-знахаря, в частности.
  -- Не верю я в эти травы, - сказала Полина Ярославовна пренебрежительно, -
   От них попахивает чем-то совершенно несовременным. Чем-то архаическим и первобытным. В моем представлении, - лицо Полины Ярославовны приняло уничижительное выражение, -возникает темная комната, иконы, лучина, сморщенное старушечье лицо, крючковатые пальцы и горячий шепот, прямо в ухо: - "На море, на окияне, на острове Буяне…".
  -- У тебя богатое воображение, - поддержала мужа Зинаида Владимировна. -
   И причем здесь несовременно. Травника существуют со времен царя Гороха и не перевелись, потому что дело делают. А во что превратятся врачи, ну, скажем в 22 веке. - Ах, Вася, что-то мне нездоровится. Будь добр, подключи меня к врачоботу.
   Футуристический экскурс невестки не произвел на Полину Ярославовну должного впечатления. Она лишь заметила, что тяжелая жизнь и болезни измотали её настолько, что она не знает, доживет ли до следующего дня, не то, что до 22 века. Особенно, если её бедные сосуды, здесь голос Полины Ярославовны задрожал, будут испытывать постоянное нечеловеческое напряжение.
   Будучи женщиной неглупой Полина Ярославовна понимала, что любое критическое выступление, каким бы ярким оно не было, не произведет должного впечатления, если он не будет подкреплено хоть самым плохоньким альтернативным предложением.
  -- Чтобы такое сказать этим нахалам, - вопрошала она себя.
   Мысленно награждая "Бореньку" и "Зинулю" бранными прозвищами, мило улыбаясь при этом и сюсюкая, Полина Ярославовна вдруг вспомнила, что уже упомянутая Клавдия Леопольдовна Конформская, рекомендовала ей как-то не то экстрасенса, не то психотерапевта по фамилии Супчик - большого специалиста в области нервных расстройств, мага и волшебника.
  -- Я думаю, - сказала Полина Ярославовна, выдержав паузу, - к тете Шуре
   следует пригласить психотерапевта.
  -- Из поликлиники, - поинтересовался Борис Николаевич. И скептически
   улыбнулся.
  -- Разумеется, нет, - возразила Полина Ярославовна. - Речь идет о челове-
   ке, обладающим исключительными природными данными. Говорят, он черпает энергию из космоса
  -- Мистика, - недоверчиво протянула Зинаида Владимировна, - мистика и
   чушь.
  -- Напротив, напротив, - протянула Полина Ярославовна, - мне как человеку
   с университетским образованием лучше, чем другим; Зинаида Владимировна окончила кооперативный техникум, и её следовало поставить на место; только подходит к объяснению поразительных вещей Пси-феномен, например. - Полина Ярославовна посмотрела на родственников, полагаю, что они не слышали о таком явлении. А передача мыслей на расстоянии. Перемещение предметов в воздухе…
   Борис Петрович и Полина Ярославовна восприняли тираду невестки без должного пиетета. На Бориса Петровича напала зевота, и он деликатно прикрывал рот ладошкой. Зинаида Владимировна казалась совершенно отрешенной. Так будто всё происходящее её не касалось.
   Убедившись, что высокими материями гостей не проймешь, перешла на вещи более доходчивые.
  -- На днях, - сказала она, - в троллейбусе, совершенно случайно, я подслу-
   шала интересный разговор. Одна дама всю жизнь болела. Как водится в таких случаях, врачи, курорты… Дети в совершенном загоне. Муж разрывается на части. Семья разваливается. Кошмар. И в довершение всех бед у дамы отнимаются ноги. Паралич нижних конечностей.
   Полина Ярославовна посмотрела испытующе на родственников, желая понять,
   Видят ли они связь между тем, что произошло с тётей Шурой и дамой, у которой отнялись ноги.
   Родственники смотрели на невестку индифферентно. Дескать, говори, а там
   видно будет.
  -- Так вот, - продолжала Полина Ярославовна, - лежит она целыми днями в
   постели, смотрит телевизор и плачет. Как вдруг, добрые люди посоветовали, приходит не то психотерапевт, не то экстрасенс, в общем, народный целитель. Ничего особенного. Грубиян, малообразованный, но обладает природными свойствами. Он прёт по коврам в грязных сапожищах, останавливается возле кровати нашей дамы, смотрит на неё пристально огромными черными глазищами. И, вдруг, как гаркнет: - "А ну, вставая, корова! Чего валяешься?" Каков пассаж? Муж шокирован. Родственники собираются звать милицию. А наша дама в это время опускает ноги, поднимается и идет…А вы говорите мистика. Вне всякого сомнения, если кто и поможет тетё Шуре, так это психотерапевт.
   В завершение своей речи Полина Ярославовна посмотрела на Бориса Николаевича и Зинаиду Владимировну. Её взгляд должен был обозначать следующее, - если я вас не убедила, то я не виновата. Значит, вы уродились такими непонятливыми. И здесь уже ничего нельзя поделать.
   Зинаида Владимировна выдержала паузу и неопределенно промямлила: - "Не знаю, не знаю". Показывая этим, что всё сказанное, как и любая байка, занятно. Хотя, вряд ли могло быть в действительности. А если и было, то ровным счетом ничего не значит. Одно дело какая-то придурочная дама, другое - тётя Шура.
   Борис Петрович отнесся к сказанному с большим сочувствием. Он, в принципе, не против психотерапевтов. И об экстрасенсах слышал много хорошего. Но, тётя Шура, так чувствительна.
  -- А ваш знахарь, - Полина Ярославовна перешла на зловещий шепот, вкла-
   дывая в слово знахарь накопившуюся злобу. - Он что лучше?
  -- Не будем ссориться, - примирительно сказал Борис Петрович. - Он был
   решительным противником скандалов и откровенному мордобою предпочитал обходные маневры. - В конце концов, здоровье тёти Шуры наше общее дело.
  -- Бедная тётя Шура, - сказала Полина Ярославовна, приняв последнюю реп-
   лику Бориса Петровича за желание пойти на компромисс. - Ленчик её так предан.
  -- А Боря, а Боря, - подключилась Зинаида Владимировна. - Представля-
   ешь, Полиночка, когда Боря узнал о несчастье, случившемся с тетей Шурой, он стал сам не свой.
   Примирив на некоторое время своих героев, автор решил вывести читателей из квартиры Леонида Петровича Репало в коридор. Там их ждет обещанное знакомство со старшим из братьев Анатолием Петровичем.
   Анатолий Петрович стоит у двери и собирается известить о своем прибытии нетерпеливым звонком.
  
  
  
   4.
  
   В отличие от Бориса Петровича и Леонида Петровича, мужчин сре5днего роста, полноватых, краснощеких, лишенных значительной части некогда роскошных шевелюр, у Бориса Петровича была плешь, Анатолий Петрович был худ до такой степени, что его можно было назвать тощим. И состоял из углов настолько выраженных, что казалось, будто он не вышел из дому вместе со своей женой Ириной Васильевной - "Ирусей", для того, чтобы навестить родственников, а сошел с авангардисткой картины.
   Анатолий Петрович имел обыкновение дергать длинной украшенной большим кадыком шеей и издавать шипящие звуки, особенно выраженные и неприятные при волнении. А волновался он постоянно, будучи по характеру человеком несдержанным и уязвленным.
   Анатолию Петровичу казалось, что его в чем-то ущемили, чего-то не додали, обошли. В этой связи он имел обыкновение волноваться, нервничать и создавать конфликтные ситуации.
   Помимо всего прочего Анатолий Петрович преподавал математику и находился в состоянии перманентной войны с руководством школы, детьми и их родителями, поскольку компенсировал свои житейские неудачи и реальные и вымышленные, обилием двоек, которые он выставлял в журнале с садистическим удовольствием.
   Узнав о том, что произошло с тётей Шурой, Анатолий Петрович вовсе не удивился, как можно было предположить исходя из того, что ситуация была не только чрезвычайной, ни на что другое не похожей, но и абсолютно не предсказуемой. Он поджал тонкие губы, шмыгнул носом, дернулся и сказал сердито, что ему, как старшему племяннику следовало сообщить об этом в первую очередь.
   Борис Петрович, недолюбливавший старшего брата с детских лет, за то, что тот, пользуясь преимуществом в возрасте и силе, полупливал его время от времени, прервал Анатолия Петровича.
  -- Что это за дурацкая иерархия, - сказал он, - старший племянник, средний
   зять, младший шурин.
  -- Боря всего лишь "средний племянник", - поддержала мужа Зинаида Вла-
   димировна, но он нашел человека, который сможет помочь тёте Шуре. Известный травник Дериведмидь
  -- А у нас, - заволновалась Полина Ярославовна, - есть на примете экстра-
   сенс. Супчик. Не слышали?
   Анатолий Петрович, с трудом сдерживая раздражение, пытался овладеть си-
   туацией. Он хотел сказать нечто такое, от чего зарвавшиеся родственники поняли бы, что именно ему, как старшему племянники, а не балаболке Боре и размазне Ленчику, следовало и по уму и по жизненному опыту решать, и, разумеется, разрешить эту сложную задачу.
   Но вместо конкретных слов в голову лезли отвлеченные мысли о добре,
   совести и справедливости. Приличествующие случаю цитаты великих людей. И прочая, ни на что в данном случае непригодная дребедень.
   Чувствуя себя безоружным перед легкодумными и быстроязыкими родственниками, Анатолий Петрович переводил немного растерянный и одновременно тяжелый взгляд с одной с одной ехидной, как ему казалось, рожи на другую, по не остановил его на жене.
   Ирина Васильевна обожала скандалы. Сидя с мужем и индифферентно улыба-
   ясь, она старалась запомнить каждое слово, малейшие оттенки сказанного, с тем, чтобы завтра в НИИ, где она заведовала лабораторией, поразить неординарной историей своих сотрудниц, таких же отчаянных сплетниц, как и она сама.
   Почувствовав взгляд мужа, Ирина Васильевна встрепенулась и заметила
   вскользь, как бы, между прочим:
  -- У тебя есть двоечник Гава. Его отец занимается хиропрактикой.
  -- Чем, чем? - Переспросил Борис Петрович.
  -- Хиропрактикой, - повторил за женою Анатолий Петрович не вполне уве-
   ренно, поскольку ещё не осознал в полной мере, насколько сказанное женою соответствовало его собственным мыслям.
  -- Насколько мне известно, - сказала Зинаида Владимировна, - хиропракти-
   ки - это специалисты по позвоночнику Мне кто-то сказал, что они вправляют в одном интересном месте некую косточку и это здорово действует на мозги.
  -- Болезнь тёти Шуры и костоправы, - возмутилась Полина Ярославовна, -
   какая чушь!
  -- Костоправы по селам сидят, - обиделся Анатолий Петрович. Он вник в
   сказанное женою. Оценил его. И был склонен считать это результатом хода его собственных умозаключений. И всем, включая Ирину Васильевну, с этим следовало считаться. - А в городе хиропрактики, понимаешь.
   Слово "понимаешь" паразитировало в речи Анатолия Петровича. Являлось признаком крайнего возмущения.
  -- Ах, оставьте всё это, - вмешалась Полина Ярославовна. - Поступим так.
   Ленчик немедленно поедет к тёте Шуре в интернат. Привезет её к нам…
  -- Уже, - перебила её Зинаида Владимировна. - Что ж ты молчишь, Боря?
  -- Ах, да, - встрепенулся Борис Петрович, до этого с неподдельным интере-
   сом наблюдавший, как по напряженному лицу Анатолия Петровича расползались красно-багровые пятна. - Ездить никуда не нужно. Я съездил в интернат и привез тётю Шуру. Так что милости просим к нам. Заодно отметим маленький праздник.
  -- Какой ещё праздник? - Подавленно спросила Полина Ярославовна.
  -- Я так и знал, - укоризненно вздохнул Борис Петрович. - Я так и знал, что
   .вы забыли. А ведь завтра день рождения тёти Шуры.
   В этой ситуации автор ещё раз снимает шляпу перед Борисом Петровичем и просит у читателя немного времени с тем, чтобы переключить его внимание на очередную немую сцену.
   Центральную позицию естественно занял Борис Петрович. Он поднялся с
   дивана, собираясь откланяться, и его готовая к движению плотная фигура отдаленно напоминала паровичок, который остановился в ожидании перед семафором.
   Роль семафора естественно была отведена Анатолию Петровичу. Его длинная, увенчанная, прошу прощения за площадный слог красномордой головою, шея служила абстрактным выражением то ли запретительного протеста, то ли протестующего запрета всех честных родственников против вопиющего произвола и насилия.
   Впрочем, здесь автор окончательно заврался, он пыхтел и плевался, что должен был делать Борис Петрович в роли паровичка. И был готов сорваться с места, что ему тоже не следовало делать, исходя из найденного автором образа.
   Полина Ярославовна находилась в положении человека, который потерял лицо, но ещё не знает об этом. Ей казалось, что гамма многозначительных неординарных чувств переполнявших её душу, отражается в её мимике. В действительности же, несмотря на безусловное присутствие обязательных компонентов любого лица - глаз, носа губ; лица как такового, в переносном значении этого слова, не было. Все что осталось, напоминало лунный пейзаж с его пребывающими в полумраке холмами и впадинами.
   Прочие действующие лица, автор имеет в виду Зинаиду Владимировну и Ирину Васильевну, находились как бы рядом и одновременно с этим далеко.
   Зинаиде Владимировне не терпелось очутиться дома, чтобы там за чаем обсудить с мужем подробности битвы, которую она считала, во всяком случае, на первом этапе, выигранной.
   Ирина Васильевна жаждала. Скорее алкала добраться до телефона, чтобы, задыхаясь от нетерпения брякнуть в трубку задушевной подруге:
  -- Слышь, Люся, ты сейчас умрешь, когда услышишь.
   И по её лицу бродила прельстительная улыбка предвкушения.
  
   5.
  
   Борис Петрович хотел стать директором и стал им. Ещё с детских сопливых
   лет для него не было большего удовольствия, чем отдавать приказания, распоряжаться, что-то требовать, устраивать по поводу и без повода всяческие разносы.
   Борис Петрович лез в лидеры с маниакальной непреклонностью и упорством,
   как пьяный в закрытую пивную. Не считаясь с препятствиями, вопреки логике и здравому смыслу. Ему было плевать на то, что ни статью, ни умом, ни прочими доблестями он не тянул на то, чтобы занять особое отличное от прочих место.
   Если что и мог Борис Петрович, так это мельтешить перед сильными, быть в нужном месте, когда понадобится, а также говорить и делать то, что требовалось по ситуации. Какой бы неприглядной она ни была с точки зрения нравственности, морали и прочих, может быть и высоких, но в обычной жизни малопригодных вещей.
   Его примечали. И Борис Петрович переходил из одного руководящего кресла в другое. Побывав, не без удовольствия, на зависть более способным, но менее предприимчивым и честолюбивым сверстникам в должности председателя совета пионерского отряда, председателя совета дружины, комсорга класса, школы и, наконец, института.
   Попав по распределению, на ткацкую фабрику, где многие годы работала тётя Шура; и тем самым как бы переняв эстафету из её слабеющих рук, тогда было принято поощрять семейные династии, Борис Петрович вступил в партию. И когда, со временем, старика директора уже не способного, как, оказалось, возглавлять это многотрудное предприятие сняли, его место занял молодой, но ужасно инициативный секретарь партийной организации Борис Петрович Репало.
   Недоброжелатели Бориса Петровича утверждали, что все эти, анонимные жалобы, комиссии и нелицеприятные разборки, стоившие старику здоровья, были спровоцированы самим Борисом Петровичем.
   Но автору, который знает, как трогательно, пустив скупую мужскую слезу, прощался он со своим предшественником. Как благодарил его, прижав к груди и просил не оставлял советами, не хочется думать о своем герое так плохо.
   Став директором, Борис Петрович ни о чем другом уже не помышлял, заботясь лишь о том, чтобы в кругу нужных людей прослыть человеком приятным и обязательным.
   И все кому нужно было знать, знали, что Борька Репало парень что надо, свой в доску. И при необходимости, случись что, будет вести себя соответственно, по правилам, не подведет, выложится по возможности и даже больше того.
   Поскольку помимо служебных обязанностей Борису Петровичу, время от
   времени, приходилось сталкиваться с начальством и коллегами-директорами в ресторане или на лоне природы, по разному поводу и в силу самых разнообразных причин; он, мысленно примерив на себе, все роли; которые если верить психологам, существуют в любой группе, связанных общими интересами людей, остановился на роли клоуна, которая требовала и артистических способностей, и чувства юмора и такта.
   Всё это, как оказалось, у Бориса Петровича присутствовало. И в скором времени он стал просто необходимым, когда речь заходила о пресловутом шестом вопросе. И сам Иван Спиридонович, имя собирательное, его прототип давно уже на пенсии и автор не хочет казаться более смелым и принципиальным, чем есть на самом деле, поместив большого в прошлом человека в смешную ситуацию; добрел, когда Борис Петрович исполнял свой шлягер:
  
   Мы па-па-па, мы пи-пи-пи.
   Пионеры мы.
   Папы-мамы не боимся.
   Писаем в штаны.
   При всем прочем Борис Петрович считал себя интеллектуалом, большим по-
   клонником Булгакова и, при случае, тепло отзывался, да простит меня многострадальный Мастер, за то, что я употребляю его имя в таком контексте, о "Мастере и Маргаритке.
   Когда на смену хоть и мрачным, но неплохо организованным и регламентиро-
   ванным соответствующим образом застойным временам, пришла перестройка;
   Борис Петрович на волне политических надежд и экономической вседозволенности проявил себя буревестником, но не оголтелым и безрассудным, а вполне цивилизованным и осмотрительным.
   С одной стороны, где только можно, он говорил, что скоро грянет буря; и прослыл отчаянным демократом. С другой, заключал небезвыгодные соглашения, образовывал совместные предприятия, занимался приватизацией и очень скоро в определенных кругах стал известен, как человек хорошо упакованный.
   Лишнее подтверждение тому упрямому, хоть и обидному для высоких материй факту, что демократы люди как люди и ничто человеческое им не чуждо.
   Несмотря на то, что возглавляемая Борисом Петровичем фабрика стала коллективной собственностью, ей собственник месяцами сидел без прибыли; или, выражаясь застойным языком, заработной платы.
   Борис Петрович требовал от сотрудников понимания ситуации и терпения. Встречаясь с ткачихами, женщинами крутыми и нелицеприятными, которые в своих требованиях заходили слишком далеко и позволяли себя весьма прозрачные намеки насчет подробностей его Бориса Петровича личной жизни и доходов, он искренне расстраивался.
   Выйдя из новенького "Вольво" Борис Петрович пробирался в свой, заваленный оргтехникой кабинет и кричал зычно и требовательно, чтобы секретарша могла услышать его сквозь плотно закрытые двери
  -- Тоня! Кофе!
   Автор вынужден внести ясность. К своему стыду Борис Петрович из-за недос-
   татка времени и не расположенности к техническим выкрутасам, не мог пользоваться всеми этими переговорными устройствами, факсами, компьютерами и полагался лишь на данный ему Господом Богом уникальный инструмент - редкой чистоты и силы бас.
   Испроси прощения у той агрессивно настроенной части читателей, которая
   души не чает в разоблачениях и любит, когда их предположения о том, что начальники всякого рода ведут жизнь неблаговидную; и нуждаются не в похвальбе и наградах, а тщательном и нелицеприятном прокурорском расследовании, находит подтверждение; автор переносит Бориса Петровича из служебного кабинета домой, для того, чтобы поместить его по правую руку от тети Шуры
   Ах, почему автор не обладает даром описания оттенков человеческих
   чувств. Не может ощутить в полной мере, как они зарождаются где-то в глубине души и обнаруживают себя во взгляде, то исполненном глубокой печали, то ярком и радостном как раннее утро в начале мая.
   Он бы запечатлел тётю Шуру, полулежащую на диване. Её лицо сияло час-
   тично само по себе, частично отражая сияние лиц Бориса Петровича, сидевшего, как уже упоминалось, справа и Зинаиды Владимировны. Эта почтенная
   дама сидела слева.
   Ждали Дериведмидя.
  
   6.
   Дериведмидь пришел с опозданием, сославшись на занятость. Он посмотрел
   на тётю Шуру и изрек:
  -- У неё уроки.
  -- Уроки? - Переспросил Борис Петрович. Он был полным профаном в ме-
   дицине.
  -- А, может, озык. - Дериведмидь подошел к тёте Шуре и положил её на го
   лову большую белую руку. - Точно озык, - сказал он утвердительно. - Озык и есть. По всему видно
  -- Озык, - заволновалась Зинаида Владимировна. Будучи человеком прагма-
   тичным, реалисткой, как она любила себя именовать, до мозга костей, Зинаида Владимировна, питала трудно объяснимую склонность ко всему потустороннему и загадочному.
  -- Когда соприкасаешься со всем этим, - говаривала она, - чувствуешь что в
   жизни существует что-то более возвышенное, чем вареники с мясом.
   Дериведмидь требовал от пациентов молчаливого благоговения. Не найдя его, раздражался, начинал грубить и пакостничать.
   На сей раз, он решил ограничиться назидательным монологом.
  -- И до чего клиент любопытный пошел, - сказал Дериведмидь, неодобри-
   тельно глядя на супругов Репало. - Все ему нужно знать. Я, вот, недавно доцента одного пользовал. - Дериведмидь хмыкнул. - Трясучка у него была. Сурьезная болезнь.
   Дериведмидь ещё раз хмыкнул, не то в знак пренебрежения к незадачливому
   доценту, не то просто так, в силу привычки.
  -- Доцент этот спер чего-то у другого доцента. Какую-то ученую хреновину.
   Его зацапали. Вот он и затрясся. Полгода трясся, как заведенный. Так доцент этот всё выспрашивал, - Дериведмидь презрительно поджал губы:
  -- Как вы считаете? - Подражая доценту Дериведмидь перешел с баса на
   дискант. - Пастор Кнейп шарлатан или провидец? Испускаете ли вы флюиды?
   Дериведмидь с отвращением сплюнул.
  -- Какие такие флюиды, - продолжал он, раздражаясь и фыркая. - Я банщи-
   ком двадцать лет работаю. Почитай каждый день в бане моюсь.
   Натренированным нюхом Борис Петрович почувствовал, что от светила исхо-
   дит вино водочное благовоние. - Пьет сукин сын, - подумал он неодобрительно, но ничего не сказал, зная по опыту, что легкое опьянение не мешает людям заниматься своим делом. А, при случае, и помогает, вытягивает наружу скрытые в обычном состоянии качества и возможности.
   Дереведмидь точно был немного пьян, но не собирался делать из этого тайны. Не тушевался, не скрытничал, не изображал из себя святого. Его обязанностью было лечить. А до всего остального никому никакого дела не было. Ни пациентам, ни их родственникам. Будь они членами общества борьбы за трезвость. Или ещё кем.
   Впрочем, на сей раз, целитель был пьянее, чем обычно. Его немного развезло.
   И вместо того, чтобы немедля приступить к лечению, он начал излагать принципы того, что он немного высокопарно именовал своей "методой".
  -- По моей методе, - пояснил Дериведмидь, - перво-наперво клиенту требу-
   ется болезнь назвать. И не по-простому. По-простому он веник березовый не понимает. А по научному.. Видишь, у него, у веника березового, чемер, а сказать надо - мигрень.. А, ежели там, к примеру, уроки, или, скажем, озык, тогда
   нервы. Как у тетки вашей, к примеру. А всё почему? -
   Дериведмидь вопросительно посмотрел на хозяев.
   Борис Петрович слушал сосредоточенно, немного приоткрыв рот, что у него
   было признаком подчеркнутого внимания.
   Зинаида Владимировна смотрела на Дериведмидя, как прапорщик на высокое
   начальство, почтительно и, в то же время, не без некоторого пренебрежения и насмешливости. Дескать, начальников много, а я здесь на складе один.
  -- Клиент больно занозистый пошел, - объяснил Дериведмидь, - у него и
   машина "Жигуль" и телевизор "Ташиба". А ты ему "чемер". Как он перед знакомыми будет этим "чемером" хвастаться?
   Зинаида Владимировна посмотрела на Бориса Петровича. Её деятельная на
   тура не терпела пауз. Если взялся лечить, - думала она неодобрительно, - так лечи. А вешать лапшу на уши нечего.
   Борис Петрович неодобрительно покачал головой.
  -- А вот, когда ты его диагнозом окатишь, шуганешь на него шаечку позабо-
   ристее, - продолжал Дериведмидь, - в клиенте уважение появляется. Он тебя, - Дериведмидь самодовольно улыбнулся, - признавать, веник березовый,
   начинает. А ведь как,- Дериведмидь испытующе посмотрел на тётю Шуру, - один сам идет, а другого за руки тянут. Стесняется. Как это я с неоконченным верхним образованием, все науки, можно сказать, прошел и вышел, к знахарю пойду. - Голос Дериведмидя задрожал. - Если болезнь прихватит, пойдешь, и травку мою будешь пить. Как за мамину титьку за бутылочку держаться станешь. Потому что уверуешь
   Окончив прочувствованную речь, Дериведмидь снова посмотрел на тётю Шу-
   ру.
   Обласканная любимым племянником, тётя Шура пребывала в состоянии бла-
   женной радости и, судя по всему, была готова уверовать.
  -- Иди сюда, старая, - подозвал он её, - выпьешь из бутылочки и заговоришь.
   Тётя Шура подошла к Дериведмедю.
  -- И сколько же таких бутылочек потребуется? - Поинтересовалась Зинаида
   Владимировна, мысленно подсчитывая будущие расходы и заранее расстраиваясь по этому поводу. Она была скуповата, хотя никогда не признавалась в этом, считая себя человеком хоть и рачительным, но способным, при случае, пройти на траты и даже пустить пыль в глаза.
  -- По моей методе, - убежденно сказал Дериведмидь, - больше одной бу-
   тылки на болезнь не положено. Поскольку долгое лечение в тоску вгоняет. Жизнь она на бегу. Клиент торопится. Ему ведь, венику березовому, дела нет, сколько я на него травы извел. Сколько воды из водопровода перекачал. Ему, венику березовому, исцеление подавай. Выпил бутылку и исцелился. Вот так-то, граждане.
  -- И многие исцеляются, - поинтересовался Борис Петрович.
  -- А как же. - Дериведмидь снисходительно улыбнулся. - Много народу хо-
   дит. Без дела не сидим. Ну а насчет всего прочего можете в нашей бане поинтересоваться. Сходите. - Дериведмидь поощрительно кивнул головой. - Там завсегда две очереди - одна чтоб помыться - попариться. Другая - ко мне.
   Страсть к рассуждательству появлялась у Дериведмидя нечасто, когда выпи-
   тое будило в его душе мягкие струны. И он, будучи по характеру человеком придирчивым и злобливым начинал, ни с того ни с сего, читать нравоучения и философствовать. Впрочем, делал он это не без умысла. Преследуя корыстные цели.
  -- Я на этих исцелениях, - продолжал Дериведмидь, - сыну кооператив вы-
   строил. Он у меня врач-желудошник. Бросай, Мишка, свою полуклинику, говорю. Иди ко мне в кумпанию. Не идет. Стесняется. Лекарствами лечит. А лекарства - это химия? Зачем она человеку? - Дериведмидь повысил голос. - Человек от обезьяны произошел. Животное он. А животному травка ближе…
   Дериведмидь положил на стол видавший виды чемодан. Открыл его.
   В чемодане лежали бутылки разной емкости и формы. На некоторые из них
   сохранились этикетки. Отечественные и импортные.
  -- У меня, - сказал Дериведмидь, - на каждую болезнь по бутылке припасе-
   но. Эта вот, - Дериведмидь приподнял бутылку из-под ликера, - от пилепсии. Эта, - в руках у знахаря оказалась видавшая виды бутылка "Распутин" - чтоб ночью рыбки не ловить. - Дериведмидь повертел бутылкой и известный проходимец и шарлатан замигал в знак согласия со своим менее знаменитым коллегой. - Эта, - продолжал Дериведмидь, манипулируя бутылками, - от колотья в боку. А вот эта, - извлеченная бутылка оказалась без этикетки, - от золотухи. Эта, - Дериведмидь поднял огнетушитель на Ў литра, в которые когда-то содержалось "Бiле мiцне", более известное в широких близких к наркологии кругах, как "Биомицин" - от нервов.
   Найдя бутылку, содержавшую нужное снадобье Дериведмидь поставил её на стол. Осмотрел со всех сторон, чтобы убедиться в полной мере, та ли это бутылка. И спросил тетю Шуру, так как спрашивают обычно к больных и детей. Снисходительно и доброжелательно.
  -- Тебя как лечить, болезная, - с Божьим именем или без.
   Тетя Шура пожала плечами. Её было безразлично. С Божьим, так с Божьим. Без так без. Она и так чувствовала себя как в раю
  -- Как это, с Божьим именем, - заволновалась Зинаида Владимировна.
   Она боялась переплатить.
  -- Так же как и без Божьего, - ответствовал целитель, - только дороже.. С
   Божьим именем вода по моей методе на водке настаивается. А без Божьего - на воде.
   Связав содержавшийся в водке винный дух со святым духом, Дериведмидь на
   этом не остановился. Он достал из кармана замусоленный блокнот и начал по слогам перечислять святых и угодников, к которым следует обращаться при больших и малых хворостях.
  -- От всех болезней, - пояснил Дериведмидь, - лечат Николай-чудотворец и
   Пантелеймон-целитель. Ещё помогают Косьма и Дамиан - врачи- бессребреники.
   Дериведмидь поднес записную книжку к глазам, не веря написанному. Тот факт, что кто-то мог лечить больных бесплатно, показался ему невероятным.
  -- Если тараканы в голове завелись, от шизы, значит, - продолжал он - ле-
   чат мученик Киприан и мученица Иустина. От сглаза - Симон-мироточец. От запоя и пьянства - святые Лавр и Фрол. При блудной пристрасти следует обращаться к Иоанну многострадальцу…
   Упоминание последнего святого и рода его деятельности повлияли на выбор. Дело в том, что безупречная анкета Бориса Петровича имела существенный
   изъян.
   Борис Петрович был мужчиной исключительного любвиобилия.. И будь Зинаида Владимировна глупее, чем она была на самом деле. Обращайся она в партийные органы, как это было принято в недавние хоть и в застойные, но высокоморальные времена, служебная карьера Бориса Петровича могла бы существенно пострадать
   Зинаида Владимировна ограничивалась домашними средствами. Двумя-тремя оглушительными оплеухами. И битьем посуды.
  -- Нет-нет, - сказал Борис Петрович поспешно. - Давайте просто так. Без
   Божьего имени. Без святых. Мы люди не верующие. Хоть сейчас это, вроде, и не возбраняется
  -- А я к вам, между прочим, с Богом не навязываюсь, - обиделся Деривед-
   мидь.
   Взяв одну из бутылок, Дериведмидь внимательно посмотрел на неё. Повертел
   из стороны в сторону. Взболтнул. Хотел, было открыть, чтобы понюхать. Потом передумал.
   После выпитого Дериведмидь терял представление о запахах, не различал их. И мог выпить вместо стакана воды стакан водки. И наоборот. Обнаружив
   подмену лишь по прошествии времени, основываясь на различиях в ощущениях.
  -- Значит так, старая, - произнес он назидательно, - если хочешь языком во-
   рочать, употребляй по одной рюмке перед закусью.
   Тётя Шура кивнула. Она пребывала в состоянии блаженного неведения и сча-
   стливо улыбалась. Заботливое отношение любимого племянника и его жены само по себе было целебным бальзамом для ее, истосковавшегося по теплу сердца.
   Зинаида Владимировна вопрошающе посмотрела на супруга.
   Борис Петрович ухмыльнулся. Объяснения Дериведмидя показались ему за-
   нятными
  -- Ах, будь вы неладны, - спохватился Дериведмидь. - По одной ложке пе-
   ред едой.
   Взяв мзду, Дериведмидь удалился, раздраженно хлопнув дверью.
  -- Авторитетный товарищ, - неопределенно протянул Борис Петрович.
  -- В нем есть что-то глубинное, - согласилась Зинаида Владимировна, - не
   то, что врачи из поликлиники. В одной руке пальто. В другой трубка. Выписал рецепт. И будьте здоровы.
  -- Ну что же, тетушка, - обратился Борис Петрович к тете Шуре. - Будем
   лечиться. Скажи: - "Да-а-а-а - а".
  -- "Да-а-а-а", - повторила за ним Зинаида Владимировна. - "Да -а-а-а".
   Тётя Шура не без удовольствия выпила ложку и оживилась.
  -- Лечиться так, лечиться, - повеселел Борис Петрович и налил целительную
   жидкость в большую рюмку.
   Вторая порция микстуры пришлась тете Шуре по вкусу. Её лицо раскраске-
   лось.
  -- Кажется, действует, удивился Борис Петрович. Он не ожидал столь быст-
   рого эффекта.
   Он увлек тётю Шуру на кухню, чтобы "закусить". В точном соответствии с
   рекомендациями Дериведмидя.
  
   7.
  
   Старший из братьев Репало Анатолий Петрович был наделен способностью к
   сопереживанию. Впрочем, сопереживая, он не обнаруживал ни сочувствия, ни, даже обычной расположенности к объекту сопереживания, которые возникают у людей мягких, пребывающих в слезах и соплях в связи с чужими горестями или радостями.
   Сопереживая Анатолий Петрович либо презирал, если положение в котором
   находился тот или иной человек, попавший в его поле зрения, было жалким и унизительным. Либо остро завидовал и ненавидел, когда ему приходилось сталкиваться с чьим-то жизненным успехом, материальным благополучием и прочими, радующими сердце обладателя вещами.
   Находясь в домашнем кабинете Бориса Петровича, заполненной разнообраз-
   ными атрибутами с вкусом подобранной дорогой обстановки; автор принципиально воздерживается от перечисления этих атрибутов, чтобы избавить читателей, во всяком случае её менее обеспеченной части, от пускания слюней и сдержанных вздохов; Анатолий Петрович внутренне неистовствовал, выбрав в качестве объекта для раздражения книжный шкаф Бориса Петровича, заполненный собраниями сочинений классиков - доперестроечным временам и новейшим, отчасти порно, отчасти мелодраматическим чтивом и романами ужасов.
   Наличие у Бориса Петровича, человека, по его мнению, малообразованного и пустозвона; книжного богатства казалось Анатолию Петровичу наглядным воплощением житейской несправедливости, в силу которой его лишенный духовных достоинств брат имел в изобилии те вещи, которых не было и не могло быть у самого Анатолия Петровича из-за малой обеспеченности и какого-то фатального невезения, проявляющего себя в тех, впрочем, довольно редких случаях, когда Анатолий Петрович, с недюжинным рвением пытался воплотить в жизнь ту или иную идею, обещавшую ему сверхгарантированный материальный успех.
   Помимо всего прочего книжный шкаф Бориса Петровича отвлекал Анатолий Петровича. Мешал ему сосредоточится на приветственной речи по поводу дня рождения тёти Шуры, которую он собирался произнести.
   Следует отметить, что этот достойный представитель клана Репало был решительным противником застольных экспромтов. Из-за некоторой тугоподвижности мышления. Он, как говорят в Одессе, имел что сказать, но процесс облечения мысли в слово происходил в его голове так мучительно долго, так тяжело и болезненно, что каждое публичное выступление требовало от Анатолия Петровича соответствующей подготовки. Дабы болтуны и пустозвоны; читатель, наверняка, догадался, что речь шла его братьях - Борисе Петровиче и Леониде Петровиче, не возомнили о себе Бог весть что, только лишь потому, что пустяковые мысли порхали, как мотыльки на лугу, в то время как его полные глубокого смысла рассуждения можно было уподобить субконтинентам перемещающимся в глубине земной тверди.
   Застольная речь Анатолия Петровича, вернее, та её часть, которая уже была готова, если чем и отличалась от прочих речей подобного рода, так это хмыканьем, нервным кашлем, частыми паузами похожими на провалы, да ещё словом-паразитом "понимаешь", без которого Анатолия Петровича невозможно было себя представить в качестве оратора.
  -- Дорогая тётя Шура, - произнес Анатолий Петрович.
   Он репетировал предстоящее выступление, став вполоборота к креслу, в ко
   тором удобно расположилась его жена Ирина Васильевна.
  -- Дорогая тётя Шура, - голос Анатолия Петровича задрожал. - В этот тор-
   жественный судьбоносный день. - Анатолий Петрович возвел руки к небу, отдавая должное тому, без чьей помощи едва ли смогло свершиться чудо. - Я по праву старшего племянника. - Анатолий Петрович поднял голову и приосанился, как бы подчеркивая свое безусловное право на это звание. - Я и вся моя семья, - он посмотрел испытующе на Ирину Васильевну, желая убедить в том, что жена преисполнена теми же чувствами, - испытываем бесконечную благодарность за всё то доброе, что ты для нас сделала. Не в человеческих силах, - Анатолий Петрович не то всхлипнул, не то хмыкнул, что должно было обозначать избыток переполняющих его возвышенных чувств, - воздать тебе в полной мере, отблагодарить за всё. Но судьба, которая, как известно, благосклонна к своим избранникам, - здесь Анатолий Петрович сделал многозначительную паузу, которая должна была обозначать его полное согласие с волей провидения, а также благоговение и немой восторг, - и это наследство…
   На слове наследство Анатолий Петрович запнулся. Ему никак не давалось то нужное, единственно необходимое определение, которое смогло бы вобрать в себя всё то, что Анатолий Петрович должен был сказать в столь важную для всех минуту. Связать воедино переполнявшие его чувства. Его личную преданность. Его бескорыстную любовь.
   Он посмотрел по сторонам, рассчитывая найти отправную точку. Какой-то посыл для дальнейших рассуждений. Его взгляд миновал злополучный книжный шкаф Бориса Петровича. И остановился на Ирине Васильевне.
   Анатолию Петровичу показалось, что жена смеется.
   По дороге к брату Анатолия Петрович был неприятно поражен, что у Ирины Васильевны есть своя, не совпадающая с его, точка зрения. Свой взгляд на то, что произошло с тетей Шурой. И какие это должно иметь последствия.
   Более того, она вдруг пустилась в рассуждения по поводу того, что всех людей, исходя из отношений к родственникам следует разделить на порядочных, добропорядочных и непорядочных.
   Считая себя человеком, безусловно, порядочным Анатолий Петрович пропустил сказанное женою мимо ушей. Но потом, вслушавшись, вознегодовал. И будь они не на оживленной улице, а дома, высказался бы со всей определенностью, надолго отбив у жены охоту к рассуждательству.
   Ирина Васильевна полагала, будто порядочные люди посещают своих родственников, даже больных и старых, из чувства любви к ним. Добропорядочные делают это приличия ради. Непорядочные вообще отказываются иметь дело с родственниками, если они больны и стары, за исключением особых случаев и обстоятельств.
   И здесь Ирина Васильевна позволила себе указать на диссонанс в отношениях между тетей Шурой и её племянниками. Племянники, как известно, сдали её в интернат для престарелых. А потом, в силу изменившихся обстоятельств, возгорели к ней пылкой любовью.
  -- Я не понимаю, Ирина ,- сказал Анатолий Петрович раздраженно.
  -- Ах, оставь, - непочтительно отмахнулась Ирина Васильевна. - В кои века
   выбрались в гости…
   Анатолий Петрович побагровел, что служило проявлением крайнего раздра-
   жения, и хотел…
   Впрочем, что хотел Анатолий Петрович, и как среагировала на это его жена,
   читатель не узнает. А если он хочет, пусть сходит с женой в гости. И пусть жена начнет делать совсем не то, что от неё ожидают. Особенно в тех случаях, когда её поддержка не просто желательна, а крайне необходима.
   На этой фразе автор переключает свое внимание с Анатолий Петровича и
   Ирины Васильевны, которые ему не то чтобы надоели, но стали немного тяготить из-за высокого эмоционального накала их отношений. И реальной возможности тратить силы на описание трагикомических ситуаций с криками и обещанием "запомнить это на всю жизнь". Вместо того чтобы заняться Полиной Ярославовной.
   Опоздав к званному обеду, Полина Ярославовна жаловалась, что её муж Ленчик потрясающе медлителен. И это помешало им прийти вовремя.
  
   8.
  
  -- Вы не поверите, - говорила она, - всегда крайний. Вопреки всему. Не
   взирая на обстоятельства. В силу особенностей характера. В очереди на квартиру он позади всех. Вакантную должность заведующего отделом занял другой. Абсолютное ничтожество. Неуч. Ноль. - Полина Ярославовна уничижительно фыркнула. - Профессор Василий Иванович Конформский, известный физик теоретик, сказал мне как-то: - Полина Ярославовна! Голубушка! У вашего мужа и моего лучшего учепника не все в порядке с ускорением. При такой солидной массе - кандидат наук, человек недюжинного интеллекта. - Полина Ярославовна придала лицу выражение особой значительности, желая подчеркнуть неординарностью мужа, соответственный уровень притязаний, - он не развивает отвечающей его потенциальным возможностям скорости. Он всегда в тени. Всегда на втором плане.
  -- Не преувеличивай, - вступила в разговор Ирина Васильевна. - Один раз,
   по крайней мере, Ленчик пришел вовремя.
  -- Это уж точно, - поддержал её вышедший к гостям Борис Петрович. - Он
   несся как призовой жеребец на дерби.
  -- Но ведь и я не стояла на месте, - тонко улыбнулась Полина Ярославовна.
   Здесь автор останавливает свое повествование, дав возможность его героям
   настроиться на должный лад в ожидании обеда.
   Борис Петрович и Зинаида Владимировна при случае, когда появлялась на-
   добность, могли сотворить нечто совершенно фантастическое с точки зрения вкуса, вида и запаха. Опровергая бытующие в определенных кругах населения представления о том, что Книгу о вкусной и здоровой пищи следует рассматривать как научно-фантастический роман.
   А из кухни пахло чем-то умопомрачительным, не вполне ясным и даже загадочным. От чего воображение гостей рисовало самые удивительные вещи.
  -- Индюшка, индюшка горит! - Закричала Зинаида Владимировна и броси-
   лась на кухню.
  -- Меж тем печально под окном индейки вскриком выступали вослед за мок
   рым петухом, - продекламировала Ирина Васильевна. Она была женщиной начитанной и "индюшка" резануло ее слух, не убив, впрочем, аппетита и не погасив желаний.
  -- Индейка, - переспросил Леонид Петрович, - какая индейка?
  -- Ленчик, - предостерегающе сказала Полина Ярославовна, - не забывай,
   что мы на диете.
   - Зачем тебе диета? - Раздраженно спросил Анатолий Петрович. - Он
   был погружен в перипетии будущей речи, и все не связанное с нею воспринимал как оскорбительные выпады в свой адрес.
  -- Полиночка не может голодать в одиночестве, - удрученно заметил Леонид
   Петрович
  -- Когда я сижу на диете, - вмешалась Полина Ярославовна, - вид жующего
   человека меня бесит. Ленчик обязан с этим считаться.
  -- Знаю я эти диеты, - насмешливо заметил Борис Петрович. - День на кефи-
   ре. День на овощах. День на фруктах. И все вечера на картошке с мясом.
   Открылась дверь в гостиную и Зинаида Владимировна известила, тем самым,
   гостей, что она больше не намерена томить их ожиданием. Что кушать пода
   но.
   Гости рванулись к двери, гораздо быстрее, чем это принято на званном обеде.
   Во-первых, был велик соблазн отведать от яств сих. Во-вторых, и это, пожалуй, главное им не терпелось увидеть тётю Шуру
   Все это время, исходя из дипломатических соображений, хозяева скрывали
   тётю Шуру в дальних комнатах.
   Возникла некоторая неувязка. Некоторое столкновение. Почти давка. Впро-
   чем, довольно быстротечная. Но, в целом, недостойная людей интеллигентных, находящихся в близком родстве.
   Анатолий Петрович чуть было не сбил с ног Полину Ярославовну. И, непре-
   менно, сделал бы это, не налети сзади Леонид Петрович.
   Леонид Петрович вел себя, как ведомый в летной парке, получив от ведущего
   сигнал: - "Поступай, так как я!"
  -- Пропустите старшего племянника, - насмешливо сказал Борис Петрович. -
   Ленчик! Полиночка! Остановитесь! Места всем хватит.
   Борис Петрович чувствовал себя на высоте положения и смотрел на мельте-
   шащих родственников со снисходительным благодушием.
  -- Я вооружаюсь большой вилкой, - заявила Ирина Васильевна и сажусь воз-
   ле этого несносного Бори. - Ещё одно слово в адрес моего мужа и я колю без предупреждения.
  -- Ах! - Галантно заметил Борис Петрович. - Буду рад. За столом меня уст-
   раивает любое соседство кроме Зиночкиного. Борясь за мою печень, она совершенно теряет голову.
  
   9.
  
   Ох уж мне эти телячьи восторги и нежности. Будь автор на месте тёти Шуры
   он бы непременно обалдел под напором рукастых, губастых, галдящих родственников.
   Едва ли смог отдышаться, столкнувшись с жилистым Анатолием Петровичем.
   Анатолий Петрович одной рукой отталкивал навалившуюся на него Полину Ярославовну, преисполненную желанием сказать тете Шуре как любит свою тётю её племянник Ленчик. Этот честный, бескорыстный глубоко порядочный человек.
   Другой рукой Анатолий Петрович сжимал свою вновь обретенную родствен-
   ницу, норовя захватить возможно большую часть тела и держать её до бесконечности, пребывая в состоянии глубокого восторга.
   Третьей же… Здесь автор совсем зарапортовался, имея в виду вытянутые в
   трубку мощные губы старшего племянника, присосавшегося к щеке бедной тети.
   И, наверняка бы, его вытошнило при взгляде на Леонида Петровича. Леонид
   Петрович, по-собачьи повизгивая и переступая с ноги на ногу, норовил, насколько возможно, просунуть голову к лицу тети Шуры. И если не поцеловать её, то хоть лизнуть…
   Что де до Тети Шуры. Воистину благословенны незлобивые люди. Бедная
   женщина млела, и по её щекам катились слезы.
   Тете Шуры было легко и сладостно. Она была далека от того, чтобы связать
   эти истекающую радостью встречу, все эти поцелуи. Длительные объятия, все это мычание и блеянье с какой-то корыстью.
   В эти минуты она совершенно забыла и свое длительное пребывание в интер-
   нате. И то, чем оно было оно вызвано.
   Исчезло чувство неприкаянности. Исчезли тоска и горькое разочарование.
   Когда поток родственных излияний немного уменьшился, оказалось, что почетное место за праздничным столом, отведенное для дорогой именинницы, было заблокировано.
   По правую руку от тети Шуры расположился Борис Петрович. По левую - Зинаида Владимировна.
   Борис Петрович улыбался лукаво и снисходительно. Лицо Зинаиды Владимировны было суровым и сосредоточенным.
   Удрученные родственники, кое как, уже не чинясь и не толкаясь, расселись на
   свободных местах и огляделись.
   Сверкал хрусталь. Заморские названия горячительных напитков обещали нездешний восторг в голове и желудке..
   Среди прочих закусок, автор не хочет дразнить, возможно, голодного читателя, закусившего куском ливерной колбасы с горчицей; была икра. И не в качестве составной части бутерброда, а в большой вазе. Бери - не хочу.
   Что же до индейки. Румяной сочной индейки. Попади автор за этот стол, он
   бы сделал с индейкой то же, что Собакевич с осетром на обеде у прокурора. Съел бы её целиком до последнего кусочка, пока его герои искали дорогу к сердцу тети Шуры и к её долларам.
   С тем, чтобы утихомирить Анатолия Петровича, старший племянник, оби-
   женный в лучших чувствах, бухтел, пыжился и явно нарывался на скандал, Борис Петрович, взявший на себя обязанности тамады, решил дать ему слово.
   Он посчитал, что этот акт родственного уважения и косвенное признание
   старшинства, ублажит брата. И сделает обстановку менее взрывоопасной.
   Анатолий Петрович несколько смягчился, хотя не настолько, чтобы сразу пе-
   рейти на приличествующий случаю тон. Он долго кряхтел и кашлял, глядя по сторонам затравленно и сердито; и, когда, наконец, настроился на то, чтобы обратиться к тетё Шуре с панегириком, в его словах почти не было запрограммированной изначально восторженности.
   На этом злоключения старшего племянника не окончились. Кто-то позвонил
   в дверь. Потом раздался крик:
  -- Бутылку отдавайте, веники березовые!
   Как оказалось достославный травник Дериведмидь, то ли сослепу, то ли спья-
   ну, перепутал бутылки. И выдал супругам Репало для лечения тёти Шуры бутылку с травами, настоянными на водке, вместо причитающейся им бутылки с водным раствором.
   Недоразумение было улажено, и Дереведмидь попеняв на падение нравов,
   мол, каждый норовит на господе Боге нажиться, удалился.
   Инцидент имел свои последствия. Полина Ярославовна сообразив, что её в очередной раз обошли, ринулась в прихожую и начала звонить экстрасенсу и психотерапевту Супчику. И потребовала, чтобы Супчик, бросив все дела, ехал пользовать больную тётю Шуру
   Вслед за Полиной Ярославовной к телефону бросился Анатолий Петрович.
   Догадливый читатель, наверняка сообразил, что Анатолию Петровичу срочно
   понадобился хиропрактик Гава.
   Борис Петрович предостерегающе посмотрен на Зинаиду Владимировну. Хо-
   зяйка дома была раздражена поведением дорогих гостей. И был готова схлестнуться с ними по крупному.
   Борис Петрович знал, что в делах, особенно в тонких и запутанных, несколько удачных ходов ещё не гарантируют успеха.
   Бориса Петровича смущало поведение виновницы торжества. Тётя Шура всё
   это время пребывала в состоянии тихой восторженности. Она то улыбалась, то плакала. И воспринимала знаки внимания чересчур обобщенно. Не вникая в детали и не улавливая частностей. И это, как бы, нивелировало его Бориса Петровича личный вклад и усилия.
   Добросовестный автор, чувствуя, что его трагикомическое повествование
   рвется вперед, вопреки изначальным установкам и правилам жанра, решил сделать паузу.
   Дело в том, что как писатель он не состоялся во многих жанрах. Как драматург, в том числе.
   Его герои вылезли на авансцену, и демонстрируют читателю свои намерения. Так, будто, это не повесть, а, пьеса. Где всё на показ, всё вместе, всё в одно и тоже время.
   Вот вам обед. Вот вам реплики родственников. Вот вам целители. Вот наглядные результаты лечения.
   В жизни так не бывает. Хотя, кто знает, что бывает, а что нет. Кто определил. И кого слушать?
   Чтобы вернуться на круги своя. И исправить все, что ещё можно, автор решил
   поговорить о детях.
   С одной стороны, он нигде не обмолвился, что его герои имеют горячо люби-
   мых детей.
   С другой - их наличие многое объясняет. И даже придает определенный
   смысл.
   Все свои поползновения, все взаимные претензии и Борис Петрович, и его
   старший брат, и Полина Ярославовна мотивировали не личными интересами,
   а соображениями более высокими.
   Им деньги были не нужны. Спрашивается, зачем? Другое дело дети. Их даль-
   нейшая судьба. Их материальная независимость. Их счастье.
   Чтобы автора не заподозрили в детоненавистничестве; будущий биограф,
   роясь в его грязном белье, сможет найти кое-какие намекающие на это сведения; автор, для начала, решил дать краткую справку.
   В семье старших Петровичей, Анатолия и Бориса, росли сыновья. Полина
   Ярославовна подарила Ленчику дочь.
   Сын Анатолия Петровича учился в аспирантуре и обещал, со временем,
   стать профессором каких-то исключительно глубокомысленных наук.
  -- Это вам не "райским наслаждением" толковать, - говаривал Анатолий
   Петрович, имея в виду сына Бориса Петровича и Зинаиды Владимировны, сменившего институтскую аудиторию на торговую точку.
   Впрочем, в этой реплике было больше от эпатажа и присущей Анатолию Пет-
   ровичу фанаберии, чем от истинных чувств.
   Пока суть да дело, молодой бизнесмен разъезжал по городу на почти новом
   "Фольксвагене". А великовозрастный сынуля Анатолий Петровича, в счет будущей славы и академических регалий, требовал на свои аспирантские нужды много денег. Чем приводил скуповатого папашу в священный ужас.
   Дочь Полины Ярославовны и Леонида Петровича обладала массой достоинств. Она играла на фортепьяно, шила, вязала, великолепно готовила и даже писала стихи.
   Как известно, достоинства ничего не стоят, если человеку не идет в руки главное.
   Несмотря на то, что "девочке", как её именовала Полина Ярославовна, было далеко за... Деликатный автор не намерен акцентировать внимание любопытного читателя на частностях такого рода, все ещё не свила себе собственного гнездышка.
   Сама она в этом была повинна мало. Счастливому браку мешало отсутствие квартиры, с одной столроны. И строгие принципы, которых придерживалась её мама Полина Ярославовна, с другой.
  -- Я не из тех матерей, - говорила Полина Ярославовна, - которые ограничи-
   вают детей в выборе. Я не враг своей дочери. Брюнет - хорошо. Блондин - ещё лучше. Рыжий, белесоватый, даже с маленькой плешью. Я готова пожертвовать своими принципами. Но, - Полина Ярославовна делала паузу, - будущий муж моей дочери должен иметь собственную квартиру.
   Излагая концепцию Полины Ярославовны, автор действовал не без умысла. Дело в том, что вездесущая Ирина Васильевна как-то встретила "девочку" с бородатым амбалом в шортах и не преминула рассказать об этом.
   Леонид Петрович, среди прочих довольно обременительных и многочисленных семейных обязанностей осуществлявший наружное наблюдение за дочерью, был уличен в нерадивости.
   Присутствие посторонних мешало Полине Ярославовне отреагировать на этот возмутительный факт должным образом. Она была вынуждена ограничиться многообещающим взглядом. И, в очередной раз, потребовала, чтобы Ленчик перестал есть.
  -- Успокойся, Полиночка, - сказал Леонид Петрович. - Ты впадаешь в край-
   ность.
  -- Я, - опешила Полина Ярославовна, - в крайность!?
   В другое время Леонид Петрович живо бы отреагировал на тон, с которым
   были произнесены эти слова. Однако сытость и вызванное ею чувство приятного расслабления, подтолкнули его к инакомыслию, к которому обычно бывают расположены плотно откушавшие мужчины.
  -- Наша девочка, - произнес Леонид Петрович, ощущая себя либералом и
   главою семейства, чьё слово что-то значит, - имеет право на некоторую свободу.
  -- У одного моего знакомого, - вмешался Анатолий Петрович, - была девоч-
   ка. Она как-то познакомилась с мальчиком, - Анатолий Петрович хмыкнул и сардонически улыбнулся. - Теперь все они - мой знакомый, его жена, девочка и мальчик живут в малогабаритной квартире моего знакомого. Они вместе питаются. Вместе смотрят телевизор. И даже болеют одной и той же болезнью.
  -- Какой же это? - Поинтересовалась Зинаида Владимировна.
  -- Неврастенией, - раздраженно сказал Анатолий Петрович и выпил рюмку
   водки.
  -- А вот раньше невест крали, - сказал Борис Петрович, взявший на себя
   приятную обязанность ухаживать за тётей Шурой.
   Всё это время тётя Шура продолжала счастливо улыбаться и млеть, внемля не
   столько содержанию беседы, сколько самому её факту. Чувству родственной близости. И идущего от племенников и их жен, как ей казалось в эту минуту, тепла.
  
   10.
  
   Раздался дверной звонок. Борис Петрович вышел в прихожую и вернулся с су-
   тулым субъектом в пенсне.
  -- Моя фамилия Гава, - представился незнакомец.
  -- Гава? - Переспросила Полина Ярославовна, делая ударение на первом сло-
   ге.
  -- С вашего разрешения, не Гава, а Гава, - поправил гость, сделав ударение
   на последнем слоге. - Точнее Гаву. В нашей семье были французы. Арсений Иванович Гава.
  -- Это что ещё за Гава? - Не скрывая раздражения, спросила Зинаида Влади-
   мировна
  -- Я думаю, что это обещанный Анатолием костоправ, - сказал Борис Петро-
   вич.
   Борис Петрович боролся с желанием дать не прошеному гостю пинок под зад.
   И брату Анатолию тоже. Но он сдержал себя, боясь не столько скандала, который не преминул бы случиться, сколько реакции тети Шуры.
   Взглянув в очередной раз на тётушку, Борис Петрович обнаружил, что её ли-
   цо, излучавшее до сей поры тихую радость, вдруг обмякло, и приобрело выражение некоторой растерянности.
   Такое выражение бывает у людей, когда они, переев сладкого, начинают
   понимать, что это блюдо имеет не только одни достоинства.
   К тёте Шуре, на какое-то мгновение пришло и тут же исчезло, ощущение ирреальности происходящего.
   Ей почудилось, что она то ли превратилась, то ли только превращается в шоколадное мороженное, и её со всех сторон облизывают большие липкие языки.
   На этом автор прекращает экскурс в чувства своей героини, с тем, чтобы рассказать о них в другом месте. Тем более, что по ходу сюжета читателю предстоит узнать от Арсения Ивановича Гава, чем костоправы отличаются от хиропрактиков. И увидеть, насколько это возможно, на практике.
  -- Я не костоправ, - сказал Арсений Иванович, а хиропрактик. Костоправы -
   это жалкие ремесленники. Они, простите за тавтологию, вправляют кости. Хиропрактики пошли дальше. Они создали концепцию костно-хрящевой гармонии.
  -- Освободите Арсению Ивановичу место, - засуетился Анатолий Петрович.
   - Я требую, - обратился он к родственникам, чтобы Арсению Ивановичу создали условия.
   Обойдя Бориса Петровича, он схватил тётю Шуру за руку. Тётя Шура чуть
   было, не упала со стула. Её подхватил Борис Петрович.
  -- Ирина, - обратилась к невестке Зинаида Владимировна. - Уйми своего
   мужа. Он становится невыносимым.
  -- Ничего не могу сделать, - отозвалась Ирина Васильевна, наслаждаясь сце-
   ной. - Анатолий использует свое право - право старшего племянника.
  -- Ленчик, перестань есть! - Взвизгнула Полина Ярославовна. - Помоги тёте
   Шуре.
   Дожевывая на ходу кусок индейки, Леонид Петрович бросился к тете Шуре.
   Окруженная племянниками тетя Шура начала задыхаться.
   Тёте Шуре почудилось вдруг, что её тянут за руки не Борис, Анатолий и Ленчик, а волок, лис и заяц. Причем не тот не добрый и несчастный заяц народных сказок. А заяц, не то обпившийся, не то объевшийся, и поэтому удивительно смелый и безрассудный. Заяц из анекдотов и басен.
  -- Анатолий Петрович, - обратился к старшему из братьев хиропрактик Гава,
   - может быть, перенесем осмотр на более поздний срок.
  -- Ни в коем случае, - сказал Анатолий Петрович, задыхаясь. И снова потя-
   нул тётушку в свою сторону. - Ни в коем случае. - Его голос угрожающе зазвенел. - По праву старшего племянника я требую, чтобы Арсению Ивановичу были предоставлены соответствующие условия. Понимаешь!
   Как с ним бывало нередко, на высоте крайнего раздражения, Анатолий Петро-
   вич начал стучать ногами и размахивать руками. Он отпустил тётю Шуру. И объединенными усилиями Бориса Петровича и Леонида Петровича она была водворена на свое место.
  -- Не понимаю, - пожал плечами Гава. - Речь идет о позвоночнике. Как го-
   ворил мой отец.
   - Ваш отец был хиропрактиком? - Спросила Ирина Васильевна. Её будущий рассказ нуждался в живописных деталях. Династия хиропрактиков показалась ей занятной.
  -- Хиропкрактика у меня в крови, - улыбнулся Гава. - Арсений, - говорил
   мой папа, - каждый человек писатель. Книгу своей жизни он пишет на позвоночнике. Недавно, - продолжал Арсений Иванович, - меня пригласили к одной даме. Дивная, совершенно кустодиевская женщина. Позвоночник у неё был как флейта. Он пел.
  -- Вы не хиропрактик, - констатировала Зинаида Владимировна, - вы поэт.
  -- Нет, нет. - Гава застенчиво улыбнулся. - Я - профессиональный музы-
   кант. Ах, музыка, музыка. - Арсений Иванович вздохнул и мечтательно прищу-
   рил глаза. - Оркесторовая яма. Переполненный зал. Я во фраке…
   Когда-то Гава окончил музыкальное училище, и чуть было…
   Ох, уж эти "чуть было". Сколько людей прожив серую, лишенную больших радостей жизнь, говорят с грустью: - "и я чуть было…".
   Автор твердо уверен, что не следует сожалеть об утраченных возможностях. Ещё не известно какими бы были свершения.
   Гава понял, что его присутствие нежелательно и даже взрывоопасно. Он вздохнул. Посетовал на непонимание столь тонкой и деликатной области медицины, коей, без всякого сомнения является хиропрактика и ушел, пообещав разъяренному Анатолию Петровичу прийти снова, когда ситуация станет более благоприятной для лечения.
  -- Арсений Петрович! - Куда же вы? - Крикнул Анатолий Петрович.
  -- Ушел к своей кустодиевской женщине, - уронил Борис Петрович.
  -- Знаете ли, - раздраженно заявила Зинаида Владимировна - привести к
   нам в дом, этого не совсем нормального человека.
  
   11.
  
   Анатолий Петрович выпил рюмку водки. Потом ещё одну. Наколол вилкой
   грибок. Понюхал его, но не съел. Довольствуясь запахом.
   После третьей рюмки на Анатолия Петровича снизошел покой. Стало казаться, что он пребывает вдали от всего сущего. Не то парит над миром, глядя на него со снисходительностью небожителя; не то находится в нирване, где имеют смысл какие-то высшие духовные соображения и ничего больше.
  -- В сущности, какая разница, - думал Анатолий Петрович, - есть у тети Шу-
   ры миллион или его нет. Разделит она его как-то. Или не будет делить совсем. Ведь мир так неустроен, так несовершенен. А жизнь быстротечна.
   Подобные перепады настроения и сопряженная с ними смена мыслей случа-
   лись у Анатолий Петровича и раньше. В связи с разными обстоятельствами, в том числе во время опьянения. Они смущали его своей несообразностью и отсутствием сколько-нибудь заметной связи с обычным умонастроением. Окружающие видели в этом проявление дури и, что ещё хуже, опасное двуличие.
  -- Мы все куда-то спешим, - сказал Анатолий Петрович тихо, - торопимся.
   Чтобы не дай Бог не обошли. Не обманули. Чтобы все было как у людей.
   Анатолий Петрович поднес наколотый на вилку гриб ко рту. Но не съел. А
   лишь посмотрел вопрошающе, как бы не понимая, что это такое.
   Он помолчал немного и произнес, обращаясь не столько к родственникам,
   сколько к самому себе.
  -- Иван Иванович машину купил. В погоню за Иваном Ивановичем. Федор
   Федорович дачу строит. И я хочу
   Анатолий Петрович снова поднес гриб ко рту. Подержал его немного. И от-
   ложил в сторону
  -- Вот икс пишет книги. Написал одну. Написал другую. И умер. Инфаркт. -
   Голос Анатолия Петровича окреп. - Как ваша фамилия уважаемый икс? Может быть, Лев Толстой?
   Все молчали.
  -- Игрек ученый. - Продолжал Анатолий Петрович. Молчание родственни-
   ков его не заботило. - Он горит на работе. Кандидат. Доктор наук. Член-корр. Имеет отношение к какой-то научной проблеме. О нем упоминают в технической энциклопедии среди "др.". Иванов, Петров и др. Так вот он - Анатолий Петрович вновь проманипулировал вилкой, - этот самый "др.". Когда зажав в зубах таблетку валидола и хватаясь рукой за сердце, этот самый "др." собирается сделать ещё один, самый важный, самый решительный шаг, его не без помощи молодых сослуживцев отправляют на пенсию под юбилейное песнопение и хлопанье пробок из-под шампанского.
   Диалектика, - буркнул Леонид Петрович, оторвавшись от тарелки.
  -- Причем здесь диалектика, - возразил Анатолий Петрович. - Я хочу знать,
   где тот предел, после которого нужно, нет, просто необходимо остановиться, В каждом отдельном случае. Применительно к каждой отдельно взятой личности.
  -- Не расстраивайся, Анатолий, - поддел брата Борис Петрович, - наверняка,
   со временем, будет изобретено специальное устройство. Информация в считанные секунды. Гражданин А. Профессия - учитель. - Борис Петрович хмыкнул -
   Служебный потолок - классный руководитель. Вершина творческих усилий -
   статья на тему "О влиянии отставания детей по математике на нервную их родителей". Вершина материального благополучия - квартира из двух комнат. Комнаты смежные. Что ещё? Ах да, подержанный "Жигуль". Дальнейшее движение противопоказано. Возможные осложнения - нервные тики, соли в костях и суставах и что-нибудь артериосклеротическое.
  -- А ты злой, Боря, - сказала Ирина Васильевна. Не то чтобы она раньше не
   замечала у родственника малоприятных и даже обидных качеств. Пространная речь мужа, в которой неожиданно проявила себя его душевная незащищенность и боль, вызвали у Ирины Васильевны мало понятное ей самой желание, защитить Анатолия Петровича. Избавить его от той тяжести, которую он нес в себе.
   Борис Петрович пожал плечами.
  -- Анатолия, - поддержала Бориса Петровича Полина Ярославовна, - всегда
   интересовали лишь те вещи, которые имели однозначный смысл. - Никаких оттенков, никаких полутонов. Лишь голый, всеми признанный факт.
   Анатолий Петрович снова выпил. Встал. Подошел к тете Шуре. Церемонно
   поклонился. Ударил то ли поощрительно, то ли чисто автоматически, по плечу жующего Леонида Петровича. Неодобрительно посмотрел на Бориса Петровича, пребывавшего в состоянии недоумения и даже некоторого страха. И громко, почти крича, провозгласил:
  -- Да здравствует мир окончательных истин! Да здравствуют факты, кото-
   рые невозможно опровергнуть.
   Завороженные столь экспрессивным началом родственники, испугано молча
   ли
  -- 2Х2 = 4! - Кричал Анатолий Петрович, уже не владея собою. - Волга впа-
   дает в Каспийское море! Александр Сергеевич Пушкин - великий русский поэт.
   Анатолий Петрович умолк. Стало настолько тихо, что было слышно, как тя-
   жело дышит объевшийся Леонид Петрович. И скрипит стул под Зинаидой Владимировной.
   Зинаида Владимировна то порывалась встать, то снова садилась, находясь в состояния нервного возбуждение, которое, обычно, служило предвестником большого скандала.
  -- У тебя, Боря мало денег? - Спросил Анатолий Петрович брата. - Зачем те-
   бе ещё? Купишь Зиночке несколько побрякушек. Или дорогому сынуле новый лоток для заморского фуфла. Нет, тебе нужен новый музыкальный центр. Старый тебя не устраивает. Меломан, понимаешь. Тебе, ведь, что Бах, что Оффенбах. Главное, чтобы бахало. Чтобы гости завидовали.
   Борис Петрович посмотрел на Зинаиду Владимировну и предостерегающе по-
   качал головой. Зинаида Владимировна была на пределе и могла взорваться.
  -- А тебе, зачем деньги, Полина? - Продолжал Анатолий Петрович. - Девоч-
   ке непременно нужно купить что-нибудь сногсшибательное. Замуж её надо! - Анатолий Петрович перешел на крик. - Замуж!!!
   Анатолий Петрович помолчал немного. И сказал тихо и отрешенно. Будто не о себе, а о ком-то другом.
  -- Мне то, мне то. Сменить машину? - Анатолий Петрович вздохнул. - За
   чем? Каждый раз, открывая дверцы своей развалюхи, я испытываю чувство страха. Вернусь я домой целым и невредимым. То ли я кого-то стукну. То ли в меня кто-то врежется. Гораздо спокойнее я чувствую себя в автобусе. Ну, а для удовлетворения амбиция Ирины вполне хватит "Вольво", в котором её подвозит смазливый научный сотрудник из НИИ.
  -- Ну, знаешь, - обиженно протянула Ирина Васильевна.
   Она собиралась что-то сказать, Но прозвенел звонок. Борис Петрович отпра-
   вился в прихожую и ввел маленького упитанного господина с полными пунцовыми губами, обрамленными буйной растительностью.
  
   12.
  
  -- Разрешите представиться, - сказал гость басом, - Егор Абрамович Суп-
   чик. Экстрасенс международной категории. Мне сказали, что у вас нервы.
  -- Теперь Субчик, -уронила Зинаида Владимировна.. Она видела, как под
   натиском закусивших удила родственников, рвались на куски тонкие кружева паутины, в которой в соответствии с генеральным планом должны были запутаться на дальних подступах к тёте Шуре, все эти Толики, Ленчики, Полиночки, Ируси. Вся эта голоштанная родня, имеющая наглость претендовать на валюту.
  -- Не Субчик, а Супчик, - поправил её Егор Абрамович. - Это роковая ошиб-
   ка. Человеку свойственно ошибаться. От себя я могу добавить - в худшую сторону.
   Полина Ярославовна попыталась прорваться к тете Шуре, чтобы образовать
   там необходимый плацдарм, но была остановлена на ближних подступах Борисом Петровичем.
   Полина Ярославовна закрепилась на правом фланге стола.
   И откуда начала обстреливать; автор перешёл на батальную терминологию, описывая взрывоопасную тусовку милых родственников; прицельными взглядами присутствующих.
   Её лицо то выражало преданность, и даже некоторое подобострастие.
   То несло на себе отблеск истинной веры. То было исполнено праведного гнева.
   Егор Петрович не относился к числу людей, который торопят события,
   спешат и делают вид, что они ужасно заняты
   Чувствуя, что его приход не всеми правильно понят, он не стал лезть в
   бутылку, не схватил в руки шляпу, не двинулся к выходу.
   Он присел к столу. Тяжело вздохнул при виде застольного великолепия. По-
   тянулся, было к свободной тарелки, не обращая ровно никакого внимания на
   Зинаиду Владимировну, которая оторопела от подобной наглости.
   В последнее мгновение Егор Абрамович передумал. Он знал, что пациенты
   накормив специалиста, норовили, в конечном итоге выгадать при расчете. Учесть, что он съел и выпил. А ел и пил Егор Абрамович много. У него был хороший аппетит.
   Впрочем, эти быстротечные радости, как их любил называть Егор Абрамович не могли поколебать его главную привязанность. Больше всего на свете Егор Абрамович любил деньги.
   Он тратил их на вещи, которые человеку обыкновенному, живущему ради обретения хлеба насущного могли показаться неразумными и даже предосудительными.
   Егор Абрамович коллекционировал монеты. И купив за бешеные деньги потертый медный пятак, балдел до такой степени, что по сравнению с его радостью радость какого-нибудь автолюбителя, вырвавшего по дешевке распредвал, казалась просто неприличной.
   Ожидая, когда его позовут к пациенту Супчик, не без умысла, на всякий слу-
   чай завел речь о преимуществах, которыми по его мнения обладали представители альтернативной медицины перед участковыми врачами. Это был его пунктик.
   В свое время Егор Абрамович, убоявшись конкурса, подал документы
   в фармакологический институт. А не в медицинский, как ему хотелось.
   Отсутствие знаний в области анатомии и прочих, связанных с медициной дисциплин, не мешало Супчику вести лечебную деятельность. И даже считаться большим специалистом, причем не в одной какой-то области, а во всех сразу.
   Но где-то в глубине души, на самом её донышке, что-то саднило и скреблось. Что-то портило настроение. Супчик помнил, что он не врач; и, в силу этого, несмотря на успех и деньги, не мог изжить в себе комплекс неполноценности.
  -- Кто здесь говорит об участковых врачах, - сказал он раздраженно. - Это
   занятые люди. Дышите. Не дышите. Покажите язык. Следующий. В то время как болезнь, - Супчик тонко улыбнулся, - напоминает мне красивую женщину. Она требует массу свободного времени. За ней нужно ухаживать.
   Полина Ярославовна угодливо закивала, подтверждая своё полное согласие со сказанным.
   Не ограничившись этим, Полина Ярославовна добавила, что ни она сама, ни
   её друзья и знакомые, люди образованные, из академического круга, не обращаются в поликлинику из-за того, что тамошние врачи, если что и могут, так это делать из здоровых людей больных, а из больных покойников. Более того, и помимо поликлиник можно найти людей, которые берутся лечить, ровным счетом ничего не понимая в этом. Тут уже были некоторые.
   Полина Ярославовна сделала многозначительную паузу. И сказала, что только гипноз, заключенные в нем целительные силы, способны излечить тётю Шуры. Вернуть ей дар слова.
   Супчик не считал себя гипнотизером по преимуществу. Более того, он твердо
   был уверен, что никакого гипноза в природе вообще не существует. Не верил он также в целебные свойства биополя, в магию, как в белую, так и в черную. А возможность контактирования с иными мирами смешила его до слез
   Но он занимался всем этим и не без успеха, справедливо полагая, если люди
   настолько глупы, что рассчитывают на чудо, должен найтись умный человек, который не без пользы использовал бы это.
  -- Конечно гипноз, - охотно согласился Егор Абрамович, - покупатель, я хо-
   чу сказать пациент всегда прав. Если больной знает, как его нужно лечить, с этим следует считаться.
   Супчик улыбнулся.
  -- Конрад Рентген, - сказал он, - был большим человеком. Врач, который
   изобрел анализ крови, тоже не обманул надежд своих родителей. Но в мозгу у человека содержится 14 миллиардов нервных клеток. 14 миллиардов, представляете себе сумму. Здесь, можете мне поверить, всегда найдется место для небольшой путаницы. Во всяком случае, гипноз вашей тёте не повредит.
  -- Мы вам будем благодарны, - сказала Полина Ярославовна.
  -- Великий и могучий русский язык, - заметил Супчик, имеет тысячи оттен-
   ков одного и того же слова. Лично я туманному выражению "будем благодарны", предпочитаю более определенное - "отблагодарю". Как говорили древние греки: - "Кто даром лечится, тот лечится даром".
  -- Мы вам заплатим, - шепнула Полина Ярославовна -
  -- Разумеется, - согласился Супчик. - Без денег ходят в поликлинику. Лично
   я предпочел бы не деньги, а коллекционный материал. У вас, случайно, нет петровских рублей? А римских монет? Греческих, судя по всему, у вас тоже нет.
   Зинаида Владимировна раздраженно пожала плечами и посмотрела на Бориса
   Петровича, как смотрит собака на хозяина в ожидании команды "взять".
   Борис Петрович пребывал в нерешительности. Глядя на тётю Шуру, которая
   сидела, опустив голову и, казалось ничего не слышала; он испытывал чувство законного беспокойства. Так чувствует себя режиссер во время спектакля в ситуации, когда актеры начинают нести отсебятину.
  -- Вы знаете, - продолжал Супчик, - как в наши дни отличить мещанина от
   джентльмена? Мещанин собирает современные деньги. А джентльмен - деньги вышедшие из обращения. Первые называется накопительством. Второе - коллекционированием. Вам понятна разница?
   Полина Ярославовна закивала. И посмотрела на родственников, призывая их
   одобрить сказанное Егором Абрамовичем. Её призыв не встретил понимания.
   Анатолий Петрович, изрядно опьянев, копался вилкой в тарелке.
   Леонид Петрович наелся до такой степени, что из всех органов тела у него ра-
   ботал только желудок. И даже страх перед Полиной Ярославовной не мог вывести его из этого состояния.
   В числе достоинств Супчика была способность говорить, не переставая вне
   зависимости от расположенности окружающих.
   Начав рассуждать, он уже не мог остановиться, и говорил, говорил, говорил, пока какие-то внешние обстоятельства не заставляли его умолкнуть.
   Супчик вовсе не был уверен, что его сентенции безумно интересны. Рассуждая, он надеялся, что его голос, его слова, все эти истории, расположат людей к нему, сделают их менее агрессивными, более доверчивыми. Умерят естественный скепсис. И тогда они с большей готовностью откроют свои души и кошельки.
  -- Моя жена была мещанка, - голос Супчика звучал проникновенно, призы-
   вая слушателей к сопереживанию. - Австрийская дубленка, английский костюм, французская грация.
   Супчик покачал головой.
  -- Клара, - спросил я её, - зачем тебе так много дорогих недолговечных ве-
   щей. Дубленка, даже австрийская, живет лет пять. Римская монета живет вечность.
  -- Знаешь, Супчик, - ответила мне Клара, - когда женщине за сорок, она
   должна помимо всего прочего думать о враче скорой помощи. Представь себе, на улице мне станет плохо. Прохожие вызовут скорую помощь. Меня начнет осматривать врач. И он скажет: - "У этой женщины инсульт мозга, инфаркт сердца и скупой муж. Когда Клара меня оставила. - Супчик вздохнул. - Я понял, что дело не во враче скорой помощи, а в инженере из нашего ЖЭКа.
  -- Кстати, - спросил Леонид Петрович, - чем природный гипноз отличается
   от обыкновенного?
  -- За природный, - Супчик тонко улыбнулся, - платят пациенты. А за обыч-
   ный - государство. В первом случае говорят о гонораре. Во втором - во втором о заработной плате.
   Егор Абрамович подошел к тетё Шуре. Его лицо стало важным. И даже, если это можно сказать о пожилом упитанном бородатом мужчине, потусторонним.
   Тётя Шура вздрогнула и попятилась. Миновав Бориса Петровича и Зинаиду
   Владимировну, она уперлась в стенку.
   Супчик приблизился к ней вплотную и поднес к лицу руки. Он начал вра-
   щать глазами. Шипел и пускал слюни.
   Тетё Шуре стало страшно. Ей показалось, что она куда-то проваливается. Что у неё под ногами раскрылась пропасть. А там, на дне копошатся, отталкивая друг друга, какие-то люди, до боли похожие на племянников - Анатолия, Бориса и Ленчика и их милых жен - Ирину, Зиночку и Полину.
   Оттолкнув Супчика, тетя Шура бросилась к дверям. Ей помешал стул, с восседавшим на нем Ленчиком.
   Тётя Шура посмотрела на него испуганно и отрешенно. Втянула воздух. Выдохнула его из себя, почти до полной остановки дыхания, посинев от напряжения. Снова вдохнула, раздвинув легкие до такой степени, что им стало тесно в грудной клетке. И крикнула, изнемогая от страха:
  -- А-а-а-а-а!!!
  -- Заговорила! Заговорила! - Радостно затараторила Полина Ярославовна.
  -- Да здравствует Супчик! - Восторженно крикнул Леонид Петрович. Вы
   званный обильной едой кайф оставил его. И бедный Ленчик, прославляя Егора Абрамовича, питал слабую надежду, что его подогретый энтузиазм хоть как-то смягчит Полину Ярославовну и ему зачтется это во время домашней разборки.
  -- Супчики, понимаешь! - Взорвался протрезвевший Анатолий Петрович -
   Ленчики, понимаешь!
   Он оттолкнул Леонида Петровича.
  -- По праву старшего племянника. - Анатолий Петрович перешел на крик. -
   Ко всем чертям Супчика!!! - Вопил он. - Ко всем чертям Ленчика!!!
   Лицо Анатолия Петровича посинело от напряжения. Казалось, вот-вот, и он потеряет сознание.
  -- Я требую, чтобы заслуги Гавы были приняты во внимание!
  -- Немедленно прекратите! - Взбунтовалась Зинаида Владимировна - Бо-
   ря!!! - Крикнула она мужу. - Уйми эту банду или я за себя не отвечаю!!!
   Тётя Шура тяжело вздохнула и …
   На этом автор решил поставить точку. Ситуация до того накалилась, что,
   честно говоря, он сам не знает, что его герои будут делать дальше. И, как будут развиваться события.
   Ничего, не гарантируя и ни за что, не ручаясь, он может предложить на
   суд читателя несколько вполне возможных вариантов.
   Крысюк, а почему бы и нет, наложит лапу на деньги тёти Шуры. Привати-
   зирует интернат. И выстроит на его месте шинок с собственным заводом, производящим высококачественный самогон.
   Возможно, тётя Шура выйдет замуж за Семена Петровича. Этот вариант при-
   влекает автора своей экстравагантностью. И они, прихватив с собою тугоухую Галину Ивановну, уедут в Испанию смотреть бой быков.
   Возможно, будучи человеком добрым и незлобивым, придя в себя, тётя
   Шура в очередной раз простит племянников и поделит между ними деньги поровну.
   Или даст немного больше Борису Петровичу в виде компенсации за потерю
   веры в человечество.
   Кто знает. Да, и это не главное.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   36
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"