Аннотация: Рассказ участвовал в литературном конкурсе "Коллекция фантазий - 17". В финал не вышел.
Татьяна Минасян
Для тебя, мой гений
Когда мы с тобой только начали встречаться, обо мне говорили, что я - расчетливая хищница, разглядевшая в бедном студенте-разгильдяе талант и решившая к нему примазаться. Говорили, будто бы я уже тогда надеялась, что ты станешь знаменитым и богатым, а я смогу прибрать к рукам твои гонорары. Что ж, доля правды в этих сплетнях была! Я действительно уже тогда, впервые увидев тебя, впервые прослушав и просмотрев ту светомузыкальную композицию, с которой ты поступал на наш факультет, поняла: передо мной гений. Настоящий гений. Только гений мог создать такое сочетание высоких нот со светлыми и теплыми оттенками и низких - с темными и холодными. Только у гения все эти ноты и цвета могли иметь такой тонкий фруктовый аромат!
Но мне вовсе не нужны были от тебя ни деньги, которых у тебя в ту пору и не было, ни слава. Я увидела перед собой не раскрытый, но подающий огромные надежды талант и поняла, что у меня появилось предназначение, смысл жизни. Поняла, что именно мне предстоит помочь тебе развить твой дар, стать твоей музой. Поняла, что люблю тебя и твою светомузыку.
И я стала действовать. С первого дня нашего знакомства все, что я делала, помогало тебе творить. Ты добивался меня почти два года, дарил мне огромные букеты цветов, лазил в окно в нашем общежитии, пел под этим окном серенады и ночевал в полиции за нарушение порядка. А я оставалась холодной и надменной, за что меня называли бесчувственной стервой. Меня уговаривали пожалеть тебя и либо ответить на твои чувства, либо окончательно дать тебе отставку, а я продолжала тебя мучить. Меня называли роковой женщиной, из-за которой "наивный мальчик", то есть, ты, загубит свою жизнь. Но на самом деле ты сочинял из-за меня музыку, оттачивал свое мастерство. Именно в те годы ты написал композицию "Багровая горечь", именно тогда придумал "Молочный шелк", именно благодаря моей неприступности появилась на свет "Соната с запахом сирени", которую потом поставили в университетском концертном зале и которая имела такой громкий успех!
Потом ты начал злиться на меня за мои недоступность и кокетство - результатом этого стало "Злое золото". А еще чуть позже я, наконец, ответила тебе взаимностью - и ты написал "Взрыв шампанского в невесомости". Знал бы ты, чего мне стоило столько времени ждать, изображая равнодушие к тебе! Но наградой за мое терпение был "Взрыв", который поставили в Филармонии и после которого ты, молодой пятикурсник, стал известен на весь город.
"Взрыв шампанского" стал твоей дипломной работой, и ты защитил ее на "отлично". Но за ним вскоре последовали "Бархат зеленой листвы" и "Жемчужная пена", "Синее пламя" и "Звездный вальс". Мы с тобой были вместе, и ты был счастлив. После каждого ужина при свечах, после каждой прогулки по морскому берегу, после каждой страстной ночи ты писал. Я забросила собственный диплом и поиски работы - мне было не до того. Мне нужно было вдохновлять тебя на новые композиции. Хотя тогда, в то прекрасное время, это было нетрудно. Ты готов был сочинять для меня и сочинял замечательные вещи - добрые и светлые, вселяющие в людей надежду и веру в себя, радость и оптимизм.
Конечно, тебя заметили, и ты начал получать заказы на композиции к праздникам - не так часто, как хотелось бы, но это было лучше, чем ничего. И разумеется, писать в любое время, а не только когда этого хочется, оказалось тяжелее. Ты уже не так легко сочинял, у тебя все чаще проскальзывали в разговоре фразы о том, что творить на заказ могут только ремесленники, а талантливым композиторам нужно ждать вдохновения. Многие наши коллеги на этом этапе бросали творчество, зарывали свой дар в землю. Но тебе это не грозило. Ведь твоим вдохновением была я.
Ты был не особо доволен, когда я внезапно увлеклась экстримом и стала таскать тебя то в клуб дайверов, то на парашютную вышку, то на стрит-рейс. Хотя мне было намного хуже! Ты не знаешь, но на самом деле я всегда до ужаса боялась высоты, не намного лучше относилась к глубине, да и за рулем чувствовала себя не очень уверенно. Но тебе нужны были сильные впечатления, нужен был адреналин, и я перестала бояться, победила свои страхи. А ты победил свой первый кризис и написал "Звон на закате".
Но не думай, что я любила только твое творчество, нет! Когда ты болел, когда умирал после той операции с плохо приживающимся чужим сердцем, я прорывалась к тебе в больницу и плакала у тебя в палате, потому что не могла потерять тебя, именно тебя, а не твои мелодии. И когда ты выздоравливал, а я кормила тебя с ложки и расчесывала твои длинные волосы, я заботилась только о тебе, я даже не вспоминала о композициях. Это уже после, когда тебе разрешили вставать, и мы вместе ходили по тому длинному больничному коридору, мне пришла в голову мысль, что твою болезнь тоже можно использовать для вдохновения, и я намекнула тебе на это. А ты понял намек, попросил привезти тебе мини-синтезатор с наушниками и к моменту выписки сочинил "Вершину боли". Ее ставили в концертных залах несколько раз, и гонораров за это хватило, чтобы оплатить твою операцию и раздать все долги, в которые мы тогда влезли.
А потом оказалось, что ты слишком привык к обезболивающим в больнице и больше не можешь без них обходиться. Ты мог творить, только выпив капсулу с этой дрянью, и я не знала, что мне делать. Я выкидывала в мусороутилизатор твое лекарство, подменяла его пустышками, находила твои тайники и снова все выбрасывала, грозилась сдать тебя наркологам, грозилась уйти. И рыдала по ночам от того, что собственными руками убиваю твой талант, что без моего вмешательства ты смог бы написать еще много прекрасных вещей, прежде, чем окончательно утратишь все желания, кроме одного - получить лекарство.
Но ты бросил таблетки и стал писать еще лучше, еще красивее, чем раньше. Может, более пессимистично, но хуже от этого твои композиции не стали. Я опять победила.
Потом была наша свадьба, на которую я тоже согласилась не сразу, чтобы ты создал еще одно произведение. Было наше первое и единственное путешествие на Красное море, в котором уже я одна предавалась рискованным развлечениям, а ты волновался за меня, сердился, требовал, чтобы я пообещала угомониться - и писал, писал, писал. Это был самый плодотворный период в твоем творчестве.
Но когда мы вернулись домой, почти ничего из написанных на море композиций не удалось пристроить, да и заказов тебе стали делать еще меньше. И в конкурсах ты перестал побеждать, и даже самые известные твои композиции показывали на концертах все реже. Я думала, что ничего страшнее пересадки сердца и зависимости от лекарств быть не может, но оказалось, что я ошиблась. Твой первый по-настоящему серьезный творческий кризис был гораздо более тяжелым испытанием и для тебя, и для меня. Я знала, как помочь тебе сочинять, когда ты хочешь творить, но тебе, по каким-то причинам, трудно это делать. Но как заставить писать светомузыку того, кто не желает писать? Этого я не умела, этому мне еще только предстояло научиться.
Я по сто раз на дню повторяла, что верю в тебя и что только ты сможешь написать композицию, которая привлечет всеобщее внимание. Ты слушал и, в конце концов, создал трилогию "Белый, красный, черный". Но критика приняла ее в штыки, и ты опять впал в депрессию. Я брала тебя на слабо, подзадоривала и сравнивала - не в твою пользу! - с другими светокомпозиторами. Ты возмущался, обижался на меня, разбил свою любимую чашку, дулся несколько дней - и придумал "Журчащий ручей". Однако эта вещь заняла последнее место на конкурсе, и ты заперся у себя в кабинете, отказываясь от еды. Мне пришлось достать из кладовки один из наших старых синтезаторов и попытаться сочинить что-то самой, хотя я не писала светомузыку со времен учебы. Ты услышал созданные мной звуки, вышел посмотреть на мигающие цветные огни и начал давать мне советы. И мы создали ее вместе, нашу "Ласточку над морем". Единственное твое произведение, в котором у тебя был соавтор. Хотя на самом деле - единственное, в котором этот соавтор был официально назван. Ведь я многое правила и в других твоих вещах.
После "Ласточки" тебя снова начали замечать. Ты творил дальше, творил не менее талантливые вещи, чем раньше, но твоя уверенность в собственных силах таяла на глазах. Все чаще слышала я от тебя вопросы "Зачем это все?", "Какой смысл в светомузыке?", "Какой вообще смысл в искусстве?", все чаще ты говорил, что все мелодии и все сочетания цветов и запахов уже давно были использованы первыми светомузыкантами, что ты и твои коллеги теперь только повторяете старые приемы...
Как раз тогда я попала в аварию. И несмотря на боль, первой моей мыслью, когда я очнулась, было: "Это поможет моему любимому забыть о глупостях, это вдохновит его на новые творения!" Мне действительно было плохо, но для тебя я немного преувеличивала опасность своих переломов, перед тобой делала вид, что мне еще хуже. Ты должен был думать только обо мне, переживать только из-за меня. Так и случилось. Я хорошо тебя напугала, и к моему возвращению из больницы домой у тебя была готова "Хрупкая соната".
И еще два года бесконечного счастья подарила нам с тобой судьба. Ты творил сам, без моей помощи, и я так надеялась, что это уже навсегда, что моя миссия выполнена и ты теперь будешь до глубокой старости сочинять светомузыку, не зная сомнений. Наивная! Новый кризис уже приближался. Тебя снова стали меньше слушать, и все повторилось точь-в-точь, как в первый раз. Ты опять объявил, что тебе стало неинтересно писать и что ты хочешь заняться каким-нибудь простым, не творческим и приносящим больше денег делом. Ты спросил, буду ли я любить тебя, если ты бросишь светомузыку. Конечно, я поклялась тебе, что буду, пообещала, что мое чувство к тебе не изменится, чем бы ты ни занялся, и это было правдой. Но кое в чем я тебя обманула. Или, вернее, кое-что я не договорила. Я не сказала, что если ты бросишь писать, я перестану любить себя. Ведь тогда окажется, что я - никуда не годная муза.
Все те приемы, которые так хорошо сработали у меня в прошлый раз, теперь на тебя не действовали. Ты считал, что я напрасно горжусь тобой, ты готов был согласиться, что другие светокомпозиторы пишут лучше тебя, ты не хотел сочинять со мной в соавторстве. Пришлось пусть в ход более радикальное средство...
"Танец сигаретного дыма" запретили после первого же концерта за пропаганду нездорового образа жизни, нам пришлось раскошелиться на штраф и в очередной раз отказаться от отпуска, но свое дело эта композиция, которую я с таким трудом уговорила тебя написать, все-таки сделала. Ее стали слушать подпольно по всей стране, ты из забытого всеми "когда-то популярного в определенных кругах композитора" превратился в "жертву кровавой цензуры", о тебе снова заговорили, тебе опять начали предлагать написать что-нибудь на заказ. Были новые конкурсы и фестивали, где ты выходил в финал, но до призовых мест не дотягивал. Были хвалебные или хотя бы не слишком разгромные статьи известных критиков.
Но я уже не расслаблялась. Мне теперь было ясно, что быть спутницей жизни гения - значит, навсегда забыть, что такое покой. Одаренный человек никогда не перестанет сомневаться в себе, считать себя бездарностью и мечтать "все бросить и зажить нормальной жизнью". И я знала, что через год, или пять, или десять лет ты опять скажешь мне: "Прости, но я хочу оставить светомузыку".
Это случилось через три года. И мне сразу стало очевидно, что теперь все по-настоящему серьезно. Ты сказал, что решил бросить писать, и сказал это совершенно спокойным, рассудительным тоном. Это был не эмоциональный порыв, не обида на зрителей, не оценивших тебя по достоинству, не усталость после создания сложной композиции. Это было твердое и взвешенное решение человека, которому надоела его работа. Теперь я не смогла бы переубедить тебя, ни устроив тебе скандал, ни приведя логические аргументы против твоего решения. Невозможно заставить человека делать то, чего он не хочет.
Но его можно заставить снова захотеть это делать. И у меня уже давно, после первого твоего кризиса, было приготовлено на такой случай еще одно средство. Самое сильное. Последнее.
В небольшой прокуренной кухне сидели друг напротив друга двое когда-то очень близких и дорогих друг другу людей. Мужчина и женщина.
На столе между ними стояла пепельница с горой окурков, две чашки, полные черной кофейной гущи, и два бокала, на дне которых виднелись остатки тягучего красного вина. Эти двое долго разговаривали о разных делах, не представляющих для них никакой важности. Но теперь настало время для главного разговора.
- Я ухожу от тебя, - тихо, но твердо сказала женщина. Мужчина вздрогнул и в первый момент как будто бы не понял, о чем речь.
- Уходишь? Куда? То есть... почему?
- Я ухожу, потому что ты мне надоел, - каждое слово женщины было хлестким, как пощечина. - Надоело твое нытье. Ты - тряпка. Ты - неудачник. Ты никогда не создашь ничего стоящего. Ты способен только жаловаться на жизнь и страдать из-за того, что тебя не любят зрители. Такой мужчина мне не нужен.
Он слушал, с каждым ее словом все сильнее вцепляясь пальцами в крышку стола. Лицо его раскраснелось, в глазах вспыхнула ярость, и в какой-то момент женщина была уверена, что сейчас он вскочит и ударит ее. Но он сдержался.
- Ты имеешь право уйти, - ответил он почти спокойно. - Мне жаль, но... ты имеешь право, да. И я всегда буду благодарен тебе за все, что ты для меня сделала.
Женщина молча кивнула, а потом встала из-за стола и прошла в одну из захламленных комнат. Оттуда она вышла с небольшим чемоданом и, не глядя на выскочившего вслед за ней мужчину, направилась к входной двери.
- Послушай! - крикнул он ей вслед. - Если все-таки..?
- Нет, - отозвалась она, не оборачиваясь, и захлопнула за собой дверь.
Конечно, я рисковала! Конечно, ты мог покончить с собой, или спиться, или стать наркоманом, и тогда я была бы виновна в твоей смерти. Но если бы я не ушла, что-то из этого рано или поздно случилось бы абсолютно точно, а так у тебя был шанс избежать подобного конца. И к тому же, я хорошо изучила тебя за все эти годы. Я знала, что вероятность такого исхода крайне мала. Знала, что, скорее всего, после того, как я уйду, ты сядешь за синтезатор.
Так и случилось. Я не знаю, с какими чувствами ты тогда сочинял. Может быть, ты хотел забыться в творчестве, отключиться от реальности, в которой у тебя больше не было любимой женщины. Может быть, ты желал вернуть меня, написав гениальное произведение, или, наоборот, стремился написать лучшую в твоей жизни вещь, чтобы отомстить мне, доказать, что ты - не неудачник и умеешь не только ныть. Или ты ждал, что я, узнав о твоем успехе, попытаюсь вернуться - чтобы ты мог с полным правом гневно прогнать меня? Я не знаю.
Все, что мне известно - это то, что после того, как я тебя покинула, ты сел творить. И создал ее. "Солнечную симфонию". Лучшее из твоих произведений. Лучшую в мире светокомпозицию.
Теперь обо мне до конца моей жизни будут говорить как о "жене, недостойной гения". Будут со злорадством рассказывать, что я посчитала тебя исписавшимся и ни на что не способным и ушла, чуть-чуть не дождавшись твоего главного успеха. Будут радоваться за тебя, что я оказалась такой нетерпеливой - иначе прибрала бы к рукам все твои гонорары и Люшеровскую Премию, которую ты сейчас летишь получать в Швейцарию за свою последнюю симфонию.
А мне все равно, что обо мне будут думать. Я ведь знаю, как все было на самом деле. Знаю, что сделала ради тебя все, что было в моих силах. Знаю, что выполнила свое предназначение.