Первая часть книги Вячеслава Миронова "Я был на этой войне".
Действие происходит в январе 1995 года в Грозном.
Автор был очевидцем и участником большинства описываемых событий.
Полный вариант книги выйдет в печати в сентябре 2001.
Начиная с августа 2001 можно будет сделать предварительный заказ на книжку
через интернет. Ссылка будет объявлена дополнительно.
Вячеслав Миронов родился в 1966 году в городе Кемерово в семье
военнослужащего. Поступал в Марийский Политехнический институт, а закончил
Кемеровское Военное Командное Училище Связи. Проходил службу в Кишиневе,
Кемерово, Новосибирске, в настоящее время проходит службу (но не в ВС) в
Красноярске. В различных должностях находился в командировках в Баку,
Цхинвали, Кутаиси, Приднестровье, Чечне. Дважды был ранен, контузий без
счета. Женат, воспитывает сына. Дома живут две собаки. Студент заочного
отделения Сибирского Юридического Института.
Примечание публикатора
ВУС Муронова - средства связи. В Грозном ему пришлось служить совсем по
другой специальности, а книгу стал писать только в 98 году. Поэтому в книге
много путанницы с тактико-техническими характеристиками вооружений и
бронетехники. Все фамилии изменены, изменена так же географическая привязка
многих описываемых событий.
* ЧАСТЬ 1 *
1
Бегу. Легкие разрываются. Замучила одышка. Бежать приходится зигзагами,
или, как у нас в бригаде говорят, "винтом".
Господи, помоги... Помоги. Помоги выдержать этот бешеный темп. Все,
выберусь - брошу курить. Щелк, щелк. Неужели снайпер? Падаю и ползком,
ползком из зоны обстрела.
Лежу. Вроде пронесло - не снайпер, просто "шальняк".
Так, немного отдышаться, сориентироваться и вперед - искать командный
пункт первого батальона своей бригады. Всего пару часов назад оттуда
поступил доклад о том, что поймали снайпера. Из доклада явствует, что он
русский и, по его словам, даже из Новосибирска. Землячок хренов. Вместе с
разведчиками на двух БМПшках я отправился за "языком", напарник остался в
штабе бригады.
При подходе к железнодорожному вокзалу стала попадаться сожженная,
изувеченная техника и много трупов. Наших трупов, братишек-славян, - это
все, что осталось от Майкопской бригады, той, которую спалили, расстреляли
духи в новогоднюю ночь с 94-го на 95-й год. Боже, помоги вырваться...
Рассказывали, что когда первый батальон выбил "чертей" из здания вокзала и
случилась передышка, один из бойцов, внимательно оглядев окрестности, завыл
волком. И с тех пор его стали сторониться - бешеный. Идет напролом, как
заговоренный, ничто ему не страшно и ничто его не пугает. И таких отчаянных
хватает в каждой части - и у нас, и у противника. Эх, Россия, что ж ты
делаешь со своими сыновьями?! Хотели отправить парня в госпиталь, да куда
там - раненых не можем вывезти, а этот хоть и сумасшедший, а воюет. На
"материке" у него и вовсе крыша может съехать.
Буквально через пару кварталов попали под бешеный обстрел. Долбили духи
сверху, огонь был шквальный - стволов примерно двадцать, - но беспорядочный.
Пришлось оставить БМП и с парой бойцов пробираться в расположение к своим.
Хорошо, люди немного пообстрелялись, пообвыкли. А поначалу - хоть, как тот
боец, волком вой. Солдаты необстрелянные, одни вперед лезут, а других матом
да пинками достаешь из техники, окопов. У самого, ладно, за плечами Баку и
Кутаиси - 90-й, Цхинвали - 91-й, Приднестровье - 92-й, и тут еще Чечня -
95-й. Разберемся, мне бы только вырваться из этого ада. Только целым. Если
стану инвалидом, то в кармане лежит премилая игрушка - граната РГД-5. Мне
хватит. Насмотрелся, как в мирной жизни живут покалеченные герои былых войн,
которые выполняли приказы Родины, партии, правительства и еще черт знает
кого во время "восстановления конституционного порядка" на территории
бывшего Союза. Вот и сейчас долбим свою, российскую землю по чьему-то
очередному секретному приказу...
Все это проскочило в голове за несколько секунд. Огляделся - вот мои
бойцы залегли неподалеку, осматриваются. Рожи черные, только глаза и зубы
сверкают. Да и я, наверное, сам не лучше. Показываю одному головой, другому
рукой направление движения - вперед, вперед зигзагами, "винтом", перекатом.
В бушлате не сильно покувыркаешься. Пот заливает глаза, от одежды пар, во
рту привкус крови, в висках стук. Адреналина в кровушке до чертиков.
Перебежками по обломкам кирпича, бетона, стекла. Старательно избегаем
открытых участков улицы. Пока живы, слава те, Господи.
Вжик, вжик! Твою мать, неужели действительно снайпер? Ныряем в
ближайший подвал. Гранаты наготове - что или кто нас там ждет? Пара трупов.
По форме вроде наши - славяне. Кивком показываю, чтобы один вел наблюдение
через окно, сам встаю у дверного проема. Второй боец склоняется над одним
павшим, расстегивает бушлат и куртку, достает документы, срывает с шеи
веревочку с личным номером. Потом то же самое проделывает со вторым. Ребятам
уже все равно, а семьям надо сообщить обязательно. Иначе умники из
правительства не будут платить им пенсию, мотивируя это тем, что бойцы, де,
пропали без вести, а может, и сами перебежали на сторону противника.
- Ну что, документы забрал? - спрашиваю я.
- Забрал, - отвечает рядовой Семенов, он же "Семен". - Как дальше
пойдем?
- Сейчас через подвал выберемся на соседнюю улицу, а там в первый бат.
Связь есть с ними? - обращаюсь к радисту, рядовому Харламову. Он же "Клей".
Ручищи у него длинные, из рукавов торчат, как палки, - ни одна форма не
подходит. Кисти непропорционально развиты, когда видишь его первый раз,
такое ощущение, что оторвали эти руки от гориллы и пришили человеку. А за
что его "Клеем" прозвали, никто уже и не помнит.
Солдатики наши - сибиряки. И все мы вместе - "махра", от слова махорка.
Это в книгах о Великой Отечественной войне и в кино пехоту величают "царицей
полей", а в жизни - "махра". А отдельный пехотинец - "махор". Так-то вот.
- И с "коробочками" свяжись, - это я про наши БМП, оставленные на
подходах к вокзалу, - узнай, как дела.
Клей отошел от окна и забубнил в гарнитуру радиостанции, вызывая КП
первого батальона, а затем наши БМП.
- Порядок, товарищ капитан, - докладывает радист. - "Сопка" нас ждет,
"коробочки" обстреляли, они на квартал вниз откатились.
- Ладно, пошли, а то околеем, - хриплю я, откашливаясь. Наконец-то
дыхание восстановилось, я сплевываю желто-зеленую слизь - последствия
многолетнего курения. - Эх, говорила мне мама: "учи английский".
- А мне мама говорила: "Не лазай, сынок, по колодцам", - подхватывает
Семен.
Выглянув в окно с противоположной стороны дома и не обнаружив следов
пребывания противника, мы перебежками, сгибаясь чуть не вчетверо, бежим в
сторону вокзала. Над городом барражирует, сбрасывая бомбы и обстреливая
чьи-то позиции с недосягаемой высоты. Здесь нет единой линии фронта. Бои
ведутся очагово, и порой получается как бы слоеный пирог: духи, наши, снова
духи и так далее. Одним словом - дурдом, взаимодействия почти никакого.
Особенно сложно работать с внутренними войсками. По большому счету это их
операция, а мы - махра - за них всю работу делаем. Нередко случается, что
одни и те же объекты вместе штурмуем, не подозревая друг о друге. Мы,
бывает, наводим на вэвэшников авиацию и артиллерию, они - на нас. В темноте
перестрелки затеваем, берем в плен собственных солдат.
Вот и сейчас мы направляемся на вокзал, где почти в полном составе
легла Майкопская бригада. Канула в новогоднюю ночь, не разведав толком
подступы, состав и численность духов. Без артподготовки. Когда майкопцы
после боя расслабились и стали засыпать - не шутка, больше недели не спать,
держаться только на водке и адреналине - духи подошли и в упор расстреляли.
Все как у Чапаева, который караулы не расставил. А здесь часовые заснули,
или вырезали их по тихому. Горело все, что могло и не могло. От разлитого
топлива горела земля, асфальт, стены домов. Люди метались в этом огненном
аду: кто отстреливался, кто помогал раненым, кто стрелялся, чтобы только не
попасть в руки духам, некоторые бежали - их нельзя осуждать за это. А как бы
ты, читатель, в этом аду? Не знаешь. То-то же, и поэтому не смей их
осуждать.
Никто не знает, как они погибали. Комбриг с перебитыми ногами до
последнего командовал, хотя мог уйти в тыл. Остался. Господи, храни их души
и наши жизни...
Когда наша бригада с тяжелыми боями прорвалась на помощь майкопцам,
танкам пришлось прорубаться сквозь завалы из трупов своих братьев-славян...
И когда видишь, как траки танков и БМП разламывают, молотят плоть,
наматывают на катки кишки, внутренности таких же, как и ты; когда с хрустом
лопается под гусеницей голова, и все вокруг окрашивается серо-красной массой
мозгов, - мозгов, может быть, несостоявшегося гения, поэта, ученого или
просто хорошего парня, отца, брата, сына, друга, который не струсил, не
сбежал, а поехал в эту сраную Чечню и который, может быть, до конца так и не
осознал, что произошло; когда ботинки скользят на кровавом месиве - тогда
главное ни о чем не думать, сосредоточиться только на одном: вперед и
выжить, вперед и выжить, сохранить людей, потому что бойцы, которых ты
потеряешь, будут сниться по ночам. И придется писать похоронки и акты
опознания тел.
Врагу своему самому злейшему не пожелаю этой работы. Лучше
захлебываться в атаке, поливать, выпучив глаза, из родного АКС направо и
налево, чем в землянке писать эти страшные бумаги. Для чего все эти войны?
Хотя, честно говоря, никто из нас так до сих пор до конца и не понял, что же
тут происходит и происходило. Цель одна - выжить и выполнить задачу,
максимально сохранив при этом людей. Не выполнишь - пошлют других, которые,
может, из-за твоего непрофессионализма, трусости, желания вернуться домой
будут ложиться под пулеметно-автоматным огнем, разрываемые осколками гранат,
мин, попадут в плен. И все из-за тебя. Не по себе из-за такой
ответственности? Мне тоже.
Клей заметил шевеление в окне пятиэтажки, которая примыкала к
привокзальной площади, успел крикнуть: "Духи!" и откатился. Мы с Семеном
тоже укрылись за грудой битого бетона. Клей из-за угла начал поливать из
автомата окно, а мы лихорадочно стали готовить к бою подствольники.
Ах, какая замечательная штука этот подствольный гранатомет, называемый
любовно "подствольник", "подствольничек". Весит, правда, немало - грамм
пятьсот. Крепится снизу к автоматному стволу. Может вести огонь как по
прямой, так и по навесной траектории. Представляет собой небольшую трубку со
спусковым крючком и предохранительной скобой. Имеется и прицел, но мы так
насобачились за первые дни боев, что спокойно обходимся и без него. Из
подствольника маркировки ГП-25 можно закинуть гранату в любую форточку или,
при необходимости, перекинуть через любое здание. По прямой швыряет на
четыреста метров, разлет осколков - четырнадцать метров. Сказка, да и
только. Сколько он жизней спас в Грозном, не перечесть. Как выкуривать
стрелков, снайперов с верхних этажей в скоротечном бою в городе? А никак.
Пока вызовешь авиацию, артиллерию, пока откатишься назад, или будешь
вызывать свои "коробочки", которые могут спалить гранатометчики... А так у
каждого солдата есть свой подствольничек, вот он сам и выкуривает супостата.
Есть еще у подствольных гранат одно неоспоримое преимущество, а именно:
взрываются они от удара. А то во время боя в подъезде дома, когда противник
находится на верхних этажах, кидаешь обычную ручную гранату, а у нее
замедление после снятия чеки 3-4 секунды. Вот и считай, - ты колечко рванул,
бросил ее вверх, а она, сволочь, ударяется о какое-то препятствие и летит к
тебе обратно. Это уже потом, где-то к 15-17 января, подвезли "горные" или,
как мы их называли, "афганские" гранаты. Вот эта штука взрывается только
тогда, когда ударяется обо что-то твердое. А до этого кто-то из местных
Кулибиных додумался до следующего: если ударить гранату от подствольника о
каблук, то она становится на боевой взвод, а потом ее, родимую, кидаешь от
себя подальше. И, встретив препятствие, она взрывается, выкашивая в
замкнутом пространстве все живое.
Вот и мы с Семеном стали закидывать из подствольника гранаты в окно, в
котором Клей заметил какое-то шевеление. Семену удалось это с первой
попытки, мне со второй. Первая, собака, ударилась о стену и взорвалась,
обвалив вниз приличный пласт штукатурки и подняв большое облако пыли.
Воспользовавшись этим, мы втроем, косясь на пятиэтажку, бегом
преодолели открытый участок и где ползком, где бегом, через два дома
добрались, наконец, до своих.
Эти дурни с перепугу нас чуть не пристрелили, приняв за духов.
Проводили до КП батальона, где мы и нашли комбата.
Матер комбат. Ростом, правда, не шибко велик, но как командир, как
человек - величина. Чего таить, повезло нашей бригаде с комбатами. Долго не
буду описывать достоинства и недостатки каждого, просто скажу - настоящие
мужики. Кто служил, воевал, те поймут, что это значит.
Командный пункт первого батальона размещался в подвале железнодорожного
вокзала. Когда мы вошли, комбат кого-то отчаянно материл по полевому
телефону.
- Екарный бабай, ты куда лезешь, идиот! Они тебя, лопуха, выманивают, а
ты со своими салабонами прешь на рожон! Зачистку делай, все, что у тебя
вокруг, зачищай! Чтобы ни одного духа не было в зоне ответственности! - орал
комбат в трубку. - "Коробочки" оттащи назад, пусть махра работает! Сам сиди
на НП, не высовывайся!
Бросив трубку телефонного аппарата, увидел меня.
- Здорово, - улыбнулся он.
- Бог в помощь, - сказал я, протягивая руку.
- Что нового в штабе? Идем пообедаем, - предложил комбат, радостно
глядя на меня. Увидеть на войне знакомое лицо - это радость. Это значит, что
везет не только тебе, но и твоим товарищам тоже.
Еще не отошедший от боя, беготни и стрельбы, я знал, - если сейчас не
выпить, не успокоиться, начнет бить мелкая нервная дрожь. Или наоборот,
нападет полуистеричное состояние, захочется говорить, говорить... Поэтому я
с благодарностью принял приглашение к столу.
Усевшись на ящики из-под снарядов, комбат негромко позвал: "Иван, у нас
гости, иди обедать". Из соседнего подвального помещения появился начальник
штаба первого батальона капитан Ильин. Худой, если не сказать поджарый,
первый заводила в бригаде по волейболу, но при работе педант, аккуратист. В
мирной жизни всегда подтянутый, наглаженный, сверкающий, сейчас он мало чем
отличался от всех остальных. Такой же закопченный, небритый, невыспавшийся.
- Здорово, Слава, - сказал он, и глаза его чуть заблестели. Мы с ним
были почти ровесники, но только я - старший офицер штаба бригады, а он
начальник штаба батальона. И оба капитаны. Нас с Иваном давно уже связывали
дружеские отношения, дружили и жены и дети.
Я не скрывал своих эмоций и полез обниматься. Потихоньку стали давать о
себе знать нервы, подкатывала истерия после короткого моего перехода.
За бойцов я не беспокоился, они находились среди своих, так что и
накормят и обогреют.
- Слава, ты за снайпером? - спросил комбат.
- За ним, за кем же еще, - ответил я. - Как вы эту суку взяли?
- Да этот гад нам три дня покоя не давал, - посуровел Иван. - Засел
рядом с вокзалом и через площадь поливал нас. Троих бойцов положил и первого
ротного ранил в ногу. А эвакуировать нет возможности. Вызывали медиков сюда,
на месте оперировали.
- Ну, как он, - спросил я, - историю про медиков я слышал, молодцы,
нечего сказать, а вот как ротный - жить-ходить будет?
- Будет, будет, - радостно подтвердил комбат, - вот только отстранил я
его, а взводных, сам знаешь, нет, вот и командуют двухгадюшники. (Таким
нелестным термином называли выпускников институтов, призванных на два года в
офицерском звании). Но этот вроде парень толковый. Горячий, правда, как
Чапай на лихом коне, хочет всю Чечню один освободить.
- Что у снайпера было? -спрашиваю я. - А то, может, и не снайпер, а
так, перелеканный какой-нибудь, малахольный местный житель, их сейчас много
по городу бродит.
Комбат с начштаба вроде как даже и обиделись. Иван вскочил, побежал в
свою каморку и принес нашу отечественную винтовку СКС. Вот только оптика
импортная, я это сразу понял, - видел уже, скорее всего, японская. Хорошая
игрушка.
Пал Палыч - комбат - пока мы осматриваем с Иваном карабин,
рассказывает, что в карманах у задержанного было обнаружено две пачки
патронов, а в его "лежке", - то есть там, где он устраивал засаду - упаковка
пива и два блока сигарет. Рассказывая, Палыч накрывал стол: резал хлеб,
открывал тушенку, сгущенку, невесть откуда взявшиеся салаты, маринованные
помидоры и огурцы. Наконец поставил на импровизированный стол бутылку водки.
Я тем временем пересчитал зарубки на прикладе: выходило тридцать две.
Тридцать две оборванные наши жизни. Как работали снайперы, мы все не
понаслышке знали. Когда по старым, чуть ли не довоенным картам мы ночью
входили в город, - они нас встречали. И хотя мы мчались, разбивая головы
внутри БМП, дробя зубы от бешеной езды и кляня всех и вся, снайпера
умудрялись отстреливать у проезжавшей мимо техники мотающиеся туда-сюда
антенны, да еще и ночью, в клубах пыли. А когда наши оставались без связи и
командиры посылали бойцов посмотреть, что за ерунда, - тут их и убивал
снайпер. А еще у духовских стрелков такая хитрость: не убивают человека, а
ранят, - бьют по ногам, чтобы не уполз, и ждут. Раненые кричат, а те
расстреливают спешащих на помощь, как цыплят. Таким образом около тридцати
человек потеряла бригада на снайперах, и к ним у нас особый счет. Еще
удивительно, что бойцы этого гада живым взяли.
Во втором батальоне на днях обнаружили лежку, по всем признакам -
женщины. Все как обычно: диван или кресло, безалкогольные, в отличие от
мужчин-снайперов, напитки и какая-то мягкая игрушка. Неподалеку спрятана
винтовка. День бойцы в засаде прождали, не шевелясь. Ни в туалет сходить, ни
покурить. И дождались. Что там было - никому не ведомо, но чеченка вылетела
птичкой с крыши девятиэтажного дома, а по дороге к земле ее разнес взрыв
гранаты. Бойцы потом торжественно клялись, что она почувствовала запах их
немытых тел и рванула на крышу, а оттуда и сиганула вниз. Все, конечно,
сочувственно кивали головой и жалели, что не приложили руку к ее полету.
Никто не поверил, что в последний полет с гранатой она отправилась сама.
Чеченцы, насколько я помню, не кончали жизнь самоубийством, это наша черта -
страх перед пленом, бесчестием, пытками. После того случая комбат второго
батальона произнес фразу, ставшую девизом нашей бригады: "Сибиряки в плен не
сдаются, но и в плен не берут".
Комбат тем временем разлил водку, и мы с Иваном присели. Если кто
говорит, что воевали пьяные, - плюнь ему в рожу. На войне пьют для
дезинфекции, не всегда вскипятишь воду, руки хорошо помоешь. "Красные глаза
не желтеют" - девиз фронтовых медиков. Воду для пищи, питья, умывания
приходилось брать в Сунже - такая небольшая речушка, которая протекает через
всю Чечню, в том числе и через Грозный. Но в ней столько трупов людей и
животных плавало, что о гигиене и думать не приходилось. Нет, напиваться на
войне никто не будет - верная смерть. Да и товарищи не позволят - что там у
пьяного с оружием на уме?
Подняли пластиковые белые стаканчики - мы их в аэропорту "Северный"
много набрали - и сдвинули. Получилось не чоканье, а шелест, "чтобы замполит
не слышал", шутили офицеры.
- За удачу, мужики, - произнес комбат, и, выдохнув воздух из легких,
опрокинул полстакана водки.
- За нее, окаянную, - подхватил я и тоже выпил. В горле сразу стало
горячо, теплая волна покатилась внутрь и остановилась в желудке. По телу
разлилась истома. Все набросились на еду, когда еще удастся вот так спокойно
поесть. Хлеб, тушенка, огурцы, помидоры, все полетело в желудок. Теперь уже
Иван разлил водку, и мы выпили, молча прошелестев стаканчиками. Закурили. Я
достал было свои, привезенные еще из дома "ТУ-134", но, увидев у комбата и у
Ивана "Мальборо", убрал обратно.
- Снайперские? - поинтересовался я, угощаясь из протянутых обоими
пачек.
- Оттуда, - ответил комбат.
- Как второй батальон? - спросил Иван, глубоко затягиваясь.
- Берет гостиницу "Кавказ", сейчас в помощь им кинем третий бат и
танкистов. Духи засели и крепко сидят, держатся за нее. Ульяновцы и морпех
штурмуют Минутку и дворец Дудаева. Но только людей теряют, а толку мало.
- Значит, и нас скоро пошлют им на помощь, - встрял в разговор комбат.
- Это тебе не бутылки о голову колотить, тут думать надо, как людей сберечь
и задачу выполнить. Никогда не понимал десантников, это ж надо добровольно,
в трезвом состоянии выпрыгнуть из самолета, а? - беззлобно пошутил Палыч.
- А я никогда не понимал пограничников, - подхватил Иван, - четыре года
в училище их учили смотреть в бинокль и ходить рядом с собакой. Чует мое
сердце, будем грызть асфальт на этой долбаной площади.
Про себя я уже решил, что не довезу этого снайпера до штаба бригады.
Умрет он, сука, при попадании шальняка или при "попытке к бегству". Один
черт, все, что он мог рассказать, он уже рассказал.
Это в кино психологически убеждают "языка" в необходимости рассказать
известные ему сведения, ломают его идеологически. В реальной жизни все
проще. Все зависит от фантазии, злости и времени. Если время и желание есть,
то можно снимать эмаль у него с зубов с помощью напильника, убеждать
посредством полевого телефона. Такая коричневая коробочка с ручкой сбоку.
Цепляешь два провода к собеседнику и покручиваешь ручку, предварительно
задав пару-тройку вопросов. Но это делается в комфортных условиях и если его
предстоит отдавать в руки прокурорских работников. Следов не остается.
Желательно предварительно окатить его водой. А чтобы не было слышно криков,
заводишь рядышком тяжелую бронетехнику. Но это для эстетов.
На боевых позициях все гораздо проще - из автомата отстреливают по
очереди пальцы на ногах. Нет ни одного человека, кто бы выдержал подобное.
Расскажешь, что знал и что помнил. Что, читатель, воротит? А ты в это время
праздновал Новый год, ходил в гости, катался с детишками полупьяный с горки,
а не шел на площадь и не митинговал с требованием спасти наших бойцов, не
собирал теплые вещи, не давал деньги тем русским, которые бежали из Чечни,
не отдавал часть пропитых тобой денег на сигареты для солдат. Так что не
вороти нос, а слушай сермяжную правду войны.
- Ладно, давай третью, и пошли смотреть на вашего стрелка, - сказал я,
разливая остатки водки по стаканам.
Мы встали, взяли стаканы, помолчали несколько секунд и молча, не
чокаясь, выпили. Третий тост - он самый главный у военных. Если у штатских
это тост за "любовь", у студентов еще за что-то, то у военных это тост "за
погибших", и пьют его стоя и молча, не чокаясь, и каждый пропускает перед
своим мысленным взором тех, кого он потерял. Страшный тост, но, с другой
стороны, ты знаешь, что если погибнешь, то и через пять, и через двадцать
пять лет какой-нибудь сопливый лейтенант в забытом Богом дальневосточном
гарнизоне или обрюзгший полковник в штабе престижного округа поднимут третий
тост - и выпьют за тебя.
Мы выпили, я кинул в рот кусок тушенки, пару зубков чеснока, кусок
"офицерского лимона" - лука репчатого. Никаких витаминов на войне нет,
организм их постоянно требует, вот и прозвали лук офицерским лимоном. Едят
его на войне всегда и везде, запах, правда, ужасный, но женщин у нас нет, а
к запаху привыкаешь и не замечаешь, тем более, что он хоть немного, но
отшибает везде преследующий тошнотворный, выворачивающий наизнанку запах
разлагающейся человеческой плоти. Съев закуску, запил ее прямо из банки
сгущенным молоком, взял из лежавшей на столе комбатовской пачки сигарету и
пошел первым на выход.
Следом за мной потянулись комбат и Иван Ильин. Метрах в тридцати от
входа в подвал вокруг танка стояли плотной стеной бойцы и что-то громко
обсуждали. Я обратил внимание, что ствол пушки танка как-то неестественно
задран вверх. Подойдя поближе, мы увидели, что со ствола свисает натянутая
веревка.
Бойцы, завидев нас, расступились. Картина, конечно, колоритная, но
страшная, - на конце этой веревки висел человек, лицо его было распухшим от
побоев, глаза полуоткрыты, язык вывалился, руки связаны сзади. Хоть и
насмотрелся я за последнее время на трупы, но не нравятся они мне, не
нравятся, что поделаешь.
Комбат начал орать на бойцов:
- Кто это сделал?! Кто, суки, желудки недорезанные?! (Остальные эпитеты
я приводить не буду, попроси у любого строевого военного, прослужившего не
менее десяти лет в армии, поругаться - значительно увеличишь свой словарный
запас разными речевыми оборотами).
Комбат продолжал бушевать, допытываясь правды, хотя по выражению его
хитрой рожи я понимал, что он не осуждает своих бойцов. Жалеет, конечно, что
не сам повесил, но надо же перед офицером из штаба "картину прогнать". И я,
и бойцы это прекрасно понимаем. Также мы понимаем, что никто из командиров
не подаст документы в военную прокуратуру за подобное. Все это пронеслось у
меня в голове, пока я прикуривал комбатовскую сигарету. Забавно, всего
несколько часов назад эти сигареты принадлежали вот этому висельнику, чьи
ноги раскачиваются неподалеку на уровне моего лица, затем орущему комбату, а
я ее выкуриваю, наблюдая за этим спектаклем.
Мне надоел этот затянувшийся цирк, и я спросил, обращаясь к окружившим
бойцам, среди которых я заметил и Семена с Клеем:
- Что он сказал, перед тем как помер?
И тут бойцов как прорвало. Перебивая друг друга, они рассказывали, что
"эта сука" (самый мягкий эпитет) кричал, что жалеет, мол, что удалось
завалить только тридцать два "ваших".
Бойцы особенно напирали на слово "ваших". Я понял, что говорят они
правду, и если бы он не произнес своей исторической фразы, то, может быть,
какое-то время еще и жил бы.
Тут один из бойцов произнес, развеселив всех:
- Он, товарищ капитан, сам удавился.
- Со связанными руками он затянул петельку на поднятом стволе и сиганул
с брони, так, что ли? - спросил я, давясь смехом.
Потом повернулся к комбату:
- Ладно, снимай своего висельника, запишем в боевом донесении, что
покончил свою жизнь самоубийством, не вынеся мук совести, - я выплюнул
окурок и размазал его каблуком. - Но винтовочку я себе заберу.
- Николаич, - впервые по отчеству ко мне обратился комбат, - оставь
винтовку, я как посмотрю на нее, так меня всего переворачивает.
Посмотрев в его умоляющие глаза, я понял, что бесполезно забирать
винтовку.
- Будешь должен, а ты, - обращаясь к Ивану, - будешь свидетелем.
- Из-за этого идиота мне пришлось тащиться под обстрелом, а теперь еще
обратно топать.
- Так забери его с собой, скажешь, что погиб при обстреле, - пошутил
Иван.
- Пошел на хрен, - беззлобно ответил я. - Сам бери и тащи этого
мертвяка. И если вы будете иметь неосторожность брать еще кого-нибудь в
плен, то либо сами тащите его в штаб бригады, либо кончайте его без шума на
месте. А бойцов, которые его взяли, как-нибудь поощрите. Все, мы уходим.
Дайте команду, чтобы нас пару кварталов проводили.
Мы пожали друг другу руки, комбат, сопя, полез во внутренний карман
бушлата и вытащил на свет нераспечатанную пачку "Мальборо". Я поблагодарил и
окликнул своих бойцов:
- Семен, Клей, уходим.
Они подошли, поправляя оружие.
- Готовы? Вас хоть покормили?
- Покормили и сто грамм налили, - ответил Семен. - Патроны и
подствольники пополнили.
- Ладно, мужики, идем, нам засветло добраться до своих надо, -
пробормотал я, застегиваясь на ходу, и пристегнул новый рожок к автомату.
Рожок у меня был знатный: достал два магазина от ручного пулемета
Калашникова. Емкостью они на пятнадцать патронов больше, чем автоматные, -
45 штук помещается в каждом. Сложил их "валетом", смотал изолентой, вот тебе
и 90 патронов постоянно под рукой. Жаль только, что автомат калибра 5,45, а
не 7,62, как раньше. У 5,45 большой рикошет и пуля "гуляет", а 7,62 как
приложил, так уж приложил. Бытует такая байка - якобы американцы во время
войны во Вьетнаме пожаловались своим оружейникам, что от их винтовки М-16
много раненых, но мало убитых (так, впрочем, и с нашим автоматом АК-47 и
АКМ). Вот и приехали оружейники к своим войскам на поле боя.
Поглядели-посмотрели и прямо на месте начали эксперименты - рассверливали на
острие пули отверстие и в него впаивали иголку. От этих операций центр пули
смещался и она, хоть и становилась менее устойчива при полете и давала
больше рикошета, чем прежняя, но при попадании в человека наворачивала на
себя чуть ли не все его кишки. Меньше ранений стало у противника, больше
смертельных исходов.
Наши ничего оригинальнее не нашли, как пойти вслед за американцами, и в
Афгане заменили Калашниковы калибра 7,62 на пять сорок пятый калибр. Может,
кому он и нравится, но только не мне.
Застегнувшись, взяв в руки оружие, мы попрыгали и осмотрели друг друга.
- С Богом, - произнес я, обернулся, увидел пятерых бойцов, которые
проделывали те же операции, что и мы, и были готовы нас сопровождать.
Я посмотрел еще раз на повешенного снайпера, но ствол пушки танка
находился под обычным для него углом, и веревки с покойником уже не было на
нем.
- Все, пошли, - скомандовал я и кивком головы показал, чтобы бойцы из
первого батальона шли первыми.
Зная окружающую местность, они не пошли как мы, поверху, а, нырнув в
подвал, повели нас через завалы и щели. Где-то мы спускались в канализацию,
затем где-то вылезали. Я совершенно потерял ориентацию и только по наручному
компасу сверялся с маршрутом движения. Выходило, что верной дорогой идем.
Спустя где-то тридцать минут сержант, возглавлявший наш переход, остановился
и стал искать сигареты. Мы все закурили. Потом он сказал:
- Все, теперь до ваших коробочек осталось пять-семь кварталов, не
больше, но подвалами дороги дальше нет. Придется вам дальше самостоятельно
поверху добираться.
Докурив, я протянул руку сержанту, затем попрощался с каждым из
сопровождавших нас бойцов и произнес:
- Удачи! Нам всем нужна удача.
- Вы идите вперед, а мы послушаем минут десять, - сказал сержант.
- Давай, - обращаясь и к Семену и к Клею, приказал я, показывая рукой
направление движения. И первым выскочил из разбитого подвала, упал,
перекатился и начал осматриваться, поводя стволом автомата. Не заметив
ничего подозрительного, махнул своим. Первым выскочил Семен, за ним с
радиостанцией Клей.
Вот таким макаром мы передвигались еще в течение сорока минут, пока не
встретились со своими "коробочками". Как только мы начали движение, на нас
обрушился шквальный огонь с верхних этажей.
Головную машину, на которой я ехал, занесло влево, ударило об угол.
Скорость сначала упала, а затем БМП и вовсе остановилась. Мы как сидели на
броне сверху, так и заматерились, открывая заградительный огонь.
- Трахнутый по голове, механик, ты что, твою мать, уматываем скорее, -
гудел я в горловину люка, затем, обращаясь уже к сидевшим бойцам рядом со
мной, - ставь дымовую завесу!
- Гусеницу сорвало! - заорал механик, выскакивая из БМП.
- Твою мать, все с брони! Четверо натягивают гусеницу, остальные - в
оборону, два подствольника к бою, остальные - автоматы, вторая машина -
пушку. Все, ребята, начали, поехали!
Азарт боя вновь охватил меня. Страх - первое чувство, но знаешь, -
когда переборешь его, чувствуешь привкус крови во рту, ощущаешь себя
спокойным и могучим, органы чувств обострены. Замечаешь все, мозг работает
как хороший компьютер, мгновенно выдает правильные решения, кучу вариаций и
комбинаций. Мгновенно скатился с брони, перекат, и вот я уже за обломком
бетонной стены. Судорожно ищу цель, что-то пока не видать, откуда нас
долбят. Так, вдох-выдох, вдох и медленный выдох, все - я готов, поехали,
славяне, натянем глаз на черную задницу! Адреналин вновь бушует в крови, и
веселый азарт опять закипает во мне.
Бойцам дважды приказывать не пришлось. Быстро, сноровисто они выдернули
кольца из коробок с генераторами дыма, и наша машина окуталась разноцветными
клубами. Российский солдат запаслив и на всякий пожарный случай тащит все,
что плохо лежит. Вот, когда брали аэропорт "Северный", ребята и набрали
всевозможных дымов. Во второй машине, увидев наш маневр, повторили фокус с
дымами. И вовремя, так как духи, видимо, поняв, что наугад не удастся
выкосить пехоту с брони, начали обстреливать нас из РПГ.
Что такое РПГ-7? Обычный гранатомет, премилая игрушка, есть у него еще
и сестричка, "муха" называется, представляет она из себя трубу, первые
модификации были раздвижные. Оба предназначены для уничтожения бронетехники
и пехоты. Когда граната встречается с препятствием (как правило, это
бронированные листы), так мгновенно выпускает огненную струю толщиной с
иголку, которая прожигает металл и создает внутри бронеобъекта высокое
избыточное давление и веселенькую температуру градусов эдак тысячи в три.
Естественно, что БК (боекомплект) начинает взрываться. Таким страшным
взрывом у танков отрывает и откидывает метров на тридцать многотонные башни,
разрывает в клочья экипаж, десант. А сколько пехоты погибло, когда ребята
вот так сидели внутри железных ловушек. Правда, были случаи, когда механик
или наводчик сидели с распахнутыми люками и взрывом их просто выбрасывало,
немножко ломало, немножко глушило, но - живые и не инвалиды.
И вот эти сукины дети - духи - начали нас долбить из РПГ, но ни нас не
было видно противнику, ни нам его. Надо отметить, что картину мы собой
представляли забавную. Окутанные тяжелым, черным - штатным - дымом, из
которого, как гейзеры, в небо весело поднимались разноцветные авиационные
дымы, синий, красный, желтый. Они переплетались между собой, смешиваясь,
затем вновь расходясь, отвлекая противника.
На второй БМП заговорила пушка, стреляя наугад в сторону, откуда
раздавались залпы из гранатометов. И тут раздался взрыв в той стороне,
откуда велся по нам огонь. То ли мы попали, то ли просто гранатометчик
сгоряча ошибся. "Муха" - труба она и есть труба, только для совсем уж
идиотов имеется надпись со стрелкой "направление стрельбы". Кто его знает,
что там произошло, но сегодня Бог был на нашей стороне. Услышав, что
стрельба со стороны духов стихла, бойцы радостно завопили, в основном это
были маты и междометия, понятные, наверное, всем воинам в мире.
- Не звиздеть! - рявкнул я. - Натягивать гусеницу, вторая машина - на
охрану.
Встал и осторожно начал разминать затекшие ноги и спину, ни на секунду
не расслабляясь и вглядываясь сквозь начавший рассеиваться дым в здание,
откуда велась стрельба.
Судя по углу огня, это был этаж третий. В суматохе боя и из-за дымов я
даже толком и не рассмотрел, откуда палили по нам. И вот сейчас сквозь дым
увидел, что на третьем этаже зияет огромная дыра, вывороченная взрывом, и из
нее валит черный дым.
Семен, который весь бой был рядом со мной, показывая на отверстие в
стене, радостно произнес:
- Спеклись суки! Вячеслав Николаевич, может, проверим?
В его глазах светилась такая мольба, как будто там ждала его невеста. У
меня самого чесались руки.
- Сейчас, подожди, - сказал я и, обращаясь к механикам, возившимся
возле бронемашины, - долго еще будете сношаться с этой гусеницей?
- Сейчас, товарищ капитан, еще пяток минут, - прохрипел один из бойцов,
помогая натягивать гусеницу на ведущую шестерню.
- Семен, Клей, Мазур, Американец, Пикассо - со мной. Остальные чинят
ходовую и прикрывают нас. Если мы не возвращаемся через полчаса, уходите на
два квартала на север. Там ждете еще полчаса, затем идете в штаб бригады. На
время моего отсутствия старший - сержант Сергеев. Позывные те же. Все.
- А я? - подал голос щупленький, но обладающий внешним обаянием боец,
имевший первый спортивный разряд по скалолазанию и прозванный Американцем за
то, что призывался в армию в шортах, расписанных под американский флаг.
- А ты пойдешь рядом и не будешь щелкать хлебалом, - беззлобно ответил
я. - Пошли, зачистим духов.
Все прекрасно понимали, что значит "зачистить", это означало в плен не
брать, "хороший индеец - мертвый индеец", - девиз конквистадоров подходил
как нельзя лучше к нашему случаю. Что мог нам дать живой дух, тем более
какой-то пехотинец? Да ничего, ни карт, ни складов, ни систем связи, -
ни-че-го. А если он, сука, раненный, тогда еще и возись с ним, выставляй
пост охраны. А он может и пакость какую-нибудь устроить, диверсию, например.
Обменять его тоже не удастся. Прикончим, и все тут. Да ему и самому лучше -
хоть пытать не будем.
2
Со всеми предосторожностями мы поднялись на третий этаж. В двух
соседних квартирах были оборудованы огневые позиции. В одной квартире лежал
гранатометчик, в другой - два стрелка с пулеметами Калашникова. Но самое
поразительное, что это были пацаны лет по 13-15. Один из стрелков был еще
жив и, находясь без сознания, тихо стонал. Судя по обильно кровоточащей
культе на месте оторванной ноги, ему не выжить. Снаряд из пушки попал в
комнату к гранатометчику и, видимо, разнес его склад. Я еще раз огляделся,
хорошее настроение в момент улетучилось. Конечно, это духи, и они стреляли в
нас, и они жаждали нашей смерти, но... Но они пацаны. Дрянь. Я сплюнул в
сторону и приказал стоявшим рядом бойцам: "Добейте его и потом прочешите
весь подъезд, может, кто еще и уполз". Хотя сам сомневался в этом.
Раздались очереди из трех автоматов - это Семен, Клей и Пикассо
выпустили по короткой очереди в израненное тело. Пацана всего выгнуло, пули
разорвали грудную клетку, кто-то попал в голову - она треснула, обрызгав
пол.... Я спокойно смотрел на это убийство. Затем отвернулся от трупа, нет,
все-таки не люблю я покойников, а может, это естественная реакция
нормального, здорового организма? Кто знает. Достал пачку снайперского
"Мальборо", угостил бойцов.
- Я же русским языком сказал: "Прочесать подъезд". Кому не понятно? -
затянувшись сигаретой, сказал я. Бойцы, забубнив что-то под нос, пошли
выполнять приказ. Тем временем, я, сдерживая позывы рвоты, окуривая себя
сигаретным дымом, принялся ощупывать карманы убитых.
Ого! Никак военный билет, да еще и не один. Так, смотрим: Семенов
Алексей Павлович, 1975 г. рождения. Семенов, Семенов, Семенов. Что-то в
памяти у меня зашевелилось. Не тот ли это Семенов из инженерно-саперного
батальона, который пропал без вести после штурма аэропорта "Северный"?
Отправили его принести огнепроводный шнур для разминирования, и пропал
пацан. А не он ли это и стрелял в нас? Я внимательно осмотрел лица духов,
сравнивая с плохой фотографией на военном билете, заглянул в пролом стены,
глянул на гранатометчика. Нет, слава Богу, нет. Начал листать дальше билет.
Бля! Наша часть, наш Семенов. Спасла вас, сволочей, смерть, а то бы лютая
кончина была вам уготована. Сам бы побеседовал, за время войн на территории
бывшего Союза я научился развязывать языки, да так, чтобы долго жили и не
сходили с ума.
Вмиг прошло сожаление о пацанах, о их загубленных душах, и только
злость, злость такая, что зубы свело судорогой. Если надо, за своего бойца,
русского, многих своей рукой сокрушу и своей жизни не пожалею, лишь бы
только вернуть его, балбеса, домой, живым и невредимым.
Тут с лестницы донеслись крики моих бойцов.
- Товарищ капитан, товарищ капитан, кого-то нашего нашли, там, на
крыше! - захлебываясь, кричал Американец.
Я стрелой вбежал по лестнице, и не было никакой одышки. На крыше,
прибитый гвоздями, как Иисус, на кресте лежал наш боец. В рот ему был
вставлен его же отрезанный половой член. И даже несмотря на покрытое коркой
грязи разбитое лицо, я опознал его по фотографии: он, он - Семенов. И хоть
я, может, и видел его всего раз десять, и даже не общался с ним, ком
подкатился к горлу, на глаза навернулись слезы, защипало в носу. Я пожалел,
что не знал его раньше: по-моему, он вообще был прикомандирован к нашей
бригаде прямо накануне отправки в Чечню из Абакана.
- Они его приколотили к кресту и поставили на крыше, видимо, взрывом
его опрокинуло, поэтому мы и не заметили, - начал объяснять Пикассо,
почему-то ему было неловко, что не сразу обнаружили парня.
- Наш это солдат, - с трудом прорывая комок в горле, сдерживая крик и
маты, как можно спокойней произнес я, - Семенов из саперов, пропал в
"Северном" на разминировании. Нашел его военный билет на одном из стрелков.
Бойцов как током ударило, они начали суетиться вокруг Семенова, бережно
снимать с креста, при этом старались не повредить его, обращались как с
живым, перешептывались, чтобы не разбудить, а у самих слезы капали и капали,
мешая работать. Я отвернулся, достал пачку сигарет, закурил, жадно
затягиваясь, загоняя клубок дальше внутрь. Искоса посматривал, как
продвигаются дела. Когда сняли Семенова с креста и из валявшихся рядом
тряпок и досок соорудили что-то вроде носилок, уложив на него мученика, я
сказал:
- Клей, выходи на "коробочки", пусть подъедут поближе, передай, что
несем "груз 200"... Наш "груз 200".
Я пошел впереди, проверяя дорогу. Бойцы осторожно, обращаясь как с
раненым, несли Семенова на носилках. Замыкал шествие Клей, нагруженный
радиостанцией и остатками того оружия, которое мы обнаружили у духов.
Выйдя из подъезда, мы погрузили тело в отсек для десанта и поехали. По
себе я чувствовал, что сейчас горе тому духу, кто попробует высунуть нос на
нашем пути. Для подтверждения своих мыслей я оглянулся, и увидел у бойцов
такие же страшные пустые глаза, как и у меня самого, только пылает внутри
огонь мщения и ничего больше - ни одной мысли, пустота. Крови, крови, крови
хочу, чтобы излить свою ярость, чтобы под прикладом треснул череп, под
ботинком хрустнули ребра. Костяшками пальцев пробивать и рвать артерии,
заглянуть в глаза перед смертью и спросить его, ее, их: "Зачем ты, падаль,
стрелял в русских?"
Ну, держитесь, суки, не будет вам пощады, никому не будет, ни старикам,
ни детям, ни женщинам - никому. Правы были Ермолов и Сталин - данная
народность не подлежит перевоспитанию, лишь уничтожению.
БМП, как бы чувствуя наше настроение, рвались вперед, двигатели
работали ровно, без перебоев, периодически окатывая нас жирными выхлопами
несгоревшей солярки, добавляя к нашему черному виду некий щегольской глянец.
Но глаза не переставая пылали безумным огнем, требуя мести, и не было в этот
момент в душе места для трусости, не было желания убежать. Наверное, именно
в этом состоянии человек ложится на амбразуру, чтобы своей жизнью спасти
другие. Желание мести перерастает в заботу о ближнем, находящемся рядом с
собой, появляется чувство самопожертвования ради других.
Кося одним глазом на окружающую обстановку, я кожей чувствовал
шевеление в развалинах домов. Положив автомат на локтевой сгиб, пошарив в
кармане, извлек остальные военные билеты, забранные у мертвого духа, и начал
читать. Петров Андрей Александрович, так - Майкопская бригада. Елизарьев
Евгений Анатольевич - внутренние войска (у внутренних войск и пограничников
номера частей четырехзначные, в армии - пятизначные). Всего восемь билетов.
Всего восемь жизней. Где вы, парни? Видимо, об этом никто никогда не узнает,
и будет мать до конца жизни своей плакать, нет могилы сына, некуда прийти.
Страшно все это.
Досмотрев билеты, я убедился, что нет больше бойцов из нашей бригады и
нет моих земляков. Спрятав билеты, оглядел своих архаровцев и покачал
головой, говоря тем самым, что из наших больше никого. Они вновь отвернули
свои сосредоточенные лица и начали внимательно осматривать проносящиеся мимо
места недавно прошедших боев.
Разрушенные здания, дома, вывороченные с корнем деревья. Местами
виднелась сгоревшая, брошенная техника. Как правило, это были сожженные
танки, с оторванными, отброшенными на много метров башнями, разорванными
гусеницами. БМП или БТР, у которых броня потоньше и сами они полегче,
разрывало в куски, - многое зависело от того, куда попадет гранатометчик, а
также какой боекомплект находится внутри. Некоторым механикам везло, другим
- нет.
С болью смотрел на поваленные деревья, люблю природу. У человека есть
выбор. Он может отказаться ехать сюда, сесть в тюрьму за дезертирство,
купить "белый" билет, заняться членовредительством, да мало ли на что
способен хитрый ум российского гражданина. А вот деревья или животные - это
другое дело. Они ни в чем не виноваты. Их завел, посадил человек по своей
прихоти или потребности, а другие пришли и изувечили, сломали, и ничего они
сделать не могут. Ни деревья, ни животные не могут сбежать, как-то
защититься. Так многие и приняли смерть вместе со своими хозяевами на пороге
собственного дома. Кто остался - потом съедят, потому что через некоторое
время наступит голод. Уже неоднократно приходилось видеть людей, шатающейся
походкой слоняющихся тенями среди развалин зданий. В основном это старики,
женщины среднего возраста. Все, кто был в состоянии держать оружие и
соображать более-менее трезво, ушли в партизаны, мстить нам. Ну ладно, мы
тоже будем мстить вам. Вот и получается замкнутый круг. Каждый из нас
сражается, на его взгляд, за правое, святое дело. Каждый молится своим
богам, призывая их на помощь себе, и требуя возмездия за смерть своих
товарищей, проклиная противника. Господь распределяет потери и трофеи
поровну. Ладно, повоюем. Правда, тяжело воевать с целым народом, гораздо
легче и проще с регулярной армией одного государства, так нас учили воевать.
В чистом поле выбил противника, затем захватил город, набрал трофеев, и
снова в чистое поле. А тут как в Афганистане - воюй хрен знает сколько со
всем народом, да и не война все это, а по закону - так, плевая полицейская
операция по восстановлению конституционного порядка, а что такое этот
порядок, никто не знал и не узнает. Ладно, пока мы будем с духами крошить
друг друга в капусту, в первопрестольной кто-то здорово погреет руки. Уж на
это я насмотрелся. Для кого война, а для кого мать родная. Хоть бы одну суку
привлекли за ту кровь, что пролили уже на бывших союзных просторах. Я не
беру в расчет прибалтов - посадили стрелочников да ментов из ОМОНа, что
толку с этого. Они кроме мести за своих товарищей ничего не поимели, а вот
те, кто руководил и давал распоряжения на данные акции, вот тем бы в пупке
штык-ножом поковырять, посмотреть в расширенные от боли и страха глаза и
оглохнуть от их крика, вдохнуть распахнутыми ноздрями запах их крови. Вот
это действительно весело, а тут...
А тут люди четыре года жили по законам зоны, мы же их сами накормили
деньгами, снабдили оружием, воспитали, натаскали в ГРУшных лагерях.
Захотели, чтобы они повоевали вместо нас в Осетии, Абхазии, - якобы мы здесь
не при чем. Тогда, когда они стали не нужны, надо было их убивать, так нет -
надеялись чечена приручить, хрена вам без масла, он и повернул против вас
же, московская братва. Вот только почему из-за ваших разборок страдает вся
страна, и мы из Сибири примчались, чтобы вас, сук, разводить. Нам до Китая
ближе, чем до Чечни, а еще мужиков из ЗабВО, ДальВО, ТОФа притащили, так им
до Японии и Штатов ближе будет. Одного не могу понять, почему это духи
спокойно оставили нефтеперегонный завод, да и нам строго-настрого запрещено
там применять какое-либо тяжелое вооружение. Вон авиация весело бомбит жилые
кварталы, а Старопромысловский район Грозного - ни-ни.
Значит, чья-то собственность, кого-то, кто может Министру обороны
цыкнуть и сказать, чтобы не смел калечить ее, - весь город можешь сравнять с
землей, а вот нефтеперегонный не смей. Конечно, когда российский солдат
входит в раж, его сложно удержать в рамках, да и не всякий дух знает, что
соваться туда нельзя. Он ведь наивно полагает, что сражается за свою сраную
независимость и не подозревает, идиот, что мы с ним просто участники
каких-то разборок, обычных уркаганских разборок по сути своей, правда, очень
крутых. Один паханенок решил кинуть пахана и основать свое дело, вот пахан и
послал свою братву - российскую армию - на разборки. А паханенок, не будь
дурак, завизжал о независимости, и его "быки" тоже поднялись. Вот и пошли
разборки, тут уже никто толком и не помнит, из-за чего каша заварилась.
Братки мстят друг за друга, а паханы тем временем наваривают "бабки".
Отбирают пенсии и пособия, прикрываясь войной, а паханенок исламский мир
подтягивает дешевой религиозной идеей. Господи, помилуй и помоги!
Тут БМП сделала резкий разворот, и меня чуть не сбросило с брони.
Правильно, идиот, твое дело сидеть и не щелкать хлебалом, а то ухлопают, или
шею сломаешь, свалившись с машины. Командиры за тебя все продумают и выдадут
готовое решение. Твое дело выжить и выполнить задачу. Все остальное дерьмо.
Вон Андрей Петров, бывший командир минометной батареи, имея какие-то
принципы, при отправке потребовал, чтобы дали ему две недели для подготовки
своего подразделения, мотивируя это тем, что бойцы только в ноябре призваны
на службу и автомат в руках держали один раз - на присяге. Уволили, чтоб
другим неповадно было, уволили с позором, как труса, дезертира. Поставили
лейтенанта сопливого - двухгодичника, выпускника института. Где этот
лейтенант с его минометной батареей? Людей почти всех при штурме аэропорта
положил и сам погиб. Вот так-то. Наберут в армию идиотов, с одними мучаешься
два года, с другими - двадцать пять лет.
И как только мы не убеждали своих большезвездных командиров, что мы не
готовы к войне ни материально, ни технически. Люди физически не готовы.
Когда в декабре поступила команда грузиться на эшелоны и выезжать, как раз
стояли жуткие морозы. Солярка, как водится в армии, была залита в БМП летняя
и по своему состоянию больше напоминала кисель. Вот умники из округа и
придумали добавлять в этот "кисель" керосин, чтобы тот разбавил соляру.
Разбавили... Одна БМПшка рванула прямо в парке с полным боекомплектом,
просто чудом никто не пострадал, а вторая при погрузке на платформу, и снова
Бог был на нашей стороне. Как водится в армии, списали на эти взрывы кучу
имущества и вооружения, совсем точь-в-точь как у Суворова в его
"Освободителе". По документам получалось, что в этих машинах находилось не
менее пятидесяти полушубков, двадцать пять приборов ночного видения, валенок
и камуфлированных костюмов не меньше сотни. Когда принесли акт на списание
для утверждения представителю штаба корпуса, тот прочитал и приказал:
"Полушубок, камуфлированный костюм ко мне". Зам по тылу командира бригады в
акте увеличил "уничтоженные" полушубки и камуфлированные костюмы ровно на
единицу и принес вместе с требуемым вновь на подпись. Генерал подписал не
моргнув глазом.
Сейчас этот генерал здесь вместе с нами. Слава Богу, не мешает хоть
руководить бригадой, только подписывает акты на списание по статье "боевые
потери".
Потом мои мысли переключились на то, как бы убедительней соврать,
почему снайпер не дожил до штаба бригады. Я, конечно, понимал, что не будет
никто дышать мне в лицо праведным гневом, а лишь только сожалением, что не
удалось лично намотать его кишки на свой локоть. Особенно, конечно, будут
переживать особисты и разведчики. Что тем, что другим только дай в руки
противника, заставят заговорить. Мы это тоже умеем, с той лишь разницей, что
они при этом сохраняют налет интеллигентности, а у нас все проще, хотя можем
и побыстрее некоторых языки развязывать. Мастерство не пропьешь.
В развалинах что-то зашевелилось и блеснуло на лучах уже заходящего
солнца. Мозг даже еще толком не сумел отреагировать на это, как руки
вскинули автомат и указательный палец вцепился в спусковой крючок, выбирая
люфт. И только после этого сработало сознание - увидел зенитчиков из нашей
бригады, оборудующих позицию на остатках какого-то дома. Они нас тоже
встретили автоматными стволами, но у всех хватило ума и выдержки не открыть
огонь. Тем более что их "Шилка" - зенитная самоходная установка с четырьмя
спаренными стволами - уже разворачивалась в нашу сторону. Стоило из такой
махины долбануть по нам - только щепки и полетели бы. Ладно хоть опознали
друг друга. Мы радостно что-то проорали в качестве приветствия друг другу.
Так, значит, до командного пункта бригады рукой подать. Ага, вон и фонтан из
огня, который бьет из пробитого газопровода. Еще метров двести - и мы
"дома". Можно уже и расслабиться.
- Радист, - обратился я к Клею, - сообщи, что мы подъезжаем, а то
шмалять начнут.
Клей затараторил что-то в гарнитуру и потом кивнул мне в знак того, что
нас ждут. Говорить, а тем более орать, стараясь перекричать рев двигателей и
шум боя, стоящий над городом, не хотелось, да и чувствовалось присутствие
убитого боевого товарища. Каждый почему-то ощущал себя виновным, что тот
погиб, а с другой стороны понимал, что на месте этого пацана мог лежать и он
сам.
Машины сбавили ход и мы, маневрируя на малой скорости, прошли
импровизированный лабиринт из остатков стеновых панелей, обломков кирпича.
Из-за каждого поворота на нас смотрел сквозь прицел автомата солдат с
запыленным и оттого казавшимся каменным лицом и уставшими от напряжения и
хронического недосыпания красными глазами. Узнав нас, они опускали оружие и
кто улыбками, кто жестами приветствовали нас. Я догадывался, что уже как
среди рядовых, так и среди офицеров заключаются пари - привезу ли я пленного
снайпера. Лично я не ставил бы на доставку. Мы так же устало приветствовали
часовых.
Еще хорошо, что мы приехали засветло, а то какой-то умник в
министерстве обороны придумал новую систему паролей, холера ему в бок. Если
раньше все было понятно и просто, то теперь без десяти классов образования и
пол-литра не разберешься. К примеру, если раньше был пароль "Саратов", а
отзыв "Ленинград", то это и ежу понятно. А сейчас имеются бойцы, которые
толком писать и читать не умеют - издержки перестройки. А суть новой системы
такова, что на сутки устанавливается пароль цифровой, положим, - тринадцать.
И вот часовой, завидев силуэт в темноте, кричит: "Стой! Пароль - семь!" А ты
должен в уме мгновенно вычесть из тринадцати семь и проорать в темноту:
"Ответ - шесть!" А после этого часовой складывает в уме семь и шесть и,
получив тринадцать, пропускает тебя, но если кто из вас плохо считает или
его мысли путаются, то боец, выполняя Устав гарнизонной и караульной службы,
да еще и в боевой обстановке, имеет полное право расстрелять тебя без суда и
следствия, и ни один прокурор пальцем не пошевелит, чтобы его посадить. Сам
дурак, в школе надо было математику изучать. Ладно, если ты не сильно
контужен или оглушен, и боец соображает, а то бывают такие умники, которые
кричат дробные или отрицательные числа, вот тут-то и вспомнишь всех родных и
близких этого бойца, а заодно поневоле и курс средней школы по математике.
Зато какой-то московский засранец получил благодарность, а то, глядишь, и
железку на грудь. Эти гады запросто могут такое сотворить.
С этими мыслями мы подъехали к полуразрушенному детскому садику, в
котором и размещался командный пункт нашей бригады. Я спрыгнул с БМП, растер
замершие, затекшие ноги и на несгибающихся ногах пошел к начальнику штаба
подполковнику Биличу Александру Александровичу, или, как все его в бригаде
звали, Сан Санычу. На ходу я обернулся и крикнул своим бойцам:
- Выгружайте героя, и поаккуратней.
Бойцы понятливо закивали головами.
Билич Сан Саныч был ростом где-то метр семьдесят пять. Волосы не то что
белые, а скорее русые. Широк в плечах, в голубых глазах вечные смеющиеся
искорки, или, может, так постоянно казалось окружающим? Отличало Сан Саныча
от других офицеров бригады то, что по жизни, по натуре своей он был
интеллигентом. Поначалу всем казалось, что это наносное, показное, но чем
дольше с ним общаешься, тем больше убеждаешься, что нет, это просто в его
натуре. Больше всего казалось, что он должен был родиться не в наше
сумасшедшее время, а во времена гусаров, балов, дуэлей. Даже сейчас, когда
все более-менее устаканилось, мы научились воевать в городских условиях и
начали долбить противника, когда война пусть даже очагово, но приняла
позиционный характер, подполковник Билич находил время для небольшой
утренней зарядки.
По утрам, если удавалось немного поспать ночью, мы выползали из своих
углов в подвале и тряслись от холода, потому что зима, пусть даже и на юге,
а все равно зима. Воды, как правило, не было, и щетина, отросшая за
несколько дней, уже не топорщилась, а укладывалась по лицу. Но, глядя на
своего непосредственного командира, невольно подтягиваешься и находишь время
и воду для бритья. Хотя многие офицеры, кто из-за суеверия, кто из-за лени,
не брились, отпуская бороды и усы. У некоторых это очень даже неплохо
выглядело. Вот только командир разведвзвода лейтенант Хлопов Роман, по жизни
имевший кожу смуглого оттенка, когда еще и бороду отпустил, стал вылитый
чечен. Так во время боев за вокзал свои же бойцы его и обстреляли. Его
счастье, что был он в каске и в бронежилете, а то ухлопали бы защитнички.
Вот с тех пор и взял Хлопов - мы звали его Хлоп - привычку бриться
ежедневно, невзирая на условия и обстановку.
Недели полторы назад, когда они с начальником разведки прорвались на
аэропорт "Северный" в ставку Командующего объединенными войсками, а на
обратном пути напоролись на засаду, гранатометчики в упор расстреляли их
БМП. Хлопа убило сразу, а начальника разведки сильно контузило, бойцы с
боями двое суток пробирались к своим. Принесли они и полуразорванного Хлопа
и контуженного, почти ничего не слышащего и плохо видящего начальника
разведки капитана Степченко Сергея Станиславовича. Как потом рассказывали
бойцы, днем отсиживались в подвалах, а по ночам, рискуя нарваться на
автоматную очередь и от своих, и от чужих, пробирались к нам. Ночью спали по
очереди, иногда подкладывая под голову останки несчастного Хлопа.
Может, после контузии, может, после сидения в подвалах с трупом, но
что-то с головой не в порядке стало у Сереги Степченко. Водкой, коньяком,
спиртом лечили у него контузию, и зрение и слух потихоньку
восстанавливались, а вот тесных, замкнутых помещений не выносит. Так вроде
бы ничего, и воюет и работает, но, бывает, понесет такую несусветную
околесицу. Командир бригады полковник Бахель Александр Антонович приказал
отстранить Степченко от должности и присматривать, чтобы не натворил чего.
Эвакуировать не было возможности, раненые лежали в землянках, вертолеты не
могли подлететь. Временно исполнять обязанности начальника разведки стал
командир разведроты старший лейтенант Кривошеев Степан. Билич Сан Саныч
проявлял заботу о Степченко, и не только о Степченко, а обо всех, кто был
рядом. Распорядился, чтобы подготовили представление на бойцов, которые
притащили Степченко и останки Хлопа, к званию Героев России. Но все эти
бумаги хранились пока в передвижном сейфе начальника штаба бригады.
Билич принципиально не признавал ни физических методов при беседах с
противников, ни матов при общении с подчиненными. Но самое интересное, что
когда заорешь матом на кого-то, то все это гораздо яснее и четче
выполняется. По собственному опыту знаю.
И вот этому интеллигентному гусару мне предстояло объяснить, что
снайпера я не привез по одной простой причине - у бойцов не выдержали нервы,
и подвесили они его на танковом стволе. Обкатывая в голове фразы,
более-менее щадящие тонкие струны души Сан Саныча и одновременно
отмазывающие комбата с Иваном Ильиным, я вошел в здание штаба.
На пути попался зам по тылу бригады Клейменов Аркадий Николаевич, о нем
все говорили так - не зря Суворов изрек: "Любого интенданта через год можно
смело вешать". Глядя на упитанное лицо и ладную фигуру "зампотыла",
понимаешь, что прав был генералиссимус, и в его времена давно бы болтался на
оглобле Клейменов. Личный багаж его с каждым днем увеличивался, несмотря на
бои.
- А, Слава, ну, как съездил? Привез стрелка?
- Увы, Аркадий Николаевич, сдох. Помер, - я сделал скорбную мину, хотя
глаза говорили другое, зам по тылу меня понял и подхватил игру.
- Как помер? - удивился и, сделав недоуменное лицо, спросил Клейменов.
- Сердце слабое, - усмехнулся я, - да и ранен еще вдобавок был, так что
не дожил до отъезда. Вот как бы только Сан Санычу это потактичней объяснить.
Чтобы не переживал сильно.
- Да ему сейчас не до снайпера, и не верил никто, что ты его привезешь.
Тем более вы там с Ильиным могли ему прямо на месте харакири устроить. Жаль
только, что не довез ты его, тут уже очередь выстроилась на собеседование, -
скалил зубы Клейменов.
- А ставки делали на доставку снайпера? - спросил я.
- Делали, но в основном на то, что не привезешь.
- Да, я еще бойца Семенова привез, пропал при штурме "Северного", мои
бойцы его сейчас разгружают. А что еще нового?
- Так тебя не было всего часа четыре. Ах, да, - голос помрачнел у
Аркадия Николаевича, - начальника штаба второго батальона ранило.
Мне показалось, что стены качнулись.
- Это Сашку Пахоменко? - спросил я.
- Его. Они пробиваются к гостинице "Кавказ", а там духов в округе, как
чертей в аду, ну, вот и в грудь попали. Медики не сумели пробраться.
Санинструктор перевязку сделал. Сейчас готовим из разведчиков штурмовую
группу. Под прикрытием темноты попробуем вытащить, - было видно, что
Клейменов здорово расстроился, рассказывая все это мне.
Капитан Пахоменко Александр Ильич был любимцем бригады. Огромного роста
и широкой души, любитель побалагурить. Знал много анекдотов, историй,
розыгрышей, был незлобен. А главное - его отзывчивость, искренность
подкупающе действовала на окружающих, при общении с ним впервые буквально
через десять минут возникало ощущение, что знаешь его с курсантских времен.
И при всем при этом он не был тунеядцем, бездельником. Бросался первым туда,
где было трудно, приходил на помощь ближнему, и поэтому и офицеры и солдаты
не чаяли в нем души. Он мог помочь и словом и делом, мог и трехэтажным матом
обложить - ругался он виртуозно, а мог и сам сесть за механика-водителя и
повести БМП, мог на морозе копаться в двигателе и толково провести занятия.
Одним словом, тот самый тип офицера, который нам вдалбливали средства
массовой информации. Ненавидящий врага, не скрывающий своих чувств, всегда
готовый прийти на выручку, безотказный. Правда, иногда излишне шумливый, но
к этому можно было быстро привыкнуть. Вот таков Сашка Пахоменко, который
просил, чтобы его называли "просто Ильичем". Странно, но на войне как-то
мгновенно всплывают в памяти давно забытые мелочи во взаимоотношениях с
людьми. И вот сейчас этот балагур валяется в подвале полуразрушенного дома с
дыркой в груди. Господи, дай ему силы.
- Ладно, Аркадий Николаевич, я пошел на доклад к Сан Санычу, - кивнув
головой, я отправился дальше по коридору.
- У него там представитель объединенного командования. Бахель на выезде
в третьем батальоне, вот этот чистоплюй и клепает мозги Санычу. Опять,
наверное, куда-нибудь на прорыв нас кинут, где остальные элитные войска
обосрались. У нас же всегда так, как ордена да медали получать да в Москве
парламент расстреливать - это элитарные войска, а как зимой асфальт грызть -
это сибирская "махра". Зато потом отведут нас, а эти недоноски под вспышки
фотоаппаратов будут красивым девушкам рассказывать о своих подвигах, - он
сплюнул и, махнув рукой, пошел на выход.
В коридоре сидели солдаты, офицеры, кто курил, кто, прислонившись к
испещренным от пуль и осколков стенам, дремал, изредка поднимая голову на
звук близких выстрелов и разрывов.
Дорого нам достался это детский садик. Дудаев в свое время заявил, что
ему не нужны ученые, а нужны воины, поэтому мальчики должны были учиться в
школе три класса, а девочки только один класс. А так как женщины сидят дома,
то и детские сады не нужны, вот близкие к правительству люди за взятки, а
где и просто силой захватывали детские сады. Вот и этот, переоборудованный
под особняк, принадлежал какому-то бандиту. Хозяин и его охрана дрались за
этот садик с остервенением.
Полдня мы выкуривали гадов из этого здания и когда, наконец, ворвались,
то убедились, что жил он неплохо: все в коврах, да не ширпотребовских, а
ручной работы, дорогая мебель, хрусталь, фарфор, аппаратура, которую мы
только в рекламе видели. На фотографиях внимательно рассмотрели хозяина дома
и его домочадцев. Как бы нам ни не хватало женщин, но ни разу не видел я у
них красавиц, ни на фотографиях, ни по жизни. Все с маленькими лицами,
маленькими глазками, носы какие-то крючковатые, рты маленькие, на мой
взгляд, уж больно смахивают на крыс. О вкусах не спорят, но, как говорят, -
"нет некрасивых женщин, а есть мало водки, но я столько не выпью..."
Занятый этими мыслями, я прошел в помещение, расположенное в подвале,
там был оборудован штаб бригады. Откинув солдатскую плащ-палатку,
закрывавшую вход, толкнул дверь, и сразу повеяло теплом, в углу жарко пылала
походная печка-буржуйка. Наверное, только в армии они сохранились, и пока
жива будет российская армия, до тех пор и будет согревать ее солдат на
учениях и на войнах эта печь.
- Товарищ подполковник, капитан Миронов с выполнения задания прибыл, -
отрапортовал я, глядя на поднявшего голову от карты Билича. Рядом с ним над
картой склонились старший офицер штаба - мой напарник или, как мы называли
другу друга, "подельщик", майор Рыжов Юрий Николаевич, и какой-то незнакомый
майор.
- Давно заждался я тебя, Вячеслав Николаевич. Как забрали снайпера? -
спросил, пытливо глядя мне в глаза, начальник штаба. - А то твой приятель, -
он кивнул на Рыжова, - спорил на ящик коньяка, что не привезешь его.
- Если бы я знал, Александр Александрович, что дело о коньяке идет, то
привез хотя бы его голову. Но помер, собака, от ран и, видимо, от сердечной
недостаточности. Он, собака, по его же словам, был наш землячок, из Сибири.
На прикладе винтовки тридцать две зарубки, прицел классный японский.
- Где винтовка? - поинтересовался Рыжов.
- Оставил комбату с Ильиным, они как покажут ее своим подчиненным, так
те и свирепеют. Да и самим неплохая подпитка.
- Ладно-ладно, не заливай, "подпитка". Сейчас нашим одна подпитка нужна
- авиация с воздуха, примерное расположение противника и откуда они, суки,
получают поддержку. Ведь не готовы они были к войне и складов,
следовательно, не заготовили. Ни оружия, ни боеприпасов, ни продовольствия.
- Это еще не все, - перебил я Билича, - при возвращении назад были
обстреляны, приняли встречный бой, контратаковали, противника уничтожили и
обнаружили на трупе духа - вот... - я протянул военный билет убитого
рядового Семенова. - Наш боец. Семенов его фамилия.
В горле опять начал застревать комок, мешая говорить и дышать. Я достал
сигареты, и хоть Билич не курил, но, поняв мое состояние, не возражал. После
того как несколько раз я затянулся во все легкие и почувствовал, что комок
отступает, продолжил:
- Эти твари, видимо, его долго пытали, затем еще живому отрезали член.
Приколотили, как Иисуса, к кресту. Член засунули в рот. Мы его привезли,
бойцы, наверное, его уже выгрузили. Да, вот еще, - я протянул остальные
военные билеты, - это тоже я на духе взял. Наших больше нет.
Сан Саныч внимательно выслушал меня, глядя прямо в глаза, затем, взяв
протянутые военные билеты, бегло просмотрел их, обращая внимание только на
номера воинских частей, закрыл, сложил стопкой и протянул незнакомому
офицеру.
- Кстати, познакомься, - он обернулся к майору, - майор Карпов Вячеслав
Викторович, представитель объединенного командования, офицер Генерального
штаба. А это, - указывая на меня, - капитан Миронов, старший офицер штаба,
авантюрист, все его тянет в бой, не может отвыкнуть, что он уже не командир
роты, а штабист, - как-то по-отечески пожурил меня Сан Саныч.
От удивления я немного опешил, вот уж никак не ожидал, что так тепло
мой начальник будет говорить обо мне. Я протянул руку, майор в ответ также
протянул ладонь:
- Вячеслав, - представился он.
Тезка, значит. Поглядим, что за птица и на кой хрен ты сюда прилетел.
Видать, сильно большая шишка, коль послали к нам. Может, хотят нас задобрить
перед смертельной задачей, а может, посмотреть, как обстановка в коллективе,
чтобы потом снять командира. Эти московские жирные коты такие фокусы любят.
Повнимательней рассмотрел его, рожа знакомая, но где видел, пока не
смог вспомнить. Ладно, потом разберемся. Но то, что москвич, да еще из
Генерального штаба, сразу, как у любого строевого офицера, фронтовика,
вызвало у меня антипатию. Все беды от москвичей, и все они сволочи, хапуги и
жадины. Эту аксиому знал любой солдат, глядя, как они приезжали на проверки,
и ничем, кроме как пьянством, не занимались. А потом с собой увозили большие
щедрые подарки. Недоноски, одним словом, эти москвичи. Мы здесь отчасти по
их вине. Москва планировала и первый, и этот штурм Грозного. 25 ноября и
первое января войдут черными днями в летопись Российской армии.
Все это мгновенно пронеслось в голове, пока я тряс руку москвича и
выдавливал из себя подобие улыбки. Я думаю, что на моей прокопченной роже
мои мысли очень хорошо отразились. Но не мог же я прямо сейчас, в
присутствии Сан Саныча, которого сильно уважаю, послать этого пижона на
хрен.
- Вячеслав, - в ответ я представился московскому пижону.
- Майор Карпов, отвезите эти военные билеты в штаб ставки, пусть там
разберутся, чьи солдаты, известят родственников, - Сан Саныч протянул ему
документы.
Москвич согласно кивнул головой и взяв билеты, не рассматривая их, не
пересчитывая, сунул даже не во внутренний карман, как это сделал бы
нормальный офицер хотя бы из уважения к погибшим, а в наружный карман
бушлата, висевшего на спинке стула.
Меня это здорово задело за живое, с плохо скрытым раздражением в голосе
я спросил у этого сукиного сына:
- Уважаемый, а не потеряешь ли ты билеты, все-таки жизни за ними, а?
И Сан Саныч и Рыжов, уловив гнев у меня в голосе, посмотрели на
залетную птицу как на врага народа. Тот, видимо, поняв свою оплошность,
что-то пробормотал под нос и судорожно переложил документы к себе во
внутренний карман куртки. При этом, гаденыш, очень выразительно посмотрел на
меня, словно хотел стереть в порошок. Ну-ну, пацан, посмотри, я взглядом
пьяного бойца могу усмирить, а тебя, хлыща лощенного, я взглядом и автоматом
на колени поставлю. Я выдержал взгляд его водянистых маловыразительных глаз.
Да и сам он выглядел хлюпиком. Ростом где-то метр семьдесят, а может,
меньше, худой, с маленькой головой. Весь белый-белый, почти альбинос,
единственно что глаза не красные, а какие-то бесцветные. Он как-то сразу
производил отталкивающее впечатление, да еще его длинная челка, которую он
постоянно поправлял, добавляла в его облик какое-то неуловимое женское
начало. А может, "голубой", в голове пронеслась шальная озорная мысль.
Офицер Генерального штаба - педик. Вот шухер-то поднимется. А что, говорят,
в Москве это модно сейчас - менять сексуальную ориентацию. Нет, спать я с
ним рядом не буду. Хотя, скорее всего, он просто бесцветный, как рыба, как
медуза. Надо будет предложить этому педриле окрасится в какой-нибудь
морковный цвет, и то веселей будет. И снайперу тоже облегчит работу.
Я на секунду представил себе майора Карпова, выкрашенного в красный
цвет, и улыбка растянула мои губы. Карпов нервно начал оглядывать себя -
может, что-нибудь у него с одеждой не в порядке? Убедившись, что с формой у
него все в норме, и сообразив, что я нагло смеюсь над ним, он в ответ зло
уставился на меня.
Сан Саныч, зная мой взрывной характер, чтобы разрядить обстановку,
сказал, обращаясь ко всем присутствующим:
- Хватит козни друг против друга строить, сейчас пойдем посмотрим на
труп Семенова, оформим документы, и вам, Вячеслав Викторович, - он посмотрел
на Карпова, - придется отвезти его в аэропорт для отправки на родину.
Мы потянулись на выход. Во дворе уже стояли и солдаты и офицеры. Труп
Семенова был аккуратно уложен на расстеленный брезент, руки были сложены на
груди, на тыльной стороне кисти были ясно видны следы от гвоздей, лицо
кто-то заботливо прикрыл солдатским носовым платком. Стоявшие вокруг, сняв
шапки, просто стояли и хранили скорбное молчание, и только по напряженным
фигурам и лицам можно было предположить, что творится в душе у каждого.
Счастье снайпера, что кончили его там, а то тут бы он долго еще жил, к
своему огорчению.
Билич подошел к покойному, поднял платок, посмотрел в грязное лицо с
застывшей навечно на нем маской ужаса, вздохнул и, повернувшись к стоявшему
рядом Клейменову, приказал:
- Аркадий Николаевич, оформите опознание трупа и подготовьте к
отправке. Представитель ставки, когда поедет, заберет его с собой.
- Хорошо, Александр Александрович, - и уже к окружавшим его бойцам, -
Берите героя и заносите в здание, там теплее, вот и зашнуруем, и позовите
писаря, пусть подготовит акт опознания, извещение о смерти и все, что там
полагается.
Все разом засуетились, задвигались. Билич сказал, обращаясь ко мне,
Рыжову и московскому хлыщу:
- Идемте ужинать.
Я был, конечно, не против перекусить и пропустить сто грамм, но не в
компании этой бесцветной рожи, поэтому вежливо отказался:
- Спасибо, товарищ подполковник, но я попозже, надо отмыться с дороги,
подготовить рапорт о снайпере и Семенове, да и текучки много, надо
подтягивать.
- Как хочешь, а в 21.00 ко мне на доклад, и комбриг к этому времени
должен вернуться, - внимательно глядя на меня сказал Сан Саныч. Кажется, он
понял, в чем истинная причина моего отказа от совместного ужина.
Они вошли в здание, я посмотрел, как бойцы на брезенте уносили все, что
осталось от Семенова, в здание, развернулся и пошел к своей машине.
У каждого офицера штаба была своя машина. У нас с Юркой Рыжовым был
ГАЗ-66 с фанерным кунгом. Хотя многие офицеры предпочитали небольшие минуты
отдыха проводить в подвалах, мы с Рыжовым любили наш кунг. Был у нас и
водитель Харин Пашка, ростом метр семьдесят, широк в кости, рожа широкая,
почти всегда улыбающаяся, глазки маленькие, зато волосы рыжие, по солдатской
моде почти обритый затылок и развевающийся чуб. По своей натуре Пашка был
жук, жулик, проныра, но я неоднократно наблюдал его в бою, он много раз
выводил из-под обстрела машину вместе с нами, и поэтому мы его любили и
доверяли ему. А в мирной жизни этот Пашка был самовольщиком, злейшим
нарушителем дисциплины, любителем заложить за воротник, бабником. Там,
откуда мы прибыли, его дожидалась беременная невеста. До увольнения в запас
ему оставался год. Пашка знал буквально все, что происходило в бригаде,
поддерживая теплые дружеские отношения со всеми бойцами штаба, узла связи,
столовой. Он снабжал нас всеми новостями, некоторые вещи он узнавал раньше
нас, получая информацию от связистов, что давало нам время подготовиться и
при обсуждении у командира или Саныча давать толковые ответы и предложения,
в то время как другие только еще переваривали полученную информацию.
Командование ценило нас за эти советы и почитало, как грамотных офицеров.
Конечно, мы и сами не лыком шиты, но это тоже не мешало.
Подойдя к машине, я с удовлетворением отметил, что Пашка успел за день
наполнить бумажные мешки песком и обложить ими машину. Теперь можно дышать
спокойней, и из трубы над входом вьется дымок, значит, есть тепло, горячая
вода, сухие сигареты. Я подошел к двери и, не открывая ее, позвал:
- Пашка! Ты где?
- Я здесь, товарищ капитан. Охраняю.
Из сумерек вынырнула Пашкина фигура, я посмотрел на место, выбранное им
для охраны, и про себя отметил, что толково сделано.
- Ну что, мой незаконнорожденный сын, чем отца порадуешь? Как ты себя
вел? - шутливо я обратился к Пашке.
- Все хорошо, Вячеслав Николаевич. Вот, машину обложил песком,
продуктов достал.
С продуктами была проблема, так же как и с матрасами, нательным бельем,
обмундированием. Тыловые колонны отстали еще на "Северном", не имело смысла
их тащить под многочисленными обстрелами. Только наливники с охраной под
обстрелами подвозили нам горючее для машин и дизель-электростанций. Конечно,
у каждого солдата, офицера в каждой машине, БМП, танке запас тушенки, каш
консервированных с мясом всегда был, но разве это еда? Так, прямой путь к
язве желудка. Поэтому все без исключения постоянно занимались добыванием
себе пропитания.
Вот и при штурме этого милого бывшего детского садика в подвалах были
обнаружены приличные запасы продовольствия и спиртного. Многое мы уже съели
и выпили, но мы также знали, кто нагреб больше всех продуктов и спиртного,
и, пользуясь когда личным обаянием, когда изворотливостью и нахальством
Пашки, периодически раскулачивали связистов.
- Сынок, - обращаясь к Пашке и влезая в кунг, - какими разносолами и
заморскими настойками ты порадуешь своего старого, больного отца?
- Голландская ветчина, баранина копченая, сардины, по-моему,
французские, и две бутылочки коньячка, по этикетке тоже французский, -
отрапортовал он.
- Вода горячая есть? - поинтересовался я, снимая с себя оружие, бушлат
и прочую амуницию.
- Есть, полный чайник, - доложил Пашка, закидывая автомат за спину.
- Идем польешь, а потом ужинать, - я уже успел насладиться теплом в
кунге и сейчас с большой неохотой шагнул в сумеречный мороз, тем более что
пришлось раздеться.
Я начал долго и старательно умываться, отфыркиваясь, как кот, и
выплевывая забившую ноздри и рот пыль. Бани пока не было, и поэтому мы
набрали в аэропорту освежающих салфеток и какого-то дешевого польского
одеколона и, периодически раздеваясь догола, обтирались ими. Нижнее белье
просто выбрасывали, одевая новое.
Пока я, вернувшись в кунг, вновь одевался и протирал автомат ветошью,
Пашка нарезал ветчину и вонючие копченые бараньи ребрышки, открыл банку
сардин. В центре стола водрузил нераспечатанную бутылку коньяка с надписью
"Henessi". Я открыл бутылку и понюхал содержимое, пахло неплохо. Разлил по
пластмассовым стаканчикам. Себе побольше, Пашке поменьше. Поднял стакан,
посмотрел на свет, взболтнул, еще раз понюхал, запах мне определенно
нравился.
![Обложка книги []](/img/m/mironov_v_n/byloe101/book.gif)