Аннотация: По я не талантливый - полностью, хоррор, эротика Р13-17_
*Любовь для Лиринель*
***
Когда весь мир против тебя, то все равно находяся те, кто будет тебя любить и даже продолжит любить тогда, когда их самих уже не будет рядом...
Ведь время - это черта, которая все же преодолевается, пусть и с огромным трудом! Но для тех, кто любит, и любит по-настоящему, встреча все равно состоится!
Состоится, даже если для этого и придется подождать целую проклятую вечность...
Вечность в аду бесчисленных перерождений, ни на миг не забывая о причинах приведших к такому результату...
Ведь те, кто стоят поодаль - неправы!
Они ведь не смотрят на причинно-следственные связи, а обязаны! Обязаны на них смотреть, чтобы вынести истинноправомерный вердикт преступлению, коие было свершено под давлением слишком большого числа факторов.
Ведь истинный грешник не видит свох грехов, а называющий обвиняемого "Катастрофой", сам ею и являются. Ибо, он просто отражает ее истинный облик, живя истиннолицемерным зеркалом сверхциничной эпохи. И как бы то ни было, но тот, кто был обвинен предвзято и является истинной жертвой...
Жертвой, отрицаемой всеми...
Он также имеет право на свое счатье. Имеет, правда, имеет!
Он имент право на него, пусть даже ему и приходится страдать, неся несправедливое наказание возложенное на него теми, кто отказывается признавать свои собственные грехи, извращая истину - столь им неугодную.
***
Пролог
***
Пляшет, вьется неумóлимо мерцая и вращая́сь фантасмагорический круговорот.
Бушует черное, злое, безумно яростное море.
Тысячи голосов воют в единой какофонии иступленных, измученных вечным страданием звуков.
Они тоскливо-изможденно стонут, раздирая свои души на тысяи осколков.
Их слезы кристальными огоньками-звездочками падают в бездну минулого.
Они сыплются в нее, освещая пустоту ада своим льдисто-голубовато-белесым светом, так силно контрастирующим с кроваво-черным кошмаром аллегоричного ужаса переполняющего реальность...
***
"Пора...",- тускло, словно шелест ветра по песку, произосит кто-то.
"Снова...",- обреченно-тихо, совершенно покорно, произносит бестелесый, но все еще несломленный голос.
Его обладатель улыбается. Самую малость, совеем чуть-чуть, но, улыбается...
По крайней мере создается такое впечатление, словно он все еще способен улыбаться...
Улыбаться так, как могут улыбаться тóлько живые...
Тем не менее тень улыбки все равно эфемерной иллюзией живет на его призрачно-полупрозрачном лице. Если конечно можно сказать, что у призраков, заточенных в вечном аду, они все-таки еще есть...
***
Тишина молчит.
Молчит и при́зрак.
Ему больше нечего сказать, не о чем говорить со Смертью, ведь все уже давным давно сказано.
Мрачный жнец - тот самый, стоящий перед юношей, навечно обреченным быть пленником кошмара, молчит тоже.
Он смотрит.
Смотри́т на узникá вечности, глядящего прямо перед собой в пустошь бездны пустыми, незряче-опустошенными глазами.. .
Уже его собственными глазами. Теми самыми, некогда добровольно подаренными Жнецу...
Ведь сделка, заключонная прорву столетий тому, все еще продолжавшая действовать, изменилась, подойдя к своему логическому финалу.
Она завершилась, хоть сам заключивший ее, этого и не заметил.
Он просто позабыл об этом, утратив спустя столько тысячелетий в плену Сансарры, даже отблески óтголосков чувств и ощущение тока времени...
Ибо сама суть его существования, измученная́ бескончной пыткой за других, почти полностью размылась, истерев его некогда смелую, стойкую и невероятно отважную личность.
Грешник, свершивший грех превыше грехов всех прочих грешников, был
просто обречен быть стертым и никогда не возрождаться вновь, вот только...
Только, вот слишком уж много существ крайне сильно любили этого "неправильного грешника"...
Грешника, что хоть и был таковым в ряде случаев и понятий, настоящим - истинно-мерзостным чудовищем все же не являлся...
Таковыми были иные...
И они уже понесли свое наказание, хоть и недостаточное, скинув все свои прегрешения на несчастного бедолагу, нарекшегося "козлом отпущения".
Причем нарекшегося им вполне себе дрбровольно...
***
Жнец вздохнул.
Он тоже чуть улыбнулся.
От этого тьма сгустилась чуть сильней, усугубив трагизм происходящего...
Он улыбнулся, а после посмотрел себе под ноги и за спину стоящего перед ним узника.
Улыбка стáла мрачнее.
Это не был мир залитый кровью. В нем не было пламени и не было тьмы...
Все от края до края покрывали цветы...
Те самые цветы, что когда-то постоянно выростали там, где прохоил этот беспутно-отчаянный, бескомпромисно-самоотверженный паренек.
***
Жнец усмехнулся вновь и заглянул в обреченно-усталое лицо пленника судьбы.
Тот не соротивлялся и не убегал.
Он давным давно покорился карме и позволял делать с собой все, чего от него желали боги - таков был его личный выбор - его расплата, за гибель миллионов, пусть и погибших по своей собственной вине...
Жнец снова пóсмотрел на цветы.
Особенно пристально он взглянул на те, что словно в насмешку, упорно, вновь и вновь, являлись сюда из мира живых, угрожая и даже требуя от негó - Жнеца, вернуть им их возлюбленного...
Их Сердце...
Сердце, окропленное кровью сгоревшей в пожаре младости.
Цветы Жнецу не нравились.
Определенно.
Ибо были слишком живыми.
Да еще и порождениями богини природы - Розы, рожденной из цветка-оберега, вечно охранявшего юношу в его первой - кошмарной жизни, позволившей ей как раз-таки и пробудиться как новой богине планеты, причем с желани́я многих сильных мира того. И́ к тому же, все еще, даже спустя столько времени, упорно души в нем нечаявшей.
Странное выражение поселилсь на лице Жнеца.
Цветы его отнюдь не радовали и не воодушевляли. Даже наоборот - злили и угнетали.
Любовь Розы́ Мира была для него чуждой и аллогичной.
Аномальной и́ аморальной в принципе.
Попросту неприемлемой.
Бог не может любить человека.
Особенно того, который, поправ законы человечности и человеческого существования, стал Разрушителем мира...
Разве можно любить Катастрофу? Разве можно любить Разрушителя?
Разве можно любить того, кого прокляли быть нелюбимым еще за миг до его рождения, предопределив его судьбу, стáть агнцем на закланье, ради взросления всего Мироздания?
В сказки о бессмертной любви Жнец предпочитал не верить, мня что это - просто прихоть духа.
Óн пóлагáл так, отказываясь смотреть правде в глаза.
Ибо не мог принять самого того факта, что оное Сердце Жизни было влюблено в Разрушителя мира людского, бросившего вызов всем нормам, правилам и законам вселенной, полностью низвергнувшему все прошлое, дабы создать новый, свободный мир - с нуля, заставив этот самый мир наконец-то повзрослеть и принять правду самой жизни, о том, что героями не рождаются, герои сами становятся героями - героями в сердцах тех, кого они спасли, а дьяволами их нарекают те, кто ненавидит правду, что иногда острее любой даже самой сладкой лжи...
Взяв юношу за эфемерную цепочку прикрепленную к ошейнику призраков, одетому тóму на шею, он повел его за собой - в пучину безвозвратности - к концу всех дорог - к пропасти реинкáрнации - океану всех душ...
Паренек покорно пошел за своим конвоиром.
Пытаться сбежать он даже и не помышлял.
Ведь его пребывание сдесь оплачивало райское посмертие для неви́нных, невиновных и невольных жертв его преступлений...
Он оплачивал своими страданиями их посмертные гонорары, стирая прижизненые ад, ужас и боль, полученные ими пó егó вине, и даже чáстично потраченые рядом из них на него самого - на продолжение егó жалкого существования прежде - в первой из проклятых жизней...
Он добровольно согласился оплатить им за это своей вечной кармой во всех воплощениях и обещание держал.
Держал, 6е отступаясь, ибо он дал им Слово.
Это было не просто какое-то там легкомысленное обещание, нет.
Это было Истинное Слово, во-истину Последнего Настоящего Великого Героя - Последнего Героя, мира уже без Героев...
В этом и заключались: скорбь живых и вся грусть из-за несправедливости жизни, творимой чудовищами в человеческих обличьях, обманом нáрекающих творящих благо, воплощениями Абсолютнóго Злá, расчеловечивая их и надевая́ на себя маски людей, хоть сами этого и были недостойны.
***
Под босыми ногами идущего к финалу неизбежности, обреченного на вечные страдания духа, упорно и неотступно расцветали алые и белые розы...
Кандалы на его эфирных руках и ногах, оплетенные все тем же шиповником, казалось, понемногу крошились - истончаясь.
***
Жнец остановился и подвел к себе спутника .
Теперь они вдвоем стояли на утесе у поднжия коего разливалось от горзонта до горизонта непроницамо-черно-кровавое море. Так казалось все так же на первый взгляд...
***
Щелчок... и еще один, и еще...
Миг, и цепи упали, подернувшись струйками невесомой дымки.
Парень не шевелился .
Он устал, но спрашивать просто или не мог, или уже попросту не хотел.
Ведь он уже давным давно сбился со счет тех раз, когда оказывался в этом кошмаре...
Кару, как он считал, избыть было невоможно...
А между тем, над черно-багровым морем вставало такое же, как и ранее потерянные пареньком глаза - алые как медленно светлеющие воды, о чем-тó безумно шепчущего прибоя...
***
Жнец подведя юношу к самому обрыву, произнес:
"Иди, ты - свободен!
В следующий раз, все будет иначе!Твой долг выплачен!"
Произнеся сие, он легонечко толкнул призрака в спину.
И парень сделал шаг вперед.
Шагнул в бездну...
Ступилив нее ни о чем не спрашивая и ни о чем не говоря...
Это продлилось миг.
Казалось, он словно на одну секнду биения сердца завис в воздухе - между небом и водой, и...
И море стало лазурным, а Солнце - нестерпимо золотым...
"Любимый!" - воскликнуло поле цветов голосами волшебных растений, и паренек, словно очнувшись от тягостного сна, в тот самый миг, все же нашел в себе силы преодолеть неизбежность, и огянулся...
Оглянулся, чуть улыбнувшись
Жнецу...
В его серебристых, не проклято-кровавых глазах Катáстрофы, светила холодна Луна давно отгоревшего врмени.
Печали больше не было.
Жнец смотел вниз.
Море, бушевавшее до этого успокоилось
Оно было полностью безмятежно, а весь утес зарос цветами.
***
"Живи правильно! И так, и иди вперед, не оглядывайся!
Держи голову гордо, а глаза открытыми, и впредь все же дорожи ими, ты ведь уже познал их цену, не тáк ли? Улыбайся и смейся! Ты ведь все-таки человек, пусть и любимый богами! Человек, а не демон, каким тебя нарекли! Ты - Последний Герой!
Ты тот, кто носит имя Окровавленного Сердца! Сердца, истекающего кроью самой любви!