Ландбург Миша : другие произведения.

Стража г-жи А

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Люди нуждаются в страже, вопрос лишь в том, в какой...

  
  
  
  
  
  

М И Ш А Л А Н Д Б У Р Г

СТРАЖА Г-ЖИ А.

  
  

РОМАН

  
  
  
  
  
  
  
  

Т е л ь - А в и в

  
  

2 0 0 3 г.

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   .
  

  

   Говорит ручей с рекой,
   говорит звезда с луною
   говорит земля с тоскою,
   а тоска -- сама с собою.
  
   ИЛЬЯ БОКШТЕЙН

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   --- Понятно! -- отвечаю я в телефонную трубку!
  
  

* * *

  
  
   Доктор просил придти к шести и, чтобы убить время, брожу по улице Алленби.
   В ларьке пью морковный сок.
   "Поправить можно это?" --- спрошу у доктора.
   В витрине книжного магазина переизданный Альбер Камю, и я радуюсь за хорошего писателя и за хороших читателей.
   За спиной женский голос:
   --- У нас еще три часа!
   Поворачиваю голову -- озабоченное лицо женщины и задумчивое лицо мужчины в форме офицера запаса.
   -- Ещё три часа! -- мужчина рассеянно смотрит на мостовую, а потом молча кладёт пальцы женщины к себе в ладонь, и они, перейдя дорогу, скрываются за дверью гостиницы.
   Вернувшись к ларьку, снова угощаю себя соком и думаю о том, что людям нужно многое ...
   К больнице подхожу ровно в шесть и думаю, что лучше бы люди нуждались в немногом.
   Медицинская сестра из родильного отделения спрашивает, не могу ли подождать в коридоре.
   "Без проблем!" --- говорю я.
  
  

* * *

  
  
   Брожу по коридору. Двигаюсь медленно и с ускорениями. Заглядываю в распахнутые двери палат или, опустив глаза, прохожу мимо. Вдыхаю запах лекарств или ладонью нос прикрываю. В туалете, перед зеркалом, строю рожицы.
   "Поправить можно это?" --- спрошу у доктора, и ни о чем ином не стану спрашивать, потому что обо всем остальном знаю только я...
   Из окна коридора видны силуэты стройки и сгорбленные спины рабочих, которые на пустыре развели костер.
   "Поправить можно это?" -- спрошу я.
   В лохмотьях дыма бегают жёлто-зелёные искры.
   Отхожу от окна.
  
  
   В зеркале туалета светлые брови, светлые глаза, короткий, чуть вздернутый нос, розовые мочки ушей --- все мое, лишь зубы чужие.
   "Напрасно тогда разбил не голову, а зубы и мотоцикл", --- думаю я.
   Теперь у меня четыре ровные, аккуратно посаженные костяшки...
   Любопытно, какие зубы у доктора?
   Тишина.
   Слушаю тишину.
   Осыпаю проклятиями свои костяшки, а потом проклинаю налитые желанием груди г-жи А.
  
  

* * *

  
  
   Конечно, то, что мой брат женился на англичанке и переехал в Манчестер, огорчало... Маму --- очень; меня --- поменьше. Уезжая, брат сказал: "Можешь распоряжаться моей квартирой. За свет, газ, телефон уплачено за год вперед".
   Подумав, что с волей старшего брата нельзя не считаться, я обещал: "Распоряжусь!"
   К маме звоню регулярно, кроме, разумеется, тех дней, когда у неё питаюсь.
   Мама угощает обедом пять раз в неделю, и мы довольны, что у нас имеется возможность часто видеться.
   Иногда звоню в Манчестер в надежде, что у брата полный о'кэй, и что он, не в пример другим израильтянам, с разводом спешить не будет. Надежда обычно согревает...
  
  

* * *

  
  
   Был декабрь, и шоссейная дорога под Тель-Авивом была омерзительно скользкая.
   Два санитара, которые сидели возле меня, рассказывали анекдоты. Меня стошнило.
  
  

* * *

  
  
   Коридор родильного отделения насторожен, как граница, а в палатах безудержно ворочаются животы с сокрытым в них варевом, которое наружу рвется, ибо так Судьбе угодно...
   За окном костер. Дым убегает вверх и там растекается.
   "Может быть, --- думаю я, --- может быть, Судьба --- это Дьявол, и того, кто этот коридор-границу переступит, ожидает дьявольская судьба..."
   Брожу вдоль коридора и поперёк.
   "Поправить это можно?" --- спрошу у доктора.
   Тишина.
  
  

* * *

  
  
   Однажды составил перечень того, что у меня имеется, и чего не хватает.
   Имеется:: мама, мамино питание, Илона, учёба в университете, приятель Арье Лан, квартира брата, небольшая стипендия за то, что я талантливый студент, море рядом с городом, разбитый мотоцикл, четыре искалеченных зуба, новелла, напечатанная в журнале "Проза", воинское звание сержанта в запаса.
   Не хватает: отца, собственной квартиры, отремонтированного мотоцикла и четырех зубов.
   Подвел баланс: нужны деньги и Фортуна!
   Сделал вывод: деньги и Фортуна нужны всем --- вывод утешал...
   Я сказал Илоне:
   --- Кажется, я немного эгоист!
   Илона ответила:
   --- Мы все немного...
   Я сказал Арье Лану:
   --- Кажется, я немного эгоист!
   Арье Лан ответил:
   --- Браво!
   Говорить маме, что её сын эгоист, я не стал.
  
  

* * *

  
  
   В начале марта я сказал Илоне:
   --- Ремонт мотоцикла - это куча денег!
   --- Ю -у-у-у ! --- подтвердила Илона.
   -- А ремонт зубов --- это...
   --- Целое состояние! -- догадалась она.
   --- Без зубов я, наверно, как...
   --- Без зубов ты точно, как...
   Я сжал губы и промычал:
   --- Подыскиваю вечернюю работу...
   --- Дерзай! --- советовала Илона.
   Мы спустились к морю.
   --- Весна! -- сказала Илона.
   Море было безвольное, безволновое, и на воде лежала лунная полоса.
   Мы бегали по морю и коленками будили сонную гладь.
   Вдруг лунная полоса качнулась и, рассыпавшись, обдала нас лунными брызгами.
   --- Боже! -- ужаснулась Илона.--- Мы поломали луну!..
   Выбежав из воды, издали наблюдали, как море, успокаиваясь, собирало лунные осколки воедино.
   --- Смотри! -- смеялась Илона.
   --- Вижу! --- я смотрел на Илону.
  
  

* * *

  
  
   Бродил по городу в поисках работы - заметил контору типографии "Радуга".
   Аккуратно причесанная дама с зелеными глазами заявила:
   --- Работы нет!
   Я заскулил:
   --- Ну и времена!
   Мне уже довелось побывать в подвальчике, где торговали ржавыми железками, на складе поношенной обуви, и еще в компании, которая рассылает рекламные листки.
   На днях уволила двух рабочих, -- проговорила дама и вдруг вся вскинулась.--- Говоришь, изучаешь литературу?
   --- В Бар-Иланском университете.
   --- А сам пишешь? --- в глазах хозяйки типографии показался блеск, напоминающий Надежду.
   --- Пытаюсь...
   --- Адресок оставь! -- велела хозяйка. -- Я подумаю...
   "Холеный вампир!" --- подумал я.
   Адресок оставил.
  
  

* * *

  
  
   Всякий раз, когда случается тишина, пытаюсь определить ее суть: Усталая, Голая, Пронзительная, Упругая. Горячая... Смысл в тишине заключен всегда, но в тот вечер, когда я впервые оказался в квартире на улице Сутин, смущала тишина, которая оказалась Никакой.
   --- Пришел! -- напомнил я о себе.
   Хозяйка типографии указала на единственный в комнате стул.
   --- Прости, что так разглядываю, -- сказала г-жа А.
   --- Ради бога! -- отозвался я. -- Ваше внимание льстит...
   Г-жа А. пошевелилась на диване, а потом заметила:
   --- Читала тебя в журнале "Проза".
   --- Вот как! -- я снова послушал тишину. -- Та новелла --- сиротинка... До неё не печатали...
   --- Напечатают еще! --- заверила г-жа А..
   --- Да?
   -- И когда-нибудь премию получишь!
   -- Нобелевскую?
   -- Глупый!
   -- Глупый -- я? -- меня охватило тягостное беспокойство...
   -- Нобель! - уточнила г-жа А.
   "Глупый Нобель" меня устраивал, и я, немного расслабившись, принялся разглядывать комнату.
   Вся мебель состояла из стула и дивана; остальное пространство занимали бесчисленные гирлянды лампочек, которые беспорядочно свисали со стен и потолка. На полу лампочек был ещё больше...
   --- Писателем меня еще не считают, --- сказал я.
   --- Напрасно! -- на шелковой блузке г-жи А. весело разгладились складки.
   -- Ты ведь умеешь высмотреть... И передать тоже...
   Я поднялся со стула; в окно увидел, как по мостовой проехали два грузовика с ящиками пива. Не оборачиваясь, сказал:
   --- Ваши комнаты без дверей...
   --- Без них!
   --- Совсем без дверей?..
   -- Снесла вниз. Все до единой...
   ... Когда я был малышом, мама плотно прикрывала в моей комнате дверь, а потом, когда на границе погиб отец, мама оставляла дверь открытой настежь...
   --- Все до единой? --- спрашиваю.
   --- Все!..
   Я вернулся к стулу и стал разглядывать на стенах лампочки.
   --- Понимаю! --- сказал я.
   --- Разве? --- г-жа А. перевела взгляд на окна.
   Я не ответил.
   --- Господи! -- словно спохватившись, вскрикнула г-жа А.. -- Скоро стемнеет!
   Я наблюдал за тем, как она, ходила по комнатам и щелкала выключателями.
   --- Надо же! - сказал я потом. --- Ни одной двери и целое войско ламп...
   --- Я только пытаюсь...
   --- Понимаю!
   -- Правда? -- на губах г-жи А. дрожала улыбка. -- Я всего лишь...
   --- Богатая! -- перебил я.
   Г-жа А. откинулась на спинку дивана, и было слышно, как она дышит.
   --- Мои деньги --- то, что есть я?
   --- Остальное меня не... У меня непредвиденные расходы...
   --- Поломанные зубы?
   --- И ещё мотоцикл.
   --- В таком случае за работу!
   -- Вот-вот!..
   Г-жа А. вдруг рассмеялась, а потом вдруг смеяться перестала.
   --- Отремонтируешь мотоцикл, --- сказала она, --- и через неделю отправишься в аэропорт имени Бен-Гуриона; прилетит мой муж, и надо, чтобы там был ты! Всё разглядишь и передашь мне!..
   --- Как сыщик?
   Лицо г- жи А.. вспыхнуло, встревожились зрачки.
   -- Сыщики --- иное... У них глаза иные, уши иные...
   В руках г-жа А.. держала синий конверт.
   "Гуманитарная помощь", --- подумал я о конверте.
   --- Понимаю! -- сказал я. -- Надо, чтобы вашего мужа встретил именно я...
   -- Будешь не единственным, кто его встретит!..
   Мысленно погладив конверт, я поклонился.
  
  

* * *

  
  
   Заглядываю в зеркало больничного туалета. К чёрту!.. Комкаю в руках бумажное полотенце. К чёртям!.. Полотенце набрасываю на зеркало.
   "В бою бывало проще! -- думаю я. --- Страх забрасывали клубами дыма и, покидая ненадежную воронку, окапывались заново..."
   Я в больничном туалете...
   Г-жа А., на рыжем диване...
   Каждому свое место!..
   Бумажное полотенце -- не дымовая завеса, а может быть, и она не упрятала бы, и от своего лица никуда не...
   Это поправить можно?"
   "Беги, --- говорю себе, --- беги, пока полотенце не свалилось!"
   Не убегаю.
   Убегать не умею.
   Убегать не хочу.
   Солдат не убегает, а лишь ненадежную позицию оставляет...
   Тишина. Тишина Дрожащая.
   С лица срывают полотенце.
   -- Заметно? --- говорю я.
   -- В больницы приходят не развлекаться... У мужчины узкая, сгорбленная спина.
   -- Проблемы! -- признаюсь я.
   -- Сопи носом и считай, что проблемы не твои!
   -- А чьи же?
   -- Чьи-то!
   --- Считать, что чьи-то?
   -- И дыши носом!
   -- Сопеть, пожалуй, смогу!
   -- Только громко!
   -- Ты кто? --- спрашиваю.
   -- Оберегаю здание в целом и помещения с писсуарами в частности...
   -- Охранник?
   -- Стражник!
   Молча киваю головой и смотрю на мятый ворот его рубахи.
   -- Стражник! --- повторяет он, и вдруг громко смеется. -- Я еще и на другом объекте стражник! Другой, по правде говоря, не объект, а субъект, понимаешь?
   -- Нет, -- признаюсь, --- Я сейчас исчезну, и мешать не буду...
   -- Мне-то что! --- он снова громко смеется. -- За углом больницы -- кафе "Верблюд". Коньячок там имеется...
   -- "Верблюд" --- удачное название для кафе! -- говорю я.
   -- Могу рюмочку прямо в туалет доставить...
   -- Да?
   -- Да!
   -- Тогда, пожалуйста, две! Мне безразлично: коньяк или водку, лишь бы не козье молоко...
   -- Шутник! -- на лице стражника радостные глазки. -- Доставлю непременно!
   "Какие там шутки!" -- думаю я.
   ... Однажды мы двое суток тупели от жажды: к незнакомым колодцам подбираться не решались, а вокруг блеяли убегающие от войны козы... С тех пор ... От козьего молока у меня рвота...
   "За углом коньячок имеется!" --- умница стражник, психолог...
   "Надо убегать!" -- решаю я.
   Не бегу.
   Жаловаться хочу!..
   Не знаю кому...
   Не знаю, на что...
  
  

* * *

  
  
   -- Разрешаешь? -- спросил я.
   --- Рискни! -- ответила Илона.
   Закрыв глаза, коснулся губами ее груди.
   Ладонь Илоны легла на мой висок.
   -- Да! -- услышал я.
   -- Навсегда?
   Илона не ответила. Я спросил еще:
   --- В наши дни чудеса случаются?
   -- Случился ты! -- проговорила она.
  
  

* * *

  
  
   -- Но это не коньяк! -- говорю я.
   -- Бренди! -- признается стражник и бутылочку трепетно к груди прижимает. --- Отнести обратно в "Верблюд"?
   -- Оставь здесь!
   -- Тогда полечимся! -- пальцы стражника сжимают бутылочку туго-туго.
   "Как любимую!", --- думаю я.
   Что-то тревожит грудь.
   Что-то грудь согревает.
   Пьём молча, строго соблюдая очерёдность /глоток -- я, три -- он/.
  
  

* * *

  
  
   В аэропорт Бен-Гурион я прибыл на отлично отремонтированном мотоцикле и, достав мобильный телефон, заявил: "Я на месте!"
   Из окон кафе было видно, как самолеты, спрыгнув с неба и, заглушив моторы, выпускают лестницы с пассажирами.
   На плече ощутил ладонь.
   Аккуратно причесанная, в светло-голубом костюме, хозяйка типографии, казалось, не в аэропорт заглянула, а на представление.
   -- Вы здесь тоже? -- изумился я.
   -- Это ты здесь тоже! -- ответила г-жа А. и опустилась на стул рядом.
   Я продолжал наблюдать за самолетами: прозевать посадку из Франкфурта означало бы лишиться надежды построить зубы. От счастья, порой, отказываются, но никогда не от надежды на него.
   В небе баловались облака, и я вглядывался в просветы между ними, словно в щели в заборе.
   -- Думаешь о деньгах? -- спросила г-жа А.
   Я не ответил -- был занят работой...
   -- Знаю, ты думаешь о деньгах!
   -- Из Франкфурта прилетает самолёт с вашим мужем, и я жду...
   -- Моих денег ждёшь!..
   Я понюхал воздух -- он смешался с запахом духов г-жи А..
   -- Была авария, и у меня поломались зубы, -- проговорил я. -- Если бы зубы и мотоцикл не поломались...
   -- Поломать зубы -- это ужасно, но, пожалуйста, потрудись представить себе, что у кого-то вдруг ломается всё, всё, всё... Не зубы, а всё, всё, всё!..
   Официант поставил на столик две чашки кофе; в синем стакане поправил салфетки.
   -- Мне искренне жаль, -- проговорил я.
   Г-жа А. потрясла головой; её глаза казались пустыми.
   -- Пей кофе, -- она откинулась на спинку стула и вдруг засмеялась, -- Не слушай жалобы старухи...
   -- "Вы не старая", -- подумал я. На её блузке серебрились маленькие пуговки.
   В дверях стоял десантник. Он смотрел на стенные часы и, казалось, беседовал с самим собою. Потом ушел. Я отпил из чашки. Кофе остыл. Я решил, что десантник разговаривал сам с собою оттого, что у него, наверно, что-то поломалось... Я посмотрел на яркий лак ногтей г-жи А., на зачесанные волосы и подумал, что никогда ещё не бывал в кафе с такой шикарной дамой.
   Объявили о посадке самолета из Франкфурта.
   -- Он -- высокий, седой,-- сказала г-жа А. -- Та -- молодая и стройная. Её называй "Та"! Никогда не называй иначе, как только "Та"!..
   В окне появилось задумчивое мигание бортовых огней идущего на посадку самолёта.
   -- Вашего мужа встречает "Та"?
   -- Так хочет мой муж!
   -- Понимаю!
   -- А я -- нет!
   Я подумал об уволенных из типографии двух рабочих.
   -- Надеюсь! -- глаза г-жи А., кажется, смотрели ни на что.
   -- Хотите стереть то, что "сейчас"?
   -- То, что "сейчас"!
   -- Такое возможно?
   -- Если закрыть глаза...
   -- И уши тоже?
   -- Тоже...
   -- Решили жить без глаз и без ушей?
   Г-жа А. улыбнулась.
   -- Отныне мои глаза и уши -- ты, -- сказала она.
   Я подумал о своих несчастных зубах. "Ради них...Временно... Буду следить и докладывать... Доносы оплачиваются... Прости меня, боже!.."
   -- Но мои глаза -- мои, -- возразил я.
   -- Разумеется! -- г-жа А. рассмеялась и оживленно вскинула руки. -- Только видеть ими придется как нужно...
   -- "Нужно" -- это как? -- спросил я.
   -- Как вижу я!
   -- Но...
   -- Ты сумеешь!
   -- Но...
   -- Ты писатель и мой стражник!
   -- Я -- стражник?
   --- Теперь...
   -- Теперь ваш муж с другой...
   -- Придется мне стать другой...
   -- Вместо "Той?"
   -- Вместо...
   "Господи, образумь эту женщину, -- подумал я, --- образумь эту несчастную!"
   Г-жа А. смеялась ещё и ещё, но Господь заупрямился, во всяком случае, образумить её он не пытался. Я спустился к стоянке автомобилей. Подул боковой ветер. Вдали, под навесом, стояла г-жа А. -- повисшие вдоль тела руки и чуть откинутая назад голова. "Глотает ветер!" -- решил я.
   "Вот он!" -- я заметил высокого, седого мужчину.
   "Вот она!" -- в молодой женщине я узнал "Ту".
   На его губах сверкнула улыбка.
   На губах "Той" -- слезинка.
   "Так оно! -- подумал я. Одни глотают слезы; другие -- ветер..."
  
  
  

* * *

  
  
   -- Никогда не выпивал в уборной, --- признаюсь я.
   Тишина. Тишина Горячая.
   -- Прошу прощения, -- говорит стражник, но больничный туалет -- это не совсем сортир в городском парке и не угол за автобусной станцией, и, кроме того, заботясь о здоровье, лишь лекарство примем!
   -- Больны мы?
   -- С рождения! -- узкая спина стражника дрожит так, словно за ворот рубахи лёд набросали.
   Опускаю глаза. На честно промытых плитах отражение моей головы --- она медленно тускнеет, расплывается, а на её месте вдруг г-жа А. возникает; недвижная, она на рыжем диване сидит, глаза на пустой стул смотрят, и белые коленки сжаты тесно-тесно...
   -- Разница-то малая! -- говорит стражник и меня за плечо трогает.
   Качнувшись, диван с г-жой А. взмывает вверх и в темноте теряется.
   -- Что? -- вздрагиваю я.
   -- Разница-то крохотная! -- уточняет стражник; теперь не только его спина смеется, но и небритые щеки. --- Здоровы мы или больны -- всё едино... И так, и этак живем! Наша Судьба такая...
   -- Выбора нет?
   -- Никакого!.. Ни набрасывать полотенчико на зеркало, ни задавать вопросы -- ни к чему!.. В России учил детишек истории... Ни к чему... Ничему, никогда и никого история не научила...
   -- Люди глупые? -- спрашиваю.
   Стражник плечами пожимает, порожнюю бутылку разглядывает.
   -- Мудрейшие из нас -- и те на зад шлепались... -- говорит он. -- Не потому человек в синяках, что глуп, а потому что такое создание... Маde in Небесах!..
   -- Это уже не поправить?
   Молчит стражник.
   -- Надежды никакой? --- продолжаю я.
   -- Тьфу, тьфу, тьфу! -- сердится стражник. -- Говорить так --- грех!.. Даже думать так -- грех!.. Сплюнь -- от греха чтобы... Присутствие Надежды желательно, даже если она совсем тощенькая...
   Об Илоне думаю, о протянутых в темноте тонких руках и о моих рассыпанных на мокром асфальте зубах.
   Заглядываю в зеркало.
   Тишина. Тишина такая, как тогда в горах...
   ... Мы стояли в дальнем углу траншеи, где час назад Дорон и Денис строчили из ротного пулемета, и вдруг их не стало, а на месте, где были они, оказалась бурая, словно вспаханная, земля с лужицей блевотины, а ещё месиво костей, крови и внутренностей. И в траншею вползла тишина такая, как будто конец света случился...
   У стражника спрашиваю:
   -- В зеркала зачем заглядываем?
   -- Напрасно! -- говорит стражник, -- Но мы делаем напрасно всё...
   -- Всё -- напрасно?
   -- Всё! Даже вопрос твой тоже...
   Слушаю тишину. Тишина Отстранённая.
   -- Кто ты? -- спрашивает стражник.
   -- Кто-то!.. -- говорю я и наблюдаю за тем, как на шее стражника шевелятся складки. Потом спрашиваю:
   -- А ты? Кто ты?
   --Был учителем , а теперь сюда поставлен, -- он смотрит на меня не то виновато, не то с тоской, и, когда говорю, что в туалете торчу напрасно, вдруг предлагает мой портрет нарисовать.
  
  

* * *

  
  
   Г-жа А. сидела в углу дивана и растерянно улыбалась.
   -- Ну! --- сказала она.
   На стенах, среди ламп, -- невзрачные картинки: буфет, кресла, стол, две тумбочки, четыре стула.
   " Двери снесла вниз, а мебель подняла на стены", --- подумал я.
   -- Ну же! -- повторила г-жа А.
   Мне мешала улыбка.
   -- В вашем доме нет мебели! -- сказал я.
   -- Моим лампам нужно место! --- г-жа А. больше не улыбалась.
   -- Но разве без... Дом без мебели...
   -- Мой дом -- во мне!
   -- Дом вынесли ради ламп?..
   -- Разве они того не стоят? -- серебряная брошь на платье г-жи А. вскинулась.
   "В нашем мире стоит всё, --- подумал я, -- вопрос лишь в цене..."
   Тишина. Тишина Боязливая.
   "Боится, что не доложу? А может быть, напротив, опасается, что выложу всё, как есть... Ведь слова можно подобрать так, что от них больно очень, а можно -- чтобы не очень..."
   -- Пожалуйста, -- просила г-жа А. -- Не молчи!
   Свидетель Бог -- я нуждался в деньгах!..
   Начал с главного:
   -- Они плотно целовались, а потом...
   -- Что значит "плотно"?
   Вытянув вперед руки, я прижал друг к другу ладони.
   -- Вот так! -- сказал я, и мне показалось, что, покинув лицо, глаза г-жи А. замерли в моих ладонях.
   "Бедная женщина!" -- подумал я, и раскрыл ладони.
   -- А мой муж? -- спросила г-жа А.. -- Каким показался тебе мой муж?
   -- Седым и высоким! -- сказал я.
   -- Это все?
   От света ламп меня мутило и, казалось, что всё, происходящее в комнате, случалось не со мной и не с этой женщиной, а с двумя актёрами, которые пытались изобразить жизнь, но только игра у них не получалась; по усталому лицу героини бегали блики раздражения и неловкости оттого, что досадная ошибка произошла: из-за кулис на сцену вытолкнули не того, кто должен был подыграть ей в необычной роли.
   Я коснулся языком покалеченных зубов, и посторонний голос мне подсказал: "Заяви, что там, на стоянке, у ее мужа были жутко мятые, отвислые на заду брюки..."
   Стало неловко, потому что прислушиваться к постороннему голосу недостойно и даже рискованно, но с другой стороны, когда нет ни своего голоса, ни своих зубов, то...
   -- Его лицо... -- в глазах г-жи А. блеснула влажная капля Нежности. -- Разве оно не говорило?
   Я решил, что идею с брюками надо оставить, а постараться угадать, о чем говорит лицо седого мужчины, когда его зазывает к себе в машину молодая женщина.
   -- Разве его лицо не казалось усталым? -- капля Нежности, подсохнув, обернулась искрой Боли.
   -- Усталым смертельно! -- воскликнул я. -- Было невообразимо больно глядеть на его лицо; в тот миг мне подумалось, что такого усталого лица никогда не видел; я даже сказал себе: "Жаль, что в эту минуту рядом с ним нет вас!"
   -- Кому жаль? -- спросила г-жа А.
   Меня мутило не столько от пылающих ламп, сколько от самого себя.
   --- Не знаю! -- сознался я.
   Г-жа А. тяжело поднялась с дивана и подошла к ящику, доверху наполненному лампочками, достала одну из них, подержала в ладони и сменила на ту, которая перегорела.
   -- А ты, пожалуйста, знай! -- сказала г-жа А.
   В окне суетились блики отраженных ламп.
   "А вдруг окно лопнет?" -- подумал я и вслушался в тишину. Тишина была Затаившаяся.
   ...В Рамалле, во время чисток, затаившаяся тишина вдруг взрывалась на предрассветных холмах, и тогда на шоссейную дорогу опускался огромный в серо-зелёных пятнах вертолет. Однажды он забрал меня, потому что я был без сознания и без двух пальцев на левой ступне...
   -- Правда -- многолика! -- сказал я.
   -- А неправда?
   -- Она уж вовсе!..
   -- Тогда подавай то, что "уж вовсе"!.. -- смеялась г-жа А.
   Я подумал: "Черт с тобой!"
   Г-жа А. вытянула шею, посмотрела на меня долгим изучающим взглядом и вдруг прошептала:
   -- Так плотно, как ваш муж?
   -- Да, как мой муж!
   "Так не смогу!" -- подумал я и сказал:
   -- Ладно!
  
  

* * *

  
  
   Стражник уверяет:
   --Я рисовать могу разное: и людей, и цветы, и птиц и мебель. Богатая чудачка велела срисовать кресла, тумбочки, стол, стулья, а потом всю мебель куда-то вынесла. Платит чудачка хорошо, только неразговорчивая, и на уме у нее что-то... Что именно -- не знаю, но смотрит она так, словно... Это как, когда хочется почесать нос, а руки заняты... Чудачка... И для защиты своих чудачеств стражу подбирает... Я ведь сразу догадался, что она не женщина, а недоступная человеческому разуму Концепция...Согласись, что Концепция -- быть женщиной не может...
   Мебель, которую срисовал, исчезла, а моими рисуночками стены покрыла. И повсюду лампы... Баба! Знаешь, баба -- она и в Израиле баба!. Я ведь когда-то историю изучал и усвоил, что история людей -- это повесть об иллюзиях и самообманах... Надо же, двери сняла...
   -- Может быть, двери казались ей дверцами мышеловок? -- говорю я.
   -- Какие к чертям мышеловки? Это её жизнь -- кошка!.. Вот и играет... Знаешь, мы все в кошки-мышки играем... Игра у нас очень популярная!..
   Пожимаю плечами -- глубокомыслие стражника ввергает меня в немоту.
  
  

* * *

  
  
   Как-то я спросил:
   -- Г-жа А., вам больно?
   -- Надеюсь! -- сказала она. -- В конце концов, всё уходит; мне бы сохранить хотя бы её, а не то, и она уйдёт, и тогда уж вовсе ни с чем...
   "Разве боль может быть полезна?" --- подумал я и спросил:
   -- Боль тоже стражник?
   -- А как же! Понимаешь?..
   -- Нет! -- сказал я.
   -- И не надо! Тебе пока не надо...
  
  

* * *

  
  
   -- Звонила чудачка, --- говорит стражник, --- и спрашивала, могу ли рисовать младенцев.
   Разглядываю небритые щёки стражника, его мятые брюки и торчащую из кармана порожнюю бутылку. Спрашиваю:
   -- Сколько младенцев нарисовать не сказала?
   -- Нет, но по мне, чем больше, тем выгоды больше...
   "А по мне, и один -- лишний!" -- думаю я, и говорю:
   -- А вдруг г-жа А. младенцев выставит, как выставила мебель? Рисовать закончишь, а она этих младенцев...
   -- Нет у неё младенцев! У неё нет никого! На уме у неё что-то есть, и еще деньги... Разве я имя г-жи А. назвал?
   -- Нет, -- говорю, -- надобности не было...
   -- Выходит, и ты тоже... Знаком?..
   -- Мотоцикл нарисовать смогли бы? На асфальт поваленный... А под колесами грудь женская -- потная, но уже остывшая...
   -- Ни в коем случае! -- стражник трясёт головой так яростно, словно ему предлагают из окна выпасть. -- Или мотоцикл, или грудь... Или вспотевшую, или остывшую...
   -- В таком случае, младенца рисовать не смей!
   -- Нет у нее никакого младенца, так что ... У г-жи А. нет ни мебели, ни дверей, ни мужа; ничего, кроме денег и причуд, в которых ни смысла, ни толка...
   -- Толк в боли! -- говорю я.
   -- В боли?
   -- Кажется, в ней...
   -- Боль? Такого в природе нет. А если и да, то кому это интересно? Человек обрастает болью, как лесной валун мхом...Может, ещё за коньячком сбегать?
   В туалете тишина. Тишина Удушающая.
   -- Хочу к маме! -- говорю я.
   -- Болит что-то? -- спрашивает стражник.
   -- Вроде бы...
   -- Не бери в голову! -- улыбается стражник. -- Генри Миллера знаешь?
   -- Читал...
   -- Этот парень долго страдал от геморроя, пока доктор не посоветовал ему о геморрое не думать. "Просто не бери в голову!", --- сказал доктор. Миллер совет принял и с тех пор больше не страдал.
   -- Геморрой -- это там, где?..
   -- Там! -- говорит стражник.
   -- Не совсем возле головы?
   -- Не совсем возле...
   -- В таком случае, Миллеру было легко не брать в голову!
   -- И ты не бери! Все страдания от головы!
   -- Все?
   -- Все!
   -- Хочу к маме! -- говорю я.
   Стражник пожимает плечами и ласково по крышке унитаза похлопывает.
   -- Наш мир -- дерьмо! -- говорит он. -- В этом производстве я толк знаю!..
   -- Талантливый ты! -- говорю я.
  
  

* * *

  
  
   Радовалась Илона:
   -- Мотоцикл как новый!
   -- Скоро и зубы тоже...
   -- А деньги откуда?
   -- От чёрта! -- сказал я.. -- Глаза и уши чёрту продал, и теперь на службе у него...
   -- У черта?
   -- У богатой дамочки! Впрочем, это одно и тоже...
   Зрачки Илоны стали Изумлением, а ресницы, казалось, обуглились.
   -- В таком случае, -- услышал я, -- в таком случае, убирайся к чёрту!
   -- Мои глаза и уши лишь временно... -- объяснил я.
   -- Убирайся! -- проговорила Илона, и нас разделила мерзкая пелена.
  
  

* * *

   Дождь за больничным окном стучит громко и недовольно. "Нет, -- думаю, -- к маме сейчас не пойду!.."
  
  

* * *

  
  
   ...В тот вечер я читал "Приглашение на казнь" Набокова и думал о тех, кто этот мир покинул, и о тех, кто в него войдет. Летал первый осенний дождь; из дома напротив посыпалась, словно из надорванного мешка, возбужденная детвора. Малыши метались по тротуару, падали, спотыкались, ударялись о бока и животы прохожих и, снова вскочив на ноги, веселье не прекращали.
   Раскрыв окно и понюхав воздух, я набрал в ладонь влагу.
   Набоков!..
   Булгаков!..
   Цветаева!..
   "Господи, -- подумал я, -- люди запутались в своих чувствах и желаниях..."
   Дождик.
   Сверкающими каплями покрылись кусты.
   Я спустился вниз, продолжая раздумывать над смертями, которые довелось видеть самому, и о которых читал в книгах; бродил по немым улицам и скверам. Снова летал дождь, снова летать переставал. Была ночь, когда я возвратился. Пересёк тишину комнаты и уснул, не дождавшись Илоны...
   ... Вечер. Слоняюсь по
   Тель-Авиву. Слоняюсь
   в одиночестве, и нет
   ничего тоскливее, чем
   слоняться по Тель--Авиву
   в одиночестве.
   Решаю идти вслед за
   девушкой, у которой такие,
   как у Илоны, светлые
   волосы, и такие, как у Илоны,
   длинные ноги, и я говорю
   себе, что эта девушка -- моя
   жена, и нам хорошо, оттого,
   что бродим по Тель-Авиву
   вместе, и оттого, что мы муж
   и жена; я дарю ей цветы, и
   она целует меня. Мы
   разглядываем в небе месяц
   и едим конфеты из корзинки
   с розовой лентой, а потом
   спускаемся к морю...
   И вдруг жена от меня
   уходит, а потом скрывается
   за окнами высокого дома.
   Подбегаю к двери дома.
   Дверь белая и очень холодная,
   и я догадываюсь, что дверь
   ледяная.
   В одном из окон замечаю,
   как руки Илоны ложатся на
   плечи незнакомого мужчины.
   Водители автомобилей
   грозят раздавить меня, если
   не уберусь с проезжей части
   улицы.
   "Ладно!" -- говорю я,
   уступая натиску нетерпеливых
   колес, а потом слушаю, как
   жалобными выдохами шепчет
   море.
   Думаю о той, которая за
   чужим окном...
   Хочу молиться, но не знаю,
   как...
   Хочу пожаловаться, но не
   знаю, кому...
   0x08 graphic
Гляжу в темноту.
   Слушаю море.
   "Говори толком!" -- прошу я.
   Море говорит!
   Спрашиваю: "Тоска, да?"
   Из темной воды вырывается
   усталый выдох.
   "Толком не получается?"
   Море волнуется и говорит
   сбивчиво.
   Сырой песок облепил ноги.
   Поднимаюсь в Тель-Авив
   и слушаю, как стучит
   сердце.
   Когда проснулся, Илона была рядом, и я рассказал о своем сне.
   "Я здесь!" -- улыбалась Илона. Я смотрел на Илону и не понимал, почему она улыбается.
   Журнал "Проза" мой сон напечатал, и я не понимал, почему напечатал, а потом уже не понимал, почему, прочитав новеллу, г-жа А. к себе служить позвала...
  
  

* * *

  
  
   Служба у г-жи А. порой забавляла, и я давал волю выдумкам, но чаще сообщал истинную правду.
   -- Ваш муж закрыл глаза "Той" губами, -- доложил я.
   Губами?
   -- Да, так он сделал!
   -- Закрой мои глаза губами! -- попросила г-жа А.
   "Что вы с собой делаете? -- подумал я. -- И что со мной делаете?"
   Я представил себя вихрем, который носится по комнатам, хлещет выключателями, чтобы погасить свет -- возможно, во мраке удастся обнаружить что-либо осмысленное...
   -- За дверью квартиры "Той", -- сказал я однажды, -- слышались шорохи.
   -- Шорохи?
   -- Шорохи любви...
   -- Ты так думаешь?
   -- Они были прямо за дверью.
   -- Возможно, чуть подальше?..
   -- Прямо за дверью!
   -- Продолжай! -- требовала г-жа А.
   Я почувствовал усталость.
   -- Устал! -- признался я.
   -- Уходи! -- сказала г-жа А. -- Если устал...
   "Ты на работе, -- напомнил я себе, -- а на работе не устают, а зарабатывают!"
   -- А ещё за дверью была музыка, -- сказал я.
   -- Что за музыка?
   -- Пойду, выясню!
   -- Пойди! -- сказала г-жа А.
   В мобильный телефон спросил:
   "Несколько часов назад за вашей дверью была музыка. Что за музыка?"
   Ответил мужчина:
   -- Кто спрашивает?
   -- Сосед! -- представился я. -- Мимо музыки проходил... Что это было?
   -- Шломо Арци, -- объяснил мужчина. А после музыки мы съели тарелку блинов. Рецепт блинов интересует?
   Я отключил мобильный.
   -- Это был Шломо Арци! -- доложил я г-же А.
   Г-жа А. задумчиво покачала головой и, не сказав ни слова, протянула деньги. Я спустился на улицу.
   Молоденькая продавщица достала с полки диск, и, так как, кроме нас, в магазине никого не было, мы решили прослушать диск вместе.
   -- Мне нравятся мелодии, -- сказал я.
   -- А мне ещё и слова, -- сказала девушка.
   -- Слова тоже хороши, -- я подумал об обнаженных плечах Илоны и о тесно сдвинутых коленях г-жи А.
   -- Вот! -- сказал я, когда вернулся на улицу Сутин.
   Г-жа А. разглядывала на полу лампочки.
   -- Вот! -- повторил я и протянул диск.
   Г-жа А. подняла на меня радостные глаза.
   "Как честно, как искренне эта женщина себя обманывает!" -- подумал я.
   -- Шломо Арци? -- вдруг проговорила она и снова замолчала.
   -- Мне уйти? -- спросил я.
   Она не ответила. Теперь она смотрела на окно.
   Я поднялся со стула.
   -- Как ты считаешь, -- услышал я, -- что в жизни главное?
   Я остановился: "Целые зубы и постоянная работа!"
   -- Уходи! -- попросила г-жа А.
  
  

* * *

  
  
   В конце коридора серая коробка телефона.
   -- Слушаю! -- узнаю скрипучий голос сестры Илоны, и мой рот наполняется слюной. Мой рот наполняется слюной всякий раз, когда слышу не тот голос, который услышать хотел бы.
   -- Мне бы поговорить с...
   -- Стряслось что-то? -- в голосе нескрываемая радость.
   -- Стряслось! -- говорю я и пытаюсь справиться с наводнением в горле.
   -- Снова авария?
   -- Аварии -- это то, что у меня на роду написано...
   -- Что-то с головой? -- радостно сопит трубка.
   -- С головой поменьше; больше с душой...
   На какое-то время трубка немеет, а потом сообщает:
   -- Как бы там ни было, но сестры дома нет и, когда будет, не известно.
   -- Придется написать письмо...
   Теперь трубка немеет надолго. Потом вдруг снова оживает:
   -- Вы уверены, что у вас с головой всё, так сказать...
   -- Нет! -- признаюсь я. -- С этим никогда нельзя быть уверенным!
   В трубке короткий щелчок.
   В коридоре тишина. Тишина Задумчивая.
   Губами прижимаюсь к немой пластмассе:
   -- Илона, я помню всё!..
   -- Забудешь! -- молчит трубка. -- Забудешь потом...
   -- Не забуду! -- молчу я.
   За окном летает дождь. Он потушил костер и разогнал рабочих.
   Тишина.
   Тоска.
   Стражник советует сопеть носом. Пытаюсь сопеть...
   Стоны из палаты.
   Снова тишина.
   "Поправить это можно?" -- спрошу сейчас у доктора.
   Сейчас г-жа А. там, где нет дверей, и где лампы-стражники ночь отгоняют.
   Сейчас...
   Если бы знал тогда...
  
  

* * *

  
  
   -- Илона, скажи, что это неправда!
   -- Это правда!

* * *

  
  
   Вечернее небо покрыло город строгой синевой, и пахло прибежавшим с моря весенним ветром.
   -- Грустите? -- спросил я.
   Г-жа А. не ответила.
   Я рассказал анекдот о рыбе, которая вдруг заговорила.
   Г-жа А. не смеялась.
   -- Случилось что-то с типографией или вообще?.. --- спросил я.
   Если случилось, -- сказала г-жа А. -- то скорее "вообще"...
   Я покачал головой, изображая догадливость.
   И вдруг г-жа А. улыбнулась.
   -- Прошу тебя...
   Я смутился: г-жа А. никогда не просила, а лишь требовала.
   -- Будет исполнено! -- заявил я.
   Раскрыв сумочку, г-жа А. достала несколько сот шекелей.
   -- Иногда приноси цветы... Не затруднит?
   -- Нисколько! -- сказал я.
   -- Цветы объясняют женщине многое... И тогда, когда цветы преподносят, и ещё более, когда преподносить перестают...
   -- Конечно! -- прошептал я.
   Г-жа А. рассмеялась. Она просто тряслась от смеха.
   -- Сделаешь это?
   Я подумал о маме.
  
  

* * *

  
  
   На службу к г-же А. приходил раз в неделю. Докладывал о замеченном. Часто выдумывал. "Писатель должен уметь сочинять!" -- эта мысль подбадривала...
   Порой приносил цветы.
   -- В парке "Та" на велосипеде каталась, --- доложил я, --- а ваш муж бегал позади велосипеда и в ладошки хлопал.
   -- В ладошки? -- спросила г-жа А., и в тот вечер ни о чём больше не спрашивала.
   Через неделю, когда я шел через парк в библиотеку, я издали увидел, как г-жа А. приставала к мальчику. "Дай на велосипеде прокатиться, -- клянчила она, -- а ты постой и, пожалуйста, в ладошки похлопай!"
   Мальчик оказался не один. Его няня возбужденно махала руками и громко кричала: "Вы сумасшедшая, что ли?"
   Г-жа А. перед мальчиком извинилась, а няне показала кукиш.
   Мальчик убежал к няне и заплакал.
   "Несчастные!" -- подумал я. О мальчике подумал и о г-же А.
  
  

* * *

  
  
   В университетской библиотеке студентка Вера не появлялась три недели. Когда пришла, я спросил:
   -- Избегала меня?
   -- Нет! -- Вера смотрела чуть раскосым взглядом.
   -- Надоели книжные полки?
   -- Нет!
   -- Болел зуб?
   -- Нисколько!
   -- Тебя не было три недели...
   -- Заметил?
   -- Очень заметил!
   -- Хотела...
   -- Что?
   -- Хотела, чтоб заметил...
   -- И это все?..
   -- Это не так уж мало...
  
  

* * *

   Мне удавалось заваривать хороший кофе и я, предвкушая запах зёрен, с удовольствием становился к плите. Две-три чашки раскрывали дыхание и на кое-то время отгоняли мысли об Илоне. Только по вечерам... Я говорил себе, что Это пройдет, потому что проходит все...
   ... В коридоре больницы тишина. Тишина Необъятная. И нет кофе...
  
  

* * *

  
  
   Миллиарды страниц написаны о людях с душой и обществе без души, о верных собаках и неверных детях, о могилах, к которым приходят постоянно, и о могилах, заброшенных и никому неизвестных; о многом написано, но ни единого слова обо мне и об Илоне, о г-же А. и об ее стражниках... Придется этот пробел мне восполнить и, тем самым, обогатить мировую литературу!..
   "Ты умеешь подметить..." -- говорила г-жа А.
   ... Уже в трёхлетнем возрасте я подметил, что Машенька из "Трёх медведей" -- героиня крайне отрицательная: поломала кроватку медвежонка, на полу разлила кашку, но самое ужасное то, что Машенька прыгала в окна, и это, разумеется, уж совсем недопустимо!..
   Я подметил, а Лев Толстой -- нет!..
   Тишина. Тишина из Прошлого.
   Хочу пойти к могиле дедушки. Хочу могиле поклониться...
   Хочу перечитать сказку о Машеньке и трёх медведях... Надеюсь, Машенька с тех пор изменилась...
   А я?
   Хочу в моё Прошлое!..
   Г-жа А. в своём прошлом постоянно!..
  
  

* * *

  
  
   По утрам -- лекции или библиотека. Горы книг. Русская писательница пишет, что живем в век диктатуры пошлости...
   Растерянный, я звонил к Илоне.
   -- Алло! -- говорила Илона.
   Я молча опускал трубку.
   Звонил в типографию "Радуга".
   -- Слушаю! -- говорила г-жа А.
   Я молча клал трубку.
   Звонил к маме.
   -- Мам, -- бодро говорил я, -- у меня всё нормально! Как ты?
   -- Бог милует! -- смеялась мама.
   Я тоже пытался смеяться.
  
  

* * *

  
  
   Однажды я проснулся от шума дождя, но, успев подумать, что утром будет суббота и на лекции идти не надо, уснул снова. Во сне беседовал с мужем г-жи А. Утром дождь шумел по-прежнему, и я, лёжа в кровати, разглядывал стекающие по окну струйки. Вспомнил, что собирался перечитать дневник Сальвадора Дали, но вдруг подумал о том, что Илона избегает меня уже полгода.
   На стене, возле книжной полки, фотография: отец и я. Я совсем маленький, и у меня тоненькие ручки и тоненькие ножки. Отцу, мне кажется, не мешают мои тоненькие ручки и ножки, во всяком случае, он обнимает меня за плечики и улыбается.
   "Илону не видел полгода, а отца не увижу вовсе", -- подумал я и потянулся к телефону.
   -- Мам, -- сказал я, -- доброе утро!
   -- Не спишь?
   -- Лежу в кровати. Просто лежу.
   -- Это из-за дождя, -- объяснила мама.
   -- Наверно, -- сказал я, --- наверно, из-за дождя. Как ты?..
   -- Стою возле окна.
   -- Почему возле окна?
   -- Под летающий дождь легче думается...
   -- Думаешь о моем отце?
   -- О нем и о тебе... Сегодня суббота -- не забыл?
   -- Как можно!? Я приду, и мы вместе пообедаем! -- я опустил трубку и вспомнил, что накануне был в кафе с Верой...
   Вначале мы пили апельсиновый сок, потом вино, потом я попросил для Веры мороженое. Я рассказывал о последней пьесе Ханоха Левина, о картинах Шагала и о том, как разбил зубы и мотоцикл, а потом, когда выпил еще вина, подумал, что Вера слушать умеет, а Илона слушать не хочет...
   -- Говори! -- просила Вера. -- Ещё!..
   Мне было не по себе, оттого что был в кафе не с Илоной.
   -- Ещё!.. -- У Веры были большие тихие глаза.
   Я сказал, что у меня была подруга и ещё мотоцикл, а потом, когда отыскал работу и починил зубы и мотоцикл, то у меня не стало подруги.
   -- Как в индийском фильме! -- сказала Вера и рассмеялась.
   Я спросил, не думает ли она, что я идиот, и Вера сказала, что так не думает.
   -- Спасибо! -- мне понравилось, что Вера больше надо мной не смеялась.
   Потом я прочитал несколько стихотворений моего приятеля Арье Лана, а о моей новелле, напечатанной в журнале "Проза", умолчал.
   Когда мы прощались, мне показалось, что Вера мою руку погладила, но потом, когда ночь ушла, я подумал, что Вера моей руки всего лишь коснулась.
   Звенел телефон.
   -- Доброе утро! -- сказала Вера.
   -- Привет! -- сказал я.
   -- Дождь?
   -- Дождь!
   -- Вчера было отлично, правда?
   -- Вчера было замечательно! -- сказал я.
   -- Может, нам и сегодня ... Ты всю меня не познал...
   -- Не познал! -- признался я, понимая, что одними разговорами женщину не познать. --- Но ведь жизнь кончится не сегодня...
   -- Кто знает?.. -- проговорила Вера. -- Иногда стоит поспешить...
   -- Куда?
   -- Туда, где удаётся сотворить весну... Хочешь?..
   -- Сотворить весну?
   -- Её!
   -- Думаешь, что...
   -- До вечера! -- сказала Вера.
   -- До весны!
   Дома, заваривая кофе, я думал о том, что вечером будет весна. В телефонную трубку сказал:
   -- Мам, сегодня вечером будет весна!
   -- Ты уверен? -- осторожно спросила мама.
   -- Весна! -- повторил я и достал дневник Сальвадора Дали.
   Книгу не раскрыл.
   Думал об Илоне.
   С пишущей машинки снял чехол.
   Снова подумал об Илоне.
   Над пишущей машинкой календарь.
   Оказывается, был февраль и все ещё зима.
   -- Вера, -- сообщил я по телефону, --- в календаре все ещё зима.
   -- Выходит, сотворить весну не получится?..
   -- Нет, Вера, не получится... Всё ещё зима, и это не поправить...
   -- Понимаю...
   -- А вчера было отлично!
   -- Вчера было замечательно!
   -- В таком случае, улыбнись, Вера! -- просил я.
   -- Пытаюсь! -- сказала Вера.
  
  

* * *

  
  
   В коридоре тишина. Тишина Трепетная, как в читальном зале библиотеки. Закрываю глаза. Книги...Правда и вымысел... Глаза людей... Глаза писателей... Цвет глаз такой же, такой же и разрез, и всё-таки... Макс Фриш подметил, что вне литературы "море не жемчужно-серое, чайки не белые, трава не зеленая, не желтая, низкие облака не фиолетовые..."
   " Глаза одинаково смотрят; по-разному видят!" -- думаю я.
   -- Ты увидишь! -- говорила г-жа А. -- увидишь, как надо!..
   -- Конечно, г-жа А., как захотите -- так и увижу...
   "Писатели -- диктаторы, -- думаю я, -- но их воля распространяется лишь на книги, которые, если пожелаю, могу в любой миг захлопнуть и забыть, а могу, если захочу, до конца дочитать. Вас бы, г-жа А., как книгу, захлопнуть, но вы совсем иное, к тому же сносно платите..."
  
  

* * *

  
  
   Самые пронзительные слова те, которые вслух не произносят, но непременно угадывают, и я, часто вслушиваясь в тишину или разглядывая опущенные ресницы г-жи А., умолкал.
   -- Не продолжать? -- спрашивал я.
   В глазах г-жи А. бродила улыбка Мужества. "Мои деньги -- твоя служба..." -- сказала она однажды. Я же мужался при мысли, что за деньги смогу купить подарки маме или, например, себе галстук в том случае, если придётся принять участие в церемонии вручения мне Нобелевской премии...
   -- Служу не я; лишь мои глаза и уши... -- уточнял я.
   -- Этого достаточно!.. -- смеялась г-жа А.
   -- Что, если мои глаза и уши лгут?
   -- Конечно, лгут! Как же иначе? Ведь жизнь -- ложь!..
   -- Вам нужна ложь?
   -- Мне нужна жизнь!
   -- Решайте же, жизнь или ложь?
   -- Разницы нет...
   -- Разумеется, разницы никакой! -- мне платили за полуобман, за сочиненную к спектаклю декорацию, за поиск "нужных" слов для выдуманной жизни...
   -- Ну, же! -- г-жа А. требовала от меня подробного описания берега моря или луны, под которой бывали ее муж и "Та".
   Как-то я выдумал:
   -- Было ветрено, и на "Той" была кофта в коричневые кубы.
   -- В коричневые?
   -- Да, очень коричневые!
   Г-жа А. задумчиво взглянула на окно. Я заметил дрожащие колени...
   -- Возможно, мои глаза и мои уши ни к чему, и вы сможете сами...
   -- Ты о чем?
   Я пытался объяснить:
   -- Величайший поэт Гомер был слепым, а величайший музыкант Бетховен был глухим...
   Г-жа А. молчала. Потом наступила ночь.
   -- Хочу жить! -- вдруг сказала она.
   -- Как это делается, знаете?
  
   -- Защищаясь от того, что есть...
   Я ощутил, как жар от ламп проникает в поры моего тела.
   -- То, что есть, называется Судьба, а с ней, между прочим, воевать не следует...
   -- Фигу ей!
   -- Что?
   -- Не понял?
   Я задумался, пытаясь понять, а потом вдруг догадался, что стараюсь напрасно...
  
  

* * *

   Спустя несколько дней на г-же А. была кофта в коричневые кубы...
  
  

* * *

  
  
   Стоны короткие, порывистые...
   В дверях палаты стоит женщина и голубые губы кусает. Кланяюсь женщине. Гримаса сменяется улыбкой. "Простите!" --- говорит она и забирает себя в глубь палаты.
   Думаю о гримасе.
   Думаю об улыбке.
   "Что-то непременно сменяется чем-то!.. Так всегда..."
   Стрелки на стенных часах не то идут, не то стоят. "Стрелкам часов опасаться нечего...-- знаю я, -- время идет в любом случае..."
   "Поправить это можно?" -- спрошу у доктора.
   В коридоре тишина. Тишина Глухая.
   На оконном стекле лицо.
   "Илона, ты откуда?
   "Из Прошлого, -- молчит Илона. --- Из прошлого..."
   Черный дождь смывает лицо.
   "Илона, куда ты теперь?"
   Тишина. Тишина Безответная.
   "Почему, -- думаю, -- почему, покидая друг друга, мужчины и женщины свои глаза, руки, плечи с собой не забирают? Илона ушла, а тепло её рук ощущаю... Может быть, те, кто уходят, всё. Это по рассеянности оставляют? А может быть, возвращаются за. Этим потом?.. Илона, освободи меня!. От бремени памяти освободи!.."
   На оконном стекле другое лицо.
   "Куда? -- спрашиваю. -- Куда вы, г-жа А. идете?" "К себе, -- молчит г-жа А..-- В своё прошлое!.."
   Тишина. Тишина Холодная.
   "Позвоню к маме!" -- решаю я.
   -- Я так рада, когда ты звонишь! -- скажет мама.
   -- Зачем в комнатах снимают двери? -- спрошу я.
   -- О чём ты?
   -- Не понимаешь?
   -- Я понимаю не все...
   -- Так удобнее?
   -- Удобнее, сынок! Так -- удобнее...
  
  

* * *

  
  
   Я не верил своим глазам: г-жа А. сидела на диване и широко улыбалась.
   -- Улыбаетесь? -- удостоверился я.
   -- Родилась я!. Сегодня... Как ты считаешь, я родилась не напрасно?
   -- Не напрасно! -- сказал я.
   -- Не лжёшь?
   -- Я лгу не всегда...
   -- Что ж, буду улыбаться весь день!
   -- Конечно, а я тогда сбегаю и тут же вернусь.
   Сверкали витрины магазинов, из ресторанов доносился приглушенный смех. В мобильный телефон я спросил:
   -- Человек, вы помните, что сегодня...
   -- Кто говорит?
   -- Ваш сосед!
   -- Что вам ещё?..
   -- Помните, что сегодня у вашей...
   -- Помню!
   --- Дарить подарки не разучились?
   -- Эй, сосед...
   -- Что в последний раз дарили, помните?
   -- Она тогда заболела, и я принес пластмассовый бидон с морской водой...Кусочек, так сказать, моря...
   -- Ясно!
   -- Что именно?
   "К морю!" -- скомандовал я мотоциклу.
   "В магазин электротоваров!" -- приказал потом. Сверток оказался большой и тяжелый.
   -- Вот! -- Это была высоченная лампа на подставке из мрамора.
   -- Мне?! -- лицо г-жи А. говорило: "Кажется, родилась не напрасно!"
   -- Настоящая "Лампа Алладина", -- смеялась г-жа А.
   -- И ещё вот это! -- сказал я.
   -- Море?!
   -- Лишь кусочек... В пластмассовом бидоне...
   -- Боже! -- казалось, г-жа А теряла сознание. -- Он помнит! Вот видишь, он помнит!..
   -- Конечно, вижу! -- сказал я. -- Так что, улыбку не растеряйте...
   -- Ни за что! -- сказала г-жа А.
  
  

* * *

  
  
   В начале лета город истязали горячие ветры; у пожилых израильтян распухли ноги, у молодых горели щёки. "Та" заходила в небольшой скверик возле дома, садилась на скамейку, где падала тень от старой пальмы, и руку, то и дело, к животу подносила.
   -- Никакого сомнения, -- докладывал я. -- "Та" -- беременна! По-моему, большой живот "Ту" смущает...
   -- По-твоему? -- г-жа А. смотрела мимо меня.
   -- Полагаю, большой живот "Той" мешает -- добавил я. -- Жара... А живот такой...
   -- Он никогда не хотел иметь детей. --- Г-жа А. продолжала глядеть мимо меня.
   -- Теперь захотел! --- сказал я, зная, где повстречаю г-жу А. назавтра.
  
  

* * *

  
  
   Назавтра я купил газету и, войдя в сквер возле дома "Той", опустился на дальнюю скамейку.
   Я не ошибся: г-жа А. сидела на скамейке, где падала тень от старой пальмы и, закрыв глаза, то и дело руку к животу прикладывала.
   "Где предел одержимости, -- думал я, -- где та черта, за которой теряют разум?"
   Развернул газету. В Италии сменилось правительство, в городе Ашдод женщина отравила мужа, у премьер-министра Замбии обнаружили раковую опухоль.
   "Г-жа А., что вы такое делаете?"
   "А что делаю я?"
   Вспомнилась книжка из детства -- "Что такое хорошо и что такое плохо?"
   Принялся бродить по городу и рассуждать о том, что такое хорошо и что такое плохо -- забавное занятие; меня трясло от собственного хохота.
   Потом вспомнил слова майора из новеллы Хэмингуэя "В чужой стране": "Если уж человеку суждено всё терять,... он должен найти то, чего нельзя потерять".
   Университетская библиотека открывалась в полдень.
   "Однако ж, -- подумал я, -- что именно потерять нельзя, майор не пояснил".
  
  

* * *

  
  
   Звонил Арье Лан:
   -- Можно заглянуть к тебе?
   -- Загляни! -- сказал я.
   -- Со мной Жанна, -- сказал Арье Лан.
   -- Тогда загляни с Жанной!
   -- Дружище, ты -- Бог!
   -- Но не более того, -- уточнил я и пробежался по комнатам; собрал с коврика майку и носки, а ладонью провёл по пыльному столу.
   -- Мы по делу! -- на лице Жанны было разлито счастье. Поэт опустился на стул, а Жанна на колени поэта.
   Внешне Арье Лан не был таким привлекательным, как я, зато до неприличия везучим. Он чувствовал себя всегда хорошо, и, кроме того, знал огромное количество стихов Китса и Шелли, а ещё он отлично угадывал момент, когда следует заняться сексом. Если же случалось, что его подводила догадливость, то ему охотно подсказывала Жанна, которая проповедовала опоэтизированную близость.
   Проблему счастья Арье Лан решил для себя с помощью Фридриха Ницше, во всяком случае, он охотно цитировал из книги "Так говорил Заратустра: "Счастье мужчины называется: "Я хочу!"; счастье женщины называется: "Он хочет!"
   --Ты отлично выглядишь! -- сказал я Жанне.
   -- Я влюблена! -- объяснила Жанна.
   -- В книгах пишут, что от любви чахнут и безвременно умирают, -- заметил я.
   -- Бессовестная ложь! -- вскинулась Жанна. --- Любовь -- это основной витамин всего живого...
   -- Надо ж, -- поразился я, -- какая противоречивая поступает к нам информация!..
   Не желая отвлекаться на спорные темы, Жанна напомнила, что поэт пришёл по делу.
   -- Снова требуется квартира! -- догадался я.
   -- У Арье подборка новых стихов, -- щеки Жанны пылали счастьем, -- Стихи поразительные!..
   Я подумал: " Брат, разумеется, возражать не станет, если его квартиру вновь одолжу на службу Искусству!"
   -- Ладно! -- сказал я.
   В прошлый раз Жанна собственноручно изготовила два десятка пригласительных билетов, и мы втроём бродили по улицам и предлагали билеты прохожим. На вечер пришли девять человек, из них, примерно 80%, оказались пенсионерами. Арье Лан читал с таким подъёмом, словно на встречу с ним пришла королева Англии в придачу с королём Испании.
   -- Последние стихотворения, -- сказал поэт, -- войдут в мою новую книгу...
   -- А твоя новая книга, -- подхватил я, -- в каждый дом!
   Спрыгнув с колен поэта, Жанна постучала по дереву.
  
  

* * *

  
  
   Когда у "Той" наметилась выпуклость живота, появляться на "наблюдательном пункте" возле овощной лавки стало мероприятием почти напрасным, ибо муж г-жи А. и "Та" выходили из дома крайне редко.
   Пришлось честно признаться:
   -- Г-жа А., ваши глаза и уши почти бездействуют...
   -- Передохни! -- посоветовала г-жа А.
   Я подумал: "Солдат спит, а служба идет!"
   -- Или посиди со мной!
   Я спросил:
   -- Поиграем?
   Г-жа А. заглянула куда-то под потолок.
   -- Думаешь, там играют? -- спросила она.
   Я достал мобильный телефон.
   -- Выясню, во что... -- объяснил я.
   -- Не надо! -- сказала г-жа А.
   -- Догадываетесь, во что?..
   Г-жа А. не ответила. У неё было лицо, как у ребенка, вдруг услышавшего удар грома.
   -- Неловко людей тревожить? -- спросил я.
   Г-жа А. молчала.
   -- Можем поиграть в нашу обычную игру... -- заметил я.
   -- Что ты имеешь ввиду?
   -- Наша игра разве не "подкидным дурачком" называется?
   Г-жа А. задумалась. Потом сказала:
   -- Не надо быть глупее, чем требуется по службе!
   -- Приложу усилия! --- обещал я, и мы принялись молча разглядывать сияющие лампы. "Груда самодовольных пузырей", -- подумал я о них.
   И вдруг г-жа А. спросила:
   -- Ты мне сочувствуешь?
   -- Постоянно! -- сказал я.
   -- Говоришь неправду!
   -- Угадали...
   -- Говори мне неправду чаще!..
   -- Стараюсь! -- сказал я и мягко прикрыл за собой дверь.
  
  

* * *

  
  
   На часах скоро семь. В коридоре я прожил час.
   Странный коридор.
   Странный час.
   "В этот час кого-то зачали, кто-то умер от старости или от голода, кто-то лишился ума...
   Что случится через час?.. Случается всегда! Час, который прошел --- уже история... Историю поправить можно?.."
  
  

* * *

  
  
   Звонил телефон.
   -- Слушаю! -- сказал я.
   Илона молчала, но я знал, что молчит Она.
  
  

* * *

  
   В тот вечер я докладывал о муже г-жи А. и о "Той", а г-жа А., слушая меня, диск Шломо Арци к животу прижимала.
   -- Достаточно! -- прервала меня г-жа А.. -- Привираешь ты...
   Я пожал плечами и сказал:
   -- Великий Барух Спиноза считал, что ложь -- это всего лишь искаженная правда...
   Г-жа А. рассмеялась.
   -- Я старая? -- спросила она, и мне показалось, что диск, который она к животу прижимала, вот-вот раскрошится.
   Я подумал, что когда сорок семь было моей маме, она казалась мне старой.
   "Прикуси язык, -- мысленно приказал я себе, --- тебе платят за информацию иного рода..."
   -- Сын у вас есть? -- спросил я.
   -- Сын? У меня должен быть сын?
   -- Нет! -- сказал я. -- Вовсе нет!.. У меня, например, отца нет, то есть, хочу сказать, что у каждого из нас кого-то может не быть...
   В глазах г-жи А. вспыхнул ярко-зелёный свет, и чуть вздрогнули плотно сдвинутые колени.
   -- У меня сын будет! -- сказала она.
   -- У меня отца больше не будет... --- я опустил голову и вдруг увидел на полу его тело и возле тела стояла мама. Она смотрела почему-то на меня, а не на отца... "Почему не на отца?" -- подумал я, -- и в этот миг ни мамы, ни тела отца не стало.
   И пришла тишина.
   Я прислушался, чтобы определить смысл Тишины, но г-жа А. вдруг поднялась с дивана и, раскидав по сторонам руки, вся содрогнулась. Тишина провалилась в шумное, прерывистое дыхание...
   "Нет, -- просил я, -- нет!" -- мои уши наполнились горячим воздухом. "Нет, -- умолял я, -- вам нельзя... И мне нельзя..."
   Глотая высохшей гортанью воздух, я шёл за г-жой А. в комнату, где, кроме ламп и огромной кровати, ничего не было.
   Г-жа А. сказала, что мне надо лечь, и я сделал так, как она сказала, а потом г-жа А. громко рассмеялась и, сорвав с меня одежду, приблизила лицо.
   -- Наконец-то! -- словно зверь, рычала г-жа А. --- Наконец-то ты...
   -- Я?!
   -- Наконец-то!.. Я всегда там, где ты...
   -- Где я?!
   Г-жа А. вся вскинулась и протяжно вздохнула. Я увидел, как кожа на её груди увлажнилась.
   -- Позвольте выйти! -- просил я.
   Г-жа А. не удерживала.
  
  

* * *

  
  
   "Поправить это можно?" -- спрошу у доктора, а пока хожу вдоль или поперек коридора, иду к окну, отхожу от окна, слушаю дождь; он шумит, как и год назад, когда моя голова скользила по мокрому асфальту...
   Коридор.
   В коридоре тишина ...
   В тишине -- я.
   Во мне -- пустота.
   Молюсь: "Господи, прости и освободи!.. От самого себя освободи!.."
  
  

* * *

  
  
   Я попросил:
   -- Научите лгать себе!
   -- Тебе зачем? -- спросила г-жа А.
   -- Хочу книгу написать о том, как лгут себе...
   Г-жа А. покачала головой и отвернулась.
   -- Себе не лгут! --- услышал я. -- Люди, если лгут, то кому-то. Только кому-то...
   -- А вы?..
   -- Что я?
   "Боже, подумал я, -- с каким упрямством порывается она вытеснить "Ту", с каким слепым безрассудством мечется по полю проигранного сражения!"
   Г-жа А. жестом указала следовать за ней, и я не спросил, куда следовать; даже когда сидел в её "ситроэне", не спросил, потому что давно знал: иного маршрута, кроме того, который ведёт к мужу, у этой женщины не бывает, и если бы её муж лег в могилу, она последовала бы туда же...
   -- Скажи маме, что едешь в Цфат. Вернёшься вечером.
   -- Разумеется, в Цфат!
   -- Как ты догадался?
   -- Было несложно ...
   Г-жа А. взглянула на меня и прикрыла дверцу машины. У неё было лицо заблудившегося ребёнка.
   -- Я там, где мой муж... -- сказала она. -- А мой муж там, где я...
   -- Разумеется! -- я смотрел на пробегающие мимо кустарники и думал о деньгах, которые добывал участием в бессмысленной игре.
   В какой-то книжке я прочитал: "Mundus vult decipi ..." *
   Сообщив о том, что муж и "Та" ездили в Цфат, я понимал, что через какое-то время Г-жа А. наденет точно такое же, как у "Той", белое платье с красными бусами и непременно окажется в Цфате, где студии художников и гора Кнаан, и румынский ресторан, и небольшой парк с чудесными розами.
   Особую выдумку я проявил описывая завтрак в румынском ресторане: апельсиновый сок, яйца, поджаренные ломтики хлеба, намазанные сверху авокадо, маслины, свежие, тонко нарезанные огурцы, два кубика масла, ароматный чай с малиновым вареньем, корзинка с яблоками, бананами и клемантинами.
   -- Мой муж там, где я, -- повторила г-жа А.
   Я пожал плечами:
   -- Чудеса приходится вызывать, или они сами по себе случаются?
   Г-жа А. молчала, и только потом, когда на холмах выглянул город Цфат, спросила: "Где здесь завтракают?"
  
  
   * "Мир хочет быть обманут!" /лат./
  
  

* * *

  
  
   На губах официанта ресторана металась такая ослепительная улыбка счастья, словно он ждал нас всю жизнь. Г-жа А., не заглядывая в лежащий на столике большой лист, уверенно проговорила: "Апельсиновый сок, яйца, ломтики поджаренного хлеба, сверху намазанные авокадо, маслины, два кубика масла, свежие огурцы, тонко нарезанные, чай с малиновым вареньем, корзинку с яблоками, бананами и клемантинами".
   Официанта, вроде бы, прихватил легкий столбняк, во всяком случае, на какое-то время он потерял дыхание, а в усах, как мне показалось, вдруг появились седые волосики.
   -- Я мигом! -- шепнул официант, после того, как к нему вернулось дыхание. От столика он не отошёл, а отлетел.
   -- Браво! -- я смотрел на г-жу А. с восторгом. -- Какая память!..
   Г-жа А. сделала вид, будто слов моих не слышала. Она глядела мимо меня. "Наверно, мужа разыскивает", -- подумал я.
   В зале, кроме нас, сидела пожилая пара.
   -- Боже, какой отличный завтрак! -- заметил я. -- Со вкусом подобран.
   Г-жа А. повернула ко мне потерянное лицо.
   -- Как ты думаешь, -- спросила она, --- о чём говорят те двое?
   Я коротко взглянул на столик, за которым сидела пожилая пара.
   -- Наверно, о любви! -- предположил я.
   Г-жа А. запрокинула голову. Она глядела в потолок.
   -- О любви не говорят, -- сказала она, -- о любви лгут...
   -- Значит, они сидят за столиком и друг другу лгут!
   -- Возможно, они не о любви говорят...
   -- Но они выглядят вполне счастливыми...
   Г-жа А. тронула мою руку и улыбнулась.
   -- Разве между любовью и счастьем существует что-либо общее?
   Я сосредоточился, собрав все свои знания и опыт.
   -- Литература веками обходилось без слова "счастье", -- заметил я. -- Это слово появилось тогда, когда люди всё усложнили...
   -- Всё усложнили?
   -- Усложнили, запутали, барахтаясь в самими же сотканной паутине...
   Больше г-жа А. не улыбалась.
   ... -- Илона, ведь ты любила! -- мысленно сказал я.
   -- Очень!
   -- Может быть, Это вернётся?..
   -- В любви направление движения одностороннее...
   -- Но... Может...
   -- Любить, как и жить, невозможно заново...
   Г-жа А. позвала на гору Кнаан. Под нами, сквозь листву деревьев, виднелись кусочки города, и мне вдруг подумалось, что смогу жить заново, то есть, смогу делать всякую всячину, если прошлое ворошить не буду..."Постарайся!" -- попросил я у себя.
   -- Что лучше: знать или не знать? -- сказал я вслух.
   Г-жа А. закрыла глаза и отвернулась.
   -- Секрет, да? -- я продолжал смотреть вниз сквозь листву.
   -- Секрет состоит в том, -- вдруг сказала г-жа А. -- знать "что" и знать "зачем"...
   -- Вот-вот! -- проговорил я и позвал из памяти стихи Наума Басовского:
   Если дан мне особый слух,
   если дан мне особый взгляд,
   дай мне, Боже, ещё и дух,
   чтоб в душе сохранился лад.
   По горе Кнаан пробежал прохладный ветерок.
   -- О чем думаете? -- спросил я.
   -- О том же, о чём думаешь ты, -- сказала г-жа А.
   -- Вы знаете, о чём думаю я?
   -- О том же, о чём думают все!
   -- Все?
   -- Все без исключения!
   -- И здоровые, и больные?
   -- Все лишь одного хотят -- жить!
   -- Разве мы не... Почему, когда едим, то пищу не просим, а живя, жить хотим?
   Г-жа А. не ответила.
   -- Объяснить не хотите?
   -- Мы или достаточно умны, чтобы понять самим, или достаточно глупы, чтобы не понять даже при подсказке... Мне надо ещё в парк, где цветут розы!..
   -- Конечно!
  
  

* * *

  
  
   Однажды я застал г-жу А., сидящую на полу. Она тянулась руками к лампочкам.
   "Беседуют!" -- подумал я и бесшумно вернулся к двери.
   -- Останься! -- сказала г-жа А. -- Здесь ты свой!..
   Я послушал тишину.
   Она была Исповедальная.
  
  

* * *

  
  
   За окном луна лениво перекатывается по небу, и я поражаюсь тому, что луна не оставляет после себя следов.
   "На небе ни шагов, ни следов, -- думаю я, -- это здесь, на земле, густо наследили..."
   У медицинской сестры шаги пугающе-трескучие: "Вас к доктору!"
   -- Итак? -- говорит доктор.
   -- Поправить это можно? -- спрашиваю я.
   Вырвавшись из-под колпака настольной лампы, белый круг света прижимается, словно белая печать, к белым листам бумаг. Две белые руки, на которых белые волосики, тянутся к листам, трогают их, разглаживают.
   -- Придти с Таким надо было раньше! -- говорит доктор.
   -- Мне? -- спрашиваю.
   Доктор поднимает голову: белое лицо, белые брови.
   -- Раньше! -- повторяет доктор.
   -- Я заметил, что у неё с животом что-то... Вот и пришёл...
   -- Почему не она?
   -- Дело в том...
   -- Смелая она! -- говорит доктор.
   -- Да! -- говорю я.
   -- Странная она! -- говорит доктор.
   -- Да! -- говорю я.
   -- Кого родить рискует, знает?
   -- Она говорила о сыне.
   -- Может быть, она говорила о чём-то неполноценном?..
   -- Она говорила о сыне!
   Доктор молча качает головой, а потом говорит:
   -- Не знаю, что эта женщина задумала, но...
   -- Верно, -- говорю я, -- задумала!...
   -- А кем, собственно, вы ей будете?
   -- Эй, доктор...
   -- Ладно, можете не говорить, только в её возрасте рожать не следует...
   -- Браво, доктор, это понимаете даже вы...-- говорю я. -- Поправить это можно?
   -- Нет! -- говорит доктор. -- Поздно!..
   -- Всё-таки как: не следует или поздно?
   -- И то, и другое!..
   Кажется, у меня что-то с глазами: белый круг от лампы, белый халат, белые листы бумаг, белые брови доктора -- все белым колесом по комнате кружит. Поднимаюсь со стула и говорю: "Прощайте, доктор!"
   В коридоре тишина. Тишина Чёртовая...
   Теперь знаю: "Это уже не поправить!.."
   За окном дождь.
   Думаю: "Как же теперь?"
   Я вожу себя в туалет. Зеркало, раковина. Прислушиваюсь, как в меня вода падает, а потом в зеркале раскрытый рот разглядываю...
   "У доктора зубы кривые, свои, -- думаю я, --- пожилые доктора на мотоциклах не гоняют и об асфальт лицом не шлепаются..."
   Щёлкаю зубами. Зубы ровные, новые, и стучат, как испанские кастаньеты.
   Урчит в животе вода, к горлу подбирается.
   "Лучше бы поломал голову, а не зубы..."
   Светлые глаза, светлые брови, нос чуть вздёрнутый --- это я!
   Говорят, что зеркала лгут.
   Плевок срывается помимо моей воли -- густая мерзкая слизь растекается в том месте, где только что был глаз.
   Это -- не я!
   Лгут зеркала!
   Слушаю, как в ушах взрываются горячие пузырьки.
   ... Во времена ребячьих драк они взрывались в ушах так же, и голова к груди валилась, но надёжно держали крепкие ноги. Тогда я знал, что совсем уж, до конца, не рухну...
   Отхожу на полшага в сторону -- паутина слюны смещается к уху.
   Это -- я!
   Улыбаюсь! Когда знаешь, что у тебя ноги крепкие, то позволительно улыбаться...
   Илоне моя улыбка нравилась, и однажды она спросила: "Отчего ты такой красивый?" Пришлось признаться, что перед сном кушаю цветную капусту.
   Думаю: "Красивым больше не буду... А сын г-жи А.?"
   Доктор сказал: "Недоразвитое существо..."
   Впрочем, об улыбке речь не шла, и не исключено, что малыш будет замечательно улыбаться, и, возможно, будет вполне красивым болваном..."
   Тишина.
   Слушаю тишину и думаю о том, что каждый из нас перед кем-то провинился непременно, и что те, перед кем виноваты мы, порой в нашей вине нуждаются, чтобы суметь оправдать вину собственную...
  
  

* * *

  
  
   Медицинская сестра появляется внезапно; на лице следы собственного достоинства и сладкой власти.
   "Здесь делать нечего!" -- думаю я, и весь сжимаюсь, оттого что беспомощность ощущаю...
   Медицинская сестра проделывает круговое движение головой и останавливает взгляд на мне.
   "Как радар!" -- думаю я, --- и низко кланяюсь.
   Поклон срабатывает; как бы то ни было, женщина переводит взгляд с меня на часы и, немного поразмыслив, издаёт чувственный звук, напоминающий выкрик замечтавшейся птички.
   Снова кланяюсь и наблюдаю за тем, как медицинская сестра удаляется, как гасит одну из коридорных ламп.
   "Намёк понял", -- говорю я себе и закрываю глаза.
   ... Закрытыми глазами наблюдаю за своей кончиной, то есть, вижу, как неторопливо и печально проезжает по городу серебристо-чёрный катафалк, и в нём нет никого, кроме меня, мёртвого...
   Открываю глаза.
   Индусы говорят, что у человека нельзя отобрать две вещи: то, что он съел, и то, что он увидел...
   ... За окном пляшет дождик, где-то по веткам деревьев бегают птицы, и мне всего двадцать три года и до катафалка не так уж близко...
   Набираю номер телефона Илоны.
   -- Слушаю вас! -- говорит мужчина.
   Узнаю голос её отца.
   -- Продаётся саксофон, -- говорю я. -- Почти новый и недорого!
   -- Нам не надо! -- сообщают мне.
   "Разумеется, -- думаю я, -- зачем попу гармонь?"
   Тишина. Тишина такая, как тогда, когда я на мокром асфальте валялся... Тогда тишина ушла. Теперь вернулась... Может быть, "та" насовсем не уходила, и теперь лишь заменяет "эту"?..
   Говорят, что замена бывает всему, что это закон, и если бывает замена радости, то должна быть и замена тоске...
   -- Вы ещё здесь? -- спрашивает медицинская сестра. -- Через двадцать минут закрываемся!..
   -- Но на улице дождь, -- говорю я.
   -- Он будет всю ночь.
   -- Всё же двадцать минут мои...
   Смотрю на уходящие плечи; они то высоко взлетают, то тяжело опадают.
   " Если всему есть замена, то и замене есть замена..." -- думаю я.

* * *

   Как себя вести с г-жой А. дальше, я не знал. Ни в тот день не знал, ни потом. Ни днём не знал, ни ночью. А потом вдруг понял, догадался: надо убедить себя в том, что ни "той" кровати не было, ни тяжелых, горячих грудей г-жи А., ни меня самого... Был нелепый сон... Нелепый сон, и ничего более...
   Как там у Максима Горького: "А был ли мальчик?.."
   -- Молчишь о чём? -- спросила г-жа А.
   -- О разном!..
   -- Накопилось разное?.. -- глаза наполнены ожиданием.
   -- В Камерном театре поставили пьесу Беккета, -- казал я. -- Не пойти ли нам в Камерный?..
   -- Ты выяснил... Он собирается на Беккета?
   Я не ответил, потому что про Беккета в Камерном выдумал, и теперь был занят тем, что мысленно обзывал себя ослом, козлом и чем-то ещё...
   -- Пойдём непременно! -- смеялась г-жа А. -- Если на спектакле будет мой муж, то непременно...
   -- Нет, на Беккета ваш муж вовсе не собирается... Мне подумалось, что... Захотелось мне...
   -- Тебе?
   Я сжался от презрения к самому себе.
   -- Глупо! -- сказала г-жа А.. -- Она уже не смеялась, и её глаза вдруг поблекли. -- Так шутить не надо!..
   Я изобразил лицо смиренного раба.
   -- А как надо? -- спросил я.
  
  

* * *

  
  
   В полумраке коридора возник стражник.
   -- Велели проводить! -- говорит он. -- Медицинская сестра сказала, что подошло время...
   -- Мне убираться?..
   -- Сказали -- проводить!..
   -- Проводишь?
   -- На службе я...
   "В этом коридоре вся пустота мира", -- думаю я и спрашиваю:
   -- Служить не тошно?
   Стражник подходит вплотную, и, кажется, пытается обнюхать меня. Отворачиваю голову. "Как пёс, -- думаю я, -- как пёс, которому что-то непотребное подбросили..." Кричу:
   -- А мне тошно!..
   Стражник отскакивает, словно от укуса, а я продолжаю кричать, уверяя, что знаю, отчего бывает тошно.
   -- Ты -- нормальный? -- интересуется стражник.
   -- Вполне! -- кричу я ещё громче.
   -- Болит где-то?
   -- Нет!.. Только тошнит!..
   -- Возможно, забеременел?
   -- Иди ты!..
   Со стен коридора стекает тоска.
   -- Сюда пришёл напрасно, -- говорю я.
   -- Разумеется! -- смеётся стражник.
   -- Откуда знать тебе?..
   -- Знаю, что напрасно все!.. И потом, нюх у меня...
   -- Боже, -- умиляюсь я, -- какой волшебно-тонкий нюх!
   -- Человеку, не обладающему таким волшебно-тонким нюхом, с работой в туалете не управиться... А что делаешь в храме рожениц ты?
   -- Сказать правду?
   -- Не получится!.. Мужчины правду не говорят...
   -- А женщины?
   -- Тем более!..
   Оглядываюсь на окно.
   -- Дождь идет, -- говорю я. -- Пойду и я...
   Стражник пожимает плечами, а потом вяло смеётся:
   -- Уходят или слишком рано, или слишком поздно, но никогда не во время...
   -- Дождь вечером унылый, -- говорю я.
   Стражник водит по мне весело-скользящим взглядом:
   -- "Верблюд" ещё открыт, и там сухо и светло...
   "Лжет "Верблюд"! -- думаю я, и, пожав руку стражника, выхожу в ночь.
  
  

* * *

  
  
   -- Люди выход находят, -- сказал я. -- а вы...
   Г-жа А. молча глотнула воздух.
   -- Сказать нечего?..
   Глаза г-жи А. глядели твердо и насмешливо.
   -- Обычно слов или слишком много, или слишком мало, -- сказала она.
   -- Но...
   -- С выходом -- в порядке! -- И со мной в порядке!..
   -- Но...
   -- Меня не жалей!.. Только служи...
   -- Но...
   -- И в лампах, и в тебе, и в моём теперешнем животе --- лихая сила, и я, уж будь уверен, не проиграю...
   -- Ваша стража?..
   -- Она самая!
   -- Лампы?
   -- Да!
   -- И живот этот?..
   -- И глаза твои и уши...
   -- В конце концов, я сбегу!..
   -- Конечно! В конце концов, все сбегают...
  
  

* * *

  
  
   Я был убеждён, что беды пожилых женщин из-за их неумения справляться с желанием всё ещё нравиться. Разумеется, они знают, что проходит всё, но желание нравиться -- для них состояние вечное...
   Г-жа А. судорожно цеплялась за своё выдуманное и, чтобы отрезвить её, напоминал о таких понятиях, как Судьба, Надежда и всевозможные Радости... Она глядела на меня как-то загадочно или вдруг уходила щёлкать выключателями.
   Я не находил нужных слов и чувствовал себя котом, который, ощутив тоску хозяина, способен лишь на то, чтобы лизнуть ему руку.
   Я молчал.
   Слушал тишину. Тишина была Бессмысленной.
   Я думал, что даже лизнуть руку не сумею...
   -- Пожалуйста, не молчи! -- просила г-жа А., и её глаза смотрели испытывающе остро.
   -- Жить бы вам тихо!.. -- посоветовал я однажды.
   -- Это как?
   -- Тихо -- это смирившись, не дергаясь...
   -- Тихо стареть?
   -- Вы не старая, и, кроме того, что в тихой старости плохого? -- я старательно улыбнулся и напомнил слова Бернарда Шоу: "Стареть скучно, но это единственный способ жить долго!"
   Г-жа А. задумчиво посмотрела на гирлянды ламп, потом сказала:
   -- Я не проиграю!
   -- Понимаешь правильно! -- сказала г-жа А.
   -- Вас понять неправильно трудно...
   -- Ты хотел сказать "нельзя". Меня неправильно понять нельзя!..
   -- Именно так я и хотел сказать: "Вас неправильно понять можно, но нельзя!"
   -- Не оставляй меня!..
   Я разглядывал вечернее окно, рисунки, услужливый свет распластавшихся у ног г-жи А. лампочек.
   -- Оставлять вас без глаз и ушей -- наверно, несправедливо... А может быть, наоборот... Впрочем, вам я не судья...
   -- Нет, -- сказала она, -- не судья, и каждый сам себе...
   -- Вам не победить!
   -- О чём ты?
   -- Вам не победить! -- повторил я.
   -- Главное -- не проиграть!
   -- Не проиграть -- главное?
   -- Не проиграть -- это тоже победа!.. Даже важнее...
   "Всё истинно, и всё ложно, --- подумал я, -- потому что, на самом деле, ничто не доказуемо, и мы прячемся за потоком недосказанных слов, как бойцы за пуленепробиваемым жилетом"
   -- Вам приходилось наблюдать за псом, который зубами пытается достать собственный хвост? -- сказал я.
   -- Как-то видела... Жалкая картина...
   -- Вот так же и вы... Понимаете?..
   -- Нет, -- сказала г-жа А., -- зачем мне понимать такое?
  
  

* * *

  
  
   Когда подошла осень, и дни стали короче, г-жа А. закупила большой ящик с лампочками.
   -- Недостаточно света? -- спросил я.
   -- Его достаточно не бывает, -- ответила г-жа А.
   Я подумал об Илоне и сказал:
   -- Не бывает... Ни света, ни просвета... Думаете, муж вернётся?
   Г-жа А. подошла к окну и, не оборачиваясь, сказала:
   -- Ему надо вернуться?
   -- Но теперь он с "Той"...
   -- Разве "Та" -- это не я?!
   -- Конечно, "Та" -- это вы! Никакого сомнения!..
   Г-жа А. вернулась к дивану. Она долго водила ладонью по животу.
   -- Я не ошиблась в тебе!.. --- вдруг сказала она. -- Ты и видишь, и слышишь так, как нужно... Я думаю, что оплату повышу...
   "И я, и снятые с петель двери, и лампочки, и нарисованные столы -- все едино, -- подумал я. -- Мы все её стражники. Бог хранит нас, а мы её!"
   -- Ходить к стоматологу нет больше необходимости, -- сказал я и оттянул губу.
   -- Знаю! -- сказала г-жа А. и вдруг добавила: "Дни стали короче..."
   -- Время... -- сказал я. -- Удержать время невозможно...
   -- А тебя?
   -- Я -- как время!
   -- Ты --- как глаза мои, и как уши!..
  
  

* * *

  
  
   Ветер бросается на стены домов, на рекламные щиты, на припаркованные автомобили, и вдруг невидимый, безногий, убегает вглубь города.
   Слушаю ветер, и изо всех сил пытаюсь ни о чём не думать. Не получается... Думаю о страхе и о мужестве, о вечном и преходящем...
   Из окна высокого здания выпадает коробок спичек.
   Молодая пара разглядывает витрину детской одежды.
   Мигая синим "глазом", катится полицейская машина.
   "Где они, -- думаю о молодой паре, -- в баре, в раю, в кровати?"
   "Илона, где ты?"
   Кривые тени стелются у ног прохожих.
   Оголёнными корнями впивается одинокое деревце в размытую дождями землю.
   Мокрый пёсик лает на корни, а потом нежно облизывает их.
   "Глупый!" -- говорю я. Песик поднимает морду и, ответив зевком, отбегает в сторону.
   В голову приходит мысль, что я -- кем-то опрокинутая на спину черепаха, и теперь пытаюсь вернуть себя в обычное положение.
   "Илона!" -- зову я и оглядываюсь в надежде, что кто-нибудь из прохожих поможет мне не оставаться перевёрнутым...
   Заглядываю под рукав, где часы. Десятый час. Жаль, что не восьмой; если бы восьмой, то успел бы заглянуть в магазин музыки...
   Мелкие дождинки падают на тротуар и безропотно погибают.
   "Всё, как обычно, -- думаю я, -- и оттого, что "это уже не поправить", мир не рассыпался и даже не покачнулся".
   В тихом переулке на ночёвку расположилась усталая лужица.
   "Спокойной ночи, лужица!" -- говорю я и в ней разглядываю чёрные, неверные линии моей головы.
   "Может быть, попрыгать через лужу-голову, а может быть, немного в ней посидеть, чтобы жар в себе сбить?.."
   Не прыгаю.
   "Кажется, -- думаю, -- в лужу уже сел..."
   Вдали светится рекламный щит аптеки.
   -- Что-нибудь для состояния забытья! -- прошу я.
   -- Понимаю! -- у женщины седые волосы и тихий голос.
   -- Вы понимаете? -- радуюсь я. -- Что-то имеется?..
   -- Поспать бы вам...
   -- А потом? -- шкафчики с лекарством вызывают во мне презрение. -- Что потом, когда проснусь?
   -- Что потом, я не знаю...
   -- Может быть, для состояния, когда знаешь, что потом, в аптеке имеется?
   -- Ещё не завезли! -- смеётся женщина.
   -- Безобразие! -- говорю я.
   -- Всё, что касается нашего будущего -- территория божья... Заглядывать бесполезно и опасно...
   -- А в прошлое?
   -- Не надо...
   -- А что надо?
   -- Жить! -- говорит женщина и опускает глаза. -- Просто жить!..
   -- Господи, как просто! -- изумляюсь я.
   -- Очень! -- говорит женщина и глаза осторожно поднимает.
   Вглядываюсь в эти глаза и думаю: "Седина появляется когда?"
   -- Где-то работаете? Служите? -- У женщины на носу морщинки.
   -- А как же иначе? -- говорю я. -- Служу! Стражник я! Нас целый коллектив стражников: я, небритый из роддома и лампочки... Мы туман оберегаем...
   -- Туман? -- оживляется женщина. -- Служба удивительная!.. Поспать бы вам...
   -- Поспать бы и вам! -- нагибаю голову и целую холодную руку женщины.
   Вздрагивает женщина и спрашивает:
   -- Эта блажь находит на вас часто?..
   -- Только в аптеках, -- признаюсь я.
   -- Приходите ещё, -- говорит она и неуклюже улыбается.
   -- Непременно! -- говорю я шёпотом. -- Как-нибудь... В сильный дождь...
  
  

* * *

  
  
   В детстве я боялся тёмных комнат и учителей математики, позже свиста пуль и обезумевших глаз товарищей; теперь боюсь думать об Илоне...
   "Выброси меня из головы", -- сказала тогда Илона и ушла. Она ушла, а моё сердце тогда остановилось. Сердце остановилось, но боли не было. Это как в драке: вначале ощущаешь удар, а боль потом приходит. Боль должна придти непременно -- как ни вертись, твоей окажется...
   "Выброси меня из головы!" -- тогда моё тело рассыпалось, а глаза выпали. Я перестал замечать краски и уже не тянулся к запаху утреннего ветра; всё вокруг потеряло свой изначальный образ, и порой казалось, что луна смотрит обжигающе-ярко, а солнце -- тускло и холодно... По вечерам был пустой пляж, и волны, шумно покидая море, терялись в песке. Беседа с Богом не получалась, и я, запрокинув голову, долго разглядывал лиловую пустоту неба.
   Возвращаясь в город, я выбирал безлюдные места и вспоминал, как всякий раз, расставаясь с Илоной, мы тотчас же проваливались в тоску и домой не шли, а подолгу кружили по городу, зная, что на одной из улочек вновь повстречаемся...
   "Выброси меня из головы!" -- медленно брожу по "нашим местам", но теперь знаю, что Илону не повстречаю, и изо всех сил стараюсь из головы её выбросить...
   Припадаю к телефонной трубке -- твоё дыхание... Опускаю трубку. Нашептываю стихи Леи Владимировой:
   "Ну что за странная отрада,
   что за ребяческая ложь.
   Опять идти, куда не надо,
   и где, теряя, не найдёшь?"
  
  

* * *

  
  
   Поднимаюсь к себе.
   Стою возле окна.
   Ночной город всегда загадка... Придумываю: "Что это такое: не сидит, не стоит, не лежит, не ходит, а людей по ночам в бессонницу вводит?"
   "Вам бы поспать!" -- сказала аптекарша.
   "Старших надо слушаться!" -- говорю я себе.
   Стою возле окна. Недвижный...
   Подвожу итоги.
   У меня есть: мама, квартира брата, учёба, мотоцикл, новенькие зубы, задуманная новелла, проданные на время глаза и уши и то, что уже не поправить...
   У меня нет: отца, Илоны, своей квартиры и, наверно, чего-то ещё...
   -- Мама, -- говорю я в трубку, --- не спишь?
   -- Случилось что-то?
   -- Нет, мама, просто хочу сказать... Мама, я люблю тебя!..
   -- И я тебя!
   -- Мама!
   -- Да?
   -- Спи спокойно, мама!
   -- И ты...
   Кладу трубку.
   Возвращаюсь к окну.
   Тишина. Тишина. Немая.
   "Вам бы поспать!" -- сказала женщина из аптеки.
   "Непременно!" -- думаю я, и ладонями уши сжимаю.
   Тишина. Тишина Пронзительная.
   Сбрасываю ладони.
   Читаю стихи Тани Очеретян:
   "... а я ещё не верю,
   что звёзды заскучали,
   что ветру не до шуток,
   что вам не до меня..."
   "Пойди, поспи!" -- говорю я себе снова, но от окна не отхожу.
   К тротуару подъезжает такси. Женщина в вечернем платье. Узнаю г-жу Фриш, которая живёт этажом ниже. В подъезд она входит не упуская улыбку. " Кому-то радостно!" -- думаю я, -- и вдруг замечаю мужчину, который на моё окно смотрит. Узнаю его! Из кармана плаща он достаёт мобильный телефон.
   -- Дожидаюсь тебя, -- говорит он.
   -- Зачем? -- спрашиваю.
   -- Это я хочу знать "зачем"? Зачем за мной следишь?..
   -- У меня работа такая, -- объясняю я.
   Какое-то время он молчит, а потом вдруг продолжает:
   -- Немного водки или что-то в этом роде найдётся?
   -- Что-то в этом роде найдётся, -- сообщаю я. -- Чай у меня...
   Он молчит снова. Наконец, слышу:
   -- Всякий раз, когда замечаю тебя под навесом овощного магазина, меня охватывает неописуемое умиление. Ты с таким интересом разглядываешь мои окна, что я...
   -- Пришли избить меня? -- догадываюсь я.
   -- Боже упаси! До истины -- далеко!..
   -- Тогда, просто прикончить?..
   -- Это ближе...
   -- Что может быть ближе этого?..
   -- Я тут с собой совет держал и решил пригласить тебя... Посидим где-нибудь, выпьем, поговорим о твоих проблемах...
   -- Прямо сейчас?
   -- К чему откладывать? Взрослые тебе не говорили, что жизнь коротка?..
   -- Считаете, что у меня проблемы? -- я стараюсь говорить бодро и даже усмехаюсь.
   Он тоже немного усмехается:
   -- Разве взрослые, -- сообщает он, -- не говорили тебе, что проблемы случаются у всех...
   -- Что ж, -- как можно веселее говорю я, -- можно пойти посидеть, выпить водки или чего-то в этом роде, а заодно обсудим и ваши проблемы!
   Он, изображая согласие, вскидывает вверх руку. "Убивать не станет!" -- думаю я.
   В баре "Белая ночь" людей немного и музыка тихая.
   -- Что пьёшь? -- спрашивает он.
   -- Что угодно, кроме козьего молока.
   -- Тогда коньяк! -- говорит он, и мы устраиваемся возле стойки.
   В рюмках коньяк. Настоящий... "Белая ночь" -- это не "Верблюд", -- думаю я.
   --- Заметил как-то, что выслеживаешь меня..., --- вдруг говорит он.
   Отпиваю из рюмки и произвожу короткий, но громкий вдох.
   -- В чужую жизнь заглядываю, -- говорю я, -- и за это получаю деньги...
   -- Заглядываешь без пользы!..
   -- Я же сказал, что за деньги!.. Иногда верю, что смогу ухватить Удачу!..
   -- Напрасно! -- говорит он. -- Ловить Удачу -- все равно, что, размахивая по сторонам мышеловкой, гнаться за комаром...
   -- А вдруг?..
   -- За всем не уследить...
   -- За всем не надо, -- объясняю я .-- Только за необходимым кому-то...
   -- Ишь ты какой! -- говорит он и просто помирает от смеха.
   -- Прекратите! -- прошу я, потому что не выношу, когда при мне помирают, к тому же от смеха.
   -- Ладно! -- говорит он и кивает на окно. -- Гляди, луна какая...
   Поворачиваю голову и спрашиваю:
   -- Какая?
   -- Уж очень задумчивая...
   -- Там, наверху, наверно, есть над чем задуматься, -- говорю я и перевожу взгляд на двух женщин, которые сидят за столиком возле входа.
   Они смотрят друг на друга неотрывно, и у них заплаканные лица.
   -- Ты следил за мной, -- говорит он, -- а я -- за тобой... Узнал, где живёшь... Однажды увидел, как ты зашёл в квартиру на улице Сутин. Что ты делаешь у моей бывшей жены?
   -- Прислуживаю... За это платят...
   -- Моя бывшая жена тебе платит?
   -- Она "бывшей" себя не считает.
   Я снова взглянул на женщин с заплаканными лицами.
   -- Почему сама не следит?..
   -- У вашей жены не получается: не "те" глаза, не "те" уши...
   -- У тебя -- "те"?
   -- Г-жа А. считает, что "те"...
   Он пристально заглядывает в мои глаза, а после второй рюмки просит разрешения в мои уши заглянуть. Разрешаю. Заглянув, он надолго задумывается.
   -- Мир -- двойной, -- говорит он потом, -- мир именно таков, каким его видим...
   -- Нельзя ли проще? -- прошу я.
   Он молча разглядывает мой лоб, и я охотно приоткрываю губы, предоставляя возможность оценить мои возвращённые к жизни зубы.
   -- Говорить проще, -- вздыхает он, -- это всегда сложно... Видишь ли, у нас не по одному глазу, а по два, и всё дело в том, каким из них на мир смотреть; у каждого глаза свой образ, своё, так сказать, виденье...
   Прикрываю один глаз и оглядываюсь.
   -- Мир видится мне недоделанным и коварным! -- сообщаю я.
   -- Мир видится тебе именно таким?..
   -- Возможно, я не тот глаз прикрыл?
   --- Тот самый! Обычно мы прикрываем тот глаз, который прикрывать не следует... --- Он смотрит на меня с горестным безразличием. -- Нельзя было тебе с мотоцикла падать.
   -- Обожаю падать с мотоцикла и заодно ломать себе зубы, -- замечаю я.
   -- Понимаю! -- говорит он. --- Увлечение... А ещё ты увлекаешься тем, что мне по телефону вопросы задаёшь...
   -- Иногда... -- признаюсь я. -- Когда испытываю недостаток в информации...
   -- Усердный ты! -- говорит он.
   -- Очень! -- говорю я.
   -- За всем не уследишь, -- он снова мои глаза разглядывает. --- К тому же ты всего лишь чудак, и не более того...
   Предлагаю чокнуться рюмками в честь того, что я всего лишь чудак, и не более того...
   -- У г-жи А. бываешь часто?
   -- Раз в неделю. У нас с г-жой А. очень секретный контракт.
   -- Как понимать "секретный?"
   -- Г-жа А. серьёзно занята разработкой плана обороны, и разглашать подробности плана, я не уполномочен...
   -- План обороны?
   -- Тактический план...
   -- И ты, наверно, в должности начальника штаба?..
   -- Я в должности начальника разведки!..
   -- То есть, вроде наблюдателя, да?
   -- Можно и так... Кстати, в результате наблюдений и целого ряда смелых аналитических выводов, преподношу г-же А. от вас подарки...
   -- Как это от меня?!.. Зачем?..
   -- Ваше чуткое отношение к г-же А. успешно служит укреплению обороны!
   -- Но ни о каких своих подарках г-же А. я не ведаю...
   -- Вам и не следует о них ведать... Иногда преподношу подарки и от себя...
   -- Пытаешься вскружить г-же А. голову?
   -- У г-жи А. голова отсутствует, и я объясняю ей, что такой привлекательной даме следовал бы направлять свою красоту на более существенные радости, чем на то, чтобы тускнеть и губить себя ради такой, как её муж, непотребности; но она считает, что в настоящих, существенных житейских радостях, по причине моей молодости, я не много смыслю, и что лучше бы я не очень глубоко рассуждал, а продолжал бы помогать ей в укреплении обороны...
   -- Отдышись! -- говорит он.
   -- Спасибо! -- говорю я. -- Могу повторить снова...
   -- Избавь! -- смеётся он. -- А от чего, собственно, эта женщина обороняется?
   Отпиваю из рюмки ещё и смотрю в окно, где луна.
   -- Г-жа А. обороняется, в основном, от самой себя! -- эту фразу я произношу внятно и подчёркнуто официально.
   -- Уберечь себя от самого себя нигде, никому и никогда не удавалось!
   -- Г-жа А. зациклилась на вас... -- говорю я. -- Г-жа А. придумала себе игру: настоящее подменить прошлым!..
   -- Она играет в такое?..
   -- Эту игру она обожает!..
   -- Может быть, она тебя обожает?
   -- Не более, чем свои лампочки...
   -- Какие лампочки?
   -- Электрические.
   -- Не понял...
   -- Я тоже понимаю не все; приходится догадываться...
   Пьём ещё.
   И молчим.
   И пьём снова.
   -- Лучше пойдем в другой бар, -- вдруг говорит он.
   -- Точно! --- подхватываю я. -- В жизни необходимо разнообразие!
   В другом баре три девы курят сигареты, вставленные в длинные мундштуки и, задрав головы, пускают колечки. Заметив нас, девы изображают улыбки. Мы отвечаем примерным безразличием.
   -- Водку? -- говорит он.
   -- Годится! -- отвечаю я и вдруг вспоминаю, что завтра у меня семинар по поэзии средних веков.
   Пьём водку.
   Молчим.
   Снова пьём.
   Меня немного поташнивает. Меня всегда немного поташнивает, когда думаю о семинаре по поэзии средних веков...
   -- Чтобы знать, как чувствует себя г-жа А., -- говорю я, -- нужно оказаться на её месте. Хотите оказаться на её месте?
   Он молчит. Кажется, его тоже немного поташнивает.
   -- Задумали от г-жи А. отречься?.. Она не позволит... Будьте уверены, не позволит...
   Он молчит и только руками разводит.
   "Г-на инженера тоже поташнивает, --- думаю я. -- Странно, отчего поташнивает инженера, если он средневековую поэзию не изучает?"
   Поворачиваю голову к девам. Они всё ещё заняты тем, что пускают колечки.
   -- Хочу жить иначе! -- вдруг говорит он.
   -- Это как? -- спрашиваю.
   -- Иначе -- это не так, как прежде...
   -- Получается?
   -- Не жалуюсь...
   -- У г-жи А "не так", как прежде, не получается. Она до сих пор почему-то вас любит...
   -- Но я люблю не её... Прежде и у меня было к ней Это и всё прочее...
   -- И что же?
   -- Прошло время... Пришло внезапно другое... Оно почему-то приходит...
   "Илона, не хочу, чтобы оно...", -- думаю я и говорю:
   -- Женщина, которая с вами теперь, плакала...
   -- Плакала?
   -- В тот день, когда вы прилетели из Франкфурта, на её губах была слезинка.
   -- Иногда плачут от счастья...
   -- А иногда отчего-то другого...
   -- И от другого тоже... Чаще, пожалуй, отчего-то другого...
   -- Это уже не поправить?
   -- Нет, это нет!
   "Илона, почему так?"
   -- В вас души нет! -- говорю я.
   -- Есть! -- возражает он.
   -- Выходит, она глупая.
   -- Душа глупой не бывает.
   -- Тогда у вас -- мерзкая!
   Никогда прежде не видел, как человек каменеет, но, клянусь, муж г-жи А. в одно мгновенье превратился в каменное изваяние.
   -- Отомри, чучело! -- прошу я.
   Изваяние наклоняется ко мне и смотрит стеклянными глазами.
   Откидываюсь на спинку стула.
   Пьём ещё.
   И молчим.
   Снова пьём.
   -- Почему седой? -- спрашиваю.
   -- Пожил!... -- отвечает он.
   ...Однажды директор начальной школы вошёл в мой класс и сообщил об освобождении из египетского плена лётчика Зборовского...
   -- Пожил как? -- спрашиваю.
   -- По-разному! -- говорит сегодняшний инженер Зборовский.
   Снова пьём.
   Снова молчим.
   -- Объяснять можно бесконечно, -- говорит он, --- только всё, в конце концов, упирается в одно: ушло Это... Ушло и не стало... Ни жены, ни любви...В жизни так: одни беднеют, а другие на обедневших наживаются; одни любят, а другие любить себя позволяют; одни умирают, а другие живут и над умершими молитвы читают; одни плачут, а другие смеются...
   -- Г-жа А. не плачет! -- говорю я. -- Она надеется удержать Боль...Что-то удержать... И силу собирает...
   -- Откуда берёт?..
   -- От бессилия...
   -- У меня от бессилия голова кружится...
   -- И у г-жи А. кружится, -- объясняю я, -- только не в ту сторону...
   Снова пьём.
   Снова молчим.
   Хозяин бара объявляет: "Господа, скоро закроемся!"
   Зборовский пожимает плечами и говорит: "Все мы рано или поздно закроемся..."
   Слова инженера вызывают у девиц не то испуг, не то изумление, во всяком случае, схватив свои сумочки, они устремляются к выходу.
   Хозяин сладко улыбается и громким голосом желает девушкам удачи; мы же, чуть привстав и чуть поклонившись, желаем девушкам удачи немного сдержаннее. Одна из них замедляет шаги и вдруг сплёвывает на пол.
   Хозяин бара, подмигнув нам, облегчённо вздыхает и достаёт половую тряпку. Мне тоже хочется сплюнуть на пол.
   На улице муж г-жи А. задирает голову к небу и говорит:
   -- Она всё ещё задумчивая!
   Я тоже задираю голову.
   -- Луна такая постоянно...
   -- К утру её не станет...
   -- Жалко её! -- говорю я.
   -- Луна -- не вечна, -- сообщает муж г-жи А. -- как и всё остальное...
   -- Луна -- вечна, -- возражаю я, -- как и всё остальное...
   Молча бродим по городу, и вдруг нас охватывает неприятное ощущение наступившего отрезвления. Смотрим, как в небе потягиваются облака.
   -- Она скоро уйдёт, а мы останемся... --- говорит муж г-жи А.
   -- Чёрт с нами! -- говорю я. -- Почему мы не можем жить, как хотим?
   Собрав последние силы, луна пытается серебрить город.
   -- Мы не можем ничего, как хотим, -- у мужа г-жи А. синие щёки и по-прежнему глаза стеклянные, -- ни жить, ни умереть...
   В конце улицы синагога. Она открыта.
   "Господи, --- думаю я, -- как много народу беседует с тобой ночью!.."
   -- Больше за мной не следи! --- просит муж г-жи А.
   -- Больше не буду! -- я разглядываю купол синагоги.
   -- Не лжёшь?
   -- Не верите?..
   -- Ты глядишь не на меня...Не можешь меня видеть?..
   -- Могу, если на расстоянии... У меня ксенофобия ...
   -- Вот как! А у доктора был?
   -- Был! Накануне...
   -- Что сказал доктор?
   --- Он сказал, что это не поправить...
   -- Я так и подумал, -- улыбается муж г-жи А. -- Так и предположил...
   Я тоже улыбаюсь.
   -- Кому ещё предполагать, если не вам? -- говорю я. -- Ведь речь шла о вашем ребёнке!..
   -- Моём ребёнке?..
   -- Так считает г-жа А.
   -- Какого чёрта!
   -- Дело в том, что у г-жи А. оказалась утроба, а в утробе -- ребёночек... И ещё дело в том, что г-жа А. меня трахнула, чтобы в своей утробе вашего носить ребёночка...
   -- У тебя поехала крыша?
   -- Сказать правду?
   --- Ну же!
   -- Крыша поехала не у меня...
  
  

* * *

  
  
   В подъезде стоит Жанна и, как обычно, улыбается.
   -- Выиграла в лотерею? -- спрашиваю.
   -- Любовь -- самый крупный выигрыш! -- говорит Жанна и широко раскрывает глаза, изображая состояние счастья.
   -- Да, -- задумчиво говорю я, -- любовь... А почему в подъезде, а не там, где поэт?
   -- Поэт прогнал меня, -- весело сообщает Жанна. -- Он сказал, что мой взгляд, горячий и восторженный, отвлекает и с ума сводит... Не правда ли, мило с его стороны?
   -- И мило, и трогательно! -- говорю я. -- И ты всю ночь провела здесь, в подъезде?
   -- Здесь! -- в глазах Жанны восторг всей планеты. -- Арье Лан большой поэт, и его любовь... Понимаешь?..
   -- Пока нет, -- признаюсь, -- но над этим размышляю постоянно...
   Жанна смеётся, а потом говорит:
   -- Когда мы близки совсем-совсем, Арье, смущаясь моего взгляда, поворачивает меня спиной к себе...
   Мне вдруг тоже хочется повернуть Жанну к себе спиной, и я говорю:
   -- Выдержать твой неземной взгляд без содрогания невозможно!
   -- Правда? -- смеётся Жанна.
   -- Будь я на месте Арье Лана, я бы тоже прогнал тебя в подъезд...
   -- Боже, я так счастлива!... Знаешь, любовь -- это такая радость!..
   -- Ты уже говорила, --- напоминаю я, и желание повернуть Жанну к себе спиной становится ещё мучительнее... --- Поднимусь наверх, а ты, пожалуйста, здесь оставайся и говори об этом ещё и ещё...
   -- Ладно! -- весело говорит Жанна.
   "Тёлка! -- думаю я, --- Радостная тёлка из райского сада!..."
   Заметив меня, Арье Лан, тяжело вздохнув, поднимается с пола и жестом указывает на дремлющих вдоль стен любителей словесности.
   "...и в стране Обетованной народ шныряет странный!" -- декламирует поэт. Я аплодирую.
   -- Нравится? -- спрашивает он.
   -- У тебя замечательная подруга! -- говорю я. -- У тебя замечательная подруга, и вы оба знаете толк в счастье!..
   Арье Лан производит загадочный взмах рукой и, тихо всхлипнув, опускается на пол.
   -- Может быть, я глупый, -- предполагает он.
   -- Но и не менее счастливый! -- настаиваю я.
  
  

* * *

   Звоню к Вере:
   -- Зима уходит, и теперь...
   -- Теперь что? -- спрашивает Вера.
   -- Когда у человека отличный мотоцикл, то не мешало бы на нём...
   -- Однажды он тебя подвёл...
   -- Тогда были дожди...Теперь -- нет...
   -- Мне страшно!.. А если он снова?.. Не хочу его...
   Смотрю на мотоцикл и молча говорю: "Прости, но даме ты неприятен..." "Понимаю, -- отвечает он тоже молча, -- третий должен уйти!"
   Небо низкое и почти безоблачное. Думаю о г-же А. и о "Той", а потом думаю о том, что знать никогда нельзя, кто на самом деле "третий".
   -- Поведи меня в старый Яффо! -- просит Вера.
   -- Ладно! -- говорю я.
   В старом Яффо, возле ограды посольства Ватикана, скамейка, над которой иногда кружат чайки.
  
  

* * *

  
   На углу улицы Сутин продаются розы. Выбираю белые. "Вот и всё!.." -- думаю я.
   Подъезд, лестница, ступени.
   В голову забирается мысль, что по ступеням поднимаются также и на эшафот...
   Посередине комнаты стул. Напротив диван.
   -- Розы забирайте! -- говорю я, -- А меня отпустите!.. Верните мои глаза и уши...
   -- Не могу! -- говорит г-жа А.
   -- Тогда сам...
   -- Не смей!
   -- Буду часто звонить!
   -- Зачем часто звонить?
   -- Что ж, буду звонить редко...
   -- Зачем?
   -- Не знаю...
   Тишина. Тишина Унылая.
   -- Сегодня ты измученный, -- говорит г-жа А.
   -- Одна из ночей меня измотала...
   -- Что так?
   --- Я провел её с вашим мужем. Мы всю ночь провели вместе.
   -- Всю ночь?
   -- От начала до конца!
   -- Как!?
   -- В обоюдном восторге!
   -- Решил встретиться с моим мужем?
   -- Это он решил... Видимо, из-за тяги к прекрасному...
   -- Прекрасное -- это ты?
   -- Разумеется! У вашего мужа отличный вкус!
   -- Не всегда... Не во всём...
   Тишина. Тишина Долгая.
   "Прощаясь, принято говорить что-либо значительное...", -- думаю я, и говорю:
   -- Вам бы сменить свой разум!..
   Молчит г-жа А.; лампочки на полу и стенах разглядывает. И вдруг спрашивает:
   -- Такое возможно?
   Наука занимается этим! -- весело сообщаю я.
   Улыбается г-жа А. и на свой живот смотрит.
   -- А наш мир? -- говорит она. -- Сменить наш мир возможно?
   -- Наука и этим занимается, только менее успешно...
   -- Вот видишь, мне придётся продержаться ещё...
   -- Мир не изменится! -- говорю я. --- Наш мир никогда не изменится, и оставьте мужа и "Ту" в покое. Жизнь у них своя...
   -- Что значит "своя"?
   --- "Своя" -- это значит "не ваша"... Ваша жизнь -- дом без дверей, нелепые картинки на стенах и лампы, лампы, лампы... Уберите это!.. "Стражу" распустите... Ради бога, так не живите... Не надо так...
   -- Ты о чём?
   -- О жизни!
   Смеётся г-жа А. и живот поглаживает.
   -- Живут, не так, как надо, -- говорит она, -- а так, как получается. Всё прочее фигня и кино...
   -- Город Цфат был не кино?
   -- В Цфате была с мужем!.. Мы были там вместе... Мы всегда и везде вместе...
   -- И сына тоже... Вместе?..
   Хохочет г-жа А. и, словно редкий дар, живот нежно трогает.
   -- Разумеется, вместе! -- говорит она сквозь хохот, а в глазу большая тёмная слеза плещется.
   "Любопытно, -- думаю я, -- как младенца звать будут -- Ади? Рон? Иешуа? Может быть, Ади -- Рон --- Иешуа -- Недоразвитый? А может быть, доктор ошибается, и младенец вырастет нормальным негодяем или нормальным святым?"
   -- После родов приду к вам с розами красными, -- говорю я.
   Г-жа А. отворачивает голову.
   Кажется, писателем ты не станешь, -- говорит она, -- во всяком случае, настоящим писателем...
   Тишина. Хочу спросить, как понимать "настоящий писатель", но тишина отвлекает
   -- Какая она? -- спрашиваю. -- Тишина сейчас какая?
   -- Тишина -- одна! -- шепчет г-жа А. -- Тихая -- тихая...
   И вдруг я понимаю всё-всё: тишина -- одна, а -- уши --- разные; любовь -- одна, а люди -- разные...
   -- Это не поправить? -- говорю я.
   -- Поправить? -- г-жа А. задумчиво оглядывает "Лампу Алладина". -- Разве надо что-то поправлять?
   "Самое время исчезнуть! -- решаю я. -- Хорошо бы незаметно... И для неё, и для меня хорошо бы... Но "хорошо бы" -- не получается; разглядываю руки, которые живот обхватывают, и знаю, что этой женщине суждено до конца дней в оборонительном окопе оставаться, потому что сотворила с собой нечто необратимое, нечто такое, что отменить уже не сумеет..."
   "Время исчезнуть!" -- снова думаю я, и вдруг замечаю, что г-жа А. смотрит на меня так, как смотрят лишь только на предателей...
   И приходит ко мне видение: сбросив с живота руки, г-жа А., словно противотанковое ружьё, "Лампу Алладина" на плечо вскидывает и к моим зубам прицеливается...
   -- Я не проиграю! -- говорит г-жа А.
   Поднимаюсь со стула и, стараясь на г-жу А. не глядеть, иду к выходу, а потом, на улице, перевожу дыхание.
   "Кажется, исчезнуть незаметно от себя, кажется, не получается!"
  
  

* * *

  
   ... Разбросив в стороны руки, Вера говорит: "Ждала!"
   -- Весна! -- говорю я.
   -- Весна! -- улыбается Вера.
   Гляжу на Веру и думаю: "Надо же!"
   -- Что-то не так? -- спрашивает Вера.
   -- Наоборот! -- говорю я.
   -- Ты задумался...
   -- В последнее время со мной случается... О тебе думаю или о себе...
   -- О ком сейчас?
   -- О себе!..
   -- Эгоист!
   -- Эгоист! -- признаюсь я. -- Страшный эгоист и несчастный отец!
   -- И ещё немного лгун! -- смеётся Вера.
   -- С чего ты взяла, что лгун?
   -- Писатели -- всегда немного сочинители, а сочинители -- всегда немного лгуны...
   -- Но...
   -- Ни слова больше! -- просит Вера. -- И, ради бога, не пытайся меня запугать!
   -- Милая!.. -- заглядываю в зажженные зрачки. -- Милая!..
   -- Не пытайся! -- повторяет Вера.
  
  

* * *

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"