Аннотация: грустный юмор с элементами публицистики
Гуманистам со скальпелем посвящается.
- Сестра, остановите каталку. А может мне попробовать
средство, которое рекомендовал экстрасенс?
- Больной, не занимайтесь самолечением, врач же вам ясно
сказал: "В морг".
Анекдот.
В основу данной книги легли как реальные события, так и воспоминания автора. При описании реальных событий автор старался избегать упоминания имен, мест, времени, обстоятельств и самих составляющих событие фактов. Любое же совпадение воспоминаний автора с реальностью является случайным и автор за это ответственности не несет.
1.
День начался, как всегда, неудачно и это редкое в наше нестабильное время постоянство успокаивало. Еще во сне Степана охватило дурное предчувствие, что наступит утро. Лишь во сне его мышцы были упруги, лицо прекрасно, страсть неуемна, ум искрометен, таланты безграничны, а кошелек набит купюрами. При столкновении с тоскливой явью всё это дрябло, дурнело, сникало, тупилось, ограничивалось и худело за невостребованностью. Кому было нравиться и для кого стараться в этом паршивом мире, населенном истеричками и уродами?
Нет, Степана окружали в массе своей всё те же люди, но Солнце уже второй десяток лет всходило с Запада и люди, подобно подсолнухам, тянулись к новому свету, Новому Свету и новым жизненным ценностям.
В прежние годы Государство сбивало цены на совесть. Членство в партии, карьерный рост давали лишь 10-20-30 рублей прибавки к зарплате, но требовали колоссальных совесте-затрат и белоручки предпочитали не расставаться с совестью. Сейчас цена совести сильно поднялась, многие решили не держать её "в чулке", а выгодно вложить в какой-нибудь бизнес. Так что наличной совести осталось значительно меньше. От реформ больше других материально выиграли именно те, кому когда-то Государство не доплатило за их совесть. Даже не выиграли, а взяли своё, восстановили справедливость, ибо что может быть справедливее материального вознаграждения за потерю совести на государственной службе?
Сильно изменился и характер труда. Степан слышал, что труд облагораживает, но стать благородным как дизель-генератор он не стремился. Раньше в виду упомянутой маленькой разницы в зарплате (в данном случае между тружениками и бездельниками) труд был практически добровольным и, следовательно, носил творческий характер. Сейчас к труду принуждали, принуждали обстоятельства, сопротивляться которым могли только самые стойкие и волевые - бомжи. Оставалась надежда однажды срубить кучу денег, перестать работать и начать жить, но эта надежда оставалась лишь у тех, кто эту кучу или хотя бы кучку еще не срубил. Остальные знали, что в этом случае ты всего лишь попадешь на следующий уровень (LEVEL), как в компьютерной игре, где новые обстоятельства ("Хеннесси", "Роллекс", "Ауди" вместо "Столичной", "Командирских" и "Москвича") опять заставят тебя работать. Выход из этой игры (даже посредством выигрыша) разработчиками не предусмотрен! Но ты ведь всегда можешь выдернуть вилку из электророзетки! Речь не идет о суициде, речь о том, что эта игра и жизнь - совсем не одно и то же и никто, кроме окружающего общества, не заставляет тебя играть именно в эту игру.
Не поддавалась осмыслению Степана сама мотивация труда его сограждан. Его приятель в прежние времена зарабатывал достаточно денег, еще больше имел времени и жил у окружной дороги в десяти минутах ходьбы от леса, почти ежедневное пребывание в котором и делало его счастливым. В новые времена приятель занял денег, купил участок леса в соседней области и навороченный джип, чтобы ездить туда с комфортом. Теперь пару раз в месяц (чаще не позволяет бизнес, который надо тянуть, чтобы рассчитаться с долгами) с комфортом всего за четыре часа (в одну сторону) на выходные приятель приезжает в СВОЮ рощу, что сразу за окнами его дома и в которую, стало быть, не надо тащиться десять минут, как в прежние времена за окружную дорогу.
В массовом сознании (от которого оставалась лишь одна ступень до полной жлобализации, когда нация встанет в ряд цивилизованных в своем восхищении гамбургером, "Звездными войнами" и сброшенными вперемежку с бомбами гуманитарными ценностями) подменили понятия "благосостояние" и "средства достижения благосостояния", заставив людей стремиться к приобретению средств достижения благосостояния, расплачиваясь самим благосостоянием. Не может оружие быть целью военной кампании, оно - лишь средство для достижения победы. Не может автомобиль сам по себе быть признаком благого состояния, тем более если на нем ездишь исключительно на работу, чтобы заработать на новый автомобиль.
А сколько усилий тратится на приобретение того, что поразило бы окружающих, а значит приобретается не для себя, а для них. Но тот, кто стремится доказать окружающим их по сравнению с ним никчемность, тот еще более никчемен, ибо нуждается в оценке никчемных.
Степан не без оснований полагал, что если уж благие намерения могут привести в ад, то намерения неблагие приведут туда точно. Но адепты нового строя доходчиво объясняли, что намерения акул капитализма (по-русски - олигархов), антигуманные и эгоистические по отдельности, сложенные вместе приведут общество к прогрессу и процветанию. Отталкиваясь от примитивно бытовых аналогий, Степан не понимал, как интеграцией нескольких зловонных луж можно получить источник родниковой воды. Хотя прогресс, если он был, стоил многого. Нравы, пища, здоровье, природа - всё это пару веков назад было, конечно, несравнимо лучше, но возвращаться к убогому быту Пушкина, Моцарта, Колумба без компьютерных игр, грузовиков, ватер-клозетов, Соса-Солы, чипсов, телевизоров и песен Игоря Крутого Степану не хотелось.
Однако и просыпаться в этот стремительно прогрессирующий мир Степану тоже не хотелось и он гнал от себя дурное предчувствие утра.
2.
Чтобы отогнать дурное предчувствие окончательно, Степан приоткрыл глаза, покосился на будильник, убедился, что только 5.48, и, предвкушая более чем полутарочасовое блаженство, зажмурился. Блаженство, однако, длилось секунд пять и было прервано жутким воем будильника, который за эти секунды сожрал обетованные полтора часа и показывал 7.30. Не приходя в сознание, с полуприкрытыми глазами, практически на ощупь Степан посетил туалет, умылся, побрился, взял что-то продолговатое из холодильника, отрезал, положил на хлеб, включил электрочайник, насыпал в чашку коричневого порошку, залил кипятком, съел бутерброд с чем-то, запивая полученным раствором, почистил зубы, оделся и вышел из дому.
Степан сопротивлялся одолевающему его сознанию, вместе с которым его обволакивал мерзкий мир бытия. В полудреме он добрел до остановки, вошел в подошедший трамвай, сел у окна и усилием воли отбросил прочь почти проникшее в него сознание. Через несколько мгновений он почувствовал, что трамвай уже минут двадцать стоит на одном месте. Степан открыл глаза, чем тут же воспользовалось сознание, окончательно вселившись в него, и понял, что почти доехал до офиса. Трамвай лишь забыл повернуть за угол и остановился перед перекрестком в длинной очереди себе подобных.
Степану нужно было пересечь перекресток по диагонали. Он перешел улицу, по которой приехал, повернул и остановился в смятении - противоположную сторону улицы, ту, где собственно и находился его офис, окутывал густой клубящийся туман. Особенно в этом тумане раздражало то, что вокруг него стояло морозное и ясное февральское утро.
Раздражение овладело Степаном полностью, не оставив места бдительности, а то бы он заметил, что с этого оживленного обычно торгового перекрестка пропали менты. Наблюдательный Степан знал, что лягушки квакают ночью к погожему дню, птицы летают низко к ненастью, а крысы и менты исчезают к беде. О крысах Степан где-то читал, повадки ментов он изучил в результате собственных наблюдений. Самый большой исход ментов Степан наблюдал в августе 1991-го, когда они вообще на три дня исчезли с улиц, опасаясь не угадать, какая власть окажется неконституционной, то есть проигравшей, в результате чего в городе установился небывалый порядок и преступность почти исчезла вслед за ментами.
Степан увлекался этнографией, но и его поражало, как рядовые менты беглым взглядом выхватывали в московской толпе хохла, неоформившего регистрацию. Хохлам было всё равно, где зарегистрироваться, в паспортном столе, отстояв очередь и заполнив кучу квитанций, или у дежурящего на рынке мента без формальностей. Зарегистрироваться у рыночного мента было даже приятней, ибо он испытывал подобие благодарности после того, как клал полученный регистрационный сбор в свой потайной карман, в то время как работники паспортного стола не умиротворялись даже после уплаты денег. Даже самые финансово необразованные хохлы отчетливо понимали преимущества прямого целевого финансирования ментов.
Удивляло и то, как менты безошибочно отличали хохлов от белорусов, которым статус их страны позволял безвзяточное пребывание на российской территории. Как опытные рыбаки на утренней и вечерней зорьке менты располагались каждый у своего излюбленного места лова. Кто-то предпочитал стремнину у метро, другим по душе были тихие заводи складов за рынками. Лучшей добычей (здесь аналогия с рыбной ловлей заканчивается) считались горные орлы, слетающиеся в наши края огромными стаями (этим они больше напоминали ворон) из трижды суверенного Закавказья. Неплохим уловом у ментов слыли и прижимистые (а значит не без денег) хохлы, молдаване котировались хуже и уж совсем никудышным уловом считались малоимущие таджики. А вольных (по причине полного отсутствия денег) бомжей, которые подобно скунсам защищались от враждебной окружающей среды запахом, с их блохами и вшами менты обходили стороной.
Москали нанимали хохлов для ремонта квартир и строительства дач, отношение к чему последних было противоречивым. Хохлы радовались, когда москали их нанимали, но их удручало то обстоятельство, что москали имели такую возможность, ведь когда-то еще под гнетом России хохлы жили не хуже москалей. На независимой Украине долго недоумевали, почему их лишили братских бесплатных поставок нефти и
газа, они же боролись за независимость лишь от угнетательницы-России, но не от её ресурсов и дотаций. России, похоже, не могли простить и предоставленного ею суверенитета. Да, и Украина, и Закавказье его требовали, но нельзя же всё понимать буквально, надо же было поторговаться, а еще лучше заставить силой остаться в Союзе, сохранив им одновременно и имидж борцов за независимость от империи, и дотации той же империи. Но повезло только чеченцам, а жителям Украины и Закавказья пришлось в индивидуально-массовом порядке переселяться в империю, от которой они недавно наконец отделились.
В национальном вопросе Степан придерживался либеральных убеждений, тайно надеялся на успех Масхадова и на то, что Чечня (а если повезет, то не только она) обретет независимость от российского бюджета.
3.
Степан не обратил внимания на отсутствие ментов в утренний час лова нелегалов на своем излюбленном месте у оживленного перекрестка. В непривычной обстановке (а к утренним туманам в морозный день он не привык) Степан решил строго соблюдать правила уличного движения, чтобы не стать легкой добычей машины или трамвая. Со своим опытом жизни в "этой стране" (как говорят потенциальные эмигранты) он должен был знать, что строгое соблюдение всех законов и правил - кратчайший путь на кладбище. Собственно, правила в нашей стране играют роль естественного отбора, отсеивая эти правила соблюдающих от тех, кто способен в этой стране выжить.
Степан пошел в туман на противоположную сторону улицы строго по переходу и на самый зеленый свет светофора. В тумане было тепло даже ногам. Ноги быстро согрелись и через несколько шагов Степан сначала почувствовал, а потом понял, что идет по кипятку. Кипяток у пяток лишил его малейшей тени интеллигентских метаний, что обеспечило ему в дальнейшем почетную вторую, а не победную первую степень ожогов. Он решительно рванул вперед, к домам и вынырнул из тумана аккурат у дверей своего офиса. Из сообщений СМИ Степан потом узнал, что у места происшествия дежурила милиция.
В офисе, сорвав с себя обувь и носки, Степан несколько минут зачаровано наблюдал, как стопы с внутренней стороны покрываются белыми пузырями, постепенно сливающимися в два больших, по одному на каждой стопе. Обувь мокрая, брюки почти по колено тоже, на улице мороз, а пузыри неумолимо растут - что делать (кто виноват, его в данный момент не занимало)? Степан вспомнил, что на его счастье у жены сегодня выходной. Он позвонил ей, попросил привезти брюки и обувь. Менее чем через час она приехала и сослуживец доставил их на своей машине в ближайший травмопункт, который, как кто-то вспомнил, находился на соседней улице.
Часа через полтора после происшествия Степан был в травмопункте. Он увидел вышедшего из кабинета врача и бросился к нему, пытаясь наступать только на внешние стороны стоп:
- Здравствуйте, доктор. У меня ожог!
- Очень хорошо. Сейчас ваша очередь?
- Доктор, у меня травма!
- Здесь у всех травмы. Вот старушка - в два раза старше вас, вторую неделю ходит на перевязку, а без очереди не лезет. А вы, поди, и в регистратуре не записались?
Степан вспомнил институт. Семинары по "Теории функций комплексного переменного" вел крайне медлительный преподаватель. В день зачета Степан куда-то спешил, прибежал в институт пораньше, влетел в аудиторию и увидел этого одиноко сидящего преподавателя:
- Здравствуйте, можно взять билет?
- А вы в журнал записались?
- В какой журнал?
Преподаватель достал амбарную книгу, открыл её и минут десять пытался толстыми пальцами поймать на странице невидимый Степану волосок. После того, как ему это удалось, он продолжил:
- В журнал, куда у меня студенты записываются в очередь.
- Так никакой же очереди нет, я ж тут один.
- Вот и хорошо, будете в очереди первым.
4.
Очередь в регистратуру была больше чем к врачу, но шла достаточно быстро, хотя и оставляла время для воспоминаний.
Степан вспомнил, что его отношения с медиками не заладились с детства. Этот эпизод своего бытия в трехлетнем возрасте Степан, если быть честным, помнил не сам, а по рассказам родителей, хотя некоторые другие моменты своей жизни такой же давности он помнил отчетливо. Его привели к стоматологу, усадили в кресло, он увидел достижения зубоврачебной техники и вспомнил фильмы про героев-партизан, которые живыми врагу не сдавались. Стоматолог была в панике. Она призвала мать Степана призвать его к порядку, что было безнадежно (не по отношению к матери, а по отношению к Степану). Тогда мать зажала ноги Степана своими ногами, а руками намертво зафиксировала его руки. Степан вырывался как мог, но после нескольких минут отчаянной борьбы от бессилья и унижения... уснул. Он спал так крепко, что не только позволил стоматологу сделать своё черное дело, но и заставил мать тащить себя спящего домой на плече. С тех пор обычной реакцией Степана на пережитый стресс стал крепкий сон.
В десятилетнем возрасте Степан больше месяца провалялся в больнице с желтухой, которую тогда официально называли "болезнью Боткина" (интересно, была ли "болезнь Боткина" болезнью Боткина или сам он её избежал?), а сейчас переименовали в "гепатит А". Степан в детстве каждую зиму по два-три раза болел ангиной, но как он сумел заболеть ею в больнице, остается загадкой. В изолированном от внешнего мира инфекционном отделении больницы был предусмотрен внутренний изолятор, где Степана с его возможно заразной простудой изолировали от других, менее инфекционных больных. Месяц в больнице Степан воспринимал как дополнительные каникулы, но результатом того происшествия стало хроническое заболевание печени, которого гораздо приятней было бы достичь злоупотреблением алкоголя.
В двенадцать лет Степан сломал руку, хотя это был не совсем перелом. Они вчетвером на школьном дворе зимой устроили рыцарский турнир, разбившись на пары. Один в паре был конем, а другой наездником. Кони возили наездников, а наездники пытались скинуть друг друга руками с коня. Степан попал в пару с рыжим Сашкой Волковым, хулиганом и двоечником, который был примерно одного роста со Степаном, но значительно превосходил его в весе. По этой причине наездником в их паре был Степан, ведь всадник всегда легче коня. После часа игры Степан испытал один из первых в своей жизни приступов интеллигентской рефлексии, вызванный тем фактом, что он всё время буквально сидит на шее у Сашки Волкова, но интеллигентская рефлексия никогда до хорошего не доводит. Не может быть полного равенства между людьми, которые уже рождаются разными. Любой гинеколог доходчиво расскажет о колоссальной разнице между мужчиной и женщиной, которую так и не удалось преодолеть ни феминисткам, ни даже хирургам. Всегда кому-то удобней быть конем, а кому-то всадником. В распределении ролей, если оно добровольное, нет ничего страшного. Но Степан поменялся ролями с Сашкой Волковым. Что происходило наверху, Степан не видел, ибо как прилежный конь передвигался на четырех конечностях и смотрел себе под ноги (в том смысле, что под руки). Он лишь почувствовал, что оба всадника навалились на его плечо, после чего конская передняя нога, она же рука Степана, хрустнула. В Склифе, куда такси по пустынному зимним вечером проспекту Мира долетело за 10 минут, констатировали отрыв ядра локтевого сустава и зафиксировали гипсом практически всю правую руку от кисти до плеча в согнутом состоянии. Месяц Степан мучился от необходимости есть, держа вилку и особенно ложку в левой руке. Но самым ужасным было то, что рука всё время чесалась, а почесать удавалось только гипс. Гипсом дело не закончилось. Около года локтевой сустав функционировал подобно ржавой дверной петле и Степан пальцами правой руки не мог достать правого же плеча. Для устранения дефекта Степану два раза в неделю прогревали локоть парафином в детской поликлинике, старинное здание которой напоминало церковь фресками под сводом с изображением юного кудрявого святого. Лик этого же святого носили на одежде у сердца все "октябрята" (лево-консервативная политическая организация детей 6-9 лет, если кто не помнит).
Прощание Степана с детством могло бы не перейти во встречу с юностью. То лето он проводил у дяди в припортовом районе Мариуполя. Летом подростковое существование в тех краях было окрашено приблатненной романтикой, наиболее характерным проявлением которой были ночные набеги на чужие сады. Страсть к чужому (в детскую пору - урожаю) у многих обитателей тех мест из подросткового хобби с возрастом перерастала в профессию. Бывая в Мариуполе, Степан и сам подпадал под очарование этой приблатненой романтики, но из тех краев и времен он вынес лишь одну стойкую пагубную привычку - привычку курить. В то лето за пару дней до отъезда Степан, взяв у приятеля велосипед, решил из своего и так окраинного припортового района съездить на дальний загородный пляж, за которым располагались хоть и колхозные, но всё ж таки чужие фруктовые посадки. Дорога к тому пляжу шла верхом, над крутым обрывом и лишь у самого пляжа надо было спуститься к морю. Спуск (выше и круче Потемкинской лестницы в Одессе) был выложен огромными плохо состыкованными бетонными плитами. Едва начав спускаться, Степан было решил притормозить, но обнаружил, что тормоза у велосипеда не работают. Ничем не сдерживаемый, велосипед набирал скорость, весело подпрыгивая на стыках плит, и мысли Степана старались не отставать от велосипеда. Попытка просунуть правую ногу меж почти слившихся в быстром мелькании спиц переднего колеса если и удалась бы, то закончилась бы печально не столько для металлических спиц, сколько для облаченных в резиново-тряпочный кед пальцев ноги. Слева и справа дорога ограничивалась высоким бетонным бордюром. Спуск заканчивался обрывом непосредственно к морю, перед которым бетонка резко поворачивала вправо, завершаясь небольшой бетонированной же стоянкой, но встреча с бетоном, неминуемая после резкого поворота направо мчащегося уже на бешеной скорости велосипеда, Степана не прельщала. Неопределенность ближайшего будущего Степана усугублялась полным отсутствием будним августовским вечером людей на этом дальнем пляже. Когда до окончания степанова детства оставалось лишь несколько секунд и чуть больше метров, слева перед обрывом забрезжила надежда на встречу с юностью в виде еле приметной тропинки. Степан в горизонтальном смысле повернул на эту тропинку, но в вертикальном - врезался в неё под углом 45 градусов, благополучно перелетел через велосипед и приземлился пусть на твердую южную, но землю, покрытую хоть и жесткой, но травой. Приземлившись, Степан с удивлением осознал, что происшествие закончилось без всякого ущерба и для него, и для велосипеда, но иллюзия эта длилась лишь до первого взгляда в велосипедное зеркальце, которое тоже не пострадало. Анализ произошедшего показал, что когда велосипед уткнулся в тропинку, Степан продолжил движение один, без велосипеда и, естественно, вперед головой, а так как при повороте налево Степан правильно наклонился влево, то совершенно закономерно, что первым с земной твердью тропинки встретилась левая сторона его лица. Закономерным было и то, что содралась не задубелая корка земли с поверхности тропинки, а более мягкая кожа лица, от виска до скулы. Руководствуясь интуицией, Степан явился домой в сумерки, но это не спасло его от лобовой встречи с Надеждой Марковной, женой дяди, коренной украинкой. Под громкие и без пробелов между словами причитания, суть которых сводилась к описанию ужаса, но не от произошедшего, а от будущего возможного возмущения родителей Степана по поводу её халатности в деле присмотра за ним, Надежда Марковна тремя быстрыми мазками раскрасила левую сторону лица Степана в изумрудно-зеленый цвет посредством "бриллиантовой зелени", называемой в обиходе "зеленкой". Через день в поезде, посчитав, что явиться в столицу с зеленой половиной лица было бы вызывающим, Степан как мог содрал зеленую корку. Еще через пару дней Степан пришел в школу, первый раз в старший класс, дивно загорелым за вычетом бледно-розовой с зелеными прожилками левой половины лица.
5.
В регистратуре травмопункта Степан зарегистрировалcя с большим трудом даже при наличии у него страхового полиса. Оказалось, что ему следовало получить травму ближе к соседнему травмопункту, в соответствии с пропиской.
Городской медицинский страховой полис - занимательная вещь. В поликлинике обслуживают только прописанных на территории ближайшей округи и только при наличии у них полиса, который выдают бесплатно в той же поликлинике и тоже всем прописанным на соответствующей территории. Скорая помощь (оставим морально-гиппократические аспекты) подбирает только горожан, которых идентифицирует по страховому полису. Какую дополнительную к паспорту, в котором указана прописка, смысловую нагрузку несет страховой полис, умом было не понять, а понимать чем-то другим Степан еще не научился. К тому же перед травмой, приступом, обмороком и прочими медицинскими неприятностями страховой полис следовало заблаговременно захватить с собой. Впрочем, это только раньше над людьми издевались без всякого смысла, но, слава Богу, тоталитарные времена кончились и издевательства приобрели смысл, чаще всего экономический. У Степана была версия на этот счет. Гербовая бумага, голограмма и прилагаемая пластиковая
карта - всё это могло быть оценено чиновником рублей в десять, а если повезет (тому же чиновнику), то и в двадцать. Пятнадцать рублей (возьмем усредненную цифру) помноженные на десять миллионов жителей и поделенные на 30 рублей за доллар давали в итоге пять миллионов долларов. Таким образом, забота о здоровье горожан заключалась в перечислении из бюджета пяти миллионов долларов на счет фирмы, берущейся изготовить полисы. Нельзя сказать, что эти пять миллионов долларов были потрачены без всякой пользы для горожан. Во-первых, миллион долларов пришелся как нельзя кстати предприятиям полиграфии, да и остальные четыре миллиона оказались кому-то очень полезны.
Мэрия заботилась не только о физическом, но и о моральном здоровье горожан, которому однажды внезапно стало угрожать обилие казино в городе, число которых решили сократить до двух в каждом округе. Отбор мэрия взвалила на себя. То есть, если в мрачном социалистическом прошлом правил дурной закон, запрещающий казино вообще, то теперь - смышленая мэрия, разрешающая казино, но не всегда, не везде и не всем, а по обстоятельствам. Владельцы казино потянулись в мэрию с весьма внушительными аргументами в пользу необходимости сохранить именно их заведения, после рассмотрения которых руководство мэрии решило оставить всё на своих местах: все казино - там где они стояли, а внушительные аргументы их владельцев - у себя.
Городские власти легко конвертировали в твердую валюту свой неисчерпаемый гуманизм, распространяя его при удобном случае даже на животных.
Первые в новом тысячелетии выборы в городскую Думу складывались драматически, что характерно для развитой демократии, а демократия в России развивалась по американскому образцу, когда Президента, например, формально выбирает коллегия выборщиков, а не избиратели, с той лишь разницей, что в России формально голосуют сами избиратели. На выборах в местные органы власти формальности стараются минимизировать. Так перед выборами в предыдущий состав городской Думы опубликовали мэрский список, в котором мэр указал (формально - избирателям), кого он хочет видеть в думе, и он не ошибся (формально - в избирателях). На следующих выборах демократии стало вчетверо больше, а список стал вчетверо менее мэрским, ибо помимо мэрской партии был согласован с лидерами еще трех: центристской (до полной кремлевскости), лево- и право-демократической. Самый кудрявый левый и самый кудрявый правый демократы кудряво объяснили наличие подобного списка желанием оградить избирателей от маргиналов (желание оградить избирателей от излишнего выбора похвально для демократов). Поняв, что после отсева маргиналов-неформалов даже формальное участие в выборах будет бестактным
вмешательством в междусобойчик распределения кресел городской Думы консорциумом четырех партий, горожане на выборы не ходили или ходили, но голосовали против всех кандидатов. Похоже, так поступили все горожане, но остальные 25 с небольшим процентов, необходимых для признания выборов состоявшимися, на выборах были зафиксированы и проголосовали за этот список. Вечный председатель Гордумы низкорослый гигант Горполитики, объявляя результаты выборов, взволнованно промокнул лысину и потребовал ввести уголовное наказание за неучастие в выборах. Но мы-то знаем, что повысить явку избирателей до 99.99999999% сможет лишь отмена уголовного наказания за фальсификацию выборов, которое, впрочем, и так чисто гипотетическое и, следовательно, не требует промокания лысины.
Принципиальные правоохранительные органы и принципиальные СМИ принципиально не нашли никаких нарушений при проведении выборов, помня, что противодействие законным властям ныне запрещено законом об экстремизме (про законность действий властей в законе ничего не сказано). Короче и конкретно, сопротивление властям в законе и в натуре - это чисто экстремизм. Закон об экстремизме подоспел вовремя, ибо неформалы-маргиналы, чьи жалобы в городской суд на городские же власти всегда оказывались клеветой (судьи по себе знали, как на самом деле заботливы и предупредительны эти власти), уже подумывали по примеру двадцатитысячной кучки пенсионеров Воронежа перейти от клеветы к экстремизму.
Летом Гордума, благодарная своему Избирателю (заглавная буква не означает, что "Избиратель" - это фамилия, у Избирателя Гордумы другая фамилия), легко приняла постановление о бродячих собаках, на содержание каждой из которых мэрии отводилось 100 рублей в сутки, то есть около 100 $ в месяц. Гуманизм был тем более вопиющим, что средняя пенсия составляла менее 50 $, а на содержание заключенных отводилось около 15 $ в месяц. То есть, 2 пенсионера или 6-7 заключенных приравнивались к одной бродячей собаке. Конечно, милость мэрии могла бы коснуться и заключенных, и пенсионеров (благо ни первых, ни даже вторых не пришлось бы отлавливать по улицам с целью принудительного содержания на 100$ в месяц), но наибольшее сострадание Гордумы и мэрии вызывали именно бродячие собаки по причине их бессловесности, что хорошо понимали горожане.
Очарованные гуманизмом властей граждане напрасно беспокоились, что через два выборных срока мэр/губернатор их наконец осиротит. В России был соответствующий обязательный в любой демократической стране закон, но соблюдался он не сменой самого руководителя, а сменой закона или наименования должности, при которой отсчет сроков начинался заново, что освятил Конституционный Суд, который и сам тянул лямку без всяких ротаций.
Чтобы уж совсем облегчить народу выбор, ему запретили высказывать свое мнение на всяких там референдумах за год до парламентских и за год до президентских выборов (не додумавшись устраивать эти выборы одни за другими через год), мотивируя запрет тем, что демократическими процедурами может воспользоваться всякая сволочь. И это правильно, демократию надо хранить в укромном месте, спрятав её и от собственного так и не научившегося ею пользоваться народа. Вы ж не дадите в руки гитару человеку, который ни разу её в руках не держал, вот и демократию не надо предоставлять народу, который никогда её не видел и не умеет с ней обращаться. С целью охраны демократии от собственного народа надо запретить всякие выборы за 50 лет до смерти действующего президента.
6.
В кабинет врача очередь двигалась медленно и оставляла еще больше времени для воспоминаний. В юности Степан узнал, недуг физический может стать следствием недуга душевного.
После первого курса Степан с институтскими друзьями Лёвой и Витей (теперь оба в Америке, даже Витя) вырвался к морю. Друзья упивались свободой в городке с неопределенной ныне государственной принадлежностью: пили вино, знакомились с девушками, купались в море до посинения. На пляже, выходя из моря, Степан лишь вытирал полотенцем, но не расчесывал отросшие за два месяца без присмотра военной кафедры волосы и образовывавшаяся на голове копна заметно шокировала профсоюзно-партийных работниц из соответствующего пансионата.
С девушками чаще всего знакомились на танцплощадке, которую Степан недолюбливал по трем причинам. Во-первых, он полагал, что для посещения танцплощадки совсем не обязательно было приезжать к морю. Во-вторых, официально разрешенные в подобных местах произведения советских вокально-инструментальных ансамблей не входили в число любимых Степаном. Но самое главное, на танцплощадке были дружинники, отношения с которыми у него сразу не заладились. В первый же вечер Степан из темноты наблюдал за танцующими и не заметил, как от группы аксакалов-долгожителей (лет тридцати) с красными повязками отделился самый старый и направился к нему. Вопрос аксакала и вовсе застал Степана врасплох:
- Ты думаэшь, ты очень сильный, да?
Экстрасенс из аксакала был хреновый. Степан не думал ни о своей силе, ни об аксакалах. Своими мыслями в тот момент он мог бы поделиться лишь с самым близким
другом, но никак не с первым встречным аксакалом. Степан взглядом выразил
заинтересованность в том, чтобы аксакал продолжил мысль, что тот и сделал:
- Нас тут много, застэгни рубашку, да.
Степан вспомнил, что в целях более полного ощущения свободы каждой клеточкой кожи он не только не расчесал волосы, но и не застегнул рубашку, завязав её узлом на животе. Конечно, дисциплина и порядок должны быть, но именно от них Степан бежал на юг. Однако, танцплощадка была наиболее удобным местом знакомства с девушками и по этой причине совсем её игнорировать Степан не мог.
Охотились на девушек в основном Лёва и Степан порознь или вдвоем. Более взрослый и опытный Лёва выполнял роль мастера-наставника, а Степан - ученика. Витя же был так мил и даже красив, что эта очевидность не требовала подтверждений со стороны девушек. Лишь однажды Витя удивил Степана приставанием к юной армянке (жили они в небольшом армянском анклаве), что объяснил потом так:
- Раз ОНИ пристают к нашим девушкам, то и мы можем приставать к их девушкам.
До этого Степан не предполагал, что причиной попытки познакомиться с девушкой может быть не только симпатия, но и антипатия.
Однажды на танцплощадке они увидели Её, очень смуглую брюнетку в белом платье. Степан сразу понял, она для него стара (что потом и подтвердилось - ей было аж 19!), мысленно уступил её Лёве и по этой причине был раскован, инициативен и остроумен. Знакомство с девушкой (коллективное, но не личное) Степан провел блестяще, что позже оценил даже многоопытный Лёва. Галя, а именно так назвалась девушка, была всесторонне развита: училась на факультете журналистики одного из крупнейших университетов Азии (тогда советской её части), занималась спортом, что подтверждалось её великолепной фигурой, и едва не поступила во ВГИК на актерский факультет. После удачного дебюта Степан передал инициативу Лёве, темой для разговора стал модный тогда Жан-Поль Сартр и Степан со стыдом вспомнил, что еще почитывает тривиального Вальтера Скотта.
Дальше всё пошло своим чередом. Степан обычно проводил вечера автономно от друзей, с очередной девушкой, но не более трех дней с одной и той же. Он уже наработал определенную схему: знакомство, вино на ночном берегу, купание, поцелуи (время было достаточно целомудренное). На следующий день Степан обсуждал с Лёвой свои вчерашние похождения и по ходу обсуждения Лёва давал ценные советы, как следовало бы перейти на следующий уровень взаимоотношений с девушкой. Сам Лёва иногда ходил на встречи с Галей и, как полагал Степан, вел с ней дискуссии об экзистенциализме.
Однажды они вчетвером, друзья и Галя, ходили на жутко вонючий, но столь же полезный источник. На обратной дороге у окраины городка их пути, Галины и друзей, расходились, Лёва вызвался проводить Галю и она произнесла загадочную
фразу:
- А что, больше джентльменов нет?
Все промолчали, а Степан еще и задумался: что предпочтительней для джентльмена, желание девушки или стремление не помешать другу?
Дальше опять закрутилась обычная курортная кутерьма. Лёва тоже не терял времени даром и завязывал знакомства, одно из которых, с ленинградочкой, окончилось весьма плодотворно и легло в основу курса лекций по тактике завоевания женщин, который Лёва прочел Степану. Степан было попытался применить полученные от Лёвы знания, но очередная его знакомая из текстильного края как-то прозаично даже заявила, что планирует допустить своё завоевание лишь (почему-то) через два года. В тот вечер будущая ткачиха назначила Степану следующее свидание на танцплощадке, что Степану по известным уже причинам не понравилось. Он пытался перенести свидание на пирс, девушка настаивала на своём, Степан на своём, они простились и каждый из них остался уверен, что возобладало именно его мнение.
На следующий вечер, придя на пирс, Степан с облегчением понял, что девушка из текстильного края ждет его на танцплощадке. Однако на пирсе одиноко стояла Галя. Степан по инерции предложил ей ночное купание, она с легкостью согласилась и всё в этот вечер завертелось с необычайной скоростью: ночной пляж, вино, купание, поцелуи. Впервые Степан чувствовал, что инициатива исходит не от него, это не он первый поцеловал Галю, а она его. Она была восхитительна, обнимать её было просто блаженством. Половину дороги до места её обитания Степан нес Галю на руках под одобрительные мигания фар автомобилей встречных джигитов.
У себя дома на лукаво-вопросительный взгляд Лёвы (мол, с кем ты и как провел этот вечер?) хмельной больше от поцелуев, чем от вина, и счастливый Степан глупо ответил:
- А сегодня мы купались-целовались с Галей!
Лицо Лёвы, циника и бабника, медленно стало принимать глуповато-потерянное выражение. Мгновенно отрезвевший Степан понял, что для Лёвы Галя была больше, чем курортная знакомая, но было уже поздно.
Три дня прошли для Степана как в тумане: вечером опьянение Галей, наутро отрезвление Левой, с которым они, разговаривая, не могли смотреть в глаза друг другу, а четвертый день был последним, когда Степан видел Галю. В тот день все четверо (Галя, Степан, Лёва и Витя) встретились на городском пляже. Назавтра у Лёвы был день рожденья, через день уезжала Галя, а через три - Лёва. Галя была прекрасна в своем целиковом желтом купальнике. Она первая вошла в воду и элегантно и одновременно быстро поплыла к буйкам. Когда она вышла, в воду пошли Витя с Лёвой. Галя нагнулась к Степану, слегка прижавшись к нему грудью, поцеловала его (Степан покраснел от мысли, что любой посетитель пляжа мог видеть это) и тихо спросила:
- Ты ребятам о нас ничего не рассказывал? Степан смутился окончательно и еле слышно промямлил:
- Нннет.
Промямлил он так неубедительно, что сам себе бы не поверил. А что было ответить? Да, Степан сказал в первый раз о них Лёве, поделившись с ним как с другом, как обычно. Кто ж знал, что всё так запутается? Галя, мудрая восточная женщина, всё поняла и еще раз поцеловала Степана. Расстались друзья с Галей как-то сумбурно, ни о чем не договорившись назавтра, а вечером Лёва рассказал Степану, что накануне пытался объясниться с Галей, сообщив ей, что всё знает. Теперь Степан не представлял, как поглядит Гале в глаза, зная, что она знает, что он ей солгал на пляже и к тому же разболтал о них ребятам. С лёвиным днем рожденья всё запуталось окончательно: Лёва постеснялся пригласить на свой день рожденья Галю как девушку Степана, а Степан посчитал оскорбительным для Лёвы пригласить на его день рожденья Галю как свою девушку.
Празднование дня рожденья в привокзальном ресторане больше походило на поминки. И Степан, и Лёва, и сама Галя жаждали её присутствия там, но каждый из них посчитал для себя некорректным предпринять что-либо для этого. В конце "поминок" Лёва с грустью в голосе обвинил во всём Степана: и в том, что он отбил девушку у друга, и в том, что он, вскружив девушке голову, бросил её, не пригласив даже на день рождения. Чувство вины Степана было безмерно, но как следовало исправить эти ошибки? Исправляя одну из них, Степан непременно усугублял другую. После мучительных раздумий Степан решил ради друга с Галей больше не встречаться.
Галя уехала, Лёва тоже, а у Степана без всяких на то причин поднялась высокая температура. Провалявшись два дня в бреду под присмотром Вити, едва встав на ноги, Степан побежал в санаторий, где жила Галя. Пожилая усатая регистраторша на просьбу Степана сообщить Галин адрес ответила решительным отказом. Степан вдохновенно врал, что должен Гале деньги, а она ему редкую книгу, предлагал шоколадку, но суровая жительница гор пресекла попытки "продолжить эти курортные шуры-муры".
В глубине души Степан чувствовал, что прервал отношения с Галей правильно. Она нравилась ему, как нравились сотни других девушек, но он не испытывал к ней того глубокого чувства, которое, кажется, испытывала она. Кроме того, у него уже была настоящая и единственная в жизни любовь, которая, правда, на тот момент была временно несчастной и о которой он на отдыхе слегка подзабыл. Честнее было
сразу прервать отношения, чем продолжать обманывать и себя, и Галю.
В Москве отношения с Лёвой постепенно нормализовались до такой даже степени, что Лёва рассказывал о своей переписке с Галей, но Степан не пытался что-либо изменить, руководствуясь мудрым врачебным принципом "Не навреди!" Лишь какая-то неожиданность помешала Гале по окончании университета стать сотрудницей"Комсомольской Правды" и переехать в Москву. Их отношения с Лёвой не переросли в романтические. А вскоре (юность и молодость так обильны событиями) эта история и вовсе её участниками подзабылась.
7.
Следующее лето тоже не обошлось без медицинских приключений. После второго курса института Степан поехал в стройотряд в Дагестан, чему предшествовал экзамен по "Численным методам", который принимал командир стройотряда, Александр Михалыч. Степану достался билет о методе Монте-Карло и он попытался вслух выстроить логическую цепочку от примечательного названия до неведомой сути метода, но Александр Михалыч прервал его на первой же минуте и решительно поставил "4", ибо уже через три минуты подобных рассуждений ставить "4" было бы совсем неприлично.
Лишь дважды Степану так везло на зачетах и экзаменах. Поразительно, что другой случай был связан с великим и ужасным Леонидом Абрамычем, который вел у них с первого курса практически все семинары по высшей математике. Вид Леонида Абрамыча предостерегал от слишком глубокого изучения предмета. В раздумье
каждый из нас делает что-то монотонное: чешет затылок, трет пальцы, покусывает ручку, теребит галстук. Леонид Абрамыч в раздумье вращал зрачком левого глаза при неподвижном правом. Еще Леонид Абрамыч отличался тем, что не мог мелом на доске нарисовать линию, параллельную другой. Он рисовал линию, которая явно пересекалась с исходной чуть выше или правее доски, нервно стирал её и рисовал другую, которая тоже явно пересекалась с исходной, но уже чуть ниже или левее доски. Он стирал и эту линию и пытался направить мел между следов стертых линий, но мел пересиливал его и упорно шел по следу либо первой, либо второй линии. Эта борьба Леонида Абрамыча с мелом могла занимать несколько минут. Одним словом, на примере Леонида Абрамыча все понимали, что высшая математика настолько сложна, что может не оставить в мозгу ресурсов для осмысления обыденных вещей и нормальных человеческих реакций.
Когда проходили "Дифференциальные уравнения" у Леонида Абрамыча возникла иллюзия, оснований для которой Степан не давал, что Степан понимает этот предмет, причем один из немногих ("один из немногих" относилось, видимо, как к Степану, так и к предмету). Зачет от Леонида Абрамыча Степан получил автоматически, но за пару недель до зачета он как никогда был близок к провалу. На семинаре после длительной декламации на тему дифференциальных уравнений Леонид Абрамыч решил сделать контрольную точку, проверив, а понимает ли его кто-нибудь. Надо было всего лишь назвать переменную, о которой шла речь. Чтобы не расстраиваться сразу, он, сохраняя иллюзию, поднял Степана и даже подсказал:
- N или M ?
Степан глядя на доску всё еще проницательным, но уже не так глубоко, взглядом ответил:
- Эмн, кхе-кхе, энм.
Леонид Абрамыч не расслышал, что, собственно, требовалось, и переспросил:
- "Михаил" или "Николай"?
- "Мммиколай".
Степана спасло оставшееся у Леонида Абрамыча чувство юмора.
Но вернемся... нет, в травмопункте очередь Степана еще не подошла... в Дагестан. Итак, после второго курса он поехал в стройотряд. Первый день в Дагестане был объявлен нерабочим, предназначенным для обустройства.
Степан тогда еще не был многоопытным лентяем, но не был он уже и прилежным первокурсником, каковым на "картошке" (принудительные сельхозработы, если кто не помнит) после первого курса заработал аж 68 рублей за месяц. В Дагестане же, лишь в течение пары дней освоившись с обстановкой, они с приятелем Володей вышли на строительный объект, коровник, с колодой карт и длинной трубой для конспирации. Основное время они в тени возводимых стен уделяли картам, а при приближении опасности в лице бригадира или командира клали карты в карман, трубу на плечи и целеустремленно и открыто несли её к другой, еще недосягаемой для взоров командования тени. На третий день даже милейший Александр Михалыч, командир, возмутился, увидев их опять с этой трубой. Степана направили стропальщиком в помощь к здоровякам-третьекурсникам Вале и Мише. С чернокудрым грассирующим Мишей они узнали друг друга, так как учились когда-то в одной школе и были почти соседями. История переквалификации Миши и Вали в стропальщики была похожей. Сначала Миша с Валей работали на бетономешалке, где выдавали такое огромное количество раствора, что командование растрогалось и направило им в помощь Колю Егорова. Коля Егоров был однокурсником Степана и легендарной личностью, чей жизненный путь в дальнейшем проходил по маршруту: факультет прикладной математики - психиатрическая лечебница - приход сельской церкви. С помощью Коли Егорова производство раствора сократилось в три раза. Пришедший к бетономешалке с инспекцией генералитет стройотряда наблюдал из укрытия поразительную картину. Здоровяки Миша и Валя зачарованно слушали Колю, который рассказывал анекдоты, излагал философские концепции, на слух доказывал теоремы Ферма (как и Ферма эти доказательства не записывая), пел песни "Битлз" в их собственном исполнении и разыгрывал сцены из модных тогда театральных спектаклей.
Работа стропальщика подкупала тем, что хоть и была связана с тяжелейшими бетонными блоками, но основную тяжесть возлагала на подъемный кран, управляемый местным механизатором Пазылом, являвшим собой ярчайший пример дуализма бытия местных жителей, одинаково почитавших и ислам, и молодое вино. Однажды, воздав должное последнему и заспешив куда-то, Пазыл хлопнул в нетерпении дверцей кабинки крановщика, сорвал её тем самым с петель, приварил намертво подвернувшимся сварочным аппаратом, вскочил на свой кран как на коня и умчался с незакрепленной и, следовательно, болтающейся стрелой крана к ближайшему аулу со средневеково узкими улочками, оправдывая себя наверное тем, что аул этот населен иноплеменниками. Вообще к состоянию опьянения местные мусульмане относились весьма уважительно, что прочувствовал на себе старшекурсник Паша, имевший водительские права, удостоившийся в этой связи возить на тракторе воду в отряд из аула, оказавший однажды местному жителю услугу посредством трактора и отблагодаренный за это обильным застольем с молодым вином. С пришедшим вечером после того застолья пешим порядком Пашей говорить было бесполезно даже командиру, который лишь наутро, дав Паше время прийти в себя, невинно спросил:
- Паш, а трактор-то где?
Сияющее еще с вечера лицо Паши от такого вопроса стало мрачнеть, а язык его стал лепетать что-то про загубленную молодость и грядущее уголовное преследование. Дальнейшие расспросы прояснили, что речь пока надо вести не о загубленной пашиной молодости, а о загубленном тракторе, на котором хорошо накануне отблагодаренный Паша заехал в речку. Мелководность местной речушки и понимание возникающих при опьянении проблем местными жителями и даже их буйволами помогли проблему с трактором уладить. Чего никак не могли понять местные жители и особенно аульский продавец, так это цель, с которой студенты регулярно привозили к магазину огромное количество пустых бутылок. Видимо, прием пустых бутылок был единственным противоречащим исламу моментом оборота алкогольной продукции.
Но всё это было потом, а первый день в Дагестане был предназначен для обустройства. Степан решил, что главная цель обустройства - привыкнуть к этой чертовой жаре. Наблюдательный (напомним это) Степан увидел, как буйволы спасаются от жары, стоя по горло в реке. Речушка эта, Сулак, была одной из двух великих рек Дагестана. Степан провел весь день по горло в реке, но результат был неожиданным: солнечный удар и температура 40. Подозрений на нечто инфекционное ни у кого не возникло, ибо их так накачали прививками, что потом однажды, одурев от жажды в степи, Степан хлебнул мутной жижи из грязного арыка, но его даже не пронесло. Сутки Степан провалялся в палатке с температурой, а потом встал совершенно здоровым и полностью акклиматизировавшимся.
8.
В институтские годы бывало, Степан использовал медицину в своих целях. В каком-то семестре преподаватель-майор на военной кафедре попался совсем уж мягкотелый. Степан и двое его друзей обрадовали майора тем, что едут летом в стройотряд, перед чем надо в течение трех месяцев пройти серию прививок, которые делают еженедельно аккурат в день занятий на военной кафедре в какой-то дальней клинике, дорога куда с возвратом и обедом занимает так много времени, что если они будут уходить с занятий в 12.00, то вернуться уже никак не успеют. В результате эти трое каждую неделю, лишь слегка утомившись на военной кафедре, в 12.00 собирались и шли в один из ближайших пивбаров.
Места у альма-их-матер были пивные: много палаток и несколько баров. Один бар у Покровских Ворот (со стороны Чистых Прудов) на месте бывшего кинотеатра любили в окрестных посольствах, в некоторых из которых обед, видимо, совпадал с большой переменой в институте. Частенько, когда Степан с друзьями тянулись по бульвару к тому бару, по другую сторону бульвара на мотороллере и в чалме из посольства шахского еще Ирана выезжал еще один любитель пива. А уж негров..., простите, афро-африканцев в том баре было великое множество. Однажды Степан наблюдал такую картину. На широком подоконнике сидели два завсегдатая бара с сизыми лицами, а между ними, положив голову на колени одному из них, спал тщедушный молодой негр, осоловев, поди, от той дозы пива, быть может и с водочкой, которая для его собутыльников была смехотворной. Протиравшая пол пожилая уборщица привычно ворчала на весь окружающий мир и, споткнувшись шваброй о ноги негра, прибавила громкости:
- Ходють здесь спозаранку алкаши всякие, мало своих, так еще и черножопые!
Негр продолжал безмятежно спать, но один из его новых друзей возмутился:
- Ты чё, мамаш, это ж гость страны, блин. Ты базар-то фильтруй!
А другой в привычных ему выражениях высказался более витиевато и в таком приблизительно смысле:
- Мадам, смею заметить, что ваше не слишком любезное отношение к нашему африканскому другу наполняет моё сердце невыразимой печалью.
В дни занятий на военной кафедре Степан и его друзья ходили в самый престижный в тех краях пивбар, в который вечерами и по выходным можно было попасть, лишь отстояв большую очередь. Бар тот соседствовал с единственной, кажется, в те времена московской синагогой, а следовательно и с единственным ОВИРом, учреждением, которое тогда помимо разных мелочей в основном запрещало или позволяло переселение на историческую родину тем, кто предшествующие две тысячи лет без неё обходился. Посещавшие синагогу и ОВИР, а это были в основном одни и те же люди, могли бы быть (но не были) благодарны родной Коммунистической партии и Советскому правительству за заботу о них, выразившуюся в том, что ОВИР расположили недалеко от синагоги. Люди из синагоги и (или) ОВИРа приходили в бар сплоченные и мрачные, даже агрессивные то ли в результате прослушанной проповеди, которую могли прочесть как в синагоге, так и в ОВИРе, то ли в результате отказа в разрешении на выезд, то ли, наоборот, в результате его получения. Скорее всего они просто остро переживали свою трезвую никчемность особенно заметную в баре.
Агрессивность по отношению к окружающим некоторых мечтающих сменить себе родину была тем более удивительной, что они имели возможность испытать подобное отношение на себе. Как только в Хельсинки подписали Европейскую хартию прав человека, включающую право на воссоединение семей (неудивительно, если историки обнаружат секретные приложения к этой хартии, где будет уточнено: "еврейских семей"), первые ласточки еврейской национальности потянулись от нас в теплые края. В те времена Степан был членом комитета ВЛКСМ курса. Комсомол был последней политической организацией куда Степан вступил, да и вступил он туда в четырнадцатилетнем возрасте, когда еще не несут ответственности за куда более тяжкие преступления. В оправдание Степана можно привести и тот факт, что выбыл из комсомола он досрочно, а не по возрасту, правда, стараясь избежать скандала. Просто при переходе с работы на работу Степан, обманув бдительное комсомольское руководство, снялся с учета в одном райкоме, а в другом на учет не встал. В
должности же члена коммитета комсомола курса Степан должен был однажды участвовать в обсуждении морального облика комсомольца, который надумал вслед за родителями переселиться в обетованную им когда-то землю. Комсомольский лидер курса, взявший уже карьерный старт и получивший, видимо, соответствующие указания "сверху", предложил исключить паренька из комсомола за антисоветскую деятельность. Степан аж поперхнулся! Паренек меняет гражданство, а членами ВЛКСМ могут быть лишь граждане СССР - и всех делов-то! Зачем весь этот пропагандистский шум? Степан заявил об этом вслух и отказался голосовать за предложенную формулировку, хотя нужное решение всё равно приняли (лишь еще одна девушка воздержалась). Зачем Степан это сделал? Ведь пареньку было всё равно, с какой формулировкой его исключат из комсомола, а на "личное дело" Степана легло еще одно пятно. Впрочем, и Степану по большому счету было всё равно, ибо на его "личном деле" уже было большое родимое пятно.
Много лет позже в научно-исследовательский институт, где работал Степан, пришла из Финляндии просьба прислать в течение недели специалиста по поставленной туда программе. "Сверху" указали направить специалиста-члена партии, на что начальница отдела, сама давний член партии, обезоруживающе откровенно ответила:
- Да где ж я найду специалиста, который был бы членом партии?!
Сформулируй она свой ответ чуть иначе ("Да где ж я найду члена партии, который был бы специалистом?"), ей бы не поздоровилось. В итоге, решили послать беспартийного Степана. В диспансерах Степана проверили быстро, но проверка его политического здоровья затянулась на два месяца. Он выяснял девичью фамилию тещи, уточнял номер участка кладбища, где был захоронен отец, но всё было напрасно. Наконец, его вызвал институтский особист и виновато сообщил:
- "Там" посмотрели фото и сказали, что галстук у тебя слишком пестрый.
- На черно-белой фотографии?
Степан, однако, обрадовался тому, что теперь можно забыть навсегда имя лидера братской (кому?) компартии Финляндии, которое непременно спросили бы суровые тетеньки (ну не о программе же им было спрашивать) в райкоме партии, в которой Степан не состоял, но которая тем не менее заботилась о его политическом здоровье, тем более перед столкновением с суровой заграничной действительностью.
Но все эти будущие обстоятельства не мешали Степану в том семестре постигать военное дело в пивбаре.
Однажды в баре вспыхнул нешуточный конфликт между местной шпаной и молодыми прихожанами синагоги. Носил ли конфликт межгосударственный, национальный, религиозный, классовый или идеологический характер - Степан не разобрал, но вспыхнул конфликт точно из-за бабы. Кажется, потенциальный репатриант слишком навязчиво предлагал первой красавице пивбара разделить с ним счастье на обетованной ему земле, а для начала где-то поближе. Пока конфликтующие стороны всецело были поглощены дискуссией, ход которой напоминал спектакль театра мимики и жеста, ибо велась она без слов, Степан разглядел виновницу, действительно
оказавшуюся очень симпатичной, но слишком уж немолодой, лет 27, не меньше. Соблазнить её своей исторической родиной Степану показалось бесперспективным, ибо его историческая родина была не очень далеко от пивбара и ничем не отличалась от вида за окном, и Степан предложил ей сходить в кино, что первой красавицей пивбара было благосклонно отвергнуто как занятие, недостойное её статуса и возраста.
9.
Другой раз Степан использовал медицину в корыстных целях уже будучи старшекурсником, на очередной "картошке". Колхозное начальство не собиралось чрезмерно помогать студентам в уборке ими колхозного урожая. Бригадирша сразу заявила, что чем ломать картофелеуборочные комбайны, проще выдать студентам картофелеуборочные вилы. Но и Степан с друзьями не мог уяснить своего интереса в деле уборки чужого урожая. Потому борьба за урожай велась между студентами и колхозным начальством, а соревновались стороны в степени непричастности к урожаю. Победа студентов в этой борьбе была бы молниеносной и безоговорочной, не мешай им командование их отряда.
Сначала их группу направили на картофеле-сортировочную машину, в которую засыпали привезенную с поля картошку, а на выходе получали на трех рукавах разную по размеру: мелкую - на спиртзавод, среднюю - на семена, крупную - в овощехранилище. Степану с ребятами покрепче и картошка досталась крупная - ею наполняли мешки, а мешки грузили в машину. За процессом следила старшая, миловидная женщина с кафедры кибернетики. От бесполезности для себя этой работы мысль студентов работала бешено и вскоре решение было найдено. Мотор картофеле-сортировочного агрегата питался бензином с помощью короткого гибкого шланга, который был опущен в бензобак и легко мог быть оттуда вынут и даже выбит. Когда старшая отворачивалась, кто-то из ребят со второго-третьего броска картофелиной выбивал шланг из бензобака и мотор глох. Алиби обеспечивалось тем, что никто и близко к мотору не подходил. Старшая удручалась, ребята с таким же удрученным видом собирались у мотора и солидно между собой, но чтобы и старшая была в курсе рассуждали каждый раз иначе, но примерно так:
- Шестеренки, видать, разболтались, надо бы подтянуть, да чем?
- В колхозном гараже должен быть разводной ключ.
Тут старшая жалобно просила:
- Витя, миленький, сходи за разводным ключом.
Витя не спеша шел в гараж, частенько по пути в деревне покупал бутылку водки на вечер, остальные это время, минут сорок, валялись на траве, Витя возвращался, доставал разводной ключ, наклонялся к мотору, кто-то незаметно для старшей вставлял шланг в бензобак, запускали мотор и к неописуемой радости старшей агрегат начинал работать. Но однажды предатель из соседней группы случайно проболтался и их отправили в поле.
Работа в поле практически никаких не стимулировалась. О заметных деньгах, как все понимали, речи быть не могло (заплатили за тот месяц по 6 рублей). Отцы-командиры отчаянно пытались стимулы изобрести. Сначала стимулировали по площадям: собрал урожай с десяти грядок и свободен. Скорость обработки грядок возросла в несколько раз, но урожайность во столько же раз упала. Экономическая
мысль отцов-командиров продолжала биться в их головах и они объявили стимулирование по объемам: собрали вдвоем четыре мешка и свободны. На следующий день после двух часов ударной работы первая пара продемонстрировала отцам-командирам четыре мешка на своих грядках, через десять минут четыре мешка (как потом выяснилось - эти же) продемонстрировала вторая пара и т.д. Вечером реальное число мешков оказалось значительно меньше теоретического и на следующий день начались репрессии в виде погрузочно-разгрузочных работ.
Степан решил, что настал тот самый момент, когда для здоровья полезно поболеть, и отправился в сельскую поликлинику. Получив градусник, он привычным напряжением мышц за пять минут выжал из него 37.2, что было отмечено справкой с печатью и стандартным диагнозом "ОРЗ" (острое респираторное заболевание), а регулярное покашливание - дополнительным призом в виде рецепта на микстуру, за которой он и отправился в сельскую аптеку.
В скверике в центре села, где находилась аптека, на лавочке сидел Витя Аптер из параллельной группы. Позже, перед самым дипломом Витя Аптер женился и получал диплом уже на более модную тогда фамилию Бондаренко, которой поделилась в ним жена. Аналогично поступил здоровяк-полковник Розенберг из остзейских немцев, служивший на институтской военной кафедре. По тем временам ему своя фамилия, тем более на военной кафедре, казалась слишком легкомысленной и он сменил её, став солидным Фокиным. Но преподаватели и студенты новшество приняли лишь наполовину, окрестив полковника Фокинбергом. Был на военной кафедре и полковник Тричлер, которого студенты считали самым злобным и который свою фамилию не менял, но носил с гордостью, впрочем, не только он. На сборах, завершавших военное обучение Степана и его однокурсников и проводившихся на территории отдельного батальона, расположенного на окраине ближайшего к Москве города невест (к неописуемому этих невест восторгу), у батальонной столовой обитал добродушнейший пес, которого студенты-курсанты для смеха и контраста окрестили Тричлером. Эта кличка псу нравилась и он охотно на неё отзывался. Однажды дежуривший по столовой Саша Подгорный, чье лицо и речь сохраняли младенческую непосредственность, увидев у столовой пса, но не увидев приехавшего из Москвы и выходящего из столовой одноименного псу полковника, радостно закричал:
- Тричлер, Тричлер, на сахарку!
Пес оказался проворней. Или полковник был уже сыт?
Однако, времена меняются и вполне вероятно, что Витя Аптер опять стал Аптером по канонам нынешней моды. Но тогда в центе села сидел Витя будучи еще изначально Аптером.
Из вежливости Степан согласился перекинуться с Витей в буру со ставкой по рублику и выиграл подряд четыре кона и четыре рубля соответственно, оставив у Вити ошибочное о себе представление как о великом картежнике. Солидная сумма в четыре рубля позволяла сделать своим промокшим на поле товарищам приятное в виде бутылки спиртного.
Едва Степан подошел к сельмагу и встал в конец неторопливо идущей очереди, как на крыльцо вышла продавщица и объявила своим никуда не спешащим односельчанам, что магазин закрывается на обед. Степан в растерянности бессвязно забормотал:
- Как же,... хлеба бы... ребятам.
Очередь прислушалась к лепету Степана и возмущенно заорала продавщице:
- Клавка, зараза, ты чё ж делаешь! Студенты, што картошку нашу убирають, голодные ведь, без хлеба!
Клавка, без классиков знавшая, что русский бунт бывает страшным и беспощадным, впустила Степана и торопливо спросила:
- Тебе черного или белого?
- Лучше бы красного.
Клавдия хорошо понимала потребности человека, работающего в промозглую погоду в поле, но "Портвейна" или чего-то аналогичного, называемого в обиходе "красненьким", в её магазине не было и Степану пришлось взять водку.
По дороге в лагерь Степану встретился комиссар отряда Женя, с которым они когда-то дружили. Но Женя уже окончил институт, остался работать на одной из институтских кафедр и, главное, был комиссаром их отряда, а дружить с комиссарами значительно сложнее. Исполненный, один из немногих, тревогой за судьбу урожая картофеля в подшефном колхозе, Женя переживал, когда ряды бойцов за этот урожай редели. Тяжело Женя воспринял и утрату Степана в качестве бойца за урожай. Сердце Жени отказывалось верить в тяжелый недуг Степана и требовало документального тому подтверждения, которое было ему предоставлено в виде справки с диагнозом "ОРЗ". Несведущий в медицине Женя с надеждой на несерьезность диагноза спросил:
- А что такое "ОРЗ"?
На что Степан, глядя под ноги, чтобы не обнаружить нахлынувшую на него жалость к себе, а вовсе не издевательский блеск глаз, ответил: