Аннотация: Отрывок из романа "МАМА" на Прозе.Ру автор в разделе Новелла и на прозе: София Прус
В ту пору, когда в лифчиках еще не было нужды, родители со спокойной душой отпускали нас троих на сеновал, полагая, что "нездоровый интерес" друг к другу в этом возрасте не появится. Воспитательную беседу на столь щекотливую тему отец провел со мной позднее, лет в пятнадцать, когда я и без него уже почти все знала. Совсем уж нездоровый интерес, и правда, не появлялся, потому что с младенчества мы сотни раз видели друг друга нагишом, и не находили в этом ничего любопытного. Но матерные анекдоты мальчишки уже во всю рассказывали, хвастаясь друг перед другом своими познаниями и щеголяя "мужским" лексиконом. Девчонок они пока стеснялись, и даже при мне умолкали, хотя сестра - это вовсе и не девчонка, а сестра. Севка первый заметил изменения в моем организме и украдкой разглядывал те места, где вот-вот должно было появиться что-то интересное. Он выжидал, когда я засну, чтобы пощупать эти места, но стоило мне шевельнуться или открыть глаза, тот час же отдергивал руку и сам притворялся спящим. А Димка тем временем спал без задних ног.
Темнело поздно, и часов до одиннадцати еще играли в "дурака" или "пьяницу", трепались без умолку, кидались подушками, и пугали друг друга страшилками. В моде были гробы на колесиках, летающие черные перчатки и скелеты в белых саванах. Когда становилось совсем темно, мальчишки упрашивали меня рассказать какую-нибудь страшную-престрашную сказку. Сказку я придумывала на ходу, а они ждали, затаив дыхание, что же будет дальше. Что будет дальше, я и сама не знала, а начинала примерно так:
- Как-то раз родители уехали в город, а дети остались дома одни... Наступила темная-темная ночь, а родителей все нет и нет...
- А почему они свет не включили? - недоумевал Димка.
- А свет в эту ночь не горел...,- выдумывала я, - ... потому что была вьюга, и ветер оборвал провода.
Такое часто случалось в нашем поселке, и мое объяснение Димку вполне устраивало. Глаза у него слипались, и он первый засыпал, не дождавшись кульминации.
- Ну, а что дальше? - торопил Севка.
- Ну вот... - мялась я, не зная, как продолжить, - родителей все нет и нет, а вьюга все воет и воет...И тут дверь заскрипела и сама открылась настежь...
Однажды, именно после этих слов, дверь, и в правду, заскрипела и сама открылась настежь. В проеме, на фоне ночного неба, появилась чья-то голова, потом плечи и руки, и, наконец, мы увидели черный силуэт пришельца во весь рост. Полная луна светила из-за его макушки, завершая зловещую картину. Севка вцепился в мою руку, и мы в ужасе застыли. Но пришелец вдруг заговорил голосом молодого петуха, и я сразу узнала соседа Сережку, Севкиного приятеля. Он был постарше нас года на три и в кампании мальчишек считался непререкаемым авторитетом. Севка облегченно вздохнул.
- Фу ты, черт, Серега, напугал до смерти...Какого хрена?
- А что, малыши уже спят? Баю бай? Как там: "спать пора, спать пора, моет ноги детвора"! Ноги-то помыл, Дуремар!
Я хихикнула, а Севка, кажется, надулся. Дуремаром его прозвали недавно, но уж очень метко. На продавца пиявок он был похож и внешне, и внутренне. За одно лето он перерос родителей, и стал, что называется, долговязым. Хилое туловище едва поспевало за стремительно удлиняющимися конечностями, а уж ноги у Севки были просто замечательные. Они гнулись в коленках и вперед, и назад, а заканчивались плоскими, как ласты, ступнями сорок пятого размера. Из бережливости он ходил босиком в любую погоду, и высоко закатывал штаны, чтобы не запачкать. По вечерам Севка полоскал свои заляпанные ноги в пруду, где, и правда, водились пиявки, надевал гигантские резиновые калоши и с чистой совестью шлепал на сеновал, поскольку ложиться с немытыми ногами нам запрещалось.
Сережка и прежде не раз бывал на нашем сеновале, как и мои подружки, буквально на днях мы играли в карты, и он приставал к Нинке. Нинка уже округлилась и похорошела, лифчик она носила давно, и была при делах. Когда купались, ребята постарше подплывали к ней под водой, чтобы стащить с нее что-нибудь. Стащить было не так-то просто, а вот расстегнуть иногда удавалось, и стеснительная Нинка, заливаясь краской, спешно уплывала за камыши, чтобы там привести в порядок пострадавший туалет. И все же мужское внимание ей льстило, и она охотно бегала купаться со всеми. На мне расстегивать было нечего, а потому и трусики мои мальчишек не интересовали.
Раз уж Сережка зачем-то притащился к Севке, мне оставалось только спать. Постелью всем троим служила широченная грубая простыня, подушки, набитые сеном, и два старых шерстяных одеяла, под одним умещались я и Димка, а другим накрывался Севка. Я устроилась на своем месте возле спящего Димки, а Сережка вдруг плюхнулся между мной и Севкой, и буркнул:
- Ты! Дуремар! Подвинься-ка, старшим надо уступать!
- Подумаешь, старший! Я тебя выше!
- Дурак! Не выше, а длиннее!
Сережка по-хозяйски развалился на Севкиной подушке и презрительно отвернулся от него. Теперь он разглядывал меня, чему-то улыбался, и в темноте белели его зубы. Молча, он запустил руку под одеяло, крепко ухватился за мои трусики, начал их стаскивать. Я ничего не успела сообразить, а если бы и успела, то мои все познания ограничивались Ленкиной прошлогодней лекцией о тычинках и пестиках, и были в данном случае совершенно бесполезны. Все во мне взбунтовалось и взъерошилось, я вскочила на колени, изо всех сил пыталась его оттолкнуть, но он тут же повалил меня на спину, и опять принялся за свое. Драться приходилось и раньше, я извивалась, царапалась и лягалась, но озверевший Сережка придавил меня сверху и не уступал. Севка уполз куда-то в угол и подсматривал за нами. Когда мне удавалось вывернуться и отбиться, а Сережка терпел очередное поражение, Севка гаденько хихикал, подзадоривая своего приятеля. Тот, видно не сомневался в успехе и не ожидал такого отпора.
Барахтаясь в сенной трухе, я наткнулась рукой на увесистую Севкину калошу, схватила ее и, что есть силы, влепила Сережке по носу. Это была победа! Он отпустил мои трусы и обеими руками схватился за свой нос. Потекла кровь.
- Сука! Ты что наделала! Дура набитая! - вопил Сережка петушиным голосом.
Севка выполз из угла, он давился от смеха.
- Ха! Будешь знать! Не фиг приставать к моей племяннице!
Севка любил подчеркнуть, что он - дядя.
- В гробу я видал таких племянниц! Нужна она мне! Да пошли вы все!
- Тихо, тихо, Серега, предков разбудишь...
Одной рукой я подтягивала трусы, другой крепко сжимала калошу. Внутри все кипело, я была полна решимости выкинуть Сережку с сеновала. Но тут Севка подполз к окну, и выглянув наружу, зашипел:
- Атас, ребята, бабка проснулась! Вон она, на крыльце стоит, курит. Все по местам!
Севка притаился у окна, наблюдать за обстановкой, я быстренько улеглась, сунула калошу под подушку, на всякий случай, а Сережка забрался под одеяло с головой.
- Ну, что там? - шипел Сережка из-под одеяла.
- Стоит, курит. Вроде, пока ничего не заметила...
- Значит, покурит и спать пойдет.
- Так она тебе сразу и уснет! Жди!
Все молчали, затаив дыхание, и только Димка безмятежно сопел под боком.
- Все! - прошептал Севка, - кажется, уходит. Отбой! Только, чур, не шуметь! Хрен ее знает, когда она уснет!
Сережку теперь не вытуришь, с досадой подумала я, но после потасовки он казался мне жалким, побитым и совсем не страшным. К тому же, он устроился за метр от меня и не проявлял ко мне никакого интереса. Лучше уж пусть спит здесь, решила я про себя, чем попадется на глаза бабушке, и родители обо всем узнают. Последним обстоятельством Севка был озабочен не меньше меня. Он все еще торчал у окна и наблюдал.
- Ну вот, свет погас. Пронесло...
Облегченно вздохнув, он с высоты своего роста внимательно оглядел сеновал, расправил нашу огромную простыню, прикрыл дверь поплотнее, и все же что-то не давало ему покоя...Усевшись, наконец, он почесал в затылке, и заговорил:
- Надо же, Ирка! Как ты ему вмазала! Молодец, племянница! Умеешь за себя постоять! Ты только вот что..., - и тут он замялся, - ...предкам ни слова! Поняла?
- Без тебя знаю, умный нашелся! Дядюшка!
Сережка тем временем небрежно развалился на Севкином месте, засунув под голову подушку. Кажется, пошатнувшийся авторитет волновал его больше, чем разбитый нос.
- Ну вот! Здрасьте, я ваша тетя! А я на чем спать буду? - заныл Севка.
- Обойдешься, Дуремар! Соломки подстели! Я, между прочим, собирался смыться, а теперь торчи тут с вами всю ночь! Детский сад!
- Да ладно, Серега, что здесь торчать, что дома, один хрен! Подвинься!
- Кому хрен, а кому - ни хрена! Меня там ждет одна, а я тут с вами...
- Катька, что ли?
- Может, Катька, а может, и не Катька! Тебе-то что? Детский сад!
Катька с соседней улицы, пышная и румяная, пользовалась у мальчишек неизменным успехом. Сколько лет Катьке, толком не знал никто. В одном классе она сидела и год, и два, как повезет, и к восьмому выглядела вполне солидной тетей. Успех пришел к ней в пятом, когда она была уже на голову выше всех, и в ее душе произошел переворот: школа из каторги превратилась для нее в сплошное удовольствие. Оказалось, что счастье - это совсем просто, и незачем исправлять двойки на тройки, чтобы переползти в следующий класс, и не надо изводить себя этой дурацкой алгеброй, ведь жизнь и без того прекрасна. На каждой перемене парни щипали ее за локти и дергали за косы, заламывали руки и лезли целоваться. Раскрасневшаяся Катька игриво хихикала и возмущалась: "Сережка! Нахал! Ну отпусти! Больно же, дурак!". Теперь она свысока поглядывала на страшненьких отличниц, которых всю жизнь ей ставили в пример. С тех пор Катьку исправно переводили из класса в класс, и она удачно закончила нашу восьмилетку. Я вдруг живо ее представила, но не могла понять, зачем Сережка собирался к ней в такое время.
Севка долго ворочался, пока устроился без подушки. А Сережка опять повернулся ко мне лицом, оставаясь при этом на безопасном расстоянии. Он даже руку подложил под голову, чтобы не возникло никаких подозрений.
- Ну что, поговорим с племянницей, - примирительно начал он, - Кто из вас старше-то? Ты или дядюшка?
Севке с весны шел тринадцатый, а мне не было двенадцати, поэтому я промолчала. Да и трепаться с Сережкой не было никакого желания.
- Двенадцать-то есть? Или меньше? А?
- Есть, - соврала я, - не беспокойся!
- Ирка, ну ты и врать! - встрепенулся Севка, - Это мне двенадцать! С половиной! А тебе еще одиннадцать! Не фиг врать-то!
- Дуремар! Заткнулся бы ты! Надоел! Давай-ка, на горшок и в люльку! Дядюшка!
- Ну, и хрен с вами, - надулся Севка и натянул на себя одеяло, - спать пора!
- Значит, двенадцать...Да... маловато. Ну и чего ты, дурочка, испугалась? Я бы тебе ничего не сделал! Попробовали бы, и все. Чего ты, дура, испугалась?
Я и сама не очень понимала, чего я испугалась, и что конкретно он предлагал попробовать. В те времена любовь по телевизору не показывали, о маньяках- насильниках тоже не говорили, и даже Ленка ничего такого толком не знала. Наглядным пособием могли служить разве что дворовые псы, наша кошка Дуся, и соседский петух, гонявшийся за курицами.
- Сам дурак, отстань!
- Ты же еще пигалица! У тебя даже нет этих...ну, как их там...месячных, а значит, детей у нас не будет! Соображаешь? Чего испугалась! Драться полезла, как дикая кошка! Попробовали бы, да и все!
Стало как-то неуютно и стыдно оттого, что он все обо мне знает и так нахально об этом говорит, а мне и ответить нечего. В голове все смешалось: тычинки и пестики, петухи и собаки, и мамин огромный живот, в котором сидел Пашка до рождения. Вдруг представилась сама мама с перекошенным лицом, и я невольно сжалась в комок. Но тут Сережка повернулся на спину и, зевая во весь рот, лениво добавил:
- Ай, ладно, хрен с тобой, только время зря потерял! Посплю-ка я лучше. Детский сад!
Сережка, видно, счел, что авторитет его восстановлен, и вскоре они оба, и Сережка и Севка, крепко спали. Я немного успокоилась, и теперь пыталась осмыслить все, что случилось, и что сказал мне Сережка. Но вопросов было куда больше, чем ответов, глаза сами закрывались, и я, пригревшись возле Димки, тоже уснула до утра. Утром Сережки на сеновале уже не было, смылся. Родители так ничего и не узнали.