Мизина Тамара Николаевна : другие произведения.

Ноша избранности гл 1-14

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История-путешествие. Часть действие происходит в наше время, часть - в полу фантастическом мире времён Энеолита - позне-каменного века, когда медь начала теснить кремень и кость. Недавние школьники: Мишаня, его девушка Алевтина и их подруга Аня отправляются в дикий мир, чтобы забрать у "Повелителя мёртвых" камень души. Непривычные обычаи, тяготы, приключения и реальные опасности охлаждают "горячие головы" главных героев, меняют их цели и приоритеты. Но вот жестокий маг повержен, Камень души разбит, герои возвращаются в свой мир, но в месте с ними в современность попадает вечный бродяга, воин-наёмник Гастас и девочка- сирота Ириша (такое имя дала ей Аня). Теперь им предстоит вжиться в чужой для них мир, освоив его законы и реалии.
  Ноша избранности.
  
  
   Шаг первый. Скука
  
  - Я сегодня волшебника встретил!
  За окном - промозглый, пасмурный февраль. Да не просто февраль, а февраль Питерский. Это когда светлого времени -- от силы три часа в день. Остальное: туман, сумерки и великая тьма.
  Крошечная, однокомнатная квартира в жёлтой хрущёвке. Соответствующая обстановка: ковёр на стене, ковёр на полу, втиснутый, почти вбитый в угол шкаф для одежды, телевизор, раскладной диван, пара обшарпанных кресел, газетный столик между ними. Столик засыпан крошками от чипсов, шелухой от семечек, бумажными обёртками. Молодые люди проводят скучный вечер в свободной от "предков" квартире. Аня, как хозяйка, разливает чай. Алевтина и Мишаня уютно устроились на диване. Скукотища.
  - Волшебников не бывает, - Алевтина лениво роняет на столик очередную обёртку, но у её кавалера ответ заготовлен:
  - Неважно, что ты не веришь в них. Главное: они верят в тебя.
  - Лично в меня что ли?
  - В нас! В избранных! Сегодня я встретил волшебника и он дал мне этот талисман. Вот! - На столик среди чашек и крошек ложится двухцветный шнурок с тремя нанизанными на него камешками: чёрным, белым и пёстрым.
  - Какое убожество! Что это? Галька?
  - Самая настоящая. И дырочки тоже природные. А шнурок - двухцветный, конский волос. Через три дня, в день соединения миров, мы должны отправиться в параллельный мир и спасти его от Повелителя Мёртвых!
  - Это что? Новая игра?
  - Это правда, Тина, самая настоящая правда! Параллельные миры существуют и через три дня один из них приблизится к нашему миру настолько близко, что станет возможен переход. Талисман и Сириус нам помогут. Только надо три человека. Как минимум. Камешков-то три и разделять их нельзя. Представляете, какие приключения нас ждут!
  - А почему ты пацанов не пригласил? - Алевтина с большим сомнением рассматривала "амулет": ни золота, ни серебра. Простой шнурок с камешками. Не иначе кто-то пошутил. - Или там только девушки нужны?
  - Да нет, - смутился Мишаня. - Парни слушать меня не стали, сразу ржать принялись. Идиоты! Такой шанс упустили!
  - Твои приятели отказались, а мы...- Начала возмущённо Алевтина, но парень перебил её, заговорив, почти умоляюще:
  - Ну, девочки, ну чего вы теряете? Сами говорите: "Быт заел, скукота сплошная". В чём проблема? Ну, сходим завтра к этому Сириусу. Хоть какое-то развлечение. Да вы и сами всё увидите. Зуб даю: Сириус - настоящий волшебник!
  - Завтра? - переспросила Аня. - А где этот твой Сириус обитает?
  
  Шаг второй. Любопытство.
  
  Девушки с любопытством рассматривали интерьер квартиры, превращённой в "Магический салон мага Сириуса". Окна занавешены, да так, что от стен не отличишь. Свечи, сумерки, тяжёлая, в буквальном смысле, "топорная" мебель, круглый стол со знаками зодиака по краю, рассыпанная на столе колода карт "Таро", хрустальный шар, шары-светильники, со змеящимися внутри них "плазменными молниями". Всё ожидаемо и предсказуемо.
  Хозяин салона, "Великий и ужасный маг Сириус" тоже особого впечатления не производил. Хлипкий мужчина чуть старше среднего возраста с сивыми, расчёсанными на две стороны, длинными волосами, смыкающимися с гладкой, длинной, химически-чёрной бородой. Этакий мелкорослый Саруман местного рОзлива.
  Одет Сириус конечно в соответствии с должностью: широкое, неподпоясанное одеяние серебристо-серого цвета, чёрный, широкий плащ с серебряной каймой, застёгнутый на правом плече тяжёлой, серебряного цвета застёжкой-фибулой. Кстати, это, довольно нелепое для мужчины одеяние, сидело на нём, как родное: не путалось, не стесняло движения и ничем не напоминало о маскараде. И смотрел хозяин на гостей с явным смятением.
  - Вот, господин Сириус, - представил своих спутниц Мишаня. - Это мои друзья: Тина и Анна. Еле уговорил их просто прийти.
  - Только прийти, - подтвердила Алевтина слова друга с тем высокомерием, коим она прекрасно владела.
  Смятение на лице хозяина салона сменилось благоговением:
  - О да! Прекрасные девы! Так и должно было случиться. В пророчестве сказано: "Двое последуют за одним".
  - А кто эти двое, там говорится? - на этот раз спросила Аня.
  - В том-то и дело, что не сказано. Или сказано, но не прочитано, - смиренно признался Сириус. - Знаки неба всегда верны, но не всегда читаемы.
  - Жаль, - вздохнула Аня. - Мне почему-то кажется, что мы не те, кто вам нужен.
  - Нет, нет! Ошибки быть не может! Вы услышали Зов, значит избранные именно вы. Впрочем, - Сириус вскинул руку, отметая возможные возражения. - Здесь не место для серьёзных разговоров. Поэтому прошу! - он картинно откинул один из занавесей и в мрачное помещение ворвался дневной свет.
  Комната за занавесью оказалась очень даже приличной и безо всякой, показной таинственности: белый потолок, современное окно, стеллажи-витрины со всякими редкостями вдоль стен. Между витринами, стены украшали широкие и длинные, отбеленные полосы кожи с нарисованными на них рисунками-символами. Аня успела заметить, что каждый рисунок состоит из крошечных, чёрных значков, не похожих ни на одни из визуально известных ей иероглифов или букв. Пол комнаты был выложен плиткой. Его центр украшал мозаичный круг с теми же, незнакомыми иероглифами по краю, а основную площадь мозаики занимали две наложенные друг на друга пентаграммы: ярко-алая и багрово-чёрная. Круглый стол и кресла в центре комнаты не стояли, а висели над полом на тяжелых, медных цепях, прикованных к медным же штырям, вбитым в потолок.
   Троица вошла в комнату и замерла у края мозаики. Аню почему-то особенно напугал цвет багрово-чёрных линий одной из звёзд.
  - Не бойтесь, бесценные гости, - поспешил ободрить их хозяин. - Садитесь к столу. Переход возможен лишь в день и час, указанный звёздами, а сейчас неурочное время.
  - Так эти знаки...? - Выдохнула Алевтина.
  - Да, проницательная. В назначенный день и час, здесь вы войдёте в мой мир.
  - Очень хорошо, - с облегчением ответила девушка, не слишком уверенно ступая на пёструю мозаику и устраиваясь в качающемся кресле. - Я не хотела бы вдруг, вопреки своей воле, оказаться неизвестно где.
  Аня столь же робко пристроилась в кресле слева от подруги. Мишаня занял правое кресло, хозяин сел напротив гостей.
  - Итак, уважаемые, - начал он, - мне кажется я должен объяснить неприличное смущение, испытанное мной, при виде вас. Дело в том, что пророчество об избранных очень древнее, и, тем не менее, оно не прочитано до конца.
  - Избранный - я! Ты так сказал мне в прошлый раз! - возмутился было Мишаня, но Сириус смиренно остановил его:
  - Избраны трое. Один - творящий, двое - помощники. Приход одного человека из вашего мира в наш мир и обратно - невозможен. "Двое последуют за одним" - так сказано в пророчестве. То, что "один" это "он" - ясно, а кто те двое? По устоявшейся традиции все толкователи объявляли их мужчинами, поэтому я подготовил для перехода только мужскую одежду. Надеюсь, теперь вы понимаете мою растерянность? И...
  - Одежда - это пустяк, - перебил хозяина Мишаня. - Кроме одежды для такого путешествия...
  - Требуются деньги? Вы трижды правы благоразумнейший из юношей. Деньги я приготовил в первую очередь.
  Поднявшись с кресла, мужчина подошёл к одной из застеклённых и даже не запертых на ключ витрин. Три кожаных кисета лежали настолько открыто, что у каждого из троицы мелькнула мысль: "Возможно ли такое?" Однако усилие, с которым хозяин, пусть и одной рукой поднял все три мешочка, поколебало её.
  - Это деньги на дорожные расходы, - небрежно бросив два кошелька на стол, Сириус раздёрнул шнурок на третьем и высыпал его содержимое рядом. Тоненькие, овальные пластинки, размером и формой напоминали человеческий ноготь. Причём каждая из них имела ощутимый вес. Приподняв один из двух мешочков, Алевтина не сдержала удивлённого восклицания:
  - Такой маленький и тяжёлый!
  - Это золото.
  - Сколько его здесь?
  - В каждом кошельке около килограмма. Если грубо считать один грамм за тысячу ваших рублей. То всего на этом столе лежит золота на три миллиона рублей.
  - О-бал-деть!
  - Тина, - перебил подругу Мишаня, - я же говорил, что Сириус - настоящий маг, а мы - настоящие Избранные! Успокойся. Это всего лишь деньги на дорожные расходы. А будет ещё награда!
  - Награда превзойдёт самые смелые ваши мечты. Конечно, если вы, согласитесь.
  - А как мы вернёмся?
  - Аня, - снисходительность в голосе юноши отдавала презрением. -Ты ещё не решила идти тебе или не идти, а уже думаешь о возвращении?
  - Я должна вернуться. Мама будет переживать.
  - Ой, умоляю! - Мишаня сморщился. - Твоя мама всё время на работе: то у неё сутки, то она кого-то подменяет, а ты всё время одна в вашей однокомнатной конуре. Сама жаловалась. А завтра твоя мама вообще уезжает на месяц, на какие-то там курсы!
  - А как учёба?
  -Умоляю!!! Твой техникум? Вон, Тина в институте учится и то не переживает. Правда, Тина?
  - А? Что? - Алевтина, как завороженная перебирала золотые чешуйки.
  - Ты согласна отправиться в путь?
  - В путь? Не знаю. Надо попробовать. А что мы должны сделать?
  - Я же говорил! - Мишаня аж покраснел от досады. - Победить Повелителя Мёртвых. Мы - избранные и мы это сделаем!
  - Победить? А как? - Вид золота туманил разум, но здравый смысл всё-таки сделал попытку рассеять наваждение.
  - Вы заберёте у повелителя "Кристалл души". Этот камень всегда при нём, - вступил в разговор Сириус.
  - А как найти самого повелителя?
  - Вы - избранные. Звёзды пошлют вам проводника или проводников, а солнце - поведёт за собой. В пророчестве спаситель сравнивается с алмазом, ибо алмаз неодолим.
  - Ну да, мы спасём мир и получим награду! Потом, желающие могут вернуться в свои техникумы - институты! Ну что, девчонки, соглашайтесь. Когда ещё представится такой шанс?
  - А как быть с одеждой? - Ане затея категорически не нравилась и она рада была придраться к любому пустяку. Жаль, у неё никак не получалось сказать простое слово "Нет". Не хочется Мишаню огорчать. Да и Тина вроде бы уже согласилась.
  - Одежда будет, - тут же ответил маг. - Миры сблизятся послезавтра, в восемь часов вечера по вашему времени.
  - А обувь? Обувь надо подбирать.
  - Ничего из вашего мира не должно перейти в мой мир! Это закон!
  - Ха! - А это уже Алевтина решила возмутиться. - А где вы возьмёте вещи вашего мира, если миры сблизятся только послезавтра?
  Глаза Сириуса забегали. Право, похоже эта мысль не успела прийти ему в голову.
  - Так где вы её собираетесь брать? Или нам с Аней переодеться мужчинами?
  Неподдельный ужас отразился на лице мага:
  - Нет, нет, - замахал он руками. - Это невозможно! Женщина в мужской одежде...
  - Так во что вы собираетесь одеть нас? - Напирала на мага Алевтина. - Не голышом же нам отправляться!
  - Может быть всё дело в материалах? - заикнулась было Аня, испытывая жалость к запутавшемуся магу. Её подсказку подхватил Мишаня:
  - Точно. Всё дело в материалах! - объявил он. - Нельзя переносить в древний мир современные материалы. Это может нарушить ход истории. Сириус приготовит для вас одежду из наших, но натуральных тканей: из шерсти, льна, хлопка, шёлка...
  - Но обувь-то кожаная, - перебила его Алевтина. - Я, по крайней мере, собираюсь взять именно кожаную обувь...
  - И желательно разношенную, - уточнила Аня. - Если это древний мир, то общественного транспорта там нет и нам придётся много ходить пешком, а пластыря, чтобы заклеить мозоли, там у нас не будет.
  - Мы купим лошадей...
  - Миш, я не умею ездить верхом.
  - Ты что? Хочешь нас бросить? Хочешь испортить всё? Так и скажи сразу! Нам такие деньги предлагают. Да я за них готов даже босиком...
  - Не надо ходить босиком, друг мой, - перебил его Сириус. - Ваша подруга в чём-то права. Пусть она выберет ту обувь, которая ей подходит. Кожаную, плетёную, разношенную обувь.
  - Сандалии или босоножки?
  - Да!
  - Я тоже тогда надену свои любимые босоножки!
  - На каблуке в семнадцать сантиметров? Алька, не надо, а? Вспомни, как после девятого класса мы в поход ходили.
  - Аня, ты что? Меня дурой считаешь? - Алевтина, если и смутилась, то разве что на мгновение. - Я про свои, новые "гладиаторские" сандалии говорю. Ты их ещё не видела. С бронзовыми пластинками и высокой шнуровкой. У них каблуков вообще нет!
  
  Шаг третий. Другой мир.
  
   Переход прошёл 28 февраля, ровно в восемь часов вечера. Подготовка к нему заняла почти четыре часа. Для начала молодые люди переоделись в "древние", балахонистые одеяния. Некоторая заминка возникла с украшениями, положенными "Избранным", как называл их Сириус. Мишаня конечно нарядился, как полагается: золотая цепь в палец толщиной, золотое кольцо с печаткой, браслеты. Кое-что подобрала для себя Алевтина, Аня же не взяла ничего. Застеснялась. Украшения отличались редкой массивностью, весом, и, как понимала девушка, ценой. Надевать подобные вещи авансом, она не захотела.
  Тем временем чёрная, каменная столешница, подвешенная над магическим кругом, покраснела, словно раскалилась, наполняясь светом. За три часа до перехода сквозь неё, как через толстое стекло, стал виден город: дома, улицы, люди, снующие по ним. Аня и Алевтина принялись поспешно подтягивать и подвязывать шнурками свои хламиды, по примеру женщин на улицах. С непривычки, надо заметить, занятие не простое. Сириус тем временем давал пояснения: "Вот служанка. Это - знатная дама, это - простая горожанка, а та - гетера." За два часа до перехода картинка в камне зазвучала. До молодых людей донёсся шум города, невнятная поначалу речь жителей. Ещё через пол часа речь стала им не только слышна, но и понятна, А Сириус пообещал, что, поскольку все трое грамотные, то есть умеют читать и писать то и письменная речь его мира тоже будет им доступна. После всех увиденных чудес, в честности мага никто не усомнился.
  За час до перехода волшебник начал свои приготовления: расставил против знаков мозаики чаши с ароматным маслом, зажёг алые и чёрные свечи в пяти высоких подсвечниках. Каждый - в виде двух ладоней, сложенных чашей. Опять двойное пятизначье.
  - Пентаграмма - знак несовершенный. По-вашему - нестабильный. Именно поэтому он используется там, где требуется добиться движения или перемещения. Стабильные знаки, как знаки покоя, не обладают такой силой.
  - Но пентаграмм - две, - робко пискнула Аня.
  - Пентаграммы, в отличие от, скажем, например, от треугольников, никогда не уравновешивают друг друга. Нельзя совместить светлые и тёмные устремления души. Или одна из этих сил берёт верх, или душа погибает, разорванная надвое. В любом человеке присутствует и стремление к высокому, и низкие инстинкты, но нельзя служить всем страстям сразу. Каждый волей или неволей делает свой выбор. Обычно, как это случилось и в вашем мире, побеждает чёрная звезда. Впрочем, душа любого человека - потёмки. Ни один маг не скажет, что за силы главенствуют в душе человека, которого он видит даже в третий раз.
  - Жаль, - опять не сдержалась Аня. Волнение перебивало у неё привычную робость.
  - Что?
  - Что чёрная звезда побеждает...
  - Чего? - брезгливо сморщился Мишаня.
  - Ну, жаль...
  - Тоже мне, Анка-пулемётчица!
  - Да, ладно, Миш, - смутилась девушка. - Я просто...
  - Дура? Лучше помолчи. Женщина!
  Слабая улыбка тронула губы мага:
  - Так вот, друзья мои. В мой мир вы войдёте не в городе, а чуть в стороне от него.
  - Чтобы не пугать людей? - уточнил Мишаня.
  - Вы придёте в город...
  - А это далеко?
  - Нет, не очень. Так вот, в городе начнёт действовать сила судьбы. И должное -свершится! Вы готовы?
  - А вы с нами не переходите? - поинтересовалась Алевтина.
  - Нет. Сейчас наши пути расходятся. Ваш путь - не мой путь. Впрочем, кто наверняка знает свою судьбу? И так?
  Тяжёлые шторы отсекли свет ночных фонарей и окон с улицы. На цепях поднят к потолку магический стол и кресла. Дымно горят свечи, одуряюще пахнет розовым маслом, сине-белое пламя в пяти белых чашах почти не даёт света.
  - Тьма! Тьма! Тьма! - призывает маг нараспев. - Тьма! Тьма! Тьма!
  Свечи горят, но света всё меньше и меньше. Из дышащих чернотой чаш струится мрак, наполняя комнату чёрным туманом. И лишь красная звезда, вопреки тьме сияет, наливаясь чистым, кроваво-алым светом, споря своим сиянием с наваливающейся чернотой и ограждая от вечного мрака, доверившихся ей людей. Отдаляется и глохнет голос колдуна. Холодный воздух студит разгорячённые волнением лица. Время идёт. Где они?
  Вдруг наступает свет. Солнечный луч вырывается из-за горизонта, в считанные минуты заливая светом весь мир. Торопливый, южный рассвет, на глазах перерастающий в день. А под ногами, на траве - силуэт звезды. Переход завершён. Чёрная звезда опять победила? Или наоборот? Победила алая, вырвавшись с рассветом из пут колдовства в наступивший день и оставив на траве выжженный след от поверженной тьмы? А, кстати, где они?
  Вокруг степь, опалённая солнцем и ветрами. Неровная, холмистая. У горизонта виднеется что-то вроде деревьев. И ни души.
  - Где мы?
  Мишаня возмущённо требует ответа, даже не задумываясь об уместности вопроса:
  - Куда мы попали?
  - Где город?
  Аня не понимает, почему спутники так пристально смотрят на неё, почему именно от неё что-то ждут?
  - Не знаю, а...
  - Куда нас забросил этот твой Сириус? - теперь вопрос Алевтины обращён к Мишане. - Он ведь обещал город!
  - Он обещал безлюдное место недалеко от города. - чувство справедливости заставляет Аню внести это уточнение. - Город должен быть недалеко...
  - Где недалеко?! - раздражение Алевтины перекидывается на подругу.
  - Не знаю...
  - А кто знает? Пушкин?
  Аня опять оглядывается в недоумении. Никаких следов человеческого жилья. Только высокие холмы вокруг.
  - Может быть, с холма он будет виден?
  - Кто? Он?
  - Ну, город.
  - С холма? С которого? - Мишаня возмущён и тоже не прочь на ком-нибудь "оторваться".
  - Не знаю. Думаю, с любого...
  - Надо посмотреть, куда указывает звезда! - вставляет реплику Алевтина.
  - Каким лучом? Их пять и все одинаковые! - огрызается парень.
  - Твой Сириус говорил, что нас поведёт судьба!
  - Всё-таки сверху виднее....
  Пустой спор захватил Мишаню с Алевтиной. Каждый хотел сказать последнее слово и ни один не знал, что можно сказать, по сути дела. Прекратило эти препирательства солнце.
  - Пить хочется! - выдохнула Алевтина, утирая пот. - Жарко.
  - У нас ничего нет. Ни еды, ни воды!
  - Это всё твой Сириус виноват! Забросил нас в пустыню на погибель! Зачем ты с ним связался!
  - А ты? За золотом погналась?
  Золото. Оно оказалось всё при них. И кошельки, и перстни, и витые браслеты, и цепочки.
  - Он таких денег не пожалел! - Вздохнула Алевтина. - Не понимаю: зачем ему губить нас здесь?
  - Давайте поднимемся на тот холм, - жалобно повторила своё предложение Аня.
  - Почему на тот? - окрысился на неё юноша.
  - Ну, он ближе.
  Алевтина и Мишаня переглянулись:
  - Пошли, - великодушно согласилась Алевтина. - Не умирать же здесь от жажды.
  Подъём, хоть и налегке, дался троице не без усилий, вид же, открывшийся с вершины, ничуть не утешил: небо, степь, холмы и несколько рощиц между ними.
  - Ну, и куда теперь? - капризно поинтересовался парень.
  - Может, к той рощице? - неуверенно предложила Аня.
  - Почему к той?
  - Не знаю. Она кажется ближе и погуще. Может быть, там есть вода?
  - Да что ты вообще знаешь? - возмутился Мишаня и получил смиренный, честный ответ:
  - Ничего
  - Действительно, Миш, пойдём к роще, - вступила в их перепалку Алевтина. - Там хоть не жарит так.
  Как обманчивы оказались расстояния в степи и с верхушки холма. Солнце поднялось в зенит, когда троица ощутила над своими, пылающими головами лёгкую прохладу благословенной тени.
  - Ну, и где вода? - требовательно поинтересовался Мишаня.
  Они обшарили всю рощу вдоль и поперёк. Воды не было.
  - Мы все умрём здесь! - не переставал возмущаться Мишаня с таки напором, словно находил в своих жалобах удовольствие.
  - Ну, зачем мы пошли, зачем пошли сюда, - вторила ему Алевтина. - Я умираю, так хочу пить! Куда нам теперь идти?
  - Мне кажется, вниз, - пробормотала чуть слышно Аня.
  - Вниз? Куда вниз? Зачем?!
  - Мы в лощине. Она ведёт вниз. Может быть, к воде.
  - Зачем мы пошли! - продолжала ныть, не слушая подругу, Алевтина.
  - Зачем ты нас завела сюда?! - вторил ей Мишаня.
  - Но здесь есть тень - оправдывалась Аня. - И мы хотели найти воду...
  Троица без сил лежала под самым большим деревом. Всё-таки тень - это здорово.
  - Здесь не было и нет воды! - Возмущённо выговаривал Мишаня.
  - Есть, - оправдывалась Аня. - Иначе не росли бы деревья. Но она глубоко под землёй.
  - Нам всё равно до неё не достать. Зачем мы пошли сюда?!
  - Мы погибнем, - вторила парню Алевтина.
  - Если будем лежать, то да. Надо идти.
  - Куда?
  - Вниз.
  - Роща закончилась.
  - Недалеко следующая. И почва понижается. Там может быть родник.
  Но ни Мишаня, ни Алевтина не хотели даже слушать её. Только ближе к вечеру, нестерпимые муки жажды заставили их продолжить путь. До темноты они едва-едва дошли до следующей рощицы. Ночь принесла некоторое облегчение и сон, похожий на бред. Все трое уснули там, где упали ничком в траву. Впрочем, идти куда-то в полной темноте не имело смысла.
  Аню разбудил холод и... сырость. Серебряный свет луны сливался с серебряным сиянием крошечных капелек росы, покрывавших траву и стволы деревьев.
  "Низина, сырость, туман, роса, - мелькнула мысль - Низина, сырость...вода!" Алевтина с Мишаней то ли спали, то ли бредили. Аня обтёрла влажной травой горящий лоб, попробовала слизывать росинки. Бесполезно. Она встала, побрела между деревьями туда, куда несли её ноги: вниз, по едва заметному склону. Вокруг было светло, как днём, только холодно. Поляна среди деревьев открылась неожиданно. Степь, прорвавшись между двумя холмами, вклинилась в рощу. Чернели под редкой зелёной порослью круги старых кострищ, белела каменная кладка, накрытая серебряной от росы корявой крышкой. Колодец? Дерево возле колодца украшали продолговатые черепа. Одни побольше. Наверно, конские. Другие поменьше: козьи и бараньи. С немалым трудом Аня сдвинула крышку с колодца. Она оказалась сплетённой из ветвей, большой и достаточно тяжёлой. Из глубины каменного кольца пахнуло сыростью. Вода. Но как её достать? Ни ведра, ни фляги, ни верёвки. Можно было бы что-нибудь намочить. Но что? Головное покрывало? Оно достаточно длинное.
  Край ткани коснулся воды, напитался ею. Аня выжала желанную влагу прямо в рот. Раз, другой. Притупившаяся жажда уступила место другим мыслям: вот если бы покрывало было подлиннее? Или их было бы два? И.... а где друзья?
  Сражённая последней мыслью, девушка испуганно оглянулась по сторонам. Куда идти? Откуда она пришла? Ответ нашёл её сам. Через росистое серебро травы отчётливо протянулась чёрная стёжка Аниного следа. Да уж. Тут и особо одарённый не заблудится.
  Мишаня и Алевтина лежали там, где она их оставила. Аня выжала на них воду из покрывала:
  - Ребята! Просыпайтесь! Пошли! Там колодец! Совсем близко.
  - Где?
  Чуть-чуть воды и добрая весть вернула её друзьям силы. А два связанных головных покрывала позволили быстро утолить жажду.
  - Эх, ведро бы или флягу! - пробурчал Мишаня, выжимая в рот воду из покрывала.
  - Почему Сириус не позволил нам ничего взять с собой? - ворчливо отозвалась Алевтина.
  - Даже перочинный нож, - вздохнула Аня. - И закинул нас в пустыню.
  - Как нарочно!
  Последняя реплика Алевтины заставила друзей переглянуться:
  - Может быть и в самом деле нарочно? А? Мишань?
  Юноша смутился:
  - Почему нарочно? Зачем? Мы же избранные! Вон сколько золота нам отвалил.
  Довод прозвучал достаточно веско, но не избавил от сомнений:
  - А это точно золото?
  Аня достала из-под одежды кошелёк, взвесила в руке:
  - Нет, точно золото. Тяжёлое такое. Даже для свинца тяжёлое. - Она достала из кошелька монетку поднесла к лицу, намереваясь попробовать на зуб, с удивлением прочла выбитую на ней надпись: "Повелитель Мира, - перевернула жёлтый овал - Владыка Мёртвых". - Ничего не понимаю
  - Что?
  - Монеты. На них написано.
  - Что написано?
  - "Владыка Мира" и "Повелитель мёртвых", - Аня показала монету Мишане. Тот повертел её в пальцах, прочёл надпись, задумался на секунду:
  - А почему ты раньше не сказала?!
  - Что?
  - Почему ты раньше не прочла?!
  - Не знаю...
  - Потому что до переноса мы не умели читать, - вступилась за Аню Алевтина. - Ребята, а он ведь нас нарочно в пустыню закинул. Чтобы пророчество не исполнилось. Даже золота не пожалел. Наверно, мы очень и очень опасны для его хозяина.
  - Почему он тогда просто не оставил нас в нашем мире? - спросила Аня, скорее размышляя вслух и не слишком надеясь на ответ, но ответ последовал. От Алевтины:
  - Эти древние - дурни порядочные, - зло заметила девушка. - Нам на факультативе по литературе рассказывали про Эдипа. Воспитывайся он в отчем доме, не смог бы парень убить отца и жениться на матери. Но его родители, узнав о пророчестве, сбагрили сына подальше. Он вырос, не зная их, и случилось предсказанное. Так и Сириус. Ну не мог он после пророчества оставить всё, как есть. Решил заняться исправлениями. Тем боле, что Сириус сам признался, что пророчества до конца не знает.
  - И мы не знаем, - вздохнула Аня, - А ведь получается, что нам его придётся теперь исполнить.
  - Как не знаем?! - возмутился Мишаня. - Я - избранный и уничтожу Повелителя мёртвых!
  - Это тебе Сириус пообещал? - съехидничала Алевтина. - И ты ему веришь? После того, что он сделал с нами?
  - Но он обещал мне... - сник Мишаня.
  - Нам надо в город. - Безапелляционно заявила Алевтина. - Там мы узнаем всё. А сейчас надо отдохнуть.
  - Жрать охота, - сварливо заметил Мишаня.
  - И посуды у нас нет, чтобы запас воды взять, - поддержала парня Аня. Сонно щурясь, она, уже при свете дня, оглядела оазис: колодец, обложенный камнями и прикрытый огромной, плетёной крышкой, старые престарые кострища, дерево с черепами... Вдруг она моргнула, вскрикнула, указывая на белеющие черепа:
  - Ребята, смотрите!
  То, что спрятала темнота открылось днём: среди угловатых, скотских черепушек висел округлый, человеческий череп.
  - Череп! Настоящий!
  - Ребята, я боюсь.
  - Не боись. Тут не меньше месяца людей не было. Вон трава какая! И следы только наши.
  - Ребята, пошли отсюда. Я боюсь!
  - Куда идти? В пустыню? Здесь есть вода, сюда заходят люди. Не все же они - людоеды.
  - Нет! Не надо людей. Пойдёмте в город.
  - Анька, прекрати. В городе тоже люди.
  - Да, Тина, в городе - люди, но в городе, в любом городе, кроме людей есть ещё и закон. А здесь - пустыня, дикий мир. Надо идти вниз. Тут, под нами, вода и она обязательно пробьётся ручьём. Ручей вольётся в реку, а у реки обязательно будет город или деревня.
  - И что дальше?
  - В любом городе или посёлке обязательно есть гадалки, колдуны, священнослужители. От них мы узнаем всё о пророчестве. И, в любом случае, там, с деньгами, мы не пропадём.
  - Хороший план. Только вот как далеко нам придётся идти? Что мы будем пить?
  -У реки? Воду.
  - А есть? У нас ни крошки еды.
  - Потерпим.
  - У меня от вчерашней прогулки ноги не идут. И опять топать по жаре?
  - Мы пойдём под деревьями...
  Но её никто не слушал. Мишаня уже дремал в тени под деревом. Алевтина тоже присматривала себе местечко, а идти одной - как-то не по-товарищески. Аня присела под одним из деревьев. Глаза её тоже слипались.
  
  Глава 2 Собачники.
  
  Это был не звук, а, скорее, предчувствие звука. Аня с трудом разлепила глаза. В голове шумело, как в закипающей кастрюле. Ненормальный какой-то сон: зверообразные человеческие лица, оскаленные собачьи морды и полный хаос. И шум этот... Затянутые дымкой сна глаза скользили по окружающим предметам, почти ничего не видя и вдруг... Люди! Пусть далеко, на грани видимости, в степи шли люди. Повозки, всадники. Возбуждённо блеяли невидимые пока овцы. Вот кто её разбудил. Очень кстати. Аня растолкала Мишаню с Алевтиной:
  - Там люди. Много. Надо бежать.
  - Бежать?
  - Да. Они идут сюда. К колодцу. У них овцы, повозки...
  - Может быть это мирные пастухи? - предположил Мишаня. Двигаться ему не хотелось. - Может быть они помогут нам?
  - Может быть, - ответила Аня. - а, может быть и нет. Давайте просто спрячемся, для начала, посмотрим и потом решим.
  - Голова болит, - прошептала Авлевтина через силу, - как снотворного выпила.
  - Может это колдовской сон? - предположил Мишаня. - Уж больно неожиданно он нас "срубил".
  - Тогда точно надо прятаться, - Авлевтина поднялась через силу. - Если это чары Сириуса, то ничего хорошего нас не ждёт.
  Спрятаться и посмотреть. Смешно. Свежий след на траве, уходящий от поляны, вглубь рощи. Его не заметит разве что слепой горожанин. Пастух не слеп, а если у пастуха есть собака...
  Лай псов, преследующих добычу по свежему следу, не спутаешь ни с чем. Твари сходу вломились в кустарник, сбили всех, троих с ног, прижали к земле. Чудовища высотой под метр в холке, если не выше, массивные, ширококостные, похожие на мастиффов и такие же мощные. Как и воины, они были защищены латами: медные нагрудник, наплечники, шлем, медная чешуя на боках. Два всадника были одеты не в пример беднее: латы и шлемы - кожаные, чешуя на них из белой кости и чёрного рога. Спешившийся воин по очереди связали пленникам руки и, накинув на шеи по петле, повлек добычу за собой, обратно, к колодцу.
  У колодца пленников развязали, обыскали, отобрали кошельки с золотом и золотые украшения. Грубо и бесцеремонно девушек проверили на девственность. Те даже пискнуть не успели. Ане обмотали шею белым платком. Потом всех троих заковали в цепи: Ане и Алевтине надели лёгкие, ножные кандалы, а Мишане - ошейник, за который пристегнули к длинной цепи с другими пленниками - мужчинами. Руки всем троим оставили свободными.
  Параллельно у колодца шла другая работа: одного из пленников, едва передвигавшего ноги, раздели догола, зарезали и распотрошили, как скотину, разделив кровоточащие, мясные кости между пятнадцатью бронированными псами. Тут же разделывали освежёванную овцу, раскладывая куски парного мяса на расстеленной вниз шерстью, свежесодранной овчине. На старых кострищах женщины без цепей разожгли три костра и поставили над ними котлы.Трое из них толкли что-то в огромных ступах. В одном из котлов варили человечину, в другом - баранину, в третьем - просто кипятили воду.
  К счастью, особо рассматривать этот ужас девушкам не дали. Вручили каждой по кожаному ведру с длинным ремнём и отправили к колодцу, где три пленницы: две женщины неопределённого возраста, в отрепьях и девочка - подросток лет одинадцати-двенадцати, с таким же как у Ани белым платком на шее, черпали воду и выливали её в длинную, долблёную колоду. К колоде, на водопой потоком шёл мелкий, рогатый скот. Лошадей кочевники напоили в первую очередь.
  Речь хозяев походила на собачий лай. Такая же резкая, гортанно-злая и абсолютно непонятная. И бичи хозяева пускали в ход не задумываясь. Анна и Алевтина быстро догадались следить за поступками других рабынь. Те речь господ понимали.
  Скот напился и женщины-рабыни понесли воду рабам - мужчинам. Их оказалось две группы: большая цепочка из пятнадцати человек разного возраста и в разной одежде. К ней присоединили Мишаню. Руки и ноги у этих пленников были свободны, а рядом с ними, на траве, лежали шесты с подвешенными тюками. Малая группа из шести человек сидела отдельно. Одеты эти шестеро были одинаково, как горожане, которых Мишаня, Алевтина и Аня видели через волшебный стол у Сириуса. Парни все были молодые, крепкие, на ногах у них звенели кандалы, как у рабынь, руки впереди скованы, ошейники соединены цепью.
  Поскольку вся хорошая вода из колодца пошла на приготовление пищи и скоту, людям осталась лишь жидкая грязь, Аня задержалась возле малой группы. Осторожно, как черпаком, она собирала обломком старого, овечьего черепа верхний слой, из рук поила пленников. Мутный взгляд и замедленные движения предпоследнего в короткой цепочке, привлекли её внимание. Чисто инстинктивно она коснулась лба скованного и испуганно отдёрнула руку. Жар. Парень очень и очень болен. Наверно завтра убьют его. Движимая жалостью, она спросила:
  - Что с тобой?
  Парень молчал, равнодушно глядя в сторону.
  - Ты болен?
  Теперь напряглось лицо последнего в цепочке. В глазах мужчины читалась явная угроза. Аня поспешно зачерпнула воды с поверхности грязи, протянула ему импровизированный ковшик:
  - Пей.
  Человек выпил, недобро следя за девушкой.
  - Очень грязная вода, - повинилась Аня. - Я потом постараюсь почище принести.
  Она разделила грязные, скудные капли, последнюю порцию выделив больному. Никто от питья не отказался. Вид запавших, серых лиц мужчин, их почерневшие от жажды губы, объяснили девушке такую небрезгливость. Чуть поджатая нога больного сдвинула её мысли. Она резко откинула полу затёртого плаща парня и невольно отпрянула, едва сдержав восклицание: бедро, под оборванной штаниной, раздулось переливаясь багровыми и синими цветами, а в месте укуса вздулась опухоль с мертвенно-белой верхушкой - огромный гнойник. Страшное зрелище. Но не для будущего медика. Как-никак Аня уже полных полтора года отучилась в медицинском техникуме и была знакома как с теорией, так и с практикой. Да уж, немудрено, что у парня такой жар. Тут бы антибиотики и операция бы не помешала. И хозяевам такое видеть действительно не следует. Аня аккуратно поправила на раненом одежду, встала, вытряхнула из ведра грязь. Даже рану промыть нечем. И инструментов никаких нет.
  Инструмент, как ни странно, нашёл её сам. Колючий куст зацепился за одежду, распоров заодно ткань платья и кожу. Крючья колючек на кусте оказались на редкость длинными и острыми. Аня отломила одну веточку, рассмотрела находку. Каждая колючка формой напоминала кошачий коготь, а их внутренний, режущий край по остроте мог поспорить с бритвой. Аня посмотрела на шип, на ранку, наливающуюся кровью. Да, скальпель у неё есть. Нужен перевязочный материал. Впрочем, можно оторвать капроновое кружево с покрывала. Оно длинное, прочное. А на рану - положить лоскут от того же покрывала. Хлопчатобумажный батист впитает кровь не хуже марли или ваты.
  Раздобыть хорошей воды не удалось. То, что Ане удалось сцедить, переливая воду из ведра в ведро, цветом напоминало чёрный кофе, и так же похрустывало на зубах. Пить такое, от большой жажды, конечно можно, но промывать гнойные раны не стоит.
  Больше всего Аня боялась, что раненый начнёт отбиваться, выдаст себя криком, но всё то время, пока девушка ковырялась в его воспалённой ране, удаляя гной, он лежал неподвижно, стиснув зубы и вцепившись пальцами в истоптанную траву. Даже дышал через раз. Ругался его товарищ. Тихо. Почти шёпотом, он выговаривал все неприличные слова, которые только пришли ему на ум и Аня убедилась, что прекрасно его понимает. Впрочем, операции мужчина не мешал. А это - главное.
  Покончив с грязной работой, Аня перевязала рану, разделила между пленниками воду. Последняя порция естественно досталась последнему в цепочке - ругателю. Мужчина скрипел зубами от злости, но выпил всё до капли. В таком положении не до гордости.
  Кормили рабов в последнюю очередь, уже в темноте. Каждый получил приличный ломоть резиново-твёрдой каши из не провеянного, грубо растолчёного зерна. Кажется, ячменя. Приятели так устали, что и есть не могли. Впрочем, пищу никто не бросил.
  Аня проснулась раньше всех и сразу вспомнила о раненом. Кожаное ведро с ремнём у неё никто пока не требовал и девушка поспешила к колодцу. Чудо произошло. За ночь вода отстоялась, грязь осела и ей удалось зацепить три четверти ведра вполне приличной жидкости.
  Раненый при виде своей мучительницы стиснул зубы и отвернулся. Его товарищ сквозь зубы же помянул мерлузию - чудовище ночных кошмаров. Благодарности Аня не ждала. С какой стати? Она без церемоний размотала кружевную ленту. Забавная всё-таки картинка: мускулистое мужское бедро и повязка из тонкого, капронового кружева на нём. Второе чудо тоже свершилось: зловещая краснота, предвестница сепсиса (заражения крови), поблекла. Более того, опухоль уменьшилась и стала заметно мягче. Уже с лёгкой душой, Аня рванула присохший к ране, окровавленный лоскут белого батиста, осторожно убрала багровую, пополам с гноем кровь, хлынувшую из вскрытой раны. Нет, дело действительно идёт на лад. Если парень выдержит сегодняшний переход, то за него можно не волноваться. Свежий лоскут ткани на очищенную рану, тоже кружево вместо бинта, и несколько черепков воды каждому - награда за хорошее поведение. И скорее обратно. Пока не заметили хозяева. И воды зачерпнуть про запас не лишне. Судя по всему, дневной переход будет жаркий.
  - Где ты была? - раздраженно спросила её Алевтина. Голод победил отвращение с нервным напряжением, и она дожёвывала вчерашний кусок своей каши.
  - За водой ходила, - ответила Аня, показывая на полупустое ведро и подавая подруге черепок с водой, - пока не замутили.
  - Правильно, - одобрила её ответ Алевтина, принимая подношение - Почти чистая. Сейчас там, наверно одна грязь.
  Аня утвердительно кивнула и тут взгляд её встретился с затравленным взглядом рабыни-подростка.
  - Пить хочешь? - вопрос сопровождался жестом. Малявка поняла, осторожно взяла черепок, выпила, стараясь не пролить ни капли. Тощий, измученный ребёнок. И Аня вдруг вспомнила, как вчера, вечером две старшие рабыни зажали эту мелюзгу. Именно после того, как хозяева раздали рабам ту, мерзкую кашу. Неужели они отобрали у девочки еду? Бедняга. Движимая сочувствием, Аня отломила четверть своей, нетронутой пока порции, протянула ребёнку:
  - На, ешь.
  Девочка почти с ужасом взяла пищу, отщипнула крошку, пожевала, не сводя с дарительницы изумлённых глаз. Аня протянула ей полный черепок воды:
  - Пей, не стесняйся.
  - Если у тебя еда лишняя, лучше бы со мной поделилась, - возмутилась такой расточительности Алевтина.
  - Что-то есть совсем не хочется, - повинилась Аня и, отломив половину остатка, протянула подруге. - Ешь, мне не жалко.
  Есть действительно не хотелось вообще. Тело била нервная дрожь, но сознание оставалось на удивление ясным, почти хрустально-прозрачным.
   Хозяева быстро подчищали котлы: ели сами, кормили собак. Рабам утренняя кормёжка не полагалась. Короткие сборы - и орда двинулась в путь. Воины ехали верхом, старики, женщины и дети - в скрипучих повозках на огромных колёсах и запряжённых медлительными, длиннорогими волами, рабы и скот шли пешком. Рабам, в отличие от скота, полагался ещё и груз. Не зря хозяева оставили им свободные руки. Тюки подвесили к крепким шестам. Каждый шест несли двое носильщиков. Так что девочка-подросток осталась без ноши, чем привела двух старых рабынь прямо-таки в неописуемую ярость. Они плевались, ругались, всячески понося малявку. Та, естественно, жалась к Ане с Алевтиной.
  Скот шёл медленно. Точнее, он не просто шёл. Он пасся на ходу, но медлительность овец не делала груз легче, а день прохладнее.
  - Дай пить. Пить! - обратилась Аня к девочке. Ведро с остатками воды, висело у неё, привязанное к поясу, так, как всегда привязывала ведро мама, собирая малину в лесу. Девочка поняла просьбу, на ходу зачерпнула воды, поднесла костяной ковшик к губам покровительницы.
  - Спасибо, - поблагодарила её Аня.
  - А мне? - подала голос Алевтина у неё за спиной.
  Девочка подала воду и ей.
  Через некоторое время, Алевтина повторила просьбу. Девочка принесла ей воду и без просьбы напоила Аню. Две рабыни, наблюдавшие это действо, не выдержали, заныли:
  - Пить, пить!
  Аня кивнула девочке:
  -Дай им.
  - Обойдутся! - возмутилась Алевтина.
  - Дай, - повторила Аня, подтвердив слова кивком и пояснила. - У меня спина от тяжести отваливается.
  Два полных черепка воды восстановили тишину в "женской" группе, но когда девочка в очередной раз подала воду Ане, удар бича вышиб черепок у неё из рук. Второй удар пришёлся по плечу Анны. От боли и неожиданности она замедлила шаг, вскинула голову. Всадник, парнишка лет четырнадцати-пятнадцати, в костяном панцире, при оружии, буквально пылал и дымился от праведного гнева. Удар бичом по голове сбил Аню с ног и она, едва сохранив остатки воды в ведре, рухнула на колени. Рассвирепевший, в том числе и от молчания жертвы, подросток, соскочил с седла, пинком опрокинул посудину. Вода мокрым пятном разошлась по вытоптанной скотом траве.
  Гортанный окрик остановил парнишку. Седобородый, мощный всадник в панцире с нашитыми, медными пластинами, обратил внимание на заминку в движении каравана. Лающая речь старшего сопровождалась лаем и повизгиванием сопляка. Пацан явно возмущался наглостью рабыни.
  Не теряя ни минуты, Аня поднялась с земли, с немалым усилием закинула себе на плечо конец шеста с грузом. Надо идти, пока хозяева не решили, будто она слишком слаба, чтобы жить. Пока они выясняют отношения. Идти. В движении она поймала тяжёлый взгляд Седого. Вот уж действительно: мало у неё проблем.
  Ох, и тяжёл был взгляд старого собачника. Он преследовал Аню весь день, то отпуская, то опять придавливая к земле. Бич правда Седой в ход не пускал. Даже не тянулся к нему. Хоть что-то хорошее.
  Переход закончился в глубокой, безлесной балке у тощенького ручейка. Вода. Но как ни хил он был, всё-таки ручей - не колодец. Вода текла и скот тёк к воде утоляя жажду. Аня даже успела зачерпнуть ведро животворящей влаги, пока овцы не истоптали берега в кашу. Потом грязная вода стечёт сама по себе, а пока у неё есть дело.
  Вопреки тяжёлому переходу, чувствовала себя девушка достаточно бодро. В том числе и потому, что у костров кочевники свежевали сразу двух овец. Сегодня свора бронированных псов будет грызть бараньи кости и есть кашу с овечьими потрохами. Аня дотащила полное ведро до закованных пленников, когда тяжёлый, хозяйский взгляд буквально прихлопнул её к земле.
  Мужчины сидели в дохленькой тени случайно уцелевшего дерева. Стараясь, чтобы жесты её выглядели абсолютно естественно, хотя бы со стороны, девушка подала черепок с водой ближайшему рабу. Тот принял его, зачерпнул воды из ведра, выпил. Одну порцию, вторую, третью, передал следующему. Движения мужчин были скупы, зажаты. Взгляд господина давил и на них. Когда черепок взял раненый, Аня невольно вздрогнула, спросила едва слышно: "Ты как? Лучше?" Впрочем, можно было и не спрашивать. Ясные, ярко синие глаза, посветлевшая кожа иссохшего до прозрачности лица, отвечали пытливому взгляду честнее слов. Ответа она не дождалась. Черепок перешёл к последнему в цепочке. Тот напился, но импровизированный ковшик не вернул, опять передал раненому.
  - Ему надо много пить, - неуверенно пробормотала Аня. - Это лечит...
  Ответа не было.
  Тяжёлый взгляд за спиной и холодное, отстраняющее молчание перед глазами давили её как две глыбы.
  - Я знаю. Это больно. Но рану надо очистить и другого способа нет.
  Молчание. Ведро опустело.
  - Я всё равно приду и сделаю это! - Аня подняла пустое ведро, отвернулась. Ответ ударил её в спину, как порыв ветра:
  - Я буду ждать.
  Глыба рухнула. И плевать на пристальный взгляд седобородого. Она летела, как на крыльях. Вторая победа за сегодня!
  Для того, чтобы набрать чистой воды, девушке пришлось подняться вверх по ручью. Две бронированные собаки встретили её рычанием. Бич сторожа больно ожёг спину. Плевать. Она наполнила ведро и направилась к другой группе пленников. Первым воду получил Мишаня. Он жадно выпил несколько порций, пожаловался:
  - Я ноги стёр. Болят.
  Аня вздрогнула, резко подвинула ведро к следующему пленнику.
  - Давай, посмотрю.
  Наливающиеся жидкостью мягкие, белые пузыри волдырей. При их виде Аню передёрнуло. За ночь такое не пройдёт. Мало у них проблем ...
  - Отдохни пока без обуви. Я потом носки постираю. Жаль, пластыря нет.
  Ведро переместилось к следующему пленнику, потом к следующему. Расслабленно и неспешно он придвинул к себе ведро и вдруг... Резкий бросок и жёсткая мужская рука сжимает её запястье, вторая рука лезет под одежду. Девушка взвизгнула, забилась, но мужчина скорее сломал бы ей запястье, нежели выпустил бы из рук. Лицо его отражало тупую сосредоточенность, а свободная рука жадно лапала жертву.
  Задыхаясь от омерзения, Аня вывернула на голову насильнику воду из ведра, хлестнула по лицу свободной рукой. Ей повезло. Она задела глаз. Хватка на мгновение ослабла и девушка успела выдраться из живого капкана, отскочила, тяжело дыша. Она свободна, но ведро...
  Раб осклабился похабно, подтянул ёмкость поближе к себе. Он дразнил её, издевался...
  Гортанный окрик и удар бичом, обрушившиеся на его голову с неотвратимостью молнии, стёрли с плоского лица похабную ухмылку. Второй удар ожёг плечо девушки. Третий - швырнул ей под ноги ведро.
  - Работать!
  Это слово Аня уже выучила. Спешно подхватив посудину, она побежала к ручью. Человеческое рычание за её спиной перемежалось со звуками ударов и человеческим же визгом.
  Второй раз близко подойти к рабам она не осмелилась: поставила ведро с водой в пределах досягаемости, бросила в него черпак из сухой, овечьей черепушки.
  Мужчины передавали ведро друг-другу, пили воду, с ненавистью глядя на перепуганную девушку. Избитый раб бранился в пол голоса, поминая через слово "ведьму", "шлюху" и "мерлузию". Налетевшие всадники щелчками бичей подняли вереницу рабов, погнали к ручью. Четвероногий скот напился. Пришла очередь скота двуногого. Стоило стараться! Аня подобрала ведро, подвязала его к поясу, огляделась. Седобородый всадник куда-то исчез. Наверно нашёл наконец дело для себя. Что ж, можно вернуться к раненому.
  При виде неё, парень лёг на землю, подставляя ногу для перевязки. Размотать ленту кружева, отодрать присохший лоскут, выдавить и убрать остатки гноя, наложить свежий лоскут на рану, примотать его...
  - Вас, наверно тоже поить поведут. Ты повязку не мочи. Ладно? А то всё лечение насмарку...
  - Что ты здесь делаешь?
  Аня оглянулась на голос Алевтины, смутилась, покраснела:
  - Да вот, лечу...
  Алевтина брезгливо осмотрела группу скованных рабов, задержала взгляд на раненом:
  - И не лень тебе с полудохлыми неудачниками возиться? Мало тебя сегодня полапали?
  Интонация подруги, её обидные слова больно резанули Аню своей несправедливостью. На героев скованные пленники конечно не походили, только где они здесь, эти герои?
  - Человек - болен, - она всё-таки пыталась сохранять выдержку. - А я, между прочим, давала клятву Гиппократа...
  Но от голода и усталость, Тина чувствовала себя на редкость раздражённой и сдерживаться просто не хотела:
  - А того мужика ты тоже будешь лечить?
  - Нет.
  Алевтина обрадовалась:
  - А его, между прочим, по твоей милости измочалили. По твоей вине. И клятву ты давала!
  Молча стиснув зубы, Аня закончила перевязку, но подруга не отставала:
  - Ну так как? Будешь лечить?
  - Тин, зачем ты так?
  - А как же клятва? Мать ты наша, Тереза...
  - Госпожа, возьмите.
  Как всё-таки кстати вклинился в разговор этот парень. Но что он даёт ей?
  - Возьмите, госпожа, - повторил раненый, протягивая девушке засохший ломоть вчерашней каши.
  - Зачем? - смутилась Аня. - Тебе теперь есть надо...
  В отстранённом взгляде пленника промелькнуло что-то, похожее на усмешку:
  - Тебе - тоже.
  - Анька, ты что? С ума сошла? Это же за работу. Ты ему, можно сказать, жизнь спасла. - Алевтина с жадностью выхватила ломоть из мужских рук и, сжав Анино запястье, потащила за собой. - Ну, ты и дура! - она уже отщипывал и жевала жёсткие крошки. - Когда ещё есть дадут! И с Мишаней можно поделиться...
  Ломоть растерзали в один момент. С непривычной отстранённостью наблюдая за приятелями, Аня нехотя жевала жёсткую субстанцию, поневоле слушая возбуждённо трещавшую подругу. Хорошо, хоть говорила та по-русски, а не на местном языке:
  - Мишань, представляешь? Наша Анька уже местного парня подцепила. Она ему ногу перевязывает, а он ей едой платит. Да и тот, - она кивнула на избитого насильника, бросающего злые, многозначительные взгляды в сторону жующей троицы, - на неё не иначе глаз положил. Не, Анька здесь спросом пользуется. Не то что у нас...
  - Ань, ты обещала мне носки постирать, - перебив Алевтину, заговорил с набитым ртом Мишаня.
  - Но ты же у воды был, - не сразу поняла его претензию девушка. - Мог бы и сам...
  - Да, но ты обещала...
  Аня поспешно запихнула в рот остатки каши, не прожевав её толком, проглотила, встала:
  - Ладно, давай носки. - недовольная собой и всем миром, она поплелась к ручью. Отстирывать носки. Рабыня. Вот только чья? Укус бича опалил кожу. Сопляк, скаля зубы, гарцевал перед ней, горяча лошадь и, вдруг сорвавшись с места, унёсся прочь. Вот привязался, холера его забери, садист мелкотравчатый. А с Мишаней надо что-то делать. Хромота запросто может стоить парню жизни. Попробовать перевязать? Шум у костров привлёк её внимание. Хозяева делили кашу. Пора возвращаться. Сейчас будут кормить.
  Есть опять не хотелось. Это - нервное. Аня оторвала кусок от головного покрывала, завернула свою пайку, подвязала к поясу, отмерила ещё два лоскута. От роскошного, батистового шарфа остался крошечный квадратик: только голову, как платком, повязать. Рядом с ней жевала свою порцию девчонка. Одна из женщин было сунулась к ним, но, неожиданно для себя, Аня рявкнула на неё:
  - Вали отсюда, овца облезлая!
  Странно, вместо того, чтобы возмутиться, женщина взмахнула руками, попятилась. На лице её отразился самый натуральный страх. Впрочем, убралась и ладно. Нефиг маленьких объедать. Встряхнувшись, Аня дошла до Мишани, положила на снятые ботинки влажные после стирки носки:
  - За ночь высохнут. А этим, - она протянула парню два батистовых лоскута, - ты завтра ноги замотай, как портянками. Сверху - носки, а на них - ботинки. И тереть не будет.
  - Ладно, - отмахнулся от неё парнишка не поднимая головы. Он уже устроился спать. И то: пора.
  Утром Аню разбудил шум сборов. Она проспала. Усталость наконец-то взяла своё. Времени едва хватило, чтобы сбегать к скованным и переменить раненому повязку. Хорошо, в суете, хозяева ничего не заметили. И ещё она черпанула четверть ведра воды в ручье.
  Белые лоскуты батиста. Они лежали на траве, как белые флаги капитуляции. Бежать к Мишане, заставлять его переобуваться, было уже поздно. Табор тронулся.
  Вода в дороге - великое дело. Девчонка подавала воду по первой просьбе. Да и солнце сегодня не особо жарило, но предчувствие беды не давало расслабиться ни на минуту.
  На этой стоянке опять был колодец. Женщины - рабыни торопливо черпали воду из ямы, наполняя поилку, к которой неспешно шёл скот. Свободные женщины толкли зерно, разводили костры, устанавливали над ними всё те же три котла. Они тоже черпали воду. Ёмкость котлов оказалась значительной.
  Визг и крики среди рабов-мужчин. Подсознательно Аня ждала их. Ждала и боялась. Мишаня. В отличие от других рабов, парнишка не успел смириться с участью бесправной скотины и, когда один из собачников клещами растянул медное кольцо и снял с него ошейник - бросился бежать. Куда? От страха, юноша уже ничего не сознавал. Он метался среди рабов, среди овец. Даже со стороны было видно, как трудно даётся пареньку каждый шаг. Он спотыкался, падал, снова вскакивал, вереща в предсмертном ужасе:
  - Нет! Нет! Не надо! Я здоров! Я могу ходить! Нет! Это не я! Это Анька-дура! Это она мне ноги не перевязала! Это она! Она к тому парню всё время бегала! А он - раненый! Он - слабый! А я - здоров! Это Анька! Я не виноват!
  Бесполезно. Хлыст обвил его ногу. Рывок - и раб опрокинут навзничь. Взмах руки и короткое копьё входит поверженному в горло, между ключицами, пришпиливая к земле. Всё кончено. Кровь заливает траву. Жёны собачников набрасываются на тело, в один миг обдирая с убитого всю одежду. Кое-где ткань пропитана кровью. Женщины ругаются, поспешно застирывают свежие пятна. Тело ещё не перестало содрогаться, а бородатые кочевники уже вытягивают кишки и рубят туловище на куски, бросая наиболее костлявые части крутящимся здесь же собакам.
  Окостенев от мысли о непоправимости того, что произошло, Аня черпает и черпает из колодца убывающую воду. Рядом работает Алевтина. Она трясётся, чуть слышно всхлипывая. Всхлипы нарастают, прорываясь чередой бессвязных обвинений:
  - Это всё ты! Ты виновата. Ты! Если бы не ты, с твоей беготнёй за заработками, Мишаня был бы жив. Он ждал тебя, надеялся, а ты... Ты давала клятву. Ты должна была сделать ему перевязку.
  Стиснув зубы, Аня черпает и черпает воду, наполняя бездонную поилку.
  - И не надейся отмолчаться, как всегда! Это всё ты! Из-за тебя мужчинам одно горе! Это все говорят. И того раба из-за тебя избили, и Мишаню зарезали. Мерлузия ты! Правильно все говорят ...
  Мокрое ведро с шумом плюхается в воду, тяжело ползёт наверх. Подхватить его за кожаную дужку и мягкое дно, чтобы не опрокинулось, донести до долблёнки, вылить и всё по новой.
  - Стерва ты, чудовище, зачем я за вами пошла ...
  Мокрое ведро плоско и хлёстко ложится Алевтине на лицо:
  - Заткнись, дура!
  Взрыв ярости вечно смиренной подруги страшен, а удар ведром так неожиданно силён, что сбивает Тину, как кеглю.
  - Ноги не перевязала? А у него что? Руки были связаны? Сам себя обслужить не мог? Или ты? Он же твой парень, а не мой. Ты ведь с ним кувыркалась. Так чего сама-то не перевязала? И кашу ту у парня ты взяла. Прямо из рук вырвала. И вы же её сожрали. И не подавились тогда, уроды! А теперь ты меня упрекаешь?! И козёл тот вчера правильно отгрёб. Головой надо думать, а не головкой! Как, кстати, и вам. Я всеми четырьмя упиралась, а вы меня вдвоём волокли: мол путешествие, приключения, золото по кило в руки ... Где это золото?
  - Аня, я ...
  - Чтоб я звука больше не слыхала!
  - Да я это ... Мне страшно ... Ты же ...
  - А мне радостно? - яростно подхватив ведро, Аня буквально швыряет его в колодец. Смачный шлепок. Выждав несколько мгновений, девушка яростно волочёт ношу за ремень вверх. Алевтина всхлипывает, сидя на вытоптанной траве, искоса поглядывая на взбунтовавшуюся подругу холодными, злыми глазами. Голова Мишани повисла на суку, рядом с вываренными овечьими черепами. Уроды! Людоеды!
  Вода в поилке перестала убывать. Четвероногий скот напился. Пора поить людей. Аня вытянула из колодца очередное ведро воды и поволокла его в сторону дальней, маленькой группы пленников. Три камешка на чёрно-белом, волосяном шнурке лежали, затоптанные в окровавленную траву. Амулет перехода или просто побрякушка, приманка для глупцов? Надежда. Что может быть нелепей в их положении? Но именно она подтолкнула девушку. Сделав вид, что споткнулась, Аня подхватила с травы окровавленную безделушку. В конце концов, что можно потерять, когда потеряно всё? А вдруг?
  Она поставила ведро возле группы скованных, зачерпнула воды, смыла кровь с амулета, накинула кручёный шнурок на шею, спрятав камешки под одежду. Мишаня считал себя "избранным". Теперь-то даже ему понятно, что это была ошибка. Так может быть "избранная" - она? Сомнительная честь, но она всё-таки даёт надежду на возвращение.
  Пленники сами черпали воду из ведра, пили. Девушка сидела в стороне. Тупое оцепенение опять наваливалось на неё и, кажется, уже нет сил противостоять. Перевязку она сделает ближе к ночи, а пока...
  На этот раз разговор начал один из пленников. Тот самый, крайний, который ругался на неё, когда она чистила и перевязывала рану его соседа по цепи. Он спросил:
  - Госпожа ...
  - А? - вскинулась от неожиданности девушка.
  - Откуда вы родом, госпожа?
  - Из России...
  - Это наверно очень далеко?
  - Очень, - согласилась Аня.
  - Как же вы попали сюда?
  Как попали? Ответа на этот вопрос Аня не знала. Само их перемещение начисто перечёркивало все известные ей законы, как научные, так и логические. Ей оставалось лишь признать возможность невозможного:
  - Колдовство.
  - Колдовство? - переспросил её собеседник, как бы пробуя слово на вкус, кивнул, соглашаясь. - Колдовство.
  Аня с некоторым удивлением взглянула на собеседника. Только теперь она увидела его по-настоящему: крепкий, широкоплечий парень, или даже мужчина лет тридцати или чуть меньше. Под одеждой бугрятся накачанные мышцы. Черноволосый. Лицо узкое, грязное, заросшее чёрной щетиной, поэтому черты особо на разглядишь. Разве что глаза. Такие синие глаза Аня видела только в кино. Настоящий "хороший парень" из старого, американского вестерна. Похоже её собеседник тоже пришелец и тоже издалека.
  - А вы откуда?
  - Из охраны каравана. На него напали собачники и нам пришлось остаться, чтобы задержать собак.
  - А остальные - ушли?
  - Конечно.
  - И бросили вас?
  - Для того, чтобы жили одни - кто-то должен умереть. Так всегда было.
  Аню передёрнуло. Ей захотелось возмутиться, как возмутилась бы Алевтина. Именно из-за этого сравнения она и промолчала, но собеседник понял её без слов:
  - Воинов нанимают не затем, чтобы держать в драгоценной шкатулке, госпожа. А у вас разве не так?
  Да, воинов. Вот почему у него такие мышцы, вот почему на них столько цепей. Их всего-то шесть человек, они безоружны, но, между тем, хозяева, даже имея под рукой псов в кольчугах, опасаются их. Ане почему-то вспомнились разговоры о войне, рассуждения о цене за победу. А ведь этот мужчина прав. Кто-то всегда умирал для того, чтобы жили другие. И эти парни... Кем ощущают себя они? Ещё живыми или уже мёртвыми?
  - Мне здесь многое непривычно и непонятно, - пожаловалась она. - Я даже подумать боюсь: что будет дальше?
  - Ничего хорошего. Эти собачники вечно ловят людей, а потом продают их или меняют на зерно. Ну и собак кормят, разумеется.
  - Зачем они так делают?
  - Кормят собак человечиной? Баранину они и сами съедят, а собаки - их главная сила. Перед такими псами ни один воин не устоит. И мы не устояли. Собачьи доспехи меч не берёт. Сами-то собачники, как бойцы, стоят не дорого ... А по вам сразу видно, что вы - издалека, хотя и говорите по-здешнему, и одежда на вас тоже здешняя, городская. Хотя одежда, конечно не совсем такая же. Вы и с мужчинами говорите, как с равными, и на своём поставить умеете, если знаете, что правы. А наши женщины и рта не осмелились бы раскрыть, заговори я с ними вот так, - монолог мужчины чем-то напоминал мысли вслух. Человек словно бы подбирался к какой-то интересной и одновременно неудобной теме. - А тот мужчина, которого убили, он кто вам? Жених?
  - Нет, просто друг. Точнее это раньше, а потом... - неспешная речь собеседника, его ненавязчивое сочувствие, которое и слепой бы заметил, взывали к откровенности. А почему бы и нет? Он ведь посторонний, умеет слушать. Мама рассказывала, что когда в молодости, у неё случались тяжёлые моменты в жизни, она искала помощи именно у постороннего. - Он, в общем, в Тину влюбился. Это моя подруга. Она же красивее меня, и платья у неё красивее, и обувь. Не то, что у меня ...
  - То есть её семья богаче твоей? - равнодушный, как бы само собой разумеющийся вывод. В первое мгновение Аня задохнулась от возмущения. Неужели всё в этом мире сводится к деньгам?
  - Нет, но ... (А ведь чужак прав.) - Мысль прорезалась неожиданно и почему-то внесла успокоение. Может быть потому, что мужчина был действительно чужим для неё? - Наверно, да. Её семья действительно богаче. А моя... У меня и отца-то нет. Только мама.
  - Погиб?
  - Нет. Влюбился и ушёл.
  - Бросил?
  - Нет, но... он же влюбился! Разве было бы лучше, если бы он жил с нами без любви?
  - Думаю, тебе было бы лучше. И твоей маме - тоже. Женщине без мужчины очень трудно.
  Ответ Аню потряс. Простотой и... честностью. Одновременно опять покачнув её привычное и устоявшееся миропонимание. Действительно, отец не остался с ними ... Опять деньги. Как и в случае с Мишаней. Но её мир рушился и девушка поспешно встала на защиту своего мира:
  - Ну, мы же не пропали. И я не пропала. Выросла и выучилась бы, если бы не колдовство.
  - Выучилась бы? - переспросил мужчина.
  - Ну да. Стала бы ... - Аня опять почувствовала почву под ногами и теперь искала понятное для собеседника слово, - лекаркой! Как мама.
  - Не ведьмой?
  - Что ведьма!? - поморщилась девушка. - Подумаешь, ведьма! Хорошая лекарка стоит больше ведьмы. Эти ведьмы - все невежды и недоучки. Фокусами занимаются.
  - Фокусами?
  - Ну да. Громы, молнии, а пользы - никакой.
  - Ты - ведьма, тебе видней.
  - Я не ведьма!
  - Ты недоучка, значит - ведьма. Пусть даже и не хочешь ею быть.
  Довод собеседника опять сбил девушку с толку. Как всё-таки трудно с ним говорить. Чужак. Человек из другого мира. Бесстрастное лицо, спокойная, доверительная речь, взгляд... Аня вздрогнула. Только что открытый и доброжелательный взгляд её собеседника стал стеклянным. Словно окно закрыли. Девушка проследила за этим взглядом, вздрогнула, вскочила. К ним подъезжала уже осточертевшая ей парочка верховых: седобородый в медном доспехе и надоедливый "Щенок". Они проехали мимо, демонстративно игнорируя её, остановили лошадей перед пленниками.
  Кончик бича ужалил пленного воина в щёку. Несколько капель крови набрякли на обветренной, щетинистой коже. Человек встал, потянув цепью остальных своих товарищей. "Щенок" что-то зло протявкал на своём языке. Пленник ответил. Неспешно, бесстрастно, указав при этом на почти пустое ведро с костяным черпачком в нём. "Щенок" гневно взвизгнул. Второй ответ пленника сопроводил жест, подчеркнувший расстояние между группой мужчин и дрожащей рабыней. Через эти жесты Аня поняла суть ответа: "Мы - здесь. Она - там. Мы - пьём. Она - ждёт."
  Новый визг "Щенка" перебил рык Седобородого. Зло осклабившись, мальчишка соскочил с седла, задрал пленнику одежду, ощупал тело, отступил. На лице его читалась растерянность. Ага! Понятно! Он искал рану, про которую перед смертью кричал Мишаня. Облом тебе, парниша. Не того ты лапаешь. Аня на миг даже забыла о Седобородом. Зря.
  - О чём ты говорил с ней? - спросил он вдруг у раба на понятном Ане языке. Раб сердить господина не стал. Ответил:
  - Она - плакала. Я - говорил ей слова утешения.
  - Что за слова?
  - Тот мужчина и его жена - были её господами.
  Лицо Ани побледнело, глаза удивлённо расширились. Глядя сквозь неё, пленник продолжал:
  - Она выросла в доме господ и привязалась к ним, как к родным. И я сказал ей, что здесь у неё другие господа. И только их волю она должна выполнять.
  - Правильно! - закричал "Щенок". Точнее, он только взвизгнул по-своему, но Аня поняла его возглас именно так.
  - Правильно, - подтвердил Седобородый. На щеках у него отчего-то ходили желваки, а глаза бегали по лицам рабов. - Ты! - слово прозвучало, как выстрел, а кончик бича пометил щёку пленника, стоящего сразу за спиной первого раба. Прятаться больше не имело смысла.
  - Правильно! Всё правильно! - верещал и подпрыгивал от непонятной Ане радости "Щенок".
  "Обыщи" или "Осмотри" - наверно так на этот раз можно было перевести рычание Седобородого. Ничего не понимающий парнишка поспешил выполнить его. Руки юнца шарили по телу пленника, опускаясь всё ниже и ниже и вдруг замерли. Откинув край одежды раба, собачник почти с ужасом воззрился на длинное, серо-коричневое от крови и грязи капроновое кружево, примотавшее к бедру пленника снежно-белый сложенный в несколько слоёв лоскут батиста с засохшим, кровавым пятном в центре. Истерический визг, вырвавшийся изо рта парнишки, похоже, не содержал в себе ни слов, ни даже ругательств. И в этот момент внутри у Ани что-то щёлкнуло.
  Мир вокруг наполнился мертвенным светом, люди превратились в силуэты. Спокойно, она подошла к мужчинам и, оттерев плечом "Щенка", опустилась перед раненым на колени, аккуратно смотала широкую, кружевную ленту, встала, вручила её юнцу:
  - Возьми. Подаришь своей невесте. Не волнуйся, она отстирает. Кровь и грязь на капроне не держатся ... Чтоб вы на нём удавились!
  "Щенок" осёкся, подавившись собственным визгом. В глазах пленников плескался по истине безграничный ужас.
  - Что онемели? Пусть ветер развеет ваше паскудное племя, чтоб духу его на земле не осталось!
  Бич со свистом разрезал воздух. Аня уже знала, что бич может жалить, может обжигать, но такую боль даже представить себе не могла. Бесчувствие задёрнулось перед глазами чёрной шторой обморока. Она не слышала, как визжал молодой собачник, как ругался седобородый, как оборвав себя, он отдал приказ и юнец, дрожа от возбуждения, перекинул бесчувственное тело девушки через холку своей лошади, потом, маленькими клещами, растянул одно из колец в цепи на ручных кандалах раненого, разомкнул цепь и, заведя пленному руки за спину, - зажал кольцо. Следующий шаг - снять с раба ошейник, отсоединив человека от общей цепи. Не видела она, как уехали всадники, как бежал за ними пленник. Хлыст собачника обвивший шею не оставлял ему даже намёка на надежду вырваться. Не видела, как сидел на траве другой пленник, в молчаливом отчаянии разглядывавший освободившийся ошейник на цепи и как окружили его четверо товарищей, не находя даже слова утешения, а рядом, из опрокинутого ведра расползалась по траве крошечная лужица воды.
  
  Глава 3 Побег.
  
  
  Безносое лицо с дырявыми губами и лоскутьями щёк склонилось над ней, осклабившись своим, фирменным оскалом:
  - Боишься?
  - Нет.
  - Почему? - губы Смерти обиженно отвисли и сама она теперь походила на раскапризничавшегося ребёнка.
  - А я - убегу.
  - Убежишь?
  Странно. Смерть кажется обрадовалась, закивала головой, запричитала, как старая, добрая бабушка:
  - Убеги, убеги. А все пусть думают, что ты боишься. Правильно. Убеги. А его...
  - А его я возьму с собой.
  - Опять? - гнилые лоскуты губ Смерти оскорблённо поджались. - Во второй раз?
  - И в третий - тоже.
  - И в третий? - лицо полусгнившего трупа оскалилось, укрупнилось, превращаясь в собачью морду. - Только попробуй!
   ..............................
  Какой бред! На губах и на лице - холодная вода. Сквозь пелену забытья и сумрак сумерек над ней склоняется чьё-то лицо. Чьё?
  - Заморыш? - Чужеземная рабыня - подросток, кажется, единственный человек в этом мире, которого Аня рада видеть. Девочка ёжится, испуганно оглядывается по сторонам, что-то лопочет, наверно подбадривая себя. Лоскут влажной ткани касается лба и щёк, освежая, а когда Аня приоткрывает рот - малышка подносит ей к губам черепок с водой.
  - Пить, пить, - уговаривает девочка Аню. И Аня пьёт, чувствуя, как с каждым глотком возвращается сознание, а разум обретает ясность.
  - Спасибо, Заморыш, ты - настоящий друг.
  Девочка всхлипывает, пытаясь что-то объяснить, Плохо всё-таки, когда люди не понимают друг друга. Аня поднимает руку. Рука свободна. Она садится, осматривается. Вокруг - степь. Недалеко вздыхают овцы. А табор и колодец вон там. Да, ноги скованы, как и раньше. В среднее кольцо цепи вбит кол с утолщением на конце. Цепь не снимешь и кол из земли не вытащишь. А вон и тот, раненый. Она даже не знает его имени. Лежит ничком, к ним спиной, так что видны оковы на руках. Наверно, так же, как и она, приколочен к земле. Заморыш опять поит её водой, машет руками, объясняя, что должна уходить, что ей - страшно. Аня ободряюще кивает:
  - Конечно иди. Спасибо за помощь. Я тебе не забуду никогда. Прощай или ... лучше до свиданья.
  Девочка не понимает слов, но улавливает смысл, подхватывает ведро, пятится. Видно, как страх и жалость борются в ней.
   Всего тебе доброго, Заморыш, хотя ... что в такой жизни может быть доброго. В памяти сплывают обрывки недавнего бреда. Она пообещала Смерти бежать. Легко так пообещала: мол вот возьму да и убегу. В чём де проблема? А проблема в том, что без инструментов человек бессилен, а из ничего инструменты не сделаешь. Хотя... То же клятое кружево с покрывала. Тоненькое, ажурное и крепкое. На нём ведь действительно удавиться можно. Капрон. Материал из другой эпохи. Или шнурки из ацетатного шёлка, заменяющие шнуровку корсета более позднего времени. Или сандалии. Пряжки-то на них железные, а набойки - стальные, и ... кажется одна подошва от старости расслаивается. Холодея от предчувствия удачи, Аня разодрала босоножек, запустила пальцы внутрь подошвы. Есть! Вот он! Супинатор. Фигурная, изогнутая пластинка из крепчайшей, высокоуглеродистой стали. И это в мире, где единственный металл - медь!
  Грубые, шершавые края супинатора навели девушку на мысль перепилить одно из колец ножной цепи. Или расширить зазор между краями толстой проволоки, образующей звено, или ...
  Стальная пластинка непокорно извернулась в пальцах и заела внутри звена. Девушка повернула свой инструмент так, этак ... и вдруг звено просто изогнулось, а концы его разъехались, разжатые супинатором, как рычагом. Осталось лишь снять повреждённое звено и цепь разомкнута. Ага! Да тут и пилить ничего не надо.
  Выбрав второе звено, Аня в одну минуту разогнула и его. Порядок. Цепь лежит отдельно, пришпиленная к земле. На ногах - кольца кандалов. С ними она разберётся позднее. Теперь, ползком к прикованному парню. Кстати, как его зовут? Надо бы поинтересоваться.
  Темнота наваливалась с ужасающей быстротой. Ещё пару минут, и она просто не разглядит звенья цепи. Потому вопрос свой Аня задала уже после того, как нащупала первое, подходящее кольцо на кандалах пленника:
  - Бежишь?
  - Как?
  - Я же ведьма.
  Супинатор заел и никак не хотел поворачиваться. Аня крутанула его, выругалась по-русски, помянув ни в чём не повинный блин, чёрта и рогатого козла. Кольцо разъехалось. Со вторым получилось лучше. Никого поминать не пришлось. Парень приподнялся, ощупал запястья на освобождённых руках:
  - А браслеты?
  - Сам снимешь. Некогда.
  - Но ты же ведьма!
  - Блин, - психанула от его непонятливости девушка. - Ага! Щас! Грянет гром, полыхнёт молния, оковы сами спадут на траву, а сюда сбегутся все собачники! Может без эффектов обойдёмся?
  Парень помолчал, подумал, подвёл итог:
  - Для женщины ты слишком умна.
  - Ну, я же ведьма, пусть и недоучившаяся. Тебя как зовут?
  - Гастас.
  - Я - Анна. Ты знаешь куда бежать?
  Оба кольца на ножных кандалах тоже разжаты, но Аня не спешит снимать их. Прежде, надо вернуть на место супинатор и хоть как-то скрепить верёвочками расслоенную подошву. При побеге обувь дело не последнее.
  - Бежать? - слова Гастаса звучали, как размышление вслух. - Пожалуй, знаю. Здесь есть камни. Что-то вроде маленьких скал. Там есть вода, растут деревья. Там можно спрятаться. Собаки на скалы не залезут, а мы - залезем.
  - А собачники залезут?
  - Если полные дурни, - то да. Только это не близко. Ну да будем надеяться, что до утра нас не хватятся.
  Аня ловко вывернула разомкнутые кольца, бросила их в траву:
  - Тогда вперёд? Бегом.
  - Лучше ползком. Пройдём по подветренной стороне. Чтобы собаки не учуяли.
   ......................................................
  То ли овечий запах заглушил запах человека, то ли хозяева были слишком уверенны в своей безопасности, то ли им просто повезло, но от стоянки беглецы удалились беспрепятственно. Конечно, пришлось попетлять. И ползком, и на четвереньках и, наконец, в полный рост. Аня, потерявшая счёт своим падениям, не выдержала:
  - А поровней дороги нет?
  - Есть, но по ней от верховых не уйти. А так - мы идём почти напрямую, а им придётся делать крюк. По таким камням лошади ходу нет. Вы потерпите немного, госпожа Анна, скоро луна поднимется. Будет светло, как днём.
  Луна вынырнула вдруг, как дельфин из моря, разом осветив, заваленную каменными осколками, равнину. Идти стало легче, но не на много. Ноги постоянно соскальзывают с камней, пот заливает глаза, руки все разбиты и изодраны. Единственное облегчение: свежо и солнце над головой не жарит.
  Но вот луна начала блекнуть. Слева блеснула тоненькая, предрассветная полоска. Каменное поле закончилось. Перед беглецами лежала относительно ровная степь, а прямо, километрах в трёх темнели зубцы скал и деревья вокруг них.
  Аня споткнулась в очередной раз. Не выдержав, лопнула верёвочка на сандалии, нога подвернулась:
  - Гастас!
  - Что? - остановился тот.
  - Я ногу подвернула.
  - Плохо, - он вернулся, потянул её за руку, взвалил на одно плечо. - Ничего, доковыляем. Здесь недалеко.
  Они прошли где-то с пол километра, когда Гастас вдруг замер, напрягшись всем телом:
  - Собаки. Они собак по следу пустили.
  - Ты говорил, что собаки не пройдут по камням ...
  - Вверх, по камням они не заберутся, а по равнине, да по свежим следам пролетят, как молния. Попробуем поднажать. Может быть, успеем.
  Нажимать пришлось Гастасу. Аня скакала на одной ноге изо всех сил пытаясь не отстать от него, а когда она отставала или спотыкалась, парень просто волок её на себе. Беглецам казалось, что собачье дыхание обжигает им спины. Вот до спасительных скал не более километра, вот всего-то метров восемьсот, вот ...
  Теперь споткнулся и упал Гастас. Чтобы не рухнуть на него, Аня выпустила шею парня. Юноша поднялся, побежал прихрамывая. Один, без неё.
  - Гастас!
  Он даже не оглянулся. А лай совсем рядом. Девушка попробовала бежать следом, упала. Ногу от щиколотки до колена пронзила боль. Преодолевая её, Аня приподнялась, опираясь на здоровое колено, повернулась лицом на встречу опасности.
  Два бронированных монстра были в считанных шагах. Они не бежали, летели едва касаясь земля мощными лапами, распялив зубастые пасти и вывалив огромны, алые языки.
  "...Женщина шла зимой из деревни в деревню. По дороге на неё напал волк, но женщина не растерялась. Она схватила волка за язык и не выпускала до тех пор, пока не приволокла упирающегося зверя в посёлок..." - вырезка из газеты "Комсомолка" за восемьдесят восьмой год лежала у мамы, в тетрадке с рецептами, как закладка, а Барон Мюнхгаузен, между прочим, вообще вывернул волка наизнанку...
  Время, вдруг замедлившее своё течение опять понеслось галопом. А языки у псов такие огромные...
  Первый пёс просто перепрыгнул через неё, как через неодушевлённое препятствие. Второй - обрушился всей массой сверху вниз. Аня попыталась ухватить его за язык, но промахнулась. Рука, чуть не по локоть вошла в пасть зверю, пробив и разорвав там что-то хрусткое и шершавое.
  Если бы девушка стояла во весь рост, этот удар сбил бы её с ног, но согнувшись и опираясь на одно колено, она устояла. Отталкивая левой рукой навалившегося на неё пса, Аня кое-как высвободила правую руку у него из горла, и, действуя уже обоими руками, выбралась из-под тяжёлой туши. Пёс бился, хрипел, задыхаясь и не имея сил даже сомкнуть челюсти. Не отрывая от него взгляда, Анна пятилась в сторону, инстинктивно обтирая о полу одежды розовую слизь с пальцев и запястья, но неуязвимой для мечей и копий, бронированной твари было явно не до неё. Едва-едва опираясь на подвёрнутую ногу, девушка встала, всё ещё робея, обошла поверженного врага. Кстати, а где второй пёс? Она огляделась. Оказалось, Гастасу далеко убежать тоже не удалось. Он лежал ничком где-то метров на сто ближе к спасительным скалам и второе чудовище возвышалось над ним, придавив к земле своим немалым весом.
  Аня ещё раз огляделась по сторонам, подобрала несколько камней и заковыляла к собаке.
  Первый камень пролетел мимо. Пёс рыкнул, но с места не сдвинулся. Второй - попал, третий - тоже. Разумеется, никакого вреда матёрой твари камни, брошенные девушкой, причинить не могли. Но пёс оскорбился. Забыв о поверженной добыче, он бросился на нового врага. Аня быстро упала на одно колено, сжалась, насколько смогла, одновременно выбросив вперёд руку со стиснутым в кулаке острым осколком камня, метясь в разверзнувшуюся над ней пасть. Она не промахнулась. Пёс в прыжке буквально насадил себя на её руку, сходу разорвавшую ему голосовые связки и переломавшую хрящи гортани.
  Самым трудным и на этот раз оказалось выбраться из-под задыхающегося и бьющегося в конвульсиях тела волкодава. Справившись с этой задачей, Аня неуклюже, на одной ноге допрыгала до поверженного парня, наклонилась, трепеща и задыхаясь от волнения и страха, тронула его за плечо:
  - Гастас, ты жив?
  Парень медленно повернул голову, посмотрел на свою спасительницу стеклянными глазами, словно не узнавая, медленно приподнялся, сел, осмотрелся вокруг. Взгляд его задержался на издыхающем псе, вернулся к прозрачно-бледному от пережитых страхов и усталости лицу девушки, опять перетёк на пса.
  - Гастас, ты цел?
  - Абсолютно.
  Он медленно и неуверенно поднялся во весь рост, огляделся, нашёл взглядом второго пса, нервно сглотнул несколько раз.
  - Гастас!
  - Даже не поцарапан, госпожа Анна.
  - Но пёс ...
  - Сбил меня с ног и не давал подняться. - И без того, серое от грязи, щетинистое лицо юноши потемнело. На щеках заходили желваки.
  - Гастас, нам надо бежать? - Спокойствие спутника пугало Аню больше, чем недавняя ярость поверженных псов. Парень перевёл взгляд на неё. Губы его кривились, лицо ходило ходуном, как резиновое.
  - Да. Надо. Вы, кажется, повредили ногу?
  - Это пустяк. Мне бы только её перевязать...
  - Конечно. А пока я понесу вас. - Он пригнулся, склонил голову. - Ложитесь мне на спину и держитесь за шею.
  - Но, ты ...
  - Я вижу конных на горизонте. Надо прятаться.
  Довод был веский, но Аня решила уточнить:
  - Может, всё-таки лучше я обопрусь на твоё плечо?
  - Хорошо, госпожа.
  Какими далёкими казались спасительные камни, когда их гнал страх, и как быстро они прошли это расстояние теперь! Всадники гнали лошадей во всю силу, но они были слишком далеко. Вот и скалы. Несколько каменных громад, почти вертикально вбитых в землю. Сосны у их подножия. Или что-то хвойное с очень длинными иголками и кривыми, разлапистыми стволами.
  Гастас опустил её на траву, у подножия одного из деревьев, облизнул сухие губы. Аня сняла с головы платок (Чего уж тут беречь?), драла его на полосы. Парень меланхолично рассмотрел "браслеты" от кандалов на своих запястьях, примерился, зацепил одно из "украшений" за выступающий корень, растянул, снял, бросил к подножию другой сосны. Тоже проделал со вторым "браслетом". Оковы на щиколотках он растянул по очереди руками, снял, отправил в общую кучу, так же легко и сноровисто избавил от медных зажимов лодыжки Анны. Аня плотно, с несколько слоёв обмотала повреждённую щиколотку полосками ткани, новой верёвочкой скрепила расслоенную подошву, встала, опёрлась на ногу, пробуя:
  - Нормально. Идти можно.
  - Это хорошо, - кивнул Гастас и уточнил. - Вы сможете сами подняться вот на эту скалу?
  Склон камня выглядел чуть-чуть более пологим, нежели у двух других, стоящих рядом.
  - Думаю, смогу.
  - Так и сделаете. Наверху есть пещерка. Вы укроетесь там.
  - А ты?
  - Я встречу их здесь.
  - Один? Пеший? Без оружия? Я тебя не брошу.
  От последнего её слова юношу дёрнуло, как от удара током. Он поднёс руку ко рту, вцепился в неё зубами.
  - Я, - попыталась объяснить Аня.
  - Госпожа Анна, - то, что парень сдерживается из последних сил, заметил бы даже слепой. - Я не прошу вас бросать меня. Я ... - он набрал воздуха, задержал дыхание, выдохнул. - Помогите мне.
  - Как?
  - Когда они увидят собак, то просто взбесятся. А когда увидят вас на скале...
  - Ты думаешь, что они настолько потеряют голову от злости, что полезут за мной на скалу? А ты угонишь коней?
  Юноша замялся, ответил неуверенно, с растяжкой:
  - Д ... да.
  - Хорошо. Где здесь лучше подняться?
  - По тому краю. Чуть наискось. Там даже что-то вроде тропы есть.
  - Мне помахать им сверху?
  - Нет, нет! ... Они вас и так увидят. Глаза у них острые. И копья тоже. Вы даже не высовывайтесь.
  И так всё обговорено. Аня поползла вверх, по скале. Тропа действительно оказалась натоптанной, хотя и очень крутой. Обернувшись вокруг камня, как лента, она привела девушку к крошечной пещерке у самой вершины. Вид отсюда открывался просто великолепный. Её спутника нигде не было видно. Понятно. Затаился пока она поднималась. А вот два всадника-преследователя - как на ладони. Они неслись во весь опор. Их кони буквально стелились по степи. Но вот один из преследователей увидел мёртвого пса. Он резко осадил коня. Как красиво это смотрелось сверху! Спрыгнул на землю, наклонился над собакой. Второй крутанул коня на месте, оглядываясь. Увидел второго пса. Как они гневно размахивали руками! Любо-дорого посмотреть. Потом воин покрупнее выдернул из-за спины копьё и резко послал коня вперёд, к скалам. Второй, птицей взлетел на спину коня, пришпорил его, картинно выхватил оружие, нагнал товарища, вырвался вперёд. Всадники неслись, как вихрь. Гнев их обжигал даже на расстоянии. Степь вытянулась в тропу, над которой склонились две сосны, тянущие ветки навстречу друг-другу. Первый всадник пронёсся под ветвями и вылетел на полянку перед скалами. Второй ...
  Тело человека материализовалось из ветвей так неожиданно, что Аня невольно вскрикнула. С ловкостью барса, безоружный воин спрыгнул на второго всадника, встречным ударом выбив его с конской спины, но и сам, не удержавшись на коне рухнул наземь. Точнее, на поверженного врага.
   .......................,.....
  Удар о землю был таков, что Гастас едва не вскрикнул от боли. Нога. В глазах потемнело, но рефлексы заменили разум. Приложившись к земле спиной и затылком, его противник обмяк и лишь судорожно подёргивался всем телом. Отыскать вражеский меч, выдернуть его из ножен и пригвоздить оглушённого противника к земле. Почти наощупь. Дело заняло не больше пары секунд. Теперь подняться. Мир медленно проступал через черноту. Копьё лежало на траве, рядом с откинутой, выронившей его рукой. Поднять копьё, опереться, встать, повернуться через боль. Из вскрывшейся раны медленно стекала струйка крови. На лбу выступил холодный пот. Он успеет. Должен успеть.
   ...............................
  Горячность сыграла с первым всадником плохую шутку. Он почти налетел на скалу, развернул коня на месте и только тогда увидел, что остался один на один с пешим, но не безоружным противником. Впрочем, страха пока не было. Была ярость. Ярость господина, от которого сбежали его рабы, ярость собачник, потерявшего обожаемого пса.
  Утвердившись на ногах, Гастас приготовился к бою. В правой руке - копьё, в левой, вместо щита, - меч. Конь летел прямо на него. Шаг в сторону. Благо, нога снова слушается. Всадник бьёт его копьём сверху вниз, в голову. Меч принимает и отводит в сторону бьющее остриё. Одновременно юноша сам наносит удар. Неудачно. Копьё лишь царапает кожу доспеха, цепляется за костяную бляшку. Всадник уклонился от удара. Он ловок, как кошка и крепко держится верхом. Разворачивая коня, пытается подмять противника. Ожидаемый манёвр и потому безуспешный. Опять заносит копьё, бьёт. Уже в грудь. Гастас опять отводит удар, на этот раз пропуская вражеское копьё между телом и правой рукой. Зажимает и, в момент, когда его противник пытается вырвать оружие, резко толкает его вверх, от себя, одновременно нанося удар своим копьём. Опять вскользь. Но неожиданный толчок лишает всадника равновесия. Будь у него седло и стремена для упора... но их ещё нет. Удар - выкидывает собачника на камни. Выпустив оба копья, Гастас виснет на узде ошалевшего от страха скакуна. Он победил. Степь вокруг чиста и прозрачно-безопасна.
   Сноровисто примотав повод пойманного коня к ближайшей ветке, и подхватив одно из копий, Гастас идёт к второму коню, в растерянности стоящему над телом поверженного хозяина, поймал его за повод, ведёт за собой, походя, из всей силы пнув тело сброшенного на землю, второго собачника. Стон заставил его отступить, вскинуть копьё для удара.
  Второй пинок. Сбитый всадник опять застонал, приподнялся и, видя занесённое над ним копьё, вскинул пустую, правую руку:
  - Пощады...
  - Пощады? - Гастас не произнёс, прошипел это слово. Лицо его дёргалось, как после встречи с собакой. - Пощады? - Держа над побеждённым занесённое для удара копьё, он с размаху пнул его в бок. - Вставай, падаль!
  Всхлипывая от ужаса, пленник встал. Лицо его заливала кровь, губы тряслись, он весь сжался, прикрывая руками грудь и живот, будто это могло защитить его от смертельного удара копьём. Медное остриё поддело его под подбородок. Собачник зажмурился, вздёрнул голову, открывая лицо для взгляда и горло для удара.
  Судьба - причудливая богиня. Гастас брезгливо разглядывал лицо пленённого врага. Юное, гладкое, ещё не знавшее бритвы. Именно этот мальчишка вчера вечером ощупывал его, ища следы раны, именно он, захлестнув за шею бичом, волок через весь стан. И вот сегодня, утром он же стоит и трясётся от прикосновения своего же копья, весь во власти разгневанного победителя. Отступив на полшага, Гастас сухо приказал:
  - Руки давай.
  Глаза мальчишки распахнулись, а лицо буквально просветлело от проснувшейся надежды. Больше всего боясь, что победитель передумает, он спешно протянул ему руки, скрестив в запястьях. Гастас опустил копьё, попятился, отыскивая краем глаза: к чему бы привязать коня и тут только заметил свою спутницу, неуклюже спускавшуюся с безопасной скалы.
  Многослойное, когда-то белое и роскошное одеяние из тончайшей ткани, висело на ней серыми лохмотьями. Вот она споткнулась о камень, едва удержавшись на ногах. Да, ни одежда, ни обувь у девушки никуда не годятся. "Интересно, - подумал Гастас, - согласится ли она надеть мужское платье?"
  - Раздевайся.
  Ужас, отразившийся на лице пленника разозлил его. Гастас взмахнул копьём, оскалился, почти прорычав:
  - Ну? Ты оглох? Раздевайся, падаль.
  Взмокнув и трепеща, от смертного ужаса, парнишка расстегнул застёжки панциря по бокам, скинул его, снял пояс, рубаху, кожаные штаны, потянулся к набедренной повязке, но победитель остановил его:
  - Довольно.
  "Вот и ещё одна помеха: кожа на теле пленника, вопреки обветренному лицу и рукам - мертвенно-бледная. Голым его не поведёшь. Вмиг обгорит на солнце".
  - Пошли. - Гастас привязал второго коня рядом с первым, подошёл к убитому, не упуская пленника из виду, снял с трупа панцирь, перевязь с ножнами от меча, пояс с ножом и флягой, отбросил в сторону. - Наденешь его одежду.
  Пленник согласно закивал и принялся поспешно разоблачать тело соплеменника, поспешно же натягивая на себя его окровавленные тряпки.
  - Ты не убил его?
  Полный удивления вопрос девушки, пришлёпнул юнца к земле. Гастас повернулся к ней, протянул копьё:
  - Убейте вы, госпожа.
  Аня смутилась:
  - Да нет. Я не хочу. Но он так оскорблял тебя.
  - Госпожа, госпожа, - вдруг заныл парнишка на ломаном, но понятном Ане языке. - Я не виноват. Это отец. Это он велел мне жениться на вас...
  - Что? - копьё чуть было само по себе не вырвалось из руки Гастаса.
  Зажмурившись от ужаса, юнец заревел во весь голос:
  - Я не ви - но - ва-а-ат! Вы слишком кра-а-асива-а-ая! Я бо-о-оялся вас!
  - Чего? - Аня почувствовала, как на неё накатывает приступ истерического смеха. - Тебя хотели женить на рабыне? У тебя что? Невесты нет?
  - Давно нет, - обречённо согласился парнишка. - С весны. Её, её же отец, тогда в городе продал. Теперь она живёт в богатом доме и каждый день ест досыта.
  - За-ши-бись! - по слогам и по-русски проговорила Аня, пояснила, - Ну и нравы у них! Так что? Тот седобородый - его отец?
  - Да. Он - младший сын вождя.
  - И его невесту продают, как овцу? О-бал-деть! Погоди, Гастас, - неожиданная мысль оттеснила предыдущую. - Ты думаешь, что отец захочет выкупить его?
  - Может быть выкупить, а, может быть, обменять голову на голову.
  - Тогда ты трижды прав, что не убил его!
  Гастас снисходительно усмехнулся. Копьё в его руке несильно клюнуло прижавшегося к земле пленника:
  - Да одевайся ты, жених-недоросток, - помявшись несколько секунд, парень предложил. - Госпожа Анна, наверно вам лучше переодеться. Ехать верхом в вашем платье вы не сможете и ...
  - Конечно, конечно.
  - Одежда возле лошадей и ... возьмите фляги.
  - Зачем?
  - Если пройти между теми двумя камнями, - рукой, юноша указал о каких именно камнях ведёт речь, - там под скалой - источник.
  - Согласен, - подхватив одежду и фляги, Аня скрылась за скалой. А Гастас занялся добычей. Кожаным ремнём, - такой же обязательной частью снаряжения любого воина, как меч или нож, он стянул пленнику запястья за спиной. Из второго ремня соорудил петлю и, накинув мальчишке не шею, привязал его к дереву, рядом с лошадьми. Подобрал медные кольца от кандалов, покидал их в свободный мешок, надел костяную броню убитого, его перевязь с ножнами, пояс. Приладил за спиной метательные копья-дротики в колчане, поправил их. Каждое его движение, каждый жест выдавали человека, привычного к оружию. Из-за скал вышла девушка, очень похожая теперь на подростка. По мнению Гастаса чужой наряд сидел на ней неплохо. Доспехи она надевать не стала, но вид имела вполне бодрый и, подойдя почти вплотную, протянула ему флягу с водой. Сглотнув сухой ком, юноша приник к горлышку. Пока есть вода - надо пить. Утолив жажду, он вернул флягу:
  - Благодарю вас, госпожа. Я отлучусь. Привезу собак. Их доспехи стоят очень дорого.
  - Конечно, Гастас, только почему ты называешь меня госпожой? - кроме фляг, девушка держала в руках своё белое платье. Гастас подал ей пустой мешок, ответил:
  - Потому что женщина может быть или госпожой, или рабыней. Той и другой её делает мужчина.
  - А если мужчина ошибается, то он получает верёвку на шею? - съехидничала Аня, кивнув на связанного юнца. Губы её собеседника дёрнулись в злой усмешке:
  - Или отправляется на корм собакам.
  Теперь недобрая усмешка изогнула губы девушки. Естественно, Гастас ни слова не пропустил из той, такой казалось бы такой случайной беседы, "за жизнь":
  - Зло сказано, но честно.
  - Я не хочу повторять чужие ошибки, ... госпожа, - паузой и наклоном головы он подчеркнул своё обращение. Глаза парня насмешливо блестели. Этот маленький словесный поединок он выиграл не унизившись и не унизив. Крошечная капля масла на раны оскорблённого самолюбия.
  Бессонная ночь давала о себе знать. Борясь со сном, Аня напоила пленника, смыла ему кровь с лица. Две ничтожные ссадины под волосами и царапина через всю щёку. Любая рана на голове или лице такова. Сама - слова не стоит, но кровищи - как в фильме ужасов. Она сходила к источнику, наново наполнила фляги. Прекрасная это всё-таки вещь в дороге: фляга полная воды.
  - Госпожа Анна, - негромко заговорил осмелевший юнец, - Почему вы не захотели стать моей женой? Вы бы каждый день ели кашу с бараниной и служили только мне. Я сын - вождя, а этот воин живёт одним днём. Сегодня он жив - и рад этому. Завтра он мёртв - и некому о нём заплакать. У него нет ни дома, ни семьи, ни рода, ни племени...
  - У меня - тоже, - огрызнулась Аня.
  - Что?
  - Ни дома, ни семьи. И лишь один друг. А последнее - принято беречь. Лучше ответь: почему там ты говорил со мной на языке бича, а здесь - на языке мне понятном?
  - Господа не говорят на языке рабов, - надулся парнишка. - А я - сын вождя!
  - О чём болтает этот дохляк? - Гастас вёл лошадь, и через её седло, как две шкуры, были перекинуты собачьи доспехи. Выглядел воин озабоченно.
  - Что-то случилось? - спросила Аня.
  Юноша пожал плечами:
  - Ничего. Но я осмотрел собак. На них нет ни царапины. Между тем они мертвы.
  - Колдовство, - с почти комической невозмутимостью ответила Аня. Этот аргумент нравился ей всё больше и больше.
  - Да, госпожа Анна, - ответил Гастас так смиренно, что ей стало стыдно. Не привыкла она ещё врать в глаза.
  Воин спешно и сноровисто увязывал добычу.
  - Мальчик твердит, что он - сын вождя, - попыталась разбить тишину Аня.
  - Нашёл чем хвастаться, - отмахнулся парень. - Да у его папаши несколько жён и два десятка сыновей. Одним больше, одним меньше, - он даже не заметит. Я не знаю: согласится вождь отдать за сына хотя бы твою подругу?
  - Отдаст! - от возмущения парнишка даже покраснел. - Кому нужна ленивая, сварливая баба! А твоя дерзкая девка, не будь она девственницей, давно бы пошла на корм собакам!
  - Да, дерзости госпоже Анне не занимать, - поддразнил воин пленника.
  Что тому причиной? Усталость или ощущение невероятной удачи? Но Аня вдруг обиделась:
  - Ага! Дети, кухня, церковь и вечное молчание! Таково, значит, место женщины? Только не забудьте: опираться можно лишь на то, что сопротивляется!
  - На то, что сопротивляется? - с недоумением переспросил Гастас.
  - Да! А если не понял, - попробуй опереться на воду!
  - На воду нельзя опереться...
  - Потому что она не сопротивляется!
  - А вы, госпожа Анна, сопротивляетесь?
  - Да!
  Гастас в задумчивости покачал головой, затянул последний ремень поклажи:
  - Нам надо ехать, пока собачники не поняли, что добыча ускользнула и не перекрыли нам дорогу в город. Да и горожан неплохо бы предупредить о таких гостях.
  - Ехать? - Аня вдруг почувствовала, как улетучивается её глупый кураж. - На лошади? Я не умею.
  Взгляд парня стал задумчивым:
  - Что ж, поедете у меня за спиной. Пристегнётесь ремнём и можете даже спать. Или... - он задумался.
  - Нет, нет, я поеду!
  - Отлично. А этот щенка закинем на вторую лошадь. А то он, с его мягкими сапогами, четверти пути не осилит. Вставай, дохляк, - воин отвязал пленника от дерева, привязал ему свободный конец ремня к стянутым за спиной рукам, после чего поднял и буквально закинул парнишку коню на спину, связал ноги под брюхом лошади, предупредил. - Вздумаешь бежать, - вспомни, что копьё летит очень далеко, а ты стоишь гораздо дешевле, чем поклажа на этой лошади.
  Анну он подсадил на круп коню куда почтительнее. Сам взлетел ему на спину, передал спутнице ремень с пряжкой:
  - Пристёгивайся. Не бойся опереться на меня, - и тут же послал коня вперёд. Два повода в одной руке.
  Конь шёл ровной, чуть тряской рысью, укачивая и без того измученную девушку. Странный, рванный сон повис на ресницах: выжженная равнина, как костями усыпанная белым камнем, белые, заснеженные горы на горизонте, чёрная, одинокая гора, и чёрный, беззвучный вихрь, вырвавшийся из её вершины.
  Что-то больно врезалось ей в бок. Аня открыла глаза. Ага! Это ремень не даёт ей свалиться на ходу. Вокруг степь. Солнце чуть приподнялось над горизонтом. Вздохнув, девушка привалилась к широкой спине своего спутника. Эта тряская рысь так укачивает...
  И опять чернота перед глазами, но не мёртвая и страшная, а глубокая, как бархат с серебряными гвоздиками. Да это же звёздное небо. Одна из звёзд начинает расти, наливаясь краснотой. Лучи её - как языки пламени. И опять жёсткий удар в бок обрывает сон. Ремень. А солнце жарит во всю.
  - Пить.
  Гастас, не оглядываясь, передаёт ей флягу через плечо. Вода в фляге тёплая, задохнувшаяся, но необыкновенно вкусная.
  - Спасибо. Скоро уже?
  - К полудню будем. Не хочу гнать коней.
  - А собачники?
  - Они далеко. Куда им за нами угнаться. У них - овцы.
  - У тебя в городе родные?
  - Знакомый. Но он нас примет. Он держит постоялый двор для таких воинов, как я.
  - Он тоже воин?
  - Бывший. Был младшим в семье, ушёл из дому, побродил с караванами по свету. А тут - чёрная смерть, и он - единственный наследник. Вернулся на родину. Живёт.
  - А ты? Тоже младший?
  - А у меня вообще никого нет. Кроме друзей. Живу, пока Гнилая не приберёт.
  - Гнилая это, - вспомнилось чудовище из кошмара. - смерть?
  - Она и есть. Только упоминать её так не принято. Чтобы не приваживать.
  - Извини, я не знала.
  - Пустяки.
  - Неужели у тебя вообще родных нет? - наверно вопрос её звучал бестактно, но парень лишь отмахнулся:
  - А если и есть, то что с того? Я же не собачник, чтобы родным людям смерти желать. Спите, госпожа. Силы вам ещё понадобятся.
  В третий раз снов не было, а разбудил её Гастас:
  - Госпожа Анна, просыпайтесь. Город скоро, - он помог ей спуститься на землю, поддержал, пока она разминала затёкшие ноги, поясняя по ходу. - Я и вы - свободные люди и потому должны въехать в город верхом. Раб побежит за нами на верёвке.
  - Но я никогда...
  - Не ездили верхом? Выдержите. Тут недалеко. - Он развязал пленнику ноги, без церемоний сдёрнул его наземь, конец петли отвязал от запястий и присоединил к своему поводу, после чего усадил Аню верхом, боком, по-женски, взлетел на коня сам. - Но! Поехали! Скоро будет вода и отдых.
  Пейзаж вокруг изменился. Дорога, клочки обработанной земли, группы деревьев. А кое-где и высокие частоколы вокруг нескольких домов сразу. И, разумеется, люди, смотревшие на путников с откровенным страхом.
  - Чего они бояться? Нас?
  - Нет. Моих доспехов. Костяные панцири собачников им слишком хорошо знакомы.
  - Так их надо предупредить!
  - Считай, уже предупредили. Смотри, как резво они прячутся за стены и частоколы. А вон, видишь? Пыль клубится. Это вестник в город поскакал. Тревога поднята.
  Верховая езда без опоры с непривычки выматывала. Впрочем, вдали уже показались стены города: крутой земляной вал, обложенный белым камнем и высокая, сплошная деревянная стена на валу. Верх стены сделан в виде длинного балкона с навесом. И лестницу не приставишь, и снизу не подлезешь. Над воротами и по углам стены - выступающие смотровые башни. Стоит город на высоком берегу реки, над обрывом. Земля вокруг - пустынная. Понятное дело: гора, высоко, воды нет, чего зря сеять? По правую руку от ворот в чистом поле сооружение из камней, глины и брёвен: стены, ворота нараспах, крыши нет.
  - Что это, Гастас?
  - Погост. Для тех, кто сам не хочет или кого в город пускать не хотят.
  
   Глава 4 Медвежье логово.
  
  К воротам путники подъехали удачно. Утренний поток поселян в город закончился, а вечерний отток из города только-только начинался. Люди со страхом и подозрением следили за парой верховых и даже приостановились в воротах, намереваясь послушать их разговор с стражниками.
  - Кто такие? Откуда?
  - Мы - мирные путники. Я - Гастас, служу тому, кто платит. А это - госпожа Анна - лекарка из России.
  - Откуда?
  - Из очень далёкой земли.
  - А чего её сюда занесло?
  - Пророчество, господин страж, - подала голос Аня. - Позвольте нам въехать в город. Мы очень устали.
  - Обождёте! - грубо отрезал страж и перенёс своё внимание на Гастаса. - Доспехи твои мне что-то не нравятся.
  - Я их только сегодня утром надел, - безмятежно отозвался парень и пояснил. - Мы с госпожой Анной в скалах заночевали. С рассветом хотели дальше идти, а на нас, на мирных путников, эти дикари, с собаками которые, напали. Вот и пришлось объяснять неразумным, что негоже тревожить незнакомых, мирных людей без причины и повода.
  - И сколько их было, этих нехороших дикарей?
  - Двое. Один - Гастас поддёрнул ремень, подтаскивая пленника поближе, - вот. Второй - в скалах остался. Ворон кормит. У него-то я доспех и позаимствовал. А то у меня вообще никакого не было.
  - Собачники да без собак? Ой врёшь!
  - Зачем врать? - Гастас постучал плетью по одному из тюков. - Расстегни пряжку и глянь сам.
  Старший в дозоре кивнул подчинённому. Тот расстегнул один из ремней в тюке, обнажив медную чешую собачьего доспеха.
  - Их два, - пояснил Гастас, невозмутимо наслаждаясь произведённым впечатлением.
  - Сколько?
  - Два, два.
  - Да как же ты ...
  - Справился? А я тут не при чём. Это госпожа Анна. Она не только лекарка, но ещё и ведьма. Её ведёт пророчество. С таким не шутят.
  Стражники переглянулись растерянно:
  - А куда вы направляетесь?
  - Пока к Тадарику. Остановимся у него, отдохнём, дождёмся попутного каравана и в дорогу. Ну так как? Пропускаете?
  - А въездная пошлина?
  Гастас отцепил от седла мешочек с "браслетами", встряхнул, передал стражнику:
  - Здесь меди, по меньшей мере на два серебряных, а с нас причитается всего восемь больших медяков.
  - Всего-то восемь?
  - Считай сам: по одному - с человека, и того - три. По два - с лошади, и того - семь. И по половине за поклажу. Всего - восемь.
  - Так и клади восемь.
  - Хорошо. Будь по-твоему, - Гастас выхватил из рук воина мешочек, поднял над головой, громко обращаясь к зрителям-поселянам, ждущим своей очереди выехать из города. - Кому нужна медь? Кто купит это за десять медяков?
  - Эй! Ты говорил про восемь! -возмутился было стражник.
  - Мой товар - моя цена, - отрезал Гастас и опять поднял мешок. - Подходите, люди добрые, смотрите, щупайте. Товар стоящий. Будь у меня деньги на въезд - за гроши бы не предлагал.
  - Покажи, - спрыгнул с телеги один из поселян.
  - Назад! Деревенщина! Здесь вам не торг.
  - Не беда, - пустяки Гастаса никогда не смущали. - Сейчас добрый человек выедет из города. За стеной же - другой закон. Кто что хочет, - тот и продаёт. Кому что надо, - тот и покупает.
  - Верно! - крикнул один из поселян, не в силах отказать себе в удовольствии подразнить стражу. - Поднимайте бревно! Мне домой пора.
  - Вороны вас забери! - Выругался стражник. И вдруг, с неожиданным проворством вырвал из рук Гастаса спорный мешок. - Проезжайте! Не задерживайтесь! Столпились тут. Рты пораззявили.
  Город за стеной оказался вполне приличным. Мощёные черепком и плоским, белым камнем улицы, дома за деревянными, белёными заборами. Они проехали краем рыночной площади, где добрая половина торговцев спешно укладывала свои пожитки. Скоро вечер. За площадью распахнулся простор реки и речной низины, не закрытые низкой, городской стеной. Свернули в одну из кривых улочек.
  Ворота этого дома были гостеприимно распахнуты. Над воротами - привязана большая охапка сена. Постоялый двор. Гастас спешился, завёл коней. Прямо - дом-мазанка с верандой. Слева - крытые стойла для лошадей. На веранде, за столами на скамьях - несколько скучающих то ли посетителей, то ли постояльцев. Неспешно с веранды во двор спустился хозяин: крупный тяжёлый, усатый мужчина лет до сорока, с гладко выбритым подбородком, вальяжной мягкостью движений напоминающий медведя.
  - Привет, Тадарик, - вскинул руку Гастас. - Принимай постояльцев.
  - Приветствую...
  - Не узнал? Я - Гастас, побратим Лагаста. Помнишь? Мы жили у тебя зимой.
  - Лагаста? Помню, помню. Где же он?
  - У собачников.
  - А ты, значит, здесь?
  - Ну, обогнал чуток. Завтра эти твари будут под городом менять рабов на зерно.
  - Другое дело. С кем это ты?
  - Это - госпожа Анна. - Гастас помог девушке спуститься на землю. - Она из России. Лекарка и ведьма. Мы вместе бежали от собачников.
  - От собачников?
  - Тадарик, может хватит держать нас на пороге?
  Лёгкая усмешка тронула губы хозяина. Он широким жестом указал пришельцам на стойла, на веранду:
  - Проходите, поболтаем. Эй! Старуха! Принеси поесть гостям. И выпить.
  - И каких-нибудь объедков этому псу, - Гастас дёрнул за ремень, подтягивая пленника.
  - Собачник?
  - Собачник.
  Гастас поставил коней под навес, к яслям с сеном, разнуздал их. Тут же в длинной колоде плескалась нагретая на солнце вода. Раба он привязал рядом под навесом, как собаку. Размотал ему руки и тут же связал снова, но впереди. Потом за руку повёл Аню на веранду.
  Голые столы просто светились от чистоты, как и доски помоста. Скамьи же и лавки стояли тёмные, тяжёлые. Гастас усадил спутницу, сел сам. Женщина лет тридцати в серо-белом платке, серой рубахе с длинными рукавами и длинной прямой, буро-рыжей, полосатой юбке с полотняным передником поставила перед ними глиняные кружки для пива, похожие на маленькие, широкогорлые кувшинчики, тарелку с уже причерствевшими пирогами, кувшин с каким-то питьём.
  - Можно мне воды? - попросила Аня, не испытывавшая доверия к местному алкоголю. Женщина молча кивнула и через несколько минут рядом, на столе появился ещё один кувшин: влажный, дышащий прохладой глубокого колодца.
  В пирогах оказалась рыба, запечённая как есть: с чешуёй, головой, костями и потрохами. Для того, чтобы есть её - существовал целый ритуал. Во-первых, пирог полагалось "раскрыть", аккуратно срезав и сняв верхнюю корку. С рыбы лежащей в пироге, как на блюде, пластом снималась кожа с чешуёй, мякоть съедалась вместе со снятой коркой, как с хлебом, вприкуску. Выбранные кости и потроха выкидывались вслед за чешуёй. Оставшаяся рыбная мякоть доедалась с нижней коркой, как бутерброд и чешуя здесь становилась проблемой, но не такой уж серьёзной чтобы прекращать еду. По сравнению с недавней, жёсткой, грязной кашей из размола и колючей, застревающей в горле остью, чешуя не стоила внимания. В считанные минуты на столе перед едоками выросла целая гора костей и шелухи. Из любопытства, Аня попробовала хмельной напиток из кувшина. Он оказался мутным, отдавал мукой, дрожжами, пенился и пощипывал язык. Что-то среднее между пивом и бражкой. А рыбка в пирогах - ничего. Не смотря на чешую, жирненькая, вкусная. На одной даже останавливаться не хочется. Вон, Гастас, второй пирог потянул.
  Покончив с третьим пирогом, Гастас отодвинул блюдо, обхватил кружку всей пятернёй. Служанка аккуратно смела со стола в передник рыбью шелуху, не просыпав на пол ни крошки. Хозяин пододвинул грубый табурет, сел напротив гостей:
  - Рассказывай.
  - Если по порядку, - парень отхлебнул из кружки пива, - то мы шли с караваном из "Дальнего" в "Вороний город". Сюда, в "Пристепье", заходить не думали. Двенадцать дней назад на караван напали собачники. В тот день наш десяток шёл пешим. Мы и остались. Караван ушёл. Мы задержали собачников, насколько смогли. Двоих собаки загрызли сразу. Кого-то покусали. Вначале было ничего. Потом раны воспалились. Собачники добили Тропа, затем - Карка. На очереди был я. К моему счастью в тот день эти звери захватили госпожу Анну и её друзей. Какой-то маг закинул их в эти степи. Госпожа Анна вылечила меня. Но, уже к несчастью, тот щенок положил на неё глаз. В общем, он увидел мою повязку (госпожа Анна порвала для неё своё головное покрывало) и взбесился. Щенок наябедничал отцу и нас приколотили на ночь в степи. Надеюсь, что должно было последовать за этим - никому объяснять не надо?
  - Да понятно, - отозвался один из посетителей. Все они собрались у стола рассказчика.
  - День бегать на привязи за всадником, а вечером - поддержал его сосед, - собачий котёл.
  - Вот госпожа Анна, - продолжил рассказ Гастас, - и не захотела дожидаться утра. Она освободилась от цепей сама, освободила меня и мы - бежали ...
  - Освободила от цепей? - с сомнением покачал головой Тадарик. - Если она так легко могла снять цепи, и бежать, то почему не сделала это сразу?
  - Потому что я не знала куда идти, - вставила свою реплику Аня.
  Быстрый и тяжёлый, как удар взгляд хозяина дома, заставил её прикусить язык.
  - Не зная дороги, - далеко не убежишь. Так решила госпожа Анна. - Гастас не раздумывая пришёл на помощь спутнице. - Проводником стал я.
  - Очень разумно для женщины. Пусть даже и ведьмы, - вынужденно согласился хозяин. - Так вы бежали? И собачники не послали за вами погоню?
  - Конечно послали. Иначе на ком бы мы приехали в город?
  - Так! - Тадарик вскинул руку, придерживая рассказчика. - За вами послали двух всадников и ты одолел их голыми руками? В это можно поверить. Как воины, собачники стоят не дорого.
  - Тадарик, посмотри на раба, на лошадей, на мою броню...
  - Я говорю: я верю тебе. Но неужели эти храбрецы, погнавшиеся за вами, не пустили по следу собак?
  - Конечно пустили. Двух псов.
  - И?
  - Псов пришлось убить.
  - Голыми руками?
  - Голыми руками.
  - Тадарик! Да он же врёт нам в глаза! Да если он такой боец, что безоружный одолел двух псов, то почему он не сделал этого будучи при оружии и в доспехах, когда остался в степи?!
  - Тадарик, - Гастас опустил глаза, стиснул кулаки, но голос его оставался тих и ровен. - Почему ты позволяешь оскорблять гостя в твоём доме?
  - Ну-у-у ... - Как бы в раздумье протянул "Медведь".
  - Ты тоже не веришь мне. Хорошо, - на стол лёг нож в ножнах.
  - Никто не отрицает, что ты убил человека, - возмутился тот же посетитель. Гастас его реплику проигнорировал:
  - Сколько он, по-вашему стоит?
  - Ну, - хозяин взял клинок, освободил от кожаного чехла, повертел в руках, любуясь багрово-сизым, матовым блеском металла. В усах бывалого воина пряталась снисходительная усмешка: мальчик зря горячится. Но если он так хочет заплатить - пусть платит. - Не меньше пяти золотых.
  - Ставишь против хотя бы три?
  - Обижаешь. Зачем три? Ставлю пять. Разве я похож на крохобора?
  - Так вот: нож против пяти золотых за то, что собаки были убиты.
  - Идёт. Какие доказательства? За ними далеко идти?
  - До конюшни.
  Широкий, хозяйский размах:
  - Конюшня рядом.
  Гастас не спеша спустился с веранды, прошёл через двор, снял со спины Аниной лошади тюк, принёс его, развязал ремни, снял кожу, в которую тюк был завёрнут, развернул. Две собачьи брони и "костяной" панцирь кочевника ковриками расстелились на полу. Зрители, как завороженные трогали и гладили сизую бронзу бляшек и колец. Хозяин сидел над ними, широко расставив ноги, упершись кулаками в бёдра и чуть покачиваясь. Сейчас он уже напоминал не медведя, а оглушённого быка.
  - А кто подтвердит, что собак убил именно ты? Может быть они сами... того? - попытался разрядить обстановку ещё один посетитель.
  - Точно! Сами подавились, сами померли, а Гастас только броню с них снял, - опять не удержавшись, съехидничала Аня.
  - Цыц! - рявкнул хозяин снова уподобляясь медведю, на этот раз разъярённому. - Вот брони. Сами собаки сдохнуть не могли. Значит, их убил Гастас.
  - А я не говорил, что прикончил собак, - упрямо возразил ему парень. - Я только сказал, что псов пришлось убить.
  - Значит всё-таки они сдохли сами?
  - Ага, подавились чем-то несъедобным, - вставила реплику девушка. Тадарик и на этот раз её проигнорировал, а Гастас заявил чётко, почти по слогам:
  - Псов убила Госпожа Анна. Как? Не знаю. Я тогда лежал под собакой.
  - И пёс тебя не порвал? - опять вылез всё тот же скептик.
  - Дружище, - поморщился хозяин, - помолчи, если ничего не смыслишь. Когда собаке дан приказ "Взять", - она не кусает. Она просто сшибает с ног. Ну и держит потом, пока хозяева не подъедут.
  - А всадники отстали.
  - А ты успел очухаться?
  - Да. И был зол, как дикий кот.
  - Хорошо, - подвёл итог рассказу с спору Тадарик. - Собак вы убили, до города добрались, деньги ты у меня выиграл. Что будешь делать дальше?
  - Во-первых, - уголком рта улыбнулся Гастас, - верну монеты тебе. Как плату за пищу, пиво и кров.
  - За пять золотых, вдвоём, можно прожить год. Даже с лошадьми.
  - Год у тебя я жить не собираюсь. Завтра к городу подойдут собачники. Послезавтра, с утра я намерен наведаться к ним.
  - Хочешь выкупить Лагаста?
  - И не только. Две собачьи брони стоят дорого. Очень дорого.
  - Потом вы наймётесь в охрану каравана... Ну что ж, дело доброе. Такому - не грех помочь.
  - Ну так помоги.
  - Прямо сейчас?
  - А почему бы и нет?
  - Чем?
  - Во-первых, одолжи мне золотой.
  - Золотой? - глаза хозяина блеснули. - Пожалуйста. Хоть сию минуту. А, когда сможешь, отдашь три.
  - Согласен. Второе: мне нужны свидетели.
  - Что засвидетельствовать?
  - То, что я и госпожа Анна - свободные люди, а не беглые рабы.
  - Ну, что касается тебя, то это просто. Я тебя знаю и мои друзья тебя вспомнят. Но что касается твоей спутницы... Сам понимаешь, она - женщина. Её слова судья во внимание не примет.
  - Поэтому я и обращаюсь к тебе. Все в городе знают, что ты много путешествовал. Мог же ты побывать в далёкой Росси?
  - Вполне, даже если и не был там никогда.
  - Сможешь подтвердить, что эта девушка - из России? А я расскажу, как собачники захватили в степи мирных путников, что, кстати, чистая правда.
  - Попытаться ... можно. Идём?
  - Куда?
  - К судье.
  - Прямо сейчас?
  - А почему бы и нет? - Лицо Тадарика так и лучилось добродушным самодовольством. Не поворачивая головы, он рявкнул, - Старуха!
  Из дома выглянула всё таже женщина. Руки у неё были мокрые и она вытирала их о передник.
  - Отведи гостью в дом. Подбери ей одежду. Пусть умоется, переоденется. Да! - Взгляд его упёрся в Анну. - Вот это! - Пальцем мужчина провёл себе вдоль шеи сверху вниз. - Сними. Так торговцы помечают рабынь-девственниц. А ты - не рабыня.
  - Как я забыл! - Гастас буквально вскочил с лавки. - Госпожа въехала в город...
  - Да не шуми ты так, - оборвал парня хозяин. - Сколько людей вас видело? Сколько запомнило? И не забывай! В нашем городе нет ни одного человека, который даст показания в пользу собачников. Старуха!
  - Какое платье брать? - сухо уточнила женщина.
  - Скромное. Платье, обувь, покрывало - всё скромное. Ибо девушку украшает скромность.
  - И прозрачное платьице, - опять не удержалась от ехидной реплики Аня. На этот раз Тадарик чуть повернул голову в её сторону, как бы прислушиваясь. На лице его отразилось недоумение, медленно, по мере то как смысл остроты доходил до него, сменяющееся пониманием. Он захохотал. Громко, резко, во весь голос, хлопнул себя по коленям, заходясь неудержимым, гомерическим смехом:
  - Прозрачное платьице?
  Хохотали посетители, на разные голоса, смеялся Гастас, улыбалась Аня. Лишь служанка хранила высокомерное молчание, с лёгкой брезгливостью наблюдая за веселящимися мужчинами.
  - Прозрачное платьице! - Тадарик вытер выступившие от смеха слёзы. - Надо же так ответить! Старуха, пусть платье будет не слишком прозрачным. Ох, не могу! Скромное и прозрачное платьице...
  - Теперь ты веришь, что она из России?
  - Теперь? Верю. Хоть и не был там ни разу. Ни одна из наших женщин так не ответила бы. Старуха! Ты долго будешь пялиться на нас? Солнце на месте не стоит.
  Последняя реплика звучала особенно уместно. Не отставая от служанки, Аня вошла в дом спешно, на ходу сматывала с шеи уличающий её платок. Женщина уже зарылась в сундук, вынимая и откладывая в сторону аккуратно сложенные вещи. Наконец она нашла то, что искала.
  - Мне бы ополоснуться, - робко попросила Аня.
  - Это можно, госпожа. В саду. Те жеребцы ржут сейчас во дворе и вам не помешают.
  Тёплая, настоявшаяся вода из огромной, долблёной колоды сладко пахла тиной. Аня тёрла себя пучком травы, женщина поливала её из долблёного, деревянного ковша с резной ручкой. Медный ошейник девушка заметила лишь под открытым небом:
  - Ты - рабыня?
  - Да.
  - Как твоё имя?
  - Старуха.
  - Так тебя зовёт хозяин? - С трудом скрывая любопытство, Аня искоса разглядывала собеседницу: худощавая, но не заморенная, быстрая в движениях, глаза - карии, по возрасту конечно не девочка, но до "старухи" - далеко да и пришибленной не выглядит. - А имя...
  - А зачем имя женщине?
  Вопрос, конечно спорный, но ... что ни город - то норов, что ни народ - то новый обычай. Аня неопределённо пожала плечами:
  - Ну, ... чтоб было. У нас имена есть у всех, - право, зря она подняла эту скользкую тему. - А хозяин твой как? (Добрый? Злой? Понятия добра и зла тоже могут быть разными) Справедливый?
  - Хозяин как хозяин. Бывают хуже, - неохотно отвечает женщина, в свою очередь, исподтишка оценивая собеседницу: не юнница, среднего роста и сложения, светлокожая, сероглазая. Светлые волосы постоялицы коротки до непристойности. Да и ведёт она себя слишком вольно, хотя ... девушка из дальних краёв, голыми руками одолевшая двух боевых псов, не может быть такой, как все.
  - Значит неплохой? - Ане показалось что она нащупала что-то общее. Рабыня её оптимизма не разделяла:
  - Неплох, если всё по его воле делается. В городе его за глаза "Мясник" зовут и бояться.
  Аня смутилась. Кличка - кличкой, но на кровожадного мясника хозяин дома совсем не смахивал. Скорее на медведя. Грубоват, опасен конечно, но и симпатичен.
  - Мне показалось, что он умеет привлекать сердца...
  Глаза собеседницы зло сверкнули:
  - Ты - ведьма, тебе виднее.
  Что это? Неужели ревность? Ощущение - будто идёшь по раскачивающемуся канату. Одно неловкое движение и... Интересно, а что будет? Она всё-таки гостья. И законы гостеприимства здесь, похоже, соблюдаются неукоснительно. Недаром, именно к ним недавно взывал Гастас. Но от гостя тоже требуют пристойного поведения. Да, она же для всех чужеземка и ведьма.
  - Верно говоришь, - прошептала Аня как бы для себя. Перед её мысленным взором детали сложились в картинку, поражавшую своей ясностью: конечно хозяин спал с рабыней. Так же просто, как ел, пил, балагурил и, возможно, дрался. Но и рабыня не была бездушной вещью. Эта, раньше времени усохшая женщина, похоже безумно и молча обожала своего шумного, громогласного, несомненно харизматичного повелителя и ... столь же безумно и молча ревновала его к каждой юбке. Тоже похоже, не без оснований.
  - Верно. - повторила девушка уже вслух. - Судьбе было угодно, чтобы мой путь и его путь пересеклись, но то, что вдруг пересеклось вдруг и расходится. А вот ваши пути, пожалуй, будут сплетены до последнего часа.
  Аня не слишком рисковала изрекая своё предсказание. Она то в городе не задержится. По крайней мере на долго. А вот рабыне от хозяина никуда не деться. Ну, не похож этот медведь на жмота, способного ради пары медяков сбыть со двора постаревшую, но верную служанку. Скорей вторую, свежую работницу купит.
  Бесформенное, похожее на мешок длинное платье подогнано по фигуре шнурками и заколками. Объёмистый шарф скрывает короткую стрижку. На ногах - кожаные подошвы с ремешками. И, поверх всего - покрывало, способное из-за своей обширности заменить плащ.
  Мужчины естественно поворчали по поводу женской неторопливости, но скорее для проформы.
  Гастас тоже ополоснулся у колодца, побрился, и даже помолодел. Совсем юнец. И двадцати лет нет. Хотя, наверно для этого мира и для этой эпохи - двадцать лет - серьёзный возраст, если за оружие в двенадцать - четырнадцать берутся. Он снял панцирь, переоделся: рубаха, штаны, короткий плащ, кожаные башмаки-поршни на шнурках с подшитой подошвой из толстой кожи. Выглядел юноша вполне симпатично, хотя и терялся на фоне Тадарика. Этот вырядился в пух и прах: меховая шапка, роскошный по местным меркам полосатый, длинный, до земли плащ, отороченный для пущей красоты ярко-рыжим, лисьим мехом; перевязь с медными бляхами, напомнили Ане наряд Портоса. Как тот книжный гигант, Тадарик явно не прочь был прихвастнуть своим достатком. Свита из нахлебников и посетителей харчевни добавляла ему внушительности. Пленника тоже решено было взять с собой. Его поволокли, как пса, на верёвке, не обращая внимания ни на стоны, ни на измученный вид. Крошечный, пеший переход буквально убил этого наездника "по жизни".
  Солнце клонилось к горизонту, посетителей в суде уже не оставалось и Тадарик смог сразу приступить к сути дела:
  - Уважаемые хранители законов, - начал он не без рисовки и пафоса. - Мой гость, приехавший издалека, хочет подать жалобу на учинённое над ним беззаконие. Он сопровождал торговый караван, когда грязные и беззаконные бродяги, кормящие своих собак человечиной, напали на них и захватили в плен его и его товарищей по оружию. Так же мой гость свидетельствует ещё об одном преступлении, совершившемся на его глазах. Госпожа Анна, путешествующая с друзьями, была захвачена в балке "Голодного колодца", что в пяти днях пешего пути от нашего, богохранимого города. Подлые деяния...
  - Тадарик, - вздохнув, остановил краснобая седой, дряхлеющий уже мужчина в добротном платье, поверх которого был накинут длинный, полосатый, как у Тадарика плащ, но не с лисьей, а с куньей оторочкой. Не иначе - городской судья. - Ты же знаешь, что такие жалобы подобны туману? Мы бессильны усмирить бесчинства собачников в степи. Только в городе мы можем требовать от них уважения к закону.
  - А тебе-то что за печаль, уважаемый хранитель справедливости? - резко сменил тон беседы Тадарик, переходя от пафоса чуть ли ни к панибратству. - Твоё дело - принять жалобу, присоединить её к многим и прочим. Остальное - во власти богов и судьбы.
  - Разумно сказано, - смягчился судья и тут же хитро прищурился. - Но жалобы пишутся на телячьей коже, а она стоит не дёшево.
  - Среди моих гостей нет нищих, - возразил судье Тадарик. И седеющие помощники судьи зашевелились, извлекая из сундука, на котором сидели, куски выскобленной добела тонкой кожи, тростинки для письма, роговые чернильницы и стопки исписанных, тоненьких деревянных дощечек, - как поняла Аня местные книги и кодексы.
  - Порядок есть порядок, - не обращая внимания на эти приготовления, заметил судья. - Прежде чем принять жалобу, мы должны удостовериться, что твой гость действительно свободный, достойный доверия человек. У него есть свидетели?
  - Есть. Мой гость не впервые останавливается в моём доме. Я знаю его, знаю его друзей. Мои друзья, жители нашего города, тоже знают их...
  - Этого достаточно, - остановил Тадарика судья. - Необходимый документ может быть составлен. - Он кивнул помощнику-писцу. - Приступай. Как имя твоего гостя?
  - Гастас.
  - Откуда он родом?
  - Из "Костричей", но не из Больших, а из Малых, из тех, что стоят на реке "Тихой", у "Мелких болот".
  - Мог бы и не объяснять, - буркнул писец. - Все они из "Костричей" чёрнявые, что твои головёшки и вечно их по свету носит: земля хлеб не родит, а в тамошних болотах не поохотишься толком. Разве что птицы много.
  Судья зло зыркнул на болтуна:
  - Тихо там! - продолжил расспросы. - Кто его родители?
  - Я - сирота.
  Реплику юноши судья проигнорировал, по-прежнему обращаясь лишь к Тадарику.
  - Что же касается женщины...
  - Госпожи Анны, - уточнил Тадарик.
  - Да, госпожи Анны. Кто поручится за неё?
  - Гастас. Высокий суд признал его достойным доверия, о чём сейчас и пишется на телячьей коже. Суд не может объявить свои же слова - ложью.
  Судья поморщился, но то ли не смог подобрать возражения, то ли не захотел:
  - Разумно. Так что же говорит Гастас из "Малых Костричей"?
  Гастас выступил вперёд:
  - Я собственными глазами видел, как собачники пленили в балке у "Голодного колодца" госпожу Анну и двух её спутников, мирно отдыхавших под сенью деревьев. Одежда путников свидетельствовала о их высоком положении. Если суд потребует, одежда госпожи Анны будет ему представлена. Сейчас я могу показать суду лишь лоскут от головного покрывала госпожи Анны.
  Квадрат ткани лёг на стол перед судьёй. Обтрёпанный, мятый, серый от грязи. Старик недоверчиво помял ткань в пальцах. Брови его удивлённо поползли вверх:
  - Такой белой и нежной ткани не купишь ни в одной из наших лавок! Да, эта ткань из очень далёких земель. Суд хочет услышать: как называется эта земля?
  - Россия, - ответила Аня. - Я родом из России. Из города "Санкт-Петербурга" на реке "Неве". Моя мать - Ольга, дочь Дмитрия. Она - лекарка. Отец - Владимир, сын Сергея.
  Судья изумлённо уставился на девушку:
  - Удивительно, эта женщина говорит по-нашему!
  - Если бы я говорила на своём языке, мы бы не поняли друг друга...
  Старик покраснел от гнева, набрал воздуха в грудь, глаза его забегали, перепрыгивая с одного посетителя на другого, пока не зацепились за Тадарика. Аня уже сжалась, предчувствуя грозу, но судья засопел, словно выпуская пар, буркнул недовольно:
  - Очень бесстыжие и дерзкие женщины живут в России, в городе с длинным и непроизносимым названием, что стоит на реке Неве.
   - Это не наша забота, уважаемый хранитель законов, - с лёгкой угрозою отозвался Тадарик. - Это забота мужчин из России. Мне же кажется очень удобным то, что моя гостья так ясно и внятно ответила на все ваши вопросы, ещё до того, как они были заданы. Что касается меня, то я подтверждаю: в моих странствиях мне довелось один раз посетить далёкую землю Россию. Я наблюдал тамошние нравы и потому сразу признал в моей гостье жительницу тех земель.
  Некоторое время судье понадобилось, чтобы обдумать услышанное. По форме всё было верно. Что же касается невероятной наглости женщины ... Не хочется ссориться с Тадариком. Вопреки добродушному облику, этот бродяга ох как злопамятен. На открытую ссору с судом бывший наёмник конечно не пойдёт, но отомстить - отомстит. Как никак все должностные лица в городе - выборные, а Мясник в почёте у городской голытьбы. Не разумней ли будет проявить великодушие и не заметить женскую дерзость или ... лучше глупость?
  - Пишите: госпожа Анна, родом из города ...
  - Санкт - Петербурга.
  - Санкт - Петербурга на реке Неве в России. Ну и далее: дочь...
  - Ольги Дмитриевны и Владимира Сергеевича.
  - Так и пишите. Записали? Теперь можно приступать к сути жалобы. Она ясна. А вот подробности... Как я понял, Тадарик, твоим гостям удалось бежать?
  - Да.
  - Как?
  - Это важно?
  Судья двусмысленно улыбнулся:
  - Уже ходят слухи. Люди говорят, что эта женщина - Ведьма. Что она даже убила собак ...
  - Так и было, уважаемый хранитель закона, - вклинился в спор Гастас. - Госпожа Анна - ведьма. От её прикосновения медные кольца кандалов рассыпались в прах, оковы разомкнулись, а собак, пущенных по нашему следу, госпожа Анна сразила молниями. Мои же раны, прежде полученные в схватке с псами, закрылись от одного прикосновения её руки.
  В продолжении ответа Гастаса, судья с сомнением качал головой, а его помощники - писцы пересмеивались. Истории с колдовством среди "образованной", городской верхушки, доверием не пользовались. Юноша закончил и судья лениво приподнял ладонь, требуя тишины от помощников. Те затихли.
  - Не ставя под сомнение показания свидетеля, суд просит уточнить: почему, будучи столь могучей колдуньей, госпожа Анна позволила пленить себя и своих спутников? Почему не наслала молнии на нечестивых собачников?
  Тадарик нахмурился. Писцы опять захихикали.
  - Боги, которым служу я, не приемлют человекоубийства, - с трудом обуздывая волнение, ответила судье Аня (подспудно, заданный судьёй вопрос не раз уже вставал перед ней. Просто до сих пор никто, ни Гастас, ни Тадарик, ни его гости-постояльцы-посетители не захотели высказать его вслух.) - Я бы могла вызвать молнии с неба, избавив себя от некоторых тягот, но потеряла бы при этом благоволение своих богов.
  - Это правда! - поспешил поддержать её Гастас. - Кочевников, преследовавших нас, точнее кочевника, сразил я. Второго преследователя я пленил. Желая выказать свою благодарность, я протянул госпоже Анне копьё, предлагая таким образом отомстить поверженной твари за все причинённые обиды, но госпожа Анна даже не коснулась копья. И я понял, что убийство человека - запретно для неё. И ... - вспомнив о пленнике, Гастас подёргал за верёвку, поднимая парнишку с колен. Раба, надо заметить, никто на колени не ставил. О нём, до этого момента, просто забыли, увлечённые перипетиями разбирательства. На колени кочевник встал сам. После пешей прогулки беднягу не держали ноги. - Он может подтвердить мои слова.
  По закону раб не мог считаться свидетелем, но в глазах судьи блеснул откровенный интерес:
  - Этот юнец преследовал вас?
  Гастас поддёрнул верёвку, прошипел достаточно внятно:
  - Отвечай, падаль.
  - Да, господин, - убито подтвердил парнишка. - Я и мой соплеменник преследовали этих людей.
  Ломанная, но внятная речь пленника ещё больше заинтересовала служителя закона:
  - Ты из племени "Собачьих людей"?
  - Да, господин. Собаки - наши кровные родичи. Мы делим с ними жизнь и пищу.
  - А обучать собак ты умеешь?
  - Да, господин.
  Тадарик бросил на Гастаса пристальный, почти пронзительный взгляд. Тот демонстративно развёл руками, типа: мол раз так сложилось, то ...
  - Почтенный хранитель закона, - вклинился Тадарик в беседу судьи с рабом, - не буду скрывать: кошелёк моего гостя не слишком переполнен, а телячьей кожи ваши уважаемые и многоучёные помощники исписали немало. Так может быть вы проявите ваше, всем известное великодушие и возьмёте этого раба в счёт исписанных листов и прочих судебных издержек?
  Похоже, натуральная оплата в этом мире была в ходу наравне с деньгами. Судья благосклонно кивнул просителю, прикрикнул на помощников:
  - Хватит хихикать. Записывайте. Никаких вопросов у меня больше нет. Всё ясно.
  Через пол часа необходимые документы были оформлены и выданы просителям. Уже на улице, Тадарик счёл возможным дать выход своему возмущению:
  - Вот она! Добыча воина! Берёшь с кровью и риском, а в городе каждая, трусливая тварь, боящаяся высунуть нос за стены, норовит обжулить тебя, да ещё и обижается, если ей это не удаётся. Мол, тебе-то это добро с неба, само упало. Раб стоил не меньше пяти золотых, а ушёл меньше, чем в четверть цены!
  - Скажите, уважаемый Тадарик, - обратилась к нему Аня. Раньше, в Питере, она бы ни за что не заговорила бы так, сама с малознакомым мужчиной, но что-то менялось в ней с каждым днём, каждым часом, проведёнными в этом очень некомфортном, но, по-своему привлекательном мире. - А собачники могут подать жалобу городским властям на наш побег?
  - Могут, госпожа Анна, - неожиданно серьёзно ответил девушке Тадарик. - Только теперь этот хорёк уже не пересмотрит своего решения. Во-первых, побоится ссориться со мной. Вы - мои гости и находитесь под моей защитой. А во-вторых, если он признает вас рабами собачников, то своего раба должен будет признать свободным и отпустить. А уж на такое он не пойдёт никогда.
  - А что бы вы сделали, если бы он пошёл против?
  На мгновение мужчина задумался, недобро прищурив свои рыжие, "рысьи" глаза:
  - Поговорил бы с друзьями. Они - со своими друзьями, а те - со своими. Судья - должность выборная. Ну а потом, когда бы он перестал быть судьёй, вызвал бы его на поединок.
  - Старика?!
  Тадарик хмыкнул:
  - Ну, да он - старик и драться со мной откажется. Но вызов то будет обращён не только к нему, но и ко всему его роду. Поэтому его примет кто-то из сыновей этого проныры, или племянников. Но мне-то какая разница?
  Итак, прозвище "Мясник" бывший вояка в родном городе заработал честно. А Тадарик уже вспомнил ещё кой о чём и обратился к Гастасу:
  - Гастас, а монета-то твоя цела. Не вернёшь часть долга?
  - Верну. Обязательно верну. Но не часть долга, а весь и сразу. И не сегодня. Сегодня я думаю с тобой за барахлишко рассчитаться. Коим ты так великодушно нас снабдил. Трёх серебряных за всё хватит?
  - За всё? - казалось, от возмущения глаза Тадарика вылезут из орбит. - Две пары кожаных поршней! Твои, между прочим, на тройной подошве!
  - Ну да, второй слой проносился, вот и пришлось третий подшивать.
  - А рубаха?
  - Что и говорить: заштопана отлично.
  - А плащ?
  - Доброе сукно. Здесь ткали?
  - А одежда госпожи Анны
  - Как ты и сказал: скромно. Ладно, четыре серебряных за всё.
  - Меньшее - восемь!
  - Ты хотел сказать: пять? Мне ведь оно тоже не с неба упало.
  - Ладно. Именно это я и хотел сказать. Сейчас отдашь?
  - Не на улице же.
  - Ну, хоть сегодня?
  - Если золотой разменяешь.
   * * * * * *
   Остаток дня мужчины обошлись без её общества. Рабыня уложила девушку спать на кухне (ею ограничивалась в доме "женская половина"), на широкой лавке. Овчина - на доски, вторая, свёрнутая валиком, - под голову, лёгкий плащ - вместо одеяла. После ночёвок на голой земле - поистине сказочный комфорт.
  Проснулась Аня от ощущения зябкой прохлады. Рабыня, поднявшаяся раньше неё, распахнула дверь кухоньки и впустила в тёмное помещение без окон свет и свежий воздух из сада. Сама женщина энергично месила тесто в ёмкой и низкой, деревянной долблёнке-квашне. Аня поднялась. Одежда девушки сейчас состояла из широкой и длинной рубахи, мягкого от бесчисленных стирок, небелёного холста. Спросила робея перед суровым обликом служанки:
  - Доброе утро, хозяйка. Где бы умыться?
  - А где и вчера. В саду, - ответила женщина не слишком приветливо и не прерывая работы и, поняв её робость, смягчилась, успокоила, пояснив пренебрежительно, - те жеребцы зАполночь гомонили, теперь долго отсыпаться будут.
  Успокоенная Аня вышла в сад: кадка, с парящейся туманом водой, десяток больших грядок с луком, чесноком и репой, какие-то низенькие кусты с ягодами и без между ними, кусты высокие, почти деревья вдоль забора, заросли малины и ежевики под ними, дорожки, обсаженные узкими рядами мелких диких цветов и просто красивой травой. Аня не удержалась, сорвала с одного из кустиков пару переспело-красных ягодок, пожевала. От кислоты свело челюсти. Да, селекция здесь в самом начале своего развития. Цветы - неяркие, ягоды - кислые, но почин-то сделан. Наслаждаясь утренним запахом трав и свежести, Аня умылась, расчесалась кое-как, пальцами. Даже гребня у неё нет. Благо - волосы короткие. Даже в хвостик не завяжешь. Вернулась в дом.
  Рабыня на кухне укутывала долблёнку с тестом чистым полотном, покосилась на гостью, сказала чуть в сторону:
  - Мне на рынок надо, госпожа Анна...
  - Можно я с тобой?
  - Да, госпожа.
  Скромная одежда имеет свои преимущества. Одевание не заняло много времени: только обернуть бёдра поверх рубахи толстой, полосатой тканью и закрепить её лентой пояса. Этакая примитивная юбка. И шарф на голову накинуть. Женщины здесь простоволосые не ходят.
  Вот они уже идут по улочкам утреннего города к площади с рынком. На руке у рабыни, отягощённой несколькими медными браслетами, (вроде незапаяных колец, пластинчатых и проволочных, разной толщины), висит большая корзина. Ну да, такую ораву нахлебников так просто не прокормишь. Целью похода оказалась свежая рыба. Она хлопала хвостами в объёмистых, плоских корзинах рыбаков, топорщила плавники, разевала рты, шевелила жабрами. Большая и маленькая, узкая и широкая. Тут же, горожанки-покупательницы наперебой спорили с рыбаками, сбивая цену. Рабыня присмотрела крупных, в две ладони длиной, рыбин, похожих на плотву, но более плотных и округлых. Аня догадалась, что именно этих рыбок смаковала вчера в пирогах. А вот девушке приглянулись полосатые, шипастые рыбы, похожие на окуней. Она помнила, что в её мире мясо окуня не имело мелких костей. Хозяйка на такое предложение поморщилась: "Сухие" - но "окуней" купила. Они действительно стоили дешевле "плотвы". Сама она одарила особым вниманием длинных рыбёшек, извивавшихся в корзине с крышкой. Одним своим видом они вызывали у Ани мелкую дрожь. Преодолевая соблазн, женщина отстранилась от торговца:
  - Возни с ними... - но свободная рука женщины уже снимает один из обручей с запястья. Так вот значит какие здесь деньги.
  - Я помогу, - храбро ободрила её Аня, преодолевая свой страх. И покупка состоялась.
  Отчуждению пришёл конец. Корзину с рыбой они несли уже вдвоём. И рабыня даже спросила:
  - Госпожа Анна, ваши волосы... - она смутилась и Аня помогла ей:
  - Коротко острижены?
  - Да. Очень коротко. Так стригут провинившихся рабынь. Очень провинившихся.
  - А у нас ... - Аня на секунду задумалась. Нелегко сходу придумать подходящее объяснение. Впрочем, врать так врать. Чем она рискует? - Я пожертвовала их.
  - Кому?
  - На алтарь трёх богинь-сестёр: Терапии, Хирургии, Гигиены, их матери Медицины и отца их Асклепия-фармацевта. (Не запутаться бы самой. Вроде не должна. Слова-то все знакомые).
  Длинный список произвёл нужное впечатление и, выдержав паузу, Аня продолжила свои "пояснения":
  - У нас, если девушка хочет стать лекаркой, она должна пройти испытание. Вступительный экзамен называется. Если она его проходит, то в знак благодарности обривает голову и волосы приносит на алтарь в храме.
  - Но почему волосы?!
  - Волосы жгут в доме больного, чтобы изгнать болезнь, - серьёзно ответила девушка. - Это, во-первых. Во-вторых, что ещё может пожертвовать человек без вреда для своего здоровья? Медицина и её дочери не приемлют никакого кровопролития, кроме как ради излечения больного. Они ненавидят смерть настолько, что даже цветы в их храме - живые, с корнями, с листьями, в вазах с землёй.
  - А медь, серебро, ткани...
  - Храм принимает любые дары. Храм не может существовать без денег. Но ничего этого богиням не нужно.
  Да, впечатление она произвела. Всю дорогу женщина молчала, изредка, искоса поглядывая на коротковолосую гостью.
   Дома они в четыре руки готовили: длинных рыб полагалось по очереди опустить в кипяток, молниеносно вытащить, остудить в холодной воде. После этого слизь снималась с них вместе с чешуёй и кожей. С "окуней" Аня сняла филе. Кости с плавниками и головами, а также жёсткую кожу с чешуёй она пустила на бульон для ухи.
  Рабыня не без удивления следила за действиями гостьи, но молчала. Женщина лепила рыбные пироги: длинных рыбёшек она укладывала в тесто чуть не вязанками, "плотвичек" - по одной в пирог. Аня не поленилась, отчистила каждую от чешуи. А в пироги с "окунёвым" филе Аня добавила мелко порезанный, тушёный на сале лук. Последняя начинка удивила хозяйку больше всего. Противни с пирогами отправились в печь. Аня процедила рыбный бульон (точнее, аккуратно перелила его в другую ёмкость, оставив разварившиеся кости на дне кастрюли), заправила его зелёным луком и оставшейся от пирогов чищенной рыбой. Получилась двойная уха.
  Первая партия пирогов "отдыхала" на столе под суровым полотном, когда на кухню заглянул хозяин. Похоже, кухня была единственным местом в мире, где его самоуверенность отступала.
  - Готово, готово, - проворчала рабыня. - Несу.
  - Готово, - подтвердила Аня, имея ввиду уху, на две трети состоящую из рыбы.
  Вот она снова сидит за одним столом с мужчинами. Рядом с ней - Гастас. Парень натянут, как струна и изо всех сил "держит лицо". Что-то было вчера? Пока она отдыхала? И ведь не спросишь.
  Кастрюля с ухой опустошается чуть не в миг. В центре стола растёт гора рыбьих костей. Тут же стопка лепёшек. Свежих. Только что из печи. Пироги похоже пойдут на ужин. То, что сегодня не надо плеваться чешуёй, Тадарику нравится. Он демонстративно хлопает ладонью по столу:
  - Старуха! Пива!
  Рабыня приносит холодный жбан из погреба. Разливает питьё по кружкам.
  - Молодец, старуха! - рычит "медведь". - Давно говорю: надо тебе молодую помощницу купить!
  Женщина бледнеет, медленно ставит пустой жбан на стол и, развернувшись, бегом спасается на женскую половину. В спину ей бьёт хохот мужчин. Семейная сцена, однако.
  Аня вздрагивает. Грубость этого громилы больно ударяет и по ней. Она ведь тоже старалась! Она резко встаёт, почти вскакивает, быстро идёт на кухню, вслед за женщиной, даже не замечая, как стихает мужской гогот за столом.
  Конечно, рабыня рыдает.
  - Почему он так? За что?
  Женщина поворачивает к утешительнице мокрое от слёз лицо.
  - Я ... я ...я... он сына хочет!
  - Погоди ... - в памяти всплывает рассказ Гастаса о том, что всех родных Тадарика унесла Чёрная смерть. - Он же последний в роду!
  - Да, госпожа. Он хочет сына, а я ...
  - Он что? - не понимает Аня. - Разве только с тобой?
  - Нет, но ...
  - И часто он так "шутит"? - В Ане начинает подниматься гнев.
  - Часто, но ...
  - Ну, так скажи ему в следующий раз: "Ладно, ты меня "огорчаешь", так зачем же ещё и молодую "огорчать"? Она-то чем провинилась? "
  Теперь в глазах рабыни - дикий ужас.
  - Но, как я ... Он же ...
  - Побьёт тебя?
  - Нет, нет, он никогда ...
  - Но ведь ты здесь не при чём. И ты это знаешь.
  - Знаю, но ...
  Опять поток слёз, несвязные, похожие на вздохи слова:
  - Он - хороший. Он не виноват. Он...
  - Просто ему плохо и он срывается на тебе.
  Как же всё это просто и печально. И самое печальное - непонятно: как и чем можно помочь, но рабыня мыслями уже ступила на проторенную дорожку:
  - Госпожа Анна, вы ведь ведьма?
  - Не совсем. Я ... - Аня понимает, что ждёт от неё женщина, но также ясно понимает, что попалась. Запуталась. В собственной лжи, как в силке. - Я так мало знаю. Я прошла всего три испытания, а их - двенадцать. В первой ступени, - Аня ещё не потеряла надежды "отмазаться". - А ступеней целых три. Из тридцати шести испытаний я прошла всего три. (А изучать гинекологию и родовспоможение, в отличие от основ теории и практики терапии и хирургии, кои я успела пройти, будут только на третьем курсе, а я и второй-то не закончила) - скобки Аня естественно не озвучивает, а её надежда оправдаться слабеет с каждым словом. Во взгляде женщины столько мольбы, что у девушки дух захватывает. - Я буду думать...
  - Я обрею волосы и сожгу их на алтаре во имя трёх блаженных и великодушных богинь, их матери и отца. Я ...
  - Не надо, - окончательно пугается Аня. - Богини не берут плату. Они принимают дары благодарности. После. Я сама обращусь к Асклепию, чтобы он послал мне лекарство. Или подсказал как приготовить его. И... - Внушение. Аня вдруг понимает, что других средств у неё сейчас нет, но есть вера, и веру эту она использует. Потому что недавно она очень легко лгала, не думая о последствиях, а ведь за любую ложь приходится отвечать. - Но ты должна успокоиться! Покой в душе - первое, что требуется для такого лечения! И если ты веришь мне...
  - Верю, госпожа Анна. - на лице рабыни неподдельное благоговение. - Я слышала разговоры мужчин. Вы умеете вызываете молнии с неба, читаете в душах и во тьме грядущего! Вы - настоящая ведьма. - Она затихает. Взрослая, битая жизнью женщина, вдруг уверовавшая в возможность чуда. И Ане страшно, если такая вера будет обманута:
  - Я должна приготовить лекарство, - говорит она уже твёрдо, - но это требует времени.
  - Да, госпожа, - смиренно шепчет рабыня.
  - И не надо слёз. Они ещё никому не помогли.
  Лекарства, лекарства и, ещё раз, лекарства! Без них любой лекарь бессилен. Хотя бы травы. Но она не знает здешних трав, хотя...
  - Как здесь называют ту мелкую, длинную рыбу?
  - Вьюн, госпожа. Вообще-то эта рыба для очень бедных людей, хотя и вкусная.
  - А две другие?
  - Окунь, госпожа, и тарань.
  Названия прозвучали немного иначе, но смысл их понятен и, что важнее, привычен. Так может быть и травы здесь такие-же? Ну, или похожие? Придётся рискнуть. Посмотреть бы у реки.
  С этими мыслями она вернулась к столу. Завтрак закончился. Постояльцы расползлись по лавкам и сыто дремали, хозяин куда-то удалился. К ней подошёл Гастас:
  - Госпожа Анна, я хочу показать вам город, - парень и сам не заметил, как его вежливость перерастает в холодную отчуждённость, больно раня спутницу. Но у Ани уже были свои планы:
  - Конечно, - согласилась она с такой горячей благодарностью, что юноша даже слегка отшатнулся.
  Что-то изменилось в городе со вчерашнего дня. Точно! Люди! Люди на телегах. Они запрудили улицы и торговую площадь. Взрослых мужчин среди них было немного. Главным образом на телегах и под ними ютились женщины и дети.
  - Гастас, почему так много детей?
  - Собачники идут, госпожа Анна. Мужчины остались, чтобы за крепкими стенами посадов защищать дома и имущество. Но дети... Они ведь такие непоседы. Вы ведь знаете, чем собачники кормят своих псов?
  - И детьми тоже?
  - Маленькими. Собаки обучены воровать их.
  - Собачники нападут на город?
  - Нет, госпожа. Они и на посады нападать не будут. Поля вот потравят. Это - да. Просто собачникам сейчас нужно золото и хлеб. Они встанут под городом, на погосте и будут менять овец и рабов на хлеб и золото.
  - Хлеб - это я понимаю. Они его не выращивают, а кашу варят каждый день, но зачем им деньги?
  - Собачьи кольчуги, их оружие из крепчайшей, седой меди стоят немало.
  - А у кого они их покупают?
  - Этого не знает никто.
  - А горожане? Их же много. Почему они не нападут на собачников?
  Гастас криво усмехнулся:
  - Никто, кроме вас, госпожа Анна не смог убить бронированного пса.
  - А кто-нибудь пробовал?
  Опять ответ предваряет кривая усмешка:
  - Ну, я пробовал. И мои друзья пробовали. Те, которых мы будем завтра выкупать. Пешего воина собака просто сшибает с ног. А конного или стаскивает с коня или калечит и валит лошадь. Псы хорошо обучены. От них можно только спрятаться за стенами и отогнать кипятком.
  Нет, тему надо было срочно менять.
  - Гастас, а мы можем спуститься к реке?
  - Конечно, госпожа Анна. Сегодня это не опасно.
  - А завтра?
  - Завтра там будет пастись скот собачников.
  - Поэтому люди и уходят? - Аня указала на тяжело нагруженные лодки рыбаков, плывущие к противоположному берегу.
  - Да, госпожа Анна. И ... - взгляд юноши зацепился за один из домишек. - Здесь живёт городская колдунья. Может быть она знает, как вам вернуться в ваш мир?
  Сам дом представлял из себя полуземлянку, а его чёрная дверь напоминала провал. Шагнуть туда? И, может быть, тут же покинуть этот мир? Такой неуютный, неспокойный, со всеми его бедами... Аня поёжилась, колеблясь в мыслях: "Может не надо? Может в другой раз?" Во взгляде её спутника отразилось нечто, схожее с недоумением.
  - Страшновастенько, - пожаловалась ему Аня, в оправдание своей нерешительности и зябко поёжилась. - Но ты прав. Зайдём.
  Скрип разбухшей от сырости двери ударил по нервам. Холодная темнота погреба распахнулась перед глазами. Гастас легко поклонился дверному косяку и не задумываясь переступил высокий порог. Ане ничего не оставалось, как последовать за своим провожатым. Тем более, что тьма лишь казалась абсолютной. Слабый огонёк масляной лампы в дальнем углу, тёмные, почти чёрные сени, голос со стороны:
  - Кто вы? Зачем пришли сюда?
  В волнении, рука девушки стиснула ворот платья, заодно зацепив и шнурок амулета. Радуясь подсказке судьбы, Аня сняла его, протянула невидимой хозяйке дома:
  - Я пришла, чтобы узнать об этой вещи.
  Измождённая, чёрная рука с длинными, свивающимися в спирали, чёрными же от грязи когтями проступила в темноте, приняла из рук посетительнице простенькое украшение. Чёрные, от окружающего мрака, блестящие глаза вглядываются в безделушку:
  - Три простых камешка на двухцветном шнуре. Что за невежда сказал тебе, будто эта вещица что-то значит?
  Снисходительное презрение ведьмы обожгло девушку. Кем бы ни был Сириус на самом деле, но невеждой Аня не назвала бы его никогда. Подчиняясь этой, мимолётной вспышке гнева она вырвала амулет из грязных лап:
  - Я пришла для того, чтобы узнать, а не для того, чтобы рассказывать. Знаешь - говори. Нет - я ухожу.
  - А куда?
  - Мир велик, а дорогу осилит идущий.
  - Госпожа Анна, - попытался вмешаться в перебранку Гастас.
  - Ах! - обрадованно взвыла провинциальная сивилла. - Так это сама госпожа Анна удостоила меня своим визитом? Невинная девица, способная за кусок мяса псу глотку перегрызть!
  - Ах ты, ведьма ...
  Аня едва успела перехватить руку своего спутника. А уж как она сумела выволочь его из этой норы на солнышко - осталось вообще недоступным для её понимания. Парень рычал, вырывался:
  - Да я тебя, сука ...
  - Гастас, Гастас, - успокаивала его Аня чуть не плача. - Ну, врала она, врала. Понимаешь? Поверь мне, все ведьмы врут. Ремесло у них такое. Поэтому я и не хочу быть ведьмой ...
  - Она сказала! ... - Парень кажется взял себя в руки, но гнев, готовый вырваться наружу, всё ещё кипел в нём.
  - Что я горло собаке перегрызла? Но это же брехня. Ты сам с них доспехи снимал, сам видел, что ничего там не погрызано. Брешет она. Наслушалась городских сплетен и брешет, как Троцкий. Все ведьмы такие. У них на одно слово правды - сто слов лжи. И попробуй отличи: где и какое.
  Кажется, её доводы подействовали. Парень обмяк, вздохнул несколько раз, но не удержался, заметил ворчливо:
  - И всё-таки одно правдивое слово она сказала: про кусок мяса.
  - Гастас, - Аня умоляюще смотрела ему глаза, почти физически ощущая обиду спутника. - Всё было немножко не так. Дело не в собаке, а ... - В памяти всплывает полусгнившее лицо чудовища из бреда и преображение этой образины в собачью морду. А потом был вкус воды на губах и детское лицо. Уже наяву. - Если быть честной до конца, то нас обоих тогда спас Заморыш.
  - Заморыш?
  - Да. Девочка-рабыня. Я даже не знаю её имени. Мы не понимали друг друга. Может быть, ты помнишь её? Тощая, грязная, непонятно, в чём душа держится. Настоящий заморыш. Она тогда меня в чувство привела, водой напоила. Знала же, чем ей это грозит и не побоялась. Ну а потом ... оно словно само покатилось. И мы вообще-то к реке собирались?
  - К реке, - покорно согласился юноша. - Заморыш нас спасла, говоришь? Жаль, не помню.
  - Да ты и помнить ничего толком не можешь. У тебя тогда такой жар был! Пока рана не очистилась. Но Заморыш, поверь мне, - это личность! Я здесь чужая. До сих пор толком ничего не понимаю. Безрассудная отвага не дорого стоит. Ты - воин. У тебя сила, ловкость, выдержка, какие не у каждого есть. А у той малявки - ничего. Её же ветром гнёт. По-моему, её до сих пор собакам не скормили, только потому, что там даже собакам есть нечего!
  - Такой заморыш, говоришь? - переспросил парень и засмеялся. Пусть ещё хрипло, но искренне. - Не помню её. Жаль. И она принесла вам воду?
  - Да. Только благодаря ей я очнулась до заката и мы смогли скрыться, пока не взошла луна. При луне это было бы сделать куда труднее. А вот ... - Аня оборвала фразу, прикусив губу. Душу наполнила горькая обида. Чужая девчонка, вопреки всем опасностям, принесла ей воду, а её подруга, Алевтина, наверно о ней даже не вспомнила. Вот такая дружба получается.
  - Вы хотели что-то сказать?
  - Я? Да. А как мы пройдём? Ворота в другой стороне?
  - Есть ещё ворота. Точнее, калитка в крайней башенке. К тропе под обрыв. По ней рыбаки приносят в город рыбу. Воротца очень узкие. Там толком и трое пеших не разминутся. И проход там бесплатный. Город без рыбы не проживёт.
  Воротца оказались действительно узкими, хотя и вполне надёжными: створки сбиты из дубовых досок в ладонь толщиной, а перед ними - пазы для укладки тяжёлых брусьев, позволявших в считанные минуты соорудить за воротам глухую стену. Тропа тоже оказалось узкой и крутой, только-только двоим разойтись, зато и обихоженной, с удобными, деревянными ступеньками.
  У реки Аня разулась, с удовольствием ощутив босыми ногами сырую прохладу воды. Она шла по самой кромке, вдоль берега. Глаза её жадно скользили по зелени вокруг. Для пробы она выдернула несколько стеблей. Почва оказалась на редкость мягкой. Похоже ей попался манник. У аира стебли в основании красноватые и его приятный, пряный запах ни с чем не спутаешь. А вон, вроде бы знакомые, резные листья. Девушка шагнула вглубь прибрежных зарослей и ноги её по щиколотки погрузились в мягкий ил. Не важно. Она выдернула заинтересовавший её куст, понюхала. Точно! То, что надо. А вон ещё один такой. Возьмём и его. Набрав целую охапку пахучих корней и перемазавшись в болотной грязи, она выбралась на твёрдый берег. Помыть корни лучше сразу. Чтобы не волочь в дом грязь. Крупные, гладкие ракушки у самого берега тоже заинтересовали её.
  - Гастас, ты не знаешь, их едят?
  - Беднота весной всё ест. Они здесь каждую весну землю распахивают, корни вытягивают. Потом сушат их, мелют и кашу варят. Вот эти, белые. - он указал на забракованный Аней манник. - А те, что вы взяли - не едят. Уж очень пахучие.
  - Понятно.
  Корни валерианы, мясистые корни лопуха, листья кровохлёбки. Неплохой улов для первого раза. И ракушки стоит взять. Кажется, это беззубки. Жаль, лягушек наловить не удастся. Больно шустрые. Нет, лягушки - это было бы здорово. Их здесь точно не едят.
  Гастас отстранённо наблюдает за её поисками, но молчит. И не скажет ни слова. Кажется, хватит. Корзинка полна доверху. Грязная вода стекает сквозь прутья. Охапку травы она возьмёт под мышку, корзину - в свободную руку.
  - Всё. Хватит. Можно возвращаться.
  - А вы не хотите ничего купить?
  - Купить? Что?
  - Украшения, ароматы, новую одежду ... Я не знаю.
  - Зачем?
  Кажется, они опять не понимают друг друга. Кстати, корзину с добычей Аня еле тащит, а парню и в голову не приходит помочь ей. Здесь так не принято. Но вот подъём закончен. Вид сверху, надо заметить, такой, что дух захватывает. Вот ворота, вот они в городе.
  Гастас враз высмотрел этого подростка. Пара слов, маленькая медная монетка и руки у девушки свободны, а нагруженный подросток шагает за ними следом по городским улицам. Краем глаза Аня заметила Тадарика с двумя постояльцами. Они втроём яростно торгуются у овечьего загона. Ну да, завтра рыбы на утреннем базаре не будет.
  Потом они ходили по лавкам. Гастас буквально навязал ей красивый, белый шарф с простеньким, шитым иглой кружевом по краю и даже попытался купить в парфюмерной лавке флакон душистого масла. Флакон был маленький, блестящий, загорело-коричневый, с малахитово-зелёными разводами и невероятно, с точки зрения Ани, дорогой. Вместо него девушка уговорила спутника купить ей три больших, пустых флакона из грязно-бурого стекла с узкими горлышками и прекрасно притёртыми, стеклянными пробками. Недешёвая, надо заметить, покупка. В ювелирной лавке история почти повторилась.
  Медные перстни на вкус Ани выглядели крайне грубо, даже деньги - толстые, серебряные, проволочные кольца смотрятся аккуратней, а серьги ... Зачем ей медные серьги, если у неё даже уши не проколоты? Гастас обиделся, хотя и старался не подавать виду. Купить что-нибудь себе, он даже не пытался. На себя у него денег не было. Чтобы немного утешить парня, Аня предложила купить мёду, сливочного масла и белого, козьего сыра. В конце концов, это же естественно, если она неудобным украшениям предпочитает сладкое?
  
  Глава 5. Торг.
  
  Постоялый двор встретил их суетой. Сколько-то там баранов блеяли, запертые в одном из пустующих денников конюшни. Двух овец уже закололи и, подвесив на дереве, свежевали весёлые, возбуждённые постояльцы. Рядом, под наблюдением рабыни, двое же постояльцев устанавливали на треножнике, над кострищем вместительный котёл для похлёбки. Аня тут же вписалась в эту, возбуждающе-приятную суету.
  Баранов будут жарить на костре? Лучше не целиком, а кусками. И мясо прожарится быстрей, и не обгорит оно. Жарить завтра? Тогда мясо надо замочить. В пивных поддонках, например, с солью и луком. И чуть-чуть мёда добавить. Для приятного вкуса. К утру мясо как раз созреет и будет мягким. А в сегодняшнюю похлёбку кроме двух бараньих голов, ножек и потрохов можно положить и бараньи кости. Навар получится гуще. И заправить бульон завтра лучше не крупой, а лапшой. Что такое лапша? Ну, это совсем просто. Сейчас сделаем. Мука - есть, вода - есть, яиц, правда нет, ну и ладно. Можно немного масла положить. Совсем немножко. Оно ведь есть. Или лучше бараньего жира с бульона снять. Кстати, она ведь кое-что принесла и этим тоже надо заняться. Только тс-с-с-с. Это - тайна. Надо испечь пирог. Да, да, не простой. А пока ...
  Вторую кухню под открытым небом женщины организовали в саду. Подальше от мужских глаз. Первым делом, Аня сварила ракушки и почистила их. В другом котелке, с парой горстей спелых ягод тушились чистые, мелко покрошенные корни лопуха. На сковороде жарился лук. И ещё в одном котелке Аня заварила корни валерьянки пополам с листьями мяты. Мята в изобилии так же росла в саду, в тени у забора.
  На тушёных моллюсков хозяйка смотрела крайне подозрительно, если не сказать: брезгливо. Отлично. Так и было задумано. Беззубок Аня обжарила вместе с луком, посолила, приправила мелко нарезанной мятой и кубиками овечьего сыра:
  - Тесто готово?
  - Оно не успело подойти ...
  - И не надо. Всё масло пошло в тесто?
  - Да.
  - Отлично. А золы достаточно?
  - Достаточно.
  - Тогда надо ещё одну сковородку или два глубоких, глиняных блюда.
  - Вы хотите испечь пирог в золе?
  - Да. Именно в золе. Ты умеешь это?
  - Да, госпожа Анна.
  - Вот и сделай.
  Пироги с начинкой из моллюсков, жаренного лука и сыра лежат в блюдах, как в формах. Их получилось два. Для Аниной задумки хватило бы одного, но вот с начинкой она не подрассчитала. Ладно. Пусть будет два. Блюда-формы сами по себе не слишком велики. Между прочими делами, Аня сняла с огня котелок с травяным отваром, отлила чуть-чуть в чашку, попробовала, добавила мёду, подала женщине:
  - Выпей, не бойся. Это вкусно. Будешь варить такое зелье и пить его целый месяц. Может быть проблема не в тебе, но давай уж всё сделаем по правилам. Тем более, что это питьё никому ещё, ничего кроме пользы не принесло.
  Рабыня выпила отвар, облизнула губы. Аня дополнила свои пояснения:
  - Пить его надо три раза в день. Третий раз - обязательно на ночь. - По крайней мере, если рабыня пропусти хоть один приём, у Ани будет оправдание. Но это пока лучше не озвучивать.
  - Да, госпожа Анна, - покорно кивает в ответ хозяйка. Её-то как раз удивляет именно простота предлагаемых рецептов, но верить - так верить.
  Пока пироги пекутся в золе, Аня пробует повидло из лопуха. Это варево она тоже готовит первый раз в жизни - прочла рецепт где-то в книжке. Там правда корни варились в уксусе. Впрочем, кислый сок его неплохо заменил. Нормальное повидло получается, хоть и не слишком сладкое. Главное - чтобы не пригорело.
  Ужин вышел просто роскошный: варёные мясные кости, лапша в мясном бульоне, хлеб, пиво. Под пиво рабыня подсунула господину "магический" пирог. Да так удачно, что лишь дожёвывая последний кусок, Тадарик понял, что съел что-то необычное, но при этом очень вкусное. Отложив огрызок, он заорал:
  - Старуха! Ты где!
  - Здесь, господин, - служанка старательно изображала смирение. Слишком старательно, но Тадарика такие нюансы не интересовали:
  - Что это ты подсунула мне?
  - А что?
  Голову на отсечение, но в опущенных глазах женщины пляшут злорадные искры. От пирога только корочка осталась, на один укус. Теперь бы эту корочку ей съесть - и колдовство непременно сбудется.
  - Ау! Старуха! С чем пирог был?
  - Который?
  - Да вот этот.
  - Не помню, господин. Дай попробовать.
  - Обойдёшься. - Тадарик демонстративно запихнул последний кусок в рот, запил пивом, проглотил. - Готовить научись, хозяюшка! Точно. Завтра надо будет тебе молодку в помощь присмотреть.
  Глаза рабыни полыхнули пламенем несбывшегося ожидания:
  - Ну, зачем же ещё и молодую-то "огорчать", господин? Довольно, что меня "огорчаешь".
  - Что!!!
  Если раньше шумел человек, то теперь голос Тадарика вполне было можно принять за медвежий рык. Не видя и не замечая никого, кроме дерзкой бабы, громила выдрался из-за стола. Спину его, как плеть, жалили задушенные смешки постояльцев-сотрапезников. Вне себя, он подхватил рабыню на руки:
  - Значит сейчас я тебя так "огорчу"!
  Глаза в глаза. Женщина тоже кипела от ярости и взгляда не отвела:
  - А вот посмотрим.
  Чем и как завершилась эта, семейная сцена, гости уже не видели. Они тихо и смиренно доели ужин, Аня быстро сгребла кости, протёрла столы, помыла и убрала скудную посуду. Когда она покончила с уборкой, мужчины уже дружно храпели на веранде, раскинувшись на широких лавках у стены. Привыкшие. Не холодно им.
  Аня спустилась во двор. На костре, в котле млело варево из бараньих голов и костей. Пусть стоит. Аня подкинула в огонь дров. Немного. Пусть томится на самом медленном огне, до утра.
  Переночевала девушка в свободном деннике, в конюшне. На женскую половину она идти постеснялась. И хозяйничать утром ей пришлось самой. Да не проблема!
  Похлёбка готова. Густая, аж ложка стоит. Даже заправлять не надо. Лишь присолить чуть-чуть. Хлеб есть, пиво в погребе, а едоки - непривередливы: что ни поставь - всё сметут. Для пущей солидности, Аня испекла на костре часть замаринованного с вечера мяса. Деревянные палочки мужчины, по её просьбе, настрогали вчера, а жарить шашлык девушка умела не хуже любого своего сверстника-современника. Привлечённый вкусными запахами из дому вышел хозяин: осоловевший, вальяжный. Он спустился с веранды на двор, подошёл к колодцу. Пристальный взгляд его зацепился за хозяйничающую у костра девушку.
  Аня поняла. Быстро свернув свою кухню, она скрылась в доме. За спиной её поднялась возня и фырканье, словно не человек плескался у колодца, а целый бегемот. Да, похоже не один. Рабыню она нашла в слезах:
  - Он съел весь пирог!
  Не было печали. Второй "магический" пирог лежал с прочей выпечкой в кадочке, под полотном. Он был завёрнут в отдельное полотенце и Ане не над было даже искать его. Она достала пирог, развернула, положила перед хозяйкой:
  - Тогда тебе придётся съесть этот. За раз, весь, до крошки. И питьё не забывай: трижды в день, а на ночь - обязательно. Да! Никому и ни о чём ни слова. Тайна.
  Интересно, успеет ли она слинять из этого дома, прежде чем раскроется обман? Очень не хотелось бы оправдываться, выдумывая, что де сама женщина виновата, так как что-то там сделала неправильно. Вот так одна ложь тянет за собой другую и только чудо может эту цепь оборвать.
  Запах шашлыка навязчиво полз в дом, а гвалт на дворе усилился неимоверно. Интересно, что там происходит?
  Через распахнутые ворота во двор шли мужчины. Из распахнутых дверей дворовой каморки постояльцы вытаскивали дощатые щиты, обитые кожей, жёсткие кожаные брони с костяными нашлёпками, мечи в ножнах, длинные, тяжёлые копья, широкие, кожаные рубахи до колен. Мясо на углях тоже пекли постояльцы, уже обряженные в доспехи. Пришельцы одевались, помогая друг-другу, подбирали оружие по руке. Тут же люди завтракали на ходу, запивая еду пивом. Хозяин дома возвышался надо всеми, командовал, распоряжался. Каждое слово его звучало выверено, спокойно и очень авторитетно. Выглядел он крайне величественно: в панцире с медной чешуёй, в рогатом шлеме из обточенного бычьего черепа, оправленного в медь с медными же нащёчниками и налобником, с тяжёлым, круглым щитом за спиной, с солидным, медным мечом в ножнах. Его короткий, крашенный, рыжий плащ прикрывал тело хозяина до икр и совсем не походил на длинную, полосатую хламиду, предназначенную, как поняла Аня, исключительно для мирной жизни.
  Девушка даже не осмелилась подойти к нему и спросила у Гастаса:
  - Что случилось?
  Парень был одет, как все, для боя: кожаный панцирь с костяной чешуёй, костяной же шлем на кожаной основе, щит за спиной, на поясе - нож и меч в ножнах.
  - Собачники пришли.
  - Только что?
  - Вчера вечером. Тадарик просил помочь.
  - В чём?
  Парень неопределённо пожал плечами:
  - Выйдем за стену, постоим на торге, чтобы эти дикари меру в дерзости знали.
  - В поддержании порядка, что ли? - Аня ещё раз окинула взглядом толпу вооружающихся мужчин.
  - В поддержании порядка? - переспросил её Гастас, словно пробуя новое сочетание слов на вкус. - Можно и, так сказать.
  - Но почему вы? В городе же есть стража?
  - Стража? - Гастас скептически хмыкнул. - Так она в городе и останется. Потому Тадарика купцы и просят.
  Один из воинов выхватил меч и с размаху обрушил его на шлем соседа. Щит буквально вылетел у атакуемого из-за спины и принял удар. Стремительность обоих бойцов, грохот, удар сопровождающий, производили впечатление:
  - Так это у вас получается что-то вроде ДНД? Добровольной, народной дружины?
  - Добровольная, народная дружина? - опять переспросил её собеседник.
  - Ну да. У нас было что-то подобное. - Уточнять Аня не стала, но Гастас решил, что понял её, кивнул, соглашаясь:
  - Пожалуй так и есть. Хорошее название. Точное.
  А мысли девушки уже вели её дальше:
  - Так ты тоже идёшь?
  - Само собой. Лично мне лучше торговаться с собачниками, имея за спиной два десятка мечей.
  - А можно я пойду? - попросила его девушка, вспомнив про Тину.
  Голос парня стал задумчиво-растянутым:
  - Конечно, госпожа Анна. Я даже хотел просить вас об этом.
  - Я попросила первой, - попробовала пошутить девушка. - Так можно?
  Ответ воина прозвучал вызывающе бесстрастно:
  - Можно.
  Сборы не затянулись. Командный окрик Тадарика построил отряд. Всего Аня насчитала в нём двадцать восемь воинов. Немного, но все при оружии, в броне, с хорошей, военной выправкой. Вторая команда - и отряд вышел из ворот на улицу. Вслед за строем, два воина, несли на шесте небольшой, но тяжёлый тюк. Как догадалась Аня: собачьи кольчуги.
  У городских ворот, ожидая их открытия, стояли две телеги с мешками. Скоро подъехала ещё одна. Тадарик обошёл всех торговцев, лично переговорил с каждым. Тем временем сменился караул. Ночной на дневной. Численность этого "дневного дозора", по меньшей мере в двое превосходила небольшой отряд Тадарика.
  Только теперь стража открыла ворота. Первыми в поле вышли вольные воины. За ними - торговцы с тремя телегами, каждую из которых сопровождали два вооружённых - сторожа при купеческих дворах, как потом узнала Аня. Выступление замыкал отряд городской стражи. Он и от ворот-то толком не отошёл. Впрочем, доверия не было и, с другой стороны.
  Две повозки у приоткрытых ворот, ведущих внутрь погоста, в любой момент могли преградить гипотетическим нападающим путь внутрь стен. На стенах цепочкой выстроились воины с копьями и лукам, готовые обрушить на нападающих, буде таковые, смертоносный ливень. Семеро воинов во главе с Седобородым вождём стояли за пределами крошечной крепости. Никакого товара видно не было. Собак - тоже.
  Тадарик решительно направился к кочевникам. За ним, не отставая, следовали Гастас, Аня и два воина с ношей на шесте. Остальной отряд прикрывал купцов и их товар.
  Первым заговорил Седобородый:
  - Мы пришли с миром. И с товарами.
  - Мы пришли с миром, - в тон ему ответил Тадарик и после краткой паузы добавил, - и с товаром. Мои гости, - воин широким жестом указал на юношу и девушку, - хотели бы стать первыми твоими покупателями. И мои друзья, - жестом он указал на приотставших купцов, - согласны со мной.
  Аня ожидала увидеть на лице собачника гримасу ненависти, но тот слишком хорошо владел собой. Лишь глаза старика блеснули недобрым блеском узнавания.
  - Что за товар предлагают твои гости?
  - Редкий товар, - усмехнулся Тадарик, - и ценный.
  Две развёрнутые собачьи кольчуги, как шкуры расстелились по вытоптанной земле. На скулах собачника заиграли желваки.
  - Целенькие, - подлил масла в огонь Гастас. - Ни одно звено не повреждено. Каждая такая кольчуга стоит не меньше пяти рабов.
  - Это если их делает кузнец и на заказ, - уточнил кочевник. - Теперь они нуждаются в подгонке.
  - Кузнецу всё равно на кого подгонять кольчугу: на собаку или на человека.
  Седобородый бросил быстрый, как молния взгляд на своего недавнего пленника, ответил с невозмутимой неспешностью:
  - Ты не прав. Кузнецу не всё равно. На собаку кольчугу подогнать проще. И пять рабов за броню - это дорого. Слишком высока цена работы.
  - Сколько предложишь?
  - Пятеро за обе.
  - Остановимся на шести. Но, разумеется, это будут не любые рабы, а именно те, что нужны мне.
  Вождь криво и недобро усмехнулся:
  - Войди и выбери.
  - Зачем? Там сейчас твой дом. Что мне в нём делать? Вели сам привести их.
  - Кого?
  - Ты умён. Я знаю это. И ты знаешь, кто мне нужен. Их пятеро. И ещё одного раба я выберу сам.
  Седобородый пошевелил ногой кольчугу. По его лицу было ясно видно, как борются в душе кочевника самолюбие и здравый смысл. Здравомыслие победило. Вождь жестом подозвал одного из своих воинов, на ухо, почти шёпотом что-то приказал ему. Юноша опрометью бросился выполнять приказ. Лицо кочевника обрело невозмутимость. Глаза равнодушно заскользили по лицам противников, зацепились за лицо девушки. Не дрогнув, Аня выдержала его недобрый, тяжёлый взгляд. Похоже старик не ожидал от неё такой стойкости. Невольно, пусть на мгновение, он отвёл глаза, но тут же опять вцепился в неё взглядом. Девушка явно занимала его мысли куда больше, нежели воины, стоящие вокруг неё.
  Звон оков оповестил о приближении пленников. Впереди шла пятёрка скованных воинов, за ними - цепочка остальных пленников - мужчин. Последними два кочевника гнали рабынь: двух безымянных женщин, Тину и подростка-Заморыша. Измученная, сломленная Алевтина даже не разобралась, кто стоит перед её хозяином. А вот Заморыш сразу заметила Аню. Скорее всего девочку поразил сам факт присутствия женщины, среди покупателей - мужчин. Лицо покупательницы она разглядела чуть позже и тут же вспыхнула, вся во власти радостного волнения.
  Взгляд Седобородого скользнул по женщинам. Лающий приказ и воин, сняв с Алевтины оковы, швыряет девушку под ноги покупателям.
  - Я не ошибся?
  - Нет.
  - Хорошо. - Взмах рукояткой бича в сторону первых двух скованных воинов. - Этого и этого - расковать.
  Освобождённых пленников швырнули на землю рядом с Алевтиной. Кочевник толкнул ногой одну из собачьих кольчуг:
  - Моя?
  - Да.
  - Хорошо.
  Собачники, не дожидаясь приказа, снимали оковы с оставшихся в связке пленников. Глаза грязных, измождённых мужчин сияли радостью: "Спасены!" Вот от толчка в спину на колени перед своим спасителем падает один, вот второй. Глаза Седобородого впиваются в глаза Гастаса. Во взгляде вождя жестокое торжество победителя. Последний пленник сам делает шаг навстречу освободителям и ... Рукоятка плети перехватывает ему горло, заставляя застыть на половине движения, высоко вздёрнув голову.
  - За первую кольчугу я заплатил два раба и рабыню. Ты согласился с этой ценой.
  Теперь оба воина: молодой и старый, смотрят в глаза друг другу, едва сдерживаясь, чтобы не сцепиться.
  - Это была красивая рабыня, - пытается вывернуться Гастас. - Остальные твои бабы годятся только воду носить.
  - Я дам тебе девственницу, - не сдаётся Седобородый и притянутая любопытством девочка бьётся в руках господина. - Если её откормить, - она станет настоящей красавицей.
  - Да чтобы откормить такую дохлятину - овцы мало! - Возмущение Тадарика отдаёт дешёвым балаганом. Кочевник невозмутим:
  - Два барана я даю в придачу. Два раба, девственница и два барана - достаточная цена за одну кольчугу.
  - Но ...
  - Принеси ещё кольчугу. Тогда поговорим.
  - Ты хочешь этот панцирь? - ноздри Гастаса раздуваются от ярости.
  - Нет. Костяной панцирь стоит не дорого.
  - Меч, щит, нож ... - Гастас вытягивает драгоценный клинок из седой бронзы.
  Судорога пробегает по лицу Седобородого:
  - Нет. Только броня, или ... - движение брови, и собачник, удерживающий пленного, вздёргивает ему руку так, что становится виден белый, продольный шрам на внутренней стороне запястья. Аня бросает быстрый взгляд на Тадарика. Лицо мужчины наливается краснотой. Взгляд на Гастаса. Юноша сереет лицом, точь-в-точь как грубое полотно. Его левая рука невольно тянется к правому запястью с таким же шрамом. Побратимы? Третий взгляд на лицо собачника. Ноздри Седобородого раздуваются, улыбка похожа на оскал, в глазах - хищная радость:
  - Ну! Так что ты решил?
  Взгляд Седобородого, - взгляд удава. Гастас бледен, капли пота выступили на висках, синие глаза почернели и кажется состоят из одних зрачков, движения замедленны, как у сомнамбула. Левая рука медленно ползёт к кожаному ремешку, на котором, за спиной у юноши висит щит.
  Жёсткие пальцы впечатываются девушке в плечо, над ухом, как гром грохочет, шёпот Тадарика:
  - Останови его, или ...
  Пояснения не нужны. В памяти Ани всплывает древняя история про двух побратимов-скифов. Когда один из них попал в плен, - другой хотел его выкупить и не смог. Победители выкупа не взяли. Тогда свободный скиф пошёл за побратимом в рабство. Кажется, они оба погибли. Геродот пересказывал эту историю с придыханием: мол, вот как надо. Оно и понятно. Для него те бедолаги были чужими.
  Глаза из одних зрачков. Ремень щита медленно сползающий с плеча по руке.
  - Гастас! Не смей! - Аня стоит перед парнем и, вцепившись в руку, смотрит ему в глаза. Ремень от щита режет пальцы. Тяжёлый, зараза. - Не смей! Слышишь?
  Лицо парня буквально скручивается от боли. Аня пытается трясти его, хотя, с тем же успехом, она могла бы трясти вековую скалу.
  - Слышишь? Я приказываю! Не смей!
  Короткий взгляд за спину, через плечо: лицо пленника белее мела, глаза закрыты, губа прикушена до крови. Чёрт побери! А ведь парню не нужна такая жертва. Не нужна! И тут её глаза встречаются с глазами недавнего господина. Из-под его самоуверенности явно проглядывает растерянность. Ну, погоди, гад. Сейчас ты получишь:
  - Согласна! Цена принята.
  Конечно, по логике здешних понятий Седобородому следовало бы презрительно промолчать. Но разочарование оказалось слишком сильным:
  - Молчи, женщина!
  - Тебе ясно сказано?! - а это Тадарик вклинился в спор.
  - Не слышу мужчины, - заупрямился Седобородый. Как же не хочется вождю отступать перед женщиной. Подчиняясь наитию, Аня наносит по его самолюбию ещё один удар:
  - Мы вернёмся и принесём то, что ты просишь. Ты ведь обещал подождать.
  Удар бича обрушивается на беззащитное тело раба. Гастас вздрагивает, бросается вперёд. Аня буквально виснет на нём.
  - Ты обещал ждать, - с угрозой повторяет слова своей гостьи Тадарик. - Пальцы его вцепились в рукоятку меча, да так, что лезвие "гуляет" в ножнах.
  - И это побратимы!
  Теперь между Гастасом и Седобородым вклинивается ещё и Тадарик. Голос вояки звучит придушенно, почти ласково:
  - Ещё одно слово, старик, и мой меч найдёт твою печень.
  - А как же ваш закон?
  - Закон? - они стоят лицом к лицу, как противники на поединке. - Что ж, отвечу по закону. Только тебе от этого легче не будет. Где бараны?
  
   Глава 6. Гулянка.
  
  В город Гастаса волокли три пары рук. Четвёртый, из выкупленных тащил за собой на верёвке двух обросших баранов с тугими спиралями рогов. Тадарик семимильными шагами выступал впереди, размахивал руками, безмолвно ругаясь. Аня и две недавние пленницы едва поспевали за мужчинами.
  Компания наконец-то миновала ворота и оказалась в городе. И тут Гастас упёрся, скинул держащие его руки:
  - Хватит! Не убегу! - Взгляд его скользил по окружающим предметам, кажется ничего толком не замечая. На миг глаза Ани встретились с глазами юноши. Но только на миг, потому, что Гастас тут же отвёл взгляд и его лицо свело судорожной гримасой боли и отчаяния.
  - Точно. Покончи с собой. Им, на радость.
  Гастас закусил губу и отвечать Тадарику не стал, свернул направо. Надо заметить, улицы в городе путались не хуже, чем в лабиринте. Очередной поворот, очередной дом. Взгляд юноши стал осмысленным, а кулак врезался в створку ворот с соответствующим моменту грохотом. Гастас остановился, с вызовом оглядел спутников, ударил в ворота во второй раз, выдержал паузу. Ещё удар.
  Сонный хозяин с всклокоченной шевелюрой приоткрыл калитку, намереваясь высказать о буяне, все пришедшие на ум слова, но увидел Тадарика, заробел, и лишь заметил укоризненно:
  - И это твои гости!
  - Хозяин, - Гастас даже не думал прятаться за чужую спину, - у нас радость и мы хотим по этому поводу немного гульнуть. Вот деньги. - он протянул мужчине серебряное кольцо. - Нас будет шестеро. Приготовь барана, пиво, хлеб. Ну и музыка чтоб была. Всё как положено.
  - Прямо сейчас? С утра пораньше? - не сдержав ехидства, поинтересовался хозяин.
  - Зачем сейчас? Вечером. После того, как торг закроется. Но четыре кружки пива для моих друзей можешь вынести прямо сейчас.
  - Пива вам? - пробурчал хозяин уже без раздражения, скрываясь за калиткой. - Сейчас принесу пива.
  - Гастас, зачем, - начал было один из выкупленных лишь только хозяин кабака скрылся за воротами, но юноша грубо оборвал его:
  - Потому что это мои деньги и я трачу их так, как хочу.
  - Почему не у Тадарика? - поддержал первого второй. - Что у него, пива нет?
  - Потому что я так хочу, - упрямо повторил юноша и обратился к внимательно изучающему его Тадарику. - Одолжи мне золотой.
  - А надо?
  - Надо. Парням одеться надо.
  - Разумно.
  - И три меча одолжи. На одну ночь.
  - Почему три?
  - Я при оружии и один у меня есть.
  Тадарик задумался, рассеяно снял с пояса кольцо с ключами, отцепил один:
  - Доспехи не нужны?
  Гастас взял ключ:
  - Кто же на пирушку в доспехах идёт?
  - Ну, я наверно приду в доспехах. Сразу, как только закроют торг?
  - Да, именно так.
  Губы Тадарика дёрнулись, обнажая в оскале зубы:
  - Ты правильно сделал, посчитав меня.
  Гастас прикусил губу. От необходимости отвечать его избавил приход хозяина кабака с пивом. Мужчина раздал кружки, спросил деловито:
  - Которого из баранов оставишь?
  - Никакого. Я тебе деньги дал. А за бараном сам, за стену сходишь. Рядом же.
  - Тогда одну серебрушку за гулянку - мало.
   Гастас выловил последнюю серебряную монету в кошельке, протянул хозяину:
  - Раз мало - добавлю. Так как насчёт золотого, Тадарик?
  - Три ты уже должен.
  - Буду должен шесть.
  - Шесть - это много. Без заклада.
  - В заклад ставлю моего коня.
  - Значит, конь теперь мой?
  - Будет твой, если я не верну долг до отъезда.
  - А ты вернёшь?
  - Верну.
  - Хорошо, по рукам. Только золота у меня при себе нет. Пока пятнадцать серебряных хватит?
  - Пока - хватит.
  - Погодите, погодите, - вклинился в их беседу хозяин кабака. - Я не согласен за стену идти. Бери серебро назад. Я ...
  - Поздно, дружище, - панибрацки хлопнул его по спине Тадарик. - Ты взял деньги, а парни пьют твоё пиво. Сделка заключена. Да не трясись ты так. За стеной - мои воины следят за порядком. Я сейчас иду к ним. Так что доведу я тебя туда. И обратно до ворот доведу. А по городу, с овцами, ты и сам дойдёшь. Так что бери монету и пошли. Не упирайся.
  Подхватив горожанина, Тадарик чуть не силой поволок его к городским воротам, успокаивая на ходу: мол не переживай ты так, пустяки всё это, ты же меня знаешь...
  Гастас проводил парочку взглядом, повернулся к оставшимся:
  - Выпили? Ставьте кружки у ворот и пошли. У Тадарика, поедите, поспите, приоденетесь, а вечером - на гулянку.
  - Но почему гулянка не у Тадарика?
  - Потому что к нему собачники не придут. А сюда - обязательно заявятся. И умоляю: не рубите вы их всех, поголовно. Нам пленные для обмена нужны.
  - Так это ...
  - А мечи ...
  - Что же сразу-то ...
  - А вот Тадарику и без слов всё было ясно! - резко перебил Гастас растерянное многоголосье товарищей. Пошли уже. Нечего здесь торчать.
  Протолкнувшись поближе к Ане, Алевтина толкнула её в плечо:
  - А твой парень - крутой.
  Аня чуть поморщилась. Она здесь начала отвыкать от фамильярностей. Да и определение подруги резануло слух. Ответила сухо:
  - Здесь слабые не выживают.
  - Да? Ладно, обиделась что ли? Не дуйся. Главное: мы в городе. Что будем дальше делать?
  - Гулять.
  - А потом? Ты узнала что-нибудь о предсказании?
  - Ничего.
  - Тогда что нам делать? Как домой вернуться?
  Настойчивость подруги граничила с откровенной назойливостью. Эти постоянные вопросы. Ну откуда, она, Аня, может знать всё?
  - Откуда мне знать? И вообще, нам обещали, что проводник сам найдёт нас? Вот пусть и ищет. Меня и здесь неплохо кормят.
  На лице Алевтины укор: мол как можно быть столь безответственной? Ведь мне так плохо. Но у Ани нет для неё слов утешения. Ну да, Алевтине было плохо. Очень плохо. Но сейчас-то всё плохое для неё закончилось. А вот Гастас - на грани помешательства.
  Вот и постоялый двор Тадарика. Калитка не заперта. Рабыня с некоторым изумлением взирает на пришельцев.
  - Старуха, - окликает её Гастас, - Хозяин велел накормить, напоить и одеть.
  Женщина без слов исчезает в доме, без слов, выносит на веранду и ставит на стол три большие миски, шесть ложек к ним, шесть кружек и блюдо с караваем хлеба:
  - Хлеб - на столе, похлёбка - в котле, вода - в колодце, одежду сейчас подберу. И пусть эти бродяги помоются. Нечего в чистое платье старых вшей тащить.
  Еда! Нормальная, человеческая еда. Миски наполнены. Стучат ложки. По здешнему этикету на одну миску полагается по два едока. Гастас смотрит на происходящее невидящими глазами. Аня треплет его за рукав:
  - Гастас, у тебя же два ножа? Дай мне один.
  Отсутствующий взгляд, голос без эмоций:
  - Возьмите, - он снимает с пояса клинок в ножнах, передаёт ей.
  - А как его лучше спрятать?
  - Зачем?
  - Ну, а вдруг ...
  - Не беспокойтесь. Собаку в город никто не пропустит. Будет просто пьяная драка. Зачем вам нож? Убивать - не ваше дело.
  - Не знаю. Но я могу пойти?
  - Я так и рассчитывал. Этот собачник ... Когда он на торге смотрел на вас, то был просто вне себя.
  - Ты надеешься, что он от злости потеряет рассудок?
  - Почему-то мне кажется, что он его уже потерял.
  - Но это же здорово!
  - Наверно....
  Парень опять погружается в себя и Аня треплет его рукав:
  - Гастас, а я хочу тебе кой-кого представить.
  - Кого? - он поворачивает голову.
  - Пошли?
  На веранде, за столом Алевтина ест из одной миски с тощей девочкой. Аня останавливается рядом с ними, кладёт отроковице руку на плечо:
  - Гастас, познакомься, это - Заморыш.
  Малявка поднимает голову, на лице её отражено откровенное недоумение. Слабая улыбка тронула губы юноши:
  - Заморыш?
  - Жаль, что мы не понимаем друг друга. Я даже имени её не знаю.
  Гастас заговорил, девочка ответила. Обмен фразами. Улыбка освещает измождённое детское личико.
  - Что ты ей сказал?
  - Спросил о имени, о том, откуда она.
  - И?
  - Она не знает. Её украла собака, а имени у неё не было никогда. Родители звали её "дочь".
  - Понятно: эй ты как там тебя.
  - Во многих племенах у женщин нет имён. Ещё я сказал, что теперь ты её госпожа и что ты очень огорчена её худобой. И чтобы не огорчать тебя, - ей надо хорошо есть. Ну и то, что сегодня она просто обязана отдохнуть как следует.
  Аня задумалась:
  - Гастас, как ты думаешь, я могу дать ей имя?
  - Конечно. Называй её как хочешь.
  - Тогда пусть она будет "Ира" или "Ириша".
  - Так Ира или Ириша?
  - Понимаешь, у нас имя человека меняется с возрастом. Есть основное имя: "Ира" и от него образуются другие имена. Маленькую девочку, например, зовут "Ирочка". "Ириша" - это имя для её возраста, а взрослую женщину зовут "Ирина".
  - Значит она теперь не "Заморыш", а "Ириша"? Хорошее имя.
  Опять короткий и непонятный диалог. Девочка энергично кивает, потом вслух, по слогам произносит новые слова, почти пропевая их:
  - И-ри-ша, И-ри-на, гос-по-жа Ан-на! - повторяет с полупоклоном, - Гос-по-жа Ан-на!
  - А меня ты не хочешь представить? - обиженно поинтересовалась Алевтина. Аня перевела взгляд на подругу:
  - Гастас, это Алевтина. Она, как и я, из России. Её имя делится пополам. Для друзей она или Аля, или Тина.
  Алевтина встала из-за стола, с очаровательной улыбкой протянула парню руку:
  - Очень приятно. Для вас я просто Тина.
  - Хорошо, - равнодушный взгляд скользнул по лицу и обтрёпанной одежде девушки. - Госпожа Анна, не хотите прогуляться по городу?
  - С удовольствием.
  Алевтина просто захлёбывалась от возмущения, но пожаловаться было некому. Аню увёл её кавалер, а для Ириши городской язык пока что тайна за семью печатями.
  Городские улицы, теснота, на городской площади беженцы на телегах, лавки, покупатели, зеваки. Гастас шёл не торопясь, не пропуская ни одного прилавка, хотя и смотрел на товары явно скучающими глазами. Иногда в его взгляде, брошенном в сторону проскальзывала хищная радость. Проследив за одним из таких взглядов, Аня вздрогнула, обнаружив одного из собачников. Мужчина переоделся, но не мог ни изменить лица, ни скрыть распирающей его ненависти.
  - Они следят за нами?
  - Конечно.
  - А не нападут?
  - Здесь? В толпе? Не посмеют.
  Аня зябко поёжилась Она-то не была так самоуверенна. Впрочем, толпа была не слишком плотной и не позволяла незаметно подкрасться сзади или сбоку на расстояние удара ножом. И всё-таки... А Гастас уже тянул её в ювелирную лавку:
  - Всё-таки вам положено носить платье получше. Вы - иноземка, должны выглядеть, как госпожа. И украшения вам нужны.
  - Гастас, - Аня виновато улыбнулась. - К чему показуха? Денег на дорогие украшения у нас нет. Даже на серебро. А медью никого не удивишь. Скорее наоборот. И, знаешь, у нас дешёвые украшения носят дети, дорогие - женщины, девушкам же полагается выглядеть скромно, хотя ... насчёт платья ты прав. По одёжке встречают. Только я не знаю, какие ткани у вас считаются хорошими.
  Гастас задумался, ответил не слишком уверенно:
  - Ваше белое платье, то что порвалось, сделано из невероятно дорогой ткани.
  - У нас такая ткань тоже стоит недёшево, но есть и дороже. Так что ты уж помоги мне, пожалуйста.
  В лавке они долго рассматривали разные виды тканей. Основных типов оказалось всего два: сукно и полотно. Сукнами назывались шерстяные ткани. Они могли быть толстыми и плотными, могли быть редкими, а могли быть тонкими-тонкими. Полотном называлась льняная ткань. Цена зависела от плотности, тонкости, цвета. Очень дорого стоили тонкие, плотные ткани белого цвета. Ещё дороже - крашенные. Серые и чёрные ценились дешевле, бурые - ещё дешевле. Привозные ткани стоили дороже местных, а шитые иглой, привозные, шёлковые кружева вообще продавались на вес золота. В общем, выбор невелик. Аня остановилась на сером сукне местной выделки. И ткань хороша, и цена приемлемая. Право, сшить из неё длинный, тёплый жилет-накидку, - дело одного вечера. А вещь получится удобная и вполне заменит плащ. Потом Гастас опять затащил её в ювелирную лавку. Ане приглянулось ожерелье из перламутра, удивительно красивое и недорогое. Как оказалось, местной работы. А потом...
  Маленькая лавочка будто пряталась ото всех. Продавали здесь всякую немудрёную, медную мелочь: кольца, пряжки, заколки, ножи, булавки и ... Они лежали отдельно, как бы в стороне. Аккуратная, деревянная шкатулка с хирургическими инструментами века меди: ланцеты и скальпели разных форм и видов, кривые иглы, пинцеты, щипчики и даже маленькие, пружинные ножницы-гильотинки. Аня бросилась к ним, как к родным:
  - Сколько стоят?
  Торговец, что-то передвигавший под прилавком поднял глаза на покупателей. Вопрос задала женщина. Лёгкая, едва заметная гримаса брезгливости тронула губы седеющего мужчины средних лет и самого что ни на есть обыкновенного вида.
  - Сколько это стоит? - раздражённо повторил вопрос спутницы Гастас.
  - Воин-наёмник из болотного края, - пренебрежительно усмехнулся торговец, так, будто не расслышал обращённых к нему вопросов. - А вот откуда девушка?
  - Издалека, - подчиняясь наитию, Аня нащупала под платьем амулет из трёх камешков и, чуть раздвинув ворот, показала его купцу. Так мельком. В глазах мужчины явно что-то промелькнуло. Он узнал вещицу, но желая скрыть это узнавание тут же напустил на себя бесстрастный вид. Опять-таки, слишком бесстрастный.
  - Откуда ты знаешь, что это за вещь? - он указал на инструменты.
  - Я - лекарка. Лечу людей.
  - Это доброе дело.
  - Так сколько же они стоят? - Гастас просто кипел от злости.
  - Дорого, - ответил торговец, перевозя взгляд с девушки на её спутника. - Медные - по весу серебра, серебряные - по весу золота.
  - А золотые? - съехидничал Гастас, вступая в привычный для него торг.
  - Золотых не делают, - остановила его Аня. - Только медные и серебряные. Я где-то слышала про платиновые...
  Глаза купца распахнулись, а рот открылся от удивления. Да и сам он изменился: стал, выше суше, старше ... всего на миг:
  - Платиновые?
  - Ну, я слышала... - смущённо пробормотала Аня, не понимая, что на сей раз заставило её солгать. - Они самые чистые, а ваши... Ваши очень грязные. Все в зелени. Ими-то и работать нельзя, потому, что прежде их следует хотя бы почистить, а, ещё лучше, залудить ...
  Купец усмехнулся странной усмешкой, как бы осел, уменьшаясь, глаза погасли, взгляд потёк маслом, как это и полагается хитрому торговцу:
  - Теперь я вижу, что госпожа понимает толк в таких вещах. Её не проведёшь. Хорошо, я сбавлю цену. Десять серебряных за всё. Да, на этой улице, неподалёку, работает лудильщик. Всего за две монеты он приведёт эти вещи в порядок.
  Гастас безразлично пожал плечами:
  - Восемь.
  Ехидная улыбочка тронула губы торговца:
   - Ну что ж, наёмник, раз у тебя больше денег нет, то я согласен на семь. Одну монету тебе всё-таки придётся потратить на лудильщика.
  - Ты смеёшься надо мной?
  - Нет, нет, воин. Просто эти инструменты валяются у меня три года и если я упущу таких покупателей, как вы, то сколько же мне придётся ждать новых? Это хорошие вещи. Они достойны принадлежать понимающему хозяину или ... хозяйке.
  От столь разумного и вежливого ответа Гастас просто сник, а торговец опять перенёс внимание на его спутницу:
  - У тебя обрезаны волосы. Почему?
  - Это была благодарственная жертва богам за то, что они позволили мне вступить на путь познания.
  - Это случилось давно?
  - Давно, но с тех пор я резала волосы три раза. Каждый раз, когда проходила очередное испытание.
  - Это великая жертва. И твоё отречение от радостей жизни тоже искреннее. Сколько всего испытаний ты должна пройти?
  - Три ступени по двенадцать испытаний на каждую.
  - Так ты в самом начале пути? И уже лечишь?
  - Знание даётся не затем, чтобы бесплодно пропадать втуне.
  - Тоже верно. А что ты ищешь в этом городишке?
  - Ответы. Но их здесь нет.
  - Да, здесь их нет. И куда ты теперь?
  - Не знаю. Солнце должно указать мне путь.
  - Значит, на запад... Ну что ж, иди. Путь проторенный. Ступайте.
  Гастас молча отсчитал монеты, взял ящичек с инструментами. Хозяин проводил их до двери:
  - Как выйдите - поверните направо. Мастерская лудильщика на солнечной стороне.
  ---------------------------------------------------------------
  Так оно и оказалось. Мастер осмотрел инструменты:
  - И всё за одну серебряную монету?
  - А ты не луди целиком. Смотри, - Аня показала насколько и как надо покрыть оловом каждый инструмент.
  - Ну, разве что так ...
  - Только олова не жалей. Они должны сверкать, как серебро.
  - Сделаю.
  - Когда?
  Лудильщик посмотрел на Гастаса, на Аню, на солнце, стоящее в зените, подумал:
  - К вечеру. Задаток можете не давать. Вещи дорогие.
   --------------------------------------------------------
  Просто гулять по улицам маленького города рядом с красивым парнем. Играть в прятки с солнцем, то ныряя в тень между домами, то выныривая в светлом пятне перекрёстка. Дома - как декорации, люди вокруг - как актёры в костюмах. Злобный взгляд шпиона обжигает кожу, ледяным порывом ветра, вспенивая адреналином кровь. Ну почему такое было невозможно в той, прошлой жизни? Разве не было тогда солнечных дней? Или друзей? Или врагов? Всё было. В том числе и прекрасные дома, похожие на декорации к историческому фильму. И совсем необязательно для счастья скользить по грани, упиваясь каждым, может быть последним для неё глотком воздуха. Всё было то же самое, кроме неё самой. А Гастас развлекает её, рассказывает про реку и про город, про другие реки и города. Вот ведь поносила парнишку судьба.
  Солнцу надоело играть в прятки. Тени накрыли улицы сумрачным покрывалом, когда парочка вышла к мастерской. Мастер трудился над медным кубком, зачищая прохудившийся бок от окислов перед тем, как запаять дырочку блестящим оловом. Ящик с хирургическими инструментами стоял в стороне. Гастас заплатил деньги, Аня открыла ящичек. Недавно зелёные, сейчас они блестели, как серебро. Хороши. Вот бы не марать их в крови. А ведь придётся.
  В доме царствовал сон. Гастас без церемоний растолкал товарищей, открыл погреб, сам выбрал мечи. Кольчугу он снял ещё перед прогулкой по городу. Дразнить, так дразнить. Аня ушла на женскую половину дома. Хозяйка критически рассмотрела купленное сукно: "Хорошее, но мало". Не стерпев невнимания к своей особе, Тина вклинилась в разговор:
  - Хорошо погуляли?
  - Хорошо. Вот, инструменты купили.
  - Какие инструменты?
  - Хирургические.
  - Здесь?
  - Здесь.
  - Надо же! А оно тебе надо?
  Аня уставилась на подругу с нескрываемым удивлением:
  - Конечно надо. И очень надо, если придётся ехать с этими парнями.
  - С ними? Ехать? Куда?
  - За солнцем, Тина, на запад. Так ведь Сириус сказал?
  Алевтина растерялась. Действительно, там в Питере, в магическом салоне, Сириус говорил что-то подобное:
  - И ты ему веришь? - попыталась она перехватить инициативу.
  - А у тебя есть другие предложения? Ближайшие большие города - на западе. Там большие храмы, там маги, гадалки. Там и поищем ответа.
  Но Алевтина была не намеренна уступать. Неважно права Анька или нет. Последнее слово должно остаться за ней:
  - Прямо сейчас пойдём? - съехидничала она. Аня нахмурилась:
  - Нет, прямо сейчас мы идём в ту таверну, праздновать ваше освобождение. На гулянку. Можно и, так сказать.
  - Как на гулянку? - усомниться в искренности Алевтины было просто невозможно. - У меня абсолютно нечего надеть! Моя одежда превратилась в лохмотья.
  - Ну, так не ходи! - обрадовалась Аня, недоумевая про себя: неужели Алевтина не поняла зачем та пирушка затевается? Так оно и оказалось. Двусмысленные фразы мужчин, у ворот кабака про мечи и броню, в коей на пирушку не ходят её подруга элементарно пропустила мимо ушей.
  - Как не ходи? - чуть не завопила от возмущения девушка. - Это же моё освобождение! Обязательно пойду!
  - Но у тебя нет платья ...
  - Так найди! Не ходить же мне голой.
  - А где я его тебе возьму? - возмутилась Аня. -У меня у самое есть только то, что на мне. Тебе, кстати, хозяйка тоже одежду подобрала.
  - Ну, знаешь, - надулась Алевтина. - в таком балахоне разве что дома ходить.
  - Госпожа Анна, ваше платье, - Хозяйка протягивала Ане её белое, батистовое платье. И когда она успела его реанимировать?
  - Хозяюшка, да как же вы его отстирали?
  - Руками, госпожа Анна. Такого роскошного платья нет ни у одной женщины в нашем городе.
  Трепетно и аккуратно Аня выложила платье вдоль на скамье, поверх ткани положила перламутровое ожерелье. То, что надо!
  - А что я надену? - глаза Алевтины наполняются слезами. - Это же мой праздник, моя свобода!
  Слёз Аня катастрофически не выносила. Сама она никогда не плакала, не было настоящей причины, а пустяки - так они того не стоят. Слёзы она видела лишь у матери. И то крайне редко и лишь по самым что ни на есть ужасным поводам: когда в середине девяностых она подцепила жуткий грипп, нужны были лекарства, а в доме не было денег даже на хлеб; когда дефолт сожрал деньги, отложенные ей на зимние сапоги и куртку. Из старых вещей она, тогда как-то очень быстро вырастала. Когда карманник вытащил у матери кошелёк с месячной зарплатой. И Аня привыкла: если дошло до слёз, значит дела действительно обстоят хуже некуда.
  - Ладно, надевай, - махнула она рукой и не смея посмотреть в глаза растерянной женщине, сжала ей руку:
  - Умоляю, только не плачь. Я знаю, ты старалась для меня, но я наверно просто ничтожество, раз не могу видеть чужих слёз.
  Рабыня покосилась на Алевтину, буквально вцепившуюся в чистое одеяние, криво усмехнулась:
  - Я не буду плакать, госпожа Анна. Но в чём пойдёте вы? Среди моих вещей нет ни одной нарядной.
  - Это пустяки! - взбодрила себя Аня. - Нужны лишь ножницы, иголка и та новая, серая ткань.
  Широкое сукно сложено вдоль. Почти в трое: посередине спинка, она пошире, по краям полочки с запасом на запах, они поуже. Прорезать проймы, горловину на спинке, наметить скосы плечевых швов, прошить их, вывернуть - жилет готов. Правда требуется некоторая корректировка, но это пустяк. Особенно когда есть помощники. Ириша заложила две симметричные встречные складки на спине, по одной на боках и на каждой полочке, закрепила их булавками. Ане осталось лишь снять жилет да на скорую руку прометать ткань в отмеченных точках.
  - Так у нас дети куклам одежду шьют, - пояснила она хозяйке. - Всё очень просто. Хорошо бы швы прометать и края подшить, но это можно сделать и завтра. Сукно плотное, на срезе не махрится.
   Тёплый жилет длиной до середины бедра и в самом деле готов. Аня надела обнову, поверх широкого, балахонистого платья, подпоясалась мужским ремнём, на котором висели ножны с ножом. Ради этого ножа она всё и затевала. Не потому, что не поверила Гастасу, а потому, что страшно ей было. Вот и всё.
  - Мальбрук в поход собрался, - не удержалась от ехидного замечания Алевтина. - Кто-нибудь поможет мне одеться? А то с этими шнурками и заколками никак не разобраться.
  Да, возни с местными одеяниями предостаточно. Особенно с женскими, особенно с парадными. Каждый раз, надевая платье, его приходится подгонять и по длине, и по ширине, подтягивать, закалывать, закреплять шнурками. Всё-таки цивилизация - это хорошо. Особенно в одежде. Втроём они кое-как обрядили Алевтину. Что и говорить, выглядела та просто роскошно, но от всякого взгляда на подругу, у Ани портилось настроение. Отдав Тине платье, она уже огорчила хозяйку. А что будет, если Гастас заметит на красавице "своё" ожерелье?
  К счастью, Гастасу было не до пустяков. На девушек он даже не взглянул. Лишь только они вышли на двор, мужчины дружно направились к воротам и Ане с Тиной пришлось почти бежать за ними. Чуть не бегом, они дошли до кабака. И лишь перед воротами мужчины замедлили шаг.
  С шумом и гамом компания ввалилась во двор, а оттуда - в кабак. Пылало масло в лампах, зудели музыканты, шумели посетители, коих было немало: горожане, городские стражники, какие-то мутные личности. Свободен был только один стол и компания сразу его заняла. Хозяин, вместе со слугой тут же раздали кружки, приволокли два жбана с пивом, расставили на столе блюда с пирогами и с хлебом, и две огромные миски доверху наполненный жареной бараниной. Мужчины тут же наполнили кружки, руки потянулись к мясу, к пирогам, Гастас кинул пару медяков музыкантам, чтобы играли веселей.
  Топот во дворе. Распахивается входная дверь. В горницу заглядывает Тадарик, увидев их, оборачивается: "Давайте по домам, парни. Завтра встретимся, а я здесь, с друзьями посижу."
  Естественно он в доспехах, естественно с оружием. Но это не удивительно. Гигант сдвигает пирующих, бесцеремонно усаживается во главе стола, так, что Анна оказывается между ним и Гастасом, косится на мясо, подзывает кабатчика: "Жарь ещё барана". Хозяин налету ловит монету, кланяется. Сегодня на торге, у собачников он купил больше дюжины овец. Такой низкой оказалась цена. Он искренне благодарен вояке, чуть ни силой вытащившему его за стену.
  Тадарик пьёт, заедает пиво, опять пьёт, после чего обращается к соседке:
  - Как провели день, госпожа Анна?
  Аня рассказывает. О прогулке, о соглядатаях, о купленных инструментах, о том, как расшифровал её ответ странный купец.
  - На запад? - переспрашивает её собеседник. - Дорога действительно торная. А наша городская ведьма ничего путного не сказала? Я всегда знал, что она - дура. Жаль другой у нас нет.
  - Помнится, госпожа Анна говорила, что колдуньи - это недоучившиеся лекарки, - вставляет реплику Гастас.
  - Госпоже Анне, конечно виднее, - смеётся Тадарик в ответ, - Но наше пугало, если чему и училось, то давным-давно всё позабыло. - Он наполняет свою кружку, чокается с Гастасом. - За ваше здоровье, госпожа Анна. Вы уж сделайте одолжение, научите мою старуху готовить. Она старше вас, но вы её по всем статьям забили. Вас случайно готовить не учат?
  -Учат. Пища - тоже своего рода лекарство. По крайней мере те, кто ест ежедневно, - с голоду не умирает.
  Тадарик хохочет:
  - Как? Как? Тот, кто ест - с голоду не умирает? Верно замечено. А сказано ещё лучше.
  Шутку услышал не он один. Смех бежит вдоль стола, перескакивает в зал. Только Гастас не смеётся, а лишь вежливо улыбается, бросая в сторону быстрые, косые взгляды. Аня проследила один из них и ей тоже становится не до смеха: двое, в углу, собачники. Фигли, что эти идиоты плащи на головы накинули? Их рожи она до смерти не забудет и ни с какими другими не спутает. Мужчины пьют, едят, гомонят. Кабатчик с помощником несут на стол ещё блюда с мясом. Один из посетителей выползает из-за дальнего стола и на нетрезвых ногах пытается пересечь зал, но на половине пути забывает, зачем шёл и пытается перед всеми изобразить что-то вроде пляски диких бабуинов. Благо, музык звучит для всех. Путается в собственных ногах, падает. Слуга тут же подхватывает его, оттаскивает и укладывает на свободную лавку у стены. На отдых. Тадарик швыряет медную монету музыкантам: "Играйте!"
  Алевтина тоже сидит рядом с Гастасом, но с другого бока и безуспешно пытается обратить на себя его внимание, а когда она начала теребить рукав его рубахи, парень вообще демонстративно повернулся к ней спиной. Воин, сидящий у Алевтины с другого бока, намертво погряз в разговоре с соседом типа: "А он?", "А ты?", "А он?". Раздосадованная девушка ткнула парня локтем в спину. Бесполезно. Вопреки словам о ненужности лат на пирушке, под рубахой у парня скрывался панцирь из толстой, жёсткой кожи. Локотка Тины он просто не почувствовал.
  Роговая музыка звучала очень непривычно. Каждый музыкант тянет одну ноту, меняя лишь громкость звучания, но эти ноты то стихая, то усиливаясь, кружат вокруг друг, сплетаясь, как в танце в приятную, протяжную мелодию.
  Раздосадованная на соседей Алевтина, встала из-за стола, вышла в центр зала. Не зря же она дома, занималась восточными танцами. Платье её, конечно мало подходит для такого занятия, но откуда местным знать, как всё должно выглядеть?
  Алевтина начинает танцевать и происходит желанное чудо: все смотрят на неё и только на неё. Шажки, раскачиванья, извивы. В таком танце много фигур: сложных и простых. Нежная ткань буквально живёт жизнью тела. И уже не танцовщица подлаживается под музыку, а музыка следует за ней. Даже двое мужчин в углу, глядя на танец, подались к свету и откинули капюшоны. Лица их кажутся знакомыми. Где-то она их видела. Ну, что за мерзкие рожи.
  Лапающие мужские взгляды. Аня съежилась, будто выпивохи из кабака разглядывали её. И ещё душу грызло осознание собственной ошибки: она забыла про подругу, потому что увлеклась беседой: она редко бывала в центре столь доброжелательного внимания сразу двух мужчин. Алевтина, конечно, скучала, но зачем она так поступила? Неужели не понимает в каком мире они находятся? В каком времени? А зрители уже отбивают такт ладонями по столу. Только бы Тина не вздумала показывать стриптиз. Она рассказывала, что ходила на такие курсы. Как здорово что музыка оборвалась. Музыканты устали. Аня отёрла пот со лба. Всё закончилось. Алевтина возвращается за стол. Воины за руки тащат её к столу, усаживают на скамью, наливают пива, хлопают по плечам, галдят одобрительно. Конечно, такого они ещё не видели. Взгляд Ани встречается со взглядом Тадарика. Холодным, цепким, тяжёлым. Под тяжестью этого взгляда, Аня смущённо опускает голову, виновато отводит глаза. Ей стыдно за подругу, потому, что здесь так себя не ведут. Но как объяснить это Алевтине? Ведь уставится непонимающими глазами: мол, а чего я такого сделала? Всем же понравилось? Или обвинит в невнимании к себе. Будто сама она так уж внимательна к окружающим.
  Мысли обрывает громкий хлопок ладони по столу. Тадарик, встаёт, швыряет музыкантам очередную монету: "Играйте, - хватает за плечо ближайшего воина, - Пойдёмте, разомнёмся. Совсем осоловели. Скоро на лавках уснёте" - перед его напором невозможно устоять. Мужчины поднимаются из-за стола
  Мужской танец. Грохочет пол под ногами, отдаваясь эхом от стен. Пировавшие за соседним столом стражники присоединяются к танцующим. Алевтина придвигается к подруге:
  - Классно получилось? Правда?
  - Тина, зачем ты сделала это?
  - А что? Всем понравилось!
  - Мы не в России.
  - Да? Значит тебе можно, а мне нет? Почему с тобой разговаривают, а меня не замечают? Думаешь, мне не обидно? Твой парень демонстративно повернулся ко мне спиной! У тебя целых два кавалера и оба такие галантные, аж смотреть тошно. Не поделишься?
  - Тина, не преувеличивай. Тадарик не мой кавалер. Он - хозяин дома в котором мы сейчас живём и ко мне он относится, как к гостье. Здесь это много значит. Всё то, что у нас давно стало пустяком, здесь значит очень много.
  - Понятно, - цедит подруга не без ехидства. - Значит к тебе, он относится как к гостье? А ко мне? Он же меня в упор не замечает. Не подскажешь, почему? Или я не живу в его доме?
  - Я думаю...
  - Говори, говори. Если есть, что сказать. Я внимательно слушаю.
  - Всё дело в том, что я бежала из плена, а тебя - выкупили.
  - Чего?!
  - Я же говорю, что здесь воспринимают очень серьёзно то, что у нас давно стало пустяками.
  - Это я понимаю! Но разве я виновата в том, что ты бросила меня у этих людоедов?!
  Виновата... Бросила... Аня опустила глаза, но не от осознания вины, а чтобы сдержать злость. Если бы тогда воду принесла Алевтина, - они бы бежали вместе. Но воду принесла Заморыш - Ириша. А она на побег просто не осмелилась бы. Но почему у Алевтины всегда виноват кто угодно, кроме неё? А уж она, Аня, так в чём-то обязательно и всегда виновата?
  - Да. Всегда и во всём виновата только я. Я дала тебе нарядное платье, обидев хозяйку. Она ведь готовила его для меня. Хорошо, Гастас не заметил...
  - Да не волнуйся так. Ничего твой синеглазый брюнет не заметит.
  - Почему не заметит?
  - Потому что все красивые парни - редкие эгоисты. Может ему вообще до тебя дела нет...
  - Почему?
  - А почему должно быть иначе? - сладко улыбнулась Авлевтина. - Потому, что ты его вылечила? Не сомневаюсь, за это он тебе благодарен от всей души. А ты что? Рассчитывала на большее?
  - Ни на что я не рассчитывала, - с неожиданным раздражением отозвалась Аня. - Нам на первой, вводной лекции так и говорят: "Если вы ждёте, что излеченные больные будут благодарить вас, то знайте: вы ошиблись учебным учреждением. Всё ваше старание, вся самоотверженно будут, в лучшем случае приниматься как должное. Большинство же будет всё это считать недостаточным. Любая ваша неудача, неважно, виноваты вы в ней или нет: станет поводом для упрёков и проклятий. Запомните эти слова и примите как должное. Не ждите благодарности. Просто работайте. Только тогда вы сможете стать настоящими фельдшерами на Скорой"
  - И правильно сказали. Тебе ещё повезло, что этот дикарь благодарен тебе: гуляет с тобой по городу, подарки дарит, беседует. А то бы он на тебя и смотреть не захотел: отвернулся бы спиной, как ко мне и привет. А он любую прихоть твою исполняет. Инструменты вон купил.
  - Инструменты - не прихоть, - хмуро отозвалась Аня, размышляя, что если посмотреть на всё с точки зрения Алевтины, то отстранённость Гастаса становится понятной и объяснимой. Конечно он ей благодарен. Конечно уважает, но и только. И это не вина парня. Сердцу не прикажешь. А раз так, то...
  - Это ты так считаешь... - дорогой подарок здорово задел Алевтину. Впрочем, в этом своём чувстве девушка ни за что бы не призналась, потому что в таких качествах, как зависть, подлость или низость люди никогда не признаются. Особенно себе.
  - Инструменты - это не прихоть! - уже твёрдо повторила Аня. - Нам придётся идти на запад вместе с этими парнями. Они наймутся в охрану каравана, а нас возьмут с собой. В дороге, к сожалению, инструменты очень и очень пригодятся. И Гастас это понимает лучше других.
  - Да ладно, Ань, не заводись. Я же понимаю, что он уважает тебя и по отношению к тебе ведёт себя безупречно. А вот ты...
  - Что, я? - опять насторожилась Аня.
  - Можно сказать, пользуешься служебным положением.
  - Тина, честно, я тебя не понимаю.
  - Ну, Гастас тебе благодарен, я ты этим пользуешься. Разве не так? - Алевтина смотрела подруге прямо в глаза своим фирменным, наивным взглядом и Аня почувствовала, как опять закипает от злости. Тина чутко уловила её раздражение, улыбнулась извиняюще. - Ань, я всё понимаю, но согласись...
  Аня скрипнула зубами, и промолчала. Спорить с подругой у неё никогда не получалось, а доказать той что-либо было просто невозможно. Так ловко она умела поворачивать любые доводы в свою пользу. Вот и сейчас: взяла, да и раскрыла Ане глаза на её вопиющую безнравственность: мол пользуется служебным положением. А безродный наёмник Гастас, по причине мягкотелой интеллигентности, не может за себя постоять. И ещё он ей даже не друг. Смешно. Прямо как в анекдоте: "Дорогой, давай останемся просто друзьями,"; "Хорошо, дорогая, тогда, будь другом, сгонцай за пивом и закажи тёлок". Кстати, для кого как, но для Гастаса Аня согласна и за пивом сбегать. Тёлок, правда, заказывать бы не стала. В её мобильном таких номеров нет. Ну да не маленький, сам найдёт. Но вот беда, по словам Алевтины, парень для неё даже не друг, а так благодарный пациент, которого она бессовестно использует в качестве... да, а в качестве кого? Конечно в качестве телохранителя, за которым она, такая бессовестная, как за каменной стеной. Слава вам три богини и их папа с мамой, хоть в этом она "клятву Гиппократа" не нарушила. Аня глубоко вздохнула несколько раз, как делала всегда, когда хотела справиться с охватившим её раздражением, прошептала про себя: "Глупо требовать от человека больше, чем он может дать. И желаемое не получишь и человека потеряешь" - так мама говорила. И правильно говорила. Гастас решил быть для неё телохранителем? Это его право. Ведь она здесь чужая и ей надо домой. Там мама и Аня у неё одна. И родители Тины тоже ищут дочь, и Мишанины... Только они уже не дождутся.
  Авлевтина трясёт её:
  - Аня, что с тобой? Ты в порядке?
  - Абсолютно.
  - Тогда почему ты молчишь?
  - Задумалась о наших делах.
  - Но зачем молчать? Я пугаюсь.
  Вместо ответа Аня жмёт плечами. Ей почему-то не хочется беседовать с подругой. И мужчины, кстати (очень кстати) возвращаются за стол, рассаживаются на свои места, разливают пиво по кружкам, жадно пьют, громко хохочут. Гастас шлёт музыкантам кусок мяса и кружку пива. Не сидеть же людям всю ночь голодными. Он очень возбуждён, хотя и пытается это скрыть: ноздри раздуваются, глаза горят, голос придушенно-вежлив, но и в нём слышна нервозность. А вот Тадарик напротив, невозмутим. Сразу видно: вождь, бывалый рубака. Шутит, как всегда и при этом всё замечает. Увидел нетронутый бокал пива у Ани и тут же позвал кабатчика: "Дружище, принеси-ка жбанчик мёду. Самого лучшего." Гастас тянется за кошельком, но предводитель городских наёмников останавливает его, сам расплачивается: "Держи монету. И кружки чистые нам принеси."
  Пиво отодвинуто. Кто-то из мужчин, не разобрав, сгребает Анину кружку, жадно пьёт. Хозяин приносит корчагу с мёдом, разливает его по чистым кружкам: Тадарику, Ане, Гастасу. Аня передаёт свою ёмкость Алевтине и получает вторую порцию хмельного питья, естественно в чистой посудине. Воины городской стражи, подсевшие к столу, затягивают песню, отбивая при этом такт пустыми кружками по столу. Песню подхватывают и четверо освобождённых. Теперь хозяина кабака подзывает Гастас, указывает на гостей: "Пива."
  Тадарик поднимает свою ёмкость, сбрызгивая несколько капель на доски стола:
  - За вас, госпожа Анна и за богов, покровительствующих вашему, достойному ремеслу.
  - До дна! До дна! - вклинивается Алевтина и тут же присасывается к посудине с демонстративной жадностью. Аня осторожно пригубляет мёд. Да, это питьё намного приятнее пива. Похоже оно на квас, в меру сладкое, с приятной кислинкой и ароматом лесной малины. Этакая лёгкая шипучка.
  - Восхитительный напиток, - громко объявляет Алевтина. Оценивающий взгляд Тадарика скользит по ней, ощупывая и лаская. С лёгкой усмешкой в голосе он обращается к Ане:
  - Госпожа Анна, не могли бы вы попросить вашу подругу сплясать для нас? У парней, - он кивает на четверых, - сегодня великий день.
  - И у меня тоже!
  - Эй! - медный квадратик летит к музыкантам. - Играйте же!
  Алевтина, осчастливленная вниманием, бегом бежит на середину горницы. Не дожидаясь музыки, все мужские ладони в кабаке начинают отбивать ритм. Даже кабатчик с помощником, даже те, двое в тёмном углу с накинутыми на голову плащами. Белые, оттёртые речным песком половицы звенят, как клавиши ксилофона, под ударами плоских подошв "гладиаторских" сандалий. Это уже не восточные, томные извивы. Это жёсткий ритм "диско".
  Показалось Ане или нет, но щека Тадарика презрительно дёрнулась, но это была половина, обращённая к Ане. На другой половине лица Тадрик добросовестно удерживал выражение снисходительного одобрения, типа: "Старайся, девушка, старайся". Аня оборачивается, смотрит на Гастаса. Тому вообще ни до чего нет дела, кроме пары собачников, высунувшихся из тени. Маска рассеянности постоянно съезжает с его лица. Это боец в предчувствии схватки, весь в ожидании мига, когда он сойдётся в рукопашной и достанет мечом до мягкого тела врага. Или сам падёт, заливая землю кровью. Это уж как повезёт. При повороте, Аня задела его локтем. Парень даже не заметил. Разве заметишь такое сквозь броню? И Аня рада, что не послушалась своего "телохранителя", взяла на гулянку нож.
  Чтобы унять волнение, она опять пригубила питьё из кружки. Чуть-чуть. Помнится, в книгах мёд называли очень коварным напитком: пьёшь, как сладкую водичку, а потом встать не можешь. И язык у тебя плетёт невесть что. Впрочем, Алевтине последнее не грозит. Она и без мёда с удовольствием языком машет. Кстати, а ведь кружки и Гастаса, и Тадарика тоже едва початы. А Тина "жжёт"! Местный народ просто "в отпаде".
  - Госпожа Анна, это правда, что вы отреклись от всех радостей жизни? - Тадарик смотрит ей прямо в глаза, словно пытается разглядеть душу.
  - Ложь, - Аня обводит рукой стол. - Я ем, пью и веселюсь, как все.
  - Скорее: вместе со всеми.
  Аня невольно хмурится, отводит глаза:
  - Мне так же весело, как и ... всем. - она кивает в сторону Гастаса, изо всех сил пытающегося вернуть на лицо маску вальяжного благодушия.
  Тадарик усмехается:
  - Умно. И от вопроса ушли, и правду сказали. Здесь и в самом деле никому не весело, кроме вашей подруги.
  - Ей тоже не весело.
  - Да? По ней не скажешь.
  - Просто она притворяется лучше нас. Впрочем, сейчас ведь именно это и нужно?
  - Вы правы. Если она и притворяется, то очень искусно и очень к месту. Так значит от радостей жизни вы не отрекались?
  - Я служу Жизни, а жизнь - это не только страдания, но и радости. Моим богам угодно всё, что служит делу жизни?
  - Всё?
  - Если это служит жизни, то да.
  - Вы так разумны, госпожа Анна, что слушать вас, - одно удовольствие, - он касается кружкой кружки, отпивает и Аня вынужденна поддержать его жест, после чего продолжает расспросы. - Но истинное ученичество требует отречения. Я прошёл это и знаю, и тот купец в лавке говорил об отречении.
  - А, тот старик! Он толком-то ничего не сказал. Только размышлял вслух. И вообще, старики любят поговорить об отречении от радостей. Ну да. Нельзя делать два дела одновременно: ты или развлекаешься, или зубришь. Ту же анатомию со всеми её жилками и костями.
  - Анатомию?
  - Внутреннее устройство человеческого тела. Там многое надо просто запомнить наизусть. Или фармацевтика - наука о лекарствах. Просто прослушать такое нельзя. Это надо зубрить, зубрить и зубрить. Но не всё же время! Да, мы учили и учились, но мы и веселились тоже. Может быть даже более жадно, нежели другие, учёбой не занятые, так как минут радости у нас было меньше, чем у них.
  - Да, да, да, - отозвался Тадарик, кажется имея в виду не её слова, а свои воспоминания. - Так оно и было.
  - Учёба требует времени, но это наш выбор, - продолжала Аня, захваченная как собственным красноречием, так и вниманием собеседника. - Выбор, но не отречение.
  - Верно сказано. Это выбор, - поддержал её мужчина и вдруг спросил. - А как вы относитесь к смерти? Она рядом. Вон в том углу сидит.
  - Я вижу. Но я лекарка. Во время последней великой войны такие как я, шли рядом с воинами. Чем раньше начнёшь лечить рану, тем больше шансов спасти человека. Думаете, их не убивали? А на их место шли другие. Безоружные. Потому, что физически невозможно нести оружие и лекарство одновременно.
  - Это я понимаю.
  А Аню "несло". Мёд - коварная штука.
  - "Мы не ждали посмертной славы,
   Мы хотели со Славой жить.
   Почему же в бинтах кровавых,
   Светлокосый солдат лежит." - это стихи Юлии Друниной. Она всю ту войну прошла лекаркой. Все четыре года. А потом всю жизнь писала стихи. Грустно? Правда?
  - Не грустите, госпожа Анна, - Тадарик поднял свою кружку, прикоснулся ею к кружке Ани, пригубил: - За нашу славу.
  - Согласна. Прорвёмся.
  - "Прорвёмся?" Хорошее слово.
  Стук подошв по столу врезается в разговор, как камень в стекло. Разгорячённая Алевтина запрыгнула на стол. Перед глазами сидящих, замелькали тонкие щиколотки, с высокой шнуровкой "гладиаторских сандалий". Восхищённый рёв, прозвучавший в ответ на подобную дерзость оглушил Аню. Теперь уже не ладони, - кулаки колотили по столешнице в такт заглушённой музыке. Алевтина ловко переступала между блюдами, изгибалась, как змея, подобрав, для лёгкости шага длинные полы своего пышного одеяния. Стол уже трещит от ударов. Один из стражников, не выдерживает, вскакивает на стол, обнимает красавицу. Тадарик решительно жмёт руку старшины стражников, сидящего рядом. Начальство и здесь предпочитает держаться вместе. Взгляд встречается со взглядом. Тадарик укоризненно качает головой: мол нехорошо поступаете. Мы с вами по-дружески, а вы...
  Челюсти городского вояки с хрустом смыкаются. Удар кулаком по столу вне такта, буквально "выключает" "звуковое сопровождение". Теперь глаза всех гуляк за столом обращаются на старшину. Старшой обводит лица подчинённых бешенным взглядом, машет рукой в сторону двери: мол, погуляли и будя. Стражники нехотя поднимаются. Особенно медлителен тот, на столе. Как неохотно расцепляет он объятия, выпуская из рук кокетничающую красавицу! Но выражение лица старшего, его жест не признают толкований: "Уходим". Рядовой подчиняется командиру. Кабак заметно пустеет. Городские гуляки все заметно под хмельком. Кое-кто из них уже прилёг на скамье у стены.
  Тадарик встаёт, пьяно и развязано требует всем пива, потом ловит за руку и тащит Алевтину, усаживает к себе на колени, поит мёдом из своей кружки. Аня касается руки Гастаса, кивает на соседа, на кружки с мёдом. Тот понимает и принимает игру, чокается и делает вид, что пьёт, не отрывая взгляда от глаз соседки. Обделённая женским вниманием четвёрка лезет из-за стола: плясать. Визг рожков, топот, грохот. В общем, дым коромыслом.
  Но всё, имеющее начало, имеет и конец. Пьяная в лоск компания выкатывается из кабака на двор. Со двора - на улицу. Вокруг - глухая ночь. Горожане давно спят. Запертые ворота, пустые, тихие улицы.
  К величайшей обиде Алевтины, она опять оказывается в компании с рядовыми участниками попойки, а её недавний и пылкий кавалер с редкой галантностью, откровенно борется с Гастасом за внимание Аньки. Они втроём и они впереди.
  Четверо воинов стеной перегородили узкую улочку. Под светом луны, кости панцирей напоминают скелеты. "Кощеево войско". Тусклый отблеск луны на обнажённых медных мечах. Щиты и копья собачники в город пронести не осмелились. Слишком заметно. Тадарик молниеносно перекидывает щит из-за спины, прикрывая живот. Одновременно, другой рукой закидывая девушку себе за спину. Оба воина выхватывают мечи. У Тадарика меч один, тяжёлый, мощный, у Гастаса их два. Подходите, ребята. Давно ждём.
  Всё это так неожиданно, что собачники невольно подаются назад. Гортанный приказ, похожий на лай: "Убей!". Четвёрка размыкается. Пёс вылетает из-за спин людей, блестящий, как дракон в чешуе. Только пламя не извергает.
  Аня вдруг понимает, что осталась одна и что чудовище несётся на неё. Упасть на одно колено, пригнуться. Иначе этот монстр сметёт её, как пушинку. Правая рука хватается за нож, левая вцепляется в покрывало, наматывает его, комкает. Тварь обрушивается на неё сверху. Аня пытается загнать ему в пасть руку со скомканным шарфом, но сомкнувшиеся челюсти пса, не позволяют ей это сделать. Впрочем, зубы собаки тоже завязли, пёс мотает головой, пытаясь освободиться. Объятая ужасом, девушка корчится под чудовищем, на чистом инстинкте тыча его ножом снизу. Размаха нет, лезвие скользит по твёрдым пластинам брони. Удар, ещё удар. Нож соскальзывает вдоль пластины и неожиданно погружается во что-то мягкое. Идёт как по маслу. Глубоко-глубоко, пока не натыкается на кость. Там, внутри.
  Судорожным рывком пёс срывает с руки жертвы комок шарфа. Огромные лапы буквально месят её, но Аня почему-то знает, что победила и что все судороги навалившейся на неё твари ни что иное, как предсмертная агония. Сопротивляясь изо всех сил она выдирается из-под туши. Левая рука - в крови, правая, с насмерть зажатым ножом, - тоже. Перед ней, удерживая сразу четверых нападающий, рубятся Гастас и Тадарик. А где остальные? Оцепенели от ужаса, жмутся к забору. Плевать бы на них, но сзади крадутся два шпиона из кабака. У обоих мечи наголо. Если они ударят Гастасу и Тадарику в спину...
  - Стоять!
  Безумие бросаться наперерез двум вооружённым воинам, даже если у тебя в руке - нож. Собачники не отпрянули, зато ожили оцепеневшие было вояки у забора. Мечи покидают ножны. Четверо против двоих. Аня едва успевает выкрикнуть:
  - Не убивать! Взять живыми!
  Потом, задним числом осмысливая события, Аня долго не могла сообразить: почему воины послушались её, женщину, пока не решила, что бывают моменты в жизни, когда человек готов принять любой приказ, от кого угодно, лишь бы он прозвучал достаточно уверенно. Потом. А сейчас - развязка. И она молниеносна.
  Один "шпион" корчится на земле, второй - обезоружен и прижат к забору. Ещё минута - двое крутят пленным руки, а остальные рубятся рядом с командирами. К ней пробирается Алевтина:
  - О Боже! Ты вся в крови! И лицо, и руки и ... Прямо как вампир из фильма!
  - Мерлузия? - Шепчет Аня. Голос от волнения покинул её.
  Злая усмешка бежит по лицу подруги:
  - Точно. Мерлузия - кровопийца.
  Бой закончен. Победа. Воины волокут к забору трупы собачников.
  - Один сбежал, - ворчит кто-то из вояк.
  - Лучше быть не может. Гонца слать не надо, - обрывает его Гастас. - Ого! Двое пленных!
  - Одного зацепили.
  - Не сдохнет до завтра.
  Тадарик с опаской пинает стынущий труп собаки:
  - Что? Обоссались со страху? Вояки!
  Аня с удивлением смотрит на него, и вдруг этот нахал и рубака отводит глаза. Ба! Да он тоже струсил. Пусть и в первое мгновение. И ему безумно стыдно.
  - Стражу надо звать. - говорит он уже буднично и безразлично.
  - Не надо, - возражает ему Гастас. - Забираем всё и всех с собой. Дадим собачникам возможность решить дело миром.
  - Идёт. Но сдерём с них всё, в том числе и их шкуры.
  - Это уж как получится, - кривится Гастас. - Ему неприятно вспоминать о неудачном, утреннем торге. - Госпожа Анна, вы ранены?
  - Я? - растерянно переспрашивает девушка. - Вроде есть чуть. Разве в такой темноте разберёшь?
  - Домой, - командует Тадарик. - Собаку, трупы и пленников - с собой.
  Четыре воина, - четыре ноши. Тадарик с мечом впереди, Гастас - прикрывает. Аня кое-как разогнула сведённые судорогой пальцы, вернула нож в ножны. Алевтина косится на неё, но молчит. И на том спасибо.
  Ворота в доме, по ночному времени заперты, но на хозяйский стук открываются без промедления. Рабыня, в ожидании господина, легла, как собака, под дверью.
  Тадарик врывается во двор, как вихрь, подхватывает служанку, кружит на руках:
  - Ждала?! Знаю, ждала! Эй! Сони! Где вы там? Хватит дрыхнуть! Старуха, где вода? Где факелы?
  Ноги рабыни касаются земли и она опрометью бросается выполнять приказ, налетая в темноте на Иришу. Несколько слов и девочка хватает ведро, бежит к колодцу, черпает воду, льёт её на руки Ане. Хозяйка приносит охапку факелов, зажигает их, укрепляет в гнёздах на столбах веранды, освещая двор, тоже хватается за ведро.
  Аня смывает с рук кровь. Свою? Собачью? Какая разница. Угваздалась она знатно. Левую руку начинает саднить. Значит ранки всё-таки есть.
  - Хозяйка, - обращается она к оказавшейся рядом женщине, - Принеси мне мои инструменты и чистое, старое полотно. Раны перевязать. Так! - давя внутреннюю робость, она повышает голос, обращаясь ко всем сразу. - У кого, какие раны - показывайте сразу. Ощупывать каждого мне некогда!
  Досталось многим. Даже Тадарика, не смотря на щит и доспех пометили порезами. Впрочем, сей медведь на такие пустяки плевать хотел. Шрамом больше, шрамом меньше, - для него не вопрос. У Гастаса - ни царапины. Вёрткий. А вот четвёрку попятнали. Двоих, так даже и неплохо. Опалив на огне кривую иглу, Аня штопает раны ошпаренным, конским волосом, накладывает повязки. Левую, поцарапанную собачьими зубами руку, ей перевязала Ириша. Алевтины на дворе нет. Девушка заявила, что боится крови и ушла в дом, отдыхать.
  Больше всего Ане пришлось повозиться с пленными. У одного-то так, пара неглубоких порезов, а вот второй - плох, хотя и небезнадёжен: ключица перебита, рука разрублена. Не перевязать, - человек за ночь кровью истечёт, а он живым нужен.
  Тут же, увеличивая суету, собрались разбуженные постояльцы. Окружили дохлого пса - как прилипли. Раздвигая их, Тадарик подошёл к главному трофею. Примерился, поднял двумя руками, словно взвешивает. Вдруг, подхватив тушу, швырнул её в одного из зевак. Эффект оказался предсказуемым. Завизжав, здоровый мужчина отпрыгнул в сторону. Тадарик аж плюнул от досады, обратился к Ане: "Госпожа Анна, покажите этим трусам, как надо". Аня не успела толком понять, чего от неё хотят, а дохлая собака уже летела на неё. В какой-то миг девушке показалось, что пёс ожил. Она резко упала на одно колено, сжалась, прикрыв голову левой рукой.
  - Поняли? - загремел Тадарик на весь двор. - Не грудью встречаем, а опускаемся на колено, склоняемся пониже, пса принимаем на щит, и бьём в пах. Туда, где нет брони. Учитесь, пока есть у кого, если жить хотите. Как эта падаль, - перенёс он своё внимание на раненого собачника. - До утра доживёт?
  - До утра доживёт, а если рана не воспалиться, то и дальше жить будет. Ключица и рука срастутся через месяц.
  - А если рана воспалиться?
  - Пятьдесят на пятьдесят.
  - То есть?
  - Или выживет, или помрёт, - ответила Аня, ставя рядом с пленниками долблёнку с водой. - Он крови много потерял. Ему пить надо. Это уменьшает страдания. Думаю, на сегодня - всё.
  - Тогда всем спать! - громко, на весь двор объявляет Тадарик. - До утра - всего ничего, а вставать нам - рано. Да и гости завтра пожалуют.
  Пленников посадили на цепь, как собак и оставили во дворе под стеной у конюшни. Воины легли спать на веранде, Тадарик и Гастас ушли в дом. Ириша провела Аню в сад, помогла раздеться, вымыться у долблёнки в тёплой, не успевшей остыть воде, смыть с тела и волос пропитавшую их кровь. Тут же, в долблёном корыте девочка замочила окровавленную одежду, принесла чистую рубаху взамен, после чего потащила к ... настоящей кровати: деревянный короб на подставке, со стопкой овчин внутри, застеленных чистым полотном и одеяло из толстого сукна. Аня легла и провалилась. В кровать и в сон. На рассвете её разбудил дикий визг Алевтины.
  
  Глава 7. Цена вопроса, или вопрос цены.
  
  Алевтина проснулась перед самым рассветом. Опьянение оставило её, и кошмары, как следствие "весёлой пирушки", тут же набросились на беззащитное сознание: огромный, оскалившийся пёс, придавивший и треплющий Аньку. Та же Анька, с перекошенным лицом, вся в крови и с окровавленным ножом в руке, бой, окровавленные трупы у забора. Разве можно спать с такими снами? Но и просто полежать в темноте, тоже не получилось. Полезли воспоминания: оскорбительное невнимание мужчин. Не всех, а именно тех, кого она хотела заинтересовать, точнее того.
   Смердящий гноем и застарелым потом полутруп, помывшись и переодевшись, оказался редкостным, синеглазым брюнетом с киношной внешностью. И этот потрясный мэн - Алевтину в упор не замечает. Он, видите-ли, Анькин парень. Анька, кстати, тоже начала наглеть: кричит по каждому поводу, ведром ударила. Даже платье давать не хотела, мол хозяйскую рабыню это обидит. Это рабыня-то, да ещё и обидится.
  От огорчения, Алевтина заворочалась на жёсткой скамье. Что за дом! Здесь даже кроватей нет и все вынуждены спать вповалку. Она готова была расплакаться от досады и жалости к самой себе. И ведь ни у кого здесь сочувствия не дождёшься. Даже серая мыша - Анька, вечно игравшая для яркой и блестящей Алевтины роль безмолвного задника и удобной жилетки, почерствела настолько, что ничего слушать не желает. Или у неё вконец крышу снесло, от всеобщего мужского внимания? А синеглазый брюнет Гастас - Анькин парень. Она, видите-ли ему ножку перевязала и он ей по гроб жизни благодарен будет.
  Дура эта Анька. Вот и всё. Никто и никому не бывает благодарен. Тем более, по гроб жизни и за перевязанную царапину. И Гастас этот, наверняка рад от Аньки избавиться! То-то постоянно от неё откупается подарками. А любезничает - так, по обязанности. И ... Все они мужики, порядочные, пока ...
  Тихо, чтобы никого не разбудить, Алевтина поднялась со скамьи, сделала два шага к двери и едва не налетела на настоящую кровать. В кровати спала серая мыша, ничтожество и её подруга Анька. Спала раздетая, на простыни, под одеялом. Зрелище чужого, спокойного сна окончательно добило Алевтину. Она, Тина должна спать в одежде, (пусть и в длинной рубахе), на скамье, под собственным плащом, как рабыня, а её подружка - Анька тем временем нежится в кровати, как госпожа. Аньке покупают одежду, украшения, у неё есть девочка - служанка, мужчины с почтением слушают её и разговаривают с ней, а до Алевтины никому и дела нет? Ну, погодите!
  Бесшумно обогнув кровать, Алевтина решительно прошла на мужскую половину дома. Вчера, днём, когда дом был пуст, она успела его осмотреть и знала, где расположена спальня хозяина, где - комнаты для почётных гостей. Двери в доме не запираются, а многие, по летнему времени, распахнуты. Ночь на исходе. Рассвет на носу. Так что парень должен уже проснуться. А не проснётся - она его разбудит.
  Гастас спал самым сладким, предрассветным сном. Как почётный гость: раздетый, на кровати, под одеялом. Скинув на ходу рубаху-ночнушку, Авлевтина нависла над ним. Почувствовав чужое присутствие, спящий, не открывая глаз, гневно вскрикнул, отмахнулся от призрака, преследующего его в другой реальности и вдруг сжался сдвигаясь и что-то обречённо бормоча. Да, сны у парня спокойными не были. Используя освободившийся край, Алевтина легла под бок спящему, чуть покрутилась, устраиваясь поудобнее, попыталась подсунуть ему руку под голову, задев лезвие обнажённого меча под изголовьем кровати. Зря. Парень проснулся, вскочил, как все нервные, возбуждённые люди, не открывая глаз. Его правая рука, сама по себе выхватила меч, левая, так же без приказа сознания - сдёрнула одеяло, обмоталась им, соорудив подобие импровизированного щита. Всё это, - в долю секунды. И только теперь он раскрыл глаза, прицельно оглядывая комнатушку, залитую прозрачно-серыми, предрассветными сумерками.
  - Гастас, - приподнявшись на кровати, Алевтина поймала парня за руку и потащила к себе (или на себя?) - Это я, не бойся.
  Нет, ну до чего же он хорош: не костлявый, вечно скрюченный пацан-геймер, не бугрящийся бифштексами и отбивными качок, не жирдяй с пивным животиком, нет всё у парня в меру: и мышцы и худоба. Хоть статую с такого лепи. Но почему он упёрся?
  Юноша, с трудом продравший слипающиеся от сна глаза, мутным взглядом смотрел на голую девку в его постели и никак не мог понять происходящего. Кто она? Откуда взялась? Кажется, её зовут, её зовут ... дальше первых букв имени дело не шло:
  - Ава? Зачем ты здесь?
  - Захотела и пришла, - девица сладко потянулась. - А ты разве не хочешь? - в голове родилась сладкая мысль: "Вот здорово бы было!" Подчиняясь ей, Алевтина поднялась, попыталась обнять сторонящегося её юношу:
  - Ну, что ты, как ребёнок. В первый раз что ли? - А когда он грубо оттолкнул её, оскалилась зло, заверещала. - Помогите! Люди! Помогите! Насилуют!!!
  Но Сука-судьба по-прежнему не желала подставлять Алевтине шею, потому что первым на её крик, из ближайшей комнаты выскочил хозяин дома.
  Тадарик с одного взгляда оценил обстановку: пятящийся в угол Гастас с мечом и обмотанным вокруг руки одеялом, голосящая девка, вцепившаяся в него, как клещ. Без церемоний, до хруста в костях, он заломил Тине руку, отодрал её от парня, скомандовал тому шёпотом: "Быстро. Вон отсюда."
  Гастас едва успел скрыться, а в комнату ввалились постояльцы с веранды. Хозяин развернул девицу к себе, стиснул, так что она заверещала, уже не показушно, а взаправду. Не обращая внимания на толпу зрителей, он швырнул красотку в кровать спросил, громко, внятно, для всех: "Насилуют, говоришь?"
  Зрители шарахнулись к входной двери.
  Алевтина попыталась выскользнуть из постели. Куда там. Локтем мужчина вдавил её в мягкую рухлядь, заменявшую матрас, другой рукой деловито распутывая узел набедренной повязки под длинной рубахой: "Насилуют? Да?"
  Вот тут-то до Алевтины наконец дошло, что сейчас её действительно изнасилуют, причём на глазах у толпы мужиков и никто из зрителей за неё не вступится. От страха она заверещала так, что у всех присутствующих уши заложило. И толку?
  Справившись с тряпкой, Тадарик рухнул на неё, почти раздавив своим немалым весом, завозился сверху, раздвигая бёдра. Её спасло короткое удивлённое восклицание, прозвучавшее у двери на женскую половину. Аня наконец-то оделась и, обнаружив отсутствие подруги, пришла-таки на место событий.
  Тадарик не смутился. В подобных ситуациях это чувство отсутствовало у него напрочь. Да, он выпустил добычу, быстро оправил одежду:
  - Госпожа Анна? Вас тоже разбудила эта потаскуха?
  Голая Алевтина, выбралась из кровати и, чуть не на четвереньках, добралась до своей единственной, потенциальной защитницы:
  - Он хотел...
  - Можно подумать, я притащил тебя сюда насильно, - сварливо оборвал её мужчина. - Что ты делаешь ночью, на мужской половине, сука? Зачем ты сюда пришла? Чего искала? Этого? - Он сделал неприличный жест и тут-же поспешно извинился. - Простите, госпожа Анна. Сами знаете: вечер был горячий. После такого развлечения поспать бы всласть. И вам, кстати, тоже. Но кой у кого, зуд между ног. Ни о чём больше думать не может. Я понимаю: она - ваша рабыня. И, раз вы за ней пришли, - она вам нужна. Ну, что ж, я не спорю. Раз пришли - забирайте. Слышишь, ты ... - он перенёс своё внимание на Алевтину, отвесив неприличное слово, как оплеуху. - Ещё раз зайдёшь на мужскую половину - я за себя не ручаюсь. Вон с глаз моих долой!
  Сжавшись, будто гневные слова хозяина обрушились на неё, Аня поспешно вышла из комнаты, мимо потеснившихся постояльцев. За ней, на четвереньках, не имея смелости выпустить край плаща спасительницы, выползла голая Алевтина.
  Взгляд Тадарика зацепился за рабыню, тоже прибежавшую на шум скандала: "А, старуха? Подь сюда, - и лишь женщина приблизилась, рявкнул на постояльцев, - А вы чего здесь забыли?!" - Зрителей как ветром сдуло.
  - Старуха, - повторил хозяин уже мягче. Служанка бросила на своего господина взгляд, полный желчного возмущения.
  - Посмотри сюда, - он подтянул женщину к кровати, указал на разложенную мужскую одежду. - Ты поняла? Помоги Гастасу одеться. Он там, в тёмном углу, за сундуком спрятался.
  На лице рабыни отразилось недоумение.
  - Да, - подтвердил её догадку Тадарик. - Эта тварь пришла не ко мне. Но я не хочу, чтобы моя, уважаемая гостья плакала по вине дешёвой потаскухи. Поэтому, - он прижал палец к губам и добавил, чуть не по слогам. - НИ-КО-МУ. Поняла?
  Рабыня стиснула зубы, закивала. Злоба и радость мешались на её лице. Одной рукой, крепко и бережно, мужчина прижал женщину к себе:
  - Вот такие дела, старуха. - Прислушался, вздохнул разочарованно, наклонился, подбирая женскую одежду с полу. - Пойду-ка я на двор. Похоже, эта дура никак угомониться не может. Эй! Гастас! - повысил он голос. - Ты тоже на двор выходи. Сегодня нам больше не спать.
  Действительно, во дворе продолжался скандал. Обретя в лице Ани сочувствующего зрителя, Алевтина колотилась о запертые ворота, во весь голос умоляя выпустить её на волю. Тадарик пресёк этот спектакль просто и эффектно, запустив в голую спину рабыни её смятой в ком рубахой:
   - Оденься, дура.
  А когда Алевтина замолкла, осёкшись на полуслове, спросил негромко:
  - И куда ты собираешься идти?
  - Я не рабыня! - только и сумела выдавить из себя Тина, натягивая рубаху.
  Тадарик сел на ступеньку веранды, ответил серьёзно:
  - Рабыня. - И пояснил. - Госпожа Анна может обращаться с тобой, как ей заблагорассудится. Хоть как с госпожой. Это её право. Всё равно в глазах людей ты останешься рабыней, потому что тебя купили и этому есть уйма свидетелей.
  Смириться с такой реальностью Алевтина не захотела, но и орать уже не осмелилась. Боялась, если честно сказать
  - А они? - сварливо просипела она, мотнув головой в сторону одного из воинов, выкупленной четвёрки. - Их тоже купили. И свидетели этому есть!
   - Их выкупили, - резонно уточнил её собеседник. - Есть обычай выкупать родичей и товарищей по оружию. Но ты-то не воин не родич, не товарищ. Тебя и Иришку отдали в придачу, как вещь, как товар, как ... тех же баранов. Баранов-то никто не выкупал. Их просто взяли в придачу, на мясо. И куда ты собралась идти?
  - Я уйду! Я убегу! Я ...
  - О! Гастас! Ну ты и соня! - Тадарик встал, приветствуя гостя.
  - Я думал, что это ты с городской девкой развлекаешься, - равнодушно отозвался юноша. - Не хотел мешать.
  - А чего тогда встал?
  - Подумал, что ты - добрый хозяин, и не станешь ни свет, ни заря гостей беспокоить. Значит, что-то случилось.
  - Случилось, - согласился Тадарик насмешливо и врастяжку. - Твоя вчерашняя покупка хочет вернуться к собачникам.
  - Я не хочу к собачникам, я ...
  - Если ты сейчас выйдешь из города, то именно у них ты и окажешься, - сухо оборвал её хозяин дома и опять перенёс своё внимание на Гастаса. - Слушай, будь другом, уведи Анну в сад, а то при ней эта дура не перестанет блажить. А я попробую твою покупку уговорить. Сейчас, по крайней мере, она меня слышит.
  - Госпожа Анна, пойдёмте в сад, - обратился к девушке Гастас.
  - Госпожа Анна, - подошла с другой стороны хозяйка.
  - Госпожа Анна, - ломано заговорила Ириша.
  Тадарик терпеливо наблюдал за процедурой уговоров. Трое против одного. У девушки не было ни единого шанса устоять. Дождавшись, когда компания скроется в доме, он опять обратился к Алевтине:
  - Ну, и куда ты собралась?
  - Я ...буду жить в городе!
  - Рабыня, да ещё и без гроша будет жить в городе? - Тадарик поднялся, подошёл к девушке почти вплотную. - Первый же патруль стражников задержит тебя на улице и, как беглую, отправит в "Дом хлеба", где тебя прикуют к жернову и заставят тереть зерно. А если ты попробуешь упрямиться или опять попытаешься сбежать - тебя искалечат: отрубят ступни или выжгут глаза. То и другое, рабу при зернотёрке, не нужно.
  Мужчина подходил всё ближе и ближе, оттесняя пятящуюся в ужасе девушку от ворот к стойлам конюшни.
  - И, самое непонятное: зачем тебе нужны все эти ужасы? Тебе ведь достаточно только попросить госпожу Анну, и она объявит тебя свободной. В свидетели охотно пойдут хоть все мои гости сразу.
  Неожиданно простое решение ошеломило Алевтину настолько, что она замерла на месте забыв про свой страх:
  - Я сейчас иду к Ане и...
  - Не спеши, - осадил её Тадарик. - есть препятствие. Документы стоят денег. Ни у Гастаса, ни, тем более, у Анны денег нет. Зато ... - мужчина выдержал паузу, заодно ещё сократив расстояние между собой и девушкой. - Деньги есть у меня.
  Авлевтина смотрела на хозяина постоялого двора, как кролик на удава, будучи не в силах даже шевельнуться:
  - Ты их мне дашь?
  Тадарик облизнул губы, измерил девушку таким многозначительным взглядом, что у Тины дрожь прошла по коже.
  - Если ты будешь хорошо себя вести.
  - Как хорошо?
  Вместо ответа, рука мужчины обняла её, подтолкнула к пустому стойлу.
  - Я закричу, - шёпотом предупредила Алевтина.
  - Кричи, - разрешил Тадарик, усаживая девушку на высокую кучу соломы в тёмном углу. - Парни за тебя не вступятся, а Анна - в саду. Она не услышит.
  - Я ...
  Вместо ответа, Тадарик опрокинул красотку на шуршащее ложе...
  Стук в ворота обрывает наваждение. Тина открывает глаза, приподнимается, ища любовника взглядом, но рядом его уже нет. Он стоит посреди стойла и спешно оправляет одежду.
  - Тадарик ...
  Он оборачивается, подмигивает заговорщически:
  - Вечером приходи сюда.
  - Ты ...
  - За мной не пропадёт, - отмахивается мужчина и выходит. Алевтина вскакивает, бросается следом и замирает: в распахнувшиеся ворота входят вооружённые воины. Толпой. И также, толпой столбенеют ошарашенно.
  А поглядеть есть на что. У конюшни выложены четыре трупа: три воина в костяных доспехах и огромный пёс в медной броне. Рядом, на привязи, сидят два пленника-собачника. Сам хозяин, расхристанный, с соломой в волосах сыто щурится на пришельцев, а из пустого стойла выглядывает раскрасневшаяся, тоже в соломе, молодая девка
  - С добрым утречком, братие, - мурчит Тадарик. - Как ночь прошла? А мы тут, как видите, не скучали.
  Да уж, не скучали. Точнее не скажешь. Ну, трупы, ну пленные - ладно. Дело, как говориться, житейское. А вот здоровенный кобель в кольчуге, да ещё и с выпущенными кишками, - это слишком. Воины робко подходят к собаке. Мёртвой. Окоченелой. А всё равно страшно.
  Постояльцы уже вздули костры под котлами, приволокли посуду, хлеб, маринованное мясо. Им всём целый день сторожить торг за стеной. Надо хорошо подкрепиться. Тадарик даёт ближайшему постояльцу ключ, поясняет: "Латы и мечи доставайте".
  Завтрак обилен и скоротечен. Как-никак обеда не будет. Оглядев "своё" войско, Тадарик выбирает пятерых: "Останетесь в доме. Гастас за старшего." Воины переглядываются: "Что? "Веселье" ещё не закончилось?" - но с вожаком не спорят. Быстро приканчивают еду, быстро строятся, и маленький отряд выходит на улицу, направляясь к воротам.
  Долгожданные "гости" приходят, точнее подъезжают, позднее. Их четверо: Седобородый кочевник в простой, дорожной одежде, два молодых воина-собачника в полном, медном доспехе и пленник без оков, но со связанными руками и с верёвкой на шее.
  Ворота гостеприимно распахнуты. Гости заезжают во двор, оглядываются по сторонам. Во дворе полно воинов, у конюшни - трупы и пленники. Седобородый, с лошади рассматривает убитых. Лицо его неподвижно, словно вырезано из камня. Навстречу "гостю" с веранды спускается Гастас. Он в лёгкой, холщёвой одежде. Покрасневшие глаза парня смотрят сухо и зло. Следом за ним идут Анна со служанкой и рабыня Тадарика. Гость первым приветствует хозяев:
  - Пусть будет удачным твой день, наёмник. Вчера мы плохо расстались, - дипломатично начинает переговоры Седобородый. - Ночь прошла и я понял, что в горячности уподобился зелёному юнцу. Я старше тебя и потому должен быть мудрее.
  - Пусть этот день будет удачен и для тебя, - кивает Гастас. - Согласен, вчера мы расстались не очень хорошо, но "вчера" - закончилось.
  - Да, настал новый день. Ты хотел вернуть друга? Я привёл его к тебе. Он - твой.
  Воин-собачник соскочил с коня, освободил руки и шею пленника от верёвок, подтолкнул его к товарищам:
  - Иди.
  Мужчина идёт, шатаясь как пьяный, оглядывая двор безумными глазами. Товарищи принимают его, тащат к котлу, усаживают, вручают хлеб, ложку и полную миску с наваристой похлёбкой. Гастас провожает побратима взглядом, поворачивается к собеседнику:
  - Я благодарен тебе за любезность, тем более, что мне есть чем отплатить за неё. - Он снимает ошейник с одного из пленников, ставит на ноги и таким же, несильным толчком отправляет к соплеменникам. - Ступай. - подходит к раненому, запускает человеку пальцы в волосы, задирает голову, сверху вниз рассматривая бесстрастное лицо живого трофея, бросает быстрый взгляд на Седобородого. Тот невозмутим. Криво усмехнувшись, Гастас снимает с пленного ошейник, помогает подняться, подталкивает. - Ступай.
  - Я сожалею о своей резкости, и рад что мы договорились ...
  -Теперь мы можем говорить о деле, - криво усмехается Гастас.
  - Цена собачьей брони ...
  - Нет. Ночью твои люди напали на меня и моих друзей.
  - За эту дерзость они наказаны.
  - Они оскорбили не только меня. Вопреки закону, они находились в городе ночью, с оружием и с собакой. Если я принесу жалобу в суд и покажу горожанам эти трупы, - взмахом руки Гастас обводит тела у конюшни, - город запретит торг с вами и закроет ворота. А вы ведь пришли сюда не затем, чтобы стоять под стенами.
  - Да, - голос кочевника выдаёт волнение, - так и будет. Ворота закроются. Что ты хочешь за ... - теперь на тела указывает рука собачника.
  - Много. Нас - шестеро.
  - Я знаю.
  - Так вот, каждому ты вернёшь его доспехи, оружие, каждому дашь по коню со сбруей, а сверху положишь двадцать золотых.
  - Тоже каждому? - недобро улыбается Седобородый.
  - На всех.
  - Невозможно.
  - Что именно?
  - Двадцать золотых. У меня нет столько. Торговли толком ещё не было. Я дам двенадцать. Это всё, что у меня есть. Впрочем, - глаза мужчины по-особому остро впились в глаза Ани, - я могу дать тебе монеты Чёрного повелителя.
  - Отдай их ему сам. Это не моя дорога.
  Усмешка тронула губы Седобородого:
  - Что ты знаешь о своих дорогах, наёмник? Но ты сказал своё слово. Я плачу тебе двенадцать золотых, а не двадцать. Шесть коней я тебе тоже дать не могу. У меня только три свободных коня. Но хорошие. Впрочем, в придачу к ним я могу дать тебе трёх кляч. Ноги они передвигают, но не больше.
  - Понятно. А те три коня - безупречны?
  - Безупречны.
  - Ты сказал. А кляч можешь скормить своим собакам. Да, сбруя должна быть тоже в порядке.
  - Да, я сказал. И сбруя будет в порядке.
  - Мы договорились?
  - Я думаю, - седобородый жестом подозвал одного из спутников, что-то шепнул ему на ухо. - Этот воин приведёт коней и привезёт брони с оружием. Этих двоих, он уведёт с собой.
  - Они - твои. Делай, как знаешь. Может быть, скоротаем ожидание за вином и едой?
  - Я не голоден. - отозвался вождь высокомерно. А вот присяду - с удовольствием.
  - Старуха, - окликнул Гастас рабыню, - принесу шкуру для гостя.
  - Не беспокой служанку. - Вождь кивнул второму спутнику. Тот спрыгнул с коня, снял с его спины и расстелил на земле посреди двора конский потник, поддержал за узду скакуна вождя, когда тот спускался на землю. Седобородый сел. За его спиной пристроился телохранитель. Шкуру, принесённую хозяйкой, постелили, напротив. На неё сел Гастас. Аня предпочла ждать стоя. Воины разбрелись кто куда. Над двором повисло молчание. Но нельзя сказать, чтобы гость держался бесстрастно. Взгляд его постоянно перебегал от Гастаса к Анне, от Анны к Гастасу. Наконец он не выдержал:
  - Ты говорил о своих путях, наёмник, но вот знаешь ли ты, что когда у "Голодного колодца" мы подобрали этих троих - при них было золото Повелителя мёртвых? У каждого. Много золота. - Седобородый замолчал. Хранил молчание и Гастас.
  - Я совершил ошибку. Я не спросил у них: "Откуда?" Теперь уже не спрошу. Но ты-то, воин, живущий одним днём, должен знать, что это значит и с кем заключили сделку эти трое.
  Взгляд Гастаса заострился. На щеках заходили желваки, но он продолжал хранить молчание. Загомонили другие слушатели. И Аня заговорила:
  - Я слышала, что здесь сделка считается необратимой только после того, как один из участников потратит хоть что-то из полученного. Не знаю, что хотел приобрести Владыка мёртвых, но использовать приобретённое он не использовал. Так же и с моими друзьями. Мы хоть и не знали, что продали, но и монетки из платы не успели потратить. Судьбе было угодно забросить нас в пустыню, а в пустыне негде тратить. А потом все эти монеты достались вам.
  - То есть вернуть их Господину вы не сможете.
  - Не хитри, вождь, - вклинился в спор Гастас. - Все известно, что передать золото вам, всё равно, что вручить его вашему Господину. Лично. В руки. Судьба хорошо посмеялась над вами.
  - Но монеты-то они взяли...
  - Не заботься обо мне, вождь, - приняла его реплику Аня. - Позаботься лучше о своём народе. Не кажется ли тебе, что здешние земли неблагоприятны для твоего племени? Здесь ты потерял пять воинов, здесь ты потерял трёх собак...
  Судорога прошла по лицу кочевника:
  - Ты слишком умна, женщина. И ты - девственница. Не тебя ли возжелал Владыка? Если это так, то путь твой предопределён, как бы ты не сопротивлялась ему. И каждый, кто пойдёт с тобой, разделит твою судьбу. Впрочем, с кем я говорю? С наёмником, который не знает: переживёт ли он ближайший день? С глупой женщиной, не способной преклониться перед чужой мудростью?
  - Люди любят преувеличивать свою мудрость, - отозвался Гастас. - А вот способен ли ты, сам расслышать добрый совет? Ты встал на пути госпожи Анны и лишился сына.
  - Да, - глухо согласился Седобородый. - Он погиб?
  - Он жив, но он - раб. И тебе его не выкупить.
  - Значит он умер. Ты прав, наёмник, глуп не тот, кто ничего не знает, а тот, кто знает всё, но для других. Я не хочу больше говорить.
  Молчание тянулось и тянулось. Никто не смел нарушить его, пока в ворота не вошёл караван. Верховой воин вёл за собой пять нагруженных коней. Разбрёдшиеся было по двору наёмники, подскочили и теперь настороженно следили за пришельцами.
  Коней осматривали на редкость придирчиво, но придраться ни к чему не смогли. Безупречны. Все три. А вот двух последних коняшек иначе, как клячами назвать было нельзя.
  С коней сняли груз: доспехи из твёрдой кожи. Два - с нашитой бронзовой чешуёй, четыре - с костяной.
  - Мы договорились ... - возмутился Гастас.
  - Разве? О бронях мы не договаривались.
  - Я сказал, что хочу наши брони, то есть медные, а не костяные. И ты ничего не возразил.
  - Мои люди медные брони не нашли. Так что, если хочешь, иди и ищи сам.
  - А если я их найду?
  - Они будут твоими. Так ты идёшь с нами?
  - Зачем?
  - Искать, - ответ граничил с издёвкой. Вождь не сомневался, что юноша не посмеет сунуться в такое осиное гнездо, как лагерь собачников.
  - Я их уже нашёл. Вот! - не скрывая торжества, Гастас ткнул рукой в одного из собачников. - Это моя, а вон та, - палец указал на второго телохранителя Седобородого. - Лагаста. Я их нашёл. Могу я их забрать?
  Вождь выругался, что-то пролаял своим спутникам. Те, ворча, принялись стаскивать доспехи.
  - Но две брони всё равно костяные, - уколол своего оппонента Седобородый.
  - Пусть, - согласился Гастас. - Без уступок нет торга. Теперь смотрим мечи.
  Клинки тоже оказались не ахти. Два - так вообще не заклёпках. Такими в бою можно только колоть. Попробуешь рубить, - после двух-трёх ударов лезвие отлетит от рукоятки. Гастас брезгливо перебирал этот лом, выискивая клинок поприличнее, для себя. Воин, лишившийся доспехов, подошёл к нему, показал свой меч:
  - Скажешь, что он тоже твой?
  Гастас бросил быстрый взгляд на оружие:
  - Не скажу. Мой меч был из красной меди, а у тебя медь седая.
  - Да, это седая бронза и красную медь она рубит так же, как дерево. Ты неплохо бился вчера, но будь там я с этим мечом, не они, а ты лежал бы здесь. И когда мы с тобой встретимся...
  - Они, - Гастас кивнул в сторону убитых, - слишком понадеялись на собаку. А у меня, в следующем бою, в руках, могут оказаться не два красных меча, а меч и щит. А дерево оно тоже разное бывает.
  Впрочем, эта перебранка уже ничего изменить не могла. Обмен произошёл. На двух одров кочевники погрузили четыре тела, накрыв их длинными попонами. Воины заперли за недобрыми гостями ворота и Гастас наконец-то смог обнять спасённого друга: "Здравствуй, брат".
  Мужчины убрали со двора доспехи и оружие, разнуздали лошадей, поставили их в стойла. Гастас и его побратим о чём-то тихо говорили, сидя в тени на веранде и никак не могли наговориться. Из стойла выползла сонная Алевтина, вся помятая, в соломе, сама подошла к костру, сама взяла миску, налила похлёбки. Равнодушно и деловито, без намёка на возможность скандала.
  Аня, Ириша и хозяйка отправляются завтракать в сад. Мысли девушки непрерывно вертятся вокруг лекарств. Где взять травы? Где найти хоть какой-нибудь антисептик. Хотя бы спирт. А ведь это идея. Аня вспоминает о лудильщике. Мастер наверняка сможет сделать и спаять всё, если объяснить, что именно тебе надо. Ну, это не вопрос. Вопрос в деньгах. У Гастаса они теперь есть, а он не раз предлагал ей то тот, то другой подарок. Но прямо попросить о деньгах!
  Самолюбие, изображая из себя скромность, бунтует: "Мне? Просить?" Здравый смысл возражает: "А как же лекарства? Без них ты - никто. И вообще, что здесь такого? Ну, хочет парень вернуть долг, как он его понимает, позволь ему сделать это". Довод веский. Аня отправляется на веранду.
  - Гастас, мне деньги нужны. Много.
  Удивила юношу просьба или нет, - не поймёшь. Он прерывает беседу, достаёт и передаёт ей большой золотой в виде пластинчатого, незапаянного кольца с насечками и только после этого замечает:
  - На рынок вам одной идти нельзя. Особенно сейчас.
  Всего одна просьба и монета у неё в руке. Большой золотой. Аня уже знает ему цену и потому буквально цепенеет от удивления: в жизни никто и никогда не выполнял её просьбу так быстро, без намёка на возражения. От удивления она едва, едва расслышала обращённую к ней реплику и отвечает растерянно, не слишком осознавая, что говорит:
  - Со мной пойдёт Ириша.
  Гастаса такой ответ не устраивает:
  - От неё мало толку, - он подзывает двух воинов из оставленных Тадариком, приказывает им. - Проводите госпожу Анну на рынок и обратно.
  Парни переглядываются в недоумении, но, вспомнив приказ командира, подчиняются без слов. Свои бы, пожалуй, начали спорить. К четвёрке уходящих присоединяется хозяйка. У неё тоже нашлись дела на рынке.
  - Прежде, чем тратить деньги на девку ...
  Гастас вскочил, как подброшенный, а его меч сам по себе покинул ножны:
  - Повтори, я плохо расслышал.
  Воин пятится. Такого он не ожидал:
  - Я хотел сказать ...
  - Говори же!
  Мужчина жмётся, выбирая слова:
  - Я хотел сказать, что, по обычаю, добычу сперва делят, а потом уже тратят.
  - Какую добычу?
  - Хотя бы те двенадцать золотых. Нас в той переделке было пятеро ...
  - Точно? Тадарика ты не считаешь?
  - Ну, шестеро. По два золотых на каждого.
  - Это уже лучше, но не совсем. Госпожа Анна была седьмой.
  - Она не из нашего братства. - Возразил юноше собеседник. - Ей доля не положена.
  - Даже так?
  - Гастас, он прав, - поддержал воина Лагаст. - А ты - нет.
  - В чём?
  - Рагаст требует честного дележа, - ответил юноше побратим. - Тадарика он зря забыл, в этом ты прав, но женщине доля не положена.
  - Хотите честного дележа? - окрысился Гастас.
  - Именно так, - попытался "дожать" его Рагаст.
  - Хорошо, - Гастас вернул меч в ножны, глубоко вздохнул несколько раз, приводя мысли в порядок. - Раз ты требуешь честного дележа - изволь. Но начать, как говориться, придётся с начала. Итак, начнём считать?
  - Начинай, - криво усмехнулся его оппонент.
  - Когда я и госпожа Анна сбежали от собачников, у нас не было ничего. В город мы пришли, имея двух лошадей со сбруей, два меча, два доспеха, две собачьи брони. Два на два прекрасно делятся. Вы ведь за честный делёж?
  - Твоя добыча - твоё решение. Мы-то тут причём?
  - Добыча была не моя, а наша с госпожой Анной. А вас, если ты не забыл, мы с ней выкупили за две, те самые собачьи брони.
  - Мы - товарищи, - Рагаст почувствовал, что почва начинает уплывать из-под его ног.
  - Мы с тобой? Да. Однако о госпоже Анне ты сам сказал, что она - чужая. Но считаем дальше. Две брони - шесть человек. Госпожа Анна взяла на свою долю, свою землячку, ту девчонку-рабыню Иришу и... Кто третий? Заметьте, имея все права, госпожа Анна не требует свою законную долю. Она согласна ждать, получая её частями.
  - Погоди, Гастас, - вмешался другой воин, - Получается, что кто-то из нас её раб? Кто?
  Гастас оглядел растерянные лица товарищей, хотел ткнуть пальцем в Рагаста, но передумал:
  - Не знаю. Хотите узнать - бросьте жребий. Госпоже Анне всё равно будет ли это кто-то или не будет никто.
  Мужчины переглянулись. Теперь ошарашенно. Одно лишь прозвище "раб" лишает воина чести. Стать рабом даже на время, даже по жребию...
  Гастас выдержал паузу:
  - Надеюсь, никто не считает, что я, выручив вас, обязан также нести сам все издержки? А раз так, то запомните: деньги, которые я даю госпоже Анне - это её деньги. И на долю от вчерашней добычи госпожа Анна имеет право большее, нежели любой из вас, потому что с собакой справились не вы, не я, а именно она. Но именно она ничего не требует, хотя, ... не окажись её с нами, там, - сложили бы мы животы свои у кабака.
  - Что делать с собаками мы знаем ... - протянул кто-то.
  - Сейчас и благодаря госпоже Анне. Только благодаря ей мы сейчас живём, благодаря ей у нас есть оружие, есть доспехи. Но и госпоже Анне нужно оружие, непохожее на наше, но не менее дорогое. И она его получит. И ещё! Когда мы наймёмся в охрану подходящего каравана, госпожа Анна пойдёт с нами. В счёт её доли. Понятно?
  Кажется, спорить больше желающих нет. Четвёрка бунтарей пришибленно смотрит на него. Только Рагаст тянет умоляюще:
  - Ну, хоть по серебряному! Ну, хоть на пиво!
  Гастас неумолим:
  - Пиво вечером даст Тадарик.
  - Ну, хоть по кружке ...
  - Мало выпил вчера? - добивает его Гастас. - Штаны до сих пор воняют.
  Он победил. Ворча, воины возвращаются на лавки, досыпать.
  - Никогда бы не подумал, что ты можешь так говорить с товарищами, - побратим смотрит на юношу с укором.
  - Сейчас у нас есть оружие, есть доспехи, есть лошади, - возражает Гастас старшему другу. - А раздели всё это - ничего не будет. Кто нас тогда наймёт? А деньги... неужели двенадцать золотых так уж много за мою, собачью броню?
  - В этом ты прав. Но вот насчёт девушки...
  - Она - лекарка. Обузой не будет. Ты уж мне поверь. И лошадь у неё есть.
  - Я не об этом, брат. Я о словах собачника. Если на девушку действительно положил глаз Повелитель мёртвых, то тот, кто пойдёт с ней - разделит её судьбу.
  - А если её ведёт Судьба? Что будет с тем, кто встанет на её пути?
   Мужчина помолчал, обдумывая доводы друга, вздохнул:
  - Ведёт Судьба, говоришь? Что ж, пусть идёт. Пока нам по дороге. "Госпожа Анна"? Да?
  - Да. Женщина может быть или госпожой, или ...
  - Решил сделать из заклёваной тихони госпожу?
  - Да. Я так решил. И знаешь почему? Потому, что опереться можно лишь на то, что сопротивляется.
  Краткое раздумье, неопределённый ответ:
  - Если так решил ты ...
  - Долги полагается платить.
  - Я с этим не спорю. А вот другие?
  - Кто другие?
  - Тадарик. Как решит он?
  - Тадарик уже решил, - быстро ответил юноша и пояснил не спеша. - Анна бежала от собачников, убила двух псов во время бегства и одного - вчера у кабака. Тадарик решил позавчера, а вчера в своём решении утвердился.
  - Утвердился? - Переспросил Лагаст. - Ну, если так ... - он в раздумьи потёр виски, поёжился. - Я бы, пожалуй, тоже не прочь пива выпить. Знобит.
  - Хозяйка ушла на рынок, но, - Гастас тряхнул кошельком. Кого пошлём?
   ..............................................................
  Лудильщик не сразу понял, что от него требуется. Но понял. Необычная работа. Большой заказ. Аня чертила на земле, показывала на мягком металле как, скрутив медную пластинку, получить бесконечно длинную трубочку, как эту трубочку уложить в спираль и как поместить её в медное, цилиндрическое ведро. Какие детали ещё надо сделать и как они будут соединяться. Заказ получился очень солидный. Один материал потянул на семнадцать серебрушек, ещё два серебряных за работу, один - за сложность. Всего на двадцать серебряных. Да ещё и одну серебряную монету клиентка положила за срочность. Очень высокая оплата. Он за лучший месяц столько не зарабатывал. Так что все, остальные заказы пока что - побоку.
  Потом хозяйка повела гостью смотреть травы. Ириша, как собачонка крутилась под ногами, жадно вслушиваясь в непонятную ей речь. Трав накупили на целый серебряный. Благо, они лёгкие. Потом пошли покупать нитки, иголки и прочую мелочь для хозяйства. Хозяйка на торге знала все входы и выходы. Ириша за "старание" получила цветную ленту и длинные бусы из мелких, белых, фарфорово-гладких ракушек. "Змеиных головок", как назвал их продавец. Потом купили по мешку ячменя и ячменного солоду на пиво, три бурдюка готовой бражки, наняли носильщиков - не самим же всё это тащить. Пока так гуляли - заказ у лудильщика готов Аня хотела ещё носильщика нанять, но воспротивилась Ириша: "Сама донесу!" Ну и неси. Аня ей оловянное колечко за три медяка у лудильщика купила. Доволен ребёнок. Смеётся.
  На постоялом дворе Аня почти бегом побежала в сад. Так ей хотелось опробовать своё приобретение. Вместе с Иришей, в саду, в четыре руки, на старом кострище они запалили костёрчик, собрали аппарат, принесли воду для охлаждения. В перегонку пошла купленная, готовая бражка. Хозяйка, заботясь о гостьях, принесла в сад еду. Повидло из корней лопуха в плошке засохло и жевалось, как конфета, а из веточек малины Аня заварила чай. Выпаренный спирт по капелькам стекает в стеклянный флакон. Только приглядывай за огнём и свежую воду подливай. Жаль только хорошее не длится долго. В сад пришла Алевтина. Как всегда, и всем недовольная:
  - Привет, Ань, чем занимаетесь?
  - Привет, - отозвалась Аня. - Чай пьём. Садись с нами.
  - Чай? Здесь? Откуда?
  - Малиновые веточки заварили. Неплохо получилось. Ты попробуй. - Аня наполнила свободную кружку, протянула подруге. - Присаживайся.
  - Так себе, - Авлевтина пригубила отвар. - Вода-водой. Только что горячая. Будь хоть сахар ...
  - Сахара здесь нет.
  - Могла бы хоть мёду положить...
  - Мёду сегодня тоже нет. - сухо ответила Аня.
  - Я хочу быть свободной. - столь же сухо отозвалась Алевтина. - А то все здесь обращаются со мной, как с рабыней. А я к этому не привыкла. Идиотский мир! Я - и твоя рабыня! Почему здесь женщина может быть или госпожой, или рабыней?
  Аня стиснула зубы, предпочитая отмолчаться, но в саду-то она была не одна.
  - Или шлюхой. - Алевтину как подбросило, но хозяйка взгляда от расхристанной девицы не отвела: - И будь ты рабыней, с тебя бы, за вчерашние дерзость и бесстыдство шкуру бы спустили.
  - Закрой рот, старуха!
  - А я у себя дома. Пусть я - рабыня, пусть я старуха, но это мой дом и я здесь хозяйка! А ты ... неизвестно кто.
  - Я уйду!
  - Утром уже уходила. Ничего! Дальше конюшни не ушла. В сене покувыркалась и опять голос повышаешь?
  - Да! - от возмущения Алевтина подалась вперёд. - А знаешь с кем?
  - Догадаться нетрудно, кто здесь самый шустрый. Ни одной гулянки не минует, ни одной юбки не пропустит, ни одной драки не обойдёт. Хоть бы постыдилась хвастаться таким перед госпожой.
  Краска стыда выплеснулась на лицо, но не Алевтины, а Ани:
  - Да будет тебе вольная, только не кричи.
  - Когда?
  - Не знаю. С Гастасом надо поговорить, а ему сейчас не до меня.
  - А чего так?
  - Потому что в этом мире, кроме нас с тобой существуют и другие люди, а у этих людей есть другие дела. И не только в этом.
  К счастью, этому, глупейшему выяснению отношений помешал Гастас. Он пришёл в сад с недоброй вестью:
  - Лагасту плохо. Весь горит.
  Тина попыталась вцепиться в него:
  - Аня обещала мне вольную.
  - Что?
  Полное непонимание её проблемы окончательно разозлило Алевтину:
  - Аня хочет дать мне вольную, - повторила она с нажимом.
  - Уйди, женщина.
  - Где твой друг? - вклинилась в их перебранку Аня.
  - На веранде. Он весь горит.
  - Ну, так веди его сюда.
  - На женскую половину? - удивилась рабыня.
  - А что делать, хозяйка? - повинилась Аня. - Первое, что нужно больному - покой, а на веранде покоя нет и не будет. В доме - душно. Да и мне на "мужскую половину" ходу нет.
  - Тадарик не о вас говорил, - поспешно поправила её хозяйка. - Для вас в этом доме нет запретных комнат. Вы - лекарка. Скажите, где такое видано, чтобы приличная женщина за одним столом с чужими мужчинами пировала? А вы за стол сядете - все это за честь считают...
  - Это так, - вынужденно соглашается Аня. От пылких похвал женщины, ей впору сквозь землю провалиться, но поскольку земля разверзаться не спешит, она возвращается к сути. - Всё-таки больного следует уложить. И не на землю. Нужна кровать.
  - Как скажете, госпожа Анна, - с подчёркнуто-почтительным смирением отвечает рабыня и обращается к Ирише, на понятном девочке языке. Та оторвалась от наблюдения за процессом, закивала усиленно, переспросила:
  - Кро-вать?
  - Да, Ириша, нужна кровать, - повторяет Аня пересаживаясь на место девочки к огню.
  - А что вы тут делаете? - Алевтина только сейчас обратила внимание на примитивный, перегонный куб. - Самогоночку гоните?
  - Да. Спирт нужен.
  - Огненная вода? Собираешься спаивать аборигенов?
  - Алевтина, зачем ты так себя ведёшь?
  - А что госпожа хочет от подлой рабыни?
  Алевтина рыдала, истекая слезами, как прохудившаяся водопроводная труба. И Аня, к своему удивлению, осознала, что слёзы подруги больше её не трогают. Может быть потому что она уже не девочка из гуманного, благополучного мира и кое-что знает о настоящем, неподдельном страдании?
  Мужчину буквально колотило в лихорадке, но сознание его было ясным. Аня с Гастасом раздели больного. Зрелище оказалось не для слабонервных: на теле человека живого места не было: глубокие, багровые и свежие кровоточащие рубцы, чугунно-чёрные с синим кровоподтёки. Плохо, но ...
  - Били? - спросила Аня, хотя и так всё было ясно.
  - Да, - отозвался за друга Гастас.
  - Когда?
  - Вчера. Бичом, - после паузы отозвался больной.
  Аня прощупала бока, грудную клетку. Рёбра вроде бы все целы. Ушибы и раны само-собой в наличии, но переломов нет. Свежим, ещё тёплым спиртом Аня обработала все повреждения. Лагаст скрипел зубами, но молчал. Визг среди здешних мужчин явно был не в чести. Аня даже попросила его:
  - Если боль острая - ты говори. Под такими опухолями пальцы толком ничего не чувствуют.
  На эту просьбу мужчина хрипло отозвался:
  - Пока, терпимо.
  - Лихоманки у тебя не было? Это когда вот так трясёт ежедневно в одно и тоже время? И морозит, как сейчас?
  - Нет.
  - Уже это хорошо.
  Первое в таких случаях - повязка. Второе - питьё. Те же веточки малины с валерьянкой. Пользы немного, зато вреда нет. Там, где кожа цела - тело можно обтереть. Хотя бы водой. Это собьёт температуру. Здесь даже аспирина нет. И спать. Сон - главное лекарство. Кровать стоит в тени, дождя не предвидится, в саду тихо, но мужчина никак не может успокоиться. Что-то говорит сбивчиво. Не иначе начинается бред. Машет руками. Ладно. Есть ещё одно средство. Как раз полбутылочки накапало.
  Аня отсоединила один флакон и подставила другой. Отдельно, в кружку налила немного бражки, в другую - плеснула из бутылочки грамм пятьдесят, для начала, вручила обе ёмкости Лагасту:
  - Держи. Выпиваешь из этой всё и сразу. Залпом. Запиваешь бражкой. Для начала. И спать. Твоё лекарство сейчас - сон.
  - Не могу уснуть...
  - Выпьешь и уснёшь. До утра.
  - А потом?
  - О "потом" поговорим утром. Пей.
  Выглядело всё так, будто здоровенный мужик не глоток самогона проглотил, а получил дубиной по башке. Он вскинулся, выпучив глаза, захрипел, замахал руками. Аня поспешно поднесла ему к губам чашку с бражкой
  - Пей же!
  - Что это было?
  - Винный спирт. Для тебя "Вода жизни". Запивай же.
  - Я сей-час ...
  Минут через десять "приём лекарства" повторили. Лагаста "повело", но Аня, для надёжности отмерила ему третью порцию.
  Гастас некоторое время растерянно топтался у кровати с больным:
  - И что будет?
  - Завтра проснётся.
  - Здоровым?
  - Не всё сразу. Но будет лучше, чем сегодня.
  - А он ...
  - Не умрёт. Обещаю.
  - А как же моя свобода? - напомнила о себе Алевтина. На этот раз Гастасу.
  - Уйди, - сухо отозвался парень.
  - Я не могу быть рабыней...
  - Будешь надоедать - продам.
  - Аня, да я же ...
  - А он может. Он - господин, - вклинилась сочащаяся ехидством рабыня.
  - Но, Аня!
  - И к госпоже Анне приставать не смей, - теперь разгневанный парень смотрел на Алевтину в упор. Верхняя губа его брезгливо дёргалась. - Зная своё место, ... рабыня!
  И опять Ане не захотелось заступаться за подругу. Тина, конечно не рабыня, но ... нельзя же вести себя столь бесцеремонно. Будет ей вольная. Но не сию же минуту!
  - Можно я останусь здесь с ним? - Гастас никак не может успокоиться. Чтобы так, с нескольких глотков, человек провалился в сон? Что же это за средство-то такое?
  - Нельзя, - сухо отвечает Аня. - Теперь за больным буду смотреть я.
   ..............................................
  - Вы жестоки, госпожа Анна, - в глазах служанки укор.
  - Нет, - возражает Аня. - Таковы правила лечения. И... зачем мужчина на женской половине дома?
  - А ... - женщина в недоумении смотрит на больного.
  - Он - спит и будет спать до утра.
  - Он пьян в дрова, - поправляет Аню Алевтина. - это надо же додуматься: самогон бражкой запивать!
  - Какая разница, как я его усыпила? - отмахивается Аня. - Считайте, что его здесь нет. А Гастасу тоже не мешало бы лечь спать, но как его заставишь? Подумает, что я считаю его слабаком, обидится.
  - Это вы верно сказали... - хозяйка словно размышляет вслух. - Но и вам бы лечь...
  - А почем бы и нет? - соглашается Аня. - Выгонка заканчивается. Новую порцию я ставить не буду...
  - Ты бросишь больного в саду, без присмотра...
  - Зачем бросать, Тина? - Аня вдруг понимает, что безумно устала и хочет спать. - Я лягу здесь в саду. Только одеяло возьму в доме...
  - Нет, нет, госпожа, не вставайте. Сейчас всё будет делано! - Несколько фраз на языке собачников и Ириша срывается с места, как подброшенная. Следом за ней в дом спешит хозяйка. Аня провожает их взглядом и невольно ловит себя на мысли, что немало "цивилизованных", двадцатилетних толстух могли бы позавидовать стройной фигуре отнють не юной женщины века камня и меди.
  - Они тебя здесь разбалуют, - ворчит Авлевтина, опять задетая за живое. - Смотри, не возгордись.
  - Ты не позволишь, - отмахивается Аня. Неожиданно для себя, Тина чувствует себя польщённой:
  - Ну да, я же тебе настоящий друг.
   ..............................
  Через десять минут Аня спит на груде овчин, как на матрасе. На всякий случай, хозяйка прикрывает гостью плащом. В ногах госпожи устраивается Ириша. Хозяйка уходит в дом. И Алевтина опять остаётся одна. На веранде гомонят мужчины. Шум доносится даже в сад. Скучно. Делать абсолютно нечего. Разве что освежиться у кадки с тёплой, нагретой солнцем водой. Вечереет. Шум на веранде усиливается. Слышен громогласный рык Тадарика. Сегодня торг за воротами закончен. И вообще, чего она здесь торчит? Там - веселятся, а она - скучает.
  Возвращение воинов действительно оживило обстановку. Гомон, толкотня. Мужчины освобождаются от доспехов, плещутся и фыркают у колодца, поливая друг-другу, распаренные и пропотевшие под жёсткой кожей доспехов, тела ледяной водой. Из погреба появляется пиво, на вертеле жарится целый баран.
  Гастас приветствует хозяина, тот хлопает юношу по плечу:
  - Как сторговались? Где Лагаст?
  - Спит в саду. Ему неможется.
  - И так бывает. Как поторговались?
  - Держи долг. - Монеты переходят из рук в руки.
  - Добре. Что ещё взял?
  - Оружие, брони, три коня.
  - Да ты их ободрал, как липку!
  - Старался.
  - За это следует выпить.
  - Согласен. Выпить следует. А на торге как?
  - Не очень. Наглеть начали. Рановато.
  - Наглеть?
  - Да. Оно всегда так. Начинается всё тихо, мирно. Кажется, даже, что мы там - без надобности. Потом собачники начинают наглеть. А в последний день никогда без крови не обходится. Так я и говорю: рановато они наглеть начали. Второй день сегодня был.
  - Думаешь, завтра?
  - Нет, не думаю. Рано. Они ещё рабов не продали. Но дня через три - можно ждать всего, - мужчина сдирает с себя броню, толкает одного из товарищей. - Плесни-ка водички, - трёт тело мочалом, фыркает от удовольствия и, натянув на тело чистую, поданную служанкой рубаху, командует. - За столы! Мясо стынет!
  Алевтина, как бы случайно, подворачивается ему под руку. И вот она уже в объятиях гиганта:
  - Вечер добрый, красотка. Скучала? Или весь день на соломе проспала?
  Неожиданно для себя, Тина смущается, не зная, что ответить. Тадарик заливисто хохочет, шлёпает её по заду:
  - Да не красней! Ночью бодрее будешь!
  Жаркая волна проходит по телу Алевтины. Она жмурится, стискивая зубы, лишь бы не застонать. А Тадарик уже на веранде делит мясо, рассаживая свою команду за столы. Мясо, каша, хлеб, пиво: всего вдоволь. Ешь - не хочу.
  Алевтина пытается пристроиться рядом с ним на лавке, но воин вручает ей большой кусок мяса с хлебом и отправляет прочь: "Не дразни мужчин, красотка, я - ревнивый." Тут же, во дворе воины обдирают двух баранов - мясо на завтрак. Шкуры - распялить на заборе. Ножки, опалённые головы и кости с потрохами - в котёл. Они будут томиться всю ночь. Мясо - в горшки под пивной маринад. Лекарка права: замаринованное мясо и без костей жарится очень быстро. В одном из стойл теснится дюжина свежих овец. Воинов полагается кормить.
  Мужчины едят скоро, плотно. Большинство (это горожане) - торопятся по домам. Они придут под утро. Остальные, тоже измотанные дневным караулом, быстро засыпают: кто на лавке, кто на полу. Благо - веранда большая. Никто и не заметил, как и когда исчез хозяин.
  Алевтина, скучая, прислонилась к одному из стойл конюшни. Мужская рука зажимает ей рот, вторая - подхватывает, втягивая в темноту.
  - Тс-с-с, красотка.
  - Тадарик, - сдавленно стонет девушка вся в предчувствии. Пальцы её сами по себе начинают сдирать одежду. Ох, эти завязки, эти шнурки! Сильные руки швыряют её на солому.
  -Та-да-рик!
  Сладостное существование на грани обморока, длящееся целую вечность. Сладкая волна опять поднимается по телу. Но сил нет. Даже не слабый стон. Тадарик приподнимает её, как куклу, нежно отирает слезинку с щеки, подносит к губам флягу:
  - Пей.
  Сладкая, с кислинкой медовая шипучка освежает горло.
  - Я умерла?
  - Пока, нет. - его рот тянется к её рту, губы приникают к губам. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от избытка чувств, женщина отталкивает его. Толчок едва различим, но мужчина не настаивает, отодвигается. На нём тоже нет ничего, кроме кожаного пояса с кошельком. Из кошеля Тадарик бережно достаёт две крохотные, золотые серёжки, осторожно вдевает их в уши девушке:
  - За мной не пропадёт.
  Какие подарки? Какие серёжки? Разум Алевтины заблудился в облаках блаженства. Не в силах сдержать обуревающие её чувства, Тина приникает к груди любовника, трётся о неё, как кошка, лицом, телом, целует. Мужчина гладит её, треплет волосы, почёсывает спинку:
  - Теперь вижу, что соскучилась.
  - Ужасно соскучилась. Ты - лучше всех!
  - Не сомневаюсь.
  - Что сегодня было! Что было!
  - А что?
  Алевтина рассказывает: о торге, о ссоре Гастаса с товарищами, о покупках Анны. Особенно её возмущает несправедливость Гастаса к ней, к Алевтине. Но Тадарик отчего-то хмыкает удовлетворённо, переспрашивает:
  - Значит, денег он им не дал? Пивом обошёлся? Молодец, юноша. Так с этим народом и надо.
  - Но он же меня... - пытается повернуть разговор Тина.
  - А-а-а! - машет рукой Тадарик. - Остынь. И дай ему остыть. Я сам с ним поговорю.
  - Когда?
  - Как только кочевники уйдут.
  - А завтра?
  - Завтра мне некогда.
  - Ну, знаешь... - надувает губы красавица, но мужчине мало дела до её обид. Подхватив девицу на руки, он привычно швыряет её на солому.
  Она так и уснула под ним, не выдержав наплыва ощущений и провалившись в сон, как в обморок. Тадарик не стал насиловать бесчувственное тело. Зачем? Ещё не одна ночь впереди. И так порезвился неплохо. Ведро с водой стояло у стены. Он ополоснулся, оделся, постоял над раскрытым женским телом. Так себе, красотка. Видывал он и лучших. Поразмыслив, достал из кошелька серебряную денежку и на шнурке, повесил любовнице на шею. Так будет честно. Отыскал её одежду, прикрыл, как одеялом. Спи, милочка. Вышел на двор.
  Поверженные сном мужчины, лежали, как тела на поле боя. Перешагнув одного из спящих, Тадарик поднялся на веранду, насторожился. В темноте кто-то был. Нащупав огненные камни в кисете, мужчина высек искру, зажёг один из факелов. За столом, над кружкой пива, подперев голову руками, сидел Гастас.
  Хозяин вставил факел в гнездо, выбрал кружку, плеснул в него пива, сел напротив гостя, спросил:
  - Что не спишь?
  - Не спится.
  - Чего так? Да говори уж.
  - Госпожа Анна спит.
  - Это хорошо.
  - Она обещала за Лагастом присмотреть...
  - И ты не знаешь, как быть?
  - Не знаю.
  - Тогда послушай меня. Я Лагаста не видел, но скажу вот что: били его вчера и если он до сих пор жив - серьёзного там ничего нет.
  - Но, госпожа Анна ...
  - Спит, потому что волноваться нЕочем. И потому что устала. Или женщина не может устать?
  - Может, но ... не только в этом дело.
  - Твои товарищи денег просят?
  - Откуда? - вскинулся Гастас.
  - Знаю. Ну, так как? Просят?
  - Просят. Пока.
  - А ты не отдаёшь? Правильно. Я бы тоже не отдал. Не заработали ещё. Слушай, что я тебе скажу... Ты не говорил им, что за постой расплатился?
  - Нет.
  - Правильно. А дурЯт они от скуки. Так что... Мне люди нужны за торгом смотреть. Завтра я скажу парням... Доспехи и оружие ведь у вас есть теперь?
  - Есть.
  - Тогда я скажу, что каждому за день я заплачу по два больших медяка. Ну, и кормлю, разумеется, и пиво, как положено. Вот им и занятие. Кто знает, сколько вы здесь просидите, пока караван придёт? А я дело предлагаю.
  Гастас поднял стакан, отхлебнул, скривился: пиво выдохлось.
  - С тобой не поспоришь. Да и незачем. Меня берёшь?
  - Конечно. Только не сиди зря ночью. Пошли спать.
  - Зря? А сам? Впрочем...
  - Хочешь сказать, что не зря?
  - Ничего я не хочу сказать.
  - Гастас, - Тадарик пристально посмотрел в глаза юноше. - Эта девка всё равно под кого-нибудь бы подлезла. Ты её не хочешь, а я - не против. Если кто-то, то почему не я?
  - Я ни-че-го не хотел сказать, - чуть не по слогам повторил Гастас, зло блестя глазами.
  - Правильно. Здесь говорить нЕочем. Лучше скажи: как у тебя с Анной?
  - А как у меня может быть?!
  - Ты не шуми. Люди спят. Думаешь, как они, прожить одним днём?
  - А ты как думаешь?
  - Я? - Тадарик невесело усмехнулся. - Я думаю, что мир не меняется. Смотрю я на тебя, а себя вижу. Тоже, как ты, думал, что нет у меня ничего: ни дома, ни семьи, ни завтрашнего дня. А он возьми и наступи.
  - И что?
  - Ничего. Живу, как видишь. Только вот не знаю: зачем?
  Они помолчали.
  - Ладно, - Тадарик хлопнул по столу. - Не мне тебя учить. Пошли спать.
  Глава 8. Служба наёмника.
  
  Утром хозяин предложил всем выйти за ворота. Все согласились. Гастас узнал об этом, когда вернулся от Лагаста. Тот ещё не проснулся. Лицо мужчины посветлело, жар спал, но на чёрных волосах, изморозью проступила седина. Гастас постоял над побратимом, но будить не стал. Пусть спит. Ириша было вскинулась, посмотрела на пришельца соловыми глазами. Она, как и полагается образцовой служанке, спала в ногах госпожи, как и та в одежде, на шкурах, постеленных на землю, рядом с кроватью больного. Рука девочки потянулась к руке Ани, но юноша погрозил ей, прижал палец к губам: "Спите спокойно", посмотрел на измождённое лицо спящей. Да, загонял он девушку: бледна, осунулась. Аж череп просвечивает. Порадовать бы её, да только чем?
  Услышав от товарищей о сговоре, Гастас кивнул: "Я с вами".
  Мясной завтрак с пивом, оружие, щит, полный доспех на теле. Не на гулянку идут. Старуха подхватилась успеть на рынок: пива заказать, муки, молотого ячменя на кашу. Тадарик хозяйку свою чуть подпихнул: мол рыбных пирогов бы. Да где рыбы взять? Но в ответ получил лишь равнодушный взгляд. И Алевтина обиды добавила: внаглую, в воротах подошла, обняла и при всех пообещала ласково: "Сегодня не жди. Не приду". Тадарик не смолчал. Улыбнулся так же ласково, пообещал: "Не буду". С легкой такой угрозой, но без злости. Вроде пошутил.
  Остановился отряд в городских воротах. Поначалу ждали, когда стража ворота откроет, когда купцы подойдут. Куда торопиться? На солнцепёке настояться успеется, а здесь пока тень. Вот купцы подошли, возы с товаром и для товара подтянулись, ворота распахнулись, а Тадарик приказа выступать, не отдаёт. Заволновались купцы: непорядок. Договаривались же...
  Тадарик не спорит:
  - Договаривались. Но вчера на торге неспокойно было, поэтому сегодня в отряде людей больше. Добавить бы надо.
  Один из купцов, работорговец местный, возмутился:
  - Не по совести, каждый день цену пересматривать!
  Тадарик руками развёл:
  - Так ведь и ты, почтеннейший цену на торге пересматриваешь, а ничего до сих пор не купил. Озлобляешь пришельцев. Им ведь тоже долго здесь стоять нельзя. Стравят овцы всю траву - уходить пора. Да и купцов на торге прибавилось.
  Купцы шуметь, купцы грозить, а Тадарик улыбается:
  - Я - вольный воин: городу не подчиняюсь, с законом не спорю. Хотите торговать без меня - торгуйте. Нужна охрана - платите.
  - Да вы все здесь бродяги безродные, одним днём живёте! А я - человек семейный, уважаемый. У меня дети, внуки. Я народ кормлю! - Разоряется громче всех работорговец.
  - Мы - тоже народ, - спокойно Тадарик возражает. - И есть тоже хотим. А когда одним днём живёшь - прожить его сытно и весело хочется.
  А солнце-то всё выше и выше. А время-то идёт. Заволновались купцы, про прибавку спросили, поторговались чуток, но больше для порядка. Тадарик немного накинул. Пол малого золотого всего. Было полтора за день, стало - два. Если на всех разбросать - пустяк выходит. И было из-за чего так долго в воротах перепираться. Но теперь Тадарик не успокоился. Всем видно, как здорово его работорговец зацепил:
  - А с тебя, почтеннейший - пеня: десять девок сегодня ко мне в дом пришлёшь.
  - Десять? Это будет стоить...
  - Тебе? Возможно. А вот мне - ни медяка. Да ты не жмись. Целыми и живыми утром вернём. Даже не сотрутся.
  Работорговец упёрся, злится, другие купцы галдят, подгоняют его:
  - Да не тяни ты!
  - Соглашайся быстрее!
  - Время идёт!
  - Не деньги же с тебя требуют!
  Куда одному против всех, но упирается:
  - Пяти с вас, жеребцов, хватит.
  - Пять на три десятка? - продолжает давить Тадарик, - Маловато. Кто за столами прислуживать будет?
  - Ладно уж, семерых пришлю, - сдаётся торговец живым товаром. - Но чтоб всех здоровыми вернул!
  А вот служба оказалась препоганая. Рынок за воротами - как линия: с одной стороны, продавцы - кочевники, с другой - покупатели из города. Товар у собачников немудрёный: шерсть, овчины, овцы, рабы. Можно и щенка сторговать. Взамен кочевники берут: зерно, сукно, холсты, полотна, глиняную посуду ну и деньги, разумеется.
  Тадарик воинов на две группы разделил и расположил по флангам. И ещё пятеро ходят туда - сюда вдоль торга, по стороне "горожан". Следят за порядком. Дело это нелёгкое. Хорошо, если повздорили два покупателя. Этих разогнать не сложно. Хуже, если сцепились покупатель с продавцом. Покупателя следует задвинуть за спину, прикрыв собой, а на продавца - собачника даже замахнуться не смей.
   Кочевники это понимают, грубят, дерзят. Но и против них метод есть. Купец, перед тем, как к товару прицениться, к Тадарику подходит, а тот честно предупреждает: мол к тем и тем продавцам иди без опаски, а этого - лучше миновать. Дюже горячий. Постоит такой гордец и задира час, другой, третий при товаре да без покупателей - тут собачники беспокоиться начинают. Торг ведь не затем, чтобы попусту на солнце жариться. Глядишь, товар тот же, а продавец - другой.
  И всё-таки гладко не обошлось. Один из кочевников воина ножом ударил. Тот покупателя прикрыл. В бок, между пластинами целился, да не попал. Выдержал панцирь. У воина желваки на щеках ходят, но сдержался. Не драться пришли.
  После торга - все к Тадарику на постоялый двор. На столе - пиво стоит, вокруг стола семь женщин хлопочут. Брови углём подведены, щёки свеклой натёрты: красавицы. Гулянка будет.
  Хозяин Алевтину заметил, под локоток подцепил, на ушко шепнул:
  - Иди-ка ты, красотка, на женскую половину. Разгуляются парни, подол тебе задерут, будешь потом всем жаловаться, виноватых искать. А кого искать? Сама же и виновата.
  Зло сверкнув глазами, Алевтина удалилась в дом, но там ей показалось одиноко, в саду - скучно. В саду хозяйка, Аня и Ириша делами занимались: рабыня чинила мужскую одежду, Аня подрубала края, пытаясь сделать опрятным свой, на скорую руку смётанный жилет, а Ириша терпеливо перебирала нежную, пышную ткань Аниного, нарядного одеяния, отыскивая и аккуратно латая любую, самую крошечную прореху. Тина некоторое время сидела рядом с ними, вздрагивая при каждом взрыве хохота, доносящемся в сад с веранды.
  - Если тебе нечем заняться, - обратилась к подруге Аня, - можешь починить своё парадное платье. Ириша его выстирала, но прорех на нём достаточно.
  Авлевтина вспыхнула:
  - Почему я должна носить те лохмотья?! И по какому праву ты учишь меня? Ах, да! Забыла. Госпожа даёт работу рабыне. Ты хорошо вписалась в этот мир.
  - А ты не вписалась. Какая же ты дрянь!
  - Да, да! Оскорбляй! Ты - госпожа. Тебе - всё можно. Именно здесь.
  - Можно было и там.
  - Что же мешало? Там ты была само смирение и скромность.
  - Я тоже думаю: что? Наверно, как говорила моя мама: "Издержки социалистического воспитания".
  - Да, да! Именно социалистического. Рабства захотелось? Вот теперь оно у тебя и есть.
  - А у тебя есть твоя свобода.
  - Свобода? И в чём она?
  - В том, что стирать и чинить свои вещи, ты отныне будешь сама. Ты свободный человек? Другие тоже ничего не должны тебе: ни я, ни Ириша, ни Хозяйка. В еде и крыше над головой тебе никто не отказывает ...
  - Очень великодушно! Мне следует поклониться и поцеловать тебе руку? Или ногу?
  - Если тебя это оскорбляет - уходи. Двери не заперты.
  - Куда? На улицу? Чтобы мне, как беглой рабыне, выкололи глаза или отрубили ноги?
  - Когда кочевники уйдут, а здешние постояльцы будут свободны от службы, мы пойдём к судье и ты получишь вольную.
  - Госпожа отпустит свою рабыню?
  - Нет, Тина, на такую подлость я не пойду. Я, в присутствии свидетелей подтвержу, что ты - свободная гражданка России, как и я. И что твоё пленение собачниками было беззаконием и произволом.
  - Я? Гражданка России?
  - Да.
  - И где же эта, твоя Россия?
  - Не важно. Главное: она есть и мы с тобой её граждане. И ещё... если наше общество тебе так противно, то не пошла бы ты ... в баню?
  Хозяйка тихо засмеялась:
  - У нас говорят грубее.
  - Я знаю. У нас тоже говорят по-разному. Могут, например, отправить в поле ловить бабочек или цветочки собирать...
  - Ну, цветочки собирать, это ... - психанула Алевтина.
  - Это моё дело, - смиренно согласилась Аня, чем окончательно вывела подругу из себя, а у Хозяйки и у Иришы вызвала приступ неудержимого смеха.
  Авлевтина громко зарыдала, бросилась вглубь сада, к забору. Никто за ней не побежал, не стал утешать, уговаривать. Порыдав и поколотившись в бессильной ярости о тёсанные доски, Тина собрала волю в кулак, задумалась. Положение её было просто омерзительное. Проклятая байстрючка, Анка-пулемётчица отреклась от неё. А раньше, как хвост ходила, предательница! И не уйдёшь ведь никуда. Некуда идти. Чужой мир вокруг: ни дома, ни денег, ни родителей. Никто не защитит. Кстати, вспомнился Тадарик, его объятия. Алевтина сладко поёжилась. Сомнений нет: он неравнодушен к ней. Конечно, неравнодушен. Серёжки подарил, колечко серебряное. Обиделся конечно, когда она сказала при всех: "Не приду", - так это и понятно: серьёзный мужчина, хозяин, уважаемый горожанин, не сопляк вроде Мишани. Это им можно было крутить, как угодно...
  С этими мыслями она осторожно выглянула на веранду.
  Во главе стола, как всегда, - хозяин. Рядом с ним - Лагаст. Анькин Гастас на этот раз занял место в стороне, среди простых гостей. Хозяин с почётным гостем беседуют, остальные - едят и пьют, девицы прислуживают. Не все, правда. Только две. Но где остальные - догадаться не сложно. Лошади все стоят у коновязи, под открытым небом. Стойла с соломой - свободны. Вот Лагаст встаёт, что-то говорит. Извиняется, наверно. Уходит в дом. Не здоровится человеку.
  Тадарик скучать долго не будет. Девицу, что мимо проходила, за руку поймал, на колени усадил. Сердце у Алевтины сдавила невидимая рука ревности. Она видела, как мужчина обнимает рабыню, как наливает пива, поит из рук, одновременно что-то шепча женщине на ухо. Девка прыснула, чуть не захлебнувшись. Щёки её вспыхнули настоящим, не свекольным румянцем. Мощная длань покровительственно обнимает девицу за плечи, приникшие к уху губы то ли целуют, то ли опять шепчут что-то. Рабыня опять давится от смеха. Тадарик тоже смеётся, что-то спрашивает, кивает на блюдо с мясом.
  Алевтина с едва сдерживаемым отвращением смотрит как потаскушка, на коленях у хозяина, спешно набивает рот едой. Откуда ей знать, что господин, из экономии, отправляет рабынь "на работу" голодными? Мол, у клиента поедите. А, плотно покушавший клиент, обычно сразу приступает к "делу". И что дом Тадарика - единственное исключение из общегородского правила.
  А хозяин дома подбадривает рабыню, угощает её пивом, пьёт сам, опять о чём-то шепчет на ухо. Осмелевшая девица обнимает мужчину за шею, сама тянется к губами к его губам.
  Она взлетает в воздух, подхваченная, как вихрем, могучими мужскими руками. Тадарик кружит её в воздухе, раскачивает, как игрушку. Вскрикнув, женщина прижимается к гиганту, а тот уже несёт свою добычу на руках с веранды к пустому стойлу конюшни.
  Этого зрелища Алевтина вынести уже не может. Забыв обо всём, она бросается вслед за весёлой парочкой из своего укрытия, через весь двор, под удивлёнными и насмешливыми взглядами пирующих, разъярённой фурией влетает в стойло.
  На соломе вовсю идёт возня. Завизжав от злости, Тина изо всех сил колотит по широкой, мужской спине. С неожиданной ловкостью, воин разворачивается, подхватывает её, швыряет на солому, рычит:
  - Ага! Красотка! Пришла! А говорила, что не придёшь! - глаза Тадарика блестят от сдерживаемого смеха. Он очень доволен.
  - Я изуродую эту девку...
  - Стоп, - рука прикрывает Алевтине рот и пол лица разом. - Женщину не тронь. Её надо вернуть утром в целости. Так что ...
  Тина не может кричать - рот её зажат. Она лишь стонет, извиваясь и содрогаясь от желания. Взгляд мужчины становится пристальным:
  - Понятно. Слушай, крошка, - обращается он к рабыне, - обожди пока. Надо эту дикую кошку обработать. Как бы чего не натворила.
  Рабыня молча кивает, отодвигается к стене. Ей-то что? Её взяли на время, а время это идёт себе да идёт.
  Алевтина стонала и рыдала от счастья. У неё уже и сил, кажется, никаких не осталось, но Тина никак не может разжать объятия и, даже на миг, выпустить любовника. Он ведь такой непостоянный!
  - Та-да-рик! - захлёбываясь от желания стонет она, будучи не в силах скрыть терзающую её обиду. - Зачем тебе эта девка?
  - Так ты же сказала, что не придёшь, - смеётся гигант. Он всегда и надо всем смеётся!
  - Я пошутила.
  - Я тоже пошутил.
  - Тадарик, я не могу без тебя!
  - А я без тебя очень даже могу.
  - Ты опять смеёшься надо мной!
  - Смеяться? Зачем? Давай-ка лучше повторим...
  Опять, как и прошлой ночью, она засыпает в его объятиях. Так же, как и в прошлый раз, Тадарик накрывает раскинувшееся на солому, нагое тело любовницы её одеждой, прибавляет к серебряному на шнурке ещё один и уходит. Право, эта ненасытная начинает его утомлять. Безумства тоже хороши в меру.
  На столе - свежая порция горячего мяса и свежий жбан пива. Парни ржут:
  - Ну как? Ублажил?
  - Чего не сделаешь, ради мира в доме? - отшучивается хозяин. - Вы уж её не трогайте, упаси ведьма, проснётся ведь.
  Снова взрыв хохота. Отодвинутая Алевтиной рабыня ловко пристраивается на коленях у хозяина. Тому лишь руками остаётся развести:
  - Только-только ведь освобонился!
  Женщина откровенно ластится к нему и Тадарик великодушно обнимает красотку, пылко целует в губы, запускает руку под одежду:
  - Но лучше уж так, чем по-другому. Вот помню, нанялся я как-то охранять дом одного хозяина ...
  - Тадарик! Только не об этом! - вопит кто-то за столом. - Слушать сейчас твои байки про баб, это уподобляться жирдюку из твоей побасенки. Это ведь о нём ты говорить собрался? Как на нём весь день по две-три рабыни елозили?
  - Точно! Так и сдох под бабами, - со смехом подтвердил Тадарик. - А жена его тем временем нетронутая в светёлке сидела.
  - А чего так?
  - А он сам не умел. Привык, что за него бабы стараются. Боялся с невинной не справиться.
  - А ты - справился?
  - Ну, то же я! Я в изысках не силён. Мне бы по-простому да побольше. И чтобы всем в полное удовольствие. Вот, помню, было дело...
  - Тадарик!!! - вопят уже несколько голосов.
  - А что я? Я молчу...
  - А ты не молчи. Расскажи, как домой вернулся.
  - Сдурели? - Ревёт хозяин. - Сколько можно об одном и том же?
  - Сколько нужно, столько и можно. Сам же говорил. Сколько можно про тех же баб слушать?
  - Так бабы-то разные, - бурчит хозяин, изображая обиду.
  - Зато история всегда одна!
  - Тадарик, - трясёт его за плечи один из воинов-горожан. - Не жмись, рассказывай. Мы же видим, что тебе потрепаться припёрло. Ну и трепись. Только про город. А с бабами мы как-нибудь сами ... того...
  - Ну, про город, так про город, - вздыхает Тадарик. После очередного стакана его всегда и неудержимо тянет на рассказы. Это известно всем. И ему тоже. И так ли уж важно, о чём будет его история? Хотят парни в очередной раз послушать о его возвращении в "Пристепье" - пусть слушают.
  - В город я вернулся только после того, как узнал о Чёрной Смерти, - Тадарик прищуривает глаза, вызывая в памяти сумерки очередной таверны с разношёрстной публикой, товарищей по братству оружия рядом за столом, того старика. Старика ли? Слышит его слова:
  - ...Чёрная Смерть. Город почти пуст. Вместо домов - чёрные кострища. Из знати кто-то успел уехать в загородные имения, кто-то не успел. Как твоего отца звали, парень?
  Тадарик растеряно отвечает.
  - Помер, - звучит, как приговор. - Вся семья померла, а дом соседи сожгли. С трупами. Так что ты теперь - единственный наследник рода.
  "Единственный наследник" - слова бегут зябким ознобом по коже. Ну да, с отцом они расстались, скажем так прямо, не очень хорошо. Конечно, сам Тадарик тоже не был подарком, но, уж если быть честным до конца, подарком в их семье не был никто. Разве, что мать, заторканная всеми до рабского состояния. Ни с одной встречной шлюхой, Тадарик не обращался так, как его папаша с законной супругой. Не будь соседей, не будь других примеров перед глазами...
  Тадарик невольно сглотнул ком. Обида жгла так, будто всё было вчера: большая семья, пять братьев, четыре сестры, отец. И никто, ни в чём не хочет себе отказывать. А он - младший. Да, утянул он те деньги. И прокутил в кабаке! А разве другие вели себя иначе? Просто они были хитрее. Кстати, кто же из родных донёс на него отцу? Впрочем, какая разница теперь? Все они мертвы.
  Отец тогда орал, как бешенный: кричал, что не потерпит вора в семье, что честность - вот единственная добродетель, сопляк же должен быть...
  Сопляк должным быть не захотел. Ответил. Четырнадцатилетний юнец, с детской жестокостью напомнил отцу историю с общинными землями. От леса их расчищали все, а получили... Как это бывает при дележе мясной туши: кому-то вырезка, а кому-то... И что было, когда общинники потребовали справедливости.
  И тогда отец схватился за меч.
  Тадарик нёсся по улицам со всех ног, пока... Впрочем, это другая история. Её он никому и никогда не рассказывал. А эту? Эту - пожалуйста:
  - Ну, пришёл я в город. После чумы полтора года минуло. Иду по улицам, родное пепелище ищу. Где-то домики стоят, где-то народ строится. У меня - пусто: груды мусора пополам с золой и углем. И всё. Надо ночлег искать. Прошёлся я по тому, что от улицы осталось, смотрю - хатёнка с краю стоит. Цела хибара. Я постучался - сосед выходит. Я его сразу признал, хотя пятнадцать лет прошло. А он, удивился поначалу, потом присматриваться начал:
  - Тадарик? - спрашивает с сомнением.
  - Да, сосед, я, - отвечаю.
  - Ну, ты, это... Заходи.
  Я зашёл. И, знаете, что мне первое в глаза бросилось? Медное, посеребренное зеркальце. Оно на столе лежало. И бритва рядом. Из чёрной меди. Отцовская, дорогая. Прежде она была слоновой костью отделана, но теперь кости в помине нет. Видно, сгорела. Проследил сосед за моим взглядом, смутился, сбелел.
  - Ты это, Тадарик, ты пойми...
  Ну ещё бы ему не смутиться. Не сопляк перед ним. Муж. Воин из Товарищества. В полном доспехе, при оружии. Такому человека рубануть - нечего делать. Только и я ведь уже не пацан безголовый, чтобы на всех с мечом бросаться. Подошёл я к столу, повертел бритву в руках:
  - Сохранилась, значит? Спасибо, сосед. Знаешь, зеркальце я, пожалуй, заберу. Когда дом отстрою. Мамино оно. А бритву ... Пользуйся и дальше. У меня своя есть.
  Залебезил сосед. Но уже не от страха. От радости.
  - Оно так, Тадарик, оно так. По совести. Если бы не я - пропало бы зеркальце. А тебе - память. Может, по чарочке за встречу и ...
  - Не откажусь, сосед. А если ещё и переночевать пустишь ... - смотрю, помягчел соседушко. Хитринка в глазах появилась:
  - Оно так, Тадарик, оно так. И помянуть надо, и за встречу - возвращение твоё надо. Вот ведь как бывает: не угас род, не угас. Да ты не беспокойся. Я ведь отчего на пепелище ваше ходил? Кости мы вынули, чистой водой промыли и похоронили честь по чести...
  - Понятно, сосед. Есть кого в лавку-то послать? Или ... - оглядел я эту нищету и вдруг у меня сердце сжалось: а что если старик один остался?
  - Есть-то есть, - жмётся он. - Только сынок, Светик мой - он на соседней улице. Дом строить помогает. По темноте вернётся. А я вот, немощный, по бабской части, в избе... Да ты не беспокойся, Тадарик. Коли надо - я сам сбегаю. Денюжку бы только ...
  В общем, к вечеру, лучших друзей в городе не было. Соседушку от пары ковшиков развезло, как грязь под дождём. Ну а я слушал себе, да на ус мотал. Не сопляк же безусый.
  Оно конечно, на пожарище только ленивый не копается. Те же медяшки на лом пособирать. Но у отца-то кое-что и посерьёзней было: и кони, и коровы, и овцы, и надел с домом за городом. А вот у кого оно теперь? Вот что меня интересовало. Вот о чём сосед мне рассказал. А запсихуй я тогда из-за двух медяшек, что у меня было бы, кроме неприятностей?
  - Ну, нашёл ты виноватых, а дальше что? - подбодрил рассказчика один из слушателей. - Дальше что было?
  - А дальше я по закону поступил. Подал жалобу. Меня на смех подняли, типа: "Да кто ты такой?", "Да мы тебя не знаем!" и "Ходят тут всякие". Но я-то не "всякий", объяснил им разными словами: кто они такие и почём ценятся. Особенно судья городской, который законов знать не знает. Судья естественно на дыбы:
  - Какого это я закона не знаю, бродяга ты безродный!
  Я меч вынимаю и на стол его: "Хлоп"
  - Этого. Когда ни у одной из сторон нет доказательств, кроме слов, и когда ни одна сторона на уступки идти не хочет - спор поединком решается. Я, - и пальцем в одного из чистеньких тычу, - говорю, что он - украл моё наследство! А ты, - палец в судью, - говоришь, что я - безродный бродяга! Так что решайте: кто из вас первым будет, а кто - вторым.
  Судья в крик:
  - Да как ты ...
  Но другой вдруг по столу ладонью: "Ба-бах!":
  - Тихо! Бродяга дело говорит. - Вылезает он из-за стола, идёт вразвалочку. - Поединка просишь?
  - Прошу.
  - Будет. Пошли.
  - Сейчас?
  - А чего тянуть? Ты при оружии.
  Идём мы на площадь. Базар уже не тот, не утренний, притих. Места много. Мужик одного из стражников за плечи полуобнял, выталкивает:
  - А драться ты будешь с моим выкормышем.
  Что тут возразишь? По закону - род един. Кому бы в роду оскорбление не нанесли - любой родич за него отвечать обязан. А выкормыш (то есть усыновлённый) - тот же родич. А вояка, надо сказать, не хилый. Я не мал, а он меня на пол головы выше. Лыбится, зараза. Ну да и это для меня не новость. Всё это мне сосед под "ковшик мира" вчера рассказал.
  Вышли мы, как говорится, на круг и начались танцы.
  Выкормыш на меня вихрем налетел: рубит - роздыху не даёт. Меч у него крепкий, литой, не чета моему, клёпанному. Чую, худо моё дело, но не безнадёжно, потому как первый натиск выдержал. И давай я его "пробовать". Он - три удара, а я - один. Он три - я один. Пятюсь помаленьку, щитом прикрываюсь. От щита этого уже щепа летит. Не важно. Жив останусь - новый куплю. А важно иное: свой щит мой противник низковато держит. Эге, думаю, привык ты, вояка, иметь дело с низкорослыми. Но я-то не из таких. Давай я его внимание усыплять. Понизу бью. А он наседает, а он наседает! Озверел, страх потерял. Как рубанёт с размахом, наискосок. Аж открылся весь. Я щит подставил. Тоже наискось и сам рубанул. В общем, его меч у меня бляху со щита срезал, а мой - ему голову с плеч смахнул.
  Кровь, естественно, струёй вверх, тело на половине движения замерло, зашаталось. Я его кончиком меча толкнул. Грохнулось оно наземь, кровь расплёскивая. Толпа онемела, а я свой разбитый щит бросил, трофейный поднял, по руке прикинул. Нормально. Как родной. Повернулся к "Высокому суду":
  - Ну? Кто следующий? - спокойно так говорю. А чего волноваться? А-то в этой рубке и не насаждался шибко. Даже дыхание не сбил.
  Молчит "Высокий суд". Я к тому мужу подступаю:
  - Ну, так кто?
  У него глаза забегали.
  А народишко гудит, подзуживает: мол, давайте, давайте, толстопузые.
  Тут ко мне старший из стражи подруливает:
  - Ты это, парень...
  - Ты? - спрашиваю.
  - Что?
  - Ты его родич?
  - Нет, но ...
  - Так чего лезешь? Не с тобой свара.
  А народ уже грохочет:
  - Выходи, Гродлян, не трусь! Ты же поединков не боишься.
  Залебезил Гродлян. Кажись, даже штаны намочил: мол доспехи дома оставил.
  - Ну, так сбегай за ними, - смеюсь. - У меня ещё кой-к-кому разговор есть, - и на судью показываю. - Только поспеши. Я ведь долго возиться не буду.
  - Да как ты смеешь, безродный! - Это один из стражников лезет. У меня и вопрос, и ответ: всё готово.
  - Чей родич?
  - Его! - кивает парень на Гродляна.
  - Становись.
  У этого вояки даже шансов не было. Два прямых удара, для разогрева, один обманный, и вот мой меч у него в боку. Даже новый щит не поцарапан.
  - Кто следующий? - Осматриваюсь. Смылся Гродлян. Ну и ладненько. Подступаюсь к судье:
  - Так это ты меня безродным бродягой назвал?
  - Нет, Тадарик, нет, помню я тебя, помню...
  - Я тоже помню тебя, козёл ты старый!
  - Пожалей, - ноет судья. - Я же тебе в отцы гожусь.
  Но для меня это не довод. Мне и родного папаши с головой хватило, чтобы ещё одного себе на шею сажать.
  - Ставь бойца, - говорю. - Или сам выходи.
  Смотрю, ещё один из стражников выходит.
  - Кто? - спрашиваю.
  - Племянник.
  - Становись.
  Срубил я и этого. Как куклу соломенную. Смотрю: народ притих. Страшно стало. Я опять к судье и вдруг голос:
  - Я встану.
  Оглядываюсь, ищу храбреца. Парнишка лет четырнадцати. Без доспехов, без щита, без шлема. В руках - меч.
  - Ты кто?
  - Я его сын.
  - И где твои доспехи?
  - Зачем?
  Смешной ответ, только народ отчего-то не смеётся.
  - Мальчик, - говорю, - уйди. Мне ведь для тебя и меч не потребуется. Ножа хватит.
  - Твоя воля, Тадарик. - отвечает. А в глазах - смертный ужас, а на щеках - желваки ходят.
  - Как хоть звать-то тебя, малец, - спрашиваю.
  - Светик.
  - Последний, что ли?
  - Последний. Как ты.
  Вот это он ударил так ударил. "Ах, вот ты как? - думаю, - Ну, погоди у меня!". Вбил я меч в ножны, щит за спину, достаю нож иду к юнцу. Он стоит, весь закаменел, меч перед собой обеими руками держит. Подошёл я вплотную, меч его рукой сдвинул, взял за подбородок. Закусил Светик губу, глаза зажмурил. А вокруг - тишина. Словно одни мы на этой окровавленной площади. Взъерошил я парнишке волосы, отхватил ножом несколько прядей, пустил по ветру.
  - Всё, - говорю. - На сегодня хватит. Слышишь? Старик? Забирай своего Светика. К тебе у меня счётов больше нет. Но про завтра не забывай. С Гродляном я ещё не договорился.
  Ушёл я с площади и на родное пепелище. Нельзя в жилой дом, к людям идти, если за тобой три души летят. Тут или в кабак, или в чисто поле или, как я, "домой", считай на кладбище. День сидел, вечер сидел. Ночь наступила. А я всё думал: что со мной случилось? Когда я этой, глупой жалостью заразиться успел? Не водилось такого в нашей семье. Да и служба моя к жалости не располагала. Разве что, через материнское зеркальце это ко мне пришло. Не разобрался, в общем, заснул. Просыпаюсь на рассвете, смотрю: чужие следы на пепелище, а на видном месте - кошелёк. Ко мне ночные гости подойти побоялись. И верно сделали. Взял я кошелёк, пересчитал деньги: полсотни золотых, колечко в колечко. Откупился Гродлян. Даже в суде со мной встретиться побоялся. Ну, а мне не больно и нужно. На те деньги я дом отстроил, хозяйство завёл, старуху свою купил, чтобы хозяйка в доме была. Держу теперь двор постоялый для своих. Живу в общем.
  - Ты лучше расскажи, как тебя народ выбирал? - влез один из горожан.
  - А чего рассказывать? Выбирать-то выбрали, а пустить в малый совет не пустили. Мол, неженатый, не положено, по обычаю. И вообще: молод ещё.
  - Ага! А сами сговорились невест тебе не давать. И горожанам с тобой родниться запретили. Вот она, справедливость...
  - Помолчал бы уж, - поморщился Тадарик. - Выбрали дурни дураков во власть и потешаются теперь: мол мы не самые дурные. Очень мне их пигалицы интересны. Да если бы мне жена для этого нужна бы была, я бы давно свою рабыню к алтарю бы отвёл. А что? Я хозяин. Хочу - так пользую, хочу - женюсь. Кто против скажет?
  - Да уж, против тебя скажешь, - буркнул кто-то.
  - Это потому, что я всегда дело говорю, - возразил Тадарик. - Вон, на столе мясо стынет, пиво выдыхается. Не дадим пропасть?
  - Не дадим! - заревели слушатели.
   .........................................................
  Алевтина заявилась на женскую половину к полудню. Вся в соломе, расхристанная. Но маленькая служанка вдруг решительно отказалась "одевать госпожу".
  - Я что, по вашей милости, должна лахудрой ходить? - возмутилась Алевтина. - Эти балахоны надеть самостоятельно никак не возможно.
  - Другие как-то справляются, - жёстко возразила хозяйка. - Госпожа Анна сказала: "Сама", значит - сама. Она-то повседневную одежду сама надевает, служанку не зовёт.
  - Так она её сама себе сшила!
  - Вот и ты сшей.
  - Я не умею.
  - Не наша забота. Разбогатеешь - рабыню купишь, а пока ... Ты же свободная женщина? Никому и ничего не должна...
  - Что? Опять скандалишь? - Аня зашла в кухню из сада. - Никому от тебя покоя нет. Пойми же ты наконец: здесь другая страна и здесь ты значишь ровно столько, сколько значишь именно ты. Твои богатые родители остались там. Здесь они не в счёт.
  - Ну, кое-что эта краля и здесь стоит, - съехидничала хозяйка. - Вон, в ушах золотые серёжки появились, а на шее шнурок с серебряными монетами. И сегодня на одну больше...
  - Да! Тадарик подарил!
  - За что, можешь не рассказывать. И так всё ясно. Но если у тебя серебро есть - плати Ирише и она поможет тебе одеться.
  - Серебром? - возмутилась Алевтина.
  - Зачем? - поддержала Аню хозяйка. - За такую работу и квадратного медяка хватит.
  Разменять подаренную монету? Платить рабыне? Тину передёрнуло от обиды:
  - Нет уж! Фигушки! Я сама.
  - Успеха, - усмехнулась Аня.
  - Ах, успеха? - Сорвалась Алевтина. - Считаешь меня шлюхой? Думаешь, что твой Гастас вчера только за столом сидел?
  Странно, но Аня лишь пожала плечами:
  - Ну и что?
  - Как!
  - Гулянка была для всех?
  - Для всех...
  - А он что, хуже других?
  - Но ...
  - Ты опять пристаёшь к госпоже Анна, - сурово прервала Алевтину хозяйка. - Господин Гастас строго-настрого запретил тебе это. Мне рассказать ему?
  И Алевтина замолчала.
   ............................................
  И снова плечом к плечу под открытым небом, в ожидании любой пакости. Снова визг и ругань торговцев, ненавидящие взгляды собачников, оскорбления в глаза. Держись, наёмник. Тебе не за кровь сегодня платят, а за то, чтобы крови не было. Работорговец сговорился наконец насчёт десяти рабов. У собачников осталось ещё пять. Значит, скорее всего, завтра торгу конец. Значит, завтра без драки не обойдётся. Это же чувствуют и покупатели. Купец из цеха прядильщиков и ткачей даже чуть скинул цену на сукно, чтобы закупить побольше шерсти. Сегодня её раздадут по домам и женщины-горожанки начнут работу: мыть, чесать, прясть. Нитка пойдёт к ткачам, а через месяц-другой, очередной караван (сухопутный или водный) увезёт с собой, среди прочих товаров, партию добротного сукна. Завтра этого купца на торге не будет. Оно и к лучшему.
  Горожанин гонит купленных баранов. За этих заплачено полновесным серебром. А вон гончар меняет посуду на овчину. Овчина хорошо выдублена и промята. Такая в хозяйстве всегда сгодится. И кусок мяса в придачу от берёт охотно. Сегодня у него в доме будет наваристая похлёбка. Куски мяса отхватываются от разложенных на парных овчинах туш и тут-же меняют на зерно. Любое. На кашу всё сгодится.
  И ещё дождь пошёл. Повезло. Утром хмарилось, а к вечеру вообще хлынуло, как из ведра. Какой уж тут торг. Наёмники, как положено, уходят последними. Мокрые насквозь, но довольные. У Тадарика вдруг появились дела в городе: поговорить с тем, поболтать с этим. С ним пошли трое друзей-горожан, пара постояльцев, в том числе и Гастас. У одного из переулков юноша остановился, огляделся, не веря своим глазам:
  - Тадарик, здесь была лавка.
  - Какая лавка? Где?
  - Лавка, в которой Анна купила свои инструменты.
  - И что?
  - Её нет.
  - Чего?
  - Лавки, двери, витрины. Ничего. Стена.
  Тадарик приостановился, задумался, переспросил:
  - Здесь была лавка, а теперь её нет?
  - Парень перепутал. Он же нездешний, - вклинился один из горожан.
  - Поэтому и не удивился, когда увидел дверь, которой прежде никогда не было, - остановил приятеля Тадарик. - Гастас, ты не помнишь, кто первый увидел лавку и вошёл в неё? Ты или...
  - Анна. Она увидела ящик с инструментами. А что?
  - Ясно. Так и должно было случиться.
  - Что должно было?
  Тадарик не ответил. Он вдруг забыл обо всех делах, заспешил домой.
   .......................................................
  Хозяйка затопила очаг и в таверне было тепло. "Зимнее" помещение не имело окон и освещалось смоляными факелами. Такие же столы, что и на веранде, такие же тяжёлые и широкие лавки, равно годные и для сидения, и для сна. Вот народ и расположился: кто-то сидит, кто-то уже спит. На столах - каша с мясом, пиво, хлеб.
  Вопреки общительному характеру, Тадарик сегодня не шумел. Перекинулся парой вежливых фраз с Лагастом, типа: как здоровье? Скоро повязки снимать? Что госпожа Анна говорит? И нырнул в свои мысли. Кто-то из гостей окликнул его, но хозяин так рыкнул, что от него все мигом отстали. Также, вдруг, он поднял голову, огляделся, позвал:
  - Гастас, иди сюда. Садись. Что ты насчёт Анны решил?
  - А что решать? С нами пойдёт.
  - Это ясно. А куда?
  - На запад, а... погоди, это же нам в лавке сказали!
  - В той лавке, которая исчезла?
  - Ты думаешь, не стоит идти на запад? Но, тогда куда? Правда Анна тоже говорила: "За солнцем..." ...
  - Не знаю. Потому, что я в той лавке был.
  - Ты? В той, что исчезла? Когда? Где?
  Тадарик оглянулся по сторонам и, склонившись к собеседнику, перешёл на шёпот:
  - Здесь. В "Пристепье". Никому не рассказывал, а тебе расскажу. Ты поверишь. Я в той лавке от отца спрятался. Он за мной по улицам с мечом гнался. Догнал бы - зарубил не глядя. Уж в этом можешь не сомневаться. Я от него бежал, за угол завернул, вижу - лавка и дверь открыта. Ну, я в неё. И мысли тогда не возникло: откуда в городе, который я как свои пальцы знаю, та дверь взялась. Заскочил я в лавку, дверь захлопнул, оглядываюсь, вижу из-за прилавка хозяин выходит.
  - Что угодно, молодой господин? - спрашивает. Мне тогда не до удивления было. Смотрю я на него и отвечаю прямо:
  - За мной отец гонится. Догонит - убьёт.
  - Как он выглядел, этот торговец? - перебил Тадарика Гастас.
  - В этом-то и загвоздка. Не помню. Ну, немолод, ну, крепкий такой. Борода окладистая с сединой. А вот черт лица, как ни странно, не помню.
  - Ну, после одной-то встречи, и столько лет прошло ...
  - Да не одной, Гастас, вот в чём загадка. И словам моим об отце он не удивился, будто ждал их. Спрашивает:
  - Что будете делать, молодой господин?
  - Уйду из города, - отвечаю.
  - Разумно. Завтра утром караван уходит.
  - С ним и уйду! - а самого дрожь пробирает. Так на меня этот торговец смотрит. Будто глазами пронизывает.
  - Ну, что ж, - соглашается тот. - Пожалуй, и я пойду с вами. Надоел мне что-то этот городишко. Только вам надо одежду подобрать.
  - И так вот, без денег, одел тебя и оружие дал?
  - Под честное слово. Сейчас, я и сам в такое не верю. Но ведь было. Ночь я на полу, в лавке переночевал. Боялся на улицу выйти. А на рассвете пошли мы с торговцем из города на погост к хозяевам каравана. Мол, хотим в охрану наняться. Меня бы тогда никто там и слушать не стал. Но спутника моего выслушали. Всё-таки в летах человек. Выслушали и отказали:
  - Какой ты воин, старик.
  - А вы проверьте: какой.
  Отчего ж не развлечься? Встал против торговца того (его Стасисом звали, хотя я и не уверен, что это его настоящее имя), так вот, встал против Стасиса воин из охраны. Только он и встать-то толком не успел. Стасис на него коршуном налетел. Зазвенели мечи. И вдруг - тишина. Парень на спине лежит и понять ничего не может. Он напора не выдержал, отступил на шаг и ... оступился.
  - Случайность! - все вопят. - Не считается.
  Стасис не спорит:
  - Случайность, так случайность. Давайте двух.
  И опять пляска под медный звон. Двое вокруг Стасиса, как пчёлки вокруг цветка кружатся. И так, и этак, а всё никак. И вдруг "вжик" - у одного поверх бровей красная черта легла, кровь на глаза полилась. Не боец. Парень меч опустил, ругается, кровь унимает. Второй тоже недолго кружился. Стасис его горло достал. Так, чиркнул слегка, лишь бы кровь выступила, но всем понятно: этот тоже "убит".
  - Тоже случайность? Давайте тогда сразу пятерых.
  Посовещались охранники с купцами. Смотрю, старший выходит. Вот тут-то и начался настоящий танец. Тут-то я и увидел, что значит: мастера. Кружат они вокруг друг друга. Легко так, словно бабочки над лугом, и мечи диалог ведут. Неспешный такой. Потом я узнал, что это "щупать" называется. Это когда у противника слабое место ищут: какой приём и с какой позиции ему хуже всего удаётся. Но, видно Стасису надоела эта возня. Знаешь, это было нечто. Только искры из-под мечей не летели. И вдруг - тишина. Застыли бойцы. У старшего меч чуть опущен, у Стасиса - чуть приподнят. Как уж этот старшой понял, что проиграл - мне тогда невдомёк было. Короче, взяли нас в охранники. Тут-то моя сладкая жизнь и закончилась.
  - А чего так?
  - Решил Стасис из меня бойца сделать. А это значит, что и в дозоре, и в охране я - как все, а на отдыхе Стасис меня гоняет. Я - бунтовать. А ни фига! Это папаша мой: поорёт, поорёт и забудет, или потребует одно, а через час - нечто прямо противоположное. Что ни сделай - всё не по его будет. Можно даже и не стараться. Стасис - иное дело. Сказал - значит сказал. Никаких тебе вариантов, никаких отговорок. И не уйдёшь. Степь вокруг. Я уже умолять начал: мол, оставь меня в покое, но у Стасиса один ответ: "Я тебя из города увёл, значит должен обратно вернуть". "Да не вернусь я домой!" - ору. А он: "А куда ты денешься?".
  Никогда он на меня не кричал. А уж если я совсем разойдусь - брезгливо губой дёрнет, а меня словно бичом обжигает. Гонористый я тогда был. Чужое презрение для меня - больнее удара.
  Первую схватку я хорошо выдержал: сам меди попробовал и противника досыта накормил. Первый труп. Стасис мне рану смолой лечебной залепил. Он царапины не заматывал, а заклеивал. И, знаешь, срасталось начисто. Даже без шрамов. Потом вторая схватка была, потом третья. Я во вкус вошёл, бойцом себя почувствовал. Молодой же был, дурной. Вот и решил в городе сбежать. Достал меня Стасис со своей муштрой.
  Парни в городе сразу в кабак, и я с ними. А что? Медь в кошельке звенит. Богач! Стасис лишь отвернулся, а я нырь через кухню и на улицу. Умник такой! Убежал.
  Иду по закоулкам, прикидываю: куда теперь? А тут эти трое. У нас-то в городишке этой дряни не водится, а Белый Клин - город большой, всего хватает. Я за меч. Куда там! Они со всех сторон. И сзади, и сбоку.
  Помню боль, темнота в глазах и эти псы по мне топчутся, кошелёк ищут. И звон металла помню. И хрипы. Где сопляку, вроде меня от бывалого мастера скрыться? Стасис за мной шёл. Мог бы и сразу вступиться, но решил, что урок мне на пользу пойдёт. Притащил он меня на подворье и давай лечить.
  Досталось мне крепко: голова пробита, ключица разрублена и рёбра со спины. Хорошо, кишки мне не выпустили. Тогда бы точно, конец.
  Пять лет я с ним ходил, пока опять не сбежал. А вот лица его не помню.
  - Так кто же это был?
  - Не знаю, Гастас. Не знаю. Ни кто он, ни что во мне нашёл, и нашёл ли? Зачем пять лет со мной возился? Думаю, что весть о Чёрной Смерти он же мне и принёс.
  - Зачем?
  - Не знаю. Проскользнуло как-то в разговорах, что проклятие на нашем роду. Я не удивился. Ни деда, ни отца моего никто в нашем городе добрым словом не помянет. По головам шли. Но я-то тут каким боком? Даже для родни я паршивой овцой был. Ну, да не важно. Другое меня беспокоит: Анна. Что за круговерть вокруг неё? И колдовство это... Видно же, что не наша она. И лавка. И Стасис, если это он был. Хотя ... наверно он. У кого ещё в нашей дыре такие инструменты можно купить?
  - И что посоветуешь?
  - Посоветовать-то легко, а вот послушаешься ли?
  - Нет. Я ей три жизни должен.
  - Я так и думал. Ну, что ж, тогда держи ушки открытыми и будь готов ко всему. И ещё... Уйдут кочевники, - будет время. Я ведь помню кое-что из той науки.
  - Анну тоже обучить кой-чему надо.
  - Например?
  - Она верхом ездить не умеет.
  - Если она горожанка, то неудивительно. И не страшно. Научим.
   ...........................................................
  Алевтина кое-как справилась с одеждой. Выглядит она, наверно, как пугало. Скучно. Делать абсолютно нечего. Ни телевизора, ни компьютера. Даже карт нет, чтобы пасьянс разложить. Дикое время.
  Лагаст сидит в саду, в тени, чистит оружие и, время от времени, от случая к случаю перебрасывается парой фраз с женщинами. Так, за жизнь. Даже глаз на них не поднимает. Правильный такой, аж противно. Аня с Иришкой - Заморышем возятся со своей "зелёной аптекой" и гонят из бражки спирт. А Старуха... Ага, так это она во дворе сварится с кем-то. Неймётся ей, ведьме старой! Что за гвалт она там подняла?
  Пришлые люди во дворе ненадолго заинтересовали Алевтину. Они оказались торговцами и пришли за товаром. Один приценивался к овечьим шкурам, растянутым по забору, другой - к вываренным или обглоданным, аккуратно собранным в рогожные кули, овечьим костям.
  - Шкуры сейчас не в цене, - упирается один.
  - Подождёшь, пока подорожают? - ехидничает хозяйка.
  - И кости...
  - Думаешь в стенах за городом бесплатно набрать? Это после собак-то?
  - Ну, знаешь, Хозяйка, ты тоже цену не загибай. За шкуры кочевники крупой берут.
  - И я возьму. Хоть крупой, хоть мукой. Постояльцы всё съедят.
  - Ну, ты это. Не слишком. Шкуры-то так себе...
  - Обычные. Самые обычные. Не хуже и не лучше других. И цена обычная.
  - Ну, ты это ...
  - А зачем кости нужны? - поинтересовалась Алевтина у одного из двух воинов, оставленных Тадариком охранять дом.
  Тот хмыкнул презрительно, но до ответа снизошёл:
  - Он из гончаров. Жжёная кость к глине примешивается, когда мелкую посуду лепят. Цена куля - мерка крупы.
  - Всего-то?
  - Так ведь крупа же. Старуха - хозяйка. У неё ничего не пропадает.
  Слушать похвалу другой женщине, Алевтина просто не могла.
  - Курица безмозглая, - выругалась она, уходя в дом и потому не увидев пренебрежительной усмешки, которой наградил её воин, не услышала его едких слов:
  - Прав Тадарик: неважно, есть ли у женщины ум, нет ли у женщины ума. Главное, чтобы у неё дурости не было.
  А небо хмарится. Вот и дождь пошёл. Неужели эти солдафоны будут мокнуть за стеной? Дождь и скука навевали сон. Алевтина прикорнула в кухне на лавке, задремала. Разбудил её шум. Дверь, ведущая из кухни в большую, закрытую прежде комнату, - распахнута. Горит огонь в кухонном очаге, в очаге большой комнаты. Воины сидят по лавкам за столами, пьют пиво, едят, гомонят, как всегда. Поев, горожане потихоньку расходятся по домам. Постояльцы устраиваются на лавках. А вон и Тадарик. Он сидит в стороне ото всех и о чём-то беседует с Гастасом.
  - Тадарик! - Тина бросилась к гиганту и налетела на его холодный взгляд. - Ты вернулся... - прошептала она уже растерянно. - Я скучала ...
  - Красотка, - тяжёлый взгляд буквально вбивал её в пол. - Есть женские разговоры, а есть мужские. Есть разговоры детей, а есть разговоры взрослых. Не стоит идти туда, где тебе не рады.
  - Анне вы везде рады!
  - Ты её здесь видишь?
  Этот взгляд. Девушку била дрожь. Она попятилась и поняла вдруг, что идти ей некуда. На кухне - Аня с Иришкой и эта старая стерва, в зале её видеть не хотят, на улице - дождь. Сдерживая слёзы, она прошмыгнула в конюшню и предалась слезам и горю на сухом, шуршащем ложе из соломы. Тадарик! Ну почему он так жесток к ней? Почему?
  На дворе быстро темнело. Тихие, упругие шаги, которые она не спутала бы ни с какими другими.
  - Тадарик?
  - Да, это я, милочка.
  - Тадарик, ну зачем ты так со мной?
  Он обнял её, осторожно поднял на руки, укачивая, поцеловал в висок:
  - Может быть, я ревную? Ты ведь так легко кокетничаешь.
  - Тадарик, как можно, я же ...
  "Нет, надо срочно сшить другое платье. С этим слишком много возни" - последняя, земная мысль вспыхнула и погасла под вихрем вырвавшейся на свободу страсти.
   ........................................................
  Последний день торга. Ну, почему люди такие дурные? Что мешало им прийти на торг вчера? А ещё лучше, позавчера? Нет, надо этим беднякам-горожанам заявиться в последний день, когда кочевники продали почти всё, что хотели и запаслись всем, что им было нужно? Когда в воздухе пахнет кровью, а нервы натянуты и звенят, как корабельные снасти? Но вот он, последний день и так хочется ухватить напоследок кусок мяса подешевле, свежую овчину на зиму, а то и целую овцу про запас.
  Тадарик вывел на торг всех, кого сумел собрать по городу. Стражники опять торчат в воротах и в поле выходить не намерены. Им-то что? Служба идёт, жалованье капает, а жизнь, она одна. Да будь его воля, он бы этих лодырей - крохоборов... Узнали бы, лежебоки, что значит: служба.
  А собачники распустились и никакого укороту не знают. Грубят, поносят горожан. Ну, не нужен тебе торг - уйди, как человек. Так нет же! Они же сила! Как не поглумиться. Вон, и работорговец местный последних пять рабов в город гонит. Ну, держись наёмник. Сейчас начнётся. Или не сейчас? Седобородый предводитель пока рядом.
  Опять визг в торговом ряду. Что там? Ага! Собачник рассыпал крупу у покупателя. Не иначе, последнюю мерку, за которую бедняк хотел выменять костей и обрезков на похлёбку. Принесла же глупца нелёгкая именно сегодня. Впрочем, эти звери всё равно нашли бы повод завести свару.
  Воины оттаскивают незадачливого покупателя, который ревёт, как раненый бык. Продавец-собачник кривляется, скалиться. Медью бы его пасть закрыть. Нельзя. Старик - вот главное. Пока он под рукой - главной беды не случиться.
  - Ай-яй-яй, - вздыхает кочевник с лицедейной укоризной. - Плохо, стыдно перед людьми.
  Он хочет ускользнуть, под предлогом: мол я пойду, разберусь, усовещу. Ищи дурных в другом месте.
  - Пустяки. Сами разберутся.
  Седобородый ласково смотрит на главу городских наёмников. А что ему ещё остаётся? Оба они при оружии, но наёмник в доспехе с медной чешуёй, а кочевник в простой, кожаной одежде.
  Опять визг в рядах.
  - Да, разошлись что-то твои людишки. Ну, да ладно. Кончайте торг!
  Рёв Тадарика гремит над полем и воины тут же вклиниваются между торгующими, без церемоний отталкивая горожан от собачников и сгоняя их в кучу, как овец. От визга закладывает уши. Горожане возмущены: "Вам заплатили!"
  Да, заплатили, но не они. Купцы давно в городе, за стенами. А городская беднота никогда Тадарику не платила. Не с чего. Особенно насаждаются те, чей товар испорчен собачниками. Они в убытке, а кто виноват? Ну, не сами же они со своей дуростью. И не собачники. Этих опасно трогать. Виноваты разгоняющие торг наёмники и Тадарик. Взялись защищать и не защитили. Держись, наёмник. С этим потом можно разобраться, если это "потом" у тебя будет. А полоса земли между собачниками и горожанами всё шире и шире. Неужели справились?
  - Действительно, почтеннейший, утихомирил бы ты свой народ. Чего орут? Ведь от нас им никакой обиды не было.
  - Никакой, - подтверждает Седобородый, отступая, но в глазах его плещется ненависть. Чужак не дал обмануть и ограбить себя и собачник чувствует, что обманули и ограбили его. - Никакой обиды, наёмник.
  Расстояние растёт. Стены рядом. И вдруг - крик: "Убей!"
  Пёс. Он несётся через поле. Бронированное чудовище, жаждущее человеческой крови. Кляузные вопли горожан сменяются криками ужаса. Давя друг друга, люди бросаются к распахнутым воротам в единственной надежде, что наёмники, только-что так проклинаемые, не побегут, примут удар, задержат острозубую смерть.
  Наёмники не побежали. Более того, один из них, в хорошем, медночешуйчатой броне, шагнул на встречу псу. Зверюга, в холке достигающий человеку до подмышек, ринулся на храбреца.
   ...............................................
  Страх опять просыпался мелкими ледышками от затылка до пяток, но на этот раз Гастас устоял и даже сделал несколько шагов вперёд, не замечая, как подались за ним остальные товарищи по оружию. Чуть-чуть, но всё-таки вперёд.
  Пёс нёсся на него, сверкая начищенными до золотого сияния пластинами и чешуёй брони. Прямого столкновения грудью в грудь с такой тварью не выдержал бы ни один человек. Но Гастас и не собирался повторять своей ошибки. За миг до столкновения, он резко опустился, буквально упав на одно колено и вскинул щит. Пёс всей массой рухнул на человека сверху, на широкий щит и на остриё меча, вспоровшего зверюге мягкий живот между задними лапами, там, куда не доходила жёсткая, бронзовая броня.
  Предсмертный визг собаки обжёг слух, одновременно отбросив к стенам погоста толпу собачников и остановив бегство горожан. Гастас щитом оттолкнул издыхающего монстра и зашагал вслед врагам. За ним шла цепочка закованных в разномастные брони и вооружённых воинов.
  - Не-е-е-ееет!
  Человеческий крик ничем не отличался от собачьего воя. Забыв обо всём, собачник бросился навстречу наёмникам. Наверно, это был хозяин убитой собаки, наверно её смерть была равнозначна для него крушению мира. Наверно. Столь тонкая материя Гастаса никоим образом не занимала. Он видел перед собой обезумевшего от ярости врага и был рад возможности попробовать того на прочность. Тем более, что и ему самому ярости было не занимать.
  Окровавленный щит гулко загремел от удара мечом из седой бронзы. Второй удар Гастас тоже принял щитом, да с такой силой, что даже отшвырнул противника. Собачник не унимался. С неослабевающим бешенством, он кидался на врага. Щит трещал от его ударов. Но Гастас не спешил атаковать, лишь обороняясь.
  Потеряв всякое соображение и не заботясь даже о собственной безопасности, кочевник рубил по мешающему ему щиту сверху, наискось, сбоку, расщепляя доски. Раз, ещё раз. И вдруг, вопреки правилам, его противник развернул щит в руке, приняв очередной удар сверху в низ не верхушкой щита, а его боком. Да не просто принял, а нанёс щитом ответный удар.
  Меч, как в масло, вошёл в щит, расщепляя доски вдоль, наткнулся на дубовую поперечину и... застрял. Сильный же встречный удар, выбил заклинившее оружие из руки кочевника. Тот дернул было ремень своего, заброшенного за спину щита и не успел. Медное лезвие вошло ему в бок, выворачивая внутренности. Р-р-раз! И всё. Одним ударом.
  Теперь от ужаса завопили кочевники. Теперь они, давя друг друга лезли в узкие ворота, за стены погоста. Яростный вопль вырвался из глоток наёмников, его подхватили горожане, за их спинами. И даже городские стражники осмелились отойти от ворот. "В пе-рёд! Бей!"
  Собачник выдрался из толпы, бросился навстречу воинам и горожанам. Седобородый. Как и прежде: без доспехов, без щита, один. Лишь меч на поясе:
  - Стойте! Стойте!
  - Стоять! - рык Тадарика пригвоздил его войско к земле. Горожане с разбега ткнулись в закованные спины воинов.
  - Стоять! - повторил Тадарик свой приказ, но уже на пару тонов ниже.
  - Отважные воины! Добропочтенные горожане! - С мольбой заговорил кочевник. - Мне понятен ваш гнев! Я сам разделяю его. И если бы подлый отступник не был бы растоптан вашими ногами, я бы сам плюнул ему в стынущие глаза! Он - позор нашего племени! Он - изгой и нарушитель закона! Его смерть - благодеяние для нас!
  Гастас пробился через толпу к говорящему. Победа - победой, запал - запалом, а трофей - трофеем. Не схватишь сразу - окажешься ни с чем. Меч из упругой бронзы так и льнул, так и ластился к руке нового хозяина. Или рука воина льнула к отличному оружию? Гастас даже помягчел и глядел на своего бывшего хозяина без злобы, с некоторым сожалением. Эту-то едва заметную мягкость и уловил Седобородый.
  - Отважный юноша, - обратился он к нему. - В знак того, что смерть нечестивца не стала причиной ненужной вражды, прими это оружие из моих рук, - он отцепил от пояса меч, оставшись полностью безоружным, перед лицом возбуждённой толпы, протянул Гастасу. - С двумя такими мечами ты будешь непобедим.
  Воин мог отвергнуть всё, но не такое оружие. Не удержавшись, юноша крутанул мечи в руках. По лицу Седобородого прошла судорога, но воля вождя удержала чувства:
  - Мы пришли с миром в эту землю. Позвольте же нам с миром уйти. - Собачник умолял с трепетом и надеждой. Это проявление слабости подстегнуло толпу:
  - Моя крупа!
  - Мой горшок!
  - Мои деньги!
  - Тихо! - рявкнул на горожан Тадарик и заметил уже спокойно. - А ведь люди правы. Твои соплеменники действительно испортили их товар, ничего не дав взамен.
  - Если бы я был там, я пресёк бы их глупые дерзости, - быстро отозвался Седобородый.
  - Да?
  - Но я и сейчас легко могу покрыть их убытки. Думаю, две овцы ...
  - Истинное наслаждение беседовать с мудрым человеком, - отозвался Тадарик.
  - Я скажу своим людям?
  - Конечно, конечно.
   ...........................................................
  - Вам что? Действительно завтрашний день ни к чему? - зашипел Тадарик на своё войско. - Куда вы лезете? Нас нет и сорока человек. У них - целое племя за стеной и каждый будет драться за свою жизнь.
  - Мы поможем, Тадарик! Веди нас! - крикнул кто-то из горожан. - Мы их зубами загрызём!
  - У них не меньше десятка собак, - перебил его воин. - И, скорее они вас загрызут, чем вы их. А ваши дети останутся сиротами.
  Народ притих.
  - Короче, берите, что дают, - напирал Тадарик. - И по домам. А эти ... пусть уходят с миром. Степь большая. Где-нибудь да встретимся. Но без стен! Правда? Гастас? - он хлопнул победителя по плечу.
  - Точно, - отозвался тот, не отрываясь от своих игрушек. - В поле встретимся. А здесь народ зря класть ни к чему.
   ................................................................
  Потом резали и делили баранов, горожане переругались из-за шкур, потом....
   .....................................................................
  На опустевшую равнину, крадучись, вышли двое собачников, подобрали обобранные догола тела соплеменника и его собаки. Вождь велел уходить, как только стемнеет. Он потерял сына, но сохранил народ, а это важнее, ибо вождь без народа - ничто. И ещё вождь велел готовиться к дальней дороге. Ни собаки в латах, ни седая бронза больше не были защитой для племени. Нужны стены или ... горы. Проклятие ведьмы продолжало сбываться.
  
  Глава 9. Шаг через пустоту.
  
  Шум, производимый Тадариком равнялся шуму всех его воинов вместе взятых. В доме ворота нараспах. Плеск и фырканье у колодца. На заборе - пять свежих бараньих шкур. Горят костры, кто-то отправился в поход за пивом.
  - Соседей бы пожалел, - ворчит Хозяйка. - Разорались тут!
  Тадарик вскидывается:
  - Так зови их сюда! Зови всех! И музыку! Гуляем!
  - Танцор! - ворчит рабыня.
  - Да! Танцор! Сейчас возьму и станцую! Эй! Гастас! Хватит свои цацки рассматривать! Сколько раз тебя тот, бешенный, зацепил?
  - Ни разу, - оторваться от новых клинков - выше сил юноши. Крутит мечи, играет с ними, приучая к рукам. Так они хороши.
  - Опять ни разу? Счастливчик. Спорим, я тебя помечу?
  - Ты?
  - Станцуем, как говориться, без музыки? Два твоих клинка против двух моих, медных, клёпанных? Всё равно ещё ничего нет: ни мяса, ни пива, ни музыки.
  Резон в словах хозяина есть. Гость уточняет:
  - Какая броня?
  - Никакой. Хочу металл чувствовать.
  Тело ещё не остыло. Мечи - как продолжения рук и отзываются на каждый удар глубоким звоном. Неспешная вальяжность Тадарика вдруг оборачивается звериной ловкостью. И то! Медведь только с виду неуклюж. Именно Тадарик задаёт темп схватке. Гастас едва успевает "подхватывать" рушащиеся на него со всех сторон уколы. Но успевает. Пока. На красной меди Тадариковых мечей сплошные выщерблены от твёрдой бронзы.
  - В-ж-ж-жи-ик! - Зубастое, как пила лезвие медного меча задевает шею под ухом справа, сдирая заусеницей кожу. Зрители восторженно вопят. Первая кровь! Гастас не вздрогнул, не сбился с ритма, только глаза полыхнули от досады. Выпад в ответ. Не достал. У Тадарика руки длиннее. И опять град уколов, которые юноша едва успевает отводить.
  "В-ж-жик! В-ж-жик!"
  Удар справа отбит. Удар слева вспарывает ткань одежды, задевая кожу на груди, под мышкой. Конечно, царапина, но ... Ишь, как разошёлся Мясник.
  Бронза с медью сталкиваются с такой силой, что седой клинок просто срубает клинок красный, как будто перед ним не металл, а воск. Тадарик с размаху бьёт противника в грудь оставшимся мечом.
  "В-ж-жи-ик!" - второе медное лезвие перерублено пополам, а два бронзовых острия - у горла великана-хозяина:
  - Ты этого хотел?
  Ну и выдержка! Тадарик смеётся и даже не пытается уклониться или отодвинуться от смертоносной бронзы:
  - Горяч, горяч, но держать себя умеешь. А теперь, - глаза гиганта становятся отрешённо-холодными и очень сосредоточенными. - Бей!
  Что же за воля в этом человеке! Короткое слово-приказ толкает юношу вперёд. Мечи со свистом рассекают воздух, а Тадарик невозмутимо стоит за его спиной, в двух шагах, вне досягаемости:
  - Это называется: "Шаг через пустоту". Не путай с "Шагом в пустоту". Хотел показать. Не сердись. Иначе у меня бы не получилось.
  Тадарик просто лучится от удовольствия, пренебрежительно отбрасывает изуродованные мечи. Гастас подходит к нему, тяжело дыша, спрашивает, не скрывая удивления:
  - Ты и в бою так можешь?
  - В бою? Нет. Стасис - мог, а я, по его словам: "слишком разбрасываюсь". Только в момент смертельной опасности и, если есть пауза. Но и это - хлеб. Прости за царапины. Я ведь тоже в убытке. Два меча - в лом. Завтра поработаем. А вон - пиво несут. Пошли за стол.
  Пили, пели, плясали. Вынесли на двор стол, подняли на него Алевтину. Красавица чувствовала себя королевой, купаясь в мужском восхищении и внимании. Огорчал её лишь Тадарик. Мужчина молча наливался пивом, казалось ничего не видя и не слыша вокруг. Он так и уснул, упившись, за столом и проспал на веранде до утра, к досаде обманутой в своих ожиданиях любовницы. Но даже в столь, жалком состоянии, хозяин внушал своим гостям такое уважение, что ни один из них, не смотря на всё своё вожделение, не посмел тронуть даже краешек одеяния соблазнительной красавицы-танцовщицы.
  Глубокой ночью, когда все гости либо разошлись, либо уснули, Алевтина попыталась растолкать гиганта. Её остановила хозяйка:
  - Бесполезно. До утра он не проснётся.
  Алевтина оскалилась, готовая защищать свои права, но женщина смотрела на неё отстранённо и даже с некоторой долей сочувствия.
  - Он часто так напивается? - Едко поинтересовалась красавица, желая побольнее уколоть рабыню.
  - Каждый раз, после таких дозоров. Сегодня ещё ничего. Все вернулись. Обычно бывает не так.
  - Вот как?
  - Да. Так. - Отозвалась служанка и попросила. - Дай ему одну ночь отдыха. Он страшно устал.
  Женщина стояла и смотрела. С мольбой и укоризной. Алевтине было плевать на её переживания, но ... много ли смысла, тащить на себя пьяного в дрова мужика? Утешала красавицу лишь сакраментальная фраза, что все мужики козлы и алкашня, а все бабы - законченные дуры. Себя она бабой не считала. И уж тем более, чужая слабость никогда не вызывала у неё сострадания.
  Тадарик проснулся первым. Серое, туманное утро, головная боль, сухость во рту. Кое-как он поднялся, буквально сполз с веранды на двор:
  - Старуха! Воды!
  Рабыня возилась во дворе, у котлов: лишние вымыть, высушить, убрать, сгрести объедки, засыпать чистым песком чёрные пятна кострищ. Услышав жалобу господина, она молча вытянула из колодца ведро воды и вылила на голову сидящего посреди двора великана.
  Мир сразу приобрёл краски. Воин встряхнулся всем телом, стянул мокрую рубаху, накинул на коновязь:
  - Живу. Давай ещё ведёрко
  Просьба была тут-же выполнена.
  - Хорошо.
  Тадарик поднялся, хозяйским шагом обошёл веранду и дом, отыскал Гастаса:
  - Пошли, разомнёмся.
  Они перебрасывали гладкое, ошкуренное брёвнышко с рук на руки, боролись для разогрева, а когда взмокли - взялись за мечи. За медные естественно. Вчера два загубили. Хватит. Два меча и меч со щитом, меч против копья, равный бой. Работали молча, сосредоточенно. Два раза Тадарик останавливал схватку, показывал ученику, как правильно наносить и отбивать определённый удар, сконцентрировав всю свою силу на одной точке.
  Старуха выставила завтрак на стол. К ней присоединились Аня с Иришей. Просыпались и остальные.
  - А кони-то застоялись, - сказал вдруг Тадарик, ни к кому не обращаясь и, заметив на веранде Лагаста, заговорил с ним. - Как здоровье, дорогой?
  - Пусть ещё хоть дня четыре повязки побудут, - вклинилась Аня. - Вдруг там рёбра...
  - Но прокатиться-то верхом парню можно? А то совсем на покое зачах. И вы, госпожа Анна, - перенёс хозяин внимание на гостью, - не окажете-ли нам честь, разделив с нами нашу прогулку?
  - Только я, - смутилась Аня.
  - Знаю, - остановил её Тадарик. - Но вам предстоит неблизкий путь. И начинать учиться пора уже сейчас.
  - Я еду. А ...
  - Что?
  - Ирише можно?
  - Гастас, Иришке конь найдётся?
  - Найдётся. - отозвался юноша из конюшни.
  - Тогда перекусываем и вперёд. Скоро ворота откроют. Старуха!
  - Да готово всё. Давным-давно готово.
  Всего коней в конюшне оказалось десять. Желающих прокатиться - естественно больше, но, сладких пряников, как известно, всегда на всех не хватает.
  В городских воротах - затишье. Поселяне в город на утренний базар пока не едут. И беженцы не спешат выезжать из города.
  - Куда собрался, Тадарик?
  - Прокачусь с гостями по окрестностям.
  - Не боишься?
  - Пусть нас бояться.
  И то! Все всадники, кроме Ани с Иришей в доспехах, все при оружии, но опасности нет. Погост - пуст. Собачники ушли. Тадарик раздаёт приказы: "Ты проедешь туда, ты - сюда!"
  Всадники то гонят коней вскачь, то пускают шагом. Коням тоже разминка нужна. Гастас сопровождает девушек. Отрешён и насторожен одновременно. Телохранитель. Впрочем, Ане не до разговоров. Верховая прогулка для неё - серьёзное испытание. Всё тело цепенеет от напряжения. Прав был тот, кто сказал, что лошадь - лучший тренажёр.
  С высокого берега над рекой хорошо видны лодки, возвращающихся к городу рыбаков. В лодках люди везут домашний скарб, скотину, домочадцев. Завтра на рынке опять будет рыба. К троице подъехал Тадарик:
  - Можно возвращаться.
   ............................................
  Оказывается, в воротах их ждали. Теснились телеги с людьми, стояли, скучившись стражники. Тадарик сошёл с коня и его тут же окружили люди с телег. Обычно звучный рык вояки "на покое" превратился в успокаивающее рокотание, почти неслышное за гвалтом лезущих к нему людей. Объяснения сопровождали размашистые жесты:
  - Что они хотят от него? - спросила Аня у Гастаса.
  - Знать: точно ли ушли собачники и куда. Он рассказывает. С высокого холма парни видели их хвост. Кочевники просто бежали. Но у них - овцы. Быстро идти они не могут. Если бы городские дружинники вышли из ворот ...
  - Эй! Наёмник! Ты! Рядом с девками!
  Гастас обернулся. Окликнул его старшина над стражниками. Да не какой-то там десятник или начальник караула, сам воевода. Мощный, бородатый. Пёстрый, полосатый плащ, отороченный бурым, медвежьим мехом прикрывал кольчугу. Шлем блестел накладными пластинками серебра.
  - Это ты вчера собаку с собачником успокоил?
  - Да. Я.
  Рядом с матёрым воякой стоял юноша в не менее дорогом доспехе. Презрительная отстранённость читалась во взгляде паренька.
  - Молодец, - снисходительно одобрил ответ Гастаса воевода. - Как насчёт того, чтобы вступить в городскую дружину? Я бы тебя, пожалуй, взял.
  - Нет.
  - Чего? Ты в своём уме, безродный? Я предлагаю тебе...
  - Нет, - повторил Гастас устало. - Объяснять что-либо он не хотел. Да и слушать его никто не собирался.
  - Ты совсем страх потерял, наёмник? Забыл, кто ты?
   - Градарик? Ты опять? - Тадарик зло смотрел на воеводу. - Опять угрожаешь моим гостям? Почему не скажешь мне?
  - Мне не о чем говорить с тобой, Тадарик. А вот твой гость...
  - По-моему, вчера он неплохо дрался.
  - Этот безродный...
  - Градарик, ещё слово и драться будем мы! Это мои! Понимаешь? Мои гости.
  - Я ничего не сказал. Но твой гость отказывается от службы.
  - Я тоже отказался, в своё время.
  - Ну, ты и так, - замялся воин, - приносишь городу много пользы.
  - Так почему ты пытаешься оскорбить меня? Оскорбивший гостя, оскорбляет хозяина.
  - Тадарик, - вступил в разговор парнишка. - Градарик хотел оказать честь твоему гостю.
  - А-а-а, - протянул хозяин постоялого двора так, будто только-только увидел юношу. - Приветствую тебя, Светик. Запомни, мальчик, честь насильно не оказывают.
  - Я не мальчик! Я - воин!
  - Ты? Воин? - Тадарик как бы наново разглядывал своего оппонента. - Знаешь, мальчик, дорогой кольчуги, для того, чтобы стать воином, как-то маловато. Для этого надо хотя бы иногда выходить за стену. Проклятые собачники ушли, потому, что вы - струсили.
  - Тадарик! - взвыл воевода. - Знай меру!
  - Я тебя оскорбил? - Тадарик картинно вскинул бровь. В толпе зрителей захихикали.
  - Нет, - буркнул воевода. - Проезжайте.
  Тадарик вскочил в седло, окинул окружающих взглядом победителя, рявкнул громко и внятно:
  - Светик, по старой памяти, прошу: выйди ты хоть раз за ворота. Или ты всю свою смелость на базарной площади оставил? Там ты не был сопляком!
   ..........................................................
  На постоялом дворе царила сонная лень. Постояльцы дремлют кто где, на ступеньках веранды скучает Алевтина. Выражение лица у неё кислое. При виде Тадарика, она оживляется, но через это оживление ясно проступает досада:
  - А почему меня оставили?
  Тадарик спрыгивает с коня наземь, подхватывает любовницу, усаживает в седло боком, по-женски:
  - Гастас, я слышал, ты обещал вольную Тине. Не пора ли исполнить обещанное?
  - Как скажешь.
  Поход к судье не занял много времени. Потом Аня изъявила желание спуститься к реке и пополнить запасы валерьянки, а Тадарик повёл Алевтину по городу. Он купил и подарил ей несколько локтей ткани на платье, ожерелье из неровного, речного жемчуга, крошечный флакон с душистым маслом. Нагулявшись, они зашли в заведение типа трактира или харчевни.
  Важные купцы вели за тяжёлыми столами свои, неспешные беседы и их взгляды тут же обратились в сторону вошедших. Тадарик заказал мёд. Авлевтина проголодалась, но еды в этой дыре, похоже, не подавали. Тадарик завёл разговор с ближайшим соседом по столу. О собачниках, которые наконец-то ушли. Спросил про караван. Скоро ли? Нет ли вестей? Вестей не было.
  Музыканты тянули две ноты, сплетая из них подобие мелодии. Тадарик повернулся к спутнице:
  - Госпожа Тина, порадуйте нас танцем.
  Голодная и злая Алевтина надула губы:
  - Я - свободная женщина. Ты не должен был ничего обещать, не спросив мня.
  - Я никому и ничего не обещал, - равнодушно отозвался Тадарик. - Я прошу тебя. Здесь скучно, но если ты не хочешь развлечься сама и развлечь нас, - мы идём домой.
  Равнодушие. Вот что убило всю злость Алевтины. И ещё ей совсем не хотелось возвращаться на постоялый двор в его скуку и безделье.
  - Ну, если ты меня просишь... Пусть, только играют что-нибудь повеселей.
  - Вздорная у тебя рабыня, - заметил один из зрителей, жадно вперив глаза в танцующую девушку.
  - Она не рабыня и никогда ей не была, - ответил Тадарик. - Если конечно не считать плен у собачников. Девица из богатой семьи, где её просто обожали.
  - Нельзя так воспитывать дочь, - возмутился работорговец. - Она похожа на гулящую!
  - Нам-то какое дело до чужих нравов? - оборвал его Тадарик. - Лучше скажите: что вы думаете о моих постояльцах?
  - Они были в рабстве!
  - В плену, - уточнил воин. - Они остались, когда на их караван напали собачники. Я рад, что парни смогли спастись и освободиться.
  - Да, такая верность - ценный товар, - подтвердил слова воина купец с другого стола. - Один из них убил собаку и собачника. Весь город это знает.
  - Ладно тебе, - перебил его сосед. - Сидишь себе в городе и сиди.
  - Но собаку-то парень убил, - вставил реплику Тадарик. - Впрочем, с собакой теперь любой из них справится.
  - Шутишь?
  - Нет. У Лагаста хорошие воины. И сам он скоро окрепнет после плена. Сегодня уже верхом ездил...
  - Ну, сегодня ещё каравана нет...
  - Тем более.
  Реплики - как удары мечей на поединке. Никто ни о чём не просит, никто и ни о чём не договаривается. Но любая торговля начинается с рекламы. Тадарик, конечно, слов таких не знает, но суть понял давно.
  Авлевтина возвращается к столу. Её встречают крики восторга. В разговоре участвовали далеко не все посетители. Зрители восторженно вопят, восхваляя красоту и мастерство девушки. Кое-кто просит повторить танец, сует ей в руку серебряные монеты.
  Тадарик покровительственно кивает:
  - Вы - свободная женщина, госпожа Тина. И если вы хотите танцевать...
  Алевтина хочет. Восторг купцов кружит ей голову.
  На постоялый двор они возвращаются под вечер. Глаза и щёки Алевтины горят. В кошельке звенит серебро. Тадарик поглядывает на любовницу с благодушной усмешкой. Дела у красотки пошли успешно и он рад, как всегда после удачной сделки. Ну, а долю за посредничество, он возьмёт ночью и натурой. Плата за сговор - тоже часть его дохода, как хозяина постоялого двора.
  На дворе - пыль столбом, лязг и грохот. Воины тренируются. Гастас держит аж трёх атакующих. Молодец, парень. Лагаст наблюдает за тренировкой с веранды.
  - Где госпожа Анна? - спрашивает его хозяин.
  - Её позвали. Кажется, к больному ребёнку. Ириша ушла с ней.
  - Хорошо, - кивает Тадарик. Его заслуги здесь нет, нет и доли, но мужчина всё равно доволен. По-человечески.
  Потянулось ожидание, которое каждый заполнял по мере своей фантазии и способностей. Алевтине больше не хотелось искать ссор. Зачем? Анькин Гастас - всего лишь рядовой дружинник. Сама Анька, вместе с Иришкой или возятся со своей "зелёной аптекой": собирают травки и корешки в пойме реки, сушат их, варят не пойми-что, гонят спирт из бражки или бегают по домам. Тоже мне лекарка! Платят ей чистую мелочь. Да она и не всегда эту плату берёт. Добрый доктор Айболит, нашёлся! Старуха помалкивает. И то! Что может сказать потасканная рабыня, если её господин предпочёл молодую, горячую красавицу? А Тадарик, оказывается, личность! Красавец, с характером! Аристократ по происхождению, по положению - второй человек в городе: неформальный лидер и народный трибун, пусть и неизбранный. А женится - так вообще станет первым. А как её любит! При одном взгляде на его мощную фигуру, у Алевтины всё внутри сжимается. Подарки дарит. Одно неприятно: дважды в день упражняется с Анькиным Гастасом. И не поспоришь. Днём да при всех женщина в мужские дела мешаться здесь не должна. А ночью - разговаривать некогда.
  Впрочем, всё это пустяки. Долго в городе наёмники не задержатся. Анька с ними уберётся. Домой дорогу искать. Дура. Нет этой дороги. Хотя, пусть идёт. Перед глазами мельтешить не будет. Зато у неё, у Алевтины всё обстоит - лучше некуда. Она - единственная на Пристепье танцовщица. Купцы регулярно приглашают её на пирушки, танцевать, никаких глупостей не позволяют, хотя просто исходят слюной от вожделения. И они, и их знатные гости. И платят ей за танцы хорошо. Больше, чем Аньке за её лечение. Только вот с одеждой по-прежнему проблема. Для выступлений, для прогулок по городу одеваться надо соответственно. Одежда есть, а служанки - нет. Приходиться каждый раз просить Иришку, давать ей деньги. Купить бы рабыню. Хоть самую страшную, но это стоит как минимум восемь больших золотых. Конь дешевле ценится. Зато она всё-таки обзавелась домашним платьем, с которым справляется сама. Ночью это очень удобно. И ещё Алевтину невероятно раздражает здешняя кухня: вечные, рыбные пироги и каша на воде. Хорошо, Анне за лечение два раза давали по овце. Хоть какое-то мясо.
  
  Глава 10. Лавка.
  
  Караван пришёл не из степи, а по воде. Пять кораблей на больших вёслах под прямыми парусам. Основной груз купцы предполагали спустить дальше, по реке, но часть - отправить караваном посуху. Как раз на запад. Городские торговцы ожили.
  Собрать свой караван - дело хлопотное и дорогое. Присоединиться к попутному - самое что ни на есть простое. Отказа не бывает. Чем больше товаров в караване - тем больше охраны, чем больше охраны - тем безопасней путь.
  Товары и охрану, чтобы не платить въездную пошлину, купцы расположили в стенах погоста, а сами направились в город. Да и вокруг погоста жизнь закипела ключом. Поселяне везли к деревянным стенам продукты, ткани, кожи. Пригоняли скот. Приказчики купцов предлагали поселянам медные изделия, шиферные пряслица, тонкие, льняные ткани, пышные, северные меха, топлёное сало, резную кость и крупный, северный жемчуг. Гудели постоялые дворы в Пристепье: воины из охраны прогуливали свои медяки и серебро. Купцы тоже спешили порадоваться жизни.
  У Тадарика каждый день теснота. Все столы заняты. И на веранде, и в "зимней" зале. Пиво, мёд, бражка - льются рекой, еды - ешь, не хочу. Над очагом на вертеле всегда жарится баран, вдосталь заготовлено печёной в глине рыбы, хлеба, колбас, копчёных окороков. Только заказывай да плати. Хозяйке помогают два работника - наёмника. Хозяин попросил соседей помочь, а сам ушёл по делам. Купцы позвали его обсудить: сколько и где взять воинов, каков путь и какова оплата. Тадарик просит много. Купцы предлагают мало. Не сошлись. Тадарик уходит, сердито хлопнув дверью. Купцы чешут в затылках: своих людей для охраны у них не больше пяти. Нужно искать наёмников. Лучше всего - пехотинцев. В случае встречи с собачниками - будет кому отступление каравана прикрыть. Без Тадарика никак не обойтись. Особенно злится работорговец. У него - с пол сотни рабов на продажу. Двадцать из них он продал на корабли. А куда девать ещё тридцать? Отправить бы их по суше на запад. Там, по слухам, строят нечто грандиозное. Нужны рабочие руки. Но как уломать Тадарика насчёт цены? У другого купца полный склад сукна, у третьего - мёд и воск, а у четвёртого - крепчайшая, бычья кожа на доспехи и на подошвы. Хочешь-не хочешь, а с Тадариком надо мириться, накидывать цену.
   В обсуждение вступают купцы с каравана. Зачем нанимать конных воинов? Конные у них есть и в достатке. Вот бы пехотинцев побольше нанять. Если нападут собачники...
  Собачники - это пустяк, отвечают горожане. Один из тадариковых воинов, на глазах у всего города "успокоил" и собаку, и её хозяина.
  - Как? И вы торгуетесь?
  - Конечно, что за торговля без торга? И запрос слишком велик.
  - Если эти пехотинцы возьмут на себя собак - можно и добавить...
  -Добавляйте. Кто против?
  Опять спор и торг. Сколько предложить? На чём остановиться? Какую часть заплатят городские купцы? Какую пришлые?
  Договорились тоже не за раз. Теперь можно направлять парламентёров на постоялый двор к Тадарику. Парламентёры заказывают пиво и солёное мясо, зовут хозяина, озвучивают предложение купцов. Караван идёт далеко. К Буднему городу на Добром броде. Потом, на кораблях, товар пойдёт по морю и за море. На кораблях наёмники не нужны, а вот в степи, где в любой миг можно наткнуться на собачников... Озвучивается цена. Тадарик морщится
  - Мы нанимаем только пехотинцев, - уточняет купец-горожанин. - Всадники, - он кивает на спутника, купца из каравана. - У них есть свои.
  - Пехотинцы в нашей земле стоят дороже, - возражает Тадарик. - Сколько вам нужно?
  - Чем больше - тем лучше.
  - Пристепье невелико, - возражает Тадарик. - Я предлагаю двадцать пять мечей.
  - Два десятка?
  - Примерно так.
  - Маловато.
  - Пехотинец пехотинцу рознь.
  - Они знают, что от них ждут? - взгляд иноземца недоверчив и пристален. Тадарик кивает:
  - Лагаст знает, Громир - тоже. Лагаст! - зовёт великан. - Подойди.
  Воин подходит, оглядывает купцов, те тоже смотрят. Крепкий воин. Даже без доспехов. Узкое лицо, ранняя седина на чёрных волосах, ледяные глаза.
  - Волчара, - бормочет кто-то в пол голоса.
  - Садись, - Тадарик указывает на место на скамье. - Гостям нужны пехотинцы против собачников.
  - Если нужны - пусть покупают.
  - Сколько у тебя людей?
  - Одиннадцать воинов и я.
  - Маловато.
  - У Громира пятнадцать человек наберётся.
  - У вас каждый сам по себе?
  - Да. У Громира - горожане с Пристепья, а мои - пришлые.
  - Ты знаешь, что от тебя ждут?
  - Собачникам зубы обломать?
  Купцы переглянулись. Приезжий гость криво усмехнулся:
  - Неплохо бы.
  - Цена?
  - В прошлый раз нам положили по четыре золотых на воина. Половина вперёд. Правда, вторую половину нам, в тот раз получить не довелось.
  - Эту историю мы слышали, - перебил Лагаста купец-горожанин. - Вы остались и были пленены.
  - Но собачников мы задержали. Караван благополучно ушёл. Если надо - останемся и теперь. Да, в тот раз нам обещали две трети добычи. Могли бы и всю пообещать.
  - Понятно, - кивнул приезжий купец. - На таких условиях мы согласны нанять вас. Я говорю о четырёх золотых и двух третях.
  - Моя доля? - напомнил о себе Тадарик. - Тоже обычная?
  - По серебряному с человека, - уточнил Лагаст, скорее для купцов.
  - Да. И с каждой стороны.
  - Не много ли?
  - Постоялый двор обходится мне не дёшево. Я ведь тоже трудился: людей подбирал, обучал их.
  - Да уж, ты Тадарик своё не упустишь...
  - Вам нужно что-то из снаряжения? - Прервал перепалку приезжий.
  - У нас есть всё. Да, с нами едут женщины. Наши женщины
  - Цена проезда...
  - Они едут с нами.
  - Уж не лекарка ли со служанкой? - уточняет горожанин.
  - Да.
  - Дерзкие бабы. Представляешь, - городской купец обернулся к приезжему, - жене не моглось, она позвала эту парочку. Ну, сказала что-то. Больная женщина, моя жена! А та побродяжка стриженная повернулась и ушла. Это от больной-то? И не вернулась, пока моя, понимаешь? Моя жена у неё прощения не попросила и не поклялась слова выбирать.
  - Так что же сразу язычок не придержала? - усмехнулся Тадарик. - Не к ней навязались. Сама позвала.
  - Так моя же жена, не побродяжка какая-то, бездомная. Уважаемая женщина. И нездоровилось ей.
  - В следующий раз пусть ведьму городскую зовёт, - отмахнулся Тадарик. - Та её всю, за медяк оближет.
  - Ну, ты Тадарик это ... Грубо больно.
  - Так ведь здесь баб нет.
  - Толковая лекарка? - уточнил приезжий.
  - Толковая, раз парни её за собой тянут.
  - Но дерзкая сверх меры.
  - Будешь помирать - не зови, - отрезал Тадарик.
  - В ранах разбирается?
  - Лучше, чем в бабских хворях. Хотя, и его жену, - хозяин таверны кивнул в сторону купца - соплеменника, - от дурных снов вылечила.
  - И чем же?
  - Откуда мне знать. У меня дурных снов нет и лекарство госпожи Анны мне без надобности. Лагаста она тоже лечила.
  - Пусть едет.
  - Бесстыжая же! - Возмутился горожанин.
  - Уважаемый, - вздохнул Тадарик. - Стыдливая лекарка - это всё равно, что бесплатная шлюха или жалостливый наёмник.
  - Хорошо сказано, - кивнул приезжий. - Условия приняты. Хотелось бы вашего Громира послушать.
   ............................................
  Сборы не были долгими. За аванс Лагаст купил трёх лошадей и повозку, запряжённую быками. Для женщин и для поклажи. Этакий дом на двух колёсах. Что-то вроде фургона, покрытого промасленными шкурами от жары и дождя. Да и под самой повозкой вполне можно отсидеться в дождливую ночь. Повозку нагрузили крупой, сушёной рыбой, бурдюками с водой и под воду. Алевтина в сборах не участвовала, решив остаться в Пристепье. В планы свои она, впрочем, никого не посвящала. Зачем?
  Постояльцы покинули гостеприимный дом с вечера, с тем, чтобы переночевав у погоста, отправиться в путь с рассветом. Хозяйке до слёз горько расставаться с Аней и Иришей. Но что слёзы могут изменить? У каждого своя судьба.
   Как всегда, женщина поднялась с рассветом. Даже на рынок идти ещё рано. Цирюльника тоже пришлось будить. Мужчина искренне удивился просьбе своей первой клиентки, но работа есть работа. Рабыня замотала голову платком. В другой платок собраны обритые пряди. Все. До последней волосинки. Волоса - самая чистая жертва из тех, которые может принести человек. Так говорила госпожа Анна. Теперь пора в храм.
  По раннему времени там тоже пусто. Сторож дремлет у каменного порога и, само собой не слишком доволен тем, что его разбудили. Но ранней гостье нужны только пахучая смолка и масло. Ёжась спросонья, служитель плетётся в кладовую, приносит требуемое. Деньги есть деньги.
  Пришелица с трепетом заходит в каменный круг святилища, где каменные столпы подпирают мутно-пасмурное небо, приближается к алтарному камню, невидимому под слоями спрессовавшегося пепла, на котором горит неугасимый огонь. Огонь этот сейчас едва жив. Под толстым слоем пепла дотлевают багровые угли. Но огонь не угаснет. Скоро сюда придут служители. Они разбудят задремавшее пламя, маслом и дровами, пропитают пепел пивом, немного разравняют его. Ни пепел, ни угли здесь не убирались никогда, священный же огонь обновляется раз в год, в самую короткую из летних ночей его убивают и разжигают новый, от огненного колеса.
  Воровато оглядываясь, рабыня сдувает пепел с нескольких угольков, льёт на них скупыми каплями пахучее масло. Не из жадности, а из опасения загасить дремлющие угольки. Пламя оживает маленькими, трескучими язычками. Этим язычкам, прядь за прядью, хозяйка скармливает отрезанные волосы, добавляя, для смягчения смрада, зёрна пахучей смолки. Она так погрузилась в созерцание огня, что не видит ничего вокруг себя и лишь губы её сосредоточенно повторяют слова мольбы:
  - Мать-Медицина, прими дар. Прими, Мать-Медицина. Мать-Медицина, прими...
  - Почему ты не веришь себе?
  Тихие слова звучат для просительницы, как гром с ясного неба. Напротив, за алтарём тоже стоит женщина. Она тоже немолода, в небогатой одежде, с рано увядшим лицом. Кажется, она даже похожа на кого-то знакомого. Только на кого? Не вспомнить.
  - Почему ты не веришь себе? - звучит повторный вопрос. - Ты всё знаешь сама. Ты хотела этого. А теперь боишься? Почему?
  - Мать-Медицина, - шепчут непослушные губы. - Я должна была сама варить то зелье и пить его три раза в день, а я...
  - Мать - Медицина? - У женщины напротив, на лице изумление. - Так меня зовут впервые. Это имя из другого мира? Так?
  - Да...
  - Хорошее имя. Лучше многих.
  - Это плата за ... - рабыня опускает глаза на дотлевающие волосы, а когда поднимает их - за алтарём никого нет. Даже тени. Лишь шёпот, едва отличимый от шелеста, отдаётся отзвуком эха в ушах:
  - Она принята.
  Странное состояние души. Сбылось то, во что она, кажется, даже верить перестала. И... Пора домой.
  На постоялом дворе тишина и пустота. Хозяин провожает своих гостей. Даже стойла в конюшне пусты, если не считать двух хозяйских лошадей. Воину не полагается быть без коня, а где один конь, там и все три. На тесной кухоньке женской половины непривычно пусто и просторно. Кстати, кровать надо убрать. Госпожа Анна здесь больше не живёт. Женщина сглотнула горький ком.
  На кровати, по-хозяйски раскинулась Алевтина. Спала себе и спала, как ни в чём ни бывало. Хозяйка в раздражении стянула покрывало с нежеланной гостьи:
  - Что ты здесь делаешь?!
  - А? Что? -Девушка сонно хлопала глазами. - Отстань, старуха, я сплю.
  - Почему ты здесь!?
  - Да так, - зевнула Алевтина ворочаясь с боку на бок. - Захотела остаться и осталась. Это же постоялый двор? Вот я здесь пока и "постою". И вообще, - она свернулась на боку в уютный клубочек, - уйди, рабыня. Я спать хочу.
  Ну, не драться же с этой наглой девкой. Мрачная хозяйка достала корешки, вскипятила воды, заварила их, как учила её госпожа Анна. Насыщенный, ни с чем не сравнимый аромат поплыл по кухне.
  "Опять валерьянку варишь? - пробурчал Алевтина с кровати, - Толку с неё. Только провоняла всё."
  Отлив треть свежего, горячего отвара в маленькую, плоскую чашку, женщина осторожно выпила его. Не стоит попусту рвать сердце. Сегодня она говорила с самой Многоликой. И... скоро вернётся хозяин. Как он решит - так и будет.
  Тадарик вернулся непривычно тихо. Расстроен. Проводы есть проводы. Поставил коня в конюшню, позвал:
  - Старуха, дай поесть.
  Женщина принесла миску вчерашней каши, кружку пива, сообщила:
  - Тина не ушла. Она в доме.
  - Как в доме?
  - Спит на кухне.
  Тадарик задумчиво прожевал и проглотил первую ложку каши:
  - Собери её вещи.
  - Да, господин.
  С поздним завтраком покончено. Тадарик встаёт, проходит на кухню. Девка действительно дрыхнет на кровати. Хорошо - не нагишом. Для неё хорошо. Тут же, на лавке лежит объёмистый узел с вещами. Хозяин подхватывает гостью под мышку, тащит из дома на двор.
  - Тадарик! - вопит разбуженная Алевтина. - Ты с ума сошёл? Я не хочу!
  Но хозяину дела нет до её криков. Он выносит отбивающуюся девушку за ворота и просто выкидывает её на пыльную улицу. Следом летит тюк с одеждой:
  - Уходи.
  - Тадарик! - Алевтина визжит от ярости и страха. - Как ты можешь? Я же люблю тебя.
  - А я тебя не люблю.
  - Ты ж столько раз ...
  - За это тебе заплачено.
  Калитка захлопнута. Тишина. Алевтина сидит в пыли посреди пустой улицы и всхлипывает. Всё произошло слишком неожиданно для неё.
  Невозмутимый хозяин возвращается на двор:
  - Старуха, как там у нас с припасами?
  - Крупа пока есть, вяленого мяса мало, пиво надо варить, муки - на донышке...
  - Добро. Сено? Овёс?
  - В достатке, господин. А вот соломы можно было бы и подкупить. На горушке место есть.
  - На горушке? - хозяин поднимает голову, разглядывает "Горушку" - второй этаж над конюшней: щелястое, под лёгкой крышей из дранки, продуваемое и сухое хранилище для запасов сена и соломы. - Если есть место, отчего не запастись? - Взгляд его опускается, скользит по двору, по рабыне и вдруг заостряется. В голосе проскальзывает недоумение:
  - Что с головой-то?
  - Ничего ...
  Интонация женщины и её ответ чем-то не понравились хозяину. В два шага он оказывается рядом с рабыней, резко сдёргивает платок с её головы, столь же резко отступает, обалдело уставившись на наголо выбритую голову служанки:
  - Старуха? Ты в своём уме?
  Рабыня сжимается, пятиться от него, не смея поднять глаз.
  - Нет, погоди. Ты это сегодня сделала? Пока меня не было? Вижу, что сегодня. Где они? Ну!
  - Нет, - рабыня ёжится, мнётся и, кажется готова сквозь землю провалиться от смущения, как... согрешившая девица. В первый момент это кажется смешным, но ... Анна говорила про остриженные волосы. Нет, не про остриженные. Про обритые. Дар её богине за... Неважно за что. Просьбы бывают разные. Важно, что дар этот приносится после... После чего?
  Во рту пересохло. От волнения? От страха?
  - Хозяюшка, ты не пугай меня.
  Женщина дрожит, не смея поднять глаза, а память услужливо отматывает события. Это было почти два месяца назад. Странный пирог, невероятная дерзость рабыни. "Наказание". Потом рабыня вдруг притихла. Настолько, что перестала даже замечать его развлечения. А сегодня обрила голову, принеся бескровную жертву чужой богине. Чужой?
  - Мать-Медицина?
  - Многоликая...
  - Да, Многоликая, та что везде и во всём. - Мужчина сглотнул ком. - Она... приняла?
  Нервные кивки в ответ
  - Точно?
  - Точно.
  Вздох облегчения:
  - Ладно, - Тадарик берёт женщину за подбородок, заглядывает в глаза, осторожно стирает слезинку на щеке. - Волосы отрастут. Я вот о чём подумал: дом большой, без помощника - тяжело. А у соседа с дальнего конца, старший парнишка подрос. Двенадцать лет. В доме - семеро по лавкам. Вечно без хлеба сидят. А парень - не девка. И воды принесёт, и дров нарубит и пива посетителям нальёт. Семья благодарна будет. Как скажешь, хозяюшка?
  Женщина опять кивает. Уже радостно.
  - Ну и договорились. Да, - в глазах хозяина вспыхивает насмешливый огонёк. - А с чем-пирог-то был?
  Рабыня вскидывает голову, пытаясь взглядом прожечь собеседника. Ну, это она зря. При виде её гневной мины Тадарик едва удерживает смех:
  - Ах, тайна! А как готовить - не забыла? Имей ввиду, хозяюшка, он мне дюже понравился.
   ..........................................
  Алевтина стояла перед запертыми воротами, будучи не в силах поверить в случившееся. Жалкая, пришибленная. И когда из калитки вышел хозяин, - бросилась к нему:
  - Тадарик, как ты мог? Я же люблю тебя!
  - Отстань, а? - Тадарику даже бранить эту дуру не хочется.
  - Я же... а ты... Почему?
  Идиотский вопрос, но отвечать придётся. Иначе не отвяжешься. Не бить же её на улице.
  - Я женюсь.
  - На ком?
  - На хозяйке. Давно собирался, а сегодня решил. Ты с ней не ладишь. Так что иди своей дорогой.
  - Куда?
  - Мало ли мужчин в городе.
  - По-твоему я шлюха? Да? Так ты обо мне думаешь ...
  - А что мне думать? - Зло и резко оборвал мужчина её стенания. - Я сам тебя от Гастаса отдирал.
  - Это была ошибка...
  - А этот ... как его ... Мишаня?
  - Он же умер!
  - Но именно ты отбила его у госпожи Анны. Так же, как пыталась отбить Гастаса. Зачем мне такая змея в доме?
  - Я? Змея? А ты?
  - Я женюсь. И моя хозяйка тоже меня любит. Почему её любовь дешевле твоей?
  - Она старуха! Она рабыня! Что скажут в городе!
  - В городе? - Тадарик захохотал. - Хотел бы я, чтобы эти толстопузые что-нибудь сказали. Но ведь промолчат, как всегда. - Весёлый и довольный, он зашагал по улице. Алевтина попыталась гнаться за ним, но где там! Пришлось ей возвращаться, подбирать тюк с одеждой.
  Идти? Куда? Искать клиента - покровителя? А потом каждый день видеть этого вероломного обманщика? Или слышать о нём?
  - Ненавижу! Ненавижу вас всех! И Мясника этого, и подстилку его, и Нюрку-гадюку. Это она! Это всё она! Разболтала всё. Никогда не прощу! Я ...
  Мысль о том, что караван не мог далеко уйти, оказалась самой здравой. Она догонит его. Она подластиться к Аньке, а потом - отомстит. Дождётся удобного момента и обязательно отомстит!
   ....................................................
  
  Дверь в лавку, едва скрипнув, осторожно приоткрылась. Ветхая старушонка кое-как протиснулась в неё. Спина - колесом, съехавшее покрывало закрывает лицо. Человек за прилавком вскинул голову, отрывая взгляд от исписанных дощечек, скрепленных крепким шнурком. Не каждый может войти в его лавку и если такое случилось, к посетителю следует ох как присмотреться.
  Ну старушонка перед ним, ну временем согнутая, но вот посох ...
  Тело прошибло холодным потом. Мгновенная сосредоточенность и марево, подобное прозрачной завесе разделило лавку пополам.
  - Ножницы бы мне, сынок... - проскрипела старая карга и, разглядев завесу, тихо засмеялась. - Ага, испугался? Значит, узнал.
  - Не в первый раз встречаемся, старая...
  - Не в первый, - прошамкала бабуся. - Но ведь и не в последний? И почему старая?
  Скрюченная тень на стене поползла вверх и вширь: распрямляясь и выступая во все стороны мощными формами.
  - Тьфу на тебя, - сплюнул человек. - Ни в чём меры не знаешь! То кости, то голимое сало.
  - Можно и поизящней облик принять.
  - Хватит играть. Говори: зачем сейчас пожаловала?
  - Посоветоваться кой о чём. Вот и тебя тоже что-то беспокоит. А что? Не иначе покупатели в лавке побывали. Ну да, на витрине место свободное. Что же там лежало? Давно лежало. Даже позеленело от старости...
  - Смеёшься, ведьма? Всё сама знаешь и смеёшься. Девка стриженная от тебя была. Это с каких пор женщины у нас в твою честь волосы стригут?!
  Тонкая усмешка пробежала по губам немолодой женщины:
  - Вот и мне хочется узнать: с каких? Да не просто стригут, бреют и на алтаре жгут в честь Матери-Медицины.
  - Матери-Медицины? - переспросил человек. - Слышал я про такую богиню. В одном из миров. Не слишком известная, не слишком славная. И волос в её честь не жгут...
  - Можно сказать с местом мы определились. С временем бы определиться.
  - Какое место? Какое время?
  - Ох и глуп ты, Мастер, хоть и мудрец. Человек из другого мира не может говорить о себе правду. Он вынужден лгать. Но даже ложь не может не опираться на истину.
  - Так отдели одно от другого, если такая умная.
  - Для этого надо пройти след в след. Та, что приходила в лавку, купила ...
  - Лекарские инструменты.
  - Лекарские? В одном из миров говорят: "медицинские". И ещё след: верующий человек не пустословит об обрядах, не искажает их, а вот для человека науки таких запретов нет.
  - Да, про обряды она несла явную чушь и так уверенно...
  - Следовательно в мире, из которого пришла та девица, медицина - это наука.
  - Наука? Но обрезанные волосы...
  - Это не жертва. Для пришелицы - это один из обычаев её мира. Обычай, который ей пришлось здесь объяснять через ложь.
  - И она осмелилась лгать?!
  - Иначе пришлая не выжила бы здесь.
  - Ложь должна быть наказуема.
  - Как же ты суров, человек. Ну, да будь, по-твоему. В наказание, я превращу её ложь в правду. Что она ещё говорила?
  - Она назвала платину. В нашем мире...
  - Такой металл есть, но пока известен мало.
  - Из него никогда и нигде не делают медицинские инструменты!
  - Медицинские? Нет, нигде. А вот инструменты - делают. В химии.
  - Да, платина - сильный катализатор. В химии ... Эта стриженная слышала о химии! Великое искусство и ...
  - А если там химия тоже наука? Она пересекается с медициной, как ты знаешь.
  - Да, что бы там ни было, но стриженная - лекарка. Я даже подумал, что она - от тебя, хотя... Я не почувствовал в ней силы и это удивило меня.
  - Ну, как-то же она вошла сюда.
  - Ты права. Опять права. Сила есть у каждого. Но девица из мира науки...
  - Знание - тоже сила. Кроме того, даже в том мире есть наследственное знание, то что копится, как золотые крупинки в речном русле: со временем и незаметно.
  - Но она не из твоих слуг?
  Опять тонкая улыбка:
  - Мне служат многие. Даже те, кто не догадывается об этом. И...зачем МНЕ слуги? Я - не человек. МНЕ рабы не нужны.
  - Опять выкручиваешься? Почему не скажешь прямо?
  - Прямо? Что? Что не я позвала ту девушку в наш мир? А то ты не знаешь. Я не нарушаю своих законов.
  - Ты обходишь их.
  - Обхожу, но не нарушаю.
  - Ну да, приход человека из другого мира... И не одного! Их было трое! Слышишь, Многоликая? В амулете у девицы было три камушка. Камни были пусты, но ... от них так пахло кровью!
  - Значит, пришельцев уже не трое. Ну, вот ещё забота: ищи эту, лишнюю душу. Или не одну.
  Но Мастер не слушает гостью. Пелена, делящая лавку сгустилась, становясь почти непроницаемой для глаза.
  - Долго думаешь, - прервала затянувшуюся паузу ехидная реплика. - Стареешь? Или ответа испугался?
  Человек одарил пришелицу бешенным взглядом сквозь враз посветлевшую преграду:
  - Ведьма!
  - Да, я такая.
  - Но не мог же он...
  - Почему? Именно он и мог. И сможет. Волшебные чернила никогда не закончатся. Хорошую игрушку ты придумал. Только не в те руки она попала. И те три камешка? Не твоя ли работа? И ... Ты бы посмотрел получше, Мастер, может быть ещё чего-нибудь в своей лавке недосчитаешься?
  - Ты права, это он, мой вечный позор! Я ошибся! В человеке!
  - Если бы это была единственная твоя ошибка, человек.
  - Я не человек! Я - Мастер!
  - Ну да, - вздохнула пришелица. - Ты - Мастер. Только ведь стриженную ты упустил.
  - Да, упустил. С тобой не поспоришь. Я даже представить себе не мог, что женщина...
  - Могла значить так много?
  - А она значит так много? Стриженная девка, не имеющая никакой силы?
  - Как же тяжело с тобой, человек, - вздохнула Многоликая. - Как тяжело с вами, со всеми. Неужели так трудно подумать? Не значь эта девушка так много, разве стал бы твой ученик ради неё смещать миры?
  - Смещать миры? Да, это требует невероятного... Да как же он сумел?
  - А если никак? Если он сам удивлён результатом. Ведь девушка оказалась здесь, а не у него.
  - Это промах. Но он знал!
  - Или предполагал, или следовал, или ...
  - Следовал? За чем он мог следовать? Или ... чему? Предсказанию. Все недоучки любят следовать предсказаниям. Слышишь, Многоликая, он жаждет власти над миром!
  Тихий, презрительный смешок предваряет ответ:
  - А чего ещё может желать ничтожный, завистливый и жадный человечек? Только абсолютной власти. Для этого ему и понадобилась...
  - Стриженная. Неужели она - ключ для него или... катализатор! Как платина. Она ведь тоже вещество иного, особого мира. Как же ты была права насчёт лжи и правды. Вот он, след!
  - Так держись его. Те скрижали, кажется... да, да, верхняя полка. Посередине. Чуть правее...
  - Если ты всё знаешь сама, - раздражённо фыркнул человек, - зачем каждый раз приходишь ко мне?
  Его собеседница согнала с лица насмешливой выражение, ответила смиренно:
  - Почему ты, Мастер, думаешь, что я знаю всё?
  - Эти тексты, - мужчина положил на прилавок стопку сшитых, деревянных табличек. - Написаны так давно.
  - Что с того? Написаны? Но не прочитаны. Прочитаны? Но не поняты. Поняты? Но не верно. Поэтому полезно перечитать даже то, что, кажется, наизусть уже знаешь. Потому, что может оказаться, что тебе твоё знание только кажется.
  - Ладно, тебя не переспоришь. Ты слишком упрямая.
  - Я - разная. Читай. С начала.
  "На двухцветном шнуре три камешка, - начал читать человек, - Обласканные влагой, не раненые рукой. Через три мира тянется кольцо - шнур времени, ночи - дня: мир магии, мир науки и мир между ними. Но там, где есть путь туда, найдётся путь обратно. Сила души сдвинет несдвигаемое и придёт один за двумя, и уйдут двое за одним, если сбудется то, что может и не сбыться" - он оторвался от текста, поднял голову:
  - Пока всё понятно.
  - Да, Мастер. Теперь это предсказание стало почти ясным. Путь обратно есть. Это радует. Читай же.
  "Нельзя служить свету и тьме. В их противостоянии - движение. Два знака, подобные человеку. Знак взлёта горяч и кровав. Знак падения ужасен, как тьма отчаяния. И не будет мира между ними, ибо делят они одно - душу. Но нет невозможного, есть непосильное и соединивший несоединимое овладеет всем."
  - Это плохо, - вздохнула многоликая женщина.
  - Согласен. Если Стриженная или кто-то из её предков прикоснулись к силе Красной Пентаграммы, то Чёрный маг может попытаться через девицу овладеть этой силой и соединить несоединимое.
  - Да, пока эти пентаграммы противостоят друг-другу, Мир существует. Но если Чёрная возьмёт верх...
  - Почему именно Чёрная? Разве меньше случится бед, если верх возьмёт Красная?
  - Она и так наверху. Тот, кто стремиться ввысь, - редко смотрит под ноги. В этом его сила. В этом и слабость. Плохо дело. Я знаю тот мир. Сила Красной пентаграммы там открыта для многих. Особенно для молодых.
  - То есть такие, как Стриженная, там не редкость?
  - Да, девочка попала в чужую игру. Прочти последнюю скрижаль. Можно даже последнюю строку.
  "Придёт одна и погибнет."
  - Придёт одна и погибнет, - повторила Многоликая.
  - Для Стриженной хуже некуда.
  - Не знаю, не знаю... Скажи, Мастер, а Стриженная пришла к тебе одна?
  - Что ты хочешь сказать?
  - Не сказать. Только услышать твой ответ: Стриженная одна вошла в твою лавку? Или...
  - Или? - пелена стала совсем прозрачной, а мужчина расхохотался. - Ох, и хитра же ты, ведьма! Сама законы пишешь, сама же их и обходишь.
  - Но не нарушаю.
  - Кто спорит! Не одна она пришла. Шёл за ней воин. Я бы и не вспомнил о нём, если бы не ты.
  - И, как всегда, напрасно.
  - Смейся, смейся. Таким ошибкам можно только радоваться. Или я ничего не смыслю в людях, или этот юноша пойдёт за ней даже за грань нашего мира. Я ещё удивился: как он смог войти в эту дверь?
  - У него был проводник.
  - Да, да, очередная твоя уловка: случайный человек в эту дверь не войдёт, а за проводником - может. "Пойдёт одна и погибнет?" А если пойдёт не одна? Кто погибнет тогда?
  - Пока пророчество молчит об этом.
  - Пока молчит? Что ты этим хочешь сказать?
  - Прошу тебя, Мастер, посмотреть ещё одну скрижаль. И только. Пред-пред последнюю сшивку. Да, это она. Раскрой её ближе к концу. Ещё две страницы. Так. Читай.
  - Опять твои уловки? Опять хитришь?
  - Могу же я что-то забыть? А повторения освежают разум. Не так ли, мастер?
  Гневный взгляд мужчины погас. "На золоте нет вины, - прочёл он, узнавая и не узнавая текст, - Но лежит на нём проклятие. Кто бы не сотворил зло, вина ляжет на мягкий металл, ибо он слишком чист и желанен всем. Не всё можно купить за золото, но всё можно продать. Есть покупатель - найдётся и продавец..."
  - Что за бред! - возмутился человек. - Здесь всё шиворот на выворот! Погоди, старая, - он вдруг осёкся. - Прежде этого не было!
  - Не кричи. Когда-то не было, а теперь - есть.
  - Но так не честно.
  - Если бы в этом была беда.
  - А в чём?
  - Очень плохое предсказание. Очень! - женщина сжалась, сгорбилась, старея на глазах, не прощаясь, вышла из лавки, продолжая бормотать на ходу. - Очень! Очень плохое. Как его обойти? И надо ли его обходить?
  "Ушла, Гнилая, - человек стёр пот со лба. - Значит, сегодня не по мою душу являлась. Неужели её действительно то предсказание беспокоит? Ох, не стала бы она по пустякам волноваться. Не к добру это. Что он ещё затеял, этот позор моей жизни, пятно на моей чести? Вот ведь, выучил способного паренька на свою голову. Тогда - чернильницу украл, теперь - мир ему подавай! Никак не меньше. Ну, жил бы себе в Чёрной горе, сосал бы души таких же как он честолюбцев - всё какая-то польза. И ведь сообразил, поганец, что с настоящим магом ему не совладать, а через девку стриженную можно к красному знаку присосаться. Там ведь силы немерено!
  Погоди ка, погоди, Мастер. А ведь злишься ты от того, что ученик тебя превзошёл. Ты бы избранного искал, а он - через обычного человека ход нашёл. Так может и мне... Парень-то, что за Стриженной шёл - из братства наёмников и рубака, по всему, крепкий. Поднатаскать бы его, научить бы пяти-шести приёмам. А там - поглядим, что верх возьмёт: хитрая магия или честный металл. Я бы на металл в этой схватке поставил. Только где он сейчас, этот парень? Будь хоть знак на нём, хоть дар какой, хоть способность малая, а так ведь ни следа!
   ............................................................................
  Алевтина догнала караван глубокой ночью. Ноги девушки не просто ныли, они во весь голос вопили об усталости. Ломило спину. Тина не знала: каким чудом она не бросила тюк с одеждой по дороге. Не иначе, пальцы свело так, что не было никакой возможности разжать их. Ужасная гонка. Пока спускаешься с очередного холма - кажется, что до каравана рукой подать. Но вот ты спустилась, а караван, перевалив через следующий холм, скрывается у тебя на глазах, из виду. Тебе же предстоит подъём. Хотелось есть. Этот козёл-Тадарик, выкинул её и даже куска хлеба на дорогу не дал. Просто ужас. И воды нет ни капли. Хорошо - жара спала. Алевтина глотала остывающий воздух ртом, как рыба - воду.
  Два всадника сторожили пасущееся овечье стадо. Один из них заметил девушку и подъехал к ней:
  - Кто?
  - Я Тина, - ответила она, держась на ногах из последних сил. - Я из Пристепья. Отстала от каравана.
  - Кто, кто?
  - Моё имя - Алевтина. Я - Землячка госпожи Анны.
  - Я не знаю такой. И тебя тоже.
  - Анну вы должны знать. Она - лекарка. Едет с воинами из Пристепья.
  Охранник буквально раздевает её взглядом и Алевтину начинает пробирать дрожь. Закон остался в городе. В степи закона нет. К счастью, подъезжает ещё один конный охранник:
  - Что случилось?
  Собеседник Алевтины скучнеет, отвечает равнодушно:
  - Да вот, баба хочет к каравану пристать. Говорит, что землячка какой-то Анны.
  - Да, да! - поспешно затараторила Алевтина. - Я - землячка госпожи Анны. Она лекарка и едет с воинами из города.
  - С Пристепья? С пехотинцами что ли? - презрительно фыркает второй сторож. - Есть у них бабы. Ладно, пошли к хозяину. Что он скажет, то и будет.
  Караван спит. Люди, тягловая скотина - все устали после дневного перехода. Но в шатре, посреди стана горят светильники, звучит музыка. Обитатели шатра явно ведут ночной образ жизни.
  Танцовщицы в пёстрых одеяниях, музыканты с составными флейтами, похожими на губные гармошки, захмелевшие купцы за, уставленной блюдами с угощением и засыпанной объедками, скатертью, слуги с кувшинами. И все они уставились на Алевтину. Кто с любопытством: кто такая? Кто с недоверием: что ей надо?
  - Тина? - наконец, с удивлением выдохнул один из купцов. - Красотка Тина!
  - Господин, - обратился воин к купцу, восседающему во главе пиршества, - эта женщина сказала, что хочет присоединиться к каравану.
   - Ты знаешь её? - глава пиршества повернулся к ближайшему купцу из Пристепья.
  - Конечно знаю, - отозвался тот. - Это девка Тадарика.
  - Бывшая, - со вдохом поправила его Алевтина и слёзы обиды брызнули из её глаз. Впрочем, она так устала, что лица окружающих, и без этого расплывались для неё в невнятные пятна. - Тадарик женится.
  - На ком? - восклицание прозвучало сразу с нескольких сторон.
  - На своей старой рабыне, - прошептала Алевтина. - Я не могла видеть это и потому ушла из города. Могу я присоединиться к каравану?
  - Если вы её знаете, почему бы и нет? - Купец во главе пиршественной скатерти откровенно игнорирует женщину. - Пусть платит, как всё и идёт.
  - Погодите, погодите, уважаемый, - вклинился в разговор ещё один купец-горожанин. - Пусть прежде станцует нам! От её танцев - у меня пламя в паху!
  - Так искусна?
  - Да, уважаемый Айрисфед.
  - Что ж, пусть станцует. Танцуй, женщина!
  - В такой одежде? - Попыталась возмутиться Алевтина.
  - Хочешь новую?
  - Чистую. И она у меня есть. Надо лишь переодеться и ... помыться, - на последнем слове голос Алевтины неожиданно для неё сел. Но купец, кажется согласился с ней, махнул рукой, подзывая слугу, указал ему на Тину:
  - Отведи её к женщинам. И пусть ей принесут воду для мытья.
  Вода в тазу. Не имея больше сил сдерживаться, Алевтина просто присосалась к ней и, только напившись, намоченным лоскутом, обтёрла лицо и тело, расчесала гребнем волосы, достала из тюка самый яркий из своих нарядов. Рабыня, замотанная в невероятное тряпьё, помогла ей одеться. Лица прислужницы Алевтина не разглядела, заметив в полутьме лишь кисти рук с сухими, тонкими, загорелыми до черноты пальцами.
  - Ну? Скоро? - Грубый окрик человека, не привыкшего ждать подстегнул её.
  - Иду, - покорно отозвалась девушка.
  Главное, уловить ритм. Дальше - просто. Лёгкие и резкие движения сменяют друг друга. Тело живёт отдельно от разума. Глаза скользят по лицам зрителей: бородатым, усатым или выбритым, а сердце полнится высокомерной гордостью: мужчины онемели и так пялятся на неё, что кажется их глаза вот-вот выпадут из орбит и покатятся по ковру. Ощущение, пусть и мимолётной власти, сладкой отравой наполняет измученное тело. А купец во главе пира, (Айрисфед, кажется?) - того и гляди челюсть в придачу к глазам выронит. Смотри же! Смотри. Ты такого никогда не видел.
  Алевтина напоказ вздрагивает всем телом, посылает чернобородому мужу зазывный взгляд. Тот аж завертелся. Ах, пробрало? Ну, так получи ещё! Захлебнись своей слюной.
  Резко оборвав танец, Алевтина кланяется:
  - Я могу идти?
  - Танцуй! - Требует купец.
  - Я не рабыня! - огрызается Алевтина. - В городе за мои танцы платили.
  - Ты сама ещё не заплатила за место в караване.
  - Сколько? - Алевтина вытягивает из-за выреза платья шнурок. На шнурке - монеты-кольца условленного веса. Золотые, серебряные. Не слишком много. Но ведь есть.
  Купец осёкся. Лицо его передёрнула злая гримаса и тут же глаза прищурились, заблестели маслянистым, хитрым блеском:
  - Хоть побудь нашей гостьей.
  Взмах хозяйской руки указывает ей место среди женщин-танцовщиц у полотняной стены шатра. Ещё взмах, - и слуга отрезает от хорошо початого барана на блюде посреди скатерти два мясных ребра, кладёт их на большую лепёшку, как на тарелку. Другой слуга наливает в глиняную кружку какое-то питьё из высокогорлого кувшина.
  Еда! Смирённая Алевтина покорно занимает указанное ей место. Всей её силы воли хватает лишь на то, чтобы не вцепиться в мясо всеми зубами сразу. Она ест не спеша. Неспешно же запивая мясо очень даже неплохим вином. Звучит музыка, кружится танцовщица, беседуют купцы.
  Перехватив взгляд хозяина шатра, - Алевтина хищно улыбается. Снисходительная улыбка в ответ. Повинуясь жесту господина, слуга подливает вина в кружку гостьи. Алевтине смешно: купец решил её напоить. Наивный дикарь. Этим-то компотиком?
  Пусть вино и не отличалось крепостью, но усталость перехитрить не удалось. Окружающее выключилось, как свет в комнате. Вдруг. Но и проснулась Алевтина сразу. От одного лишь прикосновения слуги.
  В шатре пусто и темно. Лишь чадят, задыхаясь, пара масляных факелов. Гостей нет. Слуги убирают остатки пира, на ходу обгладывают бараньи кости, подбирают недоеденные куски хлеба.
  Двое мужчин пытаются поднять её и Алевтина громко, возмущённо кричит. Ага! Вот и хозяин. Подстёгнутые его появлением слуги, хватают её. Крик девушки в прямом смысле бьёт по ушным перепонкам. Взмах хозяйской длани и Алевтина свободна.
  - Тише, - брезгливо шепчет купец. - Не кричи так, женщина.
  - Это почему? - Сварливо возражает ему Алевтина.
  - Потому, что слуги должны были перенести тебя в повозку. И только.
  - Я не хочу в твою повозку! Я ухожу.
  - Тише. - Купец морщится, словно от зубной боли. - Куда? Куда ты уйдёшь? У тебя с собой нет ни еды, ни питья. Да и денег не так уж много. А путь не близок.
  - К госпоже Анне. Она моя землячка.
  - Знаю, знаю. Она поможет тебе. Но зачем ты хочешь уйти? Почему не хочешь остаться? Там тебе придётся идти пешком, а здесь ты поедешь в повозке под пологом. Там твоей едой будет каша, здесь - мясо, хлеб, вино. Там - вода по каплям, здесь - сколько захочешь. И я заплачу за твой проезд.
  - Это плата за танцы для твоих гостей? - во взгляде и словах Алевтины сквозит неприкрытое презрение.
  - Не только, но ... у тебя будет служанка на время пути. У тебя будет новое платье и ... два больших золотых. Один я заплачу сейчас, а ещё один - в конце пути.
  - И серебряный браслет. Позолоченный. Прямо сейчас.
  Купца передёрнуло:
  - Хорошо, ты получишь и его. Я не привык себе отказывать. И запомни, женщина, я всегда получаю то, что хочу.
  - Учту, парниша.
  
  Глава 11. Мудрец.
  
  О том, что Алевтина всё-таки присоединилась к каравану, Аня узнала три дня спустя. А то, как подруга сделала это - её даже не удивило. В конце концов, Тина не ребёнок и вполне может сама отвечать за свои поступки. Но и поддерживать отношения с "землячкой" Ане почему-то не хотелось. Впрочем, забот у её хватало. Из-за припасов, в повозке оставалось место или для двух сидящих, или для одного лежащего пассажира. Сидеть в повозке, раскачивающейся на бездорожье степи, как лодка в шторм, со всеми, сопровождающими эту качку стонами и скрипами, с непривычки, оказалось очень и очень тяжело. А вот лежащий пассажир чувствовал себя, как в люльке. Поэтому Аня с Иришей менялись местами. Одна едет верхом пол дня, потом она отправляется подремать в скрипучую зыбку, а её место, верхом на лошади, занимает другая. Поскольку караван шёл со скоростью пешехода, - не уставал никто. Ни девушки, ни лошадь. Почти так же менялись и воины. Кто-то едет верхом и дремлет, кто-то шагает. Спать на лошадях командиры обычно сажали "ночных сторожей". Людям тоже надо отдыхать.
  То, что её поведение раздражает мужчин в караване, Аня узнала довольно скоро. На неё наехали в самом прямом смысле этого слова. Девушка чудом удержалась на лошади. Её испуганный взгляд встретился со взглядом закованного в броню всадника. Всадник смеялся, но за смехом явно проглядывала угроза.
  Удар в бок, и всадник сам, с трудом удерживается верхом:
  - Что? Лошадь понесла? Не удержал? - рявкнул в самое ухо чужаку Рагаст, кстати сам, как знала Аня, её недолюбливавший. Но сейчас - "семейные разборки" побоку. Она - своя, а наездник - из чужого отряда.
  - Собачье мясо! - Прошипел всадник в ответ.
  - Смотри, не подавись, - огрызнулся Рагаст.
  Вот и всё. На этот раз. Было шипение за спиной, липкие остроты, кличка "Стриженная", приставшая так, что скребком не отдерёшь. А потом был ночной бой. Какие-то бродяги попытались угнать пасущихся коней. Ну и овечек прихватить заодно. В первую очередь досталось "ночным сторожам" и пешим, и конным. Бродягам тоже досталось, хоть и во-вторую очередь, но куда основательнее.
  Бой начался в полной темноте, буквально на ощупь. Меч был удобнее копья, а нож - опасней меча. При первых криках Аня схватила ящик с инструментами, но на ней повисла Ириша: "Госпожа, не надо! Погодите!"
  Луна вынырнула из-за облаков, прекратив схватку. Уцелевшие разбойники бросились бежать, преследовать же их по ночной степи не стал никто. Слишком велик риск подвернуть ногу. При свете факелов Аня штопала раны. Ножевые порезы, главным образом. На лицах, на руках. Если бы только. Одному из парней грабитель перехватил горло. Труп. Другому - вогнали сзади нож в шею, между позвонками. Это ещё страшнее. Человек жив, но обездвижен. Громир прикрыл раненому глаза. Удар ножом и человека больше нет. Прости, наёмник, твой день закончен.
  У конных воинов тоже потеря. Парню пропороли копьём бок и он корчится на земле от невыносимой боли.
  Анна наклонилась над раненым, попросила окруживших их, спешившихся воинов-всадников: "Разденьте его и привяжите." А, так как один из товарищей раненого вынул нож, добавила с укоризной: "Успеете".
  Рана сильно кровила. Аня быстро нашла разорванный сосуд, перевязала его конским волосом, выбрала кровь полотняными тампонами. Раздвигая края раны, осмотрела обнажённые внутренности. Солнце показалось над горизонтом и света хватало. Лицо человека почернело от боли. Три капли раствора опиума на приоткрытые губы. Только бы не болевой шок. Края раны тоже можно обработать опиумом. Вправляем петли кишок. Вроде бы целы. Иначе не лезли бы так из раны. Теперь зашиваем. Прихватываем сальник, потом брюшину. Внутренний шов, внешний ... Конский волос не рассасывается, но, будем надеяться, и не гниёт. Других ниток нет,а эти она лично прокипятила и выдержала в спирту. Теперь плотная повязка и каплю опиума на губы. Как зрачки? На свет реагируют. Жив. А товарищи раненого - молодцы. Пока она возилась - приготовили носилки: что-то вроде кожаного гамака, закреплённого между двумя лошадьми. Это не в телеге, по бездорожью трястись.
  До полудня Аня шла рядом с носилками, поила раненого водой с ложки примерно через каждые пять минут. Человек бредил, метался. Может быть спирт развести водой? Спирт помог. Человек уснул. Точнее отрубился. Дыхание неровное, жар. Но это естественно. Здесь у неё против температуры есть только одно средство: влажное полотенце на голову и водные обтирания. Муторная процедура, хотя и не бесполезная. Ночью с ним посидит Иришка.
  За ужином Рагаст заметил недовольно, что нечего с чужим возиться. Аня промолчала. За неё ответил Гастас: "Госпожа Анна дала клятву помогать тем, кому может помочь. Клятвы же следует соблюдать." Рагаст что-то буркнул в ответ, но ввязываться в перепалку не стал. За Гастаса обязательно вступится Лагаст, а с командиром не сильно-то поспоришь.
  Утром недовольство высказал один из всадников: мол, липнут тут всякие... Аня обиду глотать не стала. Демонстративно протянула парню флягу с водой и ложечку: "Пои сам. Я пошла." Вояка вдруг отвёл глаза, смутился и поспешил сбежать. Кстати, под смешки товарищей.
  Караван тронулся в путь. Часа через два раненый открыл глаза, огляделся мутным взором, едва поворачивая голову от слабости:
  - Где я?
  - Пока здесь.
  - Хорошо, - он опустил веки, помолчал, собираясь с мыслями. И с силами наверно тоже, снова открыл глаза, спросил. - А как другие?
  Аня вздохнула:
  - У Громира - двое, - не договорив, она, после паузы махнула рукой. - У ваших - только ты. А у тех - восемь трупов. Больше не полезут. Некому.
  Опять пауза. Раненый осмысливает услышанное:
  - А я - жив?
  - Скорее жив, чем мёртв. Ты, главное, держись, не умирай. Не порть мне репутацию.
  Лёгкая усмешка пробежала по губам парня. Шутки понимает. Значит, не безнадёжен.
  - Постараюсь.
  - Тогда поглазей по сторонам немного и спать.
  - Что с ним? - Всадник навис над ними.
  - Очнулся, разговаривает.
  - Будет жить?
  - Рану бы посмотреть. Только я его не подниму.
  - Поможем.
  Лошадей остановили. Двое товарищей приподняли раненого и держали навису, пока Аня сматывала повязку, осторожно снимала присохший лоскут, прощупывала тело вокруг раны. Похоже чудо действительно произошло. Ей удалось избежать заражения. Есть отёк, небольшое воспаление и только. Свежая, пропитанная спиртом прокладка под старый бинт. С перевязочным материалом здесь напряжёнка. Аня разводит спирт водой, медленно, по ложке выпаивает раненому:
  - Теперь он будет спать. Завтра, думаю, жар спадёт совсем. Послезавтра - сниму верхние швы. Иначе они начнут врастать.
  - А когда он будет здоров?
  - Не скоро. На лошадь, думаю, дней через десять сядет. Но повязка на нём останется дольше. Как её менять - вы видели.
  Дружбы не возникло. Даже шипеть меньше не стали. Но какая разница? Лекарка, ждущая от пациентов благодарности - просто наивное дитя. Не ненавидят - уже хорошо. Так говорила мама, причём в мире, гораздо более гуманном, чем этот. Кстати, о гуманности...
  На следующий день дозорный всадник принёс весть: он видел собачников. Пехотинцы пошушукались между собой, оседлали коней. Все. Свой поступок они объяснили просто: тактика мол такая. Двое не одном коне. Если эти звери сядут каравану на хвост, - оставим, как обычно, заслон. Если не сядут - догоним. И лишь Аня с Иришей понимали: заслона не будет. Будет бой на уничтожение.
  Так и вышло. Пехотинцы поднялись на холм, гремя щитами и вызывая собачников на "честный бой", в то время как их товарищи на конях, притаились, невидимые для кочевников за холмом. Естественно, собачники спустили псов. Немного, кстати. Как потом выяснилось, всего шесть штук.
  Пехотинцы стояли на вершине плотной группой, а на них, как волна прибоя, неслись бронированные псы-людоеды. Снизу картину скорой расправы наблюдали конные воины собачников. Со скукой, надо заметить. Не в первый раз. Да и не в сотый, тоже. Но сегодня всё пошло не так. В последний момент, перед самым столкновением, воины на холме вдруг все и разом опустились на одно колено, вскинув щиты над головами и превратившись в единого, бронированного зверя. В черепаху. Псы с разгону обрушились на них сверху. И в дело пошли мечи. Волна не отхлынула. Она просто опала. А неуязвимый десяток поднялся во весь рост и с боевым кличем, гремя щитами, начал спускаться с холма, навстречу врагам-всадникам. Теперь удержать собачников не смогла бы никакая сила.
  Но пехота на холме больше топала и шумела, нежели спускалась. Холм притормозил разбег, а слева, из-за холма вырвался отряд конников в доспехах. Клещи.
  Теперь собачниками овладел настоящий ужас. Так и не коснувшись дерзких пехотинцев, они развернулись, пытаясь спастись бегством, но только подставили бока и спины под удар тяжёлых копий.
  Эта схватка тоже закончилась в единый миг.
  Пехотинцы добивали раненых, ловили коней, снимали с трупов одежду, оружие, брони, а наездники уже мчались к стану.
  Передвижной лагерь кочевников тоже оказался невелик: три крытые повозки, стадо овец, несколько коней, два пастуха, которых тут же и прикололи. Рядом с повозками плелась вереница из четырёх рабов, окостеневших от ужаса и осознания неизбежной участи мясного скота. Детей в лагере почему-то нет, но есть пять женщин. Не рабынь. Но ведь бабы же!
  Интересная находка ждала добытчиков в последнем фургоне. В двух первых - собачники везли запасы крупы, соли, овчин, выделанных и сырых. Но в третьем фургоне, кстати свободном от груза, ехали пассажиры: мужчина неопределённых лет и хилого сложения, обросший сивыми волосами невероятной длинны, с длинной же, сивой бородой и вялая, бледная девица лет шестнадцати. Одеты путешественники были добротно, в многослойную одежду из хорошей ткани. Вид вооружённых воинов поверг их в ужас.
  Воин, первым распахнувший полог, расплылся при виде девушки глумливой улыбкой, поманил её пальцем: "Иди ка сюда, красотка." Девушка испуганно сжалась, попытавшись спрятаться за спину мужчины, но тот выдернул её из-за себя, толкнул к воину.
  - Иди, иди, - осклабился рубака, обнажая крепкие зубы.
  - Она - девственница, - предупредил воина мужчина. Насмешливый взгляд и издевательский ответ:
  - Проверим, - наёмник запрыгнул в фургон, подтянул к себе оцепеневшую девицу, запустил пальцы вглубь, под юбку. - Точно! - ладонь по-хозяйски похлопала девушку по промежности.
  - Что? Точно? - вторым в фургон заглянул Лагаст.
  - Она - девственница, - ответил дружинник командиру не столь уверенно.
  - Уже проверил?
  - Проверил... Командир, как решим: кто будет первым?
  Лагаст окинул взглядом фургон, перепуганных пассажиров, чуть поморщился:
  - Никто. Там, на улице пять баб. На всех хватит. И, главное, они от этого не подешевеют.
  На лице воина отразилось разочарование. Сладостный миг всевластия - главная награда за победу, - промелькнул и закончился лишь подразнив. В силу вступала суровая необходимость.
  - Благородный воин, - вдруг заговорил Волосатый. - Я и моя дочь взываем к твоему великодушию. Мы - мирные путники и направляемся...- горькая усмешка оборвала короткую паузу. - Впрочем, теперь это не важно. Так вот, во многих городах у меня есть друзья. Они охотно внесут за нас достойный выкуп, намного превосходящий ту цену, которую ты и твои отважные воины получили бы за нас, как за рабов.
  - Я подумаю, - ответил Лагаст. Взгляд его сфокусировался на сундучке, который пытался прикрыть собой пленник. Запрыгнув в кибитку, воин подошёл к Волосатому, бесцеремонно оттолкнул его, распахнул сундук, наклонился, разглядывая содержимое. Лицо Волосатого побледнело, но он даже гримасой не посмел выразить своё отношение к поступку победителя.
  На лице воина ясно читалось недоумение. Лагастас выпрямился, держа в руках стопку тоненьких, гладких дощечек, скреплённых шнурком, полистал "книгу", разглядывая надписи и картинки.
  - Лагаст, что там у тебя, - окликнул его Громир
  - Тексты какие-то, картинки...
  Презрительная усмешка пробежала по губам Волосатого.
  - Думаю, отдать их Анне, - закончил Ластас фразу и бросил дощечки обратно в сундук.
  - Как так отдать? Зачем? - возмутился Громир.
  - Может быть, ей они пригодятся.
  - А нам? Не пригодятся?
  - Разве что на растопку, - снисходительно усмехнулся Лагаст. - Ты знаешь, что это?
  - Нет...
  - И я - нет. Для нас эти вещи ничего не стоят, следовательно, отдав их, мы ничего не потеряем.
  Громир задумался на мгновение, согласился:
  - Ты прав. Пусть сундук получит Анна. В конце концов она идёт с нами и тоже имеет право на долю в добыче.
  По ходу разговора выражений лица Волосатого менялось. Презрение перешло в недоумение, а недоумение перетекло в недоброе внимание. Спасшаяся от насилия девушка, чуть не на четвереньках подползла к отцу, прижалась к нему ища если не защиты, то хотя бы утешения, но мужчина даже не заметил дочь. Сейчас его мысли заняла таинственная женщина с именем Анна, следующая за наёмниками и, возможно, способная прочесть священные тексты.
   ..................................................................
  Гастас ворвался в караван, весь горя от радостной вести, которую он нёс: "Победа!"
  Первой это слово услышала Аня. "Победа! Полная!". Вскочив, она потянулась к инструментам. Юноша остановил её: "Ни одной царапины! Это вам! - свесившись с коня, он поставил в повозку, рядом с девушкой тяжёлый сундучок, - Чтобы не скучали. От Лагаста с Громиром.
  - Куда ты? - едва успела спросить Аня.
  - К хозяину. Скажу, чтобы задержали караван. Иначе нам его не догнать. Большая добыча.
  "Победа!" - новость неслась по каравану, отгоняя страх и наполняя сердца радостью. Пехотинцы всё-таки обломали зубы собачникам. Особенно будоражили воображение слова "Большая добыча". Айрисфед велел остановить караван. Он был единственным, кого не радовала победа наёмников. Как никак она означала что скорее всего парни не только доведут караван, но и сами дойдут до Буднего града и на каждого из них придётся выплатить по два золотых.
  Добыча Айрисфеда немного успокоила: кони, рабы, отара овец, три повозки с крупой, овчинами, шерстью и прочими товарами.
  Аня с недоумением разглядывала картинки в деревянных книгах из сундучка. На них фантастические существа потрошили человеческие тела: аккуратно вскрывали животы, вытягивали внутренности, засовывали в нос крючья, обматывали разделанные трупы полосками ткани.
  Они что? Мумии делают? Ну, да. Написано: "Сааху" - так древние египтяне называли мумии своих царей и вельмож. Текст читался с трудом. Аня разве что смысл улавливала. Да и то не весь. Например, над каждой картинкой изображён схематичный глаз с алым, фасеточным зрачком и из этого зрачка исходит сияние или ...лучи, долженствующие изображать силу? Знак повторяется слишком часто, чтобы быть случайным. В тексте он обозначается, как "Вместилище душ" или "Вместилище духа". А этот символ похож на веточку сосны или ... кедра. Второе предположение ближе к истине. Аня знает, что мумии умащались кедровым маслом. Особенно интересны последние страницы. На них мумию освобождают от бинтов, обряжают в доспехи и венчают "Венцом бессмертия" - что-то среднее между короной и нимбом. Да уж, положением в гроб здесь не пахло. Есть над чем подумать. Кстати, каждая такая живая мумия имеет третий глаз во лбу, между бровями...
  - Госпожа Анна! Они догнали! Пойдёмте, посмотрим! - Ириша, свесившись с лошадиной спины, заглядывает в повозку. Действительно, отчего бы не посмотреть? Аня уложила книгу в сундучок, выбралась из повозки. Ириша уже стоит на земле, придерживая коня под уздцы. Пусть, по словам госпожи, она не рабыня и даже не служанка, а помощница, девочка всё равно пойдёт пешком, а Аня должна ехать верхом. Спорить с ней - зря терять время. Приказывать - признать себя госпожой. Аня вскакивает на лошадь, командует: "Прыгай за спину" - двое на одном коне - тоже вариант.
  Вокруг победителей - толпа зрителей. Всем хочется осмотреть на "живых собачников". Но даже отсутствие этих, живых, возбуждения зевак не уменьшает. Лошадь пробивается сквозь человеческое скопление лишь потому, что Аня догадалась пристроить её вслед за Айрисфедом и его свитой. С приездом господина, начинается делёж.
  - Пятнадцать коней, - диктует старшина писцу, - по два золотых за каждого...
  Пауза затягивается и Аня, не удержавшись, вставляет реплику:
  - Итого тридцать золотых за всех.
  - Двадцать шесть! - объявляет купец, демонстративно игнорируя "женщину". - Записывай!
  - Тридцать! - громко возмущается Аня. - Лагаст, Громир, пятнадцать на два - это тридцать.
  - Пять рабынь... - диктует Айрисфед.
  - Погоди, хозяин, - теперь речь купца перебивает Лагаст. Вряд ли он сходу разобрался в тонкостях устного счёта. Просто цифра "тридцать" ему нравится больше, чем цифра "двадцать шесть". - Зачем ты пытаешься обмануть нас? Уговор нарушать нельзя, или мы покинем караван. До Пристепья недалеко.
  Командир отряда наёмников - не лекарка. Его не проигнорируешь. Купец снисходит до ответа:
  - Если ты уйдёшь сейчас, клянусь Многоликой и её посохом, я сделаю так, что больше тебя никто не наймёт!
  Но Лагаста не так-то просто напугать. Да и Громир с товарищем согласен, хоть и помалкивает. Пока.
  - Не я, а мы, - Лагаст кивает на него. - А чтобы пустить о нас дурную славу, тебе ещё до людей добраться надо. Путь неблизкий и я знаю: без нас его вам не пройти.
  Айрисфед брезгливо морщится:
  - Ты угрожаешь мне, наёмник?!
  Но Лагаста ему не сбить:
  - Да, я наёмник. Я воюю за деньги и, когда дело касается денег, становлюсь беспощадным. По договору нам положено две трети добычи, а не столько, сколько тебе вздумается нам выделить. Итак, пятнадцать лошадей сколько стоят?
  - Тридцать золотых! - Старшина каравана мотнул головой в сторону писца. - Исправь. Напиши "тридцать". Пять рабынь по три золотых ...
  - Пятнадцать золотых, - подсказала Аня. - Всего: сорок пять.
  - Пиши, - фыркнул купец. - Четыре раба по пять золотых...
  - Двадцать. Итого шестьдесят пять.
  Во взгляде Айрисфеда ненависть мешалась с изумлением, почти благоговением:
  - Старик с девственницей. За старика - полтора золотых, за девственницу - восемь.
  - Положи за обоих десять, - предложила Аня. - Всего будет семдесят пять.
  - Теперь три повозки...
  - Погодите, - перебила купца Аня. - А зачем оценивать каждую вещь? - Мысль, возникшая в голове у девушки, поразила её своей очевидностью.
  - Да что ты понимаешь! Женщина! - Айрисфед даже не заметил, что, изменив своим привычкам, обращается к ничтожной лекарке прилюдно и лично.
  - Я понимаю, что добычу надо разделить поровну, - ответила Аня. - Это можно сделать без длинных подсчётов, гораздо проще, быстрее и понятнее. Лагаст, Громир, если вы... - от волнения она запнулась.
  - Продолжайте, госпожа Анна, - поддержал её Громир. Здесь все вас внимательно слушают.
  - Зачем оценивать пятнадцать коней? Пятнадцать легко делится на три. Получается по пять. Пять коней берёт купец, пять твои люди, Громир, пять - люди Лагаста. Между собой вы как-нибудь разберётесь сами. Честно, просто и понятно.
  - Но на конях уздечки и потники. И не на всех, - вставил реплику Рагаст.
  - Спасибо! Правильно заметил! - Одобрила его уточнение Аня. - Сбруи нужно снять. Сколько их?
  - Десять, - отозвался Рагаст уже растерянно.
  - По три на долю. Одна лишняя. Её положим сюда, - Аня ткнула на землю между спорящими. В конце дележа разберёмся с остатками. Согласны?
  - Я согласен, - Гастас поддержал её первым.
  - Согласен, согласен, - закивал Рагаст. - Я только спросил. Всё правильно.
  - Делим дальше? - поставил точку Лагаст. - Коней мы поделили.
  - Оружие, доспехи. Человеческие и собачьи, - купец надеялся, что в этой-то доле добычи женщина запутается и просчитался, но воины уловили суть дележа и уже растаскивали всё по трём равным кучам, сбрасывая в четвёртую - неделимый остаток.
  - Три повозки - это по одной на долю, - подал реплику Громир.
  - Крупу и зерно делим мешками...
  - Один мешок лишний...
  - А мерками крупа не делится?
  Спорное зерно тут же взвесили и разделили. Так же поступили и с овцами. Двух лишних закололи и разделали на равные куски. Всё было поделено абсолютно поровну, абсолютно честно и очень быстро.
  - Но рабы! - уже в отчаянии завопил купец. - Их же не разрежешь на части!
  Но у Аня уже успела обдумать этот вопрос и ответ у неё тоже был:
  - Рабов ты уже оценил: пятнадцать золотых за женщин, двадцать - за мужчин, десять - за старика с дочерью. Всего получается сорок пять золотых. Сорок пять разделить на три - по пятнадцать на долю. Пять женщин - как раз пятнадцать золотых. Ты их и заберёшь. Остальных рабов парни как-нибудь поделят сами.
  - Я хочу взять мужчин, а не женщин...
  - Тогда тебе придётся отдать парням пять золотых. Ты сам оценил людей и не можешь жаловаться себе и на себя.
  - Хозяин, - с тихой угрозой заговорил Громир. - Мы не в лавке, чтобы выбирать. Ты получаешь оговоренную долю. Большего тебе не положено.
  - Я хочу рабов!
  - Ну так покупай! - вклинилась в спор Аня. Глаза её прямо-таки горели от азарта. - И, поскольку эти рабы - часть нашей доли, то мы продадим их тебе по ... шесть золотых за голову. Всего: двадцать четыре за четверых! Купцы, - обратилась она к зевакам. Благо, зрителей вокруг полно. - Кто купит четырёх рабов, за эту цену?
  - По шесть? За голову? - возмутился один из зрителей.
  - А почём ты продашь их в городе? По восемь? По девять?
  - Так их же кормить в пути надо, охранять...
  - Мешок крупы дадим в придачу, - парировала его реплику Аня, кстати вспомнив двух баранов, добавленных кочевником в довесок к Ирише. Ход оказался удачным. Глаза купца забегали, рука сама потянулась к кошельку.
  - Нет, нет, - Айрисфед растерялся. - Я первый начал торг! Я покупаю их у вас.
  - За двадцать четыре золотых? - уточнила Аня.
  - Да! За двадцать четыре золотых и мешок крупы в придачу! Ты довольна, женщина?
  - А мне-то что? - пожала плечами Аня. - А вот парни, я думаю, довольны.
  Ещё бы! После такого дележа каждый пехотинец получил на руки по золотой монете. Коней наёмники распределили между собой по жребию, так же, как оружие, доспехи. Суть жеребьёвки заключалась в установлении очерёдности. Потом, по очереди, каждый выбирал из добычи то, что ему приглянулось, а взамен взятого, например меча, клал в кучу свой. Если же воин свой меч менять не хотел - он от обмена отказывался. Так же разобрали коней и доспехи. Признанием Аниных заслуг стала новая повозка. Громир и его горожане согласились при дележе взять худшую, с тем, чтобы лучшая - стала полной собственностью "госпожи Анны". Та повозка, в которой вместе с припасами Аня и Ириша ехали прежде, перешла во владение наёмников из отряда Лагаста.
  Аня никак не ожидала такого признания своих заслуг. Сейчас она с изумлением разглядывала своё, исключительно своё новое жилище на колёсах. "Отель "Хилтон" пятнадцать звёзд!" - подвела она итог. И то: настоящая кровать для неё и лежанка для Ириши, маленькая ниша с решетчатым полом за занавесями - почти душ, (даже медное ведро прилагается), широкие лавки, они же рундуки для вещей. Сундучок встал в предназначенную для него нишу, как влитой. А места-то! Места!
  А вот Ириша разглядывала обстановку фургона с нескрываемым страхом:
  - Это жилище мудреца!
  - Мудрец, это кто? - насторожилась Аня. И девочка рассказала.
  Оказалось, иногда к табору собачников присоединялся "Мудрец" Он переходил от табора к табору, путешествуя с каждым некоторое время. Именно Мудрецу собачники отдавали накопленное золото, его они ублажали, беспрекословно выполняя любые требования и причуды. Аня задумалась, вспомнив старика с дочерью, оцененных при дележе в десять монет:
  - Значит, тот сивый и волосатый, - мудрец собачников?
  - Да, - растерянно кивнула девочка.
  - Интересно, какой мудрости он мог учить тех кочевников-людоедов?
  - Не знаю, госпожа...
  - Помнится, собачники как-то связаны с Повелителем мёртвых. Пожалуй, стоит повнимательнее прочитать его книги. Знаешь, что, Ириша, эта ведь повозка наша?
  - Да, госпожа.
  - И парни за нас любого на куски порвут?
  - Да, госпожа, они за вас...
  - Вот видишь? Так кого нам бояться? Того сивого и волосатого? Я его ублажать не намерена. И повозку уступать, тоже.
  - Не знаю, госпожа. Собачники мудрецов очень боялись...
  - Значит и нам опасаться стоит. А вот бояться - нет.
  - Да, госпожа, опасаться стоит.
  И опять дорога до темноты. По темноте - праздничный ужин. Баранину сварили в трофейном котле, вынули мясо в котелок поменьше, жирный бульон заправили крупой, две невостребованные костяные брони обменяли у купцов на бурдюк виноградного вина. Ели, пили, плясали. Ближе к концу гулянки к Лагасту с Громиром подсел старшина конных воинов. Гостя встретили радушно: тут же подали добрый кус варёного мяса, налили вина в кружку.
  Аня, сидя в стороне, с интересом наблюдала за пантомимой. Вот обмен любезностями. Так сказать, вступление. Дальше - тосты за здоровье, за удачу. Ага! Вот прозвучал вопрос. Идёт жестикуляция на пальцах, похожая на подсчёты. Парни начинают горячиться. Вот их возбуждение достигает некой, грани. Стоп. Спор резко обрывается. Понятно: "Так мы только перессоримся без толку. Давайте-ка по чарочке для прояснения" После чарки прояснения не наступило. Это видно по тому, как спор опять приближается к опасной черте. Интересно, что же они делят? Горячатся, машут руками, но голоса не повышают. Атмосфера накаляется, Лагаст вскакивает...
  Все и враз затихают. Ждут? Чего? Глава наёмников идёт к группе "своих" воинов, что-то говорит одному из них. Их взгляды... Да ведь все смотрят на неё, на Аню. Воин встаёт, идёт к ней. Неужели её утвердили на роль эксперта?
  - Госпожа Анна, наш гость хочет говорить с вами.
  Аня молча встаёт, идёт к "костру совета".
  Оказалось, что всё дело в большой добыче, взятой сегодня пехотинцами не просто без потерь, а без единой царапины. Неврис, так звали старшину конного отряда, пришёл предложить свою помощь. Мол, в этот раз вам повезло, собачников было немного, но ведь в другой раз табор может оказаться большим и даже очень большим. Двадцать воинов, пусть даже таких отважных, как вы, могут и не справиться.
  Замечание, кстати сказать, резонное. В орде, пленившей Аню и её друзей, было больше полусотни воинов. Поддержка конных в такой ситуации была бы кстати. Но как делить добычу? Пехотинцам, по договору, полагается две трети, а всадникам - только половина. Аня согласна: "Да, здесь надо подумать". У костра воцаряется тишина. Старшины молча пьют и едят.
  - А как вы намерены делить добычу между собой? - Интересуется девушка.
  - По головам, - отвечает Лагаст. - Точнее по числу воинов.
  - С этим все согласны?
  - Все, - отвечает Неврис.
  - Тогда всё просто: разделите добычу на месте, а потом пусть каждый сам рассчитается с хозяином.
  Предложение обсуждают. Неврис возмущен:
  - Нечестно! Каждый пехотинец получит больше, чем всадник.
  - Каждый сам заключал договор, - возражает ему Аня. - Несправедливо, если одни будут отвечать по договору других.
  - Верно, - поддерживает её Громир. - Каждый заключал свой договор сам.
  - Наездник в бою стоит двух пехотинцев!
  - Как сказать, - возражает Лагаст, - пока что собачников били мы.
  - Погодите, - Ане не хочется ждать пока сора опять дойдёт до критической точки. - Ответь, воин, за что ты так любишь нашего хозяина?
  - Я? -Неврис возмущён. - Пусть он удавится на собственных кишках! Живоглот.
  - Да, он рад ободрать любого из вас, - соглашается Аня с гостем. - Но тот делёж, который предлагаешь ты - выгоден лишь хозяину. Ты всё равно не получишь больше, зато мы получим меньше. За что ты так с нами?
  - Я не понимаю твоих слов, женщина.
  - Тогда поверь своим глазам. - На блюде перед гостем лежат три лепёшки. Одна разорвана, но две - абсолютно целые. Аня берёт одну из них, ломает её пополам. - Смотри. Так делить предлагаешь ты. Половина нам, половина - Айрисфеду. Теперь делим остаток, - она рвёт половину пополам, одну четверть вручает гостю, другую - Лагасту. - Теперь смотри, как хотим поделить мы. - Аня рвёт пополам вторую лепёшку. - Половина тебе, половина - нам. Ты отдашь половину половины хозяину. Видишь? Твой кусок такой же. А мы отделим купцу треть. Да, наш кусок больше твоего, но лишь потому, что купец получит меньше. Точнее, он не получит лишнего. Вот я и спрашиваю: зачем ты стараешься для Айрисфеда? Твоя-то доля в любом случае одинакова.
  Неврис смотрит на два равных куска у себя в руках, на девушку, опять на куски. Всё слишком наглядно. Да, пехотинцы получат больший кусок, но ведь не за счёт его доли. И всё-таки согласиться с женщиной...
  - Я понимаю твои сомнения, брат, - голос Лагаста звучит на редкость проникновенно. - И твои опасения я тоже разделяю. Сегодня Айрисфед пытался обмануть нас. Ты был этому свидетелем. Если бы не госпожа Анна, нам бы при том дележе достались крохи. Так вот, мы с товарищами посовещались и решили просить госпожу Анну и дальше помогать нам в дележе. Мы все так решили. И не просто просить. В Буднем граде госпожа Анна получит за свой труд большую золотую монету. Твои товарищи тоже могут попросить...
  - Целый золотой? Женщине? - возмутился Неврис.
  - Для нас это выходит по два малых золотых с десяти человек. Мои товарищи решили, что это необременительно, - предельно мягко уточнил Лагаст и счёл выгодным добавить. - Я знаю, ты не можешь дать ответ сразу, не посоветовавшись с твоими друзьями. Поэтому мы не настаиваем. Возможно твои товарищи решат, что большой золотой с тридцати человек, это много за такую работу. А, возможно, они сочтут эту цену ничтожной. Спроси их, а потом поговорим ещё раз. А пока, просто порадуйся с нами нашей удаче и... - он наполнил вином две кружки. Одну из них вручил гостю, вторую передал Ане. На редкость доходчивый и красноречивый жест.
  До своего нового жилища Аня добралась зАполночь, опираясь на плечо Ириши. И винцо-то слабое, и выпила она чуть-чуть, но ведь устала же. Впрочем, всё это пустяки. Главное сейчас - добраться до постели, а там - спи хоть весь день. С этой мыслью она села на кровать и тут же вскочила. Ни сонливости, ни усталости, ни хмеля, как ни бывало.
  - Ириша! Огня!
  Девочка мигом выхватила из гнезда масляный светильник, поднесла к кровати. В Аниной постели, как в своей собственной, спал, закутавшись в покрывало, сивый мудрец. Аня подёргала плотную ткань, но мужчина не спешил просыпаться даже когда девушка потрясла его за плечо:
  - Кто ты? Что делаешь здесь?
  Но мужчина упрямо притворялся спящим. Разозлившись, Аня дёрнула его за бороду:
  - Что ты здесь... - она не договорила, потому что оскорблённый муж заголосил во весь голос:
  - Грязная блудница! Да как ты смеешь!
  - Я? Блудница? - возмутилась Аня. Но от этого визг сивого стал ещё громче:
  - Убирайся вон! Шлюха!
  - Не трогай моего отца, дрянь? - заверещала неизвестно от куда взявшаяся дочь.
  Оглушённая и разгневанная, Аня отскочила, распахнула полог из кожи, заменяющий дверь. Недалеко она увидела Лагаста. Тот устраивался на ночлег по-походному, на кожаном потнике, под плащом:
  - Лагаст! Что это за подарок? Почему в моей постели этот сивый урод?
  - Кто?! - Воин просто влетел в повозку с одного взгляда оценив обстановку. - Ах, ты... - он оглянулся на Аню, сдержал брань. - Впрочем, не важно.
  Пинок под рёбра заставил мудреца вскочить, вереща от боли:
  - Как ты смеешь, дикарь! Я обещал заплатить выкуп и требую, чтобы со мной обращались, как положено. Я требую!
  - Требуешь? - Спокойный голос командира не сулил ничего доброго, но поглощённый своим "страданием" Волосатый не оценил угрозу и продолжал блажить:
  - Я плачу тебе выкуп, а ты причинил мне боль!
  - Боль? - Всерьёз разгневанный воин поймал мудреца за руку и стиснул его пальцы так, что человек заверещал. Лагаст выпустил жертву и когда пленник замолк от недостатка воздуха в лёгких, пояснил спокойно:
  - Вот это действительно боль. Но не самая сильная. А вот это, - он опять поймал человека за руку, резким движением выбив ему из сустава локоть.
  Сивобородый захрипел, будучи не в силах кричать. Лагаст рывком поставил сустав на место, пояснил так же спокойно:
  - Это более сильная боль. Но есть и сильнее, - рука воина медленно ползла по дрожащему крупной дрожью человеческому телу, остановилась. - Впрочем, ту боль я покажу тебе в другой раз, если ты не научишься держать свой поганый язык на привязи.
  От неожиданного и яростного толчка пленник рухнул на жёсткие доски пола, но даже пискнуть не посмел.
  - Где девка?
  Один из воинов, запрыгнувших в повозку вслед за командиром, выволок из темноты на свет упирающуюся дочь, стиснув девушке шею так, что бедняга не то что кричать, дышать толком не могла. Струйка слюны стекала у неё из уголка рта, в глазах плескался животный ужас.
  - Лагаст, - неожиданный всплеск жалости, заставил Аню заговорить. - Её я могу оставить в фургоне. Пусть спит на полу, а за это моет пол и носит воду.
  - Тебе мало одной рабыни?
  - Нет, это временно. Пока мы в пути.
  - А Ириша?
  - Ириша - моя помощница. Она делает перевязки, зашивает раны. Её руки должны быть абсолютно чистыми. А рабыня мне не нужна, но...
  Лагаст подумал, кивнул, соглашаясь:
  - Хорошо. Твоё заступничество разумно. Пусть эта нетронутая дура моет полы и носит воду. Но если она опять вздумает вякать, - выкидывай её из фургона и пусть, как собака, бежит следом, на привязи.
  - А привязь где?
  Лагаст усмехнулся и, уже выпрыгивая из повозки, велел:
  - Гастас, покажи госпоже Анне где и что здесь лежит, - вместе с командиром, жилище на колёсах покинули и трое других воинов. Оставшийся парень открыл один из сундуков, намертво закреплённых вдоль повозки вплотную к кожаному пологу и использовавшихся и как вместилища для вещей и как широкие, годные для сидения и сна лавки. В одном из отделений лежали гладкие ошейники, цепи, кандалы и ошейник с шипами снаружи и внутри.
  - Что это? - удивилась Аня.
  - Рогатка, - отозвался юноша равнодушно. - В таком ошейнике раб не может спать. Страшное наказание.
  - А ... откуда они здесь?
  - Были.
  - Были? - С недоумением и отвращением Аня вертит в руках страшную "рогатку", с внутренних шипов которой ещё не слущилась засохшая кровь. - Да уж, "святой человек".
  - Надеть её на него?
  Аня в задумчивости посмотрела на сивого, трясущегося старика, на его дочку, покачала головой:
  - Нет, Гастас, Лагаст не зря оставил этого козла здесь. Он хочет, чтобы я сама наказала его. Командир прав, - она выбрала гладкий ошейник, цепь к нему, медное кольцо, нашла в ящике маленькие, медные клещи. - Я это сделаю.
  Старик покорно подставил шею, не пытаясь защититься ничем, кроме жалобного взгляда. Как собаку, за цепь, Гастас выволок его из повозки:
  - Я сам привяжу его под повозкой. Отдыхайте, госпожа Анна, отдыхай, Ириша, добрых вам снов.
  Оказывается, Аня так устала, что проснулась в движущейся повозке, к полудню, от жары. Кондиционеры в фургоне, разумеется, предусмотрены небыли. Ириша тихонечко изучала содержимое сундуков, безымянная "дочь" смиренно сидела в уголочке, не смея подать какие-либо признаки жизни. На одном из сундуков стояла миска с жирной кашей. После позднего завтрака Ириша отпросилась прокатиться верхом, а Аня занялась подаренными книгами. Вторая книжка поведала ей о влиянии звёзд на человеческие органы. Так, если в созвездие "печень" целилась звезда "жало", пациенту это грозило сплошными огорчениями, а если звезда "сердце" проходит через созвездие "розы", то человек расцветает, как розовый куст. Непонятно только почему это происходит с конкретным человеком, а не с человечеством в целом? Да уж! Как верно заметил Лагаст: "Такое - только на растопку".
  Ага! Вот ещё картинка, похожая на анатомический атлас. Нет, это кажется о сотворении мира. Ну, да. Добрые боги убили злого великана (интересно, чем бедняга им не угодил?) и смастерили из его тела весь видимый мир: из костей - камни, из черепа - небо, из глаз - луну и солнце, из кишок - змей с червями, из крови - реки, из дыхания - ветер, из волос - траву. Из чего сделаны рыбы и птицы - не сказано, а вот человеку отведено целых пять последних страниц. Естественно, мудрецы созданы из языка. Ну да. Какой смысл писать откровение, если ты - не "уста Господни"? Из рук - воины, из чресл - земледельцы и ремесленники, из ног, естественно, - рабы. Да! Вместо сердца изображена собака: сама доброта любовь и верность. Даже не детскую сказку не тянет. Расчленёнки многовато.
  Что ещё? Книга о превосходстве мужчины над женщиной: мужчина - пахарь, женщина - земля; мужчина - семя, женщина - семя носящее; мужчина - господин, женщина - раба... и в таком духе пятнадцать дощечек.
  Ещё трактат. Он посвящён стихиям. Их здесь пять: воздух, вода, земля, огонь и эфир. Люди воздуха - легкомысленны, люди воды - непостоянны, люди земли - невежественны, у людей огня страсти подавляют разум. И только мудрецы, как люди эфира, чисты, честны, мудры, бесстрастны и беспорочны. Сплошной сон разума.
  - Ириша, как прогулка?
  Девочка вернулась на удивление кстати и тут же вываливает ворох новостей:
  - Вокруг всё спокойно, госпожа Анна. К вечеру караван должен выйти к реке и воины говорят о возможной засаде.
  Малявка права. Степь широка, но все ходят торными дорогами, потому что всё эти дороги куда-то ведут. И засады охотники за чужим добром тоже устраиваю на дорога, да не где попало, а именно там, где можно затаиться перед броском. Все такие места наперечёт. И наёмникам, что не один год ходят одними путями, прекрасно известны.
  Ириша тем временем недоумённо крутит головой:
  - Почему так жарко? - спрашивает она.
  - Ириша, день же. Солнце печёт.
  - Значит надо полы помыть.
  А ведь Заморыш права. Если в старой повозке, заваленной мешками с крупой даже пола видно не было, то здесь - вот он, под рукой. А мокрые доски, высыхая на сквознячке, освежат воздух. И воды не жаль. Вечером будет река.
  - Девица-красавица, - окликает Аня безымянную пленницу, - просыпайся. За работу.
  - А?
  - Полы помой и сундуки протри тоже.
  - А?
  - Тряпку в зубы и вперёд! Или сейчас вслед за телегой побежишь, - Аня начинает сердиться. В сущности, она сильно преувеличивает. Езда на волах - процесс очень неспешный. За ними идти - отдыхать устанешь. Но девица испуганно вскидывается, начинает как сомнамбула тыкаться по сторонам. Ириша за руку волочёт её к бурдюку с водой, к ведру, вручает тряпку. Аня объясняет:
  - Налей из бурдюка воды в ведро, намочи тряпку, протри пол.
  На лице пленницы выражение такого ужаса, будто ей предложили, по меньшей мере, сеанс группового секса с элементами садо-мазо:
  - Я порядочная девушка!
  - И что?
  - Я не мою пол!
  - Почему?
  - Я не рабыня!
  - Да? - переспрашивает Аня подчёркнуто заинтересованно. - Тогда кто ты?
  - Пленница!
  - А в чём разница? - Аня даже не заметила, как разозлилась всерьёз. Девушка молчит и Аня задаёт ей следующий вопрос:
  - Как тебя зовут?
  Девушка с прежним недоумением смотрит на своих мучительниц. Вид у неё такой, будто она всю свою жизнь провела в полусне. И даже сейчас проснуться не может.
  - Зовут? Меня? Зачем?
  - Как твоё имя? - уточняет Аня.
  - Имя?
  - Ну, ты блондинка! - Искренне возмущается Аня. - Чисто кукла "Блонди".
  - У неё нет имени, - вступается за пленницу Ириша.
  - Понятно: "Эй ты, как там тебя". Так вот, если я говорю "Блонди", то я обращаюсь к тебе. Поняла? Повтори: "Блонди". Ты теперь Блонди.
  - Я?
  - Да. Пока ты едешь здесь - ты будешь отзываться на имя "Блонди".
  - А потом?
  - Потом я с тобой больше никогда не встречусь. Надеюсь.
  Девица хлопает глазами. Даже на "Блондинку" она не тянет: вся блеклая, серая, невнятная. Серо-русые волосы, белёсо-серые глаза. Даже кожа у неё какая-то сероватая, бескровная, нездоровая. Кстати, у Ириши такой же цвет волос, но глаза сияют и румянец во всю щёку. А новоявленная Блонди хлопает ресницами. Она что? Такая тупая? Или просто издевается, по примеру папаши?
  - Так вот, Блонди, подними свой зад и подвяжи юбки повыше.
   - Что?
  - Я не ясно выразилась? Мне тебя ударить? - не сдерживая больше злости, Аня коротко рявкает. - Встать!
  Девица медленно и неохотно поднимается.
  - Руки подняла! Ириша, подвяжи ей юбки.
  Юбки подвязаны через минуту. Пленница с ужасом смотрит на свои белые, голые коленки. Аня продолжает командовать:
  - Взяла бурдюк!
  Догадливая Ириша подсовывает её под руку прут и на икре Блонди отпечатывается первая, багровая полоса. Изумлённо пискнув, Блонди подхватывает полупустую овечью шкуру для воды.
  - Ведро - рядом. Налей в него воды до половины.
  Расплёскивая воду по полу, девушка выполняет приказ.
  - Завяжи бурдюк и возьми ветошь. Сделала? Теперь обмакни её в воду. Так. Отожми и протри крышки рундуков.
  Блонди испуганно касается деревянной доски тряпкой и тут же испуганно отдёргивает руку:
  - Я - избранная!
  Второй рубец перечёркивает ей лодыжку:
  - А мне - плевать! Мой друг тоже считал себя избранным. Его голова сейчас украшает ветку дерева у одного из колодцев, а тело пошло в котёл на корм собакам.
  Третий багровый рубец быстро краснел и вспухал на мертвенно-белой коже икры а Блонди неуклюже и спешно трёт крышку рундука.
  Рундуки протёрты. Намочив ветошь, Блонди моет доски пола, размазывая воду. Именно то, что требуется сейчас. На её икрах прибавилось ещё два припухших рубца. Вечером, для закрепления пройденного, Аня заставит девицу помыть пол как следует. Блонди оборачивается. В глазах у неё слёзы и мировая скорбь. Неожиданно для себя, Аня чувствует смущение, отводит глаза, встречаясь со взглядом Ириши. Недавно сияющее лицо девочки побледнело, осунулось. В глазах - ненависть.
  - Ириша, я...
  - Госпожа Анна, понимаете, одну девушку собачники отправили в такой фургон. Она была чуть старше меня, - горло девочки перехватывает. - Госпожа, Анна, я...
  - Твою подругу? Да?
  - Я ... Понимаете, такой вот "мудрец" держал её при себе три дня, а потом потребовал другую девственницу. Собачники отдали ему одну из своих девушек, а её в тот же вечер скормили собакам. Она так кричала...
  - Когда "мудрец" насиловал её?
  - Да, госпожа. А когда её раздели, перед тем, как убить, на ней живого места не было от рубцов.
  - Та ничтожная была недостойна выносить ребёнка от мудреца! - пискнула Блонди, стоя посреди повозки, на коленях и с тряпкой в руках. Аня хлопнула её прутом по высоко взбитому подолу на откляченном заду. Несильно, шумно и девушка замолкла, быстро заработав руками и глотая слёзы обиды. А Аня обернулась к помощнице, коснулась её руки:
  - Ириша, вы с ней говорите о разных людях, но нравы этих людей - одинаковы. Не плачь. Для тебя всё это в прошлом, так же, как и Мишаня для меня. Мёртвых не поднять слезами, живых же не оплакивают. Клянусь, этот Сивый у нас вечером побегает. И эта девка - тоже. Воду же надо будет носить. Помнишь, сколько мы вёдер воды у собачников перетаскали?
  - Помню, госпожа Анна, - Ириша улыбнулась через силу, - только та работа не позорила вас. Не позорно ухаживать за животными, детьми и больными.
  - И за собой, любимым, тоже. А эта дура, между прочим, едет в этом фургоне. И воду из бурдюков она тоже пить будет. А вот её папаша воду будет носить для нас! Такие вот мы с тобой мстявые, и мстя наша ужасна.׵
  Шутка подействовала. Девочка улыбнулась. Пусть и через силу. Блонди тем временем закончила работу, вылила остатки грязной воды из фургона, поправила одежду, скрыв рубцы на ногах:
  - Я покончу с собой! Разобью голову о стену!
  - Здесь нет стен, - оборвала её стоны Аня. - Подожди до города. Там тебя выкупят и ты сможешь вдосталь настучаться своей пустой башкой о камни.
  - Ты не женщина, - продолжает блажить, готовая зайтись в истерике девица. - На твоём челе - печать смерти!
  Аня вздыхает. Ей не хочется бить девчонку, но и визга она не переносит органически, поэтому грозит пленнице прутом:
  - Хватит верещать. Схлопочешь, - Девица на мгновение притихает, чутко вслушиваясь в интонации: серьёзна угроза или нет? Аня же продолжает с показной ленью. - Вечно ни ты, ни я жить не будем. А ваша здешняя Смерть - презабавная старушенция, кстати. Мне даже как-то довелось поболтать с ней. По-моему, мы с ней друг-другу понравились. - Она не знает, что Ириша, высунувшись из-за её плеча, показывает Блонди язык. Видит лишь покрасневшее от злости лицо пленницы:
  - Жалкая невежда! Что ты думаешь о себе! Придёт час, Повелитель мёртвых обнимет девственницу и смерть будет посрамлена!
  - Повелитель Мёртвых? - насторожилась Аня. - И где это сказано?
  - В трактате о Сааху! Такие книги надо изучать годами, а не пролистывать на ходу! Одну из этих книг написал мой отец, которого вы, две невежественные бабы, выгнали из его дома и хотите заставить носить для вас воду!
  - Он будет носить воду. Я сказала! - оборвала Блонди Аня. - Какую именно книгу он написал?
  - Он, - Блонди отчего-то замялась и смутилась, - начал её писать, но он её напишет и представит в дар повелителю.
  - Понятно, - остановила её Аня. Ей всё действительно было ясно, как день. Ещё ничего не написав, Сивый уже требовал преклонения. Пока что от дочери. Но это, во-вторых. Главное же заключалось в том, что мудрец ехал не куда-нибудь, а на аудиенцию к своему повелителю и вёз ему в подарок свою дочь-девственницу и начатый трактат. Итог, так сказать, долгих и глубоких размышлений. Неужели это и есть тот проводник, которого обещал им Сириус в Санкт-Петербурге?
  - Скажи, Блонди, куда вы направлялись? В Будний град?
  - Нет, дальше... - Блонди осеклась.
  - Ты знаешь, куда?
  Блонди отвернулась, безмолвно демонстрируя, что больше не скажет ни слова.
  - Госпожа Анна, давайте позовём парней? - вдруг предложила Ириша. - Они быстро разговорят эту невежду...
  В страхе, пленнице на этот раз не было ничего показного:
  - Я - порядочная девушка, я ...
  - Её отец так презирает женщин, что думаю, даже дочери он ничего не рассказал о главной части маршрута. - вздохнула Аня. Она не сомневалась, что наёмники способны вывернуть пленницу наизнанку, но чувствовала, что ничего нового при этом ей услышать не удастся. И, главное, своему чувству верила. Но Ане действительно хотелось вернуться, а для этого надо хоть что-то знать, и о предсказании, и о Повелителе мёртвых.
  - Ладно, Ириша, почитаю эти трактаты внимательнее. Может быть что-нибудь и отыщу.
   ............................................
  Чёрная кошка в чёрной комнате. Именно она приходила Ане на ум всё чаще и чаще. По крайней мере теперь она точно знает, что кошка есть. Полдела сделано. Остался пустяк: найти её, не свернув себе при этом шею.
  Третий глаз есть у каждой мумии. Крохотное, красное пятнышко. Точно ли это пресловутый "третий глаз" или что-то другое? Женщина в плаще с капюшоном на голове и с чертой-посохом в руке. Старуха-смерть? Если присмотреться - её можно найти на любой картинке, но всегда за пределами магического круга. Процесс потрошения в разных фазах. Блин! Что за идиот решил, будто через нос можно добраться до мозга? Хоть бы один из черепов распилил и посмотрел. У любого колодца этого добра предостаточно.
  А это что? Две звезды: красная - в ней распята женщина. Единственная женщина на всю книгу, не считая старухи с посохом. Кстати, она и здесь есть. Опять за пределами круга, без своего неизменного посоха, вздымает руки, то ли благословляя, то ли проклиная, то ли в знак отчаяния и бессилья. Рядом с красной звездой - звезда чёрная. Внутри неё скелет с раскинутыми по лучам руками и ногами. Звёзды не наложены друг на друга, как обычно, а противостоят, так, словно их развернули, между ними - пунктирная черта. Граница? Наверно. Потому что на черте или над чертой изображён получеловек, полу скелет. Изо рта его исходит свет, изображённый в виде красных линий. Эти линии-лучи соединяют рот Повелителя с головой, сердцем и пупком каждой жертвы. Линий - шесть. Совершенной число, если верить Сириусу. Что оно здесь значит? Равновесие? Стабильность? Стагнацию? На линии же, под ногами живого мертвеца обозначен угол остриём от него.
  Жертвоприношение - это понятно. Здесь с таким - просто. Кстати, ни у кого на картинке нет "третьего глаза" Что же означает угол?
  - Блонди, что значит угол на последней странице?
  - Угол? - переспрашивает пленница, похоже не понимая вопроса. Кажется, что эта девица всю свою жизнь только и делала, что спала. - Что это?
  - Угол? - Аня в задумчивости подбирает подходящее сравнение. - Это как палка, надломленная посередине. - Для наглядности, девушка ломает воображаемую палку пополам.
  - А-а-а! Так это посох. Смерть собирает души в полый, костяной посох. Когда предсказанное сбудется, посох будет сломан и брошен под ноги Повелителю, а души умерших получат свободу.
  - Ясно, - Аня захлопнула последнюю страницу и с удивлением уставилась на чистую сторону дощечки, перевернула книгу. Рисунки начинались сразу. Обложка деревянным фолиантам не полагалась, но последняя страница - чиста. Что это? Книга не дописана? Почему? Какой картинки нет? Автор не знает, чем всё закончится или знает, но такое знание непосвящённым не положено? Пусть даже они - твои соратники и последователи? В сознание проникла ещё одна ассоциация связанная с тройкой: три "человека" на рисунке: женский скелет, полу скелет-мужчина и женщина-жертва; три камешка на шнурке: чёрный, пёстрый и белый; и их тоже было трое: она, Мишаня и Тина. Больное воспоминание.
  - Смерть БУДЕТ посрамлена! - почти выкрикнула над самым её ухом незаметно подкравшаяся Блонди. - Повелитель воцарится во всех мирах!
  - А дальше?
  О! Юная жительница Питера прекрасно знает всю коварную и разрушительную силу своего вопроса.
  Как бы заманчиво ни выглядела любая из программ развития (особенно если она выглядит очень заманчиво), всегда следует спросить агитатора и пропагандиста: "А дальше? Вот вы победили, а дальше?"
  Когда поднимали цены, обещая, что исчезнут очереди, Анина мама спрашивала: "А дальше? Больше станет товаров или меньше - покупателей?" Оказалось - второе. Причём в непокупатели попала именно Аня, её мама, мамины коллеги, соседи по дому, знакомые. Какой толк, в том, что на всех витринах круглый год лежат яблоки, бананы, виноград и нововыведенные киви, если лично у тебя нет денег даже на картошку? Потом начали кричать о том, что здравоохранение неэффективно и надо закрыть государственные клиники и открыть частные (мол это разом решит все проблемы с качеством и очередями), Ане всё было ясно. Она знала, что люди просто будут быстрее умирать. А вот Блонди с таким вопросом столкнулась впервые. Она вообще впервые сталкивалась с настоящими, нериторическими вопросами. От удивления пленница по привычке широко распахнула глаза. Может быть девушка считала, что такая мимика делает её красивее?
  - Что? Дальше?
  - Ты сказала: "Смерть посрамлена". Что дальше?
  - Вечная жизнь...
  - Зачем?
  - Что зачем?
  - Девочка, зачем ТЕБЕ вечная жизнь? Ты и этой-то не живёшь. Ты же спишь.
  - Я? Сплю?
  - Да. Тебя заставили всего на всего помыть пол, а ты устала так, будто весь день работала в поле. В тебе нет жизни. Ты - почти мертва.
  - Я? Мертва?
  - Да.
  - Я не мёртвая, я...
  - Ты ничего не умеешь, ни к чему не пригодна... - На мгновение, глаза Ани встречаются с глазами Ириши. Тело девочки словно окаменело и лишь глаза напряжённо поблёскивают между прищуренными веками, как чужие. И именно в этот момент Блонди разражается слезами:
  - Я - порядочная девушка!
  Но Аня не собирается её жалеть:
  - И что это значит? Что делают порядочные девушки?
  - Они, они... - мучительные поиски по закоулкам разума хоть какой-то мысли. - Они - порядочные! Они...
  - Хотя бы ты, - подбрасывает ей подсказку Аня.
  - Что, я?
  - Ты - порядочная девушка. Что делаешь ты?
  - Я? - по лицу Блонди видно, как её сознание мучительно нащупывает хоть какую-то опору. - Я слушаю моего отца и не мешаю ему в его учёных занятиях. Иногда он удостаивает меня своей высокой беседы, иногда находит отдохновение в моём смехе. Я...
  - Кукла, - подводит итог Аня. - просто большая кукла. В детстве у меня была такая игрушка: кукла по имени "Барбара". Большая и красивая. Твой отец завёл себе живую куклу - тебя. Когда ему скучно - он играет с тобой. Надоела - откладывает в угол. Только вот зачем кукле вечная жизнь?
  - А где сейчас ваша кукла, госпожа Анна, - неожиданно спрашивает Ириша.
  - Она облезла, перестала быть красивой и её пришлось выбросить, а у меня появилась другая любимая игрушка. Такова судьба всех кукол. Невозможно всю жизнь хранить старые игрушки.
  - Я не кукла! Я не хочу! Я порядочная девушка! А вы...
  - А мы - просто люди. Самые обычные люди.
  - Не-хо-чу! - Блонди билась в откровенной истерике. - Я никогда не буду как все! Я - избранная! Я - порядочная девушка! Я - дочь мудреца! Да лучше смерть, чем..., - она не договорила
  - Ты сделала выбор.
  Или Ане это померещилось? Но тогда отчего осеклась Блонди? Девушка окончательно посерела от страха, сжалась и не смеет даже всхлипывать. И это голос. Аня не спутала бы его ни с каким другим. Она оглянулась по сторонам. Никого. Никого постороннего. И уж подавно в фургоне, среди бела дня не может появиться страшилище из ночного кошмара.
  - Ириша?
  - Да, госпожа.
  - Ты слышала?
  - Что, госпожа?
  Аня задумалась: "Действительно, что?"
  - Ничего, Ириш. Наверно мне от жары померещилось.
  - Может быть, ещё ведро воды по полу разольём?
  - Сделай, Ириша, дышать нечем. А я попробую этот бред дочитать. Всего одна книга осталась.
  
  Глава 12. Проклятое золото.
  
  Вечером была река. Широкий, мелкий брод. Даже не окунёшься. И был бой. Больше сотни воинов в кожаных доспехах, островерхих, кожаных колпаках и плащах из овчины попытались "откусить" краешек каравана. Им навстречу вылетел отряд из конной стражи: все воины с медной чешуе, с копьями наперевес. Они прошли сквозь нападающих, как нож проходит сквозь масло, развернулись. Но всадники в островерхих колпаках уже уходили во всю прыть своих легконогих коней, на ходу осыпая врагов длинными, камышовыми стрелами с костяными наконечниками, вились, как рой мошкары не убегая, но и не доводя дело до контактного боя. Их число увеличивалось. И тогда наездники из охраны тоже расчехлили луки.
  Фургоны поставили в круг, остальное имущество и люди укрылись за их кожаными боками, неплохо защищавшими путешественников о лёгких, слабых стрел нападающих. Стоило же атакующим приблизиться к фургонам - стрелы полетели в них. Тяжёлые, с медными жалами наконечников. Первый же залп скинул с коней троих кочевников. Впрочем, Ане некогда было следить за развитием событий.
  Среди прочего добра Ириша обнаружила в фургоне широкую, гладко выструганную доску и две ножки к ней. Один конец доски, снабжённый зацепом, девушки закрепили за край фургона, второй конец ножками упёрся в землю. Получился очень даже приличный откидной стол для операций. В котле и котелках грелась вода из реки. Спирт, инструменты, полосы чистого полотна для перевязки у Ани всегда наготове. Костяные стрелы, вопреки видимой несерьёзности, попятнали многих. Наконечники у них - с зазубриной, сам не выдернешь. Приходится резать. Так что ни лекарке, ни её помощнице скучать некогда. "Мудрец" забился, спасаясь от стрел, под повозку, зачарованно следил за происходящим, нервно вздрагивая каждый раз, когда скальпель девушки вспарывает кожу человека.
  Краем глаза Аня замечает Айрисфеда. Мужчина явно не из трусов. Вместо того, чтобы отсиживаться под повозкой, купец обходит лагерь. А ведь стрелы-то кочевники пускают "с навесом". У "операционной" старшина купцов останавливается, наблюдая за работой Ани, касается рукой плеча одного из своих, молодых спутников, что-то говорит ему на ухо. Юноша кивает, идёт к Ане, спрашивает:
  - Господин хочет знать: насколько серьёзны раны?
  - Пока ничего серьёзного нет, - отвечает девушка не прерывая штопки. - Если на стрелах нет яда...
  - Нет, - хрипит воин, чью рану она зашивает. - Эти, в шкурах, ядом стрелы не мажут.
  - Значит всё обойдётся рубцами.
  - Ну, нежных красавиц здесь нет, - пытается шутить воин.
  - Рану не мочить три дня, - предупреждает его Аня. - Следующий!
  Кочевники ушли не солоно нахлебавшись, но кольцо из повозок путники размыкать не стали. И караулы выставили двойные.
  Аня сдержала слово: заставила сивого "мудреца" с дочкой принести из реки двадцать с лишком вёдер воды. Она наполнила все бурдюки, которые нашла. Вода нужна не только для питья и не только ей. Пленник ныл и стонал так, что казалось: ещё одно усилие и мужчина помрёт на месте. Естественно, он не помер. Сидит сейчас под повозкой, глотая слёзы обиды и унижения. В котле варится баранина. От реки тянет прохладой.
  Неровный, пляшущий свет костра выхватывает из темноты какой-то предмет и тут же бросает его, перепрыгивая на следующий. Человек выходит из темноты в круг света. Давешний писец:
  - В шатре моего господина приготовлены отменные кушанья и вино. Женщине, знающей ремесло найдётся место за скатертью моего господина.
  Ни здрасте, ни пожалуйста. На редкость хамское приглашение. Аня осмыслила слова посланца, ответила, не отводя взгляда от чарующей игры пламени:
  - Не стоит идти туда, где тебе не рады. Твой господин говорит со мной не иначе, как через посыльного, а мне и говорить с ним не хочется.
  - Наглая девка!
  Аня вскинула голову, посмотрела посланцу в глаза:
  - Выбирай слова, юноша. Ты не в шатре твоего господина. - С неожиданным для себя интересом, она наблюдала за реакцией посыльного, гнев которого буквально налетел на его же растерянность. Бедняга просто не знает, что ему делать. Он нервно сглатывает слюну, оглядывается по сторонам, в поисках чудесной подсказки. Помогать ему никто не собирается. Аня отстранённо чертит прутиком в пыли под ногами. Вставать или даже менять позу она явно не собирается. Воины у костра разглядывают посланца с пристальным интересом, тоже не делая попытки подняться. Пока не делая.
  Опустив голову, посыльный отступает в темноту. Вслед ему раздаётся взрыв оглушительного хохота. Зрители прекрасно всё поняли. Слёзы наворачиваются парню на глаза: хозяин будет в ярости, но...разве он, посол, виноват? Он всего лишь передаёт то, что слышал или видел. Только Айрисфеду это лучше не объяснять.
  Рука из-под телеги хватает писца за полу одежды, голос, полный униженной мольбы быстро, шепчет у самых его ног: "Господин, господин, могучий и славный господин, выслушай несчастного пленника. Умоляю! - срывающийся от волнения, горячечный голос, блестящие из темноты глаза, вот и всё, что может заметить посыльный, а голос продолжает шептать, - Передай своему господину, что в городе мои друзья выкупят меня и мою дочь не меньше, чем за сорок золотых, в то время, как здесь, нас двоих, оценили всего в десять, и теперь эти грубые воины всячески притесняют и унижают меня. В надежде припадаю я к стопам великодушия твоего господина и уверяю, что его защита и снисходительность не останутся без награды и ..." - шум поблизости заставил юношу вздрогнуть. Он поспешно освободил край своей одежду от невидимой руки: "Хорошо, я передам".
  А у костра веселились вовсю:
  - Госпожа Анна, что же вы отказались? У Айрисфеда на пиру подают мясо и белые лепёшки...
  - Так ведь и у нас каша с бараниной в котле преет, - отмахивается Аня.
  - Зато у него настоящее вино!
  - Мне как-то чаёк привычней.
  - Привычнее? - веселятся воины.
  - Намного, - соглашается Аня. - У нес ведь в России как принято: "Утром - чай, в обед - чаёк, вечером - Чаище!". Зимой согреет, летом - остудит и всегда повеселит. Даже вина не надо. А у купца разве чайком побалуешься?
  Воины хохочут. То, что травяные отвары, которые готовит лекарка, приятнее сырой воды - они уже убедились, но "подсесть" на этот напиток ещё не успели. Ну, да дорога предстоит дальняя. И дождь будет, и ветер до костей, а чашка кипятка действительно греет.
  Ночью Ане опять приснился сон: красный камень в форме октаэдра переливался, играя гранями, дразнил, манил. Чёрные тени сновали вокруг него, пытаясь проглотить, но каждый раз красный кристалл выныривал из тьмы, рассыпая вокруг себя яркие, световые блики. Очередная чёрная тень тянется к камню и Аня слышит: "Вы должны забрать у Повелителя Мёртвых "Кристалл души". Он всегда при нём..." Неужели это Сириус? И он тоже пытается поглотить камень? Кстати тоже безрезультатно. А если попробовать? Красный кристалл дразня, приближается, Аня бросается к нему, её пальцы смыкаются вокруг сияющего камня, кажется даже ощутив на мгновение его холодок и... тут она просыпается. Разве можно что-то поймать или схватить во сне? Страдальческий стон прорезает ночную тишину:
  - Отец, не надо! Отец, умоляю! Отец! - Блонди тоже одолевают кошмары. Впрочем, с ней всё понятно. Досталось девушке сегодня, наверно, как никогда. А вот Ириша спит и даже не шелохнётся. Счастливая. Но как быть с красным камнем? Он не зря всплыл во сне. Похоже, именно о нём говорил в Питере Сириус. Но вот незадача: в трактате о Сааху не было никакого красного камня. Или она что-то пропустила?
  Вздув огонёк масляного светильника, Аня до рассвета разглядывала картинки. В полутьме они выглядели особенно зловещими. И ни на одном из рисунков не было ничего красного, кроме фасеточного, красного зрачка в центре схематичного глаза, изображённого, кстати, на каждой картинке. Неужели это он и есть? Но тогда, если превращение трупа в мумию-воина невозможно без кристалла, то вряд ли Повелитель Мёртвых легко с ним расстанется.
  Снаружи происходит какое-то движение. Осторожно раздвигая полог, воин ставит на ближайший край рундука большую миску с кашей. Взгляд встречается со взглядом.
  - Доброе утро, - приветствует мужчину Аня.
  - Доброе утро, госпожа.
  Значит там, под открытым небом близится рассвет. Аня проводит по волосам расчёской, ополаскивает лицо и руки в тазу, поправляет одежду, набрасывает на голову покрывало. Завтракать лучше на свежем воздухе. Чтобы каша с дымком и чай горячий. Воины сосредоточенно подчищают котёл. Завтрак обилен, ведь обеда не полагается. Ане у костра место есть всегда. Она парням не мешает. Воины говорят о вчерашнем нападении, о ночной страже - та прошла спокойно, о грядущем дне. Всё как обычно. Появление всадника прерывает и трапезу, и беседу. Хозяин: опухший и осоловелый после пьяной ночи. Ему-то что здесь понадобилось?
  - Эй! Лагаст! Громир! Кто тут есть?
  - А кто нужен? - спрашивает поднимаясь от костра Громир. Лагаст идёт от группы вооружающихся для дозора воинов.
  - Можно и обоих, - бурчит купец. - Я хочу купить пленника с дочерью. И не говорите, что он не продаётся.
  - Очень даже продаётся, - отвечает Громир. - Тридцать золотых - и они твои.
  - Сколько? - возмущённо вопит купец. - Ты взбесился, наёмник? Да на дележе ты сам определил их цену в десять монет.
  - Не мы, а ты, - возражает хозяину Лагаст. - Нас ты как-то не спрашивал.
  - А я и теперь не спрашиваю. Держите десятку и...
  - Погодь, хозяин, - оскалился Громир, а воины вокруг него заворчали. - Делёж - дележом, а торг - торгом. Тогда ты сам выбрал свою долю: пять женщин по три золотых за каждую, но продашь-то ты их не по три и не по пять, меньше - по восемь. Так же поступим и мы: тридцать золотых и ни медяка меньше!
  - Так то городские цены, а мы в степи...
  - Ничего не знаю. Наш товар - наша цена. Возможно, в городе они будут стоить ещё дороже.
  - Громир, - на лице купца расплылась масляная улыбочка, а голос потёк мёдом, - тридцать золотых за старика и невинную соплюшку - цена чрезмерная, даже для торга.
  - А если у него друзья в городе?
  - А если нет?
  - Тогда зачем он тебе?
  - Меня привлекает мудрость.
  - Насколько привлекает?
  Некоторое время Айрисфед мерил наёмника взглядом:
  - Пятнадцать за обоих. Ладно, двадцать. Я не привык себе отказывать.
  Громир и Лагаст переглянулись:
  - Добавь ещё пять.
  - Три, ладно, четыре. Чтобы вы не путались при дележе. Двадцать четыре золотых и пленники - мои.
  Воины опять переглянулись. Лагаст чуть пожал плечами: мол если ты не против, то я согласен.
  - Твои, хозяин.
  - И пусть твои мясник и, господин, отдадут мои книги! - неожиданно и дерзко потребовал "Мудрец".
  - Какие книги? - картинно приподнял бровь купец.
  - Мои! Те, что они забрали, как только уничтожили моих защитников!
  - Сразу после боя и до дележа? - недобро прищурился Айрисфед. - Громир, Лагаст...
  - Ну и что? - Аня решила, что пора вмешаться. - Ведь это не наши книги и не твои книги, а его книги. Он не раб, он - пленный и может сохранить самое ценное из своего имущества.
  - А не самое ценное?
  - Повозка? Она досталась нам после дележа. Но если господин считает, что книги у пленника следует отнять и разделить...
  - Нет, женщина, - оборвал её купец. - Раз книги его - то пусть они у него и остаются. Где они?
  - Вот! - Аня запрыгнула в повозку и вместе с Иришей вытолкнула к самому краю сундучок "Мудреца" - у кого есть сила - пусть берёт. Мне такое не поднять.
  Два писца, повинуясь знаку хозяина, сняли сундучок с повозки, поставили перед "Мудрецом". Тот наклонился откинул крышку, поворошил книги:
  - Тут ещё был кошелёк с тысячей золотых...
  - Блин! - не выдержала Аня. - Куртки кожаные три...
  - Стоп! - а это Лагаст голос подал и даже руку вскинул. - Сделка ещё не завершена. Мы можем передумать. Парни, подкиньте-ка хворосту в огонь. Сейчас мы узнаем у этого сивого святого где он спрятал тысячу золотых.
  - Господин! - испуганно заныл Сивый. - Не отдавайте меня им! Я всё расскажу. Всё! Но вам.
  Командир наёмников жёстко стиснул его плечо:
  - Пошли.
  - Хозяин! - во весь голос взвыл пленник упираясь. - Пощади! Я оговорил твоих воинов. Они заставляли меня, Мудреца и Путника носить воду, спать под повозкой, ходить пешком! От злости я оговорил их. Господин, смилуйся, мои друзья заплатят тебе вдвое...
  - Оставьте его! - рявкнул купец. - Громир, ты дал мне слово.
  - Да, господин, - смиренно отозвался воин, - но я подумал, что если мы отыщем ту тысячу...
  - Их не было и нет, - оборвал воина Айрисфед. - Обычный наговор из мести и глупости. А ты, - взгляд купца обратился к Сивому, - если солгал мне про выкуп...
  - Нет, нет, господин, я не солгал, - залебезил счастливый "Мудрец". - Выкуп ты получишь в первом же городе, весь, до последней монетки. Клянусь вечной жизнью. Я...
  - Куклу свою не забудь. Я говорю о его дочери, - уточнила Аня в ответ на удивлённый взгляд купца. - Этот Сивый много говорит о деньгах, о книгах, о своих страданиях, но о родной дочери даже не вспомнил. Опять наверно хочет нас в чём-то обвинить.
  Мудрец и Путник бросил на девушку бешенный взгляд и внятно выговорил такое бранное слово, что даже купец покраснел, но Аня (к собственному своему удивлению), не смутилась:
  - Ишь, как языком размахался, потому как в руках силы нет, да и в уме прореха.
  - Хозяин, - подошёл к купцу Лагаст, - забирал бы ты свою покупку, а то смотреть на него противно, да и в путь пора. А вон и красавица твоя.
  Воин бесцеремонно выволок из фургона полуодетую, сонную "Блонди".
  - Она же девственница. Она же девственница! - заверещал мудрец при виде своей дочки в руках мужчины.
  - Прямо как в сказке! - опять не удержалась Аня. Гневный взгляд Айрисфеда буквально пригвоздил её к земле:
  - В какой это сказке, женщина?
  - Да так, - смутилась девушка, - есть у нас одна такая. Короткая, но неприличная.
  - Начала, так рассказывай. Или стыд вспомнила наконец?
  Чувствуя, что краснеет, на этот раз от злости, Аня заговорила, глядя Айрисфеду в глаза: "Лев к своднику пришёл и просит у того львицу на ночь. Сводник руками разводит:
  - Нет у меня львицы.
  - Можно и тигрицу.
  - Нет тигрицы.
  - Рысь болотную хотя бы...
  - Нет.
  - Ну, хоть собаку облезлую. Лишь бы побольше.
  И собаки у сводника нет
  - Так кто же есть? - возмущается лев.
  - Мышки-девственницы, - сводник отвечает. - На медную монетку целый пучок."
  - А они льву ...! - выдохнул кто-то из вояк. Общий хохот покрыл конец его фразы.
  - Иди, иди ... мышка, - воин несильно подтолкнул Блонди к отцу.
  Новый взрыв хохота. Сам Айрисфед с трудом сумел подавить улыбку, разозлился, вздёрнул коня на дыбы:
  - Пошли! А то с этим народом пол дня на месте протопчешься.
  - А деньги, хозяин, - напомнил Громир. Купец молча отсчитал в кошелёк монеты, бросил воину под ноги, развернул коня.
  - Мышки-девственницы! - всхлипнул от смеха кто-то из наёмников.
  - На медячок - целый пучок! - поддержал его другой.
  Деньги разделили быстро. Весело собирались, запрягали быков, седлали коней. Удачная сделка, удачное утро. Аня тоже решила проехаться верхом. Засиделась вчера в повозке с деревянными книгами. Впрочем, правильно сделала. Всё, что делается - к лучшему. По крайней мере она теперь точно знает, что в той луже ловить больше нечего. Три круга вокруг каравана (в степь одной лучше не отъезжать), вот уже и кровь быстрее побежала по жилам, и мысли повеселели. Впрочем, последнее - не на долго, так как в повозке её ждал неприятный сюрприз.
  Придавив Иришу к полу и одной рукой стиснув ей оба запястья, пехотинец Громира другой рукой наотмашь хлестал девочку по лицу, приговаривая: "Где золото, шлюха? Куда золото спрятала?" Аня не стала драться со здоровым мужиком. Откинув полог кибитки, она закричала:
  - Люди! Помогите!
  - Ах ты, тварь! - пехотинец выпустил Иришку и ринулся к ней, но в повозку уже лезли воины из десятка Лагастаса:
  - Парень, ты в своём уме? Чего на девку навалился?
  Агрессор попятился, заговорил примирительно:
  -Успокойтесь, парни, всё не так. Мне эта мышка ни к чему. Я золото искал...
  - Какое золото?
  - То, про которое Сивый утром вопил. Оно здесь, в его повозке. Эти две бабы его нашли и спрятали.
  Воины переглянулись:
  - Золото?
  - Спрятали?
  - А ведь...
  - Стойте! - вскинула руку Аня. - Если золото здесь, то оно здесь и мы его найдём. Но почему ищет он, один? Почему тайком, на ходу? Почему не все?
  - Верно...
  - Да врёт она! - взвыл чужак. - Сама нашла и спрятала!
  - Где? Где я могла его спрятать? - наступала на агрессора Аня.
  - Ну, спрятала... - мямлил тот.
  - Никуда, кроме как в фургоне я его спрятать не могла. В степь же я золото не выбросила? Верно, парни?
  - Верно, - подтвердил кто-то из троих не слишком уверенно.
  - Если золото здесь, то оно здесь и нигде больше. И мы его найдём. Вечером. На стоянке. Все. Зовите командиров, парни.
  - Почему это "командиров", - возмутился один из тройки. - Это наш фургон. Он нам при дележе достался. И всё, что в нём - тоже наше!
  - Фургон - мой, - уточнила Аня. - Но я же не говорю, что всё в нём моё? Я говорю: зовите командиров.
  Золото. От одного упоминания о нём у людей загораются глаза, а здравые мысли напрочь вылетают из головы. Хорошо хоть у Лагаста с Громиром хватило выдержки не устраивать обыск на ходу. Каждый из них для собственного спокойствия и для спокойствия своих товарищей посадил в повозку по наблюдателю. Громир выбрал на эту должность своего помощника Тарика, а Лагаст, естественно поручил это Гастасу.
  Тарик тоже отнёсся к заданию достаточно разумно: сказал командир ехать в фургоне - он едет в фургоне. Следить? А за кем? И зачем? По дороге из фургона никто и ничего не вынесет. Зачем суетиться? И так уже шум подняли - больше некуда.
  Гастас тоже старался никого не обременять: забился в дальний угол, нахохлился как сыч и молчит. Колесо повозки в очередной раз наехало на очередной камень и пассажиры слетели с лавок. По крайней мере Аня и Ириша повалились, как кегли. Аня - потому что так и не приспособилась к такой езде, а Ирише - лишь бы повеселиться. Благо - сидит девочка на кровати, на неё и упала. Тарик на лавке удержался, ухватившись обеими руками за деревянную решётку фургона поверх которой и был натянут кожаный верх. Гастас тоже вскинул руки, пытаясь ухватиться за решётку, но как-то очень неуклюже, да и неудачно. Короче, на лавке парень не усидел, а оказался на полу. Стиснул зубы, поднялся, сел. Очень скованно.
  - Гастас, что с тобой?
  Парень повернул голову, так, будто шея у него каменная, процедил сквозь зубы:
  - Ничего.
  Нервы у Ани и без того на пределе. Многовато впечатлений для одного утра. И покоя как-то не предвидится. Потому упрашивать она не стала, велела жёстко:
  - Броню сними.
  - Отстань. Всё в порядке.
  Именно после такого ответа "отстать" Аня уже не могла:
  - Мне парней позвать, чтобы они тебя раздели, а потом и придержали, пока я твою рану чистить буду?
  Гастас скрипнул зубами и одной рукой принялся раздёргивать пряжки по бокам. Эге! Да вторая-то рука его явно не слушается. Вот не было печали. Надо за дело браться: ланцеты обжечь на огне масляного светильника и остудить в спирту, руки помыть. Ириша сама, без приказа помогает юноше снять панцирь и рубаху. Он принимает её услуги молча. По крайней мере, без сопротивления. Что за вожжа ему сегодня под мантию попала? Вот он пересаживается под открытое окно, в луч света. Ногами парень упёрся в пол, пальцы впились в дерево скамьи, голову повернул, зубы стиснул. Теперь с ним можно делать всё. Не шевельнётся. Кстати, рана то от стрелы, вчерашняя, слева у основания шеи. С навесом стреляли, вот стрела сверху в низ в мякоть и вошла.
  Аня осторожно обтирает спиртом кожу вокруг раны, двумя ланцетами, ещё более осторожно раздвигает края, снимает струп:
  - Где наконечник?
  - Да потроши уже... Выдернул... Шип остался.
  - Понятно. Ты мышцы так не напрягай. А то не видно: где мясо, а где кость.
  Напряжённое до того плечо юноши опускается. Аня опять шевелит края. Да, всё напухло, наболело, начинается нагноение. А ведь рана-то плёвая. Мышцу пропороло. Ага! Вот он белеет! Ещё чуть-чуть раздвинуть края...
  - Ириша, щипцы!
  Рывок: у Гастаса даже ресницы не дрогнули, а рана - чистая. Эх, спирту бы ему в рану, чтобы не дурил в следующий раз, да ладно, без садо-мазо обойдёмся. Кровь, кстати, хорошая, без гноя.
  - Иришь, давай тампон.
  - Шить будем?
  - Нет. Вдруг нагноение. Пусть рана сама закроется. Дольше, но безопаснее. Гастас, ты жив?
  - Что мне сделается?
  - Теперь уже ничего. Повязку только наложу. Кстати, о птичках: почему сразу не пришёл? Не тебя же одного зацепило?
  - Я стрелу вырвал.
  - Хорошо. А шип? Ты же знал, что он остался в ране?
  - Госпожа Анна, - Гастас смотрит в пол, а в горле у него прямо-таки клокочет от сдерживаемого бешенства. Но Аня продолжает невозмутимо накладывать повязку. Кстати, рана, не смотря на всю свою пустячность, для перевязки очень неудобна. Приходится заматывать воину всё плечо и грудь.
  - Я слушаю.
  - Вы хорошо с занозой разобрались. Одним рывком выдрали. Так и надо. Тянуть - зря человека мучить. Так может и мне? Рывком.
  - К чему это ты?
  - Я - наёмник. У меня ни рода, ни племени, ни завтрашнего дня. Даже друзья у меня до тех пор, пока у нас хозяин общий. А наймёмся к разным, может статься, придётся мне с сегодняшними друзьями насмерть сойтись. Вы понимаете меня?
  - И да, и нет. Про то, кто ты - я с первого дня знаю. И сколько жизни наши тогда стоили - не забыла.
  - Тогда вы ничего не поняли. Или понимать не хотите. Да будь у меня хоть что-то - я женился бы на вас не задумываясь. Понимаете? По-честному. Как добрые люди женятся. Но у меня ничего нет. А нечестно я с вами не хочу и не могу. Потому что тогда мне жить незачем. Вот вы мне рану перевязываете, а для меня это больней, чем когда вы кость ту из раны мне тащили. Хорошо, Тарик здесь и Ириша. При свидетелях держаться легче. Теперь вы понимаете?
  - Теперь понимаю. - Аня опустила руки, отступила на три шага, попросила. - Ириша, закончи пожалуйста.
  - Да, госпожа, - в смятении прошептала девочка.
  - И перевязки ему будешь делать ты.
  - Да, госпожа, - повторила Ириша уже твёрже.
  - Госпожа Анна, - парень смотрел на неё почти с собачьей мольбой. - Вы не думайте, я тоже ничего не забыл. И про свой долг я помню.
  - Так забудь, - оборвала его Аня. - Считай, что я его списала.
  - Вы можете такой долг списать, - тихо ответил Гастас, - а вот я не могу. Потому что не мне должны, а я. И сегодня я опять вам задолжал, а чем отдавать - не знаю.
  Вот такой разговор получился. Парень, видите ли надумал разом всё решить. И всё запутал. Ане почему-то хотелось выть от боли. И почему? Непонятно. Она-то никаких планов не строила. Девушка потёрла руками лицо:
  - Душно здесь. Ириша, я верхом прокачусь?
  Девочка куснула губу, кивнула:
  - Конечно, госпожа.
  - А потом ты прокатишься. Хорошо?
  
  - Кремень-девка, - на губах Тарика играет ехидная улыбочка. - Даже не побледнела. Сейчас ветром голову остудит и сделает вид, что ничего не было. Будто не говорил ты ничего. Кремень. А вот ты - дурак.
  Гастас поморщился - повозку опять швырнуло:
  - Да что ты понимаешь!
  - А что понимать? Хорошая девка. И ремесло у неё хорошее. А то что гордячка, так это ничего. Это обломать можно.
  - Заткнись!
  - А тебе-то что? Ты-то здесь причём? По-честному ты не можешь, по-нечестному - не хочешь, а сам-то, - повозку опять швырнуло, - по дурости своей сейчас на скамейке усидеть не в силах.
  - Ну, это только сейчас, - с угрозой уточнил Гастас, но его собеседник лишь презрительно фыркнул.
  Некоторое время все ехали молча, но вот полог распахнулся, на ходу, с лошади, Аня спрыгнула в повозку, покачнулась, но устояла, помахала рукой:
  - Иришь, твоя очередь кататься. Да! - она резко развернулась к Гастасу. - По поводу сказанного: этот мир - ваш и правила здесь - ваши, я же хочу лишь вернуться домой. По поводу твоего долга: как хочешь - так и поступай. Я лечила тебя, лечила других и буду лечить ещё очень многих. Никаких долгов "по гроб жизни" здесь быть не может, тем более, что в моём мире, благодарность - скорее исключение, чем правило. Я привыкла. И третье: больше раны не запускай. Не хочешь обращаться ко мне - обращайся к Ирише. У неё очень лёгкая рука. Лекарка от рождения...
  Ириша, уже взявшаяся за повод лошади, замерла:
  - Это правда, госпожа?
  - Конечно, правда. Ни один твой шов не воспалился. Моя работа не столь чистая. Подучиться бы тебе...
  - Госпожа, вы обучите...
  Аня чуть растерянно оглядела своё передвижное жилище. Да, работа - лучшее лекарство от дурных мыслей.
  - Пожалуй ты права. С тобой действительно стоит заняться всерьёз. Покончим вечером с этим, - Аня пнула рундук, - и начну учить тебя. Любая лекарка должна уметь читать и писать. С этого и начнём.
  Ириша верхом. Она гонит лошадь и кричит, захлёбываясь от счастья:
  - Госпожа Анна будет учить меня! Я буду самой лучшей лекаркой в мире!
  - Господин назначил меня любимой женой... - чуть слышно, для себя пробормотала Аня. Учить. Легко сказать. А на чём писать и что читать? Кажется, в эти времена пользовались восковыми дощечками...
  Дощечки нашлись. Те самые, чистые, выглаженные для будущих листов книги мудреца. Нашёлся и воск. Чтобы знаки были лучше видны, Аня, прежде чем покрыть дощечку воском, закоптила её над огоньком масляного светильника. Получилось неплохо. До вечерней остановки она с Иришей выцарапывали на воске местные знаки букв и слогов.
  А вот поиск сокровищ пошёл совсем не так, как рассчитывали наёмники. Сразу же, как только караван остановился на ночлег, повозку и собравшихся вокруг неё пехотинцев, окружили конные наёмники во главе со старшиной каравана. Аня такому обороту даже не удивилась. Слишком много было поднято шума.
  Несколько мгновений ситуация колебалась, как на весах. Что возьмёт верх: жадность или здравый смысл? Аня решительно встала на сторону здравого смысла, обратившись к "своим":
  - Парни, выносите из фургона вещи и раскладывайте в ряд, чтобы их можно было легко осмотреть и сами они досмотру не мешали.
  - Заткнись, девка! - буквально из-под хозяйского локтя "тявкнул" на неё мудрец.
  - Хозяин, - игнорируя пленника, Аня обратилась к купцу, - Пусть они начинают. Отдохнуть хочется и ужин готовить пора.
  Айрисфед презрительно измерил её взглядом. Право, с лошади это не трудно:
  - Ты так уверена в своей невиновности?
  - Этот фургон уже весь облапали до того, как уступили мне. Где нет ничего, - там ничего нет.
  - Ты утверждаешь, что золота в фургоне нет? - сам того не замечая, гордый купец разговаривал с "низкой женщиной".
  - Кто верит словам? - отмахнулась Аня. - Верят глазам. Смотри сам, тем более, что хозяин здесь - ты.
  До купца вдруг дошло: с кем он говорит. Мужчина резко вскинул голову, как конь, которого дернули за узду, рявкнул приказчикам:
  - Выносите шмотьё! Что встали?
  - Только осторожно, парни, - умоляюще попросила Аня. Не ломайте ничего. Дорога дальняя. Незачем без нужды озлоблять друг друга.
  - Выносите, - повторил Айрисфед свой приказ, но уже без напора и обратился к ней. - У тебя есть деньги, женщина?
  - Конечно, - Аня сняла с пояса кошель, протянула купцу, - всё здесь.
  Купец взял кошель, заглянул в него: серебро, медяки. Не пусто, но и не густо. И ни одного золотого. Презрительно, без слов, мужчина бросил кошель под ноги собеседнице. Аня подобрала свою собственность, пробормотала: "Пану деньги легко достаются, мне - нет".
  - А у того воина вчера повязки не было, - опять вклинился "Мудрец", тыча пальцем в Гастаса.
  - Ириша, - позвала помощницу Аня, - сними повязку.
  - Зачем? - купец смотрел неприятно пристально.
  - Под повязку действительно можно замотать монеты.
  - Хозяин, в повозке больше ничего нет
  - Пазы? Щели?
  - Их нет, хозяин. Доски тонкие. Будь в них пазы - они сломались бы.
  - В вещах тоже ничего нет, - поддержал его другой приказчик.
  - Разве что разобрать повозку...
  - Стоп! - Вскинула руку, возмущённая Аня. - Это уже произвол. Это моя повозка. Я в ней еду! Хочешь её сломать? Отдай мне другую. Взамен.
  - Нет, нет, господин, - завертелся "Мудрец" - Не надо ломать повозку. Эта низкая женщина спрятала деньги в другом месте. А теперь отвлекает твоё внимание.
  - Ты же утверждал, что денег в повозке нет? - Айрисфед перенёс своё внимание на пленника.
  Толстые доски, тонкие доски... Это было, как щелчок:
  - Господин, почему бы вам не проверить сундук с книгами вашего пленника? Там толстые доски и сам он очень тяжёлый.
  Аня презрительно наблюдала за лебезящим Сивым. Вот и доинтриговался. Тайник с золотом наверняка в его сундучке. Слишком волнуется хозяин. Аж взмок весь, побледнел и верещит не переставая:
  - Господин, господин, не слушай эту распутную женщину! Она подлая, она не может не лгать...
  - Пусть обыщут людей, - велел купец приказчику, - и заканчиваем с этим делом. Ужинать пора.
  - Женщину, женщину надо обыскать... - не отставал Сивобородый.
  - Да, обеих женщин в мой шатёр.
  - Нет! - ринулся к хозяину Гастас. Рядом с ним, встали Лагаст и Громир:
  - Хозяин, это против обычаев!
  Купец поморщился, будто услышал несусветную чушь:
  - Не здесь же их ощупывать. И не мужчинам же. В шатре мои рабыни ваших девок досмотрят.
  Возражений не нашлось. Тридцать против двадцати - аргумент веский.
  Вот она и попала в роскошный хозяйский шатёр. Так себе роскошь, между нами говоря: крашенные ткани вместо стен, шкуры вместо пола. Ну да, ковры и войлок ещё не изобретены. Мебель правда есть: лежаки из выглаженных досок, пара раскладных стульев из гнутого бамбука без спинок, но с подлокотниками, наподобие пляжных. Сам шатёр разбит на отдельные кабинки-комнатки, вроде примерочных в магазине готового платья. Из одной такой "примерочной" навстречу Ане и Ирише вышли три женщины, выслушали хозяйский приказ, повторили его:
  - Госпожа Анна, вы и ваша рабыня должны следовать за нами.
  Следовать так следовать. Аня привычно давит раздражение: глупо срывать досаду на подневольных людях. Их заводят за занавес.
  - Госпожа Анна, вы и ваша рабыня должны снять платья.
  Аня кивает Ирише и начинает раздеваться.
  - Если госпожа Анна позволит, мы ей поможем.
  Опять пересчитали монеты в её кошельке, прощупали и протрясли снятое платье. Аня наблюдала всё это не скрывая скуки:
  - Всё? Я могу одеваться?
  Самая старшая по возрасту рабыня смотрит на неё с некоторым смятением:
  - Господин велел осмотреть вас...
  - Не спрятала ли я в "укромном месте" тысячу золотых? Нет, не спрятала. Там и десяти не спрячешь.
  - Господи желает знать...
  - Обойдётся.
  Это ощущение ни с чем не сравнимой уверенности. Какая ей разница, что пожелал богатый купец? Какая разница, что талдычит его рабыня?
  - Ты не девственница?
  - Какая тебе разница?
  - Не мне...
  - Так кому?
  - Моему господину...
  - Твоему господину? - Аня в упор смотрит на теряющуюся под её пристальным взглядом женщину. - Он что? Жениться на мне собрался? Так вот: я за него не пойду.
  Её одежда мало отличается от мужской. В пышном платье верхом не покатаешься. И чтобы одеться, девушке служанка не нужна.
  Громкий визг буквально пронзает матерчатые стены и занавеси. Аня подхватывает Иришу под руку. Та тоже уже оделась:
  - Пошли отсюда.
  - Что это? - в глазах маленькой служанки растерянность и испуг. Аня пренебрежительно машет рукой:
  - Думаю, купец нашёл золото и сейчас ему не до нас, - она решительно откидывает занавес и лицом к лицу сталкивается с хозяином шатра, говорит, глядя ему прямо в глаза:
  - Тебе отец разве не говорил, что подглядывать за голыми женщинами нехорошо?
  Мужчина просто отшатывается от такой наглости.
  - Вижу, что не говорил, - делает вывод Аня и проходит, нет величественно проплывает мимо него.
  Лицо Айрисфеда багровеет от стыда, он сжимается, мечтая провалиться сквозь землю, но девушке нет до него дела. И это самое обидное. А у шатра чуть ли не линия фронта. Озлобленные пехотинцы против спешившихся конников. Вовремя она, однако.
  Аня улыбается счастливой улыбкой, машет рукой "своим" воинам:
  - Всё в порядке, парни. Золото у мудреца в сундучке было. Слышали, как он визжал?
  Приятно конечно сознавать, что ради тебя мужчины готовы пролить кровь, но лучше всё-таки без этого. Право, роль Троянской Елены - не для неё. Значит, надо улыбаться, демонстрируя зрителям, что у неё всё О,кей и даже лучше. И Аня улыбается, идёт, словно не замечая чужой озлобленности, мимо всадников к "своим":
  - Парни, ужин-то хоть готов? Ерунда какая-то, а не день сегодня.
  - Госпожа, Анна...
  А, это Гастас. Юноша бледен, как полотно.
  - Всё нормально. Абсолютно всё нормально.
  - Но крики...
  - Обижаешь? Чтобы я так верещала? Уж ты-то меня знаешь.
  Парень вздыхает с облегчением, одновременно виновато опускает глаза:
  - Да, госпожа Анна.
  Ужин, посиделки у костра. Болтовня, сплетни. Кто-то сказал, что в двойном дне сундучка нашли аж девяносто четыре большие золотые монеты. Сумасшедшие деньги. Пришли представители от отряда конников - извиняться: мол служба такая, приказ есть приказ. Им тоже выдали каши, налили чаю в кружки. Непривычный напиток, но парни пьют. Чего не сделаешь ради мира. Опять разговор о деньгах:
  - Девяносто четыре монеты. Госпожа Анна, если их по договору делить - сколько выйдет на каждого?
  - Девяносто три разделить на три - получается тридцать одна, - считает вслух Аня. - Две трети наши. На каждого из вас пришлось бы чуть меньше трёх золотых.
  - Надо было по-честному делить, - ворчит Рагаст.
  - Так хозяин и разделил по-честному: мне, мне и опять мне. Ровно на три части, - отшучивается Аня.
  Улыбки почему-то кислые.
  - Вот если бы госпожа Анна то золото нашла...
  - Купец всё равно забрал бы всё себе.
  - Да мы...
  - И была бы резня, - Аня кивает на парламентёров. Те жмутся, что-то мямлят про клятву верности.
  - Может, хозяин не решился бы караван без охраны оставлять? Здесь места неспокойные...
  - А где они спокойные? - вставляет реплику Лагаст. - Однако вон, ради неполной сотни золотых поставил же он нас против конников. И не отдаст находку теперь, хотя по договору - обязан. Короче всё, парни. Мой совет: забыть эту историю да покрепче. Места здесь действительно неспокойные. Наткнёмся на собачников - возьмём своё. Да, - он поворачивается к парламентёрам, - что там ваши старшие решили?
  - Старшие - думают, а вот мы...
  - А молодшие? - подбадривает его Лагаст.
  - Молодшие согласны. И на делёж, и на золотой для госпожи Анны.
  - Значит, и старшие согласятся, - подводит итог Лагаст. - Куда им против всех.
  
  Глава 13 Божественная кровь.
  
  Гастас сидел с краю, молчал, потом вообще ушёл. Аня старалась не смотреть в его сторону, старалась выглядеть безмятежно. Старалась. Но вот она в своём доме на колёсах, одна, если не считать Ириши. Вокруг относительный порядок: Ириша постаралась. С остальными вещами они разберутся завтра, в пути. Эх! Помыться бы да спать! Аня снимает рубаху, штаны, заходит в кабинку для мытья. Ириша поливает её водой из ковшика. Хорошо. Вода, через деревянную решётку на полу течёт на землю под повозку. Теперь накинуть рубаху на освежённое тело и спать. Но сон не идёт. Луна заглядывает в окошко, прорезанное в кожаном пологе и заливает половину кибитки колдовским, дымчатым светом:
  - Ириша, - чуть слышно окликает девочку Аня, - ты спишь?
  - Нет, госпожа, - слышит она в ответ ясный, совсем не сонный голос.
  - Я старую песню вспомнила. У нас её "Песняры" пели. Я тогда думала, что это смешная песня. Они её по-белорусски пели, но всё равно всё понятно было. Я даже песню запомнила. Она про девку, которую мать била. У них она очень смешно получалась. У меня так не получится, но всё равно, послушай:
  "Била девку мати
  Берёзовым прутом,
  Чтобы не стояла
  С молодым рекрутом.
  Ну а я - стояла,
  Ну а я - ходила,
  Молода рекрута
  Горячо любила.
  Спрашивала мати:
  "Чем же он хороший?
  У него нет хаты,
  У него нет грошей,
  У него нет мати,
  У него нет таты.
  Вот за то и отдан
  На весь век в солдаты"
  Била девку мати...". А меня и побить некому.
  - Госпожа Анна, - голос Ириши звучит как чужой. - Это очень грустная песня. У наёмников в самом деле нет ничего: ни семьи, ни денег, ни дома. Если бы...
  - Если бы что? Иришь?
  - Если бы у него была семья?
  - Тогда бы его семья меня не приняла. Я ведь всего лишь безродная чужестранка - бесприданница. Или я не права?
  - Правы, госпожа. И никакой надежды? Ни здесь, ни там?
  - Ну, у нас надежда была бы...
  - А песня?
  - Она очень старая. Потому-то я и приняла тогда её за смешную. Сейчас никто и никого у нас за любовь прутом не бьёт. Особенно среди простых людей. Знаешь, что самое обидное?
  - Что?
  - То, что он со всем согласен. Ему проще прогнать меня.
  - А если он не может ничего сделать?
  - А он пытался? Знаешь, Ириша, как у нас говорят? Кто хочет - ищет способы, кто не хочет - ищет причины.
  - Госпожа Анна, - голос девочки едва слышен.
  - Что?
  - А если бы деньги были у вас?
  - Сколько?
  - Не знаю. Я подумала... Жаль, что в повозке не оказалось денег...
  - Их просто не нашли, - отмахнулась Аня.
  - Но её же всю обыскали...
  - И что? Ириша, подумай сама: неужели этот Сивый отправился к своему повелителю, везя с собой только свою, вечно спящую дочь и недописанную книжонку? Нет, он вёз ему деньги. Много денег.
  - Те, что были в сундучке под книгами?
  - Разве это много? Заманивая нас сюда, Повелитель отвалил нам по целому миллиону. Каждому. Думаю, монеты из книжного сундучка принадлежали лично Сивому, а господское золото всё здесь. Слишком уж патлатый волновался, когда наёмник предложил сломать повозку.
  - Здесь? Заделано в какой-нибудь из опорных брусьев?
  - Думаю, что нет. Думаю, что оно рядом. На самом видном месте. Именно поэтому и невидимо. Я думаю, оно... - Аня откинулась назад, чувствительно стукнувшись затылком об изголовье кровати.
  Подушек местные жители ещё не изобрели и под голову подкладывали или скатанную валиком овчину, или деревянный чурбачок, как здесь. Этакая, фигурно вырезанная, цельная чурка. Цельная, толстая. От неожиданной мысли Аня чуть не подскочила, поспешно потянулась к одежде, точнее к широкому ремню, на котором у неё всегда висел нож из драгоценной, берилловой бронзы, которую здесь называли или "седой" или "золотой", в зависимости от того, начищена она была или покрыта патиной.
  Лунный свет позволял ей разглядеть даже щели между тонкими, дощатыми бортиками короба-кровати и чурбачком изголовья. Кончиком упругого ножа она прощупала эти щели: поперечные, продольные и вдруг... Оно всегда случается вдруг, даже если и ждёшь этого. При нажиме снизу, чурбачок повернулся вокруг своей оси, откинулся, как крышка.
  Их было десять. Гнёзд, выточенных в деревянном монолите и забитых комками сваляной шерсти, чтобы не звучали при простукивании. В восьми из них, кроме шерсти лежало по кожаному мешочку-кисету, плотно набитому золотыми монетами разной формы и веса. Мешочек в девятом гнезде был полупустой.
  - Действительно, на самом виду, - Аня развернула чурбачок изголовья в пазах и кровать приняла свой прежний вид.
  - Сколько их там? - придушенно спросила Ириша. Почему-то так и не покинувшая свою лежанку. Может очень устала?
  - Не важно сколько. Всё на месте.
  - Их надо перепрятать...
  - Зачем? Чтобы золото нашли при следующем обыске? Здесь оно в безопасности.
  - Но золото...
  - Лучше его никому не показывать. Видела, что было из-за сотни монет? Парни чуть друг друга не поубивали. Пусть лучше эти золотые лежат там, где лежали.
  - А потом?
  - Вот потом и посмотрим...
  Сон не шёл и не шёл, а сейчас вдруг навалился, разом выключив мысли и чувства. Тишина. Луна ныряет за тучу и темнота наполняет повозку, как чернила чернильницу. Лишь слабый отблеск язычка масляного светильника дышит на кожаной стене. Сгорбленная, чёрная тень поднимается, перекрывая светлое пятно. В руке её: чёткая черта - посох. Тихий вздох проносится в воздухе: "Всё-таки приятно поговорить с умным человеком. Уж больно редкое это удовольствие. Да, золото здесь бессильно. Нет здесь предателя. Но, бедная девочка. Говорят: "Влюбляться полезно", - а ей от любви одно горе. Чем же помочь тебе? Добавить красоты? Но красота сама по себе ещё никогда не принесла счастья. Расширить сердце? Но в сердце твоём умещается целый мир. Ты не любишь прятать свои стриженные волосы? Пусть солнце вызолотит их своими лучами. Не прячешь кожу от загара? Пусть на смуглой коже глаза твои сияют подобно драгоценным камням. И улыбайся, девочка. Ты умеешь встречать улыбкой и радость, и беду. Значит, удача обязательно улыбнётся тебе в ответ. Но, откуда ждать беду? Кто предаст, если рядом нет предателя?" - шёпот слабеет и тает, как тень на стене. И вот в повозке уже нет никого, кроме спящих.
   ...............................................
  На этот раз собачники первыми заметили караван и сразу "сели ему на хвост". Ещё бы! Такой сладкий кусок.
  - У них больше полусотни воинов на конях, а сколько собак - можно только гадать. Рабы, стадо овец, табун коней и даже быки! - рассказывал всадник-разведчик пехотинцам, - Вам одним не справиться.
  Что ж, всадник прав. Два десятка пеших воинов такую орду не одолеют.
  - Мы согласны на ваш делёж, - Вступает в разговор Неврис - один из старшин конного отряда.
  - По рукам!
  - Как действуем?
  План боя составлен быстро. Пехотинцы, как это принято, отстают. Не десяток, а все. Кочевники, приостановив погоню, спускают на них собак. Потом победители насчитали двадцать четыре бронированных пса. С собаками ещё не покончено, а тридцать пять верховых копейщиков врезаются в массу наездников-собачников. С разгону. Разгон в такой атаке - великое дело. Верховые слуги из каравана подводят пехотинцам, расправившимся с собаками, их коней.
  А вот среди собачников единства нет. Кто-то убит в первые минуты, кто-то пытается удержать наступающего врага, кто-то позорно бежит. Сопротивление подавленно. Некоторое время часть наездников преследуют беглецов. Правда не долго. Остальные окружают орду и начинается грабёж. Деловитый, основательный, "по системе".
  Тут же, в процессе, трофеи делятся по сортам: кони к коням, быки к быкам, повозки к повозкам, рабы к рабам. Отдельными кучами сваливаются снятые с трупов доспехи, оружие, отдельно - мешки с зерном и крупой, кожи и овчины.
  Пятеро воинов лапают женщин. Девственницы ценятся вдвое дороже. Лагаст осматривает рабов-мужчин, словно ищет кого-то: щупает мышцы, заглядывает в лица. Вдруг один из пленных перехватывает его руку. Дерзость невероятная, но командир почему-то не возмутился. Нет! Он рад. Хлопает человека по плечу, что-то говорит ему, сам, клещами растягивает кольца на кандалах и ошейнике. Не иначе, нашёл знакомого. Освобождённый выпрямляется, прибавляя в росте, и тут же, на равных, начинает советовать своему спасителю: тычет пальцем в двух мужчин из связки, объясняет что-то настойчиво. В их беседу буквально врезается один из старшин наездником. Аня ещё не знает его имени.
  Всё понятно. Боя без потерь не бывает, отряды желательно пополнить. Причём сразу, до дележа, пока за пленниками не закрепился статус "рабов".
  Аня видит всё. Она и Ириша буквально в центре событий. Воины уже поставили котёл, наполнили его водой на треть и даже огонь под ним разожгли. Знают: лекарке нужен кипяток. Сюда же, на свободную площадку, сносят раненых: три пехотинца, семь наездников. Ещё семь наездников убиты. Что и говорить, потери серьёзные.
  У собачников победители оставили лишь женщин да детей постарше. Вой стоит на всю степь. На краю орды - гора обобранных догола трупов: воины, пастухи, старики, старухи, дети малолетние. И собаки, разумеется. В общей куче. Рядом воины роют могилу для своих погибших.
  Усилием воли Аня сосредоточила внимание на раненых. Дело плохо. У троих из десяти внутренности буквально разворочены копьями. Чудо, что люди ещё живы. Аня здесь бессильна. Впрочем, никому и ничего объяснять не нужно. Воины сами знают, что делать: прикрыть умирающему глаза ладонью, короткое слово прощания и удар мечом в грудь. Страдания человека закончены.
  А вот с оставшимися, повозиться стоит: двум вправить кишки и зашить раны, уповая на то, что инфекция не попала внутрь. У одного разрублена ключица. Рану заштопать, кость сложить и закрепить руку и плечо шиной. У другого - голова раскроена до кости. Видно потерял в схватке шлем и схлопотал по голому кумполу. Счастливчик: шов, повязка и три дня покоя. У троих - колотые раны. У двоих - в грудь. Плотная повязка и покой, а там - как повезёт. Если сгусток крови перекроет разорванные сосуды - человек будет жить, если нет - истечёт кровью в ближайшие пять-шесть часов. У последнего - вскользь пропорот бок. Этот - самый счастливый: шов, плотная повязка и можно даже в седло.
  Визг прорезал деловитый гомон. Мужской визг. Право, здесь такое редкость. Добытчики встрепенулись. Те, кто оказался ближе, бросаются к одной из повозок. Возня внутри. К мужскому визгу добавляется визг женский и брань мужчин. Провинившихся, за ноги, за руки, как тюки, волокут на суд к отцам-командирам. Виновников двое: девчонка лет четырнадцати невнятного вида в разорванной, окровавленной одежде и воин-наездник со спущенными штанами и пропоротым животом. Из раны в паху у него клубком лезут кишки. "Полакомился", блин.
  Среди командиров - лёгкое замешательство. Первым реагирует Гастас: намотав волосы девчонки на руку, он одним ударом меча снимает ей голову с плеч. Женский визг обрывается, но децибелы мужских воплей подскакивают так, что у Ани закладывает уши. Теперь ругань относится ещё и к убийце. Гастас рычит что-то в ответ. За таким шумом поймёшь немного. А вот Громир, обернувшись к старшине наездников, что-то резко ему выговаривает. Воин тычет рукой в окровавленный женский труп, потом обводит всех присутствующих. Наездники притихают. У их старшего желваки гуляют по щекам. Он набычился, опустил голову. Громир замолкает, машет рукой: мол, что дурням объяснять? Теперь говорит наездник. Обращаясь к своим подчинённым негромко и очень неласково. В ответ звучит классическое: "Да мы...", "Да я..." "Нас там не было..." Один из распекаемых возмущённо машет руками, наступает на Громира: типа "А сами?" В его вопли вклинивается Лагаст в духе: "Щас посмотрим, - машет Гастасу рукой, - Иди, разберись".
  Аню охватывает странное состояние одеревенелости. Избыток впечатлений. Нервы отказываются воспринимать ещё что-то. А воины волокут раненого в "медпункт". Следом идут Громир и старшина наездников: взволнованные, злые: "Сразу!" "Чтоб знали!"
  Ириша трясёт Аню:
  - Госпожа, Анна, госпожа Анна, что с вами?
  - Со мной? - Аня с недоумением смотрит на свою помощницу. - Ничего.
  - Вы так бледны...
  - Просто оглохла от этих воплей. И эта девчонка...
  - Госпожа Анна...
  Непонятно, что так перепугало девочку? Уж для неё-то такие сцены не в диковинку. А ведь перепугана малышка всерьёз.
  - Что случилось, Ириша?
  - Госпожа Анна, не думайте, Гастас не убийца. Если бы он не отрубил женщине голову - с ней бы поступили намного хуже. Она убила мужчину. По нашим законам за это разрывают заживо.
  - У нас за такое тоже не щадят, - улыбка тянет лицо в сторону. Сколько общего в таких, казалось бы разных мирах.
  - Гастас очень смелый.
  - Он всё-таки не рядовой. Он - помощник Лагаста.
  - Это так, но...
  - Не всякий бы осмелился так пойти против всех? - Аня улыбается через силу. - Ты права. Не всякий. Даже командир. А вот и "жертва любви". Сейчас мы его заштопаем и эта тварь будет жить дальше. Интересно, накажут его?
  - Обязательно, госпожа! Из-за его распущенности добыча стала меньше. Девственница стоит вдвое дороже женщины...
  - Я знаю. Кладите его, парни. И броню с него снимайте.
  У раненого глаза лезут на лоб от боли. Он уже и кричать не может. Лишь хрипит. Товарищи осторожно снимают с него броню. Аня обрезает на нём одежду, осматривает рану, не касаясь:
  - Повезло. Петли кишок целые. Сейчас вправим. Ириша, дай ему макового отвара.
  - Наш товарищ должен жить! Запомни! Женщина!
  Аня удивлённо вскидывает глаза на говорящего. Это старшина наездников. По габаритам и в броне мужчина напоминает былинного Илью Муромца. И такой же бородатый. Бледнея от злости, Аня спрашивает:
  - Громир, что эти люди хотят от меня? Зачем они пришли, если не верят мне?
  Вот оно преимущество нецивилизованного, дикого мира: право на отказ. Мужчина даже не думает вопить о гуманности и священной обязанности врача спасать каждого и всякого. Даже если спасти пациента - невозможно. Гигант краснеет, смущается, а Аня наступает на него:
  - Если веришь мне - оставляй раненого и уходи. Если не веришь - забирай его и уходи. Но оскорблять меня угрозами ты здесь не будешь.
  И наездники уходят. Не сказав ни слова, смиренно опустив глаза в долу. Громир скептически кривит губу, хмыкает:
  - Да уж. А говорят: бледнеют от страха.
  Аня переводит взгляд на него:
  - Я не права?
  - Да нет, права. Просто рвёшь разом.
  - В моём ремесле иначе нельзя. Иришь, где отвар? Выпил? Тогда я вправляю кишки.
   А в голове - одна мысль: "Только бы пациент не умер от боли".
  Парень не умер. Лишь сознание потерял. Аня штопает рану двойным швом. Молча.
  - Он будет жить? - спрашивает Громир.
  - Я сделала всё, что смогла. Остальное...
  - Остальное - во власти Многоликой, - заканчивает реплику Ани Ириша. - Мне кажется, всё будет хорошо.
  Работа не закончена, а на "мед пункт" подходят пятеро: Гастас ведёт трёх мужчин и женщину. Он бледен. Не иначе от злости. У троих на щеках румянец смущения, глаза смотрят под ноги. Громир шипит на подчинённых:
  - Бездельники! Развлекаются, а другие за них работать должны? Быстро за дело! - Троицу как ветром сдуло. Следующие слова старшого обращены к лекарке. - Госпожа Анна, дайте этой бабе работу, чтобы у вас на глазах была.
  - Работу? - ворчливо огрызается Аня. - Ей одежду дать не мешает...
  - Вам виднее, - право, Громир смущён и спешит удалиться. Гастас так вообще уже смылся.
  Одежды под рукой много, целая куча. Правда мужская и в крови, но всё равно лучше тех лохмотьев, в которые превратилось платье пленницы. Недешёвое, кстати. Аня выбрала из кучи штаны и рубаху почище, подала женщине:
  - Оденься.
  При звуке её голоса женщина вздрагивает всем телом, резко вскидывает голову и Аня невольно отшатывается. Такую красоту не часто увидишь. Даже на картинке, а уж в жизни...
  Чёрные пышные волосы, правильный овал лица, чистый лоб, тонкие дуги бровей, густые и чёрные гребёнки ресниц, глаза, как два чёрных солнца. Женщина очень молода, моложе Ани и её строгую красоту смягчает юная нежность черт. Даже опухшее от слёз лицо не способно испортить её облик. Интересно, кем она была? Любимой женой вождя племени, его наложницей?
  При виде наклонившейся над ней, коротко остриженной лекарки, красавица судорожно хватает край Аниного плаща, целует, говорит что-то быстро-быстро, как в горячке.
  - Ириша, ты её понимаешь?
  - Да, - лицо девочки отчуждённое, почти злое. - Эта кукла уверяет вас в своей покорности.
  - Скажи ей: пусть оденется и ... я хочу, чтобы она подкладывала дрова в костёр под котлом, но понемногу.
  - Зачем? - удивляется Ириша. - Кипяток больше не нужен.
  - Ей это знать незачем. Пусть думает, что нужна нам. Переводи.
  Ириша переводит. Пленница часто и униженно кивает, подтверждая кивком каждое услышанное слово: "Да, да, да, госпожа, да..." - спешно натягивает поверх рваного платья мужскую одежду, из лоскута сооружает что-то вроде неровного платка, которым обвязывает голову, пряча свои роскошные локоны, садится у костра. Беднягу трясёт, на щеках - желваки, зубы стиснуты так, что звуку не прорваться. Лишь слёзы стекают по грязным щекам. Решив, что на неё никто не смотрит, она украдкой нагребает горсть пыли пополам с пеплом, растирает её по мокрому от слёз лицу.
  - Бесполезно, - невольно вздыхает Аня.
  - Что, госпожа? - спешит уточнить Ириша.
  - Мажется. Она так красива, что никакая грязь этого не скроет.
  Сочувствие к поверженной, действует на девочку, как красная тряпка на быка. Только уважение к госпоже, удержало её от более резких слов:
  - Эта кукла жила человеческим мясом!
  Аня покачала головой:
  - Я думаю, лично на ней меньше крови, чем на мне. Мир этой девочки рухнул и мне её жаль, хотя падению такого мира я могу только радоваться.
  - Вам жаль её? - упирается Ириша. - А она бы...
  - Нас с тобой не пожалела? Я знаю. Думаю, сейчас она нас с тобой просто и люто ненавидит.
  - За вашу доброту?
  - Именно за неё Ириша. Кстати, её обидчиков я ни в чём обвинять не хочу, кроме того, в чём обвинил их Громир: в пренебрежении интересами товарищей по оружию. Мне странно сознавать это. Не думала, что смогу стать такой бесчувственной.
  Ане действительно непонятна перемена, которая с ней происходит. Как же быстро меняется её восприятие окружающего "Бытие определяет сознание", сознание влияет на восприятие мира, а восприятие неизбежно отражается на бытие. Круг замкнулся. Точнее, спираль, потому что бытие, определяющее сознание - это вчера. Бытие, на котором отражается мировосприятие - завтра. Что же сегодня? А сегодня для нас реально лишь наше восприятие окружающего. И всё-таки юную женщину жаль. Аня выливает в чашку остатки макового отвара, даёт пленнице: "Выпей". Та понимает. Если не слова, то жесты, с трепетной покорностью принимая ёмкость, через силу пьёт, давясь и всхлипывая.
  - Лучше бы этой кукле умереть! - шипит Ириша.
  - Почему?
  - А что её ждёт хорошего?!
  Аня неопределённо пожимает плечами:
  - А что хорошего ждёт нас? Ты знаешь? А что хорошего ждало тебя? Но ты выжила и победила.
  Лицо девочки заливается краской:
  - Простите, госпожа.
  - Мне не за что тебя прощать, - отвечает Аня без всякого чувства. - У тебя возникают вопросы и ты ищешь на них ответы. И у меня возникают вопросы, и я тоже ищу ответы на них. Моя беда в том, что прощая что-то одним, я не могу обвинять в этом же других.
  Делёж длился весь день. Аня присутствовала на нём, но ни разу не вмешалась. Незачем. Айрисфед даже не пытался смухлевать. Добычу разделили на доли, а их распределили по жребию. Всё честно. Караван растёт. Повозки трещат от добычи, скот замедляет движение. Завершает делёжку - пир. Изобилие мяса, круто сваренная каша и жиденькое, чуть не в трое разбавленное вино, для вкуса приправленное толикой мёда. Этакий компотик с градусами кваса. Естественно, пир сопровождается разгулом. Естественно, ни Аня, ни Ириша на нём не присутствуют. Лагаст лично принёс им в повозку блюдо с лучшим мясом, лепёшки из просеянной муки, кувшин чистого вина и привёл всё ту же рабыню. Она досталась его воинам по жребию, вместе с прочей добычей. Теперь просит, отводя глаза:
  - Помыть бы её и переодеть...
  Аня возмущена:
  - Я что? Похожа на сводню?
  Но старшой настойчив:
  - Госпожа Анна, если наш хозяин купит эту несчастную - лучше будет всем. И нам - мы получим больше денег, и ей - у неё будет только один мужчина.
  - Интересно, что она скажет про такую заботу?
  - Она согласна.
  - Вы её спрашивали? - удивлений Ани мешалось с недоверием.
  - Конечно. Я всё объяснил ей. Она со мной согласилась и будет слушаться.
  Аня растерялась.
  - Хоть кто она?
  - Одна из невесток вождя собачников, - отмахнулся Лагаст. - Вы поможете нам?
  Как тут откажешь.
  - Принесите воды, - просит Аня вместо ответа.
  - Воду сейчас принесут, - соглашается Лагаст. - И подходящую одежду тоже.
  Утром опять в путь. Караван ползёт, как объевшаяся змея, буквально притягивая всяческих любителей поживы. Обычно, мелкие тати зарятся на скот. Командиры удвоили дозоры и теперь большая часть воинов каждый день отсыпаются в сёдлах или повозках. Впрочем, парни не ропщут. Служба - вещь нелёгкая. Наёмнику никто денег зря не платит. А поскольку ни одна стычка не обходится без царапин, - то Ане тоже скучать не приходится. Да тут ещё дожди пошли. Даже в фургоне сыро, а каково тем, кто шагает под открытым небом? Малый проблеск солнца - подарок небес и Аня отмечает его верховой прогулкой. Она и Ириша - единственные женщины в караване, которым дозволена такая вольность. Все мужчины каравана невольно провожают взглядами всадницу в мужской одежде. И лишь два глаза везде и всегда ищут фургон с "золотым" изголовьем - сивобородый пленник не из тех, кто прощает другим собственные глупости.
  Широкую повозку тянут четыре быка. Хозяин повозки, Айрисфед отдыхает на дневном ложе от ночного разгула. Не один, разумеется. С двумя рабынями сразу. Третья, в ожидании приказа господина стоит на коленях возле постели.
  - Каковы лапочки! Были у тебя такие когда-нибудь?
  - Увы, мой добрый покровитель, - Сивый почти извивается перед хозяином. Взгляд его скользит в сторону, но не из почтительности или скромности, нет. Всадница с коротко остриженными волосами и в мужской одежде опять притянула его ненавидящий взор. - Смирение и воздержание - добродетели, свойственные мудрости, так же, как страстность и чувственность свойственны обычным людям.
  - Да уж, мы простые люди слабы и порочны. Не то, что мудрецы, - не скрывая иронии отзывается купец с усмешкой.
  - Нет ничего порочного в том, чтобы следовать своей природе, - смиренно отвечает Сивый. - Природа человека определяется Богами, а следовать воле Бога - благо.
  - То есть, если я... - купец притиснул к себе обеих рабынь сразу.
  - Да, мой добрый покровитель, - звучит ответ Сивого, - вы следуете своей природе, то есть воле богов.
  - А если ты?
  - Увы, мой добрый покровитель.
  - И тебе даже не хочется? Смотри, какие красотки!
  - Ах, великодушный господин, - вздохнул Сивый, - с этим сталкивается каждый. Ведь более всего душа наша жаждет именно недоступного. Для каждого существуют недоступные женщины. Чаще всего они далеко не самые прекрасные, но всегда самые желанные...
  Желваки заходили на щеках купца. Он оттолкнул наложниц, резко встал, подавшись к своему пленнику:
  - Говори яснее!
  - Можно сказать яснее, мой могучий покровитель, - смирение Сивого отдаёт показухой. Его собеседник "попался", - а можно и показать. Посмотри туда сам. Девица на коне. Её кожа опалена солнцем, как у последней деревенщины в поле, волосы обрезаны, как у блудливой рабыни. А одежда? Это же мужская одежда! Дерзость же её вообще не знает предела. Разве похожа она хоть чем-то на твоих нежных, томных красавиц? А, между тем, в караване нет девицы недоступнее её. И нет желаннее. - В смиренно опущенных глазах пленника прячется насмешка, но Айрисфед сейчас просто не способен её заметить. Взор его прикован к наезднице, ноздри гневно раздуваются, зубы оскалены. Купец сознаёт правоту своего собеседника: девушка для него абсолютно недоступна, но это только усиливает его гнев. Вот лекарка разворачивает коня и становится недоступна для взгляда. Тяжкий вздох вырывается из груди Айрисфеда.
  - Умная, сильная, отважная. Разве такой должна быть женщина по воле богов? Нет! И их гнев неминуемо обрушится на нарушительницу...
  Но купец ничего не слышит. На лице его печать безнадёжной тоски:
  - Я бы не пожалел пятидесяти золотых ... но, я даже не осмелюсь предложить их. А, между тем, ни одна женщина не будила во мне такого желания. В последнее время... кажется, я скоро не выдержу и тоже стану кататься верхом, лишь бы изредка поймать на себе взгляд её сияющих глаз. Но, ты прав. Есть женщины, которые никогда не будут нашими и с этим следует примириться.
  Искренняя растерянность отразилась на лице Сивого:
  - Такой человек страдает из-за безродной...
  - Замолчи! Старик! - Теперь ноздри купца раздулись от гнева, а глаза буквально пылают от ярости. - По твоей вине мои воины едва терпят меня. Я и так прилагаю все силы, чтобы примириться с ними, а ты предлагаешь мне силой похитить их женщину?
  - Эта женщина пока ничья... - попытался возразить пленник. Зря.
  - Она их женщина и находится под их покровительством. Ты, похоже принимаешь меня за безусого юнца, способного погубить дело всей жизни ради утоления низкой прихоти. Нет, старик. Больше с моей охраной ты меня не столкнёшь! А если попробуешь сделать это ещё раз... - волосатая лапа стиснула Сивому горло так, что у него в глазах потемнело.
  - Господин, господин, - захрипел пленник едва слышно. Грубый толчок швырнул его на пол:
  - Запомни! Повторять не буду.
  - Да, господин, - жалобно прохрипел Сивый, ощупывая горло. - Я запомню.
   ................................................................
  Аня ловко соскочила с коня прямо на край движущейся повозки. Встретил её весёлый смех Ириши. Раздвинув полог, девушка оказалась внутри.
  Гастас сидел на лавке под открытым окном, в самом солнечном луче, обнажённый по пояс. Смеющаяся Ириша сматывала длинную полосу ткани, заменявшую бинт и при появлении Ани развернулась к ней:
  - Госпожа, всё заживает. Повязка не нужна.
  - Я же говорила, что у тебя лёгкая рука...
  - Посмотрите сами...
  Но Гастас уже натягивал рубаху:
  - Ладно, я пойду.
  - Не смею задерживать...
   .......................................
  - Я опять некстати? - Вздохнула Аня, проводив гостя взглядом.
  - Не сердитесь на него, госпожа, - вступилась за юношу Ириша.
  - На что сердиться? У меня есть дом, есть мама и я хочу вернуться к ней. Но ведь и у него есть друзья, есть его мир. Видела бы ты, как прикрывал его Лагаст тогда, у собачников. - Горло перехватывает от волнения, но девушка справляется с ним. Гордость сильнее обиды и отчаяния. Не умеет она ныть и плакаться, изобретая "страдания" по поводу и без повода, и не хочет уметь. - Не могу я сказать ему: "Брось всё и иди за мной!" Я не гордая красавица-шляхтянка, сказавшая Андрию: "Долг и Родина призывают меня!" Я - дочь лекарки, дочь матери-одиночки...
  - Не говорите так, госпожа Анна, - поспешно перебивает её Ириша. Девочка захлёбывается от сочувствия, но не может не поддаться настроению старшей по возрасту собеседницы. - Никакая красавица не сохранила бы здесь свою гордость и одного дня, а вы живёте и никому не кланяетесь. И не кланялись никогда. Даже собачникам. И вы правы: каждый сам делает свой выбор и сам проходит свой путь, но ... Гастас приходит сюда, когда вы катаетесь...
  - Пусть и дальше заходит, - Аня с деланным равнодушием пожала плечами, отгоняя этим движением непрошенную ревность. Нет. Никогда! Она и Мишаню к Тине не ревновала, хотя, когда на вечеринке застала их вдвоём, её сердце готово было разорваться от боли.
  А чем всё закончилось? Ей нет никакого дела ни до Мишани (жаль парня, конечно, но и только), ни до Тины (нравится ей валяться с кем попало - пусть себе и валяется). Полное равнодушие, а ведь тогда ей жить не хотелось. Так, может быть, и эта её любовь тем-же закончится? Кто знает?
   ....................................................
  - Да безотцовщина эта Анька. Незаконнорожденная! Они с матерью - нищие! - Алевтина просто захлёбывается от возмущения. Оказывается, её нынешний любовник, безответно сохнет по её подруге! Не по ней, умнице-красавице, а по обтрёпанной, наивной до глупости Аньке-пулемётчице!
  После таких слов лицо Айрисфеда начинает наливаться кровью. Затасканная, иссохшая прислужница-рабыня видит это и спешит вмешаться:
  - Господин, господин, не гневайся, снизойди до жалкой рабы своей, я слышала...
  - Что? - брезгливо перебивает её назойливое бормотание хозяин.
  - Твоя новая наложница говорила, что глаза лекарки светятся божественным огнём...
  - Чего? Божественный огонь в глазах байстрючки? - морщится Тина. Она искренне презирает весь купеческий курятник со всеми его сплетнями и пересудами, не считая нужным скрывать свои чувства, и даже не догадывается, что "курятник" платит ей тем же, но молча, в ожидании счастливого случая. И случай настал. Старая холопка намерена предъявить счёт:
  - Именно это я и хотела сказать, господин. Все знают, что Боги иногда снисходят до смертных женщин. Конечно, под обликом смертных мужчин, но дети от таких союзов...
  - Да что ты плетёшь! - Алевтина даже не желает как-то сдержать своё возмущение. - Нет никаких богов! Сказки это! И Анькиного отца я знаю, он, между прочим...
  - Молчи, женщина. - Голос Айрисфеда сух и непреклонен. - Я не желаю тебя слушать. И видеть тоже. Собирай свои вещи и уходи.
  - Куда!?
  - Куда хочешь. Мне ты больше не нужна.
  - Но ты обещал...
  - Сказано: убирайся. А будешь спорить, - велю поколотить и выкинуть в чём ты есть. Эй! - Он машет рукой рабыне. - Значит, Новая говорит, что в глазах лекарки горит божественный огонь?
  Само собой, уважаемому купцу унизительно втюриться в безродную лекарку. Иное дело, если эта девушка - дитя бога. Неважно какого. Божественная красота не может не привлекать смертного. Богатому мужу не к лицу робеть перед нищей побродяжкой. Но почтение к божественной крови - благо. Только вот Алевтина этих психологических вывертов не понимает. Но с хозяином не поспоришь. Действительно, велит побить.
  Давя слёзы, отвергнутая красавица собирает свои платья. Вопроса: "Куда идти?" - для неё нет. Конечно к Анне. У Ани - крытая кибитка и в еде она не откажет. А ещё вокруг неё мужики табуном ходят. Глядишь, кого-нибудь и удастся подцепить. Без покровителя как-то некомфортно.
   ...................................
  - Он едва не побил меня, представляешь? И не заплатил!
  - Да, этот мир неласков к слабому, - соглашается с ней Аня, - впрочем, наш - тоже. Прими случившееся, как урок, и не связывайся с кем попало.
  - Что? Я? С кем попало?! - возмущается Алевтина и тут же прикусывает губу. Идти-то ей сейчас больше некуда. Говорит тихо, со слезой в голосе. - Тебе просто меня не жаль.
  Но её подруга непреклонна:
  - А тебе - меня. Мы квиты. Так что умывайся и устраивайся. Кровать - моя, лежанка - Иришина, а лавки - свободны.
  - Я не устала! - фыркнула Алевтина. - И вообще: гостю принято предлагать лучшее...
  - Не знаю, - столь же безмятежно отзывается её Аня. - Я у тебя в гостях не была ни разу. К нам вы заглядывали регулярно, а вот нас с мамой к себе в гости что-то не приглашали.
  - Ну, знаешь, нашла время вспоминать...
  - Я и говорю: не знаю.
  
  Глава 14. Белый город.
  
  
  Путешествие, как образ жизни. Повозка - дом: днём скрипучий и тряский, ночью тихий и надёжный - единственное её укрытие в скопище людей. Дни становятся короче, ночи - холоднее, за солнечными днями приходят ненастные, а караван идёт себе и идёт своим, неспешным ходом, отбиваясь от охотников до чужого добра. А всякий бой - это раны и работа для лекарки. В дождливые ночь воины спят в фургоне, на полу вповалку. Появились больные. Опять забота: чем лечить, если лечить нечем? Аня опять поставила бражку и на ночных стоянках, когда нет дождя, перегоняет её на самогон. Ни простора, ни хороших запахов в повозке это не прибавляет. Алевтина, как всегда, пытается ворчать: мол тесно, воняет, неудобно, ни помыться, ни переодеться. Да и фургон - не общий.
  - Точно, - Аня не спорит с очевидным, - повозка моя. Но в наших условиях болезнь проще предупредить, нежели вылечить. Пусть посидят парни в дождь и здоровые, чтобы не лежали здесь же, но больные.
  - Тебе это надо? - Алевтина намерена стоять за свой комфорт до последнего. - Тебе за лечение никто не платит. Ни медяка. - Её язык чешется от желания помянуть мать-Терезу, но Тина уже не та что прежде и потому заканчивает почти миролюбиво. - Совести у людей нет. Сели тебе на шею, а ты - везёшь.
  - Не всё измеряется в деньгах, - отзывается Аня. Спокойная уверенность, с которой она изрекает эту, избитую, казалось бы, до бессмысленности фразу, возмущает Алевтину:
  - А в чём ещё?!
  Аня неопределённо жмёт плечами. Ей тоже непонятно: как можно не понимать столь очевидных для неё вещей:
  - Ну, например, волов из повозки надо каждый вечер выпрячь, напоить, пасти всю ночь, если есть пастбище, или задать им корм, за который мы, кстати, тоже не платим, а утром - запрячь. Ты делаешь это?
  - Ты тоже этого не делаешь!
  - И не буду, потому, что это делают за нас парни. И кашу они варят каждый вечер. С бараниной. А мы её только едим. И воду нам приносят. Кстати, когда моя мама делала уколы твоей маме...
  - Ты такая мелочная!
  - Действительно, "зажать" шоколадку фельдшеру за укол - верх мелочности. Это при том, что у вас - три магазина, а мы с мамой на одну зарплату жили.
  - Я не привыкла обсуждать своих родителей! - надулась Авлевтина, уже жалея, что завела этот разговор, оказавшийся таким скользким.
  - Я тоже свою маму обсуждать не хочу. А парни как прятались здесь от дождя, так и будут прятаться. И больше на эту тему не заговаривай. Не нравится...
  - Да ладно, Ань, я ведь за тебя беспокоюсь. А то, когда тебя нет, твой Гастас вечно с Иришкой. А она - ещё ребёнок. Впрочем, здесь рано взрослеют.
  Последнюю реплику подруги Аня пропустила мимо ушей. Из принципа.
  То, что Гастас в отсутствие Ани навещает её рабыню, Алевтина как-нибудь бы пережила, но то, что при этом её он откровенно игнорирует, лишало девушку остатков душевного равновесия. И вот опять: Анька только-только укатила на своей гнедой кобыле, а её недавний кавалер и верный рыцарь уже лезет в фургон, на ходу приветствуя соплячку, при этом в упор не замечая Алевтину:
  - Хорошеешь, Ириша. С каждым днём всё краше и краше.
  - Здоровья тебе, господин. И твоим друзьям, - малявка кажется сейчас извиваться начнёт, так велико её желание угодить гостю. Смотреть противно.
  - Все здоровы, Ириша. Третий день спокойно едем...
  И такой разговор ни о чём часа на три. Ириша наливает гостю вина из меха. Вино у Ани есть всегда. Гретым вином с толикой спирта она отпаивает простуженных. Парень с девочкой сидят напротив друг друга, болтают, смеются. Всё невинно до крайности, но Алевтина уверена: парочка только делает вид и не будь в повозке её - тут же приступила бы к делу. Но, как говориться: не пойман - не вор. Заканчивается всё предсказуемо. Гастас вдруг напрягается, прислушиваясь. Кажется, что можно услышать за скрипом деревянных колёс? Но ошибки не бывает вот он встаёт и, махнув Ирише рукой на прощание, покидает дом на колёсах. А ещё минуты через три-четыре, на шаткий пол, с коня, спрыгивает разрумянившаяся от прогулки Анька. Теперь верхом поедет Ириша. И так каждый день.
  Алевтине скучно. Делать ей нечего. И ещё она устала от постоянной, скрипучей тряски, но пожаловаться некому. Анька намеревается завалиться спать. Всю прошлую ночь, на стоянке, она гнала свой самогон. Другого лекарства этот медик-недоучка не знает.
  - Твой опять к Ирише приходил, - не может удержаться Алевтина от ехидной реплики. - И лишь заслышал тебя - сразу ушёл. Наглый парень. Меня в упор не видит.
  - А тебе хочется с ним пообщаться?
  - С чего ты взяла? - надувается Тина. - нужен он мне!
  - Тогда в чём проблема?
  - Наглый. Невоспитанный.
  - Наёмник, - обрывает перечисления подруги Аня.
  - Никакого благородства!
  - До рыцарей здесь ещё далеко, - Аня уже в постели. Разговор закончен. Нет, у купца было куда веселей: ночные пиры, музыка, танцы, восхищённые взгляды мужчин. А здесь? Даже улыбнуться некому. Только грубые наёмники, как точно заметила Анька.
  Но так было вчера. А вот сегодня...
  Дождя нет и Аня опять уезжает. Опять в фургоне этот грубиян и невежда Гастас ни о чём треплется с Иришей. Опять, слышный только ему стук копыт Анькиной лошади. Но сегодня, вместо того, чтобы уйти, парень обращается к Иришке:
  - А вот и госпожа Анна.
  Анька, как всегда, на ходу запрыгивает в повозку. Циркачка нашлась. Она, как всегда после прогулки, сияющая, разрумянившаяся, глаза блестят. Наёмник в обтёртой, заношенной одежде, вдруг встаёт, склоняясь перед девушкой чуть не в поклоне:
  - Приветствую вас, госпожа Анна.
  - Здоровья тебе, воин.
  Если бы не раскачивающаяся повозка, эти двое, кажется, расшаркались бы друг перед другом. Знали бы как нелепо и неуклюже это выглядит со стороны.
  - Госпожа Анна, завтра караван прибывает в "Белый Клин". Хозяева хотят остановиться там на несколько дней. Если вы пожелаете осмотреть город... - светский тон даётся парню с трудом и Аня приходит ему на помощь:
  - Город? Остановка? Это прекрасно! Можно будет погулять, купить что-нибудь. Там, наверно есть гадалки, предсказатели?
  - Я мог бы сопровождать вас.
  - Спасибо, Гастас. Твоя помощь будет очень кстати.
  - Тогда до завтра, госпожа. Сейчас я должен покинуть вас.
  - До завтра, Гастас. Спасибо за учтивость.
   ........................
  Действительно, это новость. И новость хорошая. Дорога утомила. Хорошо будет выбраться из повозки, походить по твёрдой земле, погулять по городу, поглазеть. Впрочем, что здесь за города. Так, деревни, окружённые частоколом. Алевтина скептически наблюдает за оживившейся подругой. Ишь ты! Как повеселела. Её ненаглядный вояка наконец-то обратил на неё внимание. Радости-то, радости.
  - Госпожа Анна, вы пойдёте в город? - Это Иришка вылезает со своим дурацким вопросом. Анька смеётся, как от счастья:
  - О-бя-за-тель-но!
  - Хочешь что-то купить?
  Аня поворачивается к подруге:
  - Нет, Тина, не купить. Я хочу поспрашивать городских прорицателей. Надо в конце концов разобраться с этим предсказанием, из-за которого мы здесь очутились. Скажу честно: я хочу домой. Мне здесь некомфортно и страшно.
  - Домой? - Алевтина скептически хмыкнула. - Я тоже домой хочу, но как туда попасть? Ты думаешь прорицатели нам помогут?
  - Всё может быть. Кто-то же должен хоть что-то знать. Вопрос: кто? Прорицание - наша единственная зацепка. Если оно существует на самом деле.
  - То есть какой-нибудь колдун...
  - Какой-нибудь ничего не сделает. Нужен настоящий маг. И они в этом мире есть. Хотя шарлатанов тут тоже хватает.
   ...................................................
  Город, в котором планировали отдохнуть купцы, носил очень длинное и столь же говорящее название: "Белый Клин-на-перевозе". Стоял он на месте слияния двух рек, на клине земли между ними. Сама крепость высилась на белой, известняковой скале с крутыми склонами и узким подъёмом-тропой. Две паромные переправы - перевоза соединяли полуостров Клин с противоположными берегами огибающих его рек. Ниже города, соединившиеся реки разливались непреодолимой преградой. Выше - правый берег второй реки дыбился отвесными стенами белых скал. Тоже не переправишься, а переправишься - так не поднимешься. По словам Гастаса, кроме рек, Белый Клин имел и ещё одну защиту от нападения: Новый вал со рвом, пересекавший полуостров от реки к реке и превращавший его в рукотворный остров. Это сооружение защищало не только город-государство, но и часть прилежащих к нему возделанных земель. Старый вал тоже имелся в наличии, но разросшееся под защитой укрепления городище уже не умещалось в его узких рамках.
  Переправа затянулась: два плота раз за разом перевозили и перевозили через реку повозки, скот, людей. За безопасностью прибывающих следили воины из крепости. Они высоко сидели, далеко глядели, что исключало неожиданное нападение на застопорившийся караван.
  На отдых купцы расположились на подворье. Подворья эти строились и содержались за счёт торговых товариществ и составляли целую улицу за Старым валом. Она пересекала Клин поперёк от реки к реке, а точнее: от перевоза к перевозу. Широкая, утоптанная улица, вымощенная белым камнем, легко превращалась в торговую площадь и носила название "Малый торг". По её сторонам стояли подворья: одно к одному, вплотную, огороженные и разделённые высокими частоколами. Тесовые ворота подворий, выходящие на улицу и калитки - не всякий таран возьмёт.
  Изнутри подворье представляло собой вместительный, мощёный двор окружённый с трёх сторон стоящими вплотную хозяйственными, одноэтажными, постройками: конюшней, хлевами, амбарами, кладовыми и двухэтажным жилым домом, поставленным точно напротив ворот. Все постройки солидные, бревенчатые, крытые частью соломой, частью дранкой, серебрящейся в ясный день, как рыбья чешуя. Во дворе - колодец под крышей из дранки, очаги обложенные камнем, тоже под лёгкоми навесами, ошкуренные брёвнышки на вкопанных в землю чурбаках. Столов разве что нет.
  Купцы заняли верхние горницы в доме. В двух одноэтажных "людских" - что-то средне между бараком и общежитием, - расположились воины, слуги, погонщики, мелкие приказчики. Кто имел повозки - остался в них. Рабов, предназначенных для продажи, загнали в людской хлев - этакая полуземлянка. Пол и стены там выложены дубовыми плахами для тепла и во избежание подкопов. Скоту нашлось место в скотских хлевах. Товары растащили по амбарам.
  Двор буквально всосал в себя огромный караван, всем и всему предоставив место. Купцы с соседних дворов с интересом наблюдали за этим заселением. Интересовали их, главным образом, товары. Не всё, что привезли, поедет дальше. Что-то купцы продадут здесь, что-то купят. Клин пересекает не только наезженная дорога. Вдоль его берегов тянутся причалы для лодок, плотов, кораблей и склады, склады, склады.
  Суета улеглась к вечеру. Воины разводили огонь в очагах на дворе, резали и обдирали баранов, варили кашу. Старшие позаботились о пиве. На подворье оно продавалось в кабаке, на первом этаже жилого дома и стоило недорого. Ели, пили, обсуждали: кто и когда в карауле, кто при скотине, кто на отдыхе?
  Утром, чуть не с рассветом, свободный люд выплеснул с подворья в город: погулять, поглазеть, развлечься, утрясти дела. Аня, Ириша и Алевтина этот момент просто проспали. Прежде, по утрам их будило движение повозки, а сегодня - тишина. Ни езды, ни тряски. Первой проснулась Ириша, но и она не стала будить девушек до тех пор, пока не разожгла огонь в ближайшем очаге, не натаскала в котёл воды из колодца и пока вода эта не нагрелась.
  Помыться горячей водой без тряски, позавтракать (кашу для спутниц воины оставили с вечера, как всегда), просушить волосы, расчесаться, одеться, не спеша перебирая и перетряхивая слежавшуюся, нарядную одежду.
  Гастас появился к полудню: весёлый и довольный. Он вежливо постучал по дощатому коробу повозки, дождался приглашения войти. Оказалось, что вместе с другими старшинами, парень ходил к оружейникам. Удачно. Наёмники оптом продали трофейные доспехи, и излишек оружия. Белый Клин - город перекрёсток. Наёмников тут всегда много и не каждый из них настолько богат, чтобы купить себе дорогой, медный доспех. А вот костяная броня на жёсткой, кожаной основе - по кошельку каждому. Особой темой стали собачьи доспехи. Вокруг них собрались оружейники со всей улицы: смотрели, щупали, спорили. Наёмники просили за один доспех пятьдесят золотых. Мастера скинулись, предложили пятнадцать. За один, на пробу. После долгого торга остановились на двадцати пяти. Теперь оружейники буквально разбирают своё приобретение по колечкам-пластинкам, пытаясь перекроить его на человека. И два покупателя у них уже есть. А ещё...
  Новостей у парня было много. Да и сам он выглядел по-новому: выбрит, коротко подстрижен, как и полагается "безродному", одет "с иголочки": белая, полотняная рубаха, тёмно-синие, суконные штаны, заправленные в высокие, вытяжные сапоги красно-рыжего, "кожаного" цвета с каблуками, рыжий-же, широкий кожаный пояс, похожий на корсет с застёжками на ремешках и медными бляхами прикрывает живот, бока и спину. Этакий облегчённый доспех для прогулок по городу. На поясе, как положено, два меча, нож и кошелёк. На левое плечо парня небрежно наброшен то ли плащ с рукавами, то ли широкий, скроенный наподобие пелерины кафтан из тёмно-синего, как и штаны сукна, с медными, мелкими пуговками и отделанный по краю белым, волосяным шнуром. Длиной это одеяние не достаёт наёмнику до колен где-то на ладонь. Франт, одним словом.
  Гастас придирчиво осмотрел одеяния своих будущих спутниц. К Ирише у него претензий не было. Девочка одета, как и полагается служанке. Даже чуть лучше. Ткань на платье Анны конечно белая, тонкая, но штопанная. Да и сидит вещь далеко не лучшим образом. Ладно, возьмём на заметку. А вот Алевтина... Парень зло засопел. То, что девка нарядилась в пух и прах - её дело, но перламутровое ожерелье у неё на шее Гастас терпеть не пожелал. Он подошёл к девушке вплотную, кончиками пальцев взялся за перламутровую бляшку, сказал с угрозой и глядя Алевтине в глаза:
  - Это украшение было подарено не тебе!
  - Что? - Алевтина изо всех сил пыталась изобразить непонимание. Наёмник не смутился, повторил:
  - Это украшение было подарено госпоже Анне, - в словах его ясно слышалось подчёркнутое презрение к собеседнице.
  - Аня подарила...
  - Дала попользоваться на вечер, - резко перебила подругу Аня, досадуя скорее на себя, нежели на неё: "Ну вот, дождалась-таки скандала. Сразу надо было побрякушку потребовать назад. Сразу! А она стеснялась, переживала. Конечно, Гастасу обидно, что к его подарку отнеслись столь пренебрежительно. Ладно, тогда всё сошло гладко. Юноша был слишком занят мыслями о судьбе побратима, чтобы замечать на кого надет его подарок, но сегодня-то? Что мешало Ане сегодня расставить точки? И на что рассчитывала Тина, выбирая эту безделушку и надевая её в последний момент?"
  - Ты хочешь сказать, что я украла его? - Алевтина смотрела на неё так, что Ане захотелось провалиться сквозь землю.
  - Ты сама назвала свой поступок, - презрительно оборвал театрально-рассчитанную паузу девушки Гастас. Алевтина прикусила губу. На глазах у неё блеснули слёзы. Сняв украшение, она с неожиданным смирением протянула его Ане:
  - Возьми. Я действительно забыла про него. И я не думала, что эта безделушка так много значит для вас. Ты так легко её уступила.
  Перламутровые пластинки, соединённые колечками из серебра. Щёки Ани вспыхнули от стыда. Она приняла от подруги украшение, надела его. Взгляд парня, как ей казалось, того и гляди сожжёт её на месте.
  - Теперь хорошо, - подвёл итог Гастас. - Теперь можно идти.
  - Гастас, - окликнула его Алевтина, - почему ты так недоброжелателен ко мне? Из-за того недоразумения в доме Тадарика?
  Щёки юноши полыхнули румянцем, а в голосе зазвучала неприкрытая злость:
  - Нет.
  - Тогда почему? Что я сделала не так?
  - Не так? - губы юноши повела кривая усмешка. - Ты даже не помнишь? Ты так легко бросаешься обидными словами, что даже не запоминаешь их.
  - Так это были всего слова?
  - Иные слова ранят больнее меди. Как ты сказала тогда госпожа Анне: "И не надоело тебе с полудохлыми неудачниками возиться"? Не так? Скажешь, что я тогда полудохлый был? Раб? А кто ты была тогда? Да и теперь...
  - Но это было так давно. Тогда я была вне себя от горя и страданий, я...
  - Нет. Просто тогда я был слаб и не мог на оскорбление ответить. А сейчас, на моих глазах, ты оскорбила госпожу Анну, виновную лишь в том, что она не смогла противостоять твоей наглой жадности. Ты оскорбляешь, а потом требуешь любви. Заметь: не просишь, а именно требуешь. С какой стати?
  - Но немного, совсем немного снисходительного внимания, немного сочувствия...
  - Какого сочувствия ты ищешь, женщина, - от того, как звучит последнее слово Тина вдруг заливается краской и её собеседник чуть смягчает тон. - Разве ты голодаешь? Разве идёшь пешком? Разве кто-то попрекает тебя твоими поступками?
  - Я должна быть благодарна за кусок хлеба?!
  - Пожалуй, благодарности тебе бы стоило поучиться. Неблагодарных не любят нигде.
  Удивительно, но после такой отповеди Тина не возражает. Смиренно опустив глаза она почти шепчет:
  - Мне остаться здесь?
  - Как хочешь.
  - А как же гадалки? Как же предсказание?
  - Мы идём или нет? - Аня не спрашивает. Она пытается поставить точку в затянувшемся препирательстве, но Алевтина оставляет последнее слово за собой:
  - Благодарю вас, госпожа Анна. С вашего позволения я иду с вами.
   ..................................
  Белый Клин действительно белый: выбеленные стены домов, выбеленные заборы, белые дороги. Нижний город стоит на насыпи из белой щебёнке, Верхний - на белом камне скалы. Главная улица города носит название Хребтовой. Она проходит через весь город от Большого торга где-то на окраине до крепостных ворот "Горы". Прочие улицы, отходящие от неё, как рёбра от хребта, куда как более извилисты, особенно в верхнем городе с его теснотой. Нижний город деревянный, одноэтажный, верхний наполовину каменный: на толстых, широких у основания для остойчивости и сужающихся кверху каменных стенах первых этажей, высятся бревенчатые надстройки ещё в один-два этажа. Этакие небоскрёбы века меди. В Нижнем городе, где и простору побольше улицы широкие - дома одноэтажные, все с мастерскими: Кузнечная улица, Гончарная улица, Столярная улица. Канатная улица во всю длину затянута канатами. Только по тротуару и пройдёшь. Да, да, тротуары на улицах настоящие, деревянные. Вдоль заборов, возле калиток - лавочки. На них горожанки сидят, болтают, прядут, шьют, вышивают. День - загляденье. Чего в избе париться? Хозяюшки принарядились. От ярких вышивок на одеждах в глазах рябит. Даже канавы в городе чистые: хоть купайся. Ребятишки, кстати и купаются у матерей под приглядом.
   В Верхнем городе такой воли нет. Посиделок под дверьми никто не устраивает. Лавки здесь богатые, улицы узкие, публика чистая. Но тоже есть на что посмотреть. Хотя бы на причёски горожан. Женщины - это что: женские волосы или распущены и перевязаны лентой или скрыты под покрывалом. Как там они уложены - поди, угадай. А вот мужские шевелюры поистине поражают взор. Ровная, короткая стрижка, как у Гастаса, - редкость. Там Аня видит подбритые виски и "ирокез", переходящий чуть не в лошадиную гриву, тут - длинные волосы, заплетённые в две косы. У тех - волосы разделены на пряди и распущены по плечам, подбородок выбрит, а в длинные, плотные косы усов явно добавлены пряди конского волоса. У встречного мужчины волосы обрезаны "в кружок", длинная борода заплетена в косу, а усы - тоненькие, тоненькие. Посреди улицы болтают трое мужчин. Косы на их головах собраны в пучок на затылке. А того, в что у перекрёстка - узел собран на виске. Или, при подбритом лбе на спину свисают три "мышиных хвостика". Или...
  Что и говорить: щёголи этого мира отличаются редкостным воображением. Особенно если учесть вплетённые в причёски шнурки, ремешки, ленты и птичьи перья. И чем ярче и необычней причёска, тем заносчивей ведёт себя её обладатель. Кстати, ссор не видно. Может быть потому, что большинство гуляющих - при оружии и, похоже, неплохо им владеет. Толкотни и спешки нет тоже. Люди просто гуляют. Некоторые кавалеры сопровождают местных дам.
  Эти парочки и группы чётко делятся на две категории. Женихи с невестами. Парни - в рубахах с яркой вышивкой, штаны - шаровары, коротенькие сапожки, короткие плащи, отороченный мехом, фатовски свисают с левого плеча. Девушки - в многослойной, светлой одежде, украшенной скромной, лёгкой вышивкой в тон ткани. Их волосы прикрыты, глаза скромно опущены в долу. Пару сопровождает кто-то из старших родственников и служанка в платье из бурого сукна.
  Вторая группа: гетеры местного разлива и их обожатели. Тут пар нет. Одну или двух молодых женщин в ярких платьях, с высоко взбитыми и едва прикрытыми тонким шарфом волосами, сопровождает двое, трое, а то и четверо мужчин юного и зрелого возраста. Гастас, гуляющий с компании сразу трёх женщин тут же привлёк всеобщее внимание гуляющих.
  Первое, что сделал юноша в верхнем городе - завёл своих спутниц в лавку готового платья. По его указаниям продавец выбрал для Ани одеяние из тонкого, хорошо выбеленного холста с бледно-голубой вышивкой по краю, льняное покрывало, способное заменить плащ и верхнее платье из тонкой, светло-серой, с голубым отливом шерсти. Покупка сопровождалась отчаянным торгом. По настоянию Гастаса, Аня переоделась в обновки тут же, в лавке. Ириша бросилась было помогать госпоже, но её оттеснили две прислужницы и девочке осталось лишь наблюдать за ловкими движениями вымуштрованных рабынь. Этакий бесплатный мастер-класс.
  Третья рабыня тем временем принесла из примерочной снятое Аней платье, положила на прилавок, намереваясь аккуратно свернуть. Тонкая ткань одеяния привлекла не только женщину, но и хозяина лавки. Он мял батист, не веря своим глазам и пальцам. Заметив это, Гастас предложил: "Сбрось половину цены и оно твоё". Хозяин естественно возмутился, торг пошёл по второму кругу. Так что когда Аня вышла в лавку старая её одежда ушла к владельцу лавки за треть цены покрывала. Уже на улице Аня спросила спутника:
  - Зачем оно ему?
  - Думаю, разрежет на полосы, прикроет прорехи вышивкой и продаст с прибылью, - отозвался Гастас. - Вы не жалеете о нём?
  - Нет. У Ириши руки свободны, а я бы его всё равно на бинты порвала.
  - Я так и подумал.
  Следующим пунктом культурно-развлекательной программы стал городской храм. Каменная лестница, вырубленная в скале, выглаженная каменная площадка рядом со стеной крепости, четыре каменных столба, ориентированные по сторонам света, круг из двенадцати вертикально стоящих каменных плит с выбитыми на них изображениями богов и духов - этакие огромные, каменные "бабы" мужского, женского и среднего рода, плоский камень жертвенника в центре с горящими веточками сосны на нём.
  Посетители храма смиренно жгли на огне крошки пахучей, сосновой смолы, о чём-то молились шёпотом. Тут же, на камне, у огня, в лужицах крови лежали голубиные головы, хвосты и крылья. Гастас проявил щедрость. Он оплатил не только жертвенную смолу, но и двух овец. Служители держали их специально, для таких случаев, в пещере под храмом.
  Обрадованные предстоящим, сытным ужином жрецы заклали жертвы, щедро поливали овечьей кровью изображения богов на камнях и долго, с энтузиазмом разбирали овечьи внутренности, споря о том, что предвещают те или иные особенности потрохов. Как всегда, что-то обещало несомненную удачу, что-то предупреждало о возможных напастях, что-то разгадыванию не поддавалось. Когда все боги получили свою долю крови, а огонь на жертвеннике затрещал, поглощая нутряной жир, Гастас спросил старшего жреца о предсказании. Рослый, благообразного облика мужчина с длинными, расчёсанными волосами и не менее длинной бородой, в широкой, неподпоясанной рясе, высокомерно уточнил:
  - О котором из предсказаний хочет услышать воин, живущий одним днём?
  - О том, где один придёт за двумя, чтобы сразить Повелителя Мёртвых, - ответила за спутника Аня.
  - Так о каком предсказании хочет узнать воин? - повторил жрец, демонстративно игнорируя "женщину".
  - О том, где один придёт за двумя, - сухо повторил вопрос спутницы Гастас.
  - Вас четверо. Один - лишний.
  - Я хочу услышать всё предсказание, - выдержке и невозмутимости наёмника можно было позавидовать.
  - Зачем тебе оно?
  - Гастас, тебе не кажется, что ты зря потратился на овец? - проигнорировав жреца, Аня отплатила ему за недавнее оскорбление.
  - Зря? - подхватил её реплику воин.
  - Ну да. Ему нечего ответить, вот он и расспрашивает. Ладно, золотой, по крайней мере, мы сберегли.
  Лицо служителя богов пошло красными пятнами:
  - Молчи, женщина!
  Глаза Гастаса сжались в хищном прищуре. Он оскорблений тем более не спускал:
  - Вы как всегда правы, госпожа. Об этом предсказании здесь действительно не знают. Да и насчёт других не уверен. Зря потратились.
  - Да как ты смеешь, безродный!
  - Что? - рука воина коснулась рукояти меча.
  - В святом месте упоминать нечестивого злодея, не дающего мёртвым покоя, - поспешно и на несколько тонов ниже уточнил жрец. - Уходите.
  - Сказал бы сразу: "Не знаю" - а ругаться-то зачем? Да ещё в святом месте, - не удержалась от прощальной шпильки Аня. Кое-что жрец несомненно знает, но ведь не скажет. Смысл ломиться в запертую дверь? Она повернулась к спутнику. - Куда теперь пойдём?
  Жрец от ярости зубами заскрипел. На другие звуки он уже не осмелился. Наглый наёмник убрал руку с рукояти, ответил небрежно:
  - Посмотрим. Вы правильно говорите, госпожа: где нет ничего, там ничего нет, а где ничего нет - искать нечего.
  - Иришь, - окликнул Аня на спуске свою помощницу, - а что там были за боги на камнях?
  - Не знаю, госпожа Анна, - ответила девочка. - В каждом городе почитают своих богов, духов города, духов предков. Но настоящих Богов - три: Многоликая, Мастер и Отступник. Многоликая - начало и конец этого мира. Она сопровождает человека всю жизнь. Мастер - творец, а Отступник... Наверно он и есть "Повелитель мёртвых". Говорят, что его землю охраняет армия мертвецов. И ещё говорят, что он хочет восстать против Многоликой, дабы избавиться от её власти.
  - А почему они настоящие? - заинтересовалась Алевтина.
  - Потому что они есть, - ответила ей Ириша. - И их могут видеть люди.
  - Люди? Видеть богов? Чушь какая.
  - Не совсем, - вступилась за девочку Аня. - Я, например, видела Многоликую в бреду, но такое страшилище даже бредом не объяснишь.
  - Она являлась к тебе? В каком облике? - заинтересовался Гастас.
  - В облике полуразложившегося трупа. Я думала, что это здешняя смерть, а оказалось - наоборот.
  - Многоликая следит за порядком в мире. И за сроками тоже, но люди часто нарушают её сроки, - вступилась за богиню Ириша.
  - Понятно, - кивнула Аня. - Мой срок тогда не пришёл и она решила вмешаться.
  - И удачно? - Не удержалась от ехидной подколки Тина.
  - Как видишь: да, - развела руками Аня. - Я ведь жива.
  - Мастера мы тоже видели, - вставил реплику Гастас. - Инструменты мы купили в его лавке. Я и Тадарик, он город как свои пальцы знает, облазили весь рынок, но той лавки не нашли. Будто её и не было вовсе. Лавки нет, а инструменты есть.
  - Очень хорошие, кстати.
  - Ну, так их же сделал сам Мастер.
  Алевтина в растерянности переводила взгляд с одного спутника на другого:
  - Аня, что же получается? Ты видела здешних богов? Так, может быть, это ты - избранная? Ты а не Мишаня? А как же камешки? Тот амулет, что дал нам Сириус?
  - Они у меня, - Аня отогнула край одежды показывая двухцветный шнурок амулета. Только насчёт "Избранной" я не уверена. Многоликую я видела не наяву, а в лавке мы были с Гастасом. Наверно здешних Богов видели многие, иначе их не считали бы за настоящих. Мир здесь такой.
  - Отступника не видел никто, кроме его учеников, - уточнила Ириша.
  - Да, - вздохнула Аня. - И, похоже, нам нужен именно он.
   ...........................
  Магов, гадалок, ведуний и ведьмаков в Белом Клине водилось в изобилии, однако одного упоминания о "Повелителе мёртвых" хватало чтобы слащавая улыбочка сползла с лица очередного "торговца будущим". После чего им, в лучшем случае, просто указывали на дверь. Обычно изгнание сопровождал истерический визг и вопли, а два раза их даже попытались побить. Уродливой, кривой бабе, вздумавшей изображать из себя дикую кошку Гастас просто дал в глаз, после чего она обмякла и посмирнела настолько, что позволила им уйти, хотя визжала при этом без перерыва. Кряжистому ведьмаку в лохмотьях, когда тот потянулся за дубинкой, воин показал меч. Мужик оказался с понятием и рисковать не стал. Ругань не в счёт. Последняя же блаженная, пятнадцатая по счёту, вообще после вопроса свалилась в эпилептическом припадке. Между прочим, в самом настоящем. А её то ли седая, то ли рано поседевшая сожительница просто вытолкала нежеланных посетителей на улицу. Тут комедией и не пахло.
  - Как сговорились! - не выдержала Алевтина. - Так мы ничего не узнаем.
  - Интересно, кого или чего они бояться? - Вздохнула Аня. Вопрос её остался без ответа.
  - Здесь недалеко ещё одна ведунья жила, - не слишком уверенно заметил Гастас. - Кажется здесь. А больше я никого не знаю.
  - По крайней мере мы будем знать, что сделали всё возможное, - вздохнула Аня.
  - Разве что.
   ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
  Узенький, кривой переулок круто спускался вниз. В конце его, как помнил Гастас, ютился домишко последней, известной ему городской Сивиллы. Что их спасло? Реакция наёмника, привыкшего ждать подвоха даже там, где казалось бы всё должно быть тихо и мирно? Подленькое желание убийц поглумится над беззащитными?
  Гастас шёл впереди спутниц. Пусть даже всего на пол шага. Он и принял первый удар. Тень дёрнулась слева, блеснула медь, а парень уже выхватил оба меча и даже успел крикнуть: "Бегите!"
  Звон меди, ругань, вопли. Девушки не оглядываясь бежали вверх по переулку, к спасительной, людной улице. И не убежали. Двое. Они вышли. Лениво, вразвалочку, поигрывая мечами и наглыми ухмылками:
  - Оп-па!
  - А мы тут!
  Аня вдруг поняла, что она на улице одна. Тина и Ириша оказались где-то далеко, у неё за спиной. Она попятилась, споткнулась, почти упала. Парочка городских злодеев откровенно развлекалась, наблюдая за беспомощными метаниями жертвы, и не спеша, по-хозяйски наступая на перепуганных женщин.
  - Сейчас мы вас будем резать...
  Удар обрушился на Аню сзади и сбоку. Даже не удар. Толчок. Но какой! Девушка буквально впечаталась в ошкуренный и занозистый частокол забора, успев краем глаза увидеть, как начищенное до золотого блеска бронзовое лезвие входит под рёбра любителю "резать" и как стекает у него с лица глумливое выражение, сменяясь гримасой боли и ужаса. Второй душегуб попытался поразить неожиданного защитника сбоку, но в узости переулка ему помешало тело товарища и Гастас, левым мечом легко отвёл предназначенный ему удар. Сильный толчок вперёд и, почти одновременно, рывок назад позволили юноше освободить от трупа и правый меч. Подгоняемый страхом, противник нанёс прямой удар. Гастас поймал и его, зажав вражеский клинок в перекрестье своих мечей, выбил оружие из рук противника, взмахнул правым мечом. Уличный убийца заверещал, как застрявшая в заборе свинья, дёрнулся в одну сторону, в другую. Подвернувшаяся нога спасла его от мгновенной смерти, впрочем не изменив положения к лучшему.
  - Господин, господин! Не надо! Я всё скажу! Всё!
  Бронзовые мечи замерли в воздухе:
  - Говори.
  - Нам заплатили, господин...
  - Кто?
  - Он из слуг Чёрного. Он дал нам двадцать золотых. По пять золотых за голову, он...
  - Кто он?
  - Не знаю, господин, я ...
  Удар меча разворотил человеку грудную клетку. Рука наёмника привычно прошлась по одежде бьющегося в судорогах трупа: кошелёк с мелочью на поясе и ещё один, совсем маленький, с монетами посолидней - за пазухой. Так же быстро Гастас обшарил одежду второго покойника, снял с шеи цепь из одинаковых серебряных колец-монеток. Аня, преодолевая головокружение, наконец-то отлепилась от забора, позвала неуверенно:
  - Тина, Ириша, где вы?
  Её спутницы нашлись метрах в трёх от места схватки, у запертой калитки.
  - Гастас, уходим? - смотреть на трупы Аня не могла.
  - Да.
  - Куда?
  - Туда, - парень махнул рукой в сторону спуска. Туда, откуда они только-только бежали. - С этой ведьмой я всё-таки поговорю обязательно!
  От тона, каким были произнесены последние слова у Ани волосы на голове зашевелились. Вспомнился Лагаст, учивший сивого мудреца вежливости. Аня невольно коснулась ушибленного плеча и, заметив неожиданное смущение парня, поспешно отдёрнула руку. Ну да, воин отшвырнул её, как пёрышко, и этим спас жизнь. Неважно, что не очень вежливо.
  - С ведьмой? А причём здесь она?
  - Притом, что нас чуть не прирезали на пороге её дома.
  - Так калитка-то заперта...
  - Это - задняя калитка. Она - в сад ведёт. А вот ведьмины ворота - там, откуда на нас те, трое выскочили.
  - Аня, это же ужас что! Я не пойду туда! - Алевтина приходит в себя и ищет сочувствия. По старой памяти. Совершенно напрасно, потому что перебивает её Гастас:
  - Оставайся.
  - Что? Почему?
  - Не можешь идти - оставайся, - поясняет вместо парня Аня. - Нести тебя некому.
  Они опять спускаются к дому колдуньи. Девушки на полшага позади, воин - впереди. Возле трупов Гастас наклоняется, обшаривает всех троих, вытирает окровавленные руки об одежду убитых. Густеющая кровь тремя ручейками стекает по белым камням, пока не сливается в один поток. Да, наёмник здорово спешил на помощь спутницам, если не обшмонал свои жертвы сразу. Добыча явно улучшает его настроение: не зря потрудился.
  Аня проходит мимо трупов стараясь не запачкать кровью подошвы и пряча глаза, лишь бы не встретиться с укоризненными взглядами мёртвых. "Извините, мужики, не мы первыми начали". От удара хлипкая калитка распахивается, чуть не слетев с петель, и Гастас буквально вваливается. Для начала во двор.
  
  Уважаемые читатели, если кто-то заинтересовался романом и не хочет ждать, когда я закончу вычитку текста, он может получить весь роман, обратившись ко мне в "личку".
  Адрес: [email protected]
  В качестве предоплаты принимаю отзывы-рецензии на одну из опубликованных глав или отрывка "Ноши избранности". Желательно с указанием недостатков.
  С уважением.
  
  Глава 15. Лекарка ... стр 168
  Глава 16. Наёмники ... стр. 185
  Глава 17. Балаган ... стр. 196
  Глава 18. Сирота ... стр. 207
  Глава 19. Долг крови ... стр. 223
  Глава 20. Сборы в дорогу ... стр. 228
  Глава 21. Скучная дорога ... стр. 239
  Глава 22. Великий вал ... стр. 248
  Глава 23. Дикое поле ... стр. 267
  Глава 24. На щите ... стр. 280
  Глава 25. Носители культуры ... стр. 294
  Глава 26. "Красная дичь" ... стр. 321
  Глава 27. Смерть, как метод ... стр. 333
  Глава 28. Через "Белые горы" ... стр 347
  Глава 29. Страж ... стр.355
  Глава 30. "Чёрная гора" ... стр. 360
  Глава 31. Исполнение пророчества ... стр. 370
  Глава 32. Город Питер. Анна ... стр. 379
  Глава 33. Шагнуть за грань мира. Гастас ... стр. 386
  Глава 34. Тёмное время ... стр. 406
  Глава 35. Дары Многоликой ... стр 425
  Оглавление. ... стр 438
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"