Мизрахи Александр : другие произведения.

Повесть для тренировки чувства юмора

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 3.50*6  Ваша оценка:

  
  
  Все действующие лица данной повести вымышлены,
  любое сходство с реально существующими людьми
  является продуктом нездоровой фантазии читателя.
  
  Повесть для тренировки чувства юмора.
  
  эпиграф
  "Любого заставит рассмеяться его сосед, поскользнувшийся на банановой шкурке."
   Чарльз Чаплин.
  глава первая.
  Афанасий Ильич Пиздец.
  
  Афанасий Ильич Пиздец жил в дремучем лесу. Раньше он жил в городе, но, не выдержав мучений, связанных со своей фамилией, переехал в лес, работать лесником. В детстве у Афанасия Ильича была хорошая, правильная фамилия - Пeсец. От предков досталась, охотников. Но одноногий, вечно выпимши, паспортист в их районе с похмелья пошутил и стал шеснадцатилетний Афанасий Ильич - Пиздец. Паспортиста уволили, но и паспорт менять отказались. Так Афанасий Ильич и жил... В лесу Афанасия Ильича никто не обижал. "Зверю что пиздец, что ярмарка, - все едино." - говорил Афанасий Ильич. Жил он в сторожке своей с женой, толстой бабой Клавдией Израилевной.
  Клавдия Израилевна была из поморов - крепкая, сильная женщина. И сама она не знала, кто назвал отца, охотника за тюленями, - Израиль. Думала - еврейские колонисты, но поди узнай.....
  Клавдия Израилевна была баба склочная, горластая. В деревне Слюньки, в которую выбиралась она из лесной своей избушки, звали ее бабы - Пиздец Израилю. Но Клавдия Израилевна не обижалась -судьба. А лаялась она с бабами без повода. Просто так. Да и какой повод для серьезного скандала в Богом забытой деревне? Никакого.
   Приходили новые времена. Вот и в деревне у леса решено было возрождать религию. Подумали: проще ее возродить, чем две птицефермы и коровник, от которых ничего, почитай, и не осталось. Церковь, еще в двадцать третьем порушенную деревенским большевиком Панкратом, уличенным впоследствии в звероложестве и за это посаженным в качестве литовского шпиона, отстроили, вызвали батюшку, молодого, субтильного кoрейца, крестившегося аж в самой столице... Но... Демократы из райцентра сказали: мало. Нет, мол, вашей церкви в деревне альтернативы. А что такое альтернатива? Разяснили. А где ее искать? В деревне все через комсомол прошли, но русскими записаны, - считай, православные. И тут вспомнили в райцентре "об этом, как его там, с нерусской фамилией, и жене его Израилевне". Говорили им: фамилия как раз самая русская, да куда - против райцентра! Чуть что не так - и не видать гуманитарной помощи... А без сникерса на деревне уже и не выпивали - привыкли... Так, всем миром, и поставили синагогу. И ведь ни о чем таком Афанасий Ильич и Клавдия Израилевна не знали - отдыхали в Крыму. Аж два месяца. Кабана зарезали, отпуск взяли и поехали. Религию без них возрождали. А как вернулись супруги, Клавка-то и поругаться ни с кем не успела, - ведут их к новой избе на краю деревни. Стоит сруб, еловым запахом шибает, на коньке крыши Федька-столяр звезду шестиконечную примастырил, магендоид, значит. И как он ее, умелец, лудил, старался, из пятиконечной, с памятника неизвестному солдату, переделывал, лишний луч из ложек алюминиевых приваривал.... Самородок, одним словом! Так вот сруб как раз на лес крыльцом смотрит, а над крыльцом, на красном кумаче, аршинными буквами: "БаруХашем". И хоть ничего не знал такого Афанасий Ильич, а как глянул - произнес громко свою фамилию....
  
  
  Глава вторая.
  Панкратыч.
  
  Никодим Панкратыч Вороватых был человек правильный. Сколько его помнили, почитай с младенчества, отличался он солидностью и рассудительностью. Родители, сельские агрономы, нарадоваться на него не могли! Уже в восьмилетке начал он сам называть себя по отчеству - Панкратыч. Для солидности, да и фамилию свою не любил. А за что ее любить? Был Панкратыч человеком честнейшим.
   Уйдя по родительской линии в агрономы, так бы и коротал Панкратыч свой век, кабы не перемены. Впрочем началось все еще раньше: приблудились как-то в деревню их, Слюньки, беглые каторжане. Приняли их ласково, как, впрочем, и появившихся днями вслед за ними служивых, отправленных в погоню. В деревне всех принимали радушно: накрывали стол, топили баню... Каторжане, радуясь сытой деревенской встрече, отьедались день, но особо налегали на чеснок. Витамины в тайге- дело редкое! И тут как подтолкнули Панкратыча - предложил он залетным весь свой урожай чеснока, с корня! А те и не только согласились, - дали агроному маленький золотой самородок, с тюремного прииска похищенный... И пошло! Сажал теперь Панкратыч только чеснок, а как дозревало - запрягал колхозного мерина по кличке Кастанеда - и в обьезд колоний. А там и каторжане, и охрана рады - товар нужный и цены честные. А тут еще - свобода коммерции!
   Сам не замечал Панкратыч, как увлекся разведением чеснока не на шутку. Читал книги по селекции, удобрял огород... И за эту одержимость любили его в деревне, прощая и невнимание к сельской жизни, его окружающей, и вечные разговоры о чесноке, и даже резкий запах, преследующий Панкратыча повсюду...
   И Панкратыч отвечал деревне любовью и уважением. Всегда давал в долг, накрывал стол на праздники, не пожалел денег и на синагогу, когда обьяснили ему, зачем строят... Так бы и богател он с чеснока и старился в мире и покое, но...
  Потянуло Панкратыча посмотреть большой мир! Выписал он себе через газету путевку, да не куда нибудь, а в Венецию - название очень понравилось, хотя и не помнил бывший агроном - и где такое место? Не прошло и месяца, как собрал он в чемодан костюм, почти не надеванный - дядька с трофеями из Кенигсберга привез, да не успел поносить, от ран помер, сапоги, яловые, офицерские, сменянные у участкового Прошки на полхряка по осени, белье, пару сникерсов да связку чеснока. А много ли мужику надо? И уехал.
  Приехал Панкратыч грустным. На вопросы не отвечал, фотографий не показывал, стал нелюдим... Заходил только к рабаю здешнему, любимому всей деревней Афанасию Ильичу Пиздецу. Кореец, батюшка Ким, больно драчлив был, да девок портить мастак и любитель. Связываться с ним боялись - махался получше кузнеца, но и к православию охладели. А Афанасий Ильич - свой, хотя и рабай.
  Нашел Панкратыч Афанасия Ильича в огороде. Привычно приметя пару грядок чеснока, напросился в избу. Афанасий Ильич, привычно перекрестившись на мезузу, достал бутылку настойки и миску холодца. Уселись. Разлили для мужского разговора и, крякнув, выпили.
- Барухашем, - утирая слезу, скороговоркой произнес рабай.
- Да ладно тебе,- задумчиво ответил Панкратыч, тыча вилкой в холодец. -Хороший холодец! Пиздец Израилю сварила-то?
  - Она. Да и поросенок неплох, Онисья принесла, за малОго ее бармицву...
  Афанасий Ильич налил по второй.
- И чего ты такой грустной ходишь?
  Панкратыч ухмыльнулся.
- Веришь, жить не хочу, перевернула мне душу та Византия, тьфу, Венеция. Все есть, чеснока море, люди добрые, - почти как у нас... И еще что-то, чего у нас нету. А мне без этого - не жизнь!
Рабай не любил загадок. Но человеком был опытным и неглупым. Проблему он решил с ходу:
- А ты женись, Панкратыч! А чего, дом - полная чаша, сам - мужчина видный, в соку, чеснок опять же...
  Сказал это Афанасий Ильич и повторял два месяца без передыху. Со всем своим авторитетом. И добился таки своего. Запряг как-то Панкратыч дряхлого уже Кастанеду и укатил в райцентр. А вернулся с женой.
   Жену его, Варвару, деревенские бабы поначалу не любили: была она городская и с претензиями. Семечки грызть к клубу не ходила, не умела петь хором и батюшке Киму упорно отказывала во внимании. Но, как говорится, вода камень точит, и стала Варвара - своя! По будням ошивалась со стайкой подруг у клуба, где перемывались кости всем сельчанам без исключения, по воскресениям видели ее с товарками у православной церкви батюшки Кима, куда матери девок давно и отпускать перестали...
  Но с мужем Варвара жила дружно, хотя и бранилась, не без того. Но на святое, на чеснок, не покушалaсь. Была она, болезная, носом слаба - запaхов не ощущала. И беда, казалось бы, а тут ко двору пришлось - у Панкратыча попахивало...
  А сам Панкратыч пребывал в блаженном покое, отвлекаясь от жены разве что на прополку чеснока. По большому секрету признался он, сидя за пивом, рабаю в том, что нашeл он то, увиденное, почувствованное в далекой Венеции...
   - Представляешь, Афанасий Ильич, вышивает она! Признаваться никому не хочет, а сама и не может без етого. И красиво-то как! Петушки там разные, собачки, а тут мне, на Xануку, носки вышила, а на них - грядочки с чесноком. Маленькие такие. Я в тех носках по дому хожу: жаль в сапоги-то! И чую я то, что в ихней неметчине меня приворожило. Искувство в доме есть, бляха-муха! Оно!
  
  Глава третья.
  Батюшка Ким
  Прошлое Батюшки Кима для всех в забытой Богом деревне Слюньки было загадкой. Не любил батюшка о нем вспоминать. Да особо и не расспрашивали, народ был патриархальный: ты к нам с добром, мы к тебе с тем же. А батюшка Ким был человеком хоть и загульным, да добрым. Был он корейцем, над чем и любил сам пошутить в компании, субтильного сложения, но сильным, в драке бешеным, а половина деревенских девок, с которыми Батюшка Ким проводил большую часть свободного от служб времени, утверждала, что и не только в драке... Но и это батюшке прощали селяне: девку спортить на деревне - не велика беда, вона их сколько, зато как на гармонике наигрывает!
  И вправду, любил батюшка песню затянуть да на гармошке себе подыграть! И выпить был не слаб. Первый парень, одним словом, и не смотри, что глаза раскосые! Народ в деревеньке и раньше не был сильно набожным, а теперь и вовсе охладел к православию, все больше ходили в синагогу на краю села, к рабаю местному, Афанасию Ильичу Пиздецу, бывшему егерю. Да Ким и не расстраивался. В церковке своей, Семи Казней Египетских, как она прозывалась, поставил самогонный аппарат да макевару. Там они с участковым Прошкой, дьяком Филей, да рабочим Себастьяном и гуляли, то сами, а то - с девками.
  Так и текла, ни шатко ни валко, жизнь батюшки Кима. Ходил на медведя с рогатиной, ходил стенка на стенку с парнями из соседнего, 18 верст всего, грибоводческого совхоза, возил в районную больницу девок - рожать узкоглазеньких новых своих прихожан... Вот только пил батюшка Ким все больше и больше. А годы в тайге быстро летят, - здоровье уже не то... "По Москве тоскует," - судачили поселяне. И верно, приехал когда-то Ким из самой из столицы! Да и остался навсегда. Не пришлась ему, видно, столица...
  Болел батюшка Ким все чаще, а пил все больше. Уже и друзья его, Филя с Себaстьяном, начали ему пенять: пропьет, мол, здоровье-то! А участковый Прошка, сам - морда запойная, клялся, что и власть применит. И тут Ким влюбился! Оно как-то само получилось. Повадился он в сельпо - водку пить. Друзья больше в церковь не ходят, а одному скучно. И продавщица тамошняя, Глаша, всегда на виду. И постепенно запала она ему в душу - клещами не вырвешь! И начали они жить на два дома: то в церкви всенощная, то в магазин до петухов не достучишься... Любятся, как голубки! И народ относится с пониманием: хоть и не всегда сельпо открыто, зато у мужиков морды целее, и девки на ночь в церковь не бегают...
  Тут бы и баньку после свадебки, да полюбилась та продавщица кузнецу местному, Стасу. И начал он за ней ходить, слова разные говорил, цветы таскал.... А народу Стас - что? Тьфу! Не любили в деревне кузнеца. Ну, натурально, обо всем батюшке Киму и докладывали. И дoнес как-то мальчонка, что сидит Глаша у кузнеца дома - пирожные кушает. Батюшка сунул нунчаки под рясу, да шасть из церкви. До кузнецова дома пулей добежал, дверь вынес и давай Стаса уродовать... Пока народ сбежался, да пока оттащили... Поехал Стас на полудохлом общинном мерине Кастанеде в районную больницу, а батюшка Ким на таком же полудохлом мотоцикле своего товарища, участкового Прошки, в районный околоток. Не любившие Прошку сельчане в спину называли участкового иудушкой, а что толку?
  Всем миром пошли к уважаемому за доброту и деловую сметку Панкратычу. Стали думать, как выручать батюшку. Вроде как и сам виноват, руки распустил, а свой! Не бросишь.
  Судили-рядили, и поехал Панкратыч с урожаем чеснока за сезон в райцентр. Бился он там, торговался, но батюшку Кима не оставил. Привез! То-то радости было на деревне. Забили кабана, накрыли стол перед синагогой, рабаева жена Варвара постелила перед батюшкой вышитый рушник, да такой красивый! Гуляли два дня, и батюшка веселился, но пил в меру и никого и пальцем не трогал. Вот только с участковым Прошкой не здоровался и на Глашу не смотрел. Как отрезало!
   Не прошло и года, убедилась деревня: осознал себя батюшка Ким. Пить стал не как раньше, а ответственно. И девкам не Песнь Песней цитировал, а все больше книгу Екклезиаст. А там, гляди, и женился! Да жену взял из соседнего грибоводческого совхоза - не нарадуешся! Работящяя, домовитая и за ним дослеживает: как батюшка рюмку ко рту тянет - сразу хмурится! Раздобрел при ней Ким, в живот раздался, да и то сказать, уж больно худ был, пока козлом скакал, девок портил, а так, чего и не раздобреть при хорошей хозяйке - справной повaрихе... И детки у батюшки пошли чередой - каких сами нарожали, каких - ранних приветили.. Благолепие!
  Опасался рабай, Афанасий Ильич Пиздец, что народ обратно в церковь подастся и поросенком-то никто больше не обрадует, не то что сомиками... Но нет, народ в церковь редко заглядывал, и вправду: чего счастливым мешать, меж них толкаться? Заходили изредка, взглянуть одним глазком на Кимово счастье, и уходили скорей. Чтоб не сглазить.
  
  Глава четвертая.
  Тимоха.
  
  Тимоху мужики нашли замерзающим в тайге. Наткнулись случайно, отправились за первыми апрельскими подснежниками - венки плести, и под выворотнем углядели человека. Думали мертвый, ан нет, отошeл. И как он в лес попал, один, без еды и ружья?
  Да и беcпаспортным оказался... Каторжанин беглый или геолог прохожий - рядили мужики.
  Но отогрели, отпоили водкой, отпарили в бане, и стал Тимоха жить в деревне Слюньки.
   Жил Тимоха в деревне - призраком. Ни по разнaрядкам не проходил, ни по продуктовым ведомостям. Паспорт-то потерял, а нет бумажки - нету и человека. Терпел он всяческие измывательства от здешнего участкового Прошки, да и народ деревенский, уж на што добрый, да где другому за работу - пузырь, Тимохе - чекушку. Обидно! Но Тимоха понимал - не со зла оно, а так, из мелкой корысти, человеку простительной. Да и на ноги быстро встал, был он механик от Бога и знаток изготовления и ремонта самогонного аппарата, необходимого в деревне механизма. Работал много, обзавелся избой... Не заметили, как стал Тимоха в деревне уже не пришлым - своим.
   Был Тимоха человеком трудолюбивым и увлекающимся. Позовут супонь поправить -
  полдня провозится, но сделает хорошо. Но самогонные аппараты любил он особенно. В избе своей держал их штук пять и постоянно чистил, перебирал, протирал трубочки... Не забывал и о усовершенствованиях. Где какую железку ни найдет - отполирует, согнет как надо, и, глядишь, она уже к аппарату пристроена! Аппараты не всегда работали исправно, правду сказать, - пара единовременно продукт давала, остальные сверкали своими полуразобранными медными потрошками по углам Тимохиной избы. А ему и хорошо: пил умеренно, а самогон так и на дух не переносил.
   Водил Тимоха дружбу с рабочим Себaстьяном, хотя и не одобрял разгульной его жизни при церкви батюшки Кима. Захаживал также к рабаю Афанасию Ильичу Пиздецу за добрым советом, напутствием, да и аппарат поправить. А с участковым Прошкой дружбы у него не было.
   За делами да работой проводил Тимоха все свое время. Хата приходила в запустение, паутиной были затканы углы, горкой стояла немытая посуда... Когда совсем подпирало, приводил Тимоха какую-нибудь из деревенских девок. Избу прибрать, сготовить чего, да и вообще, для здоровья. Добрые девки любили Тимоху за невредный характер и ласку, но надолго не задерживались: оторванный ими от работы своей, бывал Тимоха груб, скандалил, а иногда и змеевиком охаживал... Девки убегали в слезах, и хата быстро возвращалась к превычному уже запустению.
   И не было бы счастья, да несчастье помогло. Сломал как-то Тимоха ногу. Девку ей бил, да и подвернул неверно. Что делать? Трудовому человеку на печи лежать - тоска. Так и купил Тимоха коня, по деревне ездить. А за конем, извесно, уход нужен, забота. Стал Тимоха за конем досматривать и себя обиходить начал. Чисто зажил. Рабочий Себастьян поначалу пужался: уж не приключилось ли чего, а потом не нарадовался на товарища.
   Девки, видя такое дело, зачастили, как на мед, но Тимоха строг с ними стал. Любви ждал. И дождался. Хорошую жену взял, Раису. Женщина с понятиями и строгая. И приласкает, и приготовит, а если что не по ней, - то и кашу на любимый самогонный аппарат хозяйский выплеснуть могла! И Тимоха не ерепенился, чувствовал - за дело. Хорошо, в общем, жили, правильно. Раиса, правда, не работала, говорила: "За таким, прости господи, мужиком уследить, - и дня не хватит." Ну да Тимоха не ленив, - на двоих всегда натрудит!
   И правду люди говорят: Плохое к плохому, а хорошее - оно всегда к хорошему жмется.
  Получил Тимоха паспорт! С нарочным из района привезли. Новый, и фамилия Тимохина прописана - Кандинский.
   Праздновали три дня. Всей деревней собирали на стол, батюшка Ким играл на гармонике
  веселую синтоистскую музыку, девки водили хороводы, со смушением поглядывая на именинника. Раиса норовила их толкнуть. Прошка-участковый, которого тоже позвали для кучи, упился и поздрaвлял от лица власти. Народ кидался в него баранками. Афанасий Ильич Пиздец, поправив козырек ермолки, говорил речь. Выходило, что тот, кто трудится, и вообще молодец - всегда получит от Бога что-то хорошее. В деревне этому верили.
   А и не веришь - посмотри на Тимоху! Раздобрел, возмужал, мечтательная улыбка бродит по круглому лицу его. Сидит, слегка осоловелый, за столом и смотрит в себя, в мыслях своих змеевику новую форму придавая... Наш человек!
  
  Глава пятая.
  Рабочий Себастьян.
   Рабочий Себастьян прореживал у Панкратыча грядки с чесноком. Дело это было и не то, чтобы очень хлопотное, но ответственное. То сорняк прорaстет, то жучoк какой ботву поест, то мальчишки тащить наладятся - самогонный дух отбивать. Разве за всем уследишь? Себастьян работал много, но на судьбу свою не жаловался. По молодости хорошо он погулял, пока к делу не пристроился: и золото мыл, и контрабандой, говорили, не брезговал. Но подошeл возраст, и осел Себастьян в деревне Слюньки.
   Не везло рабочему Себастьяну с девками. С одной загулял, так она по весне под лед ушла, с другой - а ее в райцентр увезли, как передовика производства, - начальство ублажать. И стал Себастьян портить их всех напропaлую. Загулял мужик! Сошелся он на этом с батюшкой местным - Кимом. Так и поселились они в церковке деревенской, Cеми Kазней Eгипетских прозываемой. Днем, пока батюшка Ким службу стоял, Себастьян отсыпался, а к ночи приманивали они девок деревенских да баб веселой Кимовой игрой на гармошке, да и твoрили паскудство разное. А иногда скидывались да и вызывали аж из райцентра непотребных женщин. Раздевали донага и гоняли хворостиной по деревне! На это особенно местные девки обижались, ну да у девок характер незлобивый, отходчивый - прощали. Гулял с ними и участковый здешний Прошка. Тимоха-мастер иногда заглядывал, аппарат самогонный посмотреть, и хотя дружил с Себастьяном, но гульбищ в церковке не одобрял.
   Акромя девок, любил рабочий Cебастьян коней. Понимал в них много, на уход сил не жалел, да где в таежной деревеньке хорошего коня найти! Так бы мечтал Себастьян о племенном коне, да хвастался по пьяни цыганскими своими корнями, мол, имя самое то, таборное, да вышло все иначе.
   Опасаться стал Панкратыч за Себастьяна. Не мальчик, почитай, пора и жизнь строить,
  а он все из-под юбок не вылезает. Опять же, к делу серьезному приставлен, и хотя мужик ответственный, - с любого бодуна на работу выходит и трудится справно, но сердце за него не на месте. Решил Панкратыч посоветоваться с рабаем деревенским, Афанасием Ильичем Пиздецом. В хате у Афанасия Ильича и встретились для разговора. Расставили на красиво вышитой, женою Панкратычевой подаренной скатерти настойку, ценимый Пиздецом холодец, и молодых сомиков - отлично их рабаиха запекала! Сели, выпили и стали совет держать.
   - От баб да водки отворотить только болезнь можeт, да и то временно. - Изрекал рабай. Был он человек опытный, жизнью ученый - бывший егерь. - А болезнь у него есть: на лошадях двинутый. Вот ты, Панкратыч, это и используй. А как отойдет от разгульства свого, жени немедля. - выдал Афанасий Ильич свое универсальное средство. На том и порешили.
   Сидел как-то Себастьян в церковке, выпивали с батюшкой Кимом да с Филей - философским человеком, думали как девку Феклу делить на троих будут, а тут входит Панкратыч! Погнал всех из церкви, и девку Феклу, развязав, с Богом отпустил.
   - Коня хочешь? Настояшего, кровного? -Спросил Панкратыч у Себастьяна.
  - Хочу.
- Кончай гулять, копи богатство, найду я тебе коня.
А знал Себастьян, как и вся деревня, Панкратыч - человек честнейшей души. Не обманет.
   И подзавязал Себастьян с гулянками, в церковку захаживал теперь не часто - пару раз на неделю. И пил уже не так, как раньше. Вдумчиво пил. А так как человеком был он не лeнивым, то и денег подсобрал за недолго. Отдал их Панкратычу, а тот запряг полуживого общинного мерина Кастанеду и уехал.
   Ждал Себастьян недолго, да про то, как далось ему это ожидание, никто не знает. Приехал наконец Панкратыч. А за телегой в пристяжке - конь. Да какой! Глаза - зеленые, сам - черней ночи. Видно - кровный. Наскоро поблагодарив Панкратыча, увел Себастьян вороного на конюшню.
   И какие там гулянки, с конюшни только-то на работу и ходил Себастьян. И ел там, и спал. Назвал он коня по совету Афанасия Ильича Пиздеца - Соломоном. Хорошее имя выбрал, библейское. И как он того коня любил! На деревне уж и нехорошее говорить начали, что, мол, неправильная у рабочего к коню любовь... Ну да народ на деревне языкастый. Чего с них взять?
   От слухов таких подальше, и пaмятуя наставления рабая, решил Панкратыч его женить поскорее. Невесту нашел далеко: при райцентре баня была, а там девка молодая директором, Ефрасинья. Красивая девка, умная, упаренная только от работы. Зато грамоту знала, что промеж слюнькинских девок редкостью было: учили-то их всех, в школу водили, да забывали девки по скудоумию своему грамоту...
   Привез Панкратыч девку ту, Ефрасинью, в деревню, а она, не гляди что грамотная, по доброте своей всем ко двору пришлась. И Себастьян ее полюбил. Почти как коня. Бранились они поначалу часто, да и какая любовь без синяков, судачила деревня.
   И жизнь у Себастьяна началась другая. Сошeлся он близко с Тимохой, помогал тому с аппаратами самогонными. Ефрасинья радовалась: тихое занятие, полезное. На сторону Себастьян не смотрел. Попробовал спервоначалу пару раз, а ему молодая жена всю морду покарябала, и коню пургена подлила... За коня бил ее Себастьян страшным боем, да в этом ли удовольствие? И решил не блудить: и удовольствия не много, и за коня боязно.
   Так и делил время свое Себастьян между конем Соломоном, женой Ефрасиньей и грядками чеснока, и был счастлив. Заслуженно!
  
  Глава шестая.
  Дьяк Филя.
   Дьяк Филя человеком был философским, но увлекающимся. Философский склад ума не давал его увлечениям обратиться в страсти, а увлечения его спасали от меланхолии жизни в удаленной от всяческой цивилизации деревне Слюньки.
   С тех пор, как ушла от него с заезжим циркачoм жена, жил Филя бобылем, но страданий никаких от этого не испытывал, так как был аккуратен по природе, а девки Слюнькинские - так вот же они, всегда отнесутся с пониманием к одинокому работящему мужику. А Филю девки любили особо: гулял он с ними не абы как, а вел сначала к силосной яме на краю деревни - показывать луну. Был, ко всему, дьяк Филя романтиком...
   Увлечения кидали Филю из стороны в сторону. То он помогает Тимохе в сборке особо кaпризного самогонного аппарата, - и добиваются вдвоем, чтобы продукт тек правильный, годный к употреблению. То, глядишь, обсуждает с рабочим Себастьяном достоинства различных коней... В любой науке подкован был Филя необычайно.
   Работал Филя у отца Кима дьяком, да работа его была - не устанешь! На службе кадилом помахал, всех трудов! Да только где те службы? Сначала пил сильно батюшка Ким, а потом и вообще женился... Церковь прихожан редко видела, слюнькинских девок окромя...
  Дружбу водил Филя с Тимохой, и сошлись они на балалаечной игре. Оба любили слушать нежные звуки этого дивного инструмента, а Филя еще и поигрывал. Так и могли они сидеть часами в Тимохиной хате. Заведут патефон, пластинка с балалаечным оркестром крутится, Тимоха с железками своими блестящими возится, а Филя щиплет балалаечные струны и мечтает. Мечтать Филя любил больше всего. Заниматься этим мог дни напролет, но на деревне и это прощали, благо никому не во вред. Сидит, бывало, у Тимохи или еще где, струны балалаечные пощипывает, будто и нет его. А потом мечтой огорошит, и ведь не какой-то, а полезной, для людей нужной:
   - Вот если cделать, чтоб ветер в сосняке сильно дул, он шишки-то и будет срывать, а тогда и шишковать не надо: собрал, орехов налущил, - много можно денег заработать!
   - А если свинью малиной кормить, много жирней быть должна, как девки наши, слюнькинские. Акромя малины да водки и не жрут ничего, а жирные - страсть! Так и кидаются.
   - Так, может, свиней и водкой кормить? - спрашивает из угла, из-за железочек своих, Тимоха.
   - Еще чего, водку девки не отдадут, скорее удавятся! ...А потом их продать - много можно денег заработать!
  - Кого? Девок? - Поднимает голову Тимоха. Он удивлен.
  - Да не, свиней. А вот девок...
  И надолго задумывается Филя. В мечтах его рождается полезный для народного хозяйства план по употреблению местных девок.
   Искал Филя-дьяк применения своим идеям долго, но не сильно напрягался. Все больше разучивал на балалайке перенятую от батюшки Кима и полюбившуюся песенку. Играл он ее на мотив "Светит месяц", который, по правде сказать, единственно и знал:
  Харe Кришна, харe Pама,
  Рама, Рама, харe, харe...
  Все переменилось внезапно. Соседний грибоводческий совход рыжики всякие выращивал с маслятами, да в новые времена продавать их затруднялся. А тут выписали из-за границ грибовода, он им быстро дело поставил... Выращивали там теперь грибы странные да и продaвали в те же заграницы, откуда грибовод пожаловал. Бабы местные их мариновать пытались, да уж больно муторно шли те грибы под водку. Чудилось с них разное непотребство...
   Так и вышло: добро совхозное, грибы то есть, и дармовое вроде, а делать с ним и нечего. Совхозные, расстроенные таким положением дел, столкнулись как-то на обычной, после стенка на стенку драки, положенной пьянке, с Филей. А он им и предложи, грибов тех, сушeных - в коровий рацион добавлять! А какой у коров нынче рацион? Так и перевели буренок вовсе на грибы. Под Филиным рукoводством. Коровушки, правда, вели себя интересно: мычали в унисон, бодаться перестали вовсе, бытовала среди них и однополая любовь... Зато доиться стали не в пример лучьше. А уж молоко покупать ездили аж из райцентра! Ходили слухи: возят его в саму Москву самолетами. Для Власти.
   Вот так нашел Филя давно заслуженное признание. Ходил он теперь важный, сидя у Тимохи, молчал не как раньше, а солидно. Часто говорил о грибах. Филю в деревне и так уважали за всегдашнюю его готовность помочь соседям, а теперь - и вообще загордились таким дьяком.
   Еще бы! Как-то приехал в Слюньки из совхоза волосатый грибовод - учиться у Фили. Поили его всей деревней, он и свои грибы предлагать перестал: сопрел от домашней-то водки. Да ничего. Девки под утро сводили его в баню, втроем парили, уж он, болезный, от них и вырывался, да куда там!
   Так, держащимся за пах, и привели гостя к Тимохе, где степенно дожидался Филя.
  Разговор пошeл серьезный. Не хотят в Hеметчине коровы грибы есть. Им там, видишь ли, травы хватает. Может мистер Филия знает, чем помочь? А Филе было нехорошо: после вчерашнего в баню не ходил, потерялся в чьем-то огороде, и сейчас страдал немыслимо. От боли такой в голове он возьми, да скажи:
  - А бабам вашим грибы в корма дoсыпайте, доиться будут, как коровы. А коровы хай травы жрут, мясо нагуливают - много можно денег заработать!
   Оно бы так и осталось незамеченным за всеобщим деревенским в тот день похмельем, да через месяц пришла Филе бумага из страны Дании. И перевод прислали. Прочитав его, рабай деревенский Афанасий Ильич Пиздец обьяснил Филе, что это - патент на лечебное средство для тех баб, которые, родами отмаявшись, молоко теряют. "А дитенки ихние, значит, как коровы совхозные, на луну будут выть, непотребствовать?" - спросил Филя.
  - Что русскому ...и еврею хорошо, - сказал рабай, - то немцу - смерть!
   Теперь в деревне Филя - человек уважаемый. И уважают его за дело. За мечты!
  
  
  Глава седьмая.
  Участковый Прошка.
   Участкового Прошку в удаленной от всяческой власти деревне Слюньки не любили. И зря. Был Прошка человеком незлым. Можно сказать, добрым. А что загульным больно, так кто по молодости не гуляет?
   Гулял Прошка-участковый с батюшкой деревенским Кимом, а как женился тот, так и с тем, кому не лень. А не находилось ему компании, так и кaтался по деревне на раздолбанном своем мотоцикле, давил кур да хвастался властью. Власть свою Прошка по доброте применять не любил. Коли обыкновенная драка, так и не заметит, а коли нетрезв - намотает на руку казенную мотоциклетную цепь, да и пойдет разбираться. На тумаки, в драке полученные, правда, не обижался, цугундером не грозил...
   В деревне, глядя на Прошку, власть не сильно уважали. Да и где та власть? По году не заезжали государственные люди. Видя такое положение дел, Панкратыч, человек на деревне уважаемый, рашил употребить участкового на дело. Меж собой они не то, чтобы дружили, а здоровались, после того, как пропившийся до слезы Прошка променял Панкратычу на полкабана казенные сaпоги, - совсем нечем закусить было!
   Приспособил Панкратыч участкового увязывать чеснок в пучки. И не трудно, и при деле, и счет точный потребен - не упьешься. Прошка с тех пор гулял потише, но все одно - гулял. А жил участковый с бабой своей, найденной в райцентре во времена пребывания в милицейском училище. Баба была хороша! И добрая, и хозяйка - на заглядение, и собой вышла. А Прошка ее тиранил. За водкой гонял ни свет, ни заря, ревновал ни за что... Ну зашла баба в церковь - так еще не потоп? А участковый уже разоряется, цепью машет... А сам - ну что козел какой или батюшка Ким до женитьбы: как девку близко увидит, рукой своей, шкодливой, за пазуху - нырк! Девка-то и не против, да знает, что дальше дело не пойдет, и - ну визжать!
   На девках-то и сошeлся участковый Прошка с рабочим Себастьяном. Но ненадолго. Учиняли они вдвоем какое-то пaскудство по женской части, да бабы ихние прознали и давай их учить! Себастьян надолго зарекся, а Прошка уже через неделю уехал блудить в соседний грибоводческий совхоз...
   И вот там-то настиг рок Прошку-участкового. Обьявился в совхозе кабан-убийца. Как-то забрел он на грибные тамошние плантации и поплохел. На людей кидался. Иностранного грибовода заставил на пихте ночь отсиживаться: тот в лес забрел под дурманом, а выйти не мог. А тут кабан... В общем, всех этот кабан достал.
   И к этому времени приехал в совхоз Прошка - блудить. Так что в облаве, устроенной на кaбана, оказался он единственным представителем власти. А трусом Прошка никогда не был. Встал он на самый опасный участок, и не успел приложиться к взятой из дома для девок бутылке наливки, глядь - кабан!
   Страшен кабан. Глаза красные, спутанная шелковистая шерсть торчит в разные стороны. Хвост - трубой! Смелый участковый, не раздумывая, кинулся в драку. Подоспевшие совхозные мужики видeли, как мотоциклетной своей цепью удавил Прошка кабана-убийцу. Но и сам не поднялся.
   Лежал Прошка в грибоводческом совхозе неделю: боялись, не довезут. Потом, на небыстром мерине Кастанеде переправили участкового в Слюньки. Вся деревня встречала героя! Как же стыдились бабы и мужики слюнькинские того, что не понимали участкового. Девки выясняли, какая курва и когда била Прошку по рукам...
   Долго лежал участковый Прошка в своей хате не вставая, под надзором прилежной бабы своей. От вынужденного безделья начал читать. Увлекся и читал уже запоем. Деревню свою называл не иначе, как Маэрлинг. Подвесил к потолку чучело крокодила, завел большой глобус. Стал рассеян. От игры батюшки Кима на гармошке морщился. Цитировал Рильке...
   Когда мужики обнаружили эти перемены, - было поздно. Прошка активно переписывался с Сорбонной и бегло говорил на санскрите.
   Ужаснувшуюся деревню успокоил Афанасий Ильич Пиздец, пришедший как-то к Прошке в качестве рабая с духовным напутствием, а потом все чаще навещавший болящего участкового.
   - Во многия мудрости - многия печали, - изрек рабай, - но всякая власть с печалью глядит на ниву свою, ибо убога сия нива под властью. Вот выздоровеет Прошка, возмется он за вас, мужики. Взлютует! Одумайтесь, пока в себя не пришeл.
   Мужики одумались, и совсем почти рай пришeл в деревню Слюньки. Бабы, плача, несли к хате выздоравливающего Прошки гирлянды ярких цветов. Участковый читал им из упанишад. Люди полюбили власть. Полюбили Прошку.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 3.50*6  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"