Аннотация: Всегда было интересно узнать, что чувствуют деревья, как проходит их жизнь там, за морщинистыми складками коры...
Зеленое сердце.
Я верю, что деревьям, а не нам
Дано величье совершенной жизни
На ласковой земле, сестре звездам,
Мы - на чужбине, а они - в отчизне.
Николай Гумилев.
Ночью ей мерещилось, что ее пушистая колючая крона касается звезд. Но это, разумеется, было не так.
Хотя она стройной колонной возвышалась над всеми окружающими деревьями, ей не удавалось ни дотронуться до ночных светил, ни поймать в свои ветвистые сети зазевавшееся сизое облачко. Небо оставалось прекрасной мечтой, к которой она стремилась, но корни, глубокие, сильные, налитые влагой, крепко удерживали ее на земле.
Когда дул ветер, ее янтарно-желтый ствол раскачивался и скрипел, и клесты с удивленным "гипп-гипп" спархивали с него, роняя в траву недоеденные шишки.
В ее нежно-розовом волокнистом теле переливались соки, по крупице превращая воздух, землю и воду в новое годовое кольцо. Благодаря этим неприметным строителям затягивались ароматной смолой ранки и трещинки в коре, а на концах игольчатых ветвей созревали мягкие молодые плоды. Те же самые таинственные соки бурлили и баловались во всех больших и малых существах, обитавших рядом, во всех ее бесчисленных соседях и родственниках: они звенели в резных кленовых листьях, закручивали кисточки папоротника в тугие завитки, наливали спину лягушки изумрудной зеленью, хитринкой сверкали в беличьих глазах.
Зимой ее укрывали белые сны: она замирала под холодным снежным куполом, думая о звездах и сверчках, а неторопливые грезы других деревьев, смешиваясь с ее собственными, туманом окутывали крону. Весной теплое солнце ее будило, она расправляла темно-зеленые иголки и нежно касалась ими соседних веток - дрожащих березовых, хмурых еловых, нарядных рябиновых. Они тихо шептались, рассказывали друг другу новости и пели. Вей-вея-вею-вей...
Люди приходили к ней дважды в год - осенью и весной. Девушки в красных и зеленых платьях обвивали ее разноцветными лентами, украшали яркими бусами и цветами, водили вокруг нее хороводы.
Сосна-зелена, что не вянет, не сохнет,
Дай нам силы неукротимой, как в стволе твоем
Дай нам жизни длинной, как твои иглы, и сладкой,
как твоя смола,
Дай нам деток столько, сколько шишек на твоих
ветвях.
Девушка с пушистыми светлыми волосами обняла ее, прижалась щекой к шершавой коре, и сосна услышала, как бьется ее взволнованное сердце, и как струится по жилам молодая кровь. Зеленое, разлитое по всему стволу сердце сосны, билось и пульсировало в такт с человеческим - часто и мерно.
- Я слышу тебя, - шепнула девушка.
- Я чувствую тебя, - ответила сосна.
- Я знаю, ты внутри, - сказала девушка.
- Я не могу вырваться, - пропело зеленое сердце, - И не хочу.
Вечером большой костер полыхал на поляне, его оранжевый жар достигал кроны и согревал прятавшиеся в глубине корни. Девушки танцевали, подняв к небу руки, покачивались, как деревья на ветру, и сосне начало казаться, что она тоже кружится вместе с ними, превратившись в гибкую босоногую танцовщицу. Вей-вея-вею-вей...- тихонько подпевала она, и ее зеленое сердце смотрело и слушало, и восторженно трепетало.
Человек был стар и неприятен. Темный балахон, подпоясанный веревкой, болтался неровными складками на его тощем теле, глубоко утопленные в черепе голубые глаза смотрели холодно и бесстрастно. Он что-то хрипло говорил, указывая пальцем на ее ствол, мужчины слушали его молча, опустив головы и тяжело дыша. Женщины иногда всхлипывали, резко отвечали ему голосом, похожим на крик птицы, плевались и шипели. Потом женщины ушли. Девушка с пушистой косой на прощанье дотронулась до нее теплой ладонью - в ее серых глазах блеснули слезы.
Она осталась одна на поляне в кольце из высоких молчаливых фигур. Она замерла, затихла, предчувствуя недоброе, зеленые соки приостановили свой бег, сердце едва билось. Она знала, что никто не станет с ней танцевать. Ни сегодня, ни когда-либо еще.
Человек в балахоне поднял топор - большой, тяжелый, хорошо заточенный. Первый удар потревожил лишь муравьев, живущих в трещинках коры. Второй - повредил старые отмершие покровы, третий - перерезал нежные волокна и выпустил на волю зеленые соки. Она сжалась, задрожала от боли и страха, а удары все сыпались и сыпались, подбираясь к влажному сердцу.
Человек в балахоне устал, вытер вспотевший лоб и передал топор другому - мужчине с волосами рыжими, как осенняя трава. Тот поворчал немного, вздохнул - мол, ничего не поделаешь - и принялся рубить дальше, проникая гладким лезвием в самую глубину. Клац, клац, клац... В лязгающей песне железа было много куплетов...
Вот топор вонзился в сердце, и могучий ствол, столько лет обращенный к небу, задрожал и пошатнулся. Она заметалась внутри, ища выход, но толстая вековая кора удержала ее от бегства, грозя навсегда оставить пленницей в собственном доме. Тогда она устремилась вниз, к ровной, душистой ране у основания дерева. Вместе с теплым соком и янтарной смолой она стекла в траву, затаилась там и с бессильным отчаянием наблюдала, как падает на землю ее великолепное стройное тело, на котором еще осталось несколько нарядных лент...
Так началась ее бездомная, бесприютная жизнь. Первое время она не смела оставить длинный, утонувший в траве ствол; потом, когда его распилили на большие колоды и увезли в деревню, она долго сидела на широком пне, чувствуя, как от печали и одиночества ее охватывает дрожь.
Теперь она стала дымкой, Зеленой древесной дымкой, свободной странницей, не связанной темницей коры и путами корней. Она ночевала под куполами мухоморов, в теплых дуплах, устланных мхом, вместе с совами и белками. Деревья жалостливо укрывали Дымку своими ветвями, защищая от ветра, готового унести ее прочь как сорванный листок.
Никто не обижал ее в родном лесу, но она была несчастна. Любимые звезды по-прежнему сияли в ночном небе, приглашая поиграть, но как она могла играть с ними, если у нее не было больше пушистой кроны? И зачем путешествовать, если некуда вернуться?
Она скучала по влажному, теплому древесному сердцу, по извилистым дорожкам, проложенным в стволе зелеными соками, по той таинственной жизни, которая день и ночь бурлила, звенела и шепталась в скрытых лабиринтах ее тела.
- Тебе не следовало убегать, - хмуро говорил старый дуб, качая ее на скрипучих сучьях. - Если бы ты осталась внутри, тебя сожгли бы вместе с телом: дым отнес бы тебя прямо к небесам, к Звездному Дереву, ветками которого все мы когда-то были. Если бы люди решили сделать из твоего ствола что-нибудь полезное, ты бы жила в стульях, столах и кадушках, и жизнь твоя, пусть и не похожая на прежнюю, была бы удивительной и интересной. А теперь...
- Что теперь? - со страхом спросила Дымка.
- Теперь... Ты обречена скитаться по свету и тосковать, пока не отыщешь новое тело, согласное тебя принять...
На следующее утро она попрощалась с обитателями знакомой поляны и, подхваченная прохладным северо-западным ветром, отправилась в путь. Рядом с ней кружились в осеннем танце стайки листьев, медленно плыли в синеве бело-розовые облака, сонно жужжали последние шмели. Все вокруг чувствовали себя легко и привычно в просыпающемся утреннем мире, все кроме Дымки. Она не была ни облаком, ни листком, ни деловитым насекомым, - просто комочек тумана, плывущий над землей, одинокий и странный.
Дымка вглядывалась в деревья и кусты, и в каждом, даже самом молодом стволе видела горящий маячок души.
- Здесь живу я, я, я... - говорили оранжевые клены и седые тополя, и сумрачные ели, и можжевеловые кусты, усеянные темными ягодами. И Дымка летела прочь, и ее надежда найти новый дом тихонько угасала.
В полдень она опустилась отдохнуть на старую яблоню, росшую в саду на окраине деревни. Яблоня покачивала черными от копоти ветками и жаловалась на случившийся ночью пожар. Огонь повредил не только многие плодовые деревья, но и дома: они тихо и жутко таращили свои обгорелые глаза-окна, ветер сдувал с соломенных крыш тучки пепла.
Людей она обнаружила на большой поляне возле недостроенной церкви. Они все были там, в бурой осенней траве: лежали в застывших изломанных позах, испачканные кровью и золой.
Дымка узнала сердитого человека в балахоне - солнце играло на маленьком металлическом крестике, выбившемся из-под одежды. Теперь его лицо приняло удивленное выражение, а в стальных глазах заголубело небо. Девушка с пушистыми волосами скрючилась возле телеги: светлые пряди рассыпались по рубашке, из вышитого на груди цветка торчал наконечник стрелы. Прекрасная и бледная танцовщица... А вот и рыжий дровосек. Он тоже неподвижен, до сих пор сжимает в руке меч... Все, все мертвы... Мужчины, женщины, дети, - все будто заснули в траве под стрекот последних сентябрьских кузнечиков.
Медленно, робко души покидают свои дома, зыбкими облачками плывут над землей. Вот белоснежной птицей исчезает в облаках душа танцовщицы, - целая стайка таких птиц выбелила небо и, покружив над застывшими телами, растаяла за горизонтом. Некоторые души черными змеями сползают в траву, скрываются в земляных норах - из глубины доносится их тихое злое шипенье.
Душа человека в балахоне - сгусток серого тумана. Она висит над его худым телом, заглядывая в мертвые глаза, будто не верит в то, что случилось с ее хозяином. Потом расплывчатое облачко несмело плывет в сторону церкви и скрывается в маленьком квадратном окошке - сквозь дыру в куполе слышен горестный вздох.
"Теперь он тоже стал странником, таким же, как и я, - подумала Дымка. - У него нет больше ни дома, ни смысла жить..."
Она почему-то не чувствовала ненависти к своему обидчику - скорее, она видела в нем жертву, перышко, влекомое неугомонным ветром тайных причин и сложившихся обстоятельств.
- Вей-вею-вея-вей... - пропела Дымка на прощанье, поднялась над лужайкой и полетела дальше, оставляя позади печальную деревню и тусклую башенку церкви возле кромки леса.
Старый трухлявый тис она заметила, когда уже совсем отчаялась отыскать себе новое пристанище. Он одиноко рос на холме, поросшем не по-осеннему зеленой и сочной травой; рядом наклонился к земле большой пестрый камень, усеянный странными знаками.
Она боязливо присела на сухую ветвь и кликнула: "Ау! Есть кто-нибудь дома?" Но тис молчал, в его сгнившем стволе больше никто не жил, зеленое сердце потухло, или растворилось, или улетело странствовать. Кто знает, что с ним приключилось...
Дымка осторожно проникла внутрь дерева, вдыхая незнакомый запах засохшей коры и перегноя. Фу, как здесь неубрано, неуютно...Муравьи, букашки какие-то, прожорливые личинки... Ну да ничего, если постараться, с грязью и беспорядком можно справиться очень быстро, главное - обновить трухлявый ствол.
Как себя чувствуют ветки? Есть среди них живые и крепкие? Одна, две... И другие годятся... Из этой, еще зеленой ветки выйдет неплохой ствол: она впитает в себя все, что осталось от прежнего ствола и отрастит нежные молодые корешки взамен старых и сморщенных. Вот так... И изумрудные соки опять заплещутся внутри, прокладывая новые тропинки в лабиринте дерева. Как прежде... В ее сосне... Хорошо, все же, что у тиса тоже есть иголки!
- Смотри, старый тис ожил! - сказала светловолосая девочка своей подруге.
Они стояли на вершине холма, и ветер развевал их легкие белые платьица, открывая загорелые коленки.
В самом деле, тис, который еще прошлой осенью казался безнадежно больным, почти мертвым, теперь оделся в новенькие темно-зеленые иголки и украсил себя красными ягодами, похожими на крохотные чаши. Его ствол, гибкий, покрытый молодой корой, тихонько покачивался на ветру, а ветки что-то напевали...
Девочки подошли к валуну, лежащему к востоку от тиса, и стряхнули с шершавой поверхности прошлогоднюю хвою. Потемневшие от времени знаки, открывшиеся перед ними, рассказывали какую-то длинную полузабытую историю...
- Если тис ожил, это значит, что наша пра-пра-пра-прабабушка, которая спит под этим холмом, вспоминает о нас, - серьезно сказала вторая девчушка, кусая обветренную губу. - Папа говорил, что это дерево посадили в то день, когда бабушка заснула... Болтают, что она умела летать...
Девочка вытянула из пушистой косы красную ленту и украсила ею ствол. Ветер тут же принялся играть с тонкой бахромой, пытаясь развязать неумелый бантик.
- Это значит, что мы о ней тоже помним! - сказала девочка и прижалась щекой к серой коре дерева.
Там, под молодыми морщинками и едва заметными складочками, заглушая шорох муравьиного бега и высокой травы, быстро и ровно билось зеленое сердце. Оно не знало удивительную бабушку, которая, как говорили, умела летать, никогда прежде не видело этих смешных маленьких девочек в белых платьях, но почему-то улыбалось...
![[]](/img/m/mjata_p/zelenoeserdce/copy_of_pine2.jpg)
Зеленое сердце.