Увы, но мобильных телефонов в то время не было. Зато имелись будочки с телефонами-автоматами. Множество их, выкрашенных в синий цвет, стояло по городу. Позже будки сменились телефонами, привинченными к стене. Металлический короб с диском набора номера, огромная ручка на толстенном проводе... Интересно, сколько мобильных телефонов уместилось бы внутри такого агрегата? А сколько эмоций вызывал этот самый "диск набора"! Палец помещался в паз с цифрой и по часовой стрелке прокручивал диск до упора; затем диск автоматически с характерным дробным треском возвращался в начальное положение. Самое долгое прокручивание от нуля, так что описывался траектория 360 градусов, самое коротенькое - 9. Вжик, - и набрано. А сколько разных мыслей мелькало во время набора номера! Скорость можно было растянуть, делая паузы между цифрами, и попутно решить, что же нужно сказать. Можно было убыстрить, ускорив вращение диска. Время разговора строго ограничивалось тремя минутами, потому старались тщательно обдумать, что именно нужно сказать.
Но в тот раз сказать нам предстояло немного: только спросить: дома ли, можно ли зайти. Затем придти, забрать и уйти. У Кулака была любовь. Но это была вовсе не Анна Юрьевна, номер которой мы набирали. И у которой находился букет орхидей, оставленный Кулаком. Возлюбленной Евгения Михайловича была длинногая брюнетка с внушительной грудью и задумчивым томным взглядом. Анна Юрьевна пребывала дома и могла принять нас, чтобы отдать Кулаку его орхидеи. Мы торопились, поскольку собирался дождь.
- Вот ведь балбес я, - на ходу рассказывал Кулак. - Купил орхидеи эти долбанные... Пол дня искал. Чтобы этой подарить... Ну ты понял, про кого. Брюнетка... Кое-как нашёл. И решил оставить их у Аньки. Поднялся к ней, позвонил, она открыла, тут я с цветами! Обрадовалсь! "Ах, - говорит, - цветы мне! Орхидеи распрекрасные! Спасибо, Женя!" Ну и...
Кулак сделал паузу. Я, заинтригованный, даже остановился. Жека молчал.
- А я сказал ей: "Не трожь!!! Не люба ты мне, Анна! Это цветочное хозяйство я принёс тебе на временное пребывание!" - выпалил Кулак. - Она, конечно, сделала попытку выгнать меня, однако, потом смилостивилась и позволила оставить. Я даже ей пару орхидеин из букета выдрал и подарил. Радовалась!!!
Успокоенный мирным разрешением пикантной ситуации, я ускорился, надеясь успеть дойти до дома Аньки раньше дождя. Но мы не успели. Хляби небесные разверзлись, и потоки хлынули по дорогам. Мы спрятались под козырёк над подъездом, однако ноги наши вымокли насквозь.
Так и прибыли мы к Анне Юрьевне, миленькой полноватой блондинке со звонким (хотя несколько гнусавым) голосом - в мокрых кроссовках, слегка влажноватые в целом. И голодные.
Анька открыла дверь, критически оглядела нас, заставила разуться, и запустила в дом. Мы прошли в её комнату и чинно уселись на стульях. На столе стоял огромный кулаковский букет. Анна Юрьевна стала проявлять гостеприимство: сообщила, что скоро можно будет откушать оладушки и что, если мы сильно промокли, можно высушить наши вещи... Затем вдруг резко втянула воздух, критически глянула на нас и вышла. И тут до нас докатило: мы невероятно, просто чудовищно воняли!!! Вернее, наши ноги: промокшие носки почему-то стали издавать ужасные миазмы!
- Мы во что-то наступили? - с сомнением вопросил Кулак, стараясь дышать ртом, отчего его голос звучал слегка по-французски.
- Вроде нет... - отозвался я. - просто кроссовки прокисли, носки прокисли....
- Не прокисли, а протухли. - поправил Кулак.
В комнату впорхнула Анна Юрьевна.
- Ха-ха, - сказала она. - Прикиньте, мне тут подарили таааакие интересные духи! С запахом ванилина! Представляете? Чтобы пахнуть как булочки! Вот понюхайте. - И прыснула из баллончика в нашу сторону, целясь ближе к ногам. - Такой запах интересный! - И вновь пустила ароматную струю.
Я посмотрел на Кулака. Евгений поглядел на меня. И мы осознали стратегический план Анны Юрьевны.
- Действительно вкусно! - воскликнул я и выхватил из рук девушки баллончик. - Понюхай Жека! И направил жирную долгую струю в сторону Кулака. Также преимущественно на его ноги.
- Класс! - сквозь зубы проговорил Кулак, стирая духи со своей щеки. - Дай-ка я... подушу... подушусь... сбрызнусь. Взял у меня флакон и смачно прыснул в мою сторону, даже нарисовав замысловатую восьмёрку.
На вкус, однако, ванильные духи оказались противными.
И началось буйство! Кулак бросал флакон мне, я бросал духи Кулаку, и мы прыскали, пшикали, пускали струю, поливали! Анна Юрьевна, словно в ступоре, оторопело глядела на нас.
Дверь открылась и заглянула сестра Аньки.
- Анечка там... - И осеклась. - Ой, - сказала она. И чихнула. Дверь закрылась.
Удушливые ванильные пары витали в комнате, оседая. И мы чувствовали, что запаха носков нет и не может быть в принципе в таком густом, тягучем ванилине.
Анна Юрьевна, наконец, пришла в себя и ринулась к окну. Раскрыла створки. Вдохнула свежий воздух. Мы тоже вдохнули.
Приятный у духов запах! - бодро сообщил Кулак. - но невкусный...
- Ой! - спохватилась Анька, у меня же оладьи готовы! Идёмте, покормлю вас. Скоро придут родители...
На кухне стояла большая чашка. Полная горячих оладьей.
- Еште, - распорядилась Анька. - Нам скоро уходить надо. Остынут.. Мы не очень оладьи любим, никто в семье почти не ест, сама не знаю, зачем напекли. Наверное, выкидывать придётся...
И пока радушные хозяева не выкинули оладушки, мы принялись поедать их.
Зашли сестра Анны Юрьевны, с подозрением покосилась на нас, воняющих ванилином и носками, заглянула в шкаф, затем на холодильник. В печку.
- А где оладьи? - удивлённо спросила она. - Анька глазами вильнула в нашу сторону.
И мы поняли, что нечаянно съели обожаемые, по всей видимости, в этом семействе оладушки! Анна Юрьевна подумала, наверное, что мы станем стесняться и так вдохновляла на свободу действий в отношении прелестных мучных изделий. На деле же они страсть как любили оладьи! Потому что лицо сестры Анны стало удивительно печальным. Вначале. Но потом - злобным! Черты её симпатичного лица исказились гримасой ненависти, неприязни и даже, кажется, отчаяния! Он вышла из кухни и хлопнула дверью.
- Однако идти надо! - резко засобирался Кулак. - Спасибо, хозяева, за хлеб, за соль! За сохранность цветков - особенное спасибо!
Выходя из дома, Кулак вытащил ещё один цветок орхидеи и, потупив глазки, протянул его Анне Юрьевне. Анька засмеялась.
***
- Странные у вас орхидеи, - сообщил нам мужик в автобусе. - Ванилином воняют. Вы их в пекарне покупали что ли?
Эпилог.
В то время происходило много замечательных событий. Большинство - там и остались. Но некоторые длятся и по сию пору. Однажды я забрёл к Евгению Михайловичу, который превратился в респектабельного семьянина, не лишённого, впрочем черт прежних - авантюрных, или, как говорится, "безбашенных". Этот авантюризм проявляет себя в непрестанном коллекционировании всего на свете; видится в остром взгляде, который по-прежнему вылавливает в этом мире явления и вещицы необычные, а то и, прямо скажем, потусторонние; в мимолётном рассказе про то, как на небе в облаках появлялся бог; в парочке фотографий, на которых запечатлелся некто, похожий на дракона... Впрочем, это тема других историй.
Мы, разумеется, выпили и Кулак, который обзавёлся огромным пятиэтажным домом, повёл меня в подвал. Где среди множества самых разнообразных предметов (назначение многих я совершенно не ведал) были предъявлены три "исторических" телефона. Здоровенная медная трубка возлежала на металлической подставочке и даже не было круга для набора номера! Видимо, это были ещё дореволюционные телефоны. Почтительно я снял трубку и приложил к своему уху. Там шумело, как в морской раковине - сухо, протяжно, с тихими переливами, словно кто-то вдыхал-выдал...
Раньше, когда не было определителей номера, можно было позвонить знакомому с телефона-автомата и молчать в ответ на "Алло". Следом снова звучало "Алло", только на этот раз настороженное, опасливое. И в этот момент молчания после второго "Алло" между звонящими устанавливалась некая связь, где связующим звеном являлось дыхание, сопение. По нему на другом конце провода пытались определить, кто же это звонит. В результате, там вскрикивали: "Макс, это ты что ли?!" Или, наоборот, клали трубку. Могли также спросить "Кто это?" И тогда игра в отгадки по дыханию повторялась. Этот момент напряжения, отгадывания всегда казался мне жутковатым, (ещё до появления художественного японского фильма "Звонок" и в особенности после него). Ты, позвонивший, слушаешь сопение известного тебе человека, но понимаешь, как он сейчас напряжён, а может даже испуган и тоже начинает казаться, что там вовсе непонятно кто. Какой-нибудь инопланетянин. Или покойник. В общем, некто потусторонний. Вдвойне потусторонний от реальной отстранённости.
Слушая шум в трубке старинного телефона, я вдруг явственно понял, что в современных мобильниках такого нет. Ты всегда знаешь номер. Или знаешь, что "неизвестный номер". И в любом случае жмёшь кнопку приёма, приготовившись к чему-то - известному или неизвестному. Я беседовал с Кулаком о том - о сём, мы вспоминали какие-то события прошлые рассказывали о делах нынешних, периодически выпивали, спорили, обсуждали, молчали, хохотали, снова выпивали, разглядывали разные удивительные вещицы, слушали музыку с виниловых пластинок и магнитных кассет. Поглядывая на Евгения Михайловича с необычной фамилией Кулак, на деловитого бизнесмена, на заботливого семьянина, я чувствовал, что передо мной проявляется тот самый собеседник "на другом конце провода" (как говорили раньше; теперь, в мире тотального бестелесного радиосигнала, такая фраза совершенно немыслима), - собеседник, который "устаканился", остепенился, но может. Может обернуться некой удивительной переменной в круговороте реальности и вытворить что-то удивительное: откопать с помощью металлоискателя засушенного инопланетянина или целиком сохранившегося мамонта; вырастить тыкву размером со слона; построить на задворках своего дома космический корабль и быстренько сгонять на нём в космос; обнаружить удивительную закономерность в неисчислимом множестве объектов и каким-то образом её использовать; найти во всемирном громогласном шуме звук первичной всепорождающей струны и сыграть на ней что-то удивительное...
Собственно, в этот вечер произошло несколько событий из разряда подобных, но это уже - другая история. Которая, надеюсь, тоже будет когда-нибудь записана.