В редколлегию Лёху пригласили, можно сказать, случайно. На перемене после рисования. И поводом к такому приглашению послужили отнюдь не феноменальные Лёхины способности (в классе были ребята, рисующие куда лучше него), а фломастеры, которые он умудрился "засветить" на весь класс. Фломастеры ему из Москвы привезла мать, которую периодически отправляли туда в командировку. Фломастеров было много, аж два ряда по пятнадцать штук, и лежали они в красивой пластмассовой упаковке рассортированные по цветовой гамме. А на рисовании, когда весёлая полноватая Наталия Евгеньевна предложила всем нарисовать красками маску, Лёха вместо красок, предусмотрительно забытых дома, достал новенькие фломастеры и, улыбнувшись в окошко редкому январскому солнышку, принялся старательно выводить контуры маски льва, такой же яркой, сочной и красочной, какую видел в любимом мультфильме "Ну, погоди!", в его новогодней серии. Маска получилась на славу - рыжая, с хищными прорезями для глаз и волнистой гривой.
- А у меня готово! - Лёха поднял руку первым. Все остальные ещё корпели над своими рисунками, старательно закрашивая красками карандашные контуры изображений.
- Ну-ка, давайте посмотрим... - Наталия Евгеньевна взяла Лёшкин альбом и, развернув, показала всему классу нарисованное им. Маска всем понравилась. Сочная весёлая. Только лохматый Юрик Бондарев с третьей парты у стены скорчил недовольную физиономию и протянул жалостливо:
- Ну, так, фломастерами каждый дурак сможет...
Лёшка на "дурака" немного обиделся. Сначала бы нарисовал, а потом выпендривался, но отвечать не стал. В такой денёк не хотелось затевать ссору, да и не в его характере было идти на конфликт из-за подобной чепухи.
- Вот поэтому я и поставлю Алёше только четыре за этот рисунок. Во-первых, потому что нарисовано фломастерами, а мы рисуем чем? Правильно, красками. А, во-вторых, чего не хватает у этой маски?
Класс задумался, но Наталия Евгеньевна сама тут же ответила на свой вопрос:
- Завязочек не хватает. Ведь маску же надо как-то к голове крепить.
"Ну, не хватает, так и не хватает", - подумал Лёха. Кто же знал, что ей нужны будут эти две полосочки, которые половина класса тут же стала пририсовывать к маскам на своих рисунках, - "А четвёрка - тоже хорошая оценка"
Вот после этого урока к Лёшке и подошёл Славка Винокуров и предложил поучаствовать в выпуске классной стенгазеты.
- Ага, - сказал Лёха, - А куда приходить?
- Ты, Замятин, знаешь, где я живу? - спросил Славка.
Лёха пожал плечами и снова улыбнулся.
- Тогда смотри, - Славка подвёл его к окну, - Вон розовый дом видишь?
- Ну.
- А за ним пятиэтажка белая.
- Ага.
- Вот в ней шестнадцатую квартиру найдёшь. Сегодня часа в четыре. И фломастеры приноси. Пригодятся.
- Ага, - снова кивнул Лёшка. Разговор получился каким-то глупым, ну да звали его тоже не на математическую олимпиаду среди младших классов.
К четырём, естественно, он не успел. Уж больно день выдался солнечным, настолько ясным, что эта ясность отвлекала его и то и дело провоцировала на то, чтобы он занимался чем угодно, только не тем, чем надо. Сперва, возле дома ему срочно потребовалось попрыгать с сарая в снежный сугроб, изображая парашютиста. Потом он долго убирал в этот же сугроб весь снег, что ненароком раскидал, когда старенький сосед Илья Тимофеевич выскочил из подъезда в одних трико, но с лопатой наперевес и, всучив её Алексею, наказал сделать так, как было, если он не хочет, чтобы о его подвигах узнала мамаша. Лёшке было всё равно, узнает мать о его подвигах или нет, но сердить Тимофеича тоже не хотелось, и он старательно прибрал весь снег обратно, ибо и было-то его на дорожке не так уж и много. А потом он сушил свои штаны возле батареи, разогревая щи себе и полосатому Мурзику. Щи он перегрел, пришлось ждать, когда они остынут. А Мурзик, этот толстый свин в кошачьем обличии, вообще отказался есть и удалился с кухни, гордо задрав хвост. Лёшка подобного наплевательского отношения вынести просто не смог и принялся, как говорится "не отходя от кассы", заниматься дрессурой, дабы подчинить себе надменного зверя. Укротительство завершилось лишь, когда Мурзик, громко мявкая, скрылся в форточке, ведущей на улицу.
- Ну и гуляй, - помахал Лёха ему вослед рукой и вернулся к уже остывшим щам. Щи можно было разогревать повторно, но Лёшка чисто из лени этого делать не стал и съел их так, как было, закусывая чёрным хлебом особо жирные места.
Надо было учить уроки, но, глянув на часы, он понял, что урокам придётся подождать, как минимум, до тех пор, пока он не вернётся с редколлегии. Было уже без десяти четыре.
Когда запыхавшийся Лёшка влетел к Винокуровым, пацаны уже все были в сборе и толстый Максимка Бернштейн, от напряжения прикусывая язык, выводил на большущем листе ватмана зелёной краской угловатые буквы названия газеты.
- Ещё один гость к вам, - Славкина мать, низенькая брюнетка в очках с толстыми линзами, слегка подтолкнула Лёшку и он, ещё красный с мороза, продвинулся в комнату.
- А вот и я... Не запоздал?
- Да ты проходь, как раз тебя вспоминали, - с дивана подал голос Юрик Бондарев, разглядывавший разложенный перед собой какой-то огромный альбомище.
- А чево? - Лёшка скромно присел на другой конец дивана.
- Да вот Славик говорит, что надо бы тебя пропесочить за пару по русскому, я ему, что, мол, если ты с нами, то, может не стоит.
- Стоит, стоит, - отвлёкся на их разговор Славик и присел на деревянный стул рядом. - А то скажут, - "А где ваша самокритика?", и будем полными ослами.
Он помахал руками над головой, изображая уши известного своей тупостью животного.
- А может всё же без этого? - нерешительно спросил Лёха. О той паре он уже почти забыл, была она какая-то глупая, случайная, не потому, что он что-то не выучил, а потому... Ну, пришёл он после болезни, думал - отмажется, скажет - "ничего не передали" или ещё что, а Ольга Васильевна возьми его - и к доске, по правилам гонять. Ну и догоняла, значит. Да тут кто хочешь поплыл бы. Вон тот же Юрик или Славка... Нет, Славка бы не поплыл, у него язык подвешен хорошо, из ничего на четвёрку наболабонит. Он, Лешка, так не мог.
- Да ты что? А в прошлый раз Вальку Рощина вообще за трояк песочили...
- Не за трояк, а за то, что канючил на весь класс "Я больше не бу...", - подал голос от стола Максимка, дорисовывающий зелёный кактус возле угловатого слова "Колючка". Про Рощина все хорошо помнили. Как тот выходил со своим оранжевым дневником, как только с третьей попытки положил его на стол Ольги Васильевны. Юрик аж зашёлся в смехе, отодвинув толстый альбом по дивану в Лёшкину сторону.
- Да ладно, рисуйте, - махнул тот рукой в конце концов. Ему было уже всё рано. Немного обидно, но - всё равно. Главное - он был с этими ребятами, был причастен к возникновению чуда, их классной стенгазеты, на которую приходили смотреть даже из других параллелей, - А мне, может, чем помочь, а?
- Тебе? - Славик оглядел стол с ватманом, потом остальную комнату. Газету выпускали уже не в первый раз и ребята уже знали, у кого какие сильные стороны. Главным рисовальщиком был Макс. Он обычно делал заголовки и рисунки в карандаше. Карикатуры у него получались озорные и едкие, получше даже, чем в "Крокодиле". Сам Славик писал. Точнее подписывал. Подписывал так называемым "чертёжным" почерком, которому его научила мать - инженер. Юрик же был, как он сам говорил, "художником больших форм". Если надо было развернуть розу на весь лист к женскому дню или батальную сцену на 23 февраля, - то это был вопрос к нему, а в остальное время... Правда, закрашивать чужие изображения он тоже мог, но не любил эту "работу для детсадовцев". Всё было распределено заблаговременно и какого-то нового, определённого статуса для Лёхи как-то сразу никто и предложить-то не мог.
- Будешь тексты придумывать, - сказал в итоге Славик, и все согласились. Подписи придумывали обычно вместе, но теперь решили, что пускай за Лёхой останется хотя бы первое и последнее слово.
- А заодно будешь Юрке воду менять, - добавил, хитро улыбнувшись, Макс.
Лёха согласился и на это. А что? Воду носить - тоже дело полезное.
Тем временем газетное заглавие совместно с кактусом просохли, и пришла пора наполнять газету содержанием. Лёха принёс с кухни воду и снова уселся на диван. Торчать возле стола, мешаясь под рукой у художников, не хотелось. Альбом, который во время Лёхиного прихода смотрел Юрик, словно сам собой очутился в его руках. Лёха открыл его и... Очнулся он, только когда Юрик потряс его за плечо:
- Спишь? Марок, что ли не видел?
- Да нет, - Лёха поднял голову. - Видел. У моего отца тоже коллекция была.
- И у меня есть, и у Макса.
- У меня мало, - Макс оторвался от стола и позвал туда Юрика, - Иди, разукрашивай, у меня уже рука устала, - потом повернулся к Лёхе, - Вот у Славки - да.
- У моего отца тоже...
- У отца! Ну, ты сказанул! - уже от стола прокомментировал Бондарев, - А у самого-то коллекция есть?
- У меня только от жвачек этикетки, - потупился Лёха, но признавать, что ты в чём-то хуже ребят ему не хотелось. Марки, конечно, были. Но марки не его, отцовы. Отец уже года три не жил с ними, но его марки так и хранились на антресолях двустворчатого шкафа, стоящего в прихожей. Лёшка даже не пересматривал их. Не хотел. В первую очередь не хотел будоражить свою память. Зачем, если так спокойнее?
- Ну вот... - протянул Юрик, - А хоть этикетки стоящие?
Этикетки у него были стоящие. Одних "Лёлик и Болик"-ов штук пятнадцать, не говоря уж о "Вриглеспермитах" и прочем ширпотребе, что было можно достать и в их городе при особом старании.
- Так, говоришь, у тебя тоже коллекция, - подошёл и Славик, - А ты приноси. Покажешь. Может, сменяемся чем.
На том и порешили. Лёха обещал, что завтра он снова будет вечером у Винокуровых, но на этот раз с ним будут обе его коллекции. И марочная, и этикеточная.
Дальше всё было просто. Они дорисовали газету, потом погоняли по комнате гоночную фээргэшную машинку. Дальше они пили на кухне чай с эклерами и делились со Славкиной мамой планами по поводу того, кого изобразят в следующий раз.
- А ты что молчишь? - спросила она улыбающегося Лёшку, который не принимал участие в общем ажиотаже, а больше налегал на сладкое. - Стесняешься?
- Не, - махнул тот головой.
А чего было особо говорить? Ребята и так хорошо знали, что делали. С ними был согласен. Даже на самокритику в каждом номере газеты.
По дороге домой Лёха думал об отце. Он думал о нём с теплотой, как всегда, хотя и считал, что отец немного предал их с матерью. "Значит - нам судьба быть с тобой вдвоём", - обычно говорила она и трепала его по голове, когда он вдруг елейно подкатывал к ней с вопросами об отце, и уходила на кухню. Лёшка-то знал, что у отца теперь другая семья и щи ему варит не мама, а тётя Таня, которую он однажды видел на улице, когда возвращался из школы. Отец его звал к ним в гости, когда приходил забирать вещи, но Лёшка не пошёл. Не до того было. Он, впрочем, может, и сходил бы, да знал, что это расстроило бы мать, а потому тогда отказался, сославшись на какие-то школьные дела. Отец ушёл, а забытый им альбом с марками так и остался тогда на антресолях. Отец марки собирал давно. Покупал на рынке, который стихийно возникал в выходные около клуба Кирова, аккуратно сводил под паром с конвертов от друзей из-за рубежа.
- Подрастёшь - и ты заведёшь переписку, - улыбаясь, говорил он Лёшке, но всё это было давно, ещё в прошлой, детсадовской жизни.
Лёшка подрастал. Отцовы марки, такие интересные, когда он был рядом, теперь казались ненужным хламом, бередящим душу.
"А отдам-ка я их Славику", вдруг подумалось Лёхе. Идея показалась благородной, полной какого-то внутреннего пафоса и радужных перспектив. Во-первых, Славик всяко должен оценить его жест и за это сделать его своим лучшим другом. Во-вторых, можно ведь не просто отдать, а обменять хотя бы на этикетки от жвачек. Славке ведь марки ценнее. В-третьих...какие дивиденды он извлечёт в-третьих, Лёшка додумать не успел, ибо как раз подошёл к своему дому, фонарь перед которым, заботливо засунутый Ильёй Тимофеевичем под железный козырёк, освещал коричневую дверь подъезда, сугробы под окнами с Мурзиковскими следами и занесённую снегом скамейку.
- Ну, где пропадал? - спросила мать, открывшая ему дверь. Её рука по привычке полезла Лёшке за шиворот, - Вроде не сырой. У кого был?
- У Славки Винокурова, - отвечал он, раздеваясь.
- Слава - хороший мальчик, - подвела итог мать, как само собой разумеющееся и подправила перед овальным зеркалом развившуюся бигудюшку, - Вот и дружи с ним. Уроки сделал?
- Ага, - Лёшка прошмыгнул в свою комнату. Тема уроков была скользкой. Ну, не расстраивать же мать, говоря, что он к ним даже не приступал?
- Смотри у меня, не схвати опять пару!
Далась им всем эта пара! Как будто только об учёбе и можно с ним поговорить. А учёба что? Если очень постараться, то с уроками можно разобраться и, не засиживаясь допоздна. Что там завтра по расписанию?
Лёшка открыл дневник. Чтение отпало само собой. Кто же это в третьем классе читать не умеет? А пересказывать - перескажет, если что. Труд - тут даже и говорить не стоит. Ножницы и бумагу затолкнуть в сумку - и вся недолга. Математика, русский, тут сложнее, надо письменно делать. Ага. По русскому до конца тетрадки всего два листа - будем считать, что она закончилась. Подписать новую недолго. А математика... математика... Делать её не хотелось, но надо же было хоть что-нибудь поделать, дабы совесть свою очистить. Лёшка сел за стол и разложил учебник. Задачка и примеры. Он начал с примеров (с чего же ещё?). Они все казались простыми, на которыми и думать-то долго не придётся. Столбиком складывать трёхзначные цифры было ему сегодня даже за удовольствие. На пятом примере ручка вдруг кончила писать и стала мерзко скрябать по бумаге.
- Мам, - Лёха отложил математику и вышел в большую комнату, - Я совсем забыл - у меня стержень кончился. У тебя нет, а?
- Горе ты моё, сколько я тебе их наприносила? Ты что ими, весь класс снабжаешь?
Весь класс, конечно Лёшка не снабжал. А вот иногда популяться на перемене стержнями из резинок, так не он же один этим занимается. Но объяснять это матери совсем не стоило. А стоило скорчить умильную физиономию и пробурчать что-то на тему, мол, задают много, приходится писать, не хочет же она, чтобы он был неучем в конце концов?
Что он и сделал. Мать извлекла откуда-то стержень и торжественно вручила его нерадивому сыну, который тут же отправился вставлять его в свою ручку. Стержень в ручку не подошёл, ибо был слишком маленький, для эдаких новомодных ручек с пружинками. А у Лёшки была стандартная ученическая. Поэтому пришлось идти на кухню, отрезать кусок от спички и приспосабливать его к стержню, чтобы подходил точно-точно и стержень не вихлялся в пластмассовом своём футляре. Когда после всех этих процедур с примерами наконец всё-таки было покончено, Лёха снова появился перед родительницей.
- Мам, а с задачкой поможешь?
- Решай сам.
- Ну мам... Я же до полуночи просижу.
Иногда хорошо, когда в доме есть часы и кто-то очень зорко смотрит, чтобы, не дай бог, драгоценный ребёнок не недоспал положенные столь юному организму часы. Мать посмотрела на часы и пошла к Лёшке.
- Вот, посмотри, я даже дано написал. Я думал, думал...
- Где твой черновик?
Лёшка пожал плечами:
- Нету.
- Как же ты думал?
- А так...
То, что он над решением и не собирался думать - вопрос был не для обсуждения. Но спать ребёнку уже надо было. Однозначно. Что ему, Алексею Замятину, полчаса корпеть - матери раз плюнуть. Поворчит, но подскажет.
- Вот это умножь на это, а вторым действием всё это сложи вот с этим. Потом разделишь на три - и записывай ответ. Понял хоть, почему?
- Ага. На всех.
Чего тут понимать, вопрос из учебника он читать умеет.
- Спасибо, мам. Я кончу и спать.
- Ну давай. Я зайду через пятнадцать минут. Чтобы был уже в кровати.
Чего там через пятнадцать, уже через десять Лёха мчался на кухню чистить зубы. Завтра день предстоял ещё более интересный, чем сегодня. Давно в его жизни не происходило столько событий сразу.
День и в самом деле выдался хоть куда. Хотя и не в ту сторону, на которую рассчитывал Алексей. Во-первых его спросили по чтению наизусть басню Крылова, а учебник, как известно, вечером им открыт так и не был. Впрочем, тут ему и повезло. Его спросили не первого. Когда перед тобой человек десять с разной степенью уверенности декламируют одно и тоже, волей-неволей всё это запомнишь, если, конечно, не совсем уж плохой на голову. Запомнил и Лёха. Да, сбился в двух дурацких местах, но четыре с минусом это куда лучше, чем три с плюсом.
- Плоховато, Замятин, - Ольга Васильевна склонила седоватую голову набок и укоризненно ей покачала, - Четвёрочка с натяжкой. В следующий раз так будешь читать - снижу оценку, слышишь?
Лёха слышал, оттого только угрюмо кивнул из-под непослушной чёлки. Ему и самому было немного неловко. Стихи он читать любил, ну что, если вчера так денёк сложился, что было совсем не до них?
Потом - больше. На труд оказалось нужно было принести не цветную бумагу, а нитки с чудным названием "мулинэ" и лоскут материи. Хорошо хоть у девчонок этих ниток и без урока труда в портфелях найти можно. Зачем они им, спрашивается? Так что - "планида пронесла", как выразился бы его дед, и на этот раз.
Остальное пронеслось незаметно, словно в убыстренном кино. Лёха хоть и присутствовал на уроках, но душой был уже там, у Винокуровых, где демонстрировал Славику все редкости отцовского кляссера. А редкостей там было довольно таки прилично.
Вылетел из школы Лёха первым. Казалось, только техничка тётя Зоя, что гоняла старой шваброй всю местную шантрапу из-за "курительного" угла школы, прикоснулась к рубильнику звонка, Лёха уже мчался по Большой Никитской в сторону своего дома, на ходу застёгивая куцее пальтецо. Сегодня было не до прыжков с сараев, не до звонких первоклашек, сооружавших в соседнем дворе подобие снеговика. Сегодня он спешил похвастаться марками. Вчерашние щи были съедены, даже без разогревания, Мурзик отправлен в форточку с первым "Мяу", а уроки отложены на вечер. "Приду- выучу. Я же недолго", - убедил Лёха сам себя.
Очередная трудность приключилась, когда Лёха решил достать с антресолей отцовский альбом с марками. Это взрослым легко с их ростом - где не достанут - подставят табурет и вся недолга, а как быть тем, кто и до некоторых выключателей порой достаёт только встав на цыпочки? Одним табуретом дело не ограничилось. Лёха принёс из комнаты стул, поставил на него табурет и, сцепив зубы, как Александр Матросов в момент подвига, полез наверх. Но табурет стоять на уготованном для него месте не желал, хоть плачь, хоть смейся. После трёх падений с разной высоты до Лёхи дошло, что кляссер таким образом он всё равно не достанет, только синяков у него на разных частях тела станет куда больше. Пришлось "изобретать" пирамиду из обувной полки, пресловутого табурета и тумбочки, что торчала обычно около зеркала, а уже на всё это хозяйство взгромождать стул, который тогда приобретал хоть какое-то подобие устойчивости. Держась за спинку стула, Лёха наконец распрямился на вершине своего творения и на мгновение замер. Сооружение слегка качалось, но не распадалось на части.
- Лучше гор могут быть только горы..., - напел он известный мотив известной песни не так давно умершего певца Высоцкого и потянулся рукой на антресоль. Пальцы нащупывали что угодно, только не то, что надо. В нехилом слое пыли, который скопился там, Лёха нащупал пачку своих детсадовских рисунков, пластмассовую коробочку с отбитым краем, сломанную игру в настольный хоккей, которую он уже года два мечтал починить, но всё то времени не хватает, то инструментов. Наконец кляссер был у него в руках. Лёха спрыгнул, погнав пыльную волну по коридору и заставив своё шаткое сооружение начать разваливаться. Предчувствуя, какой грохот сейчас поднимется, он отбросил альбом в сторону, намереваясь подхватить стул. Не тут-то было. Стул подался от него и, врезавшись в шкаф, полетел дальше, к полу, где и успокоился, как раз на тех марках, что успели рассыпаться из альбома, отброшенного Лёхой.
- Мда, - проговорил он, глядя на учинённый им погром, словно Наполеон на сгоревшую Москву. Что уходить, не прибравшись, нельзя, ясно было без коментариев. Пришлось двигать мебель в очередной раз, а марки... марки собрать по быстрому и сунуть в кляссер на первую же страницу. Расставлять их по местам, конечно, было можно, только зачем, если всё равно к Винокуровым он шёл меняться всей этой почтовой продукцией? "Сперва вставляй, потом вынимай, а там люди ждут", - успокоил Лёха сам себя и, запихнув кляссер вместе со своей коллекцией этикеток от жвачек, в жёлтую холщовую сумку с нарисованными крупными гроздями рябин по краям, принялся одеваться.
- Ну ты и метеор! - приветствовал Славик гостя в прихожей, - Уроки-то хоть сделал?
- Неа. Успею - махнул рукою Лёха, - Мы же не до ночи сидеть будем, да?
Славик подумал и согласился. Математику он успел сделать до Лёхиного прихода, а остальное... Ну не выгонять же гостя, если он уже пришёл немного раньше, чем ты готов его принять.
- Проходь пока. Я приберу, - засмущался Славик и принялся перекладывать разложенные на столе учебники и тетради со стола на стоящую рядом этажерку.
Лёха присел на диван и принялся разглядывать рисунок, повешенный на противоположной стене. Рисунок принадлежал, по всей видимости, руке Славика. Нарисован был на нём суровый мужчина с пышными бакенбардами в смешном беретике с помпоном на макушке.
- А это кто?
- Капинан Гаттерас. Из Жюль Верна. Читал?
- Ага, - кивнул Лёха. Признаваться, что он не только не читал про этого капитана, но вообще впервые слышал фамилию писателя, было как-то неудобно, поэтому Лёха ограничился коротким "А похож" и, воспользовавшись тем, что Славик освободился, подсунул ему отцовскую коллекцию марок.
Следующие три часа корова языком слизала, ибо в это время квартира Винокуровых напоминала Базарную площадь в выходной день. Шёл мегаобмен, по окончании которого коллекция Славика здорово пополнилась мавританскими марками (это вам не вьетнамские беззубцовки), а все интересные этикетки от Славика плавно перекочевали в Лёхину коробочку.
- Ну у тебя и марки! - заворожено говорил Винокуров, - Эх были бы у меня ещё этикетки, не пожалел бы!
- Будут - приходи, - покровительственно говорил Лёха, - Для друга чего не жалко?
Расставались ребята донельзя довольные друг другом и свершившимся обменом. Лёха прыгал и скакал по обледенелому тротуару, громко напевая "Пора-пора-порадуемся на своём веку!". Настроение было шикарным. Мама должна была придти уже с работы. А значит - оставалось только поужинать, запихнуть в портфель учебники и начать грезить о том, как он будет хвастать перед ребятами своими этикетками. Испортила настроение соседка тётя Гуля, которая пришла к маме то ли за солью, то ли за спичками и тут же ненароком углядела на полу прихожей марку, выпавшую из кляссера в момент большого "бум". На марке был изображён усатый человек по фамилии Сталин, про которого им ещё в садике рассказывали, что это лучший ученик Ленина. Так вот, тётя Гуля отчего-то взъелась на маму и орала, словно сумасшедшая, что портрет тирана надо уничтожить, так как из-за него, мол, все беды в нашей стране и у неё в частности. Какие были беды у тёти Гули лично, Лёхе оставалось только догадываться, но про всю страну сразу она, как ему казалось, слегка преувеличивала. Мама же с ней даже при этом не спорила, убеждая лишь ту отдать марку, ибо кроме злополучного альбома у неё от любимого человека больше ничего не осталось. Лёха, без сомнения понимал, что под любимым человеком мама понимает отнюдь не Сталина, а Лёхиного отца, но до соседки, кажется, это не доходило. Покричав ещё минут десять (Лёха даже успел за это время раздеться и тихохонько шмыгнуть в свою комнату). Тётя Гуля ретировалась, громко хлопнув дверью. Лёха было даже расслабился, но всё как раз только начиналось.
- Алексей! - позвал его сердитый голос мамы. Когда она его так называла, ничего хорошего ожидать обычно не следовало.
- Мам, я здесь. Тебе чего? - отозвался Лёха, пытаясь придать голосу как можно более невинные нотки.
- Иди сюда, иди, - в голосе матери было что-то ледяное, но Лёха пока не мог понять, что же всё-таки не так. Не могла же стычка с соседкой настолько вывести её из себя. С этой мыслью Замятин младший выглянул в коридор, а оттуда последовал и на кухню, где за столом на старой белой табуретке, в которую Лёха ещё в пятилетнем возрасте вгонял гвозди, учась пользоваться молотком, сидела мать. Перед ней лежал отцов альбом, извлечённый, по-видимому ей всё из той же сумки с рябинами, опрометчиво оставленной Лёхой в прихожей во время непонятной перепалки с тётей Гулей.
- Ты знаешь, что это такое? - вопрос был прост, но какого ответа она ожидала, Лёхе оставалось только догадываться.
- Марки.
- Чьи марки?
- Ну, папкины... Наши то есть.
Мать как-то странно посмотрела на Лёху, смахнула слезу, потом, голосом ещё более ледяным (Лёха раньше даже не предполагал, что он может быть у неё таким) произнесла.
- До завтра чтобы они были все. Понятно?
- Но..., - Лёха хотел было объяснить, что мена уже произошла, что теперь над ним будет полкласса смеяться, если он начнёт отыгрывать назад, что так даже девчонки не поступают. Мать была неумолима. Она лишь повела рукой, показывая, что разговор на этом закончен и строго посмотрела на него сверху вниз:
- Никаких "Но". Как хочешь, марки чтобы были. И - не имей привычки распоряжаться чужими вещами. Я помогу тебе одеться.
Одеться, впрочем, Лёха мог и сам, не в младшую группу детсада ходил. Вот так иногда бывает, только что всё было более-менее хорошо и вдруг - раз, и ты идёшь обратно, словно побитая дворняжка, не зная, как теперь смотреть в глаза товарищу, которого хотел, ох как страшно хотел считать своим другом.
- Кто там? - Славкин голос был бодр и свеж. Он даже не подозревал, с какими вестями к нему на этот раз пришёл Лёха.
- Я...
- Ты чего забыл? - Винокуров открыл дверь, пропуская товарища в коридор, освещённый тусклой лампочкой.
- Я за марками. Назад. Мать ругается, - Лёха переминался с ноги на ногу, не зная, то ли раздеваться ему, то ли ждать одетому.
- Назад не честно. Обмен не перемен, - Славка гордо вскинул голову, словно бойцовский петух, на которого только что совершили нападение.
- Мать ругается, - мрачным эхом отозвался Лёха.
- Ну и что? Ты объясни ей! Иди и объясни! - Славка даже вытолкал Лёху за дверь. Тот, впрочем, и не сопротивлялся особо. Просто вышел и остановился. Назад, домой идти было нельзя. Лёха снова позвонил Винокуровым. Потом постучал. Потом поскрёбся. Потом принялся барабанить по двери в квартиру ногой, обутой в валенок. Иногда Лёха прекращал свои тщетные попытки добраться до злополучных марок и просто тихо сидел под дверью, надеясь, что ему откроют минут через пять, а потом принимался ломиться заново. Он не кричал, не плакал. Он просто методично дубасил валенком в дверь и повторял себе под нос, словно заклинание "Мать ругается".
- Ну, и что же это тут за тарарам такой?
Лёха поднял глаза. Перед ним стояла раскрасневшаяся с мороза мать Славика. Она улыбнулась, достала из кармана зелёного пальто с каракулевым воротником потёртый кошелёк с фотографией незнакомого Лёхе мужчины, оттуда ключи и ими открыла перед Лёхой дверь:
- Проходи, ты ведь к Славику, да? Он, наверное, сейчас подойдёт.
Но Славик был дома. Он стоял на пороге в комнату, бледный, с как-то неловко прилепленной улыбкой на лице.
- Так ты чего не открываешь? К тебе вот человек пришёл.
Славикова мать подтолкнула Лёху вперёд. Тот шагнул. Шагнул, как в бездну, словно Зоя Космодемьянская на эшафот.
- Привет...
- Привет...
Славикова мать начала раздеваться, а между ребятами повисло молчание. Каждый имел свою правду и не хотел даже слушать противоположную сторону.
- Ты всё же отдай марки, а? - понуро промолвил в очередной раз Лёха и вытер рукой пот с уже сырого от долгого торчания перед дверью лба.
- Назад не перемениваются, - Так же твёрдо и заученно и так же глухо, словно в пустоту проговорил Славик.
Снова повисло молчание.
- Ну, что там у вас, может, я помогу? - уже переодевшаяся в домашний халат мать Славика вышла к ребятам, - А то так до завтра и простоите, два барашка упрямых.
Она потрепала сына левой рукой по непослушному вихру на затылке и задорно из под очков подмигнула Лёхе, словно между ними давным-давно установлены самые приятельские отношения.
- Ма, мы марками поменялись, а он назад хочет. Так нельзя, - начал Славик.
- Мама... ругается. Они не мои. Марки в смысле. Отца... - подал голос в свою защиту Лёха.
- Понятненько. Пойдём ка в комнату, - поманила женщина Славика за собой, - Что скажу.
У Лёхи внутри всё оборвалось. А ну, как она встанет на сторону Славика. Тогда - что ему делать? Как быть? Домой приходить без марок было крайне чревато. Продолжать клянчить дальше тут? А смысл? Да и вообще, что может измениться? Славик, заручившись такой поддержкой, теперь уж точно не отдаст ему ни марок, ни чего-либо ещё. А уж на редколлегию не позовёт - это уж как пить дать.
- На, - отвлёк Лёху от грустных мыслей голос недавнего друга, - Посмотри, все ли.
На протянутой руке Славика кучкой лежали марки. Те самые. Из отцовского кляссера..
- Угу, - Лёхе было уже не до того, чтобы мелочно пересчитывать вновь обретённые сокровища. Он спешно засунул гордость любого филателиста в карман своего пальтецо и попятился к двери.
- До свидания.
- До свидания, Алёша, заходи ещё! - голос Славиковой мамы Лёха услышал уже в коридоре. Свершилось! Марки были у него. Мать теперь не будет ругаться. Лёха скакал через две ступени, лихо описывая полукруги на лестничных площадках. Душа пела. Душа рвалась под облака. И наплевать было на то, что Славкины этикетки в обмен на марки так и не были возвращены назад. Лёха об этом просто не помнил, поглощённый своей победой. Это всё мелочи. Это всё не важно, как и то, что где-то там, на пятом этаже горько плакал над своим кляссером Славка Винокуров, человек, с которым Лёха ещё вчера так страстно мечтал дружить.