Она уже не ждала. Другие ждали и надеялись. Она - нет. Весть о том, что сегодня гости будут в их пансионе, словно маленький огонёк бегала из уст в уста и раскрашивала девичьи щёчки в нежный пунцовый цвет. Их ждали все. Или почти все. Даже самые, казалось, безнадёжные, те, что на себя уже махнули рукой, как-то по другому стали ходить, немного искоса поглядывать в зеркала, чуть-чуть изящнее наклонять голову... Новость исходила от директрисы, которая под страшным секретом сообщила её кастелянше (А то как же! Бельё же нужно!), та - поварихам (Не угостить гостей... так они вообще сюда больше ни ногой), те - своим подружкам, те - своим... Пансион гудел... А вот она не ждала. Она уже переждала своё, то время, когда приходящие мнятся чем-то донельзя совершенным, когда хочется большого и чистого, и скорее, скорее, скорее. И оно тогда к ней пришло. Вроде бы даже и большое. И светлое, как небо в те редкие моменты, когда не идёт дождь. Ведь Ши-рё был бардом. Весёлым, красивым и обаятельным балагуром. Он играл на мандолине, маленькой, но звонкой, и пел про любовь. Пел так, что можно было заслушаться. Ши-рё пришёл раз, два, три. Он приходил ещё много раз. Он улыбался и много говорил. Он рассказывал смешные, очень смешные истории и даже в лицах показал ей однажды почти всех знакомых ему пансионерок от директрисы до глухонемой Пу-шай, изображая их как на службе, так и в быту. Казалось, что он провёл ночь с каждой из них. Она смеялась, но спросить всю правду как-то не решалась. Увы, Ши-рё так и не произнёс самых нужных слов. Самых важных. А когда она родила девочку, он исчез. Просто ушёл и больше не вернулся. Ведь в жизни мужчины могло быть две женщины. Только две. Такова традиция. Дочь стала третьей. После матери и неё. И Ши-рё, наверное поэтому, не мог забрать их обеих. Забрать их - значило отказаться от матери. Кто спорит, она это понимала. Но он-то отказался не только от неё, он отказался от них обеих. Обида поселилась где-то глубоко в сердце Уль-чи. Пусть он мог не брать с собой её, но почему он не взял дочь, почему обрёк её на пансион вместо того, чтобы дать ей жить вместе с ним? Где теперь её маленькая А-на? Неизвестно. Девочки не живут с матерями. Они или живут с отцом или... А пансионы ждут. В пансионах идёт цементирование нации. Той нации, где на одного мужчину сотня женщин. Или две сотни. Точно неизвестно. Им неизвестно. Да и что может быть известно, если все сведения поступают сюда через директрису, через кастеляншу и поварих? Крохи информации останутся крохами. Ей навсегда запомнился их последний разговор: - Я боюсь к вам привыкнуть, - как-бы между прочим сказал Ши-рё, собираясь в дорогу. - Разве это плохо, привыкнуть к любимой женщине и дочке? - удивилась она. - Надо идти, - увильнул от ответа бард, пряча отчего-то смущённый взгляд. Уль-чи всё понимала. И отпустила Ши-рё без слёз, с каменным лицом, качая на руках малютку, которая была обречена на одиночество из-за слабого характера отца. А потом, через год, пришёл Ур-ич. Этот не улыбался и не шутил. Он просто брал. Брал то, что хотел. Его боялись все, даже друзья. Когда Ур-ич в первый раз появился в их пансионе, он закатил пирушку ещё в холле, потребовав, чтобы все пансионерки прошлись перед ним, демонстрируя свои прелести. И они прошлись. Отказать воину нельзя. Даже, если он переходит все грани приличий. Воин уйдёт, а слава пансиона останется. Есть пансионы, которые десятилетиями не принимают гостей. Не идут гости к ним. Не идут и всё. Приняли не так или ещё что. Слухи правды не донесут. Да и вообще... Чтоб дойти до пансиона, нужен отряд. Воины, мудрецы, барды. Пробиться сквозь марево тумана не просто. Туман не любит безрассудных. Принять гостей - счастье. Выбраться из пансиона вместе с ними - счастье вдвойне. А выбраться можно, только став матерью. И - счастье, если у тебя мальчик. Мужчины забирают мальчиков с собой. Мальчиков и их матерей. От Ур-ича у неё тоже была девочка, Кси-я... Она понесла от него сразу же, в первый же его визит, когда из всех пансионерок, он уверенно выбрал именно её, Уль-чи. - Теперь я буду каждую неделю приходить сюда. И чтобы к ней больше никто, слышите, никто не подошёл. Она - моя! - сказал воин так, словно ставил невидимое клеймо на понравившейся девушке. Он был таким. И все его слушались. После этого никто не мог даже поговорить с ней, не то, чтобы посмотреть на неё как-то по особому. Вероятность того, что смотревший не доживёт до утра, была слишком большой, чтобы всё оставалось пустой угрозой. В этом мире всем правила сила. А сила была у Ур-ича. Он мог к ней даже не зайти. Он мог общаться с другими женщинами, но к ней не приближался никто. Словно к больной, словно её дверь не была такой же прозрачной, как и все остальные двери, словно дряблость и морщины уже покрыли её кожу и ей пора переселяться на верхние этажи пансиона, туда, куда не заходил ни один мужчина. Впрочем, и тогда она ещё какое-то время хотела что-то изменить. Но мысль, что Ур-ич вновь будет с ней жесток, мысль, что своим желанием она только навредит людям, холостила душу. "Лучше никому, чем так", - как-то подумала она. Другие были рады приходу мужчин, для неё же теперь это были худшие дни в году. - Твой Ур-ич тоже будет, - под страшным секретом за ужином ей сказала зеленоглазая Ка-ина, тряхнув кудряшками на коротко стриженой голове, - Везёт же некоторым! Такой мужчина! Ах! Как он уверен в себе! Какие у него сильные руки! - А то, что ты для него, что животное, это не в счёт? - поджала губы Уль-чи. - Слушай, Уль-чи, да я готова блеять и махать беленьким хвостиком, лишь бы он зашёл ко мне в комнату. Ты... ты сама уже не знаешь, что тебе надо. И правда - она не знала. То, что у неё было с Ур-ичем, её не устраивало, но ведь ничего другого быть просто не могло. Никогда-никогда. По крайней мере, пока он был где-то рядом. А в холле уже шумели гости. Сегодня было много бардов. Четыре или пять. Девчонки их любили. Да и как же не любить бардов, если они весёлые? Грустный бард - это смешно. Пиликала скрипка, урчал фагот, парочка флейт и что-то ещё, какой-то ещё звук, который однозначно она пока ещё не могла распознать, раздавался снизу. Ну и что. Она не пойдёт туда. Больно надо! Даже... даже Ши-рё она уже не хотела видеть. Барды! Барды они легки, но они и невесомы. Бардов все любят, в каждом пансионе. И в каждом пансионе у них много женщин. И в дороге барды нужны не меньше, чем воины. Через туман без барда идти сложно, ведь правильной мелодии боятся его обитатели. Это мудрецы сидят сиднями и в походы идут неохотно. Никто и не знает, сколько их вообще. В их пансионе мудрецов давно никто и не видел. Не видел, но все знали, что только благодаря лишь им ещё пока и стоят пансионы, действуют порядки, живут люди... А двери в пансионе прозрачные. Прозрачные, да не совсем. Идущий по коридору видит, что происходит в комнатах, а наоборот - нет. Некоторые девчонки, чтоб гости их хоть как-то заметили, так стараются, так... Всю ночь завлекают своим молодым телом, даже если за дверью никого и нет. Многие, да не она. Вот, уже топот ног. Значит - погнали по комнатам. Значит, сейчас гостей кормить будут. А потом уже "ночной выбор". Кто-то осчастливится, кто-то зальётся слезами. Кто-то будет ждать следующего раза. Пансион большой. На самых верхних этажах девочки, ниже старухи. Она помнит, как Ур-ич, задумав подурачиться, разломал решётку, загораживающую лестницу, ведущую туда, и разгорячённые воины "осчастливили" не один десяток обитателей верхних этажей. Одна девочка стала заикой, вторая замкнулась в себе. Трёх старух утром просто не досчитались. Воины сраму не имут. Когда в комнате появился человек, она не заметила. Она читала. Им разрешалось брать из библиотеки книги. Вечер был свободен - Ур-ич и в этот раз к ней не зашёл... После нескольких холодных приёмов он как-то подостыл и, если и наведывался, то уходил меньше, чем через полчаса. - Ты словно селёдка, - говорил он, - Дохлая. А я погорячей люблю. Когда визжат. И она знала это. Потому и не сопротивлялась, потому никак и не реагировала на все его поползновения. Раззадоривать Ур-ича было чревато. Лучше уж потерпеть часок, но... А то, что Ур-ич в отместку за это забрал с собой только дочь Кси-ю ещё больше расширило пропасть между ними. - Лучше пусть она будет жить в пансионе, чем с тобой! - взъярилась тогда Уль-чи, узнав желание воина. - Ишь, тоже мне, нашлась тут... Не тебе решать! - с хохотом оборвал Ур-ич, не обращая внимания на её гнев, - Я мужчина, а ты кто? Вот сиди и помалкивай... Да это... Получше ублажай меня, тогда я и тебя решу забрать. Может быть... Но даже и такая перспектива не заставила бы её теперь унижаться перед ним. Но сегодня к ней пришёл не Ур-ич... Тот всегда буквально вламывался, устраивал кавардак, потрясал своей неуёмной энергией. Проникший же сюда, словно был тут всегда. Он просто уже находился в кресле у входа. И сколько он тут сидел, разглядывая её, Уль-чи даже и не знала. - Я тоже докризисную историю изучал. Вы ведь хотите понять, почему так всё устроено, а не иначе, и можно ли что изменить? - поднял вошедший мужчина голову с небольшими залысинами, оторвавшись от книги, что до его прихода лежала на столике рядом с креслом. - Да, но... - Никто не знает. А Горнобола я читал. Он намекает, но не даёт ответа. У тебя ведь в руках Горнобол. Синее издание для пансионов. Я вижу. Но тут всё упрощённо. Впрочем, многие считают, что и эти книги в пансионе лишние. - Почему? - она не знала, что и сказать. - Почему? Мыслить заставляют, вот почему. А кому нужна мыслящая женщина? Для этого есть мужчины, мудрецы. - А ты... - И я. Я ведь тоже один из них, и изменить это, увы, никак невозможно. Так что, будем знакомы. Я Ча-о, а ты Уль-чи, насколько я понимаю? Откуда он узнал её имя, она не имела ни малейшего понятия. Имена на дверях не пишут. Впрочем, возможно мужчина и сам расскажет ей, если... Хотя мужчины ведь приходят отнюдь не говорить с женщинами в пансионе. И это знают все. - Да, но... - Ну, вот видишь. Так что - переставай дрожать. Я женщин не бью, не ем и не насилую. - Но Ур-ич. Он же воин. Он тебя... - А что "Он меня"? Воин силён, но в этом и его слабость. Впрочем, ты ведь читала? Читай. А я посижу рядом. Мужчина вернулся к книге, оставив её наедине с вопросами. Зачем он здесь? Почему именно к ней он зашёл в пансионе? Как и почему вообще мудрец выбрался сюда? Мудрецы ведь не ходят в походы. По крайней мере, она раньше о подобном не слышала. Мудрецы - это ведь старцы с бородами, которые издают законы и... - Мучают вопросы? Задавай. Я не против, - улыбнулся гость минут через десять, видя, что она то и дело поверх книги бросает на него взгляды, полные любопытства. - Мудрецы ведь не ходят в походы... - собравшись с духом, начала Уль-чи. - Ходят. В каждом отряде по крайней мере один мудрец. Только он или с мечом или с барабаном. - А... Они говорили ещё долго. Говорили о Горноболе и о мудрецах, об устройстве мира и о пансионах. И на всё у него находился ответ. Ответ исчерпывающий и полный, словно именно он был творцом тумана и пансионов, словно именно он устроил так, чтобы девичьи сердца стучали чаще, когда гости приходили сюда. Теперь она понимала, какими могут быть гости. А когда они устали говорить, то просто спали, прижавшись друг к другу, словно пара башмачков. А под утро он ушёл. Ушёл, ласково потрепав напоследок её по щеке: - Мне хорошо с тобой, - улыбнулся он, - Ведь ты меня понимаешь. Что он хотел сказать этими словами? Уль-чи не стала переспрашивать. Разве мудреца можно понять? Это не какой-нибудь лживый бард и уж тем более не грубый воин. Может, Ча-о больше к ней и не придёт. Но она будет его ждать, сколько потребуется и верить, что однажды это случится. И она готова ради него на всё. Даже родить дочку. Потому что это был её мужчина. Мужчина, который должен был быть первым и единственным, но почему-то задержался где-то в пути. Когда-нибудь Ча-о расскажет Уль-чи о своих женщинах, зная, что она никогда не спросит его об этом, ведь делиться самым личным - воспоминаниями, можно только по доброй воле, а не в угоду чьему-то любопытству. Только не сразу. Спешка, она воину нужна. А тут пусть всё идёт, как идёт. Она будет ждать своего мудреца. Всегда.