Мои сны змеями ползают между извилинами. Оставляют в закутках сознания яйца неявных метафор. Скоро из них вылупятся другие маленькие сны, неуправляемые и быстрые. Они будут стремительно уползать из головы, чтобы на поверхности реальности раствориться сизым дымом от костров с детьми, чьи головы странных состояний катятся по желобам сожаления. Я хочу помнить каждого из них, но рождение малышей мимолетно, как запах газа у открытого окна.
Все, что мне дано - это написать красками только что увиденные города и пейзажи. Так я придаю им плоть, каждой улочке, каждому камешку на брусчатке, каждому парику и каждой куче конского навоза на брусчатке. Писать нужно быстро, пока дети-змеи не исчезли воспоминаниями о сладкой неге, в которую по пробуждению хочется возвращаться снова и снова. И я могу возвращаться на эти спины драконов, своим пламенем сжигающих порожденных врагами армии.
Консервными банками они будут растекаться перегретой тушенкой по кострищу преданности миру снов, из которого назад есть путь только после преодоления границы между ними и явью.
Она смотрит на меня двумя глазами, вместо сотни глаз Морфея, и эта потеря укладывает меня в сундук твердых материй. Скоро я затону в океане суеты и бытовых проблем, чтобы пролежать на его дне до того момента, пока дайвер не найдет это сокровище. Он выпустит меня на волю, и сотней голодных мурен я сожру этого покорителя глубин моей души. Буду переваривать его в серной кислоте своих кривых городов, властно поглаживая тела рабынь вокруг себя.
По их тонким, трепещущим неверностью, телам будут ползать мои змеи. Кто-то из прекрасных невольниц будет испытывать страх, граничащий с животным инстинктом, кто-то окунется в сосуд, полный подозрениями, третьи же позволят задушить себя в тугих кольцах. Я хоро помню рабынь из первой группы, частично забываю представительниц второй группы и полностью лишаюсь третьих. Потому что только первые два борделя способны написать на холсте реальности моих змей, а хорошие и красивые твари мне неинтересны. Их дети быстрее всего выползают из ушей на моей голове.
Иногда я гадаю на внутренностях своих непрошенных подкидышей Бездны. Что-то вижу в пентаграммах из пустых кишок, чтобы немедленно забыть о результатах ритуала, как только проснусь. Этих змеенышей как будто никогда и не было, но в реальности они вылупляются дежавю, и я всегда узнаю этих быстрых маленьких детей. И знаю, что они выползли только для того, чтобы спрятаться в тюбиках с масляной краской.
Для вываривания жира этой краски, чтобы осталась только тонкая подливка на холсте, нужно обладать хоть каким-то мастерством и навыками. К счастью, я - счастливая я - владелица и того и другого. Потому что очень просто выдавить на палитру слишком длинных дождевых червей, которые погибнут во время дождя сбежавшего вдохновения. Или будут съедены птицами неудачи. Проползут, в конце концов, по глотке пищевого падальщика - мусоропровода. Такой подход разоряет кошель с золотом времени отхаркивается в лицо желанию делать еще что-то.
А если кисточка пропитана слишком большим количеством разбавителя, то, как бы сильно он не въедался в ноздри, заставляя их кровоточить слишком прозрачностью, получатся только лессировки. Современный ритм жизни убегает далеко вперед этого замкнутого процесса. Рыба результата, какой бы длинной дорога ни была, в конце концов догонит несущуюся впереди скорость жизни, но длина этой дистанции тоже вытянется в несоразмерно длинного червяка. Времени остается только на пастозную работу.
Мурены моих готовых творений сворачиваются в тугие клубки змеиных колец, чтобы обручальным кольцом быть надетыми на мое горло. Любишь боль - поноси-ка корсет таланта. За аквариумом пиара нужен тщательный уход, чтобы рыбы не посвсплывали кверху брюхом. Пока у меня получается.