Это было осенью. К грязи вокзала примешивалась жухлая опавшая листва. Она шуршала под ногами и мешала идти. Лавируя между пассажирами и чемоданами, носильщиками и тележками, я, наконец, нашла свой тринадцатый вагон.
Пахло углём и ещё чем-то дорожным, чем по обыкновению пахнет поезд. Несмотря на свою элитарность (этот вагон единственный в составе поезда имел табличку "Москва - Женева"), он был старый, с влажным бельём и серыми окнами. Фактически он ничем и не отличался от остальных не менее 'унылых' вагонов.
Вот уже проплыли перед глазами кунцевские виды, начиналось Подмосковье. Я с радостью представляла своих сокурсников по институту, ворошившихся в поле на картошке. Это было забавно!
"Всё-таки лучше провести этот месяц с родителями,"- рассуждала я. Мои 'предки' мирно трудились в тихой и благополучной Швейцарии, с честью неся почётное звание советских дипломатов.
Они жили в своё удовольствие, не утруждая себя мыслями о том, что в московской квартире существовала одиноко их восемнадцатилетняя дочь, то есть я...
Хотя 'одинокой' мою жизнь назвать было трудно: ведь были же школьные подруги, институтские друзья. Часто звонили 'поклонники', назначая свидания. Шумных компаний я не любила и дома вечеринок никогда не устраивала. Видимо, этот мой рассудительный нрав и внушал родителям спокойствие, которое переходило, как мне кажется, в равнодушие к моей персоне.
Внешностью бог меня не обидел. Стройная длинноногая блондинка с зелёными глазами, мужчины находили меня привлекательной! Однако, в общении с представителями сильной половины я чувствовала неуверенность и даже смущение. Ох, уж эта моя скромность!
В мечтах я представляла себя весёлой и раскованной, этакой 'кокеткой', вызывающей восхи-щение друзей и ревность подруг. Но в жизни всё было, конечно, проще и скучнее.
Да, попутчиком в моём двухместном купе оказался очень привлекательный молодой человек, который, как выяснилось, был на год младше меня (чего никак не скажешь по его мужественному виду). Это был милый, обаятельный парень с хорошей фигурой и прекрасными голубыми глазами, обрамлёнными длинными загибающимися рес-ницами. Он был такой молоденький и хорошенький, такой воспитанный и обходительный, что трудно было не влюбиться!
Так же как и я, он ехал проведать своих 'стариков', лишь недавно успокоившихся после его благополучного поступления в Университет. Времени у нас было завались - двое суток. Мы ели холодную и твёрдую ресторанную курицу и запивали шампанским, поскольку вода закончилась уже через час после открытия вагона-ресторана.
Нам было весело. Обнаружились даже общие знакомые: все ведь варились в одной 'каше'. Я старалась не выглядеть скучной собеседницей: на его просьбы рассказать что-нибудь, я мучительно напрягала память, силясь что-нибудь выудить из своих жизненных впечатлений.
Уже темнело. 3а окнами мелькали деревушки Калужской области. Он сидел совсем рядом, а я чувствовала его дыхание и ждала. Мне очень хотелось, чтобы он взял меня за руку или обнял или притянул к себе.
Но он не начинал! Мы смотрели друг другу в глаза и улыбались. Я видела, что он хочет того же, чего и я. И тогда, набравшись смелости (и откуда такая прыть? Наверно, шампанское дало о себе знать!), я обняла его и прикоснулась губами к его щеке.
Он повернул голову и поймал мой поцелуй своими губами. Мы долго ещё целовались, говорили нежные слова, обнимались. Это было очень здорово, просто захватывало дух! В памяти только осталось, что всё так сумбурно и отрывочно: что-то напряглось у него под джинсами, помню, как он расстегнул их, потом как отбросил куда-то мои трусики. Мне было очень классно с ним! Ему, судя по всему, тоже было хорошо.
Ночью он снова залез на мою постель. На этой узкой вагонной полке было тесно и неудобно: то матрас сползал на пол, то мешал стол, стоявший рядом, но мы этого не замечали. Нам было очень хорошо вместе!
На протяжении всего следующего дня мы, как безумные, каждые полчаса бросались друг на друга и начинали целоваться. Он заводился с полуоборота - едва прикоснувшись, он уже хотел меня.
Мы закрылись в купе, на станции, вообще, не выходили и разговаривали с удивлённой проводницей лишь через дверь. Маленькое вагонное купе наполнилось доверху волнами нежности и любви. И мы сладостно купались в них!
Делать было абсолютно нечего и он уже в сотый раз просил рассказать что-нибудь. Я уже рассказала, по-моему, всё, что могла: о себе, о родителях, об учёбе, о друзьях, о знакомых и о малознакомых, о том, что было хоть сколько-нибудь интересного в моей жизни...
Надо сказать, что я - совсем не из категории 'разговорчивых'. Поэтому при всей моей нелюбви к болтовне - для меня это была настоящая пытка! Обычно в разговоре с собеседником я предпочитаю слушать, но раз мой распрекрасный попутчик так хотел, то я, конечно, старалась вспомнить что-нибудь ещё более или менее значительное.
Он тоже рассказывал немного о себе, но после этого неизменно снова просил: "Ну, не молчи! Говори..."
Я пересказала все фильмы и книги... В общем, всё, что помнила, но ему было мало... Он обнимал меня и шептал: "Говори! Мне так нравится тебя слушать!". Короче, эти сорок восемь часов превратились, для меня из счастья в пытку. Я уже давно молчала, а он каждые пять минут просил меня рассказать что-нибудь.
Я с радостью выбежала на платформу чис-тенького женевского вокзала и бросилась в объятия родителей. В руках у меня была бумажка с его номером телефона. Он был, конечно, классный парень, слов нет, но звонить ему почему-то мне не захотелось.