Аннотация: Немного об отношениях между творцами и творениями. О целых городах, которые может скрывать коробочка мозга. Жизнь прожить - не Море переплыть.
Кукла с одеяльцем
Своё младенчество я помню смутно, да и чего там помнить. Все обрывки, все клочки воспоминаний -- одно смущение и нелепица. Помню мягкую обивку колыбели, тихий голос мамы, солнце -- его лучи, которые струились по занавескам. Я ничего не слышала. Казалось, будто так и надо, что вся моя жизнь так и пройдёт в одном этом быстром взгляде, одной эмоцией и штрихом. А потом и вовсе проснусь. Как всё это, как такое необъятное переживание сложилось в один короткий миг -- я не понимаю. Почему этот кривенький детский абрис, детский рисунок -- не мысль -- до сих пор так сильно мучает сердце? Зачем моё сознание вспыхнуло тогда, зачем загорелось новою звездою на небе?
Иногда мой чуткий младенческий сон прерывался звуком прибоя из открытого окна. Шум постоянно наступающих волн сначала будоражил, а потом сам же и успокаивал, помогал снова погрузиться в спокойные грёзы. Тогда словно я сама уходила под воду, в Море, и там находила радость, покой и облегчение -- дышать становилось так легко.
Всё, что было дальше, оставило во мне более широкий след, но он был совсем не таким важным. Ничего не отпечаталось в моей душе так сильно, как Море, солнце и волны.
Я помню, как мама накрывала меня простеньким белым одеялком и что-то шептала над моей колыбелью. Помню, как отец гладил меня по голове, как мама с папой о чём-то громко разговаривали -- так громко, что я не могла уснуть, совсем не получалось услышать волны. Они не привыкли говорить тихо, и эту привычку я неосознанно переняла. Помню, как отец наклонялся над моей кроваткой, что-то тихо говорил и легонько гладил меня по голове. Он всегда стоял словно на фоне яркого белого света -- и тогда мне чудилось, что нет больше никого вокруг. Совсем никого. Только я на фоне этого света.
Когда я училась ходить, когда сознание разгорелось в моём сердце ещё ярче, а я сама только-только разбудила дар памяти, то первым же осознанным шагом ступила к окну. Серые стены комнаты рассекались этим маленьким окном, за которым переливались яркими бликами брызги прохладной воды. Вдалеке была набережная, изредка мимо проходили люди, а косые лучи солнца согревали, несмотря на прохладный ветер взморья.
После этого сознание надолго меня покинуло, а следующие воспоминания уже не были такими неудержимо яркими и важными.
Когда мне было десять лет, мы всей семьей, все вместе, пошли в город. Лабиринт каменных стен калейдоскопом вился вокруг нас -- только в такие моменты я чувствовала столько людей вокруг. Совсем рядом со мной было так много разных и непохожих судеб. И все они заняты своими, иногда совсем непонятными мне делами. Этот человеческий поток вился вокруг нас, когда мы шли по каменным жилам большого-большого города. И когда мы отправились назад, когда я несла одну невесомую коробочку, я впервые задумалась о том, какие мы разные. Я и мама с папой.
Я не могу устать, никогда не вспотею и не заболею, а им совсем не нужно менять части своего тела, чтобы люди не задавали вопросов -- в их телах даже не было ни грана железа, дерева или фарфора! Но сколько бы я ни спрашивала себя, как долго бы не думала над тем, кто я, каждый раз у меня находится единственный ответ -- их дочь.
-- Кто я?
-- Наша дочь, -- мама присела и погладила меня по голове.
-- Но мне ведь совсем не нужно есть и спать. Я смотрела за другими, я наблюдала, они не могут без этого, совсем!
-- Ты наша дочь, котёнок мой. Много ли значит состав тела в сравнении с тем, как мы любим тебя? -- тихо сказал папа.
Белокаменные улицы и заржавевшие отвесные стены несли на себе горные склоны, которые пару минут назад обрушились на мои плечи и сразу же оставили их после слов отца. Все сомнения пропали.
Через пару лет солёный морской ветер стал редким гостем у нас дома -- вода всё поднималась. Стена, которая раньше ограждала от неё, грозила скоро стать новым берегом. Она росла -- ввысь и вширь. Её покрывали разными символами, значение которых я вряд ли пойму и сейчас -- настолько они были чужими, неестественными. Об их смысле я могу только догадываться. От них тянуло неправильностью. Линии словно застыли в воздухе -- казалось, что они висели на невидимых нитях. Сам принцип их начертания, вся их геометрия вызывали тошноту даже у меня. Они то светились, то гасли, переливались, сливались друг с другом, перекручивались. Будто были отражением в кривом зеркале чего-то ещё более страшного -- того, что невозможно вообразить. Они завораживали, хотелось, несмотря на тошноту, прикоснуться к ним, но отец однажды сказал мне:
-- Не смотри на них, Сара, если не желаешь судьбы страшнее, чем смерть.
Буквально за пару дней до этого к нему приходил человек. От него веяло какой-то буйной, первобытной силой и совсем непомерной гордостью. Недавний мальчик пытался держаться спокойно и важно, уговаривал моих родителей помочь ему обновить ослабевшие от старости символы. Он чуть ли не умолял их, он рассказывал об опасностях, которые таятся там, в Море и за горизонтом.
-- Прости, я ничем не могу тебе помочь, -- он развёл руками и добавил, -- вашей веры и так хватит, чтобы никуда не уйти. Небо не упадёт вам на головы, а стены вокруг станут только крепче, поверь, я для этого совсем не нужен.
-- Я не хочу напоминать лишний раз, но символы слабеют.
-- Здесь я точно не помогу, вы сами добили свою магию машинами и конвейерами. Люди больше не верят в вас, -- он с усмешкой посмотрел на гостя, -- и в ваши заблуждения тем более.
-- И что, -- он с уверенностью в глазах раскинул руки, -- неужели Вы, Мастер, бросите всё таким? И Вы тоже, Мастер? -- он посмотрел на мою мать.
-- Люди, что живут ровно свой срок, такие странные. Очень странные, правда. Словно дети, которым многое прощаешь, а злиться на вас не получается, даже если очень захотеть, -- сказала она, не удостоив гостя взглядом.
Кисть в её пальцах ни на секунду не дрогнула, а мама словно и не говорила вовсе -- весь её взгляд, все силы и концентрации снова оказались на холсте. Слова пропали втуне, их не услышали, а она всё продолжала рисовать. С той стороны на нас смотрела россыпь незнакомых созвездий. Скоро на стене появится новая картина.
-- Боюсь, что многие влиятельные люди не оценят Вашего решения, если вы понимаете, о чём...
-- Дурное дело нехитрое, -- взял слово отец, -- ты ведь слышишь, как течёт в жерновах время? Думаешь, если остановил часы для себя, то можно сделать так же и для всего вокруг?
Юноша ушёл, объятый гневом и чувством несправедливости, и больше не возвращался.
Немногие сохраняют столько воспоминаний из раннего детства, сколько досталось мне. Хотя, если честно, я хотела бы запомнить каждый миг из этого времени. Если чуть напрячься, то вспоминается, как я играла с другими детьми. Мы дружили с другими семьями, а мой папа был известен на весь город -- некоторые приходили к нему за советом, кто-то за лекарством, а пара человек искали его, чтобы поговорить.
Однажды мы сидели на маленькой площадке под тентом, около Моря, на гальке и играли. Мы -- это я, Шира и Андрей. Мальчик читал книжку с большими картинками и водил пальцем по мелким строчкам текста, а Шира и я играли в кукол. Подо мной лежало то самое мягкое одеяло, а в руках я держала милую Алису -- куклу, которую мне давно сшила мама. Море уже давно было не голубым. Со стороны тёмно-синей воды дул прохладный ветер, но это делало жаркий летний день только лучше.
В детстве все очень чутко ощущают живое. Нам не нужно было доказывать, что куклы живы так же, как и мы сами. Это ведь так просто -- пока вещь кому-то нужна, пока вокруг неё есть эти связи, то её душа никуда не уйдёт. Она всё время будет внутри небольшого кукольного тельца. Для меня это было ещё проще.
И я помню, как мы уходили. Оставили дома, покинули все вещи -- но их суть, их души остались с нами. Несколько семей покидали город и уходили в Море. Под ногами скрипнула ракушка, потом ещё одна, а вот маленький круглый камень полетел вниз с горки ему подобных. Набережная тихо фланировала где-то между спокойным Морем и крикливыми лавочниками. В моих руках была только кукла, свободно укутанная в ткань маленького одеяльца.
С каждым шагом было всё труднее отличать, где ты, а где другие. Море охватывало нас, обнимало своими крылатыми волнами. Чистая вода смешалась с серебром и настоящей ртутью внутри меня, со всем механизмом и каждой его деталью, каждым шарниром и плавным металлическим переходом. Мириады голосов людей, желающих быть услышанными, водопадом обрушились в мою голову.
Лучшее -- материнская любовь, сосредоточенность и усердие часовщика, радость победы воина и торжество хитреца, умудрившегося сбежать и ударить в спину. А вместе с ними подняли голову и ужасы, плач, боль и отчаяние. И ужасного было несравнимо больше. Мысли людей, которые кричали о своей праведности, страшная боль утраты и растущий с каждым поколением эгоизм и безразличие к другим.
Трудно описать чувства, которые пришли тогда к каждому из нас, а особенно мои. Отделить их от остального тяжелее всего. Становилось всё страшнее и страшнее. Я спускалась по ветхой лестнице в непроглядную темноту, а самые близкие люди будто бы таяли. От них не оставалось ни следа в отточенной изнурительными тренировками кукольной памяти. Нужно было научиться выстаивать. И тогда меня спасло только знание, что где-то далеко -- прямо в моих руках, лежит уютная добрая кукла в мягком белом одеяльце, которую потом можно будет нарисовать, как делала мама.
Перед нами показался берег. Совсем рядом поднимались к небу сосны, а вдалеке виднелась небольшая покрытая зеленью гора. Позади нас, ещё в воде, плавал старик. А на берегу уже не Моря, а реки, шёл он сам, но молодой и совсем сухой. На голубом небе ярко сверкали золото солнца и широкое звёздное полотно.
Наверное, через несколько лет мы встретились с тем гордым юношей. В бесконечно серой степи стояли наши с Широй тряпичные куклы, трое детей и наши родители. Перед нами, словно из воздуха, соткался из воздуха мужчина. Он совсем растерялся и не знал, что сказать. Рядом с ним появилась низкая тень, а потом её место заняла кукла. Непохожая ни на кого из нас она с бесконечной преданностью в глазах смотрела на своего колеблющегося отца. Сначала он молчал. Казалось, что так и уйдёт, не произнеся ни слова. Но, в конце своего долгого путешествия, он понял нечто важное.
-- Неужели вы все сразу пришли сюда? Вы -- тоже здесь?
Он взял своё дитя за руку и сделал шаг вперёд.
Мы смело шагнули на твёрдую землю. Где-то далеко над городом поднималась буря. Когда-то отец сказал, что всё вокруг нас -- уже случилось. Очень давно и совсем не с нами. И только сейчас я до конца поняла его слова.
Лучи солнца убаюкивали, а будто бы совсем рядом со мной слышалась тихая-тихая музыка. Близ берега стояли низенькие и поросшие мхом валуны, на которые силился взобраться совсем маленький кустик. Кажется, они смотрели на нас с любопытством.