Я стою на подоконнике перед раскрытым окном и внюхиваюсь в ночь, благо запахов у нее так много и все они свежи и разнообразны. Я хочу спрыгнуть в эту ночь, благо что обитаю на шестом этаже. Я давно хочу спрыгнуть, благо у меня всегда есть такая возможность. Только я не прыгаю и, спустя полчаса-час раздумий, закрываю окно и возвращаюсь в комнату.

Когда я иду по улице, наполненной говором, постными лицами и надоедливыми авто, мне всегда хочется либо толкнуть кого-то из идущих плечом, либо выругаться вслух матом. Но я молчу и скромно уступаю всем дорогу. Я ругаю себя за то, что до сих пор не принял твердое решение насчет своего будущего и иногда улыбаюсь в минуты солнечных закатов.

Я пью чай и кладу иногда четыре ложки сахара. Это доставляет мне удовольствие, как и то, что деньги на чай и сахар всегда находятся. Я прихлебываю чай, смотрю в окно и покашливаю, так как я уже взрослый и мне нужно покашливать, крякать и смачно сплевывать. Зачастую я ложусь спать с думами о какой-нибудь хорошенькой девушке, увиденной мной в троллейбусе. Обычно девушки на меня даже не глядят, но мне почему-то кажется, что в глубине души я им очень интересен. Просто они стесняются первыми мне в этом признаться.

Вот уже десять лет я жду от этой жизни приятного сюрприза. Когда становится невмоготу, я выхожу поздно вечером на улицу и с видом полоумного маньяка шатаюсь по темным переулкам, нарочито громко шаркая ногами и посвистывая. Но меня никто не боится и даже никто не побьет. Все смотрят сквозь меня, а когда я напоминаю им о своем присутствии, слегка всматриваются и кривят лица. Им неприятен я, - полуголодный, странный ночной бродяга с полными глазами иллюзий. Рядом со мной они чувствуют себя сильными, уверенными и правыми. Люди! - хочу сказать я им, - Да ведь я счастливее вас всех вместе взятых. Только у меня нет денег, любви, я одинок и бездарен. Но мне плевать на это, так как я временами нравлюсь себе.

Меня не бросали женщины, не выгоняли с работы, я не пил запоями и не ширялся, не лежал в больнице с язвой, не падал с шестого этажа и не прыгал с парашютом. В моей жизни все происходило и происходит тускло, мелко и незаметно. От этого и страшней кажется мне будущее...

Пожалуй, хватит о себе любимом. Правда, и говорить больше не о чем. Люди меня упорно не замечают, вот я и заставляю их своей писулькой обратить внимание на мои проблемы. Один мой товарищ, который регулярно ходит ко мне жаловаться на жизнь, любит повторять: Зачем мама с папой произвели меня на свет без моего согласия? Ну, дурак ты, Гена, - говорю я, - Кто ты такой, чтобы гневаться на Создателя? Он посылает меня далеко и тягостно вздыхает и мне становится жалко его, ведь даже я, стремящийся к пониманию, не стараюсь его, близкого друга, понять. Может, этот мир нарочно устроен так, чтобы всем было одиноко по-своему?

Короче, сегодня я вышел из дому в девять утра и поехал на работу. А работаю я ни где-нибудь, а в редакции газеты Мосулинский комсомолец в должности ведущего политического обозревателя. Вы не смейтесь, потому что работы у меня много. Например, я поддеваю по поводу и без мэра Жидкого, а это, простите, искусство. Причем, мэр меня, по слухам, уважает.

По редакции снуют ее обитатели. Вот прошел с макетом в руках толстый, с бородавкой на щеке и оттопыривающимися карманами ответсек Гущев, известный тем, что собирает газетки о спорте начиная с 19... года. Зачем он это делает, он и сам не знает, да и черт с ним. Как всегда здоровается за руку корреспондент Толстых, в прошлом слесарь тукового завода и хулиган с условным сроком. Я не люблю его, но иногда пью с ним пиво и обсуждаю прелести юных красавиц города.

Я захожу в свой кабинет, который делю с Гулей Пташкиной, заведующей отделом писем и просьб. Гулю ежедневно осаждают десятки стонущих бабушек, которых обманывает мэрия или обижают родные дети. Я-то давно послал бы их домой, но Гуля молчаливо и участливо выслушивает их и что-то записывает в тетрадку, которую потом кладет в нижний ящик письменного стола.

Я сажусь за компьютер, перекидываясь с Гулей редкими фразами. У нее опять болит голова с похмелья, а я опять не выбросился из окна. Так мы и сидим часа два: я набираю новую нетленку, а Гуля беседует с пенсионерами.

Вот в кабинет заглядывает редактор газеты Юлий Осипович Кишиневских, замечательный мужик, всегда гладко выбритый, в смокинге, который так не вяжется с провинциальной направленностью его газеты, где главное место занимают повествования о том, как падает лед с крыши и об очередном убийстве одного алкаша другим (причем последнее выглядит как сенсация и данному событию иногда отдают первую полосу). Редактор дает мне очередное задание и я его готов с достоинством выполнить. Правда, спустя час я окончательно об этом забываю.

Мне безумно нравится двадцатилетняя корреспондентка Наташа. Кстати, я иду к ней попить чаю и посплетничать о зверском нраве жирного ответсека. У Наташи светло-голубые глаза, такие огромные с белесыми ресницами и родинка над верхней губой. Когда она смотрит на меня, я отвожу взгляд, чтобы она не поняла, как я страдаю по ней. У Наташи есть друг, он возит ее на машине домой и дает деньги на платья и косметику. А еще Наташа рассказывает мне, как они занимаются с ним любовью. Меня всего передергивает от этого, но я креплюсь. Пью чай и ухмыляюсь про себя. Чем я хуже, Наташа? Да ведь если бы ты была моей, я бы каждый твой волосик целовал бы, каждую слезинку слизывал бы... А Дима, друг Наташи, просто стаскивает с девушки трусики, часа два вталкивает в нее уставший член, а потом отбрасывает тело к стенке и храпит. Наташа идет в ванную и думает, как бы не залететь. Может, она и не любит Диму, но надо же с кем-то быть! Не со мной же - невротиком без денег и внешности. Наташа спрашивает меня о личной жизни, на что я говорю ей, что, мол, времени не хватает. Я вру, потому что вечерами вою от тоски и одиночества. Но не буду же я ей об этом говорить. Зачем ей мои проблемы? Наконец, Наташа выгоняет меня из кабинета: ей позвонил тот самый Дима. Я иду потрепаться к Толстых, думая о Наташе и о том, как ей сейчас хорошо.

Толстых встречает меня с распростертыми объятиями: ему каждый день скучно. Пишет он исключительно о коммуникациях, карбонидах и проблемах калийной промышленности и, по всей видимости, так от этого устал, что готов уйти на покой. Но пиво требует капиталовложений, а на одну пенсию бывшего слесаря не разбежишься. Толстых любит молоденьких девочек, бросает им сальные комплименты, но за кружкой пива он плачет и говорит, что никогда не был счастлив со своей женой. Тридцать лет. Я его готов понять, но что я, молодой, могу ему посоветовать? Разве что отдать ненужную молодость, только он ее снова спустит в унитаз.

Я возвращаюсь в кабинет и играю в компьютерные игры, а потом обедаю в столовой и подслушиваю чужие разговоры. Обычно люди говорят о плохой погоде, недожаренных котлетах и личной жизни сослуживцев. Я ковыряю в тарелке и думаю: а кому интересна моя личная жизнь, полностью лишенная сюжета? Поднимаюсь по ступенькам редакции с набитым желудком и оттого еще более грустный. Вообще я заметил, что утолив голод, увеличивается тоска...

А тут Наташа тискается со своим Димой, не стесняется нисколько, завидев меня, пшикает и хмурит брови. Я ухожу в кабинет и звоню артисту Валерке, напрашиваюсь в гости. Валерка неохотно приглашает, заявляя что будут две девушки-студентки.

У меня замирает дыхание. Я начинаю суетиться и поглядывать на часы. Потом бегу к Толстых и с восторгом рассказываю, что сейчас иду на вечеринку. Он грустно улыбается и что-то бормочет о своем. Выбегаю из редакции и направляюсь в супермаркет, где покупаю вино, шоколад и две пачки хороших сигарет.

Без пяти восемь я уже у Валерки. Он без эмоций встречает меня, забирает вино и шоколад и подает тапки. От волнения у меня трясутся колени и дрожит голос. Волнение усиливается, когда я вижу двух симпатичных девушек. Они озорно подмигивают мне и называют свои имена.

Через полчаса мы уже пьем, Валерка рассказывает анекдоты, а я пожираю глазами Аню и Иру, мысленно выбирая, с кем сегодня ночью буду. Я им тоже, судя по всему, интересен, но Валерка куда больше, он же артист. Играет музыка и из-за сигаретного дыма я вижу пьяное валеркино лицо и еще вижу, как он осторожно поглаживает анину ногу повыше колена. Я подступаю к Ире, но она без особого удовольствия встречает мое внимание. Тогда я, охмелев, предлагаю ей выпить на брудершафт. Мы пьем, целуемся, она уходит в туалет и не появляется.

А Валерка с Аней уже готовы. Во всю целуются под пение Криса де Бурга и на вино им, похоже, наплевать. Я иду на кухню, закуриваю и смотрю в окно. В соседнем доме, в окне напротив тоже горит свет и там тоже снуют люди. Мне хочется раствориться в сигаретном дыму. По дороге едет троллейбус, почти пустой, и на улице ни души. Господи! Я напеваю дурацкую песню и думаю, куда подевалась Ира. Она мне, в принципе, нравится. Неужели получится?

Вдруг я слышу всхлипы из ванной и иду туда, открываю дверь, обнимаю пьяную и плачущую Иру и начинаю машинально ее целовать, говорить что-то, успокаивать. Я ничего не могу понять, но нежность рвется из меня гейзером, я готов сам плакать и вечно сидеть с Ирой в ванной, только бы она не опомнилась и не оттолкнула меня.

Но это продолжается несколько минут, а потом Ира говорит Извини и резко уходит. Я пытаюсь догнать ее, выбегаю на улицу, но она не останавливается. Шатающийся и безумный я возвращаюсь к Валерке и захожу в комнату. Валерка и Аня на моих глазах откровенно сопят, стонут и извиваются абсолютно голые. Мне приходится выйти, захватив бутылку коньяка. На кухне я выпиваю сразу же две стопки и склоняю голову.

Из магнитофона орет Таня Буланова, а я по-настоящему плачу и рыдания сдавливают горло. Это помогает на время, я пью и снова рыдаю, специально прибавив громкость магнитофона, чтобы меня не услышали. Да меня никто и не услышит! Я открываю окно и заношу ногу. Сейчас выпрыгну. Как назло, во дворе никого нет и даже свет в окне напротив погас.

Люди! -кричу я, но улица отвечает молчанием и темнотой. Окно открыто, стопка коньяка полна и я иду в ванную вместе с ней, чтобы там окончить свои дни. Усаживаюсь между ванной и унитазом и долго созерцаю полку с коллекцией валеркиных гелей и дезодорантов. Потом мое сознание меркнет и я улавливаю только какие-то отдельные образы и звуки.

... Вот девушка с растрепанными волосами бежит ко мне, вот ее губы касаются моего лба, вот я закрываю глаза и чувствую ее запах. Мимо проносятся люди, лица, все смешалось и девушка, хихикая, увлекает меня за собой. Я робко ступаю, а она говорит: Ну что, любимый мой! Любимый! Как я люблю тебя! У меня кружится голова и я падаю куда-то в водопад, вода бьется о камни и режет мой слух...

Открыв глаза, я обнаруживаю голого Валерку, который мочится в унитаз прямо передо мной, а я лежу между ванной и унитазом. Он вытирает член салфеточкой, сплевывает и возвращается в комнату, откуда уже через минуту слышатся стоны.

Встать я не могу и ругаю себя за это. Еле-еле усевшись склоняюсь над унитазом и смотрюсь в него как в зеркало. Только вместо своего отражения вижу желтую картинку круглой формы и розовая слюна вырывается из моего рта, потом еще и так целая масса обрушивается в солнечное дно. Я блюю, вздыхаю и вытираю слюни, снова блюю и снова вытираю слюни. Когда мне становится легче, я усмехаюсь и беру один из валеркиных дезодорантов и надавливаю на кнопочку.

Спустя пару минут я безмятежно засыпаю и снятся мне: толстый ответсек Гущев, склонившийся то ли над макетом то ли над спортивной газетой; Толстых, курящий Приму; Гуля с ручкой в зубах; Валерка, терзающий Аню и Аня с потными ногами: Ира, плачущая над краном в ванной; Наташа, обнимающая Диму...

И снюсь себе я, - сидящий на подоконнике перед раскрытым окном, из которого на меня смотрит беспредельно одинокий, закованный в безмолвие и темноту, мир...

сентябрь 2002