Я - столичный житель. Да и не представляю себя в ином качестве. Москва - моя стихия. Свыкся за годы с ее полнокровием и суетой. В долгих командировках скучаю по ее высоткам и размаху площадей, тоскую по ее величию и масштабности. Но вот иногда задаю себе вопрос: а что стало бы со мной, не окунись я с головой в детстве и позже в юности в мир русской деревни, не усвой я его "понятий" и не сохрани потом в душе своей, как нечто очень дорогое, даже сакральное. Как изменилось бы мое мироощущение, и мог бы я называться полноценным русским? Мог бы, наверное, но только по анкете. В больших городах все корневое размывается, нивелируется, приводится к общему знаменателю некой усредненной нации, даже расы с этаким сероватым оттенком. И где представителя одного народа от другого можно отличить лишь по графе в паспорте. Ну и по внешнему облику, конечно.
Мир русской деревни я познал еще дошкольником и младшим школьником в конце пятидесятых, где проводил лето за вылазками с мамой по грибы-ягоды, за страшными рассказами бабы Вари про колдунов и покойников, за походами в "ночное", за подглядыванием в бане за девчонками-ровесницами и прочей деревенской экзотикой. Тогда деревня была еще нищей, убогой. Какие-то кепки, темные накидки, валенки... В семидесятых молодым человеком я навещал ее короткими наездами повидаться с друзьями детства, попить самогонки, в основном, на престольный праздник, и то не каждый год - появились другие заботы. Тогда молодежь уже одевалась по последней моде, а многие старики были при машинах, отстраивались на дешевом или ворованном лесе. Где-то работящая, где-то вороватая, пьяная, но не спившаяся - деревня производила впечатление организма вполне жизнеспособного и даже перспективного. И если секса, как известно, в целом по стране не было, то в отдельно взятом селении, а конкретно в деревне Веска Владимирской области Юрьев-Польского района, он присутствовал вполне конкретно, чему я был свидетелем и даже активным участником.
В тот год я приехал в Веску на престольный праздник. Мне было 14 лет. Я серьезно занимался спортом и лето проводил в спортивных лагерях, но Смоленская, так назывался в этой деревне престол, дело святое, и мы с мамой каждый год 10 августа приезжали на два дня к тете Кате, дальней родственнице, отвлечься от московской суеты. На престол съезжались и из соседних деревень: Олексино, Василево, Федоровское. Сидели за столами, пили и пели, а вечером шли в клуб на гулянье. Так сказать, кульминация праздника. Ночевали у родственников и знакомых, а на следующий день все повторялось. В каждой деревне был свой престольный праздник. Когда он случался, скажем, в Федоровском - вся округа ехала туда. В Олексино - все там. Этакий русский вариант латиноамериканского карнавала.
В этот раз я приехал один. Мама посадила меня на поезд, а в Юрьеве встретила тетя Катя на машине и отвезла к себе - всего то двенадцать километров. Маму не отпускали дела, но она должна была приехать на следующий день утром, на второй день праздника.
Дом тети Кати, в котором мы останавливались, а раньше подолгу жили, был первым в деревне не только по содержанию (я имею в виду, в каком идеальном порядке он содержался) и по форме (резные наличники, свежая покраска), но и по отношению к каждому входящему туда. Гостеприимный был дом, хлебосольный. Корзина яиц в сенях, мешки с мукой и крупами в клети, крынки с молоком в горнице и запах. Ах, какой это был запах! До сих пор мнится мне этот запах чистоты и первозданности. Мол, вот оно, все свое, все полезное, все своими руками...
Пятидесятилетняя к тому времени хозяйка дома была бригадиром полеводческой бригады. В бригаде числилось порядка пятидесяти человек, в основном, мужики. Иссушенная работой, худая, как соломина, курносая, с близко посаженными глазами, конопатая тетя Катя имела два ордена Трудового Красного Знамени и орден Ленина, являлась депутатом Верховного Совета СССР. И при всем при том была беспартийной.
Несколько лет тому назад по окончании страды пришла к председателю и, налегая на владимирское "о", на выдохе рубанула:
-Все, Иваныч, отработалась. Здоровье то одно, освобождай. - И заявление на стол. Побледневший председатель попытался отговорить:
-Да полно, Катерина, не горячись. Вот в санаторий съездишь. Хочешь - одна, хочешь - с Василием Михалычем. Я завтра как раз в район еду, считай, путевка у тебя в кармане...
-А хозяйство на кого брошу? На безногого?
И слушать не стала. Повернулась и вышла. Вечером того же дня председатель с женой и поллитром засеменил к Кате на уговоры.
Катерина не пила. Могла лишь пригубить в праздники. Бутылка же предназначалась ее мужу Василию Михайловичу, покалеченному войной фронтовику-пехотинцу с деревянной ногой. Василий Михалыч, дядя Вася, не смотря на свою колоритность и неподражаемость, пребывал в тени своей авторитетной супруги. Но это, так сказать, в государственном масштабе. В масштабе же своей деревни и даже колхоза был весьма заметен и востребован. Любо-дорого было наблюдать, как он, стоя на своей деревяшке, нанизывал на вилы, считай, пол копны сена и подавал наверх, "навивая" стог. И все это легко, весело, с юморком да матерком. Матом владел виртуозно, но в его исполнении он звучал уж очень естественно и как-то беззлобно. Моя интеллигентная мама помирала со смеху, слушая за столом его рассуждения о жизни, приправленные крайне неприличными, но уж очень смешными прибаутками, которых он знал множество. Вечером, управившись на огороде и со скотиной, выходил, постукивая деревяшкой, на крыльцо и кричал в сторону соседней усадьбы:
-Сусед, а сусед! У тебя есть ли?
-Есть, есть! - раздавалось в ответ.
-И у меня есть! Заходи давай.
Бутылка водки каждый вечер за содержательной беседой с "суседом" была его нормой.
В тот год Катерину уговорили поработать еще пару-тройку лет в своей должности. По крайней мере до тех пор, пока не появится достойная замена. А утром зашли мужики из ее бригады:
-Катериндмитна, здесь слушок прошел... Уж ты нас не бросай...
-А что так испугались? Боитесь сопьетесь без меня, без няньки-то? - парировала довольная Катерина.
Когда в деревне заходила речь о тете Кате, то кто-то непременно озвучивал всеобщее мнение о ней примерно так: "Правильная тетка, что ни говори. Строга, конечно, но! - говорящий поднимал палец, - человек!
Итак, вечером 10 августа народ, хорошо причастившись за столом, потянулся в клуб. Пришли и мы с пацанами. А до этого сидели в сарае и пили самогон, закусывая "Беломором". Воспользовавшись тем, что мать была еще в Москве, я обкурился и напился до пьяна. Первый раз в жизни. Голова кружилась, меня штормило и слегка подташнивало. Каждые пять минут мы с пацанами уединялись куда-нибудь за угол и дышали друг другу в лицо: "Ну что, есть запах?" Запаха друг от друга мы, естественно, не чувствовали, так как пили в одно время, в одном месте и одно и то же.
Тем временем гармонист разминался старинными вальсами. По тому, как он бросал свой седой ежик на меха или вскидывал глаза к потолку, было видно, что днем он времени даром не терял и праздник встретил достойно.
Народ разбился на группки, в основном, по половому признаку внутри и вокруг здания клуба. Весело шумел и сыпал добродушным матерком. Неприлично пьяных было от силы 2-3 человека на всю тусовку. Но вот подошла Феня из соседнего Олексина. Ее ждали, куда ж без нее. С мужем, сыном, невесткой и выводком внуков. Седенькая, кругленькая, низенькая, неулыбчивая - она слыла главной частушечницей в округе. При случае вам непременно расскажут, что давеча, мол, к ней из Москвы приезжали ученые, из Академии Наук, записать частушки, которых она знала неисчислимо. Муж был под стать ей, и больше походил на брата, чем на мужа.
-Ты чово граешь, дармоед. Чово граешь, говорю. Не тяни кота за хвост? - наехала она без обиняков на гармониста. Тот пьяно осклабился и грянул "елецкого" .
Знакомый парень Ванюшка (так здесь все звали его), постарше нас года на два, отозвал в сторону и заговорчески из кармана показал бутылку белесой мутной жидкости. Мы вчетвером отошли подальше от деревни и укрылись в овраге.
Осень напоминала о своем скором приходе холодным дыханием вечеров, порыжевшей притомившейся зеленью и спелой грушевкой, которой мы с энтузиазмом хором захрустели, заедая отвратительнейшее послевкусие мерзкого пойла.
-Табаком отдает. - еле удерживая внутри себя проглоченное, констатировал я.
-А как же. На мохре настояна. Для крепости. Вот кстати. - Ванюшка пошурудил в куртке и извлек шестикопеечный пакетик с махоркой, уже вскрытый, и прямоугольник газеты. - Налетай, робя!
Я посмотрел, как ловко скручивают цигарки мои собутыльники, попробовал сделать также, но ничего не получалось: бумага не хотела склеиваться жидкой слюной. Ванюшка с интересом посмотрел на мои потуги, обильно послюнявил кусок газеты и ловко скрутил цигарку: "На, москвич". И презрительно сплюнул. Понимать это надо было так: элементарную самокрутку сделать не можешь, а еще москвич.
Среди нас, пацанов, Ванюшка слыл отменным кобелем, "перефачившим" всех девок в округе, в основном, учениц старших классов. Правда, с его слов. Коренастого голубоглазого блондина, его часто можно было видеть летними вечерами гуляющим то с одной, то с другой, то с третьей. А поскольку избытком скромности он не отличался, то всегда с большой охотой рассказывал приятелям кого, когда , где и как он "отфакал". Поэтому нам, младшим пацанам, в большинстве своем еще нецелованным, было очень интересно слушать его захватывающие истории, после которых без самозабвенной дрочки в деревянном нужнике ни за что было не уснуть.
Мы засмолили самокрутки и Витек, толстый пацан с еще девичьим лицом, спросил:
-Вань, а ты с бабами пробовал?
-Ты че, с бабами! Мне че, девок мало? У их, у баб, знашь, кака манда раздолбанна? Во! - Он, как заправский рыбак, показал руками "кака у баб манда раздолбанна". - Утонешь.
-Вань, а Вань, - перебил его Юрка по прозвищу Кулибин. Он увлекался техникой, сам собирал радиоприемники, светомузыку и крутил у себя в школе учебные фильмы.
-Вань, а Вань, Галка толстая из 9 "а" целочка или уже нет?
-Толстуха целочка! - Ванюшка даже ударил себя ладонями по коленям от возмущения. - Ты че, паря? Да я ее... Вот слушайте. Я ее в прошлом годе завалил на парту и впердолил по самое некуда, а она мне ноги на плечи, бля буду. Представляешь? Я ухуел. Целочка!
-Ноги на плечи?! - мы были потрясены.
-А Танька Островская? - Это опять Витек. По тому, как он напрягся, можно было понять, что ответ на этот вопрос для него дорогого стоит.
-Танька дает только по пьяни. Трезвая - ни в жисть не даст, - ответил Ванюшка тоном, не терпящим возражений. - Хошь ее отхарить - приходи с бутылкой. Вот так, паря.
Толстый Витек аж спал с лица. Наверное, эта незнакомая мне девушка ему сильно нравилась.
Из клуба доносились переливы гармоники и визгливое женское соло на один и тот же мотив "елецкого". Мы допили самогонку и Ванюшка сказал: "Айда Феньку слушать". Я попытался подняться, но не смог: голова шла кругом и была явно неспособна управлять ногами. Меня мутило и я с трудом сдерживал рвотные позывы.
-Э-э, москвич, да ты совсем плохой, а еще спортсмен. - Иван презрительно сверху вниз смотрел на меня. Витек с Кулибиным тоже смотрели, но растерянно: что, мол, это с ним. Мне было жутко стыдно. По количеству мяса на костях я превосходил всех троих, но нутро мое оказалось слабым, гнилым. По крайней мере так я тогда подумал.
- Сам идти сможешь, или лошадь вызывать? - попытался шутить Иван.
- Щас я. Все нормально. А в клубе не заметят?
- Кому ты нужен, не ссы. Там все сейчас пьяные.
Я с трудом поднялся, качнулся и обязательно бы завалился, но Ванюшка удержал меня за рукав куртки.
-Так, робя, окружай его, чтоб не светился, и айда, - скомандовал Ванюшка и мы тронулись по направлению к клубу.
Веселье было в самом разгаре. На пятачке, образованном толпой, отплясывало несколько пожилых женщин, пара молодух и полный низенький мужичок, в котором я сразу узнал Фениного мужа. Одна из молодух пела:
Мене милый подарил
Золотые часики
И пришлось за это мне
Прыгать на матрасике.
Ей тут же ответил Фенин муж хриплым тенорком:
Раз, раз - на матрац,
На перину белую.
Не вертись, ебена мать,
А то урода сделаю.
В толпе одобрительно заулыбались.
-С картинками, - ткнул меня в бок Ванюшка.
-Чего?
-Частушки с картинками, говорю. Похабные, значит.
Тем временем молодуха не отставала:
Все б я пела, все б я пела,
Все бы веселилася
Все бы я под ним лежала
Все бы шевелилася.
И опять Фенин муж:
Ты прощай, моя родная,
Уезжаю в Азию.
Может быть, в последний раз
На тебя залазию.
Вступила одна из пожилых женщин:
Что ж вы, девки, не поете
Я старуха, а пою.
Что ж вы, девки, не даете,
Я старуха, а даю.
Фенин муж подрулил к супруге и шутливо расшаркался перед ней:
Запевай, моя родная,
Мне не запевается:
Наебнулся я с платформы
Рот не разевается.
Народ покатился со смеху, а Феня выкатилась на пятачок, залихватски отбила дробь, подплыла к гармонисту, еще раз рубанула дробью и грянула звонким чистым фальцетом:
Гармонист, гармонист,
Как твоя здоровья?
Что ж ты губы распустил
Как пизда коровья.
Одна из молодух вслед за Феней продолжила тему:
Гармонист, гармонист,
Шишка фиолетова.
Тебе девки не дают
Только из-за етова.
Феня не отставала:
Гармонист у нас хороший,
Как цветочек аленький.
Сам большой, гармонь большая,
А хуечек маленький.
Гармонист вдруг свернул гармошку, притворно насупился и погрозил бабам пальцем. Потом решительно растянул меха, расплылся в пьяной улыбке и добродушно пробасил:
Ссыте, девки, в потолок:
Я гармоню приволок.
А в гармони - один бас...
Положил я хуй на вас!
Мне вдруг жутко захотелось стать взрослым, чтобы я тоже мог вот так вот, как эти тетки с мужиками, выскочить на пятачок и сбацать что-нибудь этакое с "картинками" под "Елецкого", под этот нехитрый наигрыш, так знакомый мне еще с детства. Меня, вроде, уже не так шатало, только изображение людей и предметов двоилось. Я щурил глаза или наоборот, растягивал их руками - ничего не помогало, все происходящее передо мной как бы имело своих двойников, дублеров. Витек с Кулибиным под шумок куда-то исчезли. Я спросил Ванюшку, мол, где они. "А-а, - махнул тот рукой, - блевать пошли, развезло их. А ты, москвич, молодец, держишься". А потом вдруг со словами: эх, где наша не пропадала, выскочил на пятачок, прошелся по кругу и, поймав мелодию, прокричал в сторону сдвинутых лавочек, где сидели молодухи с газетными кулечками для лузги и грызли семечки:
Я гуляю, как собака,
Только без ошейника.
Не бросайтесь вы, девчата,
Под меня, мошенника!
Потом еще раз прогарцевал по кругу гоголем и вернулся ко мне, запыхавшийся и румяный. "Ему то хорошо, - с завистью подумал я. - Он, считай, взрослый, восьмилетку окончил и уже работает. А я что? Даже самокрутки крутить не умею...
- Масквич, а ты частушки знашь какие-нето? - отдышавшись, спросил Ванюшка. Он специально подчеркнул букву "а" в слове "москвич", как бы насмехаясь над моим столичным аканьем.
- С картинками? - спросил я.
- Можно с картинками.
- Знаю, - ответил я, имея в виду одну неприличную частушку, услышанную, как ни странно, в Москве.
- Спой.
Я наклонился было к его уху.
-Да не так! Там спой, - шарахнулся он от меня.
- Она неприличная и вообще... , - начал было я, но Иван вдруг схватил меня за руки и выдернул из толпы в круг.
-Давай, москвич! - заорал он пьяным голосом. Я попытался удрать.
Люди на пятачке, в основном женщины, увидев нашу возню и объяснив ее по-своему, загалдели:
-Давай, давай парень, не стесняйся, здесь все свои.
Гармонист на секунду остановился, а потом снова заиграл уже лично для меня. Мне ничего не оставалось делать. Я зажмурился и каким-то не своим, козлиным голосом выдал:
Из колодца вода льется,
Через желоб сочится.
Хоть хуево мы живем,
А ебаться хочется.
Потом лихо притопнул и ударил себя ладошками по ляшкам и по пяточкам, поставив победную точку на выступлении.
-Я те дам ужо ебаться, мать завтра приедет! Ебаться он захотел!
Тетя Катя, притворно сдвинув брови, грозила мне из толпы пальцем. Народ грохнул. Последнее, что бросилось в глаза, когда я выскакивал из клуба на улицу, это вытирающего платком слезы хотота дядю Васю. Группа женщин, стоящих на крыльце, проводили меня словами: "Ой, такой молоденький и такой пьяный!"
Я завернул за здание клуба и быстро пошел вдоль забора в сторону околицы. До прихода домой надо было хорошенько отдышаться и прийти в себя. Неужели расскажет все матери? И как я ее раньше не заметил!
В кромешной тьме я добрел до картофельных полей: ни одно из окон домов не светилось, а луна играла в прятки, изредка и на короткое время являя свой лик из-за рваных облаков. Заметно посвежело, и на меня то ли от холода, то ли от выжранной дряни, напал колотун. Я помочился в ботву, добрел до конца посадок и, свернув в сторону, пошел по тропинке вдоль деревни, только задами. Слева чернели до самых приусадебных участков картофельные посадки, справа, на скошенном поле, выступали из темноты громадные горбы стогов. Обогнув деревню, я вышел на ее лицевую сторону. Издалека, с противоположного конца, доносилась музыка - народ еще не угомонился. "Надо идти домой", - обреченно подумал я.
Не успел я сделать и десяти шагов, как впереди, совсем близко, замаячил луч фонарика и вдруг остановился, уперевшись мне в лицо и ослепив.
- Ой, кто здесь? - Женский голос показался мне очень испуганным.
-Это я, - поспешил я успокоить женщину, но видимо столь исчерпывающий ответ ее не удовлетворил.
-Лешка, что ль?
-Это я, Игорь.
Фонарь приблизился ко мне вплотную.
-А-а, Катеринин мальчонка. - Голос прозвучал весьма разочарованно. - А я и не поняла по голосу, думала Лешка. Ты что здесь делаешь?
Луч уперся в землю, и я, наконец, узнал обладательницу голоса. Не местная, работает в Юрьеве. Здесь имеет свой дом и бывает наездами. Зовут Лида. Вот, собственно, все, что я вспомнил о случайно встреченной женщине поздним августовским вечером на краю деревни в престольный праздник.
-Домой иду.
-А что дрожишь так?
-Д-д-д, н-не знаю. Холодно.
-Ой, какой перегар от тебя. Ванюшка напоил что ли? Витька Бушуев, малолетка, тоже, вон, весь обрыгался. Ах, дурачки вы, дурачки, - всплеснула она руками. - А ну пойдем ко мне, леденцов дам, заешь хоть. И чаем горячим напою, а то лица на тебе нет, зеленый весь.
Я повиновался беспрекословно.
Крайняя изба, у которой мы стояли, оказалась Лидкиным домом. Ощупью мы прошли сени, где я громыхнул чем-то, а входя в горницу ударился лбом о притолоку и ойкнул.
-Господи, вот длинный вымахал, три скорей, а то синяк будет.
Лидка обернулась ко мне, нащупала лоб и, обняв меня за шею, стала тереть.
-Где? Здесь?
-Ага. Ой, больно!
-Ничего, ничего. А то Катерина Дмитриевна скажет: мало, что пьяной, да еще сраной, - хихикнула она.
От непривычной близости незнакомой женщины, да еще в темноте, у меня встал член. Да как! Просто ужас какой-то. Я сделал шаг назад. Лидка, пытаясь удержать мою голову, потеряла равновесие, и мы оказались в объятиях друг друга.
-Ой, что это? - Она резко оттолкнула меня и отстранилась.
-Я лучше домой пойду, - промямлил я в отчаянии.
-Я вот тебе пойду. Подожди, огонь разожгу.
Несколько раз чиркнула спичка и на столе, в простенке между окнами, задрожал фитилек керосиновой лампы. Лидка накрыла его стеклянным колпаком, он успокоился и, в меру сил, осветил небольшую горенку с выставкой семейных фотографий на стене, темной иконой в окладе в красном углу, русской печью, столом, стульями и ковриком с оленями над полутора-спальной кроватью.
-Сядь, вон, на стул, - каким-то задумчивым тоном сказала она, отошла к окну, нагнулась и что-то долго высматривала на улице. Потом повернулась ко мне и, прислонившись спиной к подоконнику, насмешливо спросила:
-Значит, говоришь, ебаться хочется? Кажется, так ты в клубе спел? - Я сидел ни жив ни мертв. - А ты пробовал это самое хоть раз?
Я мотнул головой. Лидка отделилась от подоконника, медленно подошла ко мне и положила руку мне на ширинку
-Ого! Действительно хочешь.
Даже при тусклом свете керосиновой лампы было заметно, как она раскраснелась.
-Ты стесняешься. - Она смотрела мне прямо в глаза. - Я потушу свет, но сначала... -Она расстегнула молнию на моих брюках. -Я хочу посмотреть.
Я сделал попытку встать со стула, но она не пустила:
-Что испугался? Я только посмотрю, трогать не буду. А потом потушу свет...
Она сидела на коленках напротив меня, положив руки мне на бедра. Член торчал из брюк, готовый, казалось, взорвать сам себя.
-Какая прелесть! Он , наверное, теплый и твердый. Как ты думаешь? Но я трогать не буду, как обещала. Или тронуть? А можно я его поцелую?
"Она ненормальная",- лихорадочно пронеслось в моем мозгу.
-Ну ладно, не буду тебя смущать. Хотя это очень приятно, смущать тебя. - Она улыбнулась. - Пойду выключу свет, а ты сиди.
Она сняла колпак с лампы, облизала пальцы, затушила фитиль и зашуршала в темноте одеждой. Потом подошла ко мне и уперлась своими коленями в мои.
-Дай твои руки. Вот так. Чувствуешь, какие бедра теплые?
Я чувствовал. Она была без трусиков.
-А теперь руку вот сюда. Чувствуешь, как мохнатенько? У тебя тоже мохнатенько? А вот здесь мокренько. Совсем мокренько... -Она тяжело и часто дышала. - Все не могу больше... Сдвинь колени.
Она убрала мою руку, подала таз вперед, оседлала, и я легко, как по маслу, проник в нее.
-Ну вот, видишь, ты уже ебешь, - зашептала она с придыханием, медленно двигая тазом взад-вперед, взад-вперед. - Как хорошо, ой, как хорошо... мальчик мой. - Она задвигала тазом быстрее. - Вот так, вот так, какой он крепкий! Ты ведь ебешь меня, да? - Она двигалась все быстрее и быстрее. - Нет, это я тебя ебу. Ебу, ебу, ебу-у-у! - Она уже выла. - Я ведь блядь, да? Ну скажи, что я блядь, ну скажи!
-Нет, что вы! - испугался я.
-Нет, я блядь, блядь, блядь... Ой, не могу!
Она вдруг впилась мне в губы, замычала и мелко-мелко задвигалась с огромной скоростью. И вдруг откинулась назад и застыла в тишине. А я почувствовал, как стенки влагалища играют моим членом, сжимая-разжимая его, сжимая - разжимая. Потом тихо засмеялась, поцеловала меня в губы и встала на пол.
-Поднимайся. Вот так. Снимай брюки. И трусики. Дрожишь весь. Замучила я тебя, бедняжку, а ты и не кончил. Сейчас, подожди, я ведь ненасытная. - Она опять тихо засмеялась, прижалась ко мне и гладила член от яичек к концу.
Я вдруг дико захотел ей впердолить. И чтобы грубо. И чтобы она была подо мной. И кончить, кончить, кончить... Я попытался взять ее стоя, но она, не выпуская члена из рук, оттеснила меня к кровати.
-Ах ты, ненасытный какой, какой агрессор, - говорила шутливо. - Ну подожди, подожди, дай я разденусь. Сняла блузку, юбку, и мы повалились на кровать. Я оказался сверху между ее ног и сделал попытку сходу "впердолить", но ничего не получалось, куда-то я попадал не туда.
-Не мучься. - Она взяла член в руку и ловко надела себя на него. - Вот так. Давай, мальчик мой, давай, миленький. Ой, как хорошо, не спеши. - Она положила руки на мои ягодицы. -Теперь давай побыстрее. Попробуй глубже. Ой, какая ты прелесть!
Я честно вкалывал, нависнув над ней, уже был мокрый, как мышь, но кончить, то ли от волнения, то ли от выпитой самогонки, никак не мог. Лидка поддавала бедрами, помогая мне глубже проникнуть в нее, стонала и выла.
-Возьми скорее грудь, миленький. Не рукой, поцелуй ее. Так, так, теперь кусай, за сосок кусай! Какой кайф!
Она обвила ногами мою поясницу. Я вспомнил Ванюшку.
-А можешь ноги на плечи? - спросил испуганно.
-Радость моя, все, что хочешь... -Ее ноги оказались на моих плечах. Я сделал несколько сильных качков-ударов и вдруг почувствовал, как нечто теплое разлилось внизу живота, сделалось невыносимо сладко, как будто летишь куда-то в невесомости. Я заработал бедрами со страшной скоростью, как будто хотел догнать что-то, не упустить, и замер на пике сладости, ощущая пульсирующие удары изливаемого из меня. Лидка вцепилась мне ногтями в спину и выла без остановки.
Потом она лежала на мне и шутливо ворковала:
-Ах ты мужичок мой бедный, мокренький весь. Покорябала я тебя? Ну ничего, до свадьбы заживет. Мамке только не показывай. Ну и ты хорош. - Она наклонилась к моему уху и зашептала: - Чуть не порвал меня, когда кончал. Какой он шустрый у тебя, прям в матку забрался, - смеялась. - Смотри, опять стоит колом. Ух ты, красавчик! Щас, щас, погоди немного, - шутливо уговаривала она мой член и гладила, гладила...
Все происходящее здесь со мной было настолько фантастично, нереально, что иногда, на какое-то мгновение я как бы терял сознание, у меня как бы на какое-то мгновение "съезжала крыша" и мне представлялось, что вот сейчас проснусь в своей кровати и увижу, что нет ни Лидки, ни керосиновой лампы, ни коврика с оленями. Что это только был сон. Странный запредельный фантастический сон про трах со взрослой женщиной возраста моей матери. Кстати, - подумал я, - никакая у них, у взрослых, манда не раздолбанная, а очень даже нормальная. Врет все Ванюшка. Впрочем, сравнивать мне было не с чем.
-Ты уж прости меня, родненький, - зашептала Лидка мне на ухо, - я мужика не знала пол года. - И снова погрузила меня в теплое, обволакивающее лоно.
-Сладкий мой, ах, какой ты сладкий, заебу тебя сегодня, ой заебу.
Я обхватил ее за попу и стал неистово поддавать. Мне страшно захотелось трахаться.
-Ах ты, самец, ух, какой ты самец, - повторяла Лидка, прыгая на мне. - Заебу, заебу тебя. Ой, какой кайф! Ой, какой... - задыхалась она. - Щас кончу, щас... Ой, не могу-у!
Уже привыкшими к темноте глазами я увидел, что Лидка натурально заревела, рот исказился, а из глаз полились слезы.
-Что, что такое?! - испугался я, остановился и приподнялся на локтях. Но она зажала мне рот и, не переставая выть, быстро заработала попой. Потом выпрямилась верхом на мне, напряглась и отвалилась, расслабленная.
-Как хорошо кончила, сладкий ты мой, - прошептала.
Она лежала на спине и улыбалась мокрым от слез лицом. Я ничего не понимал. Почему она заплакала? Ей было больно? Тогда почему улыбается? Впрочем, неважно. Я очень хотел продолжить и сделал попытку овладеть ей.
-Подожди, страсть моя. - Она загородила киску рукой. - Я тебе скажу одну вещь, которую ты, возможно, сейчас не поймешь, но потом вспомнишь, - сказала она серьезно. -Ты будешь хорошим мужиком, сладкий мой. - И взъерошила мне челку.
Не знаю, сбылось ли это пророчество, не мне судить, но иногда, в разные моменты жизни, когда вдруг было надо, а сил уже нет и, казалось бы, неоткуда им взяться, я вспоминал этот первый свой опыт, ироничную Лидку, какие-то детали действа и... откуда что бралось. Воспоминания той ночи обычно вдохновляли меня на новые сексуальные подвиги. Но у этой медали, врученной мне взрослой женщиной, была и обратная сторона. Долгое время, особенно в самом начале своей сексуальной карьеры, я довольно негативно воспринимал женщин, чье поведение в постели не соответствовало моим идеалам. А идеал у меня был один - Лидка. Со своей безумной болтовней во время секса, сладким бесстыдством и прочими заморочками и фенечками, прочно засевшими в мое тогда еще детское подсознание. В лучшем случае я мог лениво отбыть номер, в худшем - даже потерпеть фиаско.
Потом мы снова трахались. На пике блаженства, когда я почувствовал, что вот-вот кончу, Лидка как-то нестандартно замычала, спустилась мне в ноги и... мой член оказался у нее во рту. Конечно, я слышал, что такое бывает, но об этом в нашем кругу нецелованных пацанов в то время говорилось со смехом, как о каком-то приколе, и непременно с презрением к позорным "хуесоскам". Считалось, что этот номер исполняют только подзаборные бляди, ни больше ни меньше. Гадость-то какая! А здесь вдруг Лидка! Пардон, Лидия Константиновна.
-Что вы... ты... вы, что вы делаете!? - Мне было страшно обидно и больно за нее.
Мы сидели на кровати, поджав ноги, друг против друга. Я искренне негодовал:
Потом она меня, сопротивляющегося, повалила на кровать и гладила по голове, успокаивая:
-Ну все, все, не буду. Прости меня тетку вздорную бесстыжую. Ты у нас мальчик хороший, скромный. Кстати, тебе пятнадцать-то есть?
Я отрицательно мотнул головой.
-Осподи, греховодница я старая! А на вид-то больше можно дать, - удивлялась она, не переставая меня ласкать.
Вскоре мы продолжили наши греховные игры, но в процессе от поцелуев в губы я ловко уклонялся.
Домой вернулся в середине ночи. Пятистенок с трудом вглядывался в темноту одним единственным глазом-окошком тети Катиной комнаты. На крыльце подплясывал, подергивался огонек сигареты. Поднимаясь со ступенек, дядя Вася натужно крякнул и почти выкрикнул в темноту:
-Живой ли?
-Живой, живой.
-Ну иди в дом, коли живой. Молока попей! - крикнул вдогонку.
Тетя Катя встретила в одной ночной рубашке, прикрывая рукой то место, где была когда-то грудь. Не спала, бедная, меня дожидаючись.
-Трезвый хоть? - Внимательно разглядывала при тусклом свете настольной лампы.
-Нормально все.
-Что нормально? Пришел в три часа ночи и говоришь нормально? Я вот завтра поймаю этого Ваньку белобрысого, вихры то повыдираю ему. А то моду взял мальцов спаивать!
-Это не он, мы сами. - Я сделал неуклюжую попытку защитить Ванюшку.
-Я вот те дам - сами! Иди спать быстрей. Не знаю, что матери говорить завтра.
Это было самое мудрое решение. А то у меня от всего букета событий, произошедших в этот день, тряслись поджилки от усталости, болела голова, и я плохо соображал.
Проснулся на следующий день к обеду и твердо решил жениться на Лидке. За стеной о чем-то смеялись тетя Катя с моей мамой. Не наябедничала, - понял я, оделся и вышел в горницу. Женщины накрывали на стол. Должны были придти председатель с супругой и другие уважаемые гости. Воспользовавшись всеобщей занятостью, я опрометью кинулся к Лидкиному дому. Он оказался на замке. Когда мы расставались этой ночью, я спросил: "А мы завтра еще увидимся?" "Увидимся, увидимся, если не проспишь - хохотнула Лидка и буквально вытолкала меня за порог: "Беги домой, глупенький. Ох, мало дело-то еще, - вздохнула и закрыла дверь на защелку.
Спустя годы, повзрослев, я долго мучился вопросом: что это было? Сиюминутная бабья прихоть, блажь, в которой она впоследствии раскаивалась, или по своей натуре эта женщина была всеядной и ночное приключение с подростком, как мелкая монетка, было просто брошено в копилку ее сексуальных "побед" и впоследствии забылось также легко, как забываются очередные походы в кино или в зоопарк? Но в этот день 11 августа 1964 года я был далек от любых обобщений. Я конкретно желал, я просто обязан был увидеть ее и сказать, что нам надо срочно пожениться, потому что я уже просто не могу без нее. Мы в школе проходили, что жениться в СССР можно с восемнадцати лет, а в исключительных случаях с шестнадцати и даже раньше. А то, что с нами произошло, и есть исключительный случай. А тетя Катя нам поможет добиться разрешения, ведь она депутат Верховного Совета. С этой и подобной галиматьей в голове я побежал в клуб.
В полупустом здании клуба несколько человек молодых людей слушали катушечный магнитофон. Yesterday - еще вчера мы были счастливы, блеяли Битлы.
-Москвич, ты куда вчера делся? Я пол ночи от Катерины в сарае прятался. А то убила бы, бля буду. - Ванюшка был слегка подшофе.
-Вань, дело есть. Важный разговор, - выпалил я.
-Говори, здесь все свои.
-Нет, Вань, пожалуйста, это очень важно.
Мы отошли в сторонку. Я не знал, с чего начать, но выговориться мне было необходимо, иначе бы меня разорвало на части.
-Вань, я вчера ночью это, - начал я, - пофачился... Я с трудом выдавил из себя это мерзкое слово, которое совершенно не выражало того, что было этой ночью. Там было иное. Ну почему нет слов в русском языке, достойно выражающих это таинство плоти? Одни слишком академичны и безжизненны: коитус, сексуальный контакт и т.д. Другие циничны и грубы. Они всем известны. Третьи откровенно пошлы: трахаться, фачиться, бараться. Четвертые просто ошибочны и неверно передают суть процесса. Что значит - заниматься любовью? Написали бы еще слово "Любовь" с большой буквы! Нет, подкачал здесь Великий и Могучий. Поэтому я не знал, как назвать то, что там было и сказал так, как сказал. И покраснел, презирая себя.
- С Дунькой Кулаковой, что ли? - усмехнулся Ванюшка. Он не желал воспринимать меня, мальца, всерьез.
- Вань, правда, - я чуть не плакал, - с Лидой, она сама... я даже не думал, но она хорошая... как-то так получилось... -Я окончательно скис.
-Ты че мелешь, москвич! Это Лидка Юрьевская, разведенка? Из крайней избы, что ли? Баба?
Я кивнул и рассказал по порядку, но вкратце, опуская подробности, как все было.
- И никакая у нее манда не раздолбанная, - закончил.
К концу моего повествования выражение лица Ванюшки с ироничного сменилось на озадаченное. Последнее же мое замечание он пропустил мимо ушей.
- Ну, дела-а-а, - пропел он. Потом показал кулак. - Убью, если врешь.
- Вань, а Вань, и ноги на плечи тоже было, - похвастался я.
- Да ну! - Ванюшка захохотал. - Ну, Лидка! Ну мышь серая! А в колхозе то ни с кем! А я смотрю, она с утра на вокзал - цок, цок. Ну, москвич, ну дал!
Потом снова показал кулак:
-Убью, если брешешь.
-Мы поженимся, - сказал я твердо.
Ванюшка посмотрел на меня, как на нечто неодушевленное, и вкрадчиво спросил:
-Ты че? Мудила? У нее в Юрьеве два пацана такие, как ты почти. Ну, мудила! А еще москвич, - закончил.
Я договорился с Ванюшкой, что он узнает ее Юрьевский адрес и пришлет его мне в Москву. Впоследствии обещание свое он не сдержал.
Домой мы уехали на вечернем поезде. Хорошо, что у нас было несколько сумок с гостинцами из тети Катиного огорода, которыми я мог прикрыться, так как весь этот ужасно безрадостный день мой член находился даже не в приподнятом, а в крайне напряженном состоянии, и я опасался, что мама это заметит.
Часто, редко ли, но в жизни любого человека попадаются вехи-мгновения, надламывающие его линию судьбы, пускающие ее по иному руслу, как хороший булыжник на пути ручейка. Как бы в дальнейшем сложилось у меня, не попади я в тот день на престольный праздник? Не окажись в нужное время в нужном месте? Ну задержался бы в спортивном лагере, на худой конец? Трудно сказать, но определенно по иному как-то. И не только в сфере сексуальных отношений. Возможно, я был бы более инфантильным и менее сентиментальным и мягким. Может быть, не страдал бы запоями или наоборот, давно бы спился окончательно. Кто знает, кто знает... В тот день я с минимумом теоретической подготовки, без необходимой тренировки и инструктажа, правда, не совсем по своей воле и совсем не ко времени ненароком в одночасье перемахнул перевал, разделяющий детство и взрослость. Ну и, конечно же, при приземлении повредил голову. Наебнулся я с платформы - так, кажется, спел в своей частушке Фенин муж? Ах, как я страдал первое время! Как мечтал о новой встречи с Лидкой, какие строил планы! Сейчас, вспоминая то время, удивляюсь, как у меня окончательно не съехала крыша. Однако по малолетству осуществить громадье сих планов не пришлось. В следующий раз я попал в Веску только через три года, после окончания десятилетки, и по весьма грустному событию - смерти тети Кати. Лидии Константиновны на похоронах не оказалось. Потом был спортивный институт с бесконечными сборами, тренировками и картошкой летом-осенью. После окончания института со своей первой женой и один, я, как писал выше, раз в год, а то и реже, наведывался в родную деревню на короткое время повидаться с друзьями и расслабиться водочкой, но с Лидкой, Лидией Константиновной, не пересекался. На мои вопросы отвечали: "Приезжала картошку окучивать, а сейчас уехала". Или: "Да все лето, чай, с мужем жили. Уехали, вот, надысь". Одним словом, в нужном месте я оказывался не в нужное время. Из всей интересующей меня информации о моей первой женщине за все эти годы я достоверно узнал лишь одно: второй раз вышла замуж, воспитывает внуков. И все.
Летом 1990 года я приехал в Веску после сборов на берегу Черного моря, где целый месяц с командой тренеров готовил нашу юниорскую сборную по гандболу к чемпионату Европы. Мне было 40 лет. Я пребывал в хорошей физической форме и еще редко задумывался о быстротечности времени. После похода на кладбище, где помянули погибшего в Афганистане Юрку Кулибина, мы с Ванюшкой и Витьком зашли в клуб. Новое поколение, как и 26 лет назад, крутило Битлов. "Yesterday" - еще вчера мы были счастливы - неслось из динамиков. Мы остановились посреди вестибюля, примериваясь, где бы приземлиться: маленький, беззубый, сморщенный, как моченое яблоко, Ванюшка, рыхлый, с синюшным лицом, покрытым сеточкой алкогольных склеротических сосудиков, Витек, и я - этакий импозантный мачо в белых джинсах и светлой футболке, оттеняющей южный загар. Мне было немного неловко. Я стеснялся этой своей импозантности, как будто был в чем-то виноват перед моими не ко времени постаревшими деревенскими товарищами.
- Смотри, Лидуха, - ткнул меня в бок Ванюшка.
Облик той ночной женщины из моего детства давно затерялся в памяти, но я непостижимым образом сразу же узнал ее. Она сидела у стены в окружении местных женщин, низко опустив повязанную белой косынкой голову. Руки напряженно сжимали сдвинутые колени. Ей что-то говорили, и она кивала в ответ, не поднимая головы. Первое, что пришло в голову: она узнала меня, засмущалась и спряталась. И тут же: какая глупость! Даже если эта женщина не забыла тот мимолетный ночной эпизод с мальчишкой, то во мне, сорокалетнем мужчине, спустя 26 лет уж никак не смогла бы узнать того четырнадцатилетнего мосластого подростка. Но странно, не смотря на эту безупречную логику все то время, пока мы стояли и трепались в вестибюле, не зная, куда бы приткнуться, меня почему-то не покидало ощущение, что между ней и мной установилась некая незримая связь.
Нас окружили знакомые. Здоровались, расспрашивали про известных спортсменов, мол, знаком ли я с ними и правда ли, что такой-то пьяница, а такой-то мафиози. Я отвечал, а сам поглядывал в ту сторону, где сидела Лидка. Надо подойти, - билось в мозгу, -надо... Вспомнит? Не вспомнит? Сделает вид, что не помнит? Сколько ей сейчас? Шестьдесят или около этого... В провинции люди стареют рано...
Я извинился и направился к ней. Не успел я пройти и половины пути, разделяющего нас, как Лидка, как мне показалось, даже не взглянув в мою сторону, закрыла ладонями лицо и, расталкивая локтями случайно подвернувшуюся на пути публику, бросилась через весь зал вон из клуба.