По окраинной улице Москвы, по предновогодней слякоти устало брел Старый Актер. Тележка с перепоясанным ремнями дерматиновым чемоданом неопределенного цвета, кренясь на подмерзших наледях и оступаясь в дорожные выбоины ковыляла за ним следом.
Старый актер считал себя свободным человеком. Вот уже почти двадцать лет, как он не работал в театре. Его единственная седая дочь готовилась выйти на пенсию, внук заканчивал институт, а жену он похоронил пятнадцать лет тому назад. Старый Актер уже давно не тяготился этой своей ненароком обретенной к концу жизни свободой, и по мере сил и здоровья, которого оставалось, увы, на донышке, старался использовать ее себе в удовольствие. Он никогда не строил планов даже на завтра. "Будет день - будет пища", - окончательно уяснил он для себя и, проснувшись утром, долго лежал в постели, нежась и размышляя, чем бы ему заняться: сходить в поликлинику, побродить по магазинам или поехать к другу-однополчанину в Сергиев Посад и за рюмкой коньячка повспоминать о былой удали и поругать нынешние порядки. А то, может быть, плюнуть на все и засесть где-нибудь у воды с мольбертом, помешивая краски. В юности Старый Актер бросил занятия живописью из-за более сильного увлечения сценой. А теперь, вот, выйдя на пенсию, вернулся к истокам. Да мало ли можно настроить планов не обремененному заботами свободному мужчине без вредных привычек!
Только одну неделю в году Старый Актер возвращался к своей уже изрядно подзабытой профессии и исполнял Главную роль, единственную главную роль, игранную им прежде. В театре он был, по своему же меткому определению, "мастером эпизода", поэтому крупные роли ему не доставались. Зато одну неделю в году, вот уже почти пятьдесят лет, он исполнял Самую Главную роль, поскольку кто же под Новый Год может быть главнее деда Мороза?
"Вот и славно, - подумал Старый Актер, приподнимая тележку с чемоданом и перетаскивая ее через расплывшуюся бурую кашицу из снега и грязи. -Двенадцать елок отыграл, осталась одна, последняя... Тринадцатая!" - вдруг понял он и сплюнул на всякий случай. Старый Актер пересек мостовую, снова приподнял тележку, выходя на тротуар, и остановился, успокаивая дыхание.
-Ну зачем она так, маотмашь и ниже пояса, - в который раз подумал он о дочери. -Ведь обошлось же. Нехорошо!
Дочь позвонила ему накануне елочной эпопеи, когда вся программа детских утренников уже была оговорена с заведующими детскими садиками и музыкальными работниками.
-Папа, ты что притих, не звонишь? Надеюсь, в этом году ты не станешь заниматься глупостями? Ты же обещал.
-Да, да, конечно, - виновато залепетал СтарыйАктер. -Здесь всего несколько выступлений. Буквально несколько. Старые связи, понимаешь ли, неудобно подводить.
-Ну вот, я так и думала, - запричитала дочь. -Ну скажи мне, что тебе не хватает. Ты же инвалид войны, у тебя пенсия, как две моих зарплаты. Сидел бы уж дома и рисовал свои картинки.
-Душенька, пойми меня, - попробовал Старый Актер по-хорошему, - меня же дети ждут! Дети-и, - пропел он.
Какие такие дети? Ты что чудишь? Дедов Морозов сейчас - как курей нерезаных. Опять будешь месяц в постели валяться, как в прошлом году. Вот ведь горе...
-Это где это ты видела дедов Морозов? - обиделся Старый Актер. -Это сантиклаусы то эти с проглоченным аршином? Какие же это деды Морозы?
Старый Актер категорически не признавал кремлевско-лужниковских исполинов с зычными голосами и важной поступью, вещающими что-то поверх голов.
-Разве это дед Мороз? - говорил он. -Это секретарь парторганизации. Ни больше, ни меньше. Мишура одна. Бутафория.
Его дед Мороз, слепленный им еще 50 лет тому назад, был веселым абаяшей, другом детворы. Он и спляшет, и песенку споет, и рассмешит веселой историей, и фокус покажет.
-Да пойми ты, - продолжил Старый Актер разговор с дочерью, - не могу я без этих детишек, без этих снежиночек-пушиночек, зайчиков с озорными глазками. Каждый год жду этого праздника, готовлюсь. Ты даже не представляешь, какое удовольствие мне доставляет заниматься с ними.
-Значит ты будешь справлять свое удовольствие, а люди вокруг тебя - страдать, - сказала дочь скорее утверждая, чем спрашивая.
-Кто страдать, какие люди? - не понял Старый Актер.
-Те люди, которым ты небезразличен, которые тебя любят, - ответила дочь и всхлипнула.
Вот это то и был удар ниже пояса. Старый Актер часто возвращался к тому разговору в своих мыслях и неодобрительно качал головой: "Ну зачем она так? Нехорошо. Ой, нехорошо."
Детский сад, где Старый Актер проводил свою последнюю в этом году елку, принадлежал одной из воинских частей. Он работал там уже много лет и хорошо знал всю его администрацию, в ядре своем неизменную, прикипевшую именно к этому садику и состоящую, в основном, из жен и родственников офицеров. После окончания детского утренника они традиционно собирались в столовой проводить старый год, где за рюмкой десертного вина Старый Актер читал им кое-что из своего прошлого эстрадного репертуара. А после все вместе пели хором русские песни.
-Вот что значит здоровый коллектив, - каждый раз думал Старый Актер, возвращаясь в приподнятом настроении домой. Все организовано, никакой сутолоки, сценарий чудесный... А какие детишки! С каждым годом все наряднее и умнее. Это же надо, стихи по-английски читают! Такие-то крохи.
И в этом году утренник начался, как обычно, по давно опробованному и наигранному сценарию. Еще в коридоре, перед самым входом в актовый зал, по краям которого сидели родители, а в середине вокруг елки резвились детишки, Старый Актер в своей алой плюшевой шубе, шапке с седой бородой и усами, в сапогах с задранными носами и переливающимися блестками рукавицах, загоготал-зааукал, как в лесу:
-Ау! Эге-гей! Я Мороз Красный Нос! Выше елок и берез! Я добрее всех! Веселее всех!
Потом он вошел в зал, увидел устремленные на него любопытные радостные глазенки детишек и улыбающиеся лица взрослых и, как всегда с ним бывало, на секунду ожегся изнутри знакомым каждому актеру чувством торжества, главности того, что предстоит ему сейчас делать.
-Я по-прежнему седой, но такой же молодой, - игриво пропел он. -Я готов пуститься в пляс, хоть сейчас!
В молодости после этой фразы он действительно пускался в пляс вокруг елки, лихо отбивая чечетку, а после, раззадорившись, под дружное хлопанье ходил вприсядку и даже делал "ползунок". Сейчас же он только обозначил выход и, кокетливо притопнув. Заломил одну руку на затылок, а второй слегка приударил по пяточке. Все зааплодировали, так как почувствовали, что в пляске дед Мороз знает толк, ему бы только простору побольше, и он бы... Эх!
Запыхавшийся, но довольный, дед Мороз спросил, обращаясь к детворе:
-Узнали ли вы меня? А я так вас всех помню. Тебя, вот, - выбрал он двух девчушек пококетливей, - зовут Нюша, а тебя - Марфуша.
Все засмеялись.
-Что? Не так? - удивился дед Мороз. -А ну-ка, напомните мне, кого как зовут!
Он взмахнул рукой, и все вразнобой закричали свои имена.
-Что?! Не слышу, - приложил дед Мороз ладонь к уху. -Давайте-ка еще раз все вместе. Раз, два, три!
В этот день Старый Актер особенно был в ударе. Он не просто "купался" в образе, а с удовольствием фыркал, брызгался, нырял, выныривал в самом неожиданном месте и был, безусловно счастлив.
Утренник подходил к концу. Дети в очередь хвалились деду Морозу своими талантами, читая стихи или исполняя песенки, а тот, насквозь мокрый от пота в своей бутафорской, но все-таки шубе, одаривал артистов из бездонного волшебного мешка американскими шоколадками. "Россия пропадает, - усмехнулся про себя Старый Актер. -При этаком то цветении! При этаком то цветении только суетись - лелей, да ухаживай. А урожай будет."
Одна девочка - ей было не больше четырех лет - особенно понравилась ему. Он любил такие русские лица с округлым подбородком, маленьким носиком и крупными серьезными глазами. Девочка читала стихотворение про зимнюю ночь. Особенно пошли в душу слова:
Месяца лучами Божий Храм облит
Крест под облаками, как свеча горит.
Расстроганный дед Мороз наклонился к девочке и, подавая ей "баунти", сказал:
-Ах, какой стишок хороший! Кто же тебя научил такому стишку?
-Мама, - ответила девочка и робко потрогала бороду деда Мороза.
-Ну, передавай привет маме и папе, - улыбнулся дед Мороз и погладил девочку по головке.
-А у меня папы нет, его убили, - просто сказала девочка, не переставая копаться в бороде.
Смысл услышанного не сразу дошел до Старого Актера. Уж слишком не вязалось это услышанное с зажженной по волшебству елкой, сверкающим мишурой залом, смехом, аплодисментами и всем тем, что происходило и происходит сейчас здесь.
-Как уби..., - начал было Старый Актер, но вдруг почувствовал, что сердце его побежало куда-то вверх, к горлу. Он взял девочку-пушинку на руки и увидел тоненькую черную ленточку, вплетенную в ее косичку. Чтобы успокоиться и взять себя в руки, он понес ее вокруг елки, но девочка потянула его за ус и тогда слезы, затаившиеся в мехах ветхих под глазами и с трудом им сдерживаемые, пролились на щеки.
Старому Актеру раньше приходилось плакать на сцене. Войдет в образ - и пустит слезу, а когда надо - выйдет из образа, и снова глаза сухие. Дело житейское. Он и сейчас попытался как-то применить свой профессиональный навык, но сидящая на его руках девочка, видя, что дедушка Мороз почему-то заплакал, стала пальчиками вытирать ему щеки, размазывая по ним грим. Тогда Старый Актер как-то странно засуетился, зачем-то развернулся, и крепко прижав к себе девочку, шагнул куда-то, уже совершенно ничего не видя.
Потом кто-то взял у него девочку, а кто-то вывел из зала и усадил в кресло в коридоре.
В ватном воздухе тревожно пахло лекарствами. В актовом зале музыкальный работник фальшиво-весело организовывала детей на игру, а в коридоре знакомая нянечка бесконечно причитала: "Господи! Что за жизнь нам устроили! Ну что за жизнь!" Кто-то назойливо совал Старому Актеру в рот таблетку, а кто-то робко предлагал капельки. Без шапки и бороды, старый, с огромной мокрой лысиной, обрамленной крашеным пушком, дед Мороз грустно сидел в коридоре, натужно сморкался в принесенную кем-то салфетку и успокаивал всех суетящихся и взволнованных.
На следующий день утром позвонила дочь.
-Папа, как ты себя чувствуешь?
-Ничего я себя чувствую, ничего, - успокоил ее Старый Актер. -Вчера последнюю елку отыграл.