- Туалеты в этом городе, надо вам сказать, - пальчики оближешь! - сказал полный мужчина, снял зеленый, спортивного покроя картузик и оглянулся по сторонам, ожидая реакции компании туристов, рассевшихся в белых, пластмассовых креслицах на просторной терассе.
В каждой случайно сколоченной группе туристов непременно оказывается один, берущий на себя обязанности своего рода экскурсионного тамады. Наш толстячок был не лучше и не хуже других. Убедившись в том, что все, кроме одного, благодарно хохотнули, он поставил свое кресло возле того, кто остался не расхохоченным и участливо спросил:
-- Вы неважно себя чувствуете?
-- Нет, спасибо. Я в порядке, - ответил господин в соломенной шляпе и светозащитных очках, похожий на шпиона, но не шпион.
-- Извините. Мне показалось...
-- Давайте помолчим, - предложила соломенная шляпа, показав рукой в сторону горизонта.
Толстяк удивленно посмотрел в ту же сторону, явно не понимая, что интересного этот тип находит в открывшейся панораме. Ну, да, равнина, а слева, за речкой, лиственный лес, а там вон золотистое поле и возле речки зеленый луг. Нет, конечно же, красиво, но это же не предлог, чтобы отказать себе в удовольствии поболтать под кофеек с коньячком и сигареткой. "Скучная компания", подумал тамада и развернул газету на местном языке, но зато со множеством цветных иллюстраций. Допив кофе, он опустил двойной подбородок на тройную грудь и не очень противно засопел.
Общественные весельчаки-затейники зачастую существуют ради чувства облегчения, которые все испытывают, когда они замолкают.
Между тем у мужчины в соломеной шляпе и солнцезащитных очках вид был и правда нездоровый. Он весь напрягся, вглядываясь во что-то невидимое другим. Так не разглядывают пасторальные пейзажи. Его лицо оставалось неподвижным, а зрачки шарили, высматривая что-то по ту сторону реки, хотя там был просто лес, и ничего особенного, и Солнце приближалось к горизонту, обещая теплый и тихий вечер.
-- Я вижу, вам и в самом деле нехорошо, - сказала молодая женщина, отрывая модные джинсы от белого креслица.
Она подошла к человеку в шляпе и наклонилась к нему.
-- Вам нехорошо, я же вижу. Скажите мне, я врач. Вас, кажется, зовут Владимиром Евгеньевичем?
-- Ничего, ничего, - проговорил он, с трудом оторвал руку от поручня кресла и знаком попросил ее отойти в сторону. - Еще минутку.
-- Что - еще минутку? - спросила она, отодвигаясь.
Мужчина еще некоторое время вглядывался, не понятно во что, после чего расслабился и нерешительно улыбнулся людям, с беспокойством смотревшим на него.
-- Не волнуйтесь. Уже все впорядке.
-- Однако же с вами что-то произошло. Вы уверены, что не нуждаетесь... - попробовала настоять дама в джинсах.
-- Нет, спасибо. Ничего не нужно.
-- Вы что-то там увидели? - продолжала спрашивать дама. - Там (Она показала на лес) что-то произошло?
-- Да, очень многое.
-- Что? Когда? Только что?
-- Нет, лет триста тому назад.
Наступила та тягостная тишина, которая, как правило, наступает, если происходит что-нибудь непонятное или кто-нибудь позволил себе бестактность. Мужчина снял светозащитные очки - тем более что Солнце уже устраивалось на ночлег - и оказалось, что у него серые, почти голубые и очень доброжелательные глаза и улыбка вполне нормального туриста.
-- Не настаивайте. Это не так просто объяснить. Нет, нет, это не секрет. И какие тут могут быть секреты, если события происходили лет триста тому назад. Точно я не знаю, но по всему видно, что это было примерно лет триста тому назад, а поскольку это было так давно, то - полсотней лет раньше или полсотней позже - какая, в сущности, разница?
-- Но вы это наблюдали только что, - резонно заметил мужчина в бежевом пиджаке.
-- Да, и не думайте, что я в состоянии объяснить это явление.
-- Вы паранормальный? - спросила блондинка, видимо жена или подруга бежевого пиджака, и, распахнув блюдца светло-оранжевых глаз, осторожно указательными пальцами поправила ненастоящие ресницы.
-- Вероятно так, - сказал Владимир Евгеньевич грустно - Мне очень жаль. Я кое-что читал об этом. Наука, как всегда, отрицает очевидное, а псевдонауки не внушают доверия. Некоторые говорят об эффекте магнитной ленты, но это не более, чем образ и попытка заменить понимание механизма явления сравнением с чем-то другим, понятным. Похоже на то, что трагические события и глубокие переживания оставляют следы, которые остаются навсегда, а некоторые люди иногда способны эти записи увидеть. Как будто вон там экран, и на него проецируется фильм.
-- Но на чем эти следы? Что играет роль магнитной пленки? - спросил кто-то.
-- Если бы не знал только я, то можно было бы спросить специалистов, прочесть серьезные статьи, но никто толком не может этого обяснить. Многие видели это на местах жестоких сражений, массовых казней. Скептики считают это психозами тех, кто, как я, это видел и рассказал другим. Но мой вопрос: если это психоз, то почему он у меня бывает именно на этом месте и нигде больше?
-- В самом деле, почему именно здесь? Вы здесь, как мы поняли, не впервые? - спросил бежевый пиджак.
-- Да, за последние пятнадцать лет я в седьмой раз посещаю эту терассу, в седьмой раз любуюсь этой долиной и в седьмой раз, примерно в это время, под вечер, вижу ЭТО.
-- Может быть вас с этим местом что-то связывает? Какие-то личные воспоминания? - предположил толстяк, который, оказывается, давно проснулся и понял, что время не для шуток.
-- Не то, чтобы личные, но в этой долине триста лет тому назад жили мои еврейские предки. Сама долина, если вам это интересно... Вам это интересно?
Ну, конечно, он столько раз слышал насмешливые замечания скептиков, что ему не хотелось опять попасть под их обстрел.
-- Да, пожалуйста, мы слушаем... Ну, конечно,.. О чем вы спрашиваете?... - посыпалось со всех сторон.
-- Ну, ладно, попробую, - согласился этот странный человек и, протянув руку в сторону заката, сказал: Вся эта долина, по крайней мере то, что видно отсюда было имением древнего рода графов дель Боске, которые пришли сюда Бог весть когда, судя по имени, с Пиренейского полуострова. Что касается моих предков, то они переселились в эти места из Аусбурга или Баварии в страшные годы Крестовых походов, когда их преследовали, грабили и убивали...
-- А почему? - спросил кто-то из непримечательных, которого за спинами других почти не было видно. Причем, он сделал это таким тоном, как будто выступал от имени всех, хотя никто его об этом и не просил, и снова втянул голову, как это, заметив опасность, делает черепаха.
Наступила неловкая тишина той степени неловкости, которая возникает, если кто-нибудь что-нибудь - как бы сказать? - некстати...
-- Мы слышим этот вопрос уже сотни лет, а толкового ответа не получили ни разу, - сказал Владимир Евгеньевич. - Почему вы спрашиваете меня? Разве я кого-нибудь убил или ограбил? Или выселил из квартиры? Или организовал Крестовый поход?
-- Не обращайте внимания, - выступила дама, слегка приподняв туго обтягивающие ее идеальные округлости над безукоризненной белизной кресла. - Рассказывайте. Нам очень интересно. А кому не интересно... - Она показала рукой в сторону ярко освещенного отеля. - И просьба ко всем: не задавать вопросов. Вы же видите, что это его сбивает. Мы слушаем.
-- Во всяком случае, по какой бы причине моих предков не выгнали из Аусбурга или Баварии, но многие из них еще помнили тот старо-испанский, на котором говорили предки графов дель Боске. Этим можно, по крайней мере, попытаться объяснить, почему тогдашний глава династии Игнасио дель Боске их пригласил и выделил где-то вон там участок земли, где они и поселились. Но были и более серьезные причины, я думаю - экономического характера.
"Между этим Игнасио и другим, которого тоже звали Игнасио, прошли века, и не ждите от меня особых подробностей: я их не знаю, но из того, что я понял, можно заключить, что между вторым Игнасио и его сыном Левоном возникла такая ссора, что Левон умчался в Париж, двадцать лет не виделся с отцом, там, во Франции, женился и вернулся, когда получил известие о смерти своего родителя.
2.
Дорожная кибитка графа дель Боске и графини Жюльены не катилась, как это обычно принято у кибиток, а с трудом и скрипом, как старая карга, тащилась по дороге, причем в те давние времена, большинство европейских дорог были специально приспособлены для пыток, вроде тех, что инквизиторы время от времени прописывали заболевшим колдовскими хворями поселянам и поселянкам. Почему этому издевательству была подвергнута графская и далекая от колдовских экзерсисов чета объяснялось необходимостью войти в права наследства и в управление этим чертовым имением вместе с проживающим в нем варварским собранием трудно управляемых холопов и холопок. Настроение графа и графини было адекватным обстоятельствам, а тут еще полил дождь, после чего им стало совсем весело. К счастью, по словам возницы, до графского дома оставалось... трудно сказать ни точно, ни приблизительно, так как возница не только часов и минут, но не очень четко отличал даже ночь ото дня. "Скоро, очень скоро", отвечал он лакею, а графиню Жюльену коробили ужасные звуки этого жуткого языка. Она, вообще, была убеждена, что люди говорят не по-французски вследствие испорченности и отсутствия элементарной культуры. Или ей на зло.Ее мир делился на две неравные части: Париж (большая часть) и где-то там - остальная "province".
-- Эй, ты! - кричал ему с подножки экипажа прозванный в Париже Жаком лакей. - Ты не мог бы ехать побыстрей?
У Жака получалось довольно плохо, так как его самого привезли во Францию ребенком, и он не очень-то помнил слова родного языка. Единственные слова, которые он твердо заучил, были не для хорошо отполированных ушек графини, которая их тоже почему-то понимала.
-- Поспеем, - отвечал возница из глубины своего овчиного чего-то, чему у портных парижского предместья не нашлось бы названия. Шел апрель, и было не слишком, по местным понятиям, "зимно".
Дождь лил уже не как из ведра, а как из пожарного брандспойта, если бы таковые имелись в те времена недоразвитой пожарной технологии. Путешествие значительно замедлилось, дорога превратилась в "марэ", а кибитка в колымагу, вроде той, на которой полвека спустя королеву Антуанетту повезут на Пляс де ля Грэв, в руки величайшего палача всех времен и народов. По всему поэтому, когда экипаж, громко скрипнув, лег на бок, а одно из колес вместе с половинкой оси осталось торчать из прожорливойой рытвины, то все, кроме возницы и четверки лошадей, очень огорчились, но никто, включая лошадей, не удивился. Графиня завизжала, как кухарка, которой конюх задрал юбку, граф выкрикнул французское "вантр-сен-гри" и схватился за шпагу, у лакея от напряжения на его аристократических кюлотах лопнула подвязка и кюлоты спустились к коленям, а до ушей перемазанный возница сказал: "Приехали!", и был почти прав, потому что до графского дома оставалось меньше половины лье. Все были в грязи и насквозь промокли.
Граф дель Боске, выкарабкавшись из экипажа через дверцу, ставшую вследствие крушения крышей, с невероятным трудом выволок на дождь упиравшуюся и визжавшую графиню, стал во весь рост и осмотрел поле битвы и позорного поражения. В стороне от дороги, на бугорке, завернутый во что-то черное стоял странный человек. Лица, естественно, не было видно, и только из глубины того, во что все это было укутано, торчала борода.
-- А гутн тог! - сказало это существо и добавило: Бьенвенидо!
-- Парле-ву франсе? - спросила графиня и чуть не свалилась в грязь.
-- Бьен сюр, - ответило чучело и утвердительно кивнуло головой.
-- Это жид, - объяснил возница и впервые за всю дорогу улыбнулся.
-- Я, - перешел на местное наречие человек, - пришел вас встретить. От имени общины. Это же надо такому случиться! Давайте, мадам, я вам помогу. Ах, какое несчастье! Господин граф, сеньёр! Разрешите выразить. Ах, эти нынешние кучера! Да, выпряги же ты лошадей, болван. Идиот, ты этой кобыле сейчас ногу сломаешь. Шлымазл! Сразу видно, что это не твоя кобыла. Сам ты... От такого слышу... Не с кобылы начинай, а с этого мерина. Сам ты мерин, пся крев. Извините, мадам, я бы себе ни в коем случае не позволил, но...
-- Же не парль па вотр ланг, идьо! - объяснила ему графиня, причем последнее слово поняли даже лошади.
После чего этот странный живчик предложил отвести компанию до ближайшего шинка, который о-сё-сё, в смысле отсюда не видно, по причине деревьев, но это практически рядом. По дороге он представился:
-- Меня зовут Йоханан, сокращенно - Хуна. Называйте меня просто Хуна. Так меня называла моя мама. И вам тоже легко будет запомнить: Хуна. Я председатель нашего кагала. Кагал - это мы все вместе. Когда все евреи местечка вместе, то это называется кагал. А я у нас вроде старосты. И, кроме того, я еще меламед. Что такое меламед? Ну, это который детей учит Торе и грамоте.
Понимал ли он, что его никто не слушает, но говорил от смущения и неуместности всего по отношению ко всему.
Все это время шел дождь, и прекратился только в тот момент, когда вся компания уже готова была открыть дверь питейного заведения с надписью латинскими черными буквами: TAVERNA. Графиня остановилась, несколько раз прочла, и ей показалось, что в этот удаленный от цивилизации уголок тоже долетели брызги высокой культуры.
Лакей Жак следом за графом и графиней внес один из сундучков с одеждой, а другой, побольше, притащил кучер, господа, оглядевшись по сторонам, ужаснулись грязи и закопченности "таверны", после чего их отвели в полутемную кладовую, уставленную бочками и увешанную гроздьями лука и еще чего-то непонятного, и предложили переодеться в сухое.
Когда они вышли, их наконец-то встретил пан управляющий, которого звали Петро во вполне приличном парадном зипуне, перевязанном поперек грузного тела чем-то красноватого цвета и сапогах со шпорами, которые постоянно гремели, даже когда ноги стояли на месте и не шевелились. (Читатель не должен забывать, что законов физики тогда не изучали и все происходило вопреки Ньютону и прочим чудакам.)
-- Ты кто? - спросил его граф.
-- Я, ваше сиятельство, есть Петро. С позволения сказать, ваш управляющий. Простите, что не успел. Дождь - он показал на черные скрещения балок на потолке.
-- Это от тебя пришло письмо с сообщением о смерти отца.
-- Так точно, ваше сиятельство.
-- Стало быть ты грамотный.
-- Чего изволите спросить?
-- Я спрашиваю: читать-писать ты умеешь?
-- Нет, ваше сиятельство. Не умею. Это нам ни к чему. Мы больше по хозяйству.
-- Так кто же мне тогда писал?
-- Известное дело, поп наш. В смысле, ксёнз. Кроме попа у нас этим никто не занимается. А на что нам эти дела? Нет, ваша светлось, мы люди занятые. Мы этим не балуемся.
Граф посмотрел на графиню. Хорошо, что она не понимает. Бывают в жизни случаи, когда от понимания одни неприятности и расстройства. Обсохшая графиня еще не улыбалась, но уже не хмурилась.
В стороне стоял Хуна и понимающе кивал головой, не переставая при этом внимательно изучать лицо графини.
Не столько даже лицо, сколько большие, темные глаза, осторожно прощупывавшие закопченный интерьер "таверны" и замасленный передник шинкаря с локонами, торчавшими в стороны из-под круглой шапочки-ермолки. Такое впечатление, что где-то он эти глаза уже видел.
Впрочем, Хуна был негоциантом не малого для этих мест масштаба, и кто знает, где и в каких краях в толпе всевозможного люда могли промелькнуть похожие глаза в обрамлении пушистых ресниц.
3.
Ознакомившись с делами унаследованного имения, граф осознал две вещи: первая - он в сельском хозяйстве ничего не смыслит, а управляющий не намного больше его, и вторая - с этим нужно что-то делать, иначе может случиться беда. Насколько он понял, всеми делами вплоть до своей безвременной кончины по сути управлял отец, граф Игнасио, а управляющий был на посылках и на предмет выпороть обалдуя за провинность или перепой. На то, чтобы прийти к этому заключению, графу много времени не понадобилось, а прийдя, он сел на колоду возле конюшни, подозвал к себе Петра и попытался объяснить ему, что вдвоем они эту негосию не потянут и произойдет полное банкротство.
Петро намека не понял, а хоть бы и понял - все равно в его представлении его сиятельство на то и граф, чтобы все знать и понимать, а он на то и Петро, чтобы выполнять и орать на кого надо или кнутом поперек спины. Так Бог устроил, а других вариантов не бывает.
-- Ну, ладно. Ступай в жидовский бургад и приведи мне тамошнего старосту. Хуна его зовут.
-- А нашто он вам, ваше сиятельство? Хуна нам в хозяйстве человек не нужный. У них там свое хозяйство. Им землю еще ваши деды выделили. Больше им не надо. Они там сами свое хозяйство ведут. И комерцию тоже. То есть, значит, торгуют всяким добром. Одежу, гвозди и всякое такое на зерно выменивают и на продажу отвозят. Они по нашим понятиям богато живут. Потому как хитрые дуже, и завсегда норовят мужика обдурить. Или в шинке обпоють и последнюю рубаху снимут, а потом ее ж, ту самую рубаху, на продажу привозят, на обмен, значит. Они народ хитрый. Вы бы ваше сиятельство поостереглись.
Граф слушал Петра с большим вниманием.
-- Так ты говоришь, они богатые, потому что хитрые. Понял. А скажи, пьют они много?
-- Не, ваше сиятельство. Мало. Потому как они ж не крещеные и хуже басурман. Они не только что питием, даже нашей едой брезгают. Этот Хуна не то что со мной, с вами, графом, и то за стол вместе не сядет.
-- Да ты что? Как это не сядет? А если прикажу?
-- Все одно не сядет.
-- Ну, так вот, приведи мне сюда Хуну. Я с ним поговорю. Посмотрю, сядет он со мной за стол или не сядет.
***
-- Ваше сиятельство! - воскликнул Хуна, войдя в графский кабинет и не снимая шапки. - У нас недоимок, чтоб вы нам так были здоровы, нет. Все, как ваш батюшка сказал, уплочено. И зерном, и деньгами - все, как было сказано. Я надеюсь, сеньора графиня, красавица наша, в добром здравии?
-- Вот как! - граф даже подпрыгнул на стуле. - Все говоришь, уплочено? До крошки и до грошика. А как я могу знать, что это правда? Мой отец записывал то, что ты ему сдавал?
-- Иногда он себе записывал и в этот самый ящик свои бумажки складывал. Да, записывал. Но, не всегда. Больше доверял.
-- А как проверить?
-- Так все ж записано у меня. Вот здесь. Записано, прошито и переплетено даже. Вот, смотрите. Ваш батюшка больше по моим книгам сверялся.
-- По твоим? Хороши дела! Ну, вот и я смотрю. Так тут же половину не поймешь. Это на каком языке?
-- На идыш и на гебрейш. Но иногда по-немецки.
-- А это? Вообще, сколько языков ты знаешь?
-- Это трудно сказать. От всех понемношку. Но лучше всего идыш и немецкий. Нам это для торговли надобно.
-- Вот как? Ты знаешь, я двадцать лет жил во Франции. Там тоже есть евреи, но мне они не попадались.
-- Я там был.
-- Где? Во Франции?
-- Ну, да. У меня там родственник есть. В Тулузе. У меня с ним дела.
-- Вишь каков! Ну, хорошо. Я позвал тебя не из-за оброка. Хочу тебе должность предложить. Как ты смотришь на то, чтобы стать управляющим всего имения?
Хуна не ответил. Он стоял, сгорбившись, перед столом, и можно было подумать, что шел суд, и граф дель Боске был судьей, а Хуна обвиняемым в тяжком преступлении.
-- Ты не ответил.
-- Ваше сиятельство...
-- Ну, что? Ты сомневаешься? Я хочу, чтобы ты был управляющим. О плате договоримся.
-- Не в плате дело. Вы католик, я еврей - у каждого свое место. У вас есть управляющий. Петро.
-- Знаю, что Петро, но какой из него управляющий? Он же неграмотный.
-- Так-то оно так. Но его крестьяне понимают, а меня не поймут. И вас, ваше сиятельство, если я крестьянина выпорю, тоже крестьяне не поймут. Потому как не должен жид пороть католика. А без порки управлять тут невозможно, ваше сиятельство. Без порки ничего не выйдет. Сами знаете.
-- Вот как! Ну, это я понял. Тогда сделаем так: ты будешь заниматься хозяйством, вести книги и приказывать Петру, где, как и что делать. Ничего, Петро стерпит. А командовать крестьянами и наказывать будет он. Ты этим заниматься не будешь. Словом, сегодня же безотлагательно и приступим.
А куда было Хуне деваться? Правда, графским холопом он не был. Если по закону, так скорее королевским, но где король и кто его величество когда-нибудь видел? А граф, он здесь, и земля, и сила - графские.
Они вышли из дома. Петро, который, в принципе, был в курсе и приближался к пониманию, подал бричку и стоял, держа коня за уздцы. Весь день они объезжали графские угодья, и Хуна обнаружил весьма солидные познания в области сельскокохозяйственной технологии, чем граф остался очень доволен, а Петро понял так, что все останется в основном по прежнему, как при покойном графе Игнасио, а то, что Хуна будет помогать хозяину, так это дело хозяйское, а ему-то что? Он, хоть и жид, но человек хороший.
Когда возвращались, полил дождь, один из тех благодатных, что льют вовремя, не нарушая порядка ведения работ и только поят корни растений, обещая хороший урожай. А когда ехали вдоль опушки соснового бора, где дорога была песчанной и колеса весело поскрипывали новыми обручами, а кобылка мягко так постукивала копытами о песок, им навстречу попался странный человек. Худой и долговязый, с остроконечной, как у Дон Жуана, бородкой, в темном, бесформенном балахоне и сумой на боку, он волок на себе деревянный крест, а на голове у него был венок из колючих веток.
-- Это еще что за чучело? - удивился граф. - Он что, гистрион, что ли?
Петро не знал, что такое гистрион, но популярно объяснил, что это Фоня, местный придурок.
-- Пан Ксёнз не пускает его в костел. Говорит, это сатанинское наущение, а Фоня вбил себе в башку: Христос говорит, муки терпел и мы, говорит, тоже самое должны терпеть. Просит, чтобы его к кресту гвоздями прибили.
Фоня остановился, положил крест на землю, поклонился и сказал:
-- Доброго здравия, ваше сиятельство!
-- Ты зачем это затеял, Фоня? Ты что, Исус что ли?
-- Сохрани вас Бог, ваше сиятельство! Что вы такое говорите? Как это Фоня может быть Исусом? Фоня - прах под Его стопами (Он показал на черную тучу, из которой всех их в это время поливало чистой водичкой из небесных хлябей и на землю, которая есть прах.)
-- Так зачем же ты на себе крест тащишь?
-- А потому, ваше сиятельство, что Христос на кресте муки претерпел и нам велел такие же терпеть, потому как грехи наши очень распространились. Через многотерпение и муки грехи наши искупятся. Прикажите, ваше сиятельство, чтобы меня к кресту гвоздями прибили. Прошу вас, ваше сиятельство, прикажите.
-- Ну, и что произойдет, если такой крусифис учинить?
-- Грехи искупятся.
-- Так уж? Все, сколько их есть?
-- Ну, может не сразу все, но если все так будут делать...
-- Так что, всем крусифис сделать? Всем людям?
-- Ну, может не всем. Некоторые останутся.
-- Чтобы гвозди забивать? - уточнил граф, но Фоня парижского юмора не понял и обиженно нагнулся за крестом, а граф приказал Петро, чтобы несчастному выдали какой-нибудь еды.
4.
В принципе, эксперимент графа дель Боске сработал. Правда Хуна как-то сказал хозяину, что лично ему, Хуне, от этой должности больше чести, чем прибыли, но, если учесть, что его старший сын Борух уже вполне созрел, чтобы взять семейную негосию в свои руки, то можно считать, что он на этом предприятии почти ничего не потерял.
-- Ты считаешь, что бывают управляющие, которые не воруют? - ехидно спросил граф.
-- Не знаю. Я не знаком ни с одним евреем, который бы управлял графским имением, а сам - первый раз.
-- И что ты об этом думаешь?
-- О воровстве?
-- Ну, скажем так.
-- А мне и думать не надо. Об этом в Торе сказано.
-- Что такое Тора?
-- Это Закон, который Моше рабейну получил от Бога на горе Синай.
-- Ты что-то путаешь. На горе Синай Моисей получил от Бога Библию.
За этим последовал долгий разговор на теологическую тему, выяснилось, что религиозное образование графа дель Боске очень хромает, и пришлось объяснить ему весьма простые вещи, которые бывают понятны учащемуся хедера, после чего граф опять вернулся к щекотливому вопросу, касающемуся способов кормления, принятых у управляющих имений:
-- Не хочешь же ты сказать, что наш брат ворует, а евреи - нет. У меня, я точно знаю, даже каждый мой смерд потихоньку что-нибудь да умыкнет. В лучшем случае для семьи и детей, а в худшем - на пропой. Петро ворует покрупнее, а я делаю вид, что не замечаю. Мне важно, чтобы не переходил границ. Не знаю, как это было при отце, а я сразу понял, что иначе нельзя. Я не тот, кто изменит человеческую природу. А евреи, ты говоришь, не воруют?
-- Я этого не сказал, - честно признался Хуна.- Если бы евреи не воровали, то Бог не дал бы им на горе Синай строгого закона "Не укради". Нет запрета летать на Луну или есть камни, потому что никто и не собирается летать на Луну или есть камни.
-- Что касается Луны и камней, понятно, а как с заповедью "Не укради"? Она помогает или нет? Нет закона - воруем, есть закон - все равно воруем?
-- Это так, но есть разница. Если нет закона, а человек ворует, так его нельзя наказать. Справедливость, как мы ее понимаем, состоит в том, чтобы наказывать по Закону, а не потому, что, извините, граф рассердился.
-- Тут ты не прав, Хуна. Если мой холоп украл, то я в закон не смотрю, а просто приказываю Петру отвести паршивца в конюшню и поучить его плеткой. Помогает. Быстро и прямо на месте. И закон тут не при чем.
-- Наверно, у вас, ваше сиятельство, так и должно быть. А у нас так не получается. Нет, конечно, и я тоже в хедере даю иногда деткам канчика, но, как глава кагала, я должен объяснить, по какому закону еврей наказывается.
-- Почему так?
-- Потому, что у нас один Бог, и люди делают то, что сказал и записал в Торе Всевышний, а в имении графа дель Боске, простите меня, граф вместо Бога, а другого Бога считай что и нет. Вы у них и Бог, и закон, а Петро...
-- Ты хотел сказать: а Петро еще и экзекутор?
-- Вроде этого.
-- Но ведь и наши холопы ходят в церковь, и там им ксёнз все это объясняет. Кстати, ты знаешь, что позавчера ночью кто-то залез в костел и украл большие подсвечники?
-- Слышал, ваше сиятельство, слышал. Так вот, я же вам об этом и говорю. Еврей сам обязан читать Тору и вникать в каждое слово, а ваши люди не читают, а только слушают ксёнза. Но как неграмотный человек слушает, что он слышит и что до него доходит? Я видел: у Вас Бог, это фигурка из глины, которая молча висит на стенке. Ее к стенке гвоздями - извините, ваше сиятельство, но вы спрашиваете, а я... Может быть негоже вам, графу дель Боске, слушать еврея Хуну?
-- Продолжай, продолжай. Все в порядке. Мне это интересно.
-- Прошу у вашего сиятельства прощения, но ваши холопы больше уважают Петра, чем жида, которого гвоздями к стенке приколотили.
-- Они же не знают, что Он жид.
-- А что они вообще о Нем знают? Вы их Бог, а Петро пророк. Вроде этого.
-- Может быть, может быть. Хорошо, что графиня не слышит наших разговоров. Она бы меня убила.
-- Знает, но за богохульство может убить. Запросто. Кстати, у меня к тебе большая просьба: пока ищут вора, укравшего подсвечники, вот тебе ключ от церкви, пусть побудет у тебя. Наш ксёнз сильно захворал, и боюсь, он уже не встанет. Пока этот помрет, а другого присмотрим, мои кормильцы весь костел к чертовой матери растащат и пропьют, а твой шинкарь Хаим все это добро в город, на ярмарку сплавит. И у Торы не спросит.
5.
Вопреки худшим ожиданиям Хуны, его отношения с обеих сторон, со стороны графа и со стороны Петра, складывались наилучшим образом. Между прочим, оба, граф и управляющий-экзекутор, были настолько тактичны, что при встречах, предлагая ему выпить рюмку, никогда не настаивали на том, чтобы он принимал и закуску тоже. Ни тот, ни другой ни разу не поощрили его широко принятыми в этих краях легкими шлепками по спине или тычком большим пальцем в живот, что, видимо, означало признание его особого статуса человека, в чьем кругу приняты другие жесты, и трудно сказать, к лучему это или наоборот. Иначе говоря, будучи со всем уважением принят, он оставался чужим. В субботу никому не приходило в голову, что Хуна должен быть на месте, а в воскресенье никто не удивлялся, видя его склоненным над бухгалтерским гросбухом.
-- Какая идиллия! - не переставал восхищаться штетловский раввин Йосл-Берл Баранчковский. - Если память мне не изменяет, со времени разрушения нашего Храма, наш народ не знал такой спокойной и безопасной жизни. И все это благодаря тебе, Хуна. Ты наш форменный благодетель. Нет, не говори, что я преувеличиваю. В каком-то смысле ты наш Моше рабейну, царь Давид и царь Шломо, вместе взятые.
-- Что вам сказать, ребеню, вы таки большой шутник, но давайте таки не преувеличивать мои заслуги. Просто так получилось. Я бы сказал: а быселе мазл, я бы так сказал, а что будет дальше - это известно только Всевышнему и больше никому на свете это не известно.
-- Именно об этом я и хотел тебя предупредить, Хуна. Не знаю, слышал ли ты когда-нибудь имя знаменитого в свое время еврея по имени Зис. Жил такой когда-то, кажется, в Вестфалии. Так он был такой финансист! Нет, ну что я говорю? - он был такой гений в финансовых вопросах, что тамошний курфюрст сделал его - а гройсе начальником над всеми начальниками он его сделал. И евреям в той стране так жилось, что лэ-хол бэйт Исроэл я желаю, чтобы было не хуже и не менее зис, чем это было при жизни этого Зиса. Чем это закончилось, я тебе рассказывать не буду. Скажу только, что все это очень плохо закончилось. Что я хочу тебе сказать Хуна? Я хочу сказать тебе простую вещь: когда ты взбираешься по лестнице наверх, всегда помни о двух вещах. Первая: самое опасное место на самом верху, потому что там, по ту сторону того верха, куда ты взбираешься - пропасть. Поэтому взбираться наверх, это не плохо, а плохо там, где кончаются ступеньки. Второе правило еще проще: помни, что ступеньки ведут и вверх, и вниз они тоже ведут, и иногда спуститься вниз бывает даже лучше, чем подняться наверх.
-- Ой, ребеню, если бы вы только знали, как бы я хотел, чтобы в ваших словах не было ни капли правды, но если всерьез, то разве у меня есть выбор? А уж если вы вспомнили про Моше рабейну, то вспомните также, как он уговаривал Всевышнего - да будет благословенно Его Имя! - оставить его в покое и не давать ему абсолютно невыполнимых заданий. И что? Всевышний - да будет благословенно Его Имя! - оставил ему выбор? Нет, не оставил, и он пошел и стал делать то, что ему велели. И у фараона - да будет он проклят во веки вечные! - тоже не было выбора, и он в конце концов сделал то, что ему сказали. И если вы думаете, что у евреев был выбор, оставить насиженные места и работу и отправляться в пустыню, где ни воды, ни продуктов, а только песок и жара, или остаться в галуте со всеми неудобствами галутской жизни, так нет, никакого выбора у них не было, и они пошли за Моше рабейну. А что было делать? Вы меня поняли, ребеню? Я думаю, ни у меня, ни у нас всех выбора нет, и давайте радоваться жизни и благодарить Всевышнего - да будет благословенно Его Имя! - за то, что он нам посылает.
-- А я еще хотел бы знать, кому и за какие провинности Всевышний послал атамана Смурного? Ты слышал, что они вытворяют, эти босяки? Страшно подумать, что они могут добраться и до наших мест.
-- И к ним присоединяются целые уезды. Хотелось бы знать, чего они добиваются. Но что я могу сказать? Дай Бог, чтобы пронесло!
-- Амен! - ответил рав Йосл-Бер Баранчковский, и на том они порешили.
Ребецин Хана-Бейла, которая на протяжение этого философского упражнения Йосл-Берла и Хуны, сидя на сундуке у окошка, штопала носки своего мужа, воткнула иглу в лежавшую на подоконнике подушечку и встала.
-- Послушайте меня оба. Вы таки большие хахоме и вас таки можно заслушаться, когда вы говорите, но мне эти ваши игры не нравятся. Я еще помню, Хуна, твоего папу Лейбу - да будет благословенна его память. Так вот, реб Лейба всегда говорил: с гоями нужно иметь дела, но когда подходишь очень близко, так не забудь успеть отскочить во время и подальше.
-- Уважаямая Хана-Бейла, вы же знаете, как я вас уважаю и как я прислушиваюсь давкэ и к вашим советам, - мягко сказал Хуна. - Что касается моего татэ - да будет он упомянут в списке праведников, - то и с ним я тоже полностью согласен. Но пусть бы он пришел сюда и сказал нам, как, конкретно, мы должны поступить в этом конкретном случае.
-- А реб Лейба в этом случае говорит тебе: зиненю, у тебя сейчас есть большой гешефт с твоим двоюродным братом в Тулузе и упустить его было бы просто преступление. Скажи это своему графу и объясни, что тебе срочно необходимо в Тулузу. Он тебя поймет. Чувствует мое сердце, Хуненю, что тебе срочно нужно в Тулузу.
-- Вы правы, мне таки давкэ нужно в Тулузу, но вы же знаете, что не далее, как на прошлой неделе туда уже поехал мой старшенький Борух, и что же я теперь скажу графу?
-- Есть еще одна вещь о которой тебе, возможно, еще придется подумать, - сказал реб Йосл-Берл. - Я имею в виду твою графиню.
-- Вы сказали: мою графиню?
-- Ну, не то, чтобы твою, но ты понял, что я имел в виду.
-- Хорошо, но чем еще вы собираетесь меня растревожить, реб Йосл-Берл.
-- Я тут написал кое-кому во Францию, так мне ответили, что им удалось выяснить некоторые вещи, которые нас совершенно не касаются, но ведь ясно же, что знать всегда лучше, чем не знать.
-- Ой, ну не тяни ты. Говори, наконец, - раздраженно сказала ребецин.
-- Так вот мне пишут, что она именно родом из Тулузы, но как бы не совсем француженка. Хотя и католичка.
-- То есть?
-- То есть, никаких подробностей, а только то, что я тебе сказал. Может твой Борух выяснит? Напиши ему.
-- Ой, Хуненю, - вздохнула ребецин, - я не знаю, какая там была срочность Моше рабейну тащить евреев в пустыню, тем более, что у них впереди были еще сорок лет той еще жизни, в этой пустыне у них было, но чует мое сердце, что тебе в Тулузу нужно ой как срочно.
-- Знать бы, как это сделать!
-- Если не знаешь, как поступить, то, чем сделать глупость, лучше отложить до завтра, - глубокомыслено заключил реб Йосл-Берл и на этом разошлись, а Хуна уехал в главную усадьбу.
6.
Граф вызвал его к себе, а когда он вошел, Петро уже стоял перед хозяином. Петру, надо сказать, никогда не пришло бы в голову сесть в присутствии графа, а граф, несмотря на приобретенную на Западе некоторую свободу в обращении с холопами, никогда этого не предлагал. При этом Петро косо смотрел на Хуну, который, объясняя графу записи в книгах, позволял себе присесть на соседний стул. Если Хуна это делал, то просто потому, что прекрасно знал, но не чувствовал разницы между сословиями. То есть, конечно же, чувствовал, но не так остро, как Петро.
Вошла графиня Жюльена, и граф Левон тоже поднялся, потому что любой мужчина только так мог приветствовать графиню Жюльену. История не сохранила для нас описания черт ее лица или контуров ее фигуры, а долетели только ахи и охи по поводу их совершенств. Поэтому все, что мы можем сказать, это то, что она была прекрасна, как может быть прекрасна златокудрая нормандка с темными глазами провансальского происхождения.
-- Мадам, - церемонно выступил граф дель Боске, - я пригласил вас, чтобы сообщить может быть не самую приятную новость: я должен буду отлучиться на некоторое время, возможно на месяц. Дела ордена, к которому я, как вы знаете, имею честь принадлежать, требуют моего присутствия на совещаниях, сперва в Праге, а затем в Париже. Я отпраляюсь завтра поутру и вернусть примерно через месяц. По всем вопросам, связанным с ведением хозяйства обращайтесь к Хeне, с которым вы уже немного знакомы, а вашу безопасность препоручаю нашему подданному Петру.
Эта речь была произнесена, само собой, на французском языке, так как местным наречием графиня пока еще почти не владела.
-- Мсье, однако как же вы оставляете меня с этим грязным евреем (sal Juif) и неграмотным холопом, с которыми я даже общаться не могу. Уж лучше возьмите меня с собой.
-- Мадам, я именно так и поступил бы, если бы вы не были, как нам обоим известно на четвертом месяце беременности, и мы не можем подвергать трудностям дороги и опасностям - вы понимаете, что я имею в виду - наследника рода дель Боске.
-- Мсье, но этот sal Juif и этот смерд...
-- Votre excellence, vous avez oublie, que je parle francais assez bien pour le plaisir de vous servir. (Ваше сиятельство, я достаточно хорошо говорю по-французски, чтобы иметь удовольствие служить вашему сиятельству.) - заметил Хуна, в ответ на что ее сиятельство еще шире раскрыло свои удивительные глаза. Да, кажется, в день их приезда этот саль жюиф что-то такое сказал по-французски.
-- На протяжение всего моего отсутствия я прикажу этим двоим круглосуточно - по субботам тоже (Кивок в сторону Хуны.) - находиться в доме, служа вам и обеспечивая вашу безопасность, - сказал граф.
-- Позвольте, ваше сиятельство, и мне слово молвить...- попробовал встрять управляющий-холоп.
-- Я знаю, что ты собираешься сказать, - прервал его граф. - Ты, Хуна, тоже, я думаю, в курсе того, что происходит в королевстве. Я имею в виду бунт атамана Смурного... Ты об этом хотел напомнить мне, Петро?
Еще бы Хона не знал! Наверняка лучше самого графа, так как, занимаясь торговлей и финансами и не будучи холопами местных аристократов, евреи разъезжали по стране и по всей Европе, и по этим каналам распространялась всякого рода информация. А известия о еврейских погромах и вспоротых перинах и животах распространяются особенно быстро.
Человек, известный в истории, как атаман Бернард Смурной, на самом деле был внебрачным сыном графа Сливовицкого от простолюдинки, а поскольку у графа законных сыновей не было, и дочери по законам королевства наследовать земли не могли, а только получали наделы в качестве приданого, когда выходили замуж (Таков был закон), то этот парень, названный по приказу графа Сливовицкого Бернардом, но не упомянутый в завещании, потребовал признания своего права на графский титул и все остальное. Королевский совет, в составе которого были люди, имевшие другие планы относительно раздела имений сотоварища, в его просьбе отказал и Смурной, собрал довольно большой отряд, намереваясь захватить вожделенные земли силой. К отряду присоединились недовольные своим положением смерды и образовалась повстанческая армия, солдаты которой уже не очень хорошо помнили, с чего все началось и к чему катится. Главным движителем всех бунтов, востаний и революций, как известно любому беспристрастному и не идеологизированному историку, является накопившаяся в печени народа избыточная желчь. Горячительные напитки и запах крови врагов играют не последнюю роль в разжигании страстей, а пролитие собственной крови служит сдерживающим фактором, но не всегда, и все зависит от общего накала и готовности отдать жизнь за правое дело. Очень важно бывает поймать главаря. Гибель или публичная казнь этого бойкого парня обычно напоминает участникам исторического события, что пора косить, молотить, доить и размножаться. Что касается социально-экономических причин народного гнева, то опытные в этих делах историки впоследствии на основной стержень событий нанизывают подходящий случаю вариант.
Очень важно найти главных виновников, лучше всего - зачинщика-главаря. Как сказал поэт: "Убьют лишь только одного, и тихо станет всюду". Этим действующие лица отличаются от комментаторов, что не относится к приведенной в параноидальное состояние массе, которой в момент наивысшего возбуждения недостаточно разорвать на куски одного представителя виновной стороны. Одна порция расправы не останавливает бурления в жилах. Толпе нужна гора трупов, и это под ее ударами трещат кости и льется кровь, а писатели романтической школы, те напротив, стараются выделить одного, главного, отведя толпе роль слепых орудий фатума. После чего получилось, что с одной стороны атаман Смурной вошел в историю, как герой-освободитель, в результате героических подвигов которого, правда, зависимость холопов от феодалов значительно возрасла, а с другой - как виновник гибели примерно двухсот тысяч невинных людей, из которых лично он как раз ни одного не убил.
Не разработана теория игницирования, то есть механизма переброски огня с небольшой группы возбужденных людей на крупные людские популяции. Электромагнитная схема индукции этого процесса пока экспериментального подтверждения в науке не получила и остается на уровне рабочей гипотезы.
Не точно, терминология с потолка и из школьного учебника по естествознанию, но то, что написали об этом ученые люди еще хуже.
***
На всякий случай, охрана графского дома, обычно осуществляемая сменным сторожем, конюхом, кучером поваром, толстухой Серпантиной, которую двадцать лет тому назад еще отроковицей граф привез с собой Париж, а потом она вернулась вместе с ним и лакеем Жаком, и престарелым дворецким Ипполитом, помнившим еще дедушку графа Игнасио, была усилена пятью смердами из ближайшей деревни. Им для сна определили сеновал при конюшне, а девке по имени Чучка было приказано для всей компании варить еду в поставленном на железную треногу котле.
Рано утром, трижды для верности осенив спящую жену и прихватив второго кучера и лакея, граф отправился в Прагу.
7.
В письме из Тулузы Борух, помимо деловой информации и в ответ на просьбу отца выяснить, что возможно, о происхождении графини Жюльены, написал так:
"Что касается жены графа де Боске, то тут ходили кое-какие сплетни, касательно ее родителей. Ее отец, дон Иваньес, был родом из Испании, составил свое состояние на торговле со странами Нового света и вдобавок выгодно женился на дочери одного беарнского зевлевладельца. Получив в приданое приличное владение, поселился в Беарне. У него было два сына и дочь, но относительно дочери тут говорят всякое. Например, что она родилась через полгода после смерти своей матери.
Мне рассказывали, что жена дона Иваньеса долго болела, и у дона вообще-то было много женщин на стороне, а одна из них - дочь известного в Тулузе еврейского банкира. Так что можно предполагать все, что угодно. Единственное, что известно, это что ее официальная мать - не та, что ее родила.
Пока это все, что я знаю".
***
-- Письмо, конечно же, интересное, - согласился реб Йосл-Берл Баранчковский. - Всегда полезнее знать больше, чем знать меньше. В любой ситуации, а тем более в неспокойной. Допускаю, что ее муж этого не знает.
-- Мы тоже не уверены, что графиня - внучка еврейского банкира из Тулузы по материнской линии.
-- Мы ни в чем не уверены, кроме одного: она не дочь своей матери, а поскольку других подробностей нам не сообщили, то не удивимся, если узнаем, что она к тому же не дочь своего отца. Однако Всевышний - да будет благословенно Его Имя! - устроил так, что у всех людей бывают отцы и матери, причем, очень часто бывает важно знать, кто именно папа и кто мама.
-- Ребе, я все равно не использую эти сплетни против графини дель Боске и - Хуна повысил голос - не позволю этого другим.
-- Она святая женщина? - ехидно спросил Реб Йосл-Берл.
-- Ребе, подумайте, что там могло произойти? Какой-то французский аристократ, у которого жена была прикована к постели безнадежной болезнью, где-то, как-то встретился с девушкой из порядочной еврейской семьи. Он не только "вошел к ней", как говорится в Торе, но полюбил ее, и возможно так сильно, как Шломо а-мелех полюбил царицу Савскую, и ради нее сделал так, что все вокруг признали дитя их любви ребенком его покойной жены. А подробностей мы не знаем. Мало ли что еще мы знаем, но без подробностей! Так что?
-- Я же не сказал, что ты должен обидеть эту женщину.
-- Об этом не может быть и речи.
-- Хуна, дорогой, я не прошу никого обижать.
Оба, сидя друг против друга, пальцами задумчиво расчесывали бороды. Потом оба одновременно положили руки на стол и запарабанили по нему кончиками пальцев. Музыка получилась не очень мелодичной, но очень выразительной. Как в песне о горящем штетле. Правда, эту песню сочинили лет примерно 250 после них, но дело в том, что штетлы горели во все времена, и именно об этом в это время думал реб Йосл-Берл Баранчковский, барабаня пальцами по столу.
-- Я не сказал, что ты должен причинить вред этой графине, но я думаю: если у людей все в порядке, то это не значит, что надолго. Кроме того, когда ты гворишь об этой графине, то у тебя такой вид, как будто ты слишком упорно думаешь о ней.
Это было чистейшей правдой, и даже напоминало начало болезни с высокой темперетурой, кашлем, насморком и другими признаками. Хуна уже давно это понял и даже не пытался ничего предпринять, а о том, чтобы по этому поводу обратиться к Господу Богу, так об этом и речи быть не могло, потому что уму не постижимо, что в свое оправдание в подобном случае может сказать верующий еврей, говоря со Всевышним. В крайнем случае, ударить себя кулаком в грудь и воскликнть: Я согрешил, согрешил, согрешил. И не говори, Господи, что, пока я ничего не сделал, я не согрешил, и не говори также, что, в сущности, какой же это грех, если я о ней, как о женщине, даже не думаю, если я думаю о ней примерно, как об этой Луне и о том, как она с неба смотрится в озеро, а я - как ее отражение, и мне до нее не достать, как отражению не дотянуться до Луны.
-- Хорошо, ребе, я подумаю о том, что вы мне сказали, - уныло произнес он и, сгорбившись, вышел из комнаты.
Он подумает! Как будто все это время, день и ночь, и даже сидя над своими книгами дебит-кредит - он думает о чем-нибудь другом. Правда ли это или только разговоры людей, которых хлебом не корми, только дай посудачить и посплетничать, но он представлял себе, как этот дворянин из Беарна... Где и как - спрашивается вопрос - этот дворянин со шпагой, с гербом на плаще и еще я не знаю с какими кнепелах на своей дворянской одежде, встретился мит а шейне идыше мейделах, у которой папа банкир, а мама к субботе готовит замечательный чолнт? Что общего - не больше, чем у него с графиней дель Боске - могло быть у него и этой девушкой? А потом, когда нечаянно, по секрету от всех и в тайном месте родилось это дитя, и он принес его домой, и созвал всех своих и строго сказал, что если кто-нибудь когда-нибудь вспомнит, что этот ребенок не родился в их замке, а где-нибудь еще, то он не знает, что он сделает этому человеку, но ничего делать не пришлось, потому что из любви рождается только любовь и ничто другое родиться не может.