Леонард Семёнович Коньков бойко шагал, размахивая портфельчиком. Последние две недели он просыпался с рассветом и, чтобы не разбудить жену и дочку, тихо уходил. Возвращался поздним вечером.
Это было не похоже на домоседа, кружившего надоедливой мухой в очереди у компьютера. Люба, бухгалтер ЖЭКа и кооперативной 'хрущёвки', пользовалась исключительным правом 'глянуть счета', Машка вообще не вылезала бы из виртуала, если б не институт; Конькову же традиционно предоставлялся целый понедельник. Однако законного выходного никогда не хватало, и когда женщины прилипали к очередной серии 'мыла', Леонард Семёнович вдохновлёно барабанил по клавиатуре, изредка останавливаясь, чтобы разобрать в потрёпанной тетради свой не очень каллиграфический почерк.
Люба и Машка зря допытывались, где пропадает глава семейства, тем более в отпуске. Леонард Семёнович многозначительно улыбался - он умел хранить секреты. И его портфельчик, старенький 'дипломат'. В школьные годы у них была даже тайна. Военная! (В 'дипломат' помещалось пять бутылок водки, а одноклассники на встрече через тридцать лет всё так же недоумевали, каким образом колобкоподобный очкарик завоевал доверие у военрука.) Гораздо позже в портфельчике выносились с завода дефицитные радиодетали. До определённого момента. Новое руководство после приватизации провело аттестацию, и электрик пятого разряда с дипломом инженера отправился в центр занятости. Недолго думая, он устроился осветителем в театр, приобщился не к производственному, а творческому процессу, и вдохновлённый бестселлерами бывших милиционеров начал писать. С тех пор в 'дипломате' побывала не одна тетрадка с черновиком рукописи, а сегодня добавилось ещё кое-что.
Леонард Семёнович шлёпал белыми сабо по пыльной тропинке. Обычно он обходил пустырь между высотками, предпочитая тротуар, но сейчас спешил, предвкушая, как удивится семья. Вытоптанная поляна с самодельными футбольными воротами и турником вот уже несколько лет как превратилась в строительную площадку, на которой местные власти хотели сначала построить фитнес-центр, потом - аквапарк, СТО, кинотеатр... В конце концов, инвесторы разбежались, и оставленный без присмотра забор потихоньку разбирали по ночам. В открывшемся новом проходе для короткой дороги к микрорайону Леонард Семёнович ухарски перемахнул 'ножничками' через уцелевшую нижнюю планку. Правый туфель полетел в бурьян, льняные брюки порвались в самом интересном месте, 'дипломат' выскользнул из потной ладони.
В семьдесят пятом, в районном полуфинале 'Кожаного мяча' Коньков первый тайм отпахал в защите, как легендарный однофамилец, игрок 'Шахтёра', 'Динамо' и сборной СССР по прозвищу 'конь', а после перерыва стал 'на ворота' и взял пенальти. Повторив через годы тот отчаянный бросок, он поймал драгоценный портфельчик. Тяжёлые очки, неожиданно получив ускорение, съехали с курносого трамплина и врезались в завиток чьего-то свежего кала, а ковбойская шляпа, хоть и задралась, прочно сидела на лысине.
Коньков отряхнулся, вытер лопухом выпуклые линзы, с усмешкой припомнив денежную примету, и затеял поиски слетевшего с ноги сабо. Любимым вещам он давал имена-клички: пропаленный случайно пуховик был назван Джордано Бруно, немецкий свитер - Адольфом, а нынешней внезапной пропаже так и просилось футбольное имя Йожеф.
В траве и груде сломанной мебели ничего интересного не нашлось. Сторонясь колючих кустов чертополоха, Леонард Семёнович босой ногой порезался об осколок зеркала, ойкнул и тут же увидел в гуще крапивы знакомую подошву с поперечной трещиной. Держа туфель в поле зрения, Коньков торопливо слюнявил порез и прикладывал листья подорожника.
Кровь, наконец, остановилась. Теперь оставалось вытащить Йожефа из зарослей, но тот опять надумал поиграть в прятки.
Коньков приседал, щурился, наклонялся, придерживая шляпу; ползал на четвереньках среди жгущих листьев; морщился, думая о том, что Любин настой из крапивы совершенно не помогает укреплению оставшихся волос на голове. А кожа до локтей, тем временем, уже покрылась волдырями и покраснела. Вскоре побагровело и лицо, ведь найденный туфель оказался драным и на два размера больше. Леонард Семёнович, сплюнув, похромал домой.
Проверив карманы, 'дипломат' и ещё раз карманы, Коньков потоптался на коврике у входной двери и деликатно позвонил. Люба, даже не поинтересовавшись 'кто там?', сразу открыла и, увидев грязный оттопыренный палец с засохшим потёком крови (подорожник таки отлепился), отшатнулась и почувствовала спиной холод не только от виниловых обоев.
- Что случилось?!
Леонард Семёнович прикрывал портфельчиком рыхлый живот - на рубашке недоставало пуговиц.
- Пошёл через поляну...
- Понятно, - Люба уже прикинула, что брюки дешевле выбросить. - Поскользнулся, упал... Дальше!
Коньков закипал, когда жена над ним подтрунивала, но сегодня был особый день.
- А Йож... - он мотнул головой, - ...туфель не нашёлся. Если бы мы взяли того забавного щенка у охотника...
Жена, принюхиваясь, не слушала:
- А ну, мыться!
- Папа бросил бы Мельпомену, - Машка грациозно появилась в коридоре, - рано вставал, как в последнее время, выгуливал собаку и нашёл настоящую работу!
Леонард Семёнович, ковыляя больше для вида, шмыгнул за угол. Дверь ванной закрылась. Люба кинула вдогонку:
- И перестал писать дурацкие рассказики!
- Накрывайте стол! - Коньков перекрикивал шум воды. - У меня для вас сюрприз!
Театр одного актёра разыгрывался на кухне. Зрители притихли, Леонард Семёнович открыл 'дипломат'. Фигурная бутылка марочного коньяка, белые треугольники мягкого сыра, обласканные плесенью, зелёные оливки, фаршированные кусочками лимона, кружочки розовой колбаски с мельчайшими вкраплениями сала преобразили обычный ужин в праздничное застолье.
Коньков произнёс витиеватый тост за искусство и, не закусывая, вытащил из портфеля новенький нетбук. Машка поперхнулась.
- С ума сошёл! - бледное лицо Любы покрылось пятнами то ли от принятой дозы, то ли от испуга.
Машка покашливала, не отрывая взгляд от компьютера. Люба 'громко' шептала:
- Откуда у тебя деньги?!
Леонард Семёнович достал из портфельчика общую тетрадь, вместо закладки лежало удостоверение. 'Обладатели таких красных книжечек должны служить точно не в театре', - пронзило Любу. Она тоже кашляла.
Леонард Семёнович рассказывал.
Между репетициями и спектаклями, бессонными ночами он исписал не одну тетрадку; терпел насмешки (Коньков выдержал паузу) родственников, но всё равно верил в удачу и продолжал трудиться. Появилась лёгкость письма, выработался стиль, и тексты стали публиковать. В банке он открыл счёт, аккумулирующий гонорары.
Коньков протянул жене книжечку.
- Ты купил дачу... - протяжно сказала Люба и захлопнула удостоверение члена садового товарищества 'Коммунары'.
Опять погасла спичка, ветер и стремительные облака предвещали грозу, мясо, купленное на конечной остановке маршрутки, атаковали осы. Пикник с треском провалился. И, вообще, всё пошло не так.
После давки в микроавтобусе взмокший Коньков признался, что театр закрыли на ремонт, и труппа уехала на гастроли. (Леонард Семёнович промолчал об инциденте с режиссёром из-за не включившихся в последнем спектакле прожекторов.)
Машка захлопала в ладоши. Уставшая от похода по колдобинам садового товарищества, Люба приободрилась и воздала хвалу Господу, который направляет мужа на путь заколачивания денег.
Леонард Семёнович доказывал, что писательство в спокойной обстановке на свежем воздухе плюс урожаи с шести соток не идут ни в какое сравнение с шабашками электрика. Люба подтвердила, но как-то язвительно.
Коньков остановился и взмахом руки указал на рубероидную крышу в заплатах, выглядывающую из-за ветвей цветущих яблонь. Женщины переминались на заросшей дорожке - обветшалый деревянный домик на последней 'линии' между заброшенными участками не соответствовал их представлениям о даче. Леонард Семёнович раздвинул рослые стебли малины и, приглашая, снял шляпу. Он безостановочно говорил. Какая удача - найти рядом с городом совсем недорогую дачу! Какие красивые на лугу пасутся кони, а у пасечника в соседней деревне восхитительный мёд! (Коньков несколько приукрасил, так как из-за аллергии никак не мог оценить его вкус.)
Машка молча пинала ржавую консервную банку в тени сада. Любу окончательно достала мокрая трава, а туалет из трухлявых досок просто доконал, и она, решительно взяв дочку за руку, пожелала ковбою счастливо оставаться на... сранчо.
'Именно так: сранчо!' - Леонард Семёнович отключил мобильный, пихнул в портфельчик и, продолжая бурчать, вырывал из тетради чистые листы и комкал, комкал, комкал...
Импровизированный мангал из приставленных друг к другу кирпичных половинок продувался сильным ветром, отсыревшие спички ломались. Начинало темнеть, а он никак не мог разжечь костер, нервно поглядывая на открытую кастрюльку с мясом.
Осы терзали добычу. Ядовито-полосатые брюшки с опасными жалами подёргивались на мякоти свинины, нарезанной идеальными брусочками для шашлыка; миниатюрные хищные челюсти работали без остановки. От гула вновь прибывающих мародёров закладывало уши, а жёлто-чёрный ковёр, разрастаясь, елозил по кастрюльке.
Лишь пятью спичками, сложенными вместе, удалось развести огонь, а с помощью факела теперь можно было попробовать отвоевать мясо.
Неожиданно сверкнула молния. Крупная капля ударила между лопаток, шарахнул гром. Осы взмыли, чуть не сбив шляпу в костёр. Леонард Семёнович спрятался на крыльце под навесом, потирая руки, - грабители шашлыка в панике улетали.
Жизнь налаживалась. Компьютер (персональный!) и портфельчик ожидают на табуретке возле кровати с мягкой периной; сценарий в общих чертах уже есть. Коньков представил, как после прочтения пьесы режиссёр преданно заглядывает ему в глаза и, не отпуская, трясёт руку.
Пахло озоном и влажной травой. Леонард Семёнович глубоко вдохнул, с улыбкой вспоминая прежнюю хозяйку дачи.
Сгорбленная старушенция с нахмуренными седыми бровями тщательно ощупала воротник камзола Бенджамина Франклина на каждой из десяти купюр и спрятала деньги за пазуху. Резко подобрев, она обошла со свечой дом, троекратно перекрестила углы и сказала, что грабли, топор и лопаты находятся в сарайчике, а через неделю можно убирать расстеленную траву на подоконниках и под кроватью. Коньков кивал, слабо представляя празднование Дня Святой Троицы. Горбунья задумчиво вручила связку ключей и на прощание пожелала здравия.
***
Многообещающий дождь прекратился, толком не начавшись. Грозовой фронт изменил направление, и тучи уплыли в ночь; костёр потрескивал в тишине. Затуманенный взгляд Леонарда Семёновича прояснился - пора нанизывать шашлык. Он вскочил с корточек и застыл, так и не разогнув полностью спину, - громадный пёс смотрел на него в упор. Одним глазом. Второй, безжизненный, был покрыт отвратительной белой плёнкой. Подрагивающий щетинистый нос с тихим свистом втягивал воздух, с часто-часто вздымающихся облезлых боков сползали клочья чёрной шерсти.
'Не меньше дога!' - Леонард Семёнович попятился к дому.
Вытянутые, как у барракуды, хищные челюсти разжались, из пасти потекла слюна и повисла, болтаясь в стороны. Повеяло смрадом.
За кустами смородины мелькнули тени, слева и справа слышались шорохи и вкрадчивые голоса. По телу побежали мурашки. 'Демоны?' - Леонард Семёнович поёжился и опять вспомнил горбатую бабку.
Чёрный урод щёлкнул клыками и, выставив остроконечные уши как рога, сдвинулся с места и злобно зарычал; сникающее пламя костра дико заплясало в мёртвом белом глазу.
Ноги плохо слушались, будто став деревянными, а твари в темноте сновали всё быстрей, сжимая кольцо окружения.
И тут оглушительно треснуло за спиной. Коньков обмочился. Прямо как в детстве, когда барахтаешься на глубине, ледяная вода вот-вот хлынет в распахнутый рот, за ноги хватают черти, а ты не можешь проснуться.
Наступающий пёс задрал лобастую башку и залаял, переходя на вой. Ему отвечали. Из-за сарайчика, туалета и, что хуже всего, от спасительной двери дома. А задыхаться Леонард Семёнович начал, когда увидел женщин во всём чёрном - у свежей могилы рыдали Люба и Машка, ветер трепал на похоронных венках ленты с прощальными надписями.
Коньков не понял, как очнулся. С криком 'ура!' он метнул ковбойскую шляпу в жуткий глаз, в два прыжка оказался у яблони и стал карабкаться вверх, сзади подгоняло прерывистое хриплое дыхание зверя. Когтистые лапы царапали по стволу дерева, раздирая кору и сжавшийся в комок желудок. Ветки пружинили, хлестали распаренное лицо. Кеды проскальзывали. Яблоневый цвет, осыпаясь, щекотал ноздри. Леонард Семёнович не выдержал, остановился и чихнул - очки, подпрыгнув, сорвались в крутое пике.
Стеклянный хруст не вызвал сомнения, что внизу сработал живой капкан. Конькова затрясло - угли давно погасли, а без очков он даже в ясный день мог видеть лишь размытые силуэты.
Леонард Семёнович напряг слух до предела. Чавкающие пасти вмиг опорожнили кастрюльку, и она грохотала в адской игре, ударяясь о деревья и кирпичи 'мангала'. Кастрюльку снова грызли и царапали, исступлённый визг разрывал барабанные перепонки. Ненадёжные ветки, раскачиваясь, трещали, мокрые джинсы зацепились за что-то острое. Липкий пот склеил подмышки, зудело в промежности, царапины на руках и лице кровоточили, кружилась голова, тошнило...
***
Тело словно подбросили и сна как ни бывало. Яркое солнце ненадолго ослепило, а чёрное расплывчатое пятно всё ближе и ближе подбиралось снизу. Мороз лихо прошёлся от щиколоток до макушки.
- Не шевелись! - Машка схватила за джинсы отца, мычавшего невнятно, но радостно. Швейцарским армейским ножом, сделанным в Китае, она с натугой разрезала шнурки, какими Леонард Семёнович привязался к яблоне.
Дальнейший спуск проводился уже по 'командам' Любы. Она подсказывала за какую ветку держаться и на что опираться, кружила под деревом, вытянув для подстраховки мелко подрагивающие руки.
Леонард Семёнович, очутившись на земле, расчувствовался в объятьях жены.
***
Воссоединённая семья возвращалась домой. Машка нацепила наушники и мурлыкала на английском, надёжно прижав портфельчик к груди. Люба, держа Конькова за руку, как малыша, внимательно слушала. Тот клялся, что продаст дачу, одарит любимых женщин шубами и заработает кучу денег с помощью тестера, отвёртки и пассатижей.
Леонард Семёнович, конечно же, не видел возле крыльца 'правления' товарищества спящих шавок и чёрного предводителя с бельмом в глазу. Писатель уже отказался от пьесы и предвкушал, как удивит семью новым рассказом. Он и название придумал: 'Сюрприз'.