"Страшно! Как же страшно! Кто-нибудь, спасите меня! Кто-нибудь!" - страх бесчинствовал внутри, стремительно превращаясь в водоворот, грозившийся разорвать душу на куски. Он затмевал собой всё, но ни одно слово так и не вырвалось на свободу, не нарушило тяжёлого молчания. Девочка продолжала бежать, увлекаемая стражником, и холодная стальная перчатка царапала нежную кожу девичьего предплечья, в которое так неумолимо вцепилась рука воина, буквально силой тащившего принцессу за собой. Казалось, ему вовсе не было дела до того, что девочка едва поспевает за ним, что она напугана, что в её голове сотни вопросов и ни одного ответа. Но боли малышка не замечала: в этом ужасающем потоке страха, что поглотил её, накрыл с головой, не позволяя произнести ни слова, окружающее начинало казаться просто ночным кошмаром - не больше.

Весь день прошёл совершенно обыденно: ничто не предвещало, что с наступлением темноты привычный мир маленькой девочки погрузится в пучины хаоса. Няньки, не позволяющие и шага ступить по собственной воле, учителя, заставляющие следовать строго прописанным правилам, придворные, встречающие лестными улыбками, а провожающие гнилыми гримасами за твоей спиной, король и королева, за весь день увиденные лишь одним глазком, мать и отец, родные и чужие одновременно - жизнь молодой принцессы. Ничего не изменилось в тот день, и привычное течение времени грозило остаться таковым до скончания веков. День одиночества в окружении множества людей, не позволяющих на ни мгновение остаться наедине с собой, не допускающих нарушения границ выдуманного кем-то распорядка. Только лишь ночью принцесса могла остаться одна, и наступления темноты она ждала так, как не ждала ничего другого на свете: с тьмой приходила и тишина. Девочка не играла с дорогими игрушками, которыми была уставлена её огромная комната, ведь не к чести дочери монарха тратить время на детские шалости - эти слова она слышала с самого рождения; няньки и учителя не скупились на укоризненные взгляды, когда девичьи руки тянулись к красивой кукле. Нельзя, нельзя, нельзя, не нужно! - ничего иного. Принцесса ждала наступления темноты; она ждала тишины, как временного избавления от правил. По ночам её наконец-то оставляли одну, хотя в смежной комнате находились няньки, а за дверью стояли стражники, всегда мрачные и угрюмые. Но девочка всё равно не подходила к игрушкам: а что, если кто-нибудь следит за каждым её движением? Что, если кто-то только и ожидает момента, когда принцесса превратится в обычного ребёнка? Но тишина позволяла забыться. Забыться хотя бы до утра.

Но в эту ночь принцессе не удалось воспользоваться своим правом на одиночество: успела ли она заснуть с того момента, как няньки оставили её, или только-только приложила красивую головку к подушке, но долгожданная ночная тишина была прервана громким криком. Он оказался настолько проникновенным, что мгновенно вырвал из объятий сна и спокойствия не только маленькую принцессу, но и весь королевский замок. Этот крик словно послужил сигналом к началу чего-то страшного, ужасного, слишком выделяющегося среди обыденного потока жизни. Ночная тишина вмиг наполнилась множеством звуков: голоса, лязг металла, шум разрушения. Кто-то умолял о пощаде, кто-то смеялся и выкрикивал ругательства - принцесса слышала всё это.

Не успела она даже вскочить с постели, как в комнату ворвался стражник и бесцеремонно схватил её за руку, потащив за собой. Девочка не знала его: все эти закованные в броню вояки казались ей совершенно одинаковыми. Ей хотелось воспротивиться, потребовать объяснений, приказать кому-нибудь, чтобы этого наглеца немедленно наказали, бросили в темницу, но все слова застряли в горле, а её слабых сопротивлений стражник и вовсе не заметил. Немыслимо! Единственную дочь короля какой-то простой воин без каких-либо объяснений стащил с постели, не позволив ей даже подобающе одеться! Принцесса так и осталась в длинной белоснежной сорочке и чулках. Но стражник не удосужился соблюсти какие-либо правила приличия: он просто схватил семилетнюю девочку за руку и потащил к украшенной гравюрами стене. Растерянность, смущение и страх не позволяли принцессе вернуть себе самообладание: эхо жуткого крика, столь неожиданно прервавшего спокойствие ночи, ещё билось в голове. В темноте сложно было рассмотреть, что пытается сделать стражник, однако возле стены он возился не больше двух-трёх ударов сердца, и после глухого щелчка раздался протяжный скрипучий звук. Девочка не видела, что произошло. Она вовсе перестала различать что-либо вокруг, и грязно-серая пелена страха всё сильнее обволакивала её сознание. А шум дворца становился ближе: где-то совсем рядом с комнатой королевской дочки послышались шаги.

- Быстрее! - раздался крик, и сталь оружия столкнулась со сталью. Лязг, скрежет - девочка словно наяву видела то, что происходило за дверью её спальни.

- Не позволяйте им пройти! - послышался другой голос, вскоре сменившийся на неразборчивый хрип.

Лязг металла, шум сражения, крики и звук выплёскивающейся на каменный пол крови - принцесса не могла видеть всего этого, но девичье воображение само дорисовывало картину.

Однако вот стражник вновь потащил куда-то королевскую дочь, и теперь протяжный скрипучий звук раздался уже за спиной. Здесь было холодно, а воздух словно намертво пропитался чем-то влажным, плесневелым, затхлым. Принцесса бежала сквозь темноту, не смея даже попытаться воспротивиться чужой воле. Царапины, оставляемые стальной перчаткой, начинали кровоточить, но девочка ничего этого не замечала: боли не существовало в этом странном спектакле, так неожиданно ворвавшемся в её жизнь. Тьма казалась густой, она словно бы касалась тела принцессы, и с какого-то момента эти прикосновения сумели даже затмить болезненное ощущение холодного металла, обхватившего правое предплечье. Страшные призрачные сгустки мелькали перед глазами, то и дело норовя вцепиться в нежную плоть, однако крик никак не мог вырваться из тела, никак не мог оповестить об ужасе, что утаскивал за собой, заставляя погружаться всё глубже и глубже в мутную молчаливую темноту. Не стражник уже, но ужас! Принцесса продолжала бежать, увлекаемая неизвестно кем и неизвестно куда, и у той, которую с раннего детства учили повелевать, не было возможности что-либо решить самой, что-либо сделать. Время от времени вновь раздавались крики и шум сражений: замок поглотил хаос, и его отголоски разносились по залам и коридорам. Через влажность и плесневелость пробивался запах дыма, и иногда сполохи пламени мелькали где-то вдалеке, слева и справа, на несколько мгновений освещая окружающую темноту, но рука стражника продолжала тянуть принцессу только вперёд.

- Никого не выпускать! - гневный голос разрезал тишину и тут же потонул в потоке событий.

А принцесса всё бежала, хоть и не чувствовала собственных ног, словно бы и не управляла ими вовсе.

- Скорее! - послышались обрывки другого голоса. - Защищайте лестницу! Никого не щадить!

И вновь девочка не знала, действительно ли кто-то говорил, или же всё это раздавалось только в её голове.

- Именем кор... - сдавленный стон, перешедший на шёпот, который уже не мог достигнуть девичьего слуха. Лязг металла, звук вспарываемой плоти - запах крови заставил сердце сжаться ещё сильнее. Принцесса не могла почувствовать его, не могла! Но чувствовала: представила, поверила в воображаемое, и даже на языке появился неприятный солоноватый привкус. Что случилось с говорившим? Что случилось с тем, кто до последнего оставался верен своему королю? Он мёртв?!

Последовавшая вспышка энергии сумела на мгновение привлечь мысли принцессы. Девочка мало что ведала о магии, однако могла почувствовать нечто столь сильное: где-то поблизости находился один из придворных магов, постоянно крутившихся возле её отца. Быть может, он пытался разыскать дочь своего господина, однако неожиданно возникшая сила уже через пару мгновений рассеялась без следа, словно бы её и не было вовсе.

- Демоны пожрут твою душу, предатель! Всем воздастся по заслугам!

- Нет! Нет, я ни в чём не повинен! Я всегда был на вашей стороне! Ааагх... - этот гнусавый голос был знаком принцессе, она слышала его не раз. Однако действительно ли он принадлежал одному из придворных учителей, или же воображение малышки начинало примерять чужие личности к совершенно незнакомым голосам?

- Ищите! Ищите быстрее! Закрывайте все выходы! Ни один не должен проскользнуть!

"Страшно! Как же страшно! Кто-нибудь, спасите меня! Кто-нибудь!" - девочка хотела произнести это, выкрикнуть, чтобы каждый знал о том, что чувствовала она в этот момент, но даже просто всхлипа или вздоха не слетело с её губ. Этот странный тёмный коридор, очертания каменных стен которого время от времени выныривали из темноты, не собирался заканчиваться. Принцесса никогда прежде и подумать не могла, что в её комнате находится потайной вход в эту обитель мрака. В какие-то моменты ей начинало казаться, что стены пытаются сдавить её, но то была всего лишь игра детского воображения: дыхание замирало от страха, и от мнимого удушения начинала идти кругом голова. Малышка пыталась прикоснуться к руке воина своими дрожащими тонкими пальцами, но ощущала лишь холодный металл, а не тепло плоти живого человека. Она не знала намерений этого закованного в латы воина; принцесса понятия не имела, что ему нужно от неё, и страх, вызванный пугающим незнакомцем, утаскивающим её в темноту, смешивался с ужасом, который обрисовывала сама тьма коридора, изредка позволяя врываться сюда звукам из замка.

Мрак - свет огня. Тишина - громкий вскрик где-то рядом. Боль в руке - и вот она уже начинает неметь, становясь под стать холодному воздуху. В голове принцессы всё кружилось в едином Карнавале Безумия. Каждая эмоция, подслащённая страхом, так и норовила надеть на себя маску, скрыться под ней, утаить истинные мотивы. Девочке начинало казаться, что нет уже ни коридора, ни молчаливого стражника, за всё время не проронившего ни единого слова, а сама она блуждает меж странных фигур с ужасными масками. Масками или лицами? Они становились всё ближе, пытались задеть принцессу, коснуться её, и ужас всё сильнее сдавливал сознание, не позволяя ему развеять эти надуманные образы.

Вновь крик достиг девичьего слуха, и ей показалось, что она слышала голос матери.

- Королева мертва! Мертва! - вновь обрывок чьих-то воплей, но радость была в этом голосе или же ужас? Казалось, что принцесса больше не могла ощущать разницу между эмоциями: всё стало единым для неё - либо страх, либо ничего.

Королева мертва? Они убили мать? Но девочка видела вокруг лишь тьму, чувствовала только ужас. В её воображении образ матери оставался каким-то туманным, ненастоящим, словно бы на самом деле и не было её никогда. Королева была, но мать... Принцесса так редко видела своих монарших родителей, что за криком, провозгласившем о смерти королевы, не увидела смерти матери.

- Она где-то рядом! Ищите её! - раздались возгласы, и столько опьяняющей жажды смерти было в этих голосах, что страх мгновенно железными тисками сдавил горло принцессы. Или же это сделала рука воина?

Девочка впервые за всё время вскрикнула и попыталась вырваться, избавиться от оков, заставляющих её бежать куда-то против воли. Но силы тут же оставили принцессу, и она начала падать на холодный каменный пол, окружённая со всех сторон ликующим мраком. А он действительно ликовал! Насмехался над человеческой слабостью, издевался над страхами, и странный, леденящий душу шёпот становился всё более очевидным.

Бежать. Бежать, спасаться! Они придут за тобой, принцесса! Ты нужна им, и гнусные убийцы уже идут по твоему следу. Сделай шаг, и он может стать последним. Кто теперь может поручиться за твою жизнь? Все играют против тебя: так было всегда, так есть и сейчас. Этот стражник - твой палач; он неслучайно знал то, чего больше никто не знает. Бежать, спасаться! Пока не стало слишком поздно, пока ещё есть возможность вырваться из кошмара, которым обернулась привычная действительность.

Принцесса падала, теряя сознание. Перед её постепенно угасающим взором была лишь тьма и призрачная дымка, откуда доносился страшный шёпот.

Однако упасть дочери короля не позволили: воин услышал вскрик принцессы и успел подхватить её лёгкое тело.

- Ваше высочество, - едва донеслось до уплывающего сознания, едва пробилось через ужасающий шёпот. - Ваше высочество!

Стражник говорил очень тихо, но в его голосе было столько твёрдости, что чуждый шёпот начал уступать, понемногу замолкая, рассеиваясь, и вот уже принцесса перестала видеть призрачную дымку, впервые сумев смутно различить черты склонившегося над ней воина. Темнота не позволяла ей толком рассмотреть его лицо, однако сам факт того, что он всё же был человеком, а не чем-то ужасающим, что успело нарисовать возбуждённое девичье воображение, чуточку развеял страх, ослабил его хватку. Пытался ли этот незнакомец помочь принцессе или же намеревался отдать её в лапы тех, по чьему приказу эта ночь превратилась в кошмар - неважно. Девочке было настолько страшно, что собственная жизнь перестала её волновать. Голос стражника вырвал принцессу из плена сгущающейся темноты, позволив почувствовать себя не одинокой в этом странном коридоре, где стены находились друг от друга на расстоянии вытянутых рук, а потолок, казалось, может сдавить в любой момент; где пахло старостью и смертью.

Девочка хотела что-нибудь сказать. Хоть что-нибудь! Только бы услышать собственный голос, только бы получить подтверждение, что это действительно она, а не кто-то совершенно другой. Однако единственное, что сумела сделать принцесса, - судорожно вцепиться слабыми пальцами в покрытую металлом руку воина.

- Ваше высочество, это ради вашего же блага, - проговорил стражник. - Поверьте, я не желаю вам зла! Я спасу вас, но нас никто не должен услышать, иначе всё дело будет погублено.

Воин не ждал ответа. Искренние ли были у него намерения, выполнял ли он чей-то приказ или действовал по собственным убеждениям - то было неведомо. Но девочка и не смогла бы ответить ему. Стражник подхватил девичье тельце на руки и продолжил путь, известный только ему одному, явно направляясь к какой-то заведомо определённой цели.

Принцесса практически не ощущала собственного тела: она находилась в сознании, но чувствовала лишь только страх, что разрушительным ураганом метался внутри неё. А тьма всё сгущалась, а голоса всё продолжали доноситься издалека, и не было в них ничего, что предвещало бы спасение дочери короля.

Стражник продолжал бежать, но с принцессой на руках его скорость уменьшилась, ведь в темноте и он толком ничего не мог разобрать: воин опасался столкнуться с чем-нибудь, споткнуться, ненароком упасть со своей драгоценной ношей. Впервые ли он находился здесь, или ему уже приходилось бывать в этом странном месте - кто мог это знать? Однако всё же стражник действовал достаточно уверено: развилки встречались редко, но он не останавливался ни на мгновение, уверенный в том, что движется в нужном направлении.

Принцесса знала, что в замке существовала система секретных ходов на случай неожиданного отступления при осаде - подобное ни для кого не было секретом. По большинству потайных коридорчиков её водили, показывали их, дабы королевская дочка знала секреты замка, который однажды должен был стать частью её владений. Рамансфомр служил резиденцией монаршей семьи вот уже несколько последних поколений кряду. Этот замок был относительно молод: его стены не впитали духа и двух веков; он значительно уступал и в размерах, и в славе своему предшественнику. Тайники Рамансфора, ввиду его молодости, ещё не успели накопить настоящих тайн: они создавались на глазах тех, кто жил здесь. Пусть главного архитектора уже давно не было в живых, однако многое проектировалось и после его смерти. Некоторыми секретными ходами пользовались вовсе не по назначению: чтобы срезать путь, чтобы просто прогуляться. Там, где уже приводилось бывать принцессе, всюду горели факелы, было уютно и просторно, однако этот коридор значительно отличался своей ощутимой старостью. Быть может, он был одним из тех, в планировке которых участвовал сам правитель. Здесь царила затхлость, загустевшая темнота - этот потайной ход словно и не принадлежал привычному Рамансфору, однако именно он мог стать спасительным для принцессы, если, конечно, её действительно намеревались спасти. Единственной дочери короля никто никогда не говорил о том, что из её покоев можно попасть в этот коридор; существовал тайничок в комнате нянек, что являлась смежной с комнатой королевской наследницы, - больше принцессе ни о чём не было известно.

Только сейчас принцесса задумалась о том, что никто из служанок не прибежал к ней, когда послышался тот жуткий крик. Стражник ворвался в комнату в мгновение ока, однако всё же ему требовалось некоторое время, чтобы подвести принцессу к стене и каким-то образом открыть её: за всё это время дверь, ведущая в комнату нянек, не отворилась, даже не заскрипела. Девочка была совсем не глупа, она прекрасно понимала, что это всё может означать, и от очевидной догадки ей стало ещё страшнее. Все семь лет своей жизни она была дворцовой игрушкой: красивой куклой, которую наряжали без её согласия, которой указывали, что она должна делать, даже и не подумав спросить её мнения. Конечно, относились к ней, как к принцессе, вот только взгляды их ничего не скрывали, и за внешней улыбкой таились гнусные мысли.

Наследница престола продолжала слышать обрывки случайных фраз, доносившихся из замка - они обещали только неминуемую смерть, - но что-то изменилось в самой Лацике, и девочка почувствовала странный привкус сковавшего её страха. Голоса, достигающие её слуха, крики, ужас и боль, витающие где-то совсем рядом, отдавали чем-то сладковатым, волнующим. Сердце билось в сумасшедшем ритме, но каждый его удар словно бы пускал струйку тёплого наслаждения с этим странным возбуждающим послевкусием. Что это? Что происходит? Принцесса закрыла глаза, мысленно полностью погружаясь в эту открывшуюся глубину. Как странно...

Но это ощущение постепенно исчезало: страх уходил, и оно рассеивалось вслед за ним.

Стражник остановился.

- Ваше высочество, мы почти у цели, - проговорил воин, осторожно ставя принцессу на ноги.

- Куда, - наконец-то заговорила Лацика, хоть голос её и дрогнул в окружающей атмосфере мрака. - Куда меня ведут?

Однако стражник не расслышал вопроса: он пытался что-то разыскать на преградившей дорогу стене, какой-нибудь тайный переключатель. Движения его казались немного несобранными, и принцесса поняла, что, вполне возможно, не всё идёт так, как было задумано изначально. Кем задумано?

Хаос, бродивший по Рамансфору, не затихал ни на мгновение. Лацика не без основания опасалась, что её ведут в лапы тех головорезов, которые расправились с королевой. А отец? Что с ним? Если убили супругу монарха, то зачем его самого оставлять в живых? Это заговор! Государственный переворот! Но кто посмел совершить такое? Кто?!

Принцесса была в растерянности: она не знала, довериться ли стражнику или попытаться сбежать от него. Но куда бежать? Были ли шансы у семилетней девочки спастись от взрослого мужчины в таком узком коридорчике? Темнота едва ли станет союзницей, но Лацике и негде было скрыться в этом совершенно незнакомом месте. Ей было страшно, она злилась, слёзы так и норовили вырваться на свободу, но принцесса держалась из последних сил. Сбежать всё равно бы не получилось: ноги и так с трудом удерживали девичье тело. Дыхание вновь начинало сбиваться, голова шла кругом, и силуэт стражника расплывался перед глазами, однако едва различимый глухой щелчок сумел вернуть принцессу в чувства.

Свет ударил в глаза, и девочка закрылась от него рукой: тьма коридора хоть и пугала, но успела заставить привыкнуть к ней.

- Поспешим, Ваше высочество, - проговорил воин, вновь взяв принцессу на руки. Лацика же была слишком растеряна, чтобы сопротивляться.

Её взгляд некоторое время ловил только обрывки окружающего пространства, теперь хорошо освещённого, даже слишком хорошо. То была какая-то зала, но принцессе не удалось её узнать. Воин бежал, судорожно оглядываясь по сторонам, в любой момент ожидая нападения; Лацика же в его руках больше походила на безвольную куклу - таковой она и пробыла в этом замке всю свою жизнь.

После света, к которому глаза так и не успели привыкнуть, вновь последовала темнота. Принцесса далеко не сразу поняла, что эта мгновенная тьма вовсе не плод её воображения. Стражник с девочкой на руках спускался по лестнице; лязг его доспехов и оружия сливался с отдалённым шумом и криками дворца. Но вот появились какие-то приближающиеся голоса, и новая волна страха сжала сердце принцессы: воин направлялся к людям. К людям! Быть может, к тем самым, которые убили её мать!

Но для сопротивлений не было сил. Тело словно бы налилось тяжёлым металлом и совершенно не хотело слушаться. Тучи сгущались в сознании принцессы, а призрачная дымка вновь сковывала взгляд. Страшно. Однако едва ли кто-то откликнется на мысленные мольбы о спасении, избавит от этого ужаса - отчаяние словно бы намеревалось поработить молодую душу.

А голоса всё приближались: единицы, десятки, сливающиеся в единый заговорщический шёпот, который, казалось, был слышен всем в Рамансфоре. Принцесса узнавала некоторые из них, но кто мог поручиться, что и в этот раз личности приписывало вовсе не её воображение?

- Ваше высочество, - послышался выкрик, не приукрашенный ни единой эмоцией, и быстро приближающиеся шаги. Этот голос оказался действительно знакомым, и принцесса даже невольно вздрогнула, услышав его. Ей никак не удавалось понять, что именно скрывается за ним: радость или же разочарование? - Лацика! Принцесса!

Девочка туманным взором посмотрела в том направлении, откуда слышались торопливые шаги. Она действительно не ошиблась: размытая приближающаяся фигура принадлежала герцогу Кроу Миднатту - единственному брату короля, хоть и не родному.

Герцог был не один. В этой маленькой зале, куда стражника и принцессу привела длинная лестница, собралась добрая половина всех дворян, которые по воле случая оказались в эту ночь в королевском замке. Многие из них дочери короля были хорошо знакомы. Они спешили к ней, не замолкая ни на мгновение, что-то нашёптывая, о чём-то переговариваясь между собой, и в этот момент их лица показались девочке мерзкими и необыкновенно противными. Тени в масках, которых нарисовало её воображение во тьме потайного коридора, и то казались более приветливыми, более настоящими.

Тут же находились и стражники. Много стражников: не только королевские, но и те, что прибыли в Рамансфор вместе с дворянами. Некоторые из них были ранены, чьё-то оружие и доспехи покрывала кровь. Странно, что из придворных магов не было никого.

- Отпусти меня, - приказала Лацика воину, и тот сразу же повиновался. Нет, девочка вовсе не смущалась того, что её увидели на руках обычного стражника, однако появление здесь герцога принцессу действительно встревожило. Она ещё только училась постигать все тонкости взаимоотношений в реальности королевской политики, однако сам отец однажды сказал ей, что Миднатту вовсе не случайно достались земли на другом конце королевства - его не должно быть здесь.

Юная принцесса мгновенно взяла себя в руки: теперь, что бы ни произошло, она не имела права показывать кому-либо свой страх. Внутри растерянность и ужас, внешне же - невозмутимость. Но получилось ли у неё сыграть то, чему её учили все семь лет? Голова продолжала идти кругом, принцесса не ощущала себя в этом странном потоке событий, словно её фигуру уже сбросили с доски.

- Герцог? - произнесла Лацика, будто бы лишь слегка удивившись его появлению в Рамансфоре. - Быть может, вы сможете мне объяснить происходящее.

- Бедная девочка, - послышался шёпот со стороны.

- В таком юном возрасте...

- Кто вообще мог осмелиться на такое?

- Что теперь будет? Бежать из Рамансфора?

- А что если они доберутся сюда?

- Это война?

Все эти напыщенные придворные, на лицах которых теперь надёжно залегла тень страха, хоть каждый и пытался скрыть его за привычной маской, перешёптывались, переговаривались друг с другом, и никто не мог найти в себе смелости, чтобы заговорить с самой принцессой. Они стояли рядом, но всё же в стороне. Взгляд Лацики скользил по этим знакомым лицам, но не было в них ничего, кроме озабоченности своей собственной судьбой. Однако и их перешёптываний принцессе было достаточно, чтобы уловить действительную суть этого ночного кошмара.

- Ваше высочество, - проговорил Миднатт. В его голосе не было ни тени наигранного сочувствия, лишь только властность, привычная для этого человека.

Высокий рост, горделивая осанка, светлые волнистые волосы, аккуратными локонами ниспадающие на широкие плечи, строгие черты, пронзительные зелёные глаза - внешность герцога внушала трепет. Он считался достаточно красивым человеком для своих тридцати пяти лет, твёрдость же его характера была поистине королевской. Миднатт приходился двоюродным братом королю; он имел немалое влияние в королевстве, однако в Рамансфоре бывал крайне редко. Лацика видела его всего лишь пару раз, однако весь его образ был настолько запоминающимся, что и этих случайных встреч в королевском замке ей вполне хватило, чтобы не позабыть дядю. Король старался обходить в разговорах личность герцога стороной, однако вовсе не испытывал к нему какой-либо неприязни: монарх лишь однажды вскользь упомянул что-то о недоброй истории земель, ныне принадлежавших Миднатту.

Странная была слава у владений герцога: лишь слухи и домыслы витали над той частью королевства. Никто толком не мог объяснить, почему монаршая династия однажды покинула Юуандемф - замок, сотни лет прослуживший резиденцией королевской власти. Он уступил свою роль Рамансфору, и какое-то время вообще простоял в молчаливом одиночестве, но вот около сотни лет назад и Юуандеф, и прилегающие к нему земли перешли во владение Миднаттов. Лацике не приходилось бывать в замке герцога, который когда-то назывался замком королей - она даже издали его не видела. Однако девочка знала, что на случай войны нет места лучше и надёжней, нежели крепость, за всю историю королевства не раз осаждаемая врагами, но ни разу не взятая ими.

Герцог Миднатт выглядел величественно в атмосфере всеобщего страха и растерянности; даже если происходящие события тревожили его, виду он не подавал и самообладания не терял. Кроу Миднатт слишком сильно выделялся своим завидным хладнокровием, и принцесса глубоко в душе надеялась, что и она в данный момент не выглядит трусихой.

- Герцог, почему вы здесь? - заговорила Лацика. Уж слишком странным казалось, что Миднатт оказался в Рамансфоре именно в ту ночь, когда королевский замок погрузился в страшный хаос.

- Я прибыл вчера, Ваше высочество, - ответил герцог, склонив голову. Он уже успел подойти к принцессе, и ей приходилось смотреть на него снизу вверх; Миднатт заметил это неудобство семилетней девочки, поэтому встал перед ней на колено. Все придворные смотрели на это действо заворожено, словно на их глазах творилось нечто такое, что способно было по своей важности затмить даже хаос ныне происходящего в Рамансфоре. - Прибыл по приказу короля, вашего отца. Но не причина моего прибытия должна волновать вас сейчас.

- Не молчите, - проговорила принцесса, пытаясь побороть внутреннюю дрожь.

- Король и королева... убиты, - после недолгого молчания всё же ответил Миднатт. - Это попытка переворота - я уверен. Подлые предатели! Всё было подстроено слишком тщательно. Смею предположить, что не обошлось без йестинцев. Только им может быть на руку падение нынешней династии. Ваше высочество... Лацика, в Рамансфоре слишком опасно оставаться. Сейчас толком не разобрать, что творится во дворце, кому он теперь принадлежит.

Вот снова... Вот уже второй раз герцог на глазах у всех называл королевскую дочь по имени. Принцесса не знала, как на это реагировать в подобной ситуации: Миднатт пытался разыгрывать роль родственника, или же он хотел намекнуть на то, что от "Ваше высочество" лучше перейти на "Ваше Величество"? Коронация в Гоццаре зачастую являлась излишней формальностью: право наследования трона всегда передавалось старшему отпрыску сразу после смерти монарха. Для вступления на престол возраст не имел особого значения, однако он существенно влиял на то, как воспринималось мнение и решение юного монарха - многое оставалось на совести регента того поколения, к которому принадлежал молодой король. Поэтому стать полноценным властителем королевства можно было с более сознательного возраста, а не с семи лет. Но действительно ли в этом скрывалась настоящая причина такого обращения герцога Миднатта к девочке?

Как ни странно, но голову Лацики сейчас занимали именно подобные размышления. Сердце принцессы не осталось спокойным, когда герцог сообщил о смерти её родителей, однако и ничего ошеломительного она не испытала: да, произошли страшные события для королевства Гоццар, однако Лацика никак не могла отделаться от тени того ужаса, что остался у неё после прогулки по тайному коридору Рамансфора. То странное, пугающее и притягательное ощущение, то послевкусие пережитого кошмара продолжало терзать девичье сознание. Принцесса почувствовала, как лёгкий румянец касается её бледной кожи - хватало только воспоминаний. Она не узнавала сама себя, однако это непонятное внутреннее изменение ей нравилось, оно волновало. Лацика словно бы впервые в своей жизни действительно проснулась ото сна: проснулась не безвольной куклой, а собой.

Однако придворные расценили румянец принцессы по-своему: они решили, что девочка испугана, растеряна, опечалена из-за столь неожиданной смерти своих монарших родителей. Вид милой крошки кого-то умилил, кого-то оставил равнодушным, однако всем хотелось поскорее покинуть опасный замок.

- Герцог, - голос Лацики казался очень тихим, но причиной этого послужило разбушевавшееся внутреннее волнение, а не попытка сдержать слёзы, как мог кто-то подумать. - Если нужно временно покинуть Рамансфор, то меня здесь ничто не держит.

- Вы готовы принять моё предложение?

- Предложение?

- Немедленно уехать в Юуандеф, - пояснил Миднатт, вновь чуть склонив голову. - Я буду счастлив, если принцесса вернётся в замок, который считался королевским с момента образования Гоццара. Пусть вас не смущает, что когда-то Юуандеф был передан моему роду - это не имеет никакого значения. Боюсь... Боюсь, если в сегодняшней трагедии действительно замешаны йестинцы, то земли близ Рамансфора захвачены врагом.

"Большая часть нынешних королевских земель", - промелькнула мысль в голове принцессы, но она и виду не подала, что прекрасно понимает истинный ужас такого исхода.

- Нужно скорее отступать, - продолжал герцог. - Возможно, это начало войны. Йестинцы, как жалкие трусы, способны нападать лишь исподтишка. Но кто мог подумать, что в Рамансфоре найдутся предатели, позволившие врагу беспрепятственно оказаться во дворце?!

Миднатт гневился, однако Лацика не могла понять, каковы его истинные чувства: уж не он ли оказался этим самым предателем? Но зачем ему предавать своего брата, если герцог никогда не пытался претендовать на трон?

Девочка окинула взглядом окружающих её людей, постоянных обитателей королевского дворца и тех, кто по какой-то причине в эту ночь оказался гостем Рамансфора. Их лица... Взволнованные, но лишь своей участью, а вовсе не судьбой Лацики или королевства. Принцессе казалось, что эти люди вновь за внешним беспокойством пытаются скрыть гримасы презрения, которые раньше им удавалось скрывать за улыбками. Смотреть на них было противно, однако сознание девочки невольно запоминало имена тех, кто оказался подле неё в такой странный момент жизни, когда всё изменилось за одну единственную ночь.

Принцесса не верила, что палачами королевской четы стали йестинцы: если короля и решили предать, то никак не все подданные сразу - неприятель не мог добраться до дворца совершенно незамеченным, даже если и передвигался малыми отрядами. Уму непостижимо! Однако нельзя было упускать вероятность, что часть земель Рамансфора, являющихся восточной окраиной Гоццара, действительно оказалась захвачена войском Йестина. В таком случае, врагам едва ли что-то могло помешать вскоре достигнуть королевского замка. Принцесса сейчас ничего не могла сделать, однако и никто из дворян, судя по всему, не собирался брать на себя роль освободителя: они намеревались просто сбежать. Но почему сам герцог решил бездействовать? Действительно ли Лацика просто не понимала всей сложившейся ситуации, или сдать Рамансфор без боя решили не случайно?

- В таком случае, - заговорила принцесса, - прошу вас, герцог, сопровождать меня в Юуандеф.

- Будьте спокойны, - согласие Лацики не отразилось на лице Миднатта ни единой эмоцией, - я лично стану вашим стражем. Поверьте, ни один враг не посмеет коснуться дочери моего брата.

Каким же безумным показалось принцессе всё происходящее: замок захвачен неприятелем, в этот самый момент кто-то сражается, кто-то умирает, и отзвуки их предсмертных стонов едва доносятся до слуха, однако вся эта знать может позволить себе тратить время на подобные разговоры. Пусть многие из тех, кто сейчас окружал Лацику, и не могли скрыть пробивающееся через мнимое спокойствие желание поскорее покинуть Рамансфор, но никто не посмел хоть как-то поторопить герцога и принцессу, даже просто влезть в их разговор не решился. Стражники же, обязанные защищать господ, оставались спокойными и собранными: в королевском замке находились лучшие из лучших. Многим из них было не привыкать к опасности, но всё же они не сумели защитить ни короля, ни королеву: быть может, и не пытались? Именно вот эти воины и не пытались их защитить? Однако Лацика никак не могла приглушить своё желание, чтобы её охранял кто-нибудь из них, а не герцог Миднатт. Нынешнему хозяину Юуандефа девочка совсем не доверяла: он заставлял вновь пробуждаться страх и беспокойство за свою судьбу.

- Я... - принцесса хотела потребовать, чтобы её сопровождал тот воин, который привёл девочку сюда, принёс на своих руках. Пусть она ничего о нём не знала, однако с ним Лацика ощущала себя намного увереннее, нежели рядом с герцогом. Но взгляд принцессы нигде не находил стражника: он просто исчез, когда наследницу трона обступили дворяне. Лацика замолчала и чуть прикусила губу от досады, ощущая, как тень растерянности всё стремительнее обволакивает её сердце.

- Ваше высочество? - Миднатт следил за принцессой слишком пристально, слишком навязчиво. Казалось, что герцог читает мысли Лацики.

- Н-нет, ничего, - девочка держалась изо всех сил, однако этот водоворот эмоций, страхов, переживаний вызывал головокружение - лишь бы не лишиться чувств в такой момент! - Нам лучше поспешить.

Миднатт лишь согласно кивнул. На лицах дворян промелькнули улыбки.

Рамансфор был покинут очень быстро, и вновь Лацика не знала ничего о тех ходах, которыми эта странная процессия покидала королевский замок - ей никогда не доводилось видеть их.

Встретившая принцессу ночь была особенно тёмной, словно пыталась скрыть ужас разыгравшейся в Рамансфоре трагедии, словно помогала запрятать чужие злодеяния. Звёзд совсем не было видно, и мелкий прохладный дождик своим нежным прикосновением забирал частицу разгорячённых эмоций. Этот холод был живым, он отличался от того, который долгое время скрывался в тайном коридоре, ведущем из комнаты принцессы. Лацике никто не предложил даже плаща! А ведь девочка так и оставалась лишь в чулках и сорочке, и тень стыда и досады окрасила бледную кожу принцессы румянцем - хорошо, что в темноте этого никто не мог заметить. Теперь тот страх, чей безумный танец в сознании Лацики начался с криком, послужившим началом к столь неожиданным переменам в её жизни, совсем испарился: его сменило беспокойство. Беспокойство и лихорадочное перебирание в памяти всех фактов, всех странностей, которые принцесса услышала и увидела в эту ночь.

Лацика молчала, однако завести с ней беседу никто и не пытался. Процессия беглецов беспрепятственно добралась до уже подготовленных к дороге карет - какая предусмотрительность. Принцесса предпочла бы остаться одной, но Миднатт воспротивился её воле, сказав, что на случай нападения рядом с наследницей трона должен находиться тот, кто сумеет её защитить; Лацике оставалось только вновь от досады кусать губы. Ей не нравилось общество герцога, он действительно внушал страх, чувство опасности куда большее, чем сами йестинцы, но сейчас девочка была не властна над своей судьбой - вновь всего лишь игрушка, хоть и осознающая это.

Враги же действительно пробрались на земли Рамансфора: из окна кареты девочка видела вдалеке горящие деревни - даже дождик не мог потушить этот огонь. Эта ночь была обречена на то, чтобы запомниться многим: ночь, когда часть Гоццара погрузилась в хаос.

*******

Мальчик медленно спускался по широкой каменной лестнице, ведущей в подземелье. Медленно - ему некуда было спешить. Словно очарованный, словно проклятый, он шёл по собственному желанию, но едва ли мог ответить, почему идёт. Впереди его ждала только темнота, и с каждым шагом он спускался к ней всё ниже и ниже. Она в сладостном ожидании простирала к нему свои призрачные руки, и длинные ледяные пальцы тянулись к бледной коже в страстном желании нежно прикоснуться, одарить своей мертвенной энергией, но каждый раз замирали в нерешительности, останавливаясь вблизи живой плоти. Мальчик не стал бы сопротивляться, но темнота не хотела нарушать его задумчивый покой; ей оставалось лишь окутывать своего любимца чёрной призрачной дымкой. Её не смущал тусклый свет, идущий от длинной белой свечи, которую мальчик нёс в руке: тьма не боялась этого неуверенного света, ведь здесь располагались её владения. Она была властна только лишь прихотью своего желания потушить ненавистное пламя, но что тогда сделает мальчик? Тьма не хотела напугать его: она боялась, что он уйдёт.

Этого боялась темнота, но мальчик не замечал её страхов; девятилетний маркиз Алексис Миднатт продолжал спускаться по лестнице, уводящей его в устрашающий мрак подземелья. Мальчик не видел ступеней под ногами, не замечал ничего вокруг: затуманенный взгляд красивых синих глаз был устремлён только в пустоту - лишь она имела какое-то значение. Он чувствовал, как ласковая темнота сгущается за его спиной, как она жаждет дотронуться до его бледных пальцев, вцепиться длинными призрачными когтями в его плоть и напоить холодный тёмный камень ступеней тёплой кровью. Алексис чувствовал, но не боялся: это ощущение было слишком привычным, немного приятным, необъяснимо-пленительным - совсем чуть-чуть, незначительно. Тьма хотела навсегда забрать в свои чертоги мёртвое тело юного маркиза, чтобы он больше никогда не уходил, остался с ней до тех пор, пока камень стен не превратится в пыль, однако позволить себе подобное она не могла. Проклятое место успело полюбить слабый стук мальчишеского сердца: едва ли эта обитель сумеет простить своей властительнице внезапную пропажу любимой мелодии.

То была музыка, самое сладостное наслаждение. Темнота наслаждалась своей безграничной властью, подаренной ей проклятой атмосферой этого подземелья. Она наслаждалась своей мнимой неопределённостью, которую испытывала из-за странного для неё желания и жизни и смерти маленького мальчика. Ей льстила его беспомощность. Ей нравилось его безразличие. Она понимала, что её неживой холод уступает холоду его синих глаз. Холод темноты всегда оставался одинаковым - она не умела изменять холодность того, что не было тёплым изначально, - но мальчик всё-таки был живым, и его холод вполне мог в прошлом быть теплотой, радостью, страстью, именно поэтому он умел обжигать. Взгляд маркиза мог обжечь холодностью, но едва ли он сам был способен заметить, что из пленника темноты давно превратился в её властелина. Пусть сын герцога был не единственным гостем этого подземелья, но, без сомнения, из двоих тьма предпочла бы именно Алексиса. Другой гость всегда оставался для неё немного чуждым, слишком... живым?

Несколько сотен ступеней, и лестница оказалась позади. Маркиз осторожно ступил на каменный пол и остановился на мгновение. Всего лишь на миг: не страх, не предчувствие, не прихоть - просто так было нужно. Алексис словно играл в несуществующую игру, забавлялся с невидимым соперником. Не с самим собой, не со своей фантазией, но с кем-то. Мальчик слишком сильно ощущал себя частью насмешливо-мрачной атмосферы длинного коридора, чтобы нарушать её устоявшиеся правила.

Всего лишь мгновение, и тихие шаги продолжили размеренную игру с тишиной, утопая и теряясь в паутине безмолвия. Мальчик продолжал идти. Он продолжал идти по погружённому во мрак коридору, о котором другие обитатели замка старались даже не вспоминать. Это подземелье обходили стороной, его боялись. Они боялись темноты, царившей здесь, ведь дневной свет не проникал сюда, и мрак за сотни лет соткал призрачные нити из человеческого страха. Он нарисовал самые жуткие картины из тех красок, которые оставляют в сознании людей глубокий след, как доказательство того, что человеческая сущность слишком слаба перед лицом своих же разрушительных эмоций. Люди боялись слухов и жутких историй, что вжились в холодный камень и накрыли видимой лишь для глаз, наполненных страхом, мрачной завесой коридор, ведущий к старому тронному залу. Эти истории не произносили в полный голос, опасаясь того, о чём сами толком не ведали, но казалось, что их знает каждый обитатель Юуандефа. За многие десятилетия некогда выдуманное людьми обрастало новыми подробностями, более пугающими и запретными, а элементы прошлого забывались всё быстрее: те элементы, которые содержали хотя бы слабую тень полуправды. Все истории наполнялись лживыми выводами. О таком прошлом не говорили, о нём только шептались, и этот шёпот казался трусливой человеческой игрой, затеянной за спиной замка. Но Юуандеф всё слышал, он всё знал, и если бы мог усмехнуться в ответ, то человек слабый сердцем оставил бы этот мир в единое мгновение, другой же поспешил бы убраться подальше от этого проклятого места. Ему пришлось бы провести остаток жизни в вечном страхе, и тень роковых событий продолжала бы преследовать его до самой смерти, врезаясь вглубь человеческой памяти, порождая самые жуткие ночные кошмары. Быть может, смерть смогла бы стать лучшим лекарством?

Замок, несомненно, усмехнулся бы при очередном человеческом перешёптывании, наблюдая со стороны, как мгновенно затихает речь, как бегают из стороны в сторону испуганные взгляды сплетников, обманутых своей тщетной уверенностью, что их никогда не услышат. Не услышат те, о ком говорили и будут говорить, перебирая старые истории, наполненные яркой ложью и позабытой правдой; не услышат те, кого вот уже сотни лет нет среди живых. Но действительно ли эти трусливые слова, так неосторожно брошенные в адрес тех, кто некогда был поистине величествен, но теперь стал лишь отголоском былых деяний, останутся неуслышанными?

Юуандеф знал правду: слишком многое творилось в его стенах. Он знал, насколько ошибаются ныне живущие, насколько заблуждались умершие. Действия, оставшиеся в далёком прошлом, ужасают людей настоящего своей непонятной чудовищностью и порочностью. Ужасают лишь по той причине, что сами живущие не замечают своего непосредственного участия в не менее чудовищных деяниях. В их глазах собственные грехи и пороки выглядят неотъемлемой частью жизни, но порочность других возмущает, осуждается и заставляет смотреть с неоправданным высокомерием на тех, кто при жизни вполне мог стоять несравнимо выше них. Замок усмехнулся бы, если бы мог, но холодный камень всегда проявлял мертвенное равнодушие к тому, что на протяжении многих веков происходило в его огромных залах и маленьких потайных комнатках.

Казалось, что это неживое равнодушие передалось юному маркизу: его детское лицо с красивыми строгими чертами и совершенно бледной кожей не выражало ничего. Туман в синих глазах не собирался оставлять свою прекрасную обитель, быть может, поселившись в ней навсегда. Однако нельзя было сказать, что остальные обитатели Юуандефа не любили мальчика. Пусть его действия и мысли оставались загадкой, однако эта странность не могла озадачить всерьёз, ведь всё можно было списать на ещё совсем юный возраст маркиза. Тем более, Алексис являлся единственным наследником герцога Кроу Миднатта, к которому испытывали не только уважение, но и неподдельный страх: тут уж любой неправильный взгляд на его сына мог обернуться большими неприятностями. Ребёнок, играющий в свои игры - он никого не волновал; людей интересовали лишь интриги и собственное место при замке герцога. Каждый мечтал забраться повыше, сбросив с пьедестала тех, кого ненавидел и презирал. Создавалось ощущение, что люди наслаждались не столько своим статусом, сколько возможностью унизить того, кто раньше находился на ступень выше.

Алексису не нравилось общество людей, однако остаться одному в огромном замке было совсем непросто. Но всё же за юным маркизом не следили так, как должны были бы, предпочитая постоянно озираться на герцога, а не смотреть на его сына: вдруг милость властителя Юуандефа сменится на гнев? Однако не так давно Алексис случайно обнаружил место, которое все обходили стороной, и вскоре оно стало его сокровенной тайной. Холодный мальчик не ведал истинной силы страха, поэтому не испугался спуститься туда, куда не ходили другие люди. Он не нашёл здесь никого из живых, и именно поэтому стал частым гостем этой обители тишины и мрака, со временем превратившись в её любимца. Но юный маркиз был лишь вторым живым человеком, облюбовавшим это место: первый бродил здесь уже давно. Однако Алексис ни разу не обращал внимания на следы чужого присутствия, ведь темнота постоянно нашёптывала ему, что он - её любимец. Чего ещё желать?

Юного маркиза не волновали страшные истории, которые ему рассказывали няньки про таинственный подземный коридор замка, ведущий к заброшенному тронному залу. Странное место для короля... Но на то была воля первого властителя Гоццара: он хотел, чтобы его тронный зал находился именно под землёй. Среди людей ходила разная молва, разукрашенная в неприятные оттенки выдумок и лжи: кто-то говорил, что первый король, Льяд из династии Вери, был кровожаден, он желал слышать наполненные болью и ужасом крики преступников, заключённых в подземных камерах. Говорили, что сам монарх нередко любил пытать людей. Другие же считали, что король не был человеком: вампиром, оборотнем, исчадием потусторонних пределов, наследником Тьмы, поэтому не переносил дневного света. Но однажды Алексис совершенно случайно услышал разговор двух компаньонов отца, что на самом деле Льяд Вери приказал сделать несколько тайных подземных ходов, ведущих из замка, именно поэтому тронная зала была построена под землёй. Король хотел обезопасить ту голову монарха, что будет после него носить на себе символ королевской власти.

Слухов вокруг таинственной подземной залы бродило много: одни противоречили друг другу, другие - дополняли. Но сколько в них содержалось правды, и была ли она вообще? Каждый искренне верил в свою версию, однако не спешил подтверждать её или опровергать чужую. Это удивляло юного маркиза, ведь, казалось бы, что может им помешать получить доказательства? Нужно было всего лишь спуститься по широкой каменной лестнице в подземелье, пройти длинный коридор и внимательно изучить секреты, тщательно спрятанные темнотой, ставшей властительницей этого места. Но люди боялись, скрывая собственный страх за наигранной уверенностью, что во всём этом нет необходимости. У каждого были свои, более важные дела, и все живые обитатели замка предпочитали жить в неведении, нежели пытаться постичь причины деяний тех, кто уже давно покинул этот свет.

Алексис с самого начала не слишком верил людям, а после того, как стал ближе всех к правде, совсем перестал их слушать. Сотни лет в подземную залу никто не входил: ещё до того, как Юуандеф потерял статус королевской резиденции, уступив это место Рамансфору, тронная зала Льяда Вери начала пустовать. Сотни лет никто не мог похвастать, что прошёл весь каменный коридор; пару веков никто не решался ступить даже на первую ступень ведущей в обитель Тьмы лестницы; уже слишком давно все старались обходить стороной ту часть замка, где находился путь, ведущий в эти чертоги страха. Западное крыло Юуандефа, где и располагалась зала, было заброшено - там редко кто-то бывал. Люди даже поблизости чувствовали себя слишком неспокойно: воображение рисовало странные пугающие картины, словно олицетворяющие все те ужасные слухи, что бродили по Юуандефу вокруг проклятого места. Живым казалось, что они слышат голоса умерших, и жуткие тени будут преследовать каждого, кто осмелится нарушить их мертвенный покой. Никто не решался воспротивиться обыденным устоям, лишь только два юных гостя, одним из которых был маркиз, сумели открыть для себя тронную залу первого короля.

И Алексис был этому рад, хоть и не осознавал привкуса радости. Тот, кого готовили вовсе не к тому, чтобы рано или поздно занять место отца, получив титул герцога, но учили править, учили быть королём, намереваясь усадить маркиза на королевский трон, был рад, что в замке есть место, где он может спрятаться ото всех. Пусть здесь темно, царит тишина, а каменные стены пропахли человеческой кровью, но в этом месте не было людей, живых людей. К темноте можно привыкнуть, её истинной красотой можно проникнуться, и она уже не будет внушать страх. Тишину мальчик любил: в громком замке, где казалось, что даже стены начинают шептаться, ему всегда недоставало молчания. А кровь и неощутимый для других запах смерти - тот, кому прочили окровавленный трон властителя Гоццара, не должен бояться таких мелочей.

Алексис продолжал неспешно идти по длинному коридору, погружаясь в неповторимую атмосферу этого места. Пламя свечи тускло горело. Оно было не в силах противиться окружающему мраку, практически совсем не освещая путь: лишь только неяркие отблески отражались на каменных стенах и огромных портретах, висевших по обе стороны от мальчика. Массивные рамки из тёмного дерева, края которых были занавешены плотными портьерами, и холсты с потускневшими от времени, но некогда яркими красками, изображающими величественных властителей прошлого, словно бы обступали идущего мимо них мальчика. Короли и королевы, принцы, советники, министры, государственные деятели и первые приближённые монархов: каждый из них смотрел на юного маркиза высокомерным взглядом с высоты своего портрета; каждый из них казался немного живым в игре бликов пламени свечи.

В этом коридоре висели портреты главных лиц Гоццара первых поколений: время появления империи, её расцвета и заката. Сменялись династии, сменялись законы - каждый правитель оставлял за собой часть величественной истории. Однако потом всё изменилось. Империя стала просто королевством, потеряв своё былое величие. Войны проигрывались, позиции сдавались, земли переходили под чужой стяг, и некогда одна из самых сильных армий теперь выглядела весьма жалко. Едва ли кого-то могло удивить, что Йестин - извечное вражеское королевство - добрался до Рамансфора и теперь завладел им.

Королевству оставалось гордиться только своим прошлым, ведь со второго поколения третьей династии история Гоццара могла похвастать лишь глупыми и слабыми монархами, которым не должно было найтись места на этих стенах былой славы. Всё изменилось, и подземная тронная зала осталась пустовать, окутанная мраком и человеческим страхом, вынужденная на сотни лет позабыть про живых людей.

Могло показаться, что за историю этих земель на них словно бы просуществовало два совершенно непохожих государства - различная структура, законы и власть, - но юный маркиз понимал ошибочность этой мысли. Изменилось не совсем всё, осталась одна ужасающая традиция. Пожалуй, эта традиция была присуща каждому королевству: корона прошлого и корона настоящего была покрыта человеческой кровью. Прошло много времени с момента образования государства, но символ королевской власти продолжал утопать в крови монархов. Дворцовые интриги не ограничивались только лишь разговорами за спинами королей: человеческие сердца, изъеденные червями, жаждущие власти, требовали смертей. Не важно, кого убивать, действующего короля или ещё совсем молодого принца - если есть возможность ухватиться за корону, то в Юуандефе привыкли действовать, не обращая внимания на жертвы, пусть даже и на жертвы собственных родственников. Такова истинная цена королевской власти.

Право наследования в Гоццаре было особенным, его называли наследованием поколения. Для того чтобы стать следующим монархом, действительно было достаточно только лишь смерти действующего - тогда наследник или наследница приобретали право носить корону, постепенно передавая при этом управление в руки своему поколению, возраст представителей которого ограничивался разницей в пятнадцать лет от возраста монарха. Этот закон был древним, как само королевство: из тех, которые едва ли кто-то посмеет попытаться изменить. Принцип наследования поколения стал важной частью государственности Гоццара, являясь не просто старой традицией. Высшие чины должны были оберегать жизнь своего правителя всеми мыслимыми и немыслимыми способами, дабы не потерять своих постов, ведь новый человек на троне подразумевал и новых людей на местах былых чиновников. Именно поэтому Лацика растерялась, увидев герцога Миднатта: если он действительно хотел заполучить корону, то пошёл уж слишком непростым путём. Теперь герцог никак не мог законным способом стать королём Гоццара, ведь смерть правителя его поколения означала, что власть должна перейти к поколению единственной королевской дочери, наследницы. Гибель всех представителей главной ветви рода монаршей крови вела к началу правления новой династии, но для этого королевству предстояло пережить череду кровавых междоусобиц: подобное за всю историю Гоццара случалось уже не раз. Даже родной брат или сестра монарха не могли стать следующим властителем Гоццара в случае смерти действующего правителя, ведь они являлись представителями его же поколения.

Однако всё же существовал способ, по которому главной ветвью рода становилась другая. Миднатт слишком хорошо понимал, что за смертью принцессы последует междоусобная война, и даже если ему удастся одержать в ней верх, от Гоццара при его нынешней очевидной слабости останутся лишь руины - вопрос времени, когда Йестин захватит эти земли. Сам герцог и не надеялся стать королём, однако намеревался усадить на трон своего сына и уже через него править королевством. Если действующий правитель Гоццара оказывался не слишком ярким, и на его фоне появлялась куда более заметная личность, являющаяся представителем другой ветви рода, то народная любовь вполне могла возвысить его до титула короля. Однако эту всенародную любовь следовало заслужить - за всю историю королевства подобное случалось лишь единожды, - однако герцог действительно знал, за какие ниточки нужно дёргать, чтобы достичь желаемого результата.

Наследник герцога, наследник его планов, главное оружие Миднаттов продолжал идти по коридору, задумчиво глядя во тьму, которая, забавляясь своей силой, ткала из воздуха размытые призрачные образы. Юному маркизу было всего девять лет, но он, как и многие вокруг, уже прекрасно знал о той роли, которую ему приготовил отец. Алексис рос с уверенностью, что честолюбивому родителю удастся усадить его на трон, поэтому присутствие смерти он ощущал с самого раннего детства: не стоило даже сомневаться, что у Кроу Миднатта есть противники, и за головой его единственного сына рано или поздно кто-нибудь придёт. Не могло быть иначе, ведь маркиза не по праву рождения готовили унаследовать всю грязь и боль, везде и всюду преследующих властителя королевства.

Алексиса учили править. Герцог Миднатт не терял времени зря, и его сына всегда окружало множество приставленных к нему людей; некоторые из них походили больше не на учителей, а на беглых преступников, однако хозяин земель Юуандефа доверял им. В Алексиса вкладывали знания, умения, навыки, присущие не только правителю, но и воину, и убийце.

Юного маркиза учили на примерах славной части истории Гоццара. Король должен многое знать, дабы стать основоположником развития науки государства, как Альгунд Вери - второй король; именно его мудрое правление ставят в пример даже на чужих землях. Монарх должен быть сильным и бесстрашным, снискав славу доблестного предводителя войска, как Лионтир Лимгерант - четырнадцатый король, представитель второй королевской династии; своими военными успехами он значительно расширил земли государства, получив множество необходимых для промышленности месторождений ископаемых. Повелитель должен быть великим тактиком и стратегом, способным хитростью заманить врагов в умело продуманную ловушку, чтобы избежать ненужных жертв среди своих воинов - таким был Эллиан Лигерант, восемнадцатый король Гоццара. Властитель государства должен уметь вести политические дела и в мирное время, как Милеакд Рууна и Райямилл Лигерант - двадцать вторая королева и семнадцатый король; во времена их правления к Гоццару добровольно присоединились некоторые пограничные нейтральные земли. Король должен, должен, должен...

Так было написано на страницах хроник и исторических книг. О великих деяниях королей юный маркиз не раз читал, сидя в огромной библиотеке, где обычно не было никого, кроме самого мальчика. Будущего короля учили править на примере подвигов его предшественников. Алексиса учили править те, кто был недостижимо далёк от трона. Его учили на примере тех, кого убивали собственные дети.

- Четырнадцатый король, - шёпотом проговорил мальчик, проходя мимо портрета с высоким статным воином, облачённым в сияющие тёмные латы. Алексис говорил практически неразличимо, и его голос сливался с окружающей тишиной, не нарушая её привычного покоя. Маркиз говорил для себя: задумчиво, но очень быстро, словно не хотел, чтобы его слова слышала окружающая темнота, словно ему не нравилась мысль, что ещё кто-нибудь, кроме него самого, будет знать правду, пусть даже просто каменные стены - ни к чему им это знать.

- Лионтир Лигерант, - продолжал мальчик. - Долгое время его имени вообще не упоминали, ограничиваясь лишь номером династии и порядком правления, словно сухих цифр было достаточно, чтобы в полной мере обозначить человека. При жизни Лионтир был правителем, который спокойно мог вырезать целые города государства-врага, дабы показать свою несомненную мощь. Он говорил, что короля должны бояться, и самого Лионтира действительно боялись. Боялись все. Он держал в страхе весь Юуандеф, безжалостно убивая тех, кого считал предателем, часто незаслуженно, часто без доказательств. На страницах книг к его имени часто добавляют "Завоеватель", и Гоццар действительно сумел заполучить в свои владения многие окрестные земли. Правда, земли эти были обычно без людей: Лионтир приказывал их убивать, дабы обезопасить корону от проблем с бунтами и освободительными движениями, ведь политическим деятелем он был весьма плохим. В книге написано, что погиб он как герой, сражаясь за независимость Гоццара в войне с серьёзным противником. На деле же этой войны не было: лишь мелкий пограничный конфликт, в котором королевские войска даже не принимали участия. Убит. Отравлен собственной дочерью, которая впоследствии стала пятнадцатой королевой...

Алексис продолжал идти по коридору. Он даже не посмотрел на портрет короля, про которого говорил. Взгляд юного маркиза казался ещё более затуманенным, ещё более пустым. Он продолжал быстро шептать, проходя мимо других портретов, но не смотрел на них, словно и не замечал совсем: мальчик просто знал, где и кто находится.

- Семнадцатый король. Райямилл Лигерант. Сгорел заживо в своей комнате. Заговорщики постарались, чтобы двери и окна оказались тщательно заперты...

Тишина, и несколько шагов до следующего портрета.

- Восемнадцатый король. Эллиан Лигерант. История умолчала о его странных нововведениях в законодательство Гоццара: именно в период его правления незаконная работорговля набирала ужасающие обороты. Убит заговорщиками во время охоты...

Шаг... Ещё шаг, и словно сама тишина замерла в сладостном ожидании случайных слов.

- Двадцать вторая королева. Милеакд Рууна. Её убил собственный муж, который впоследствии был разоблачён и казнён. Его подставили свои же союзники в заговоре против королевы. На этих смертях прервалась третья, самая короткая династия...

Мальчик замолчал. Он словно собирался оборвать невидимую нить - просто действие, без эмоций и без смысла. Но в тот момент, когда её волокна были натянуты до предела, и его тихий шёпот готов был поведать окружающей тишине то, что она так жаждала услышать, он просто забыл про неё. Забыл, и последние его слова медленно растворились в окружающем мраке.

Тревожные мысли разбивались о равнодушную холодность сознания. Алексис слишком часто представлял себе отрывки правды, так тщательно скрываемой прошлым. Его самым жутким кошмаром, а потом и самым любимым развлечением стали мысли о том, чего уже не изменить: маркиз переигрывал в воображении сцены своей возможной смерти, изменяя, дополняя, предполагая. Он слишком хорошо понимал, что ему не убежать, какими быстрыми бы ни оказались его ноги, не скрыться, в какую бы потайную комнату он ни попытался бы забраться. Для смерти не существовало невозможных путей. Она могла воплотиться в сладкий яд, любовно приготовленный кем-то из ближайших родственников; могла принять форму холодной стали, что так жаждет напиться тёплой кровью; по своей игривой прихоти смерть была вправе принять облик ловко подстроенного несчастного случая, оставляя мелкие следы доказательства убийства, за которые никто не посмеет ухватиться. А если и посмеет, то что с того? Ведь будут казнены совсем не те, а если и те, то как это поможет мёртвому наследнику? Смерть всегда была рядом, и каждый миг своей жизни мальчик ощущал её неразличимые ни в неживой тишине, ни в шуме музыки и людских разговоров шаги за спиной. Она не преследовала и словно бы не собиралась торопиться, но её извечное присутствие и ощущение мертвенного ледяного дыхания украшало неспешно летящие дни, красноречиво свидетельствуя о том, что будущий король - это не судьба, а проклятие. Тем более, если ты им не родился.

Маркиз боялся. Раньше боялся. По крайней мере, ему действительно казалось, что это страх. С неопределённостью своей жизни нельзя полностью смириться, к ощущению неумолимо приближающейся смерти сложно привыкнуть, и наследник замыслов герцога Миднатта не задумывался о том, что может ожидать его за ближайшим поворотом. Это ловушка, это плен, это пытка. И со временем смерть начала казаться избавлением от всего - осталось только её дождаться.

Тусклое пламя свечи продолжало играть размытыми бликами на каменных стенах, на покрытых пылью и паутиной портретах былых властителей замка. Случайная капля горячего воска соскользнула с края бронзового подсвечника и упала на бледную кожу руки, но юный маркиз не заметил секундной боли: в его жизни она не имела особого значения - ничто по сравнению с пленом чужой короны не имело значения. Шаг за шагом, портрет за портретом, и от одного из них медленно отделилась призрачная тёмная тень - насмешка темноты, каприз бликов света? Но тень не собиралась рассеиваться или исчезать, она не торопилась; призрачный контур высокого человека с короной на голове вышел из своего портрета, и неслышимо последовал за Алексисом. Тень шла, но её шагов не было слышно. Движения призрачного короля не походили на человеческие: скользящие и надрывные - он не касался каменного пола. Плывя, исчезая и мгновенно появляясь вновь, перемещаясь продолжительными скольжениями, призрак приближался к неспешно идущему по коридору мальчику. Алексис не видел его - не хотел видеть - не слышал, не замечал, а призрачный король уже находился совсем близко, за спиной юного маркиза. Высокая тень склонилась над мальчишкой и принялась что-то нашёптывать ему на ухо; во взгляде синих глаз ничего не изменилось, и тихие шаги продолжали размеренно разбавлять царившую тишину. Происходящее было слишком привычным для мальчика, чтобы удивляться, иначе как ещё будущий король мог узнать правду о былых властителях? Конечно же, они всё рассказали ему сами.

Мёртвым нет необходимости лгать, но многие из них были обречены на вечное скитание из-за лжи и деяний своей жизни. Западное подземелье Юуандефа хранило свои секреты, темнота скрывала тайны от чужих глаз, а тишина старалась не замечать слов мертвецов, поэтому услышать голос мёртвого короля мог только тот, с кем они хотели заговорить. Юный маркиз видел эти тени, слышал их неживые голоса: они склонялись над его колыбелью, над его постелью и шептали, шептали, шептали... Первыми, кого увидел Алексис, были тени мертвецов. Он понимал, что их больше никто не замечает, мальчик знал, что их шёпот остаётся неслышимым для других людей. Тени королей не любили покидать темноту подземелья, но юный маркиз иногда ощущал их присутствие рядом с собой и в других частях Юуандефа: они рассказывали ему, где в книгах ложь, а где - правда.

Весь камень замка покрывала человеческая кровь: в комнатах, в коридорах, в залах - всюду юный маркиз видел тела убитых людей. Конечно, кровь эту отмыли уже сотни лет назад, а тела давно пожрало пламя, которому по давним традициям придавали умерших, но будущий король видел все доказательства смертей властителей прошлого. Там, где для каждого обитателя Юуандефа на невысокой каменной колонне стояла красивая ваза, взгляд Алексиса улавливал следы кровавых разводов: здесь когда-то убили наследного принца, и неподалёку от колонны лежало его тело. Кровать в комнате, отведённой сыну герцога Миднатта, была сплошь пропитана человеческой кровью. Конечно, простыней, на которых по утрам находили очередное остывающее тело, давно уже не существовало, но отпечатки свершившихся преступлений остались; кровь всегда была свежей, и Алексис мог дотронуться до неё, почувствовать её мёртвую теплоту. Мальчик видел то, чего на самом деле не было. Нет, иначе: другие не замечали того, что на самом деле было.

Алексис продолжал идти, своим присутствием пробуждая ото сна тени былых властителей Юуандефа. Деятели прошлого, как и сам мальчик, не торопились: неспешно и величественно вылезая из своих собственных портретов, короли, принцы, королевы и принцессы, приобретали свою вторую, призрачную жизнь. Это подземелье стало их обителью, темнота же прикрывала странную трагичность нежизни. Юному маркизу казалось, что он сам становится тенью. Алексис, без сомнения, был неотъемлемой частью разыгрывающегося в подземном коридоре теневого представления. Быть может, ему уже совсем скоро предстояло присоединиться к этому действу в качестве полноправного участника, но эта мысль давно перестала тревожить юного маркиза.

Мальчик продолжал идти по каменному коридору. Задумчивый, отрешённый от всего происходящего - он был погружён в свои мысли, но прекрасно знал, что вокруг него собирается призрачный карнавал, сотканный самой смертью. В его руке горела свеча, и пламя едва различимо колыхалось, подпитываемое тяжёлыми каплями крови, мерно падающими с потолка. Огонь и не думал затухать: однажды попробовав неповторимый вкус человеческой крови, пламя готово было гореть вечно, лишь бы вязкая жидкость питала его своей неживой силой, и белый воск свечи начинал приобретать багровый оттенок, словно в ней самой медленно растекалась разгорячённая тёмная влага. В этом коридоре не было даже крыс: запах смерти пугал их не меньше, чем людей; лишь только пауки не боялись украшать своими тонкими сетями пыльные портьеры и углы рамок портретов королей. Теперь кровь была повсюду: казалось, что она сама сочится из тёмных каменных плит. Тьма позади мальчика то сгущалась, то снова теряла свою плотность, играя призрачной фиолетовой дымкой. За маркизом скользящими движениями передвигались высокие тени, ни в коем случае не обгоняя Алексиса: он всегда был впереди, словно тусклым пламенем свечи указывая путь для окутанных окружающей темнотой призраков. Время от времени кто-нибудь из королей прошлого склонялся к мальчику и шептал, шептал, шептал... Они говорили все вместе; их ледяные голоса образовали ужасающий мёртвый гомон, вмиг разрушив оковы тишины, и Алексис ступил под своды огромного зала в сопровождении своей королевской свиты. Здесь, только в этом подземном коридоре, на подходе к заброшенному тронному залу, где короновали всех первых монархов, скопилось столько ужасающей силы, что даже тени приобретали призрачную плоть, видимую для любого смертного, и мёртвые голоса, которые могли заставить сердце остановить свой ход.

Так было не всегда, и многое зависело от самого маркиза: он словно стал проводником для смерти в мир живых. Сейчас Алексиса совершенно не интересовало происходящее; он был слишком увлечён собственными мыслями, и сила вышла на свободу. Мёртвая мощь не трогала того, пред кем была готова склонить свои призрачные колени, и мальчик время от времени позволял теням королей обрести видимое подобие существования, тогда все обитатели замка начинали испытывать отголосок непреодолимого страха, хоть и находились далеко от этого подземелья. Голоса теней не могли пробиться сквозь завесу тьмы, оставаясь в подземной каменной обители, и пусть всё происходило слишком далеко от живых обитателей замка, но каждый чувствовал, что мёртвые решили устроить свой призрачный карнавал.

Поистине огромная зала - сокровище замка, что так ревностно хранилось под землёй. Тьма была здесь абсолютной властительницей. Она не могла позволить себе лишь одного: занять то место, которое могло принадлежать только королю. И стоило Алексису пройти через нависающую величественной громадой арку, как сотни маленьких свечей, парящих на призрачной паутине под высокими сводами залы, зажглись слабым пламенем, осветив архитектурное великолепие - творение, несомненно, безумного деятеля. Это пламя не было обычным: оно совсем не колыхалось и не бросало неосторожных бликов - мёртвое, под стать царившей в тронной зале атмосфере.

Здесь не было бросающихся в глаза пышных украшений, которыми монаршие особы любят себя окружать, дабы всем показать свою сомнительную власть; этой тронной зале не требовалась обыденная красота - она итак была прекрасной, величественной и неповторимой. Это место было похоже на огромную библиотеку, заставленную многоярусным лабиринтом высоких книжных стеллажей, где вот уже сотни лет пылились тысячи бумажных отголосков человеческой мудрости. Две каменные лестницы, что примыкали к стенам по разные стороны от арки, готовы были проводить каждого зашедшего в эту покинутую обитель мрака на второй этаж, где и начинался таинственный лабиринт, теряясь под неразличимыми из-за высоты сводами залы. Плотная паутина с горящими свечами окутывала всё вокруг, громоздилась на книжных стеллажах и на каменных статуях, которые молчаливыми стражниками охраняли покой библиотеки. Внизу же не было ничего, кроме массивного королевского трона, вырезанного из тёмного дерева, украшенного тускло мерцающими в полумраке драгоценными камнями. Над троном возвышалась огромная картина, в десятки раз превосходившая рост мальчика. Он не знал, что нарисовано на ней: её скрывала длинная портьера из очень плотной красноватой ткани, и юный маркиз пока что не решался раскрыть для себя ещё один секрет заброшенной тронной залы.

Маркиз Миднатт не верил слухам, что бродили по Юуандефу вокруг этого места. Возможные причины строительства Льядом Вери тронной залы в подземелье, произносимые в замке строго заговорщическим шёпотом, были далеки от правды, и Алексис это знал. Эта таинственная библиотека действительно хранила в себе множество секретов, пока что недоступных даже для своего живого любимчика: она не спешила сразу раскрывать свои карты маленькому игроку, быть может, опасаясь, что он к ней сразу охладеет.

Однако именно сейчас в подземной тронной зале находился второй гость этой обители, пусть и явно не так любимый ею, как маркиз: темноволосый мальчишка, ровесник Алексиса, уже не первый раз видел здесь наследника герцога. Вайлет, будучи сыном простого воина, не решался показываться на глаза юному маркизу. Дворянин думал, что только ему принадлежит эта зала, но на самом деле и простой по происхождению мальчишка искренне считал её своей, хотя бы частично, ведь именно он обнаружил это заброшенное место первым! Сын стражника нередко бывал здесь. Вайлет всегда был предоставлен самому себе, за ним никто не следил, от него ничего не ожидали, поэтому мальчишка вовсю пользовался ограниченной пределами Юуандефа свободой, прислуживая тогда, когда его об этом просили. Но всё же придворные поглядывали на простых людей слишком пренебрежительно, и эти взгляды обжигали юную душу: Вайлет не мог постоянно находиться там, где на него смотрели как на пустое место. Это подземелье же было избавлено от человеческого общества, и лишь только сын стражника и маркиз Миднатт нарушали правила замка.

Вайлету нечасто приходилось встречать наследника герцога в других частях Юуандефа: Алексис всегда был занят, его постоянно окружало множество людей, и даже просто подойти к нему казалось невозможным. Однако юный маркиз сразу показался Вайлету немного странным, непохожим на остальных, поэтому не было ничего удивительного в том, что однажды сын стражника увидел Алексиса там, куда никто другой не решился бы прийти. Но и вновь маркиз не был один: вокруг него всегда крутилось нечто страшное, призрачное, жуткое. Вайлет был этим скорее заинтересован, нежели напуган: непростому человеку непростое окружение. Эти дворяне... отличаются от обычных людей. Таковы были размышления сына стражника. Он просто наблюдал, не смея вмешиваться.

Темноволосый мальчишка смотрел с высоты второго яруса вниз, туда, где находилось просторное открытое пространство с королевским троном. Вайлет даже и не подумал бы подходить к нему, предпочитая исследовать лабиринт стеллажей, листать книги, рыться в поисках какого-нибудь тайника, слухи о которых бродили по всему Юуандефу. Алексиса же больше интересовало именно шикарное деревянное изделие, где когда-то восседал сам Льяд Вери. Маркиз редко поднимался наверх, поэтому Вайлет не опасался быть замеченным, однако сам внимательно следил за тем, кому в будущем предстояло стать хозяином этого замка.

Алексис не останавливался: он продолжал неспешно идти, сам не зная, для чего пришёл сюда и почему. Но очередной его шаг встретил под ногами препятствие, и взгляд синих глаз обратился на то, что лежало на полу.

Человек. Мёртвый человек, и уже холодная рука его судорожно вцепилась в рукоять длинного кинжала. Он лежал лицом вниз, но юный маркиз знал, что глаза мертвеца наполнены настоящим ужасом.

На самом деле то был древний скелет: именно таким видел его Вайлет, и сын стражника в очередной раз подивился странности сына герцога, который как-то по-особенному, зачарованно смотрел на старые кости. Но Алексис видел именно мертвеца. Он видел тело, пусть и убитое несколько веков назад. Кем же этот мертвец мог быть при жизни? Юный маркиз мимолётно окинул взглядом окружающее пространство, но подходящего призрака так и не заметил - какая мелочь. Подосланный к какому-нибудь королю убийца? Когда-нибудь такие начнут приходить и по душу самого Алексиса.

Без эмоций, словно больше маркиза тут ничего не интересовало, он направился к трону. Чем ближе Алексис подходил к нему, тем сильнее ощущал приторный привкус человеческих пороков. Как ни странно, но большинство интриг плелось именно здесь, возле трона, совсем поблизости от короля, и не раз бывало, что монарх сам когда-то был в числе заговорщиков. Увенчанные призрачными коронами мёртвые правители величественно стояли позади трона; даже тьма отступила немного назад, не осмеливаясь прикоснуться к тому, что по праву принадлежало единственному властителю.

Алексис ещё не был королём, и вполне могло статься, что корона никогда не увенчает его белокурую голову, но именно в этом и заключалось его преимущество. Юный маркиз видел больше, чем хотел; он понимал больше, чем должен был понять. Скоро должна была начаться масштабная игра, затеянная его отцом - она накроет весь Гоццар. Роли распределены, пешки расставлены, карта очерчена и измазана чернилами. Сам Алексис не мог решать, продолжать ли его маленькую партию или же уводить войска ещё до начала военных действий. Пока что не мог.

Трон первого короля принял юного маркиза с некоторой нотой умиления: едва ли когда-то на него безнаказанно осмеливались садиться без короны на голове. Или же металл был не так важен? Трон был велик, но многое ли значило это величие размера? Лицо мальчика не выражало ничего; в нём не было ни тени почтения к святому для королей символу власти. Он не чувствовал ни страха, ни уважения по отношению к призракам, что молчаливо и невозмутимо стояли позади него - всего лишь короли, что проиграли свою войну с судьбой.

Мальчик скучающе-медленным движением слегка наклонил голову в сторону, и взгляд его упал на мёртвое тело убийцы, но лишь скользнул по нему - не больше.

Внезапно тени исчезли, словно и не было их здесь никогда. Алексис поднялся с трона, нисколько не удивлённый произошедшим, и направился к выходу из залы. Настало время закончить этот бал.

Вайлет следил за ним, продолжая скрываться в тени стеллажа, сжимая в руках потрёпанную книгу. Каждый раз при появлении юного маркиза темноволосого мальчишку терзало странное ощущение: малый червячок ревности начинал ворочаться в душе, заставляя поневоле как равноправного соперника расценивать того, кто по праву рождения находится недостижимо высоко.

Однако Вайлет гнал все подобные мысли прочь, продолжая наблюдать лишь со стороны. Не его это дело, почему Алексис Миднатт приходит сюда, в эту давно заброшенную залу. Приходит один, но словно бы и со свитой: какая-то особая сила окружала наследника Юуандефа. Герцог пугал своей строгостью и непреклонностью - то был действительно страшный человек; сын же его казался совершенно другим, хотя и не менее пугающим.

Немало по замку бродило слухов об Алексисе. О юном маркизе не говорили хорошо, о нём не говорили и плохо - все слова были нейтральными, но настороженными. Герцогиня Миднатт оставила этот мир через три года после рождения наследника, но для самого Алексиса её словно и не существовало вовсе. Забавы замка властную леди интересовали больше собственного ребёнка, однако маркиз никогда не выказывал особой нужды в родительском внимании, и это было слишком заметно, слишком очевидно - странно для простого человека, но разве не обыденно для дворянина? Герцогиню толком мало кто помнил, но все оставшиеся портреты этой покорившей Кроу Миднатта женщины красноречиво свидетельствовали о том, что она была настоящей красавицей. По сути, что при её жизни, что после смерти, мать для Алексиса существовала лишь на этих разрисованных холстах, но ещё никто не видел, чтобы он останавливался возле них хотя бы на мгновение.

Но отец всегда говорил Вайлету не судить людей до тех пор, пока не приведётся узнать их лично, поэтому мальчишка и не делал выводов о будущем властителе Юуандефа, лишь только смотрел на него, когда появлялась такая возможность.

С уходом Алексиса странный спектакль всегда прекращался: почти все свечи начинали гаснуть, тишина вновь приобретала свою привычную плотность. Вайлет поставил книгу на полку - мысли оказались отвлечены и не могли вновь вернуться к измятым страницам. Появление здесь маркиза не слишком тревожило сына стражника, а тот неоправданный червячок ревности очень быстро замолкал, осознавая, что хозяином этого замка может быть только один человек. Но ведь Вайлету никто не собирался запрещать бродить здесь? Поэтому он вновь ходил меж высоких стеллажей, проникая в глубины лабиринта этого тронного зала, которые, казалось, интересовали только его одного. Здесь... всё было так знакомо.

Однако это подземелье обладало некоторым особым свойством: время здесь проходило слишком быстро. Мрачная обитель тишины увлекала, затягивала, заставляя позабыть обо всём, что творилось вне её пределов. Вайлет словно вынырнул из потока забытья, вдруг вспомнив, что в этот раз его время пребывания в подземной тронной зале было ограниченно: отец мог возвратиться в любой момент! Быть может, этой же ночью, утром, а может и следующим днём, но Вайлету хотелось поскорее увидеться с ним.

Айрон Дежчь служил герцогу Миднатту уже много лет, являясь одним из тех его людей, которым можно было доверить не только сложную, но и опасную работу с уверенностью, что выполнена она будет любой ценой. Вайлет ещё многого не знал о своём отце, поэтому и считал себя сыном простого стражника: он не задумывался, почему в Юуандефе имени Айрона Дежча не знает практически никто, почему отец так нечасто бывает в самом замке и почему запрещает спрашивать о нём у кого бы то ни было.

Воин действительно верой и правдой служил герцогу Миднатту. Беспрекословно. Однако он частенько наказывал своему сыну, чтобы тот покинул Юуандеф, как только появится такая возможность.

- Господина выбирают только один раз, - говорил Айрон Дежчь. - Куда бы его ни забросила судьба, ты обязан следовать за ним. Миднатты - не те, за кем должны идти люди с совестью. Для меня уже поздно что-либо менять, но ты обязан сделать правильный выбор.

Вайлет не мог понять слов отца, ведь мальчишке некуда было уходить.

Однако пока что задумываться об этом не хотелось. Сын воина уже со всех ног бежал по каменному коридору, прочь из подземной тронной залы. А если отец уже вернулся и сейчас пытается разыскать его? Как он отнесётся к тому, что его сын ходит в это подземелье? Вайлет настолько погрузился в неприятные мысли, что совершенно не обращал внимания на происходящее вокруг. Мальчишка далеко не сразу осознал, что произошло, когда сходу налетел на какое-то препятствие.

Вайлет уже преодолел лестницу, но ещё не успел отбежать от неё, когда на повороте вдруг так неловко повстречался с юным маркизом, врезавшись в него. Алексис устоял, а вот сын воина упал на каменный пол. Поняв величину своей оплошности, Вайлет действительно испугался.

- Простите меня, милорд! - протараторил он, стоя на коленях и склонив голову перед сыном герцога. - Я... Простите!

Однако Алексис ничего не ответил. Он, как всегда, выглядел совершенно равнодушным. Юный маркиз только мимолётно посмотрел туда, откуда только что выбежал этот наглый мальчишка, и странная тень промелькнула во взгляде синих глаз: неужели из подземелья? Однако Алексис лишь только вновь перевёл взгляд на того, кто стоял перед ним на коленях. Он так и не произнёс ни слова, и Вайлет, всё это время не поднимающий головы, услышал лишь отдаляющиеся шаги маркиза.

Сын воина решился отвести взгляд от каменного пола только тогда, когда вокруг вновь воцарилась тишина. Он был ещё слишком озадачен произошедшим, до конца не верил, что его дерзость и невнимательность остались безнаказанными, однако Алексис Миднатт действительно просто ушёл - тут уж ничего нельзя было поделать.

Вайлет поднялся на ноги, немного отряхнулся и вновь поспешил в основную часть замка, вот только не бежал уже, а просто торопливо шёл. С того момента, как Алексис ушёл из подземной тронной залы, прошло некоторое время, однако сыну воина только что привелось столкнуться с ним возле уходящей вниз лестницы: маркиз всё это время находился здесь, или же он намеревался вновь посетить так полюбившуюся ему обитель? В таком случае, Вайлет не только посмел так грубо коснуться дворянского наследника, но ещё и нарушил его планы, ведь после столкновения Алексис изменил своему решению вновь уйти в заброшенную залу. От всех этих мыслей на душе становилось ещё тревожнее: герцог непременно бы наказал, но на что способен его сын?

Однако от нерадостного волнения Вайлет был отвлечён. Как оказалось, уже давно наступило утро, и в неярком свете Юуандеф оживился: не просто проснулся и принялся за привычные ежедневные обязанности, а именно оживился. Произошло нечто из ряда вон выходящее, и замок наполнял взволнованный шёпот, отбиваясь от всех его стен, забираясь в каждый угол.

- Король и королева убиты! Вы слышали это?

- Да это просто нелепый слух!

- Рамансфор захвачен врагом! Грядёт война с Йестином!

- Не может быть такого! Ещё вчера с востока шли обычные вести.

- Вздор! Уже несколько дней весь Гоццар на ушах!

- Юная принцесса мертва? Говорят, что она пропала из своей спальни.

- Её тоже убили? Династия Ноктэ прекратила своё существование?

- Да нет же! Не несите чушь! Принцесса Лацика жива! Она скоро будет здесь.

- Её высочество прибудет в Юуандеф? Она останется здесь до тех пор, пока Рамансфор не отобьют войска?

- Но может и так получиться, что Юуандеф вновь вернёт себе статус королевского замка. Мы станем прислуживать принцессе!

- Королеве!

- Я никогда её прежде не видел!

- Но это владения герцога!

- Но ведь раньше были владениями короля!

- А если после Рамансфора йестинцы последуют сюда?

- Выстоим!

- Проиграем!

"Что... что происходит?!" - мысли судорожно бились в голове при звуках каждого голоса. Вайлету подобное оживление было в диковинку: оно нравилось и тревожило одновременно. Сколько в услышанном правды? Сколько лжи? Сын воина пробирался через толпу обитателей Юуандефа, при первом же появившемся шёпоте повылазивших отовсюду. Мальчишка раньше даже и не знал, что на самом деле в замке так много людей!

- Герцог! - кто-то громко выкрикнул, и все мигом притихли. - Герцог приближается к замку! С ним принцесса Лацика! Скорее готовьтесь к приёму!

После этих слов суматоха превратилась в настоящее волнение: народ бегал, кричал, ругался, причитал, однако каждый строго выполнял свою работу - герцог Миднатт приучил Юуандеф к порядку, за несоблюдение которого вполне можно было лишиться головы, а этого, естественно, никому не хотелось. Вайлет намеревался выбраться из замка, дабы встретить приближающуюся процессию ещё на подходе, чтобы поскорее увидеть отца, ведь мальчишка не сомневался, что он будет сопровождать старшего Миднатта, однако, судя по очередной волне оживлённого перешёптывания, кареты были уже здесь.

Сын воина проталкивался через толпу, не обращая внимания на болезненные тычки и ругательства. Слуги могли находиться лишь в стороне, но Вайлет прекрасно видел, как герцог Миднатт входил в залу Юуандефа вместе с маленькой светловолосой девочкой, укутанной в простой солдатский плащ. Они были со всех сторон окружены стражей.

- Принцесса, - с придыханием прошептал кто-то рядом.

- Принцесса Лацика.

- Королева.

Принцесса? Вайлет с интересом посмотрел на девочку, что явно была младше него. Он никогда прежде не видел монархов, но ему казалось, что от них должно веять какой-то особенной, чуждой всем остальным силой, заставляющей преклонять колени и склонять головы, ожидая своей участи. Почти все из тех, кто стоял рядом с Вайлетом, именно так и поступили, и мальчишка последовал их примеру, опускаясь на одно колено перед принцессой, которая даже не смотрела в их сторону. Однако сын воина сразу же поднял на неё взгляд - не мог отвести. Как странно... Она казалась такой измученной и слабой, что у Вайлета появилось невольное желание немедленно подойти к ней, предложить опереться на свою руку, и он с трудом подавлял это внутреннее рвение. Милая и несчастная - Лацика показалась ему именно такой.

Далеко не сразу Вайлет увидел среди сопровождающих принцессу и герцога стражников своего отца. Айрон Дежчь шёл без плаща: его он отдал Лацике. Ещё по пути в Юуандеф девочка заметила из окна кареты, что стражник, который провёл её через потайной ход Рамансфора, вскоре присоединился к сопровождающему конному отряду; принцесса сразу же потребовала, чтобы воин ехал с ней, и он безмолвно повиновался, раз возражений от герцога не последовало.

Алексис тоже находился здесь, однако сынок герцога держался вдалеке от происходящего. Его лицо вновь ничего не выражало. Следовало подивиться, что маркиз вообще пришёл сюда.

А вот Вайлет своих эмоций сдержать не мог: его взгляд продолжал улавливаться каждое движение маленькой принцессы. Мальчишка испытывал нечто новое, потрясающее; он словно бы начинал понимать слова отца, касающиеся выбора господина.

Процессия проследовала вглубь замка, на прислугу никто не обращал внимания. Айрон Дежчь заметил среди множества лиц своего сына и подошёл к нему, но Вайлет был настолько поглощён образом принцессы, что совершенно не замечал происходящего. Айрон грубо одернул сына за плечо и потащил за собой, подальше от чужих глаз и ушей.

- Отец? - удивлённо пробормотал Вайлет, далеко не сразу поняв, что Лацика уже скрылась из поля зрения.

- Прекрати так глазеть! - отрезал Айрон. - Не след простому человеку так на носителей королевской крови смотреть, можно и совсем без глаз остаться.

Вайлет не понимал гнева отца и не хотел сейчас понимать. Его мысли были заняты принцессой: милой слабой девочкой, пусть и наследницей короны Гоццара. Ему хотелось её защитить, уберечь от всех тех, кто сейчас окружал Лацику. Однако Айрон и не собирался продолжать затеянную беседу с сыном.

- Не преклоняйся сердцем перед Миднаттами, - негромко проговорил воин. - Следуй только за королевой.

Вайлет удивлённо посмотрел на отца, но тот уже уходил прочь от сына, даже не подумав обернуться. Странная встреча после двух месяцев разлуки, но мальчишка не мог всерьёз задуматься над словами родителя - они казались излишними, ненужными. Он итак уже мысленно преклонялся перед принцессой. Только перед ней.

Новости, облетевшие Гоццар за несколько дней, подняли настоящую панику в королевстве: Рамансфор отдан йестинцам! Отдан практически без боя! Народ, жизнь которого в последние десятилетия и так была несладкой из-за увеличившихся поборов в казну Гоццара, постоянно завязанного в каких-то военных конфликтах, всерьёз опасался масштабной войны - теперь она казалась неизбежной. Йестину удалось не только быстро захватить значительную часть восточных земель, но и каким-то образом проникнуть в Рамансфор: если уж королевский замок оказался беззащитным, то что говорить о множестве мелких городков и деревушек, оказавшихся на пути врага.

Король и королева были убиты, их тела уничтожило пламя пожара, разгоревшегося в северном крыле Рамансфора. Юной принцессе удалось спастись, и каждый гоццарец мысленно благодарил высшие силы за сохранение хотя бы её жизни, однако многие понимали, что сейчас слово новой королевы ничего не будет значить. Да и на что может повлиять мнение семилетней девочки? В этом возрасте дворянские дети ещё забавляются дорогими игрушками, а не управляют землями и министерствами. Власть переходила к её поколению, и единственным регентом становился сын герцога Миднатта - Алексис. Но мальчишке самому ещё и десяти лет не исполнилось, чтобы всерьёз браться за свои государственные обязанности. Многие не скрывали своего мнения, что герцог Миднатт, известный каждому, но любимый немногими, должен стать временным королём, не примеряя короны: руководить Гоццаром через своего сына. Особо смелые или же особо глупые позволяли себе говорить о том, что неплохо было бы прервать теперь уже бесполезную династию Ноктэ, узаконить правление Миднаттов. Либо в междоусобицу они не верили, либо считали, что их она не коснётся, но речи таких наглецов сразу пресекали, хотя и никак не наказывали за подобное свободомыслие. Перечень влиятельных фигур королевства не ограничивался только лишь герцогом, так любезно уступившим правление переданным ему замком осиротевшей принцессе, однако на фоне величественного властителя земель Юуандефа все остальные казались тускловатыми, нерешительными.

Беднеющий народ, всерьёз опасающийся за свою судьбу, страхом порождал панику - за ней следовали беспорядки. Если поначалу тех, кто напрямую намекал о необходимости смерти юной королевы, было очень мало, то с каждым днём их становилось всё больше. Люди собирались на площадях, шумели, кричали, но всё же мирно расходились по домам - то было всеобщее оживление первых дней после роковой для королевской семьи ночи. Герцог Миднатт, как и некоторые другие именитые дворяне, не вмешивался в ход событий до тех пор, пока они не грозились перерасти в настоящее народное восстание. Он понимал, что достаточно совсем немного подтолкнуть толпу, чтобы последовала кровавая смена династии, однако считал подобное развитие событий не самым лучшим из возможных. Нет, конечно же, жизнь Лацики его совершенно не интересовала, однако Миднатт слишком хорошо осознавал, что нынешнее возбуждение народа - результат наслоения множества проблем Гоццара; взятие врагами Рамансфора просто стало причиной к выплеску уже давно копившегося негодования, недовольства властью. Люди вовсе не ненавидели Лацику, им было жаль девочку, однако именно она сейчас являлась олицетворением той самой власти, которая, по мнению простых обывателей, и была повинна во всём. Не составило бы большого труда подстроить смерть юной королевы, а затем и самому надеть корону, официально обозначив начало правления новой, восьмой династии Миднаттов, но ведь проблем Гоццара от этого не стало бы меньше. Разрешить их сейчас не представлялось возможным: на это потребуются годы напряжённой работы. Если же народ не получит мгновенных результатов после смены династии, то чего им будет стоить вновь поднять волну недовольства, которая уже обрушится на голову самого герцога? Этим необразованным дуракам ведь не объяснить, что немедленного улучшения жизни так просто не добиться.

*******

Ранним утром, на шестой день после трагедии Рамансфора, герцог Миднатт вместе со своим сыном и сопровождающими их воинами выехал из Юуандефа. Юный маркиз выполнял приказы родителя беспрекословно, искренне считая, что его разуму ещё не хватит опыта, дабы постичь всю глубину замыслов отца - Алексис был идеальной марионеткой, за верёвочки которой так ловко дёргал герцог. Мальчик даже не спрашивал, куда именно намерен ехать его отец, когда тот накануне вечером пришёл в его покои, чтобы предупредить об утренней поездке. Ни само место, ни причины Алексиса не волновали: разве у него было право отказаться, воспротивиться? Нет. А значит, и незачем было заранее ломать голову над тем, что не только неизбежно, но ещё и не слишком обременительно. Маркиз совсем нечасто покидал пределы Юуандефа, однако его не тревожила ограниченность собственной свободы, как и не радовала возможность покинуть замок: Алексису было всё равно.

Однако при всём своём равнодушии Алексис вовсе не был глуп. Извечное спокойствие и холодная рассудительность позволяли ему без лишних примесей отвлекающих эмоций улавливать суть тех или иных событий. Герцог Миднатт не собирался сразу раскрывать все свои планы даже перед собственным сыном, которому предстояло стать его главным орудием, который уже им стал, получив титул регента, но Алексис и не нуждался в объяснениях. Пусть он и подчинялся властному родителю, но его действия нельзя было назвать просто слепым выполнением приказов. Безмолвным - да, слепым - нет.

Маркиз не спрашивал, куда они так торопятся, однако он прекрасно помнил все карты окрестностей: по этой дороге можно было добраться до Релиренса - крупнейшего города земель близ Юуандефа. Судя по разговорам, услышанным в замке, там народ был особенно взволнован, ведь многие полагали, что йестинцы последуют вглубь Гоццара, намереваясь разделаться с принцессой Лацикой. Жаль, конечно, что такие глупцы не задавались вполне обыденным вопросом: зачем врагу это делать? Но герцог явно стремился попасть туда не с намерениями утихомирить людей: свита была небольшой, неброской. Сами Кроу и Алексис ехали верхом, без дворянских гербов, в неяркой одежде, прикрытой плащами - таково было распоряжение герцога. Конечно, случайным путникам не требовалась особая сообразительность, чтобы понять, что перед ними дворяне, однако на самих Миднаттов ничто не указывало. Герцог явно не хотел привлекать в этой поездке к своей личности внимание, но и сына с собой захватил неслучайно.

Не так далеко от города лошади перешли на шаг. Охрана держалась на расстоянии, но была готова в любой момент прийти на выручку своему господину.

- Мы направляемся в Релиренс, - впервые за всю дорогу заговорил герцог, немного притормозив своего коня, дабы сын сумел с ним поравняться. Но Алексис ничего не ответил, даже не взглянул на отца, ведь сказанное для него и так было очевидным. - Там сейчас неспокойно, но не думаю, что нам угрожает опасность.

- Сейчас даже в стенах Юуандефа небезопасно, - негромко проговорил маркиз в своей привычной манере, которая не выражала ровным счётом ничего.

- Отчего же? - герцог хоть и не считался со словами сына, но привык всегда выслушивать их до конца. - Юуандеф прекрасно защищён. Этот замок ещё никогда не покорялся врагу.

- Как будто Рамансфор спасли его высокие стены.

- Хех, - губы Кроу Миднатта тронула едва заметная усмешка. Его сын, его любимая марионетка, на которую он возлагал столько надежд - в сообразительности своей родной крови не следовало сомневаться. Алексису было без малого десять лет, и за это время он ни разу не подал герцогу даже тени сомнений. - Жуткие времена настали для Гоццара.

- То народ бунтует, то собственные министры предают.

- Одного права крови недостаточно, чтобы носить на своей голове корону, - вновь не без усмешки отпарировал герцог. Он не опасался, что их кто-нибудь услышит.

- Правитель должен всегда оставаться слугой народа.

- Без сомнения! Король не должен забывать, что именно его подданные делают его королём. Как только монарх забывается, предаваясь своей иллюзорной славе, у народа появляется право судить его.

- Но как доказать, что этот суд действительно обоснован? Избранные судьи вполне могут оказаться не палачами, а убийцами.

- Обоснования ты получишь сегодня же. Сам народ, чью волю исполняли судьи, поведает тебе о необходимости содеянного.

- Но едва ли людям придётся по душе, что судьи используют не свои руки, а руки врагов, расплачиваясь с ними за работу землями государства.

- Народ этого не узнает! Рукопожатиями с врагами обменивались не сами судьи, а те, кто был заклеймен предателем и уничтожен во славу Гоццара. Уничтожен уже после проделанной работы, конечно. Земли будут отбиты, государство-недруг наказано за преступление против нашей короны. Человек, возглавивший наказание, станет героем, всенародным любимцем.

- В таком случае, я целиком принадлежу вашей мудрости.

После этих слов Алексиса герцогу оставалось только едва заметно улыбнуться. Пусть Кроу Миднатт и ходил по самому краю, но глаза его были открыты. Он видел, куда следует поставить ногу, дабы не упасть в пропасть.

- Оставайтесь здесь, - бросил герцог стражам, когда издалека показались стены Релиренса. Его воины привыкли повиноваться без лишних вопросов, предпочитая все свои мнения по поводу опасности действий дворянина оставлять при себе. Алексис же оказался немного заинтригован происходящим: отец намеревался ехать в город совсем без сопровождения - действительно рискованный шаг. Но, видимо, на то существовали веские причины. Юный маркиз, как и воины герцога, не задавал вопросов, полностью полагаясь на ум своего властного родителя.

Миднатты неторопливо направились к главным воротам Релиренса. Сотни людей ежедневно проходили через них, и даже сейчас, несмотря на то, что утро ещё было ранним, людской поток выглядел плотным. В такой толпе затеряться оказалось достаточно легко, оставалось только скрыть лица за капюшонами плащей. Всеобщее волнение ощущалось сразу: оно было столь сильным и очевидным, что поневоле начинало казаться, словно ураганы эмоций не людей вовсе охватывают, а сам город. Быть может, ответы действительно придут сами, стоит только прислушаться.

Релиренс представлял собой не только крупнейший город северных земель королевства, которые окружали Юуандеф, но и один из главных культурных и торговых центров Гоццара - он был немногим моложе замка первого короля. Самые масштабные ярмарки и празднества проходили на просторных площадях Релиренса, народные волнения тоже начинались именно здесь, волнами расходясь на остальные земли королевства. Город этот был не так густонаселён, как бывший столичный Лиросфиль на востоке или Сельфденуйт и Яароттан на западе, однако именно из-за его старинной архитектуры и немалого свободного пространства в центральной части Релиренс умудрялся на протяжении сотен лет оставаться лицом Гоццара.

Просторные улочки с аккуратными домами, мастерскими и лавками; мощённые каменные дороги, размеренной паутиной пересекающие город, соединяясь в центре Релиренса, на главной площади, где люди собирались и во время празднеств, и во времена бед, куда они приходили поглазеть на казни; крупнейшая библиотека, университет, множество теневых гильдий, от которых государству была как выгода, так и вред, - таким был этот город. Люди здесь жили ничем не лучше, чем в других частях Гоццара, однако именно настроения Релиренса могли обрисовать общую картину событий, происходящих в стране.

Герцог ехал первым, и для Алексиса было совсем непросто не упустить его из виду в этом потоке всадников, пеших путников и торговцев с нагруженными телегами. Кроу Миднатт не опасался, что его сын потеряется, герцог даже не оборачивался, чтобы посмотреть, едет ли Алексис за ним вообще. Однако подобное поведение было обусловлено вовсе не равнодушием: сына он любил, но любил по-своему, как и подобает властному человеку, преследующему далеко не мелочные цели. Всё же герцог рассчитывал вырастить не столько наследника, сколько будущего короля; он понимал, что всё время находиться подле орудия своих замыслов ему никто не позволит - враги найдутся всегда. Алексис должен был научиться действовать самостоятельно, но именно так, как того пожелал бы его отец.

Голоса людей сливались в нечто единое, представляя собой многокрасочный сгусток эмоций. Разобрать этот клубок на отдельные нити оказалось сложно, однако Алексис просто продолжал прислушиваться. Он выжидал того момента, когда в его сознании эта многокрасочность начнёт делиться на отдельные оттенки; нужно было всего лишь привыкнуть к безумности палитры Релиренса, переполненного жизнью.

В густом потоке никто не признавал дворян, поэтому их лошадей частенько толкали, в адрес всадников иной раз сыпались ругательства, и если Алексис абсолютно равнодушно реагировал на подобные выбросы в свою сторону, то герцог, откровенно ненавидящий грубость необразованного люда, то и дело порывался схватиться за рукоять меча, но каждый раз останавливал себя. Дело, которое привело его в Релиренс, следовало завершить без лишних проблем, без привлечённого к своей персоне внимания. Однако маркиз не только внимательно прислушивался к окружающему гулу, но и следил за каждым движением отца: должен ли и он так же реагировать?

Но вскоре людской поток начал редеть, а потом и вовсе пропал: герцог завернул на какую-то неширокую улочку и, проехав ещё немного, остановился возле неприметной таверны со старой вывеской. Внутри играла отвратительная музыка, слышались громкие голоса и смех. Герцог начал спешиваться, и Алексис намеревался последовать его примеру, но Кроу его остановил.

- Ты не пойдёшь со мной, - сказал он. - Эти дела тебя не касаются. Впрочем, ты волен свободно распоряжаться временем до тех пор, пока вновь не понадобишься мне. Ближе к полудню вернёшься сюда - больше от тебя ничего не требуется. Однако не забывай, что раскрывать своё настоящее имя запрещено вне зависимости от ситуации.

Алексис ничего не ответил, только слегка склонил голову, но герцог на него уже не смотрел. Он спешился, отдал поводья выбежавшему из таверны мальчишке и вошёл внутрь.

*******

Кроу Миднатт даже не обернулся, чтобы посмотреть на сына: мыслями он уже находился в разговоре с человеком, который должен был ожидать его в этой обычной на вид таверне Релиренса.

В голову сразу ударил мерзковатый запах выпивки, пота и грязи, и дворянин не сумел сдержаться, чтобы не поморщиться и не прикрыть рукой нос, привыкший к изысканным ароматам. Тусклое освещение, несколько пьяниц жуликоватого вида, пришедших в таверну уже с раннего утра, их громкие разговоры и смех, явно нетрезвый бард, пытающийся что-то сыграть, однако его инструмент издавал лишь череду отвратительных нескладных звуков, - всё это вызывало лишь раздражение. Однако Кроу Миднатт сам выбрал для встречи это место и выбрал неслучайно.

Приглашённый Виилак Морра уже находился в таверне. Герцог сразу заметил его, хотя лицо маркиза тоже было сокрыто от чужих взглядов. Миднатт с усиливающимся раздражением подумал, что его собеседник уж слишком отличается от других посетителей таверны: покрой плаща маркиза выглядел совсем нескромным для места, в котором решил остановиться его хозяин, как и горделивая осанка и виднеющиеся холеные руки с бледной кожей. Быть может, Морра действительно старался быть незаметным, однако получалось это у него крайне неидеально. Он сидел за одним из грязных столиков, совершенно отрешённый от всеобщей атмосферы; еда и выпивка, которую маркиз заказал просто для вида, так и осталась нетронутой, и какой-либо внимательный взгляд это могло навести на нежелательные мысли.

Однако герцог не заметил в таверне никого, кто мог бы внушать хоть тень опасений. Морра, явно заскучавший от долгого ожидания, увидел вошедшего человека и даже невольно вздрогнул, собираясь вскочить, узнав Кроу Минатта, но вовремя спохватился, вспомнив об уговоре. Герцог же свою роль отыгрывал идеально, в своей обыденной манере: он окинул взглядом помещение, словно бы разыскивая столик, куда можно было бы присесть, затем совершенно непринуждённо подошёл к маркизу.

- Доброе утро, - громко поздоровался он, стараясь даже интонацию своего голоса сделать грубее.

- Ах, д-да... Д-доброе, - чуть растерявшись, проговорил Морра, но тут же взял себя в руки. - Хотя... какое же оно доброе? Что в городе творится...

- Оживлённо, не спорю. Могу присесть?

- К-конечно. Отчего бы нет? Составьте мне компанию. Значит, говорите, оживлённо.

Весь этот фарс был оговорен заранее, дабы не привлекать лишнего внимания, но, судя по всему, на скрытных дворян и так никто не смотрел: в привычном шуме таверны их разговор вообще едва ли был услышан. Однако они продолжали свою игру, начав знакомиться, назвав ненастоящие имена. Так продолжалось до тех пор, пока не принесли еду, заказанную Миднаттом вновь же для отвлечения внимания - с этого момента они могли говорить о том, что и заставило их решиться на эту встречу.

- Вам следовало бы одеться менее приметно, - тихо проговорил герцог, хотя в его голосе не промелькнуло ни тени недовольства.

- Но не в лохмотьях же каких-то ехать! - маркиз, судя по вмиг изменившейся торопливой интонации, был раздражён всей этой ситуацией, ведь ему, дворянину, пришлось ехать в Релиренс инкогнито, да ещё и как оборванцу какому-то!

- Государственный дела - это вам не королевский бал, - заметил Миднатт. - Здесь непросто всегда оставаться чистым. Впрочем, это уже не так важно. Где вы оставили свою охрану?

- Так у ворот ещё, как вы и посоветовали. Но... герцо... кхм... разве это не опасно? Вы уверены, что в городе нам ничто не угрожает?

- Только собственная глупость и её результаты.

- Я вас не понимаю.

- Не удивительно, - промолвил герцог, но тут же решил прервать эту бесполезную трату времени. - Сегодня в Юуандеф съедутся все дворяне...

- Я, безусловно, это знаю, - возмущённо сказал Морра.

- Будет проведено официальное признание Лацики королевой, - не обратив внимания на слова маркиза, продолжал Миднатт, - а Алексиса, как наиболее близкого родственника её поколения, - регентом.

- Что ещё можно оспорить, - пробурчал маркиз.

- Слух в народе уже пущен, - герцог вновь проигнорировал вставку в его речь, - у стен Юуандефа соберётся люд. Едва ли найдётся тот, кто попытается поддержать Лацику: им сейчас всё равно, кто на троне, они придут лишь потому, что в замке соберётся всё дворянство. Однако представителям благородной крови дела нет до этих бедняков и бездельников, но каково будет королеве?

- Цели наши схожи, гер... - Морра вновь успел оборвать себя. - Не будем тратить время на ненужные беспокойства, а лучше обсудим дальнейшую стратегию. У вас есть на примете те, кто будет поддерживать девчонку?

- А вы думаете, что такие найдутся?

- Ни в чём нельзя быть уверенным до конца, я привык во всём немного сомневаться.

- Ваше право, - усмехнулся Миднатт.

- Нам необходимо, чтобы на начальном этапе никто не пытался встать на нашем пути. Но если защитники у девчонки действительно найдутся?

- Кто? Вы можете назвать имена? Фритель? Митложе? Экстилар? А не слишком ли они заняты обороной своих земель от йестинцев? Да и остальные... Никто не станет ставить на королеву, которая утащит всех на дно.

- В таком случае...

- В таком случае, нам остаётся лишь дождаться, когда регент станет всенародным героем. С нашей помощью, конечно. Теперь же давайте обсудим, с чего следует начать.

********

Юный маркиз смотрел на отца до тех пор, пока тот не скрылся за скрипящей дверцей таверны. Странное местечко для дворянина, но вполне подходящее для заговорщика - Алексис понимал, что ему действительно ещё не место в такой политике.

Некоторое время мальчик просто сидел на лошади, прислушиваясь к далёкому шуму толпы, собирающейся на главной площади Релиренса. Алексис не торопился распоряжаться своей неожиданной свободой, и эта заминка была вызвана вовсе не тревогой или страхом по причине того, что находиться в одиночестве в таком большом городе ему приходилось впервые, а желанием с наибольшей выгодой потратить это время.

Таверный мальчишка, уже успевший отвести лошадь герцога в конюшню, вернулся, полагая, что и второй всадник всё же решит остановиться здесь, однако маркиз лишь отрицательно покачал головой, скрытой под капюшоном, и легонько тронул поводья. Конь, издав тихое ржание, неторопливо поплёлся по неширокой дороге, уходя дальше по этой улочке. Алексису не хотелось возвращаться в сплошной людской поток, поэтому он решил добраться до главной площади по паутине подобных теневых мест Релиренса.

За поворотом последовала ещё одна неширокая улочка, ничем не отличающаяся от предыдущей: грязно, паршиво пахнет, но в меру тихо и спокойно. Выбранный маркизом маршрут по закоулкам Релиренса мог оказаться опасным, ведь обычно стражники редко патрулировали такие злачные места, однако для своих малых лет Алексис был достаточно высок и рассчитывал, что, укутавшись в длинный плащ, вполне сумеет сойти за взрослого; виднеющиеся ножны тоже казались весьма красноречивым аргументом. Но с другой стороны, среди всякого преступного отребья здравомыслящие обычно встречались нечасто, чтобы наличие оружия заранее возымело какое-либо действие. Однако Алексис не боялся: им мог двигать лишь расчёт, но никак не эмоции.

- Чего это ты свою ржавую железяку достал? - послышался откуда-то голос, и его обладатель громко захохотал. Говоривший находился далековато, но Алексис прекрасно его слышал, однако продолжал неторопливо ехать, не поднимая взгляда, всем своим видом показывая абсолютную незаинтересованность.

- Так, а если и вправду война? - второй голос был низким, хриплым.

- Хех, и что ж? Этой рухлядью махаться собрался? Да она ж у тебя в руках развалится! Просто в пыль превратится!

- А что поделать? Вооружать ополчение никто не будет, сам знаешь. Не ждать же с голыми руками, когда йестинцы ко мне домой пожалуют! Хоть кого-нибудь из них, но с собой захвачу.

- Ежели успеешь, - уже совсем без насмешки ответил первый. - Теперь и удивляться не приходится, если враги уже завтра будут здесь. Рамансфор сдали, поборы вновь увеличили, но что-то я не видел, чтоб войска где-то поблизости находились. Нас даже защищать не будут.

- И что ж делать? - испуганно проговорил третий голос. - Бежать?

- А придётся, и побежим! - вновь заговорил первый. - Иль помирать собрались? Короне мы не нужны, дворяне на нас тоже чхать хотели! Запрутся в своих замках, отсидеться попробуют. Да только королевский замок был взят, поэтому и их не устоят.

- И поделом!

- Да нам-то обрадоваться уже не удастся. Если не от вражеского оружия помрём, так от голода! Скоро осень, а стража тащит всё, что сожрать можно.

- Так ты чего? Не знаешь что ли, что прятать нужно побольше?

- Знаю, конечно! Но всё ведь не спрячешь...

Алексис отъехал настолько далеко, что продолжения этого разговора уже не услышал.

- А всё почему? Да потому что нет дела до нас! - надрывался где-то другой голос, и ему вторили согласными возгласами. - Вы хоть знаете, что с людьми на востоке-то случилось? Да перерезали их всех! Всех! И ведь все эти графья да барончики со своими отпрысками успели сразу убежать, как будто знали о том, что йестинцы придут, а люд простой для них - ничто! Грязь! Да предали нас! Сколько лет уже народ обирают, что он на улицах мрёт? А?!

- А весной что? - то была уже частица из другого разговора. - Прибыли, значит, с поборами новыми. Всех несогласных тут же наказали; кого-то повесили даже, чтоб другим неповадно было супротив королевской власти идти. Сказали, мол, возможны вторжения йестинцев - нужно укреплять границы, новые воинские отряды вооружать. И где теперь эти отряды? Там же, где и король с супругою своею?

- А в начале лета, - кто-то торопливо ответил ему. - Помните, как в Рамансфоре бал закатили? Это что ж получается? Король денег на развлечения себе всегда находит, а на охрану границ - нет? Вот и поделом ему, что головой поплатился!

- Так на то он и король, чтобы себя ни в чём не ограничивать, - заговорил было кто-то.

- А люд простой, значит, пусть дохнет?! - и тут вспыхнула такая волна выкриков, что разобрать дальнейшее оказалось невозможно.

Юный маркиз продолжал неторопливо ехать, вслушиваясь и вдумываясь. Если именно про такой ответ говорил герцог, то он оказался действительно прав: теперь Алексис понимал, что об умершем монархе в народе не то что не сожалеют, но даже считают, что его настигло справедливое наказание. Поневоле младший Миднатт начал задумываться, как сильно изменится мнение всех этих людей, когда через некоторое время эмоции поутихнут. Изменится ли вообще? Судя по всему, возможная война действительно никого не удивит - она кажется очевидной, неминуемой. Алексис ощутил во всех этих услышанных речах не только потоки негодования, но и тень отчаяния; она едва заметно промелькнула, но маркиз успел уловить её гниловатый запах. Отчаяние было действительно гнилым: эти человеческие сердца совершенно не находили того, во что могли поверить, за что могли зацепиться в слепой надежде. Страшные времена наступили для жителей Гоццара, непомерно тяжёлые. Наверное, если бы Алексис умел чувствовать всю полноту эмоций, то и на него ненароком перебралось бы это мерзкое отчаяние, однако сын герцога продолжал оставаться невозмутимым сторонним наблюдателем, слушателем.

Голосов становилось всё больше - Алексис Миднатт приближался к главной городской площади. Выехав с узкой улочки, он вновь очутился в людском потоке: шум плотной завесой накрыл его с головой, лошадь вновь периодически толкали, в сторону всадника сыпали ругательствами и сердитыми взглядами. В такой суматохе маркиз вполне мог стать частицей этой толпы, несмотря на своё благородное происхождение. Это ощущение было странным, непонятным, но новым, и поэтому немного интересным; могло показаться, что сейчас будущий король находился во власти простого народа. Но то, конечно, были лишь мысли Алексиса, возникшие в его голове образы, ничем толком не подкреплённые: на самом деле эти люди ничего не могли решать - только отчаиваться.

Поток уводил маркиза против его воли, но он и не думал препятствовать этому.

- Что ты намерен делать? - долетело до его слуха.

- О королеве что-нибудь слышно? - раздалось уже с другой стороны.

- На цены-то посмотри! Ещё лето не закончилось, зерно не собрали на востоке, не успели. Голод этой зимой будет пуще того, что прошлой был.

- Бежать бы надо...

- От сына твоего вести есть?

- А принцессу живой кто-нибудь видел? Иль просто выдумками народ опять кормят?

- Достаточно, - прошептал Алексис, так и не подняв взгляда. - Достаточно, мне не нужно больше доказательств. Я стану королём этой обречённой на отчаяние земли.

К таверне маркиз вернулся ещё до полудня - в продолжении прогулки по Релиренсу он больше не нуждался. Сам герцог покинул напрочь пропахшее дешёвой выпивкой местечко раньше обговоренного срока, но сын уже ожидал его. Вопросов друг другу они не задавали, словно и без этого знали, чем занимался каждый из них. Алексис только заметил улыбку на лице отца: тот явно был доволен состоявшимся в таверне разговором.

- Нам следует поспешить в Юуандеф, - проговорил старший Миднатт. - Вскоре в замок съедутся все, в ком есть хоть жалкая капля дворянской крови, дабы выразить новой королеве своё соболезнование. Ха! Как будто обычные слова сумеют что-то изменить в расположении карт, что перемешались так случайно.

Герцог вновь позволил себе усмехнуться. Не стоило даже сомневаться в том, на чьей стороне оказалось большинство козырей. Большинство? А не все ли? И сейчас его главный козырь ехал рядом с ним, готовый в любой момент выполнить волю своего настоящего правителя. Да, в глазах Алексиса настоящим правителем Гоццара стал Кроу Миданатт - человек, действительно способный, по его мнению, что-либо изменить в королевстве. Будущий король готов был уже сейчас преклонить колено перед своим властителем, но именно перед первым человеком Гоццара, а не перед отцом: если герцога иной раз посещали отеческие чувства, то для Алексиса всё сыновнее было чуждо.

*********

Все эти несколько дней, прошедших с момента ночного побега из Рамансфора, Лацика Ноктэ провела в борьбе с собственными чувствами. В этом внутреннем сражении не могло быть победителя или проигравшего, и только изредка появляющийся румянец на бледной коже мог свидетельствовать о том, что на сердце у девочки действительно неспокойно.

Юуандеф, куда Лацику привёз герцог Миднатт, оказался действительно впечатляющим замком: всё здесь было пропитано духом прожитых веков, и с непривычки эта насыщенность казалась тяжёлой, угнетающей. Однако девочка не имела права показывать свою растерянность на людях - только скорбь по умершим родителям, ничего другого. Теперь про страх следовало позабыть, все противоречия оставить где-то глубоко в себе, чтобы их не увидели чужие глаза, чтобы не попытались воспользоваться ими против новой королевы. Всего одной сумасшедшей ночи Лацике оказалось достаточно, чтобы совсем по-другому взглянуть на свою жизнь. Однако эти внутренние изменения могли заметить лишь те, кто хорошо знал девочку, а таких людей, естественно, никогда не было подле королевской наследницы. Прежде никто не пытался заглядывать к ней в душу, расценивая Лацику Ноктэ не как принцессу, но как дворцовую игрушку - сейчас это было девочке даже на руку. Она не обманывалась насчёт искренности своего неожиданного спасителя, но продолжала разыгрывать роль марионетки, которая сделает всё, что скажет властный родственник. Юная королева ещё не могла с полной уверенностью ответить, зачем она понадобилась герцогу живой, ведь у него была возможность избавиться от неё.

Лацика ожидала, что Миднатт попытается манипулировать ею с первого же дня, однако он, в свою очередь, продолжал разыгрывать роль сочувствующего родственника: сочувствующего не столько новой королеве, сколько дочери своего брата, ещё совсем маленькой девочке, так неожиданно оставшейся без чьей-либо опеки. Лацика имитировала скорбь и смущённые из-за чужой доброты улыбки, герцог не спешил выкладывать на стол все свои козыри. Его мотивы оставались туманными, но одно становилось очевидным: убивать юную королеву ему было не с руки, иначе он не упустил бы шанса избавиться от всех Ноктэ ещё в Рамансфоре. Пусть Лацика была ещё совсем юна, но она уже понимала, что едва ли Кроу Миднатт посмеет тронуть королеву в Юуандефе, где, несмотря на откровенно направленные против короны настроения в народе, вблизи неё самой все невольно проникались уважением к юной правительнице Гоццара. Лацика не могла этого не заметить, пусть и понимала, что все пытаются ей угодить до тех пор, пока людские сердца трогает её личная трагедия.

Время от времени у юной королевы начинала кружиться голова, на щеках появлялся румянец, и тогда к ней бежали все, кто находился рядом, чтобы подхватить, привести в чувство, не позволить потерять сознание. На глазах Лацики не появлялись слёзы, но её шаткое эмоциональное состояние и так воспринималось как глубочайшая скорбь. Откуда же им было знать, какие причины на самом деле заставляют голову кружиться, а сознание мысленно погружаться в нечто особенное? Именно особенное: юная королева впервые в жизни ощутила, как вязкий огонь растекается по её венам, наполняя окружающий мир доселе неведомыми красками.

Девочка великолепно разыгрывала свою роль. О смерти родителей и своей дальнейшей судьбе она не говорила, но кулачки сжимала, словно бы терзаемая этими нерадостными думами. Старалась выглядеть спокойной, но иногда словно бы случайно пыталась ухватиться за кого-нибудь, дабы не упасть, устоять на ногах. Она с завидной искренностью интересовалась судьбой потерянных в этом окутанном тайной конфликте с Йестином земель, людей, чьи дома оказались на пути врагов Гоццара, слуг Рамансфора, из которых едва ли кто-то сумел остаться в живых. Прислугу Юуандефа и стражников трогала озабоченность маленькой девочки участью простых жителей королевства; даже если в городе они и проникались народными настроениями, направленными против новой королевы, то в замке вновь готовы были с искренностью и горячностью упасть перед ней на колени. Лацика понимала, что долго на её стороне они оставаться не будут, но пока что ей было важно закрепить за собой право жить: пусть стража здесь и подчинялась герцогу Миднатту, но никто из них не решится нанести вред королеве, а, быть может, кто-то даже встанет на её сторону.

Был среди всех обитателей Юуандефа один назойливый мальчишка, что постоянно крутился рядом, попадался на глаза, и это немного злило Лацику, но лишь до тех пор, пока она не узнала, что этот слуга - сын стражника, который выводил девочку из королевских покоев в Рамансфоре. Царственная малышка не стала делать скидку на возраст своего нового подчинённого: сейчас, как ни странно, даже такая маленькая незначительная жизнь могла оказаться существенной поддержкой. Тем более, Лацика очень хотела, чтобы сам Айрон Дежчь стал её личным стражем, однако воин куда-то пропал из замка, его нигде не было видно. Просить же герцога, чтобы тот отдал ей своего подчинённого, юная королева не решилась: Миднатт вполне мог в дальнейшем использовать это против неё. Особого доверия Айрон у девочки не вызывал, но именно с ним ей привелось пережить тот переломный момент своей жизни. Тот странный момент.

Прошло несколько дней, но Лацика никак не могла выбросить из головы всё то, что видела, что почувствовала в окутанном тьмой потайном коридоре Рамансфора. Тень страха, который ей пришлось тогда испытать, продолжала преследовать девичье сердце, наполняя его тем самым притягательным, сладостным волнением; оно и вызывало румянец на бледной коже королевы. Лацика ничего не могла с собой поделать, но в глубине души ей и не хотелось вовсе избавляться от странных воспоминаний пережитого и привидевшегося. Всё увиденное тогда было всего лишь плодом воображения? Те тени в масках, призрачные сгустки, из-за которых хотелось кричать что есть мочи, пока хватает дыхания, тот неподдельный ужас, вызванный тем, что некто совершенно незнакомый тянул девочку за собой в темноту... Лацика не понимала истоков своего желания, пыталась приглушить его, однако оно продолжало извиваться в сердце, привнося и горечь и сладость, заставляя кровь приливать к щекам, а голову кружиться. Это состояние немножечко пугало, но в то же время юная королева хотела вновь испытать нечто подобное, ей снова хотелось задыхаться от охватившего послевкусия страха.

Направленность мыслей Лацики была странной, чуждой, и девочка старалась присмирить их, отвлечься на те изменения, которые подарила роковая ночь побега из Рамансфора. Окружающие люди помогали ослабить хватку уже пережитых эмоций, заставляли перенести внимание на них, на происходящее в Гоццаре, на сам Юуандеф, которому вскоре предстояло вновь вернуть себе статус королевского замка, но любое отвлечение становилось лишь временным лекарством от наваждения, что никак не хотело покидать сознание Лацики. Она пыталась гнать его, пыталась уверить себя в его отвратительности и неправильности, однако всё же опасалась совсем потерять, не имея возможности ответить для самой себя, почему так боится расстаться с воспоминаниями своего ужаса, практически позора! Ведь нынешняя королева, а тогда ещё принцесса, действительно боялась! И Айрон Дежчь, которого девочке так хотелось видеть подле себя, был самым главным свидетелем её страха. Но не только он: Лацика помнила имена всех, кто оказался хоть как-то замешан в событиях той ночи, пусть и словно бы пытаясь спасти её, наследницу трона.

Не слишком радостные причины помогли Лацике оказаться в этом великолепном замке, который носил статус королевского с самого момента основания Гоццара. Она представляла его иначе. Ей казалось, что это место должно быть сплошь окутано тайнами, заставившими когда-то представителей её династии покинуть Юуандеф. Когда-то королевская семья сбежала в Рамансфор, но по иронии судьбы корона вновь возвратилась в стены этого замка.

В любом случае, Юуандеф был не таким, каким его раньше рисовало девичье воображение - замок оказался ещё более удивительным. Рамансфор не шёл с ним ни в какое сравнение: словно крохотная деревенька на окраине, пытавшаяся претендовать на равные права со столичным городом. Юуандеф поражал своими размерами, возрастом и пышностью убранства. Здесь действительно ощущался дух прожитых эпох, когда королевство только образовывалось, когда расширялось, под свою диктовку писало историю окрестных земель - эти стены помнили, каким должен быть истинный Гоццар. Гоццар первых королей. Вери, Лигеранты и Рууна - ни одна из последующий династий не могла сравниться с ними, даже приблизиться к их величию, к значимости времён их правления.

Лацика бродила по огромным залам, протяжённым коридорам, галереям и в сопровождении герцога, и с приставленными к ней людьми, и со своим новым слугой, сыном Айрона, имени которого запомнить всё никак не могла - каждый из них показывал ей разные стороны замка. Но терзающих её вопросов юная королева задать не могла никому: Миднатт доверия не внушал, да и серьёзности терять перед ним не хотелось, а простые слуги едва ли могли знать что-то важное. Лацике хотелось узнать причины, по которым Юуандеф однажды был покинут королевской семьёй, представителями её династии. Что могло заставить их покинуть замок, так долго прослуживший резиденцией власти королевства? Этот вопрос был мучителен. Он заставлял девичье воображение наполняться сотней предположений, но ни одно из них не могло найти себе подтверждение.

Вопросы терзали, но взгляды, которыми Лацику пытались окружить со всех сторон, терзали ещё сильнее. В этот день юную королеву ожидало непростое испытание: ей предстояло впервые сыграть роль правительницы королевства, приняв в Юуандефе представителей дворянского сословия. Лишь неприятная формальность. Аристократы съедутся в Юуандеф лишь для того, чтобы собой расстановку сил в королевстве, существенно изменившуюся после смерти правителя и потери Гоццаром части восточных земель. Едва ли кого-то из них на самом деле интересовало горе Лацики или же её право на престол и корону, и девочка прекрасно это понимала.

Подготовка Юуандефа к дворянскому съезду началась ещё с прошлого вечера, погрузив замок, возвращающий себе законный статус королевского, в нервозность и торопливость. Решение о необходимости подобного мероприятия оказалось внезапным, и инициатива немедленного проведения чего-то подобного последовала от герцога Миднатта: теперь он единолично занимался принятием подобных решений, даже не удосужившись узнать мнения Лацики. Её желания никого не интересовали, поэтому она молчаливо держала их при себе, невольно ощущая себя лишь только малюсенькой деталью среди огромного множества других, куда более важных и значимых.

Конечно, Лацику не могло не задеть то, что теперь все те, кто ещё совсем недавно носился возле юной королевы, пытаясь угодить любым прихотям малышки, в первую очередь старались исполнить приказания герцога - на время подготовки его словно стало первостепенным. Лацика представляла, что вскоре ей придётся повстречаться с большей частью дворянства Гоццара, и мысли об этом заставляли её трепетать. Её горе было лишь причиной для этого масштабного мероприятия, центральной же фигурой, скорее всего, будет именно герцог Миднатт. Поэтому он и готовился к тому, чтобы Юуандеф сумел предстать перед гостями во всей своей таинственной красе. Пусть властный дворянин и откровенно недолюбливал этот замок, бывал в нём крайне редко, предпочитая ему другие свои роскошные каменные крепости, но всё же уважал эту немаловажную частицу истории королевства.

Тревожное осознание происходящего заставляло Лацику всё больше мысленно отстраняться от всеобщей суеты. Конечно, юная королева и не должна была ничего делать, однако желание наблюдать со стороны очень быстро сменилось на жажду бегства, и девочка действительно сбежала. Все бегали, шумели, ругались, и Лацика выгадала момент, когда ей удалось незамеченной проскользнуть в ту часть Юуандефа, которая считалась нежилой.

Этот замок действительно отличался своими впечатляющими размерами. Совсем непросто было представить, что когда-то каждый его зал, каждая комната были под присмотром сотен слуг, однако в нынешнее время едва ли использовалась половина Юуандефа: западное и северное крылья находились в настоящем упадке. Эту молчаливую и угрюмую половину замка Лацике даже не удосужились показать, ссылаясь на то, что по местам с дурной славой не следует бродить, иначе можно накликать беду на свою голову. Юная королева не слишком верила в подобные глупости, однако её капризы, за которыми скрывалась некоторая заинтересованность, надменно откланялись самим Кроу Миднаттом, находящим множество причин, чтобы не позволять Лацике бродить по заброшенным частям Юуандефа. В северном и западном крыльях при малейшем землетрясении, которые в этой части страны не были особой редкостью, случались обвалы; туда, по словам герцога, вполне могли пробраться беглые преступники, ведь стражи при нынешнем положении дел хватало только на то, чтобы обеспечиваться безопасность жилой половины замка. Лацика выслушивала Миднатта и действительно находила в его словах долю здравого смысла, но ничего не могла поделать с желанием знать всё о своих новых владениях, которые когда-то покинули представители её династии. Ноктэ были единственными, кто правил не в Юуандефе.

Юная королева позволила себе побег, хотя и понимала, что когда её пропажа обнаружится, в замке поднимется паника. Она понимала, однако на авантюру её вела уверенность в своём королевском праве знать о секретах резиденции собственной власти: эти стены могли хранить ответы на те вопросы, которые никак не оставляли в покое.

Как только звуки человеческой суеты растаяли среди окружающей тишины, Лацика почувствовала, что словно бы очутилась в совершенно ином месте: сама атмосфера казалась другой, незнакомой. Из обители живых звуков попав в место, погружённое в молчание, из света войдя в темноту, юная королева не могла не заметить, что и сама невольно пыталась оставаться совсем тихой, незаметной. Собственное дыхание казалось слишком громким и взволнованным, хотя причин для беспокойства не было никаких. Сердце забилось чаще, стоило только оставить жилую часть замка позади, однако это происходило вовсе не из-за того, что Лацика нарушала запрет - причина заключалась в ином. Если совсем недавно юная королева считала, что уже сумела ощутить дух былых эпох, то теперь она понимала, что ошибалась: настоящий дух затаился именно в заброшенной части замка. Стены были не просто пропитаны им, но во все стороны источали нечто невидимое и мощное, и Лацика действительно ощущала, как сила, чуждая этому времени, пронизывает её тело, стоит только прикоснуться к поверхности каменных стен, запыленных картин, разрушенных статуй. Или же девочка вновь попала в плен своего собственного воображения?

Мысли, вызванные этими чувствами, образы, навеянные этой атмосферой, не могли посоревноваться с тем, что привелось испытать Лацике в тайном коридоре Рамансфора, однако ей действительно удалось отвлечься на нечто новое, незнакомое, притягательное. Эта череда длинных коридоров, погружённых в тишину и полумрак, вереница красивых резных дверей, некоторые из которых были вырваны или частично разрушены, каменные обломки от стен и высоких потолков, оставшиеся, судя по всему, после землетрясений - это место поражало своей молчаливой грустью, печалью и затаённой болью. Могло показаться, что на самом деле существовало два совершенно различных Юуандефа, и едва ли этот мимолётно навеянный образ многим отличался от действительности. Сердце проникалось окружающей обречённой мрачностью, постепенно сжимаясь в приступе лёгкой болезненной грусти.

"Ничего, - повторяла мысленно Лацика. - Сейчас... Сейчас я уйду отсюда, ведь мне нельзя задерживаться. Уйду..."

Однако выполнить это она никак не могла: ноги уводили её всё дальше, и не было сил, чтобы воспротивиться этому странному увлекающему порыву, словно бы вознамерившемуся показать юной королеве оборотную сторону человеческой жизни и королевской власти. Лацика покорилась, отдала себя во власть чуждого ощущения. Девочка подумала, что ночью здесь могло быть действительно жутко. Сейчас мрачность окружающего пространства была разбавлена тусклым дневным светом, врывающимся внутрь через множественные окна, и за полуразрушенной статуей скрывалась лишь статуя, а за картиной - картина. Но каким мог предстать этот, второй Юуандеф ночью? Темнота любила всё преображать, раскрывая иную суть, пусть зачастую страшную, но в немалой мере притягивающую. Но можно ли было именно эту часть замка называть второй? Не являлась ли она первой, истинной, не пытающейся предстать перед людьми в хорошем свете?

Это сочетание различных образов переполняло голову Лацики, разливаясь и стекая тонкими струями из чаши её сознания. И вновь королева начинала ловить себя на том, что невольно пытается оживить в памяти события ночной трагедии Рамансфора.

Но постепенно первое впечатление начинало становиться привычным и тускнеющим. Тишина вернулась в изначальные границы, прекратив вырисовывать в воображении юной королевы образы молчаливых стен, столько веков наблюдавших за тем, что происходило в этом замке. Лацика оглядывалась по сторонам, и её взгляд встречал лишь обычный камень, изъеденный временем и человеческим забвением. Картинка великого прошлого и печального настоящего сливались воедино в девичьей голове, наполняя её и мыслями о былом, и надеждами о грядущем. Она - королева, и в её руках должна находиться власть, способная из куска земли сделать государство или же из государства сделать лишь кусок земли. Однако вокруг было слишком много бунтовщиков и предателей, жаждущих славы, богатства и власти, возносящих себя над королевством, и за их воцарением могла последовать гибель всего Гоццара.

За первыми впечатлениями уходили и тени отчаянных желаний. Стоило задуматься о возвращении, но Лацика невольно ловила себя на мысли, что заброшенная часть замка рада нечаянной гостье и желает, чтобы девочка задержалась здесь немного дольше. Юная королева сама не хотела уходить, не хотела возвращаться из этой тишины к изрядно надоевшей человеческую суете, где слова правительницы хоть и значили кое-что, но всё же не занимали первого места в головах людей. Там, в жилой части Юуандефа, находились владения власти герцога Миднатта, и скрыться от неё не представлялось возможным. Здесь же явственно ощущался жалкий отголосок бывшего королевского величия, который, однако, мог поспорить с правами ныне живущих. Девочке казалось, что атмосфера этого Юуандефа ещё не успела позабыть, как Вери, Лигеранты и Рууна одним лишь названием неприступного замка вселяли в сердца союзников благоговейный трепет, а врагов - оправданный страх. Однако то время ушло безвозвратно.

"Почему, - думала Лацика, - Ноктэ покинули Юуандеф? Почему предпочли Рамансфор, подарив статус королевского замка месту, которое во всём уступает величию Юуандефа? Почему? Ведь резиденция великих королей могла не словами, но тем, что скрывается где-то здесь, подсказать, как вернуть уже утерянную... славу моего королевства".

Взору открылась небольшая зала, где не было ничего, кроме расставленных в строгом порядке высоких изваяний и огромной карты Гоццара и соседних королевств, висящей на стене. Для чего это всё? Какой смысл имела эта малая обитель истории, оставшейся лишь на страницах книг и в памяти этих стен? Каменные глаза статуй, изображающих сплошь каких-то неведомых существ, смотрели на Лацику, и под этими внимательными пристальными взглядами юная королева ощутила себя лишь малой частицей жалкого настоящего, не способного даже попытаться сравниться с прошлым.

"Почему моя династия покинула Юуандеф?" - так и не вырвавшийся на свободу вопрос был явно задан обладателям этих каменных взглядов. Могли ли он что-то поведать? Если и могли, то продолжали оставаться безмолвными; Лацика и не ожидала, что холодный камень, переживший многих до неё, снизойдёт до ответа юной королеве, не сделавшей ничего, являющейся наследницей тех, кто так ничего и не сделал.

Покинув залу, Лацика очутилась в протяжённой галерее, где на одной стене располагался сплошной ряд больших окон, а на противоположной - произведения живописи прошлых веков. Картины-истории, и каждая из них могла поведать о частице былой эпохи. Сердце щемило, когда глаза смотрели на воина, облачённого в сияющие доспехи, окружённого своим войском, где каждый был первым, где каждый не понаслышке знал, что такое слава. Нынешний Гоццар успел позабыть вкус настоящих побед.

Лацика остановилась. Она понимала, что дальше уйти уже не может. Девочка не знала, сколько времени прошло с того момента, как она пересекла границу между нынешним Юуандефом и тем, что остался после первых династий королевства. Дневной свет ещё не померк, однако Лацика понимала, что её исчезновение даже на малый промежуток времени может существенно помешать ходу подготовки замка к дворянскому съезду: поднимется паника, её начнут искать. Юная королева хотела этого и не хотела одновременно, но если поначалу подобное эгоистичное желание было сильным, то теперь собственные, ещё детские капризы ей показались излишними, недостойными правительницы Гоццара. Следовало возвращаться.

"Но почему Ноктэ не правили в этом замке?" - и вновь этот вопрос занял собой все мысли. В Рамансфоре с Лацикой никогда не разговаривали об этом, а прочитанного оказалось слишком мало, чтобы попытаться ответить самой. Причины на самом деле едва ли отличались оригинальностью, однако юной королеве хотелось знать наверняка, ведь теперь она - единственная Ноктэ, вернувшаяся в изначальный королевский замок.

Но стоило ступить лишь шаг в обратном направлении, как Лацика ощутила нечто странное, неприятное, словно всё внимание заброшенной части Юуандефа в единое мгновение обратилось на неё. Сердце сжалось, и второй шаг получился сбивчивым, неуверенным. Девочка оглянулась по сторонам, но ничего необычного её взгляд не обнаружил: стены оставались стенами, а картины - картинами.

Однако дурное предчувствие не собиралось исчезать. Оно казалось настолько очевидным, что юная королева сразу же поняла: за ней кто-то наблюдает. Кто-то пристально следил за каждым её шагом, за каждым движением, вслушивался в стук её сердца и дыхание. Лацика пошла быстрее, сама того не заметив, но, покинув галерею, тут же остановилась: она надеялась попасть в небольшую залу с огромной картой на стене и странными высокими изваяниями, однако место оказалось совсем иным. То была уже другая галерея, значительно меньше предыдущей. Здесь находилось всего одно окно, пусть и большое, однако света, проникающего через него, оказывалось недостаточно, чтобы осветить всё помещение. В воцарившемся здесь полумраке виднелись силуэты статуй, очертания картин, высоких ваз, какого-то рельефа на стенах. Девочка решила, что ненароком пошла не в ту сторону, ошиблась в выборе направления, когда находилась в предыдущей галерее, где рассматривала картину с королём-воином.

Собственная ошибка немного смутила юную королеву, тем более, она никак не могла отделаться от ощущения, что в данный момент за ней внимательно наблюдают. Вернувшись обратно, вновь торопливо пройдя мимо уже знакомой картины, повествующей о каком-то славном моменте из истории Гоццара, Лацика торопливо прошла по галерее, украшенной множеством высоких окон и картин, ощущая, как чуждое внимание становится всё более навязчивым. Однако и тут девочку ожидало непредвиденное обстоятельство: вместо залы, которую она надеялась увидеть, Лацика попала в совершенно другое место, вновь незнакомое. Ни карты, занимающей собой огромную часть стены, ни высоких скульптур загадочных существ - ничего из того, что ещё какое-то время назад привлекло взор царственной девочки, здесь не было.

Лацика растерялась. Из галереи было только два пути, и ни один из них не вёл обратно. Как такое могло произойти? Юная королева продолжала просто стоять, удивлённым взором изучая новую залу, пытаясь обнаружить в ней хоть что-то знакомое. А чуждое внимание усиливалось с каждым мгновением бездействия, и вот уже Лацике начинало казаться, что к ней кто-то пытается приблизиться из темноты. Она дёрнулась, развернулась, намереваясь поскорее вернуться в галерею, где хотя бы было достаточно окон и света, чтобы не пугаться теней. Но и в этот раз сознанием Лацики завладело какое-то наваждение: впереди находилось не привычное освещённое пространство, а нечто, полностью погружённое во мрак.

Сердце сжалось; оно грозилось остановиться, вырваться из груди. Чуждый взгляд, словно бы теперь уже с нескрываемой насмешкой следящий за юной королевой, не позволял девочке вытащить на поверхность то, что сейчас творилось внутри щупленького девичьего тельца. От охватившего в мгновение ока страха хотелось закричать. Шутка, издевательство, кошмар - с Лацикой играли, и от этой мысли растерянность смешалась с возмущением. За королевой следили и, быть может, ожидали, когда она полностью поддастся панике, сбросит с себя обыденную маску вынужденного спокойствия. Здесь не было людей, однако наличие очевидного чужого внимания не позволяло девочке теряться в потоках эмоций.

"Кто здесь?" - ей очень хотелось это спросить, однако не было и тени уверенности, что голос предательски не дрогнет. Играть на потеху кому-то? Нет, гордость царственной девочки, теперь оставшейся совсем одной против дворянства королевства, где едва ли найдётся тот, кто будет искренне поддерживать её, не позволяла хоть и малышке, но уже королеве поступаться собственными принципами. Не бежать, не показывать ни растерянности, ни страха. Обратный путь должен быть, иначе Лацика не смогла бы сюда попасть. Она намертво зацепилась за эту мысль, не позволяя себе усомниться в её правильности ни на мгновение. Теперь заброшенный Юуандеф пугал, и девочка начинала жалеть, что не воспротивилась собственному желанию прогуляться по части замка, которую ей никто не потрудился показать. Однако подобные размышления казались излишними, и Лацика просто направилась туда, где было хоть немного света.

За ней продолжали следить, продолжали вслушиваться в её сбивчивое дыхание - усмирить его юная королева никак не могла. Кто-то приближался, находился уже совсем недалеко, и Лацике начинало казаться, что она даже слышит чужие шаги. Казаться? Теперь они совершенно очевидно раздавались в окружающей тишине. Испуганный вздох вырвался из груди, и девочка невольно подалась назад, натолкнувшись на одну из статуй, замерев всем своим существом от неожиданного прикосновения. Лацика не могла закричать, не могла сдвинуться с места, а кто-то находился уже близко, совсем близко.

- Ваше Величество? - от звука этого знакомого голоса ноги подкосились, и Лацике пришлось ухватиться за руку статуи, дабы не упасть. Тот, чьи шаги слышала юная королева, оказался Вайлетом, приставучим сыном Айрона Дежча, и девочка почувствовала, как в единое мгновение уходит весь страх, вся растерянность. Пусть даже и потеряться здесь, но уже не будучи в одиночестве, Лацика опасалась несравнимо меньше. - Почему вы ушли?

- Мне кажется, что я имею право не отчитываться перед слугой, - девочка быстро взяла себя в руки, сделав шаг от каменного изваяния, которое только что позволило ей не упасть. В её голос вернулась обыденная надменность, и Лацике очень хотелось верить, что в нём нет того, что могло бы указать на эмоции, которые пытались сломить её в растерянности и темноте.

- Простите меня, - голос мальчишки звучал виновато. Похоже, что он действительно ничего не заметил или же просто тщательно скрыл свою внимательность. - У меня и в мыслях не было обидеть вас. Однако вас уже давно ищут, и Его Светлость герцог Миднатт, приказал всем немедленно разыскать вас.

- Хмм! Бесполезная трата времени: я могла бы и сама вернуться, когда бы мне захотелось, - Лацика могла позволить себе этот откровенный блеф, хотя на самом деле она была рада, что кто-то нашёл её.

- Но всё же...

- Таково моё решение.

- Но...

- Твои разговоры отвлекают меня!

- Но я не могу уйти.

- Не уходи, - быстро добавила Лацика. - Можешь... Можешь сопровождать меня в моей прогулке.

- Как вам будет угодно, - мальчишка расцвёл, получив такое позволение.

Королева неторопливо направилась в случайную сторону, Вайлет не отставал от неё ни на шаг. Всего лишь присутствие безродного мальчишки, сына простого стражника, а на сердце сразу стало значительно легче. Как ни странно, но нужный путь нашёлся сразу: и протяжённая галерея с картиной, где король-воин находился в окружении верных людей, и зала с картой и изваяниями странных существ - некто, наблюдавший за Лацикой, не только прекратил свою игру, но и оборвал свою увлечённую слежку.

Насмешник отступился от своей затеи - Вайлет отогнал его своим появлением, и королева могла вновь насладиться проникающей, старинной атмосферой заброшенной части Юуандефа. Лацика продолжила свою прогулку, позволив себе и в этот раз эгоистично потерять ощущение времени.

- Почему? - вдруг заговорила она. - Почему моя династия покинула этот замок?

Ей казалось, что в этом нечаянно вырвавшемся вопросе заключена важная частица, которая поможет ей вникнуть в суть того, что творилось вокруг.

- Разве вы не знаете, Ваше Величество? - чуть удивлённо, совершенно нетактично по отношению к юной королеве проговорил Вайлет. До того, как вопрос сорвался с губ Лацики, они бродили от галереи к галерее в полном молчании.

- Что я должна знать?! - рассердилась девочка. Ей совсем не нравилось, что какой-то простой мальчишка смеет так разговаривать с ней. Она, и вдруг не знает? Уму непостижимо! Королева знает всё! Ну, почти всё.

- Вам уже доводилось видеть тронную залу? - Вайлет не ощутил её возгорающегося пламени. Его совершенно не обижали грубые слова юной королевы, но вовсе не потому, что по своему положению он в принципе не имел права обижаться: сын простого воина никак не мог отделаться от своего первого впечатления, оставленного Лацикой.

- Конечно! Ты вообще хоть думаешь, что говоришь мне? Я всё-таки королева! Конечно, я видела залу, которую готовят для моего правления.

- Какое-то время она была королевской тронной залой. Несколько поколений. Но потом произошёл переворот, и к власти пришла династия Ноктэ, решившая перебраться в Рамансфор.

- Ты хочешь в чём-то обвинить мою семью?!

- Ни в коем случае, Ваше Величество! Я всего лишь хотел сказать, что...

- Подожди-ка, - перебила мальчишку Лацика, вдруг начиная улавливать ход его мыслей. - Ты сказал "несколько поколений", или мне послышалось?

- Нет, вам не послышалось, Ваше Величество. Но при перевороте, после которого стали править Ноктэ, вся королевская семья была убита в той тронной зале, которую теперь готовят для вас. Быть может, Ноктэ покинули Юуандеф именно из-за подобной кровавой расправы над предыдущими правителями?

- Хмм... - Лацика никогда не задумывалась об этом. Слова этого назойливого мальчишки действительно сумели заинтересовать её. Ей не объясняли причин, по которым Ноктэ решили сделать королевским замком Рамансфор, вычитать этого тоже ниоткуда не удалось, но в словах этого слуги проскальзывала толика разумности. Юная королева нисколько не сомневалась в кровавости путей смены власти и династий, но всё же, как единственный представитель Ноктэ, должна была оправдывать собственную семью. В своих глазах, в первую очередь. - Но ведь инициаторами переворота были не Ноктэ и не наши сторонники. Моя династия обрела право носить корону уже после внутренней войны.

- Но ведь и династия, предшествовавшая Ноктэ, тоже покинула одно место после жуткой, кровавой судьбы пятой династии!

- Не говори ерунды! - этот разговор начинал выводить Лацику из себя. Какой-то безродный мальчишка, который, по её мнению, вообще едва ли умел читать, пытался доказать что-то ей, королеве! - Только два замка за историю Гоццара носили звание королевских: Рамансфор и Юуандеф.

- Но я говорю вовсе не о замке, а о тронной зале.

- Зале?

- Об этом замке... О нём ходят не очень хорошие слухи.

- Да, я знаю это! Мне тоже при дворе Рамансфора пытались наплести каких-то баек про проклятие Юуандефа. И ведь действительно глупцы всякие боятся невесть чего! Даже у окрестных земель слава не слишком хорошая, удивительно даже, что Релиренс до сих пор на ярмарках собирает столько людей.

- Дело в том, что до шестой династии тронная зала была другой.

- Другой? - Лацика старалась не смотреть на мальчишку, не показывать своей заинтересованности в этом разговоре. Она стояла возле высокого портрета какой-то очень красивой женщины и словно бы очень внимательно её рассматривала.

- Да, в Юуандефе есть подземная тронная зала! - воодушевленно воскликнул Вайлет. Ему казалось, что сейчас он открывает перед Лацикой частичку своей души, показывает девочке то немногое, что действительно имело для него значение. Этот момент был священен для сына воина: он хотел поделиться с юной королевой тем, чем так дорожило его сердце.

- Под землёй? Кажется... Кажется, я слышала что-то подобное.

- Тронная зала Льяда Вери!

- Первый король?

- Да! В ней находится трон, на котором восседал первый король Гоццара! Вери, Лигеранты, Рууна, Тоуры, Хаагенкиль - та зала принадлежала им.

- Но, - Лацика изменила себе и посмотрела на мальчишку. - Но почему, - ей было очень непросто признаться в том, что она чего-то не знает. - Почему получилось так...

- Что об этом практически никто не знает? - Вайлет не замечал смущения королевы. - Но ведь это очень мрачная история королевского дома, странная.

- Странная?

- Да, я не знаю, как сказать иначе. Если шестая династия пала от рук заговорщиков, то Хаагенкиль...

- Что? - голос Лацики дрогнул от волнения. - Что случилось в той подземной зале?

- Этого я не знаю, прошу меня извинить. Но ведь не напрасно то место стали считать проклятым? В тронную залу первого короля больше никто не ходит. Она - запретная тема для разговоров.

- Герцог запрещает говорить об этом? - голос Лацики мгновенно стал твёрдым.

- Нет, не герцог. Ещё задолго до него, ещё во времена шестой династии.

- Что же, - проговорила девочка, вновь отвернувшись к портрету женщины. - Что же всё это может значить? Хаагенкиль прекратили своё существование... Они были убиты в той тронной зале? Но разве это достаточная причина, чтобы позабыть заветы первого короля.

- Вам не приходилось там бывать, - эти слова Вайлет произнёс с металлом в голосе, отчего Лацика невольно вздрогнула.

Девочка была взволнована. Весь этот разговор вызывал в ней то самое сладкое послевкусие страха, который ей довелось испытать в потайном коридоре Рамансфора. Юуандеф хранил множество тайн, и теперь юная королева чувствовала это всеми струнками своей души. Этот дерзкий мальчишка, который не следил за тем, как обращается к правительнице королевства, судя по всему, немало знал. Или то, о чём он говорил, было известно всем обитателям замка?

Любопытство в Лацике отчаянно сражалось с растерянностью и смущением: её терзало множество вопросов, но она не хотела показаться совсем ничего не знающей. Простой мальчишка знал о королевском замке больше, чем сама королева, и это заставляло девочку сердиться. Но с другой стороны - она вдруг начала ощущать, что ей намного спокойнее находиться рядом с Вайлетом. Лацика внимательно смотрела на сына Айрона и не видела в нём ничего особенного, однако ей казалось, что мальчишка принимает все её эмоции, как данность, не пытаясь в глубине души осудить за них королеву. Конечно, теперь излишне подозрительная девочка многое накручивала сама, но по-другому она не могла: врагов вокруг неё было действительно много, друзей же - ни одного. Но этот мальчик...

- А ты? - прошептала Лацика, поддаваясь этому сладкому послевкусию страха, что вновь всплыл в её воспоминаниях. - Ты был там?

- Да, - не было в Вайлете ни хвастовства, ни смущения. Он вовсе не хотел показать королеве свою смелость, однако новая хозяйка Юуандефа не находила в себе ни тени сомнений в его словах. Лацика верила ему, и признание мальчишки заставило её воображение нарисовать жуткие сцены, которые могли заставить целый народ позабыть о сокровище, оставленном первым королём.

- Я, - девочка сама не знала, что хотела сказать. Это волнение не позволяло словам вырываться на свободу. Она мысленно поблагодарила высшие силы за то, что такой растерянной её видит только этот мальчишка.

- Когда-нибудь я покажу вам это место, - улыбнувшись, проговорил Вайлет. Он выглядел совершенно спокойным. - Просто не верьте тем слухам, которые вы услышите в этих стенах, ведь людям свойственно лгать. Подземная тронная зала прекрасна.

Всё сказанное казалось сказкой, наивным вымыслом, который сам больше походил на слух, нежели на правду. Однако Лацика действительно не знала, что случилось с Хаагенкиль. Про всех остальных было известно хоть что-нибудь, но про пятую династию - ничего. Или же на самом деле не знала только Лацика?

- Но, Ваше Величество, - вдруг опомнился Вайлет, - нам следует вернуться. Скоро начнут прибывать дворяне...

- Да, - перебила его девочка. - Да, ты прав. Поспешим... Вайлет.

*********

Тронный зал шестой династии своими размерами и богатством обстановки невольно внушал уважение. Для герцога Миднатта то была лишь приёмная, которую он изредка использовал: гости бывали здесь нечасто, а сам он постоянно находился в разъездах. Однако с присутствием юной королевы не только это помещение, но и вся жилая часть Юуандефа поневоле преобразились.

Прислуга Юуандефа успела подготовиться к приезду знати со всего Гоццара: в этой зале теперь вполне можно было проводить королевский приём. Герцоги, маркизы, графы, виконты, бароны приехали так шикарно разодетыми, словно они намеревались веселиться на балу, а не выражать свои соболезнования юной королеве. С самого начала приёма Алексис стоял у стены и не отводил задумчивого взгляда от всего этого напыщенного сверкающего бомонда. Они подходили к трону, склонялись перед ним, со скорбным видом говорили Лацике о том, что всегда будут на её стороне, что покоя не могут найти с тех пор, как узнали о трагедии, разыгравшейся в Рамансфоре. Говорили, целовали руку девочки, отворачивались и улыбались. Больше Лацика их не интересовала: знать собиралась в группки по несколько человек, в центре самой большой из которых находилась личность герцога Миднатта, обсуждала дела и события, позволяла себе громко смеяться и даже флиртовать.

Лацика сидела на богато изукрашенном кресле, находящемся на небольшом возвышении, и для юной королевы оно было явно велико; кое-кто даже позволял себе насмешки по поводу того, а не велика ли власть для такой крошки? Быть может, она даже слышала все эти язвительные слова, этот смех, но взгляд девочки казался настолько отстранённым, что едва ли юная королева на самом деле вслушивалась в то, что творилось вокруг неё, что происходило в этой тронной зале. Кому-то Лацика отвечала, когда они подходили к ней, чтобы преклонить колено, кто-то не удостаивался даже единого слова, но девочка мыслями явно находилась не здесь, не среди этой сверкающей знати.

Поначалу Алексис не хотел сюда вообще приходить, но герцог приказал ему явиться. Побродив немного среди представителей благородной крови, юный маркиз вновь испытал желание покинуть эту залу, однако отец оказался непреклонен - пришлось повиноваться. Но вот Алексис остановился возле этой стены, откуда открывался обзор на всё это безобразие, и ему расхотелось уходить; он вновь превратился в наблюдателя.

Лацика сумела приковать к себе взгляд маркиза: то, что происходило вокруг юной королевы, сумело привлечь внимание этого холодного мальчика. Алексис прекрасно понимал свою роль во всей этой комедии. Он был очень молод, но каждый пытался подойти к нему, поприветствовать, что-либо сказать, обязательно назвав его "регентом". Их совершенно не смущало, что сам маркиз ещё не был способен править, что они пытались обращаться к нему таким образом в присутствии королевы - в ней никто не видел угрозы. Герцог Миднатт же всё прекрасно слышал, и на его лице расцветала улыбка: даже те, кто намеревался противоборствовать ему в будущем, признавали регентство за его сыном.

Простой люд знал о том, что сегодня в Юуандеф должна была съехаться вся знать королевства. Маркиз видел из окна, как народ толпился возле стен замка: беднота шумела, кричала что-то, смеялась, выкрикивала ругательства. Поначалу Алексис никак не мог разобрать слов, для него это галдящее столпотворение казалось чем-то единым, но вскоре до его слуха стал доноситься только смех, радостные выкрики и шутки - измученных людей радовало возмездие, настигнувшее нерадивого короля.

За стенами Юуандефа хохотала беднота, не скрывая своих чувств, здесь же, возле трона, пытались рыдать. Да, некоторые дамы даже умудрялись выдавить из себя парочку слезинок, которые мгновенно высыхали, стоило им только отвернуться от Лацики. Знать тоже не слишком пыталась скрыть своего истинного отношения. Однако маркиз невольно поморщился: эти дворяне показались ему настолько испорченными, что он действительно ощутил тошнотворный запах гнили.

Алексис знал не только свою роль, но и её цену. Он мог сейчас выйти к хохочущему народу, мог влиться в этот гнилой сверкающий бомонд, смеющийся за спиной королевы - регент был властен решать, какую из сторон сделать основой своей поддержки. Однако Алексис Миднатт так и продолжал просто наблюдать со стороны, и едва ли даже герцог мог с уверенностью сказать, что творилось в голове его сына. Маркиз не торопился выбирать ни одну из сторон, он продолжал смотреть на Лацику, на дворян, что склонялись перед ней, продолжал вслушиваться в вопли толпы. Алексис смотрел на корону, на этот кусок драгоценного металла, на котором только его глаза могли различить следы крови предыдущих монархов. Она была словно живая, и маркизу казалось, что он действительно слышит её мерзкий голос, требующий новой крови. Быть может... Быть может, Алексис втайне мечтал о ней? Он мечтал об этой короне? Где-то в самой глубине своей сути желал стать её единственным хозяином? Не марионеткой герцога Миднатта, с чьего позволения он сумеет надеть корону, а действительно полноправным королём? Однако об истинных мыслях Алексиса мог поведать только он сам, но маркиз предпочитал, как всегда, просто наблюдать.

Он направился к Лацике. Казалось, что каждый присутствующий в тронной зале украдкой посмотрел на него, хотя ни один из разговоров не прервался, ни один из носителей дворянской крови никак не выразил своей заинтересованности. Казалось, что шаги Алексиса слишком отчётливо выделяются среди общего шума, смеха, слов - к ним прислушивались все. Лишь только люди у стен замка не могли слышать того, что регент подходит к королеве.

Маркиз слегка склонился перед Лацикой и встал на одно колено.

- Ваше Величество, - это был первый раз, когда регент заговорил с королевой. Алексис понимал, что сейчас все стараются уловить каждое его слово, но это сына герцога совершенно не смущало.

Лацика никак не отреагировала: быть может, она даже не услышала Алексиса. Маркиз тем временем, как и полагалось, коснулся её руки, но так и не успел больше ничего сказать - девочка сжала его ладонь своими тонкими слабыми пальцами. Она едва заметно встрепенулась, словно сбросив оковы сна, однако её затуманенный взгляд далеко не сразу обратился на маркиза. Алексис же даже бровью не повёл: если юная королева желала держать его за руку на глазах у всех, то так тому и быть.

- Едва ли я скажу что-то большее, чем вам уже сегодня сказали, - заговорил было маркиз.

- Брат, - едва заметно прошептала Лацика и тут же словно бы осеклась, чуть прикусив губу. Только теперь её голубые глаза смотрели на Алексиса, который свой взгляд на королеву не поднимал. - Эти голоса...

Юный маркиз был готов к подобному. Нет, конечно же, он не мог предположить, что Лацика так бесцеремонно будет держать его за руку, что она назовёт его братом, хотя никогда прежде в своей жизни они не разговаривали, однако следовало ожидать несколько иного отношения к себе, нежели к другим. Они были почти ровесниками, но вовсе не это наталкивало Алексиса на подобные размышления: среди всех дворян, что находились в этой зале, никому не привелось получить каких-то особых слов от королевы, но ведь хотя бы кого-нибудь эта девчонка должна была попытаться расположить на свою сторону. Это очевидно! Об этом предостерегал герцог, это понимал и сам маркиз: Лацика попытается сыграть жертву, дабы разыскать слабое сердечко, которое проникнется судьбой юной королевы, начнёт постепенно становиться на её сторону. Однако последняя из династии Ноктэ значительно просчиталась: сердце Алексиса не дрогнуло, даже не заволновалось.

- Голоса? - переспросил маркиз лишь из вежливости, лишь потому, что так было нужно. На самом деле Алексис прекрасно понимал, что Лацика имела в виду окружающий её сверкающий, но лживый бомонд, который, однако, не слишком торопился скрывать ложь перед маленькой девочкой. Быть может, эти слабые пальцы сейчас дрогнут, и вполне можно предположить, что эмоции, сокрытые за этой дрожью, самые настоящие, но подобное Алексиса не волновало - то проявление слабости юной королевы. Слова и насмешки, что раздавались и раздаются в этой зале, задели её, заставили растеряться, почувствовать себя неполноценной властительницей Гоццара. Лацике не нравилось это окружение, оно её пугало, и девочка попытается вызвать жалость. Алексис переспросил, хотя заранее знал, о чём именно будет говорить королева.

- Голоса, - повторила Лацика и пристальнее посмотрела на маркиза, вновь не получив встречного взгляда в ответ. - Окна открыты, и я слышу голоса людей у стен замка. Пусть до меня доносятся только обрывки, но ничто не может скрыть общего настроения: мною недовольны, мне желают смерти.

Только теперь Алексис поднял свой взор и встретился со взглядом юной королевы, что сидела на таком огромном для её маленькой фигурки троне. Сын герцога ничего не испытал, ни малейшей тени какого-либо чувства не промелькнуло в его холодных глазах, однако не столько слова, произнесённые Лацикой, сколько её твёрдая, хоть и неторопливая интонация побудили его посмотреть в глаза той, перед которой он стоял на одном колене.

- Королевство переживает не лучшие времена, - проговорил Алексис. - Недовольство людей вполне обосновано.

- Я знаю это. Гоццар потерял земли, королевство потеряло своих подданных и неизвестно, сколько потеряет ещё. Скорее всего, нас ждёт голод, и недовольство людей, которые не хотят умирать, которые желают просто жить и работать на своей земле, имея возможность прокормить себя и своих детей, действительно обосновано. Всё это произошло за время правления моего отца, это происходит и сейчас, но у меня ещё нет ничего, чтобы помочь людям.

- В этом нет вашей вины, Ваше Величество, ведь влиять на предыдущего короля вы никак не могли, а враги завладели королевскими землями.

- Но всё это меня не оправдывает! - Лацика перебила маркиза, не позволив ему продолжать говорить то, что было хоть и верно, но бессмысленно. - Мой возраст не имеет значения, если гибнут люди - они имеют право призывать меня к ответу! Корона не станет легче и трон не уменьшится, если они перейдут во власть ребёнка: груз ответственности за право носить титул короля всегда одинаков. Нельзя допустить войны, которую мы, скорее всего, проиграем. Да, она необходима, но не сейчас, когда Гоццар постепенно разваливается на части. Нельзя допустить голод, если ещё есть, чем накормить народ из своих кладовых.

- Это благородно, - Алексис вновь склонился, опустив взгляд. Речи юной королевы были слишком наивны - она ещё с трудом представляла, как сложно выполнить то, о чём сейчас говорила.

- Здесь нет благородства! Это долг, - отрезала Лацика, чуть раздражённо взглянув на маркиза, который так невнимательно вслушивался в её слова.

- Долг, Ваше Величество, - повторил Алексис.

- Маркиз... Миднатт, - медленно проговорила девочка, словно бы пыталась распробовать это новое для неё сочетание. - Эпоха моего правления наступит не сразу, но ведь ты - мой брат. Ты - часть моего поколения, а значит, и править нам вместе, пусть и каждый на своём посту.

- Вы правы, - сказал Алексис, и голос его оставался таким же холодным, как и всегда. - Каждый на своём посту.

Дневное светило не спешило садиться в этот вечер; ему явно хотелось до конца досмотреть тот спектакль, что разыгрывался на земле. Оно тускнело медленно, нехотя, разукрашивая постепенно темнеющее небо множеством разноцветных оттенков: и мрачная синева, и спокойные желтоватые краски, и багровое предостережение - краткое описание всего случившегося в Гоццаре за этот день. Ветер становился всё сильнее, и тёмные облака, что виднелись вдалеке, торопились оросить эту землю успокаивающим дождём. Дневное напряжение перерастало в вечерний ураган страстей, и на долю небесной влаги выпадала роль завершающего штриха, смывающего всю грязь и все эмоции, оставляя лишь суть дневного сюжета. Но вечер только начинался, и до дождя ещё нужно было дожить, а это могло получиться далеко не у всех.

Лацика стояла на эшафоте, на возвышенной сцене, где иной раз проводились так полюбившиеся простому люду представления. Наверное, нигде так не любили это место, как в Релиренсе: люди со всего королевства съезжались сюда именно для развлечений, проводимых на главной площади этого большого города, что находился близ Юуандефа, вновь вернувшего себе статус королевского замка. Будь то ярмарка, какое-либо празднество или казнь, Релиренс умел привлечь своей многовековой историей и простых обывателей, и тех, в чьих руках находилась власть, позволяющая творить историю земель Гоццара. А что в глазах простого человека может быть приятнее чужой казни? Тем более когда каждый ощущал стремительно нарастающее напряжение, пробуждающее внутри ужасного зверя, способного из любого наблюдателя сделать убийцу. Едва ли кто-то сомневался, что если в этот вечер доски эшафота не окрасятся кровью после удара палача, то сам народ примет на себя роль судьи, приводящего приговор в исполнение.

Сознание Лацики блуждало по округе, никак не находя возможности сконцентрироваться на происходящем. Оно то уходило в мир грёз, то неожиданно возвращалось в реальность - каждый раз его полёт словно бы что-то резко обрывало. От множества устремлённых на деву взглядов у неё кружилась голова. Казалось, вокруг эшафота были не люди вовсе, а средоточия эмоций: здесь была и жалость, и гнев, и ненависть, и заинтересованность; но среди всех собравшихся ни один не смел отвести взгляда от королевы. Толпа жаждала крови, она жаждала возмездия и наказания, быть может, даже справедливости, которую главная площадь Релиренса видела крайне редко, хотя и большинство казней проходило именно здесь. Женщины и мужчины, старики и дети: кто от гнева сжимал кулаки, кто был готов обронить ничем не обоснованные слёзы, а чьё-то спокойствие вызывало невольную зависть.

Взгляд Лацики то скользил по незнакомым лицам, то опускался на поскрипывающие темные доски под ногами. В вечернем свете они выглядели сплошь пропитанными кровью: её никогда не удастся отмыть. Время от времени взгляд королевы хватался за фрагменты разукрашенного наступающим вечером неба - многоцветность поневоле настораживала. Себя девушка почти не ощущала, однако все её внутренние терзания и противоречия оставались на самой глубине: дева не позволяла эмоциям вырваться на свободу. Множеству из настоящих - нет. Никто не ведал, что творилось на сердце у девушки, ведь девушку в ней никто и не видел: на эшафоте стояла королева.

Почти десять лет пролетели с того момента, когда династия Ноктэ чуть было не прекратила своё существование в хаосе, охватившем Рамансфор. О той ночи всё ещё продолжали шептаться, однако в полный голос предпочитали касаться теперь уже более насущных проблем. Взгляды людей, что толпились вокруг эшафота, плотно обступая его со всех сторон, были устремлены на молодую королеву, и мало у кого невольно не перехватывало дух от её одновременно и нежного и величественного вида. Лацика была худенькой и невысокой, но эта изящная тонкость слабого создания где-то глубоко в душе вызывала священное желание защитить, уберечь. Длинные светлые волосы, которыми так нещадно игрался усиливающийся ветер, придавая королеве некий колдовской, но зачаровывающий облик, вместе с её бледноватой кожей и большими голубыми глазами рисовали не человека вовсе, но картину, - всё это играло свою особую роль в отношении народа к юной девушке, которой по праву принадлежала корона Гоццара. Пусть видели её нечасто, но сложно было не узнать королеву среди всех красавиц королевства: быть может, она и не была самой красивой девушкой, однако именно её красота казалась необычной, странной - облик Лацики отдавал некой холодностью, что отталкивала любую влюблённость, но пробуждала зачарованное раболепство. Эту девушку не столько хотелось любить, сколько преклонить перед ней колени, склонить голову, и нежный колдовской голос королевы только усиливал это неудержимое внутреннее желание. Она обладала колдовским очарованием, и это притягивало взоры; Лацика была умна, и это притягивало умы. Королева Гоццара была ещё слишком молода, и слухов вокруг её персоны бродило немало, однако перед народом она не показывалась в высокомерном обличье правительницы, хоть и никогда не позволяла усомниться в своём праве повелевать. Это заставляло человеческие сердца тянуться к ней, пусть и не получая взаимности от явно уже занятого девичьего сердца.

Ветер усиливался на глазах, и многие могли подумать, что сама королева управляет им, заставляя упрямую стихию следовать велению своей прихоти. Однако царственная дева стояла на эшафоте, со всех сторон окружённая народом, и это зрелище скорее очаровывало, нежели пугало. Лацика была здесь, в руках простых жителей королевства, которые решились на путь до Релиренса, дабы посмотреть на эту казнь. Королева просто стояла, и её внешнее спокойствие не слишком расходилось с внутренним частичным безразличием ко всей этой ситуации: ныне происходящее не могло взволновать её так, как волновало нечто совершенно иное, никак не относящееся ни к её правлению, ни к государственным делам. Лацика молчаливо смотрела с возвышения на лица людей, что окружали эшафот, и невозможно было прочитать в её слегка затуманенном плывущем взгляде, что творилось на душе у юной правительницы Гоццара. Она не говорила - никто не смел произнести ни слова, все лишь безмолвно смотрели на неё. Но сколько ещё могло продолжаться это всеобщее молчание?

Вайлет Дежчь тоже был здесь, на главной площади Релиренса. Прошедшие годы значительно изменили его: высокий статный девятнадцатилетний юноша с даже очень недурной наружностью и тёмными волосами, что достигали его плеч, хоть и был сыном некогда опытного воина, сам воином не стал - ему не доводилось бывать на полях сражений. Однако это вовсе не означало, что Вайлет в чём-то уступал своему отцу. Сражения молодого гоццарца носили совсем иной характер.

Вайлет так и остался слугой, но подчинялся он только королеве; все эти годы не было возле Лацики человека более преданного и деятельного. Юноша носил гордое звание капитана королевской стражи, однако его обязанности не ограничивались лишь охраной. Королева могла дать ему любое поручение, и ещё ни разу её слуга, её лучший страж, её первый советник не давал поводов для разочарования. Девушка нередко шутила о том, что подобное беспрекословное подчинение своему господину в крови у всех Дежчей; Вайлет же только смущённо улыбался в ответ - он обожал свою правительницу. Но она слишком часто играла в опасные игры, бродила по самому краю пропасти, а капитану королевской стражи оставалось с нескрываемым ужасом наблюдать, как царственная дева бесстрашно танцует в объятиях смерти, окружённая теми, кому не могла доверять. Но Вайлет не только наблюдал: он готов был в любой момент подхватить сорвавшуюся в пропасть Лацику, убить любого, кто попытался бы приставить к её горлу нож. Но в этот раз даже лучший страж королевы оказался бессилен.

Всё это время юноша бесцеремонно проталкивался через толпу, ничего не слыша, никого не замечая; для него существовала лишь девушка, что стояла на эшафоте перед всеми этими людьми. Вайлета терзало нестерпимое желание извлечь из ножен свой меч, чтобы никто не смел ему мешать достигнуть королевы - он готов был прокладывать себе дорогу по человеческим телам. Но Лацика, без сомнения, осудила бы такой поступок, и лишь осознание этого останавливало Вайлета. В этот раз он не успел, не доглядел, не переубедил, и вот юная королева Гоццара, которая заменяла своему первому приближённому весь мир, теперь стояла на эшафоте. Стояла и молчала, а взгляды всех собравшихся на главной площади Релиренса жадно хватали каждое её движение.

Царственная красота Лацики была как никогда чарующей, и ветер продолжал играться её длинными светлыми волосами. Вайлету уже почти удалось добраться до деревянных подмостков, однако здесь толпа была настолько плотной, что дальнейшее продвижение могла обеспечить лишь сталь. С каждым мгновением промедления волнение капитана королевской стражи вскипало всё сильнее: он должен был как можно скорее добраться до королевы! Сейчас она была совсем одна перед всеми этими людьми, что с такой жадностью чаяли слов правительницы Гоццара, а за её спиной стоял палач, ожидающий, когда ему позволят начать свою работу.

"Лацика! - кричал Вайлет про себя, позволяя себе называть королеву по имени только в своих мыслях. - Лацика!"

Он не оставлял попыток пробраться к эшафоту, но его не пускали: никто из этих людей не узнавал его под тягостью атмосферы всеобщего волнения. На капитана королевской стражи, на первого приближённого властительницы государства не обращали внимания - Вайлет сейчас вовсе не имел никакого значения. Ничто значения не имело, лишь только королева, что стояла перед всеми.

Кто-то с силой толкнул Вайлета, дабы он прекратил свои бесполезные попытки протиснуться ближе к эшафоту, и тот уже схватился за ножны, собираясь выхватить меч, но голос Лацики заставил его вздрогнуть и отпустить рукоять оружия. Голос королевы заставил вздрогнуть всех, затаив дыхание.

- Я не позволю, - прошептала она, но казалось, что этот шёпот где-то в самой глубине своей души услышал, прочувствовал каждый.

Лацика опустила свои прекрасные голубые глаза от темнеющего неба, краски на котором сменились предночной серостью, и посмотрела на лица тех людей, что стояли подле эшафота. Она выглядела спокойной, но печальной, словно бы происходящее её действительно разочаровывало, словно бы юная королева ожидала иных поступков от своих подданных, а вовсе не того, что они собирались совершить. Вайлет смотрел на Лацику, не находя в себе сил, чтобы пошевелиться: её голос заставлял трепетать каждую клеточку его тела - оставалось только стоять в этой толпе и слушать, что скажет королева. Он ощущал себя виноватым, однако теперь уже ничего поделать не мог; дальнейшее развитие событий зависело лишь от тех людей, что его окружали.

- Я не позволю! - теперь голос Лацики был громким. Не только разочарованность послышалась в нём, но и тень боли и обиды. - Я не могу позволить, чтобы в моём королевстве происходила подобная несправедливость.

Королева продолжала смотреть на лица тех, кто сейчас с нарастающим внутренним волнением ловил каждое её слово: кто-то не выдерживал взгляда голубых глаз, но большинство были уверены в праведности правосудия, которому предстояло свершиться в этот вечер на главной площади Релиренса. Никто не смел подавать голос, однако мысленно многие хотели бы возразить светловолосой юной девушке, которая пока что ещё была королевой Гоццара. Королева молчала - молчали все.

- Как просто, - вдруг усмехнулась Лацика, и в её усмешке затаилось столько противоречивых эмоций, что не ощутить этого было невозможно. - Как просто наказать тех, кто по своей неудачливости оказался на виду. Кого предали, кого подставили и использовали. Но кого это волнует? Кто об этом задумывается? Когда река негодования выходит из берегов, то ей всё равно, кого утащить на свою глубину, кого потопить в своих мрачных водах. Виновные должны быть наказаны - это основа правосудия; однако разве можно забывать, что возмездие должно настигнуть лишь того, кто действительно виноват? Вы, народ Гоццара, единственные, кто имеет право судить. На ваших плечах лежит ответственность за вынесение приговоров тем, кто заставляет страдать эту землю, её жителей. Только вы! Но разве вы хотите стать слепыми убийцами, кровь которым нужна лишь для того, чтобы временно облегчить ношу накопившегося недовольства? Вы хотите этого?!

Голос Лацики не терял своего спокойствия, однако эмоции мелькали в нём всё явственнее, что придавало ему выразительности и проникновенности, заставляло слушать и вслушиваться.

- В таком случае, почему... Почему вы желаете смерти тех, кто оказался лишь разменной монетой в грязных делишках, которые день ото дня творятся на этой земле? Да, произошедшее ужасно, и последствия вскоре могут ударить по Гоццару со всей своей непоколебимой жестокостью. Виновные должны быть наказаны! Но те, кто действительно повинен в содеянном! Разве, - Лацика в порыве нарастающих эмоций указала на тех, кто стоял на коленях позади неё, возле палача. То были люди, приговорённые в этот вечер к смертной казни. - Разве именно на них лежит вина за потерянные жизни, за потерянное золото?

Юная королева явно играла с огнём, находясь в такой момент на главной площади Релиренса, приехав сюда практически без охраны, прервав казнь, которую все так ждали. Эмоции нарастали не только в голосе Лацики, но и все собравшиеся здесь, кто принёс в сердце гнев, ненависть, злость к власти, позволяющей в государстве происходить подобному, чувствовали, как ураган внутри них крепнет с каждым словом. Едва ли что-то могло помешать им выплеснуть всё своё недовольство здесь, когда королева стояла перед ними, практически совсем беззащитная: стражников не набралось бы больше четырёх десятков, Вайлет же в одиночку не справился бы со всей этой толпой, хоть и готов был биться до последней капли крови.

То, на что отважилась Лацика, казалось капитану королевской стражи слишком абсурдным. Немногим менее десяти лет, что пролетели с момента трагедии в Рамансфоре, успели многое изменить в Гоццаре. Первые семь лет оказались неимоверно тяжёлыми для всего королевства: восточные земли были захвачены Йестином, и вражеское государство не собиралось останавливаться на достигнутом, продолжая терроризировать ослабленного соседа. Но не только Йестин доставлял проблемы на границах Гоццара: южные и западные соседи, вдруг решившие позабыть про все мирные договора, попытались урвать кусочек от королевства, что погрязло в своих внутренних конфликтах. Гоццар того времени оказался полностью охвачен войной. Окончательное ослабление централизованной королевской власти привело к тому, что дворяне просто стали делить между собой внутренние богатства, отчего земли Гоццара погрузились в кровавый хаос, где все беды и лишения выпали на долю простого народа. Слово Лацики не имело никакого значения для тех, кто за её спиной продолжал играть именно так, как им того хотелось. Каждый новый день приносил только очередные дурные вести, становясь причиной страданий и постепенного угасания последних искр надежды.

Но всё же корона ещё значила кое-что в глазах подданных, и не так давно у юной королевы наконец-то появилась возможность влиять на жизнь Гоццара. К власти постепенно приходило её поколение, и именно Лацика имела право распределять некоторые государственные посты по своему усмотрению - с этим древним законом дворяне спорить не смели. Приходилось исхитряться, постоянно играть, чтобы аккуратно и незаметно вырывать из чужих рук нити правления, но последняя представительница династии Ноктэ была готова к подобной борьбе: все эти годы она планировала и тщательнейшим образом взвешивала все свои возможности. В какой-то степени ей нравилась эта жестокая игра, Лацика ощущала себя её равноправной участницей.

С того самого момента, как королевское слово вновь вернуло себе законный статус, ситуация в королевстве начала постепенно стабилизироваться. Междоусобица стихала, переходя от открытых кровавых сражений на противостояния дипломатические, где главным оружием становилась хитрость и смекалка. На этом поприще Лацика блистала во всю свою силу, пусть и заметен этот блеск был лишь самым приближенным к королеве людям. Ей повезло, что рядом с ней оказался человек, способный взять на себя решение самых сложных проблем, способный понять, что без уничтожения некоторой грязи не наступит настоящая чистота - Вайлет оставался верен Лацике с момента их первой встречи, и с годами его верность становилась только крепче. Руки капитана королевской стражи, теневого советника королевы были сплошь покрыты кровью, но это его нисколько не смущало. Не столько патриотичные взгляды двигали Вайлетом, сколько уверенность в том, что он просто должен служить Лацике.

В какой-то степени юная королева полюбилась гоццарскому народу. Люди прониклись чувствами Лацики, деяния которой действительно были направлены на то, чтобы сделать жизнь обычных граждан её государства лучше. Царственная дева откровенно холодно относилась к дворянству, пыталась хотя бы на время приостановить войну, решить проблему голода, вновь возродить угасающую надежду. Лацика нечасто появлялась перед народом, однако её деятельные представители постепенно проникали во все сферы жизни Гоццара, вытесняя оттуда тех, кто успел незаконным путём прибрать их к свои рукам. Пусть юная королева и не могла ничего поделать с влиянием дворян, сумевших отодвинуть королевскую власть на второй план, однако многие понимали, что эта умная девушка рано или поздно вновь закрепит за короной главенствующую роль. Рано или поздно...

Девушку, которая в столь юном возрасте пыталась добиться лучших условий жизни для простого люда, не могли не полюбить. Она потеряла родителей в совсем раннем возрасте, и это тоже играло определённую роль в отношении к ней; Лацика вызывала желание оберегать её, в ответ пытаясь оберегать других. Только поэтому королеву, что так неожиданно появилась на главной площади Релиренса во время казни, поднялась на эшафот и теперь пыталась вступиться за приговорённых к смерти, слушали, не перебивая, хотя с каждым мгновением недовольство нарастало всё сильнее.

Лацика призывала к справедливости, к наказанию тех, кто был повинен в несчастье, произошедшем несколько дней назад, но в глазах собравшихся здесь людей именно те, чьей казни в этот вечер уже следовало бы состояться, были всему виной. Юная королева продолжала вызывать то непреодолимое колдовское желание защищать её, однако слова царственной девы казались слишком странными, слишком подозрительными: неужели она хотела помиловать этих преступников? Теперь люди не только смотрели на Лацику, но и обменивались взглядами между собой, перешёптывались, и этот тихий гул мгновенно заполонил собой всю площадь, однако заговорить во весь голос ещё никто не решался.

Трагедия, уже успевшая обрасти жуткими слухами, потрясла весь Гоццар. Голодные годы многому научили людей этого королевства, и гоццарцы спокойно отнеслись к королевскому указу, согласно которому некоторая часть от обычных налогов, уплачиваемых господину той или иной земли, уходила в казну нового министерства, созданного для того, чтобы обеспечивать и простых жителей, и войско всем необходимым в самые трудные времена. С необходимостью подобного указа согласились многие, тем более что сотрудничество с министерством, по сути, отнимало не столько часть народных денег, сколько дворянских. Однако проблемы начались с самого начала: деньги, собранные с западных земель, так и не достигли казны. Перевозящий их конвой был атакован и перебит, и всё собранное крестьянами и горожанами немалой части Гоццара, похищено. Уровень преступности в королевстве из-за последних голодных лет оставался высоким, и это никого не удивляло, однако именно поэтому назначались люди, ответственные за обеспечение безопасности. То было на совести дворян: каждый на своей земле по королевскому указу обязывался предоставить необходимую защиту для собранных гоццарцами денег. Нападение произошло во владениях маркиза Виилака Морры, и с первой же волной народного недовольства дворянин выдал тех, кому, по его словам, и было поручено заниматься охраной.

Теперь трое несчастливцев, оказавшихся крайними в этой беде, стояли на коленях и с ужасом ожидали развязки этого странного вечера. Их руки были крепко связаны, а измученные нервным напряжением взгляды обращались то к безмолвному палачу, то к юной королеве, которая столь неожиданно появилась на их казни, оттягивая момент смерти. Приговорённые едва ли имели хоть каплю дворянской крови, и во владениях маркиза Морры они явно не занимали высоких постов - расходный материал в грязной политике. Лацика мимолётно посмотрела на них, почувствовав их затравленность и обречённость; юной королеве не было до этих людей особого дела, однако она действительно намеревалась наказать именно того, кто был виновен в случившемся.

- Настоящий виновник тот, - продолжила Лацика, обращаясь к своим подданным, - кто позволил подобному случиться. Но это вовсе не люди, которых вы собираетесь здесь казнить, а тот, кто стоял над ними. На что могли повлиять эти несчастные? Разве вы не понимаете, что они, как и вы, вынуждены подчиняться своему господину? Они могли обеспечить защиту лишь теми жалкими силами, которые им предоставил господин земель. И пусть меня возненавидит всё дворянство Гоццара, но я требую призвать к ответу маркиза Виилака Морру! Но... у меня нет права на подобное.

Лацика замолчала, и боль, что промелькнула в её последних словах, не могла не затронуть сердце каждого, кто слушал королеву. Толпа ахнула, вздрогнула, испуганно заозиралась: где это видано, чтобы одного из самых влиятельных людей королевства обвиняли в деле, за которое все остальные должны были бы лишиться головы. Однако юная правительница Гоццара всё же произнесла слова, которые теперь пытался прошептать каждый, дабы прочувствовать, ощутить, заставить себя поверить в их истинность; главная площадь Релиренса погрузилась в неуверенное, затравленное многоголосье, произносящее сказанное королевой. Волнение нарастало всё сильнее, наполняясь эмоциями собравшихся здесь гоццарцев, однако теперь люди понимали, что Лацика права, не позволяя свершиться правосудию, которое на деле оказалось бы бессмысленным убийством. Смерть приговорённых не сумела бы разрешить проблему, и никто не мог бы поручиться, что и в следующий раз не произойдёт подобной беды. Но ежели маркиз... Что может случиться, если к ответу призвать самого Морру? Могло ли это как-то помочь вернуть похищенные деньги, изменило бы ситуацию? Если в случившемся действительно повинен маркиз, то будут ли его судить с той же строгостью, с какой судят простых людей?

- Наверное, - вдруг заговорила Лацика, оборвав все нити сливающихся в нечто единое народных противоречий. - Наверное, вам известно, что многие мои указы совсем не поддерживаются некоторой частью дворянства. Как королева, я обязана заботиться о благосостоянии жителей Гоццара, поэтому для меня нет ничего важнее народной поддержки. Здесь и сейчас, на площади Релиренса, я во всеуслышание заявляю, что даже если все дворяне будут пытаться противоборствовать мне, единственной целью моего правления останется обеспечение достойной жизни гоццарцам и возвращение наших исконных земель. Но это будет продолжаться лишь до тех пор... До тех пор, пока со мной ничего не случится. Пока меня не убьют.

- Что это значит? - пробежал по толпе взволнованный шёпот.

- Кто-то пытается убить королеву? - послышалось с другой стороны.

- Королеве Лацике угрожает опасность?

Главная площадь Релиренса в мгновение ока ожила; она наполнилась ураганом эмоций. Теперь это был не трусливый шёпот, а громогласные выкрики. Сказанное Лацикой стало последней каплей, выпустившей все внутренние страсти этого вечера на поверхность. Эмоции волнами расходились в разные стороны от эшафота, и те, кто не слышал самой королевы, сейчас жадно поглощали окружающие разговоры. Кто-то требовал объяснений, кто-то грозился схватиться за оружие, некоторые же продолжали искать виноватых в так и не разрешившемся деле, касающемся кражи народных денег. Казалось, что теперь даже если сама Лацика продолжить говорить, её уже никто не услышит.

Вайлет за всё это время не сдвинулся с места. Он не отводил взгляда от девушки, которая сейчас с высоты эшафота взирала на своих подданных, давая им время словами выплеснуть часть накопившихся эмоций. Она играла, но в то же время говорила искренне - Вайлет прекрасно понимал это. Лацика не выдумала ни единого слова, однако она изначально преследовала определённую цель, к которой ещё только собиралась подвести поток человеческих чувств, накрывший всех, кто находился на площади Релиренса. Не пройдёт и двух дней, как нечто подобное приведётся испытать всем жителям Гоццара, пусть и услышат произнесённое здесь они не из уст королевы, а от случайных собеседников.

- Ваше Величество! - кричали где-то, вкладывая в этот вопль все силы.

- Королева!

- Королева Лацика!

- Всем известно, что часть дворянства не поддерживает меня, - продолжила Лацика, словно бы и не прерывалась вовсе. Все голоса мгновенно затихли, ожидая того, что скажет королева. - Но некоторые из них испытывают ко мне откровенную ненависть. Мои родители... Предыдущие король и королева были убиты предателями, позволившими убийцам проникнуть в Рамансфор. Но то дела давно минувших дней, сейчас же перед Гоццаром стоит череда непростых проблем настоящего, и, быть может, ещё более непростое будущее. Я хочу, чтобы за время моего правления народ этого королевства вновь ощутил себя хозяином своей судьбы, каким был когда-то, в годы его славного прошлого, когда Юуандеф видел великие деяния трёх первых династий. Но... время моего правления может оказаться очень коротким, и вы должны это знать. Среди правителей предыдущих поколений далеко не все умирали естественной смертью, без сторонней помощи. Меня хотят убить. Знай это, народ Гоццара! Вашу королеву хотят убить, иначе моим стражникам не приходилось бы умирать, защищая меня...

- Кто?!

- Да кто посмеет решиться на такое?

- Королеву Лацику?

- Ваше Величество, мы все готовы вас защищать!

- То, что я пытаюсь сделать, - продолжала Лацика, подойдя к самому краю эшафота, и теперь до подола её длинного платья можно было легко дотянуться, но никто не посмел даже подумать о том, чтобы прикоснуться к королеве, - совсем не по нраву привыкшим к постоянной роскоши. Чего ещё следовало ожидать? Ведь по моему указу дворяне потеряли часть дохода со своих земель, и далеко не все из них понимают, что эта мера необходима для обеспечения будущего Гоццара. Мы вновь на пороге войны, но эта война необходима! Как и подготовка к ней. Однако в королевстве есть влиятельные люди, давно уже уверовавшие в свою безнаказанность, и в то, что предстоящие трудности их коснутся в последнюю очередь - им нет дела до гоццарцев. Ваша королева же думает совсем иначе! Жизнь королевства в жизни его людей!

- Ваше Величество! - волнение нарастало настолько стремительно, что готово было от восхищения перейти в беспорядки.

- Королева!

- Королева Лацика!

Вайлет вновь потянулся к ножнам, опасаясь, что кто-нибудь из этой толпы захочет в порыве эмоций взобраться на эшафот, однако никто не пытался этого сделать. За словами Лацики исток происходящего уже успел затеряться: даже приговорённые к казни и палач теперь немногим отличались от тех гоццарцев, что наполняли главную площадь Релиренса. Юная королева пыталась удерживать в своих тонких руках сразу множество нитей, дёргая лишь за те, которые считала необходимыми, и до сей поры ей удавалось не спутывать их и не рвать.

- Мне, как защитнице прав народа, не привыкать к ненависти дворян, - продолжала величественная светловолосая девушка. - Не привыкать и к их попыткам избавиться от меня. И вот вновь... Незадолго до окончательного принятия рокового указа...

Голос Лацики дрогнул, словно бы перед глазами девушки в один миг пронёсся весь ужас пережитого покушения, когда от убийцы, расправившимся с несколькими стражниками королевы, деву спас Вайлет. Спас в очередной раз. Лацика закрыла глаза ладонью, и едва заметно покачнулась. Народ в ужасе ахнул, волной прильнув к эшафоту, намереваясь подхватить свою юную правительницу, Вайлет же начал пробираться через толпу с каким-то полубезумным неистовством. Однако королева не упала; она убрала руку от лица и посмотрела на людей, что её окружали.

- Самым недовольным казался маркиз Морра, - продолжала Лацика, и голос её с каждым словом становился всё более уверенным, всё более властным. - Как странно, что убийца был подослан сразу после того, как маркиз покинул Юуандеф. Да, он пытался отговорить меня - специально приехал для этого. Этот дворянин посмел даже угрожать мне, но я была непоколебима, и пережитая опасность никак не повлияла на моё решение. У меня нет доказательств того, что убийца был подослан именно маркизом - я не могу этого утверждать. Однако не забывайте, на чьих землях был атакован конвой, произошло убийство и похищение! Это владения маркиза Морры! Именно он не только не обеспечил безопасность, ослушавшись королевского приказа, но и... Я уверена, что сам маркиз и причастен к произошедшему!

- Казнить его!

- Голову с плеч!

- Пусть получит по заслугам! Чтоб остальным неповадно было!

- Казнить!

- Народ Гоццара, я призываю вас, как судей, к решению! - Лацика выглядела столь величественно, что у смотрящих на неё захватывало дух. - Позвольте мне стать мечом в ваших руках, что покарает тех, кто уверовал в безнаказанность! Позвольте мне судить от лица всего народа, и да будут мои уста вашими устами, моя битва вашей битвой!

- Королева!

- Ваше Величество!

- Только вы можете дать мне право судить тех, кто повинен в бедах Гоццара! - Лацика расставила в стороны свои тонкие ручки, словно бы намеревалась собрать в себя весь гнев, всё негодование, переполняющее главную площадь Релиренса. Люди кричали, потрясали кулаками, уже заранее решив участь того, кто посмел не только покуситься на их добро, но и пытался убить королеву, так полюбившуюся каждому сердцу - никто не сомневался в вине маркиза Морры, и даже доказательства теперь казались излишними. - Я жду вашего решения!

- Ваше Величество, наши судьбы в ваших руках!

- Наши жизни принадлежат вам!

- Ваше решение - решение всех гоццарцев!

- Казнить!

- Да здравствует королева Лацика!

- Да здравствует династия Ноктэ!

Лацика смотрела на этот кричащий волнующийся поток у своих ног, и девичьи губы тронула усталая улыбка. Она чуть наклонила голову, вызвав тем самым ещё больший шквал эмоций: королева, да перед простым людом! Однако Лацика не видела ничего зазорного в том, чтобы правитель выразил уважение к своим подданным, только что решившим подняться с колен перед теми, кто привык видеть его жалким и затравленным. Пусть в битве Лацики было больше личностного противостояния, но и о королевстве она думала далеко не в самую последнюю очередь. Её слова казались игрой, её действия немногим отличались от спектакля, однако Лацика знала, что добиться своего она сможет только ценой огромного риска.

Все эти люди, встретившие королеву с явным удивлением, отнесшиеся с нескрываемым недоверием к её первым словам, теперь были готовы носить юную правительницу на руках, падать перед ней на колени, целовать подол её платья, и едва ли хоть у кого-нибудь промелькнула бы лживость или наигранность в горячности желаний. Гоццарцы влюблялись в Лацику всё безнадёжнее. В какой-то мере их страшили слухи, касающиеся странного характера юной королевы, однако стоило ей только показать свою озабоченность судьбами простых людей, как её образ вновь превознёсся над всеми. Юная дева, готовая пожертвовать собой ради своих подданных - разве можно желать другой королевы?

- Маркиз Виилак Морра предстанет перед моим судом, и уж поверьте, когда его вина будет доказана, он получит своё сполна! Наказание осуществится на ваших глазах, дабы маркиз знал, что отвечать за свои злодеяния он будет не перед короной, а перед народом Гоццара!

От окружающего шума кружилась голова, все эти искажённые эмоциями лица мелькали перед глазами, образовывая единый безумный карнавал. Лацика вновь покачнулась, но в этот раз рядом с ней уже находился Вайлет: он подхватил девушку, но она сразу же легонько оттолкнула его от себя.

- Правосудие настигнет того, кто должен быть наказан, - вновь обратилась к народу королева. - Тех же, кто чуть было не поплатился головой за то, чего не совершал, следует отпустить. Дать им возможность оправдаться в ваших глазах, встать на праведный путь служения Гоццару. Королева клянётся перед вами, что истинный виновник будет наказан!

Палач, тоже сражённый словами юной правительницы, уже освобождал приговорённых к смерти. Они тут же бросились к ногам Лацики, осыпая её благодарностями, однако на них девушка даже не посмотрела. Никто и не думал препятствовать освобождению тех, кому разрешила жить сама королева.

- Ваше Величество! - лепетали они.

- До конца дней своих буду молиться за ваше здоровье!

- Моя жизнь принадлежит вам!

Однако Лацика продолжала смотреть лишь на народ, окружающий эшафот, ставший столь необходимым возвышением королевской власти.

- Уходите отсюда, - сквозь зубы процедил Вайлет, обращаясь к тем, чьей крови сегодня не удалось отведать доскам под ногами. Его раздражало, что они позволили себе находиться так близко к королеве. - И ты тоже отсюда проваливай! - сказал слуга королевы палачу. - Вы не можете находиться так же высоко, как и правительница Гоццара.

Вайлета никто не посмел ослушаться, хотя далеко не каждый сразу признавал в нём того самого теневого советника юной королевы, по венам которого не бежало ни капли дворянской крови - о нём слухов бродило ничуть не меньше, чем о самых знатнейших и влиятельнейших людях Гоццара. Молодой воин был грозен и решителен: он бы уже давно извлёк из ножен меч, однако опасался, что подобный жест повредит народному отношению к самой Лацике, на себя же ему было плевать. Вайлет Дежчь за прошедшие почти десять лет научился приказывать.

Народ продолжал кричать, восхваляя мудрость юной королевы и проклиная всех тех, кто осмелится посягнуть на её жизнь. Эмоции переполняли, поэтому некоторые позволяли себе вслух говорить о том, что нужно поубивать всё это проклятое дворянство, которое привыкло топтаться по судьбам простых гоццарцев, за свои грязные делишки расплачиваясь их жизнями. Таких крикунов никто не обрывал, ведь они, по сути, озвучивали то, о чём думала вся главная площадь Релиренса.

- Ла... Ваше Величество, - Вайлет стоял подле королевы, немного взволнованный тем огнём, что сумела разжечь в душах людей эта юная дева. - Вам лучше вернуться в Юуандеф. Больше нет смысла оставаться в Релиренсе.

- Отправляйся за Моррой. Немедленно, - ответила Лацика. - Бери с собой столько людей, сколько потребуется. Если придётся брать штурмом его замок - никто не сумеет проникнуть в крепость без лишних жертв лучше, чем ты. Вайлет, я полностью полагаюсь на тебя. Морра должен оказаться в темнице Юуандефа как можно скорее!

- Как прикажете, - проговорил Вайлет, которого совсем не радовало то, что на некоторое время ему придётся оставить королеву. Она и так в этот день сумела ускользнуть от него, отправившись в Релиренс почти без охраны! Вайлет сразу же понял намерения Лацики, стоило ему только обнаружить её пропажу из замка; он преодолел расстояние от Юуандефа до города так быстро, как только это было возможно, не жалея лошади. Капитан королевской стражи ещё только подумывал о том, как следует наказать тех, кто сопровождал Лацику до Релиренса, не сообщив об этом самому Вайлету, но теперь ему вновь предстояло доверить защиту царственной девы другим людям, пусть и лучшим из лучших, выбранных им самим.

Вайлет Дежчь быстро слез с эшафота и подошёл к воинам, которые всё это время стояли наготове, намереваясь защищать королеву, если ей будет угрожать опасность со стороны столпившегося на площади люда.

- Немедленно доставьте королеву в Юуандеф, даже если она попытается противиться этому, - Вайлет обращался ко всем сразу, никого не выделяя. - Защищайте её даже ценой своей жизни. Будущее Гоццара зависит от девы, что послали нам сами высшие силы. Вы...

Вайлет замолчал - в дальнейших словах эти воины и не нуждались. Каждый из них любил королеву не меньше, нежели теперь вся площадь Релиренса, и сомневаться в их преданности не решился бы даже излишне подозрительный Вайлет. Юноша лишь утвердительно кивнул и направился к своей лошади. Часть работы капитана королевской стражи была выполнена, однако обязанности теневого меча королевы заставляли Вайлета реализовать одно из своих привычных преображений: едва ли предстоящее могло оказаться совсем простым.

***********

Пока что всё шло идеально. Шло именно так, как и должно было идти.

Герцог Миднатт находился в Рузерштаме - замке, значительно уступающем по размерам и возрасту Юуандефу, однако вполне соответствующему статусу дворянина, принадлежавшего к одному из древнейших родов. Изначально именно Рузерштам был основной резиденцией Миднаттов, но потом их земли значительно расширились, и оставленный всеми замок первых шести правящих династий Гоццара перешёл во владения рода герцога. От Рузерштама до Юуандефа было относительно недалеко: не больше полутора дней пути, если не слишком торопиться; он тоже располагался поблизости от Релиренса, вот только не к северу от города, как королевский замок, а к юго-западу. Живописная лесистая местность, несколько добротных деревенек в округе, река, протекающая через все владения герцога - здесь было тихо, однако эта тишина значительно отличалась от молчания Юуандефа, и Кроу Миднатту Рузерштам приходился по душе гораздо больше, нежели былая резиденция. Делить один замок вместе с королевой он не мог при всём своём влиянии: то казалось неправильным и неудобным. Расстаться с Юуандефом герцогу не составило особого труда, а большую часть своих слуг, привыкших беспрекословно подчиняться любому его жесту, Миднатт увёз с собой в Рузерштам; казалось, что ему удалось вместе с людьми перевезти и атмосферу своей былой обители.

Просторный кабинет герцога, где он мог часами оставаться в одиночестве, планируя, анализируя, продумывая всё до мелочей, отличался строгостью и изяществом, не бросающимся в глаза своей напыщенной роскошью. Стража, день и ночь стоящая снаружи, знала, что сюда можно пускать гостей только в ситуациях первостепенной важности, поэтому шум, ругань и возня, вдруг послышавшаяся из-за дверей, мгновенно вырвала Миднатта из размышлений, в которые он успел погрузиться.

Сегодня на главной площади Релиренса должна была состояться казнь троих человек, обвинённых в чиновничьей халатности, в результате которой народные деньги оказались похищены разбойниками. Самого герцога это нисколько не интересовало, однако вот уже два дня кряду вся прислуга в Рузерштаме шепталась об этом. Кроу Миднатт знал обо всём, что творилось в его замке, дабы в головы простолюдинов рано или поздно не закралась мысль взбунтоваться против своего хозяина. Народ шептался, и герцога это раздражало: любые сплетни и слухи этим безродным людишкам были дороже правды. Миднатт как раз обдумывал то, что неплохо было бы наказать тех, кто начинает в его замке выдумывать совсем глупые небылицы, как в его мысли ворвалась возня и лязг оружия, что раздавались по ту сторону дверей его кабинета.

- Да что вы себе позволяете? - послышался нервный выкрик, и герцог сразу же узнал этот голос.

- Велено никого не пускать! - стражников герцога Миднатта совершенно не волновало, что сейчас они разговаривали с дворянином.

- Если у вас какие дела, - добавил второй, - то будьте так добры подождать, пока Его Светлость не соизволит сам выйти к вам. Эй, Мадок, проводи гостя в зал приёмов! Герцогу будет доложено, что вы его ожидаете.

- Да ты хоть знаешь, кому смеешь перечить?! - при звуках этого голоса герцог раздражался всё сильнее. У него постепенно начинало возникать непреодолимое желание, чтобы стража вытолкала в шею этого крикуна из Рузерштама. - Перед вами граф Литто Фаарт, а вы всё ещё не только не склонили голов, но и смеете перечить?! Да сам герцог за это прикажет вас наказать, будьте уверены!

Судя по лязгу оружия, загородившего путь графу, его тирада не возымела никакого действия на стражников.

- Да вы с ума посходили?! - не унимался Фаарт. - Голова на плечах стала слишком тяжёлой, щенки безродные? Тут дело, которое не требует отлагательств! Любое промедление может обойтись дорогой ценой! Немедленно пропустите меня!

Стражники герцога даже и не подумали бы послушаться графа, однако сам Миднатт, прекрасно слышавший весь этот разговор, пусть и доносился он издалека, оказался немного заинтригован словами Фаарта: этот паникёр был способен любую мелочь назвать делом, не требующим отлагательств, однако всё же на этот раз в его голосе было больше нервозности, нежели обычно - герцог всегда замечал подобные нюансы. Размышления всё равно были прерваны, и сразу настроиться на прежний лад теперь не представлялось возможным, поэтому Миднатт быстрым движением дёрнул за толстую нить, что соединялась с колокольчиком, расположенным возле стражников: подобный сигнал означал, что гость может пройти в кабинет. Сам Фаарт не понимал, что скрывается за этим звуком, однако воины сразу же опустили оружие и расступились перед ним, едва заметно склонив головы в повиновении, и на лице графа тут же взыграла самодовольная улыбка.

- Видали? - язвительно произнёс он, проходя мимо стражников. - Сам герцог! Сам! Ждёт меня. А вы тут норовили мне мешать!

Граф отворил двери так громко, что герцог в порыве охватившего раздражения даже сломал перо, которое на тот момент держал в руке. В глазах Миднатта люди делились на полезных и бесполезных - Фаарт безоговорочно относился ко вторым.

- Герцог, - сходу заговорил двадцатисемилетний граф, принадлежавший хоть и к достаточно древнему, однако бесславному роду. Он вёл себя развязно и не слишком учтиво, а его напыщенность и недалёкость всегда раздражала Миднатта ничуть не меньше, чем этот нервозный громкий голос. Внешний вид Фаарта отличался бросающимся в глаза богатством, но безвкусностью, что герцог, привыкший к идеальности во всём, тоже относил к существенным личностным недостаткам, - что же это творится в нашем славном Гоццаре? Конечно же, вы уже слышали о том, что произошло в Релиренсе?

- Что вы имеете в виду? - голос Кроу Миднатта оставался надменным и спокойным, хотя его раздражение становилось всё сильнее. Этот наглец посмел предположить, что герцог о чём-то осведомлён хуже него. - Та казнь меня нисколько не интересует. Если вы пришли только для того, чтобы напомнить мне об этом, то я вынужден попросить вас покинуть Рузерштам - вы мешаете мне работать.

- Не напомнить. Не напомнить, герцог, а поделиться последними новостями. Казнь-то отменена.

- Отменена? - эта тема не вызывала никакого желания продолжать её, поэтому Миднатт даже не пытался добавить своему вопросу хоть чуточку заинтересованности. - И кем же?

- Королевой!

- Королевой?

- Да, Лацикой! - граф так и засиял от осознания того, что ему о чём-то удалось разузнать быстрее, чем самому герцогу. - Девчонка приехала в Релиренс и умудрилась запудрить мозги всем! Ту чиновничью мелкоту сразу отпустили, предоставив им шанс реабилитироваться в будущем.

- Народных денег это не вернёт, - попытался завершить этот скучнейший разговор Кроу Миднатт. Конечно, столь редкое появление Лацики на людях вызывало некоторые вопросы, однако граф явно не относился к тем, кто может дать на них вразумительные ответы. - Напрасная трата времени со стороны королевы. Если люди не увидят, что королевская власть хоть что-нибудь пытается сделать, когда у неё под носом происходят грабежи и разбои, то всё народное доверие растворится, как летняя утренняя дымка.

- Но ведь Лацика не приказывала отпустить осуждённых, а убедила людей в необходимости этого!

- Граф, - в голосе Миднатта промелькнуло явное нетерпение, - вы вынуждаете меня повториться. Если простолюдины не увидят, что после произошедшего власть кого-нибудь наказывает...

- Но в том и дело! - Фаарт просто излучал самодовольство. - Королева сказала, что наказанию должен быть подвержен тот, кто действительно виноват. Можно сказать, что девчонка указала пальцем на маркиза Морру, обвинив его не только в том, что он не обеспечил достаточной охраны сборщикам, но и предположив, что именно маркиз причастен к грабежу. Народ бесчинствовал так, что камни Релиренса еле сдержали весь этот гнев. Лацика получила право судить дворянина, пообещав, что его настигнет справедливое возмездие; её готовы были на руках носить в тот момент. Нашлась тут защитница несчастных и обездоленных!

- А маркиз Морра? - вот теперь слова графа заинтересовали Миднатта по-настоящему, хотя выдать его могла только чуть приподнятая от удивления бровь.

- Что маркиз? - не понял сути вопроса Фаарт. - Королева приказала его схватить и доставить к ней в замок. Думаю, что кто-то из её людей уже на пути к замку маркиза.

- Королева отправила войско?

- Этого я не знаю, но... Неужели девчонка прикажет штурмом брать крепость Морры? Что же... Что же это получается? Теперь королева сможет вот так сразу приговаривать дворян к заточению в своей темнице?

- Во всём этом ещё только предстоит разобраться, - проговорил герцог, стараясь всё ещё оставаться по возможности учтивым, хотя ему хотелось как можно скорее избавиться от общества Фаарта, дабы обдумать полученную от него информацию. - Быть может, вы хотели что-то добавить?

- Да я уже всё вам рассказал, а последних подробностей не знаю и сам. Но... Разве всё это не грозится вылиться в серьёзный конфликт? Королева ничего не сможет добиться, только сильнее настроит дворян против себя. Маркиз не отреагирует на её приказ, а его воины вполне сумеют совладать с королевскими.

- Кто знает, - негромко произнёс Миднатт, поднимаясь из-за массивного дубового стола. - Граф, я очень благодарен вам, что вы поспешили сообщить мне столь странные вести. Подобное поведение королевы действительно кажется немного... неожиданным.

- Ох, да что вы, - улыбка так и норовила ещё на долгое время остаться на тонких губах Литто Фаарта. Наверное, в этот момент он считал себя чуть ли не самым приближенным среди дворян к герцогу, в чём, естественно, существенно заблуждался.

- Прошу меня извинить, но неотложные дела не позволяют мне продолжить нашу беседу, - Миднатт подошёл к окну и посмотрел на уже совсем тёмное небо. - Королева не решится судить дворянина за закрытыми стенами. Её нынешнее поведение - всего лишь напыщенный фарс; она сама вскоре осознает, что поступила слишком опрометчиво. Быть может, это случится, когда посланных ею людей убьёт стража замка маркиза Морры - это послужит хорошим уроком для нашей юной королевы.

- Да-да, конечно. Нам нечего опасаться, а вот королева должна бы научиться вести себя тише и скромнее.

Герцог Миднатт лишь постарался выдавить из себя улыбку, таким образом ответив на последние слова графа. Он вновь отвернулся к окну, показывая тем самым, что разговор уже окончен. Кроу Миднатт позволил эмоциям вырваться на свободу лишь тогда, когда Фаарт не только покинул его кабинет, но и успел забраться в свою карету - до сего момента приходилось сдерживаться. В порыве ослепляющей вспышки герцог сорвал оконную занавесь, бросив её под ноги. Он до рези в глазах всматривался в постепенно отдаляющуюся вот уже в ночной темноте карету графа и мысленно проклинал Фаарта за то, что тот принёс столь странные, столь неожиданные вести, за то, что он явно с ними припозднился.

Подобные вспышки эмоций для Кроу Миднатта были редкостью: он действительно умел держать себя в руках. Его густые светлые волосы за прошедшие годы седина так и не тронула, лишь только на лбу появились морщины, которые обычно не портили его зрелой красоты, добавляли величественности, но сейчас лицо герцога могло показаться пугающим из-за того гнева, что молниями мелькал в его глазах.

Как подобное могло произойти, и почему герцогу ещё никто из его людей не доложил об этом?! Глупец Фаарт не понимал настоящего смысла произошедшего на главной площади Релиренса, хотя и до его пустой головы дошло, что шаг, сделанный королевой, в какой-то мере имеет революционное значение: Лацика получила право судить, и в будущем это действительно могло создать некоторые проблемы. Герцогу и так приходилось бороться с её постоянными намерениями внедрять всё новые и новые реформы. Быть может, в большинстве из них Гоццар действительно нуждался, однако вводить нечто подобное по планам Кроу Миднатта должен был его сын и не сейчас, а когда у королевства действительно появится возможность для реализации чего-то столь масштабного. Лацика торопилась! Она пыталась сделать как можно больше в кратчайшие сроки, и отговаривать её напрямую герцог не мог: он и так в её глазах числился среди людей, доверять которым не стоит. Девчонка оказалась несравнимо умнее своего отца, обвести которого вокруг пальца мог любой, способный анализировать ситуацию, однако Лацика с каждым годом прибирала к своим белым ручкам всё больше власти, всё больше возможностей. Она умудрилась влюбить в себя народ, и вот теперь эта любовь дала всходы: девица получила право личного, королевского судейства, и с её сообразительностью подобное могло помешать планам герцога и тех, кто надеялся подзадержаться на правящей верхушке королевства. Лишь только получив право судить, королева сразу же замахнулась на крупную жертву: обвинить маркиза Морру в том, за что вполне можно и казнить - Лацика очень рисковала, и следовало отдать должное её смелости. Конечно, сам герцог Миднатт был слишком влиятельной фигурой Гоццара, чтобы против него можно было использоваться какое-то там право королевского судейства, но маркиз Морра... Этот глупец умудрился подкинуть девчонке карт против себя самого, даже если он и не был причастен к похищению денег.

Если бы Лацика попыталась судить какого-нибудь другого дворянина, то герцог отнёсся бы к произошедшему с немалым интересом, но куда более спокойнее, однако маркиз находился в числе тех немногих, кто был осведомлён о некоторых важных делах Миднатта, ведь, по сути, они были компаньонами. Морра был богат и влиятелен, хотя и излишне жаден - он вполне мог позариться на народное имущество, которое по пути к пункту назначения оказалось в его владениях. Уровень преступности вот уже несколько десятилетий оставался высоким, и грабежи никого бы не удивили, однако в этот раз дело оказалось слишком крупным, слишком громким. Кроу Миднатт понимал, вероятность того, что людям Лацики удастся каким-либо образом доставить маркиза в Юуандеф, крайне мала. Однако всё же герцог допускал, что со стороны девчонки может последовать какой-либо обманный ход. Если же Морра окажется в застенках королевского замка... Чёрт возьми, а ведь он действительно мог предоставить Лацике те сведения, которые, без сомнения, существенно ударят по репутации Алексиса и Кроу Миднаттов и некоторых других знатных дворян! Этого никак нельзя было допустить. Никак!

- Айрона ко мне! - громовым голосом крикнул герцог, даже и не подумав воспользоваться той самой нитью, что соединялась с колокольчиком. Он не сомневался, что его приказание и так будет выполнено в течение пары минут: и раньше в Юуандефе, и теперь в Рузерштаме люди привыкли исполнять мгновенно всё, а тем более сказанное таким тоном.

Не прошло и минуты, как Айрон Дежчь уже входил в кабинет Кроу Миднатта. Воин, возраст которого неумолимо приближался к сорока годам, всё ещё оставался одним из самых преданных людей герцога, а старший Миднатт всегда ценил подобную полезность. Пусть Айрон и не был дворянином, однако для герцога не имела значения простая кровь, если этому воину можно было поручить дело любой сложности, ожидая лишь идеально выполненной работы: Кроу доверял Дежчу, а иногда даже позволял действовать по своему усмотрению.

- Я так думаю, - заговорил герцог, гнев которого постепенно начал затихать. Теперь нужно было действовать как можно скорее, а не тратить время на бесполезные эмоции, - что в суть дела ты посвящён.

- Мне достаточно знать лишь то, что человек, который обладает той информацией, которую ему следовало бы позабыть, оказался в руках тех, кому эта информация нужна, - своим привычным тоном ответил Айрон Дежчь. Прошедшие десять лет почти не изменили его облика, если не считать появившегося шрама на левой щеке, однако значительно поработали над его мироощущением, вытравив любую мягкость, оставив лишь уверенность и твёрдость - служба старшему Миднатту и не на такое была способна. Он стал самым искусным теневым воином герцога, знали о котором только лучшие из людей дворянина, поэтому Айрону пришлось исчезнуть из жизни тех, кто знал его как человека, а не как одно из оружий Кроу Миднатта. Он без лишних слов и прощаний перестал видеться с сыном, и вот уже около восьми лет Вайлет, состоящий на службе у королевы, ничего не слышал об отце, сразу же всё поняв без лишних объяснений и не пытаясь его разыскать. Вайлет был полностью поглощён обожанием, поэтому частицы своей прошлой жизни его не интересовали, о чувствах же и мыслях Айрона никто ничего не ведал - воин герцога не выносил их дальше своего сердца.

- Ещё не оказался, - поправил его Кроу Миднатт. - Ещё не оказался, но вполне может статься.

- Королева приказала действовать немедленно, и если слухи из Релиренса припозднились, не дойдя до маркиза вовремя, то его попытались бы захватить обманом, - судя по всему, Айрон действительно знал о происходящем уже немало.

- Это и настораживает, - герцог прекрасно понимал, что послать людей на помощь Морре он не может - это слишком очевидно бы бросалось в глаза, тем более что народ теперь был уверен в виновности маркиза. Бросать такую существенную тень на своё имя Миднатту не хотелось.

- В таком случае, помочь маркизу нужно уже в Юуандефе.

- Помочь, - повторил герцог, - Помочь ему не утащить за собой кого-либо ещё.

- Как прикажете, - Айрон склонил голову.

- Но только эта "помощь" не должна выглядеть, как очевидное стороннее вмешательство.

- Не сомневайтесь, всё будет в лучшем виде.

- Тогда поторопись! Королева не станет задерживаться со своим "правосудием", если маркиз действительно окажется в Юуандефе.

********

Лацика прекрасно осознавала тот риск, на который ей пришлось пойти, однако цена переживаний и терзаний девушку не смущала. Прошло то время, когда она могла позволить себе находиться в стороне: совсем немного оставалось до её семнадцатилетия, и все те игры, что ещё десять лет назад начинали обыгрываться вокруг короны и трона Гоццара, постепенно становились серьёзнее и отчаяннее. Лацика не лгала, когда говорила, что некоторые дворяне настроены против неё, однако вовсе не те, кто не скрывал своей неприязни, вызывали у царственной девы какие-либо опасения, а герцог Миднатт, который всегда находился неподалёку и вроде бы даже пытался поддерживать. Юная королева не сомневалась, что именно с его стороны исходит всё то, что пытается противоборствовать решениям и воле правительницы; не только пытается, но и немалое оборачивает совсем не так, как Лацика рассчитывала заранее. Это заставляло злиться и расстраиваться, нервно кусать губы и прятать свои эмоции, становиться более внимательной, более изворотливой. Последняя представительница династии Ноктэ училась на своих просчётах, и то, что ей удалось провернуть на главной площади Релиренса, она мысленно называла своей первой действительно важной победой.

Доброе королевское имя Лацике пришлось вновь поднимать из пепла, оставшегося после пожарища, устроенного предателями, ответственными за трагедию Рамансфора. Часть восточных земель, принадлежащая королевской семье, оказалась захвачена Йестином; у юной королевы поначалу не было ни армии, ни денег, чтобы попытаться отвоевать то, что должно принадлежать правительнице Гоццара. Никто из влиятельных дворян, вполне способных выгнать йестинцев к былой границе, не согласился помочь Лацике, прикрывая своё нежелание множеством сбивчивых причин; те же, кто хотел бы помочь, сами едва сводили концы с концами. Личное войско у королевы начало появляться не так давно, когда ей удалось не только наполнить королевскую казну, но и полюбиться простому народу - во многом ей помогал Вайлет, не позволявший Лацике оставаться одной со всеми сложностями и опасностями. Герцог Миднатт, не слишком любивший Юуандеф, уступил королеве право владения замком, перебравшись в Рузерштам, располагавшийся в его владениях, однако земля, некогда пожалованная Миднаттам, так и осталась за ним и за его сыном. Выезжая за стены Юуандефа, Лацике приходилось бороться с ощущением, что она всё равно находится в гостях, причём хозяином является тот, кто представлял для неё наибольшую опасность.

Лацика молчала и наблюдала. Улыбалась, играла отведённую ей роль и вновь наблюдала, принимая к сведению, что и от кого следует ожидать. Среди дворян существовало несколько групп, в какой-то мере противоборствующих друг другу - только слепой мог этого не заметить. Едва ли из все окружения герцога Миднатта были посвящены в его планы, однако он вполне умело руководил пешками любой знатности. Рядом с юной королевой тоже образовалась небольшая группа, состоявшая в основном из молодого дворянства, не насчитывавшего более четырёх-пяти поколений своей родословной, когда каким-то из монархов прошлого их фамилиям был дан титул и земля. На помощь этих мелких барончиков и виконтов рассчитывать не стоило, однако и против самой Лацики они не пойдут до тех пор, пока их не прижмут более влиятельные дворяне.

Однако имя Кроу Миднатта постепенно тускнело, чему он сам немало поспособствовал, и на небосводе Гоццара ярко разгоралась звёздочка его сына: Алексис теперь находился у всех на слуху. Его имя становилось всё более громким и значимым, и совсем непросто оказывалось разобрать, сколько в этой стремительно нарастающей славе было от маркиза, а сколько - от герцога.

Но всё же едва ли стоило отрицать, что девятнадцатилетний Алексис вполне оправдывал возложенные на него надежды, пусть и выделялся он не столько среди политиков, сколько среди военных. В отличие от герцога, его сыну нравился Юуандеф настолько, насколько вообще что-либо могло нравиться этому холодному, ледяному юноше. Быть может, именно его извечная холодность и рассудительность и позволили ему добиться немалых успехов на военном поприще: среди воинов его любили ничуть не меньше, чем Лацику среди простого люда. Молодой регент оказался слишком достойным соперником, и он оставался единственным, на чей счёт у королевы были очень противоречивые планы. Алексис время от времени бывал в Юуандефе, пользуясь не только правом бывшего хозяина, но и приезжая по государственным делам, ведь, как ни посмотри, а его военный талант для Гоццара был необходим. Сама Лацика многого от него ожидала, совершенно не скрывая этого ни перед маркизом, ни перед кем бы то ни было ещё.

Но сейчас шестнадцатилетняя дева наслаждалась своим немалым триумфом: результат произошедшего на главной площади Релиренса пока что выглядел именно таким, каким Лацика ожидала его увидеть. Вайлет безукоризненно выполнил поручение, доставив в Юуандеф маркиза Морру, пусть и против воли последнего. Как оказалось, слухи из Релиренса ещё не успели достигнуть ушей дворянина, когда прибыл королевский гонец. Вайлету не хотелось поднимать панику и нарываться на драку со стражей маркиза, которая, без сомнения, обернулась бы ненужными жертвами, поэтому он попросил о немедленной встрече с Моррой, словно бы для передачи какого-то очень важного сообщения от Её Величества. Быстро скрутить и заткнуть тучноватого аристократа, едва ли помнящего, с какой стороны нужно держать меч, у молодого воина не составило труда. Свои люди, давно уже предусмотрительно подосланные в чужой замок, помогли быстро подготовить карету, на которой пленник и был доставлен в Юуандеф.

Лацика находилась в верхней тронной зале замка, где однажды произошла кровавая расправа с правящей династией, предшествующей Ноктэ, где ей привелось впервые принимать дворянство Гоццара, прибывшее сюда, чтобы выразить своё соболезнование по причине трагедии, разыгравшейся в Рамансфоре. С тех пор тут изредка проходили ненавистные для Лацики, но необходимые для статуса королевы балы, часто - различного рода аудиенции.

Королева была совсем одна: вся стража находилась за высокими дверьми. Девушка никак не могла найти себе места от переполняющего её сладостного волнения. Лацика то начинала бродить по зале, то подходила к раскрытым окнам, то вновь садилась на трон, а сейчас так вообще просто разлеглась на массивном кресле - эмоции переполняли с головой. Вкус первой победы, истинный смысл которой сумеет осознать далеко не каждый, опьянял, и девушке хотелось насладиться им до последней капли, хотя она и понимала, что радоваться ещё слишком рано.

Маркиз Морра, который явно относился к одним из наиболее влиятельных компаньонов герцога Миднатта, находился в руках юной королевы, и она была вольна добывать из него нужную информацию любыми способами, невзирая на его дворянское происхождение. Любыми! На это ей дал право сам народ Гоццара. Конечно, подобное не останется незамеченным среди аристократов, но если они попытаются взбунтоваться по этому поводу, то Лацика сумеет спрятаться за спинами простых людей, которые, без сомнения, заступятся не только за свою волю, но и за королеву, которая эту волю исполняет, пусть и в своих личных интересах. Девушку совершенно не смущали те методы, которыми она собиралась воспользоваться - недаром о ней ходили разного рода мрачноватые слухи. Она намеревалась выжать из Морры всю информацию, до последней капли, а затем казнить его на той самой площади Релиренса, где так и не состоялась казнь мелких чиновников, вина за которыми была ничтожно мала, если сравнивать с самим маркизом. Лацика не была уверена, что сам Морра и послужил инициатором нападения на конвой, однако собиралась это выяснить. Маркиз сам развязал королеве руки, позволив произойти грабежу именно на своей земле.

Вайлет прибыл совсем недавно, и сейчас он занимался размещением маркиза в одной из камер подземной темницы замка. Лацика с нетерпением ожидала, когда её преданный воин придёт сюда, дабы всё рассказать в мельчайших подробностях, как он обычно делал. Это опьяняющее волнение своего триумфа оказалось недостаточным, чтобы на бледной коже царственной девушки появился румянец, однако оно провоцировало воспоминания, которые Лацика оберегала на самой глубине своей души - все эмоции рано или поздно задевали тоненькие струнки, которые начинали звенеть в голове, наполняя сердце странным возбуждением. Королева ждала своего слугу, и вот уже её мысли постепенно возвращались на десять лет назад, в ту ночь, когда девичье сердечко сжимал невыносимый ужас. Прошло столько времени, но Лацика всё никак не могла избавиться от тени пережитого страха, преследовавшей её повсюду. Не могла и не хотела. Только один человек знал, что трагедия Рамансфора запомнилась правительнице Гоццара вовсе не смертью родителей или предательством, отнявшим у неё слишком многое, но теми мрачными и сладостными чувствами, которые пробудил в девушке ужас, навсегда изменивший её жизнь. Всё дальше и дальше... Лацика словно бы вновь бежала по тому тёмному коридору, увлекаемая совершенно незнакомым человеком. А вокруг мелькали жуткие тени, омерзительные маски и крики, что доносились из замка; и вот теперь румянец разлился по бледной коже.

- Ах, - не сдержала стона девушка, словно бы видя своими закрытыми глазами уже давно пережитые сцены, словно бы вновь прочувствовав привкус ужаса, сковывающего сердце, обволакивающего душу. Но нет...

Лацика открыла глаза, увидев лишь привычный тронный зал, давно успевший надоесть. Сердце ускоренно билось в девичьей груди, пальцы дрожали, однако разочарование уже наполняло сознание королевы - всю полноту пережитого в тайном коридоре Рамансфора, всю многокрасочность невозможно было ощутить, лишь только мысленно вернувшись в прошлое, сколь бы яркими ни оставались воспоминания. Горькое разочарование, сумевшее на мгновение затмить всю действительность, охватило девичье сердце.

Раздался глухой стук и звук открывающихся высоких дверей, вновь закрывшихся за вошедшим в залу. Приближающиеся торопливые, но твёрдые шаги Лацика узнала бы из тысячи, ведь остальные никакого значения для неё не представляли.

- Ваше Величество, - Вайлет опустился на колено перед королевой и склонил голову.

- Немедленно поднимись, - недовольно проговорила девушка. - Сколько раз я должна тебе повторять, чтобы ты прекратил все эти поклонения и преклонения? Вайлет, ты столько раз оберегал мою жизнь, ты... знаешь то, что не знает больше никто... Я хочу, чтобы Вайлет Дежчь считал меня своим другом, а не видел во мне только лишь королеву! Хотя бы наедине называй меня по имени.

Однако Вайлет ничего не ответил на эту сердитую тираду Лацики: то, о чём просила эта девушка, казалось невозможным в глазах простого стража, в сердце которого не было ничего, кроме безграничного обожания. Юноша только лишь позволил себе поднять взгляд, посмотреть на это прекрасное создание. На щеках девушки ещё оставался румянец, и Вайлет сразу понял, что его королева вновь пыталась хотя бы в своих воспоминаниях ощутить некогда пережитое - он был тем единственным человеком, который знал секрет Лацики. Она была влюблена в то странное ощущение. Безнадёжно влюблена, и эта её любовь для Вайлета тоже была какой-то особенной, священной, заставляющей обожать девушку ещё больше.

- Морра в подземелье, - негромко проговорил юноша, словно бы смущаясь того, что вмешался своим присутствием в тайну королевы. - Для допроса всё готово.

Лацика плавно махнула рукой, будто бы намереваясь таким жестом отогнать нахлынувшие волнующие воспоминания, дабы полностью вернуться в действительность, где требовалось её участие. Если поначалу, когда она в одиночестве ждала в этой зале своего верного слугу, ей хотелось расспросить его о подробностях осуществлённой им непростой работы, то теперь это казалось совершенно незначимым: маркиз Морра был в Юуандефе, а значит, всё прошло успешно. Вайлет выглядел немного уставшим и измученным: не только приказ королевы доставить в замок дворянина, но и её недавний побег в Релиренс заставили его существенно напрячься в последние два дня. Однако юноша изо всех сил старался не подавать вида, что тело его нуждается в отдыхе - не время прохлаждаться, когда на руках у Лацики наконец-то оказались долгожданные карты. Держался он ровно и спокойно, словно был готов ринуться в бой в любое мгновение, но взгляд его серых глаз немного расплывался, хотя и недостаточно для того, чтобы Вайлет не мог продолжать привычную работу с обыденным усердием и внимательностью. Мелочи - бывало и тяжелее. Капитан королевской стражи был действительно хорош собой, однако никогда не замечал заинтересованных взглядов, которые нередко бросали в его сторону девушки. Зачарованное обожание полностью его поработило, и такое рабство нравилось Вайлету.

- Вайлет, я вновь хочу побывать в той подземной тронной зале, - заворожено прошептала Лацика, ведомая странным порывом. Она медленно поднялась со своего трона и подошла к стражу, встав рядом с ним на колени, чем несказанно смутила юношу. Девушка сжала его руку в своих ладонях, однако её голубые глаза смотрели вовсе не на Вайлета. - Ведь... мы так мало бывали в ней. Я чувствую там себя совсем по-другому. Вспоминания той ночи там намного ярче, и всплывающие в сознании ощущения тоже похожи на настоящие.

Вайлет выполнил своё обещание, данное Лацике, когда они впервые остались наедине в этом огромном замке. Им несколько раз удавалось вырваться от ненужной опеки, убежать от чужих глаз, чтобы пройтись по заброшенной части Юуандефа. Западное крыло, где и располагалась каменная лестница, ведущая в подземную обитель трона Льяда Вери, не охранялось - люди не хотели идти туда даже по приказу. Замок же был настолько огромен, что в нём с непривычки вполне можно было потеряться. Подумать только, а ведь когда-то, в славные годы Гоццара, он был полностью населён людьми! Но бывать в подземной зале часто никак не удавалось: слишком много дел, слишком мало времени, да и чужие глаза всегда пытались следить за юной королевой, возле которой постоянно крутился безродный мальчишка. Однако подземная обитель мрака сразу полюбилась Лацике, и Вайлет был действительно счастлив, что королева разделяет с ним эту маленькую тайну души. Зала Льяда Вери пробуждала в девушке отголоски тех жутких красок, память о которых она так ревностно хранила в своём сердце. Но уж слишком редко ей приводилось бывать в том подземелье, чтобы успеть пресытиться ощущениями, наигранными мрачностью того места.

- Там опасно, Ваше Величество, - Вайлет старался сохранить невозмутимость, хотя он прекрасно понимал желание Лацики. - Не так давно в западном крыле вновь случился обвал. Та часть замка самая старая. К тому же, она стоит на косогоре.

- Как будто бы тебя это пугает, - в голосе девушки вновь промелькнуло недовольство, ведь она знала, что юноша понимает её чувства.

- Мы слишком несвободны в своём времени.

- Слишком. Иногда мне начинает казаться, что я - пленница Юуандефа, а не его хозяйка. Собственно, и в Рамансфоре моя роль различалась немногим. Нет, всё же раньше я была обычной куклой, но кошмар той ночи вдохнул в меня жизнь.

Лацика легко вскочила на ноги, словно малая пташка вспорхнула с земли. Вайлету казалось, что он всё ещё продолжает ощущать прикосновение её тонких пальцев, однако королева уже кружилась по тронной зале. Её прямое платье, выглядевшее обычным для дворянки, но слишком простым для правительницы королевства, касалось пола даже в этом кружении, а длинные рукава выписывали в воздухе плавные фигуры. Девушка походила на куколку, танцующую в музыкальной шкатулке под заведённую мелодию, однако эта прекрасная фигурка намеревалась рано или поздно покинуть пределы деревянного изделия, в котором дворянские красавицы хранили свои украшения. Лацике претила жизнь игрушки, и девушка была уверена, что ей удастся разбить ограничивающую её шкатулку, тем более что с обратной стороны дерево пытался ломать отчаянный парнишка, сын простого воина.

- Я верну славу тронной зале легендарного Льяда Вери, - проговорила юная королева, остановившись так же неожиданно, как и начала свой танец. - Ведь это совершенно несправедливо, что столь славное место всеми оставлено и позабыто! Королю - королевскую обитель! Трон властителя может быть только один! Я хочу принимать поклоны подданных в зале первого короля, где и должен находиться правитель.

- Люди опасаются западного крыла.

- Этот страх... Этот страх обычен, ничем не обоснован - от него не так уж и сложно избавиться. Но с другой стороны... Быть может, место, откуда правит король, и должно пробуждать трепет в человеческих сердца?

Вайлет посмотрел на Лацику: на губах юной королевы застыла полуулыбка. Это так похоже на девушку, влюбленную в страх.

- Когда-нибудь ваше желание будет исполнено, - негромко проговорил страж, вновь склонив голову. Всё это время он не поднимался с колена, Лацика же металась по зале, словно птичка в клетке. То были не просто слова подданного к своей правительнице, но своего рода обещание, однако едва ли девушка обратила на это внимание: королева редко замечала чувства других, полностью поглощённая теми воспоминаниями, что пожирали её изнутри.

- Прости меня, я замечталась, - не без тени равнодушия произнесла Лацика. - Совсем из головы вылетело, что меня дожидается гость Юуандефа, так любезно согласившийся прибыть в мою скромную обитель.

Вайлет поднялся на ноги при этих словах. Он был готов сопровождать королеву хоть на край света, а не только в темницу замка, однако этого от него пока что не требовалось.

- Я уверена, что маркиз Морра хочет рассказать своей правительнице очень многое, - продолжала девушка. - Не будем заставлять его ждать.

*********

"Немыслимо! Неслыханно! Какая дерзость!" - наверное, за вечер и начало ночи маркиз Морра повторил эти слова пару сотен раз, однако они так и не возымели какого-либо действия. Его, нынешнего главу одного из знатнейших родов Гоццара, похитили из собственного замка! Коварнейшим образом сначала обманули, а потом бесцеремонно связали и увезли в Юуандеф! Этот наглый мальчишка, этот чёртов безродный юнец, который позволил себе так неуважительно относиться к дворянину, ещё поплатится за свою дерзость! Его тело будет вскоре болтаться в петле, а вороны выклюют глаза этого зарвавшегося негодяя! Да, чёрт возьми, всю его семью постигнет наказание за то, что вырастили такого мерзавца, посмевшего поднять руку на самого маркиза Виилака Морру!

Но не только тот наглый королевский пёс, но и сама королева поплатится за свой отчаянный поступок! Как эта девчонка вообще посмела отдать приказ схватить дворянина? По какой причине люди Лацики обманом выманили маркиза и доставили его в Юуандеф не как гостя, но как настоящего пленника? Всю дорогу его везли связанным, а теперь ещё и перетянули цепями! Разве эта девчонка не понимает, что она до сих пор жива лишь потому, что дворянская верхушка не видела в её смерти никакого смысла, иначе давно бы уже её жалкая династия прервалась, позволив появиться в истории Гоццара новой, восьмой. Пусть маркиз и разделял взгляды герцога Миднатта, однако Морра втайне надеялся, что каким-нибудь образом ему удастся повернуть удачу в свою сторону - маркиз так и видел себя во главе королевства. Но обыденное течение дел вдруг превратилось в настоящий бардак: где это видано, чтобы с чистокровным дворянином кто-то посмел обойтись настолько неуважительно? Никто даже не потрудился объяснить маркизу, почему он обязан был явиться в королевский замок: тот мальчишка сразу же набросился на него и не позволил ни закричать, ни позвать на помощь. Предатели! Кто-то среди обитателей замка маркиза, без сомнения, предал его, иначе этому мерзавцу и его людям не удалось бы так беспрепятственно попасть внутрь и похитить хозяина, не поднимая лишнего шума. Чёртова Лацика каким-то неимоверным образом умудрилась заранее позаботиться, чтобы в подобном грязном деле у её людей не возникло проблем. Но девчонка ещё поплатится за свою дерзость! Теперь-то уже маркиз начнёт действовать решительно, и дворяне после произошедшего должны будут его поддержать, в том числе и герцог Миднатт.

Виилак Морра кричал, рвался, проклинал всех и вся, однако люди, похитившие его и приведшие в какое-то мрачноватое место, где воздух был настолько холодным, что маркиз сразу же продрог, связали его ещё более надёжно и куда-то ушли. Морра некоторое время продолжал бесчинствовать, однако никакого действия это не возымело, поэтому он замолчал, прекратил свои попытки вырваться - всё равно бесполезно. Дворянин был возмущён, рассержен, да ещё и сил после бессонной ночи осталось не так много, а холод и темнота только сильнее нагоняли неприятные мысли. Окружающая тишина располагала к обдумыванию своей возможной участи, однако маркиз долгое время был занят мыслями о будущей мести, а не о незавидном положении, в котором ему привелось очутиться.

Только теперь Морра переосмыслил случившееся с ним и ужаснулся: а ведь Лацика не могла оказаться настолько глупой, чтобы решиться на подобный поступок без какой-либо серьёзной причины. Зачем ей так неожиданно обращать на себя гнев доброй половины дворянства? Едва ли юной королеве нужна была внутренняя война, тем более что её личное войско могло сравниться разве что с каким-нибудь графским - этой жалкой кучке солдат не выстоять в серьёзном столкновении. Маркиз не понимал, что могло двигать Лацикой, и от этого становилось ещё тревожнее. Его приволокли в какое-то мрачное и холодное место: неужели это темница? Малолетняя мерзавка посмела заставить дворянина находиться в камере для преступников! Немыслимо! Неслыханно! Какая дерзость! Однако все мысленные возмущения маркиза не приводили ни к чему, кроме нарастающего внутреннего напряжения, переходящего в страх.

Но вот где-то вдалеке послышался скрежет, заставивший Морру вздрогнуть. За металлическим скрипом послышались приближающиеся шаги, однако маркиз ошибся, и некто прошёл немного дальше. Вновь скрежет, щелчок, пронёсшийся ленивым эхом, звук открываемой металлической двери, и шаги растаяли где-то слева от того места, где находился маркиз. На несколько секунд окружающая действительность вновь погрузилась в тишину, и это время показалось Морре невыносимо долгим. Однако тяжёлые шаги послышались вновь, сменившись на шум выплёскиваемой воды и громкий неприятный смех.

- Ну, чего? - от звуков этого низкого голоса по телу маркиза пробежала неприятная дрожь. - Очнулся? Быть может, продолжим наш вечерний разговор?

Вновь смех, эхом отбивающийся от стен, проникающий в голову и отбивающий там болезненный ритм. Маркиз начал судорожно озираться по сторонам, однако его уже привыкшие к темноте глаза не видели ничего, кроме окружающих стен. Он крутил головой, никак не находя в себе сил успокоиться: ему казалось, что некто находился рядом с ним. Этот смех становился всё более невыносимым.

- Кто... - испуганно прошептал Морра, - Кто ты?

Однако маркизу никто не ответил.

- По... шёл, - послышался сдавленный хрип с той же стороны, откуда доновился и смех, - к чёрту! Мерз... мерзкое отродье.

- Вижу, что и сегодня ты не особо дружелюбен, - насмешка, промелькнувшая в этом низком неприятном голосе, вселяла тревогу, словно бы предупреждая об опасности, и маркиз, сам того не осознавая, принялся вертеться на месте, пытаясь избавиться от верёвок и цепей. - А напрасно! Снова ведь придётся помучиться.

Морра готов был поклясться, что обладатель надрывного хриплого голоса зарычал в порыве бессилия.

- Помогите, - прошептал маркиз. Он не мог заставить свой голос вновь подчиняться, не мог выкрикнуть то, о чём так хотелось закричать, - Помогите мне!

Происходящее постепенно превращалось в кошмар. Послышалось копошение, негромкие фразы, разобрать которые маркиз не мог, глухой треск. Морра готов был поклясться, что начинает ощущать запах дыма.

- Совсем немного осталось, - через некоторое время вновь послышался низкий голос. - Погоди, сейчас раскалится докрасна. Ты, главное, не уходи никуда.

И говоривший вновь разразился громким смехом, а его собеседник хриплыми ругательствами.

- Да что же это происходит? - прошептал маркиз, леденея от ужаса. Теперь он уже не помышлял о мести: все его мысли занимал страх и то, что происходило где-то совсем рядом.

Морра окончательно потерял ощущение времени. Он перестал разбирать слова и голоса, но крик, вдруг разрезавший всю его привычную действительность, заставил и его вскрикнуть в нестерпимом ужасе. Эта чужая боль и мучения перерастали в собственные ощущения, и вот маркизу уже казалось, что этот запах палёной кожи постепенно въедается в него самого. Поначалу крики и смех то разделялись, то вновь сплетались в нечто единое, но вскоре к ним присоединилось и ещё что-то чуждое, стороннее: то ли шёпот, то ли скрежет. Маркиз рвался, звал на помощь, или же ему лишь казалось, что он зовёт, оглядывался по сторонам, и теперь в окружающей темноте ему начинали мерещиться фигуры, тени. Они подходили всё ближе, и Виилак Морра отчётливо ощущал их зловоние, отдающее дымом и тленом; где-то в глубине подсознания зародилось предположение, что то были души замученных в этой камере.

А нечто ужасающее, происходящее всего лишь за стеной, не останавливалось ни на мгновение: крики сменяла ругань, перемежавшаяся со смехом, громкие слова, шипение, треск и скрежет, а странный шёпот окутывал всё это мучительное действо. В какие-то моменты Морра начинал верить, что это уже его пытают - он чувствовал боль. Маркиз настолько сильно проникся устрашающей атмосферой своей вынужденной обители, с первым же криком наполнившейся жуткой стороной жизни, что мысленно поставил себя на место того, чью кожу сейчас жгли раскалённым железом.

- Нет... Нет! Подите прочь! - пленник темницы Юуандефа не слышал собственного голоса, но ему казалось, что он пытался говорить. - Уходи! Оставь меня в покое!

Эта пляска безумия могла продолжаться целую вечность, увлекая нечаянного гостя за собой всё глубже и глубже. Отчаяние и страх впивались в плоть, разрывали её, намереваясь пробраться к душе, завладеть ею, и сущность маркиза уже начала сдавать под неумолимым натиском неизвестного.

Однако неожиданно всё оборвалось. Когда Морра вновь ощутил себя и связывающие его верёвки и цепи, услышал своё судорожное дыхание и различил в темноте очертания стен, вокруг уже царила тишина. Маркиз напряжённо вслушивался в неё, ожидая, что вот-вот снова где-нибудь раздастся крик, скрежет или смех, однако подземелье сохраняло безмолвие. Чертовщина.

Наверное дворянин потерял сознание, и когда очнулся, всё уже закончилось. Вокруг подземелий Юуандефа ходило столько разных баек, что можно было подивиться их многообразности. Среди них были и особенно мрачные. Сейчас все они, как назло, вспыхивали в памяти маркиза, заставляя нервную дрожь разбегаться по его телу. Конечно, дворянина нельзя было удивить пытками - он сам не раз присутствовал при подобном действе, - однако в подземелье этого замка творилось нечто из ряда вон выходящее, иначе как ещё можно было объяснить, что Морра словно бы на собственной шкуре прочувствовал всё то, чего с ним на самом деле не происходило. А увиденные им тени бывших пленников? Сейчас его глаза не замечали ничего необычного, но нельзя было поручиться, что в этой камере маркиз действительно находился в полном одиночестве. Все вспомнившиеся жуткие байки норовили разорвать сознание на части; раньше Морра только посмеивался над ними, а теперь дрожал от страха. В голове дворянина не было ни тени уверенности, что услышанное им происходило на самом деле: быть может, это всего лишь память подземелья Юуандефа, на своём веку видавшего и не такое...

Напряжённый слух маркиза вновь уловил какой-то шум, отчего всё его существо напряглось в ожидании неминуемого ужаса, который теперь уже окончательно завладеет его душой - в этом не оставалось сомнений. Этот палач, этот мучитель, вестник злых сил шёл сюда, чтобы и из дворянина сделать свою жертву.

- Не подходи, - едва выдавил из себя Морра. Страх всё сильнее сдавливал его горло, не позволяя словам вырываться на свободу. - Не подходи ко мне!

Сознание маркиза вновь принялось вырисовывать то, чего не было или быть не могло: теперь ему казалось, что удерживающие его верёвки превратились в извивающихся змей, и так и норовят своим звоном сыграть похоронную мелодию. Вновь тихий шорох; действительно ли кто-то был здесь, или же Морра стал пленником не только Юуандефа, но и своего воображения? Маркиз пытался определить, откуда доносится этот звук, однако шорох раздавался отовсюду.

"Крысы! - промелькнуло в напряжённом сознании. - Они уже пришли сожрать моё тело! Но ведь я ещё жив, жив!"

- Пошли, - прохрипел Виилак Морра, пытаясь придать своему голосу хотя бы толику былой грозности. - Пошли прочь!

Но вот он вздрогнул и напрягся, как струна: что-то едва заметно кольнуло его в спину. Челюсти крыс уже впивались в его плоть! А он даже не мог ощутить всю полноту боли: столь сильной она оказалась, что затмевала сознание, искривляла грани рассудка.

- Меня предали, - Морра и сам не знал, с кем пытается говорить, - Предали! Герцог! Королева! Я... Я всё расскажу, только оставьте мне жизнь!

Маркиз не знал, были ли то всего лишь его мысли, или он действительно произнёс вслух эти слова. Быть может, где-то на самой глубине своего подсознания он был уверен, что весь этот карнавал устроен Лацикой, дабы выведать у дворянина всё, что заблагорассудится коварной девчонке, оказавшейся способной на подобное безумие. Морра думал, что достаточно произнести эти слова, чтобы окружающий кошмар закончился: вот-вот юная королева выйдет из темноты, сопровождаемая своим безродным угрюмым слугой, и на её лице расцветёт самодовольная улыбка. Но где же она?

- Маркиз? - послышался едва различимый шёпот, больше похожий на дуновение ветра, нежели на действительно нечто сказанное человеком.

- Да, - затараторил Морра, толком и не осознавая, есть ли в этой камере какой-либо собеседник, или же ему приходится отвечать собственному воображению. - Да, это я! Скорее... Скорее! Кто это? Где?

Маркиз крутил головой, однако говоривший вовсе не торопился показываться, и дворянин уже было начал вновь впадать в отчаяние, решив, что ему лишь послышалось. Но Виилак Морра находился в камере не один: дворянин ожидал, что из темноты выйдет Лацика, но девушка ещё находилась слишком далеко от подземелья, зато Айрон Дежчь стоял совсем близко. Для этого человеческого оружия герцога Миднатта не составило особого труда проникнуть в Юуандеф, жилую часть которого он знал так, как, быть может, не знал больше никто из ныне живущих. В эту темницу Айрону не раз приходилось водить людей, пытать их - тоже; воин прекрасно знал, какие секреты скрываются в восточном подземелье королевского замка, обустроенном много более позже первого, западного. Айрон лишь выполнял то, что было поручено, исследовал то, что могло в дальнейшем потребоваться: ни хозяин, ни слуга не слишком интересовались западным крылом Юуандефа, куда никто не ходил, куда никто не решился бы пробраться - человеческий страх и равнодушие оказывались лучшими стражами и защитниками.

Однако несмотря на то, что Айрон Дежчь действительно находился в камере, маркиза позвал вовсе не он - воин не проронил ни слова с того момента, как здесь очутился. Единственное, что слышал он сам: отчаянные вопли Морры, обращённые неизвестно к кому.

Чтобы попасть в камеру маркиза, Айрону не пришлось разбираться с охраной: он знал множество ходов, которыми было испещрено это подземелье, словно бы специально обустроенное для побега, а не для содержания пленников и преступников. Воин герцога Миднатта разыскал Морру без каких-либо проблем, пробраться внутрь тоже оказалось просто.

Айрон обнаружил дворянина в каком-то странном состоянии, больше похожем на полузабытьё, нежели на бодрствование: тот что-то хрипел, нашёптывал, но был явно не в себе. Удивительное дело, но воин уже не в первый раз замечал, что темница Юуандефа оказывает неприятное воздействие на своих нечаянных пленников, словно бы наваливаясь на их сознание всей тяжестью прожитых веков. Айрону привелось увидать немало теневых мест различных замков, но нигде узники камер не проникались окружающей атмосферой с такой завидной скоростью, как то происходило здесь. Маркиз Морра должен был просидеть в этой камере относительно немного времени, но вот он уже походил на человека, сердцевину которого отчаяние успело полностью пожрать, оставив лишь жалкую оболочку. Едва ли с дворянином что-либо успели сделать: на нём почти не было следов побоев, лишь только на лице виднелось немного засохшей крови. Однако же Айрон понимал, что с маркизом уже успело что-то произойти.

Но это воина не касалось. Он прибыл сюда выполнить свою работу.. Маркиз, попавший в руки юной королевы, теперь представлял некоторую опасность для Кроу Миднатта, и с этим следовало разобраться. Не то чтобы Морра обладал какой-то особенной информацией, однако герцогу не хотелось предоставлять Лацике то, что можно было при удачном стечении обстоятельств повернуть против него и его сына.

Вызволять маркиза из плена было не только бессмысленно, но и небезопасно: в народе поднялось бы столько шума, что тень этого события упала бы на всё дворянство, да и перспектива тащить с собой этот балласт не слишком радовала. Айрону следовало сделать так, чтобы Морра замолк навсегда, но обычное убийство тоже предоставило бы королеве кое-какие вариации для последующих ходов - Лацика должна успеть застать маркиза ещё живым, но уже не способным к осмысленному разговору. Тот укол, который Морра принял за крысиный укус, был маленьким отравленным дротиком, пущенным надёжным слугой герцога Миднатта; рана осталась незаметной, а эффект позволял добиться необходимого результата. Скоро яд начнёт действовать, напрочь запутывая мысли маркиза, который и без этого уже не слишком хорошо соображал, и через какое-то время Морра умрёт - то уже зависело от его оставшихся жизненных сил.

- Кто? Кто ты? - вновь прохрипел дворянин, так никого и не увидев. - Я! Я маркиз Морра! Где... Где ты?

Но дело уже было сделано, показываться же на глаза маркизу Айрон не собирался. Если воин герцога появился здесь с негромким шорохом, дабы заранее обратить внимание пленника, то исчез он совершенно бесшумно. Теперь Айрон Дежчь должен был просто пронаблюдать со стороны за тем, чтобы всё прошло без каких-либо проблем. Он пробрался в небольшое отверстие, незаметное за задвигающимся с помощью особого механизма камнем, оказавшись в узком туннеле, приведшим его в темницу, и стал ждать.

*********

Лацика Ноктэ и Вайлет Дежчь спускались по широкой винтовой лестнице, ведущей в подземную темницу Юуандефа. Несмотря на то, что это подземелье по возрасту на несколько веков уступало западному, ступени под ногами юной королевы и её верного слуги всё равно особого доверия не внушали: казалось, что когда-нибудь этот камень просто превратится в пыль. Но всё же нельзя было сказать, что темница пустовала: и у семейства Миднаттов, относительно недавно отказавшихся от прав на владение Юуандефом, и у молодой королевы было немало неприятелей, проступки которых не тянули на смертную казнь, но сурового наказания требовали. Не только преступники и провинившиеся, но и те, кого просто следовало держать в заточении - быть может, подземелья замка могли поведать немалую часть истории не только самого Юуандефа, но и Гоццара. В этих каменных стенах многим политическим заключённым пришлось дожить свой век, позабыв о дневном свете.

Стражники тщательно охраняли спуск в подземелье, и по паутине коридоров темницы всегда ходило несколько патрулей, однако тюрьма была настолько большой, что пересекались за время своего дежурства они нечасто. Голову Лацики занимали мысли не столько о предстоящей встрече с её пленником, сколько о воспоминаниях, что так некстати нахлынули на неё в верхней тронной зале, однако девушка не забыла приветливо улыбнуться своим стражам, отчего те невольно засияли и мысленно пообещали служить королеве с ещё большей преданностью. Вайлет Дежчь, когда не выполнял какие-либо поручения, данные ему Лацикой, всегда бродил за ней, словно тень - молчаливый и угрюмый, если рядом кто-то находился, но не скрывающий улыбку, если оставался с девушкой наедине. Его уважали, немного побаивались, однако среди стражи замка едва ли нашёлся бы человек, который откровенно недолюбливал Вайлета: его власть была неоспоримой, и только он обладал правом отдавать приказы от имени королевы. Но сына Айрона Дежча, которого многие обитатели Юуандефа помнили ещё ребёнком, считали пусть и весьма суровым, но деятельным и справедливым. Привязанность Вайлета к королеве не вызывала лишних вопросов, ведь Лацику любили все её подданные. Какого-то же особого отношения к себе капитан королевской стражи не требовал и наглостью не отличался - всегда шёл хотя бы на полушаг позади царственной девы, если ей не угрожала опасность, никогда рядом. Действительно тень.

Лацика быстро привыкла к безродному мальчишке, который почти десять лет не позволял оставаться ей одной, и теперь девушка начинала ощущать себя беззащитной, если её верного стража не было рядом. С Вайлетом ей было спокойно, она могла ему довериться, поделиться теми мыслями, которые никогда не решилась бы высказать кому-либо другому. Лацика сама не заметила наступления того момента, когда Вайлет стал действительно восприниматься ей, как нечто обыденное, неотъемлемое, то, что будет всегда при любых обстоятельствах. Всё когда-нибудь может уйти из её жизни, изменить: и власть, и подданные. Но девятнадцатилетний страж королевы - нет. Правительница Гоццара не задавалась вопросами о причинах его преданности и своей уверенности. Она воспринимала Вайлета не столько как личность, сколько действительно лишь как тень. Быть может, он был единственным, о чьих мыслях Лацика не задумывалась, чью полноту чувств не замечала, ведь только с его стороны девушка не допускала вероятности предательства.

Вайлет Дежчь шёл на полшага позади юной королевы, однако взора от неё не отводил ни на мгновение: пролетела бы вечность - не заметил. Обычно подле правителя, а тем более, правительницы должно всегда находиться несколько человек, однако Лацика холодновато относилась к любому сопровождению, если то был не Вайлет; женщин же девица и вовсе недолюбливала, поэтому вокруг неё по утрам могли крутиться только служанки - дворянских девиц в королевском замке не было.

Лацика торопилась, насколько ей это позволяло длинное платье, которое приходилось придерживать, дабы не запнуться, и Вайлет за каждым её движением наблюдал с замиранием сердца, готовый подхватить королеву в любой момент. Он как никто другой понимал суть замыслов царственной девицы: то было похоже на крупную игру, где решалась судьба всего королевства, и простой парнишка оказался замешан во всём этом. Вайлет не привык влезать со своим мнением, но всегда говорил, если того действительно требовала ситуация. И в этот раз он пытался отговорить Лацику от затеи присутствовать при процессе вытягивания из маркиза необходимой информации, однако девушка наотрез отказалась оставаться в стороне. Пусть она об этом и не особо распространялась, но в какой-то степени ей нравилось не столько наблюдать, сколько слушать, как работали палачи тюремного подземелья её замка. Ещё один порок юной королевы.

За всё время спуска ни Вайлет, ни королева не проронили ни единого слова. Каждый был занят своими мыслями, направленными вовсе не на предстоящий допрос, а на свою внутреннюю страсть.

- Ваше Величество, - проговорил склонившийся перед королевой тюремщик, как только завидел её.

- Ведите же меня, - ответила Лацика. - Нашему гостю и так пришлось ожидать немного дольше, нежели было запланировано изначально.

- А... Ваше Величество, - слегка неуверенно начал тюремщик, - что прикажете делать с тем негодяем, который вот уже полгода назад пытался... пытался совершить самое страшное преступление?

- Вы о том человеке, что пытался забрать мою жизнь? - девушка уже и с трудом припоминала тот случай. Особой заинтересованности судьба того пленника не вызывала, поэтому в голосе юной королевы промелькнуло явное нетерпение, ведь сейчас она пришла сюда вовсе не для решения столь мелких проблем. - Он так и не назвал имён?

- Нет, не назвал. Уж больно крепок оказался, а, может статься, что и вправду не ведает ничего.

- Ну, в таком случае... казните его, запытайте до смерти, уморите голодом - да что угодно! Только пусть это не выйдет дальше стен этого подземелья.

- Как прикажете.

- Веди, - негромко проговорил Вайлет той своей привычной интонацией, которой не смели возражать. Парень слишком хорошо понимал, что Лацика начинала раздражаться, поэтому поспешил вернуть тюремщика к тому, что от него требовалось в данный момент. - На все вопросы подобного рода я дам распоряжения позже.

- Да-да, - пробормотал тюремщик, склонив голову и перед Вайлетом, хотя толком и не понимал, почему делает это не перед дворянином. По сути, сын Айрона Дежча оставался лишь слугой, вот только как-то неприметно немалая часть управления всем перешла в его руки, и оспаривать это никто не только не решался, но и особо над этим не раздумывал. Единственная проблема состояла не в вопросе, почему этот человек обладает такими привилегиями, а в том, как к нему обращаться: слишком много власти для простого капитана стражи, пусть и королевской. Новые люди, появлявшиеся в Юуандефе, всегда терялись поначалу в своём неоднозначном отношении к тому, кто тенью бродил за королевой. Вайлет всегда улавливал эту немного растерянную паузу, и оттого сам ощущал себя неловко.

Но эмоциональные заминки хорошо прикрывались действиями, и вот юная королева и её угрюмый страж направились по коридорам подземелья вслед за тюремщиком. Это место всегда поражало своей обречённой тишиной, наступающей после какой-нибудь очередной пытки: она словно бы сама умела вслушиваться, проникать в сознание. Для большинства людей пребывание в темнице Юуандефа с непривычки поначалу казалось непростым испытанием - то относилось, конечно, не только к узникам, но и стражам, - однако кому-то эта атмосфера приходилась вполне по душе, и Лацика относилась к этим немногим. Эта вереница погружённых во мрак камер, где с первого взгляда было и не разобрать, есть ли там пленник или же нет, вызывала странный душевный трепет.

Путь до той части тюрьмы, куда увели маркиза Морру, оказался недолгим, и дверь его камеры отворилась с неприятным протяжным скрипом. Тюремщик сразу же бросился зажигать принесённые с собой свечи, и с их неярким светом фигура связанного дворянина неторопливо выплывала из окружающей темноты. Кто-то из молчаливых стражей этого места принёс небольшое красивое кресло, поместив его так, чтобы открывался обзор на всё происходящее в камере: оно специально было заготовлено для Лацики, которая бывала здесь иногда, наблюдала. Девица ощущала некоторую волнительность предстоящего, поэтому в нетерпении подошла к маркизу поближе, пока тюремщик гремел в углу инструментами, а второй страж торопливо разводил огонь - то изначально была не просто камера, а помещение для допросов.

Лацика уже привыкла видеть лица пленников темницы своего замка, поэтому она знала, что её появление здесь может вызвать множество самых разных эмоций. Связанный дворянин выглядел измученным и растерянным: даже удивительно, что особого гнева в его взгляде уже не оставалось. Лицо немолодого маркиза блестело от пота, глаза были красными, на губах и подбородке виднелась засохшая кровь. Лацика мимолётно посмотрела на Вайлета, и в её взгляде промелькнула тень недовольства: она предпочитала, чтобы от психологической атаки всё постепенно переходило к болевой, а не наоборот.

- Он, - немного смутился под этим девичьим взглядом Вайлет. - Так получилось...

Лацика едва заметно улыбнулась, уже отвернувшись от своего стража. Девушка прекрасно понимала, что Вайлет решился бы при таких условиях ударить дворянина, только если тот пытался сказать что-либо нелицеприятное о королеве.

- Оставьте нас, - Вайлет обратился к тюремщику и стражу. Те сразу же послушно вышли из камеры.

Некоторое время Лацика продолжала молчать, наблюдая, как во взгляде пленённого маркиза появляется всё больше ненависти, пусть и с явным запозданием, но вновь нахлынувшее ощущение триумфа затмевало в сознании девицы некоторую подозрительность. Она неторопливо прошла к приготовленному для неё креслу и уселась в него.

- Ну, что же вы, маркиз, - с явной насмешкой проговорила Лацика, - встречаете королеву без приветствия, без поклона. Куда же подевались все ваши манеры?

- Манеры? - после некоторого молчания переспросил дворянин. Его голос казался слишком хриплым, сорванным, словно бы до сего момента он кричал, не успокаиваясь ни на мгновение. Взгляд Морры то терял всякую осмысленность, то приобретал её подобие вновь. Он немного пошатывался, и если бы не был связан, точно не сумел бы устоять на ногах. - Манеры...

- Какая холодность, какая неразговорчивость, - картинно надула губки девушка. - К вам в камеру пожаловала сама правительница Гоццара, а вы будто и не рады вовсе.

Улыбка Лацики, последовавшая за этими словами, выглядела опьяняющей, и Вайлет осознавал, что не может отвести от своей королевы взора, как бы ни старался. Воин не влезал в эту словесную игру, не мешая девушке получать наслаждение от всей этой ситуации, ради которой ей пришлось разыгрывать непростую сцену на главной площади Релиренса. Конечно, его немного удивило, что маркиз, который всю дорогу до Юуандефа брыкался, кричал и угрожал, теперь предпочитал отмалчиваться, а не бросаться бессмысленными проклятьями: неужели дворянин успел оценить своё безнадёжное положение? О произошедшем в Релиренсе он не должен был знать, а Вайлет не потрудился что-либо объяснить пленнику, лишь только сказал, что его арест производится по приказу королевы. У Морры должна была накопиться коллекция вопросов, перемежающихся с негодованием, но вместо этого он выглядел не слишком заинтересованным во встрече с той, из-за кого и очутился здесь.

- Право, даже не знаю, с чего начать нашу беседу, - Лацика всё ещё не замечала странностей, - мне о многом хочется вас расспросить. Вы ведь непременно ответите своей королеве и без дополнительных, немного жестоких способов извлечения информации? Ах, да. Мне следует заранее вас предупредить: пообещать жизнь я вам не в праве, ведь народ Гоццара требует наказания того, кто виноват в недавней беде, однако быструю и практически безболезненную смерть - быть может. Что вы на это скажете?

Однако маркиз Морра молчал, и взгляд его то начинал метаться по камере, то вновь останавливался на девушке. Пленник ничего не говорил, но после нескольких мгновений напряжённого молчания всё же попытался: из его глотки вырвалось несколько нечленораздельных звуков, что Лацику рассмешило, а Вайлета встревожило.

- Неужели, - сквозь звонкий смех проговорила королева, - Неужели вы настолько напуганы? - она перестала смеяться, и оставшаяся улыбка в свете свечей могла на миг показаться кровожадной. - Всё ещё надеетесь остаться в живых? Вы? Надо же, всесильный маркиз Виилак Морра боится смерти настолько, что не может и слова произнести. Куда же запропастилось всё ваше привычное бахвальство и напыщенность? Вы всегда так старались соответствовать герцогу Миднатту, а на деле оказались лишь жалким трусом? Как печально, что люди так быстро мельчают. Однако королева передумала: наказание за ваши грехи совсем необязательно должно заключаться в вашей казни. Быть может, я всё же позволю остаться вам в живых, но... Но только если вы ответите на все мои вопросы. Ответите честно. И если ваши слова придутся мне по душе, то я серьёзно задумаюсь над вашей дальнейшей участью. Как вам такое положение вещей, маркиз?

В ответ вновь последовали лишь бульканье и хрип, однако теперь Лацике было не до смеха, и даже улыбка постепенно сползала с её губ. Девушка начинала раздражаться, в её глазах происходящее казалось чьим-то издевательством.

- Раз уж вы не желаете разговаривать со мной, - вскочила она с кресла, - тогда поговорите с тем, кто сумеет развязать вам язык!

После её слов маркиз Морра захрипел ещё сильнее. Он начал дёргаться, и далеко не сразу стало заметно, что эта дрожь была непроизвольной. Глаза дворянина наливались кровью, изо рта тонкой струйкой стекала окровавленная пена.

Лацика вскрикнула и невольно отошла на пару шагов назад. Вайлет бросился к ней, полагая, что девушка лишится чувств, однако она даже не обратила на него внимания, продолжая смотреть на мучения маркиза. В её глазах был не страх, а растерянность - всё произошло слишком неожиданно.

- Прок... лята, - послышалось сквозь хрип. - Будь ты... проклят-та. Эт-то всё... твои прод... проделки, чёртов-ва коро... лева.

Виилак Морра начал извиваться, словно какая-то неведомая сила скручивала всё его тело, но верёвки и цепи не предоставляли особой свободы действий. Своими красными глазами он смотрел лишь на королеву, однако едва ли уже хоть что-либо замечал.

- Стража! - громовым голосом выкрикнул Вайлет, хотя охранники темницы и так уже неслись со всех ног, услышав крик королевы. Парень обнажил свой меч, мгновенно ринувшись к корчившемуся и хрипящему дворянину. Предположения склизкими червями извивались в его голове, однако поверхностный взгляд не замечал в камере ничего, откуда для маркиза могла бы прийти смерть.

- Ваше Величество! - выкрикнул один из стражников, первым добравшийся сюда.

- Уведи королеву! - приказал ему Вайлет, однако девушка мгновенно воспротивилась.

- Нет, я никуда не уйду! - Лацика оттолкнула стража, который пытался загородить от её глаз эту жуткую картину. - Вайлет, что происходит? Это убийство?

- Прок... лята! - Морра не выкрикивал это, а словно вырывал из себя вместе с текущей изо рта кровью. - Лац...

- Уведи её! Здесь может быть опасно!

- Нет, я останусь!

- Ваше Величество...

- Уведи!

- Прок-клята.

- Я никуда не пойду!

Казалось, что во всём этом безумии в единый миг слились ужас и комедия. Королева возмущалась и топала ножкой, стражник, которому было приказано её увести, стоял в растерянности, не зная, что и делать, а Вайлет с обнажённым мечом судорожно оглядывал каждый фрагмент стен камеры. Но маркиз Морра громко всхлипнул и замолчал навсегда, тем самым прекратив тот хаос, который разыгрался в месте, ставшем концом его жизненного пути.

- Он мёртв? - Лацика вновь оттолкнула стражника и подошла к пленнику. Не было в этой девушке ни тени страха, но вот интерес вперемешку с негодованием она скрыть даже не пыталась. Такая неожиданная смерть маркиза существенно спутала её планы, и девушке пришлось закусить губу, дабы не позволить вырваться на свободу всему гневу, что сейчас разливался в ней. Кто и как посмел так нагло вмешаться в празднование её первой победы? Кто позволил себе такую дерзость?

- Кто? - лишь выдавила сквозь зубы юная королева.

Но ответа на этот вопрос ей никто не мог дать.

Вайлет опустил оружие, хотя и продолжал прислушиваться к воцарившейся в подземелье тишине. Искать виноватых теперь было поздно, тем более что главным виновником всего этого он признавал лишь себя: следовало предусмотреть, что даже в подземной тюрьме могут найтись секреты, о которых он не знает. Теперь это будет принято к сведению на будущее, однако маркиза к жизни уже не вернуть.

- Ваше Величество, уйдёмте отсюда, - негромко проговорил Вайлет, подойдя к девушке. - Вам здесь больше незачем оставаться. Я понесу наказание за свою оплошность.

- Его отравили? - Лацика не могла злиться на Вайлета, она не считала его виноватым во всём этом маленьком жутком представлении. К ней вернулась рассудительность, хотя волна негодования не собиралась отпускать сердце королевы так быстро.

- Утверждать этого пока что нельзя, - ответил её верный страж, когда Вайлет и Лацика покидали камеру маркиза, оставив всю остальную работу тюремщику и его людям. - Быть может, причиной послужило какое-либо заболевание, и в сочетании с волнением оно дало такой результат. Я... Я, Ваше Величество, виноват в этом.

- Нет, - перебила его девушка. - Нет, это теперь неважно. Не только маркиз мог знать то, доказательства чему я обязана получить. Не забывай, Вайлет, что теперь у меня есть право, данное народом, которое позволит навязать свои порядки среди прогнившего дворянства. Морра получил своё наказание - королева обещала это гоццарцам, и завтра же все узнают, что маркиза осудили на немедленную смерть. Тело его вывесят на всеобщее обозрение, на том самом эшафоте в Релиренсе, дабы ни у кого не возникло сомнений в моих словах. Всё имущество Морры, все его земли будут конфискованы короной, и людям будут возвращены их деньги, а тем, кто потерял родных, ещё и полагается компенсация. Я знаю, что сумма немалая, но ведь и маркиз едва ли был беден: в его тайниках найдутся нужные средства. Займись этим.

- Всё имущество?

- Всё. Без остатка. Часть будет потрачена на нужды армии - они перейдут в распоряжение военного казначейства Алексиса Миднатта и других военачальников.

- Но ведь у Морры остались супруга и наследники. Если вы лишите их всего, то среди дворян начнутся волнения: такая жертвенность всегда вызывает много шума.

- Волнения начнутся и без этого: маркиз Морра мёртв. Это простым гоццарцам достаточно лишь справедливости и возмездия, а дворянство попытается вмешаться в происходящее. С их стороны очень быстро последуют угрозы, неприкрытое недовольство, быть может, даже призывы свергнуть власть - мы должны ко всему подготовиться. Ещё бы! Ведь один из самых влиятельных среди них из собственного же замка был похищен и доставлен в Юуандеф, где и умер, осуждённый королевой. А наследники маркиза... Вайлет, ты ведь понимаешь, что спокойствию Гоццара не нужны угрозы, пусть и ещё неочевидные. - Лацика говорила совершенно спокойно, словно приказывала нечто обыденное и неприметное.

- Я, - голос Вайлет даже не дрогнул, - понимаю.

- Все Морра должны быть мертвы. Все. Ведь наследнички "безвинно убиенного" маркиза рано или поздно попытаются объединить под своим стягом всех недовольных.

- Как прикажете, Ваше Величество. Если то необходимо для благополучия королевства, то я исполню всё, что потребуется.

*********

Этого разговора Айрон Дежчь уже не мог услышать - слишком далеко он находился от отдаляющихся Лацики и Вайлета, - однако всё, что произошло в камере, не утаилось от воина герцога Миднатта. На лице этого человека не дрогнул ни один мускул, когда он услышал голос сына, и даже во взгляде не появилось ничего, кроме обыденной собранности и сосредоточенности. Маркиз был мёртв, унеся с собой в потусторонний мир секреты тех, кто был ещё жив, и теперь задание герцога считалось выполненным. Айрон понимал, что после произошедшего стражи Юуандефа тщательным образом обыщут тюремное подземелье замка, и кто-нибудь из них обязательно найдёт вход в этот потайной туннель, поэтому следовало принять к сведению, что в следующий раз подобный трюк провернуть уже не удастся. Но это нисколько не тревожило опытного воина: сущая мелочь, ведь на его веку и не с таким приходилось сталкиваться. Главное, чтобы его сейчас никто не обнаружил, иначе в этой маленькой трагедии могло неприятно засветиться имя Кроу Миднатта. Конечно, Айрон мог без особых проблем оторваться от преследования, но для этого, скорее всего, ему пришлось бы разобраться с парочкой охранников замка, а лишние жертвы всегда привлекают к себе ненужное внимание. Если народ прознает, что наказание для маркиза Морры пришло не от королевы, а от наёмного убийцы, подосланного кем-то из дворян, пусть даже само имя Миднаттов никем не будет озвучено, то реакция простых гоццарцев может оказаться непредсказуемой. Айрон Дежчь рассчитывал завершить поручение герцога, ничем не обозначив факт заказного убийства: Вайлет предположил, что причиной смерти может быть обострение болезни - путь дальше так и думает.

Совершенно неслышимо воин пополз по узкому туннелю, проходящему через стены подземной тюрьмы; он обрывался в огромном саду Юуандефа, надёжно скрытый от чужих глаз давно уже засохшими высокими кустами. Айрон Дежчь обнаружил этот потайной ход около пятнадцати лет назад, когда замок, ныне вернувший себе статус королевского, ещё полноправно принадлежал Миднаттам. Однажды один из опасных врагов герцога, за которым Айрон должен был пристально следить, попытался сбежать от него, воспользовавшись этим туннелем. Откуда он узнал о лазе? Незнакомец не захотел делиться этой тайной, однако едва слышимый шорох где-то за видимой стеной мгновенно насторожил тогда ещё молодого стражника, чем беглец себя и выдал. Найти начало потайного хода оказалось непросто, однако для лучшего из людей герцога Миднатта такая задача не представлялась невыполнимой. Пленник, пытавшийся сбежать, был найден и убит, ввиду попытки оказать сопротивление. После того случая Айрон Дежчь стал хранителем маленькой тайны темницы Юуандефа, однако он не мог поручиться, что, помимо убитого им беглеца-неудачника, никто больше не ведал об этом потайном туннеле в стенах замка.

Пробираться здесь можно было лишь ползком, поэтому даже привычному и не к таким условиям воину не удавалось передвигаться так быстро, как хотелось бы. Следовало поторопиться покинуть Юуандеф: Айрон хоть и понадеялся на человеческую невнимательность, которая очень часто помогала ему выйти сухим из воды, но всё же готовился и к не слишком благоприятным вариантам развития событий. Воин герцога всегда был предельно внимателен, старался не упускать ни единую деталь, и со стороны его отношение к работе могло показаться излишне кропотливым, однако, быть может, именно извечная собранность и серьёзный подход помогали ему не только оставаться живым, будучи на службе у Кроу Миднатта, но и исправно выполнять нелёгкие поручения.

В этот раз Айрон Дежчь действительно не ошибся: успех задания во многом зависел и от того, сумеет ли он покинуть Юуандеф никем не замеченным. Вайлет оказался не таким наивным, каковым попытался себя показать. Слуга королевы не поверил в собственные слова о возможной причине смерти маркиза: то было сказано лишь для отвода глаз. Парень не верил в совпадения, да и едва ли подобную жуткую реакцию могла вызвать какая-либо болезнь или иная случайность. Не стоило сомневаться, что дворянина отравили; Лацика была права, но не следовало сразу же озвучивать план действий на тот случай, если убийца находился где-то поблизости и мог слышать весь разговор. Как только Вайлет вывел королеву из подземной тюрьмы, он мгновенно отдал приказания, чтобы стража внимательно обыскала стены в темнице, выставил патрули в коридорах и в саду, отправил самых лучших воинов к Лацике, после чего сам вновь спустился в темницу. Но обо всём этом Айрон Дежчь мог только догадываться. Брал ли он в расчёт сообразительность своего сына, который рос не на его глазах? Кто знает...

Айрон продолжал продвигаться вперёд. Иногда до его слуха доносилось нечто похожее на лязг металла, на голоса, и в какой-то момент ему показалось, что он может слышать то, что происходит в Юуандефе. Судя по всему, произошедшее в подземной тюрьме сумело ненадолго оживить замок, в последние десятилетия успевший привыкнуть к тишине и спокойствию: в этих стенах вновь убивали, и Юуандеф словно бы невольно вздрогнул, приняв в свои чертоги новую мёртвую душу. Айрон Дежчь сам не знал, чем были навеяны подобные мысли; он продолжал ползти по узкому потайному туннелю, вслушиваясь в шум, доносящийся со всех сторон. Со всех сторон?

Странное дело, но воину понемногу начинало казаться, что он каким-то неимоверным образом ошибся в выборе пути, хотя ему прежде приводилось исследовать здесь всё. За всё это время ему повстречалось только две развилки, и Айрон был уверен, что выбрал верное направление, однако звуки Юуандефа заставили его насторожиться. Слуга герцога остановился и прислушался ещё внимательнее: этот шум действительно шёл со всех сторон, вот только теперь голоса казались не голосами, а лязг металла - не лязгом вовсе. Клацанье и завывание, сменяющееся то на шёпот, то на странный напев - нечто чуждое, незнакомое. Однако на лице Айрона вновь не дрогнул ни единый мускул, и воин, заставивший себя поверить в правильность выбранного пути, продолжил ползти по туннелю, где было абсолютно темно, а руки его ощущали лишь камень, пыль и липкую паутину.

Айрон лез и лез. Всё дальше и дальше. Счёт времени давно затерялся в этом вое и напеве, но туннель уже должен был закончиться, однако всё не кончался. Чертовщина...

А странные звуки больше не раздавались со всех сторон одновременно: теперь то слева, то справа, то сверху, а то вообще позади или впереди. Айрон не останавливался, даже не задумывался об остановке, но едва ли воин сам себе мог ответить, притормаживал ли он ход, когда жуткий напев слышался впереди, ускорял ли движение, когда леденящий душу вой следовал за ним по пятам. Айрон Дежчь потерял не только ощущение времени, но и ощущение скорости; продвижение явно было, но точно ли только вперёд? В какой-то момент голову даже начали посещать нехорошие мысли, что на самом деле и движения-то нет, но отчего же тогда руки были истёрты в кровь, и её запах как никогда сильно бил в сознание убийцы? Воин ничего не видел, но слышал всё прекрасно, и, быть может, сейчас отдал бы половину оставшейся жизни, чтобы оглохнуть хотя бы на время, хотя бы на несколько мгновений. Прикосновение к холодному камню сменилось на нечто тёплое и водянистое. Далеко не сразу Айрон осознал, что это собственная кровь; она словно бы вся вытекла из тела, и теперь по туннелю ползла полумёртвая плоть. А жуткий напев то подгонял, то требовал остановиться, хотя ни единого слова невозможно было разобрать из этого безумного сочетания демонических наречий: голоса - не голоса, лязг - не лязг.

Свет звёзд ударил в глаза так внезапно, что вспышка боли ослепила воина сильнее самого сияния: Айрон выбрался из туннеля. Он не закончился - оборвался; слуга герцога словно бы вынырнул из потаённой глубины, в единое мгновение вернувшись из мира мёртвых в мир живых. Боль и лёгкая дрожь в напряжённом до предела теле - руки Айрона были изодраны в кровь, даже удивительно, что подобные раны мог оставить обычный камень. На высоком лбу в ночном свете звёзд блестели капли пота, однако лицо воина вновь оставалось спокойным, будто ничего с ним и не происходило: один из лучших людей герцога Миднатта оправдывал своё имя.

Ночь. Как долго длилось его путешествие из одного мира в другой? Айрона не занимали вопросы, когда времени на них было в обрез. Воин вновь услышал голоса, но теперь уже совершенно обычные, настоящие: убийцу маркиза Морры явно разыскивали, и вероятность столкновения с каким-либо патрулём следовало свести до нуля.

Ночной сад Юуандефа оставался молчаливым - он не выдаст, только посмотрит со стороны; сияние звёзд, как обычно, оставалось весьма равнодушным к деяниям людей. Айрону мог помешать только он сам, однако слуга герцога не относился к тем людям, в жизни которых эмоции играли важную роль: движения бывалого воина не потеряли ни своей бесшумности, ни уверенности. Острота взгляда не покидала своего хозяина, а собранность, казалось, и вовсе давно стала неделимой сутью этого человека. Внешне для Айрона Дежча ничего не изменилось, лишь только на руках появилось несколько свежих ран, да тёмно-русые волосы воина стали седыми.

Пасмурное утро не годилось на роль предвестника чего-то хорошего, однако веяние свежести, оставшееся в воздухе после недавнего дождя, оказывало приятное воздействие на разгорячённые сражением головы. Прохлада нисколько не мешала; она помогала отвлечься от запаха крови и опасности, которые, казалось, намеревались пропитать всё вокруг.

Но далеко не все головы можно было назвать разгорячёнными: кое-кто в подобном состоянии и вовсе не бывал. Жажда убийства, ненависть к врагам, азарт сражения - то было чуждо молодому воину, сидящему на великолепной чёрной лошади. Его кольчуга с длинными рукавами и с вплетёнными на груди металлическими пластинами поблёскивала даже при неярком утреннем свете. Ноги воина защищали кольчужные ноговицы, а его спину прикрывал миндалевидный щит с богатой отделкой и красивым серебряным гербом, что говорило о принадлежности к дворянскому роду. Тот же символ был и на яблоке рукояти меча, который воин держал в руке: полутораручник явно дорогой работы с длинным черенком и изогнутой крестовиной. Высокий шлем с полумаской и бармицей частично закрывал лицо дворянина, но с первого взгляда становилось понятно, что он был ещё совсем молод. Однако это нисколько не мешало ему находиться в числе тех, под чьим командованием находилось гоццарское войско.

Поначалу могло ненароком показаться, что битва, в самом центре которой привелось очутиться молодому дворянину, его вовсе не касалась: какое-то время он просто недвижимо сидел в седле, вглядываясь в серое утреннее небо. Крики, звон стали, звуки проламываемых щитов и доспехов словно бы не достигали его слуха, а запах крови не только не смущал, но и был вполне обыден, чтобы обращать на него внимание. Синие глаза воина ничего не выражали, словно вовсе не видели той битвы, что разыгралась на поле, где ещё несколько лет назад крестьяне из соседней деревни возделывали землю. Однако меч дворянина, лезвие которого было покрыто свежей кровью, её брызги на латных рукавицах воина, на доспехе, на гриве коня, свидетельствовали о том, что молодой военачальник не всё время провёл в подобном задумчивом бездействии. Он не смотрел на сражение, и казалось, что не прислушивался к нему, но на самом деле все звуки в его голове соединялись в единую картину. Его окружали воины, не позволяющие кому-либо подобраться близко к своему командиру; они делали это с таким рвением, с такой самоотдачей, с какой и собственную жизнь способен был защищать далеко не каждый из них.

- Милорд, - один из воинов, только что вынырнувший из потока сражения, подбежал к лошади дворянина. Он был ранен: с пореза на его левом предплечье сочилась кровь, однако подобной мелочи явно оказалось недостаточно, чтобы вывести из строя этого вояку, - враги пытаются прорваться у реки, к ним подоспело подкрепление.

- Рано, - спокойным голосом ответил дворянин, даже не посмотрев на воина, словно бы продолжая неторопливо вырисовывать картину битвы в своём воображении. Он не собирался отвлекаться на что-либо по пустякам. - Ещё не время.

Мечник, судя по гербу на его щите, принадлежал к личному войску молодого военачальника, к войску его рода. Воин просто склонил голову перед своим командиром и стал послушно дожидаться каких-либо распоряжений.

Дворянин смотрел на серое небо, будто надеялся, что вскоре оно даст ему ответы на все вопросы, подскажет единственно верное решение, натолкнёт на нужный путь. Он не просто надеялся, но словно бы был уверен, что это действительно произойдёт: быть может, небо ещё ни разу его не подводило? Глас битвы заполонил собой всё это огромное поле от реки до самого леса, от деревни, где сейчас люди в ужасе прятались по своим подвалам или же разбегались прочь, до большого тракта, ведущего в Лиросфиль - некогда потерянный город Гоццара, но не так давно вновь отбитый, вернувшийся под крыло королевства. Глас битвы мог поведать о многом, если научиться распознавать в нём самую суть, отметая те элементы, которые присутствуют в каждом сражении, убирая сугубо человеческое. Молодой дворянин вслушивался в него; вслушивался и выбирал то, что неплохо было бы принять к сведению, дабы в следующий раз развитие событий повернулось ещё более благоприятной гранью.

Когда-то, три сотни лет назад, на этой земле уже проливались реки человеческой крови. То было во времена одной из самых масштабных войн Гоццара со своим восточным соседом, с Йестином - королевством, которое не могло смириться с существованием двух господ над этим краем, где земля была столь плодородной, что вырасти могло всё, что бы ни посадили крестьяне. Неподалёку добывали золото, леса же полнились пушным зверьём и редкими видами древесины, которые ценились повсюду. В таких условиях мира быть не могло, ведь тот, кому доставались все эти ресурсы, ежегодно получал немалое пополнение в свою казну. Изначально эта земля принадлежала Гоццару, но события десятилетней давности позволили Йестину склонить чашу весов на свою сторону. Тот период оказался особенно сложен для гоццарцев, однако теперь королевство вновь медленно поднимало голову, и пришло время вернуть себе утраченное.

Война, что была три сотни лет назад, тоже начиналась на этой земле: Йестин нападал, Гоццар же защищал свою территорию. Король, правящий в те времена, вывел на это поле гоццарское войско ранним вечером: об этом едва ли можно было где-то прочитать, однако молодой дворянин был единственным, кто мог узнать о событиях давно минувших веков даже самые мельчайшие подробности. То сражение было проиграно Гоццаром, и король погиб в бою; теперь его тень бродила по этой земле, появляясь тогда, когда воздух вновь наполнялся звуками битвы, постепенно пропитываясь запахами смерти и крови. Увидеть эту тень правителя было невозможно, ведь дух стал частью общей атмосферы, сумрачной дымкой распределившись по всей округе, но почувствовать - вполне. Правда, чутьём, способным на подобное, среди всех, кто находился на этом поле, обладал только молодой дворянин.

Он смотрел вовсе не на серое небо, а на невидимую для всех остальных белесую дымку, что парила над этим местом. Не нужно было оглядываться вокруг себя, чтобы узреть всю картину боя: происходящее словно бы отражалось в вышине, и молодой дворянин догадывался о том, что враги пытаются прорвать ряды гоццарцев у реки ещё до того, как ему об этом сообщили. Смерть не слишком любила столь красивые края, как этот, уступая его природному великолепию, однако всё же тень короля не покидала поля битвы. Лёгкий шёпот пролетел над сражающимися, но уловить его мог только военачальник с серебряным гербом на щите; его не волновало сказанное, он не собирался вдумываться в слова некогда потерпевшего здесь поражение короля, ведь дворянин намеревался выиграть эту битву. Он решил, как и прежде, основываться только на собственной тактической расстановке, а не на чужих ошибках, пусть и явно значительно переосмысленных за три столетия. Погибший король тысячи, миллионы раз мысленно возвращался в то время, когда ход сражения резко переменился, ознаменовав безоговорочную победу йестинцев: теперь тень монарха знала, как следовало поступать, как расставлять своё войско. Белесая дымка превратилась в неживой шёпот - на большее этот дух не был способен, - но дворянин не стал прислушиваться к сказанному. Он больше не нуждался ни в подсказках, ни в поучениях: за свои годы ему привелось запомнить многое из того, о чём говорили с ним мёртвые. Время.

- Время! - вдруг громко проговорил статный воин, и казалось, что в этот миг звуки битвы значительно притихли, только чтобы все смогли услышать этот бесцветный, но властный голос. Холодный, как и взгляд синих глаз дворянина. - Настало время захлопнуть ловушку!

Окружающее пространство напряглось. Оно попыталось прогнуться под силой, под тяжестью, под смыслом сказанных слов. Каждый гоццарец, сражающийся сейчас на этом поле, успел уяснить для себя, что означают эти слова молодого военачальника-дворянина, несмотря на то, что право вести в бой не только своих личных воинов он получил относительно недавно.

- Время! - раздавался шёпот, передающий заветные слова по всему полю, в самые отдалённые уголки.

- Ловушка захлопнется!

- Мы победили, - ещё шёпотом, но уже с уверенностью проговорил кто-то.

Молодой командир действительно успел приучить воинов к тому, что если эти слова произносятся, значит, картина боя прошла именно так, как он на это рассчитывал, как готовился к ней в пределах своего воображения. Сейчас где-то собиралось сомкнуться последнее звено, и если всё пройдёт удачно, то йестинцев в этом сражении уже ничто не спасёт, даже попытку бегства им едва ли удастся провернуть: холодный ум молодого дворянина не допускал такой возможности. Война требовала решительности и отчаянности в той же мере, как рассудительности и спокойствия - это сочетание позволяло не терять головы в эмоциях, в опьяняющем азарте происходящего. Холод во взгляде и голосе, собранность и желание идти на риск не только придавали дворянину какой-то особенной величественности, но и вселяли в сердца окружающих его воинов уверенность, убеждённость в правоте дела, которым воля провидения заставила их заниматься. Да ещё и сам этот молодой командир казался словно зачарованным: бывало, что он мог просидеть верхом до конца сражения, но ни одна стрела или арбалетный болт не могли достигнуть дворянина - магия, без сомнения. Но никто не видел, чтобы парень колдовал, от него не веяло магической силой, и среди его людей не было тех, кто походил бы на мага, однако его явно что-то оберегало. Не только физическое оружие, но и вражья волшба никак не могла настигнуть столь желанную цель в лице талантливого командира. Быть может, он был послан в гоццарскую армию самим провидением, и теперь оно ревностно охраняло своего любимца от любых посягательств на его жизнь несравнимо лучше, чем это могли сделать люди? Лошадей под ним убивали - такое случалось, - однако дворянин просто спокойно поднимался на ноги и ждал, пока приведут новую.

В силу событий, происходящих в государстве в последнее время, народ Гоццара, и так не слишком жаловавший дворянство, стал ненавидеть представителей аристократии ещё больше, однако на этого командира их нелюбовь не распространялась. В военном деле, в области, на которую не воздействовало право поколения, после смерти монарха военачальники оставляли за собой свои посты - здесь опыт имел слишком большое значение. Обычно войско, в подавляющем большинстве состоящее из простых гоццарцев, предпочитало в командирах видеть выходцев из числа своих же, оказавшихся на редкость талантливыми и рассудительными или же харизматичными настолько, что у окружающих возникало желание доверить им свою жизнь. Командиров-дворян не слишком жаловали, и за последние десятилетия эта неприязнь лишь усилилась. Однако подобное отношение нисколько не мешало молодому представителю привилегированного сословия пробиваться всё выше и выше. Он пробивался не с помощью авторитета и прав, данных ему кровью, но по причине всё увеличивающегося солдатского уважения. В последние несколько месяцев, когда Гоццар наконец-то смог заговорить об идущей с Йестином войне с гордостью, имя этого молодого дворянина гоццарские воины стали повторять чаще, нежели имена своих родных и близких, к которым надеялись когда-нибудь возвратиться. Даже такой человек, в котором, казалось, был только лишь лёд, научил других вновь ощущать это тёплое веяние надежды, когда на бой выходили с уверенностью в своём праве не только жить, но и побеждать.

Чёрная лошадь дворянина в единое мгновение тронулась с места, словно бы и сама давно ожидала этих слов. Командир не оборачивался, ничего не повторял, не давал новых распоряжений: всё было сделано ещё до начала сражения. Теперь же оставалось только пожинать плоды своей работы. Он спешил именно туда, где, по его мнению, и должно было замкнуться последнее звено тщательно продуманной ловушки: либо да, либо нет. Либо гоццарское войско сейчас решит исход сражения, либо придётся немедленно искать нечто новое, какой-то неожиданный, особенный ход, который позволит выкрутиться из сложившейся ситуации. Однако молодой дворянин не рассматривал вариант собственного поражения: он был уверен в той игре, которую уже заранее воспроизвёл в своей голове.

Лошади словно и не требовалось управление, хотя привыкнуть к новому хозяину животное едва ли успело - его явно вела какая-то неведомая сила. Дворянин практически не двигался в седле, не пытался выбирать дорогу, предпочитая кратчайший путь до своего пункта назначения. Он не опасался оказаться во вражеской ловушке или окружении; лишь время от времени молодой военачальник на полном ходу наносил точнейший удар по врагу, оказавшемуся на его пути, и тогда голова какого-нибудь неудачливого йестинца отлетала в сторону, обильно орошая землю кровью. Гоццарский командир, которому не исполнилось ещё и двадцати лет, был высок, но крепкой воинской фигурой не отличался: с этой изящной тонкостью только на балу танцевать, а не носить тяжёлые доспехи. Однако изначальное мнение тех, кому привелось увидеть дворянина впервые, быстро разбивалось вдребезги: сама смерть управляла его рукой, и точность наносимых ударов затмевала любой недостаток в силе. Его с детства учили убивать без лишних движений.

Врагам у реки было не прорваться - такой вариант дворянин продумал заранее, поэтому отдал необходимые распоряжения на тот случай, если натиск йестинцев окажется чудовищным. Не стоило опасаться за то, что предусмотрено изначально, однако ход сражения во многом зависел от тех элементов, которые на деле могли оказаться весьма непростыми для реализации, или же существовала весомая вероятность переменного успеха. Молодой командир спешил именно туда, где должна была решиться судьба всего сражения: если ту часть скалы всё же удалось подбить из баллист, прикрывая этот ход и стрельбой по вражеским рядам, то с момента на момент она должна была устроить настоящий завал, на время отрезав йестинцев от подкрепления. Они уже будут перебиты к тому моменту, когда вторая часть вражеского войска преодолеет обходной путь - на это дворянин и рассчитывал.

И в этот раз продуманная до мелочей стратегия не подвела. Конечно, победа складывалась из огромного множества элементов, однако среди них всегда были те, за которые волноваться не следовало по причине существования запасного варианта, и те, на которых держалась основа общего успеха - их следовало контролировать. В этом сражении численное преимущество было явно не на стороне гоццарцев, но поражение выглядело недопустимым, поэтому вражеское войско следовало разделить каким угодно способом, раздробить на множество мелких частей и расправиться с каждой из них. Бой переходил в завершающую стадию; гоццарские воины окружали и буйным натиском уничтожали разрозненные йестинские группы.

Дворянин ворвался в уже отрезанный от подкрепления отряд врага, сея смерть налево и направо - во многом за него сражался чужой страх. В своей холодной неудержимости он был прекрасен, однако явно не в глазах йестинцев: для них он казался посланником смерти, о котором уже многие были наслышаны, поэтому далеко не у всех получилось не дрогнуть в этот важный момент. Их всё ещё было больше, нежели гоццарцев, однако на них наваливались со всех сторон, а путь к отступлению только что оказался отрезан.

- За Гоццар! - послышались крики.

- Бей йестинцев!

- Держать строй!

- За Гоццар!

Да или нет - молодой дворянин любил войну за наличие только двух вариантов. Конечно, кто-то мог надменно заметить, что на самом деле в сражении можно не только выиграть или проиграть, однако парень придерживался другого мнения. Либо да, либо нет - либо выстоим и победим, либо дрогнем и проиграем. Ощущения, оставшиеся после сражения, никогда не обманывали: воодушевление или желание оказаться не здесь, оказаться далеко, забыть, рассеяться, растаять. Если враг не изгнан с родной земли, то думается после боя именно об этом, а не о том, что удалось не пропустить его ещё дальше. Гоццар устал отступать, устал искать себе оправдание в собственной слабости; настало время вспомнить, что когда-то войско этого государства ходило не только по своей территории, пытаясь отбиться от наступающего врага, но и само вселяло страх в чужие сердца.

- За Гоццар!

- За Алексиса!

Алексис вновь и вновь врезался в ряды врагов. Его нисколько не пугало, что при таком раскладе он сам являлся хорошей мишенью. Командир гоццарцев, так бесстрашно врывающийся в толпу вражеских воинов, не мог не посеять страх между йестинцами. Страх порождал неуверенность, неуверенность - панику, и вот уже кто-то дрогнул, повернул назад, однако бежать было некуда, а подкрепление ещё только пыталось преодолеть неожиданное препятствие.

Бить в спины легче, а на войне, где зачастую выпадает либо жизнь, либо смерть, мало кто задумывается о священных правилах поединка, когда и самого поединка-то нет. Йестинскому подкреплению пришлось ускориться, но не столько из-за необходимости быстрее прийти на выручку своим, сколько по причине очередного тактического хода, согласно которому немногочисленные гоццарские отряды, всё это время ожидавшие в лесу, должны были создать видимость окружения врагов с флангов. В этом им помогали гоццарские маги, в арсенале которых были по большей части защитные заклятья, нежели атакующие. Шум, возгласы, крики, неожиданно раздавшиеся с обеих сторон на протяжённой территории, вспышки и странное, навалившееся словно бы из ниоткуда напряжение, заставляли йестинцев бежать. Лес по сторонам не позволял им толком оценить количество гоццарцев, но те создавали столько шума, словно там их были тысячи, а не сотня, как оказалось на самом деле. Враги были вынуждены поспешить, тем более что на них психологически давило то, что войска, ещё недавно шедшие перед ними, оказались отрезаны от возможности и отступления, и немедленного подкрепления. Ещё немного времени, и вот последние, хоть и немалые по количеству, отряды йестинцев угодили в ту же ловушку, что и те, кто недавно шёл перед ними. Мгновенная попытка окружения, ударившая в голову паника, и враги повернули назад: они ещё могли отступить, но бежать всё же решились далеко не все, памятуя о тех гоццарцах, что затаились где-то в лесу. Ходы Алексиса нещадно били по психике - это у него действительно получалось, - словно бы пытаясь заранее уверить противника в единственно возможном исходе сражения.

- За королевство! - каждый гоццарец считал своим долгом уничтожить врага с этим кличем на устах.

- За Гоццар!

Теперь всё было решено, и в этом важном сражении победа вновь досталась Гоццару, как и все те, что проходили по планам молодого военачальника, дворянина.

- Победа! - кричали вокруг.

- За Гоццар!

- Алексис! Алексис!

- Добивай йестинцев!

Алексис Миднатт продолжал сидеть на лошади, не слишком вслушиваясь в то, что творилось вокруг - теперь от его решения ничего не зависело, сражение было выиграно. Дворянин неторопливо снял шлем, стянул подшлемник, высвобождая прямые волосы длиной до середины спины. У тех, кто смотрел на него, поневоле укреплялось мнение, что этого человека действительно охраняют какие-то неведомые силы: он весь казался каким-то заколдованным, ненастоящим. Светлые волосы, аристократически бледная кожа, синие глаза, не отражающие ничего из того, что происходило внутри - в чертах Алексиса не было строгости, присущей его отцу, но была неподдельная красота, явно доставшаяся ему от матери. В маркизе Миднатте не было обаятельности или шарма, он был просто красив, как картинка, как статуя, и такая внешность идеально сочеталась с его холодностью.

Многие из тех, кто начинал постепенно отходить от опьяняющего напряжения битвы, погружаясь в сладость победы, обращали свои взоры на молодого командира. Алексис же поначалу не смотрел на собирающихся вокруг него людей; он был поглощён размышлениями о том, как можно было бы поступить, чтобы жертв со стороны Гоццара оказалось ещё меньше.

- Алексис!

- Слава командиру!

- Алексис!

Воины повторяли его имя вновь и вновь, и это сумело вырвать маркиза Миднатта из глубин собственного сознания. Его взгляд скользил по лицам воинов, ловил их улыбки, словно бы пытаясь запомнить каждую сохранённую жизнь. То было уже третье серьёзное сражение, прошедшее по тактическому сценарию Алексиса, однако если после первой победы к командиру-дворянину относились ещё холодновато, после второй - немного удивлённо, то теперь его высокородное происхождение не имело никакого значения для людей, согласных идти за ним. Впервые его имя пытался хотя бы раз выкрикнуть каждый, и это заставило маркиза немного растеряться: он слишком долго находился в окружении лживого дворянства, поэтому искренность простого народа смущала. Алексис в очередной раз разыскал в своём сердце любовь к войне: здесь чувства были другими, настоящими.

Он легко тронул поводья, и лошадь торопливым шагом направилась через поле, наполненное ликующими возгласами. От этого шума в голове начинало звенеть, однако подобное ощущение оказалось приятным, и даже Алексис почувствовал лёгкое головокружительное опьянение от осознания победы над врагом. Стоило ему показаться в поле зрения, как начинали выкрикивать его имя, однако никто не решался подходить к нему, никто не пытался заговорить с самим маркизом, словно каждый ощущал нечто непреодолимое, отделяющее Алексиса Миднатта от остальных людей. Здесь, на поле боя, этой разнице не завидовали, её не начинали ненавидеть, но восхищались, позволяя себе лишь произносить имя командира.

Алексис не являлся главнокомандующим, однако вот уже третий раз на военном совете перед сражением принимался именно его план действий. Пусть во всей войне эта битва решала немногое, но в Гоццаре ценилась каждая победа, ведь какое-то время о них оставалось только мечтать. При таком раскладе никого бы не удивило, если вскоре молодой дворянин не только станет полноправным генералом, под командование которого попадёт один из полков, предоставив ему возможность единолично решать, где и когда быть сражению с врагом, но и приблизится к посту самого главнокомандующего. Конечно, особо громко об этом ещё не говорили, но вполголоса - уже. А ведь Алексис Миднатт совсем не так давно прибыл в ставку во главе трёхсотенного отряда своего отца. Он сразу с головой погрузился в нечто совершенно новое для него, столь отличное от мира аристократов, в котором маркиз привык жить.

Молодому дворянину показалось неправильным, что он едет верхом, и этим словно бы возвышается над другими воинами - эту победу они сотворили вместе. Алексис слез с лошади и направился к шатру главнокомандующего: всех командиров ожидал военный совет, на котором принималось немедленное решение о дальнейшем ходе наступлений или отступлений. Этот процесс тактического обсуждения слишком сильно отличался от разговоров в дворянской среде, и маркиз Миднатт вновь и вновь ловил себя на мысли, что ему действительно нравится на войне. Конечно, он понимал, что нет ничего ужаснее жатвы, которую смерть собирала после каждого такого сражения, оставляя сотни, а то и тысячи осиротевших и обездоленных людей. Алексис осознавал цену, которую приходилось платить простому народу, чтобы удовлетворить амбиции правящих верхушек воюющих королевств, однако ему сразу пришёлся по душе кропотливый процесс сотворения победы, где многое зависело от сотен мелочей, вместе создающих нечто похожее на произведение искусства. Маркиз Миднатт умудрялся слышать в звуках битвы мелодию, а в смерти видеть красоту.

- Вы отчаянно сражались, - негромко проговорил Алексис, проходя мимо одного из воинов. Во время сражения его скользящий взгляд иногда останавливался на тех бойцах, кто явно заслуживал, по его мнению, быть выделенными среди остальных, хотя маркиз и ценил каждую деталь общей победы. Воин - молодой ещё совсем парнишка, совершенно уставший после битвы, весь покрытый кровью - поначалу даже растерялся, не поняв, что командир говорит именно с ним. Алексис не придавал какого-либо значения этой смущённости и продолжал говорить так, словно и не было этой нечаянной заминки. - Мне хотелось бы и впредь сражаться с вами на одной стороне.

- Ми... милорд... Командир, - парень даже толком не знал, как обращаться к Алексису. Холодность маркиза смущала, однако очевидная искренность его слов и неподдельное уважение к простому воину обезоруживали всех, кто слышал слова, сказанные дворянином.

Но Алексис не ждал какого-либо ответа: он просто сказал то, что считал необходимым сказать. Командир шёл дальше, мимо других воинов, время от времени обращаясь к кому-нибудь из них.

- Если бы каждый умел обращаться с луком так, как вы, наша победа оказалась бы мгновенной.

- Я бы не отказался от дружественного поединка с вами: мне ещё есть, чему поучиться у такого мастера меча, как вы.

- Ваша доблесть на этом поле боя не знала равных. Мне хотелось бы в следующий раз увидеть на вашем щите мой фамильный герб.

Все, с кем заговаривал таинственный маркиз, вне зависимости от возраста, ненароком терялись из-за неожиданности, но сразу расцветали, стоило им только осознать смысл сказанных в их адрес слов. Алексис же говорил так, словно произносил нечто очевидное, не требующее подтверждения, не принимающее опровержений.

- Вы все, - громко сказал он, оборачиваясь вокруг себя. - Вы - победители! Ни один предводитель, ни один генерал ничего не стоит без своих воинов! - Алексис вновь вскочил на лошадь и теперь уже говорил с возвышения. - Судьба восточных земель Гоццара сегодня находилась в ваших руках, и они не дрогнули, не опустили оружия, обагрив это поле кровью врагов! Слава Гоццару!

- Слава Гоццару! - вторили тысячи голосов, завороженных той простотой, с которой маркиз говорил с ними.

- Слава воинам! - выкрикнул Алексис.

- Слава воинам! Слава Алексису!

- Алексис!

- Слава командиру!

- Небо на нашей стороне! Небо на стороне Гоццара! - синие глаза дворянина ничего не выражали, но тень пламени полыхала в его сердце. - Правда за нами!

От людского многоголосья кружилась голова - Алексис вновь испытал это опьяняющее ощущение. Каждое его слово пробуждало в душах людей пламя во сто крат сильнее того, что зарождалось внутри него.

Алексис неторопливо слез с лошади, отдав поводья одному из подошедших воинов его отряда. Маркиз устал от сковывающих движения доспехов, хотя его кольчужный панцирь и ноговицы не отличались тем весом, с которым приходилось мириться латникам, но всё же парень относительно недавно осознал, что на войне к массе доспеха добавляется и тяжесть самого сражения. Однако задумываться об отдыхе было ещё рано: теперь командованию гоццарского войска, оказавшегося на юго-востоке земель королевства, следовало принять решение либо о дальнейшем наступлении на неприятеля, либо о закреплении своих позиций на отвоёванной у йестинцев территории.

Как только маркиз Миднатт вошёл в шатёр главнокомандующего, кто-то хлопнул его по плечу. То было сделано по-дружески, по-отечески, однако чья-то латная рукавица уколола болезненным импульсом кожу Алексиса, вырвав его из потока мыслей, в которые он вновь стремительно начал погружаться: судя по всему, некто обладал недюжинной силой.

- Так держать! - рассмеявшись, пробасил Крилег Трест - командир одного из основных отрядов сторожевого полка гоццарской армии, в котором и привелось оказаться Алексису с его воинами. Командир Трест особой славы не снискал в свои уже немолодые годы, однако он был одним из тех, кто не только пытался, но и умудрялся удерживать порядок в войске королевства даже в самые тяжёлые годы, когда по родной земле бродила эпидемия голода, а жалованья солдаты не видели месяцами. Тогда казалось, что от Йестина нет спасения, что рано или поздно весь Гоццар окажется завоёван врагами, но всё же оставались люди, полностью преданные своему делу, для кого защита своих границ была важнее жизни. Несмотря на свои годы, выглядел Крилег Трест крепким воякой, даже и не подумывающим о том, чтобы уходить на покой. Он явно не рассчитал силы, решив приложиться по плечу маркиза латной рукавицей, однако сразу убрал руку от Алексиса, пытаясь скрыть тень накатившего смущения. Пусть перед ним и был всего лишь юнец, однако его холодность и задумчивость вырисовывала границы не только между маркизом и простыми воинами, но и между ним и другими командирами. Дворянская кровь особого значения не играла в глазах бывалого вояки, за свою немалую жизнь привыкшего к тому, что смерть всех равняет, а настоящая благородность скрывается в доблести и чести, а не родовитости предков, однако Алексис Миднатт вызывал тень трепета, хоть и относился ко всем с уважением. Было в этом мальчишке нечто особенное: какая-то необычная величественная стать и твёрдость воли, присущая не просто дворянину, но королю. - Ловко выдумал ты с этими ловушками! Так бы, может, и не сдюжили!

Крилег Трест громко смеялся и говорил с Алексисом бесцеремонно, однако маркиз и не требовал к себе какого-то особого отношения. В его глазах человек, столько лет рисковавший жизнью во благо Гоццара, стоял куда выше, нежели множество аристократов, ведущих свою, не слишком чистую игру с политиками соседних королевств.

- Если бы не ваш отряд, командир, - проговорил Алексис, - то йестинцам удалось бы прорвать оборону у реки. Крепость духа ваших людей помогла ловушке захлопнуться: не выдержи они, всё могло бы закончиться иначе.

- Так общее же дело делаем, - Трест был явно польщён словами маркиза, хотя и понимал, что едва ли молодой дворянин не предусмотрел какого-то запасного варианта на случай прорыва врага. - Ждём главнокомандующего, остальные почти все уже здесь. Думаю, что поведём войска дальше.

Алексис едва заметно кивнул, хотя сам больше склонялся к варианту развития событий, который позволит закрепиться на этих землях. Маркиз считал, что ещё слишком рано переходить в генеральное наступление на бывшие восточных землях Гоццара: Йестин так просто не отдаст территорию, за несколько лет значительно пополнившую казну этого вражеского королевства. Закрепиться, отдохнуть, обстроиться на случай обороны или отступления - Алексис Миднатт намеревался предложить командирам не искушать судьбу.

Шатёр главнокомандующего был огромен и состоял из нескольких огороженных друг от друга частей: в основной, центральной, располагался протяжённый стол, на который сейчас наспех расставляли вино и яства, дабы командиры могли отпраздновать победу. Здесь же проходили военные советы, но тогда на стол уже укладывалась карта местности, и попасть внутрь шатра для простого воина оказывалось невозможно. Алексису не хотелось идти в основную часть, пока не явится сам главнокомандующий: маркиз слышал громкие разговоры и смех собравшихся там командиров, но у него не возникало особого желания принимать участие в пире - молодой дворянин предпочёл бы отдых в собственном шатре, однако для начала следовало разобраться со всеми делами. Алексис подошёл к одному из небольших деревянных столиков и положил на него свой шлем, зачерпнул из стоящей рядом бочки воды и умыл лицо, позволяя прохладной влаге ослабить постепенно нарастающую головную боль. Маркиз зачерпнул ещё, ещё и ещё.

Вода капала с длинных волос. Алексис Миднатт продолжал стоять возле бочки, опираясь руками на её края, чуть склонившись над водной гладью, всматриваясь в собственное отражение. Маркиз понимал, что эта война - лишь одна из страниц его жизни, заранее распланированной отцом. Насколько ему придётся задержаться здесь? Усталость растекалась по телу, но она осталась после сражения, и поэтому казалась приятной; головная боль тоже была вполне ожидаемой - обыденная цена за то напряжение, которое пришлось выдержать Алексису, вслушиваясь, вдумываясь в звуки и ход битвы.

И всё равно... Всё равно он был уверен, что давно уже пригласил своё сознание засвидетельствовать собственную смерть.

- Милорд. Милорд! - и вновь вырвать Алексиса из мира тяжелеющих мыслей оказалось совсем непросто. Маркиз посмотрел на того, кто, судя по всему, сейчас обращался именно к нему, но не признал в нём кого-то из своих людей.

- Гонец? - спокойно спросил Алексис, даже не потрудившись отойти от бочки, в которой находилась прохладная вода, способная хотя бы на немного помочь отвлечься от головной боли. Этот незнакомец не походил на воина, но явно спешил прибыть сюда поскорее: его вид красноречиво свидетельствовал о том, что дорога выдалась не из лёгких, да ещё и отдыха после неё не последовало.

- Да, милорд.

- От герцога?

- Нет, я прибыл от графини Сиэльтар, - гонец говорил с такой важностью, словно бы речь шла о самой королеве. - Она очень обеспокоена тем, что вам приходится рисковать своей жизнью на войне. Графиня надеется, что в скором времени вы посетите её замок.

Обычное дело - ничего удивительного. С той внешностью, которой обладал Алексис, было невозможно не нравиться женщинам. Герцог Миднатт сразу заприметил тот момент, когда высокородные дворянки начали бросать недвусмысленные взгляды на его молодого сына: разве можно разыскать более верный способ добиться расположения какой-либо женщины, кроме как стать её любовником? Холодный Алексис ничего не испытывал к этим женщинам, но и они лишь только забавлялись с ним, не рассчитывая когда-нибудь объединить свой фамильный герб с гербом Миднаттов. Конечно, герцог ревностно следил за тем, чтобы доступ к Алексису имели только те дворянки, которые обладали немалым влиянием и богатством: сын уже давно стал товаром в планах собственного отца, однако юного маркиза нисколько не смущало осознание этого. Если подобное было необходимо для реализации плана властного родителя, то почему бы и нет? Алексис, как игрушка для человеческих пороков, как воплощение некоторых из них, - за все годы он так и не стал слепцом, но продолжал расценивать всё в свете приказов, и это нисколько ему не мешало. Если он действительно нравился женщинам, способным помочь ему подняться ещё выше, то отчего же отказывать им в их порочных желаниях?

- Как ты прошёл сюда? - пусть графиня Сиэльтар и была влиятельной дворянкой, однако в военном лагере её имя не должно было открывать все двери, служить пропуском во все шатры, тем более, в шатёр главнокомандующего. - Кто тебя пропустил?

- Но я прибыл не только для того, чтобы передать вам слова маркизы, - ответил гонец, немного сбитый с толку холодным отношением Алексиса. - Я здесь и от имени дворянства Гоццара!

Слуга произносил эти слова с такой гордостью, словно бы зачитывал какой-то королевский указ. Однако теперь всё становилось более-менее понятным: значит, во всём этом был как-то замешан отец, а для него действительно не существовало закрытых дверей, одной только его печати вполне бы хватило, чтобы гонца допустили к главнокомандующему.

- И всё же, - заговорил Алексис, - ты явно проделал весь этот путь не для того, чтобы от имени всего дворянства передать мне личные слова графини Сиэльтар.

- Конечно! Я здесь для того, чтобы сообщить вам, милорд, о беде, которая приключилась в Гоццаре.

- Продолжай.

- Маркиз Виилак Морра мёртв, - в голосе гонца было столько наигранной скорби, что от её приторности становилось даже неприятно.

- Меня это не интересует. Прожить вечность никому не удастся. А с каких пор смерть дворянина стала бедой всего королевства?

- Но он был приговорён королевой к казни!

- Королевой? - Алексис вновь посмотрел на своё отражение в воде. - Приговорён - дело одно, а умер маркиз Морра по её приказу?

- Это произошло в Юуандефе, поэтому не стоит даже сомневаться.

Алексис не отводил взгляда от водной поверхности. Его действительно не интересовала смерть маркиза Морры, хотя он знал, что тот является компаньоном его отца - одним из самых влиятельнейших. Сказанное гонцом вызывало много вопросов, но, судя по всему, он не слишком-то хорошо был осведомлён об истинном положении вещей. Немного странным казалось, что Лацика не только обвинила в чём-то Морру, но и сумела каким-то образом доставить столь влиятельного дворянина в Юуандеф: видимо, всё это происходило в краткий срок, и тут не могло обойтись без обмана, без грязной игры. А смерть маркиза... Приговорён к казне, но не казнён публично?

- Я должен буду посетить ещё кого-нибудь, кроме графини Сиэльтар? - Алексису хотелось поскорее избавиться от общества дворянского гонца.

- Его Сиятельство герцог Миднатт, ваш отец, хотел предупредить вас, что королева намерена в скором времени вызвать в свой замок тех командиров, кто оказался особенно заметен в событиях последних сражений. И вы, милорд, без сомнения, окажетесь в числе приглашённых в Юуандеф.

- Герцог желает, чтобы я ослушался приказа Её Величества?

- Ни в коем случае! Но вам следует быть осторожнее, ведь вы дворянин, а в Юуандефе теперь творится беззаконие.

- Приму к сведению. Тебе есть, что ещё сказать мне?

Но вместо ответа гонец только поклонился и после кивка маркиза поспешил убраться прочь.

Все эти разговоры о дворянстве оставляли неприятный осадок, и Алексис с тенью некоторого разочарования подумал о том, что его возвышенные впечатления, оставшиеся после сражения, теперь растаяли бесследно. Вскоре ему придётся на время покинуть театр военных действий и вновь вернуться к тем спектаклям, которые разыгрывали аристократия и королевская власть Гоццара. Предстояла встреча с королевой, разговор с ней, а ведь в последний раз это происходило давно: герцог Миднатт не слишком жаловал попытки Лацики заговорить с Алексисом.

- Она будет пытаться переманить тебя на свою сторону, - всегда нашёптывал отец. - Слышишь, Алексис? Будет, не сомневайся. А потом избавится самым вероломным образом, ведь только ты представляешь для неё действительную угрозу. Это именно она потребовала, чтобы дворяне послали на войну своих воинов! Лацика так настойчиво намекала, чтобы отряд герба Миднаттов возглавил именно ты! Алексис, она хочет, чтобы ты погиб на этой войне.

Алексис не должен был задумываться об этом - просто исполнять. Однако теперь маркиз Миднатт даже не стал бы отрицать, что действительно получает удовольствие от войны. Он получает удовольствие от игр, где на карту ставились жизни, но где всё, в большинстве своём, сводилось к двум вариантам: ты проиграл, или же ты выиграл. Кристально чисто.

Но всё же следовало вернуться к военным делам, и Алексис Миднатт направился в ту часть шатра главнокомандующего, откуда слышались разговоры и веселье по случаю этой долгожданной победы.

**********

Дни шли неторопливо, но каждый из них словно бы специально норовил зацепить краешек давно устоявшейся границы, раскрыть нечто новое там, где, казалось, всё давно было изучено. Эти увлечённые соприкосновения отображались в сознании людей, затрагивая, изменяя, уничтожая то, что успело наскучить из-за своей обыденности. Сменяясь один за другим, дни приподнимали призрачные завесы, что до сей поры скрывали сражения, происходящие на рубежах Гоццара и внутри него.

Победы в битвах с йестинскими войсками показали уставшему от чужих нападений королевству, что свобода этой земли - не просто миф; что независимость и спокойствие действительно можно заполучить, пусть и пролив реки крови, пусть и заплатив тысячами человеческий жизней. Люди умирали на войне, воины погибали на полях сражений, жёны становились вдовами, дети сиротели, матери оставались без сыновей, однако Гоццар шаг за шагом отгонял йестинцев всё дальше к границам вражеского королевства. Наступило время, когда словесные игрища внешней политики перестали иметь значение. Лишь только крепость меча и отвага сердца - ничего иного не могло выковать эту победу, которой грезил каждый гоццарец, но которая была важна и для йестинцев. Солдаты погибали, расплачиваясь своими жизнями за приближение ещё слишком далёкой победы - доблестно и отчаянно, с восславлением родного королевства на устах. Для тех, кто пытался дезертировать были созданы специальные карательные отряды, собранные из тех, кто уже всё потерял, из тех, кто не станет никого щадить: эта война требовала суровых мер, ведь воевать приходилось против соперника, обладающего значительным численным преимуществом - стоило дать слабину, и всё достигнутое могло пойти прахом. Но именно Гоццар, а не Йестин воевал за свои земли, поэтому и бились гоццарские войска отчаяннее, до последнего. Однако война затягивалась, и государственная казна стремительно пустела. Каждый понимал, что королевство не сможет долго удерживать свой безумный напор.

Но не менее отчаянной казалась война, которая разворачивала свои лагеря внутри королевства; она была гораздо более грязной, теневой, укрытой от чужих глаз, однако оставалась очевидной для всех. Это сражение между королевской властью и дворянством могло показаться не таким уж важным по сравнению с теми битвами, которые на востоке королевства каждый день забирали жизни сотен воинов, однако на самом ли деле страсти внутренней политики по значимости уступали геройству внешней? Бесславная война, что велась в закрытых кабинетах замков и палатах дворцов, имела немалое значение для дальнейшей судьбы королевства, пусть и далеко не каждый способен был это осознать. Гоццар мог оставить петлю на своей шее, не позволяющую вздохнуть ему спокойно, или же попытаться сбросить её, разорвать на части. Первый путь был привычен, он не требовал ничего нового: рабы должны были оставаться рабами, чтобы служить избранному сословию. Но именно по второй тропе пыталась увести гоццарцев юная королева, однако следование за ней требовало много сил, времени и терпения - путь проблем, немалых трудностей для королевства, обещающий в будущем благосостояние и спокойствие. Вот только... нужно ведь было как-то дожить до тех благ, о которых так активно говорила правительница. Народ колебался, хоть пока что и принимал ту сторону, которая теплом отзывалась в сердце. Люди верили Лацике, верили в неё, однако данная ей власть всё же была очень шаткой.

Царственная дева понимала всю иллюзорность своего временного могущества: народная поддержка могла обернуться против неё с той же горячностью, с какой не так давно приняла сторону юной правительницы королевства. Однако Лацика прекрасно осознавала и то, что любая осторожность в конечном итоге может привести к провалу. Внутренняя война требовала немалого риска, тем более теперь, когда первая кровь пролилась именно с приказа королевы.

С того момента, как маркиз Морра таинственным образом умер в темнице Юуандефа, прошло несколько дней. Лацика сделала всё от неё зависящее, чтобы подобная смерть дворянина была выставлена, как строжайшее наказание преступника, пусть и произошедшее в стенах королевского замка. Быть может, подобная мутность гоццарцам бы не слишком понравилась, однако людям вернули потерянное золото, что одарило юную королеву ещё большей народной любовью - ей девушка торопилась воспользоваться сполна. Правительница королевства, затеявшая большую игру, должна была действовать как можно быстрее, пока сильные эмоции слепили людей настолько, что позволяли ей своё правосудие называть народным. До тех пор пока гоццарцы с воодушевлением выкрикивали на площадях имя королевы, призывая её и дальше наказывать родовитых преступников, царственная дева могла себе позволить сыпать обвинениями на представителей дворянства. Лацика оказалась неплохо подготовлена к этой власти: пусть шпионов у неё ещё было мало, но каждый из них отбирался самим Вайлетом, что говорило не только об их преданности, но и о работоспособности; девушка же обладала талантом в своих тонких руках крутить доступными ей крохами информации так, как ей было угодно, выставляя напоказ самые худшие стороны, умалчивая о том, что могло бы сыграть роль защиты.

Но после первого серьёзного броска, завершившегося смертью маркиза Виилака Морры, королева не торопилась сразу же бить по верхушке аристократии - к ней следовало подбираться постепенно. Её сила и возможности стремительно возрастали, однако их ещё было недостаточно, чтобы ставить сети на тех, кого действительно хотелось поймать, поэтому праведный гнев царственной девы пока что обрушивался на невысокие ступени дворянской иерархии. Лацика начинала с тех, за кого не стали бы заступаться самые влиятельные господа, предпочитающие до нужного момента оставаться в стороне, и в том была их ошибка: королева набиралась опыта ведения войны, избавляясь пусть от мелких, но всё же врагов. Каждый день одного, а то и нескольких дворян королевские воины доставляли в темницу Юуандефа, где аристократы, возмущённые приказами правительницы королевства, должны были ожидать официального суда. Однако на самом деле люди Лацики пытались извлечь из новых пленников подземной тюрьмы нужную информацию, не скупясь на методы, затягивая процесс с рассмотрением дела и вынесением приговора. С казнями королева решила пока повременить: после её первого серьёзного хода должна была последовать атака с другой стороны - именно её и следовало ожидать во всеоружии. Ожидание давалось нелегко, однако вся тяжесть оседала лишь внутри Лацики. Свою внешнюю роль она отыгрывала безупречно.

Активная деятельность королевы у дворян пробуждала различные настроения: кто-то просто наблюдал, другие старались вести себя тише, лишний раз не покидать своих замков, дабы не оказаться схваченными собственными крестьянами, но большинство негодовало, напрямую выказывая своё недовольство. Личная деятельность почти каждого аристократа была тесно связана с жизнью королевства, поэтому Лацике теперь часто приходилось встречать в своём замке родовитых гостей для вынесения решений в ведении экономической политики государства. Если раньше большинство вопросов дворяне решали самостоятельно, даже не задумываясь о том, что в Гоццаре есть законная правительница, то с тех пор, как народ оказал немалую поддержку королевской власти, аристократам пришлось исполнять новый приказ, по которому любой крупный договор считался недействительным без согласия монарха. Эта попытка Лацики взять в свои руки контроль над всей экономической политикой по большей части имела значение лишь внутри государства, поэтому такие люди, как герцог Миднатт, не обратили на приказ никакого внимания, ведь их деятельность простиралась далеко за границы Гоццара. Однако далеко не все дворяне могли похвастать возможностью относиться столь равнодушно к усиливающейся королевской власти.

С новыми приказами появилось много новой работы: теперь Лацике приходилось встречаться с чиновничеством и дворянством каждый день, решая десятки, сотни маленьких и крупных вопросов, касающихся экономических и политических аспектов жизни Гоццара. Королева понимала, что привилегированное сословие не упустит возможность указать юной правительнице то место, на котором они хотели бы видеть монарха - позади них, - поэтому к встречам и совещаниям девушка готовилась с особой тщательностью. Готовился и Вайлет, ведь на его плечи ложились все вопросы обеспечения безопасности Лацики. Капитану королевской стражи не нравилась идея проведения совещаний в тронной зале: слишком тонкие стены, слишком быстро можно в неё пробиться. Именно поэтому по его повелению и под его надзором была приготовлена специальная совещательная комната, расположенная на верхних ярусах, ограниченная с трёх сторон двойными стенами, за которыми всегда прятались воины, готовые по первому зову броситься на помощь королеве. Та сторона, где располагались огромные окна, не была двойной, дабы не вызвать лишних подозрений у гостей этой комнаты, однако высоченная стена и обрыв под ней препятствовали возможности нежелательного внешнего проникновения. За всеми подобными приготовлениями Лацика наблюдала равнодушно, однако никогда не препятствовала, не ограничивала действия Вайлета, не пыталась влезать со своими советами - каждый из них занимался тем, чем ему следовало заниматься.

Но подобные предостережения казались действительно необходимыми: после смерти маркиза Морры и заключения под стражу некоторых представителей мелкого дворянства более влиятельные аристократы прибывали в Юуандеф только в сопровождении своих личных воинских отрядов, имея наглость требовать, чтобы те находились вместе с ними и в самом замке. Каждый раз это приводило к конфликтам между дворянскими воинами и людьми, подчиняющимися Вайлету, однако пока что всё ограничивалось лишь словесными перепалками. Конечно, в саму совещательную комнату никого из стражников не пускали, и аристократы вынуждены были довольствоваться тем, что их воины оставались за толстыми дубовыми дверьми.

Очередной такой день выдался особенно напряжённым: слишком многое требовалось решить, а к единому мнению прийти всё никак не удавалось. Дубовые двери совещательной комнаты, впустив внутрь всех прибывших в Юуандеф чиновников и заинтересованных по личным причинам дворян, закрылись поздним утром, однако теперь день уже намеревался переходить в вечер. Во главе протяжённого стола сидела королева: она оставалась улыбчивой и спокойной, несмотря на все попытки надавить на неё, навязать чуждое мнение. Царственная дева не уступала ни в чём, хотя некоторым сговорчивым гостям она явно благоволила, однако слова большинства ею жестоко осуждались, а некоторые даже высмеивались, пусть и с прикрытой язвительностью, но всё же слишком заметной и очевидной. После немалого времени, проведённого за напряжёнными спорами и обсуждениями, некоторые из гостей королевского замка уже замолкли, безмолвно соглашаясь с волей юной, но явно умной и хитрой правительницы, кто-то ещё пытался мягко возражать и советовать, но были и те, кто готов был вот-вот взорваться, и Лацика явно специально их провоцировала. Невольно могло сложиться впечатление, что именно эту цель преследовала королева, а вовсе не решение вопросов, касающихся государственных дел.

Череда арестов мелких дворян и смерть маркиза Виилака Морры если и не напугали представителей влиятельного сословия, которое долгое время контролировало в своих руках всю власть, а теперь пыталось её сохранить, то по крайней мере насторожили. За словами Лацики следили, в них начинали вдумываться, и те из аристократов, кто был поумнее, замечали провокации с её стороны, что наводило их на не слишком радостные мысли. Однако некоторые из дворян ни мгновения не сомневались в своих былых правах, и их эмоции затуманивали рассудок, не позволяя видеть того, на что действительно следовало бы обратить внимание.

- Очень невелика вероятность, - Лацика говорила с очаровывающей, но немного насмешливой улыбкой, переводя свой взор с одного лица на другое, замечая и нахмуренные брови, и явно мрачные взоры, и внимательных слушателей, как и тех, кто то краснел, то бледнел, пытаясь сдержать внутренний ураган эмоций, - что нам удастся полностью выгнать йестинцев со своей земли до конца лета. Война вполне может принять затяжной, осадный характер, а бесславно завершить её, как вы понимаете, мы не имеем права - подобный шаг может позволить Йестину не только подтянуть основные силы к границам Гоццара, но и значительно снизит боевой дух наших воинов, воодушевлённых чередой последних побед. Эта война - дело всего королевства, и на плечи короны и дворянства падает обязанность обеспечить армию всем необходимым. Раз уж наш враг превосходит нас числом, то нам следует превзойти его крепостью оружия и доспехов.

- Но если сражения перейдут на пограничные равнины, - заговорил граф Экстилар, явно согласный с многими рассуждениями юной королевы, - то количество может сыграть решающую роль в победе.

- Именно поэтому дворяне должны не только предоставить армии один из своих отрядов, но и собрать крестьянское ополчение со своих земель, - Лацика вновь обвела взглядом всех присутствующих, остановившись на заговорившем с ней графе. - Если обеспечить людей достойным жалованием и амуницией, то, я думаю, с каждой деревеньки удастся собрать по нескольку десятков - это пополнение значительно поможет гоццарской армии. Конечно, важно помнить и о поддержке семей, потерявших на войне своих кормильцев. Все эти расходы дворянству придётся взять на себя, ведь королевская казна и так практически полностью принадлежит гоццарским полкам. Без сомнения, война для всех обойдётся дорого, однако не забывайте, что возвращение Гоццару его восточных земель поможет нам через год-два окончательно ступить на путь полного экономического восстановления.

Лацика замолчала, ожидая возражений, которые должны были последовать после её слов, однако совещательная комната погрузилась в тишину: не так-то просто оказалось препятствовать столь логичным доводам, хоть и едва ли они кому-нибудь приходились по душе. Девушка была довольна тем, что к вечеру ей удалось заставить этих надменных аристократов слушать её и слушаться, пусть и только с виду - с этого и начиналась дорожка, которой Лацика намеревалась увести все вопросы сегодняшнего дня к тем решениям, которые были задуманы царственной девой изначально.

Вайлет Дежчь за всё это время не проронил ни слова, хоть и находился здесь на правах советника королевы, пусть и неофициального. Юноша стоял позади Лацики, в нескольких шагах от неё, скрестив руки на груди и облокотившись спиной о каменную стену, за которой притаились воины, ожидавшие приказа от своего капитана. Камень, отделяющий совещательную комнату от системы межстенных ходов, был достаточно толстым, но в некоторых местах располагались скрытые отверстия, позволяющие слышать всё, что происходило внутри. Вайлет находился возле одного такого, и даже его шёпот мог быть услышан человеком, который ожидал сигнала по ту сторону стены.

Эта встреча с представителями дворянства слишком затянулась, и капитан королевской стражи уже порядком устал от бездействия. Вайлет не принимал участия в обсуждении, в спорах, однако улавливал каждое слово, каждый брошенный в сторону Лацики взгляд. Он выглядел немного зловеще в своей внимательной задумчивости, и никто даже не решился воспротивиться тому, что в комнате находился страж королевы, хотя воины дворян ожидали своих господ снаружи. Конечно, Вайлету пришлось оставить меч у своих людей, чтобы не вызывать лишнего беспокойства у представителей привилегированного сословия, однако отсутствие оружия никак не влияло на его уверенность.

- Это невозможно, - нарушил нависшую тишину мягкий, но явно раздражённый голосок графини Отэллин Краум. Лацика в тот же миг взглянула на дворянку, которая решилась нарушить эту нависшую напряжённую задумчивость. Царственная дева явно ожидала чего-то подобного, и улыбка её стала ещё более откровенной. - Всё, что вы говорите, Ваше Величество... Это невозможно!

Тонкие губы графини едва заметно дрожали. Она пыталась усмирить весь этот разрывающий её изнутри гнев, однако улыбка Лацики провоцировала её настолько сильно, что Краум с трудом подавляла в себе желание высказать всё именно так, как ей хотелось, как она привыкла. Отэллин была красивой и властной женщиной; её отец имел значительное влияние при дворе предыдущего короля. Графиня Краум получила в наследство немалые земли, хоть и не слишком густонаселённые. Она слыла не только красивой женщиной, но и деятельной: Отэллин заведовала всем, что происходило в её владениях, и сама мысль о том, что теперь этой властью необходимо было делиться с наглой шестнадцатилетней девчонкой, возомнившей себя полноправной правительницей королевства, выводила дворянку из себя. Сдерживаться оказывалось неимоверно сложно: графиня постоянно теребила складки своего шикарного платья, и улыбка в течение всего дня получалась у неё уж слишком нервной и натянутой.

- Отчего же? - Лацика и не собиралась скрывать того, что всё идёт по тому сценарию, который она выдумала сама, и это несказанно злило графиню.

- Разве не достаточно того странного налога, который простолюдины теперь выплачивают в какое-то мифическое министерство? Раньше они должны были платить только своим господам, на чьей земле этот люд живёт и работает, и это нисколько не расходилось с законами королевства. Но что же теперь? - Отэллин тоже умела играть, и обычно играла она действительно мастерски. Графиня, которая умудрялась влезать в дела даже тех областей, где у неё не могло быть прямого интереса, должна была уметь видом и словами расположить на свою сторону собеседника, и далеко не все из присутствующих в совещательной комнате понимали, что на самом деле за этим сладостным голоском и улыбкой скрывалась откровенная неприязнь, пусть и тщательно завуалированная. Но вся внешняя красота не могла возыметь действия на юную королеву, а сладость речи не трогала её сердце. Графиня Краум привыкла вести дела с мужчинами или же с менее красивыми или умными женщинами, но теперь Отэллин сама поневоле удивлялась, что никак не может полностью взять себя в руки.

- Этот налог - мера необходимая, и к нынешней войне он не относится напрямую, - королева отвечала совершенно спокойно, словно бы и не ощущала того давления, которое на неё пытались оказать слова графини и все те дворяне, кто явно был согласен с Краум, но высказываться пока что не решался. - Гоццар не будет воевать вечно, нам следует подумать и о том времени, которое наступит уже после войны. Налог, о котором вы заговорили, необходим подданным королевства, как поддержка на будущее. Разве кто-нибудь из присутствующих здесь может поручиться за то, что Гоццар не настигнет ни одна из тех бед, которые ещё не так давно собирали жатву человеческих жизней на наших землях? Но если подданные смогут быть уверены в том, что власть не позволит им хотя бы умереть с голоду, то это только посодействует спокойствию в королевстве.

- Какой... - Краум на мгновение замолчала, словно бы показывая некоторую насмешливость своего отношения к словам Лацики, хотя голосок её продолжал оставаться мягким, - благородный ход, Ваше Величество. Но разве не владелец земли, в таком случае, должен получать этот налог?

- Ох, что-то мне никак не удаётся припомнить, чтобы в событиях нескольких последних лет, когда на королевство обрушивалась одна беда за другой, кто-то из "владельцев земли" был действительно обеспокоен тем, что в его владениях люди умирают от голода, - усмехнулась Лацика. - Быть может, в этом и заключается одна из причин того, что сейчас наши войска значительно уступают в количестве тому же Йестину? Не из-за тех ли бедствий в Гоццаре до сих пор не используется весь объём земель, предназначенных для крестьянских полей, потому что обрабатывать их просто некому? Не поэтому ли у нас в таком плачевном состоянии большинство ремёсел? Мастера просто погибали в жутчайших муках, умирали от голода! Где гарантия, что вы, миледи, не забудете о тех, кто работает на вашей земле, когда им действительно потребуется помощь?

- Не говорите так, Ваше Величество, словно бы это только моя вина.

- А чья же? Я не снимаю греха с королевской короны, но большая его часть лежит именно на совести тех, кто не захотел протянуть руку помощи тем, с кого сдирает немалые налоги.

- Те годы и для дворянства оказались совсем непростыми...

- Ну да, - с откровенной насмешкой перебила графиню Лацика. - То-то вы себе во многом отказывали.

Юная королева позволила себе негромко рассмеяться в тот момент, когда все остальные не могли произнести ни слова. Графиня Краум старалась выглядеть невозмутимой, однако складки своего платья сжимала в кулаках с такой силой, словно бы на самом деле не нежный материал был у неё в руках, а тонкая шея наглой девчонки, которая сейчас столь неприкрыто над ней издевалась.

- Чем же вас так зацепило то, что теперь приходится совсем малую часть своих денег отдавать королевству? - продолжала Лацика. - Не беспокойтесь, то самое "мифическое министерство" не такое уж и мифическое. Если вы хотите помочь ему ещё как-то, сверх налога, то вам будут только рады. Никаких теневых махинаций - лишь то, что будет действительно работать. Подданные Гоццара успели хлебнуть горя из той чаши, которую по большей степени уготовила им власть. Но теперь гоццарские дети имеют право на будущее в королевстве, которому действительно нужны его люди.

- Вы... живёте сказками, Ваше Величество, - графиня Краум вновь обворожительно улыбнулась и обвела взглядом всех, кто сидел за этим столом. Но даже если многие и были согласны с дворянкой, то не решались оказать ей поддержку, и в этом заключался истинный триумф Лацики.

- Но в моей власти сделать из сказок быль. С вашей же стороны не требуется ничего особенного: просто выполняйте приказы вашего монарха.

- Это невозможно, - Отэллин Краум не собиралась уступать девчонке, которая ставила себя столь высоко над ней лишь из-за своего права носить корону. - То, что вы требуете, Ваше Величество, невозможно. Здесь все прекрасно понимают о необходимости победы в войне с Йестином, однако ваши требования просто невозможны! Новые отряды, которые, к тому же, сами дворяне и должны содержать - не слишком ли это... неразумно с вашей стороны? Или же вы считаете, что аристократия Гоццара в золоте купается?

- А разве это не вы, графиня, не так давно устраивали приём, на организацию которого ушло столько золота, что вполне можно было собрать два, а то и три отряда? - Лацика говорила это с той наигранной невинностью, которая вполне могла сойти за скрытую угрозу. Юная королева всем присутствующим здесь намеревалась указать, что если раньше они вполне могли считать себя хозяевами на этих землях, то теперь за каждым их шагом внимательно приглядывали эти прелестные голубые глазки.

- Не стоит, Ваше Величество, лезть туда, где существует весомая разница между государством и личностью, - Краум вскочила со своего места, в единое мгновение сорвав ту маску, которую пыталась удерживать до последнего. - Моё состояние - моя заслуга, и только я могу решать, что мне с ним делать.

- Спокойнее, графиня, - Лацика продолжала улыбаться, несмотря ни на что. Её откровенно забавляла вся эта ситуация. Девушка ощущала мгновенно возросшую тревожность, охватившую совещательную комнату. Отэллин Краум стала той искрой, что грозилась разжечь настоящее пламя, но Лацика намеревалась всё свести в дым, который она могла бы повернуть в ту сторону, которую посчитает нужной. - Все страсти должны остаться на востоке королевства; на наших же плечах лежит груз решения государственных вопросов. Разве у нас не единое дело? Разве хоть кто-то из присутствующих здесь не заинтересовал в том, чтобы Гоццар не только существовал, но и вновь вернулся к статусу сильной державы? Если здесь есть такие, то попрошу их немедленно удалиться.

Но слова Лацики встретили лишь тишину: никто не сдвинулся с места. Графиня Краум продолжала стоять, не отводя взора от улыбающейся королевы. Неприязнь между ними казалась столь очевидной, что вот-вот грозилась стать чем-то видимым, осязаемым. Однако дворянка ничего не могла сделать, ничего не могла возразить, поэтому ей оставалось только присмирить эмоции, заставив себя сесть на место.

Вся эта ситуация едва ли могла перерасти в нечто серьёзное, однако Вайлет Дежчь был наготове ещё до того, как графиня позволила себе в столь дерзкой форме проявить недовольство словами правительницы королевства. Капитан стражи намеревался отдать приказ своим людям сразу же, как только заметит, что, помимо нужного Лацике дыма, образовалось и пламя. Пусть царственная дева не всегда торопилась посвящать его во все тонкости своих планов, однако Вайлету и не требовались эти излишние объяснения: ему хватало уже услышанных слов, уже увиденной улыбки.

- Я вовсе не собираюсь заставлять вас делиться вашим богатством, - заговорила вновь Лацика. - Пока что у меня нет такого права, и вы это прекрасно знаете.

- "Пока что"? - хоть Краум и сумела почти вернуть себе нарисованную улыбку, однако королева уже вывела дворянку из состояния душевного равновесия. - Что же это, Ваше Величество, означает?

- Ох, ничего особенного, - едва ли оговорка Лацики не была спланированной. - Вы - свободные подданные королевства, и только в вашей власти должны находиться и ваши дела, и ваше богатство. Но ведь... случиться может многое, а по законам Гоццара имущество преступников может перейти государству.

- Это угроза? - если многие из дворян дрогнули, то голос графини стал ещё увереннее, пусть и в наигранной улыбке теперь не было смысла.

- Графиня, для чего же мне вам угрожать? Мы ведь уже почти обо всём договорились и без ненужных угроз... Вы выполняете мои приказы, которые не слишком-то затрагивают ваше благосостояние, а королевская власть, к которой в последнее время присоединилась и народная, не лезет в залы и тайники ваших замков. Разве это не отличные условия для сотрудничества?

- Ха, и о каком сотрудничестве может идти речь? - графиня вновь поднялась и теперь смотрела на юную королеву сверху вниз, даже не скрывая тех нот презрения, что проскальзывали в её голосе и взгляде. - Стоило бы попытаться задаться вопросом, как крепка эта иллюзорная власть, что пытается посягнуть на устоявшееся за века?

- Графиня, - попытался кто-то влезть в разговор, явно понимая, к чему может привести разыгравшееся действо. Однако Краум не обратила никакого внимания на эту несуразную попытку, продолжая столь же высокомерно смотреть на Лацику.

- Режимы рушатся - никто не может гарантировать их вечность, - голос дворянки с каждым словом приобретал некую ядовитость, присущую этой женщине. - Да и стоит ли вообще за них держаться? На мой взгляд, уж слишком многое в законах этого королевства устарело, раз мы до сих пор пытаемся цепляться за то, что на протяжении долгого времени только лишь приводило к краху.

- Отэллин! - проговорил кто-то, тоже вскочив со своего места, но графиня махнула в его сторону рукой, призывая к молчанию.

- Ты, дочь мёртвого короля, действительно думаешь, что кто-то в этой комнате тебя поддерживает? - Краум усмехнулась, выпуская всё то, что так долго скапливала на дне своей гнилой души. - Какая детская наивность! Кто пустил на трон ребёнка? Ахаха! Да все только и думают о том моменте, когда порвётся то, что должно порваться, когда те нитки, за которые ты так отчаянно пытаешься хвататься, наконец-то не выдержат того веса, который ты так настойчиво пытаешься нести на себе!

- Графиня Краум! - дворяне один за другим поднимались со своих мест.

- Отэллин, опомнитесь!

- Что вы себе позволяете?!

- Отэллин!

Но все их голоса сливались в единый взволнованный поток, который на самом деле был настолько слабым, что не мог приглушить голоса графини. Кто-то не смел произнести ни слова, кто-то пытался остановить дворянку, однако почти каждый украдкой поглядывал на высокие массивные двери, больше всего на свете желая оказаться где-нибудь подальше отсюда. Вайлет не торопился с приказами, выжидая того момента, когда Лацика доведёт эту игру до конца, однако его взгляд улавливал каждое движение тех, кто находился поблизости от королевы: едва ли от них следовало ожидать опасности, но всё же капитан стражи не хотел допустить ошибку. Он казался невозмутимым, продолжая стоять со скрещёнными на груди руками, облокотившись о каменную стену, за которой со всей внимательностью ожидали его команды. Лацика уже предвкушала финал этой сцены, поэтому с каждым брошенным словом Краум девушка начинала улыбаться всё откровеннее.

- Это не игрушки и не детские капризы, - слова графини могли обжечь тем ядом, что скрывался в них. - Прежде чем разбрасываться угрозами, следовало бы хорошенько задуматься: а сумеешь ли ты выполнить их? Смотри, как бы твоя тонкая шейка не сломалась из-за тяжести короны! Сказать можно многое, а попробуй-ка сделать; недолго осталось ждать настоящего суда, а не детской своевольности, которая обернётся против того, кто понятия не имеет, как следует с ней обращаться! Я вижу на троне другого короля.

- И кого же, если не секрет? - голос Лацики не потерял своей сладостности - её стало только больше. Ни королева, ни графиня не обращали внимания на тот переполох, что поднялся вокруг.

- Довольно, - сквозь зубы проговорила Отэллин Краум. В течение всего этого действа она продолжала смотреть на юную королеву сверху вниз, не отводя взора, пытаясь вложить всю ненависть в свои слова. - Разговор окончен! Я немедленно покидаю Юуандеф!

- О, нет, графиня, - рассмеялась Лацика, - давайте продолжим наш разговор, ведь он так интересен. Прошу вас пройти в темницу моего замка по собственной воле, иначе вас поведут туда против неё.

- Это возмутительно! - выкрикнул кто-то из дворян.

- Это нарушение наших прав! - вторили ему.

- Ваше Величество, всё ещё можно решить мирным путём!

- У тебя нет такой власти! - прошипела Краум. - Или ты скажешь простолюдинам, что их маленькую королеву обидели? Или посмеешь им соврать? Быть может... Однако, неужели ты думаешь, что дворяне теперь так спокойно отнесутся к твоему беззаконию?

- Графиня, вы действительно считаете, что нечто подобное могло меня задеть, обидеть? - Лацика оставалась спокойной, несмотря ни на что. - Обиды... Пфф! Да кого могут интересовать личные чувства, когда вы только что не только усомнились в истинности законов Гоццара, но и открыто угрожали королевской власти?

- Я угрожала?

- А разве нет? Но... не в этом суть, уверяю вас. У меня найдутся причины, чтобы выдвинуть против вас обвинения, достаточные для заточения дворянина до суда, и они никоим образом не касаются того, что было сказано в этой комнате.

- Обвинения? - твёрдость не изменила графине Краум, и слова юной королевы даже вызвали усмешку. - И какие же, если таковые действительно имеются?

- Что ж, позвольте ответить, - Лацика неторопливо поднялась со стула, словно бы просто для того, чтобы не оставаться единственной, кто продолжал сидеть в этом полубезумном потоке охватившего всех волнения, однако на самом деле девушка хотела оказаться хотя бы на пару шагов ближе к Вайлету. Королева осознавала, что теперь вполне может наступить тот момент, когда она должна будет поскорее спрятаться за спиной своего пусть сейчас и безоружного, но всё же лучшего стража. - Наверное, каждый из присутствующих помнит тот конфликт с королевством Торифэл, который чуть было из дипломатического не вылился в вооружённый. Ранее между нами никогда не было подобных недопониманий, тем более что и в тот раз оставалось совершенно непонятным, откуда взялись истоки у выдвинутых против Гоццара обвинений. Наше королевство обвинили в несоблюдении торговых договоров, пригрозили войной, закрыли от нас свой рынок и границы, и до сих пор мы не имеем права ступать на территорию Торифэл. Тогда многое попытались сокрыть, замять, уладить кое-как, ведь даже с уступающим в военной силе соперником нам пришлось бы несладко по причине проблем, нещадно терзающих страну изнутри. Гоццару пришлось пойти на совершенно непозволительные уступки! Многие потеряли возможность выгодного взаимодействия со стороной Торифэл, поэтому не только королевство понесло убытки, но и те, кто был заинтересован в сотрудничестве наших государств по личным причинам. Но всё тайное рано или поздно приоткрывает свою непроглядную завесу. Ведь так, графиня Краум?

Лацика выразительно взглянула на дворянку, а потом мимолётно окинула взглядом всех, кто сейчас молчал и слушал.

- Что, - нерешительно заговорил кто-то, явно заинтересованный словами юной королевы вовсе не потому, что тот былой конфликт касался королевства. Скорее всего, он был как раз из числа тех, кто понёс немалые убытки. - Что вы имеет в виду, Ваше Величество?

- Всё очень просто, барон, - улыбнулась говорившему Лацика. - В том конфликте первой пострадавшей стороной действительно оказался Торифэл, а не Гоццар, и всё потому, что высокоуважаемая Отэллин Краум вела очень нечестную игру. Не только наше королевство понесло убытки, но и союзное, зато графиня, судя по тем доказательствам, которыми я обладаю, неплохо нажилась на бедах двух государств, да ещё и чуть не ввязала их в войну.

- Это правда, Отэллин?

- Графиня, вам следует объясниться!

- А не могли бы вы представить эти доказательства, Ваше Величество?

- Конечно, маркиз. Я всё представлю сразу же, как только преступница окажется под стражей, - ответила королева.

- Это всё ложь! - Краум держалась, хотя и заметно побледнела то ли от охватившей злости из-за несправедливого обвинения, то ли из-за страха и растерянности по поводу того, что оно оказалось действительно небезосновательным. - Она просто пытается склонить вас на свою сторону!

- Ох, графиня, неужели вы думаете, что в стенах вашего замка нет людей знающих не только его секреты, но и ваши? - Лацика уже была готова озвучить приказ. - Немедленно схватите графиню Отэллин Краум и всех, кто попытается помешать правосудию!

Лацика вовсе не ошибалась, предусмотрев, что кто-нибудь обязательно примет сторону не правительницы королевства, а дворянки, которая для кого-то была компаньоном, для кого-то - тайной страстью, а, быть может, кому-то приходилась любовницей.

Поднялся многоголосый крик: кто-то звал своих людей, которые остались за пределами совещательной комнаты, кто-то пытался призвать всех к спокойствию, но все их слова разбивались о стремительно разрастающийся хаос происходящего. Дворяне, в отличие от Вайлета, могли находиться здесь и при оружии - этого права их пока что никто лишить не мог даже в королевском замке, - поэтому воздух тут же наполнился звуком извлекаемых из ножен мечей, хотя едва ли кто-то толком понимал, против кого намерен сражаться. Звонкие крики дворянок привносили ещё больше беспорядка; некоторые аристократы метнулись к выходу.

- Я этого так не оставлю! Никто не посмеет тронуть меня! - закричала графиня, тут же выхватив небольшой кинжал. - Охрана, вы должны защитить меня!

- Успокойтесь, Отэллин! - кто-то попытался усмирить графиню, однако разгневанная и явно испуганная дама только оттолкнула его в сторону.

Суматоха началась и снаружи: послышалась ругань, скрежет оружия, звон лезвий, и могло показаться, что за пределами совещательной комнаты хаос был куда более значительным, нежели здесь. Воины дворян пытались пробиться внутрь, им мешала немногочисленная королевская стража и люди тех аристократов, кто в этом конфликте всё же решился перейти на сторону королевы и теперь кричал своим бойцам, чтобы они помогли стражникам замка. Этот карнавал сумасшествия оглушал, заставлял голову кружиться, а сердце заходиться в бешеной пляске.

- Вперёд, - негромко скомандовал Вайлет сразу же, как только началось это безумие, и его приказ был услышан. Теперь оставалось только дождаться, когда к выставленной королевской страже присоединятся скрытые до сего момента воины.

Страж королевы бесцеремонно прижал девушку к стене, закрыв её собой. Своего меча существенно недоставало, тем более что дворяне-то были при оружии, однако это нисколько не пугало Вайлета: он был готов драться хоть голыми руками.

- Прошу вас! - закричала Лацика из-за спины своего стража. - Уберите оружие, отойдите к стенам, чтобы вас никто случайно не задел! Прошу вас, послушайте меня! Я выдвигаю обвинения только против графини Краум, вам незачем влезать в этот конфликт!

Сложно было понять, услышал ли хоть кто-нибудь голос королевы, однако всё же большинство женщин со звонким воплем действительно метнулись к стенам. А массивные двери уже отворились: возле них образовалось нечто совершенно неразборчивое, однако Вайлет Дежчь видел, что внутрь пробирались вооружённые люди, явно не принадлежащие к королевской страже.

- Помогите, помогите кто-нибудь! - верещала одна из высокородных дам, и ей вторили другие женские голоса. Растерянные дворяне метались из стороны в сторону, однако в руках у каждого сверкало лезвие.

- Прекратите! - закричал кто-то из дворян, кто был посмелее, пытаясь преградить путь вооружённым воинам, но его просто грубо оттолкнули в сторону.

- Я не позволю! - кричала графиня Краум, дрожащими руками сжимая обнажённый кинжал. - Не позволю так со мной обращаться!

В этой суматохе дворянка не отводила взгляда от Вайлета, за которым спряталась Лацика, и стоило всерьёз опасаться, что ещё немного, и Краум окончательно обезумит от гнева. Однако женщина, пусть и с оружием, не особо волновала капитана королевской стражи: в этой комнате находилось слишком много едва ли менее опасных людей. Юноша готовился к атаке в любой момент, как только кто-то находился хотя бы в десятке шагов от него.

Взгляд Вайлета заметил, что графиня уже намеревалась броситься в его сторону, но кто-то из мужчин попытался вырвать кинжал из её рук, надеясь утихомирить дворянку. Однако Краум, ведомая ураганом эмоций, не собиралась сдаваться так просто, и вскоре на пол совещательной комнаты упало несколько капель крови. Дальнейшего страж королевы не видел: хаос из человеческих тел в дорогих платьях, мечущихся из стороны в сторону, на несколько мгновений загородил обзор.

- Вайлет, - Лацика вцепилась своими тонкими пальцами в рукав воина, вставая на цыпочки, чтобы дотянуться до высокого юноши, попытаться сказать ему что-то в этом оглушающем хаосе из криков и лязга металла. Её голос немного дрожал, и не заметить это казалось невозможным. - Вайлет, нужно защитить дворян. У тех воинов... На них герб Краум - это её люди!

Однако Вайлет Дежчь знал это и сам: часть воинов, оказавшихся в комнате, сразу же бросились к графине Краум, растолкав всех, кто находился возле неё, невзирая на титулы и поднятое на них оружие. Оказавшись в окружении своих людей, Отэллин вновь позволила себе улыбку, что придало ей ещё больше безумия. Дворянка гордо выпрямила спину и бросила в сторону Вайлета и спрятавшейся за ним королевы пренебрежительный взгляд.

- Покажем наглой девчонке, что и у нас есть право судить! - закричала Краум. - Настоящее право! Схватите её!

- Защищайте королеву! - выкрикнул кто-то из дворян, и некоторые из высокородных мужчин действительно решились встать на пути у воинов графини, но большинство всё же трусливо забилось по углам. Однако среди аристократов нашлись и те, кто принял сторону Отэллин Краум, и сейчас с обнажёнными клинками наступали на немногочисленных защитников правительницы королевства.

Крики, визг, шум сражения где-то на подходах к комнате становились всё яростнее; внутри же напряжение действительно перерастало не в искру, но молнию, за которой должен был последовать ужасающий пожар. Всё происходило очень быстро, практически мгновенно: казалось, Вайлет Дежчь ещё только-только отдал приказ скрывавшимся воинам идти на подмогу к королевским стражам, находящимся в коридоре, но перед глазами уже промелькнуло множество сцен. Во взгляде юноши не было ни тени страха - не время для него; Вайлет сосредоточенно смотрел на приближающихся вражеских воинов, и каждая доля мгновения для него превращалась в маленькую вечность. Он мысленно прикидывал, сколько ударов его сердца должно пройти, чтобы королевские стражи успели преодолеть ловко устроенный в широком дверном проёме барьер из воинов Краум - они явно заранее готовились к чему-то подобному. Судя по всему, люди других дворян находились в полнейшей растерянности и смятении, поэтому практически не влезали в бойню.

Десять, двадцать ударов сердца? Не больше - и это в худшем случае. Вайлет был уверен в своих людях, поэтому не позволял себе отвлечься на мрачные думы ни на мгновение. Ситуация ещё не вышла из-под контроля, тем более что и среди дворян нашлись те, кто помнил о своём долге перед короной. Один из них уже схватился с воином герцогини, однако, судя по тому, что Вайлет увидел, дворянка взяла с собой сильных парней: аристократа хоть и не ранили, но к каменной стене он отлетел, даже и не задев своего соперника. Сердце ударило два раза.

- Не отходи от стены! - скомандовал Вайлет, и юная королева даже не думала противиться воле своего стража.

Королевский воин сделал два шага вперёд, понимая, что возле Лацики он драться не может: слишком велика вероятность ненароком задеть её. Один удар сердца.

- Быстрее! - неистовствовала Краум. Она стояла в окружении своих людей, и никто из дворян, решивших встать на сторону юной королевы, даже не пытался добраться до неё: в руках воинов графини слишком красноречиво сверкало оружие, уже обагрённое кровью. - Схватите девчонку!

Стоило бы подивиться происходящему: королеве угрожали в королевском замке, однако Вайлет Дежчь понимал, что подобная расстановка сил - лишь временное явление. Графине стоило не идти на поводу у своего гнева, а пытаться прорываться к выходу; неужели она действительно думала, что ей позволят беспрепятственно покинуть Юуандеф? Быть может, дворянка надеялась взять в заложники Лацику - это многое объясняло.

Но первым до капитана королевской стражи добрался не один из воинов Краум, а аристократ, в этом хаосе поддерживающий позицию графини: какой-то виконт - Вайлет не помнил его имени, да и сейчас благородность крови соперника не имела никакого значения. Дворянин что-то выкрикнул, бросившись на стража королевы с мечом, однако Вайлет без проблем увернулся от нацеленного замаха и сильным ударом отправил виконта обниматься со стеной. Тот неплохо приложился по камню, однако сознания не потерял: поднимался на ноги, бормоча что-то про неслыханную дерзость, но, судя по его блуждающему взгляду, он едва ли продолжал с былой полнотой осознавать происходящее. Сердце успело стукнуть два раза.

В этот же миг Вайлету пришлось уворачиваться от куда более сильного удара: лезвие меча вражеского воина разминулось с его головой совсем ненамного. Последовал второй удар, и вновь капитану королевской стражи пришлось рисковать, до последнего момента подставляясь под чужой меч. Юноша никак не мог уйти в сторону даже на пару шагов, дабы не открыть врагам путь до Лацики, которая сейчас забилась в угол, не отводя взора от спины своего теневого советника. Что испытывала эта девушка в момент, когда её свобода и жизнь зависели от стража, чьё сердце столь ревностно хранило личные тайны королевы?

Вайлет ушёл и от следующего замаха, сумев на развороте ударить воина графини по закованному в металл корпусу; такие удары ничего бы не смогли решить, однако капитану королевской стражи нужно было отбросить соперника, потянуть время до того момента, пока свои люди не смогут пробиться сюда. Едва разминувшись с лезвием меча в третий раз, Вайлету удалось выбить ногой оружие из рук воина, в единое мгновение разбив ему нос и отправив в полёт вслед за виконтом, который всё ещё пытался устоять на ногах, хотя его значительно пошатывало. На это ушло три удара сердца.

В дверном проёме уже замелькали стражники с королевским гербом на доспехе, послышались знакомые голоса, звук сталкивающейся стали стал значительно громче; вновь поднялся крик, паника, где-то пролилась кровь, и хаос готовился явить себя во всей красе.

- Капитан! - послышался знакомый голос, однако его обладатель находился ещё настолько далеко, что даже не стоило тратить драгоценное время, чтобы смотреть в его сторону.

Вайлет метнулся к мечу, который мгновением ранее выбил из рук вражеского воина, однако ему преградили путь теперь уже два стража графини, чей голос казался всё пронзительнее, всё нервознее и безумнее. Один из них наступил на лежащий на каменному полу меч, и капитану королевской стражи пришлось отказаться от изначального замысла завладеть чужим оружием, попутно встречая удар крепким латным наручем на своём левом предплечье. Быстро развернувшись, Вайлет попытался выбить оружие нового врага, однако ему пришлось вновь уходить от удара. Полагаться на крепость доспеха капитан королевской стражи не собирался, поэтому предпочитал не рисковать, принимая скользящие удары: первый воин королевы сражался не столько силовыми ударами, сколько ловкими, мгновенными и нацеленными, оттого и не носил тяжёлых доспехов, даже кольчугу надевал лишь изредка - только наручи, способные послужить щитом.

Вайлет вновь ускользнул от удара, оказавшись за спиной у одного из воинов - это было отчаянно, однако капитан королевской стражи был уверен в своих навыках. Он приложился всей своей силой на ещё не успевшего развернуться вражеского бойца, мощным ударом ноги повалив его на товарища. Три удара сердца; не пора ли?

- Капитан! - послышалось уже где-то совсем рядом, и только после этого Вайлет решился на мгновение отвести взгляд в сторону. Сражение возле настежь раскрытых массивных дверей закипало всё сильнее, и теперь можно было не сомневаться в том, что к королевским стражам и людям графини Краум присоединились все дворянские воины: кто по команде своего господина, кто по собственному уразумению. В воздухе мелькнул меч, вложенный в тёмные ножны, и уже через мгновение оружие оказалось в крепко сжимающей его руке Вайлета.

Какое удивительное ощущение: юноше показалось, что он не просто прикоснулся к ножнам своего меча, но сама сила оружия стремительно разливалась по его телу. Всего миг, и вот уже великолепный клинок, ещё не обагрённый кровью этого сражения, готов был утолить свою жажду. Ножны отлетели в сторону, и один из тех воинов, с которыми ещё пару мгновений назад Вайлет бился голыми руками, вскрикнул, поражённый неумолимой сталью - капитан королевской стражи не собирался жалеть того, кто мог причинить вред Лацике.

Наверное, Вайлет походил на безумца в той пляске смерти, которая разыгралась, как только в его руках появился меч, и едва ли он на самом деле многим от него отличался. Капитан королевской стражи убивал одним движением - не больше одного удара сердца на врага, и каждый раз на каменный пол совещательной комнаты проливалась свежая кровь. Вайлет видел, что королевские воины уже находились возле Лацики, поэтому ринулся в самую гущу сражения.

- Не щадить тех, кто пошёл против королевы! - сейчас от него исходил не приказ, но приговор. Вайлет вырывал лезвие меча из очередного поверженного тела, бесцеремонно отбрасывая его в сторону. - Убивайте тех, кто не сдаётся, даже если это дворянин! Наш долг - защитить королеву!

Однако его люди и не нуждались в приказаниях: каждый знал, что должен делать, как следует поступить, если царственной деве угрожает опасность. Битва, разыгравшаяся в королевском замке, выходила на пик, уже намереваясь окончательно оборваться, но Вайлет продолжал собирать кровавую жатву. Его лицо, руки, одежда были покрыты брызгами вражеской крови, и даже с кончиков его тёмных волос падали крупные багровые капли. Кто-то из воинов графини пытался сдаться, бросая на пол оружие, однако капитан королевской стражи никого не щадил - кровь продолжала заливать серый камень. Вайлет Дежчь вовсе не впал в боевое безумие - он ни на мгновение не терял контроль над собой, - но просто выполнял то, что считал нужным.

Танец, где за каждым движением следовала смерть, прервался так же непринуждённо, как и начался: взгляд Вайлета уже скользил по телам убитых.

- Как вы смеете?! - завизжала графиня Краум, когда королевские стражники связывали ей руки. - Я уничтожу вас всех! Я! Графиня Отэллин Краум!

- Вы ещё поплатитесь за это! Предатели! - кричал другой дворянин, с которым обходились немногим лучше, чем с продолжающей визжать Краум и теми, кто попытался встать на её сторону в действе, что завершилось несколько мгновений назад.

- Капитан, - голос королевского воина.

- Всех в темницу, - негромко ответил Вайлет, даже не посмотрев в его сторону.

- Всех в темницу! - скомандовал воин, и выкрики и проклятия теперь уже осуждённых становились всё тише, хотя и продолжали отдавать эхом по коридорам замка. Всё происходящее казалось слишком размытым, туманным - воображение так и норовило дорисовать то, чего на самом деле не было.

Вайлет неторопливо подошёл к ножнам, лежащим на залитом кровью полу, - они тоже испачкались. Он выглядел хмурым и задумчивым; воин покрытый кровью с ног до головы казался настоящим демоном, поэтому неудивительно, что все, кроме королевских стражников, пытались обойти его стороной, однако сам он этого не замечал. Вайлет поднял ножны, мгновенным рывком смахнул кровь с лезвия меча и погрузил оружие в привычную для него темноту.

Дворяне приходили в себя достаточно быстро, хотя и находились в состоянии полуобморока. Всё произошло настолько стремительно, что они успели лишь испугаться, а битва уже подошла к концу. Не все аристократы могли спокойно переносить вид окровавленной комнаты и тел, жизнь из которых ушла до последней капли; едва ли в коридоре что-то выглядело иначе. Немногочисленные дамы утирали слёзы, обмахивались веерами, требовали, чтобы их поскорее вывели на свежий воздух, господа влезали в вялые споры, словно бы лишь для того, чтобы вновь услышать свой голос. Каждый из них мечтал покинуть Юуандеф в это же мгновение. Их удерживало лишь странное ощущение, что следует дождаться официального завершения жуткого действа, которое должно быть озвучено юной королевой.

Сама Лацика не выглядела ни растерянной, ни испуганной: всё осталось позади, а вид мёртвых тел и запах крови не могли испугать эту девушку. Вайлет медленным шагом направился к ней, опустился на колено, склонил голову, но в тот же миг королева прошла мимо своего стража, влившись в дворянскую гущу.

- Кто-нибудь ранен? - её голосок разыгрывал заинтересованность судьбой аристократов, принявших либо её сторону, либо нейтралитет. - Прошу вас, поскорее покинем эту комнату! Пройдёмте со мной, и не волнуйтесь: мои воины защитят вас, если нападение возобновится. Я хочу принести свои извинения за это ужас! Это... это действительно кошмарно.

- Вы, - заговорил кто-то из дворян. - Вы не виноваты, Ваше Величество!

- Это ужасно! - послышался голос какой-то дворянки.

- В этом нет вашей вины, - однако особой уверенности у говорившего в этом не было.

Каждый из присутствующих осознал нечто важное: с этих пор вести свои игры придётся очень осторожно. Графиню Краум и её сообщников королевские стражи увели в неизвестном направлении, как каких-то безродных преступников! И теперь у юной королевы было достаточно причин, чтобы после очередного выступления перед народом, на котором она изольёт в речах весь свой пережитый надуманный страх, казнить всех тех, кто посмел столь отчаянно выступить против неё. Это событие стало предупреждением для всех о начале действительно крупной игры.

Для Лацики всё закончилось так, словно вовсе и не начиналось - картинка из её воображения. Вайлет медленно поднялся на ноги; всё напряжение сваливалось на его плечи только сейчас, наполняя тело едва ощутимой дрожью. Воин неторопливо прикрепил ножны к поясу и вышел из совещательной комнаты, намереваясь поскорее догнать Лацику, ушедшую вместе с дворянами: он должен был охранять свою королеву, и его совершенно не волновало, что сейчас он был весь покрыт чужой кровью.

************

Вайлет Дежчь старался не влезать во внешнюю сторону игр, которые вела Лацика, однако едва ли кто-то из дворян не понимал, что он - один из главных козырей царственной девы. Юная королева не появлялась ни перед дворянами, ни перед простыми людьми без сопровождения своего верного стража. Он был тенью, псом, оружием - за спиной называть его могли как угодно, и никто при всей своей власти не мог ничего поделать с тем, что советником и первым доверенным лицом правительницы королевства является простолюдин. Вайлета совершенно не смущали откровенно брезгливые взгляды, которые бросали на него представители аристократии: ему не было дела до чужой неприязни, ведь он ощущал, что действительно необходим Лацике. Сын Айрона Дежча готов был поставить свою жизнь на кон в той партии, которую разыгрывала царственная дева, а его непоколебимость и твёрдость делали из него совсем непростого соперника. Страшного соперника.

Вечер постепенно вступал в силу, и Юуандеф вновь опустел: дворяне спешно покинули его, кроме тех, конечно, кто с этого дня становился узником королевского замка. Комедия, разыгравшаяся в совещательной комнате, теперь будоражила только самих аристократов. Стража и слуги Юуандефа относились к произошедшему так, словно в их глазах именно таковым и должно быть истинное правосудие. Лацика замкнулась в себе, как часто случалось с ней после чего-то подобного, не торопясь сразу делиться мыслями со своим теневым советником, а самого Вайлета Дежча больше интересовали не нынешние пленники королевского замка, а тот, кто был им ещё относительно недавно. Все эти дни, прошедшие с момента смерти маркиза Морры, словно бы специально пытались породить всё больше и больше вопросов, ни на мгновение не оставляющих разум капитана королевской стражи.

Как только запланированные на день встречи королевы заканчивались, она уходила в свою комнату - единственное место, в безопасности которого Вайлет был полностью уверен, ведь сам лично исследовал каждый камешек стены, каждый угол. Юноша ненавидел те моменты, когда приходилось доверять охрану царственной девы кому-нибудь другому, однако иногда подобное оказывалось просто необходимым.

Вот уже несколько дней Вайлет никак не мог избавиться от подозрений, витающих вокруг таинственной смерти маркиза. Как только королева уходила в свою комнату, её страж спешил в подземелье. Камера, ставшая для души Морры последним пристанищем, тщательно охранялась днём и ночью. Каждый свободный миг Вайлет осматривал её, пытаясь разыскать хоть какие-нибудь доказательства стороннего вмешательства в судьбу мёртвого маркиза. Он прочёсывал всю окрестную часть подземелья, уверенный, что враги могли пробраться сюда лишь тем путём, который ему оставался неизвестен - его следовало разыскать как можно скорее, ведь от этого знания могла зависеть безопасность самой Лацики. Вайлет, конечно, понимал, что Юуандеф хранит в себе огромное множество секретов, однако рассчитывал со временем узнать их все, и чем быстрее это произойдёт, тем лучше.

- Капитан, - обратился к Вайлету тот самый молодой стражник, который сопровождал его и королеву, когда они незадолго до смерти маркиза Морры спустились в тюремное подземелье замка. За эти несколько дней он успел привыкнуть к уважению, испытываемому людьми Юуандефа по отношению к теневому советнику королевы. - Приказание выполнено: все высокородные рассажены по камерам без возможности контактировать друг с другом.

- Да, - чуть отстранённо промолвил Вайлет, словно бы ещё не до конца возвратившись из мира мыслей, однако тут же добавил уже привычным тоном. - Да, я слышу. И если эти господа не замолчат в ближайшее время, то прикажи заткнуть их.

Поначалу могло показаться, что темница королевского замка ожила - давно здесь не было настолько шумно. Графиня Краум и дворяне, по своей глупости раскрывшие свою приверженность её взглядам на власть, не замолкали ни на мгновение, растрачивая силы на угрозы, проклятия, клятвенные речи о мести и наказании, которое постигнет всех, кто посмел поднять на аристократов руку. Новые пленники действительно находились далековато друг от друга, но некоторые из них надрывались с таким усердием, что эхо их воплей бродило по всей паутине коридоров подземелья.

- Как же быстро те, кто считает себя элитой королевства, забывают о манерах, - усмехнулся Вайлет. - К каждому приставлена охрана? Нам не нужно повторение истории с Моррой.

- Возле каждой камеры выставили по два стражника.

- В случае чего, сразу сообщайте мне, - капитан королевской стражи сказал это громко, чтобы его слышали все, кто находился поблизости. - Если заметите кого-то, попытайтесь взять живым, но при малейшей угрозе сразу убивайте - у нас нет времени церемониться с врагами.

Вайлет быстрым шагом направился туда, где его ожидала работа, уже не вслушиваясь в то, что отвечали ему воины. Сомнения не собирались исчезать так просто, предположения предоставляли слишком много новых оборотов, чтобы попытаться о них забыть; Юуандеф скрывал немало опасностей, однако Вайлет прекрасно понимал, что Лацика ни за что не согласится покинуть этот замок, даже если за каждым его углом её будет ожидать смерть. Капитан стражи и сам слишком сильно успел проникнуться этим местом, однако юная королева была для него намного важнее, чем чувства к немому камню стен.

- Капитан, - один из тех стражей, что несли дозор возле камеры, где умер маркиз Морра, увидев Вайлета тут же гордо выпрямился, звякнув кольчугой. Теневой советник же в знак приветствия только чуть приподнял руку.

- Что-нибудь удалось обнаружить? - обратился Вайлет к тому из воинов, что был самым опытным.

- Нет, ничего не нашли, - пожал плечами стражник, назначенный командиром этого небольшого отряда, которому было поручено не только охранять уже пустую камеру, но и внимательно исследовать соседнюю местность. - Никаких следов, вообще ничего. Быть может, и вправду никакого проникновения не было?

- Может получиться, что так оно и есть, - согласился Вайлет, - но не следует упускать из виду даже малую вероятность. Не забывайте, что от нашей работы зависит безопасность королевы и будущее Гоццара.

Командир отряда неторопливо кивнул, соглашаясь со словами парня, который лет на двадцать был моложе него.

- Ещё раз исследуйте каждый камень внешних стен, - Вайлет неторопливо открыл дверь, ответившую приглушённым скрипом. - Если кто-то и проник сюда, то лазейка должна находиться либо в камере, либо где-то совсем рядом.

Судя по торопливым шагам и звону доспехов, приказание капитана принялись исполнять без лишних слов.

"Камера оставалась закрытой, - подумал Вайлет, уже не озвучивая мысли вслух, - что может вполне свидетельствовать и о том, что убийца - кто-то из королевских воинов".

Эта мысль казалась крайне неприятной, и в неё не особо верилось, однако Вайлет сам сказал, что ни на что не следует закрывать глаза. Ему не хотелось сомневаться в собственных людях, но за все эти дни голову капитана посетило столько предположений, что некоторые из них умудрились собраться в нечто единое - за них Вайлет и цеплялся. Дверь камеры действительно была заперта, когда он с Лацикой в тот день спустился в тюремное подземелье замка: либо её и не открывали, либо имели возможность закрыть уже после сделанной работы.

Вайлет окинул взглядом камеру. Внутри ничего не изменилось с того самого дня, когда умер маркиз Морра, разве что его тело давно унесли. Капитан королевской стражи приказал, чтобы никто здесь лишний раз ничего не касался. Столь неприятное событие требовало разгадки; пусть дворянину и так грозила смерть, но от рук королевского правосудия, а не стороннего вмешательства. Морра должен был ответить на множество вопросов, однако все свои знания он утащил с собой в потусторонний мир - если бы только можно было спросить у мёртвых...

Каждый раз Вайлет Дежчь начинал обход именно с камеры. Нечто терзало его изнутри, какое-то странное предчувствие, позволяющее верить в преданность своих людей, но не доверять этим молчаливым стенам. Он медленно провёл кончиками пальцев по шершавому камню, всматриваясь в полумрак углов. Вайлет не знал, с чего следует начать поиски в этот раз и даже начинал подумывать о том, что нужно поскорее вернуться к Лацике: могло статься, что царственная дева теперь уже готова поделиться со своим стражем мыслями по поводу произошедшего в совещательной комнате.

Кому понадобилась смерть Виилака Морры? Лишь тем, кто знал, что из маркиза действительно можно вытянуть, выбить, выпытать много важной информации. Конечно, для Вайлета не было секретом, что Лацика пыталась схватить за горло не всё дворянство, а одного человека, которого подозревала во всём, что происходило и что не происходило в её жизни.

Герцог Миднатт... В случайность смерти Морры Лацика не поверила: как только королева и её страж покинули тюремное подземелье, девушка сразу же разразилась приступом негодования. Она злилась, ей было обидно и неприятно, что кому-то удалось вот так просто обвести правительницу королевства вокруг пальца - Лацика готова была обвинять во всём себя. Но не только себя: она вновь и вновь повторяла имя Кроу Миднатта, хотя и не пыталась как-то аргументировать свою непоколебимую уверенность. Вайлет знал, что в такие моменты нужно просто позволить царственной деве выговориться, выпустить эмоции, поэтому не торопился ей возражать, тем более, юноша и сам склонялся к тому, о чём говорила Лацика. Слишком быстро и аккуратно сработано - на такое вполне способны люди герцога, и Вайлет догадывался, кому именно Миднатт мог дать такое поручение. Страж королевы не забывал и о том, что раньше Юуандеф принадлежал именно герцогу: он и его люди вполне могли знать о замке то, что оставалось неизвестным его нынешним обитателям. Это действительно заставляло встревожиться.

- В чём секрет, - прошептал Вайлет, вновь проведя пальцами по каменной поверхности, - этих стен?

Он вытащил меч из ножен, не задумываясь о том, что его решение может навредить оружию - сколько ещё мечей придётся взять в руки? Вайлет выбирал наугад: получится или не получится - дело второе. Лезвие меча тускло блеснуло в полумраке, в свете почти потухшей лампы, в которой потрескивали слабые языки угасающего пламени, и в окружающей тишине могло показаться, что оружие издало едва различимый звон, быстро потонувший в атмосфере камеры подземелья. Стучать по стенам было бесполезно: и Вайлет, и стражники уже пытались, но это ни к чему не привело. Каждый раз камень отзывался одинаково, словно бы само подземелье насмехалось над смертными, попытавшимися пойти самым простым путём решения возникшей проблемы. Теперь же теневой советник королевы решил поступить иначе.

За века, что прошли с момента строительства Юуандефа, каменные блоки стен подземелья успели практически срастись, поэтому протиснуть между ними лезвие оказалось крайне непростой задачей. Однако Вайлет, не жалея своего меча, давил на него со всей силой, в каждый момент ожидая, что металл вот-вот не выдержит и сломается. Ему удалось отыграть совсем немного расстояния, когда оружие, используемое совершенно не по назначению, встретило нечто затвердевшее настолько, что человеческих сил явно не хватало, чтобы протолкнуть меч ещё немного дальше. Теперь уже пришлось приложить немалые усилия, чтобы вытащить лезвие из отверстия между каменными блоками.

Вайлет вырвал меч, и оружие вновь зазвенело в тишине, но уже громко, а не едва различимо, как немногим раньше, и этот неживой голос слабым эхом разнёсся по коридору. Юноша не вслушивался в него - шум больше не имел никакого значения.

Вайлет сделал несколько шагов вдоль стены, продолжая прикасаться кончиками пальцев к старой каменной поверхности, всматриваясь в размеренную паутину трещин на некогда идеальных блоках. Он был полностью поглощён тем, что намеревался сделать: эта игра с собственными предположениями отбивалась чем-то забавляющим, позволяющим отвлечься от проблем, что витали с внешней стороны. Вайлет выбрал случайное место в стене и повторил то, что сделал ранее: лезвие меча очень неохотно входило в стену, однако стража королевы не волновал жалобный стон металла, что норовил сломаться.

И во второй раз лезвие не смогло пройти даже на четверть своей длины, но Вайлет не оставлял попыток, переходя от стены к стене. Время бежало, но он теперь его не замечал; странное предположение полностью захватило сознание, не позволяя отвлекаться ни на что стороннее. Вайлету следовало бы уже вернуться к Лацике, переложив продолжение этой работы на совесть стражников темницы, однако вызов, который парень решился бросить не столько возможному убийце маркиза, сколько самому подземелью, явно прикрывающему следы совершённого преступления, поглотил Вайлета, заставив на время позабыть о том, что ожидало его за внешней стороной этих стен.

Он остановился лишь только тогда, когда лезвие его меча переломилось, зазвенев в последний раз. Оно так и осталось в стене, а Вайлет смотрел на рукоять с торчащим из неё металлическим обрубком - несвоевременная неприятность. Только сейчас юноша ощутил лёгкую боль в руках, почувствовал, как по лицу стекают капли пота, но он не мог позволить себе отдых.

- Меч! - громко скомандовал Вайлет, даже не удосужившись сказать что-то большее.

Уже через несколько мгновений в камеру вбежал один из стражей темницы.

- Капитан, - проговорил он, с удивлением глядя на Вайлета, чьё ещё не успокоившееся дыхание так очевидно врывалось в окружающую тишину, на сломанный меч в его руке, на обломок лезвия, торчащий из стены.

- Мне нужен меч, - теперь голос Вайлета показался немного приглушённым.

Стражник без лишних слов передал своё оружие молодому капитану, но не ушёл, а с немалым удивлением продолжал наблюдать за странными действиями своего командира. Теперь Вайлет намеревался терзать уже не стены, а потолок - в камерах он был невысоким, намного ниже, чем в коридорах темницы. Это оказалось значительно сложнее, и меч уже чуть было не сломался после первой же попытки, но в этот раз теневой советник королевы старался действовать аккуратнее. Наблюдавший за всем этим стражник не задавал вопросов, а его присутствие никак не смущало капитана: Вайлет не терялся из-за мелочей. Он осторожно вытаскивал меч, отходил на пару шагов и вновь повторял свою необычную работу, и рано или поздно его поиск должен был увенчаться успехом: в одном из углов, на стыке между стеной и потолком, лезвие прошло между каменными блоками достаточно легко. Пусть оно и не ушло по самую рукоять, однако совершенно очевидным было то, что здесь сама структура кладки чем-то отличалась, пусть и не с внешней стороны.

- Здесь, - произнёс Вайлет, вытаскивая меч. Он прикоснулся рукой к той части каменной кладки, что так его заинтересовала. - Ломайте здесь. Несите молоты, что угодно! Но сломайте эту часть стены. И быстрее!

Вайлет произнёс приказ, даже не посмотрев на стражника. Молодой капитан словно опасался, что если отведёт взгляд от камня, то его находка окажется простым наваждением.

- Все к капитану! - уже выбегал из камеры стражник, сразу принявшись исполнять приказание. - Зовите слуг, пусть несут инструменты! Быстрее!

Если в подземельях и существовали тайные ходы, то стоило лишь подивиться мастерству архитекторов и строителей, сумевших настолько надёжно их запрятать. Вайлет сразу рассудил, что времени на поиски механизма для открытия нет, поэтому решил действовать столь варварским, но, быть может, верным методом. Юуандеф... Он словно действительно бросал вызов смертным, и капитан королевской стражи мог поклясться, что ощущает на себе чей-то неживой взгляд.

Вайлет отошёл от стены только тогда, когда темница наполнилась звуками множества голосов и лязгом металла. Он не стал выходить из камеры, всё ещё находясь в состоянии молчаливой зачарованности: всё это время приказания отдавал командир отряда стражей, что находились здесь. Вайлет просто смотрел, как массивный молот выбивает из стены и потолка куски камня, как они отлетают в сторону и с громким стуком, разносящимся эхом по темнице, падают на пол.

- Здесь что-то есть! - сквозь кашель проговорил один из рабочих, ломающих стену.

- В сторону, - тут же оживился Вайлет, в единое мгновение избавившись от всех наваждений. Он оказался прав: это часть камеры действительно скрывала за стеной секрет.

- Пустота какая-то, - сказал высокий мужик с молотом в руках.

- Здесь может находиться тайный ход, - негромко ответил Вайлет, но продолжил говорить уже во весь голос. - Продолжайте ломать!

Понадобилось совсем немного времени, чтобы маленькая щель превратилась в широкое отверстие - Вайлет сумел бы протиснуться. Юноша вглядывался в темноту скрытого за стеной пространства, держа в руках лампу, но тусклый свет никак не хотел проникать далеко. Однако сомнений не оставалось: из этой камеры шёл узкий туннель.

- Всё это подземелье может быть испещрено такими ходами, - сказал Вайлет стражникам, что столпились в этой камере. Ему хотелось поскорее исследовать тайник, поэтому его руки, пристёгивающие к поясу ножны с новым мечом, едва заметно дрожали от нетерпения. Все эти дни поисков наконец-то могли увенчаться успехом, пусть даже и самого механизма, открывающего путь к этому туннелю, обнаружить не удалось. - Едва ли такой путь один. Уж слишком неправдоподобно, что тайный ход соединён только с этой камерой.

- А если настоящий вход и не здесь? - предположил один из стражей. - Может статься, что сам туннель просто проходит у этой стены.

- Может, - согласился молодой капитан. - Но отсюда туннель уходит не вдоль стены, а куда-то вглубь. Проверьте каждую стену в этом чёртовом подземелье! Разнесите всё, что покажется подозрительным! Я проверю, куда ведёт этот ход.

- В одиночку? Это может быть опасно. Одни демоны ведают, куда этот туннель ведёт.

- Без сомнения. И эти демоны убили Виилака Морру у нас под носом. В следующий раз они попытаются напасть на королеву, поэтому мы должны как можно скорее разыскать их логово и узнать... на кого они работают, - Вайлет уже зацепился руками за края полуразрушенной стены, дабы подтянуться к выдолбленному отверстию, расположенному на высоте немногим выше роста самого юноши. Один рывок, и капитан стражи уже находился в мгновенно обступившей его темноте. - С этим заданием я справлюсь и один. В темнице люди будут нужнее.

Вайлету подали заправленную маслом лампу, и он неторопливо пополз по уходящему куда-то туннелю, не растрачиваясь на излишние слова или приказы.

Передвигаться оказалось совсем непросто. Звуки теперь уже шумного подземелья очень быстро растворились в новой, плотной атмосфере. Здесь было очень тесно, темнота впереди казалась какой-то неестественной, слишком плотной. Потускневший свет масляной лампы мог разогнать её только в небольшом радиусе от себя, однако Вайлету этого вполне хватало в столь узком и ограниченном пространстве. Юноша старался передвигаться осторожно, без лишнего шума, внимательно прислушиваясь к малейшему звуку: кто знает, где и когда может оборваться этот туннель. Но вот уже прошло какое-то время, а тишину нарушало только потрескивание пламени и шорох одежды.

Чем дальше продвигался Вайлет, сильнее становилось его удивление: сложно было понять, как и где проходит этот туннель, однако теперь юноша совершенно точно знал, что от тюремного подземелья тянулась целая сеть соединяющихся воедино подобных ходов. Вайлету встретилось уже несколько ответвлений, но, судя по всему, они могли просто отходить от других камер. Через какое-то время капитан королевской стражи выбрался в главный туннель: он не петлял и был шире. Внешне этот путь немногим отличался от остальных, однако не следовало даже сомневаться, что Вайлет двигался в верном направлении. Кто-то относительно недавно был здесь. Уверенность крепчала с каждым ударом сердца: убийца маркиза Морры проник в камеру именно этим путём и с его же помощью сбежал от стражей замка. Следы на слое скопившейся за века пыли красноречиво свидетельствовали о том, что Вайлет не являлся первооткрывателем этого позабытого пути, вот только засохшая кровь, вероятно, тоже оставленная убийцей дворянина, порождала в голове всё новые вопросы.

Что ещё может скрываться в этом чёртовом замке? Кому могло быть известно, что под ныне используемой частью Юуандефа есть подобная система туннелей? Вайлет терялся в догадках, куда может привести этот путь, но все его попытки составить в воображении примерный план содержимого тюремных стен оказывались тщетными: в таком ограниченном пространстве было невозможно понять, поднимается ли туннель, уходит ли вниз или вообще проходит прямо.

Однако сколько бы Вайлет ни загадывал, лишь в одном он оказался прав: здесь всё вокруг выглядело слишком странным, подозрительным. Мрак оборвался настолько неожиданно, что капитан королевской стражи даже умудрился выронить из рук масляную лампу, свалившуюся куда-то вниз. Густая атмосфера туннеля рассеялась в единое мгновение, и Вайлет ощутил дуновение тёплого ночного ветра, принёсшего нежный аромат сада. Юноша выбрался из узкого туннеля, выпрямился в полный рост, ощущая, как уставшие мышцы вновь понемногу наливаются силой. Выроненная им лампа разбилась, масло расплескалось, и огонёк быстро потух, однако серебристое сияние, льющееся с неба, казалось более предпочтительным, нежели тот свет, что был создан искусственным путём. Оно расслабляло, успокаивало, и мысли в голове начинали постепенно проясняться, выделяя нужное, отсеивая необязательное.

Вайлет окинул взглядом заросший сад, часть стены, где так надёжно скрывался выход из каменного туннеля. По воле случая ему приходилось бывать в этом месте, однако страж королевы раньше и подумать не мог о том, что где-то здесь, в зарослях, за которыми вот уже пару веков никто не ухаживал, могут скрываться такие секреты. Но сколько скрывается ещё?

Не оставалось ни единого сомнения в том, что убийца маркиза Морры воспользовался именно этим путём, чтобы избавиться от дворянина и беспрепятственно покинуть Юуандеф: в этой части внешнего сада патрули бывали крайне редко. Но что ещё известно убийце? Какими он обладает знаниями, остающимися недоступными для самого Вайлета?

Теперь капитан королевской стражи слишком хорошо осознавал степень опасности, которую может скрывать каждый коридор, каждый закоулок старинного замка - Вайлет не имел права закрывать глаза на столь очевидную угрозу для жизни Лацики. Юноша даже не подумал о том, что следовало бы вернуться в подземную темницу, отдать новые распоряжения своим людям; он сразу же отправился туда, где в суматохе последних событий уже давно не бывал. Потоки разгорячённых мыслей бесчинствовали в сознании, притупляя любую осторожность, застилая глаза, и Вайлет толком не разбирал дороги под ногами. Он едва ли даже для самого себя мог ответить на вопрос, какими путями покинул заброшенную часть сада, в какой момент направился в западное крыло Юуандефа. В голове был туман, и всё вокруг словно бы в единый момент погрузилось в белесую дымку. Капитан стражи то шёл быстрым твёрдым шагом, то срывался на бег, и хорошо, что в этот момент его никто не мог увидеть, иначе мрачный, но взволнованный вид молчаливого юноши оказался бы способен не только насторожить, намекнув на то, что в замке произошло нечто из ряда вон выходящее, но даже испугать. Вайлет лишь на пару мгновений задержался в жилой части Юуандефа, уже погружённой в ночную тишину и темноту, чтобы раздобыть лампу: ему предстояла непростая работа, и она требовала света.

С этим жалким огоньком в руках, тут же со всех сторон атакованным густой тьмой, стоило только Вайлету ступить на первые ступени каменной лестницы, уводящей в западное подземелье, он буквально влетел в тронную залу Льяда Вери. Даже если бы в ней произошли какие-то изменения, то в нынешнем состоянии Вайлет всё равно ничего не сумел бы заметить. Эмоции рвали его изнутри, заставляя бегом взбираться по одной из лестниц, ведущих к высоченным стеллажам молчаливой библиотеки. Капитан королевской стражи был возбуждён, полностью поглощён своими действиями: если бы перед его глазами пронеслись вереницы чудовищных призраков, тени былых королей, жуткие вестники потусторонних миров, то он бы просто отмахнулся от них рукой.

На пол сразу же полетели старинные книги, нещадно сбрасываемые Вайлетом со своих мест, где им привелось пылиться столетиями в своём самозабвенном ожидании. Юноша не церемонился с тем, к чему в иное время испытал бы неподдельное уважение - сейчас всё это становилось неважным. Быть может, капитан королевской стражи ещё в заброшенной части сада испытал бы невыносимое отчаяние, осознав, какое огромное множество книг находится в этой библиотеке, но тень былой памяти спасла его: Вайлет помнил, что в далёком детстве ему в руки попалась книжка, которую на то время он равнодушно поставил на место. Юноша знал, что на полке одного из ближайших стеллажей находится то, что может помочь ему защитить Лацику: потрёпанные желтоватые листки с чертежами замка. Верны они или же нет - это предстояло выяснить; если на них окажется прорисован лабиринт подземных туннелей, то им действительно стоило доверять. Но куда же, чёрт возьми, запропастилась эта книга?

Время бежало, день сменялся днём, и каждый из них обещал подарить королевству очередную громкую новость. Какой-нибудь случайный путник, мимоходом оказавшийся на землях Гоццара, даже не зная обо всех тонкостях жизни этого государства, сразу бы заметил, что под гоццарским летним небом всё явственнее ощущается нарастающее напряжение. Королевская власть, дворянство, простой народ и армия - четыре силы, которые могли не только изменять уже устоявшееся, но и изменяться. Воздух Гоццара словно бы дрожал в ожидании неминуемого: рано или поздно напряжение перерастёт в нечто масштабное, историческое. Однако оставалось только предполагать, когда разразится гроза, и что послужит причиной первого громового раската.

Лацика не смущалась той власти, которая пожаловала в её руки: она пользовалась ей настолько неприкрыто, насколько это вообще было возможно. Казалось, что юная королева вполне могла стать той, кто и отважится на первый бросок. Она открыто насмехалась над дворянством, постепенно продвигая указ о том, что за монархом должно закрепиться право не только судить любого из своих подданных, но и единолично принимать решения обо всех реформах в королевстве. Для аристократии подобное поведение царственной девы казалось немыслимым верхом наглости: Лацика пыталась окончательно вогнать представителей благородного сословия в рамки своего мифического правосудия. Подобные планы королевы вызывали не просто потоки возмущения, но откровенное недовольство и ненависть.

Карты Лацики дворяне били своими козырями: для многих пришлось решиться на это почти сразу, ведь девушка действовала крайне мудро, играя не со всеми сразу, но с каждым по отдельности. Морра оказался не единственным дворянином, осуждённым королевой: прошло не так много времени с момента выступления Лацики перед народом на главной площади Релиренса, однако уже более двух десятков высокородных аристократов постигло правосудие правительницы Гоццара. Каждый раз юная королева лишала осуждённых всего имущества, высылала куда-нибудь подальше возможных мстителей или же совсем избавлялась от них, если те, по её мнению, действительно в будущем могли представлять угрозу. Однако всё это Лацика реализовывала вовсе не бездумно: девушка тщательно продумывала каждый свой последующий шаг, прекрасно осознавая их отчаянность и возможную опасность. Едва ли кто-то не понимал, что за подавляющим большинством дворян Гоццара, а тем более самыми богатыми и влиятельными, числилось не одно деяние, требующее немедленного наказания по законам королевства. Это казалось очевидным в отношении людей, чьи руки были по локоть в крови, а души поглощены грязью той политики, вести которую привыкли аристократы. Однако судья обязан был иметь на руках хотя бы тень от доказательств вины, дабы на глазах народа обернуть её чем-то совершенно неоспоримым, очевидным; Лацика ещё только постигала это волшебство воплощения, однако ученицей она явно оказалась очень способной.

Но всё же юная королева пока что бродила на мелководье, и Морра был единственной крупной рыбкой, которую удалось поймать в свои сети царственной деве. Маркиз оказался первой жертвой правосудия Лацики, и неожиданность произошедшего, непредсказуемость, позволили ей пойти на крупный риск с первой же карты; теперь же следовало немного притормозить, дабы не угодить в одну из тех ловушек, что были уготованы для неё. В их существовании королева не сомневалась: с каждым её шагом они становились всё опаснее, количество их неуклонно росло. Но этого следовало ожидать, а всё, что ожидаемо, в глазах Лацики не казалось неразрешимой задачей.

Главным козырем юной королевы оставалась народная поддержка. Простой люд, который постепенно начинал ощущать действие не только королевского правосудия, но и тех реформ, которые Лацика пыталась поскорее внедрить в жизнь королевства, не жалея на это ни собственных сил, ни золота, загорался внутренней уверенностью, а не только мимолётными эмоциями. Правительница Гоццара старалась теперь как можно чаще показываться на людях, хотя после любой подобной вылазки из Юуандефа она ощущала себя совершенно разбитой и обессиленной. Но игра, в которую девушка отважилась влезть, требовала немалого количества жертв с её стороны.

Становилось всё опаснее, но это были уже проблемы Вайлета - ещё одна из множества его проблем. Теневой советник стал руками королевы; его собственные, казалось, от крови не отмоются уже никогда. Но это не имело для него никакого значения. Вайлет Дежчь выбивался из сил, однако никогда не показывал усталости; он оставался тем, на кого Лацика действительно могла положиться, и осознание этого служило для юноши пусть и эгоистичным, но стимулом, позволяющим выжимать из себя всё, что только было возможно. Он беспрекословно исполнял все приказания царственной девы, которая одним своим взглядом могла заставить распуститься крылья за его спиной, хотя взлететь ему никак не удавалось: чужая кровь притягивала к земле. Вайлет раскрыл для самого себя свою настоящую сущность: он не стал уничтожающим орудием - всегда был таким. Эти мысли время от времени посещали теневого советника королевы, готового броситься в пламя, если то потребуется для того, чтобы Лацика оказалась ещё немного ближе к осуществлению всего задуманного. Вайлет бросился бы без колебания, однако обязательно бы выжил, ведь кто ещё, кроме него, сумеет защитить юную королеву Гоццара?

Но Вайлет Дежчь никогда не действовал слепо, никогда не исполнял приказания Лацики бездумно. Он не мог устоять перед ней, не мог воспротивиться её даже самым отчаянным желаниям, однако всё же оправдывал то, что за спиной его называли не только оружием и стражем королевы, но и советником: Лацика приказывала, Вайлет предлагал наилучший путь решения, и девушка действительно вслушивалась в слова хранителя тайны её сердца. Однако когда в голову царственной девы били капризы, даже её теневой советник ничего не мог поделать; он всё ещё не мог понять её самые глубинные мысли, и это заставляло его злиться на самого себя.

Простой народ действительно проникался деяниями, идущими от имени королевы. Конечно, им не могло не понравиться то правосудие, которое Лацика вершила над дворянством. Подданные королевства ненавидели аристократию, обвиняли именно её представителей во всех своих бедах, и юной королеве оставалось только использовать это в свою пользу. В глазах простых людей она была своеобразной мученицей, настрадавшейся от носителей благородной крови ничуть не меньше остальных гоццарцев, и это превозносило деву ещё выше: перед ней хотелось не просто преклонить колено, но служить ей. Юуандеф новыми слугами наполняться не спешил, и виной всему была не только дурная слава замка, но и нежелание самой Лацики, чтобы людей в замке было больше, чем требовалось; численность же королевского войска росла с завидной скоростью. Обеспечение безопасности замка полностью лежало на плечах Вайлета, поэтому он самолично отбирал лучших воинов в гвардию Юуандефа.

Решительные действия со стороны дворянства не могли показаться необоснованными, ведь королева выкладывала на стол всё новые карты, не переставая при этом насмехаться. Те, чьи нервы не выдерживали первыми, мгновенно оказывались причастны к какому-либо преступлению против Гоццара, против народа королевства, и это становилось известно во всеуслышание. Люд требовал наказания этих дворян, и Лацике оставалось только, разведя руками и мило улыбаясь, приказать схватить преступников. Казалось, что у девчонки есть отдельные козыри против каждого представителя аристократии. Это настораживало, но и выводило из себя: те дворяне, кто не блистал особым умом, но зато отличался горячностью и уверенностью в своей неприкосновенности, оказывались в сетях, расставленных людьми юной королевы. Находились и такие, кто поддерживал Лацику: либо новые дворяне, кому был недавно пожалован титул, либо те, кто не мог похвастать древностью крови и богатством.

Однако этого было слишком мало, чтобы одержать верх над всем дворянством. Аристократы Гоццара до сих пор не могли найти общего языка внутри своего сословия, и, если не считать маркиза Морры, то все остальные осуждённые королевой относились к дворянским фракциям, представители которых были далеко не самыми влиятельными. Герцог Миднатт вместе с его окружением хоть и был немного удивлён первым отчаянным ходом Лацики, но продолжал наблюдать со стороны с едва заметной пренебрежительной улыбкой: если девчонка и вправду думала, что таким образом могла как-то повлиять на расстановку сил в королевстве, то она жестоко ошибалась. Конечно, её стремительно возрастающая народная любовь представляла некоторую сложность для дальнейшей реализации планов Кроу Миднатта, однако настоящей угрозы от наглой девицы не могло последовать. Чем больше она пользуется собственной мнимой властью, тем больнее окажется её падение. Народная любовь - явление невечное, размытое, и ожидать постоянной поддержки едва ли стоило. Эмоции рано или поздно пройдут, наспех созданные реформы начнут расходиться по швам сразу, как только закончатся деньги осуждённых дворян, а обвинять во всех грехах аристократию вечно Лацика не сможет. Герцог не торопился в своих решениях, он просто терпеливо реализовывал всё то, что было им задумано. Кроу Миднатт очень категорично относился к тем дворянским фракциям, которые ратовали за то, чтобы юная королева была немедленно убрана с политической карты: они намеревались оборвать династию Ноктэ, однако пока что это было совсем не на руку самому герцогу. Миднатт не церемонился с наглецами, смеющими идти против его воли, поэтому давил их сразу, как только понимал, что их слова вскоре могут превратиться в действия.

С точки зрения герцога, всё шло если и не идеально, то вполне неплохо: Лацика не могла помешать его планам, а навести порядок среди аристократов для Кроу Миднатта не представляло какой-либо сложности. Конечно, были и те дворяне, которые могли поставить палки в колёса, и именно их действий настороженно ожидал герцог, однако до сей поры они предпочитали, как и он, просто наблюдать.

Миднатт с издевательским умилением смотрел на народ, выкрикивающий имя Лацики, ведь на востоке королевства, где сейчас решалась судьба части земель Гоццара, воины выкрикивали имя его сына, а армия представляла собой куда более решительную и опасную силу. Мнение простого люда вполне можно было изменить, тем более что люди герцога уже занимались тем, что сеяли слухи, порочащие юную королеву: о кошмарах, творящихся в подземельях Юуандефа, о жестокости юной правительницы, которая, без сомнения, рано или поздно от дворянства переберётся на остальных гоццарцев, о порочной связи царственной девчонки с Вайлетом Дежчем, всегда и всюду появляющимся вместе с ней. Подобные слухи уже ходили в народе - оставалось только подхватить, позволить им обрасти некоторыми иными подробностями, и вот уже далеко не все на площадях выкрикивали имя правительницы королевства с прежней искренностью.

Конечно, армия являлась несколько обособленной силой, ведь она уже воевала с врагом, и с врагом, который действительно таковым являлся. Йестин ни в коем случае нельзя было назвать слабым соперником: численность их войска превосходила гоццарское, на их стороне оставались десятилетия славных побед, когда Гоццару приходилось только лишь отступать, прикрываясь стыдливыми мирными договорами, которые скорее узаконивали йестинский грабёж земель своего западного соседа, нежели ограничивали его. Теперь же гоццарцы могли дать отпор врагу, у них появилась возможность вернуть обратно свою территорию. Новые командиры, оказавшиеся не только решительными и отчаянными людьми, но и осторожными, когда этого требовала ситуация, постепенно увеличивающиеся размеры финансирования армии, патриотическая пропаганда среди мирного населения, направленная на увеличение численности войска - подобное не могло не сыграть свою роль. Козни королевской власти, направленные против дворян, пока что играли на руку военному фронту королевства: конфискованное имущество разжиревших аристократов шло не только в королевскую казну и на реализацию важных реформ, но также на материальную поддержку воинов и их семей. Нельзя было сказать, что результат последовал незамедлительно, ведь и на стороне Йестина, этого воинственного государства, находились опытные воины и военачальники, однако Гоццар понемногу оттеснял врага со своих земель, играя не столько на масштабности наступления, сколько на закреплении за собой отвоёванных территорий. Такими темпами война ещё только приближалась к решающим сражениям, однако гоццарское войско уже могло похвастать немалыми достижениями, которые в силу бесславности последних десятилетий могли показаться просто огромными. Едва ли кто-то не понимал, что вскоре оба воюющих государства пойдут на риск, решатся на череду битв, которые и ответят на вопрос, кому править на восточных землях Гоццара: истинным хозяевам или же захватчикам, которые и так не один год пользовались природными богатствами не своей территории.

Все готовились к решающим этапам войны, и казалось, что они уже вот-вот наступят. Воины каждый день просыпались с мыслями, что, быть может, именно сегодня им скажут, когда состоится генеральное сражение, мирные жители - с желанием поскорее разузнать последние новости: а не началась ли уже где-нибудь битва, от которой лучше бежать, нежели спокойно дожидаться благоприятного исхода.

Гоццар жил ожиданием войн: внутренней и внешней.

**********

Алексис Миднатт спешил от Рузерштама к Юуандефу: перед тем, как предстать перед королевой, он должен был во всём отчитаться перед отцом. Теперь на маркизе не было доспехов, и ему невольно казалось, что лошадь не просто скачет, но летит. Красоты окружающей природы не имели для Алексиса особого значения, он вновь был погружён в собственные мысли, не позволяющие ему сойти с пути, выбранного за него уже давно.

На востоке королевства наступил период затишья, которое, без сомнения, предвещало настоящую бурю, что вскоре разразится в войне Гоццара и Йестина. Гоццарская армия закреплялась на части отвоёванных территорий, копила силы для решающего броска, который мог изгнать чужеземцев с родных земель, позволив не только вернуть себе потерянное в хаосе десятилетней давности, но и то, что оказалось захвачено врагами намного раньше. Однако для этого следовало захватить три крепости: Рамансфор и Критфорт, оказавшиеся в лапах йестинцев при падении предыдущего короля, и Клалц, бывший Лишельд, который принадлежал вражескому королевству вот уже три четверти века. Впервые за долгое время Гоццар был готов к решительным военным действиям, которые в дальнейшем вполне могли из освободительных перерасти в наступательные, но об этом пока что предпочитали особо не говорить - не спугнуть бы удачу, которая, казалось, совсем успела позабыть о том, что следует быть справедливой по отношению ко всем.

Гоццарская армия подразделялась на пять полков: передовой, основной, сторожевой, засадный и королевский, численность которого значительно возросла за последнее время. Сами полки состояли из разведывательных отрядов, конницы, пехоты и артиллерии, использующей в основном баллисты; внутри полковых отрядов происходило разделение на дворянские. В зависимости от самого полка варьировалась численность боевых единиц в каком-либо конкретном виде войск. Людей с магическими способностями в Гоццаре было немного, поэтому их зачастую даже не разделяли на отряды, но всё же гоццарские маги доставляли немало проблем врагу.

Маркиз Миднатт с воинами своего фамильного герба служил в сторожевом полку, однако после ряда побед под его командованием оказались и несколько других отрядов, не принадлежащих какому-либо дворянину: численность его солдат неуклонно росла, тем более что он быстро зарекомендовал себя, как отличный командир. Затишье предоставило возможность перевести дух, подготовиться к серьёзным осадам, к сражениям, которые позволят определить владельца земель, известных своими природными богатствами. Алексис уже давно готовил своих воинов к тому, что вскоре придётся выжать из своих возможностей всё, дабы единым броском выгнать врагов со своей земли, иначе затяжной войны Гоццару, уступающему своему восточному соседу в экономическом плане, не выдержать. Рамансфор, Критфорт или Лишельд, переименованный йестинцами в Клалц - осада какой из этих крепостей может выпасть на долю сторожевого полка? Алексис не торопился загадывать, однако каждую свободную минуту брался за доступные ему чертежи замков, дабы в дальнейшем оказаться подготовленным к взятию того, что принадлежало Гоццару по праву.

На днях Алексис получил приказ незамедлительно явиться в Юуандеф, однако всю дорогу маркиза больше занимали мысли о взятии крепостей, нежели причины, по которым королева хотела его видеть. Отец, как и всегда, настораживал, предупреждал; в Рузерштаме герцог говорил не столько о тех делах, что приключились в королевстве за время отсутствия Алексиса, сколько о его предстоящей поездке в Юуандеф. Кроу Миднатт не сказал своему сыну ничего из того, что тот уже знал, однако вновь и вновь повторял, что королева попытается использовать всё, дабы отдалить регента от трона. Герцог в очередной раз дал Алексису понять, что во главе Гоццара должен быть тот, кто сумеет привести его к победам, а не деятель-реформатор, чьи реформы настолько недальновидны, что приведут к краху всей системы через несколько лет. Доводы отца были разумными, обоснованными, и маркиз безмолвно соглашался с властным родителем. Алексис видел просчёты королевы уже в том, что она не торопилась отдавать приказ о наступлении: осаждающим, конечно, не следовало торопиться, однако категорически нельзя было позволить осаждаемым подготовиться к обороне замков. Йестинцы могли успеть выдумать что-нибудь, успеть подвести ещё войска - этого никак нельзя было допустить. Алексис считал, что именно сейчас следует рисковать, Лацика же явно опасалась потерять в одном броске слишком многое.

Путь от Рузерштама к Юуандефу был хорошо знаком, и окружающие виды уже не могли отвлечь или впечатлить маркиза, эмоции для которого дважды по одному и тому же поводу бывали невероятной редкостью. Он ехал и размышлял; мир погружался в туман, но Алексис этого не видел. Маркиз отдавал себе отчёт в том, что, несмотря на все слова отца, он не испытывает к Лацике той неприязни, которую так активно выражало в её адрес дворянство - ему было всё равно. Алексиса не волновала девчонка, надевшая на себя корону Гоццара, но он понимал, что у королевства должен быть сильный правитель, способный держать государство на плаву, а не тащить на дно. То, что сейчас творилось вокруг, представляло собой такое средоточие хаоса, что маркиз не спешил с выводами по поводу нынешней королевской власти. Как регент, будучи старше Лацики, ему уже приходилось участвовать в обсуждении вопросов государственной важности, утверждать указы, но война всё изменила в его жизни, и из грязи внутренней политики он попал во внешнюю, которая казалась для него гораздо более понятной.

Поначалу маркиз намеревался воспользоваться дорогой, ведущей через Релиренс - ему хотелось взглянуть на город, в котором он не бывал несколько лет, - однако Алексис всё же не стал терять времени и проехал его стороной. Что изменилось в Релиренсе, о чём говорят там теперь? Когда-то этот город позволил Алексису Миднатту, ещё совсем мальчишке, определить тот путь своей жизни, по которому ему предстояло идти. Нет, не определить - свыкнуться с тем, что было выбрано за него. Однако не только свыкнуться, но и оценить по достоинству: выполняя приказы отца, Алексис не шёл против себя, ведь он со многим был согласен.

Но всё же Релиренс остался позади - не в этот раз. Нынешние дела не требовали отлагательств, а Алексис не был уверен, что разговоры большого города не сумеют его задержать. Время постепенно приближалось к вечеру, а маркизу не хотелось прибыть в Юуандеф ночью.

Алексис ехал без сопровождения. Для дворянина это могло показаться странным, однако маркиз Миднатт не опасался нападения, ведь в последнее время вблизи королевского замка было много патрулей стражников, да и не хотелось ему привлекать к себе лишнее внимание. Во всаднике, закутанном в плащ, едва ли кто-то из простых обывателей мог узнать сына герцога, и это было ему только на руку. Ему было на руку, что, будучи основным оружием герцога Миднатта, он всё равно оставался в тени, в стороне от дел.

Патрули, попавшиеся на пути маркиза, и стражники у ворот замка сразу узнавали Алексиса. Судя по всему, они были оповещены о его прибытии, но ничего не говорили и не спрашивали, ограничиваясь только приветствиями, хотя и до них дошли новости о военных делах на востоке королевства.

Юуандеф встречал Алексиса с присущим ему величием и молчаливостью. Поднимаясь по старым каменным ступеням, ведущим к парадному входу в замок, маркиз ощутил нечто похожее на лёгкую тень волнения: казалось, что ему предстояла встреча с чем-то близким, но позабытым в суматохе событий. На фоне разукрашенного закатными красками вечернего неба Юуандеф выглядел ещё более таинственно, нежели при дневном или утреннем свете, но совсем не так пугающе, как ночью. Алексис никогда прежде не замечал этого воодушевляющего великолепия: замок, который с самого рождения был его темницей, раньше казался вполне обыденным и непримечательным, однако теперь маркиз Миднатт мог сравнивать его со всем тем, что привелось ему повидать. Нигде больше не было такой атмосферы, которая царила здесь; нигде больше смерть не ощущалась настолько очевидно, как то происходило в Юуандефе. Алексис вновь видел следы крови и мёртвые тела, которые никто больше видеть не мог, до него доносился мертвенный шёпот, неслышимый для живых людей. Маркиз ощутил подобие желания вновь очутиться в подземной тронной зале, побыть в окружении тех, кто когда-то правил королевством. Почему больше нигде нет такой странной, неживой атмосферы, которая наваливалась всей своей тяжестью на Алексиса, стоило ему только ступить на первую ступень лестницы? Маркиз не задавался подобными вопросами, но всё воспринимал, как нечто неотъемлемое.

Маркиз Миднатт вошёл в тронный зал, где, как ему доложили, Лацика в данный момент принимала кого-то из дворян, заведующих торговлей между Гоццаром и королевствами с запада и юга.

- Я против того, чтобы увеличивать размер пошлины с чужеземных торговцев, - сладостный голосок юной королевы слышался ещё за пределами залы. Она стояла возле огромного стола, заваленного картами, какими-то документами, книгами, склонившись над чем-то, и в её речи очевидно проскальзывало недовольство. Высокородные чиновники, находящиеся подле неё, обменивались растерянными взглядами. За спиной Лацики стоял Вайлет Дежчь с суровым, но безучастным к происходящему видом: он сразу же заметил вошедшего в тронную залу маркиза, и взгляд его уже не отпускал Алексиса ни на мгновение. - Неужели вы думаете, что им больше некому предложить своё сотрудничество? Гораздо больше выгоды Гоццар сможет получить, если наше королевство будет интересно чужеземцам, как новый рынок. Высокие же пошлины только отпугнут их.

- Но, Ваше Величество, - запротестовал один из чиновников, - Гоццар воюет! Нам нужны деньги, и откуда же их достать?

- Явно не путём грабежа тех, с кем мы пытаемся оставаться в состоянии не только мира, но и взаимовыгодного сотрудничества! - Лацика намеревалась ещё что-то сказать, однако девушка увидела Алексиса и сразу замолчала.

- Ваше Величество, - проговорил маркиз, опускаясь на одно колено, - Алексис Миднатт прибыл по вашему приказу.

- Маркиз, - зашептались между собой чиновники, явно не ожидавшие увидеть здесь того, чьё имя так громко звучало на востоке королевства.

- Милорд.

- Алексис! - Лацика совершенно бесцеремонно выкрикнула имя маркиза, бросившись к нему, чем несказанно удивила всех присутствующих. Вайлет рванулся, чтобы остановить её, однако его рука замерла, так и не коснувшись девушки; он остался стоять возле усыпанного картами и пергаментом стола, рядом с чиновниками. Королева же обняла стоящего на одном колене Алексиса, словно для неё это ничего не стоило. - Я ведь просила тебя называть меня по имени. Ты имеешь на это право, ведь мы родственники.

Маркиз Миднатт был единственным, кто во всей этой ситуации оставался невозмутимым. Наверное, он даже ожидал подобного приёма, и просьба Лацики его совсем не смущала: он мог исполнить её прихоть. Девушка прижималась к Алексису, обнимая его своими тонкими руками, и со стороны вполне могло показаться, что она действительно рада видеть маркиза.

- Как хорошо, что ты здоров, - произнесла она, в единый миг отпрянув от Алексиса, который продолжал стоять перед ней на одном колене. Королева смотрела на регента сверху вниз, и во взгляде её голубых глаз читалась неприкрытая заинтересованность. - Это очень-очень важно. Я наслышана о твоих подвигах, и мне лестно, что гоццарскую армию к победе ведёт такой человек, как ты, Алексис.

- Я не главнокомандующий всей армии, - чуть заметно хмыкнул маркиз. - Под моим командованием только несколько отрядов.

- Именно для разговора об этом я и приказала тебе явиться сюда! - Лацика картинно отошла на пару шажков в сторону, словно бы вела танец, а не разговор. Она окинула взглядом всех присутствующих в тронной зале, однако Вайлета специально пропустила, вновь остановившись на Алексисе. - Алексис, ты и сам прекрасно понимаешь, как важна для Гоццара победа в освободительной войне.

- Только лишь освободительной? - Алексиса не волновало то, что он перебивал Лацику, не позволяя ей продолжить разговор так, как она того хотела, как было ею задумано.

- Не будем загадывать наперёд, - царственная дева предпочла увернуться от ответа, однако в её словах не промелькнуло ни тени обиды на то, что ей не позволили сказать всё с самого начала.

- Разумно. Победы гарантировать не может никто.

- Я хочу доверить тебе это решение.

- Мне?

- Конечно же! Я не знаю никого другого, чьё имя в такой кратчайший срок стало почитаемо среди воинов. На мой взгляд, их воодушевление очень важно: им нужен командующий, действительно способный привести их к победе. Мои познания о войне ограничены лишь книгами и отчётами о прошедших сражениях, поэтому я не вправе решать то, о чём лишь только смутно имею представление. Вы со мной согласны?

Вопрос был задан уже не Алексису, а всем, кто присутствовал в этой зале. Поначалу чиновники, очень внимательно наблюдавшие за этой сценой, растерялись, не ожидая, что кто-то спросит их мнения.

- Д-да, - пролепетал один из них, едва ли сам осознавая, с чем именно соглашается. Он просто соглашался с королевой.

- Несомненно, - второй ответ оказался уже более уверенным.

- Многое зависит от этой войны. Нам нужно вернуть восточные земли!

Вайлет же просто молчал: мнения безродного слуги сейчас никто не спрашивал - он понимал это. Страж королевы не отводил взора от Алексиса, который выглядел столь непринуждённо, словно речь шла о какой-то сущей мелочи, а не о войне, результаты которой теперь во многом зависели и от его решений.

- В таком случае, мне кажется, что какие-либо колебания неуместны, - Лацика вновь подошла к маркизу, легонько дотронувшись до его плеча. - Алексис Миднатт, я назначаю тебя главнокомандующим армии Гоццара; присутствующие в этой зале подтвердят законность моих слов. Любые церемонии излишни - мы не в тех условиях, чтобы тратить время на условности. С этих пор королева может только лишь советовать, но не решать. Алексис, отныне пять полков, в том числе и королевский, напрямую подчиняются тебе до конца этой военной кампании с Йестином. Ты должен изгнать врагов с восточных земель королевства, вернуть Гоццару Рамансфор, Критфорт и Лишельд.

- Как прикажете.

- Достопочтенные господа, - обратилась Лацика с обезоруживающей улыбкой к завороженным происходящим чиновникам. - Мой дальнейший разговор с маркизом будет иметь первостепенную государственную важность. Полагаю, вы понимаете, что сказанное должно оставаться в тайне. Мы продолжим нашу беседу утром. Надеюсь, вы не откажетесь от моей просьбы провести эту ночь в королевском замке. Вас проводят до комнат.

- Да-да, конечно, Ваше Величество, - чиновники, явно желавшие услышать продолжение разговора до самого конца, вынуждены были откланяться и покинуть тронную залу. Но с какими взглядами они уходили, с какими чувствами! Подумать только, Лацика только что официально передала право командования всей армией своему главному сопернику за трон! Королева во всеуслышание признаёт, что ей необходима помощь регента! Наверное, они бы предпочли не оставаться в Юуандефе, а скорее растрезвонить новость по всему королевству.

Оставшиеся в тронной зале провожали ошарашенных произошедшим чиновников в полном молчании: юная королева смотрела куда-то в сторону, Алексис смотрел на Лацику, Вайлет же не сводил взгляда с маркиза. Страж царственной девы даже и не подумал, что и ему следует остаться в стороне от разговора королевы и регента. Вайлет оставался тенью, которая должна быть посвящена во все государственные дела.

Лацика... Какую игру она вела? Маркиз смотрел на эту хрупкую девушку, в которой затаился дьявольский ум, и не мог понять, что именно скрывается за всеми её действиями. Собственно, Алексис Миднатт никого бы не смог понять, однако именно Лацика умудрялась притягивать его мысли. Быть может, причиной тому послужило некоторое расхождение между словами отца и собственными искромётными ощущениями? Герцог говорил о том, что королева попытается убрать Алексиса любой ценой, что она не поскупится в средствах, что от этой девчонки можно ожидать только предательского удара в спину, и едва ли он ошибался. Кроу Миднатт не сомневался в том, что его сын, как послушная марионетка, запомнит каждое его слово, каждое предостережение - герцог взрастил идеальное оружие, не способное любить даже собственного родителя. Однако, несмотря на это, какие-то черви терзали разум Кроу Миднатта, иначе он не пытался бы так настойчиво ограничивать любые пересечения Лацики и Алексиса: герцог всегда их разводил по разным сторонам в Юуандефе, чтобы они даже видеть друг друга не могли, а потом и вовсе уехал вместе с сыном в Рузерштам. Алексису вовсе и не нужно было общение с юной королевой, однако озабоченность отца слишком бросалась в глаза для этого холодного мальчишки; он видел, но не понимал. Герцог всё же опасался, что Лацика найдёт путь к сердцу маркиза? Но ведь это было невозможно.

Однако Алексис не стал бы отрицать, что происходящее в голове девушки действительно интересует его. О ней говорили много странностей, особенно среди дворян, однако здесь и сейчас, стоя перед Лацикой на одном колене, маркиз видел юную королеву, которая действительно либо думала о судьбе королевства, либо делала вид, что взволнована ей. Она на глазах у свидетелей признала, что ещё не способна контролировать все сферы власти, открыто передала управление войском Алексису. То, что Лацика посылала маркиза Миднатта на войну, не казалось удивительным: где ещё, как не на поле боя, существовала весомая вероятность смерти? Однако королева не сказала ему идти в бой в первых рядах, вести свой отряд в самую гущу сражения, а напротив - предоставила право вообще наблюдать за всем со стороны. Судьба Алексиса зависела только от него самого.

- Я надеюсь, - негромко заговорила Лацика, продолжая смотреть в сторону. - Я очень надеюсь, что ты вернёшься живым.

- Смерть на войне выбирает тех, кто ей понравился, не обращая внимания на желания и мольбы, - ответил маркиз. Царственная дева вновь забирала нить разговора в свои руки, и Алексис решил просто наблюдать, к чему она попытается его привести. В наличии же какого-то подвоха он не сомневался.

- Гоццар устал жить без героев, они нужны ему, - Лацика посмотрела на Алексиса, и маркиз почувствовал, как нечто зазывающее промелькнуло в её взгляде. Девушка подошла к раскрытой карте, лежащей на столе, и предложила новому главнокомандующему последовать за ней, что Алексис и сделал. - Мы должны победить в этой войне.

- Иначе и не было смысла воевать.

- Что ты намерен предпринять? Попытаться захватить все три крепости сразу?

- В нашем распоряжении не так много времени, как может показаться, - Алексис указал на местонахождение на карте Рамансфора, затем перевёл внимание на Критфорт. - Здесь мы выступим по двум направлениям: их нужно взять как можно скорее, поэтому войско разделится. Прогнать йестинцев оттуда будет гораздо легче, чем из Клалца, где они уже успели прижиться. На восточных землях королевства давно уже идёт партизанская война; особого успеха она не снискала, однако врагу не удалось там закрепиться окончательно. Близ Клалца же гоццарцев уже лет пятьдесят как не осталось, поэтому мы будем наступать с уверенностью, что собираемся отвоёвывать своё, йестинцы же станут защищаться так, словно мы вторглись на их территорию для того, чтобы отнять принадлежащее им.

- Там потребуется вся армия?

- Да. Если после Рамансфора и Критфорта останутся те, кто может держать в руках оружие.

- Это всего лишь две крепости.

- Мы не можем позволить себе затяжную осаду, - Алексис указал на юго-восточную границу, вблизи которой не так давно состоялось масштабное сражение. Критфорт находился совсем неподалёку от этого места. - Осаждать Рамансфор в некоторой степени удобно: местность гористая, поэтому мы сможем приготовить огромное количество ловушек на тот случай, если к крепости поспешит йестинское подкрепление. Однако Критфорт расположен на равнине, и битву в чистом поле выдержать будет крайне проблематично, ведь на стороне Йестина численное преимущество. Быть может, они сразу подтянут все силы к Клалцу или же... попытаются помешать захватить нам Рамансфор и Критфорт.

- Это всё, - проговорила Лацика, явно сбитая с толку или же пытающаяся показаться таковой, - очень непросто.

- Придётся рискнуть. На Рамансфор двинется только основной полк, на Критфорт - передовой, сторожевой и королевский. Засадный будет находиться меж крепостями на тот случай, если на одном из направлений потребуется помощь. Я возглавлю сторожевой полк и всю осаду на Критфорт. Но для принятия окончательного решения необходим военный совет: есть командиры, которые разбираются во всех тонкостях лучше меня.

- Пусть будет так, - согласилась Лацика, слегка пожав плечами. Она отошла от стола и уселась на трон, возле которого уже стоял Вайлет, не проронивший за всё это время ни слова. - Удача не имеет права оставить нас в такой сложный момент.

- К сожалению или к счастью, удача ничего никому не должна, - Алексис даже позволил себе тень насмешки в голосе. - Следует полагаться лишь на крепость мечей и доблесть воинов.

- Мне остаётся только согласиться с тобой, брат, и... Я хотела задать тебе вопрос, - девушка повернулась к Вайлету и произнесла. - Что с землями маркиза Морры?

- Теперь у них нет владельца, - коротко ответил страж королевы, чуть склонив голову.

- В таком случае, Алексис, есть ли среди твоих воинов люди, достойные награды за свою доблесть?

- Оберт Миккерт и Тэ Ревик, - после непродолжительной заминки ответил маркиз.

- Они дворяне?

- Нет.

- Прекрасно! - Лацика даже хлопнула в ладошки. - Вайлет, подготовь к завтрашнему дню указы с тем, что этим достойным господам пожалована земля и титулы баронов. Надеюсь, - теперь девушка обращалась к Алексису, - они не откажутся от королевской награды?

- Они почтут это за честь.

- Вот и славно, - Лацика улыбалась Алексису так, что Вайлет невольно дотронулся до рукояти своего меча - невыносимо. - И этот вопрос мы решили. Но...

"Почему? Почему?!" - этот вопрос сводил Вайлета с ума, съедал изнутри, пытался вырваться наружу, изничтожив душу, разорвав плоть. Он не мог отвести взора от Алексиса, который на него так ни разу и не взглянул. Каждый раз, когда Вайлет видел маркиза, он задавался одним и тем же вопросом: почему подземная тронная зала Льяда Вери принимала Алексиса так, как не принимала Лацику? Почему зала первых королей никогда не реагировала на появление в ней царственной девы с той неизведанной, странной силой, какая пробуждалась в ней с приходом Алексиса? Ведь Вайлет собственными глазами видел, пусть и было это давно, что маркиз заставлял оживать подземную обитель, наполняться таинственной силой, которая, словно свита, сопровождала Алексиса. Приход же Лацики оставлял залу невозмутимой так же, как и появление в ней Вайлета. Но Алексис... Почему? Могло ли статься, что Миднатты слишком полюбились Юуандефу?

- Но, - продолжала Лацика, - Алексис, у меня есть последняя просьба.

- Я слушаю.

- Поединок, - произнесла девушка с каким-то благоговейным придыханием. - Разве мы можем разойтись сейчас без поединка? Брат, ты ведь не откажешь мне в этом маленьком удовольствии?

Это уже становилось традицией. И если несколько лет назад первая такая просьба слегка озадачила Алексиса, то теперь он знал, что именно скрывается за этими словами. Вайлет же, казалось, был так глубоко погружён в поток размышлений и воспоминаний, что не услышал слов Лацики.

- Если без этого нам никак не разойтись, - Алексис неторопливо вышел на середину залы. Он был совершенно не заинтересован в том, о чём просила Лацика, и никогда не понимал, для чего ей каждый раз необходим этот поединок. Небольшая дуэль, сражение на мечах - маркиз Миднатт ничего не испытывал, выполняя капризы юной королевы.

- Вайлет! - недовольно произнесла девушка, дабы из мира грёз вернуть его в реальность.

- Д-да, Ваше Величество, - хоть страж королевы и не услышал последних слов разговора, однако понял всё и без лишних слов. Это становилось традицией. Очень неприятной для него традицией.

Вайлет Дежчь направился к той части тронной залы, где его уже ожидал соперник, по пути обнажая свой меч. Алексис этого делать не торопился: он вообще выглядел крайне не заинтересованным в этом сражении и даже не смотрел на теневого советника королевы, словно его и не существовало вовсе. Маркиз Миднатт никогда не задавался вопросами, почему Лацика так привязана к этому человеку, в котором не был ни капли дворянской крови, почему доверяет ему так, будто он действительно её тень: не просто личность, но кто-то совершенно неотъемлемый.

Алексис не смотрел на своего соперника, но мысли его были обращены к Лацике: неужели она пытается убить его столь дешёвым способом, в поединке, проведённом без свидетелей? Зачем ей так рисковать? Подобная смерть могла вызвать слишком много нежелательных последствий, и девушка должна была это понимать. Однако каждый раз, когда королеве и регенту приводилось пересекаться, девушка просила маркиза сразиться с её слугой, с этим простым стражником, который был предан ей, словно пёс. Лацика была слишком странной, её мотивы оставались непонятными, и, судя по всему, для всех: даже сам Вайлет Дежчь едва ли мог похвастать тем, что знал, какие намерения скрываются за желанием царственной девы посмотреть на это сражение.

- Но только не забывайте, что я не хочу видеть смерть кого-либо из вас, - проговорила девушка, даже не подумав скрыть свою улыбку. - Не следует лишать гоццарскую армию её главнокомандующего, а королеву - её стража.

Но если Алексис выглядел невозмутимым и даже скучающим, то Вайлет с каждым шагом сжимал рукоять меча в руке всё сильнее. Страж королевы не испытывал какой-либо личностной ненависти к сыну герцога Миднатта, хотя и прекрасно был осведомлён о том, что именно его большая часть дворянства видит в качестве правителя Гоццара, а не Лацику. Но каждый раз ему не давали покоя воспоминания увиденного, пережитого в те моменты, когда Алексис входил в подземную тронную залу. Вайлет пытался гнать эти мысли прочь, разыскивая тысячи причин не верить в них, однако всё разбивалось об одно жестокое предположение: зала Льяда Вери принимала Алексиса Миднатта, но до Лацики Ноктэ обители первого короля не было дела. Почему?

Едва ли Вайлет уступал в мастерстве маркизу, ведь все эти годы он учился, учился, учился у всех, кто мог научить. Однако в такие моменты его рассудок затмевали сотни, тысячи противоречий. Ещё ни разу...

Алексис не смотрел на своего соперника даже тогда, когда они уже стояли друг напротив друга с обнажёнными мечами; взгляд его синих глаз был прикован к оружию, к едва заметному движению плеч Вайлета. Казалось, что сражение с тенью королевы нисколько не интересует маркиза, хоть в его голове и проскальзывала мысль, что это представление может быть разыграно ради его смерти. Но неужели для реализации всего этого нельзя было подобрать более умелого воина?

Холодный Алексис видел каждое движение, в котором проскальзывала хоть толика эмоций. Он читал нечто похожее на ненависть в свой адрес, однако не придавал этому никакого значения: в ответ его соперник мог получить только холодность и равнодушие. Маркизу Миднатту было всё равно, с кем сражаться по приказу юной королевы, ведущей десятки, сотни своих, ведомых только ей одной игр: с этим Вайлетом Дежчем, со стражей, стоящей у выхода из тронной залы, с подосланными наёмными убийцами, нацеленными на удар в спину - для него не существовало особой разницы.

Но всё же этот разыгравшийся танец мечей выглядел завораживающе. Казалось, что оба соперника сражаются насмерть: эти силовые выпады, манёвры, увороты и чувства, готовые обжечь с одной стороны пламенем, с другой - холодом. Если бы стражники не были предупреждены заранее, то из-за этого громкого скрежета сталкивающейся стали они были бы уже здесь во всеоружии. Лацика почти не видела движений, лишь только едва заметные искры. Девушка невольно сжимала в руках складки своего длинного платья: волнение переполняло её, опьяняло, но сам исход её нисколько не беспокоил. Она ничью сторону не принимала: сражающиеся не занимали её разум, но само сражение...

Вайлет Дежчь отлетел в сторону, мгновенно вскочив на ноги вновь. Он готов был продолжать сражение, но Алексис уже поместил свой меч в ножны и повернулся к Лацике.

- Ну, что ж, - проговорила девушка, на губах которой продолжала играть всё та же улыбка.

Страж королевы далеко не сразу осознал, что произошло. Однако взглянув на свою правую руку, он увидел порез на кисти, оставленный оружием соперника: кровь крупными каплями падала на каменный пол. Вайлет едва сдержался, чтобы не взвыть от охватившего разочарования. Как он мог проиграть? Как он мог проиграть вновь? Ещё ни разу... Вайлету не удавалось победить Алексиса. И на глазах Лацики эти поражения каждый раз оказывались невыносимыми, тем более что девушка сидела на троне с таким видом, словно ничего особенного и не произошло - для неё словно и не имело значения поражение своего стража, но что для неё означала победа маркиза?

- Ваше Величество, - Вайлет пытался придать своему голосу хотя бы толику спокойствия, но это едва ли у него получилось. Он опустился на одно колено, наклонив голову, смотря только на камень, забрызганный его кровью. Страж королевы не ощущал боли, только эмоции, что норовили разорвать его изнутри. Вайлет понятия не имел, для чего Лацика каждый раз устраивает эти сражения, но они вновь и вновь становились для теневого советника королевы настоящим психологическим безумием. Он, сын стражника, безродный, как говорили многие, должен был драться с дворянином, который его и за соперника даже не считал. О чём думал он, этот холодный маркиз? Почему никогда не смотрел в глаза Вайлета, словно его и не существовало вовсе, словно этих поединков не было никогда? Страшно было не столько поражение на глазах Лацики, сколько подобное пренебрежительное отношение, которое, если посудить, ведь было вполне оправданным. Если бы подобная просьба о сражении шла не от царственной девы, а от кого-нибудь другого, то Алексис Миднатт не стал бы тратить на подобные глупости своего времени, но королеве он отказывать не хотел.

"Не соперник! Не соперник! - Вайлет стиснул зубы, опустив голову ещё ниже, чтобы длинноватые тёмные волосы скрыли его лицо. Он сильнее сжал кулак, на который опирался, отчего кровь из пореза полилась ещё сильнее. - Не соперник для дворянина".

Как же эта девушка, что продолжала наблюдать за всем с улыбкой, была жестока.

- Я исполнил просьбу? - в голосе Алексиса не промелькнула ни единая эмоция.

- Да-да, - ответила Лацика. - О большем я не смею просить.

- Тогда, быть может, в ответ будет исполнена моя просьба? - маркиз продолжал говорить так, будто его действительно не заботила ни бесцеремонность собственного тона, ни неопределённость мотивов недавней сцены.

- И... что же это?

- Я бы хотел получить ответ на вопрос: как умер маркиз Виилак Морра?

- А разве регента Гоццара не осведомляют о подобном? - девушка усмехнулась. Она ни на мгновение не приостанавливала свою игру.

- Восточные земли королевства не так близки к Юуандефу, а по пути информация обычно обрастает подробностями, не слишком приближенными к истине.

- Я маркиза не убивала, - теперь уже вполне серьёзно ответила Лацика. - Я не приказывала его убивать, но умер он действительно в темнице моего замка.

- Но это убийство?

- А что же ещё? Я присутствовала при последних минутах жизни маркиза Морры, слышала его последние слова, видела, что в этот момент никто из моих людей его даже не касался! Надеюсь, ты не будешь сомневаться в правдивости слов королевы?

- Ни в коем случае, - Алексис едва склонил голову. - Я понимаю, что казнь у настоящего преступника должна быть публичной, а не столь... незаконной. Могу ли я осмотреть камеру, где держали маркиза?

- Но там ничего нет.

- Это для удовлетворения собственного любопытства. Ничего иного.

- Алексис, это ведь и твой замок, - едва ли Лацике пришлась по душе просьба маркиза, но она не нашла причин для отказа. - Ты волен делать здесь то, что твоей душе угодно.

- В таком случае, прошу извинить меня, - Алексис вновь склонился, намереваясь уже покинуть тронную залу.

- Но... разве не лучше отложить это всё до утра? Тогда и я смогу составить тебе компанию.

- В этом нет никакой необходимости. Я всего лишь осмотрю камеру и отправлюсь в обратный путь.

- Даже не пробудешь в Юуандефе ночь? Этот замок так тебе противен?

- Нет, не в этом дело. Но у главнокомандующего армии нет времени на подобный отдых - мне следует находиться в ставке.

- Очень жаль. Я надеялась на ещё одну встречу.

- После взятия крепостей я непременно прибуду в Юуандеф.

- Мне остаётся лишь надеяться на это, - на губах Лацики вновь появилась улыбка.

Но Алексис больше ничего не ответил. Он только вновь слегка поклонился и неторопливым шагом покинул тронную залу.

Лацика не торопилась говорить, Вайлет же ничего сказать не мог. Поток противоречий бушевал внутри него так неистово, что страж королевы ощутил, как ему начинает недоставать воздуха. Он так и стоял на одном колене, склонившись, чтобы за его волосами не было видно лица, а рана на руке продолжала кровоточить. Вайлет не знал, что сказать, потому что не ведал, чего от него ожидали. Победы? Конечно, каждый раз юная королева ожидала только победы, ведь это именно она предлагала поединок маркизу, говоря от своего лица; Вайлет, как тень властительницы Гоццара, должен был только сражаться. Сражаться и побеждать. Но ещё ни разу Вайлету Дежчу не удавалось одолеть Алексиса Миднатта, и осознание этого заставляло злиться на самого себя, ненавидеть.

Однако Лацика продолжала улыбаться, пусть и явно не своему стражу, но всё же...

Девушка неторопливо встала со своего трона, и каждый звук её приближающихся шагов раздавался в сердце Вайлета болезненным ударом. Казалось, что его сердце бьётся лишь потому, что здесь и сейчас есть Лацика, потому что она подходит к нему. Страж королевы стиснул зубы ещё сильнее, опустил голову ещё ниже, а все слова так и застыли в горле, не имея возможности быть сказанными.

Юная королева безмолвно опустилась на колени рядом со своим стражем. Она взяла свой беленький платочек и потянула к себе Вайлета за раненную руку - ему пришлось повиноваться.

- Ваше Величество, - произнёс он, но больше ему ничего не удалось сказать: все слова в единое мгновение куда-то подевались.

Он стоял на коленях со склонённой головой, и глаз его не было видно, однако девушку это не волновало: она не смотрела на своего стража. Лацика аккуратно перевязала своим платком рану воина и, так и не произнеся ни слова, поднялась с колен. Вайлет не мог смотреть на царственную деву, и её шаги, теперь уже отдаляющиеся к выходу из тронной залы, заставляли сердце юноши не биться, а стучать всё тише и тише.

Хоть что-нибудь... Хоть одно слово порицания! Однако каждый раз Лацика оставалась безмолвной, и это оказывалось невыносимо болезненно. Невыносимо.

Юная королева покинула залу, но слух Вайлета улавливал отголоски каждого её отдаляющегося шага. Он продолжал стоять на коленях, не позволяя себе поднять голову даже сейчас, когда здесь никого не осталось, кроме него самого. Лишь только через некоторое время... Лишь только через некоторое время страж королевы зашевелился: он ударил раненной рукой один раз по камню пола, второй, третий. Всё сильнее и сильнее, и вот уже беленький платок королевы стал стремительно пропитываться кровью Вайлета, а он всё никак не мог успокоить это безумное отображение внутреннего хаоса.

**********

Алексис Миднатт не слишком долго задавался теми вопросами, которые пробудили в нём слова королевы: если ей было угодно сделать именно его главнокомандующим гоццарской армии, то так тому и быть. Маркиз вовсе не блефовал, когда говорил, что и Рамансфор, и Критфорт, и Клалц будут взяты. Он намеревался сделать всё, что от него зависит и не зависит, чтобы оправдать ожидания. Но не ожидания королевы его так волновали: для Алексиса не имело значения, из чьих уст последовал приказ, для него была важна лишь сама работа. Маркиз привык к идеальному исполнению, и отступаться от этого он не собирался.

Следовало бы сообщить обо всём отцу, как он обычно того требовал, однако Алексис и так понимал, что герцог окажется в числе первых, до кого дойдёт весть о назначении нового главнокомандующего. Маркиз уже наперёд знал, что скажет ему властный родитель, поэтому он решил сразу из Юуандефа ехать на восток королевства, не тратя времени на посещение Рузерштама. Для Алексиса его отец был слишком предсказуем, поэтому и не представлял какого-либо интереса; вот Лацику молодой главнокомандующий не понимал, и это заставляло его разум вновь и вновь возвращаться к ней.

Маркиза Миднатта совершенно не заботило, как на его назначение отреагируют другие командиры: он и сам понимал, что для такой высокой должности ещё слишком молод. Однако Алексис был уверен, что сумеет тщательнейшим образом продумать план захвата всех трёх крепостей. Несомненно, некоторые из командиров будут недовольны тем, что управление всей армией перейдёт в руки какого-то девятнадцатилетнего сопляка, и среди них будут не только ничего не добившиеся завистники, но и умудрённые опытом вояки. Будут поговаривать о том, что королева в сговоре с дворянством, и именно поэтому одного из них она столь неожиданно назначила главнокомандующим в канун решающих сражений, но об этом пусть беспокоится сама властительница королевства - маркиза же не заботили ни слухи, ни разговоры за его спиной. Алексис Миднатт хотел побеждать, а остальное в его глазах казалось недостойной внимания мелочью.

Маркиз спускался по каменной лестнице, ведущей в подземную темницу Юуандефа. Он не торопился, но при этом и медленным его шаг назвать было нельзя. Стражники узнавали регента, однако только лишь приветствовали, как то было положено, не пытаясь заговорить с ним. Алексис нёс с собой небольшую масляную лампу, и её неяркий свет очень нехотя разгонял окружающую темноту, вырисовывая ступени под ногами только в самый последний момент. Ночь уже раскрыла свои объятия, и теперь она воцарилась над всем Гоццаром до тех пор, пока утро не сразит её в поединке, повторяющемся вновь и вновь.

Но если в большей части Юуандефа ночь наступала только с приходом темноты, то в подземельях она была всегда. В этой темнице Алексису никогда раньше не приходилось бывать: герцог ограничивал его передвижения в жилой части замка, надеясь, что о заброшенной его сын даже не помышляет. Тронная зала Льяда Вери оказалась единственным секретом Алексиса, и он никогда не желал с кем бы то ни было разговаривать о ней. Подземная обитель первых королей - тайна маркиза, его нарушение. Герцог Миднатт не знал о том, что его сын частенько туда наведывался, поэтому и не запрещал; Алексис же привык пользоваться принципом, что он волен во всём, на что не наложен прямой запрет.

Смерть маркиза Морры молодого дворянина не интересовала, однако противоречие слов Лацики и отца казалось неоправданным: с точки зрения Алексиса, в этом деле не могло быть ничего такого, что могло бы заставить одну из сторон лгать. Или же на самом деле маркиз просто не понимал всей глубины произошедшего? Именно этот вопрос и волновал Алексиса: он не имел основания не доверять словам отца, однако и юная королева едва ли лгала. Герцог рассказывать что-либо по собственной инициативе не торопился, а после вопроса своего сына развёл демагогию о незаконности действий правительницы королевства, о возможных последствиях, которые станут результатом её своевластия. Алексис знал, что Виилак Морра был как-то связан с делами его отца, однако подробности ему не были известны. Вся эта история с неожиданным осуждением и убийством казалась всё более странной. Маркизу Миднатту приходилось слышать версии о том, что на самом деле Морра был болен, и заточение в темнице Юуандефа ему не удалось пережить именно по этой причине, однако и герцог, и сама Лацика, судя по всему, придерживались иного мнения. Королева могла расценивать молодого главнокомандующего как своего соперника, поэтому у неё были причины не откровенничать с ним, однако и герцог Миднатт не слишком открыто посвящал сына во всё происходящее: создавалось ощущение, что Алексис знал ровно столько, сколько ему положено знать.

- Милорд, - проговорил один из стражников, когда маркиз наконец-то добрался до основания каменной лестницы, очутившись в подземной темнице.

- Где находится камера, в которой держали маркиза Морру?

- Следуйте за мной.

Именно поэтому Алексис Миднатт предпочитал военное окружение: в разговоре с такими людьми не нужно было напрягать воображение, чтобы понять, что именно скрывается за их словами - лишь сказанное, ничего другого.

Стражник темницы направился по лабиринту подземных коридоров, хорошо известных ему, и маркизу оставалось просто следовать за ним. На первый взгляд темница Юуандефа немногим отличалась от той, что находилась в Рузерштаме, разве что была явно больше. По обе стороны располагалась череда похожих друг на друга камер, однако взор маркиза очень редко улавливал тени узников в них: можно было торопливо пройти две сотни шагов, но не встретить ни одной живой души. Быть может, подобное не казалось особо удивительным, ведь в Релиренсе находилась большая городская тюрьма, где и держали преступников со всех окрестных земель. Простолюдинам нечего было делать в темнице королевского замка; здесь могли очутиться только провинившиеся перед самой королевой, или... Или те, кто остался после герцога Миднатта.

- Сколько времени маркиз Морра находился в заточении? - спросил Алексис у идущего впереди стража.

- Совсем немного. Он прибыл в Юуандеф поздним вечером, а в первой трети ночи скончался. Допрос должен был пройти в это время, - воин отвечал без каких-либо попыток скрыть или утаить информацию. Судя по всему, секретов из произошедшего действительно никто в королевском замке не делал, или же речь ответа оказалась заготовлена заранее.

- Прибыл? - маркиз Миднатт говорил без тени насмешки, однако восприниматься как-то иначе это просто не могло.

- Именно так, милорд, - страж и глазом не повёл. Чего ещё следовало ожидать от людей, которых для службы отбирал сам этот теневой советничек королевы, этот верный пёс, не отходящий от неё ни на шаг? Людям, что находились в Юуандефе, не было дела до других дворян: отношение их всегда оставалось уважительным, однако смутить их благородной кровью было невозможно.

- И кто должен был проводить этот допрос?

- Заплечных дел мастер, конечно! Но её высочество и... капитан прибыли сюда, дабы поприсутствовать. Но никакого разговора так и не получилось: маркиз Морра вдруг захрипел, начал сыпать проклятиями, да так и скончался. Я сам это видел собственными глазами.

Алексис не торопился с дальнейшими расспросами. Страж говорил складно, но кто мог поручиться за то, что то была не умело заготовленная ложь?

- М-маркиз Миднатт? - послышался со стороны сдавленный голос, и Алексис узнал его, однако никак не отреагировал на столь неожиданную встречу.

Графиня Краум, что несколько дней назад так неудачно решила перейти дорогу Лацике, подошла к решётке камеры настолько близко, насколько ей позволяли цепи. Сложно было узнать в этой запуганной и измученной женщине дворянку, которая считалась одной из самых видных красавиц королевства: её дорогое платье превратилось в жалкие лохмотья, лицо покрывала грязь и следы засохшей крови, её руки представляли собой нечто отвратительное, иссиня-багровое, изуродованное; длинные тёмные волосы были беспорядочно растрёпаны. Едва ли графиня увидела Алексиса, скорее всего, услышала его голос: её глаза метались из стороны в сторону, ни на чём не останавливаясь на долгое время, словно она опасалась, что любая заминка может стоить ей жизни. Тонкие губы Краум тряслись, и она кусала их до крови, совершенно не ощущая этой боли. Нечто жуткое произошло с ней в этом подземелье, и некогда гордая дворянка превратилась в жалкое запуганное существо.

- М-маркиз? - повторила она, слыша шаги, но не слыша ответа. Нервозность пронизывала весь её голос; невольно создавалось ощущение, что графиня Краум вот-вот перейдёт на истошный крик. - Ал-лексис, это ты? Я... я слышала тв-ой голос.

Графиня была одной из тех дворянок, которые не раз просили Алексиса посетить не только их замки, но и их спальни. Однако напрасно они все полагали, что их страсть могла растопить ледяное сердце маркиза Миднатта.

Значит, все те слухи о том, что Лацика сразу начала злоупотреблять свалившейся на неё новой властью, были правдивы. Эти разговоры о внезапных обвинениях дворян, их исчезновениях оказались вовсе не выдумками. Таково правосудие, которого желал народ? О том, что творится в тюремном подземелье Юуандефа, пугливо перешёптывались, как и о жестокой стороне сущности юной королевы, однако, судя по всему, простой люд вполне одобрял всё, что было направлено против дворянства. В таком случае, казалось вдвойне странным, что герцога Миднатта не слишком беспокоила власть Лацики: вероятно, он знал, как противостоять королеве, которая столь неприкрыто пользовалась народной поддержкой.

- Алексис, - вновь произнесла графиня Краум. - п-постой.

Однако маркиз не собирался останавливаться. Его нисколько не интересовали ни причины, по которым дворянка очутилась в тюремном подземелье королевского замка, ни сама она: в глазах Алексиса его с этой женщиной ничего не связывало. Он не обладал правом судить, значит, не мог и вмешиваться в это правосудие королевы.

Стражник не останавливался, сделав вид, что ничего не слышит, ничего не замечает - Алексис просто следовал за ним. Маркиза не могло заинтересовать продолжение трагедии, связанной с властью королевы, до тех пор, пока он не ведал, с чего она началась. Графиня Краум вновь произнесла его имя, попыталась подойти к решётке, однако каждое движение отдавало нестерпимой болью в искалеченных руках. Дворянка пыталась что-то выкрикнуть, но лишь изошлась в ужасающем кашле: сумеет ли она дожить хотя бы до утра? И стоило ли ей вообще доживать эту ночь до конца?

- А-лексис, - графиня не проговорила это - вытолкнула из горла через капающую кровь. Всё рухнуло от брошенного слова; брошенного не в адрес маркиза Миднатта, но той, кому он должен противостоять. Планы, мечты, богатство, свобода, гордость, жизнь - ничего не осталось! Лишь только жалкое существование, которое едва ли могло продлиться долго. И злость, обволакивающая всё вокруг: мерзкая, сконцентрированная вокруг жажды отмщения злость. Самой графини Краум словно бы уже не стало, только нарастающая всепоглощающая злоба.

- Милорд, - заговорил стражник, через некоторое время остановившись возле открытой камеры, - здесь находился маркиз Морра.

- Можешь быть свободен, - проговорил Алексис, вглядываясь в темноту, что скрывалась по ту сторону от старой решётки.

- Я буду находиться поблизости. В случае чего, дайте знать, если понадоблюсь.

Вместо ответа маркиз Миднатт просто кивнул, и стражник быстро скрылся в череде тюремных коридоров.

Алексис вошёл в камеру, даже не дожидаясь, когда чужие шаги растворятся в окружающей тишине: его не волновало стороннее внимание, если таковое имело место быть. Он не знал, для чего пришёл в темницу Юуандефа, когда ещё совсем недавно всей своей сущностью желал вновь очутиться в подземной тронной зале. Сколько времени прошло с того момента, когда маркиз бывал там в последний раз? Не слишком ли много для того, в кого была влюблена тьма, что скрывалась там веками? Но Алексис позволил себе отложить сакраментальное мгновение их встречи, и оставалось только надеяться, что нынешняя властительница обители трона первых королей Гоццара простит эту дерзость смертного человека. Однако и это самого маркиза нисколько не тревожило.

Молодой главнокомандующий пришёл за ответами, не ведая, с чего начинать их поиски и стоит ли начинать вообще. Даже если ему лгали и герцог Миднатт, и Лацика, маркиза не сумело бы это удивить; даже если бы обе стороны игрались с ним, хотя он и совсем не косвенно принадлежал к одной из них, для Алексиса ничего бы не изменилось.

Света от лампы было достаточно, чтобы разбавить мрак, прижившийся в камере, однако взгляд не улавливал ничего, что стоило бы особенного внимания. Алексис неторопливо прохаживался от одной стены к другой, всматриваясь, вслушиваясь, но не столько в окружающую действительность, сколько в свою внутреннюю; он ожидал обнаружить если не ответ, то малую нить, способную увести куда-нибудь. Цель и направление не заботили маркиза, но само доказательство пути казалось неимоверно необходимым. Алексис Миднатт не видел себя во внешней действительности, но не находил и во внутренней.

Эта камера немногим отличалась от всего множества, которые находились в этой подземной тюрьме Юуандефа. Молодой главнокомандующий не заметил ничего, что могло бы свидетельствовать о пребывании здесь маркиза Морры, лишь только едва заметные пятна крови на полу. Но разве в этой темнице никто больше не умирал? Стены как стены, камень как камень, темнота здесь не казалась особенной - ничего, даже призрачного присутствия смерти. Алексис ощущал некую странность атмосферы всей подземной тюрьмы, однако сама камера ничем не выделялась: не могла или не хотела? О паутине туннелей, пересекающих подземелье, Алексис ничего не ведал, а Вайлет приказал намертво замуровать пробитое отверстие, но маркиз особо не обратил внимания на недавнюю кладку.

Алексис покинул место, где Виилак Морра встретил свою смерть. Покидать темницу ему ещё не хотелось, поэтому и провожавшего стража он звать не стал. Это подземелье, вполне способное напугать несильных сердцем, если не успокаивало мысли Алексиса, то хотя бы не провоцировало новую цепь вопросов - не смирение, но принятие того, от чего пока что сбежать оказывалось невозможным.

Алексис Миднатт проходил мимо вереницы камер, и его глухие шаги отдавали слабым эхом где-то в глубине коридоров. Свет в лампе то мерк, становился тусклее, то вновь возвращал свою яркость, однако он всё равно не торопился разгонять обступившую маркиза темноту. Поневоле Алексису начинало казаться, что он ступил на тропу невозвращения, но то были лишь мимолётные образы, быстро сменившиеся на обыденную действительность.

Маркиз не вглядывался туда, где некто или нечто скрывалось за решётками камер; он слушал, но не пытался увидеть пленников темницы Юуандефа. Некоторое время создавалось впечатление, что графиня Краум, стражник и сам Алексис Миднатт были единственными живыми гостями этой обители загубленных жизней и судеб; или же только страж и дворянка? Маркиз подумал о том, что в такой атмосфере можно раствориться, исчезнуть навсегда, не оставив после себя даже малейшего следа, мельчайшей подсказки. Он не желал этого, не хотел, но и причин для отказа не мог разыскать на глубине своей души, в хитросплетениях своего сердца.

- Кхх... - послышалось откуда-то со стороны. - Слишком... слишком ярко.

Алексис далеко не сразу осознал, что это кряхтение, этот хрип - вовсе не часть атмосферы и не плод его разыгравшегося воображения. Маркиз успел сделать несколько шагов, продолжая уходить в неведомую темноту, как вдруг остановился.

- Уходи, отрок пламени, - вновь заговорил некто из одной из соседних камер, и в его голосе слишком явно проскользнула тень насмешки. - Уходи прочь, демонический свет.

- Отчего же демонический? - негромко проговорил Алексис.

- А разве ж здесь можно ожидать спасения? - усмехнулся некто. - Нет, многого, но не спасения. Если кто-то и придёт, то лишь для того, чтобы выменять душу.

Маркиз Миднатт медленно повернулся в том направлении, откуда слышался голос незнакомца. Он был настолько хриплым и неопределённым, что потребовалось некоторое время, дабы определить, из какой именно камеры исходил этот голос. На мгновение в голове Алексиса даже промелькнуло незнакомое доселе ощущение надуманности, иллюзорности происходящего: он так сильно желал собеседника, что выдумал его сам? Раньше подобного никогда не случалось, ведь маркиз мог если не заговорить, то услышать даже тех, кого уже не было в живых; в последнее же время его окружало немало людей, и общение с ними оказывалось неизбежным. Однако это наваждение быстро рассеялось, а голос остался: в одной из камер действительно кто-то находился.

- Но можешь ли ты поручиться, что она у тебя ещё осталась? - спросил Алексис, продолжая стоять на некотором отдалении от камеры.

- А у тебя есть, что предложить взамен? - некто расхохотался, и маркизу вновь невольно показалось, что этот незнакомец либо слишком чужд этому месту, либо настолько сжился с ним, что даже его смех уже не выделяется среди общей атмосферы подземелья.

Алексис медленно подошёл к старой решётке, металл которой уже врос в камень окружающих стен. Каждый его шаг, каждое слово продолжало получать своё отображение в глубине коридоров подземной тюрьмы, свой особый отголосок - он был здесь временным явлением, случайным, чуждым, поэтому эта обитель не торопилась разбавлять образ маркиза особенностью своих красок, или же принимать в себя оттенки его личности.

- У-ху, не свети, демон, - вновь усмехнулся кто-то изнутри. - Я успел позабыть про столь яркий свет, и для меня уже поздно вновь о нём вспоминать.

Где-то там, в темноте небольшой камеры, на разбухшем от сырости и старости деревянном настиле, находящемся на некотором возвышении, лежал некто, отвернувшись лицом к стене. Жалкие лохмотья не слишком хорошо прикрывали тощую фигуру, а длинные спутанные тёмные волосы свисали до самого пола, однако тело этого узника не выглядело ссохшимся и дряблым. В голосе незнакомца маркиз не ощутил нот старости: некто был едва ли старше его отца.

Наверное, узник слышал приближающиеся к его камере шаги Алексиса; быть может, знал, что тот не сможет равнодушно пройти мимо, однако головы так и не поворачивал.

- Стой, стой, стой! - вновь усмехнулся незнакомец. - Не подходи ближе. Уж больно сладко ты пахнешь, а я не хочу так сразу выложить свою душу - поторгуюсь чуток.

Алексис остановился в одном шаге от решётки; своего аромата он не ощущал, лишь только ту затхлую вонь, что царила в этом подземелье уже несколько веков.

- Когда-то я слышал, что в далёких землях - где-то очень далеко - можно стать бессмертным, если позволить засунуть свою душу в стекляшку, - продолжал узник.

- Кто ты? - спросил маркиз.

- О-хо, что же это творится? Здесь в последнее время стало появляться всё больше особых гостей: я не видел ни одного из них, но ощущал, как изысканный запах их богатых платьев сменялся на смрад сгнивших душ.

- Назови своё имя.

- Небось, опять эта маленькая чудачка изменила правила в своих странных играх? - незнакомец словно и не слышал слов маркиза, продолжая разговаривать то ли с дворянином, то ли сам с собой, отвернувшись к стене. - И ведь не понять, случайно ли уважаемые аристократы пожаловали в гости ко мне и господам стражникам, или же девица просто соскучилась по человеческим воплям?

- Кто ты?

- Хах! Пришёл сюда, а имени не знаешь? А ведь я поначалу даже подумал, что и тебя привели, чтобы истязать, чтобы составить компанию теням, но ошибся: ты оказался свободен. Ты можешь бродить по ту сторону решётки, а мы - нет. Постой-ка! А быть может, это ты заперт, а не мы?

Узник вновь захохотал. Алексис продолжал стоять в шаге от решётки камеры, опустив руку, держащую лампу, теперь вглядываясь в полумрак. На вопрос маркиза не торопились отвечать, однако в голосе дворянина не промелькнуло даже малейшего намёка на нетерпение или раздражительность - Алексис оставался спокойным. Теперь окружающее пространство больше не казалось маркизу пустым, пусть здесь и сейчас наполнилось оно только для него: в каждой камере появились тени, даже в той, где сейчас ещё живой незнакомец хохотал над собственными словами. Он не видел и не ощущал или не хотел видеть и ощущать, что на деревянный настил, рядом с ним, присела тень угрюмого узника. Она не имела конкретной формы, по ней нельзя было определить ни черт внешности, ни пола, однако мрачные эмоции пропитывали её насквозь. Тень была недовольна, поэтому бросала на Алексиса и на его случайного живого собеседника недовольные взгляды.

Тени молчали, разговаривали, грустили, ненавидели. Они не представляли какой-то особый момент времени, но отражали основную суть тех, кем были при жизни.

- Ну вот, - вдруг вздрогнул незнакомец, мгновенно оборвав свой смех. - Я же говорил, что ты демон. Здесь было тихо и безлюдно, а ты пришёл и пробудил всех.

- Ты тоже видишь их? - в вопросе Алексиса не было удивления, однако всё же где-то внутри него заворочалась полутень тусклой заинтересованности.

- Нет, но их ведь не может не быть в таком месте? Я чувствую твой взгляд на себе, и на мгновение ты посмотрел куда-то вблизи меня. Не просто случайно скользнул в сторону, но обратил внимание на нечто конкретное. Значит, я здесь не один сейчас?

- Он недоволен твоим смехом.

- Что ж, ему придётся терпеть меня до тех пор, пока я не стану таким же, как он. А потом терпеть уже после моей смерти, - расхохотался незнакомец пуще прежнего. Узник повернулся и взглянул на стоящего возле его камеры дворянина, но как-то сразу замолк и насторожился. - Ой, что же это...

Незнакомец больше не лежал: он уселся на настиле, словно бы невольно пытаясь сжаться в комок. Едва ли узник заметил недовольную тень, сидящую возле него - он даже не взглянул на неё, - однако не отводил взора от маркиза, и в глазах его читалось сильнейшее удивление и неудержимый страх, который начинал постепенно отступать. Алексис вновь нисколько не смутился, хотя подобная реакция оказалась для него неожиданной.

- Надо же случиться такому, - промолвил незнакомец, и на его лице промелькнула улыбка. - Ну и удивил же ты меня... Как же, чёрт побери, тебя звать-то должно? Эх, память подводит в тот момент, когда нужна. Алу... Ало... Тьфу ты, точно! Алексис! Алексис Миднатт, я ведь не ошибся?

- Я никогда не видел тебя прежде, - спокойствие маркиза не изменило ему и в этот момент. Он вглядывался в лицо незнакомца, улавливая каждую его черту, однако совершенно точно был уверен, что не знает этого человека. За отросшей бородой, косматыми волосами, частично закрывающими лоб и глаза, вообще не просто было кого-либо узнать, но Алексис не мог ошибаться в своей уверенности, ведь в первую очередь он не узнавал не внешность, а голос узника темницы Юуандефа.

- Как и я тебя, - усмехнулся незнакомец. - Так... Как там следует к тебе обращаться? Милорд? Но ты уж не обессудь: для меня тут господ нет.

Узник замолчал, не скрывая лукавой улыбки, словно ожидал, какой ход сделает Алексис, однако маркиз молчал. Его лицо ничего не выражало, он смотрел не просто невозмутимо, но немного равнодушно, и обречённый на заточение незнакомец не выдержал первым.

- И вправду, - голос его показался разочарованным, словно только что рассеялась надежда, которую он пытался сохранить во тьме этого подземелья, - с именем я не ошибся. Взглянув на тебя, я было подумал, что сам Кроу из прошлого вернулся по мою душу - этот предательский свет меня обманул. Но нет, ты - лишь его сын. Я ещё удивился, что ничего в твоём голосе мне знакомым не показалось, а внешность... Провела она меня поначалу, но и теперь я вижу существенную разницу, достаточную, чтобы Алексиса не называть Кроу. Не приходилось мне видеть тебя, однако знал я, ещё когда на свободе был, что у Миднатта родился сын.

- Ты знаешь герцога Миднатта?

- Думал, что знаю, - незнакомец мимолётно глянул куда-то в сторону, но его глаза сразу же вновь уставились на маркиза. - Ты лучше мне вот что скажи... Как зовут твою мать?

- Её звали Цемра.

- Эх, Цемра, - словно бы вспоминая это имя, проговорил узник. - И как же давно "звали"?

- Я не помню её.

- Действительно не помнишь или не желаешь помнить? - вновь смех. - Но сколько же... Сколько прошло времени? Либо этот свет меня настолько слепит, либо мой рассудок давно уже помутился окончательно, однако я вижу ещё мальчишку, но почти мужчину.

- Мне девятнадцать лет, - этот разговор Алексиса ещё не цеплял, но и не вызывал желания оборвать, уйти.

- Я ненавижу твоего отца, - в голосе узника появилась тень металла, хоть он и пытался прикрыть её очередной усмешкой.

- Герцога Миднатта многие ненавидят.

- О, да! Все эти годы я не сомневался, что изменившись однажды, он не изменится уже никогда! Удивительно даже, что Кроу всё ещё жив - это может означать лишь то, что его враги мертвы, - незнакомец замолчал, вновь лукаво заулыбавшись. Он внимательно рассматривал маркиза. - Хех, странно это. Внешне ты похож на своего отца, однако в тебе не ощущается ни толики той неудержимой страсти, которая всегда вела Кроу вперёд. Но всё же... Я не удивлён, что сын Цемры и Кроу оказался демоном, пришедшим за мной.

- Назови своё имя, - казалось, что всё подземелье, каждая тень вслушивается в смех живого узника и в спокойный голос дворянина.

- Оно тебе ни о чём не расскажет.

- Имя.

- Эх, ну, так и быть. Милорд, или как там тебя... Меня называли Арлериут Тоуклар, и я сам себя так называл, однако это место раскрыло мне маленькую тайну: раз уж мы рождаемся без имени, то и умирать должны без него.

- Ты был дворянином?

- Дворянином? Это как те, что тут воют иногда, выкрикивая свои титулы? Нет, во мне ни капли благородной крови не сыскать, зато сердце когда-то было заполнено благородством. Куда же оно подевалось? Наверное, ушло вместе с моим именем, - узник вновь засмеялся.

- Ты служил Кроу Миднатту?

- Нет, не служил. Я был его соперником, его другом.

- Теперь я понимаю, что ты лжёшь, Арлериут Тоуклар. Для герцога не существует понятия "друг", да и чтобы стать его соперником нужно быть хотя бы дворянином.

- Эх, обвиняешь во лжи, а ведь даже не выслушал мою историю! Ладно, все молодые такие торопливые, но ведь ты явно отличаешься от них. А, демон?

- С чего ты решил, что мне интересна твоя история?

- Нет, милорд, так дело не пойдёт... Пусть и пришёл ты с этим светом за моей душой, но дай хотя бы излить её пред тобой. Подумать только! Как же неожиданно может обернуться судьба! Я давал клятву, что никто ничего не сможет узнать. Никогда! Никто, кроме меня и Миднатта. Если бы твой отец не был уверен в том, что я и под страхом смерти, и под гнётом боли, и под соблазном освобождения и благ никогда не отрекусь от своего слова, то прикончил бы уже давно. Хотя... всё же прикончить он меня пытался. Было время, когда в этом замке что-то странное стало происходить: появилась девица, вдруг ставшая здесь главной, стражники Кроу ушли, сменившись на новых, угрюмых и неразговорчивых, да и сам Миднатт куда-то подевался. Так вот, перед тем, как Кроу исчез, он приказал перестать кормить всех узников; видать, намеревался избавиться от лишнего груза, не тащить его за собой, но и новой хозяйке оставлять нас не хотел. Темница наполнилась десятками, сотнями голосов умирающих медленной, мучительной смертью - жутко было это слышать. Но мне удалось выжить: один из стражей Кроу, когда они ещё были здесь, сжалился надо мной, ведь мы частенько с ним по душам говорили, поэтому и подкармливал втихаря. Потом в замок пришли новые люди, меня нашли, и вот теперь дважды в день что-нибудь, да приносят. Но ты слушай-слушай! А интересна тебе моя история или нет - это уже дело десятое.

- Сомневаюсь, что мне следует это знать.

- А вот напрасно! Напрасно сомневается тот, кто своего отца называет по титулу и имени.

- Это... привычка.

- Кхм... Нет, парень, так не пойдёт. Девочка, ставшая здесь хозяйкой, королева?

- Её зовут Лацика Ноктэ.

- Я не спрашивал её имени - то не кажется таким уж важным. Я был ещё свободен, когда престол достался её отцу, а потом уже здесь, в этой камере, услышал, что король мёртв. Тогда это только лишь вызвало улыбку, ведь чужая трагедия оказалась слишком далёкой, но прошло некоторое время, и сама наследница появилась здесь. Какая она, эта девица?

- Она... - этот вопрос вызвал явную заминку, маркиз далеко не сразу нашёлся, что сказать. - Её Величество красива и...

- Нет! Нет, не то! Я не спрашивал о её внешности! Хех, это что же получается? Ты даже не знаешь, кто правит над тобой?

- Мой правитель - герцог Миднатт.

- А каков же сам Кроу?

- Он... - но теперь лишь секунда сомнений. - Он не святой человек.

- Ахаха! А кто святой-то? Ну, демон, ты то ли и впрямь не многое знаешь, то ли хочешь душу мою раздобыть меньшей платой с твоей стороны.

- Кроу Миднатт зряч, но лишь наполовину, - Алексис произнёс то, что, как казалось для него раньше, он никогда не скажет вслух. - Герцог способен видеть то, что не видят другие.

- Как и его сын? - вновь усмешка узника. - Не замечал за ним того, что он - демон без души. Когда я видел Кроу в последний раз, душа у него ещё была, пусть и чёрная, пусть и сгнившая давно.

- Нет, мои глаза не стоит сравнивать с его глазами.

- В этом ты прав! Но ведь каждый способен видеть то, чего не видят другие, и не замечать того, что для других может быть очевидно.

- Но не все ставят перед собой столь глобальные цели.

- Быть может, быть может, - узник поднялся с настила и подошёл к решётке, желая ещё лучше рассмотреть сына своего друга, соперника, врага, пусть и бывшего. - Подойди ближе. От Цемры в тебе больше, чем от Кроу, вот только почему души тебе не досталось? Эх...

Арлериут Тоуклар отвернулся от Алексиса, неторопливо вернувшись к деревянному настилу, заменяющему ему лежанку, едва не усевшись на угрюмую тень. Маркиз даже хотел его остановить, однако узник всё же разминулся с призраком.

- Твой отец может отрицать это, но я действительно был его соперником, ставшим со временем и другом. Не удивлюсь, если Кроу всего этого уже не помнит, однако у меня было предостаточно времени, чтобы восстановить все воспоминания своей молодости. Я не могу судить, каков твой отец сейчас, но знаю, каким он был раньше. Раньше, ещё до того, как жажда власти ударила ему в голову.

- Постой, Арлериут Тоуклар, - и эту полубезумную неуверенность узника темницы Юуандефа, промелькнувшую на одно единое мгновение, когда Алексис заговорил, непросто было скрыть, - почему ты хочешь это рассказать именно мне?

- А у меня есть другие слушатели? - вновь захохотал узник. - На самом деле, только тебе рассказать и могу. Я давал клятву, что это будет известно только мне и Миднатту, и от слов своих действительно не откажусь ни при каких условиях - это моя гордость, гордость пленника человеческих страстей. Но ведь я не говорил, какой именно из Миднаттов должен знать то, что знаю и я? Ахаха! Алексис Миднатт, желаешь ли ты узнать немного ближе своего повелителя, своего отца?

- Говори, Арлериут Тоуклар, - маркиз больше не ощущал даже тени колебаний, ведь ничего не могло измениться от простых слов. Ничего.

- Ну, хорошо. Ахаха! Слушай же, Алексис Миднатт! Думаю, ты знаешь, что род Миднаттов - один из самых древнейших в Гоццаре; среди тех, конечно, которые существуют до сих пор. Череда десятилетий и веков, изменения в сознании людей, в жизни королевства, войны внешние и внутренние конфликты делали представителей рода Миднаттов то одними из самых видных государственных деятелей, то вновь накрывали их завесой бесславия. Твой отец стал главой рода в достаточно молодом возрасте, едва ли года на три старше тебя, и то был не лучший период в истории Миднаттов: ему пришлось буквально из ничего восстанавливать былое величие, возвращать утраченную власть. Пусть ваш род и обладал уже в то время немалыми землями и замком, что был раньше и является сейчас самым большим, самым именитым во всём Гоццаре, однако Кроу должен был избавиться от тени позора, отброшенного на Миднаттов не слишком видными поступками твоего деда. Семинталь Миднатт, отец Кроу, изначально принадлежал к Ноктэ, был младшим братом тогдашнего короля, но потом женился на наследнице Миднаттов, и получил всю власть этого рода. Он занимал высокий пост при правителе своего поколения, однако был опозорен после событий внутренних конфликтов, показав себя недальновидным политиком. Когда твой отец стал главой рода, Гоццар находился в затруднительном положении: ему грозила и внешняя, и внутренняя война. Не стоит удивляться, что именно на этом поприще все, кто желал славы, пытались её раздобыть. Мы с Кроу оказались в разных лагерях внутреннего государственного конфликта - не раз нам приходилось скрещивать мечи в дуэлях, ведь каждый обладал действительно пламенным характером. Хоть я и не был дворянином, но являлся командиром воинского отряда моего бывшего господина. Его имя не имеет никакого значения; свою жизнь он закончил в изгнании, и, хоть он и ненавидел Кроу Миднатта, всё же так и не смог стать соперником для человека, значительно превосходящего его во всём. Моё же имя в то время часто было на слуху, и пересечение наших с Кроу взглядов вызывало не только искры, но молнии. Твой отец был человеком чести, а уму его не было равных: к словам Кроу всегда прислушивались даже те, кто пытался ему противостоять. Но серьёзные конфликты с пограничными государствами заставили всех позабыть о внутренней войне, и вот уже мы должны были сражаться на одной стороне; именно в тот период каждый из нас сумел раскрыть себя по-настоящему. Однако если я был воином и сердцем и душой, то твой отец очень быстро нашёл своё место в политической войне: он не просто пробивал Миднаттам дорогу, но заставлял своих недругов вспоминать его имя с неприязнью, с ужасом. Кроу ушёл с головой в обволакивающую паутину политики, повстречав в ней Цемру, твою мать - блистательную и умную женщину, которая оказалась способна покорить сердце упрямого дворянина. Но не только сердце Кроу стало жертвой власти этой леди: она сумела раскрыть истинные возможности твоего отца, затащив его на самое дно той грязи, что творилась в мире аристократов. Он изменился, вытащив на поверхность то, что все эти годы скрывал внутри себя. Кроу не столько любил саму Цемру, хоть и была она завидной красавицей, сколько то, что она в нём открыла. У них родился сын, и я знал, что его назвали Алексисом. Кто бы мог подумать, что через девятнадцать лет я будут разговаривать с ним, будучи в камере тюрьмы Юуандефа?

Арлериут Тоуклар громко засмеялся от своих слов. Так громко, словно пытался скрыть всю боль и злость, которую вызывали в нём потоки воспоминаний. Его смех чередовался с кашлем, но он всё равно заставлял себя играть для сына своего соперника, своего врага, вот только для Алексиса такая ложь оказывалась слишком очевидной. Но маркиз молчал; он просто ждал, когда узник подземной темницы заговорит вновь.

- Внешняя война вновь сменилась на внутреннюю, погрузив Гоццар в очередную кровавую междоусобицу. Однажды твой отец пришёл ко мне, понимая, что в этом новом конфликте наши взгляды по поводу судьбы королевства совпадали; мы заключили тайный договор, но не как дворянин с простолюдином, а как равные в правах союзники, поклявшись, что обо всём будут знать лишь Тоуклар и Миднатт. Но череда трагедий оставила меня в одиночестве, у твоего же отца подрастал сын, которого он прятал ото всех в огромном Юуандефе. Не буду кривить душой: и мои руки, и руки Кроу по локоть в крови тех, кто пытался перейти нам дорогу, но если умный и харизматичный герцог Миднатт всегда находился на виду, то мне доставалась теневая роль. Вскоре у него появились люди, ставшие его глазами, ушами и руками - он был окружён теми, кто безоговорочно следовал за ним. Меня же предали... Твой отец предал меня, подставил, и имя моё оказалось покрыто несмываемым позором! Кроу подстроил мою смерть, дабы предать имя Арлериута Тоуклара забвению, но не убил меня, а бросил в эту камеру. Ему, так стремительно поднимающемуся вверх, не нужен был тот, кто знал о нём слишком многое, поэтому я и очутился в темнице Юуандефа. Кроу знал, что я не отступлюсь от своего слова даже после предательства - то была и есть моя гордость. Его жест был насмешкой, издевательством, но я готов был держаться до последнего. А ведь я даже рад, что повстречал здесь тебя.

- Я не услышал ничего, что могло бы меня удивить, - Алексис действительно не мог ожидать иной истории о прошлом своего отца.

- Но ведь ты узнал только о своём правителе! - слова маркиза не задевали уже давно отчаявшегося узника. - А что насчёт той девы, играющей роль правителя других гоццарцев?

- Она - королева Гоццара. И не тебе, узник её замка, говорить о ней.

- О, нет, тебе стоит послушать, неблагодарный демон, - казалось, внутренняя боль обречённого человека была вновь надёжно сокрыта за лукавой улыбкой. - Та девица... Недаром ведь здесь в последнее время стало появляться столько дворян, чьими криками наполняется это подземелье. Королева объявила войну той стороне, которую представляешь ты.

- Не я, а герцог Миднатт. Но ты, Арлериут Тоуклар, только что в темнице её замка, где могут быть уши не только у стен, но и у каждого отдельного камня, поведал о том, на чём можно сыграть вовсе не в пользу твоего врага.

- О, на этот счёт можно не переживать.

- Откуда такая уверенность?

- Те, кого ты видишь... Они ведь предупредили бы тебя о чужом присутствии? - последовавшее молчание Алексиса оказалось вполне красноречивым ответом. - Хех, ну и забавен же ты, сын Кроу. В этом тусклом свете, что разъедает мои глаза, ты выглядишь не только демоном, но и палачом.

- В этом замке судить может только королева.

- И она судит, судит! Только без суда... Я бы предложил тебе присесть, но у меня нет ключей от собственной камеры.

- А если бы были?

- Мне некуда идти. Да и незачем. Кроме души у меня уже ничего не осталось. Но всё же послушай немного о своей королеве. Девчонке по душе пришлась роль судьи, вот только суды проходят лишь в её голове, а сюда попадают по королевскому повелению. Как забавно наблюдать это падение дворян: поначалу благородные аристократы пытаются угрожать, потрясая своими громкими титулами, но вскоре все их угрозы срываются на крик - пытки ещё никого не сумели оставить равнодушным.

- Для чего они нужны? - Алексиса не возмутил сам факт процесса издевательства над дворянами, словно то было в порядке вещей; маркиза интересовала лишь причина.

- Подземелье огромное, поэтому до меня доходят лишь жалкие отголоски от всего представления. Правосудие? Месть? Наказание? Среди тех, кто сюда попадал в последнее время, едва ли есть безгрешные; палач же должен узнать об их преступлениях. Кто-то некоторое время держится на своей гордости, кто-то сдаётся сразу, однако истязания не заканчиваются после того, как о грехах уже становится всё известно. Этих высокородных будто бы проводят через разные стадии, и вторую можно назвать... наказание? Или же это просто банальная месть? Знаешь, сын Кроу, здесь особо нечем заняться, вот я и предавался размышлениям о причинах происходящего, когда по коридорам подземелья разносились вопли одного из новых узников. Поначалу все эти крики вселяли ужас, но, как оказалось, к ним можно достаточно быстро привыкнуть - я и привык. Пытали кого-то другого, меня это не касалось, и с какого-то момента вопли дворян начали сливаться для меня с тем подземельем, с которым я сживался все эти годы. Так было и в тот раз: ничего особенного не происходило, и мне удалось погрузиться в размышления, как вдруг нечто выбилось из общей картины... Едва заметно, практически совершенно неслышимо - шаги. Наверное, на самом деле их вообще невозможно было услышать, но я каким-то образом различал их среди криков, воплей, смеха палача и равнодушных разговоров стражников. Шаги юной девицы - тот самый элемент, непохожий на остальные. Я лежал и вслушивался, помышляя о том, что мне просто показалось, однако, чем сильнее пытался отвлечься, тем очевиднее становились шаги.

- Королева?

- Королева...

- Разве кто-то может запретить Её Величеству присутствовать на допросе?

- На допросе? - усмехнулся узник. - Какой допрос может быть без вопросов? После полученных ответов продолжалось истязание, и девчонка не могла присутствовать на допросе, но могла прийти для того, чтобы пронаблюдать за наказанием. Однако королева не подходила к тому месту, где проводилась пытка: её шаги замирали где-то неподалёку, и это показалось мне забавным. Но я никак не мог удовлетворить своё любопытство, будучи заточённым в этой клетке; мне оставалось только предаваться размышлениям, и это, право сказать, меня нешуточно увлекло. Я знал лишь то, что во время пыток здесь иногда появлялась королева, что она не просто шла, но кралась, пытаясь остаться неслышимой, незамеченной, и никогда не подходила совсем близко к месту наказания. Ах, да... Ещё одно интересное наблюдение: в такие моменты с ней не было этого жуткого паренька, что тенью, бродит за ней, да и всех остальных ей удавалось избегать, выбирая тот момент, когда стражники разбредались патрулировать подземелье. Если девчонка слышала, что они приближаются, то всегда ускользала от встречи. Ох, я вижу, что мне удалось заинтересовать тебя?

Но маркиз Миднатт ничего не ответил, хотя действительно ощущал, как слабое пламя вновь начинает разгораться в его душе; оно оказалось намного слабее того, что загоралось во время сражений, но всё же нельзя было отрицать его появление.

- Мне так и оставалось бы довольствоваться только собственными догадками, если бы не так давно одного из осуждённых не поместили в камеру, расположенную неподалёку от моей. Я даже решил было, что обо мне вообще позабыли! - продолжал Арлериут Тоуклар. Ему явно доставлял немалое удовольствие этот разговор, он действительно желал поведать Алексису о том, что собирался рассказать. - Крики этого несчастного грозились меня оглушить: в голове чудовищно звенело, и думать о чём-либо казалось невозможным. Мне оставалось лишь ждать едва различимых шажков, появления девчонки, чьё поведение вызывало так много вопросов. И действительно... Стоило лишь подумать об этом, как я услышал её приближение. Столь странное совпадение даже озадачило меня поначалу: я уже было решил, что на самом деле королева не приходила сюда, а звук её шагов был выдуман мною, однако в тот раз я собственными глазами увидел девицу.

- Как ты мог услышать шаги в таком огромном подземелье? - повествование узника походило на сказку, но Алексис не торопился терять нить логичности.

- А я и не мог их слышать - девица шла совершенно неслышимо! Но я слышал... Быть может, так же, как и ты видишь то, чего видеть не должен?

И в этот момент тень мертвеца, сидящая рядом с узником, на несколько мгновений подняла свой размытый взор на маркиза, но вновь нахмурилась и опустила призрачную голову.

- Девица шла очень тихо, очень осторожно, но мне казалось, что я слышал её взволнованное дыхание, учащённый стук её сердца. Она не знала, что где-то поблизости находится живой узник, иначе выбрала бы другую дорогу. Девчонка приближалась, а крики дворянина продолжали разноситься по коридорам подземелья. Когда я осознал, что смогу увидеть королеву, смогу посмотреть на девицу, ставшую хозяйкой Юуандефа, властительницей Гоццара, то волнение накрыло меня с головой. И вот перед моими глазами появилась юная королева, и мне не нужно было света, чтобы должным образом оценить её облик: светлые длинные волосы, изящная фигурка и возбуждённое сердце, что продолжало бешено колотиться в девичьей груди. От неё очень приятно пахло, но в этом аромате цветов ощущалось и нечто мрачное, опасное; я видел юную девицу, но что-то внутри меня твердило о том, что на самом деле эта девчонка пришла вовсе не для того, чтобы насладиться воплями дворянина - она явилась за моей душой. Я улавливал каждое её движение, ощущая себя зачарованным, околдованным неведомой волшбой, в основе которой не было ничего светлого, лишь серый полумрак. Королева шла без света, но звуки чужих мучений оказались для неё отличным проводником, не позволяющим сбиться с пути. Девчонка остановилась... Совсем недалеко от моей камеры она прислонилась спиной к каменной стене, словно бы больше не могла идти дальше, словно переполняющее её волнение намеревалось в этот единый момент вырваться со всей своей оглушающей силой. Я подошёл к решётке своей камеры настолько близко, насколько это было возможно; тьма скрывала меня от её глаз, но ещё лучше скрывали её собственные эмоции, не позволяющие девчонке замечать что-либо вокруг. Она стояла с закрытыми глазами, тяжело дыша, прикрывая рот ладошками, чтобы громкий вздох или стон не вырвался из её горлышка, не нарушил иллюзорную идеальность того ужаса, которым она наслаждалась. Я думал, что ей нравится, как истязают тех, кого она на это обрекла, но нет! Не сама боль, не сами мучения, а страх, исходящий от тех, над кем работал палач, так привлекал девицу! Этот страх заставлял её сердце биться чаще, дыхание срываться, а эмоции превращаться в щуплом тельце в настоящий ураган. Она желала этого страха, жаждала его, хотела слиться с ним воедино! Он нужен был ей, и больше ничего в целом мире для юной девы не имело смысла! Был страх, и была она, готовая отдать ему всю свою страсть. Вот такая она, королева.

Узник вновь расхохотался, Алексис же словно видел всё перед своими собственными глазами: эти слова заставили его воображение нарисовать загадочную картину, где Лацика стояла, прислонившись спиной к стене, закрыв рот ладонями, и с упоением слушала, как из чужого страха рождаются вопли ужаса и боли. Могло ли статься, что узник лгал, говоря о том, чего никогда на самом деле не было? Почему-то маркиз Миднатт не мог разыскать в себе даже малейшей тени недоверия к его словам - они нарисовали именно ту Лацику, которая казалась самой настоящей.

- Ты удивлён, демон? - через смех проговорил Арлериут Тоуклар, не отводя взора от лица Алексиса. - Мне удалось удивить тебя, сын Кроу?

Однако Алексис не торопился с ответом. Маркиз просто смотрел на узника, сам не зная, чего ожидает от него. Алексиса ничто здесь не удерживало, но и уйти он не мог - это казалось странным, непривычным.

- С тех пор, как в Юуандефе стали появляться новые люди, замок преобразился. Да, я не мог видеть этого, ведь был ограничен лишь этой клеткой, однако даже для узника изменения становились очевидными. Это походило на шутку, на выдумку, но новые люди поначалу казались и не людьми вовсе! Суровые, молчаливые... Ни с одним из стражей мне ни разу не удавалось разговориться. Что уж говорить о самой королеве? Хех, признаюсь честно, но поначалу ей даже удалось напугать меня: я решил, что окончательно сошёл с ума, что девчонка - демон, посланный в наказание за все мои грехи. В тот раз я ожидал, что вот-вот она перестанет разыгрывать роль, делать вид, что не замечает моего присутствия, откроет глаза, подойдёт к моей камере, и... И я не знал, что сделал бы тогда. Однако девчонка ушла, и я вновь остался наедине со своими мыслями. Вслед за растерянностью пришла заинтересованность, и с тех пор я начал ждать, когда юная дева вновь придёт насладиться чужим страхом. Какова правительница, а? Ахаха! Но ведь не только она... Что ты можешь поведать о её тени? Эта темница способна вселить нечто даже в самые непробиваемые сердца - ты ведь и сам ощущаешь, какую неповторимую атмосферу способен создать Юуандеф. Когда я был свободен, мне приходилось видеть много тюрем, много подземелий, но не одно не могло сравниться с этим; не станешь ведь ты этого отрицать, сын Кроу? Каждый, кто входил сюда, ощущал странную, неведомую силу этого места: в голове начинали появляться мысли, которых раньше никогда не было, воображение рисовало образы, слух ловил то, чего улавливать не должен... Я слышал разговоры стражников, я слышал ужас пленников, видел страсть юной девы, сам на себе испытал влияние атмосферы этого подземелья, а теперь познакомился и с твоей особенностью, демон... Но! Есть тот, на кого эта темница не способна оказать какое-либо влияние. Даже неудержимая сила этого места не может пробить щит из негасимого пламени, что поглотило сердце этого странного человека. Человека ли? А ведь за демона я принял поначалу именно его! Он страшен, он действительно способен напугать! Его шаги... Его шаги совсем не похожи на шаги остальных: они не сливаются с окружающей атмосферой, но и не выделяются из неё - самой атмосферы не становится, когда здесь появляется тот устрашающий, мрачный страж! Его присутствие в подземелье всегда ощутимо: сама тьма в страхе прячется по углам, когда парнишка, замечающий всё и всюду, кроме истинных причин своей бушующей страсти, проходит по тюремным коридорам. К его сердцу не подступиться, его душа давно отдана маленькой демонессе. Он не продал её девчонке, не просто подарил, не просто отдал, а возложил свою душу к ногам юной девы, упав пред ней на колени, вот только девица этого то ли не замечает, то ли не хочет замечать; она - его единственное слабое место. На моём пути попадались разные враги, но такие - никогда. Этот человек страшен, и поневоле кажется, что вездесущ. Он идёт, и каждый его шаг отдаёт силой и решительностью. Он проходит здесь, и ему готовы подчиняться не только стражи, но и сама темница: каждый камень, каждая решётка. Он спускается в это подземелье, и темнота перестаёт казаться страшной, ведь он представляет собой куда большую опасность. Этот парень - никто, его словно и не существует, однако мне никогда прежде не приходилось встречать столь сильную концентрацию исходящей от кого-то опасности. Ох, в былые годы... Если бы мне повстречался такой соперник, то не было бы во всём мире того, кто не пожалел бы меня, не проникся бы моей неудачей; такие люди страшны не только как враги, но и как союзники - от них лучше держаться подальше. У меня даже не возникало вопроса, каким образом юной деве удаётся ускользать от своего стража, спускаться в это подземелье в одиночестве - он знает обо всём. Я уверен, что он знает. Но ведь только эта девчонка может заставить трепетать того, кто для других непробиваем. Юуандеф... Юуандеф! Я слышал, что история у этого замка была весьма необычна, и вот после десятилетий затишья в эту обитель тёмных сил вновь вернулись демоны, и ты - один из них, сын Кроу! Ахаха! О, нет... О, нет! Отойди дальше, демон! Уж больно пахнешь хорошо. Я ещё не готов единым движением вырвать свою душу - здесь есть, на что посмотреть!

- Выдумки сумасшедшего, - бросил Алексис.

- Ох, милорд, тебе ли не знать, что в моих словах лжи не больше, чем в твоих!

- Ты сам толком не ведаешь, о чём говоришь, но горазд затрезвонить это первому встречному.

- Это ты-то, сын Кроу, первый встречный? Хех, пусть будет по-твоему. Но ты хотя бы, чёртов демон, мог сделать вид, что не догадывался о том, о чём я тебе рассказал; узник развлёк тебя - развлеки его и ты. Эй, скажи мне... - Арлериут Тоуклар подошёл к решётке, вцепившись в неё руками. Его громкий голос перешёл на шёпот. - Тот... ещё здесь?

- Тот? Ты о том, кто так пугает тебя своим появлением?

- Нет, не о мрачной тени странной девы речь! Тот дворянин, попавший сюда первым... Я слышал от стражей, что он помер. О смерти других ничего не говорилось: быть может, они живы ещё, оставлены на потеху королеве. Но тот, первый, он ещё здесь?

- Он потерялся, - после нескольких секунд молчания всё же ответил Алексис. Маркиз не был уверен, что стоит говорить о подобном с этим узником. - Здесь... слишком много тех, по сравнению с которыми Виилак Морра - просто мелкая сошка.

- Ну, с этим ничего не поделать. Кому при жизни не дано быть великим, тому придётся и после смерти теряться среди чужого величия. Но ты, как я посмотрю, либо действительно ничего не извлёк из моих слов, либо только делаешь вид.

- Что именно я должен был извлечь?

- Ты смотришь так, будто тебя не волнует твоё законное место. Сын Кроу ведь не может не претендовать на королевский трон? Не отрицай - не нужно; я слишком хорошо знаю твоего отца, слишком многое мне известно и о твоей матери.

- Как Цемра Миднатт может быть замешана во всём этом? Её давно уже нет в живых.

- Охо, как сказал-то! Миднатт... Цемра Миднатт... Что же тебе ещё известно о своей матери?

- Судя по всему, узник, тебе известна ещё одна сказочка?

- О, да! Именно так! Сказка... Сказка о прекрасной дворянке, которая на самом деле принадлежала к роду, который считался полностью уничтоженным при очередном государственном перевороте. После внутренней войны к власти пришла династия Ноктэ, а о тех, с чьих смертей начался хаос в королевстве, поспешили позабыть, ведь они считались все умершими. Но что, если у короля, помимо первого наследника, был и другой, которого тщательно скрывали от чужих глаз? На момент трагедии он находился далеко, а узнав обо всём, решил пока что не вмешиваться в конфликт, который им будет заведомо проигран. Но это вовсе не означает, что последний из Эльтерферра сдался и замолк навсегда: миссия мщения и возвращения себе былого была возложена на его потомков.

- Хочешь сказать, что моя мать - Эльтерферра?

- Ну, конечно же, тот самый, последний из шестой династии, изменил имя своего почти погибшего рода, но это не изменило сути его желания вернуть себе утраченное, которое впиталось и в кровь его потомков.

Это казалось невозможным - речи узника походили на нелепую шутку завравшегося сказочника.

- Это слишком большой секрет, чтобы доверять его кому-то вроде тебя.

- Мне этот секрет и не доверяли, - усмехнулся Арлериут, - но ведь я не был глуп и многое способен был заметить. Ты не похож на того, кто будет рваться к власти только лишь из личностной жажды обладать ею. И вновь: ты либо действительно истинный демон, который играет так, что его не раскрыть, либо все эти годы Кроу создавал из тебя того, кем будет управлять его гениальность. Если тебе ничего не известно о собственной матери, значит, Кроу посчитал, что у него не получится должным образом мотивировать тебя стремиться к трону, преследуя неисполненные желания Цемры и её предков.

- Неужели Кроу Миднатт так сильно любил мою мать? - на губах Алексиса впервые за этот разговор появилась снисходительная полуулыбка. Поверить во весь этот бред казалось невозможным.

- О, тебе смешно? Да, наверное... Тот Кроу, каким он мог стать после смерти Цемры, едва ли выглядит человеком, способным на сильные чувства - я давно его не видел, не могу судить. Однако Цемра действительно завладела его сердцем, но сама она видела в нём именно того, кто способен помочь потомкам Эльтерферра вернуть себе престол. Раз сейчас королевой является эта девчонка из Ноктэ, значит, сам Кроу не намерен становиться королём.

- Гоццару не нужна внутренняя война.

- Да, так бы он и сказал! Но действительно веришь ли ты, что твой отец не мог подстроить смерть девчонки так, чтобы вся власть и без кровавых конфликтов сразу оказалась в его руках? В его, но не в твоих; однако именно это Кроу и не нужно. В Миднаттах нет крови Эльтерферра, но в тебе - есть. Не может ли так статься, что твой отец выжидает того момента, когда сумеет усадить тебя на трон? Но все грехи твоего отца не могли оказаться безнаказанными, и у его гениального плана появился важный недостаток: у сына Кроу нет души.

- Ты считаешь это наказанием?

- Именно тем, которое заслуживает Кроу!

- Забавно, ведь только такой, как я, мог стать для герцога Миднатта не сыном, но оружием.

- Выходит, он для тебя не повелитель вовсе, а хозяин? А ты - всего лишь носитель крови той женщины, которую он любил. Её сын, ставший разочарованием, неспособный зажечься пламенем рода Эльтерферра, но единственный, кто может вернуть ранее утраченное. Тебе кажется, что твоя бездушность, демон, расценивается твоим отцом, как благословение, но на самом деле Кроу растил тебя во лжи не по желанию, а по необходимости.

- Как же печальна эта история из твоих уст, узник, - и в этот момент спокойствие Алексиса показалось действительно неживым, демоническим.

- Ахаха! Вот же истинное творение тёмных сил! - Арлериут выкрикнул это в лицо маркизу. Глаза узника горели, губы дрожали то ли от волнения, то ли от переполняющего его злорадства; улыбка то пропадала, то появлялась вновь - он был похож на настоящего безумца и едва ли чем-то отличался от него.

- Ты всё сказал? В мои планы не входило встретить утро в темнице.

- Эй, эй, демон, - узник со всей своей силой сжал прутья решётки, словно намеревался её сломать. Он с вызовом смотрел на маркиза, будто бы бросив всю последнюю надежду на то, чтобы спровоцировать его, зацепить напоследок, вот только было уже нечем, - купишь мою душу? Ты ведь не зря сюда пришёл, а мне она ни к чему.

- Зачем она мне? По твоим словам, я прожил девятнадцать лет, не имея души, поэтому, быть может, и дальше как-нибудь обойдусь?

Алексис поднял горящую лампу чуть выше и неторопливо направился прочь от камеры, возле которой ему пришлось надолго задержаться.

- П-постой, демон! - улыбка больше не могла пробиться через отчаяние узника, вылезшее на поверхность при звуках отдаляющихся от его камеры шагов, при виде теряющегося в темноте света. - Сын Кроу, мне незачем больше жить, но и умирать в этой камере я не хочу! Выпусти меня! Позволь выбраться из этой клетки, а потом убей! Прикажи, и я убью себя сам, но не здесь! Только не здесь!

Но слова для Алексиса не имели значения. Эти слова.

*********

Эмоции разрывали. Они били в голову, пытались раскромсать на куски сердце, выворачивали наизнанку душу - перед глазами всё плыло, и до своей комнаты Вайлет добирался, толком не осознавая, как и куда идёт. Со стороны его медлительный шаг можно было списать на усталость, а затуманенный взор - на глубокую задумчивость. Собственно, в какой-то степени это не слишком отличалось от правды, но никто бы и подумать не посмел, что главная причина заключается в том, что Вайлет Дежчь просто не мог справиться с нахлынувшим на него потоком эмоций, образов, мыслей. Они утаскивали его за собой, заставляя погружаться всё глубже и глубже в эту нестерпимо жаркую, удушающую атмосферу, в которой вся его суть начинала постепенно растворяться. Но с каждым шагом идти становилось всё тяжелее. Эта тяжесть пыталась заставить юношу вновь опуститься на колени, вот только для чего, перед кем?

Вайлет слышал каждое слово, сказанное Алексисом и Лацикой в тронной зале, и теперь эхо разговора регента и королевы отбивалось в его голове, беспричинно причиняя возбуждённому сознанию оглушающую боль. Если бы сейчас на стража царственной девы кто-нибудь попытался напасть, то Вайлет Дежчь искромсал бы несчастного на мелкие кусочки, даже не заметив этого. Он сделал бы это с любым, даже если бы это оказался Алексис Миднатт.

Маркиз... Он сказал, что собирается осмотреть камеру, где умер Виилак Морра. Миднатт что-то задумал, пытается что-то выяснить, а, быть может, даже намеревается замести следы свершившегося преступления! Конечно же, сам он не мог убить Морру, ведь на тот момент находился на востоке королевства, однако стоило ли сомневаться, что во всём этом замешан его отец! Что Алексис, что герцог Миднатт - они заодно! Они настроены против Лацики! Вайлет должен был помешать им любой ценой, встать на защиту юной девы, королевы Гоццара! Эти мысли бились у него в голове, когда Лацика только-только покинула тронную залу, когда её теневой советник, её верный страж стоял на коленях, не находя в себе сил, чтобы подняться. Мысли издевались, истязали, норовили разорвать сознание, выпотрошить его, и сопротивляться их жестокой силе оказалось невозможно. Вайлет Дежчь никак не мог перебороть вмиг охвативший его поток эмоций: мерзкий, тяжёлый, погружающий. Юноша должен был последовать за Алексисом, проследить за действиями маркиза, предугадать его мысли, его планы... Должен был! Должен, но не смог. Вайлет даже толком не знал, сколько времени провёл в тронной зале.

Он с трудом поднялся на ноги, преследуя лишь мысль поскорее добраться до своей комнаты. Вайлет даже слов не находил, чтобы приказать кому-нибудь из своих людей проследить за маркизом - он был сам не свой, и ненавидел себя так, как не ненавидел никого и ничего во всём мире. Если бы у него нашлись силы, то парень разбил бы свои кулаки о каменные стены, однако все его удары оказывались столь слабыми, что отдавали даже не болью, а лишь её полутенью. Когда Вайлет добрался до своей комнаты, то сразу повалился на кровать. Он не снимал одежду - не было сил, лишь только меч отбросил в сторону и в единое мгновение погрузился в нечто отвратительное и мерзкое, больше похожее на забытье, нежели сон. Жажда темноты казалась неудержимой, но, несмотря на то, что ночь уже давно вступила в свою силу, перед закрытыми глазами ворочался желтовато-багряный вязкий поток, который извивался, стекал, бурлил, и сотни маленьких молоточков отбивали в сознании болезненную мелодию. Это продолжалось целую вечность - Вайлет был уверен, что это представление станет последним в его жизни, однако в единое мгновение наступила тишина.

Едва слышимый, нежный девичий голос медленно проговаривал каждое слово. Дева словно бы читала заклинание, а не напевала выдумываемую на ходу песенку. Болезненный выдох вырвался из горла Вайлета; эти слова, прозвучавшие в голове - реквием по его душе.

Пустота не торопилась отпускать. Нечто вязкое уже покинуло сознание воина, однако избавиться от пут забытья оказалось не так-то просто: они то ослабляли свою хватку, то затягивали её вновь, заставляя сердце заходиться в неконтролируемом танце.

Этот голос успокаивал, однако сами слова заставляли разгораться пламя, и дым от него не мог предвещать ничего, кроме надсмертного безразличия. Но сейчас огонь ещё только начинал гореть, и за звуками нежного голоска последовало мягкое прикосновение чего-то холодного к разгорячённому возбуждённым сознанием лбу. Прохладные тонкие пальчики осторожными движениями убирали прядки длинноватых тёмных волос с лица юноши. Прикосновения забирали боль и жар, от них становилось несказанно легче, и Вайлету показалось, что на его губах появилась улыбка. Этот сон был прекрасен, хоть он ещё и не сумел полностью забрать весь хаос пережитого накануне, но всё же юноша действительно ощущал себя легче, спокойнее.

Вайлет Дежчь открыл глаза - его взгляд сразу погрузился в зачарованное лицезрение Лацики, что склонилась над своим воином. В открытое окно врывался поток серебристого света, и в его колдовском сиянии юная дева выглядела настолько прекрасной, что сердце готово было остановиться. Она стояла на коленях, склонившись над изголовьем невысокой кровати и, словно завороженная, медленно выговаривала слова, складывающиеся в единую песенку. Её нежные пальцы осторожно касались лба воина, и затуманенные голубые глаза, в которых серебро ночи отразилось таинственным мерцанием, смотрели на верного стража. Длинные светлые волосы Лацики выглядели чуточку взъерошенными - наверное, девушка всё же пыталась заснуть, но не смогла, - однако это только добавляло ей безмятежного очарования, а рукава лёгкого длинного голубого платьица едва заметно колыхались из-за ветра, проникающего в комнату вместе с серебристым светом.

Удивление и растерянность захватили Вайлета с такой стремительностью, что им мгновенно овладел порыв вскочить с кровати, однако страж королевы только лишь рывком приподнялся на локтях, едва не задев при этом склонившуюся над ним девушку.

"Ваше Величество?!" - хотел он произнести, да только слова застряли где-то в горле.

- Только, - добавила Лацика и вдруг замолчала. Девушка словно и не заметила, что Вайлет уже проснулся: её затуманенный взгляд красноречиво говорил о том, что юная королева находится не здесь, не в комнате воина. Быть может, она вновь вернулась в воспоминания пережитой в Рамансфоре ночи? Её пальчики замерли в воздухе, когда потеряли нить сакраментального прикосновения к коже Вайлета, однако наваждение начинало постепенно таять; серебристое мерцание в голубых глазах понемногу сменялось на привычную озерную глубину.

Воин же был уверен, что все овладевшие им противоречивые чувства сейчас любой сумеет прочесть на его лице.

- Ла... Ваше Величество, - лишь только это, и тут же дыхание перехватило от нахлынувшего волнения. - Я... Я подвёл вас, - юноша вовсе не это хотел сказать, но сейчас собственные слова оказались для него неподвластны, как и дрожащий голос. - Ты... Ты приказала, а я... Вы приказали, а я вновь разочаровал вас! - он схватился за лоб, в котором запульсировала боль, и тут же вспомнил холодность и нежность прикосновений пальцев юной девы. Ему хотелось, чтобы она сделала это вновь! Чтобы она делала это целую вечность! Однако простой страж, не способный выполнить желание своей правительницы, не был достоин даже её взгляда. - Я должен понести наказание!

- Я запуталась, я потерялась, - прошептала Лацика, продолжая вглядываться в свою глубину ничего не видящим взором. Её голос оставался медлительным - девушка словно бы продолжала читать зачаровывающее заклинание.

- Ваше Величество, - с трудом проговорил Вайлет. Страж королевы понятия не имел, что должен делать в такой ситуации. Происходящее казалось лишь странным сном, однако юноша сомневался в том, что действительно спит. Он одновременно хотел и не хотел проснуться, но всё говорило о том, что происходящее - не выдумка, не наваждение, а реальность.

- Я бы хотела убежать, исчезнуть, - продолжала Лацика, не замечая ни слов воина, ни самого его, - раствориться во мраке и ужасе. Корона и трон - ничто в сравнении с желанием. Мои чувства - лишь тропа, по которой можно пройтись, не обращая внимания на то, куда ступаешь.

Почему... Почему она здесь? Королева пришла в комнату Вайлета, но не ради же него самого? Её привели эти эмоции, это странное околдованное состояние? Понемногу к юноше начинала возвращаться его привычная рассудительность; он чуть растерянно заозирался по сторонам, проверяя, нет ли в комнате ещё кого-нибудь, кроме королевы и её стража.

- Ваше Величество, почему вы здесь? Это опасно!

- Опасно? - девушка всё ещё не смотрела на Вайлета, но услышала его слова. - Пусть уничтожат, раскромсают, вырвут душу, но позволят вернуться в ту ночь. Вайлет, мне нужны те эмоции - без них меня нет.

Царственная дева медленно поднялась с колен и наклонилась ещё ближе к воину. Её тонкие руки обвились вокруг его шеи, и Вайлет ощутил теплоту дыхания Лацики возле своей щеки. Только-только вернувшаяся рассудительность вновь разбилась на тысячу мелких осколков - хотелось верить, что это просто сон, и наутро, когда серебристый свет, врывающийся в комнату через окно, обернётся светом ярким, останутся лишь нелепые воспоминания. Но если это правда... Если всё это происходит на самом деле, то Вайлет Дежчь с ужасом понимал, что разыгравшийся спектакль может обернуться безрадостной сказкой.

- Я хочу уйти, - прошептала Лацика. - Уйти туда, где за ночью следует ночь, за забвением следует забвение. Я не видела никогда, но знаю, что там есть то, что заставляет сердце биться.

- Ваше... Ваше Величество, - Вайлет должен был освободиться из объятий Лацики, но он мог только лишь думать об этом. Его нерешительность, его растерянность могла обойтись дорогой ценой, и страж королевы прекрасно это понимал: стоит только сюда кому-нибудь зайти, и что сумеет спасти юную правительницу от слухов, которые, без сомнения, очернят её? Лацика не понимала, что творит или же не хотела понимать, однако её страж не должен был терять головы, пусть даже и в такой ситуации. Накануне его эмоциональность уже сыграла свою отрицательную роль - нельзя допустить, чтобы нечто подобное случилось и на этот раз.

- Я хочу вернуться в тронную залу Льяда Вери. Эта ночь... - шептала Лацика. - Эта ночь так прекрасна. Она словно создана для того, чтобы каждый из нас сегодня обрёл желаемое...

- Лац...

- Проводи меня туда, пока серебристый свет ещё позволяет мне не опасаться чужих взглядов.

- Нет, Ваше Величество! Нет, мы не можем...

- Почему же... Почему ты всегда запрещаешь? Я - королева, но не могу идти против тебя. Весь мир - мой враг, а ты - единственный союзник. Никто не знает обо мне того, что известно тебе. Вайлет... Я сделаю... Я позволю тебе сделать со мной всё, что угодно.

- Ч-что...? Лац... Ваше Величество, что ты... Что вы говорите? - Вайлет едва нашёл в себе силы, чтобы произнести это, и столько ужаса, столько сладостного придыхания было в его непокорном голосе. Желания сами говорили за него, иначе он не уловил бы в словах юной девы то, что уловить хотел.

- Отведи меня туда! Вайлет, ты не страж королевы, но страж её тайны!

- Ваше Величество, но ведь вы сами обрекаете себя на обман! Невозможно вернуться в то время, невозможно вернуться в ту ночь. Подземелье только лишь поднимает со дна души воспоминания, но не может подарить вам те эмоции, которых вы желаете!

- Я... Я понимаю это, но ничего с собой поделать не могу, - взгляд Лацики в единый миг обрёл обыденную выразительность. Она чуть смущённо отпрянула от своего стража и отошла на пару шажков от его постели. Волнение переполняло её, но казалось, что вызвано оно было вовсе не её поведением; случившееся здесь для царственной девы оставалось совершенно незначительным. - Жестокое осознание ничего мне не даёт: не отбирает былое, но и не дарит новое. Я вынуждена идти на поводу мимолётных эмоций, надеясь, что когда-нибудь они вновь превратятся в карнавал, что сумеет меня захватить в плен, поставить на колени!

- Но...

- Прости. Прости, Вайлет, - Лацика посмотрела на раскрытое окно, на дорожку серебристого сияния на каменном полу комнаты. - Наверное, этому никогда не суждено случиться. Но как же сложно... Как же непросто смириться.

Вайлет вскочил с постели, толком и не понимая, что следует сказать, что он должен сделать, однако царственная дева успела покинуть его комнату прежде, чем юноша успел решиться даже на одно единственное слово. Страж королевы так и продолжал просто стоять, не решаясь последовать за девушкой. Он не видел её слёз, но не стоило даже сомневаться, что Лацика не сумеет сдержать эмоций, вызванных желанием, которое так нещадно терзало её душу.

Мгновение, десяток, сотня вздохов! Ничего не происходило... Лишь только сердце продолжало колотиться в груди, а лёгкий ветерок и серебристый свет - врываться в комнату воина. Он медленным шагом подошёл к окну, взглянул на синее небо, усеянное волшебством ночи. Оно могло околдовать, но не того, кто был уже околдован.

- Ну же, граф, танцуйте! - хохотала Лацика. - Или же танцуете вы так же скверно, как и ведёте свои торговые дела?

И граф Мильтиктол танцевал; он не смел противиться воле королевы в стенах этого замка. Под взволнованными взглядами дворян, под аккомпанемент звонкого смеха столь откровенно издевающейся Лацики граф пытался танцевать. Он сбивался с ритма, оступался, путал движения, однако мысли о том, чтобы остановиться, прекратить этот глупый спектакль, эту жестокую шутку, вызывали в нём лишь приступ страха - юная правительница Гоццара уже успела показать всем, чем чреваты попытки пойти против её желания. Её просьба о танце - несущественная мелочь, едва ли имеющая значимые оттенки в глазах самой Лацики, однако в этот день каждый был обязан исполнить её приказ, способный развеселить юную королеву. Сегодня - в день её семнадцатилетия.

Изначально этого бала не было в планах царственной девы: ей казалось, что в этом напыщенном фарсе нет никакой необходимости. Собственное семнадцатилетие представлялось для девушки недостаточной причиной для чего-то столь затратного и бессмысленного. Однако за последнее время в королевстве произошло слишком много значимых событий, повлиявших на жизнь всего Гоццара. Люди нуждались в душевном отдыхе, большом празднике, поэтому Лацика решила ухватиться за любую причину.

Безоговорочная победа в уже оставленной позади первой части военной кампании с Йестином, возвращение себе земель Рамансфора и Критворда, взятие Клалца - гоццарские войска впервые за долгое время могли почувствовать себя настоящими победителями. Им удалось прогнать врага с родных земель, и каждый второй гоццарец с благоговейным трепетом произносил имя человека, который привёл армию к победе - имя Алексиса Миднатта.

Теперь война перешла в стадию затишья. Йестин, явно озадаченный столь неожиданно удачным натиском Гоццара, не торопился подтягивать свои войска к потерянным землям близ Клалца: йестинские полки, которым привелось в начале кампании находиться на границе двух королевств, оказались нешуточно потрёпаны после череды проигранных сражений. Потерянные земли были необходимы Йестину ничуть не меньше, чем новому владельцу, вернувшему себе то, что когда-то и так принадлежало ему по праву, однако руководство вражеского государства не торопилось с ответными действиями: уж слишком искусными оказались военачальники Гоццара, слишком высоко взлетел дух их воинов. Йестин не хотел рисковать без веского довода, ведь при нынешнем раскладе это королевство могло похвастать лишь превосходящим количеством своих воинов, во всём остальном перевес оказался на стороне Гоццара - на них словно с воздуха лилась чья-то благодать. Некоторые йестинские военачальники опасались, что гоццарцы продолжат наступление вглубь их земель, поэтому Йестин не спешил нападать, но напряжённо готовился к обороне.

Однако если у половины гоццарцев на устах было имя Алексиса Миднатта, то вторая половина говорила лишь о юной королеве. Простой народ возносил образ Лацики, всё настойчивее приписывая ей качества святой девы, посланной на эту землю для того, чтобы беды королевства наконец-то закончились. Королева продолжала вести свою собственную войну - войну с дворянством, - и после каждого маленького сражения Лацика становилась всё опытнее, всё увереннее в себе и своих силах. Народ поддерживал её, пусть и вокруг личности царственной девы появлялись не только возвышенные разговоры, но и откровенно нелицеприятные слухи, расползающиеся по владениям королевства с огромной скоростью. Однако это не волновало Лацику: до тех пор, пока её деятельность, направленная против устаревшей, разжиревшей от хорошей жизни аристократии, вызывала одобрение среди простого люда, руки девушки были развязаны, и она могла продолжать распоряжаться правосудием так, как ей было угодно. Сложно было не заметить, что часть дворянства действительно дрогнула: среди тех, кто собрался в этой зале, далеко не всем удавалось держать себя столь же дерзко и высокомерно, как раньше. Сколько представителей аристократии, перешедших дорогу юной королеве, стали пленниками Юуандефа? Скольким из них пришлось значительно изменить своё мнение относительно царственной девы? Лацика даже не пыталась скрыть свои далеко не дружелюбные намерения - правительница королевства позволяла себе действовать всё более издевательски. Конечно, ещё оставались те, кого никак не задело то правосудие, что теперь было полностью сосредоточено в руках юной девушки: именно их королева и расценивала как своих основных соперников в борьбе за абсолютную власть, а победы над одним из них она не просто желала больше всего, но жаждала.

Герцог Миднатт с нескрываемым равнодушием следил не только за всеми былыми действиями Лацики, но и за тем издевательским весельем, которое она пыталась устроить на этом балу. Кроу Миднатта не волновали эти детские забавы, пусть и достаточно жестокие; он был уверен в той игре, которую вёл сам. Его совершенно не смущало, что народ произносит не только имя его сына, столь удачно отличившегося своими командирскими способностями, но и королевы. Он считал, что военные достижения недвойственны, и ценность побед так просто не потускнеет, зато власть Лацики представляет собой нечто пусть и броское, но всё же призрачное. Вскоре все её политические и экономические успехи начнут расходиться по швам, которыми она столь грубо пыталась их сшить, а правительница, ввергнувшая государство в новый кризис, будет народу не нужна. Кроу Миднатт не просто рассчитывал на подобный исход - он не сомневался, что иначе быть не может. Немалый опыт герцога и его ум оставались лучшими друзьями, лучшими советчиками этого властного человека, и дворянин видел каждую деталь того пути, который приведёт его сына к законному праву обладания короной. Кроу Миднатт никогда не видел в Лацике соперника, все её нелепые попытки вывести его на чистую воду, утереть ему нос, помешать его планам лишь только смешили герцога. Девчонка пыталась забраться слишком высоко, и до того момента, когда она сорвётся вниз, оставалось совсем немного. Не стоило сомневаться, что ей никогда не удастся оправиться от этого удара, однако судьба последней представительницы династии Ноктэ совершенно не волновала властного дворянина - будь на её месте кто-то другой, то ничего бы не изменилось. Для герцога существовала только лишь одна цель: только она, и ничего больше.

Ответные же чувства были совсем иными: только лишь герцога Миднатта Лацика мысленно называла своим главным врагом - победа над ним станет основным, завершающим штрихом картины войны, которую девушка так упрямо вырисовывала. Царственная дева упивалась мыслями о предстоящей победе, и в такие моменты она ничего вокруг не замечала. Но не только это было способно захватить разум королевы: воспоминания о ночи, пережитой в теперь уже вновь возвращённом Гоццару Рамансфоре, всё ещё оставались для девы важнее, чем что бы то ни было другое. Даже превосходство над Кроу Миднаттом не могло сравниться с ними. Лацика нисколько не изменилась за пролетевшее время.

И внешние, и внутренние победы были у всех на слуху, именно поэтому все эти события, столь значительно изменившие жизнь королевства, послужили поводом для бала, что проходил ныне в Юуандефе, и для народных гуляний, устроенных на главных площадях всех крупных городов Гоццара. Народ, впервые за столько лет получивший повод для искренней улыбки, едва ли собирался успокаиваться до самого утра. В порыве веселья восхваляли не только теперь уже семнадцатилетнюю королеву, но и Алексиса Миднатта - в этот вечер, в эту ночь, они были виновниками торжества, пусть и не на равных правах. И лишь только воины на границе с Йестином не могли позволить себе расслабляться.

Основное действо распланированного бала должно было проходить в зале Юуандефа, которую подготавливали для этого вечера больше двадцати дней кряду. Она располагалась в западной части замка: той самой, которая долгое время оставалась заброшенной. Сейчас в этом плане немногое изменилось, однако Лацика настояла на том, чтобы празднество проходило именно здесь. Наверное, юная королева предпочла бы подземную залу Льяда Вери, но лишь в том случае, если бы она могла уйти туда только в обществе Вайлета. Девушке совершенно не хотелось, чтобы всё это сборище лжецов и мерзавцев, в жилах которых текла дворянская кровь, узнало о сокровище первого короля Гоццара, коим представлялась для Лацики подземная обитель трона Льяда Вери. Даже просто мысли об этом были противны царственной деве. Она действительно ревновала молчаливую залу ко всем, кто находился сейчас в Юуандефе, ко всем, кто дышал, и в чьей груди билось сердце, разгоняя кровь - только лишь Вайлет Дежчь оставался исключением. Именно поэтому королева заставила себя на время позабыть о подземной зале, всё же приказав, чтобы для бала приготовили одну из тех, что находились не так уж и далеко от неё.

В решении Лацики скрывалось не только желание провести этот вечер в столь необычной обстановке, но и намерение лишний раз поиграть на нервах дворян: каково им было добираться сюда, проходя по мрачным, запыленным коридорам, которые вели в эту огромную, сверкающую красотой убранства залу? Царственная дева приказала, чтобы слуги, занимавшиеся уборкой и подготовкой, оставили как можно больше найденных здесь вещей. Большие обесцветившиеся картины, массивные синие занавеси, прекрасные вазы, в которых теперь красовались цветы, наполняющие окружающую атмосферу приятным благоуханием - Лацика преследовала идею сохранения неповторимости ощущения этого места. Атмосфера залы, совершенно отвыкшей от человеческого общества, сумела зацепить юную королеву. Конечно, в западном крыле Юуандефа таких помещений было огромное множество, однако для бала Лацика искала именно нечто столь просторное. К тому же, первым это помещение обнаружил Вайлет, а королева доверяла мнению своего стража. Ей понравилась не только атмосфера, но и привлекательность общего вида, расположения, архитектуры. Сплошной в этой зале была лишь одна стена - именно к ней и был приставлен королевский трон, на котором сейчас восседала Лацика, продолжавшая насмехаться над танцующим по её приказанию дворянином. Этот трон был единственным предметом, который мог напомнить присутствующим, что ещё несколько лет назад, сразу после трагедии в Рамансфоре, всё это дворянское сборище позволяло себе отпускать шуточки по поводу того, что власть, неожиданно свалившаяся на голову юной королевы, слишком великовата для неё. Пусть девочка и превратилась в девушку за пролетевшие годы, однако это массивное, украшенное многоцветием камней кресло до сих пор оставалось непомерным для хрупкой девы; но теперь ни у кого не возникало желания посмеяться над тем, что королева Гоццара для своего трона так и не доросла. В остальных стенах залы сплошной камень перемежался с арочными проходами, украшенными резными колоннами; пустота этих арок из-за неяркого освещения казалась слишком плотной, живой. За ними скрывались коридоры, ведущие в жилую часть замка, и несколько других, уходящих туда, где вполне можно было заблудиться.

Юная королева с немалым удовольствием наблюдала, как некоторые из представителей аристократии в порыве неприятных чувств начинали теребить в руках платок или же нервно поправлять свою причёску - всё это действительно веселило Лацику. Девушке нравилось это витающее в воздухе ощущение страха и растерянности, пусть и исходили они пока что далеко не от всех; виновница торжества рассчитывала быстро исправить эту ситуацию своей немного странноватой просьбой. Казалось, что только сама Лацика выглядит в избранной ею зале желанной гостьей: её красивое синее платье прекрасно сочеталось и с синими цветами в вазах, и с занавесями, что украшали стены. Вайлет Дежчь, стоящий возле её трона, выглядел, как всегда, совершенно невозмутимо; если королева в атмосферу, созданную этим местом, вписывалась идеально, а дворяне словно бы выделялись на фоне всеобщей картины, то теневой советник юной властительницы королевства, капитан её стражи, казалось, просто растворялся, становился незаметным.

Празднество принадлежало Лацике, и девушка пожелала, чтобы на этом балу каждый из присутствующих выполнил её маленькую просьбу. Конечно, королева говорила в своей привычной спокойной и сладостной манере, однако каждый из гостей её замка понимал, что за этой просьбой скрывается приказ. Дворяне испытывали противоречивые эмоции, грозящие вылиться во что-нибудь значимое. Им казалось, что Лацика вовсе не просто так решилась устроить бал в этом мрачном помещении. Некоторым аристократам сохранять спокойствие помогало лишь своё парадное оружие: многие мужчины взяли его с собой. Юная королева не стала смущать аристократов присутствием своей вооружённой стражи, поэтому гвардейцы её замка располагались по периметру вне залы. Однако Вайлет в этот раз не решился охранять Лацику без меча.

Дворяне были вольны покинуть эту залу в любой момент, однако ещё никто не решился воспользоваться этим правом. Те коридоры, которыми их вели сюда, заброшенная часть королевского замка, которую прежде им видеть не приходилось, вселяли в сердца трепет - не хотелось идти поодиночке, пусть даже и в сопровождении стражей или слуг. Всё, что разыгрывала Лацика, казалось откровенным издевательством, и едва ли среди присутствующих находились те, кто не ожидал чего-то подобного. Но разве ж у них было право отказаться от приглашения и не приехать на бал в честь семнадцатилетия королевы, в честь долгожданных военных побед Гоццара? Такого права ни у кого не было.

Музыка звучала, отбиваясь сплетающимися воедино отзвуками от каменных стен залы, а дворянин продолжал танцевать. Один - так пожелала юная королева. Игра не слишком яркого света могла бы показаться чарующей, однако звонкий смех Лацики разрушал любую таинственность, красноречиво напоминая о смысле этого разыгрывающегося действа.

В этот вечер, в эту ночь Лацика готовилась праздновать свой триумф: в её тонких руках скопилось достаточно доказательств, чтобы поставить на место даже тех, кто всё это время оставался недосягаем. Конечно, девушка понимала, во что могут вылиться её отчаянные шаги, однако она не собиралась торопиться. Этот бал Лацика любовно называла про себя балом откровений: сегодня королева намеревалась вывести на чистую воду всех, кто в течение многих лет насмехался над ней, пытаясь сокрыть свои грехи. Пока что особой необходимости в арестах царственная дева не видела - это произойдёт само собой, - однако каждый из присутствующих должен был не только узнать всю правду, но и осознать, что королева не постесняется ей воспользоваться в самый удобный для себя момент. Лацика нуждалась в страхе; она желала, чтобы её власть держалась на страхе дворянства и поддержке народа, который бы видел, что аристократия преклоняет перед своей властительницей головы, готовые слететь с плеч по её мимолётному приказанию. Последняя из династии Ноктэ не видела ничего дурного в том, чтобы построить свою власть на крови: это не особо расходилось с её планами. Но лишь на крови тех, кто и с её жизнью не стал бы церемониться.

Граф Мильтиктол был одним из тех дворян, кто по каким-то причинам оказался в Рамансфоре в ту роковую ночь, когда Гоццар потерял предыдущего монарха - Лацика помнила каждого свидетеля её беспомощности, её страха. Напрасно они думали, что им удастся управлять дочерью мёртвого короля, напрасно пытались сделать из неё безвольную куклу; девочка очнулась в ту ночь, проснулась впервые в жизни и больше не захотела засыпать. Лацика не могла им простить их лживых игрищ, но вовсе не жажда мести вела её всё это время, а необходимость в восстановлении справедливости: преступники должны быть наказаны, свидетелям слабости правительницы королевства следует замолчать.

Лацика решила начать с графа Мильтиктола; ещё на балах в Рамансфоре она не раз замечала, как отвратно он танцует. Пролетевшие годы ничего не изменили, только лишь ещё больше состарили дворянина, превратив его в старика. Раньше для Лацики он представлялся лишь обычным низкорослым аристократом с мерзким голосом и редкими волосами - едва ли девочка могла что-либо припомнить о нём. Но после того, как граф Мильтиктол оказался в числе тех, кто сопровождал побег дочери мёртвого короля из Рамансфора в Юуандеф, она сумела разузнать многое. Сколько же грехов висело на этом человеке? Улыбка Лацики слишком красноречиво свидетельствовала о том, что теперь она вправе казнить графа. Быть может, именно поэтому он не сумел отказать ей в просьбе станцевать, хотя и понимал, что в какой-то степени девчонка пытается лишь поиздеваться над ним? Граф прочёл всё во взгляде Лацики - она сама позволила ему прочесть свой приговор, - и страх, вмиг завладевший душой Мильтиктола, заставил его закружиться в нелепом танце. Это относилось не только к графу - ко всем. Каждый теперь мог прочитать в прекрасных глазах королевы то наказание, которое последует за его грехами.

Лишь некоторые либо не придавали этому никакого значения, либо вовсе не замечали, что королева на этом балу - не просто королева, но и судья, который способен в любой момент вынести свой строгий вердикт.

Лацика продолжала насмехаться. Она делала вид, что смотрит на танцующего графа, однако её взгляд то и дело мимолётно скользил по фигуре герцога Миднатта, который разговаривал с кем-то, совершенно не обращая внимания на фиглярский фарс, устроенный королевой. Его хладнокровие передавалось всем, кто находился рядом с ним: они переговаривались между собой, отпускали какие-то шуточки, обсуждали последние новости, хотя время от времени всё же посматривали на Лацику. Царственная дева улавливала эти взволнованные взгляды; они убеждали её, что в этот вечер единственным триумфатором может быть только она.

- Ну же! - слышался звонкий голос королевы. Девушка плавными движениями закручивала на тонкие пальцы прядь своих длинных светлых волос - она не стала убирать их в какую-либо причёску, как частенько делали дворянки её королевства. Лацика намеревалась во всём быть другой, идти против обыденных устоев, и даже её длинное синее платье хоть и выглядело прелестным, но по богатству убранства уступало платьям аристократок, которые словно бы пытались перещеголять друг друга в стремлении надеть на себя свою сокровищницу. Однако Лацика всё равно в лучшую сторону выделялась среди них: её главным украшением была её холодная красота, способная и притягивать и отталкивать, её молодость, её ум и хитрость, её гордость правительницы и мнимая беззащитность. - Ну же, граф! На этом месте следует ускорить темп. Неужели вы не знаете? Быть может, королеве стоит показать своим подданным, как нужно танцевать?

И Лацика поднялась, окинув взглядом всех, кто внимательно следил за каждым её движением, за каждым жестом - на губах девушки красовалась улыбка. Она неторопливо спустилась по ступеням с возвышения, на котором стоял королевский трон; музыка не останавливалась ни на мгновение, но граф Мильтиктол позволил себе прекратить свой нелепый танец. Дворянин тяжело дышал, не отводя растерянного взора от юной королевы. Что задумала она на этот раз? Какую шуточку эта девчонка попытается выкинуть вновь? Граф не был уверен, что решение Лацики станцевать самой означало, что он может прекратить исполнение её приказа: если бы кто-то из аристократов не втащил его в толпу, то Мильтиктол так и продолжал бы стоять в нерешительности посреди залы.

Переход между шагом и танцем у девы получился неожиданным, но завораживающе прекрасным: вот Лацика ещё только идёт, и вот она уже кружится в танце. Казалось, что вовсе не девушка так мастерски подстроилась под ритм музыки - мелодия перестроилась так, как было угодно королеве. У кого из присутствующих могло возникнуть в этом сомнение? Большинство из тех, кто до сего момента о чём-то переговаривались между собой, тут же замолчали, устремив свои взоры на Лацику. Этот ход девушка сделала специально, чтобы привлечь всеобщее внимание.

Она была великолепна в своей зачарованной игре. Холодная красота Лацики, её длинные светлые волосы, аккуратными прядями спадающие по складкам синего платья, застывшая на губах насмешливая улыбка и слегка затуманенный взгляд - царственная дева была похожа на обворожительную куклу, идеально подходящую атмосфере лёгкого полумрака этой старинной залы. Лацика словно и не танцевала вовсе, а колдовала, и её невидимая магия метила в сердца тех, кто на неё смотрел: не только мужчины ощущали нарастающее волнение, но и женщины невольно начинали поддаваться мистическому обаянию семнадцатилетней девушки.

Музыка была размеренной и негромкой: Лацика не хотела, чтобы музыкальное сопровождение заглушало звуки происходящего. Музыка - лишь фон для того, что творилось внутри, и никак не могло быть иначе. Этот бал, который Лацика намеревалась отыграть со всем великолепием победительницы, не мог быть исключением, и через негромкую мелодию до слуха девушки доносился окружающий её шепот. Громко говорить не решались, лишь нашёптывали друг другу торопливые слова, и едва ли хоть что-то из сказанного не относилось к юной королеве; осознание этого заставляло сердце девушки наполняться сладостным волнением. Лацика вовсе не собиралась хвастать своим изяществом и красотой, но девушка намеревалась показать всем, что на этом балу, в этом замке, в этом королевстве властителем может быть только она.

Вайлет Дежчь не отводил взора от Лацики. Как и все присутствующие, он находился под действием таинственных девичьих чар, хоть его зачарованность и значительно отличалась от зачарованности остальных: душа капитана королевской стражи уже давно принадлежала юной демонессе, последней представительнице династии Ноктэ. Вайлет не терял головы, внешне оставался совершенно спокойным; его переполняла не страсть, не любовь. То, что он испытывал к Лацике, было гораздо, несравнимо глубже и величественнее. Превыше любви! Вайлет был вольным пленником, слугой, рабом - не имело значения. Главное, что юноша оставался хранителем тайн сердца царственной девы, и только он знал, какая она на самом деле.

Вайлету уже доводилось видеть этот пленительный танец Лацики: она не смущалась танцевать при нём, когда они оставались одни в тронной зале, и отсутствие музыки никак не мешало движениям юной королевы - мелодия играла в её голове. Из всех присутствующих только юноше было известно, сколько времени потратила Лацика, чтобы добиться этой грации, этой естественности движений: учителей в Юуандеф привозили даже из-за границы. Дева готовилась к этому балу так, как не готовилась ни к чему иному в своей жизни.

Капитан королевской стражи продолжал невозмутимо и даже немного безучастно стоять возле ступеней, ведущих к трону. То возбуждённое волнение, которое с каждым движением Лацики охватывало сердца дворян, не касалось его души, однако тень ревности всё же вмешивалась в привычный поток мыслей юноши: раньше танец царственной девы был ещё одной тайной, известной только Вайлету, но теперь хранителей стало несравнимо больше.

Однако среди всех присутствующих был ещё один, кто улавливал взглядом каждое движение королевы, при этом не испытывая ничего особенного. Алексис Миднатт предпочёл бы пропустить это мероприятие, однако он не имел права не явиться на бал, устроенный в какой-то степени и в его честь. Маркиз стоял подальше от всех, облокотившись спиной о стену и скрестив руки на груди - идеальная позиция стороннего наблюдателя, столь обыденная и привычная для него. Не то чтобы Алексис с нетерпением ожидал того момента, когда можно будет наконец-то откланяться и покинуть Юуандеф, не нарушив при этом каких-либо мнимых по своей ценности условностей этикета, но всё же происходящее совсем не трогало его. Наверное, маркиз заскучал бы, если бы действительно был способен на нечто столь определённое в положении эмоционального состояния, но вместо этого он уже долгое время просто стоял, погрузившись в свои мысли. Ему, без сомнения, нечего было делать в зале королевского замка: в своём воображении Алексис находился далеко отсюда, на поле боя, которое однажды сумело заинтриговать его сердце.

Маркиз не прислушивался к музыке и разговорам, взгляд синих глаз с равнодушием скользил по сверкающему дворянству, ни на ком не останавливаясь, и когда Лацика начала танцевать, заинтересованности в Алексисе не прибавилось, однако всё же взор отвести в сторону он не смог. Маркиз смотрел на королеву, на её красоту, на плавность её движений, но не ощущал ничего из того, что овладело остальными: ни восхищения дворянства, ни ревности Вайлета. Алексис не видел полную картину, но замечал её мельчайшие составляющие, мысленно раскладывая их по разным сторонам. Танец Лацики представлялся ему не танцем вовсе, а чем-то больше напоминающим разговор: царственная дева в своих движениях, в себе самой содержала послание, которое стоило увидеть, прочесть, отбросив все мешающие этому эмоции. Алексис не знал, кому адресовано это послание, но читал его, раз ему позволяли. И светловолосый юноша разглядел в движениях королевы вызов, тут же осознав, что он брошен в лицо всем присутствующим; это казалось очевидным, ведь для маркиза не было секретом, что Лацика участвует в чём-то похожем на игру, где основным соперником девицы являлся Кроу Миднатт. Вот только за все эти прошедшие годы Алексису так толком и не удалось понять, знает ли о существовании этой игры сам герцог, или подобная мелочь столь незначительна для него, что не стоит даже малейшего внимания? Маркиз понимал, что старания Лацики во многом бессмысленны, пусть и не кажутся ей таковыми, и, наверное, он мысленно пожалел бы её, если бы был на такое способен.

Но Алексис смотрел на королеву Гоццара, не находя ответа на вопрос: кого же он видит на самом деле? Если бы только вновь началась война... На войне не существует таких вопросов - лишь враг, которого нужно уничтожить.

Лацика оборвала свой танец, резко махнув рукой - музыка мгновенно перестала играть. Разговоры, которые мелодия музыкальных инструментов прикрывала до этого момента, тут же поутихли, превратившись в шёпот. Юная королева неторопливо обвела присутствующих взглядом, и выдержать его сумели далеко не все. Царственная дева держала в своих руках столько козырей, сколько ей было необходимо для сегодняшней ночи.. Улыбка на губах Лацики выглядела слишком откровенной: она знала, какие грешки скрываются за каждым титулом, за каждым именем.

- Почему же никто не пожелал присоединиться к танцу правительницы королевства? - голос Лацики был сладок, словно мёд. - Так некрасиво оставлять королеву в одиночестве. Разве вам не понравился мой танец? Граф Мильтиктол, разве вам не понравилось?

- Ох, Ваше Величество, вы великолепны, - тут же затараторил порядком перепуганный дворянин, склоняясь перед правительницей Гоццара в поклоне, и был он куда более низок, чем обычно. - Никогда прежде мне не приходилось видеть такой красоты. Вашей грации нет равных.

- Но почему же вы, в таком случае, не предложили мне станцевать с вами, граф?

- Но я только бы мешался вам, Ваше Величество! - Мильтиктол понятия не имел, для чего девушка ведёт эту игру, продолжает этот разговор, и поэтому с каждым её словом страх пробуждался в нём всё сильнее. Дворянину начинало казаться, что вот сейчас Лацика равнодушно прикажет стражникам схватить его и бросить в темницу. - Ваша красота достойна ослепительного кавалера, а не такого неловкого старика, как я.

- Правда? - Лацика наигранно удивилась и даже на пару мгновений замолчала, словно бы преодолевая какие-то внутренние противоречия. - Странно, но я обладаю некоторыми сведениями, говорящими об обратном. Вы, граф Мильтиктол, должно быть знаете, что на землях Гоццара не существует рабства - так было всегда, так будет и впредь. Гоццарцы - свободный народ, и пытаться их неволить сродни попытке идти против нашего славного королевства, попытке нарушить его законы, - юная королева говорила неторопливо, но с каждым её словом граф бледнел всё сильнее. Он уже знал, каким будет обвинение, но не смел ничего возразить. - Но... насколько мне стало известно, вы, граф, решили эти законы не просто обойти, но, можно сказать, унизить! Вы говорите, что уже недостойны грации и красоты молодости, но, в таком случае, что за грязные ритуалы вы устраивали у себя в замке? Не только отвратительные, но и кровавые! Вы вообразили себя властелином над человеческими жизнями на той земле, которая лишь номинально принадлежит вам, но на самом деле единственным её хозяином может быть народ Гоццара! Установили невообразимо гадкие порядки, по которым имеете право забирать из деревенских семей молодых девушек для своих грязных и кровавых игрищ! Граф Фэлик, барон Огюст, - и взгляд Лацики разыскал обладателей названных имён в толпе. Теперь уже голос девушки звучал громко, холодная гневливость пронизывала присутствующих насквозь; Мильтиктол же готов был упасть на колени перед правительницей королевства, - это относится и к вам! Неужели действительно поверили в то, что смерть невинных позволит вам вернуть свою утраченную молодость, продлить угасающую жизнь? Но вы пошли не только против человеческой совести, но и против народа Гоццара! Я, королева, не имею права игнорировать это и вынуждена призвать вас к ответу! Но... после бала. Не будем пока что омрачать наше скромное празднество присутствием стражи и вынесением приговоров. Граф, встаньте с колен и продолжайте веселиться: мои дальнейшие решения будут зависеть от вашего поведения.

Голос Лацики мгновенно вернулся к своей обыденной сладости, и девушка, в очередной раз окинув дворян взглядом, направилась к своему трону. Граф Мильтиктол не торопился подниматься с колен; он что-то в ужасе раболепно затараторил, попытался на коленях последовать за царственной девой, чтобы любыми путями вымолить прощение, однако был остановлен теми представителями дворянства, которые уже давно находились на стороне королевы. В их взглядах читалось неподдельное отвращение: сказанное Лацикой возмутило их, заставило сердца забиться в жгучем желании немедленного наказания. Однако всё же таких аристократов на этом балу было немного - остальные выглядели не столько испуганными, сколько удивлёнными разыгранным представлением, и зала вмиг наполнилась взволнованными разговорами.

- Ох, и отчего же музыка ещё не начала играть? - Лацика произнесла эти слова совершенно невозмутимо. С точки зрения царственной девы не произошло ничего, на чём стоило бы акцентировать внимание. Так и было задумано изначально, а значит, следовало продолжать дальше.

Общее настроение изменилось мгновенно: некоторых происходящее заинтересовывало всё больше, других - пугало. Конечно, для большинства присутствующих запретные деяния графа Мильтиктола не были неизвестны - рано или поздно он должен был поплатиться за свои кровавые предпочтения, - однако Лацика не случайным образом своей первой жертвой решила выбрать именно его. Царственная дева ступила на эту дорожку, тщательно распланировав каждый свой последующий шаг. В некоторых мелочах всё же предстояло импровизировать, но юную королеву это только раззадоривало.

Музыка играла, и дворяне, следуя примеру королевы, принялись танцевать. Лацика смотрела на них с высоты своего трона, явно слишком большого для такой хрупкой девушки, и улыбка не покидала её губ. Она присматривалась к танцующим, к некоторым разрозненным группкам, переговаривающимся между собой, иногда её взгляд обращался к Мильтиктолу, Фэлику и Огюсту - пусть они и стояли в толпе, но казалось, что находились в стороне от всех. Эти враги были уничтожены, разбиты, обескуражены неожиданность произошедшего, раздавлены той странной игрой, которую реализовала Лацика. Участь, уготованная им королевой Гоццара, для каждого дворянина была понятна, однако они не думали о том, чтобы попытаться сбежать: эти стены, этот полумрак, эта музыка, теперь напоминающая о чём-то зловещем, неизбежном - всё говорило о том, что покинуть Юуандеф просто так в эту ночь не сумеет никто. Однако эту жуткую атмосферу пока что ощутили только Мильтиктол, Фэлик и Огюст - она сковала их действия. Лацика же наслаждалась празднеством, которое полностью зависело от одного её слова, движения руки, мимолётного взгляда - никогда ещё не было времени более значимого для неё и едва ли будет.

Пусть далеко не все ощутили странность окружающей атмосферы, однако Лацика понимала, что это лишь вопрос времени. Королева знала о каждом из присутствующих достаточно, чтобы в своей игривой форме выдвинуть обвинение в нарушении государственных законов, в пренебрежении к кодексам нравственности и морали, которое, без сомнения, повлечёт за собой наказание и позор на голову провинившегося. За каждым из дворян был грешок, способный навсегда уничтожить их репутацию, достаточный, чтобы послужить причиной заточения в темнице Юуандефа, а кому-то, без сомнения, могла грозить казнь. Эта зала теперь казалась неимоверно жутким местом: здесь играла музыка, но каждый видел тьму, скрывающуюся за высокими арками.

Но веселье следовало продолжить, ведь Лацика собиралась каждому посвятить немного времени, следуя тому сценарию, который зарождался в её голове длинными ночами, так похожими на эту. Изящный взмах руки юной королевы безмолвно приказал музыке остановиться, и девушка заговорила, вновь выбирая жертву из числа дворян.

Лацика откровенно издевалась, прикрывая всё это за очаровательной улыбкой, за холодным блеском глаз. Она пользовалась тем правилом, которое установила с самого начала бала: каждый дворянин должен в эту ночь выполнить маленькое желание семнадцатилетней правительницы королевства. Вторая часть насмешливого действа была обращена против дворянки, известной своей невозмутимой натурой, завидной невесты, располагающей огромными землями и богатствами. Маркиза Лэрмиотт славилась и своим прекрасным голосом, поэтому ни для кого не показалось удивительным, что Лацика попросила дворянку спеть для неё. Всего лишь песня - ничего странного, ничего провоцирующего, и маркиза Лэрмиотт согласилась, тем более что собственный голос доставлял ей немало удовольствия, как и чужое восхищение, которое окружало эту миловидную молодую женщину.

- Что вы желаете, чтобы я спела, Ваше Величество? - просьба королевы явно пришлась по душе маркизе. Женщина в пышном голубом бархатном платье присела в поклоне. Дворянка сверкала драгоценностями, и синее платье Лацики в сравнении с нарядом Лэрмиотт выглядело слишком простым.

- Говорят, что вам нравится песенка о герцогине Литар?

- Да, без сомнения. Эта песня прекрасна, как и та, о ком она. Ваше Величество, вы желаете, чтобы я спела именно её?

- Почему бы и нет? Вам она нравится, мне - пожалуй, тоже. Так отчего же отказывать в удовольствии и себе, и всем присутствующим, так жаждущим вновь услышать звуки вашего, маркиза, чарующего голоса?

- Ох, Ваше Величество, так лестно услышать такие слова из ваших уст, - дворянка действительно засияла ярче своих драгоценностей. Она явно ожидала от юной королевы совсем иного обращения: после произошедшего с графом Мильтиктолом, после раскрытия его грязных и кровавых делишек вместе с Фэликом и Огюстом, маркиза Лэрмиотт всерьёз начинала опасаться, что Лацике может быть известно то, что дворянка пожелала бы скрыть.

- В таком случае, мне остаётся лишь только обеспечить вас музыкальным сопровождением, - и стоило только Лацике произнести эти слова, как негромкая мелодия тут же заиграла.

Маркиза Лэрмиотт лишь только вновь присела перед правительницей королевства в почтительном поклоне и приготовилась петь.

Голос маркизы Лэрмиотт действительно был великолепным. Чарующие звуки разлетались по всей зале, и каждый из присутствующих слушал песню прекрасной дворянки, решив отложить свои разговоры. Голос маркизы умел увлекать: в нём слышалась страсть, и поэтому он невольно заставлял сердце наполняться пленительным жаром, желанием. Губ Лацики улыбка так и не хотела покидать - казалось, что царственная дева тоже погружена в эстетическое созерцание тех образов, которые порождало в воображении пение маркизы Лэрмиотт. Однако взгляд выдавал юную королеву: страсть голоса дворянки не сумела бы победить внутреннюю холодность семнадцатилетней девушки.

Но стоило только первому куплету закончиться, как Лацика жестом приказала музыкантам оборвать музыку, что вызвало немалое удивление среди присутствующих.

- Ваше Величество, - немного растерянно произнесла маркиза Лэрмиотт, которая, конечно же, была удивлена произошедшим больше, чем все остальные, - вам не пришёлся по душе мой голос?

- Как же вы могли подумать о таком, маркиза? - царственная дева продолжала разыгрывать роль милого цветка, втайне от всех скрывающего дьявольские шипы, готовые в любой момент напоить смертоносным ядом любого. - Ваш голос поистине великолепен, разве во всём королевстве найдётся тот, кто окажется способен соревноваться с вами в красоте пения? Нет, к голосу вашему у меня нет и не может быть никаких претензий, но вот песня...

- Что? Ваше Величество, вам не нравится песня? - дворянка была озадачена, однако старалась не позволять своей улыбке исчезнуть. - Но ведь вы сами выбрали её.

- Выбрала, - согласилась Лацика, - и она действительно нравится мне. Но в вашем исполнении...

- Так всё же вам не по нраву мой голос...

- О, нет! Он прекрасен! И королеве незачем вам лгать. Но сама эта история именно в вашем исполнении... Ммм... она вырисовывает в моей голове странные образы, ассоциации даже. Герцогиня Элионна Литар - выдуманная героиня, едва ли когда-нибудь она действительно существовала.

- Именно так, Ваше Величество, - маркиза вновь сумела вернуть себе правдоподобность улыбки. - Герцогиня Литар живёт лишь в этой песне.

- Но, услышав начало песни именно в вашем исполнении, мне теперь почему-то кажется, что вы, маркиза, очень похожи на Элионну Литар.

- Я, Ваше Величество?

- Да. Литар прекрасна настолько, что мужчины в её жизни становились лишь игрушками, но и вы, маркиза, столь же великолепны. У вас ведь много поклонников? Ох, не скрывайте этого, ведь нельзя не заметить вашу пленительную красоту. А ваш голос... Он словно бы тот самый ведьминский дар, покоряющий сердца. Не подумайте, маркиза, что я обвиняю вас в каком-либо незаконном колдовстве, но уж очень интересным мне показалось ваше сходство с той героиней, о которой вы поёте.

- Ваше Величество, мне вновь приятно слышать от вас слова о моей красоте. Если вы считаете, что я действительно чем-то схожа с герцогиней Литар, то мне остаётся лишь только преклониться перед вашим мнением.

- Прошу меня простить, маркиза, за то, что прервала ваше пение. Оно великолепно, и я хочу, чтобы вы продолжали. Музыканты!

И музыка заиграла вновь. Слова юной королевы развеяли сомнения маркизы Лэрмиотт, и дворянке лишь оставалось вновь поклониться правительнице Гоццара, думая о том, что девчонка всего лишь пытается отвлечь всеобщее внимание от её прекрасного голоса.

И вновь Лацика оборвала течение мелодии, а вместе с ней и всей песни. Все взгляды в единое мгновение устремились на королеву, но девушка не торопилась как-либо объяснять своё капризное поведение: улыбка исчезла с её губ, а сама Лацика выглядела задумчивой.

- Вам всё же не нравится песня? - маркиза Лэрмиотт решилась заговорить первой.

- Дело не в этом, но... - Лацика говорила неторопливо, словно бы с трудом отвлекалась на разговор, находясь сейчас в мире своих мыслей. - Теперь совпадение мне кажется ещё более странным. Эта Элионна Литар... Она ведь успела привыкнуть к тому, что все мужчины готовы были пред ней пасть ниц, и что желание их было вполне искренним. Так же и вы, маркиза. Вы ведь привыкли к тому, что привлекаете к себе внимание, и что на вашу благосклонность следует отвечать только лишь ответным обожанием?

- Ваше Величество, я... - Лэрмиотт выглядела не столько смущённой, сколько озадаченной. Все развеянные было сомнения вновь возвращались в сердце дворянки, принося с собой и крайне нехорошие предчувствия. Теперь маркиза уже не думала, что за словами Лацики не скрывается ничего дурного - девчонка явно не просто так обрывала песню после каждого куплета. Однако Лэрмиотт никак не могла понять, какую именно цель преследует королева, пытаясь разыскать нечто общее между маркизой и герцогиней, о которой поётся в песне, поэтому дворянка говорила крайне неуверенно, опасаясь сказать именно то, что от неё ожидают.

- Вы ведь, маркиза, привыкли к тому, что на вас частенько устремлены влюблённые взоры, - продолжала тем временем Лацика. - Привыкли к признаниям и дорогим подаркам - это так естественно для красавицы, обладающей столь чарующим голосом. Время идёт, а число ваших поклонников не становится меньше. Ох, я вовсе не хочу сказать, что вы, маркиза, начинаете стареть, но... Слухами разными полнится земля, и поговаривают, что в числе ваших любовников были и красавцы, в венах которых не течёт благородная кровь. Неудивительно, ведь красота - черта, присущая не только дворянскому сословию. Наверное, те недворяне, на кого обращался ваш взор, считали себя неимоверно счастливыми: чего ещё можно желать, как не благосклонности столь красивой женщины? Но, как я уже сказала, время идёт, и число ваших поклонников не уменьшается, однако и уже не увеличивается с такой быстротой, как во времена вашей ранней молодости? Но гоццарская земля не перестаёт рождать красавцев, и, быть может, совсем непросто блистательной дворянке видеть, как среди молодого поколения далеко не каждый готов обратить на неё влюблённый взор. С дворянами, не желающими покоряться вашей красоте и пленительности голоса, ничего не поделать, но с упрямцами среди простого люда вы знаете, как совладать. Не желает быть вашим - так пусть поразмыслит хорошенько, будучи в темнице вашего замка. Не одумается и после этого - дорога в могилу, но лишь после ужасающего наказания, конечно же... Ох, я снова увлеклась в своих рассуждениях! Прошу меня извинить, маркиза. Продолжайте вашу песню - эту песню вашей души и вашего сердца.

Музыка заиграла вновь, однако маркиза Лэрмиотт вовсе не торопилась продолжать петь.

- В-ваше Величество, - дрогнувшим голосом проговорила дворянка, - я вовсе не...

- Продолжайте петь! - приказала королева, обрывая все попытки маркизы подобрать подходящие слова, и дворянке оставалось только покориться воле правительницы королевства.

И вновь музыка остановилась, но теперь Лацике хватило даже не жеста - взгляда в сторону музыкантов, и они перестали играть.

- И опять же так странно... - задумчиво произнесла королева. - Слишком много совпадений, вам так не кажется, маркиза Лэрмиотт? Элионна Литар могла заполучить сердце любого мужчины, вы, в общем-то, тоже, однако ей помогала магия ведьмы, вам же - постепенно увядающая красота и влиятельность. Можно даже сказать, что по сравнению с Литар у вас куда больше способов заполучить желаемое: едва ли герцогине приходилось бросать в тюрьмы своих возлюбленных, но вы подобное проделывали не раз. Если вы не получали сердце в любовном, духовном его понимании, то оно у вас оказывалось в виде вырезанного из груди органа - как находчиво. Интересно, сколько красивых гоццарцев погибло в темнице вашего замка? Сколько милых девушек так и не сумели дождаться своих любимых, остававшихся верными им до самого конца? Человеческое сердце... оно удивительно в какой-то степени. Даже угроза смерти не всегда способна изменить отношение человека. Не берусь судить, стоит ли считать глупцами тех, кто погибал в вашей темнице, маркиза, или же напротив - необходимо считать их смелыми безумцами, для которых гордость стояла превыше жизни. Ммм... но так можно было поступить только с простыми гоццарцами. Что же с дворянами? До сей поры все желали ощутить ваше расположение, и вам действительно нравилось мужское внимание, которое, к тому же, позволяло вам богатеть и расширять свои владения. А потом... Ох, ну словно бы действительно не о Элионне Литар песня, а о вас! А потом в вашей жизни появился юный маркиз, чьё сердце, к превеликому сожалению или же счастью, оставалось холодным по отношению к вам.

- Ваше Величество! - голос маркизы Лэрмиотт дрожал. Она смотрела на Лацику совершенно растерянным взглядом, и ей уже начинало казаться, что за её спиной раздаётся осуждающий шёпот, хотя на самом деле все молчали.

Ни для кого не было секретом, о каком именно маркизе идёт речь, однако сам он, как всегда, выглядел совершенно равнодушным к происходящему. Алексиса не смущали взгляды, бросаемые на него время от времени, хотя он прекрасно понимал, что в истории маркизы Лэрмиотт этот некто, не покорившийся мифической магии, подаренной ведьмой, носит его имя. Всё это время маркиз Миднатт так и стоял, облокотившись о стену. Он даже больше на Лацику не смотрел, лишь только слушал всё, о чём она говорила.

- Но всё же, маркиза, - властный голос юной королевы вновь оборвал все попытки дворянки что-либо сказать, - не будем переводить выдуманную историю в настоящую совсем уж до мельчайших подробностей! Мне захотелось послушать песню о Элионне Литар, и вы любезно согласились спеть её для меня и для всех присутствующих в этой зале. Осталось ещё два куплета, и я приказываю вам продолжить петь.

Как бы тяжело это ни было, но маркизе Лэрмиотт приходилось подчиняться, однако разыскать в себе силы для того, чтобы продолжить петь, дворянке удалось не сразу. Наглая девчонка каким-то образом сумела разузнать всё, что маркиза в течение нескольких лет скрывала с таким тщанием. В любви дворянки к юному Миднатту, конечно же, не было ничего преступного - не только её взор цеплял этот холодный мальчишка, - однако то, что касалось простолюдинов, отказавших Лэрмиотт в страсти, выглядело не ну шутку тревожным. Маркиза была уверена, что даже родственники исчезнувших не знают о том, куда подевались их сыновья, мужья и возлюбленные; те, кому в этой жизни посчастливилось родиться красивыми, но не повезло попасться на глаза самовлюблённой дворянке. Но Лацика узнала всё. Она явно знала даже то, о чём ещё не сказала - в этом не было сомнений! Маркиза Лэрмиотт теперь видела во взгляде юной королевы насмешку, приправленную смертельной угрозой, именно поэтому не сразу смогла начать петь, хотя музыка уже играла.

Голос маркизы дрогнул, и она замолчала, хотя в этот раз Лацика не прерывала течение мелодии. Лэрмиотт было страшно, и слова, что только что сорвались с её губ, она непроизвольно соотносила с самой собой, пытаясь предугадать последующие действия царственной девчонки. Дворянка ожидала, что Лацика вновь сейчас заговорит, раскрывая все остальные тайны маркизы, поэтому страх сковал её горло, не позволил петь дальше. Однако королева явно ожидала такой реакции и была готова к ней, поэтому она неторопливо встала на ноги и пропела последний куплет сама.

Лацика пела пред кем-то впервые. Нет, раньше она, конечно же, не смущалась петь перед Вайлетом, но разве капитан королевской стражи, её собственная тень, идёт в счёт? Быть может, девушка даже не считала его за слушателя, поэтому ей казалось, что именно в этот момент состоялся её дебют.

Однако голос царственной девы совсем не уступал её красоте. В отличие от голоса маркизы Лэрмиотт, в нём не чувствовалось горячей страсти, но была чарующая холодность и свежесть юности. Голос Лацики был нежен, но при этом обжигал своей неприступностью, отрешённостью от всего и всех - юная королева представлялась прекрасным цветком, что рос на вершине горы, покорить которую было невозможно. Пение семнадцатилетней правительницы Гоццара тоже пробуждало желания, однако они казались несравнимо более греховными, нежели то, что вырисовывал в воображении голос маркизы Лэрмиотт с её зрелой красотой.

Музыка перестала играть - в зале звенела тишина; все ожидали того, что последует дальше. Маркиза Лэрмиотт теперь уже не решалась заговорить первой, однако Лацика продолжала стоять на возвышении своего трона, молча глядя на дворянку. В глазах юной королевы больше ничего нельзя было прочесть: лишь холодность сковала величественный взгляд семнадцатилетней девушки, чья голова была увенчана изящной короной, сделанной мастерами специально для неё.

- Наверно, таков всех красавиц удел... - задумчиво пропела Лацика, повторив последнюю строчку песни. - Однако, маркиза, ваш удел не ограничится только лишь невзаимной любовью, ведь вы нарушили законы Гоццара. Не думайте, что это сойдёт вам с рук. Народ королевства дал мне право судить, и я должна восстановить справедливость, которую от меня требуют. Но... суд не обязательно должен быть столь неожиданным - дальнейшие разбирательства можно пока что оставить. Не будем омрачать этот великолепный праздник вынесениями приговоров. Вы согласны со мной, маркиза? - однако дворянка не могла издать ни звука, но Лацика ответа от неё и не ждала. - В таком случае, давайте продолжим веселиться.

Музыканты явно были заранее подготовлены к тому, что в эту ночь музыка будет прерываться не единожды, поэтому после слов королевы продолжили играть как ни в чём не бывало - происходящее их не касалось. На губах Лацики вновь появилась улыбка; девушка неторопливо уселась на свой трон, жестом призывая дворян к танцу, и многие действительно тут же разбрелись по парам.

- Но, - голос маркизы Лэрмиотт прерывался, дрожал: страх овладел тем, что привлекало столько внимания, обезобразив гордость дворянки до неузнаваемости. Казалось, словно бы говорил совершенно другой человек. - Но, В-ваше Величество! Что же... что же будет со мной?

Лацика даже не посмотрела в сторону маркизы; теперь царственную деву интересовало что угодно, но не дворянка, секрет которой был прилюдно раскрыт. Негромкая музыка не могла заглушить криков Лэрмиотт, но юная королева не замечала женщину благородных кровей, что стояла на коленях перед троном и пыталась вымолить прощение. О каком прощении могла идти речь? Маркиза нарушила законы королевства, а не нанесла кому-либо личное оскорбление - в глазах семнадцатилетней девы Лэрмиотт уже давно потеряла дворянский титул и теперь была лишь преступницей.

Холодность Лацики оставалась красноречивым ответом на просьбы о помиловании. От дворян отделилось несколько человек, чтобы поднять маркизу с колен и увести от королевского трона.

Если то, что произошло с графом Мильтиктолом и его сообщниками, могло показаться случайностью, то теперь различные по своей природе предчувствия овладели даже теми, кто до сего момента оставался совершенно спокойным. Разнородность эмоций, охвативших сердца дворян, могла показаться удивительной: некоторые пытались скрыть улыбки, навеянные увиденным позором маркизы Лэрмиотт, кто-то никак не мог побороть нарастающий внутренний страх. Среди гоццарского дворянства не было единства, и Лацика, без сомнения, учитывала это, когда в её голове созревал план для сегодняшней ночи. Долгое время для представителей благородного сословия вообще не существовало монарха, поэтому они привыкли плести интриги друг против друга. Они готовы были перегрызть друг другу горло, только бы заполучить часть влияния и богатства своего соседа. Даже сейчас дворяне продолжали держаться разрозненными группами, одна из которых, возглавляемая герцогом Миднаттом, внешне относилась к происходящему в наивысшей мере спокойно. Их было немного, и увиденное в их глазах представлялось больше интересным, нежели пугающим. Кроу Миднатт в течение всех представлений, устраиваемых юной королевой, даже не смотрел на неё. Лацика не могла не заметить этого, и лишь равнодушие герцога не позволяло ей полностью насладиться результатом своих действий. На Алексиса девушка не взглянула ни разу - один из тех, кто привёл армию Гоццара к победе над Йестином, оставался самым незаметным гостем этой залы, и, судя по всему, его это вполне устраивало.

Но ночь только начиналась, и царственная дева намеревалась ударить всеми козырями, которые имелись на её руках. Лацика была уверена в своём замысле, но пока что могла только лишь представлять, как изменится лицо герцога Миднатта, когда очередь дойдёт и до него.

Королева продолжила свою жестокую игру. Дева останавливала музыку, выбирала следующую жертву из числа дворян, и её невинная просьба оборачивалась настоящим позором для того, к кому она была адресована. Лацика обладала талантом преподносить известное ей так, чтобы оно казалось ещё более жутким и омерзительным - девушка идеально отыгрывала выдуманные собой роли, и дворянам оставалось только наблюдать за происходящим, с нарастающим ужасом ожидая своей очереди.

Общее настроение разделилось достаточно быстро: если поначалу многие представители благородного сословия были глубоко возмущены поведением юной королевы, то уже вскоре, оказавшись в числе опозоренных, они начинали желать позора всем остальным. Бал превратился в поле боя, где с течением времени на поверхность выползали старые обиды, ненависть и злоба: теперь уже чей-либо позор сопровождался не окружающей тишиной, но явными насмешками, словами неодобрения, осуждения. Лацика запустила ядовитого змея, который, укусив нескольких дворян, бесследно испарился, однако сами укушенные выпустили наружу свой собственный яд, бросаясь на тех, кто казался лёгкой добычей. Царственная дева улыбалась и наблюдала за тем, как происходящее действительно превращается в безумное веселье; она была королевой пляски бесчестья, и с её слов маски благородства срывались с лиц дворян, обнажая гнилые и изуродованные злобой души.

Лацика не скрывала своей улыбки - её должны были видеть все. В воображении девушки уже рушилась та крепость, которая в течение всех этих лет казалась неприступной. Королева не была глупа и понимала, что не следует предвкушать победу заранее, однако совладать с собственными мыслями оказалось гораздо сложнее, нежели могло показаться в тот момент, когда триумф был ещё слишком далёк.

Конечно же, месть Лацики в эту ночь не должна была коснуться всех: среди приглашённой знати были и те, кто либо в какой-то степени находился на стороне правительницы Гоццара, либо старался никоим образом не переходить ей дорогу. Следуя сценарию бала, предложенного королевой, им тоже приходилось исполнять какую-либо её небольшую просьбу, однако сама Лацика не пыталась из их небольшого представления устроить публичное раскрытие теневой части биографии этих господ. Стоило только кому-то из представителей благородного сословия ощутить на себе милость царственной девы, как он тут же расцветал, окончательно убедившись в том, что однажды принял верное решение, встав на сторону, если не поддерживающую Лацику, то хотя бы не пытающуюся препятствовать её замыслам. Если на этом балу они находились со своими семьями, то правительница Гоццара и к ним относилась вполне дружелюбно: без скрытых насмешек, без откровенного издевательства. Странное веселье ещё только набирало обороты, а юной королеве уже удалось обзавестись немалым количеством союзников своей власти, но ещё большим числом врагов, которые, однако, пока что размышляли вовсе не о мести, а о возможностях избежать наказания за свои провинности перед государственными законами. Их судьбы зависели от решения семнадцатилетней девчонки, за спиной которой стояла добрая часть гоццарского народа и армии - они прекрасно осознавали, чем это чревато. Уповать оставалось только на себя, однако некоторые были немного приободрены невозмутимым видом герцога Миднатта. Теперь уже ни для кого не было секретом, что его разоблачение Лацика приберегла для лучшего момента: взгляды, бросаемые девушкой на властного дворянина, казались уж слишком красноречивыми. Кроу Миднатт же продолжал наблюдать за происходящим с полной безучастностью; этот детский фарс глупой девчонки его мало интересовал, хотя мысленно он признавал, что в будущем из этой девушки вполне мог бы получиться толк, но... Но будущего в планах герцога для Лацики уготовано не было.

Королеве Гоццара пока что оставалось только наблюдать за невозмутимостью герцога, мысленно мириться с постепенно зарождающимися в её душе тенями едва различимых сомнений - уж слишком спокойным оставался Кроу Миднатт, хотя едва ли он не понимал, что рано или поздно и до него дойдёт очередь устроенного царственной девой странного веселья. Однако Лацика прекрасно осознавала, что без всех этих сомнений не получится сыграть, поэтому девушка была готова к подобному. Юная королева смотрела на Кроу Миднатта и предвкушала сладостность того момента, когда вся известная ей правда заставит этого властного дворянина признать Лацику безоговорочной победительницей. Несколько раз за минувшую часть ночи девушке приходилось подавлять внутри себя желание следующим разобраться именно с герцогом, однако ей всё же удавалось совладать с собственными эмоциями. Дьявольское веселье ещё только набирало обороты, и Лацике не хотелось прогадать с идеальнейшим моментом для сотворения кульминации.

Но этот миг приближался, и напряжение нарастало с удивительной стремительностью: не заметить этого было невозможно. Казалось, что всеобщее волнение, сомнения и необъяснимая тревожность слились воедино, образовав нечто пусть и не видимое, но, безусловно, ощущаемое.

Немного... Совсем немного времени. Разве это сравнимо с тем, что Лацике пришлось дожидаться этого мгновения на протяжении нескольких лет? С той самой роковой ночи, погрузившей не только Рамансфор, но и весь в Гоццар в эпоху хаоса, девушка представляла, как некоронованный правитель государства наконец-то потеряет всю свою власть, вернув её настоящей королеве. Скоро... Совсем скоро. Но не только лишь для Лацики эта ночь была невообразимо важной - она не замечала этого, никогда не могла заметить.

- Что же? - послышался откуда-то со стороны странный голос, и пусть его нельзя было назвать особо громким, но он отбивался от стен залы пронзительным эхом, мгновенно привлекая к себе внимание. - Что же это? - в нём слышалось и наигранное удивление, и неприятное ощущение скованности. Говоривший словно бы в самый последний момент резко изменял слова, готовые вот-вот вырваться на свободу. - Такой резкий запах, такая отвратная гнильца, и я уж было решил, что привести он может к выгребной яме, но что я вижу? А вижу я, что не так уж и неправ оказался в своих мыслях: что же, как не яма предо мной?

Сам говоривший появился так же неожиданно, как и звуки его голоса: высокая тень просто выплыла из темноты арки, сверкнув в тусклом освещении залы серебристыми лентами своего причудливого одеяния. Казалось, что заметила этого странного гостя только Лацика: глаза юной королевы первыми обратились на него. Девушка словно бы заранее знала, где именно появится обладатель голоса, столь неприкрыто отдающего металлом; знала, темнота какой из многочисленных арок скрывала до сего момента его присутствие. Лацика чувствовала это, поэтому уже смотрела на незваного гостя, хотя подавляющее большинство дворян ещё даже толком не осознали, что металлический голос вовсе не почудился им.

- Что же вы? Кто же вы? - металл голоса продолжал разноситься эхом по зале, и теперь каждый ощутил в нём откровенную насмешливость.

Лацика смотрела на высокого человека, разодетого в странную одежду: она вся была сплошь из разноцветных лоскутов, существенно выцветших от времени. Можно было подумать, что сюда забрёл какой-нибудь артист, коих водились сотни на улицах городов - большинство из них носило цветастые наряды, - однако едва ли стоило допускать вероятность, что кто-то подобный сумел пробраться в Юуандеф. Королевский замок оставался зарытым для таких людей: здесь в них не было нужды, Лацика не слишком жаловала подобные развлечения. Единственным исключением являлись музыканты, однако их было немного, и все они жили в Юуандефе чуть ли не с самого рождения, никогда не выступая на улицах и площадях городов. Но всё же мысль о том, что некто появившийся в зале, действительно тем или иным образом относился к искусству, едва ли была ошибочной: в руках этот человек держал большую лютню, однако вид музыкального инструмента казался уж больно странным. Вся одежда незнакомца выглядела очень старой, однако она была расшита серебристыми лентами, на которых тут же взыграл неяркий окружающий свет, словно бы принимая чьи-то чуждые условия. За спиной человека с лютней красовался рваный лоскут материи, похожий на обрез плаща. Его голову венчал колпак с бубенцами, тоже сильно выцветший, а лицо было сокрыто за металлической маской, изображающей отвратительную ухмыляющуюся рожу - именно она придавала голосу говорившего столь неприятный оттенок холодного, неживого металла.

Но всё же гораздо более удивительным казалось то, что поверх цветастого наряда на лютниста была надета тёмная кираса и латные сапоги. Такой артист выглядел слишком причудливо, тем более что доспех его походил на настоящий, но в окружающей игре световых бликов в этом нельзя было убедиться с первого взгляда. Сама лютня музыканта явно была вовсе не из дерева, а из металла, и её удлинённый корпус украшало множество маленьких бубенцов: едва ли такой инструмент предназначался для извлечения чарующих звуков.

Казалось, что этот человек - плод воображения, результат напряжённости окружающей атмосферы, недостаточной освещённости и разгорячённости столкнувшихся рассудков, однако каждый его шаг, каждый звук его голоса свидетельствовал о действительности происходящего. Всё больше взглядов приковывалось к нему, и вид лютниста вызывал насмешку: с чего бы это королевская девчонка привела сюда какого-то жалкого артиста? Однако странный голос, в котором жизни ощущалось гораздо меньше, чем хотелось бы, заставлял сердца поневоле содрогаться.

- Я просто шёл мимо и вдруг почуял гниль, почувствовал мерзостный запах. Ожидал увидеть яму - и что же? Вот она, прямо перед моими глазами.

Лютнист шёл медленно, и каждый его шаг отдавал приглушённым эхом, мгновенно теряющимся в атмосфере всеобщего безумия. Бубенцы на колпаке и корпусе лютни не издавали ни звука - они давно отзвенели своё, - однако у каждого смотревшего на незнакомца в голове непроизвольно раздавался мимолётный звон, что постепенно набирал силу, отбирая её у здравомыслия. Свет продолжал отливаться на серебристых лентах, создавая ощущение некой волшебности столь неожиданного появления артиста. Каждый шаг человека в металлической маске приближал его к центру залы, хотя едва ли кто-то мог с уверенность сказать, что он действительно движется именно в этом направлении: тяжесть шагов, в единое мгновение перерастающая в лёгкость, тут же вновь сменяющуюся тяжестью, приковывала всё внимание к действующему лицу, а не к его действиям.

Очередное представление, устроенное королевой? Кого на этот раз она собиралась разыграть столь странным способом? Дворяне перешёптывались, не отводя взора от неожиданного гостя. Его появление вызывало весьма противоречивые чувства: если до сего момента Лацике удалось своими действиями сотворить атмосферу усиливающегося напряжения, то лютнист разбавил её то ли тенью грустной весёлости, то ли страха.

- Всё сплошь ненастоящие лица, и кто же из нас на самом деле пришёл сюда, надев маску? - металлический голос разливался по зале, заполняя каждый её затемнённый уголок. - Но что-то привело меня сюда - не только гнилостный запах. Иллюзии ли? Сомнения ли? Я видел искры: два призрачных меча столкнулись друг с другом, и искры их наигранного сражения были видны издалека. Но что, если кучи мусора поглотит огонь, вызванный случайной искоркой?

Если поначалу музыка продолжала играть, то с каждым шагом лютниста музыкальные инструменты затихали один за другим. Говорил в голос только лишь артист: остальных словно сковала неведомая сила, не позволяя ни двигаться, ни громко говорить. Оцепенение, по ощущениям столь неприкрыто напоминающее прикосновение металлических цепей, с каждым мгновением всё стремительнее овладевало телами, а незнакомец в маске уже преодолел центр залы, направляясь к юной королеве.

- Кто ты? - в голосе Вайлета было столько угрозы, что не ощутить этого было невозможно. Звякнул меч, высвобождаемый из ножен, и капитан королевской стражи уже стоял перед лютнистом, преградив путь к королеве. - Что тебе, чёрт возьми, здесь нужно?

Неудивительно, что Вайлет оказался одним из тех, на кого не могли подействовать чары чудного гостя, заставившие всех остальных замереть в ожидании. Страж юной королевы даже не ощутил их: для него металлический отзвук голоса незнакомца оставался лишь голосом, пробивающимся через отверстия в маске, а его странные движения - глупой театральной игрой. С первого мгновения появления чужака всё внутри Вайлета напряглось до предела: кто это, и каким образом ему удалось проникнуть сюда?

- Охохо, - некто в маске не останавливался, так и продолжал неспешно приближаться. Меч в руке молодого стража нисколько не пугал его, или же незнакомец не собирался хоть как-то показывать свой страх: его движения не изменились. Металлический голос, однако, стал звучать ещё непривычнее, то становясь ленно-неторопливым, то переходя в ускоренный бег слов. - Не только грязь, но и тени решили устроить здесь карнавал. Разве тень не должна находиться позади своего хозяина?

- Повторяю в последний раз, - Вайлет готов был броситься на незнакомца в любое мгновение, стоило ему только подать малейший повод, - кто ты, и что тебе здесь нужно?

- Я? Я немногим отличаюсь от тебя.

Казалось, что голос Вайлета, его действия, его внешняя уверенность, но ощутимый, с трудом скрываемый гнев разгоняли наваждение, окутавшее всех присутствующих в зале. Кто-то встрепенулся, кто-то и виду не подал, что ещё мгновение назад с ним происходило нечто странное, некоторые же начали озираться, зашептались оживлённее. Если поначалу большинство было полностью уверено в том, что некто в маске - ещё одна пешка королевы, то теперь поведение Вайлета их несколько озадачило. Конечно, те, кто продолжал наблюдать за происходящим с саркастичной улыбкой, не сомневались, что всё было заранее распланировано Лацикой: до сего момента она не произнесла ни слова, но девчонка вовсе не выглядела растерянной или озадаченной. Герцог Миднатт, без сомнения, находился в числе тех, кого нельзя было так просто удивить. Даже подумать было смешно, что кто-то действительно мог случайно оказаться здесь, преодолев королевскую стражу: подобное в Юуандефе стало невозможным с тех самых пор, когда обязанности по обеспечению безопасности юной королевы легли на плечи Вайлета Дежча.

Глупый ход, королева; дешёвая игра, Ваше Величество - так помышляли некоторые дворяне. Но... Но герцог Миднатт уже доказывал, что стражники Вайлета не такие уж умелые: для властного аристократа и его людей не было ничего невыполнимого. Губы герцога тронула едва заметная усмешка; он бросил мимолётный взгляд в сторону своего совершенно безучастного ко всему сына, продолжающего стоять у дальней стены.

Алексис Миднатт оставался равнодушным ко всему, что происходило в этой зале. Появление лютниста в металлической маске нисколько его не заинтересовало: молодой дворянин даже далеко не сразу заметил артиста, продолжая мысленно всё глубже и глубже погружаться в ледяной океан образов собственного сознания, позволяющий отрешиться от обыденной действительности. Взгляд маркиза нашёл виновника всеобщего оживления с немалым запозданием, хоть лютнист и выделялся среди остальной толпы - для Алексиса все они были слишком похожи. Кто это? Зачем здесь кому-то понадобился этот шут? Почему страж королевы обнажил свой меч?

- Ещё один шаг в сторону королевы, и твоя голова продолжит своё существование отдельно от тела, - Вайлет говорил негромко, но в его голосе было столько твёрдости, что даже в металлическом голосе человека в маске слышалось её меньше. Всё вскипало внутри капитана королевской стражи; рука сильнее сжимала рукоять меча, а мысли порывались окликнуть своих людей, но рассудительность на удивление спокойно говорила о том, что их больше нет.

- Нам нечего с тобой делить, тень, - незнакомец поднял руки в знак примирения и всё же остановился на мгновение. Вновь шаг, но уже немного в сторону от изначального движения, - я всего лишь пришёл преклониться перед королевой.

- Кто вы? - послышался спокойный голос Лацики, такой же сладостный, как и всегда.

- Кто я, Ваше Величество? Вы спрашиваете, кто я такой? Ох, ничего особенного... Всего лишь один из ваших преданных подданных. Подданный, который знает правду.

- Правду? - вся игривость вновь вернулась к королеве. Она, быть может, знала обо всём.

- Правду, - некто в маске говорил, но не смотрел на королеву. Он продолжал идти, словно бы опасаясь, что его остановка станет концом всему: теперь уже лютнист шёл не к правительнице Гоццара, а то приближался, то отдалялся от дворян, которые находились к нему ближе остальных. - Правду, которую вы хотите раскрыть. Правду, которую раскрыть вы желаете, Ваше Величество.

Слова странного гостя лишь только подтверждали догадки тех, кто сразу решил, что этот шут - часть королевской игры. Однако у Вайлета был такой вид, словно он никак не мог поверить, что Лацика не сообщила ему о чём-то столь важном. По взгляду капитана королевской стражи, бросаемого на герцога Миднатта, становилось понятно, что юноша не упускает мысли о возможности гнусных проделок со стороны этого чёртового дворянина. Но почему же Лацика выглядит такой спокойной? Быть может, девушка всё сразу поняла и решила во что бы то ни стало принять этот вызов, с такой наглостью брошенный ей в лицо? В таком случае, лютнист мог представлять опасность.

- Ещё один шаг, и я, - начал было Вайлет, увидев, что человек в маске вновь направился в сторону Лацики, однако его прервала сама девушка.

- Вайлет, убери оружие и вернись на своё место.

- Но... Но, Ваше Величество...

- Вайлет! - Лацика ненавидела, когда кто-то пытался ей перечить, иногда это распространялось и на капитана королевской стражи. - Теперь этот человек - гость на моём балу, и королева приглашает его лично.

Вайлет не смог произнести ни слова, лишь только склонил голову и отошёл на пару шагов в сторону, далеко не сразу убрав меч в ножны. Лацика вновь могла без какой-либо преграды обозревать пространство залы; девушка с немалым интересом рассматривала странного гостя в маске, из-за которой его голос звучал столь необычно. Лютнист же почтительно склонился перед правительницей королевства, но уже через пару мгновений продолжил своё беспорядочное хождение по зале.

Дворяне наблюдали за происходящим с интересом, ничуть не уступающим заинтересованности Лацики: всё это казалось слишком выбивающимся из уже окончательно сотканной атмосферы этого вечера. Поведение капитана королевской стражи вызывало некоторые сомнения по поводу изначальной запланированности появления артиста, однако королева вполне могла и не посвятить Вайлета во все тонкости сценария, выдуманного для этого бала - всего лишь страж, хоть и обладающий в Юуандефе огромным влиянием.

Про капитана мгновенно забыли, казалось, что даже сама Лацика вмиг перестала всех интересовать - лишь только музыкант в старых цветастых одеждах. Он продолжал свой то плавный, то тяжёлый шаг, словно бы вырисовывая невидимые круги, отделяющие королеву и её угрюмого стража от собравшегося на этом балу дворянства. Незнакомец что-то бормотал себе под нос, и обрывки его фраз металлическим эхом разносились по зале.

- Она говорила о возмездии... Всего лишь несколько убийств? Казнь ещё не состоялась... Кровавое ложе, забытая правда... Но Рамансфор уже горел! Когда же и в Юуандефе наступит праздник? Времени осталось не так много...

- Вы говорили о правде, - послышался голос Лацики, и человек в маске будто встрепенулся от его звуков, сбросил с себя оковы наваждения, хотя едва ли всё это не было наигранным.

- О правде, Ваше Величество, - подтвердил он, повернувшись к королеве, а затем указал рукой на одну из дворянок. - Она. Вот она. Да-да, вы, графиня. Ну, к чему же это смущение? Что за сторонние взгляды вы бросаете вокруг себя? Стены говорили мне, что вы пользуетесь немалым влиянием в некоторых кругах - стены шептались об этом. Говорили, мол, что у вас есть некие музыкальные таланты. Да-да, они так сказали.

- Если, - дворянка, на которую указывал шут, заговорила не совсем уверенно, хотя и пыталась всем своими видом показать спокойствие. Женщина средних лет с длинными тёмными волосами не столько смотрела на говорившего с ней лютниста, сколько бросала мимолётные взгляды на Лацику: если всё это представление - дело рук королевы, то чего она хотела на этот раз? Если всё это выдумала девчонка, то нужно ли подыгрывать этому проходимцу в выцветшем шутовском костюме? - Если имеется в виду то, что я немного играю на флейте...

- Ох, не скромничайте, графиня Экриэлл, - вновь послышался сладостный голосок Лацики. - Все прекрасно знают о вашей превосходной игре на флейте. Почему бы вам не сыграть что-нибудь для нас? Музыканты Юуандефа хоть и искусны, но всё же игра столь прекрасной дворянки придётся высокородным господам больше по душе.

- Игра, как подарок королеве, мелодия - рассказ, - сеть крохотных отверстий в металлической маске выпускала не человеческий голос вовсе, но нечто и плавное, и прерывистое одновременно - под стать движениям лютниста.

- Но, - растерянно заговорила графиня Экриэлл, - у меня нет с собой любимой флейты.

- Разве ж это проблема? - улыбка не сходила с губ Лацики.

Лютнист с каждым своим шагом, с каждым словом вызывал всё больше тревоги в сердцах дворян. Новые обстоятельства, объявившиеся столь внезапно, заставляли ощущать предательскую слабость и растерянность. Незнакомец явно не просто так решил обратить всеобщее внимание именно на графиню Экриэлл.

- В моём замке есть музыкальные инструменты. На красоту вашей музыки ведь никак не должно повлиять то, что под рукой не оказалось любимой флейты?

- Ох, не стоит тратить время на ожидание, - тут же промолвил лютнист, извлекая откуда-то из складок своего костюма невероятно красивую флейту, украшенную посеребрёнными гравюрами, - ведь как раз времени у нас не так много. Я прав, Ваше Величество?

Человек в маске изящно подал графине флейту, опустившись перед ней на колено, однако дворянка не торопилась брать в руки предложенный музыкальный инструмент, каким бы красивым он ни был.

- Ваше Величество...

- Графиня, вы ведь не можете отказать мне в моей маленькой просьбе! Возьмите флейту и сыграйте нам!

Дворянка не могла спорить с королевой, поэтому ей ничего не оставалось кроме как всё же взять инструмент из рук этого подозрительного человека, скрывающего своё лицо за маской. Наверное, в этот момент графиня Экриэлл отдала бы немалую часть своего состояния, чтобы оказаться за много миль отсюда, в своём замке, подальше от мрачного Юуандефа и его зарвавшейся хозяйки.

- Что вы хотите, чтобы я сыграла? - спросила дворянка, с гримасой отвращения посмотрев на великолепную флейту в своей руке.

- Решите сами! - за королеву ответил лютнист. - Мелодия - рассказ, всего лишь сказка! Противоречивая сказка. Решите сами, о чём хотите рассказать.

Графиня выглядела так, словно вот-вот собирается бросить флейту на пол и покинуть залу, гордо подняв голову, однако дворянка из последних сил пыталась держать себя в руках.

- Решить самой, значит.

Графиня Экриэлл, быть может, и попыталась бы найти поддержку у других дворян, однако их больше беспокоила собственная участь, поэтому некоторые даже не смотрели на женщину, которой предстояло сыграть для королевы. Этот вечер, эта ночь запомнится им всем надолго.

Королевские музыканты уже давно не играли, и в зале царила тишина, когда окружающее пространство наполнила нежная мелодия. Она была прекрасна и нетороплива - графиня Экриэлл играла действительно превосходно, - и от каждого звука становилось немного легче на душе, чуть спокойнее на сердце. Однако в неспешном течении ощущалось напряжение - стороннее вмешательство противоречивых эмоций, терзающих дворянку: её руки дрожали, и с каждым мгновением эта дрожь становилась всё заметнее.

На миг мелодия прервалась, но Экриэлл тут же продолжила игру, а потом вновь, вновь и вновь - заминки становились всё длительнее, однако Лацика не останавливала дворянку. На щеках графини выступил нездоровый румянец, её грудь тяжело вздымалась, а на лбу появились бисеринки пота; она закашлялась, но сразу извинилась и попыталась сыграть снова - её состояние ухудшалось на глазах, и едва ли только волнение было тому виной.

- Что же с вами? - в голосе Лацики появилась наигранная заинтересованность. - Вы неважно выглядите.

- В-ваше Вел-личество, - дворянка даже ненароком покачнулась.

- Эрилин! - хотел было кинуться к графине её супруг, однако королева властным жестом приказала ему остановиться. Он хотел было что-то возразить, но не решился: строгий взгляд юной правительницы Гоццара не предвещал ничего хорошего.

- Графиня, что с вами? - голос с металлическими оттенками вновь вмешался в безумие происходящего. - Неужели вам не по вкусу тот самый яд, которым вы немногим более десятка лет назад отравили всё семейство Мерьеэл, столь упрямо не желавшее уступать вам земли близ Уриманнского ущелья? - зала в единое мгновение наполнилась взволнованным шёпотом, а румянец на щеках графини Экриэлл сменился на бледность. - С их наследным владельцем вы сумели договориться без яда.

- Я... Я не понимаю, о чём идёт речь, - дворянка собирала последние крохи сил, чтобы удержаться на ногах.

- Тот самый яд... И ведь от него не существует противоядия!

- Повторю вновь, - но всё же голос женщины слишком заметно дрогнул: она прекрасно знала, о чём идёт речь.

- Ох, не стоит позволять страху столь стремительно овладевать собой, - лютнист отвернулся от графини, вновь принявшись причудливо вышагивать по центральной части залы, - доза не смертельна, она отмерена для развлечения. Судьбу дворян может решать лишь королева: правительница Гоццара, а не один из её подданных! Вскоре, графиня, вы почувствуете себя почти собой.

- Я не... Не делала этого, - дыхание женщины сбивалось, она выронила из рук флейту, так и не сумев доиграть мелодию до конца. Супруг графини уже находился возле неё, совсем позабыв о гневе королевы, который он мог вызвать своим непослушанием, однако Лацика в этот раз проявила равнодушие. Графиня же всё ещё пыталась говорить. - Это была не я! Я была не одна! Не одна! Имена... Я могу назвать других. Назвать!

Дворяне молчали, хотя многим из них действительно было, что сказать. Теперь едва ли кто-то из них сомневался, что лютнист в маске действовал по повелению Лацики, однако их больше встревожил тот факт, что теперь в дело вступили не только словесные уловки, но и вполне реальная угроза: графиня Экриэлл была отравлена. В правдивости обвинения, брошенного в адрес дворянки "подданным королевы", никто не сомневался - слишком красноречивым было поведение самой Экриэлл, - но всё же сам метод добычи правды казался слишком коварным и жестоким.

- Ваше Величество, - дрожащим голосом проговорил граф Экриэлл, - позвольте нам покинуть Юуандеф! Моя жена...

- Нет, - тоном, не допускающим каких-либо пререканий, отрезала Лацика. - Бал ещё не окончен, и я никому не позволю уйти отсюда до тех пор, пока не решу, что эта ночь подошла к своему завершению. Разве вы не слышали, граф, что вскоре вашей супруге станет лучше? Разве вы не слышали тех обвинений, что были выдвинуты против неё, тех слов, которые она сама сказала? Не забывайте, что мне даровано право судить, и я не потерплю, чтобы в моём королевстве преступники оставались безнаказанными, пусть и с момента совершения преступления пролетели года.

- Но, Ваше Величество! - вступился кто-то из дворян. - То, чему мы сейчас стали свидетелями... Это... Разве это не похоже на преступление?

- Высокородную даму пытались отравить на наших глазах!

- Ваши методы...

- Маркиз, не забывайтесь, - голос Лацики был строг, глаза сверкали уверенностью, улыбка же сползла с прекрасных девичьих губ. - К тому, что сейчас произошло перед вашими глазами, я не имею никакого отношения. Как вы вообще посмели сказать мне такое? Если бы не моё уважение к вам, то я бы доверила дальнейшее разбирательство с вами моей страже!

- Я приношу свои глубочайшие извинения, Ваше Величество, - склонив голову, проговорил маркиз, но тут же указал рукой на человека в маске, - но этот шут.

- Он мне не знаком так же, как и вам, маркиз, - перебила его Лацика, однако ей уже удалось полностью возвратить себе спокойствие. - Но если он действительно знает правду, скрытую ото всех остальных, то почему бы не выслушать его? Вы ведь все хотите узнать правду?

Никто из дворян не решился ответить, и если для некоторых это представление так и осталось лишь нелепой игрой, то подавляющее большинство всё же было не на шутку напугано. Если вечер показался безумием, то ночь постепенно переходила в настоящий кошмар; кто-то уже подумывал о том, чтобы попытаться покинуть Юуандеф вопреки повелению королевы, однако окружающая атмосфера и возможность повстречаться со стражниками наглой девчонки воздействовали угнетающе, разбивая на мелкие частицы всю решительность. Но те, чья решительность и уверенность оставались нетронутыми, не страшились и возможных поворотов развития сюжета на этом балу: герцог Миднатт и его близкое окружение позволяли себе саркастические улыбки, громкие разговоры и даже смех, Алексис продолжал оставаться ко всему безучастным.

Всё это время человек в маске продолжал бродить по центральной части залы: графиня Экриэлл перестала его интересовать сразу же, как только она произнесла слова признания. Все, рядом с кем проходил этот шут в выцветших одеждах, слышали звон бубенцов на его колпаке и длинной лютне, хотя звенеть они не могли. Эта странность походила на магию, однако все прекрасно понимали, что подобное было невозможно в стенах этого замка: за свои века Юуандеф скопил столько мрачной энергии, присущей его древности, что напрочь перекрывал любую человеческую волшбу. Быть может, этот лютнист прятал бубенцы где-то в складках своей одежды, пытаясь сыграть на обмане, заставить дворян поверить в то, что он вовсе не человек?

Лацика внимательно наблюдала за неожиданным гостем: что творилось в голове царственной девы? Не стоило даже сомневаться, что королеве было известно всё, что сказал лютнист о графине Экриэлл. Эта дворянка относилась к числу компаньонов герцога Миднатта, однако он, несмотря на всё разыгранное здесь, продолжал оставаться невозмутимым. Саркастическая улыбка не покидала его губ, а сам он не отводил взгляда от лютниста, продолжающего вышагивать по центральной части залы.

- Как же, - вновь сладостным голоском проговорила юная королева, вернув себе улыбку. Лацика обращалась к человеку в маске, и он сразу понял это, хоть и не смотрел на правительницу королевства, - мне вас называть? Вы так и не представились.

- У меня давно уже нет имени, Ваше Величество, - ответил музыкант с металлической лютней, - но я всегда оставался верным слугой истинного наследника королевской власти.

Человек в маске поклонился, а Лацика не сумела удержаться от того, чтобы не бросить мимолётный взгляд на Алексиса, который хоть и смотрел на шута, но едва ли мыслями был прикован к тому, что творилось перед его глазами.

- Истинный наследник? - пролетела череда перешёптываний по зале, и кое-кто из дворян позволили себе взглянуть на сына герцога Миднатта.

- Что ж, - проговорила царственная дева, никак не обозначив охвативших её эмоций, - почему бы, в таком случае, вам не продолжить раскрывать перед нами правду? Ведь все так жаждут её узнать.

- Конечно-конечно, - человек в маске вновь склонился перед королевой, - ведь веселье ещё только начинается.

И веселье действительно продолжилось, хотя весело было далеко не всем. Лацика внимательно наблюдала за лютнистом, за герцогом Миднаттом, за его окружением, на фоне которого терялся равнодушный ко всему Алексис: у каждого была своя, строго отведённая роль. Человек в маске сумел привлечь внимание всех гостей залы королевского замка; он продолжал игру из причудливых шагов, движений, словно бы случайно брошенных слов, а потом останавливался рядом с кем-нибудь из дворян, заговаривал с ним, просил что-либо сделать для королевы, и Лацике оставалось лишь приказывать повиноваться. Человек в маске действительно был пугающим: его непредсказуемость, двоякость фраз, неоднозначность действий свидетельствовали о том, что он знал гораздо больше, чем раскрывал. Однако лютнист делал именно то, что собиралась сделать сама царственная дева: выносил на поверхность мрак прошлого тех, кто теперь за счёт былых пороков пользовался немалыми почестями. Шут продолжал веселиться, доказывая каждому присутствующему, что, как бы они ни старались замести следы своих преступлений, абсолютных тайн не существует, и за каждую провинность рано или поздно придётся заплатить сполна. Лацика внимательно наблюдала за происходящим, делая какие-либо замечания лишь мысленно, не торопясь обрывать празднество стороннего шутника до тех пор, пока его действия не расходились с её планами. Юная королева не могла не проникнуться атмосферой напряжённого веселья, в которой весело могло быть только ей и причудливому артисту. Царственная дева ощущала, что в полумраке залы вот-вот появятся искры, и тогда завершающим штрихом станет её возмездие.

Время. Время уже наступило.

- А ведь я, - звонкий смех Лацики в какой-то мере казался зловещим, - давно так не веселилась. Вам удалось превратить мой маленький праздник в событие, которое запомнится мне надолго. Не сомневайтесь, я вас щедро вознагражу, - происходящее словно бы действовало на неё опьяняюще: слишком долго пришлось дожидаться наступления этого момента.

- Ох, Ваше Величество, - проговорил лютнист, уже успевший отбросить в сторону свою бесполезную лютню, - ваш смех - прекраснейшая из наград. Желаете ли вы продолжить?

- Отчего же нет? Думаю, и моим гостям эта ночь придётся по душе - нельзя же лишать их удовольствия повеселиться на славу. Осталось не так уж много тех, кто пока что оказался обделён всеобщим вниманием: быть может, стоит обратить свои взоры на них?

- Конечно, Ваше Величество. Та шутка, главная шутка, ради которой был так необходим этот бал, уже заслужила своё право быть наконец-то сыгранной. Рассказ - повествование, правда - наказание, приказ - отмщение. Но, - человек в маске сделал плавное движение руками, как бы пытаясь объять всю залу сразу, - почему бы не свершить всё сразу?

- Сразу? - Лацика перестала смеяться, однако её улыбка не была наигранной.

- Одним движением. Одним единственным. Ну, быть может, парочкой, если на то будет воля провидения.

- Что это означает? У вас на примете есть тот, чей правдивой истории мы ещё не касались? - внутри девушки закипало волнение, хотя она старалась ничем его не обозначить. Время. Настало время возмездия, и Лацика не могла позволить кому-либо, помимо неё самой, воплотить в жизнь то, о чём она так долго мечтала. Пусть этот некто и сумел добавить неожиданных красок в палитру этой ночи, однако юная королева не могла позволить ему перевести игру в то русло, которое позволит Кроу Миднатту в очередной раз выйти сухим из воды. Нет, только не сегодня! В этот раз Лацика докажет всем и каждому, что не стоило её когда-то списывать со счетов.

Лютнист не торопился с ответом: он посмотрел на королеву, окинул взглядом представителей благородного сословия, замерев на единое мгновение, словно бы прислушиваясь к разнородному биению десятков сердец, в обычный ритм которых вмешивался страх, сомнения, отчаяние, насмешливость и недовольство. Напряжение могло перерасти в бурю, и искра, промелькнувшая в сознании безучастного Алексиса, заставила маркиза ощутить, насколько тяжела окружающая атмосфера, так и не сумевшая коснуться его самого. Все смотрели то на человека в маске, то на юную королеву, и уже совсем непросто было ответить, кто именно на этом балу является главным действующим лицом.

- Танец, - вдруг промолвил шут, мимолётно скользнув взглядом по герцогу Миднатту, которого до сего момента словно и вовсе не замечал. Человек в маске повернулся к королеве, сделал движение, похожее на наигранный поклон, переходящий в череду плавных взмахов руками. - Танец, музыка, печаль.

- Вам нужна музыка? - спросила Лацика, не узнав собственного голоса - уж слишком заметно он дрогнул, хотя причин для этого вроде не было и быть не могло. Волнение, предчувствие, сомнения с неимоверной скоростью обжигающей массой распространялись по телу, чем-то тяжёлым въедаясь в девичье сердце. Этот шут, этот человек в металлической маске... Напрасно... Напрасно Лацика позволила ему к её нитям привязывать свои!

- Одним движением, одной шуткой! - человек в маске словно и не заметил слов королевы. - Двумя движениями, двумя ударами! Тремя шагами, тремя шутками.

- Пусть, - голос Лацики едва заметно дрожал, но сейчас заметить это могла только она одна. Девушка изо всех сил пыталась подавить эту странную волну сомнений, ни с того ни с сего накрывшую её с головой. - Пусть заиграет музыка, - Лацика слишком хорошо понимала, что ни в коем случае нельзя приступать к финальной части своего возмездия до тех пор, пока внутри кипит это тягостное волнение. Ей нужно было ещё немного времени, чтобы привести мысли в порядок, и вот уже тогда очередь наконец-то дойдёт до герцога Миднатта, от одного взгляда на которого царственной деве хотелось уничтожить всё вокруг.

Немного. Ещё совсем немного времени.

Лацика небрежно махнула рукой, сделав жест, приказывающий музыкантам играть вновь, однако вот пролетело одно мгновение, два, три, сердце ударило с десяток раз, а звуков музыкальных инструментов всё не было.

- Одно движение - одна шутка, - повторил человек в маске, повернувшись в сторону юной королевы.

Лацика вновь махнула рукой, однако и после этого ничего не последовало.

- Два движения - две прерванные жизни. Лишь только две? Быть может гораздо больше.

- Почему, - зашептала было Лацика, однако в этот момент лютнист заговорил очень громко, чтобы его мог услышать каждый.

- Ваше Величество, музыканты больше не могут играть.

- Отчего же? - вся эта ситуация всё больше начинала выводить юную королеву из себя, поэтому её тон мог показаться весьма грубым.

- Они мертвы, - шут произнёс это так, будто сказанные им слова не имели никакого смысла.

- Мертвы?

- Именно так, Ваше Величество. Мертвы. Все.

- Но, - усмехнулась Лацика, - они ведь играли ещё совсем недавно. Что за шутки?

- Играли, - согласился лютнист, - а сейчас играть не могут. Яд подействовал именно тогда, когда и должен был подействовать. Ваше Величество, в любом деле важен строгий расчёт - это вы и лучше меня знаете.

- Яд? - и оживлённый шёпот заполонил залу, словно бы вторя растерянным мыслям королевы.

- Ваше Величество, - послышался со стороны голос Вайлета, явно решившего не дожидаться того момента, когда наступит развязка происходящей странности. Но примерно в тот же самый момент заговорил и человек в маске, один раз быстро крутанувшись на месте.

- Ваше Величество, время пришло.

Сначала сознание Лацики заполонил грохот и громкие крики, и только после этого пришло осознание, что она движется против своей воли. Королева уже было подумала, что начинает терять сознание - и без того скудное освещение померкло, вокруг всё тряслось, а от шума мысли в голове перемещались в растерянном беспорядке, - однако всё же действительность, пусть и столь внезапно изменившаяся, не торопилась обращаться в пустоту забвения.

Крики становились всё громче, перемежаясь со словами; где-то поблизости слышался голос Вайлета, однако Лацика никак не могла понять, действительно ли он принадлежит ему. Массивное кресло, исполняющее роль королевского трона, ходило ходуном, с потолка что-то сыпалось, и царственная дева уже начинала падать, ожидая столкновения с твёрдым полом, но чьи-то руки успели её подхватить.

- Ваше Величество! - из-за окружающего шума голос Вайлета казался незнакомым, однако Лацика знала, что сейчас рядом с ней находится именно он.

- Что, - растерянность разрывала юную королеву изнутри, - что происходит?!

- Это, - Вайлет замешкался на мгновение, - землетрясение.

- Что за шутки?! Этого не может быть! Не сегодня! Не сейчас! Я должна... Ааа!

- Ваше Величество! - пусть Вайлет и не был уверен в своих словах, однако пол, стены - всё вокруг ходило ходуном.

Но уже через несколько мгновений всё прекратилось, и Лацика смогла услышать собственное учащённое сердцебиение. Паника затихала, крики раздавались реже, и, открыв глаза, царственная дева увидела, что и перепугавшиеся дворяне начинали приходить в себя.

- Что случилось? - послышалось со стороны.

- Землетрясение?

- Я была уверена, что сейчас умру!

- Что за чертовщина творится в этом замке?!

- Надо быстрее уходить отсюда! Пусть нас выведут слуги! Здесь оставаться опасно!

- Ваше Величество!

Лацика видела, как дворяне поднимаются на ноги, отряхивают свои дорогие наряды, причитают, о чём-то оживлённо говорят, но девушка не обращала внимания на их разговоры.

- Нельзя этого допустить, - испуганно пробормотала Лацика, словно бы отвечая каким-то своим мыслям. - Нельзя!

- Ваше Величество, - заговорил Вайлет, едва ли осознавая, что именно допускать нельзя, однако в этот момент его волновало только самочувствие королевы. Но девушка оттолкнула его, вскочив на ноги, взглядом разыскивая кого-то в шумной толпе.

- Бал должен продолжаться, - шептала она. - Он не может прекратиться сейчас! Герцог. Герцог Миднатт не может уйти.

- Здесь, - раздался чей-то крик, - какой-то другой коридор!

- Действительно, - вторили ему, - мы шли сюда другим путём!

- Ваше Величество, что за чертовщина здесь творится?!

- Это не может быть землетрясением, - продолжала шептать Лацика, обращаясь сама к себе. - Он знал! Этот человек, - девушка наконец-то заметила человека в маске, стоящего посреди всеобщего хаоса со скрещёнными на груди руками, - он знал, что произойдёт нечто подобное.

- Ваше Величество, нужно уходить отсюда! - Вайлет был преисполнен решимости, он даже позволил себе прикоснуться к руке королевы, но девушка вновь лишь только оттолкнула от себя верного стража.

- Кто он такой? - Лацика не замечала ни Вайлета, ни обращённых к ней возгласов дворян. Кто-то требовал, чтобы сюда немедленно пришли слуги или стражники, кто-то жаловался на ушибы, а кого-то больше интересовало совсем иное.

- Вы только взгляните на это! За каждой аркой отдельный коридор! А когда нас вели сюда, их точно было меньше!

- Чертовщина какая-то... Ваше Величество!

Но Лацика не торопилась что-либо отвечать: девушка смотрела на человека в маске и мысленно ругала себя за то, что позволила ему стать частью сценария этой ночи, с такой тщательностью распланированного ею.

- Он всё знал, - продолжала шептать королева, словно бы пытаясь произнести это гораздо громче, но не находя в себе ни сил, ни уверенности.

Лацика не слышала слов, но знала, что к ней обращались; девушка не замечала паники, но прекрасно понимала, что без неё нельзя было обойтись; мысли девы метались в судорожном беспорядке, не позволяя сказать то, что теперь имело важнейшее значение, - ещё оставалась возможность приступить к финальной части своего возмездия, но она таяла с каждым мгновением.

- Нельзя, - испуганно шептала Лацика, едва ли слыша собственные слова. - Нельзя допустить, чтобы он ушёл, - её взгляд то упирался в фигуру лютниста, то начинал лихорадочно разыскивать герцога Миднатта. - Я ещё не закончила, я ещё не сказала самого важного!

- Ваше Величество, - вновь проговорил Вайлет, осознавая, что меньше всего сейчас Лацику может интересовать именно он.

- Ваше Величество! - раздавались голоса дворян, требующих от юной королевы немедленных действий.

- Диво какое, - послышался извечно спокойный голос герцога Миднатта, и сердце Лацики сковали противоречивые чувства. Властный дворянин неторопливо осматривался вокруг себя, словно бы разыскивая кого-то, и юная королева уже было решила, что он ищет именно её, однако взгляд герцога лишь поверхностно скользнул по царственной деве, не остановившись ни на мгновение. Рядом с Кроу Миднаттом находились его самые приближённые соратники: они говорили между собой о чём-то, но во всеобщей суматохе различить можно было лишь обрывки фраз. Казалось удивительным, что в их поведении не было ни намёка на страх или растерянность. Герцог же наконец-то заметил того, кого всё это время разыскивал его взгляд. - Алексис! Ты не ранен?

Лацика не услышала ответа, однако теперь она увидела маркиза Миднатта. Даже в подобной ситуации Алексис продолжал оставаться безучастным: он стоял у стены, облокотившись на неё одной рукой, и был скорее просто слегка озадачен тем, что произошедшее сумело насильно вырвать его из мира мыслей, нежели удивлён фактом случившегося.

- Ваше Величество, - продолжали раздаваться голоса, но даже если Лацика и слышала их теперь, то всё равно не могла совладать с собственными эмоциями.

- Это невозможно, - продолжала шептать она, словно бы надеясь таким образом ухватиться за исчезающую нить, все эти годы соединявшую её с мечтами о своём возмездии. - Он не мог этого знать! Не мог! Но знал...

- Нужно уходить отсюда, пока не произошло ещё что-нибудь! - далеко не все дворяне собирались дожидаться слов королевы, которая сейчас выглядела растерянной куда больше, чем кто бы то ни было другой в этой зале.

- Вы не можете уйти - только убежать, - человек в маске заговорил так неожиданно, что некоторые невольно вздрогнули. Холодность металлических оттенков его голоса сменилась едва заметными отголосками приближающейся угрозы, опасности. Былая восторженная игривость стала азартом, и почему-то очень хотелось верить, что все эти изменения - обман разыгравшегося воображения.

- Он заодно с герцогом, - с губ Лацики срывался только шёпот, однако стоящий рядом с ней Вайлет слышал каждое её слово.

- Уйти невозможно, - продолжал шут. - Уход означает смерть, бегство же - возможность выжить.

- Что за ерунду он несёт?!

Но ответ последовал через мгновение: человек в маске сделал настолько молниеносное движение руками, что поневоле могло показаться, словно они вовсе не шевелились - так и оставались скрещёнными на груди. Движения будто бы не было, однако в стороны от незнакомца, так некстати появившегося на этом королевском балу, полетело несколько длинных игл, и лишь немногие из них не сумели достичь своей цели: пять мёртвых тел тут же упали на пол.

Одна из игл пролетела неподалёку от Лацики; девушка услышала свист рассекаемого воздуха, однако не успела понять, что мгновением раньше едва разминулась со смертью. Вайлет заметил движение лютниста, но никак не сумел на него среагировать: страж королевы не успел бы закрыть собой Лацику, когда мимо неё пролетала игла, однако уже в следующий миг он заслонил деву собой, опасаясь повторной атаки.

Не только королеве удалось услышать свист пролетающей мимо иглы, не став её жертвой, но и Кроу Миднатту: дворянин, стоявший рядом с ним, тут же повалился мёртвым, однако герцог и бровью не повёл. Создавалось ощущение, что человек в маске промахивался неслучайно: все остальные иглы попали точно в цель с явным намерением убить, а не ранить.

Всё произошло столь неожиданно, что осознание случившегося подоспело далеко не сразу: пробежали мгновения, прежде чем последовал первый крик, сердце успело ударить несколько раз, прежде чем глаза увидели растекающуюся по полу свежую кровь.

- Что... что здесь происходит?!

- Кровь...

- Стража! - кто-то закричал во весь голос, но никто не отозвался на зов: темнота арок продолжала оставаться темнотой.

"Что... что это? - Лацика ощущала, как нечто ядовитое растекается по её телу, как сердцебиение ускоряется, а дыхание то прерывается, то становится слишком частым. Ей хотелось заговорить, сказать хоть что-нибудь, однако все слова застревали в горле. - Они мертвы? Их убили? Они все мертвы? И я? Я тоже могла быть уже мертва?"

Ей было совсем непросто поверить в нечто подобное - девичье сознание упрямо отвергало само понятие смерти, - однако отголосок смертоносного свиста всё ещё метался в воспоминаниях. Лацике начинало казаться, что задыхается она вовсе не из-за охвативших её эмоций: игла всё же воткнулась в её тело, прошла насквозь, и бесовской ураган овладевших воображением образов специально заглушал всю боль.

"Мёртвая, мёртвая, мёртвая, - билось в голове. - Мёртвая королева! Кровь... Я ощущаю запах крови! Я слышу крики, слышу голоса... Кто они? Кто это? Это тени, зовущие меня в темноту?"

Однако Вайлет находился совсем рядом. Его спина закрывала от взгляда Лацики большую часть того, что сейчас происходило в зале, и это подействовало на юную королеву провоцирующе, позволило ослабить хватку сковывающих её тело эмоций.

- Ваше Величество, - только и сумел произнести Вайлет, когда девушка, в очередной раз оттолкнув его от себя, вышла из-за спины своего стража.

- Я - королева, - шептала она, и былая уверенность постепенно возвращалась к ней, привнося некоторую ясность в мыслях, - и я не могу прятаться за чьей-то спиной, - Лацика говорила это вовсе не для Вайлета, но для самой себя. - Я законная правительница Гоццара, и все, кто находится здесь, до последнего своего вздоха остаются моими подданными. Но самое главное, что... я не могу позволить герцогу избежать наказания, возмездия!

- Стража! - продолжал кто-то надрывать голос, и теперь в нём откровенно ощущался не только страх, но и тень отчаяния.

Казалось, что в этом безудержном хаосе, вызванном столкновением смерти с окружающей мрачной атмосферой, никто не обращал внимания на центральное лицо разыгрывающегося действа.

- Ты, - гневно выдавила из себя Лацика, направляясь прямиком к человеку в маске. - Как ты посмел вмешаться? - эмоции вновь порабощали девичье сердце, но теперь это была ярость, а не растерянность и страх.

Лютнист, вновь взявший в руки свою странную лютню, никак не отреагировал на слова королевы: он находился ещё слишком далеко от неё, поэтому либо ничего не услышал, либо предпочёл сделать вид, что не слышит. Вместо этого жуткий артист повернулся к дворянину, который так отчаянно звал стражников замка.

- Напрасно вы зовёте тех, кто не может услышать, - проговорил шут, сделав пару шагов в направлении дворянина. - Кричи - не кричи, но если некому слушать, то и некому приходить.

- Кто ты, чёрт тебя подери? Кто?!

Однако ответ оказался несколько не таким, каким его можно было ожидать: громкий лязг металла, ознаменовавший освобождение меча из странной лютни, на деле оказавшейся своеобразным футляром, мгновенное движение, позволившее быстро преодолеть разделяющее расстояние, и вот уже голова дворянина покатилась по полу, разбрызгивая вокруг себя кровь. От последовавших за всем этим криков можно было оглохнуть, и Лацика даже невольно прижала ладони к ушам; уже через мгновение рядом с ней стоял Вайлет, вновь закрывший девушку собой. В руках стража королевы сверкнуло лезвие меча, однако лютнист находился далеко, и ему словно бы совсем не было дела до готового к сражению защитника царственной девы.

До того момента, как все находящиеся в зале успели осознать, что виновником смертей был человек в маске, клинок в руках лютниста одним мощным ударом отсёк руку другому дворянину, который так некстати стоял рядом с недавней жертвой.

Некоторые аристократы тут же бросились в объятия тьмы коридоров, скрывающихся за высокими арками, однако вскоре оттуда послышались громкие крики, заставившие сердца тех, кто остался в зале, сжаться в предчувствии неминуемого - они находились в ловушке неизвестности.

Свист меча и крики. Свист и крики. В окружающем полумраке быстрые движения лютниста казались смертоносным танцем: тяжесть его шагов сменялась на плавность, а мгновенным ударам предшествовал замедленный размах, словно бы имитирующий взмах птичьего крыла - сама тьма собиралась вокруг того, кто пришёл сюда за кровавой жатвой.

- Он заодно с герцогом, - шептала Лацика, теперь уже вцепившись своими тонкими пальчиками в руку Вайлета. - Он действует по его приказу!

Но капитан королевской стражи ничего не мог ответить; его внимание было полностью поглощено тем, от кого теперь просто разило смертоносной опасностью. Едва ли человек в маске придавал особое значение наносимым ударам: он сыпал ими из стороны в сторону, каждый раз задевая кого-нибудь, однако далеко не все его выпады оборачивались смертями. Кто-то тут же падал замертво, кому-то ещё позволялось прожить мгновение-другое, но некоторым удавалось отделаться не слишком серьёзным ранением - лютнист-убийца словно бы просто исполнял свой танец, и был сконцентрирован на правильности и размеренности движений, а не на самих убийствах. Если бы неожиданность и странность происходящего не вызвали столь слепое смятение и страх среди дворян, то некоторые высокородные господа вполне могли бы попытаться сразиться с убийцей, однако все аристократы становились лёгкой добычей, несмотря на то, что кое-кто из мужчин всё же хватался за оружие.

Вайлета одолевали сомнения: он никак не мог решить, оставаться ли ему подле королевы или же немедленно атаковать человека в маске, тем самым попытавшись спасти тех дворян, кому уже в следующее мгновение не посчастливится оказаться на пути беспощадной стали. Как капитан королевской стражи, Вайлет должен был разобраться с убийцей, однако юноша слишком хорошо понимал, что в случае его смерти в таком хаосе никто не станет защищать Лацику - именно это заставляло пребывать в бездействии.

Запах крови и присутствие смерти напомнили Алексису о сражениях, уже оставшихся в прошлом, о полях брани, на которых ему ещё только предстояло побывать. С того самого момента, как маркизу Миднатту пришлось покинуть военную ставку, он ощущал, что немалая часть от него осталась там, на границе с Йестином, и его мысли никак не хотели возвращаться к дворянской действительности. Но запах крови заставил Алексиса на мгновение вновь ощутить себя частью сражения, однако это наваждение быстро испарилось: он находился в Юуандефе, на королевском балу, а не там, где ему хотелось бы находиться.

Алексис видел смерть, чувствовал её - движения человека в маске привлекали его взор. Маркиз слышал крики, ощущал, как страх мгновенно поглощает души и сердца, но самого его не тронула ни единая эмоция. Как и Вайлет, Алексис заметил смертоносные иглы ещё до того, как они успели кого-то убить, однако маркиз Миднатт даже не шелохнулся: сын герцога так и продолжал безучастно стоять у стены. Алексис был при оружии, но он даже не подумал о том, чтобы обнажить меч. Маркиз не пытался защитить кого-то из дворян: быть может, то, что происходило сейчас на его глазах, было чьим-то возмездием? Тем самым возмездием, которое приключилось десять лет назад в Рамансфоре? Герцог Миднатт сказал своему сыну, что то возмездие было закономерным, оно было обоснованным; имел ли Алексис право сейчас мешать свершиться чьему-либо правосудию?

Против кого направлено правосудие в этот раз? Против королевы? Против дворян? Против Гоццара? Кто решился взять на себя роль судьи? Этот шутник, что размахивает своим мечом направо-налево? Он, или те, кто за ним стоит?

Алексис равнодушно смотрел на то, как человек в маске убивал дворян: некоторых из них он знал, как партнёров своего отца. Маркиза Миднатта не волновали эти смерти, его пока что мало заботило происходящее, ведь ему никак не удавалось найти себя в этой массе.

Десять лет назад, в конфликте правосудия Рамансфора, было две стороны, и тогда король оказался в числе тех, кого осудили на смерть. Наверное, он пытался спасти свою жизнь, его люди пытались защитить своего господина, но судьи оказались сильнее. Что же теперь? Алексис прекрасно понимал, что не является частью стороны правосудия: означало ли это, что он относился к тем, против кого оно было направлено?

Маркизу нельзя было бездействовать. Он - часть дворянства, он - военачальник, он - частица нынешней власти королевства; власти, против которой было направлено чьё-то правосудие. Алексис Миднатт должен быть верен той стороне, на которой его оставило провидение.

Дамы кричали, господа пытались сражаться с человеком в маске, однако всеобщая паника и быстротечность происходящего заставляла позабыть их о своём воинском мастерстве: многим из них никогда не приходилось бывать в настоящих сражениях, и жуткий артист не замечал их жалких попыток оказать сопротивление. Алексис должен был защищать дворян; он должен был сражаться на той стороне, частью которой являлся.

Маркиз Миднатт посмотрел на отца: тот явно был не слишком обеспокоен происходящим, и даже в такой ситуации привычное спокойствие не изменило ему, что наводило на подозрения. Молодой военачальник допускал мысль, что правосудие, разыгрывающееся здесь и сейчас, подстроено его отцом - герцог не торопился посвящать сына во все свои дела, и Алексис отдавал себе в этом отчёт, - однако всё же абсолютной уверенности у маркиза не было. Алексис посмотрел туда, где должна была находиться королева: девица стояла позади своего стражника, она выглядела бледнее обычного. Лацика говорила что-то, однако маркиз не мог расслышать её слов.

- Лучше поторопиться! - донёсся до слуха Алексиса голос отца. - Этим можно воспользоваться.

Герцог Миднатт не был напуган, но всё же то, что творилось вокруг, не могло оставить его полностью равнодушным.

- Но, герцог, - попытался возразить ему кто-то из окружения, - эта зала! Того коридора, по которому мы шли сюда, больше нет!

- Неужели вы решили, что здесь действительно произошло землетрясение? - герцог позволил себе издевательскую усмешку. - Судя по всему, Юуандеф хранит секреты, о которых я мог только догадываться: эта зала с помощью системы каких-то механизмов опущена вниз, ниже на ярус или два - секрет от тех, кто занимался строительством замка.

- Разве что-то подобное возможно?!

- Вы сами только что стали свидетелями невозможного, - чужая глупость начинала злить герцога. Этот разговор был явно ему не нужен: властный дворянин посматривал то на убийцу в маске, который пока ещё находился далеко, то просто по сторонам, словно бы ждал чьего-то появления. - Где его носит?

- О ком вы, герцог? - те, кто сейчас находились подле Кроу Миднатта, невольно ощущали себя гораздо увереннее рядом с таким решительным человеком, однако его самого судьба этого окружения нисколько не интересовала.

- Ни о ком, - недовольно отрезал дворянин и окликнул сына, даже не поворачивая головы в его направлении.

Несмотря на бойню, разыгравшуюся в зале, дворяне не торопились её покидать: неизвестность мрачных коридоров замка пугала ничуть не меньше возможной смерти. С того момента, как человек в маске метнул свои иглы, прошло совсем немного времени - всё происходило очень быстро. Конечно, кто-то уже попытался покинуть залу, но далеко не все спешили последовать примеру смельчаков: некоторые извлекали оружие из ножен и, загородив собой дам, ожидали, когда лютнист, передвигающийся весьма непредсказуемым образом, окажется поблизости. Если бы не неожиданность происходящего, если бы не мрачность окружающей атмосферы, если бы не паника и всеобщая разрозненность, спровоцированная тем, что теперь каждый друг в друге видел преступника, то дворяне могли бы объединиться. Однако каждый из них понимал, что чем меньше окажется выживших, тем больше станет вероятность избежать какого-либо наказания за свои раскрытые на этом балу преступления.

Где-то поблизости раздалось несколько громких щелчков, и пол под ногами вновь начал ходить ходуном - это подтвердило догадку герцога Миднатта о наличии во всём Юуандефе или его части какой-то мощной системы механизмов. Однако на этот раз не ощущалось движения: зала оставалась на месте. Но не прошло и пары мгновений, как громкие вопли вмешались в действительность жуткого происходящего: часть пола просто провалилась вниз, в подземные катакомбы, увлекая за собой всех тех, кому не посчастливилось находиться на упавшем каменном пласте.

- Лишь только побег - лишь только игра со своим страхом, - послышался голос человека в маске, и вопли послышались уже с противоположной стороны залы: там случилось то же самое, что и несколькими мгновениями ранее.

- Нужно уходить! - выкрикнул Вайлет. - Уходите прочь из залы! Быстрее!

Однако в оглушающем грохоте едва ли кто-то услышал слова капитана королевской стражи, но в них особо никто и не нуждался: гости королевского замка бросились бежать по череде уходящих прочь коридоров, скрывающихся за высокими арками.

Сам Вайлет без лишних слов схватил Лацику за руку и потащил за собой.

- Нет, - воспротивилась девушка, пытаясь хоть как-то воспрепятствовать увлекающей её за собой силе. - Вайлет, я приказываю тебе остановиться! Мы... мы не можем уйти сейчас!

- Ваше Величество, - юноша остановился, однако так и не выпустил руку девушки из своей, даже несмотря на то, что Лацика принялась царапать его в приступе какого-то разрушительного отчаяния, - оставаться здесь слишком опасно!

- Мне всё равно! Меня это не волнует! Мы не можем уйти! Я уйти не могу! Герцог... Я ещё не сказала ему о том, что мне всё известно! Я ещё не сделала то, что должна сделать! Вайлет, - голос девушки дрогнул, и она вновь перешла на шёпот, - что... Что это? Мне страшно?

- Ваше Величество, мы должны уйти отсюда немедленно! Если мы не уйдём... Если вы не уйдёте, то всё, что вам пришлось пережить в течение многих лет, было напрасным.

Вайлет не стал дожидаться ответа. Он просто потащил Лацику за собой, ныряя в темноту одного из коридоров, но царственная дева больше и не думала сопротивляться.

- Куда же вы, Ваше Величество? - усмехнулся человек в маске, увидев, как капитан королевской стражи уводит свою повелительницу. Однако лютнист не стал их преследовать.

***********

Герцог Миднатт понимал, что оставаться в зале становится всё опаснее, однако он мешкал. Его пытались поторопить, но дворянин лишь раздражённо бросил, чтобы они убирались отсюда без него.

- Ваша Светлость! - герцог даже не заметил, как человек в маске в единое мгновение оказался уже возле него. - Надо же!

По голосу, что доносился из отверстий в металлической маске, сложно было понять, какие эмоции испытывал говоривший: была ли насмешка в его словах или нет, таилась ли угроза или лишь предупреждение о неминуемой опасности. Однако герцог Миднатт не дрогнул: какой-то там шут-убийца не мог испугать властного дворянина, привыкшего к тому, что бояться должны его. Герцог не изменился в лице, его рука не потянулась к ножнам, несмотря на то, что человек в маске стоял прямо перед ним, и лезвие его оружия было сплошь покрыто чужой кровью.

Однако лютнист не торопился нападать - его танец был закончен. Он смотрел на дворянина, но Кроу Миднатт не мог рассмотреть его глаз из-за окружающего полумрака.

Алексис находился рядом, но пока что не вмешивался в происходящее. Маркиз понятия не имел, что могла означать вся эта сцена.

- Хорошая работа, - усмехнулся герцог, глядя на жуткого артиста, чья выцветшая одежда вновь приобрела красочность, став багровой от человеческой крови.

На долю мгновения Алексису показалось, что лютнист собирается нанести удар, и лезвие меча человека в маске столкнулось с клинком маркиза. Молодой дворянин так и не понял, кто именно из них нанёс удар, а кто защищался. Однако Кроу Миднатт даже бровью не повёл, когда перед ним столкнулась сталь. Герцог лишь сделал пару шагов назад, вновь мимолётно осмотревшись по сторонам, словно ни лютнист, ни собственный сын его совсем не интересовали.

Алексис был абсолютно спокоен, даже несмотря на то, что ему привелось скрестить клинок с тем, кто на его глазах собрал знатную кровавую жатву: убитые не заботили маркиза. Он попытался вступиться за отца вовсе не потому, что к этому его побудили сыновние чувства: Алексис просто знал, что в случае опасности герцог ожидал бы от него именно таких действий. Маркиз Миднатт привык подчиняться своему родителю даже тогда, когда приказ не был озвучен: взращённое орудие должно защищать своего хозяина, своего господина.

Но если Алексис сохранял спокойствие, даже толком не понимая всей ситуации, то человек в маске был слишком напряжён - не верилось, что ещё совсем недавно он убивал с такой лёгкостью и невозмутимостью. Маркиз ощущал, как дрожат руки лютниста, видел, с какой яростью он сжимал рукоять своего меча, однако что-то подсказывало молодому дворянину, что эта ярость была направлена вовсе не против него. Некто, так и не назвавший своего имени, отчего-то торопился, и это нетерпение играло с ним дурную шутку. Алексис был уверен, что лютнист не желает причинять ему вред.

Сердце успело ударить два раза с того момента, как два клинка повстречались друг с другом, однако это время показалось невероятно длительным. Но вновь затрясшийся пол заставил лезвия мечей разойтись: камень под ногами начал проваливаться вниз, и Алексису пришлось отступить к отцу, дабы не оказаться увлечённым за быстро оседающей частью пола.

- Уходим, - скомандовал сыну герцог, наблюдая, как между ними и лютнистом образовывается разлом.

Кроу Миднатт твёрдым шагом направился к одному из коридоров, что скрывались за высокими арками, даже не дожидаясь своего сына. Алексис не торопился исполнять приказ отца: маркиз не убирал оружия, продолжал смотреть на своего случайного соперника, не желая поворачиваться к нему спиной. Человеку в маске приходилось отходить всё дальше и дальше, дабы не оказаться на той части каменного пола, что стремительно обваливалась в темноту.

- Кто ты такой? - Алексис не мог не задать этого вопроса.

- Никто, - теперь голос шута показался ледяным.

- Ты служишь герцогу? Служишь королеве? - однако лютнист ничего не отвечал. - Назови мне своё имя.

- Это... Это ни к чему.

Но Алексису всё же пришлось отступить ещё дальше: почти весь пол залы провалился вниз, и поднявшееся облако пыли не позволяло что-либо толком рассмотреть. Маркиз ничего не чувствовал в человеке, с которым ему привелось скрестить клинки - ничего, что могло бы выделить его среди всех остальных. Однако он хотел узнать, какая сторона несёт ответственность за это возмездие. Кто этот жуткий артист? Какие цели он преследует? Орудием чьего правосудия является? Однако эти вопросы так и остались лишь в мыслях Алексиса: маркизу приходилось отступать к арке, за которой скрылся его отец. Шаг назад, ещё шаг, и вот уже находиться в зале стало крайне опасно.

Алексис нырнул в темноту коридора, оставив слишком много незавершённых дел.