Мудрая Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Осень матриарха. 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  3. ПЕРВОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ
  
  Спала Та-Циан на редкость глубоко и сладко: после пятидесяти человека с её прошлым начинают мучить кошмары - не былого, несбывшегося в узорном, радужном покрове сансары. Вывело из них сначала прицельное шебуршание в соседней комнате, потом - запах свежесмолотого и свежезаваренного кофе с корицей. Настоящий муж обязан готовить вкусное и приносить своей женщине кофе-комплет прямо в постель, не так ли?
  Причём до того, как ей хорошенько умыться, причесаться и нафыркаться туалетной водой. Встроенный санузел в стене комнаты - такая кабинка-стакан с унитазом, биде и микродушем, - предусмотрен личным капризом владелицы, но сразу ведь о том не догадаешься.
  Когда Та-Циан в любимом халате, с раскиданными по плечам кудрями, вступила на кухню, вампирчики чинно потребляли кофе с молоком, только что без закуси, которая имелась также. Салатик с помидорами, побегами спаржи, кинзой и... мм.. фетаксой, или как там её. Словом, типа горского сыра. Сквозь пижамки (Пижамки? Экие мы шустрые) не просвечивало ничего запредельного, разве вот торчащие из рукавов кисти рук были цвета мелованной бумаги и румянчик более похож на цвета побежалости, чем на "комплекшн" хорошо кормленного младенца. "Вот некстати прорезалось инглишское жаргонное словцо, - подумала женщина, - у рутенцев "комплекция" - не цвет лица, а телосложение".
  Память о визите в проанглийский Дивэйн времён грозового отрочества. Ну, разумеется, Картли именно туда и затащил юную супругу в расчёте, что ни его, ни её (порядком выросшую) не узнают.
  Кого-то узнали, судя по всему.
  - Доброго утра, мальчишки, - говорила Та-Циан тем временем вслух. - Значит, потребляете и всякие вредности?
  - Молоко, - лаконически пояснил Рене, последний раз булькнув в чашку. - Нам показаны любые телесные жидкости. Они же все друг другу сродни.
  - Что более, что менее, - тотчас дополнил Дезире. - По степени усвояемости: кровь, лимфа, молоко, сливки, сметана (на этом слове он не очень логично облизнулся). В качестве крайней меры - пьём мочу.
  - Дезька, не выпендривайся - выдеру паршивца, - нестрашно ругнулся Рене.
  - А что я сказал? Незаменимый источник белка. Только противный, - юнец отставил в сторону чашку. - Люди его не ценят, а жаль. Хоть отстреливай несогласных.
  - Дезире! В последний раз!
  Но Та-Циан уже вспоминала на всех парах.
  ... За Картли пришли, когда оба уселись за стол - вот так же, в дезабилье, годном для прогулки в ближнюю лавку, не более того. Какой самый лучший способ отстоять домашний очаг? Разумеется, палить из "кондор-покета" до последнего. Такое вот умилительное супружеское согласие.
  ... Их даже не отправляли на следственную передержку и ради того, чтобы учинить форменное дознание: прямо в централ и там развели по этажам. Надо же - поленница трупов, к тому же при исполнении, что отягчает ситуацию.
  Процесс был краток, судья и прокурор - сострадательны. Такой особенный, специфически динанский вид сочувствия. Тюремный медик, посланный ими к несовершеннолетней убийце (ибо семнадцать лет: в брак вступать уже можно, казнить без угрызений совести - ещё нельзя), обнаружил трёхмесячную беременность. Некое постороннее вложение в матку.
  Ей давали все возможные отсрочки. Шли навстречу. Не требовалось даже подписывать никаких апелляций. Но суд лучше, расстрел лучше, чем рожать в муках. И нет ничего позорней, чем принимать милосердие.
  Высшие млекопитающие легко лишаются оплодотворённого яйца, которое ждёт подходящего момента для развития в плод. Завязи - тоже, если неблагоприятные условия длятся слишком долго.
  "Я поступила как животное, - сказала себе Та-Циан. - Даже более того. Ребёнок был некстати, вот и рассосался - в дополнение к скудному тюремному рациону. Я им, можно сказать, подкормилась. Это потом было сказано, что моего сына выбили из меня на допросах, а я покрыла официальную ложь умолчанием. Всё равно..."
  И вновь милосердие, от которого уже никак не выходит отказаться. Приговор над восемнадцатилетней и её подельщиками исполняют в проливной ливень, под открытым небом, без контрольного выстрела в висок, и оставляют, еле закинув ров - заткнув рот - землёй.
  Вспоминает.
   ...Уже не проливной - мельчайший бисерный дождь липнет к лицу, губам, векам. Что-то давит грудь всякий раз, когда вздохнёшь. Старая сука - боль стережёт у дальнего края земли, поэтому тяжело, невозможно теперь подняться. Глина. Липкое. Темно вокруг или это только в глазах, ведь через темноту она видит тех, кого заставила посторониться: и старика, и молодых, и самого Картли. Лестница из трупов. Холодно, пробирает дрожь, хотя одежду всем оставили. Та-Циан встаёт, опираясь на правую руку: откуда-то знает, что надо уходить подальше. Пока утро не настало и не застали. Пока землёй не засыпали. Только вот зачем?
   Спереди тянет - онемело, а чуть шевельнуть и то страшно. Спины будто и вовсе нет. И лопается, булькает при вдохе и выдохе. Взяться руками за ствол и стоять. Опуститься на колени и ползти. Трава лезет в лицо, какая она солёная! Всё, я больше не могу. Ещё немного.
   От последних слов боль как-то враз отступает: говорят, это знак ближней смерти, жизнь даёт знать о себе мучением, ибо сама - оно. Девушка опирается на сжатые кулаки, пытаясь оторваться от земли, - и проваливается в чьи-то объятия: тёплые, надёжные, размером в целый мир.
   А с дальнего конца мира слышится:
   - Нет, ты смотри! Полкилометра ползти с глубокой раной. Это чего, сердце? - Похоже на то. Но не более того - было бы правдой, тогда сразу конец. Скорее лёгкое - видишь, пена розовая. Сказали - стреляли не разрывными, пожалуй, что живой останется. Вон какая упрямая.
   - Если бы не двигалась и крови не теряла...
  - Потому и останется. Ты представь: холодная осенняя, считай, почти зимняя ночь, и ещё добрых полчаса нас дожидаться. А ведь она о Братьях лишь обрывки знает, пари держу. То же, что и прочие, каких легион. Ладно, перетяни рану покрепче и неси к нашим, раз ты такой сильный. Я сбегаю, посмотрю, может быть, там есть кто еще живой... в овраге.
   В последнем усилии девушка разлепляет веки, видит над собою - как бы через щель в двойной тьме - удлинённые, как лист ивы, глаза, подёрнутые зыбкой влагой. С испугом и восторгом догадывается, что на неё смотрят через прорезь в круглом капюшоне, закрывающем голову.
  Братство Расколотого Зеркала.
  Кто из официальных лиц озаботился - выслал ей навстречу Каорена? Сей блистательный юрист и дипломат как бы напоказ прозябал на малозначительных ролях - чтобы каждой из сторон казалось, что он сочувствует именно ей и находится в молчаливой оппозиции к другой. Тень самого себя в предвиденье "красной смуты против голубой крови", "мятежа низов против верхов", "восстания угнетённых против поработителей" (расхожие фразы год от года становились всё пафосней). Человек левой руки, о которой не должна знать правая, потому что боится. И благоговеет, что подразумевает страх по умолчанию.
  А тётушка Глакия, Глафира, Гликерия, по словам - дальняя родня её спасителю, была оттуда же. Когда здесь говорят "брат" или "сестра", имеют в виду не кровь - она одна в жилах всего Динана. Не веру - "мусолимы" и "йошиминэ", аналог хорватских мусульман и католиков, живут душа в душу, кумятся и сочетаются браком с соблюдением неких необременительных условий. Плодят двоеверов - католический поп требует знания обоих Заветов, имам - Благородного Корана, и то, и другое - во имя радости.
  С того и тётушка не столько христианка, сколько мирская монахиня-бегинка. По рутенским понятиям - еретичка, но в Динане за так сходит.
  - Изворотисты вы, братцы, - выговаривают уста женщины. - В самую плоть дома внедрились. Выдать вас за детдомовских приёмышей, чтобы разговоров было поменьше? Оформить и сделать отметку в паспорте есть кому. Да, как вы до сих пор обходились?
  - По-разному, - ответил Рене чуть рассеянно. - Последнее время маскировались под кукол одного затёртого временем молда. Мы ведь похожи на лицо, только макияж немного разный.
  "Ага, - подумала она, - видать, частенько вы усыхаете, словно палый лист".
   Целебные листья, пахучие травы. Отдых в разгар битвы.
  ...Потолок шатром сходится в необозримой вышине, и там, под стрехой и на стропилах, висят пучки. Густой тёплый запах лета идет оттуда волной, раскачивает огромную колыбель. И сладко дремать, и терять, и снова находить себя. От окна с опущенными шторами из реек радужные полосы по стенам. И пахнет чем-то нестерпимо вкусным, перебивая запах снадобий и мокрой шерсти.
  Тётушка Глакия ловко лезет по стремянке под самый верх, шевелит свои веники, иногда обрывает с них веточку или листик. Она вся в сером, короткие волосы под платочком тоже серы - юркий мышонок с бойкими глазками. Имя родилось словно из облика - и оказалось верным.
  - Ну чего ты, дева, на меня смотришь, как на икону? Вовсе она не там. Ты вот улыбнись лучше. Живая осталась, красы не сронила. Ой, не ворохайся, болесть свою разбередишь. Сейчас-то ничего, а сразу как приехала, бредила так, что ото всех стен звенело.
  - Что за болезнь?
  - Огнестрельная, - тетушка звонко фыркает. - Ещё спасибо, тебе швы уже наложили и рубцеваться начало, а всё равно я кучу кровавых бинтов в плите сожгла. Стирать-то было жуть как боязно.
  Зажило? Та-Циан скашивает глаза на голую грудь, еле прикрытую рубашкой. Шрам, глубокий, треугольный, будто штыком добивали. А на спине что? Ведь разнести должно было всё подчистую - выходное отверстие во много раз больше входного. Или вынули пулю? И отчего те, ночные люди, говорили про лёгкое?
  - Не дивись, - продолжает тётушка. - Одна-единственная метка - и та в почёт. Остальная красота от такого ещё пуще светит.
  Девять граммов в сердце - этого шрама Та-Циан втайне жаждала, вот он и не сглаживался лет до тридцати пяти-сорока. Пока не забыла про него думать, а прочие - удивляться былой её живучести. Впрочем, в сердце угодить непросто - оно бьётся, ибо одержимо страстями.
  - Меня... привезли. Кто привёз? Не помню. Ничего не помню.
  Словно кто-то другой бредил. И умирал - тоже другой.
  - Да мои то ли сватья, то ли кумовья, - с невинной миной продолжает тётушка поток речей, даже не прерываясь, чтобы послушать. - Не знаю точно - в масках на всё лицо и ты под клобучком, как ловчий кречет, вот никто никого и не видал. А что до остального - народ тутошний привык, что я вечно какую-нибудь живность выхаживаю. Нищий ногу вывихнул - здесь отлёживался. У кошки трудные роды были. Восемь котяток, и все живые, всех к делу пристроили. Теперь щенок лапу поранил, правую переднюю. Сейчас я вам обоим супчику налью. Дамир, Дамчик, кушать! Неряшливая груда бурой шерсти в дальнем углу встряхнулась и оборотилась полуторагодовалым кобелем лэнской "волчьей" породы: тупомордым, короткоухим, с глазами в чёрных обводах. Такие до двух лет щенки, зато уж потом - только держись! Прихрамывал он, кстати, несильно. Тетушка налила ему в мисищу на полу, миску поменьше поставила на грудь девушке - посадила её, взбив подушки. И, опершись коленкой на матрас, стала кормить своим варевом.
   - Чуешь, какое от пола тепло идет? Внизу ой какой важный человек обретается, ещё до снега вовсю печи топит, - говорила между делом тётушка. - Сам начальник города, высокий ини Лассель. Я у него вроде главной стряпухи, вот и квартирую здесь же, да отдельно от прочих.
  - Да ну. Вот уж точно - нет места темнее, чем под светильником, - ответила Та-Циан машинально. Всё внимание поглощал Дамир, который уже облизал свою посуду и приноравливался сотворить то же с её собственной. При этом он вовсю облизывался, будто перед ним были не жалкие опивки и обглодки, но полноценный шмат мяса с сахарной костью.
  - Полюбил, кажись, - заметила тётушка. - Что-то в тебе имеется этакое непростое.
  "Ребята, а правда, что обыкновенные собаки вас терпеть не могут? - едва не спросила Та-Циан и резко тряхнула головой, просыпаясь от нежеланной яви обратно в сон о минувшем.
  В том слое времени ей надо было срочно переварить названное старухой имя.
  Лассель ба Рами, из военных дворян. Защитник высокого ранга. Держатель... Что такое: память у неё всегда была фотографической.
  Вот оно. Держатель города Эдинер, главного в земле Эдин. Ничего себе - далеко ты, ласточка, залетела от родимых краёв. Нарочно, видать, увезли, рискуя, что помрёт в дороге. Чтобы не случилось куда худшего, буде опознают.
  ... Став на колени, Та-Циан рассматривала картинку на синей эмали, повешенную в изголовье: томный розовато-белый Назаретянин, склонив голову и смежив глаза, возлежит на цветущем древе любви, как бы сам превращаясь в лозу. В древние времена лозы бывали гигантские, развесистые, с мощным стволом, и чтобы унести кисть с плодами, в самом деле могли потребоваться двое с палкой на плечах. Сидеть под сенью лозы виноградной любили патриархи и старый Виктор Гюго - кто ревматизм прикрыл фланелью, а в мудрость смех весёлый внёс.
  - Вот это распятие. Сколько их перевидала, а такое чудное - впервые.
  Не совсем правда: была ещё та Мадонна, родившая без мужа. И дитя под её сенью. Но там ей вовсе не хотелось улыбаться - вот как сейчас.
  - Что, любо тебе? Это мне мой отец-исповедник подарил. Тебе, говорит, непочётница, только такой Бог и простит, что людей и скотов равно жалкуешь.
  Далее в официальной истории следовало лирическое отступление.
   В городе кончалась осень: звонкий холодный ветер царапал по земле бурыми листьями, скрюченными от старости. Дома и деревья стояли нагие и беззащитные во всей хрупкой прелести. Зато улицы ощетинились людьми - как никогда, много стало полиции. Прибывали также наёмники из Северного Лэна - их часть провинции стояла наособицу, отгородившись от остальных, даже от южных областей страны. Не-лэнцами, не природными лэнцами прозвали этих христиан-протестантов в одной из минувших средневековых битв, то есть по сути выродками: оголтелый фанатизм в вере и безрассудная жестокость в бою отгородили их ото всей родни. Кличка прижилась и распространилась по всему Динану, по непонятной иронии захватив крылом и горцев-южан. Кто бунтует против законной власти - тот и кэланг. Ну а какая власть в наше любопытное время законная - кто скажет? Как и чем поверить, если динанцы по природе своей - неисправимые скептики?
  - Догадайся, в чём дело, - сказала как-то тётушка. - В красных плащах, вот. А это, если иначе выразиться, самые что ни на есть военспецы из Академии воинских искусств и их приданные части. Марэм Гольден, Лон Эгр...
  Мариан и Леон, машинально перевела Та-Циан на общехристианский язык. Оба этих имени она помнила, но смутно, как детскую сказку, что пела ей мать. Знакомые отца: вместе с ним ухаживали за сэньей Иденой, только без такого успеха.
  - И вот и шума не так много, и драки нет, - продолжала тем временем Глакия, - а рынки со съестными лавками позакрывались. Все задницей на своём провианте сидят, бо времена ожидаются шибко скверные.
  Вылазки в самом деле приносили теперь мало. Чаще всего тётушка покупала мешочек крупы и варила вместе с особыми травками, чтобы дух был наподобие мясного.
   - Продукт на кухню поступает по записям, для себя ни крошки не урвёшь. Вот доиграется Лассель-ини, что самому будут один жареный лопух на фарфоровом блюде подавать, - хихикала тётушка с неким злорадством.
  Тут бы самое время бы Та-Циан уйти, опростать место в мансарде, пересечь незримую границу, пока с обеих сторон не выставили сильных кордонов: но она медлила. После рва - гибели мужа, потери сына - чувствовала себя непривычно свободной, обновлённой, почти крылатой. Не хотелось и пытаться отыскивать брошенные концы - в душе затаилась обида на Диамис и её окружение, старый деревенский дом и подавно не манил - остыли следы.
  Много позже Та-Циан поняла, что ей тогда нарочно сделали отвязку от привязанностей, прививку от замужества. В счастливой семье, обременённой детишками, в любой в любой замкнутой на себя капсуле есть нечто неистребимо пошлое.
  Но сейчас лишь ответила:
  - Над градоначальником мне быть неуместно. От тебя уйду, в Эдинере останусь: видела малую частицу, а меня вообще никто. И не удерживай, смысла нет.
  По легенде, сквозь кордоны девушка таки перебралась - очевидно, проявив некую не сиюминутную - как бы грядущую ловкость. Взятую на подержание у времени. Но зачем идти наперерез тому, кто сам стремится навстречу? Тому, что есть писчая трость в деснице судьбы?
  Собрала скудное тряпьё в сумку - многого не нажила, но то, что на ней, тётушка одолжила без отдачи - и по чёрной лестнице для торговцев и прислуги сошла в сад. Дамир некоторое время трусил за ней - очевидно, считал домашним имуществом, морщил верхнюю губу, огрызался, когда пыталась отогнать. Впрочем, он был в душе и по сути таким же бродягой, как она сама.
  "Мальчишки, - хотела спросить Та-Циан, на мгновение вернувшись к себе, - вот если кто из вашего племени укусит пса, а тот тяпнет в ответ и оба друг от друга выпьют, нарочно или по нечаянности - что будет с обоими? Перевернутся?"
  Но не спросила: вновь утянуло назад.
  Эпоха Великой Французской Резни, знакомая девушке в основном по Томасу Карлейлю, показала миру, что утончённый аристократ куда лучше приспосабливается к изменению, даже слому привычных обстоятельств, чем крестьянин и даже буржуа, замкнутые в тесный круг причин и следствий. Она была и тем, и другим, и немного третьим - приходилось не однажды стоять в рыночных рядах с пушной рухлядью или отломками древесного топляка и торговаться. Товар был невидный из себя, если не показать лицом знающему кое-какой толк человеку. Вот она и училась: "ловчить ловчи, хитрить хитри, да нимало не обманывай".
  Кэланги уже, видимо, поняли, что города им не отстоять, и убедили в том законную власть: а обывателя и убеждать было не надо - верховым чутьём брал. Нет, вот штатского народу на улице как раз толклось немало - горячечная весёлость так и прыскала изо всех углов. Всё и вся какое-то раздольное и нечёсаное, прикидывала Та-Циан, машинально лавируя в гуще толпы. Никак не Эрк с его солнечным избяным уютом, не чистый и строгий Дивэйн: храмы с парадными "лицевыми" иконами на фасаде увенчаны драконьими головами в чешуе, светская архитектура раскудрявлена завитушками, пронзена стрелами, куда ни сверни - путаница слепых тупиков, узких дворовых колодцев, витринного стекла, мигающего модной электрической рекламой. Оцепенелая красота в окружении пёстрого пепла.
  Но иногда - на фоне густо-синего декабрьского неба и розоватых снегов, в сплетении заиндевевших ветвей - столица столиц вставала перед девушкой во всей изначальной прелести, как и была задумана владыкой-основателем. Рыже-коричневатые сухари ретроготики, серые шпили протестантских соборов соседствовали с белотелыми и пышноколонными ампирными особняками, чугунные, все в завитушках барочные балконы - с хрустальной гладью бездонных венецианских окон. Мир казался чист, словно его собственное отражение в замерзшей озёрной воде: прошлый снег, выпавший утром и ещё не успевший обратиться в будущее дневное месиво, прикрывал всю грязь и все огрехи настоящего продолженного бегства.
  Притрёпанную нынешними событиями юную дворяночку мало кто замечал в толкотне: такие всегда выделялись разве что горделивой осанкой да летящей поступью, но не нарядом, а в последние дни и вовсе отощали, поблёкли. Та-Циан казалась в чём-то хуже, в чём-то лучше иных.
  Хочешь как следует замаскироваться - будь самим собой. Не играй, не изображай того, что тебе не присуще. Золотое правило разведчика.
  Но та светлая девочка на истёртых ступенях подъезда - она выделялась, нисколько не играя.
  Белокурые, лёгкие, словно пух, волосы. Слегка как бы смазанные, но прелестные черты лица. Серые глаза с прихотливым рисунком радужки - в предгорьях, где такой цвет редок, говорят: "Ресницы в очах отразились" и считают, что такие люди видят мир иначе прочих. Европеец бы выразился точней и грубее - "через розовые очки". Вот она подняла руку - стянуть, поправить распахнувшийся ворот пальтеца. Жест, невесомый, как она сама. Улыбка - легче крыла бабочки.
  Та-Циан подобрала тяжёлую суконную плахту, села рядом:
  - Видно, не торопишься. Идти, что ли, некуда?
  - Так все по жизни идут непонятно куда. И спешат при этом. Глупо, правда?
  - А если утвердиться на месте, будто камень из тех, что под нами обеими, всё на свете будет идти мимо нас, сквозь нас, прямо к нам?
  Редкое ответвление философии недеяния. Но девочка поняла:
  - И уносить нас с собой, словно мощная река: крупицу за крупицей.
  - Я - Та-Циан Эркени, но это не все мои имена. Только те, которые останутся, когда другие прихлынут и снова схлынут.
  - Родом из Эрка? Я тоже. Майя-Рена Эркиени. Думаешь, одно имя лишнее? Но вдвоём мне не одиноко.
  - Втроём, - поправила девочку юная женщина. И обхватила нечаянную подругу за худенькие плечи.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"