Аннотация: Психологический детектив о столкновении мечты с реальностью.
Губернатор
Петр Николаевич Голованский, недавно назначенный губернатором города Шпакова, еще раз горделиво прошелся по своему новому кабинету, блестя на солнце яркими лакированными туфлями, купленными специально по такому случаю. Хороший кабинет. Над столом, как положено, портрет государя, рядом основательный дубовый шкаф, в котором хранятся важные документы. А главное - света много и воздуха. Умеют эти казаки основательно все делать и красиво. Хорошо.
Петр Николаевич позволил себе немного помечтать о том, сколько всего хорошего он сделает на этом посту. Надо бы школу построить, нехорошо это, что дети необразованные, да и больница какая-то непрезентабельная, ремонт в ней надо провести, да еще назначить вдовам погибших на войне солдат пенсион. Вон их, вдов, сколько после войны.
Петр Николаевич мысленно унесся в будущее, где рабочие мостили хорошую крепкую дорогу на центральной улице, когда его отвлек стук в дверь. Рабочие быстро испарились, а губернатор проворно сел за стол и разложил перед собой бумаги.
- Входите! - постарался сказать солидно.
В дверь вошел казначей Григорий Петрович Чуб, оставшийся Голованскому "по наследству" от его предшественника. Петру Николаевичу рекомендовали Чуба как ответственного, исполнительного работника, и он решил оставить его на прежнем посту, тем более что и покойный ныне предшественник Голованского высоко ценил своего казначея.
- Поздравляю, Петр Николаевич, с назначением, - начал казначей.
- Спасибо, Григорий Петрович, - смутился еще не привыкший к своей должности губернатор. - Ты что-то сказать хотел?
- Да вот тут Вас вдова одна спрашивает. Трудно живет, детишек пятеро, помочь бы надо.
- Конечно, надо помочь! - решительно воскликнул губернатор. - Зови ее сюда!
Женщину звали Зоя Тимофеевна Бирюкова, и она действительно была вдовой погибшего на войне с турками казака.
- Мне бы хоть немного вспомоществования, - прошептала в конце своего грустного рассказа Зоя Тимофеевна и залилась слезами.
Чувствуя, что и сам сейчас заплачет, губернатор быстро отвернулся к окну, налил в чашку воды из графина, глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и протянул воду Зое Тимофеевне.
- Попейте водички, Зоя Тимофеевна, и успокойтесь.
Затем Петр Николаевич повернулся к казначею.
- Я думаю, Григорий Петрович, мы можем Зое Тимофеевне помочь. Раньше ведь к Петру Захаровичу тоже с такими просьбами обращались?
- Конечно, обращались, - подтвердил Чуб.
- Ну что ж. Вы в этом деле лучше меня разбираетесь. Выплатите Зое Тимофеевне сколько нужно.
Просиявшая и рассыпающаяся в благодарностях Зоя Тимофеевна быстро скрылась следом за Григорием Петровичем.
"Надо серьезно заняться этим вопросом", - принял твердое решение новый губернатор.
До конца дня он составлял различные планы и проекты усовершенствования города, консультировался с казначеем, на что следует употребить средства в первую очередь, кто из горожан остро нуждается в помощи губернатора.
Вечером за ужином Чуб улыбался и думал: "Толкового губернатора прислали. Много для города может сделать".
Голованский, сидя у себя дома, тоже счастливо улыбался и думал о том, сколько полезного может он сделать теперь, когда у него есть власть и деньги. "Может, даже орденом государь наградит, - мелькнула было тщеславная мысль, но Петр Николаевич ее тут же прогнал. - Нет-нет, надо о других подумать, не о себе".
На следующий день он посетил больницу и составил список всего необходимого для ремонта. Подсчитали с Чубом, во сколько обойдется ремонт, сумма вышла довольно приличная, но губернатор сказал:
- Ничего, для людей стараемся.
Потом он встречался с людьми, выслушивал их пожелания и просьбы, принимал посетителей. Снова приходили вдовы погибших солдат, просили денежной помощи. На этот раз были три женщины, одна даже с младенцем. Почему-то этот младенец вызвал в губернаторе подозрение, что его дурачат, но он прогнал неприятное чувство прочь и снова велел казначею выделить требуемые суммы. И решил со следующего дня серьезно заняться вопросом о вдовах.
В переговорах и встречах день пролетел быстро. А когда Голованский зашел к себе в квартиру, ему почему-то вдруг показалось, что она тесновата. "Странно, почему бы это? - подумал губернатор. - Наверное, оттого, что одна из вдов сегодня говорила про свою тесную квартирку. Да, та, у которой пятеро ребятишек. Надо будет завтра серьезно этим заняться".
Назавтра первым делом он объявил секретарю, что нужно составить подробный список вдов, проживающих в городе и нуждающихся в денежной помощи. Согласно этому списку и будет распределяться пенсион.
Не успел закончить с вдовами, как приехали крестьяне.
- Мы бревна да краску в больницу привезли, куды складывать? - мужики явно робели перед высоким начальством, а потому не сообразили, что эти бревна и краску складывать нужно в больнице, а не у губернатора в кабинете.
Только Петр Николаевич выпроводил мужиков в больницу, как снова пришли просительницы. Пятеро, и все с маленькими детьми.
- Вдовы?! - чуть не закричал на них губернатор.
Женщины горестно закивали.
- Григорий Петрович, это к Вам! - гаркнул Голованский сидевшему в соседнем кабинете казначею. Женщины испуганно отскочили к двери, а губернатор почувствовал укол совести. Зачем он так, они же не виноваты, что мужья на войне погибли. "Стыдно", - укорил он сам себя и уже тише сказал:
- Мы сейчас составляем список, по нему будет выделяться пенсион. А пока пройдите к Григорию Петровичу.
Женщины заулыбались и кланяясь вышли в коридор.
В тот день, придя домой, об ужине Голованский подумал с отвращением, и если бы кухарка Луша не настояла, наверное, так и лег бы спать, не поев.
В такой же суматохе прошла неделя. Как стало казаться Голованскому, губернатор нужен всем и сразу, без его присутствия не решить ничего, даже самого пустяка.
Пенсион вдовам, слава Богу, назначили, так они пришли благодарить целой делегацией с детьми, один из малышей начал носиться по кабинету и чуть не разбил себе нос. Мамаши тут же хором запричитали, что на время полевых работ детей девать некуда, а нянек не на что нанять, приходится оставлять детей одних, а мало ли что случится... Губернатор обещал подумать.
Ремонт в больнице затянулся из-за ротозейства рабочих, которые сначала старательно покрасили стены, а потом побелили потолок. У доктора чуть припадок не случился. На строгий вопрос губернатора, почему так сделали, мужики честно ответили, что сначала завезли краску, а потом побелку, поэтому и покрасили сначала. Пришлось заказывать краску снова.
В конце недели одуревший от всех переживаний Голованский сидел в своей тесной квартирке и с ненавистью смотрел на стоящий перед ним борщ.
- Петр Николаевич, к Вам мужчина какой-то, - робко сообщила Луша.
- Здравствуйте, Петр Николаевич, с назначеньицем, - поклонился ему осанистый бородатый мужчина, по виду купец.
- Спасибо за поздравление, - скривился Голованский. - А Вы кто?
- Савелий Прокофьевич Грушенко, купец, держу в городе несколько лавок, а живу в собственном доме на Загородной, 4, - еще раз поклонился губернатору его собеседник.
- И что же Вам угодно, Савелий Прокофьевич? - губернатор сделал вид, что заинтересован персоной купца.
- Вы не подумайте ничего дурного, я от чистого сердца советик небольшой дать хочу.
- Какой советик? - вздохнул губернатор.
- Надрываетесь Вы на этой работе, а ведь надо и о себе подумать. Деньги, они, конечно, всем нужны, но вкладывать их надо с умом. А Вы, извините за грубость, скоро так и без штанов останетесь. Добрый Вы слишком.
- Это еще почему? - сердце у Петра Николаевича сжалось от недоброго предчувствия.
- Да как же почему? Вот, к примеру, с теми же вдовами. Вы хоть знаете, как они в этот список-то попадали?
От упоминания вдов губернатора чуть не затошнило. Он с трудом взял себя в руки и хрипло спросил:
- И как?
- Известно, секретарю взятку давали. Десять рубликов. Он себе на эти деньги дом и костюм новый купил. А Вы, как я погляжу, все в старом ходите, да и квартирка тесновата.
Голованский оглядел свой действительно не новый костюм, потом маленькую квартирку.
- И что? Вы мне хотите новый костюм подарить? Или квартиру?
- Да Вы и сами на них заработаете, любезнейший Петр Николаевич. У Вас деловая хватка есть. Я просто правду пришел сказать, что Вас все обманывают да за спиной смеются. "Чудак, - говорят, - новый губернатор. Жизни не знает". Обидно мне за Вас. Вижу, человек порядочный, за город радеете. Обидно.
Голованскому стало жалко себя до слез, но виду он не подал. Потому как был твердо уверен, что и жалость эта имеет что-то под собой. Об этом он и спросил прямо у своего посетителя:
- А Вам-то, Савелий Прокофьевич, какая до всего этого печаль?
- Жалко мне Вас, вот и все, - вздохнул купец. - Вот решил на ужин к нам пригласить. Мы, поди, первые, кто Вас в гости приглашает?
- Первые, - изумленно подтвердил губернатор.
- Я так и думал почему-то... - снова вздохнул купец и продолжил:
- Послезавтра к семи подходите, не стесняйтесь, Загородная, 4. Общества никакого не будет, только близкие и друзья. Специально, чтобы Вас не смущать. Придете?
- Б-буду, - неуверенно произнес Петр Николаевич.
- Только одна просьбица небольшая, - как бы помявшись продолжил Савелий Прокофьевич. - Костюмчик, не сочтите за дерзость, новый бы.
"И то правда", - мысленно согласился с ним губернатор, а потом с ужасом подумал: "Только где же его взять?! Да еще и за два дня?!"
Назавтра смущенно краснеющий губернатор пришел к казначею.
- Просьба у меня к Вам, Григорий Петрович, нельзя ли мне выделить из казны немного денег. Я как получу жалованье, сразу отдам.
- А зачем они Вам, Петр Николаевич? - спросил озадаченный Чуб.
- В гости пригласили, костюмчик надо бы купить, а у меня наличности нет, - замямлил Голованский, одновременно чувствуя растущую неприязнь к казначею. Даже подумалось раздраженно: "Вот выспрашивает, как будто начальник".
- А может быть, подождать до жалованья? - серьезно спросил Чуб.
"А может тебе, такому умному, голову оторвать?" - чуть не ответил Голованский, но сказал все же другое:
- Почему же другим Вы помощь даете, а мне отказываете?
- Да потому, Петр Николаевич, что у других нужда крайняя, куска хлеба нет. А Вы, простите, на глупость спрашиваете, - возмутился казначей.
- Какая, к черту, глупость, если у меня костюма приличного нет! - закричал губернатор.
- Да ведь костюм-то у Вас еще приличный, а казна не для личных нужд, а для общественных! - тоже закричал казначей.
Голованский ушел от него, громко хлопнув дверью и стараясь все-таки не высказывать вслух все, что думает о принципиальности Чуба.
Из конторы он сразу отправился к Грушенко, чтобы сказать, что на ужин прийти не сможет.
Дом купца впечатлял не столько размерами, тут он был обычен, сколько очевидно дороговизной отделки. Вместе с ажурным заборчиком и изящными клумбочками под окнами он, казалось, парил над землей. "А у меня даже костюма нового нет", - зло подумал губернатор.
Его сразу же проводили в кабинет Савелия Прокофьевича. "Чистенько все, изящно, - не переставал сравнивать жилище купца со своим Голованский. - А у меня что?"
Савелий Прокофьевич сочувственно выслушал монолог губернатора о состоявшемся конфликте с казначеем. Покачал головой, повздыхал. И сказал:
- На ужин все равно приходите. Мы Вас очень ждем, в каком бы Вы костюме не были. Дело ведь не в том, какой костюм, - многозначительно поднял указательный палец Савелий Прокофьевич, - а в том, каков человек.
Потом еще покачал головой и добавил со вздохом:
- Вот уж не ожидал такого от Григория Петровича. Мне он казался человеком приличным, понимающим. Обидно в людях разочаровываться.
Голованский только обреченно махнул рукой.
- Вы вот что, уважаемый Петр Николаевич, не берите в голову. Сколько еще всякого будет. На Вашем-то посту, - продолжил любезный хозяин. - Бог с ним, с Чубом, видно, каков есть, другим не будет. Хотя все равно ужасно неприятно. Надо же, какой прижимистый. И кто бы мог подумать! Мне на него, бывало, и покойный губернатор Петр Захарович жаловался за его прижимистость. А я, признаться, не верил. Да, как видно, зря. Досадно, досадно.
От Грушенко губернатор ушел с твердым намерением уволить Чуба при первой же возможности, так как точно знал, что с этим казначеем не сработается.
Поэтому утром, когда Чуб подошел к нему и сказал, что вчера погорячился, но деньги действительно нужно тратить по уму, Голованский хмуро на него посмотрел и сказал отрывисто:
- Не волнуйтесь, больше не побеспокою.
Расстроенный казначей ушел к себе и ничего не ответил. Шевельнувшееся было чувство сожаления Петр Николаевич досадливо погасил, сказав вслух:
- А он тебя вчера пожалел? Нет. Ничего, переживет, не маленький.
Ужин у Грушенко прошел великолепно. Собравшиеся гости (родные и близкие, как сказал Савелий Прокофьевич) наперебой восхищались новым губернатором и его замечательными идеями по благоустройству города. Никогда еще Голованский не чувствовал себя такой значительной фигурой. И когда в конце вечера подошедший к нему хозяин попросил выделить из казны средства на мощение центральной улицы, Голованский милостиво согласился.
И был неприятно удивлен на следующий день категорическим отказом казначея:
- Он под эти цели уже два раза деньги брал. И что в итоге? Ни денег, ни дороги. Хоть увольняй, Петр Николаевич, не дам этому мошеннику ни копейки.
- Хватит меня учить! - взорвался Голованский. - Не нравится со мной работать, увольняйся к чертовой матери! Почему я вечно у тебя должен деньги клянчить?! Губернатор я или кто?!
- А не уйду, - вдруг упрямо процедил Чуб. - Не уйду и казну растаскивать не дам. Вот так!
И ушел к себе, оставив губернатора разевать рот в поисках подходящего ответа.
Савелий Прокофьевич Грушенко снова расстроено качал головой и говорил о прижимистости казначея.
- Вот уж не думал, что он до клеветы опуститься. Никогда бы не поверил, столько лет здесь живем, знаем друг друга. И вот на тебе.
Голованский чувствовал себя провинившимся школьником, который огорчил мудрого учителя.
- Хотите, Савелий Прокофьевич, я снова с Григорием Петровичем поговорю? - виновато спросил он у своего, как ему казалось, друга.
- Вы человек приезжий, в этом все дело, - с сомнением покачал головой Грушенко. - Вот если бы из местных кто...
- Да я местных еще толком не знаю, - опустил голову губернатор.
- А у меня есть один на примете. Василием зовут, фамилия, может быть, Вам покажется несколько неприличной, - Шалый. Но человек надежный, толковый. Да и с казначеем Вашим не в конфликте, что важно.
- Да уж, очень важно. У Чуба, оказывается, прескверный характер, - раздраженно согласился губернатор.
- Вот и отличненько, - обрадовался Грушенко. - Вы завтра ко мне на ужин заходите, и Василия я тоже приглашу. Поговорите спокойно, в располагающей, так сказать, обстановке.
"Действительно, не на работу же его звать, еще раньше времени с Чубом увидится", - согласился с разумными доводами Савелия Прокофьевича губернатор.
Василий оказался человеком довольно неприятным, суетливый какой-то, с бегающими глазками. "Справится ли?" - усомнился в дипломатических качествах Шалого Голованский.
Доброжелательный Савелий Прокофьевич словно подслушал его мысли:
- Да Вы не беспокойтесь, Петр Николаевич, Василий все сделает как надо.
- Будет все в аккурате, - заверил губернатора и сам Шалый.
- Хорошо бы, - вздохнул Голованский.
Он чувствовал какую-то недосказанность, неопределенность в этом свидании, но объяснить ее не смог бы даже себе. Все вроде бы правильно, попросили местного человека, он поговорит с казначеем, убедит его не мешать губернатору работать. Но что-то было не то. Шалый этот. Странный он какой-то. Ну да Бог с ним, какой есть.
С этой неопределенностью Голованский и ушел.
Первым, кого он встретил в конторе, оказался Василий.
- Да че с ним говорить, с покойником, - осклабился Шалый. - Я за расчетом пришел. Услуга, она денег стоит.
- С каким покойником, что ты несешь? - у Голованского подкосились ноги.
- Дык сам же вчера сказал Чуба убить. Все в аккурате. Плати, - пожал плечами Шалый.
- Ты что наделал, идиот?! - Голованский от злости даже ногами затопал. - Я тебе разве про это говорил?! Я же просил Чуба убедить мне не мешать! А ты!
- Дык он и не мешает, - снова усмехнулся Шалый и, подойдя вплотную к губернатору, зло произнес. - Ты что, падла, платить не хочешь?
Дрожащими руками Голованский с трудом открыл ящик стола теперь уже не работающего казначея, и вынул не глядя пачку денег.
- Хватит?
- А то, - осклабился убийца.
- Вон с глаз моих, чтобы я больше тебя не видел, - силы, казалось, вот-вот покинут Голованского.
- Премного благодарны, - шутливо поклонился Шалый и исчез.
"Убийца, - пронеслось в голове у губернатора. - Блестящую карьеру сделал, нечего сказать. Да еще и деньги за это наемнику заплатил. Я теперь убийца. Будет суд, позор и каторга".
Он провел потными ладонями по лицу, и в этот момент его озарила спасительная мысль: "Нужно к Савелию Прокофьевичу пойти! Он подскажет выход!"
Грушенко над его страхами посмеялся:
- Ну что Вы так убиваетесь, Петр Николаевич, ну не понял Васька-идиот, что Вы от него хотели. Перестарался. Вы-то тут при чем?
- Я же его об этом попросил, - выдохнул Голованский.
- Да разве ж об этом? Вы же просили с Чубом поговорить, а он, дурак, все не так понял. Не берите Вы в голову, никто ничего не скажет. Лучше подумайте, как Вы теперь казной распоряжаться будете. Сколько добрых дел можно сделать. Вот, например, в память невинноубиенного Григория Петровича Чуба часовенку можно поставить. Сам охотно Вам в этом помогу, жаль человека.
- Жаль, - сказал губернатор, а сам вдруг подумал, что не очень-то и жаль старого Чуба, и что большой вины в его смерти на губернаторе нет. Ведь и на самом деле Васька перепутал, с него и спрос.
- Савелий Прокофьевич, а Вы бы не заняли место казначея, - спросил Голованский уже веселее. - Человек Вы опытный, с финансами обращаться умеете.
- Нет, я лавки оставить не могу. Вы как-нибудь сами справляйтесь, а я, если нужно, могу советом помочь. Вот, кстати, и первый советик. Не берите нового казначея, зачем он Вам, вдруг опять конфликт, недоразумения. Справитесь Вы и без него, любезный Петр Николаевич. Если что, обращайтесь.
- Спасибо, - Голованский покинул друга совершенно окрыленный.
- В жизни не видел большего дуралея, - сказал Савелий Прокофьевич, запирая за ним дверь. - На следующей неделе подступлюсь к нему с дорогой.
- Нелепо как-то Чуб погиб, - покачал головой старый казак Тимофей Осадчий. - Шел по берегу, оступился, упал и в воде о камень голову разбил. Странно.
- Что же странного, дед? - спросил Тимофея Ивановича внук Иван.
- А чего ему падать-то было? - дед посмотрел на внука почти сурово. - Нечего ему было падать. Сколько раз по берегу ходил, не падал, а тут упал. Странно.
Иван в том, что сосед Чуб упал с обрывистого берега в реку, ничего особенного не видел. Шел в темноте, камень какой-нибудь из-под ноги сорвался, и Чуб за ним. Бывает.
- Бывает? - дед словно прочитал мысли внука и рассердился. - С кем это?! Когда было?! И почему расследование не начали?!
Напоминать о том, что прошлым летом сам вот так чуть не разбился, Иван не стал. Дед и так не в духе, а тут и совсем рассердится. Ни к чему это.
Дед сердито тряхнул головой: "Эх!", но к столу пошел. Ел молча, сурово хмуря кустистые брови. Жена и внук к нему с разговорами не приставали, знали, что переживает из-за смерти соседа. Чуб был человек уважаемый, серьезный, обстоятельный, работал казначеем у самого губернатора Голованского. Как-то теперь Алена с тремя детьми одна справляться будет?
Бабушка тайком промокнула слезинку. Дед строго посмотрел на нее и с ворчливым: "Нечего сырость разводить" закончил ужин.
Весь вечер он молчал, а утром, сразу после завтрака стал куда-то собираться.
- Ты куда это? - всполошилась бабушка.
- К губернатору, - коротко ответил дед.
- Зачем? - изумилась бабушка.
- Надо.
Это "надо" прозвучало как приказ больше не спрашивать, бабушка это поняла и действительно больше ничего не спросила. Вздохнула только горестно и ушла убирать со стола.
- Бабушка, а зачем дед пошел к губернатору? - спросил Иван.
- Откуда ж я знаю. Надумал что-то, - бабушка уныло смахивала со стола хлебные крошки. - И всегда-то так, никогда не посоветуется, ничего не расскажет. Бирюк, прости Господи.
Иван улыбнулся. Прозвище Бирюк за дедом закрепилось еще в молодости за суровую молчаливость. Она, возможно, кого-то и раздражала, но вот неподкупная честность Тимофея Осадчего вызывала всеобщее уважение. Его жене, болтушке и песеннице, нелегко приходилось уживаться с суровым мужем.
- Не переживай, бабушка, - обнял ее Иван. - Дед придет, не утерпит, все расскажет.
- Расскажет, как же, - сказала она вроде как недоверчиво, но улыбнулась и обняла внука. - Ты у меня, Ванечка, свет в оконце.
- Да что ты, - смутился и отодвинулся внук. - Я пойду, дров надо наколоть.
- Совсем большой стал, - Алена Тихоновна, улыбаясь, смотрела в окно на внука. - Скоро деда по всем статьям обойдет.
А в это время Тимофей Иванович говорил с губернатором.
- Чуб погиб, кто расследование вести будет? - строго спросил Осадчий, глядя в упор на Голованского. Тот поморщился: "Ну и взгляд", а вслух спросил:
- Чего ж тут расследовать? Сам упал.
- Так таки и сам? - строго спросил дед.
- Нечего на меня так смотреть, - разговор начинал раздражать губернатора. Он вдруг заметил, что беседа с Осадчим больше похожа на допрос, при этом губернатор чувствовал себя виноватым. А этого чувства он не любил.
- Смерть Чуба нужно тщательно расследовать. Не абы кто, финансами заведовал. Может, и умер из-за этого, - так же сурово продолжил Тимофей Иванович.
- Как же я сам-то не догадался?! - губернатор почувствовал, что очень хочет убежать куда-нибудь далеко и спрятать голову в песок, как заморская птица страус. Чтобы Осадчий не нашел. - Может ты мне еще что-нибудь такое же умное посоветуешь?!
- Если здесь расследования не будет, - насупился дед, - то я в Петербург обращусь. Там люди толковые в сыске работают.
В этот момент губернатор Голованский понял, чего больше всего хочет в жизни. Убить Осадчего. Чтобы не лез не в свои дела, а уж тем более со своими расследованиями. Нечего ему там делать. Вот только как отказать, чтобы Бирюк чего не заподозрил? Жаль лето сырое, гроз мало. В грозу разное бывает...
К сожалению, пока он это думал, Осадчий никуда не исчез и как дым не испарился. Пришлось давать ответ. Тяжело вздохнув, Голованский сказал:
- Надо больно. Еще чего напутают.
- Не напутают, я проверять стану, - сурово возразил Осадчий.
"Только этого мне не хватало!" - хотел крикнуть губернатор, но только пожевал губами и сквозь зубы ответил:
- Ладно. Завтра начнем. С утра ко мне приходи.
- Приду, - буркнул Тимофей Иванович выходя. Для него все уже было ясно.
Для Голованского тоже. И он снова отправился за советом к ставшему вдруг таким родным Савелию Прокофьевичу.
- И опять у Вас паника, - укорил его купец. - Как будто не знаете, что делать.
- Я и правда не знаю.
- Да неужели? - усмехнулся Грушенко. - А Васька на что?
- Васька?! - с ужасом переспросил Голованский.
- А кто же еще. Он в таких делах мастер. Да не тряситесь Вы так, Петр Николаевич, обойдется. Замарались уже, теперь отступать некуда.
- Некуда, - с отчаянием согласился Голованский. - Зовите Ваську.
Васька, памятуя о предыдущем выколачивании денег, запросил аванс и снова обещал, что все будет в аккурате.
"Душегуб, нет мне прощения", - с такими мыслями проводил его губернатор.
"А тебя, дружочек, наверно, скоро за Чубом отправлять придется", - думал в это время, глядя на него Савелий Прокофьевич.
Васька же, выйдя от них, решил первым делом навестить трактир, так сказать, подготовиться к предстоящему серьезному делу. Куда и отправился.
- Ну что? Как? - встретила Осадчего на пороге жена. - Говорил с губернатором?
- Говорил, - коротко ответил дед.
- Ну и что? О чем говорили? - снова забросала она его вопросами.
- Мы в Петербург уезжаем. Все. Прямо сейчас, - ошарашил Алену Тихоновну муж.
- Как все? Зачем в Петербург? И почему сейчас? - бабушка ничего не понимала.
- Потому что! - отрезал муж, но видя, как она грустно от него отвернулась, промакивая слезинки, мягче добавил. - Так надо. Пока неприятностей не случилось. Дорогой все объясню.
С собой в Петербург к дальнему родственнику, министру, Тимофей Осадчий семью все-таки не взял. Оставил у родни на хуторе Дальнем, где, как он предполагал, губернатор, не слыхавший про этот хутор, до них не доберется. А сам отправился в столицу поделиться своими подозрениями и спросить у знающих людей совета, как теперь быть.
На Дальнем Ивану очень понравилось. Тихо, не суетно, река рядом. Красота. Особенно красива была соседка Любава с тяжелыми черными косами. Они как-то случайно столкнулись у речки, когда Иван возвращался с рыбалки, а она шла по воду. Сначала просто поздоровались и разошлись. А назавтра снова случайно столкнулись на речке. Потом еще раз. И еще.
Когда Иван, собираясь на очередную рыбалку, надел новую шелковую рубаху, бабушка от удивления чуть не выронила тарелку, которую протирала.
- Ваня, а зачем тебе на рыбалку новая рубаха? - спросила она внука, от недоумения растягивая слова.
- Баб, да она и не новая вовсе. Уже два раза надевал, - покраснел внук.
- Да? - лукаво улыбнулась бабушка. - Понятно.
- Ну и что тебе понятно? - Иван принялся отряхивать с новой рубахи несуществующие пылинки.
- То что сегодня пироги будут. И гости, - еще шире улыбнулась бабушка. - Позовешь гостью-то?
"Вырос внук, - подумала Алена Тихоновна, когда он ушел, - то-то деду радость будет, когда вернется". Она не знала, как идут дела у мужа в Петербурге, но очень надеялась, что хорошо.
- Господи, пусть у него все сладится, - горячо помолилась она и пошла замешивать тесто. Вдруг и правда, к вечеру гостья будет.
Гостья пришла и очень понравилась бабушке. Скромная, красивая, на стол накрыть помогла. "В самый раз", - радовалась бабушка, глядя, как Иван и Любава смотрят друг на друга, как вместе берут один пирог, как блестят их глаза. Хорошая пара.
И тут в хату зашел гость, которого не ждали. Васька по прозвищу Шалый. Неприятный тип, с которым вечно случались разные сомнительные истории. "Зачем он здесь?" - тревожно подумала Алена Тихоновна.
Васька поклонился всем и, коротко поглядывая на Алену Тихоновну своими бегающими глазками, сказал:
- Я за Вами, Алена Тихоновна. Меня Тимофей Иванович прислал. Сам он не может, заболел тяжело, вот я за Вами с Иваном и приехал. Собирайтесь, домой пора.
Алена Тихоновна всплеснула руками. Тимофей заболел! Да как же. Потом вскинулась. Ехать! Конечно, ехать! Он же там один лечиться не будет. Он же болезней не признает! Суматошно стала складывать вещи, забегала по хате.
А Иван смотрел на то, как бочком протискивается в дверь их незваный гость, выходя на улицу, и смутные подозрения закрались ему в душу. Неужели дед никого приличнее послать не мог?
Любава, тоже внимательно разглядев гостя, засобиралась домой:
- Пора мне.
- Как пора? - расстроился Иван. - Уже?
- Уже. Вы ведь тоже уезжать собираетесь, - улыбнулась девушка и вдруг решительно поцеловала Ивана. - Удачно доехать.
Иван от счастья не нашел слов, а потому просто крепко поцеловал ее в ответ. Молча проводил за ворота, едва не наступив в темноте на неприметного Ваську.
Иван буркнул: "Я не хотел" и почти вошел в хату, когда услышал Васькино восхищенное: "Красавица". Да как он смеет! Иван так прижал Ваську к стене, что тот чуть не задохнулся.
- Никогда, слышишь, никогда не смей о ней говорить! Ты! - бушевал Иван над полузадохшимся Васькой. Он, быть может, совсем бы его задушил, но из хаты вышла сопровождаемая родней бабушка, и Шалого пришлось отпустить.
Потом были объятия, поцелуи, пожелания счастливой дороги, среди которых Иван не расслышал Васькиного: "А за это, Бирючонок, ты получишь отдельно".
Наконец отправились. Бабушка засыпала Ваську вопросами про деда, но тот отвечал только: "Приедем, увидите". Иван же чувствовал нарастающее беспокойство. Он даже пожалел, что не уговорил бабушку остаться у родни до утра и попытаться уехать без Васьки.
Посредине дороги Васька вдруг свернул в большую балку со словами: "Все. Приехали". Он хотел повернуться к своим спутникам и застрелить их, как и обещал губернатору, но ничего не вышло. Иван, не дожидаясь, что будет дальше, опустил ему на голову тяжелую бабушкину сковородку, которую та всегда и везде брала с собой. Странно булькнув, Васька повалился набок. Иван довольно брезгливо обшарил его грязную одежду и не удивился, найдя в кармане пистолет. Взял его себе и сказал перепуганной бабушке: "Дальше пешком пойдем". Та торопливо закивала, забрала свою любимую сковородку, стараясь не глядеть на бледное Васькино лицо, и пошагала за внуком.
Иван повернул обратно к хутору, здраво рассудив, что пока в станице им делать нечего. Что и как он будет делать на хуторе, Иван не знал, правда, особо и не задумывался, решив поразмыслить обо всем утром. А пока он шагал, неся в левой руке бабушкину сковородку, а правой крепко держа за руку бабушку, которая ничего не спрашивала, а только старалась поспеть за широким шагом внука.
Внезапно их окружили налетевшие из темноты всадники.
- Ваня! - услышал Иван любимый голос своей (да, уже своей) Любавы.
- Любава, откуда ты здесь? И кто с тобой? - честно говоря, это было не так уж важно, главное, что она рядом, и теперь точно будет все хорошо.
- Да мне этот посыльный очень уж не понравился, вот я с братьями за вами и выехала, - кокетливо ответила девушка, откидывая за плечо тяжелую косу. - И ведь не ошиблась.
- Не ошиблась, - расплылся Иван в улыбке от гордости за нее. - Умница.
- А где провожатый? - старший брат Любавы Остап не был настроен на лирический лад. Он очень хотел все поскорее закончить, завтра рано вставать.
- Мы его в балке оставили, - махнул Иван рукой в темноту.
- И он остался? - изумился Остап.
- Пришлось, - показал ему Иван любимую бабушкину сковородку.
Остап хохотнул и ускакал с братьями в сторону балки.
Потом они приехали обратно к родне, где бабушка охая и прижимая руку к сердцу рассказывала все происшедшее с ними в пути. Ее слова подтвердили и братья Любавы, которых Алена Тихоновна чуть ли не силком впихнула в хату со словами: "Надо же родню с хорошими людьми познакомить". Любава тоже сначала стеснялась войти, но Иван оказался очень убедителен. Во время бабушкиного рассказа он стоял у двери, крепко обнимая Любаву. Говорили долго, строили самые невероятные предположения. Точно на все мог бы ответить Васька, но он пока плохо соображал, поэтому его допрос на общем совете было решено отложить до утра. На том и разошлись до утра.
А утром им все объяснил приехавший с дедом петербургский родственник. Оказалось, что письмо о фиктивном мощении городской улицы купцом Савелием Прокофьевичем Грушенко незадолго до смерти отправил в столицу покойный Чуб. За что и умер, как только Савелию Прокофьевичу об этом доложил услужливый почтмейстер. Так что приезд Тимофея Осадчего в полицейском ведомстве никого не удивил. С ним в город отправились несколько человек, в том числе и его родственник. Махинации, о которых писал Чуб, подтвердились, купца арестовали. А вместе с ним и его невольного соучастника - губернатора. И совершенно случайно сыщики узнали о том, что губернатор по наущению купца нанял Ваську Шалого убить Осадчего, боясь разоблачения. В городе он семью Осадчих не нашел, поехал к их родне на хутор Дальний и не ошибся. Правда, Тимофея Ивановича на хуторе не было, но убийцу это не огорчило. "За двоих-то, небось, побольше отвалят", - сообразил Шалый и повез Осадчих в примеченную балку. Если бы не сообразительность Ивана, то Васькина жадность стоила бы им жизни.
- Это хорошо, Петр Григорьевич, что Вы к нам приехали, - радостно затараторила бабушка, как только проплакалась после перенесенного потрясения от этого жуткого рассказа.
- Да, хорошо, - согласился столичный родственник.
- Конечно, хорошо. Теперь хорошего губернатора пришлют, настоящего, а еще у нас Иван женится.
Последним замечанием бабушка озадачила деда, а внука смутила. Впрочем, вышло все по ее словам.
Утром следующего дня после шумной свадьбы Ивана Осадчего его бабушка Алена Тихоновна подошла к молодой жене Ивана - Любаве.
- У меня для тебя подарочек, Любавушка, - обратилась Алена Тихоновна к новой родственнице. - Вещь бесценная, нужная очень. Береги ее, она меня из беды выручила.
И протянула невестке свою любимую сковородку.
А в это время новый губернатор ходил по своему кабинету в специально купленных по случаю его назначения лакированных туфлях и строил планы преобразования города. Уж он-то точно не будет таким душегубом, как его предшественник! Надо бы школу построить...