|
|
||
Электронные часы - огромное, составленное из многих десятков неоновых лампочек табло - лениво мигнуло и изменило свои показания на семнадцать ноль-ноль. И в тот же момент, ни секундой раньше, ни секундой позже Игорь вставил свой пропуск в прорезь турникета проходной. Зеленый свет, пропуск отбирает вахтер, дверь захлопывается за спиной, и в лицо бьет осенний ветер, несущий с собой мелкую водяную взвесь. И можно облегченно вздохнуть, закрыть глаза и идти некоторое время по слишком знакомой тропинке, переключаясь на нормальное мировосприятие, наслаждаясь вдруг открывшейся свободой, когда можно думать о чем хочешь, идти куда хочешь, вплоть до того, чтобы вообще не думать ни о чем и никуда не идти, свободой, которая невозможна по другую сторону проходной...
Игорь открыл глаза. Тропинка уводила его в глубину Пионерского парка, забор с обязательной колючей проволокой скрылся за зарослями акаций, мягко пружинил под ногами толстый слой опавшей листвы, и никого, никого не было вокруг... Все было хорошо, все было просто превосходно. Закончен еще один день на нелюбимой работе. Закончен - и все, забудем о нем. Здесь, всего в нескольких десятках метрах от его рабочего места существует другой мир, и этому миру нет дела ни до обороноспособности страны, ни до премий, ни до сдачи объекта в срок... Здесь - осенний вечер, темнеющее небо, исчерканное голыми ветвями деревьев, запах прелой листвы и влаги. В который раз у Игоря появилось чувство, что он чудом вырвался из гигантского часового механизма, готового в любую секунду затянуть его в свои шестерни и перемолоть, превратить в еще одну свою шестеренку. [..] Он свернул с тропинки, проломился через кусты и вышел на маленькую полянку, ограниченную с одной стороны полуразрушенной стеной летнего кинотеатра, а с других - плотными зарослями калины и желтой акации. Здесь стояла садовая скамейка, одна из немногих уцелевших в парке. Мало кто знал об этом месте, а если и знал, то вряд ли у него в такую погоду возникло бы желание забрести сюда...
Игорь сел на скамейку и некоторое время просто смотрел вокруг, впитывая в себя спокойствие и уверенность осеннего парка. Было тихо, только шуршали от ветра ветки деревьев, да издали доносились голоса и смех идущих по тропинке к троллейбусной остановке. Люди спешили домой, в уют своих квартир, и им, видимо, нравилась их работа, раз они были такие веселые и жизнерадостные. Или же они продолжали и здесь ту же самую игру?
Они просто никогда не остаются одни, подумал Игорь. Они всегда на виду - дома, на работе, в троллейбусе, в магазинах... И они привыкли к этому, у них никогда не возникает желания зайти в самый глухой угол парка и слушать, как шумит ветер. А если и возникает, то они считают это минутной слабостью, небольшим отступлением от правил той войны, которая ведется в их мире. Войны всех против всех, начинающейся еще с детского сада, когда надо во что бы то ни стало показать себя сильнее и... как это сейчас говорят? а, круче. Любой ценой, только оказаться первым... как в стае обезьян...
Или так: я иду по городу, в классных джинсах и импортной курточке, и все девушки смотрят на меня с вожделением - ах, какой парень! А я нахожу самую красивую на сегодня, а ее парню даю в зубы, и он падает в грязь, и все расступаются, когда я веду ее к своей машине... А для нее: рядом со мной такой классный парень, хотя у меня такая помада и такой прикид, что он и не мог пройти мимо меня, как прошел мимо Наташки, поделом ей! А завтра я посмотрю так на другого, и он тоже не устоит, тоже будет у моих ног...
Игорь покачал головой - нехорошо так думать о людях. Они сложнее любого представления о них, у каждого есть свои сокровенные мечты, ничуть не хуже твоих...
Тем временем теплота помещения окончательно выветрилась из-под куртки, и приятная прохлада плавно превратилась в холод. Осень. Поздняя осень.
Игорь поднялся, отряхнул брюки от паркового сора. Вплотную к стене кинотеатра он обошел кусты акации и снова вышел на тропинку. А та привела его к троллейбусной остановке.
Основной поток едущих с работы уже схлынул, и в тролейбусе было относительно свободно. То есть можно было стоять, не касаясь других людей. Уже хорошо...
На переднем сиденье, занимая сразу два места - собой и авоськой с пустыми бутылками - сидел мужик. Весь его вид и состояние однозначно укладывались в народные определения "ханурик" и "алканавт". Он разглагольствовал:
Чта твариться, б! В тралейбус не залезешш. У, стаят тут! При Сталине не стаяли бы, а сидели, б! Правильно он народ держал, б! С нашим народом тока так и мож, б! Парядок тогда был, б! Ни хрена никакой перестройки! И выпить тр... традувому народу всегда было мож, б!
При этом он активно жестикулировал, толкая окружающих. Окружающие отворачивались и делали вид, что не ничего не замечают. Игорь тоже отвернулся к окну, за которым проплывали мокрые тротуары. В них отражались окна домов. Видимо, дождь пошел уже по-настоящему.
[..]
Тут утрачено порядка десяти страниц - нравы в Институте, размышления, хождение по вечернему городу, опять размышления, сочинение стиха, заход в общагу, опять брождения по городу, и опять размышления, размышления, размышления, будь они неладны! Остался только один лист из середины этого пропуска, абсолютно ни к чему неподвязанный. Кстати, два абзаца следующего отрывка тоже восстановлены, первоначальная беседа была длиннее :-( Прим. 1997г.)
- Игорь! Игорь, подожди! - вдруг услышал он. И обернулся. С той стороны улицы ему махала рукой Таня. Не может быть, сказал он себе. Это же совсем из другого мира, это невероятно, этого не должно быть... И он кинулся через дорогу, уворачиваясь от разогнавшихся на спуске машин. Подбегая, он еще успел подумать, не стоит ли сразу же взять ее за руку и не отпускать...
- Здравствуй, - сказал он, остановившись в полуметре от нее. - Как ты здесь очутилась?
Она поправила капюшон куртки.
- Привет. Неужели я не могу вдруг очутиться в любом районе своего города?
Он пожал плечами.
- Конечно, можешь. Весь город - твой.
- Это цитата откуда-то?
- Да. Из меня. "Избранные мысли и афоризмы", том второй.
Она засмеялась, и от ее смеха у Игоря плавно закружилась голова.
- Брала конспекты лекций у подруги. А к ней фильм новый принесли. И смотрели до упора. Она вот там живет, - Таня махнула рукой в сторону парка. - Троллейбус из под самого носа ушел. Вот и иду на площадь, оттуда автобусом легче...
- А что за фильм?
- "Стена". Пинк Флойд. Смотрел?
- Смотрел. Еще в институте... Только какой же он новый? Его еще несколько лет назад сняли.
- Ну, а для меня он новый. Не смотрела раньше. Хотя, раз посмотрела, уже старый. Так, чепуха какая-то. Фашисты, окна он бил телевизором... А музыка, конечно, класс.
Она вдруг остановилась. (Оказывается, они какое-то время шли вдоль дороги в сторону площади.) И спросила:
- А ты-то как сюда попал?
- Живу я здесь, - нехотя ответил Игорь.
- Здесь? - И она обвела рукой теряющиеся в моросящей темноте частные домишки. - Ты же говорил, что живешь в общежитии... И почему ты мне ни разу не сказал свой адрес?
- А я и живу в общежитии. Оно там, за этими домами. - И, чтобы сменить тему, спросил в свою очередь. - А как в институте дела?
- А, нормально. - Пренебрежительный взмах рукой. - Лекции, лабы... Преподы всякие... Еще ты говорил, что учиться интересно. И если это называется интересно...
- То я никогда на это не соглашусь, - с готовностью подхватил Игорь. - Во всяком случае, учиться гораздо интереснее, чем работать.
- А над чем ты сейчас работаешь?
Игорь замялся.
- Так, оборудование всякое... Ты же знаешь, глубокий ящик. Сплошные секреты. Неизвестно, что за стенкой делают.
- Секретность... Вон Сережка рассказывал. Как он на испытаниях летал...
- На испытаниях? Он же слесарем там... Хотя ладно, продолжай. Как он летал?
- Эта новая модель вертолета, - уверенным тоном начала Таня, - предназначена для лазерного поражения танков противника. На борту машины находятся два боевых тринитроновых лазера, способных пробить броню любых танков. Кроме наших. И когда на полигоне искали броню, которую эти лазеры не смогли бы пробить, то пришлось из Севастополя спецрейсом доставить броню с авианосца. И Сережка отвечал за точность прицеливания. Ка-ак бахнет! Вертолет отбросило в сторону, он начал падать.
- А Сережка бросил свой пост, кинулся к штурвалу и выровнял машину, - серьезно продолжил Игорь.
- Да... - недоуменно сказала Таня. - Откуда ты знаешь? Он еще никому не рассказывал... Хотя, может, по спецканалам...
- Таня, ты знаешь, что такое тринитрон? - спросил Игорь.
- Это такая электронная пушка для лазера. А что, это секретные данные?
- Да нет. Есть сведения, что на них кинескопы делают. Кинескоп - это...
- Это в телевизоре, я знаю. Ты думаешь, я вообще ничего не соображаю? Как на первом курсе, так и совсем глупая?
- Конечно же нет, ни в коем случае. Тем более, что в твоем меде и на последнем ты этого проходить не будешь. Кстати, броню хоть пробили?
- Нет. Немного не хватило мощности. Теперь Сережка будет переделывать эммитер. Это такая штука, которая испускает лучи, самая главная в тринитроне. Хотя ты, наверное, в курсе. Да?
- Наверное, это какая-то другая конструкция, - ответил Игорь. - Это же не совсем по моему профилю. У меня так. Сейчас я делаю блок, который принимает секретный сигнал, посланный вражеским командованием. То есть принимает его антенна и приемник, это делают другие отделы, но они работают на меня, в смысле на мой блок. Враги стараются этот сигнал замаскировать, спрятать за всякие шумы, шорохи и помехи, и мое дело - отсечь все ненужное и вытащить этот сигнал. А дальше этот сигнал анализируется встроенным компьютером, расшифровывается. И если этот сигнал тот, которого все ждут - сама понимаешь, какой, - то приводится в действие контризлучатели, которые начинают посылать тот же сигнал, но с перевернутой фазой. И по принятию такой смеси сигналов она не знает, что делать - это или наоборот - и взрывается. Наши победили.
- Кто - она взрывается?
- Звезда Смерти.
Она снова расмеялась.
- Нет, это просто великолепно! Как это у тебя так получается! Думаешь, я не знаю, что Сережка врет? Знаю отлично. И что он там будет работать только до вступления в партию и получения направления в партшколу. Ему все это устроят... Но он так рассказывает, что его слушаешь, открыв рот, и другим рассказать не стыдно. Ведь ты же почти поверил, как он там на испытаниях, да? А ты сразу показываешь, что все это выдумка. Может, ты и прочее придумываешь? И про диссертацию, и про изобретения, и про публикации в журналах?
- Нет, Таня. Просто так я ничего не придумываю. А когда придумываю, то рассказываю так, чтобы всем было ясно, что это игра. И чтобы никто не попадал в смешные ситуации, пересказывая мои сочинения.
- Ну... Так скучно. Я привыкла играть так, чтобы забывать обо всем на свете... Как там, кстати, твоя диссертация?
- Пишется. Самое смешное, что именно пишет-ся - сама по себе. Технология такова - берешь свою разработку и придумываешь, что в ней похоже на изобретение. Находишь штук тридцать таких моментов. Посылаешь на все это заявки, включив в авторы, естественно, своего начальника и начальника начальника. Где-то треть заявок проходит сразу, потому что чиновнику из патентной службы лень во всем этом разбираться. Изобретения секретные, никто не проверит... Потом пишешь собственно диссертацию - все то же самое, только чтобы связно и листов побольше. Одновременно сдаешь кандидатский минимум - английский, историю КПСС. При заинтересованности начальства - проблем никаких. Потом защита, плавно перетекающая в попойку всей комиссии. Из-за чего эта защита всеми и устраивается. Это самый сложный момент, так как нужно много денег. Вот и все. Эскалатор. Стал на первую ступеньку, и жди, когда будешь наверху.
- Опять выдумываешь, - неуверенно сказала Таня.
- Конечно, выдумываю. Иначе было бы совсем неинтересно.
Таня зябко поежилась.
- Ты так говоришь... Это словно когда вокруг холодно, и сыро, как сейчас, а ты думаешь, что тепло. Или, точнее, наоборот, вокруг вроде тепло, жить можно, а ты считаешь, что холодно и сыро. Ты меня понимаешь?
- Наверное, да, - осторожно сказал Игорь. - Наверное, мне природа не дала теплой и прочной шкуры, чтобы не чувствовать холод и сырость. Поэтому там, где прочим можно жить, мне неуютно. А может быть, и многим неуютно, просто они привыкли играть в тепло, забывая про все на свете...
О чем я говорю, подумал он. Это же все не то, это я себе должен так говорить. А ей надо сказать что-то хорошее. Чтобы она снова засмеялась. Мне так нравится, когда она смеется. А я пытаюсь вывалить на нее свое состояние, заранее зная, что она не поймет...
- Ты философ, - сделала вывод Таня. - Из обычного разговора делаешь такие выводы, от которых... просто мороз по коже. Я тебе завидую.
- В чем? - искренне удивился Игорь.
- Этому философскому подходу. Ты всегда так спокойно ко всему подходишь. Словно видишь то, что за всем этим стоит. Спокойно и уверенно. И я бы хотела так жить - спокойно и уверенно. Но не получается...
Игорь промолчал. Знала бы ты, как спокойно и уверенно я живу... Но лучше тебе этого никогда не узнать. Впрочем, тебе этого в любом случае никогда не узнать...
- Ты не написал ничего нового? - поинтересовалась Таня. - Ведь все вещи, что ты давал мне прочесть, написаны еще бог знает когда. А так интересно ты пишешь...
- Подлизываемся?
- Конечно! Твой "Вокзал" девчонки в институте друг у друга выдирали, лишь бы только скорей прочесть. Ну, а я, естественно, снисходительно улыбалась... Ты уже там легендарная личность.
- И для поддержания этого ореола с меня требуется еще и еще нового...
- Конечно!
- Давай я тебе стих прочитаю, - предложил Игорь. - Сегодня написал. Тем более, как раз мимо фонаря идем...
- Давай!
Игорь достал блокнот, нашел нужную страницу.
- А ты наизусть не помнишь?
- Нет. Слушай.
Пусть оставшийся путь все короче,
Я стремлюсь за рассветом опять.
В темноте наступающей ночи
Не хочу я тебя потерять.
Но пока ты на этой планете,
Среди тех, кто еще уцелел.
Ты -- последняя правда на свете,
Что не взята еще на прицел.
Ты -- последняя весть о просторе,
Там, где стены мира тесны.
Там, где нет теплоты во взоре,
Ты -- последняя память весны.
Ты -- последняя искорка света
Посреди шевелящейся тьмы.
Ты -- последний листик из лета
На краю ледника зимы.
Ты -- последняя из фантазий,
Та, которой я жить обречен.
Ты -- последняя ниточка связи
Двух миров. И двух времен.
...
Ты -- звезда, что видна пред рассветом,
Даришь мне драгоценный свой свет.
Никогда не забыть мне об этом.
Ты -- единственный путь в бездне лет.
- Здорово, - шепотом сказала Таня. - На самом высоком уровне.
- Да нет, - возразил Игорь. - Не на самом. Не умею я писать, а стихи - вообще. Знаешь, сколько здесь ляпов? Невооруженным глазом видно. А менять уже ничего не хочу, боюсь, смысл уплывет.
- Не вижу никаких ляпов. Прекрасные стихи.
Игорь выдрал из блокнота страничку.
- На, бери. Покажешь девчонкам в институте.
- Ой, спасибо! А как же ты? Ведь не запомнил же...
- Теперь я тебе их прочитал. Значит, запомню навсегда.
- А... вот там "ты" - это кто?
Она надеется, что я скажу - ты, подумал Игорь. Господи, как легко было бы это сказать!
- Не знаю. Просто так. Придумалось. Но этот стих и про тебя тоже, - торопливо добавил он.
- Понятно... - Она разглядывала листок. - А тут сбоку написано - эм-эм.
- Это Манфред Мэн. Просто я вспоминал эту мелодию, когда придумывал это стихотворение.
- А то можно подумать, что оно посвящено этой эм-эм.
- О майн готт! Давай я зачеркну. Своей ручкой.
- И чернила тут расплылись, как будто от слез...
- Дождь. Писал на улице... Поэтому и не пишу ничего длинного. А то будет обидно - дописал до конца страницы, а начало уже размылось и забылось.
- А ты дома пиши...
- У меня нет дома. Я живу в общаге.
- А почему ты никогда не приглашал меня в гости? - спросила вдруг Таня. - Я так замерзла... Давай зайдем к тебе, я согреюсь. Чаем меня угостишь. Я тебя столько раз угощала!
Игорь покачал головой.
- Нет, Таня... Там нет места, чтобы попить чаю. Я же тебе говорил - я там только ночую.
- Опять выдумываешь. Что, я, в общагах не была? Позавчера мы к Светке в гости ходили. Мыша была, Славка, Рустик еще, ты его не знаешь. Тебе звонила на работу, а ты уже ушел. Так там быстро пирог испекли и чай пили.
Игорь попытался представить себе Таню в своей комнате, и не смог. Они принадлежали разным мирам. Единственной связью этих миров был он сам.
- Я бы и сейчас не возражал, если бы ты меня снова угостила, - мысленно скрипнув зубами, сказал он. - У тебя теплее...
- Да я не могу... Там Славка с Мышой. Потому я за конспектами и пошла... Понимаешь?
- Понимаю.
Они дошли до площади и стояли сейчас на автобусной остановке. И Игорь почувствовал, как между ними прошла стена. Стеклянная, невидимая стена. Таня здесь, рядом, но в то же время за миллион миль, и это расстояние непреодолимо.
- Такие дела, - грустно сказал он.
Подошел автобус.
- Ну, я поеду, - сказала Таня.
- Счастливо, - ответил Игорь. - Не скучай.
Веселись и ни о чем не думай, чуть не добавил он.
- Да я и не буду скучать, - рассеянно отозвалась Таня. - К Сережке зайду...
Она уже была не с ним, а далеко-далеко. В другой игре... Она зайдет к Сережке, и они будут пить чай, а потом целоваться, чтобы не было скучно, как бывает иногда скучно дочери секретаря парткома крупного предприятия. И ничего тут не изменишь.
Он проводил взглядом автобус. Счастья тебе, Таня...
Сразу же поднялся, а может быть, просто стал заметен холодный ветер. Чепуха, подумал Игорь. Он шел обратно к парку и вспоминал каждое ее слово, каждое движение. Чтобы запомнить навсегда, потому что больше помнить будет нечего.
А что бы смог я сделать, будь немного другим? Пришел бы с ней в общагу. Поиграв мускулами, разогнал бы всю эту кодлу, некоторых вынеся на кулаках в коридор, некоторых отправив в окно с восьмого этажа. Ноги, торчащие из-под кровати, вытащил бы и кинул в сортир. Ты великолепен, воскликнула бы Таня. Пустяки, скромно отмахнулся бы я. И мы сели бы за этот же стол, и стали бы жрать недопитую водку, закусывая недоеденной кабачковой икрой... потому что ничем другим в том мире просто нельзя заниматься. И трясина бы окончательно сомкнулась и над моей, и над ее головой... Как все это противно!
Но что же остается? Почему никак не удается сказать самому себе, что же я могу сделать здесь и сейчас?
Он уже давно пересек холодный мрак Трех Мостов и снова шел по парку. Теперь здесь было уже совсем темно, тропинка только угадывалась под ногами. Впереди горел сиреневым светом одинокий фонарь. Что-то шевелилось у его основания, невидимое в тени. И только когда Игорь подошел ближе, он понял, что это большой коричневый зверь со сплющенной мордой и оскаленными клыками. Из пасти зверя свисали клочья пены.
Вот так, подумал Игорь. Он не испугался, как ни странно, он даже почувствовал облегчение. Сейчас этот зверь кинется на него, и будет драка. Человек против Зверя. Только бы не подставить горло... Он вдруг ощутил небывалый прилив решимости и злобы, и, не сбавляя шага, повернул в сторону собаки. Еще два шага, и... Но зверь вдруг метнулся в сторону и исчез в темных кустах, только слышался хруст веток, словно псина ломилась сквозь кусты напролом.
Игорь отошел в тень дерева. Спокойно, только спокойно, говорил он себе, чувствуя, как уходит это необычное состояние, как колотится сердце. Я сам только что был похож на зверя. Еще немного, и я стал бы зверем. Так нельзя, нельзя ни в какой ситуации, разве что только другого выхода уж совсем нет... И эта псина совсем не виновата, что родилась такой, и что бродят в ее крови инстинкты добытчика и воина. И не виноваты люди, что их воспитали немного не так, как хотелось бы мне. Виноват только я сам, что не могу быть до конца тем, кого из меня делает ситуация, и более того, такое свое изменение я считаю просто предательством. По отношению к самому себе. И хоть это печально, и означает, что везде я буду слегка лишний, в любой компании я буду сидеть с краю, при малейшей возможности уходить от любого действия, но, видимо, другой возможности нет. Пока нет... Пока не проснется Зверь. Пока я не смогу убедить себя, что все эти рассуждения - сплошная глупость, ненужная рефлексия, просто философский уход от ответа на вопросы жизни. Пока я не забуду все, что я люблю и все, что я хочу...
Что же я хочу?
Парк закончился, и он шел по улице, освещенной оранжевым светом натриевых ламп. Ему нравился этот цвет, и было ему уютно в пустынности вечернего города, наполненного дождем и холодным ветром. Всего этого можно было не замечать, всем этим можно было пренебречь, ощущение свободы вновь захватило его и позволило погрузиться в свои размышления. Можно было думать не торопясь, пробуя на вкус каждую мысль, переводя ее из неясного ощущения в конкретность правильно выстроенных слов. Можно было писать книгу где угодно, даже не имея перед собой листа бумаги, и тут же ее читать, и испытывать легкое сожаление от исчезающих навсегда фраз, ценных точно так же, как некоторые мгновения ценны уже тем, что никогда не повторятся...
"Приходит время, и я в который раз задаю себе один и тот же вопрос - что я хочу? К чему стремлюсь, зачем кидаюсь из стороны в сторону, чего не могу найти в этом мире? Но, "пытаясь сказать о главном, я рискую говорить о том, что его окружает", о его следствиях, о том, в чем это выражается в нашем мире. Может быть, оттого, что "есть мысли, которые самому себе сказать небезопасно". Может быть, оттого, что "слов таких еще нет на земле".
Я бы хотел быть тем, кем я никогда не был и не смогу стать, иметь то, что почти не имел и иметь не буду. Мне хочется попасть в светлый мир, яркий полдень летнего дня, стать, не вникая в частности, крупинкой, молекулой этого праздника жизни. Чтобы были близкие, желающие мне добра и в то же время понимающие, какое добро мне необходимо, смотрящие на меня как на человека, живущего сейчас ради светлой жизни, уважающие меня как человека... Чтобы были друзья, в которых я был бы весь, без остатка, и они были бы все во мне. Чтоб было бы по кому сверять свой шаг. Чтобы были сказки и предания, на которые я мог бы опереться. Чтобы мир имел тайны, заброшенные уголки, уходящие корнями в глубину истории. Чтобы было дело, наше дело, достойное нас, потому что только мы смогли бы его сделать. Чтобы даль была чиста и беспредельна, и не было бы на краю горизонта холодного дыхания зимы, за которой ничего нет. Чтобы не витали в воздухе призраки ракет и терроризма. Чтобы вечерами звездное небо было близко к земле и постоянно напоминало бы нам о своем существовании. Чтобы люди любили и уважали друг друга больше, чем себя, чтобы мелочи не выпастали в их глазах выше самых высоких гор.
Я хочу меньше смотреть внутрь себя, но больше видеть себя, как в зеркале, в окружающем меня мире.
Я хочу непрерывной революции, возрождения, вечного праздника света человеческого оптимизма и веры в себя. Чтобы каждый распахнул свое сердце. Чтобы в глубине души не таился мрак. Чтобы все проблемы были вне человечества.
Но все эти "я хочу" разбиваются вдребезги о реальности нашего мира. Вокруг льются слезы и кровь, и еще больше людей просто страдают молча. Тьма сгущается. Война практически неизбежна. Но и если ее не будет, ничего не изменится. Даже больше - война против Человека уже идет. И ведет ее тоже человек. И обе стороны деградирют, исчезает все накопленное ранее цивилизацией, и что приходит на смену? Эгоизм и ненависть, Зверь рычит за дверью... Реальность отвергает все прогнозы: надежды не сбываются, а опасения перекрываются в тысячи раз. И фантазии Оруэлла померкнут перед грядущей тьмой. Да, то общество отжило свое. Оно будет катиться дальше к своей роскошной гибели. Но его дыхание слышно и здесь. Те же сорняки растут и на нашей благодатной почве. Кто сказал, что наша цель - благосостояние? Целью может быть только Человек, иначе поворот к античеловеку неизбежен.
Какого человека мы взращиваем? Вернее, какому мы позволяем вырасти? "Создаваемый вами тип человека меня не интересует". А наступит время, и он, отодвинув лозунги, просто займет свое место у руля, и "история прекратит течение свое".
Чтобы не изменить своим идеалам, я должен сделать все, чтобы изменить мир. Я должен думать о Идущем Следом. Я должен забыть о своих мечтах ради их исполнения, вступить на путь вечных компромиссов и деградации, помня только об одном - приблизить мой светлый мир, пусть даже жить в нем не придется. Если надо убрать грязь, не думай о чистоте рук. Но если я их потом не отмою? Если я просто забуду о конечной цели, ступив на эту дорогу?
Я вижу, что слишком слаб для такой задачи. Тогда нужно будет судить людей, а я не вижу за собой этого права. Ибо не могу разучиться их уважать, уважать их право на заблуждение. Поэтому я не могу перестать делать ошибку за ошибкой, не могу сократить пропасть между желанием и необходимостью. Не могу принять законы толпы, чтобы войти в нее. Не могу увлечь ее за собой, потому что мои мечты - за горизонтом ее представлений. Я бы мог обращаться к возможным спутникам, чтобы вырвать их из толпы, но такую жизнь, как у самого себя, я не могу пожелать даже врагу...
Я не могу изменить этот мир.
Я не могу приспособиться к этому миру.
Я не могу убежать из этого мира.
Что же я могу? Что же я могу?
Я теряю самое дорогое, что у меня есть - время. У меня его почти не осталось. Я хочу невыполнимого - построить дворец и жить в нем с самого рождения.
Мне остается метаться из стороны в сторону. Где найти хоть что-то? Там? Или там? Как вернуться? Что делать? Как вернуться? Хотя бы вернуться! Хотя бы...
Ненадежна она, эта последняя надежда. Надежда на чудо. И закрадывается одна страшная мысль - все напрасно. Все тщетно. Не будет освобождения. Ни для кого. Впереди сияет звезда - это свет будущего полдня или термоядерного взрыва?
Жизнь - безумие природы. Разум - шизофрения жизни. Все выворачивается наизнанку, тьма ползет из-за углов.
Эй, вы, несчастные и счастливые! Имеющие и теряющие! Волею случая прошедшие вблизи идеала, чтобы потом всю жизнь терзаться его прошлой близостью! Что вы сделаете с миром? Не верю, что он безнадежен!"
Внезапно очнувшись от размышлений, Игорь понял, что ведомые каким-то подсознательным автопилотом ноги вывели его к вокзалу. Вот и решение всех проблем, подумал он. Он уже и не сомневался, что на путях стоит его электричка. Уехать. Пусть это паллиатив, пусть потом будут неприятности на работе, всегда можно что-то придумать... Несколько дней жить дома. Ни о чем не думать, только наслаждаться покоем...
Уже приняв решение, он подошел к кассе - купить билет. Еще один вопрос мельтешил где-то на границе сознания, вопрос, связанный с ситуацией... Как раз до отправления оставалось несколько минут - ровно столько, чтобы не спеша дойти до вагона, не спеша выбрать скамейку с работающим обогревателем... ни о чем особенно не думая, просто стараясь отрешиться от всего оставляемого... Стать другим человеком, придти в себя, собрать себя заново из мелких кусочков чувств и размышлений... Вспомнить себя заново... Вот только тот вопрос все не давал ему покоя. Но он наконец-то его осознал его, - уже когда электричка дернулась, и, загудев, начала набирать ход. Почему он просто не бросит все здесь и не уедет домой - навсегда, распрощавшись и с надеждами, и с окружающим адом?
Не потому ли, что это изменит все вокруг него меньше, чем он ожидает? Не потому ли, что тогда ему уже не на что будет надеяться? И некуда будет возвращаться...
За окном мелькали огни города, расплываясь в бегущих по стеклу каплях. Игорь не стал отвечать на этот вопрос. Он открыл сумку, достал тетрадь и ручку. Можно было не торопясь записать все то, что произошло сегодня. Впереди была долгая - через всю ночь - дорога.
|