Аннотация: Сергей рисковал меньше, но и ему не сносить бы головы при обломе. Меня же в случае влета живьем бы поджарили...
КОСИЛ ЯСЬ
1994 год. Глубокая осень. Прожектора крадутся по бетонным скалам недостроенного аэропорта "Минск -- 2". Слева от забытого людьми и Богом сооружения притаилась громадная желтая черепаха -- ангар-склад, переоборудованный под зал ожидания, секторы прилета и отлета, милицию, таможню, билетные кассы, багажную секцию, бар, туалеты и прочее. За черепахой -- летное поле. На нем танцуем мы, эмиратчики. Ждем, дрожим, синеем. 00.17 по Гринвичу (шучу), 00.30. Пронизывающий холод, сбивающий с ног ветер (уже не до шуток), слепящие хлопья снега. Не Минск, а север Аляски (а что, и там бывали!). Ждем.
Наконец из пурги-тумана выплывает бело-серебристый от изморози призрак -- "Икарус". Прыгаем, спотыкаемся, валимся. Смех -- уже хорошо. Подъезжаем к родимому "ТУ-134". Взбегаем-рассаживаемся со скоростью звука. Радуемся первой успокаивающей ласточке: "Пассажиры, пристегните ремни, пожалуйста". Теплеет.
Разгоняемся. Взлетаем. Мы -- в небесах! Теперь им нас не достать! Ура! Свобода! Нал-ливай!
-- Э, деловые, у кого моя "капуста"? -- вспархивают с нескольких мест беспокойные голоса.
-- Топайте сюда, ребятки, -- вальяжно бросает Юрик Сачкин по прозвищу Банкир из хвоста самолета. -- И стаканчик дядьке не забудьте наполнить, -- распечатывает, улыбаясь, пачку Davidoff.
*
-- Касi? Ясь канюшыну!Касi? Ясь канюшыну! -- не пел -- орал я спустя час после взлета.
-- Ка-асi? Ясь канюшыну, пагляда? на дзя?чыну! -- перебивал мои вопли, подпрыгивая у иллюминатора, Сергей Астровец. Словно заправский дирижер, махал-помогал себе руками. В немалой степени он им и был. План, куда и за чем крутнуться, при этом не остаться в дураках и не быть подвешенным за ноги вследствие нерентабельного использования чужих финансов, зрел и вызрел в его светлой голове.
Таможня! Атас! Мы прошли таможню! Прорвались! Продрались! Пробились! Наливай!
-- А дзя?чына жыта жала...-- поднял Сергей аэрофлотовский стаканчик с "Абсолютом". -- А дзя?чына жыта жала!А-а дзя?чына жыта жала... -- чокнулся со мной, -- ды на Яся паглядала!
Сергей рисковал меньше, но и ему не сносить бы головы при обломе. Меня же в случае влета живьем бы поджарили. Он нес пятьдесят шесть, а я -- девяносто две тысячи тех самых, зеленых (как ни как за троих держал ответ).
Таможня! Таможня! Таможня!
Денежки! Денежки! Денежки!
Где? Где? Где?
Не-ету-у!!!
*
-- Сними обувку, -- то ли приказал, то ли посоветовал мне щенок с парой звездочек на погонах. -- Теперь -- носки. Не стесняйся, ты ж не красна девица. А может, поумнеешь и сам расскажешь, куда бабульки спрятал? Тогда хоть и не полетишь вместе со всеми, зато при своих останешься.
"При своих" -- это не к нам, -- про себя улыбнулся я. -- "При своих" мы уже проходили, достаточно в нищете слюнок наглотались".
Щенку ответил:
-- Вы впрямь, как панибратские янки: все ты да ты. В чем сознаваться, ежели не в чем?
Говорил доверительно и спокойно. А в душе все пело: на пакет с продуктами, что стоял перед "телевизором", парень не обратил никакого -- ноль! -- внимания. Не усек, тупица! А в нем-то и была собака зарыта. Проверили, к примеру, твои сумки-чемоданчики, махнули: "Проходи!" Ты и пошел. Только пакетик с домашней колбаской подхватил и пошел. А вещи -- да-а! -- пусть смотрят-рыскают. Работа такая: в чужих вещах ковыряться. Потроши челнока зажравшегося. Вот и этот усмотрел с полчаса назад, что в моей паре сумок чисто, и сообразил: "При себе, должно быть, умник держит баксики. "Пройдемте", -- подсуетился. И -- зря погнал волну. Ему бы, стратегу всевидящему, подождать, пока я заветный пакетик в руки возьму и уже с ним потопаю. А так, простите-извините, -- пролет-с. Пакет в зону досмотра не вошел: его Сергей, стоявший на подстраховке, ногой к себе придвинул. Отработано!
-- Напрасно, ей-богу, время теряете, -- отогнал я подкатившее было волнение (а если Сергей не придвинул?). -- Вдруг в этот самый момент настоящие контрабандисты через ваши поредевшие кордоны прорываются?
-- Ты слышал? -- повернулся молодой таможенник к такому же собрату-новобранцу. -- Советы дает, жизни учит, издевается. Оборзел! Наверное, к проктологам неравнодушен, хочет, чтобы к нему в одно место залезли.
"Хотя и небывало наглые, но зелень-зеленью, -- спокойнее забилось мое сердце. -- Разве в это место можно без малого сотню саузендз засунуть? Порвется место, по швам разойдется, ни в одной больнице не спасут".
-- К врачам, точно, неравнодушен, век бы их не видать, -- тянул время. -- А усердствуете вы, повторяю, зря! Как на духу говорю: при себе только пятьсот разрешенных для провоза без декларирования долларов, даже меньше -- кое-что уже в баре оставил.
-- Пой песенку, пой, челнок ты наш золотой, -- не унимались цепкие парни. -- Не хочешь сознаваться -- твое дело. Вызываем парня в белом халате. Сам на медосмотр напросился.
"Так и есть, сверх всякой меры борзые, -- огорчился за них -- не за себя. -- Таких наездчиков еще не встречал. Что же, ребята, с вами дальше будет? Этак можно и до старости не дожить. Выдернете, очистите какого нервного, кому терять нечего, он вас и порешит, -- деньги-то нешуточные крутятся. Встретит как-нибудь ограбленный вас у подъезда...
Впрочем, это не моя история...
А что же у нас намечается?
Напугали таможенники парня -- ладно! -- такая уж у них работа, но пора бы и отпускать. Идиоту понятно: пассажир не дергается, спокоен, а посему вряд ли бабки при себе затихарил".
-- Так, молодежь, исчезла! -- ввалился наконец в "пыточную" Игорек. ("Фу-у!" -- предательски вырвалось у меня.) -- С этим хлыщом я сам разберусь.
-- Мы тут, Игорь Николаевич, почти его раскрутили. Может...
-- Не может. И крутить будете девчонкам головы или себе усы, когда вырастут, а контрабандистов выявляют. И давайте-давайте, шагайте к стойкам. Шефу только что сверху звонили: рейс ни при каких обстоятельствах не задерживать. Этим самолетом сын предсовмина в свадебное путешествие летит. Предупредили: чтоб никаких эксцессов! А тут я сам разберусь.
Цепкие парни понуро исчезли, и Игорек подошел ко мне. Самый раз было выпустить пар:
-- Молодец! Где тебя носит? Я чуть на сопляках не погорел! А если бы салаги наткнулись на пакет с едой?
-- Не кричи, здесь, как-никак, я начальник. С пакетом все нормально: Сергей его подхватил -- не растерялся. Сам видел. А опоздал из-за мымры своей. У нее сегодня день рождения, вот дунька и решила сразить гостей невиданной -- под какую-то голливудскую звезду -- прической. Ни свет, ни заря поперла в парикмахерскую. Сказала -- на часок-полтора, а явилась через три. Убить мало. Потом летел сто шестьдесят, едва машину и себя не угробил -- ты же предупредил, сколько в эту ходку денег берешь. Ужас! Я и Вадиму звонил, чтобы подстраховал тебя, если не успею доехать. Так он возьми и заболей. Ну, думаю, могила! Но все, слава Богу, обошлось. Хотя -- не совсем. На двоих в серых плащах, словно прикованных к стойкам, обратил внимание? Наши парни, гэбэшные. С революции той никак не успокоятся. Шастают, выискивают, кто от лап государства пару копеек пытается утаить. И нет им, неугомонным, покоя. Впрочем, работа у них такая -- собачья. Перейдем к нашим, человеческим вопросам. Ты сейчас для конспирации попытайся хоть фейс немного скривить. Представь, к примеру, будто тебе по голове дубинкой ментовской врезали. Тогда, если эти в твою сторону глаз кинут, подумают, что мы тебя уже вычистили, и по новой душить не полезут. Покажи физиономию? То, что надо! Прямо артист! Но -- не суетись без причины, все будет нормально. Иди, с Богом!
Двое на меня даже не глянули: были заняты другими клиентами, вернее, клиенткой. Одна наша (из новеньких) накрасилась под куклу Барби, вырядилась, как валютная проститутка в ночной ресторан, и гордо подплыла к стойке. Явно рассчитывала своим обаянием непробиваемых "двухзвездочников" уложить. А уложили -- ее. Дурочка спрятала в косметичке пятерку тысяч "лишних денег" и впопыхах забыла -- оставила ее в сумке с одеждой. А ту, конечно же, просветили и засекли узелок потаенный.
Глазастый таможенник, получив отступного, скорее всего, отпустил бы куклу, да вот незадача: парни в плащах вмешались (сынка знатного товарища подстраховывали, а тут подвернулся шанс отличиться). Теперь все пойдет по полной программе: сначала будет задан "веселый" вопрос: "Так, значит, декларацию заполнили, вписали все что требуется?" Затем последует повторный, уже тотальный шмон, за ним -- составление протокола, конфискация, а дальше -- как карта ляжет. Может так лечь, что и до неба в клеточку дойдет. Статья-то серьезная: незаконный вывоз иностранной валюты в особо крупных размерах. Для нас -- увы! -- других не существует. Мы же враги государства! Одновременно и лучшие друзья масс. Поди, купи дешевле! Но вот цена этому "дешевле" иногда бывает непомерно высока...
Жаль, до боли в сердце жаль было Барби, но при прохождении таможни есть неписаный закон, правило, условие: каждый -- сам за себя. Жизнь так поставила-заставила. Бывали случаи, некоторые расслаблялись, пытались протянуть руку тонущему, вырвать из волчьей пасти друга-товарища. В результате терпели полное фиаско: залетали сами и нередко еще кого-нибудь под разборку втягивали. А вы знаете, что такое попасть под разборку? Это -- словно у тебя отняли часть тела, скажем, ногу. Даже, пожалуй, хуже. Потому что живут и без ног, а вот после разборок некоторые этот мир покидают.
Помню, как билась головой об пол, голосила и стонала такая же, как только что пойманная Барби (как трагически схожи некоторые судьбы!), разукрашенная красивая девчонка. По неопытности забыла "купить" декларацию на право вывоза валюты и, вдобавок, в спешке купюрки лишние спрятала так, что даже салаги нашли их за несколько минут. А деньжат американских оказалось немало: хотела заработать не только на хлеб с маслом, но и гардеробчик обновить. Вот и обновила. Последнее потеряла. Обчистили голубушку до нитки...
А куклу "плащи" подхватили и, словно террористку, поволокли "за кулисы".
Как она заливалась слезами, вырывалась, умоляла, упрашивала! Знакомая здесь сцена, нередкая. Но таможня, как и Москва, слезам не верит. Я знал, что дома у Барби остались мать-пенсионерка и двое мальчишек, знал, что в каждый приезд ребятишкам вручались подарки, и понимал: на этот раз не дождаться им ярких пакетов с игрушками. Может быть, не приедет и мамка, долго не приедет. Но что я мог сделать? Влетевшей красавице уже ничем не поможешь. Шакалы ухватились за нее крепко. Ради очередной звездочки они и родного брата на части разорвут. А меня дома тоже ждут двое малышей...
Задушив в себе чреватую в данной ситуации жалость, я направился к залу ожидания, представлявшему из себя несколько рядов бывших кинотеатровских стульев. Мой и Сергея пакеты с едой соединились в один, он лежал теперь между нами. Вызовут на перепроверку Сергея -- он возьмет только свою сумку. А пакет чей? Пакет -- не его. Выдернут повторно меня, прихвачу только свой баульчик: пакет -- не мой. Даже пройдя таможню, расслабляться не спешите: вас могут вытащить из зала ожидания. Они все могут, но не все знают, а те, которые знают, -- помалкивают. За то, чтобы знающие "не знали", приходится включать их аппетиты-знания в себестоимость товара.
"Информация, -- это деньги", -- думают некоторые.
"Информация выше денег"! -- утверждают знающие.
"Информация -- это все"! -- говорят богатые.
"Информация -- это жизнь"! -- говорю я.
"Информация -- это хорошая жизнь"! -- знают избранные.
*
-- Цi ты Ясь, цi ты не... -- мотал головой опьяневший Сергей.
-- Цi-i ты Ясь, цi ты не-е, -- обогнала и перепела его Лиля, -- спадаба?ся ты мне!
На время "гастролей" Лиля становилась женой Сергея. Сближались они сразу после взлета; прощались -- за минуту до посадки на родной земле.
А дома у Лили имелся муж -- заводской инженер-трудяга, тянувший на худых прокуренных плечах всё КБ, но не вытягивавший и трети реального семейного прожиточного минимума. Он существовал нормальной серой доперестроечной советской жизнью и чистосердечно считал: именно его стараниями в семье все одеты, обуты, не голодны, а по выходным лопают апельсины и бананы. Лиля с ним не спорила, никогда ничего не объясняла и даже по-своему любила. Но в поездках отрывалась от нудных будней, позволяла себе расслабиться. Не прочь был отдохнуть от примерной жены-воспитательницы ("Ох и залетишь ты когда-нибудь с полной конфискацией!") и Сергей. Вот такая семейная пара, довольно типичная для эмиратчиков.
Поразительно, как оба они менялись, когда возвращались в Минск и сходили с трапа самолета. Впечатление было такое, что эти двое не только не знают друг друга, но и вообще психологически не совместимы. Сергей -- вечно расхристанный, шумливый; Лиля -- сама собранность, аккуратность, строгость, спокойствие. Флирт флиртом, а семьями эмиратчики дорожили.
*
Разбудила нас стюардесса, как всегда, заранее. Спящих, не слабо отдохнувших -- много, а их с подругой -- двое: пока всех растормошишь...
Все же голос у нее был необычно резкий, но спросонья я не придал этому значения. Позже, в гостинице, услышал: сели мы только с третьего захода. Я не удивился. Отмотавший два срока "ТУ" явно устал таскать нас по белу свету и, сдается, решил поставить крест на своих каторжных мучениях. Дважды, заходя на посадку, он не выпускал шасси. Но в третий раз старик смилостивился, пожалел бедолаг-челноков. И даже вполне мягко, как быпопросивизвинения, приземлился.
"Собраться!" -- приказал я мысленно себе, как, наверное, и все, спускающиеся по трапу. Нас ждала новая опасность: арабы. Эти ребята редко предсказуемы. Хотя таможня в Дубаи нулевая (максимум, что отнимут, так это лишнее горячительное), зато в других отношениях... Просмотрев паспорт, возьмут и шарахнут ни с того ни с сего прямо в солнечное сплетение: "No!". No и все! Нокаут! Объясняй, доказывай, кричи, жалуйся, падай в обморок -- "No!". И каждый из нас, отдавая документы, пытался улыбаться, держаться уверенно: "Все о'кей, никаких "No!".
Однако "No!" прозвучало и на этот раз. В адрес Левы.
О Боже, есть ли Ты на свете?! Я бы выдюжил такой удар, Сергей -- тоже, Лиля не сдалась бы, да и другие, пожалуй. Только не Лева. Он был честным парнем, челноком-пахарем, но -- бестолковым, никудышным счетоводом и уже давно запутался в своей бухгалтерии: что выгодно возить, а с чем "попадалово", где плюсы, а где минусы. Он летал, закупался, работал, а тучи сгущались. И чем больше Лева летал, чем больше закупался, тем большая у него создавалась неразбериха с деньгами и товаром, тем чаще ему требовалось рисковать, идти ва-банк, приобретать новый, не проверенный на расходимость товар (при этом непременно вписаться в отпускную цену раза в полтора-два меньше магазинной), тем глубже залезал в долговую яму. И сейчас ему сказали: "No!". Тихо, убийственно, неотразимо. Как дубинкой по почкам.
В этот раз, правда, удалось его спасти. Я забрал у Левы деньги и список с заказами. Мы обнялись, попрощались, и он поплелся в бар глушить горькую и ждать обратного рейса. (Сергей вручил ему пакет с белой, замаскированной под минералку, -- в ОАЭ сухой закон.).
Леве не повезло только с въездом. Некоторым же...
Был у меня друг -- Виктор. Много позже описываемых здесь событий, когда уже практически пропал смысл закупаться в ОАЭ и большинство переключилось на другие страны-континенты, он продолжал летать в Дубаи за символические двести "зеленых" да еще и транзитом через Москву. Челночный бизнес в Эмиратах для большинства являлся не первым, чем они занялись в перестроечные времена. Виктор же спохватился поздно и уволился из института только в начале девяностых. А тут еще и женился. Вскоре родилась дочь, и пошло-поехало: кроватка, коляска, памперсы, отнюдь не дешевое финское детское питание, фрукты, соки. Потребность в деньгах росла с удручающей скоростью. Вот Виктор и продолжал таскать мешки туда-сюда почти задаром. Некогда увлекался культуризмом, и для него это было не так уж обременительно. Даже форму вроде поддерживал. Но сердце...
Из очередной поездки Виктор возвращался, волоча на себе пять громадных баулов. Зарабатывая мизер, он в каждой ходке старался изыскать дополнительный резерв-экономию. В этот раз решил не сдавать сумки в багаж, а провезти их с помощью туристов-новичков в ручной клади. (Во время отдыха помогал им освоиться в дубайских магазинах.) А далее по привычному маршруту: аэропорт -- автобус -- поезд (он успевал всегда на "двойку") -- метро -- дом.
К дому Виктор подходил ночью. Стояли февральские холода, а его прошибало потом. Внезапно почувствовал боль в груди. "Ничего, -- успокоил себя, -- дойти до лифта, а от него -- два шага". Но лифт не работал, и два шага превратились в сто пятьдесят четыре. На сто пятьдесят пятом, перед самой дверью, Виктор упал. Разлетелись по углам баулы. В одном лопнула молния, и с вылезшей упаковки памперсов улыбнулась веселая маленькая блондиночка. Совсем как дочурка Виктора...
Если бы он успел дотянуться до звонка! Если бы Люда, высматривавшая его из окна, не отлучилась перепеленать (кончились злосчастные памперсы) захныкавшую малышку... Но рвется там, где тонко. Так и оборвалась жизнь Виктора.
Он был не первым из эмиратчиков, кто жертвовал собой ради того, чтобы в семье был хоть какой-нибудь достаток. Не дождутся мальчишки с бабушкой и упомянутую выше Барби -- маму и дочку. За два месяца до освобождения из колонии она погибнет на строительстве никому не нужного электрозавода. Придавит красавицу трехметровая плита перекрытия -- несчастный (так будет написано в заключении) случай.
Все это произойдет значительно позже, а сейчас...
Сейчас мы проходили дубайскую таможню. Как обычно, пострадали любители сэкономить на горючем (в Эмиратах, напомню, оно продается лишь в спецмагазинах для белых и по цене от десяти условных единиц) и взять в "поход" свое. А в целом все прошло спокойно.
Выходили из аэропорта, словно с войны вернулись. Наконец-то позади проверки, обыски, грохот рвущихся из груди сердец. Впереди -- свобода! Мир рабов, их хозяев и наш мир -- тех, кто между ними.
Шел переломный 1996-й. Конец ноября.
Мы вышли на площадь перед аэропортом "Дубаи" в 12.34 местного времени (впрочем, оно совпадает с нашим). Сверкающий в лучах солнца параллелепипед вокзала, жирное шоколадное стекло стен-окон, бегающая с кваканьем накачанная обслуга: "What? What? What?" -- все это малость поднимало настроение.
Жарко не было: плюс двадцать девять.
Со времени встречи в желтой черепахе с двумя солдатами невидимого фронта и другом из "группы поддержки" прошло около двенадцати часов. Вернее, два года и двенадцать часов жизни-полета над пропастью. Нашей жизни.
-- Касi? Ясь канюшыну! -- оживала в такси у меня за спиной Лиля.-- Ка-асi? Ясь канюшыну...
-- Пагляда? на дзя?чыну!-- пытался угнаться за нею Сергей. Заодно он строил рожицы, демонстрируя эмиратского таможенника, нашедшего у него вместо положенных двух бутылок водки -- восемь.
-- А дзя?чына жыта жала... -- перешли раньше времени на новый куплет, обгоняя "молодоженов" и мелодию, мы с Банкиром. -- А-а дзя?чына жыта жала ды на Яся паглядала!
Мы обгоняли мелодию, а обогнали жизнь, вернее -- пролетели ее.
В боковом окне увозящей нас от аэровокзала толстозадой "Хонды" я увидел разгонявшийся родной "ТУ-134". Вот он взлетел и скрылся в небесах.
-- See you soon! -- вспоминал я свободный язык. -- Don't be nervous any more.
От английского thousands -- тысячи.
Нередко это делают представители другой службы, при упоминании которой и самому смелому таможеннику хочется "сотку" опрокинуть.
Что? Что? Что? (англ.).
До встречи! Ты только больше не нервничай (англ.).