|
|
||
Вечная Любовь (в формате HTML)
Том I. Золотой век
Глава 0. Иллюзион
Глава 1. Драконография
Часть II. Liberty
Глава 5. Ореол
Глава 9. Искусство быть невесомыми
Часть III. Глиссанда
Глава 11. Лимб
Часть IV. Эпоха Света
Глава 15. Майя
Том II. Серебряный век
Часть I. Рубикон
Глава 1. Авалон
Глава 5. Страна Вечной Радости
Часть II. Протей
Глава 6. Leave a light of Paradise (Райские бабочки)
Глава 7. Я = Я или поэма трансформированного времени
Глава 8. Я = ТЫ или поэма виртуальной реальности
Глава 9. Принцесса Турбо-Фортрана
Глава 10. Погружение в воды вечного Рейна
или сверхзвуковые машины королевства Корнуолл
Часть III. Хроно-реверс
Глава 12. Эхо подземного гула
Часть IV. Волны Света
Глава 17. Феникс
Глава 18. Мир остановившихся мгновений
Из сна теперь очнулся я:
Мир - глубина,
Глубь эта дню едва видна.
Скорбь мира эта глубина, -
Но радость глубже, чем она:
Жизнь гонит скорби тень!
А радость рвется в вечный день, -
Желанный вековечный день!"
Фридрих Ницше
Да, забыть это все. Начать жить заново. С нулевой координаты.
Поль подает какую-то пачку снимков.
- Возьми. За неделю справишься?
Что это? Фотокопия книги...
------------------------------------
Iогъ Рамачарака.
Основы мiросозерцанiя индiйскихъ iоговъ.
Переводъ с англiйскаго.
СПб., книгоиздательство "Новый человъкъ".
1914
Содержанiе: "Человъческая аура"... "Ясновидънiе и телепатiя"... "Астральный миръ"...
------------------------------------
Невероятно... И это - четырнадцатый год?
Насколько же они опережали этот нынешний муравейник...
- Пусть это станет для тебя азбукой, - улыбнулся вдруг Поль.
Машина летит по безлюдным вечерним улицам над вечной рекой.
Машина летит, но как бы столь замедленно, словно висит в воздухе на одном месте.
Плывет музыка, а в ней обрывки фраз Поля, Люси, Наташи, Ирины Истоминой и других, и других, и других звучат замедленно, отдаваясь долгим затухающим эхом:
"Где чувства господствуют, там ослепленье..."
"Я тоже умею превращаться в волну и чайку..."
"Так и ты, о поэт, ты царишь в океане..."
"Мужчины их любят слишком сильно..."
"Андрей, ты настоящих людей не встречал..."
А ты, Элен? Не попросить ли Поля заехать к тебе? Лишь на минуту, чтобы проститься навсегда...
И ты бы поняла, как несколько веков проходят за несколько дней, ты способна это понять...
Хотя, может быть, это просто алкогольный перепой? Ведь еще ни разу в жизни, чтобы так, как сегодня... А что же, лучше было трезвому парить в облаках и писать свои стихи о фантомах и иллюзионах?
Нет, слишком поздно, уже ночь, нет... Не сегодня, Элен, не сегодня...
Знаю, какой праздник ты можешь подарить...
Нет, не стоит... Что тебе сказать? То же, что Наташе? Почти то же,
Чайка, кем-то подстреленная?
Если опустить стекло машины, ночной ветер разгонит все опьянение и расслабление. Надо стать железным. Предельно железным. Никаких слишком человеческих чувств. И тогда эта абсурдная реальность станет подчиняться сама. Как пластилин.
- Тогда что же считать добром и злом, Поль?
- Все это земная фикция "добра и зла". Человек с рождения привыкает делить все вокруг на "приятное-неприятное", а не на "истину-ложь". И что для него приятно, то и "добро". А что неприятно, то "зло". И пока он живет в таком состоянии и хочет только приятного себе, он не свободная разумная личность, а падшее создание, разумное лишь потенциально.
- Да, Поль... Надо жить иначе: "amor fati", "возлюби судьбу". И принимать все, чего она бы ни посылала. Иначе невозможно уважать самого себя... Тогда в чем же ценность человека? В том, чтоб быть готовым узнать такую правду о себе, которая может убить. И все равно узнать.
- В скором будущем начнется новая мировая эра, Эпоха Света. Астрологи называют ее эпохой Водолея, идущей на смену нынешней эпохе Рыб. Тогда принципом жизни станет условие "не желать только для себя". И такие люди будут счастливы, они получат Свет Духа, дающий человеку все: уверенность и радость, равновесие и трезвость разума, покой и силу, мудрость и любовь.
- Эта эпоха неизбежна
- Абсолютно.
- Когда она начнется?
- Есть две версии: в девяностом или две тысячи третьем. Мировой большевизм бескровно рухнет во всех странах мира. Человечество изумится. Но это вхождение в новую эпоху будет для неочищенных людей столь тяжелым, что целая треть жителей России может вымереть без всякого насилия. Они не смогут воспринять этот Свет Духа, не смогут обратиться к Творцу и покаяться, и потому у них просто нет будущего.
Так вот в чем дело... Действительно, какое будущее у похожих на спящих с открытыми глазами и у похожих на дерущихся животных? Они истребят себя сами.
И никому не надо будет применять никакого насилия.
- Так что же такое тогда история, если можно знать все заранее? И почему эти законы не открыты всем?
- История - это спираль. "Что было, то и будет". Россия - аналог Израиля. Семьдесят лет длился его вавилонский плен. Российский начался в двадцать первом году: официальная дата образования этого государства. Прибавь семьдесят: девяносто первый будет датой его гибели. Это числовые законы времени. Это законы уровней Вселенной, пока еще скрытых от современной науки с ее "принципом неопределенности" Вернера Гейзенберга... А тем, кто способен усвоить эти законы, они будут открыты как бы из ниоткуда. Как тебе сегодня через меня, например. А как это понять людям, вообще не способным такое усваивать? Как они это воспримут? Впадут в депрессию или устроят новый массовый бунт, чтобы снова уничтожать врагов? Не всем эти законы могут быть открыты... Людей, понимающих такие законы развития, очень легко счесть ненавидящими человечество. Такие "гуманисты" вроде Наташи считают, будто любовь к людям существует сама собой, без любви к Создателю. И будто она может кого-то "спасать".
Кажется, Вы впервые стали взволнованным.
- Но Вы сами сказали: "жить не для себя"...
- Здесь есть скрытый тупик: стать "глупым святым", таким, как Наташа.
Летящий ветер шелестит за окнами машины. Деревянные дома Старого Города тянутся и тянутся до бесконечности.
- А в чем здесь суть дела?
- В том, чтобы трезво знать и понимать, сколько ты можешь отдать другим людям, чтобы не ввести их в непосильное искушение стать паразитами твоих добродетелей, стать твоими духовными вампирами.
- Да, конечно... Это просто плачевное донкихотство: освободить разбойников, сочтя их благородными пленниками и быть ими же избитым камнями.
- Впрочем, я тебе рассказал и так слишком много для одного дня. Усвой вначале все вышесказанное.
- А что же дальше? Кто выше самых высокоразвитых людей, героев и гениев?
- А дальше - уровни древних за-человеческих цивилизаций. Они впереди нас в развитии на тысячи и миллионы лет. Одна выше другой по принципу лестницы. Они помогали друг другу на пути, первая - второй, вторая - третьей, и так далее, до бесконечности. Они уже не имеют физических тел, им это не нужно. Сейчас на Земле нет таких тел, что подошли бы им по качествам. В Индии их называли "Дэва", в Израиле "Малахим", в Греции "Ангелос", "Вестники".
Так вот, оказывается, что... Начинает проясняться, кто же строил в Древнем Египте пирамиды и сфинкса, кто заложил в Библию предсказания на тысячи лет вперед... И почему все это скрыто и отвергается наукой... Какой наукой? которая создана людьми-детьми, тоже кем-то загипнотизированными? Что может знать такая наука...
- Они помогают нам?
- А как же иначе... Иначе мы бы давно уничтожили здесь сами себя.
Они нам помогают. И мы станем сильными и разумными. Мы станем светлыми.
Машина остановилась. Хлопает дверца.
- Ну как? Все в порядке?
- Да, Поль.
- Ты знаком с работами фон Дэникена? "Воспоминание о будущем"?
- Сюрреалист?
- В некотором роде. С него завтра и начнем. Звони в любое время.
- Непременно, Поль.
Мотор. Старт. Машина понеслась дальше по ночному городу. Отблески синего и красного неона мерцают на ее заднем стекле.
Твоя машина унеслась в темноту, ее уже не видно. Лишь шум турбированного мотора еще летит, летит, летит издалека... и если бы оказаться рядом, был бы виден бриллиантовый блеск Луны в отражении этих автостекол.
Я всю жизнь мечтал о таком человеке...
И снова обрывки чьих-то фраз отдаются эхом в памяти:
...и в шелковом голосе Незнакомки мерцают мечты о городах из белого песчаника, где синие сумерки неощутимо покрывают океан, и люди, люди, люди стоят на берегу залива в торжественном молчании... "Это катастрофа! Это катастрофа!" - стучит в висках, и эхо разносится по Лабиринту... мрачные нелюди из подземных атомных бункеров управляют чувствами и мыслями миллионов и миллионов... жадные руки ловят Вселенную стальной радиосетью, но она выскальзывает, словно старик Протей из этой вечной поэмы Гомера...
Вот так это и пролетело...
И - снова и снова будет играть медленная электронная музыка с женскими голосами из свободного мира, где никто никому не скажет "нельзя", напротив, эти нежные голоса поют о том, что все можно всем...
А здесь... "Мы полые люди, трухою набитые люди... И жмемся друг к другу, и череп соломой хрустит..."
"Образ без формы", - подхватывает этот хор. - "Призрак без цвета!"
"Чувство без силы", - вступают низкие голоса. - "Порыв без движенья..."
И вот - я умер. Но я - ожил заново. Быть Фениксом. Рожденным летать из пепла. Железный Век заканчивается на Древней Планете.
Прошла секунда. Прошло десять тысячелетий.
И снова старые тополя стоят в темноте вдоль проспекта, как будто опять ничего не изменилось...
А небо... Нет, оно больше не мертвое, оно стало... загадочным. Оно просто молчит.
Вот и дом, в котором прожил всю жизнь.
Подняться по лестнице в подъезде, открыть дверь, зайти. Вот так и прошли несколько веков жизни за несколько дней...
Сколько же лет мне теперь?.. Словно несколько тысяч... Какая условность этот земной возраст... И кому это объяснишь... Впрочем, никому и не надо объяснять. А Поль и так все понимает.
Уверенно, хотя и нетвердо, подойти к календарю, на листке которого 9 марта 1979 г., и записать:
"День основания Нового Мира".
И еще записать:
"Ирина Истомина, мы встретимся, обязательно встретимся двадцать лет спустя".
Я благодарен Вам, удивительная женщина. Без Вас я ничего не знал бы о подлинной реальности. Без Вас я бы не встретил моего Гениального Человека. И не понял бы: самые сложные законы природы предельно просты. Потому люди и проходят мимо них.
Возможно, я стану совсем другим уже через год. Таким, как Поль.
Вот тогда я и найду Вас. И все начнется заново.
Почему-то есть только слово "прощание". И оно несет смысл какого-то действия: кто-то с кем-то прощается, потому что так хочет, потому что так решил.
И нет другого слова, когда прощаются не потому, что так захотели сами, а потому, что так складывается поток событий и ситуаций. И сейчас мы придумаем это слово и введем его в современный лексикон:
Прощальность...
И с тобой, Наташа, мы встретимся, обязательно встретимся десять лет спустя. Возможно, ты к тому времени перестанешь донкихотствовать и обретешь трезвость ума. Ведь ты неплохой человек.
И с тобой, Элен, и с тобой...
"Прощальность"...
Ты думаешь, это мелочь - произносить это странное слово? Вовсе нет, мой друг...
И ты знаешь, что это такое? Это провода под напряжением, подключенные к сердцу.
А завтра с утра...
В конце концов, вся наша жизнь - эксперимент. А если ставить эксперименты на собачках и мышках, как академик Павлов и все его последователи, то человека - не изучишь.
Эксперименты надо ставить на самом себе.
Эксперименты надо ставить на самом себе. И никакие книжные доктрины здесь уже не имеют значения. Действительно, это все лишь идеология. Надо в реальности пройти этот пере-просмотр собственной жизни.
Чтобы перейти в Вечную Жизнь, надо пройти через временную смерть самого себя: во всем. Чтобы умерло все, к чему привязан, за что привык цепляться.
Итак, стать свободным от всего. Стать свободным от всяких правил игры. От всякой "слишком человеческой" морали - вся она стоит на позорном компромиссе...
Стать свободным от самого себя.
Завтра мы начнем, Поль, да, мы начнем такое, чтобы содрогнулся этот сонный мир...
А сейчас... Вспомнить все по хронологии, вспомнить, с чего все началось лишь несколько дней назад...
Драконография -
Заколдованный мир -
Видеофантом -
Левитация -
Ореол -
Альбатрос -
Allegro non molto -
Искусство быть невесомыми -
Белый день -
Лимб -
Мертвое небо -
Радиократия -
Майя -
F = - F -
Vox humana -...
Нет, не так... Слишком быстро все проносится в памяти. Надо начать с самого первого дня, когда Вы, в тот день еще таинственная и неизвестная, вдруг появились в моей жизни, в тот странный снежный день после бессонной ночи, когда был написан мой "Иллюзион" словно предвестие Вашего появления, и плыли откуда-то волны музыки как волны памяти:
"Тебя окликнуть можно, еще окликнуть можно,
Но возвратить уже нельзя"...
Нет, начать вспоминать еще раньше, с самого утра, с пробуждения, чтобы не упустить ничего, ни одного предчувствия, ни одного знака времени...
На этой планете есть очень большая страна, занимающая полконтинента.
В этой стране есть очень старый город.
И в этом Старом Городе есть замкнутое пространство.
Оно отгорожено от земной суеты стеной, вернее, Суперстеной.
21 февраля 1979 г. на календаре...
Неяркий свет в комнате, кресло с раскрытой книгой, недопитая чашка кофе, рассыпавшиеся на полу листы рукописи промелькивают сквозь сон... Старый проигрыватель все еще крутит невыключенную пластинку на последней дорожке, и упавшие на пол стереонаушники шипят и щелкают.
Снова этот сон-воспоминание: аккуратный, в белой рубашке, типичный отличник, любимец учителей. Со всех сторон одноклассники в пионерских галстуках, он их пока не видит, одно слово - "поэт".
И вот уже они взяли его в кольцо, прозвучал чей-то голос: "И ты заснешь надолго, пианист!"
Это было началом. И приближеньем конца. И зачем было говорить: "Да что вам всем нужно от меня?!"
А в ответ: "Еще спрашивает, интеллигент!", и еще чьи-то голоса и голоса, вроде бы разные, но столь похожие друг на друга своими скрежещущими интонациями, словно это говорили многие головы одного и того же огромного туловища...
Их было много. Очень много. Их перекошенные лица напоминали головы дракона, и было ясно: сколько ни отрубай у дракона эти головы, они будут вырастать снова и снова, и взамен одной отрубленной вырастут две, а взамен двух отрубленных вырастут три, а взамен трех отрубленных вырастут пять, и это будет длиться без конца. Бесконечные головы красного дракона с повязанными на шеях красными лоскутами, знаками принадлежности, словно клейма с именем хозяина на лицах римских рабов...
Как будто по невидимому знаку в мгновение ока они исчезли.
Надо было встать помятым, с разорванной рубашкой, испачканной кровью, тоже красной, и делать все выводы из происшедшего.
- Почему они так тебя, Андрей? Что ты им сделал? И как быть дальше? - всплыл откуда-то чей-то очень знакомый растерянный голос. И лицо медленно проявлялось сквозь картины каких-то коридоров, квартир, дворов... Бабушка...
- "Что пользы, если Моцарт будет жив... Чтоб возбудив бескрылое желанье в нас, чадах праха, после улететь... "Зачем только ты меня учила этому, Бабушка... Я знаю, что делать. Я знаю... Я построю такую Супер-Стену, за которую не проникнуть никаким "чадам праха"...
Была музыка. Очень долгая музыка. И медленно строилась Стена.
- Я построю неземную обитель, летающий город-остров!
Плыли в пространстве аккорды старого баховского органа, и они словно отвердевали в воздухе, складываясь в Стену...
- Это будет Стена аристократов духа, братьев друг другу!
Уплывали строчки стихов и формул и тоже складывались в слои Стены...
- Это будет бессмертный храм Красоты, Истины, Благородства!
Появлялись портреты многих и многих, обладавших искусством строительства невидимых Стен, способных превращаться в лестницы:
Вивальди... Кант... Тургенев... Бах... Бунин... Моцарт... Лермонтов... Смоктуновский... Бодлер... Достоевский... Блок... Данте... Тютчев... Ньютон... Микеланджело... Платон... Аристотель... Шредингер... Нильс Бор... Лейбниц...
Одиннадцатилетний взволнованный человек исчезает. И опять откуда-то звучит мягкая музыка, что и в самом начале этого бесконечно повторяющегося сна. Надо открыть глаза, стряхнуть сон, просмотреть исписанные за ночь листы и вспомнить самого себя, и свое земное имя: Андрей Орлов.
Надо обязательно этого достигнуть. Обязательно. Чего-то большого, важного, очень нужного всем. Может быть, удастся открыть самое главное - способ примирения всех людей на Земле.
И пройдет много лет за роялем или режиссерским пультом в телецентре, или компьютером. И придет кто-то из вас. Или вы все. Как бы между прочим. А потом вы скажете: "Мы никогда не понимали Вас, Андрей Александрович"... И отвечу, что давно уже простил вас... и подарю что-нибудь свое с подписью от автора на память.
Вы уйдете и вернетесь в свою нудную, скучную жизнь...
Музыка меняется, и вдруг всплеском высвечивается в воздухе облик Прекрасной Незнакомки: профиль, тающий среди золотистых волос, зовет в невидимую страну, где пение птиц тает в вечернем тумане закатных лучей над садами, полными роз...
Что же здесь, на этих листах записано ночью?
Вновь услышал на рассвете я снежинок тихих стаю,
Вновь увидел на рассвете я снежинок белый звон.
Но твой взгляд уносит ветер, ты как призрак
улетаешь -
И зачем виденья эти? Лишь фантом... Иллюзион...
А Прекрасная Незнакомка то появляется, то исчезает, словно парит в воздухе и зовет в тот почти видимый мир, которого нет на картах...
Кто это вдруг вошел и зажег свет? Этот яркий, режущий свет вдруг выбросил душу из многомерного мира в трехмерный и словно ударил ее с размаху о его твердое дно.
Пожилой человек в строгом темном костюме, как всегда, хмурый, мрачный и чем-то подавленный, отрывает лист календаря. Уже 22 февраля 1979. И снова надо вспомнить, кто же это... И откуда он вдруг появился после этого исчезнувшего мира роз и туманов...
Это мой старик. Мой земной отец.
Он смотрит на будильник и заводит. Будильник что есть силы звенит.
- Вставай, опоздаешь!
- Не опоздаю... Еще только пять минут восьмого...
- Значит, опять всю ночь читал свою беллетристику... Жизнь - война. И тот, кто опаздывает, лишается головы.
Головы... Бабушка когда-то рассказывала старинную историю про одного римского святого, которому отрубили голову, а он поднял свою голову в руку и поклонился ею своим палачам... Тебе, мой старик, представить такое, видимо, невозможно.
- Кто только будет победителем...
Надо высунуться из-под одеяла, открыть "дипломат" и отдать ему эту бумагу.
- Держи.
- Вижу. Наш договор. Значит, ты победил в областной? Где грамота?
- Ты своему сыну на слово не веришь?
- Верю. При наличии документа.
Как же все это скучно... Удивительно, что еще не догадались выдавать всем такие документы, где были бы перечислены и пронумерованы по порядку все атомы, из которых состоит человек, и официально описана на основании видеозаписи каждая секунда, прожитая человеком, и по отношению к ней выражено официальное мнение и суждение соответствующей инстанции...
- Будет. Сегодня на классном часе вручат.
- Тогда и станем говорить.
- Ладно. В 14.30 я у тебя в исполкоме, в 15.00 мы на базе.
- Какое место? - смотрит он в бумагу.
- Второе.
- Что ж ты так плохо? - снова смотрит в бумагу. - "Вега-стерео". Опять своих моцартов слушать... Но только попробуй опоздать хоть на 5 минут. Раньше за это таких разболтанных интеллигентов отправляли на перековку.
Да, можно себе представить по старым кинофильмам, что бы это было...
Уходит.
Плохой ли человек мой старик? Нет. Но... Можно быть и неплохим, а при этом... как будто отсутствовать в реальности. А жить словно в узком сером тоннеле, где нет ничего, кроме государственного плана, объемов производства и идеологии, что единственно верна, поскольку истинна, а также логически справедливо и обратное.
Теперь можно и встать, поставить сороковую соль-минорную Моцарта, хотя... Не лучше ли подождать до вечера?
- Он тебя опять расстроил? Сейчас, подожди.
Бабушка тихо заглядывает в дверь. Видимо, каждая интеллигентная женщина пятидесятых была чем-то похожа на актрису Элину Быстрицкую. И какое счастье, что хоть тебя никто ни во что не перековал... И тебе даже удалось каким-то чудом сохранить старые дореволюционные книги, фотографии на толстом картоне с позолоченными вензелями, фарфоровые сервизы фабрик Кузнецова и Гарднера, иконы в сверкающих окладах, диплом об окончании гимназии, венские стулья и даже фотографию царской семьи на фоне Медного Всадника в Санкт-Петербурге, аккуратно вырезанную из журнала "Нива".
И что-то подобное, несущее эти таинственные ароматы прежних эпох, бывает только в квартирах твоих старых коллег, твоих друзей и подруг... А больше нигде, никогда, ни у кого. И всегда бывало что-то неуловимое и непонятное в ваших разговорах друг с другом: словно вы лишь делаете вид, будто живете в настоящем времени и как-то с ним считаетесь, а все, кто принимает это нестоящее время за чистую монету, лишь очень наивные люди, которых и было принято называть "простыми" в те незапамятные времена...
И что-то в этом есть. Какая-то скрытая, до конца не понятная истина...
Оставляешь отглаженную рубашку и приносишь стакан с водой:
- Выпей. Это из храма. Тебе станет лучше.
- Может быть... Живая вода... Что-то в этом есть. Хотя научно доказано, что это лишь активные ионы серебра, как и тебе, фармацевту, это прекрасно известно, однако, между тем... Не так все тут просто... А вместо молитвы... вместо молитвы лучше Лермонтов:
По небу полуночи ангел летел,
И тихую песню он пел...
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли...
Разве это не молитва?
- Наверное. А ты не опоздаешь?
- Если туда и совсем не приходить, никто не расстроится. Чему там учат? Никаких чудес не бывает, человек произошел из обезьяны, Горький - буревестник революции, общество делится на классы, есть только три измерения пространства и одно времени... Драконов не существует. Как и ангелов. Что-то здесь не то... Кто построил египетские пирамиды, когда и зачем? Вся история - сплошные тайны. А для них будто бы никаких тайн нет и не было, все ясно. Или почему в Библии две тысячи лет назад описана железная саранча, летящая по небу с грохотом тысячи колесниц - военная авиация двадцатого века? Но ведь никто об этом всерьез даже задуматься не хочет... И вообще: все вокруг будто бы спят мертвым сном... Послушай, но ведь когда-нибудь это кончится?! Ты же Библию хорошо знаешь - что там предсказано о нашем времени?
- Конечно, кончится. Надо только переждать. Надо вытерпеть это время.
- Почему же все-таки ты не ушла тогда с белыми? Ведь твоя сестра ушла и живет теперь в Соединенных Штатах как свободный человек. А мы еще должны и молчать об этом...
- Мы не успели. Просто не успели. А потом смирились.
- Смирились... До того, что изучали в своих институтах научный атеизм, диалектический материализм, а сами в это до конца все равно не верили, но почему-то делали вид...
- Институт был медицинский. Надо было лечить раненых, война... Да и пули не разбирают, кто белый, кто красный.
Вот так всегда... Всегда у тебя с твоими старыми друзьями идут какие-то простые ответы, а на самом деле вы будто все время друг другу на что-то намекаете, очень хорошо известное всем людям вашего возраста... что-то такое, о чем почему-то не принято открыто говорить, писать в газетах, показывать в фильмах... Но вы никогда ничего не рассказываете до конца, не объясняете...
И старик тоже как будто знает, о чем идет речь, и что выносится за скобки, но уж тем более никогда не расскажет до конца...
Какое-то "королевство кривых зеркал", где титулованные придворные Нушрок, Абаж и Анидаг на самом деле - Коршун, Жаба и Гадина, и все как будто об этом знают, но вслух говорить нельзя.
- Конечно! Еще бы... "Возлюби ближнего своего"... Отец так возлюбил китайцев, что поехал к ним устраивать революцию вместе с великим Мао, а они его за это чуть не убили. И потом его свои же не приняли в НКВД, куда он так стремился... Подозрительным для них стал. А сейчас его любимые китайцы напали на Вьетнам. И воюют между собой две соцстраны. Вот тебе и "возлюби"...
Странно... Дракон - это и символ Китая на твоих фарфоровых вазах и в книгах, написанных иероглифами... Красный дракон и красный Китай. Как же все это может быть связано? И об этом тоже никто вслух не говорит.
Конечно, ты меня любишь и желаешь мне только лучшего, но если бы ты могла понять, чего же мне не хватает в жизни...
А может быть, мы уже в аду? Только не понимаем этого? Или от нас это скрывают? Просто отвлекись, неспеша задумайся и постарайся мысленно увидеть: дым медленно стелется вдоль земли... люди с непроницаемыми лицами в черных плащах на черных "Волгах"... запретная зона: "Осторожно, радиация!" они говорят на каком-то искусственном языке, недоступном для непосвященных... "время подлета МБР двенадцать минут"... "поражение в радиусе десяти километров от эпицентра"... "оповещение населения уже прошло"...
И после этого... "увидел я огромный столб огня, низвергнувшийся с неба на землю"... "и другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами"...
Как же хочется забыть навсегда эти неотвязные картины воображения, забыть весь этот двадцатый век с его зловещими атомными тайнами, как же хочется забыть...
И просто перенестись в тот таинственный мир, где до двадцатого века еще целая тысяча лет, и остаться в нем, этом удивительном мире, где все так просто и ясно: величественная северная Европа только начинает вырастать своими крепостями и замками, шпилями и каменными мостами из сумрачных сосен и скал холодного моря, король Артур спит под гранитной плитой в лесу Брослианда, рыцари королевства Пирадор изучают драконографию, а великий Мерлин готов перебросить для принцессы Мелисенты звездный мост в двадцатый век, сквозь пространство и время. Марлограм и Мерлин, конечно, знают, что это возможно лишь тридцать первого июня, в лунный день, которого нет в календарях...
Мечами и шпагами давным-давно уже никто не воюет. Но что сказали бы рыцари, глядя на него? "Нет, это не оружие для истинного воина"...
Чей-то звонок в дверь. Надо открыть. И успеть снова завернуть это оружие и убрать в шкаф.
- Артист, спасай! Труба дело! - голос за дверью. Конечно же, это Труфан, верный оруженосец, пусть он и маленький, и нескладный.
- Что у тебя опять стряслось?
- Классная не пускает. "Пока мать дневник не подпишет, не приходи".
- Ладно, давай подпишу. Все в порядке?
- Да нет... Тут еще... У нас новая практикантка из ин-яза. Ты бы видел! И она скоро устраивает вечер для класса в честь 8 марта.
- А я здесь причем?
- Мага нормального ни у кого нет, записей классных нет, колонок нет. А мы сказали - у тебя все есть. И вообще - ты же Артист, одно слово. Ты не беспокойся, мы с Волковым, с Левченко сами все принесем и унесем.
- Да разве в этом дело... Поймете ли вы когда-нибудь - эта аппаратура не для таких вечеринок, понимаешь? Не понимаешь? Ну как тебе объяснить... Для портовых вечеринок одна аппаратура, а другая - для Моцарта... Повтори.
- Моцарта...
- Вивальди...
- Вивальди...
- Шуберта... Только не скажи "Шульберта".
- Шульберта...
- Ладно, хватит на сегодня. Так и скажи - аппаратура Артиста для Моцарта и Баха.
- Понял.
- Если понял, так в чем же дело?
- Пойдем вместе, а? Там Толмач опять шарится. Накатит и деньги вытрясет.
- Договорись с Волковым, Левченко, еще с кем-нибудь - и врежьте ему, чтобы мало не показалось.
- Куда там... Все равно переловит всех по одному со своей бандой...
- Тогда подставляй ему карманы и зад для пинков, салютуй "Хайль Гитлер", раз тебе так нравится.
- Хм! Нравится! Да я бы его, гада, пристрелил!
- Слушай, а если тебе дать маузер моего фатера - ему в Китае подарили - и возьми его на пушку.
- Ну да... Он же потом мне твоим маузером башку проломит... Артист, ну пойдем вместе? Ради меня?
- Ладно, Труфан, так и быть, пойдем.
- Артист, ты настоящий друг!
Серое небо, безразличное ко всему на свете, как инертный газ аргон... И весь день будет висеть оно над бетонными серыми домами, что смотрят друг на друга десятками одинаковых слепых окон и прижимаются друг к другу от холода. Это небо висело так и вчера, и позавчера, и... всегда. Оно захлопнулось каменной плитой, похоронив под собою шестьсот тысяч человек. Ни солнца днем, ни луны и звезд ночью. Тусклое, тоскливое, сонное многолюдье.
Густой поток человеческих тел понуро течет к остановке автобуса... Серые помятые лица, жесткие и бессильные складки губ, взгляды, опущенные вниз... И вечером этот же поток потечет обратно. И лица будут еще более скучны, и глаза еще более пусты. Как вы все можете жить такой механической жизнью, где нет места ни сильному чувству, ни глубинной мысли, ни вдохновению, ни надежде? Люди вы или инкубы, выращенные алхимиками в пробирках, чтобы обслуживать машины? И я должен стать одним из вас через несколько лет?! Нет, ни за что.
Каким же? Таким, как Смоктуновский. Ставить кинофильмы о героях и гениях, быть самому как Леонардо и Бах.
Каким же? Таким, как Андрей Башкирцев из "Укрощения огня", открывший путь в небо космическим кораблям. Вложить столь исполинскую силу мысли в сталь и огонь - такого не мог никакой Печорин и Гамлет. Это сила титана.
Но есть еще тайна, власти над которой не имеют и такие гиганты. И это тайна смерти. И здесь в машинах уже не дышит интеграл, и здесь бессильны гении музыки и сцены.
И этой тайне смерти я смотрел в лицо два года назад.
И это было в моем доме. И это была смерть женщины, звавшейся моей земной матерью. Отвратить эту смерть не мог никто. Ни твои религия и искусство, бабушка, ни твои наука и техника, отец. И там еще осталась какая-то тайна вашей жизни, и вы оба о чем-то важном никогда не договариваете до конца... О чем?
Когда-то был штурм теплового барьера, сверхзвукового барьера.
Когда-то будет время штурма барьера смерти. Но кто это сделает и как...
А сейчас - лишь предисловье к судьбе. И время стать самим собой. И жизнь замечательна, несмотря ни на что, и во всем скрыта тайна, и мир прекрасен, и разве он может быть другим?
Почему же он выглядит таким серым? Он кем-то заколдован. И благородные рыцари стали скучными инженерами, принцессы - простыми продавщицами, дворцы - бетонными пятиэтажками, неземная мудрость - контрольными по геометрии...
Кто же его заколдовал?.. и когда? И для чего?..
Но когда-нибудь появится вдруг в жизни моей Прекрасная Незнакомка, Грациозная Фея, принцесса Мелисента из королевства Пирадор, и тогда... И тогда вдруг жизнь моя обретет высший смысл, и весь этот мир будет расколдован...
Еще только февраль. Еще деревья спят под снежной тяжестью... Еще клубятся белые метели... И все придет, обязательно придет - не этой весной, так следующей, и ворвется внезапно и ослепительно.
Через несколько мгновений уже звенит звонок. Одноклассники вваливаются в кабинет: обычная сутолока перед уроком. Кто-то за кем-то гоняется, кто-то собрался в кружок - посплетничать, кто-то рассказывает анекдоты... Все как всегда.
Вот и Зосимова. Снова убеждать начнет...
- А, герой нашего времени - граф Орлов и сопровождающее его лицо прибыли-с.
- Совершенно справедливо изволили заметить: граф Орлов прибыл.
- Мне надо с тобой поговорить.
- Зачем? Я и так знаю, что ты хочешь мне сказать.
- Что же?
- Что мне нельзя бесконечно уклоняться от вступления в комсомол, и как один из лучших учеников нашей школы я давно уже должен осознать...
- Как тебе не надоест юродствовать? У тебя столько прогулов, опозданий, уходов с уроков! Вот почему ты сегодня, тем более, с отстающим Труфановым, которому надо учиться, учиться...
- ...и учиться...
- Да. И учиться... не были на уроках, а пришли только на классный час?
- Мы пришли на классный час, чтобы получить грамоту. А до этого - организовывали сбор средств в помощь детям героического Вьетнама.
- И где это вы организовывали?
- В подшефном детском саду.
- Хватит, Орлов! Дошутился...
- А что я сказал такого глупого? Детей нужно еще с детского сада воспитывать в духе пролетарского интернационализма.
- Да ты пойми - ведь если ты не вступишь в комсомол, тебя же ни в один институт не возьмут, и в партию не примут.
- А без партбилета ты нигде карьеру не сделаешь - ни в науке, ни в искусстве, - ехидно добавил оруженосец.
- А я не карьерист и не лицемер, чтобы вступать в комсомол ради карьеры, и вообще, что касается науки, то я уж тогда поступлю в кремлевское ремесленное училище Благородных Сирот...
Но в кабинет уже вошла Анастасия Петровна, а проще Настя, и Зосимова отвлеклась не нее.
- Ладно, друзья, хватит шуметь. Нам необходимо решить массу вопросов.
Ее голос тонет в шуме толпы. Настя ударяет кулаком по столу:
- А ну замолчите, скотины! У меня от вас мозг болит! Как начну по одному выкидывать, и без родителей не появитесь.
Последние слова прогремели в гробовой тишине, Настя крутит головой, вздыхает, улыбается:
- Что за люди-звери... По-человечески с ними говоришь - звереют, скотами обзовешь - людьми становятся. Эх, тоска же с вами со всеми зеленая...
Настя помолчала и расслабилась:
- Итак, сообщаю радостную новость: наш Андрей Орлов на областной олимпиаде по математике занял второе место.
- Ура, товарищи! - выкрикнул кто-то.
- Выходи, Орлов, получи заслуженную награду.
Настя жмет руку. Вручает грамоту и томик Лермонтова. Аплодисменты.
- Мало ему, выскочке... - чей-то голос с последних рядов.
Да, конечно, не кто-то один так думает... Но всякий, кто одарен хоть одним талантом, не хочет и не может быть посредственным человеком. И надо привыкать заранее: видимо, всегда и везде кто-то впадет в зависть, кто-то - в ехидство, кто-то - в недоверие... Все это в порядке вещей, в конце-то концов... Всегда так было и везде. А люди, ничем не одаренные, и так несчастны: их жизнь скучна или тяжела, они не способны восхищаться совершенством красивой формулы и шорохом листопада, полифонией Баха и композицией пейзажа. Они несчастны. Простим их великодушно.
Они живут только в одном этом сером мире. Когда на самом деле миров так много. И каждый мир по-своему чудесен и удивителен.
Но почему почти все вокруг живут по такой странной логике? Что это за союз молодежи, если в него должны вступать все поголовно, и никаких других союзов нет? И если поголовно, то он не добровольный, а принудительный, но почему никто об этом не скажет вслух? Потому что вся страна ведет идеологическую борьбу... Но что-то не то в этой борьбе... Почему надо защищать самые прогрессивные на планете идеалы какими-то странными умалчиваниями и логическими противоречиями? Но при этом в таких противоречиях обвинять средневековых инквизиторов?
А сейчас "Голос Америки" рассказывает про какого-то академика Сахарова, который вдруг почему-то отказался работать, и непонятно что с ним случилось дальше, и кому тут верить... Или какой-то Солженицын пять лет назад сбежал на Запад и оказался литературным власовцем. Но если уж он такой незначительный человек, то почему о нем было столько статей и карикатур, и за что ему дали как будто бы Нобелевскую премию?
И что же, в конце концов, за расхождения с Китаем при одной и той же идеологии?
Это какая-то система параллельных миров:
Мир-I: мир гигантов духа Суперстены.
Мир-II: там все торжественно клянутся, заверяют, агитируют и пропагандируют, возвышенно обещают выполнить и перевыполнить, догнать и перегнать, борются за передовые идеалы с буржуазной идеологией и развенчивают...
Мир-III: неизвестный и непонятный мир Запада, где "Битлз" поют с кассеты астронавтам экипажа "Аполлон" на лунной орбите, президент приносит присягу на Библии, папа Римский пишет энциклики на компьютере, и никто в этом не видит никакого противоречия, где какие-то триллеры и террористы взрывают секс-бомбы, миллиардеры колятся наркотиками, а рыцарские ордены собираются в последний крестовый поход...
Мир-IV: вот он вокруг, заколдованный серый мир каждого дня.
А параллельные миры, как известно из евклидовой геометрии, никогда и нигде не пересекаются.
В конце концов, верить надо своей интуиции и логике. Иначе из всех этих логических ловушек никогда не выбраться... Да и не заниматься же политикой и идеологией профессионально. Кто-то должен при этом и на рояле играть, и новые компьютерные языки разрабатывать.
Если родиться лет 200 назад, учиться бы тогда в Царскосельском лицее... Нас посещал бы Государь Император и отечески благословлял... Лучшие профессора и академики уводили бы нас в мир греческих мудрецов и римских героев, возвышали бы наши мысли немецкой классической философией, а чувства - итальянской живописью и музыкой... латынь... греческий... "Аве, Цезарь, моритури те салютант!"
- Ребята, а теперь переходим к образу Печорина, - напомнила о себе Настя.
Да, конечно, можно и сразу ответить, не читая: Печорин, товарищи, был далек от народа, марксизм не признавал, революцию не принял, в коммунизм не верил, а вот если бы его на БАМ, да с Толмачом подружить, он бы, глядишь, перековался и в комсомол вступил, не то что этот несознательный Орлов.
А с княжной Мери комсомольскую свадьбу устроить в палатке, они бы передовиками производства стали и боролись бы за эффективность и качество в свете решений XXV съезда КПСС вместе с прорабом Максимычем.
Поручик Лермонтов, мне ли не понять Вас? Вы искали всю свою жизнь ее, что приходит лишь раз, и не находили. И теперь мы просто будем мечтать вместе, мы просто представим себе, как эта дверь открывается и...
Вы появитесь, Долгожданная и Неожиданная, и двое телохранителей будут сопровождать Вас следом... Вы, изящная, высокая, грациозная, медленно поплывете сквозь падающие из окна лучи мягкого послеполуденного солнца, слегка покачиваясь, и движения Ваши плавно переливаются одно в другое, легкая тень улыбки пробегает и скользит, походка невесома и воздушна, неведомый аромат разливается пульсирующими волнами вокруг и кружит, кружит голову, золотистые локоны ниспадают каскадом на Ваши плечи - словно склонившийся тюльпан, и Вы медленно оглядываетесь на меня, огромные карие глаза в поллица, а взгляд погружен внутрь... Лик принцессы - плавные линии, прямые и ровные, словно из-под резца Фидия, сходятся треугольником...
Что это?
Перегрелся вчера на олимпиаде? Кабинет плывет перед глазами, словно в глубоком головокружении...
Откуда Вы, Фея?!
Но Вы, в легкой неуверенности оглядывая собравшихся, подходите к столу. Античный выточенный профиль. Оборачиваетесь к телохранителям и говорите им что-то чуть слышно на неведомом языке, известном, видимо, лишь гениям Суперстены. Прядь волос падает Вам на лицо, Вы поправляете ее длинными тонкими пальцами, слегка поблескивает лак, и массивное золотое кольцо с темным рубином словно оттягивает вниз хрупкую руку и вдруг вспыхивает в матовых лучах солнца...
Вы в каком-то воздушном искристом одеянии, чему и названия нет.
Кто Вы, Неизвестная?
Нет, вот сейчас закрою глаза, и Вы исчезнете.
А сейчас открою, и Вас уже не будет...
Но Вы почему-то не исчезли... Вы так и остались здесь, перед старым портретом Пушкина, среди всего привычного...
Нет, нельзя жить одновременно в трех мирах, начинается какая-то накладка изображений, словно на одной и той же фотопленке, дважды и трижды отснятой, когда разные миры вдруг начинают сквозить друг через друга...
- Дорогие друзья, сегодня у нас в гостях кубинские студенты, Мигель и Санчес. Они учатся в политехническом институте на втором курсе и русским владеют еще недостаточно хорошо. Я их переводчица, Ирина Алексеевна Истомина.
Да, это, видимо, реальность... вроде бы, реальность. Все вполне логично: действительно, переводчица. Что же здесь удивительного? Работа в "Интуристе", поэтому и надо быть такой изысканной и необычной... Даже фамилия, каких сейчас не бывает - что-то, вроде бы, из Санкт-Петербурга: "Толпою нимф окружена, стоит Истомина, она... летит как пух из уст Эола". Странно. Впрочем, почему бы Вам и не быть по происхождению своему из Петербурга?
...Мигель говорит по две или три фразы, Вы переводите что-то о Че Геваре и штурме Монкада, голос Ваш переливается разными нотами, звенит, вибрирует, скрывает смысл слов. И вовсе не нужен смысл. Только слышать этот голос, только на долю секунды встречаться с этим взглядом, когда он скользит по пространству, ни на ком не задерживаясь...
Но можно ли надеяться, нет, смею ли даже мечтать... Ведь, разумеется, в далеком мире Вашем окружены Вы совсем иными людьми, где это сладкое слово "Свобода" звучит на всех языках земли - Liberty, Libertas, Libertad, где каждый волен жить как он хочет, и никто не смеет его одергивать - да могу ли сравниться хоть с кем-нибудь из Вашего окружения?! Есть ли во мне хоть что-то столь же яркое, мощное, смелое, как в любом, несомненно, в любом из Ваших знакомых - им не надо слушать "Голос Америки", они и так там живут?
Странно... Ни разу не встречался еще никто, имеющий доступ в этот мир Свободы, где можно купить вертолет и летать над Манхэттеном или устраивать мировую революцию в Париже вместе с Жан-Поль Сартром, а потом лететь на "Боинге-747" над Атлантическим океаном в одном салоне с Джиной Лоллобриджидой и написать ей алмазом на иллюминаторе "I love you", а лучше всего - сочинять виртуальную музыку на компьютерах, о которой здесь, в мире-IV, никто и мечтать не может и слушает тот же "Спейс" или "Крафтверк", забыв про все...
"Этот мир снов и грез... То корзины цветов, то потоки слез..."
Нет, все уже известно заранее - знаю, не смогу даже приблизиться к Вам, просто приблизиться, чтобы лишь ощутить вблизи этот головокружительный аромат свободы и изысканности, космодрома Канаверал и духов "Шанель", моста Мирабо над медленной Сеной и стерильных микросхем компьютеров IBM, замка Эльсинор и фотомоделей Пьера Кардена... Да и что там приблизиться! Для чего! "Чтоб, возбудив бескрылое желанье в нас, чадах праха, после... улететь? Так улетай же, чем скорей, тем лучше..."
Впрочем, с какой стати здесь вспоминать Моцарта и Сальери. Нет ведь, и это все о Вас, и это о том же - Запад и Свобода! Так и было всегда: Пушкин писал о Моцарте и Сальери, а не Моцарт о Пушкине и Дантесе.
И о чем бы ни мечтал теперь, глядя на Вас - все это будут мечты пустые и глупые.
Что могу Вам сказать, чтобы привлечь Ваше внимание?
Ничего...
После того, как привык здесь столько лет смиряться перед всяким насилием, перед всякой пошлостью и глупостью - пусть и смирение это чисто внешнее, а не внутреннее - так тем хуже! И это лже-смирение ведь не от страха, не от бессилия - а от какой-то непонятной лени, от какого-то неизъяснимого разрыва между чувством и волей... Откуда взялся это разрыв? Он был во мне всегда. На что я годен - такой - рядом с Вами?
Только, разве что, стать Вашим телохранителем, как эти двое, но и то лишь в самом лучшем случае! Я же не специалист по боевым искусствам шао линь.
Или - играть Вам на рояле Шопена в сумерках? Читать по памяти сонеты Шекспира на английском? Как будто рядом с Вами нет тех, кто это может и лучше меня... А точные науки... если бы уже сделал какие-то открытия, имел научную степень, если бы мои орбитальные модули взлетали с Луны или мои компьютеры работали в центрах управлениями полетами... а пока... Одни прожекты и мечты...
Вам просто не может быть интересен мой мир - что в нем особенного? что в нем достойно внимания? А сам же... не смогу жить в мире Вашем: захлебнусь кислородом Свободы и полета, стану лишь некой бледной тенью в Вашем мире, лишь бесплотным призраком отца Гамлета.
Два пронзительно-печальных голоса взлетают и падают, тоскуют и надеются, замирают и взрываются скрытой мощью - Ваши телохранители поют про этот загадочный мир, их мир, Ваш мир... Они обречены навеки быть лишь Вашими бессловесными телохранителями - и не более. И не более. Оттого и бездонная бездна отчаяния разверзается в их голосах.
Глубокий минор. Фа-диез-минор, как и "соната куази уна фантазия" сумрачного германского гения. И что есть вся моя жизнь? Лишь "уна фантазия", "уна фантазия", не более. А ведь казалась до сих пор живой и яркой...
- Дорогие друзья, Мигель и Санчес спели для вас латиноамериканскую песню "Черная слеза".
Звучат какие-то вопросы о далекой южной стране среди океана, но они проносятся мимо сознания.
Вы слегка поправляете волосы, улыбаетесь, глядя то на телохранителей, то на меня, и все движения Ваши переливаются неощутимо и плавно одно в другое, словно цвета радуги на гранях зеркала в солнечном луче, и кажется, Вы сейчас растворитесь в воздухе, и останется лишь легкая волнистая рябь, как от взмаха крыльев невидимой чайки...
Но Вы - не исчезаете.
А если снова закрыть глаза?
Мерцают цветные кольца под опущенными веками. В Вашем уверенном и мягком голосе - ароматы тропических ливней и океанского прибоя на бескрайних песчаных отмелях, миражи островов с вечной зеленью, в Вашем голосе мерцают вечерние огни городов из белого мрамора, где синие сумерки неощутимо покрывают океан, а люди в тени пальм стоят на берегу залива в торжественном молчании.
Если лишиться зрения и остаться лишь со слухом, но быть всегда рядом один Ваш голос нарисует воображению картины такой чудесной силы и великолепия, каких никогда не увидеть земным зрением!
Открываю глаза - что это?
Монохром.
Портрет Пушкина, покрытый пылью, старый пол с протертой краской, исцарапанные столы...
Монохром: черное, белое, серое.
Но Вы и телохранители Ваши в центре, у окна - цветные!
Вы - цветной видеофантом, видеопризрак. Кто ввел Вас в этот черно-белый фильм?
Зачем этот пронзительный звук режет слух... зачем все встают и уходят куда-то?.. почему Вы делаете шаг к двери, и телохранители Ваши следуют за Вами прочь из этого черно-белого кабинета?.. и почему остаюсь один среди гулкой пустоты?..
Это был чудесный сон в сорок пять минут...
Кто Вы, Неизвестная?
Откуда Вы?
Где мне найти Вас, чтоб только следовать за Вами взглядом, лишь провожать Вас на почтительном отдалении и жадно впитывать в себя Ваш облик и чуть слышные звуки голоса?
Два телохранителя закрывают за Вами дверь.
"I saw a dream, that was not all a dream"...
Я видел сон, что вовсе не был сном.
Этот мир - полихром. Цветные звуки, поющие линии, вечный консонанс. Ни вражды, ни всеобщего единомыслия. Разные взгляды, разные таланты, разные принципы, разные воззрения переливаются друг в друга и дополняют друг друга в вечной гармонии.
Невероятный Ваш аромат, Неизвестная, все еще висит в воздухе.
Но - ни слова, ни слова, во имя неба и земли.
Аксиома Орлова абсолютно верна:
ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ НИКОГДА НЕ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ И НЕ СОПРИКАСАЮТСЯ.
Это так.
Снег тихо падает на землю, и откуда-то негромко и медленно плывет мелодия, словно из-за далекого горизонта памяти:
"А вьюга, как нарочно,
Кружится, как нарочно,
Следы все больше занося...
Тебя окликнуть можно,
Еще окликнуть можно...
Но возвратить уже нельзя."
Кто это поет? Видимо, "Ариэль". Странное слово. Кажется, это было именем гения воздушной стихии в незапамятные века античности.
Странно...
Ничего не случилось. Ничего. Мы ничего не сказали друг другу, мы даже не знакомы с Вами, Неизвестная, но изменилось все. Что-то сломалось внутри. Что-то сместилось в душе. Рояль и математика, физика и лирика - как-то все вдруг словно померкло и покрылось пеленой...
И если никогда уже не встречу Вас, и этот день останется в памяти единственным, что-то изменилось необратимо. Сдвинулась какая-то система координат...
Что надо сделать, чтоб быть рядом с Вами? Каким надо стать? Что открыть в самом себе? Непонятно...
Какое неожиданное предчувствие в этом стихотворении, написанном ночью, словно откуда-то было беззвучным голосом подсказано - "приготовься...":
Вспоминаю снова, снова
Синий свет из окон дома,
Вспоминаю снова, снова
Звездный взлет незримых рук.
Лишь мечты - всех снов основа,
Невозможно по-иному.
Нет ни имени, ни слова...
Только тишина вокруг.
И снова откуда-то плывет и плывет негромкая мелодия, словно покачивающаяся на волнах туманного воздуха:
"...от снега город белый,
И никому нет дела,
Что от меня уходишь ты..."
Надо просто отвлечься, просто войти в другой мир - поехать в исполком к своему старику, в его кабинет, где он работает с незапамятных времен, где чувствуешь себя так уверенно и спокойно: огромная карта страны на стене, сейфы и телефоны, и ничто не меняется из года в год. И снова будет их краткий разговор по телефону с его многолетними коллегами, управляющими торговлей в нашем Старом Городе. Потом его служебная машина повезет нас по городу, как всегда, в какой-нибудь магазин или на базу к его старым знакомым, с которыми у него давно уже сложились дружелюбные и благодушные отношения.
Может быть, кто-то и подумал бы, что это не совсем справедливо и не очень-то честно. Но он тогда должен быть последовательным до конца и сделать вывод, что люди, не равные по своим способностям, не должны быть равными и во всем остальном. И это было бы вполне справедливым.
Так было в мире всегда...
Странно, почему эта идея равенства так настойчиво насаждается... И кому это выгодно, и зачем?.. И откуда она возникла, если она противоречит простому здравому смыслу? И зачем кому-то нужно маскировать ею естественное человеческое неравенство? Чтобы менее развитые не восстали бы из зависти на более развитых и не убили их, как в свое время Каин Авеля, не поработили, как варвары римлян? Но более развитые уже в силу этого обладают большим мужеством и волей. Им не пристало бояться смерти и потерь.
В том мире, откуда появились сегодня Вы, Неизвестная, никто никому не равен и не завидует. И никто ничего не маскирует какими-то надуманными идеями. И каждый волен быть таким, каким считает достойным, и верить, во что верит. И там более развитые вовсе не боятся быть кем-то свергнутыми. В чем тайна этой их силы?
А вокруг просто спит Старый Город, спит своим обычным зимним сном туманного дня, и медленно ползут машины по улицам, и неспеша идут редкие люди по тротуарам, и кажется, Город будет спать этим сном зимы еще очень и очень долго...
Вот уже и прошел весь этот длинный день, загадочный и необычный... День несбывающихся ожиданий и невозможных предчувствий...
Вот и вечер, и все завершилось. И мой заслуженный старик уже спит после ежевечернего коньяка. А под Суперстеной стоит новый электронный аппарат.
А на ней - тысячи улыбок. Тысячи взглядов. Тысяча артистов в тысяче ролей: поэты и музыканты, художники и философы всех времен и народов, соединившие собой Землю и Небо, и кажется, от них тянутся ввысь тонкие серебряные нити - туда, во Вселенную, к семи планетам, и еще выше, к двенадцати созвездиям, и еще выше, по ту сторону звезд, в Бесконечность - прочь от смерти, страданий, сомнений...
Она нависает над головой, многоцветная, притягательная, бескрайняя, словно гигантский небоскреб, из каждого окна которого кто-то приветливо смотрит на нас с благоволением: "Стань когда-нибудь таким же, как мы, и войди в Вечность. Ты был одним из нас и станешь снова - не забывай... не забывай... не забывай..."
И теперь можно уйти по таинственному мосту времени из своей жизни, из своего привычного мира и незаметно погрузиться в XVIII век, и даже еще и еще глубже во времени и пространстве...
Торжественная месса Вивальди "Глория": тихий шелест пластинки переходит в первые аккорды... Вот уже начались плавные тяжелые пульсации могучего органа, и тысячеголосый хор возносит к Небу торжественное:
Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis!
Гиганты Суперстены... Как смогли вы подняться из серого мира, этого серого мира равенства и зависти, из этой трясины?! Какая вера дала вам силы? Какая любовь? Откуда в вас появилась эта взлетность, уносящая ввысь? Откуда у вас этот дар левитации духа, поднимающий над всем земным?
Левитация... Нет, это не просто отталкивание от земли... Она не в том, что камень, брошенный на землю, улетит в небо - нет, это особый дар людей, почему-то столь редко приходящих на Землю, дар, что дает им поразительную силу не только оттолкнуться от всякой человеческой падшести, среди которой появились на свет и принуждены жить всю жизнь, но и вовсе вырваться из этих сетей и взлететь столь высоко, подняться в такой кристальный эфир, что уже никакая тьма века сего не может их затронуть!
И они всегда гонимы, люди с этим чудесным даром, и они всегда непоняты и непризнаны, и в любой век их заставляют: "Отрекись!", но в ответ: "И все-таки она вертится", убеждают: "Ты губишь юношество Афин!", но в ответ: "Я выпью эту чашу с ядом, чтобы так подтвердить свое учение", издеваются: "Это просто старый безумец!", но в ответ: "Земля - лишь колыбель человечества".
Сейчас, в этом изменчивом вечернем полумраке, светится только Суперстена: улыбка Джоконды, сосредоточенность Канта, умиротворение Будды... Каждое утро приветствуете вы меня, бессмертные, своими взглядами, и от этого жизнь получает смысл.
И если прислушаться не обычным слухом, а каким-то иным, таинственным, то можно услышать как будто тихое пение невидимого хора... хора этих бессмертных, ставших портретами Суперстены:
К нам на небо из земной юдоли
Жаркий дух вздымается всегда -
Спесь и сытость, голод и нужда,
Реки крови, океаны боли,
Судороги страсти, похоть, битвы,
Лихоимцы, палачи, молитвы.
Мир безумный мечется, томится,
Жаждет войн, распутничает, врет,
Заново для каждого родится,
Заново для каждого умрет...
(Стихотворение Г.Гессе)
И ваше невидимое братство, гении духа, строит из века в век нечто, казалось бы, невидимое, воздушное, вознесенное под облака, но несокрушимое в своей могущественной прочности - бессмертный храм Красоты, Истины, Героизма. Каждое поколение строит и строит этот храм все дальше и дальше, ввысь и ввысь уходят его купола и шпили, витражи и башни.
И братство ваше прочнее любых земных уз.
Словно неслышимые земным слухом голоса таинственно звучат от вас, бессмертные:
Мы века в эфире обитаем,
Мы во льду астральной вышины.
Старости и смерти мы не знаем.
Возраста и тела лишены.
(Стихотворение Г.Гессе)
Ночь приходит медленно и незаметно. Лишь становится тише, лишь гаснут окна в доме напротив, лишь не слышно шума с проспекта...
Завтра будет новый день, и можно снова взять у бабушки Библию, эту загадочную Книгу Книг, и снова попытаться проникнуть своей интуицией и этот мир Ноя и Авраама и как-нибудь ощутить и уловить какие-то глубинные законы истории, скрытые там, в этой седой древности, в этих почти непонятных символах, но скрыто действующие и сейчас, определившие весь ход истории с тех времен и до сих пор...
Что же это за странное состояние, когда день превращается в ночь, и все привычное и обыденное вдруг незаметно становится непривычным и загадочным, таинственным и манящим куда-то вглубь иных столетий, и время вдруг теряет свою дневную ощутимость, и твой собственный дом, погружающийся в ночь, начинает казаться тебе каким-то неведомым и полным тайн, раздвинувшим все свои стены и в будущее, и в прошлое, и можно, ступив за дверь ночной своей комнаты, оказаться в загадочных веках, где еще бывал на Земле таинственный день Тридцать Первое Июня, день, которого нет в календарях, день, когда можно было перейти по звездному мосту из века в век, из мира в мир... день, когда могут открыться какие-то глубокие тайны истории этой древней планеты, и тогда каждый ее день и каждый день твой вдруг получат совсем иной смысл, и откроются какие-то таинственные могучие силы, невидимо управляющие земной историей от самой седой древности, полной чудес, укрытой песками Египта и аравийских пустынь, могучие мудрые существа, с любовью и терпением ведущие за собой все человечество, как старшие братья младших...
И они могут дать тогда какое-то таинственное благословение...
Конец I части
Вы способны замечать лишь внешнее. А проникнуть внутрь моей души вам не дано. И прекрасно. А иначе... Можно представить, что началось бы...
“Как?! Орлов отсиживает все уроки лишь для того, чтобы каждый день видеть практикантку с английского?! Да как он посмел... Он никогда не обращал внимания на наших девочек, а тут вдруг...”
Да, истинно так - чтобы каждый день видеть. И только.
Голос Насти перекрывает шум разговоров:
- Зосимова, сходи позови Ирину Алексеевну, она в учительской.
Та уходит.
Я - Артист. Но не быть мне Главным Героем в это пьесе. Не выдержать мне тональности этой роли. Тут справится лишь Дворжецкий или Янковский. А на иное амплуа, конечно же, не соглашусь. Миры ведь не пересекаются. И пусть другие рискуют опровергать этот постулат - я не из их числа. История, старая, как мир, повторится - Нео-Икар взмоет ввысь на бутафорских крыльях из птичьих перьев и воска - и рухнет на скалы безжизненной плотью на посмешище всему миру.
Так что же? Подавать Вам нечаянно оброненный платок? Молча следовать за Вами по улицам на почтительном отдалении? Или однажды все-таки подойти, но для того лишь, чтобы сказать нечто невразумительное и неуместное?
Хотя, впрочем, от Вас исходит такая мягкая и снисходительная тактичность, что Вы, конечно, простите любую неловкость и неуместность... Но что же дальше?
Нет, глупо и смешно. Так старшие сестры прощают младших братьев. И это еще хуже, чем полная неприступность - великодушно прощенный младший брат никак уже не сможет чувствовать себя рыцарем и мужчиной. Нет, такая роль могла устраивать какого-нибудь Грушницкого - быть этаким роковым мучеником, нуждающимся в утешении... но уж никак не меня.
Тогда - что же? Передать Вам букет роз через верного оруженосца? И вложить в букет записку с приглашением? Но с приглашением - куда? Балы в сером скучном мире вокруг нас давно уже не устраиваются... Салонов для светских раутов тоже не существует... Может быть, в музей на какой-нибудь вернисаж? Или в филармонию - на музыку XVIII века? Да, великолепно, если не задуматься о дальнейшем... Ведь Вам, очевидно, не менее двадцати лет?
Можно, конечно, вспомнить по этому случаю Есенина с Айседорой Дункан или еще что-то подобное, но в том ли дело...
Восьмой день уже неотвязные и бесконечные эти мысли! Нет, надо исчезнуть, не появляться здесь, не тянуть эту сладкую боль... И лишь когда Ваша практика закончится, тогда вернуться в этот черно-белый мир уже без надежд, фантазий и мечтаний и спокойно исполнять свое дело, как это и было всегда. И ни разу не вспомнить о Вас...
Снова голос Насти летит откуда-то издали:
- А вот и Ирина Алексеевна. Мои дорогие, я не смогу быть с вами сегодня на вечере. Ирина Алексеевна сказала, что сама справится. Но если что не так, если сами знаете кто сами знаете что... Тогда все! Никаких вечеров впредь не будет! Поняли? Вы меня знаете. Пожалуйста, Ирина Алексеевна, Вам слово. Решайте организационные вопросы.
Застыть на полдвижении, глядя и не глядя... “на том конце замедленного жеста”... Кажется, Вы что-то говорите, но голос Ваш почему-то не слышен... "Иль это только снится мне"?.. Прекрасная Незнакомка... Грациозная Фея... Принцесса Мелисента из королевства Пирадор, переведенная Марлограмом по звездному мосту сквозь тысячу лет, по ту сторону звезд... Это счастье... Это чудо...
- Итак, друзья, что у нас с музыкой? - спрашиваете Вы у моего оруженосца, а тот, конечно же, ничего не понимает, и никогда не увидит принцессу из Пирадора, путешествующую инкогнито, без слуг и кареты, без бальных кринолинов и драгоценностей... как, впрочем, и никто другой не увидит...
- Андрей сказал, что его аппаратура для Моцарта и Баха, а не для портовых вечеринок.
Гул возмущения долетает словно издали, сквозь плотный слой воздуха. Вы оборачиваетесь ко мне, взгляд Ваш встречает мой взгляд и... останавливается.
Никогда еще не задерживали Вы взгляда на мне - Ваш взгляд скользил по мне, сквозь меня, вдаль от меня - я был для Вас всего лишь одним из. Одним из.
- Тихо. Зачем говорить за него? Как я поняла, этот молодой человек с “дипломатом” и есть Орлов. Да, я сейчас спрошу, - отвечаете Вы и делаете шаг.
И делаете шаг.
Но здесь, в углу кабинета, у окна больше никого нет, сижу здесь один с видом деланного безразличия.
И второй шаг. Вы намерены подойти ко мне?
Вы - ко мне? Но уже третий шаг - это не мираж! Что же это? Исчезнуть бы сей же миг, развоплотиться, провалиться сквозь пол, рассыпаться на атомы...
Секунды застыли в тягостном томлении. Один шаг отделяет Вас от меня. Один миг.
Вот уже наплывают смутным облаком Ваши ароматы. Вот уже словно захвачен Вашим гравитационным притяжением. Вот уже словно полюса неведомого магнита замкнули свои силовые поля друг на друге. Встаю, и как будто разряд микро-молнии, невидимой никому, пролетает вмиг между сердцами нашими. Что-то случилось. Только неизвестно как это называется.
- ....................................................?
Вы произнесли, Вы что-то произнесли, но Ваш голос долетел лишь как вибрация воздуха, звуки не сложились в слова, слова не открыли своего смысла.
- Рада познакомиться. Андрей, ты не хочешь помочь мне?
Помочь - Вам?.. Чем я могу помочь Вам? Разве рядом с Вами нет никого, кто помогал бы Вам?
- Да... Всем, чем могу...
Как неуверенно прозвучал голос... Он предал меня... Он с головой выдал меня. И Вы, конечно же, все поймете и...
- Мне сказали, у тебя стереоаппаратура и записи танцевальной музыки.
- Да...
- Ты можешь взять ее сегодня сюда на вечер?
- Могу, конечно, могу...
- Очень благодарна тебе, Андрей. Я надеюсь на тебя, - и, обернувшись ко всем. - Итак, сегодня в шесть!
И засветилась улыбка, мягкая и ослепительная. ...надеюсь... на... тебя... тебя... тебя... - запульсировала вибрация эхом в улетающем облаке Ваших ароматов.
Посланница далекого мира. Фантом. Иллюзион. Видеовихрь.
Вы одним легким дуновением разрушили в прах всю мою теорию, развеяли все металлоконструкции моих умопостроений о невозможности пересечения параллельных миров... Нет. Это галлюцинация. Это - сон наяву. Ваш мир отделен от моего невидимыми сверхпреградами, и не сломать их никому. Мы с Вами не произнесли друг другу ни слова. Видео-фантом.
- Артист, во сколько к тебе зайти за колонками? Колонки... Какие еще колонки...
- Артист, ты что, спишь?
- Какие колонки?
- Да ты же договорился с Ириной!
- С какой Ириной?
- Да брось ты разыгрывать - с практиканткой.
- Н-не знаю... Кажется, договорился... Да, конечно, договорился.
Не фантом. Это случилось. Вы сама... И сегодня вечером... Почетная сия...
Стечение обстоятельств? Нет, тут какое-то таинственное созвучие сердец, тут - передача мыслей сквозь пространство, телепатия...
- Так во сколько к тебе заходить?
- За час до начала...
- Значит, в шесть. Артист, ты переутомился? Смотрите, у него глаза как стеклянные. Ладно, в шесть.
Все растворилось в возгласах одобрения, в спешке и шуме... Ушли, и тишина пульсирует в кабинете. Остаться одному. Совсем одному.
Шум раздвигаемых столов. Аппаратура уже расставлена. Кабинет пуст и гулок, тени штор колышутся на полу... Март! Серая каша тающего снега, серая каша тающих облаков.
- Пошли, Артист, вмажем!
Труфан достает жестом фокусника бутылку “Рислинга”.
- Нет, потом как-нибудь... Попозже, может быть...
Дверь захлопнулась, их шаги проскрипели по коридору. А за окном - сумерки опускаются на Старый Город, последние лучи заката угасают в глубокой тени тесно составленных бетонных домов... Жизнь оказалась непредсказуемой.
И буду ждать Вас, Исчезающая, глядя на это вечное небо. Знаю, снова буду лишь молча смотреть на Вас, ведь если Вы откажете мне, конечно, откажете, профессиональный долг обязывает, хотя бы Вы и не хотели этого... Вы же не позволите, чтобы тридцать шесть пар глаз следили за каждым движением, каждым словом, моим и Вашим, а потом они все обсуждали бы это...
Но мне - возврата нет... Вот там, в проходе ограды, появитесь Вы через минуту, еще через минуту войдете сюда, и поплывет весь мир в глазах моих, и сожмет вдруг сердце чья-то невидимая сила...
Хрустальный звон капель воды о лед за окном. Изменчивое фиолетовое свечение вытирает звездной тканью снежные глаза, но слезы капают с крыш. О чем плачут крыши? О том, что это было уже когда-то с кем-то - закат, сумерки, ожидание, слезы о том, что уже это было когда-то...
...вращение кассет, шелест ленты, минорные аккорды... здесь, в полумраке, густо-синяя тьма вливается с ароматом талого снега в распахнутые рамы... кружатся пары, кружатся пары, но это не мы... странно... те же лица - из серого мира, но почему же видится в танце этих пар какой-то нездешний ореол? почему вместо шестерки крыс, запряженных в тыкву, представляется шестерка коней с белыми плюмажами, что мчит золотую карету? отчего этот обычный танцевальный вечер кажется придворным балом?
Это Ваша тайна. Вы умеете черно-белую жизнь делать цветной. Вы - напротив меня, вдали у окна. Профиль на фоне полнолунного неба.
Мы - друг против друга. Между нами - сумрак. Шелест. Шепот. Между нами - кружатся пары. Шпаги и эполеты. Декольте и кринолины.
Вдруг подбежала Зосимова, потянула в центр танцев. Нет, этого еще не хватало. Она, обиженная, отошла в сторону. Нет, не встану с этого места. Буду сидеть здесь весь вечер с безразличным ко всему видом.
Но Ваши шаги - ко мне? Лунная аура вкруг облака локонов. Да, ко мне.
Легкая волна ароматов. Секунды застыли в тягостном томлении. Один шаг отделяет Вас от меня. Один миг.
- Бон суар, мсье Орлов. Я посижу с тобою рядом, ты не против? Прекрасная у тебя аппаратура. Это, видимо, не из магазинов?
Вы улыбнулись словно с каким-то подтекстом, понятным лишь нам двоим. Шелест бархата о капрон, о лакированное дерево. Сами эти звуки - словно музыка Вашего неведомого мира, где льют дожди над портом Шербург, где спит Амстердам, и Лондон спит, где весенний вечер висит над мостом Мирабо...
Вот Вы и рядом. Вы - рядом. “...где сумраком уют отполирован,” - плывут по кабинету голоса из колонок, - “где аромат цветов изыскан и медов, где смутной амброй воздух околдован”...
- Мой отец - столоначальник губернского департамента, и для него нет ничего невозможного.
- Вот как? Это любопытно. Итак, ты - юный дворянин, боярский сын? “...под тонким льдом стекла весь дом и зеркала... Восточный блеск играет каждой гранью. Все говорит в тиши на языке души, единственном достойном пониманья”...
- В некотором смысле.
Полуулыбка.
Мраморно-рубиновая рука поправляет золотистую прядь. “...где для любви - века, где даже смерть легка в краю желанном, на тебя похожем...”
- А почему ты не танцуешь?
Решайся, Орлов.
Сейчас или никогда.
Аут Цезарь, аут нигил.
Какая безнадежная решимость... С такой интонацией только объявлять на войне о своей сдаче в плен.
- Я могу понимать это как приглашение?
Тихое удивление в шелковом голосе. Нет, не удивление... восхищение моей смелостью? эффект неожиданности? отказа быть не может, сама Судьба идет навстречу. Вздрогнут в далеких созвездиях вдруг стрелки у звездных часов.
- Да.
Медленно, немыслимо медленно мраморно-рубиновая рука плывет в полумраке к моему плечу, неощутимо прикасается, только виден в темном воздухе искрящийся шлейф, след ее движения.
Вы поднимаетесь, медленно опускаете свою руку на мою, и мы выходим, мы взлетаем, нас уносят волны звуков этих скрипок - “...ты взглянула, и минуты остановлены как будто - как росинки их бери...”
И нет вокруг ничего, больше нет вокруг ничего... Лишь шум прибоя, звездные искры, безвозвратно улетают в небо секунды, и звуки несутся вслед за ними. “...как прекрасен этот мир - посмотри...”
Только сияние нежного и умного взгляда, Вашего взгляда, все-понимающего и слегка грустного, как и всегда.
Зачем же музыка так быстро заканчивается? Слегка поклониться Вам, сопроводить Вас на место. Что же делать дальше?
Между тем Левченко включает музыку, все начинают танцевать, а он... что он делает?! что он говорит Вам?! приглашает Вас? да как он смеет...
Вы что-то отвечаете ему - Ваша полуулыбка: сверху вниз, словно ставящая невидимую стену. С него тут же слетела всякая развязность, он исчез где-то среди танцующих. А Вы несколько смутились, и сейчас мне надо подойти к Вам и предложить лучше просто уйти на время отсюда, чтобы спокойно поговорить, и, может быть, даже предложить проводить Вас, и если Вы не откажетесь, то...
Но снова подходит Зосимова. Зачем так мешать? Что ей надо, в самом деле?
- Не пойму я тебя, Андрей.
- А зачем тебе меня понимать?
- Неужели тебе вот так вот, одному, не скучно?
- Одному? Это значит - без комсомола? Не скучно.
- Ты думаешь, у нас нет интересных людей, хороших дел...
- ...высоких мыслей...
- Да. Высоких мыслей! А что тут смешного?
- А я разве смеюсь?
- С тобой невозможно разговаривать.
- Правильно. Невозможно.
- Ну тогда, может быть, потанцуем?
- Зачем же? “Не обещайте деве юной любови вечной на земле”.
- Орлов, ты ничего не понимаешь. Неужели ты думаешь, что она...
Еще не хватало советов от глупой девчонки!
Этому безобразию должен быть положен конец!
Лишь подойти к магнитофону, нажать клавишу - музыка обрывается.
Голоса недовольства.
- Плохая музыка!
Возгласы:
- Поставь лучше!
Поставлю сверх-ритмическую. Бони'М-78, “Ночной полет к Венере”. Под такую никто не станет танцевать с Вами медленный танец.
Вот все и довольны.
Ни для кого ничего не случилось. Остается лишь выйти в коридор, сесть на подоконник, придти в себя и собраться с мыслями.
Следом выходит Левченко, закуривает и вопросительно смотрит.
- Ты зачем музыку оборвал?
- Тебе объяснить?
- А что объяснять? Втрескался ты в Ирину. Ну, правильно, классная баба, но это не значит...
Чертово плебейство... Вот сейчас встать, взять его за лацканы...
- Молись, гад, убивать тебя буду!
- Артист, ты чего... чего ты... шуток не понимаешь... стой...
- Сейчас я тебя отучу танцевать с чужими дамами...
Кто-то выглянул из кабинета, увидел начинающуюся драку, закричал:
- Мужики, там Артист Левченку убивает!
Все выскакивают в коридор разнимать. Смолкла музыка. Кто-то оттаскивает меня от него, его от меня... зрение и слух медленно возвращаются.
И какая же странная тишина вдруг повисла. Да, конечно - это что-то небывалое: чтобы Артист забыл свои графики функций и первый начал бой, такого еще никто не видел. Завтра, конечно, сообщат директору. Но какое теперь дело до этого всего! Один танец с Вами стоит всех регалий и наград. И просто не упасть в Ваших глазах - это важнее, бесконечно важнее всяких привилегий у директрисы, что бы та теперь обо мне ни думала.
Вы должны увидеть - теперь ни к чему Вам эти латиноамериканские телохранители, и я могу Вам заменить их с блеском. Хоть каратэ и не владею. Начать первым бой - уже пол-победы.
В полной тишине стук Ваших каблучков.
- Это что тут у вас?
- Да вот тут наш Артист Левченку из-за Вас чуть не убил... - ответил
кто-то из девочек.
Вы переводите взгляд то на меня, то на него.
- Та-ак... Идите в кабинет, я с Орловым сама поговорю... Идите, идите... Танцуйте, веселитесь. Ничего особенного нет.
Приближаетесь. Ваш взгляд пристален и строг.
Все ушли. Вот мы и одни в темном коридоре с огромными стеклами.
Вы - рядом со мной. И вот - Ваш взгляд вдруг оттаивает.
- Значит, ты напал на Левченко только за то, что он пригласил меня на танец?
- Да. И на любого, кто только посмел бы прикоснуться к Вам.
- И не жалко?
- Нет. Потому что здесь, в этом городе, нет Вам равных.
- “И каждый вечер в час назначенный
Иль это только снится мне?
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне...”
Чем же ответить? Конечно, “Альбатросом” Бодлера:
- “Так и ты, о поэт. Ты царишь в океане,
Непокорный ветрам, неподвластный судьбе.
Но ходить по земле среди криков и брани
Исполинские крылья мешают тебе.”
И повторить Вам последние строки по-французски, как у самого автора:
- “Exile sur le Sol au millieu desues
Ses ailes de geant l'inpeches de marche”.
- Конечно, ты и сам пишешь стихи. Или музыку. Правда ведь?
- Да, вроде того... Правда, рояль - это не синтезатор “Роланд”...
- Вот ты какой, Орлов... Я не знала. Ну, что же... Пойдем.
Ваша рука находит в темноте мою, и мы идем назад к кабинету, входим в его полумрак, на нас оглядываются, но Вы делаете всем успокаивающий жест и улыбку: “Танцуйте, все в порядке”, и Вы словно излучаете вокруг себя какое-то особенное умиротворение, словно облагораживаете всех одним лишь своим присутствием, и вдруг - словно парящих вниз к земле птиц мягко подхватывает восходящий поток - мы с Вами с полушага вливаемся в плавное кружение медленного танца, Вы это сделали так легко и естественно, словно именно для этого мы сюда и вернулись...
Нет, в самом деле, именно для этого. Конечно, для этого. Просто мне еще не знакома такая естественность, словно неповоротливому германскому рыцарю в негнущихся ржавых латах, попавшему вдруг на французский галантный менуэт среди париков и камзолов, медленных поклонов и реверансов.
Что-то необратимо изменилось. Функция перешла через ось абсцисс и изменила свой знак: наше отношение друг к другу. Уже можно сказать обо мне и о Вас: “Мы”. У нас уже есть своя тайна, никому не ведомая. И она уже соединила Вас и меня. И все уже совсем не так страшно, как казалось столько дней и даже сегодня, лишь час назад.
В Вас нет никакого высокомерия - вот что вдруг обнаружилось. Но и свое достоинство Вы умеете не ронять. Обычно красавицы холодны сердцем, и это сразу понятно, с полуслова и полувзгляда. И наоборот - мягкосердечны и благоволительны женщины не очень заметные. А если Вы - исключение из этого правила, то это просто называется чудом, и логика здесь уже мало что значит.
А Левченко куда-то исчез. Ну и поделом.
Семитоновая индоевропейская гамма - семь сфер, семь принципов, семь цветов радуги, то вкладываются друг в друга, то прячутся от глаз, вибрируют, переливаются радужными волнами одно в другое, одна в другую, один в другой. Но - не тают, не тают, не тают...
- Подожди меня в фойе, Андрей.
Вот и свершилось.
И Вы сказали это так спокойно, как будто происходит просто деловой разговор. И вместе с тем...” Все сказано - и все сокрыто”. Для посторонних.
Караван с аппаратурой уже ушел. Верный оруженосец проследит за благополучной доставкой.
Лужи затянуты льдом. Звездные отблески играют на трещинах.
Вы спускаетесь рядом по высоким ступеням из ореола электро-света в объятия звездного сумрака. Теперь профессиональный долг Вас ни к чему больше не обязывает, и Вы можете быть такою, какая Вы сама по себе, когда остаетесь одна. И такою Вас еще не видел ни разу.
- Да, ты меня удивил... Как ты сразу бросился защитить мою честь... Могла ли я представить, что мой подопечный знает Бодлера наизусть, да еще и по-французски.
- Мне из его стихов нравится далеко не все. Я люблю светлый романтизм, а не мрачный.
- И я тоже. Ты читал у Джойса “Портрет художника в юности”?
- Нет еще.
- Ничего, я тебе принесу. Тебе не скучно среди своих одноклассников?
- Да, конечно... Здесь ценятся только плакаты и настенная живопись...
И иногда находит такая тоска... Знаете, в Вечной Книге: “Не мечите бисера”... В самом деле, зачем метать? И перед кем? Вот если стать режиссером или композитором и начать очищать искусство от плебейства и серости, чтобы вернуть ему былое величие...
Ссылка в плейстоцен. Так это будет, видимо, в следующих веках - вместо тюрем станут отправлять в прошлое.
- Со временем ты поймешь: невозможно облагородить не то что весь мир искусства, но даже одного человека, если только он сам не захочет. А много ли таких людей ты встречал?
- Да. В моем доме целая стена заклеена их портретами.
- Это твои знакомые?
- В некотором смысле. Это композиторы, ученые, философы, писатели. Они для меня живы. А те живые, что вокруг, наоборот, кажутся мертвыми. Точнее, спящими с открытыми глазами. Лунатики. В каком-то беспробудном сомнамбулическом сне. Кто только их усыпил и зачем - пока непонятно...
- Знаешь, что гения делает гением? Огромное недовольство всем вокруг. И в первую очередь - самим собою. Быть может, твоя вера и настойчивость помогут тебе найти таких людей и в жизни. Дерзай. В мире нет ничего невозможного. “Сражайся, Арджуна”, как говорит один мой знакомый Поль Бельский.
- Поль Бельский? Кто это?
- Наша ин-язовская знаменитость, аспирант. А ты, мой друг, я вижу, ревнив? - Вы улыбнулись с дружелюбной насмешливостью. - Дальше не провожай меня. Увидимся завтра.
Бельский... Надо запомнить и потом узнать... Впрочем, что это даст? С Вашей звездной внешностью у Вас должны быть десятки поклонников... если не сотни. И мне ли на что-то претендовать даже в мыслях...
Подошедший троллейбус отобрал последние минуты.
Вы впорхнули в него, полы дубленки взвились на ветру. Вот уже подошли к заднему стеклу, прощально улыбнулись, взмах руки растворился в воздухе.
Троллейбус салютует красными сигналами и отправляется.
Эхо пульсирует среди стеклобетонных домов. Волны звука звенят о лед, по зеркальной глади замерзших луж ползут паутины трещин: "...увидимся завтра... увидимся завтра... увидимся завтра... увидимся завтра..."
Не слишком ли все это прекрасно, чтоб быть настоящим? Но нет. "Завтра увидимся." "Джойса? Я тебе принесу..."
Звезды за окнами остаются недвижимы. Уже дома. Суперстена за спиной.
И не надо света. Застыть, глядя на это неподвижное небо, на эти деревья нашего Старого Города, что тянут к небу ветви, призывая Весну придти поскорее...
Подойти к окну. И вспомнить весь этот день по минутам, пережить каждый миг заново и запомнить навсегда, чтобы ничего не исчезло, чтобы снова и снова вспоминать, как все начиналось у нас с Вами не в лучезарном и блистательном будущем - все начиналось у нас с Вами здесь и сейчас.
Завтра, завтра, завтра будет... Белый День.
Он бывает раз в тысячелетие.
Это Европа.
Это - Европа.
В этой музыке тысячелетняя усталость Нотр-Дама на острове Ситэ и Кельнского собора, Ватикана и Лувра...
Можно ли узнать свое и Ваше будущее с помощью магнитофона? Почему бы нет... Поставить наугад ленту, включить перемотку вперед, закрыть глаза, выждать время и так же наугад остановить. Слова с музыкой, что появятся, и будут ответом.
Итак...
Зажегся маленький красный сигнал. Шелестит лента. Щелчок электромагнита:
- “...и я познаю мудрость и печаль. Свой тайный смысл доверят мне предметы...”
Это первый ответ.
Дальше.
- “...и приходит радость, и уходит грусть. И поверить в счастье я опять боюсь...”
А это - второй.
Но вот и последний:
- “...вечный покой сердце вряд ли обрадует. Вечный покой - для седых пирамид. А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг.”
Да, вот и все: ослепительный миг.
Огромная планета ждала рассвет.
Нью-Йорк и Париж еще спали. Лишь в стране восходящего солнца начиналась утренняя медитация.
Этот Вечный Город везде и нигде. Течет вода под мостом Мирабо, и несутся машины в вечерней тени Нового Арбата, и летит ветер.
Вечное солнце над вечной рекой и осенним парком. “Я искал в твоих глазах чудесные радуги острова Авалон"...
“Islands in the sky”, острова в небе ждали нас где-то в полете между Москвой и Кассиопеей.
“I'll be waiting”. Мы будем ждать этого времени на мосту Мирабо в ожидании чуда. Вода под мостом течет и течет.
“You my everything” - плывет над водой далекая медленная музыка.
Нас кто-то позовет к звездам под ослепительным солнцем февральской оттепели.
И будет медленно течь вода, капля за каплей, и будут медленно течь песчинки, одна за другой, сквозь песочные часы, и каждый день будет начинаться новая жизнь, и она никогда не окончится.
Это называлось временем. Это был живой поток тайн, где астронавты экипажа “Аполлон” смотрят на огромную Землю, висящую над горизонтом Луны, а где-то там, в песках Объединенных Арабских Эмиратов, где жил наш пра-отец Авраам, летит по небу ветер над цветущими в оазисах тюльпанами...
И телеспутники медленно скользят в вакууме над миром остановившихся мгновений, миром бесконечного солнечного заката над старыми городами и древними тополями, и снова плывет в эфире над морями и континентами телемолитва - “Не исчезай из жизни моей”, и снова в мир приходит Вечная Весна, и снова в плавно падающем дожде висят над дорогами хрустальные радуги, и это значит, что мир не кончится, и никакой войны не будет, и опять серебристый “Боинг” заходит на посадку над океаном, и в нем кто-то чертит алмазом на иллюминаторе “I love you”, и нам дан еще целый век, а может быть, тысячелетие, и мы снова посмотрим в Небо со слезами в сердце, и Мудрый Дирижер Вселенной еще и еще простит нас и подождет, когда мы станем взрослыми.
Как охватить разумом этот огромный мир древних пустынь и вечно-молодой радости?
Весь этот бескрайний мир - поразительный эстетический феномен?
И придет к тебе Вечное лето остановившихся мгновений, и старый автомобиль снова и снова и снова поедет по сквозящей аллее в старом-старом кинофильме твоего позабытого за вечными зимами, вечными веснами детства, как столько лет назад... “ничего не потеряно, ничего не потеряно... не забывай, не забывай, не забывай... Этот чудесный город и вечное солнце всегда будут с тобой, если ты этого захочешь... ты просто не знал и не знаешь, что приготовило Небо любящим Его... неужели ты думал, что все это напрасно, и ничего не вернуть из той воздушной полетности духа вечного лета над старым городом - десять лет назад - двадцать лет назад - тридцать лет назад? кто вложил в твое сердце эту полетность и зачем? ведь недаром, недаром, недаром...”
И если все умрет, тот звук оставит след, тончайший в мире свет, как сотни тысяч солнц.
Еще взлететь словам над морем можно, еще взметнется музыка, еще вольется в тебя это вечное небесное золото.
И время сольется и свернется как свиток, и вечное лето сольется с вечным золотом осени и вечной весной, и солнечный свет все зальет своими лучами, и время растворится в этом плавно текущем золоте Неба, и твой старый город, и твой вечный город медленно-медленно-медленно, плавно-чудесно-загадочно, в отблесках-отзвуках-отсветах выше и выше и выше... станет уходить в закатное вечное небо, растворяясь в том льющемся золоте вместе с тобой.
А потом все двадцать четыре тональности музыки сольются воедино, и станет этой музыкой твой вечный город, станешь и ты сам.
Ты сам превратишься в живую музыку вечного лета, и это навсегда.
Сегодня седьмое марта.
И, как всегда, утро начнется с появления Бабушки. Как же это было у них тогда, во времена Блока и Рахманинова?
- Как ты познакомилась с моим дедом?
- Это было в шестнадцатом году... Благотворительный бал в Дворянском собрании в пользу раненых. Я - гимназистка, он - инженер путей сообщения на Транс-сибирской железной дороге. Пригласил меня на тур вальса... Потом проводил домой, мы стали встречаться. Он дарил мне цветы, играл на рояле, мы бывали на спектаклях, на концертах, на выставках... В семнадцатом обвенчались. Он хотел уехать из России, но я уговорила его остаться. Что бы мы с ним делали в Харбине, подумай сам...
- А потом?
- Потом он строил город на Дальнем Востоке.
Странно, что ты об этом говоришь всегда как-то заученно, слово чего-то не хочешь договаривать до конца...
Интересная ли это была жизнь? И достойная ли? Чеховские интеллигенты вели какие-то бесконечные ленивые споры, народовольцы бросали бомбы в императоров и губернаторов, нелепые купцы драли друг другу бороды, злые мужики с топорами жгли усадьбы, несчастные рабочие прятали прокламации от урядников, толстые служители государственной религии учили неграмотный народ “смирению” перед крепостническими плетками, и отнимали у него последнюю курицу и овцу, опереточные дворяне состязались в интригах и высокопарности...
Огромная страна поголовной неграмотности. Никакой свободы и самосознания личности. Кнут и пряник.
Нет, это был просто курятник, а не цивилизация. Иначе он не рухнул бы так легко и быстро к февралю семнадцатого.
Было, конечно, и много прекрасного: “сияла ночь, луной был полон сад, лежали лучи у наших ног в гостиной без огней... Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали, как и сердца у нас над песнею твоей...” Но все это как-то неописуемо наивно, этакий милый детский сад, где все эти нежные Тургеневы и Феты расплакались бы от страха, покажи им мировые войны двадцатого века и атомный гриб...
Впрочем, сегодня ли об этом думать?
Сейчас надо успеть съездить за розами.
Потом вернуться домой и посидеть за роялем. Хотя бы полчаса.
И лишь после этого - появиться перед Вами.
Снова речь идет о Печорине и княжне Мери.
Вы сидите за последним столом у стены. И никому не дано знать, что светится в Вашем взгляде, когда изредка оборачиваюсь к Вам, и Вы смотрите мне в глаза. И таинственно улыбаетесь. Только мне. Лишь мне.
А в “дипломате” три алых розы ждут прикосновения Ваших рук. И никто не знает об этом. И не узнает.
Солнце бьет в окна, слепит глаза, камни в запонках переливаются радугой, облако Ваших золотистых волос тонет в солнечных лучах, лучи - в призрачной белой дымке, а та - на фоне тающих сугробов, прохлада от них незаметно вливается в раскрытое окно и слегка колышет локоны Посланницы Далекого Мира, где самое желанное слово:
LIBERTY!
И за это воевали рыцари, и за это миллионы людей бомбили друг друга и утюжили танками. Так дорого стоит Свобода...
И вот мы уже одни в залитом солнцем кабинете. Надо подойти, просто подойти... Что же со мной? Почему силы вдруг оставили?
Нет, не со мною это происходит... Но почему словно парализован?
И ожидаю слов: “Как, мой принц? И ты мог возомнить о себе, что тебе все позволено? Ведь это всего лишь шутка, мой юный друг! Неужели ты решил, что я могу всерьез увлечься тобою? Я - тобою?”
Нет, схожу с ума... Не знаю людей этого мира... Не знаю, чего можно от них ожидать, чего - нет... Никогда не смогу соединить в своей душе мир-I и мир-III. И никогда не смогу не только...
Довольно. Не Ваши ли слова: “Сражайся, Арджуна?”
Встаю. Делаю шаг. Еще шаг. Наши взгляды замкнулись.
Меня - нет. Есть только два Андрея Орлова, отраженных в карих глазах. Они - искажены. Что за трансформация случилась с ними?
А Вы видите двух принцесс в моих глазах. И тоже - измененных.
Великая блистающая пустота внутри. Только синие искры, пульсации сердца, что проваливается невесть куда, и - глубокая тень длинных, чуть дрожащих ресниц.
И вот - розы уже в Ваших руках.
- Я польщена.
- Этот вечер у Вас свободен?
- Ты хочешь пригласить меня куда-нибудь?
Вы - ясновидящая. Как это и подобает принцессе.
- Да. “Чайка” в драмтеатре.
- Великолепно. Бери билеты. Или ты уже взял?
- Вы не ошиблись. Ложа в бельэтаже. Только для нас.
...что говорю? что говорю? а если не смогу взять билеты?.. тогда... полная катастрофа навеки... тогда... тогда... моя артистическая натура - это патология! зачем этот красивый жест?! зачем этот безумный сюрприз?! поздно...
- Я очень рада. Я тоже приготовила тебе сюрприз.
Что это? Книга карманного формата в глянцевой мягкой обложке, где благородный молодой человек во фраке смотрит на свой портрет, роза в петлице:
OSCAR WILDE
THE PICTURE OF DORIAN GREY
PUBLISHED BY PANTHER BOOKS LIMITED (R) 1976
NEW YORK, NY 10017 USA
И на титуле - Вашей рукой:
“My dear friend, we are the elect to whom beautiful things mean only beauty.”
- I know you are one of the best mastering English in our city. I'd like you to master English much more.
- I have no words... Such a distinguished edition... United States...
- I'm glad to make you a little injoy. Don't become such a man like this Dorian Grey.
Такая грустная и светлая, такая все-понимающая, все-прощающая улыбка... Словно Вам уже открыто все мое будущее и прошлое, и Вы просто читаете в моей душе, и... ничего не осуждаете, ни от чего не отворачиваетесь... В Вас есть что-то редчайшее - как будто бы всепрощение всех людей за все их ошибки и нелепости, пороки и преступления... Впрочем, Вы бы никогда и не сказали так. Почему-то чувствую. Вы лишь улыбнулись бы этой грустной улыбкой, вечной улыбкой, смягчающе глядя мне в глаза, и сказали бы: “Преступников нет. Есть люди, совершившие ошибки”.
- This is not a little injoy, this is a great one.
- You are flattering me. That's enough, no more words. The great injoys are the little ones. Итак, где мы встречаемся?
- Там, где Вы живете. На бульваре у телецентра.
- Жду тебя в половине седьмого. I'll be happy to see this drama.
Я подарю Вам такое... что поразило бы Вас! Чего никто другой не подарит. Я не знаю еще, что это.
Улыбка Ваша и силуэт Ваш тают в воздухе. Им-материализовались. Развоплотились.
Перед зеркалом стоит молодой человек. Он впервые видит себя счастливым. У него все впереди.
И все, что было до этого дня - лишь предисловье к судьбе.
Уже начинается все перемешиваться в душе.
Но надо успеть.
Билеты в бельэтаж все-таки нашлись в кассе театра.
А теперь...
Такси стоит на бульваре у телецентра.
Сейчас Вы появитесь.
Мотор работает, звонко щелкают часы в счетчике - какое сладкое мученье вот так ждать Вас. Машина недвижна и напряжена, машина готова сей же миг рвануться вперед, лишь Вы появитесь. Вас еще нет, но - закрыть глаза, сосчитать до десяти, открыть - и Вы появитесь.
И Вы - появитесь. И взгляд Ваш по-королевски величествен и нежен.
Эта печальная улыбка словно обнимает всю Землю в великом и тончайшем всепрощении и все-любви. Откуда Вы, Таинственная? Словно Вы жили на Земле уже века и века, столетия и столетия, и от этого Ваша глубокая, грустная, вечная улыбка, но остаетесь всегда молодою... Словно Вы видели когда-то и бесконечные аравийские пустыни, где шейхи отвоевывали Вас друг у друга, и амфитеатры Афин, где Эсхил только начинал свои трагедии, и древние площади Рима, где время варварским взглядом обводит Форум, и времена короля Артура, где каждая женщина мечтает об острове Авалон, дающем вечную молодость, и когда-то смотрел на Вас Леонардо, и когда-то плакал о Вас Вивальди, и все это были Вы с разными именами в каждом веке, и каждый век Вы начинали словами из-за горизонта земной памяти: "We were in love", а потом: “Ancor un jour sans amour, ancor un jour de ma vie”...
Выхожу из машины, вручаю тюльпан в шелестящем целлофане и немного отхожу назад, словно живописец от портрета, на котором живая акварель.
Это - Вы.
Распахнуть перед Вами дверцу и подать руку.
Не скажу Вам ни слова - буду молча смотреть на Вас, на Небо, на Город. Бесконечно продлить этот миг. Растянуть мгновенья до веков. Навсегда застыть в этой секунде - сажусь рядом с Вами, закрываю дверцу, машина трогается с места и летит вперед по проспекту, а издали за горизонт над проспектом садится Солнце - мы несемся прямо к нему, прямо в него. В этой секунде.
“Я пьян от шторы в квадрате окна, от улиц, по которым прошла она...”
На Старый Город немыслимо медленно опускается вечер. И будто бы Вы жили и в нашем Старом Городе в прошлом веке, когда лишь строилось это каменное величие и благородство, завещанное нам ушедшим веком - “их дух, их мысль, их ритм, их крик”...
Вы замечаете мой взгляд и тихо произносите:
- “Чужестранец, ревнитель пера и блокнота, записал о Дворце, что прекрасен дворец. Утаим от него, как заботливый кто-то драгоценность унес, а оставил - ларец”...
Старый Город расстилает коврами свои улицы.
Вы слегка скользите по мокрому мягкому снегу. Вы держите меня под руку. Вы очарованы закатом. Вы храните молчание.
- Пусть здесь все и не так, как там, в свободном мире, но можно и здесь для нашего круга устроить маленький Брюссель, Люксембург или Гетеборг и жить здесь так, словно живем там, правда ведь?
- Наверное...
- Ты не читал Сэлинджера, “The Catcher in the Rhy”, “Над пропастью во ржи”, в нашем переводе? Нет? Дам тебе потом на английском, справишься? Чем-то ты похож на него...
Ваша грустная улыбка улетает ввысь бодлеровским Альбатросом.
И словно взмываю в небо вслед за звуком, вслед за Вашей улыбкой, и мощные крылья вдруг распахиваются со свистом воздуха за спиной, и Город простирается внизу уходящим во все стороны горизонта огромным плоским электро-стеклостале-бетонным муравейником, он тонет в огне Солнца, что садится за край его, город расстилается все дальше и дальше... люди внизу похожи на муравьев.
Зачем же вы стали такими? Почему ваши головы обращены всегда лишь вниз? Чего вы ищите? Чего вы ждете? Куда стремитесь?
Вы - не в свободе... Но она - это ваша цель. Но она - это ваша мечта. Но она - это ваше счастье, что ждет вас - всех тех, кто воспримет, всех тех, кто услышит.
Будущее - неописуемо. Эта великая свобода - она ждет вас, и глубокие тайны природы уже скоро откроются нам, тайны времени и вечности, пространства и энергии, и тогда... о, тогда все станет настолько иначе, настолько свободным, огромным, великим...
Лишь перестаньте быть муравьями. Станьте личностями.
От вас ожидается только пробуждение из сна.
Рухнут запреты, угрозы и страхи. Придет навсегда расколдованный мир.
Откроется сила действия разума на материю - чудеса станут просто наукой. И человек освободится из рабства.
Ваши головы - лишь вниз. Но поднимите их - и вы увидите, как уже скоро, в туманной дали к Андромеде идут корабли, как уже скоро разумные автоматы возьмут на себя всякий скучный труд, и каждому из вас дано будет жить свободой и творчеством, Духом и разумом...
Войны будут вестись человеческим сознанием за управление планетой.
И политика растворится в духовной войне, и все президенты и премьеры старого мира взлетят на воздух.
И обычные войны станут бессмысленны, и мечи перекуют на орала.
Наступит совсем другой мир. Лишь дождитесь XXI века. И нас ждет -
Вечная Земля, вечная планета, любимая нами как нежнейшая женщина, amata nobis, quantum amabitur nulla.
Земля придвигалась все ближе и ближе. Огромный город-муравейник придвинулся и раздался за круг горизонта... И видны были многие званые, и ни одного избранного.
Они - не слышали.
Но Вы прощали их всех и за это и учили меня всех прощать - одним лишь взглядом, одним лишь взглядом.
Сливаюсь сам с собою. И грустная улыбка Ваша слетает с неба Альбатросом.
Огромная хрустальная люстра медленно гаснет под потолком, украшенным барельефами. Каким чудом сохранилось это с тех времен, когда Красота почиталась неизмеримо выше всякой пользы, практики и серого равенства?
Так и кажется - мелькнут среди позолоты, лепнины и вишневого бархата ослепительные плюмажи из белоснежных страусовых перьев в прическах дам и блистательные смокинги, эполеты и аксельбанты на мундирах и бриллиантовые фермуары.
И хотя здесь, как и везде, собрались в большинстве своем люди серого мира, но одно Ваше присутствие переносит нас в те времена, когда в театрах были императорские ложи, и чеховская “Чайка” парила над блоковской Незнакомкой.
- Уже тысячи веков, как Земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бедная луна напрасно зажигает свой фонарь... - летит со сцены голос и растворяется в полумраке среди шепота, шуршания, шороха.
Нет, не смотреть на сцену, не разглядывать партер - остановить свой взгляд на Вашем силуэте, на Вашем открытом вечернем платье и тонких руках. Черные туфли таинственно мерцают игрой цветных теней на фоне вишневого бархата.
И это все со мной?
- За такое счастье, как быть писательницей или артисткой, я перенесла бы нелюбовь близких, нужду, разочарования, жила бы под крышей и ела бы только ржаной хлеб, страдала бы от недовольства собой, от сознания своих несовершенств...
Актриса закрывает лицо руками. Словно Нина Заречная играет саму себя.
Вы встречаете мой взгляд, слегка улыбаетесь вечной грустной улыбкой, слегка киваете, словно присоединяясь к словам актрисы - это особенное чувство, понятное лишь мне и Вам: “We are the elect”... “Мы - избранные, для которых все наслаждения суть лишь Красота... mean only beauty”.
- Как ты находишь ее игру?
- Удивительная искренность... Словно Елена Анатольевна играет саму себя... Словно ее судьба - это судьба Нины Заречной.
- Да, это почти так и есть. Хочешь, я тебя познакомлю с ней?
- Вы с ней знакомы?!
- Да, сколько лет...
- Невероятно!
- Как не подружиться двум Нинам Заречным? В антракте мы с тобой возьмем шампанского и зайдем к нашей Элен в гримерную. Не думай о деньгах, that's my problem.
Вот он, мир-I... Началось и свершилось... Олимп, обитель нетленных. Это почти уже мир Бессмертных Суперстены... Мир незакатного солнца. Мир Вечной Весны. Мир Нечаянной Радости. Мир левитации духа.
И уже шумит занавес. И уже начинается антракт. Опираетесь на мою руку. Встаете. Открываю перед Вами дверь в коридор бельэтажа.
Узкие лестницы, светильники в глубоких нишах, гулкий звук Ваших шагов бьется под низкими потолками.
Переходы следуют за переходами. Отраженный свет люстр расплывается и расплывается, и как-то неявно сливаются и смешиваются видео и саунд, сквозь мир начинает неощутимо проступать цвето-звуко-свето-синтез, вначале хаотический, но все более, все более четко входит в яркость звука доминанта, скрипка-соло ведет свою партию от пианиссимо к пиано, от меццо-пиано к меццо-форте, мощное крещендо подхватывают альты, жесткий, почти осязаемый их ритм с ударом на каждую долю такта нагнетает, конденсирует, взвинчивает чудовищное предгрозовое напряжение. И вдруг - разряд! - тучи взрываются молниями! - весь оркестр разразился ритурнелем!
...И снова, и снова скрипка-соло начинает плавный набор высоты, и новая доминанта влечет за собой новый видео-ряд, и в воздухе вдруг плывут города с минаретами над древней пустыней, где жил наш пра-отец Авраам среди оазисов, улетающие ввысь готические соборы со стрельчатыми шпилями и пронзительными витражами, и многоярусные китайские пагоды, где великие мудрецы постигают бездонный “Канон перемен Чжоу-И”, и гнущиеся под ветром пальмы на дюнах океанских лагун - а над ними висит Вечное Небо... Спокойное. Невозмутимое. Уравновешенное. И оттуда смотрит на нас Мудрый Дирижер Вселенной. Аллегро нон мольто висит в пространстве. Им держится Небо. Им вращается Земля.
И вся Земля у Вас в сердце, милая женщина. Вы всех любите. Вы всех простили. Вы никого ни в чем не вините. Вы всех оправдали.
Поразительно... Весь мир оправдан Вашей к нему любовью как высший эстетический феномен!
...вечное аллегро нон мольто висит в пространстве, вечная мука и борьба, нетленное и преходящее, дух и плоть, Солнце и Луна, мужчина и женщина, свет и тьма, мягкость сердца и твердость воли, разум и неведение, долг и чувство - все держится им, все разводит оно на полюса, а полюса тянутся друг к другу и отталкиваются, тянутся и снова отталкиваются...
Раскачивается между ними наша с Вами жизнь, чудесная женщина, раскачивается маятником часов, кем-то заведенных до начала истории, вечно отбивающих минуты, секунды, века...
Кто раскачал этот маятник? Когда? Зачем?
Что это за полюса, между которыми он раскачивается в тысячелетиях?
Почему их - два? полюса чего? Чего?
Снова коридоры, лестницы, переходы...
Но вот и дверь.
Нина Заречная сидит у зеркала и смотрит в глаза самой себе.
- Добрый вечер, Элен. Познакомьтесь - это Андрей Орлов.
- Бон суар. Рада видеть. Это мне вместо цветов? - взгляд Элен упал на шампанское в моих руках.
- Андрей - твой поклонник. Он считает большой честью познакомиться с тобой. - голос Ваш слегка насмешлив.
- Полно, Ирэн. Будто я - Грета Гарбо или Джина Лоллобриджида. Не стоит, мой юный друг, я впаду в высокомерие, а мне еще второе отделение играть. Лучше откройте шампанское.
Грим, цветы, афиши - “Елена Ветрова”, “Елена Ветрова”, костюмы, парики...
Проволока на пробке не поддается... открывал ли шампанское когда-нибудь в жизни? кажется, нет.
Легкий взрыв. Шипение. Бокалы - в ваших руках.
- Арс лонга, вита бревис эст, - поднимаете Вы свой бокал.
Шампанское расплескивается в моих непослушных руках, брызги падают на Ваше платье. Как неловко... Но не беда. Вполне простительно, - читаю в Вашем взгляде.
- А ты, мой юный друг, мечтаешь стать артистом? Не стоит, поверь мне... Самая неблагодарная профессия на земле. Когда сама себе моешь пол, стираешь, стоишь в очередях, попробуй войди после этого в образ... И если недотянула, тебя презирают, если полностью выложилась на сцене - тебе завидуют.
- Элен, это не так, и ты сама знаешь.
- Ну да, что же я тогда не уйду из театра, ты спросишь... А куда идти? Что, в дом культуры, работать с самодеятельностью? Как все это скучно... Видишь ли, мой друг, - оборачиваетесь ко мне, - искусство затягивает как наркотик: и бросил бы, да уже не можешь... А ты - мужчина, у тебя все будет иначе, тебе не грозят Тригорины.
Повисла тишина, и не хочется ее нарушать.
Какое-то невероятное опьянение души и без шампанского... За кулисами бывать еще никогда не приходилось, и смысл всех ваших слов как-то пролетает мимо ума, он просто опьяняет и уносит куда-то из привычной жизни как ветер...
В самом деле, когда талант получал признание при жизни? Надо уже сейчас как-то готовиться к этому и не строить никаких иллюзий.
Нет, Элен совсем не похожа на Вас, она какая-то сломленная... Или, может быть, лишь сегодня у нее такое настроение? Или она сейчас вообще не она, а Нина Заречная второго действия, во всем разочарованная и уставшая от жизни?
- Ладно, хватит плакаться, - встала Элен, - “но жалоб не надо, что радости в плаче? Мы знаем, мы знаем - все будет иначе!” Правильно? Какие у вас планы на сегодня?
- Если ты нас пригласишь к себе, Элен, лучшего и не надо.
- Ждите меня у выхода.
На сцене гаснет свет.
И словно слышны еще обрывки фраз из чеховской “Чайки”.
У Вас в руках три розы.
- Треплев застрелился. Почему самые прекрасные женщины погибают или достаются последним подлецам?
- Мужчины их слишком любят. Понимаешь? Слишком...
- Есть такой афоризм... Обо мне... и о Вас: “Мужчина интересен своим будущим, женщина - своим прошлым”.
Маленькая бархатная коробочка жжет карман у самого сердца. Неземной сюрприз скрыт в ней для Вас. Но - ни слова, ни слова раньше времени. Только при расставании с Вами сегодня вечером, только тогда...
- Прошлое... Не напоминай мне о нем, мой милый друг. Пока мы не научимся полному всепрощению, воспоминания могут нести боль. Научись прощать, мой верный рыцарь.
- Извините меня.
- Это ты меня извини. У нас был такой прекрасный вечер! Впрочем, почему был? Разве он не продолжается?
- А как отнесется супруг Элен к нашему визиту?
- Она разведена уже три года. Ее бывший муж... Он был странным человеком. Очень необычным. Философия, религия, психоанализ, экстрасенсорика изо дня в день всю жизнь. То он занят поисками НЛО, то развивает в себе способности к телепатии, потом изучал астрологию, потом католических мистиков, потом какую-то особенную православную систему.
- Интересно было бы познакомиться... Я и сам чувствую, что мир устроен гораздо сложнее, чем принято писать в учебниках, но мне еще не удавалось найти ни одного, кто это понимал бы...
- Вот и наша Элен!
Машина летит по ночному Старому Городу.
Подтаявший снег тротуаров заледенел от вечернего холода. От неоновых реклам в глазах яркие вспышки света, и блестит асфальт как стеклянный.
- Мы не помешаем вашим детям?
- Дети? Что ты, мой друг... “Уж коль ворона белой уродилась, не дай, Судьба, чтоб были воронята...” А Чайка - разве это не Белая Ворона?
Есть что-то немыслимо пронзительное в быстром полете машины по ночному городу - это полет в объятия будущего, что гостеприимно улыбается нам впереди.
Машина останавливается у старинного двухэтажного дома. Прошлый век, не иначе. Массивная резная дверь, скрипящая лестница.
Щелкает замок, мы в прихожей.
- “Я мысленно вхожу в ваш кабинет. Здесь те, кто был, и те, кого уж нет...”
- Ты мне напоминаешь моего бывшего благоверного, он был таким же романтиком. Вот сейчас сидит у себя дома и какую-нибудь мантру поет или ведет брань с демонами... Каждый сходит с ума по-своему. Ты только никогда не слушай никаких проповедников, мой юный друг. Всякий убеждает другого лишь для того, чтобы поверить в это самому.
Тихо откинута крышка рояля. Плавный затухающий звон.
- Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые... - хрусталь слегка резонирует от двух ваших негромких голосов, что плавно вращаются в медленном вальсе.
- Все еще сбудется у тебя, Ирэн, - обняла Вас Элен, - наш милый кавалергард станет известным сценаристом и вспомнит однажды этот вечер...
Шампанское медленно вытекает, как песок в песочных часах, и огонь свечей вспыхивает в гранях стекла.
Гостиная затуманивается. Пейзажи и гравюры на стенах кружатся в восхитительном вальсе вместе с нами. Элен за роялем.
Мысли растворяются за туманным горизонтом... Как назвать это искусство, что дано и Вам, и Элен? Искусство, которому учусь?
Это искусство быть невесомыми.
Словно мы это умели когда-то... давным-давно... до рождения. Вот, сейчас, последний легкий толчок, и воздух станет плотным - мы свободны как воздух, как ветер...
Слова пролетают мимо сознания, слова не нужны...
- Ступлю тихонечко на синюю волну, тебе, невидимому, руки протяну... - взлетают ваши голоса над глиссандой рояля, -
- ...И поспешу к тебе по следу корабля. Жить невозможно мне без моря и тебя!..
Звезды, словно маяки далекого берега.
Мы одной природы - Вы, я, звезды и ветер.
Снова бульвар у телецентра уходит вниз, к Реке.
- А сейчас мы расстанемся. Вот, здесь.
- Что это?
- Общежитие.
- И Вы живете в общежитии?
- Да, мой друг.
Вот она, эта минута!
Бархатная коробочка слева, у сердца. Лишь достать...
- Ирина Алексеевна, дайте Вашу руку.
- Пожалуйста...
Вы снимаете перчатку.
А сейчас - надеть Вам на руку вот это фамильное золотое кольцо с бриллиантом.
- Это скромный знак моей... моего... моего уважения к Вам.
- Бриллиант? Ты сошел с ума...
Искры волнения и растерянности в Вашем взгляде, губы полуоткрыты... Легкая дрожь Вашей руки передается мне.
- Я готов был бы отдать за Вас и жизнь.
А теперь - поцеловать Вам руку... Слегка... Словно сквозь воздух.
- Не надо, мой милый, подожди... не сейчас... не здесь...
Сумочка и цветы падают в снег...
Что это? Поцеловать вот это прекрасное, неземное лицо... не может быть, не может быть...
- Хватит, мой милый рыцарь... Завтра... Завтра...
Какая тонкая печаль, какая глубокая боль вдруг всплыла на миг в Вашем голосе и снова исчезла, скрылась за Вашим привычным умением держать себя в руках...
Вы мягко отстраняете меня, быстро подходите к двери.
- ...Завтра... - прошелестело последнее Ваше слово.
- Когда? Где?
Мелькает тень среди силуэтов деревьев, Ваша тень:
- ...завтра...
Ваш голос дрожит и прерывается.
- Здесь. После пяти.
И словно тонкое пение льдинок осталось в воздухе, в легко звенящем пространстве, где только что были Вы...
Нет, сегодня опять не заснуть до утра, сегодня снова будет написано что-то прозрачное, хрустальное, белым стихом, уже для Вас, для Вас...
Вы сама и есть оживший белый стих.
И этот белый стих тонкими черными росчерками на белом листе рядом, плод прошедшей ночи, тоже не сон, не мираж:
Блуждая в электронных джунглях мира,
Возможно ли представить некий облик,
Привязанный телесным воплощеньем
К земной тщете, но ею не плененный?
И где найти грань соприкосновенья
Одной души, надземной, отрешенной,
С душой другой, лишь пробующей крылья,
Взлетающей порой к вершинам духа,
Но падающей неизбежно вниз,
Распятой между звездами и тленом?
А сегодня - лишь прожить, эти несколько часов прожить до синих таинственных сумерек...
И тогда часы ударят пять раз.
А теперь незаметно исчезнуть сей же миг отсюда, из этого дома, и весь день бродить по Старому Городу, ведь здесь томиться невозможно... Даже за роялем, даже со всеми сонетами Шекспира и “Снежной маской” Блока...
Это мартовское солнце ослепительно дарит себя всем, растапливает лед на крышах и скользких тротуарах, делает их прямо на глазах удивительно мягкими, искрящимися всеми цветами радуги... Есть ли еще когда-нибудь на Земле такой контраст зимы и весны, Солнца весеннего и зимнего? Давно ли, плененное пеленой тяжелых свинцовых облаков, оно лило свой серый свет торжественно-печально, унылые серые силуэты сонно пыли ссутулившись по узким лабиринтам Старого Города, что утонул в вековых снегах, почерневших от дыма, февральские метели пригибали головы людей все ниже и ниже и, казалось, еще немного зимы и жизнь замрет навсегда в мертвенном оцепенении, но Солнце пробилось сквозь тучи, вырвалось из плена прочь на опьяняющую свободу и празднует победу над ними, бушует водопадами огня, торжествует, ослепляя, согревая, заставляя забыть о суете и обыденности, оно зовет в немыслимую даль, где навеки царит "мне нравится" и навсегда побеждено “так надо”, где все люди - братья, и навсегда в черную глубь времен, в ничто, ушли “политические инциденты” и “противостояние систем”, злоба с завистью и войны локального значения, жадность и глупость, грубость и ненависть...
Оно плачет медленно катящимися слезами хрустальных сосулек о веках и эпохах, что канули в Лету, когда можно было только жить, просто жить в мире Золотоволосой Посланницы Далеких созвездий, что превращается в Птицу, а потом - в волну, просто жить и жить, сливая ритмы сердца с рассветами, закатами и новолуниями, прорастаниями почек и ледоходами, с полетом Утренней Звезды и вращением Галактик, с пульсацией невидимых соков Жизни, что поднимаются по капиллярам почвы, потом по стволам деревьев и стеблям цветов - к Солнцу, соединяются с ним по мановению Мудрого Дирижера, управляющего всей Вселенной, затем уходят с новыми силами питать почву и снова возвращаются от Праматери-Земли к Праотцу-Солнцу, и в этом гениальном исполинском оркестре мироздания все живое и неживое изливает себя в единой симфонии, возносимой в пространство мириадами инструментов, из который каждый - необходим и всякий - прекрасен, и можно ли спорить, что лучше, благороднее и возвышеннее - скрипки, что прикасаются к самой Небесной гармонии или чудовищно-оглушительный органный VOX DEI, и каждый человек на Земле - это инструмент в оркестре, и нет инструментов хороших и плохих, прекрасных и безобразных, высших и низших, есть только разные диапазоны, тональности, тембры и регистры, но скрипку-соло в этом исполинском оркестр ведет Ваш голос, Исчезающая, этот звук, летящий по волнам моей памяти.
Это вечное аллегро нон мольто летит и кружится вихрем среди звездной пыли...
Тень звука имени, летящая в небе quasi una fantasia за рубиконом разума - ответь мне, кто же я теперь, - лишь человек или вся Вселенная?
Тень звука имени, ответь мне...
Дома роняют резкие черные тени на ослепительный тающий снег, а в воздухе растворяется прозрачно-белая дымка, и от тротуаров и крыш поднимается едва заметный матовый пар, а в пронзительной синеве, что распахнулась из космоса, парит облако-парус, облако-письмо, не отправленное мной...
Взлететь над городом, снова и снова взлететь над вечным городом, слиться с лучами плывущего к горизонту Солнца и раствориться навсегда в этой синеве и бесконечно лететь и лететь над заснеженными городами, падать вниз, рассекая воздух и снова взмывать под самое Солнце - неповторима и чудесна каждая секунда, каждый миг, каждое мгновенье, стоит только взглянуть: вот Солнце незаметно уплыло к западу, и все его тени уже плавно поплыли, и все цвета стали иными, и все оттенки, и все очертания, и само настроение стало иным... нет, совсем иным, но та же полетность, но та же полетность.
Словно уже наступило всемирное братство, и сам ты стал братом всем живущим и уже ушедшим с Земли... Словно весь мир поет величественный гимн Вечному Небу, слышимый не земным слухом.
Но об этом нельзя говорить много слов. Слова все испортят. Просто чувствовать сердцем - это важнее, это глубже, это сильнее.
Белый день...
Он бывает раз в тысячелетие...
Почему же в душе моей, улетающей в Небо вместе с прозрачным паром от тротуаров, такая светлая непонятная горечь? Оттого, что этот день не повторится. Будут другие дни, похожие на него, будут, быть может, еще блистательнее и ярче, но он, именно он - не вернется. Он ушел навсегда.
Этот день можно будет лишь вынуть через много лет из памяти, словно засушенный цветок из старинной книги, вобрать его аромат и вспомнить все: каждый оттенок чувства, тончайшее несходство настроений, малейшие вибрации души... А потом - скрыть обратно этот цветок памяти. Нельзя вспоминать такой день слишком часто - блеск его может стереться и потускнеть.
Горечь...
Этот день, Белый День, слишком прекрасен для все-уносящих волн времени.
Такой же мучительно-прекрасной может быть только музыка, что слышится впервые, но изумляет напоминанием о чем-то, оставленном где-то вдали... словно сам сложил ее когда-то за горизонтом памяти. Она звучит в душе бесконечно.
И мир словно полон людьми в белых одеждах, но люди ли это? Быть может, это ангелы?
Быть может, это белые деревья, тянущие ветви к солнцу?
Быть может, это шелестящие страницы древней книги, что дарует вековую мудрость...
Если бы родиться лишь на один этот день - Белый День - и уйти с наступлением темноты к Матери-Земле, чтобы превратиться потом в листик тополя, в мотылька, в лепесток тюльпана...
Сбылись все мечты... Самые глубинные, самые тайные, самые тонкие и светлые... Три дня - и вся жизнь.
Все сказано и все сокрыто. И весь мир преобразился. И во всем вокруг, и во всех людях скрыта какая-то светлая тайна, словно все желают нам счастья, и так легко любого человека простить и принять.
Словно кто-то с вечного Неба смотрит на нас и улыбается... Откуда же это чувство? Мягкая, тихая, слегка грустная улыбка...
Взгляд внутрь себя и внутрь меня.
Улыбка своим таинственным думам и моим.
Тайна своей души и моей.
Кто это?
Те, кто когда-то были людьми, а сейчас ушли вперед бесконечно дальше, десять тысяч миль над уровнем человека...
Что видите вы в себе и во мне?
Каким сокровенным чувствам улыбаетесь - своим и моим?
Что хранит в себе тайна душ ваших и души моей? Или велика тайна эта? И несет в себе глубинную мудрость? А в этой мудрости горечь и боль скручивают в спираль само пространство и время со звуком стали, режущей алюминий? И потому вы из милосердия своего не открываете эту тайну... Не оттого ль и тронуты печалью ваши благословляющие улыбки?
“И мы когда-то были такими же”...
Нет, это не гении Суперстены, это кто-то выше... Они были одарены чем-то выше гениальности...
Словно Мудрый Дирижер Вселенной мягко улыбается, глядя на нас,
людей...
Люди шли мимо, все люди шли мимо, они ничего не поняли. Может быть, их время придет много лет спустя.
А пока...
Тень звука имени, ответь мне...
Но Солнце уже клонится в западу над вечной рекой, разделяющей наш Старый Город надвое.
Но часы уже отстукивают последние мгновения.
Но в сгустившейся тени вечера часовая стрелка подошла к пяти.
Кто это отражается в стеклах?
На одной из нижних ступеней стоит молодой человек, одетый подчеркнуто торжественно, с цветами в руках, жадно всматривается в подходящих и подбегающих. Звучит музыка, тикают часы, стучит сердце. А ее нет и нет. Надо, наконец, решиться, отойти в сторону от двери общежития, и... взять штурмом эту дверь с тугой пружиной.
Список жильцов. Ирины Истоминой в нем нет.
Что же, теперь придется сделать одно - с разбега устремиться в эти лабиринты коридоров.
Сзади долетел крик вахтерши: “Куда?! Обратно не выпущу!”
Но не тут-то было. Лестница уже ведет на второй этаж.
Странное здесь что-то. В общежитиях бывать еще не приходилось. Словно в театре за кулисами: на сцене эти актрисы неотразимы, а за кулисами проза жизни, потрепанная одежда, бигуди, и одни неприятные чувства на лицах этих актрис, что за порогом своего дортуара похожи на изысканных принцесс...
Может быть, все женщины таковы?
Кроме Вас, конечно, кроме Вас.
И вся женская красота, загадочность, привлекательность - только фикция, только намеренный обман, как мимикрия насекомых и животных для привлечения самцов в период размножения?
Лучше бы не приходить сюда... Какая-то изнанка жизни.
Вот уже первая дверь.
- Ирина Алексеевна Истомина здесь?
- Нет.
Тогда в другую:
- Ирина Истомина...
- Закройте дверь, молодой человек.
В третью дверь:
- Ирина...
И так далее, и далее...
И везде отвечают - “Нет!”, “Не живет”, “Не знаем...”
Наконец, слышен ответ: “Заходи”.
В комнате встречает девушка в очках. Одета незаметно и немодно. Словно ей все равно, нравится она мужчинам или нет.
И очень честное лицо. Такие лица бывают в фильмах шестидесятых годов.
- Кто Вы?
- Наташа. Я живу с Ириной Истоминой. А ты -Андрей?
- Да. Что с ней?
- Ничего страшного. Теперь ничего страшного. Ее ночью увезла “скорая” в больницу.
- В какую? - бросить на ходу и рвануться из комнаты.
- Да подожди! Узнай хоть сначала, что с ней.
- Что с ней?
- Послеоперационное осложнение. Две недели назад ей вырезали аппендицит. Надо было отдыхать, меньше двигаться... А тут практика. Сам понимаешь, что это такое.
- Ей сейчас тяжело? Где она? Какой там телефон?
- Нет, нет. Она только что звонила сюда, чтобы никто не беспокоился. Дня через два ее уже выпишут. И приезжать категорически запретила. А если что важное, говорит, я сама позвоню.
- Но я всё равно должен найти ее.
Надо уходить.
- Сейчас уже вечер, тем более, праздник. Тебе это лучше сделать с утра.
- Да, действительно...
- А цветы поставь ей вот сюда, на стол. Они такие свежие, простоят и два дня.
Наташа наливает воду в банку, надо поставить цветы. На столе лежит чье-то яблоко.
- “Прекрасно было яблоко, что с древа Адаму на беду...”
Удивительно, почему вдруг вспомнился именно этот шекспировский сонет?
- ...Сорвала... Ева...” Откуда оно?
- Поль Бельский подарил.
- Кто он?
- Наш однокурсник.
- А чем он еще знаменит?
- Своей неординарностью.
Яблоко вращается в руках, и вдруг вспоминается откуда-то: “Змей соблазнил меня, и я ела”...
Из Вечной Книги.
С этого началась история мира.
Это символ. Конечно же, символ какой-то вселенской значимости.
Нет, надо встряхнуться.
- Да... Мне пора.
- Оставайся. Поговорим. Сейчас общежитие пустеет - праздник, а я никуда не хожу, скоро диплом. Потом уеду, буду преподавать в каком-нибудь поселке на Севере.
Да уж, такому человеку не объяснишь, что значит “символ вселенской значимости”. Это как будто бы какой-то народоволец шестидесятых годов прошлого века: “Какой светильник разума угас, какое сердце биться перестало...” Хоть устраивай перфоменс: “Некрасов у одра умирающего Добролюбова”.
Видимо, стоит остаться на какое-то время. Ведь это Ваша жизнь, Ирина Алексеевна. Это Ваша подруга. С ней Вы, наверное, ведете разговоры каждый вечер, и лучше узнаю Вас, лучше пойму Вас, если узнаю Наташу. Это Ваша жизнь, до сих пор скрытая от меня, неизвестная, и совсем не похожая на вчерашнюю, у Элен в театре и дома за роялем. Там - полетная романтика, романс, роман, а здесь - обычный земной реализм... Ведь никому, наверное, не удается жить в непрестанном полете духа, не касаясь земли...
Да, задержаться ненадолго.
- Вам не хочется остаться в нашем Старом Городе?
- Обращайся ко мне “на ты”. Там я буду нужнее всего.
- Но здесь театры, библиотеки, музыка. Здесь цивилизация, в конце концов.
- А чем виноваты дети, родившиеся не здесь?
- Разве дело в одних детях? Дело в принципе: почему почти все люди вообще живут как по компьютерной программе! Посмотри, какие мертвые глаза у большинства людей. И детей. И какой рабский труд - весь день одному отвинчивать гаечки, другому - пришивать пуговицы, третьему - продавать крупу, и так изо дня в день у тысяч и тысяч людей. Разве можно быть человеком, если такая работа тебя оглупляет? Почему люди живут как роботы - им сказали “нельзя!”, “делай вот так!”, вогнали им в души с детства наборы команд, процедур, программ, пока они еще были детьми и не могли сопротивляться этим командам и выбирать сами, какими им стать и как жить и что делать, и они запрограммировались на всю жизнь и не знают, как стать свободными, и даже не думают об этом... Должны быть какие-то способы распрограммирования разума, чтоб человек стал человеком.
- В каждом человеке обязательно есть человеческое. Не может ни один быть до конца роботом, кроме умственно отсталых и душевно больных.
- Пусть даже и так. Но всё равно - смотреть спокойно, как люди задавлены своими зомби-программами хотя бы и отчасти, - я не могу. Если у нашего мира есть Создатель, Творец, то идеал человека - стать свободным со-творцом.
- А начинается это всегда с незаметного. Отдать бесплатно пирожок голодному. Пожалеть зайца. Перевязать уточке крылышки. И потом, как ты помнишь, все они приходят на помощь царевичу, когда он без них не смог бы самого главного.
- Это было бы слишком просто...
Наташа, ты словно из Лимба, описанного когда-то Данте. И едва ли ты знаешь: в средние века так называли самый верхний слой ада, где остались самые праведные язычники. Лимб - это очень странный мир. Там нет никаких адских страданий, там просто ничего нет. Вообще ничего.
- Человека не изменить сразу и чудом. Нужен долгий труд - очистить его душу, залечить его раны...
- Да нельзя раба превратить в свободного, а уж тем более - в творческую личность!
- А ты пробовал? Человека ведь не изменишь сразу и чудом... Здесь нужны годы, даже десятки лет.
Вот эта наивность и утомляет... Пятилетки нравственной индустриализации, духовной коллективизации...
- Наташа, есть ведь просто наследственность, просто генетика! Как это ты сможешь воспитать Моцартов и Лобачевских из потомков вчерашних крепостных? У них в генах записано, как их прадедов всего сто двадцать лет назад секли вожжами на конюшне... Видимо, оттого они все и спят как под гипнозом: им дали свободу, равенство, братство, а они... не знают, что с этим делать! Может быть, для Европы и Америки подходит эта идея равенства - там все умеют быть и свободными, и разумными, там эти хартии вольностей установлены еще в до-петровские времена, а у нас... вообще непонятно что.
- Значит, ты просто никого и никогда еще не любил.
Эта комната высоко над землей. За окнами комнаты Город и звезды. И как это все ново, странно, ни на что не похоже... Что-то опьяняющее в этом - почувствовать себя вполне взрослым человеком, имеющим уже право на свои взгляды и свои тайны.
- Это не так.
- Знаешь, о какой любви я говорю? Помнишь Гоголя - “может и зверь любить свое дитя, а породниться не по крови, а по душе может один человек”.
- Да. Но есть ли душа у многих и многих людей? Их жизнь - как будто одна лишь борьба за существование и естественный отбор...
- Это все потому, что каждый ждет: “Полюбите меня первыми, тогда и я вас полюблю”. А надо не ждать, а начинать самому. Каждое утро говорить себе: “Сегодня я стану немного лучше, чем вчера”. Тогда и все вокруг это почувствуют и станут мягче к нам и...
- Да... Но... Все это уже было две тысячи лет назад и описано в Библии. Был день. И стояли в центре Земли три креста. А они кричали: “Распни Его”...
- Если бы не надо было жертвовать собой ради тех, кого любишь, то жизнь превратилась бы в болото, и все люди сгнили бы в нем.
- Я согласен жертвовать. Но вся наша страна похожа на сказку Пушкина о Спящей Красавице. Как разбудить этот сонный мир? Какой жертвой?
- Надо искать, как и чем. Никакими стенами от жизни не отгородишься. Она все равно напомнит о себе, и очень больно. А благородство и зрелость именно в том, чтобы сказать себе: "Это мой город. Это мой мир. И я должен преображать его, несмотря ни на что". Каждому из нас дана совесть, и она всегда подскажет лучшее решение. Надо только довериться своей совести, и все.
Да, все, что ты говоришь, по смыслу правильно. Но в тебе самой - какая-то наивность, какая-то глубинная логическая ошибка. В чем она, пока непонятно. Просто чувствую эту ошибку своей интуицией.
А в чем эта ошибка? Да в том, видимо, что совесть - это тоже не все. Иначе можно было бы давным-давно остановить всякое развитие искусства, науки, общественной жизни - и все люди только каялись бы и учились жить по совести... В общем-то, крестьяне до революции такими и были. Но что же? Считать их идеалом человека? И всем стать такими вот... глупыми святыми? Чтобы их какой-нибудь Аракчеев по стойке “смирно” выстраивал? И это идеал?
- А что делать тем, у кого совесть спит мертвым сном? Раньше таких людей удерживал страх перед адом, а сейчас? Они ведь не боятся, что их кто-то накажет за бессовестность... Ведь Создателя нет, как они думают... Ну а милицию и обмануть можно.
- Но если человек удерживает себя от зла только из страха, то какая в этом ценность?
- Меня называют идеалистом, но такой идеалистки, как Вы... как ты... я еще не видел.
Да, ты не Чайка, ты, скорее, белая ворона.
И ты много рассуждаешь о совести, но словно забыла, что пришел я не к тебе, а к Ирине Алексеевне. И о ней ты - ни слова. Будто ее и нет в твоей жизни. И разве так трудно понять: я остался с тобой, чтобы побольше узнать о ней, а не ради этих прекраснодушных дискуссий. Но ты не поняла... Неужели для тебя твои идеи дороже живых людей?
- А что иначе? - спросила ты. - Сидеть и смотреть, как люди звереют?
- Нет, надо принести себя в жертву и погибнуть на базарной площади под хохот толпы. Теперь я понял, что связывает вас с Ириной Алексеевной. Ты стараешься обратить ее в свою веру. Но я ухожу.
- Будь счастлив... - грустно сказала ты. И осталась стоять у открытой двери.
И молчат вдалеке гении Суперстены.
И молчит Электро-оракул.
И звезды молчат.
И молчит ночное небо.
Темнеет, и вновь часы отстукивают мгновения...
Другое небо. И другой воздух, застрявший в легких.
И деревья в этом парке словно... перестали дышать и жить.
Чего бы не мог простить Вам? Простить Вам могу все... Но в том ли дело? Вы сама теперь не сможете быть со мной такою, как раньше... Вы почувствуете, Вы догадаетесь, что уже знаю все это... А потому... А потому Вы уже не сможете сохранить рядом со мной свою честь и достоинство. Вы будете чувствовать себя униженной, и одно лишь мое присутствие рядом будет лишь мучать Вас!
Какой же это узел! Какая абсурдная мертвая петля...
Как же любить женщину, если у нее не осталось достоинства?
Кто она тогда, такая женщина?
Кающаяся грешница, ждущая снисхождения?
Ведь это полная катастрофа...
И ведь мне-то... Если бы я только мог объяснить Вам!
Мне-то все понятно, и мне ли Вас в чем-то винить... Или еще кого-то... Свобода и есть Свобода. Кто станет читать мораль взрослой, умной, красивой женщине? Каждый человек имеет право на ошибку. И ведь чувствую, что это была просто Ваша ошибка с каким-то мужчиной... Или он что-то пообещал Вам, или как-то обманул Вас... Это же понятно: любимых женщин на такие операции не отправляют. Тем более, любящие мужчины.
“Век честных рыцарей прошел... Известно, что порой мир гордых женщин окружен бессовестной игрой...”
Теперь понятно, отчего у Вас всегда была эта грусть и какая-то скрытая боль... -
“Прошлое... Не спрашивай меня о нем никогда...”
И надо как-то поддержать Вас, чем-то помочь Вам... Но такую женщину, независимую, свободную, ни в каких защитниках не нуждающуюся, любая помощь только унизит...
Тогда - просто делать вид, будто ничего не знаю... Но Вы все равно почувствуете: со мной что-то случилось.
Нет, единственный выход - вообще на время исчезнуть из Вашей жизни, пока не приду в себя, пока не пойму, что делать... Ведь все равно люблю Вас и всегда буду любить...
Мертвое небо над головой.
Мертвое небо...
А сверх того...
Что теперь будете думать вы, господа и дамы одноклассники? Известно что... “Посмотрите на нашего Эйнштейна и Моцарта - что он возомнил о себе! Словно он может быть интересен таким женщинам. Вот и обжегся теперь. Вот и поделом ему. Не будет в следующий раз так возноситься в облака”.
И как теперь смотреть в глаза тому же Левченко? Теперь у него полное право глядеть на меня сверху вниз с видом полной моральной победы, и нечего будет на это возразить. И Труфан, верный оруженосец, подумает, с этим ли Дон Кихотом ему дальше быть...
И одноклассницы... Вот уж кто теперь раздавит тайными насмешками... Ведь Зосимова же тогда, на вечере, говорила прямым текстом: “Орлов, неужели ты думаешь, что она...”, и еще не дал ей досказать эту фразу до конца. И теперь пережить такое падение в ее глазах! “Досмеялся, Орлов, доактерствовал. Мы ведь тебя предупреждали...”
Когда женщина - идейный противник, и посрамиться перед ней с другой женщиной... Это полный позор... “Что, Орлов, убедился в радостях твоего буржуазного индивидуализма?! Вот что значит - оторвался от коллектива! Теперь мы тебя возьмем в свои руки для твоей же пользы. А то свободы от коллектива ему, несчастному, захотелось.”
И что ей на это сказать?
А ведь только и хотел всю жизнь продвигать всех вперед и ввысь, к вершинам искусства и науки, свободы и независимости... И теперь... “Тебе ли нас продвигать с твоей театральщиной и шампанщиной?!”
Среди них больше места мне нет. Это однозначно. Это крах.
А еще сверх того?!
Не сегодня, так завтра откроется исчезновение главной фамильной драгоценности, и ты, Бабушка, моя благородная воспитательница, скажешь: “Ты был у меня один. Ты был моей главной надеждой. Единственной надеждой. Я ждала от тебя гениальности, благородства, чести и совести, я для этого превратила себя в твою домработницу, и так обмануть все мое доверие, все мои заботы, в тебя вложенные за столько лет... Тайно унести мое кольцо и подарить его женщине, с которой знаком два дня”.
Нет, ясно, что и здесь все рухнет навсегда. И непоправимо.
И, разумеется, мой старик со всеми его чинными кабинетами и телефонами. Все это не укроется и от него с его-то проницательностью старого аппаратчика! И это тоже станет концом его доверия ко мне.
Нет, это полный крах всей жизни...
Переехать в другой город?
А где там жить? И на что? И как? Если еще нет гражданских прав быть самостоятельным, если еще нет этих пресловутых восемнадцати лет...
Или что же? В эмиграцию уехать? Где-то там, вдали, за океаном, сестра деда, my lovely american aunty with my several cousins, с которыми мы бы, конечно, нашли без труда общие интересы, да и с моим-то знанием английского... Но с какой вдруг стати они станут делать мне вызов через посольство Юнайтед Стейтс в Москве, через Форин Офис, через госдепартамент США, через ОВИР, где все разведки и контр-разведки начнут нас проверять и перепроверять... К чему же им вся эта непредставимая эпопея по моему вывозу в Нью-Йорк, словно я кто-то вроде Солженицына...
Ступени спускаются к площади. Площадь заполнена спешащими людьми. Все еще утро. Прощай, черный понедельник.
Куда же теперь? Или вернуться, удержать, остановить? А дальше что?.. Нет... Или поехать к Элен? А что это даст...
Вернуться назад во времени, в ту эпоху, где Вы еще не появились? В тот серый заколдованный мир, наполненный лишь прекрасными иллюзиями?
Нет... Это же слепота, это просто смешно - парить в небесах беспомощным на земле альбатросом...
“Нет правды на земле. Но правды нет и выше. Мне это так ясно, как простая гамма”, сказал премудрый Сальери. Весь этот мир - лишь иллюзия. Он нам снится. Так не все ли равно, что делать и для чего...
Торговый пассаж. Прилавки на улицах. Чередование толп в очередях и безлюдья. Столпотворение. Сырость. Грязь. Рынок заморских рабов, афинский порт Пирей.
А это что?
МЕНЕ ТЕКЕЛ УПАРСИН
Огромные буквы блистают над крышами огненным зловещим заревом. Люди, как всегда, штурмуют прилавки, и никто этих слов не замечает. Или мне мерещится это? Массовое производство. Массовое потребление. Массовое накопление.
Вот и цена всей вашей культуре и духовности. Придет новый Сталин, Гитлер, Мао - и конец всему. Или атомная война. И тогда снова строить этот муравейник - храмы, музеи, библиотеки, театры? Для чего? Для кого?
Человек есть лишь мыслящий тростник на ветру, понял Паскаль.
Нет, остается только пойти к Наташе и сказать все, что думаю об этой их системе жизни и о ней самой.
Хотя бы разрядить душу! И лишь потом, может быть, хоть что-то откроется, хоть какой-то выход, хоть какая-то мысль, хоть какой-то просвет!
Просто пройти по этой аллее мимо старых тополей.
А люди идут мимо, как всегда, мимо. Вечно мимо. И никто из них не видит и не увидит, что я уже не я. Да и не обязаны они видеть.
И каждый из них мог бы сказать теперь:
“Ты же сам рвался к свободе от всех и ото всего. Вот и неси теперь свой крест. Крест свободы”.
Странно, вот уже и ее дверь, словно прямо с аллеи сюда попал...
Ты подбегаешь к двери на мой стук, спрашиваешь: “Кто?”
- Значит, операция... А ты? Ты же все знала...
- Да в чем дело? Объясни мне...
- Это ты мне объясни... Как можно было так складно врать...
- Андрей, я ничего не знаю...
- Как это - жить в одной комнате и ничего не знать? Вот и цена всем твоим рассуждениям о любви к людям - жить в этих абстракциях и даже не видеть, что человек рядом, может быть, погибает...
- А что мне надо было знать? Мы живем с ней всего неделю, и не такой она человек, чтобы всем все рассказывать, да и мне не все интересно... Так что с ней, в конце-то концов?!
- Увезли ее вчера не в хирургию, Наташа, не в хирургию... Да что я тебе говорю. Вот все ваше человеколюбие, весь ваш прославленный гуманизм - скрыть правду, чтобы все было благопристойно...
- Поверь мне, я ничего...
Подойти к столу, сжать в руках бутоны принесенных мною же роз.
- Когда я ей целовал руку, она стояла передо мной после того, как с другим... с другим...
Так вот же яблоко! На что же смотрю сейчас? Поль Бельский! “Змей дал мне, и я ела”! “Отныне проклята Земля за тебя”!
Найти его немедленно! И уж там все ясно станет!
И что теперь меня силой удерживать?
- Подожди! Куда ты собрался, куда так рванулся? Будь мужчиной! Ты сломаешь жизнь ей, ему, себе! А дальше что?! Ты что, исправишь этим Бельского? Пока ты будешь сидеть в лагере, он с другими девочками... Да и она уже не ребенок.
- Но зачем она начала со мной все это? Скажи, зачем?
- Да откуда мне знать... Может, просто женское самолюбие: “Посмотрите, в меня влюбляются все!”
- И всего-то навсего? Такого не может быть. А Поль? Только не говори, что ты с ним знакома со вчерашнего дня!
- Он помешан на идеях силы и свободы, и потому для него супружество - это рабство. Я видела их вместе еще с первого курса. Они давно уже могли бы стать мужем и женой, но вместо этого...
- Он обманул ее? Он обманул ее... Она звонила ему когда-нибудь?
- Не знаю...
Что же ты испугалась? Какие вы наивные, какие же вы все наивные...
Все. Пора. Домой, и - к телефону. Справочная даст номер ин-яза, отдела кадров, где известны все адреса и телефоны всех студентов, а остальное уже дело получаса.
Пусть он мне на все и ответит! Вот и выход! А уж там... Больше терять нечего, уже все потеряно.
- Вернись! - кричишь следом из раскрытой двери.
Как бы ты теперь ни звала назад, уже поздно.
И снова старые тополя стоят вдоль проспекта, как десять лет назад, как двадцать лет назад, словно ничего не изменилось...
Город и небо. Звезд не видно, еще только полдень.
И та же земля заметна из-под тающего снега...
Но уже не та.
Ведь с первого же взгляда было ясно - не мне в том мире место, не мне... Там поли бельские царят, там все иначе, там... совершенно непонятно что! и мне ли было надеяться... на что - надеяться? Стать равным - Вам? Стать равным - Элен? Стать равным - этому неведомому Полю Бельскому, который все там решает?
Да и что, впрочем, - “не верить никому”? Когда так обманулся, так обольстился - и кто? Математик, логик, программист... “Я счастье дать хотел всему земному шару, а дать его не смог одной живой душе...”
Так неужели цена логике грош? И разуму? И свободе? И искусству, и всему, всему прочему...
“Нет правды на земле. Но правды нет и выше. Мне
это так
ясно
как простая
гамма...”
Видимо, это ты и понял, это и знал, премудрый Сальери... А тебя все привыкли осуждать, обвинять... В чем? В том, что ты Моцарта отравил? Да причем здесь Моцарт... Когда в мире правды нет, истины нет, когда удержаться не за что - твой собственный разум тебя обманывает, твое же сердце тебя обманывает, и наука, и искусство - обманывает все.
И дальше жить в этом мире? И делать вид, будто все так и должно всегда быть на земле? И все это в порядке вещей? И смириться с тем, что разум бессилен? Не мой лишь только разум - если б только мой... А вообще - человеческий разум, такой, как есть?
Нет, прекратить это все... И без всяких эмоций. Чисто логически.
А Вы... Вас я ни в чем не виню... Что я знаю о Вашей жизни, и какое право имею... Живите и будьте счастливы.
Но Поль Бельский... Любимых женщин на такие операции не отправляют. Тем более, любящие мужчины.
Итак, вначале остановить программу.
В компьютере это называется - просто обнулить байт.
Просто остановка главного процессора, main processor:
0010 BEGIN * Начало *
0020 RESET * Перезапуск *
0030 END * Конец *
В квартире висит тишина.
Несколько мгновений неподвижны.
Только старые настенные часы отбивают секунды, что уходят и уходят, отсчитывая теперь время с новой точки, с той недавней минуты, когда Бабушка сказала, наконец-то все до конца.
Привык называть ее просто Бабушкой, княгиню Мещерскую...
Может быть, к психотерапевтам пойти? “Здравствуйте, я специалист по продажным девкам империализма и лже-наукам законспирированный князь Мещерский. Меня завербовали, чтобы я вырыл подземный ход от милитаристской Японии до капиталистической Англии...”.
А что они сделают... Кого лечить-то нужно? Меня или... идеологов “развитого социализма”...
Но... как же жить теперь в... Россией больше называть ее не буду, Россия в семнадцатом году исчезла... в этой стране?
И генетика. Ну конечно, лже-наука. Ведь она доказывает, что рожденный ползать летать не может, и если родился ты рабом, то и умрешь рабом, прогрессивный авангард человечества...
“Голос Америки” надо было слушать всю жизнь... И “Радио “Свобода”... Хоть какую-то правду бы знал...
Вот что, оказывается, предчувствовал когда-то Блок, об этом он и предупреждал...
“И век последний, ужасней всех,
Увидим и вы, и я.
Все небо скроет гнусный грех,
На всех устах застынет смех,
Тоска небытия”...
“Уже с угрозою сжималась
Доселе добрая рука,
Уж подымалась и металась
В душе отравленной тоска...”
И поручик Лермонтов тоже всё предвидел... “Настанет год, России черный год, когда царей корона упадет”... И как же раньше этого не понимал, как проходил мимо этих пророчеств со всем своим слепым оптимизмом, со своей технократией, со своими точными науками, когда... Когда есть такие истины на свете, что и не снились этим мудрецам в космических кораблях с бортовыми компьютерами... И этим западным либералам с их статуей Свободы...
И еще после этого обличают чилийскую хунту... “Вы звали меня почитать стадионам?! На всех стадионах кричат заключенные! Убийцы с натруженными руками подходят с искусственными венками, солдаты покинули Ваши ворота арест Ваш закончен Ваш выигран раунд...”
Видимо, эти современные поэты имеют в виду те годы в России, когда пишут о Чили? Эзопов язык... Иначе как им сказать хоть что-то?
Минута молчания?!
Минута анафемы заменит некрологи и эпитафии! -
Убийствам поэтов -
по списку!
алфавитно!..”
Вот что вы от меня скрывали всю жизнь... “Твой дед строил город на Дальнем Востоке”... А он... На дочери врага народа...
А она, моя земная мать... Сделала свой выбор. И она могла еще после этого жить с ним всю жизнь... Вот вы и прячетесь сейчас: ты в церковь, он - в тайные запои. Поэтому она и умерла так рано.
О таком ли муже для своей дочери они мечтали... Сорок восьмой... “Мама, я люблю его...” Все молодые погибли на фронте. Он был уже подполковником. А они голодали с тридцать седьмого, когда моего деда забрали по доносу... А когда в сорок восьмом снова начались аресты... “Десять лет без права переписки” - тогда все понимали - это расстрел.
Мещерского... Конечно, князя Мещерского, а думал - просто совпадение?..
“Поэт умирает - погибла свобода, погибла свобода - поэт умирает”.
Была система лагерей, где погибли лучшие люди нашей страны, а все оставленные на свободе навсегда замолчали от страха, потому что письма просматривались, телефоны прослушивались, и всё это до сих пор, а Солженицын был самым честным человеком, он описал всю эту историю репрессий, и за это они, такие, как мой отец, выслали его из страны. Остальных заставили замолчать.
И ведь давно уже предчувствовал это все: странные “сумасшествия” Солженицына и академика Сахарова, загадочные фигуры умолчания всех твоих подруг и друзей, живших в те годы, да просто какую-то тайно-зловещую атмосферу книг и фильмов тех лет, веющую неким духом скрытых угроз и ужаса.
Последнее, что сказал тебе - кольцо взял я. Его уже не вернуть.
Теперь - к телефону.
- Будьте любезны, номер телефона Бельского. Благодарю вас.
Снова набрать номер.
- Добрый вечер. Мне необходимо увидеться с Вами. Нет, друг Ваших знакомых. Меня попросили передать Вам кое-что. Не телефонный разговор. Сегодня. У входа в парк? Белые “Жигули”? Понятно. До свидания.
Несколько мгновений неподвижны.
Потом пойти в другую комнату. Вернуться, и оглянувшись, чтобы никто не увидел, положить принесенную коробку на диван и достать эту вещь... “Майору Орлову, борцу за коммунистический Китай. 1947.” Теперь достать обойму и зарядить.
Вот тут ты, может быть, и скажешь последнюю правду, Поль... Если ты ее знаешь.
И, как всегда, эти газетные вырезки рядом...
9 марта 1953 года:
“Сыновья и дочери прощаются со своим горячо любимым отцом. От всего сердца говорят собравшиеся:
- Прощай, отец наш, бесконечно дорогой и всегда любимый! Бессмертное имя твое навсегда станет знаменем борьбы за окончательную победу коммунизма!
Непоколебимая сила и уверенность звучит в словах этой клятвы. Чувство непреклонной решимости осушило глаза, опаленные глубоким горем.
Никогда не забудется этот день - день всенародной скорби!"
И еще было непонятно, кто же запрограммировал их всех, кто загипнотизировал этих несчастных людей... Наташа, странная женщина, и ты еще хочешь сделать их людьми, личностями, свободными и творческими, способными любить?.. Ирина, вот откуда у Вас эта боль во взгляде... Вы, видимо, все это давно уже знали... Да и ты, Элен, тоже... И в самом деле - как работать с американцами, западно-европейцами и не знать всего этого? Они бы давно уже вас просветили, незаметно подарили бы того же Солженицына или еще что-нибудь в этом роде...
А ты хранишь это как самую священную реликвию своей жизни...
Да не она ли, новая инквизиция, внушила всем, будто эта страна великой культуры была до ее власти каким-то нелепым курятником? Еще бы... Чем же иначе оправдаться... И на месте этого “курятника” построили прогрессивный муравейник для загипнотизированных, радостно аплодирующих на съездах, несчастных доверчивых людей, даже не способных представить всю глубину и безнадежность своей обманутости! Если они и сами рады обманываться по своей наивности...
А теперь - положить пистолет в “дипломат”, сесть в кресло, закрыть глаза.
Несколько мгновений неподвижны.
Да, “Голос Америки” послушать, хоть напоследок...
- This is the "Voice of America, Washington, D. C. Московское время двенадцать часов. После программы новостей вы услышите главы из книги Александра Солженицына “Бодался теленок с дубом”, передачу о системе медицинского страхования “Medic Care” и новости рок-музыки...
А это что за вой и свисты в эфире?
Будто специально запускают в эфир этот шум на волне “Голоса Америки”... “такие, как твой отец...”
Теперь-то понятно, почему нет и не бывает никаких серьезных публикаций по массовому гипнозу...
Закрытая тема.
Словно какой-то подземный толчок вдруг сотряс пол и стены.
Что это?
Грохот крушения, треска, обвала, будто падают мраморные акрополи и форумы, храмы Олимпа, дворцы небожителей -
Суперстена...
Эти бесконечные портреты и фотографии, обломки лиц, руины кумиров, сумерки идолов, обрывки симфоний, осколки романов, великий порыв, великий поход тысяч гениев в никуда, в ионосферу, где отсутствует кислород, в астрономический объективный ад на месте иллюзорного рая, грезившегося там века и века напролет...
Ее обломки, обрывки, осколки падают на пол словно в замедленной киносъемке, ложатся, сминая друг друга, вздымают пыль площадей Афин и Рима, Парижа и Петербурга, въевшуюся в эти портреты...
И нет уже смысла их убирать.
Где же был этот иллюзорный рай для них?
В гигантской вакуумной яме меж адом и настоящим Раем.
О которой умалчивают все. Тайна этого вакуума едва выносима. Закрытая тема...
Мега-вакуум. Пустота, миллион раз умноженная сама на себя. Возведенная в степени, ушедшая в геометрическую прогрессию, вошедшая в интеграл.
“Посмотри, подруга, эльф твой
Улетел!
Посмотри, как быстролетны
Времена!
Так смеется злая маска,
К маске скромной обратясь...
Темный рыцарь вкруг девицы
Заплетает вязь”.
А это рисунки твоей рукой: вот древний замок в горах, вот олень бьет копытом на скале, вот светятся окна домика зимней ночью... Ты что-то рисовала почти всю жизнь, но людей на твоих рисунках не было никогда. И лишь теперь понятно почему...
Подпись на обложке внутри альбома: Света Мещерская. Ставшая потом Светланой Андреевной Орловой.
Ты часто рассказывала, как мечтала в детстве стать пианисткой. Но мечта не сбылась: голод, бедность, потом война. А твой отец, мой дед, “строил город на Дальнем Востоке”, вы жили вдвоем на бабушкины продуктовые карточки, вам просто не на что было купить пианино, “классово чуждым”... А потом - майор Орлов. Но было, видимо, уже поздно.
Остались и твои фотографии, где ты улыбаешься олеандру в твоих руках, или грустишь на морском берегу в летящих брызгах, или смотришь на прибой со скал.
Остались и твои любимые книги: “Красное и черное” Стендаля, “Эдинбургская темница” Вальтера Скотта, “Когда спящий проснется” Герберта Уэллса... Словно ты никогда и не хотела жить никакой реальной жизнью, и - ушла в свой Иллюзион, скрылась в мир своих мечтаний, в мир рыцарской романтики и безбрежной фантазии. Видимо, ты была бы рада заснуть летаргическим сном на двести лет, как герой Уэллса, чтобы проснуться в совсем другом мире, Прекрасном Новом Мире, где все друг друга любят и понимают...
Ты была всегда одинокой, потому что не хотела стать хищницей, чтобы жить, отнимая что-то у других. А своих жизненных сил у тебя было мало.
Давным-давно шел тот ночной дождь, где ты еще несла меня на руках и молча глотала слезы. Дождь не останавливался.
Ты медленно шла под освещенными окнами новых панельных домов, и из чьих-то окон доносилась печальная мелодия:
“- Поздние рассветы прозрачны на зависть, в сумрачном лесу пожелтела трава. Сонною рукой я к словам прикасаюсь, слышу, как смеются и плачут слова...”
Микрорайон, где мы жили, был еще новостройкой, трамваи останавливались где-то далеко, и тебе приходилось очень долго идти по узенькому тротуару мимо луж. Вся твоя растерянность, вся твоя беспомощность передавались мне, и лишь мимо луж. Вся твоя растерянность, вся твоя беспомощность передавались мне, и лишь одна фраза вдруг прорвалась у тебя:
“- Все люди - враги друг другу, мой мальчик... Они не умеют любить и не хотят. Не верь никогда и никому...”
Никогда...
Было очень много таких “никогда”. И пока ты была жива, твои “никогда” взрывались во мне детскими обидами... Потом и все эти обиды покрылись пылью времени, словно руины дворцов и храмов в забытой пустыне... Как же это было глупо - обижаться на тебя, не зная о тебе ничего... Лишь сегодня и ясно, чего тебе это стоило - хранить столько лет все эти тайны.
Прости меня. Я не знал.
Ты никогда и не рассказывала мне о своих отношениях с другими людьми. Для этого у тебя была бабушка, мне же надо было учиться всё понимать лишь одной своей интуицией, и, может быть, это было к лучшему? Не могла же ты мне рассказать о том, что открылось лишь сегодня...
Тот долгий ночной дождь всё тянулся и тянулся, и тогда никто еще не рассказывал о сорока годах скитания по пустыне, и мелодия, словно падая с неба и раскачиваясь на неверных воздушных потоках, снова долетала сквозь дождь, сквозь мокрые листья только что посаженных тополей:
“- Может быть, они надо мною смеются, может быть, они голосят над тобой. Холодно звучат, просто так не поются, прячут в глубине и надежду, и боль...”
Потом эти тополя почему-то будут казаться растущими уже из прошлого века, из прошлых веков.
Казалось, будто бы певица тоже так же бесконечно идет где-то под ночным дождем среди чужого, бесконечно чужого ей города, населенного чужими людьми, которым никогда ничего не объяснишь и не расскажешь, и было в ее поющем голосе столько скрытых горячих слез, едва сдержанных, из последних сил души сжатых в сердце, слез отчаяния, что текли по лицам каких-то людей, смотревших в небо под воющий гул самолетов, и старый телевизор каждый вечер показывал этих людей, и повторял какое-то далекое непонятное слово “Вьетнам”, “Вьетнам”, и казалось, этот ночной дождь не кончится уже никогда, и ты будешь нести меня на руках над лужами и глиной уже вечно, и ночь тоже никогда не кончится.
Мелодия долго плыла и плыла под этим дождем, словно дождь наполнял музыку собой, и она не могла прекратиться, пока не остановится и он:
“- Медленна и призрачна снежная вата. Где-то за горами укрылась весна. Ты не говори, что слова виноваты. Это не они, это наша вина...”
И вдруг стало как-то понятно трехлетнему детскому уму: эти взрослые люди, такие умные, такие добрые, почти всемогущие до сих пор, на самом деле тоже ничего не умеют, ничего не знают, ничего не могут - только идти под дождем и плакать после того, как обидели друг друга и не знают, что делать, и на самом деле они тоже такие же дети, только с большими телами и своими печальными тайнами, и все они оказались как-то вдруг брошенными своими отцами и матерями, и никто никого не может найти, и никто не знает, где искать, и никто не может понять, почему вдруг все друг друга разлюбили, и куда исчезла любовь, и почему исчез первый космонавт, ведь он стал бессмертным и долетел до Луны, и все стали думать, что теперь и они тоже станут бессмертными и вечно счастливыми и молодыми, но он вдруг куда-то исчез с Земли, и вся планета его искала, и нигде найти не могли, и тогда все вдруг страшно испугались и поняли, что никогда им теперь не стать бессмертными и счастливыми, и всех их кто-то горько и зло обманул как детей, ни в чем совсем не виноватых, и вдруг они все поняли, что они тоже просто дети, взбунтовавшиеся когда-то против настоящих Старших и объявившие взрослыми самих себя, лишь бы не слушаться Старших, и тогда настоящие Старшие навсегда ушли с Земли и забрали с собой космонавта, а их всех оставили на Земле умирать навсегда, и тогда все они горько заплакали, и настал бесконечный дождь и бесконечная ночь, и теперь все будут плакать уже всегда, пока не умрут, и тогда на земле никого не останется и больше не будет...
И вдруг стало видно, как по твоему лицу поползли морщины, и глаза стали тусклыми.
“Опустела без тебя Земля... Как мне несколько часов прожить?..” - снова плыла долгая мелодия печального женского голоса сквозь бесконечный дождь в темноте.
Прошло несколько лет, и ты действительно умерла.
Видимо, ты решила взять на себя весь груз этого знания, открывшегося мне лишь сегодня, и унести его с собой, унести с Земли, чтобы он не раздавил меня... Ведь жить с этим грузом нельзя. Кто-то же должен был бы расплатиться за это “строительство городов на Дальнем Востоке”, и заплатить своей жизнью за те жизни.
И ты решила заплатить своей, чтобы мне потом не пришлось платить своей...
И как мне теперь вернуть этот долг тебе, навсегда ушедшей?
Только одним - найти тех настоящих Старших, умевших все и знавших все.
Ты оставила меня здесь, на Земле, искать тех настоящих Старших, ушедших с Земли.
А они оставили нам в память о себе каменного Сфинкса, глядящего в даль пустыни...
Наверное, ты думала, это они - гении Суперстены, ведь ты всю жизнь любила их, верила им и мне успела передать это доверие, эту любовь в те недолгие годы, что прожила на Земле рядом со мной.
И вот эта Стена рухнула, и за ней вскрылась тьма и пустота.
Только Сфинкс смотрит в эту пустыню. У него лицо женщины, крылья орла, тело тельца, лапы льва. И он знает:
Все имеет свой смысл, но - не земной, не человеческий, не трехмерный. И жизнь измерять надо не датами “рождение - смерть”, а чем-то другим...
Что же я делал все эти годы после твоей смерти?
Незаметно погружался в какой-то липкий гипноз, разлитый в воздухе этой страны, да и всего мира, жалкий гипноз сговора людей-детей, устроивших Праздник Непослушания, - ни за что не признаваться друг другу в провале всего этого их праздника и делать вид изо всех сил, будто праздник продолжается, и устраивать веселые фейерверки с запуском космических кораблей и присуждением всемирных кино-премий, премьерами спектаклей и песен, изобретениями и медицинскими препаратами, будто бы продлевающими их жизнь, о заведомом прекращении которой раньше или позже говорить было никак не допустимо, чтобы не нарушить Правила Игры, за что можно было бы попасть в желтый дом или на допрос к Надзирателям Правил.
И кто мой старик?
Из них же, Надзирателей Правил.
А кто Бабушка (княгиня Мещерская, сказать тебе шепотом, потом полу-шепотом, потом уже молча...)? Старый ребенок, испугавшийся Надзирателей Правил. Милая благовоспитанная гимназистка, учившая меня в детстве своим французским стишкам:
"- Vien, aviette moi..."
"Прилети, моя птичка..."
Гении были всего лишь люди, такие же люди-дети, как ты сама, как все. Они покорили мегаватты и мегатонны, мегагерцы и мегабайты, но покорить мегасмерть они не смогли.
Они только старались подражать настоящим Старшим, умевшим строить пирамиды и воскрешать мертвых, ходить по воде и возноситься в Небо...
Кто из гениев такое умел?
И за это последнего гения, обещавшего бессмертие для всех и не давшего, страшно наказали: заставили после смерти год за годом плавать в стеклянном гробу в формалине, а всех остальных людей-детей построили в очередь на Красной площади и заставили смотреть на того несчастного гения, как он плавает в гробу, чтобы они испугались и поняли.
Если бы и не исчезло кольцо, разве всё это не открылось бы раньше или позже? Все равно ведь ты это рассказала бы мне хотя бы перед смертью. Нет ничего тайного, что не стало бы явным... Ничего.
Взад-вперед проходят редкие прохожие. И летит далекая музыка, и поет голос отчаявшегося ангела:
- Невозможно сквозь горечь полынную возвратиться к началу дорог... И не просто уходят любимые, а уходит земля из-под ног...
Сейчас он появиться. Разве нужно убивать его? Нет, конечно... Хватит смертей, этого каскада смертей из года в год, из века в век. Только навести на него эту машинку смерти лишь для того, чтобы он сказал последнюю правду. И больше ничего. Если уж не захочет последней правды, выстрелить ему под ноги, в асфальт, и не более. И никакой вульгарной аффектации...
Вот уже слышен шум подъехавшей машины. Это он?
Выходит высокий человек в черном кожаном плаще, в затемненных зеркальных очках. Поднимается по ступенькам. Движения спокойные и размеренные. Оглядывается.
Странный у него вид... Или этот человек знает всю Последнюю Правду и откроет ее, или надо будет очень долго стрелять в асфальт, чтобы пробить такую невидимую броню, словно надетую на него со всех сторон.
- Поль!
Бельский, не торопясь, поворачивается, всматривается в сумерки. Конечно, это он.
Медленно и даже красиво сделать несколько шагов навстречу с пистолетом в руке. Белый шарф развевается на ветру.
- Это тебе за Истомину!
Но он оценил ситуацию сразу: моментальный, неуловимый для глаз жест, машинка смерти тут же вышиблена из рук, прилетели несколько ловких ударов, от которых асфальт грохнулся в лицо, щелкнула разряженная обойма, упавшая в карман плаща. Зашелестел его плащ, скрипнул песок - видимо, сел на скамейку и откинулся на спинку.
Как бы повернуться на этом асфальте, чтобы поднять лицо и увидеть, что он там собирается делать...
- Вставайте, мой юный друг. Март... Простудиться можно. Вот так. Приведите себя в порядок. Не торопитесь. Нам спешить некуда. У вас хороший вкус - придти на казнь как на праздник. А теперь садитесь рядом. Вашу руку, мой друг. Поль Бельский.
Стоит ли отвечать? Впрочем, какая теперь разница...
- Андрей Орлов.
Сжал руку, дернул вверх, поставил на ноги и усадил рядом.
- Рука болит? Ничего, мой друг. Заживет до свадьбы. Или ты меня опасаешься? Напрасно. Твой поступок достоин уважения. Ты предпочел отчаяние подчинению, а это многого стоит. Но ведь ты понимал, что идешь на убийство. И не думал о последствиях?
- Каких последствиях... Мне бояться нечего. Мне все равно уже теперь.
- Надо же, какой космический пессимизм.
Кажется, его ничем не пробить... Железобетонный человек. При этом с компьютерным быстродействием ума.
- Если бы у меня кто-нибудь спросил о моем последнем желании перед смертью, я бы сказал: “Прочесть Солженицына, чтобы узнать всю правду до конца, хотя бы эта правда меня и убила”.
- Можно и такие книги найти, хотя и трудно. Статья “сто девяносто-прим” уголовного кодекса.
- Да что мне этот кодекс... Чей кодекс? Этих “народных смирителей”, что телефоны любят прослушивать...
Это же просто дети, объявившие себя взрослыми и осознающими. Лишь злые дети.
- Тогда другое дело. Достанем тебе это. Только террора не устраивай, как прочитаешь. Это пытались делать в нашей стране уже многие. И покушения на генсеков устраивать, и прочее. Получишь политзону в Мордовии. Оттуда не возвращаются нормальными людьми. “И вылил Иван Денисович помои на дорожку, по которой начальство лагерное ходит”.
- Могу себе представить... Дело в другом. Мне нужно узнать всю правду о том, как погибали российские дворяне, такие, как мой дед... или как боевые офицеры Белой Гвардии, или в концлагерях.
- Это меняет дело. Порода в тебе чувствуется. Но стоит ли так страдать из-за женщины?
Вы протягиваете раскрытую пачку сигарет. “Мальборо”, какое-то странное название.
- Благодарю, не надо... Если загадки в женщине не остается из-за ее беременности...
- И ты решил, она беременна от меня? Богатая юношеская фантазия...
- Как? А разве вы с ней... разве у вас ничего не было? Извините, я, кажется, глупости говорю...
Да, яблоко Поля на столе и слова Наташи об их знакомстве - вот все, что было фактами. Остальное - лишь домыслы и гипотезы, лишь поиск, на ком бы сорвать зло. Какая низость с моей стороны...
И этот благородный человек со мною еще столь заботливо разговаривает после этого, словно старший брат.
- Отчего же? Вполне естественно для твоего возраста переоценивать сексуальный аспект человеческой жизни, как будто он самый главный.
- Да дело вообще не в женщинах. Сами основания человеческого разума ничего не стоят.
Вы посмотрели уже как-то иначе, словно с большим уважением.
- Сильный человек никогда не принимает женщин всерьез. Женщина дана для отдыха мужчины и для служения ему, и не более. Превозносить ее - значит, впадать в непростительную слабость. Двух вещей хочет настоящий мужчина - игры и опасности. И потому жаждет женщину как самую опасную игрушку. Но надо стать сильным, чтобы женщина притягивалась к тебе, а не ты к ней. Или вы хотите поспорить со мной, мой юный друг?
- Пока нет.
- Тогда я продолжу... С вашего позволения. Но если, конечно, мой друг не желает слушать...
- Нет, нет... Говорите...
- Вот, взгляните на этих искателей счастья - они качают мускулы, развивают интеллект, гоняются за престижными вещами, но в том ли дело? Весь этот мир, Арджуна, - лишь майя, космическая иллюзия, на санскрите. Но есть в этом иллюзорном мире столь простые истины, что они и не снились этим мудрецам. Они не в состоянии понять самого главного: счастье - это не сумма обстоятельств, а сумма своих собственных качеств. Или не так?
- Все так... так...
Какое странное, незнакомое чувство... Словно какая-то часть души отделилась и все же осталась жива своей собственной жизнью. Но это уже не “я” - это он, бывший когда-то мною, Орлов-первый... А настоящий мой голос повторяет уже с другой интонацией - насыщенной железом:
- Все так... Именно это я и чувствовал всю жизнь, но только не находил слов.
- Ты мне нравишься всё больше и больше, мой друг, мой убивец. А не поехать ли нам сейчас куда-нибудь, скажем, в “Интурист”, выпить коктейль? Именно это вам сейчас и нужно, или я не прав?
- Правы... Вы правы...
Он видим уже со стороны, Бывший Когда-то Мною. Словно со стороны.
- Так что же мы ждем? Боевая колесница подана! Прошу...
Встаем, спускаемся по лестнице.
Звук захлопнувшейся автомобильной двери. Наплыв музыки из вмонтированных колонок.
И если разум не основание человека, то, может быть... может быть, есть какое-то основание прочнее разума... хоть это и звучит абсурдно? впрочем, если сам мир абсурден, и само присутствие человека в нем - абсурдно, то... то в абсурде и надо искать основание! Вот этот спокойный сильный человек за рулем рядом - он-то знает, что весь этот мир - лишь иллюзия, и тем не менее - живет! Что-то же дает ему силу жить. Что?
По крайней мере, надо хотя бы выяснить, что. А сделать себе “ресет” главного жизненного процессора - это никогда не поздно.
“Боевая колесница подана”... Странно это звучит. И сама эта машина кажется нереальной, и сама поездка вместе с ним куда-то...
Город плывет за стеклами машины... Да город ли это?
Это пустыня, уходящая за горизонт.
Зал заполняется людьми. Идет бурный танец. Между танцующих снует официант с подносом. И слышно со всех сторон: “Привет, Поль!”, “Добро пожаловать, Поль Эдуардович!”
- Будьте непринужденным, мой друг. Весь этот мир создан для вас так же, как и вы для него.
Между тем, на стол уже накрывается белоснежная скатерть, ставятся приборы. Поль идет, очевидно, на свое привычное место.
Подбегает официант, записывает, убегает.
- Нас с тобою, мой друг, окружают слабые недалекие люди. Стоит лишь проникнуть в их души, что не столь уж сложно, и они предстанут перед тобой как карточный расклад. А человек устроен до смешного просто...
Принесли коктейли, вазу с фруктами, шампанское.
Странное стечение обстоятельств... Лишь полчаса назад вспоминал ту бесконечную ночь под дождем и детское прозрение на мир людей-детей, объявивших себя взрослыми... Значит, и он это тоже когда-то понял, этот человек напротив за столиком...
- Да, как компьютер: блок желаний, блок эмоций, блок питания, блок анализа... И все их сознание не более чем компьютерная программа...
- Я рад - мы понимаем друг друга все лучше и лучше. Да, блок желаний... И такие в большинстве своем мелкие и пошлые желания. Какой-нибудь розовый кафель, синие джинсы, красный диплом, золотая медаль... Стоит лишь поманить их призраком исполнения их желаний, и они готовы для тебя на все... Ты, мой друг, плаваешь в мире изящных искусств, но не лучше ли быть ловцом, нежели рыбой?
- Да они и сами не хотят, чтобы их распрограммировали. Они предпочитают жить в гипнотическом сне и счастливы этим. Я был идеалистом. Я хотел помогать им стать свободными... Да зачем же! Пусть они и дальше будут такими, как есть, и в этом качестве исполняют свои обязанности. Так и должно быть. И служат свободным людям, обладающим само-осознанием.
- Нужно лишь быть справедливым с ними и великодушным. И не надмеваться над ними. Они такими созданы. И если они хорошо и честно служат, большего от них и не требуется. В этом их эволюция, в этом их путь к свободе. Другое дело, если они начинают бунтовать и требовать себе прав и свобод, не зная на самом деле, для чего это им, а лишь из зависти. Тут надо уметь их усмирить без ненужного кровопролития. Впрочем, бывает необходимость и в кровопролитии, если дело заходит слишком далеко.
Как дворяне всех времен и народов всегда это и умели.
- Когда они бунтуют...
- Да. Не позволять же стенькам разиным устраивать всеобщую деструкцию.
- Но сейчас едва ли не пол-страны таких, готовых хамить развитому человеку, когда ему даже нечем теперь защитить свою честь, как в прежние века - ни шпаги, ни пистолета.
- Не совсем так. Всякий разумный человек может развить в себе способность прямого воздействия на сознание таких бесноватых. С помощью определенных потоков биоэнергии. На самом деле даже не на них самих, а на негативные энергетические сущности, завладевшие такими людьми. И тогда проблем нет. Такие демонические личности сразу чувствуют человека, имеющего Силу. И становятся тише воды, ниже травы. Ты о психо-тренинге Кастанеды слышал что-нибудь?
- Нет, ничего.
- А о медитациях дзен, об астральном каратэ?
- Тоже ничего. Но я готов все это изучить, если это дает такую Силу.
- Вот и прекрасно. Этим и займемся. Людей, способных к таким практикам, не столь уж много. А ты в потенциале весьма способен. В этом твоя ценность.
К столику вдруг подходит молодой человек в джинсовом костюме:
- Хеллоу, Пол! Как там наш “Шарп”?
- Вполне благополучно. Данович дает за него то, что мы хотим.
- Ты гений, тебе в Нью-Йорк пора на биржу.
- Зачем такое нетерпение? Лучше быть вторым в нашем Старом Городе, чем десятым в Нью-Йорке.
Молодой человек уходит, и Вы снова поворачиваетесь ко мне:
- А теперь, юноша бледный со взором горящим, дам тебе самый главный совет: познай самого себя.
Отвергни, о Арджуна, страх и бессилье,
Восстань, чтоб врагов твои стрелы разили.
Мудрец, исходя из законов всеобщих,
Не должен жалеть ни живых, ни усопших.
Лишь тот, ставший мудрым, бессмертья достоин,
Кто стоек в несчастьи, кто в счастьи спокоен.
Где чувства господствуют, там вожделенье,
А где вожделенье, там гнев, ослепленье,
А где ослепленье, ума угасанье,
Где ум угасает, там гибнет сознанье,
Где гибнет сознанье, да ведает всякий -
Там гибнут сыны человечьи во мраке...
В бездействии мы не обрящем блаженства,
Кто дела не начал, тот чужд совершенства.
Разумный, ученье мое постигая,
И веря, что эта стезя есть благая,
Без ропота действуя долгие годы,
Одним лишь деяньем достигнет свободы.
А тот, кто мое отвергает ученье,
Кто ропщет, к мечтам лишь питая влеченье,
Погибнет, безумный, познанья лишенный.
Ты понял ли, Арджуна, эти законы?
- Что это?
- “Бхагавадгита”, часть “Махабхараты”. Основа культуры древних ариев. Пять тысяч лет назад Кришна открывает Арджуне законы развития Вселенной. По сравнению с этим вся европейская наука последних веков - просто детский лепет. У ариев уже были реактивные летательные аппараты - агнихотры. И аналог атомного оружия - аннигиляторы “Брахмастра”. До такого здешние мудрецы еще не додумались.
Вот это шок.
На Земле ли я нахожусь?
Кажется, сегодня - главный день жизни... Колумб доплыл до своей обетованной земли.
Вот след Настоящих Старших...
Вы знаете о них. Вы мне можете это открыть.
И что изменилось с тех времен? Ничего.
Рабы фараона сидят у котлов с мясом в тайге.
Цирцея превращает спутников Улисса в свиней. Они становятся Надзирателями Правил.
Тесей блуждает по Лабиринту Минотавра, похожему на системную плату компьютера.
Миллион лет назад Брама сотворил из своей головы мудрых брахманов, из своих рук - сильных кшатриев, из своего живота - хозяйственных вайшьев, а из ног - шудр, чтобы они были слугами всем.
И шудры взбунтовались против всех, кто выше развитием. И заставили служить себе по Правилам Игры.
Но Брама нашлет на них за это новый всемирный потоп. Не водный уже, а огненный. И это будет называться Армагеддоном.
Оружие Брамы. Время подлета от запуска до цели двенадцать минут по орбите.
Брахмастра.
Хотя, причем здесь Брама?
Адам вмещал в себя все души будущих людей Земли. Когда его душа разлетелась на бесконечные осколки в миг грехопадения, тогда сознание, что было частью мозга первого человека, переселилось в людей мыслительной деятельности, сознания сердца - в людей любви, сознание пальцев переселилось в людей ручного труда... Вот и все.
И все люди должны будут встать на свои места в сверх-организме единого Адама и не рваться на чужие - занять их они все равно не смогут.
Но вечная река течет и течет. Мудрой реке все равно.
- “Кто ропщет, к мечтам лишь питая влеченье...” Это про меня...
- Именно. Ты ведь и был готов уже погибнуть, лишенный сознанья.
- А кто был этот Арджуна?
- Потом ты узнаешь и это. В чем, по-твоему, заключается миссия культуры всех времен и народов?
- Избавить человека от низких чувств и развить высокие...
- А если еще точнее? Поставить всякие чувства, и высокие, и низкие, под контроль... чего?
- Но ведь не интеллекта же, наверное?
- Смотря какого... Вот в этом и дело. Смотря какого по качеству. Во всем и всегда есть свои причины и свои следствия, ты согласен?
- Не знаю уже... Впрочем, конечно. Гипотетически можно допустить... Хоть нам от этого и не легче...
- А легче нам будет, если мы поймем: причинно-следственные законы действуют не только в физике и химии, но и в нашем сознании. И они порождают все наши внешние ситуации, в которые мы попадаем. Не желая того и не подозревая даже, что это мы их сами создали своими прошлыми состояниями сознания. И эти ситуации и обстоятельства нам даются, чтобы мы сами увидели в себе ошибки собственного сознания - совершенно свободно и не под чьим-то нажимом, когда страдаем от их последствий.
Вы остановились, замолчали и обернулись к окну, открытому к вечной реке. Затем снова ко мне и продолжили, но уже с другой интонацией:
- Всемогущий Создатель Вселенной есть Всеобъемлющий Энергетический Интеллект, всё пронизывающий Собой. Он создал этот закон воздаяния миллиарды лет назад. Этот закон на Востоке называют кармой. А в Библии - просто Законом. Поскольку все остальные законы производны от него. Он был известен всегда, сколько человечество существует. Он универсален и вездесущ. Он все определяет. От него не скроешься. Помнишь миф о Немезиде?
- Да, неумолимое мщение...
- Это и есть Закон Воздаяния. “Не делай другим того, чего не желаешь себе”. Но последствия своих поступков можно изменить сменой установок сознания. Во что мы верим, то мы и получаем. И когда мы усвоим этот Закон, и наш разум его свободно признает, тогда наш разум и становится другим. Как зерно, промоловшееся сквозь жернова, становится мукой и никогда снова зерном уже стать не может. Что же касается Бхагават-Гиты, можно ее и не изучать, можно пойти прямым и кратким путем прямо к Закону и пророкам и не тратить сил на системы Востока, буддизм, астрологию и прочее. Но не все это могут.
Так вот в чем сущность этого изменения разума...
Да, действительно, всё очень просто: сами мы и есть источник собственных бед. И признать этот закон - и значит: проявить благородство...
Князь Мещерский... Смешно и подумать-то... Кому всё это теперь нужно... Впрочем, Закон... Причинно-следственный ряд. Программа судьбы, если можно так сказать... Хотя, кажется уже начинает развозить от этого шампанского, что мышлению не мешает, конечно же... Просто сам стиль мышления становится каким-то совсем другим, каким никогда не был. Логические операции над сверхлогическими тезисами и предикатами...
- Так это же просто третий закон Ньютона! Но только в мире сознания!
- Конечно. “Действие равно противодействию”. А что касается репрессий, то все, кто расстреливал, писал доносы, ссылал - делали это из страха и под гипнозом. Не напишет - его самого расстреляют. Все это просто исполнители, они лишь выполняли приказ. И осуждать их, обвинять - лишь брать на себя их грехи. Таков духовный закон: если кого-то осудил, его грехи перешли на тебя. Все эти события были развязкой узлов - расовых, сословных, конфессиональных, накопленных за две тысячи лет. А последствия грехов - это нечто материальное, но из материи более тонкой, чем физическая, они не могут испаряться в воздух, их нужно отработать страданиями. Все.
Все самое сложное должно оказаться самым простым. Как расщепление атома.
Надо паузу устроить. Чтобы привыкнуть к самой этой мысли.
Вот где источник этой силы Вашей, гениальный Вы человек...
Это непобедимая идея. Она логически несокрушима. Да более того: она и есть фундамент самой логики.
- А неравенство способностей? А гибель детей?
- Родовые чаши греха. Сбила машина мальчика. Бедный мальчик, думаем мы... А его дед был в тридцатых годах штандартенфюрером или “дознавателем” НКВД. И останься жив этот мальчик, он стал бы еще страшнее своего деда, поскольку неосознанные родовые грехи могут только накапливаться и утяжеляться.
Весь зал с его окнами и зеркалами словно вздрогнул на миг.
Да. Иначе не может быть. Иначе мир - просто игра случайностей. Слепой фатум. “Неисповедимые пути”, в которых нет справедливости, и бывший палач не может знать, за что он становится жертвой.
Это и есть Правила Игры. Но настоящие. А не те, придуманные Надзирателями.
Что мы вообще знаем о мире... Во всяком случае, действительно, было бы смешно думать, будто Вселенная появилась и развилась сама собой, а не есть творение какого-то непостижимого пока для нас Высшего Разума, достигшего миллиарды лет назад такого величия, что сама эта Вселенная стала в некотором роде Его телом...
Так и все, со мной происшедшее, тоже расплата за что-то... И то, что когда-то с дедом... В прошлом веке он мог воспитывать своих крепостных розгами и продавать их за три рубля, в этом веке его бывшие крепостные стали его воспитывать в подвалах ГУЛАГа... “Эф равняется минус Эф”.
Но если они перестарались, их в свою очередь тоже кто-то будет “перевоспитывать” когда-то, в других мирах, пространствах и временах.
- Потому и “не должен жалеть ни живых, ни усопших”?
Вы молча кивнули в ответ.
Но что это? Зачем эта юная дама подлетает к нашему столику... Из какой-то другой реальности...
- О, Поль, ты совсем забыл нас!
Она грациозна, легка, изящна... Чем-то похожа сразу на всех западных кинозвезд... “С летнего неба вечером поздним прямо в ладони падали звезды”... Она только помешает нам. И не даст додумать до конца...
- Познакомься, Люси, это мой новый друг, подающий большие надежды: Андрей Орлов, серьезный поэт и большой артист, как я убедился, а это - звезда ночного Города Люси.
- Очень рада! Какие у нас планы на вечер? - улыбнулась упавшая звезда, поднимая бокал.
- На вечер... Я улетаю в Белый Город с Голубыми тротуарами, где Золотоволосые Дочери Солнца превращаются в Волны и Чаек...
Лучше бы решить Вам, павшая звезда, что юный друг Поля совсем... “Out of mind”. “Вне ума”. По-русски так просто и не скажешь. Но смысл именно тот.
- Я же говорил, что он поэт... А пока я, с вашего позволения, ненадолго отлучусь...
Поль отходит куда-то к стойке бара, с кем-то здоровается, разговаривает, но кажется, будто краем глаза все-таки наблюдает за нами. Видимо, опасается за меня. Напрасно... Впрочем, ладно. Пусть. Он имеет на это право. Он - Победитель.
- А знаешь, я тоже умею превращаться в Волну и Чайку... Я могу превратиться для тебя в кого угодно...
Странно. Не один же я такой “вне ума”. И Вы, Люси, тоже ненормальная. Как хорошо...
Где-то там, в другой далекой реальности, на маленькую сцену вышли музыканты, и начался медленный блюз. Люси вопросительно взглянула. Видимо, ждет, не приглашу ли ее на танец. До танцев ли сейчас...
Она, очевидно, что-то поняла и пошла одна между столиков к сцене. “И медленно пройдя меж пьяными”... Теперь понятно, отчего пил Блок, гигант Суперстены. Когда он, видимо, понял, что на самом деле вовсе не гигант, а просто один из людей-детей, всего лишь один из... А все его отлеты ввысь, в миры принцесс и рыцарей - только иллюзион. “Посмотри, подруга, эльф твой улетел”.
Люси начала танцевать одна, как будто лишь для меня. Потом она стала уже солисткой этого гипнотизирующего танца - в центре круга, и зал завороженно следит за ее движениями. И открываются тайны какой-то другой красоты - совсем не той, что была у Вас, женщина из мира свободы... Какой-то очень земной, слишком земной, слишком человеческой, да уж что теперь... В абсурдном мире все так и должно быть: развернутым вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов.
Простите меня, Ирина Истомина... Неужели готов просто забыться с любой женщиной, что окажется рядом, все равно с какой? Да нет, конечно же. Надо не забыться, надо наоборот... вспомниться.
А это кто продирается сквозь зал? И зачем? Наташа? Видно, тебе пришлось преодолеть немало, чтобы появиться здесь. Растрепанная, разгоряченная, из какой-то третьей или четвертой реальности, настолько неуместная и лишняя в этом сверкающем разноцветном зале, в этих сбитых сапогах, вязаной шапочке на разлохмаченной прическе... Кого ты ищешь? Меня? Но... зачем же?!
И вот уже подлетела, подбежала:
- Андрей, пойдем из этого вертепа! Я видела, как этот тип тебя увез. Я звала, а ты не слышал! Пойдем скорее, ты здесь в такую грязь влипнешь, что потом никогда уже не отмоешься!
Остудить весь ее пыл, чем скорей, тем лучше.
- Ты меня спасать прибежала? Как смешно...
Скорее, тебя спасать надо, живая ошибка природы... Логическая ошибка... Понимаешь? Тебя.
- Ты уже пьян...
- Напротив. Я только что протрезвел. А был пьяным всю жизнь. Но такие, как ты - до сих пор еще пьяны...
Между тем, вокруг Люси уже медленно вращаются танцующие пары, и сюда, в этот затененный угол, никто не смотрит.
Странно и подумать - мы виделись лишь несколько часов назад, но прошла секунда - прошло десять тысячелетий.
Мы виделись с тобой еще там, в том навсегда уже ушедшем тысячелетии беспомощных людей-детей, пляшущих под дудки Надзирателей Игры... Пляшущих “Половецкие пляски” и “Танцы с саблями” под “Волшебные флейты” Вольфганга Амадея среди “Корабельной рощи” Шишкина утром стрелецкой казни в военно-цыганском ансамбле имени братьев Карамазовых.
- Я не обижаюсь на тебя... Ты сейчас сам не понимаешь, что говоришь.
Танец закончился, и все расходятся, не обращая внимания ни на тебя, ни на меня. Всего лучше выйти с тобой в фойе, чтобы не привлекать внимания. Этого еще только не хватало...
- Пойдем, Наташа. Поговорим там, - кивнуть тебе на двери, отзеркаливающие разноцветный зал.
Ты пошла за мной в какой-то растерянности. Двери промелькнули мимо. Вот здесь, в пустом фойе, можно и присесть.
Швейцар у закрытой уличной двери на миг взглянул в нашу сторону и снова сонно отвернулся к безлюдной набережной за стеклами.
Кто ты? И зачем ты пришла? Откуда ты? Куда твой путь лежит? Ты посол мира Гениев Суперстены, представитель рухнувшего мира, чрезвычайный и полномочный...
Два Орлова отражаются в твоих глазах. И словно сливаетесь вы, три женщины, в одну: Ирина Истомина-Элен-Наташа...
Кто вы, Гиганты Суперстены? Тоже лишь люди-дети, лишь очень талантливые дети. Как вы понимали законы судьбы? Как фатальные случайности... Это и есть детство разума... Сон разума, рождающий чудовищ.
Прошла секунда. Прошло десять тысячелетий.
Прощание с еврокультурой.
Новый ритуал. Аналог инициации: превращения во взрослого.
Вечная река так же течет и течет за окнами фойе, как и за окнами зала, как и за окнами машины, что принесла нас сюда лишь час назад...
- Скажи мне, чего ради ты загубила свою молодость? Открывать в каждом человеке Моцарта? И ты решила потратить всю свою жизнь на эти нелепые мечтания? А много Моцартов ты открыла? Много Эйнштейнов?
Была бы ты такою, как Люси, насколько же стало бы проще тебе жить... Жить “на этом” краю пропасти. Просто ловить мгновения и срывать “цветы удовольствий”... Или уж такою, как Поль. Понимающей все... На том краю пропасти.
Но ты захотела перепрыгнуть пропасть в два прыжка. И первый уже сделала.
- Андрей, ты еще настоящих людей не встречал... Ты не понимаешь... Себя самого не понимаешь...
Что тебе сказать? Что тебе объяснить? Что лучше горе от ума, чем горе без ума?
- Для появления одного Моцарта нужно десять тысяч лет.
Ты уже приготовилась снова сказать что-то горькое и разгоряченное, но вдруг осеклась, словно зависла в своем прыжке над пропастью и вдруг оглянулась вниз.
И увидела эти десять тысяч лет и миллионы людей, что пахали землю и воевали, строили города и штурмовали крепости, снаряжали корабли за Золотым Руном и осаждали Илион с гневом Ахиллеса, Пелеева сына, высекали Законы Ману на золотых таблицах и надевали латы в крестовый поход, сооружали Сфинкса и доказывали теорему Фалеса, грабили Рим и уходили в монастыри, убивали и рожали, смеялись и плакали, ставили “Гамлета” в Стратфорде и “Эдипа-царя” в Афинах, болели и умирали, готовили пищу и дрались, учились нотам и буквам, цифрам и формулам, ревновали и мирились, целовались и ссорились, а незаметные никому предки будущего Моцарта были всего лишь то виночерпиями у Гектора, то оруженосцами у Ричарда Львиное Сердце, то послушниками у Фомы Аквинского, то переписчиками у Данте...
И мы с тобой просто сидим и смотрим друг на друга. Мы только молчим. Или ты поймешь все без слов, или не поймешь никогда.
Люси вдруг выходит из зала и неспеша идет к нам, садится рядом, слегка прижимается сбоку. Вот и прекрасно, в конце-то концов... Хоть отвлечет все на себя.
- Наташа, с Люси лучше пример бери. Так проще.
- Ты что же, моего Поэта отбить хочешь? - лениво улыбнулась Люси.
- А вообще, Наташа, назначение женщины - быть красивой игрушкой для мужчины. Так сказал один гениальный человек. А если ты не понимаешь этого, ты - ошибка природы.
Наконец-то и Вы, Поль. И тоже очень кстати.
- Ты, кажется, звал меня, мой друг?
- Да... Скажите ей все сами. У Вас это лучше получится.
- А, вот кто к нам пришел... Помяни мои грехи в своих молитвах, нимфа. Что ты ему дашь своими нелепыми идеалами? Что ты ему предложишь? Абсурдную идею человеческого равенства? Слепое самопожертвование непонятно ради кого и чего? Ему не надо больше, вслед за тобой, биться, ошибаться, страдать, как писал твой любимый граф Толстой. Он уже все понял. Гуд бай! Джек, проводи эту даму!
Швейцар сразу подбежал от входной двери:
- Без проблем, без проблем. Пройдемте, девушка.
Он подхватил Наташу под локоть и повел к выходу, а она вдруг начала плакать.
- Андрей, ты раскаешься потом, но будет поздно...
Как же нелепо это все, как неуместно...
- Прощай, несчастная женщина... “Мудрец, исходя из законов всеобщих, не должен жалеть...”
Два Орлова отражаются в твоих глазах.
Словно слезы вдруг вздрогнули в сердце, о тебе, о таких, как ты, о тысячах таких, о той далекой летней ночи с бесконечным дождем в давно забытом детстве, где еще несла на руках женщина, чем-то так похожая на тебя...
Чем вам помочь? Чем вам помочь...
Поль отвернулся от нее и слегка похлопал по плечу - успокоить и укрепить.
Люси переглянулась с нами, потом улыбнулась и махнула рукой, разгоняя свое недоумение словно облако сигаретного дыма, заслонившее на минуту ее край пропасти, перепрыгивать через которую она не собиралась.
Прошла секунда.
Прошло десять тысячелетий.
- Пора ехать, мой друг.
- А Люси?
- В другой раз. Ты перебрал. Еще успеешь.
- Хорошо... Я во всем полагаюсь на Вас, Гениальный Человек... Люси... Мы еще увидимся, правда?
- Конечно, Поэт! Я здесь каждый вечер, - целует она в знак прощанья с какой-то неуловимой по смыслу улыбкой, не то как брата, не то как жениха.
И пусть. Мир Верных Рыцарей и Прекрасных Принцесс остался там, вдали, отделенный навсегда стеклянной дверью.
Зеркальная дверь в последний раз отразила зал.
Вот и все.
Машина летит по безлюдным вечерним улицам над вечной рекой.
Да, забыть это всё. Начать жить заново. С нулевой координаты.
Поль подает какую-то пачку снимков.
- Возьми. За неделю справишься?
Что это? Фотокопия книги...
---------------------
Iогъ Рамачарака.
Основы мiросозерцанiя индiйскихъ iоговъ.
Переводъ с англiйскаго.
СПб., книгоиздательство “Новый человъкъ”.
1914
Содержанiе: “Человъческая аура”... “Ясновидънiе и телепатiя”... “Астральный миръ”...
---------------------
Невероятно... И это - четырнадцатый год?
Насколько же они опережали этот нынешний муравейник...
- Пусть это станет для тебя азбукой, - улыбнулся вдруг Поль. - Слишком трудно перейти из научного материализма и мечтательной романтики сразу к Закону и пророкам...
Машина летит по безлюдным вечерним улицам над вечной рекой.
Машина летит, но как бы столь плавно и небыстро, словно висит в воздухе на одном месте.
Плывет музыка, а в ней обрывки фраз Поля, Люси, Наташи, Ирины Истоминой и других, и других, звучат замедленно, отдаваясь долгим затухающим эхом:
“Где чувства господствуют, там ослепленье...”
“Я тоже умею превращаться в волну и чайку...”
“Так и ты, о поэт, ты царишь в океане...”
“Мужчины их любят слишком сильно...”
“Андрей, ты настоящих людей не встречал...”
А ты, Элен? Не попросить ли Поля заехать к тебе? Лишь на минуту, чтобы проститься навсегда...
И ты бы поняла, как несколько веков проходят за несколько дней, ты способна это понять...
Хотя, может быть, это просто алкогольный перепой? Ведь еще ни разу в жизни, чтобы так, как сегодня... А что же, лучше было трезвому парить в облаках и писать свои стихи о фантомах и иллюзионах?
Нет, слишком поздно, уже ночь. Не сегодня, Элен.
Знаю, какой праздник ты можешь подарить, но...
Нет, не стоит... Что тебе сказать? То же, что Наташе? Почти то же, Чайка, кем-то подстреленная.
Если опустить стекло машины, ночной ветер разгонит всё опьянение и расслабление. Надо стать железным. Предельно железным. Никаких слишком человеческих чувств. И тогда эта абсурдная реальность станет подчиняться сама. Как пластилин.
- Тогда что же считать добром и злом, Поль?
- Все это земная фикция “добра и зла”. Человек с рождения привыкает делить все вокруг на “приятное-неприятное”, а не на “истину-ложь”. И что для него приятно, то и “добро”. А что неприятно, то “зло”. И пока он живет в таком состоянии и хочет только приятного себе, он не свободная разумная личность, а падшее создание, разумное лишь потенциально.
- Да, Поль... Надо жить иначе: “amor fati”, “возлюби судьбу”. И принимать все, чего она бы ни посылала. Иначе невозможно уважать самого себя... Тогда в чем же ценность человека? В том, чтоб быть готовым узнать такую правду о себе, которая может убить. И все равно узнать.
- В скором будущем начнется новая мировая эра, Эпоха Света. Астрологи называют ее эпохой Водолея, идущей на смену нынешней эпохе Рыб. Тогда принципом жизни станет условие “не желать только для себя”. И такие люди будут счастливы, они получат Свет Духа, дающий человеку все: уверенность и радость, равновесие и трезвость разума, покой и силу, мудрость и любовь.
- Эта эпоха неизбежна?
- Абсолютно.
- Когда она начнется?
- Есть две версии: в девяностом или две тысячи третьем. Мировой коммунизм бескровно рухнет во всех странах мира. Человечество изумится. Но это вхождение в новую эпоху будет для неочищенных людей столь тяжелым, что целая треть жителей России может вымереть без всякого насилия. Они не смогут воспринять этот Свет Духа, не смогут обратиться к Творцу и покаяться, и потому у них просто нет будущего.
Так вот в чем дело... Действительно, какое будущее у похожих на спящих с открытыми глазами и у похожих на дерущихся животных? Они истребят себя сами.
И никому не надо будет применять никакого насилия.
- Так что же такое тогда история, если можно знать все заранее? И почему эти законы не открыты всем?
- История - это спираль. “Что было, то и будет”. Россия - аналог Израиля. Семьдесят лет длился его вавилонский плен. Российский начался в двадцать первом году: официальная дата образования этого государства. Прибавь семьдесят: девяносто первый будет датой его гибели. Это числовые законы времени. Это законы уровней Вселенной, пока еще скрытых от современной науки с ее “принципом неопределенности” Вернера Гейзенберга... А тем, кто способен усвоить эти законы, они будут открыты как бы из ниоткуда. Как тебе сегодня через меня, например. А как это понять людям, вообще не способным сейчас такое усваивать? Как они это воспримут? Впадут в депрессию или устроят новый массовый бунт, чтобы снова уничтожать врагов? Не всем пока эти законы могут быть открыты... Такие “гуманисты” вроде Наташи считают, будто любовь к людям существует сама собой, без любви к Создателю. И будто она может кого-то “спасать”.
Кажется, Вы впервые стали задумчивым, словно вспоминаете что-то далекое.
- Но Вы сами сказали: “жить не для себя”...
- Здесь есть скрытый тупик: стать “глупым святым”, таким, как Наташа.
Летящий ветер шелестит за окнами машины. Деревянные дома Старого Города тянутся и тянутся до бесконечности.
- А в чем здесь суть дела?
- В том, чтобы трезво знать и понимать, сколько ты можешь отдать другим людям, чтобы не ввести их в непосильное искушение стать паразитами твоих добродетелей, стать твоими духовными вампирами.
- Да, конечно... Это просто плачевное донкихотство: освободить разбойников, сочтя их благородными пленниками и быть ими же избитым камнями.
- Впрочем, я тебе рассказал и так слишком много для одного дня. Усвой вначале все вышесказанное.
- А что же дальше? Кто выше самых высокоразвитых людей, героев и гениев?
- А дальше - уровни древних за-человеческих цивилизаций. Они впереди нас в развитии на тысячи и миллионы лет. Одна выше другой по принципу лестницы. Они помогали друг другу на пути, первая - второй, вторая - третьей, и так далее, до бесконечности. Они уже не имеют физических тел, им это не нужно. Сейчас на Земле нет таких тел, что подошли бы им по качествам. В Индии их называли “Дэва”, в Израиле “Малахим”, в Греции “Ангелос”, “Вестники”.
Так вот, оказывается, что... Начинает проясняться, кто же строил в Древнем Египте пирамиды и сфинкса, кто заложил в Библию предсказания на тысячи лет вперед... И почему все это скрыто и отвергается наукой... Какой наукой? которая создана людьми-детьми, тоже кем-то загипнотизированными Что может знать такая наука...
- Они помогают нам?
- А как же иначе... Иначе мы бы давно уничтожили здесь сами себя.
Они нам помогают. И мы станем сильными и разумными. Мы станем светлыми.
Машина остановилась. Хлопает дверца.
- Ну как? Все в порядке?
- Да, Поль.
- Ты знаком с работами фон Дэникена? “Воспоминание о будущем”?
- Сюрреалист?
- В некотором роде. С него завтра и начнем. Звони в любое время.
- Непременно, Поль.
Мотор. Старт. Машина понеслась дальше по ночному городу. Отблески синего и красного неона мерцают на ее заднем стекле.
Твоя машина унеслась в темноту, ее уже не видно. Лишь шум турбированного мотора еще летит, летит, летит издалека... и если бы оказаться рядом, был бы виден бриллиантовый блеск Луны в отражении этих автостекол.
Я всю жизнь ждал такого человека...
...и в шелковом голосе Незнакомки мерцают мечты о городах из белого песчаника, где синие сумерки неощутимо покрывают океан, и люди, люди, люди стоят на берегу залива в торжественном молчании... “Это катастрофа! Это катастрофа!” - стучит в висках, и эхо разносится по Лабиринту... мрачные нелюди из подземных атомных бункеров управляют чувствами и мыслями миллионов и миллионов... жадные руки ловят Вселенную стальной радиосетью, но она выскальзывает, словно старик Протей из вечной поэмы Гомера...
Вот так это и пролетело...
И - снова и снова будет играть медленная электронная музыка с женскими голосами из свободного мира, где никто никому не скажет “нельзя”, напротив, эти нежные голоса поют о том, что всё можно всем...
А здесь... “Мы полые люди, трухою набитые люди... И жмемся друг к другу, и череп соломой хрустит...”
“Образ без формы”, - подхватывает этот хор. - “Призрак без цвета!”
“Чувство без силы”, - вступают низкие голоса. - “Порыв без движенья...”
И вот - я умер. Но я - возродился и ожил.
Быть Фениксом. Рожденным летать из пепла.
Железный Век заканчивается на Древней Планете.
Прошла секунда. Прошло десять тысячелетий.
И снова старые тополя стоят в темноте вдоль проспекта, как будто опять ничего не изменилось...
А небо... Нет, оно больше не мертвое, оно стало... загадочным. Оно просто молчит.
Вот и дом, в котором прожил всю жизнь.
Подняться по лестнице в подъезде, открыть дверь, зайти. Так и прошли несколько веков жизни за несколько дней...
Сколько же лет мне теперь?.. Словно несколько тысяч... Какая условность этот земной возраст... И кому это объяснишь... Впрочем, никому и не надо объяснять. А Поль и так все понимает.
Уверенно, хотя и нетвердо, подойти к календарю, на листке которого 9 марта 1979 г., и записать:
“День основания Нового Мира”.
И еще записать:
“Ирина Истомина, мы встретимся, обязательно встретимся двадцать лет спустя”.
Я благодарен Вам, удивительная женщина. Без Вас я ничего не знал бы о подлинной реальности. Без Вас я бы не встретил моего Гениального Человека. И не понял бы: самые сложные законы природы предельно просты. Потому люди и проходят мимо них.
Возможно, я стану совсем другим уже через год. Таким, как Поль.
Вот тогда я и найду Вас. И все начнется заново.
А сейчас... Вспомнить все по хронологии:
Драконография -
Заколдованный мир -
Видеофантом -
Левитация -
Ореол -
Альбатрос -
Allegro non molto -
Искусство быть невесомыми -
Белый день -
Лимб -
Мертвое небо -
Радиократия -
Майя -
F = -F -
Vox humana -...
Почему-то есть только слово “прощание”. И оно несет смысл какого-то действия: кто-то с кем-то прощается, потому что так хочет, потому что так решил.
И нет другого слова, когда прощаются не потому, что так захотели сами, а потому, что так складывается поток событий и ситуаций. И сейчас мы придумаем это слово и введем его в современный язык:
Прощальность...
И с тобой, Наташа, мы встретимся, обязательно встретимся десять лет спустя. Возможно, ты к тому времени перестанешь донкихотствовать и обретешь трезвость ума. Ведь ты неплохой человек.
И с тобой, Элен, и с тобой...
“Прощальность”...
Ты думаешь, это мелочь - произносить это странное слово? Вовсе нет, мой друг...
И ты знаешь, что это такое? Это провода под напряжением, подключенные к сердцу.
А завтра с утра...
В конце концов, вся наша жизнь - эксперимент. А если ставить эксперименты на собачках и мышках, как академик Павлов и все его последователи, то человека не изучишь.
Эксперименты надо ставить на самом себе.
Эксперименты надо ставить на себе. И никакие книжные доктрины здесь уже не имеют значения. Действительно, это все лишь идеология. Надо в реальности пройти этот пере-просмотр собственной жизни.
Чтобы перейти в Вечную Жизнь, надо пройти через временную смерть самого себя: во всем. Чтобы умерло все, к чему привязан, за что привык цепляться.
Итак, стать свободным от всего. Стать свободным от всяких правил игры. От всякой “слишком человеческой” морали, выдуманной в муравейнике социума и внедряемой в каждого под гипнотической угрозой или подкупом - вся она стоит на позорном компромиссе духовного с животным.
Стать свободным от самого себя.
Завтра мы начнем, Поль, да, мы начнем такое, чтобы содрогнулся этот сонный мир...
Плывут обломки Суперстены на полу, плывут пятна света по стенам с трещинами, похожими на силуэт Сфинкса, плывет Луна за окном среди звезд... и она все крупнее и крупнее, и вот уже ее кратеры и горы видятся вблизи, словно при заходе на посадку... На ее поверхности, покрытой холодной серой пылью, разбросаны тысячелетние метеориты, и когда-то знал, как называются эти лунные безводные моря и горы: Море Спокойствия, Море Ясности, Океан Бурь...
Впереди, на поверхности, словно чья-то странная фигура показалась издали... Сидящая на небольшом метеорите.
Как будто в скафандре, но на плечах скафандра генеральские знаки отличия.
И над ее головой в гермошлеме словно просвечивает странное облако, как рисуют в газетах, когда хотят показать мысли нарисованного человека. И в этом облаке плывет текст:
“...и тогда они решили завоевать Луну и сделать ее семнадцатой союзной республикой задолго до прилета туда американских империалистов, и как они туда прилетели бы, мы бы их здесь встретили хорошим угощением с наших военных баз...
На Луне, конечно, жить скучновато, потому что нет классовых врагов, и разоблачать некого. А все же лучше, чем на Земле работать памятником Ленину или Солженицыным. Правда, нашему майору, служившему Джоном Ленноном, было еще хуже. Попробуй разложи этот махровый империализм изнутри, если он и так уже прогнил. Или внедрись к ним изобретать лже-науку кибернетику... Ответственное было задание”.
Он достал какой-то карманный пульт управления и стал нажимать кнопки.
Из-за скалы выехал луноход, и странный человек стал залезать в него.
- Алло, Москва? - сел он за рацию. - Вызывает генерал Орлов. На Луне все спокойно, товарищи. Жертв и разрушений нет. Как Вы сказали, товарищ маршал? “Человечество смеясь расстается со своими пороками”? Это кто сказал? Вольтер? А он кто такой? У него в ЦРУ какое звание? Раньше жил? На французскую госбезопасность работал? Ясно. Понял. Слушаюсь.
Луноход двинулся дальше по освещенной солнцем поверхности, режущей глаза контрастом света и теней из-за отсутствия воздуха.
Вдруг на пути лунохода стал издали виден... как будто бы человек? Да, человек в белых одеждах, сидящий по-восточному и глубоко погруженный в себя. Он смотрел на медленное вращение огромной планеты Земля над горизонтом Луны с какою-то спокойной, великодушной, светлой улыбкой. По его лицу никак нельзя было бы заключить о его возрасте.
- Ты... кто? - растерянно спросил его лунный генерал через динамик на крыше лунохода.
Этот человек по-прежнему с великодушной улыбкой смотрел на вращение огромной Земли над лунным горизонтом и, казалось бы, не слышал никакого вопроса. Но неожиданно, не оборачиваясь, ответил:
- Нам уже по триста лет, но мы еще не мыслим о конце...
- Как это ты так умеешь разговаривать, здесь же воздуха нет?.. Да и у тебя ведь скафандра нет! Ты как же не умер? Да ты откуда вообще взялся тут?
- Когда-то в будущем вы, люди, будете уметь и большее. Мы когда-то также были землянами, такими же духовно наивными, воинственными и боящимися друг друга...
Генерал сидел в своем аппарате и почему-то не мог дотянуться до связи. Словно парализовало.
Над лунным Морем Ясности висела безвоздушная тишина. Маленькие, как земные камушки, метеориты падали в лунную пыль, вздымая фонтанчики, медленно оседавшие на поверхность.
Где-то справа был виден Марс со своими спутниками Фобосом и Деймосом, “Страхом” и “Ужасом”, и отсюда он казался крупнее, чем с Земли, ближе на целых сто пятьдесят тысяч миль.
Где-то слева была видна Венера, куда шли сейчас посадочные станции для ее изучения...
На Луне даже днем видны все звезды и планеты, потому что нет атмосферы.
- Посмотри на нашу Землю, - продолжил человек в белых одеждах свою речь, неслышимую земным слухом. - Там сейчас в Россию и Европу приходит весна, и жизнь продолжается, там сейчас прохладный свет растает в синеве морской, и ветер полетит над долинами, и мудрые орлы медленно взлетят со своих гор... И там живут люди... Которые любят. Что же ты сидишь здесь, словно самый несчастный человек, объявивший себя “честным духом”, а других нечестными? Может, вернешься? А теперь ты увидишь подлинную историю твоей планеты. В древности она звалась Бхараталока.
Неслышимая речь умолкла, и огромная планета над горизонтом Луны словно стала увеличиваться и придвигаться все ближе и ближе... Полупрозрачная сфера покрывается цветными пятнами, проступают какие-то смутные очертания... планета кружится среди звезд...
Стал виден древний южный полуостров, отгороженный горами от своего континента. Он разрастался, и вот уже стали заметными его залитые солнцем поля и города в прозрачном голубом воздухе, дворцы и храмы...
Седой Мудрец в белых одеждах с золотым шнуром на плече благословляет пришедших к нему Воина, Земледельца и Слугу. Они кланяются ему, отдают дары и садятся у его ног слушать слово Истины, Милосердия и Гармонии. И так проходят века и тысячелетия, и нет вражды между людьми, нет войн, ненависти и зависти, нет нищеты, голода и болезней... Люди живут по тысяче лет с сотнями своих сыновей. На всей планете один народ, у него одна Вера, одна Истина. И седые Мудрецы достойно управляют всем и вся.
Но вот уже Воины и Князья тихо переговариваются друг с другом, глядя искоса на Мудрецов. И вот уже теснят они Мудрецов с их престолов и осмеивают их, и отстраняют их. Кланы воинов начинают вражду друг с другом. Власть и дары ценят они более всего. Вспыхивают войны, и кланы навсегда отделяются друг от друга. Данавы и Дайтия уходят на Запад, Ришия - на Север, Ария остаются на Юге. Их потомки уже говорят на разных языках и наречиях и поклоняются разным богам. Начинаются битвы из-за женщин.
Земледельцы и Торговцы глядят на это, и сердца их преисполняются завистью к Воинам и Князьям. Они поднимают на своих плечах лже-мудрецов и лже-пророков, и те начинают внушать людям превосходство расчета и пользы над Верой и Истиной, Красотой и Любовью. Планета, разделенная границами, конвульсирует в войнах, больные нищие люди не доживают и до ста лет и умирают в муках и злобе. Воины и Князья запутались в своих распрях и поединках и утратили всякую силу и власть. Мерилом чести стало золото. Планета в руках Торговцев.
Слуги видят беззаконие и обман. Тьма и хаос наступают в их душах. Они идут армия за армией и затопляют планету в крови. Обезумевшие люди метаются между странами и материками, спорят друг с другом том, что есть Вера и что есть Дух, что есть Истина, и Красота, и Любовь, но никто не слышит никого и никто не может согласиться. Нечестность стала общим способом существования, слабость - поводом к зависимости, угроза и самонадеянность заменили ученость, женщины превратились лишь в объекты чувственного наслаждения, хорошая одежда - в признак достоинства, властвует лишь тот, кто наделен грубой силой и лишен совести... Люди собираются вместе, чтобы идти спасать гибнущую планету, но тут же ссорятся и дерутся друг с другом. Люди бьются пойманными птицами в стеклобетонных городах. Планета затянута колючей проволокой военных зон и завалена оружием. Слуга в украденных золотых одеждах поучает Земледельца, Воина и Мудреца, щелкая затвором автомата.
И планета тонет в кипящей плазме, ее раскалывают взрывы, исполинские огненные столбы низвергаются с небес и сжигают людей, звезды падают вниз и горы сходят со своих мест, чтобы вразумить людей в последний раз... Железная саранча летит по небу с грохотом тысяч боевых колесниц и жалит людей, люди умирают от жажды и зноя, но звезда Полынь упала на источники вод, и воды стали горьки...
Но Белый Всадник на белом коне летит над планетой.
И Летающий Город спускается с небес. Сто сорок четыре тысячи воинов в белых одеждах сходят на землю, и сияние вокруг их голов ярче тысячи солнц...
Последние цветные отблески пробегают по сфере, и все исчезает...
И снова огромная планета привычно висит над горизонтом Луны.
Генерал вышел из лунохода, отдать поклон ему было стыдно и непривычно, и он как-то застенчиво положил пульт управления на лунную пыль и сел рядом с человеком в белых одеждах, с какой-то детской наивностью пытаясь посмотреть ему в глаза сквозь свой гермошлем.
Генерал никогда не видел таких. С детства ему и миллионам подобных ему во всех странах Земли настойчиво или молча внушалось, что таких людей нет, не бывало, да и не может быть...
Он вдруг вспомнил сверх-секретную информацию о стыковке посадочного модуля “Аполлона-15” на лунной орбите, где астронавтам не удавалось соединить орбитальный блок с лунным, и вдруг им помог появившийся прямо в вакууме с температурой -271 по Цельсию человек в белых одеждах. После чего командир корабля Джеймс Ирвин, вернувшись на планету, навсегда оставил астронавтику и стал проповедником в основанной им “Организации Высокого Полета”: “Важнее Богу быть на Земле, чем человеку на Луне”, сказал он...
- Не прогоняй меня, пусть я буду жить здесь с тобой, научи меня быть таким как ты, - сказал генерал.
Человек в белых одеждах мягко улыбнулся ему как взрослый младенцу:
- Возвращайся.
Никакие телерадиоканалы и пресс-агенства Земли не сообщали в тот день о плывшем от Луны к Земле корабле, ни “Ассошиэйтед пресс”, ни “Юнайтед пресс интернейшнел”, ни “Франс пресс”, ни “Дойче велле”, ни “Бритиш Броадкастинг Корпорейшн”... И уж тем более не ТАСС.
Лишь орбитальные станции Земли определили его координаты и скорость, и телеметрия ушла на Землю в Центр управления полетами и в NASA. Тем все и ограничилось. Благо между мысом Канаверал и Байконуром связь на случай подобных нештатных ситуаций работает всегда хорошо. Его не стали сбивать на подлете к орбите планеты.
Орбитальный модуль шел к Земле медленно... Прозрачная синяя дымка атмосферы как будто таяла в лучах Солнца, выходящего из-за края планеты на фоне фиолетово-черного космоса и серебряных созвездий...
Растерянный генерал сидел в спускаемом аппарате, шедшем к земле и слушал радио своей страны.
Бортовая радиостанция уже могла принимать передачи России и донесла далекий женский голос.
Пела какая-то незнакомая молодая певица, таких совсем еще не бывало в те незапамятные времена, когда он улетал, так никто еще тогда не пел:
- Скоро птиц начнет будить рассвет,
А неба темный свод еще в созвездьях весь...
Много звезд на небе и планет,
Но людям хорошо только здесь...
Где-то так далеко внизу лежал мир, когда-то любимый и знакомый.
“Я научусь жить заново”, - думал генерал. - “Я как-нибудь научусь их всех любить, в конце-то концов... Вон, девчонка эта, певица, любит ведь... Что я, хуже нее, что ли? Стыдно...”
“Я стану другим, когда вернусь...” - думал генерал. - “Любить... Вначале Того, Кто нас создал, потом всех людей...”
Time 10:15 Date 20.05.1979 Sunday Двадцатое мая...
Как долго идет машина через весь Старый Город... Как медленно меняются жидкие кристаллы цифр на электронных часах...
Машина спускается с холма. Вот уже видны волны горячего воздуха, медленно вибрирующие над бескрайним морем голов.
Белая машина Поля на месте. Все в порядке. Да и что с ним может быть не в порядке, если он в дружбе со столоначальниками разных присутственных мест и только ли с ними?
Все они лишь люди из плоти и крови...
А здесь... Здесь все лишь продавцы и покупатели. Больше здесь никем быть невозможно. Раскрасневшиеся лица, толкающиеся локти.
Все судороги души пульсируют здесь - страх и жадность, хитрость и зависть, любопытство и лживость. И всегда скрипят песок и пыль...
Насколько же все изменилось в жизни за эти три месяца... Стоит лишь вспомнить последние дни...
Где-то здесь должен быть Левченко. Теперь он дирижирует Труфаном, Бейкером, Волковым, получает для них у знакомых Поля джинсы, пленки, диски и фотографии рок-групп, блоки “Мальборо”, шотландские шарфы, еще что-нибудь доходное и ходовое, а их дело - продажа.
И сегодня, как и всегда в эти три месяца, он спокойно отдаст все, что положено, и лист со списком.
Он не будет и пытаться обмануть, скрыть что-то для себя. Он уже знает - достаточно будет просто посмотреть ему в глаза, и все выйдет наружу. А это не в его интересах и не в интересах его корпорации.
И калькулятор выдаст цифры одну за другой, общая сумма будет равна 10500. Полю 7200. Себе 3300. Из них 300 Левченко и его корпорации за работу.
С Мариной все было тоже очень просто. Однажды с ней поговорил в пpисутственном месте один из знакомых Поля, и она успокоилась.
И снова тянется и длится 20 мая среди моря людей, торгующих вещами и собой.
Мир есть лишь воля и представление, считал старик Шопенгауэр.
Факт.
Мы с тобой уже проверили это на практике, Поль.
Воля зависит от представлений об окружающем и от запаса энергии, жизненной силы. Чтобы он был достаточен, надо отсечь все нити утечки этой энергии: усовещивания, вожделения, страхи, фантазии, обиды и претензии...
После такого отсечения воля может быть сконцентрирована как лазерный луч. И станет способна рассекать материю, время и пространство.
Концентрация духовной воли, перешедшая в голос как вибрацию плотного тела, способна раздробить каменные стены и танковую броню.
А в чем представления людей-детей?
"Реально лишь доступное органам чувств".
В этом уверены все люди-дети. На такой уверенности и построена вся их наука, искусство, вся их жизнь...
Эта уверенность и делает их изначально полностью уязвимыми. Ни один из них не может противостоять направленным ударам энергии по одержащим их астральным сущностям.
И если они нечестны и оправдывают себя в этом, то можно так сдвинуть им точку восприятия мира, что они почувствуют себя заживо в аду.
И что тогда делать в социуме? Бороться с бесчестными “надзирателями правил”? Быстро наскучит... Силой никого не изменишь...
Создавать новые формы искусства? Большинство людей-детей еще не усвоили до сих пор созданные.
Делать научные открытия? Если бы люди-дети уже сделали выводы из открытий Эйнштейна и квантовой механики, мир бы перевернулся и материализм навсегда закончился.
“Реально лишь доступное органам чувств”...
Те, кто считает иначе, перестают быть людьми-детьми. Они становятся взрослыми.
Поль мелькает в разных местах, смотрит откуда-то сверху, потом сам ныряет в это людское море. И вот мы уже встречаемся.
И время словно остановилось, и толпа вокруг будто замерла, как в музее восковых фигур.
- Скажите, Поль: если все дело в установках сознания, то зачем этот материальный мир? Стоит ли ему уделять столько внимания?
Вы безукоризненно умеете поддерживать стиль: темные очки, джинсы “Super Riffle”, батник и кейс.
- Пусть этот мир и лишь иллюзия - полистай хоть Беркли, тем не менее он нам дан как показатель нашего внутреннего состояния: оно тут же проявляется внешне в наших обстоятельствах и отношении людей к нам. Знаешь, как делают искусственные алмазы? Помещают обычный карандашный графит в прочную печь, где огромное давление и колоссальная температура. У графита тогда плавится его кристаллическая решетка и превращается в алмазную. Графит - это наша тонкая плоть, иначе говоря, душа. Сам теперь знаешь. Печь - физический мир. Давление и температура - обстоятельства жизни, препятствия, испытания. Не будь их - в духовном мире мы окажемся недоношенными младенцами. Но каяться в напрасной растрате земной жизни будет поздно.
- Понятно...
Материя, да и весь внешний мир вообще - это показатель... Это гарантия от самообольщений, иллюзий, фантазий.
Слабое притягивается к сильному, железо - к магниту. Пассивная материя - к активному духу. Да... Иначе мы будем недо-воплощенными. Как тень отца Гамлета. Жалкая жизнь.
И человек - лишь тот, в ком силен дух. Тот, кто один перевесит многотысячную толпу: его ведет дух последней правды, а толпу - ее инстинкты. А если в человеке нет такой силы духа, он - родовая единица. Он не стал еще личностью.
- А как твои успехи, мой юный друг?
Знаком ли кому-нибудь такой, как говорят физики, нелинейный эффект: доставать из карманов деньги, что принадлежат тебе, хотя заработаны не тобой, но твое право собственности на них неоспоримо...
И эти деньги зарабатывают здесь Труфан с Донной Саммер, Левченко с “Леви Страусс”, Волков с “Мальборо”... И они, наконец-то, довольны жизнью. А моим делом было лишь организовать их и дать им цель.
“Money - it's a gas”, - как поет “Пинк Флойд”, - “это - горючее”...
На эти хрустящие бумажки можно получить в жизни многое: женщин, комфорт, власть, диплом, влияние, славу... И нет ничего неизмеримого ими.
Кроме ценностей духа. Но это не ведомо пока людям-детям. Пусть играют в свои игры и понемногу взрослеют.
Покорять время...
Побеждать пространство.
Преодолеть препятствия.
- Весь мир в кармане...
И снова вокруг задвигалась толпа, с этой жаждой смешного и детского самопревозношения друг перед другом.
В руках у Поля появилось яблоко:
- Весь мир перед тобою! Он лежит как яблоко Евы, наливается соком и красками, шар Земли!
Бросок. Яблоко в моих руках.
Как земной шар. Весь мир передо мною.
“Возьми меня! Сожми меня! Съешь меня! Я - для тебя!”
И выходит откуда-то из-за горизонтов времени Орлов-1, бывший когда-то мною...
- Сказала бы тогда Ирина Истомина: “Орлов, ты отдашь за меня жизнь?..”
- И отдал бы не задумываясь! - отвечает этот наивный романтик, бывший когда-то мною.
Где-то там, вдали во времени, остались лежать обломки Суперстены.
И что теперь сказать ему, этому идеалисту, бывшему когда-то мною?
- Вот он, твой Фантом. Твой Иллюзион... Несчастный мечтатель, наивный романтик, что скажешь ты в свое оправдание?
- Мне оправдываться не в чем. Я сложил витраж Вселенной. В том, что он рассыпался на осколки, нет моей вины, - отвечает он, бывший.
Бывший...
- Есть. Ты посягал на то, чего не в силах сотворить. Ты был слаб, но жаждал силы - как это глупо и смешно. Тебе и оставалась лишь левитация - отрываться от земли и отлетать в какие-то фантазии о Прекрасных Незнакомках, тебе и оставалось лишь овладевать искусством быть невесомыми, поскольку ты и не обладал никаким весом. И как только реальность тебя ударила, ты полетел через голову. Я не стану строить новую Суперстену. Мне больше не нужны никакие беспомощные кумиры. Ничьи. Их благородство и сто лет назад для жизни уже не годилось. А сейчас...
- Лучше, по-твоему, использовать людей как машин? И покупать женщин за деньги?
- Люди сами хотят быть рабами своих страстей и роботами Надзирателей Игры, а часто просто завгаров и управдомов. Не надо их унижать. Но и не стоит идеализировать. Что же касается женщин, они сами хотят, чтобы их покупали и с ними спали. Иначе для чего же им все эти туфли на шпильках, шелка, духи и лаки? В большинстве своем они хотят быть только куклами для секса. И чем более заземленного, тем больше им это нравится. Я уже успел это проверить на практике, мой друг, пока мы с тобой не виделись эти долгие три месяца.
Он потускнел, этот милый романтик...
- Отчасти ты и прав. Но есть и другие женщины. Но и в самом простом человеке можно найти бескорыстность и самопожертвование.
- Другие женщины есть... по одной на тысячу, так что не стоит их и принимать в расчет. Термин “женщины” к ним уже, видимо, не подходит. Что же касается социума, то... да, можно и в самом простом человеке увидеть нечто глубокое. Но пока они лишь люди-дети, им нужен лидер. Чтобы им было за кем идти и чтоб было на кого сваливать ответственность. И если кто-то готов взять на себя ответственность за тысячи и тысячи, то именно этим они и будут счастливы: пришел человек и дал им цель, и дал им смысл. Иначе они просто растратили бы свои жизни, пропили сами себя.
- И все же - ты не нашел последней истины, - отвечает некто, бывший когда-то мною.
- Будем искать вместе, но по отдельности - ты своим путем, я - своим. И увидим, кто из нас окажется прав в конце концов. В самом конце. В финале всей земной жизни. А до этого дня ни ты, ни я не можем быть уверенными до конца - последняя минута жизни способна перевернуть все.
- А если ни ты, и ни я?
- Может быть и такое.
Но где-то есть живущие на порядок выше уровня человека. И они наблюдают над историей планеты.
Они участвуют в потоках событий, длящихся на Земле тысячи лет. Ведь не просто ждут они, пока человечество изживет инерцию массового гипноза... Они умеют поддерживать тех, кто явно действует среди людей для этой цели: разгипнотизации.
Да и можно ли сейчас представить себе, чем они заняты? Само понимание их целей и действий должно превышать наши нынешние способности сознания...
Вечное Небо висит над нами, как сотни лет назад, как тысячи лет назад.
81, 83 - 87, 95, 96 от окончания кали-юги.
7492, 7494 - 7495, 7503 - 7505 от сотворения мира.
1981, 1983 - 1987, 1995 - 1997 от начала Новой Эры.
Irkoutsk
Nikolai V. Krinberg Nagornov
г.Иркутск
Николай В. Кринберг Нагорнов
д-р Филипп Ш. Берг
“Введение в каббалу”
1992
“Человек способен родиться; но чтобы родиться, он должен сперва умереть; а прежде чем умереть, ему необходимо пробудиться”.
П.Д.Успенский
“В поисках чудесного”
Ричард Бах “Иллюзии”
Мы с Эразмом никогда больше не будем опровергать Лютера, поскольку история показала, что ничего просто так не происходит. Все имеет свой смысл и свою пользу. Если только уметь их увидеть...
Как ни странно, даже орден розенкрейцеров как будто утратил свою былую силу. Но, впрочем, и это лишь до поры до времени. С началом новой эпохи все встанет на свои места.
Америка давно открыта.
Леонардо пытался изобрести машину, пишущую стихи. Так на свет появились системы искусственного интеллекта.
А позже началось непостижимое единство противоположностей: на Западе линия св. Фомы Аквината - соединение веры и разума, безукоризненная выверенность систематизированного логического мышления, обосновывающего истины веры, и тут же, рядом во времени, но словно в другом пространстве, неизмеримо выше, среди райских радуг и потоков слез - экстатическая мистика св.Бернарда и св.Франциска, водопады и океаны огня любви: “О Искупитель мира, о Свет Марии!”
Еще позже это пришло и в Россию: св.Владимир Соловьев на университетских кафедрах: “Критика отвлеченных начал”, “Формальный принцип нравственности”, и - св.Серафим Саровский, идущий по воздуху как по тверди воскрешать усопших...
И если эти две линии так и не сольются воедино, погибнет все.
Надо слить два этих мира в себе. Начать с себя. Поднять знание до истин веры.
Паскалю это когда-то удалось. Он вопрошал в молитве, благословенно ли ему заниматься задачей о циклоиде, опубликованной Парижским научным обществом.
Слить веру и разум в себе. А потом веру превратить в Любовь.
Сигнал электронных часов. 18 апр 198... вс 7:05. Черные графические секунды сменяют друг друга ритмично и уверенно. Настроить по ним свой биоритм: планета медленно приближается к XXI веку.
Сначала начнется быстрое движение секунд на микроэкране. Позже двинутся минуты. Еще позже - часы. Далее - дни. Далее месяцы. Потом пойдут и года - двигаться вдоль по одной прямой, имя которой - время.
Мы гиперборейцы. Мы живем в самой ледяной земле. Мы живем на планете зимы. Наши спутники летят по орбите в температуре абсолютного вакуума. В наших голосах скрежет замерзающей стали. Севернее нас лишь Ледовитый океан.
Много лет искал на земле самое чистое. Это лед. Искал на земле самое ясное. Это лед. И искал самое твердое на земле. Лед и это.
Самое могучее - ледяная плита, одиноко плывущая по холодному океану.
Сколько же нужно огненных водопадов любви, чтобы растопить эти мировые льды...
Подойти к окну и посмотреть на людей, идущих внизу. Все как всегда.
И Вы, Шеф, сегодня, конечно же, там, на книжном рынке. Много лет Вы там меняете свои философские книги, и никто не знает Вашего имени. Вам давно уже не нужно ничего земного, но что же Вы обрели взамен?
Покой. Свободу. Равновесие. Полную удовлетворенность.
И потому чувствую себя рядом с Вами будто бы пока еще погруженным в зависимость. Не у кого-то - об этом и думать было бы странно... А у самого себя. У собственных перепадов из крайности в крайность.
Да, Шеф, надо достигнуть того же, что и Вы: покой и свобода - высшие ценности жизни. И они парадоксальны: и даруются свыше, и должны быть найдены самостоятельно. Надо научиться этому у Вас.
Изучать философию и психологию, историю культуры и мировых религий в Вашем неформальном частном университете - несравнимо с государственным, филфак которого благополучно окончен недавно.
Нельзя же называть духовной жизнью и гуманитарной культурой историю заблуждений разума и омертвления душ...
Правда, там остались друзья, много друзей...
Один из них, герой борьбы за свободу, анархо-синдикалист с бородой Че Гевары, с лозунгом “Революция продолжается!” готов идти в огонь и воду для освобождения порабощенных, готов хоть сейчас расклеивать листовки с призывом не подчиняться тоталитаризму...
Другой, влюбленный в Россию дворянских гнезд, тихих монастырей и университетских дискуссий, готов восстанавливать по песчинке, по страничке все самое лучшее из той самодержавной и православной России, которую все потеряли...
Третий, знаток восточной философии, специалист по адвайта-веданте и санкхья-йоге, махаяна-буддизму и суфийской поэзии, сам похожий на древнего Чжуан Цзы, премудрый и отрешенный...
Четвертый, декадент, пост-модернист и символист, продолжающий импульс Верлена и Блока...
Но... “Почему вы, друзья, все во мне одном, но чужие между собой?” - снова и снова поет “Машина времени” со старой пленки... Ваши бесконечные дискуссии не приводят ни к чему...
Мы все говорим на разных языках, каждый - на своем, как строители рухнувшей Вавилонской башни...
Это и стало целью: найти новый язык, единый язык понимания для формул точной науки и символов Вечной Библии, для искусства и созерцания, для Запада и Востока, веры и разума.
Чтобы найти этот новый общий язык, надо прорваться в такой слой реальности, где все взгляды на мир сливаются в единство. А чтобы это стало возможным, надо полностью преодолеть в себе свою “личность”: плод социума, воспитания, образования...
Но сколько лет еще надо для этого... А теперь... Единственный выход теперь - предоставить вас самим себе на какое-то время и вести работу только с Вами, Шеф.
А еще оставить на память свой сборник стихов, не так давно изданный благодаря лишь ослаблениям цензуры и благоволению ко мне столичной поэтессы, наследницы Серебряного века Изабеллы, известной более как Белла...
И можно жить теперь как скрытый шейх - так это называется в далеких Арабских Эмиратах и других удивительных странах, где в Аравийских пустынях растут цветы забвения и текут реки памяти среди песков, еще помнящих нашего вечного пра-отца Авраама, жить как тайный исповедник, - жить вне социума, вне коллективного подсознания с его санкциями или вето, работать и дальше сторожем, как уже привык за долгие студенческие годы, не погружаться в эту газетно-журнальную суету с ее интеллигентскими полу-правдами, ведь Солженицына пока еще не издают, не смотря на всю гласность, - не участвовать в этой вечной войне гвельфов и гибеллинов, либералов и консерваторов с их противоположными полу-правдами, - а жить так, как подсказывает тебе твоя духовная интуиция.
И еще уметь ощущать вокруг тончайшую таинственную созерцательность: язык растений, язык шейхов, язык Солнца и ветра, шелестящей листвы и шороха дождя по крышам, язык женских едва уловимых улыбок и дружеских рукопожатий...
Хотя воспринять этот невидимый Свет, скрыто пронизывающий все в мире, несущий чудо и светлую тайну во всем вокруг, словно на древнем острове Авалон, дарующем вечную молодость, стало уже почти невозможно...
Таинственный мир, где собеседники твои - Омар Хайям и доктор Рудольф Штайнер, система искусственного компьютерного интеллекта на Турбо-Прологе и вагнеровские медные трубы Вечной Германии, седые пророки древнего Израиля и созерцательные монахи-доминиканцы, согласующие вслед за великим Аквинатом веру и разум... Он прозрачно просвечивает сквозь обычный земной мир.
И эти часы и минуты просветления важнее любых дел в социуме. Только ради них и стоит жить.
Поль... Ты давно уже уехал из Старого Города в столицу...
Наш бизнес до этого пришел к какому-то кризису, он просто надоел. Хотя вначале был и полезен - не из-за денег, хотя они и не лишние, а потому, что учил свободе от всякого фарисейского морализаторства и отрывал от витаний в облаках безудержного мечтательного идеализма с его Прекрасными Видениями и Чудесными Созданиями...
И в бизнесе ли дело? Ты чего-то не понимал. Чего-то самого глубинного.
Карма. Закон. Шестьсот тринадцать заповедей. И каждый поплатится: здесь, в аду, в следующей жизни. Космограмма рождения: расположение планет по зодиаку. Все предписано. Все предустановлено: каждый миг, каждый шаг. Транзитный Сатурн вошел в Скорпион - все знают, чего ожидать. Колесо сансары. “Умрешь - начнется все сначала. И повторится все как встарь”.
Ради чего? Ради чего?
Где та загадочная свобода, таинственно обещанная когда-то всем, ее ищущим, там, вдали, где был день, и на Земле стояли три креста, и наступал Поворот Времен? Где та свобода? Свобода, подаренная Любовью к Небу, потом любовью к людям и миру?
А те, кто не находят эту свободу?
Им тогда остается лишь искать каких-то замен любви. Каждому свою: кому в винных парах, кому - в мнимом всемогуществе науки, кому - в воспарениях эстетизма, в политических битвах, желтом металле, знакомствах с женщинами с их бесконечными капризами и сюрпризами...
Но все эти занятия свободным не сделают. Они могут быть лишь приложениями к чему-то, самому важному.
И надо просто жить и учиться быть свободным, как бы странно это ни звучало... Не таким простым это оказывается - изжить всякое внутреннее законничество, всякое закрепощение, всякое требование чего-то от других и навязывание чего-то им. Чего угодно: вероучения, науки, правил поведения, культуры, традиций, ценностей, идеалов...
Можно ли так изменить свое мироощущение, что эти стены просто перестанут существовать? Разве что вспомнить снова и снова Пьера Безухова: “Кто поймал в клетку мою бессмертную душу? Не пустил меня француз, в плен меня взяли? Кого меня? Кого меня? - засмеялся Пьер Безухов”...
Но как войти в такое состояние?
А что без этого? Жить так, будто и не было того дня, где стояли на Земле три креста? Это безумие. Потому Ницше и написал самые горькие книги на Земле...
Вот этого ты и не понимал, Поль. При всей твоей многоумудренности...
Какое было удивительное небо над аэропортом Домодедово тогда, весной начала восьмидесятых...
Как все до сих пор было просто с женой из Прибалтики...
Все ограничивалось лишь шутками: мышь в эстонском национальном черно-сине-белом платьице, кукла Томас, подаренный тебе заезжими эстонцами, Урмас Отт с его смешным и понятным стилем, тесть, похожий на Рональда Рейгана, теща с ее неумением говорить без акцента...
“Кого только не бывало”, - писал Солженицын, - “но среди эстонцев ни одного плохого человека не было”...
И кто бы мог знать тогда, под аэропортовским закатным небом Домодедово, что умирали мы, но что-то нам мешало уверовать в мое, в твое небытие... Любовь еще жила, любовь еще дышала на зеркальце в руках у слабых уст ее...
Старый друг шутил тогда, в апреле, три года назад: “Но когда-то же ведь тебе с этой эстонкой надоест бесконечно говорить о поэзии”...
Не надоедало уже который год.
Закат над Домодедово, казалось, был бесконечным. Ты уже пела мне вместе с твоей прибалтийской Лаймой... Но главная песня Лаймы была еще впереди. До нее оставалось целых три года...
Как долго садилось солнце над Домодедово... Как долго тянулось время до посадки. Как долго мы с тобой, дочь Лоэнгрина и Парсифаля, жили в этой огромной стране...
“Грюнберг, Стриндберг, Седерберг”... Любимая шутка моего оловянного солдатика, любимая шутка маленькой моей девочки-солдатика, любимая шутка моего честнейшего немца...
“Как? У тебя сразу два родных?”
“Да... Папа немец, мама эстонка”...
Как и когда научиться передавать на русском эту интонацию исторической судьбы, которая с прибалтийского на русский непереводима?
Как и когда научиться передавать на русский эту честность и надежность золотистых блондинок?
Где и когда научить передавать на русский этот многосложнейший язык, где ни одного рода, зато четырнадцать падежей?
Кто и когда переведет на русский это эстонское “Minu kallis”...
Кто и когда научит меня перевести ставшее нашим “hirikene” на ставшее твоим “мышка”...
Да, умирали мы, но что-то нам мешало...
Еще оставался этот вечный закат над Домодедово, еще можно было быть иногда таким счастливым: успеть купить билет “Домодедово-Абакан”, и когда-то для вас это называлось “ссылка”, а для нас с тобой это стало нашим земным раем, сибирской Швейцарией.
“Облака плывут в Абакан, в милый край плывут, в Колыму. И не нужен им адвокат, им амнистия ни к чему”. Это и вспоминалось, когда самолет взлетает на Абакан из Домодедово, когда сидишь с женой в ресторане на вокзале или в аэропорту Абакана.
Синтаксис с твоего родного на мой родной переводим только этим твоим вечным “не плачь”...
До чего ты похожа на Лайму, правда?
“Как будет на вашем “жена”?
“Naine”.
Орфография была тоже непереводима.
Только и было радостью и счастьем, что орфография на персональных компьютерах переключалась с быстродействием в несколько мегагерц.
Еще любили мы, а значит, были мы...
Как долго летит самолет от нашего Старого Города до Таллинна? “От пляс Пигаль до Строгино пять тысяч лет, но все равно...”
А ты всегда отвечала: “Я не могу без исторической родины”...
“Кем же там будет твой муж? “Неграждане”... Так у вас называют нас...”
“Ничего, сдашь экзамен на владение языком, и...”
Это многоточие тянулось уже который год.
Я искал в твоих глазах чудесные радуги острова Авалон...
И сейчас мы с тобой врозь. Ты целыми днями пропадаешь в своем концертном зале, госпожа Эльвира Грюнберг. А вечерами возвращаешься в свой старый дом под тополем. Прибалты замкнуты и сдержанны, им не нужны какие-то задушевные излияния или застолья. Они любят одиночество.
Что же у нас с тобой будет дальше?
Неизвестно... Время покажет.
А сегодня? Конечно, ехать к Шефу - к Вам, Сергей Петрович. Надо вернуть Вам том Аврелия Августина, “Психологию буддизма” Ламы Анагарики Говинды и диски “Лоэнгрина”, а взять у Вас... Впрочем, у Вас всегда какие-то неожиданности. И предугадать их невозможно.
Хочется встать и быстро идти, но что-то не дает. Человек в зеркале напротив останавливается, опускается в кресло.
Что это болит во мне?
Отражающийся человек, превозмогая боль, идет к зеркалу, затягивает галстук, надевает пиджак.
Мозг болит. А не душа. Души нет. Что научно-партийно доказано. Есть лишь формула основоположников: товар-деньги-товар. А Вы, Шеф, о каком-то Сократе... Да был ли он?
Холодная монотонная музыка в машине: повтор одной и той же ритмической фигуры электронного синтезатора.
Мы живем в самой ледяной земле. И мы должны говорить друг с другом, когда птицы замертво падают на землю глыбами льда. И деревья лопаются от стального холода. И лица людей синеют и каменеют. Мокрая от слез сентиментальность апреля ни на что не годится.
Что самое могучее? Ледяная плита, одиноко плывущая по холодному океану. Об нее разбиваются люди в своих многотонных машинах. Куда исчезают слезы самых чистых людей? Они превращаются в айсберги. И чем становятся мечты самых чистых людей после их смерти? Льдом. Исчезает ли бесследно огонь их душ? Нет. Под водопадами холодной воды он твердеет и каменеет. Он тоже становится льдом, этот каменный огонь. Куда улетает время самых чистых, ушедших с Земли? Оно сгущается и замерзает. Оно становится льдом Вечности. И если бы Земля могла нести на себе много чистых людей, вся она покрылась бы льдом после их ухода. Но не для них создана Земля. И они - не для нее. Плывут их окаменевшие души по северному океану, и солнце блистает на зеркальных гранях ледяных плит. Горе человеку, если дерзнет он пересечь их путь. Последнее, что увидит он в своей гибели - его земную жизнь, пролетающую молнией в исполинском ледяном зеркале, запрокинутом над его хрупкой головой.
Сколько же нужно тепла Небесной Любви, чтобы растопить эти мировые льды...
Что же среди людей сходно со льдом? Электронный аппарат.
Кто познал аромат новой пластмассы и металла? Самый тонкий, самый стерильный аромат - в нем нет ничего “живого”. Кто познал мистическую игру света на сверкающих гранях электронного тела в прохладном озоне? И что вся “человеческая” музыка рядом с запредельными гармониями компьютерных секвенций, где синтезированный генераторами звук в бесконечно тянущейся секунде переливается из надежды в ужас?
Но что сходно со льдом среди стихий?
Ветер.
Он холоден и свободен.
Ветер Бессмертия вырывается из грозовых разрывов и летит над ледяным миром. И повинуются его властным мановениям звери, люди и автоматические машины. Сталь ударных волн трепещет блистаниями в этих порывах. Холод фиолетового пламени, выжигающего ветхие страхи из темных углов. Гул и дрожь лопнувших древних скал поет в его полете: “Возьми этот мир! Он - твой!” Стрелки земных часов улетают на волю - Время сворачивает свою пружину в миллиардах световых лет - разверзаются бетонные створы неба. И звук, пока изливалась секунда, проскальзывал из надежды в ужас - хрустальный смех Бессмертия несет ветер - смех летит рассекающим воздух мечом, и остается за ним ровная гладкая полоса на лице Земли - лишь шуршащий пепел на ней. “Омен” - звенит в этом смехе - и Небеса отражают зеркалом - “Nemo”, “Никто”, “никто”...
Сквозь створы неба устремляется в долины ветер времени - так молот устремляется на камень, - так захлестывает Землю ветер Бессмертия - струна времени гудит в порывах ветра, так несется ветер над пустынями и городами, храмами и небоскребами - одинокий как время и свободный как пространство, но водовороты Вечности закручиваются над полюсами Земли - туда устремляется ветер Бессмертия, там исчезает ветер Времени. Он летит в ожидании человека. Он бросает вызов человеку: “Кто ринется первым в мой поток? Кто - первым?”
Струящийся воздух над бескрайним морем человеческих голов и тел уже виден отсюда, с холма, сквозь стекла стремительной машины. Каждый седьмой день недели бушует здесь это море раскрасневшихся лиц с льющим градом потом, жадно ловящих воздух ртов, бешено толкающихся локтей... Строительство Вавилонской башни. Смешение языков и наречий.
Когда впервые приехал сюда с Полем много лет назад, казалось тогда - все эти тысячи людей собрались сюда, чтобы предаться здесь какому-то постыдному извращению. Как удобно изучать здесь человека: все судороги его души пульсируют здесь - страх и жадность, хитрость и зависть... Сам воздух уплотнился над этим морем голов и стал упругим и твердым, как резиновая дубинка для разгона толпы, как замерзшая глина под тысячами этих ног.
Странно вспомнить сейчас, как поразило это десять лет назад. Как вдруг стало ясно тогда - пульс Старого Города бьется здесь. Сюда стягивается вся кровь Старого Города каждый седьмой день недели и отсюда выталкивается в его огромное тело, чтобы на седьмой день снова стянуться ...Как странно было в первый раз извлечь здесь за несколько часов столько денег, сколько умещается в карманах. И знать - за эти хрустящие бумажки можно получить в этой жизни все...
И потом, год спустя, именно здесь, глядя на тысячи людей, толкающихся в круговерти вещей и денег, стало вдруг ясно: их нельзя изменить. Ничем. Они могут только погибнуть. Или переродиться физически.
Об этом мы и поговорим сегодня снова с Вами, Шеф. Здесь ли это сделать? Да, именно здесь. Здесь, где идет торговля душами и вещами. Самый лучший фон. Замкнутое вращение людей, денег, вещей, пространства и времени. Именно здесь и к Вам, как и ко мне, должно придти сила разомкнуть этот круг и вытянуть его в бесконечно длящуюся прямую.
Впрочем, мы с Вами и не “говорим”, это называется как-то иначе. Еще тогда, вскоре после знакомства, Вы напомнили мне о лжи всякой изреченной мысли и говорите очень мало. Все звучит между словами, а слова только поясняют то, что осталось до конца не понятым без слов, они нужны только мне. Вот и все. “Словеса суть орудия века сего, молчание - язык будущего”.
Толпа штурмует ядовито-зеленый забор среди гула машин, застрявших в пробке. Холодная пыль плывет над морем голов. Как всегда, тянется хвост к кассе. Толпа стискивает и несет ко входу. Охранница с повязкой надрывает талон.
Что было здесь самым странным в тот первый раз шесть лет назад?
Женщины. Казалось, все красивейшие женщины Старого Города собрались тогда здесь. Это были, конечно же, не интеллигентные аристократки с холодно-жеманными взглядами и пуритански сжатыми губами. Нет - от этих женщин веяло Камасутрой, от этих женщин веяло тайнами... И каждая из них чем-то напоминала Ирину Истомину. Правда, лишь внешне...
Феи электро-бетона.
Их “любовь” была полетом над бездной. Когда пустой зал ресторана растворялся в сером полумраке зимнего дня, и лицо одной из них - или другой - было так близко, и тело было так близко, и звон приборов был неслышим из-за далекой тихой музыки, пронизанной болью, и было известно и неизвестно все, что последует - опять будут речи, и свечи, и плечи, свет гаснет, потом ритуал твой извечный... и когда, наконец, все заканчивалось, и оставалось лишь встать после ласк этой женщины, на душе становилось так пусто и ясно, и приходило отчаянье, и оно было как дно океана, покрытое холодной слизью, где хлюпающие присоски осьминога волокут по камням твое раздавленное тоннами воды мертвое тело.
Каждая из них знала себе цену. И имела точную цену. И цена эта заключалась в цифре.
Словно некий Кибер-Ангел отключал сердце и включал программу: integer-real-array-begin- FOR... NEXT... GOTO... END...
Да, Шеф. Именно здесь.
Вот они, вокруг - шотландский шарф, кожаный плащ, австрийские сапоги, зеркальные очки - гетеры Железного Века.
В Вас, Шеф, странно все: и это прозвище, и стиль жизни, и взгляд на мир... Вы не укладываетесь ни в какую схему. Стоит лишь пять минут провести с кем угодно на этой грешной Земле, и можно уже почувствовать и понять в нем все самое главное: что он любит и что ненавидит, чего боится, чего хочет, что способен понимать, а что - нет:
Люди Љ 1 живут тремя своими низшими центрами, инстинктивным, половым и двигательным, они живут так, как им “скажут” в газетах, по ТВ, на собраниях... Они живут лозунгами и подражанием.
Люди Љ 2 живут эмоциями, чувствами, впечатлениями, настроениями и “веяниями”, и вертятся как флюгеры, обдуваемые этими “веяниями”... Ничего постоянного у них нет и быть не может.
Люди Љ 3 живут умозрительными идеями, концепциями, доктринами и непрестанно ищут новой и новой пищи для ума, но при этом ничего не могут и не умеют...
Есть люди, соединяющие в себе эти три типа в разных пропорциях.
И люди этих трех типов всегда и везде составляли большинство. И пусть на Земле переменится что угодно - эти три типа такими же и останутся.
Но Вы, Шеф, человек внутренне таинственный и неисчерпаемый до конца... Вы словно на пути к человеку Љ 4.
Уже видно издали - говорите с кем-то. Он взял у Вас книгу, отдал свою, Вы склонились над сумкой, достали другую, положили перед собой
Золотая восточная вязь на обложке: “Бхагавадгита”. Величественный диалог Кришны с Арджуной. То, что когда-то рассказывал по памяти Поль, тоже, казалось бы, вышедший из границ жизни людей 1-2-3, но словно застрявший на полпути...
Больше всего Вы похожи на одного удивительного артиста словно во всех его ролях сразу: и добродушного Папы Карло, и наставника Андрея Рублева монаха Даниила Черного, и оставшегося на Земле отца Криса Кельвина в “Солярисе” Тарковского... Соединение премудрой учености и великой милости, как сказали бы тысячи лет назад.
Вы заметили меня, обернулись, улыбаетесь:
- Ну и как? Еще не надоело?
- Надоело. Но это карма, как говорил мой старый друг. Чаша греха.
Вы вдруг подняли палец и показали с хитрой улыбкой на птичку, пролетевшую над нами.
Понятно... “Если хочешь быть свободным, помаши руками и полети. Кто тебе мешает?”
Молча рассматриваете свои книги. Ваша легкая улыбка обращена толкающейся мимо нас между рядами толпе - всем вместе и никому особо. Ваша обычная улыбка... Вы улыбаетесь почти всегда. И Ваша улыбка не имеет повода, а исходит откуда-то изнутри Вас и вовнутрь себя же возвращается. Улыбка Будды-Канта-Джоконды. В ней что-то слегка горькое и благожелательное, слегка насмешливое и словно немного сожалеющее о чем-то, оставленном за горизонтом лет... Как будто о своем же юношеском наивном романтизме, когда Вы были, наверное, чем-то похожи на нынешнего меня... Неужели и мне когда-нибудь станет сорок? Если сохраню разум... Если буду жив...
Да, свободным. Как ветер и лед. От чего свободным? От привязанностей и ненависти. “Лишь тот, ставший мудрым, бессмертья достоин, кто ровен в несчастье, кто в счастье спокоен.”
От привязанностей и ненависти... Привязанность желает чего-то для себя, а любовь для себя ничего не желает.
Вы спокойно кивнули мне в ответ.
Бесконечная толпа проходит и проходит справа налево, слева направо.
“И вот - все в мире суета сует и томление духа”. - Сказал древний и вечный царь Соломон, сын великого Давида.
Нежный и грустный голос певицы дарит нам трепет своего сердца из микрорадио:
“Но нет разлук, ты знай - на свете нет разлук... Есть только память, память губ моих и рук”...
До чего женщина способна притянуть своей нежностью и утопить в ней... Что это? Опять вспомнил Эльвиру...
Как же настолько подняться над собой, чтобы стать выше и этого, и любить больше жизни только Вечное Небо, и лишь потом - женщину?..
- Да, пожалуй, - Вы спокойно кивнули мне в ответ.
Легкий ветер гонит пыль по длинной безлюдной улице с редкими машинами. Здесь еще прошлый век, в этих деревянных домах, палисадниках, клумбах под окнами. И лишь один из разрушенных храмов, заметный издали, напоминает о чем-то ином, уходившем за грань простой и понятной жизни людей в этих домах. И наш разговор двигался столь же медленно, как и сама прогулка.
Это состояние сердца, когда ничего земного не хочется. Созерцание человеческой жизни со стороны, когда чувствуешь себя не включенным ни в какое земное дело, ни с кем не соединенным, пустынником в миру и странником, идущим в какую-то таинственную землю, о которой когда-то в прошлом кто-то знал - немногие мудрые люди, а сейчас не знает никто.
Это странное чувство восстановления чего-то утраченного, тонкого, забытого: “неужели это когда-то было...”
Давно ли, кажется, был и тот разговор с Вами, Шеф, и Вы сказали тогда:
“- Все безумные идеи, идеологии, доктрины, которыми переболело человечество в последние пятьсот лет, с точки зрения вечности не более чем просто некие прививки ментальных болезней. Как детям ставят прививки, чтобы они переболели оспой в легкой форме за три дня и получили иммунитет на всю дальнейшую жизнь, так и человечество получило прививки руссоизма, “гуманистической” теомании, фашизма, большевизма, терроризма, технократии, сциентизма и так далее, и так далее... И все эти болезни длились лишь миг по сравнению с жизнью звезд и планет. Но иммунитет получен навсегда. И мы ведь не будем считать своим врагом врача, из-за прививки которого мы три дня поболели.
- А гибель миллионов людей, а деградация целых культур, а вырождение? Не слишком ли дорогая цена иммунитета?
- Тогда представь себе аналогию: все люди лишь отдельные клетки огромного все-планетного организма - единого Адама. Когда человек болеет или даже когда вполне здоров, в его организме каждый день и час гибнут сотни и тысячи клеток и нарождаются сотни и тысячи новых взамен. Это тебя не возмущает ведь.
- Клетки обладают очень малым разумом. Они не личности. В них нет ничего уникального и неповторимого.
- Чем более человек уникален, тем менее он будет подвержен массовым психозам общества. Тем с большим спокойствием он готов принимать свою судьбу в истории такою, как есть, и не бунтовать попусту. Чем более развит человек, тем более осознанно он способен прозревать цель существования и развития всего человечества как целого. А физическая смерть - это не самое страшное.
- Но что ожидало таких людей после их смерти? Да и у всех ли душа бессмертна? Не умирает ли она сама, постепенно и почти незаметно, пока тело еще живо?
- Что ты хочешь найти? Утешение?
“Стучите, и откроется вам”... “Толците, и отверзится”...
Как одухотворенно это могло звучать сотни лет назад... И как карикатурно звучит теперь. Мертвая страна. Мертвая религия. Мертвая наука.
“Кто это ходит утром на четырех ногах, днем на двух, вечером - на трех?” - спросил царя Эдипа мудрый вечный Сфинкс.
“Человек!” - ответил ему Эдип, уже убивший своего отца, совокупившийся со своей матерью, выколовший себе глаза, чтоб не смотреть на этот мир.
“Человек!” - ответил ему Эдип, и был прав.
“Человек!..” человек...
- Не хочу снова обманывать себя какими-то псевдо-утешениями. Их так много - искусство, наука, философия, обтекаемые утешения обычных религий...
- Если человек готов узнать истину, он выбирает мужество полного отчаяния. И идет в отчаяние до конца. Тогда на самом его дне он найдет то, что ищет. Это еще во времена Лютера могли думать, будто Страшный Суд, Последний Суд, как говорят католики, начнется, когда история закончится. Но почувствуй сам, на что похожи кинокадры о Второй мировой и скелеты лагерей...
“Так он уже идет с начала века!” - вдруг пронзительно ярко и подавляюще ясно стало тогда, после этих Ваших слов... Он шел и до сих пор идет над всеми. Правых нет. История уже закончилась перед выстрелом в Сараево...
Это и запомнилось, это и осталось в душе от того дня и того разговора: мужество отчаяния.
Мы садимся на старую скамейку невдалеке от этих огромных руин. Потемневший кирпич закругленных стен, пустые черные проемы выбитых рам нависают над старыми тополями, покосившимися домами в один этаж, электрическими проводами, и солнце уже медленно переходит через полуденный зенит.
Отчего-то не могу вспомнить, что же было здесь, на месте этого пустыря, много лет назад... Или только кажется, будто что-то было, и память обманывает? Лишь кажется, будто из земли видятся едва заметные обломки деревянных стен некогда стоявшего здесь дома, где кто-то жил еще в бесконечно далекие прошедшие века? И когда мог видеть этот дом? Если он вообще был когда-то...
Разве лишь в то незапамятное время, когда бабушка еще водила за руку пятилетнего Орлова в храм мимо этих старых деревянных домиков в один этаж... Или это мы с тобой, Эльвира, ходили здесь много раз? Но зачем приводил тебя сюда? Не потому ли, что в тайне от себя самого и от тебя надеялся увидеть эти домики и запыленные улицы, безлюдную дорогу из потрескавшегося от времени асфальта и собор на берегу реки, видный отсюда, с холма, сквозь воздушную дымку, и зайти вместе с тобой в незаметный магазин, где бабушка тогда покупала угощения для гостей, и потом мы с ней шли в один из этих домиков, где жила ее давняя подруга, и у нее было старинное пианино, на котором учился играть, и кресло-качалка, и часы с кукушкой, и старинные иконы...
Зачем же я брал тебя с собой сюда? Только сейчас и становится вдруг понятным, как же тогда хотелось передать тебе все это, виденное когда-то пятилетним, ведь ощущалась какая-то загадочная связь между тобой и этими старыми домиками на холме, и полуразрушенным собором на берегу реки... И какая же тут, казалось бы, могла быть связь между тобою, последней, быть может, на Земле, наследницей средневековых рыцарских орденов и этими бесконечно и безнадежно русскими домиками?
Но в каждом этом домике ощущался какой-то таинственный центр пространства и времени, как то непостижимо связанный с таким же таинственным центром в моей душе и душе твоей, и верилось: если вдруг наши души услышат какой-то таинственный, неслышимый звук, скрытый внутри них, то тогда эти домики и храм на берегу реки доверят нам свой тайный смысл, если мы сможем его ощутить, и тогда может случиться что-то неожиданное - время вдруг остановится, и мы с тобой и с этими домиками, и с этим храмом, и с этой рекой вдруг плавно выйдем из течения времени и окажемся в каком-то ином мире, где по внешней видимости все, вроде бы, и останется таким же, но на самом деле станет совсем иным: в таинственном мире, где нет тления, где ничто не рассыпается от времени, но остается неизменным, хотя при этом и живым, и меняющимся, и где все остаются живыми: люди, животные, деревья, и все они живут в вечном покое и мире, и тогда и мы с тобой сможем погрузиться в этот покой вместе с людьми, живущими в этих домиках, и людьми, молящимися в этом храме, и людьми, плывущими по этой реке, и людьми, идущими по этой запыленной дороге на холме, и всеми людьми, когда-то жившими здесь, и молившимися, и плывшими, и шедшими, что давным-давно ушли от нас и смотрят на нас незримо с Вечного Неба и любят нас, оставшихся здесь, и пытаются чем-то помочь всем нам, оставшимся...
И для этого снова и снова мы с тобой приходили сюда в поисках этого таинственного созвучия, и снова и снова надеялись на него...
Стоило только всмотреться в эти древние стены, и можно незаметно погрузиться все глубже и глубже в иные времена, когда этот собор только строился, и еще дальше, в глубь веков, где каждое утро начиналось с чудесного воспоминания о будущем, и Андрей Рублев радостно читает по памяти девочке-княжне Апостола: “Любовь долготерпит, любовь не надмевается, не ищет своего...”, а та смеется от радости, ничего еще не понимая. А вокруг - белые стены только что побеленного храма, где еще нет никакой росписи, ни одной иконы...
В воздухе летает белый пух. И проливается молоко из кувшина девочки-княжны.
Словно предчувствие Новой Святой Руси, ангельской страны будущего...
“Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся”, - рассказывал Андрей Рублев девочке-княжне, - “Блаженны кроткие”, “Блаженны милостивые...”, “Блаженны изгнанные за правду...”
Это и есть свобода.
Да, - ответили Вы без слов, одним взглядом и улыбкой. - Истинно лишь то, что идет изнутри нас, из сердца. А все остальное - лишь умозрительные идеи, измышления человеческого разума...
И это уходило вглубь тысячелетий... официальная религия, уподобленная царству кесаря, и - жития святых, достигших полного преображения самого своего человеческого естества запасом любви, вплоть до парения в воздухе, вплоть до воскрешения мертвых.
Они и перешли на новую ступень человека, они и стали подлинными сверхлюдьми... Те, кто достиг любви к врагам, вообще - все-любви, при полном очищении от низшего в себе.
Они были гонимы от своих, но опускали себя на адское дно - и оказывались выше всего слишком человеческого... Они знали: иным ход всемирной истории не станет, и в любой человеческой жизни не может быть ничего “случайного”, “неважного”, “бессмысленного” - любой миг жизни человека в глубочайших своих таинственных корнях связан с каким-то событием истории священной и вселенской и потому несет в себе глубокий тайный смысл, и Провидение ведет человека, когда ему и на ум этого не приходит, когда тот живет в глубоком унынии или безверии, но на самом деле в жизни нет ни одной минуты, когда человек был бы оставлен Творцом “на произвол судьбы”, потому что никакого “произвола судьбы” не бывает и быть не может. Есть только слепота человека: непонимание чудодейственности Провидения.
Они это знали...
И что осталось теперь от того их мира?
Только руины...
Гигантская вакуумная яма меж адом и раем...
Космические миры. Гигантская пропасть между пространствами ада и рая, сотни и тысячи световых лет... Миры фантомов и иллюзий, призраков и миражей. Космический сон, транс. Тысячелетняя прострация, анабиоз.
Руины культур в вакуумной пустыне, распавшиеся мраморные тела Афин и Рима, Египта и Вавилона... Мегаломания, теомания величия, душевная болезнь гениев и героев, императоров и полководцев - быть выше Юпитера и Сатурна, выше сфер неподвижных звезд - стать самому себе и всем вокруг богом вместо Бога, творцом вместо Творца...
“Космическая Одиссея 2001 года”.
Вакуумная яма и внутри, вокруг сердца: пространство окраденной любви, прочерченное лишь флюидами холодных люциферических фантомов. Мега-вакуум. Пустота, миллион раз умноженная сама на себя.
И тянется тонкой, почти невидимой нитью, одними лишь мерцающими искрами света в этой громадной угрожающей грандиозности, путь - между адом и раем, от Земли до Неба...
И устало тянутся по этому пути от Земли среди звезд и планет потомки древних жрецов Хроноса и Ареса, Венеры и Меркурия, Озириса и Пта, потомки седых волхвов, благородных брахманов, премудрых друидов, несущие в самих своих генах, в самих своих врожденных сверхчувственных способностях всю эту скрытую память древней мудрости - Sofia Perennial, - потомки, заблудившиеся в пространствах и времени, две долгих тысячи лет идущие в Ханаан - через пески пустынь, мимо Мекки и Рима, через горы и степи, через леса и океаны, сдирая свою плоть до крови среди скал и пропастей - идут, падают и снова идут - принести золото, ладан и смирну, но так и не дошли до сих пор...
Вы оглянулись на меня, как бы приглашая к вниманию, подобрали сухую веточку и стали рисовать ею что-то в придорожной пыли.
В то время предчувствие тайны во всем вокруг было постоянным, и казалось, будто везде есть какие-то невидимые двери, за которыми скрыты разные удивительные и загадочные миры, с другим временем и пространством, совсем не похожие один на другой, как в компьютерных играх... И одна из таких дверей открылась, когда познакомился с тобой, Эльвира, там, где куда-то зовет небо над столичным аэропортом...
“Открываются двери - там мерцания...” - так увидел это Поэт, заблудившийся в таких дверях между мирами...
Эти двери вели в другие событийные русла, в нашем земном мире как бы параллельно существующие в одном городе, в одном доме, даже в одной комнате... в другие пространства, в другие времена, где иные связи причин и следствий, совсем иные чаши, иные эманации человеческих чувств, иные испытания, скорби, радости, иное укрепление. И, может быть, мое постоянное искушение - в вечной жажде моментально перейти, перепрыгнуть из своего жизненного потока в чужой...
“И я не пойму, от кого их закрыли...” - увидел другой поэт, много лет спустя...
В темноте вдаль несет облака ветер...
“И скоро у порога решить, куда шагнуть,
И нас позвал в дорогу далекий Млечный Путь”...
Как верилось в это тогда... и куда же все это утекало незаметно из года в год водою в безжизненный серый песок, куда же все это исчезало день за днем, куда же уходило... и мы незаметно оказывались в мире, населенном суконно-серыми мертвыми манекенами, мире, лишь каким-то чудом сохраняющем лишь слабые, слабые отблески самоцветов той былой и ушедшей таинственной многомерности, лишь искры той непостижимой светлой загадочности, когда словно невидимые руки были протянуты с неба:
- Возьми весь этот мир, он твой.
...ты тоже когда-то жила в том мире и помнила его... но теперь словно не знала уже, как вернуться в него самой, а тем более, вернуть меня.
Зачем же тогда стою здесь, за углом, часами напролет и смотрю на твой дом, скрытый тенью старых тополей? Словно слежу за кем-то... или подстерегаю что-то. Но за кем? И - что? Ведь если ты и мелькнешь вдруг в окне, разве увижу тебя? Слишком далеко... И стекло отражает лишь отсветы сонного солнца на маленьких деревянных домиках напротив окна, лишь редкие машины, лениво ползущие мимо, и очень редких прохожих, неторопливо, как в полусне, бредущих перед твоим окном.
Или зачем-то снова надеюсь, что ты сама вдруг пройдешь по той, дальней, стороне улицы в своем пути откуда-то, или выйдешь из дома? Нет. Ведь знаю - в эти часы, когда солнце перешло через зенит, ты никогда не бываешь дома, да и быть не можешь. Или, наверное, смотрю вовсе не на твое окно - когда-то оно было нашим, твоим и моим, - а на старичков, сидящих на скамейке в тени тополей рядом с твоим домом, - когда-то нашим, и на голубей, что-то ищущих в медленном оседании пыли, поднятой редкими машинами, и на пустые детские качели, одиноко висящие в тишине, и на водокачку, с которой медленно падают капли поблескивающей воды в маленькую лужицу, и на кошку, осторожно пьющую из этой лужицы, и на воробьев, следящих за этой кошкой, и на червячков, уползающих по высохшей от солнца земле от этих воробьев?
...Той белой ночью, так много лет назад, в этом доме, тогда нашем с тобою, моем и твоем, время медленно перетекало в прошлое, и невозможно было понять, когда начался рассвет, долгий и ранний, в тихой комнате старого квартала, где мы еще жили вместе, где мы еще любили друг друга, где было так странно учиться произносить совсем новые, ни на что не похожие слова: “жена”... “Эльвира”...
И тогда еще просто любили друг друга как дети, как люди-дети, любили так, что мечты наши сливались и сны сливались, сливался и тонкий сердечный трепет со звуками таких старых слов, “We were in love”, когда твои волосы мерцали в призрачной рассветной полутьме, но что-то незаметно и неощутимо менялось в нас, менялось в наших сердцах, и волны, исходившие из них, растворялись в волнах времени, словно лучи утреннего солнца уносили их... но мы еще любили, еще бился этот слабый пульс в твоей руке, в моей руке, и мог ли тогда знать, и могла ли ты знать тогда... но время текло, как волны пульса в синей жилке твоего виска...
В тени тополей стоял и стоял этот маленький дом, словно забытый всеми, погруженный в полусон-полумрак, и остановившееся время медленно пульсировало в волнах близкой реки, и твои беззвучные слова - или это только казалось мне? - словно повторяли все тише и тише: “Не возвращайся ко мне, возлюбленный...”, а вокруг стоял мир, и он казался почему-то чужим и холодным, таившим в себе неведомые еще угрозы, и в этом твоем беззащитном маленьком доме, словно эхо забытых тобою слов, неощутимо пульсировало в тишине рассвета: “Не возвращайся ко мне, возлюбленный...” - чужой, холодный мир, казалось, проползал, извиваясь, между нами, оставляя на тебе и на мне холодный скользкий яд своих неотвратимых законов, неизбежных, как выстрел в затылок... и что-то в нас предательски менялось... но мы еще любили на какой-то последней пульсации сердца, а за окном слышались воздушные шелесты голубиных крыльев, и тихие шорохи крадущейся кошки, и шаги ранних прохожих, и далекий шум проснувшегося завода, где невесть кто уже включал железные машины, подчиненные неслышным законам холодного времени, где - мы это знали тогда, - мы еще любили друг друга, и тиканье часов на столе отдавалось эхом в узких высоких стенах нашей комнаты, словно это был часовой механизм мины, неведомо кем подаренной нам под видом часов, мины, предназначенной чьим-то нечеловеческим, холодным разумом взорвать полусон-полумрак тихой комнаты, где, мы знали тогда, мы еще любили друг друга, тихой комнаты, по окнам которой невыносимо медленно стекали капли воды от холодной ночной росы, словно отзвук твоих невысказанных слов - “Не возвращайся ко мне, возлюбленный”... - стекали, неудержимо увлекаемые вниз той же силой, что и эхо неслышимых мною слов, повторяемых, казалось, сотнями холодных голосов, отдающихся эхом в железных водосточных трубах, и голоса эти, казалось, тихо отдавались эхом в колоколах близкого храма за рекой, над которой плыло еще последнее дыхание нашей нежности, сливаясь с неслышимым ответом ушедшего навеки под эти воды колокольного звона моего града-Китежа и звона мечей рыцарей твоего Монсальвата, и откуда-то вдруг слышался шелест кроткого старо-славянского моих давних предков и мужественная латынь давних предков твоих, глядящих на нас уже из небесных миров, сливающиеся звуки этих древних языков, таких разных, но обращенных к единому Вечному Небу, что смотрело на маленький тихий дом и ничем не могло нам помочь, ведь мы и сами не знали, чем помочь друг другу, а значит, самим себе, но все же мы знали и знали тогда: мы еще любили друг друга, еще мерцали над землей и над рекой крылья тихой белой птицы, охраняющей покой наш, и еще не сказано последних слов, от которых станет так ясно и холодно, как от лучей белого вечного Солнца, медленно всходившего над тихим маленьким домом, где неуслышанное эхо повторяло неуслышанные твои слова: “Не возвращайся ко мне, возлюбленный”...
Но неужели только затем лишь и прихожу сюда, чтобы долгими часами напролет, бесконечными часами подряд смотреть и смотреть на голубей и старичков, водокачку и кошку? Ведь снова уйду, все равно уйду, когда Солнце сядет за низкие дома, и старые тополя тихо зашумят от вечернего ветра с близкой реки, тысячелетнего ветра, летевшего с этой реки, когда еще не было ни этих тополей, ни этого дома, когда-то твоего и моего, ни кошки, ни водокачки, ни меня, ни тебя, - именно тогда и уйду, когда ты и можешь, наконец, появиться, и уйду безлюдной боковой улицей, а не мимо твоего окна, и этим не буду обманывать себя.
Ведь самый главный обман себя был давным-давно - пытаться вернуться в эту твою наивную радость жизни, в это твое детское жизнелюбие, в эту невинную моцартовскую идиллию гармонии со всеми людьми, со всем миром, где ты любишь людей лишь потому, что тебе не открыты их грехи и пороки, любишь лишь по неведению всей глубины их падшести. И пытаться столько лет вернуться в это твое наивное человеколюбие, когда давно уже стал взрослым и вижу всех людей насквозь, как в рентгеновских лучах?
Но... любить людей, зная о них так много, почти невозможно. А как любить людей во грехах их - этому ты меня научить ведь не сможешь, если сама ты, вечная школьница, грехов в людях не видишь по наивной своей доверчивости, по детской своей непосредственности.
Так для чего же тогда приезжаю под твое окно снова и снова?
Или пытаюсь расслышать тихое тикание часов, подаренных нам кем-то давным-давно и словно заведенных лишь до того времени, когда ты ушла из моего дома и вернулась в свой - когда-то наш, твой и мой - и унесла с собою эти часы? Но как их расслышу через дорогу и сквозь наглухо закрытые двойные рамы, утонувшие в тени тополей?
Так зачем же?
Ведь встречи с тобой не ищу, в этом не обманываю себя. И что мог бы сказать тебе, если бы мы вдруг встретились здесь якобы случайно? Что
Мир останется прежним. Да, останется прежним.
Ослепительно снежным. Сомнительно нежным.
Мир останется лживым. Мир останется вечным.
Может быть, постижимым. И все-таки бесконечным.
И ты вспомнишь человека, впервые написавшего это, и ответишь, что и меня ждет та же судьба, и ответишь, что эта огромная страна оказалась слишком велика, чтобы вместить его, и столь же слишком великой окажется и для меня, а потому никто мне в этом не поможет, тем более - ты. Ответишь, и губы твои дрогнут, и ты не сможешь больше смотреть мне в глаза, твоя рука горячо скользнет по моей, и ты быстро отойдешь от меня и войдешь не оглядываясь во двор твоего дома, когда-то нашего, твоего и моего, - и ты знаешь, что этим обманешь себя, ведь если ты оглянешься и увидишь, как стою посреди безлюдного тротуара в тени тополя и смотрю тебе вслед, а в воздухе еще плывет мое “Мир останется прежним”... то что-то дрогнет в тебе, и тогда...
Поэтому ты не оглянешься.
Что теперь? Поехать к сестре, любимой сестре Марианне, сестре в очень дальней степени родства...
Да, поехать к ней, ведь не был у нее так давно - просто вспомнить то давнее лето, где мы с тобой, Эльвира, бывали у нее долгими вечерами, лето Марианны...
Если посмотреть на этот тоненький прозрачный лед, сочащийся талой водой от весеннего солнца, медленно плывущего к горизонту над деревянными домиками, как оно и могло неощутимо плыть лишь в детстве, когда торопиться некуда, и можно смотреть на эти сосульки целый час, то что же это напомнит? Что это напомнит, если рядом с тобой стоит эта спокойная стройная женщина с неуловимой улыбкой и переводит удивленный взгляд то на этот тающий лед, то на тебя?
Это напомнит, как мог часами следить за такой капелью мечтательный женский взгляд в тихом поместье двести лет назад, триста лет назад... у окна за роялем под большими портретами своих прадедов, и потемневшее от долгих волн времени резное дерево портретных рам и кресел словно само было погружено в воспоминанья о тех давних годах, когда деревья были большими...
И что хотелось спросить у этой задумчивой женщины, напоминающей молодую Марианну Вертинскую в фильме “Мне двадцать лет”, знакомой тебе столько весен и зим с тех незапамятных времен, когда талая вода так медленно падала с тонким звоном?
“Расскажи мне о России”.
“Странно...” - могла бы ты ответить, задумчивая и удивленная, - “ты ведь и сам живешь в России почти столько же лет, что и я. Ты в ней родился. Что же я могу рассказать о ней нового и неизвестного?”
И здесь только и можно тихо пожать тебе руку и сказать вдруг по-английски:
- My sister...
И вдруг ощутить и твое едва уловимое пожатие руки и услышать:
- My brother...
И ответить:
- Не плачь, у нас встреча с тобой, а не проводы... Знаешь, как по-индийски “сердце”? Анахата...
И можно достать из твоего старинного книжного шкафа маленький сборник поэта, что был рожден под теми же созвездиями, что и ты: “за поворотом, в глубине лесного лога, готово будущее мне верней залога”...
“Что же нового?” - можно было продолжить свой вопрос без слов. - “Расскажи мне просто о себе, о своей дочери, о своей любимой музыке, ведь так странно видеть твой лазерный плейер на старом рояле... Расскажи о твоей работе в старой академии, ведь твоя работа называется так загадочно - био-логия, наука о живом... Разве может о живом быть какая-то наука? “Поцелуй названья не имеет, поцелуй не надпись на гробах. Яркой розой поцелуи веют, лепестками тая на губах”...
“Это ты вспомнил, как моя мама была в долгой дружбе с сыном Есенина?”
“Конечно. Потому и о России ты знаешь больше, чем я. И тебе очень подошло бы имя Марианна, но тебя назвали Надеждой, и сделали это вовсе не случайно... Ты родилась под созвездием России, потому тебе и дано лучше чувствовать Елену Стахову и Татьяну Ларину, 2-й концерт Рахманинова и “Вальс цветов” Петра Ильича... лучше, чем мне, лучше, чем кому-то... Ты существо воздушной стихии, ты похожа на эльфа с прозрачными крыльями, и ты умеешь жить в этой российской воздушности, неуловимой ни для какой кантианской логики, и если не смогу научиться этой плавной и тихой воздушности у тебя, то как же смогу дальше жить в России и оставаться самим собой?”
“Расскажи лучше ты, почему ты не был у меня столько лет?”
“Боялся ничего в тебе не понять и просто обольститься попусту этой тургеневской гармонией - “Средь этой пошлости таинственной скажи, что делать мне с тобой, непостижимой и единственной, как вечер дымно-голубой?”
Ты просто слегка улыбнулась и ничего не ответила на это. А только посмотрела на сирень за твоим окном.
“Ты можешь сказать в одной фразе об этих годах, сколько мы с тобой не виделись?”, спросила ты.
Ничего сказать было невозможно...
Надо было начинать с чего-то незапамятного, с Лета Любви калифорнийских хиппи, Лета Любви, улетевшего на Луну вместе с “Аполлоном-11”, где только еще поют “Битлз” свою “Мишель”, начинать с того, как этот звон “Мишель” висел в воздухе над ночной Москвой-рекой долгим фантастическим летом, когда выходил затемно из гостиницы, стоявшей на набережной этой реки, к воде, чтобы выкурить сигарету с ментолом в долгом ожидании, когда же Изабелла, неуловимая ни для кого воздушная поэтесса Изабелла, пришедшая из страны, где никто никогда не бывал, дочитает мою рукопись в своем саду, запомнившем, как она меня проводила со своей дачи на электричку после нашего первого разговора о “Докторе Живаго” и Аксенове, и ты теперь напротив меня после стольких лет, и ты думаешь - можно передать эти годы одной фразой? Почти Мишель...
Что сказать тебе одной фразой?
“Пусть все это послужит уроком для тех, кто хочет вознестись к власти; ведь если вся наша Вселенная находится в чайнике у некоего Люй Дун-Биня, что же такое тогда страна, где побывал Чжан? Недаром товарищ Ли Чжао из Хуачжоуского крайкома партии говорил: “Знатность, богатство и высокий чин, могущество и власть, способные сокрушить государство, в глазах мудрого мужа немногим отличны от муравьиной кучи”.
И снова, как тем бесконечно далеким летом, пел чей-то голос:
“Он настиг меня, догнал, обнял, на руки поднял, а за ним беда в седле ухмылялася...”
Это осталось так далеко... То время, где генеральный конструктор космических машин Андрей Башкирцев запускает на орбиту первый спутник, где холодная война еще не проиграна.
Странная задумчивая музыка далекого лета... Андрей Кончаловский, его первый фильм за океаном... “When I looking in your eyes”.
Как сорок тысяч нежных сестер были белее снега свадебные цветы, и чувство времени стало утраченным полностью, день и ночь шли вне всяких хронологий... Возможно, планета сошла с орбиты, или изменила вращение на оси...
“Мне слабость этих рук знакома, и эта шепчущая речь, и стройной талии истома, и матовость покатых плеч...”
Были белее снега свадебные цветы и на моей давней свадьбе с Эльвирой, и на твоей, Марианна... А сейчас... Остались одни воспоминания и у тебя, и у меня.
Может, сейчас, в царстве снегов, бродит одна наша любовь?
Давно, казалось, все забыто - и ты, и тот весенний сад...
И все кажется рядом с тобой ясным и простым - из России уезжать не надо, пока здесь еще звучит с твоей старой пластинки “И не то, чтобы “да”, и не то, чтобы “нет”, неуловимое, как воздушный эльф...
Старые тополя на улицах остаются теми же самыми, хотя огромная империя уже рассыпается на глазах. И полуденное солнце так же медленно плывет над Вечным Городом, поделенным надвое рекой.
И снова полетит летний ветер свободы под тенью древних тополей, и снова в твоей квартире в вечерней прохладе поплывет “Не покидайте своих возлюбленных”, и снова друзья и подруги на новых презентациях и старых премьерах спросят о тебе: “Кто эта загадочная красавица, что пришла с тобою под руку из петербургских туманов Блока?”, и наша психоаналитик скажет о тебе с удивлением: “Она умеет никого не осуждать...”, и впереди будет еще столько встреч и знакомств, столько музыки и стихов, столько весен и зим, что “Боинг” на Женеву взлетит пока без меня.
И кто стал бы заживо хоронить Россию, когда можно научиться у тебя твоей воздушности, и просто раствориться в синем свеченьи изменчивом, когда искрящийся радугой снег на крышах тает под весенним солнцем, как при князе Владимире и при Карамзине, и так же будет таять в Двадцать первом веке, когда начнется Эпоха Света, предсказанная еще древними израильскими пророками, еще мудрецами Индии и волхвами Персии, эпоха Разделения добра и зла, сменяющая на пороге тысячелетий нынешнюю эпоху Смешения добра и зла...
“Не участвуя в сюжете, я смотрю со стороны”, - словно в зрительном зале
на спектакле обо всем этом весной, приближающейся к третьему тысячелетию:
“Как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны...
Как сплетается с другими моя тоненькая нить,
Где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что видел, с тем, что вижу
Я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю,
Помоги сложить в одно -
Жизнь моя, кинематограф,
Черно-белое кино...”
И сколько бы ни взлетать к все-планетным высотам, уже не забудется эта тоненькая нить падающих талых капель, похожая на прозрачные проблески летящей осенней паутинки в золотистом воздухе...
Далекий, забытый май отлетал в синем небе: “Чистый букет надежды - свадебные цветы...”
Это было сюрреалом, Марианна.
Трижды северное солнце обошло подвластный мир.
Были белее снега свадебные цветы... это было как во сне...
“It's a dream”, Марианна...
И чем ответить на эту мечту?
“Праджняпарамита-сутрой”:
- “О Шарипутра, - сказал Авалокитешвара, - пустота - это форма, форма это и есть пустота”...
Ты снова слегка улыбнулась и ничего не ответила на это. И снова посмотрела на сирень за твоим окном.
Вот и твой дом тоже растаял позади в сгустившейся вечерней тени, почти уже ночной...
Нет, Шеф был прав сегодня днем: не искать никаких псевдо-утешений этой эфирной тонкостью чувств, этой изысканной чуткостью женской души, этой чистотой отношений, этими петербургскими туманами с их неуловимой изменчивостью, где любая иллюзия тут же готова
воплотиться в некий образ Прекрасной Незнакомки, чьи шелка, слегка колышащиеся от ветра Невы, веют древними поверьями...
Твой мир прекрасен - для тебя, для таких же, как ты. У тебя много любви к людям и миру. Для тебя, для твоего духовного возраста эти иллюзии простительны, как детям простительны и естественны их наивные игры в принцесс и героев... Но не для меня.
Мне это непростительно уже со дня знакомства с Полем.
Сколько еще опьяняться этими туманами, этими чарующими призраками? Всю оставшуюся жизнь? Гипноз о-чаро-вания... Чары...
Нечто дьявольское, лишающее воли и трезвости разума. Само-гипнотизация.
Фантомы в гигантской вакуумной яме между адом и Раем, протяженностью в тысячи световых лет.
И что же? Парить над бездной, надышавшись этими наркотическими парами и дымами еврокультуры, странной культуры, созданной странными духами - отреченными демонами, что дьяволу служить отказались и отреклись от него, но вернуться к Всевышнему не пожелали и стали строить в этом космическом вакууме свою собственную цивилизацию, культуру само-дерзновения, само-обожествления, само-показа, само-утверждения, культуру Евангелия без Христа - а потом стали учить этому гениев Европы, позже России...
Плачевная судьба...
Нет, предпочесть мужество полного отчаяния... Вслед за Кьеркегором, вслед за Ницше. Вслед за Иваном Карамазовым.
Надо пойти в Вам, Шеф. Уже почти ночь. Тем лучше, все дневные иллюзии и обольщения ночью засыпают.
“Я мысленно вхожу в Ваш кабинет. Здесь те, кто был, и те, кого уж нет, но чья для нас не умерла химера, и бьется сердце, взятое в их плен...”
Вы живете в спокойном одиночестве. Когда-то у Вас была жена-актриса, но Вы расстались с ней, о чем однажды рассказывали. И это тоже какая-то параллель между Вашей жизнью с ней и моей жизнью с Эльвирой. Таким женщинам, видимо, трудно понять, зачем мужья-гуманитарии все бросают в социуме и становятся медитирующими сторожами и философствующими дворниками.
Располагаетесь напротив меня в кресле. У Вас своя Суперстена - из тысяч книг от пола до потолка: тома Бердяева, Соловьева, Штайнера, Мережковского, Вышеславцева, Лосского... Вся серия “Философское наследие”... Фрейд, Юнг, Вивекананда, Блаватская, Безант, Рерихи, Гурджиев и Успенский... И сколько всего на английском, немецком... Не охватить взглядом. Касталия Германа Гессе, хранилище всей мировой мудрости.
Но все эти сокровища Востока и Запада оказались похожими на мертвую воду из сказок: она нужна, чтобы срослось рассеченное надвое тело. Но живым она не сделает.
И потому Вы сейчас понемногу распродаете все эти книжные сокровища, когда-то столь драгоценные и для Вас, и для меня, собранные за столько лет с такой любовью и такими трудами... А оставляете себе только книги Отцов Церкви, древних аскетов Византии, католических мистиков и российских старцев.
Но разве это стена? Скорее, это лестница в Небо.
Такая лестница есть у каждого, кто ищет путь.
Из чего она сложена?
Из представлений о мире и о себе, постепенно сменяющих друг друга с годами.
Вначале человеку достаточно самого простого ответа: “реальность состоит из материи”.
Если же достанет проницательности понять до конца, что установлено Эйнштейновскими уравнениями и квантовой механикой, то откроется нечто, вначале поражающее: основа реальности - энергия. А физическая материя - лишь сгущенная энергия, доступная пяти органам чувств. И основа жизни - биополе, “жизненная сила”, “витальная сила”, как это называлось в прежние века. В этом тайна всех боевых искусств, всех традиций целительства и сверхчувственного восприятия. Все это и было изучено с помощью Поля за последние годы...
Но и эти представления - не предел. Они дают огромный простор, если не остаются только теорией. Самым трудным было не зацепиться за эти преимущества, не счесть себя “сверхчеловеком” и двигаться дальше...
Тогда прояснялось нечто новое: реальность сложена из художественных образов и настроений. Иначе говоря, состояний души. Они и определяют заряд энергии человека. И искусство управлять своими настроениями, чувствами, желаниям выше всех экстрасенсорных талантов. Это уже искусство медитации. Ему научиться гораздо сложнее.
И когда оно изучено и освоено, наступает новое понимание мира: основа реальности - идеи, сознание, “эйдосы” Платона. И основа жизни человека - его установки сознания. Изменяя их, можно напрямую изменять и окружающую реальность и любые внешние обстоятельства. Это классический идеализм.
Но и это еще не все. И открывалась невозможность перевести интуитивно ясное в точные логические формулы. И тогда приходит прозрение: основу реальности составляет Дух. И духовные истины постижимы лишь интуицией, логика здесь только препятствие. И начинаются логические парадоксы даосов, коаны дзен, внешне абсурдные послушания православных старцев.
Но и здесь ждут свои опасности: интуиция, живущая в духовных потоках из высших миров, может давать очень сильные сбои - принимать демонов за ангелов.
После такого опыта открывается: сверхъестественные способности вовсе не самоцель. Они тоже могут лишь мешать продвигаться дальше. И приходит новый взгляд на мир: основа реальности - Свет. Все живое во Вселенной, все, что существует - лишь емкости для получения Света Создателя, лишь формы, несущие Свет. И весь мир видится единым целым. Все кажущиеся противоречия уходят.
Можно зацепиться за любой этот уровень и застрять на нем на всю оставшуюся жизнь. Но можно и не задерживаться, а только вспоминать их как уже когда-то, в прошлом, пережитые...
Это чем-то похоже на странную компьютерную игру с многими уровнями сложности.
Но что-то должно быть и сверх этого... Какой-то новый уровень, еще выше...
- Мне теперь понятно, о чем Вы говорили сегодня... Мужество полного отчаяния, отказ от всех псевдо-утешений - это и будет поворотным пунктом. Я только приближаюсь к своему Поворотному Пункту. В этом и будут испытания... А Вы свой Поворотный Пункт, видимо, уже давно прошли... И вся множественность жизни для Вас свелась к ясной полярности Света и Тьмы...
- Любви и разных форм не-любви, лучше так сказать. Любовь превыше всех форм и Любовь то созидает формы, когда они служат ее проявлению, то разрушает формы, когда это также проявление Любви, чтобы люди не зацепились за старые формы и могли бы отказавшись от них получить новые, несущие в себе больший Свет. Так и уравновешивают друг друга созидающие и разрушающие силы. Иначе, при одном лишь созидании, все формы отвердеют, и всякое развитие людей остановится. И при одном лишь разрушении все старые формы распадутся, а новые не появятся, и развитие тоже остановится.
Видимо, это само собою раскроется где-то в будущем. И сейчас незачем спрашивать о том, что можно лишь пережить самому, а не передать в каких-то словах, что будут звучать только бесплотной абстракцией.
Искусство нейтрализации бинеров. Легкий сдвиг логических нюансов, и не тезис и антитезис сливаются в синтезе, а происходит плавный взлет над тем и другим - по вертикали, в иное измерение, прочь от двумерной плоскости “да” и “нет”.
Это символ людей, достигших равновесия, они уже не застревают ни в чем и не бросаются из крайности в крайность.
Как же стать таким? Да и можно ли стать...
Как же отличить подлинную гармонию от замаскированной под нее чисто земной привязанности, отнимающей свободу и дающей только застревание на чем-то?
Как стать таким, если линия знания и линия жизни словно разъехались в разные стороны... Начать все заново, расплавить себя, чтобы потом снова кристаллизовать:
“Я жажду. Небесного жажду Огня.
Чтоб он поразил, уничтожил меня”.
Это - вечный Ницше. Это Ницше...
Вы спокойно киваете мне в ответ.
“Nel mezzo del cammin di nostra vita
Mi retrovai per una selva oscure”, начал этим Данте свою огромную поэму:
“Земную жизнь пройдя до половины,
Я оказался в сумрачном лесу”...
Это и был для него Поворотный Пункт, и Вергилий повел его сквозь круги ада, чтобы найти выход к Свету лишь на адском дне.
Встаю, чтобы попрощаться и уходить, но Вы вдруг достаете из своего стола какие-то распечатки на машинке, переплетенные от руки, и даете мне.
“Старец Катакомбной Истинно-Православной Церкви Иоанн (Береславский). “Огонь покаяния”, “Глас вопиющего”, “Россию спасут праведники”...
“Пророческое Откровение Божией Матери в России, данное старцу о.Иоанну: “От скорбей к Свету”, “Литургия у Голгофы”, “Ангельский покров”...
Что-то поразительное исходит от этих книг... Словно изменяется само пространство и время вокруг, словно эти книги принесены на планету Земля откуда-то из миров иных, такими Волнами Света от них веет, такой Силой и неземным покоем... что можно просто забыть о себе и Земле, чтобы только впитывать все душой этот неотмирный Свет и Мир, утешение и покой...
- Почему же Вы мне раньше ничего не говорили о них? Словно после смерти Даниила Андреева визионеров и пророков в России не осталось ни одного... И Россия оказалось словно закрыта черной плитой от духовного Неба, от ангельских миров... Оказывается, нет!
- Почему не раньше? Ты только сегодня избрал до конца мужество полного отчаяния во всем, что несет дух мира сего, и отказ от всех псевдо-утешений.
- Ведь это и есть Роза Мира, предсказанная когда-то Даниилом Андреевым, только еще более запредельная, чем даже его видения и пророчества.
- Да, - задумчиво ответили Вы, - Это и есть начало Эпохи Света, которую ты ждешь столько лет. Власть сатаны над Землей тянулась целый век с тысяча восемьсот восемьдесят четвертого и завершилась в девятьсот восемьдесят четвертом, как следует из этих Книг.
Если она уже рухнула в духовных мирах, значит, скоро рухнет и на Земле.
Что же в них? Открыть наугад любую страницу:
“Иоанн! Пробил час церкви ДУХА и ОГНЯ, церкви Света. Перепишите заново старые книги. Человеческое безнадежно устарело, и условное прошло.
Представляйтесь церковью Сиятельной Царицы Светов, говорите о себе: мы - новые христиане, рыцари Божественного Света Приснодевы”...
“Мои нежно любимые дети, Я принесла Державу Света. Вступите в землю без греха, где Царство истины и мира. Я жажду повести вас к Свету.
Я пришла вас простить. Я пришла повести вас в новый несказанный мир Божественного Света, веры, упокоения и блаженства. Ниспосланы сонмы ангелов, готовых нежно обнять каждого из вас.
Мои нежно любимые дети, населите мир Марии: светлые песни, новые гимны.
Вас ожидает только Свет. Ничего не бойтесь!”
Коронованная Царица Светов... Госпожа Любви... Царица Любви... Как же раньше не открывались эти Таинственные Имена Царицы Неба и Земли?
Золото Любви
Царица огненных Престолов
Дарующая Любовь
Страна Вечной Радости
Коронованная Любовь
Тишина Любви
Веяние Любви
Свет Любви
Сияние Любви
Волны Любви
Безмерность Любви
Трепетность Любви
Чистота Любви
Прозрачность Любви
Воздушность Любви
Прозрачные слезы Любви
Животворение Любви
Жизнеодарение Любви
Всеумиление Любви
Вознесение Любви
Преображение Любви
Воскрешение Любовью
Так вот он, Свет на адском дне!
Теперь можно и умереть с радостью... или... начать жить заново.
Ричард Бах, “Иллюзии”
И вокруг ваших гранитных тел извиваются хрупкие неоновые трубки. Нарушают ли они гармонию стилей ваших, пропорций ваших? Нет. Два века сплетают объятия, словно жезл Гермеса - утреннее Солнце апреля появляется из-за ваших крыш и благословляет слияние времен.
Сыны человеческие приходили и уходили. Одни оставили гранит, иные - неон. Словно вы, безмолвные здания, сплетались в некую неосязаемую сеть, связующую их, одушевленных, и сеть эта раскинулась во времени отдельно и независимо от вас, воплощенных и осязаемых, - сеть любви-ненависти-покаяния-горечи-гнева-восхищения-отчаяния-радости-и-снова-любви... А мы появляемся, попадаем в эту вечную сеть, запутываемся в ней, рвемся... исчезаем. Что значит она, эта сеть? Что она такое?
Но будем надеяться, история не закончится конструктивизмом и модулером ле Корбюзье, давшим в результате потолки высотой два двадцать - словно символ верхней планки понимания мира, себя и других. История еще не закончилась.
От реклам в глазах свет багряный, и блестит асфальт, как стеклянный.
Это наш Старый Город. Он почти человек. Которому уже несколько веков.
Ступени спускаются к площади. Площадь заполнена спешащими людьми. Все еще утро.
Теперь все будет иначе, после вчерашнего просветления, после этих удивительных Книг Откровения, после вчерашнего вхождения в полное вверение себя Небу.
Начать с себя.
Перейти Рубикон.
За Рубиконом - неизвестность. Но лучше погибнуть в ней, чем жить в таком скучном потоке событий.
В конце концов, вся наша жизнь - эксперимент.
Надо в реальности пройти то, что называется “точкой без жалости” к себе.
Чтобы войти в Вечную Жизнь, надо пройти через временную смерть самого себя: во всем. Чтобы умерло все, к чему привязан, за что привык цепляться и считать “своим”.
Путь фанатика: отвергать очевидное ради предвзятой идеи.
Путь доверчивого: принимать все как реальное.
Путь дурака: сомневаться.
Путь воина: принимать, не принимая, отвергать, не отвергая.
“Безупречный воин предоставляет других самим себе. Только освободившийся от формы человека может позволить себе помогать кому-то”, - учили древние воины духа.
Фантом “спасения духовно погибающих” - приписывание себе способности вообще кого-то “спасти”, плод тайной мании величия.
Это лишь обольщенность само-мнением.
Спасти кого-то может только не имеющий грехов.
Сесть сейчас в этот трамвай и - куда глаза глядят. С надеждой. Теперь Само Небо поведет вперед и устроит все. Теперь есть в руках карта и компас.
Шум колес по рельсам как-то странно успокаивает: трамвай сам знает, куда везет. И ни о чем думать не надо. Так трамваи везут по улице Пикадилли, по токийской Гиндзе, по парижскому Шампс-д'Элизе, по Западному Берлину...
Свет выделяет лицо девушки, стоящей напротив. Она внимательно смотрит в глаза. Странно... Совсем незаметно одета, обычное синее пальто, черные сапожки из синтетики, никакой фантазии в прическе - темные волосы в перманентной завивке, и не исходит флюидов “Мадам Роша” или “Шанели”. Мы, видимо, деловые, занятые, “в поте лица своего”...
Но какая поразительная грациозность... И лицо, фотомодельное лицо, необычайно притягательное, ослепительно красивое, невозможно глаз оторвать... Чем-то похожа на актрису Ким Бессинджер. Или на Полу Абдул с обложки альбома “Forever your girl”. Как бы будущая принцесса, но пока еще Золушка.
Зачем это? Ей ли понять, чем сейчас живу... Какая-нибудь наивная оптимистка...
Зачем же ты все еще смотришь на меня, милая, наивная девушка? Разве ты поймешь это хоть когда-нибудь...
Но, однако же... Но нет. Очень ясное, слегка детское, но и очень женское лицо. И полуулыбка... Словно манящая куда-то, слегка вызывающая своей уверенностью в себе, победным торжеством и каким-то тайным женским умом и как бы некой опытностью... Будто бы завлекающая... Как это может быть вместе на одном лице? Очень странное, почти невозможное сочетание.
Сколько мы уже едем? Три минуты?
И вдруг, вдруг - но такого не бывало еще ни с одной - словно начинается наш диалог - беззвучным шепотом, безмолвный, никому, кроме нас, не слышимый:
- Что это? Сама судьба посылает мне живой ответ?
- Да, судьба.
- Но это разве не твоя остановка?
- Нет...
За окнами деревянные домики спускаются по склону холма. И словно за горизонтом детской памяти, они таинственно хранят какую-то древнюю тайну и светлую мудрость. В них нет суеты. В них нет страстей. Они находятся в глубоком созерцании вечных смен зим и весен, летних закатов и осенних листопадов.
А вот и храм. И тонкий звон колоколов плывет над Старым Городом. Солнце висит над золотыми куполами, светит тебе прямо в глаза, но ты все равно не отводишь взгляд.
- Над куполами храма парят голуби в синеве... И снова не здесь?
- Нет...
Трамвай поворачивает на улицу, когда-то названную Амурской.
Может быть этот диалог - лишь воображение? Или слуховые галлюцинации? Чем бы он ни был, таких телепатических диалогов никогда ни с кем еще не бывало.
Тебе, наверное, очень хочется жить, вдыхать с наслаждением этот весенний воздух, радоваться Солнцу, синеве, теплу? А мне? Когда-то немыслимо давно, под многотонными залежами памяти, весь мир казался пронизанным Солнцем, радостью, любовью... Таинственная благодать была разлита во всем вокруг, и люди казались исполненными каким-то светлым и таинственным значением... Весь мир любил меня, и я любил весь мир...
Но сколько воды утекло в Вечной Реке...
Можешь ли ты понять это, девочка с доверчиво-насмешливым взглядом? Видимо, ты такая, каким был сам в до-Истоминскую эпоху. Но ведь это прекрасно - правда? - все повторить на новом витке спирали времени.
Вот уже виден из окна и театр, где когда-то играла Элен... И на нем афиша, “Фауст”...
Фауст... Он устал от жизни. Как вся Европа. Как и сам устал. Он чертит на полу пентаграмму, знак Микрокосмоса - внутренней Вселенной, что в каждом из нас.
Внутренняя Вселенная... Сотни людей связаны в ней между собой причудливыми переплетениями, сотни событий... Каждый день, каждый час случается нечто между ними, и влияю явно и неявно на эти переплетения... Но ничего неожиданного не происходит ни в Микрокосмосе, ни в Макрокосмосе - все идет изначально установленным чередом. И уже всякий раз ясно до боли: какие-то похожие книги, фильмы, спектакли, музыку уже слышал, видел, читал... И чем больше ищешь нового, тем меньше находишь.
Но уже начинается время новых тембров и нового мышления, новой мистики и трансфизического реализма...
Новое Средневековье, оно уже наступает...
И скоро начнутся новые сюжеты и новые персонажи - рыцари новых мистерий. И люди будут подражать им: королю Артуру и Лоэнгрину, апостолам и Парсифалю, чудотворцам и пустынникам, пророкам и мученикам молитв... Трехмерное искусство с трехмерными героями уже исчерпало себя и уходит...
Назад, в будущее!
А ты все смотришь на меня, девочка-женщина.
И снова наш беззвучный диалог:
- Мост... А те, кто его построил, погибли давным-давно...
- А как все красиво - синяя река, стройный мост, белые корабли...
- И эту остановку пропускаем?
Ты киваешь.
Это уже за гранью вероятного. Едем почти полчаса. Какой силы должны быть твои чувства? Какою же ты в любви должна быть? Или совсем людей не знаю? Что это - вызов? Или просто бесстыдство? Или - любовь с первого взгляда?..
- И вокзал?
Ты киваешь.
...ты сейчас то же самое думаешь обо мне, уверен. Но я не знаю, что это. Значит, и ты, наверное, не знаешь...
А трамвай уже разворачивается на кольце рельсов. Дальше пути нет, словно это край света. Мы приехали, наконец? Салон пустеет, пустеет... Ты идешь к двери позади всех, словно выжидая, чтобы толпа схлынула, медлишь, чтобы мы с тобой остались одни.
Голос водителя в динамиках:
- Студгородок. Конечная.
Резкие темные тени оконных рам на полу. Эхо уличного шума резонирует среди металлических стен. Уже в который раз... И неужели это знакомство снова впустую... Несколько шагов вниз по ступеням.
Вот уже все вышли и словно тут же куда-то исчезли.
И медленно идет эта странная девочка-женщина. И оглядывается на меня, привлекая к себе, предлагая подойти с фотомодельной улыбкой Ким Бессинджер. До чего же она уверена в себе, независима как американка и вместе с тем покорна мужчине с такой ангельской кротостью, будто ее с детства воспитывали для жизни в гареме - невероятно, как это может сливаться в одной женщине.
Медленно идет.
Медленно...
Вдруг ты оглядываешься. Пора.
- Извините, с Вами можно познакомиться?
- Можно. А сколько Вам лет?
Вот и первые слова вслух.
- Несколько тысяч... Я бессмертен.
- Такой старенький... И чем Вы занимаетесь все эти тысячи лет?
- Учусь нечеловеческим языкам.
- Значит, в ин-язе.
Что тут сказать? Какая обезоруживающая доверчивость...
- И потому у Вас такой пронзительный взгляд - от старости? Вы видите все и всех насквозь?
- Лучше бы иной раз и не видеть...
- Что же Вы увидели во мне, интересно?
- Вам семнадцать. Верно?
- Да. А еще?
- Вы учитесь вот в этом огромном политехническом институте.
- Верно. А еще?
- И сейчас Вы не знаете, как провести этот весенний день, пока не начались лекции. А потому не прочь поехать ко мне в гости, послушать музыку и выпить кофе или сухого вина.
- Великолепно! Вы ясновидящий!
Да, очень странная ты... И что-то есть в тебе такое... Рядом с тобой отчего-то сердце щемит какой-то сладостной болью...
Словно какое-то воспоминание о будущем...
- Кстати, Вы еще не представились.
- Андрей Александрович Орлов, по происхождению князь Мещерский, а сейчас - неизвестно кто...
- Неплохо! Вероника Светлова. Просто Вера, если Вам так нравится. Без титулов и прочего. Всего лишь факультет кибернетики, первый курс. А куда мы идем, кстати говоря?
- Мне все равно. Мы в некотором роде напротив Вашего колледжа. А уж зачем мы здесь? Мне некуда спешить, я ехал сюда лишь ради Вас.
- Какой Вы романтик, Орлов! Вы всегда изъясняетесь таким высоким штилем? Ну, не смущайтесь, пожалуйста. Просто я такая... Ах, такая, такая... Все, стоп. Сколько сейчас?
Берешь мою руку с часами как свою и смотришь на электронные цифры:
- Одиннадцать сорок? Чудесно! Итак, Вы меня приглашаете?
- Да. Я живу в Солнечном. Пятнадцать минут на такси. Другой берег Реки.
- Вы знаете, я живу в Новом Городе, мне это ничего не говорит. Ладно, едем. Так и быть, первую лекцию я прогуляю ради Вас.
- Я так Вам понравился?
- Представьте себе. Очень. Сама не знаю чем. Вы удивлены? Не стоит. И бросьте называть меня “на Вы”.
- Хорошо. И ты брось тоже. В отцы я тебе ведь все-таки не гожусь.
Мы мчимся вниз по широкому бульвару, машина взлетает на мост, дома вдруг отступают, и горизонт распахивается беззвучным всплеском во все стороны. И лес на холмах неподалеку, и скорый поезд звенящий под мостом, и старые избушки на ближнем берегу рядом со стеклобетонными громадами Академгородка, и телебашня на крутом дальнем берегу среди уходящих уступами вверх домов, и огромная серая полоса плотины в солнечной дымке - все словно стало живым, словно скрывает в себе какое-то таинственное значение, неведомое раньше, неведомое и сейчас... И ты, девочка-женщина, так странно живая и яркая, радостная и порывистая на фоне суконно-серых живых манекенов!
Что ждет нас с тобой?
- И мы уже несемся вдоль водохранилища...
- А на берегах весь Старый Город... И мы уже приехали?
Ты входишь в эту комнату, рассматриваешь бесконечные ряды книг на стеллажах, улыбаешься. Лишь включить музыку. И смотреть друг на друга.
- Хочешь потанцевать?
Улыбка. Словно ты уже давно ждала этих слов.
- Да!
Певица с каких-то далеких Карибских островов поет о красивой бабочке, зачем-то бьющейся в ее окно, словно принесла ей какую-то радостную весть:
“Leave a light, leave a light in my window home...”
А за окном - далекий шум машин и самолетов из близкого аэропорта, звук шагов внизу, лужи последние островки снега, что тают на глазах под косыми лучами солнца... Суета, шум, работа и кипение жизни царят везде вокруг, но мы с тобой словно отгорожены какой-то чудесной силой от всего мира, хотя и видим, и слышим его, но словно перенесены на не видимый никому остров, и поток жизни огибает его со всех сторон и уносится вдаль.
Leave a light, отблески света таинственных миров иных на крыльях большой и разноцветной невидимой бабочки, залетевшей к нам из тех чудесных пространств, где длится Вечная Весна, и волны Света сменяют одна другую.
Танцевать бы с тобой и танцевать, но вдруг какая-то душевная усталость заставляет сесть в кресло.
Слишком прекрасно...
Душа не выдерживает.
- Что с тобой?
- Ничего. Просто я очень рад. А ты танцуй, танцуй...
Танец, радостный, энергичный и вольный. Орлов-три, видимый в зеркале, пораженно смотрит на нее, эту чудную девочку-женщину. Как теперь называть себя? Орлов-три... И думать о себе в третьем лице: “он”, “Орлов”...
В этой привычке думать о себе в первом лице есть что-то бесконечно наивное... “Я”... Кто это теперь - “я”?
“Wher're you coming, foolish?..” - спрашивает певица у своей бабочки. - “Куда же ты летишь, глупая?”
И насколько же это о тебе, Девочка-Женщина.
Вот ты какая... Что же кроется за твоей радостью, девочка-женщина?
- Ты так радуешься каждой мелочи...
- Вся жизнь - праздник!
- Ну, конечно! Да, ты не видишь обратную сторону Луны в жизни, у тебя не было никаких несчастий, никто не обманывал тебя? Да ведь бывает такое, что после жить уже нельзя. Или надо полностью переродиться и стать совсем другим.
- И ты перерождался?
- Сколько раз...
- Ты, наверное, все усложняешь.
“Valley of the Dolls” медленно плывет с магнитофона, “Долина кукол”... Видимо, это какая-то мечта многих и многих добродушных людей... Кукольный домик, где милая девочка, сама похожая на куколку, воспитывает со своим мальчиком их малышей, и все это лишь нежная и безобидная детская игра “во взрослых”, в “больших”.
Словно детство в 60-х годах: эта смешная и милая культура городского мещанства, в которой все тогда жили... И как это было похоже на какую-то повесть о Незнайке и его друзьях Пончике и Сиропчике, Торопыжке и Кнопочке, как все они все время ходят друг к другу в гости, угощают друг друга разным печеньем и вареньем, сочиняют стишки в альбомчиках, дарят подарки...
Милые и смешные люди-дети, они так учились взрослой жизни... учились друг друга любить...
Но сейчас этим уже не проживешь.
Ведь предстоит нечто неописуемо более прекрасное.
- Высчитать? Да я, напротив, всю жизнь живу принципом “sola fide”, “одною верой”. Сальери... А ты понимала когда-нибудь вот это его: “Нет правды на земле, но правды нет и выше”? А жить в абсурдном мире нельзя. Надо соединить веру и разум. Иначе - финиш.
- Ему потому весь мир казался абсурдным, что он никого не любил. И его, видимо, никто не любил.
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров...
Тебя зовут Верой. Жить одной верой, одною Верой.
- Он любил искусство, а значит - весь мир.
- Нет, Орлов, ты просто гений... Стой. Сколько времени? Второй час? Мне пора. Я могу опоздать.
Это ли проблемы? Лишь набирать номер на телефоне.
- Можно вызвать такси? Прямо сейчас. В Солнечный. Жду.
- Но у меня нет денег, а еще и за вызов платить.
Достать из “дипломата” эту пачку банкнот, протянуть тебе.
- Бери, сколько надо.
- Ничего себе! Откуда у тебя столько?
- Ограбил нищих.
- Орлов, ты просто артист...
- Не обращай внимания. Бывает. Я циник.
- Вот как? Отчего же?
- Как-нибудь расскажу. А теперь - есть у нас еще одна минута на двоих...
Включить музыку, подойти к тебе, подать руку...
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.
По-детски открытая и по-женски загадочная... И это сейчас, когда душе уже не надо никаких расслабляющих женских ласк! Милая девочка, где же ты раньше была?! Словно тебя и ждал тогда, в Белый День, а вовсе не Ирину Истомину... И не Эльвиру пять лет спустя...
- Ты веришь во что-нибудь?
- Верю? Да, Малыш, верю: все, что ни делается, все к лучшему.
Какая банальность, казалось бы... Но разве не так?
В этой простой фразе скрыта какая-то глубокая тайна твоей ничем не нарушаемой радости.
- Это тебе в подарок.
- Что это? “Андрей Орлов. “Иллюзион”. Стихотворения”. Надо же... Так вот откуда у тебя столько денег. Подпиши на память.
Напишу тебе на латинском, все равно ты его не знаешь:
“Amata nobis, quantum amabitur nulla”.
- А что это значит?
- Потом как-нибудь скажу.
- Хочешь, я буду делать иллюстрации к твоим стихам?
- Конечно. Только я еще не знаю, в каком стиле ты рисуешь.
- Соедини вместе Сальвадора Дали и Обри Бердслея.
- Так ты и в цвете, и в черно-белой графике?
- Да. Постой, Орлов... Сколько времени?
Снова берешь мою руку с электронными часами как свою:
- Бежим!
Вот мы и в прихожей.
- Где тебя найти в твоем огромном политехническом?
- У тебя есть записная книжка? Давай.
Достаешь из сумочки авторучку, ровные красивые буквы бегут по листу строка за строкой.
Застегиваешься. Достаешь помаду. Красишь губы, глядя в зеркало...
Смотрю на твое отражение и не вижу самого себя. Ведь я должен отражаться рядом с тобой. Да может ли быть вдруг...
Перехватываешь в зеркале мой взгляд, замираешь на миг:
- Ты так смотришь на меня, Орлов... Поцеловать меня хочешь?
- Да.
Стоп. Есть еще одна минута на двоих. Надо сказать последнюю правду.
- Ты знаешь, я женат.
- Ваше величество, по этому дому видно, что если вы и женаты, то ваша жена не бывала здесь страшно долго, так долго, что вы почти забыли о ней. Но вам совсем не надо расставаться с ней ради другой женщины, если вы не хотите этого.
Вот теперь это зеркало отражает и меня, и зазеркальные руки Верочки вдруг ложатся на плечи Орлову и сплетаются у него на шее. Какая-то пружина разжалась и бросила нас навстречу друг другу... и лицо... твое лицо... вот оно - ближе, ближе, еще ближе...
Что это? Поцелуй. Когда же последний раз так трясло, словно под током, при таком легчайшем прикосновении к женщине...
Поздно... Дожди рекою стали...
Поздно... Давно вернулись стаи в гнезда...
Зачем ты пришла, скажи...
Ты, сводящая с ума, дана мне в испытание. И смысл его еще не понятен. Но Шеф предупреждал об испытаниях, предупреждал... Время теорий закончилось.
В открытую форточку долетает сигнал такси. Мы на ходу одеваемся и убегаем... но вдруг возвращаюсь - нет, к себе как постороннему - Орлов возвращается, мелькая в зеркале.
Сколько уже смеха и слез довелось повидать этим зеркалам.
Остается лишь расстегнуть пальто, бросить шарф...
Нет, надо разорвать все прямо сейчас, пока еще не поздно, пока еще сможем забыть друг друга...
Слушай, может быть, потому мне надо расстаться с тобой, фотомодель, чтобы не влетать в амбиции: “если такая женщина со мной, то я лучше многих, лучше большинства”...
Слышен звук твоих шагов. Зачем тут метаться по комнате, исчезнуть все равно некуда. Только упасть в кресло.
Вот уже ты и вбегаешь ко мне.
- Ну и шуточки! Что с тобой?
Молчание. Ты садишься на пол. Смотришь нежданно задумчиво и вдруг говоришь:
- Без тебя мне будет грустно.
Снова сигнал такси долетает в открытую форточку.
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.
Таких странных, слегка печальных, нежных слов никто из женщин и никогда еще не говорил... И никогда уже не скажет. Это последний шанс. Конечно, последний шанс.
Это что-то немыслимое: “будь с ней, такой яркой, такой фотомодельной, такой, созданной для киножурналов, но помни: ты хуже всех”...
Ангелы, друзья мои ангелы, укрепите меня в этом.
- Едем!
Машина набирает высоту вверх по асфальтовому шоссе к плотине гидроэлектростанции.
- Что это рядом?
- Парк.
- Это на тебя похоже.
- Чем?
- Уже весна, а там снег под деревьями еще и не начал таять.
Да, действительно... Сколько должно изойти тепла и света из бушующих глубин Солнца, чтобы растаяли все эти белые островки, столь безнадежно утонувшие в густой тени сплетенных ветвей...
Как же научиться быть естественным и свободным рядом с фотомоделью?
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.
Такси вдруг остановилось у бензоколонки. Время замерло.
- А вдруг я и вправду Сальери? И уже кого-то отравил?
Эльвиру, видимо, Эльвиру...
Помнишь, Эльвира, как мы с тобой смотрели с обрыва на весь наш милый Старый Город: “Ты последний романтик этого города, непонятный никому и талантливый как никто”.
На тебе сошелся клином белый свет.
- По тебе видно!
Рассмеялась. Шаловливо подергала прядь моих волос. И не верь. Не верь.
- Осваиваем сельскохозяйственную технику! - снова рассмеялась ты, поймав мой взгляд на твоем пакете с каким-то разноцветным западноевропейским трактором.
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров. Эльвира никогда не рассмеялась бы так.
Мы с тобой вдвоем на заднем сиденьи. Такси летит по пустынной послеполуденной дороге вдоль высокого берега над электростанцией. Пусть все будет как будет. Надо учиться принимать свою судьбу, какою бы она ни была. “Amor fati”, не правда ли, Ницше?
“Amor fati” - прижать к сердцу свое страдание, как сделал Ницше, не ждать ни от кого никакой помощи, поддержки, понимания.
Не ждать любви к себе, не искать ее для себя - самому быть готовым отдать свою любовь тому, кто будет послан Провидением Неба.
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров...
Любовь - не эмоция, это структура Вселенной, это структура человека. Любовью невозможно распоряжаться по своему желанию, по своему произволу.
Да не шла ли все эти годы с Эльвирой приклеенность к желанию благополучия, успеха в социуме, благоденствия? Можно ли представить себе Ницше, благополучно женатого? Все это искушения “слишком человеческим”.
За-человеческие истины можно постигнуть только вне всякого “человеческого благополучия”.
Благословить свое страдание, войти в глубокую удовлетворенность своим страданием, благодарить Небо за свое страдание и этим выйти из злого маятника: “услаждение пессимизмом // услаждение оптимизмом”.
Всегда и шло движение к истине этим путем удовлетворенности в страдании, гонимости, отверженности... Радость во скорбях.
Солнце, вечно любящее солнце висит над берегом водохранилища, и лучи его играют на стеклах машины, на зеркальце, отражающем тебя и меня, взявших друг друга за руки, и в самом твоем взгляде, что сделал все слова уже лишними.
Смешно и подумать: ты совсем еще не знаешь ни о каком Ницше, как он благословил свое страдание, что дало ему выйти за пределы “слишком человеческого”, и не знаешь еще, как этот Орлов рядом с тобой и сам благословил свое страдание в тот год встречи с Ириной Истоминой, с Полем и тоже получил выход за пределы “человеческого”, но при этом превратился в лед.
И ты совсем еще не знаешь: “слишком человеческая” любовь к любой женщине - только “связь”, тупик на пути. И годы жизни с Эльвирой уже показали это.
А может быть, наше с тобой усталое послеполуденное солнце тоже наделено душой и тоже страдает, глядя долгие тысячи лет на людские злоключения, но оно не уходит с неба и не отворачивается от людей - оно терпит и ждет с вечной любовью.
Трансформа замедленного времени
- Смотри, не опоздай! В пятнадцать минут шестого! -
Прощальный взмах твоей руки отпечатывается в воздухе, раздваивается, множится, множится... Взлетаешь по исполински широким бетонным ступеням к огромному зданию. Твоя фигурка на фоне бесконечно распахнувшегося в пространство гранита - как младенческая куколка.
“Женщина стоит у циклотрона.
Стройно.
Слушает замагниченно. Свет сквозь нее струится”...
Этого, конечно, ты тоже знать не можешь. Поэма “Оза”.
Складываю ладонь в трубочку, смотрю на тебя сквозь отверстие песочных часов: миллиметр времени в секунде пространства - отблеск иного мира, иного мира, где Свобода как-то должна перейти в Любовь, а не рассыпаться в прах... Если такое бывает. Если такое вообще может быть.
Ты научишь меня этому?
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.
А потом Любовь перейдет в Мудрость. А Мудрость - в Истину.
Можно устроиться здесь, на прошлогодней траве холма, откуда видно всех идущих по этим огромным ступеням, и ждать конца твоих лекций.
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.
Стеклянные двери поглотили тебя, захлопнулись и на прощание отразили и меня, стоящего вдали, провожающего взглядом - едва различимую фигурку. Миллиметр времени в секунде пространства, проскользну квантом света между отразившимися тенями - станем с тобой двумя частичками солнечного ветра, двумя всплесками звездных вибраций: мир людей, лети путем своим, что нам до тебя? Мы, вдвоем с этой чудесной, с этой прекрасной девочкой уйдем незаметно, растворимся друг в друге и сольемся со всем миром. Канем в вечную пульсацию солнечного ветра среди звездной пыли.
Пространство и время исказятся, отразятся и выбросят нас по ту сторону зеркала, где отражаешься ты во мне, я - в тебе, где ты - это я, где я - это ты...
Трансформа электронного времени
Электронное время за стеклянными дверями. Уже? Но где же ты? Лица, лица, и лица вокруг... Сколько их? Сто? Тысяча? Больше?
Не слышишь. Бросаешь в лицо мне секунды.
Где же тебя теперь найти... Ты говорила о Новом Городе. Да, о Новом Городе. Если твой электропоезд уже не летит по рельсам. Но здесь до вокзала четверть часа, еще можно успеть.
Стены, крыши, деревья сливаются за окном машины в летящую пеструю полосу.
Разделились. Остановились. Деревья, крыши, стены.
“Восток - Запад” над расписанием в прохладном зале. “Старый Город - пасс. - Новый Город. 17.30 ежедневно”. И снова электронное время над головой: 17.37.
Такие невозможные опоздания просто так не бывают.
Значит, мне дано время на размышления до завтра: хорошо подумать, зачем ты мне послана, странная женщина - чтобы сбить с цели или, напротив, привести?..
Или для того, чтобы расколдовать тебя как Спящую Красавицу.
Или для чего-то другого...
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.
Зачем же и сам дан тебе... И как быть теперь с Эльвирой, где-то ждущей меня в дневной тиши своих концертных залов, в дневной тени своих библиотек... А может быть, совсем уже не ждущей.
Светло-матовый от весенней пыли Старый Город плывет за окнами трамвая.
Вот и вечер. И будут тихо вздыхать гитары, и снова влюбленные в плывущих сумерках будут медленно идти по улицам юности моей. И как же это прекрасно: все снова повторится, просто повторится, и не надо ничего нового, и пусть жизнь будет вечным возвращением, вечным повторением чудесных мгновений радости и надежд, тайным ожиданием чуда, снова и снова приходящим к новым и новым людям, и это вечное чудо придет и к ним в вечерней мягкой тени тополей и тайно благословит их, и они поймут это не сразу, но запомнят навсегда, и память об этом тайном чуде даст им силу и свет в дни, когда им будет трудно...
Женщина, каких не бывало. И это после того, как за последние годы научился быть свободным от всякого женского гипноза обаяния. Для чего ты мне дана?
Или это встреча со своей Анимой, женской половиной своей души. Победить “тень” женщины - преодолеть сотни подводных камней женских хитростей, уловок, мнимых слабостей, игры на жалость, боевых вспышек...
Одна ли земная жизнь дана человеку?
Возможно, мы были рядом с тобой уже не одну земную жизнь, если человеку вообще дана возможность возвращаться на Землю для какого-то свершения... И завязали много узлов, что сейчас надо развязать.
Поэтому от такой женщины все равно никуда не исчезнешь.
Но если сейчас стараться избежать тебя, этим завяжется только новый узел.
А можно ли сейчас, за одну жизнь, развязать с тобой все наши узлы, хоть бы они тянулись уже тысячи лет?
Но можно погрузиться в свою генетическую память и пере-прожить все прошедшие жизни моих предков и ее - в разных мирах, странах и тысячелетиях, перепрожить с полным все-прощением, всюду побеждая твою “тень” и свою...
И у тебя будут разные имена и облики. Как и у меня.
Как странно, какой затягивающей утешительной болью начинают переливаться электронными слезами сердца арпеджио синтезаторов - так похоже это на музыку Римского-Корсакова с его мистическими мирами, на взлеты духа Фридриха Ницше, на Александра Блока с его бесконечно любимыми Прекрасными Незнакомками, на отца психоанализа Зигмунда Фрейда, на Иосифа Бродского в нобелевском фраке, на Александра Грина с его летающими людьми, на непонятного никому и непонятого никем Николая II, святого царя-мученика...
Чем все эти люди похожи? Они рождены в один и тот же год цикла времени.
В этом цикле 12 лет. По числу апостолов. И люди, рожденные в один и тот же год цикла, живут под эгидой этого апостола и могут принять всю полноту его благословений... Или не принять.
А в гигантской вакуумной яме, названной космосом, каждый год обозначен каким-то нелепым именем зверя - “крыса”, “змея”, “свинья”...
Трансформа дискретного времени
Такси снова стоит у бензоколонки.
Той же самой, что и вчера.
“Yesterday
All my troubles seems so far away”...
И серая лента трехкилометровой плотины уходит вдаль, к медленно клонящемуся за далекие лесные холмы солнцу. Горизонт открыт. И солнце за светлыми золотистыми облаками.
- Осваиваем сельскохозяйственную технику! - снова рассмеялась ты, поймав мой взгляд на твоем пакете с каким-то разноцветным европейским трактором, - на сей раз уже не рядом, уже не наяву, а только в памяти о вчерашнем таинственном дне.
Запрокинутый спокойный взгляд неба отражается в окнах нечеловеческого твоего дворца науки над моей головой.
Такси вчера так и стоит там, у бензоколонки, словно выпавшее из времени. И всегда будет стоять там вчера. И солнце вчера будет висеть в этот миг в одной точке эклиптики уже вечно.
Я не движусь во времени из прошлого в будущее - время само наплывает на меня. Или я, неподвижный, въезжаю в будущее вместе со всей планетой из прошлого... И будущее - неощутимо, как воздух, но сгущается в настоящем и, затвердевая на глазах, навсегда отъезжает в прошлое неразрушимыми уже пластами, срезами, похожими на годовые кольца спиленного дерева, равными по толщине: - 1 с - 1 с - 1 с - ... Одна секунда - Одна секунда - Одна секунда -...
Если извлечь их из памяти и запустить с какой-нибудь постоянной скоростью, как кинокадры, каждый из которых неподвижен, то время в прошлом поплывет, пойдет или полетит с той скоростью, какую мы придадим ему сами, и тогда - отпечаток твоей руки в воздухе, в пространстве, сложится с другими, отстоящими от него на миллиметр-миллиметр-миллиметр-... И твоя рука вдруг оживет во времени и протянется ко мне, и прозвучит твой голос, застывший во времени на одном звуке.
И это уже навсегда, навсегда.
Вчера там все еще поет Прешес Уилсон: “2Up up up and away! To the sky flying I!”
И колея уходит в Небо - вверх - вверх - вверх... И девочка боится взлетать туда. Ей просто страшно, сама не знает почему.
Что же такое бесконечное множество форм Времени?
Время может ускоряться или замедляться, становиться дискретным или кольцеобразным, хаотическим или безграничным, многомерным, безмерным или останавливаться... или плыть назад в каком-то таинственном хроно-реверсе, или захлестываться в хроно-петли, или развязываться из этих петель-узлов и распрямляться в линию, или сворачиваться в спираль - и это чудо, это чудо...
Сто дождей будут падать на мир, сто ветров.
Но это же всего лишь формы времени!
А содержание времени?
Какое же вдруг странное предчувствие поднимается откуда-то из глубин сердца... Надо отойти от этого дворца точных наук как можно дальше, по траве, к берегу Вечной Реки, чтобы не упустить это прозрение, чтобы холодный дух рацио не окрал это таинственное пред-ощущение, и сесть где-нибудь на берегу, и вслушаться в себя.
А содержание времени... а наполнение времени - это волны любви Неба к человеку и человека к Небу, волны времени - это волны любви, что приходят и уходят, возвращаются и нарастают, наполняют собой душу, и время помнится по силе, огненности или мягкости любви или... пустоте, где не осталось уже любви. А не по датам и хронологиям.
И отпечаток твоей руки во вчерашнем воздухе нальется любовью и оживет.
Бывают ведь добрые и мудрые чудовища. Как премудрый змей Каа в сказке о Маугли.
Стеклянная дверь бросила блики в лицо, приняла, но не отразила. АСУ-88-II. А/яз. Б-213. ASCII-коды твоей группы, лекции, аудитории.
Для чего мы с тобой вдруг посланы друг другу, девочка-женщина?
Для того, чтобы соединять веру и разум в духе взаимной любви. Наверное, так.
“Credo quia absurdum”.
Эта формула Тертуллиана была когда-то полезна, чтобы рассоединить веру и плоский, “слишком человеческий” земной рассудок. Но далее шло очищение соборной души человечества и пришло время новому, когда люди уже могли справиться с ним -
“Credo ut intelligam”.
“Верую, чтобы понимать”.
Формула святого Ансельма Кентерберийского, а позже - Аквината.
И мы с тобой будем жить надеждой - эту формулу Россия усвоит. Поучится у Соловьева. А не усвоит - начнутся процессы группового самоуничтожения, как у китов, что выбрасываются на берег из океана, и у людей просто начнет истощаться желание жить, если... а здесь лучше перейти от латинизированной научной лексики в генетически заложенную в подсознание понимающих кириллицу: “Аще ся токмо не покаете”. Если не изменить сознание.
Эта премудрость мира сего...
Автоматические системы управления: “Cogito ergo sun” - “мыслю, следовательно, существую” всплыло из снов воспоминанием о Декарте, авторе этой фразы. О, как же они ошибались, уверенные в этом... Лейбниц был куда дальновидней и глубже. Заблудившиеся потомки вечного Фауста. Как это было наивно - в той до-истоминской до-античности полагать человеческую душу лишь каким-то подобием киберблоков... разве с этим можно войти в счастье такого странного, электронного, синтезированного слезами звука, вобравшего в себя всю Вечную Женственность? Не правда ли, Великий Олимпиец? Не правда ли, вечный Гете?
И можно очень хорошо перевести для тебя, милая математик, законы древних духовных традиций на современный язык информатики:
Кто такие “демоны”?
Аналоги компьютерных вирусов в сознании человека: различные блокировки, закупорки желаний, влечений, чувств, мышления, ведущие себя так, словно они - живые разумные существа с собственной волей.
Существуют ли они объективно, вне внутреннего мира человека? Вопрос непростой... Сознание обладает свойством проецировать на внешний мир свои внутренние состояния и этим искусственно объективировать их. С другой стороны, аналогичные блокировки в сознаниях миллионов людей входят друг с другом в резонанс, дают эффект всплеска волновой интерференции, проявляются как внешнее поведение людей и тем самым становятся действующим фактором истории...
Быть может, сама привычка сознания делить все на два полюса - “внешнее” и “внутреннее” - наивна и ложна? И на самом деле “внутренний мир” человека и “внешний мир” одновременно неслиянны и нераздельны? Как волновые и корпускулярные свойства субатомных частиц?
Так что же такое вирус?
Негативный информационно-энергетический заряд.
Его можно нейтрализовать?
Безусловно.
Справимся с ними, девочка-женщина? Победим?
“Постараемся”, - ответила волна твоих чувств, дошедшая ко мне сквозь стены.
Лишь вчера вечером была эта встреча с Шефом:
Книжные полки в Вашей квартире словно лестницы в Небо. Все как всегда. Время варварским взглядом обводит Форум.
Вы отдали мне лист, скопированный на “ксероксе”:
- Это тебе в подарок. Здесь вся сумма наших с тобой изысканий за эти годы. Взгляни. Серединный путь Будды, принцип равновесия между крайностями у Аристотеля и Отцов Церкви, линия “дэн” между инь и ян у даосов, система трех колонн каббалы... Подсознание человека работает по принципу маятника: центр - влево - вправо.
|
Правая колонна |
|
Центральная колонна |
|
Левая колонна |
|
|
Любовь к Закону Создателя |
|
Любовь к Создателю |
|
Любовь к благам Создателя |
|
|
Ариманическое (иллюзии самоуничтожения) |
|
Искупитель и Мария |
|
Люциферическое (иллюзии самовозвышения) |
|
|
Мужской принцип |
|
Равновесие |
|
Женский принцип |
|
|
Восток |
|
Россия |
|
Запад |
|
|
Лунный календарь |
|
Солнечно-лунный календарь |
|
Солнечный календарь |
|
|
Сим |
|
| |
|
Иафет |
|
|
Идеализм |
|
Одухотворение земного |
|
Материализм |
|
|
Религия |
|
Духовная наука |
|
Эмпирическая наука |
|
|
Содержание |
|
Воплощение |
|
Форма |
|
|
Пассивность |
|
Равновесие |
|
Активность |
|
|
Разрушающая сила |
|
Стабилизирующая сила |
|
Созидающая сила |
|
|
Единство
Неизменность |
|
Единство духа любви в разнообразии форм |
|
Разнообразие
Изменчивость |
|
|
Сверх-Я |
|
Я |
|
Оно |
|
|
(+) Танатос |
|
(n) нейтрал |
|
(-) Эрос |
|
|
протон |
|
нейтрон |
|
электрон |
|
|
Унижение женщины |
|
Равностность к женщине |
|
Возвышение женщины |
|
|
Отказ от любви и от любимого человека
|
| |
|
Любовь с готовностью получать, но не для себя
|
| |
|
Любовь матери: природа, индивидуальность, те, кто нуждается
в любви, а не те, кто ее заслужил |
|
|
Отдавать другим без любви, не получать |
|
Получать, чтобы отдавать |
|
Получать от Создателя только для себя |
|
|
Принцип долга извне |
|
Свобода |
|
Принцип удовольствия |
|
|
Негативные эмоции |
|
Бесстрастие |
|
Позитивные эмоции |
|
|
Отталкивание (отвращение, страх наказания, ненависть) |
|
|
| |
|
Притяжение (влечение, ослепленность) |
|
|
Презрение к земному
| |
|
Принятие в гармонии земного и духовного |
|
Презрение к духовному
| |
|
|
Абсолютное "нельзя" |
|
| |
|
Абсолютное "можно" |
|
|
Отказ от контроля над ситуациями |
|
Вверение Создателю контроля над ситуациями |
|
Захват своего контроля над ситуациями |
|
|
Зацепленность за этические нормы |
|
Любовь как источник морали и духовности |
|
Зацепленность за бунт против этических норм |
|
|
Отказ от сверх-чувственных способностей |
|
Использование сверх-чувственных способностей не для
себя |
|
Использование сверх-чувственных способностей в личных
целях |
|
|
Абсолютизация духовности, святости, справедливости |
|
|
|
| |
|
Абсолютизация удовольствий, наслаждений, земного |
|
|
...............
|
| |
|
Управление материей, энергией, пространством, временем |
|
..................
|
| |
|
|
.......................
|
.......................
|
.......................
|
- А эти многоточия внизу?
- То, что со временем дополнишь сам.
Да... Словно основа самой Вселенной и самой души. Макрокосмос и микрокосмос, подобные друг другу.
Это и пытался найти Фауст. Это и не может найти ни Запад отдельно от Востока, ни Восток отдельно от Запада.
Диалектика трех линий, трех колонн, трех начал. Триалектика... То, в чем непрестанно блуждает разум, словно в трех соснах.
Об этом Вы и говорили раньше: двигаться по нейтральной полосе, по центральной колонне, быть свободным и от жажды удовольствий, и от кем-то навязанного долга. Это и значит - быть свободным.
Находить в любой паре противоположностей третью силу, третий принцип.
Двигаться вдоль по одной прямой, имя которой - Время.
Вечное Небо дарит свой серый задумчивый взгляд сквозь огромные окна.
Семнадцать мгновений апреля.
Суждено тебе ждать меня.
И можно ощутить это заранее, это бесконечное повторение встреч и прощаний, это “суждено тебе ждать меня” через год и два, десять лет спустя и двадцать лет спустя, и семнадцать мгновений апреля будут бесконечно повторяться у нас с тобой, пока вера не соединится с разумом. А это не устроится так просто.
14:37 - зеленое электровремя за стеклянной дверью. Беззвучные движения губ, быстрые, летящие жесты, калейдоскопические переливы взглядов.
Выходишь из аудитории. И что скажу тебе? Не знаю...
Судьба мужчины и женщины:
1. Борьба.
2. Игра.
3. Нежность.
- Орлов? Как же ты... Где ты пропадал? Я думала, ты никогда больше не появишься. Что же ты?! Я так ждала тебя...
- Мы с тобой вчера просто разминулись в толпе.
Переход в не-словесность, где все слова умолкают в сердце из-за их грубости, невозможности ими ничего выразить. И вдруг почему-то могут тайно всплеснуться огненные слезы в сердце за пределами слов. Отрыв от самого своего сознания.
Это и есть прорыв сквозь себя - настолько нежданный, словно новое сердце родилось внутри старого.
Изменилось пространство. “Я искал в твоих глазах радуги острова Авалон”. Изменилось время.
Вот - эта сила твоя, эти чувства твои, эта энергия... Вот - миг - и я в твоей ауре, ты - в моей!
Но это лишь кажется. Не ты в моей, ни я в твоей - во власти этого чувства, этого духа любви, а он выше тебя, выше меня, он дан нам в дар. Мы его не потеряем, правда?
Что это? Не можешь отвести от меня взгляд, не могу отвести взгляд от тебя. Не можем отойти друг от друга. Не можем отвернуться друг от друга. Не можем отпустить друг другу руки.
Суждено тебе ждать меня семнадцать мгновений апреля, семнадцать лет, семнадцать апрелей со снегопадами и дождями. Да, семнадцать лет, весен и зим.
Предчувствовать будущее с полным спокойствием и благодарностью, научиться принимать его таким, как есть - это мой урок, что необходимо выучить.
И сколько радости в тебе... Твоей душе было больно без меня, ты ждала - и знаю это без слов - и вчера вечером, в фиолетовом апрельском закате, и сегодня.
Смотрим друг другу в глаза и не отрывая рук шатко бредем куда-то, словно пьяные, натыкаясь на всех вокруг в бесконечных коридорах твоего храма науки...
И не стоит ли одна такая безумная минута всех лет свободы?!
Свободы от чего? Еще один фантом - подавление любви будто и есть свобода. Свобода - перестать давить в себе любовь. И отдать всю свою любовь Тому, Кто нас создал, Кто научил нас летать высоко-высоко, и всем, посланным мне в подарок...
- Куда же мы идем? Что мы будем делать? Может быть, ты снова прогуляешь хотя бы одну лекцию?
- Да уж придется... Убьет меня наша доцент... А, ладно! Гори все синим пламенем! Чего не сделаешь ради тебя, такого странного и непонятного?
- Скорее, ты странная и непонятная... Почему ты всегда всему рада?
- В который раз ты у меня это спрашиваешь... Потому что всех люблю. Хочешь научиться у меня этому?
- Конечно.
- А сейчас ты и сам всему радуешься.
- Потому что вижу тебя.
- И я - тоже.
Анима... Amata nobis, quantum amabitur nulla... на вечной нашей латыни. Так любить можно только самого себя в женской ипостаси. Но не даром и сказано: “Возлюби ближнего, как самого себя”. А если себя не любишь, как же ты сможешь любить кого-то?
Проходим фойе со стеклянными дверями под зеленым электровременем, спускаемся по исполинским гранитным ступеням.
Безлюдный бульвар под снеговыми тучами расстилается перед нами.
Автопотоки справа налево, слева направо.
Ты идешь молча под руку со мной, и смотришь то в землю со скрытой улыбкой, то на меня. Странно: после стольких лет медитации вдруг захотелось выпить и закурить. Какое падение, посмеемся сами над собой...
Ты, конечно, не можешь знать в этой твоей жизни, как испепелил Шива демона, принявшего облик прекраснейшей из женщин только чтобы помешать Шиве в его сверх-глубинной медитации... Восемь ступеней вечной йоги: йама, нийама, асана, пранайама, пратьяхара, дхарана, дхьяна, самадхи... Формально тебе неоткуда это знать, но интуиция говорит, что когда-то, за пределами всякой земной памяти, и ты знала это... В каком краю, в каком столетьи?
И, может быть, сами эти нынешние формы, твоя и моя - лишь дань земной условности?
Может быть, тысячи раз мы могли меняться ролями - в разных странах, в разных веках?
Бульвар ведет нас вниз, к реке. А ты словно погружаешься вглубь себя, улыбка впервые разгладилась, видны две морщинки над уголками губ. От постоянной улыбки и счастливого смеха?
Конечно, это ты, моя шакти, моя анима. Что же со мною? Эта волна захлестнула и несет...
Мы с тобой садимся у входа в какой-то институт. Безлюдье под медленно падающим апрельским снегом. Два огромных камня перед ступенями. Голубые ели.
Скрыто, незримо, загадочно, тихо, таинственно, призрачно из приплывших облаков падал на землю беззвучный снегопад в каком-то замедленном танце, словно скрывая под снегом все происходившее до сих пор навсегда и начиная совсем новый мир, похожий на чистую страницу после старых исчерканных черновиков... и все становилось непохожим на себя, но все оставалось на месте: и тополя, и улицы, и нависшие над нами дома, и это и было самым загадочным, самым таинственным: как же начинается что-то совсем новое, когда все вроде бы остается на месте...
Сама Вечность открывалась нам с тобой в этом снегопаде, вечная женщина.
И откуда-то появлялся этот тайный Свет в каждом дне, когда-то забытом, когда-то переполненном лишь болью, потом забвением, потом равнодушием... в каждом дне далекого, бесконечно далекого прошлого...
Это было похоже на медленно и таинственно проступающие лица и улицы на фотоснимке в полутьме, в прозрачных отблесках и искрах на воде...
...весь этот Свет, тайный Свет в каждом дне этих прожитых осеней и весен, и для чего-то надо было медленно восстанавливать в памяти весь этот Свет: “Сенегальская баллада” над падающим снегом, ожидание новогоднего чуда в остановившемся времени, нобелевский фрак изгнанного поэта и сумрак ночной метели за окнами...
И это было началом, и продолженьем конца.
Больше всего это было похоже на какое-то таинственное обещание для нас с тобой, и было оно в том, что если мы сможем войти внутрь мгновения, еще и еще внутрь секунды и вечности, еще и еще внутрь пространства и времени, здесь и сейчас, вдруг вот здесь и сейчас... то время неслышно расступится, пространство незримо растянется, сумрак за окнами скроется, прочь в никуда отступая, и вдруг перед нами, пред нами, пред нами медленно, медленно, медленно, медленно, выше, и выше, и выше, и выше, дальше, и дальше, и дальше и дальше... странный тоннель вдруг откроется взгляду, странный тоннель меж пространством и временем, странный тоннель, уводящий отсюда... и он поведет незаметно нас сам в какое-то странное-странное время, в какой-то загадочный сказочный мир, к каким-то чудесным, таинственным встречам, к каким-то нежданным-нежданным сюрпризам, забытым как будто на время и вечность в каком-то ином незапамятном детстве, где снег также в сумерки падал и падал, а мы снова ждали и ждали чего-то - какого-то света, какого-то слова, какого-то входа в таинственный мир... где нас кто-то встретит, где нас кто-то примет, и будет нам рад как своим долгожданным, где все и всегда нас уже ожидало, а мы лишь напрасно об этом не знали, не ведали места, не знали минуты, где нам в этот мир станет можно войти...
И полночь куда-то неслышимо скроется, и снег полетит как во тьме нарисованный, и музыка вдруг запоет ниоткуда, и звон серебра позовет нас куда-то, и мы словно глядя вокруг и не глядя, начнем исчезать, исчезать, исчезать из этого мира, привычного, зримого, такого всегда
и повсюду знакомого, такого давно уж по картам известного, где вовсе и нет неоткрытых земель... и здесь вдруг окажется, здесь вдруг откроется такая земля, что чрез карту сквозит... сквозит через время, сквозит через воздух, и через огонь, через воду и землю, сквозит через весь нами прожитый век, а в нем через каждый оставленный миг...
Ведь это и было недо-прожито в каждом дне, - скажешь ты без слов. - И оттого в каждом дне оставалась боль: чего-то недо-прожитого, чего-то недо-понятого, чего-то недо-увиденного, чего-то недо-услышанного... Чего же? Этого Света, этого Света, всего этого Света...
“На что это похоже в земном и знакомом?” - спросишь ты взглядом. И отвечу взглядом, и ты вспомнишь, увидишь, поймешь, как многотонная воздушная машина медленно выруливает по бетонным полосам под низкими снеговыми тучами, потом останавливается в начале самой длинной полосы и ждет ответа, это мгновение тянется и тянется, оно падает с неба с каждой снежинкой, но машина медленно разгоняется под снегопадами инея, медленно отрывается от прочной земли, набирает высоту, высоту, и вот уже проходит сквозь снежные тучи - где же мы? тучи остались так далеко внизу, мы в мире вечного Солнца - там, над облаками, там, за облаками, всегда, и зимой, и весной этот Свет, весь этот Свет... Солнце в синеве медленно склоняется к горизонту облаков, и никто не поймет - зима сейчас или весна, вечное лето или прозрачная осень, и никто не видит, что там, на земле, сейчас, под облаками - льет ли теплый дождь, падает ли снег... Здесь только Свет, лишь этот Свет, весь этот Свет...
Этот мир между падающими снежных искрами, миллиметр времени в секунде пространства, поведет нас туда, где Мудрый Дирижер Вселенной научит нас этой музыке времени, и Автор Сценария истории научит нас истокам и финалам, и Вечный Режиссер даст нам лучшие роли, и Создатель чисел посвятит нас в их светлые тайны, и Творец пространства откроет его для нас, и Автор полета подарит нам эту вечно звенящую вибрацию воздуха и притяжения, лучей и тени, скольжения по эфиру света и взлета, взлета, взлета...
Но здесь вдруг окажется, но здесь вдруг откроется: все это бывало, бывало, бывало: и с первого дня недо-прожитой юности, и с первого дня недо-прожитой жизни Ты, Вечный Дирижер, предлагал нам все это, а мы недопоняли, а мы недо-слышали...
“Вперед, вперед, вперед...” - зовет и зовет эхо неслышимых слов... - Пойдите по воде, встаньте на воздух, пройдите сквозь огонь - вас плавно примет колея, уводящая в Небо... не бойтесь, не бойтесь, не бойтесь”...
И это станет всеминутностью... где прошлое, где будущее, если каждый миг - только Свет, только Свет, только Свет?
И золото времени тает в полете, и солнечный свет растворится в секунде, и ты увидишь день для одного тебя, и подаришь его всем, и он станет твоим.
И он перельется в вечность. И мы медленно, скрыто, загадочно, тихо-таинственно-призрачно, глубже, и тоньше, и выше растворимся во всем этом свете, во всем этом солнечном свете, во всем том невидимом Свете - и станем самими собой.
Этот таинственный мир между падающими снежными искрами...
Leave a Light...
Бульвар проплывает мимо нас. Стеклянная дверь. Электровремя. Бесконечное фойе. Километровые коридоры.
- Поступай к нам на кибернетику. Ты станешь гением машинной логики. Обдумай это хорошенько, пока у меня идет программирование.
Эти лучи вечернего солнца в твоих коридорах... Сколько лет буду вспоминать это счастье с тобой, уже предчувствую. Вот и твоя аудитория...
- Я тебя просто поцелую, снова поцелую.
- Конечно... Но не здесь же... Давай спустимся вот туда...
Ступени ведут нас вниз под лучами лампочки.
Смотришь на меня и доверчиво, и насмешливо. Лицо твое близко, совсем, совсем близко. Каждая ресничка видна. Два Орлова отражаются в больших зеленых глазах. И словно что-то падает с плеч. Запрокинула голову, и ловлю твои губы.
- Что же ты делаешь со мной, Орлов, - твой счастливый голос. - Что же ты делаешь...
И ты рассказываешь чье-то стихотворение как таинственное предсказание:
- В белых снегах зимы или в пустыне рыжей только спроси, взглядом спроси меня - я прибегу туда, и рядом ты услышишь: “Да”...
Звуки, ароматы, прикосновения, свет и тени, - все смешивается, переплетается, закручивается в водовороте, звуковороте, цветовороте... Вот уже и не понять, где - я, где - ты... Тайная сила кидает в резкий вираж, Земля запрокидывается в безумном вращении, уменьшаясь, сжимаясь до точки.
Так не должно быть, но снова я взгляд твой ловлю -
Тысячу раз повстречаться нужно бы нам, - отбивает электронный ритм пульс в крови и времени.
Миг промелькнет над землей или век бесконечный -
Это для Мудрой и Вечной Любви все равно.
Но вихрь вдруг слабеет, рассеивается, уносится... Но вихрь Вечной Любви, но полет Вечной Любви уносит тебя к себе, меня - в себя.
“Не обещай, не надо, не обещай - это совсем не просто - вечно любить” - рванулся твой последний взгляд ко мне, - “Не обещай...”
Ты уже в своей аудитории. Принципы Турбо-Бейсика, Фортрана, Паскаля.
Остаюсь один, равный лишь самому себе.
Вот и все, и словно мы расстались навсегда...
И буду вспоминать дальше, что же открылось сегодня утром, в доме у Шефа...
Поскольку это связано в одно целое - реальность.
Что такое реальность? Что считают подлинной реальностью? Объективной реальностью?
Почему без любви реальность - это что-то одно, но в любви “реальность” - это что-то совсем иное - почему?
Как это связано со всей мировой метафизикой, со всеми заоблачными высотами Библии, Эйнштейна и квантовой механики?
Знает это кто-нибудь? Кто? Кто мне объяснит?
“Тайна сия велика есть”...
Почему в любви меняются время и пространство? Почему в любви тобой уже не владеет дух мира сего со всеми его законами? Почему ты свободен, и она, любимая, свободна от всего, даже от гравитации? Ну же, господа доктора наук?
Как это суметь - любить Творца, и лишь потом - Вселенную, и лишь потом всех людей на Земле, а потом и вот эту, красивую, вот эту, чудесную, вот эту, прекрасную, вот эту... где вдруг потекут слезами тончайшие струны скрипок, простых и электронных...
Но быть готовым и отпустить ее как птицу с руки, если та вдруг захочет улететь...
И вот сегодня утром, в гостях у Шефа, под его огромной лестницей из бесконечных фолиантов всей мировой премудрости:
- Возьми на память самое главное: принцип относительной реальности ценностей для внутреннего мира человека.
Вы отдаете лист:
Рост степени реальности
ценности
Абсолютная реальность Всевышний - Отец Любви,
Небесное Начало Непорочности
ценности: Мария - Вечная Любовь,
Земное Начало Непорочности
Сын - Дву-Единое Начало Непорочности
Рост полноты Любви к Богу
7 Миры обожения (теозиса)
6 Миры Любви
5 Миры Отрешенности
4 Ментальный мир: идеи.
Их отражения в сознании:
Ментальное тело Относительная
3 Душевный мир: желания, чувства реальность
Их отражения в сознании: ценности
Астральное тело
2 Эфирный мир: жизненные силы
Их отражения в сознании:
Эфирное тело
1 Материальный мир.
Его отражения в сознании:
Материальное тело:
Металл
Огонь
Воздух
Вода
Земля
0 t (время)
Абсолютная нереальность - иллюзии, фантазии, галлюцинации: не сущее.
Монизм: Всевышний абсолютно реален,
Материальные объекты реальны,
“я” относительно реально
Восток: Запад:
Материальные объекты нереальны, Материальные объекты
абсолютно реальны,
“я” нереально “я” абсолютно реально
Атеизм: мир реален, Всевышний нереален. Плюрализм.
Теизм: мир реален, “я” реально, Всевышний реален. Дуализм.
Сверх-теизм: мир реален, “я” относительно реально, Монизм.
Всевышний абсолютно реален
Шеф молчал и ждал с легкой улыбкой, пока дочитаю этот лист и пойму все, что заложено в эти простые законы.
Так вот над чем разум впустую бился все эти годы! После теории относительности и квантовой механики до сих пор не сложилось никакого мировоззрения, основанного на этих принципах! Поскольку эти открытия разрушили и классический идеализм, и классический материализм... А ничего нового - или хорошо забытого старого - на их место не пришло. Лучшие умы сделали вид, будто ничего и не случилось... Поскольку иначе пришлось бы пересматривать все свои понятия и ценности.
Да, кто сможет признать не только относительность ценности материи, энергии, пространства и времени, вслед за Эйнштейном, но и относительность ценности самой своей земной личности со всеми “своими любимыми” чувствами, идеалами, целями, идеями, намерениями по сравнению лишь с одной Абсолютной Реальностью - “Бог есть Дух”, “Бог есть Любовь” - но при этом не впадет в солипсизм и не сочтет внешний мир совсем нереальным, - тот сможет все!
Вначале мы учимся не зависеть от чужих решений, мнений, воли, разума, от коллективного подсознания, от традиций и стереотипов, не быть конформистами, объектами манипуляций, отсоединяться от ветхого Адама - групповой души человечества как биологического вида.
Это достижение предела развития “я”.
И после этого можно отбросить “свою” волю, “свое” мышление, “свое” творчество, чтобы просто принимать интуицией даруемые свыше просветления.
И больше ничего не надо.
Отказ от всякого творчества Творчество как претворение в зримые формы представлений, полученных свыше (в состоянии отказа от “своей” воли, разума желаний, представлений) Самовольное творчество: иллюзия творения форм и представлений из самого себя
Да, реальность человеческих “я” относительна...
Пространство и время вокруг неожиданно дернулись со своих мест. Кто я на самом деле? Что такое “я” на самом деле?
Кто бы понимал квантовую механику так, как ее мог бы понять Фауст или сам Гете... Корпускулярно-волновой дуализм частиц - мог ли знать Фауст, что это значит? Кто поймет, как Любовь воздействует на волновые качества частиц, и выведет эти формулы, тот получит возможность изменять и корпускулярные их качества и станет основателем науки творения чудес.
Что для этого нужно?
Только одно - огромная полнота Любви к Богу. Потом к людям.
Как развить в себе эту Любовь?
Отдать в Любви свое “я” Искупителю и Марии.
И вот как преобразится теория относительности:
Принцип телепортации -
Если за стационарную систему отсчета пространства взять не физическую планету Земля, а духовное “я” человека, соединившееся в Любви с Сердцем Искупителя и Сердцем Марии, то можно перемещаться сквозь пространство мгновенно.
Принцип движения сквозь время: хронопортации -
Если за стационарную систему отсчета времени принять не физическое время (скорость вращения Земли вокруг Солнца), а духовное время, в котором находится духовное “я” человека, соединившееся в Любви с Сердцами Искупителя и Марии, то можно перемещаться сквозь время.
В древности эти законы знали... Иначе как бы они построили пирамиды Египта без кранов и вертолетов? Чем они строили? Телекинезом.
Это мистика Любви.
Люди с веками так погрузились в суету, что утратили знание ее тайн. И люди-дети это забыли... “Нам не понять... Этого не было никогда, потому что быть не могло...”
И когда начнется пробуждение Любви, вся старая культура, наследница греко-римской, придет к финалу: станет просто ненужной и никому не интересной...
Культура эпохи Света, как было предсказано столько лет назад... Она уже начинается, пока еще почти незаметно... Культура Любви...
Ведь можно совместить в себе западную аналитичность мышления и конкретность действий с российским сердечным все-вмещением и с восточной отрешенностью и непривязанностью ни к чему “душевному”, “слишком человеческому”...
- Значит, вот так апостол Петр и пошел по воде...
- Да, вот так... Он понял, что Любовь на самом деле - более реальна, чем земля, и потому прочнее земли и сильнее земного притяжения. Но когда вдруг усомнился в этом, то и стал тут же тонуть.
- Теозис - “Бог стал Человеком, чтобы человек стал Богом”?
- Безусловно.
Путь управления реальностью... Подлинно реальна только Любовь, и все дарующее Любовь становится для нас реальным. А все, не имеющее в себе Любви, кажется иллюзорным, оно не суще: не имеет сущности, а потому не имеет и существования, лишь мнится и кажется. Оно иллюзорно.
А путь управления реальностью - Любовь к Богу больше, чем к себе... И тогда Бог и “я” становятся одним целым, Бог вступает внутрь “я”.
И не мог понять столько лет, что же значит - “утаил истину от премудрых века сего и открыл ее младенцам”...
- Знаете... я пойду... мне нужно теперь в себя придти... Можно сказать, жить дальше незачем - истина открылась. Или наоборот, жизнь лишь сейчас и начнется, а все, что было до этого дня - лишь предисловье к судьбе...
Коридоры твоего дворца науки переходят один в другой и не кончаются. Отдать бы сейчас копии этих листов Шефа твоим преподавателям... Впрочем, раньше или позже они должны будут и это понять, а иначе - заняться в жизни чем-нибудь другим.
Выходишь из аудитории. Взгляд твой блеснул - увидела. Миг - и включился магнит: два полюса. Нераздельных. Вечно-несоединимых. И неслиянных.
Вот и все - и снова вдруг оттаяла душа. Вот и все - и снова стало легче мне дышать.
Перевоплотиться в тебя. Раствориться в тебе. Потерять себя. Потерять даже память об этом себе.
И не будет и нет граней, и нет границ, и нет полюсов. Нераздельная неслиянность.
Что же все-таки случается, если взгляды вдруг встречаются?
- Скучал без меня?
На тебе сошелся клином белый свет.
Если выйдешь ты мне навстречу...
Обрывается сердце, уже нет слов.
Смерть от счастья, разорвавшего душу.
Но - надо удержаться, надо удержать. Любовь к женщине напрямую, от себя, а не как дар свыше - может убить ее хуже ненависти - сможешь ли ты вместить в себя этот поток пламени, данный мне для нескольких миллиардов людей? Да сможешь ли ты этот огромный огненный водопад вобрать в себя и не взорваться и не погибнуть?
Издревле люди были существами-андрогинами. Катастрофа провала в майю: они разделились на полюса - мужчин и женщин - искать друг друга всю жизнь и едва ли находить.
И поворачиваются со скрипом и грохотом каменные створы век: Время огромным глазом смотрит на нас. Но читаю вдруг в этом запредельном взгляде:
Я = ТЫ.
А эти двое - мы - снова куда-то перемещаются. И плывет за окнами парк, вокзал, мост. Деревянные древние кварталы воздушного кружева.
Апрельский снег тает быстро. Солнце то прячется за крышами, то выскальзывает из-за них и сверкает искрами радуг в лужах и летящих каплях воды.
Говорятся какие-то слова, руки встречаются и расстаются, чтобы встретиться, и встречаются, чтобы расстаться. Говорятся просто глупости, милые глупости. Твое имя - Нежность. К чему слова? Что значат слова?
- Выходим?
На тебе сошелся клином белый свет.
Старый трамвай катит дальше. Увозит внутри отпечатанные в воздухе наши улыбки-жесты-звуки. Их тень скользит над нами, плавно уносится к куполам, где солнце играет с нею.
- Хорошо быть глупыми, правда, Орлов?
- Замечательно... Если бы еще навсегда. Сойти с ума, чтобы войти в сердце.
- А я уже сошла.
Остановилась вдруг напротив.
Это - признание?
- Я - тоже.
Безнадежный жест мой тает в воздухе.
А Старый Город, а Вечный Город принимает нас в широкие объятья своих улиц. И Время варварским взглядом обводит Форум, как показалось бы одному всемирно известному нобелевскому тунеядцу, чьи стихи мы оба любим. Солнце уже спряталось за гранитными домами. Тротуары погружаются в тень.
- Послушай, Вера, есть на свете высшая святая истина?
Очень важно, что ты ответишь сейчас.
- Есть. Конечно, есть: Все должны любить друг друга.
- “Должны” все убивает.
- “Должны” - в смысле: не будут счастливы, пока не полюбят.
- Так ты хиппи: “Make love, not war”. Как, впрочем, и я сам, наверное.
- Только не “Make love”, а “All you need is love”.
Удивительно.
А теперь зайдем в это крошечное кафе. Словно не в центре Старого Города, а где-то на Монмартре.
На тебе сошелся клином белый свет.
Сумерки опускаются на Старый Город. Твое затененное лицо на фоне окна. Почему мне так тревожно и сладко с тобою? Фиолетовая боль заката за окнами...
С Ириной Истоминой все было иначе: Я = Я, ТЫ = ТЫ, терциум нон датур. Тем более с женой, Эльвирой - европейская отчужденность и дистанция как эталон культуры отношений, маскировка в себе самого тонкого, женственного, нежного - эталон “культуры”... Кто же из нас с тобой, Эльвира, больше убивал это в себе? Да разве теперь поймешь...
Неужели вот так и уснет вечным сном Западная Европа, раздавившая в себе главное ради всего прочего?..
И ради этого стоило жениться на западно-европейской принцессе, особе королевской крови? Вот фантомы, вот иллюзии... Словно королевская кровь Западной Европы - панацея от всех бед России...
А если наоборот? По принципу парадокса? В России всех людей отрывали от всякой захваченности что земным, что духовным - и создали самых гармоничных людей, живущих выше и земного, и духовного, иначе не выживешь?
Но, жена Эльвира... но мне тебя забывать... не легко.
Как это глупо - быть уверенным в том, что надо выбросить из себя чувство к одной женщине, если любишь и другую. Словно само чувство любви - это некая собственность человека, и он вправе им распоряжаться по своему усмотрению. Но почему так часто в женщине
есть что-то, властно велящее: “Люби лишь меня одну!” И почему зараженная этим женщина не может понять: разрушая любовь в другом, она убивает лишь себя?
И так бывает очень часто: Грань. Барьер. Стена.
Но ты не такая, девочка-женщина.
Я = ТЫ открывается вдруг только сейчас.
И вот - совсем другая женщина рядом.
И в этом кафе, как почему-то всегда и везде сейчас, снова и снова играет кассета, и это Татьяна Анциферова, столь когда-то любимая, во времена “Драконографии”, да и теперь... И поет она последнее, что записал не похожий ни на кого чудесный композитор, совершивший в недавние годы, видимо, нечто похожее на мою ошибку - он женился на западноевропейской принцессе и уехал с ней на ее историческую родину, в страну, называвшуюся во времена Римской империи Галлией, ныне Францией, и оставил всем на память вот это свое последнее завещание:
“Забывать нелегко, мы над памятью не властны”...
“Забывать нелегко все, что связано со счастьем”...
И зачем этой милой девочке-женщине что-то рассказывать об этом?
“Забывать нелегко, ты в судьбе моей утрата,
Забывать нелегко, хоть забыть, конечно, надо”...
И зачем этой милой девочке-женщине рассказывать про многое-многое, о чем она пока не знает - о набоковских Лолите и Аде, о тихих зорях Бориса Зайцева и поездках Андрея Белого к доктору Штайнеру, и снова о докторе, на сей раз Живаго, изданном в “Фельтринелли”...
“Мне это все забывать нелегко, нелегко” - поет Татьяна Анциферова со слезами в трепете голоса с заезженной кассеты в этом вечернем кафе.
Но милая девочка-женщина уже дарит совсем другие мелодии и тональности, где все эти мороки первой волны эмиграции, да и третьей, тают как темные миражи, и наступает снова радость, легкость, полетность, как в той первой юности, до-истоминской и при-истоминской?
- Треугольник еврокультуры: жена-муж-любовница. Постыдная тайна, пока жена не узнала. И ненависть между женой и любовницей, когда узнала. И каждая хочет, чтобы врал ей, будто любишь только ее одну.
- А ты что предложишь?
- Надо разрушить это триадой любви: старшая жена-муж-младшая жена.
И эта совсем новая женщина рядом смотрит на меня. Объяснишь ли ей эту ошибку международных супружеских союзов? Она не поймет.
А если поймет? Что это за дух тайного уныния овладел мною? Где же это искусство управления реальностью?
- Послушай, если бы ты родилась в Объединенных Арабских Эмиратах, и некий шейх, влюбленный в тебя и любимый тобою, предложил бы тебе стать его второй женой, младшей - ты согласилась бы?
- Конечно.
- А если я тебе предложу стать моей младшей женой, ты согласишься?
- Почему бы нет? - ответила ты запросто своей фотомодельной улыбкой.
В темноте в даль несет облака ветер... Как и тем вечером перед встречей с тобой.
Это шок.
Не могу поверить сам себе.
На тебе сошелся клином белый свет.
Надо же так уметь быть столь покорной мужчине...
В самом деле, почему же не познакомить вас с Эльвирой, и тогда... Да разве Эльвира согласится? “Орлов, ты опять начитался своего суфизма, обыгрался в “Принца Персии” и возомнил себя Алладином с волшебной лампой, или Омаром Хайямом, а свою недалекую девочку Шахерезадой. Сколько уже я повидала твоих наивных девочек, надоедающих тебе на третий день “великой любви”, пустотою звеня?” - скажещь ты со своей безукоризненной германской логикой, очень дальняя родственница Канта и Гегеля, и отвернешься со своей скептической ухмылкой железной дочери викингов над наивной лирикой славян.
Но это ты мне одному можешь сказать. А если Вероника растопит своей любовью все твои скандинавские айсберги, и ты преисполнишься к ней великодушия и милости, как к твоей младшей сестре, или уж, хотя бы, как к своему вассалу или фрейлине, особа королевской крови баронесса фон Грюнберг?
- А ты сможешь ее растопить своей любовью?
- Попробую, мой господин, - засмеялась ты с почтительным поклоном гаремной невольницы, счастливой своим пленом.
Это же снова система трех колонн, объясненная Шефом: по левой колонне жена с Запада, по правой - с Востока. И надо найти третью точку... В самом себе - русском. Любить обеих. Две жены все-таки не три жены.
- Нам надо спешить, мой повелитель. Опоздаем на последнюю электричку.
Неон вспыхивает под потолком. Фиолет неба становится черной пеленой от этого всплеска света.
Трамвай скользит по мосту над темной рекой, и его окна - снова зеркала, и зеркалам повидать довелось... слезы и смех многих веков этого города.
Вглядеться в тебя как в зеркало? Рассказать тебе какое-нибудь простое, очень простое стихотворение, без всяких символистских и сюрреалистических метафор? Конечно.
Рассказать тебе будущее? Твое будущее? И мое?
Нет, не стоит. Не сможешь вместить. Не поверишь.
Твой поезд уже виден издали, там, на юго-востоке, уже подходит, и последние минуты вдруг растягиваются до вечности, и мягко плывут по волнам моей памяти два истекающих слезами любви голоса из незабвенных “Шербургских зонтиков” Мишеля Леграна:
- Dis “Je t'aime”, ne me quite pas...
Мощная электрическая машина вырывается из тьмы с лязгом и грохотом. Визг рельсов, скрежет, свист автоматических дверей - остановка. Стоянка электропоезда пять минут, пока горит сигарета в руках.
- Я провожу тебя в твой город.
- Не надо. Обратно электричек больше не будет. А я сама совсем не хочу с тобой расставаться.
- Я не уеду назад. Останусь до утра под твоими окнами.
- Кто тебя только выдумал, милый мой Орлов... Жду тебя завтра. Не грусти.
- Оставь мне что-нибудь свое. Чтоб не быть всю ночь без тебя и день без тебя.
Достаешь из сумочки свою фотографию.
Автоматические двери захлопнулись. Твой счастливый взгляд - торжествующая улыбка Ким Бессинджер - сквозь стекло словно бросок подарка: “Лови, Орлов! Жизнь - это праздник!”
Вкус твоей помады на губах, нежная женщина.
Вот и красные огни последнего вагона улетают во тьму.
Вот и нить горизонта стала нитью вагонов.
Звезды смотрят на рельсы. Я желаю экспрессу, чтобы следующим рейсом он унес нас с тобой.
Трансформа хаотического времени
Звучит невыключенная музыка, звучит и звучит. И в этом электронном синтезированном слезами счастья звуке - наши встречи и расставания, расставания и встречи. Эти встречи похожи на танец: увидеть друг друга издали в толпе, махнуть рукой, броситься друг к другу, обняться или - подойти, очень медленно, словно не веря и глазам своим: “Это ты, my love, my life?”
[Это не переводится...]
Жемчужное запрокинутое Небо в окнах огромного гранитного здания, земля с прошлогодней травой стынет в сумерках, черные силуэты прозрачных тополей вдоль бульвара и закатного горизонта... Эта сладкая боль... Такое впервые. Это как вивальдиевская скрипка в “Инферно” - смычком по сердцу. Всего пять секунд, больше душа не выносит. Зачем ты пришла, скажи? Зачем апрельские сумерки так пронзительны... Зачем в изменчивом синем свечении с такой болью хочешь любить и быть любимым? И это все со мной? С Орловым? Железным человеком? “Где чувства господствуют, там ослепленье... А где ослепленье - ума угасанье”?
Вот там, вот там, за стеклянной дверью с электронным временем мелькнул твой взгляд. Пять секунд.
Выходишь. Оглядываешься. Ищешь меня взглядом. Здесь, Вероника. Здесь!
Увидела. Вспыхнули синие искры в глазах.
“Но пока эта грусть словно боль
О былом связана лишь с тобой.
Мне это все забывать нелегко...”
Остался только снимок, цветной автограф дня...
Ты прорываешься сквозь поток людей, ты ближе, ближе... Что это? Словно слом океанского льда - лопнула с грохотом ледяная зеркальная гладь, и поплыли исполинские плиты...
Самое главное - не терять головы.
Мужчина несет ответственность за женщину. И должен сохранять всегда холодную голову, каким горячим не было бы сердце. И тогда будет счастлива она, будет счастлив и он.
Это просто свобода духовного пространства. Как и учил Шеф. Как учил Бердяев. Как учили бодхисаттвы, пока их учение было истинным...
И не забывать предупреждения Шефа: это будет развязка всех земных узлов, моих и твоих, вечная женщина. Но почему же пока ничто даже не предвещает никаких сломов и срывов? Тем более не расслабляться духом. Не терять трезвения ума - вековой медитативной дисциплины.
Вот ты и рядом.
- Орлов, как я тебе рада!
Привлекаю тебя к себе, но ты легонько отстраняешься с улыбкой:
- Еще успеем. Вот тебе мои иллюстрации к твоим стихам.
Необычный для женщины стиль... Можно ли представить Данаю, рисующую саму себя, глядя в зеркало?
Еще успеем. Сегодня все решится. Сегодня будет наш главный день.
Запоминать каждый миг. Каждая минута - подарок. Каждая секунда. Подарок совсем бескорыстный. Ни за что. Просто так. От всей души.
- Вероника, есть душа?
- Видимо, есть.
- А Создатель Вселенной?
- Если ты чувствуешь, что есть.
Вот так.
Теперь возможно все, между мною и тобой.
Главное сказано.
На тебе сошелся клином белый свет.
Женщина, не способная это чувствовать, это сказать мужчине, хочет властвовать над мужчиной, хочет царить над ним, заставить его поклоняться. В прежние века ее просто назвали бы ведьмой.
Как же стало легко на душе...
Ты берешь меня под руку, и мы уходим в синее призрачное свечение этого вечернего воздуха, мы словно хотим раствориться в нем, как движения рук моих переходят в движение рук твоих и растворяются, как звуки слов слетают с губ твоих, слетают с губ моих и растворяются друг в друге, и сами наши ауры сливаются воедино, если бы кто-то ясновидящий смог это увидеть со стороны...
The dream... It's a dream. “Brave new world” Олдоса Хаксли, тебе неизвестного, да и не надо, дхвочка - зачем тебе читать эти кошмары, где женщин выдают по талонам.
Где мы? Уже в центре Старого Города. И синее свечение все темнее, все холоднее воздух.
- Присядем здесь, да, Орлов? На последнюю электричку я уже опоздала. Ладно, не беда. Останусь у подруг.
- Твои домашние будут волноваться?
- Нет, они знают - я иногда опаздываю и остаюсь здесь...
Вот ты все и решила. Конечно, не у подруг, а у этого неисправимого Орлова, но не вслух же ему это говорить. Он и сам все знает, иллюстрации откровенны до предела.
Время перейти в будущее...
Теперь слова уже ничего не значат, и в каждом твоем слове слышится: “Ты и я, я и ты, так было в мире всегда, так будет в мире всегда...”
На тебе сошелся клином белый свет.
Странная вещь... Человек вправе принять столько любви, сколько способен потерять не погибнув.
Иначе он никогда не сможет оторваться от этой любви, чтобы получить еще больше.
Тогда его развитие навсегда остановится. Тогда он перестанет быть человеком. Потому так тревожно мужчине с женщиной, женщине с мужчиной. Потому и становится так не по себе, когда уже знаешь, когда твое шестое чувство не ошибается -...
И мы идем как пьяные к предпоследнему ночному троллейбусу. Мы едем ко мне. Все решено.
“Я пьян от шторы в квадрате окна, от улиц, по которым прошла она”...
Будет то, что есть миллионы лет...
Но вот среди звезд улыбнулась мне ты.
В чем твоя тайна?
В непорочности земного. Любовь все искупает. Любовь дается Свыше. В Любви нет порочности. Любовь освящает любую сексуальность мужчины и женщины, вошедших в дух Любви. В Любви все дозволено.
Неописуемая диалектика вечного само-отречения любви - в сексуальности мужчина от женщины соглашается принять наслаждение только для того, чтобы:
1. Ей доставить радость от дарения себя мужчине;
2. Отдать ей обратно это наслаждение, преумноженное своим отказом от удовольствия для себя - духовный закон полностью соблюдается.
Но если нет Любви в отречении от наслаждений только для себя, а не для того, чтобы ими поделиться - есть просто похоть, просто блуд, и остается после него лишь ужасная пустота и стыд перед собой. И перед ней.
И наоборот. Всякая сдержанность - лишь ханжество и фарисейство, если она не в Любви и не от Любви.
Но у тебя со мной, милая, красивая, нежная, это иное - Любовь.
Любовь сама себе оправдание, сама себе закон.
Любовь - это Сама Мария, Сам Искупитель.
Как же тебе это передать, эту тайну Двух Начал Непорочности?
Когда женщина чувствует: это - отражение на Землю, на тебя и меня, - Надмирного Брака Двух Начал Непорочности?
После этого ничего слишком человеческого уже нет.
Вот и началcя извечный ритуал женщины, вот больше и не осталось ничего... Ты мне говоришь так много нежнейших, потрясающе женственных слов, но никогда и никому их не открою. И все, что сейчас у нас с тобой в эту ночь, это наша с тобой тайна. Пусть она останется навсегда только для нас двоих, правда? Ведь у нас с тобой впереди так много лет.
И мы с тобой уже рядом...
И медленно плыли звезды за окном в ночном небе, и мир был спокоен словно Сфинкс, глядящий в пустыню.
Ничего нельзя сказать о женщине вообще.
Женщина стихии огня - ... валькирия, атакующая в полете.
Женщина стихии воздуха - ... эльф с прозрачными трепетными крыльями.
Женщина стихии воды - ... ундина, стихиаль шелестящих потоков.
Женщина стихии земли - ... глубинное погружение в плоть мира.
Но ни слова... Словно это столько раз уже было... у нас с тобой.
Но где это было? В каком краю, в каком столетьи? Как тебе объяснить эту способность перемещаться во времени, врожденную, да и развитую долгими медитациями?
Вот и сейчас, в эту ночь с тобой, первую и как будто тысячную, уже начинается это смещение времени и слияние двух любимых в одну - тебя и... Изольды.
Кто же из вас двоих отдает мне себя в дар сейчас?
Обе.
Она - через твое тело, ты - через ее душу.
И расскажу тебе свою балладу о Тристане, Изольде и рыцырях Света.
Позади - туман, впереди - туман я вижу, странно прозревая...
Трансформа флуктуирующего времени
Волны холодного моря бесконечны. Корабль медленно идет к берегам Британии. Двенадцатый век и двадцатый отличаются только местом цифры 2, все иное остается неизменным: в каждом столетии снова встречается женщина с золотыми волосами и в каждом столетии - холодные воды Балтики и вечного Рейна.
В двенадцатом веке Вагнера еще не было. Зачем нужна была бы такая музыка, когда это было самой жизнью, не нуждающейся в отражениях и трансформациях. Виртуальной реальности не надо было создавать.
Корабль идет сквозь вечные воды забвения и памяти. На борту снова эта женщина с золотыми волосами: “Ты рыцарь. И потому ты сможешь выпить этот яд в один миг со мной”.
Северные женщины: время жить и время умирать.
Северные женщины: стальной синий огонь.
Северные женщины: вас забыть невозможно.
Северные женщины.
В двадцатом столетии начались теле-трансляции. Мы с тобой могли сидеть в этой далекой гиперборейской стране и смотреть по британскому broadcast этот смертельный танец несдающейся Северной Ирландии.
Это и прошибло твои слезы. Едва ли не впервые в твоей интернированной жизни.
Пространство и время здесь, в Гипорборее, обладали странным свойством переменной плотности, и часто приходилось продираться сквозь пространство так, что каждый его сантиметр давался едва выносимой болью, что же касается времени, то оно могло ускоряться или замедляться, становиться дискретным или кольцеобразным, хаотическим или безграничным, хроно-безмерным или останавливаться или становиться обратным в хроно-реверсе или захлестываться в хроно-петли или развязываться из петель-узлов и распрямляться в линию или ввинчиваться в спираль - и это чудо, это чудо, что мы с тобой, вопреки всякому здравому смыслу, были еще живы ...
“Еще любили мы,
А значит - были мы.”
Сегодня новолуние.
“Будет то, что есть миллионы лет. Потому что быть не может в мире чего нет”.
Германские женщины стоят французских.
- Да, - сказал рыцарь. - Да.
И это был последний бой Роланда.
Всю ночь стояла на башне замка королева. А в этом холодном море пылали корабли.
И слово “Тристан” на древне-британском означало “Печальная пора”. И искусство, усвоенное с детства: править кораблем. Чему научил оруженосец погибшего короля Горвенал.
Но снова и снова плывет к берегам королевства корабль. Ты помнишь королевство Корнуолл? Конечно, помнишь... “Кто из вас, рыцари Корнуолла, выйдет на бой против Морольта?” А королевство Пирадор?
Сейчас через море идет самолет “Эр Франс” “Каравелла”: десять минут от лондонского Хитроу до парижского Орли. Так медленно идет самолет над былым путем графа де ля Фер через море, так медленно кружится лазерный диск в бортовом компьютере, хоть быстродействие новых процессоров перевалило уже за 200 мегагерц, так медленно идет по стационарной орбите спутник всемирной аэронавигации, так медленно вращаются радары под Версалем, с каким огнем надрывается по бортовой радиосети Луиза Чикконе, долетающая через море с Би-Би-Си ...
Но как быстро пойдут в воздух сверхзвуковые реактивные машины вертикального взлета с палуб атлантических авианосцев бывшего королевства Корнуолл, сколько секунд понадобится рыцарям-розенкрейцерам бывшего королевства Пирадор, чтобы надеть кислородные маски, стратосферные скафандры и шлемы виртуальной реальности, если только в далекой непонятной Гиперборее снова начнется диктатура...
И будет идти по прямой, прочерченной радарами в стратосфере, стратегический бомбардировщик Пирадора и Корнуолла, и будет петь в стерео-наушниках командира корабля певица России и Франции:
“Алая как земляника
Капля вина на губе...
Мадмуазель Вероника
Танцует с тобой, поет о тебе...”
Воины остались сейчас, в двадцатом, теми же, что в двенадцатом: у кого из этих виртуальных рыцарей в кислородных масках не дрогнет сердце от одного взгляда на этих ажурных гурий, бесконечно-пра-пра-внучек пра-отца Иафета... Но их чувство долга не дрогнет. Не дрогнет их Любовь к Создателю Вселенной.
От реактивных турбин в небе Корнуолла и Рутении останется белый пушистый след, похожий на ослепительно-снежные страусовые перья этих милых принцесс из Великой Британии...
Так великий Создатель Вселенной поддерживает равновесие между Востоком и Западом.
Так архистратиг Михаил держит длань на пульсе планеты.
In deinem Denken Leben Weltgedanken...
In deinem Fuhlen weben Weltenkrafte,
In deinem Wollen wirken Willenswesen.
Оруженосец Горвенал может теперь отдать команду поднимать ракеты Корнуолла в воздух, но как хочется верить, что этого никогда не случится...
Там, в нашем с тобой незабываемом двенадцатом, снова, и снова везет корабль в Корнуолл золотоволосую принцессу. Я опять на тебе женат, вечная фея Рейна. Знаешь, сколько идет крылатая ракета от Корнуолла до нас?
- Siivulane rakett... - улыбнулась ты со зловещей арийской воинственностью.
Меч Лоэнгрина...
Оружие Парсифаля...
Ваш дух ослабел, потомки рыцарей? Вы забыли, как следует называть ваши ракеты? Вы забыли о высшем виде оружия, доступном планете Бхараталока, назвавшие ее просто планетой Земля?
Брахмастра. Так это было названо. Тонко-материальная бомба направленного действия. Оружие Архангела Михаила
Прошло слишком много столетий. Не помнит почти никто...
От этой памяти остался лишь седой след реактивных струй в небе над королевством Пирадор...
А знаешь, как плавно сверх-звуковой Экзюпери поднимает свой пассажирский “Боинг-747” над Манхэттеном? Помнишь, как ставили статую Свободы?.. Помнишь, как этот город основали первые колонисты, сойдя с борта парусника? Этот корабль назывался “Мэйфлауэр”, “Майский цветок”, верно, хоть ты и говоришь, что забыла корнуолльский, тем более, его пирадорский диалект...
- Maiu lill, - ответила ты...
“Зачем тебе свобода? Ты и так свободен...”
Нас, генералов рыцарских орденов, изменить нельзя. Нас можно только... уничтожить.
Рыцари Неба Двадцатого века... Эти взгляды в полете устремлены за горизонт жизни и смерти, по ту сторону мира со всеми его обитателями, и кажется - другой берег Смерти не устоит перед ними.
Они пройдут сквозь грань смерти неопалимыми, несокрушимыми, непобедимыми и снова вступят в этот мир, снова ворвутся - за пределами трех агоний... Пронесутся сквозь звездный шквал, разрежут в кипящем натиске световые годы времени в секунде пространства - чтобы снова и снова мчаться над миром всадниками Апокалипсиса, воинами Армагеддона. Отводят взгляд люди-дети, глядя на вас сквозь дымную мглу - их глаза способны видеть лишь в сумерках, их зрачки не могут перенести сияния ваших энергий, и шапки падают с их запрокинутых голов, устремленных к вам, но достигнуть вас они смогут лишь через тысячи лет, когда вы будете поднимать их души из миров искупления...
E = MC2. “Energy equals Em See-Square”. “ЭНЕРДЖИ ИКУЭЛЗ ЭМ СИ СКУЭАР”.
Энергия - миля в секунду в квадрате.
Кто устоит перед вами, Рыцари Неба? Вы пройдетесь огненным столпом по телу Древней Планеты, и вот как закончится мир: не взрывом, но Светом.
И снова, и снова служанка Изольды наливает в чашу для яда любовный ток. И снова синяя молния пронзит небо над вечным, холодным Балтийским морем, родившим тебя, полярная ледяная Афродита, выходящая из айсбергов.
Снова и снова зазвучит эта электронно-стальная вибрация струн: музыка Ледовитого океана. Это идет корабль - туда, в мир вечных льдов. Но знаешь, как ревут потоки водородного пламени ракеты-носителя, когда “Аполлон” - реактивная машина Корнуолла - идет по вакууму к Луне?
Кто увидит, как генерал ордена розен-крейцеров отдаст приказ поднимать ракеты класса “Земля-вода-воздух-огонь”?
Кто увидит, как светится женское тело, сотканное из прозрачного блестящего льда?
Кто увидит искусственный шелк белых снегов зимы, надетых на эту женщину вместо бархатной нежности?
Кто представит черные ажурные узоры, бегущие по женскому телу как паутина трескающегося льда? - ведь сейчас за Северный полярный круг пришло вечное Лето.
Вот она, Изольда изо-льда.
Это не женщина. Это легенда о женщине, сотворенной из цветов.
А если все умрет? Любовь оставит след,
Ярчайший в мире свет, как сотни тысяч солнц...
Другой любви его вовеки не затмить...
О сколько ярких солнц... Они так горячи...
Повсюду их лучи, чтоб нас испепелить...
Опять, опять, опять...
Сколько столетий будет плыть по водам вечного Рейна этот золотой женский волос?
Снег оставался белым, вода прозрачной.
И снова электронная музыка текла приливами и отливами надежд.
Как кинокадры, каждый из которых...
P.S.
Thank you for the music, my ever friend knight Fire-Moss: (Feuer-Moos): Спасибо Вам, мой друг, Рыцарь Огненного Моха - Вас приветствует Рыцарь Зеленой Горы, в XX веке фон Грюнберг.
Трансформа времени в вечность
Снова и снова нужно вспоминать, как и всегда утром, кто я. Где я. Зачем я. Но сейчас, в невероятной предрассветной тишине, звенящей среди первых отсветов в облаках восходящего из-за горизонта Солнца, твои слова обволакивают пеленой, словно утренний туман над вечной рекою, и что-то внутри просыпается: это я, это со мной ты говоришь, и еще не понимаю, о чем, еще не пробудилось всего того, что называется мной...
И как же не хочется пробуждаться от этого чудесного сна, моего и твоего, от сна, что вовсе не был сном... Но сегодня будет что-то еще прекраснее.
И становится сном мягкой радости апрельское утро, и становится чудом таинственное блуждание по зыбкой грани сна и яви, и загадочность темнеет в глазах твоих, когда ты прислушиваешься к чему-то новому в твоей душе, и Солнце медленно восходит словно в дар для нас двоих, и снова твои стихи мне в подарок:
- И море будет синее, и день голубой, и сядут чайки белые на белый прибой. Нам с первого слова покажется снова, что мы сто лет знакомы с тобой.
Но надо сделать какое-то сверх-усилие духа, сверх-прорыв, иначе вся наша с тобой тайна незаметно погрузится в дух мира сего, превратится просто в кукольный домик “счастья” людей-детей, а этого быть не должно...
Теплый ветер. Тишина и безлюдье. Красное сонное солнце встает из-за деревьев парка - уже начинается день. Но воздух еще чист от дымов и шума машин.
Куда же мы сейчас? Да, мы едем к твоим подругам в Студгородок. Шесть утра, троллейбусы идут только из парка в центр - мы сядем и поедем кругом через весь город.
“Flying around in the sky” - колея, уходящая в небо, поднимает, чтобы сбросить и снова поднять...
Троллейбус мягко укачивает, и мы с тобой незаметно засыпаем, и вот уже едем обратно из центра к плотине, проезжаем Студгородок. Пора выходить.
Сонный квартал студенческих общежитий. Словно в той совсем уже забытой первой юности, где искал Ирину Истомину в ее общежитии и находил Наташу с ее утопиями.
Идем по каким-то коридорам в холодном полумраке, поднимаемся по лестницам, и мы уже в какой-то комнате у твоих подруг, гора косметики на столе у зеркала, и они почему-то так любят меня и тебя, так рады нам, такие симпатичные и милые... Берешь свой тональный крем и намазываешься им словно хочешь надеть живую маску.
- Нажемилась! - рассыпалась ты смехом. - Посмотри, на тюбике: косметическая фирма “ЖэМэ”, Париж-Москва.
- Поедем снова ко мне, - тихо говорю тебе. - Пусть сегодня у нас с тобой будет что-то важное, очень важное и необычное, чтобы этот день запомнился навсегда.
И мы опять уезжаем. И такси летит через мост над железной дорогой, через Академгородок и бесконечную плотину, мимо парка, мимо кладбища...
Вот мы и снова дома.
Аппарат фотографирует нас автоспуском, вспышка заливает светом утреннюю комнату, где в воздухе еще реют видения корабля, плывущего в королевство Корнуолл сквозь время и вечность.
И ты садишься поиграть мне твою нежную плавную музыка на моем старом рояле.
Из своей комнаты нам навстречу выходит бабушка. Ей нелегко идти, она садится на диван, глотает таблетку.
- Ты в храм? Ну да, праздник... Сколько лет я там не бывал с тобой... Но что-то в этом было...Чего нигде нет и не бывает.
- Конечно, не бывает. Я пойду. А вы - будьте счастливы друг с другом.
- А если мы Вас проводим? - спросила ты вдруг у нее и вопросительно посмотрела на меня.
- А почему бы и нет? Может быть, это нам и нужно...
Река шумит за стеной храма. Мы с тобой придерживаем Бабушку под руки, она поднимает взгляд к иконе над входом и беззвучно шепчет молитву. Потом просит тебя повязать голову, и отдаю тебе для этого свой шарф.
Входим в каменные белые ворота, идем мимо маленького сада по узкой дорожке, такой знакомой с детства, такой забытой...
Бабушка просит пожертвовать нищим. Подаем с тобой деньги в протянутые руки, в кепки, лежащие на ступенях.
- Благослови вас Господь, добрые люди, - говорят нищие и крестятся.
Звучит литургический хор, словно из надземных миров, куда три века назад ушла прежняя Святая Русь и оставила лишь свое непостижимое отражение невидимым Градом Китежем в водах озера Светлояр...
В полутьме Храма горят свечи. Их становится все больше и больше.
Оставляю тебя рядом с Бабушкой и медленно иду к алтарю, к золотистому свечению и эху, плывущему ввысь под своды куполов.
Высшая Сила...И люди Ей бросают вызов всем своим нелепым самодерзновением... Теомания, безумная жажда самому стать богом вместо Бога, самому все решать в своей жизни, самому ставить себе цели и определять ценности... Зачем?
Он судит нас и милует. Высший Разум... Он установил Закон воздаяния... И Он же ведет нас к свободе. И Он дал мне эту женщину, и Он волен снова оставить меня без нее, если это поведет к большему благу для всех... Что было с Давидом после встречи с Вирсавией? То же, что со мной сейчас... И ведь все устроилось к лучшему. Надо признать вину. Лишь признать вину. И тогда все простится и все устроится... Да, признаю.
И никакой вины больше нет. И Любовь Неба выше Закона расплаты.
Вечная Любовь.
Что же это напоминает? Белые сны прозрачных весен пятого года жизни на Земле, сны, словно чудесные воспоминания о чем-то пред-земном... Андрей Рублев, забрызганный белой известью, в просветленной задумчивости читает по памяти маленькой девочке-княжне “Любовь долготерпит, любовь не надмевается..”, а та просто смеется от радости, ничего не понимает и брызгает на него молоком из глиняного кувшина. Вокруг - белые стены только что побеленного храма, где еще нет никакой росписи. В воздухе медленно парит белый пух.
Словно в предчувствии Небесной России, ангельской страны будущего...
Человек способен увидеть в других людях только проекцию своих собственных грехов.
Но если он их не совершал в реальности?
Это значит лишь одно: он совершил их в своем воображении, тайно, внутренне, и готов их совершить явно, внешне. Но саму эту готовность усиленно вытесняет, выталкивает в подсознание, сублимирует, рационализирует, проецирует на других людей. Фрейд знал, о чем говорил...
А здесь, в церкви, одни люди-дети приходят каяться только лишь в своих явных, личных грехах, перед другими людьми-детьми, прошедшими рукоположение в священство, как это теперь принято - это снова детская, наивная попытка обмануть ангелов правосудия: человек в воображении своем, быть может, угробил всю Землю в атомной войне, а будет каяться в том, что украл три рубля.
И это совсем не евангельское “Будьте как дети”. Это земной инфантилизм.
А после трех некаявшихся поколений четвертому остается или вымирать и вырождаться, или начать всеохватное покаяние в родовых грехах всех ушедших поколений, а не только в личных, явных и вытесненных.
Лишь так и наступит Эпоха Света, она не придет сама, механически, как это представляется с точки зрения космических доктрин вроде астрологии или теософии. Но когда она придет, все, не приготовившие себя к ней покаянием, не смогут перенести этот Свет. Он их сожжет.
А что такое грех? Это все, что уменьшает в человеке Вечную Любовь.
А добродетель? Все, что увеличивает.
И что такое Церковь? Это не социальный институт. Это единство всех святых Неба, вошедших в Вечную Любовь, и - стремящихся к Вечной Любви на Земле, каких бы конфессий ни придерживались они.
После Фрейда, после мировых войн, после концлагерей христианство изменится полностью и станет Вечной Любовью.
И не стану ждать, пока социум дозреет до этого.
Надо идти вперед самому, к христианству Двадцать Первого века, никого не дожидаясь. Тогда постепенно и другие пойдут следом.
Надо сделать духовный прорыв - напрямую ввысь! Открыть Небо, закрытое от Земли пеленой человеческих грехов, прорвать всю эту пелену, прорвать кору обрядности, омертвелой ритуальности, иссохшего догматизма и начать обращаться к Небу своими словами прямо из сердца:
Открыто Небо! Славьте Бога, верные Его!
Свят, Свят, Свят Господь на небесах! Осанна в вышних.
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя. Слава Тебе, Боже!
Слава Тебе, Боже наш, слава тебе!
Коронованная Царица Светов, слава Тебе!
Слышите, слышите - пение херувимов над жертвенником святоиерусалимского Святилища.
Славьте Богородицу, Госпожу и Владычицу нашу Деву Марию, ибо Ей ныне придана державная Эгида над вселенной!
Ангелы над скинией. Бдите, стражи параклитские.
Воспоем песнь Приснодеве:
Миродержица вселенной, Благовестница Завета, окорми народ свой и отверзи двери покаяния всем.
Слышите, слышите - благословен Собор Пречистой Девы, святые трех Заветов, архистратиги, ангелы и воины Ее!
Печати Агнца на челе и в сердце, печати Агнца.
Печати Духа Святаго. Печати Духа Святаго. Печати Духа Святаго.
Волны, волны, волны Духа Святаго.
Преизобильная благодать на верных.
Благословение всем.
Вознесение воинской хоругви Приснодевы.
Белое Евангелие - вселенское благовестие.
Белая Купель - вселенское покаяние.
Белая Купина - вселенское Преображение.
Белый Крест - и утешение всем.
Открыты двери горнего ковчега, войдите, верные.
О Царица Неба и Земли, приведи нам на ум грехи наши, сотри имена наши из свитков искусителя и запечатли их в Книге Блаженств, покоящейся на Твоих руках.
Отрекаемся от сатаны и всех дел его.
Радуйтесь, радуйтесь, прощены вам грехи ваши... Не грешите больше.
Пречистая победит, истинно так!
Огненный щит, ангельский покров, неколебимая Эгида.
Век святых! Сила праведных!
Опускаются венцы на венчанных. Благословение всем.
Какое потрясение...
Словно в это время Открытого Неба попал в иной порядок пространства и времени... Да, так и есть... И как странно теперь из такого иномирного состояния возвращаться снова в земной порядок, говорить с людьми хоть о чем-то земном...
И надо как-то подойти теперь к Веронике и к Бабушке, хоть и непривычно шатает во все стороны от потери чувства земного притяжения... Надо как-то подойти...
- Ты плачешь?
- Кто?.. Я?.. Да... Если бы ты знала, что я сейчас пережил... Если бы ты знала, что приготовил Бог любящим Его, ты согласилась бы прожить всю жизнь в яме со змеями.
- Разве ты веришь с такой силой?
- Да. Я верю. Я всегда верю. Я рожден с верой. Прости меня, княгиня Мещерская, прости меня, Бабушка...
Ты молча киваешь со всепонимающей грустной улыбкой.
- И ты, Вероника, прости меня.
- Конечно. Только за что?
За земную ветхость, мой друг. За чашу грехов уменьшения Любви, какие только были в жизни.
Звонят колокола. Мы все уже стоим под небом, взявшись за руки. Бабушка подает нам свечи. Все вокруг подняли головы.
Эти прозрачнейшие брызги воды из серебряной чаши летят на твое лицо:
- Человек рождается лицом к Небу... И умирает лицом к Небу... Наверное, там, в Небе, остаются записи наших жизней, и когда мы умрем и уйдем туда, мы будем смотреть и смотреть их и только тогда поймем, как нам надо было жить и как мы ошибались...
Я люблю тебя... Пронзительно люблю тебя...
“И я тоже”, - отвечаешь ты одним взглядом.
“И мы с тобой теперь обручены. И почти обвенчаны, правда?”
“Правда”.
Сквозь заднее стекло такси наша княгиня Мещерская с улыбкой машет нам на прощание.
Мы с тобой куда-то идем и едем, поднимаемся по каким-то лестницам в тени и прохладе огромных зданий, прорезанной лучами Солнца, кто-то нам улыбается, кто-то спрашивает нас о чем-то, мы над чем-то смеемся - и не понимаем, не понимаем ничего...Где мы, зачем мы, что с нами - нам все равно, все равно... И Солнце заливает нас летним потоком сияния, и весенняя земля высыхает, и мы с тобой снова уходим куда-то, уезжаем куда-то, кружим по Старому Городу в призрачном забытьи, в мистическом полусне, лучи Солнца пронзают улицы, небо, воздух сверкающим блеском, расплываются в ореоле линии и краски, остаются лишь золотистые прозрачные силуэты...
Женщина, ты неуловима. Ты - Протей. Женщина, кто ты? Женщина, женщина, женщина...
Словно последние стены земного “я” поползли по швам, и сквозь эти швы и трещины хлынул со всех сторон ослепительный радужный свет!
Остался только снимок, цветной автограф дня.
Как кинокадры, каждый из которых...
Осталась только музыка, невесть откуда летящая. Остался только я. Осталась только ты. Мир растворился в золотистой игре переливов прозрачных силуэтов и оказался покинутым где-то вдали, где-то позади, где-то за гранью света и тени, ниже черты между зреньем и слухом - нас укрыла тень звуков, улетающих над нами невесть куда...
Мы нашли такую точку проекции “я” на мир, что тень “я” слилась с границами мира.
Так долго идет электрическая стрела по сверкающим рельсам из Старого моего Города в твой Новый Город. И так быстро летит время у двоих, когда они счастливы. И в окнах так много солнечного света, и тебе не миновать меня посреди всей Земли, не отступить от меня, не уйти, ведь уходить будет просто некуда...
Город еще очень юн. Его здания не освящены веками и не задержат благоговейного взгляда, но многоэтажный блеск стеклостали уходил за горизонт - донести до потомков успехи и ошибки, овеществленные мечты и идеалы его созидателей...
Город виделся словно сквозь матовое стекло, и все видимое вокруг казалось увеличенным, и высвечивалась каждая точка пространства вокруг, наполняясь неведомым смыслом, и дома стояли именно там, где только и могут, и деревья росли только там, где они и растут, как то им суждено, и “Рождение Венеры” Ботичелли не могло не появиться в твоем доме, где это и было назначено от века, и всякий человек на улицах твоего Нового Города казался прекрасным и совершенным и почему-то удивительно близким и дорогим для нас - все живое и неживое стало вдруг пронизанным высшим таинственным значением, представилось вдруг сотворенным, установленным и соотнесенным друг с другом в высшей ослепительной гармонии всего во всем, идущего к лучшему в лучшем из миров, где каждый предмет, каждое существо, каждое чувство и мысль звучали своим тоном, звуки сливались в плавно плывущий тысяче-тональный аккорд гармонии вселенских сфер -
Семь Престолов Огненной Славы Рая,
семь планет, семь нот, семь цветов радуги, семь чувств, семь дорог, семь холмов - все возносило свой звук, цвет и свет, благодарение и радость к Три-Единому, Запредельному, Неизреченному, сущему вне и сверх всяких форм и пределов:
Знание
Милость
Слава Корона
Гармония
Основание
Царство
Мудрость
Строгость
Победа
Кто видел это? кто понимал? кто объяснит мне?
Не было не-сущего и не было сущего тогда, не было ни воздушного пространства, ни Неба над ним... что двигалось туда и сюда? под чьей защитой? что за вода была - глубокая бездна? не было ни смерти, ни бессмертия тогда, не было ни признака дня или ночи... Дышало, не колебля воздуха, по своему закону Единое Нечто, и не было ничего другого кроме Него.
Кто воистину знает? кто здесь провозгласит? откуда родилось, откуда это Творение? даже Ангелы появились посредством сотворения этого мира, так кто же знает, откуда он появился? может, сам себя создал, может, нет - Тот, Кто надзирает над этим миром на Высшем Небе, только Он знает.
Вселенная вливалась в Запредельное, Планета вливалась во Вселенную, Город вливался в Планету, я вливался в твой Город, ты вливалась в меня.
Город ли плыл под нами асфальтовым эскалатором, мы же пребывали в неподвижности, или мы двигались по твердо установленному в Планете Городу, здания ли наезжали на нас и втягивали в себя, или мы вдвигались в них, кто скажет теперь мне? кто объяснит?
Но водоворот вечности устремил нас прочь из времени, сквозь барокко и Ренессанс, сквозь рыцарские турниры королевства Корнуолл, к рассветным сумеркам истории, где еще не было Европы, где еще не смотрел даже Сфинкс вглубь пустынь, где еще не началась великая духовная битва древних могучих ариев, потомков Бхараты, за власть над планетой - туда, где мириады душ, мириады “я” лишь приближались к планете из невидимых миров, чтобы начать историю планеты Земля, планеты Бхарата-лока, так названной теми, кто создал людей, и это плавное скольжение вниз мириад “я” напоминало невидимый снегопад в лучах солнца над облаками, неуловимо и непостижимо летящий со сверх-пространственной планеты.
И на этой сверх-пространственной планете идет вне времени и веков изначальная игра Вишну и его женской шакти Радхи, где нет уже никакой плоти, даже тонкой - эфирной, астральной и ментальной.
Но и трансцендентальная планета отпускает нас из своих объятий, это всего лишь космос, гигантская вакуумная яма меж адом и Раем, и всякие формы уже оказываются совершенно лишними: мы превращаемся в извечные вселенские принципы Мужского и Женского, Активного и Пассивного, Плюс и Минус электромагнитного поля, в мириады протонов и электронных орбит вокруг них, флуктуацию энергетических полей -
перевивших друг друга вечным сюжетом Родена о вечной весне:
И Н Ь и Я Н ...
Дао породило Одно.
Одно породило Два.
Вот уже уходит и это... Инь и Ян, ты и я, сливаются воедино и становятся всецелым "я":
И ТОГДА В ПОСТОЯННОМ БЕСКАЧЕСТВЕННОМ ЛИШЕННОМ ПРИЗНАКОВ МЕСТЕ
УТВЕРДИЛСЯ Я В ДУХЕ КАК БЕЗДЫМНЫЙ ОГОНЬ СИЯЯ
ПАДАЛ ОГНЕННЫЙ ДОЖДЬ СТОРОНЫ НЕБОСВОДА ВСПЫХНУЛИ ПОЖАРОМ
ЗАДРОЖАЛА ЗЕМЛЯ В ЭТО МГНОВЕНЬЕ ЭТО БЫЛО КАК ЧУДО
С ДЕРЕВЬЕВ ПОПАДАЛИ ВЕТВИ С ГОР ПОКАТИЛИСЬ УТЕСЫ
РАСКОЛОЛИСЬ С ГРОХОТОМ ХРЕБТЫ КАК БЫ РАЗДИРАЯСЬ
НЕ ПЫЛАЛ ОЧИСТИТЕЛЬНЫЙ ОГОНЬ
НЕ СИЯЛО ТЫСЯЧЕЛУЧИСТОЕ СОЛНЦЕ
И СТАЛ Я ДУШОЮ ВСЕГО ВЕЗДЕСУЩИМ ВСЕЗРЯЩИМ
ПОКИНУВ ВСЕ КАЧЕСТВА ЗВУК И ДРУГИЕ
В ЗАПРЕДЕЛЬНУЮ ОБЛАСТЬ ВОЗНЕССЯ
И СТАЛ Я ДУХОМ ЯВЛЯЯ СВОЕ ВСЕБЛАЖЕНСТВО
Что далее происходило со мной (и тобой)? внутри меня (и тебя)? вокруг меня (и тебя)?
Кто видел это? кто понимал это? кто расскажет мне?
С кем это могло когда-либо происходить? кто объяснит?
- Есть ли у тебя еще желания? - спрашивает запредельный беззвучный голос.
- Да. Стать на время снова просто двумя людьми - мужчиной и женщиной.
Ибн Сина
Что это вокруг?
Огромный город... Незнакомый... Нет, лишь невероятно изменившийся со времен короля Артура, Мерлина и рыцарей Круглого Стола. Объединенное Королевство Пирадор и Корнуолл. Форма человека.
Девочка-Женщина, ты неуловима.
Ты - Протей. Неуловимая, непостижимая, несущая в себе какие-то самые глубинные тайны, но... словно сама не способная их объяснить.
Вот и появляешься.
Но что с тобой? Это ты...и не ты. Ты похожа, неуловимо похожа на какую-то земную актрису... - или певицу? - конца двадцатого века...
- Как же я любила тебя, Орлов... Что ты сделал со мной? Ты... будто увлек меня за собой на такие высоты, где мне страшно и... слишком холодно или слишком горячо. Словно ты пришел из какой-то страны, где никто никогда не бывал. Будто ты - какой-то странный падший ангел, а не человек. И это - единственное, что ты умеешь - уносить с собой в такие полеты? И больше ты не умеешь ничего? Ничего земного, обычного, нормального?
“Love is just a game”, - you told me, - “Such a lovely game. Teach me how to play it I don't know”...
Неужели я мог так ошибиться в тебе, так обмануться?
Твой голос выплеснулся в странные слова, но они не из сердца, они не твои - это дальние глубинные слои души женщины, всепланетный архетип, это многовековая надежда, тысячелетнее сомнение, это жажда сверхъестественной силы и запредельной верности в мужчине, это голос крови предков праженщин, голос их памяти тысяч измен и смертей, нет, это жажда быть более чем единственной...
Не можешь понять? Не можешь почувствовать? Не веришь?
Лишь послеполуденной весною так медленно тают пылинки в лучах остановившегося времени в этой комнате...
До скольки веков растягивается секунда между ядовитой болью первого женского взгляда и полетом его тени, прорезающей черной стрелой косые солнечные лучи, сквозь дерево прожженного ею пола, сквозь почву, сквозь камни, сквозь слои материковых плит до того подземного города, о котором знает только она?
И сколько ударов сердца, отдающихся только мне заметным подрагиванием тьмы ее зрачков, вместят века, что сожмутся в секунду от падения тени ее взгляда в подземный гул до прилета пульсирующего эха этого падения, странного эха, что зеркально отражает слова от невидимой грани между мирами, и слово вдруг прозвучит от конца своего к началу неописуемо странным перетеканием звуков со скользко взлетающей интонацией, словно из кристально ледяного озера в снегу одна его капля вдруг напряглась, вобрала в себя изошедшие от нее по воде кольца, вытянулась острием вверх, плавно отделилась от воды, взлетела с немыслимым замедлением, вжалась в сосульку, ее уронившую и вмерзла в нее: аиэлэрол?
Какие же обертоны позапрошлотысячелетней жизни уловит только мой слух, скользнув по изгибам этого звукомерцания - Эол? Аэр? Лира? Элой? И в этом всплеске заледенелой памяти ускользнет единственно точный резонанс отблеска жизни полутысячелетней: Лорелея, Валгалла, Эльвира, Эльсинор?
В такт пульсирующему эху сожмутся и разожмутся отблески подземной тьмы в ее зрачках, и лишь в этот миг вдруг пойму, что же проскользнуло в съезжающиеся створы между секундами - несущиеся ночные тучи над башней древнего зиккурата, на краю ее в лунном свечении жрица богини Иштар возносит руки с золотыми браслетами к ночному небу над Вавилоном...
Лишь в этот миг и пойму - те отблески тьмы в ее глазах втянули в себя мой внутренний свет, поглотили его, словно клейкая черная краска жемчужину, и увлекли на дно подземного города, о котором знает только она...
Это просвечивало теперь в тебе, за тобой, сквозь тебя, если только может просвечивать тьма, и снова само это звучание тьмы пульсировало отзеркаливающей глиссандой от первого ее звука до последнего:
тьматьматьматьматьматьматьматьматьматьматьматьматьматьматьматьмать-
и в этой глиссанде переливались из одного в другое и обратно два обратных же друг другу слова: “мать тьма”...
Это и ожидалось, тайно ожидалось с первой секунды, с первой минуты: когда же она вдруг откроется, эта твоя тень, как это начнется, какою она окажется, что напомнит и с чем будет связана, где скользнут ее следы - в каких краях, в каких столетьях? - и можно ли будет сделать что-нибудь, чтобы она постепенно растаяла и исчезла?
Земная же девочка-женщина молча ждала напротив, “эти глаза напротив”, просто ждала напротив и, конечно же, не догадывалась, что же сейчас сквозит через нее... Впрочем это была и не девочка-женщина, столь уже, казалось бы, знакомая за эти несколько бесконечных весенних дней - светлая девочка в ней куда-то исчезла и отлетела, осталась же одна "женщина", твой люциферический двойник, бывший когда-то жрицей в вавилоне и не пошедший после смерти в ад на покаяние, но захвативший твою душу в плен, с тьмой в зрачках, так странно контрастирующей с этими лучами остановившегося времени послеполуденной весны, такой уже словно бы ненужной и... неуместной...
И эта женщина ждала. И ждала она ответа.
И сейчас она услышит ответ:
- Что же я умею делать еще? Больше ничего не умею. Слова ничего не значат. Слова... сказаны вчера. А теперь - до встречи. Жди меня. Или не жди.
“До встречи”, - продолжу теперь про себя, - “в том дне, где ты будешь уже расколдована, если только мне это удастся, если удастся... Это и станет ответом, что же умею... или не умею”.
Испытание началось.
А сейчас - встать и уйти из твоего мира, из твоего пространства, из твоего времени в за-время, за-пространство, за-мир, и там - найти все твои тени, как и свои, чтобы медленно растворить их потоками Света, ибо ключ к этой алхимической тайне растворения теней давно уже был найден, и вот он:
Тьма... не существует. Это не вещь, не начало, не субстанция. Тьма - это просто отсутствие Света.
И если удастся растворить тень твою, тогда, может быть, откроется самая первая тень, тень женщины вообще - с нее все началось тысячи лет назад... “Змей дал мне, и я ела”...
Тогда станет подвластна и тень всякой женщины, и можно будет расколдовать любую.
Для этого ты мне и послана?
Видимо, для этого.
Только как же это сделать?
Ключ давно найден, но не открыл им пока еще ни одной двери, но не смог те двери отворить... - когда эта тень надвигается на тебя плотной тучей, застилающей Солнце, и ей надо просто сказать: “Тебя нет”. Тогда она содрогнется и уменьшится. И снова сказать ей. Она опять содрогнется и уменьшится, отдавая тебе запас твоих жизненных сил, похищенных ею у тебя иллюзией своего могущества...
И так повторять и повторять ей, пока она вовсе не растает...
Ты уходишь. И далекая музыка долетает до тебя сквозь звуки улицы, разговоры людей, шум машин.
А тучи в весеннем небе сгущались, нависали все ниже и ниже, плотные и темные, как транс-физическая тень всякой женщины, и медленно, незаметно, неощутимо начинался первый дождь в этом году, тягостный и беспросветный...
Это словно прощальный путь, прощальный круг по всем этим улицам, ставшим нашими с тобой за те несколько дней до встречи с твоей “тенью”, прощальный медленный вальс...
Можно ли было представить лишь десять дней назад эту растянутость пространства и времени, что сейчас вдруг навалилась на тебя и меня, когда на самом деле растягиваются до разрыва надвое не время и пространство вокруг нас, а плоть, ставшая уже почти единой на двоих, и душа, ставшая почти одной на двоих, твоей и моей...
Пусть между нами стена, даже пусть за стеною...
И не наша вина в том, что жизнь так сложна, и что я не с тобой, и ты - не со мною...
Но мы не будем дом возводить из песка и улетать в облака с тобой не будем.
И ты уходишь по безлюдной улице под этим дождем, в полумраке низких туч.
С мокрых крыш течет вода, тонут в ней шаги твои...
Дождь пузырился в лужах, и казалось, это будет длиться уже бесконечно. Людской поток тек по центральной торговой улице, как и вчера, как год назад, как в тот уже незапамятный день, когда шел по этой же бесконечной улице, и до встречи с тобой оставались лишь минуты... когда же это было? и на этой ли планете? в этом ли мире? да и было ли вообще...
... и с какою же неотвязной силой ощущалось: еще минута, и раздастся нечеловеческий Голос внутри: “Сегодня закончился первый ваш день на воздушных мытарствах”, и это будет ясным, это будет определенным, это станет избавлением, это оправдает невыносимое чувство бесконечной множественности своих жизней на этой планете... но пузыри в лужах внушали, что все мои жизни на всех планетах были одинаковыми, и на каждой планете в каждой жизни шел дождь, и летела далекая музыка о свадебных цветах, что были белее снега. И под каждым дождем я брел по торговой улице - была ли то улица Пикадилли, или Новый Арбат, Гиндза или Елисейские Поля, значения не имело - шел и провожал воспоминание о последних словах моей последней женщины, amata nobis, quantum amabitur nulla... почему же вспомнилась латынь? это был Рим Диоклетиана? или Ватикан... - шел и знал, что она - последняя, и других женщин уже не будет, как и других жизней - исчерпан лимит, отработан ресурс атомной батарейки в сердце, и последний шанс сгорал в руках синим холодным огнем твердого спирта, последнего изобретения той планеты в той моей жизни - и дождь этот бесконечно шел под бесконечно повторявшуюся кем-то мелодию, что напоминала о плодах познания добра и зла, тонущих в тысячелетних льдах, но поток людей чем-то напоминал поток дождя... Чем? Монотонной отстраненностью? Холодным ритмом? Схожестью бликов в лужах с бликами в глазах? Прошло лишь несколько минут, как последние наши слова растворились в потоках дождя, и мы пошли, каждый в свою сторону, мимо этих пузырящихся луж...
С мокрых крыш течет вода, тонут в ней шаги твои...
Мелодия повторялась, в ней был голос женщины, и в голосе - последняя просьба, уже не имевшая права, лишь последняя просьба на последнем слабом толчке дыхания и сознания: согреть слезами этот холодный дождь, ведь сама она этого уже не могла. Но дождь бесконечно продолжался и продолжался далее, и казалось после ста шагов по лужам, словно снова оказываюсь в начале и снова прохожу те же сто шагов по лужам и снова оказываюсь в начале и в начале той же мелодии, певшей о плодах познания добра и... зла в начале всех моих жизней на всех планетах. Ты им еще поможешь, ты первой сорвала эти плоды, я же ничем не могу согреть этот дождь, эти всепланетные дожди всех жизней, ведь сердце мое стало уже не теплее этих дождей... когда бескрайняя пустыня, где странствуют вечные скитальцы, становится уже огромным городом под потоками воды, это лишь мираж, привычный для пустынника мираж от выматывающей душу вечной жажды: эти потоки холодной воды, эти сладко-мучительные мелодии от выматывающей душу из тела тишины над мертвыми, вечными песками, все это галлюцинация, еще несколько минут, и снова город станет пустыней, потоки воды - песками, а пронзительно-нежное женское пение - завыванием ветра в пустоте...
С мокрых крыш течет вода, тонут в ней шаги твои...
...и снова оказывался в начале, а ты еще не знала, как через несколько лет в далеком мегаполисе два человека в небоскребе, чьи верхние этажи растворялись в таком же дожде, склонившись над моими старыми текстами, вдруг придвинут ко мне в миг эти небоскребы мегаполиса, и в глаза ударит электросвет, но уже не нужно будет всего этого, поскольку лимит времени оказался исчерпанным, и ты летишь в служебной машине по столичному проспекту к Белому Дому то ли Вашингтона, то ли Москвы, и ты знаешь, что этот твой день влияет на жизни миллионов людей, а в машине по радио певица поет о чем-то совсем простом, близком, понятном, о чем-то таком, с чего все начинается и чем кончается:
“Я понимаю, как наивен этот путь...
Только себя мне все равно не обмануть...
Настанет срок,
И одинок
Станет последний лепесток...” - летит из динамика черной правительственной машины этот голос другой реальности, и в той жизни падает с неба такой же дождь, несущий в себе тревожное электричество в атмосфере столицы и страны той весной, где полумиллионные демократические демонстрации, военные машины, перегородившие Тверскую на спуске к Лувру, где нас ждут коллеги по оппозиции, и посол королевства Корнуолл передает с переднего сиденья в депутатской карете свою верительную грамоту.
“Ты подскажи, наворожи, все мне, ромашка, расскажи” - несется из приемника черной правительственной машины этот голос другой реальности, и под серым весенним дождем наша правительственная машина снова летит к небоскребам Нового Арбата в сиянии ударов разноцветного неона, к огромному видео-экрану у станции метро, и столичные гейши останавливают нашу правительственную машину, они предполагают: господам сенаторам тоже надо отдохнуть после этих заседаний в Форуме и битв с наследниками культа не то Цезаря, не то Антония... И потом, через год, в странной пустоте весны, далекая телебашня в окне квартиры Его Высокопреосвященства предвещала очень многое, когда он приглашал поехать к президенту и сказать, что пора проявить решимость и распустил эту Палату Общин, что тащит страну в прошлое...
И тот серый дождь открывал предел сил любого человека: он может быть гением, шейхом, махатмой, святым, пророком, великим кормчим, нобелевским лауреатом, но изменить чашу греха целой страны он не сможет, если даже отдаст себя на распятие... Лучшее, что он может сделать - уйти на время из социума, стать “совершенным никто”, “человеком в плаще”. чтобы постепенно переосмыслить все свои представления о том, как же складывается история, и в чем предназначение человека.
“Чистый букет надежды - свадебные цветы...” - взрывалось слезами сердце милой певицы в стереоколонках правительственной машины, что шла с сиреной по осевой линии столичного проспекта, что позволяется только машинам правительства ...
А сегодня ты еще не знала, что будет в далеком мегаполисе, но не знал этого и сам, конечно же. Кто мог знать об этом? Лишь Тот, Кто Знает. Лишь Тот, Кто не забывает Своих детей, на какой бы планете и в какой бы жизни они не оказались под тучами, и как бы ни возвращались они, эти двое, сорвавших плод, к началу, сказав последние слова, и снова ни расходились по лужам, сказав последние слова, и снова возвращались к началу, конечно же, к началу, сказав последние слова, и снова возвращались, но не встречая уже друг друга в том месте Старого Города, где дождь, что упадет а них через несколько минут, еще летит к Земле, еще висит в воздухе остановившегося мгновения с теми звуками мелодии о плодах познания, что снова повторятся, но не с первых тактов, а с последних. И в этой многократности многократность всех планет и всех жизней, повторяющихся на одной точке дыхания, сознания и жизни. Лишь аналитическая формула гиперболы могла бы описать движение осознающей себя точки, бесконечно приближающейся к источнику мелодии о плодах, но бесконечно неспособной вплотную приблизиться к нему. Но та планета в той жизни еще не умела описывать боль в аналитических формулах, и оставалось описывать ее в формулах слов, приспособленных лишь к описанию осязаемых предметов - таковы были исходные условия существования на той планете в той жизни. Но разве можно было винить в этом Того, Кто не забывает Своих детей? Нет, конечно же. Или тебя, уже не способную согреть слезами этот падающий из воронки времени дождь? Оставалось винить только себя. Приговорившегося себя же к этому бесконечно повторявшемуся движению мимо луж. И мимо запахов свежей горячей пищи, последний раз витавших вокруг то ли в афинском Пирее, то ли в египетском Мемфисе, то ли над Курукшетрой, где Арджуна сражался с Бхишмой, и мимо этих вечно покачивающихся женских бедер, как и у Лесбии, Цинтии, Ливии, Микелины на Палатинской площади, или гейш Нихонго, или гетер Искандара, и мимо столь же резких выплесков смеха, как и при взятии Карфагена, штурме Ля Рошели и разрушении империи Цинь... Но дождь смывал и все это, и потоки похоти, чревоугодия и ненависти стекали в решетку мощеной улицы и утекали в Реку, а Река в Море, и Море испарялось и снова проливалось на меня и тебя тем же дождем. И ветер возвращался на круги своя, ибо так установил Тот, Кто не забывает Своих детей на всех планетах...
Падший ангел... Первородный грех... Генная память о потерянном Рая, о Небесном Лоне, откуда выпали сюда, на планету исправления, искупления...
И всю жизнь эта скрытая память о Небесном Отечестве не дает забыться среди наивных радостей людей-детей, давно о нем забывших, спящих с открытыми глазами и даже как бы вовсе не повинных в этом, ведь как может быть человеку вменено в вину то, что он не в состоянии осознать и ощутить как вину? Но и как может быть прощено то, что как своя вина даже не осознанно?
Небесное Отечество, куда стремлюсь вернуться всю свою жизнь, вначале бессознательно, а потом и осознанно, миры Любви и всепрощения, мудрости и созерцания, вечной жизни и вечной молодости.
Миры Вечных Радуг, Вечной Весны...
Вернуться туда, в миры Света, отсюда, с чужой этой планеты, где все силы людей только и уходят веками и веками лишь на защиту от голода, холода, врагов, продолжение рода и снова защиту от голода и вечную борьбу за существование в заколдованном круге бесцельного родового потока, и они называют “любовью” инстинкт слепого продолжения этого потока рождений и смертей, поедания пищи и жажды власти...
Вернуться туда с этой планеты, где даже мать и отец мои бесконечно далеки от меня и чужды мне по своим желаниям и намерениям, как и сам далек от них, и сколько бы ни пытался найти хоть с единственным человеком на этой планете хоть что-то общее, хоть какое-то единство - все напрасно... Гадкий утенок, выродок, мутант среди “людей”, вот этих людей, вечно смеющихся под окнами каким-то животным смехом, намертво забывших в себе Образ и Подобие Творца Вселенной...
Разве что один только почитаемый за городского сумасшедшего гения, по прозвищу Шеф, понимает, о чем речь. Видимо, и он тоже сослан сюда на исправление за что-то.
“Тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал”...
Вот и все, что осталось об этом в Книге Бытия.
Разве еще в каких-нибудь апокрифах, вроде “Книги Эноха”...
И неужели никто, ни один теперь на Земле не знает, не помнит, откуда мы? За что мы здесь? И как нам вернуться? Или как научиться жить здесь, но найти постоянную, прочную связь с теми мирами райских радуг? И тогда Земля для нас будет уже не Земля, не тюрьма?
А может быть, вовсе не для исправление отправлены на эту планету и сам, и подобные мне, а просто для получения какого-то нового опыта, для того, чтобы стать духовно взрослыми, переживая и познавая все человеческие скорби, каких там, в небесных мирах, в духовных мирах, нет и быть не может, а созерцать эти скорби оттуда, свыше, даже с величайшим состраданием к людям - этого слишком мало для подлинной любви...
Какою бы ни была причина, надо полностью очиститься от всякого духа мира сего, чтобы вспомнить все.
И, видимо, можно проснуться самому до конца, лишь когда начнешь будить других.
“Падший ангел”...
Подожди, друг мой, подожди...
Как же не смог понять сразу - отвергаешь ли ты меня этими словами? Нет. Не отвергаешь.
Ты ждала от меня совсем другого.
Твоя душа не отрекается от любви ко мне, а просит о помощи: “Если ты действительно связан с миром Ангелов, если ты воин Духа, рыцарь Неба, так освободи меня от этих злых чар, вышиби из меня эту тьму, от нее же сама страдаю всю жизнь!”
Это была твоя боль, твоя просьба о помощи, лишь скрытая за обычной для умных, сильных, образованных женщин независимостью, а вовсе не убийство любви ко мне, чем это счел тогда, под тем бесконечным дождем, и погрузился в безысходную тоску, похожую на провал в адскую пещеру без дна.
Надо начать. Лишь войти сейчас в медитацию, укрепить духовную волю, и...
И разве надо для этого увидеть тебя? Совсем не обязательно. Наши души, наши с тобой биополя действуют друг на друга с такой силой, что достаточно лишь вызвать в памяти твой облик, настроиться на эманации твоей души, где бы ты ни была сейчас, и можно будет увидеть тебя и услышать. Не только твою речь, но даже и твои мысли.
Отчего же этот город, эта бесконечная улица, этот дождь все стоят в памяти?..
Цветной неон за окнами начал медленно растворяться, и старые здания неуловимо изменились...
Ты сейчас в своем доме, в тихой комнате с огромными весенними окнами.
И апрельский снег медленно тает на крышах.
Загадочная женщина умела молчать. Это был редкий талант. И назывался он не молчанием, а умением говорить беззвучно.
- Ты помнишь это южное море за олеандрами?” - спросила она без слов, одним взглядом и танцующей улыбкой, - Я оттуда. Еще южнее. Оттуда, где жили Хайям, Шахерезада и Алладин. Несколько веков назад мой мудрый пра-отец был суфийским шейхом-уль-ислам. И он меня многому научил: даже говорить беззвучно, как сейчас.
На что было похоже море двадцать пять лет назад? Этот уходящий за грань вечернего неба горизонт в просветах олеандров...
Все началось неизмеримо раньше, еще где-то в серых песках Объединенных Арабских Эмиратов, хотя тогда и названия такого еще не появилось. Страна эта называлась Персией, и надо было спасти тебя от жестокого визиря Джафара, когда оставался всего лишь час времени, чтобы выбраться из подземных лабиринтов его тюрьмы...
Не помнишь, как по-арабски “тюрьма”? Правильно, - “зиндан”. Мы с тобой сейчас и перенесемся в те сады и дворцы, во времена Ибн аль Фараби и аль Газали ...
Но именно здесь и нашел тебя, живущую уже с другим именем, в другом облике...
За окнами прозрачные капли тающего льда медленно падали с крыш за тысячи километров от Персидского залива и эль-Кувейта.
Загадочная дочь шейха смотрела на меня, обращенного к Северу и вспоминающего гиперборейцев, устремившихся к Ледовитому океану, чтобы охладить чрезмерный огонь сердца.
Мне же было трудно оторвать взгляд от нее, и вспоминалась компьютерная война в истребителе F-15 над Аравийским полуостровом и реальная война над Персидским заливом: если бы эти бравые военные летчики просто поймали взгляд Шахерезады, сидящей напротив, они сменили бы мундиры United States Air Force на халаты мюридов, чтобы только сидеть вокруг нее на песке под ослепительным солнцем, играющим блистаниями на волнах, ушедших за вечерний горизонт, и слушать ее беззвучные сказки тысяча и одну ночь подряд.
А затем еще тысяча и одну ночь.
Незаметно, медленно, постепенно за ними бы потянулись полковники ВВС, а за ними - генералы, а за ними маршалы, потом министр обороны, потом Сенат, потом президент...
Потом не выдержали бы министры обороны всех стран Атлантического блока, потом Москвы, потом Пекина... а Шахерезада продолжала бы загадочно улыбаться, рассказывая нам всем, что же было дальше.
Некоторое время спустя началась бы телетрансляция по всемирным спутниковым орбитам, планетарный телеканал “Тысяча и одна ночь”... А затем незаметно приземлились бы пилоты НЛО, в задних рядах, чтобы никто не обратил излишнего внимания. А затем...
Все, Шахерезада. Остановись. Твоя беззвучная сказка о все-планетном примирении прекрасна, но ведь это всего лишь сказка. Мы же все - аналитики. Нам ли слушать сказки? Вот лучше мы сейчас запустим экспертную систему искусственного интеллекта на языке Турбо-Пролог, исчисляющем логические предикаты, конъюнктивные и дизъюнктивные, и наш компьютер Ай-Би-Эм нам ответит, что такого быть не может, а происходящее - лишь очередной само-обман и само-обольщение, бывающее иной раз даже и у таких аналитиков. А то они обходились бы и без искусственного интеллекта, своего бы хватало, - съязвила бы машина.
Вот такою ты стала сейчас, в двадцатом веке... Но разве это ты? Разве это настоящая ты? Нет, я тебя расколдую, разгипнотизирую, верну тебе подлинную тебя, и ты изменишься настолько, что даже лицо твое станет неузнаваемым, и ты снова превратишься в знакомую мне девочку-женщину ...
Вот она, твоя первая тень.
Остановись, тень. И рассейся. Не имеешь никакой силы, не имеешь никакой власти над этой душой.
Тебя нет и не будет.
Тебя разгонит вечный незримый Свет.
Но Шахерезада не повела и бровью.
- А не лучше ли нам с Вами потанцевать? - предложила она по-прежнему молча. - Кто-то же должен Вас вдохновлять, а то о ком же Вам писать дальше свои поэмы?
Да, пожалуй, - таки-подумал я. Разумеется, - подумал я. Одно другому не мешает, - подумал я. Ведь котам на королей смотреть не возбраняется, как сказал еще один специалист по машинной логике, тоже влюбленный в сказки и даже сочинивший свою собственную про Алису в Стране Чудес, где она думала: "Бывают коты без улыбок, а бывают ли улыбки без котов?" И поскольку Шахерезада была женщиной, чем-то похожей на кошку, то этот вопрос Алисы приобретал большую актуальность, и его следовало рассмотреть через экспертную систему на Прологе и базы данных...
Стоп, Шахерезада. Ты опять? Теперь ты мне начала рассказывать сказку про компьютерную логику? Зачем мне это сегодня-то? Все твои рассудочные базы данных просто рухнут от чисто российского юродства, им непонятного.
Вот она, твоя вторая тень.
Остановись, тень. И рассейся.
Тебя тоже нет.
- Знаете что, Андрей Александрович? - сказала Шахерезада. - Чего-то Вы все равно не знаете и не понимаете, несмотря на всю Вашу эрудицию в психоаналитических системах всего мира, в компьютерной логике и невесть в чем еще.
Ну вот, опять... - таки-подумал я. Женская логика не поддается переводу в компьютерную, а тем более не поддается никакому психоанализу, а тем более - восточно-женская, протяженностью в тысяча и одну ночь. Но что же делать-то? Тогда уж надо спросить.
- А ты знаешь, чего именно я не знаю?
- Конечно. Вы даже не знаете, кто играет на флейте в подземных лабиринтах арабского дворца в компьютерной игре “Принц Персии”.
- В самом деле, откуда же мне это знать, если Принц в это время забирается вверх по отвесным стенам, чтобы освободить принцессу, а злой визирь Джафар ждет его на последнем уровне с огромной саблей?
Ничего не сказала Шахерезада, только снова загадочно улыбнулась, как Золотая Рыбка.
- А что же дальше?
- Посмотрим, господин Орлов. Если научитесь слушать мои сказки и не задавать ненужных вопросов. Я ведь не компьютер Ай-Би-Эм.
- А еще дальше?
- May be the next time, если уж Вы так любите английский...
- Подожди, Шахерезада, куда же ты, подожди!..
И руки вдруг сомкнулись в воздухе там, где только что была танцующая со мной Шахерезада.
И растаял танцевальный зал, как мираж в аравийской пустыне.
Откуда они исходят, эти “тени” женских душ? Где найти сам их источник и победить его, иначе они вернутся обратно, сколько их ни уничтожай?..
Что-то начинает медленно всплывать из глубинной памяти, словно виденное где-то еще до рождения на Земле, когда душа лишь приближалась к ней из миров иных, где все было прозрачным и видимым насквозь в своих причинах и истоках... какое-то тайное изглубинное знание вспоминается...
“...и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.
И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее;
И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.
Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисуса, и видя ее, удивился удивлением великим.
И сказал мне Ангел: что ты удивился? я скажу тебе тайну жены и зверя...”
Так вот кто это - женская ипостась сатаны... Противница и ненавистница Непорочной Девы, Царицы Неба и Земли, Вечной Любви...
Так вот кто эта “мать тьма”, вот почему Земля казалась такой чужой и чуждой - из-за нее, этой планетарной ведьмы, “царствующей над земными царями”.
“За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем, потому что силен Господь Бог, судящий ее”.
Не имеешь никакой силы над этой душой, вавилонская блудница, убийца святых! Не имешь никакой власти! Отдай эту душу Царице Неба навсегда!
Что-то содрогнулось в пространстве вокруг. Словно от ударной волны невидимого взрыва.
Вот сейчас растаяла и твоя третья тень.
Теперь невидимой тени за тобой уже нет.
Так странно снова знакомиться с тобой, давно знакомой... И начинать все заново...
Сейчас ты идешь с какого-то концерта по улицам твоего города. Вот ты остановилась и оглянулась вокруг в скрываемой растерянности. Эта последняя ударная волна невидимого взрыва Света достала тебя.
Ты вдруг поискала взглядом, где бы сесть, подошла к скамейке на остановке под пасмурным небом, устало села и погрузилась в себя, как бы не узнавая ничего вокруг.
Отныне тебе предстоит начать жить как бы заново.
Послушай теперь мое стихотворение для тебя...
Подожди меня после концерта, зеленоглазая...
Мы останемся вдвоем, и в полутьме, когда мы будем рядом за клавишами твоего рояля, и музыка польется, наша общая музыка, одна на двоих, и тогда, нежданно для тебя, привычно для меня, - незаметно и постепенно, загадочно и таинственно - видимый мир, привычный и знакомый, начнет для нас отступать, исчезать, растворяться, и вдруг в самых простых словах, самых простых аккордах и гармониях нота за нотой, по искре, по блестке, словно неуловимая игра радуги на гранях кристалла - “Сапфир любви” - проступит что-то таинственно, непостижимо, паутинно-тонкое, нечто, шаг за шагом, миг за мигом бесконечно разворачивающееся в глубину - сначала в замедленном, как тысячелетняя река, потоке времени, затем ускоряясь глиссандой, и, наконец, взлетающее могучим взлетом стальной многотонной сверхзвуковой птицы, и тогда единым взрывом, единым выбросом бьющего в землю пламени начнется наш полет: бездна за бездной, радость за радостью, слезы за слезами, надежда за болью, боль за надеждой, земное за Небесным, небесное за земным, трезвение за опьянением, взлет за падением, всеобщее в частном, тонкое в грубом, тайное в открытом, будущее в настоящем... -
полет в неслыханном слезном восторге, бесконечное разворачивание потенциалов духа, тайн творения человека, тайна падения и сокрушения, тайна возврата в Небо, тайна мученичества, тайна самоотречения, тайна древнего премудрого аль Газали - увидеть в женщине то, что нельзя назвать словами, чтобы не уронить, не разрушить, бездонное блаженство живой жизни даже на грани смерти, боль становления человеческого духа, родовые муки “образа и подобия”, безумная радость провала в нежный взгляд милой девочки, обрывающаяся в боль и скорбь всякой плоти под Вечным Небом, но и это вдруг тоже прощается, это уходит, и наступает несказанное, где все слова умолкают, где видишь будущее этой нежной зеленоглазой девочки - она станет взрослой, она прольет свою кровь, когда пойдут танки, и где-то в неописуемых пространствах и временах она в лучезарных венцах будет своей жертвой и милостью спасать целые миры, где новые поколения вознесут ей молитвы, ведь время - условность. Будет то, что есть миллионы лет, и вся история Вселенной есть лишь миг взгляда, летящего зеленоглазого взгляда этой девочки...
Подожди меня после концерта, где-то в будущем, непонятная моя, зеленоглазая... В будущем, нашем общем будущем снова придут испытания на излом, а пока мы будем лишь петь, лишь танцевать, и весь мир закружится вокруг нас как вальс цветов и радуг, ведь там, в Райских мирах, мы уже увиделись, уже обнялись - и потому мы войдем в спокойную силу духа, когда на нас снова пойдут кони, облаченные в броню, извергающие огонь и серу, когда на нас полетит железная саранча с грохотом тысячи колесниц - мы просто благословим этих несчастных, ведущих по Вечному Небу свои боевые машины, и сталь боевых машин рассыпется в прах, электроны сойдут с орбит в их моторах - ведь они лишь дети, они не ведают, что творят...
Эта железная саранча будет сильнее нас. Мы покинем землю. Но снова и снова спустимся из Небесных миров в земные, где ты снова будешь дарить мне свою нежность, свою радость, свои мелодии и слова, чтобы мне снова не ожесточиться сердцем среди вакуума и тьмы, мы снова и снова будем спускаться в земные пространства и времена, вечные спутники в белых одеждах, тысячи вечных странников Неба и земли, чтобы просто помнить долг и не ждать наград... Мы ведь слышим, как нам поют небесные скрипки, и потому для нас Земля давно уже не Земля.
Подожди меня, подожди меня - не возвращайся назад, в Небо, ранее меня, подожди меня, еще не успели изобрести на Земле новые скрипки, играющие беззвучно...
Подожди меня, лишь подожди меня - скользнул мой взгляд в твой заповедный сад... И солнечные лучи замерцали по таинственным листьям.
Эту нежную тайну, эту тонкую тайну знают лишь дети, - и все ли дети? - лишь они там, в нашем прошлом, укрытом вечными льдами, бегут по весеннему саду, маленькие принц и принцесса, бегут и смеются, взявшись за руки, в забытом прошлом, непришедшем прошлом нашей планеты, укрытой вечными льдами атомной зимы...
Этого прошлого никогда не было. Нефтяной войны не будет... Тем более - атомной. А почему не было этого прошлого, об этом ты знаешь, принцесса. И еще наши вечные спутники. А остальные - лишь дети в свои тридцать и сорок. Мы им ничего не расскажем - они все равно назовут это страшными сказками. Они поймут через тысячу лет, что это значило - быть зеленоглазыми девочками армагеддона.
И мы снова и снова будем бежать с тобой по таинственному весеннему саду, скрытому везде и нигде, бесконечно древние и вечно молодые.
Ты будешь смотреть на меня с удивлением, и разноцветная радуга станет играть в твоих глазах ... “Неужели ты мой?..” “Твой...” “И я для тебя просто твоя Верочка?” “Да, просто Верочка...”
А где-то вдали, за нашим садом, скрытым в песках Объединенных Арабских Эмиратов, летит под облаками ветер над вечными песками, над вечной пустыней, где когда-то жил наш пра-отец Авраам.
“В небо ночью я смотреть люблю, роняют звезды свет, а мир окутан мглой. Мимо звезд, подобно кораблю, плывет огромный дом, твой и мой.
Скоро птиц начнет будить рассвет, но неба темный свод еще в созвездьях весь. Много звезд на небе и планет, но людям хорошо только здесь.
Будет в цвету Земля, будет в снегу Земля, а по весне опять зеленая”.
Вечная Земля, вечная планета, любимая нами как никакая иная. Любимая нами как нежнейшая женщина. Amata nobis, quantum amabitur nulla.
Откуда этот Сад? Где он? В каком краю, в каком столетьи?
Теперь ты знаешь, как в него войти из любого города нашей планеты, из любого века и мига.
Эта тайна в твоем сердце.
Эта тайна алых роз.
И ты тоже говоришь мне: “подожди меня... подожди меня... три дня, а может быть, три года, и тогда буду твоей навсегда,
навсегда,
навсегда...”
Вечернее солнце уже уходит за холмы, прячущие в своей тени огромное здание над рекой - твой храм науки, и надо найти тебя снова, как в те, наши с тобою первые, дни, - чтобы увидеть, какою ты стала теперь, без твоей “тени”, побежденной мною и навсегда расколдованной за эти несколько бесконечных дней.
И снова зеленые цифры электронных часов у входа над зеркальными дверями, те же гранитные ступени, та же толпа вокруг: уже поздно, твои лекции кончились, принцесса Турбо-Фортрана.
Но вдруг подходят твои подруги, у которых мы с тобой были в гостях в то утро, помнишь?.. и говорят, что ты сейчас там, у них.
Аллея вдоль стеклобетонных корпусов, вниз по бульвару, среди радостного многолюдья, ведь скоро какой-то весенний праздник, можно вдруг вспомнить, возвращаясь из своего времени в твое. Тысячи окон, и в каждом ослепительное солнце клонится к закату в этот теплый, почти летний вечер.
“Невозможно сквозь горечь полынную возвратиться к началу дорог... И не просто уходят любимые, а уходит земля из-под ног”...
Корпуса и аллеи остались позади, тропинка в маленьком саду, и редкие кусты скоро зацветут, и снова все повторится для него и для нее, но уже не для нас...
А вот и ты сама идешь навстречу. Остановилась. Молчишь. Взгляд твой стал другим за эти дни.
- Орлов, я была такой эгоисткой... Ты не обижаешься на меня?
Да, это ты и не ты. Совсем уже не та девочка-женщина, встреченная, странно и подумать, лишь полмесяца назад.
- Нет, конечно.
- Мы сейчас едем в вычислительный центр, а потом... ты проводишь меня?
И голос у тебя уже не твой, словно исходит он теперь из сердца, а раньше казался каким-то искусственным, как звуковой интерфейс компьютера.
- Провожу.
Мы с тобой уже едем мимо старых кварталов над рекой, молчим и смотрим друг на друга с каким-то новым чувством, словно старые друзья, встретившиеся случайно после многих лет разлуки, и понимающие, что их соединяет теперь нечто более глубокое, чем простая симпатия или то, что называется “любовью” в слишком человеческом смысле.
Ты пошла со своими подругами сквозь толпу, среди шума и музыки, попросила подождать тебя в этом сквере с фонтаном, включенным после зимы, видимо, лишь на днях, в этом сквере, где мы с тобой побывали несколько раз, и он нас запомнил, совсем еще других, среди остатков снега в темноте и безлюдной тишине... А рядом, за деревьями, ресторан, и оттуда летит смех и обрывки музыки, там тоже все празднуют что-то и веселятся, и теплый ветер слегка колышет ветки старых тополей, и листья на них уже прорезаются из почек.
Вот и ты, и твои подруги прощаются с нами. Ты хочешь пойти со мной в ресторан, ты хочешь понять, как мне удалось изменить тебя за эти дни, и понять, какою ты стала сейчас, привыкнуть к себе новой. И мы заходим в фойе, но мест здесь нет, что и неудивительно в эти вечера перед праздником, и мы отправляемся дальше, но свободных мест не оказывается нигде.
Удивительный круг по городу, словно в тот день знакомства - мы с тобой знакомимся заново, снова открываем друг друга.
Мы просто едем на вокзал к твоей электричке, и видно с моста, как Старый Город уже тонет в сумерках, лишь крыши и верхние этажи светятся еще в последних лучах, золотых и малиновых.
Холодный тоннель под вокзалом словно переход в другую жизнь через Лету, реку забвения.
Пустая электричка на безлюдном перроне стоит и ждет, уже шумят включенные моторы.
- Теперь - до свиданья. Тебе лучше сейчас побыть одной. Сам приеду к тебе, когда придет время. Нескоро. А может быть, скоро.
Солнце еще висит над холмами, отделенными от берега реки станцией, и бьет в глаза. И это значит - мир еще не рухнул. И у милых девочек еще есть время на переоценку ценностей. Еще не поздно. Все только начинается.
Пора опуститься с последней ступеньки, сойти на перрон, помахать тебе рукой на прощание и получить в подарок твою улыбку, уже новую, сквозь стекло.
Хотя... электричка уже тронулась. Спрыгнуть, что ли, пока скорость не набрала? Истомина бы поняла все. Но тебе еще предстоит сейчас подняться к тому, что было у Истоминой с ее все-любовью ко всему миру, и что все еще есть у Эльвиры, если не растратила, не растеряла...
Теперь и ты научишься любить до конца, моя вечная подруга.
После того, как тополя, недавно посаженные, вырастут большими...
Но ты вдруг схватываешь и втаскиваешь в пустой тамбур:
- Ты что? Ты что?! Разбиться решил? Орлов! Милый мой Орлов... Что ты натворил... Как же я любила тебя... И все еще люблю... Зачем ты так? Неужели ты без меня даже жить не хочешь?.. Я не знала, что ты меня так любишь... Милый мой Орлов, глупый... Да разве я лучше тебя хоть в чем-то? Ты знаешь, какая я дрянь... Ты хоть каяться умеешь, а я и того не умею... И чтобы из-за меня - и жизнь свою кончать... Я - обычная, земная... А ты - особенный, вам так и суждено - то взлетать, то падать... Просто мне трудно, страшно трудно это понять, слышишь, Орлов?..
Вероника... Вечная Вероника, покуда мир стоит... Вот ты и стала другой. Наконец кибернетик сказала самое главное: “Трудно понять..”. Компьютерная девочка, принцесса из электронной игры...
Едва ли ты могла бы сказать это раньше, жившая во власти твоей “тени”, способной лишь пожирать запас любви в сердце другого человека, как, впрочем, и всякая “тень”, живущая во всякой женщине, за очень редким исключением...
Таким, как Полина Гебль, просившая у Николая I помилования для своего жениха, поручика Анненкова: вечной каторги в Нерчинске вместо повешения... Или Наталья Дмитриевна Светлова-Солженицына. Ведь ты ее фамилию носишь.
Понимала ли раньше ты сама, что на самом деле чувствуешь, а что - думаешь, будто чувствуешь, и тогда как бы на самом деле начинаешь чувствовать, точнее, логически моделировать чувство, как это происходит в любимых твоих компьютерах: виртуальная реальность, существующая только в пространстве электронной памяти, да еще на дисплее.
И ты, видимо, была уверена - для меня всю оставшуюся жизнь это и будет представлять смысл существования: бесконечно разгадывать, где твои подлинные чувства, а где их алгоритмическая запрограммированная имитация, и считать их глубинами, и считать их загадками, неведомыми тайнами твоей большой души...
Наивность, доведенная до степени гениальности...
Но и ты мне дана тоже для исправления.
Теперь эта твоя “тень” отлетела от тебя, теперь ты будешь иначе относиться к людям и к жизни, к Земле и Небу...
В пустом вагоне можно сесть рядом у окна, раскрытого к заходящему солнцу, и спокойно рассказать тебе под долгий стук колес историю о мужчине и женщине.
О мужчине и женщине вообще.
Но не вслух, а молча, про себя.
Ты сможешь ее услышать, если тебе удастся...
“Вечная река медленно несла бесконечные свои воды,разделяла Старый Город надвое - летом и зимою, весной и осенью. И в этом городе жили тысячи людей. Вечное солнце смотрело на них каждый день и старалось утешить. Но трудно было их утешить.
В этом городе собрались люди с разных концов Земли, чтобы нести друг другу боль.
Это были мужчины и женщины. Они не понимали, Кто их создал, и зачем. И они вели друг с другом бесконечную войну.
Они не знали смысла этой войны. Каждому из них казалось, будто он защищает высшую святую правду.
И шел год за годом. И совершалась Тайна. В их сердцах сменялись Вавилон и Иерусалим. Фараон вел войну с Моисеем. Они блуждали по пустыне, застроенной железобетонными домами, чтобы очиститься от фараонова рабства. Они восставали и роптали. Им казалось: все лучшее, простое и понятное, позади, а впереди - неизвестность.
И им казалось - поздно. Дожди рекою стали. Давно вернулись стаи в гнезда.
Но они слышали: “Идите. Ваша вера вас спасет”.
Вечное Солнце стояло над миром, где время остановилось, как в яркий полдень над вечной рекой. Вечные слезы замерли в сердце: потерянный Рай, свой и той вечной женщины, что всю жизнь рядом, что дана свыше: “Сохрани ее. Заботься о ней. Не обидь ее” - шел таинственный радиосигнал в мировых пространствах.
Когда-то все простится, все очистится. Когда-то, в других временах и мирах, мы вспомним всю земную жизнь как детство - наше и самой Земли, и бесчисленных людей. И будет плач успокоения. О том, как Вечное Небо хранило каждого из нас словно самого любимого. Как Царь и Царица в Белых Одеждах склонялись над планетой: “Деточки, что же вы делаете...” И одна капля Крови искупала миры, и одна слеза угашала адское пламя. И это была бездонная боль, и вечная Милость, и тихое сострадание. И снова текли века и века над Землей. И вечные реки несли медленные воды, и вечное солнце стояло в Вечном Небе. И все повторялось сначала и заново в каждом поколении.
И мы с тобой жили в этом городе. Мы не помнили, когда оказались здесь, и почему.
Мы знали только одно: надо как-то выйти отсюда, чтобы спастись.
Этот город еще сохранил маленькие, почти игрушечные дома прошедших веков.
И в одном из них жила ты. Ты жила, как тысячи и тысячи до тебя.
Ты хотела нести радость и свет всем вокруг. Утешать безутешных. Радоваться с радостными. Плакать с плачущими. Ты не знала, зачем ты на свете. Чтобы отдавать себя другим - это все, что было понятно тебе.
А вокруг, вдали от нашего города, жил своей жизнью огромный мир. Ты не понимала его.
Ты просто хотела понять всякого в этом огромном мире. Понять его боль и его радость.
Над нашим городом простиралось Огромное Небо. И над всяким городом на Земле. И беззвучный Голос исходил с Неба на Землю. И он звал тебя, звал меня.
Мы не знали, куда он зовет нас. И зачем. И мы почти не слышали его. Лишь когда мы лишались чего-то, тогда наше сердце открывалось этому Голосу. Но после мы о нем снова забывали.
И тогда Голос иначе говорил с нами. Тогда мы просто смотрели, как Вечная Весна приходит в наш город, как тает лед, казавшийся вечным, как вдруг распускаются цветы, как маленькие зверюшки вылезают к солнцу из подвалов Старого Города, и так мы учились понимать Вечный Голос Огромного Неба.
Мы смотрели друг на друга и видели, как приходит радость, уходит грусть.
Наступал полдень бесконечного лета, когда свет лился на землю, и листья скрывали нас. И время останавливалось.
Приходила осень, и падали эти листья. Весь мир долго умирал, но мы уже знали, что он снова родится и расцветет.
Мы еще не знали, что живем в древнем городе Вавилоне, где законы жизни меж людьми напоминают скрежет ржавого железа.
И на ночных площадях этого города появляются тени и призраки подземных миров.
Но тем более мы не знали - во всяком Вавилоне таинственно скрыт Небесный Иерусалим. Надо лишь найти путь по тайным знакам. Получить невидимые ключи к невидимым дверям.
И за этими дверями скрыты таинственные лестницы в Небо.
Эти двери внутри разрушенных Храмов. Эти двери между страниц пожелтевших древних книг. Эти двери внутри старых домов, рассохшихся от времени.
На самом же деле они внутри сердца.
И там скрыта вся история Вселенной. Там падает с Неба архангел Люцифер, там Адам и Ева покидают Рай, Каин убивает Авеля, тонет Атлантида под грузом чернокнижия, и Ной переплывает океан, скрывший ее.
Там Авраам смотрит в Небо. И Моисей несет скрижали.
Там плачет Давид. И Соломон строит Храм. Там гибнут Апостолы.
Там летят стремительные ангелы Северо-Запада. И поют нежные ангелы Святой Руси.
И вся история Вселенной умещается в один миг вечности, скрытой в сердце.
И вся история мужчины и женщины - борьба Моисея и фараона в нем и в ней, Иерусалима и Вавилона в нем и в ней. Это и есть история мирозданья.
Сама Земля преобразится. И исчезнет из видимого мира. Но останутся Вечные Слезы и Вечная Милость.
Затем все начнется как бы заново.
Надо было стать каменной скалой, устремленной к Небу в лучах заката мира.
Надо было стать железобетонной скалой.
Надо было принять в свою каменную грудь ударные волны, вышибающие жизнь из всего жалкого и слабого. И благодарить Небо за эти бронебойные удары, превращающие живую жидкую плоть в суровый вечный железобетон. Не сжигаемый даже термоядерным огнем. Принять в себя огромную бездонную мощь Неба. Так тяжкий молот, падающий с Неба, дробя стекло, кует булат.
Надо было научиться стать подобным Огромному Небу, Седьмому Небу: отдавать свою последнюю кровь убивающим тебя.
Светло и торжественно смотрит на них
Огромное Небо...
Огромное Небо...
Огромное Небо...
И где-то, в мировых пространствах, невидимый радиомаяк тысячи лет день и ночь шлет сигнал: “Не забывай... Не забывай... Не забывай...”
А вдоль насыпи, справа и слева, идет полоса отчуждения.
Ты хотела научить меня любви и радости...
Каким же наивным это было...
Сейчас будет станция... Надо неспеша выйти и...
И сделать главное - найти “тень” самой первой женщины на Земле и - победить ее, чего бы это ни стоило... А в ней - “тени” всех женщин, всех дочерей Евы... И твоя тень тоже, Эльвира, и твоя, Вероника...
Победить или - погибнуть.
- Вот и все, Вероника. Прощай. Возможно, мы увидимся. Через три года... Или через десять... Но только не теперь.
Последнее сказано. Сердце болит от этого. Поль Бельский был бы в такой ситуации спокойнее, ну да у него своя жизнь, на мою мало чем похожая. Зачем ему учиться любить людей? Ему и так хорошо.
А сейчас - встать, развернуться и пойти вглубь вагона, к выходу, перешагивая последние лучи заката, падающие на пол вагона сквозь окна, сквозь сосны за окнами.
“Farewell, and if forever so forever farewell”.
“Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай”.
Что осталось? Лишь увидеть край солнца, уже ушедшего за далекие холмы, где кончается Город.
Что осталось? Спуститься на платформу. И еще слышать какое-то время шум удаляющегося поезда. И видеть красные огни на последнем вагоне.
Твой поезд уже виден издали, там, на северо-западе, уже уходит, и последние минуты вдруг растягиваются до вечности, и мягко плывут по волнам моей памяти два истекающих слезами любви голоса из незабвенных “Шербургских зонтиков” Мишеля Леграна:
- Dis “Je t'aime”, ne me quite pas...
Но вдруг взметнется последними слезами покаяния и кротости, последними слезами не знающего предела отчаяния и смирения погибающей женской души, любимой моей женской души, милой моей, вечной, драгоценной, уже зависшей над адскими безднами, над адскими пропастями, уже взглянувшей в глаза тем, кто будет мучать ее тысячи лет:
- O mon amour, mon amour, ne me lettes pas!
“Не оставь меня, любимый...” - вдруг взорвется последними слезами, сквозь время, сквозь пространство, сквозь стены между Небом и Землей, Раем и адом, - “не оставь меня, любимый”... - вдруг прорвется этот последний крик твоей души, вдруг долетит до меня сквозь столько долгих лет, сквозь вечные льды белых снегов зимы, сквозь раскаленные пески пустынь, где никто уже не услышит тебя, где только “он” - только я - смогу еще проплакать, прокричать, прошептать последнюю молитву, когда земное время и пространство уже оборвались в пропасть, уже рухнули, и нет Защищающего...
И увидеть лишь свою плывущую по асфальту тень, что в наступающей темноте уходит с безлюдной станции и идет через старый заброшенный парк к проспекту, где еще ходят автобусы, и люди куда-то спешат по своим делам, и жизнь продолжается, но эта наивная жизнь людей-детей с их детскими радостями и детскими бедами не принесет утешения ни мне, ни тебе.
В этом закатном парке пока еще все живое: эти старые деревья с распускающимися листьями, прошлогодняя трава, просыхающая от солнечного тепла земля и словно впечатавшиеся в воздух чьи-то голоса, движения, шаги...
И рядом мертвый мир: Computerworld, Komputerwelt... “Komputer fuhr den klein Betrieb, Komputer fuhr das Eingerat”... В этом мире нет даже человеческих названий для улиц, лишь номера кварталов и микрорайонов: 6-75-30. Словно ячейки для укладки роботов на ночь.
Но эти деревья еще живы. И живое Солнце завтра снова будет всходить над Старым Городом, вечным Городом...
Но жив ли ты сам? - спросишь себя снова и снова, если тебя преследует этот голос любимой женщины :
- Mon amour, ne me quites pas!
“Не покидай меня, любимый”...
Летящий ветер рвется в окно автобуса. Еще солнце не погасло над Старым Городом.
Но сам ты не стар ли уже душой, как этот Город?
Не умирает ли уже твоя душа под слезы этого плача женщин всей Земли:
- Mon amour, ne me quites pas!
Словно сквозь этот невнятный шум тысяч голосов Города, сквозь шумы телеэфира, сквозь радиовой и скрежет проступает стон миллионов ушедших с Земли душ с другого берега смерти:
“Верни нам молодость”...
Стон седых патриархов другого берега смерти:
“Верни нам молодость”...
Стон седых голосов, замученных на площадях Рима и Византии, в лагерях Соловков и Колымы, в газовых камерах и подвалах инквизиции, стон этих душ, взывающих о спасении, стон поколений, растертых в пыль жерновами истории, раздавленных чашей греха человечества, клубящейся ядовитыми дымами...
А там летящий ветер, вечный ветер, земной ветер, апрельский ветер рвется в окна твоей стремительной электрички, компьютерная девочка, одна из людей-детей, моя первая встречная. И этих седых голосов ты не слышишь, ты слышать не можешь, не сможешь, не выдержишь. И без того уже твоя тайная боль, еще тебе самой до конца не открытая, плачет мне:
- Mon amour, ne me quites pas!
Но летящий ветер еще рвется в окна автобуса. И, может быть, еще можно изменить все с самого начала? И еще можно оживить свою душу?
Но для этого надо вернуться на несколько тысяч лет назад...
Автобус рвется сквозь ветер, и за окном все летящее мимо сливается в одну пеструю полосу, и сама память становится такой же пестрой летящей полосой, где многие и многие женские лица сливаются в одно лицо. Сотни, тысячи женских лиц, любимые актрисы и певицы, Ирина Истомина, Эльвира, Элен, Марианна, портреты Ренессанса и фотографии начала века, фотомодели журналов мод и женщины концлагерей, плачущие японки взорванных атомными бомбами городов и вьетнамки, следящие за военными самолетами, измотанные русские из очередей и сверкающие итальянки всемирных кинофестивалей...
Эти тысячи лиц, тысячи глаз, тысячи морщин, слез, улыбок, гримас сливаются в какое-то одно лицо, тысячелетнее женское лицо, вобравшее в себя всех своих дочерей за века и века, весь бесконечный родовой поток, словно это единое лицо хранится в глубине генной памяти каждого мужчины, а отдельные женские лица - только видимость, только иллюзия от деления луча света призмами на три, потом семь, потом тысячу...
И сейчас выйти из автобуса вот здесь, на окраине Старого Города, где никого уже нет, где начинаются уходящие за горизонт пески...
И медленно опуститься на колени.
Создатель... Ты не захотел моей смерти... И не оставил мне этой женщины. Но укрепи меня на великий прорыв.
Я и ты, вечная женщина, снова попали не в то время... Как же теперь вернуться к самому началу, когда на Земле нас было только двое, ты и я, и больше не было никого?
Лишь там мы с тобой сможем исправить все последующие века. И тогда будет исправлен каждый день нашей жизни и каждый день жизни наших бесчисленных потомков.
Надо только сосредоточиться, оживить в себе древнюю силу медитации, которой учили мудрые подвижники всех стран и веков... и - уйти вдоль по спирали времени туда, по его вершинам и пропастям, - туда, в историю первой женщины, той первой женщины, уходящей в пустыню...
Эти пески великой пустыни уходят за горизонт...
Пески на окраине Города, вечного Города, что везде и нигде, вечного Города с тысячью имен, построенного века назад на берегах этой медленной реки, и стоит лишь вглядеться в эти пески, эти холмы на далеких берегах, и сам этот Город кажется лишь миражом, лишь миг, и он растает со всеми его сталебетонными домами и асфальтовыми дорогами, как чье-то зловещее наваждение, как подавляющий с детства массовый гипноз, а сквозь них будут видны те же дикие берега реки, какими они и были века назад, та же вечная пустыня, где ты один перед Небом, и она - одна, эта вечная женщина, что везде и нигде, что еще плачет в сердце своем в уносящемся электропоезде:
- O mon amour, mon amour, ne me quites pas!
Вот уже медленно, словно во сне, сквозь эти тянущиеся за горизонт пески, начали проступать неощутимо и постепенно проявляющимися на фотобумаге изображениями очертания той незабываемой первой пустыни под бескрайним сумрачным небом, когда на планете еще не были построены пирамиды и сфинкс... начали подыматься к поверхности из темных глубин памяти силуэты серых холодных скал на горизонте, еще не знавшем ни одного города на Земле...
Мы снова остались одни. Мое имя было просто “Человек”. Твое имя было просто “Жизнь”. Авель уже погиб. Каин ушел от нас в пустыню.
Лишь одно бескрайнее небо висело над пустыней, переходящей в далекие скалы, или это только казалось нам? И бескрайнее время, уплывающее за горизонт.
Зачем было считать дни и годы среди мертвого океана серого песка... “Тернии и волчцы произрастит она тебе”.
Никого, кроме нас, на земле не было.
- Ты помнишь,что он сказал нам тогда, этот дух небытия? - спрашивал я тебя. - “Будете как боги”... Зачем же поверила ты ему...
И медленно тянулись секунды молчания, и они складывались в минуты, в часы, в дни...
Ты ничего не отвечала мне, да и что ты могла ответить? Лишь молча смотрела вдаль, где темные скалы сливались с темными облаками.
Ты никогда не говорила, что он сказал тебе, чем он прельстил тебя - властью надо мною? вечной красотой? вечной молодостью?
Много веков спустя на земле появились книги, и время нашей жизни было исчислено тысячей лет.
О Святые Ангелы, почему Бог создал женщину для мужчины не из земли, как его самого, а из мужского ребра?
Ангелы вопросили Господа об этом.
И Господь сказал:
“Я поступил так, чтобы они болели друг за друга”.
Одна эта боль и наполняла теперь собой нашу пустыню.
- Зачем тебе свобода? - говорил я тебе. - Ты и так свободна. Ведь кроме нас на земле никого нет. А ты когда-то была лишь частью меня, лишь моим ребром... Помнишь ли ты это?
Ты снова ничего не отвечала. Лишь молча отворачивалась, сжав губы, и смотрела за горизонт.
И тогда казалось - не мираж ли все, что было когда-то у нас с тобою немыслимо много дней и ночей назад, не мираж ли этого призрачного воздуха, то холодного, то раскаленного?
И однажды ты ушла в пустыню.
Вот уже и не слышны в тишине шаги твои.
Я искал тебя, звал тебя, но твой голос не отвечал мне. Лишь вечный ветер шелестел песком. Лишь Вечное Небо смотрело на меня взглядом без глаз.
Сколько дней я шел по пустыне, сколько лет, этого никто уже не узнает.
И вот - твое бездыханное тело в истлевшей одежде. Волосы уже засыпаны пылью. Окаменевшие руки сжимают прах.
И рядом выложено камнями на песке - “теперь свободна”...
Вот, наконец, и вместе мы...Так что ж я так грустно пою...
Над убитой крылатой невестою я на коленях стою.
Трогаю твои волосы, прикасаюсь к рукам, что когда-то ласкали, смотрю на эти потемневшие губы, что когда-то сказали: “обними меня”.
Да была ли наша вечная весна, где наши взгляды тонули друг в друге, и ты, милая, растерянная от нежности, беспомощная от радости, бессильная от сладости в каком-то пронзительном самозабвении открывалась мне, опускалась на землю рядом со мной, падала на землю рядом со мной, обрушивалась на землю рядом со мной, обвивая меня ласковыми руками своими - кому теперь расскажу об этом, если на земле остался теперь один... - обнимала и целовала меня в тени древних деревьев - да ты ли это была?! - ты ли это была?! - ты ли это была, принявшая в себя семя дьявола - ты ли это была, любимая...первая женщина на земле...зачем ты так...зачем ты так... почему не мне лежать сейчас, засыпанному песком и пылью, чтобы ты, нежная, плакала сейчас надо мной, чтобы ты, красивая, вспоминала сейчас нашу вечную весну под синим небом Эдема, где времени еще не было, где были еще цветы, наши нежные милые цветы, где солнце играло в ласковых глазах твоих, где мы засыпали, обнимая и лаская друг друга, и просыпались обнимая и лаская друг друга, где говорил тебе "люби меня, любимая, люби меня, любимая, ты так люби - ты так люби, любимая, чтоб той любви завидовали голуби" - где ты была и пыткой и мечтой, и грешной и святой, как жизнь сама... где ты была одной душой и одним телом со мною, где с летнего неба вечером поздним прямо в ладони падали звезды - листик, тобою сорванный где-то - словно дорога в вечное Лето, и твои слезы радости, и мои слезы радости сливались в реки, и текли из нашего Сада в тот далекий, неизвестный нам мир, где только мертвый океан песков и ветров, где Вечное Небо всегда закрыто серыми облаками, и этот ветер, шелестящий песком ветер летит и летит над временем и пространством, где эти слова мои вдруг проступают кровью на вечных песках рядом со словами твоими, выложенными камнями: “теперь свободна”... вот чему научил тебя тот вкрадчивый голос духа небытия! ты помнишь тот первый день в пустыне - “отныне проклята она за тебя” - ты ли это была - мы еще не знали тогда, что такое время - ты ли была лишь моей, только моей, навсегда моей, где ты была частицей Вечного Тепла, как счастлив я, что ты была... все-таки была... навсегда ушедшая от меня в вечную пустыню.
Человек, не имеющий имени, упал лицом в песок, и долго, долго посыпал голову пылью, и простирал руки к Вечному Небу:
- Отец! Отец наш Небесный! Как же жить мне теперь?!
Отец!
Отец!
Зачем она так?
Жена, которую Ты дал мне?
Отец мой! Возроди ее! Оживи ее! Верни ее!
Ведь Ты Всемилостив...Ведь Ты Всемогущ...Ведь Ты создал нас, чтобы радоваться нам.....
И нам дано обетование: “Семя Жены сотрет главу змия”...
Но... Да будет не моя воля, но Твоя.
Небо над нами и сердце внутри нас. Слезы над нами и кровь внутри нас. Сила над нами и боль внутри нас.
Мощность Огромного Неба сходит в мир.
Открыто Небо.
Невидимые атомы, соединитесь Силой Вечной Милости. Милая душа, вернись Силой Вечной Нежности. Войди снова в это тело, прекрасная моя, воскресни Силой Вечной Радости.
Ты оживаешь, прекрасная моя, возлюбленная моя, нежная...
- Как же долго я спала... Сколько тысяч лет... Что он сделал со мной, дух небытия... Он обманул меня, дух небытия... Отрекаюсь от него. Не хочу никакой власти над тобою, любимый мой, милый. Великая Царица Вселенной, Вечная Весна, прости меня. Я безумна. Я слепа. Я ведьма. Я неизлечимо больна. Мне место на адском дне. Меня лишь сжечь живьем. Но Ты дашь моему любимому силу и власть, Ты исцелишь меня через него. Я откроюсь ему. Я стану твоей, мой сильный, мой нежный, и растворюсь в тебе, и стану твоей тенью - лишь для этого я создана из твоего ребра...
Ты медленно встаешь на колени и тихо простираешь руки к Небу:
- О Блаженнейшая Блаженных, о Тишайшая Тихих, о Кротчайшая Кротких, Агница Завета и Дева Пренепорочная, превыше херувимов и серафимов вознесенная и одесную Пресвятой Троицы поставленная, Премирная София, не остави, но преобрази нас во Преображение Твое...
Темные тучи на горизонте, слившиеся с плотным темным туманом, медленно рассеиваются, и сквозь них пробиваются первые лучи золотисто-белого сияния, исходящие от удивительно ярко засветившихся среди пасмурной пустыни деревьев, трав и цветов, озер и рек, первые звуки пения птиц и шелеста ручьев уже долетают сюда, в пески, где ты встаешь рядом со мной и смотришь с мягким удивленнием и на меня, и на эти льющиеся к нам живые цвета и звуки...
- Теперь это снова для нас?
- Да, Женщина...
Теперь многое будет иначе. Теперь все станет иначе... Мы с тобой, вечная женщина, изменили весь ход истории с самого начала, и сейчас... Сейчас надо снова учиться жить, как бы заново. Учиться ходить, говорить, улыбаться и плакать, любить и прощать...
- Нет, не все, - словно далекий внутренний голос раздается внутри сознания. - Теперь тебе предстоит нечто еще более сложное - ваш с нею сын Каин, вечный оружейник. Ты способен победить его лишь один, без нее.
- Но где же его найти? На Земле ли он вообще? И в каком веке? И где?
- Он сейчас в ХХ веке. Когда-то он стал твоим земным сыном, а в этой твоей жизни он - твой земной отец генерал Орлов.
Так вот что!.. И моя победа - заставить Каина перестать быть Каином?
- Искупить его. Прощай...
Голос растаял в неосязаемом мысленном эфире.
Теперь вернуться домой, чтобы придти в силу, собрать волю...
Как странно возвращаться сюда снова после древней пустыни... В доме все остается прежним: те же иконы, православные и католические, те же ноты и репродукции, те же книги на своих привычных за многие годы местах.
Вот и “Великий канон перемен Чжоу И”, известный больше как “И Цзин”. Цикл шестьдесяти четырех символических ситуаций любой человеческой жизни. Только настроиться на ситуацию, отрешиться от себя, от своих чувств, желаний, ожиданий, и тогда придет ответ...
Две сильных черты, две слабых, снова две сильных.
Что это? Шестьдесят первая гексаграмма, Чжун Фу, “Внутренняя Правда”. Шестьдесят первая из шестидесяти четырех возможных, значит, почти самый конец этого цикла жизни. Следом за ней - Сяо Го, “Переразвитие малого”, а следом Цзи Цзи, “Уже конец”. И последней будет Вэй Цзи, “Еще не конец”, но до нее надо дожить...
Эти шестьдесят четыре ситуации, шестьдесят четыре кодона ДНК, скрыто описаны и в Библии, от Ноя до Неемии, где вавилонский плен был ситуацией “Уже конец”, но исход из него стал “Еще не концом”.
А сейчас посмотреть текст:
“В процессе раздробления Единого возникли отдельные индивидуумы. Процесс этот подвергался ограничению. Но для дальнейшего бытия, для того, чтобы возникнуть в подлинном смысле слова, то есть превратиться из индивидуума в Личность, человек должен быть внутренне самостоятельным, он должен быть наполнен Внутренней Правдой. Независимо от того, насколько развит данный человек, эта Внутренняя Правда должна присутствовать в нем. При ее наличии человек способен к серьезной и большой деятельности, в которой он должен сохранять стойкость, то есть умение гармонировать внешнее побуждение к действию и внутреннюю реакцию на это побуждение. В самом начале данной ситуации, когда она не только не выявлена вовне, но и не найдена внутри, соразмерность и гармоничность являются еще неустановившимися. Но только при наличии их может быть достигнуто счастье. При выходе во внешний мир человек встречает равного себе противника. Но успех или неуспех не может здесь быть заранее определен”...
Равный себе противник... Когда-то сын, а теперь - отец...
Черная “Волга” летела по серому шоссе среди сосен, пожелтевших от многолетних дымов химического комбината, тянувшегося на многие километры вдоль берега древней реки.
В черной “Волге” ехали двое мужчин, молодой и старый.
- Итак, ты в свои двадцать семь уже генерал... Правда, не наш, а какого-то рыцарского ордена. Ну что ж, неплохо. Весь в меня. Яблоко от яблони... - сказал старый.
Огонь газовых факелов из этих труб улетал в вечное небо.
И старый генерал задумчиво рассуждал как будто сам с собой:
- Так, значит, Он есть... Скажи мне, почему в вашей Библии сказано лишь о том, как отец готов убить сына, а почему нет обратного? Где сын был бы готов убить отца? - сказал пожилой человек с орденскими колодками, привыкший ездить на этой “Волге” многие и многие годы.
Он вспомнил об Аврааме.
Ветер шелестел за стеклами машины. Ветер склонял желтые сосны.
В машине не было счетчика Гейгера, чтобы знать, сколько рентген излучалось сейчас от сосен, и от шоссе, и от облаков, висевших над трубами, извергающими в небо огонь день и ночь.
Молодой уже знал от одной девочки, в которую был влюблен давным-давно (от тебя, Вероника), что в этом Новом Городе, построенном после победы, одно из самых красивых зданий отдано женщинам, рожающим детей с неправильным набором генов, детей, что не станут моцартами. У них были головы неправильной формы. Иногда две.
Маленький город, большой комбинат.
О Святые Ангелы, с каких пор появилась злоба?
“С Каина начались злоба, ложь и клевета, разбой и душегубство”.
Кто совершил семь великих дел, погубивших семь частей света?
“Каин. Он погубил душу, унаследовал ад, осквернил землю, вверг отца в горе, лишил мать чада, отвернулся от Бога, расстался с братом”.
Для чего Бог поместил Каина на Луну?
“Для того, чтобы он видел блага, которых лишился, и то зло, которое пошло от него”.
Отчего поднимаются сильные ветры?
“Они поднимаются, когда Каин плачет...”
Сколько лежал непогребенным Авель?
“Девятьсот тридцать лет. Пока не погребли Адама...”
- Так почему же? - повторил старик.
- Потому,что сейчас в Древнюю Книгу будут дописаны новые главы.
- Давно пора. Пусть напишут про нас. И читают вслух на ваших службах по средам и пятницам.
- Я ушел от фарисеев. И ты это знаешь. Людей из железа там нет.
- Правильно сделал. Какой позор - петь с ними вместе бабьими голосами: “помилуй”... “помилуй”... А ты хочешь стать железным. Посмотрим, сказал слепой, как будет петь немой.
Вдоль шоссе электровоз медленно тащил черный хвост цистерн с нефтью.
- Ты знаешь, кто этот город построил? Вот пусть про нас и напишут. Двадцать лет спустя. Когда режимность будет снята. Хотя, куда им понять нас. Вы-то, мальчишки, знаете такой анекдот: “Сержанты, кто заходил вчера в этот вагончик? Не сознаетесь? Ну и хрен с ней, с Голландией”.
- А если бы вам серый дом велел нажать на все кнопки?
- Дурак ты еще. Ваша хваленая культура сгнила сто лет назад. Для кого ее беречь? А первыми мы сдаваться не собираемся. Тем более, таким, как ты.
- Они бы вам успели ответить. Даже после собственной гибели. Время подлета пятнадцать минут. Сам знаешь. С любимыми женщинами вы попрощаться бы не успели. Тем более, с сыновьями.
- Любимые женщины... Что ты понимаешь в женщинах? Если твоя женщина не готова сгореть рядом с тобой в эпицентре, назови такую женщину кратким словом "б..." и выгони вон. А наши умели закрывать нас грудью от пуль. И всадить нам в лоб девять грамм, чтобы любимый напрасно не мучался, когда уже поздно. Потому твои друзья за океаном так нас боятся до сих пор. Они не умеют отправлять своих баб под пули. Щенки.
“Знал бы ты мою Веронику”, - подумал молодой. - “Как она готова была бы со своей безоблачной улыбкой, со своим “Make love, not war” и портретом Маккартни пойти со мной в эпицентр, где взорвалась бы Siivulane rakett, запущенная такими, как ты, даже ценой ее собственной жизни...”
- Чем-то он мне интересен, этот ваш старик... Мы с ним оба старики. И отцы единственных сыновей. Мне ли его не понять? Сколько он ждал своего единородного? Лет двадцать? Или тридцать? Я тебя - чуть поменьше. Да, интересен...”Я тебя породил, я тебя и убью”. Ты знаешь - у меня рука тоже не дрогнула бы.
- Если людей считать обезьянами, тогда проблем нет.
- Значит, по-вашему, Дарвин заблуждался...
Пожилой человек остановил свою черную машину, открыл панель под лобовым стеклом и протянул молодому стальной предмет с полной обоймой.
Затем хлопнул дверью. Седые волосы растрепались ветром. Молодой тоже вышел.
- Сынок, сейчас мы проверим, от кого ты произошел. Стреляй. Потом сбросишь меня под откос. И вложишь эту игрушку мне в руку. Если не можешь, давай ее сюда. Я сам тебя отправлю к твоим ангелам. Мне мягкотелые сыновья не нужны.
Ветер шелестел в соснах. Трубы у горизонта медленно и монотонно извергали в небо газовые факелы. Мателлический предмет с полной обоймой оттягивал руку.
Вот и пришла она, эта минута духовной битвы, минута боевой медитации, минута боевой сверх-молитвы...
Горний престол архистратига Михаила, предводителя небесных воинств.
Силища Божия, колеблющая тверди и воздухи, архистратиг Пречистой архангел Михаил, ходи впереди нас.
Расступитесь, полки демонские.
Рассейтесь, дымы смрадные.
Разойдись, тьма геенская.
Пропустите воинов Илии.
Пропустите воинов Илии.
Пропустите воинов Илии.
Грядет Господь во Славе Нового Завета.
Силой и властью, данной мне от Господа моего Иисуса Христа и Госпожи моей Девы Марии, как священник по чину Мелхиседека повелеваю всем злым нечистым духам, одержащим смертных:
Идите в ад на покаяние. Идите в ад на покаяние. Идите в ад на покаяние.
Да пригвоздит Господь сатану. Да гонит его до самых стен гееннских. Да закроются за ним двери преисподней -
Запечатано. Запечатано. Запечатано во веки веков. Аминь.
Не имеешь никакой силы, сатана. Не имеешь никакой власти.
Сгинь. Сгинь. Сгинь.
Радуйтесь, радуйтесь: попрана власть дьявола.
Радуйтесь, радуйтесь: поражен дракон в самое сердце.
Радуйтесь, радуйтесь: рассечена утроба веельзевула, и посрамлен престол блудницы вавилонской Именем Пречистой Девы Марии.
Нет больше смерти, зла, искушений и соблазнов, но жизнь вечная со ангелами.
Ветер шелестел в соснах. Трубы у горизонта медленно и монотонно извергали в небо газовые факелы.
Шоссе оставалось пустым. Два генерала, старый и молодой, смотрели друг на друга.
Они оба знали, как долго тянется время подлета: от вечной реки в тайге до вечной пустыни в штате Аризона. Это лишь у штатских часы отмерят пятнадцать минут.
“Этим штатским никогда не понять ни тебя, ни меня, правда, старик?”
“Правда, молодой,” - сказал атомный Авраам.
И от чего-то начали друг другу улыбаться.
Им стало легко.
Сколько уже прошло времени с того полудня на пустом шоссе у черной машины, вспомнить сделалось почему-то трудно... Может быть, всего полдня, а может быть, и год... Словно ураган прошелся по памяти, словно смерч, безумно и бешено вращающий в себе не ветер, а время и пространство...
...самым же удивительным представлялось то, что можно, оказывается, жить многие годы, оказавшись за пределом. После того, как в сердце бесконечно давно уже умерло все, чем можно было жить и на что надеяться, после того, как ледяная метель вымела из последних, самых тайных уголков души чудом остававшееся там тепло, и сама душа, казалось, умирала, сжимаясь от холодной пустоты, и представлялось - еще один порыв невидимой метели, и душа умрет в угасающих судорогах, умру и сам, - как вдруг последний предел оказался пройденным, душа действительно прекратила существование - но я не умер. Вместо покинувшей меня души включился ее аварийный заменитель - холодная воля и столь же холодный разум. На месте души еще судорожно клубились темные клочья, несущие боль - так болит ампутированная рука, так болит то пустое пространство внутри, где прежнее живое сердце заменено бесперебойно пульсирующим искусственным. И с этой источающею боль пустотою можно жить после того, как действительно все закончено, и Каин искуплен... и можно сидеть в полумраке этого зала, за окном которого - уставший снежный ветер и ночь, сменяющая без сумерек пустой и холодный день, хотя это, может быть, тополиная летняя метель - сидеть напротив милой молодой дамы, которую сюда привел сам не зная зачем и ...
...да нет, не говорить с ней... о чем говорить? зачем? все уже давным-давно сказано другим в тени других залов и все услышано от других и угадано в них ... Что можно сказать ей после того, как услышаны четыре Веды, поняты четыре Благородные Истины Будды и прочитаны четыре Благих Вести о спасении мира, и по Классическому Канону Перемен выпала шестьдесят третья гексаграмма “Уже конец”?
Сжать всю вселенскую Мудрость до единого Слова и уйти, сказав ей Его, оставив на память свое отражение в хрустальных гранях? Имело бы смысл, если бы чувствовал, что это Слово что-то заденет в ней. Но и у нее, как и у меня, на месте души аварийный заменитель, излучающий боль, на котором лишь можно дотянуть до ухода в иной мир, лишь дотянуть.
Тогда зачем я здесь с ней? А лишь затем, что женская тайная природа излучает таинственные токи - они ощутимы, если даже и не видеть женщину, не вдыхать ее ароматов, не слышать ее - и они заставляют заменитель души сильнее пульсировать и дают иллюзию жизни и обрывок надежды на то, что из ускорения этих сбивчивых пульсаций может родиться нечто, способное вернуть душу из дальних туманов твоего Монсальвата, дорога к которому уже давно потеряна мною среди скал и пропастей... какой-то обрывок надежды на тот тайный путь к забытому подземному ходу, соединявшему всех женщин земли во времена Ады и Циллы и заброшенному еще до Иафета, и если спуститься в тот ход через эту женщину, то потом можно будет подняться и вновь выйти на свет уже через подземелья твоего Монсальвата и подняться к тебе. И потому так мучительно хочется назвать эту женщину Эльвирой и увидеть, как она, услышав твое имя, обернется ко мне и станет тобой. Но знаю, что это - мой бред, а потому молча смотрю на нее и вбираю в себя ее женские магнитные токи, исходящие, конечно же, не из сердца...
А по углам плывут танцующие тени, и негромкая музыка исходит словно от этой женщины напротив, что-то спрашивающей у меня с холодной улыбкой и получающей холодно-любезный ответ от заменителя моей души.
И снова, и снова запульсировали электронно-неуловимыми гармониями эти синтезаторы... Эти электронные перелеты стерео-эффектов в стерео-колонках...
“Ах, лето мое нескончаемое...” - поет певица из тех далеких лет под эти мерцающие синтезаторы, - “Липки худенькие мои... Городские мои, отчаянные, героические соловьи... Безрадостных дней кружение, предгрозовая тишина... На осадное положение душа переведена.”
Эти электронные синтезаторы никогда не замолкнут. Это невозможно: “С болезнью, с душевной болью, с предавшей его любовью...” текут слезы электронного сердца.
А где-то в немыслимой дали, за метелями и снегами, за тьмой и холодом, в иных пространствах и временах в твоем замке Монсальват древние рыцари - Лоэнгрин и Парсифаль - день и ночь охраняют Святой Грааль с Кровью, пролитой для спасения нас от самих себя, а в моем граде Китеже, ушедшем под воды озера Светлояр и доныне пребывающем там в иных мирах, иных столетьях, древние старцы просят, упав на колени, о нашем спасеньи.
И где-то там, в немыслимой дали - в каком краю? в каком столетьи? - встает древнее Солнце над многотонными льдами древнего севера, нашего севера, где мы летим, бесконечно летим куда-то по этим льдам, -
А еще выше ее миров Монсальвата, моих миров града Китежа, сияют миры Царицы Вечной Любви, Вечной Весны, откуда и пришла ты на Землю, таинственная душа, названная после рождения своего Вероникой.
И осталось лишь вечное Солнце над каменными снегами северных гор.
Вечное Солнце будет садиться за горизонт над Северным Ледовитым океаном, и смотpеть, как он и она, - ты и я, - растопят вечные льды. Если смогут. Если будут живы.
И знает ли Солнце крайнего севера, как где-то далеко, среди арабских стран, бегут по цветущему саду, таинственно скрытому среди песков пустынь, маленькие принц и принцесса королевства Пирадор, давно исчезнувшего с лица земли, и это мы с тобой ...
мы с тобой...
мы с тобой...
Эта автоматика отключает сознание и снова включает внутреннее зрение, настроенное на картины снов... Какое забытое чувство... Автоматика заботится обо мне. Отдохни еще немного, вбери еще пару киловатт энергии - ничего хорошего тебе сегодня не предстоит. Забытое...
Слишком забытое... Что-то из до-истоминской эпохи... Когда заставлял себя усилием воли снова просыпаться в заколдованном мире поголовных сновидений наяву, мире серых лиц, серых чувств.
Слишком забыты эти утренние споры с самим собой, эти псевдо-утешающие самовнушения, эти внутренние толчки самому себе...
Конечно, и днем тоже видятся сны. Но слабые их образы напрочь заглушаются дневным зрением и слухом, и только из-за этого их не видят. Потому и сама жизнь для большинства, для людей-детей тоже сон, гипнотический сон, что нагоняет на них невидимый вселенский гипнотизер Люцифер.
Что и объясняли Вы мне, Шеф, своими уровнями относительной реальности человеческих ценностей.
А надо проснуться от этого гипноза до конца.
Ущипнуть себя, быть может? Нет, не кончается... Вышел завод внутренней часовой пружины, отработан весь пожизненный запас сил, а пройдено лишь полпути, исполнено полдела.
Все люди - дети. Чеховская интеллигенция, тургеневские идеалисты... Один Иван Карамазов не был духовным младенцем, потому и смог увидеть сквозь толщу веков великого инквизитора, потому и рассудка лишился, что увидел, а победить не смог.
Дух инквизитора - это дух антихриста внутри самой веры, захватившего саму Церковь изнутри, поскольку снаружи ее разрушить оказалось невозможным. Это оно, фарисейское инквизиторство, выращивало зародыши большевизма и фашизма - дух красного дракона - своими допросами и пытками, гонениями и цензурами, мертвечиной и догматизмом, казарменной дисциплиной и лицемерием.
Победить дух ветхой Ева, дух Каина еще можно, оставаясь просто человеком. Но победить дух инквизитора человеку не по силам. Для этого надо умереть для мира и переродиться - стать пророком, святым, непобедимым воином духа, рыцарем Искупителя и Марии, Предводительницы воинств Саваофовых.
Умереть для мира.
Надо уйти из дома вообще. Прекратить отношения со всеми, к кому привык. Стать отшельником.
Пойти сейчас на кладбище, превращенное в парк, сесть среди могил и отречься от себя. До конца.
Знают ли люди, с какой сладкой мукой желтые листья медленно падают на землю в лучах бесконечно умирающего осеннего солнца? Знают ли листья, с какой горькой радостью люди смотрят на них, кружащихся в прозрачной пыли, что плавно плывет в падающих лучах, и узнают себя?
Мне ли не знать, что с тобой, когда ты оторвался от своей ветки, и - тебе казалось, ты взлетел? - ты начал падать, но вот - снова! - тебе казалось, ты взлетел? - ты упал еще ниже, и ниже, тебя лишь кружит водоворот времени и воздуха, тебя ничто уже не держит - где оно, пересохшее дерево? - оно сбросило тебя как тлен, как прах... “Зачем же ты вырастило меня?” - спросишь его. - “чтобы сбросить? чтобы бросить?”...
Земля. Асфальт. Шорох. Удар.
Мне ли не знать, что с тобой, когда ты оторвался от своей ветки? Тебе ли не знать, что со мной, когда я оторвался сердцем от той, что жила когда-то за окном в тени твоего дерева? Ты помнишь, как я просил прощения у твоего дерева сам не зная, за что, - в тот день бесконечного пути под дождем? За то, что оно не может сбросить листья и вместо них вырастить шипы, а я могу? И буду за это отвечать многие долгие годы перед Тем, Кто меня создал? За то, что оно не может уйти обратно в землю и перестать утешать хотя бы своей тенью, и шелестом ту, что осталась жить одна за окном, а я - могу? За то, что оно не может никого обидеть, а я могу...
Я стоял тогда под твоим деревом. У кого же было еще просить прощения? У людей, что никогда не понимали не тебя, ни меня, ни ее? Да и нет уже давным-давно никого. Все умерли. Лишь тела их все еще автоматически движутся по улицам. Лишь Солнце еще зачем-то крутится вокруг Земли и не знает, что ему уже не для кого светить... И для чего эти деревья все еще распускают и роняют свои листья? Ведь не для кого... Не для кого...
Умерло само Время. Оно лишь как-то еще осталось жить там, у нее, за окном. Что ты знаешь, лист, о Времени? Что ты о ней знаешь?
Ты, лист, падал с ветки. Я падал из стратосферы с перебитыми крыльями...
Титан Тантал усомнился в божественности обитателей Олимпа. И вот - битва с олимпийцами проиграна. И остается держать на себе Небо.
Кара титана.
Держит Атлант, принужденный к тому неизбежностью мощной,
На голове и руках неустанных огромное Небо
Там, где граница Земли, где певицы живут Геспериды...
- Артист, вот ты где, - прохрипел бывший оруженосец, невесть откуда взявшийся. - Может, выпьешь со мной, Артист? Сколько лет не виделись, а ты какой-то весь не в себе.
И правда, почему бы нет? Алкоголь - мощнейшее раз-отождествление с самим собой, раз-отождествление со всей этой мировой культурой, уже лезущей из ушей... Принять такую дозу алкоголя, чтобы стать простым, как евангельский мытарь, самая презренная профессия в тогдашнем Израиле, и почувствовать себя хуже всех на Земле.
Этого и не смог Иван Карамазов - стать мытарем и увидеть: кроме грехов у тебя больше ничего нет и быть не могло. А все, что приписывал себе - только грубое самообольщение.
Чтобы победить фарисейский дух, надо стать мытарем.
- Артист, в магазин еще успеем. Думай, где достать. Ты хоть сядь вот сюда, под дерево, чтобы никто не видел.
Действительно, куда теперь спешить... Сидеть под деревом и смотреть на прошлогодние упавшие листья.
- Да, как Будда, под дерево просветления...
И ласково улыбнуться вам всем...
И устроиться на земле под деревом. И применить психотехнику релаксации. Проще говоря, расслабиться.
А вокруг заброшенное кладбище, превращенное в парк. Невдалеке огромный покосившийся крест...
А “высокая культура”, наследница Ренессанса - цивилизованная, построенная на катарсисе и мимесисе, эпосе и лирике?.. Все это лишь слова, как говорил Гамлет...
Гибнущие культуры...
Растрата запаса любви...
И для них буддийская медитация на вспухшие трупы, а тем более самоотреченность в со-распятии Искупителю - это ужас и безумие. Ведь так хочется животному в человеке всего вкусного, мягкого, теплого, сексуально приятного, и цепляться за него, и вспоминать его, и желать снова и снова, и жалеть себя, любимого, если этого лишен... а тут - Мистерия Голгофы, пять ран Искупителя, Дева Мария и апостол Иоанн, единственные на планете, кто смог выстоять у Креста...
А Крест - “для иудеев соблазн, для эллинов - безумие”, сказал апостол Павел, прошедший в Риме свою Голгофу.
Так, может быть, лишь смерть и есть путь в Вечную Жизнь?
Погибнуть, чтобы снова получить запас любви от Творца и стать бессмертным душой? И тем победить дух великого инквизитора... Столько раз умирать, чтобы жить... И этого никакая “слишком человеческая” культура никогда не понимала - ни античная, ни ренессансная, ни современная...
Чтобы получить твердую пищу, надо отказаться от молочной и пройти испытание голодом.
Да, это единственное, что осталось сейчас -
Погибнуть, чтобы воскреснуть... Стать фениксом, возрожденным из пепла.
И каждый день жить с готовностью к гибели. Только тогда станешь неуязвимым для смерти, вползающей в душу из года в год, изо дня в день...
И подлинное чудо наступит лишь после подлинного самораспятия.
И только это приведет к свободе... К настоящей свободе.
“Царство Небесное внутри вас...” А все внешнее? Лишь пути - проснуться духом, чтобы найти это в себе. Найти в себе себя - вечного, сотворенного в Небе тысячи лет назад и всю земную жизнь только одного и ищущего - пути домой, обратно, пути возвращения, и больше ничего. А все, что отвлекает от пути назад - это и есть капканы и плевелы.
Оплакивание земли и ада.
Этого никогда не поймут люди Љ 1, 2, 3: перейти в бессмертие через смерть.
Этот Рубикон смерти и надо преодолеть.
А вот и он, бывший оруженосец...
- Ну что, разливай, Артист, если ты еще жив.
Открыты консервы, все уже налито, и теперь можно отключиться и уйти в себя...
- Знаешь, верный мой оруженосец, ведь на свете везде все равно. И ведь как давно я предчувствовал это. И только сейчас как-то вдруг полностью уже убедился. А теперь... теперь мне все равно было бы, существовал ли бы мир, или если бы нигде ничего не было. И ведь казалось же - смешно и подумать-то - что зато было ведь многое прежде... но сейчас-то ясно, что ничего при мне вообще не было... и прежде ничего тоже не было, а только лишь почему-то казалось... Да и никогда ничего и не будет. И это обстоятельство уже бесконечно выше всего меня.
Оруженосец сидит в задумчивости и силится понять. Не рассказывать же ему всю историю последних двух тысячелетий, всю историю церкви, восточной и западной, затем историю философии, культуры, науки...
Это какое-то преддверие, как на картине Босха, где ангелы поднимают прощенного из мрачного тоннеля, за которым Райское сияние.
Запас любви растрачивается каждую минуту на все вокруг... Так смерть и побеждает жизнь в самой моей душе... Так и желтеют, и высыхают, и умирают листья на дереве, еще казалось бы, живые, еще не упавшие...
А любовь? Разве ее можно выжать из собственного сердца, когда вся она очень долго уходила куда-то, словно вода в песок, и теперь как будто ушла уже вся, до конца, и душа превратилась в пески пустыни...
А любовь желает спасения сначала другим, а себе лишь потом. Чтобы прощены были бы все, жившие на земле и ныне живущие, и те, кто в будущем будут жить, а сам был бы прощен самым последним, после всех миллиардов людей, когда уже ад будет закрываться, и больше в нем никого не останется.
С любовью человек будет сидеть на адском дне и радоваться за всех, прощаемых в Сфере Прозрений, на верхних адских кругах, на средних, на нижних и не ждать, не желать прощения себе, а только оправдывать всех, просить за всех, плакать за всех.
Сидеть на адском дне и радоваться за всех, прощать всех, миловать всех... И радоваться тому, что сам на дне. И благодарить за это.
В прошлом этого не было. Там был детский страх: “неужели я такой плохой, боюсь ада, боюсь дна, не хочу в ад”.
А надо именно хотеть в ад с радостью и благодарностью. Вергилий вел Данте в Рай через адское дно...
Здесь живут недо-любленные люди. И потому недо-любящие. И от этого недоверчивость, зависть, страх... и жажда всю эту пустоту затопить водопадами спиртного. И самообмана. И сорвать на ком-то обиду за свою и чужую недолюбленность.
В Европе этого нет. Там корректность и порядок вроде как заменяют любовь. И этого вроде как хватает. Или не порядок, а какие-то карнавалы, шоу, презентации, фуршеты и уик-энды. От которых им самим в конце концов скучно. И тогда они пытаются развеять эту тоску сексуальными революциями, наркотиками, триллерами...
Как давно уже переболел Западом... За эти годы столько прочитано их книг, увидено столько фильмов, услышано столько музыки...
И осталось лишь повторить вслед за Шпенглером: “Закат Европы”. “Decline of the West”. И он может быть таким...
“26 мая 2024 на безотказном электронном дисплее.
...длинные поезда катятся через бесконечную восточную пустыню. Поезда идут медленно. Они перегружены, переполнены людьми всех возрастов, всех стран.
Поезда идут из гибнущих городов огромной всепланетной цивилизации, исчерпавшей себя, пришедшей к своему концу. Задумчивое серое небо над пустыней. И лица людей в ободранных вагонах, исписанных словами на всех языках, словно заволокло облаком печали и надежды. Там, вдали, откуда тянутся рельсы, осталось то, драгоценное и привычное, у каждого свое, остались юность и детство, зимы и весны...
Люди ничего не везут с собой. В этом нет смысла. Там, вдали, там, впереди, все начнется сначала. И все будет иначе.
Одинокий орел с далеких гор медленно летит над поездами: там, вдали, там, впереди, начал всплывать со дна Тихого океана новый материк для новых людей”.
Должно прийти что-то новое. Но откуда оно придет? Когда? Как?
И что делать? “Ждать того, кто не придет”?
В принципе, все просто: любить человека, каким бы он ни был. Уметь отделить самого человека от его разрушающих программ. И простить. И в этом все: уметь отделить...
Что-то это спиртное не берет... А над головой то же небо, а вокруг тот же парк, бывшее заброшенное кладбище... Встретить бы сейчас тебя, Вероника, чтобы попрощаться с тобой навсегда...
И как бы это могло начаться? Наверное, во сне.
Может быть, так...
Вначале я не узнавал тебя. Ты была похожа на себя и не похожа.
Но ты в этом сне знала, кто я, ты пришла что-то открыть мне, чему-то научить - и научиться, - и подарить мне себя, и подарить мне - и себе - тайную радость, которой нет названия.
Это был наш Старый Город, твой и мой, вечный и любимый. Ты открывала мне его заново, словно учила меня тайнам времени и вечности в тени старых тополей - это был день, но он длился во сне среди ночи.
И ты вела меня по таинственным безлюдным улицам Старого Города весь день - всю ночь, и мы медленно проходили сквозь залы собраний, где важные люди решали, что есть истина, и ты говорила мне без слов, только сердцем, только взглядом:
“Посмотри на них, ведь ты когда-то так хотел стать одним из них - столько лет, столько зим, - а теперь?”
И я понимал, что тебе, просто женщине, только женщине, открыто нечто, неведомое этим ученым мужам, собравшимся в нашем городе из разных стран и городов. И мы смотрели на столы с разложенными книгами, и ты снова спрашивала взглядом: “А что тебе в этом?”, и я не знал ответа. А просто обнимал тебя на виду у всех серьезных ученых мужей, и все вокруг нас плыло как в тумане, и вся их жизнь, что мнилась раньше столь глубокой, вдруг становилась детскою игрой, когда я погружался в твой взгляд.
И плыл весь мир в глазах твоих, в глазах твоих.
И мы снова шли по Старому Городу. И ты снова вела меня древними улицами, неизвестными никому, кроме тебя. Они появлялись как будто для нас. И ты говорила без слов: " Об этом никто не должен знать...Лишь мы с тобой и мы с тобой...”
И вечный летний закат, не знающий конца, висел над Городом, нашим Городом, и мы шли с тобой, и куда - не знали сами, и видя все вокруг, и не видя ничего вокруг...
Странная женщина...Вечная женщина... Сколько же лет тебе? Семнадцать? Тридцать? Сорок? Ты так знакома мне и вдруг - столь незнакома... Ты была такою близкой, потом такой далекой, но сейчас вдруг, в этом дне, в этом сне, снова стала близкой и понятной, таинственная и непонятная, откуда ты?
А какой сегодня день? Какая сегодня ночь? И как это называлось многие века?
“Нечаянная Радость”... Ты знаешь это?
“Знаю”, - снова отвечала ты без слов. - “Потому я и пришла к тебе в этом дне, в этом сне. Я пришла к тебе, чтобы подарить тебе себя. Но об этом никто не должен знать... не должен знать...”
Вечный летний закат, не знающий конца, висел над Городом. Вpемя не двигалось.
И мы снова шли с тобой по твоим тайным улицам. Нашим улицам.
Женщина, приходящая во сне...
Сколько это длилось? Кто сейчас скажет? Кто сейчас вспомнит?
Мы вошли в этот маленький старый дом под тополем. “Он только для нас, лишь для нас, но никто не должен знать об этом, ты понимаешь?” - снова сказала ты взглядом.
“Понимаю”.
День открытых дверей в забытом доме...
“Я всего лишь женщина, лишь женщина, а ты считал меня так долго какою-то другой, совсем другой... Вот смотри, у меня расстегнулся браслет... но ты никому ведь не скажешь об этом, правда?”
“Да, конечно”.
“Застегни мне, но только никому не говори, правда?”
“Да, конечно”.
“Вот видишь, какая я... А ты привык смотреть на эти афиши, где мое имя то русским, то латинским... Фотомодель... Но разве я в этом? Нет, только с тобой я такая, как есть, вот и все. И не называй меня так, как привык. Я для тебя просто Верочка. Понимаешь? Просто Верочка. Но об этом никто не должен знать...”
“В синие дожди, в синие ветра ты меня с собой позови”...
И почему-то вздрогнуло сердце от этих старых слов нашей с тобою песни, когда-то самой любимой...
“Что теперь? Ты мне обещала улететь со мной в столицу, помнишь? В аэропорт?”
“Конечно”.
И опять все заполняет бушующее людское море улиц и аэропорта: топот, скрежет, голоса, обрывки музыки, смех, плач, мерцанье огней, метанье теней, хаос, и суета...
Снова, как в году, бесконечно забытом в белых снегах зимы или в пустыне рыжей, медленно везет трейлер тяжелый лайнер по бетонным плитам к взлетной.
Рядом, со слезами на глазах, ты, вечная женщина. Как мы близки с тобой... Нам даже слов не надо. И там, по бортовой радиосети, как и в том семьдесят девятом, снова Алла.
“Я пришел провожать с парой темных натруженных рук, не с цветами...
Мой ирландыш, мой ландыш, прощай навсегда, ну а может?.. а вдруг?..
До свиданья.
Твое имя прибудет во мне и в последний мой час
Свято, Ланни.
Хоть бы раз
Мы увиделись в жизни еще хоть бы раз...
До свиданья...”
Наш Старый Город видится издали отсюда, с балкона аэропорта. Больно покидать его, правда? Но там, впереди... Там, где бьет в дворцовую набережную балтийская волна, там, где историческая Родина, где еще помнят короля Артура, спящего под гранитной плитой в лесу Брослианда в ожидании Эпохи Света...
И там, где воды вечного Ганга вливаются в южный океан под воздушными волнами раг и мантр, там, где послушники в сангхах учат “Сутру победоносной запредельной мудрости”... И полетим мы с тобой над огромной Россией, ставшей нам приемной матерью, туда, где плещется вечная река Рейн, туда где рассудительная Темза протекает между башнями Тауэра...
“Do you like to fly with me?..”
Какое незабываемое послеполуденное Солнце нашего Вечного Города провожает нас с тобой, видишь?
Там, из невского аэропорта Пулково, идет над Балтийским, потом над Северным, потом над Ла-Маншем серебристая “Каравелла”.
И мы с тобой понесем эту удивительную Вечную Россию в подарок:
Вечной Британии
Вечной Германии
Вечной Швеции
Вечной Норвегии
Вечному Израилю
Вечному Токио
И очень современным странам Бенелюкса и Гонконгу.
Это судьба - Россия становится Новым Израилем и вступает в свой собственный “галут”, добровольное рассеяние по чужеземным странам. Нас никто не гонит, мы сами считаем нужным отправиться в добровольное рассеяние туда, где "Время варварским взглядом обводит Форум”.
Там ждут Россию. Там она нужна. Россия Достоевского и Бердяева, Пушкина и Рахманинова, Блока и Белого, дворянских гнезд и Дворцовой набережной Петербурга.
Россия пустынножителей и затворников, преподобных и чудотворцев.
Следом за многими и многими, “мимо Мекки и Рима Солнцем палимы идут по Земле пилигримы”... а впереди и позади - пески вечного Ханаана, где мы, поколение синайской пустыни, снова будем двигаться сорок тысячелетий ради нашего “дня исправления”. И мы доживем.
- Нет, ты как хочешь, я отсюда улететь пока не могу...
- И я не могу... Поедем снова ко мне?
- Поедем.
И снова летний закат тихо падал в окна твоей комнаты...
Ты, вечная женщина, была рядом и вспоминала, и можно было уловить твои воспоминания о будущем:
“...пусть никто не знает, как мы с тобой, Орлов, у телефона правительственной связи в ту самую ночь, когда шли танки, ждали с самыми нашими близкими людьми, когда ответит столица... кто это поймет... и зачем?.. зачем... никому не надо знать, как я берегла тебя от всех других, от той одной, у всех времен, у всех ночей, у всех золотых знамен, у всех мечей... пока не скрещу тебе в последний раз руки на груди, и тебя, укрытого знаменем нашей Небесной Родины, повезет бронетранспортер... едва ли я буду первой идти за тобой... первыми пойдут твои адъютанты, они всегда были первыми... потом пойдут друзья человека. Потом враги человека. Потом официальные лица с орденами и погонами. И зачем им знать нашу с тобой тайну... Не надо и не дано”.
Вечный летний закат висел над Старым Городом, нашим Городом, вечным Городом.
Вечный летний закат тихо падал в окна. Как в те дни, когда мы с тобой в том апреле были впервые в этой комнате, где старый тополь шумел за окном.
Эти теплые летние дни...
Пусть между нами стена, даже пусть за стеною...
И не наша вина в том, что жизнь так сложна, и что я не с тобой, и ты - не со мною...
Но мы не будем дом возводить из песка и улетать в облака с тобой не будем.
Только “Вокализ” Рахманинова напомнит о чем-то, никогда не сбывшемся у тебя и меня.
Мы с тобой, вечная женщина, простимся с твоим домом и пойдем прощаться с нашим городом.
- А если нам просто забыть все, что было, как страшный сон? И начать жить заново?
- Годы мои... Видно, так надо... Все равно мы этого никогда не забудем...
- Конечно... Но мы станем жить иначе. И не будет никаких войн. Мы преобразимся. И тогда мы просто не умрем. Мы изменимся.
- Пока мы любим, мы не умрем.
- Не умрем...
Вот снова этот обрыв, откуда виден весь Старый Город, тонущий в лучах весеннего солнца.
Как это странно бывает в снах - зима, весна и лето сливаются в одном дне.
Еще деревья спят под снежной тяжестью. Словно это наша с тобой первая весна.
Еще кружатся белые метели.
Это февральская оттепель.
Зима ушла навсегда.
- Ты не исчезнешь больше?
- Постараюсь.
А мне все кажется, а мне все кажется, что ты вдруг скажешь: “Первое апреля...”
Только спроси, молча спроси меня - я прибегу туда, и рядом ты услышишь - “Да”.
А где-то далеко, в столице, по Тверской и Неглинной летит тополиный пух там, где когда-то, летом девяносто первого шли танки... И задумчивые ивы смотрят в воды Чистых прудов на Бульварном кольце.
- Помнишь, как мы были здесь тогда, в апреле?
- И как все изменилось. Значит, мы недаром здесь живем?
- Наверное...
Это был лишь сон, прощальный сон...
Снова идет дождь, и течет вода по дороге под низкими нависшими тучами. Просто пойдем за этой водой, по ее течению, и она сама нас куда-нибудь выведет. А она вливается в какой-то тоннель... Вроде бы, его раньше здесь не было. Впрочем, откуда знать, что здесь было, а чего - нет, если почему-то отказали внутренние часы, и уже невозможно понять, в какой стране и в каком тысячелетии нахожусь, да и кто я? и в каком пространстве?
Тоннель между тем уходит все ниже и ниже, начинаются какие-то скользкие лестницы, и надо спускаться... Назад идти смысла нет.
Вроде бы какой-то свет там, в конце тоннеля.
Кажется, оказался в каком-то подземном городе... Это же не тоннель - это небо здесь такое. Черное над багровым горизонтом. Инфра-город. А эти воды под ногами ...
Это воды Флегетона, воды Стикса...
Но ведь еще не умер?
Да... Это схождение в ад заживо. И этот “свет в конце тоннеля” - на самом деле Солнце, отсюда оно не больше булавочной головки.
Орк, подземный город Дита... Впрочем, это так называлось во времена Гомера и Вергилия, а в последние две тысячи лет, после многих изменений подземных миров, здесь многое переменилось... Даже названия этих страдалищ.
Тоннель вел в сторону большого подземного зала внизу, где тысячи оборванных женщин как будто накачивали воздух в огромный аэростат.
Что это?..
“Это последний выдох повелителя этого мира”, ответил беззвучный голос. - Здесь время движется обратным ходом. Страдающие знают собственное будущее, но не знают собственного настоящего”.
Так вот в чем тайна этой петли времени и пространства!
Надо просто сосредоточиться, сконцентрироваться и войти в будущее земного времени и в то пространство...
Вот он, этот день. Город расстилается внизу, видимый с высоты полета орла. Это твой Новый Город. Асфальт у твоего дома, мокрый от недавнего ночного дождя. Лишь подняться по лестнице, такой знакомой, такой забытой.
- Орлов?! Как я рада тебе! - распахиваешь ты мне дверь навстречу. - Где же ты был столько лет? Где же ты был...
- Разве ты хотела меня видеть, Вероника?
- Забудь все это, забудь, забудь, забудь... У нас с тобой целый день сегодня на двоих! Тогда, в наши с тобою первые дни, я была такой наивной эгоисткой, мне казалось, все люди созданы только исполнять мои желания... но сейчас я совсем уже не такая, слышишь?
И мы идем по самым красивым улицам твоего Нового Города и говорим невесть о чем. Старый кинотеатр в квартале “А”, сосны среди домов, и Солнце блестит в лужах. Новый ресторан с огромным двухэтажным залом лишь недавно построен и открыт. И в нем почти никого нет в этот солнечный вечер.
- Почему этот ресторан так странно назван - “Баргузин”? - спросила ты. - Ты ведь знаешь, я не здешняя.
- Так называется северный ветер на Древнем Озере и Старого Города.
Официант приносит нам меню. Аллегро нон мольто плывет по двухэтажному залу. Кружимся в медленном танце среди немногих пар.
- Храни меня, дождь... - спокойный голос певца растворяется в пространстве, и кажется, мира уже нет, лишь чудом уцелел этот ресторан для двоих на краю света, среди сосен в закатных золотых лучах...Последний вечер последних людей на Древней Планете, последний бал...
И ты, рядом, в медленном танце со мной, но неуловима, но выскальзываешь из моих рук и уже манишь издали, догоняю тебя, и снова манишь издали, и снова - ускользаешь в самый последний миг.
Лето плывет как расплавленный асфальт и сердце плывет как расплавленный металл, со мной под руку женщина неотразимой силы действия, одна из самых ярких фотомоделей вечного города, Старого Города, и не верится себе самому - это мне дано? Навсегда? Даром?
- Как ты это умеешь, Вероника?
Со мной под руку этим непостижимым летом идет женщина, обласканная взглядами сотен мужчин.
- Мой милый, наивный Орлов, я привыкла ко взглядам не сотен мужчин, а тысяч.
Она включает странный, неизвестный в наше время электронный аппарат, и оттуда вдруг плывет мягкий голос какой-то совсем незнакомой певицы:
“Ласточка в полдень парила
В синих пустых небесах.
Я за полетом следила,
Слезы застыли в глазах...”
И снова она, нежная, что модель иного романтика прошлого века, под руку рядом этим плывущим летом в полутьме у ее TV: в ночном телеэфире над огромной этой чудесной страной плывет клип трех странно возникших неизвестно откуда красавиц:
- Не радись красивой, а родись счастливой,
Не родись красивою...
Милые девочки в телеэфире над огромной страной, что знала иные времена, иные чувства... певицы будущего.
Это будущее мы примем как лучший дар. Это будущее придет к нам под электрогитары твоих любимых “Битлз”, потом под синтезаторы иных имен, и под вокалы иных судеб.
На вокзале еще светло поздним вечером.
Подхватываю тебя на руки и кружу в тополиной метели. И снова объятия и поцелуи, как столько лет назад... Но электропоезд уже грохочет наверху.
Сколько зим, - ты тихо скажешь, - сколько лет... На тебе сошелся клином белый свет.
- Так ты решил окончательно - уехать навсегда в столицу к твоим духовным наставникам, в свой рыцарский орден?
И однажды ты услышишь и придешь.
- Да. Поедешь со мной, Вероника?
Долго будет вливаться тишина взгляда любви во взгляд любви. И летит музыка любви откуда-то, знакомая столько долгих лет, но теперь ее поет совсем другая певица, столь напоминающая тебя своими порывами:
“Я могла бы побежать за поворот, я могла бы... только гордость не дает”...
Время утихнет в этой тополиной метели, взлетит мягкое обращение к Царице Вечной Любви, и что-то изменится в твоей душе.
- Конечно. Если позовешь.
Вот и сказаны главные слова.
И снова, как и столько лет назад, ты вдруг вспомнишь твоего любимого Маккартни:
- “Yesterday
All my troubles seems so far away”...
И вот здесь, у ступенек вагона, сделать все, для чего появился - подарить тебе книгу из будущего, одну из Книг Откровения, записанную в середине девяностых, но изданную лишь десять лет спустя после этого нашего дня и книгу, написанную автором с символической фамилией по имени того, кто был первым на Земле воскрешен на четвертый день, изданную еще позже по земному времени.
Такое тоже бывает. Эйнштейновский парадокс времени.
Поскольку в духовных мирах земного времени нет.
Ты сегодня вернешься домой с вокзала и прочитаешь. И это многое изменит в твоей судьбе.
Воспоминание о будущем, как говорил когда-то Поль.
А дальше... Увидим, что будет дальше.
Да будет не моя воля, но Твоя, Царица Вечной Любви.
И еще вложить в твою сумочку этот конверт, незаклееный и неподписанный. Что в нем? Небольшой лист бумаги:
“Создатель желает, чтобы свободный человек свободно признал Его власть, но не в порядке поражения в борьбе с Создателем, а в порядке усмотрения Его абсолютного превосходства по ценности”.
С.А.Левицкий, д-р философии
“Трагедия свободы”
Вашингтон, 1958
Это тебе в подарок.
И это нечто решит в твоей жизни.
Уже вижу что-то новое в твоей вечной улыбке счастливой женщины: тайна Двух Начал Непорочности - Небесной и Земной.
Мой поезд уже виден издали, там, на северо-западе, уже подходит, и последние минуты вдруг растягиваются до вечности, и мягко плывут по волнам моей памяти два истекающих слезами любви голоса из незабвенных “Шербургских зонтиков” Мишеля Леграна:
- Dis “Je t'aime”, ne me quite pas...
Теперь ты прощаешься со мною, чтобы не расставаться уже никогда. И уже не было важно, будем ли видеться с тобой здесь, на земле, ставшие одною душой, но не ставшие одной плотью.
И этот вокзал твоего Нового Города медленно растворяется.
Снова мрачные пространства подземного мира, где время растянуто почти до полной неподвижности.
“Теперь тебе предстоит главное - победить свою собственную “тень”, - говорит беззвучный голос.
Как бы из ниоткуда нарастает скрежет и шум машин.
Опять и опять Старый Город появляется вокруг, и всегдашние его тополя вдоль улиц. Казалось бы, это просто Земля, но... какая-то не совсем реальная.
Знакомый проспект у плотины.
Чья-то черная “Волга” вдруг останавливается рядом, и из нее выглядывает человек в черном плаще и в темных очках.
- Куда тебе, мой друг?
- Вперед.
- Прошу! Карета подана!
Человек садится, и прежде чем взяться за руль, снимает черные очки.
Какое странное лицо... Словно мое же отражение в зеркале... Но как-то искаженное...
- Кто Вы?
- Твое скрытое “я”. Твоя “тень”. Сейчас мы с тобой, мой друг, заключим пари. Все твои близкие окажутся тебе совершенно чужими и не нужными. Как и ты им. И за каждого человека ты будешь мне отдавать десять лет жизни. Согласен?
Понятно. Это испытание на страх смерти.
Смерти нет. Это фикция.
“Тень” можно отделить от себя навсегда и отправить в ад на покаяние лишь при согласии на собственную смерть и готовности сойти на адское дно. Только так “тень” и уйдет: на адское дно попадать она не захочет.
- Согласен. Летим к Веронике, мой Вергилий! К Веронике, в студгородок.
Взвыл мотор. Машина разгоняется по пустому проспекту все сильнее и словно уже взлетает над землей. Кажется, будто она несется выше облаков.
Несколько минут, и под колесами другой проспект на другом берегу реки, разделившей Старый Город надвое, и огромное здание, такое знакомое, с зелеными цифрами электрического времени над входом...
Вероника. Она идет по бесконечному коридору, одна, в какой-то задумчивости.
- Вот и ты, Орлов... Десять лет мы с тобой не виделись. Где же ты был, Орлов, где же ты был...
- Я вернулся... Возвратился из небытия.
- Не возвращайтесь к былым возлюбленным... Мы были раньше, теперь нас нет. Не покидайте своих возлюбленных. Но Вы... не выслушали совет.
Ты медленно уходишь по этому бесконечному коридору, твой голос уже доносится издалека.
А куда тебе идти? И мне куда идти? И любому другому? Куда можно убежать от самих себя? Как же устала душа от этого... И от себя самого.
- Ищи меня теперь за тридевять земель, в тридесятом царстве... - прозвучали твои последние слова, медленно затухая.
- Десять лет... Десять лет... - напомнил человек за рулем.
Что же... надрезать палец и кровью подписать договор.
- Куда дальше?
- К Бабушке.
Он жмет на газ. Несколько минут, и появляется бабушка в белой шали. Шаль похожа на крылья, а Бабушка - на ангела, готового вознестись.
- Бабушка, подожди, не улетай, пожалуйста! Помоги мне... У меня умирает душа...
- Теперь уже поздно... Чем я могу тебе помочь?
Тот же взгляд, что и всегда, вроде бы и любящий, но беспомощно-детский...
Осталось подписать еще один договор.
Что происходит? Что со мной? Может быть, на самом деле это искусство контролируемого безумия как духовная практика особой интенсивности? Психотехника византийских юродивых и королевских шутов?
- Теперь - моя бывшая “корпорация”.
И еще несколько минут тишины и молчания. Появляется вся корпорация. Она с детскими флажками, шариками и барабанчиками марширует и поет:
- Однажды в студеную зимнюю пору
Сижу за решеткой в темнице сырой.
Гляжу - поднимается медленно в гору
Вскормленный в неволе Орлов молодой.
- Во! Артист! Веди нас в кабак! Баб снимем! А с утра снова бизнес закрутим.
И продолжают на мелодию гимна:
- И шествуя важно, в спокойствии чинном
Мой грустный товарищ, махая крылом,
В больших сапогах, в полушубке овчинном
Кровавую пищу клюет под окном. И уходят прочь...
- Все ясно... Подписать еще договор... Теперь к Марине. Она меня когда-то любила.
Машина летит дальше. Остановка. Звонок.
Выходит маленькая девочка с куклой.
- А вам кого? - испуганно спрашивает девочка.
- Марину.
Девочка, как будто не услышав, поет, укачивая куклу:
- Не обещайте деве юной любови вечной на земле...
И снова тихо поет на тот же мотив:
- А ее нет, ей сделали операцию...
Понятно... Такую же, видимо, как тогда Ирине Истоминой... Какие же еще операции у женщин бывают?
Найти Марину? Зачем, зачем... Дальше-то что? Чем ответить на эту детскую бурю чувств? Пустотой? Температурой вакуума минус двести семьдесят один градус?
Из последних сил опуститься в кресло машины...
- Сорок лет! Тебе уже шестьдесят! Кто же еще? Элен? Ну что ж, полетели.
Вот и ее подъезд. Странно, почему дверь не закрыта на ключ... А вот и ты, женщина, близкая мне когда-то ... Лежишь на полу в распахнутом халате... Что это у тебя надето на голову? Полиэтиленовый мешок... И несет от него чем-то едким. Да нет же - выдавленный тюбик из-под клея рядом. Надышалась...Не смогла ты, ломку не выдержала, вот и схватилась за эту дрянь... Пульс есть, жива, только в глубоком трансе.
Какие-то фотографии и письма разбросаны по полу. Свадьба чья-то. Под фатою - ты, Элен, а рядом с тобой... Не может быть! Да, это он... Шеф... Только моложе лет на пятнадцать, без бороды... И рядом с Элен эта молодая женщина... Кто же эта, со свидетельской лентой? Ирина Истомина... Совсем юная... Лет восемнадцать? А свидетель Шефа - Поль... Да как только сразу не почувствовал этого - тогда еще, столько лет назад... “Мой бывший благоверный, свихнувшийся на мистике”... - всплыло в памяти, - “Поль был приятелем моего благоверного”. Кто же это сказал? Элен, тогда, рядом с Ириной Истоминой, в тот день “Чайки”.
- Так это Поль тогда, оказывается...
- Конечно, мой друг. Она была безумно влюблена в него. И ушла от него. Потом и с ней все кончилось. А он, сколько ни пытался вернуть ее - помнишь, один поэт написал: "Но для женщины прошлого нет. Разлюбила, и стал ей чужой”.
Так это под Вашим влиянием, Шеф, он и стал таким... Он, очевидно, брал у Вас читать всяких “сумрачных германских гениев” и все прочее... Вот почему Вы со мной и встретились - исправить все свои ошибки с Полем... А я был... знаком с Вашей бывшей женой? о чем Вы и не подозревали... Да и я.
Человек за рулем выжидательно смотрит:
- И кто остался? За Истомину можно сразу отдавать десять лет. И за твоего отца, конечно же. И тем более, за Шефа. Разумеется, и за Эльвиру, и за Марианну. Вот уже сто двадцать. Лимит твоей земной жизни исчерпан. Сейчас ты умрешь.
Что со мной? Мозг болит... Как же мозг болит... Словно раскалился докрасна. И какая-то темная пелена застилает взгляд... Красные кольца пульсируют в глазах.
Какая бетонная тяжесть во всем теле... Давящая пустота в голове и противная ноющая боль в сердце. Что это вокруг?
“Джудекка”, - долетает бесплотный голос, - “адский ярус Джудекка... Там, где рожденных Землею титанов могучее древнее племя корчится в муках на дне, низвергнуто молнией в бездну”...
Что теперь осталось? И эта боль в сердце... Словно стеклянный осколок туда воткнулся... И как будто самого пространства не стало вокруг? И времени не стало... Словно оказался в каком-то ином измерении...
Мега-вакуум. Пустота, миллион раз помноженная сама на себя.
Какая же чудовищная невидимая власть вогнала меня еще до рождения в это отдельное от всего мира тело и в эту отдельную от всей Вселенной душу? И почему никак, никак не могу выйти из этой бронированной мумии собственной отдельности и достучаться до бронемумии другого, другого человека?
Вот и преступлены все пределы, рубежи и границы.
Теомания. Так когда-то там, на Земле, называл это Шеф.
Теомания... желать быть выше Юпитера и Сатурна, Брамы и Шивы, Орфея и Диониса. Быть выше самого Закона Воздаяния. Выше звезд. Шесть тысяч футов выше уровня человека. Потом написать, вслед за Ницше, книгу “Почему я так мудр” и лишиться разума на всю оставшуюся жизнь.
Неужели я снова обманул сам себя? Неужели Небо - лишь бетонная плита над землей с нарисованными звездами?.. И больше - ничего?
И появляется Орлов-четвертый. Из ниоткуда... Он слушает, что говорит самому себе Орлов-третий, зависший во тьме. И продолжает:
- Я всегда это знал. Бетонная плита, и больше ничего. Развести водой эти пакеты с белым порошком - получится дьявольская смесь. Потом вколоть это в вену - и в мир лучший. Которого нет. Я - падший ангел на этой планете. Она родная для них, им не надо большего. Им никогда не понять жизни на десять миль выше уровня человека. А для менясами законы этой планеты - ложь и дьяволов водевиль !
Замолкает, вглядывается в меня и повторяет:
- Но правды нет и выше...
- Я не верю тебе. Исчезни.
Только обессиленно расслабиться в этой пустоте, где нет опоры телу... Жизненных сил уже не осталось.
Черный человек, мое отражение, молчит и ждет.
- А... Так ты - дьявол... Пришел за моей душой...
- Я не дьявол. Я Ангел Смерти.
Вот сейчас и пройти сквозь этот ужас вечного уничтожения, сквозь тьму вечного небытия...
Ведь смерти нет.
Обычный солнечный свет. Как всегда, куда-то спешат люди мимо древних запыленных тополей под заходящим солнцем.Это Земля, Земля... ХХ век... Старый Город... Один из бесконечных годов Двадцатого века, уже когда-то пережитый.
Действительно, смерти нет.
Лишь исчез навсегда этот двойник, моя “тень”. Смерть страшна лишь для них, а не для человека.
И эти привычные улицы. Пройтись по ним в последний раз и попрощаться с каждой из них, вспомнить всё и попросить прощения у Неба за каждый день своей жизни в этом Городе.
Странно... Вот здесь и было кафе, где прошел тот вечер с Вероникой. Давно ли это было, казалось бы? Но никакого кафе здесь уже нет. Чего же стоять напрасно у этой витрины и вглядываться внутрь?
А здесь был кинотеатр, где бывали с Эльвирой почти каждый вечер... но вместо кинотеатра уже что-то другое, какой-то “видеосалон”... что за странное слово?
Надо медленно повернуться, оглянуться по сторонам, что-то спросить у людей, что-то объяснить...
И я прошел по людным улицам, был город полон отражений, они брели за мной как тени, эти сотни Орловых, прошедших в зеркальных витринах то под руку с Ириной Истоминой, то с Эльвирой, то с Вероникой, то рядом с Полем или Шефом... они брели за мной как тени имолча слушали меня.
Некоторые останавливаются и слушают.
И говорить задумчиво, словно рассуждая самому с собой:
- ...а кто превратил нашу жизнь в ад? Мы сами... Мы порождаем зло, заражаем им друг друга, потом ищем виновного. И вот, мы приобрели весь мир, а потеряли - свою душу. И стали нищими. Был один день, и на Земле стояли три креста... Он приходил к нам, чтобы разомкнуть этот круг. Но мир не понял Его... Я возвращаюсь. Я пойду к Нему - Он каждого из нас поймет и примет. Только Он и Она - Царица Неба и Земли. Прощайте... А это вам от меня на память...
Отдать одному человеку свой плащ. другому - электронные часы, третьему - доллары, четвертому - зажигалку, пятому - джинсовую куртку.
- Это тебе... А это - тебе... а это - тебе... Придет время, и всё будет иначе... Мы все станем понимать друг друга... И ни в чем не обвинять. Мы научимся всё прощать друг другу, и тогда...
Еще что-то спокойно и мягко говорю о чем-то, надо просто сказать людям то, что есть, а люди поступают по-разному. Кто-то слушает, кто-то, презрительно усмехнувшись, уходит.
Впрочем, все уже сказано. И теперь можно медленно уйти по этому тенистому безлюдному переулку, чтобы...
Но что это вдруг со мной? Словно какая-то неведимая огненная стрела пробила сердценасквозь, и надо оглянуться, но почему-то вдруг ноги подкашиваются, и всё вокруг плывет в глазах...
Странно... Что это за человек лежит на нижней ступеньке лицом вниз... Он недвижим, кажется, и не дышит. Шум проезжающих машин постепенно стих, все звуки замедляются.
Гаснет свет в глазах, и вдруг откуда-то плывет музыка, спокойная, светлая...
Асфальт еще в полумраке, но он словно покрывается белыми покрывалами. Они ложатся и на этого бездыханного человека с моим лицом, но почему-то совсем не больно вдруг уже ине горько, словно какой-то клапан раскрылся со вспышкой слепящего Света, и такая нежданная легкость на душе, словно ухожу куда-то ввысь, а тело так и осталось лежать там, на асфальте, вот уже и весь Старый Город виден внизу, Река блестящей ленточкой, вот уже и вся Земля кружится в темноте среди звезд маленьким голубым шариком... Как же я к ней привык...
Из мерцающего свечения, из отблеска кометных шлейфов проступает яснее и яснее светящийся живой силуэт. Кто-то заботливый вдруг появляется рядом. Это, как будто, не совсем человек... Светоносное существо...
- Я Малый Страж порога. Ты только что пережил клиническую смерть.
Откуда же медленно плывет эта мучительная музыка струн?..
Струны существовали на Земле тысячи лет.
Пронзительность боли этих скрипичных струн несла в себе лишающий разума жар расплавленного как огненное стекло песка ханаанских пустынь и мертвое молчание гиперборейских ледовых глыб, вырастающих в многотонный гул айсбергов. Такою была Земля задолго до появления человека. Такою она и оставалась.
Еще миллионы лет планета плавилась и остывала, чтобы научить людей плавить металл.
Еще миллионы лет планета учила их, как превратить расплавленный металл в струну тонкости лазерного луча, прожигающего железобетон.
Еще и еще сотни тысячелетий надо было учиться свивать струну для звучания. И это были миллионы лет немой боли.
Эта немая боль гудела в скалах и ветрах, в кристаллах и камнях. Она учила бутоны тюльпанов и роз сворачиваться с наступлением ночи. Она учила животных кричать, выть искулить.
Она учила мужчин любить женщин.
Миллионы лет на извержения вулканов и кипящие гейзеры смотрели те, кто создали человека.
Они уже знали, что такое звук.
Люди учились у них буквам: “берешит бара Элохим”.
Люди учились у них именам: “вэ элле шемот”, “и вот имена”.
Люди учились у них символам планет и созвездий.
Люди учились у них прощению и великодушию.
Люди учились у них долготерпению. Они назвали его потом “ангельским”.
Еще через миллиарды лет людей на земле не останется.
Должен быть закат там, где был рассвет.
Над безлюдной планетой еще века и века летел в радиоэфире записанный в незапамятном прошлом голос женщины:
- А если всё умрет, Любовь оставит след, ярчайший в мире Свет, как сотни тысяч Солнц...
Эту женщину звали Анной.
Лишь плыли по океану ледяные айсберги с натянутыми на них скрипичными струнами. Памятники эпохи людей.
Миллиарды лет боли.
И там, между Землей и Небом, на границе космоса и миров Вечной Любви, там стало вдруг видимым то, что, казалось, было на Земле лишь день, один день две тысячи лет назад - там, между Небом и Землей стоял Крест, и Скорбная Мария, Вечная Весна, в черных одеждах траура стояла перед Крестом, склонив голову, и Миллиарды Лет Боли стали океаном с того самого дня, где они кричали “распни Его”, и в этот океан боли вливались тысячами и миллионами ручейков страдания каждого жившего на Земле и живущего, и каждый день этих двух тысяч лет, каждый миг этих дней Он снова и снова умирал, но каждый миг снова и снова побеждал смертью смерть, и оживал, чтобы снова принимать в Свое Сердце миллиарды страданий и отдавать людям Свет, Вечный Свет, Райский Свет ...И Новая Ева, искупающая человечество вместе с Сыном Ее, принимала в Себя миллиарды волн боли от Сына, и погибала, но каждый миг снова и снова оживала силою Вечной Любви - и отдавала людям, Своим духовным детям, только нежность, любовь и милость, прощение и терпение, сердечное тепло и утешение...И страдания каждого земного существа вливались в этот океан двух Святых Сердец и растворялись в нем, и переставали быть безутешными, и возвращались назад к каждому уже не потоком боли, а потоком Жизни и Света. И это было тайной взаимопроникновения Двух Начал Непорочности одного в другое - со-распятие Марии Искупителю и и со-распятие Искупителя Марии: Надмирная Голгофа Нового Адама и Новой Евы. Новый Адам в страдании искупал людей, у которых духовное непроникало в земное, Новая Ева в страдании искупала людей, у которых земное не поднималось до духовного.
Какое же удивительное и таинственное переживание согретости души началось вдруг...словно теперь сам стал частью Агнца и Агницы, а Агнец и Агница стали частью меня, словно я же сам и распят на Кресте как мой Новый Небесный Отец, и сам же предстою Его Кресту, как моя Новая Мать...
И я уже не “я”, а вживлен в Нового Адама и Новую Еву, влился назад в Отца и Мать, когда-то создавших меня в Великой Любви.
Случилось что-то непостижимое и удивительное в своей светлой радости: таинственное взаимопроникновение... В меня вошла эта мягкая, эта светлая, эта милая агничность Любви, что и была во мне когда-то, задолго, задолго до рождения на Земле, но потом вдруг была потеряна, и о ней-то и тосковал как о потерянном Рае...
И “я” перестал быть только “собой”, словно ушла куда-то, ушла навсегда эта холодная боль под сердцем, боль от пустоты под сердцем, из которой кто-то невидимый вытянул всю Любовь, и этот дух небытия потерял всякую силу и власть, и я перестал быть тем Адамом, переполненным скорбью в вечной пустыне, где умирает моя единственная, и перестал быть сыном Адама, посыпающего голову свою пеплом и песком вечной пустыни и сыном Евы, умирающей там, под черным горизонтом, и пустыни больше не стало, и боли больше не стало,и словно Кто-то родился у меня в сердце, Кто-то самый милый и любимый, родной и близкий родился во мне, любящий меня больше, чем я себя, и откуда-то вспомнилось: “Посему рождаемое Святое наречется Сыном Божьим”...
И вдруг сквозь холодный блеск айсбергов и брызги гейзеров, сквозь долины цветущих тюльпанов и золотистые облака в прозрачном воздухе стали проявляться невидимой фотоэмульсией числа, все знакомые, привычные числа, но удивительно выстроенные от единицы,одно вслед за другим, уровень за уровнем, в спираль, бесконечно расширяющуюся во всестороны горизонта ...
| Душа ощущающая |
1
| ||
| 1 |
2 3
|
Луна
| |
| Душа рассудочная | 2 |
4 5 6
|
Меркурий
|
| 3 |
7 8 9 10
|
Венера
| |
| Душа сознательная | 4 |
11 12 13 14 15
|
Солнце
|
| 5 |
16 17 18 19 20 21
|
Марс
| |
| 6 |
22 23 24 25 26 27 28
|
Юпитер
| |
| 7 |
29 30 31 32 33 34 35 36
|
Сатурн
| |
| 8 |
37 38 39 40 41 42 43 44 45
|
Уран
| |
| 9 |
46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
|
Нептун
| |
| 10 |
56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
|
Плутон
| |
| 11 |
67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
| ||
| 12 |
79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
| ||
| 13 |
92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
|
но числа превращались в нечто иное, в просвечивающие друг сквозь друга знаки разных слоев реальности, и каждое число означало букву санскрита и иврита, латиницы и кириллицы, субатомную частицу и химический элемент, белковую аминокислоту и клетку растения, ноту и символ астрологии, цвет и логическую структуру, мелодию и народ, идею и чувство...
1 означало Луну, принцип унитарности, первоначальное единство мира, из которого вышло все существующее, и в которое все вернется в конце истории, и букву “A”, ноту “до”, красный цвет, точку в пространстве и времени, и зерно, содержащее в себе все будущее живое существо, и духовный центр, и символ числа, “Маг”, был предостережением против ловкачества метафизика, не обращающего внимания на опыт.
2 означало планету Меркурий, закон бинера, минорные тональности, букву “B”, ноту “ре”, оранжевый цвет, прямую линию, ритм 2/4, мужское и женское начала, плюс и минус природных сил...
Круг из черной и белой половин, разделенных как бы вытянутой латинской “S”. Древний даосский символ инь-ян, мировой полярности.
А образ этого числа - “Жрица”- предупреждал об опасности гностицизма, обучая подлинной мудрости.
3 означало планету Венеру, закон трех сил, гармонию противоположностей, единство трех начал человека, три добродетели, мажорные тональности музыки, букву “C”, ноту “ми”, желтый цвет, равновесие трех суждений в логике, треугольник в геометрии, астральное тело, три колонны Древа сфирот, темпоритм Ў и деление клеток.
Деление клеток напоминало деление народов, и рост организма был похож на рост единого человечества, культура сменяла культуру, человек сменял человека, планета - планету...
И старость благословляла юность... И образ числа, “Императрица”, пробуждал мысль об опасностях медиумизма и магии, раскрывая подлинные таинства.
4 означало Солнце и развитие через страдание, и подлинное Я человека, и его крест, и сердце, четырехкамерное сердце всех теплокровных и человека - всех, от века знающих радость и страдание, и букву “D”, и ноту “фа”, и четыре времени года, и четыре стороны света, и четыре пути четырех евангелистов...
“Император” предостерегал от воли к власти и учил могуществу креста. Сквозь эти числа просвечивали процессии сменяющихся лиц, Платон и Аристотель, Авраам и Моисей, Конфуций и Будда, апостолы и пустынники, Альбертус Магнус и Фома Аквинский, фра Анжелико и Антоний Великий, мастер Леонардо и Декарт...
5 означало Марс, путь вниз к произволу и путь вверх к свободе, и пять ран, плату за эту свободу, и букву “E”, и ноту “соль”, и пять органов чувств пятого человечества, ныне живущего на Земле, и голубой цвет...“Папа” ставил перед лицом человеческого культа личности и магической пентаграммы как его кульминации, и противопоставлял этому святое нестяжание, покорность Небу и мистику пяти ран.
6 означало Юпитер, равновесие небесного и земного, что и называлось мудростью и властью, и букву “F”, и ноту “ля”, и синий цвет, и шесть направлений объемного пространства, и три степени свободы.
“Возлюбленный” говорил о трех испытаниях в пустыне и трех святых обетах: нестяжание, послушание, целомудрие духа.
7, “Колесница”, предостерегала от опасности мании величия и учила подлинному триумфу духовного “я”, наступавшему после Распятия. И этот триумф был успешной работой по подлинному освобождению, что было плодом катарсиса, и предшествовало фотисмосу, 8, и это была восьмиконечная звезда, символ Неопалимой Купины, знак Преображения, за которым следовал генезис, 9.
Едущий в колеснице держал под контролем четыре искушения: три в пустыне и объединившее их - искушение самопревозношением. Так он становился господином 4 элементов - огня, воздуха, воды и земли, составляющих его повозку.
Господин 4 элементов - это творческая личность, обладающая чистым и точным мышлением: творчество, ясность, гибкость и точность - проявление 4 элементов на ментальном плане.
У него было нежное, исполненное веры сердце: теплота, великодушие, чуткость и верность - 4 элемента в мире чувств.
Он обладает огненностью, полнотой, гибкостью и устойчивостью воли: 4 элемента - интенсивность, размах, приспособляемость и твердость. Четыре колонны колесницы - 4 стихии в трех мирах: духовном, душевном и физическом. Полог был смирением, отделяющим человека от Неба. И это было единственной защитой от опасности убить любовь. А жизнь любви и состояла из воссоединений и разделений, как дыхание - из вдохов и выдохов.
Простые числа обозначали новый опыт человека и народа, кратные “двум” и “трем” складывались в сложный пересекающийся контрапункт, похожий лишь на органные инвенции Баха...
Все пережитое в собственной жизни непостижимо вырастало из этих мерцающих прозрачных линий и снова растворялось в них.
Спираль уходила всё дальше и дальше, и трехзначные числа обозначали уже что-то, чему на Земле еще не было имени, какие-то еще не открытые изотопы трансурановых элементов, какие-то новые направления науки: спиритуальную физику, астральную химию, мета-математику... какие-то новые искусства: видеокниги, трансполифонию, виртуальные симфонии, интерживопись, мультимедиадраму, биоархитектуру, где храмы и дворцы становились живыми и росли сами, как растения... эти числа передавали еще неведомые Земле сочетания чувство-мыслей, мысле-чувств:
330 =
2x165 Поляризация свободной иерархии
3x110 Гармонизация полярности живого - Преображение биологической материи: изменение ее квантового состояния из корпускулярного в волновое отказом от эгоизма.
5x66 Свободный тонкий баланс точки сборки
6x55 Устойчивость в свободе трансценденции сознания
10x33 Само-осознание в иерархических процессах
11x30 Транценденция уравновешенного само-осознания
15x22 Гармония свободной поляризации
...эти числа были новым языком, новой речью и музыкой, их ритмы, соче+тания и разложения на делители в привычные слова не переводились, привычные слова любых земным языков были слишком плоскими для такой многомерности, многослойности и сверх-объемности, эти ряды и уровни, эти спирали чисел не передавались ни одними лишь нотами, ни одними лишь формулами... Их можно было назвать только “периодической системой сил мироздания”.
И было “всё мне дозволено. Но не всё полезно”... И было непостижимым:человек от Творца не мог уйти никуда. Все дороги вели в Рай, даже поначалу уводящие прочь от Рая.
И здесь была скрыта какая-то великая тайна движения по дуге, параболе. Чем ниже человек падал, тем сильнее рвался обратно в Рай. В этом и был парадокс свободы: иди, куда хочешь - любой путь в конце концов вел обратно в Рай. Разница была лишь в длине итяжести пути: лишь от земли, через ад, через Сферу Прозрений...
Весь мир виделся созданным как дуга, на дне которой ад. И любой путь любого человека был в конечном итоге дугой с наложенной на нее сложной спиралью взлетов и падений иповторений на новом и новом уровне...Последние цветные отблески пробежали по сфере, и все исчезает.
Снова огромный тоннель, уводящий вниз, а за ним серебристая пыль звезд.
Голубая планета уже вращается внизу, в пелене облаков. Континент разрастается во все стороны горизонта, большое озеро среди бескрайних лесов становилось все ближе...
Гул.
Зеленый свет.
Плеск.
Тихий шум воды невидимого ручья в долине между холмов, поросших соснами. Низкое солнце, медленный воздух, плавность минут... Редкие старые дома из почерневших бревен.
Вдаль от дороги, по узкому деревянному тротуару, Бабушка ведет за руку пятилетнего Орлова.
Она опускается на колени у прозрачного, звенящего потока воды:
- Попьем водички, мой мальчик. Чистая водичка...
Да, просто попить воду с ладоней под старой лиственницей, шумящей от ветра с близкого берега озера...
- Вот так...
Укрыт чем-то белым... и словно свинцом налито тело... где же это? и рядом склонился кто-то в белом. Надо спросить... спросить...
- Я умер?
Кто-то в белом отвечает со смутно видимой нежной улыбкой:
- Ты жив. Ты в больнице.
Женский голос. Такой сердечный, заботливый...
- Что со мной?
- У тебя был инфаркт. Ты трое суток не приходил в себя. Тебя спасли.
- Спасли? Кто?
- Тише. Не двигайся. Нельзя. Тебя привезли какие-то мужчина и женщина на своей машине и уехали.
- Кто они?
- Неизвестно. Они сказали, что подобрали тебя на улице без сознания. Повезло тебе. Опоздай они хоть на три минуты, было бы поздно.
- Меня спасли... Даже не зная ничего... Ни за что... Просто так...
- Странный ты... Раз человеку плохо, значит, надо помочь. Разве можно по-другому? Ну, отдыхай, раз выжил.
Ты уходишь. Но снова возвращаешься, чтобы напоить водой:
- Вот так...
Но что же это так напоминает, что...
Тихий шум воды.
Бабушка опускается на колени у невидимого ручья.
- Попьем водички, мой мальчик. Чистая водичка... Вот так...
Бабушка зажигает свечу. К ней подходит пятилетний Орлов, берет свечу из ее рук. Орлов-четвертый поднимается на кровати, он словно очень боится встречи с собой-пятилетним. Бабушка тоже приближается к нему.
Пятилетний Орлов со свечей идет вниз к ручейку.
Четвертый Орлов смотрит ему вслед, и на глазах откуда-то слезы... И сосны с близких гор смотрят вслед медленно уходящему мальчику.
Что же было до этого?
Тысячелетние ветра -
Авалон -
Гиперборея -
Слезы звезд -
Эхо неслышимых слов -
Страна Вечной Радости -
Протей -
Leave a light of Paradise (Райские бабочки) -
Я = Я или Поэма трансформированного времени -
Я = ТЫ -
Принцесса Турбо-Фортрана -
Погружение в воды вечного Рейна или
сверхзвуковые машины королевства Корнуолл -
Иномирные радуги -
Хроно-реверс -
Эхо подземного гула -
Сад -
Седьмое Небо -
Вечная весна -
Снега Монсальвата -
Волны Света -
Феникс -
Мир остановившихся мгновений -
Воды Леты -
Миллиарды лет боли -
Новая Земля -
Те, Кто создали человека.
И - числовая спираль... Язык будущего... Язык Любви.
Ради этого и надо было ожить - передать этот новый язык всем, кто лишь сможет его усвоить.
Сине-белый цвет неба за окном медленно сменялся золотисто-белым...
Теперь надо как-то дотянуться до окна и посмотреть, где я... Вот. Чуть подвинуться... Еще... Еще... Вот и подоконник.
Кто же это там, под окном?
Неужели вы все ко мне? Поль и Шеф? Ирина Истомина и Наташа? Эльвира и Вероника, вечные мои любимые? Бабушка и старик Орлов со своими орденами? И “верный оруженосец”, и Марина, и Элен?
Да, ко мне. Вот увидели меня в окне, машут руками, радуются... Да разве это возможно?
Всеобщее примирение.
Всеобщее примирение...
Так было в мире всегда, так будет в мире всегда.
- Девушка, как бы мне выйти во двор? Только посмотрите - все они ко мне.
- Ну, ладно, я сейчас с дежурной сестрой поговорю, может быть, разрешит.
Милая девушка в белом халате медленно-медленно ведет под руку по двору. Тополя уже летние. Лучи послеполуденного Солнца скользят по ним, словно двадцать лет назад и двести лет назад...
Все окружают нас и просто молча улыбаются.
Странное, почти незнакомое чувство, будто время остановилось... и приходит нежданное, забытое где-то в созерцательном детстве, глубокое умиротворение...
И уходит бесконечное томление души, бесконечное ожидание чего-то - это долгое чувство пути по пустыне, тянувшееся из года в год, уходит тоска по прошлому и по будущему.
Словно путь по пустыне закончен, и начинается медленное вступление в долгожданную обетованную землю, полную воды и прохладной тени деревьев...
Что-то сдвигается в глубине души... какие-то континентальные плиты всего многолетнего ощущения мира и себя, понимания мира и себя... какое-то просветление поднимается к сознанию из скрытых глубин - неужели все, что приносило эти едва выносимые напряжения, борьбу, отчаяние в себе - специально напрявлялось и создавалось из невидимого мира, чтобы побуждать меня изменяться, заставлять развиваться, очищать себя и укреплять, углубиться в смирения и изменения своего восприятия, очищения от чувства собственной важности и прочего и прочего?
Все это была какая-то моя грандиозная иллюзия?
И почему кажется, будто все пришедшие готовы вдруг легко и счастливо рассмеяться, глядя сейчас на мое замешательство и растерянность? Словно все вы давно уже это знали или хотя бы предчувствовали и догадывались, но делали до сих пор серьезный вид, чтобы не нарушить достоверность происходящего и не дать мне догадаться раньше времени?
И по наивности все это воспринимал за чистую монету и ужасался, терялся, считал себя страдальцем за идею, за веру... а что еще подскажет чувство собственной важности? - или как наказание, расплату, искупление? когда привычные люди вдруг становятся как бы безумными, как бы врагами: все это было лишь для того, чтобы полностью изжить всю свою наивность деления жизни на “добро” и “зло”? Когда усыпляющий тебя гипнотическим сном несет “добро”, а пробуждающий тебя от него несет “зло”?
А они... они были просто... “будильниками”? Чтобы меня будить и не давать засыпать гипнотическим сном, то одним, то другим? И сам тоже был будильником - для Наташи, для Эльвиры, для Вероники, для старика Орлова, железного генерала, и многих, многих других, теперь уже и забытых?
Насколько же все происходящее есть совсем не то, за что его принимаешь взглядом земного рассудка, а только “правила игры”? Их иногда проявляющаяся строгость может иногда угнетать, если эти правила принимать всерьез, а не видеть за ними Великую Улыбку в Небе, полную Любви.
Все так же стоят вокруг и просто... молча улыбаются.
Шеф достает из своей сумки разломленный хлеб и наливает немного вина в небольшую чашу:
- Будем благодарны всем, кто встречался нам в жизни хоть раз.
Вот и Вероника взяла кусочек и выпила глоток, вот и Наташа...
Вот и Поль, вот и сам Шеф...
Вот и Марина, вот и Ирина Истомина...
Вот и Эльвира, вот и Элен...
И Поль начал метафизический диалог с Шефом, руководствуясь примером дискуссии последователей Шри Шанкары с последователями Рамануджи по адвайта-веданте. Речь шла о преображении каббалистического Древа сфирот, произошедшем две тысячи лет назад, что не открыто нынешним каббалистам, и о новом его преображении, что идет сейчас. И тянулся этот диалог тридцать шесть часов без перерыва.
И Марина начала дискуссию с Ириной Истоминой: какая женщина больше способна любить мужчину. И эта дискуссия, кажется, все еще не закончилась.
И Вероника начала дискуссию с Наташей: что считать более важным основанием социального прогресса - гуманитарные науки или точные. И эта дискуссия скоро закончится, потому что платформы мультимедиа примирили то и другое.
И Эльвира начала дискуссию с Элен: что ближе к истине - система Станиславского или эвритмия доктора Штайнера...
И тогда в гремящей сфере небывалого огня
Светлый меч нам вскроет двери ослепительного дня..." - написал однажды Блок Андрею Белому.
Но надо же, наконец, поговорить с тобой, вечная женщина...
- Так сколько же у тебя имен? Ева, Шахерезада, Изольда, Эльвира, Вероника, Ирина, Марианна, принцесса Мелисента из королевства Пирадор?
- А разве ты еще не привык? - улыбнулась вечная женщина. - Кажется, мы с тобой за эти несколько тысяч лет все же стали друг другу настоящими половинами, aren't we? - добавила ты на своем корнуолльском, - разве не так? А теперь тебе пора просто отдохнуть. Твоя жена тебя вылечит лучше всех врачей.
- Мой господин еще не привык, - улыбнулась другая вечная женщина. - Ему нелегко теперь придется привыкать к нашей дружбе, - улыбнулись обе жены, бывшая и настояшая. - Но мы ему поможем, - рассмеялись обе друг другу с шутовским злорадством надо мной. - Мы ему устроим, этому мистику и лирику, лед и пламень.
Как долго тянется пауза для медитации, как долго стоит вспомнить битву потомков Бхараты на поле Курукшетра, как долго стоит вспомнить штурм Илиона, как долго Одиссей плывет к милой своей жене...
- Нам с первого слова покажется снова: мы знакомы с тобой столько лет, столько веков... Но история должна завершиться. Потом она начнется как бы заново, но совсем уже иначе.
Солнечный закат медленно плывет над Старым Городом, словно в каком-то светлом прошлом, и уже возможном будущем, и снова солнце, и лучи света мелькают сквозь листья, как в юности мелькали надежды на что-то прекрасное и неземное...
И словно замирает время, словно остается в памяти этот снимок, цветной автограф дня, и плавно поднимается взгляд над кругом людей, собравшихся вокруг Шефа, и медленно открывается весь Старый Город с его послеполуденными тенями и тополями, лесными холмами вокруг и Вечной Рекой, словно с взлетающего самолета летом, и плывут в прозрачном воздухе проводы любви: город, страна, планета бережно и медленно отпускают от себя...
И будет медленно течь вода, капля за каплей, и будут медленно течь песчинки, одна за другой, сквозь песочные часы, и каждый день будет начинаться новая жизнь, и она никогда не окончится.
Это называлось временем. Это был живой поток тайн, где астронавты экипажа “Аполлон” смотрят на огромную Землю, висящую над горизонтом Луны, а где-то там, в песках Объединенных Арабских Эмиратов, где жил наш пра-отец Авраам, летит по небу ветер над цветущими в оазисах тюльпанами...
И телеспутники медленно скользят в вакууме над миром остановившихся мгновений, миром бесконечного солнечного заката над старыми городами и древними тополями, и снова плывет в эфире над морями и континентами телемолитва - “Не исчезай из жизни моей”, и снова в мир приходит Вечная Весна, и снова в плавно падающем дожде висят над дорогами хрустальные радуги, и это значит, что мир не кончится, и никакой войны не будет, и опять серебристый “Боинг” заходит на посадку над океаном, и в нем кто-то чертит алмазом на иллюминаторе “I love you”, и нам дан еще целый век, а может быть, тысячелетие, и мы снова посмотрим в Небо со слезами в сердце, и Мудрый Дирижер Вселенной еще и еще простит нас и подождет, когда мы станем взрослыми.
Как охватить разумом этот огромный мир древних пустынь и вечно-молодой радости?
Весь этот бескрайний мир?
И придет к тебе Вечное лето остановившихся мгновений, и старый автомобиль снова и снова и снова поедет по сквозящей аллее в старом-старом кинофильме твоего позабытого за вечными зимами, вечными веснами детства, как столько лет назад... “ничего не потеряно, ничего не потеряно...не забывай, не забывай, не забывай... Этот чудесный город и вечное солнце всегда будут с тобой, если ты этого захочешь...ты просто не знал и не знаешь, что приготовило Небо любящим Его...неужели ты думал, что все это напрасно, и ничего не вернуть из той воздушной полетности духа вечного лета над старым городом - десять лет назад - двадцать лет назад - тридцать лет назад? кто вложил в твое сердце эту полетность и зачем? ведь недаром, недаром, недаром...”
И если все умрет, тот звук оставит след, тончайший в мире свет, как сотни тысяч солнц.
Еще взлететь словам над морем можно, еще взметнется музыка, еще вольется в тебя это вечное небесное золото. И время сольется и свернется как свиток, и вечное лето сольется с вечным золотом осени и вечной весной, и солнечный свет все зальет своими лучами, и время растворится в этом плавно текущем золоте Неба, и твой старый город, и твой вечный город медленно-медленно-медленно, плавно-чудесно-загадочно, в отблесках-отзвуках-отсветах выше и выше и выше... станет уходить в закатное вечное небо, растворяясь в том льющемся золоте вместе с тобой.
А потом все двадцать четыре тональности музыки сольются воедино, и станет этой музыкой твой вечный город, станешь и ты сам.
Ты сам превратишься в живую музыку вечного лета, и это навсегда.
И словно идет медленный набор высоты, и вот уже видится весь континент от Запада до Востока...
И снова плавно уменьшается теперь уже вся планета в тающих лучах Солнца, и уже можно охватить взглядом все континенты, все океаны и острова, и летят над планетой реактивные машины стальных рыцарей королевства Корнуолл, оставляя пушистые белые хвосты в воздухе, и сидят седые брахманы на берегах Инда, обучая послушников мудрости Вед, и плачет золотистая Лорелея над водами вечного Рейна, и плывут Тристан и Изольда по северному морю, и шумит старый тополь над окном любимой и единственной, и принцесса Турбо-Фортрана загружает программу компилятора в свою машину виртуальной реальности, и плачет в древней пустыне Адам над телом Евы, засыпанном песками, и атомный Авраам снова бросает свой пистолет в руки сыну Исааку, и прозрачные снега Монсальвата просвечивают сквозь окна ночного ресторана, и пульсируют электронные синтезаторы в поисках утраченного времени, где Я = Я, и девочка-женщина снова едет в солнечном трамвае, и Лунный Мудрец вразумляет космического генерала, и Кришна вдохновляет Арджуну на битву во имя вселенской дхармы, и лестницы в Небесную Россию, ушедшую под воды озера Светлояр вместе с градом Китежем, ведут из старых разрушенных храмов, и летят тысячелетние ветра над Старым Городом, и каждый день на Земле стоят три креста, и кто-то кричит “распни Его”...
Но древние пирамиды Египта хранят в своих погребальных камерах и коридорах столь глубокие тайны истории мира, что измерение - в священных египетских дюймах, равных одной миллиардной части орбиты Земли, пройденной за сутки, - покоев жены фараона, названных “комнатой второго и нового рождения”, давало дату Рождества Искупителя, названного в “Книге мертвых” “Владыкой пирамиды” и “Владыкой смерти и воскресения”...
И это навсегда.
И можно жить на Земле и - рядом с Теми, Кто создали человека, и над ними - Тот, Кто пришел на Землю и повел людей за Собой - в Небо, вечное Небо, бескрайнее Небо, твое и мое, огромное Небо, одно на двоих...
И медленно проходит перед глазами все пережитое, и оно нежданно видится оправданным во всем, слившимся в единой гармонии, во всеоправдании, всепримирении, где все потерянное восстанавливалось, и история становилась своим же собственным зеркалом -
В прошлом: В будущем:
Братья продают Иосифа Братья выкупают Иосифа из
в рабство рабства
Братья приходят из-за Братья уходят из Египта
голода в Египет в изобилие земли Авраама
Братья приносят покаяние
Так и плыла сама история вспять к Моисею, потом к Аврааму, потом к новому Заратустре, что снова созерцал духовное Солнце Солнц, потом к Ною, когда всплывет новый материк... потом Каин вернет жизнь Авелю, и все человечество соединится в преображенных Адама и Еву, а они вернутся в Рай...
Вечное Небо всегда над нами. Пройдут годы и века, разрушатся все страны, все культуры, постепенно распадется Земля, медленно растворится время, свернется спиралью пространство, и останется только одно, не поддающееся разрушению ни временем, ни пространством:
На Браке в надмирной Кане Галилейской Новый Адам и Новая Ева, Царь и Царица, Жених и Невеста, Агнец и Агница в белых одеждах благословляют человечество Новой Земли и Нового Неба, пошедшее от Них.
1987, 1991, 1994, 1995 - 1997.
Irkoutsk
Nikolai V. Krinberg Nagornov
г.Иркутск
Николай В. Кринберг Нагорнов