Вот зеркало. Оно терпеть тебя не может, потому и говорит: уходи, лучше тебе на меня не смотреть. Вот люди. Они терпеть тебя не могут, потому и говорят: уходи, лучше тебе не портить пейзаж. Вот человек. Он знать тебя не знает, потому и не говорит с тобой. А если бы знал, то поступил бы так же, как зеркало. Как люди, в чьих пейзажах тебе не место.
Но есть другие зеркала. И другие люди. И другой человек. Они непременно увидели бы главное в тебе. И это главное прекрасно. Это главное-редкий дар. Осталось лишь найти их, и это совсем не так сложно, как кажется на первый взгляд...
Виктория Платова, Stalingrad.
Вера.
Надеюсь, с тобой и нашим сыном все в порядке. Прошу, выслушай меня до конца.
По моим подсчетам, там, наверху, должно быть 28-е ноября текущего, 2012 года. Может больше, может меньше. С тех пор как началась война, все изменилось, много воды утекло... И жизней. Да, Верочка. Погибло бесчисленное множество людей.
А недавно умер Ломоносов- мой единственный сосед по убежищу, мой товарищ по несчастью, мой друг. Поразительно, прошло уже четыре месяца, а мне все еще кажется, что умер только вчера... Я похоронил его в маленьком искусственном садике, предал его тело земле, а душу отправил на небеса. И хотя неба здесь нет, мне очень хочется верить, что оно не исчезло под черной завесой.
Ломоносов... Он просил чтобы его звали Ломом. За все время пока Лом был жив, он ни разу не поддался отчаянию. Даже когда мы поняли, что мира больше нет, он лишь нахмурился и ушел читать "трудно быть Богом". Лом говорил, что книги помогают ему забыться, что они лечат его и что лишь благодаря им, он не сходит с ума. В образе Руматы он путешествовал по несуществующим государствам других планет, в образе сталкера-одиночки постоянно рисковал жизнью, не отходя ни на шаг от Зоны, которую любил и ненавидел. Представляя себя в образе детектива-интеллектуала Шерлока Холмса, Ломоносов ездил по Европе, расширяя тем самым ареал подвигов гениального сыщика. Доктора Моро он никогда не считал плохим: Лом считал его не понятым. Книги были для него всем, он не просто их читал, он ими жил. Зато наших классиков он хоть и прочел всех до единого, но не любил их произведения. Лом считал их слишком реалистичными, слишком жестокими и правдивыми. Забавно, правда? До сих пор я с улыбкой вспоминаю маму и тебя, вас вместе, когда вы в тихие вечерние часы читали сочинения русских авторов. Жаль, что этому теперь уже никогда не бывать.
Но теперь все кончено. Ты знаешь, с тех пор как Лома не стало, меня не перестает посещать чувство, словно на Земле кроме меня больше никого нет. Как будто весь мир вымер, а я вынужден сидеть в этом треклятом бункере и надеяться, что шорох в радиоэфире вот-вот разразиться голосами людей. А их все нет. Мира больше нет, Вера! Там, наверху, вообще больше ничего нет! Нигде ничего больше не существует! Я здесь застрял на вечно...
Да, я помню. Я обещал тебе не сдаваться, бороться и не поддаваться навязчивым идеям одиночества. Но я так больше не могу. Сегодня или никогда. Я выхожу на поверхность. Не могу больше тут находиться один среди мрака, тем более я кое что обещал своему другу и подвести его не могу. Прости... Прости меня за все, что я сделал и не сделал. Прости, что не поверил тебе тогда, в аэропорту, что допустил такое... Поцелуй нашего сына за нас двоих. Прощай.
Глава I.
За столом сидела молодая девушка, окруженная самыми обычными атрибутами, необходимыми каждой секретарше. Утирая льющиеся беспрерывным потоком слезы, она хватала все новые и новые салфетки. В ее заплаканном лице не было ничего особенного: тоненькие, словно нити, брови, две кривые линии потекшей туши под голубыми глазами, миниатюрный носик и заячьи губки, нервно подрагивающие при каждом всхлипывании. Пальцы, изувеченные накладными ногтями, выкрашенными в ярко-красный цвет, набирали какое-то миниатюрное сообщение на розовеньком телефоне. Судя по отточенным навыкам "мобильного" письма она занималась этим все свободное время.
Одетая в откровенный наряд, закинув ногу на ногу, ей еще удавалось что-то ворчать себе под нос.
Так получилось, что кабинет ее начальника находился этажом выше, чем те, у которых прислуживали подруги-сплетницы. Даже радио, передававшее в эфир смешные шутки и анекдоты, оказалось не в состоянии приподнять ей настроение:
-Как вас зовут?
-Роза.
-А где вы работаете?
-В банке.
-Как романтично. Роза в банке.
-Это была последняя капля. Все, с меня х-хватит! Ухожу отсюда и больше никогда не вернусь в этот чертов институт.- Тут она достала маленькое зеркальце, чтобы полюбоваться собой и навести красоту на порядком опухшем лице с красными пятнами на щеках.- Я стройная, красивая, умная, с высшим образованием, черт возьми, а торчу в этой дыре. Говорила мне мама найти богатого мужика... Ай!- От злости она сломала ноготь, зажатый в кулак и снова начала истерить, сыпя проклятья направо и налево. Под разнос попало все вокруг, включая "жадного до денег отца" и "транжирку мать". Девушка так этим увлеклась, что не услышала шаги посетителя, только что покинувшего лифт в конце коридора.
-Ирочка, что с вами? Почему опять не в настроении?- Спросил ее подошедший мужчина с короткой, но аккуратной стрижкой, загорелый, курносый и, как всегда, оптимистично смотрящий на жизнь. Ирина кокетливо надула щечки и тут же быстро пробежалась по нему взглядом, начиная с элегантных туфель, скользнула взором по отглаженным брюкам с красивой пряжкой ремня, проявила интерес к новой рубашке, на мгновение задержала внимание на черном пиджаке с еле заметными красными линиями и, наконец, ответила, тихо шмыгнув носом:
-Николай Николаевич, я больше не м-могу. Виктор Александрович опять пьяный. Я пришла час назад, а он словно тут ночевал. Думала, пусть поспит, хотела его пиджаком накрыть и из-под головы фотку убрать, а он как очнется... Короче, вырвал ее у меня, так что та на пол повалилась, да еще и наорал. У меня до сих пор руки от испуга д-дрожат. Я так больше не м-могу.
Помолчали.
-М-даа,- наконец проговорил посетитель.- Ирочка, прошу тебя, войди в его положение, ему сейчас очень плохо. Ты же знаешь...
-Да все я понимаю, Николай Николаевич, врагу такого не пожелаешь, но обо мне же тоже надо думать. Я ведь тоже не железная...- Заигрывающе прошептала она, стараясь выглядеть беспощной и слабой.
-Ладно, в общем ты не расстраивайся. До обеда посиди, а потом домой можешь идти. Я тебя отпускаю. Кстати, тебе никто не говорил, что ты сегодня выглядешь особенно обворожительно?
-Ой, ну что вы в самом деле?- Сказала сразу воспрянувшая духом секретарша, притворяясь невинной овечкой, только и ждущей голодного волка.
-Нет, правда.- Новая волна комплиментов снова рухнула на Ирину, стихийным потоком напрочь смывая недавние обиду и грусть.
Справедливости ради стоит сказать, что тут Коля лицемерил: секретарша его друга нисколько не нравилась ему, но допустить неизбежное распространение сплетен и слухов дальше этого этажа было никак нельзя.
-С-спасибо.- Сказала Ирина и снова принялась за прерванную переписку с подругой, так и не заметив, как в кабинет к начальнику незаметно проскользнул ее недавний собеседник.
***
Все помещение имело квадратную форму средних размеров, с невысоким потолком, местами украшенным лепниной с изображением змеевидных веток. В самом центре висела массивная, с гирляндами разноцветного стекла люстра, чей красотой мешал насладиться выключенный свет. Вдоль стены по левую руку стоял шкаф со множеством ящичков и полок, заполненных самой разнообразной литературой, пылившейся до востребования уже довольно давно. Раскинувшие по углам свои сети голодные и наглые пауки хищно озирались по сторонам в поисках очередной неосторожной жертвы.
Витавший по комнате словно туман тошнотворный запах спиртного раздражал и опьянял, приставая к одежде и обуви. Николай посмотрел вперед, в сторону вертикальных жалюзей у окна, не позволявших солнечным лучам проникнуть в кабинет, мельком обратил внимание на стоявшие в углу старинные часы, две маленькие стрелочки которых показывали половину десятого утра. И, наконец, уже догадываясь, что он там увидит, Коля взглянул на дубовый резной стол, за которым, положа голову на скрещенные руки, спал Витя в окружении стоявшей рядом бутылки и валявшегося неподалеку граненого стакана. Кроме них тут также находились полуразвинченный монитор с забытой в нем отверткой, и были разбросаны какие-то мелкие детали, чье назначение было ему неизвестно. Николай нехотя подошел к дубовому исполину, невольно прижимая к груди свою папку, и попытался привести друга в чувства:
-"И каждый вечер друг единственный в моем стакане отражен и влагой терпкой и таинственной как я смирен и оглушен". Картина маслом, как говорится... Витек, аууу...- Спустя несколько мгновений Витя, подняв тяжелые с похмелья веки, взглянул на Колю, явно не располагая к разговору. Последний, в свою очередь, невольно пошатнулся, на секунду потеряв самообладание от увиденного лица своего друга и резкой волны алкогольного смрада.
На него смотрели глубоко посаженные темно-карие глаза с тоненькими красными полосами посреди хрусталиков- явный признак плохого сна и недомогания- мужчины, которому с одинаковым успехом можно было дать от 26 до 38 лет. Двойственное и неоднозначное впечатление дополняли также несколько неровных линий морщин, горизонтально пересекавших слегка выпяченный лоб. Почти незаметная горбинка в целом прямого носа гармонично вписывалась в его наполовину безразличное наполовину эгоистичное выражение лица, с волевым подбородком и тоненькими полосками губ. Опасение, постепенно переходившее в непритворный страх, вызывал мелкий нервный тик под правой глазницей, всегда свидетельствующий об напряженном и готовым дойти до нервного срыва текущем душевном состоянии. Разумеется, если у этой персоны, погруженной в полу дрему и одновременно пребывающей в задумчивости чем разбавить, а по возможности и смыть, гуляющий по организму алкоголь, вообще была душа.
Названный Витей на мгновение задержал взгляд на вошедшем, чувствуя легкое помутнение и размытость сознания. Казалось, он изо всех сил старался вернуться в реальность, пусть и опостылевшую ему. Кабинет, видевшийся сквозь туманную пелену недавно опрокинутых ста грамм, начинал приобретать знакомые силуэты и очертания, относительно которых стало возможным хоть как-то ориентироваться в пространстве. Спустя какое-то время прийти в себя все же удалось, и Витя откинулся в кресле, положив руки на подлокотники и обратив свой вопросительно-укоризненный взор на нарушителя покоя.
-Опять нажрался. Тьфу, еще и водка паленая.
-Я тоже... Тоже рад тебя видеть, Нил. Слушай, зайди потом, а? У меня голова трещит по швам.
-Еще бы она не трещала! Ты опять за старое.- Не спросил, а подытожил Коля.
-Не опять, а снова.- Раздраженно буркнул сидевший в кресле, рассматривая полупустую бутылку на столе, отодвигаемую от него на безопасное расстояние.
-Что случилось? Почему твоя секретарша в слезах и готова дойти до истерики?!
-Потому что она стала много себе позволять! Лезет в мою... э-э... личную жизнь!- Витя специально сказал это как можно громче, не совсем контролируя произношение слов, чтобы совершающая попытки влезть в его личную жизнь услышала и запомнила и без того врезавшуюся ей в память мораль имевшей место быть короткой перепалки.- Мне плевать, что она выучилась на психиатра, пусть не пытается лечить мне душу!
-Ее специально тебе подыскали, чтобы ты не замыкался в себе, а тебе хоть бы хны и вообще...
-Ты хочешь сказать, что из-за той шлюхи, я должен бросить пить и в корни пересмотреть свои взгляды на... На жизнь что ли? Ты серьезно?
-Во-первых, она научный сотрудник и ты являешься ее начальником лишь формально, а во-вторых...- Он говорил что-то еще, пытаясь придать своему голосу как можно более строгий тон и не видя чем был занят Витя.
А в это время хозяин кабинета медленно наклонился, протягивая правую руку под стол, и достал оттуда небольшую фоторамку с потрескавшимся от падения стеклом, за которым находилась стандартная- но только не для него- фотография.
Как много было связано с этим обрывком воспоминаний, островком посреди бушующего океана повседневности, соединяющим прошлое с настоящим. Последние 5 лет эта фотография была всем для него: домом, счастьем, пусть и эфемерным, предметом любви и внимания. На ней были изображены самые дорогие для него люди, один за другим преждевременно покинувшие его и этот неспокойный мир. Снимок был сделан на витином дне рождения 18 апреля 7 лет тому назад в загародном доме недалеко от Москвы.
За уставленным праздничной едой столом посреди беседки, сидели 3 человека: фотографом был он сам. С краю расположился его отец, точной копией которого был Витя, опрятный, скромный, и вечно грустный, но горячо любящий своего сына и супругу- Витину маму- что было видно даже здесь: он нежно держал ее за руку, за безымянный палец, где расположилось пусть и скромное, но самое дорогое для матери кольцо. Обручальное кольцо.
Сколько трудностей и проблем они перенесли вместе, переселяясь из квартиры в квартиру, которые выдавались отцу- он был полковником, участником нескольких кровавых конфликтов, навсегда отпечатавшихся на его лице- и в итоге они осели здесь, в Москве. Тогда отец недолго думая устроил сына в техническое училище, которое последний окончил с отличием и дипломом, стоившим ему огромных умственных, но никак не денежных, затрат.
Тогда же отец внезапно обернулся наследником загородного домика, в который родители незамедлительно и переселились, тем более, что маме было на пользу находиться на природе после полутемных, а главное жутко холодных, помещений главной библиотеки столицы. Витя же остался жить в городе: его карьера только-только начиналась, он как раз поступил на должность программиста-ремонтника, подрабатывая слесарем, в НИИ по изучению аномалий человеческой психики и человека вообще. С тех пор он так и продолжал занимать эту должность.
Вернув себя в реальность, колин собеседник снова пробежался взглядом по родителям, тщетно пытаясь заставить отца если не засмеятся, то хотя бы улыбнуться, а мать- посмотреть в объектив. Витя любил так делать: медленно оживлять образы любимых людей, переходя с одного на другой и, наконец, дошел-таки до нее.
До Веры. До человека, которого он не просто любил. Он ее боготворил, безуспешно пытаясь выразить свои чувства в плоховато сочиненных стихах, провожая ее до дома и совершая прочие поступки, свойственные влюбленному человеку. Она была для него как солнце в нашей системе: он, образно выражаясь, двигался вокруг нее по своей, даже ему не понятной орбите, назвав ее "Верой" лишь однажды: когда делал предложение. В остальное же время он звал ее исключительной "Верочкой".
На фотографии она сидела справа. Строго, но без злости, ее глаза цвета изумруда были обращены куда-то вдаль, поверх фотоаппарата и своего мужа, который на протяжении всей этой короткой и, откровенно говоря, неудачной фотосессии не отводил взгляда от своей любимой. Витя всегда выделял эту ее черту лица, считая это знаком особенного отношения к жизни: Вера никогда не зацикливалась, всегда смотрела вперед, ставила перед собой какие-то задачи, строила масштабные планы, при этом работая психиатром- вот уж кто действительно понимал его. Вместе с взглядом на ее лице застыла прекрасная улыбка бледно-алых уст: не кокетливая, но с легким упреком и таким, знаете, шармом, столь редким особенно в XXI веке. Ее стройная, полная грации талия была наполовину скрыта столом, но даже видимой половины было достаточно, чтобы заметить и никогда не забыть. Глядя на ее каштановые волосы, которые, словно оправа ювелирного изделия, окаймляли ее лицо, хотелось писать стихи, литературные произведения... Вот он, главный источник вдохновения, сосуд, из которого хрустальной чашей черпали свои шедевры многие сотни гениальных мастеров слова, не раз поразившие мир.
Витя снова вспомнил как он, тогда еще застенчивый студент, познакомился с, как тогда ему казалось, заумной и не видящей дальше своего прелестного носика Верой. Это произошло на станции "парк победы" московского метро, когда парочка каких-то щегольски одетых, подвыпивших парней начала распускать руки, всеми правдами и неправдами желая реализовать свои тайные, но смелые фантазии с помощью нее. А Витя тогда как раз возвращался с тренировки по боксу, кровь и азарт борьбы все еще бегали по жилам, так что долго он не колебался, тем более, что провинциальная жизнь научила многому. Тогда она смотрела на него как на героя, но это ему не льстило: он считал, что так поступил бы каждый молодой человек, окажись такой на его месте- за это ошибочное мнение он был потом жестоко наказан судьбой.
Но все это было в далеком, невозвратном прошлом и обстоятельства заставили его вернуться в суровую и безжалостную реальность, которую он изо дня в день отягощал своим присутствием.
-...да что тебе говорить, ты все равно примешься за старое. Но ты пойми, она-то здесь причем, девочка только начинает входить в жизнь, это ее первая должность, а ты отбиваешь у нее все желание к работе. Нельзя так,- закончил читать натацию Николай, успевший даже немного покраснеть, видя, что "провинившийся", все равно его не слушает.
Витя удостоил его ответом лишь после того, как привел фоторамку в устойчивое положение на расстояние вытянутой руки, справа от карандашницы.
-Как хочет, я ее не держу, может уходить хоть сейчас. Но перед этим... Да, пусть перед этим пусть принесет чаю со льдом.- С этими словами Витя наклонился над телефонным аппаратом и произнес: Ирина, будьте добры, принесите нам чаю и льда пожалуйста.
-Д-да, Виктор Александрович,- судя по всхлипываниям, Ирина все еще плакала.
-И прекратите плакать, вы позорите свою профессию. Присаживайся, Нил.
-Ты не исправим.- С этими словами Николай присел на стул, прямо напротив своего друга.
Помолчали. Дождались когда вошедшая как ни в чем не бывало секретарша, с разукрашенным, словно индеец или актер японского театра, всякой косметикой лицом- даром, что сейчас так модно, Витя все равно этого не замечал- поставила на стол поднос и протянула начальнику пакет со льдом, который он тут же бесцеремонно у нее вырвал, не имея возможности более ждать.
-Что-нибудь еще?- Спросила стеснительным голосом Ира, застенчиво уставившись в пол.
-Если что-нибудь понадобиться я вас вызову, можете идти.- Сказал начальник и продолжил, когда почувствовал спад головной боли.- Я так понимаю ты не поболтать зашел, какие-то проблемы? Случилось чего?
-Нет, Вить. Тут дело совсем в другом,- с этими словами Николай положил на стол папку, толстую от множества бумаг и документов, интригуя своего собеседника медленным извлечением содержимого.- Тут в общем такое дело...
-Не ходи вокруг да около. Выкладывай, что там у тебя, мне еще у Саньки рассол выпросить надо. А ты же знаешь какой он жмот...
-Нашему отделу финансирование повысили, несмотря на кризис и жесткую экономию.
-Ух ты, не прошло и 5 лет.
-Помнишь, не так давно реализация научных проектов была названа приоритетной во внутренней политике, вместе с программами соцобеспе...
-Прошу тебя, не отвлекайся на подробности. У меня и без них голова трещит.
-А ты не перебивай,- Коля оттягивал тот момент, когда должен был сообщить Вите нечто важное, боясь, что тот сразу откажется.- ...и нашим проектам стало уделяться больше внимания, чем раньше. Мне, как директору отдела по реализации экспериментов, было поручено проверить одну старую, но занимательную теорию. Ты тогда еще здесь не работал, когда она появилась на свет.- Витя слушал его или делал вид,что слушает, не перебивая.- Вывел ее некий Василий Васильевич Тейтельман- человек старой, еще советской закалки. Ты только послушай как он назвал свою теорию: "тайна бытия", а ведь до этого его все знали, как закоренелового атеиста и безбожника. Видимо, люди под старость меняются.
-Видимо... И не только под старость. Интересно, что с ним стало? - Витя посмотрел прямо в глаза собеседнику, как будто читая его мысли.- Наверное, он пришелся не к месту и его вовремя выкинули из нашего института.
-Почти верно. Тогда никому не интересен был труд всей его жизни, вот и погнали его на все четыре стороны, лишив льгот и пенсии.- Николай на какое-то время замолчал, отхлебывая чай и вместе с тем настраиваясь на продолжение.
-И что же с ним стало?- Друг Нила проявлял нескрываемый интерес к судьбе этого ученого, удивляя этим своего друга, который считал его абсолютным эгоистом, не интересующимся судьбами других. Впрочем, Николай не ошибался. Держащий пакет со льдом у головы уже заранее знал, какая судьба постигла бедного старика. Он слишком хорошо помнил отношение в российском обществе к ученым-энтузиастам: в лучшем случае презренное и надменное. Так что ответ лишь подтвердил его подозрения.
-Да ничего с ним не стало. Спился, бедолага. Лишился жилья, бросила жена и все остальное в этом же духе.
-Ха!
-Не вижу ничего смешного. А ведь им всерьез заинтересовались ученые американского института со схожим с нашим названием! Дом
ему обещали, пенсионные выплаты и соцстрахования и прочие обязательные атрибуты. А он отказался, остался "верен Родине".
-И где он сейчас?
-Василий-то? Я его на днях на станции "площадь революции" видел. Он там на лавочке пытался заснуть. Денег моих, разумеется, не принял. Того гляди и час его пробьет, тьфу, тьфу, тьфу.
Снова помолчали. В кабинете повисла приятная слуху обоих говоривших тишина, в недрах которой слышался мерный такт маятника и отдаленный голос профессора, читающего лекции двумя этажами ниже них.
-Так что там с этой "тайной бытия"? И при чем тут я?- "Сейчас или никогда"- подумал Коля.
-Суть этой теории также интересна, как и проста. Тейтельман ввел новый критерий, с помощью которого разделил всех живущих на нашей планете людей на два типа: человек-живущий и человек-существующий. Другими словами человек, имеющий цель и смысл жизни, и человек, лишенный их.
-Хм, а определения смысла жизни он не дает?- В голосе Вити слышалась злая ирония и насмешка.
-Очень расплывчатое. По его мнению, смысл жизни- это та точка в жизни каждого человека, с наступлением которой он задается вопросом ради чего или кого он живет, когда он находит время оглянуться назад и оценить все сделанное и несделанное им.- "Зря я это сказал"- вдруг подумал Коля, заметивший, что у его слушателя появился нервный тик под правым глазом. Но Витя не оправдал его ожиданий. Вместо этого он быстро встал и отошел к окну, повернувшись спиной к Николаю.
-Чего замолчал? Продолжай. Что там с этими "человеками"?
- Как скажешь. В свою очередь первый тип делится на два подтипа: человека, достигшего цели, и человека, не достигшего ее. Второй же Тейтельман разделил на три подтипа: первый, человек, не видящий цели, но стремящийся ее обрести, второй, человек, не видящий смысла ее искать, ждущий так сказать "знака свыше" и третий, человек не нуждающийся в ней. Последний подтип он также назвал "человеком труда". Но есть в этой его теории одна изюминка.
В отличие от своих предшественников и иностранных коллег, Василий Васильевич предложил свой рецепт по поиску цели и смысла существования каждого отдельно взятого индивида. Он решил, что и в первобытном и в современном обществе раскрыться и найти самое себя каждому из нас мешал и мешает стадовой инстинкт, грубо говоря. Под его влиянием у людей не находиться времени оглянуться и подумать, осознать, не хватает на это смелости и дерзости. Поэтому он решил, что наиболее удачный способ поиска цели состоит, так сказать, в изоляции человека от общества на неопределенный срок.
-Так, и какое отношение это имеет ко мне?
-Извини, но из всех кандитатов ты подходишь для этого эксперимента лучше остальных.
-То есть как это," подхожу"? Вы на мне опыты собрались ставить? И каким образом вы собираетесь меня изолировать, а?- Легкая дрожь под глазом начала переходить в резкое подергивание, как будто выражая мнение Вити, считавшего эту теорию не только лишенной смысла, но и полной фантазийных идей.
-Планировалось поместить тебя в один из старых бункеров, где бы ты прожил ровно один месяц. Мы считаем, этого срока будет вполне достаточно, чтобы ты...
-Чтобы я что?- Сказал Витя, резко обернувшись к Николаю. Они долго смотрели друг другу в глаза, пытаясь прочесть в них каждый что-то свое. Витя прекратил первым, повернувшись и медленно направившись к аквариуму слева от окна. При этом, было четко видно, что он храмает на левую ногу, каждое движение которой сопровождалось болью, звенящей как колокол где-то в глубине его сознания, призывая призраков и обрывки прошлого. Но он не дошел до аквариума, вместо этого снова обернулся к окну, полностью раскрывая жалюзи, до того служившие преградой солнечному свету.
Храмой на левую ногу посмотрел на открывавшийся взору великолепный вид кипящей жизнью столицы. Картина была прямой противоположностью его теперешнему душевному состоянию: по извивающейся подобно змее Москве-реке, мутной и серой от отходов столичных обитателей, шел пароход, блестящий и исрящийся на солнце, иногда скрывавшимся за облаками. По дорогам медленно ползли, гудя и сигналя, автомобили, постепенно сползавшиеся в пробки, неизбежно заканчивающиеся авариями и жертвами. На противоположной стороне виднелись жилые дома, у подъездов которых потели и плавились типичные для таких зданий старушки, несколько эмоционально о чем-то спорившие. Вдалеке, на горизонте, расположилась в гордом одиночестве Останкинская телебашня, подернутая легкой дымкой, но все равно величественная и внушающая уважение. Отсюда, с 7 этажа, все это виделось тихой, легкой и ненавязчивой картиной, в которую, впрочем, не очень-то хотелось окунаться. По тротуарам, улочкам и переходам тянулись огромные шеренги прохожих, каждый из которых был одет по мере своих финансовых возможностей. Все они о чем-то разговаривали, кого-то обсуждали, ругали, критиковали, занятые каждый своим делом. На лицах прохожих виднелись самые разнообразные виды человеческих эмоций: от счастья и эйфории до расстройства и мыслей о суициде.
Каждый напоминал ему маленький, ничтожный в отдельности элемент- далее не делимую ячейку общества, его составляющую. И, одновременно с этим, все они, кем бы эти люди ни были, несли в себе свою вселенную чувств, мыслей и тревог, которая изо дня в день только расширялась.
В покрытых слоем пыли стеклах окна Витя мог видеть свое размытое и поникшее выражение лица. Он долго всматривался в свои глаза, различая в них зеркальное отражение своей семьи и своей любимой. Веры. Витя видел ее, стоящую за его спиной, грустную и нерадостную, близкую сердцу и одновременно далекую от реальности. Он прекрасно понимал, стоит ему сейчас поддаться соблазну и прикоснуться к ее личику, стоит ему усомниться в правдоподобности этого явления, достаточно лишь легкого движения в ее сторону и все... Видение исчезнет безвозвратно, отказываясь снова появляться еще какое-то время. И каждый раз, прекрасно зная об этом, он снова и снова оборачивался, не имея в себе сил или не желая бороться с искушением увидеть хотя бы часть ее лица, хотя бы каштановый волос, невинно падающий на пол. Так и сейчас, он обернулся, не резко, не мгновенно, а медленно, плавно, уже осознавая свою ошибку. Но иначе он не мог.
Витя потерял надежду, которая покинула его, как покидает сложенные ладони кристально чистая вода, неведомым образом просачиваясь сквозь пальцы. Он чувствовал боль. Боль, вызываемую сознанием того, что ничего нельзя изменить, что нельзя все вернуть на законные места. Все его грезы о семейном счастье, все его планы, мечты и цели- все было безвозвратно утеряно вместе с ней. Утеряно навсегда. Как будто у него отняли душу и он превратился в неизвестную массу, не способную жить. Витя стал таким, что люди отворачивались от него, бросая брезгливые взгляды ему в след. Но ведь никто, абсолютно никто, не мог его понять. Никто не хотел его понять.
-Я буду с тобой, всегда. Куда бы ты ни пошел, как бы плохо тебе ни было, знай, я всегда буду любить тебя.
-Я люблю тебя, Верочка, и всегда буду любить.- Сказал Витя, разговаривая с невидимым явлением.
Коля долго смотрел на своего друга, не нарушая тишину и практически не дыша.
-Сколько уже прошло, Вить?- Вдруг спросил Николай указывая на больную ногу друга.- Я имею ввиду после той аварии, что говорят врачи?
-Говорят, что кости могли неправильно срастись. Прописали какие-то вонючие мази, чтобы нога не опухала... Я уже смирился с этим. Правда, ходить порой невыносимо.
-Сколько это еще будет продолжаться? Сколько ты будешь все это держать в себе? Это было давно, их больше нет, а ты есть. Посмотри на себя. С момента их гибели ты больше не живешь. Ты существуешь. Возможно, пора что-то кардинально менять. Может все же стоит попробовать проверить эту теорию?
-Может и стоит... Я, Коль, признаться, уже и сам не знаю чего хочу. С тех пор как их не стало... - Коля увидел как Витя вытирает потекшие слезы.- Куда меня поместят?
-В старое бомбоубежище. Планировалось, что в нем будут выживать президент и его семья в случае ядерной войны. Но после 91-го его содержание прекратилось, а само убежище законсервировали. Нам разрешили его использовать, но факт его существования должен быть в тайне. Кроме меня и тебя, в проекте учавствуют еще 7 человек. Они будут наблюдать. Ну так что, согласен?
-Один вопрос. Я буду там один?
-Нет, у тебя будет напарник. "Тайна бытия" допускает и даже рекомендует одного
незнакомого человека. Чтобы... Больше ничего сказать не могу, извини.
-Я согласен.
-Тогда подпишись в местах, выделенных галочкой вот на этих бумагах.- Он сделал все как ему сказал Коля.
-Теперь все?
-Да. Завтра вечером я заеду за тобой. Пока, Вить,- с этими словами Николай протянул руку другу.
-До завтра, Коль.
Глава II. "Зови меня Лом."
Дверь в кабинет отца была закрыта на замок: служебные дела заставили оторваться от семейного очага и уделить несколько минут телефонному звонку. Судя по эмоциональным возгласам, время от времени нарушавшим тишину, разговор был явно не из приятных. Совсем еще маленький Витя сидел с мамой на кухне, разворачивая игрушечные войска красной армии на бой с немецкими оккупантами, при чем последний тип войск был представлен пластилиновыми изваяниями, со спичками вместо рук и ног. Рядом с ним , у плиты, стояла невысокая женщина , с приятным и красивым лицом , не испорченным последними веяниями моды, ставшей управлять умом целого поколения. Это была его мама. Человек, любящий мужа и сына, готовый отдать за них жизнь если потребуется. Сейчас хранительница домашнего очага старалась извлечь как можно больше информации из радионовостей, вещавших о новых жертвах афганской войны. И хотя она пыталась не выдавать беспокойства, но державшие нож руки предательски дрожали: как никак, муж военный.
-За Родину!- Советские войска совершали прорыв по всему фронту, вытесняя врага с родной земли.
-Мам, а что такое "груз 200"?- Спросил у матери сын, услышавший интригиующее название, после доблестной победы воинов-освободителей. Мама не ответила, но отреагировала, быстро и решительно выключив радио. На мгновение в квартире повисла тишина, как вдруг, из кабинета отца послышался озлобленный голос:
-А знаешь ли ты, что сержант Денисов- это Федя Денисов, наш сосед, я его еще совсем маленьким знал! Ну нет у него больше никого, мать совсем недавно померла.- Сказал он и продолжил, услышав оправдания в виде нехватки людей и средств на похороны солдата.- Мне плевать,что у вас людей нет, он между прочим за Родину погиб!- С этими словами разгоряченный глава семьи бросил трубку.
-Сука! Блять, когда же это все кончится,- отец Вити плакал, нисколько не пытаясь сдерживать слезы, льющиеся от сознания все нарастающего числа жертв этой войны.
Мучимый совестью и переполненный злобой, спустя некоторое время он вышел в кухню, делая вид будто все хорошо. Супруга ничего не спросила- вот за что он ее любил- лишь грустно и тяжело вздохнув, молча продолжила готовить ужин. Глава семейства сел за стол, посадил сына на колени и начал читать вслух военную энциклопедию. Любящий отец, заботливый и примерный семьянин.
Герой нескольких кровавых конфликтов, участник Афганской войны, с которой вернулся из-за ранения. На его глазах погибло столько боевых товарищей, подчиненных и молодых ребят.
Почему же он погиб от рук пьяного водителя, засмотревшегося на оголившую ногу девушку на обочине?!
Отец!- Витя с криком проснулся, все еще чувствуя на плече руку отца и слыша его грустный голос.
-Что? Что случилось?- Не на шутку испугавшийся Николай повернулся к другу через переднее сиденье.
-Ничего,- спустя какое-то время произнес друг Коли,- сон приснился. Ты лучше за дорогой следи.-Сказал Витя и снова откинулся на заднем сиденье колиного автомобиля. Нервный тик под правым глазом теперь уже не спадал, жутко ныло колено левой ноги, которая еще и отвратительно пахла врачебными мазями. Чтобы хоть как-то отвлечься от этой дикой боли и навязчивых воспоминаний о прошлом, он посмотрел в окно машины.
Они ехали вдоль бережковской набережной, между красивыми домами сталинского периода слева и Москвы-реки справа. Солнце уже давно село, но в столице нисколько не потемнело. Наоборот, она преобразилась, открыв яркими вывесками и заманчивыми предложениями свои лучшие стороны и стыдливо прикрыв в неосвещенных подворотнях и закоулках свое истинное лицо. Ужасное, но вместе с тем очаровательное лицо. Ночью Москва становилась двуликой. Одна половина, морщинистая, скорбящая и изувеченная шрамами прошедших войн и эпох, а другая... другая половина какая-то неясная, размытая и не четкая, вечно праздная, буйная от кипящих в городе страстей и утех, расправ, грабежей и интрижек.
По прошествии нескольких минут, слева открылась площадь Европы, с высокими флагштоками и абсолютно безвкусными, волнообразными фонтанами, подсвеченными снизу рядами лампочек. Рядом с ней расположился Киевский вокзал, в последнее время начавший набирать популярность после совсем недавнего кризиса в отношениях двух стран. Поблизости стояли столичные таксисты, знавшие себе цену, и нервно суетились лица нерусской национальности, пытавшиеся как-то услужить прибывающим пассажирам. Разумеется "чурок"- так уж исторически сложилось, что выбить это обидное прозвище для всех "не русских" из граждан России не удалось- караулили несколько изрядно пополневших милиционеров, только и ждущих, когда в руках "нелегала" появятся деньги.
Красивый, наполовину стеклянный, зеркальный мост выходил к подножию этой маленькой, не застроенной, площади и пересекал водную гладь, ведя своих посетителей на другую сторону реки.
Друзья ехали соразмерно плотности машин на дороге, то ускоряясь, то притормаживаяя и уступая проезд свадебным картежам, байкерским кланам, футбольным болельщикам и прочим живым особенностям быта столицы. Вдоль гладкой дороги тянулись и возвышались, угрюмо смотря на проезжающие мимо автомобили, высокие фонарные столбы, каждый из которых добросовестно освещал вверенный ему участок. "А ведь в Астрахани рабочих фонарей было раз два и обчелся"- со злобной улыбкой на лице вспомнил Витя один из отдаленных от центра городов, в котором он вместе с семьей жил несколько лет.
Тем временем проехали ничем не примечательное здание правительства, автомобили иностранных делегаций, стоявшие около МИДа. Повсюду были видны здания, исторические особняки, музеи и прочие постройки самого разного назначения и архитектурного стиля, некоторые из которых специально были накрыты имитирующими бурную деятельность полупрозрачными сетками темно-синего цвета, используемыми всякий раз, когда дом реанимировать надо, а средств в бюджете не предусмотрено.
-На этот месяц вы будете предоставлены сами себе, что бы с вами ни случилось, на помощь вам никто не придет. Повсюду установлены скрытые камеры, так что мы будем наблюдать за вами и вести записи. Все инструкции вы найдете внутри.
-И где будет ваш научный центр?
-Прямо у нас в институте, в подвальном помещении. А что?
-Ничего, всего лишь интересуюсь. А этот мой напарник, он вообще кто?
-Увидишь. Ты должен сам сложить о нем свое мнение. Без предвзятого отношения, так сказать.- Николай закурил, приоткрыв окно слева от себя и впустив в салон автомобиля свежий поток воздуха, тоненькой струей разбежавшийся вокруг.
Несмотря на отрезвляющие вопли машин и ругань некоторых водителей, четкие силуэты звездного неба, быстро перенапрягшие витино зрение, заставили его снова провалиться в воспоминания. Поэтому остального пути он не помнил и не мог слышать и видеть как его друг, разговаривая по телефону, договаривается об "получасовом отсутствии на постах служащих Кремлевского полка". И какое этот полк имеет отношение к бункеру-убежищу Витя не знал.
Сначала он ничего не чувствовал, ничего не видел в плотном мраке сомкнутых век. Иногда эта темная пелена немного рассеивалась: сказывалось яркое и разноцветное освещение столицы. И вместе с каждым лучом туманного света мимо пробегали какие-то образы, какие-то незнакомые лица, некоторые из которых жестикулировали и что-то пытались сказать, о чем-то предупредить, заставить обратить внимание на что-то давно забытое и утерянное. Вот только на что?
В голове крутилось множество мыслей, необузданных, необъятных... Непередаваемых мыслей, которые, словно морские волны, разбивающиеся о берег, пытались пробить и разрушить преграду непонимания. Что-то давно забытое вновь вылезало из берлоги
подсознания, что-то знакомое. Он ощущал себя чьей-то марионеткой, куклой, подвешенной за ниточки, которыми управляет невидимый дирижер, глава самого сложного из симфонических оркестров под названием жизнь. Странное чувство, будто все уже решено за него, будто от него ничего не зависит, будто не он, а кто-то другой стоит у штурвала корабля-судьбы, не покидало его.
Всю свою жизнь он видел кривой и ломаной линией, на которой яркими точками обозначились самые важные и роковые моменты. Дни рождения, когда вся маленькая семья была в сборе, частые переезды из города в город, однообразные школы, ВУЗ, знакомство с Верой, череда... череда смертей всех близких. Сначала отец, потом мама, а после них... После них его покинула любимая и незабвенная Вера, а вместе с ней погибла и ее же мать. Воспоминания причиняли боль, страдание и приводили в ярость от мысли, что ничего не вернуть и не изменить. Память о них жила вечно в его сердце и малейшее напоминание о былых временах слабенькой искоркой разжигало и возбуждало воображение, рисовавшее всех близких в самых ярких тонах и очертаниях.
-Все, приехали! Вылезай, пора заселяться.- Услышал Витя голос Коли, который разбудил его.
Медленный и сонный он вылез из машины, почти сразу же отрезвленный прохладным майским ветерком, пробежавшим по лицу. Звездное, безоблачное небо с одиноким месяцем, мутными точками отражалось на влажном асфальте и корпусе автомобиля, словно пуховое одеяло накрывшее город. Сзади них, за поворотом, стояла библиотека имени Ленина, в которой витина мама проработала не один год и которая, впрочем, для них была скрыта стоявшим поблизости зданием. Впереди виднелась высокая кирпичная стена московского Кремля, ставшего свидетелем многих казней, расправ и войн.
Витя встал как вкопанный, не понимая что происходит.
-Где мы? Ты же вроде нас в убежище вез?- Спросил он, озираясь по сторонам.
-Как видишь, недалеко от Красной площади, с западной ее стороны. Теперь осталось немного пешком пройти и будем на месте. Идем, и так уже опоздали. И вопросов не задавай.- В голосе Коли звучало нескрываемое нетерпение начать эксперимент.
И хотя Витя был недоволен положением дел, он все же послушался и пошел следом за другом. Спустившись по маленькой лестнице они оказались в Александровском саду, разбитом под стеной и тянущемся вдоль нее. Идя по одной из аллей, колин друг обратил внимание на редкие, неестественно выгнутые деревья, островками торчавшие среди зеленеющих вокруг лужаек. Их сухие, ломкие ветви, похожие на костлявые пальцы умирающего старика, были воздеты вверх, словно мучимые в агонии грешники. Редкие фонари своим тусклым светом еле-еле рассеивали мрак в радиусе 2 метров вокруг себя, создавая своеобразные "очаги цивилизации" на их пути. Пройдя через узкие арки под мостом, ведущем к проходу в стене, вдалеке стали заметны высокие ворота, наполовину открытые. Здесь распологалась маленькая Манежная площадь с небольшим обелиском по середине. Справа ярким огнем горел вечный огонь, манящий и скорбящий по погибшим солдатам. Вокруг царила абсолютная тишина, прерываемая разве что легким биением сердца и чувством неопределенности, не перестававшим тревожить витино подсознание. Чувство чего-то неизвестного, постороннего, преследовало его, ему слышались чьи-то шаги, пытающиеся подстроиться под ритм друзей.
"Нет, это не могут быть шаги человека. Человек не может так ходить... Если, конечно, он не изувеченный калека..."- подумал друг Коли и сразу обернулся, стараясь различить в густом непроницаемом мраке пусть пугающие, но хоть какие-то силуэты. Но все было тщетно. Да, за все эти столетия истории Кремля, построенного на толстом слое человеческих останков, здешние ночные обитатели научились скрываться, ловко пользуясь своим плащом-невидимкой.
Хрустящие, шаркающие по брусчатке шаги невидимого преследователя, смотревшего на них своими хищными глазами из темноты, неустанно следовали за ними, приближаясь и тут же отдаляясь. Что-то кружило вокруг них, нависало и подавляло, как будто желая сначала вдоволь наиграться, а уж только потом...
Не имея больше сил все это терпеть, Витя обратился к Коле:
-Тебе не кажется как будто кто-то за нами идет?
-И ты его тоже слышишь?- Спросил Николай, резко остановившись и обернувшись к другу, смотря ему прямо в глаза.- Я думал, что это меня глючит, теперь, похоже, не только меня. Зараза, не угомоняться они никак. Неужто истории не врут?
-Дай мне фонарь.
-Держи, только ты его все равно не разглядишь.- Коля снял висевший на шее большой фонарь с двумя режимами освещения и подал другу.- Хорошо, что хоть под фонарем стоим, а то он бы нас уже того...
-Хватит.- Витя направил яркий луч света в сторону стены, слева от них. Как и ожидал, никого он там не увидел. Лишь потрескавшиеся со временем кирпичи. Всякий раз когда ничтожный пучок света выхватывал из тьмы разные предметы, невидимый преследователь как будто перемещался в другое, более безопасное место. Нет, это существо не позволит ему заметить себя.
-Ну все, хватит батарею расходовать. Воображение разыгралось вот и мерещится всякая ерунда. Я фонарь и так не до конца зарядил. Пошли лучше отсюда, пока никто не заметил.- Николай пошел дальше, не дожидаясь друга, подозрительно посмотревшего на выхваченное из темноты дерево, которого вроде бы там раньше не было, и последовал за ним.
Выйдя за высокие ворота, они оказались напротив здания исторического музея- строения пусть и спорного по стилю, но одновременно прекрасного от внешних нагромождений, разнообразных по объему, покрытых мелкими, дробными и сухими по рисунку декоративными изюминками. И пусть масштаб внешних деталей этого музея не соответствовал масштабу его просторных залов, хранившихся там экспонатов было достаточно, чтобы отодвинуть споры историков-искуствоведов на второй план. Величественное и несокрушимое оно внушало уважение перед тысячелетней историей Российского государства.
Друзья повернули направо, пошли вверх по слегка наклоненному тротуару, вдоль которого днем постоянно растягиваются очереди туристов, желающих посетить Мавзолей. Витя с удивлением отметил, что никого, ну абсолютно никого, здесь не было. Удивляла также и легкость, с которой они прошли через Александровский сад, охраняемый денно и нощно, но расспрашивать Нила он не стал.
Но вот закончилось хранилище истории слева, дошло до своего логического конца ограждение справа и они вышли на нее.
На Красную площадь. Самое сердце России, не раз бывшее свидетелем народных волнений, интриг, казней и расправ. Уложенная под ногами брустчатка, сквозь которую местами выглядывал зеленеющий мох, была багрового цвета из-за пропитавших землю коллосальных объемов крови, как чужой, так и своей. Друзья вышли на площадь с северной стороны. С запада главную достопримечательность Москвы ограничивала кремлевская стена, с востока- здание ГУМа, с юга- жемчужина русской архитектуры Собор Василия Блаженного. Его спиралеообразные луковицы, каждая выкрашенная в свой, лишь ей присущий цвет, его кажущаяся миниатюрность и, вместе с тем, его величественный вид, столь тщательно сохраняемый реставраторами, завораживали и гипнотизировали.
Около кремлевской стены справа уже виднелся массивный каменный блок с посвятительной надписью, состоящей всего из одного слова- "ЛЕНИН", на которое были направлены лучи фонарей, бьющие откуда-то снизу. Траурный пояс из черного Лабрадора, расположенный между крупными плитами темно-красного гранита, облицовывал Мавзолей. Издалека эта постройка напоминала пирамиду, как будто вытесанную из мраморной глыбы.
-О, нас уже ждут.- Обрадованно сказал Коля, кивая головой в сторону Мавзолея, у которого виднелись две с трудом различимые фигуры.
-Привет, Виталий.- Поприветствовал своего маленького помощника Коля, пожимая ему руку. Витя тоже поздоровался с ним, про себя отмечая его стеснительность и закомплексованность- основные атрибуты юного студента в больших очках и с кудрявыми восами, который проходил практикум в их институте. "Хм, напарника что-то не видно"- подумал Витя, смотря в сторону закрытых дверей Мавзолея.
-Да тут я, заждались уже наверное. Извините, мы вас ждали, теперь вы нас подождите.- Донесся из темноты твердый слегка хрипящий голос, принадлежавший человеку, чьего лица разглядеть не удалось, а светить в него при первом знакомстве Вите было как-то не удобно.
-Витек, знакомься. Борис Натанович Ломоносов, писатель, историк, философ. Автор таких научных статей, как...
-Очень приятно.- Прервал его Ломоносов.- А вы, стало быть, Виктор Александрович. Рад знакомству.- На протянутую руку он посмотрел с иронией и снисходительно пожал ее, не видя в этом давно изжившим себя обряде древних индейцев никакого смысла.
На какое-то мгновение все четверо замолчали, лишь Ломоносов что-то бурчал себе под нос, смотря в сторону Собора.
-Так, и куда теперь? Где убежище-то?- Спросил Витя, которому уже порядком надоели эти тайны. Борис быстро взглянул на него оценивающим взглядом, но ничего не сказал.
-А ты разве еще не догадался? Мы уже на месте. Виталий, давай открывай.
-Сейчас, Николай Николаевич.
-Оно прямо в Мавзолее что ли?
-В Мавзолее лишь только вход туда, само же убежище лежит на глубине... Э-э... Сколько, Виталь?
-пятидесяти метров.
-Вот-вот.
-А это законно?
-Скажем так, это разрешено. Да не волнуйся ты. Все согласовано с представителями соответствующих инстанций.
-Готово, можно входить.
-Пошли.
Витя зашел последним, задержавшись у входа. Только сейчас его подсознание очнулось, осознавая что его ждет и стараясь запомнить каждый образ этого места. Тогда все как будто замерло, боясь малейшим шорохом и дуновением нарушить воцарившуюся тишину. Тот миг был непередаваемым. Вите казалось, что даже самый эрудированный из когда-либо существовавших людей был не в состоянии выразить словами эту картину, само ощущение непередаваемости и непоыторимости каждого мгновения.
Он в последний раз посмотрел в сторону исторического музея и кремлевской стены. Странно, но сейчас, не скрываясь и не таясь, прямо посреди тротуара стояло какое-то существо, с вывернутыми суставами и двумя светящимися в темноте огоньками глаз, прыгающих из стороны в сторону. Но Витя не испугался: он лишь взглянул на это создание и скрылся во мраке мавзолея, таившем в себе потаенный ход. И если бы он задержался еще немного, то смог бы увидеть как эта нежить выпрямилась и сделала изящный поклон, прижав голову и опустив взгляд своих полуслепых глаз.
***
Света фонаря едва ли хватало, чтобы видеть на расстоянии вытянутой руки. Здесь и днем никогда не бывало светло, ночью же и подавно.
Уходящие вниз несколько крутых ступеней привели всех четверых на маленькую площадку.
Направо уходил поворот с еще одной партией невидимых ступеней, ведущий через узкие проходы к небольшому, но с высоким потолком помещению, где сейчас находился забальзомированный в сотый раз В.И. Ульянов-Ленин, чьи ссохшиеся останки все еще продолжали удовлетворять любопытную публику из самых разных концов света. По коридорам гулял непрятный сквозняк, чьи легкие порывы искусно щекотали нервы, заставляя сердце биться сильнее и вызывая ненужные в данный момент ассоциации.
-Куда теперь?- Спросил прислонившийся к стене Ломоносов, чьего лица Витя по прежнему не мог разглядеть.
-Теперь вниз. Виталий, давай.
Виталий кивнул головой и повернулся к стене слева. Так получилось, вернее, так было задумано, что этот угол всегда был в тени, скрываемый мраком. И все посетители никогда не обращали на него внимания: стоявший по стойке смирно офицер не позволял нарушать тишину и останавливаться на месте. И что скрывала за собой эта стена слева никто не знал и не догадывался. Казалось, что даже самый ярый фантазер был не в состоянии поверить в то, что Мавзолей являлся лишь прикрытием, маскировкой, умело прятавшей потайной вход в бомбоубежище.
Тем временем помощник Коли нажал ногой на какой-то рычаг в полу и мраморная глыба слегка ввалилась, царапая пол и приоткрывая маленькую щель.
-Давай вместе, заело механизм. Раз, два, три!!!- Николай и Виталий навалились и открыли небольшой проход, достаточный чтобы пройти человеку почти любой комплекции.
-Что встали? Заходим.
-Браво, господа ученые.- Искренне выразил свое удивление Борис, краем глаза заметивший, что его напарник держиться за больное колено и слегка прихрамывает. Сразу за потаенной дверью находилась шахта лифта, клетчатой сеткой уходившая вниз. Успевший слегка подсесть фонарь Коли нащупывал и обнаруживал в темноте всякий хлам, сваленный сюда до лудших времен: множество ленинских бюстов, флагов бывших союзных республик, лозунгов и плакатов- все, что напоминало об прошедшем периоде в истории России и все, что так тщательно игнорировалось в правящих кругах нашло свое последнее пристанище здесь.
Николай потянул рубильник у стены и глубокая пропасть осветилась слабенькими лампочками, торчавшими из облезлых стен, чья вздутая штукатурка готова была вот-вот рассыпаться. В воздухе уже не витал запах сырости, наоборот, здесь пахло пылью, ржавчиной и забвением.
На табличке слева от лифта красовались красивые, красного цвета буквы, сскладывающиеся в слова: "максимальный вес 350 кг."
Опуская их на пятидесяти метровую глубину, лифт мерно поскрипывал и пищал, стирая толстый слой пыли со стен вокруг. Многие лампочки трещали, некоторые уже давно не работали, но все же проводка еще была цела. И хотя конструкция не внушала уверенности в ее благонадежности, все четверо достигли низа без приключений, при этом света наверху уже не было видно. Казалось, что мир реальный ушел за кулисы, уступая место на сцене миру детских фантазий, древних сказаний, потаенных страхов и надежд. И Борис с Витей, наверное, тоже чувствовали это, каждый мысленно прощаясь с поверхностью. Последний, например, никак не мог понять почему же он не хочет покидать опостылевшую ему реальность, почему он согласился на эксперимент, и, самое главное, что в этом мире есть такого, что все еще заставляет его жалеть об разлуке? Что заставляло его сердце биться чуть сильнее, чем обычно, всякий раз когда он думал о мире, скрывшемся под занавесом мрака, уходящем со сцены, предвещая короткий, но полный событиями, антракт? Что же это?
-Здесь где-то выключатель был.- Ощупывая в темноте стену, сказал Коля, светя фонарем вокруг себя.
Ноги постепенно привыкали к твердой поверхности, местами покрытой темными пятнами впитавшейся воды. По сторонам доносились шорохи быстро разбегающихся подземных обитателей, напуганных внезапным появлением претендентов на их покои. Никто не мог утверждать с полной уверенностью были ли это именно вездесущие крысы: пару раз колин фонарь выхватил какие-то части непомерно длинного тела, с маленькими склизкими лапками, быстро перебирающими по земле и уносящими своего владельца в нору.
-Вот он, нашел. Приготовьтесь, сейчас лучше прикройте чем-нибудь глаза, а то мало ли что.- Совет оказался своевременным и Витя не преминул им воспользоваться. Над их головами, на 3-х метровой высоте, с легким гудением загорелись 2 лампы дневного света, вызвав сильную боль в прикрытых глазах, не способных так быстро адаптироваться к резко изменившемуся освещению. К счатью для них, таинственные "дети подземелья" уже успели разбежаться по углам, оставив за собой полосы какой-то жидкости, странно похожей на ядовитую слюну хищного ящера Галапагосских островов.
Спустя несколько мгновений незваные гости смогли оглядеться.
Все это время они стояли на достаточно узком мостике, возвышавшемся над землей на полметра. Это место имело сводчатую форму, стягиваемую одинаково крепкими стальными балками, служившими гарантией надежности и защиты, с множеством гаек, болтов и прочим скрепляющим материалом, размером, как минимум, с большой палец. В конце этого туннеля виднелась массивная гермодверь, которая, как казалось при взгляде издалека, корнями уходила в толстые стены и землю, не позволяя себе сдвинуться хоть на чуть-чуть. Света, падавшего с потолка хватало лишь на то, чтобы не сбиться с мостика и дойти до входа. Вдоль стен тянулись хитросплетения проводов, словно маленькие змеиные отпрыски, запутавшиеся друг в друге. Для Вити так и осталось неясным, как проводам удалось выжить в обществе подземных обитателей, среди которых, наверняка, были и грызуны.
Стоявший чуть поодаль от остальных Борис медленно, но уверенно, подошел к середине мостика и аккуратно приподнял не сразу порвавшую свой прочный союз с ржавчиной крышку люка. Там распологался водопровод- жизненно-важная артерия для каждого убежища, чьи обитатели планируют выжить. По сварочным швам стекали капельки грязной, стоячей воды, еще не прошедшей процесс очистки, но уже успевшей скопиться в больших лужах на бетонном полу.
Сказать, что этот своеобразый предбанник оставил неизгладимое положительное впечатление на своих будущих обитателей, было нельзя. Стены, своды, шахта лифта- все внушало сомнение и неуверенность в благонадежности этого места. При более пристальном осмотре стало заметно, что в некоторых местах потолок прогнулся под тяжестью земли и подземных грунтовых вод, размывающих туннель со всех сторон. Разумеется, раньше, когда строили убежище, архитекторы исходили из того, что проект его создания основан не на мимолетном желании или прихоти, а на его поддержке и финансировании. Очевидно, с последним вышли какие-то накладки, так что пришлось экономить на водостойких и нержавеющих материалах, способных выстоять заметно дольше. И уж совсем немыслимым было выживание здесь в случае войны. Так, по крайней мере, думал Витя.
За всю свою историю человек почти всегда добивался поставленных задач, платя за это порой слишком высокую цену. Так, ему удалось покорить небо, широкими крыльями самолета и лопастями вертолета рассекая воздушное пространство, так ему удалось покорить до этого неподвластную водную стихию, достигнув дна большинства океанов и приступив к далеким плаваниям на кораблях и субмаринах. Человеку даже покорился космос, дарами которого он не преминул воспользоваться. Лишь земля не поддалась ему. Основа основ, фундамент всей человеческой цивилизации так и не уступил, не поддался натиску светил науки и техники со всей планеты. Сколько бы люди ни пытались, всегда происходили какие-то аварии и взрывы в шахтах и на рудниках, гибли рабочие. Так и здесь. Убежище выглядело жалким и недостойным существования, виделось чем-то позорящим мировое научное сообщество, оказавшееся не способным побороть хищное стремление земельного покрова сдавить все "плеши" внутри себя.
-Больше похоже на подвал какой-нибудь старой школы, которую не сегодня, так завтра снесут, чем на бомбоубежище для, стыдно сказать, президента с семьей.- Сказав это, Борис прикоснулся к вздутому пузырю под потолком, который ответил ему мокрой землей, посыпавшейся на мостик.- В самом убежище так же или еще хуже?
Николай сделал вид, что не услышал вопроса и посмотрел на часы, быстро сказав:
-Все, дальше вы сами. Мы с Виталием туда не пойдем. За теми дверями начинается эксперимент, так что, удачи и прощайте.
-Через месяц вы за нами вернетесь, я правильно все понял?- Подозрительно смотря на своего друга, спросил Витя.
-Через месяц, начиная с этой минуты. Откроете дверь и не забудьте ее запереть с той стороны. Что еще? Ах да. Слева от входа, на стене, выключатель. Дальше разберетесь по ходу дела. Прощайте.
-До свидания,- сказал Витя, пожимая руку друга.
-До скорых встреч,- сказал Борис, прощаясь с Виталием.
Николай и его помощник уехали на лифте, а новоиспеченные обитатели убежища остались теперь уже наедине, лицом к лицу со своим новым местом пребывания. И что ждало их внутри никто не знал.
Глава III. Что-то кончается, что-то начинается.
Дикая, пронизывающая тело от мозга до костей боль изводила его тело, играя и издеваясь над ним. Она мучила уже довольно долго, так что он успел с грехом пополам привыкнуть к ней или, по крайней мере, научился различать силуэты предметов и слышать отдаленные звуки незнакомых голосов. Дышать становилось все тяжелее, каждый вдох отзывался хрустом и треском в груди, разрываемой от резких толчков при поворотах и торможении.
Сквозь полузакрытые и ярко-красные глаза он видел лишь расплывчатые контуры отражений и силуэтов, беззвучно проносившихся мимо в гипнотичесом хороводе. Блеклые пятна света под потолком,чьи неравномерные чередования напрягали зрение и буквально заставляли глаза выпрыгивать из глазниц, размыто отражались на влажной плитке пола. Темно-серые коридоры, облезлые двери с доносящимися из-за них стонами и зовами о помощи.
В воздухе витал запах боли, болезней и страданий, обшигающий легкие горячим огнем. Витя понял, что не в состоянии более дышать, почувствовал, как в горле сначала образовался какой-то ком, а затем последовали крепкие объятия с судорогами. Выворачивающие тело наизнанку, заставляющие неестественно выгибаться и дергаться- побуждающие делать все, лишь бы унять или хотя бы приостановить страдание. В предсмертной истерике он потянулся рукой в сторону бежавшей рядом медсестры и крепко сжал ее за халат, при этом взглянул ей прямо в глаза и яростно прошептал возле самого ее уха:
-Почему?!
-Не знаю.- Не лукавя, не притворяясь, тоже шепотом ответила ему девушка.
Сначала по телу пробежала легкая дрожь, а затем весь мир и сознание упали во мрак, плотный и непроницаемый от неутихающих мыслей и тревог. Вите показалось, что на него хлынули все страдания и переживания когда-либо живших людей, сбивающей с ног волной хаоса опрокинувшие его, столкнувшие с тонкой нити нормальной жизни. На мгновение показалась надежда на избавление от мук: тело перестало посылать отчаянные сигналы боли, возбуждая сознание и мобилизуя остатки сил на борьбу за жизнь. Глаза произвольно сомкнулись, словно накрывая его приятным шелковистым одеялом беззаботности и спокойствия, стало свободнее дышать. Сквозь плотный мрак стали пробиваться маленькие лучинки небесного света, манящие и зовущие, словно верный маяк среди бушующего океана. Вскоре нежно-небесный свет заполонил все вокруг без остатка, осветив и витину душу. Он видел их, Веру и маленького неродившегося сына, смотрящих на него полупрозрачными, эфемерными лицами, но вместе с тем такими... Родными и знакомыми лицами.
"Я готов. Вот оно, наконец-то я догнал вас, наконец-то обрел то, в чем нуждался больше всего на свете! Я иду..."
Вера протянула к нему руку, призывая к себе, а он плакал слезами радости и умиротворения. Неожиданно, когда счастье было так близко, на расстоянии вытянутой руки, все снова погасло, резко и безцеременно отняв у Вити его мечту во второй раз.
-Надо же, именно в это время, когда до окончания моей смены оставалось каких-то жалких полчаса!- Услышал он грубый мужской голос, принадлежавший, видимо, лечащему врачу.- Что с ним? Оксана, протоколируйте.
- Доставлен двадцать минут назад. Раздроблена вся левая нога, сломаны тазовая кость, ключица, повреждена грудная клетка, третье и четвертое ребро слева сломаны. Черепно-мозговая травма. Отбиты внутренние органы, только что с трудом откачали: начал задыхаться.
-Кто вызвал скорую?
-Я.- Неожиданно для самой себя проговорила молодая женщина с заплаканным лицом, роняя слезы на макушку своей дочери, чья маленькая мордашка и руки были красными от ссадин.
-Что с ним произошло, черт возьми? Как его угораздило?
-Е-его сбила м-машина. Он вот доченьку мою с дороги оттолкнуть успел, а сам не с-смог.
-С дочкой-то хоть все в порядке?
-Кроме ссадин больше ничего.
-Это хорошо. Все, выйдите в коридор, или нет. Можете идти домой я как главврач вас отпускаю.
-Доктор, а он будет ж-жить?
-Если вы будете тут стоять и слезы лить... Все, покиньте помещение!
-Я только...
-Что только? Куда ты смотрела?!
-Т-телефон...
-Вон отсюда! Оксана, выведите ее.
Витя снова почувствовал сдавливающую боль в горле, начал сильно хрипеть и отрывисто свистеть.
-О господи, этого еще не хватало. Оксана, быстро, искусственное дыхание, нужно выбить этот ком. Ну же!
Витя уже ничего не чувствовал, но все еще надеялся, что двери на небеса совсем скоро снова для него откроются, чтобы впустить и подарить счастье и покой. Почему он никак не умрет? Почему его душа не хотела покидать тела? Эти вопросы он никак не мог разрешить.
-Что? Он что-то сказал? Оксана, вы не расслышали?
-Почему?- Хрипло проговорил Витя в последний раз и тьма снова окутала его, поглотив главврача в марлевой повязке и круглых очках, и его помощницу Оксану, нервно бубнившую что-то себе под нос. Очевидно, молитву за упокой души.
-Давай открывать что ли?- Предложил Борис, неуютно чувствовавший себя в полутемном тоннеле.
Аварийная красная лампочка, торчавшая из стены над входом, своим мерным потрескиванием и колебаниями щикотала нервы.
Оба смотрели на глубоко пустившую свои "корни", облезлую гермодверь с небольшим вентелем посередине. Витя попробовал его провернуть. Холодный и шершавый, своеобразный ключ не провернулся ни влево ни вправо, напротив, при попытке сдвинуть механизм с места, лишь посыпалась мокрая и липкая ржавчина, мгновенно осевшая на ладонях. Попробовал Борис. Тоже неудачно, при этом еще и стер себе пальцы.
-Не понимаю... То ли заело ее, то ли мы что-то не так делаем. Странно, ведь Нил сказал, что уже порядочно поработал с помощниками в убежище.
-Не забывай, Вить, это бункер старого образца. Здесь все гораздо проще, чем может показаться на первый взгляд.
-Может быть тут... Тут наверняка есть рисунок. Нужно убрать налет.