Они приходили в это уединенное место, словно ища избавления: кто за чем. Шли небольшими группами и поодиночке. Шли утром и ближе к обеду; шли в будни и выходные.
Чаще молчали, изредка восклицали нечленораздельное, и старались громко не ступать. Такие разные, но абсолютное большинство входящих женщин казались мне выходцами из другого мира: тоскливого места, где правили бал душевные терзания, отчаяние, и беспросветность.
Я пытался заглядывать в их лица, пытался найти в каждом нечто общее, определяющее то, зачем они здесь. Мне не мешали. Казалось, молчаливые визитеры намеренно не замечали моего нечаянного присутствия. Импровизированный алтарь, организованный в центре храма, манил, сковывал все их внимание целиком.
Вот дверь тихонько отворилась и в нее крадучись проскользнула очередная женская фигурка. Я принялся искать ее глаза. Чуть выше среднего, деликатно тронутая полнотой, лет 30-ти, она могла показаться даже красивой, если бы не всепоглощающее чувство вины, до краев, до пределов постыдного, заполнявшее весь ее облик. Войдя, женщина тотчас же неестественно съежилась, подобрала хрупкую шею в плечи, и, оказавшись ко мне в полупрофиль, быстро засеменила к алтарю.
...Разглядывая что-то прямо перед собой, она размашисто скользила глазами слева-направо. Насторожилась, принюхалась, прошлась вдоль ярко оформленного святилища еще, и еще, всякий раз сопровождая процесс мучительного выбора выразительным мотанием головы. В следующий момент она присела на корточки и надежно зафиксировала взор. Со стороны могло показаться, что это робкий кролик, вопреки инстинкту самосохранения, отважился-таки заглянуть в глаза своей неминуемой смерти - гигантскому удаву. В храме воцарилась давящая тишина.
Гипнотическое очарование происходящего не могло оставить меня равнодушным. Я подошел и тоже слегка присел, упершись руками в полусогнутые колени. Мы были рядом, совсем близко. Мне нравилось смотреть в нее, смотреть неотрывно, усиленно соображая. Околдованный мягким светом решимости, исходившим от женщины, я откручивал назад и силился вспомнить, какая именно "вывеска" маячила над входом, когда, в надежде переждать начавшийся дождь, меня угораздило сюда войти.
Вероятно, интуитивно, но уголком зрения женщина все же отметила мое нелепое положение буквально в двух шагах от нее, и слегка смутилась. Мы встрепенулись, выпрямились, и вынужденно улыбнулись друг другу. Очарование происходящего разом исчезло.
Помню, я зачем-то кашлянул в сжатую ладонь, и завершающий раз заглянул в группу лиц, расположившихся неподалеку. Присутствующие с укором наблюдали за нами, встав друг другу за спину у края алтаря. Возникла пауза. Никто не обронил ни звука, но мне отчетливо дали понять, что я здесь лишний, чужой. Наверное, мой долговязый силуэт посреди просторного светоносного алтаря действительно выглядел фигуркой чужеродного языческого истукана.
Аудитория напряженно держала паузу. В определенное мгновение я не выдержал и испил от переполненного вымени всеобщего чувства вины. Невольно представив себя рассеянным покупателем, по ошибке зашедшим в отдел нижнего женского белья, я внезапно осознал, какие неизведанные глубины сопричастности ожидают каждого, проникшего в мир маленьких женских тайн. Из полосы света, проступавшей сбоку сквозь окно, перед моими глазами соткался образ миловидной блондинки, улыбнувшейся мне, и заявившей назидательно: " - Имейте совесть, у женщин - свои секреты!".
Вон, вон отсюда! Мне не было места среди этих трогательных несовершенств, обусловленных особенностями женской физиологии. Моя задетая мужская сущность остро требовала сатисфакций. Эта сущность была столь же таинственна и доступна в отношении не менее сладостных предметов искушения, вот уже битый час ожидавших меня в храме напротив.
Я вышел из ситуации столь же стремительно, внезапно, как и вошел. Дождь почти кончился, заполнив уютный дворик перед парадной линзами мелких луж. Я улыбнулся и закурил. Обернувшись, повыше приподнял голову и отыскал глазами надпись, выразительно, но неброско сработанную над входной дверью. Надпись гласила: "DON - кафе свежих японских пончиков".