Парыгина Наталья. Сын

Наталья Парыгина

СЫН

Суд

НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Не может быть! Не может быть...

Все одни и те же слова бились у нее в несчастной воспаленной голове: "Не может быть, не может быть, не...", словно пытаясь успокоить или опьянить. Но какая-то холодная трезвая струя сметала прочь этот сопротивляющийся ужасной действительности голос, и она с трагической отчетливостью понимала, что не только не может быть, но - уже случилось и ничего, ничего нельзя исправить или изменить.

Мария Михайловна Назарова шла в суд, где будут судить ее сына.

Она сама чувствовала себя подсудимой, она знала, что будет отбывать срок, который дадут Игорю, хотя и не в колонии, не под конвоем. Но душа ее осуждена страдать его страданиями.

На прошлой неделе Марии Михайловне исполнилось сорок шесть лет, но сейчас она чувствовала себя разбитой старухой. Она и шла, как старуха, тяжело переставляя ноги в старых, о крепких еще сапогах, сутулясь и опустив голову, и потертая мерлушковая шуба, казалось, втрое тяжелее, чем обычно, давила на плечи.

Город был засыпан снегом - несколько дней подряд и еще сегодня утром шел снег. Сейчас над городом висел красноватый, четко очерченный диск солнца, но если не смотреть на небо, то день казался хмурым, солнечных лучей совсем не чувствовалось. Впрочем, это, может быть, только ей день казался хмурым.

А что - Игорь? Каким он видит это блеклое небо и багровое солнце, и эти высокие неподрезанные тополя с голыми ветками, и старые кирпичные дома - свой город, который через час или два или... сколько длится суд? - станет для него недосягаем. Судья зачитает приговор, и все, все, чем он жил, отсечется, и будет другая, скудная жизнь за высоким забором под чужую команду. "А может быть, все обойдется? - мелькает у нее слабая надежда. - Простят. Или дадут срок условно... Или - принудительные работы... Только бы не заключение! Господи, помоги моему сыну!"

Мария Михайловна была некрещеной и никогда не молилась. Но сейчас ее существо требовало защиты и помощи, и кто мог им помочь - ей и ее сыну, как не всемогущий Творец мира?

Суд размещался в двухэтажном здании еще дореволюционной постройки. В вестибюле было почти темно, так что прежде, чем идти дальше, Мария Михайловна остановилась оглядеться. Здесь ли уже Игорь? И - один или с Ларисой? Кажется их нет... Иначе бы они заметили меня и подошли.

Свет падал из открытых дверей зала суда. Она подошла к двери грозного помещения, где будет сегодня решаться судьба ее сына. Большие запыленные окна странно не гармонировали с новой лакированной мебелью золотисто-желтого цвета. Мебель, видимо, специально была изготовлена для этого зала: и жесткие диваны для публики, и столики для прокурора, адвоката и секретаря, и длинный судейский стол и даже барьеры - все было сделано в одном стиле. Зал выглядел бы веселеньким красным уголком где-нибудь в заводском цехе, если бы ни барьеры да ни кресла за судейским столом. Кресла были с традиционно высокими спинками, обиты черным дерматином, и даже теперь, пустые, выглядели столь мрачно и строго, что робкая надежда на благополучный исход суда померкла, представилась соломинкой, за которую хватается утопающий. Длинный стол и высокие черные кресла являли собой трибуну Закона, а перед Законом Игорь был виноват.

Зал понемногу заполнялся людьми. Большую часть любопытных составляли пенсионеры, должно быть, завсегдатаи этого зала. Суд для них был развлечением, спектаклем и отчасти - элементом самоутверждения: "Вот они, нынешние... А в наше-то время..."

Мария Михайловна вернулась в вестибюль. Стояла в темном углу, под лестницей, стараясь, чтобы люди ее не видели (а вдруг здесь окажется кто-нибудь из моих учеников или знакомая родительница!), и ждала Игоря. Вот он! И Лариса... И Лариса пришла на суд.

Игорь был высок ростом, тонок, с длинными руками и ногами, немного похожий на не в меру вытянувшегося подростка. Но лицо у него - взрослое, бледное, интеллигентное, карие глаза глядят... всегда глядели умно и живо. Сейчас они - совсем другие: беспомощные, затравленные, виноватые, и, глядя в эти родные и незнакомые глаза, Мария Михайловна с болью понимает, как ему тяжело и страшно, и сердце ее стискивает щемящее чувство жалости. Только жалости и - больше ничего.

- Мама... Ты - одна?

- Отец занят на работе, - стараясь придать голосу побольше правдивости, - бормочет Мария Михайловна. - Очень срочная работа. А дедушка плохо себя чувствует.

Лариса стоит рядом - молчаливая, подавленная, чужая, с заметно выпирающим животом и бледным осунувшимся лицом.

Откуда-то выпархивает в полутемный вестибюль хорошенькая секретарша в модном платье с вышивкой на груди, веселым голосом приглашает:

- Граждане, заходите в зал. Сейчас начнется заседание.

Игорь, понурив голову, входит первым. Мария Михайловна с Ларисой тоже входят в зал и садятся рядом на свободный диван.

- Встать! Суд идет.

Все встают. Игорь встает там, за барьером, где полагается быть подсудимым, и с ним рядом встают еще двое - эти, которые втянули его в преступление. Мария Михайловна невольно испытывает к ним резкий прилив ненависти. У одного черные длинные волосы спадают на серый пиджак, у другого - большая круглая голова с оттопыренными ушами. Ей хочется дикой кошкой наброситься на них, и царапать, и рвать их когтями, грызть зубами и загрызть насмерть. Но она стоит неподвижно, как все, и заставляет себя перевести взгляд на судью и заседателей.

Судья - пожилой, лысоватый, ему, должно быть, немного осталось до пенсии. Слева от него - маленький мужичок с бородкой, справа - молодая женщина с густыми каштановыми волосами, уложенными в высокую прическу.

Начинается суд. Просто и буднично. Подсудимые встают и отвечают на вопросы судьи. Игорь в свой черед встает и отвечает, тусклым голосом называя свою фамилию и год рождения, и профессию.

- Признаете ли себя виновным в том...

И опять у Марии Михайловны бьются в голове все те же упрямые слова: "Не может быть! Не...". Она неподвижно сидит в зале на одном и том же месте, но сознание ее временами отключается, словно проваливаясь в какой-то густой мрак, потом снова возвращается к действительности, и она слышит голоса, с рудом понимая, зачем она здесь - и в этом чужом, будничном, жутком зале.

- Расскажите, Гладов, как вы задумали и осуществили похищение сапог?

- Я не задумывал, - говорит подсудимый сипловатым голосом, - так, случайно вышло. Стоял за пивом, ну и он, Степан, - тоже. В очереди познакомились. Потом за кружкой пива разговорились. Вышли вместе. Он и сказал мне про контейнеры... стоят уже две недели, никто ничего... Может, говорит, попытаемся выпотрошить... Если контейнеры на обычной платформе, от тряски раздвинулись, вполне можно протиснуться и открыть. Я говорю: проверь... Если там что дельное - займемся. Он ночью открыл два контейнера. В первом какие-то ящики оказались, не знаю - с чем, а во втором - сапоги.

- Похищение вы совершали в ту же ночь?

- Нет, на следующую. Встретились опять в пивном баре и обо всем договорились.

- А когда вы сговорились с Назаровым?

- С этим? Мы не сговаривались. Сначала мы хотели забрать сколько в сумки войдет, чтобы незаметно уйти. А потом я подумал: чего мелочиться? Надо машину взять.

- Как это: взять?

- Ну, договориться с каким-нибудь хмырем.

- Вы были уверены, что незнакомый человек сразу согласится на преступление?

- За деньги черт пляшет! Я же не даром... и деньги ему дал хорошие... и потом - сапоги.

Мария Михайловна не понимала... Игорь пытался ей объяснить, но она не поняла тогда и теперь не понимала, как он мог пойти на сделку с этими... с ворами... зачем? Из-за денег? Продать свою душу, совесть, свободу, покой и благополучие семьи! "Не понимаю", - подумала она опять.

- Назаров, встаньте.

"Назаров, встаньте"... Как мальчишке в школе...

Игорь тяжело, словно кто-то невидимый, навалясь на плечи, прижимал его к скамье, поднялся и замер.

- Назаров, вы знали, что везете краденые сапоги?

- Я догадался... Понял.

Постепенно Мария Михайловна отупела от волнения. Слушала выступления прокурора и адвоката, видела, как судья, наклоняясь то в одну, то в другую сторону, спрашивал о чем-то заседателей, как Игорь отвечал на вопросы обвинителя и защитника. А в душе все больше набирало силу отчаяние. Осудят. И тот голос, который твердил: NНе может быть", становился все глуше и глуше.

Перерыв, когда суд удалился на совещание, показался ей бесконечным. Но настал миг, когда и этот этап окончился, и опять секретарь своим звонким чистым голосом приказала всем встать. Вошли и остались стоять судья и заседатели, стоял Игорь и эти двое, стояли защитник и прокурор, стояли молчаливые люди, которые пришли сюда просто скоротать несколько часов скучной старости.

- "При определении мер наказания суд учитывает степень опасности совершенного преступления..." - неторопливо, четко, с профессиональной бесстрастностью исполняя свою работу, читал судья.

Марии Михайловне казалось, что каждое слово вбивается в ее мозг, как гвоздь, тяжело и больно, но она понимала, что все эти слова - не главные, они только оболочка для одного-единственного слова, которое определит судьбу Игоря на... На сколько? Сколько?? Сколько???

- ...Назарова Игоря Васильевича признать виновным в преступлении, предусмотренным статьей...

"Признать виновным!..."

- ... и назначить меру наказания в виде лишения свободы сроком на четыре года...

"Четыре!" Колени подкосились, и Мария Михайловна едва не упала от внезапно нахлынувшей слабости, вцепилась руками в спинку переднего дивана... - в исправительно-трудовой колонии усиленного режима с конфискацией имущества.

Что-то еще читал судья, что-то ненужное, ну что еще, когда уже свершилось, когда определен для него этот ужасный, этот долгий, этот бесконечный срок - четыре года.

- ...Меру пресечения для Назарова Игоря Васильевича изменить и взять его под стражу из зала суда.

Мария Михайловна выслушала приговор и даже каким-то краем сознания уловила и запомнила, что тем двоим, чьим сообщником (так и статья называлась: за сообщничество) был Игорь, дали больше: шесть и семь лет. Все ее чувства притупились, она словно бы одеревенела, и ей теперь казалось, что это - нет, не ее сыну зачитал судья приговор, и было жаль его мать. Рядом с Марией Михайловной стояла беременная Лариса, и были другие люди - родные тех двоих, которые погубили Игоря ( и себя - тоже), и просто посторонние зеваки. Им, посторонним, должно быть, хотелось посмотреть, как они - мать и жена Игоря будут рыдать, но они не пролили ни слезинки.

Судья окончил читать приговор, и можно было сесть, но никто не сел - все стали выходить из небольшого душного зала. И тут ноги отказали Марии Михайловне, подломились в коленках, и она села - одна во все зале, даже Лариса направилась к выходу, то ли забыв о свекрови, то ли поспешно отрекаясь.

К осужденным подошли конвоиры и что-то сказали. Мария Михайловна не слышала - что, она только увидела, как Игорь обернулся и рванулся к ней взглядом, словно прося защитить его, как в детстве она защищала своего мальчика от всяких невзгод. Но теперь - что она могла? Она только смотрела на него и почти не видела из-за пелены слез, которые вдруг залили ей глаза, и тут услышала голос, похожий на голос сына и как будто чужой.

- Мама, прости меня...

Да, это его, его голос, только жалкий, беспомощный, как тогда, давно, когда он, маленький, бывал в чем-нибудь виноват. Она всегда его прощала, своего малыша, всегда прощала, что бы он не натворил.

Она ничего не успела сказать, ей трудно было солгать в эту тяжелую минуту, а сказать: "Не прощаю" - сейчас, когда он и без того был под гнетом приговора... Нет, она просто молчала, и он, наверное, понял, что она ничего не могла сказать ему.

- Пошли, пошли...

Это один из конвоиров грубо приказал Игорю, словно нарочно, чтобы показать матери, какое обращение и какая жизнь ждет ее сына. Игорь опустил голову и покорно двинулся к выходу - вместе с теми двумя, под конвоем. Надо было вскочить, догнать его, обнять на прощание. Она понимала, что надо кинуться к сыну, но у нее совсем не было сил, совсем не было, нисколько, все они ушли на суд и на то, чтобы выслушать приговор сыну, не зарыдав и не закричав на весь зал.

Сколько прошло времени? Ей показалось - много, но на самом деле - минута или меньше, потому что, когда Мария Михайловна, безумно торопясь, выбежала из пустого зала в вестибюль, Игорь со своим конвойным был еще там. В двух шагах от него стояла Лариса и смотрела на Игоря холодными непрощающими глазами.

- Лара! - позвал он громко, словно она была далеко.

- Прощай, Игорь.

В голосе ее не было ни жалости, ни боли, ни упрека, голос был железно-бесстрастный, более бесстрастный, чем у судьи, когда он зачитывал приговор. Лариса судила мужа своим судом, и ее "прощай" означало, что у Игоря больше нет жены. Он съежился и торопливо прошел мимо. Та практичность Ларисы, которой он радовался, когда готовились к свадьбе ("Подождем до лета - летом свадьба дешевле обойдется"...) - эта самая практичность сработала и теперь. Лариса сочла для себя неразумным ждать мужа из заключения. Ждать, писать письма, посылать посылки... думать о нем, переживать за него... А вернется с пятном. Люди будут говорить: "Ее муж был в заключении". Нет!

Игорь миновал полутемный коридорчик и вышел на улицу. "Черный ворон" стоял у подъезда. Игорь шагнул к машине, но оглянулся и увидал мать.

- Мама!

Она уже взяла себя в руки, усмирила разрывающие грудь, так и не пробившиеся наружу рыдания. Игорь кинулся к ней, обнял и твердил, словно в забытье:

- Мама... Мама... Мама...

- Довольно!

Кто это? Кто мешает им проститься? А, это конвойный... он исполняет свою службу.

Игорь поцеловал мать в щеку, быстро разжал руки и влез в тюремную машину с крохотными зарешеченными окошечками. Дверцы машины захлопнулись, как бы отсекая все, что было в его прежней жизни, на долгие четыре года. Что-то на четыре, а что-то навсегда. "Нельзя, - говорили древние, - в одну и ту же реку войти дважды", - имея в виду, что утекает прочь вода, в которую ты входил, а иная притекает на ее место. Иная потом будет жизнь. Какая - не скоро ему предстоит узнать.

Машина зарычала и рванула с места. Мария Михайловна смотрела ей вслед, пока она не скрылась за поворотом.

Надо было идти домой. Надо было жить дальше.

И опять она шла медленно, тяжело, как старуха, не шла, а ползла по улице, никого и ничего не замечая, вся поглощенная чувством отчаяния и безнадежности. Душа ее болела нестерпимо, а ноги, хоть и с трудом, все-таки переступали по осклизлому тротуару.

- Маша!

Она остановилась и подняла голову. Василий подошел к ней и взял ее под руку.

- Ты... не пошел на работу?

- Не смог, - сказал Василий. - Ни на работу, ни в суд.

Василий выше Марии ростом, худощав, подвижен, на лице его почти нет морщин, но глаза, всегда такие живые и внимательные, сегодня смотрят тоскливо и растерянно.

- Игоря увезли, - сообщила Мария буднично, кажется, начиная привыкать к несчастью.

- Да, я видел, - кивнул Василий. - Я уже больше часу хожу здесь, неподалеку от... Я видел.

И тут, когда уже, казалось, смирилась с несчастьем, Мария вдруг неудержимо расплакалась, обидевшись на мужа, что он не подошел проститься с Игорем. Она плакала от этой обиды и от горя, ничего не замечая вокруг, и только голос Василия сквозь гул машин настойчиво пробивался в уши:

- Не надо, Маша. Не надо! Люди смотрят... Пойдем! Пойдем быстрее.

К счастью, рядом был сквер. Василий увел ее в этот заснеженный сквер, смел со скамейки снег, и они сели рядом. Здесь им никто не мешал, никто не смотрел, и она плакала, плакала долго и горько. Потом они пошли домой.

Василий оказался прав: четыре года...

Четыре года!

В первую ночь после суда Мария глаз не сомкнула. Василий спал, а она смотрела в потолок бессонными глазами и думала о том, как ей умереть. "Не хочу я жить, не могу я жить, сил моих нет перенести этот позор и эту боль. Удавиться? Броситься с балкона? Нет, надо - тихо... Надо, чтобы не поняли, что - это самоубийство. Пусть думают, что просто пришла ора мне умереть. От рака. Или - от простуды... Рак нельзя получить по желанию, он убивает тех, кто хочет жить. А я не хочу. Простуда? Да, вот что надо: такую простуду, чтобы не оправиться от нее. Это просто. Это легко... Температура... Кашель... Смерть. Покой".

Она была как пьяная или безумная. У нее осталась одна цель: умереть. Мария не думала ни о чем другом и ни о ком. Ни о Василии. Ни об Иване Николаевиче. Ни о сыне. Умереть! Жить я не могу. После всего, что произошло, у меня только один выход: умереть. И очень просто это сделать, - холодно, спокойно, точно не о себе, подумала Мария, - просто можно все это устроить. Ведь теперь зима. Стоит только выйти на балкон...

Время давно перевалило за полночь. За окнами уже понемногу начала рассеиваться ночная мгла. Осторожно, чтобы не разбудить Василия, Мария встала, надела поверх ночной сорочки легкий халат, и в этом халате и в тапочках вышла на балкон. Мороз был небольшой, но ветер - северный, резкий. Она стояла на ветру с голыми руками и открытой грудью и зло, будто ветер был виноват в ее несчастье, отдавалась его леденящей силе.

Больше всего стыли ноги. Еще бы: в одних тапочках. Зачем я надела тапочки? - подумала Мария. Чтобы скорее и сильнее простудиться, надо их снять. Она говорила себе: надо снять тапочки, но не снимала, словно какая-то непонятная, неподвластная ей сила мешала сделать это простое дело. Инстинкт самосохранения вступил в борьбу с ее решением? Ну, нет...

Мария сбросила один тапочек, за ним - второй. Подошвы сразу обожгло морозом. Резкий порыв ветра толкнул Марию в грудь, и ей показалось, что это не ветер, а дыхание самой смерти коснулось ее холодной сковывающей струей. "И пусть, - подумала она, - так и надо. Я заболею и умру. Я хочу умереть, мне нечего делать больше в этой жизни. Я умру, и со мной умрет моя душевная боль".

- Маша!

Василий, в трусах и майке, волосы всклочены, голос панический. "Помешал, - с досадой подумала Мария. - Зачем он мне помешал?"

Схватив за руку, Василий одним рывком втащил Марию в комнату и захлопнул дверь на балкон. И вполголоса, чтобы не разбудить отца, но со злым отчаянием пробормотал:

- Ты с ума сошла!

- Лучше бы сошла...

Иван Николаевич услышал голоса, сел на постели.

- Что случилось?

- Да вот... - Василий споткнулся, но бодро солгал: - Маша заболела. И не солгал почти. "Не заболела, так заболею, - подумала Мария. - Сколько я простояла на балконе? Неужели мало для того, чтобы заболеть и не поправиться?"

А Василий молча за руку волок ее в коридорчик, и она шла за ним, машинально переставляя босые ноги, не понимая, куда и зачем он ее ведет. А... в ванную.

- Ты должна принять горячую ванну. Нет, сначала - в душ. Будешь стоять под душем, а когда наполниться ванна, примешь ванну.

- Я не хочу! - Кажется она лгала и ему, и самой себе. Марию всю трясло, ей хотелось согреться, не жить, а просто согреться. Но согреться сейчас как раз и означало: жить.

- Раздевайся. Я включу душ... Сейчас...

- Василий кинулся на кухню - колонка была в кухне. Прибежал, отрегулировал душ, помог жене стянуть халат и рубашку. Она, уже не сопротивляясь, встала в ванну, под горячую струю.

- Маша! Как ты могла, Маша? - с упреком проговорил Василий. - Обо мне ты подумала? И отец... И это дурак вернется...

- Не смей так о нем! - крикнула Мария, перебивая плеск струй воды.

- Дурак! Дурак!! Дурак!!! - яростно выкрикивал Василий.

Лицо его перекосилось от... Ей показалось - от ненависти. Но ведь этого не может быть! Отец не может ненавидеть своего сына.

- Вася! Перестань, Вася...

Он опомнился, умолк. Мария попыталась выйти из ванны, но Василий не выпустил.

- Грейся, Маша...

Бледный, осунувшийся, он смотрел на нее с укором и обидой. И по этому взгляду она поняла, что не смеет, не имеет права уйти от Василия, уйти из этого мира жизни, пока судьба сама не определит ей срок ее кончины.

Невестка

И все же ей страх как не хотелось идти к невестке! И Василий отговаривал: "Бесполезно, Маша. Ты же знаешь Ларису!" Она и сама опасалась, что бесполезно. Но ведь Игорь просит! Придется пойти. Я пойду к ней как мать - к будущей матери, думала Мария. Мы раньше плохо понимали друг друга, но все меняется... Изменились обстоятельства жизни. Мне тяжело. И ей - тоже. Может быть, мы поймем друг друга, и она поймет и простит Игоря, как и я.

- Завтра поеду к ней.

- Что ж, попытайся, - смирился Василий.

Иван Николаевич вроде бы и не слышал, о чем они говорили, но каждое слово до него доходило. Он не вмешался в разговор, только вздохнул глубоко. Да он часто теперь вздыхал, ему не хватало воздуха.

Спала Мария мало, все мысленно говорила с Ларисой, подыскивала самые убедительные слова. Утром, усталая и неуверенная, отправилась к невестке. Ключ щелкнул после первого звонка, и дверь распахнулась. Лариса - непричесанная, с хмурым похудевшим лицом, с отеками под глазами, в просторном фланелевом халате и в шлепанцах на босу ногу равнодушно посмотрела на свекровь и равнодушно пригласила:

- Проходите.

Мария Михайловна вошла и, закрыв дверь на ключ, огляделась.

Идеальной чистоты и большого порядка эта однокомнатная квартира молодых Назаровых никогда не знала. Но теперь отовсюду веяло особенной унылой запущенностью, словно здесь не было не только хозяина, но и хозяйки, а жил какой-то случайный человек, которому все безразлично. На пыльном полу в маленьком коридорчике валялась грязная обувь, на вешалке вместе с пальто и плащом висел грязный шелковый халат Ларисы, а на овальном зеркале в простенке зримым слоем лежала пыль.

И в комнате тоже было пыльно и неуютно. На спинке стула одно на одном висело несколько платьев, на диване оставалась раскинутой несвежая мятая постель. Стенка... Стенки не было. Стенку конфисковали. Все, что было ценного: автомашину, стенку, магнитофон, телевизор, даже новый костюм Игоря. Пусто, бедно и уныло было в этой оголенной квартире.

Лариса, подоткнув под спину подушку, села на постели. С босыми ногами и большим животом, с грустно-отрешенными глазами, она показалась Марии Михайловне чужой и несчастной.

- Игорь тебе пишет, Лара? - спросила она, подвинув стул к дивану и садясь напротив Ларисы.

- Да. Пишет.

- И мы получили письмо. - Она вздохнула и помолчала, тоскливо ощущая отчужденность невестки и понимая, что вряд ли у них получится задушевный разговор. - Жалко мне его...

- Жалко? - как будто удивилась Лариса. - Его? Ну, нет...

- Ты скоро станешь матерью. Может быть, тогда лучше поймешь меня. - Лариса усмехнулась, но ничего не сказала. - Давно письмо получила?

- Последнее - вчера.

- И что пишет?

- Так, пустое, - сказала Лариса, глядя в сторону - на полузадернутое желтой с белыми полосами шторой окно. - "Прости, жди, постараюсь освободиться досрочно..." Мне теперь все равно - в срок ли, или - досрочно.

- Не горячись, Лариса. Я понимаю, как тебе обидно и трудно, - с терпеливой настойчивостью заговорила Мария Михайловна, - но... Ведь он - твой муж.

- Был муж, да объелся груш...

Лариса по-прежнему смотрела на занавешенное шторой окно - отрешенно и печально. Большой живот, выступая под халатом, словно бы лежал у нее на коленях. Мария Михайловна, глядя на невестку, как-то переключилась со своего на ее горе и пожалела женщину. "Может, - подумала она, - и не правы мы, что не любили ее. Игорь любил же... И любит! Мы не любили, и она не привязалась к нам, и вот теперь общее горе, а переживаем врозь..."

- Ты, Лара, - жена Игоря. Любовь его и опора...

- Опора! - взвинчено передразнила Лариса. - Любите вы пышнее слова. На свадьбе они к месту, а теперь...

- На свадьбе говорится напутствие на всю жизнь.

- Не я первая забыла эти напутствия. - Лариса пристально, но холодно взглянула на свекровь. - Я старше Игоря на два года, - напомнила она. - Мне время жить. Ж и т ь! Я еще понимаю: в войну ждали женихов с фронта. И то не каждая женщина могла! А ждать из заключения... Не-ет... Да еще не известно, какой он вернется: там всякие сидят, а Игорь легко поддается чужому влиянию.

Спорить с Ларисой было бесполезно. И не о чем спорить. Игоря она бросит. Бросила уже...

- Мне придется заново устраивать свою судьбу, - деловито, словно о какой-то покупке, а не о судьбе шла речь, продолжала Лариса. - А Игорь пусть сам думает о себе. Выйдет - женится, мужчине это легче. Некоторые женщины ни на что не смотрят, лишь бы мужик... Я совершила ошибку, выбрав Игоря. Я ее и исправлю.

- Новых не наделай, - предостерегла Мария Михайловна. - Игорь то любит тебя.

Она все-таки надеялась достучаться до какого-то уголка в сердце Ларисы, в котором - ну, пусть, теперь - нет, но жил же прежде, должен был жить Игорь! Но то ли крепко-накрепко был заперт тот уголок на невидимый замок, то ли вовсе его не существовало, и не сердце, а только свидетельство о браке связывало Ларису с мужем в их недолгом совместном пути по жизни.

- Любит, не любит... Какое это теперь имеет значение...

- Не думай о плохом, Лара. Береги себя. А то от твоих переживаний ребеночек родится нервным. И молоко быстро пропадет.

Лариса как-то обидно, едко усмехнулась.

- Чем скорее пропадет, тем лучше.

- Что ты, Лара? Что говоришь-то?

- А вот что слышите, то и говорю. Вы что же думаете, что я одна буду растить ребенка?

- Но... Ребенок ведь родится!

- Родится, конечно, с этим теперь ничего не поделаешь. Но на этом мой долг будет исполнен и завершен.

"Исполнен и завершен", - мысленно повторила Мария Михайловна, дивясь и ужасаясь, как складно и бездушно говорит Лариса о живом существе, которое теперь торкается потихоньку у нее под сердцем. Да есть ли в этой груди сердце?

- Я понимаю, с вашей точки зрения это, должно быть, выглядит ужасно. Но давайте говорить здраво, без сантиментов, - жестко, назидательно продолжала Лариса. - Вот вы родили и вырастили сына. Ну и что? Много ли получили от него радостей? А теперь и вовсе боитесь показать глаза на улицу. Так ведь?

- Да у меня - несчастье, исключительный случай! Ну, пусть даже мы виноваты - не сумели воспитать в Игоре какие-то черты личности: стойкость, порядочность, иммунитет ко всему нечестному... Но твое-то дите - крохотное, беспомощное... Причем оно?

- Ничего, вырастет в детдоме. Недавно слышала по радио, что за прошлый год в стране тридцать пять тысяч детей остались в роддомах, матери ушли без них. Что - все эти женщины, по-вашему, - дуры?

- По-моему...

Мария Михайловна споткнулась и замолчала, не сказала Ларисе, что она думает об этих женщинах, бросивших своих малюток. Если бы сказала, дальнейший разговор стал бы невозможен, а она все еще не теряла надежды пробиться к сердцу Ларисы.

- Вырастет в детдоме, - повторила Лариса, воспользовавшись паузой. - И там вырастают хорошие люди. И в семьях бывают дряни.

- В детдоме? При живой матери? Нет! Нет, не верю я... Ты ведь никогда не держала на руках крохотного ребеночка. Это такая радость! От мужа отрекаешься - ладно, можно понять, в обиде ты на него... Но малютка-то в чем виноват? За что его наказываешь? И себя - тоже! Да как это можно: бросить своего ребеночка!..

- "Бросить!" - с высокомерной насмешливостью повторила Лариса. - Опять громкие слова... Не брошу я его ни на улице, ни на чужом крыльце. Его отдадут в Дом ребенка и будут растить вместе с другими. Вы думаете, что у этих детей, которые растут в детдомах, родители поумирали? Так сложились обстоятельства - у каждой женщины свои. И мне не повезло.

- Ни одно животное, - заговорила Мария Михайловна, уже не надеясь на примирение и глядя не в лицо Ларисы, а на ее большой, выпирающий под халатом живот, - не бросит своего новорожденного. Утка - и та, спасая свое потомство, отводит охотника на себя. Рискует жизнью ради утят и порой отдает жизнь! А ты - женщина...

- Вот именно! Я - женщина, а не утка, - вызывающе подтвердила Лариса. - Я не могу жить одним материнским инстинктом.

- Не можешь... А чем же ты хочешь жить?

- Я устрою свою судьбу. У меня будет другой муж. И, возможно, - другой, наш общий ребенок.

"Стерва ты, Лариса!" Мария Михайловна едва сдержала себя, чтобы не произнести эти слова вслух. Но, стиснув зубы, промолчала. Поднялась со стула, направилась к двери - говорить больше было не о чем. Лариса вышла с ней в переднюю.

- Хотите совет, Мария Михайловна? - спросила она, уже не называя свекровь, как прежде, мамой.

- Ну-ну...

- Вы уже не молодая женщина, неизвестно, сколько вам осталось жить. Живите для себя! Не думайте ни об Игоре, ни о ребенке. Ходите в парк, сидите на лавочке... Не переживайте за других.

- Хо-ро-ший совет... Ты будешь жить для себя, потому что ты - молодая. Я - потому, что пожилая. Всяк для себя и - никто для других. Да знаешь ли ты... Нет, не знаешь, и не поймешь, пожалуй, никогда, что самой большое счастье - когда есть для кого жить. Есть кого любить. О ком заботиться. Для мужа. Для сына. Для внука...

- Ну, что ж... Мария Михайловна молча повернула ключ и вышла, не простившись. Держась за перила, медленно спускалась по лестниц, словно бы вдруг постарев. Лариса со стуком захлопнула дверь. На стук двери Мария Михайловна невольно оглянулась. "А как же квартира? - подумала она. - Куда вернется Игорь? Неужели и квартиру он потеряет?" Но эта мысль промелькнула и стушевалась за другими горькими мыслями о сыне. Когда еще он вернется...

Банкет

В назначенный день после завтрака Игорь принялся со всевозможной тщательностью отглаживать свой единственный костюм. Был у него до... до суда и срока новый костюм, но мать продала его в горькую пору нужды. А это - не новый, но еще вполне приличный, темно-синего цвета висел в квартире родителей. А вдруг все придут в черных костюмах? - подумал Игорь. - Новые русские любят черный цвет... Но выбора не было.

В начале пятого Игорь в своем наглаженном костюме и при галстуке, в начищенных ботинках стоял у подъезда, ожидая машину и волнуясь, как перед экзаменом. Ему вдруг захотелось, чтобы машина не пришла, чтобы это приглашение оказалось шуткой, неправдой... Но в половине пятого, минута в минуту, у подъезда застопорился "мерседес".

Машина и водитель стоили друг друга! Машина была черная, помытая, блестящая - настоящая элитная красавица в разнородном племени легковых автомобилей. И шофер - высокий, широкоплечий, с красивым мужественным лицом, в черной, небрежно распахнутой куртке из натуральной кожи и белейшей рубашке тоже выглядел элитным, незаурядным, даже барственным.

- Вы - Игорь Васильевич?

- Да.

- Здравствуйте, Игорь Васильевич. Но мне сказали, что поедут двое.

- Отец нездоров.

- Понятно. Прошу в машину.

Супружеская пара из соседнего подъезда видела, как Игорь садился в дорогой автомобиль, и начинающий бизнесмен с удовольствием заметил на их лицах завистливое удивление.

Водитель босса, как и положено человеку на высокой должности, был неприступно-молчалив. Машиной он управлял легко и умело, как бы играючи, и норовистый "мерс" слушался своего хозяина, словно хорошо выдрессированный железный зверь.

Игорь все-таки сам был водитель и мог не только как пассажир, о и как шофер оценить достоинства лимузина. Машина шла так плавно и мягко, что Игорь не ощущал ни малейших толчков даже и на этой советских времен и отнюдь не идеальной дороге, и слушалась каждого, едва заметного жеста водителя. Кажется, можно было управлять этим автомобилем одним мизинцем. "Если мой бизнес пойдет успешно, я через несколько лет смогу купить себе такую же машину", - подумал Игорь.

Весна выдалась ранняя, последняя декада апреля по обилию теплых солнечных дней более походила на середину мая. И это воскресенье было теплым, почти летним, клонившееся к вечеру солнце освещало дорогу и макушки деревьев по обе стороны дороги, и зеленую, уже высокую траву на обочинах с частыми золотыми головками одуванчиков. Мир пробудившейся после зимней спячки природы был так хорош, что Игорь настроился не только на счастливый вечер, но и на долгую счастливую жизнь.

Километров через десять от города машина свернула с шоссе на гладкую, как яичко, дорогу в прорубленной среди березовой рощи аллее, и шофер затормозил перед ажурными железными воротами с небольшой будкой возле них, которая, должно быть, как на заводе, служила проходной. Из проходной никто не вышел, но машину увидели, ажурные створы ворот поползли в стороны, и лимузин въехал во владения Ворона.

Роман, остановив машину, указал на пешеходную дорожку между зелеными барьерами подстриженных кустарников и коротко объяснил:

- По этой дорожке - прямо.

Игорь вышел из машины, которая тотчас на малой скорости двинулась влево, к стоянке, где уже выстроились в ряд десятка три или больше иномарок - отечественных машин сюда, должно быть, не допускали.

Игорь, прежде чем направиться по указанной дорожке, выстланной трехцветным рисунком в виде ковра из желтого песка, красной кирпичной крошки и белой мраморной, минутку постоял, разглядывая панораму современного богатого имения, и, по выражению отца, остолбенел от завистливого изумления. "Да-а, вот это рай", - подумал он.

Центральное место в "раю" занимал двухэтажный дом с мезонином и башенками по углам, с террасой по фасаду, более похожей на сказочную хоромину с нависшими над ней цветными витражами в виде каких-то фантастических картин. Перед домом раскинулась ухоженная клумба с кустами роз, еще не зацветших, и ковром из ранних цветов, выполненным весьма искусным садовником. А по обе стороны дома простирался сад с цветущими яблонями, так что дом с затейливыми витражами и причудливыми башенками, облитый лучами вечернего солнца, словно бы парил в этом белом цветении, и все окружающее почудилось Игорю то ли сном, то ли миражом, который через мгновение исчезнет.

Но все оставалось на своих местах, и на площадке вокруг цветника и на балконе уже толпились гости, которые Игорю, впрочем, тоже показались не реальными человеками, а словно бы актерами из волшебного спектакля. Женщины разного возраста и разной комплекции - от тоненьких, как тростиночки, до таких полных, что непонятно, как поддерживали ноги их огромный вес, были почти все в легких платьях, у многих - с глубоким декольте и голыми плечами, с тонкими золотыми цепочками на шее или колье с таинственным свечением драгоценных камней.

Достойные этих роскошных женщин мужчины в элегантных костюмах тусовались кучками там и сям, о чем-то беседовали, курили, смеялись, должно быть, над удачными анекдотами.

"Зачем он меня пригласил?" - тоскливо подумал Игорь, чувствуя себя чужим и одиноким среди этих богатых самоуверенных гостей. Но как раз сам хозяин его заметил и, отделившись от своих собеседников, подошел к Игорю.

- А что ж папаша - не захотел приехать? - недовольно осведомился он.

- Приболел. Радикулит...

- Ра-ди-ку-лит, - насмешливо повторил Ворон. - Мы его тут избавили от радикулита. Ну, не захотел, так не захотел...

Он легонько ухватил Игоря за локоть и подвел к той кучке гостей, в которой прежде разговаривал.

- Представляю вам моего племянника, - сказал Ворон. - Недавно приехал из Сибири.

Несколько человек пожали Игорю руку, и "племянник" раскланивался, считая выходку хозяина с мнимым родством вполне оправданной: в качестве племянника Ворона он становился среди этих богатых гостей почти равным.

Между тем Андрей Валерианович своим громогласным басом предложил мужчинам перед ужином поплавать в бассейне, объявив, что при этом дорогих гостей ожидает сюрприз.

- Надеюсь, не акула? - предположил гость мощного телосложения.

- Тебе-то что бояться? - сказал ему лысый худощавый господин. - Тебя ни одна акула не проглотит.

- Так я за тебя беспокоюсь! - парировал толстяк.

Мужчины засмеялись и вместе с хозяином двинулись к бассейну.

Игорь растерянно соображал, как ему отказаться от объявленного удовольствия: он не взял с собой плавки. Но отказываться не потребовалось. Плавками никто не пользовался, все раздевались догола. Некоторые спускались к воде по лесенкам, но большинство мужчин прыгали с метровой высоты, с плеском погружаясь в воду.

Вот это было наслаждение! Игорь любил купаться, еще мальчишкой ездил с родителями к морю, и дача у них в деревне была недалеко от реки. Но давно уже не доводилось ему поплавать, и теперь он упивался, плавая в светлейшей, с голубым оттенком воде.

Вдруг что-то случилось, Игорь в первый миг не понял - что. Мужики заорали, загоготали, сошлись в кучу, хлопали по воде руками, матерились со смаком. Игорь кинулся в середину бассейна, где сгрудились купальщики, но в этот момент нечто темное, стремительное, грациозное проскользнуло возле его тела, едва не задев. И вся орда голых мужиков устремилась в эту часть бассейна.

Рыба! Вот он - сюрприз... Осетр. Но откуда в наших краях осетр? Позже он узнал, что осетра привезли с Волги в специально оборудованной автоцистерне.

- Хотите ужинать - ловите осетра, - прогремел над водой бас хозяина.

Мужики, словно только и ждали этой команды, грозившей оставить их голодными, с громкими азартными криками принялись гоняться за осетром. Несчастная виртуальная мать металась от глотки к глотке в изрыгаемых над водой грязных оборотах речи, как металась в воде царственная рыба среди голых тел и жадных рук. Громче всех, перекрывая другие голоса, матерился своим особенным басом Ворон. В какой-то миг Игорю показалось, что он снова в зоне, в странной камере с взбаламученной прозрачной водой и загустевшим от матерщины воздухом. Но обезумевший осетр, метавшийся среди этих, кажется, тоже обезумевших не менее его водных охотников, чуть не ткнулся Игорю в бок. Игорь заорал что-то забористо-бессмысленное, тоже не преминув употребить святое слово "мать" в пакостном обрамлении, и, изо всех сил работая руками и ногами, кинулся вдогонку за осетром, словно на соревновании за медаль.

Но победа досталась не ему. Осетра, в конце концов, поймал за середину туловища сам Ворон, которому гости, вдоволь натешившись и улучив подходящий момент, подыграли: и осетра подогнали, окружив плотным кольцом, и помогли удержать его в плену волосатых рук Андрея Валериановича, ухватив знатную рыбу за жабры и за плавники. Ожидавший этой минуты помощник повара подхватил осетра большим сачком и унес прочь.

- Ну, Андрей Валерианович!

- Молодец!

- Удружил...

- Вот это устроил забаву!..

И еще какие-то восторженные возгласы, сопровождаемые матерным фольклором, раздавались по поводу необычной водной охоты за плененным и совершившим дальнее путешествие в неволе осетром.

Потом, в разгар торжественного ужина в просторном зале, обставленном под старину: с тяжелой дубовой мебелью и иконами в переднем углу - этого осетра, уже запеченного особым способом и разрезанного на ломти, сложенные опять в виде целой рыбины, на огромном блюде вкатил на тележке официант в белом костюме.

- Вот такого роста стала теперь золотая рыбка, - весело пробасил Ворон.

Гости зааплодировали и засмеялись. Но тамада, дождавшись относительной тишины, предоставил слово для очередного тоста. За столом поднялся несколько ожиревший бизнесмен с курчавыми бакенбардами, переходящими в короткую бородку.

- Известный банкир, - пояснил Игорю сосед, добровольно взявший на себя опеку над племянником хозяина дома.

Игорь впервые в жизни видел живого банкира и с внутренней усмешкой оценил эволюцию посредников ростовщического бизнеса - от старухи-процентщицы из романа Достоевского до нынешнего респектабельного господина.

- За нашу победу! - с пафосом произнес банкир, взяв в руку бокал.

Игорь с некоторым недоумением пытался осмыслить неожиданный тост: до Дня Победы оставалось еще более недели. Но застольный оратор, выдержал паузу и как-то странно, похабно улыбнувшись, рассеял его недоумение:

- Нет, я имею в виду не ту давнюю победу, которую скоро будут праздновать совки. Я говорю о нашей победе! О победе тех, кто умеет жить! Кто стал хозяином жизни. И сегодня мы празднуем день рождения настоящего хозяина жизни! За Андрея Валериановича!

- Ура! - дополнил тост пронзительный женский голос. - Наш Ворон летает выше орла!

- Слава Ворону!

- Ура-а...

Игорь хотя и был в сильном подпитии, все же понимал, что провозглашен не просто тост, а тост-глумление над Победой сорок пятого, над поверженной ныне в нищету и бесправие страной. Но громкое "ура", в котором басовитые мужские голоса сплелись с высокими, кое-где - до визга женскими, вспугнуло его робкую, молчаливую попытку внутреннего протеста. Он не кричал вместе со всеми "ура". Но вместе со всеми поднял бокал и выпил крепкое дорогое зелье за торжество жирующих властителей жизни.

От автора

Три разрозненные главы романа "Сын" дают некоторое представление о содержании и стиле книги. Роман остросюжетный, но - не детектив. Событийный и психологический. Пространное повествование о том, как события, именуемые перестройкой или реформами, повлияли на судьбы и души "обычных" людей.

Слово "обычных" я взяла в кавычки. Для писателя каждый человек - каждый герой его книги - необычный. И тот, кто в любых испытаниях сохранил благородный стержень души. И тот, кто сам себя предал.

Роман "Сын" был издан в Туле издательством "Гриф" в 2004г., объем 19п.ч.(300стр), тираж 800экз.

Автор обращается к издателям с предложением издать роман для широкого читателя.

А также предлагаю свой труд вниманию сценаристов - как основу для сценария сериала о жизни наших современников.

Если кого-то заинтересует мое предложение, прошу Вас обращаться к моему литературному агенту Карине Ивановне по эл. адресу: [email protected].

Сообщите свой телефон или узнаете мой.

Оставить комментарий © Copyright Парыгина Наталья (catlove-7@mail.ru) Размещен: 15/07/2012, изменен: 15/07/2012. 46k. Статистика. Глава: Проза		Ваша оценка:
Аннотация: От автора Три разрозненные главы романа "Сын" дают некоторое представление о содержании и стиле книги. Роман остросюжетный, но - не детектив. Событийный и психологический. Пространное повествование о том, как события, именуемые перестройкой или реформами, повлияли на судьбы и души "обычных" людей. Слово "обычных" я взяла в кавычки. Для писателя каждый человек - каждый герой его книги - необычный. И тот, кто в любых испытаниях сохранил благородный стержень души. И тот, кто сам себя предал. Роман "Сын" был издан в Туле издательством "Гриф" в 2004г., объем 19п.ч.(300стр), тираж 800экз. Автор обращается к издателям с предложением издать роман для широкого читателя. А также предлагаю свой труд вниманию сценаристов - как основу для сценария сериала о жизни наших современников. Если кого-то заинтересует мое предложение, прошу Вас обращаться к моему литературному агенту Карине Ивановне по эл. адресу: [email protected]. Сообщите свой телефон или узнаете мой.

Парыгина Наталья : другие произведения.

Сын