В ночь Самайна, в мраке зыбком,

Тьма ложится на поля,

Ветер шепчет песню страшную,

Смерть приходит, тишина.

На кладбище, где мрак густеет,

Тени вьются меж холмов,

Мертвецы, забыв покой свой,

Поднимаются без слов.

Ведьмы кружат в дикой пляске,

Смех их режет тишину,

Черной тенью, словно маской,

Зло скрывает их вину.

Лунный свет дрожит, как пламя,

Звёзды прячутся в ночи,

Крики жертв, что сгинут с нами,

Слышны в мрачной тьме в ночи.

В тот октябрьский вечер, 1835 года, когда густой туман окутал маленькую деревню Рэйвенс-Холлоу, воздух пропитался сыростью и запахом тлеющих дров. Туман словно вырывался из самой земли, стелился по узким мощёным улицам, обвивал старые дома, проникал в каждый угол. Казалось, что сама природа насторожённо затаилась, ожидая чего-то зловещего. Небо, затянутое свинцовыми тучами, лишь изредка освещалось бледным светом луны, пробивавшейся сквозь прорехи в облаках.

Томас Уиткомб, сын местного кузнеца, стоял на пороге родного дома, вглядываясь в мглу, которая медленно поглощала деревню. Он знал, что не должен был идти в этот вечер в гости к пастырю, особенно накануне Самайна. Отец Филипп, относительно недавно прибывший в Рэйвенс-Холлоу, был человеком строгих нравов и относился к языческим традициям с явным неодобрением. Однако парню это было безразлично. Его мысли занимала лишь дочь пастыря, прекрасная Элизабет, которая с первого взгляда поразила своей неземной красотой. Кожа у девушки была белой, как фарфор, а в глазах полыхал странный, завораживающий огонь, заставлявшая его забывать обо всём на свете.

- Элизабет... - тихо и мечтательно пробормотал Томас, затягивая на шее тёплый шарф, - сегодня или никогда.

Он знал, что отец девушки не одобрит его визит. Тем более с намерением пригласить её на вечерние гуляния, где молодёжь собиралась у костра, рассказывая друг другу страшные истории и водя хороводы. Но юноша надеялся, что сможет уговорить девушку, пусть даже на короткую встречу.

Сумерки сгущались, и Томас, решившись, направился к дому пастыря, находившемуся на окраине деревни. Парень решил срезать расстояние, поэтому путь его лежал мимо кладбища, где вековые надгробия, поросшие мхом, выглядывали из тумана, словно призраки. Вокруг царила полная тишина, лишь изредка слышался скрип деревьев.

Когда он проходил мимо погоста, что-то странное привлекло его внимание. Сначала это был едва уловимый шорох, затем тихий, но отчётливый стон наслаждения. Томас замер. Сердце забилось быстрее, но любопытство пересилило страх. Он осторожно шагнул в сторону звуков, стараясь не шуметь. Туман неожиданно перед ним разошёлся, и вскоре он увидел нечто, отчего кровь застыла в жилах.

Над землёй, едва касаясь ногами верхушек могильных плит, парила обнажённая фигура. Она двигалась плавно, словно не подчинялась законам природы. В руках ведьма держала длинную метлу, зажатую между ног, а её лицо, освещённое бледным светом луны, было прекрасно и ужасно одновременно. Томас замер, узнав в этой ведьме Элизабет.

Она кружилась в воздухе, бормоча что-то на непонятном языке. Вокруг ведьмы, словно по её воле, из леса выходили мертвецы. Грязные, истлевшие тела, тянувшиеся к свету холодной луны. Их пустые глазницы смотрели в никуда, а из горла вырывались полузастывшие стоны. Это были утопленники, давным-давно сгинувшие в болоте, что находилось неподалёку.

Томас, не веря во всё увиденное, попятился назад, но случайно задел ногой камень. Элизабет замерла в воздухе. Её глаза вспыхнули злобным огнём, а губы исказились в жуткой усмешке.

- Ах, Томас, Томас... - раздался её визжащий голос. - Мой маленький Томас, ты выбрал не самый удачный вечер для визита.

Юноша в ужасе смотрел на Элизабет, не в силах поверить своим глазам.

- Э-Элизабет? - пролепетал он дрожащим от ужаса и изумления голосом. - Что... что здесь происходит?

Смех ведьмы был холоден, как зимний ветер с болот.

- Ты... Ты ведь... Но твой отец...

- О, бедный наивный мальчик! Неужели ты думал, что я просто милая дочка пастора?

- Но как... Почему...

- Глупый, - прошипела ведьма. - Ты даже не представляешь, какие силы таятся в этом мире. А теперь ты станешь частью моего ритуала!

- Нет, это не ты.

Он попытался найти в её взгляде хоть намёк на ту благочинную девушку, которую знал, встречал в церкви. Тщетно. Перед ним находилось злобное, развратное существо, поглаживающая себя по различным обнажённым частям, всячески кривляющаяся жутким лицом.

- Это... Послушай! Это ведьма внутри тебя, ты можешь сопротивляться...

- Сопротивляться?

Она снова усмехнулась.

- Дурачок! Я и есть ведьма. Я всегда была ею.

Она указала рукой в его сторону, скомандовав:

- Взять его! Принесите мне его для поцелуя! Я хочу высосать из него душу...

Мертвецы, спешно передвигаясь, начали окружать юношу. С каждым шагом они приближались, а Томас чувствовал, как его сковал животный ужас, не давая пошевелиться.

Стряхнув с себя оцепенение, юноша с воплем бросился прочь, уворачиваясь от рук мёртвых, которые хватали его за одежду. Из-под земли стали появляться руки, всё новые и новые, удерживая парня. В конце концов, Томас рухнул лицом вниз, зарывшись во влажную от тумана кладбищенскую землю, осознавая собственное поражение.

На утро после самайна Рэйвенс-Холлоу окутал ещё более густой туман, словно сам воздух пропитался неведомой липкой тревогой. Первые лучи солнца пробивались сквозь серую пелену, но не приносили привычного тепла. Жители деревни, как обычно, начинали свой день. Кто-то направлялся к полям, кто-то разжигал очаги в домах. Но вскоре новость о том, что кузнец Уиткомб нашёл тело своего сына на кладбище, разнеслась по всей округе.

Томас лежал на влажной земле, неподвижный, как будто сам стал частью этого застывшего мёртвого пейзажа. Лицо его было искажено в последнем крике, глаза смотрели в пустоту, а кожа побелела, будто он провёл ночь на морозе. Его руки оказались крепко сжаты в кулаки, словно в последние мгновения он пытался отбиться от чего-то невидимого. Костяшки пальцев ободраны, а губы по какой-то причине сильно почернели.

- Будто его в уста поцеловал сам дьявол, - заметил кто-то из местных жителей шёпотом.

Пастырь Филипп одним из первых пришёл на место трагедии. Он стоял над телом Томаса, сурово сжав губы, и молча осенял его крестным знамением. Люди шёпотом обсуждали случившееся. Кто-то говорил о сердечном приступе, другие видели в этом происшествии следствие "греховного" увлечения языческим праздником.

Элизабет, дочь пастыря, не вышла из дома в тот день. Она сидела у окна, глядя на серую пустоту за стеклом, и тихо напевала себе что-то под нос. Её лицо оставалось спокойным, губы едва заметно изгибались в улыбке, но в её глазах больше не было того холодного, пугающего блеска.

- Он был слишком любопытен, - едва слышно прошептала она, словно сама себе.

Похороны Томаса прошли тихо, без лишних слов. Его отец Гарри, не в силах осознать потерю, сгорбился над свежей могилой, а мать не смогла сдержать слёз.

Пастырь Филипп провёл обряд с привычной строгостью, не позволяя себе проявить сочувствие. В его глазах смерть Томаса была наказанием за участие в "языческих" праздниках, и он вновь призвал прихожан держаться подальше от древних обычаев.

А спустя несколько дней, в один из промозглых вечеров, в старом, закопченном трактире "Чёрный ворон", где в любую погоду собирались жители маленькой деревушки на границе болот, всегда пахло сырым деревом и пивом. В углу у камина сидел старый могильщик Харви, человек, который знал каждую могилу в округе, как свои пять пальцев. В тот вечер он был особенно пьян, сжимая в мозолистых руках кружку темного эля, который пили в этих краях с незапамятных времён. Народ за столами слушал его вполуха, ведь рассказы старого Харви часто были вперемешку с выдумками, но в этот раз его слова заставили многих напрячься.

- Я вам говорю, в ночь на Самайн, когда туман над кладбищем стоял такой густой, что хоть ножом режь, слышал я смех. Да-да, хохот!

Харви оглядел собравшихся, будто проверяя, слушают ли его.

- Я не видел, кто смеялся, но вы бы слышали этот звук! Будто кто-то... да что там кто-то... Точно мертвец с того света вернулся.

Фонарщик Джек переспросил с другого конца зала, не отрываясь от кружки:

- Ты, Харви, наверное, опять перебрал с элем. Какой там смех с кладбища? То ветер по деревьям гулял.

- А вот и нет! Я-то знаю разницу между ветром и хохотом. Да и проклятый туман стоял! Какой ветер! Я вам говорю, так смеяться могут только те, кто давно землю грызёт. А наутро, когда я пошёл проверить, что да как, вижу - две могилы разрыты! Словно кто-то из них выбраться хотел!

Харви сделал глоток эля, словно стараясь заглушить воспоминания.

- Да ну...

Рядом с Харви сидел молодой фермер, Том. Он с усмешкой покачал головой.

- Чушь это всё, старик. Земля, наверное, осела, да и всё. Ну, или зверь какой-то ковырялся.

- Осела? Зверь?

Старый могильщик скривился, прищурив мутные глаза.

- Да я, может, больше лет среди этих могил провёл, чем ты на свете живёшь, сосунок! Я знаю, что к чему. Следов звериных там не было, да и землю так не разрыть. Я вам говорю, там что-то было. Что-то нехорошее...

Все замолкли. Даже те, кто раньше не слушал, теперь не отрывали взгляда от старика. Пламя в очаге потрескивало, а тени на стенах казались длиннее и мрачнее.

Тишину нарушил глубокий голос пастыря Филиппа, который стоял в дальнем углу и, как обычно, пил свой сидр, наблюдая за людскими разговорами:

- Хватит! Это всё не более чем пьяные байки. Харви, ты знаешь, что Самайн - это время, когда люди склонны к суевериям. Не стоит пугать народ сказками о мертвецах. Могилы оседают. Это природа, а не тёмные силы.

Харви нахмурился, но спорить с пастырем не стал. Все знали, что Филипп не любит таких разговоров. Он считал, что подобные байки вредят душе, сеют страх и недоверие.

- Ну, может, ты и прав, преподобный, - буркнул Харви, но в голосе его слышалась обида. - Только вот скажу вам одно: в ту ночь что-то было. И вы рано или поздно это поймёте.

Филипп подошёл ближе и положил руку на плечо старика.

- Харви, хватит. Не нужно. Ты ведь знаешь, что страх - это первый шаг к ненависти. А в нашем мире и без того хватает бед.

Трактир вновь наполнился гулом голосов, и разговоры потекли в привычное русло, о поле, о скоте, о ценах на зерно. Но всё же у некоторых оставалась тревога в глазах. Люди не любили, когда речь заходила о кладбищах и незримом. А старый могильщик, хоть и замолчал, продолжал время от времени бросать взгляд в окно.

* * *

В обычный ноябрьский день пастырь Филипп Блэкфут стоял у окна своего кабинета в старом викторианском доме, наблюдая за тем, как жители деревни постепенно собираются у церкви. Его строгое морщинистое лицо, украшенное седеющей бородой, выражало явное неодобрение.

В комнату вошла его дочь Элизабет, молодая девушка с бледным лицом и темными волосами, собранными в тугой пучок.

- Отец, - обратилась она к пастырю, - люди уже начинают собираться на площади.

Филипп повернулся к дочери, его глаза сверкнули праведным гневом.

- Этот языческий праздник не должен иметь места в христианской общине. Особенно после того, что случилось с бедным Томасом на кладбище.

Элизабет вздрогнула.

- Ты прав, отец, - тихо произнесла она. - Этот праздник приносит лишь беду.

Пастырь подошел к дочери и положил руку ей на плечо:

- Нашим прихожанам следует больше времени уделять молитвам и добрым делам, а не предаваться суевериям и разгулу. Разве не для этого Господь даровал нам свет веры?

Девушка кивнула, соглашаясь с отцом. Филипп продолжил свои рассуждения.

- Посмотри, как легко люди поддаются искушению. Вместо того чтобы искать утешения в Священном Писании, они облачаются в нелепые костюмы и устраивают бесовские пляски. Неужели они не понимают, какую опасность навлекают на свои души?

- Ты прав, отец, - покорно ответила девушка. - Нам нужно показать им истинный путь.

Филипп взглянул на солнце через окно.

- Пора идти в церковь. Сегодня я прочту особую проповедь о грехе идолопоклонства и опасности языческих обрядов.

Они вышли из дома и направились к небольшой каменной церкви, возвышавшейся на холме. По пути им встречались жители деревни, которые при виде пастыря и его дочери уважительно кивали.

Когда они подошли к церкви, Филипп обернулся к дочери.

- Элизабет, ты поможешь мне подготовиться к службе?

- Конечно, отец, - ответила девушка.

Пастырь вошел внутрь, а Элизабет на мгновение задержалась на пороге. Она обернулась, глядя на собиравшуюся толпу внизу. Затем она последовала за отцом, и тяжелая дубовая дверь закрылась за ней.

* * *

Всё началось в тот самый вечер, когда старый могильщик Харви, пьянствуя у камина в трактире "Чёрный ворон", рассказывал свою жуткую историю о хохоте с кладбища уже в сотый раз. Свет огня играл на его морщинистом лице, а мутные глаза блуждали по собравшимся. Люди слушали, напряжённо, молча, лишь изредка перебрасываясь словами. Обычные разговоры о скоте и урожае исчезли, уступив место тревожным взглядам. Харви, выпив ещё глоток тёмного эля, продолжал:

- Я вам говорю, это не ветер был. Это что-то другое. Хохот... и могилы разрыты. Сам видел.

Слова его, как яд, проникли в умы селян. Они знали Харви, старого пьяницу, который любил приврать, но в тот вечер в его голосе было что-то особенное, что заставило их задуматься.

- Будь я проклят, если вру!

Вскоре внимание переключилось на одну из старух деревни, Мэри, живущую на окраине, ближе всех к лесу. Она всегда казалась странной, держалась особняком, редко появлялась в церкви, а её дом окружали чёрные кошки, что уже само по себе было дурным знаком. В тот вечер, когда Харви замолчал, первым заговорил Джонатан, молодой фермер:

- А знаете, я тут подумал... Старая Мэри. Она ведь в ночь перед Самайном по лесу бродила. Я видел её. Она листья собирала какие-то. А наутро у неё рука, как говорят, перестала гнуться. Может, это она что-то на кладбище делала?

Эти слова заставили людей замереть. Все знали про руку Мэри. Говорили, что она вдруг заболела, и никто не мог понять, почему. Фонарщик Джек из-за своего стола произнёс, глядя в кружку:

- А кошки у неё... Действительно все чёрные. Странные. И в церковь она давно не ходит.

Тяжёлое молчание повисло в воздухе. Вновь всплыли воспоминания о бедном Томасе. Люди начали переглядываться, и в их взглядах читался страх. Они росли на историях о ведьмах и знали, что такие признаки нельзя игнорировать. Харви, усмехнувшись, поднял кружку и заговорил снова:

- А ведь точно. Я как раз её видел. На кладбище той ночью. Шла вдоль ограды. Я-то сначала не придал значения, думал, старуха просто мимо ковыляла... А теперь вот думаю, не она ли там хохотала?

Селяне начали перешёптываться, и вскоре слух о том, что Мэри могла быть причастна к странным событиям на кладбище, облетел трактир. Никто из здесь присутствующих не обратил внимания на то, что с каждым новым рассказом могильщика, детали сильно менялись и отличались от предыдущего. Один из мужчин, Уильям, сжал кулаки и твёрдо сказал:

- А что, если она ведьма? Вы видели её колодец? Он недавно высох, а у соседей корова заболела буквально на следующий день. Совпадение? Не думаю.

Каждое новое слово подогревало общий страх. Люди вспоминали ещё и ещё странности, связанные с Мэри: как её дом вечно окутан каким-то мраком, как она шепчет что-то себе под нос, когда проходит по деревне, как будто проклинает. Даже те, кто раньше не обращал внимания на старую женщину, теперь начали искать признаки её нечистых дел.

Пастырь Филипп, который до этого сидел молча, терпеливо наблюдая за разговором, наконец встал. По мнению многих, он всегда был человеком разумным и пытался уберечь деревенский люд от лишних суеверий. Но в этот раз, глядя на собравшихся, он понял, что остановить их будет непросто.

- Хватит! - его голос прозвучал громко и уверенно. - Вы говорите о вещах, которые могут разрушить вашу душу. Ведьм не существует. Это всё суеверия. Мэри, просто старая женщина, которая живёт одна и нечасто ходит в церковь. Это не повод обвинять её в колдовстве.

Но слова пастыря лишь на мгновение затихли в трактире. Люди переглянулись, но страх был слишком велик. Уильям, не желая отступать, пробурчал:

- А если не существует, чего она тогда в церковь не ходит?

Толпа взорвалась одобрениями.

- Следует покончить с этой отрыжкой дьявола! - пьяно завопил могильщик, расплёскивая на стол содержимое своей кружки.

Спустя короткое время, изрядно подвыпившая толпа, несмотря на вопли пастыря, направилась к дому Мэри. Кто-то подпёр дверь поленом, а остальные принялись лить на стены масло. Харви что-то закричав, бросил поданный кем-то фонарь и домик занялся ярким пламенем.

Люди отступили назад, глядя на огонь, слушая вопли Мэри изнутри. На шум подтягивались и другие люди, в том числе и Элизабет. Девушка незаметно улыбалась...

* * *

"Бедный отец, - размышляла она с усмешкой. - Он думает, что может спасти мою душу".

С виду - Элизабет была примером самой добродетели. Вежливая, скромная, с ясными голубыми глазами и светлыми волосами. Люди в деревне любили её и часто говорили, что девушка, воспитанная священником, не может быть иной, кроме как чистой душой и мыслями. Никто не подозревал о тёмной стороне, которая скрывалась под этой маской благочестия.

"Какие же они все глупые, недалёкие".

Несмотря на то, что она была ведьмой, Элизабет могла спокойно заходить в церковь и прислуживать своему отцу. Причина этого крылась в глубокой порочности, пронизывавшей всю общину, включая самого священника.

Церковь, которая должна была стать оплотом святости и чистоты, на самом деле была пропитана грехом и лицемерием.

Пастырь Филипп, вёл двойную жизнь: днём он проповедовал с кафедры, а ночью предавался пьянству и разврату с вдовами. Прихожане, в свою очередь, погрязли в зависти, жадности и других пороках, которые тщательно скрывали за маской благочестия.

Эта атмосфера греха создавала в церкви своеобразную "тёмную ауру", которая не только не отталкивала Элизабет, но даже притягивала её. Святая вода, кресты и молитвы, произносимые лживыми устами, потеряли свою силу против тёмных сил. Церковь превратилась в пустую оболочку, лишённую истинной святости.

Элизабет быстро поняла, что может использовать эту ситуацию в своих интересах. Она не только не боялась церковных атрибутов, но даже черпала силу из окружающего её лицемерия и греха. Каждое воскресное богослужение, каждая лживая исповедь, каждая фальшивая молитва лишь усиливали её ведьмовскую сущность.

Стук в дверь отвлёк её от размышлений. Легкий, нерешительный постук. Так стучат те, кто боится потревожить. Элизабет на мгновение задержала дыхание, затем медленно повернула голову к двери, чувствуя, как её взгляд становится холодным и пронзительным.

- Дочка? - голос отца прозвучал приглушённо, почти умоляюще. - Можем ли мы поговорить?

Она подошла к двери, сдерживая улыбку. Каждое его слово, каждое его действие только подтверждали её власть над ним. Отец не был для неё угрозой. Он был её инструментом, её защитой от подозрений.

- Конечно, отец, - ответила она мягко, открывая дверь и впуская его в комнату.

Его лицо было напряжённым. На лбу выступил пот. Он выглядел гораздо старше своих лет, словно его тяжёлые мысли и тревоги съедали изнутри. Но девушку это абсолютно не волновало. Она знала, что он не осмелится поднять на неё руку или даже заговорить о том, что происходит.

- Я... - начал он, но замолчал, глядя на её спокойное лицо.

В его глазах отразился страх, смешанный с отчаянием. Он пытался найти слова, но так и не смог их произнести.

- Я...

Элизабет сделала шаг вперёд и нежно положила руку ему на плечо.

- Всё хорошо, отец, - произнесла она с ласковой улыбкой, - я знаю, что ты волнуешься. Но не беспокойся. Всё идёт так, как должно. Ты учил меня верить в божественный промысел, и я следую этому пути.

Филипп сглотнул, чувствуя, как её слова обволакивают его разум, словно туман, который он не мог разогнать. Он хотел верить, что его дочь всё ещё та невинная девочка, которую он воспитывал, но каждый раз, когда он смотрел в её глаза, ему казалось, что он видит там что-то чуждое, древнее, не принадлежащее этому миру.

- Я... - сказал он тихо, едва слышно. - Я молюсь за тебя, Элизабет.

- Благодарю тебя, отец.

Её голос был мягок, как шелк, но за этой мягкостью скрывалась сталь.

- Молитвы всегда важны.

Она понимала, что его вера - это его единственный якорь в этом мире, и она не собиралась разрушать его.

- А сейчас, извини. Мне нужно готовиться ко сну...

* * *

Филипп сидел в полумраке своей комнаты. Тяжёлые плотные шторы скрывали окна, не пропуская внутрь лунный свет. Он склонил голову, устало опершись локтями на стол. Переплетённые пальцы сжимались и разжимались. За дверью тихо поскрипывали половицы, слышался мягкий шаг Элизабет. Её присутствие всегда вызывало в нём противоречивые чувства, любовь и страх.

Много лет назад он нашёл её, совсем маленькую, в лесу. Девочка лежала на плоском камне. Единственное, что он понял тогда, ребёнку был нужен дом. Он поднял её на руки, прижал к себе, и почувствовал, как крохотное тельце дрожит, и в тот миг его сердце смягчилось. Он решил стать для неё отцом, защитником, благо собственных детей у него не имелось.

Однако со временем правда начала проявляться. Маленькие странности, которые он сначала не замечал или объяснял себе иным образом, накапливались. Сначала это были сны, в которых она видела вещи, которых не могла знать. Потом, случайные события, слишком странные, чтобы списать их на совпадение. Сломанные часы, которые сами собой начинали тикать. Свечи, вспыхивающие без огня, животные, введшие себя так, словно она могла говорить с ними.

Филипп долго обманывал самого себя, закрывая глаза на очевидное. Но несколько дней назад, когда её игры обернулись трагедией для бедного Томаса, юного сына кузнеца, не обращать внимания больше стало нельзя. Следовало принять очевидное.

Парень, по-видимому, случайно оказался на кладбище в тот момент, когда Элизабет играла со своими силами. Тело парня было найдено спустя несколько часов. Никто не смог объяснить, что с ним случилось, но Филипп знал. Он видел жестокость в глазах дочери, слегка улыбающиеся губы, и понял, что это был именно её поступок.

"Остерегайся, ворожей и ведьм окаянных, ибо они суть сосуды лжи и обмана, промелькнула в голове вязкая мысль. - Устами их глаголет сам лукавый, и нет в них ни Капли правды. Всякое слово их - яд для души праведной. Не внимай их речам сладким. Не внимай их речам сладким, не поддавайся их чарам лживым, ибо насквозь пропитаны они скверной и нечестием. Лишь погибель ждет того, кто доверится сим исчадиям тьмы".

Он тряхнул головой.

"Нет, это невозможно, - думал он. - Моя Элизабет не может быть... Одной из них. Я воспитал её в страхе Божьем, учил различать добро и зло".

Но сомнения продолжали грызть его душу. Он вспоминал странные происшествия. Увядшие цветы оживали от прикосновения Элизабет, свечи в церкви иногда вспыхивали ярче в её присутствии.

"Господи, дай мне сил и мудрости, - молился Филипп. - Если это правда, кто, если не я, сможет спасти её душу? "

Пастырь не мог выдать свою дочь, ту, которую принял как родную, ту, которую любил больше собственной жизни. Филипп надеялся, что удастся скрыть правду, но страх постоянно подтачивал его изнутри.

После случая с Томасом слухи о ведьмовстве вновь начали ползти по деревне. Люди беспокойно перешёптывались. Ему нужно было найти способ отвлечь внимание, переключить на что-то другое. И тогда он вспомнил о Мэри, старой женщине, которая давно потеряла рассудок. Её странное поведение стало объектом насмешек и подозрений. Она шептала что-то неразборчивое себе под нос и часто блуждала по деревне, словно в забытьи. Лучшей кандидатуры не найти.

"Люди, как скотина, легко управляемые. Им легко внушить чужую мысль".

- Уильям, - однажды шепнул он слишком доверчивому соседу, когда тот вновь заговорил о странностях в деревне, - ты ведь слышал, как Мэри ведёт себя последнее время? Может, всё это её рук дело?

Уильям нахмурился, но промолчал. Семена сомнений были посеяны. Филипп знал, что деревенские жители не слишком раздумывают, когда перед ними открывается возможность обвинить кого-то другого. И это сработало.

Слухи о старухе начали нарастать, как снежный ком. Люди шёпотом обсуждали её ночные прогулки и странные слова, которые она бормотала себе под нос. А когда однажды ночью пьянчуга Харви увидел, как Мэри бродила по кладбищу, стоя неподвижно возле могилы Томаса, этого оказалось достаточно. Толпа, подогретая страхом и суевериями, вскоре собралась у её дома. Люди, шепчущиеся и переглядывающиеся, не знали, как поступить, но ненависть и страх перед неизвестным уже начали брать верх над их разобщённостью.

Филипп стоял на крыльце таверны, тихо наблюдая, как ненависть разгорается, словно костёр, которому достаточно одной искры, чтобы вспыхнуть. Он направил гнев в нужное русло, но был уверен: это было лучшее, что он мог сделать ради Элизабет. Она должна быть в безопасности, даже если ради этого придётся принести в жертву невинную душу.

Он вспомнил, как в последний раз видел Мэри. Она сидела возле своей хижины, безвредная, потерянная в своих мыслях. В её глазах больше не было ничего кроме пустоты, как у человека, который давно перестал понимать, что происходит вокруг. В этот момент его охватила слабость, но он подавил её, напомнив себе, что выбора у него нет. Он должен был защитить свою дочь любой ценой.

Глубокой ночью, когда деревня уже погрузилась в сон, Филипп опустился на колени перед кроватью, склонив голову в молитве. В комнате царила тишина, нарушаемая лишь его дыханием. Он чувствовал, как под тяжестью обстоятельств его вера колеблется, но пастырь не мог позволить себе усомниться в правильности своего пути.

- Господи Всемилостивый, - прошептал преподобный. - Судия Праведный, стою пред Тобою с тяжестью греха на душе моей. Я, недостойный служитель Твой, совершил великое зло, Обрекши невинную Мэри на страдания и смерть. Знаю, что нет оправдания деяниям моим. Хоть и стремился я уберечь другую душу от кары. Прости меня, Господи, за самонадеянность мою. Молю Тебя, прими душу Мэри в Царствие Твое. Даруй ей вечный покой и блаженство, Которых она была лишена по моей вине на земле. А мне, грешному, ниспошли наказание по делам моим. Но молю, не оставляй меня Своей милостью. Дабы мог я искупить вину свою перед Тобой и людьми. Даруй мне силы нести бремя этого греха, И мудрости, чтобы впредь не совершать подобного. Направь стопы мои на путь истинный, Чтобы мог я служить Тебе и пастве своей в правде и честности. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Филипп замолчал. Сердце его билось глухо и тяжело. Он молился за прощение, но в глубине души знал, что не просит его для себя. Его заботила лишь Элизабет. Конечно, это не Мэри была виновата в том, что произошло на кладбище. Виной всему была его дочь. И он, пастырь, человек, который должен был бороться с подобными проявлениями зла, теперь стоял по другую сторону, защищая ведьму. Мысль об этом была невыносима, но любовь к дочери пересиливала всё.

Он тяжело встал с колен, прошёл в комнату, где тихо спала Элизабет. Её лицо было спокойным, безмятежным, как у любого ребёнка, и в этот момент Филиппу казалось, что всё это - лишь дурной сон. Но он знал, что реальность жестока.

"Можно ведь покончить со всем прямо сейчас".

Пастырь мысленно представил, как сильными руками он сдавливает хрупкое горло Элизабет. Понадобится лишь пару мгновений, чтобы убить это беззащитное существо, пока оно спало и видело сны. И Филипп уже даже подался вперёд, выставляя вперёд руки, как вдруг услышал:

- Папочка, - прошептала во сне девушка. - Я тебя так люблю... Очень люблю...

Пастырь резко отпрянул назад, чувствуя жгучий стыд от того, что только что собирался совершить. Как ему только в голову пришла эта чудовищная идея избавиться от своего дитя с ангельским личиком?

"Прости... Прости меня, дитя".

В любой момент толпа могла прийти за ней, как пришла за Мэри. И он не ведал, как долго ещё сможет удерживать их гнев на расстоянии, но пастырь приложит все свои силы, чтобы не допустить самого страшного.

Филипп, развернувшись, медленно направился прочь из комнаты, не видя, как Элизабет слегка приоткрыла веки и улыбнулась.

* * *

Элизабет возвращалась с ярмарки, держа в руках корзину с покупками. Свежий хлеб, мешочек сушёных трав, немного свечей и моток шерстяной пряжи. День выдался на удивление ясным для ноября, но холодный воздух уже ощущался, заставляя её плотнее кутаться в шерстяную шаль. Она шла по узкой тропе, петлявшей через поле.

Подойдя к дому миссис Агнес Грейвс, вдовы, которая помогала в церкви, Элизабет остановилась, чтобы перекинуться парой слов. Миссис Грейвс стояла у своего крыльца, вытряхивая коврик.

- Здравствуйте, миссис Грейвс.

Девушка кивнула, подходя ближе.

- Как ваше здоровье?

- Да всё по-прежнему, дитя моё, - вздохнула женщина, выпрямляясь и отряхивая руки от пыли. - А ты с ярмарки? Что нынче купила?

- Немного хлеба, пряжи, да трав для отца, - ответила Элизабет, кивая на корзину. - Он всё жалуется на боль в коленях. Лекари только разводят руками, а в травах, может, найдётся спасение.

Разговор прервался шумом, раздавшимся неподалёку. Это были сыновья местного пекаря, Том и Джек Лэнгли. Мальчишки дурачились, бегая по тропе и хлестая друг друга крапивой. Осень в основном выдалась тёплой, поэтому даже в ноябре зелёные стебли крапивы ещё росли вдоль дороги.

Элизабет наблюдала за ними с лёгкой улыбкой, когда вдруг один из мальчиков, Том, пробегая мимо, случайно задел её крапивой по руке. Острая боль пронзила кожу, и она дико вскрикнула, отшатнувшись. Глаза её мгновенно потемнели. Она побледнела, сжав руку, на которой уже проступали красные следы от ожога.

- Проклятие! - взвизгнула она.

Элизабет, задыхаясь, отступила назад и наткнулась на кого-то. Это был мистер Джон Саттер, местный торговец солью. Он нес в руках мешочек, который выскользнул из его пальцев и с глухим стуком упал на землю. Соль рассыпалась по дороге.

Девушка застыла на месте, вглядываясь в крупинки, словно зачарованная. Пальцы её начали беспокойно подёргиваться, как будто пересчитывая кристаллы. Губы продолжали шевелиться, но никаких звуков не доносилось.

Тишину внезапно нарушил крик из толпы:

- Ведьма! - Завопил фонарщик Джек.

Все замерли. Несколько мгновений стояла гнетущая тишина, пока люди не начали перешёптываться, бросая тревожные взгляды на Элизабет. Её бледное лицо и странное поведение лишь усиливали подозрения. Кто-то сорвался с места, и через мгновение девушку схватили крепкие руки. Это был Гарри Уиткомб, кузнец, человек с тяжёлым характером и некрасивыми чертами лица. Он молча сунул ей мешок на голову, толкая грубым движением, словно загоняя скот.

- К реке! - выкрикнул пьяница Харви из толпы, и люди, словно подхваченные единым порывом, потянулись за кузнецом.

Люди двигались к реке. Мелькали встревоженные лица, шёпоты и выкрики сливались в хаотичный рёв множества голосов. Элизабет сопротивлялась, но её слабые руки не могли вырваться из крепкого захвата Гарри Уиткомба. Толпа волной двигалась вперёд. Каждый шаг отдалял её от тихих полей и мирного стука колёс по пыльной дороге, по которой она всего минуту назад возвращалась с ярмарки. Шум реки становился всё громче. Холодный ветер, дувший с воды, хлестал по лицам, подгоняя людей вперёд.

Подойдя к берегу, Уиткомб грубо бросил Элизабет, и она упала на колени перед бурной водой. Мешок всё ещё находился на её голове, закрывая ей обзор, но она чувствовала холод, подступающий с реки, и слышала шум воды. Люди вокруг неё шептались, переговаривались, но никто не решался подойти слишком близко. Словно боялись, что даже одно её прикосновение может заразить их неведомым злом.

- Ты убила моего сына, - прошипел кузнец. - Погубила его душу.

- Бросай её! - завопил Харви из толпы, и голоса подхватили этот призыв.

Уиткомб шагнул вперёд, но его рука замерла в воздухе. Он вдруг почувствовал странное, необъяснимое беспокойство. Элизабет, стоя на коленях, больше не сопротивлялась. Её пальцы, скрытые под мешком, всё ещё судорожно двигались, как будто она продолжала что-то считать, шепча под нос непонятные слова.

Внезапно небо затянуло тёмными тучами. Мгновение назад ещё светило солнце, но теперь оно исчезло, уступив место тяжёлой серой мгле. Над рекой поднялся холодный туман, обволакивающий фигуры людей, скрывая их очертания. Ветер усилился, пронизывая насквозь, и в воздухе повисла гнетущая тишина.

- Бросай её, Гарри, - раздался вдруг голос старого рыбака Томаса Грина, который стоял чуть позади толпы. - Пусть Господь решает её участь.

Уиткомб, разгорячённый гневом и страхом, шагнул ближе к воде, таща за собой Элизабет, и с силой толкнул её в холодные, тёмные воды. Мешок, надетый на её голову, быстро пропитался водой, одежда тянула её вниз.

Вода вокруг неё начала сильно бурлить. Толпа отпрянула, испуганно переговариваясь. В реке, среди клубов тумана, начали появляться странные тени, словно невидимые руки тянулись к Элизабет из самых глубин ада. Она не пыталась выплыть, не боролась с течением, понимая всю тщетность. И уже через несколько мгновений ушла на дно.

Тело Элизабет так никогда не было найдено. А народ, потоптавшись на одном месте, направился к дому пастыря, где обнаружил того покачивающимся на балке. Филипп наложил на себя руки, когда увидел из окна всё происходящее.

Загадочные события в Рэйвенс-Холлоу оставили неизгладимый след в памяти местных жителей. Спустя даже столетие легенда о ведьме Элизабет и её зловещих деяниях продолжала жить, передаваясь из уст в уста. Каждый Хэллоуин родители пугали своих отпрысков жуткими историями о колдунье, заставляя детские сердца трепетать от страха и восторга.

С течением времени повествование обрастало причудливыми подробностями, порой весьма далекими от истины. Немалую лепту в этот процесс внес старый могильщик Харви. Завсегдатай таверны "Чёрный ворон", он любил потчевать посетителей своей версией тех давних событий. С каждым новым пересказом, подогретым кружкой крепкого эля, история становилась всё более красочной и невероятной.

Так реальность постепенно переплелась с вымыслом, создав удивительную легенду, ставшую неотъемлемой частью фольклора Рэйвенс-Холлоу...

Конец.