Солнце уже скрылось за крышами домов, и только его последние лучи еще освещали вершины тополей посаженных вдоль забора больницы. Дневная жара спадала, и воздух немного посвежел, однако в палатах и коридорах отделения стояла невыносимая духота, несмотря на распахнутые настежь окна.
Я подошел к старушке, лежащей в глубокой коме уже третий день, проверил показатели артериального давления и пульса, отрегулировал капельницу, и после этого, вытирая со лба пот, и доставая по пути сигарету, вышел из душного помещения. Возле двери реанимационного отделения стояла лавочка, где можно было немного отдохнуть, если не было срочной работы, что у нас случалось не так часто.
Я студент пятого, нет теперь уже шестого курса медицинской академии, работал медбратом в реанимации вот уже в течение года. Через год я стану врачом, а работа в этом отделении, где лежат самые тяжелые больные, является хорошей практикой, которая пригодится мне в будущем. Сессия закончилась уже две недели назад, теперь у меня были каникулы, и я взял больше дежурств в отделении, заменяя уходящих в отпуска коллег. Я дежурил только по ночам, раньше потому что днем ходил на занятия, а сейчас - потому, что днем было невыносимо жарко. К тому же я уже привык работать ночами, когда в отделении оставался только один дежурный врач, расходилось все начальство, и прекращалась суета. С момента начала дежурства прошло около часа, все было тихо и спокойно, и можно было перекурить, с наслаждением вдыхая свежий воздух и телом ощущая дуновение прохладного ветерка. В блоке, где я дежурил, сегодня было спокойно. В одной палате лежали два бомжа, доставленных вчера с отравлением суррогатами алкоголя. Что они пили, наша лаборатория не смогла определить до настоящего времени. Однако состояние их было не таким тяжелым: один из них уже пришел в сознание, а второй находился в состоянии неглубокой комы, из которой мог выйти в ближайшее время. Старушка, лежащая в соседней палате умирала от тяжелого инсульта, дыхание у нее остановилось еще вчера, и теперь за нее дышал аппарат. Однако давление нам удавалось поддерживать на приемлемых цифрах, так что она вполне могла еще протянуть денька 2-3. Вторая койка в этой палате пустовала, в ожидании поступления очередного больного, с которым мне придется подкидываться этой ночью, с тоской думал я, бросая докуренную сигарету и собираясь идти на свое рабочее место.
В это время вдалеке послышался звук сирены скорой помощи, который быстро приближался.
" Если скорая мчится с сиреной, то это не иначе как к нам", - подумал я. В это время из двери вышел дежурный врач, Владимир Николаевич, тоже услышавший звук сирены.
Когда скорая остановилась у дверей отделения, ее уже встречали санитарки. Мы помогли им перегрузить на каталку тело молодой женщины, завернутое в махровую простыню, после чего они быстро покатили каталку в палату. Врач скорой помощи подошел к Владимиру Николаевичу, держа в руках карточку вызова.
- Медикаментозное отравление, - сказал он, закуривая сигарету. - Выпила упаковку феназепама и еще несколько таблеток амитриптилина, хотя где она его взяла, никто не знает.
- Со слов мужа, - врач показал на высокого плотного мужчину, стоящего в сторонке, - феназепам они периодически принимали, чтобы успокоится, однако, сколько таблеток оставалось в конвалюте, он не помнит.
- Когда он вечером пришел с работы, она была без сознания, а рядом с постелью лежали пустые упаковки из-под лекарств. Она оставалась в квартире одна в течение целого дня, поэтому он не знает, в какое время это могло произойти. Мы промыли ее через зонд, однако в промывных водах обнаружили остатки только нескольких таблеток, а сколько успело всосаться одному богу известно.
Владимир Николаевич расписался врачу скорой помощи в карточке, после чего тот уехал. Санитарка вынесла сверток, и громко спросила: " Где муж Панкратовой?" Стоящий в сторонке мужчина быстрым шагом подошел к ней. Она передала ему сверток с одеждой и простынею, в которую была завернута больная, и, порекомендовав с вопросами обращаться к врачу, показав на Владимира Николаевича, скрылась за дверью.
- Сейчас я вам ничего не могу сказать. Состояние больной весьма тяжелое. Нам неизвестно, сколько таблеток она приняла, и какая доза препарата попала в кровь, однако могу вас заверить, что мы сделаем все возможное, чтобы вывести ее из этого состояния. В палату мы посторонних не пускаем, поэтому идите домой, и приходите завтра утром. Тогда я смогу сообщить вам что либо конкретное.
С этими словами он попрощался с мужчиной, и пригласил меня за собой.
- Итак, Панкратова Ольга Михайловна, двадцати трех лет, - прочитал он в истории болезни, когда мы вошли в палату.
- Ну что ж, пора за работу, - с этими словами он измерил больной давление, посчитал пульс, а затем ввел катетер в подключичную вену. Я за это время подготовил и установил капельницу.
- Я пошел оформлять историю болезни, а ты Сергей не отходи от нее, по крайней мере несколько часов. В случае необходимости зови меня, так как у нее очень низкое давление, а это может плохо кончиться. - Владимир Николаевич скрылся за дверью, оставив меня наедине с умирающей бабулей, и молодой женщиной, неизвестно по каким причинам решившей покончить счеты с жизнью.
Теперь я мог рассмотреть ее более подробно. Обычно болезнь до неузнаваемости изменяет облик человека, причем, естественно не в лучшую сторону. Однако на лежащую передо мной женщину это правило не распространялось. Даже находясь в состоянии глубокой комы она была красива. Ослепительно красива. Слегка вьющиеся волосы цвета спелой ржи разметались по подушке, на щеках играл легкий румянец, чувственный рот был слегка приоткрыт. Ее тело с длинной лебединой шеей, высокой грудью, тонкой талией и длинными стройными ногами было едва прикрыто тонкой простыней. Казалось передо мною лежит статуя греческой богини, высеченная из белого мрамора знаменитым скульптором. Она лежала абсолютно неподвижно, и только едва заметное движение груди говорило о том, что она еще дышит.
Я посмотрел на кардиомонитор, датчики которого были подсоединены к ее телу. Артериальное давление было действительно низким, всего 60 на 40 миллиметров, несколько частил пульс.
- Хорошо хоть сохраняется спонтанное дыхание, - подумал я, понимая, что оно может в любой момент остановиться, и тогда больную придется подключать к аппарату, или "сажать на трубу" как выражались у нас в отделении.
Я опять посмотрел на ее тело, не в силах оторвать взгляда от совершенства его линий, и подумал, как счастлив наверное тот человек, который стал ее мужем. За окном стемнело.
В палату заглянул Владимир Николаевич, сказав, что некоторые анализы уже готовы, в связи с чем попросил добавить в капельницу несколько новых препаратов. Давление у нашей пациентки между тем начало понемногу подниматься.
- Даст бог, к утру придет в сознание, - сказал доктор, разрешив мне пойти покурить.
Я сел на лавочку, с удовольствием закурил, размышляя, что же могло произойти у этой Ольги, если она решилась покончить жизнь самоубийством. В глубине души я считал, что красивые женщины созданы для счастья. Они без труда могут найти себе подходящего спутника жизни, способного оградить их от забот и проблем, с которыми сталкивается большинство молодых семей. Да и тот здоровенный молодой мужик, приехавший вместе с ней, был так расстроен, так беспокоился за нее, что было видно, что он влюблен в нее по уши.
Вернувшись в палату, я осмотрел больных. Бомжи, отошедшие от действия суррогатов, спали, мерно похрапывая, бабушка лежала без движений, видимо готовясь к встрече со всевышним. Ольга по-прежнему была без сознания, но давление уже поднялось до 90 на 60 миллиметров, слегка подрагивали ресницы, что являлось верным признаком скорого выхода из комы. С трудом оторвав от нее взгляд, я сел за стол, и достал книгу. Около двенадцати ночи заглянул Владимир Николаевич, на несколько минут задержавшийся у постели молодой женщины.
- Ну вот, дела идут на поправку, - с удовлетворением отметил он. - Теперь будет чем порадовать ее супруга, который замучил меня телефонными звонками.
- Я пойду отдохну, если что - буди, - сказал он, и пожелав спокойной ночи, ушел.
Оставшись один, я вновь раскрыл книгу. Минут через тридцать я прервал чтение и заглянул в палаты. Глаза Ольги были открыты. Я подошел к ее постели и сел на стоящий рядом стул. Взгляд ее огромных зеленоватых глаз был направлен в потолок, затем она посмотрела по сторонам, не в состоянии понять, где находиться. Наши глаза встретились.
--
Где я? Что со мной произошло? - спросила она тихим голосом.
--
Вы в больнице. Самое страшное уже позади.
- В больнице? Как я сюда попала? - она явно начинала приходить в себя. - Господи,
значит, ничего не получилось, и все надо начинать заново.
Ее глаза наполнились слезами. Она попыталась встать, но ее попытки оказались тщетными, так как кисти рук были привязаны к постели бинтами. Несколько секунд она пыталась освободить руки, затем, видя, что ничего не получается, прекратила эти попытки, посмотрев на меня.
- Доктор, миленький, освободите меня. Выпустите меня отсюда, - в ее голосе звучала мольба. - Иначе он завтра придет за мной, и все повторится сначала.
--
Кто придет? Что повториться? - я ничего не понимал.
- Он. Виталий, мой муж. О, господи, что он со мной сделал! Я теперь боюсь встречаться с ним. Именно из-за него я и решилась на этот поступок. - Из ее глаз по щекам покатились крупные слезы, стекая на подушку.
Я принес полотенце, и стал вытирать слезы, размазав при этом тушь с ресниц. Она немного успокоилась. По крайней мере, слез больше не было.
- Сколько времени? - спросила она тихим голосом.
Я бросил взгляд на часы: "Половина второго ночи".
- Значит еще не поздно. Он появится здесь не раньше утра. Пожалуйста, развяжите меня! - теперь она говорила почти спокойно.
2. Ольга.
- Я расскажу вам все, что со мной произошло, и тогда вы сумеете понять меня, и помочь. Вы непременно должны помочь мне, потому, что вы моя последняя надежда.
С Виталием мы познакомились два года назад, на дне рождения у одной из моих подруг. Он сразу понравился мне, он просто не мог не понравиться, умный, сильный, красивый. У меня и до этого были романы с мужчинами, однако все они не шли с ним ни в какое сравнение. Едва увидев его за столом, я поняла, что это он, тот единственный и неповторимый, о котором любая девушка мечтает всю свою жизнь. Когда подруга представила нас друг другу, и он нежно взял мою ладошку в свою огромную лапу, заглядывая мне в глаза, я покраснела, как девчонка, сердце забилось так, как будто было готово выскочить из груди, дыхание замерло. Он, видимо поняв мое состояние, предложил сесть за столом рядом. Весь вечер он танцевал только со мной, шепча на ухо комплименты, от которых я мучительно краснела. Провожая меня до дома, большую часть дороги он нес меня на руках, перешагивая многочисленные лужи, оставшиеся после недавно прекратившегося ливня. Я была на седьмом небе от счастья. После этого мы встречались почти каждый день, через каждый час перезваниваясь по телефону. Мы поженились через три месяца после знакомства. Мои родители подарили нам к свадьбе двухкомнатную квартиру, а его - новый Фольксваген последней модели. Вы не можете себе представить того счастья, которое буквально свалилось на меня, перевернув всю мою жизнь. Все свободное от работы время мы проводили в своем маленьком мирке, не желая никуда выходить и никого видеть. Виталий безумно любил меня, и эта любовь изо дня в день становилась все сильнее и сильнее. Он носил меня на руках, как маленького ребенка купал в ванной, приносил утром в постель кофе, готовый выполнить любое мое желание.
Все начало изменяться, когда он перешел на другую работу, в милицию. Нет, он оставался таким же ласковым и нежным, как и прежде, однако все чаще и чаще возвращаясь с работы, я стала замечать подозрительные взгляды, которые он исподтишка бросал в мою сторону. Не в состоянии понять причину этого я старалась не обращать внимания, тем более что в остальном он оставался прежним, любящим и заботливым. Затем он стал устраивать мне сцены ревности, стоило задержаться после работы хотя бы на пол часа. Встречая меня у порога, он внимательно заглядывал мне в глаза, принюхивался, пытаясь уловить запах мужского одеколона или сигарет. Я иногда курила легкие сигареты с ментолом, пачку которых всегда носила в сумочке, и он прекрасно знал об этом. Однако теперь он каждый день начинал устраивать мне форменные допросы, пытаясь выведать с кем я была, и почему от меня несет дешевым табаком. Я, приписывая это специфике его работы, заставляющей всех во всем подозревать, пыталась не обращать на это внимания, однако день ото дня его ревность усиливалась. Перед окончанием работы он звонил и интересовался, во сколько я выйду, и когда буду дома, устраивал скандалы по поводу малейшей задержки, не принимая во внимание мои оправдания и ссылки на отвратительную работу городского транспорта.
Так продолжалось несколько месяцев. В моей душе накапливалось раздражение. Теперь приходя домой, я уже не оправдывалась, а отвечала ему в том же тоне, в котором он начинал разговор. Начались ссоры. Мы не разговаривали по несколько дней, затем мирились и любовь вспыхивала с прежней силой. Однако вскоре все повторялось. Я стала нервной, раздражительной, плохо спала по ночам, слыша, как он тоже не может уснуть, ворочаясь на постели в соседней комнате. Жизнь становилась невыносимой. Я хотела поговорить с ним на эту тему, и возможно, подать на развод, если он не прекратит устраивать сцены ревности, однако не решалась, откладывая этот разговор со дня на день.
Однажды, возвращаясь с работы, я встретила свою подругу, с которой мы дружили в институте, и потерялись после его окончания. Обняв и расцеловав меня, Татьяна заявила, что сейчас мы пойдем к ней, и она меня не отпустит, пока я не расскажу ей все про свою жизнь. Я начала отказываться, представив, какую сцену устроит мне Виталий, однако, немного подумав, согласилась, решив раз и навсегда положить этому конец.
Татьяна жила буквально в квартале от места нашей встречи, в самом центре города. Она два месяца назад разошлась, и теперь решала с бывшим мужем вопрос о разделе квартиры. Я помогла ей накрыть стол и мы, выпив по рюмочке коньяка, начали вспоминать годы своей молодости. Затем я рассказала ей о своей семейной жизни.
- Твой муж козел, а ты молодая дурочка! - категорично заявила Татьяна, наполняя опустевшие рюмки. - Приди домой и закати ему скандал, не дожидаясь наездов с его стороны, и ты увидишь, что завтра он станет как шелковый.
Мы просидели с ней почти до полуночи. Я нетвердо держалась на ногах, поэтому она проводила меня, и помогла поймать такси. Когда я вошла домой, Виталий встречал меня в прихожей.
--
Ты где шлялась? - грозно спросил он.
С трудом соображая, что делаю, и помня наставления Татьяны, я развернулась, и со всей силы залепила ему пощечину. От такого оборота он опешил, упав на стоящий за спиной стул и глядя на меня округлившимися от удивления глазами. Я, чувствуя подступающую тошноту, держась рукой за стену, чтобы не упасть, прошла в свою комнату с единственным желанием поскорее лечь в постель и уснуть. С трудом стянув платье и скинув туфли, я кое как одела подаренный им ко дню рождения пеньюар, и упала на диван, с наслаждением закрыв глаза. Уже засыпая, я услышала звук распахиваемой двери и тяжелые шаги. Возле постели стоял Виталий. Перед глазами все плыло и кружилось, однако взглянув на него я мигом протрезвела. Вы когда ни будь видели разъяренного медведя? Так вот, этот медведь стоял передо мной. Нет, внешне он был вполне спокоен, однако, взглянув ему в глаза я невольно вздрогнула. В них светилось что-то такое дикое, что заставило меня покрыться испариной, и в страхе забиться в угол дивана.
- Пойдем со мной. - Он старался говорить спокойно, но я чувствовала, как его голос дрожит от злости. Поняв, что он не собирается убивать меня, по крайней мере сейчас, я несколько осмелела.
- Никуда я с тобой не пойду, - произнесла я заплетающимся языком, и добавила, - козел!
Он схватил меня, поднял легко, как пушинку и понес на улицу. Я пыталась брыкаться и ударить его, но он только крепче сдавил меня в объятиях, после чего всякая охота к сопротивлению у меня исчезла. Подойдя к припаркованной у подъезда машине, он открыл дверь, бросил меня на сидение, а сам сел с другой стороны, заблокировав двери пред тем, как завести двигатель. На улице шел дождь. Виталий вел автомобиль быстро, не объезжая лужи, отчего стекла то и дело заливали потоки воды, летевшей из под колес. Машина вырвалась из города, и помчалась по пустынной в этот ночной час трассе. В мою душу стало закрадываться беспокойство.
--
Куда мы едем? - с тревогой в голосе спросила я.
--
Потерпи немного, скоро узнаешь, - ответил он, не поворачивая головы.
Между тем мы въехали в ворота кладбища, расположенного в нескольких километрах за городом. Мне стало жутко.
- Ты что собираешься делать? Ты что задумал?! - закричала я, толкая его, что было так же бесполезно, как попытаться сдвинуть с места гору. Он вел машину молча, на большой скорости едва успевая поворачивать на узенькие дорожки, по краям которых в свете фар мелькали могилы. Наконец машина остановилась перед огромной лужей, разлившейся поперек дороги, в которой, наверное, мог утонуть даже грузовик.
Виталий вылез из машины, и обошел ее.
--
Вылезай, - сказал он, открывая дверцу с моей стороны.
--
Ты что собрался убить меня здесь? - спросила я, замерев от ужаса.
- Нет, я тебя не трону и пальцем, однако домой тебе придется добираться самой, чтобы ты успела поразмыслить над своим поведением, - сказал он, садясь в машину.
Остаться ночью одной на кладбище, не зная дороги до города и даже не имея представления в какой стороне он находится, блукать в темноте под дождем среди могил было выше моих сил. Для меня это было хуже смерти, потому что я понимала, что все равно умру, только от страха.
- Миленький, хороший мой! Прости, прости меня! - кричала я охрипшим от страха голосом, пытаясь открыть дверцу, но Виталий был неумолим. Он завел двигатель, включил заднюю скорость, и дал газу, но машина забуксовала на скользкой от дождя дороге. Он, чертыхнувшись сбросил газ, и тогда я стала сзади, заявив, что лучше погибнуть под колесами, чем оставаться здесь. Он вышел и оттолкнул меня, однако пока он садился за руль, я вновь встала перед багажником. Так повторялось несколько раз. Наконец он не выдержал, выбрался из машины, схватил меня за руку, и повалил лицом вниз на капот, мокрый от дождя и заляпанный грязью. Заломив мне руки за спину, он крепко стянул их ремнем, снятым с пояса, и с силой толкнул меня в заросли амброзии, росшей вдоль дороги. Я упала.
- Ну что же, ты сама хотела этого, - сказал он перед тем, как сесть в машину. Ослепительный свет фар бил мне в глаза, перед которыми поплыли разноцветные круги. Машина медленно тронулась задним ходом, развернулась на перекрестке, и вскоре шум двигателя смолк вдали.
Я барахталась в кустах, пытаясь встать, пеньюар насквозь промок, и прилип к телу, мокрые волосы залепили лицо. С неба сыпал мелкий дождь. Минут через десять мне кое-как удалось выползти на дорогу, стать на колени, а затем подняться на ноги. Глаза понемногу привыкали к темноте. Вдалеке, почти у самого горизонта, ливень еще продолжался, там изредка сверкали молнии, на миг выхватывая из темноты ряды заросших травой могил. Я осмотрелась. Вокруг стояла кромешная темнота, в которой с трудом можно было различить блестевшие на дороге лужи. Где-то очень далеко едва светилось несколько огоньков, и я решила добраться до них, предполагая, что там окажется какое ни будь жилье, или хотя бы крыша, где я смогу укрыться от дождя, и дождаться утра. Я была ужасно испугана, однако это был страх не перед покойниками, которых боится наверное каждый, оказавшийся ночью на кладбище, а перед той ситуацией, в которую я попала. Я боялась упасть, и больше не встать, так как сил для этого у меня уже не было, боялась потерять огоньки из виду, и заблудиться в полях окружающих кладбище, диких собак, зверей и бог его знает кого еще. Уставшая, с раскалывающейся от похмелья головой и связанными руками я представляла легкую добычу. Осторожно переставляя скользившие по земле ноги, с налипшими на них комьями грязи, я тем не менее продвигалась вперед. Кладбище кончилось, и теперь передо мной расстилалось бескрайнее, заросшее сорняками поле, на самом краю которого светился огонек. Это несколько приободрило меня, потому, что по траве идти было легче, чем по скользкой от дождя дороге. Кроме того, теперь могилы и росшие на территории кладбища деревья не заслоняли обзора, и я могла двигаться к огоньку напрямую. Правда трава колола босые ступни, и иногда довольно чувствительно, но я вскоре стала привыкать к этому.
Шла я долго, возможно несколько часов. Небо на горизонте начало сереть, и я увидела невдалеке какое то длинное полуразвалившееся здание, возможно ферму, в одном из окон которой мерцали отблески костра.
- Возле костра непременно должны находиться люди, - подумала я с облегчением, - иначе он бы давно затух. Через пролом в стене я забралась внутрь здания и подошла к костру. Он уже догорал, отчего углы помещения тонули в темноте. Возле костра лежала небольшая кучка полусгнивших досок. Случайно я наступила на одну из них, отчего та хрустнула, и сломалась. Лежащая в углу куча тряпья зашевелилась, и оттуда вылез мужик, в порванной во многих местах телогрейке, надетой на голое тело, и таких же драных штанах. Он около минуты бессмысленно озирался вокруг, затем его взгляд остановился на мне, и маленькие глазки на отекшем от беспробудных пьянок лице, округлились от удивления. Я представила себя со стороны: в промокшем насквозь и прилипшем к телу пеньюаре, с мокрыми спутанными волосами, телом, вымазанным с головы до ног грязью, со связанными руками, и густо покраснела. Бомж подошел к костру подбросил дров, отчего в помещении стало гораздо светлее, и остановился в нескольких метрах, внимательно разглядывая меня. Его взгляд казалось, раздевал меня, хотя я и так стояла перед ним практически голая, так как прилипшая к мокрому телу синтетика уже ничего не скрывала.
- Развяжите меня, пожалуйста, развяжите, - попросила я, едва удерживаясь на подкашивающихся от усталости ногах, и думая, куда бы присесть. Кисти рук, крепко стянутые ремнем, похолодели, и уже ничего не чувствовали. Мужик между тем не торопился. Он достал из кармана окурок, прикурил, и обошел меня вокруг, рассматривая со всех сторон.
- Это сделать нетрудно, однако что я с этого буду иметь? - произнес он, дрожащим от возбуждения голосом.
--
Ты же видишь, что у меня ничего нет.
--
Ну как раз то, что мне нужно у тебя на месте, улыбнулся он, хватая меня за грудь.
- Убери лапы, козел вонючий! - вскрикнула я, едва не задохнувшись от запаха давно не мытого тела.
- Дура! Ты что не понимаешь, что находишься в моей власти? Я могу не только изнасиловать тебя, но и убить, и закопать в этом коровнике, где твой труп вовек никто не найдет! Однако я хочу помочь тебе. Ведь тебе потребуется одежда. Не поедешь же ты домой в таком виде? А тебе нужно будет за это немного потерпеть. Тебе следует серьезно задуматься над моим предложением.
- Хорошо, я согласна, - ответила я, опустив глаза, - только сначала развяжи мне руки.
- Вот этого как раз я делать и не буду. А то вдруг ты передумаешь? - с этими словами он разорвал пеньюар, и попытался вытереть его остатками мое тело от грязи, однако только еще больше размазал ее. Тогда он вывел меня из коровника, поставил у большой лужи, и вымыл, после чего уложил на кучу тряпья, которым насухо протер мое тело.
- Выпей, а то простынешь, ласково произнес он, вливая мне в рот вонючее плодово- ягодное вино, бутылка которого стояла в углу. Дело свое он сделал быстро, всего за несколько минут, однако за это время меня едва не вырвало от ужасной вони, исходящей от его тела. После этого он развязал мне руки, с трудом справившись с туго затянутым узлом, прикрыл старым одеялом, найденным в куче тряпья, и посоветовал немного поспать, пока он сходит на хутор за одеждой.
Проснулась я оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидела склонившегося надо мной бомжа, который протягивал мне какой-то сверток.
- Вот, это все, что удалось найти, - извиняющимся тоном сказал он, разворачивая сверток, в котором оказался старый, во многих местах потертый домашний халат, и поношенные калоши.
- Ты такая красивая, - с восхищением добавил он, - может быть займемся любовью еще разок, на прощание?
- Впрочем, если не хочешь, то не надо. Только позволь еще разок взглянуть на тебя голую, - попросил он.
Ну что ж, этого мне было не жалко, и я вылезла из-под одеяла, после чего медленно прошла вдоль стены, покачивая бедрами, с удовольствием отмечая, как на его лбу выступает испарина. После этого я надела халат, который пришлось три раза обернуть вокруг талии, сунула ноги в громадные калоши, и попросила проводить меня до трассы, где можно было поймать машину идущую в сторону города. Он с удовольствием согласился.
По пути мы познакомились. Он сообщил, что зовут его Колян, ему тридцать пять лет, из которых восемь лет он бомжует, хотя в прошлом занимался бизнесом. Его теперешняя жизнь далеко не самый худший выход из той ситуации, в которую он попал, подставленный лучшим другом. Когда мы вышли на трассу, он показал, в какой стороне находится город, и ушел, заявив, что в его компании у меня не будет шансов остановить даже самый облезлый грузовик.
Я простояла на дороге уже в течение двух часов, однако водители, начиная притормаживать при виде женской фигуры, стоящей на обочине, рассмотрев меня поближе, тут же прибавляли газу, даже не останавливаясь. Я уже совсем потеряла надежду, и тут передо мной остановился черный мерседес, за рулем которого сидел пожилой, интеллигентный мужчина. Он распахнул дверь, приглашая садиться, и только после этого спросил, куда меня отвезти. В салоне было тепло и уютно, звучала тихая музыка, и я задремала, понемногу приходя в себя от ночных переживаний. За всю дорогу он не произнес ни слова, только попрощался, высаживая меня возле подъезда. Когда я вошла в квартиру, было уже половина первого. Виталий был на работе. Я с удовольствием сняла с себя халат и калоши, выбросила их в мусорное ведро, и более часа пролежала в ванне, несколько раз меняя воду, пытаясь смыть въевшийся в тело запах. Выбравшись из ванны, я надела на себя лучшее белье, достала из аптечки все имеющиеся там лекарства, высыпала их на ладонь, и проглотила, после чего уснула спокойным сном, моментально забыв ужасы прошедшей ночи.
3. Сергей.
- Остальное вы знаете, - закончила свой рассказ Ольга, попросив меня помочь найти ей какую ни будь одежду, и уйти из отделения раньше, чем здесь появиться Виталий.
В это время в палату зашел Владимир Николаевич.
- Ну вот, наша красавица уже пришла в себя, - с удовлетворением отметил он, - утром сделаем еще парочку контрольных анализов, и часиков в 9 - 10 отпустим домой.
- Сейчас я ухожу на приемный покой, куда привезли тяжелого больного, вернусь через пол часика. Дверь в ординаторскую я оставил открытой, если я срочно понадоблюсь, звони 0-23 по местному, меня позовут.
С этими словами он вышел. За окнами рассвело. Было половина шестого утра. Я думал, где можно добыть хоть какую ни будь одежду для Ольги.
Вспомнив про кладовку, где сестра-хозяйка хранила постельное белье, и забытые больными вещи, я зашел в ординаторскую, взял висевший на стене ключ, и, порывшись на полках, нашел подходящий, по моим представлениям, халат, и туфли на высокой платформе, вышедшей из моды наверное лет тридцать назад.
Повесив на ключ на место, я вернулся в палату, и положил эти вещи на стул перед кроватью, на которой лежала Ольга.
- Оля, - сказал я, не в силах оторвать взгляда от ее тела, - я могу отпустить тебя, однако куда ты пойдешь?
- Кроме того, ты должна будешь написать мне расписку, что хочешь добровольно покинуть отделение.
- Об этом не беспокойся, - с легкой улыбкой ответила она, переходя на "Ты".
- Я пойду к родителям. Мой папа - глава администрации Приреченского округа, и я думаю, он сумеет защитить меня. А если ты развяжешь мне руки, и дашь ручку и бумагу, я напишу все, что ты пожелаешь, хоть признание в совершении террористического акта.
Я отключил капельницу, осторожно вытащил из вены катетер, прикрыв ранку стерильной салфеткой, и заклеив лейкопластырем, после чего ножницами осторожно перерезал бинты, стягивающие ее запястья.
Она сбросила прикрывавшую ее простыню, встала передо мной, грациозно, как дикая кошка, потянулась, повернулась, давая мне рассмотреть ее прекрасное тело во всех подробностях, затем крепко обняла меня, и поцеловала, отчего я едва не потерял сознание, и с трудом устоял на ногах. После этого она быстро накинула на себя халатик, который едва достигал середины бедер, сунула ноги в "клоподавы", которые были как минимум на два размера больше.
Написав под мою диктовку расписку, о том, что желает уйти из больницы, она быстро перелезла через подоконник, и пошла по тропинке к воротам.
Проводив взглядом ее стройную фигурку, которую не смог испортить даже этот нелепый халатик и громадные туфли, я сел за стол, и открыл детектив. Пробегая глазами строки, я не понимал содержания прочитанного, постоянно вспоминая услышанную историю, и находя в ней все больше и больше несоответствий. Первое, на что я теперь обратил внимание, было поразительное сходство ее вчерашнего спасения и ухода из отделения сегодня. Правда, в отличие от Коляна, я не занимался с ней любовью, но это только потому, что сам не попросил об этом. В том, что она бы согласилась, я почему-то не сомневался.
Откуда у молодой женщины из приличной семьи, даже в мыслях не допускающей возможности супружеской измены, проскальзывали повадки опытной путаны? Как мог этот ее Виталий за несколько недель или месяцев из нежного, ласкового, без ума влюбленного в нее мужа превратиться в патологического ревнивца, а затем - в изощренного садиста? Конечно, профессия в какой то мере откладывает отпечаток на характер человека, однако не так быстро, и не до такой степени.
Кроме того, после приключений прошлой ночи должны были остаться какие либо следы, типа синяков или царапин, однако на ее теле, которое я пристально рассматривал, как произведение искусства, их не было. Я был далек от того, чтобы принять ее рассказ за вымысел, так как сам факт суицида, слезы стоящие в ее глазах, чувство тревоги и страха проскальзывающие в ее голосе, свидетельствовали о тяжелом нервном потрясении, пережитом накануне. Если она лгала, то она была великой актрисой, так как обычный человек так сыграть не сможет.
И, наконец, где она сумела попасть под дождь, которого в нашей области не было уже более месяца. Стояла небывалая для этой местности жара, которой, по сообщениям средств массовой информации, здесь не бывало уже более пятидесяти лет.
Для меня оставалось непонятным и то, как она могла проникнуть в квартиру, вернувшись домой без ключа. Ведь в наше время уже никто не прячет ключи под ковриком, или в укромном месте в подъезде.
Многочисленные несуразности в ее повествовании начинали вызывать у меня чувство тревоги. Я начинал понимать, что влип в какую то неприятную историю.
Мои опасения вскоре подтвердились. В начале восьмого в палату вошел Владимир Николаевич, с порога поинтересовавшись состоянием госпожи Панкратовой. Услышав, что она ушла, оставив расписку, он сел на стул, схватившись за голову руками.
- Сергей, мне только что по поводу нее звонил шеф. Ее отец, большой в нашем городе человек, связался с ним по телефону, и попросил сообщить подробную информацию о ее состоянии. Что я смогу сказать шефу, который с нетерпением ждет моего звонка? Теперь он оторвет нам головы, - обреченно произнес доктор, уходя в ординаторскую.
Заведующий отделением, которого мы между собой называли шефом, примчался буквально через несколько минут, и тут же пригласил нас к себе в кабинет.
- Ну, рассказывайте, что вы тут вытворили с этой Панкратовой? - произнес он голосом не предвещающим ничего хорошего.
- Вы знаете, что ее папа уже поставил на уши пол города? Он будет звонить мне в 8.00. Как по вашему, что я ему могу ответить? Я вас сейчас убью! Я убью вас обоих, до того как ее папенька убьет меня!
- Впрочем, сейчас только 7.25., и у нас еще есть немного времени, чтобы решить, как найти выход из этой ситуации, - шеф начинал понемногу успокаиваться.
- Рассказывайте все как было, причем во всех подробностях, чтобы я мог привести хоть какие то аргументы в свое оправдание.
Владимир Николаевич смущенно развел руками, раскаиваясь в том, что не уделил этой больной должного внимания, а я показав шефу расписку, которую тот, поморщившись кинул на край стола, передал ему рассказ Ольги, добавив побольше эмоций, и опустив эротические эпизоды. Задумавшись, шеф закурил, пустив в потолок густую струю дыма.
- А теперь послушайте, что мне рассказал ее отец, позвонивший мне в начале седьмого. Эту ночь он провел на даче, решив на лоне природы заняться подготовкой документов к какому-то важному совещанию. После ужина и небольшого отдыха он открыл свой портфель, и обнаружил, что оставил документы дома. Возвращаться за ними он не стал, решив сделать это рано утром. Около шести утра, войдя в квартиру и включив автоответчик, он услышал взволнованный рассказ Виталия, который, оказывается, искал его всю ночь, но так и не смог найти, не зная где находиться дача, и не имея номера его сотового телефона. Да, Виталий действительно недавно перешел на работу в областное управление Внутренних Дел, однако он не ловит преступником, а занимается радиосвязью и компьютерами. В течение последнего времени он стал замечать странности в поведении супруги, которая, возвращаясь с работы рассказывала ему о своих любовных похождениях, связях с сослуживцами и знакомыми, красочно описывая картины сексуальных контактов. Первое время он не мог поверить этому, затем стал звонить ей на работу, встречать ее, задавая вопросы о проведенном дне. Ее родителям он сообщать об этом постеснялся, решив разобраться самостоятельно. Накануне она вернулась домой почти под утро, пьяная в дымину, едва держась на ногах. За ночь он успел обзвонить все морги, больницы, неоднократно звонил в милицию. Естественно он был возмущен ее поведением, однако когда он заговорил с ней на повышенных тонах, она врезала ему пощечину, и отправилась спать. Всю ночь он просидел у ее постели, однако сон ее был спокойным, и Виталий решил отложить разговор до утра, когда она полностью придет с себя.
Когда он уходил на работу, она спала, и он не стал будить ее. Когда он вернулся домой, она опять спала, однако теперь вокруг дивана были разбросаны пустые упаковки из-под лекарств, в связи с чем он сразу вызвал скорую.
- А теперь перейду к основному, - шеф с ожесточением размял окурок в пепельнице.
- Странности в ее поведении возникли еще во время учебы в десятом классе, когда она неожиданно исчезла из дому. Милиция искала ее около двух недель, и нашла в каком-то воровском притоне, где она спала со всеми подряд. Находящиеся там в этот момент подозрительные личности были арестованы, а Ольга доставлена домой. Тогда отец замял это дело, однако через пол года аналогичная история повторилась. Он проконсультировал дочку с психиатрами, которые сразу же госпитализировали ее с тяжелой формой шизофрении, основным проявлением которой была сексуальная расторможенность. В больнице она провела около года, затем лечилась амбулаторно, что отец держал в строжайшем секрете. Теперь, по всей видимости, у нее наступило обострение. Я рассказываю Вам это для того, чтобы вы, кретины поняли, что натворили, и чем это может кончиться.
Его монолог был прерван телефонным звонком. Шеф быстро снял трубку, и его лицо приняло подобострастное выражение. Говорил в основном собеседник, а шеф только иногда поддакивал, и вставлял короткие фразы. Мы с Владимиром Николаевичем, внимательно следившие за выражением его лица, отметили, как исчезли хмурые морщины на его лбу, а губы начали растягиваться в улыбке.
- Рады стараться, Михаил Петрович, всего Вам хорошего, - напоследок произнес он, положив трубку. Теперь он широко улыбался.
- Ну, мужики, хоть вы оба и козлы, но к счастью все закончилось хорошо. Нам даже объявлена благодарность за спасение жизни госпожи Панкратовой. Она пришла на квартиру к родителям, через несколько минут после того, как я поговорил по телефону с ее отцом, и в настоящий момент уже госпитализирована в психушку. Мы отделались легким испугом, поэтому карательных мер в отношении вас я принимать не буду. Ваша смена закончилась, так что идите домой и спите спокойно.
Домой я пошел пешком, не желая влезать в переполненный в эти утренние часы троллейбус.
С наслаждением закуривая, я не мог выкинуть из головы слова из популярной рок оперы: - В раба мужчину превращает красота, - засевшие в мозгу еще во время разноса, устроенного шефом.