Ветер с полей доносил свежие весенние запахи просыпающейся природы. Грязный снег начал сходить, и первые подснежники украсили белыми смиренными бутончиками проталины тёмной земли.
Иван в одном кафтане и шапке сидел на коне посреди двора, пробуя тетиву тяжёлого золотого лука. Видать, посмеяться над ним решил отец, повелев, как в сказке, пустить золотую стрелу, чтобы та указала суженую.
Нынче в полдень - смотр невест по образу византийскому. А как же - третий Рим! Красавиц сегодня в стольный град навезут несчитано со всей Руси: каждому отцу-дворянину охота в бояре-то скакнуть. Царь собирался выбрать жён - себе и сыну Ивану. С младшим, Фёдором, тихим и богомольным, было просто: на кого кивнул Иван Васильевич - та и стала ему женой. А со старшим, Иваном, хлопотно - он всё норовит по-своему делать.
Нет, не верил Иван в сказки, да и слова царя непохожи на его железные наказы. "Не к добру это гадание!" - думал Иван, но перечить царю не смел. Слишком хорошо был ему известен крутой отцовский нрав. И брань царевичу перепадала, и посохом доставалось. Отец силой постриг жен его за бесплодие - вначале Евдокию, а потом и Прасковью - и отправил в дальний суздальский монастырь. Уж как ни горевал Иван, как ни упрашивал отца, ничего не помогло. Глашка, что купала и растирала царевича, обмолвилась, будто царь-батюшка неспроста молодых снох из дворца спровадил, да разве можно такие речи держать? "Молчи, дура, услышит кто, царю доложит, и не видать тебе света белого или того хуже - отдадут ловчим да стремянным, а те попользуют да и придушат, упаси господи..."
Иван перекрестился в ответ своим горестным мыслям, не слыша, как один стрелец прошептал другому:
- И впрямь не чета отцу своему грозному. Царевичу не оружие, а перо впору держать - жития святых писать.
- Эх, доля наша горемычная: Иван Иваныч - писака, а Фёдор Иваныч, так тот совсем умишком слаб, токмо поклоны в соборе класть может!
"В-з-з!" - просвистела золотая стрела и унеслась в сторону Чертольского оврага и Козьего болота.
- Москва! - выкрикнул боевой клич московичей Иван и, пришпорив коня, помчался на поиск.
Комья земли летели из-под копыт вороного, а сзади доносились тревожные крики охраны, в сердцах поминавшей порывистость царевича.
Колокола главного, сто лет как освящённого, Успенского собора звонили заутреню.
Посадка была вынужденной. Для ремонта звездолёта требовался тяжёлый жёлтый металл, который ценился на этой планете и назывался золотом. В темноте его нетрудно было бы собрать, зависнув над куполами большого строения, но корабль потерял маневренность, и командир корабля, гигант-астролётчик С-Л-М-Н решил, что это опасно.
- Не будем рисковать, - поддержала его очаровательная юная ксенобиолог В-С-Л-С. - Утром я овладею управлением первого появившегося вблизи аборигена, и с его помощью мы добудем необходимое золото, - обещала она.
Команда знала, что её слова не расходятся с делом, и Командир согласился с планом.
Чтобы не напугать людей, космонавты замаскировали корабль под громадный пень, а сами приняли облик маленьких амфибий, водившихся на болотце. Поквакивая, они наслаждались природой, впитывая ароматы весны через зеленоватую псевдокожу. Командир, и тут выделяясь своими размерами, с удобством расположился на кочке - погреться в лучах ласкового солнышка. Никто не ожидал новой беды: летящий объект, изготовленный из необходимого им металла, свалился на разведчиков и пригвоздил командира к грунту.
- Ах ты, сердешная, - вымолвил Иван, подъехав на коне к большой болотной лягухе, жалобно дёргающей лапками в бесплодной попытке освободиться от его золотой стрелы. - Вот ведь беда с тобой приключилась! И то, слава богу, в невесту какую ненароком не угодил! Красавицы к Кремлю съезжаются, а царский отпрыск стрелами балует! Не это ли отец замышлял? Шутка ли, грех перед богом и людом православным потом отмаливать?
Размышляя о божьей воле и царском коварстве, Иван спешился, присел на корточки и осторожно, чтобы не повредить живое существо, выдернул стрелу из земли. Лягушка слабо пошевелилась. Тут он заметил, как её малые дети со всех ног улепётывают в сторону большого пня на болоте. И лишь один храбрый лягушонок взобрался на сафьяновый сапог и смотрел на царевича умными глазёнками. "Ишь ты, тварь божия, тож своё разумение имеет!" - подумал Иван и заглянул в глаза лягушонка. Но едва их взгляды встретились, вихрь пронёсся в голове царевича, и он услышал нежный девичий голос:
- Помоги, Иванушка! То не лягушку болотную ты подстрелил, а царя заморского, заколдованного. То не лягушонок неразумный просит тебя, а безутешная дочь царева В-С-Л-С.
- Ва-си-ли-са, что ли?
- Василиса!
- Чур меня, - троекратно перекрестился Иван, как громом поражённый говорящим лягушонком и его историей, хорошо знакомой с детства.
- Не бойся, царевич, мы не бесы, не демоны, а такие же, как и ты, божьи творения. Помоги отцу моему, и, клянусь, я в долгу не останусь. Будет тебе за то сегодня жена не по цареву велению, а по твоему хотению, и принесёт она тебе наследника долгожданного. Знаю я твою кручину.
- Что я должен сделать, Василиса? - спросил царевич, теряя остатки воли.
- Прежде всего сруби наконечник стрелы и освободи... С-Л-М-Н.
- Со-ло-мо-на? - ахнул Иван.
- Да, пусть будет так.
Иван вытащил меч из ножен, ловко разрубил мягкий металл и осторожно освободил большую лягушку.
- Погоди, - сказала Василиса, - не выбрасывай обломки стрелы. Отнеси их вместе с отцом вон на тот большой пень.
Иван, как во сне, выполнил приказ лягушонка.
- А теперь - поехали жениться! - скомандовала Василиса. - Посади меня за пазуху и слушай мои советы. Не побоишься, с лягушкой-то на теле?
- А целовать тебя не нужно? - спросил всё ещё робеющий царевич.
- Ты славный парень, Иван, да ведь я - амфибия, - вздохнула Василиса. - Вот, не ровен час, мы вместе невесту целовать будем...
Иван вскочил на коня и с лягушонком за пазухой поскакал в сторону Кремля, откуда навстречу ему уже неслись стрельцы его охраны. "Счастье, что они не видели лягушек", - думал царевич, пытаясь осмыслить произошедшее с ним чудо.
А в голове его звучали голоса. Он слышал, как верная Василиса отказывает другим лягушатам, упорно твердящим:
- Оставь аборигена и возвращайся назад, пока процесс не стал необратимым. Что ты будешь делать, когда твоё сознание нераздельно сольётся с сознанием этого дикаря?
- Я дала честное слово и не брошу человека на произвол судьбы. А вернуться назад - постараюсь.
Благовонный ладан лёгкой дымкой курился в Успенском соборе. Смотр невест начался уже здесь, загодя, на богослужении шестого часа. Редко когда столько красавиц вместе заглядывало с мольбой во всевидящие очи святых ликов на иконах и фресках. Царь с сыновьями, боярами, воеводами и другими служилыми людьми начинали знакомство с лучшими образцами русской женской красоты, обаяния, грации.
"Раз уж не счастием любви суждено мне насладиться, так хоть радостию обладания", - думал царь всея Руси Иван Васильевич, хмуро поглядывая на девиц.
Среди прекрасных лиц он уже приметил дочь окольничего Фёдора Нагого.
"Эх, Мария, хороша ты будешь, Нагая, - усмехнулся он своей шутке. - Да и семья - верная, боярско-приказная, хлопот с ними не будет. С сыном Фёдором тоже просто: даже смотра невест не потребовалось. Взял для него Ирину, сестру кравчего Годунова. Борис, Малюты Скуратова зятёк, и так псом верным был ещё с опричнины, а как получил боярство в придачу - с потрохами продался. А вот с Иваном у меня - коса на камень. Никак он простить не может постриг своих жён. Жёнино лоно ему дороже царской и отцовской воли! Прибью сучонка!" Посох дрогнул в судорожно сжатом кулаке Ивана IV.
Чуть поодаль от царя стоял царевич Иван. Его правая рука иногда шарила за пазухой, будто он почёсывался или пытался унять боль в груди. "Ох, негожее действо, - думал царь, глядя на сына. - Послы обговаривать станут, как пить дать станут!"
А в это время Василиса, словно опытная сваха, знающая всех невест наперечёт, вещала:
- У этой - одни богатства в голове. Эта - только царицей быть мечтает. Эта - по воле отцовской, за боярством для него пришла. А вот, постой, постой, эта как раз для тебя. Ты ей люб, и сына она тебе родить хочет. О богатстве не думает. Отцу не служит: сирота она уж три года - сложил воевода Шереметев свою голову под Ревелем. Дядья - опальные. В тебе она опору ищет - мужа и господина.
- Как же я... - начал Иван свой вопрос.
- Мысли, мысли! Не речи вслух! - оборвала его Василиса.
Иван уже понял, что может говорить с лягушонком безо всяких слов, но ещё забывал об этом. А такого премудрого советника он не встречал.
В кремлёвских палатах Иван приблизился к отцу. Тот взглянул на сына с ухмылкой, заломив левую бровь выше правой, и спросил:
- Ну, где твоя стрела, Иван? Нашла красну девицу для добра молодца?
- Сгинула стрела на болоте, государь.
- А он и не искал: водки выпил да и пошёл красным молодцем по добрым девицам, - захихикал Фёдор, уловив настроение отца.
- Ах, бедняга, цо-цо-цо! - наигранно пожалел Ивана царь, покачивая головой и цокая по татарскому обычаю языком.
И тут, к удивлению отца, сын ловко выкрутился и заявил:
- Бедняга по-булгарски - "шеремет". Так дозволь, отец, по совету твоему, платок и перстень вручить Елене Шереметевой, суженой моей.
- Какой Шереметевой? Елене Ивановне? Да знаешь ли ты, что род их противен мне? Дядья её все - предатели и бесовы дети!
- Отец её был верен тебе, а она будет верна мне. И сына родит, не пройдёт и года, - следуя Василисиной подсказке, выпалил Иван.
Царь нахмурился: "Вечно Иван по-своему вывести хочет. Наша порода! Да и женщины схожие нам нравятся. Не понял, сопляк, что пока царствие - моё, все люди и плоть их, и потроха их - мои. И мужчины, и женщины, хоть холопы, хоть бояре. А чья душа закобенится, как у Колычева, за колычевской на небо и последует. Я - их отец и земной судия!"
- Что ж, Иван, не заставлю печаловаться. Быть по-твоему! Но слово держи. Не обрюхатишь молодицу - в монастырь её отправлю, ты меня знаешь!
По знаку царя заиграли музыканты, запел хор, и мимо Ивана Васильевича и его свиты поплыла череда красавиц, хотя судьба этой процессии уже была предрешена.
Светало. Иван поднялся пораньше, чтобы в тишине и спокойствии учиться дивным знаниям Василисы. Лягушонок уже давно покинул царевича: поселился вначале под кроватью, а потом и вовсе сгинул. Иногда царевичу даже казалось, что его никогда и не было, что это был сон, а голоса, которые он слышит, сродни голосам юродивого Василия Блаженного. Но те появлялись и исчезали, а Василиса жила в его голове. Она теперь была вроде мысли, которая день и ночь оберегала Ивана, советовала и обучала всему.
Вначале он слышал голоса других лягушат, настойчиво призывавших подругу заставить Ивана вернуться на корабль. "О каком корабле речь?" - с удивлением думал царевич, но понимал, что плыть в дальние края зовут не его, а её. Однажды возник голос отца Василисы:
- Ксенобиолог, я ценю вашу честность и верность слову. И я безмерно благодарен вам за своё спасение. Но мы улетаем. Единственно, чем смогу помочь - вызову корабль спасателей на орбиту и оставлю коллектора геномов на случай терминального клонирования.
Иван почти ничего не понял из этой речи.
- Кто это - "Ксения Биолог"? - спросил он у Василисы. - Софья Палеолог была моя прабабка. Отец хранит её библиотеку и иногда позволяет листать старинные свитки и папирусы... А ты уедешь? Оставишь меня?
- Не печалься, Иван, я тебя никогда не покину. Не смогу, даже если захотела бы. Мы теперь с тобой - одно целое. А слова разные я тебе объясню. И рукописи помогу прочесть.
"Василиса - мой ангел-хранитель! - думал Иван. - Чудо дивное, кладезь мудрости, шутка ли - дочь Соломона?".
Речи Ивана в Думе снискали признание. Их теперь слушали без ухмылок, не как ранее - мели, мол, Емеля - а с согласием, кивая в ответ. Всё чаще приказные люди искали его совета, к неудовольствию царя. Да что там науки! Царевич стал мягче, добрее, перестал посещать допросы и пытки. Василиса научила его, как любить жену неземной любовью, и Елена словно приворотного зелья напилась: души в муже не чаяла, а понесла - в первую же ночь. "Я - самый счастливый в мире человек, - думал Иван, - у меня есть Елена Прекрасная и Василиса Премудрая!"
Царь Иван чувствовал, что сын раздражает его всё больше своей непонятно откуда взявшейся мудростью и влиянием. Все вокруг славили наследника, как будто царевы часы уже были сочтены. Своя жена стала царю не в радость, и он, пригрозив ей, что сошлёт в Углич, если только та пикнет, убрал с глаз долой. Его взгляд всё чаще останавливался на беременной Елене. Сын сдержал слово, и царь не мог найти повода навязать снохе своё мужское желание. Соглядатаи доносили, что царевич ещё до рассвета покидает жену и сидит в палате, а что делает - неизвестно. "Известно что - измену растит! - думал Грозный. - Один язык его чего стоит!"
Вечор в Александровской слободе, бывшей опричной столице и давней царской резиденции, военный совет обсуждал, идти ли на перемирие со Швецией и передышку в проклятой Ливонской войне. Царевич посмел упрекнуть отца:
- Будь у царя русского более терпимости к вере католической, на польском троне уж пять лет как я сидел бы, а не Стефан Баторий, недруг наш. А с союзной Польшей Варяжское море давно бы нашим стало. И ханов вместе били бы!
- Горазд задним числом рассуждать, умник! Где твой ум был, когда Стефан в Падуе в университете учился? А может, ты военными победами, как он, похвастать можешь?
Царевич хотел было возразить, но Василиса не пустила, велела очи долу держать. Да было уже поздно. Царь затаил злобу и глядел коршуном.
Спозаранку, когда Иван перешёл из опочивальни в палату, царь, еле волоча ноги, опираясь на посох и ворча при каждом шаге от боли в хребте и всех сочленениях, поднялся в горницу, смежную со спальней молодых. Неожиданно навстречу царю вышла Елена в одной нижней рубахе, и ему приоткрылся вид уже потяжелевшей, готовящейся к кормлению, груди.
Грозный, придя в крайнее возбуждение, что случалось с ним, когда царь нападал на жертву, закричал на сноху:
- Какой палкой тебя отделать, бесстыжая?! Этой? - Царь схватился за стоящую бугром рясу. - Или этой? - он потряс дубовым посохом, не раз колотившим семью и челядь.
- Батюшка, Иван Васильевич, помилуй! Не ждала, не ведала! Ни духом, ни помыслом!
- На колени, блудница! - Иван огрел её посохом по животу.
Елена взвыла от боли и бухнулась в ноги бешеному свёкру.
- Да не так, дура, спиной! И рубаху задери! - хрипел царь, продолжая наносить удары по бокам несчастной женщины.
Не соображая, что делает, Елена натянула подол рубашки на голову, пытаясь защититься от града ударов, сыпавшихся на неё. От вида оголённой плоти царь совершенно обезумел. Из-за скованности и сильных болей во всём теле он не в силах был опуститься на пол и овладеть этой распутной, богомерзкой, но столь желанной женщиной. Левой рукой он яростно теребил свой детородный орган, а правой бил наотмашь посохом по холеному телу, скрывающему в глубинах утробы ещё одного будущего претендента на царский трон. Его трон!
Вопли страждущей женщины перешли в протяжный вой. Вдруг дверь распахнулась, и в горницу ворвался царевич Иван. В ужасе от картины, открывшейся его глазам, он возопил:
- Остановись! Христом богом прошу, не будь зверем! - и одним прыжком вклинился в пространство между женой и бешеным существом, которое не мог в этот миг считать человеком и отцом. Но почитание царской власти не позволило ему ударить развратного старика. Он лишь попытался защитить собой жену и их не рождённого ещё ребёнка.
Пузо Елены, покрытое багровыми пятнами, начало двигаться, как тесто в руках невидимой стряпухи, и потоки крови, разбавленные водами, хлынули на пол из-под прижатых к животу ног. Звериный рык самодержца достиг апогея. Размахнувшись что было сил, он ударил набалдашником посоха в левый висок царевича Ивана. Раздался треск сломанной кости, хорошо знакомый обоим, и царевич с коротким стоном повалился на тело жены. На лице его появилось выражение досады, как у ребёнка, которому протянули новую желанную игрушку и вдруг почему-то отдёрнули дарящую руку.
Может, именно этот жалобный вид сына всколыхнул в душе отца остатки человеческих чувств. Грозный отшвырнул в сторону свой посох и, превозмогая боль во всём теле, опустился на пол подле бездвижного царевича. Слеза вытекла из подёргивающегося старческого глаза и вдоль длинного крючковатого носа скатилась на седую с остатками рыжих волос бороду.
- Сын мой, плоть моя, - прошептал он прерывающимся голосом, - видит бог, я не хотел...
Ещё сильной, но дрожащей рукой он коснулся белого как мел лица Ивана. Густая тёмная кровь вместе со странной зеленоватой жидкостью вытекала из раны на виске.
- Это твой новый ум, что ли, выходит? - поразился царь.
Он видал много пыток и казней, но никогда не встречал такого.
- А ещё меня за человека не считал, - с обидой сказал Грозный.
Царевич неожиданно открыл глаза и прошептал из последних сил:
- Прощай, отец, как я тебе прощаю...
В это мгновение окошко в горнице распахнулось, и со струёй холодного воздуха в комнату влетел белый голубь. Деловито, без птичьей суеты, он опустился возле тел царевича и царевны.
"Святой дух снизошёл", - удивился царь.
Голубь, семеня лапками, приблизился к лужам. Из его клюва выдвинулась соломинка и поочерёдно забрала толику крови из каждой, а затем и немного зеленой жижи.
"Не ангел то, а бес, - подумал Иван Васильевич. - А впрочем, кто их там разберёт? Спаси, господи, и помилуй! Ноги моей больше не будет в этой проклятой слободе!"
Надо было быстрее звать лекарей, челядь, снова отдавать бесчисленные приказы и следить за их исполнением. Начинался новый день.
А белый голубь, коллектор геномов, выпорхнул в окошко и стал подниматься к кораблю спасателей всё выше и выше, пока совершенно не исчез в хмуром ноябрьском небе.