Скучное деревенское утро. В пыли у дороги дремлют куры. Они по-хозяйски развалились в подрытых пыльных ямках, распушили перья, лениво поругиваются да поклевывают копошащихся товарок, мол, чего разлеглась на моем местечке? Подвинься!
Сквозь листву нависшей над дорогой ветлы просвечивает солнце. На ветвях же пристроилась стайка чумазых ребятишек. Они толкаются, шепчутся, с любопытством наблюдают, как худенькая, бледная, но очень красивая женщина ведет по деревенской улице нарядную чистую девочку.
-Вот и приехали,- говорит женщина, подходя к бревенчатому дому с кружевными наличниками и таким же нарядным резным крылечком.-Спускайтесь ко мне, ребятишки. Смотрите, я вам пряников привезла!
Дети не заставили себя долго упрашивать и тут же обступили приезжую, а на крылечко тем временем вышла сухонькая, похоржая на гостью женщина.
-Ба,- взмахнула она руками,- знать, Светку привезли! Принимайте, ребята, в свою компанию городскую сестричку!
Светка- это я. Мои нарядные банты и новые сандалии произвели не меньшее впечатление на детей, чем грязные пятки и пыльные платьица сестриц на меня. Мы с интересом уставились друг на друга и я покрепче прижалась к маме. Очень уж неприветливыми показались мне новые родственники и так захотелось домой, в детский сад! Но с детским садом я уже простилась, осенью придется идти в школу, а сейчас меня на все лето привезли в деревню, к тете Маше, пить парное молоко и дышать свежим воздухом. Так решила мама.
Детей у тети было пятеро, но старшие уже жили в городе и мне в друзья достались две сестры - одна постарше меня на два года, другая на три, и Колюнька, который пока еще ходил без штанов и поэтому везде, где присаживался, оставлял дурно пахнувшие кучки. Рядом с Колюнькой всегда была Вера. Она не оставляла его одного ни на минуту, постоянно пучками соломы подтирала Колюнькины ,,подарочки,, по-взрослому обзывала его постыдными словами, но никогда не обижала братца. Сам же малыш не то чтобы обижаться, а говорить еще не научился.
Сестричка Валя меньше жаловала брата. У нее была подруга Зинка. Валя с Зиной постоянно о чем-то шептались, на меня совсем не обращали внимания, в свои игры не принимали. Они строили хатки из найденных у ручья стеклышек и зорко следили, как бы Колюнька что красивенькое не стащил. За любую попытку приблизиться к богатствам Колюнька получал подзатыльник от подруг. Уличенный в краже, малыш начинал басовито выть, а Вера ругать девчонок. Словом, все были заняты своими делами, а я в этой компании вроде бы как и лишняя.
Тетя Маруся просыпалась в доме первой. Управившись с печью и скотиной, она ни свет ни зара бежала на колхозное поле, где со своей бригадой выращивала лен, а возвращалась к вечеру вместе с коровой Дочкой. Дочка из стада, тетя с работы .
Начиналось льняное поле сразу за селом и не было этому полю ни конца, ни края. Оно перекатывалось серо-голубыми волнами, колыхалось как студень на тарелке и то лениво прижималось к земле, то поднималось вверх, подставляя солнцу мелкие цветочки, а то убегало от меня куда-то вдаль, к Еланскому лесу, где сливалось с пушистыми белыми облаками, по которым, если очень захотеть, можно было, как мне казалось, забраться на самое небо. А там уж и до солнышка рукой подать! Эх, дойти бы до облаков! Уселась бы я на то, что пониже, свесила ножки и любовалась бы сверху всей этой красотой... Да уж больно крепко лен за ноги цепляется, путается в подоле платья, не пускает вперед и все тут! Не дойти до леса, не забраться на облачко.
В тетино отсутствие за старшую в доме остается Вера. Ей очень нравится быть старшей. Она и за Колюнькой присмотрит, и нас, если надо, за косы дернет. Но не такая уж она и большая. Нисколечко я ее не боюсь! После завтрака из картошки в мундирах и молока Вера ведет всех нас в огород. Поливать огурцы. А в обед на стойбище. Доить корову Дочку. После дойки мы играем на улице или бежим на Медведицу купаться.
Стоял у нас в огороде старый-престарый колодец с высокой мрачной дыбой. Ему, поди, лет сто уже было. На дыбе, замшелой скрипучей рогатине, перекачивалось, будто безмен, огромное бревно-перекладина с размокшей деревянной бадьей на длинной цепи с однои стороны и огромными ржавыми железяками, скрученными толстенной проволокой, с другой. Из-за размокшего сруба видна была только Веркина голова, но именно Верка и руководила поливкой огурцов в огороде.Она с большим трудом вытаскивала из колодца, уходившего губоко под землю, плещущую водой огромную бадью, гремя цепью разливала в железные ведерки содержимое: себе в ведерко побольше, Вале поменьше, мне в самое маленькое. Колюнька не в счет. Ему ведро не положено. Он сидит себе на тряпице под забором, горбушку сосет. А мы волочем эту жуткую тяжесть к грядкам, покрытым крупными сочными листьями, под которыми мирно дремлют колючие прохладные огурчики, поливаем ржавой банкой каждую плеть, пока вода в ведре не кончится, и опять тащимся к колодцу. Ох, до чего же скучно и тяжело! А солнышко светит. А птички поют. На речку жуть как хочется. Ну какие могут быть огурцы в такое распрекрасное утро?
Уселась как-то я однажды у ближней грядки и решила, что не буду больше поливать. Ни к чему все это. Все равно ведь огурцы вырастут! А может и дождь еще пойдет. Сорвала себе огурчик, завернула его в платочек куколкой, сделала колыбельку из листьев и стала укачивать огуречного младенчика, распевая любимую песенку ,,дуй, пастух, в дудочку на заре,,. Красиво получается, громко! Даже кустарки-молоденькие вышывальщицы из мастерской- заслушались. Их окна выходят прямо в наш огород и всегда открыты. Они слушают песенку, улыбаются мне, а сестрички пыхтят,таская ведра, злятся на меня, лентяйку.
Кончилась песня. Стало тихо. Слышно только, как поскрипывает дыба, унося свои шестеренки вверх, туда, где с пронзительным свистом то взлетая до самого солнца, то камнем падая вниз, проносятся стрижи. Захотелось и мне крикнуть так же громко, как стрижи. А если еще и к солнцу взлететь, то точно кустарки от моего крика оглохнут и от страха окна захлопнут! Эх, подняться бы повыше, да крикнуть погромче!
А сестрички трудятся. Боятся, видно, тете Мане не угодить. Пошла и я к колодцу. Да не к ведрам, а в другую сторону, к лежащему на земле грузу. Потыкала его ногой - тяжелый! Присела на ржавые шестеренки, а потом уцепилась за сплетенные проволокой желзяки, улеглась на бревне и крикнула Верке: покатай!
-Да кто ж на дыбе катается,- испугалась сестра,- расшибешься! Да и в деревне тебя засмеют. Скажут,эва, удумала!
-А не засмеют! Катай, катай! Это вам деревенским нельзя. А я - городская! Мне можно.
-Не стану. Ты вона какая тяжелая. И мамка заругает.
-Это ты толстопятая. А я легкая. Катай!
И сестричка послушалась. Она долго тужилась, повисала на цепи, пока перекладина, жалобно поскрипывая и потрескивая от дополнительного груза, не начала медленно подниматься.
-Выше, выше,- поторапливала я. Что ты там возишься?- Мне было интересно и совсем не страшно.
Сначала показалась ветла за домом, потом речка за соседским огородом и тетки, полощущие белье. Мне все видно! Я поднимаюсь словно птица! Скоро поднимусь до стрижей, а может и до облаков! Я почти лечу! До чего ж мне легко и хорошо!
В душе все пело и ликовало! Захотелось поделиться с кем-то радостью:
И тут я, приглашая сестричек посмотреть вверх, глянула вниз, и увидела, как огуречные грядки и Валя с ведром удаляются от меня, изумленно застывшие лица кустарок вместе с окнами заваливаются набок и отползают куда-то в сторону, а Вера, повиснув на цепи, старается опустить бадью еще ниже... В животе засвербило, пальцы похолодели и вцепились в теплую шершавость перекладины. Петь расхотелось. Захотелось вниз, на огуречные грядки. Оказаться на земле, а еще лучше рядом с мамой, дома, в городе, а не в этой деревне, где и помочь-то мне некому.
Зависнув вниз головой, я поняла, что сейчас вместе с железяками съеду прямо в бадью, а то и в колодец, где глубоко, холодно и сыро. Зажмурившись, чтобы не видеть того, что внизу, и не показать сестричкам, как мне страшно, я что есть мочи заорала:
-Дуй, пастух, в дудочку на заре...
Видно не удалось сестре зачерпнуть воды, а может она испугалась моего ора. Только цепь вырвалась из Вериных рук. Бадья ударилась о сруб и, гремя цепью, взмыла вверх, а я вместе с грузом ринулась вниз, шлепнулась о землю, отскочила от нее, будто мяч, и кулем завалилась в картофельную ботву. Резко вспыхнуло и медленно потемнело солнышко. Бряканье цепи стало потихоньку удаляться и затихло в вязкой теплоте. Мне стало жарко и хорошо. Я утонула в белых мягких облаках.
Рассеченную бровь вылечила Валя .Она залепила ранку листиком. А когда подсохло, запудрила целебной пылью от круглых серых грибов из-под нашего забора. Если по такому грибу топнуть пяткой, он пылит этим самым волшебным порошком долго-долго.
Кататься на дыбе мне больше не хотелось. Но и огурцы поливать, прямо скажем, не влекло.
О моем полете очень скоро узнала вся деревня. Это видно кустарки вечером в клубе всем рассказали. Сестрам влетело и они на меня разобиделись. Пожалела-же одна тетя Маня:
-Птенчик ты мой неразумный! Как же тебя на дыбу-то занесло?- причитала она вечером за чаем.-Чай, больно ведь? А ты, Верка, куда смотрела? Совсем могла расшибить головушку наша лапушка. И гладила, гладила мою голову своими ласковыми руками. А я прижималась к ее теплому животу и думала: хорошо-то как! А могли ведь и побить, если б дыба развалилась.Вон как она скрипела! Как бы мы без нее огурцы поливали?
У тети Мани, худенькой, скромно одетой тихой женщины, были большие, жилистые, пахнувшие чем-то незнакомым мне руки. От работы со льном подушечки пальцев растрескивались и опухали. Лен соскальзывал с них прямо под ногти, отчего они обламывались и кровоточили. Домашний лекарь Валя, жалея мать, подчевала ее морковкой. Говорила, что в ней витамины, а от витаминов ногти крепче. Валя уже ходила в школу, ей можно было верить. Ученая! А то как бы она меня вылечила?
Вера тоже жалела мать.Она по вечерам доила корову. А сама тетя Маня на ночь смазывала руки сметаной. Наверное от сметаны руки у тетки были ласковые и добрые, в чем лично я частенько убеждалась.
В те послевоенные годы деревня жила совсем бедно. Надоенное за день молоко сдавали вечером в сепараторную. Называлось это ,,поставки,,. Сливки оставались там, а обрат несли домой на прокорм детям да поросенку. Криночку неснятого молока оставляли для забеливания щей. Мяса в доме не водилось и пустые щи забеливали сметаной. Все в семье ели из общей миски и деревянными ложками. Единственной железной тетя аккуратно снимала сметану с кринки молока, опускала ее в общую миску, а оставшуюся на ложке сметану дети облизывали по очереди. Эту глупую традицию я поломала в первый же день, заявив, что деревянной ложкой есть не умею, в городе такими не едят, а так как ложка была вручена мне, то и сметану каждый раз облизывала я. А вот кашу, которая подавалась на второе, ела деревянной: она же горячая. Обжечься можно!
-Умница ты моя,-поглаживая меня по голове приговаривала тетка,- маленька, кака, а эвон до чего додумалась!
Сметана мне определенно нравилась. Освоившись в доме, я стала сама спускаться в погреб и подъедать сметану пальчиком. Не столько ела, сколько портила, но этого вроде как никто и не замечал, пока однажды не свалилась в погреб. Оказалось, что на спине столько позвонков, сколько ступенек у лестницы. Ободранная спина долго болела. После этого меня стали величать Сметана Ивановна, а тетушка, улучив момент, когда в комнате не было своих детей, подзывала иногда к погребу и выдавала ломоть душистого черного хлеба, щедро намазанного сметаной:
В такой момент я расплывалась от счастья, но это совсем не мешало за обедом облизывать еще и ложку.Ну очень уж охоча была я до сметаны!
После истории с дыбой дня три меня на дойку коровы не брали. Одну дома оставляли. А мне и одной совсем даже не скучно! Вокруг сколько всего интересного. Один чердак чего стоит. Вон и лестница в сенях стоит. Только она какая-то старая и поломанная. Забираться на чердак детям нельзя. Дядя Миша даже две самые верхние ступеньки снял, чтобы ребятишки не лазили да не расшиблись. Но ведь сами взрослые туда зачем-то лазят, значит есть там что-нибудь стоящее. Надо проверить.
Перекладины у лестницы гладкие-гладкие и расставлены так высоко одна от другой, что приходится на каждую подтягиваться. Когда поднялась на последнюю, долго не могла сообразить, как же все-таки забраться на чердак, если не на что даже опереться А сверху так сладко пахнет сухим сеном, пылью, табаком и еще чем-то таинственным... Наконец, ухватившись за доску потолочного лаза, я оперлась ногами в сруб, подтянулась, сделала пару маленьких шажков по стене вверх и перевалилась через бревно, за которым начинался чердак.
Вот она, заветная цель. Пыльный полумрак прочерчивают пробивающиеся сквозь щелочки в дранке лучики солнца. Они кажутся живыми, потому что в каждом кружатся, мечутся будто играя в догонялки крохотные пылинки. А может это и не лучики солнца играют пылью, а сидит на крыше домовой, курит как дядя Миша козью ножку, и пускает табачнй дым через дранку, а уж он расползается по всему чердаку клубящимися разводами и поэтому здесь пахнет табаком? Да нет же! Все правильно. Лучики солнца сами по себе, а табак сам по себе. Вот же он. В углу чердака подвешены несколько жердей, а на них переброшены вязянки из листьв сухого самосада, которые дядя Миша каждый вечер перетирает в труху, ссыпает в мешочек со смешным название ,,кисет,, а потом заворачивает в кусочек газеты кулечком и курит. Странный все-таки этот дядя Миша. Курит вонючие самодельные папиросы, называет их козьими ножками. У самого от этих козьих ножек пальцы зеленые и вонючие. А у соседки тети Лины есть маленькие козочки с очень даже беленькими, а вовсе не зелеными ножками. Козочки чистенькие, ничем не пахнут. Чепуха какая-то! При чем тут козы?
Ну вот. Глаза присмотрелись. Теперь все видно. Какие-то башмаки, боты старые, пустые бутылки, самовар без краника, большущий сундук. А склянок-то, склянок-то сколько! Больше чем у ручья. Наверно, лестницу затем и поломали, чтобы Вера с Валей за стеклышками сюда не лазили. А вот и окошечко. Да красивенькое какое! Кругленькое.
Я присела у окошечка и стала глядеть на улицу. Красота! Меня никто не видит, а я вижу все. Вон курица бежит с лепешкой в клюве. Стащила небось где-то, ищет местечко, где отобедать. Вторая ее догоняет! Отобрала и в подворотню юркнула .Эта же, разиня, топчется у подворотни, не сообразит, куда добыча делась. А вон Ленька Ишин идет с удочками. Бахвалится, что рыбу умеет ловить, а сам на речке только то и делает, что лежит на спине, да облаками любуется, а нас, малышей, и к костру не подпускает. Вот и пусть себе идет. Он и не знает, что я его вижу.
Так бы сидела здесь и глядела за всеми. Кто пошел, чего понес. Только есть что-то хочется. Сейчас бы пирожок тети Манин. Или хлебушка со сметаной. Пойду-ка поем. Да не тут-то было! Заглянула в лаз и голова от страха закружилась: как же я теперь спущусь? Ступенек-то вверху у лестницы нет, а до тех, что пониже, ни за что не дотянуться! Зареветь бы, да кто услышит, если во всем доме я одна.
Тихо. Только слышен птичий щебет за окном, да какой-то шорох в углу за сундуком. Подошла поближе - шорох пропал. Большой сундук и весь в паутине. Что же там лежит? Книги! Да много- то как! Взяла ту, что сверху, стала картинки рассматривать. Долго листала пока не нашла одну очень интересную. На ней пожилой бородатый мужчина в длинном плаще раздвигает руками полукруглую прозрачную стенку, а за ней темнота и много-много звезд. Как у нас во дворе ночью. Вот бы мне такую стенку найти! Я бы все звездочки пересчитала потому что не только читать, но и считать до ста уже умею. Только где ее найдешь и как раздвинешь? Может, в этой книжке написано? Как же она называется? Ге-о-гр-а-фи-я. Во как! Вот подрасту, прочту эту самую географию и эту таинственную стенку найду, загляну в синее небо, а может и до звезд доберусь. Взрослым-то ведь все можно: и книги читать, и стены раздвигать. Даже на чердак лазить.
Я слышала, как пришли с дойки сестры, как искали меня вокруг дома и по соседям, но откликнуться не хватило смелости. Боялась, что нажалуются взрослым. Так и уснула в обнимку с географией, облокотившись на сундук.
Проснулась от скрипа лестницы. Все, думаю, сейчас выпорют и под замок посадят, чтоб не лазила где не след.
Над лазом показалась кудрявая голова дяди Миши. Он прищурившись оглядел чердак и, не заметив меня, начал спускаться.
-Я здесь, здесь...
- А, Сметана Ивановна, ты и сюда забралась! Ну и ну!-заговорил сердито дядя Миша. Но смотрел он на меня так испуганно и нежно, что я, забыв о своих страхах и опасениях, кинулась ему навстречу, уткнулась лицом в жесткие , пахнувшие самосадом брюки, и казалось мне тогда, что приятнее этого запаха ничего в жизни быть не может.
А назавтра вопрос о том, оставлять меня дома одну или нет, не стоял. Вместе со всеми я отправилась на дневную дойку коровы.
Согретый солнцем проселок, начинавшийся за нашим проулком, распушенный коровьими копытами так, что казалось под ногами не земляная пыль, а теплый гусиный пух, словно река вьется по полю цветущего льна и скрывается в затуманенной бескрайней голубовато-зеленой дали. Запахи цветов у обочины, стрекотание кузнечиков, тучки пыли, лениво плывущие над проселком вслед за босыми пятками- все навевает сладостную дрему и лень. Хочется плюхнуться в эту пыль и остаться в ее нежной ласковости на веки вечные или хотя бы дождаться, когда вся ватага, гремя подойниками, пойдет обратно и уже тогда вернуться в прохладный, пахнущий прогретыми бревнами дом.
Но вот показалось пасущееся стадо. Завидев нас издалека, наша корова медленно направляется к нам. Ее замучили слепни. Дочка лениво похлестывает себя хвостом. Видно знает, что никуда от них окаянных не деться. Ей бы зайти сейчас по голову в речку, обмыть саднящие укусы на боках, да пастух не пускает: пора отдавать молоко.
Учуяв принесенную Веркой горбушку, Дочка тычется ей в бок, косит влажным глазом в мою сторону.Чего, мол, пришла-то? Уж коль пришла, давай и ты хлебушка. Но я свой кусок не донесла. По дороге съела. Мне стыдно за себя. Отхожу в сторонку и гляжу, как Вера обтирает мокрой тряпкой вымя, пристраивается к корове с подойником и тетьманиным голосом уговаривает размахивающую хвостом буренушку не бузить, а отдать нам все молочко.
Рядышком пристроился Колюнька с кружкой. Тоненькая молочная струйка наполняет доверху кружку, Колюнька, щурясь и сладко причмокивая, выпивает молоко и тут же у Вериных ног сворачивается клубочком в ожидании конца дойки. Наконец, корова подоена, ведро обвязано чистой марлицей и можно идти в деревню. Вера несет ведро, Валя ведет Колюньку, а я шагаю налегке, просто так, с пустой кружкой в руке.
Обратный путь кажется длинней. Все устали, разморились на солнышке. Ноги лениво плетутся по пыли.Только теперь эта пыль кажется тяжелой и вязкой. Я то и дело присаживаюсь отдохнуть, а Вера все подгоняет меня обещанием кружки прохладного кваса, да примером Колюньки, который повиснув на Валиной руке лениво перебирает босыми ножками по теплому песку. И кто придумал днем доить корову? Лучше уж огород поливать. Не так жарко.
Но вот показался ручей с деревянным мостком, а там уж до домов рукой подать.Третий дом от ручья наш. На улице ни души. Видно от жары по домам все попрятались.
Деревня живет тихой размеренной жизнью. Чужие люди появляются в ней редко. Каждый приезжий подолгу обсуждется на завалинках: кто таков, чей будет, надолго ли приехал.
Как-то прошел слух, что у соседнего села Симоново расположились табором цыгане. Кто они такие и как выглядят мы, дети, конечно же не знали. А тут вдруг однажды под вечер заметили красивую молодую тетку под нашим окном.
-Что загорюнилась, милая, что такая тихая да смирная? -Это незнакомка тетю Маню пытает через открытое окно.- Пусти в дом. Погадаю - всю правду расскажу.
-Ага,- решили мы, это она и есть. Цыганка!
Тетя Маша долго отнекивается, а мы притаились за углом дома, ждем, что будет. Вера с Валей крепко за руки держат Колюню, чтоб цыганка не украла. За меня они, похоже, не боятся. Таких , как я, цыгане не берут. А я-то вся извелась от нетерпения: неужели не впустят гадалку в дом?
Но вот женщина в доме. Отметив, что поживиться тут кроме лоскутных одеял да нехитрой утвари особо нечем, велит принести для гадания курицу.
-Всю правду расскажу тебе, моя хорошая!- А сама поглядывает по сторонам да раскидывает по столу видавшие виды карты. -Не веришь? Смотри, вот тебе выпадает дорога дальняя с денежным интересом, а вот большой начальник хочет на почетную работу пригласить. Ты мне для гадания курицу-то неси, не жалей! А вот и дама выпала. Пиковая. Где-то рядом с тобой она живет. Ты этой злыдне ничего из дома не давай. Погубит тебя коварная завистница, того и гляди всю скотину изведет!
Тут вбегает запыхавшаяся Верка с вырывающейся курицей.
-Смотри, красавица,- продолжает гадалка,- если курица сейчас уснет - все, что нагадала -правда, а нет - воля твоя. Хочешь верь, хочешь не верь.
Выхватив у Верки ошалевшую от страха птицу, она положила ее на спину и прижала к столу куриную голову и лапки. Курица подергалась, подергалась и успокоилась. Чисто померла! Даже глаза закрыла! В наступившей тишине гадалка что-то пошептала над несчастной и осторожно разжала руки. Курица лежала неподвижно! Мы раскрыли рты в полном безмолвии.
-Видишь, она заколдованная? Есть ее нельзя,- крикнула цыганка тете Мане, - отравишься. Тут она вскочила и ее будто ветром сдуло прямо в дверь с курицей подмышкой.
-Отдай!- закричала Верка,- курица наша ! Она бросилась вслед за воровкой. Да куда там! Ее и след простыл.
-Горе-то какое,- запричитала тетушка, - ить знала, что нельзя с цыганкой связываться! А вот подишь ты, впустила бесстыжую в дом. Лучше б щей с курятиной детям наварила. Все бы в пользу!
Не знаю, что интересного для себя услышала в гадании мошенницы тетя Маруся, но то, что курица сдохла и цыганку уже не догнать, поняли все.
Как кому, а мне гадание понравилось. На следующий день, когда взрослые ушли в поле, а девчонки поливать огород, я сняла несушку прямо с гнезда и стала околдовывать ее тут же, в птичнике. У меня хохлатка и не брыкнулась! Уложив подопытную на цыганский манер, прижала ее голову к земле. Курица вцепилась коготками в руку. Я пришлепнула ее и прижала ножки к животу. Не сразу, но все же курица подчинилась. Затихла. Я закрыла глаза и стала быстренько проговаривать про себя: колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький медведь... Курица совсем успокоилась и, похоже, уснула.
-Получилось, получилось!- заорала я. Курица вскочила и выбежала со двора. А я в огород. Добежав до сестер, одумалась. Скажу им про мое колдовство - побьют. А то может и курица еще сдохнет. Все же заколодованная... Нет. Лучше пусть это будет мой секрет. Они узнают, какая я хитренькая! Не хуже цыганки могу курицу заколдовать! А то все,, Сметана Ивановна, Сметана Ивановна...,,
Убедиться в своей колдовской силе удалось мне в тот же вечер за чаем. Дядя Миша был по делам в городе и привез в холщевом мешочке конфет-подушечек. Когда чай по стаканам и чашкам был уже разлит, а на столе появился заветный мешочек, я стала про себя колдовать: пусть всем дадут по одной конфетке, а мне две, пусть по одной... И тут дядя Миша стал раздавать всем... по две подушечки. По две ! Каждому! Сначала я хотела было заплакать от того, что всем одинаково, а потом хорошенько подумала и решила, что колдовство как раз и сбылось. Ведь в последний раз давали по одной конфетке, а сегодня по две. Значит не зря я старалась, колдовала. А что не только мне, а и другим повезло, так это даже хорошо. Чай слаще! И так мне стало приятно, что у всех сегодня чай с двумя конфетами, что в этом есть и моя заслуга.
Прошло совсем немного времени и предсказание гадалки про злую соседку похоже тоже начало сбываться .Собрала как-то тетя яйца, несет их в фартуке. А на пороге соседка Лина.
-Дай, Мань, десяточек твоих яиц. Курица квохчет, хочу посадить, а яиц-то свежих и нет.
Как не дать? Вот же они, яйца. В фартуке. Дала. И про цыганский завет, наверное, вспомнила. Потому что когда пошла через пару дней в курятник, показалось ей, что в гнездах пустовато. Кое- где по яйцу.
-Что за напасть! Им еще нестись и нестись! Девки, вы яйца из гнезд не собирали?
-Нет,- отвечаем,- не брали.
Стали мы следить за нашими курами. Смотрим, одна пошла в соседский двор, вторая. И прямо в курятник!
-Эге,- решили мы, - видно про нашу тетю Лину и толковала цыганка. С чего бы нашим курам там гулять?
Назавтра, убедившись, что тетя Лина из дома ушла, Вера с Валей оттянули доску в заборе, а я пролезла в соседский двор. Набив карманы ,,нашими,, яйцами, вернулась и мы аккуратно разложили добычу в гнезда своего курятника. Дня три упорно трудились, восстанавливая справедливость. И все бы вроде ничего, да заходит вскорости к нам сама тетя Лина.
-Мань. А твои девки- то ко мне во двор лазят. - И улыбается.
-Да ну? С чего бы это?
-Ну не знаю, с чего, только у забора яйца давленные, доска оторвана и в гнездах пусто.
-Ну и язык у тебя, Линка, точно помело! Может и снеслась кака курица у забора, так что ж теперь, за это девок излупить? Они у меня не воровки. Чужого вовек не возьмут. Аль брали?
-Нет, - прогнусавили мы...
Посмотрела на нас Тетя Лина как-то хитро, опять улыбнулась, ничего больше не сказала и ушла. А нам лазить в соседский двор почему-то сразу расхотелось.
Доску тетя Лина прибила крепко-накрепко. А куры все равно разгуливали где хотели. Наши во дворе у тети Лины, ее у нас. Поди знай, где какая снеслась! Но порядок все-таки в куриных домах наладился. Странное какое-то колдовство получилось. Видно не про эту соседку гадалка предупреждала. А может просто мы потеряли интерес к куриной жизни? Зато нашелся карманчик от моего платья. Когда и где оторвался не знала, а нашла его приколотым гвоздиком к той самой дощечке на заборе тети Лины. Чудеса да и только!
Больше всего нам нравилось послеобеденное время. Огурцы политы, корова подоена. Колюнька выспался. Можно на речку идти. К походу на Медведицу мы всегда готовились основательно. Брали с собой половичок для братика, ему же бутылочку молочка, а себе картошек из чугунка да луку зеленого, чтобы было чего пожевать. Река Медведица была такой мелкой, что места по грудки поискать надо было, а так все по колено, хоть всю речку обойди. Я рассказывала, какая у нас в городе Волга большая да глубокая, но мне не верили. Говорили, враки все это, что у Сметаны Ивановны все не как у людей. Я обижалась, конечно, но от барахтанья в Медведице не отказывалась, потому что признаться, что в глубокой Волге купаться боялась, было стыдно. Так что, если честно, в Медведице купаться мне нравилось больше.
Мы с Колюнькой садились в воду и лупили по ней руками что есть мочи, пока губы не становились синими, а кожа пупырчатой. Тогда сестрицы выволакивали нас на травку и начинали искать на теле пиявок, приговаривая, что если хоть одна доползет до сердца - все , человеку конец. Про какой конец они толковали я не знала, но судя по выражению их лиц понимала, хорошего не будет. Пиявки же - жирные черные червяки - мне не нравились, больше нравились крохотные зеленые лягушата. Их я собирала в баночку, прикрывала листиком и несла домой.Там прятала свою добычу под крылечком в надежде на то, что к утру они превратятся в больших лягушек, их можно будет раздавить и сразу пойдет дождь, и значит огурцы ни к чему поливать. Но каждое утро баночка оказывалась пустой, дождь идти не собирался, а сбором и поливкой огурцов все равно надо было заниматься.
Сестрички на речке сразу заходили в воду по грудь и направлялись к кувшинкам. Их было не так уж и много, больше крупных блестящих листьев. Над водой летали крохотные голубые стрекозки. Когда присаживались на речные цветы отдыхать, они смешно трясли тонюсенькими хвостиками и вращали глазками-бусинками, словно сравнивали, чья кувшинка краше. По листьям важно выхаживали паучки на длинных ножках, пробегали какие-то мошки, но с приближением девчонок все разлетались и разбегались. Сорванные цветы на длинных сочных стеблях ложились на берег и сразу становились тусклыми, жалкими, словно неживыми. Набрать же букет кувшинок считалось высшим шиком. Возвращаясь с речки, эту увядшую красоту несли с гордостью, почти как награду, чтобы вся улица видела. Дома кувшинки сразу выбрасывались на задний двор: моды ставить цветы на столе не было.
Неподалеку от нас всегда купались и удили рыбу братья Ишины, Ванька и Ленька. Их отец работал конюхом. Однажды на конюшне родился полудохлый хромой жеребенок. Его хотели сразу уничтожить, потому что кормить такого нахлебника колхозу невыгодно, все равно работать не будет. А их папка уговорил председателя не убивать скотинку, пожалеть. И вот теперь братья пасли это безымянное чудо, чтобы осенью заколоть на мясо. Я все пыталась представить, как надо колоть жеребеночка, чтобы получилось мясо, ничего умного в голову не приходило. Маленькой лошадкой он мне нравился больше, чем мясом, поэтому я плела венки и цепляла их на его большую голову. Жеребеночек не возражал, укладывался неподалеку от нас, вытягивал натруженные ножки, а я гладила его по бархотному брюшку и шейке, говорила ласковые слова. Он слушал, изредка тяжело вздыхал и глядел на меня большим грустным глазом. Похоже, играть со мной ему нравилось.
А вот братьям пасти жеребенка каждый день точно не хотелось. Надоело что ли?
Ванька с Ленькой всегда жгли костерок и пекли в нем картошку. Мы тоже подкатывали свои картошки к углям, отчего они становились плотными, душистыми и очень черными.
Однажды мальчишки не пустили нас к своему костерку. Костерок в тот день у них был побольше и нашей картошке в нем вполне хватило бы места. Но нет так нет. Мы обиделись, съели картошку холодной и пошли домой.
Через пару дней услышала Валька, как у магазина тетки шумят. Мы ринулись туда. Что случилось? А оказывается в деревне завелся какой-то хорек. Он лазает по дворам и таскает кур. Причем не в одном доме, а в разных. И ест свою добычу у реки, только сначала обмазывает свою добычу глиной и запекает в костре
Я никогда не видела хорька и решила, что это, наверно, цыганкин ребенок.Говорят же, какая мать, такой и ребенок. У нас вот цыганка курицу утащила.
Потолкавшись еще у магазина и не услышав больше ничего интересного, мы пошли домой.
Назавтра Ишиных на рыбалке не было. А через пару дней опять пришли на речку с жеребенком. Только без удочек и костра уже почему-то не жгли. Зато у обоих под глазом было по фонарю и купаться они ходили не снимая рубашек. Вроде как и не купаться вовсе, а жеребеночка помыть.
Теперь у магазина тетки ругали не хорька, а папку Ишиных. И червяков. Нет, не тех, которые пиявки, а тех, которых любят не только рыбы, но и куры. А наш дядя Миша почему-то улыбался и говорил, что Ванька с Ленькой - башковитые хлопцы! Не каждый сумеет глупую курицу на рыбацкий крючок заманить. Синяк же - дело наживное. Сегодня есть, завтра прошел.
Давно почернел деревянный крест на теткиной могиле, совсем высохла речка с красивым названием Медведица и не растет больше лен сразу за деревней . Но все так же светло и лучисто глядят на облака обрамленные резными наличниками оконца на покосившемся срубе милого сердцу дома в тверской деревушке. Так же растут в огороде пупырчатые огурцы и кто-то другой поливает их из того же старого колодца. Да только мне уж не взлететь под небо на скрипучей дыбе и не дойти до звезд , прочитав чудесную книгу из старого теткиного сундука.